Черная Орхидея [Джеймс Эллрой] (fb2) читать онлайн

Джеймс Эллрой «Лос-анджелесский квартет» Черная Орхидея

Маме:

Спустя двадцать девять лет

Омытая кровью прощальная речь

Я бережно сложу твое изображение, мой шкипер,

Товарищ во хмелю,

Утраченный наставник первый мой,

Чтоб было чем продлить жизнь и любовь мою.

Энн Секстан

Посвящается Джениве Хилликер Эллрой (1915-1958)

Пролог

Я не знал ее при жизни. Я смотрю на нее глазами тех, чью судьбу изменила ее смерть. Оглядываясь назад и полагаясь только на факты, я пытаюсь воссоздать ее образ — образ маленькой печальной девочки и проститутки, в лучшем случае нераскрывшегося таланта — последнее определение вполне относится и ко мне. Можно было не рассказывать о последних днях ее жизни, свести все к нескольким сухим строчкам отчета, отослать копию следователю, заполнить еще несколько бумаг, чтобы ее похоронили. Но здесь есть одно «но»: она не одобрила бы такой выбор. Какими бы страшными ни были факты, она желала бы их полной огласки. Многим ей обязанный, я — единственный, кто знает всю историю, и потому решил написать эти мемуары.

Но еще прежде чем все началось, еще до появления Орхидеи была работа в паре, а до этого война и военные учения в Центральном подразделении. Учения, напоминавшие о том, что мы, полицейские, тоже солдаты, хотя и не столь прославленные, как те, кто воевал с японцами и немцами. После каждого дежурства проводилась отработка действий на самые разные случаи, будь то воздушная или пожарная тревога или светомаскировка на время налетов. Тогда нам приходилось целыми днями стоять на улицах Лос-Анджелеса, надеясь, что атака какого-нибудь «мессершмитта» оправдает нелепость нашего положения. Ежедневная перекличка на нашем участке проводилась по алфавиту, и именно во время очередного инструктажа я познакомился с Ли. Это произошло в августе 42-го, вскоре после того, как я закончил полицейскую академию. Кое-что о нем я уже знал и мог сравнить наши спортивные достижения: Ли Бланчард, категория «тяжелый вес», 43 победы, 4 ничьих, 2 поражения; некогда местная знаменитость, собиравшая на «Голливуд Лиджэн Стейдиум» немало народа. Я — Баки Блайкерт, по прозвищу Жеребец, «полутяжелый вес», 36 побед, 0 ничьих, 0 поражений; однажды попал в первую десятку журнала «Ринг». Хотя, возможно, просто потому, что главному редактору Нату Флайшеру нравилось, как я дразню противников, обнажая большие, как у лошади, зубы. В статистике, однако, не было отражено главное. У Бланчарда был сокрушительный удар, присущий только классическим «охотникам за головами». Моя же тактика ведения боя была другой: я кружил по рингу, контратакуя, стараясь бить по печени и не раскрываться — множественные удары в голову лишили бы меня остатков привлекательности, хватит и торчащих зубов. Боксерский стиль Ли отличался от моего, как небо от земли, и всякий раз, когда мы стояли плечо к плечу во время переклички, я спрашивал себя: кто кого?

Примерно год мы присматривались друг к другу. Разговаривали мало — в основном о погоде, и никогда о работе или боксе. Внешне — ничего общего: Бланчард — широкоплечий краснолицый блондин среднего роста с широкими плечами, мощной выпуклой грудью, намечающимся плотным брюшком и ногами колесом; и я — бледный, долговязый, мускулистый брюнет под метр девяносто... Кто кого?

В конце концов я перестал думать на эту тему. Остальные полицейские, однако, продолжали ее обсуждать. И в течение первого года службы мне приходилось слышать самые разные мнения на этот счет: Бланчард — нокаут в первых раундах; Блайкерт — победа по очкам; Бланчард — остановка боя после медосмотра; вариант «Блайкерт нокаутировал противника» исключался.

За моей спиной велись и другие разговоры, касавшиеся нашей жизни вне ринга: о том, как Ли, попав в полицейское управление Лос-Анджелеса и участвуя в подпольных боксерских боях, которые посещали в том числе и высокопоставленные полицейские чины со своими друзьями-политиками, сразу пошел на повышение; про то, как в тридцать девятом, расследуя ограбление банка «Бульвар Ситизенс», влюбился в подругу одного из грабителей и, нарушив неписаные правила, стал с ней жить, перечеркнув тем самым свой уже было наметившийся переход в сыскной отдел; о том, как эта девушка уговорила его завязать с боксом. Эти слухи были для меня подобны финтам — я гадал, верны ли они. То, что я слышал о себе, походило на солидные удары по корпусу. Все было чистейшей правдой: и как Дуайт Блайкерт, кося от армии, пошел в полицию, и как он чуть не вылетел из полицейской академии, когда выяснилось, что его отец — член профашистской организации американцев немецкого происхождения, и как, желая получить место в полиции Лос-Анджелеса, он сдал федералам из Отдела по борьбе с иностранным влиянием друзей своего детства — японцев по национальности. Его не приглашали участвовать в подпольных боях, потому что ему никогда не удавалось уложить противника нокаутом.

Бланчард и Блайкерт: герой и стукач.

Вспомнив Сэма Мураками и Хидео Ашиду, в наручниках отправленных в лагерь Манзанар, можно было легко понять, кто из нас чего стоил, но это были лишь обманчивые впечатления. Позже, когда мы с Ли стали работать вместе, они развеялись как дым.

Это случилось в начале июня 1943-го. За неделю до события у пирса Лик в районе Венеция матросы повздорили с зутерами^[1]. Прошел слух, что одному из морячков выбили глаз. Стычки охватили и другие районы: персонал с военной базы «Чавес Ревин» бился с мексиканцами в Алпайн и Пало Верде. Газеты сообщали, что помимо ножей те припасли и нацистскую символику. В одночасье центр Лос-Анджелеса наводнили сотни солдат, матросов и морских пехотинцев с толстыми палками и бейсбольными битами. У пивоваренного завода в Бойл Хайтс ожидался сбор равного числа пачукос с тем же вооружением. Были мобилизованы все до единого патрульные из Центрального участка. Каждый получил каску образца Первой мировой и огромные дубинки, известные также как «негробои».

К вечеру нас на военных грузовиках привезли к полю битвы и дали единственный приказ: восстановить порядок. Табельное оружие нам пришлось оставить в участке — начальство не хотело, чтобы наши револьверы 38-го калибра попали в руки аргентинско-мексиканской шпаны с прическами-хвостами. Когда я выпрыгнул из грузовика на углу Эвергрин— и Уобош-стрит, вооруженный дубинкой, рукоятка которой была для удобства обмотана изолентой, мне сделалось в десять раз страшнее, чем во всех боях, проведенных на ринге. И не потому, что повсюду царил хаос.

Просто герои вдруг оказались бандитами.

Матросы вышибали окна домов по всей Эвергрин-стрит. Морские пехотинцы методично крушили уличные фонари, чтобы под покровом темноты развернуться по-настоящему. Позабыв про соперничество между армией и ВВС, солдаты и морпехи переворачивали автомобили перед винными погребами, а тут же на тротуаре военные моряки в тельняшках и белых клешах вышибали дурь из превосходящего по количеству мексиканцев. То тут, то там видны были кучки наших вместе с громилами из береговой охраны и военной полиции.

Не знаю, сколько я простоял в оцепенении, соображая, что предпринять. Наконец я взглянул в сторону Ферст-стрит и, увидев, что за деревьями и низкими домами нет ни мексиканцев, ни полицейских, ни кровожадных вояк, рванул с места что есть мочи. Так бы я и мчался как угорелый, если бы меня не пригвоздил к земле пронзительный смех, раздавшийся с крыльца какого-то дома.

Я пошел на звук. Высокий голос выдал:

— Ты уже второй легавый, давший деру из этой мясорубки. Я тебя не осуждаю. Тут не разберешь, кого вязать, так?

Я стоял на крыльце, глядя на говорившего старика. Он продолжал:

— По радио говорят, что таксисты ездят в Общество содействия армии в Голливуде и привозят оттуда морячков. Называют это высадкой морского десанта и чуть ли не каждые полчаса ставят в эфир «Поднять якоря». Да я и сам видал на улицах морпехов. Это, стало быть, и есть атака десанта?

— Не знаю, что это, но я возвращаюсь.

— Не ты один хвост поджал. Только что здоровый такой во-о-н туда двинул.

Дедок напомнил мне моего старика. В пародийном варианте.

— Понятно. Мексиканцы разошлись — надо их приструнить.

— А по-твоему, это раз плюнуть?

— Я справлюсь.

Старик довольно захихикал. Я сошел с крыльца и, постукивая дубинкой по ноге, отправился выполнять свой долг. К этому времени на улице не осталось ни одного целого фонаря, и поэтому отличить в темноте мексиканца от солдата было практически невозможно. Посчитав, что это мне на руку, я приготовился к бою. Но, услышав за спиной: «Блайкерт!», я понял, о каком здоровяке говорил старик, и бросился на голос.

Ли Бланчард, «надежда и опора Юга», яростно бился против трех облаченных в парадку морпехов и одного мексиканца в фирменных мешковатых штанах и пиджаке до колен. Ли загнал их на центральную дорожку во дворе заброшенного коттеджа и, не давая им выбраться, молотил своим «негробоем» направо и налево. Морпехи тоже пытались его зацепить, размахивая палками, но Ли, пританцовывая на носках, всякий раз уходил от ударов. Мексиканец, с изумлением наблюдавший за происходящим, ухватившись за образки святых на шее, участия в битве не принимал.

— Блайкерт, код три!

Я вступил в бой, и моя дубинка начала крушить морпехов, молотя по начищенным до блеска медным пуговицам и орденским лентам. Чтобы лишить их пространства для маневра, я стал подбираться поближе, получая неумелые удары по рукам и плечам. Мне казалось, что я вошел в клинч с осьминогом, и не было ни судьи, ни трехминутного гонга, чтобы нас разнять. Поэтому, инстинктивно отбросив дубинку, я пригнул голову и стал наносить удары по корпусу и по мягким животам, обтянутым габардином. И потом услышал:

— Блайкерт, назад!

Я послушался и сразу же увидел, как Ли занес над головой свою дубинку. Ошарашенные морпехи замерли на месте; и — раз, два, три — в мгновение ока дубинка обрушилась на их плечи. Когда троица полегла горой синего парадного сукна, Ли прокричал:

— Знай наших, козлы! После этого он повернулся к мексиканцу и произнес: — Ола, Томас.

Я приходил в себя. Руки и спина гудели; костяшки пальцев на правой руке нестерпимо ныли. Увидев, как Бланчард надевает на парня наручники, я не нашел ничего лучшего, чем спросить:

— Ну и что все это значит?

Бланчард улыбнулся.

— Прости за неучтивость. Патрульный Блайкерт, позвольте представить вам сеньора Томаса Дос Сантоса, человека, находящегося в розыске за убийство, совершенное вкупе еще с одним тяжким преступлением. Видите ли, на углу 6-й и Алворадо-стрит этот тип вырвал кошелек у какой-то старушенции, после чего ее хватил удар и она тут же скопытилась. А Томас сдрейфил, бросил кошелек и дал деру. Но пальчики свои на кошелечке все равно оставил да и кучу свидетелей в придачу.

Бланчард толкнул мексиканца.

— Абла инглез, Томас?

Дос Сантос отрицательно замотал головой. Ли с грустью заметил:

— Он покойник. Убийство, пусть не предумышленное, — прямая дорога в газовую камеру. Через шесть недель этот пижон скажет «адиос».

Я услышал оружейную стрельбу, доносившуюся со стороны Эвергрин и Уобош. Привстав, я увидел, что языки пламени перекинулись из разбитых окон здания на трамвайные провода и линии электропередач. Один из лежащих морпехов показал мне средний палец, и я сказал Бланчарду:

— Надеюсь, эти ребята не запомнили номер твоего значка.

— Да мне насрать.

Я показал рукой в сторону факелов горящих пальм.

— Сегодня вечером нам его в участок не доставить. Ты сюда прибежал специально, чтобы раззадорить их, так? Ты думал...

Бланчард прервал меня, слегка толкнув в грудь:

— Я прибежал сюда, потому что знал, что порядок восстановить не смогу, но, если буду стоять на месте, меня просто замочат. Ты-то понимаешь?

Я засмеялся.

— Да. А потом...

— Потом я увидел, как морпехи гонятся за этим пижоном. И мне показалось, что он удивительно похож на разыскиваемого по статье 411-43. Тут они меня и зажали. Потом смотрю — ты ищешь приключений себе на голову. Ну и решил тебе это приключение устроить. Звучит убедительно?

— Все сработало.

Двое морпехов смогли наконец подняться на ноги и стали помогать своему товарищу сделать то же самое. Когда все трое заковыляли прочь, мексиканец, выбрав самую большую задницу из трех, дал по ней пинка. Толстяк, владелец этой самой задницы, развернулся, чтобы ответить, но тут вмешался я. Проиграв битву в восточном Лос-Анджелесе, трое вояк, пошатываясь, заковыляли в сторону выстрелов и горящих пальм. Бланчард, взъерошив Дос Сантосу волосы, сказал:

— Ну, что, умник, тебе крышка. Ладно, Блайкерт, пошли, переждем где-нибудь эту заваруху.

* * *

Через несколько кварталов мы набрели на заброшенный дом с грудами газет на крыльце и вломились туда. В шкафу, на кухне, оказалось немного шотландского виски, и Бланчард снял с Дос Сантоса наручники, чтобы он мог с нами выпить, и сковал ему лодыжки. К тому времени как я сделал закуску, мексиканец уже уговорил полбутылки и начал распевать мексиканскую версию «Чатануга чу-чу». Через час бутылка была пуста, а малый ушел в отключку. Я уложил его на кровать и набросил сверху одеяло. Бланчард заметил:

— Это мой девятый угловник за 43-й год. Через шесть недель он нюхнет газу, ну а я годика через три буду где-нибудь на Северо-Востоке^[2] или в Отделе судебных приставов.

Его самоуверенность меня задела.

— Навряд ли. Слишком молод, пока еще даже не сержант, путаешься с бабой, потерял своих высокопоставленных дружков, когда перестал участвовать в подпольных боях, кроме того, не работал в патруле. Ты...

Увидев, что Бланчард стал ухмыляться, я замолчал. Он подошел к окну и выглянул на улицу.

— Полыхает на улицах Мичиган и Сото. Красота.

— Красота?

— Да, красота. Однако ты много обо мне знаешь, Блайкерт.

— Слухи ходят.

— О тебе тоже.

— И какие?

— Что твой папаша — за нацистов. Что ты сдал федералам своего лучшего друга, чтобы получить место в полицейском управлении, что ты улучшил свои спортивные показатели, проводя бои со слабаками из среднего веса.

Его слова повисли в воздухе как приговор.

— Это все?

Бланчард повернулся ко мне лицом.

— Нет. Говорят, что ты не интересуешься бабами и что думаешь, будто можешь меня победить.

Я принял вызов.

— Что ж, все это правда.

— Да? Ты тоже не наврал. Только я уже в сержантском списке и в августе перехожу в Отдел по борьбе с наркотиками и проституцией Хайленд-парка. И, кроме того, один заместитель окружного прокурора, еврей, фанат бокса, обещал выбить мне место судебного пристава.

— Потрясающе.

— Да? Хочешь еще больше удивиться?

— Хочу.

— Свои первые двадцать побед нокаутом я одержал в боях с мальчиками для битья, которых подбирал мой менеджер. А еще моя девушка, увидев, как ты боксируешь в Олимпийском центре, сказала, что ты ничего, только зубы надо поправить, и что ты можешь меня победить.

Я не мог понять, чего он хочет: ссоры или дружбы, испытывает меня или насмехается, или просто хочет вытянуть из меня какую-то нужную информацию. Меняя тему, я показал на Томаса Дос Сантоса, дергавшегося во сне.

— А что будет с мексикашкой?

— Отведем его завтра утром в участок.

— Ты отведешь.

— Ты к его задержанию тоже причастен.

— Да нет уж, спасибо.

— Ладно, напарник.

— Я не твой напарник.

— Может, станешь.

— А может, не стану, Бланчард. Может, ты и будешь работать приставом, будешь писать отчеты и оформлять бумаги для каких-нибудь придурков-адвокатов в центре. Ну а я отслужу свою двадцатку, выйду на пенсию и подыщу себе работенку полегче.

— Можешь податься к федералам. У тебя ж там друзья.

— Ты меня этим не попрекай.

Бланчард снова выглянул в окно.

— Красота. Прямо с открытки. «Дорогая мамочка, жалко, что ты не видела эту красочную межэтническую заваруху в восточном Лос-Анджелесе».

Томас Дос Сантос зашевелился и пробурчал:

— Инес? Инес? Ке? Инес?

Бланчард вышел в коридор и, отыскав в чулане старое шерстяное пальто, накинул его на мексиканца. Согревшись, Томас успокоился — бормотанье прекратилось. Бланчард сказал:

— Шерше ля фам. А, Баки?

— Что?

— "Ищите женщину". Даже и в таком состоянии старина Томас не дает Инее покоя. Ставлю десять к одному, что, когда он пойдет в газовую камеру, она будет рядом.

— Может быть, он пойдет в сознанку. От пятнадцати до пожизненного. Выйдет через двадцать.

— Нет. Ему хана. Шерше ля фам, Баки. Запомни это.

Я прошелся по дому, подыскивая место, где можно прилечь. Наконец выбрал спальню на первом этаже, правда, с коротковатой кроватью. Укладывался спать я под доносившийся издалека вой сирен и пальбу. Постепенно я задремал, и снились мне мои немногочисленные женщины.

* * *

После бойни, прекратившейся к утру, все улицы были завалены разбитыми бутылками, брошенными палками и бейсбольными битами, а над городом висел густой дым пожаров. Для транспортировки своего девятого уголовника в следственный изолятор окружного суда Бланчард вызвал машину из Холленбек-стэйшн. Когда патруль забирал у нас Томаса Дос Сантоса, тот разрыдался. Мы с Бланчардом пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны: он — в офис окружного прокурора писать отчет о задержании карманника, я — на Центральный участок, на очередное дежурство.

Муниципалитет Лос-Анджелеса запретил ношение мешковатых брюк и пиджаков до колен как у зутеров, а мы с Бланчардом снова почти перестали разговаривать, только во время перекличек. Все, о чем он с такой уверенностью говорил той ночью в заброшенном доме, сбылось.

Он получил сержанта и в августе перевелся в Отдел по борьбе с наркотиками Хайленд-парка, а неделю спустя Томас Дос Сантос отправился в газовую камеру. Прошло три года. Я продолжал работать патрульным в Центральном участке. И вот как-то утром, посмотрев на доску, на которой отмечались переходы и повышения по службе, в самом верху списка я увидел: «Бланчард Лиланд, сержант; с 15 сентября 1946 года переводится из Отдела по борьбе с наркотиками и проституцией Хайленд-парка в Отдел судебных приставов».

И конечно, мы стали напарниками. Теперь, вспоминая то время, я с точностью могу сказать, что у Бланчарда не было никакого пророческого дара, просто человек делал все возможное, чтобы приблизить свое будущее, я же к нему просто медленно катился. И это его «шерше ля фам», произнесенное ровным низким голосом, до сих пор не дает мне покоя. Потому что партнерство наше было всего лишь извилистой дорожкой, ведущей к Орхидее. А этот «цветок» овладел нами без остатка.

Часть первая Огонь и Лед

Глава 1

Дорога к партнерству началась для меня незаметно. Она стала приобретать свои контуры, когда в участке поползли слухи о нашем с Ли поединке. В тот день я штрафовал за превышение скорости в Банкер Хилл, сидя в засаде на пересечении Секонд— и Бодри-стрит. К концу дежурства моя книжечка с квитанциями о штрафах была исписана вдоль и поперек. От непрерывного восьмичасового наблюдения голова уже ничего не соображала. Возвращаясь в участок и проходя мимо комнаты для инструктажа, в которой толпились желавшие послушать дневную сводку преступлений, я невзначай услышал Джонни Фогеля:

— Они уже сто лет не дрались, Хорралл запретил частные бои, думаю, дело не в этом. Мой отец корешит с Еврейчиком, и тот говорит, что ставил бы на Джо Луиса, будь тот белый.

Том Джослин толкнул меня локтем:

— Блайкерт, это они о тебе говорят.

Я посмотрел на Фогеля, который разговаривал с кем-то в сторонке.

— Выкладывай, Томми.

Джослин ухмыльнулся.

— Ты знаешь Ли Бланчарда?

— Спрашиваешь.

— Так вот, он теперь пристав.

— А то я не знаю.

— Ладно. Напарник Ли уже заканчивает свою двадцатку. Никто не думал, что он сразу нас покинет, но похоже на то. Эллис Лоу — зам окружного прокурора и начальник того самого отдела, куда он пристроил Ли, — сейчас ищет смышленого парня к нему в пару. Говорят, Лоу неравнодушен к боксерам и поэтому хочет, чтобы напарником Ли стал ты. С другой стороны, папаша Фогеля работает в следственном отделе, они с Лоу вроде друзья, и Фогель-старший вовсю старается пихнуть туда своего сыночка. Если честно, ни он, ни ты не обладаете достаточной квалификацией. А вот я...

Задетый последними словами, но, притворившись, будто мне наплевать, я сострил:

— Зубки у тебя мелковаты. В клинче надо уметь кусаться. Чтобы получить место в Отделе, надо пройти через сотни клинчей.

* * *

Но мне было не наплевать.

В ту ночь я сидел на ступеньках своего дома и смотрел на гараж, в котором находились вещи из моего прошлого: боксерские груши, альбом с газетными вырезками, программки на поединки, рекламные фотоснимки. Я размышлял о том, чего успел и не успел достичь в боксе; о том, как сбрасывал вес, вместо того чтобы набрать лишние десять фунтов и драться с тяжеловесами; вспоминал, как в том самом зале, куда мой отец ходил на собрания нацистского общества, я лупил неповоротливых мексиканцев среднего веса. Полутяжелый вес был ничейной землей. И с самого начала я решил, что это как раз моя категория. При весе в 175 фунтов я бы легко мог станцевать на цыпочках, мог бы наносить точные, стремительные хуки, а против моего левого бокового мог устоять разве что бульдозер.

Но в полутяжелом не было бульдозеров, потому что любой боксер этой категории, жаждущий славы, жрал в три горла, чтобы превратиться в тяжеловеса, даже зная, что потеряет былую подвижность и силу удара. Полутяжелый вес был безопасной территорией. Он гарантировал деньги без особого напряга. Полутяжелый — это статьи Бревена Дайера в «Таймc», обожание со стороны папаши и его зацикленных дружков-антисемитов, звездный статус в районе Линкольн-хайтс и Глэссел-парк. Иными словами, потолок, которого я мог достичь, не выбиваясь из сил.

И тут появился Ронни Кордеро.

Мексиканец из Эль-Монте. Средний вес, юркий, хорошо поставленный удар с обеих рук, вязкая защита — локти по бокам для отражения ударов в корпус. В девятнадцать он имел достаточно крепкую для своей категории мускулатуру. Со временем, заматерев, он, безусловно, придвинется к тяжелому весу и к большим деньгам. В свои годы Кордеро уже одержал четырнадцать побед нокаутом подряд, побив всех сильнейших в городе боксеров среднего веса. Совершенствуясь в мастерстве и желая испытать на прочность всех противников, он бросил вызов и мне со страниц «Геральд».

Я знал, что Кордеро сравняет меня с землей. А проигрыш мексикашке нанесет урон моему имиджу местной знаменитости. Я знал, что уклонение от боя навредит мне, но ответ на вызов просто убьет. И стал искать место, куда можно смыться. Армия, флот и морская пехота выглядели неплохо, затем разбомбили Перл-Харбор, и они стали воплощением героизма. Потом с папашей случился удар, он потерял работу и пенсию и перешел на кормление с ложечки. Мне была дана отсрочка от военной службы, и я пополнил ряды полицейского управления Лос-Анджелеса.

Я знал, куда ведут эти мысли. Жлобы из ФБР спрашивали меня, кем я себя считал: немцем или американцем, и намекали, что я мог бы доказать свой патриотизм, оказав им некую услугу. И чтобы не думать дальше на эту тему, я сосредоточил все свое внимание на хозяйском коте, выслеживавшем пташку на крыше гаража. Когда кот прыгнул, я признался себе, что очень хочу, чтобы слова Джонни Фогеля оказались правдой.

Работа в Отделе судебных приставов повышала твой статус среди полицейских. Можно было носить штатское, ездить на обычном автомобиле. Работа в Отделе означала охоту за настоящими преступниками, а не просто разгон пьяниц и попрошаек перед «Миднайт Мишн»^[3]. Она подразумевала сотрудничество с офисом окружного прокурора и одновременно со следственным отделом, равно как и ужины с мэром Бауроном, если, конечно, он был в настроении послушать рассказы о состоявшихся битвах.

Размышления на эту тему расстроили меня. Я спустился в гараж и принялся колотить грушу, пока не начало сводить руки.

* * *

В течение нескольких недель после этого я патрулировал северные границы нашего участка. В напарники мне дали новичка-балаболку, которого звали Сидвел. Парнишка только что вернулся с Панамского канала, где три года служил в военной полиции. Словно преданная собачонка, он следил за каждым моим словом и был настолько очарован работой в обычной полиции, что после дежурства задерживался в участке, чтобы потрепаться с надзирателями, поиздеваться над фотороботами разыскиваемых преступников в раздевалке, в общем, надоедал всем, пока кто-нибудь не советовал ему валить домой.

Он не отличался хорошим воспитанием и чувством такта, мог болтать с кем угодно и о чем угодно. Я был в числе его излюбленных тем для разговора, все сплетни он пересказывал тоже мне.

Я игнорировал большую часть слухов, в частности о том, что начальник управления Хорралл собирается создать сборную по боксу и предложит мне место в Отделе, если я и Ли согласимся войти в состав этой сборной; а окружной прокурор Эллис Лоу якобы перед войной выиграл кучу денег, делая ставки на мои победы, и теперь будто бы возвращает мне свою запоздавшую благодарность; и еще, что Хорралл отменил свой приказ, запрещавший частные бои, и что какая-то шишка хочет порадовать меня и одновременно на мне заработать. Все эти сказки звучали слишком странно, хотя я знал, что бокс сейчас для меня на втором плане. Из всех этих сплетен я уяснил для себя лишь одно — на вакансию в Отдел претендуют двое — я и Джонни Фогель.

У Фогеля в этом отделе работал папаша. Что до меня, то на тот момент я был всего лишь набравшим вес бывшим чемпионом. Понимая, что единственный шанс одолеть кумовство — это привести себя в форму, я начал тренировки, сел на диету и прыгал через скакалку, пока не превратился в красивого и стройного полутяжеловеса. После этого я стал ждать.

Глава 2

Уже неделю мой вес держался на отметке 70 кг. Тренировки меня измотали, и ночи напролет мне не снилось ничего, кроме еды, — отбивные, сэндвичи и сливочные пироги с кокосом. Я дошел до такого состояния, когда готов был променять свои мечты по поводу перевода на свиную отбивную в каком-нибудь заштатном кафе. Тут еще позвонил сосед, который за двадцатку в месяц присматривал за моим папашей, и сообщил, что старик опять чудит — воюет с бродячими собаками, поливая их из водяного пистолета, и транжирит все деньги, получаемые по карточке соцстрахования, на бульварные журналы и игрушечные модели самолетов. Я понял, что требуется мое вмешательство. Ибо теперь всякий беззубый пьяница, попадавшийся мне на глаза во время дежурства, казался причудливой версией сбрендившего Дольфа Блайкерта. Как раз когда я наблюдал за одним таким забулдыгой, по рации прошло сообщение, которое навсегда изменило мою жизнь.

— 11-А-23, позвоните в участок. Повторяю: 11-А-23, позвоните в участок.

Сидвел ткнул меня в бок.

— Нас вызывают, Баки.

— Ответь.

— Диспетчер сказал, чтобы мы позвонили в участок.

Я повернул налево и припарковался. Затем, показав на телефонную будку, сказал Сидвелу:

— Откроешь этим. Маленький ключ рядом с твоими наручниками.

Он послушно взял ключ и пошел к будке. Несколько минут спустя он с недовольным выражением лица вернулся к машине.

— Тебе нужно срочно явиться к начальнику Отдела судебных приставов.

Первое, о чем я подумал, — это об отце. С тяжелым предчувствием я доехал до городской администрации, оставил машину Сидвелу и поднялся на лифте на четвертый этаж, в офис шефа Тада Грина. Секретарша провела меня в святая святых — кабинет, где в кожаных креслах уже сидели Ли Бланчард, в широких брюках и темно-бордовой куртке, один, тощий как скелет, тип в твидовом пиджаке и куча других шишек. Никогда в жизни я не видел столько начальства в одном месте.

Секретарша представила меня и ушла. Я остался стоять возле двери. Полицейская форма на моем исхудалом теле болталась, словно плащ-палатка на столбе. Обстановку разрядил Бланчард. Он вскочил и начал нас представлять.

— Господа, это Баки Блайкерт. Баки, слева направо: инспектор Маллой, инспектор Стенслэнд, начальник управления Грин. Господин в штатском — заместитель окружного прокурора Эллис Лоу.

Я кивнул. Затем Тад Грин указал на незанятое кресло. Когда я сел, Стенслэнд протянул мне пачку бумаг.

— Вот, прочитайте. Это редакционная статья Бревена Дайера, которая появится в «Таймс» в ближайшую субботу.

На первой странице стояла дата 14 октября 1946-го и крупными буквами заголовок — «Огонь и Лед. Лучшие в Лос-Анджелесе». Ниже следовал текст:

"До войны Городу Ангелов посчастливилось приобрести двух бойцов, выросших в каких-нибудь пяти милях друг от друга, боксеров, не более похожих по стилю, чем лед похож на огонь. Ли Бланчард — косолапый, здоровенный, настоящая молотилка в перчатках. Когда он мутузит своих противников, кажется, будто с ринга летят искры. И Баки — всегда собранный и хладнокровный, словно лед, который нельзя растопить. Он кружит по рингу, как профессиональный танцор, и его острые удары превращают физиономии противников в мясные отбивные, что подают в ресторане Майка Лаймана. Они как два поэта: Бланчард воспевает грубую силу, Блайкерт — скорость и коварство. На двоих у них 79 побед и лишь четыре поражения. На ринге, как и в таблице элементов, с огнем и льдом ничто не сравнится.

Мистер Огонь и мистер Лед не встречались на ринге. Они дрались в разных категориях. Но чувство долга свело их вместе, и оба пришли служить в полицейское управление Лос-Анджелеса, чтобы продолжать сражаться — на этот раз уже вне ринга — с бандитами и подонками.

Бланчард помог раскрыть нашумевшее ограбление банка «Бульвар Ситизенс» в 1939 году, позже поймал известного головореза Томаса Дос Сантоса. Блайкерт, в свою очередь, отличился во время небезызвестных «войн с мексиканцами». Теперь они служат в полиции: 32-летний Огонь — сержант в престижном Отделе судебных приставов; 29-летний Лед — патрульный опасного района в центре города. Недавно я спросил их, почему они, оставив ринг в расцвете сил, стали полицейскими. Ответы, которые я получил, говорят сами за себя.

Сержант Бланчард: «Боксировать всю жизнь нельзя, а вот достойно служить обществу — можно».

Патрульный Блайкерт: «Я хотел драться с более опасными противниками, а именно — с бандитами и коммунистами».

Ли Бланчард и Баки Блайкерт пожертвовали многим, принося пользу своему городу, и теперь, 5 ноября, в день выборов, всех избирателей Лос-Анджелеса попросят сделать то же самое — проголосовать за проект муниципального займа на пять миллионов долларов для обновления технической базы нашего полицейского управления и повышения зарплаты всему персоналу на восемь процентов. Вспомните о Мистере Огне и Мистере Льде! В день выборов скажите ДА поправке Б".

Закончив чтение, я вернул бумаги инспектору Стенсленду. Он собрался что-то сказать, но Тад Грин движением руки остановил его.

— Скажите, что вы об этом думаете. Будьте откровенны.

Я сглотнул подступивший к горлу комок.

— Ловко придумано.

Стенсленд покраснел, Грин и Маллой заулыбались, Бланчард расхохотался. Заговорил Эллис Лоу:

— Сейчас эта поправка, скорее всего, провалится, но есть шанс вновь поставить ее на голосование на выборах следующей весной. Мы...

Снова вмешался Грин.

— Эллис, погоди. — И повернулся ко мне. — Одна из причин, по которым, на наш взгляд, проект "Б" может провалиться, заключается в том, что общественность, мягко говоря, не вполне довольна нашей работой. Во время войны мы испытывали острую нехватку кадров и, чтобы восполнить ее, брали на работу тех, кто впоследствии не оправдал нашего доверия, повредив репутации управления в целом. Кроме того, после войны у нас появилось очень много новичков, так как порядочное количество хороших специалистов ушло на пенсию. К тому же нам необходимо провести ремонт зданий на двух участках. Вдобавок, чтобы привлечь в наши ряды достойных людей, мы должны предложить им более высокую стартовую зарплату. На все это нужны деньги, которые избиратели не хотят давать нам в ноябре.

Я начинал понимать, что к чему.

— Это была ваша идея, адвокат. Расскажите ему, — произнес Маллой.

Лоу ответил:

— Ставлю сто против одного, что нам удастся провести этот проект на выборах в будущем. Но мы должны повысить лояльность к полиции. Мы должны укрепить мораль и дисциплину в наших собственных стенах и поразить избирателей уровнем наших сотрудников. Крепкие белые боксеры — хорошая приманка, Блайкерт. Ты это знаешь.

Я посмотрел на Бланчарда.

— Это мы с тобой, ага?

Ли подмигнул.

— Огонь и Лед. Расскажи ему остальное, Эллис.

Лоу поморщился от фамильярного обращения Бланчарда и продолжил:

— Предлагаю десятираундовый бой через три недели в спортзале полицейской академии. Бревен Дайер — мой близкий друг, он устроит поединку хорошую рекламу в своей газете. Билеты по два доллара за штуку. Половину — для полицейских и их семей, половину — для публики. Выручка пойдет на благотворительную программу для полицейских. После боя организуем боксерскую сборную команду управления из здоровых, крепких белых ребят. Члены команды получат один выходной в неделю, чтобы преподавать искусство самообороны детям из малообеспеченных семей. Плюс массированная реклама в прессе вплоть до выборов в 1947 году.

Все повернулись в мою сторону. Я затаил дыхание, ожидая, что последует предложение о работе в Отделе. Когда ничего не последовало, искоса посмотрел в сторону Бланчарда. Верхняя часть торса выглядела очень внушительно, но вот на животе уже появились дряблые складки. Я не только моложе и выше него, но и гораздо быстрее. Не давая себе времени на отговорки, я сказал:

— Я — за.

Начальство встретило мое решение аплодисментами. Эллис Лоу расплылся в акульей улыбке.

— Дата — 29 октября, за неделю до выборов, — уточнил он. — Спортзал академии в вашем полном распоряжении. Десять раундов, конечно, многовато для боксеров вроде вас — в вашем нынешнем виде. Но меньше десяти будет выглядеть как-то несолидно. Согласны?

— Или как у коммунистов, — фыркнул Ли. Лоу еще раз показал все зубы в ухмылке. Я согласился с зампрокурора. После этого инспектор Маллой достал фотоаппарат и приготовился меня снимать.

Я встал и изобразил на лице улыбку. Хлопнула вспышка. В глазах заплясали звездочки, а по спине прошлись дружеские похлопывания. Когда ажиотаж спал и ко мне вернулось нормальное зрение, передо мной стоял Эллис Лоу и говорил:

— Я многого от тебя жду. И если мои ожидания оправдаются, я думаю, очень скоро мы станем коллегами.

Про себя я подумал: «Ну и хитрый же ты ублюдок», но вслух сказал:

— Так точно, сэр.

Лоу вяло пожал мне руку и ушел. Протерев глаза от осколков «звездочек», я увидел, что комната опустела.

Спускаясь на лифте, я предвкушал, как буду восстанавливать сброшенный вес. Бланчард, возможно, весил около 90 кг, и, если я попру на него со своими семьюдесятью, он меня просто задавит. Я пытался решить, в какой ресторанчик пойти, когда увидел на стоянке своего потенциального противника. Он разговаривал с какой-то женщиной, пускавшей в голубое небо колечки дыма.

Я подошел ближе. Бланчард, облокотившись на полицейскую машину, что-то обсуждал с женщиной, увлеченной колечками дыма, которые она выпускала по нескольку штук сразу. Я видел ее в профиль — слегка приподнятый подбородок, изгиб спины, одна рука упирается в автомобильную дверцу. Рыжие волосы, уложенные в модную прическу, и длинная тонкая шея, обтягивающий жакет и шерстяная юбка подчеркивали ее хрупкость.

Заметив меня, Бланчард подтолкнул ее локтем. Выпустив кольцо дыма, она повернулась в мою сторону. Вблизи я разглядел миловидные, но несимметричные черты лица — высокий лоб, нос с горбинкой, полные губы и большие темно-карие глаза. Бланчард представил нас.

— Кей — это Баки Блайкерт. Баки — это Кей Лейк.

Женщина затушила сигарету. Я поздоровался. Мне стало интересно, та ли это женщина, которую Ли встретил во время судебных слушаний по делу об ограблении банка. Она не была похожа на бандитскую потаскуху, которая уже годы живет с полицейским. У нее был слегка протяжный голос.

— Я несколько раз видела вас на ринге. Вы тогда победили.

— Я всегда выигрываю. А вы что, любите бокс?

Кей отрицательно замахала головой.

— Меня Ли приучил. До войны я брала уроки рисования, приходила на бои и рисовала боксеров.

Бланчард приобнял ее.

— Заставила меня покончить с частными боями. Говорила, что не хочет, чтобы я умолачивал парней всмятку.

Ли начал изображать боксера на последнем издыхании, Кей отшатнулась от него. Метнув взгляд в ее сторону, Бланчард обозначил несколько ударов с левой и правой руки. Проследив за его движениями, я подметил для себя, что мог бы ответить двумя хлесткими ударами в живот и челюсть.

— Сильно бить не буду, — сказал я.

Кей понравилось мое замечание. Бланчард улыбнулся.

— Несколько недель упрашивал ее разрешить мне ввязаться в это дело. Чтобы она не слишком ворчала, пришлось пообещать новую машину.

— Не обещай того, чего не можешь выполнить. Ли рассмеялся и обнял Кей. Я спросил:

— А кто все это придумал?

— Эллис Лоу. Он пристроил меня в Отдел, потом мой напарник ушел в отставку, и Лоу стал подумывать о тебе как о моем возможном напарнике. Он попросил Бревена Дайера написать всю эту чушь про Огонь и Лед, потом ввел в курс дела Хорралла. Последний ни за что бы не пошел на такое, но все опросы показывали, что проект займа терпит провал, и тогда он дал свое согласие.

— И поставил на меня деньги? И если я выиграю, получу место в Отделе?

— Что-то вроде того. Самому прокурору эта затея не нравится, он думает, что как напарники мы не сработаемся. Но в конечном счете и он согласился — Хорралл и Тад Грин его все-таки убедили. Лично я надеюсь, что победу одержишь ты. В противном случае моим напарником будет Джонни Фогель — толстый засранец, у которого несет изо рта, а папаша его — самый большой стукач в Отделе и мальчик на побегушках у Еврейчика. Кроме того...

Я ткнул Бланчарда пальцем в грудь.

— А ты что с этого будешь иметь?

— Ставки делают и на меня. Моей девочке нравятся красивые штучки, и я не хочу ей ни в чем отказывать. Не так ли, крошка?

Кей ответила:

— Продолжай говорить обо мне в третьем лице. Это меня заводит.

Бланчард вскинул руки вверх, делая вид, что сдается. Кей сверкнула глазами. Разбираемый любопытством, я спросил:

— А ваше мнение по этому поводу, мисс Лейк?

В глазах у нее заплясали чертики.

— С эстетической точки зрения без рубашек вы смотритесь неплохо. С моральной точки зрения, надеюсь, что за организацию подобного фарса полицейское управление Лос-Анджелеса будет подвергнуто осмеянию. С материальной точки зрения, я надеюсь, что победит Ли.

Бланчард расхохотался и с грохотом захлопнул капот машины. Позабыв про тщеславие, я тоже расплылся в улыбке. Кей Лейк посмотрела мне прямо в глаза, и впервые за все время я почувствовал, что мистер Огонь и я становимся друзьями. Протянув Бланчарду руку, я сказал:

— Желаю проиграть.

Ли пожал ее и ответил:

— И тебе того же.

Кей смотрела на нас так, словно перед ней два недоразвитых ребенка. Козырнув ей, я повернулся, чтобы уйти.

— Дуайт! — окликнула меня Кей, и я удивился, что она знает мое имя. Я повернулся к ней. — Ты был бы вполне ничего, если в поправил зубы.

Глава 3

Наш поединок стал главной новостью в управлении, а затем и во всем городе. Уже на следующий день после появления в «Таймс» статьи Бревена Дайера с анонсом этого события в кассах не осталось ни одного билета. В управлении ставки на бой принимал лейтенант, работавший на участке 77-й стрит. Он оценивал шансы как три к одному в пользу Бланчарда. Настоящие букмекеры принимали ставки в соотношении два с половиной к одному на то, что нокаутом выиграет мистер Огонь, и пять к трем на то, что по очкам опять же выиграет Ли. В управлении каждый участок, кроме всего прочего, делал свои ставки. Дайер и Морри Рискинд из «Миррор» старались вовсю, своими статьями подогревая ажиотаж перед матчем. Вдобавок к этому ди-джей спортивной радиостанции состряпал песенку под названием «Огненно-ледяное танго». Под джазовое сопровождение томный голос выводил: «Огонь и Лед — не имбирь и мед; не сладко обоим — ведь две глыбы молотят друг друга вразмет. Но, мистер Огонь, распали меня, а ты, мистер Лед, остуди мой жар — всю ночь во мне будет пылать пожар!»

Я снова сделался местной знаменитостью.

Наблюдая, как во время утреннего инструктажа делаются ставки, я слышал одобрительные возгласы от тех, с кем до этого даже не был знаком; и только толстяк Джонни Фогель не желал мне добра, злобно поглядывая всякий раз, когда мы сталкивались в раздевалке; Сидвел, как всегда знавший больше остальных, говорил, что двое из ночной смены поставили на кон свои автомобили, а начальник участка капитан Хорралл решил повременить со своим уходом до окончания матча. А ребята из Отдела по борьбе с наркотиками прекратили трясти букмекерские конторы, так как известный букмекер Мики Коэн ежедневно принимал ставок на десять тысяч и отстегивал пять процентов рекламному агентству, которое продвигало идею займа. Гарри Кон, важная шишка в руководстве «Коламбия Пикчерс», поставил кучу денег на мою победу по очкам. В случае выигрыша я получал в награду целый уик-энд с Ритой Хэйворт.

Все это не имело никакого смысла, но в то же время было приятно. Чтобы не свихнуться, я тренировался как проклятый.

После дежурства я направлялся прямиком в спортзал — и вперед. Не обращая внимания на Бланчарда и его окружение, а также на свободных от дежурства полицейских, пришедших на меня поглазеть, я кружил возле, отрабатывая всевозможные удары — от левого бокового до хука с правой, работая в спарринге со своим старым приятелем Питом Лукинсом. Я колотил грушу до тех пор, пока пот не застилал мне глаза, а руки не становились словно резиновые. Прыгал через скакалку, совершал ежедневные пробежки по холмам Елисейского парка наперегонки с бездомными собаками, привязав к лодыжкам двухфунтовый вес, и отвешивал по дороге удары деревьям и кустам. А дома набрасывался на бифштексы, печенку и салат, после чего, не раздеваясь, валился спать.

За девять дней до поединка я увиделся со своим отцом и окончательно решил ввязаться в это дело ради денег.

Как правило, я навещал его раз в месяц, но сейчас ехал к нему, укоряя себя, что не примчался сразу же как услышал от соседа о его чудачествах. Чтобы загладить эту вину, я захватил с собой подарки: консервы из супермаркета — воришку сцапал я — и конфискованные журналы с девочками. Подъехав к дому, я понял, что этого явно недостаточно.

Старик сидел на крыльце, потягивая из бутылки сироп от кашля, и палил из водяного пистолета подеревянным моделькам самолетов, расставленным на лужайке перед домом. Я припарковался и подошел к нему. Под одеждой, покрытой следами блевотины, проступало его несуразное костлявое тело. Изо рта разило, глаза пожелтели и покрылись пленкой, кожа щек под слежавшейся бородой была сплошь в синих венах. Я подошел и протянул руку, чтобы помочь ему встать. Оттолкнув ее, он прошипел:

— Шайскопф! Кляйне шайскопф!^[4]

Я поднял его. Уронив пистолет и бутылку с сиропом, папаша как ни в чем ни бывало поздоровался:

— Гутен таг, Дуайт.

Я смахнул слезу.

— Говори по-английски, папа.

Отец показал неприличный жест — ухватил себя левой за локоть и сжал правую руку в кулак:

— Инглиш шайссер! Черчилль шайссер! Американиш юден шайссер!^[5]

Оставив его на крыльце, я вошел в дом. В зале повсюду валялись детали от игрушечных самолетов и открытые банки с фасолью, вокруг которых роились мухи; спальня была обклеена фотографиями голых девиц. Большинство фотографий было наклеено вверх ногами. В ванне стоял запах тухлой мочи, а на кухне вокруг полупустых банок с тунцом ошивалось трое котов. Увидев меня, они зашипели. Я швырнул в них стулом и пошел обратно к отцу.

Он стоял на крыльце, держась за поручень, и теребил бороду. Боясь, что он может упасть, я взял его за руку. Чтобы не расплакаться по-настоящему, я проговорил:

— Скажи что-нибудь, папа. Разозли меня. Объясни, как за какой-то, блин, месяц ты сумел все так засрать.

Отец попытался стряхнуть мою руку, но я не отпускал. Однако, побоявшись сломать ему руку, я ослабил хватку. Папаша спросил по-немецки:

— Ду, Дуайт? Ду?^[6]

— Стало ясно, что у него очередной удар, после которого в его голове не осталось ни одного английского слова. Я попытался вспомнить что-нибудь по-немецки, но безрезультатно. В детстве я настолько ненавидел отца, что старался забыть язык, которому он меня учил.

— Во ист Грета? Во, мутти?^[7]

Я обнял старика.

— Мама умерла. Ты не захотел разоряться на бутлегеров, и она купила какого-то бухла у негров из Флэтс. Это был денатурат, папа. Она ослепла. Ты отвез ее в больницу, и там она кинулась с крыши.

— Грета!

Я прижал его сильнее.

— Ш-ш-ш. Это было четырнадцать лет назад, папа. Очень давно.

Папаша попытался освободиться, но я усадил его на крыльцо и оставил там. Он хотел было выругаться, но внезапно побелел и замолчал. Я понял, что он не может вспомнить слово. Закрыв глаза, я произнес:

— Знаешь, чего ты мне стоил, говнюк? Я мог бы начать службу чистым, но нет же, обнаружилось, что мой папаша корчит из себя шпиона. Меня заставили сдать Сэмми и Ашиду, после чего Сэмми погиб в Манзанаре. Я знаю, ты вступил в Бунд^[8], только чтоб было с кем потрепаться и покуражиться, но, честное слово, надо было сто раз подумать ради меня.

Я открыл глаза. Слез не было. Глаза отца не выражали ничего Выпустив его из объятий, я сказал:

— Ты не подумал, и теперь на мне клеймо стукача. Ты всю жизнь был скупердяем. Ты убил маму, и это на твоей совести. — Чтобы не завершать разговор на мрачной ноте я продолжил: — Иди отдыхай, папа. Я все сделаю.

* * *

В тот день я наблюдал за тренировкой Ли Бланчарда. Он проводил четырехминутные спарринги с долговязыми полутяжами, приглашенными из спортивного клуба. На ринге он вел себя очень агрессивно. Двигаясь вперед, Ли слегка наклонялся вниз и маневрировал корпусом; его удары были на удивление точны. Он не был похож на «охотника за головами» или на мальчика для битья, как я думал про него раньше. И когда он бил в живот, я чувствовал этот удар на расстоянии в двадцать ярдов. Сорвать куш, победив такого противника, — дело сомнительное. А ведь теперь деньги для меня — главное.

Деньги в конечном итоге и предрешили исход этого поединка.

По пути домой я заехал к бывшему почтальону, который присматривал за моим отцом, и предложил ему сотню долларов за то, чтобы он прибрался в доме и следил за стариком до нашего с Ли поединка. Он согласился. После этого я навестил своего приятеля по академии, работавшего в Голливуде, и попросил дать мне адреса каких-нибудь букмекеров. Думая, что я хочу сделать ставки на самого себя, он дал мне адреса двух независимых контор, а также конторы Мика Коэна и еще одного заведения, принадлежащего клану Джека Драгны. Независимые и Мик Коэн ставили на победу Бланчарда из расчета два к одному, но букмекеры Джека Драгны принимали ставки и на мою победу, то есть либо Блайкерт, либо Бланчард. Такие ставки стали принимать после того, как появились слухи, что я быстрее и сильнее, чем Ли. И тогда я понял, что смогу получить двойную прибыль с каждого поставленного доллара.

Утром я прикинулся больным. Дежурный по смене на это купился, может, потому что я был местной знаменитостью, а может, просто не хотел связываться с капитаном Хорраллом, который был на моей стороне. Получив свободный день, я пошел в банк, снял все деньги со счета, продал имевшиеся у меня казначейские облигации и взял банковский кредит на две тысячи долларов, предложив в качестве залога свой «шевроле» 46-го года с откидывающимся верхом. Из банка я направился к Питу Льюкинсу. Он согласился выполнить мою просьбу и уже через пару часов сообщил результат.

Контора Драгны, куда он ходил по моей просьбе, приняла его ставку на победу Бланчарда в последних раундах, предложив соотношение два к одному. Если я сломаюсь в течение восьмого — десятого раундов, моя чистая прибыль составит восемь тысяч шестьсот сорок долларов — вполне достаточно, чтобы содержать отца в приличном доме престарелых в течение двух-трех лет. Я променял место в Отделе на погашение старых долгов, предложив вариант с последними раундами только для того, чтобы не казаться самому себе трусом. Это была сделка, оплатить которую должен был кто-то со стороны — и на эту роль я выбрал Ли Бланчарда.

За семь дней до поединка я отъелся на лишние десять фунтов, увеличил протяженность своих пробежек, довел время работы с грушей до шести минут. Дуэйн Фиск, полицейский, которого приставили ко мне тренером и секундантом, предупреждал, чтобы я не переусердствовал. Но, не обращая на него внимания, я продолжал наращивать нагрузки и сбавил обороты лишь за два дня до боя, перейдя к легким гимнастическим упражнениям и изучению манеры соперника.

Из глубины зала я наблюдал, как Бланчард ведет спарринг на ринге. Искал слабые места в его нападении, оценивал реакцию на неожиданные действия его противников. Я заметил, что, отражая удары в ближнем бою, он прижимал локти к корпусу, поэтому, нанося резкие апперкоты, можно было ослабить его защиту и вынудить на контрудары по ребрам. Я обратил внимание, что удар, который получался у него лучше всего — перекрестный справа, — он всегда наносил, немного отступая влево и делая финт головой. Также мне бросилось в глаза, что у канатов он был просто неудержим, прижимая более легких соперников локтями и нанося резкие удары по корпусу. Подойдя ближе к рингу, я заметил шрам у него над бровью. И понял, что бить Бланчарда в это место не следует, так как бой могут остановить из-за рассеченной брови. Это, конечно, немного раздражало, зато большой шрам на левом боку представлялся как раз тем местом, удары по которому доставят ему пяток неприятных минут.

— По крайней мере, он неплохо смотрится без рубашки.

Я обернулся. На меня в упор глядела Кей Лейк. Боковым зрением я видел, что Ли, сидя в перерыве между раундами на стуле, тоже не сводит с нас глаз.

— А где ваш альбом для эскизов? — поинтересовался я.

Кей помахала Бланчарду, тот послал ей воздушный поцелуй. Прозвучал гонг, и они с партнером вновь начали мутузить друг друга.

— Я бросила рисование, — ответила Кей. — Не особенно получалось, поэтому я сменила специализацию.

— На что?

— На медицину, затем на психологию, потом на английскую литературу, позже на историю.

— Мне нравятся женщины, которые знают, чего хотят.

Кей улыбнулась:

— Мне тоже. Только ни одной такой я пока не встречала. А чего хочешь ты?

Я обвел взором зал. Вокруг ринга на раскладных стульях сидело тридцать или сорок зрителей, большей частью отдежурившие полицейские и журналисты; почти все дымили. Дым зависал над рингом, и яркие прожекторы, светившие с потолка, придавали ему желтоватый блеск. Все взоры были устремлены на Бланчарда и его партнера. И все выкрики и подбадривания предназначались ему одному — однако без моего участия все это выглядело абсолютно бессмысленным.

— Участвовать в этом. Вот чего я хочу, — сказал я. Кей покачала головой.

— Ты бросил бокс пять лет назад. Теперь у тебя другая жизнь.

Ее агрессивность заставила меня поежиться, и я выпалил:

— А твой дружок — такой же неудачник, как и я, да и ты сама была какой-то бандитской юбкой, пока он тебя не подобрал. Ты...

Она прервала меня, рассмеявшись.

— Прочитал обо мне в газетах?

— Нет. А ты обо мне читала?

— Да.

На эту реплику я не нашел, что ответить.

— А почему Ли бросил бокс? Почему пошел в полицию?

— Ловля преступников дает ему ощущение внутренней гармонии. У тебя есть девушка?

— Я берегу себя для Риты Хейворт. Ты со всеми полицейскими флиртуешь или я — особый случай?

В толпе раздались крики. Я обернулся и увидел, как спарринг-партнер Бланчарда рухнул на пол. Джонни Фогель взобрался на ринг и подбежал к упавшему, чтобы вытащить каппу. У боксера изо рта брызнула кровь. Стоявшая рядом со мной Кей побледнела и спрятала лицо в воротник куртки. Я сказал:

— Завтра будет хуже. Тебе лучше остаться дома. Кей вздрогнула.

— Нет. Завтра большой день для Ли.

— Он попросил тебя прийти?

— Нет. Он никогда бы меня не попросил.

— Чувствительный, да?

Кей, достав из сумочки сигареты, закурила.

— Да. Как ты, только не такой обидчивый.

Я почувствовал, как краснею.

— Вы всегда стоите друг за друга. И в беде и в радости, ну, все такое.

— Стараемся.

— Тогда почему не женитесь? Сожительство не приветствуется начальством, и если оно пойдет на принцип, то Ли придется несладко.

Кей выпустила колечко дыма, потом посмотрела на меня.

— Мы не можем.

— Почему? Вы уже несколько лет вместе. Он из-за тебя бросил бокс. Он позволяет тебе флиртовать с другими. По-моему, вполне могли бы и пожениться.

Из толпы снова раздались крики. Бросив взгляд на ринг, я увидел, как Ли молотит очередного партнера. Невольно я начал считать наносимые удары. Через мгновение понял, что делаю что-то не то, я прекратил считать. Кей метнула сигарету в сторону ринга и произнесла:

— Мне пора. Удачи, Дуайт.

Только отец называл меня по имени.

— Ты не ответила на вопрос.

Кей вздохнула:

— Мы не спим вместе.

Я проводил ее изумленным взглядом.

* * *

После ее ухода я еще какое-то время послонялся по залу. Ближе к вечеру стали подтягиваться журналисты и телевизионщики, которые сразу же по прибытии устремлялись к рингу и Бланчарду с его податливыми партнерами. Последние слова Кей все еще звучали в моих ушах, а перед глазами стояло ее лицо, сначала улыбчивое, а затем внезапно погрустневшее. Когда какой-то журналист, увидев меня, прокричал на весь зал мою фамилию, я поспешил к выходу. Через некоторое мгновение я уже садился в свой дважды заложенный «шевроле». Сев в машину, я понял, что ехать мне особо некуда и что единственное, чего я сейчас хочу, — это удовлетворить свое любопытство в отношении женщины, ворвавшейся в мою жизнь как стихия, как лавина печали.

Поэтому я поехал в центр, чтобы почитать ее газетное досье.

Заведующий архивом «Геральд», увидев полицейский жетон, провел меня в читальный зал. Я объяснил, что меня интересует происшедшее в 1939 году ограбление банка «Бульвар Ситизенс» и судебный процесс по этому делу того же года. Он ушел, а через десять минут принес две подшивки газет в кожаных переплетах. Газетные страницы были наклеены на листы картона и подшиты в хронологическом порядке. Пролистав газетные выпуски с 1 по 12 февраля, я обнаружил то, что хотел.

Банда из четырех человек 11 февраля 1939 года на одной из тихих улиц Голливуда напала на инкассаторскую машину. Используя в качестве отвлекающего маневра брошенный на дороге мотоцикл, налетчики обезоружили охранника, вышедшего из машины, чтобы посмотреть, в чем дело. Приставив ему нож к горлу, бандиты забрались в инкассаторскую машину и, усыпив хлороформом всех троих инкассаторов, связали их. После этого мошенники, забрав шесть сумок с деньгами, подменили их сумками с обрезками телефонных книг.

Затем трое грабителей переоделись в заранее приготовленную униформу — такую же как у настоящих инкассаторов, а четвертый повез их в центр. Держа в руках сумки с резаной бумагой, трое в инкассаторской форме вошли в здание Кредитно-сберегательного банка «Бульвар Ситизенс». Менеджер банка проводил их в хранилище. В хранилище подонки набросились на него и усыпили, после чего забрали все находившиеся там деньги. В это время четвертый бандит, собрав в кучку остальных сотрудников банка, погнал их в хранилище, где их усыпили, связали и заперли. Четверка негодяев уже выходила из банка, когда туда подъехали патрульные полицейские, получившие сигнал об ограблении, пришедший на пульт дежурного. Грабителям приказали сдаться, в ответ они открыли огонь, завязалась перестрелка, в результате которой двоих налетчиков убили, а двоим удалось скрыться с четырьмя сумками немаркированных пятидесяти— и стодолларовых банкнот.

Не обнаружив в статье ничего о Бланчарде или Кей Лейк, я стал листать дальше. На следующих страницах рассказывалось о расследовании этого дела, которое проводила лос-анджелесская полиция.

Убитыми бандитами оказались Чик Гейер и Макс Оттенс — «гастролеры» из Сан-Франциско, у которых в Лос-Анджелесе, похоже, не было особых связей. Свидетели ограбления банка не смогли описать двух убежавших преступников, так как те были в темных очках и надвинутых на глаза фуражках. На месте угона инкассаторской машины свидетелей не оказалось, а сами инкассаторы не успели разглядеть бандитов, так как были выведены из строя слишком быстро.

Последующие несколько страниц тоже были посвящены налету и ограблению. Биво Минз вел тему три дня подряд. Ему удалось придать делу неожиданный поворот, когда он опубликовал материал о том, что к поиску двух сбежавших грабителей подключились люди из банды Багси Сигела. Оказалось, что якобы перед тем, как ехать в банк, инкассаторы забрали выручку в одном из галантерейных магазинов, принадлежавших Багси. Сигел поклялся найти подонков, даже если они сбежали не с его деньгами, а с банковскими.

Далее в том же духе. Наконец в номере от 28 февраля я наткнулся на заголовок: «Конфиденциальная информация, полученная от полицейского, бывшего боксера, помогает раскрыть кровавое ограбление банка».

Статья в основном возносила почести мистеру Огню, но была скупа на факты: Лиланд К. Бланчард, 25 лет, лос-анджелесский полицейский, а некогда популярный боксер, расспросив своих коллег по рингу и некоторых «осведомителей», узнал, что организатором ограбления банка «Бульвар Ситизенс» является Роберт — Бобби — Де Витт. Бланчард передал эту информацию следователям из полицейского управления Голливуда, и они произвели в доме Де Витта обыск. В доме был найден склад марихуаны, форменная одежда инкассаторов, а также сумки для перевозки выручки с логотипом банка «Бульвар Ситизенс». Де Витт, настаивавший на своей невиновности, все же был арестован. Ему предъявили обвинение в вооруженном ограблении, физическом насилии при отягчающих обстоятельствах, угоне автомобиля, а также хранении наркотиков. Его заключили под стражу без права выхода под залог. Про Кей Лейк в статье опять не было ни слова.

Устав от полицейских и грабителей, я пролистал дальше. Де Витт, уроженец Сан-Берду, уже имевший на счету три судимости за сутенерство, продолжал вопить о том, что его подставил Сигел или полицейские. Сигел — потому что он иногда обирал проституток на его территории, а вторым надо было повесить на кого-то ограбление банка. Алиби на день налета у него не было. Но он продолжал утверждать, что не знает ни Чика Гейера, ни Макса Оттенса, ни все еще не найденного четвертого участника налета. Его судили, и жюри присяжных ему не поверило. Он был признан виновным по всем пунктам и осужден на пожизненное заключение в тюрьме Сан-Квентин.

Наконец в газете от 21 июня появилась заметка о Кей. Заголовок гласил: «Девушка налетчика влюбилась. В полицейского! Завязала? Теперь под венец?»

Кроме самой истории, там были фотографии Кей, Ли и сделанный в полиции снимок Бобби Де Витта — типа с продолговатым лицом и набриолиненной прической. Статья начиналась рассказом об известном ограблении и о той роли, которую в его раскрытии сыграл Бланчард, а далее появлялся мелодраматический оттенок:

"...на момент ограбления у Де Витта жила впечатлительная молодая девушка. В 1936 году 19-летняя Кэтрин Лейк приехала на запад из Сью-Фоллс, Южная Дакота, но не в поисках голливудской славы, а чтобы получить здесь образование. В итоге она получила образование, но только с уголовным уклоном.

«Я связалась с Бобби, потому что не знала, куда податься, — сказала Кей Лейк журналистке „Геральд Экспресс“ Эгги Андервуд. — Тогда еще продолжалась Депрессия, найти работу было очень трудно. Я, бывало, гуляла рядом с этим ужасным общежитием, в котором у меня была койка, и вот как-то встретила Бобби. Он дал мне отдельную комнату в своем доме и пообещал, что поможет поступить в колледж, если я буду следить за чистотой в доме. Но не сдержал свое обещание, а мне досталось сверх уговора».

Кей думала, что Бобби Де Витт музыкант, а на самом деле он оказался наркоторговцем и сутенером. «Поначалу он был добр ко мне, — сказала Кей, — но потом начал поить меня опийной настойкой и держать целыми днями дома, чтобы я отвечала на звонки. Потом стало еще хуже».

Кей Лейк отказалась уточнить, что значит «еще хуже». Арест Де Витта по обвинению в кровавом ограблении банка ее не удивил. Она нашла себе жилье в женском общежитии в Калвер-Сити, и, когда ее пригласили давать показания в суде, она пришла — даже несмотря на то, что ужасно боялась своего бывшего «благодетеля».

«Это был мой долг, — сказала она. — А еще на суде я познакомилась с Ли».

Ли Бланчард и Кей Лейк полюбили друг друга.

«Стоило мне ее увидеть, как я понял, вот девушка моей мечты, — рассказал нашему репортеру Ли Бланчард. — Она обладает тем редким типом красоты, который я всегда ценил. У нее была трудная жизнь. Но я постараюсь ее облегчить».

Ли Бланчард знает, что такое трагедия, не понаслышке. Когда ему было 14 лет, его 9-летняя сестра пропала без вести. «Думаю, поэтому я бросил бокс и пошел в полицию, — говорит он. — Поимка преступников дает мне ощущение внутренней гармонии».

Что ж, из трагедии возникла любовь. Но чем все закончится? Говорит Кей Лейк: «Самым важным для меня сейчас является мое образование и Ли. В мою жизнь снова пришла радость».

С таким заступником, как Большой Ли Бланчард, эта радость, похоже, продлится долго".

Я закрыл подшивку. За исключением младшей сестры, все было мне известно. Прочитав эти статьи, я подумал о том, сколько же было сделано неверных шагов: Бланчард в зените славы бросает бокс; маленькая девочка изнасилована и выброшена где-нибудь на свалке; Кей Лейк путается с бандитом и полицейским. Вновь открыв подшивку, я посмотрел на фотографию Кей семилетней давности. Даже в девятнадцать она выглядела не такой глупой, чтобы произносить слова, которые вложил ей в уста Биво Минс. Видя, какой наивной дурочкой ее изобразили, я разозлился.

Возвратив подшивку клерку, я вышел из здания. Направляясь к машине, я пытался сообразить, что же я все-таки искал. Безусловно, нечто большее, чем объяснение непонятной печали Кей. Бесцельно разъезжая по городу, пытаясь убить время и довести себя до полного изнеможения, чтобы на следующий день проспать до обеда, я внезапно понял, что сейчас, после решения проблемы с содержанием моего отца и потерей места в Отделе, единственными, на кого я мог рассчитывать в будущем, были Кей Лейк и Ли Бланчард, и именно поэтому мне необходимо узнать их по-настоящему.

Остановившись у закусочной на Лос-Фелиц и сытно поужинав, я отправился развлечься на Голливудский бульвар и Сансет-Стрип. Но в кинотеатрах не было ничего интересного, а клубы отпугивали новоиспеченную знаменитость дороговизной. В Дохени длинная полоса неоновых огней закончилась, и я направился в сторону холмов. На Малхолланд-драйв было море засад с полицейскими на мотоциклах, и мне расхотелось ехать в ту сторону.

Наконец, устав кружить по городу, я припарковался на набережной. Прожекторы с кинотеатров на Вествуд-виллидж обстреливали небо над моей головой; я наблюдал, как их лучи прочерчивают горизонт и высвечивают скопления облаков. Игра света заворожила меня, и я стоял там настолько очарованный зрелищем, что даже проносившиеся мимо машины не могли вывести меня из этого гипнотического состояния. Когда огни погасли, я взглянул на часы и увидел, что уже полночь.

Потянувшись, я посмотрел вниз на горящие огни города и подумал о Кей Лейк. Читая между строк те газетные вырезки, я представлял, как она обслуживает Бобби Де Витта и его дружков, может быть, даже за деньги, — бандитская домохозяйка, подсаженная на наркотики. Это было похоже на правду, но настолько грязную и циничную, что мне казалось, что, думая так о Кей, я предаю то чувство, которое, казалось, возникло между нами. Последние слова Кей начинали звучать правдоподобно, и мне стало интересно, как Бланчард мог жить с такой женщиной, не обладая ей полностью.

Один за другим огни погасли, и я остался в одиночестве. С холмов подул холодный ветер; я поежился, и тут ко мне пришел ответ.

Вот ты выиграл бой. Пропитанный потом, со вкусом крови на губах, возбужденный, жаждущий продолжения. Букмекеры, сделавшие на тебе бабки, приводят девушку. Профессионалку, полупрофессионалку, любительницу острых ощущений. Ты занимаешься этим в раздевалке, на заднем сиденье автомобиля, где даже нельзя по-человечески вытянуть ноги или ты рискуешь выбить стекла. А потом ты снова выходишь на свет, вокруг беснуется толпа, желая хотя бы дотронуться до тебя, и ты вновь чувствуешь себя героем. Это становится частью игры, одиннадцатым раундом десятираундового поединка. А когда ты возвращаешься к обычной жизни, это становится лишь придатком, слабостью. Находясь вне ринга, Бланчард испытал это состояние и хотел, чтобы его любовь к Кей была чистой.

Я сел в машину и отправился домой. В пути я думал о том, смогу ли сказать Кей, что у меня нет женщины из-за того, что секс напоминает мне вкус крови и иглы, зашивающей раны.

Глава 4

Мы покинули раздевалки одновременно — когда прозвучал гонг к началу поединка. Распахнув дверь, я вышел, пульсируя адреналином. За два часа до матча я сжевал огромный бифштекс, выпив из него весь сок и выплюнув мясо, и сейчас чувствовал, что мой пот отдает запахом звериной крови. Подпрыгивая на носках, я пробирался к своему углу на ринге через самую большую толпу, которую мне приходилось видеть в жизни.

Спортзал был забит до отказа. Зрители заняли все трибуны и проходы между ними. Стоял невообразимый шум и гвалт. Люди, сидевшие в проходах, дергали меня за халат, призывая к атаке. Боковые ринги были убраны, а оставшийся центральный был залит ярким желтым светом. Оттянув нижний канат, я вскочил на ринг.

Рефери — какой-то хрыч из ночного патруля — разговаривал с комментатором Джимми Ленноном, которого по такому случаю пригласили из «Олимпик Аудиториум»; рядом с рингом стояли Стэн Кентон, Мики Коэн, Рей Милланд и еще целая толпа высокопоставленных военных в гражданском, включая мэра Баурона. Кентон помахал мне, в ответ я крикнул: «Так держать!» Он заулыбался, а я, повернувшись к толпе, обнажил свои знаменитые зубы. Народ одобрительно загудел. Внезапно гул усилился, я обернулся и увидел, как на ринг взошел Ли Бланчард.

Мистер Огонь поклонился в мою сторону; я приветствовал его серией имитирующих коротких ударов. Дуэйн Фиск усадил меня на стул в моем углу. Сняв халат, я откинулся назад, раскинув руки по верхним канатам. Бланчард занял аналогичную позицию; мы встретились глазами. Джимми Леннон, попросив рефери отойти в нейтральный угол, схватил спущенный сверху микрофон, крепившийся к потолочным конструкциям, и, заглушая гул, царивший в зале, прокричал:

— Дамы и господа! Полицейские и поклонники лучших из лучших! Пришло время для огненно-ледяного танго!

Толпа взревела. Подождав, пока уляжется шум, певучим голосом Леннон продолжил:

— Сегодня вечером нас ожидает десятираундовый поединок в тяжелой весовой категории. В белых трусах, в белом углу ринга — полицейский из Лос-Анджелеса с весом двести три с половиной фунта, одержавший в профессиональном боксе сорок три победы, две ничьи и потерпевший всего четыре поражения. Дамы и господа — Медведь Ли Бланчард!

Бланчард сбросил халат, поцеловал свои перчатки и раскланялся во все четыре стороны. Леннон позволил толпе немного побесноваться, а затем, возвысив голос, прокричал:

— В черном углу ринга — полицейский из Лос-Анджелеса с весом сто девяносто один фунт, одержавший в боксе 36 побед и не потерпевший ни одного поражения. Итак, непобедимый Лис Баки Блайкерт!

Я упивался последним «ура» в свой адрес, запоминая лица зрителей у ринга и делая вид, что собираюсь выиграть. Шум в зале чуть стих. Я пошел к центру ринга, Бланчард двинулся навстречу. Судья пробурчал какие-то слова, которые я не расслышал. Мистер Огонь и я стукнулись перчатками. С дрожащими поджилками я возвратился в свой угол. Фиск вставил мне в рот каппу. Прозвучал гонг, и все закончилось, едва начавшись.

Бланчард начал наступление. Я встретил его в центре ринга, сделав несколько двойных ударов. Он сразу закрылся. Промахнувшись, я стал смещаться влево, стараясь вынудить его перейти на удары правой рукой.

Он нанес обводящий левый хук в корпус. Предвидя подобное, я продвинулся вперед и ответил резким ударом в голову. Хук Бланчарда прошелся по моей спине — один из мощнейших ударов, которые мне приходилось принимать. Улучив момент, когда он опустил правую руку, я провел короткий апперкот, который попал точно в цель. Когда Бланчард, защищаясь, вскинул руки, я нанес еще два удара по ребрам. Отступая назад, с тем чтобы он не смог войти в клинч, я получил сильнейший удар в шею — и начал кружить по рингу.

Бланчард бросился меня преследовать. Стараясь держаться на расстоянии, я провел серию быстрых ударов ему в голову, половина из которых оказалась точными. Помня о шрамах над его бровью, я пытался бить чуть ниже. Держа стойку, Бланчард бил меня по корпусу, я отходил назад и контратаковал. Через некоторое время наши удары приобрели синхронность. Но все же когда он опустил голову, мне удалось совершить несколько хуков ему по ребрам.

После этого я разошелся и мои удары посыпались один за другим. Бланчард не отступал и искал брешь в моей защите, чтобы нанести сокрушительный удар. Раунд приближался к концу, когда я, на мгновение потеряв ориентацию из-за яркого света ламп и сигаретного дыма, неловко повернул голову и сразу же получил по мозгам.

Зашатавшись, я попятился в сторону белого угла ринга, Бланчард устремился следом. Голова гудела, а в ушах звенело, словно в них взорвалась атомная бомба. Я вскинул руки, чтобы защитить лицо; Бланчард обрушил на меня град ударов. Потихоньку я обрел равновесие и, подскочив к мистеру Огню, со всей силой обхватил его. Сжимая его все крепче и крепче, я продвигался на середину ринга. Наконец вмешался рефери, прокричавший «брейк». Увидев, что я не разжимаю свою хватку, он вынужден был нас разнять.

Я отступил назад, головокружение и звон в ушах прошли. Бланчард приблизился ко мне в открытой, незащищенной позиции. Провоцируя его левой, я выждал, пока Ли попадет в зону действия моей правой, и резко выбросил ее вперед — и он вдруг осел.

Я не знаю, кто удивился больше: Бланчард, открыв рот, сидел на полу, слушая отсчет, который ведет судья; я отошел в нейтральный угол. На счет «семь» Ли встал на ноги. На этот раз атаковать начал я. Мистер Огонь ушел в глухую оборону — ноги на ширине плеч, «умру или убью». Мы были почти на расстоянии удара, когда между нами встал рефери и прокричал:

— Гонг! Гонг!

Я пошел в свой угол. Дуэйн Фиск вытащил мою каппу и вытер меня полотенцем, фанаты аплодировали мне стоя. На лице каждого из них было написано то, что я уже давно понял сам: Ли Бланчарду сегодня не сдобровать. И на какую-то долю секунды мне показалось, что все зрители умоляли меня не сдавать бой.

Фиск развернул меня и, снова вставив каппу, прошипел:

— Не сближайся! Держись на расстоянии! Уходи от удара!

Прозвучал гонг. Фиск сошел с ринга, Бланчард начал приближаться. Заняв выжидательную позицию, он провел серию неточных ударов, затем отошел назад, примериваясь, куда нанести кросс правой. Подпрыгивая, я отвечал ударами с обеих рук, стараясь установить ритм, который бы усыпил его бдительность.

Большинство моих ударов достигало цели. Бланчард начал усиливать натиск, я молотил ему по ребрам; он отвечал тем же. Мы били друг друга по корпусу, но эти удары напоминали скорее борцовские захваты, так как мы сошлись слишком близко и не имели пространства для замаха. Бланчард ушел в глухую оборону, очевидно опасаясь моих апперкотов.

Мы боксировали на близкой дистанции, нанося друг другу касательные удары по рукам и плечам. Я чувствовал потенциальную мощь Бланчарда, но не отступал назад, желая его немного потеребить, прежде чем разыграть свой сценарий боя. Я начал было серьезную позиционную войну, но вдруг мистер Огонь сменил тактику и стал действовать так же хитро, как мистер Лед.

В разгар обмена ударами он просто сделал шаг назад и резко впечатал мне по животу. От неожиданности я отпрыгнул назад и закружил по рингу. Ударившись спиной о канаты, я вскинул руки, защищая лицо. Попытался увернуться от следующего удара Ли, но не сумел и получил удар по почкам. Инстинктивно опустив руки, я получил удар в челюсть.

Отскочив от канатов, словно мячик, и ощущая дикую боль в нижней части лица, я рухнул на колени. Перед глазами все поплыло. Будто в бреду, я видел, как рефери указывает Бланчарду на нейтральный угол. Приподнявшись на колено, я ухватился за нижний канат, но потерял равновесие и плюхнулся на живот. Отошедший в угол Бланчард исчез из моего поля зрения. Я жадно глотал воздух; немного полегчало. Ко мне подошел рефери и начал отсчет; когда он дошел до шести, я попробовал подняться. Колени подгибались, но все же мне удалось встать прямо. Бланчард в это время посылал воздушные поцелуи фанатам. Я начал дышать так часто, что у меня изо рта чуть каппа не вылетела. Досчитав до восьми, рефери вытер мои перчатки о свою рубашку и дал Бланчарду сигнал к возобновлению боя.

Чувствуя себя глубоко униженным, я кипел от злости. Бланчард надвигался на меня, немного расслабившись, даже не сжав руки в кулак, будто со мной уже все ясно. Я пригнулся и ринулся ему навстречу, проведя имитирующий удар. Как и предполагалось, он увернулся и, чтобы наконец покончить со мной, нанес правый кросс. Я устоял и в свою очередь во время его отхода контратаковал мощнейшим правым в нос. Его голова откинулась назад; я послал вдогонку левый хук по корпусу. Он опустил руки; дело довершил апперкот. Закачавшись, Бланчард отступил к канатам, и в этот момент раздался гонг.

Когда я направился в свой угол, толпа начала скандировать мое имя. Выплюнув каппу, я стал жадно вдыхать воздух. Посмотрев на фанатов, я понял, что все мои сценарии теперь неуместны и сегодня я сделаю из Бланчарда отбивную, а после боя заставлю контору выплатить мне деньги, которые они собрали на тотализаторе, и уже на эти деньги устрою отца в приют, а сам буду почивать на лаврах.

Дуэйн Фиск кричал мне в ухо:

— Сделай его! Сделай его!

Сидевшие у ринга судьи приветствовали меня своими улыбками; я ответил им своей — кривозубой. Фиск влил мне в рот воды из бутылки. Прополоскав горло, я выплюнул воду в ведро. Едва он успел поднести к моему носу нашатырный спирт и вставить в рот каппу, как прозвучал сигнал к началу следующего раунда.

Теперь начался осторожный бокс — мой конек.

В течение следующих четырех раундов я перемещался по рингу, маневрируя и нанося удары на расстоянии, используя свое преимущество в скорости, не позволяя Бланчарду загнать меня в угол или прижать к канатам. Я сконцентрировался на одной точке — его шрамах над бровями — и бил, бил, бил по ним своей левой. Когда удар достигал цели и Бланчард машинально вскидывал руки вверх, я бил его в живот. Бланчарду тоже удавалось проводить неплохие удары в корпус. И всякий раз, когда он попадал, у меня на мгновение прерывалось дыхание, и я терял равновесие. К концу шестого раунда его брови превратились в сплошное кровавое месиво. Мне тоже изрядно досталось — особенно животу и бокам. И к этому времени у нас обоих уже начали иссякать силы.

Седьмой раунд прошел в позиционной борьбе, которую вели два измученных бойца. Я старался не приближаться к Ли и бить с дистанции. Бланчард держал высокую защиту, чтобы вытирать кровь с бровей и старался не допустить дальнейшего их разрыва. Каждый раз, когда я приближался к нему, нанося удары по его перчаткам и животу, он отвечал мне ударами в солнечное сплетение.

Бой превратился в вялотекущую войнушку. В перерыве между седьмым и восьмым раундами я заметил на своих трусах капельки крови; в зале снова скандировали мое имя. В противоположном углу тренер Бланчарда возился с его бровями, смазывая их кровоостанавливающей мазью и прилепляя лейкопластырем оторвавшиеся кусочки кожи. Я бухнулся на свой стул, позволив Фиску напоить меня водой и помассировать плечи. Все шестьдесят секунд я не отводил глаз от мистера Огня, словно на его месте был мой старик, — таким образом я пытался возбудить в себе толику ненависть, которой бы хватило на следующие девять минут.

Дали гонг к началу раунда. Заплетающейся походкой я направился к центру ринга. Бланчард, приняв стойку, пошел мне навстречу. Его ноги тоже заплетались, а брови, как я отметил, залеплены пластырем и больше не кровоточат.

Я нанес ему несильный удар. Он отбил его и продолжал отбивать последующие, пытаясь сковать мои действия, что ему отчасти удавалось, так как мои одеревеневшие ноги отказывались давать задний ход.

После нескольких моих ударов пластырь на его лбу отклеился, и на лицо хлынула кровь. Я в ужасе замер, мои ноги подкосились, и, выплюнув каппу, я попятился назад и ударился о канаты. И тут же мне вдогонку, словно ракета, был пущен удар правой. Казалось, что эта ракета летит издалека и у меня еще есть время, чтобы ее отразить. Собрав в кулак всю свою ярость, я обрушил ее на находившуюся передо мной окровавленную цель. Хрустнула носовая перегородка, затем все вокруг замелькало черным и ярко-желтым. Я посмотрел на ослепляющий свет и почувствовал, как меня поднимают; появившиеся откуда ни возьмись Дуэйн Фиск и Джимми Леннон подхватили меня под руки. Окровавленными губами я промычал:

— Я победил.

Леннон отозвался:

— Не сегодня, парень. Ты проиграл — нокаутирован в восьмом раунде.

Когда до меня дошло, я засмеялся и расправил руки. Последнее, о чем я подумал, прежде чем потерять сознание, это — хорошо, что я все-таки заработал деньги на отца и притом честно.

Мне дали десять выходных — по настоянию врача, который осматривал меня после боя. На теле были синяки, челюсть распухла до невероятных размеров, а удар, который меня вырубил, расшатал шесть зубов. Позже врач сказал, что у Бланчарда сломан нос, а на его брови наложили двадцать шесть швов. Принимая во внимание повреждения, которые стороны нанесли друг другу, судьи признали бой ничейным.

Пит Льюкинс собрал весь мой выигрыш, и вместе мы поехали подыскивать заведение для моего отца. В одном квартале от Миракл Майл нам удалось найти более-менее приличное заведение под названием «Вилла царя Давида». За две тысячи в год и пятьдесят баксов в месяц, вычитаемых из его социального пособия, папаша получил отдельную комнату, трехразовое питание и много-много «общения». Большинство стариков здесь были евреи, и меня чрезвычайно радовал тот факт, что мой чокнутый «ганс» проведет остаток жизни во вражеском тылу. Пит помог мне его туда привезти. Когда мы уезжали, старый хрен уже вовсю заигрывал со старшей медсестрой и глазел на цветную девушку, застилавшую постели.

После этого я стал затворником; целыми днями просиживал дома, читая книги, слушая джаз по радио и питаясь только мороженым и готовыми супами — другую пищу я есть не мог. Я был доволен тем, что сделал все от меня зависящее — и отхватил половину куша.

Телефон разрывался от звонков. Зная, что это либо журналисты, либо полицейские, желающие выразить сочувствие, я не поднимал трубку. Газет я не читал, спортивных новостей не слушал. Мне хотелось избавиться от статуса местной знаменитости, и затворничество было единственным способом этого достичь.

Раны потихоньку заживали, и уже через неделю меня потянуло на работу. После обеда я обычно наблюдал из окна, как хозяйский кот Чико охотится за птицами. Чико уже высмотрел себе какую-то сойку и собирался ею заняться, когда раздался звучный голос:

— Еще не устал отдыхать?

Посмотрев вниз, я увидел Ли Бланчарда. Со швами на бровях и приплюснутым багровым носом. Я засмеялся и ответил:

— Есть немного.

Бланчард засунул руки за ремень.

— Хочешь работать со мной в Отделе?

— Что?!

— Что слышал. Тебе уже звонил по этому поводу капитан Хорралл, только ты типа впал в спячку.

От волнения я задрожал.

— Но я ведь проиграл. А Эллис Лоу сказал...

— Плевать, что он сказал. Ты что, газет не читаешь? Вчера избиратели проголосовали за проект займа. Возможно, только потому, что мы показали им классное шоу. Хоралл сказал Лоу, что Джонни Фогель уже не котируется и что ты — член его команды. Так тебе нужна эта работа?

Я спустился по ступенькам и протянул ему руку.

Бланчард пожал ее и подмигнул мне.

Так мы стали напарниками.

Глава 5

Отдел судебных приставов располагался на шестом этаже здания городской администрации, между Отделом по раскрытию убийств и Криминальным отделом окружной прокуратуры. Это было небольшое огороженное помещение с двумя столами, расположенными друг против друга, и двумя шкафами, доверху забитыми всякими папками. Здесь же висела большая, во все окно, карта Лос-Анджелеса. Дверь матового узорчатого стекла с надписью «Заместитель окружного прокурора Эллис Лоу» отделяла нас от кабинетов начальника и окружного прокурора Бьюрона Фиттса — его начальника. И совсем впритык к нам в большой комнате со множеством столов, стены которой были облеплены отчетами, фотороботами преступников и всякими инструкциями, размещались следователи Отдела по раскрытию убийств. В нашем закутке на более обшарпанном столе красовалась табличка «Сержант Л.-С. Бланчард». Стол напротив, по всей видимости, принадлежал мне, и, плюхнувшись на стул, я представил, как рядом с телефоном будет стоять такая же табличка с моей фамилией.

Пока, кроме меня, на шестом этаже никого не было. Часы показывали начало восьмого. Я приперся в такую рань, чтобы сполна насладиться своим дебютом в новой должности. Позвонивший мне накануне капитан Хорралл сказал, что я должен прийти в офис в 8 часов утра 17 ноября и что день начнется с собрания, на котором зачитывается сводка преступлений за прошедшую неделю. Для всех сотрудников полицейского управления и окружной прокуратуры это было обязательным мероприятием. После собрания Бланчард и Эллис Лоу должны были посвятить меня во все тонкости, и уже после этого я мог приступить к поиску преступников.

На шестом этаже располагалась элита управления: отделы по раскрытию убийств, по борьбе с наркотиками и проституцией, по раскрытию ограблений и борьбе с банковскими махинациями, а также Отдел судебных приставов и главная следственная группа. Это была территория полицейских-специалистов, энергичных профессионалов, что-то значащих в этом мире. Теперь эта территория стала и моей. Я напялил свою лучшую спортивную куртку и брюки-слаксы, а под мышкой на новенькой портупее висел служебный револьвер. Все полицейские управления были обязаны мне увеличением своей зарплаты на восемь процентов в связи с прохождением пятой поправки. Я потихоньку стал входить в новую для себя обстановку и был готов ко всему.

За исключением матча-реванша. Где-то в 7:40 помещение стало заполняться полицейскими, жаловавшимися на похмелье (понедельник — день тяжелый) и обсуждавшими новенького Баки Блайкерта — легковеса, ставшего настоящим громилой. Я затаился у себя, пережидая галдеж. Когда все расселись, я покинул свое укрытие и подошел к двери с надписью: «Комната для инструктажа». Открыв ее, я удостоился овации.

Будто по команде сорок с лишним человек в штатском стояли рядом со своими стульями и дружно мне аплодировали. Посмотрев перед собой, я увидел большую классную доску, на которой мелом было написано: «8%!!!» Рядом стояли Ли Бланчард и еще какой-то бледный толстяк начальственного вида. Я поприветствовал мистера Огня. Он улыбнулся в ответ. Толстяк подошел к кафедре и постучал по ней, прося тишины. Аплодисменты стихли, и все расселись. Я нашел свободный стул неподалеку от входа и тоже сел; полный мужчина еще раз попросил тишины.

— Полицейский Блайкерт, следователи и работники отделов по раскрытию убийств, по борьбе с проституцией и наркотиками, борьбе с банковскими махинациями и всех прочих отделов, — начал он. — Сержанта Бланчарда и мистера Лоу вы знаете, а я — капитан Джек Тирни. Баки и Ли, сегодня вы — наши герои, и я надеюсь, что вы получили удовольствие от овации, которую вам устроили. В следующий раз вам будут так аплодировать только при проводах на пенсию.

Раздался смех. Тирни снова постучал по кафедре и заговорил в стоявший перед ним микрофон:

— Ладно, шутки в сторону. Прослушайте отчет о происшествиях за неделю с шестого по четырнадцатое ноября текущего года. Слушайте внимательно, это любопытно. Для начала три налета на винные магазины — ночью десятого, двенадцатого и тринадцатого, и все на Джефферсон-стрит, в районе, который контролирует полицейские Университетского подразделения. Свидетели видели двух белых подростков с обрезами, очевидно наркоманов. Местные полицейские не имеют улик, а их главный хочет привлечь ребят из Отдела по раскрытию ограблений. Лейтенант Рули, зайдите ко мне в девять ноль-ноль, чтобы обсудить этот вопрос. Остальных прошу пообщаться со своими осведомителями: налет наркоманов — весьма неприятное событие.

Теперь восточнее: в барах Чайнатауна отмечен наплыв «свободных» проституток. Они обслуживают своих клиентов вприпаркованных машинах и обделяют тем самым девочек Мики Коэна. В общем, ничего страшного, но Мики это не нравится и китаезам тоже, так как девочки Мики работают в дешевых ресторанах на Аламеде, которыми владеют китайцы. Рано или поздно могут возникнуть проблемы. Поэтому, чтобы владельцы ресторанов успокоились, необходимо задержать на 48 часов всех проституток Чайнатауна, которые нам попадутся. Позже на этой неделе капитан Хорралл выделит нам с десяток человек из ночной смены для проведения облавы. Так, еще я хотел бы, чтобы в Отделе по борьбе с наркотиками и проституцией просмотрели все досье на проституток и представили фотографии тех, кто работает в центре. Этим будут заниматься два человека из Центрального участка под эгидой Отдела. Лейтенант Прингл, зайдите ко мне в 9:15.

Тирни замолчал и расправил плечи; я оглядел комнату и увидел, что большинство полицейских записывает в блокноты. Я стал ругать себя за то, что сам не додумался, но тут капитан хлопнул по кафедре двумя руками и сказал:

— А вот еще одно веселенькое дельце. Я говорю про ограбления домов на Банкер Хилл, которыми занимаются сержанты Фогель и Кениг. Фрици, Билл, вы читали докладную записку из Отдела по установлению личностей?

Полицейские, сидевшие рядом через несколько рядов передо мной, ответили: «Нет, капитан» и «Нет, сэр». Мне удалось рассмотреть старшего из них — точную копию толстяка Джонни Фогеля, только еще толще.

Тирни сказал:

— Советую вам прочитать ее сразу же после этого собрания. Остальным сообщаю, что в одном из ограбленных домов у шкафа со столовым серебром эксперты-криминалисты обнаружили отпечатки пальцев. Они принадлежат белому мужчине, которого зовут Коулман Уолтер Мейнард, тридцати одного года, две судимости за педерастию. Стопроцентный педофил-насильник.

В окружной комиссии по освобождению на него ничего нет. Он жил в гостинице на углу 14-й и Бонни-Брей, но поспешно съехал оттуда как раз в то время, когда начались эти ограбления. На участке в Хайленд-парк не раскрыты четыре изнасилования — все в отношении мальчиков восьми лет. Может быть, это Мейнард, а может, и не он, но, пока суд да дело, мы можем устроить ему приятную поездочку в Сан-Квентин. Фрици, Билл, над чем вы еще работаете?

Билл Кениг склонился над блокнотом; Фриц Фогель откашлялся и сказал:

— Мы работаем по гостиницам. Задержали двух взломщиков и попугали нескольких карманников.

Тирни постучал по трибуне.

— Фрици, а этими взломщиками были случайно не Джерри Катценбах и Майк Пурди?

Фогель заерзал на стуле.

— Да, сэр.

— Фрици, они настучали друг на друга?

— Э... да, сэр, и...

Терни закатил глаза к потолку.

— Рассказываю для тех, кто не знает. Джерри и Майк — гомики, живущие в маленьком уютном гнездышке на Игл-рок, у матери Джерри. Они спят друг с другом тыщу лет, но порой вдруг ссорятся, и у них вспыхивает желание потрахаться с теми, кто сидит в тюряге, тогда они друг на друга стучат, и оба оказываются за решеткой. Уже в тюрьме они начинают стучать на сокамерников, за что им уменьшают срок. И это продолжается с мезозойской эры. Фрици, чем еще ты занимаешься?

В комнате послышался смех. Билл Кениг привстал, чтобы посмотреть, кто смеется. Фогель, дернув его за рукав, сказал:

— Сэр, мы занимаемся кое-какой работой по заданию мистера Лоу. Доставляем свидетелей в суд.

Бледное лица Тирни стало приобретать багровый оттенок.

— Фрици, начальник следственного отдела — я, а не мистер Лоу. На мистера Лоу работают сержант Бланчард и полицейский Блайкерт, а не вы с сержантом Кенигом. Поэтому завязывайте с заданием для мистера Лоу, оставьте в покое карманников и найдите мне Коулмана Уолтера Мейнарда, пока он не попортил других мальчишек. На доске объявлений висит список его возможных сообщников, я предлагаю всем следователям с ним ознакомиться. Мейнард сейчас в бегах и, возможно, засел у кого-то из них.

Я заметил, как Ли уходит через боковую дверь. Тирни, пошуршав бумагами, сказал:

— Вот информация, которую по просьбе директора Грина, я довожу до вашего сведения. В течение трех последних недель на кладбищах Санта-Моники и Гауэр находят порубленных на куски кошек. На участок в Голливуде поступило уже с полдюжины заявлений по этому поводу. По мнению лейтенанта Дэвиса из участка на 77-й стрит, подобным могут заниматься некоторые негритянские банды. Возможно, это их визитная карточка. Большинство кошек подбрасывали в четверг, а это как раз тот день, когда черномазым разрешен вход на каток, может быть, тут есть связь. В общем, поспрашивайте своих осведомителей, если что-либо узнаете, сообщайте сержанту Холландеру на участок в Голливуде. Теперь про расследование убийств. Расс!

На трибуну поднялся высокий седоволосый мужчина в идеально выглаженном двубортном костюме. Капитан Джек шлепнулся на ближайший стул. Высокий мужчина держался очень солидно, словно он был не полицейский, а какой-нибудь судья или высокооплачиваемый адвокат. Он напомнил мне сладкоречивого лютеранского проповедника, который дружил с моим отцом, пока папашина организация не попала в черный список. Мой сосед-полицейский прошептал:

— Это лейтенант Миллард. Второй по должности в Отделе по раскрытию убийств, но на самом деле он там главный. Никому не дает спуску.

Я понимающе кивнул и начал слушать голос босса:

— ...следователь считает, что Руссо-Никерсон покончил жизнь самоубийством. Мы также занимаемся расследованием дорожного происшествия со смертельным исходом, которое произошло 10 ноября на Пико и Фигероа. Водитель, совершивший наезд, скрылся, но нам удалось найти автомобиль. Это «ласаль»-седан 39-го года. Зарегистрирован на имя мексиканца Луиса Круза, 42-х лет, проживающего в доме 1349 по Алто Лома Виста в Южной Пасадене. У Круза было две ходки — обе за воровство. Сейчас он в бегах. Его жена говорит, что машину украли в сентябре. Она утверждает, что машину угнал кузен Круза, 39-летний Армандо Виллареал, местонахождение которого также неизвестно. Мы с Гарри Сирзом допросили свидетелей, они говорят, что видели в машине двух мужчин-мексиканцев. Гарри, что-нибудь добавишь?

Поднялся небольшого роста коренастый мужчина с взъерошенными волосами. Повернувшись лицом к аудитории и сглотнув комок в горле, он сказал:

— Ж-ж-жена Круза трахается с его к-к-кузеном. Д-д-даных по угону машины нет, и соседи говорят, что жена просто хочет подставить Виллареала, чтобы условный срок, который у него сейчас имеется, превратился в настоящий, и тогда Круз уже точно не узнает об их отношениях.

Произнеся это, Гарри Сирз резко сел на место. Миллард улыбнулся и сказал:

— Спасибо, напарник. Господа, Круз и Виллареал теперь являются нарушителями закона об условном наказании и подлежат аресту. Ордера на их арест уже выписаны. И еще одна деталь: они оба не просыхают — более ста задержаний на двоих за вождение в нетрезвом виде. Пьяницы, сбившие человека, представляют серьезную угрозу, поэтому их надо найти. Капитан?

Тирни встал и гаркнул:

— Все свободны!

Меня обступили полицейские, каждый норовил пожать мою руку, похлопать по плечу или одобрительно потрепать за подбородок. Я не возмущался, а когда комната опустела, ко мне подошел Эллис Лоу и, поигрывая университетским значком на лацкане пиджака, сказал:

— Тебе не стоило вступать с ним в ближний бой. Ты выигрывал по очкам у всех трех судей.

Я посмотрел ему прямо в глаза.

— Пятая поправка ведь прошла, мистер Лоу.

— Верно. Но некоторые твои покровители потеряли деньги. Здесь будь поосмотрительней. Не упускай эту возможность, как упустил победу на ринге.

— Ты уже готов, шустрик?

Голос Бланчарда меня спас. Я пошел с ним, прежде чем упустить свой шанс раз и навсегда.

* * *

Мы сели в машину Бланчарда — «форд»-купе 40-го года с контрабандной рацией под панелью управления. По дороге Ли трепался про работу, а я просто смотрел на мелькавший за окнами пейзаж.

— ...как правило, мы занимаемся срочными ордерами на арест, но иногда доставляем свидетелей для Лоу. Правда, нечасто — обычно у него на посылках Фриц Фогель и в качестве тягловой силы, Билл Кениг. Говнюки оба. В общем, у нас иногда случается затишье, и тогда мы, по идее, должны объезжать другие участки и проверять, нет ли у них срочных ордеров на арест, выписанных местными судами. На каждом участке есть два человека, которые занимаются ордерами на арест, но и они большую часть рабочего времени занимаются разбором жалоб, поэтому мы вроде бы должны им помогать. Иногда, например, случается услышать какую-нибудь информацию во время прочтения сводки за предыдущие дни, иногда — увидеть срочные задания на доске объявлений. Если совсем уж нечего делать, то разносишь бумаги для крючкотворов из управления. Три бакса за ходку, работа не бей лежачего. Тут у меня есть список правонарушителей от компаний «Эйч Джей Карузо Додж» и «Икел Бразерс Олдс», в основном негры, которых боятся потревожить кредиторы. Вопросы есть, напарник?

Я чуть было не спросил: «Почему ты не спишь с Кей Лейк? И раз уж на то пошло, расскажи, что у тебя с ней?»

— Да. Почему ты бросил бокс и пошел в полицию? Только не говори про пропавшую без вести младшую сестру и про чувство внутренней гармонии. Я слышал это уже не раз и не очень-то верю.

Ли смотрел прямо перед собой.

— У тебя есть сестры? Младшие родственники, за которых ты переживаешь?

Я отрицательно покачал головой.

— Все умерли.

— Вот и Лори тоже. Я понял это, когда мне было пятнадцать. Родители продолжали тратить деньги на ее поиски, но я-то знал, что она давно мертва. Я все представлял, какой бы она стала, когда вырастет, — королевой выпускного бала, круглой отличницей, примерной матерью. И мне становилось так больно. И тогда я представлял, что она пошла по другой дорожке, например стала шлюхой. Это немного успокаивало, но у меня появлялось такое чувство, будто я обосрал ее с ног до головы.

— Извини, не хотел тебя обидеть.

Ли слегка подтолкнул меня локтем в бок.

— Ладно, не извиняйся. Ты ведь прав. Я бросил бокс и пошел в полицию, потому что на меня стал наезжать Бенни Сигел. Он выкупил мой контракт и, до смерти напугав моего менеджера, пообещал, что устроит мне бой с Джо Луисом, если я соглашусь провести два боя для него. Я ответил отказом и пошел работать в полицию, потому что знал, что у еврейской мафии есть правило — не убивать легавых. Но я так боялся, что он меня все равно когда-нибудь убьет, что, когда узнал, что налетчики на «Бульвар Ситизенс» украли и деньги Бенни, стал трясти своих осведомителей, пока они не назвали мне имя Бобби Де Витта. Бенни был первым, кому я про это сказал. Приближенные отговорили его от мокрухи, тогда я сдал Де Витта голливудским ребятам. Теперь мы с Бенни друзья. Периодически он снабжает меня разной интересной информацией. Еще есть вопросы?

Я решил не спрашивать его про Кей. Посмотрев за окно, я увидел, что мы миновали центр и теперь проезжали мимо небольших покосившихся домишек. История про Багси Сигела запала мне в душу; я размышлял над ней, когда Ли вдруг резко затормозил и припарковался у тротуара.

— Какого черта? — выпалил я.

Ли ответил:

— Хочу получить удовольствие. Помнишь педофила, про которого говорили сегодня утром?

— Да.

— Тирни сказал, что в Хайленд-парке четыре нераскрытых изнасилования, верно?

— Верно.

— И упомянул, что имеется досье на предполагаемых сообщников того педофила, помнишь?

— Да. Ну и что?

— Баки, я читал это досье и теперь вспомнил одно имя — Бруно Албаниза. Он работает в мексиканском ресторане в Хайленд-парке. Я связался с ребятами из того участка, и они дали мне несколько адресов, два из которых находятся как раз поблизости от любимого заведения этого типа. Так вот, мы подъехали к его дому. В Отделе регистрации правонарушений мне сказали, что он не оплатил целую кучу штрафных квитанций. Дальше нужно объяснять?

Я вылез из машины и пошел через загаженный собаками и заросший сорняками дворик. Ли догнал меня у крыльца и позвонил в дверь. В доме раздался яростный собачий лай.

Дверь, закрытая на цепочку, приоткрылась. Собачий лай усилился. Увидев сквозь дверной проем неряшливого вида женщину, я прокричал:

— Полиция!

Ли поставил ногу в щель между дверью и косяком; просунув руку внутрь, я сорвал цепочку. Когда Ли толкнул дверь, женщина выбежала на крыльцо. Я вошел в дом, ища глазами собаку. И в момент, когда я осматривал жалкого вида гостиную, на меня, раскрыв пасть, прыгнул здоровенный коричневый мастиф. Я судорожно стал нащупывать револьвер, и тут зверюга принялась лизать мне лицо.

Так мы и стояли — собачьи лапы на моих плечах; будто собираемся танцевать вальс. Огромный язык продолжал меня лизать. Тогда женщина завопила:

— Спокойно, Тесак, спокойно!

Я схватил пса за лапы и поставил его на землю; он сразу переключил свое внимание на мою ширинку. Ли говорил с неряхой, показывая ей фотографию. Она отрицательно качала головой, руки в боки, изображая оскорбленную невинность. Мы вместе с Тесаком присоединились к ним.

Ли представил меня:

— Миссис Албаниз, это старший по званию полицейский. Не повторите ли ему то, что рассказали мне?

Неряха в ярости потрясла кулаками. Тесак стал обнюхивать Ли. Я спросил:

— Где ваш муж, леди? Мы не можем ждать тут весь день.

— Я уже сказала ему и говорю вам! Бруно отдал свой долг обществу! Он не якшается с преступниками, и я не знаю никакого Коулмана или как там его зовут! Мой муж — бизнесмен! Надзиратель, у которого он отмечается, заставил его уйти из того мексиканского заведения еще две недели назад, и я не знаю, где он теперь! Тесак, не балуйся!

Я посмотрел на действительно старшего по званию, который едва стоял на ногах, пытаясь удержаться под тяжестью двухсотфунтового пса.

— Леди, ваш муж известный скупщик краденого, у которого целая куча неоплаченных штрафов за нарушение правил дорожного движения. У меня в машине полный список украденных вещей, и, если вы не скажете, где ваш муж, я переверну дом вверх дном и найду что-нибудь из списка. А после этого арестую вас за хранение краденого. Ну так как?

Неряха в отчаянии стала бить себя кулаками по ляжкам. Ли с трудом опустил пса на пол и сказал:

— Некоторые люди не понимают, когда с ними по-хорошему. Миссис Албаниз, вы знаете, что такое русская рулетка?

Женщина обиженно пробурчала:

— Я не такая тупая, и Бруно уже отдал свой долг обществу!

Ли достал из-за пояса свой короткоствольный револьвер и, проверив барабан, защелкнул его.

— В барабане один патрон. Ты везучий, Тесак? Тесак рявкнул, а женщина завопила:

— Вы не посмеете! — Ли приставил пистолет к виску собаки и нажал на курок. Раздался щелчок, но выстрела не последовало. Хозяйка пса охнула и побледнела, Ли сказал:

— Еще пять раз. Добро пожаловать в собачий рай, Тесак.

Ли нажал на курок во второй раз. Я чуть не рассмеялся, когда после очередного холостого щелчка Тесак, которому все это изрядно надоело, стал облизывать свои яйца. Миссис Албаниз, закрыв глаза, усиленно молилась. Ли сказал:

— Встречай своего создателя, песик.

Женщина прокричала:

— Нет, нет, нет! Бруно держит бар в Силверлейке! Бар «Буэна Виста» на улице Вандом! Только отпустите моего зайку!

Ли показал мне пустой барабан револьвера, и мы направились к машине, провожаемые радостным лаем Тесака. Я хохотал всю дорогу до Силверлейка.

* * *

«Буэна Виста» оказался баром-рестораном в стиле испанского ранчо — стены из белого кирпича, маленькие башенки, украшенные рождественскими гирляндами за полтора месяца до праздника. Интерьер в спокойных тонах, с отделкой из темного дерева. Недалеко от входа находилась длинная барная стойка из дуба, за ней бармен протирал бокалы. Показав ему жетон, Ли спросил:

— Где Бруно Албаниз?

Человек показал в конец зала и опустил глаза.

В конце зала располагалось несколько отдельных кабинок с креслами из искусственной кожи и неярким освещением. Услышав громкое чавканье, мы пошли на звук — к дальней, единственной занятой кабинке. Там мы увидели тощего смуглого мужчину, склонившегося над тарелкой с каким-то мексиканским блюдом из фасоли и перца. Он ел с таким остервенением, словно это последний обед в его жизни.

Ли постучал по столу.

— Полиция. Вы — Бруно Албаниз?

Мужчина оторвался от тарелки и спросил:

— Кто, я?

Ли сел рядом и, показав на гобелен с религиозным сюжетом, сказал:

— Нет, младенец в яслях. Выкладывай все, да побыстрей, чтобы я не смотрел, как ты ешь. У тебя не оплачены квитанции о штрафах, но нам с напарником понравился твой пес, поэтому мы не забирем тебя сейчас. Ну разве мы не душки после этого?

Бруно Албаниз рыгнул.

— Вам нужна информация?

Ли сказал:

— Сообразительный парень, — и положил на стол фотографию Мейнарда. — Он трахает маленьких мальчиков. Мы знаем, что он продает тебе краденый товар, но в данный момент нам на это плевать. Так где он?

Албаниз посмотрел на фото и, отрыгнув еще раз, сказал:

— Никогда не видел этого человека. Кто-то вас неправильно информировал.

Вздохнув, Ли посмотрел на меня.

— Некоторые не понимают, когда с ними по-хорошему.

Затем он схватил Бруно Албаниза за шиворот и окунул его лицом в тарелку со жратвой. По уши в фасоли и жире, Бруно стал бешено размахивать руками и стучать ногами под столом. Не отпуская его, Ли приговаривал:

— Бруно Албаниз был хорошим парнем. Он был хорошим мужем и отцом своему сыночку Тесаку. Правда, он не особенно хотел сотрудничать с полицией, но совершенных людей не бывает. Напарник, можешь назвать хотя бы одну причину, по которой я должен сохранить жизнь этому говнюку?

Албаниз захлебывался в жирной пище, в тарелку стекала его кровь.

— Сжалься над ним, — сказал я. — Даже скупщики краденого заслуживают лучшего отношения во время последней трапезы.

Ли заметил:

— Хорошо сказано, — и отпустил Албаниза.

Тот, тяжело дыша, стал жадно вдыхать воздух, одновременно вытирая мексиканское меню со своей физиономии. Отдышавшись, он прохрипел:

— Многоэтажка на шестой и Эндрюс, квартира восемьсот три, и прошу вас, не говорите, что это я!

Ли ответил:

— Приятного аппетита, Бруно.

Я заметил:

— А ты молодец.

После этого мы вышли из ресторана и, не теряя времени, направились по указанному адресу.

* * *

На почтовом ящике под номером 803 в холле многоэтажки действительно значилось «Мейнард Коулман». Мы поднялись на лифте на восьмой этаж и нажали звонок; я приставил ухо к двери. Тишина. Ли достал из кармана связку отмычек и стал примеряться к замку. Одна подошла, и замок, щелкнув, открылся.

Мы вошли в темную душную комнату. Ли включил свет, и мы увидели кровать, заваленную плюшевыми игрушками: бурыми медвежатами, пандами и тигрятами. В комнате стоял запах пота и какого-то медицинского препарата, который я не мог распознать. Я стал принюхиваться, но Ли меня опередил.

— Вазелин с кортизоном. Гомики используют его для смазки, когда трахаются в задницу. Я хотел забрать Мейнарда лично, но теперь думаю, пускай с ним для начала пообщаются Фогель и Кениг.

Я подошел к кровати и осмотрел зверюшек; у всех лапки были обвиты детскими локонами. Содрогнувшись, я посмотрел на Ли.

Его побледневшее лицо исказила гримаса. Встретившись глазами, мы молча вышли из комнаты и спустились на лифте. На улице я спросил:

— Что теперь?

Голос Бланчарда дрожал:

— Найди телефонный автомат и позвони в автоинспекцию. Дай им этот адрес и узнай, было ли у них за последние месяц-два что-нибудь на Мейнарда. Если да, узнай номер и марку его тачки. Я буду в машине.

Я побежал на перекресток, нашел телефонную будку и набрал справочную автоинспекции. Клерк на другом конце линии спросил:

— Кто запрашивает информацию?

— Полицейский Блайкерт, жетон 1611. Нужна информация о покупке автомобиля на имя Мейнарда Коулмана или Коулмана Мейнарда, проживающего по адресу Саус Сент-Эндрюс, 643, Лос-Анджелес. Автомобиль, возможно, приобретен недавно.

— Ясно, минуту.

Я стал ждать, с блокнотом и ручкой наготове, вспоминая игрушечных зверушек. Только через пять минут я услышал:

— Нашли.

— Давайте.

— "Де сото"-седан 38-го года, темно-зеленый, номер в как Билл, В как Виктор, 1-4-3-2. Повторяю, Б как в Билл, В как в Виктор.

Я повесил трубку и помчался к машине. Ли внимательно изучал атлас Лос-Анджелеса, делая пометки. Я сказал:

— Есть.

Ли, закрыв атлас, сказал:

— Возможно, он поджидает возле школ. У Хайленд-парка есть несколько начальных школ, да и в этом районе найдется с полдюжины. Я передал по радио всю информацию, которой мы располагаем, на участки в Голливуде и Уилшире. Патрульные должны рассказать о Мейнарде директорам школ. Что сообщили в справочной?

Я показал на свои записи в блокноте. Ли схватил микрофон и стал настраиваться на частоту. В передатчике раздались оглушительные помехи, затем он заглох совсем.

— Черт с ним. Поехали, — бросил Ли.

* * *

Мы объехали все начальные школы в Голливуде и Уилтшире. Ли вел машину, а я внимательно изучал тротуары и школьные дворы, стараясь не пропустить темно-зеленый «де сото»-седан и приметить каких-нибудь подозрительных персонажей. Мы сделали одну остановку у телефона-автомата, Ли позвонил на участки Голливуда и Уилшира и сообщил туда информацию из справочной службы. Его заверили, что она будет передана всем патрульным, работающим в этих районах.

За все это время мы не обменялись ни словом. Ли медленно вел машину, сжимая руль с такой силой, что костяшки его пальцев белели от напряжения. Только раз, когда мы остановились посмотреть на играющих детей, выражение его застывшего лица изменилось — глаза увлажнились, а руки затряслись, и я не знал, заплачет он сейчас или начнет бушевать.

Но он просто тупо смотрел перед собой. И лишь когда мы снова тронулись и влились в поток машин, он успокоился. Казалось, он точно знал, когда можно дать слабину, а когда снова превратиться в полицейского.

Где-то после трех часов дня мы выехали на Ван-Несс-авеню и повернули в сторону местной начальной школы. За квартал до школы, недалеко от Ледового дворца, нам навстречу наконец-то выехал зеленый «де сото» и, миновав нас, завернул на стоянку рядом с дворцом.

Я сказал:

— Вот он. У Ледового дворца.

Ли развернулся и припарковался у тротуара на другой стороне улице, напротив катка. Мейнард закрывал машину, наблюдая, как дети, закинув на плечи коньки, веселой толпой спешили во дворец.

— Пошли, — сказал я.

Ли попросил:

— Его возьмешь ты, а то я боюсь потерять контроль. Дождись, когда вокруг не будет детей, и, если он начнет дергаться, стреляй.

Нам было категорически запрещено проводить аресты, поэтому я начал протестовать:

— Ты рехнулся. Это же...

Ли вытолкнул меня из машины.

— Иди и возьми его, черт подери! Это Отдел судебных приставов, а не Армия спасения! Иди и возьми!

Я перебежал улицу и направился в сторону стоянки, следя, как Мейнард заходит во дворец в центре большой группы детей. Я сделал рывок и тоже добежал до входной двери. Открыв ее, я постарался успокоиться и действовать менее импульсивно.

Меня обдало холодным воздухом; отраженный от катка свет больно ударил по глазам. Прикрывшись ладонью, я осмотрелся и увидел фьорды из папье-маше и буфет в форме эскимосского иглу. Несколько детей кружили на коньках по льду, другие охали и ахали возле чучела большого белого медведя, стоявшего на задних лапах возле выхода. Ни одного взрослого поблизости не наблюдалось. Затем до меня дошло: надо проверить мужской туалет.

Стрелка указывала вниз, в подвал. Я был на середине лестницы, ведущей в подвал, когда по ней стал подниматься Мейнард с небольшим плюшевым зайцем в руках. Мне вдруг вспомнился мерзкий запах комнаты 803; когда он поравнялся со мной, я сказал:

— Полиция, вы арестованы, — и достал кольт.

Насильник поднял вверх руки — плюшевый заяц упал на ступеньки. Я поставил Мейнарда к стенке, обыскал и, заведя ему за спину руки, надел наручники. Затем мы двинулись вверх по лестнице, в висках пульсировала кровь. Внезапно я почувствовал, как кто-то колотит меня по ногам.

— Отпустите моего папу! Отпустите папу!

Нападавшим оказался невысокий мальчонка в шортах и джемпере-матросске. Мне потребовалось полсекунды, чтобы понять, что это сын насильника — сходство было поразительным. Ребенок уцепился за мой ремень и вовсю горланил, чтобы я отпустил его папу; а папаша тянул время, мол, ему надо попрощаться с сыном и найти няню. Я продолжал идти за Мейнардом, по лестнице, потом через Полярный круг, одной рукой подталкивая его вперед, другой прижав кольте к его башке. Сынок неотступно бежал за мной, вопя и что есть мочи колошматя меня по ногам. Вокруг стала собираться толпа. Только крикнув, что я полицейский, мне удалось освободить нам путь к выходу. Какой-то старый хрыч, открывая мне дверь, вдруг признал:

— Эй! Да ведь ты Баки Блайкерт?

— Возьмите ребенка и вызовите инспектора, — выпалил я; от меня наконец-то отцепили это маленькое торнадо. Увидев на стоянке «форд» Ли, я провел Мейнарда до машины и бросил его на заднее сиденье. Ли включил сирену и рванул с места; насильник забормотал молитву. А я удивился, почему сирена не может заглушить голос мальчишки, который требовал отпустить папу.

* * *

Мы доставили Мейнарда в следственный изолятор городского суда, Ли позвонил Фрицу Фогелю и сказал, что насильник арестован и готов для допроса по делу об ограблениях на Банкер Хилл. После этого мы возвратились в здание муниципалитета и позвонили на участок в Хайленд-парк, известив их о задержании Мейнарда, затем для очистки совести я сделал звонок в голливудский Отдел по работе с несовершеннолетними. Женщина-инспектор сказала мне, что Билли Мейнард находится у них и ждет мать, бывшую жену Коулмана Мейнарда, проститутку с шестью приводами. Мальчишка до сих пор громогласно требовал освобождения папы, и я уже пожалел о том, что позвонил.

Затем последовали три часа писанины: я писал отчет об аресте, Ли печатал его на машинке, не упомянув о нашем вторжении в дом Коулмана Мейнарда. Все время, пока мы работали над отчетом, в комнату то и дело заходил Эллис Лоу и бормотал что-то типа «Отличный арест» и «Я закопаю их в суде одним только упоминанием о детях».

Мы закончили ровно к семи вечера. Ли поставил в воздухе галочку и сказал:

— Это за Лори Бланчард. Есть хочешь, напарник?

Я встал и потянулся, вдруг ощутив сильный голод. Тут я увидел, что к нам направляются Фриц Фогель и Билл Кениг. Ли шепнул:

— Будь повежливее, они работают с Лоу.

При ближайшем рассмотрении оба походили на постаревших бродяг из трущоб Лос-Анджелеса. Фогель был высоким и толстым, с огромной гладкой головой, которая, казалось, росла прямо из воротника его рубашки, и светло-голубыми, будто выцветшими, глазами; Кениг был просто громадиной, выше моих метр девяносто сантиметров на пять. Он был похож на полузащитника американского футбола, правда, обросшего жирком. У него был большой плоский нос, оттопыренные уши, выпирающая вперед челюсть и маленькие неровные зубы. У него был тупой вид, у Фогеля — хитрый, и у обоих — подлый.

Кениг захихикал:

— Он сознался. Педофилия и ограбления. Фрици говорит, что мы все получим благодарность. — Он протянул мне свою руку. — Отлично сработал, блондин.

Я пожал его большую лапу, заметив на рукаве его рубашки свежее пятно крови. Поблагодарив Кенига, я протянул руку Фрицу Фогелю. Тот подержал ее долю секунды, пробурил меня ледяным взглядом и затем отдернул руку, словно вляпался в дерьмо. Ли похлопал меня по спине.

— Баки — лучший из лучших. Смекалка и ум. Ты уже сказал Эллису про признание?

Фогель ответил:

— Эллис — он только для лейтенантов и выше.

Ли засмеялся:

— Я — исключение. Кроме того, ты сам за глаза называешь его жидом и Еврейчиком, так что не мудри.

Фогель покраснел. Кениг, разинув рот, озирался по сторонам. Когда он повернулся ко мне, я увидел, что спереди его рубашка тоже в брызгах крови. Фогель сказал ему:

— Пошли, Билли. — И Кениг послушно поплелся за ним.

— Это с ними-то повежливей?

Ли пожал плечами.

— Говнюки. Если бы они не были полицейскими, то сидели бы сейчас в Атаскадеро. Ты меня слушай, но не повторяй, что я делаю, напарник. Меня они боятся, а ты здесь еще без году неделя.

Пока я придумывал достойный ответ, в дверях показалась физиономия Гарри Сирза. У него был еще более неряшливый вид, чем утром на инструктаже.

— Ли, у меня новость, которая тебя заинтересует. — Он произнес эти слова без намека на заикание, от него несло спиртным.

Ли сказал:

— Выкладывай.

— Я был сегодня в комиссии по условно-досрочному освобождению, и инспектор сказал мне, что Бобби Де Витт получил добро на освобождение. Его освободят в середине января. Думал, ты должен об этом знать.

Сирз кивнул мне и ушел. Я посмотрел на Ли, его стало ломать, как тогда в комнате 803.

— Напарник! — бросился я к нему.

Ли вымучил улыбку на лице.

— Ладно, пойдем чего-нибудь пожуем. Кей приготовила тушеную говядину и велела, чтоб я привел тебя.

* * *

Решив приволокнуться за женщиной, я был приятно поражен ее вкусом: они жили в элегантном особняке бежевого цвета к северу от Сансет-Стрип. Когда мы шли к крыльцу, Ли предупредил:

— Не упоминай о Де Витте, это расстроит Кей.

Я кивнул и вошел в гостиную, словно сошедшую с киноэкрана.

Стены были обшиты красным деревом, мебель в стиле датского модерна — из светлых пород дерева. На стенах — картины современных художников, а на полу ковры с современными абстрактными мотивами — то ли устремленные ввысь небоскребы, то ли высокие деревья в лесу или фабричные трубы с картины какого-то немецкого экспрессиониста. К гостиной примыкала столовая, на столе стояла ваза со свежими цветами и блестящая столовая посуда, от которой исходили аппетитные запахи. Я не удержался и сострил:

— Неплохо на зарплату полицейского. Балуешься взятками, напарник?

Ли засмеялся.

— Это мои боксерские сбережения. Эй, киса, ты здесь?

На кухню вошла Кей Лейк в платье с тюльпанами, удачно гармонировавшем с цветами на столе. Она взяла меня за руку и сказала:

— Привет, Дуайт.

Я почувствовал себя как первоклашка на балу выпускников.

— Привет, Кей.

После продолжительного рукопожатия она наконец отпустила мою руку.

— Ты и Ли — напарники. Даже не верится. Как в сказке, да?

Поискав Ли глазами и не найдя его, я ответил:

— Я реалист, в сказки не верю.

— А я верю.

— Оно и видно.

— В моей жизни было столько реализма, что хватит на двоих.

— Я знаю.

— Кто тебе об этом рассказал?

— "Геральд Экспресс".

Кей рассмеялась.

— Значит, ты все-таки читал про меня? Сделал выводы?

— Да. Сказок не бывает.

Кей подмигнула; у меня появилось ощущение, что Ли этому научился у нее.

— Значит, надо делать сказку былью самому. Леланд! Пора обедать!

Появился Ли, и мы сели обедать. Кей открыла бутылку и разлила шампанское по бокалам. Затем провозгласила тост:

— За сказки.

После того как мы выпили, Кей налила еще, и тост сказал Ли:

— За проект "Б".

Шампанское ударило мне в нос, и я засмеялся, затем предложил свой вариант:

— За матч-реванш в «Поло Граундс» между Бланчардом и Блайкертом, за то, чтобы он собрал больше народа, чем бои Луиса и Шмелинга!

Ли добавил:

— За вторую подряд победу Бланчарда!

Кей сказала:

— За бескровную ничью.

Мы допили бутылку, и Кей принесла из кухни вторую. Открывая, она попала пробкой Бланчарду в грудь. Когда бокалы были наполнены, мне вдруг шибануло в голову, и я выпалил:

— За нас!

Ли и Кей посмотрели на меня словно в замедленном кино, а я заметил, что наши руки лежат на столе всего в нескольких сантиметрах друг от друга. Увидев, что я это заметил, Кей опять мне подмигнула. Ли сказал:

— Вот у кого я научился так подмигивать.

Руки нашей троицы соединились, и мы дружно прокричали:

— За нас!

Противники, напарники, друзья. Вместе с дружбой пришла Кей, никогда не пытавшаяся нас разлучить, напротив, наполнявшая нашу жизнь вне работы красотой и изяществом. Осенью 46-го мы были неразлучны. Если ходили в кино, то Кей садилась между нами и во время страшных эпизодов хватала нас обоих за руки; по пятницам на вечеринках в «Малибу Рандеву» она танцевала с каждым по очереди и всегда подбрасывала монетку, чтобы узнать, кому достанется последний медленный танец. Ли не выказывал и капли ревности, и натиск Кей постепенно угасал, оставаясь все же на точке медленного кипения. Это проявлялось всякий раз, когда мы задевали друг друга плечом, всякий раз, когда мы с ней одинаково реагировали на услышанную по радио или прочитанную в газете шутку или на остроту Ли. В такие моменты наши глаза находили друг друга. Я знал, что чем спокойней вела себя Кей, тем доступней она для меня становилась — и тем больше я ее хотел. Но я оставлял все как есть, и не потому, что тогда бы испортились наши партнерские отношения с Ли, а потому что это нарушило бы нашу тройственную гармонию.

После дежурства мы с Ли возвращались домой и заставали Кей за чтением очередной книги, в которой желтым маркером она делала какие-то пометки. Она готовила ужин на троих, потом Ли иногда уезжал кататься на мотоцикле в район Малхолланда. И еще мы разговаривали.

Мы никогда не говорили о самом Ли, как будто обсуждать неоспоримого лидера нашей троицы в его отсутствие было неприлично. Кей говорила о шести годах колледжа и двух магистерских дипломах, оплаченных Ли из его боксерских сбережений; о том, что работа учителем «на подхвате» как нельзя лучше подходила для такой сверхобразованной дилетантки, как она; я рассказывал о том, каково было расти «гансом» на Линкольн-Хайтс. Мы никогда не касались моих отношений с федералами или ее с Бобби Де Виттом. Мы оба про это знали, но не хотели вдаваться в подробности; правда, у меня в этом смысле было преимущество: братьев Ашида и Сэма Мураками уже давно не было в живых, а Бобби Де Витта уже через месяц должны были освободить — и я видел, что Кей очень боялась этого.

Если Ли и был встревожен новостью, то никак этого не показывал, разве что в первый раз, когда услышал новость от Гарри Сирза, но в любом случае в лучшие моменты общения, а именно — во время совместной работы в нашем отделе приставов, это никак не сказывалось. Что такое работа полицейского, я узнал по-настоящему той осенью, и человеком, научившим меня работать, был Ли.

С ноября по декабрь мы задержали одиннадцать опасных преступников, восемнадцать нарушителей дорожного движения и трех человек, не явившихся к участковым инспекторам после условно-досрочного освобождения. Случайные задержания подозрительных типов закончились еще дюжиной арестов, почти все за хранение наркотиков. Мы выполняли прямые приказы Эллиса Лоу, полагаясь на интуицию Ли, который просеивал информацию, полученную нами во время инструктажа. Методы его работы с преступниками варьировали от осторожного и вежливого обращения до грубого и даже жесткого, правда, он всегда был мягок с детьми. Если во время допросов он и применял силу, то только когда это был единственный способ получить результат.

В общем, мы с ним составляли пару «хороший — плохой», мистер Огонь — злой полицейский, мистер Лед — добрый. Наша боксерская репутация добавляла нам уважения на улицах, и когда Ли начинал вышибать из подозреваемых необходимую информацию, а я его останавливал, то мы ее гарантированно получали.

Партнерство наше, однако, было далеко не идеальным. Когда мы работали сутки, Ли обычно тряс наркоманов, отбирая у них амфетамин, который глотал целыми пригоршнями, чтобы оставаться бодрым; тогда каждый задержанный негр становился для него «самбо», каждый белый — «говнюком», а латиноамериканец — «панчо». В такие дни он делался грубым и жестоким, исчезала его обычная деликатность, и мне приходилось сдерживать его, когда он слишком входил в роль.

Но это было небольшой платой за учебу. Под его руководством я очень быстро набирался опыта и становился толковым полицейским, и это замечал не я один. Несмотря на то что во время того боя Эллис проиграл из-за меня пятьсот долларов, он явно смягчился, когда мы с Ли привели ему группу преступников, против которых он собирался выступить в суде. А Фриц Фогель, ненавидевший меня за то, что я увел место у его сына, нехотя признался ему, что я — отличный полицейский.

При этом, как ни странно, моя боксерская слава не сходила довольно долго и тоже приносила свои плоды. У известного автомобильного дилера, Х.-Дж. Карузо, Ли промышлял чем-то вроде автоугона: не слишком загруженные работой днем, мы рыскали по Уотсу и Комптону в поисках машин с неоплаченными штрафами за неправильную парковку, и, когда находили такую, я стоял на шухере, Ли, выбив стекло и замкнув проводки, заводил ее, и наш конвой из двух машин отправлялся на стоянку в Фигероа, где хозяин выдавал нам по двадцатке. Мы с ним трепались про полицейских, воров и преступность в целом, потом он ставил нам бутылку хорошего бурбона, которую Ли в свою очередь ставил Гарри Сирзу, чтобы он подкидывал нам хорошую работенку.

Иногда мы с Карузо ходили на бои в «Олимпик». Там у него была своя «закрытая ложа» рядом с рингом, в которой мы не боялись тех моментов, когда толпа мексиканцев с верхних ярусов начинала бушевать и швырять на ринг монеты и пивные стаканчики с мочой. Во время предматчевых церемоний Джимми Леннон часто знакомил нас с боксерами. Иногда мимо нашей кабинки проходил Бенни Сигел, и они с Ли уходили. После этих разговоров Ли было явно не по себе. Человек, которому он однажды отказал, был одним из самых влиятельных гангстеров в Калифорнии, к тому же известным своей мстительностью и взрывным характером. Но Ли обычно получал от него хорошие подсказки на бегах — и лошади, которых «давал» ему Сигел, обычно выигрывали.

Так пролетела осень. Под Рождество моего старика отпустили «на каникулы», и я привез его домой на праздничный ужин. Он довольно быстро поправлялся после перенесенного удара, но знание английского к нему так и не вернулось, и он по-прежнему бормотал по-немецки. Кей кормила его индейкой и жареным гусем, а Ли, слушая его монологи на немецком, всякий раз во время пауз вставлял что-нибудь типа «Еще бы, старик» или «Ужас, блин».

Когда я отвез его обратно в пансионат, он взмахнул рукой, имитируя удар бейсбольной битой, и без посторонней помощи вошел внутрь.

В новогодний вечер мы поехали на остров Бальбоа, чтобы послушать оркестр Стэна Кентона. 1947 год мы встречали, напившись шампанского, и Кей подбрасывала монетки, чтобы определить, кому достанется медленный танец и первый в новом году поцелуй. Танец достался Ли. Наблюдая, как они кружатся по залу под звуки «Измены», я не переставал удивляться тому, как они изменили мою жизнь. Затем пробила полночь, заиграл оркестр, а я медлил, не зная, как себя вести.

Кей взяла все на себя — она поцеловала меня в губы и прошептала: «Я люблю тебя, Дуайт». Но прежде чем я успел ей ответить, какая-то толстуха схватила меня и задудела в рожок прямо мне в лицо.

Мы долго ехали обратно в большом и шумном потоке автомобилей по автостраде Тихоокеанского побережья. Когда мы наконец добрались, мой автомобиль отказался заводиться, поэтому я постелил себе на тахте. Под воздействием алкоголя я отключился почти мгновенно, едва коснувшись постели. Ближе к утру меня разбудили какие-то приглушенные звуки, доносившиеся из-за стены. Прислушавшись, я понял, что там кто-то плачет; голос Кей — она говорила очень мягко и тихо. Плач усилился, а потом утих, доносились отдельные всхлипы. Я накрылся сверху подушкой и попытался снова заснуть.

Глава 6

Большую часть довольно скучной сводки преступлений за 10 января я проспал и проснулся только под конец, когда капитан Джек рявкнул:

— На этом все. Лейтенант Миллард, сержанты Сирз, Бланчард и Блайкерт, срочно пройдите в кабинет мистера Лоу. Все свободны!

Я поплелся по коридору в рабочий кабинет Эллиса Лоу. Ли, Расс Миллард и Гарри Сирз были уже там, толпясь возле стола на котором лежала стопка утренних выпусков «Геральд».

Ли подмигнул мне и протянул один экземпляр газеты, раскрытой на заголовке: «На выборах у республиканцев зам окружного прокурора метит в отцы города?» Прочитав три параграфа, восхваляющих Эллиса Лоу и его заботу о жителях Лос-Анджелеса, я раздраженно швырнул газету на стол. Ли сказал:

— А вот и он. Что, Эллис, решил заняться политикой? Скажи: «Единственное, чего нам следует страшиться, — это сам страх». А мы послушаем.

Все рассмеялись над тем, как ловко Ли спародировал Франклина Рузвельта. Даже Лоу захихикал, раздавая нам копии полицейских протоколов по задержанным с приколотыми к ним фотографиями.

— Вот господин, которого нам всем следует страшиться. Прочитайте то, что я вам раздал, и узнаете почему.

Я прочитал протокол. В нем подробно описывалась преступная карьера Рэймонда Дугласа Джуниора Нэша, родился в 1908 году в Талсе, штат Оклахома, белый. Список его судимостей начинался в 1926 году и включал в себя отсидку в Техасской государственной тюрьме. Он сидел там за изнасилование, вооруженное ограбление, нанесение тяжких телесных повреждений и вооруженное нападение. В Калифорнии против него было выдвинуто пять обвинений: за три вооруженных ограбления в округе Окленд и за два деяния, о которых писали местные газеты, а именно: изнасилование и развратные действия в отношении несовершеннолетних. В конце протокола была приведена информация следственного отдела полицейского управления Сан-Франциско, согласно которой Нэш подозревался в десятке ограблений в районе Залива, а также в организации в мае 46-го года попытки побега из тюрьмы Алькатрас. Закончив читать, я посмотрел на его фотографии. Джуниор Нэш был похож на типичного оклахомского отморозка: вытянутая голова, тонкие губы, маленькие глазки и уши, как у дебила.

Я посмотрел на других. Лоу читал статью о себе в «Геральд». Миллард и Сирз с каменными лицами продолжали изучать протокол. Ли сказал:

— Расскажи нам что-нибудь хорошее, Эллис. Он в Лос-Анджелесе и опять бузит, так?

Лоу покрутил университетский значок на своем лацкане.

— Свидетели признали его участие в двух ограблениях, происшедших в Лаймарт-парке в прошлый уик-энд. Эти ограбления, кстати, не упоминались в сводке преступлений. Во время второго ограбления он припугнул пистолетом одну старушку, которая скончалась час назад в благотворительной больнице.

Гарри Сирз спросил:

— К-как насчет с-сообщников?

Лоу отрицательно покачал головой.

— Капитан Тирни этим утром разговаривал с представителями полицейского управления Сан-Франциско. Они сказали, что Нэш всегда действует в одиночку. Единственное исключение — тот побег из Алькатраса, в подготовке которого он, по всей видимости, участвовал. А вообще...

Расс Миллард поднял руку.

— А кого он насилует?

— Я собирался об этом сказать, — продолжил Лоу. — Нэшу в основном нравятся негритянки. Совсеммолоденькие. Все изнасилования, за которые он привлекался, были в отношении негритянок.

Ли начал подталкивать меня к двери.

— Поехали к университетским, прочитаем их отчет и узнаем подробности. Думаю, что Нэш ошивается сейчас где-то в районе Лаймарт-парка. Его любят белые, но южнее можно встретить и цветных. В общем, там водятся «шоколадки».

Миллард и Сирз поднялись, чтобы уйти. Лоу подошел к Ли и сказал:

— Постарайся не грохнуть его, сержант. Хотя он этого и заслуживает, все-таки постарайся.

Ли улыбнулся своей демонической ухмылкой.

— Постараюсь, сэр. Но тогда вы постарайтесь грохнуть его на суде. Избиратели хотят, чтобы таких поджаривали — спокойнее ночью спится.

* * *

Нашей первой остановкой был Университетский участок. Начальник участка показал нам отчеты по этим ограблениям и предупредил, чтобы мы не теряли попусту время, прочесывая район возле двух супермаркетов, так как этим занимались Миллард и Сирз, которые старались получить более точное описание машины Нэша, предположительно белого седана послевоенного образца. Капитан Джек уже сообщил им о сексуальных пристрастиях Нэша, и в южную часть города были отправлены три человека из Отдела нравов, чтобы проверить тамошние публичные дома, специализирующиеся на молоденьких негритянках. Ближе к вечеру патрульные района 77-й и Ньютон-стрит — почти поголовно цветные — собирались отправиться на машинах к местам скопления негритянской молодежи и предупредить подростков о возможной опасности.

Нам ничего не оставалось, как кружить по району в надежде на то, что Нэш все еще находится поблизости, и дать знать о нем осведомителям Ли. Решив проехаться по Лаймарт-парку, мы покинули участок.

Главной магистралью района был бульвар Креншо. Протянувшийся к северу до самого Уилшира, а к югу до Болдуин Хиллс, он представлял собою образец послевоенного строительного бума. В каждом квартале от Джефферсон до Лаймарт стояли полуразвалившиеся дома, предназначенные под снос, фасады их были завешены гигантскими плакатами с рекламой супермаркетов, крупных торговых центров, детских парков и кинотеатров, которые будут тут построены. Сроки сдачи данных объектов варьировались от декабря 1947-го до начала 1949 года, и я вдруг подумал, что к 1950-м эту часть Лос-Анджелеса будет просто не узнать. Следуя на восток, мы проезжали бесконечные пустыри, где, возможно, скоро появятся жилые дома. Затем пошли однотипные одноэтажные домишки из сырцового кирпича, построенные еще в начале века, которые отличались друг от друга лишь цветом и состоянием газона. Южнее следовали старинные деревянные дома, с каждой милей все более запущенные.

И никакого вам Джуниора Нэша. За рулем попадавшихся нам белых седанов сидели либо женщины, либо какие-то пижоны.

На подъезде к перекрестку Санта-Барбары и Вермонт Ли наконец нарушил молчание.

— Эта наша экскурсия — полное дерьмо. Надо обращаться к осведомителям.

Он подъехал к заправке и, выйдя из машины, пошел к таксофону. Я остался слушать полицейскую частоту. Через десять минут он вернулся — бледный и взмокший.

— Есть наводка. Мой осведомитель сказал, что Нэш сейчас дрючит какую-то негритянку в одном из борделей на Слосон и Гувер.

Я выключил радио.

— Это ведь квартал, где живут одни черные. Как думаешь?

— Я думаю, надо двинуть туда.

Мы свернули с Вермонт на Слосон и поехали на восток. За окном замелькали фасады церквей, парикмахерские по распрямлению волос, пустыри и безымянные винные магазины — только над одним мигало средь бела дня: «Вино». Повернув направо, на Гувер-стрит, Ли замедлил ход и начал присматриваться к происходящему на верандах жилых домов. Вот заметили троих негров и белого, сидящих на ступеньках особенно убогой лачуги. Я увидел, что они распознали в нас полицейских. Ли сказал:

— Наркоманы. Нэш, предположительно, общается с черномазыми, поэтому давай-ка их тряханем. Если у них что-то припрятано, выбьем его адрес.

Я согласно кивнул; Ли остановил машину посреди улицы. Мы вышли и направились к четверке. Те, как по команде, сунули руки в карманы и зашаркали ногами — танец, который танцуют все подонки, когда начинаешь их шугать. Я сказал:

— Полиция. А теперь медленно и без глупостей повернулись к стене.

Они стали в положение для обыска: руки над головой, ладони к стене, ноги на ширине плеч.

Ли начал обыскивать двоих справа; белый парень вдруг пробормотал:

— Что за... Бланчард?

Ли ответил:

— Заткнись, говнюк. — И принялся его обшаривать.

Я взялся за негра посередине, проверив рукава его костюма, а затем обыскав карманы.

Левой рукой я вытащил пачку «Лаки Страйк» и зажигалку «Зипио», правой — стопку сигарет с марихуаной. Я сказал:

— Травка, — и швырнул их на тротуар, затем бросил взгляд на Ли. Негр-зутер, стоявший рядом с ним, сунул руку за пазуху своего широкого белого пиджака; на солнце блеснуло что-то металлическое. Я закричал: — Напарник! — И выхватил свой кольт.

Белый резко повернулся, и тут Ли дважды выстрелил ему в лицо. Зутер взмахнул ножом, но я успел выстрелить раньше. Выронив нож, он схватился за шею и рухнул на стену. Обернувшись и заметив, как второй черномазый засунул руку в карман брюк, я сделал три выстрела. Негритос повалился на спину.

— Баки, берегись! — Я присел и увидел, как Ли и последний черный целятся друг в друга. Ли опередил негра — три выстрела уложили его наповал, отхватив ему полголовы.

Я поднялся на ноги и, взглянув на четыре трупа и забрызганный кровью тротуар, заковылял к бордюру — меня все рвало и рвало, до боли в груди. Услышав сирены полицейских машин, я прикрепил к своей куртке жетон и обернулся. Ли выворачивал карманы убитых, выкидывая на тротуар ножи и марихуану, стараясь не испачкаться в крови. Потом он поднялся и направился ко мне. Я надеялся, что он как-то разрядит обстановку, но он ничего не сказал. По щекам у него текли слезы.

* * *

Оставшаяся часть дня ушла на то, чтобы изложить на бумаге эти десять секунд.

Мы написали наши отчеты на участке 77-й стрит. Затем нас допросила бригада следователей, расследовавших все перестрелки с участием полицейских.

Они сказали, что эти трое негров — Вилли Уолкер Браун, Касвел Притчфорд и Като Эли — были довольно известными наркоторговцами, а белый парень — Бакстер Фитч — в конце 20-х дважды привлекался за бандитские нападения. Так как у всех четверых была марихуана и оружие, следователи заверили нас, что никаких слушаний по этому делу не будет.

На все вопросы я отвечал уверенно и спокойно, Ли, напротив, сильно нервничал и бормотал про то, как, еще работая на участке в Хайленд-парк, он пару раз задерживал Бакстера Фитча за незначительные нарушения, и что этот парень ему где-то даже нравился. Во время допроса я сидел рядом с Ли, а когда нас отпустили, через толпу репортеров провел его к машине.

На крыльце дома нас уже встречала Кей. Одного взгляда на ее побледневшее лицо было достаточно, чтобы понять — она все знает. Кей подбежала к Ли и, обняв его, зашептала:

— Милый, милый мой котенок.

Какое-то время я наблюдал за ними, а потом заметил лежащую на крыльце газету.

Я поднял ее. Это был первый утренний выпуск «Миррор» с огромным заголовком: «Полицейские-боксеры в жестокой перестрелке! Четверо подонков убиты!!!» Ниже следовали рекламные плакаты, на которых Огонь и Лед в боксерских трусах и перчатках стояли друг против друга в боевой стойке, рядом были помещены фотографии четырех убитых. Я прочитал весьма художественное описание перестрелки и рассказ о нашем октябрьском бое и тут услышал крик Ли:

— Тебе этого никогда не понять, поэтому оставь меня в покое!

После этого он побежал к гаражу, Кей — за ним. Я стоял на крыльце, не веря своим глазам — этот непробиваемый сукин сын распустил нюни! Я услышал, как мотоцикл Ли завелся, через несколько секунд, визжа тормозами, вырвался из гаража и, кто бы сомневался, понесся гонять по Малхолланду.

Как только затих шум унесшегося вдаль мотоцикла, из гаража вышла Кей. Взяв ее за руку, я сказал:

— Он переживет. Просто он был знаком с одним из убитых, и это так огорчило. Но он переживет.

Кей странно на меня посмотрела:

— А ты очень спокоен.

— Там было так: или мы их, или они нас. Завтра присмотри за ним. У нас выходной, но, когда вернемся на службу, нам предстоит найти настоящего зверюгу.

— Ты тоже присмотри за ним. Где-то через неделю выпускают Бобби, который еще на суде поклялся, что убьет Ли и всех остальных, кто принимал участие в его аресте. Ли очень напуган, я знаю Бобби. Хуже него подонка трудно представить.

Я обнял Кей и прижал ее к себе.

— Ш-ш-ш. Огонь и Лед тебя защитят, так что не бери в голову.

Кей высвободилась из моих объятий.

— Ты не знаешь Бобби. Ты не знаешь, что он заставлял меня делать.

Я отвел упавший ей на глаза локон:

— Знаю, и мне плевать. То есть мне не плевать, но...

— Не сомневаюсь, — сказала Кей и оттолкнула меня. Я отпустил ее, понимая, что она может сгоряча наговорить мне того, что я не хочу услышать.

Дверь с треском захлопнулась, и я сел на ступеньку — наконец я могу собраться с мыслями.

Еще четыре месяца назад я был патрульным, ехавшим в никуда. Сейчас я стал сыщиком, помог организовать миллионный заем, а в послужном списке у меня числилось двое убитых негров. Через месяц мне будет тридцать, я уже пять лет в полиции, можно сдавать на сержанта. Если сдам и все сложится удачно, к тридцати пяти стану лейтенантом, и это еще только начало.

Мне стало как-то не по себе, и я вошел внутрь. Пошатался по гостиной, полистал журналы, порылся в книжном шкафу, надеясь найти что-нибудь почитать. Потом услышал, как в задней части дома раздаются звуки льющейся воды. Я направился туда и увидел открытую дверь ванной комнаты, из которой шел пар, и понял, что это сделано специально для меня.

Под душем стояла обнаженная Кей. Она посмотрела на меня отсутствующим взглядом. Я любовался ее телом — ее веснушчатой грудью с темными сосками, плавными бедрами и плоским животом. Она медленно повернулась, и я увидел, что ее спину крест-накрест пересекают шрамы от ножевых порезов, которые шли от бедер до позвоночника. Содрогнувшись, я вышел, сожалея о том, что она показала мне это в тот день, когда я сам убил двух человек.

Часть вторая Перекресток 39-й и Нортон

Глава 7

Телефонный звонок, раздавшийся в среду утром, прервал увлекательнейший сон, который мне снился — сон, в точности соответствовавший заголовку «Дейли Ньюс» за вторник: «Огонь и Лед нокаутируют черных бандитов». Увлекательность сна состояла в том, что там фигурировала симпатичная блондинка с фигуркой Кей. Решив, что это опять газетчики, не дававшие мне покоя с той самой перестрелки, я бросил трубку на тумбочку и снова ушел в царство снов. Но тут раздался голос:

— Проснись и пой, напарник! — Я схватил трубку.

— Да, Ли...

— Ты знаешь, какой сегодня день?

— Пятнадцатое. День зарплаты. Ты звонишь мне в шесть утра, чтобы... — Тут я остановился, уловив в голосе Бланчарда нервное возбуждение. — Ты в порядке?

— В полном. Погонял по Малхолланду на ста десяти, а вчера целый день сидел дома с Кей. Сейчас тоска одолевает. Не хочешь немного поработать полицейским?

— Не тяни.

— Я только что поговорил со стукачом, который мне кое-чем обязан, и он сказал, что у Джуниора Нэша есть свой сексодром — в гараже на Колизеум и Нортон, во дворе большого зеленого дома. Может, подскочим туда? Кто приедет позже, ставит вечером пиво.

У меня перед глазами замелькали новые газетные заголовки. Я ответил:

— Как скажешь, — и, бросив трубку, в момент оделся и вылетел на улицу.

Плюхнувшись в машину, я погнал в Лаймарт-парк. Там меня уже поджидал Ли, прислонившись к своему «форду», припаркованному у тротуара напротив единственного дома на пустырях — ядовито-зеленого одноэтажного строения буквой П, за которым виднелся двухэтажный сарай.

Я припарковался за его машиной и вышел. Подмигнув мне, Ли сказал:

— Ты проиграл.

Я ответил:

— А ты смухлевал.

Ли засмеялся:

— Ты прав, я звонил из телефона-автомата. Журналисты тебя донимали?

Я внимательно на него посмотрел. Казалось, он был спокоен, но все-таки что-то его тревожило, хотя юморок был при нем.

— Я не вылезал из дома. А тебя?

— Заходил Биво Минс, справлялся, как я себя чувствую. Я сказал ему, что желал бы общаться с их братией менее регулярно.

Я показал рукой на двор.

— Уже разговаривал с жильцами? Машину засек?

Ли ответил:

— Машины здесь нет, но я разговаривал с управляющим. Он сдавал Нэшу в аренду вон тот сарай. Он там пару раз развлекался с телками, но управляющий говорит, что не видел его уже неделю.

— Ты проверил сарай?

— Еще нет. Ждал тебя.

Я достал свой 38-й и прижал к бедру. Ли подмигнул и сделал так же. Мы направились к сараю. На обоих этажах были хрупкие фанерные двери, на второй этаж вела шаткая лестница. Ли толкнул дверь на первом этаже, она со скрипом отворилась. Мы прижались к противоположным стенам, я сделал шаг и вошел внутрь, держа наготове пушку.

Вокруг стояла мертвая тишина. Вся комната была затянута паутиной, на деревянном полу разбросаны пожелтевшие газеты и лысые автопокрышки. Я вышел наружу. Ли стал на цыпочках подниматься по лестнице. На лестничной площадке он дернул дверную ручку, отрицательно покачал головой и вышиб дверь ногой, снеся ее с петель.

Я взбежал по лестнице; Ли с пистолетом в руке вошел в помещение. Уже в комнате он засунул оружие в кобуру и, окинув рукой всю комнату, сказал:

— Бардак.

Я переступил порог и кивнул.

Комната пропахла дешевым пойлом. На полу, занимая почти все пространство, стояла самодельная кровать, сделанная из разложенных автомобильных кресел. На них была накинута обивочная ткань, на которой валялись использованные резинки. По углам торчали пустые бутылки из-под муската, единственное окно было покрыто паутиной и грязью. Из-за невыносимой вони, которая ударила мне в нос, я открыл окно. Выглянув на улицу, я увидел группу полицейских в форме, а также нескольких человек в штатском на тротуаре Нортон, недалеко от ее пересечения с 39-й стрит. Все они смотрели в сторону зарослей кустарника, окружавших пустую автостоянку. Рядом с бордюром были припаркованы две полицейские машины с мигалками и автомобиль без опознавательных знаков. Я подозвал Ли.

Ли высунул голову из окна и, прищурившись, сказал:

— Думаю, это Миллард и Сирз. Они, по идее, должны сегодня ловить стукачей, так что...

Я пулей выбежал из комнаты, пронесся вниз по лестнице и побежал за угол, на Нортон, Ли за мной следом. Увидев, только что подъехавшую машину коронера и фотофургон, я рванул еще быстрее. Гарри Сирз у всех на виду прикладывался к бутылке; в его глазах застыл ужас. Фотографы, подъехавшие к автостоянке, выходя из машины, сразу же направляли свои камеры вниз. Оттолкнув двух патрульных, стоявших на пути, я наконец-то увидел то, из-за чего собралась эта толпа.

Это было обнаженное изувеченное тело молодой женщины, разрубленное пополам. Нижняя половина с широко раздвинутыми ногами лежала в кустах, всего в нескольких метрах от верхней. На левом бедре был вырезан большой треугольник, а от линии, по которой было разрублено тело и до лобка проходил длинный широкий разрез, кожа вокруг него была отогнута; внутренние органы отсутствовали. Верхняя часть была обезображена еще хуже: груди были испещрены ожогами от сигарет; правая едва держалась — ей не давали упасть лишь несколько тонких лоскутков кожи; от левой был отрезан сосок. Разрезы были настолько глубокими, что доходили до кости.

Но больше всего пострадало лицо девушки. Это была одна сплошная рана. Нос буквально вмят внутрь, а рот, разрезанный от уха до уха, словно смеялся над тем зверством, которое было сотворено с остальными частями тела. Я понял, что буду помнить эту зловещую ухмылку до самой могилы.

Подняв глаза, я весь затрясся и с трудом овладел дыханием. Вокруг кто-то толкался, а в голове слышался хор голосов: «И ни капли крови», «Это самое чудовищное убийство женщины, которое я видел за шестнадцать лет...», «Он связал ее. Посмотри, вон, на лодыжках, отметины от веревки». Все прервал пронзительный свисток.

Полицейские замолкли и посмотрели на Расса Милларда. Он спокойно произнес:

— Прежде чем все выйдет из-под контроля, установим жесткие рамки. Если убийство получит широкую огласку, появится куча желающих в нем сознаться. Эту девчонку выпотрошили. Нам нужна информация, которая помогла бы избавиться от психов, и только. Никому об этом не рассказывайте. Ни женам, ни подругам, ни другим полицейским. Гарри?

Гарри Сирз откликнулся, пряча от босса фляжку со спиртным. Миллард это заметил и с отвращением закатил глаза.

— Никто из журналистов не должен видеть труп. Фотографы, делайте снимки сейчас. Помощники коронера, когда они закончат, накройте тело простыней. Патрульные, оградите место преступления от самого тротуара и на шесть футов позади тела. Любого репортера, который переступит ленту ограждения, — под арест. Когда для осмотра приедут судмедэксперты, оттесните журналистов на другой конец улицы. Гарри, позвони лейтенанту Хаскинсу на Университетский участок и скажи, чтобы прислал на подмогу всех свободных полицейских.

Миллард осмотрелся и заметил меня.

— Блайкерт, а ты что тут делаешь? Бланчард тоже здесь?

Ли сидел на корточках возле трупа и что-то записывал в блокнот. Показав на север, я сказал:

— Во дворе того здания находится гараж, который снимает Джуниор Нэш. Мы как раз собирались его осмотреть, когда увидели это сборище.

— В помещении была кровь?

— Нет. Лейтенант, это не Нэш.

— Об этом нам скажут криминалисты. Гарри!

Сирз сидел в машине и что-то говорил в радиомикрофон. Услышав свое имя, он откликнулся:

— Да, Расс!

— Гарри, когда приедут криминалисты, скажи им, чтобы осмотрели гараж во дворе того зеленого здания на углу. Пусть проверят, нет ли там следов крови и отпечатков пальцев. Потом надо оцепить улицу.

Миллард остановился, заметив, как машины, стараясь объехать толпу, стали сворачивать на Нортон. Я посмотрел на труп. Фотографы до сих пор с разных точек снимали его. Ли все еще что-то строчил в блокноте. Полицейские, толпившиеся на тротуаре, то и дело бросали взгляды на труп и спешно отворачивались. На улицу высадился десант репортеров и фотографов. Гарри Сирз и целый отряд полиции уже приготовились к отражению их атаки. Место преступления притягивало мой взгляд, и я стал более внимательно рассматривать труп девушки.

Ее ноги были раздвинуты для сношения, и, судя по согнутым коленям, я понял, что они были перебиты; на темных волосах не было следов крови, как будто, прежде чем выбросить труп, убийца вымыл ей голову. А эта зловещая посмертная ухмылка представляла собой верх жестокости — обломки зубов, выступавшие из-под разрезанной кожи, заставили меня отвести глаза.

Я нашел Ли на улице. Он помогал натягивать ленты ограждения. Он уставился на меня как на привидение. Я сказал:

— Про Джуниора Нэша помнишь?

Его взгляд стал осмысленным.

— Это не ом. Он не мог такого сделать, хоть и подонок...

Со стороны улицы послышался шум. Подъехала новая группа журналистов, и полицейские образовали кордон, чтобы не пустить их. Я закричал, чтобы привести его в чувство:

— Он до смерти избил старую женщину! Мы должны найти его в первую очередь!

Ли схватил меня за руку и больно сжал.

— Это дело номер один, и мы остаемся. Я старший, и я так решил!

Его голос заглушил общий шум, в нашу сторону стали поворачивать головы. Я высвободил руку и отмахнулся от привидений, которые преследовали Ли.

— Ладно, напарник.

* * *

Через час 39-я и Нортон были уже запружены полицейскими машинами, репортерами и большой толпой зевак. Тело положили на покрытые простынями носилки и отнесли в машину скорой помощи, где криминалисты сняли отпечатки пальцев девушки, после чего тело отвезли в морг. Гарри Сирз зачитал прессе написанное Рассом Миллардом заявление, в котором излагались все подробности, за исключением того, что труп был выпотрошен. Затем Сирз уехал в администрацию, чтобы проверить списки пропавших без вести. Миллард остался руководить расследованием. Криминалисты направились исследовать территорию вокруг места преступления в надежде найти возможные орудия убийства и фрагменты женской одежды. Другая группа экспертов отправилась в гараж Джуниора Нэша, чтобы проверить наличие отпечатков и следов крови. После этого Миллард сосчитал полицейских. Четверо регулировали движение на улице, не пуская за ограждения любопытных, кроме них было еще двенадцать человек в форме, пятеро в штатском и я с Ли. Миллард достал из машины карту города и, разделив территорию Лаймарт-парка на участки, прикрепил к каждому из них по человеку, в чьи обязанности входило обойти свой район и опросить всех жителей, задавая им следующий набор вопросов: «Не слышали ли вы за последние двое суток женские крики?», «Не попадались ли в вашем районе подозрительные личности или автомобили?», «Не приходилось ли вам проходить по Нортон-авеню, между 39-й и Колизеум-стрит за последние сутки, если да, не заметили ли вы кого-нибудь на близлежащих пустырях?»

Мне достался участок на Олмстед-авеню, в трех кварталах восточнее Нортон, от Колизеум-стрит до Лаймарт-бульвара; Ли — магазины и строительные площадки на Креншо, от 39-й до Джефферсон. Мы договорились встретиться в восемь вечера в «Олимпике» и расстались. Я зашагал по мостовой.

Я звонил в дома, задавал вопросы, получал отрицательные ответы, записывал номера домов, где никого не оказалось, чтобы те, кто будет делать обход после меня, зашли туда еще раз.

Я говорил с домохозяйками — тайными алкоголичками и наглыми детьми, с пенсионерами и военными в отпуске, даже с одним полицейским из западного подразделения Лос-Анджелеса, у которого был свободный день. Попутно я спрашивал их про Джуниора Нэша, показывая его фотографию, и про белый седан последней модели. Результат был нулевой; в семь вечера я пошел обратно к своей машине, полный отвращения к роду людскому из-за всего, что увидел в этот день.

Машины Ли на месте не оказалось. На 39-й и Нортон ярко светили лампы, установленные криминалистами. Я поехал в «Олимпик», надеясь, что несколько хороших боев помогут скрасить неудачно сложившийся день.

При входе, у турникета, лежали конверты с билетами, которые для нас оставил Х.-Дж. Карузо, а также его записка, в которой он извинялся, что не сможет прийти из-за важной встречи. Билет Ли лежал в конверте. Я схватил свой и отправился в ложу Карузо. Поединки в легком весе уже начались. Устроившись поудобней, я стал наблюдать за ними и ждать Ли.

На ринге бились два хиленьких мексиканца, показывавших, однако, довольно неплохой бокс, который нравился публике, — люди кидали монеты с верхних ярусов и неистово орали по-английски и по-испански. После четвертого раунда я понял, что Ли не придет. Петушки, оба истекающие кровью, заставили меня подумать о зарубленной девчонке. Я встал и ушел, твердо зная, где искать Ли.

Я поехал на перекресток 39-й и Нортон. Автостоянка была залита светом, как днем. Ли стоял прямо в центре места преступления. Было довольно прохладно. Одетый в свою почтальонскую куртку, он внимательно наблюдал за тем, как криминалисты обследовали кусты.

Я подошел. Заметив меня, Ли сложил из пальцев пистолет и прицелился в меня. Это была его коронная шутка, когда он был под кайфом от амфетамина.

— Мы должны были встретиться. Помнишь?

Искусственный свет, падавший на небритое возбужденное лицо, придавал ему устрашающий вид.

— Я же сказал, это — номер один. Помнишь?

Посмотрев вокруг, я увидел, что другие пустыри тоже освещены.

— Для ФБР — может быть. А для нас — Джуниор Нэш.

Ли покачал головой.

— Напарник, это дело гораздо важнее. Пару часов назад здесь были Хорралл и Тад Грин. Руководить расследованием назначили Джека Тирни, а его замом — Расса Милларда. Хочешь знать мое мнение?

— Валяй.

— Это показательное дело. Убили невинную белую девочку, и управление бросает все силы, чтобы найти убийцу и таким образом показать избирателям, что после принятия закона о займе у них появилась мощная, знающая свое дело полиция.

— Может быть, она была не такой уж невинной. Может быть, та пожилая женщина, которую убил Нэш, была чьей-то любимой бабушкой. Может быть, ты принимаешь это дело слишком близко к сердцу и пусть ФБР само разбирается, а мы вернемся к своей работе, пока Нэш не убил кого-нибудь еще.

Ли сжал кулаки.

— Запас «может быть» исчерпан?

Я подошел ближе.

— Может быть, ты боишься освобождения Бобби Де Витта. Может быть, ты слишком гордый, чтобы попросить меня помочь навсегда отвадить его от женщины, которая дорога нам обоим. Может быть, нам следует позволить ФБР записать убитую под именем Лори Бланчард.

Ли разжал кулаки и отвернулся. Я наблюдал, как он раскачивается на каблуках, ожидая, что он разъярится или начнет материться, — но увидел на его лице горькую обиду. Тогда я сам сжал кулаки и заорал:

— Говори со мной, черт тебя подери! Мы же напарники! Мы вместе грохнули четырех человек, а теперь ты тащишь меня в это дерьмо!

Ли обернулся. Он попытался выдать свою фирменную ухмылку, но она получилась нервной, печальной, вымученной. Каким-то скрипучим голосом он произнес:

— Я всегда оберегал Лори, когда она играла на улице. Я был драчуном, и другие дети меня боялись. У меня было много девчонок — ну знаешь, детские романы. И они меня дразнили, мол, я провожу с Лори столько времени, будто она моя настоящая девушка. Я и впрямь ее обожал. Она была такая куколка, такая прелесть... Отец говорил, что Лори будет брать уроки балета, фортепиано и пения и станет артисткой, а я буду работать охранником на шинной фабрике, как он. Это были просто разговоры, но я был ребенком и всему верил.

В общем, незадолго до ее исчезновения отец постоянно твердил об этих уроках, и это стало меня бесить. Я перестал сторожить ее после школы. Потом к нам в район переехала одна сумасбродная девчонка. Она была настоящая давалка, очень любила это дело и раздвигала ноги для всех подряд. Я как раз забавлялся с ней в тот момент, когда похитили Лори, и не смог уберечь сестренку.

Я протянул ему руку, стараясь показать, что все понимаю. Ли оттолкнул ее.

— Только не говори, что все понимаешь. Я скажу тебе, что было самим страшным. Лори похитили. Какой-то дегенерат задушил ее или порезал на куски. А когда она погибла, я думал о ней очень плохо. И все потому, что отец считал ее принцессой, а меня разгильдяем и хулиганом. Я представлял, что вот так же, как сегодняшний труп, ее разрубят надвое, и смеялся над этим, трахаясь с той шлюшкой и потягивая бухло ее отца.

Ли тяжело вздохнул и показал на землю в нескольких метрах от нас. Внутри заграждения оба места, где нашли половины тела, отдельно обвели известкой. Я уставился на контуры ее раздвинутых ног, Ли сказал:

— Я найду его. С тобой или без тебя, но я найду его.

Я изобразил подобие улыбки.

— Увидимся завтра на участке.

— С тобой или без тебя.

— Я слышал, — ответил я и пошел к машине. Включив зажигание, я обратил внимание, что еще на одном пустыре, в квартале от меня, зажгли освещение.

Глава 8

Первым, кого я увидел, придя утром на участок, был Гарри Сирз, читающий в «Геральд»: «Найдем логово оборотня, совершившего зверское убийство!!!» Потом заметил пятерых мужчин — двоих бродяг, двоих с виду добропорядочных граждан и одного типа в тюремной робе, прикованного наручниками к скамье. Отложив в сторону газету, Гарри, заикаясь, произнес:

— Пришли с повинной. Утверждают, что это они зарубили девушку.

Я понимающе кивнул. Из комнаты допросов раздались вопли.

Мгновение спустя оттуда вышел Билл Кениг, который повел к двери согнувшегося пополам толстяка.

— Это не он, — объявил во всеуслышание Кениг.

Пара полицейских саркастически захлопала в ладоши, другие презрительно отвернулись.

Кениг вывел толстяка в коридор. Я спросил Гарри:

— А где Ли?

Он показал на дверь Эллиса Лоу.

— У Л-лоу, и ж-ж-журналисты там.

Я подошел к двери и заглянул в дверной проем. Эллис Лоу стоял возле своего стола перед группой репортеров. Рядом со столом сидел Ли в своем единственном костюме. Он выглядел уставшим, но все же не таким нервным, как прошлым вечером.

Лоу с суровым видом вещал:

— ...и гнусный характер убийства требует от нас принять все меры по скорейшему задержанию этого подонка. Для расследования данного преступления привлечен целый ряд высококлассных полицейских — в том числе Огонь и Лед. С такими профессионалами, думаю, положительные результаты будут достигнуты уже в ближайшем будущем. Кроме того...

Дальше я уже не слушал из-за пульсации крови в голове. Я собрался уходить и приоткрыл дверь. Ли увидел меня и, кивнув Лоу, тоже вышел из офиса. Он догнал меня уже в нашей комнате. Я встретил его вопросом:

— Так значит, ты попросил перевести нас в группу по расследованию этого дела?

Протянув руку, Ли попытался меня успокоить.

— Давай только медленно и по порядку, хорошо? Для начала я передал Эллису докладную записку, в которой написал, что мы располагаем проверенной информацией о том, что Нэш сбежал из наших краев.

— Да ты свихнулся!

— Ш-ш-ш. Послушай, это для того, чтобы нас без проблем подключили к делу об убийстве. Постановление об объявлении Нэша в розыск еще никто не отменял, за гаражом, в котором он трахается, ведется наблюдение, и все полицейские района продолжают на него охотиться. Да я и сам сегодня буду ночевать в этом гараже. Возьму с собой бинокль и надеюсь, что буду в состоянии разглядеть номера машин, проезжающих по Нортон. Может, и убийца там появится, чтобы позлорадствовать. Я запишу номера всех машин, а потом сверю по спискам зарегистрированных и значащихся в угоне.

Я вздохнул.

— Боже, Ли.

— Напарник, я прошу всего неделю на девчонку. За Нэшем присмотрят, и, если через неделю его не арестуют, мы снова им займемся.

— Он слишком опасен, чтобы его сейчас отпустить. И ты это прекрасно знаешь.

— Да никуда он не денется. Только не говори мне, что не хочешь укрепить свою репутацию после убийства тех черномазых. Не говори, что не знаешь, что расследовать дело замученной девчонки куда престижнее, чем гоняться за Джуниором Нэшэм.

Я мысленно представил очередные заголовки про мистера Огня и мистера Льда.

— Одна неделя, Ли. Не больше.

Ли подмигнул.

— Заметано.

В динамиках громкоговорителей раздался голос капитана Джека:

— Господа, прошу всех пройти в актовый зал. Срочно.

Я схватил блокнот и вышел из комнаты. Ряды потенциальных убийц девушки заметно пополнились, вновь прибывшие были прикованы наручниками к батареям отопления. Билл Кениг хлестнул по лицу какого-то старика, требовавшего встречи с мэром Бауроном; Фрици Фогель записывал имена на доске. Актовый зал был забит людьми из ФБР и Центрального участка, а также целой оравой полицейских в штатском, которых я никогда до этого не видел.

Впереди, рядом с микрофоном, стояли капитан Джек и Расс Миллард. Тирни постучал по микрофону, откашлялся и сказал:

— Господа, наше собрание посвящено преступлению номер 187, совершенному в районе Лаймарт-парк. Уверен, вы все читали прессу и представляете, насколько сложно и неприятно расследовать подобные дела. В мэрию, городскую администрацию и лично начальнику управления Хорраллу уже сейчас поступает огромное количество звонков от тех, кого мы призваны оберегать. После опубликования в газетах этих статей про оборотня, число звонков возрастет многократно, поэтому медлить нельзя.

Начнем с иерархии. Руководить расследованием буду я. Мой заместитель — Расс Миллард. Гарри Сирз — посредник между отделами. Заместитель окружного прокурора Лоу — посредник между полицией, гражданскими властями и прессой. Далее следует список следователей, привлекаемых с 16 января 1947 года к расследованию этого дела: сержант Андерс, следователь Аркола, сержант Бланчард, полицейский Блайкерт, сержант Кавано, следователь Эллисон и Граймс, сержант Кениг, следователь Лигетт и Наваретт, сержант Пратт, следователь Дж. Смит и В. Смит, сержант Фогель. После этого собрания все вышеназванные встречаются с лейтенантом Миллардом. Расс, они теперь твои.

Я вытащил ручку и подтолкнул рядом сидевшего, чтобы он немного потеснился. Мои соседи сделали то же самое. Внимание всех сосредоточилось на человеке у микрофона.

Миллард заговорил своим поставленным адвокатским голосом:

— Вчера, в семь утра, на Нортон, между 39-й и Колизеум-стрит, найдена мертвая девушка, без одежды, разрублена пополам, невдалеке от тротуара, на пустыре. По всей видимости, замучена, хотя до получения официального заключения патологоанатома говорить об этом преждевременно. Вскрытие трупа в настоящий момент осуществляется доктором Ньюбарром. Журналистов не допускают — мы не хотим, чтобы им стали известны кое-какие подробности.

Район убийства был тщательно прочесан — на данный момент никаких улик не найдено. Следов крови на месте преступления не обнаружено; девушку, очевидно, убили в другом месте, а потом выбросили на пустырь. В данном районе много заброшенных пустырей, и все они сейчас обследуются на наличие оружия и следов крови. Недалеко от той улицы, где было совершено преступление, находится гараж, который арендует подозреваемый в ограблении и убийстве Рэймонд Джуниор Нэш, — это место уже проверено нашими криминалистами. Они ничего не обнаружили. Таким образом, Нэш исключен из числа подозреваемых в данном убийстве.

Пока нам не удалось опознать жертву, ни под одно описание, которое содержится в досье на пропавших без вести, она не подходит. Мы разослали по телетайпу отпечатки ее пальцев и очень скоро ожидаем результат. Между прочим, все началось с анонимного звонка. Дежурный, который принял звонок, говорит, что звонила какая-то женщина, которая провожала свою дочку в школу. Женщина была в истерике и, не назвав своего имени, почти сразу бросила трубку. Думаю, мы можем исключить ее из списка подозреваемых.

Миллард перешел на спокойный лекторский тон:

— До тех пор пока тело не будет опознано, необходимо сконцентрировать наши действия в районе 39-й и Нортон-авеню, и нашей следующей задачей будет повторное прочесывание этого района.

Послышался всеобщий ропот. Сердито нахмурившись, Миллард продолжил:

— Командный пункт будет находиться на Университетском участке, там специально выделены служащие для печати и сверки поступающих туда рапортов. Служащие канцелярии будут работать над составлением кратких отчетов и систематизировать информацию об уликах. Эти отчеты и информация будут вывешиваться на доске объявлений. Копии будут распределяться по всем отделам управления и шерифским подразделениям. Присутствующим здесь полицейским из других участков необходимо передать услышанную на данном собрании информацию своим коллегам, а также всем постам и патрульным. Информацию, получаемую от патрульных, необходимо передавать в центральный отдел по расследованию убийств, добавочный номер 411. А теперь я зачитаю списки адресов, которые необходимо повторно всем вам обойти. Всем, за исключением Блайкерта и Бланчарда. Баки, Ли, вы обходите тот же район, что и вчера. Представителям других участков быть наготове; остальных, чьи фамилии назвал капитан Тирни, прошу остаться. На этом — всё.

Пробравшись сквозь толпу, я вышел через черный ход, стараясь избежать встречи с Ли и забыть мое одобрение докладной записки по Нэшу. На небе стали сгущаться тучи, и всю дорогу до Лаймарт-парка я мечтал о том, чтобы грянул гром и начался ливень, который уничтожил бы все улики на автостоянке, и утопил бы в канализации следствие по делу зарубленной девчонки и тоску Ли по младшей сестре. И лил бы до тех пор, пока из сточной канавы не покажется голова Джуниора Нэша, умоляющая его арестовать. Когда я припарковал машину, тучи на небе разошлись, а некоторое время спустя я прочесывал район под палящим солнцем — и новая серия отрицательных ответов окончательно заглушила мои фантазии.

Я задавал те же самые вопросы, что и накануне, еще более упирая на Нэша. Но на этот раз все проходило по-другому. Район был наводнен полицейскими, которые записывали номера припаркованных автомобилей, искали фрагменты женской одежды; к тому же местные жители уже были в курсе событий через радио и газеты.

Одна подвыпившая сплетница показала мне пластиковое распятие и спросила, поможет ли оно защититься от оборотня. Старый хрыч в майке с пасторским воротником утверждал, что убитая девушка была жертвой Господа за то, что в Лаймарт-парке в 1946 году голосовали за демократов. Дальше — больше: один пацаненок сообщил мне, указывая на героя мультиков Лона Чейни, что он и есть Оборотень и что пустырь на 39-й и Нортон — это стартовая площадка для его ракеты. Затем была беседа с одним узнавшим меня фанатом, который попросил у меня автограф, потом не моргнув глазом заявил, что убийцей был бассет-хаунд его соседа, и попросил меня пристрелить зверюгу. Разумные отрицательные ответы были настолько же скучны, насколько неразумные — изобретательны, и я начинал чувствовать себя чужаком, забредшим на вечеринку с участием сумасшедших клоунов.

Закончив к половине второго, я поплелся к машине, подумывая о том, что не мешало бы перекусить и заехать на Университетский участок. Под дворниками стеклоочистителя был закреплен лист бумаги — фирменный бланк из канцелярии Тада Грина с текстом по центру: «Официальный свидетель-полицейский: пропустить этого служащего полиции на вскрытие имярек № 31, производимое в 14:00 16.01.1947». Внизу стояла подпись Грина, которая подозрительно напоминала руку Леланда К. Бланчарда. Невольно рассмеявшись, я поехал в больницу «Королевы ангелов».

Коридоры больницы были забиты медсестрами и старикашками на каталках. Показав старшей медсестре свой жетон, я спросил, как пройти к патологоанатомам. Она перекрестилась и, проведя меня по коридору, указала на вход с двойными дверями, над которым значилось «Патология». Подойдя к полицейскому, охранявшему вход, я показал ему свое приглашение. Взяв под козырек, он распахнул передо мной двери, и я оказался в маленькой холодной комнате, стерильной и белой, с металлическим столом посередине. На нем лежало два накрытых простынями предмета. Сев на скамейку перед столом, я начал поеживаться лишь от одной мысли, что мне вновь придется увидеть эту страшную улыбку убитой девушки.

Через несколько секунд двери снова открылись. Вошел высокий пожилой мужчина с сигарой во рту, за которым следовала медсестра с блокнотом в руках. За ней — Расс Миллард, Гарри Сирз и Ли. Зам руководителя расследования удивленно покачал головой:

— Вы с Бланчардом уже тут как тут. Доктор, тут можно курить?

Мужчина достал из заднего кармана скальпель и протер его о штанину брюк.

— Конечно. Девушку это уже не потревожит, она давно в стране чудес. Сестра Маргарет, вы не поможете снять эту простыню?

Ли сел на скамейку рядом со мной. Миллард с Сирзом закурили и достали блокноты и ручки. Зевнув, Ли спросил меня:

— Что-нибудь выяснил утром?

Я заметил, что запас энергии у него на пределе.

— Да. Это совершил убийца-оборотень с Марса. Сейчас на своем звездолете его преследует Бак Роджерс, так что можешь идти домой и расслабиться.

Ли снова зевнул.

— Позже. А у меня самой лучшей версией была про нацистов. Один придурок заявил, что в баре на углу 39-й и Креншо он видел самого Гитлера. У меня просто нет слов, Баки.

Ли опустил глаза, а я посмотрел на стол, где проводилось вскрытие. Убитая лежала без простынь, с повернутой в нашу сторону головой. Я принялся разглядывать ботинки, когда доктор начал свою медицинскую тарабарщину:

— Начинаем осмотр белой женщины. Судя по мышечному тонусу, ей от шестнадцати до тридцати. Труп разрезан на две части, разрез сделан на уровне пупка. Верхняя часть: голова не оторвана, многочисленные вдавленные переломы черепа, лицо обезображено кровоподтеками, синяками, отеками и гематомами. Носовой хрящ смещен вниз. Сквозная рваная рана на лице, от уголков рта через жевательные мышцы, суставы нижней челюсти и далее до ушных мочек. На шее следы побоев отсутствуют. Многочисленные порезы в области грудной клетки, сосредоточенные вокруг грудей. На обеих грудях следы ожогов от сигарет. Правая грудь почти полностью отделена от грудной клетки. При осмотре верхней части брюшной полости кровопотока не наблюдается. Кишечник, желудок, печень и селезенка отсутствуют.

Доктор громко вздохнул. Я поднял глаза и увидел, как он затягивается сигарой. Медсестра-стенографистка, воспользовавшись паузой, приводила в порядок свои записи. Миллард и Сирз с белыми как полотно лицами смотрели на труп. Ли уставился на пол, вытирая пот с бровей. Потрогав груди трупа, доктор сказал:

— Отсутствие гипертрофии свидетельствует о том, что в момент смерти девушка не была беременна.

Он взял скальпель и начал копаться в нижней части трупа. Я закрыл глаза и продолжил слушать.

— Осмотр нижней части трупа показывает продольный разрез, идущий от пупка до лобкового сочленения. Брыжейка, матка, яичники и прямая кишка отсутствуют. Многочисленные разрезы с внешней и внутренней стороны полости таза. Большой треугольный разрез на левом бедре. Сестра, помогите перевернуть ее.

Я услышал, как открылась дверь, послышался чей-то голос: «Лейтенант!» Открыв глаза, я увидел, как Миллард поднялся, а доктор и сестра стараются перевернуть труп на живот. Когда им это удалось, доктор поднял лодыжки убитой и согнул ей ноги.

— Обе ноги сломаны в коленях, небольшие царапины в верхней части спины и плечах. Следы стяжения на обеих лодыжках. Сестра, подайте мне зеркало и тампон.

Вернулся Миллард и протянул Сирзу какой-то листок. Тот, прочитав, толкнул в плечо Ли. Доктор и медсестра повернули нижнюю часть трупа девушки и раздвинули ей ноги. У меня в желудке все перевернулось. Ли произнес: «Есть». Он внимательно изучал листок, в то время как доктор вещал об отсутствии ссадин во влагалище и наличии там застаревшей спермы. Холодность, с которой он это говорил, начинала меня бесить. Я выхватил у Ли листок и прочитал: «Расс, это Элизабет Энн Шорт, род. 29 июля 1924 г., Медфорд, штат Массачусетс. Федералы опознали отпечатки пальцев — в сент. 1943 г. она была арестована в Санта-Барбаре. Проверка продолжается. Когда закончится процедура вскрытия, возвращайся в Отдел. Собери всех свободных полицейских. — Дж. Т.»

Доктор сказал:

— Таковы предварительные результаты вскрытия. Позже после проведения токсикологических тестов я сообщу более подробные данные, — накрыв обе части Элизабет Энн Шорт, он добавил: — Вопросы будут?

Медсестра, зажав в руке блокнот с записями, направилась к двери.

Миллард спросил:

— Вы можете сейчас воссоздать картину происшедшего?

— Принимая во внимание результаты осмотра,конечно. Могу сказать точно: она не была ни беременна, ни изнасилована. Однако за последние несколько дней имела один добровольный половой контакт. В тот же промежуток времени ее, если можно так выразиться слегка отхлестали; ссадины на спине возникли раньше, чем разрезы спереди. Я думаю, произошло вот что. Ее связали и резали ножом в течение по крайней мере полутора-двух суток. Когда она была еще жива, ей перебили ноги круглым и гладким предметом типа бейсбольной биты. Думаю, ее либо забили насмерть бейсбольной битой, либо она захлебнулась собственной кровью из-за этой рваной раны на лице. Уже после того как она умерла, ее разрубили пополам, по всей видимости, разделочным ножом, а затем убийца, скорее всего, перочинным ножом вырезал внутренние органы. После этого он слил всю кровь из тела и вымыл его, скорее всего, в ванне. Мы взяли несколько проб крови из почек и через несколько дней сможем сказать, присутствовал ли в теле алкоголь или наркотики.

Ли спросил:

— Док, у этого ублюдка были какие-нибудь познания в медицине или анатомии? Почему он вырезал внутренние органы?

Доктор изучающе посмотрел на кончик своей сигары.

— Да кто его знает. Органы, которые находились в верхней части тела, он мог вытащить достаточно легко, а вот те, что находились в нижней, вырезал ножом. Скорее всего, они как раз интересовали его больше всего. У него могло быть медицинское образование, но в равной степени он мог иметь ветеринарное или биологическое образование, или обладать навыками набивщика чучел, или просто прослушал курс по физиологии в одной из городских школ, или ходил на мой курс по патологоанатомии для новичков, который я читаю в Калифорнийском университете. Кто его знает. Я скажу вам одно: она скончалась за шесть — восемь часов до того, как вы ее нашли, а убили ее в каком-то отдаленном и безлюдном месте, где была проточная вода. Гарри, у этой девушки появилось имя?

Сирз попытался ответить, но из-за волнения не смог. Положив руку ему на плечо, за него это сделал Миллард:

— Элизабет Шорт.

Отсалютовав своей сигарой, доктор сказал:

— Господь да смилуется над тобой, Элизабет. Рассел, когда найдешь подонка, который ее так изуродовал, дай ему под яйца и скажи, что это от Фредерика Ньюбарра, доктора медицины. А теперь выметайтесь отсюда. Через десять минут у меня свидание с прыгуном-самоубийцей.

* * *

Выйдя из лифта, я услышал голос Эллиса Лоу, который звучал немного громче обычного и отдавался эхом по коридору. До меня долетели фразы: «расчленение красивой молодой женщины» и «психопат-оборотень», а также: «Мои политические пристрастия подчинены моему желанию помочь правосудию свершиться». Открыв дверь в Отдел по расследованию убийств, я увидел надежду Республиканской партии, вещающего в радиомикрофон. Рядом стояла команда звукооператоров. К лацкану его пиджака был прикреплен патриотический значок Американского легиона — возможно приобретенный по случаю у пьяницы-легионера, который спал на автостоянке, расположенной во дворе звукозаписывающей компании, у того самого, которого Лоу в свое время так непримиримо преследовал за бродяжничество.

В комнате зазвучали совсем уж патетические фразы, поэтому я пошел через зал в сторону офиса Тирни. Вокруг стола капитана Джека толпились: Ли, Расс Миллард, Гарри Сирз и еще двое полицейских, которых я едва знал, — Дик Кавано и Берн Смит. Все они внимательно рассматривали какую-то бумагу, которую держал в руках босс.

Я заглянул Гарри через плечо. На приклеенных к листу трех фотографиях была изображена эффектная брюнетка, рядом были помещены еще три снимка с крупными планами трупа. В глаза бросался разрезанный до ушей рот жертвы; капитан Джек объяснил:

— Снимки получены из полицейского управления Санта-Барбары. В сентябре 1943 года они арестовали Шорт за незаконное распитие спиртных напитков и отправили домой к матери в Массачусетс. Бостонская полиция, кстати, час назад сообщила ей о случившемся. Завтра утром она прилетает для опознания трупа. Бостонское управление теперь пытается найти других родственников погибшей. С сегодняшнего дня все сотрудники ФБР работают без выходных. Если кто-нибудь будет жаловаться, я покажу ему эти фотографии. Расс, что сказал доктор Ньюбарр?

Миллард ответил:

— Ее мучили два дня. Причина смерти — рваная рана на лице или черепно-мозговые травмы. Изнасилования не было. Внутренние органы отсутствуют. Смерть наступила за шесть — восемь часов до того, как мы ее обнаружили. Что еще мы о ней знаем?

Тирни покопался в бумагах на столе.

— За исключением этого ареста больше ничего нет. Четыре сестры, родители в разводе, во время войны работала в армейском магазине. Отец живет здесь, в Лос-Анджелесе. Так, что еще?

Только я удивился, когда главный обратился за советом ко второму номеру. Миллард ответил:

— Я хотел бы расклеить в Лаймарт-парке фото убитой. Мы так и сделаем — я, Гарри и еще пара человек. Затем я хотел бы поехать на Университетский участок и просмотреть там бумаги, а также посидеть на телефоне. Лоу уже отдал в газеты фото погибшей?

Тирни кивнул.

— Да, и Биво Минс сообщил, что отец убитой продал «Таймc» и «Геральд» старые фотографии девушки. Она будет на первых страницах вечерних выпусков.

— Проклятье! — воскликнул Миллард, других ругательств он не употреблял. — Изо всех щелей попрут. Отца уже допрашивали?

Тирни отрицательно помотал головой и сверился со своими записями.

— Клео Шорт, Саут-Кингсли, дом 1020/2, район Уилшир. Я приказал позвонить ему и сказать, чтобы он никуда не отлучался, что мы пришлем людей побеседовать с ним. Как думаешь, Расс, много будет придурков, желающих взять вину на себя?

— А сколько у нас чистосердечных признаний?

— Восемнадцать.

— К утру будет в два раза больше, а то и в три, если Лоу подогреет прессу своими увлекательными рассказами.

— Хочу заметить, лейтенант, что мои рассказы мотивированы и полностью соответствуют действительности.

В дверях стоял Эллис Лоу, за ним Фриц Фогель и Билл Кении Миллард впился глазами в «радиолюбителя».

— Слишком много шумихи только вредит делу, Эллис. Если бы ты был полицейским, ты бы это знал.

Лоу вспыхнул и протянул руку к своему нагрудному значку выпускника престижного университета.

— Я — влиятельный чиновник, уполномоченный муниципалитетом осуществлять связь между полицией и гражданами Лос-Анджелеса.

Миллард улыбнулся.

— Ты — гражданский, советник.

Задетый этим замечанием, Лоу повернулся к Тирни. — Капитан, вы уже послали людей побеседовать с отцом жертвы?

Капитан Джек ответил:

— Еще нет, Эллис. Скоро пошлю.

— Как насчет Фогеля и Кенига? Они достанут нужную информацию.

Тирни посмотрел на Милларда. Лейтенант еле заметно покачал головой. Капитан сказал:

— Ну, Эллис, в больших делах об убийстве выбор за тем, кто непосредственно ведет расследование. Э-э, Расс, кто, по-твоему, должен пойти?

Миллард внимательно посмотрел на Кавано и Смита, на меня, хотя я старался выглядеть как можно незаметнее, на Ли, который, зевая, стоял возле стены. Оглядев нас всех, Миллард сказал:

— Блайкерт и Бланчард, наши бравые полицейские, допросите отца мисс Шорт. Свой отчет принесете завтра утром на Университетский участок.

У Лоу инстинктивно дернулась рука, которой он покручивал свой значок, и тот упал на пол. Билл Кениг метнулся к двери и поднял его. Лоу развернулся и вышел в коридор. Фогель, сверкнув глазами на Милларда, отправился вслед за Лоу. Гарри Сирз, от которого несло виски, сказал:

— Он отправил в газовую камеру нескольких негритосов, вот крыша и поехала.

Берн Смит заметил:

— Должно быть, негры сознались.

Дик Кавано тоже вставил реплику:

— С такими, как Фрици и Билл, сознается кто угодно.

Завершил разговор Миллард:

— Тупорогая спесивая сука.

* * *

Вечером, каждый на своей машине, мы с Ли подъехали к дому 1020/2 по Саут-Кингсли. Собственно, это была крохотная квартирка в полуподвальном помещении большого викторианского особняка. Внутри горел свет. Позевывая, Ли сказал:

— Ты — хороший, я — плохой, — и позвонил в дверь.

Ее открыл тощий мужичонка лет пятидесяти.

— Легавые, да?

У него были такие же темные волосы и серые глаза, как у девушки на фотографиях, отданных в газеты, но на этом их сходство ограничивалось. Элизабет Шорт была сногсшибательной красоткой, а этого старика, скорее, самого нехило сшибли с ног: кожа да кости, помятые брюки с пузырями на коленях, заношенная майка, россыпь родинок на плечах, морщинистое лицо, испещренное следами от прыщей. Ведя нас в дом, он приговаривал:

— У меня алиби, я говорю просто на случай, если вы решите, что это я сделал. Железное алиби, так что не придерешься.

Изображая саму учтивость, я сказал:

— Мистер Шорт, я — следователь Блайкерт. Это мой напарник — сержант Бланчард. Мы выражаем вам свои соболезнования по поводу кончины вашей дочери.

Клео Шорт с грохотом захлопнул за нами дверь.

— Я читаю газеты и знаю, кто вы такие. Ни один из вас и раунда бы не протянул с достопочтенным Джимом Джеффрисом. Что же касается ваших соболезнований, ну, что ж, се ля ви. Бетти заказала музыку, пришел черед за нее расплачиваться. В этой жизни ничего задаром не бывает. Хотите услышать мое алиби?

Я сел на старый потертый диван и оглядел комнату. Вдоль стен стояли шкафы до потолка, заставленные дешевыми бульварными романами; из мебели в комнате была лишь тахта и деревянный стул. Ли достал свой блокнот.

— Если уж вы так хотите нам его поведать — валяйте.

Шорт плюхнулся в кресло и уперся ногами в пол, будто собирался рыть ими землю.

— С двух часов дня вторника, четырнадцатого числа, и до пяти часов дня среды, пятнадцатого числа, я провел на работе. Двадцать семь часов без перерыва, семнадцать последних часов сверхурочно, за полуторную ставку. Я — мастер по ремонту холодильников, лучший на всем Западе. Работаю в «Фрост Кинг Аплайансиз», адрес: Саут-Берендо, 4831. Моего босса зовут Майк Мазманьян. Можете ему позвонить. Он подтвердит мое алиби, так что не придерешься.

Зевая, Ли записывал. Клео Шорт скрестил руки на своей тощей груди, ожидая, что мы начнем придираться. Но в ответ на его монолог я всего лишь спросил:

— Мистер Шорт, когда в последний раз вы видели свою дочь?

— Бетти приехала на Запад весной 1943 года. С блестящими глазами и дурными мыслями. Я не видел ее с тех пор, как 1 марта 1930 года от Рождества Христова оставил в Чарльстоне, штат Массачусетс, свою жену — старую перечницу, к которой больше не возвращался. Но Бетти написала мне письмо и попросилась в гости, и я...

Ли прервал его:

— Ближе к делу, старик. Когда ты в последний раз видел Элизабет?

Я попытался его утихомирить:

— Спокойно, напарник. Человек идет на контакт. Продолжайте, мистер Шорт.

Клео Шорт откинулся в кресле и уставился на Ли.

— До того как этот боксер начал строить из себя важную птицу, я собирался сказать, что снял деньжат со своего счета и отослал сотку Бетти, чтобы она могла приехать на Запад, я также пообещал ей трехразовую кормежку и пять баксов в неделю, если она будет убирать в доме. Довольно щедрое предложение, если хотите знать мое мнение. Но у Бетти были другие планы. Поэтому 2 июня 1943 года от Рождества Христова я дал ей отставку и с тех пор ее не видел.

Я записал эту информацию в блокнот и спросил:

— Вам было известно, что недавно она снова появилась в Лос-Анджелесе?

Клео Шорт перевел взгляд с Ли на меня.

— Нет.

— У нее были враги?

— Только она сама.

Ли заметил:

— Не надо умничать, старик.

Я шепнул:

— Пусть говорит, — затем уже громче: — Когда Элизабет ушла от вас в июне 1943 года, куда она поехала?

Шорт показал пальцем на Ли.

— Скажите своему приятелю, если он еще раз назовет меня стариком, я назову его босяком. Скажите ему, что хамство — это улица с двусторонним движением. И еще скажите, что я собственными руками починил модель «Мэйтага-821» вашему начальнику С.-Б. Хорраллу, так починил, что не придерешься.

Ли пошел в ванную комнату; я увидел, как он запивает водой целую пригоршню таблеток. Самым вежливым голосом, на который только был способен, я спросил:

— Мистер Шорт, так куда поехала Элизабет в июне 43-го года?

— Пусть только этот дуболом коснется меня, я его вмиг приструню, так что не придерешься.

— Уверен, что так и будет. Вы не могли бы...

— Бетти переехала в Санта-Барбару, устроилась на работу в армейский магазин «Кэмп Кук». Она прислала мне открытку в июле. Написала, что какой-то солдат ее сильно избил. Это было последнее, что я о ней узнал.

— А в открытке было указано имя солдата?

— Нет.

— Там были имена тех, с кем она дружила?

— Нет.

— Ее ухажеров?

— Ха!

Я отложил в сторону ручку.

— Что значит «ха»?

Старикашка стал ржать с такой натугой, что, казалось, его цыплячья грудь сейчас лопнет. В это время из ванны вышел Ли. Я дал ему знак, чтобы он попридержал язык. Он кивнул и сел рядом со мной. Мы подождали, пока Шорт вдоволь насмеется. Когда он замолк, я попросил:

— Расскажите об ее отношениях с мужчинами.

Шорт снова захихикал.

— Она любила их, а они ее. У нее на первом месте было количество, а не качество. И я не думаю, что, в отличие от своей матери, она умела говорить «нет».

— Если можно, поподробней, — сказал я. — Имена, даты, внешность.

— Тебе на ринге, наверное, здорово досталось, котелок протекает. Эйнштейн и то не упомнил бы всех ее ухажеров, а я не Альберт.

— Назовите хотя бы имена, которые помните.

Шорт заложил большие пальцы за ремень штанов и начал раскачиваться в кресле, изображая из себя важную персону.

— Бетти была помешана на мужиках, особенно на военных. Она постоянно находила каких-то дармоедов, любой белый в форме годился. Вместо того чтобы прибираться в доме, она рыскала по Голливудскому бульвару и стреляла выпивку у служак. А если Бетти оставалась дома, то он превращался в филиал публичного дома.

Ли спросил:

— Ты называешь собственную дочь проституткой?

Шорт пожал плечами.

— У меня их пять. Одна блудливая овца — не так уж и плохо.

Ли стал закипать от злости; пытаясь его успокоить, я положил ему руку на плечо, казалось, у него сейчас кровь забурлит.

— Так как насчет имен, мистер Шорт?

— Том, Дик, Гарри. Я их и видел-то всего минуту, а потом они смывались с Бетти. Это все, что я про них помню. Ткните пальцем в любого более-менее симпатичного вояку, и вы не ошибетесь.

Я начал новую страницу в блокноте. — Как насчет работы? Когда Бетти жила у вас, она работала?

Дедок рявкнул:

— Бетти должна была работать на меня! Она говорила, что ищет работу в кино, но это было вранье. Ей хотелось одного — шляться по Голливудскому бульвару в своем черном блядском наряде и снимать мужиков! Она мне всю ванну испоганила, крася там свои волосы, и не успел я вычесть эти убытки из ее зарплаты, как ее уже и след простыл! Таскалась по улицам, как черная одинокая паучиха, — неудивительно, что нарвалась на неприятности! Все ее мать виновата, а я тут ни при чем! Спесивая ирландская сука! А я тут ни при чем!

Ли провел рукой по горлу, показывая, что с него хватит. Мы вышли на улицу, оставив Клео Шорта вопить в четырех стенах. Ли прокомментировал:

— Полная клиника.

— Да, — вздохнул я, думая о том, что теперь подозреваемыми можно назвать всех военнослужащих армии США.

Я вытащил из кармана монетку:

— Посмотрим, кому писать отчет?

Ли сказал:

— Сделай это, ладно? Я хочу понаблюдать за домом Джуниора Нэша и получить номера некоторых машин.

— Попытайся также немного поспать.

— Постараюсь.

— Я же знаю, что не будешь.

— Спорщика не переспорить. Слушай, может, съездишь к нам домой и составишь компанию Кей? Она беспокоится за меня, и я не хочу, чтобы ей было одиноко.

Я подумал о том, что сказал ему вчера на углу 39-й и Нортон, — о чем мы трое прекрасно знали, но никогда не говорили вслух. Только у Кей хватило мужества принять мои слова.

— Хорошо, Ли.

* * *

Я застал Кей в ее обычном состоянии — с книгой на диване в гостиной. Когда я вошел, она даже не привстала, а, просто пустив колечко дыма, бросила:

— Привет, Дуайт.

Взяв стул, я сел возле журнального столика напротив.

— Как ты узнала, что это я?

Кей положила в книгу закладку.

— Ли топает как слон, а ты ступаешь осторожно.

Я засмеялся.

— Умница, только никому об этом не рассказывай.

Кей затушила сигарету и отложила книгу в сторону.

— Кажется, ты чем-то взволнован.

— Ли только и думает об убитой девчонке. Он напросился в группу, ведущую расследование этого дела. Хотя мы должны были заниматься подследственным, выпущенным под залог. Он принимает амфетамин и ведет себя как-то странно. Он тебе рассказывал про убитую?

Кей кивнула.

— Немного.

— А в газетах об этом читала?

— Я стараюсь их не читать.

— Убийство этой девушки — самая горячая тема со времен взрыва атомной бомбы. Над делом сейчас работают сотни следователей, Эллис Лоу надеется, раскрыв его, укрепить свои позиции на выборах окружного прокурора, Ли тоже только о нем и говорит...

Кей прервала мою тираду улыбкой.

— Еще в понедельник твое имя было на первых полосах, а сегодня о тебе уже никто не вспоминает. И теперь тебе не терпится поймать своего сбежавшего бандита и снова попасть в заголовки.

— В точку, но это не всё.

— Я знаю. Как только твое имя попадает в заголовки, ты начинаешь прятаться и перестаешь читать газеты.

Я вздохнул.

— Господи, жаль, что ты намного умнее меня.

— А мне жаль, что ты так все усложняешь. Дуайт, что с нами будет?

— С нами тремя?

— Нет, с нами.

Я оглядел гостиную, ее декор, сочетающий дерево, кожу и блестящий металл. Застекленный шкаф из красного дерева, заполненный кашемировыми свитерами Кей, всех цветов радуги по сорок баксов за штуку. А напротив меня сидела сама женщина, бывшая шваль из Южной Дакоты, которую изменила любовь к полицейскому. И тогда я сказал то, о чем действительно в тот момент думал:

— Ты от него никогда не откажешься. Ты никогда не откажешься от всего этого. Если бы ты отказалась, если бы я и Ли перестали быть напарниками, тогда бы у нас появился какой-то шанс. Но ты никогда этого не сделаешь.

Кей не спеша закурила. Пустив струйку дыма, она сказала:

— Ты знаешь, что он для меня сделал?

— И для меня.

Она запрокинула голову, обводя взглядом потолок, отделанный лепниной и красным деревом. Пуская колечки дыма, она сказала:

— Я влюбилась в тебя как школьница. Бобби Де Витт и Ли, бывало, водили меня на боксерские поединки. И чтобы не уподобляться тем лицемеркам, которые притворяются, будто они обожают подобные зрелища, я брала с собой альбом для зарисовок. Кого я и впрямь обожала, так это тебя. Как ты выставлял себя на посмешище, обнажая свои кривые зубы, как ты закрывался, чтобы в тебя не попали. Потом ты пришел в полицию, и Ли рассказал мне про слухи, будто ты сдал своих друзей-японцев. Я не презирала тебя, просто узнавала все ближе. Потом эта история с мексиканцами. Ты был для меня героем из книжек, только эти книжки были самой жизнью, сборником разных эпизодов. Затем этот бой. И хотя я была против изначально, я все же разрешила Ли участвовать в нем. И его участие означало, что нам суждено быть вместе.

В моей голове промелькнули тысячи слов, которые я мог ей сказать, и все они касались лишь нас двоих, но мой язык не смог их огласить, и я прикрылся именем Ли.

— Я хочу, чтобы ты не беспокоилась по поводу Бобби Де Витта. Когда он выйдет из тюрьмы, я с ним разберусь. По-мужски. Так что он уже больше никогда не потревожит ни тебя, ни Ли.

Перестав смотреть в потолок, Кей устремила на меня странный, напряженный и в тоже время полный печали взгляд.

— Я давно не беспокоюсь по поводу Бобби. Ли уладит этот вопрос.

— Я думаю, что Ли его боится.

— Так и есть. Но это из-за того, что Бобби знает про меня слишком много, и Ли боится, что он всем об этом расскажет. Как будто кого-то это волнует.

— Меня. И если я начну разбираться с Де Виттом, он будет рад тому, что еще может говорить.

Кей встала.

— Для такой чувствительной натуры, как ты, это достаточно резкое заявление. Ладно, я пошла спать. Спокойной ночи, Дуайт.

Когда из комнаты Кей послышались звуки Шуберта, я взял из шкафа ручку и бумагу и принялся писать отчет о допросе отца Элизабет Шорт. Я написал и о его алиби, к которому «не придерешься», и о поведении его дочери во время их совместного проживания в 1943 году, и об ее избиении солдатом в «Кэмп Кук», и об ее бесчисленных безымянных любовниках. Описывая в отчете излишние подробности, я таким образом отвлекался от мыслей о Кей. Покончив с писаниной, я сделал себе два сэндвича, запил их стаканом молока и отправился спать на кушетку.

Ночью мне снились фотографии преступников и борец за справедливость Эллис Лоу, у которого на груди красовались номера статей из уголовного кодекса. К нему присоединилась Бетти Шорт в черно-белых тонах, в профиль и анфас. Затем все лица слились в один бесконечный отчет управления, из которого я пытался узнать о местонахождении Джуниора Нэша. Проснулся я с больной головой и предчувствием тяжелого дня.

Было раннее утро. Я вышел на крыльцо и подобрал утренний выпуск «Геральд». Заголовок гласил: «В зверском убийстве подозревают любовников жертвы», ниже следовал портрет Элизабет Шорт, под которым стояла подпись «Черная Орхидея», далее был текст: «Сегодня власти пытаются разобраться в любовной жизни 22-летней Элизабет Шорт — жертвы убийцы-оборотня. По словам друзей, любовные увлечения настолько изменили ее, что из невинной, скромной девушки она превратилась в распутную девицу, помешанную на мужчинах, которая стала одеваться во все черное и поэтому получила прозвище Черная Орхидея».

Ко мне подсела Кей. Выхватив у меня газету, она просмотрела первую страницу и, пожав плечами, вернула ее, спросив:

— И скоро это закончится?

Я пролистал половину газеты. Элизабет Шорт занимала первые шесть страниц. Большинство статей изображали ее как роковую обольстительницу в облегающем черном платье.

— Нет, — ответил я.

Глава 9

Возле Университетского участка собралась толпа журналистов. Стоянка была забита машинами, и даже на тротуаре стояли оснащенные антеннами автофургоны. Поэтому я припарковался во втором ряду. Подложив под дворники знак с надписью «Автомобиль полицейской службы», я стал пробираться сквозь кордон репортеров, пригибая голову, чтобы меня не узнали. Но моя конспирация не сработала; сначала я услышал, как прокричали мое имя, а затем меня стали цеплять руками. Мне чуть не оторвали боковой карман. После этого я стал прокладывать себе путь локтями.

В вестибюле толпились полицейские, собирающиеся на дневное дежурство. Расположенная неподалеку дверь комнаты инструктажа была открыта. Там тоже царило оживление. Вдоль стен стояло несколько раскладушек; на одной из них я увидел Ли, который, не обращая внимания на шум и гам вокруг, спал, накрывшись газетой. От разрывавшихся повсюду телефонов у меня снова разболелась голова, еще сильнее, чем раньше. Возле доски объявлений стоял Эллис Лоу и приклеивал на нее листки бумаги. Подойдя, я похлопал его по плечу.

Он обернулся. Я сказал:

— Не хочу участвовать в этом представлении. Я служащий Отдела судебных приставов, а не Отдела по раскрытию убийств, у меня своя работа. Я хочу, чтобы меня сняли с этого дела. Немедленно.

Лоу прошипел:

— Нет. Ты работаешь на меня, и я хочу, чтобы ты работал по делу Шорт. И это окончательное, абсолютное и не подлежащее обсуждению решение. И я не потерплю никаких капризов. Ясно?

— Ну, черт возьми, Эллис!

— Сначала заработай нашивки на рукавах, а потом уже называй меня так. Пока же я для тебя — мистер Лоу. А теперь иди и ознакомься с отчетом Милларда.

Взбешенный, я полетел на другой конец комнаты. Расс Миллард спал в кресле, закинув ноги на стол. В полуметре от него на стене висело четыре отпечатанных на машинке листа, на которых было написано следующее.

Первый сводный отчет

Дело № 187, жертва: Шорт, Элизабет Энн, жен., белая. Дата рождения: 29.07.1924. Составлен 17.01.1947 в 18:00. Господа, вашему вниманию предлагается отчет № 1 по делу Э. Шорт, убитой 15.01.1947 года у перекрестка 39-й и Нортон-авеню в районе Лаймарт-парк.

1. На сегодняшний день мы имеем около 33 ложных или с подозрением на ложное признаний в убийстве. Явно невиновные отпущены, те, кто путался в своих показаниях, а также лица с явными психическими отклонениями отправлены в городскую тюрьму до выяснения их причастности к делу и проведения психиатрической экспертизы. Допрос лиц с отклонениями будет проведен доктором Де Ривером, психиатром-консультантом при поддержке Отдела задержания. На данный момент ничего серьезного не выявлено.

2. Результаты посмертного вскрытия и их анализ: смерть жертвы наступила в результате глубокой ножевой диагональной, от уха и до уха, раны и последующего кровоизлияния в горло. На момент смерти наркотиков и алкоголя в крови жертвы не обнаружено.

3. Полицейское управление Бостона проводит проверку знакомых и родственников жертвы, а также выясняет их местонахождение в день убийства. У отца жертвы (К. Шорт) имеется неоспоримое алиби — он исключен из числа подозреваемых.

4. Уголовно-следственный отдел в «Кэмп Кук» проверяет отчеты, касающиеся случая, когда Э. Шорт, в бытность служащей армейского магазина, была избита неким солдатом. Избиение произошло в сентябре 1943 года. В том же сентябре Э. Шорт была арестована за распитие спиртных напитков. Солдаты, с которыми была арестована Э. Шорт, все находятся за океаном и, таким образом, также исключаются из списков подозреваемых.

5. В городской канализации проводится поиск одежды Э. Шорт. Вся найденная одежда будет отправлена на экспертизу в Центральную криминальную лабораторию, (см. отчеты крим. лаб.)

6. Результаты сверки допросов, проведенных на месте преступления 12.01. — 15.01.1947 года. Поступил один звонок из района Голливуд с жалобой на «странный шум», который можно было слышать в ночь с 13 на 14 января. В результате проверки установлено, что это шумели подвыпившие гуляки. Внимание патрульным: не обращать внимания на данный случай.

7. Информация, полученная по телефону от наших осведомителей: большую часть декабря 1946 года Э. Шорт провела в Сан-Диего, в доме миссис Элверы Френч. Жертва познакомилась с дочерью миссис Френч, Дороти, в кинотеатре, где работала последняя, и сказала ей о том (не подтверждается), что ее бросил муж. Семья Френч приютила ее, и Э. Шорт рассказала им противоречивые истории о том, что: она была вдовой майора авиации; ждала ребенка от летчика ВМС; была помолвлена с пилотом ВВС. Во время своего проживания в доме Френчей жертва имела многочисленные связи с мужчинами (см. допросы в папке 14-187-47).

8. Э. Шорт покинула дом Френчей 9 января 1947 года в компании мужчины, которого она называла «Рыжий» (описание: белый мужчина 25 — 30 лет, высокий, симпатичный, рост 170 — 180 см, рыжеволосый, голубоглазый). Предположительно, торговый агент. Водит довоенный «додж» с номерами района Хантингтон-парка. Автомобиль проверяется. Рыжий объявлен в розыск.

9. Достоверная информация: поступил звонок от некой Уэл Гордон (белой), проживающей в Риверсайд, Калифорния. Она представилась сестрой покойного Мэтта Гордона, майора военной авиации и рассказала, что осенью 1946 года, вскоре после того как майор Гордон погиб в авиакатастрофе, ей позвонила Э. Шорт и, заявив, что она невеста майора, попросила денег. Мисс Гордон и ее родители эту просьбу отклонили.

10. В офисе железнодорожной компании, расположенной в центральном Лос-Анджелесе, найден чемодан, принадлежащий Э. Шорт (служащий компании, увидев в газетах фотографии жертвы и ее имя, вспомнил, что она оставила его на хранение в конце ноября 1946 года). Содержимое чемодана проверено, в нем обнаружены копии 100 любовных писем, написанных к разным мужчинам (в основном к военнослужащим), а также большое количество любовных записок, адресованных жертве. Кроме этого, в чемодане находились многочисленные фотографии Э. Шорт с военнослужащими. Все письма прочитаны, имена и описания мужчин проверяются.

11. Достоверная информация, полученная по телефону из г. Мобил, Алабама, позвонил лейтенант ВВС Дж.-Дж. Фиклинг, увидевший в местных газетах фото Э. Шорт. Сказал, что в конце 1943 года в Бостоне у него с жертвой был «короткий роман» и что у нее в то время было еще около 10 парней. У Фиклинга имеется проверенное алиби. Он отрицает свою помолвку с Э. Шорт и исключен из списка подозреваемых.

12. В полицейское управление Лос-Анджелеса и шерифские отделы поступают многочисленные телефонные звонки от людей, желающих помочь следствию. Откровенно бредовые отметаются, остальные через Отдел по раскрытию убийств переадресуются на соответствующие участки. Все звонки проверяются.

13. Достоверная информация по адресам: по этим адресам в 1946 году проживала Э. Шорт. (Имена, указанные после адреса, принадлежат звонившим или лицам, проживающим по тем же адресам. Все адреса, за исключением адреса Линды Мартин, проверены.) Голливуд, Норт Оранж, 13-А-1611 (Гарольд Коста, Доналд Лейз, Марджери Грэм). Голливуд, Карлос-авеню, 6024. Голливуд, Норт Чероки 1842 (Линда Мартин, Шерил Сэддон). Лонг-Бич, Линден, 53.

14. Результаты проверки пустырей в Лаймарт-парке, проведенных отделом криминалистики: женской одежды не обнаружено, найдены многочисленные ножи и лезвия от ножей, все слишком ржавое, чтобы служить орудием убийства. Крови не обнаружено.

15. Результаты допросов (с предъявлением фото Э. Шорт), проведенных в Лаймарт-парке: нулевые (в основном лица с психическими отклонениями).

Заключение. Полагаю, что действия следствия должны быть в основном сосредоточены на допросах ее знакомых и многочисленных любовниках. Я и сержант Сирз поедем в Сан-Диего, чтобы допросить проживающих там знакомых жертвы. Наряду с поиском Рыжего и проведением допросов в Лос-Анджелесе, необходимо также не оставлять без внимания любую информацию, которая может иметь хоть какое-то отношению к данному делу.

Лейтенант Рассел А. Миллард

Значок 493, Центральный отдел по раскрытию убийств

Я обернулся и увидел, что Миллард смотрит на меня. Он произнес:

— И что ты на это скажешь?

Я теребил отрывающийся карман брюк.

— А стоит ли она этой суматохи?

Миллард улыбнулся; я заметил, что ни помятая одежда, ни щетина на лице не могут повлиять на его чувство собственного достоинства.

— Думаю, стоит. И твой напарник тоже так считает.

— Ли гоняется за своими привидениями, лейтенант.

— Можешь называть меня Расс.

— Хорошо, Расс.

— Что вы с Бланчардом узнали от ее отца?

Я протянул Милларду свой отчет.

— Ничего особенного, в очередной раз девчонку обозвали проституткой. А что за имечко — Черная Орхидея?

Миллард хлопнул рукой по подлокотнику кресла.

— Поблагодарим за это Биво Минза. Он ездил в Лонг-Бич и разговаривал с клерком в гостинице, в которой прошлым летом останавливалась девица. Клерк сказал, что Бетти Шорт всегда одевалась в черные облегающие платья. Биво сразу вспомнил старый фильм — «Синяя Орхидея» и взял название оттуда. Думаю, что этот образ принесет нам еще где-то с десяток признаний в день. Как сказал Гарри, когда прослушал несколько таких признаний: «Когда никто тебя не трахает, это делает Голливуд». Вот ты умный парень, Баки. Что думаешь по этому поводу?

— Я думаю, что хотел бы вернуться в Отдел судебных приставов. Вы уладите это с Лоу?

Миллард отрицательно покачал головой.

— Нет. Так ты ответишь на мой вопрос?

Я не стал ни умолять дальше, ни требовать.

— Она дала или отказала не тому парню, не в то время и не в том месте. И так как на нее было потрачено чуть ли не больше резины, чем собирает Сан Берду Хайвэй, а также, принимая во внимания, что она не отличалась особой правдивостью, я бы сказал, что найти этого парня будет делом не из легких.

Миллард поднялся и расправил плечи.

— Сообразительный легавый. Поедешь на участок в Голливуд, возьмешь в напарники Билла Кенига, и вдвоем отправитесь по адресам, указанным в моем отчете, — допрашивать жильцов. Старайтесь как можно больше узнать про ее дружков. Если сможешь, проследи за Кенигом, потом напишешь отчет о допросах, потому что Билли практически неграмотен. Когда закончите, приезжайте прямо сюда.

Головная боль переросла в сущую мигрень, но я повиновался. Последнее, что я услышал, когда выходил на улицу, был сдавленный смех нескольких полицейских, занятых чтением любовных писем Бетти Шорт.

* * *

Я подобрал Кенига на участке в Голливуде и проехал с ним до дома № 1624 по Карлос-авеню. Припарковавшись у здания, я сказал:

— Ты старший, сержант. Как мы это разыграем?

Кениг громко откашлялся и, проглотив комок подступившей к горлу мокроты, сказал:

— Обычно все разговоры ведет Фрици, но сегодня он заболел. Может, ты будешь разговаривать, а я тебя прикрою. — Он раскрыл полы куртки и показал резиновую дубинку, заткнутую за пояс. — Думаешь, здесь понадобится поработать руками?

— Нет, языком, — ответил я и вышел из машины.

На крыльце трехэтажного, обшитого вагонкой дома № 6024 сидела пожилая женщина. На газоне перед домом стоял щит с надписью «Сдаются комнаты». Увидев меня, она закрыла свою Библию и сказала:

— Сожалею, молодой человек, но я сдаю только работающим девушкам, имеющим рекомендации.

Я показал свой жетон.

— Мы полицейские, мадам. Пришли, чтобы расспросить вас о Бетти Шорт.

Она заметила:

— Я знала ее как Бет. — Затем бросила взгляд на Кенига, стоявшего на газоне и незаметно ковырявшего в носу.

Я сказал:

— Он ищет улики.

Старушка презрительно фыркнула:

— В своем клюве он их не найдет. Так кто же убил Бет Шорт, сержант?

Я достал ручку и блокнот.

— Мы затем сюда и пришли, чтобы узнать это. Скажите, пожалуйста, как вас зовут?

— Мисс Лоретта Джейнвэй. Я позвонила в полицию, когда услышала имя Бет по радио.

— Мисс Джейнвэй, когда в этом доме жила Бет?

— Сразу как услышала по радио о ее гибели, я проверила свои записи. Бет жила на третьем этаже в последней комнате направо с четырнадцатого сентября по девятнадцатое октября прошлого года.

— Ее вам кто-то порекомендовал?

— Нет. Я это очень хорошо помню, потому что Бет была такой приятной девочкой. Она постучала в дверь и сказала, что проходила мимо и увидела мой щит. Сказала, что она начинающая актриса, которой нужна недорогая комната. Что она поживет там до лучших времен. Я ответила, что мне знакома эта песенка и что ей не мешало бы избавиться от этого ужасного бостонского акцента. Она улыбнулась и продекламировала какой-то стишок без всякого акцента. Затем она сказала: «Вот видите! Я все схватываю на лету.» Она так хотела мне понравиться, что я сдала ей комнату, хотя принципиально не сдаю жилье псевдоактрисам.

Я записал относящуюся к делу информацию и спросил:

— Бет была хорошей квартиранткой?

Мисс Джейнвэй отрицательно замотала головой.

— Господь упокой ее душу, но она вела себя ужасно и заставила меня пожалеть о том, что я нарушила свой принцип не сдавать комнаты подобным девушкам. Она всегда запаздывала с оплатой, закладывала в ломбард свои украшения, чтобы наскрести денег на еду, и пыталась уговорить меня, чтобы я разрешила ей оплачивать жилье ежедневно, а не еженедельно. Хотела платить по доллару в день! Можете себе представить, сколько бы мне понадобилось тетрадок, чтобы вести бухгалтерию, если я разрешила бы всем своим жильцам платить ежедневно?

— А Бет общалась с другими жильцами?

— Да что вы, нет. Ее комната на третьем этаже была самой крайней и имела отдельный вход, поэтому Бет могла не пользоваться центральным входом как другие девушки. Она никогда не посещала мои посиделки с кофе и булочками, которые я устраивала в воскресенье после посещения церкви. Сама Бет никогда в церковь не ходила. А по поводу посиделок она говорила: «С девчонками и говорить-то не о чем, а вот с парнями можно болтать сутки напролет».

— Теперь мой самый важный вопрос, мисс Джейнвэй. Когда Бет жила здесь, она встречалась с мужчинами?

Женщина взяла в руки Библию и прижала к груди.

— Если бы они заходили в дом через центральный вход, как все остальные кавалеры, я бы их видела. Не хочу ругать умерших, поэтому скажу лишь, что я слышала оживленное движение по лестнице, ведущей в комнату Бет, в самое неподходящее время суток.

— Бет говорила что-нибудь о своих врагах? О тех, кого она боялась?

— Нет.

— Когда вы ее видели последний раз?

— В конце октября, когда она съезжала. Своим неповторимым голоском настоящей калифорнийской девочки она, помнится, сказала: «Я нашла более подходящую берлогу».

— Она сказала, куда переезжает?

Мисс Джейнвэй ответила отрицательно, потом придвинулась ко мне и показала на Кенига, который шел к машине и почесывал у себя между ног.

— Вы должны поговорить с этим человеком по поводу гигиены. Откровенно говоря, он ведет себя отвратительно.

— Спасибо, мисс Джейнвэй, — сказал я и пошел к машине.

Когда я сел за руль, Кениг пробурчал:

— Что эта бабка про меня говорила?

— Она сказала, что ты симпатичный.

— Да?

— Точно.

— А что еще?

— Что с таким парнем, как ты, она снова чувствует себя молодой.

— Неужели?

— Точно. Я сказал ей, чтоб она и думать об этом не смела. Так как ты женат.

— Я не женат.

— Знаю.

— Тогда зачем соврал?

Я выехал на оживленную магистраль.

— Ты хотел, чтобы она тебе любовные записки присылала в ФБР?

— Теперь понял. Что она говорила про Фрици?

— Разве она знает Фрици?

Кениг посмотрел на меня как на больного.

— За его спиной многие о нем болтают.

— И что болтают?

— Сплетни.

— Что за сплетни?

— Грязные.

— Например?

— Например, что, работая в Отделе по борьбе с наркотиками и проституцией, он подцепил сифилис, переспав с проституткой. Что потом месяц лечился. Что из-за этого его и перевели на Центральный участок. В общем, всякие грязные сплетни. Даже похуже того, что я рассказал.

У меня по спине пробежал холодок. Свернув на Чероки, я спросил:

— Похуже?

Кениг придвинулся ближе.

— Разводишь меня, Блайкерт? Ищешь компромат на Фрици?

— Нет. Просто любопытно.

— Любопытство сгубило кошку. Помни эту пословицу.

— Обязательно. Как ты сдал свой экзамен на сержанта?

— Не знаю.

— То есть?

— За меня сдавал Фрици. Помни пословицу про кошку, Блайкерт. Я не желаю, чтобы кто-то плел про моего напарника всякие гадости.

Впереди показался большой многоквартирный дом под номером 1842. Я подъехал к нему и припарковался. Выйдя из машины и бросив: «Надо поработать языком», я двинулся прямиком в холл здания.

В списке жильцов, висевшем на стене, были фамилии десяти человек, в том числе С. Сандон, но жилицы по имени Линда Мартин, проживающей в квартире 604, там не значилось. Поднявшись на шестой этаж, я прошел по коридору, в котором чувствовался легкий запах марихуаны, и, дойдя до нужной двери, постучал.

В квартире замолкла музыка, дверь открылась, и на пороге появилась довольно молодая женщина в блестящем египетском одеянии и со шляпой из папье-маше в руке. Она спросила:

— Вы водитель из РКО?^[9]

Я ответил:

— Полиция.

Дверь тут же захлопнулась перед моим носом. Я услышал шум сливного бачка в туалете. Девушка вернулась минуту спустя, но войти не пригласила, и я вошел сам. В гостиной были высокие потолки и сводчатые перекрытия. Вдоль стен стояли койки с наспех заправленными постелями. Из открытого стенного шкафа вывалились несколько чемоданов и саквояж. Между кроватями стоял столик, покрытый линолеумом, на нем — набор косметики и несколько зеркалец. На потрескавшемся полу была рассыпана пудра и румяна.

— Вы по поводу тех штрафов за нарушения правил, которые я не заплатила? Послушайте, у меня еще три дня съемок в «Проклятии мумии» на РКО. Когда они мне заплатят, я пришлю вам чек. Хорошо?

Я сказал:

— Это по поводу Элизабет Шорт. Мисс...

Она изобразила удивление:

— Сэддон. Шерил, с одним "л", Сэддон. Послушайте, сегодня утром я уже разговаривала с полицейским. Сержант, не помню фамилию, он еще сильно заикается. Он задал мне тысячу вопросов про Бетти и ее приятелей, и я уже тысячу раз сказала ему, что здесь ночует уйма девушек и к ним приходит уйма парней, но большинство из них приходят на одну ночь. Я рассказала ему, что Бетти жила здесь с ноября по декабрь, платила доллар в день, как все, и что я не помню имен ее кавалеров. А теперь я могу идти? Грузовик должен вот-вот подъехать, а мне очень нужна эта работа.

В своем тяжелом костюме она едва дышала и истекала потом. Я показал на пустую кровать.

— Садитесь и отвечайте на мои вопросы, или я арестую вас за марихуану, которую вы спустили в туалет.

«Клеопатра на час» повиновалась, бросив на меня взгляд, который испепелил бы и Юлия Цезаря.

— Первый вопрос. Живет ли здесь некая Линда Мартин?

Шерил Сэддон взяла лежавшую на кровати пачку «Олд Голдс» и закурила.

— Я уже рассказывала сержанту-заике. Бетти пару раз упоминала о какой-то Линде Мартин. Она жила с ней в другом месте, на Де Лонгпре и Оранж. И знаете, прежде чем арестовать кого-то, у вас должны быть улики.

Я достал ручку и блокнот.

— Что вы скажете про врагов Бетти? Про угрозы в ее адрес?

— Проблема Бетти заключалась не в том, что у нее были враги, а в том, что у нее было слишком много друзей, ну, вы понимаете. Вы понимаете? Не подружек, а друзей.

— Умная девочка. Кто-нибудь из них когда-нибудь ей угрожал?

— Я не знаю. Послушайте, а нельзя ли ускорить процесс?

— Успокойтесь. Где Бетти работала, когда жила здесь?

Шерил Сэддон фыркнула:

— Ну, вы насмешили. Бетти нигде не работала. Она сшибала мелочь у соседок и раскручивала старичков на Бульваре. Иногда она пропадала дня на два-три, а потом появлялась с деньгами и рассказывала истории про то, где она их достала. Она была такая врушка, что никто не верил ни одному ее слову.

— Расскажите мне про эти истории. И про врушку тоже.

Шерил затушила сигарету и зажгла новую. Какое-то время она молча курила, и я понимал, что актерская часть ее натуры не прочь спародировать Бетти Шорт.

Наконец она сказала:

— Вы читали в газетах про Черную Орхидею?

— Да.

— В общем, у Бетти был такой бзик — всегда одеваться в черное. Таким нарядом она хотела произвести впечатление на кастингах, куда ходила вместе с другими девочками. Правда, это случалось нечасто, потому что она любила спать до обеда. Иногда она давала этому другое объяснение, говоря, что носит черное в знак траура по умершему отцу или по погибшим на фронте солдатам. А уже на следующий день говорила, что ее отец жив. Когда она исчезала на пару дней, а потом возвращалась с бабками, то одной девочке она говорила, что умер ее дядя и оставил ей наследство, другой — что она выиграла деньги в покер в Гарденс. Она всем врала, что замужем за героем войны, только у героя всякий раз менялась фамилия. Теперь представляетекартину?

Я ответил:

— Отчетливо. Давайте сменим тему.

— Отлично. Как насчет международных кредитов?

— Как насчет кино? Вы, девчонки, все стараетесь туда попасть, верно?

Шерил обвела меня взглядом роковой женщины.

— Я уже попала. Я снималась в «Женщине-пантере», «Нападении призрака» и «Сладкой ягоде».

— Мои поздравления. А Бетти когда-нибудь снималась?

— Может быть. Может быть, один раз, а может, и нет. Она была такая лгунья.

— Продолжайте.

— Где-то на День благодарения девчонки, скинувшись, устроили на шестом этаже праздничный ужин, и Бетти, у которой тогда водились деньги, купила целых два ящика пива. Она хвасталась, что снялась в фильме, и показывала всем театральный бинокль, который ей якобы подарил директор картины. У многих девочек были дешевые бинокли, подаренные киношниками, но у Бетти был дорогой, на цепочке, с бархатным футлярчиком. Помню, у нее тогда глаза от счастья блестели, и она говорила, наконец-то наступила светлая полоса в жизни.

— Она сказала, как называется картина?

Шерил отрицательно покачала головой.

— Упоминала какие-то имена в связи с этим фильмом?

— Если и упоминала, то я не помню.

Я осмотрел комнату и, насчитав двенадцать кроватей по доллару за ночь, подумал о небедной жизни домовладельца. После чего спросил:

— Вы знаете, что такое — постель продюсера?

Ее глаза зажглись презрением.

— Это не про меня, парнишка. Никогда.

— Бетти Шорт?

— Возможно.

Я услышал автомобильный гудок и подошел к окну. Рядом с моей машиной стоял грузовик с открытой платформой, на которой толпились с десяток Клеопатр и фараонов. Я повернулся, чтобы сказать об этом Шерил, но она уже упорхнула за дверь.

* * *

Последним в списке Милларда значился адрес «Норт Оранж-драйв, 1611» — розовое здание туристической гостиницы, находившейся за средней школой.

Кениг прекратил ковыряние в носу и, когда я припарковался перед зданием, показал на двух человек, читавших на крыльце газеты.

— Я займусь этими, а ты — девчонками. Знаешь, как их зовут?

Я ответил:

— Возможно, Гарольд Коста и Доналд Лейз. Ты выглядишь уставшим, сержант. Не хочешь остаться в машине?

— Умираю от скуки. О чем мне их спросить?

— Я сам спрошу, сержант.

— Помни про любопытную кошку, Блайкерт. С тем, кто пытается вывести меня из себя, когда поблизости нет Фрици, может случиться то же, что с той кошкой. Так что мне у них спрашивать?

— Сержант...

Кениг обрызгал меня слюной.

— Я здесь старший! Делай то, что велит Большой Билл!

Видя, что назревает конфликт, я сказал:

— Получи от них алиби и спроси, занималась ли Бетти Шорт проституцией.

Кениг фыркнул в ответ. Я прошел по газону и взбежал вверх по лестнице, двое сидевших подвинулись, освобождая дорогу. Открыв дверь, я попал в обшарпанную гостиную, где несколько молодых людей курили и читали журналы про кино. Я сказал:

— Полиция. Я ищу Линду Мартин, Марджери Грэм, Гарольда Косту и Доналда Лейза.

Приятная блондинка в широких брюках и рубашке, загнув страницу в своем «Сценарии», ответила:

— Я — Марджери Грэм, а Гарольд и Доналд — на улице.

Остальные встали и потянулись в коридор, как будто я принес шлейф плохих новостей.

— Я по поводу Элизабет Шорт. Кто-нибудь из вас знал ее?

Несколько человек отрицательно помотали головами, другие сделали удивленные и печальные физиономии. С улицы доносились крики Кенига:

— Говорите правду! Эта девка Шорт торговала собой?

Марджери Грэм сказала:

— Это я вызвала полицию. Я назвала им Линду Мартин, потому что знала, что она тоже была знакома с Бетти.

Я показал на дверь.

— А эти парни на улице?

— Дон и Гарольд? Они оба встречались с Бетти. Гарольд позвонил вам, потому что знал, что вы будете искать улики. А кто этот человек, который на них орет?

Проигнорировав вопрос, я сел рядом с Марджери Грэм и вытащил блокнот.

— Что нового вы мне можете рассказать о Бетти? Можете сообщить какие-нибудь новые факты? Имена других ее дружков, их описание, конкретные даты? Кто был ее врагами? Возможные мотивы убийства?

Женщина отодвинулась в сторону. Поняв, что непроизвольно повысил голос, уже тише я сказал:

— Давайте начнем с дат. Когда Бетти жила в этом доме?

— В начале декабря, — ответила Марджери. — Я это хорошо помню, потому что в тот день, когда она пришла, я и еще несколько человек собрались у радиоприемника и слушали передачу, посвященную пятилетию бомбардировки Перл-Харбора.

— Это было седьмого декабря?

— Да.

— И как долго она здесь пробыла?

— Около недели.

— Откуда она узнала про этот дом?

— Думаю, ей сказала Линда Мартин.

В записке Милларда говорилось о том, что большую часть декабря Бетти провела в Сан-Диего. Я спросил:

— Через неделю она уехала, так?

— Да.

— Как вы думаете, почему, мисс Грэм? Насколько нам известно, прошлой осенью Бетти сменила три квартиры — и все в Голливуде. Почему она так часто меняла жилье?

Теребя в руках пояс сумочки, она ответила:

— Ну, я точно не знаю.

— Ее преследовал какой-нибудь ревнивец?

— Я так не думаю.

— А как вы думаете, мисс Грэм?

Марджери тяжело вздохнула.

— Знаете, Бетти использовала людей. Она занимала у них деньги, рассказывала им всякие истории и... здесь живут ушлые ребята, и, я думаю, они ее сразу раскусили.

Я предложил:

— Расскажите мне о Бетти. Вам она нравилась, не так ли?

— Да. Она была такой милой и доверчивой, немного наивной, но все же... такой душевной. У нее был, если хотите, талант. Она делала все, чтобы понравиться окружающим. И очень быстро перенимала привычки людей, с которыми общалась. У нас тут все курят, и Бетти тоже начала курить, только чтобы ее приняли за свою, хотя у нее была астма и она ненавидела сигареты. И самое смешное, что, пытаясь перенять твою манеру ходьбы или разговора, она всегда делала это по-своему. В такие моменты она всегда оставалась Бетти, или Бет, или что там еще можно придумать для Элизабет.

Я мысленно зафиксировал эту печальную информацию.

— А о чем вы говорили с Бетти?

Марджери ответила:

— В основном говорила Бетти, а я слушала. Бывало, мы сидели вот тут и слушали радио, а Бетти рассказывала свои истории. Любовные истории про героев войны — лейтенанта Джо, майора Мэтта и так далее. Я знала, что это были просто фантазии. Иногда она говорила, что хотела бы стать кинозвездой, что для этого требуется только фланировать в черном платье, чтобы рано или поздно тебя заметили продюсеры. Это меня немного бесило, потому что я хожу на актерские курсы при театре в Пасадене и знаю, что работа актера — это тяжелый труд.

Я нашел в блокноте записи моего разговора с Шерил Сэддон.

— Мисс Грэм, Бетти говорила что-нибудь об участии в фильме в конце ноября?

— Да. В первый же вечер, как Бет здесь появилась, она стала хвастаться по этому поводу. Говорила, что снялась в одной из ведущих ролей, и показывала всем театральный бинокль. Некоторые ребята стали расспрашивать ее, на какой киностудии она снималась, так одному она сказала, что на «Парамаунт», а другому — на «XX век Фокс». Я думала тогда, что она все привирает, просто для того чтобы на нее обратили внимание.

Я написал на чистой странице блокнота «Имена» и трижды подчеркнул надпись.

— Марджери, как насчет имен? Приятелей Бетти, тех, с кем вы ее видели?

— Ну, я знаю, что она встречалась с Доном Лейзом и Гарольдом Костой и один раз я видела ее с каким-то моряком и...

Она запнулась на полуслове. Я заметил тревогу в ее глазах.

— Что такое? Мне вы можете рассказать.

Тонким голосом она произнесла:

— Прямо перед ее отъездом я видела, как они с Линдой Мартин разговаривали с одной крупной женщиной на Бульваре. Она была одета в мужской костюм, и у нее была короткая мужская стрижка. Я видела их всего раз, так что может это ничего не значит...

— Вы хотите сказать, что та женщина была лесбиянкой?

Марджери закивала и потянулась за носовым платком. В эту минуту вошел Билл Кениг и пальцем поманил меня. Я подошел. Он прошептал:

— Эти ребята сказали, что жертва торговала собой, когда ее совсем уж прижимало. Я позвонил мистеру Лоу. Он сказал, чтобы мы никому об этом не рассказывали, потому что будет лучше, если для всех она останется невинной молодой девушкой.

Я чуть было не рассказал ему про лесбийский след, но передумал, понимая, что окружной прокурор и его лакеи также не дадут ему ход.

— Я уже закругляюсь. Запиши их показания, ладно?

Кениг, хихикая, вышел. Я попросил Марджери подождать и пошел в конец коридора. Там стоял стол регистрации, на котором лежала открытая тетрадь записи жильцов. Я стал ее перелистывать, пока наконец не натолкнулся на строчку детским почерком: «Линда Мартин, комната 14».

Пройдя по коридору, я дошел до комнаты, постучал в дверь и стал ждать ответа. Когда через пять секунд его не последовало, я дернул за ручку. Она щелкнула, и дверь распахнулась.

В тесной комнатенке, кроме неприбранной кровати и тумбочки, ничего не было. Я проверил туалет — пусто. На тумбочке лежала стопка вчерашних газет, раскрытых на статье про убийцу-оборотня; и тут я понял, что Линда Мартин сбежала. Я нагнулся и пошарил рукой под кроватью. Нащупав какой-то плоский предмет, я вытащил его.

Это был красный пластиковый кошелек. Открыв его, я обнаружил там немного мелочи и удостоверение личности, выданное средней школой в Сидар Рэпидс, штат Айова. Удостоверение было выдано на имя Лорны Мартилковой, родившейся 19 декабря 1931 года. Чуть ниже эмблемы школы помещалось фото симпатичной молодой девушки; я мысленно уже начал печатать постановление об ее задержании.

В дверях появилась Марджери Грэм. Я показал ей удостоверение, она сказала:

— Это и есть Линда. Боже, ей всего пятнадцать.

— Для Голливуда в самый раз. Когда вы в последний раз ее видели?

— Сегодня утром. Я сказала ей, что вызвала полицию, что они приедут поговорить с нами про Бетти. Мне не стоило этого говорить?

— Вы же не знали, что ее реакция будет такой. В любом случае, спасибо.

Марджери улыбнулась, а я про себя пожелал ей, чтобы она поскорей рассталась с этим миром кинематографа, и, улыбнувшись в ответ, вышел. На крыльце, словно командующий парадом, стоял Билл Кениг, рядом в шезлонгах полулежали чуть позеленевшие Доналд Лейз и Гарольд Коста. На их лицах было написано, что они явно получили пару подзатыльников.

Кениг сказал:

— Они не убивали.

— Неужели, Шерлок?

— Меня зовут не Шерлок.

— Неужели.

— Чего?

* * *

На участке в Голливуде я воспользовался своим положением служащего Отдела судебных приставов и выписал ордер на арест и объявление в розыск Лорны Мартилковой / Линды Мартин, а также форменные бланки для допроса свидетелей по делу, после чего отдал их начальнику дневной смены. Он пообещал, что уже в течение часа эта информация будет передана на остальные участки и что для допроса жильцов дома № 1611 на Оранж-драйв по поводу возможного местонахождения девушки будет выслана группа из нескольких полицейских. Закончив с этим, я принялся за написание отчетов о проведенных мной допросах, отметив тот факт, что Бетти была патологической лгуньей, а также упомянув о ее возможном участии в съемках в ноябре 1946 года. Заканчивая отчет, я хотел было написать о лесбиянке, про которую говорила Марджери Грэм, но передумал, понимая, что, услышав об этом, Эллис Лоу попытается замять информацию, ведь он не давал хода и тому факту, что Бетти подрабатывала проституцией. Поэтому я решил не упоминать этого в отчете, но передать все на словах Рассу Милларду.

Из комнаты для инструктажа я позвонил в Гильдию киноактеров и Центральное агентство по кастингам и запросил у них сведения по Элизабет Шорт. Клерк сообщил мне, что в их списках актрисы с таким именем, равно как и с другими, производными от Элизабет, не значится, поэтому маловероятно, что она появилась в каком-нибудь фильме, легально снимаемом в Голливуде. Повесив трубку, я подумал, что участие в фильме было очередной выдумкой Бетти, а театральный бинокль был лишь реквизитом, чтобы подтвердить эту выдумку.

На часах было около трех. Освободившись от Кенига, я чувствовал себя словно излечившийся от рака больной. После довольно значительной дозы Бетти / Бет Шорт, полученной во время трех проведенных допросов, касавшихся ее последнего довольно дешевого земного пристанища, я чувствовал себя чертовски уставшим и голодным и поэтому поехал домой перекусить и отдохнуть, но и там застал сцену под девизом «Черная Орхидея».

Возле кухонного стола стояли Кей и Ли и рассматривали фотографии, сделанные на месте убийства на 39-й и Нортон-стрит. Опять изувеченная голова Бетти, ее порезанные груди, выпотрошенная нижняя часть и широко расставленные ноги — все на глянцевых черно-белых фотографиях. Кей нервно курила и бросала взгляды на фото; Ли, напротив, изучал их очень тщательно, его лицо принимало самые разные гримасы, как у наркомана во время ломки. Никто не сказал мне ни слова; и я стоял там, словно декорация в спектакле, главную роль в котором играл самый знаменитый в истории Лос-Анджелеса труп.

Наконец Кей сказала:

— Привет, Дуайт.

Ли, продолжавший глазеть на фото, ткнул пальцем на снимок крупным планом.

— Я уверен, это было сделано не просто так. Берн Смит говорит, что на улице ее подцепил парень, отвез в какое-то место и замучил ее, а потом выбросил на автостоянку. Полная чушь. Парень, который сделал это, очень сильно ее ненавидел и хотел, чтобы об этом узнал весь мир. Боже, он кромсал ее целых два дня. Крошка, ты ходила на медицинские курсы, как думаешь, у этого ублюдка было медицинское образование? Может, он был психом, знавшим медицину?

Кей затушила сигарету и сказала:

— Ли, пришел Дуайт.

Ли обернулся.

Я сказал:

— Напарник...

Ли попытался одновременно подмигнуть, улыбнуться и что-то сказать.

Но все его попытки закончились дикой гримасой. И когда он наконец выпалил:

— Баки, послушай Кей. Я всегда знал, что образование, которое я ей оплатил, окупится сторицей, я вынужден был отвернуться.

Мягким спокойным голосом Кей произнесла:

— Все это лишь догадки. Я расскажу вам свою версию, после того как вы что-нибудь съедите и успокоитесь.

— Рассказывай сейчас, просвети нас.

— Ну, это всего лишь мое предположение, но я думаю, что убийц было двое. Потому что на теле есть рваные неровные раны, в то время как выполненные, очевидно, после смерти разрезы посередине, а также в нижней части живота сделаны очень ровно и аккуратно. Хотя, возможно, орудовал и один человек, который спустя какое-то время после убийства, в более спокойном состоянии, разрезал эту девушку на части и сделал вырез в нижней части живота. А когда тело разрублено пополам, вытащить внутренние органы не составит большого труда. Я думаю, что врачи-психи бывают только в кино. Милый, тебе надо успокоиться. Тебе надо прекратить принимать эти таблетки и что-нибудь поесть. Послушай Дуайта, он тебе то же самое скажет.

Я посмотрел на Ли. Он сказал:

— Я слишком возбужден, чтобы есть. — После этого он протянул мне руку, как будто я только что вошел. — Эй, напарник. Узнал что-нибудь новенькое про нашу девочку?

Я хотел сказать, что эта девочка не стоит того, чтобы ей занималась целая армия полицейских; я хотел рассказать про лесбиянку и про то, что Бетти Шорт была всего лишь маленькой лживой шлюшкой. Но, посмотрев на изможденное лицо Ли, я всего лишь сказал:

— Ничего такого, что заставило бы тебя так себя тиранить. Ничего такого, чтобы могло сделать тебя таким беспомощным, в то время когда ублюдку, которого ты отправил в Квентин, осталось всего три дня до освобождения и приезда в Лос-Анджелес. Представь, что сейчас тебя бы увидела твоя маленькая сестра. Подумай о ней...

Я замолк, увидев на глазах Ли слезы. Теперь уже он стоял, словно декорация к спектаклю, где играли близкие ему люди. Кей стала между нами, положив руки нам на плечи. Я вышел из комнаты, не дожидаясь, пока Ли разрыдается по-настоящему.

* * *

Еще одним форпостом «Орхидеейании» был Университетский участок.

В раздевалке участка висел разграфленный от руки лист бумаги со столбцами, озаглавленными: «Будет раскрыто — 2 к 1», «Не маньяк — 4 к 1», «Не будет раскрыто — 1 к 1», «Дружок / дружки — 1 к 4» и «Рыжий — ставки не принимаются, пока не задержат подозреваемого». Букмекером участка стал сержант Шайнер. Самый большой выигрыш могли получить те, кто поставил на «дружков», и уже с дюжину полицейских поставили по десятке на этот вариант, чтобы выиграть два пятьдесят.

В комнате для инструктажа было еще веселей. Кто-то повесил над входом две половинки дешевого черного платья. А наполовину пьяный Гарри Сирз танцевал вальс с чернокожей уборщицей, объявляя ее настоящей Черной Орхидеей, самой лучшей цветной певичкой со времен Билли Холидей. Прикладываясь поочередно к фляжке со спиртным, они продолжали кружиться в танце, а уборщица при этом еще умудрялась во весь голос орать негритянские песни, вынуждая говоривших по телефону полицейских затыкать уши.

Обычная рутинная работа также приобрела хаотичный характер. Одни сотрудники перекапывали картотеки автоинспекции и папки с досье по задержанным в Хантингтон-парке в надежде найти хоть какой-нибудь материал по Рыжему, с которым Бетти Шорт уехала из Сан-Диего. Другие были заняты чтением ее любовных писем, третьи проверяли информацию по автомобилям, чьи номерные знаки вчера ночью записал Ли, сидевший в засаде в гараже Джуниора Нэша. Миллард и Лоу отсутствовали, поэтому, бросив в большую корзину для входящих бумаг свой отчет о допросах и записку о выписанных мной постановлениях на арест, я поспешил смыться, прежде чем какой-нибудь вышестоящий клоун заставит меня присоединиться ко всему этому цирку.

Очутившись на свободе, я подумал о Ли, а подумав, пожалел, что ушел из участка, где к покойной относились, по крайней мере, с юмором. Затем я разозлился на Ли и начал думать о Джуниоре Нэше — профессиональном убийце, гораздо более опасном, чем десяток ревнивых донжуанов. В конце концов я возвратился к своим обязанностям полицейского и начал поиски Нэша в Лаймарт-парке.

Но Черная Орхидея настигла меня и там.

Проходя мимо 39-й и Нортон, я увидел зевак, толпившихся возле той самой автостоянки, а рядом бойких торговцев мороженым и хот-догами, продававших свою нехитрую снедь. Возле бара на 39-й и Креншо какая-то старушенция вовсю толкала глянцевые фотки Бетти Шорт, и у меня закралась мысль, а не снабдил ли ее всем этим наш очаровательный Клео Шорт за определенный процент от продаж. Обозленный, я постарался выкинуть весь этот идиотизм из головы и начал работать по-настоящему.

Целых пять часов я ходил по Саут-Креншо и Саут-Вестерн, показывая встречным фотографии Нэша и рассказывая об его судимости за изнасилование чернокожей девушки, но в ответ получал лишь одни отрицательные ответы или встречные вопросы типа:

— А почему вы не ищете подонка, который покромсал на куски ту красотку?

Ближе к вечеру я наконец смирился с мыслью, что Джуниор Нэш, по всей видимости, все-таки покинул Лос-Анджелес и что придется возвращаться в «цирк».

Наскоро перекусив, я позвонил в Отдел по борьбе в проституцией и попросил их сообщить адреса заведений, где обычно собираются лесбиянки. Просмотрев папки с информацией агентов, клерк назвал мне три бара, расположенных в квартале Вентура-бульвар: «Герцогини», «Шик» и «Кабачок Ла Верна».

Я уже собирался повесить трубку, когда он добавил, что все эти заведения не подпадают под юрисдикцию полиции Лос-Анджелеса, поскольку находятся на территории, подконтрольной шерифам, и работают под их покровительством — за определенную плату.

Когда я ехал в Долину, меня мало заботило, где чья юрисдикция. Гораздо больше меня интересовали отношения женщин с женщинами. Не лесбиянок, а тихих, скромных девочек — с великовозрастными. Нечто подобное встречалось и на ринге во время тренировок профессионалов со спарринг-партнерами-любителями. Проезжая мимо Кахуэнга-пасс, я старался представить их вместе. Но перед глазами возникали лишь тела и запах смазки и автомобильной обшивки — лиц не было. Тогда я постарался вообразить лица Бетти / Бет и Линды / Лорны, которые я видел на фото и на удостоверении, и присоединил к ним тела девушек, которых я видел во время своих боев на ринге. Картина становилась все более и более живой, но тут на горизонте появился квартал Вентура-бульвар, и я воочию увидел страсть женщины к женщине.

Бар «Шик» был в стиле деревенского домика и имел распашные дверцы, как в салунах из ковбойских вестернов. Внутри было довольно тесно, освещение слабое; потребовалось какое-то время, чтобы мои глаза привыкли к этой полутьме. Когда наконец это произошло, я увидел, что меня разглядывает целая толпа женщин.

Тут были и лесби с мужицкими повадками, одетые в рубашки цвета хаки и брюки военного покроя, и скромненькие девочки в юбочках и свитерках. Одна здоровенная кобыла оглядела меня с ног до головы. Ее соседка, стройная рыжая козочка, положила голову ей на плечо и обняла за некое подобие талии. Я посмотрел в сторону барной стойки, ища глазами хозяйку заведения. Заметив в конце зала что-то наподобие комнаты отдыха со стульями из бамбука и столом, заставленным бутылками со спиртным, над которым мигали разноцветные лампочки, я направился туда. Попадавшиеся на пути парочки, державшиеся за руки, нехотя расступались, давая мне пройти.

Лесбиянка за барной стойкой налила мне полный стакан виски и спросила:

— Ты из Комиссии по алкоголю?

У нее были пронзительные светлые глаза; отражающийся в них неоновый свет делал их почти прозрачными. У меня появилось странное ощущение, что она знает, о чем я думал по пути сюда. Выпив виски, я сказал:

— Отдел по расследованию убийств полиции Лос-Анджелеса.

— Наше заведение вам не подчиняется, ну, так кого прикончили?

Пошарив в карманах, я достал и положил на барную стойку фото Бетти Шорт и удостоверение Лорны / Линды. Виски смочил мне горло, и я спросил:

— Видела кого-нибудь из них?

Женщина бегло оглядела лежавшие перед ней листки и, подняв голову, произнесла:

— Хочешь сказать, что Орхидея — из наших?

— Это ты мне скажи.

— Я скажу тебе, что кроме как в газетах нигде ее не видела и уж тем более эту малолетнюю пигалицу, потому что у нас в заведении с малолетками не общаются. Доходит?

Я показал на стакан, она его наполнила. Выпив, я немного вспотел и уже более спокойно сказал:

— Дойдет, когда твои девочки расскажут, что знают, и я им поверю.

Она свистнула, и комната заполнилась клиентками. Взяв фотографии, я протянул их даме, обнявшей леди-лесоруба. Обе дамочки посмотрели на фотки, отрицательно покачали головами и передали их женщине в куртке гражданских авиапилотов. Она сказала:

— Нет, но телки что надо.

Фото пошли дальше, к паре, стоявшей рядом. Те, увидев фотографию Черной Орхидеи, по-настоящему удивились, но тоже дали отрицательный ответ. Последняя сказала:

— Нет, найн, кроме того, это не мой тип. — Она швырнула фото в мою сторону и сплюнула на пол. Я сказал:

— Доброй ночи, леди, — и направился к двери, слыша за спиной слово «орхидея», произносимое шепотом.

В «Герцогинях» меня ждала еще пара дармовых бокалов виски, десяток враждебных взглядов и столько же отрицательных ответов, выдержанных в старом английском немногословном стиле. В «Ла Верна» я шел уже с наполовину потухшим запалом, но с каким-то необъяснимым предчувствием.

Внутри «Ла Верны» было темно, крепившиеся к потолку крошечные лампы едва освещали стены, покрытые дешевыми обоями с нарисованными пальмами. В небольших кабинках ворковали лесбийские парочки; увидев, что они целуются, я так и вытаращился, но вскоре отвел взгляд и стал искать барную стойку.

Она была размещена в нише, сделанной в левой стене, — длинный стол с разноцветными огнями, освещающими пляжные сцены напротив. Ни за стойкой, ни у стойки никого не было. Я пошел обратно, громко откашливаясь, чтобы воркующие в кабинках голубки, услышав меня, спустились на грешную землю. Это сработало; объятия и лобзания прекратились и на меня устремились злые и испуганные глаза, почувствовавшие приближение грозы.

Я сказал:

— Полиция Лос-Анджелеса, расследование убийств, — и протянул фотки ближайшей лесби. — Темноволосая — это Элизабет Шорт, или Черная Орхидея, если вы читаете газеты. Вторая — ее подруга. Я хочу знать, видел их кто-нибудь из вас и если да, то с кем.

Фотографии пошли по кабинкам; я смотрел на их реакцию, но, понаблюдав за ними, понял, что мне придется применить дубинку, даже чтобы получить «да» или «нет». Все сидели молча; лица выражали лишь удивление, в отдельных случаях смешанное с похотью. В конце концов какая-то массивная дива с плоским лбом вернула фотки обратно. Я схватил их и пошел на улицу, на свежий воздух, но остановился, когда заметил у барной стойки женщину, протиравшую бокалы. Я направился к ней. Положив на стол фотографии, подозвал ее пальцем. Она взглянула на портреты и сказала:

— Я видела ее фото в газетах, и это все.

— А вот эту девчонку? Она называет себя Линда Мартин.

Барменша взяла удостоверение Лорны / Линды и всмотрелась в него; по ее глазам я понял, что она узнала девушку.

— Нет. Извини.

Я перегнулся через стойку.

— Не ври мне. Ей всего пятнадцать, поэтому выкладывай все сейчас или я настрочу на тебя жалобу, и следующие пять лет ты проведешь в Техачапи, вылизывая чью-нибудь дырку.

Лесби отшатнулась. Я уже ожидал, что она вот-вот огреет меня бутылкой, но, потупив глаза, она сказала:

— Малышка приходила сюда. Два или три месяца назад. Но я ни разу не видела здесь Орхидею, и, насколько мне известно, малышке нравились мальчики. То есть она приходила сюда только для того, чтобы раскрутить сестер на выпивку, и это все, что я знаю.

Боковым зрением я заметил, как какая-то женщина, собравшаяся было сесть за столик, передумав, взяла свою сумочку и направилась к выходу. Казалось, что ее испугал мой разговор с барменшей. Лампа, висевшая на потолке, осветила ее лицо; я отметил некоторое сходство с Элизабет Шорт.

Собрав фотографии и досчитав до десяти, я отправился за ней. Подойдя к своей машине, я увидел, как она открывает дверь белоснежного «паккарда-купе», припаркованного всего лишь в нескольких десятках метров от меня. Подождав, пока ее авто тронется с места, я поехал за ней.

Мы проехали мимо Вентура-бульвара на Кахуэнга-пасс и далее в центр района Голливуд. В эту ночную пору движение было не слишком интенсивным, поэтому я позволил «паккарду» оторваться от меня на расстояние в несколько машин. Выехав из Голливуда, ее авто направилось в район Хэнкок-парк. На 4-й стрит она свернула налево, и через несколько секунд мы въехали в самое сердце Хэнкок-парка — в квартал, который уилширские полицейские называли «Фазан в стеклянной клетке».

«Паккард» свернул на Мьюирфилд-роуд и остановился перед огромным особняком в стиле Тюдор, рядом с которым находилась лужайка размером с футбольное поле. Я продолжил движение, высветив фарами задние номерные знаки ее авто: CAL RQ 765. Посмотрев в зеркало заднего вида, я увидел, как она закрывает водительскую дверцу. Даже издалека можно было заметить ее точеную фигуру в костюме из акульей кожи.

Свернув на 3-ю стрит, я выехал из Хэнкок-парка. Проезжая по Вестерн, я увидел таксофон, вышел и, набрав номер автоинспекции, попросил оператора дать информацию по белому «паккарду» CAL RQ 765. На поиски у него ушло пять минут. Наконец я услышал следующее:

— Автомобиль принадлежит Мадлен Каткарт Спрейг, белая, родилась 14 ноября 1925 года, адрес: Лос-Анджелес, Саут Мьюирфилд-роуд, 482; приводов и судимостей не имеет.

По дороге домой весь мой хмель улетучился. Мне стало интересно, имеет ли Мадлен Каткарт Спрейг какое-то отношение к Бетти / Бет и Лорне / Линде или же она просто богатая лесбиянка, которой нравится ночная жизнь. Ведя машину одной рукой, второй я достал фото Бетти Шорт и попытался представить лицо Мадлен Спрейг. Проделав это, я убедился в их сходстве. Потом я представил, как начинаю снимать с нее этот акулий костюм, и мне стало уже все равно, были они похожи или нет.

Глава 10

На следующее утро я ехал на Университетский участок и слушал в машине радио. Я с упоением слушал квартет Декстера Гордона, когда вдруг «Танец Билли» прекратился и взволнованный голос произнес: "Мы прерываем наши трансляции срочным сообщением. Главный подозреваемый в деле об убийстве Элизабет Шорт, чернокудрой любительницы ночной жизни, известной также как Черная Орхидея, задержан! Имя человека, проходившего в деле только под кличкой Рыжий, теперь установлено. Это Роберт Мэнли, двадцати пяти лет, занимается торговлей скобяными изделиями в Хантингтон-парке. Сегодня утром его задержали в доме друга в Саут-Гейт, и в настоящий момент допрашивают на полицейском участке Холленбек, Восточный Голливуд. Эллис Лоу, опытнейший юрист, работающий над данным делом и отвечающий за связь с прессой, в эксклюзивном интервью, которое он дал нашей радиостанции, заявил:

— Рыжий Мэнли является основным подозреваемым по этому делу. Мы опознали в нем того самого мужчину, с которым Бетти Шорт приехала сюда из Сан-Диего. Это случилось девятого января, то есть за шесть дней до того, как ее изуродованное тело нашли на стоянке в Лаймарт-парке. Похоже, что в расследовании наметился прорыв, на который мы все надеялись и о котором молились. И сегодня Господь услышал наши молитвы!"

Патетичного Эллиса Лоу сменил рекламный ролик лекарства, призванного облегчить боли у страдающих геморроем и обещавший возврат денег в случае неудачного лечения. Выключив радио, я развернулся и направился на участок Холленбек.

Улица, ведущая к участку, была перегорожена знаком объезда — патрульные держали журналистов на расстоянии. Припарковавшись на аллее за участком и войдя в здание через черный ход, я попал в изолятор временного содержания. Здесь были два вида камер. В одних сидели пьяницы, что-то бормочущие себе под нос, из других на меня смотрели злобные люди, совершившие более серьезные проступки, чем пьянство. Сегодня на участке был «аншлаг», но ни одного надзирателя в поле зрения не было. Пройдя дальше и открыв дверь, ведущую собственно в помещение участка, я понял почему.

В небольшой коридор, по обе стороны которого располагались комнаты для допросов, казалось, втиснулся весь личный состав участка. Все взоры были устремлены на прозрачное одностороннее стекло средней комнаты, находившейся слева по коридору. Из закрепленных на стене динамиков раздавался голос Расса Милларда, вкрадчивый и успокаивающий.

Я толкнул в бок стоящего рядом полицейского.

— Он уже сознался в убийстве?

Тот отрицательно покачал головой:

— Нет. Миллард разыгрывает для него «хорошего и плохого».

— А что, он был знаком с девушкой?

— Да. Мы предъявили ему проверенную информацию из автоинспекции, и он не стал отрицать знакомства с ней. Хочешь, поспорим? Виновен или невиновен, выбирай. Лично мне сегодня везет.

Я отклонил его предложение и, поработав локтями, пробрался к прозрачному стеклу. За видавшим виды столом сидел Миллард, а напротив него симпатичный парень с морковного цвета волосами крутил в руках пачку сигарет. Было видно, что он сильно нервничает; Миллард был похож на доброго священника из фильмов — его уже ничего в этой жизни не удивляло, и он всех давно простил.

В динамиках раздался голос «морковки».

— О боже, я уже три раза об этом говорил.

Миллард ответил:

— Роберт, мы делаем это потому, что ты не пришел к нам с самого начала. Уже целых три дня имя Бетти Шорт не сходит с первых полос всех газет Лос-Анджелеса, а ты до сих пор не объявился, хотя знал, что мы хотим с тобой поговорить. Что мы, по-твоему, должны были подумать?

Роберт Рыжий Мэнли зажег сигарету и, затянувшись, закашлял.

— Я не хотел, чтобы моя жена узнала, что я ей изменяю.

— Но ты же ей не изменил. Бетти ведь не дала тебе. Она тебя просто подразнила и кинула. Из-за этого не стоит скрываться от полиции.

— В Сан-Диего я за ней приударял. Танцевал медленные танцы. Это почти то же, что измена.

Миллард положил руку ему на плечо.

— Давай начнем с самого начала. Расскажи мне, как ты познакомился с Бетти, чем вы занимались, о чем говорили. Не спеши, соберись с мыслями, тебя никто не торопит.

Загасив окурок и бросив его в переполненную пепельницу, Мэнли закурил очередную сигарету и смахнул пот со лба. Я осмотрелся в коридоре и у противоположной стены заметил Эллиса Лоу. Рядом, словно псы, готовые ринуться в бой, стояли Фогель и Кениг. Из громкоговорителя послышался чей-то вздох, прерываемый помехами. Я оглянулся и увидел, как подозреваемый заерзал на стуле.

— И буду рассказывать это в последний раз?

Миллард улыбнулся:

— Совершенно верно. Начинай, сынок.

Мэнли встал и расправил плечи. Затем он начал свой рассказ, расхаживая взад и вперед по комнате.

— Я познакомился с Бетти за неделю до Рождества, в том баре, в центре Сан-Диего. Мы просто начали болтать, и Бетти упомянула о своих стесненных обстоятельствах, о том, что она временно жила с этой женщиной, миссис Френч и ее дочкой. Я купил ей ужин в итальянском ресторанчике в Старом городе, а потом мы пошли на танцы в ночной клуб «На небесах» в гостинице «Эль Кортез». Мы...

Миллард перебил его:

— Ты всегда бегаешь за юбками, когда выезжаешь в командировки?

Мэнли прокричал:

— Я не бегал за юбкой!

— А что же тогда ты делал?

— Я просто влюбился. Я не знал, была ли Бетти авантюристкой или честной девушкой, и хотел это выяснить. Я хотел проверить себя на верность жене и просто...

Его голос затих, Миллард спросил:

— Сынок, ради бога, скажи правду. Тебе просто нужна была любая девка, так?

Мэнли опустился на стул.

— Так.

— Так же как и во время остальных командировок, так?

— Нет, Бетти — это особый случай!

— Какой еще особый? Залетные — они и есть залетные, так?

— Нет! Когда я в командировке, я не изменяю жене. Бетти была просто...

Голос Милларда прозвучал настолько тихо, что его едва было слышно даже в громкоговорителе:

— Бетти тебя просто завела, так?

— Так.

— Заставила тебя делать вещи, которые ты никогда прежде не делал, свела тебя с ума...

— Нет! Нет! Я просто хотел ее трахнуть, я не хотел сделать ей больно!

— Ш-ш-ш. Давай вернемся к Рождеству. К твоему первому свиданию с Бетти. Ты поцеловал ее на прощание?

Трясущимися руками Мэнли сжал пепельницу, на стол высыпалось несколько окурков.

— В щеку.

— Да ладно, Рыжий. Всего-то?

— Да.

— Второй раз ты встретился с ней за два дня до Рождества, так?

— Так.

— Танцы в «Эль Кортез», так?

— Так.

— Мягкое освещение, выпивка, ненавязчивая музыка, и тут ты и взял быка за рога, так?

— Черт побери, прекратите говорить «так»!

Я попытался ее поцеловать, но она завела эту пластинку о том, что не может со мной спать, потому что отец ее ребенка должен быть военным героем, а я всего лишь военный музыкант. Она просто свихнулась на этом. Только и твердила об этих долбаных военных героях.

Миллард встал.

— Почему это долбаных, а, Рыжий?

— Потому что я знал, что все брехня. Она говорила, что была замужем за таким-то, была помолвлена с тем-то, но я-то знал, что она просто пыталась меня унизить, потому что я никогда не нюхал пороху.

— Она называла какие-то имена?

— Нет, только звания. Майор, капитан, как будто мне должно быть стыдно за то, что я всего лишь капрал.

— И ты ее за это ненавидел?

— Нет! Не надо мне ничего приписывать!

Миллард расправил плечи и сел.

— После того, второго свидания, когда вы встретились снова?

Мэнли вздохнул и положил голову на стол.

— Я говорил вам об этом уже три раза.

— Сынок, чем скорее ты расскажешь об этом еще раз, тем быстрее ты пойдешь домой.

Мэнли поежился и обхватил себя руками.

— После того второго, свидания я не получал от нее никаких вестей вплоть до восьмого января, когда в офис пришла эта телеграмма. Там было сказано, что Бетти хотела бы со мной встретиться во время моей следующей поездки в Сан-Диего. Я послал ей ответную телеграмму и сообщил, что буду там на следующий день и тогда мы встретимся. Мы встретились, и она вдруг стала умолять, чтобы я отвез ее в Лос-Анджелес. А я сказал...

Подняв руку, Миллард остановил его:

— Она сказала, почему ей надо в Лос-Анджелес?

— Нет.

— Она не сказала, что ей надо с кем-нибудь там повидаться?

— Нет.

— Ты согласился ее отвезти в надежде, что она будет с тобой спать?

Мэнли вздохнул:

— Да.

— Продолжай, сынок.

— В тот день я взял ее с собой поездить по городу. Пока я встречался с клиентами, она ждала в машине. На следующий день у меня было запланировано несколько встреч в Оушенсайде, поэтому мы провели ночь там, в одном из мотелей и...

— Сынок, повтори еще раз название мотеля.

— Он назывался «Рог Изобилия».

— И в ту ночь Бетти тебя опять продинамила?

— Она... она сказала, что у нее месячные.

— И ты поверил этой старой сказке?

— Да.

— Это тебя разозлило?

— Черт подери, я ее не убивал!

— Ш-ш-ш. Ты спал в кресле, а она на кровати, так?

— Так.

— А утром?

— Утром мы поехали в Лос-Анджелес. Бетти ездила со мной на встречи и пыталась занять у меня пятерку, но я ей отказал. Затем она стала плести про то, что должна встретиться со своей сестрой у отеля «Билтмор». Она меня уже порядком достала, поэтому вечером я высадил ее у «Билтмора». Где-то в районе пяти часов. После этого я ее не видел. Ну, за исключением той фотографии в газете.

Миллард спросил:

— Значит, последний раз ты виделся с ней в пять часов, в пятницу, десятого января?

Мэнли утвердительно кивнул. Глянув прямо в зеркало, через которое мы наблюдали, Миллард поправил галстук и вышел из комнаты. В коридоре его обступила толпа любопытных полицейских. В комнату скользнул Гарри Сирз. Заглушая шум, над моим ухом раздался знакомый голос:

— Теперь увидишь, для чего Расс держит Гарри?

Рядом стоял Ли с самодовольной улыбкой на губах, сияя, будто выиграл миллион долларов. Я обнял его за шею:

— Добро пожаловать на землю.

Ли тоже меня обнял:

— Это ты виноват, что я так хорошо выгляжу. Сразу после твоего ухода Кей подмешала мне в вино какое-то снотворное, наверное, купила в аптеке. Я проспал семнадцать часов, потом встал и начал жрать как лошадь.

— Сам виноват, что оплачивал ее занятия по химии. Что думаешь по поводу Рыжего?

— В худшем случае бабник, к концу недели разведенный бабник. Согласен?

— Частично.

— Вчера что-нибудь нарыл?

Глядя на посвежевшего друга, мне было довольно легко исказить правду.

— Читал мой отчет?

— Да. На Университетском участке. Хорошо, что выписал бумаги на эту пигалицу. Еще что-нибудь было?

Я откровенно соврал, представив стройную фигуру в облегающих одеждах.

— Нет. А у тебя?

Уставившись в зеркальную перегородку, он ответил:

— Нет, но то, что я говорил про поимку подонка, остается в силе. Боже, ты только посмотри на Гарри.

Я последовал совету. Скромный заика ходил кругами возле стола комнаты допросов и, будто забивая гвозди, наносил по нему оглушительные удары.

— Ба-бах! — доносилось из динамиков; Рыжий Мэнли, обхватив себя руками, вздрагивал от каждого такого удара.

Ли толкнул меня в бок.

— У Расса есть одно правило — никого не трогать. Но посмотри, как...

Я отвел его руку и стал пристально наблюдать за тем, что происходило за стеклянной перегородкой. Сирз колотил по столу всего в нескольких сантиметрах от Мэнли, излучая при этом неподдельную ярость и без тени заикания произнося:

— Тебе нужна была еще одна дырка, и ты думал, что Бетти очень просто заполучить. Ты стал к ней приставать, но это не сработало. Тогда ты стал ее умолять. Это тоже не сработало, и тогда ты предложил ей деньги. Но она сказала, что у нее месячные, и это тебя окончательно доконало. Ты захотел, чтобы из нее по-настоящему потекла кровь. Расскажи мне, как ты отрезал ее титьки. Расскажи мне...

Мэнли завопил:

— Нет!

Сирз грохнул по стеклянной пепельнице, стекло треснуло, во все стороны полетели окурки. Рыжий прокусил губу, из нее брызнула кровь, которая затем стала стекать по подбородку. Сирз еще раз треснул по пепельнице, мелкими кусочками она разлетелась по всей комнате. Мэнли хныкал:

— Нет, нет, нет, нет!

Сирз прошипел:

— Ты знал, чего тебе надо. Ты старый распутник и знал, где можно снять девок. Ты напоил Бетти, раскрутил ее на разговор про ее старых приятелей, втер ся к ней в доверие, прикинувшись приятным в общении капралом, который желает ей настоящей любви, чтобы ее любили только те, кто побывал в бою, те, кто действительно заслуживали любовь такой красотки...

— Нет!

Сирз грохнул по столу — «ба-бах!».

— Да, Рыжик, да. Я думаю, ты привез ее в какой-нибудь ангар, может быть, на один из тех заброшенных фордовских складов в Рико-Ривера. Там, наверняка, было много всяких веревок и брошенного инструмента. И тут на тебя напал стояк, и ты обтрухался, даже еще не успев залезть на Бетти. Ты и до этого был на взводе, а сейчас у тебя просто поехала крыша от злости. Ты вспомнил сразу всех девок, которые смеялись над твоим мелким стручком, и припомнил те ночи, когда твоя жена говорила: «Не сегодня, Рыжик, у меня болит голова». И тогда в бешенстве ты связал Бетти и стал ее избивать, а потом начал кромсать ее на части! Признавайся, долбаный дегенерат!

— Нет!

Ба-бах!

Стол подпрыгнул от удара. Мэнли чуть не рухнул со стула, но Сирзу удалось его вовремя поддержать.

— Да, Рыжик, да. Ты вспомнил всех девок, которые говорили тебе: «Я не сосу», ты вспомнил, как в детстве тебя шлепала мама, как злобно смотрели на тебя настоящие солдаты, когда ты играл на своем тромбоне в военном оркестре. Лодырем, с маленьким стручком, которому отказывают все бабы. И за это все должна была расплачиваться Бетти? Так?

Сплевывая кровь и слюну, Мэнли бормотал:

— Нет. Господь мне свидетель, нет.

Сирз заметил:

— Господь ненавидит лжецов, — и трижды ударил по столу — бах! бах! бах! Мэнли повесил голову и начал тихо хныкать. Сирз опустился на колени рядом с его стулом.

— Расскажи мне, Рыжик, как Бетти вопила и умоляла ее пощадить. Расскажи это мне, а потом Господу.

— Нет, нет. Я не трогал Бетти.

— У тебя был еще один стояк? И каждый раз, когда ты ее кромсал, ты кончал, и кончал, и кончал.

— Нет. О Боже, о Боже.

— Все правильно, Рыжик. Поговори с Богом. Расскажи ему все. Он тебя простит.

— Нет, пожалуйста, Боже.

— Скажи это, Рыжий. Расскажи Богу, как целых три дня ты избивал, насиловал и кромсал Бетти Шорт, а потом разрубил ее пополам.

Сирз снова несколько раз грохнул по столу, а затем и вовсе перевернул его. Рыжий с трудом встал со стула и опустился на колени. Он сжал руки и забормотал:

— Господь мой спаситель, да не убоюсь, — после чего начал рыдать. Сирз посмотрел на стеклянную перегородку, на его возбужденно-уставшем лице читалось отвращение к себе. Вытянув руку, большим пальцем вниз, он вышелиз комнаты.

На выходе его встретил Расс Миллард и провел мимо толпы в моем направлении. Подслушав их негромкий разговор, я понял суть происшедшего: оба считали, что Мэнли невиновен, но, чтобы быть уверенными на все сто, хотели дать ему пентотал и проверить на детекторе лжи. Оглянувшись, через перегородку я увидел, как Ли и еще один сотрудник в штатском надевают на Рыжего наручники и выводят его из комнаты для допросов. Ли обращался с ним как с ребенком, вежливо разговаривая и положив руку на плечо. Толпа расступилась, когда эти трое проследовали в приемник-распределитель. Гарри Сирз возвратился в комнату для допросов и начал наводить там порядок; Расс Миллард повернулся ко мне:

— Хороший отчет у тебя был вчера, Блайкерт.

Я поблагодарил, зная, что настоящая оценка — впереди. Мы посмотрели друг другу в глаза, и я спросил:

— И что дальше?

— Это ты мне скажешь.

— Сначала вы вернете меня в Отдел судебных приставов, верно?

— Нет, но продолжай.

— О'кей, потом мы проедемся вокруг «Билтмора» и попытаемся восстановить перемещения Бетти Шорт с десятого января, когда ее бросил Рыжий, по двенадцатое или тринадцатое, когда ее похитили. Мы прочешем этот район и затем сверим информацию, которую получим, с предыдущими отчетами. И будем надеяться, что действительно стоящие версии не затеряются среди шумихи, созданной прессой.

— Продолжай.

— Мы знаем, что Бетти хотела стать актрисой и что она была очень неразборчива в своих любовных связях, а также упоминала о том, что в ноябре прошлого года была задействована в каком-то фильме. Поэтому я бы предположил, что она вполне могла согласиться переспать с каким-нибудь киношником. Думаю, нам надо допросить продюсеров и директоров по кастингу, и тогда, может быть, что-нибудь и выплывет.

Миллард улыбнулся.

— Этим утром я звонил Баззу Миксу — бывшему полицейскому, работающему сейчас начальником службы охраны в «Хьюз Эйкрафт». Он — неофициальный представитель полиции во взаимоотношениях с киностудиями. Микс наведет там справки. Ты мыслишь в правильном направлении, Баки. Продолжай в том же духе.

Я заколебался, желая произвести впечатление на старшего по званию, но передумал и не стал рассказывать про богатую лесбиянку, потому что захотел допросить ее лично. Его слова прозвучали снисходительно, а похвалить молодого сотрудника полезно — чтобы заставить выполнить неприятное задание. Мои мысли занимала Мадлен Каткарт Спрейг, но я сказал совсем о другом:

— Единственное, что я знаю точно, — за Лоу и его парнями нужен глаз да глаз. Я не указал этого в отчете, но точно известно, что когда Бетти крайне нужны были деньги, она торговала собой, а Лоу пытается не афишировать эту информацию. Думаю, он будет замалчивать все факты, которые так или иначе изображают ее шлюхой. Чем больше ей будут сочувствовать люди, тем больше он сможет заработать очков в качестве государственного обвинителя на суде, если когда-нибудь это дело дойдет до суда.

Миллард засмеялся:

— Значит, герой, называешь своего собственного босса укрывателем улик?

Я подумал, что такое определение может относиться и ко мне.

— Да и еще тупоголовым сукиным сыном.

Миллард сказал:

— Здесь ты попал в точку, — и протянул мне лист бумаги. — Список мест, где бывала Бетти — рестораны и бары в Уилшире. Можешь пройтись по ним в одиночку, можешь на пару с Бланчардом. Мне все равно.

— Я бы лучше прочесал территорию вокруг «Билтмора».

— Знаю, знаю, но мне нужны люди, которые знают район и обладают мозгами для того, чтобы распознать настоящих преступников.

— Что вы собираетесь сейчас делать?

Миллард грустно улыбнулся.

— Собираюсь присмотреть за тупоголовым сукиным сыном-укрывателем улик и его любимцами. Надо проследить, чтобы они не выбили признания из невиновного, который угодил в их лапы.

Не найдя Ли, я пошел по адресам, переданным Миллардом, в одиночку. Территория, которую надо было обойти, находилась в районе Уилшира — бары-рестораны и дешевые забегаловки, расположенные на Вестерн, Норманди и 3-й стрит. Люди, с которыми я разговаривал, были, в большинстве своем, завсегдатаями этих самых баров, которым просто хотелось поболтать с кем-то, кроме своих обычных приятелей. Я пытался выудить у них конкретную информацию, но в ответ получал настоящий бред: чуть ли не каждый из них общался с Бетти, и далее следовала какая-нибудь история, которую они вычитали в газете или услышали по радио, хотя на самом деле Бетти в это время была в Сан-Диего вместе с Рыжим Мэнли или в другом месте, где ее замучили до смерти. Чем дольше я их слушал, тем больше они сворачивали на себя, перемежая свои печальные истории упоминаниями о Черной Орхидее, которая, по их мнению, была божественной красоткой и которой была уготована звездная карьера в Голливуде. Было похоже, что все они с радостью поменялись бы с ней местами, если бы об их смерти написали на первых полосах газет. Я задавал им вопросы про Линду Мартин / Лорну Мартилкову, Джуниора Нэша, Мадлен Каткарт Спрейг и ее белый «паккард», но в ответ они лишь делали недоуменные лица, поэтому я решил, что мой отчет будет состоять всего из двух слов: «Полный бред».

Закончив затемно, я поехал домой, чтобы наконец перекусить.

Подъезжая, увидел, как из дома с криками выбежала Кей и, выбросив на газон целую кипу бумаг, вернулась, как к ней, крича и размахивая, руками подбежал Ли. Выйдя из машины, я подошел к выброшенной стопке бумаг и стал ее просматривать. Это были копии официальных бланков полицейского управления Лос-Анджелеса: бланки отчетов по федеральным расследованиям, бланки, на которых фиксировались обнаруженные улики, бланки допросов, а также заполненный протокол вскрытия — все было помечено надписью «Э. Шорт. Дата смерти: 15/1/47». Все эти бланки были, очевидно, похищены из Университетского участка — само их хранение уже было достаточным основанием, чтобы отстранить Ли от службы.

Кей выбежала снова с очередной стопкой бумаг, крича при этом:

— После всего, что произошло, всего, что может произойти, как ты мог так поступить? Это просто какое-то безумие!

Она бросила эту стопку рядом с предыдущей. На сей раз это были фотографии, сделанные на 39-й и Нортон. Ли схватил ее за руку и, несмотря на ее отчаянные попытки освободиться, не отпускал, вопя при этом:

— Черт бы тебя побрал, ты понимаешь, что это для меня значит. Ты прекрасно понимаешь. Я сниму комнату, чтобы там все хранить, но умоляю, помоги мне в этом. Это мое, и мне нужна твоя помощь... и ты все прекрасно понимаешь.

Потом они заметили меня. И Ли сказал:

— Баки, хоть ты ей скажи. Ты ее образумь.

Это была самая нелепая фраза, касавшаяся всего этого цирка с Орхидеей, которую мне довелось услышать.

— Кей права. Ты уже совершил по крайней мере три проступка, выкрав эти бумаги, — тут я остановился, подумав о том, что совершил сам и куда собираюсь пойти вечером. Посмотрев на Кей, я дал задний ход. — Я обещал ему неделю на это дело. Это значит еще четыре дня. В среду все закончится.

Кей вздохнула:

— Дуайт, иногда ты ведешь себя как последний трус, — и ушла в дом. Ли открыл рот, чтобы сказать что-нибудь смешное, а я направился к своей машине, распихивая ногами официальные бумаги управления.

* * *

Белоснежный «паккард» стоял на том же месте, что и в прошлый вечер. Я вел наблюдение из своей машины, припаркованной сразу за ним. Несколько часов я провел на переднем сиденье и, постепенно закипая, наблюдал за посетителями трех близлежащих баров — бандитами, разными девицами и моментально распознаваемыми осведомителями, — этих посредников между полицией и преступным миром отличал беспокойный, рыскающий взгляд. Миновала полночь, движение оживилось — в основном лесбиянки, разбредающиеся по дешевым отелям, на другой стороне улицы. И вот наконец, совсем одна, в дверях «Ла Верны» появилась она — любительница ночной жизни, в зеленом шелковом платье.

Когда она подошла к тротуару и бросила взгляд на мою машину, я приоткрыл дверцу с ее стороны и сказал:

— Бродим по злачным местам, мисс Спрейг?

Мадлен Спрейг остановилась. Я приблизился. Она достала из сумочки ключи от машины и большую пачку денег.

— Так, значит, папочка опять вздумал за мной следить. Он снова пошел в свой кальвинистский крестовый поход и сказал тебе, чтоб ты особо не прятался. «Мэдди, девочка, тебе не следует появляться в таких неподходящих местах. Девочка моя, там тебе могут встретиться аморальные типы, а это нехорошо». — Она ловко сымитировала тяжелый шотландский акцент.

У меня задрожали ноги, как на ринге, когда я ждал сигнала к началу первого раунда. Я сказал:

— Я полицейский.

Уже нормальным голосом она спросила:

— Да? Папочка уже покупает полицейских?

— Меня он не покупал.

Мадлен протянула мне деньги и пристально на меня посмотрела.

— Возможно, это правда. Если бы вы работали на него, вы одевались бы значительно лучше. Ну, тогда вы, наверное, шериф из Западной Долины. Вы уже вымогали деньги у хозяев «Ла Верны», а теперь, видимо, подумали, что можно попробовать вымогать и у постоянных клиентов.

Я взял деньги, пересчитал — там было больше сотни долларов — и вернул ей обратно.

— Как насчет отдела по раскрытию убийств полиции Лос-Анджелеса. Как насчет Элизабет Шорт и Линды Мартин?

При этих словах нахальный тон Мадлен сразу же улетучился. На лице появилось беспокойство, и тут я увидел, что ее сходство с убитой ограничивалось лишь прической и макияжем; в целом черты ее лица были менее изящны, чем у Орхидеи, и напоминали ее лишь отчасти. Я вгляделся в них повнимательнее: испуг в светло-карих глазах, блестевших при свете уличных фонарей; складки на лбу, говорившие о напряженном раздумье. Ее руки дрожали, поэтому я взял у нее ключи от машины и деньги, затолкал их в сумочку и бросил все это на капот «паккарда». Чувствуя, что вот-вот могу получить важную зацепку, я сказал:

— Вы можете поговорить со мной здесь или где-нибудь в центре, мисс Спрейг. Только, пожалуйста, не врите. Я знаю, что вы были с ней знакомы, поэтому если вы попытаетесь пудрить мне мозги, то отправитесь а участок, а там вас ждет огласка, которая вам совсем ни к чему.

Нахальная девчонка наконец взяла себя в руки. Я повторил:

— Так здесь или в участке? — Она открыла мне правую дверь «паккарда», а сама села слева за руль. Я разместился рядом и, чтобы видеть ее лицо, включил в салоне освещение. В нос ударило запахом кожаной обивки и затхлым ароматом духов.

— Скажите, как долго вы знали Бетти Шорт?

При свете Мадлен чувствовала себя не в своей тарелке.

— Откуда вы узнали, что мы с ней были знакомы?

— Когда прошлым вечером я расспрашивал официантку в баре, я видел, как быстро вы улизнули оттуда. Как насчет Линды Мартин? Вы были с ней знакомы?

Длинным накрашенным ногтем Мадлен коснулась руля.

— Поверхностно. Я встретила Бетти и Линду прошлой осенью в «Ла Берне». Бетти сказала, что она там впервые. Потом мы разговаривали еще один раз. С Линдой мы разговаривали чаще, но в основном болтали о всяких пустяках в баре.

— Прошлой осенью, это когда?

— По-моему, в ноябре.

— Ты с ними спала?

Мадлен поморщилась.

— Нет.

— А почему нет? Эти притоны, собственно, для этого и существуют, ведь так?

— Не совсем.

Я легко похлопал ее по плечу, обтянутому зеленым шелком.

— Ты — лесби?

Мадлен зарокотала, как ее отец:

— Мэжнэ сказать, пар-рнишка, что я бер-ру то, что плохо лежит.

Я улыбнулся и погладил ее по тому же плечу.

— Хочешь сказать, что, кроме той встречи в баре два месяца назад, больше с Линдой Мартин и Бетти Шорт не встречалась?

— Да. Именно об этом я вам и говорю.

— Тогда почему так быстро смылась вчера?

Мадлен закатила глаза и вновь завела:

— Пар-рнишка, но я прервал ее:

— Хорош вилять, говори как есть.

Оторва выпалила:

— Мистер, мой отец — Эммет Спрейг. Тот самый Эммет Спрейг. Он отстроил половину Голливуда и Лонг-Бич. А другую половину купил. Ему не нужна излишняя реклама. И он не будет в восторге от газетных заголовков типа «Дочь магната, дающая показания по делу Черной Орхидеи, встречалась с погибшей в ночном клубе для лесбиянок». Теперь представляете картину?

— В цвете, — ответил я и погладил ее по плечу.

Она отодвинулась и вздохнула:

— И что, теперь мое имя появится во всех этих полицейских досье, и его увидят эти противные копы вместе с вонючими писаками из бульварных изданий?

— Может быть, увидят, а может быть, не увидят.

— Что я должна сделать, чтобы его не увидели?

— Кое в чем меня убедить.

— Например?

— Например, для начала рассказать мне о своих впечатлениях от Бетти и Линды. Ты — умная детка, опиши их.

Мадлен провела рукой по рулю, затем по блестящей приборной панели из дуба.

— Ну, они не были близкими подругами и просто приходили в этот бар, чтобы поесть и выпить на халяву.

— Откуда ты знаешь?

— Я видела, как они отклоняли все ухаживания.

Я подумал про мужеподобную даму, о которой говорила Марджери Грэм.

— Ухажеры были настойчивы? Ну, знаешь, эти наглые пьяные быки, которые не хотят отступать?

Мадлен рассмеялась:

— Нет, ухажеры, которых я видела, были очень даже благовоспитанными.

— Что за ухажеры?

— Уличные профи, которых я не встречала раньше...

— И позже.

— Да. И позже.

— О чем ты с ними говорила?

Мадлен снова рассмеялась, на этот раз громче.

— Линда рассказывала про парня, которого она оставила в Небраске или где-то в тех местах, откуда приехала, а Бетти обсуждала последний номер «Мира кино». По умственному развитию они были на одном уровне с тобой, только гораздо симпатичней.

Я улыбнулся и сказал:

— А ты остроумна.

Мадлен ответила улыбкой:

— А ты — нет. Послушай, я устала. Ты не собираешься спрашивать меня о том, убила ли я Бетти Шорт? Раз я могу доказать свою невиновность, то, может быть, закончим уже этот фарс?

— Мы коснемся этой темы немного погодя. Бетти говорила когда-нибудь, что снималась в кино?

— Нет, но она была киноманкой.

— Она тебе никогда не показывала театральный бинокль? Такую красивую штучку на цепочке?

— Нет.

— Как насчет Линды? Она упоминала о том, что снималась в фильмах?

— Нет, она говорила только о своем парне из Небраски.

— Ты не знаешь, куда бы она поехала, если бы ей надо было смыться от полиции?

— Знаю. В Хиктаун, штат Небраска.

— А кроме Небраски?

— Не знаю. Можно я...

Я нежно дотронулся до ее плеча.

— Да, теперь можешь рассказать мне свое алиби. Где ты была и что делала с понедельника тринадцатого января по среду пятнадцатое января?

Сложив руки рупором, она громко продудела, затем опустила их на сиденье рядом с моим коленом.

— С вечера субботы по утро четверга я находилась в нашем доме в Лагуне. Вместе со мной там были мои папочка, мамочка и сестра Марта, а также вся наша прислуга. Хочешь проверить — позвони моему папаше. Наш номер — в телефонной книге. Но будь осторожен. Не говори ему, где со мной встречался. Еще есть вопросы?

Моя собственная версия о гибели Орхидеи рассыпалась в пух и прах, но все же навела меня на другую мысль.

— Мужчины попадают в сферу твоего внимания?

Мадлен коснулась моего колена.

— В последнее время такие не попадались. Но с тобой я не прочь, лишь бы мое имя не появилось на страницах газет.

Я почувствовал слабость в ногах.

— Завтра вечером?

— Хорошо. Заезжай за мной ровно в восемь, как настоящий джентльмен. Саут-Мьюирфилд, дом 482.

— Я знаю твой адрес.

— Неудивительно. Как тебя зовут?

— Баки Блайкерт.

— Имя как раз для тебя — видно, из-за зубов.

— Завтра в восемь, — бросил я, вылезая из «паккарда», пока ноги еще совсем не вышли из-под контроля.

Глава 11

— Хочешь сходить на фильм про боксеров в Уилтерне? Будут показывать всех знаменитых — Демпси, Кетчела, Греба. Что скажешь? — спросил меня Ли. Мы сидели за противоположными столами в комнате для инструктажа, названивая по телефонам. Клеркам, выполнявшим бумажную работу по делу Шорт, в это воскресенье дали отдохнуть, и поэтому всю рутинную офисную работу пришлось выполнять нам. А именно: принимать звонки, оценивать звонивших и переадресовывать полученную информацию ближайшим подразделениям детективов. Мы занимались этим уже целый час без перерыва. Меня и Ли, казалось, разделила ремарка по поводу моей «трусливости», которую произнесла Кей. Посмотрев на Ли, я заметил, что его зрачки сузились — верный признак того, что он принял недавно порцию амфетамина. Я сказал:

— Не могу.

— Почему?

— У меня свидание.

Ли изобразил гримасу на лице.

— Да? С кем?

Я поменял тему.

— Ты уже помирился с Кей?

— Да, я снял комнату для своих бумаг. В гостинице «Эль Нидо», в районе Санта-Моники и Уилкокса. Девять баксов в неделю, сущая ерунда, лишь бы только ей было хорошо.

— Ли, завтра выходит Де Витт. Думаю, мне стоит с ним поговорить, возможно, даже взять в помощники Фогеля и Кенига.

Ли пнул ногой корзину с мусором. На пол полетели скомканные салфетки и пустые стаканчики из-под кофе. Сидевшие за другими столами повернули головы в нашу сторону. И тут зазвонил его телефон. Ли взял трубку.

— Отдел по расследованию убийств. Сержант Бланчард.

Я уставился на свои записи, Ли слушал звонившего. До среды — дня, когда мы собирались завязать с расследованием этого дела, оставалось, как мне казалось, еще целая вечность, и сейчас я думал не об этом, а о том, можно ли отучить Ли принимать амфетамин. Потом стал мысленно представлять Мадлен Спрейг — она возникала перед моими глазами уже в сотый раз после того момента, когда заявила: «С тобой я не прочь...» Ли слушал звонившего уже длительное время, без всяких вопросов и комментариев. Мне вдруг захотелось, чтобы мой телефон тоже зазвонил и отвлек меня от мыслей о Мадлен.

Наконец Ли положил трубку. Я спросил:

— Что-нибудь интересное?

— Еще один псих. Так с кем у тебя сегодня свидание?

— С соседской девчонкой.

— Девчонка красивая?

— Просто конфетка. Напарник, если после вторника я увижу, что ты под кайфом, то устрою еще один бой Блайкерт — Бланчард.

Ли изобразил неземную ухмылку.

— Нет, Бланчард — Блайкерт, и ты снова проиграешь. Я заварю кофе. Тебе сделать?

— Черный, без сахара.

— Уже делаю.

* * *

Я принял сорок шесть звонков, и только половина из них была от более или менее здравомыслящих людей. Ли ушел сразу после обеда, а я остался печатать новый отчет Расса Милларда, который мне всучил Эллис Лоу. В отчете говорилось, что Рыжего Мэнли отпустили домой к жене сразу после того, как проверили на детекторе лжи и провели еще несколько других проверок, и что к настоящему времени все любовные письма Бетти Шорт были тщательно изучены. Некоторые из ее воздыхателей были установлены и исключены из списка подозреваемых, так же как и большинство парней на ее фотографиях. Работа по опознанию остальных ее приятелей продолжалась. Позвонили из «Кэмп Кука» и сообщили, что солдат, избивший Бетти в 43-м году, погиб во время высадки в Нормандию. Что же касается многочисленных «замужеств» и «помолвок» Бетти, то в результате проверки, проведенной в сорока восьми штатах, выяснилось, что ни в одном из них записей о ее браке не зарегистрировано.

Далее пошла рутина. Номера автомобилей, которые Ли записал во время своей засады в гараже Нэша, оказались чистыми. Затем в отчете сообщалось о том, что в в полицейское управление Лос-Анджелеса и на коммутатор округа ежедневно поступало до трехсот звонков по этому делу. На данный момент уже девяносто три человека признали себя виновными в совершении этого убийства, четверо из них были отъявленными психами, у которых действительно не было алиби, и сейчас они находились в тюрьме при городском суде, ожидая психиатрической экспертизы и возможной отправки в психушку. В самом разгаре были допросы возможных свидетелей, проживающих на территории района, где произошло убийство, — для этого было выделено 190 человек. Единственным лучиком света был допрос, проведенный мной 17 января, в результате которого нам стало известно о Линде Мартин / Лорне Мар-тилковой: ее видели в нескольких барах района Эн-сино, и туда заслали несколько команд для ее поимки. Закончив печатать, я был уверен, что убийца Элизабет Шорт так и не будет найден, и поэтому поставил на такой исход дела — двадцатку на «Не будет раскрыто: 2 к 1» в тотализаторе, организованном на участке.

* * *

Я позвонил в дверь особняка Спрейгов ровно в 20:00. На мне был лучший наряд: синий блейзер, белая рубашка и зеленые фланелевые брюки. Чтобы добраться сюда, я разоделся как дурак, прекрасно зная, что, как только мы приедем ко мне домой, эта одежда мне уже не понадобится. Десять часов у телефона все-таки сказались на моем самочувствии, и, даже несмотря на душ, который я принял на участке, я был не совсем в своей тарелке, в левом ухе до сих пор не улегся гул от телефонных звонков.

Дверь открыла Мадлен — совершенно сногсшибательная, в юбке и облегающем кашемировом свитере. Оглядев меня, она взяла меня за руку и сказала:

— Послушай, мне не хотелось об этом говорить, но папа узнал, что ты придешь. И он настоял, чтобы ты остался у нас поужинать. Я сказала ему, что мы познакомились на выставке картин в книжном магазине Стэнли Роуза, поэтому, если всплывет мое «алиби», постарайся не подкачать. Ладно?

— Ладно.

Я позволил Мадлен взять меня под руку и провести в дом. Фойе было настолько же испанским, насколько фасад дома — тюдоровским: гобелены и кованые скрещенные мечи на побеленных стенах, толстые персидские ковры на отполированном деревянном полу. Фойе переходило в огромную гостиную, в которой царила атмосфера мужского клуба — зеленые кожаные кресла и небольшие диванчики, расположенные вокруг низеньких столиков; большой камин из камня; маленькие разноцветные коврики с восточным орнаментом, размещенные на полу таким образом, чтобы между ними были видны небольшие полоски дубового пола. На стенах, обшитых вишневыми панелями, висели помещенные в рамки портреты членов семьи и их предков.

Возле камина я заметил чучело спаниеля с пожелтевшей газетой в зубах. Мадлен сказала:

— Это Балто. А газета — «Лос-Анджелес Таймс» за 1 августа 1926 года. Это день, когда папа узнал о том, что заработал свой первый миллион. Балто тогда был нашим любимцем. В тот день папин бухгалтер пришел к нам и сообщил: «Эммет, ты стал миллионером!» Папа чистил свои пистолеты в тот момент, а тут забегает Балто с газетой, и папа, решив увековечить это событие, пристрелил пса. Если внимательно присмотреться, на груди собаки можно увидеть отверстие от пули. А теперь приготовься, милый. Вот она, наша семья.

С разинутым от удивления ртом я позволил Мадлен завести меня в небольшую комнату. На стенах висели фотографии в рамках; все пространство пола занимали мягкие кресла одинаковой расцветки, на которых сидели трое остальных членов семейства Спрейг. Увидев меня, они подняли головы, но никто не встал. Стараясь не показывать свои зубы, я улыбнулся и сказал:

— Здравствуйте.

Пока Мадлен представляла меня, я во все глаза таращился на этот застывший скульптурный ансамбль.

— Баки Блайкерт, позволь представить мою семью. Моя мама, Рамона Каткарт Спрейг. Мой папа, Эммет Спрейг. Моя сестра, Марта МакКонвилл Спрейг.

Ансамбль оживился, головы закивали, на лицах появились улыбки. Затем просиявший Эммет Спрейг поднялся на ноги и протянул мне руку. Я сказал:

— Мое почтение, мистер Спрейг.

Оценивающе посмотрев друг на друга, мы пожали руки. Патриарх был небольшого роста, грудь колесом, с морщинистым, загорелым лицом и с копной седых волос, которые когда-то, возможно, имели рыжеватый цвет. Мне показалось, что на вид ему лет пятьдесят и, судя по рукопожатию, он был из тех, кто в свое время немало работал руками. Он говорил с мягким шотландским акцентом, который был совсем не похож на тот рокот, который Мадлен пыталась изобразить.

— Я видел, как ты дрался с Мондо Санчесом. Всю дурь из него вышиб. Прямо второй Билли Кун.

Я вспомнил Санчеса, бедолагу из второго «среднего веса», с которым я дрался лишь потому, что мой менеджер хотел, чтобы я заработал себе репутацию перед боями с мексиканцами.

— Спасибо, мистер Спрейг.

— Спасибо тебе за такой классный бой. Мондо тоже был парень ничего. Что с ним стало?

— Умер от передозировки героина.

— Господь, упокой его душу. Плохо, что он не умер на ринге, — его семья, возможно, не так бы убивалась. Раз уж мы заговорили про семьи — познакомься с остальными.

Первой как по команде встала Марта Спрейг. Это была невысокая пухленькая блондинка, очень похожая на отца, с бледно-голубыми глазами — словно их специально где-то отбеливали; шея была покрыта прыщами и расчесами. Девочка-подросток, которой никогда не суждено превратиться в девушку-красавицу. Я пожал ее твердую ладонь, в глубине души ей сочувствуя. Словно прочитав мои мысли, она сверкнула глазами и поспешила отдернуть свою руку.

Рамона Спрейг была единственным членом семьи, чье сходство с Мадлен было очевидным; если бы не она, я подумал бы, что у этой оторвы приемные родители. Она представляла из себя Мадлен в старости, хотя ей было всего около пятидесяти.

У нее были такие же блестящие темные волосы и бледная кожа, но особой красотой она не отличалась. Она располнела. На лице были морщины, а неровно нанесенные румяна и помада делали ее лицо асимметричным. Когда я здоровался с ней, она как-то нечетко произнесла: «Мадлен говорила о вас много хорошего». Запаха алкоголя в ее дыхании не было, и я заподозрил, что она под легким кайфом.

Мадлен вздохнула:

— Папа, может быть, приступим к ужину? Мы с Баки хотим успеть на шоу в девять тридцать.

Эммет Спрейг похлопал меня по спине.

— Я всегда слушаю свою старшую. Баки, не расскажешь какие-нибудь истории про боксеров и полицейских?

— В перерывах между закусками, — сказал я.

Спрейг снова похлопал меня по спине, на этот раз сильнее.

— Могу сказать, что ты не теряешь юмора на ринге. Второй Фред Аллен^[10]. Ладно, семья, пошли. Ужин на столе.

Мы проследовали в большую столовую со стенами, обшитыми деревянными панелями. Стоявший посередине маленький столик был накрыт на пять персон. От тележки с блюдами возле двери шел запах солонины с капустой. Старина Спрейг сказал:

— Простая пища дает людям здоровье, изысканная — болезни. Приступай, парень. Наша горничная по воскресным вечерам уходит на собрания поклонников вуду, поэтому кроме нас — пятерых белых — больше никого нет.

Я взял тарелку и наложил еды. Марта Спрейг разлила вино и, положив себе всего по чуть-чуть, села за стол и пригласила меня сесть рядом. Когда я сел, Марта громко объявила:

— Я хотела бы сесть напротив мистера Блайкерта. Хочу его нарисовать.

Эммет поймал мой взгляд и подмигнул.

— Баки, тебя ждет ужасная карикатура. Карандаш Марты никогда не врет. Ей всего девятнадцать, но она уже высокооплачиваемый художник, работающий в рекламе. Мэдди — это моя красавица, а Марта — мой признанный гений.

Марта поморщилась. Поставив свою тарелку прямо напротив меня и положив на салфетку карандаш и небольшой блокнот для набросков, она села. Разместившаяся рядом Рамона погладила ее руку; Эммет, стоя возле стула, во главе стола, предложил тост:

— За новых друзей, процветание и великий вид спорта под названием бокс!

Я сказал: «Аминь», подцепил вилкой кусок солонины и, отправив его в рот, стал жевать. Мясо было жирным, но несочным, но, сделав довольное лицо, я сказал:

— Очень вкусно.

Рамона посмотрела на меня каким-то бессмысленным взглядом, а Эммет сказал:

— Лэйси, наша прислуга, поклонница религии вуду. Ее христианской версии. Возможно, она наложила чары на корову, заключила пакт с ее чернокожим божеством, чтобы мясо было сочным и вкусным. Говоря о наших цветных братьях, каково было пристрелить тех двух негритосов, а, Баки?

Мадлен прошептала:

— Развесели его.

Эммет услышал и повторил:

— Да, парень, развесели меня. На самом деле тебе надо веселить всех богатеев, кому под шестьдесят. Тогда они могут впасть в маразм и включить тебя в число наследников.

Я засмеялся, обнажив свои лошадиные зубы, Марта потянулась за карандашом, чтобы их зарисовать.

— Я ничего такого не чувствовал. Тогда было так: или мы их, или они нас.

— А твой напарник? Тот блондин, с которым ты дрался в прошлом году?

— Ли воспринял это гораздо тяжелее, чем я.

Эммет заметил:

— Блондины — слишком чувствительные натуры. Я это знаю, потому что сам такой. Слава богу, у нас в семье две брюнетки. Они не дают нам удариться в сентиментальность. Мэдди и Рамона обладают какой-то бульдожьей хваткой, которой недостает нам с Мартой.

Только занятый едой рот удержал меня от резкого комментария. Я посмотрел на избалованную посетительницу злачных притонов, с которой собирался переспать сегодня вечером, и на ее мать, тупо улыбавшейся мне с противоположного конца стола. Желание засмеяться становилось все сильнее и сильнее. Наконец я кое-как проглотил свой кусок, но вместо того чтобы расхохотаться, выдохнул и поднял бокал:

— За вас, мистер Спрейг. За то, что вы впервые за эту неделю смогли меня рассмешить.

Рамона бросила на меня презрительный взгляд, Марта сосредоточилась на своем рисунке. Мадлен подтолкнула меня ногой под столом, а Эммет заметил:

— А что, парень, тяжелая неделя была?

Я засмеялся:

— Не то слово. Меня прикрепили к Отделу по раскрытию убийств расследовать дело Черной Орхидеи. Выходные дни отменены, мой напарник сходит по этому поводу с ума, и изо всех щелей повылезали сумасшедшие, готовые взять это убийство на себя. Над делом уже сейчас работает более двухсот полицейских. Это полный абсурд.

Эммет прокомментировал:

— Это трагедия, вот что это такое. А какова твоя версия случившегося, парень? Кто из живущих на этой планете мог сделать такое в отношении себе подобного?

Я знал, что семье неизвестно об интимной связи Мадлен и Бетти Шорт, и поэтому решил не прояснять ее алиби.

— Думаю, это был кто-то случайный. Шорт была, что называется, легкой добычей. Патологическая лгунья с сотней кавалеров. Если мы и найдем убийцу, то только благодаря счастливому стечению обстоятельств.

Эммет сказал:

— Пусть земля ей будет пухом. Надеюсь, вы его найдете, и он быстро отправится на свидание в маленькую зеленую комнатку в Квентине.

Проводя ногой по моей ноге, Мадлен, надув губки, произнесла:

— Папа, ты не даешь никому и слова вставить. И заставляешь Баки отрабатывать ужин.

— А что, я должен отрабатывать ужин, а? Я и так кормлю вас всех.

Глава семейства не на шутку рассердился, что было видно по его побагровевшему лицу и по тому, как остервенело вонзал в мясо вилку. Желая узнать о нем немного больше, я спросил:

— А когда вы приехали в Соединенные Штаты? Эммет сразу же просиял:

— Я спою для всякого, кто захочет послушать мою версию арии Удачливого Иммигранта. А что за фамилия — Блайкерт? Голландская?

— Немецкая, — ответил я.

Эммет поднял свой бокал.

— Великий народ — немцы. Гитлер, конечно, зашел слишком далеко, но помяните мое слово, когда-нибудь мы, возможно, пожалеем, что не объединились с ним в борьбе против красных. А из какого места в Германии ты родом?

— Мюнхен.

— Ах, Мюнхен. Я не удивляюсь, почему твои родители уехали оттуда. Если бы я родился в Эдинбурге или в другом цивилизованном месте, я бы до сих пор носил шотландскую юбку. Но я родом из забытого Богом Эбердина, поэтому сразу после Первой мировой приехал в Америку. Во время той войны я убил немало твоих доблестных соотечественников. Но ведь они хотели убить меня, так что у меня есть оправдание. Ты видел в гостиной Балто?

Я кивнул. Мадлен застонала, Рамона Спрейг поморщилась и вонзила вилку в картофелину. Эммет продолжил:

— Мой старинный друг, чудак Джорджи Тилден, сделал из него чучело. У старины Джорджи была масса всяческих талантов. Во время войны мы с ним служили в шотландской части, и я спас ему жизнь, когда несколько твоих доблестных соотечественников, озверев, стали колоть нас штыками. Джорджи обожал кино, ему нравилось ходить в кинотеатры. Когда после окончания военных действий мы возвратились в Эбердин и увидели, что это была за дыра, Джорджи убедил меня поехать с ним в Калифорнию — он очень хотел сниматься в немом кино. Без меня он был как без рук, сам мало чего стоил, поэтому, послонявшись по Эбердину и убедившись, что там нам ничего не светит, я сказал ему: «Ладно, Джорджи, Калифорния так Калифорния. Может быть, мы там разбогатеем, а если и нет, то, по крайней мере, потерпим неудачу в краях, где всегда светит солнце». Я вспомнил отца, приехавшего в Америку в 1908 году. У него тоже были наполеоновские планы, но, женившись на первой попавшейся немецкой эмигрантке, он успокоился и всю жизнь горбатился на «Пасифик Газ энд Электрик».

— Что было дальше?

Эммет Спрейг постучал вилкой по столу.

— Постучу по дереву, но это было удачное время для приезда. Голливуд тогда представлял непаханное поле, но вот немое кино переживало свой расцвет. Джорджи устроился осветителем на студию, а я нашел работу по строительству отличных домов — отличных и дешевых. Я жил за городом и вкладывал все заработанное в свой бизнес, затем стал брать кредиты в банках и у ростовщиков, которые были не прочь дать мне в долг, и начал покупать отличную недвижимость — отличную и дешевую. Джорджи познакомил меня с Маком Сеннетом, и я помог Маку построить несколько декораций к фильмам в его павильоне в Эдендейле, а потом попросил у него кредит на покупку очередной недвижимости. Старина Мак разглядел во мне хваткого парня, потому что сам был таким. Он дал мне кредит с условием, что я помогу ему в постройке жилого микрорайона — Голливудленд — прямо под этим жутким тридцатиметровым указателем, который он установил на горе Ли, для того чтобы рекламировать дома, которые он собирался там строить. Старый Мак умел считать деньги. Для строительства этих домов он привлекал актеров массовки и, наоборот, для участия в массовке брал строителей. После десяти-двенадцатичасового рабочего дня на съемках фильма про кистоунских копов, я отвозил актеров на стройку Голливудленда, и они работали там еще по шесть часов при искусственном освещении. В нескольких фильмах меня даже упомянули как ассистента режиссера. Старина Мак таким образом благодарил меня за то, что я помогал ему эксплуатировать его рабов.

Мадлен и Рамона с мрачными лицами продолжали свою трапезу, похоже, что они слышали эту историю уже в сотый раз. Марта, поглядывая на меня, продолжала рисовать.

— А что стало с вашим другом? — спросил я.

— Храни его Господь, но для всякой истории успеха найдется своя история неуспеха. Джорджи не смог обаять нужных людей. Он не стремился развивать данный ему Богом талант и в итоге оказался на обочине жизни. В 36-м он попал в автокатастрофу, в результате которой стал инвалидом, и сейчас его можно назвать бедолагой-неудачником. Я иногда плачу ему за то, чтобы он присматривал за некоторыми из моих домов, которые сдаются в аренду, и, кроме того, он занимается вывозом городского мусора...

Я услышал резкий скрипучий звук и, посмотрев на другую половину стола, увидел, как вилка Рамоны, не попавшая по картошке, заскребла по тарелке. Эммет произнес:

— Мама, ты себя хорошо чувствуешь? Еда нравится?

Потупив глаза, она ответила:

— Да, папочка. — Казалось, Марта поддерживает ее за локоть. Мадлен снова принялась заигрывать с моей ногой под столом, Эммет сказал:

— Мама, ты и наш признанный гений почему-то плохо развлекаете нашего гостя. Может быть, вы соблаговолите принять участие в разговоре?

Мадлен снова коснулась моей ноги, когда я хотел было разрядить обстановку какой-нибудь шуткой. Подцепив вилкой небольшую порцию гарнира и не спеша ее прожевав, Рамона Спрейг произнесла:

— Мистер Блайкерт, а вы знаете, что Рамона-бульвар назвали в мою честь?

Перекошенное лицо женщины при этих словах словно окаменело: она произнесла их с какой-то странной торжественностью.

— Нет, миссис Спрейг, я не знал этого. Я думал, что бульвар назвали в честь «Рамоны-Карнавал»^[11].

— Это меня назвали в честь карнавала, — ответила она. — Когда Эммет женился на мне из-за приданого, он пообещал моей семье, что использует свои связи в городском совете по градостроительству, чтобы одну из улиц назвали в мою честь. Дело в том, что он не смог купить мне обручального кольца, так как все его деньги были вложены в недвижимость. Мой отец рассчитывал, что это будет какая-нибудь красивая оживленная улица, но все, на что оказался способен Эммет, — это тупиковая улочка в квартале красных фонарей в Линкольн Хайтс. Вы знаете этот район, мистер Блайкерт? — в ее прежде безжизненном голосе появились нотки ярости.

— Я там вырос.

— Тогда вы знаете, что мексиканские проститутки, живущие там, привлекают клиентов, выставляя себя в окнах. Что ж, когда Эммету удалось переименовать Розалинда-стрит в Рамона-бульвар, он решил устроить мне маленькую экскурсию на эту улицу. Когда мы там проезжали, проститутки приветствовали его по имени. Некоторые даже называли его прозвищами, обозначавшими некоторые его анатомические особенности. Меня это очень огорчило и обидело, но через некоторое время я с ним поквиталась. Когда девочки подросли, я стала проводить собственные карнавалы, прямо здесь, перед домом, на лужайке. В качестве массовки я привлекала соседских детей, и мы разыгрывали эпизоды из жизни мистера Спрейга, о которых он предпочел бы забыть. Которые...

Внезапно раздался оглушительный удар по столу. От удара повалились бокалы и задребезжала посуда. Чтобы дать ссорившимся сторонам прийти в себя и не смущать их своими взглядами, я уставился на свои колени и заметил, что Мадлен стиснула ногу своего отца так, что у нее побелели костяшки пальцев. Другой рукой она вцепилась в мою ногу — с силой, наверное, в десять раз превышавшую ту, которую я мог от нее ожидать. В воздухе повисла напряженная тишина. Через некоторое время заговорила Рамона Спрейг:

— Папа, я согласна отрабатывать харчи ради мэра Баурона или депутата Такера, но не ради альфонсов Мадлен. Простой полицейский. Боже, Эммет, как низко ты меня ценишь.

Затем я услышал скрип стульев, удар коленей об стол и звук удаляющихся из комнаты шагов. Я заметил, что стиснул руку своей фирменной боксерской хваткой. Оторва-Мадлен прошептала: «Извини, Баки. Извини». Вдруг я услышал бодрое:

— Мистер Блайкерт! — Я поднял голову, удивленный свежестью и здравомыслием, звучавшим в этом голосе.

Это была Марта Спрейг, она протягивала мне листок бумаги. Я взял его свободной рукой; Марта улыбнулась и вышла из комнаты. Мадлен все еще бормотала свои извинения, когда я посмотрел на рисунок. Там были изображены я и Мадлен, оба совершенно голые. Мадлен лежала на спине, раздвинув ноги, а я пристроился между ними и грыз ее своими огромными зубами.

* * *

Сев в «паккард», мы с Мадлен отправились на Саут Ла Бре. Я вел машину, а она всю дорогу благоразумно молчала. И только когда мы подъехали к мотелю под названием «Красная Стрела», она произнесла:

— Приехали. Здесь чисто.

Я поставил автомобиль перед зданием, рядом с другими припаркованными драндулетами; Мадлен пошла к регистрационной стойке и через несколько секунд вернулась с ключами от одиннадцатой комнаты. Поднявшись к номеру, она открыла дверь; я включил свет.

Комнатушка была окрашена в мрачно-коричневые тона и пахла предыдущими постояльцами. Я слышал, как в соседнем номере идет оживленная торговля наркотиками; Мадлен вдруг напомнила мне свое изображение на том рисунке Марты. Я протянул руку, чтобы выключить свет, но Мадлен меня остановила:

— Пожалуйста, не надо. Я хочу на тебя посмотреть.

Наркоторговцы за стенкой стали о чем-то оживленно спорить. Увидев стоявший на туалетном столике радиоприемник, я включил его, чтобы заглушить перебранку. Мадлен уже сняла с себя свитер и нейлоновые чулки и принялась за нижнее белье, я же только начал раздеваться. Кое-как расстегнув заклинившую ширинку, я скинул брюки. Стараясь побыстрее отцепить кобуру, я порвал рубашку. Потом Мадлен легла на кровать — и карикатура ее сестры была забыта.

Сбросив с себя остатки одежды, я лег к ней. Она начала бормотать: «Не стоит их ненавидеть, они не такие плохие...», но мой поцелуй не дал ей договорить. Мадлен ответила, наши губы и языки впились друг в друга, и мы лобызались до тех пор, пока не стали задыхаться и не остановились, чтобы перевести дыхание. Я положил руку на ее груди и стал их мять и массировать. Она продолжала свое бормотание про остальных Спрейгов. Чем больше я целовал и ласкал ее и чем больше ей это нравилось, тем больше она бормотала про них, поэтому я схватил ее за волосы и прошипел:

— Не надо про них. Люби меня, будь со мной.

Мадлен повиновалась и скользнула ко мне между ног — как на том рисунке Марты, только наоборот. Оказавшись в ее власти, я понял, что вот-вот кончу, поэтому, оттолкнув ее голову, я прошептал: «Я, а не они», — и стал гладить ей волосы, пытаясь сконцентрироваться на глупой рекламе, звучавшей по радио. От Мадлен у меня был такой стояк, какого не было ни от одной женщины, с которыми я трахался в боксерских раздевалках. Немного остыв и почувствовав, что готов, я перевернул ее на спину и вошел в нее.

Обычный полицейский и богатенькая шлюшка исчезли. Это было единство двух душ и тел, извивающихся, катающихся по кровати, двигающихся в унисон, быстро, но все же никуда не торопясь.

Мы двигались как одно целое, пока не затихла музыка и не закончились радиопередачи — комната для случки погрузилась в тишину — слышны были только наши вздохи. В итоге мы кончили — одновременно.

После этого мы лежали, не отпуская друг друга, потные, но довольные. Вспомнив, что через четыре часа мне надо идти на дежурство, я застонал. Мадлен расцепила объятия и стала пародировать мою коронную улыбку, обнажила свои белоснежные зубы. Засмеявшись, я сказал:

— Ну вот теперь твое имя уже точно не появится в газетах.

— Если только мы не объявим о свадьбе Блайкерта и Спрейг.

Я тоже громко рассмеялся:

— Твоей маме это бы понравилось.

— Моя мама — та еще лицемерка. Она принимает таблетки, которые прописал врач, так что якобы не наркоманка. Я развлекаюсь, значит, я шлюха. У нее есть оправдание, у меня нет.

— Нет, есть. Ты — моя... — я не никак мог выговорить «шлюха».

Мадлен начала щекотать мой живот.

— Скажи это. Не будь забитым полицейским. Скажи это.

Я остановил ее руку, пока она меня не защекотала.

— Ты моя возлюбленная, ты моя ненаглядная, ты моя милая, ты — женщина, ради которой я скрыл улики.

Она укусила меня за плечо и сказала:

— Я — твоя шлюха.

Я засмеялся:

— Хорошо, ты мой нарушитель 234-А — ПС.

— Это еще что?

— Номер статьи уголовного кодекса, предусматривающего наказание за проституцию.

Мадлен вскинулаброви.

— Уголовного кодекса?

Я поднял руки.

— Все, ты меня поймала.

Бесстыдница положила голову мне на грудь.

— Ты мне нравишься, Баки.

— Ты мне тоже нравишься.

— Я понравилась тебе не с самого начала. Скажи правду — поначалу ты просто хотел меня трахнуть.

— Это правда.

— Так когда же я стала тебе нравиться?

— Как только сняла с себя одежду.

— Ах ты, негодник! А хочешь знать, когда ты стал мне нравиться?

— Говори, только правду.

— Когда я сказала отцу, что познакомилась с симпатичным полицейским Баки Блайкертом. У него тогда чуть челюсть не отвисла от удивления. На него это произвело впечатление, а на Эммета МакКонвилла Спрейга очень трудно произвести впечатление. Я подумал о том, как жестоко он обошелся со своей женой, и просто сказал:

— Он и сам производит впечатление.

Мадлен заметила:

— Дипломат! Он грубый, скупой шотландский сукин сын, но он умеет постоять за себя. Ты знаешь, как он на самом деле заработал свои деньги?

— Как?

— Ганстерский рэкет и кое-что похлеще. Отец купил у Мака Сеннета гнилые пиломатериалы и заброшенные кинодекорации и построил из этого дома. У него по всему городу много разных зданий, не отвечающих элементарным нормам пожарной безопасности. И все они зарегистрированы на подставные фирмы. Он дружит с Мики Коэном. И его люди собирают арендную плату за это жилье.

Я пожал плечами.

— Мик на короткой ноге с мэром Бауроном и чуть ли не с половиной членов жилищной инспекции. Видишь мой пистолет и наручники?

— Да.

— За них заплатил Коэн. Он организовал фонд, который помогает младшим полицейским чинам приобретать снаряжение и амуницию. Хороший рекламный ход. Начальник городской налоговой инспекции никогда не проверяет его бухгалтерию, потому что Мик оплачивает бензин и масло для всех машин этого ведомства. Поэтому ты меня совсем не удивила.

Мадлен спросила:

— А хочешь узнать один секрет?

— Конечно.

— Половина квартала в районе Лонг-Бич, который построил мой отец, рухнула во время землетрясения 1933 года. Двенадцать человек погибло. Отец заплатил взятку за то, чтобы его имя вычеркнули из списка подрядчиков.

Я обнял ее.

— Зачем ты мне все это рассказываешь?

Поглаживая мои руки, она сказала:

— Потому что ты понравился отцу. Потому что ты — единственный кавалер, приведенный мной в наш дом, который ему понравился. Потому что он очень уважает силу и считает тебя сильным человеком. Если его вывести на откровенный разговор, возможно, он тебе и сам это скажет. Эти люди давят на него, а он отыгрывается на маме, потому что он построил те рухнувшие дома на ее деньги. Я не хочу, чтобы ты судил о папе по сегодняшнему вечеру. Первые впечатления обычно самые яркие, но ты мне нравишься, и я не хочу...

Я притянул ее к себе.

— Успокойся, малышка. Ты сейчас со мной, а не со своей семьей.

Мадлен крепко меня обняла. Я хотел, чтобы она знала, что все просто чудесно и не о чем беспокоиться, и приподнял ее лицо. По нему катились слезы.

— Баки, я тебе не все рассказала про мои отношения с Бетти Шорт.

Я схватил ее за плечо.

— Что такое?

— Не сердись на меня. Ничего серьезного. Просто не хочу это скрывать. Ты мне сначала не нравился, поэтому я не...

— Расскажи мне сейчас.

Мадлен посмотрела на меня, нас разделяла только пропитанная потом простыня.

— Прошлым летом я довольно часто шлялась по барам. Обычные бары в Голливуде. Я услышала, что есть девушка, очень похожая на меня. Меня это заинтересовало, и в нескольких барах я оставила записки: «Твой двойник хотел бы с тобой встретиться» — и номер телефона. Бетти мне позвонила, и мы сошлись. Поболтали и, в общем, все. Я случайно встретила ее снова в ноябре прошлого года в «Ла Берне» вместе с Линдой Мартин. Это было просто совпадение.

— И все?

— Да.

— Тогда, малышка, готовься. Пятьдесят с лишним полицейских прочесывают бары в Голливуде, и если они обнаружат хотя бы в одном из них твою записку, то приготовься к долгой разлуке с домом. Я тогда тебе уже ничем помочь не смогу. И если это случится, не обращайся ко мне за помощью, потому что я сделал все, что смог.

Отстранившись от меня, Мадлен сказала:

— Постараюсь сделать так, чтобы этого не случилось.

— Ты имеешь в виду, что твой папочка постарается?

— Баки, дружок, неужели ты стал бы ревновать к тому, кто вдвое тебя старше и вдвое слабее?

Я подумал о Черной Орхидее, перед глазами снова возникли газетные заголовки.

— Почему ты захотела встретиться с Бетти Шорт?

Мадлен поежилась, по ее лицу вспышкой пробежало неоновое отражение названия нашей гостиницы:

— Я вовсю старалась выглядеть стильной и отвязной, — ответила она. — Но по описаниям Бетти, которые я слышала, она была круче, чем я. И естественнее. Настоящее дитя природы.

Я поцеловал свое дитя природы. Мы снова занялись любовью, и все это время я представлял ее с Бетти Шорт — они любили друг друга так естественно.

Глава 12

Посмотрев на мою мятую одежду, Расс заметил:

— По тебе что, слониха прошлась?

Я оглядел комнату, которую потихоньку заполняли полицейские, работающие в дневную смену.

— Нет — Бетти Шорт. Сегодня не будем отвечать на звонки, ладно, босс?

— Не хочешь прогуляться?

— К делу.

— Прошлой ночью в Энсино видели Линду Мартин, в двух барах. Вы с Бланчардом поезжайте в Долину и поищите ее. Начните с Виктори-бульвара и далее на запад. Чуть позже я подошлю вам на помощь еще несколько человек.

— Когда?

Миллард посмотрел на часы.

— Как только, так сразу.

Поискав глазами Ли и не найдя его, я согласно кивнул и поднял телефонную трубку. Я сделал несколько звонков: домой, в Отдел приставов, в справочную службу — узнать номер его телефона в гостинице «Эль Нидо». На первый звонок мне никто не ответил, на два других я получил одинаковый ответ — Бланчарда здесь нет. Вскоре возвратился Миллард, вместе с ним Фриц Фогель и, к моему удивлению, Джонни Фогель — тоже в штатском.

Я поднялся им навстречу.

— Не могу найти Ли, босс.

Миллард сказал:

— Поедешь с Фрици и Джонни. Возьмите машину без мигалок, но с рацией, чтобы вы могли связаться с другими ребятами, работающими в том районе.

Толстяки-Фогели уставились на меня, затем друг на друга. По взгляду, которым они обменялись, было понятно, что они арестовали бы меня за один мой внешний вид.

Я сказал:

— Спасибо, Расс.

Мы поехали в Долину, Фогели впереди, я — сзади. Я попытался было вздремнуть, но Фрици своей безостановочной болтовней про проституток и сексуальных маньяков не дал мне это сделать. Джонни поддакивал. Всякий раз, когда папаша останавливался, чтобы перевести дыхание, сынок вставлял: «Точно, папа». Выехав на Кахуэнга-пасс, Фрици выдохся; сынок тоже примолк. Я закрыл глаза и прислонился к стеклу. Перед моими глазами Мадлен исполняла медленный стриптиз под шум мотора, когда я услышал шепот Фогелей:

— ...папа, он спит.

— Когда мы на работе, не называй меня папой. Я тебе уже тысячу раз об этом твердил. Ты становишься похожим на педика.

— Я доказал, что не педик. Педики не смогли бы сделать то, что сделал я. Я уже не девственник, поэтому не говори мне «педик».

— Замолчи, черт подери.

— Папуля, то есть, папа...

— Я сказал, замолчи, Джонни.

Толстый хвастливый полицейский, которого опустили до уровня ребенка, завладел моим вниманием. Чтобы послушать продолжение этого разговора, я изобразил громкий храп. Джонни прошептал:

— Вот видишь, папа, он спит. Это он педик, а не я. И я доказал это. Кривозубый ублюдок. Я его урою, папа. Ты знаешь, я смогу. Наглый ублюдок. Место в Отделе судебных приставов было у меня в кармане...

— Джон Чарльз Фогель, если ты сейчас же не заткнешься, я тебя выпорю и не посмотрю, что ты совершеннолетний полицейский.

Раздался сигнал по радио; я притворно зевнул. Джонни, повернувшись ко мне, улыбнулся и, обдав меня легендарным запахом изо рта, спросил:

— Выспался?

Моим первым желанием было ответить насчет «рою», но меня остановило чувство внутрикорпоративной этики.

— Да, вчера поздно лег.

Джонни не к месту подмигнул.

— Я тоже ходок. Неделя без бабы, и я на стенку лезу.

Диспетчер продолжал бубнить:

— ...повторяю, 10-А-94, сообщите свои координаты.

Фрици схватил микрофон:

— Это 10-А-94, мы на Виктори и Сатикой.

Диспетчер повторил:

— Поговорите с барменом из «Каледонского зала» в районе Виктори и Валли Вью-авеню. Разыскиваемая Линда Мартин сейчас там.

Фрици врубил сирену и дал газу. Соседние машины прижались к обочине; мы выехали на среднюю полосу. Я вознес молитву кальвинистскому Богу, в которого верил в детстве: «Умоляю, пусть эта девочка не назовет имя Мадлен». Впереди показалась Валли Вью-авеню. Фрици резко свернул вправо и, заглушив сирену, остановился у бара, стилизованного под бамбуковую хижину.

Дверь бара распахнулась, и прямо на нас выскочила Линда Мартин / Мартилкова — как будто сошедшая с той самой фотографии. Я выпрыгнул из машины и помчался вслед за ней, папаша и сынок Фогели, сопя и пыхтя, потрусили за мной. Линда / Лорна неслась как антилопа, прижимая к груди большую сумку. Я прибавил ходу — и расстояние между нами стало стремительно сокращаться. Девчонка добежала до оживленного переулка и метнулась в гущу дорожного движения; машины резко виляли, стараясь ее объехать. Она оглянулась, и в это мгновение меня чуть не сбил грузовик с пивом, который в свою очередь едва разминулся с летящим навстречу мотоциклистом. Я перевел дыхание и помчался дальше. Перебежав на другую сторону, девчонка споткнулась о бордюр и упала, выронив свою сумку. Сделав последний рывок, я настиг беглянку.

Поднявшись с тротуара, она принялась яростно отбиваться, но я поймал ее маленькие ручонки и, загнув их за спину, защелкнул наручники. Тогда Лорна начала меня пинать, стараясь попасть по ногам. Один ее удар достиг цели, но нанося его, она не удержалась и, потеряв равновесие, шлепнулась на задницу. Я помог ей подняться, получив целую порцию плевков в свою сторону. Лорна завопила:

— Я несовершеннолетняя, если тронешь меня без свидетелей, я подам в суд!

Отдышавшись, я притащил ее к тому месту, где лежала упавшая сумка.

Я наклонился и поднял ее. Меня поразили объем и тяжесть сумки. Заглянув внутрь, я увидел небольшую металлическую коробку для кинопленки. Я спросил:

— Про что фильм?

Лорна ответила заикаясь:

— Не надо, а то м-м-мои родители...

Раздался автомобильный гудок, из окна машины высунулся Джонни Фогель:

— Миллард сказал доставить ее в изолятор для малолеток на Джорджия-стрит.

Я подхватил Лорну и затолкал ее на заднее сиденье. Фрици включил сирену, и мы тронулись с места.

* * *

Через полчаса мы были в центре города.

На ступеньках изолятора нас уже поджидали Миллард и Сирз. Я ввел девочку в здание, следом вошли Фогели. Сотрудники заведения расступились, дав нам пройти. Миллард открыл дверь с надписью «Допрос задержанных». Я снял с Лорны наручники, а Сирз расставил в комнате стулья и положил на стол блокноты и пепельницы. Миллард обратился к младшему Фогелю:

— Джонни, возвращайся в участок и сиди на телефоне.

Толстяк было запротестовал, но, посмотрев на отца, который кивнул, с обиженным видом покинул комнату. Фрици объявил:

— Я собираюсь пригласить мистера Лоу. Он должен присутствовать на допросе.

Миллард ответил:

— Нет. Не должен, пока мы не получим заявление.

— Отдайте ее мне и получите заявление.

— Добровольное заявление, сержант.

Фрици вспыхнул:

— Я считаю это оскорблением, Миллард.

— Можешь считать как угодно, но ты будешь делать то, что я скажу, с мистером Лоу или без.

Фриц Фогель замер на месте. Он был похож на маленькую атомную бомбу, которая вот-вот взорвется, его голос взвился, словно бомбовый запал:

— Вы с Орхидеей на пару хвостом крутили, ведь так, сучка? Торговали вашими мелкими щелками. Рассказывай, где ты была, когда ее убили.

Лорна ответила:

— Пошел ты, член.

Фрици кинулся к ней. Между ними встал Миллард.

— А теперь, сержант, вопросы буду задавать я.

В комнате повисла гнетущая тишина. Фогель и Миллард стояли лицом к лицу. Время, казалось, остановилось. Наконец Фогель завизжал:

— Хренов большевик. Прикинулся добреньким.

Миллард шагнул ему навстречу; Фогель отшатнулся.

— Пошел вон, Фрици.

Фогель попятился назад и уперся в стену. Потом, развернувшись, вышел, хлопнув дверью. От удара пошло эхо. Гарри обезвредил остатки «бомбы»:

— Ну, и каково быть объектом такой охоты, мисс Мартилкова?

Девчонка ответила:

— Меня зовут Линда Мартин, — и расправила складки на юбке.

Я сел на стул, посмотрел на Милларда и показал ему на лежавшую на столе сумку, из которой торчала коробка с кинопленкой.

— Ты ведь знаешь, что мы хотим спросить тебя про Бетти Шорт, не так ли, милая?

Девочка опустила глаза и начала шмыгать носом; Гарри протянул ей бумажные салфетки. Она разорвала их на части и разложила на столе.

— Значит, мне придется возвратиться к своим родителям?

Миллард кивнул:

— Да.

— Мой папаша меня прибьет. Он тупой тип, который всегда напивается и бьет меня.

— Милая, когда ты возвратишься в Айову, ты будешь ходить отмечаться в Отдел по работе с несовершеннолетними. Пожалуешься там, что тебя обижает отец, и они это быстро прекратят.

— Если мой отец узнает, чем я занималась в Лос-Анджелесе, он меня просто убьет.

— Он не узнает, Линда. Я специально попросил тех двух полицейских уйти, чтобы о том, что ты расскажешь никто больше не узнал.

— Если вы отправите меня обратно в Сидер Рапидс, я убегу опять.

— Я знаю. Чем быстрее ты расскажешь нам про Бетти и чем быстрее мы тебе поверим, тем быстрее ты сядешь на поезд — и тю-тю. Поэтому лучше рассказать нам всю правду, не так ли, Линда?

Девочка снова начала мять в руках салфетки. Я чувствовал, как ее крохотный уставший мозг усиленно ищет выход из передряги. Наконец, вздохнув, она произнесла:

— Зовите меня Лорна. Если я вернусь в Айову, мне надо привыкать к этому имени.

Миллард улыбнулся; Гарри Сирз закурил и приготовился записывать. Мое давление резко подскочило, с каждым ударом пульса я повторял про себя лишь одно: «Только не говори про Мадлен, только не про Мадлен, только не про Мадлен».

Расс спросил ее:

— Лорна, ну ты готова говорить с нами?

Бывшая Линда Мартин ответила:

— Валяйте.

Миллард задал первый вопрос:

— Когда и где ты познакомилась с Бетти Шорт? Лорна смяла в руке салфетку и сказала:

— Прошлой осенью в женском общежитии на Чероки.

— Норт Чероки, дом 1842?

— Угу.

— И вы стали подругами?

— Угу.

— Пожалуйста, отвечай «да» или «нет».

— Да, мы стали подругами.

— Чем вы вместе занимались?

Грызя ноготь, Лорна ответила:

— Болтали, ходили на кастинги, шлялись по барам...

Я перебил:

— Каким барам?

— Что значит — каким?

— Я имею в виду приличные места или так себе? Бары для работяг?

— О, просто бары в Голливуде. Где у меня не спрашивали паспорт.

Мое давление пришло в норму. Миллард спросил:

— Это ведь ты рассказала Бетти о доме на Оранж-драйв, где жила сама, так?

— Угу. То есть да.

— Почему Бетти съехала с квартиры на Чероки?

— Там жило слишком много народу, к тому же она поназанимала денег почти у всех девчонок, и они на нее обозлились.

— Были такие, которые обозлились больше остальных?

— Я не знаю.

— Ты уверена, что она не съехала из-за какого-нибудь парня?

— Уверена.

— Не помнишь имена хотя бы некоторых парней, с которыми Бетти встречалась прошлой осенью?

Лорна пожала плечами.

— Это были мимолетные романы.

— А имена, Лорна?

Девушка начала считать на пальцах. Остановившись на цифре три, она сказала:

— Ну, два парня в доме на Оранж-драйв — Дон Лейз и Хэл Коста, и морячок по имени Чак.

— Фамилию не знаешь?

— Нет. Но знаю, что он — старшина-артиллерист второго ранга.

Миллард хотел было задать очередной вопрос, но, подняв руку, я перебил его:

— Лорна, на днях я говорил с Марджери Грэм. Она сказала, что в разговоре с тобой упоминала, что на Оранж-драйв приедут полицейские, которые будут расспрашивать жильцов о Бетти. В тот день, когда они пришли, ты сбежала. Почему?

Лорна откусила сломанный ноготь и теперь зализывала выступившую кровь.

— Потому что знала, что родители, увидев в газете мою фотографию и прочитав о том, что я подруга Бетти, обратятся в полицию, чтобы меня выслали домой.

— Куда ты пошла, когда убежала от нас?

— Встретила в баре мужика, и он снял мне комнату рядом со стоянкой в Долине.

— Ты...

Сделав знак рукой, Миллард остановил меня.

— Ты говорила, что вы с Бетти участвовали в кастингах на киностудиях. Вам удалось сняться в каких-нибудь фильмах?

— Лорна сжала руки, лежащие на коленях.

— Нет.

— Тогда не могла бы ты сказать, что находится в той коробке, которая у тебя в сумке?

Потупив глаза, из которых закапали слезы, Лорна Мартилкова прошептала:

— Кино.

— Гадкое кино?

Лорна молча кивнула. По ее лицу теперь ручьем стекал макияж; Миллард дал ей платок.

— Милая, ты должна нам все рассказать, все с самого начала. Поэтому не торопись и все как следует обдумай. Баки, принеси ей воды.

Я вышел в коридор. Дойдя до фонтанчика с водой, я набрал полный бумажный стакан и, вернувшись в комнату, поставил стакан перед Лорной. Теперь она рассказывала тихо и неспеша:

— ...и я околачивалась в этом баре в Гардене. И тот мексиканец — Рауль, или Жорж, или как там его — заговорил со мной. В то время я думала, что беременна, и мне нужны были деньги. Он сказал, что даст мне двести долларов за сьемки в порнухе.

Лорна сделала паузу, пригубила воды, глубоко вздохнула и продолжила:

— Мужик сказал, что ему нужна еще одна девушка, поэтому я позвонила Бетти. Она согласилась, и мы с мужиком за ней заехали. Он накачал нас наркотиками, потому что побоялся, что мы испугаемся и откажемся. Мы поехали в Тихуану, в огромный дом за городом. Мексиканец ставил освещение, снимал на камеру и говорил нам, что делать, а потом отвез обратно в Лос-Анджелес, и это все, ей-богу, а теперь вы не могли бы позвонить моим родителям?

Я посмотрел на Расса, затем на Гарри; с бесстрастными лицами оба уставились на девушку. Желая заполнить пробелы в моей собственной версии случившегося, я спросил:

— Когда вы снимали этот фильм, Лорна?

— Где-то перед Днем благодарения.

— Ты не могла бы описать этого мексиканца?

Лорна потупила взор.

— Просто вонючий мексикашка. Лет тридцать — сорок. Не знаю, я была под кайфом и точно не помню.

— Проявлял ли он особый интерес к Бетти?

— Нет.

— Он трогал вас? Грубо с вами обращался? Приставал?

— Нет. Просто переводил с места на место.

— Обеих?

— Да. — Лорна захныкала; кровь застыла у меня в жилах. Не своим голосом, словно чревовещатель, я спросил:

— Значит, это был необычный эротический фильм? Вы с Бетти изображали лесбиянок?

Лорна, всхлипнув, кивнула; я подумал о Мадлен и продолжал гнуть свою линию, уже не заботясь о том, куда это может привести:

— Ты лесбиянка? Бетти была лесбиянкой? Вы шлялись по лесбийским клубам?

Миллард рявкнул:

— Блайкерт, прекрати!

Лорна, внезапно подавшись вперед, ухватилась изо всех сил за доброго папочку-полицейского. Расс посмотрел на меня и, как дирижер, дал знак «полегче», медленно опустив вниз ладонь. Свободной рукой он приласкал девочку, затем, подняв палец, позволил Сирзу продолжить допрос.

Девчонка простонала:

— Я не лесби, я не лесби! Это было только тогда, один раз.

Миллард стал качать ее, как ребенка.

Сирз спросил:

— А Бетти была лесбиянкой, Лорна?

Я затаил дыхание. Лорна вытерла слезы о пальто Милларда и посмотрела на меня. После чего сказала:

— Я не лесби, и Бетти не была лесби, и мы всегда ходили по нормальным барам, и это было только раз, тогда в фильме, мы были на мели и под наркотой, если об этом узнает мой отец, он меня убьет.

Я взглянул на Милларда, увидел, что он ей верит, и понял, что теория с лесбиянками провалилась. Гарри спросил:

— А этот мексиканец дал Бетти бинокль?

— Да, — пробормотала Лорна, опустив голову на плечо Милларда.

— Ты помнишь, как выглядела его машина? Марка, цвет?

— Кажется... она была черная и старая.

— Помнишь, в каком баре ты с ним встретилась?

Лорна подняла голову. Я увидел, что слезы уже высохли.

— Кажется, на Авиэйшн-бульвар, рядом с этими авиационными заводами.

Я тоскливо охнул; в этой части Гардены находилась целая сеть дешевых магазинчиков, карточных салонов и борделей, работавших под крышей полицейских. Гарри спросил:

— Когда ты в последний раз видела Бетти?

Лорна опять пересела в свое кресло. Она едва удерживалась, чтобы не расплакаться снова — трудная задача для подростка.

— Последний раз я видела ее две недели спустя. Как раз перед тем, как она съехала с Оранж-драйв.

— Ты не знаешь, встречалась ли Бетти еще с этим мексиканцем?

Лорна сковырнула осыпающийся с ногтей лак.

— Мексиканец был залетным типом. Он нам заплатил, отвез назад в Лос-Анджелес и смылся.

Тут вклинился я:

— Но ты ведь виделась с ним еще? Он никак не мог сделать копию фильма до того, как вы уехали из Тихуаны.

Лорна снова принялась изучать свои ногти.

— Я как раз искала его в Гардене, когда прочитала в газетах про Бетти. Он в то время собирался в Мексику, и я попросила его сделать мне копию фильма. Понимаете... он не читал газет и не знал, что Бетти вдруг стала знаменитой. Ну... я поняла, что фильм с участием Черной Орхидеи будет стоить дорого и, если полиция попытается выслать меня обратно к родителям, я смогу продать его и нанять адвоката, который бы оспорил мою высылку. Вы ведь мне его отдадите, правда? Вы ведь не разрешите другим людям смотреть этот фильм?

Устами младенца...

— Ты поехала в Гардену и нашла там этого мужчину?

— Угу. То есть да.

— Где?

— В одном из баров на Авиэйшэн.

— Можешь описать место?

— Там было темно, над входом горел яркий свет.

— И он сразу отдал тебе копию фильма? За просто так?

Лорна опустила глаза.

— Я обслужила его и его дружков.

— Может, тогда, получше его опишешь?

— Он толстый и у него малюсенький член! Он — урод и его дружки — тоже!

Миллард кивнул Сирзу на дверь; Гарри тихо вышел. Расс продолжал:

— Мы постараемся сделать так, чтобы твое признание не попало в газеты, а фильм мы уничтожим. Еще один вопрос, прежде чем инспектор отведет тебя в твою комнату. Если мы привезем тебя в Тихуану, как ты думаешь, ты сможешь узнать тот дом, в котором снимали фильм?

Отрицательно помотав головой, Лорна сказала:

— Нет. Я не хочу ехать в это ужасное место. Я хочу домой.

— Чтобы тебя побил отец?

— Нет, чтобы снова сбежать.

Сирз вернулся с инспекторшей, которая увела грубую/нежную/жалкую/вздорную Линду/Лорну. Оставшись втроем, мы переглянулись; я чувствовал, что горечь девочки передалась и мне. Наконец старший по званию спросил:

— Какие комментарии?

Гарри начал первым:

— Она недоговаривает про мексиканца и тот дом в Тихуане. Возможно, он избил ее, а потом изнасиловал, и теперь она боится мести с его стороны, если он узнает о нашем разговоре. В остальном я ей верю.

Расс улыбнулся:

— А ты, герой, что скажешь?

— Она покрывает мексиканца. Думаю, он с ней периодически трахался и теперь она его защищает. Также держу пари, что парень — белый, а рассказ про мексиканца — это прикрытие, придуманное, чтобы упоминание о порно, снятом в Тихуане, прозвучало более убедительно. Хотя то, что порно было снято именно там, у меня не вызывает сомнений, потому что это место действительно настоящая клоака и большинство любителей порнухи, с которыми мне приходилось сталкиваться, когда я работал в патруле, доставали подобные фильмы оттуда.

Миллард подмигнул мне точно так же, как Бланчард.

— Баки, ты сегодня действительно герой. Гарри, ты должен поговорить с лейтенантом Уотерсом, здешним начальником. Пусть подержит девчонку трое суток в одиночке. И пусть снимут с дежурства Мег Колифилд, чтобы она потом взяла на себя роль сокамерницы. Скажи, чтобы она разговорила девчонку и сообщала о результатах каждые двадцать четыре часа.

Когда закончишь с этим, позвони в Отдел проституции и наркотиков и узнай, нет ли у них в списках осужденных мексиканцев и белых, получивших сроки за порнографию. Потом позвони Фогелю и Кенигу и пошли их в Гардену. Пусть проедутся по барам и попробуют поискать этого «режиссера». Также свяжись с ФБР и скажи главному, что у нас тут есть один фильм с Черной Орхидеей, надо бы его посмотреть. Еще позвони в «Таймс» и намекни им про порнослед, а то Эллис Лоу сделает это раньше нас. Имя Лорны не называй, скажи, чтобы напечатали сообщение о возможном вознаграждении тем, кто сообщит ценную информацию про порнодельцов, а потом пакуй чемоданы, потому что сегодня вечером мы едем в Сан-Диего, а затем в Тихуану.

Я заметил:

— Расс, ты же знаешь, эта версия имеет немного шансов на успех.

— Эта версия имеет больше шансов, чем какая-либо другая, со времен, когда вы с Бланчардом отдубасили друг друга, а потом стали напарниками. Давай, герой. Сегодня в муниципалитете вечер порнографических фильмов.

* * *

В актовом зале уже установили экран и проектор; звездный состав зрителей ожидал фильм со звездным составом исполнителей. Прямо перед экраном сидели Ли, Эллис Лоу, Джек Тирни, Тад Грин и сам начальник полицейского управления С.-Б. Хорралл; Миллард вручил сотруднику, настраивающему кинопроектор, коробку с фильмом и пробормотал:

— А где попкорн?

Начальник подошел ко мне и по-свойски протянул руку.

— Мое почтение, сэр, — сказал я.

— Взаимно, мистер Лед, и примите запоздалую благодарность от моей жены за прибавку жалованья, которую вы с мистером Огнем добыли для нас. — Он показал на стул рядом с Ли. — Свет! Мотор! Съемка!

Я занял место рядом со своим напарником. Ли выглядел разбитым, но хоть не накачанным таблетками. На коленях у него лежала развернутая «Дейли Ньюс»; я увидел заголовок — «Организатор ограбления „Бульвар Ситизенс“ завтра выходит на свободу — после восьми лет заключения он возвращается в Лос-Анджелес». Оценив взглядом мою потрепанную одежду, Ли спросил:

— Что-нибудь нашел?

Я собрался ответить, но тут погас свет. На экране появилось расплывчатое изображение; его окутывал сигаретный дым. Мелькнуло название — «Рабыни из ада», — после чего возникла черно-белая картинка большой комнаты с высокими потолками и египетскими иероглифами на стенах. По всей комнате стояли колонны, выполненные в форме свернувшихся в клубок змей; камера дала увеличенное изображение двух удавов, выгравированных на колоннах, кусающих друг друга за хвост. После этого удавы превратились в непристойно танцующую Бетти Шорт, на которой не было ничего, кроме чулок.

У меня внутри все сжалось; я услышал как, Ли втянул в себя воздух. Появившаяся на экране рука протянула Бетти какой-то цилиндрический предмет. Она взяла его. Камера сфокусировалась на предмете. Это был искусственный мужской член, покрытый чешуей, от огромной головки которого во все стороны отходили змеиные клыки. Засунув член в рот, Бетти принялась его сосать. Она смотрела в камеру широко открытыми, остекленевшими глазами.

Далее следовал монтажный кадр, а затем появлялась обнаженная Лорна, которая лежала на диване, раздвинув ноги. Вновь на экране возникла Бетти. Она опустилась на колени перед Лорной и, засунув в нее член, стала имитировать половое сношение. Лорна сжала бедра и стала ими вращать. Затем появлялось расплывчатое пятно, которое перетекало в крупно заснятое лицо Лорны, изображающей неземное наслаждение. Даже ребенок понял бы, что она еле сдерживается, чтобы не закричать. Вновь появилась Бетти и расположилась между ног Лорны.

Она посмотрела в камеру и пробормотала: «Пожалуйста, не надо». Тут ее голову кто-то толкнул, и она начала работать языком рядом с искусственным членом, находившемся в Лорне. Все было снято таким крупным планом, что все мерзкие подробности были увеличены в миллион раз.

Я хотел закрыть глаза, но у меня не получалось. Сидевший рядом со мной Хорралл спокойно заметил:

— Что думаешь, Расс? Это имеет какое-то отношение к убийству девушки?

Охрипшим голосом Миллард ответил:

— Трудно сказать, шеф. Фильм сняли в ноябре, и, по рассказам этой Мартилковой, мексиканец не тянет на убийцу. Хотя, конечно, это еще предстоит проверить. Возможно, мексикашка показал фильм еще кому-то, и тот запал на Бетти. То есть...

Ли отбросил в сторону свой стул и заорал:

— Кому какое дело, убил он ее или нет! Да за подобное я бы сажал на электрический стул! Если вы ничего не сделаете, тогда это сделаю я!

Все застыли на своих местах, явно шокированные его тирадой. Ли загородил экран, щурясь от яркого света от кинопроектора. Он прекратил все это бесстыдство: экран и тренога с грохотом полетели на пол. Бетти и Лорна продолжали свои занятия на расчерченной мелом доске; Ли бросился к выходу. Я услышал, как за моей спиной с шумом упал кинопроектор. Миллард завопил:

— Блайкерт, за ним!

Я вскочил, споткнулся, снова вскочил и выбежал из комнаты, Ли уже входил в лифт в другом конце коридора. Когда двери лифта закрылись и он пошел вниз, я понесся за ним по лестнице. Пролетев шесть этажей и выскочив на автостоянку, я увидел, что машина Ли сорвалась с места и понеслась в сторону Бродвея. Заметив напротив управления несколько патрульных машин без мигалок, я кинулся к ближайшей из них и пошарил под водительским креслом. Ключи оказались там. Заведя машину, я дал газу и помчался за Ли.

Довольно скоро я его догнал — он на своем «форде» держался среднего ряда на Сансет, направляясь на запад. Я трижды ему просигналил; в ответ он включил сирену «полиция преследует преступника». Ехавшие перед ним машины уступали дорогу, и мне ничего не оставалось, как включить свой сигнал и повиснуть у него на хвосте.

Промчавшись через центр, мы пронеслись мимо Голливудского бульвара и Кахуэнга-пасс в сторону Долины. Когда наши машины свернули на Вентура-бульвар, я испугался не на шутку, потому что именно здесь находилось большинство баров для лесбиянок. Увидев, как Ли затормозил прямо перед одним из них, я чуть не потерял сознание от охватившей меня паники. У меня в голове крутилась только одна мысль: «Он не может знать про мою оторву; это все из-за фильма — у него снесло крышу». Ли выскочил из машины и вломился в дверь «Ла Верна». Еще больше перепугавшись, я ударил по тормозам и встал за его машиной; мысли о Мадлен и о сокрытии улик заставили меня ринуться за ним.

Ли стоял перед кабинками из которых доносились ругательства лесбиянок всех мастей. Я стал искать глазами Мадлен и ту барменшу, которую допрашивал в прошлый раз; убедившись, что обеих тут нет, я приготовился утихомиривать лучшего друга.

— Отвечайте, чертовы сучки, вы видели фильм «Рабыни из ада»? Вы покупаете свою порнуху у толстого мексиканца? Вы...

Я обхватил Ли сзади бойцовским захватом и потащил к двери. Он попытался сбросить меня, вцепившись мне в плечи руками и выгнув спину, но я использовал тяжесть его тела в свою пользу. Мы выкатились на улицу, затем оба повалились на тротуар. Я из последних сил держал хватку, когда услышал сирену приближающейся патрульной машины, и внезапно почувствовал, что Ли перестал сопротивляться — он просто лежал и повторял: «Напарник, напарник, напарник...»

Сирена завыла громче, затем стихла; хлопнула дверца автомобиля. Я выбрался из-под Ли и помог ему встать на ноги. И тут перед нами возник Эллис Лоу.

Его глаза сверкали ненавистью. До меня дошло, что неадекватное поведение Ли объяснялось его странным воздержанием и кровавыми событиями последней недели и что порнушка явилась как раз той каплей, которая переполнила чашу. Поняв, что лично мне ничего не грозит, я положил руку на плечо напарника.

— Мистер Лоу, это все проклятый фильм. Ли думал, что лесбиянки из этого бара смогут вывести его на след мексиканца.

Лоу прошипел:

— Заткнись, Блайкерт, — и обрушил свой гнев на Ли. — Бланчард, я добыл тебе место в Отделе судебных приставов. Ты член моей команды, и ты выставил меня полным идиотом перед двумя самыми влиятельными людьми управления. Это не лесбийское убийство, девчонки были под наркотой и им не нравилось то, что они делали. В этот раз я отмазал тебя, но не знаю, пойдет ли это тебе на пользу. Если бы ты не был мистером Огнем, великим Ли Бланчардом, тебя бы отстранили от службы. Ты позволил себе принять дело Шорт близко к сердцу, а такого непрофессионального отношения к работе я не потерплю. Завтра ты возвращаешься в Отдел судебных приставов. Явишься к 8:00. И принеси рапорты с извинениями перед Хорраллом и Грином. Ради будущей пенсии советую тебе проявить побольше подхалимажа.

Обмякший Ли произнес:

— Я хочу поехать в Тихуану на поиски этого порнодельца.

Лоу отрицательно покачал головой.

— При нынешних обстоятельствах я бы назвал твою просьбу просто нелепой. В Тихуану поедут Фогель и Кениг, а ты возвращаешься на свое место. Вы, Блайкерт, остаетесь в группе, расследующей дело Шорт. До свидания.

Лоу помчался к патрульной машине; водитель сделал полный разворот и вырулил на полосу обратного движения. Ли пробормотал: «Я должен поговорить с Кэй». Я кивнул. Полицейский в проезжавшей мимо шерифской машине послал воздушный поцелуй лесбиянкам, что стояли в дверях бара. Ли пошел к своей машине, бормоча: «Лори, Лори, деточка моя».

Глава 13

Чтобы облегчить Ли возвращение в Отдел, сопровождавшееся таким позором, и помочь ему пережить те нападки и обвинения, которые, вне всякого сомнения, посыпятся со стороны Эллиса Лоу, на следующий день я пришел на работу в 8:00. На наших столах лежали две одинаковые записки от Грина: «Завтра, 22.01.1947, явиться ко мне в офис в 18:00». То, что они были написаны от руки, явно настораживало и было дурным предзнаменованием.

Ли к 8:00 не пришел. В течение часа я сидел за своим столом и представлял, как он переживает по поводу освобождения Бобби Де Витта, пленник своих призраков, теперь, когда его сняли с расследования дела Орхидеи, уже не способный дать им достойный отпор. За перегородкой, отделявшей меня от кабинета окружного прокурора, я услышал, как Лоу кричит в телефонную трубку, пытаясь договориться с редакторами «Миррор» и «Дейли Ньюс» — республиканскими газетенками, которые, по слухам, поддерживали его политические амбиции. Вкратце его разговор сводился к тому, что он обещал им помочь обойти конкурентов — «Таймс» и «Геральд», дав служебную информацию по делу Орхидеи, но с условием, что они в своих статьях про Бетти Шорт не будут упирать на ее беспорядочный образ жизни, а представят ее как милую, но заблудшую девочку. По самодовольному тону этого позера при прощании я понял, что газетчики приняли его предложение, купившись на фразу: «Чем больше симпатии и сочувствия мы вызовем к девушке, тем больше пользы мы извлечем, когда я буду обвинять убийцу в суде».

Когда пробило 10:00, а Ли так и не появился, я пошел в актовый зал, чтобы полистать довольно распухшее дело Э. Шорт и убедиться, что имя Мадлен там не фигурирует. Через два часа, пролопатив двести страниц текста, я наконец вздохнул свободно — среди двухсот опрошенных ее имени не значилось, равно как не было его и в записях, касавшихся показаний. Лесбиянки упоминались лишь раз, да и то явными психами — свихнувшимися религиозными фанатиками, пытавшимися опорочить своих конкурентов из других сект, назвав их по телефону «лесбиянками, приносящих молоденьких девушек в жертву Папе Пию XII» и «лесби, проводящими коммунистические антихристианские ритуалы».

К полудню Ли так и не соизволил появиться. Я звонил к нему домой, на Университетский участок и в гостиницу «Эль Нидо», но его нигде не было. Чтобы никто не заставил меня работать, я сделал озабоченное лицо и стал пристально изучать висевшие на доске объявлений сводки.

Прежде чем отправиться в поездку в Сан-Диего и Тихуану, Расс Миллард составил новый отчет по делу Орхидеи. В нем говорилось, что вместе с Гарри Сирзом он займется проверкой всех досье из архива Отдела по борьбе с наркотиками и проституцией, касавшихся осужденных за порнографию, а также тех, кто подозревался в ее распространении. Помимо этого, они попытаются найти в Тихуане площадку, где был снят порнофильм с участием Бетти. Так как Фогель и Кениг не смогли найти в Гардене «мексиканца», о котором говорила Лорна Мартилкова, они тоже направлялись в Тихуану, чтобы найти возможные улики, касавшиеся съемок порнофильма. Далее говорилось о проведенном вчера осмотре трупа, на котором присутствовала мать Элизабет Шорт, опознавшая останки своей дочери. После этого приводились рассказы Марджери Грэм и Шерил Сэддон, касавшиеся жизни Бетти в Голливуде, а также давалась информация о том, как Рыжий Мэнли десятого января привез ее из Сан-Диего и высадил возле гостиницы «Билтмор». Интенсивные прочесывания района вокруг «Билтмора» не дали никаких результатов; продолжалось изучение досье психически ненормальных сексуальных извращенцев, находящихся за решеткой, а также известных насильников. В городской тюрьме по-прежнему находились четверо психов, сознавшихся в убийстве Шорт и теперь ожидающих проверки своих показаний, проведения психиатрической экспертизы и дальнейших допросов. Цирк продолжался, звонки поступали беспрерывно, проводились допросы лиц, не имевших к убитой никакого отношения, — полицейские беседовали с людьми, которые знали людей, знавших Орхидею. Иголка в стоге сена.

Коллеги, работавшие за своими столами, стали уже как-то косо на меня посматривать, заподозрив в отлынивании от служебных обязанностей, поэтому я поспешил удалиться в свой закуток. Подумал о Мадлен. И набрал ее номер.

После третьего гудка она ответила:

— Дом Спрейгов.

— Это я. Хочешь встретиться?

— Когда?

— Сейчас. Я заеду за тобой через сорок пять минут.

— Не приезжай. У папы деловая встреча. Давай встретимся в «Красной Стреле»?

Я вздохнул.

— У меня же есть квартира, ты знаешь.

— Я трахаюсь только в мотелях. Одна из причуд богатенькой девочки. Так, значит, «Стрела», комната одиннадцать, через сорок пять минут?

Я ответил:

— Я подъеду, — и повесил трубку.

В перегородку постучал Эллис Лоу.

— За работу, Блайкерт. Ты все утро шляешься без дела, и это начинает действовать мне на нервы. Когда увидишь своего неуловимого напарника, передай, что его номер с исчезновением будет стоить ему трехдневной зарплаты. А теперь бери машину с рацией и уезжай.

* * *

Я поехал прямиком в «Красную Стрелу». «Паккард» Мадлен стоял в переулке, за зданием; дверь в одиннадцатый номер была не заперта. Я вошел и, почувствовав запах ее духов, стал вглядываться в темноту, пока наконец не был вознагражден ее хихиканьем. Когда я разделся, мои глаза уже привыкли к отсутствию света; я смотрел на Мадлен — на ее ослепительную наготу, подобно маяку, освещавшую эту комнату с ветхими покрывалами на кровати.

Мы набросились друг на друга с такой силой, что кровать чуть не просела до пола. Мадлен целовала мое тело, закончив поцелуями между ног, от которых я возбудился, после чего быстро перевернулась на спину. Я вошел в нее, представляя Бетти и змею, которая ее обвивала, а затем переключился на висевшие перед глазами разодранные обои. Я хотел сделать все, не торопясь, но Мадлен выдохнула: «Не останавливайся, я готова.» Ухватившись за спинку кровати, я увеличил обороты, раскачивая нас обоих. Мадлен, обвив меня ногами и ухватившись руками за перила кровати, начала извиваться подо мной в такт моим движениям. Мы кончили поочередно, словно залпы салюта; коснувшись головой подушки, я вцепился в нее зубами, чтобы сдержать свою дрожь.

Мадлен выбралась из-под меня.

— Милый, с тобой все в порядке?

Мне снова мерещилась эта змея. Мадлен стала меня щекотать; дернувшись, я повернулся к ней.

— Улыбнись. Сделай доброе и милое лицо.

Она показала, как это должно выглядеть. Размазанная помада на ее губах напомнила мне посмертную улыбку Орхидеи; я закрыл глаза и с силой обнял ее. Поглаживая меня по спине, она забормотала:

— Баки, что случилось?

Я уставился на шторы на противоположном конце комнаты.

— Вчера мы взяли Линду Мартин. У нее в сумке была копия порнофильма, в котором она с Бетти изображают лесбиянок. Они сняли его в Тихуане, он настолько жуткий, что меня бросало в дрожь. Моего напарника тоже.

Мадлен прекратила свои ласки.

— Линда говорила что-нибудь про меня?

— Нет, я потом проверил отчет. Там нет упоминания и о записках, которые ты оставляла в барах. Но мы подсадили в камеру к девчонке нашу сотрудницу, чтобы ее разговорить. И если она проболтается, тебе крышка.

— Это меня не пугает, мой сладкий. Линда, возможно, и не помнит меня.

Я подвинулся ближе, чтобы получше ее рассмотреть. Помада на губах вся поплыла, и я вытер ее подушкой.

— Крошка, ради тебя я скрываю улики. Конечно, я кое-что получаю взамен, но все равно меня это беспокоит. Поэтому ты должна быть на сто процентов невиновна. Спрашиваю тебя в последний раз. Все ли ты рассказала про свои отношения с Бетти и Линдой?

Мадлен стала гладить меня по животу, ощупывая рубцы, которые я получил во время боя с Ли.

— Милый, мы с Бетти один раз занимались любовью. Прошлым летом. Я просто хотела узнать, как это будет с девушкой, столь похожей на меня.

Я почувствовал, что погружаюсь в болото, что кровать уходит из-под меня. Мадлен вдруг превратилась в крошечную фигурку, захваченную фотокамерой в конце длинного туннеля.

— Баки, это все, клянусь, что это все, — раздался дрожащий голос из туннеля.

Я встал и оделся, но странное ощущение не исчезало. И только когда надел кобуру и пристегнул к поясу наручники, то почувствовал твердую почву под ногами.

Мадлен начала умолять меня остаться, но я быстро выбежал из комнаты, пока не поддался ее чарам. Я выключил радио и настроился на полицейскую частоту, чтобы не думать о происшедшем. Из динамиков раздался голос диспетчера: «Внимание всем постам. Ограбление на Креншо и Стокер. Двое убитых, нападавший убит. 4-А-82 сообщает, что нападавшим был Рэймонд Дуглас Нэш, белый мужчина, разыскиваемый за...» Выдернув радиошнур, я включил зажигание, сирену и дал газу. Отъехав от обочины, я снова вспомнил слова Ли: «Не говори мне, что не знаешь, что расследовать дело замученной девчонки куда престижнее, чем гоняться за Джуниором Нэшэм».

Все прибавляя и прибавляя ходу, я полностью осознал, что сам служил призракам моего напарника, хотя знал, что оклахомский убийца поджидает новую жертву. Паркуясь у здания мэрии, я вспоминал, как Ли так и эдак уламывал меня уступить ему; по дороге в ФБР я просто обезумел от ярости.

Взбежав на этаж, я завопил:

— Бланчард! — Вышедший из комнаты Дик Кавано показал на туалет. Я вломился в дверь. Ли стоял возле раковины и мыл руки.

Он поднял их вверх, чтобы я видел: избиты в кровь.

— Колотил по стене. В наказание за Нэша.

Но мне этого былонедостаточно. Я дал волю своей злости и стал избивать лучшего друга. Я молотил его, пока не отбил себе руки, а он не рухнул к моим ногам без сознания.

Глава 14

После проигрыша первого боя в серии Блайкерт — Бланчард я стал знаменитостью, получил место в Отделе судебных приставов и зарплату в девять тысяч; выигрыш матча-реванша принес мне только растяжение левого запястья, два вывихнутых пальца и аллергическую реакцию на кодеиновые таблетки, которые дал мне капитан Джек после того, как услышал о потасовке и увидел, как я бинтую свою руку. Из-за этих его таблеток я и свалился в постель. Единственным плюсом моей «победы» было то, что я наконец получил суточный отдых от дела Элизабет Шорт; худшее, однако, было впереди — встреча с Ли и Кэй, где я должен был спасти наши отношения, сохранив при этом свое достоинство.

Я поехал к ним в среду утром — в последний день нашего участия в расследовании дела Орхидеи и ровно через неделю после того, как был обнаружен ее труп. Встреча с Тадом Грином была назначена на шесть вечера, и, если появился шанс помириться с Ли до этого, его надо было использовать.

Входная дверь была открыта; на журнальном столике в гостиной лежал утренний номер «Геральд», раскрытый на второй и третьей страницах. Последние события моей беспорядочной жизни представали там во всей «красе» — Орхидея, Бобби Де Витт с длинным лицом и крючковатым носом, вернувшийся после отсидки, Джуниор Нэш, которого пристрелил идущий со службы помощник шерифа, ставший свидетелем его налета на японскую бакалейную лавку, в ходе которого Нэш убил хозяина и его сына-подростка.

— Мы знамениты, Дуайт.

В прихожей стояла Кэй. Я рассмеялся; костяшки пальцев неприятно запульсировали.

— Скорее, скандально известны. А где Ли?

— Не знаю. Он уехал вчера днем.

— Ты ведь знаешь, что у него неприятности?

— Знаю, что ты его избил.

Я подошел ближе. От нее пахло сигаретами; лицо было заплаканным. Я обнял ее; в ответ она прижала меня к себе и сказала:

— Я тебя не виню.

Я уткнулся носом в ее волосы.

— Де Витт к этому времени уже, должно быть, в Лос-Анджелесе. Если Ли не возвратится к вечеру, я приду к тебе ночевать.

Кэй отстранилась.

— Не приходи, если не собираешься со мной спать.

Я ответил:

— Я не могу, Кэй.

— Но почему? Из-за соседской девчонки, с которой встречаешься?

Я вспомнил, что когда-то болтнул про это Ли.

— Да... то есть нет, совсем не поэтому. Просто потому...

— Просто что, Дуайт?

Я крепко прижал ее к себе, чтобы она не смогла посмотреть мне в глаза и понять, что половина моих слов была ребячеством, а половина ложью.

— Просто потому, что вы с Ли — моя семья и он — мой напарник. До тех пор пока мы не вызволим его из беды, да еще сможем остаться напарниками, наши с тобой отношения — это путь в пропасть. Девушка, с которой я встречаюсь, ничего для меня не значит. Абсолютно ничего.

— Ты просто боишься того, что не связано с боксом, полицией, оружием и всем остальным, — сказала Кэй и покрепче меня обняла. Я позволил ей сделать это, прекрасно понимая, что она права. Вскоре мы расстались, и я поехал в центр ко «всему остальному».

* * *

Часы в приемной Тада Грина показывали ровно шесть, но Ли так и не появился; в 18:01 секретарь Грина открыла дверь и пригласила меня в его кабинет. Начальник детективного отдела поднял из-за стола голову и спросил:

— А где Бланчард? Он-то как раз мне больше всего и нужен.

Я ответил, что не знаю, и вытянулся в струнку; Грин указал мне на стул. Я сел, коп пристально на меня посмотрел.

— У вас есть одна минута, чтобы объяснить поведение вашего напарника вечером в понедельник. Время пошло.

— Сэр, в детстве у Ли убили младшую сестру, и поэтому дело Орхидеи — это своего рода наваждение для него. Бобби Де Витт, человек, которого он засадил по делу об ограблении «Бульвар Ситизенс», вчера вышел на свободу, а неделю назад мы пристрелили тех четырех подонков. Последней каплей, переполнившей чашу, был тот порнофильм. У Ли сорвало башню, и он устроил этот наезд на лесбийский бар, потому что думал, что может узнать там о парне, который снял этот фильм.

Грин прекратил кивать в такт моим словам.

— Вы говорите как адвокат, пытающийся оправдать своего клиента. В моем полицейском управлении, прежде чем надевать жетон, человек берет себя в руки, в противном случае он у меня не работает. Но чтобы вы знали, что я не такой черствый, каким кажусь, скажу вам вот что. Я отстраняю его от службы не за его поведение в понедельник, а за неявку сегодня. За его докладную записку, в которой он написал, что Джуниор Нэш смылся из города. Я думаю, это была ложь. А как вы думаете, сержант?

Я почувствовал, что у меня задрожали ноги.

— Я поверил записке, сэр.

— Значит, вы не настолько умны, как свидетельствуют ваши оценки в Академии. Когда увидите Бланчарда, скажите ему, чтобы он сдал жетон и оружие. Вы продолжите расследовать дело Шорт и попрошу впредь воздержаться от кулачных боев на территории, принадлежащей муниципалитету. До свидания.

Я встал, козырнул и вышел за дверь, сохраняя армейскую походку. Схватив трубку первого попавшегося телефона, я стал звонить домой к Бланчарду, на Университетский участок, в гостиницу «Эль Нидо» — все безрезультатно.

Затем у меня появилось неприятное подозрение и я набрал номер окружной комиссии по условно-досрочному освобождению.

Мне ответил мужской голос:

— Окружная комиссия по условно-досрочному освобождению Лос-Анджелеса. Чем можем помочь?

— Я полицейский Блайкерт из управления. Мне нужна информация по заключенному, недавно выпущенному на свободу.

— Имя?

— Роберт, или Бобби, Де Витт. Вышел вчера.

— Ясно. Он пока не отмечался у своего надзирателя. Мы связывались с автобусной станцией в Санта-Розе, там сообщили, что Де Витт не покупал билет на Лос-Анджелес, а купил на Сан-Диего, с последующей пересадкой на автобус, идущий в Тихуану. Мы пока еще не отдавали приказ о его задержании. Надзиратель Де Витта предположил, что он поехал в Тихуану поразвлечься. У него еще есть время до завтрашнего утра.

Узнав, что Де Витт не поехал сразу в Лос-Анджелес, я с облегчением повесил трубку. Неотступно думая о том, где мне искать Ли, я спустился на лифте вниз и пошел на стоянку. В холле я увидел Расса Милларда и Гарри Сирза, направлявшихся к лестнице. Расс заметил меня и поманил пальцем, я подошел и спросил:

— Как там в Тихуане?

Гарри, обдав меня запахом освежителя для рта, ответил:

— Облом по фильму. Мы пытались найти место съемок и не нашли, допросили нескольких продавцов порнушки. Двойной облом. Попытались найти друзей Шорт в Сан-Диего — тройной облом. Сплошные обломы. Я...

Миллард жестом остановил его:

— Баки, Бланчард в Тихуане. Наш сотрудник на границе видел его и узнал, потому что следит за вашими поединками. Ли видели в компании местных полицейских, у которых был совсем не дружелюбный вид.

Я подумал о том, что Де Витт тоже поехал в Тихуану, и удивился, зачем это Ли понадобилось встречаться с мексиканской полицией.

— Когда?

Сирз ответил:

— Прошлой ночью. Лоу, Фогель и Кениг тоже там, в гостинице «Дивизидеро». Разговаривают с тихуанскими полицейскими. Расс полагает, что они пытаются выяснить, нет ли в деле Орхидеи мексиканской подставы.

Я мысленно представлял, как Ли все еще преследует порнодемонов; представив, как он, окровавленный, лежит у моих ног, я поежился. Миллард сказал:

— И это полная чушь, потому что Мег Колифилд все-таки выудила у Мартилковой правду об этом киношнике. Это белый мужчина по имени Уолтер Дюк Веллингтон. Мы проверили его досье и обнаружили с полдюжины приводов за сводничество и распространение порнографии. Все соответствует действительности. Правда, капитан Джек получил от него письмо, которое, судя по штемпелю, было отправлено три дня назад. Он скрывается, прячась от шумихи по делу Орхидеи. В письме он признается в том, что снял тот фильм с Бетти Шорт и Лорной. Боясь, что его начнут подозревать в убийстве, он приводит свое подробное алиби на дни похищения Бетти. Джек проверил эту информацию лично, и она оказалась верной. Веллингтон послал копию письма в «Геральд», его напечатают в завтрашнем номере.

Я спросил:

— Так значит, Лорна врала, чтобы покрыть его?

Сирз кивнул.

— Похоже на то. Веллингтон скрывается, в том числе из-за того, что на него выписаны штрафы за сутенерство, правда, Лорна про него больше ничего не говорила, только упомянула его имя и потом словно язык проглотила. А вот тебе самое интересное: мы позвонили Лоу и сказали, что режиссер-мексиканец — это фуфло, но местный полицейский, с которым мы там познакомились, сообщил, что Фогель и Кениг до сих пор продолжают допрос.

Цирк начал превращаться в фарс. Я сказал:

— Если это письмо в газету поставит крест на их мексиканской версии, они начнут искать козлов отпущения здесь. Мы не должны рассказывать им, что знаем. Ли отстранили от расследования, но он сделал копию досье по этому делу и хранит ее в комнате одной из гостиниц в Голливуде. Мы должны использовать эту комнату, чтобы хранить там и наши материалы.

Миллард и Сирз молча закивали. И только тут до меня дошло:

— В комиссии по освобождению сказали, что Бобби Де Витт купил билет в Тихуану. Если Ли там, то могут возникнуть неприятности.

Миллард поежился.

— Мне это все очень не нравится. Де Витт — порядочная сволочь, и, возможно, он узнал, что Ли поехал туда. Я позвоню пограничному патрулю и скажу чтобы выписали ордер на его задержание.

Внезапно я понял, что все замкнулось на мне.

— Я еду в Тихуану.

Глава 15

Я пересек границу на рассвете. Тихуана еще только просыпалась, когда я сворачивал на Революсьон — ее главную улицу. Нищие дети искали себе завтрак в корзинах с отбросами, торговцы мясными лепешками варили в больших кастрюлях рагу из собачатины, из близлежащих публичных домов выводили пьяненьких морячков и морских пехотинцев, за пять зеленых кутивших там всю ночь. Более сообразительные из них шли в аптеки или к торговцам пенициллином; менее сообразительные ковыляли в сторону увеселительных заведений в западной части Тихуаны — вне сомнения, в надежде попасть на утренние шоу. Рядом с дешевыми ресторанчиками уже расположилась целая вереница машин, которые принадлежали туристам; мимо, будто стервятники, проносились местные полицейские на довоенных «шеви» в черной, а-ля нацистской униформе.

Я кружил по улицам, выискивая Ли и его «форд» 40-го года. Поначалу я хотел остановиться у будки пограничного патруля или у местного полицейского участка, но вспомнил, что мой напарник отстранен от службы, незаконно вооружен и, вероятно, настолько возбужден, что может вспыхнуть от любого слова, услышанного от какого-нибудь болвана с напомаженной шевелюрой. Припомнив, что в школьные годы я был здесь на экскурсии и что мы жили в гостинице «Дивизидеро», я поехал в другой конец города искать помощи у остановившихся там американцев.

Розовый монстр в стиле арт деко высился на границе района, состоявшего из бараков с жестяными крышами. При виде меня портье напугался и сразу же сказал, что «бригада Лоу» находится в номере 462. Я обнаружил его на первом этаже, в самом конце коридора. За дверью раздавались сердитые голоса.

Слышно было, как вопит Фрици Фогель:

— Я повторяю, нам нужен мексиканец. В письме в «Геральд» ничего не говорилось о порнофильме, там было сказано только, что Веллингтон виделся с Орхидеей и другой девчонкой в ноябре! Мы должны...

Эллис Лоу прокричал в ответ:

— Мы не можем этого сделать! Веллингтон уже признался Тирни, что это он снял фильм! Тирни руководит расследованием и мы не можем прыгать через его голову!

Я открыл дверь и увидел Лоу, Фогеля и Кенига. У каждого в руках был номер «Геральд», очевидно только что из типографии. Совещание прекратилось; Кениг, разинув рот, уставился на меня, Лоу и Фогель в один голос пробормотали:

— Блайкерт.

Я сказал:

— К чертям Орхидею. Ли здесь, Бобби Де Витт — тоже, и это может очень плохо кончится. А вы...

Лоу ответил:

— К черту Бланчарда, он отстранен от расследования.

Я бросился на него с кулаками, но Кениг и Фогель преградили мне путь, а опрокинуть их было не легче, чем кирпичную стену. Зампрокурора отскочил на другой конец комнаты; Кениг схватил меня за руки, а Фогель вытолкал из комнаты. Стоя у двери, Лоу бросал злобные взгляды; в конце концов ласково потрепав меня по подбородку, Фрици сказал:

— У меня слабость к полутяжеловесам. Если пообещаешь, что не ударишь Билли, я помогу найти твоего напарника.

Я кивнул, и Кениг меня отпустил. Фрици сказал:

— Поедем на моей машине. Ты свою вести не в состоянии.

Фрици вел машину; я глазел в окно. Он без умолку болтал о деле Шорт и о том, что оно принесет ему звание лейтенанта; я наблюдал за тем, как нищие обступают туристов, проститутки обслуживают клиентов прямо в машинах, а молодежь в зутерских костюмах рыскает по улицам в поисках пьяниц, которых можно обчистить. После четырех часов бесплодных поисков на улицах появилось столько автомобилей, что уже невозможно было проехать, поэтому мы вышли из машины и пошли пешком.

И сразу же ощутили нищету и убожество этих мест. Дети-попрошайки чуть ли не бросались на тебя, о чем-то тараторя и тыча в лицо распятиями. Фрици вовсю отбивался от них, но на меня их оголодавшие лица произвели такое сильное впечатление, что я разменял пятидолларовую бумажку на песо и всякий раз, когда мы проходили трущобы, где они собирались, бросал им пригорошни монет. Тут же между ними возникали потасовки и ожесточенная борьба за эту мелочевку, но лучше видеть это, чем запавшие, тоскливые глаза, полные безысходности.

После часового блуждания по улицам мы так и не нашли ни Ли, ни его «форд», ни каких-нибудь «гринго», хотя бы отдаленно напоминавших Бобби Де Витта. Затем я обратил внимание на стоявшего возле двери своего дома местного полицейского в черной рубашке и высоких сапогах. Он спросил: «Полисия?» Я остановился и показал ему свой жетон.

Пошарив в карманах, он достал телетайпную полоску с фотографией. Сама фотография была слишком расплывчата, но вот надпись под ней читалась очень даже четко: «Роберт Де Витт». Фрици похлопал мексиканца по эполетам:

— Где, Адмирал?

Развернувшись на каблуках, полицейский крикнул:

— Эстасьон, ваманос!^[12]

Он пошел впереди нас. Пройдя улочку, на которой располагались венерические лечебницы, мы подошли к обнесенному колючей проволокой зданию из шлакоблоков. Фрици протянул мексиканцу доллар, тот словно Муссолини отсалютовал нам и, развернувшись, ушел. Я поспешил к зданию, стараясь не бежать.

В дверях стояли местные с автоматами в руках. Я показал им жетон; они щелкнули каблуками и впустили меня. Фрици догнал меня уже внутри; зажав в руке долларовую бумажку, он направился прямиком к столу дежурного. После того как дежурный взял деньги, Фрици спросил:

— Фужитиво? Американо? Де Витт?

Дежурный улыбнулся и нажал на кнопку рядом со своим стулом — решетчатые двери на боковой стене открылись. Фрици обратился ко мне:

— Что конкретно нам должен рассказать этот ублюдок?

Я ответил:

— Ли находится в этом городе, возможно, отрабатывает свою версию порноторговцев. Де Витт тоже приехал сюда. Прямо из Квентина.

— Даже не отметившись в полиции?

— Верно.

— И у Де Витта зуб против Бланчарда за то дело об ограблении «Бульвар Ситизенс»?

— Верно.

— Этого мне достаточно.

Мы пошли по тюремному коридору. Де Витт в одиночестве сидел на полу последней камеры. Дверь с грохотом открылась; совратитель Кэй Лейк встал на ноги. Годы, проведенные в заключении, были к нему немилосердны: бандит с продолговатым лицом, каким я запомнил его по фотографиям из газет 39-го года, теперь представлял собой неприглядное зрелище — обрюзгший, поседевший тип с прической такой же безнадежно устаревшей, как и костюм, выданный Армией спасения.

Мы с Фрици зашли внутрь. Бобби приветствовал нас с некоторой долей бравады и одновременно раболепства:

— Легавые, да? Ну что ж, по крайней мере, вы американцы. Никогда не думал, что буду рад вас видеть, ребята.

Фрици ответил:

— Почему же, сейчас должно быть по-другому, — и пнул его в промежность. Бобби согнулся пополам; Фрици ухватил его за загривок и рубанул рукой по спине. У Де Витта пошла пена изо рта; Фогель отпустил хватку и вытер испачканную в бриолине руку о рукав. Де Витт рухнул на пол и придвинувшись к унитазу, стал блевать. Когда он попытался приподняться, Фрици ткнул его голову обратно и наступил на нее своим начищенным до блеска остроносым башмаком. Бывшему сутенеру-грабителю пришлось глотать мочу и свою блевотину.

Фогель сказал:

— В Тихуане находится Ли Бланчард, ты тоже приехал сюда сразу после освобождения. Это очень странное совпадение, и оно мне не нравится. Мне не нравишься ты, мне не нравится сифиличка, которая тебя родила, мне не нравится то, что я торчу в этой кишащей крысами стране, вместо того чтобы быть дома в кругу семьи. Но мне очень нравится бить преступников, поэтому лучше по-хорошему отвечай на мои вопросы, иначе тебе будет очень больно.

Фрици убрал ботинок; Бобби привстал, жадно вдыхая воздух. Я поднял с пола пропитанную потом майку и собрался протянуть ее Де Витту, но, вспомнив о шрамах на бедрах Кэй, просто швырнул ее. После этого схватил стул и достал наручники. Фогель вытер лицо бывшему зеку. Усадив Бобби, я приковал его запястья к спинке стула.

Де Витт посмотрел на нас; штанина его брюк потемнела: он опорожнил свой мочевой пузырь. Фрици спросил:

— Ты знал, что сержант Бланчард здесь, в Тихуане?

Бобби тряс головой, выплевывая остатки блевотины, которой он наглотался.

— Я не видел Бланчарда с самого суда, мать вашу!

Фогель слегка ударил его по лицу, задев своим перстнем вену на щеке.

— В моем присутствии не ругайся и обращайся ко мне «сэр». А теперь отвечай — ты знал, что сержант Бланчард здесь, в Тихуане?

Де Витт пробормотал:

— Нет.

Фрици рявкнул:

— Нет, сэр! — и снова хлопнул его по лицу. Бобби мотнул головой и опустил ее на грудь. Фрици одним пальцем поднял ее.

— Нет, а дальше?

Де Витт прохрипел:

— Нет, сэр.

Даже ненавидя его, я видел, что он ничего не знает. Я спросил:

— Бланчард боится тебя. Почему?

Извиваясь на стуле, с прической, съехавшей на лоб, Де Витт начал громко хохотать. Это был безудержный дикий смех, когда забываешь о боли, но потом боль усиливается. Побагровевший Фогель сжал руку в кулак, чтобы нанести ему очередной удар, но я остановил его. Фрици смягчился. Нервный смех Бобби прекратился.

Сделав глубокий вдох, Де Витт сказал:

— О боже, ну и посмеялся же я. Красавчику Ли есть от чего меня бояться, потому что я пригрозил еще на суде разобраться с теми, кто меня подставил. Но все, что я знаю, я вычитал в газетах. И должен сказать, что та перестрелка с наркоманами здорово меня напугала, хотите верьте, хотите нет. Может быть, я и хотел отомстить, а может, просто пудрил мозги сокамерникам, но когда красавчик Ли грохнул этих ниггеров и...

Фогель ударил его правой, опрокинув вместе со стулом на пол. Выплевывая кровь и выбитые зубы, стареющий альфонс застонал и заржал одновременно; присев рядом, Фрици сжал рукой его сонную артерию, перекрыв доступ крови к мозгу.

— Бобби, мальчик, мне не нравится сержант Бланчард, но он мой коллега, и я не позволю каждому сифилитику его поносить. А еще ты нарушил закон о досрочном освобождении, и за поездочку сюда можешь запросто вернуться обратно в тюрьму. Когда я отпущу твою шею, ты мне скажешь, зачем сюда приехал, в противном случае я буду давить до тех пор, пока клеточки твоего серого вещества не начнут хрустеть и лопаться как воздушные шарики.

Фрици отпустил руку; лицо Де Витта из синего превратилось в темно-бордовое. Одной рукой Фогель поднял стул вместе с подозреваемым и поставил его на пол. Альфонс Бобби снова засмеялся, сплевывая кровь, затем затих. Он смотрел на Фрица словно собачонка, которая вынуждена любить своего жестокого хозяина, потому что другого у нее нет. Голосом избитого пса он проскулил:

— Я приехал сюда, чтобы получить партию наркотиков и отвезти ее потом в Лос-Анджелес. Говорят, надзиратель, у которого я должен был отметиться после освобождения, снисходителен, поэтому даже если бы я опоздал, то мог бы просто сказать ему: «Ах, простите, сэр, я восемь лет провел в тюряге, и мне хотелось оттянуться», и он бы простил мое опоздание.

Де Витт снова вздохнул; Фрици сказал:

— ...захрустят и лопнут как воздушные шарики.

Бобби затараторил как угорелый:

— Человека, с которым я должен был встретиться, зовут Феликс Часко, он мексиканец. Сегодня вечером у нас встреча в мотеле «Калексико Гарденс». Он брат моего сокамерника по Квентину. Пока я его не видел. И пожалуйста, больше не бейте меня.

Издав громкий вопль, Фрици понесся сообщать о своей находке; Де Витт слизывал кровь с губ и смотрел на меня, теперь после ухода Фогеля, ставшего его «хозяином». Я сказал:

— Заканчивай рассказ про ваши отношения с Ли Бланчардом. Только на этот раз без истерик.

Бобби сказал:

— Сэр, единственное, что сближает меня с Бланчардом, — это то, что мы оба трахали эту суку — Кэй Лейк.

Я помню, как надвинулся на него и двумя руками сдавил ему шею, при этом спокойно соображая, как сильно ее нужно сдавить, чтобы его глаза вылезли наружу. Помню, как он изменился в лице, затем раздались какие-то крики на английском и испанском, затем голос Фрици: «Он сказал правду», потом меня прижали к прутьям решетки, и я подумал: «Вот какие бывают решетки». После этого я уже ничего не помнил.

* * *

Когда я очнулся, мне казалось, что я нокаутирован и что это был наш с Ли третий матч. Мне хотелось узнать, насколько сильно пострадал мой напарник, и я постоянно бормотал: «Ли? Ли? Ты в порядке?»

Затем я увидел двух полицейских с напомаженными волосами и нелепыми побрякушками на черных рубашках. Над ними возвышался Фрици Фогель, который вещал:

— Я отпустил нашего Бобби, чтобы он привел нас к своему дружку. Но, пока ты смотрел сон, он смылся, впрочем, ему от этого будет только хуже.

Кто-то очень сильный поднял меня с пола камеры; постепенно приходя в себя, я начинал понимать, что это, должно быть, Громила Билл Кениг. Ослабев и едва стоя на ногах, я позволил Фрици и двум мексиканским полицейским вывести меня на улицу. Уже стемнело, и тихуанское небо было озарено неоновым светом. Подъехал патрульный «студебеккер»; Фрици и Билл затолкали меня на заднее сиденье. Врубив самую громкую сирену в мире, водитель дал газу.

Мы понеслись на запад, прочь из города, и остановились только на покрытой гравием стоянке перед подковообразным мотелем. У входа стояли одетые в рубашки-хаки и бриджи тихуанские полицейские с помповыми ружьями. Фрици подмигнул мне и протянул руку, чтобы я мог опереться; я оттолкнул ее и выбрался из машины без посторонней помощи. Фогель пошел впереди; полицейские, отсалютовав своими ружьишками, открыли нам двери.

Комната, куда мы вошли, была похожа на скотобойню, в которой воняло порохом. На полу с простреленными головами в лужах крови лежали Бобби Де Витт и еще один мексиканец. Стена была забрызгана стекавшими по ней мозгами; на шее Де Витта, в том самом месте, где я его душил, были видны следы кровоподтеков. Моей первой осознанной мыслью было то, что это я его прикончил, когда в момент помутнения рассудка решил отомстить ему за двух людей, которых по-настоящему люблю. Фрици, наверное, прочитал мои мысли, потому что, рассмеявшись, он сказал:

— Это не ты, парень. Мексиканца зовут Феликс Каско, известный наркоторговец. Может, их прикончил другой наркоман, может, Ли, а может, Господь Бог. Пусть наши мексиканские коллеги сами копаются в своем грязном белье, а мы давай-ка поедем в Лос-Анджелес и найдем наконец этого сукиного сына, который покромсал Орхидею.

Глава 16

Об убийстве Бобби Де Витта написала лишь «Лос-Анджелес Миррор», да и то несколько строк. Я получил выходной день от ставшего необычайно заботливым Эллиса Лоу, на поиски Ли был выделен целый отряд из Отдела внутренней безопасности.

Большую половину своего выходного я провел в кабинете капитана Джека, где меня допрашивали детективы из этого Отдела. Их интересовало буквально все, что связано с Ли. Они хотели знать, почему он вышел из себя после просмотра порнушки и во время нашего визита в «Ла Верну», почему с такой одержимостью расследовал дело Шорт, почему написал докладную про Нэша и даже почему он жил с Кэй. Я отвечал быстро и четко, кое-где подтасовывая факты, а где-то замалчивая правду — не упоминая вовсе о его пристрастии к амфетамину, его комнате в «Эль Нидо» и о том, что его сожительство с Кэй было исключительно целомудренным. Быки из Отдела безопасности постоянно пытались узнать мое мнение по поводу того, кто убил Бобби Де Витта и Феликса Часко и не был ли это Ли; и я постоянно отвечал им, что он не был способен на такое. А когда меня спросили про мотивы побега моего напарника, я рассказал о том, как побил его за Нэша, добавив, что Ли — бывший боксер и, возможно, вскоре станет бывшим полицейским, слишком старым, чтобы возвратиться на ринг, и в то же время слишком горячим, чтобы жить жизнью обывателей, и что Мексика, пожалуй, не самое плохое место для такого человека. К концу допроса я понял, что эти ребята хотят не обеспечить безопасность Ли — наоборот, они собирают информацию, которая поможет уволить его из управления. Мне неоднократно говорили, чтобы я не лез в их расследование и всякий раз, соглашаясь, я впивался ногтями себе в ладони, чтобы не ответить им ругательствами или еще чем похуже.

Из муниципалитета я поехал к Кэй. Оказалось, что ее уже навестили двое громил из Отдела безопасности и буквально затерзали вопросами про их с Ли совместную жизнь, а также, поворошив прошлое, интересовались ее отношениями с Бобби Де Виттом. Холодный взгляд, которым она меня встретила, говорил о том, что я имею несчастье принадлежать к той же конторе, а когда я попытался успокоить ее — мол, Ли скоро вернется, она сказала: «И все остальное» — и оттолкнула меня.

Тогда я поехал в номер 204 гостиницы «Эль Нидо», надеясь найти записку или сообщение типа, «Я вернусь, и наша троица снова будет вместе». Но, войдя туда, я попал в храм Элизабет Шорт.

Комната представляла собой типичное жилище голливудского холостяка: кровать, раковина, крошечный шкаф. Зато все стены были увешаны фотографиями Бетти Шорт из журналов и газет, а также сделанных на месте убийства, с десяток из них были увеличены, чтобы можно было рассмотреть все жуткие подробности. Кровать была заставлена картонными коробками — полноценное досье с копиями докладных записок, перечней улик, допросов на месте преступления и отчетами о допросах — все строго в алфавитном порядке.

Заняться было нечем, да и не с кем, поэтому я начал листать картотеку. Количество содержащейся в ней информации меня поразило, время и усилия, затраченные на ее сбор, поразили еще больше, но тот факт, что все это из-за какой-то глупой девчонки, меня просто убил. Я не знал, приветствовать Бетти Шорт или содрать ее со стен, поэтому на обратном пути показал клерку свой полицейский жетон, внес оплату за месяц вперед и сохранил комнату, как обещал Милларду и Сирзу, — хотя на самом деле я сохранил ее для сержанта Леланда К. Бланчарда.

Который был где-то там, в Городе с Тысячей Лиц.

Обзвонив местные газеты, я разместил в них объявление такого характера: «Огонь, комната Ночного цветка нетронута. Дай о себе знать. Лед». Сделав это, я поехал в единственное место, откуда я мог воззвать к нему.

Между 39-й и Нортон располагались сплошные пустыри. Ни искусственного освещения, ни полицейских машин, ни ночных зевак. Я стоял там, обдуваемый ветрами, и чем яростнее умолял Ли вернуться, тем яснее понимал, что моя карьера судебного пристава кончена, как жизнь всеобщей мертвой кумирши.

Глава 17

Утром я отправил начальству цидулю. Скрывшись в архиве, что находился этажом ниже прямо под моей комнатушкой, я напечатал письмо с просьбой о переводе обратно в мой отдел и сделал копии для Лоу, Расса Милларда и капитана Джека. Вот текст письма:

"Прошу вывести меня из группы, расследующей дело Элизабет Шорт, и вернуть к выполнению моих прежних обязанностей в Отдел судебных приставов. Дело Шорт расследует достаточное число куда более опытных полицейских, и я считаю, что смогу принести управлению значительно больше пользы, если буду работать в Отделе служебных приставов. Кроме того, ввиду отсутствия моего напарника Леланда К. Бланчарда, я стану старшим и мне придется вводить в курс дела своего нового напарника как раз в самый напряженный момент. Для оптимального выполнения обязанностей служащего Отдела судебных приставов, я начал подготовку к экзамену на звание сержанта, который надеюсь сдать весной этого года, во время очередной аттестации. Эта подготовка, по моему мнению, позволит мне получить необходимые лидерские качества и компенсирует отсутствие опыта работы в должности судебного пристава.

С уважением,

Дуайт В. Блайкерт, жетон 1611,

Детективный Отдел"

Закончив писать, я перечитал письмо и пришел к выводу, что уважительный тон и решительный настрой, а также полуправда о сержантском экзамене в качестве заключительного аргумента — это как раз то, что нужно. Я уже начал было ставить свою подпись, когда услышал невообразимый шум, доносившийся из соседней комнаты.

Свернув написанное и засунув его в карман, я пошел узнать, в чем дело. Вокруг стола скопилась толпа детективов и экспертов-криминалистов в белых халатах. Рассматривая какой-то предмет, они оживленно спорили и жестикулировали. Я присоединился к этому гудящему улью. Когда я увидел то, что их так взволновало, то произнес всего три слова:

— Ни хрена себе!

На металлическом подносе для улик лежал почтовый конверт. Со штампом, штемпелем, слегка пахнущий бензином. Вырезанные из газет и журналов буквы были наклеены прямо на конверт:

В ГЕРАЛЬД И ДРУГИЕ ГАЗЕТЫ ЛОС-АНДЖЕЛЕСА

ЗДЕСЬ ВЕЩИ ОРХИДЕИ

ЖДИТЕ ПИСЬМА

Криминалист в резиновых перчатках вскрыл конверт и вынул содержимое: маленький черный блокнот, пластиковую карточку социального страхования и тонкую пачку фотографий. Бросив взгляд, я прочитал имя на карточке — «Элизабет Энн Шорт» — и понял, что дело Орхидеи только начинается. Как раз рядом со мной полицейский разговаривал с почтальоном — тот обнаружил конверт в почтовом ящике у городской библиотеки, и его чуть не хватил удар, но, придя в себя, он сообщил о находке патрульным, а они уже доставили находку сюда.

Сквозь толпу криминалистов пробирался Эллис Лоу, за которым следовал Фрици Фогель. Главный эксперт недовольно замахал руками; в комнате снова поднялась шумиха. Затем раздался свист и крик Расса Милларда:

— Черт вас дери! Разойдитесь и дайте им работать. В тишине.

Мы повиновались.

Криминалисты, словно вороны, налетели на конверт, посыпая его порошком для снятия отпечатков, листая блокнот с адресами, рассматривая снимки и громко объявляя свои выводы, словно хирурги за операционным столом:

— Два неполных отпечатка на отвороте, размазаны, не больше одного-двух совпадений, недостаточно для опознания, может быть, хватит для сравнения с отпечатками других подозреваемых.

— На карточке социального страхования отпечатков нет.

— Страницы блокнота читаются, но из-за того что они пропитаны бензином, отпечатки пальцев снять невозможно. Имена и телефоны в основном принадлежат мужчинам, указаны в алфавитном порядке, некоторые страницы вырваны.

— На фотографиях изображена Шорт вместе с военнослужащими в униформе, лица мужчин стерты.

Пораженный, я подумал: «Последует ли за этим письмо? Рассыпалась ли моя версия о непреднамеренном убийстве? Так как все эти предметы, вне сомнения, присланы убийцей, может, он изображен на одной из фотографий? Эта бандероль — игра в кошки-мышки или за ним последует приход с повинной?» Вокруг меня царило оживление, все полицейские задавали друг другу те же самые вопросы, сбившись в кучки, или стояли в раздумье, разговаривая сами с собой. Криминалисты забрали с собой новые вещдоки, бережно прижимая их руками в резиновых перчатках. После этого единственный человек, который умудрился сохранить спокойствие, вновь нас построил.

И мы снова замерли как вкопанные. С бесстрастным выражением на лице Расс Миллард пересчитал всех по головам и направил к доске объявлений. Когда мы там выстроились, он сказал:

— Я не знаю, что все это значит, но склоняюсь к тому, что это прислал убийца. Ребятам из лаборатории нужно еще время для работы с конвертом, а потом они сфотографируют страницы блокнота и дадут нам список лиц, с которыми надо будет поговорить.

Дик Кавано сказал:

— Расс, он с нами играет. Несколько страниц вырвано, и я ставлю десять к одному, что на одной из них было его имя.

Миллард улыбнулся:

— Может быть, да, а может быть, и нет. Может, он псих и хочет, чтобы его поймали, может быть, несколько мужчин, упомянутых в блокноте, знают его. Может быть, криминалистам удастся снять отпечатки с фотографий или опознать некоторых мужчин по нашивкам на военной форме. Может быть, ублюдок пришлет нам письмо. Здесь слишком много «может быть», но вот что я скажу вам наверняка: все вы, все одиннадцать человек, отставите в сторону ваши теперешние дела и займетесь обследованием района вокруг почтового ящика, из которого извлекли письмо. Мы с Гарри просмотрим подшивку досье. Возможно, кто-то из подозреваемых живет или работает в данном районе. Потом, когда у нас уже будет список фамилий из блокнота, мы начнем прорабатывать его по-тихому. Перед Бетти было трудно устоять, а разбивать семьи — не в моем стиле. Гарри!

Сирз стоял возле карты Лос-Анджелеса, держа в руках ручку и кнопку. Заикаясь он проговорил:

— М-м-мы об-б-бойдем район пешком. — Я увидел свое письмо, на котором стояла печать «Отказать». Затем я услышал, как в противоположном конце комнаты кто-то оживленно начал спорить. Это были Эллис Лоу и Джек Тирни, старавшиеся полушепотом доказать свою точку зрения. Чтобы их никто не слышал, они спрятались за колонну. Я подошел поближе и, сев за стоявшей рядом перегородкой, стал прислушиваться — в надежде услышать что-нибудь про Ли.

Но говорили не про Ли, а про Нее.

— ...Джек, Хорралл хочет снять с этого расследования три четверти задействованных в нем людей. Проект закона или не проект закона, он считает, что уже показал нашу мощь избирателям. Мы сможем его убедить не делать этого, показав имена из найденного блокнота. Чем больше будут писать об этом деле, тем больше у нас будет шансов переубедить Хорралла.

— Черт побери, Эллис.

— Нет. Послушай меня. Раньше я хотел скрыть информацию о том, что девчонка подрабатывала проституцией, но сейчас это уже не является секретом, поэтому нет смысла что-либо скрывать. Мы знаем, кем она была, и мы получим этому подтверждение от той пары сотен мужиков, имена которых упоминаются в ее блокноте. Наши люди допросят их, я сообщу их имена своим знакомым журналистам, и мы будем поддерживать интерес к этому делу до тех пор, пока не поймаем убийцу.

— Это рассказы для дурачков, Эллис. В этом блокноте, возможно, и нет имени убийцы. Он — псих, который показывает нам свою задницу и говорит: «Делайте выводы». На девчонке можно заработать себе репутацию, Эллис. Я знал это с самого начала, как и ты. Но это дело может нам и аукнуться. Я расследую десятки других убийств, и мне не хватает людей. И если женатые мужчины, которые упоминаются в этом блокноте, увидят свои имена в газетах, их жизнь пойдет под откос только из-за того, что они однажды переспали с Бетти Шорт.

Последовало продолжительное молчание. Затем Лоу сказал:

— Джек, ты знаешь, что рано или поздно окружным прокурором стану я. Если и не в следующем году, то в пятьдесят втором. И что уже через несколько лет Грин уйдет на пенсию, и ты также знаешь, кого я прочу на его место. Мне тридцать шесть, а тебе сорок девять. У меня еще будет шанс отличиться, у тебя -нет. Ради бога, посмотри на дело с этой стороны.

Опять воцарилось молчание. Я представил, как капитан Джек Тирни взвешивает все за и против, решая, продавать ли душу Сатане с университетским значком и планами по захвату Лос-Анджелеса. Когда он наконец сказал «да», я порвал заявление с просьбой о переводе и возвратился на арену цирка.

Глава 18

В течение последующих десяти дней этот цирк стал превращаться в настоящий фарс, с некоторыми элементами трагедии.

Ничего нового из «Письма убийцы» извлечь не удалось, и 243 имени, упомянутые в блокноте, были распределены между четырьмя группами детективов. Такое небольшое число полицейских, задействованных на данном этапе расследования, только растягивали его и давали повод для статей и комментариев по радио. Расс Миллард настаивал на двадцати группах и быстрых облавах, но капитан Джек, поддержанный прокурором-сатаной, ему в этом отказал. Когда Большого Билла Кенига посчитали слишком легковозбудимым для проведения допросов и перевели на канцелярскую работу, напарником Фрици Фогеля стал я. С ним мы допросили около пятидесяти человек, в основном мужчин, пытаясь выяснить, в каких отношениях они были с Элизабет Шорт. В ответ мы слышали предсказуемые истории о том, как они знакомились с ней в баре, приглашали на обед, слушали ее фантазии о том, что она невеста или вдова героя войны, спали или не спали с ней. Несколько человек даже и не знали Орхидею — они были просто «друзьями друзей». Их имена, естественно, были вычеркнуты из списка.

Из всех парней, указанных в блокноте, шестнадцать, по словам Фрици, были «официальными трахальщиками Орхидеи». Большинство составляли мелкие сошки из киноиндустрии: агенты, сотрудники киностудий, занимающиеся поиском молодых талантов и директора кастингов, соблазняющие легковерных старлеток пустыми обещаниями и липовыми контрактами на съемки. Они завлекали наивных дурочек историями, почти такими же грустными, как сказки Бетти про ее счастье с жеребцами в военной форме. В конце концов всех мужчин из маленького черного блокнота Элизабет Шорт объединили два факта: их имена появились в газетах и они смогли доказать свое алиби, которое вычеркнуло из списка подозреваемых. А по дошедшим до нас слухам, некоторых из них позже вычеркнули и из списка мужей.

Что до женщин, это была «сборная солянка». Большинство были случайными знакомыми — просто знакомые, подружки для походов по барам и честолюбивые актрисы, идущие в никуда. Человек десять были проститутками и полупроститутками, родственные души которых Бетти встретила в барах. Они давали вроде бы ценную информацию, которая после проверки оказывалась не такой уж ценной, — в основном насчет того, что Бетти подрабатывала проституцией в дешевых гостиницах во время проведения там семинаров и съездов. Девушки утверждали, что она занималась этим очень редко, и не смогли вспомнить ни одного из ее клиентов; рейд по гостиницам, который совершил Фрици, не принес ему никакой информации, только обозлил, а то, что некоторых женщин из списка — указанных в материалах как проститутки — невозможно было найти, обозлило его еще больше.

Имя Мадлен Спрейг в блокноте не фигурировало, не упоминалось оно и во время последующих допросов. Из 243 допрошенных ни один не вывел нас на след лесбиянки или лесбийского бара. Каждый вечер я подробно изучал доску объявлений со сводками, чтобы убедиться в том, что имени Мадлен там нет. И я начинал успокаиваться относительно своего недоносительства.

Записи из найденного блокнота попали в заголовки газет, и цирк под названием «расследование» продолжился: на проверку одной, двух, трех, четырех и т. д. версий уходило громадное количество времени; десятки безумных телефонных звонков, поступавших на коммутатор, безумные письма, в которых чокнутые психи обвиняли своих врагов во всех смертных грехах.

Найденное женское белье проходило тщательную проверку в центральной криминальной лаборатории, и очередные обнаруженные на улице обрывки черной материи приводили к новому прочесыванию района, в котором была обнаружена находка.

Самым большим сюрпризом в период работы с черным блокнотом стал для меня Фриц Фогель. Оставшись без Билла Кенига, он неожиданно поумнел и проводил допросы пусть в брутальной манере, но столь же эффективно, как Расс Миллард. Он знал, когда необходимо выбить информацию, нанося быстрые и сильные удары, но, как бы ни ненавидел преступника, он всегда мог сдержать свой гнев, если видел, что допрашиваемый сообщает нечто важное. Иногда я замечал, что он сдерживается исключительно из уважения к моему мягкому стилю ведения допросов и что прагматик в нем понимает, что в каких-то случаях этот стиль действительно приводит к результатам. Мы с ним стали прекрасно друг друга дополнять, и я мог сказать, что оказывал на него определенное влияние и был своего рода ограничителем его неуемной склонности к насилию. Он относился ко мне с некоторым уважением за то, как я расправился с Бобби Де Виттом, и уже через несколько дней нашего временного партнерства мы болтали на ломаном немецком, пытаясь убить время по дороге на допрос и обратно. Со мной Фрици был уже не таким пафосным и вообще превратился в нормального парня — правда, немного обозленного. Он говорил про Орхидею и про то, что хочет стать лейтенантом, но без вызова. Он не сваливал на меня рутинную работу, был прямолинеен в своих отчетах, и я понял, что Лоу либо решил оставить все как есть, либо просто выжидает. Я также видел, что Фрици постоянно меня оценивает. Он знал, что Кениг в качестве напарника никогда не сможет работать в следственном отделе, но в отсутствии Ли это могло получиться у меня. Такое отношение с его стороны льстило мне, и во время допросов я старался быть начеку. Работая в Отделе судебных приставов, в нашей связке с Ли я был вторым номером, но, если Фрици и я собирались стать напарниками, я хотел показать ему, что не смирюсь с ролью марионетки или мальчика на побегушках — как Гарри Сирз у Расса Милларда.

Миллард, прямая противоположность Фрици, тоже оказывал на меня давление. Он теперь повадился сразу же после работы ездить в комнату 204 в «Эль Нидо», она стала его внеслужебным офисом, где он обычно читал собранную Ли внушительную коллекцию материалов. Без Ли время тянулось невыносимо медленно, поэтому по вечерам я составлял Милларду компанию. Когда он смотрел на эти чудовищные фотографии Орхидеи, то всегда осенял себя крестным знамением и с благоговением шептал: «Элизабет»; а уходя домой, всякий раз произносил: «Я поймаю его, милая». Уходил он ровно в 20:00. К жене и сыновьям. То, что он принимал все так близко к сердцу, а потом спокойно отставлял в сторону, удивляло меня. Как-то раз я спросил его об этом; он ответил: «Я не позволю мерзости влиять на моюжизнь».

После 20:00 моей собственной жизнью управляли две женщины, их странные и могучие желания.

Из «Эль Нидо» я ехал к Кэй. После исчезновения Ли оплачивать счета стало некому, поэтому ей пришлось искать работу, что она и сделала, устроившись учительницей шестого класса в школу в нескольких кварталах от Сансет-стрип. Приходя к ней, я заставал ее за проверкой тетрадей и просмотром детских рисунков, радостной, но только с виду — она решила, что маска «счастливой женщины» поможет ей побороть отчаяние из-за бегства Ли. Я пытался пробиться через эту стену лицемерия, убеждая ее, что она мне нужна и что я начну действовать лишь тогда, когда прояснится ситуация с Ли; в ответ она плела какую-то заумную психологическую чушь про третий элемент нашей триады, который ныне отсутствует, используя знания, оплаченные Ли, против него. Меня бесили ее фразы о «склонности к паранойе» и «патологическом эгоизме». Я отвечал ей, что «он тебя спас, он тебя создал». Но Кэй и тут находила, что ответить, заявляя: «Он мне только помог». Мне было трудно что-либо возразить, ибо за ее жаргоном скрывалась правда, и тот факт, что без Ли в роли катализатора наших отношений мы были как два одиноких путника, как семья без патриарха. Именно из-за этих выводов я и смывался от нее десять ночей подряд — прямиком в мотель «Красная Стрела».

Так, вместе со мной к Мадлен приходила Кэй.

Сначала мы трахались, потом разговаривали. Говорили почти всегда о семье Мадлен. Я тоже старался придумать какие-нибудь небылицы, но только не выглядеть жалко на фоне ее причудливых рассказов. У моей оторвы было столько всего: бандитский магнат папочка — тот самый Эммет Спрейг, собрат Мака Сэннета, с которым они вместе стригли купоны, когда в Голливуде все еще только начиналось; надутая мамаша, любительница «таблеточек», прямая наследница калифорнийских Каткартов; гениальная сестра Марта, высокооплачиваемая художница, восходящая звезда местного рекламного бизнеса. Актерами второго плана в ее рассказах выступали мэр Флетчер Баурон; гангстер, манипулирующий общественным сознанием, Мики Коэн; бывший помощник Эммета, сын известного шотландского патологоанатома и неудавшийся актер немого кино, «чудак» Джорджи Тилден. Семейства Дохени, Сепульведа и Малхолланд тоже были близкими друзьями, равно как и губернатор Эрл Уоррен и окружной прокурор Бьюрон Фиттс. Кроме старика Долфа Блайкерта, покойной Греты Хайлбрюннер Блайкерт, японских друзей, которых я сдал, а также приятелей по службе, рассказать мне было не о чем, поэтому я сочинял напропалую: про медали, полученные за отличную учебу, про выпускные балы; про службу в охране Франклина Делано Рузвельта. Я врал до тех пор, пока не наступало время потрахаться снова. И я был благодарен Мадлен за то, что между случками она не включала свет, в противном случае она бы поняла, что я приходил к ней утолять голод.

Голод по Орхидее.

В первый раз это произошло случайно. Мы занимались любовью и были уже близки к завершению. И тут моя рука, соскользнув по спинке кровати, попала в выключатель на стене, нечаянно включив его, после чего я увидел под собой Бетти Шорт. На несколько секунд я действительно поверил в это и начал звать на помощь Ли и Кэй. Когда Бетти снова превратилась в Мадлен, я потянулся к выключателю, но она ухватила меня за локоть. Двигаясь быстрее, так что заскрипела кровать, при ярком свете я снова превратил Мадлен в Бетти — ее голубые глаза в карие, ее тело в тело Бетти из того порнофильма, представляя, как она произносит: «Пожалуйста, не надо». Кончая, я знал, что с Мадлен так хорошо не было бы никогда; и, когда эта оторва прошептала: «Я знала, что рано или поздно она придет к тебе», я разрыдался и признался ей, что все мои истории были ложью, а потом разразился сумбурным рассказом про Ли, Кэй и Баки, закончив рассказом о зацикленности мистера Огня на погибшей и его бесследном исчезновении. Когда я закончил, Мадлен сказала:

— Я никогда не буду учительницей из Сью-Фоллс в Южной Дакоте, но я буду Бетти или кем угодно, только пожелай.

Я позволил ей гладить меня по голове, благодарный за то, что мне больше не придется врать, и в то же время безмерно сожалея, что она, а не Кэй, стала моим исповедником.

Так я формально овладел Элизабет Шорт.

Глава 19

Ли все не появлялся, а Мадлен все играла роль Бетти, и с этим я ничего не мог поделать. Помня предупреждение громил из Отдела внутренней безопасности, я старался держаться подальше от расследования, но мне было чрезвычайно интересно, специально или нет смылся мистер Огонь. Проверив его банковский счет, я обнаружил там всего 800 долларов и никаких следов снятия каких-то сумм в последнее время. Когда я услышал, что Ли и его «форд» объявили не только в американский, но и в мексиканский розыск, который, впрочем, не приносил никаких результатов, моя интуиция сообщила, что, по всей видимости, Ли удрал дальше на юг, туда, где местные полицейские использовали постановления своих коллег-гринго просто как туалетную бумагу. Расс Миллард рассказал мне, что по подозрению в убийстве Бобби Де Вита и Феликса Часко в Хуаресе арестованы двое мексиканцев, оба известные наркоторговцы. Это известие было для меня большим облегчением, так как следователи из Отдела внутренней безопасности подозревали в этом убийстве Ли. Но тут из самых-самых верхов до нас дошел один слух. Директор Хорралл отменил постановление о розыске Бланчарда и негласное правило избегать острых вопросов, а секретарь Тада Грина сказала Гарри Сирзу, что она слышала, что, если в течение тридцати дней после своего побега Ли не объявится, его уволят из управления.

Довольно скучный, дождливый январь под конец был разбавлен одним интересным происшествием. В ФБР по почте пришел конверт с адресом, составленным из вырезанных газетных букв. Внутри на плотной бумаге такими же буквами было изложено следующее:

ПЕРЕДУМАЛ

НА ВАС НЕЛЬЗЯ РАССЧИТЫВАТЬ

ОРХИДЕЮ УБИЛИ ЗА ДЕЛО -

ПАЛАЧ ЧЕРНОЙ ОРХИДЕИ

Ниже была приклеена фотография невысокого плотного мужчины в деловом костюме. Лицо вымарано. Ни на фото, ни на конверте отпечатков пальцев или других улик обнаружено не было. И так как в интересах следствия фотографии из первого письма не были переданы прессе, мы понимали, что второе письмо — подлинное. Единодушное мнение всех сотрудников ФБР состояло в том, что на фото был изображен сам убийца, символическим образом устранявший себя из общей «картины».

После того как версии, касавшиеся «Письма убийцы» и порнофильма, рассыпались в пух и прах, появилось второе мнение: этого ублюдка нам никогда не поймать. Ставки в графе «Не будет раскрыто» повысились; Тад Грин сказал Рассу и капитану Джеку о том, что 5 февраля Хорралл собирается объявить о приостановке расследования по делу Орхидеи и ввернуть большую часть следователей на прежние места работы. До меня дошли слухи, что среди тех, кого отзывают, буду я и что моим новым напарником станет Джонни Фогель. Работать с вонючкой Джонни было, конечно, не самым приятным делом, но возвращение в Отдел судебных приставов было как возвращение в рай. Ибо Бетти Шорт наконец отводилось подобающее ей место — в дальних уголках моей памяти.

Глава 20

"Нижеперечисленным следователям и служащим Центрального управления, временно привлеченным к расследованию дела Э. Шорт, возвратиться к своим прежним обязанностям, начиная с завтрашнего дня, 6/2/47:

Т. Андерс — в отдел по расследованию жульничества и махинаций

Д. Аркола — в отдел по расследованию краж

Р. Кавано — в отдел по расследованию вооруженных ограблений

Д. Эллисон — в следственный отдел

A. Граймс — в следственный отдел

К. Лиггет — в отдел по борьбе с подростковой преступностью

Р. Наваретт — в отдел по раскрытию убийств. (За назначением обратиться к лейтенанту Рули)

Д. Смит — в отдел по раскрытию убийств (Обратиться к лейтенанту Рули)

B. Смит — в следственный отдел

По просьбе начальника полиции Хорралла и его заместителя Грина выражаю вам благодарность за участие в расследовании и за сверхурочное время, которое вы посвятили данному делу. Всем вам будут направлены благодарственные письма.

И личное спасибо от меня.

Капитан Д.-В. Тирни, начальник следственного отдела".

Между доской объявлений и кабинетом Милларда было около десяти ярдов; я покрыл это расстояние меньше чем за полсекунды. Расс встал из-за стола.

— Привет, Баки. Как дела?

— Почему меня нет в списке?

— Я попросил Джека оставить тебя в группе, расследующей дело Шорт.

— Но почему?

— Потому что из тебя получится неплохой следователь, а еще потому, что через три года Гарри уходит на пенсию. Еще причины нужны?

Я подбирал слова для ответа, когда зазвонил телефон. Расс взял трубку и представился, после чего, какое-то время послушав звонившего, показал мне на параллельный телефон, стоявший напротив него. Я бросился к аппарату и услышал на другом конце громкий мужской голос: «...прикомандирован к уголовно-следственному отделу Форт-Дикс. Я знаю, что на вас обрушился большой поток ложных признаний, но данное признание кажется мне правдоподобным».

Расс сказал:

— Продолжайте, майор.

— Военнослужащего зовут Джозеф Дюланж. Он военный полицейский, прикомандированный к штабу в Диксе. Своему сослуживцу по пьяни он признался в убийстве. Его приятели говорят, что у него есть нож и что восьмого января во время своего отпуска он летал в Лос-Анджелес. Кроме этого, мы нашли на его брюках пятна крови, но слишком маленькие, чтобы взять образцы. По-моему, он гнилой тип. За океаном он то и дело затевал драки, а его адвокат говорит, что он избивает жену.

— Майор, Дюланж там поблизости?

— Да, он в камере напротив. Через зал.

— Сделай одолжение. Попроси его описать родимые пятна на теле Элизабет Шорт. Если он не ошибется и все в точности опишет, мы с напарником вылетим первым же транспортным самолетом.

Майор ответил согласием и на этом разговор прервался. Расс сказал:

— У Гарри грипп. Не хочешь слетать в Нью-Джерси, герой?

— Ты серьезно?

— Если этот вояка расскажет о родинках на заднице Элизабет, то да.

— Спроси его и о рубцах на теле, о которых не писали в газетах.

Расс покачал головой.

— Не стоит. Это его слишком возбудит. Если все сойдется, то мы вылетаем на военном транспорте, на месте составляем отчет и пересылаем его сюда. Стоит Джеку или Эллису узнать об этом солдате, как они сразу же пришлют туда Фрици, который уже к утру отправит солдатика на электрический стул, даже если тот не виноват.

Негативное отношение к Фрици меня задело.

— На самом деле он не такой плохой. Думаю, что Лоу не захочет организовывать подставу.

— Значит, ты слишком чувствительный: Фрици — последняя тварь, а Эллис...

На линии снова раздался голос майора:

— Сэр, Дюланж сказал, что у нее три темных родинки на левой половине э-э...

— Майор, так и скажите — на заднице. Мы вылетаем.

* * *

Капрал Джозеф Дюланж оказался высоким, темноволосым, мускулистым детиной двадцати девяти лет с лошадиным лицом и небольшими усиками. Одетый в грязно-коричневую робу, он сидел за столом в кабинете начальника тюрьмы и смотрел на нас с нескрываемой злобой. Рядом сидел адвокат-капитан, возможно, на тот случай, если мы с Рассом попробуем надавить на капрала. После восьмичасового перелета я чувствовал, что выжат как лимон, но все же готов на дальнейшие свершения. По дороге из аэродрома майор, говоривший с нами по телефону, рассказал нам о Дюланже. Тот был дважды женатым фронтовиком, любителем выпить и побузить. Его показания были неполными, но содержали две веские улики против него: он улетел в Лос-Анджелес восьмого января, а семнадцатого был арестован в Нью-Йорке за пьянку.

Разговор начал Расс.

— Капрал, меня зовут Расс Миллард, а это детектив Блайкерт. Мы представляем полицейское управление Лос-Анджелеса. Если вам удастся убедить нас, что именно вы убили Элизабет Шорт, мы вас арестуем и доставим под охраной в Лос-Анджелес.

Дюланж заерзал на стуле и громким гнусавым голосом сказал:

— Я разрезал ее на куски.

Расс устало вздохнул:

— Многие говорят то же самое.

— Я ее оттрахал.

— Неужели? Вы изменили жене?

— Я — француз.

Я вошел в образ плохого парня.

— А я — немец. И кому до этого дело? Какое отношение это имеет к твоей измене жене?

Дюланж характерно пошевелил своим длинным языком.

— Я люблю по-французски, моей жене это не нравится.

Расс толкнул меня локтем.

— Капрал, почему вы во время отпуска прилетели в Лос-Анджелес? Что вас туда привлекло?

— Бабы. Выпивка. Кайф.

— Все это вы могли найти на другом берегу, в Манхэттене.

— Солнце, пальмы, кинозвезды.

Расс рассмеялся:

— Да уж, в Лос-Анджелесе этого хватает. Похоже, ваша жена вам многое позволяет. Отпуск в одиночку и все такое.

— Она знает, что я француз. Когда я дома, она свое получает. Миссионерская поза, десять дюймов. Она не жалуется.

— А если начинает жаловаться? Что вы тогда делаете?

С каменным выражением на лице он ответил:

— Одна жалоба — я пускаю в ход кулаки, две жалобы — разрезаю ее на части.

Я не выдержал:

— Ты хочешь сказать, что пролетел три тысячи миль только для того, чтобы полизать чью-то дырку?

— Я француз.

— Для меня ты похож на голубого. Все лизуны — скрытые педики. Это доказанный факт. Что ты на это ответишь, говнюк?

Адвокат-капитан встал и что-то прошептал на ухо Рассу. Расс снова толкнул меня в бок. Дюланж смягчил выражение лица, расплывшись в улыбке.

— Мой ответ висит у меня между ног. Десять дюймов.

Расс сказал:

— Джо, вы должны извинить детектива Блайкерта. У него короткий запал.

— У него короткая сосиска. Как и у всех Гансов. Я француз. Я знаю.

Расс разразился громким хохотом, как будто услышал уморительную шутку в исполнении известного комика.

— Да вы юморист, Джо.

Дюланж снова показал язык.

— Я француз.

— Вы оригинал, Джо, но майор Кэррол сообщил мне, что вы избиваете жену. Это правда?

— А негры умеют танцевать?

— Конечно умеют. Вам нравится избивать женщин, Джо?

— Только если они сами напрашиваются.

— Как часто ваша жена на это напрашиватся?

— Она напрашивается на мой десятидюймовый каждую ночь.

— Нет, я имею в виду напрашивается на хорошую взбучку?

— Если я общаюсь с Джонни Редом и она вдруг начинает строить из себя умную, тогда она точно напрашивается.

— Вы давно дружите с Джонни?

— Джонни Ред — мой лучший друг.

— Он летал с вами в Лос-Анджелес?

— В кармане.

Споры с пьяным психом стали меня утомлять. Я вспомнил Фрици и его конкретный подход к таким делам.

— Что за бред ты несешь, ублюдок? Хочешь, чтоб тебе как следует прочистили мозги?

— Блайкерт, хватит!

Я заткнулся. Адвокат свирепо на меня посмотрел; Расс ослабил свой галстук — сигнал, чтобы я замолк. Дюланж хрустел костяшками пальцев на левой руке. Расс положил на стол пачку сигарет — старый прием следователей под названием «я — ваш друг».

Француз сказал:

— Джонни Ред не любит, когда я курю без него. Принесете Джонни, я закурю. В компании с Джонни я быстрее во всем сознаюсь. Спросите католического капеллана в Норт-Пост. Он как-то сказал мне, что, когда я иду исповедоваться, от меня пахнет Джонни.

Мне стало казаться, что капрал пахнет как шизофреник, жаждущий внимания. Расс заметил:

— Признания, сделанные в пьяном виде в суде недействительны. Но я вот что вам скажу, Джо. Вы убедите меня в том, что убили Бетти Шорт, и я позабочусь, чтобы Джонни полетел вместе с нами в Лос-Анджелес. В течение чудесного восьмичасового перелета вы сто раз успеете возобновить вашу дружбу. Что скажете?

— Скажу, что порубил Орхидею на части.

— А я скажу, что вы этого не делали. И что вы с Джонни еще какое-то время побудете врозь.

— Я порубил ее на части.

— Как?

— Отрубил ей сиськи, распорол рот от уха до уха, а потом разрубил ее пополам. Хрясь. Хрясь. Хрясь.

Расс вздохнул.

— Давайте вернемся назад, Джо. Вы вылетели из Форт-Дикс в среду, восьмого января, ночью того же дня приземлились в Кэмп-Макартур. Вот вы с Джонни в Лос-Анджелесе, полные решимости покутить. Куда вы отправились сначала? Голливудский бульвар? Сансет-стрип? Пляж? Куда?

Дюланж захрустел костяшками пальцев.

— В салон татуировки «Натан Парлор», на Норт-Алворадо, 463.

— Что вы там делали?

Безумный Джо закатал правый рукав. На руке был вытатуирован раздвоенный змеиный язык, под которым стояла надпись «Французик». Джо сжал бицепс, и татуировка вытянулась. Он сказал:

— Я француз.

Миллард применил тактику внезапной смены настроения.

— А я полицейский. И мне все это начинает надоедать. Когда мне совсем надоест, в дело вступит детектив Блайкерт. Детектив Блайкерт в свое время входил в десятку сильнейших боксеров-полутяжеловесов, и он далеко не мягкий человек. Ведь так, напарник?

Я сжал кулаки.

— Я — немец.

Дюланж засмеялся.

— Он напрасно потратит время. Нет Джонни, нет признания.

Я чуть не кинулся на него. Расс схватил меня за локоть и, крепко сжав, обратился к Дюланжу:

— Джо, предлагаю сделку. Сначала вы убедите нас в том, что вы действительно знали Бетти Шорт. Сообщите нам факты. Имена, даты, описания. Сделаете это, и я гарантирую, что во время перерыва вы сможете вернуться в камеру и увидеться с Джонни. Идет?

— Джонни ноль пять?

— Нет, с его старшим братом — Джонни ноль девять.

Француз взял пачку сигарет и вытащил одну; Расс поднес ему зажигалку. Дюланж картинно затянулся и вместе с дымом выдохнул:

— После того салона татуировки мы с Джонни поехали на тачке в центр и сняли там комнату. В гостинице «Гавана», на девятой и Олайв, десятка за ночь, с огромными тараканами. Они подняли невообразимый шум, и мне пришлось их утихомирить, понаставив везде ловушек. Это их успокоило. Мы с Джонни легли спать, а наутро пошли искать дырку. В первый день не повезло. На следующий день я нашел себе на автобусной остановке эту филиппинскую сучку. Говорит мне, что ей надо добраться до Сан-Франциско, поэтому я предлагаю ей пятерку, чтобы обслужила меня и Джонни. Но она заявляет, что за двоих минимум десятка. Тогда я начинаю убеждать ее, что Джонни будет вести себя как ягненок и что платить надо мне. Мы возвращаемся в гостиницу, и тут изо всех щелей опять вылезают тараканы. Я знакомлю ее с Джонни, говорю, что он начнет первым. Она пугается, говорит: «Ты что, Джек-потрошитель?» Я отвечаю, что я — француз и что она о себе возомнила, думает, что может кинуть Джонни Реда? К этому времени тараканы уже разошлись вовсю, ревут как негры. Филиппинка говорит, что у Джонни слишком острые зубы, так что спасибо, не надо, и убегает пулей. Мы с Джонни в обломе до субботы. Хотим трахаться, хоть убей. Идем с ним на Бродвей, у меня на куртке все эти нашивки — дубовые ветки, серебряная звезда, бронзовая звезда, еще за японскую кампанию. Я словно какой-нибудь генерал Джордж Паттон, только еще круче. Мы с Джонни подходим к этому бару, «Ночная Сова». Тут вплывает Орхидея и Джонни мне говорит: «Да, сэр, это она и есть, никаких сомнений, сэр».

Дюланж затушил сигарету и потянулся к пачке. Расс делал отметки в блокноте; я начал соотносить время их встречи и местонахождение этого бара, которое я помнил еще по работе в патрульно-постовой службе. Он располагался на 6-й и Хилл — в двух кварталах от гостиницы «Билтмор», той самой, возле которой Рыжий Мэнли высадил Орхидею в пятницу, десятого января. Рассказ Француза, несмотря на его бредовость, начинал приобретать черты правдоподобия.

Расс спросил:

— Джо, ты говоришь про ночь с субботы одиннадцатого на воскресенье двенадцатого?

Дюланж закурил еще одну сигарету.

— Я — француз, а не календарь. После субботы идет воскресенье, вот и высчитывайте.

— Продолжай.

— Ну так вот, мы с Джонни болтаем с Орхидеей, а потом я приглашаю ее в гостиницу. Приезжаем туда, а там вовсю шуруют тараканы, воют и вгрызаются в стены. Орхидея говорит, что она не останется здесь пока я не прикончу их всех. Я хватаю Джонни и начинаю их лупцевать, Джонни говорит, что ему не больно. Но этой сучке мало, она хочет, чтобы я избавился от них научным способом. Я иду на улицу и нахожу «химика», за пятерку он дает мне жидкий яд для тараканов. Потом мы с Орхидеей трахаемся как кролики, Джонни Ред наблюдает. Он обозлился на меня, потому что она такая конфетка, а ему ничего не перепадает. Я задал ему совершенно конкретный вопрос:

— Опиши ее тело. Только постарайся, иначе не увидишь Джонни Реда до тех пор, пока тебя отсюда не выпустят.

Его лицо осунулось; он стал похож на ребенка, у которого хотят отобрать любимого плюшевого мишку. Расс сказал:

— Ответь на вопрос, Джо.

Дюланж ухмыльнулся.

— До тех пор пока я их не отрезал, у нее были маленькие, стоящие торчком груди с розовыми сосками. Полноватые ноги, красивая щелка. Еще у нее были эти родинки, про которые я говорил майору Кэрролу, и небольшие царапины на спине, свежие, как будто ее только что отхлестали.

Я вздрогнул, вспомнив «небольшие царапины», которые упоминались в отчете патологоанатома. Расс сказал:

— Продолжай, Джо.

Дюланж изобразил садистскую улыбку.

— Потом она начала молоть пургу, типа: «Почему у тебя столько медалей, а ты до сих пор капрал?» Называет меня Мэттом и Гордоном и несет что-то про нашего ребенка, хотя мы трахнулись всего один раз и на мне была резинка. Джонни это напугало, и он вместе с тараканами запел: «Нет, сэр, это не наша детка». Мне хочется еще попарить колотушку, и я беру Орхидею и отвожу ее через дорогу к Клопу, плачу ему десятку, и он устраивает ей фальшивый медосмотр, после которого говорит:

— Ребенок будет здоровым и появится через шесть месяцев.

Еще одно подтверждение, капля достоверной информации в потоке явного бреда: Мэтт и Гордон — это, очевидно, Мэтт Гордон и Джозеф Гордон Фиклинг, два псевдомужа Бетти Шорт. Я ставлю 50 на 50 и думаю, что пора кончать эту бодягу — ради Ли Бланчарда; Расс спрашивает:

— И что дальше, Джо?

Дюланж выглядит озадаченным — куда девалась бравада, словоохотливость пьяницы и желание вновь встретиться с Джонни Редом.

— Дальше я ее порезал.

— Где?

— На две части.

— Нет, Джо. Где ты порезал ее?

— А-а. В гостинице.

— В каком номере?

— 116-м.

— Как ты доставил тело на 39-ю и Нортон?

— Я угнал машину.

— Какую машину?

— "Шевроле".

— Год выпуска и модель?

— 43-го года, седан.

— Во время войны в Америке не производили автомобилей, Джо. Попробуй еще раз.

— 47-го года, седан.

— Кто-то оставил ключи зажигания в новенькой машине? В центре Лос-Анджелеса?

— Я завел ее без ключей.

— Как ты завел ее без ключей, Джо?

— Что?

— Объясни, как ты это сделал.

— Я забыл как. Я был пьян.

Я перебил его:

— Где находится 39-я и Нортон?

Дюланж стал теребить пачку сигарет.

— Рядом с Креншо-бульваром и Колизеум-стрит.

— Расскажи мне что-нибудь, чего не было в газетах.

— Я сделал ей разрез от уха до уха.

— Об этом знают все.

— Мы с Джонни изнасиловали ее.

— Ее никто не насиловал и в любом случае остались бы отпечатки Джонни. Но ничего такого не обнаружили. Почему ты убил ее?

— Она плохо трахалась.

— Чепуха. Ты говорил, что она трахалась как кролик.

— Как плохой кролик.

— В темноте все кошки серы, говнюк. Так почему ты убил ее?

— Она не хотела трахаться по-французски.

— Это еще не причина. Ты можешь трахнуться по-французски с любой пятидолларовой шлюхой. Такой француз, как ты, должен это знать.

— Она плохо трахалась по-французски.

— Не выдумывай, говнюк.

— Я покромсал ее на куски!

Я грохнул по столу кулаком а-ля Гарри Сирз.

— Врешь, падла!

Конвоир встал; Дюланж заорал:

— Я хочу своего Джонни.

Расс сказал капитану:

— Приведите его сюда через шесть часов, — и улыбнулся мне такой нежной улыбкой, какую я никогда до этого у него не замечал.

* * *

Вероятность того, что Дюланж убил Бетти составляла 50 на 50, хотя сейчас мы постепенно склонялись к соотношению 75 на 25 не в его пользу. Расс вышел позвонить в Отдел и сообщить о результатах допроса, а также распорядиться, чтобы в номер 116 гостиницы «Гавана» отправили экспертов для обнаружения следов крови; я пошел спать в комнату, которую для нас отвел майор Кэррол. Мне снились Бетти Шорт и Потрошитель; а когда зазвонил будильник, я грезил о Мадлен.

Открыв глаза, я увидел Расса, одетого в чистый выглаженный костюм. Он протянул мне газету и сказал:

— Никогда не недооценивай Эллиса Лоу.

Это был таблоид. На первой полосе красовался заголовок: «Военнослужащего из Форт-Дикс обвиняют в чудовищном лос-анджелесском убийстве!» Ниже под заголовком были помещены фотографии Дюланжа и Лоу, стоящего в театральной позе у своего стола. В статье было сказано следующее:

"Как сообщили сегодня наши коллеги из «Лос-Анджелес Миррор» Эллис Лоу, заместитель окружного прокурора Лос-Анджелеса, главный юридический консультант в деле об убийстве Черной Орхидеи, вчера вечером заявил, что в этом деле наметился гигантский прорыв. «Мои ближайшие помощники лейтенант Миллард и сержант Блайкерт только что уведомили меня о том, что в убийстве Элизабет Шорт сознался капрал из Форт-Дикс, Нью-Джерси, по имени Джозеф Дюланж. Его показания подтверждаются фактами, о которых мог знать только убийца. Капрал Дюланж известен своим неадекватным поведением; я сообщу прессе остальные подробности его признания, как только мои люди привезут Дюланжа в Лос-Анджелес для предъявления ему официальных обвинений».

Дело Элизабет Шорт не дает покоя городским властям с утра 15 января, того самого дня, когда обнаженное, изуродованное и разрубленное пополам тело мисс Шорт было обнаружено на одной из пустующих автостоянок Лос-Анджелеса. Заместитель окружного прокурора Лоу не стал раскрывать подробностей признания, которое сделал Дюланж, сказав только, что капрал был знаком с мисс Шорт очень близко. «Подробности последуют позже, — заявил он. — Самое главное, что теперь этот подонок находится за решеткой, а там он больше никого не сможет убить».

Я рассмеялся.

— А что ты на самом деле сказал Лоу?

— Ничего. Когда я первый раз говорил с капитаном Джеком, я сказал, что, возможно, это был Дюланж. Он наорал на меня за то, что я не сообщил ему об этом до нашего отъезда в Форт-Дикс. И все. А когда я звонил ему второй раз, то сказал, что Дюланж, похоже, очередной сумасшедший. Услышав это, он очень расстроился, и теперь я понимаю почему.

Я встал и потянулся.

— Будем надеяться, что ее убил Дюланж.

Расс отрицательно покачал головой.

— Эксперты сообщили мне, что в номере гостиницы не обнаружено следов крови, а также проточной воды, в которой можно было промыть тело. Еще у Кэррола есть отчет о перемещениях Дюланжа за период с десятого по семнадцатое января — вытрезвители, больницы, исправительные работы. И только что мы получили горячую новость: с 14-го по 17-е Француз находился в палате Госпиталя Святого Патрика в Бруклине. Тяжелое алкогольное отравление. В то утро его выписали оттуда и через пару часов забрали из Пенн-стэйшн. Он ни при чем.

Я не знал, на ком сорвать злость: Лоу хотел побыстрее закрыть дело, Миллард хотел справедливости, а я возвращался домой, где меня ждали газетные заголовки, в которых я представал полным кретином.

— Что насчет Дюланжа? Хочешь его снова допросить?

— И слушать этот бред про поющих тараканов? Нет. Кэролл рассказал ему, что мы все знаем. Он сказал, что придумал эту историю с убийством, чтобы про него писали в газетах. Он хочет помириться со своей первой женой и надеется, что вся эта история вызовет у нее сочувствие. Я попытался с ним поговорить, но он опять стал нести чушь. Нам он уже точно ничего нового не расскажет.

— Ну и слава богу.

— Вот именно. Джо увольняют на гражданку, а мы через сорок пять минут улетаем в Лос-Анджелес. Поэтому одевайся, напарник.

Я напялил свою затасканную одежду, мы с Рассом вышли к воротам и стали ждать джип, который должен был отвезти нас на аэродром. Я увидел приближающуюся издалека высокую фигуру в военной форме. От холода меня стал бить озноб; фигура приближалась. Наконец я понял, что это был не кто иной, как капрал Джозеф Дюланж.

Подойдя к нам, он развернул утренний таблоид и, указав на свою фотографию на первой странице, сказал:

— Про меня на целую страницу, а про тебя всего несколько строчек, как и надо про всех Гансов.

Почувствовав в его дыхании запах Джонни Реда, я вломил ему прямо в челюсть. Дюланж рухнул на землю, словно тонна кирпичей; моя правая рука заныла. Расс Миллард посмотрел на меня, словно миссионер на упрямого язычника. Я сказал:

— Не будь таким правильным. Не строй из себя святошу.

Глава 21

Эллис Лоу сказал:

— Я организовал эту встречу по нескольким причинам. Во-первых, чтобы извиниться перед тобой, Баки. За то, что раньше времени объявил убийцей Дюланжа и поспешил сообщить об этом своим друзьям-газетчикам, а в итоге пострадал ты. Приношу свои извинения.

Я посмотрел на Лоу и сидящего рядом Фрици Фогеля. «Встреча» проходила в гостиной дома Фогеля; в заголовках газет, вышедших за последние два дня меня описали как рвущегося в бой полицейского, который идет не тем путем.

— Что вы хотите, мистер Лоу?

Фрици засмеялся; Лоу сказал:

— Называй меня Эллис.

Субординация опустилась на новый уровень — гораздо ниже того, на котором стояла выпивка и закуска из сухих крендельков, которые напекла в знак уважения фрау Фогель. Через час я должен был встречаться с Мадлен и внеслужебное панибратство с моим боссом не входило в мои планы.

— Хорошо, Эллис.

Лоу не понравился мой тон.

— Баки, наши взгляды в прошлом довольно часто не совпадали. Возможно, они не совпадают и сейчас.

Но я думаю, что по некоторым вопросам они сходятся. Нам обоим хочется, чтобы дело Шорт было как можно быстрее закрыто и мы наконец вернулись к обычной работе. Ты, я знаю, хотел бы вернуться в Отдел судебных приставов. И как бы мне ни хотелось поймать и осудить убийцу, я думаю, сейчас мое участие в расследовании вышло из-под контроля и мне пора вернуться к своим старым судебным делам. Я чувствовал себя как карточный шулер, у которого выпал королевский флеш.

— Чего ты хочешь, Эллис?

— Я хочу, чтобы ты возвратился в Отдел завтра; но перед этим я хотел бы в последний раз попытаться раскрыть дело Шорт и уж потом заняться своими старыми делами. Баки, мы с тобой оба пришли со стороны. Но вот Фрици, допустим, когда станет лейтенантом, хотел бы видеть тебя своим напарником и...

— Расс Миллард тоже хотел бы меня в напарники, когда Гарри Сирз уйдет на пенсию.

Фрици взялся за свою рюмку.

— Ты слишком жесткий человек, чтобы с ним работать, парнишка. Он как-то говорил, что ты не умеешь себя контролировать. Старина Расс — особа чувствительная, а я как раз твой тип.

Замечание попало в точку; я вспомнил о том отвращении с которым посмотрел на меня Расс, когда я нечаянно ударил Джо Дюланжа.

— Так чего же ты хочешь, Эллис?

— Ну что ж, Дуйат, я скажу. В городской тюрьме до сих пор остаются четыре человека, сознавшиеся в убийстве. У них нет алиби на тот период, когда пропала Бетти Шорт, во время первых допросов они несли какую-то околесицу, к тому же ведут себя очень буйно, настоящие припадочные психи. Я хочу, чтобы их заново допросили, но уже с применением соответствующих методов. Это будет в основном физическая работа, и Фрици хотел взять себе в помощники Билла Кенига, но я считаю, что его слишком часто заносит, и поэтому выбрал тебя. Итак, Дуайт, да или нет. Назад, в Отдел судебных приставов или в Отдел по раскрытию убийств, где Расс Миллард еще не скоро от тебя избавится. Он очень выдержанный и терпеливый человек, Дуайт. Тебе придется ждать очень, очень долго.

Мой королевский флеш рассыпался.

— Да.

Лоу просиял.

— Тогда поезжай сейчас в тюрьму. Надзиратель ночной смены выписал на этих четырех пропуска на выезд. На охраняемой автостоянке стоит автофургон. Ключи зажигания под ковриком в салоне. Отвезешь подозреваемых на Саут Аламеда, 1701. Там тебя будет ждать Фрици. В общем, с возвращением в Отдел судебных приставов, Дуайт.

Я встал. Лоу, взяв одно печенье, стал его аппетитно надкусывать; а Фрици трясущимися руками осушил свою рюмку.

Психи ожидали меня в камере для задержанных. Одетые в тюремные робы, они были закованы в наручники и ножные кандалы. К пропускам на выезд, которые мне дал надзиратель были прикреплены фотографии и досье на каждого из подозреваемых; когда дверь камеры автоматически открылась, я сверил их лица с фотографиями.

Пол Дэвид Орчард был небольшого роста дородным мужчиной с приплюснутым носом, занимавшим чуть ли не половину лица, и длинными напомаженными волосами; Сесил Томас Деркин оказался лысым, веснушчатым мулатом лет пятидесяти, ростом шесть с половиной футов. Чарльз Майкл и Айсслер выделялись своими запавшими карими глазами, а Лорен Бидвел своим хрупким телосложением и темными пятнами на коже, а также постоянным дрожанием. Он выглядел настолько жалким, что я даже перепроверил его досье, чтобы убедиться, что это действительно преступник; судимости за растление малолетних, начинавшиеся еще в 1911 году, не оставили больше никаких сомнений.

— Выходите, — бросил я. — Пошевеливайтесь.

Волоча по полу цепи и широко расставив ноги, вся четверка поплелась к помосту. Я указал им на боковую дверь рядом с помостом; надзиратель открыл ее снаружи. Один за другим психи проследовали на стоянку; пока я подгонял к зданию полицейский фургон, эти четверо были под прицелом тюремщика.

Когда я подъехал, он открыл дверь машины; в зеркало заднего вида я стал следить за тем, как мои пассажиры грузятся в фургон. Залезая в него, они вдыхали свежий ночной воздух и о чем-то перешептывались друг с другом. Когда погрузка закончилась, надзиратель посигналил мне своим пистолетом и я тронулся с места.

Здание номер 1701 по Саут Аламеда находилось в промышленной зоне восточного Лос-Анджелеса, в полутора милях от городской тюрьмы. Пять минут спустя я нашел его — огромный склад прямо посередине квартала, в котором располагались такие же огромные складские терминалы. Это было единственное здание, с освещенной надписью над входом: «Каунти Кинг — поставщик мяса для учреждений Лос-Анджелеса с 1923 года». Припарковавшись, я посигналил; дверь под надписью открылась, свет погас, и показался Фрици Фогель, засунувший руки за ремень брюк.

Я вышел и открыл дверь фургона. Психи высыпали на улицу; Фрици крикнул им:

— Сюда, господа. — Четверка, расставив ноги, прошлепала в направлении голоса; свет в здании снова включился. Я закрыл машину и вошел в помещение.

— Подарок от округа, парнишка. Хозяин этого склада — должник шерифа Бискалеза, а у того есть лейтенант, у которого брат работает врачом, и этот врач мне кое-чем обязан. Скоро поймешь, о чем я говорю.

Я закрыл дверь и запер ее на замок; Фрици провел меня мимо ходоков в коридор, воняющий мясом. Пройдя по коридору, мы пришли в большой зал — с покрытым пылью полом и рядами свисающих с потолка ржавых крюков для мяса. На половине из них при комнатной температуре болтались говяжьи полутуши, вокруг которых роились слепни. У меня скрутило желудок; затем, увидев в самом конце зала четыре стула, стоявшие под четырьмя неиспользуемыми крюками, я стал осознавать происходящее.

Фрици снял с психов кандалы и, заставив их вытянуть руки перед собой, надел им наручники. Стоя рядом, я наблюдал за реакцией этой четверки. Старика Бидвелла затрясло еще сильнее; Деркин что-то напевал себе под нос; Орчард ухмылялся, его голова склонилась набок, словно под тяжестью напомаженной прически. И только Чарльз Айсслер заинтересованно следил за всем происходящим — нервно сжимая руки и переводя взгляд с меня на Фрици и обратно.

Фрици достал из кармана рулон изоленты и швырнул мне.

— Приклей их досье к стене рядом с крюками. По алфавиту, напротив каждого крюка.

Сделав это, я заметил в нескольких ярдах от себя, у соседней двери, стоящий поперек стол, накрытый простынью. Фогель подвел заключенных ближе и, заставив их залезть на стулья, зацепил их наручники за крюки. Я стал просматривать досье в надежде обнаружить информацию, которая бы вывела меня из себя и обозлила настолько, чтобы возникшей ненависти хватило на всю ночь и до самого возвращения в Отдел судебных приставов.

Лорен Бидвелл имел три судимости, все за изнасилование малолетних. В период между отсидками он признавался во всех нашумевших сексуальных преступлениях и был даже одним из главных подозреваемых в известном в двадцатых годах деле о похищении мальчика из семьи Хикман. Сесил Деркин был наркоман, хулиган и насильник, который в свое время играл на ударных с довольно неплохими джаз-бандами; отсидел два срока за умышленный поджог. Во время последнего поджога его поймали, когда он мастурбировал перед горящим домом — домом, в котором жил руководитель оркестра, который якобы задолжал ему деньги за одно из выступлений. За эту выходку Деркин получил двенадцать лет тюрьмы; освободившись, стал работать посудомойщиком в одной из забегаловок и жить в общежитии Армии спасения.

Чарльз Айсслер был сутенером и любителем сознаваться в убийствах проституток. Три привода в полицию за сутенерство обеспечили ему в общей сложности год тюрьмы; его ложные признания в убийствах стоили ему девяносто двух дней в психушке «Камарильо». Пол Орчард был вором и альфонсом, а также бывшим шерифом округа Сан-Бернардино. В дополнение к своим административным правонарушениям он имел две судимости за вооруженные налеты. Во мне вспыхнула небольшая искорка ярости. Я чувствовал себя так, как если бы выходил на ринг против боксера, в победе над которым я не был уверен. Фрици сказал:

— Красивый квартет, а, паренек?

— Прямо хор мальчиков.

Фрици поманил меня пальцем; я подошел и стал лицом к четырем подозреваемым. Моя искорка ярости все еще горела, когда он произнес:

— Вы все сознались в убийстве Орхидеи. Мы не можем это доказать, поэтому попробуйте сделать это сами. Баки, задавай вопросы про последние дни жизни девчонки. А я буду слушать до тех пор пока не услышу откровенный сифилитический бред.

Я начал с Бидвелла. Из-за его дрожания под ним трясся стул; протянув руку к крюку, я остановил трясучку.

— Расскажи мне про Бетти Шорт, старик. Почему ты ее убил?

Старикан посмотрел на меня умоляющими глазами; я отвел взгляд. Фрици, изучавший досье на стене, заполнил возникшую паузу.

— Не робей, паренек. Этот хрыч заставлял мальцов сосать ему хрен.

Моя рука дернула крюк.

— Выкладывай, старик. Почему ты ее грохнул?

Бидвелл ответил едва слышным старческим голосом:

— Я не убивал ее, сэр. Я просто хотел, чтобы меня забрали в психушку. Трехразовое питание и постель — это все, что мне надо. Пожалуйста, мистер.

И действительно он едва ли мог удержать в руке нож, не говоря уж о том, чтобы связать женщину и отнести две части трупа в машину. Я подошел к Сесилу Деркину.

— Рассказывай ты, Сесил.

Этот пижон передразнил меня.

— Рассказывай про что? Ты эту фразу где взял из «Дика Трейси» или из «Охотников за гангстерами»?

Краем глаза я увидел, как за мной пристально наблюдает Фрици.

— Еще раз повторяю. Расскажи мне про твои отношения с Бетти Шорт.

Деркин захихикал.

— Я трахал Бетти Шорт. И я трахал твою маму! Я твой папочка!

Я нанес ему двойной в солнечное сплетение — короткие, но сильные удары. Его ноги подкосились, но он удержался на стуле. Отдышавшись, он вдохнул и снова стал хорохориться.

— Строите из себя умников, да? Ты — плохой парень, твой напарник — хороший? Ты меня ударишь, он спасет. Разве вы, клоуны, не знаете, что эти роли пришли из водевиля?

Я помассировал свою правую руку, до сих пор не зажившую после Ли Бланчарда и Джо Дюланжа.

— Я — хороший парень, Сесил. Помни об этом.

Это была красивая фраза. Деркин не нашелся что ответить; я переключился на Чарльза Майкла Айсслера.

Потупив глаза, он сказал:

— Я не убивал Лиз. Я не знаю, зачем я это делаю, простите меня. И, прошу вас, пожалуйста, не позволяйте тому человеку меня бить.

Он говорил вполне искренне, но что-то меня в нем насторожило. Я сказал:

— Убеди меня.

— Я... я не могу. Я просто не убивал.

Я представил Айсслера сутенером, а Бетти Шорт временной проституткой и подумал, не было ли между ними каких-либо отношений, — но потом вспомнил, что проститутки, имена которых упоминались в ее черном блокноте, говорили, что она работала в одиночку. Я спросил:

— Ты знал Бетти Шорт?

— Нет.

— А слышал о ней?

— Нет.

— Почему же ты сознаешься в ее убийстве?

— Она... она выглядела такой хорошенькой и симпатичной, и, когда я увидел ее фотографии, мне стало так плохо. Я... всегда сознаюсь в убийстве симпатичных девушек.

— В твоем досье сказано, что ты сознаешься только в убийстве проституток. Почему?

— Ну, я...

— Ты бьешь своих девчонок, Чарли? Ты подсаживаешь их на наркотики? Заставляешь их обслуживать твоих дружков?

Я остановился, подумав о Кэй и Бобби Де Витте. Айсслер начал качать головой, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Через некоторое время он уже просто рыдал.

— Я занимаюсь такими плохими делами, мерзкими, мерзкими, мерзкими.

Подошел Фрици и стал рядом, кастеты в каждой руке. Он сказал:

— Мягким отношением мы ничего не добьемся, — и выбил стул из под Айсслера. Сутенер-мученик завопил и шлепнулся плашмя, как выброшенная на берег рыба; послышался хруст костей из-за того, что наручники приняли на себя всю тяжесть его веса. Фрици сказал:

— Смотри, как надо, парнишка.

С криком «Подонок! Ниггер! Педофил!» он сбил ногой оставшиеся три стула. Теперь все четверо любителей сознаваться болтались на крюках, вопя и цепляя друг друга ногами — осьминог в тюремной робе. Казалось, что вопит один человек — до тех пор пока Фрици не подошел к Чарльзу Майклу Айсслеру.

Зажав кастеты в руках, он стал лупить его в живот, удар правой, удар левой, правой-левой. Айсслер завизжал и начал задыхаться; Фрици выкрикнул:

— Рассказывай про последние дни Орхидеи, ты, блядун-сифилитик!

Я готов был убежать куда угодно. Айсслер прохрипел:

— Я... не... ничего... не знаю.

Фрици ударил ему в промежность.

— Рассказывай, что знаешь.

— Я знаю, что ты творил в Отделе нравов!

Фогель осыпал его градом ударов.

— Рассказывай то, что знаешь! Рассказывай то, что рассказали тебе твои девки, блядун-сифилитик!

Айсслера вырвало; Фрици подошел ближе и продолжил избиение. Услышав хруст ребер, я отвернулся и уставился на сигнализацию на стене, рядом с соседней дверью. Я так и стоял, тупо глядя на стену, пока наконец в поле моего зрения не оказался Фогель, покативший мимо меня накрытый простыней стол, который я заметил до этого.

Психи висели на своих крюках и тихо стонали, Фрици подошел ко мне, ухмыльнулся и сдернул со стола простыню.

Под ней оказался обнаженный женский труп, разрезанной пополам, — пухленькая девушка, причесаннаятак, чтобы она напоминала Элизабет Шорт. Фрици ухватил Айсслера за воротник и прошипел:

— Чтобы доставить вам удовольствие, позвольте представить труп номер сорок три. Вы все будете его кромсать, и тот, кому удастся сделать это лучше всего, получит путевку в психушку!

Айсслер закрыл глаза и прикусил нижнюю губу. Старина Бидвелл побагровел и начал брызгать слюной. Я почувствовал запах фекалий, идущий со стороны Деркина, и увидел, что у Орчарда сломаны запястья, вывернуты под прямым углом, с костью и сухожилиями наружу. Фрици достал короткий мексиканский тесак и провел по лезвию рукой.

— Покажите мне, как вы это делали, ублюдки. Покажите мне то, о чем не писали в газетах. Покажите, и я сжалюсь над вами и больше не буду делать вам бо-о-ольно. Баки, сними с них наручники.

У меня подкосились ноги. Я навалился на Фрици и повалил его на пол, а сам побежал и включил сигнализацию. Сирена загудела так громко и отчетливо, что мне показалось — именно ее звуковые волны вышибли меня со склада в автофургон и донесли прямо до двери Кэй уже без всяких извинений и слов преданности Ли.

Так я соединился с Кэй Лейк.

Глава 22

Включив ту сирену, я очень сильно осложнил себе жизнь.

Лоу и Фогелю удалось замять инцидент. Меня вышвырнули из Отдела судебных приставов, переведя в патрульно-постовую службу, на мой старый участок. Лейтенант Джастроу, начальник смены, был закадычным другом окружного сатаны-прокурора. Я прекрасно видел, что он следит за каждым моим шагом — ожидая, что я начну стучать, или сдрейфлю, или сделаю еще что-нибудь не так.

Но я не оправдывал его ожиданий. Да и что мог противопоставить полицейский с пятилетним стажем человеку, прослужившему двадцать два года, а также будущему окружному прокурору, у которого к тому же имелся дополнительный козырь на руках: из патрульных, приехавших тогда на склад, теперь собрали новую команду судебных приставов — весьма благоразумный шаг, ибо работа в Отделе судебных приставов делала их молчаливыми и счастливыми. У меня было всего два утешения, которые не позволили мне сойти с ума: во-первых, Фрици никого не убил и, во-вторых, после проверки списков, выпущенных из городской тюрьмы, оказалось, что все четверо допрашиваемых были направлены в больницу с «травмами, полученными в результате автокатастрофы», а позже переправлены в различные психиатрические заведения на «обследование». И мой страх погнал меня туда, куда я так долго боялся прийти. Кэй.

В ту первую ночь она была моей утешительницей и моей любовницей. Я пугался шума и резких движений, и поэтому, раздев меня, она заставила меня лежать неподвижно, бормоча «и все такое прочее» всякий раз, когда я пытался поговорить о Фрици и Орхидее. Ее прикосновения были такими нежными, что я их практически не ощущал; я трогал и ласкал все впадинки ее тела до тех пор, пока наконец не почувствовал, что мое собственное тело уже больше не представляет из себя только сжатые кулаки и напряженные мускулы полицейского. Тогда мы занялись любовью — уже без Бетти Шорт.

Через неделю после этого я отказался от встреч с Мадлен, «соседкой», чье имя я держал в секрете от Ли и Кэй. Я сделал это без объяснения причин, и богатенькая любительница притонов как-то подловила меня, когда я уже собирался бросать телефонную трубку.

— Нашел кого-нибудь понадежней? Все равно вернешься ко мне. Ты ведь знаешь, я похожа на нее.

На Нее.

Прошел месяц. Ли так и не объявился. За убийство Де Витта и Часко осудили и повесили двух наркоторговцев. Мое объявление про Огонь и Лед продолжало появляться во всех четырех газетах Лос-Анджелеса. Дело Шорт переместилось с первых полос на последние, количество версий сократилось до нуля, все, за исключением Расса Милларда и Гарри Сирза, вернулись к выполнению своих прежних обязанностей. Все еще занимающиеся Ею, Расс и Гарри проводили по восемь часов в ФБР, а вечерами работали с досье в «Эль Нидо». Освобождаясь в 21:00, я навещал их по пути к Кэй и тихо удивлялся тому, с какой одержимостью занимался этим делом мистер Детектив, забывая о семье и копаясь в бумагах до полуночи. Глядя на него, я решил исповедаться, и рассказал ему историю про Фрици и тот склад. Он отпустил мне грехи и, по-отечески обняв, посоветовал:

— Сдавай на сержанта. Через годик я пойду к Таду Грину. Он мне кое-чем обязан, и, когда Гарри уйдет на пенсию, моим напарником станешь ты.

Это было обещание, на которое можно было рассчитывать, и именно оно заставляло меня возвращаться к досье снова и снова. Кэй была на работе, и от нечего делать я перечитывал его раз за разом. Папки с буквами Р, С и Т отсутствовали, что, конечно, доставляло неудобства, но за исключением этого неприятного момента все остальное было составлено безупречно. Моя настоящая женщина вытеснила Бетти Шорт в область профессионального интереса, и я стал читать, думать, строить гипотезы в отношении этого дела уже с точки зрения хорошего детектива — моего истинного призвания, которому я следовал до тех пор, пока не включил ту сигнализацию. Иногда я чувствовал, что напрашиваются какие-то аналогии, иногда ругал себя за то, что мне не хватает мозгов, чтобы распутать это дело, иногда копии отчетов заставляли меня вспоминать Ли.

Я продолжал свои отношения с женщиной, которую он спас от кошмара. Мы встречались с Кэй три-четыре раза в неделю, обычно вечером, теперь, когда я стал работать в ночную смену. Мы по-прежнему любили друг друга так же нежно, как и в первую ночь, и относились друг к другу с доверием, обсуждая все, в том числе и неприятные события последних месяцев. Но каким бы нежным и ласковым я ни был, мне хотелось какой-то развязки извне — чтобы Ли вернулся, или нашли наконец убийцу Орхидеи, или еще раз трахнуться с Мадлен в «Красной Стреле», или увидеть позорный конец Эллиса Лоу и Фрици Фогеля. Вместе с подобными мыслями приходило и воспоминание о том, как я ударил Сесила Деркина, после чего всегда возникал вопрос: «Как далеко я мог зайти в ту ночь?»

Подобные вопросы приходили ко мне чаще всего во время дежурств, когда я обходил свою территорию. Я работал в районе ночлежек и притонов, с восточной стороны 5-й стрит, от Мэйн до Стэнфорд. Станции переливания крови, винные магазины, торгующие исключительно пивом и крепким алкоголем, дешевые забегаловки и заброшенные здания благотворительных миссий — вот что было в моем районе. Негласное правило для полицейских, работающих в подобных местах, предписывало им применять физическую силу. Я должен был разгонять попадающихся мне пьянчужек обязательно молотя их дубинкой; должен был выгонять из рабочих контор негров, приходящих устраиваться туда на работу. Должен был забирать в участок пьяных и бродяг без разбора, только для того чтобы выполнить городской план по задержанию, а если они пытались бежать из полицейского фургона, избивать их. Это была изнуряющая работа. Она получалась только у полицейских-переселенцев из южных сельскохозяйственных штатов, которых приняли в полицию во время войны, когда ощущалась острая нехватка кадров. Я патрулировал улицы без особого энтузиазма: если и бил кого, то несильно, раздавал пьяницам мелочь, только для того чтобы они ушли с улиц в кабаки, где я их уже не должен был трогать, и у меня был небольшой план по задержанию. Работая таким образом, я снискал себе репутацию «хлюпика» на своем участке; Фрици Фогель пару раз закатывал скандал, увидев, как я раздаю монетки бездомным. Спустя месяц после моего возвращения к патрульной работе лейтенант Джастроу составил отчет о моей низкой профпригодности, канцелярист сказал мне, что он как-то процитировал строчки о моем «нежелании применять необходимую силу в отношении лиц, неоднократно нарушающих закон». Кэй не видела в такой характеристике ничего страшного, но я заметил, что количество подобных отчетов стало расти с угрожающей скоростью и что, если все будет продолжаться в том же духе, никакой Расс Миллард уже не сможет помочь мне вернуться в ФБР.

Итак, я оказался там, где и был до моего поединка с Ли и всей этой истории с городским займом, только мой участок находился теперь немного восточнее и обходил я его пешком. Слухи сопровождали мой переход в Отдел судебных приставов; сейчас же вовсю обсуждался мой переход обратно. Одни говорили, что меня выперли оттуда якобы за то, что я избил Ли, другие утверждали, что я патрулировал не свою территорию, третьи, что я сцепился с новичком из участка на 77-й стрит, который в 46-м завоевал звание лучшего боксера, и в довершение ко всему заявляли, что все случилось из-за того, что я навлек на себя гнев Эллиса Лоу, сообщив кое-какую информацию по делу Орхидеи журналистам с радиостанции, не поддерживающей его кандидатуру на предстоящих выборах окружного прокурора. Во всех рассказах я представал предателем, большевиком, трусом и дураком; и когда я узнал, что отчет о втором месяце моей службы заканчивался фразой: «Пассивность, с которой данный служащий полиции подходит к своим обязанностям, вызывает неуважение и презрение со стороны всех добросовестных служащих его смены», то начал подумывать о том, чтобы давать пьяницам уже не мелочь, но пятидолларовые банкноты, а любому полицейскому, бросившему на меня хотя бы один косой взгляд, устраивать взбучку. Потом вернулась она.

Я никогда не думал о ней во время дежурств; и даже когда я изучал досье в «Эль Нидо», это было просто рутинной работой детектива, изучение фактов и простые рассуждения по поводу смерти очередной жертвы. В самые нежные моменты наших с Кэй любовных утех, она приходила на помощь, выполняла свое предназначение и выдворялась сразу же после того, как мы кончали. Она являлась только в такие моменты и еще во время моего сна.

Я видел всегда один и тот же сон: мы с Фрици Фогелем на том самом складе и я избиваю до полусмерти Сесила Деркина. Она наблюдает и кричит, что никто из этих психов ее не убивал и что она будет любить меня, если я заставлю Фрици прекратить избиение Чарли Айсслера. Я останавливаюсь, желая ее. Фрици продолжает кровавую бойню, а я трахаю Бетти, которая плачет из-за Чарли.

Просыпаясь, я был благодарен за то, что вижу дневной свет, и за то, что рядом со мной Кэй.

Через два месяца после исчезновения Ли, 4 апреля, Кэй получила письмо, написанное на официальном бланке полицейского управления Лос-Анджелеса:

"3.04.1947

Уважаемая мисс Лейк!

Настоящим сообщаем вам, что Леланд К. Блан-чард официально уволен из рядов полицейского управления Лос-Анджелеса в связи с поведением, несовместимым со званием полицейского. Приказ об увольнении вступает в силу с 15.03.1947. Так как вы являетесь бенефициарием его счета в городском кредитном союзе и поскольку сам г-н Бланчард до сих пор не объявился, мы посчитали нужным выслать вам денежный остаток счета.

С уважением, Леонард В. Строк,

сержант, Отдел кадров".

К письму прилагался чек на 14 долларов и 11 центов. Я был просто взбешен. Но сделать ничего не мог. И тогда не в силах бороться с новым врагом — фэбэ-эркратической машиной, державшей в узде и меня, я бросился в атаку на Досье.

Глава 23

После двухдневного поиска по Досье я неожиданно напоролся на то самое звено, которого недоставало в цепи доказательств.

Это был мой собственный отчет от 17 января. Под заголовком «Марджери Грэм» я написал: «М. Г. утверждала, что Э. Шорт называла себя разными уменьшительными именами, производными от имени Элизабет. Она делала это в зависимости от той компании, в которой находилась».

Есть!

Я слышал, как Элизабет Шорт называли Бетти, Бет и даже Бетси, но только Чарльз Майкл Айсслер, сутенер, упоминал о ней как о Лиз. Тогда, на складе, он отрицал, что знаком с ней. Мне лично он не казался убийцей, хотя я все же воспринимал его как довольно подозрительного типа. На том складе гораздо более похожими на убийц выглядели Деркин и другой бедолага; я снова стал вспоминать те события, теперь уже более детально.

Из всех психов, которые там были, Фрици избил именно Айсслера, проигнорировав всех остальных.

Он особо упирал на второстепенные детали, когда требовал от него: «Говори все, что знаешь о последних днях Орхидеи, говори все, что знаешь, рассказывай все, что тебе говорили твои девки».

Айсслер на это отвечал: «Я знаю, чем ты занимался в полиции нравов».

Я помню, как до этого у Фрици дрожали руки, как он орал на Лорну Мартилкову: «Вы с Орхидеей блядовали на пару, так, сучка? Говори, где ты была в последние дни ее жизни!» И наконец, последний штрих. Фрици и Джонни Фогель шепчутся в машине по дороге в Долину. «Я доказал, что я не педик. Педики не смогли бы сделать то, что сделал я». — «Тише, черт тебя дери!»

Я выбежал в коридор, бросил монетку в таксофон и набрал номер Раса Милларда.

— Отдел по раскрытию убийств, лейтенант Миллард.

— Расс, это Баки.

— Что-то стряслось, герой? У тебя голос дрожит.

— Расс, кажется, я что-то раскопал. Пока не могу сказать что. Мне нужно, чтоб ты выполнил две мои просьбы.

— Это по поводу Элизабет?

— Да, черт возьми, Рас.

— Тихо, тихо, давай рассказывай.

— Я хочу, чтобы ты достал досье на Айсслера. Оно хранится в Отделе нравов. Его три раза задерживали за сутенерство, поэтому на него наверняка завели там досье.

— А вторая просьба?

У меня пересохло в горле.

— Я хочу, чтобы ты выяснил, где с 10 по 15 января были Фриц и Джонни Фогель.

— Ты хочешь сказать...

— Я хочу сказать, что все может быть. Повторяю, все может быть.

На том конце последовала долгая пауза, после чего раздалось:

— Ты сейчас где?

— В «Эль Нидо».

— Оставайся там. Через полчаса я перезвоню.

Повесив трубку, я стал ждать, предвкушая сладкую месть и последующую славу. Через семнадцать минут раздался телефонный звонок. Я схватил трубку.

— Да, Рас.

— Досье отсутствует. Собственноручно проверил все папки на "И". Кстати, они как-то неровно там лежали. Думаю, что досье стащили недавно. По поводу твоей второй просьбы. Фрици в те дни дежурил в Отделе (ФБР), работал над старыми делами, а Джонни был в отпуске, где я не знаю. Теперь, может, объяснишь, в чем дело?

У меня появилась идея.

— Не сейчас. Вечером жди меня здесь. Поздно вечером. Если придешь раньше меня, дождись.

— Баки...

— Потом, падре.

* * *

В тот день я сказался больным, а ночью совершил два тяжких преступления.

Моя первая жертва работала в ночную смену. Прикинувшись клерком из городской администрации, я позвонил в отдел персонала и попросил, чтобы мне сообщили ее адрес и телефон. Служащий на другом конце провода дал мне всю необходимую информацию. Вечером я припарковался на нужной улице и стал наблюдать за зданием, которое Джонни Фогель называл своим домом.

Это было четырехквартирное здание, оранжево-розового цвета, расположенное на границе Лос-Анджелеса и Калвер-сити, стоявшее в окружении аналогичных светло-зеленых и рыжевато-коричневых домов. Увидев на углу улицы таксофон и решив перестраховаться, убедившись, что ублюдка действительно нет дома, я набрал его номер. Когда после двадцати гудков никто не поднял трубку, я спокойно подошел к дому, нашел дверь с почтовым ящиком, на котором было написано «Фогель» и, открыв ее шпилькой для волос, зашел внутрь.

Оказавшись в квартире, я задержал дыхание, ожидая, что на меня сейчас вот-вот кинется какой-нибудь пес-убийца. Посмотрев на подсвеченный циферблат своих часов, я решил, что задержусь здесь на десять минут, и глазами стал искать настенный выключатель. Заметив напольную лампу, я подошел и включил ее, осветив довольно уютную гостиную, в которой стояла дешевая софа, несколько стульев одинакового с ней цвета, ненастоящий камин, а также журнальный столик, покрытый настоящим японским флагом. На стенах висели соблазнительные фотки голливудских красоток. Возле софы стоял телефон, рядом с которым лежала адресная книга; половину из отведенного себе времени я провел за ее изучением.

Я проверил каждую страницу книги. Упоминаний о Бетти Шорт или Чарльзе Айсслере там не было, равно как не было и имен из досье «Эль Нидо» или из «маленькой черной книжки» Бетти. Так прошло пять минут, через пять мне нужно было уходить.

К гостиной примыкали кухня, небольшая столовая и спальня. Выключив лампу, я пробрался в темноте к полуоткрытой двери спальни и, пошарив рукой по стене, нащупал выключатель и включил свет.

Он осветил незаправленную кровать, стены, увешанные японскими флагами и большой обшарпанный комод с выдвижными ящичками. Открыв нижний из них, я увидел три немецких люгера, запасные обоймы и целую россыпь холостых патронов — и посмеялся над вкусом Джонни, приверженца гитлеровцев. Затем я открыл средний ящик, и тут на меня напала дрожь.

Ремни из черной кожи, цепи, хлысты, утыканные шипами собачьи ошейники, тихуанские презервативы, которые удлиняли член на целых шесть дюймов. Непристойные книжки с картинками, на которых обнаженные женщины хлестали других женщин, сосущих огромные члены мужчин, затянутых кожаными ремнями. Фотографии, на которых крупным планом были изображены следы от иголок, потрескавшийся лак на ногтях и безумные, остекленевшие глаза. Никакой Бетти Шорт, Лорны Мартилковой, никаких египетских декораций «Рабынь из ада» или упоминаний о Дюке Веллингтоне, но, однако, одна зацепка — хлысты, как подтверждение тем «небольшим ссадинам», о которых говорил патологоанатом, — и уже одного этого хватало для того, чтобы рассматривать Джонни Фогеля как основного подозреваемого в деле Орхидеи.

Я задвинул ящик, выключил свет и тихонько прошел в гостиную, где включил лампу и достал его блокнот с адресами. Телефонный номер «папы и мамы» был 9401. Решив, что если не дозвонюсь, то совершу свое второе незаконное вторжение за день. Объект вторжения находился всего в десяти минутах езды.

Я набрал номер; телефон Фрици Фогеля звонил двадцать пять раз. Я выключил свет и дал деру.

Небольшой, с деревянным фасадом домик Фогеля-старшего был погружен во тьму, когда я подъехал и поставил машину напротив. Сидя за рулем, я вспоминал расположение комнат в доме, которое я знал еще по своему первому визиту туда. Две спальни в конце длинного коридора, кухня, крыльцо внутреннего дворика и запертая дверь в коридоре напротив ванны. Если у Фрици был свой рабочий кабинет, он, должно быть, располагался именно за этой дверью. Я подъехал к дому сзади. Сетчатая дверь черного входа была открыта; пройдя мимо стоявшей на веранде стиральной машины, я подошел к последнему барьеру — массивной деревянной двери. Но, ощупав ее, увидел, что она была закрыта на простой крючок. Подергав за ручку, я обнаружил, что открыть дверь будет не так сложно; если смогу поддеть и поднять крючок, то окажусь внутри.

Я опустился на колени и стал шарить по полу, и тут моя рука наткнулась на какой-то металлический предмет. Ощупывая его словно слепой, я понял, что это щуп для масла. Обрадованный такой удачей, я встал и, просунув его в щель, открыл дверь.

Решив, что задержусь здесь не больше чем на пятнадцать минут, вытянув руки вперед, чтобы не напороться на невидимые предметы, я прошел кухню и вышел в коридор. За дверью ванной комнаты горела лампочка ночного освещения — ее отблеск указывал туда, где, как я предполагал, должен был быть укромый уголок Фрици. Я дернул за ручку двери — она открылась.

В комнате была кромешная тьма. Я провел рукой по стене и натолкнулся на какую-то рамку. По телу у меня бежали мурашки, пока наконец моя нога не задела какой-то высокий предмет. Тот покачнулся, и я понял, что это торшер. Протянув руку к его верхней части, я нажал на выключатель.

Свет.

На фотографиях в рамках был изображен Фрици в форме, а также в штатском, стоящий по стойке смирно вместе со своими одногруппниками по академии выпуска 1925 года. У дальней стены, перед окном, занавешенным шторами из бархата, стояли стол, вращающийся стул и картотечный шкаф.

Открыв первую ячейку шкафа, я стал перебирать папки с названиями «Отчет разведки — Отдел по раскрытию банковских махинаций», «Отчет разведки — Отдел по раскрытию краж», «Отчет разведки — Отдел по раскрытию ограблений» — все с именами и фамилиями людей, на бирках, прикрепленных к папкам. Желая понять общий принцип формирования этих папок, я открыл первые три — и обнаружил, что в каждой лежала только одна страница.

Но этих листочков больше чем достаточно.

Это были финансовые отчеты, списки цифр банковских балансов и других активов, сведения по известным преступникам, которых нельзя было привлечь к судебной ответственности. Надписи в верхнем углу каждой страницы не оставляли никаких сомнений — это была информация, которую управление передавало федералам, чтобы они могли начать судебные процессы на основании уклонения от налогов. Написанные от руки пометки — телефонные номера, имена и адреса — заполняли края страниц, и я опознал в этих записях почерк Фрици.

У меня перехватило дыхание, когда я подумал: вымогательство. Или он держал бандитов в узде, пугая теми сведениями, которые содержались в этих папках, или прямо брал с них деньги за предоставление информации о намечающихся облавах федералов.

Вымогательство путем шантажа.

Кража и укрывательство официальных документов полицейского управления.

Препятствование проведению федерального расследования.

И все также никакого упоминания о Джонни Фогеле, Чарли Айсслере и Бетти Шорт.

Пролистав еще четырнадцать папок, я обнаружил такие же финансовые отчеты с пометками. Запомнив имена на бирках, прикрепленных к папкам, открыл нижнюю ячейку шкафа. Увидев название первого же попавшегося досье «Отчет об известных правонарушителях — Отдел по борьбе с наркотиками и проституцией», я понял — это как раз то, что мне нужно.

На первой странице описывались аресты и карьера любителя сознаваться Чарльза Майкла Айсслера, белого мужчины, родившегося в городе Джоплин, штат Миссури, в 1911 году; на второй странице перечислялись его сообщники. Записи, сделанные после проверки «блокнота шлюх» в 1946 году инспектором, у которого отмечался Айсслер, содержали имена шести девушек с телефонами и датами их ареста, а также суть предъявленных им обвинений. Под заголовком «К ответственности за проституцию не привлекалась» стояло еще четыре имени. Третьей в этом списке была «Лиз Шорт — гастролерка?».

Я обратился к третьей странице, озаглавленной «Сообщники, продолжение», одно имя пронзило меня словно гарпун. Салли Стинсон упоминалась и в черном блокнотике Бетти Шорт, причем ни одной из четырех бригад следователей не удалось обнаружить ее местонахождение. Рядом с ее именем в скобках какой-то инспектор Отдела права написал «Работает в баре „Билтмора“ — обслуживает участников семинаров». Эта запись была обведена ручкой Фрици.

Я заставил себя думать как детектив, а не как жаждущий мести подросток. Если отложить в сторону историю с вымогательством, получалось, что Чарли Айсслер знал Элизабет Шорт. А Бетти знала Салли Стинсон, работавшую в «Билтморе». И Фриц Фогель очень даже не хотел, чтобы об этом кто-нибудь пронюхал. Возможно, что и этот трюк со складом он устроил специально для того, чтобы узнать, как много Салли или другие девки Айсслера рассказали ему про Бетти и про тех мужчин, с которыми она недавно встречалась.

«Я доказал, что я не педик. Педики не смогли бы сделать то, что сделал я. Я уже больше не девственник, поэтому не говори „педик“».

Я поставил папки на место, закрыл шкаф и выключил свет. Прежде чем с хозяйским видом выйти из дома через главный вход, я запер на крючок дверь черного хода, думая при этом о возможной связи между Салли Стинсон и пропавшими материалами на букву С.

Летя, точно на крыльях, к своей машине, я знал, что этого не может быть — Фрици не догадывался о существовании комнаты в «Эль Нидо». Тут мне на ум пришла еще одна мысль: если бы Айсслер проговорился про «Лиз» и ее похождения, то я бы услышал.

Фрици был уверен, что сможет заставить меня молчать, но он меня явно недооценил, и за это я собирался его жестоко наказать.

* * *

Расс Миллард встретил меня у двери всего одним словом:

— Докладывай.

Я рассказал историю во всех подробностях. Когда я закончил, он посмотрел на стену, обклеенную фотографиями Элизабет Шорт, и сказал:

— Мы делаем успехи, дорогая, — после чего протянул мне руку.

Будто отец и сын, завершившие интересный поединок, мы пожали друг другу руки.

— Что дальше, падре?

— Возвращаешься к своей работе, словно ничего и не было. Мы с Гарри навестим в психушке Айсслера, и я выделю нескольких человек для того, чтобы они поискали по тюрьмам Салли Стинсон.

Я сглотнул комок в горле.

— А как же Фрици?

— Мне надо об этом подумать.

— Я хочу его прищучить.

— Знаю. Но не забывай, что те, у кого он выбивал признания, никогда не будут свидетельствовать против него в суде, и если он что-нибудь пронюхает и уничтожит копии допросов, то мы не сможем его прищучить даже и за внутрислужебное нарушение. Нужны дополнительные улики, и, пока искать их будем мы с Гарри, тебе надо на время затихнуть и ждать, когда все уляжется.

— Хочу присутствовать при его аресте.

Расс кивнул.

— Без тебя я эту процедуру и не представляю, — выходя из двери, он козырнул Элизабет.

* * *

Я возвратился на дежурство и продолжал изображать из себя «хлюпика»; Расс выделил людей для поиска Салли Стинсон. День спустя он позвонил мне домой и сообщил две новости: одну приятную, а другую не очень.

Чарльз Айсслер нашел себе адвоката, который составил жалобу о неправомерном задержании; три недели назад Айсслера выпустили из психиатрической клиники «Мира Лома». Квартира Чарли в Лос-Анджелесе была пуста; где он находился никто не знал. Это, конечно, было неприятным известием, но информация, подтверждающая вымогательство Фогеля, меня явно порадовала.

Гарри Сирз проверил список преступников, которых задержал Фрици в период с 1934 года, когда он работал в Отделе по раскрытию банковских махинаций, и по настоящее время службы в следственном отделе. В разное время Фогель задерживал всех бандитов, числившихся в финансовой картотеке управления и ФБР. Но никому из них федералы так и не смогли предъявить какого-либо обвинения.

На следующий день, поменявшись сменами с коллегами, я взял выходной и провел его за изучением досье по делу, стараясь найти там подтверждение своим догадкам. Позвонил Расс и сказал, что он так и не смог узнать, где находится Айсслер, и что, похоже, он уехал из города. Гарри периодически следил за Джонни Фогелем на работе и вне ее; приятель, работающий в окружном Отделе нравов Западного Голливуда, сообщил адреса сообщников Айсслера — приятелей Салли Стинсон. Расс продолжал повторять, чтобы я не слишком торопил события. Ему ли не знать, что в своих мечтах я уже давно засадил Фрици за решетку, а Джонни отправил на электрический стул.

Мое следующее дежурство должно было быть только в четверг. Но чтобы поработать подольше с досье, я встал пораньше. Я заваривал себе кофе, когда зазвонил телефон.

Я взял трубку.

— Да?

— Это Расс. Мы нашли Салли Стинсон. Через полчаса подъезжай к дому 1546 по Норт Хавенхерст.

— Выезжаю.

* * *

Это был многоквартирный дом, выполненный в виде испанского замка: декоративные башенки, сделанные из цемента и покрашенные белой краской, балконы с навесами от солнца. К каждой двери вели дорожки; у крайней справа стоял Расс. Я оставил машину в красной зоне и потрусил к нему. Какой-то мужчина в помятом костюме и соломенной шляпе с важным видом и дурацкой улыбкой на лице прошествовал по дорожке нам навстречу. Он невнятно промычал:

— Следующая смена, да? Теперь по двое, о-ля-ля!

Расс показал мне на ступеньки. Я постучал в дверь; ее открыла не слишком юная блондинка с растрепанными волосами и размазанной по лицу косметикой, которая тут же бросила:

— Что вы на этот раз забыли? — но потом опомнилась. — О, черт.

Расс показал ей свой жетон.

— Полиция Лос-Анджелеса. Это вы Салли Стинсон?

— Нет, я — Элеонора Рузвельт. Послушайте, я уже несколько раз платила шерифу, поэтому в моей кассе сейчас денег нет. Может, другого хотите?

Я стал протискиваться внутрь, Расс придержал меня за руку.

— Мисс Стинсон, мы по поводу Лиз Шорт и Чарли Айсслера. Или вы нам все расскажете здесь или в женской тюрьме.

Салли Стинсон запахнула халат и сказала:

— Послушайте, я уже рассказала все тому парню. — Она запнулась и обхватила себя руками. Она была похожа на красивую бабенку, столкнувшуюся нос к носу с чудовищем из тех старых фильмов ужасов. Я прекрасно знал, кто был ее чудовищем.

— Мы к нему не относимся. Просто хотим поговорить с вами о Бетти Шорт.

Салли осторожно спросила:

— А он не узнает?

Расс одарил ее своей улыбкой священника и солгал:

— Нет, это строго между нами.

Салли отошла в сторону. Расс и я зашли в типичную комнату для свиданий — дешевая мебель, голые стены, стоящие наготове чемоданы, чтобы можно было в любой момент смыться. Салли закрыла дверь на замок. Я спросил:

— А кто тот парень, о котором мы говорим, мисс Стинсон?

Расс поправил узел на галстуке, я замолк. Салли показала пальцем на кровать.

— Давайте только по-быстрому. Ворошить старые неприятности — против моих принципов.

Я сел, в нескольких дюймах от меня выскочила пружина матраса. Расс устроился в кресле и вытащил блокнот; Салли присела на краешек чемодана, спиной к стене, лицом к двери, словно готовая в любой момент сорваться с места (как бывалая беглянка). Она начала с самой повторяемой во время допроса по этому делу первой фразы:

— Я не знаю, кто ее убил.

— Ну что ж, хорошо, но давайте начнем с самого начала. Когда вы познакомились с Лиз Шорт? — спросил Расс.

Салли почесала прыщик на груди.

— Прошлым летом. Может быть, в июне.

— Где?

— В баре «Йоркшир Хауз Грилл», в центре. Я уже собиралась уходить, но ждала... Чарли. Лиз в это время охмуряла какого-то богатенького старикашку. Она прямо наседала на него. Своим напором его и спугнула. Затем у нас завязался разговор, и вскоре подошел Чарли.

Я спросил:

— И что потом?

— Потом мы обнаружили, что у нас много общего. Лиз сказала, что она на мели и Чарли предложил ей заработать двадцатку, она согласилась. Он послал нас поработать на пару в гостиницу «Мэйфлауэр», где проходил съезд торговцев текстилем.

— И?

— И Лиз была бесподобна. Хотите подробности, дождитесь моих мемуаров. Скажу лишь одно: уж насколько я мастер притворяться, но Лиз меня и в этом переплюнула. У нее был, правда, свой бзик — любила делать это в чулках. Но делала она это просто виртуозно — хоть вручай премию киноакадемии.

Мне вспомнился порнофильм и странный надрез на правом бедре Бетти.

— Вы не знаете, снималась ли Лиз в каких-нибудь порнофильмах?

Салли покачала головой.

— Нет, но если бы снималась — ей бы не было равных.

— Вы знаете человека по имени Валтер Дюк Веллингтон?

— Нет.

— Линда Мартин?

— Аналогично.

В разговор вступил Расе:

— Вы еще работали с Лиз?

Салли ответила:

— Четыре или пять раз, прошлым летом. В гостиницах. На разных съездах.

— Помните какие-нибудь имена? Организации?

Она засмеялась и снова почесала ложбинку на груди.

— Мистер полицейский, моя первая заповедь — закрой глаза и попытайся все забыть. Я ее исправно соблюдаю.

— Не была ли одной из гостиниц «Билтмор»?

— Нет. «Мэйфлауэр», «Хациенда Хауз». Возможно, «Рексфорд».

— Были у Лиз какие-нибудь клиенты со странностями? Которые обходились с ней грубо?

Салли присвистнула:

— Они все просто тащились, потому что она все так натурально изображала.

Мне не терпелось перейти в Фогелю, и я сменил тему.

— Расскажите о ваших отношениях с Чарли Айсслером. Вы знаете, что он сознался в убийстве Орхидеи?

— Сначала не знала. Потом... в общем, я не удивилась, когда услышала об этом. У Чарли есть своего рода мания сознаваться в том, чего он не совершал. Если, допустим, убили проститутку и об этом написали в газетах, можно на какое-то время попрощаться с Чарли и готовить йод к его возвращению, потому что он очень старался сделать так, чтобы в участке его как следует отдубасили.

Расс спросил:

— Как вы думаете, почему он так поступает?

— Как насчет угрызений совести?

— А как насчет этого: сначала вы расскажете о том, где были с десятого по пятнадцатое января, а потом о том человеке, которого мы все не любим.

— Как будто у меня есть выбор.

— Есть. Или вы расскажете все нам, или надзирательнице в камере.

Расс резко поправил свой галстук.

— Помните, где вы были в те дни, мисс Стинсон?

Салли, достав из кармана сигареты и спички, закурила.

— Все, кто знал Лиз, помнят, где они были в те дни. Это как в то время, когда умер Рузвельт. Жалеешь, что не можешь вернуться назад и все изменить.

Я хотел было извиниться за свою нетактичность, но Расс меня опередил:

— Мой напарник не хотел вас обидеть, просто это для него больная тема.

Его замечание сработало. Салли Стинсон бросила сигарету на пол и, затушив ее голой ногой, погладила стоявшие рядом чемоданы.

— Вы за порог — и я следом. Хорошо, так и быть, расскажу только вам, но никому больше — ни прокурорам, ни присяжным, ни другим полицейским. Вы — за порог, и Салли туда же.

Расс кивнул:

— Договорились.

На ее лице появился румянец, который вместе со злым блеском в глазах делал ее моложе лет на десять.

— Десятого, в пятницу, мне в гостиницу позвонили. Какой-то парень, представившийся другом Чарли, сказал, что хочет снять меня для своего дружка-девственника. На два дня в «Билтморе» за сто пятьдесят. Я ему сказала, что уже давно не видела Чарли и что, вообще, откуда у него мой номер? Он сказал, что это не мое дело и что я должна встретиться с ним и его дружком на следующий день в полдень возле «Билтмора».

У меня тогда не было бабок, и я согласилась. Два похожих как две капли толстяка, как я поняла, папаша и сынок, полицейские. Деньги переходят из рук в руки. У сынка дурно пахнет изо рта, но мне попадались фрукты и похуже. Он называет фамилию своего отца, я немного пугаюсь, но папаша быстро смывается, а сынок такой рохля, справиться с которым не составит труда.

Она снова закурила. Расс передал мне фотографии Фогелей, сделанные для отдела кадров, я показал их Салли.

— Они самые, — сказала она, ткнув в их лица своей сигаретой, затем продолжила: — Фогель снял номер люкс. Мы с сынком перепихнулись, а потом он стал меня упрашивать поиграть с этими его противными секс-игрушками, которые он принес. Я наотрез отказалась. Он пообещал заплатить еще двадцатку, если я соглашусь, чтобы он меня слегка похлестал. Я сказала, что от меня он этого не дождется. Потом...

Я прервал ее:

— Он говорил что-нибудь о порнофильмах? Фильмах с участием лесбиянок?

Салли фыркнула:

— Он говорил о бейсболе и о своем пенисе. Он называл его Большой Шницель. Правда, был у него скорее маленький.

— Продолжайте, мисс Стенсон.

— Мы трахались до вечера, и я до посинения слушала эту его дурацкую болтовню про «Бруклин Доджерс» и Большой Шницель. Потом мне надоело, и я предложила ему поужинать и подышать свежим воздухом, и мы пошли в холл.

А там сидит Лиз. Совсем одна. Она мне говорит, что ей нужны деньги, и, так как я вижу, что сынок положил на нее глаз, я устраиваю им свидание. Мы возвращаемся в люкс, и, пока я курю, они занимаются этим в спальне. Она выскакивает оттуда где-то в двенадцать тридцать и шепчет: «Маленький Шницель», после чего убегает. Следующий раз я увидела ее уже на фото во всех газетах.

Я посмотрел на Расса. С подчеркнутой артикуляцией он произнес:

— Дюланж. — Я согласно кивнул, представив, как Бетти Шорт, получив деньги, начала кутить и делала это до тех пор, пока утром двенадцатого не встретила Француза Джо. Последние дни Орхидеи стали прорисовываться более отчетливо.

Расс спросил:

— И после того как она ушла, вы снова вернулись к Джону Фогелю?

Она отшвырнула лежавшие на полу фотографии и ответила:

— Да.

— Он говорил с вами о Лиз Шорт?

— Он сказал, что ей понравился Большой Шницель.

— Он не говорил, что они снова договорились встретиться?

— Нет.

— А что он про нее сказал?

Салли пожала плечами.

— Он сказал, что ей понравилось играть в его игры. Я его спрашиваю, в какие игры? А он: Хозяин и рабыня, Полицейский и шлюха.

Я попросил:

— Продолжайте, пожалуйста.

Салли бросила взгляд на дверь.

— Через два дня после того как Лиз попала во все газеты, ко мне в гостиницу заехал Фриц Фогель и рассказал, что его сынок признался в том, что трахался с ней. Фогель сказал мне, что узнал про меня из какого-то полицейского досье, а потом стал спрашивать про моих... сутенеров. Я упомянула Чарли, и он вспомнил, что уже встречался с ним, когда работал в Отделе нравов. Потом он начал нервничать, потому что вдруг вспомнил, что у Чарли была эта мания брать всю вину на себя. Из моего номера он позвонил какому-то своему приятелю и попросил его выкрасть из архива Отдела по борьбе с наркотиками досье на Чарли, потом еще куда-то позвонил, после чего начал бесноваться, потому что тот, с кем он разговаривал, сообщил ему, что Чарли уже задержали и он сознался в убийстве Лиз.

— А потом он стал меня избивать. Начал задавать мне все эти вопросы по поводу того, могла ли Лиз рассказать Чарли, что трахалась с сыном полицейского. Я сказала ему, что Лиз и Чарли были едва знакомы, что Чарли всего лишь несколько раз, давным-давно, посылал ее к клиентам, но Фогель продолжал меня избивать, грозя совсем меня прикончить, если я расскажу полиции о связи его сына и Орхидеи.

Я поднялся. Расс остался сидеть неподвижно.

— Мисс Стинсон, вы упомянули о том, что, когда Джон Фогель сказал вам про своего отца, вы испугались. Почему?

Салли прошептала:

— Я слышала одну историю. — Внезапно ее лицо приняло совсем страдальческий вид, осунувшись на глазах.

— Какую историю?

Дрожащим шепотом она ответила:

— О том, как его вышибли из Отдела нравов.

Я вспомнил рассказ Билла Кенига про то, как Фрици, работая в Отделе по борьбе с наркотиками и проституцией, заразился сифилисом, переспав с какой-то проституткой, после чего его отстранили от работы до излечения.

— Он подхватил дурную болезнь, так?

Откашлявшись, Салли сказала:

— Я слышала, что он подцепил сифилис и у него поехала крыша. Он посчитал, что его заразила чернокожая девка, и поэтому, прежде чем начать лечиться, он совершил налет на публичный дом в Уотсе и перетрахал там всех девчонок, заразив и их тоже. Некоторых он поимел в глаза, и две девочки ослепли.

Я почувствовал еще большую слабость в ногах, чем в ту ночь на складе. Расс сказал:

— Спасибо, Салли.

Я произнес:

— Пошли брать Джонни.

Мы поехали в центр на моей машине. Джонни работал в дневную смену, с небольшой переработкой вечером. Он должен был обходить днем свой район, поэтому у нас был хороший шанс застать его в 11 утра одного.

Я ехал не торопясь, стараясь не пропустить его фигуру в привычном синем сержантском мундире. Расс положил на приборную панель шприц и ампулу с пентоталом, которые он сохранил с того дня, когда мы допрашивали Рыжего Мэнли; даже Расс понимал, что нам предстоит поработать физически. Мы проезжали мимо здания благотворительной миссии, когда я заметил его — одного, отчитывающего каких-то бродяг возле урны с мусором.

Я вышел из машины и позвал его. Фогель-младший погрозил пьяницам и, заложив большие пальцы за ремень, не спеша направился в нашу сторону.

Едва он успел спросить, почему я в штатском, как его настиг мой удар в живот. Он согнулся пополам. Я схватил его и несколько раз ударил головой о крышу машины. Потеряв сознание, он рухнул на землю. Подошедший Расс, закатал ему рукав на левой руке и вогнал в вену полный шприц «лекарства от лжи».

Теперь Джонни был в полной отключке. Я вытащил из его кобуры 38-й и бросил на переднее сиденье, затем затащил Фогеля назад и плюхнулся рядом с ним. Расс сел за руль. Мы покатили по аллее. Пьяницы замахали нам вслед.

Поездка до «Эль Нидо» заняла полчаса. Джонни несколько раз о чем-то смеялся в своем наркотическом бреду и пару раз чуть было полностью не очнулся. Когда мы подъехали к гостинице, Расс пошел посмотреть, есть ли люди в вестибюле. Убедившись, что там никого нет, он подал мне знак. Взвалив на плечо Джонни, я потащил его в комнату 204. Тяжелее я в жизни ничего не таскал.

На пути в номер он наполовину очухался; когда я сбросил его в кресло и приковал левую руку к батарее отопления, он приоткрыл глаза. Расс заметил:

— Пентотал будет действовать еще несколько часов. Он не сможет нас обмануть. Я смочил в ванне полотенце и обмотал им лицо Джонни. Он закашлял, и я снял полотенце.

Джонни захихикал. Я сказал:

— Элизабет Шорт, — и показал на фотографии на стене. Мокролицый Джонни пробормотал:

— Что с ней?

Я снова замотал его полотенцем. Он захрюкал задыхаясь; я позволил ему стащить с себя этот махровый сырой комок.

— А как насчет Лиз Шорт? Ты помнишь ее?

Джонни засмеялся. Расс показал мне рукой, чтобы я сел рядом с ним на кровать.

— Тут есть свои методы. Давай я буду задавать вопросы, а ты постарайся сдержать свою злость.

Я согласно кивнул. Теперь Джонни видел нас обоих, но его зрачки сузились до размеров булавочной головки, а лицо выглядело вялым и отупевшим. Расс спросил:

— Как тебя зовут, сынок?

Едва двигая губами, он ответил:

— Ты знаешь, лейтенант.

— Все равно скажи.

— Фогель, Джон Чарльз.

— Когда ты родился?

— 6 мая 1922 года.

— Сколько будет шестнадцать плюс пятьдесят шесть?

Джонни на минуту задумался потом ответил:

— Семьдесят два, — и переключил свое внимание на меня. — Зачем ты меня ударил, Блайкерт. Я тебе ничего плохого не делал.

Толстяк был действительно сбит с толку. Я промолчал. Расс продолжил:

— Как зовут твоего отца?

— Ты его знаешь, лейтенант. О... Фридрих Фогель. Коротко — Фрици.

— Коротко как Лизу Шорт?

— Конечно... как Лиз, Бетти, Бет, Орхидея... много разных имен.

— Вспомни январь этого года, Джонни. Твой отец захотел, чтобы ты потерял девственность, так?

— А... да.

— Он на два дня купил для тебя женщину, так?

— Не женщину. Ненастоящую. Шлюху. Шл-ю-ю-ю-ху. — Растянув слог, он засмеялся и попытался захлопать в ладоши, но не смог — одна рука ударилась о грудь, а другая, закованная в наручник, лишь слабо дернулась. Он жалобно простонал: — Так нечестно. Я все расскажу папе.

Расс спокойно ответил:

— Это ненадолго. Ты переспал с проституткой в «Билтморе»?

— Да. Папа снял для меня лучшую, потому что он знал ее сутенера.

— И в «Билтморе» ты встретил Лиз Шорт, так?

Лицо Джонни исказила гримаса — глаза задергались, губы задрожали, на лбу выступили вены. Он напомнил мне посланного в нокаут боксера, пытающегося встать на ноги.

— А... верно.

— Кто тебя с ней познакомил?

— Как то бишь ее звали... ну... эта шлюха.

— И что вы с Лиз делали, Джонни? Расскажи мне.

— Мы... трахались три часа и играли в игры. Все за десять баксов. Я давал ей Большой Шницель. Мы играли в Лошадку и Наездника,я ее слегка выпорол. Лиз мне понравилась больше, чем та блондинка. У Лиз были чулки на ногах, она сказала, чтобы никто не увидел ее родимые пятна. Ей понравился мой Шницель, и она не заставляла меня полоскать рот, прежде чем ее поцеловать, как та блондинка.

Я подумал о порезе на бедре Бетти, и у меня перехватило дыхание. Расс спросил:

— Джонни, это ты убил Лиз?

Толстяк вздрогнул.

— Нет! Нет, нет, нет, нет! Нет!

— Ш-ш-ш. Спокойно, сынок. Во сколько Лиз от тебя ушла?

— Я ее не резал!

— Мы верим тебе, сынок. Так во сколько Лиз от тебя ушла?

— Поздно. Поздно вечером в субботу. Может, в двенадцать, может, в час.

— Ты имеешь в виду уже в воскресенье?

— Да.

— Она сказала, куда пойдет?

— Нет.

— Она называла имена каких-нибудь мужчин? Приятелей? Мужчин, с которыми собиралась встретиться?

— Э... упоминала какого-то летчика, за которым она была замужем.

— И все?

— Да.

— Ты с ней еще виделся?

— Нет.

— Твой отец знал Лиз?

— Нет.

— Это он заставил детектива из ФБР изменить имя в регистрационной книге после того, как нашли тело Лиз?

— Э... да.

— Ты знаешь, кто убил Лиз Шорт?

— Нет! Нет!

Джонни прошиб пот. Меня тоже — мне не терпелось найти зацепку, чтобы уличить его во лжи сейчас, когда казалось, что он провел с Орхидеей всего одну ночь. Я спросил:

— Ты рассказал отцу про Лиз, когда ее имя появилось в газетах, так?

— Э... да.

— И он рассказал тебе о парне по имени Чарли Айсслер? Парне, который одно время был сутенером Лиз Шорт? Он сказал тебе, что Айсслер уже арестован и во всем сознался?

— Ммм... да.

— А теперь, говнюк, ты мне скажешь, что он собирался делать со всем этим. Ты мне расскажешь все, спокойно и подробно.

Толстяк встрепенулся.

— Папа попытался уговорить Эллиса Лоу отпустить Айсслера, но тот отказался. В морге у папы был знакомый, за которым числился должок, и папа получил доступ к трупу той сучки и уговорил Еврейчика попытаться провернуть с признаниями. Папа хотел, чтобы ему помогал дядя Билл, но Еврейчик сказал, чтобы он взял тебя. Папа сказал, что без Бланчарда ты не можешь и шагу ступить. Он назвал тебя бабой, размазней, кривозубым...

Джонни разразился истерическим хохотом, тряся головой и покрывшись испариной, бряцая наручником, будто обезьяна в зоопарке, получившая новую игрушку. Расс встал рядом со мной.

— Я заставлю его подписать заявление. Ты иди пока погуляй полчасика, остынь. Мы с ним выпьем кофе, а когда вернешься решим, что делать дальше.

Я пошел к пожарной лестнице и сел на ступеньку, свесив вниз ноги. Я наблюдал за проносящимися в сторону Голливуда машинами и размышлял над произошедшим. А потом, глядя на номера автомобилей, стал играть в очко. Двигавшиеся в южном направлении играли за меня, в северном — за Ли и Кэй. Мне удалось набрать жалких семнадцать очков; у северян оказался туз и королева. Посвятив эту победу нам троим, я вернулся в комнату.

Раскрасневшийся и вспотевший Джонни Фогель трясущимися руками подписывал составленное Рассом заявление. Заглянув ему через плечо, я прочитал чистосердечное признание: там было написано и про «Билтмор», и про Бетти, и про то, как Фрици избил Салли Стинсон. В общем, я насчитал четыре правонарушения и два тяжких преступления.

Расс сказал:

— Хочу пока попридержать это и обсудить все с юристом.

Я ответил:

— Нет, падре, — и повернулся к Джонни.

— Вы арестованы за подстрекательство к проституции, сокрытие улик, препятствование отправлению правосудия и за пособничество в нанесении побоев.

Джонни вякнул:

— Папа! — и посмотрел на Расса. Расс, в свою очередь, посмотрел на меня — и протянул мне заявление. Засунув его в карман, я завел плачущему Джонни руки за спину и надел на них наручники.

Падре вздохнул.

— Теперь до самой пенсии тебя будут держать в заднице.

— Я знаю.

— Ты уже больше не сможешь вернуться в ФБР.

— Мне знаком вкус дерьма, падре. Не думаю, что будет совсем уж плохо.

* * *

Я довел Джонни до моей машины и отвез его на полицейский участок в Голливуде. У входа, на ступеньках тусовались репортеры и фотографы; увидев штатского, который ведет полицейского в наручниках, они просто взбесились. Защелкали фотовспышки, некоторые из газетчиков, узнав меня, стали скандировать мое имя, в ответ я заявлял только: «Без комментариев». На самом участке на нас тоже стали пялиться во все глаза. Я толкал Джонни к столу дежурного и шептал ему на ухо:

— Скажи своему папочке, что я знаю про его махинации с федеральными отчетами и о сифилисе и публичном доме в Уотсе. Скажи ему, что завтра я сообщу об этом в газеты.

Джонни снова захныкал. Подошел лейтенант в форме и выпалил:

— Это еще что здесь такое?

У меня перед глазами сверкнула фотовспышка; внезапно появился Биво Мине с блокнотом наготове. Я сказал:

— Я — полицейский Дуайт Блайкерт, а это — полицейский Джон Чарльз Фогель. — Вручая заявление лейтенанту, я подмигнул ему и кивнул в сторону Джонни. — Заберите его.

* * *

Не спеша пообедав, я поехал на Центральный участок заниматься своей обычной работой. По пути в раздевалку, я услышал объявление по оперативной связи:

— Патрульный Блайкерт, немедленно зайдите в офис начальника смены.

Я повернул назад и, подойдя к двери лейтенанта Джастроу, постучал. Он крикнул:

— Открыто.

Я вошел и отсалютовал как примерный новичок. Проигнорировав мое приветствие, Джастроу встал и, поправляя свои очки, стал вглядываться в меня так, словно видел в первый раз.

— С сегодняшнего дня вы в двухнедельном отпуске, Блайкерт. После отпуска явитесь к директору Грину. Он направит вас в другой отдел.

Желая выжать все из этого момента, я спросил:

— Почему?

— Фриц Фогель только что отстрелил себе башку. Вот почему.

На прощание я отсалютовал бодрее, чем вначале, но Джастроу и на этот раз проигнорировал мое приветствие. Идя по коридору, я думал о тех ослепших проститутках, пытаясь представить, как бы они отреагировали на только что услышанную мной новость, если это их вообще волновало. В общей комнате собралась большая толпа полицейских, ожидающих переклички — последнего препятствия перед поездкой домой. Во время самой переклички я вел себя спокойно, вытянулся, как образцовый солдат, смотря в глаза тем, кто хотел посмотреть в мои, и те отводили взгляд. Когда я направился к выходу, то услышал за спиной злобный шепот: «предатель» и «большевик». Уже в дверях меня остановил звук аплодисментов. Обернувшись, я увидел, что это Расс Миллард и Тад Грин с почетом провожают меня.

Глава 24

Меня сослали в задницу, и я горжусь этим; две недели ничегонеделания, а потом начну отбывать свой срок на каком-нибудь отдаленном участке управления.

Инцидент с младшим Фогелем был представлен как внутрислужебное преступление, узнав о котором, отец, посчитавший это позором и бесчестьем для себя, покончил жизнь самоубийством. Я завершил свою звездную карьеру единственным приличным образом — стал искать исчезнувшего человека.

Начал с Лос-Анджелеса.

Чтение записей в блокноте, в котором Ли отмечал аресты, ничего не дало. Тогда я пошел в «Ла Берна» в надежде узнать у тамошних завсегдатаев, не приходил ли в бар мистер Огонь, чтобы снова на них наброситься, — одни отрицательные ответы и язвительные замечания. Падре втихаря достал мне копию досье на все задержания, которые произвел Блан-чард, — и опять ничего. Кэй, довольная нашей моногамией, ругала меня за эти мои занятия — я видел, что это путало ее.

Раскрытие связи между Айсслером, Стинсон и Фогелем убедило меня в одном — я был настоящим детективом. Когда это касалось Ли, думать как детектив было совсем непросто, но все же я принудил себя сделать это. Источник непримиримости, который я в нем видел — и которым в душе восхищался, — теперь стновился понятнее, заставляя меня с еще большим упорством искать его. Стечение фактов, предшествовавших исчезновению, не давало успокоиться.

Ли исчез, когда дело Орхидеи, предстоящее освобождение Бобби Де Витта и увлечение амфетамином его накрыли. Разом.

Последний раз Ли видели в Тихуане, в то самое время, когда туда направлялся Де Витт и когда дело Шорт переместилось на американо-мексиканскую границу; тогда же произошло убийство Де Витта и его партнера по сбыту наркотиков Феликса Часко. И хотя за это преступление осудили и казнили двух мексиканцев, возможно, это была подстава — местная полиция убирала нежелательное убийство из своих отчетов.

Вывод: Де Витта и Часко вполне мог убрать и Ли Бланчард; мотив убийства — желание защитить себя от попыток мести, а Кэй от возможных наездов со стороны альфонса Бобби. Последующий вывод: мне на это плевать.

Дальнейшим шагом стало изучение материалов по судебному процессу Де Витта. В библиотеке мне удалось раскопать еще несколько любопытных фактов.

Ли назвал осведомителей, которые рассказали ему о том, что организатором ограбления «Бульвар Ситизенс» был Де Витт, а потом сказал, что все они покинули город, опасаясь ответных действий со стороны дружков альфонса. Для подтверждения этой информации я позвонил в архивный отдел. То, что они сообщили, встревожило — имена этих осведомителей даже не числились в архивах. Де Витт заявлял, что полиция подставила его исключительно из-за его предыдущих арестов за наркотики. Обвинение базировалось на том факте, что в доме Де Витта были найдены меченые банковские купюры, а также на том, что на день ограбления у него не было никакого алиби. Из четырех налетчиков двоих убили на месте преступления, Де Витта задержали, а четвертый остался ненайденным. Де Витт утверждал, что не знает его — хотя, если бы он сдал четвертого участника, получил бы меньший срок.

Вывод: возможно, управление подставило Бобби, возможно, за этим стоял Ли, который организовал все это лишь для того, чтобы помириться с Бенни Сигелом, чьи деньги тоже были украдены настоящими грабителями, и которого сильно опасался, причем совершенно оправданно, — Ли отказался от боксерского контракта, который ему предложил Сигел. Затем во время суда Ли познакомился с Кэй, полюбил ее своей целомудренно-совестливой любовью и возненавидел Бобби уже по-настоящему. Последующий вывод: Кэй ни о чем не догадывалась. Де Витт был подонком, который получил по заслугам.

И наконец, окончательный вывод: я должен услышать от самого Ли подтверждение или опровержение всех своих догадок и предположений.

«Отдохнув» четыре дня, я поехал в Мексику. Приехав в Тихуану, я стал показывать местным жителям фото Ли, раздавая им мелкие монетки в надежде услышать хоть какие-нибудь сведения о нем, крупные монеты я приберегал для тех, кто мог сообщить более «важную информацию». В результате в местах, где я появлялся, образовывалась толпа, я ничего от них не получал и с каждым разом стал убеждаться в том, что если продолжу раздавать деньги, то меня просто затопчут. Тогда я решил добывать информацию традиционным способом — посредством общения со своими мексиканскими коллегами, которые шли на контакт за один американский доллар.

Тихуанские легавые походили на вымогателей в черных рубашках, говоривших на ломаном английском, но очень хорошо понимающих универсальный язык денег. Остановив на улице нескольких «патрульных», я показал им свой жетон, сунул в руку каждому по доллару и стал задавать вопросы на самом лучшем англо-испанском языке, который я только смог изобразить. Доллары быстро исчезли, в ответ я получил мотание головой и рассказанные на смеси двух языков странные истории, которые казались правдоподобными.

Один рассказал о том, что он видел как «белый громила» в конце января плакал на подпольном сеансе порнухи в «Чикаго Клуб»; другой описал большого блондина, который у него на глазах избил трех воров, пытавшихся ограбить пьяного, а потом покупал полицейских, раздавая им двадцатки, вынимаемые из большой пачки денег. И в довершение ко всему была история про то, как Ли отдал 200 баксов священнику-прокаженному, которого он встретил в баре, и как в том же баре он купил всем выпивки, а затем укатил в Энсенаду. Я посчитал, что за эту информацию надо заплатить пять долларов и потребовать дальнейших объяснений. Легавый сказал:

— Тот священник — мой брат. Он сам себя посвятил в священники. Вайя кон Диос — ступай с Богом. Оставь свои деньги при себе.

Я выехал на дорогу, проходящую вдоль побережья, в восьмидесяти милях от Энсенады. Меня занимал один вопрос: где Ли взял столько денег. Поездка была приятной: справа — поросшие кустарником утесы, за которыми виднелся океан, слева — покрытые густой зеленью холмы и равнины. Машин было немного, зато вдоль дороги растянулся поток пешеходов, идущих на север: целые семьи с чемоданами, испуганные и счастливые одновременно. Испуганные оттого, что не знали, что сулит им этот переход границы, и счастливые потому, что лучше идти туда, чем глотать мексиканскую пыль и стрелять мелочь у туристов.

Когда вечером я подъезжал к Энсенаде, поток пешеходов превратился в настоящую демонстрацию. Длинная вереница людей оккупировала всю половину дороги, ведущую на север. Закинув за спину завернутые в одеяла пожитки, они шли друг за другом. У каждого пятого в руках факел или зажженный фонарь. У матерей на спинах заплечные сумки с маленькими детьми. Завернув за последний холм, находившийся за границей Энсенады, я наконец увидел и сам город — неоновое пятно подо мной. Факелы идущих по дороге пунктиром приближались к нему.

Я въехал в городские пределы и сразу же отметил для себя, что городишко представлял из себя прибрежную версию Тихуаны, обслуживающую туристов более высокого класса. Гринго здесь были более благовоспитанными, улицы свободны от попрошаек, а перед многочисленными питейными заведениями не было зазывал. Очередь из нелегальных эмигрантов тянулась из самых дальних лесных массивов, через Энсинаду и дальше к прибрежной автотрассе, ведущей на границу. В Энсенаде люди делали остановку только с одной целью — заплатить местной полиции за проход по их территории.

Это было самое наглое вымогательство, которое мне приходилось видеть. Полицейские ходили от одного крестьянина к другому, собирая деньги и прикрепляя им на плечи скрепками бирки; легавые в штатском занимались продажей пакетов с вяленой говядиной и сухофруктов, складывая получаемые деньги в сумки с разменной монетой, закрепленные у них сбоку. Остальные полицейские стояли по одному на квартал и проверяли бирки у проходивших мимо; когда я свернул с главной дороги на улочку, явно ведущую в квартал красных фонарей, то увидел, как двое коричневорубашечников избивали какого-то мужчину прикладами своих короткоствольных дробовиков.

Я решил, что, прежде чем общаться с народом Энсинады, надо бы сначала показаться на глаза местным властям. Кроме того, вскоре после своего отъезда из Лос-Анджелеса, Ли был замечен недалеко от границы и именно в компании мексиканских полицейских, поэтому, возможно, поговорив с ними, я мог получить какую-нибудь информацию.

Я проследовал за караваном тихоходов, выпущенных в 30-х, до конца квартала красных фонарей и, переехав улицу, параллельную пляжу, увидел то, что искал полицейский участок. Это была переоборудованная церковь: решетчатые окна, — над религиозными картинами. Выгравированными на фасаде из белого кирпича черными буквами было написано слово «Полиция». На газоне перед зданием стоял прожектор; когда я вышел из машины со своим жетоном и американской улыбкой, он светил мне прямо в лицо.

Прикрывая глаза от света и жара, исходивших от прожектора, я пошел к зданию. Стоявший у входа полицейский загоготал:

— Легавый янки. Техасский рейнджер.

Когда я проходил мимо него, он протянул руку. Я сунул в нее доллар и вошел внутрь.

Внутри участок еще больше напоминал церковь: в вестибюле висели бархатные гобелены, изображавшие Иисуса и его странствия; стоящие там скамейки, где сидели изнывающие от безделья полицейские, были удивительно похожи на те, которые стоят в католических церквях. Стол дежурного представлял из себя толстую деревянную плиту, на которой был изображен распятый Христос, — скорее всего это был бывший церковный алтарь.

При виде меня толстяк-мексиканец, охранявший вход, облизнул губы — он напомнил мне ненасытного педофила.

Я приготовил долларовую бумажку, но не стал ее сразу отдавать.

— Полиция Лос-Анджелеса, необходимо встретиться с начальником.

Мужик потер большой и указательный пальцы, а затем показал на торчащий из моего кармана полицейский жетон. Я достал его вместе с долларовой бумажкой; он провел меня по коридору, украшенному фресками с изображениями Иисуса, до двери с надписью «Капитан Васкес». Оставив меня за дверью, он вошел в кабинет и затараторил по-испански; выйдя, он щелкнул каблуками и отдал честь, хоть и немного запоздало.

— Полицейский Блайкерт, заходите, пожалуйста.

Я удивился тому, что слова были произнесены без акцента; в ответ на приглашение я вошел. Меня встретил высокий мексиканец в сером костюме. Он протянул мне руку — не для взятки, а для приветствия.

Мы пожали друг другу руки. Мужчина сел за большой стол и повернул ко мне табличку, на которой было написано: «Капитан Васкес».

— Чем я могу вам быть полезен?

Я забрал со стола свой жетон и положил на его место фотографию Ли.

— Этот человек-полицейский из Лос-Анджелеса. Он исчез в конце января, и, когда его видели в последний раз, он направлялся сюда.

Васкес посмотрел на фото. Уголки его губ слегка дернулись, но он моментально попытался скрыть свою реакцию, покачав головой.

— Нет, я не видел этого человека. Я дам распоряжение своим людям, чтобы они навели справки в местной американской общине.

Я ответил на его ложь:

— Капитан, его трудно не заметить. Блондин, рост футов шесть, плотный, как кирпичный сортир.

— Наш город привлекает персонажей и похлеще. Именно поэтому полицейский контингент здесь так хорошо вооружен и обучен. Сколько вы у нас пробудете?

— По крайней мере еще одни сутки. Может быть, ваши люди его упустили и мне удастся что-то раскопать самому.

Васкес улыбнулся:

— Сомневаюсь в этом. Вы одни?

— Двое моих партнеров ждут меня в Тихуане.

— А в каком подразделении вы работаете?

Я соврал по-крупному.

— В столичном.

— Вы еще слишком молоды для такой престижной работы.

Я взял фото со стола.

— Протекция, капитан. Мой отец — окружной прокурор, а брат работает в американском консульстве в Мехико. До свидания.

— Удачи вам, Блайкерт.

* * *

Я снял номер в гостинице недалеко от квартала с увеселительными заведениями. Заплатив два доллара за ночь, я получил в свое распоряжение комнатенку на первом этаже с видом на океан, кровать с тонюсеньким матрасом, умывальник и ключ от общественного сортира. Поставив свою дорожную сумку на туалетный столик, я собрался уходить, но перед уходом принял некоторые меры предосторожности: вырвав два волоска из своей шевелюры, я прилепил их клеем между дверью и дверным косяком. Если фашисты наведаются в мою хибарку, я узнаю об этом.

И направился в самый центр неоновых огней.

Улицы были запружены людьми в форме: коричневорубашечниками и американскими морскими пехотинцами и моряками. Мексиканских военных среди них не было. Все вели себя достаточно чинно — даже сбившиеся в группки пьяные морпехи. Я решил, что их сдерживали вооруженные до зубов местные полицейские. Большинство из них были тощими легковесами, зато обладавшими довольно внушительным боевым арсеналом: обрезами, пистолетами-пулеметами Томпсона, автоматами 45 калибра и медными кастетами, болтающимися на патронташах.

Ослепительные неоновые надписи пульсировали у меня в глазах: "Клуб «Пламя», «Очаг Артуро», «Клуб Боксео», «Гнездо сокола», "Клуб Чико «Империал». «Боксео» по-испански означало «бокс» — поэтому я решил начать именно с этого клуба.

Ожидая, что окажусь в темной забегаловке, я был крайне удивлен, войдя внутрь: это было ярко освещенное помещение, забитое моряками. На верху длинных барных стоек танцевали полуобнаженные мексиканские девицы. Зрители совали им долларовые бумажки в набедренные повязки. Музыка, свист и улюлюканье превращали заведение в гремящую консервную банку; привстав на цыпочки, я попытался отыскать глазами хозяина этого притона. В конце зала я заметил отгороженный уголок, завешенный рекламными плакатами. Словно притягиваемый магнитом, я стал пробираться в ту сторону мимо новой партии обнаженных танцовщиц, которые, виляя бедрами, направлялись на подиум.

И тут вдруг я увидел себя, в окружении полутяжеловесов, между Гусом Лесневичем и Билли Конном.

И там же был Ли, рядышком с Джо Луисом, с которым он мог встретиться на ринге, если бы только согласился на предложение Бенни Сигела.

Блайкерт и Бланчард. Два подающих надежды белых парня, выбравших не ту дорогу.

Я стоял и пялился на эти плакаты, пока наконец царящий вокруг бедлам не исчез и я не перенесся в 40 и 41-й годы, где выигрывал бои и трахался с девчонками, похожими на Бетти Шорт, которые приходили ко мне в раздевалку. Тогда Ли подсчитывал нокауты и жил с Кэй — и странным образом, я вновь ощутил нас единой семьей.

— Ну вот, сначала Бланчард, теперь ты. Кто следующий, пожалуй, Вилли Пеп?

Возвратившись в бедлам, я выпалил:

— Когда? Когда ты его видел?

Обернувшись, я увидел массивного пожилого мужчину. Его лицо было испещрено морщинами и шрамами — словно подвесная боксерская груша, но голос был как у настоящего бойца.

— Пару месяцев назад. В сезон дождей, в феврале. Мы с ним, наверное, часов десять болтали о боксе.

— А где он сейчас?

— С того раза я его не видел, и, возможно, он не захочет с тобой встречаться. Я пытался поговорить с ним о твоем с ним поединке, но он отказался. Сказал, что вы больше не напарники и начал утверждать, что самые лучшие бойцы боксируют в легком весе, но я его переубеждал, говоря, что самые лучшие в среднем весе. Зейл, Грациано, Ла Мотта, Цердан, кого он хотел переспорить?

— Он до сих пор в городе?

— Не думаю. Я хозяин этого заведения, и он больше сюда не приходил. Ты ищешь примирения? Может, хочешь устроить матч-реванш?

— Я ищу способ вытащить его из неприятностей, в которые он попал.

Старый лис взвесил мои слова, после чего сказал:

— Я восхищаюсь такими мастерами, как ты, поэтому скажу тебе единственное, что мне известно. Я слышал, что Бланчард устроил большую заваруху в клубе «Сатана» и ему пришлось платить большую взятку капитану Васкесу, чтобы замять это дело. «Сатана» находится в пяти кварталах отсюда, если идти в направлении пляжа. Поговори с поваром Эрни. Он все видел. И скажи ему, что я велел ему быть с тобой откровенным, и сделай глубокий вдох, прежде чем войти, потому что в ваших местах таких заведений не сыщешь.

* * *

Клуб «Сатана» представлял из себя глинобитную хижину с покрытой шифером крышей, над которой светилась оригинальная вывеска: маленький красный чертенок с трезубым членом. Возле входа стоял уже привычный коричневорубашечник — небольшого роста мексиканец, пристально рассматривающий всех входящих клиентов и поглаживающий при этом курок своего автомата. Из эполет торчали однодолларовые бумажки; я добавил еще одну в его коллекцию и, собравшись с духом, вошел в заведение.

Я попал из сточной канавы в сущую клоаку.

Бар был похож на настоящий отстойник. Морпехи и матросы дрочили прямо у барной стойки, на которой крутили задницами голые девки, то и дело приседавшие на корточки для лучшего обозрения своих прелестей. Под столиками, стоявшими перед сценой, вовсю отсасывали. Парень в костюме черта трахал какую-то толстушку на матрасе. Тут же невдалеке стоял ослик с привязанными к ушам дьвольскими рогами из красного бархата и мирно уплетал сено из стоявшей на полу миски. С правой стороны сцены какой-то гринго в смокинге завывал в микрофон: «Я знаю телку, ее зовут Розан, а вместо прокладки она использует банан! Да! Да! Я знаю телку, ее зовут Сюзан, она любому дарит то, о чем не стану петь я вам! Да! Да! Я знаю телку, ее зовут Коррин, она тебе соврет: ты у меня один! Да! Да!»

«Музыку» заглушили крики и вопли из-за столов: «Телки! Телки!» Я наблюдал за происходящим, теснимый со всех сторон разудалыми парнями. Внезапно меня чуть не сразил наповал запах чеснока.

— Джо, красавчик, хочешь меня накормить? Завтрак чемпионов — один доллар. А покататься? Кругосветка — два доллара.

Я заставил себя обернуться. Она была уже немолода, толстовата, губы покрыты нарывами. Достав из кармана несколько купюр, я сунул ей, даже не посмотрев, какого достоинства они были. Проститутка упала на колени перед своим благодетелем; я прокричал:

— Где Эрни? Мне надо его увидеть. Меня прислал мужик из клуба «Боксео».

Мамасита воскликнула:

— Ваманос! — и, увлекая меня за собой, помчалась вперед, расталкивая толпы морпехов, ожидавших своей очереди у барной стойки. Она привела меня в занавешенный шторкой коридор, который вел на кухню. Ароматный запах ударил мне в нос — но тут я увидел заднюю часть собачьей туши, которая выступала из кастрюли, и весь аппетит сразу улетучился. Женщина обратилась по-испански к шеф-повару — странного вида типу, который, по всей видимости, был сыном мексиканско-китайской пары. Он закивал головой и подошел ко мне.

Я показал фото Ли.

— Я слышал, что этот человек доставил вам неприятности какое-то время назад.

Тип взглянул на фотографию.

— А кто хочет знать?

Я показал жетон и блеснул револьвером. Он сказал:

— Он тебе друг?

— Мой лучший друг.

Полукровка засунул руки под фартук; я знал, что в одной из них у него нож.

— Твоя друг выпивать четырнадцать бокалов моего лучшего вина, рекорд заведения. Это мне нравилось. Он делать много тостов за мертвых женщин. Это мне все равно. Но он пытаться трахать моих танцовщиц, и это я не терпеть.

— А что произошло?

— Четыре моих ребят он победить, пятого нет. Полиция взять его домой, чтобы отоспаться.

— И все?

Он достал складывающийся нож, нажал на кнопку и провел по горлу тупой стороной высунувшегося лезвия.

— Финито.

Испугавшись за Ли, я вышел через черный ход на маленькую улочку. Возле фонарного столба ошивались какие-то типы в блестящих костюмах; увидев меня, они сразу начали шаркать своими ногами по земле, как будто нашли там что-то интересное. Я бросился бежать; звук разлетающегося гравия за спиной дал мне понять, что эти двое рванули за мной.

Улочка кончалась на перекрестке, от которого отходила дорога, ведущая в квартал красных фонарей, и еще одна, скорее даже не дорога, а тропинка, поворачивающая в сторону пляжа. Свернув на нее, я помчался как угорелый, задевая плечами проволочные заборы, облаиваемый со всех сторон собаками, сидевшими на привязи. Их лай заглушил все остальные звуки; я не имел никакого представления о том, бегут ли эти двое за мной или уже отстали. Увидев впереди бульвар, за которым виднелся океан, я наконец понял, что гостиница находится в одном квартале от меня, и перешел на шаг.

Мне повезло — гостиница была рядом от меня.

Когда до нее оставалось около ста ярдов, я перевел дыхание и пошел спокойным шагом — добропорядочный американец, идущий в гости. Во дворе было пусто; я достал ключ. Внезапно в полоске света со второго этажа я увидел, что волоски в дверном проеме отсутствовали.

Достав свой 38-й, я пнул дверь ногой. Белый мужчина, сидевший на стуле возле кровати уже поднял вверх руки и предлагал мировую:

— Я — свой. У меня нет оружия, если не веришь, можешь обыскать. Я готов.

Я показал револьвером на стену. Мужчина встал к стене, уперся в нее руками и расставил ноги. Приставив 38-й к его спине, я начал обыск. Кроме бумажника, ключей и грязной расчески у него больше ничего не было. Прижав дуло пистолета плотнее, я принялся осматривать содержимое бумажника. Помимо американских долларов там была лицензия частного детектива с его именем и фамилией, а также рабочим адресом: Милтон Долфин, Копа Де Оро, 986, Сан-Диего.

Я швырнул бумажник на кровать и отвел револьвер в сторону; Долфин поежился.

— Эти деньги — так, мелочь, по сравнению с тем, что было у Бланчарда. Будешь моим напарником, и у нас будет столько же.

Я сбил его с ног, и он рухнул, уткнувшись лицом в ковер.

— Ты мне сейчас все расскажешь и поосторожнее про моего напарника, в противном случае я упеку тебя за ограбление со взломом.

Долфин поднялся на колени. Отдышавшись, он спросил:

— Блайкерт, как ты догадался, что я приду сюда? Наверное, ты заметил меня, когда шел к Васкесу?

Я оценивающе посмотрел на него. Чуть за сорок, толстый, лысеющий, но, возможно, достаточно сильный — как бывший спортсмен, который может мобилизоваться в любое время. Я спросил:

— За мной еще кто-то следит? Кто они?

Долфин вытер пыль с губ.

— Местные полицейские. Васкес заинтересован в том, чтобы ты не узнал, где Бланчард.

— Они знают, что я остановился здесь?

— Нет. Я сказал капитану, что начну слежку за тобой. Остальные его ребята, скорее всего, решили тебя захватить. Они оторвались от тебя?

— Я кивнул и приставил револьвер к узлу его галстука.

— А почему это ты вздумал мне помогать?

Долфин положил руку на дуло и отвел его в сторону.

— У меня свой интерес, и я умею рисковать. К тому же в положении сидя я могу рассказать больше. Как думаешь, это возможно?

Я схватил стул и поставил его перед Долфином. Встав и отряхнувшись, он плюхнулся на него. Я убрал пушку в кобуру.

— А теперь не спеша и с самого начала.

Долфин подул на свои ногти и вытер их о рубашку. Я взял еще один, оставшийся в комнате стул, и сел на него лицом к спинке, чтобы было за что ухватиться.

— Говори же, черт возьми.

Словно делая одолжение, Долфин начал:

— Около месяца назад ко мне в офис в Сан-Диего пришла мексиканка. Полненькая, с тонной штукатурки на лице, но, правда, одетая с иголочки. Она предложила мне пятьсот долларов за то, чтобы я нашел Бланчарда, и сказала, что он находится где-то в районе Тихуаны или Энсенады. Она добавила, что он полицейский из Лос-Анджелеса, ударившийся в бега. Зная, что полицейские очень падки на эти зеленые бумажки, я сразу понял, что тут дело в деньгах.

Я начал расспрашивать про него своих осведомителей, показывать его фото из газет, которые мне дала женщина. Я слышал, что Бланчард был в Тихуане в начале января, бузил, пьянствовал, транжирил деньги направо и налево. А потом мой приятель из пограничного патруля сказал мне, что Бланчард прячется в Энсинаде, платя местным полицейским за свою защиту, а те позволяют ему пьянствовать и бузотерить в своем городе.

— Обычно Васкес такого никогда не позволяет. Ладно, в общем, я приехал сюда и стал следить за Бланчардом, который изображал из себя богатого гринго на все сто. Я был свидетелем того, как он избил двух мексиканцев за то, что они оскорбили эту синьориту. А полицейские, которые тоже все это видели, просто стояли и ничего не делали. И я подумал, что он и им заплатил и что все решают только деньги, деньги и еще раз деньги.

Долфин нарисовал в воздухе знак доллара; я сжал спинку стула с такой силой, что та едва не треснула.

— А дальше становится интересней. Один недовольный легавый, которому Бланчард не платит, говорит, что он слышал, будто в конце января Бланчард нанял каких-то штатских для того, чтобы они убили двух его врагов в Тихуане. Я приезжаю туда, подкупаю тихуанских полицейских и узнаю от них, что двадцать третьего января здесь грохнули двоих типов, которых звали Роберт Де Витт и Феликс Часко. Фамилия Де Витт показалась мне знакомой, и я звоню своему другу из полицейского управления Сан-Диего. Он наводит справки и перезванивает. А теперь послушайте самое главное, если, конечно, вы уже не узнали это от кого-либо другого. Бланчард засадил Де Витта в тюрягу в 39-м, и тот поклялся ему отомстить. И насколько я понял, когда Де Витта досрочно освободили, Бланчард сделал выпад первым и прикончил его. Я позвонил своему напарнику в Диего и передал ему сообщение для мексиканки: Бланчард находится в Энсинаде под защитой местных полицейских, которые, возможно, прикончили Де Витта и Часко по его просьбе.

Я оторвал от спинки стула онемевшие руки.

— Как звали ту женщину?

Долфин пожал плечами.

— Она назвалась Делорес Гарсия, но, очевидно, эхо было выдуманное имя. После того как я узнал про убийство Де Витта и Часко, я пришел к выводу, что она была одной из любовниц Часко. Он слыл бабником, у которого было довольно много богатых мексиканских любовниц, поэтому, скорее всего, дама просто хотела отомстить за убитого любовника. Насколько я понял, ей уже было известно, что за убийствами стоял Бланчард, и она просто хотела, чтобы я нашел его.

Я спросил:

— Ты слышал о деле Черной Орхидеи в Лос-Анджелесе?

— Кто же о нем не слышал?

— Ли принимал участие в его расследовании до того, как приехал сюда, и в конце января в этом деле появился тихуанский след. Не задавал ли он вопросов про Орхидею?

Долфин ответил:

— Нет. Хотите услышать конец истории?

— В быстром темпе.

— Ладно. Я вернулся в Сан-Диего, и напарник сказал мне, что та дама получила мое сообщение. Затем я поехал в Рино немного отдохнуть и проиграл там почти все, что она мне заплатила. Потом я начал думать про деньги, которые были у Бланчарда, и мне захотелось узнать, для чего на самом деле та дамочка его искала. Эти мысли меня настолько захватили, что я вернулся в Диего и, завершив там кое-какие дела, связанные с поиском пропавших людей, уже через две недели снова приехал в Энсинаду. И вы знаете? Никакого Бланчарда там не было.

Спрашивать Васкеса или полицейских было глупо, поэтому я стал кружить по городу в поисках информации. Потом как-то смотрю, какой-то сопляк идет по улице в его почтальонской куртке и в другой раз еще один молокосос в его майке, в которой он выступал на Лиджэн Стэдиум. Затем узнаю, что в Хуаресе повесили двух человек за то, что они якобы убили Де Витта и Часко. И я, конечно, делаю вывод, что за всем этим стоит местная полиция. Я остаюсь в городе, верчусь возле Васкеса, пытаясь ему понравиться, стучу на наркоманов. И наконец, вся эта история с Бланчардом приобретает для меня законченные очертания. Поэтому если он был вашим другом, то приготовьтесь.

Когда он произнес слово «был», я сломал спинку своего стула. Долфин заметил:

— Ну и дела!

Я выдохнул:

— Заканчивай.

Частный детектив заговорил медленно и спокойно, как будто он задабривал кобру.

— Его убили. Порубили на куски топором. Какие-то сопляки его нашли. Они залезли к нему в дом и нашли там труп. Один из них пошел и рассказал все полиции, чтобы на них не повесили это убийство. Васкес сказал им, чтобы они никому больше об этом не рассказывали, и дал им денег и некоторые вещи, которые принадлежали Бланчарду. После этого труп похоронили за городом. Я узнал, что никаких денег в его доме не нашли. Поэтому я решил здесь остаться, понимая, что Бланчард был преступником. Я знал, что рано или поздно его начнет разыскивать какой-нибудь американский полицейский. Когда вы появились на станции и начали рассказывать сказки про вашу работу в столичной полиции, я понял, что этот полицейский — вы.

Я попытался все отрицать, но мои губы отказывались шевелиться. Долфин завершил рассказ:

— Может быть, это сделали местные, может быть, та женщина или ее друзья. Может быть, кто-то из них взял его деньги, а может быть, и нет, и тогда это можем сделать мы. Вы ведь знали Бланчарда, вы могли бы узнать кто...

Я вскочил и ударил его спинкой от стула; удар пришелся по шее, и он снова рухнул на ковер. Я наставил свой револьвер ему в затылок; горе-сыщик застонал и начал умолять:

— Послушайте, я не знал, что это так вас заденет. Я его не убивал и я вам не помощник, если вы хотите поймать того, кто это сделал. Пожалуйста, Блайкерт, черт возьми!

Я простонал в ответ:

— Как я узнаю, что это правда?

— Недалеко от пляжа есть песчаный котлован. Местная полиция сбрасывает туда трупы. Один мальчишка сказал мне, что он видел, как несколько полицейских закапывали там большого белого мужчину. Это произошло как раз где-то в то время, когда Бланчард был убит. Черт побери, это правда!

Я опустил револьвер.

— Тогда показывай.

Кладбище находилось в десяти милях южнее Энсинады, сразу же за дорогой, ведущей на побережье, на обрыве, возвышавшемся над океаном. Оно было отмечено большим горящим крестом. Долфин подъехал к нему и заглушил двигатель.

— Это не то, что вы думаете. Местные жители зажигают эти штуки потому, что не знают, кто здесь захоронен и у многих из них есть родственники, которые пропали без вести. Это своего рода ритуал. Они жгут кресты, и полиция не мешает им, это как часовые с ружьем, отпугивающие голытьбу. Кстати, вы не спрячете свою пушку?

Мой револьвер был наставлен ему в живот; я подумал, что, видимо, уже давно держу его на прицеле.

— Нет. У тебя есть инструменты? Долфин сглотнул комок в горле.

— Только садовый инвентарь. Послушайте...

— Нет. Ты отведешь меня к тому месту, про которое говорил мальчишка, и мы будем копать.

Долфин вышел из машины и открыл багажник. Я последовал за ним и увидел, как он достал большую штыковую лопату. Отблески от горящего креста освещали сыщика и его старенький «додж»-купе; заметив в багажнике несколько деревянных колышков и обрезков ткани, лежавших рядом с запасным колесом, я засунул за пояс револьвер и, сделав из них два факела, зажег их от креста. Протянув один Долфину, я сказал:

— Иди впереди меня.

Мы спускались в котлован, двое изгоев с горящими тряпками на палках. Песок замедлял движение; свет от факела позволял мне разглядеть то, что лежало на разбросанных то тут, то там холмиках: небольшие букеты цветов и статуэтки святых. Долфин все это время твердил о том, что гринго были захоронены в дальней части котлована; я чувствовал, как у меня под ногами хрустят чьи-то кости. Мы дошли до особенно высокого песчаного холма, и Долфин, махнув факелом в сторону лежащего на песке разорванного американского флага, сказал:

— Здесь. Мальчишка сказал, рядом с флагом, эль баннеро.

Я откинул флаг в сторону; под ним оказался целый рой насекомых.

Долфин завизжал:

— Твари! — и стал лупить их своим факелом.

Из воронки под нашими ногами повеяло гнилью.

— Копай, — сказал я.

Долфин принялся за дело; ожидая, пока лопата стукнется о кости, я думал о привидениях — Бетти Шорт и Лори Бланчарде. Когда лопата попала в кость первый раз, я начал повторять псалом, который выучил когда-то под давлением своего отца; во второй раз я принялся напевать одну патриотическую песенку, которую, бывало, пел мой спарринг-партнер Дэнни Бойлан перед нашими с ним тренировками. Когда Долфин сказал: «Морячок. Я вижу его матросскую рубаху», не умея разобраться, чего мне больше хотелось, чтобы Ли был, пусть и печален, я оттолкнул Долфина в сторону и принялся копать сам.

Первым же ударом лопаты я попал в череп моряка, вторым — по его рубахе, отделив торс от остальной части скелета. Ноги трупа были полностью раздроблены; я стал окапывать их, погружая лопату в песок, с поблескивающей на солнце слюдой. Показались скопище личинок и кишки, а затем окровавленная жесткая ткань куртки, снова песок, кости, опять песок — и потом загоревшая розовая кожа и белокурые брови со следами от шрамов, которые показались мне знакомыми. А затем показался и сам Ли, улыбающийся, как Орхидея. Из его рта выползали черви, а вместо глаз зияли два пустых отверстия.

Я бросил лопату и побежал. Мне вдогонку раздался крик Долфина:

— Деньги!

Я рванул в сторону горящего креста, думая, что это я нанес Ли шрамы, что это моих рук дело. Добежав до машины, я запрыгнул внутрь и дав задний ход, снес крест, затем, переключившись на третью передачу, понесся вперед. Выезжая на прибрежную дорогу, ведущую на север, я услышал, как Долфин вопит: «Моя машина! Деньги!» Не обращая внимания, я принялся искать на приборной панели переключатель сирены и почти раздолбал ее, когда до меня дошло, что у гражданских машин никаких сирен не было.

Я помчался в сторону Энсенады со скоростью, чуть ли не в два раза превышающую допустимую. Бросив «додж» на улице перед гостиницей, я поспешил к своей машине — но замедлил бег, увидев трех мужчин. Засунув руки в карманы своих курток, они направлялись в мою сторону.

Мой «шевроле» был всего в пяти ярдах; в мужчине посередине я опознал капитана Васкеса. Двое других начали обходить меня с обеих сторон. Единственным местом, где можно было укрыться, была телефонная будка рядом с первой дверью при выезде из двора. Баки Блайкерт теперь тоже мог стать трупом и запросто присоединиться к своему лучшему другу, лежавшему в мексиканском песке. Я решил подпустить Васкеса поближе, а затем вышибить ему мозги, но тут из двери вышла белая женщина и для меня забрезжила надежда.

Я подбежал к ней и схватил за горло. Она завопила. Рукой я закрыл ей рот. Женщина замахала руками, а затем вцепилась в меня. Я достал свой револьвер и приставил ей к виску.

Местные стали приближаться с большей осторожностью, опустив свои пушки. Я начал заталкивать женщину в телефонную будку, нашептывая ей в ухо: «Завопишь, и ты — труп, завопишь, и ты — труп». Оказавшись в будке, я прижал ее к стене коленкой и отпустил свою руку; она тихо застонала. Чтобы ее стоны оставались такими же тихими, я приставил револьвер к ее рту. Свободной рукой схватил трубку, прижал к уху, бросил в прорезь монетку и набрал "О". Васкес к этому времени уже подошел к будке и стоял прямо передо мной побагровевший и пахнущий дешевым американским одеколоном. Оператор на другом конце спросил по-испански:

— Кё?

Я выпалил:

— Хабла инглез?

— Да, сэр.

Зажав трубку между плечом и подбородком, я побросал в прорезь все свои монетки; мой револьвер по-прежнему оставался у лица женщины. Когда все мои песо провалились в автомат, я сказал:

— Федеральное бюро расследований. Офис в Сан-Диего. Срочно.

Оператор пробормотала:

— Да, сэр.

Я услышал, как она соединяет. Женщина в будке от страха стала стучать зубами. Васкес попробовал меня подкупить:

— Бланчард был очень богат, мой друг. Мы можем найти его деньги. Ты сможешь жить здесь безбедно. Ты...

— ФБР, специальный агент Райс.

Я бросил на Васкеса испепеляющий взгляд.

— Это сержант Дуайт Блайкерт, полицейское управление Лос-Анджелеса. Я сейчас в Энсинаде. У меня проблемы с местными полицейскими. Они собираются убить меня ни за что, и я надеюсь, вы сможете отговорить капитана Васкеса от подобной затеи.

— Какого...

— Сэр, я действительно полицейский из Лос-Анджелеса, и надо, чтобы вы как можно быстрей поговорили с этим мексиканцем.

— Лапшу мне вздумал вешать, сынок?

— Черт побери, вам нужны доказательства? Я работал в Отделе по раскрытию убийств вместе с Рассом Миллардом и Гарри Сирзом. Я работал в Отделе судебных приставов при окружной прокуратуре. Я работал...

— Дай мне этого типа, сынок.

Я передал трубку Васкесу. Тот взял ее и наставил свой автоматна меня; я держал свой пистолет направленным на женщину. Время шло, противостояние продолжалось, босс местных легавых, слушая фэбээровца, становился все бледнее и бледнее. Наконец он повесил трубку и опустил автомат.

— Иди домой, шутник. Убирайся из моего города и из моей страны.

Положив в кобуру револьвер, я выбрался из телефонной будки, женщина при этом начала визжать. Васкес дал знак своим людям, чтобы меня пропустили. Я запрыгнул в машину и дал газу. Я мчался как угорелый и, только въехав на американскую территорию, вспомнил о пределах допустимой скорости — и это случилось тогда, когда не стало Ли.

* * *

Над Голливудскими холмами занимался рассвет, когда я постучал в дверь Кэй. Дрожа от холода, я стоял на крыльце. Над головой собрались грозовые тучи, сквозь которые проглядывали слабые лучи солнца — глаза бы мои на них не глядели. Внутри послышались звуки открываемых задвижек и мое имя. После чего появился второй, оставшийся участник триады Бланчард / Блайкерт / Лейк, со словами:

— И все такое прочее.

Это была эпитафия, которую я не хотел слышать. Внутри я поразился необычному порядку в гостиной.

— Ли погиб? — спросила Кэй.

Впервые сев в его любимое кресло, я ответил:

— Местные легавые, или какая-то мексиканка, или ее друзья убили его. О, крошка, я...

Назвав ее «крошкой», я вздрогнул. Потому что так обращался к ней Ли. Я посмотрел на освещенную полоской света Кэй, стоящую возле двери.

— Он нанял местных, чтобы замочить Де Витта, но это еще ничего не значит. Нам нужно, чтобы этим делом занялся Расс Миллард и несколько честных мексиканских полицейских.

Заметив на столе телефон, я замолчал и начал набирать домашний номер падре. Кэй остановила меня.

— Нет. Сначала я хочу с тобой поговорить.

Я пересел из кресла на кровать; Кэй присела рядом.

— Если ты сейчас начнешь рубить с плеча — только ему навредишь. И тогда я понял, что она ожидала подобного развития событий; именно тогда я понял, что она знала гораздо больше меня. — Мертвым уже ничем нельзя навредить.

— О, еще как можно, крошка.

— Не называй меня так! Это его обращение. — Кэй пододвинулась ближе и коснулась моей щеки. — Ты можешь навредить ему и нам.

Я отстранился от ее ласк.

— Объясни как, крошка.

Кэй поправила поясок на платье и холодно на меня посмотрела.

— Я познакомилась с Ли не на процессе Де Витта, — начала она, — а до этого. Мы подружились, и я ему соврала про мое место жительства, я не хотела, чтобы он знал про Бобби. Но он сам об этом узнал, и тогда я рассказала, насколько мне было там плохо, и Ли сказал, что у него сейчас появилось хорошенькое дельце, но не стал рассказывать подробности, затем Бобби арестовали за ограбление банка, и все полетело кувырком.

Ограбление спланировал Ли. Еще трое ему помогали. Отдав все деньги, которые он заработал на ринге, он выкупил свой контракт у Бена Сигела. Во время налета на банк двоих убили, один убежал в Канаду, а четвертым был Ли. Он то и подставил Бобби за его отношение ко мне. Бобби не знал, что мы с Ли встречаемся, и мы представили дело таким образом, как будто встретились друг с другом только на суде. Бобби знал, что его подставил кто-то из полицейских, но не подозревал в этом Ли.

Ли хотел дать мне дом, и он мне его дал. Со своей долей награбленного он был очень осторожен, и, чтобы начальство не заподозрило его в жизни не по средствам, совершая какую-нибудь крупную покупку, он всякий раз говорил, что она сделана на деньги, которые он скопил, выступая на ринге, или выиграл на тотализаторе. Он повредил своей карьере, став жить с женщиной, хотя мы и не жили с ним в общепринятом смысле слова. Это была своего рода сказка, которая закончилась осенью прошлого года, сразу после того, как вы с Ли стали напарниками.

Я потянулся к ней, потрясенный историей о самом дерзком полицейском-воре в истории.

— Я знал, что он способен на многое.

Кэй отодвинулась от меня.

— Дай закончить, прежде чем ты ударишься в сентиментальность. Когда Ли узнал о раннем освобождении Бобби, он пошел к Бену Сигелу и попытался уговорить того убить Де Витта. Он боялся, что Бобби станет болтать обо мне и испоганит нашу сказку неприятными подробностями, касающимися твоей покорной слуги. Сигел отказался, а я сказала Ли, что освобождение Бобби ничего не значит, что есть только мы втроем и правда не может нам повредить. Потом, прямо перед Новым годом, объявился третий участник ограбления. Зная, что Бобби Де Витта досрочно освобождают, он стал шантажировать Ли, поставив условие: если Ли не заплатит ему десять тысяч долларов, он расскажет Бобби, что это Ли организовал ограбление, а потом его подставил.

Последним сроком оплаты шантажист поставил дату освобождения Бобби.

Ли отделался от него и пошел к Бену Сигелу, чтобы занять эту сумму у него. Сигел отказал, и тогда Ли стал умолять его, чтобы он прикончил того парня. Сигел снова отказал. Ли узнал, что этот шантажист постоянно общался с какими-то неграми, торгующими марихуаной, и он...

Я понял, что последует дальше, в голове уже появились аршинные заголовки и слова Кэй, как примечание мелким шрифтом:

— Того парня звали Бакстер Фитч. Сигел отказался помочь Ли, поэтому он взял тебя. Те люди были вооружены, поэтому с точки зрения законности ты действовал правильно, вдобавок повезло, что никто не стал копаться в этом деле. Это единственное, чего я не могу ему простить, и до сих пор корю себя за то, что позволила этому случиться. Все еще сентиментальничаешь, стрелок?

Я не смог ей ответить; Кэй сделала это за меня.

— Не думаю. Сейчас закончу и ты скажешь, жаждешь ли ты по-прежнему мести.

Потом произошло убийство этой девчонки Шорт, и Ли зацепился за него, чтобы отомстить за свою сестру и, кто его знает, по какой еще причине. Он очень боялся того, что Фитч уже рассказал Бобби, что Бобби знает о подставе. Он хотел убить Де Витта или нанять кого-нибудь для убийства, а я просила и умоляла его оставить все как есть, говорила, что Бобби все равно никто не поверит и чтобы он никого не трогал. Если бы не эта проклятая девчонка, я бы его убедила. Но расследование переместилось в Мексику, туда же отправились Бобби, Ли и ты. Я знала, что сказке пришел конец. Так оно и случилось.

"ОГОНЬ И ЛЕД НОКАУТИРУЮТ

ЧЕРНЫХ БАНДИТОВ"

"ПЕРЕСТРЕЛКА В САУТСАЙДЕ -

ПОЛИЦИЯ: 4, БАНДИТЫ: 0"

"ПОЛИЦЕЙСКИЙ-БОКСЕР

В КРОВАВОЙ СХВАТКЕ

УБИВАЕТ ЧЕТЫРЕХ НАРКОМАНОВ"

Чувствуя себя совершенно разбитым, я попытался встать; но Кэй ухватила меня за ремень и усадила обратно.

— Нет! В этот раз тебе не удастся гордо удалиться, «как всегда коронное отступление Баки Блайкерта»! Бобби снимал меня с животными, а Ли положил этому конец. Де Витт подкладывал меня под своих приятелей и бил меня ремнем с острой бляшкой, а Ли положил этому конец. Он хотел любить меня, а не трахать. Хотел, чтобы мы были вместе. И если бы ты так всецело не покорился ему, то увидел бы это. Мы не должны поливать его имя грязью. Мы должны покончить с былыми обидами и простить его, продолжать жить вдвоем и...

Но прежде чем она смогла разрушить то, что осталось от нашей троицы, я поспешил удалиться в другую комнату.

* * *

Пособник убийцы.

Марионетка.

Никчемный детектив, неспособный увидеть, как его вовлекают в преступную аферу.

Слабое звено в сказочном треугольнике.

Лучший друг полицейского-грабителя банков, а теперь и хранитель его секретов.

«Покончить с былыми обидами».

Следующую неделю я просидел у себя дома, проведя остаток своего «отпуска» впустую. Я колотил грушу, прыгал через скакалку и слушал музыку; я сидел на крыльце и, составив из пальцев пистолет, целился в вертящихся на бельевой веревке, которую повесила моя хозяйка. Я осудил Ли за четыре убийства, совершенные во время ограбления банка, и простил из-за пятого — убийства самого себя. Беспрестанно думал о Бетти Шорт и Кэй, пока они не сливались в единое целое; я представлял теперь наше с Ли партнерство как взаимное совращение и выяснил, что хотел Орхидею оттого, что понял ее душу, а любил Кэй за то, что она поняла мою.

Я восстановил в памяти события прошедших шести месяцев и увидел, что все совпадало: деньги, которые Ли тратил в Мексике, были, возможно, взяты из заначки, которую он оставил после ограбления банка.

В новогоднюю ночь я слышал его рыдания; а за несколько дней до этого его шантажировал Бакстер Фитч.

Осенью того года Ли искал встречи с Бенни Сигелом всякий раз, когда мы ходили на бокс в Олим-пик; во время этих встреч он пытался уговорить Сигела убить Бобби Де Витта.

Прямо перед перестрелкой Ли разговаривал по телефону с осведомителем — якобы о Джуниоре Нэше. Но на самом деле осведомитель опознал Фитча и негритосов, поэтому Ли так переменился в лице, возвращаясь после разговора к машине. Через десять минут было убито четыре человека.

В ту ночь, когда я встречался с Мадлен Спрейг, во время перебранки с Ли Кэй прокричала: «После всего, что может случиться» — зловещие слова, возможно, предвещавшие катастрофу с Бобби Де Виттом. Во время нашей работы над делом Орхидеи Кэй выглядела угрюмой и нервной, она переживала за Ли, однако же принимала его неадекватное поведение. Я думал, что она расстраивалась из-за той одержимости, с какой Ли расследовал убийство Бетти Шорт, но она всего лишь пыталась отдалить финальную сцену нашей сказочной жизни.

Все так и было.

«Покончить с былыми обидами».

Когда мой холодильник опустел, я пошел затариваться. Войдя в магазин, я увидел, как мальчик, принимающий на хранение сумки, читает утренний выпуск «Геральд», на первой странице которого в самом низу была помещена фотография Джонни Фогеля. Заглянув мальчику через плечо, я прочитал, что Джонни уволили из управления за взяточничество и сокрытие улик. В другой статье мое внимание привлекло упоминание Эллиса Лоу — Биво Минс цитировал его слова: «Расследование убийства Элизабет Шорт больше не является для меня самым главным делом — появились дела и поважней».

В школе была перемена. Кэй стояла посреди школьного двора и следила за детьми, резвящимися в песочнице. Какое-то время я наблюдал за ней из машины, после чего подошел.

Первыми меня заметили дети. Я показал им мои зубы, детишки начали смеяться, заставив Кэй обернуться. Я сказал:

— Коронное наступление Баки Блайкерта.

— Дуайт, — произнесла Кэй, дети смотрели на нас во все глаза, словно знали, что настал решительный момент. Секунду спустя она оправилась от замешательства. — Ты пришел сказать мне что-то важное?

Я засмеялся, дети прыснули со смеху, снова увидев мои зубы.

— Да. Я решил положить этому конец. Ты выйдешь за меня замуж?

Она невозмутимо произнесла:

— И мы похороним все остальное? И эту чертову покойницу?

— Да. И ее тоже.

Кэй бросилась в мои объятия.

— Тогда, да.

Мы обнялись. Дети радостно закричали:

— А у мисс Лейк есть жених, а у мисс Лейк есть жених!

* * *

Три дня спустя, 2 мая 1947 года, мы поженились. Все прошло на одном дыхании. Клятвы принял протестантский священник полицейского управления, а сама церемония проходила во дворе дома Ли Бланчарда. На Кэй было розовое платье — словно в насмешку над отсутствием девственности; на мне — синяя полицейская форма. Шафером был Расс Миллард, а гостем Гарри Сирз. Он начал свою речь ужасно заикаясь, но именно на свадьбе я заметил, что его заикание исчезает после четвертой рюмки. Я привез из дома для престарелых своего отца, который совершенно не понимал, кто я такой, но все-таки веселился от души — прикладываясь к фляжке Гарри, подначивая Кэй и прыгая под музыку из радиоприемника. Стол был завален всякими сэндвичами и заставлен самой разнообразной выпивкой, предназначенной для нас шестерых. Но постепенно к нам стали присоединяться и просто прохожие, услышавшие наш громкий смех и веселую музыку. И уже к вечеру во дворе собралась целая толпа народу, которого я не знал, и Гарри Сирзу пришлось бегать в магазин, чтобы купить еще еды и выпивки. Я разрядил свой пистолет и отдал его поиграть каким-то незнакомцам в штатском, а Кэй танцевала польку с капелланом. Когда спустилась темнота, я не хотел, чтобы все прекращалось, и поэтому одолжил у соседей рождественские гирлянды и развесил их во дворе, набросив на бельевую веревку и на любимую юкку Ли. Мы продолжали есть и веселиться под искусственным созвездием из красных, голубых и желтых звездочек. Около двух ночи из клубов на Сансет-стрип потянулись группы подвыпивших гуляк. Даже Эррол Флинн какое-то время побыл с нами, набросив на свой смокинг мою куртку с полицейским жетоном. Если бы не гроза, все это веселье могло бы продолжаться бесконечно — я этого и хотел. Но толпа стала потихоньку расходиться. Прощаясь, все страстно друг друга целовали и обнимали. Расс отвез моего старика в его пристанище. А мы с Кэй Лейк Блайкерт уединились в спальне и занялись любовью. Хоть я оставил включенным радио, чтобы не думать про Бетти Шорт, но это было лишним — я о ней так ни разу и не вспомнил.

Часть третья Кэй и Мадлен

Глава 25

Прошло какое-то время. Мы с Кэй изображали молодую супружескую пару и продолжали работать.

После короткого медового месяца, проведенного в Сан-Франциско, я вернулся к моей полицейской карьере. Тад Грин поговорил со мной начистоту: он восхищался тем, как я поступил с Фогелями, но считал, что в роли патрульного я буду бесполезен — меня возненавидела большая часть простых полицейских, и поэтому мое присутствие там могло привести к печальным последствиям для всех. Но поскольку в колледже у меня были отличные отметки по химии и математике, он определил меня в Отдел определения улик в качестве криминального эксперта.

Работа была почти гражданская — халат в лаборатории и серый костюм на месте преступлений. Я классифицировал образцы крови, анализировал отпечатки пальцев и писал баллистические отчеты; брал на пробу штукатурку со стен помещений, в которых были совершены преступления и потом рассматривал ее под микроскопом, после чего делал заключения для отдела по раскрытию убийств. Это была работа с пробирками и мензурками и с запекшейся кровью — близкое соприкосновение со смертью, к которому я так и не смог привыкнуть; постоянное напоминание о том, что я никудышный детектив, что мне нельзя доверить проведение расследований.

С разных расстояний я наблюдал за друзьями и врагами, которыми наделило меня дело Орхидеи.

Расс и Гарри сохранили комнату с досье в «Эль Нидо» и продолжали в свободные от дежурств часы проводить расследование по делу Шорт. У меня тоже был ключ от этой комнаты, но я им не пользовался — пообещав Кэй наконец-то «похоронить эту... девчонку». Иногда я обедал с падре и интересовался, как идут дела; но он всегда отвечал, что медленно, и я знал, что он никогда не найдет убийцу и никогда не прекратит свои поиски.

В июне 1947 года в квартире своей подруги в Беверли-Хиллз был застрелен Бен Сигел. А в начале 1948 года на углу Уоттс-стрит расстреляли Билла Кенига, который после самоубийства Фрици Фогеля, работал на участке 77-й стрит. Оба убийства остались нераскрытыми. В июне 48-го Эллис Лоу потерпел поражение на первичных выборах в республиканской партии, и я отметил это событие стаканом самогона, который я выгнал на своей газовой горелке, при этом чуть не спалив половину лаборатории.

Во время всеобщих выборов 1948 года я снова услышал о Спрейгах. Демократическая партия выдвигала нескольких своих кандидатов в городскую администрацию и Наблюдательный совет под девизом «Новое градостроительство». Они заявляли, что по всему Лос-Анджелесу были понастроены десятки зданий, небезопасных для проживания, и призывали начать судебные разбирательства в отношении тех подрядчиков, которые возводили эти самые дома во время строительного бума 20-х годов. Желтая пресса включилась в эту кампанию и стала публиковать скандальные статьи про «строительных баронов» — среди прочих упоминались Майк Сеннет, Эммет Спрейг, и их приятели в бандитском сообществе. Журнал «Конфиденшнл» напечатал целую серию репортажей про участок земли в Голливудлэнде, который застраивал Сеннет, а также про то, как Торгово-промышленная палата Голливуда хотела убрать буквы Л-Э-Н-Д из огромной надписи «ГОЛЛИВУДЛЭНД», расположенной на горе Ли, приводились также фотографии режиссера фильма про «Кистоунских копов», стоящего рядом с невысоким коренастым мужчиной, за которым виднелась симпатичная маленькая девочка. Я не мог сказать точно, были ли это Эммет и Мадлен, но все равно вырезал статьи из журнала.

Мои враги.

Мои друзья.

Моя жена.

Я работал с уликами, Кэй преподавала в школе, и в течение какого-то времени мы жили непривычной для нас жизнью обычных людей. Дом был полностью выкуплен, поэтому на свои две зарплаты мы могли периодически баловать себя, стараясь заглушить воспоминания о Ли и о зиме 1947 года. На выходные мы уезжали в горы или в пустыню; обедали в ресторанах не менее трех-четырех раз в неделю. Снимали номера в гостиницах, разыгрывая из себя скрывающихся любовников, и лишь через год я понял, что мы делали это лишь для того, чтобы уехать из гнезда, оплаченного из банка «Бульвар Ситизенс». Я предавался этим материальным заботам с таким рвением, что понадобилась хорошая встряска, чтобы вывести меня из этого состояния беспечности.

Однажды, увидев, что в коридоре отклеилась половица, я оторвал ее совсем, чтобы затем приклеить заново. Оторвав ее, я заглянул в образовавшуюся щель и обнаружил там свернутую пачку денег, две тысячи долларов, банкнотами по сто долларов, перевязанных резинкой. Я не испытал ни особой радости, ни удивления; но мои мозги начали лихорадочно работать, и я стал задаваться вопросами, которые не могли прийти мне на ум раньше.

Если у Ли были эти деньги плюс еще те, которые он тратил в Мексике, то почему он не откупился от Бакстера Фитча?

Если у него были деньги, почему он пошел занимать десять штук у Бена Сигела, чтобы заплатить Фитчу?

Как мог Ли купить и обставить этот дом, оплатить обучение Кэй и сохранить еще довольно внушительную сумму, если его доля от того ограбления не превышала пятидесяти штук?

Конечно, я рассказал об этом Кэй, и, конечно, она не смогла ответить на все мои вопросы, и, конечно, она возненавидела меня за то, что я стал ворошить прошлое. Я сказал ей, что мы можем продать этот дом, купить другой и зажить как все нормальные люди — в городской квартире, и, конечно, она не согласилась. Дом означал для нее комфорт и стиль — он связывал ее с той жизнью, которую она никогда не сможет оставить.

Я сжег найденные деньги в изысканно отделанном камине Ли Бланчарда. И этот простой поступок вернул мне часть меня самого, потерянную когда-то давно, стоил мне отношений с женой — и вернул опять к моим привидениям.

Мы все реже и реже занимались любовью с Кэй. Для нее это было вроде ненужной обязаловки, а для меня словно акт бессмысленного возбуждения. Кэй Лейк Блайкерт, которой не было еще тридцати, продолжала опустошать ее прежняя жизнь, сильные ощущения были ей не особенно нужны, отчего она раньше времени склонялась к странному подобию целомудрия. Тогда я начал привносить в нашу спальню элементы грязных фантазий, когда, рассматривая в темноте тело Кэй, вместо ее лица представлял лица, увиденных на улице проституток. В первые несколько раз это срабатывало, но потом я понял, кого мне действительно хочется видеть на ее месте. Стоило мне сдаться — как я кончил, а Кэй по-матерински погладила меня, догадавшись, что я нарушил супружескую верность — прямо у ней перед носом.

На смену 1948 году пришел 1949-й. Я переделал гараж в спортзал для занятий боксом, прикупив металлические блины, грушу, канаты и гонг. Я снова набрал хорошую физическую форму. Украсил стены плакатами с изображением молодого Баки Блайкерта образца 1940 — 1941 годов. Глядя на них и вытирая со лба пот, я вновь представил те времена, и это приблизило меня к ней. Я стал рыскать по букинистическим магазинам, пытаясь найти старые журналы и старые номера воскресных газетных приложений. В одном из таких магазинов я обнаружил журнал «Коллиерс» с моими пожелтевшими фотографиями; в «Бостон Глоуб» несколько фото из семейного альбома. Я хранил их подальше от ее глаз, в гараже, и после каждого такого похода в магазины стопка этих журналов становилась все толще и толще, но в один прекрасный день все они исчезли. Вечером того дня я слышал рыдания Кэй, но когда попытался с ней поговорить, дверь в ее спальню была закрыта.

Глава 26

Зазвонил телефон. Я потянулся к тумбочке, но вспомнил, что уже целый месяц сплю на тахте, и пошел к журнальному столику.

— Да?

— Все еще спишь?

Это был Рэй Пинкер, мой новый супервайзер.

— Спал.

— Вот именно, спал. Ты слушаешь?

— Продолжай.

— Тут у нас вчера один застрелился. Саут Джун-стрит, 514, Хэнкок-парк. Тело уже убрали, кажется, действительно самоубийство. Осмотри место и занеси отчет лейтенанту Реддину на участок в Вилшир. Понятно?

Я зевнул.

— Да. Место опечатано?

— Жена покойника тебе там все покажет. Будь с ней повежливей. Семейка очень даже небедная.

Я повесил трубку и простонал. Затем до меня дошло, что особняк Спрейгов находился всего в одном квартале от Джун-стрит. Задание неожиданно стало интересным.

Час спустя я нажимал кнопку звонка большого особняка с колоннами. Дверь открыла симпатичная седоволосая женщина лет пятидесяти, одетая в пыльную рабочую одежду. Я представился:

— Полицейский Блайкерт, полиция Лос-Анджелеса. Примите мои соболезнования, миссис...

Рэй Пинкер не сказал мне, как ее зовут. Женщина ответила:

— Соболезнования приняты. Я — Джейн Чемберс. Вы лабораторный техник?

Несмотря на резкость, с которой она произносила слова, голос ее все-таки дрожал; мне она сразу понравилась.

— Да. Если вы покажете мне место, я им займусь и оставлю вас в покое.

Джейн Чемберс провела меня в фойе, отделанное деревом спокойных тонов.

— Кабинет находится позади столовой. Вы увидите огороженное место. А теперь, если вы позволите, я пойду поработаю в саду.

Она незаметно смахнула слезинки с глаз. Я нашел комнату и перелез через натянутые ленты ограждения. Меня удивило, почему этот ублюдок грохнул себя именно так, чтобы домочадцам пришлось наблюдать все это месиво.

Внешне похоже на классическое самоубийство: перевернутое кожаное кресло, очерченное мелом место падения трупа. Оружие — двустволка двенадцатого калибра — находилось там, где и должно было быть, — в полутора ярдах от тела, дуло запачкано кровью и остатками тканей. Картину дополняли забрызганные кровью и мозгами потолок и стены, а также разлетевшаяся во все стороны картечь и фрагменты зубов — явный признак того, что жертва выстрелила себе в рот сразу из двух стволов.

Я потратил целый час, измеряя траектории полета картечи, отмечая расположение пятен крови, складывая в пробирки кусочки материи и снимая с оружия отпечатки пальцев. Закончив, я завернул ружье и положил его в сумку, которая была частью моего снаряжения. Я прекрасно понимал, что это ружье в конце концов окажется в коллекции какого-нибудь спортсмена-любителя из числа сотрудников полицейского управления. Завершив свои дела, я вышел в коридор, и тут мое внимание привлекла висевшая на стене, прямо на уровне глаз, картина в рамке.

Это был портрет клоуна — маленького мальчика в костюме придворного шута, нарисованный много-много лет назад. Он был изображен сгорбленным и согнувшимся; на его лице застыла улыбка, которая больше походила на сплошной рубец, протянувшийся от уха до уха.

Я уставился на него в немом оцепенении, сразу же вспомнив об Элизабет Шорт, найденной на 39-й и Нортон. Чем дольше я так стоял, тем больше мне казалось, что оба этих лица слились в одно; наконец я оторвал глаза от портрета и посмотрел на висевшую рядом фотографию двух державшихся за руки девушек, как две капли воды похожих на Джейн Чемберс.

— Вот еще двое, которые его пережили. Симпатичные, не правда ли?

Я оглянулся. Вдова, казалось, была в два раза грязнее, чем до этого, от нее несло распылителем против насекомых и пахло землей.

— Как их мать. Сколько им?

— Линде двадцать три, а Кэрол двадцать. Вы уже закончили?

Я подумал о том, что ее девочки — ровесницы дочерей семейства Спрейг.

— Да. Скажите тому, кто будет там убираться, чтобы обрызгал все нашатырным спиртом. Миссис Чемберс...

— Джейн.

— Джейн, вы знаете Мадлен и Марту Спрейг?

Джейн Чемберс недовольно фыркнула.

— Да уж, семейка. А вы откуда их знаете?

— Я выполнял для них кое-какую работу.

— Вам повезло, что вы недолго с ними общались.

— Что вы имеете в виду?

В коридоре зазвонил телефон. Она сказала:

— Пойду принимать соболезнования. Спасибо за вашу учтивость, мистер...

— Просто Баки. До свидания, Джейн.

— До свидания.

* * *

Я написал свой отчет на участке в Вилшире, затем просмотрел файл на застрелившегося Чемберса, Элдриджа Томаса, дата смерти 2.04.49. Там почти ничего не было: Джейн Чемберс услышала выстрел, обнаружила тело и сразу же вызвала полицию. Когда прибыли детективы, она рассказала им, что ее муж находился в депрессии из-за своего ухудшающегося здоровья и переживал по поводу неудачно сложившегося брака старшей дочери. Типичное самоубийство: дело закрыто после проведения на месте следственных действий.

Улики, собранные мной, полностью подтвердили версию о самоубийстве. Но мне казалось, что работа еще не закончена. Вдова вызвала у меня симпатию, недалеко от ее дома жили Спрейги, и я все еще не удовлетворил свое любопытство. Я засел за телефон и стал обзванивать журналистов, знавших Расса Милларда. Я дал им всего два имени: Элдридж Чемберс и Эммет Спрейг. Они обзвонили своих знакомых и снова связались со мной. Через четыре часа я знал следующее.

Элдридж Чемберс умер баснословно богатым.

В период с 1930 по 1934 год он был президентом Южно-калифорнийской комиссии по недвижимости.

В 1929 году он порекомендовал Спрейга в загородный клуб Вилшира, но шотландца туда не приняли из-за его еврейских партнеров по бизнесу — то есть бандитов с Атлантического побережья.

И наконец, самое интересное: через посредников Чемберс выкинул Спрейга из комиссии по недвижимости после того, как в результате землетрясения 33-го года обрушились несколько построенных им домов.

Этой информации было достаточно, чтобы напечатать газетный некролог, но совсем недостаточно для полицейского техника, у которого рушилась семейная жизнь и который имел уйму свободного времени. Я выждал четыре дня; когда газеты сообщили мне, что Элдридж Чемберс уже покоится в земле, я снова пошел поговорить с его вдовой.

Она открыла дверь в своем «садовом» одеянии, держа в руках большие ножницы.

— Вы что-то забыли или просто такой любопытный, как я и представляла?

— Последнее.

Джейн рассмеялась и вытерла грязь с лица.

— После того как вы ушли, я вспомнила ваше имя. Вы были спортсменом, верно?

На этот раз засмеялся я.

— Я был боксером. Ваши дочери здесь? С вами еще кто-то живет?

Она отрицательно закачала головой.

— Нет. И мне это нравится. Вы не выпьете со мной чаю на воздухе?

Я согласно кивнул. Джейн провела меня через дом на затемненную веранду, окна которой выходили на большую травянистую, наполовину распаханную лужайку. Я сел на шезлонг; Джейн налила мне чаю со льдом.

— Я работаю в саду с воскресенья. Думаю, это помогает больше, чем все звонки с соболезнованиями, которые я получила.

— Вы держитесь молодцом.

Джейн села рядом со мной.

— У Элдриджа был рак, поэтому я ожидала чего-то подобного. Хотя не была готова к оружейной стрельбе в своем доме.

— Вы были близки?

— Уже нет. После того как девочки повзрослели, мы все равно бы рано или поздно развелись. А вы женаты?

— Да. Почти два года.

Джейн сделала глоток чая.

— Боже мой, молодожены. Нет ничего лучше, правда?

Мое лицо, должно быть, выдало меня. Она сказала:

— Извините, — и сменила тему. — Откуда вы знаете Спрейгов?

— Еще до того как познакомился со своей женой, я встречался с Мадлен. Насколько хорошо вы их знаете?

Глядя на вспаханный участок, Джейн раздумывала над моим вопросом.

— Эддридж и Эммет знали друг друга очень давно, — наконец проговорила она. — Они оба заработали много денег на недвижимости, и оба были членами комиссии по недвижимости. Может быть, я не должна этого говорить, принимая во внимание то, что вы полицейский, но Эммет был немного жуликоват. Многие дома, которые он построил, обрушились во время землетрясения 33-го года, и Элдридж говорил, что Эммет владел еще большим количеством домов, которые рано или поздно тоже обрушатся, построенные из самого никудышного материала. Элдридж вывел Эммета из состава комиссии по недвижимости, когда выяснилось, что арендой и продажей этих домов занимались подставные компании. Муж был просто взбешен, когда узнал, что в случае обрушения домов Эммет не будет нести никакой ответственности.

Я вспомнил, что обсуждал эту же тему с Мадлен.

— Похоже, ваш муж был хорошим человеком.

Ее губы изобразили натужную улыбку.

— Временами.

— Он не обращался в полицию по поводу делишек Эммета?

— Нет. Боялся его дружков-бандитов. Он просто делал что мог. Слегка досаждая Эммету. Когда того исключили из комиссии, он, возможно, потерял какую-то часть своего бизнеса.

— "Он просто делал что мог" — неплохая надгробная эпитафия.

На этот раз губы Джейн скривились в ухмылке.

— Это все из-за чувства вины. Элдридж владел трущобами в Сан-Педро. Когда он узнал, что у него рак, то по-настоящему стал чувствовать себя виноватым. В прошлом году он голосовал за демократов и, когда те победили, встречался с новыми членами городской администрации. Уверена, он передал им свой компромат на Эммета.

Я подумал о расследовании, которое, по мнению некоторых бульварных газетенок, собиралось проводить большое жюри присяжных.

— Может быть, Эммет уже близок к падению. Ваш муж мог бы...

Джейн постучала своим обручальным кольцом по столу.

— Мой муж был богат, симпатичен и сносно танцевал чарльстон. Я любила его до тех пор, пока не узнала, что он мне изменяет, а сейчас, кажется, снова начинаю его любить. Как ни странно.

— Ничуть не странно, — заметил я.

Джейн ласково улыбнулась.

— Сколько вам лет, Баки?

— Тридцать два.

— Ну а мне пятьдесят один, и раз мне кажется это странным, значит, так оно и есть. В вашем возрасте вы не должны воспринимать человеческую природу так цинично. У вас должны остаться хоть какие-нибудь иллюзии.

— Вы меня дразните, Джейн. Я — полицейский, а у полицейских нет иллюзий.

Джейн от души рассмеялась.

— Не в бровь, а в глаз. А вот теперь мне стало интересно, как это бывший боксер связался с Мадлен Спрейг?

На этот раз я соврал:

— Я остановил ее за проезд на красный свет, и потом слово за слово... — Внутри все сжалось, когда я, как бы невзначай, задал ей следующий вопрос: — А что вы про нее знаете?

Она топнула, прогоняя черную ворону от розовых кустов, цветущих во дворе.

— История моих отношений с женской частью семейства Спрейг насчитывает больше десяти лет и выглядит достаточно странно, если не сказать причудливо. Почти гротескно.

— Я уже навострил свои уши.

Джейн пошутила:

— Некоторые могли бы сказать — свои зубы, — увидев, что я не засмеялся, она перевела взгляд на Мюрифилд-роуд, туда, где за садом Чемберсов находилось поместье разбогатевшего магната. — Когда наши дети были еще маленькими, Рамона устраивала маскарады и театрализованные представления на большой лужайке перед их домом. Девочек одевали в переднички и костюмы разных зверюшек. Я разрешала Линде и Кэрол участвовать в этих мероприятиях, хотя и знала, что Рамона не совсем в здравом рассудке. По мере того как дети росли, эти представления делались с каждым разом все необычнее. Рамона и Мэдди были очень хорошими гримерами, и Рамона ставила эти... постановки, изображавшие действительные события, произошедшие во время Первой мировой войны с Эмметом и его другом Джорджи Тильденом.

И она одевала детей в шотландские килты, напудривала им лица и давала в руки игрушечные мушкеты. Иногда она мазала их похожей на кровь краской, и время от времени Джорджи снимал все это на кинопленку. Все это стало принимать такие масштабы и становилось настолько странным, что я запретила Линде и Кэрол играть с девочками Спрейгов. Затем Кэрол как-то пришла домой с фотографиями, которые сделал Джорджи. На них она, вся перемазанная красной краской, изображала мертвую. Это было той каплей, которая переполнила мою чашу терпения. Я ворвалась в дом Спрейгов и обрушилась с нападками на Джорджи, поскольку знала, что Рамона была не в состоянии отвечать за свои действия. Бедняга молча снес мои обвинения. Позже я жалела о том, что накричала на него, — ведь он был искалечен в автомобильной аварии и теперь был инвалидом. В свое время он управлял собственностью Эммета, а теперь работает у него садовником и стрижет городские газоны.

— А что потом случилось с Мадлен и Маргарет?

Джейн пожала плечами.

— Марта стала необыкновенно одаренной художницей, а Мадлен — девушкой легкого поведения, но, как я догадываюсь, это вы знаете и без меня.

Я заметил:

— Не стоит язвить, Джейн.

Постукивая кольцом по столу, она произнесла:

— Извините. Может быть, самой не хватает смелости искать развлечений на стороне, ведь не собираюсь проводить остаток своей жизни на садовом участке, но я слишком горда, чтобы приглашать жиголо. А вы как думаете?

— Найдете себе еще одного миллионера.

— Навряд ли, да и одного мне вполне хватит до конца жизни. Знаете, о чем я сейчас постоянно думаю? О том, что за окном уже 1950 год, а я родилась в 1898-м. Это смущает меня больше всего.

Я сказал то, о чем думал последние полчаса:

— Вы заставляете меня жалеть о том, что все сложилось так, как сложилось. Что время не повернуть назад.

Джейн улыбнулась и, вздохнув, сказала:

— Баки, больше вам нечего мне предложить?

Я ответил со вздохом:

— Думаю, больше я теперь предложить никому не могу.

— А знаете, вы довольно любопытны.

— А вы довольно разговорчивы.

— Принимаю. Ладно, давайте я вас провожу.

Держась за руки, мы дошли с ней до двери. В коридоре я снова обратил внимание на портрет клоуна со шрамом. Показав на него, я сказал:

— Боже, какой страшный.

— Но и очень дорогой. Элдридж купил этот портрет мне на день рождения, когда мне исполнилось сорок девять. Я ненавижу его. Не хотите забрать портрет с собой?

— Да нет уж, спасибо.

— Да и вам спасибо. Вы были моим лучшим утешителем.

— А вы — моим.

Мы коротко обнялись, и я ушел.

Глава 27

Холостяк, готовящий на газовой горелке.

Спящий на кушетке.

Детектив без дела.

Весной 1949 года все это относилось ко мне. Кэй рано утром уходила в школу, а я притворялся спящим до тех пор, пока за ней не закрывалась дверь. Оставшись в одиночестве в этом доме из сказки, я перебирал вещи моей жены — кашемировые свитеры, которые ей купил Ли, тетрадки, которые она должна была проверять, книги, которые она собираясь прочитать. Я искал что-нибудь типа дневника, но не находил. В лаборатории я представлял, как Кэй в мое отсутствие занимается тем же самым. Я подумывал — не начать ли самому вести какие-нибудь записи, чтобы оставить их ей на обозрение: подробные описания моих совокуплений с Мадлен Спрейг, чтобы она или простила меня за мою одержимость делом Орхидеи, или положила конец нашей, вошедшей в ступор, супружеской жизни. Но, нацарапав всего пять страниц в своем закутке на работе, я остановился, когда почувствовал запах духов Мадлен, смешанный с резким запахом дезинфектанта, которым был пропитан воздух в номере мотеля «Красная Стрела». Скомкав и выбросив написанное, я только усугубил ситуацию.

В течение четырех ночей я следил за особняком на Мюрифилд-роуд. Припарковавшись напротив, я наблюдал, как зажигается и гаснет свет в доме, как задвигаются шторы на окнах с толстыми стеклами. Я фантазировал о том, как разрушу семейную жизнь Спрейгов, возьму Эммета в ежовые рукавицы, буду трахаться с Мадлен во всех комнатах подряд. Никто из семейства не покидал дом за эти ночи — все их четыре машины стояли на подъездной аллее. Я пытался представить, чем они там занимались, какие истории обсуждали, вспоминали ли имя полицейского, два года назад приходившего к ним на ужин.

В пятую ночь Мадлен, одетая в брючки и розовый свитер, вышла из дома, чтобы опустить письмо в почтовый ящик на углу улицы. Возвращаясь, она заметила мою машину, в свете фар проходившей машины ее лицо удивленно вытянулось. Я подождал, пока она не войдет в свою крепость в стиле Тюдор, а затем поехал домой, в ушах у меня звучал голос Джейн Чемберс: «Ах какой вы любопытный».

Войдя к себе домой, я услышал звуки льющейся из душа воды; дверь в спальню была открыта. На фонографе играл любимый Кэй квинтет Брамса. Вспомнив тот день, когда я впервые увидел мою жену голой, я разделся и лег в кровать.

Звуки воды стихли; Брамс зазвучал громче. Обернутая полотенцем, в дверях появилась Кэй. Я сказал: «О, Кэй», она откликнулась: «О, Дуайт» — и отпустила полотенце. Мы заговорили одновременно, слова извинения посыпались друг к другу. Я не мог разобрать ее слов и был уверен, что и она не понимала моих. Я попытался встать, чтобы выключить фонограф, но Кэй остановила меня, когда легла рядом.

Мы стали лихорадочно целоваться. Я слишком быстро приступил к глубоким поцелуям, забыв, что Кэй нравилось ко всему подходить постепенно. Почувствовав ее язык, я отпрянул, зная, что она ненавидела, когда наши языки соприкасались. Закрыв глаза, я начал осыпать поцелуями ее шею; она застонала, но я знал, что это всего лишь притворство. Стоны усилились, как будто она старалась изобразить из себя актрису из порнофильмов. Ее груди не отзывались, ноги были сомкнуты, хотя и прижимались к моим. Легкий толчок коленом раздвинул их — но двигалась она рывками. Я возбудил Кэй языком и вошел в нее.

Я смотрел на нее открытыми глазами, чтобы она знала, что, кроме нас, я больше ни о чем не думаю; Кэй отвернулась, и я понял, что она увидела в моем взгляде. Я хотел сделать все мягко и не спеша, но, увидя пульсирующую на ее шее вену, ускорился и кончил со словами: «Прости меня, черт возьми, прости меня», но ее ответ заглушила подушка, в которую она уткнулась.

Глава 28

Следующей ночью я припарковался напротив особняка Спрейгов, на этот раз приехав туда на «форде», без полицейской разметки, на котором ездил собирать улики. Время не играло для меня уже никакой роли, но я знал, что каждая секунда приближает тот момент, когда я постучусь в эту дверь или просто вломлюсь туда.

Я представлял обнаженную Мадлен; других Спрейгов я отметал. Затем на подъездную аллею упал луч света, хлопнула дверь и у «паккарда» зажглись передние фары. Машина выехала на Мюрифилд, потом, повернув налево, поехала на восток по 6-й улице. Выждав три секунды, я последовал за ней.

«Паккард» держался среднего ряда; я ехал следом в правом на расстоянии в четыре машины. Из Хэнкок-парка мы проследовали в район Вилшир. Я увидел протянувшуюся на добрую милю полосу неоновых огней — и понял, что Мадлен опять собиралась заняться тем же самым.

«Паккард» остановился перед баром под названием «Зимба Рум». Над входом светились две скрещенные пики. Единственное место для парковки было как раз рядом с «паккардом», поэтому, подрулив ближе, я в свете фар наконец разглядел ее водителя лучше. И тут пружинки в моей голове стали раскручиваться — я увидел того, кем не была и в то же время была женщина, закрывающая дверцу «паккарда».

Элизабет Шорт.

Бетти Шорт.

Лиз Шорт.

Черная Орхидея.

Мои колени ударились о руль; дрожащие руки инстинктивно нажали на звуковой сигнал. Она заслонилась рукой от яркого света, но, выключив фару, я увидел знакомые ямочки на щеках и возвратился к реальности.

Это была Мадлен Спрейг — точная копия Орхидеи. Черное облегающее платье, прическа и макияж, как у Бетти Шорт на ее самом лучшем фото. Мадлен скользнула внутрь бара, в черных локонах ее парика мелькнуло желтое пятнышко. Мне стало ясно, что она пыталась походить на Бетти даже в таких мелочах, как желтая заколка в волосах. Увидев такое сходство, я почувствовал, будто пропустил удар з челюсть, не менее мощный, чем у Ли Бланчарда. На подкосившихся ногах я продолжил преследование призрака.

Внутри бара было накурено, из музыкального автомата звучал джаз, и повсюду сидели военные; Мадлен потягивала вино у барной стойки. Оглядевшись вокруг, я заметил, что она была единственной женщиной в заведении и уже начала притягивать к себе повышенное внимание — солдаты и матросы, подталкивая друг друга локтями и показывая на одетую в черное фигуру, шепотом обсуждали ее достоинства.

Заметив в конце зала расписанную черными и белыми полосами кабинку, которую занимали моряки, собирающиеся распить бутылку, я направился туда. Едва взглянув на их девственно чистые лица, я понял, что им явно меньше двадцати одного года. Показав им свой жетон, я бросил: «Уматывайте отсюда, пока я не вызвал патруль». Троица смылась с такой скоростью, что даже забыла на столе свою выпивку. Я занял их место и стал наблюдать за тем, как Мадлен изображает из себя Бетти.

Выпив немного бурбона, я успокоился и продолжил наблюдение за Мадлен, которую теперь окружили ухажеры, ловившие каждое ее слово. До меня звук ее голоса не доносился, но все жесты были не ее. И всякий раз, когда она дотрагивалась до собеседника, моя рука инстинктивно тянулась к револьверу.

Время шло, казалось, вокруг черной точки сгущалась дымка цвета хаки с синим отливом.

Какое-то время Мадлен выпивала, болтала с кавалерами, отшивала их, а потом постепенно ее взгляд остановился на одном коренастом морячке. И вскоре кружок ее поклонников рассосался, так как и матросик стал смотреть на них с явным недружелюбием. Я добил бутылку. Разглядывание барной стойки отвлекало меня от каких бы то ни было мыслей, громко играющий джаз заставлял меня прислушиваться к голосам, которые звучали еще громче музыки, а выпивка сдерживала меня от того ареста этого крепыша, которого я мог бы замести по целому набору надуманных обвинений. Потом женщина в черном и моряк в голубом двинулись к дверям, взявшись за руки, — Мадлен чуть выше на своих каблуках.

На остатках подаренного бурбоном спокойствия я выждал пять секунд, а затем ринулся за ними. Когда я сел за руль, «паккард» уже сворачивал направо на углу улицы; прибавив газу, я все-таки настиг их. Едва не упираясь в бампер «паккарда», я двигался следом. Высунув руку из окна, Мадлен просигнализировала поворот, а затем круто свернула на стоянку перед ярко освещенным мотелем.

Я ударил по тормозам, затем сдал назад и выключил фары. С улицы мне было видно, что морячок стоит возле «паккарда», а Мадлен входит в мотель, чтобы взять ключи от номера. Через несколько минут онавозвращается, все происходит точно так же, как и у нас с ней; она пропускает морячка вперед, так же как пропускала меня. В комнате зажигается и гаснет свет и когда я начинаю прислушиваться, то слышу, что за плотными шторами играет наша с ней радиостанция.

* * *

Периодическая слежка.

Проводимые на месте допросы.

Теперь у детектива появилось свое дело.

Я следил, как Мадлен изображала Орхидею, еще в течение четырех ночей; и каждую ночь она проделывала одно и то же: кабак на 8-й стрит, крепкий паренек с побрякушками на груди, сексодром на 9-й и Айроло. Когда эта парочка уединялась в мотеле, я возвращался в бар и допрашивал барменов и вояк, которым она отказала.

— Как эта женщина в черном называла себя?

— Никак.

— О чем она говорила?

— О войне и съемках в кино.

— Вы случайно не заметили ее сходство с Черной Орхидеей, той девушкой, которую убили два года назад, и если заметили, то что, по-вашему, она хотела таким образом доказать?

Отрицательные ответы и различные версии: она — сумасшедшая, которая считает себя Черной Орхидеей; проститутка, зарабатывающая на своем сходстве с Орхидеей; женщина-полицейский, завлекающий убийцу; свихнувшаяся от горя, больная раком, пытающаяся привлечь к себе убийцу и таким образом ускорить свою смерть.

Я знал, что следующим шагом должен был стать допрос любовников Мадлен, но в этом деле я не мог гарантировать бесстрастный подход. Если бы они сказали мне что-то не то или даже то или направили бы меня по любому следу, я понимал, что все равно могу что-нибудь с ними учудить.

Четыре ночи в баре, сон урывками в машине и ночевки дома на тахте без Кэй, уединившейся у себя в спальне, все-таки возымели свой эффект. На работе я ронял предметные стекла и путал образцы крови, писал отчеты об уликах совсем корявым почерком и дважды заснул над микроскопом, просыпаясь от того, что увидел во сне Мадлен в черном. Понимая, что пятая ночь без сна меня доконает и все же не желая ее пропускать, я украл несколько таблеток амфетамина, которые принесли для анализа из Отдела по борьбе с наркотиками. Они избавили меня от усталости и ввели в состояние острого недовольства собой — а также дали ту силу, которая помогла мне забыть о Мадлен / Орхидее и снова начать мыслить как настоящий полицейский.

Тад Грин простил меня, когда я пришел к нему с повинной: я работал в департаменте уже семь лет, моя ссора с Фогелями была два года назад и почти забылась, мне не нравилось работать в лаборатории, и я хотел возвратиться в патрульно-постовую службу — желательно в ночную смену. Я готовился к экзамену на сержанта, Отдел криминалистики был для меня хорошей подготовительной площадкой для достижения моей главной цели — следственного отдела. Я затянул долгую песню про свою неудавшуюся женитьбу, про то, что работа в ночную смену позволит мне не видеться со своей женой, но, вспомнив про женщину в черном, увидел себя со стороны и понял, что похож на жалкого попрошайку. Наконец Главный Детектив своим долгим и испытующим взглядом заставил меня замолчать. Мне стало казаться, что он заметил, что я под кайфом. В конце концов он сказал: «Лады, Баки» — и показал на дверь. Я прождал в коридоре почти целую вечность, и, когда он вышел ко мне с улыбкой на губах, я готов был прыгать от счастья.

— Ночная смена на участке Ньютон-стрит, с завтрашнего дня. И постарайся вести себя вежливо с нашими цветными братьями, которые проживают в том районе. У тебя тяжелая форма попрошайничества, и я не хочу, чтобы ты заразил их этим.

* * *

Участок на Ньютон-стрит находился к юго-востоку от центра Лос-Анджелеса, 95 процентов составляли трущобы, 95 процентов жителей — негры, сплошные неприятности. На каждом углу попадались пьяные сборища и банды, промышлявшие азартными играми; винные магазины, парикмахерские и бильярдные в каждом квартале, экстренные звонки на участок двадцать четыре часа в сутки. Патрульные, обходящие этот район, всегда брали с собой дубинки с металлическими наконечниками; ребята с участка заряжали свои 45-е запрещенными пулями «дум-дум». Местные пьяницы пили коктейль «Зеленая ящерица» — смесь одеколона и белого портвейна «Олд Монтеррей», стандартная цена за проститутку была один доллар и доллар с четвертью, если ты использовал «ее апартаменты» — заброшенные машины на автомобильном кладбище на 56-й и Централ. По улицам слонялись полуголодные дети, страдающие чесоткой бродячие собаки устраивали ожесточенные схватки друг с другом, торговцы держали под прилавками оружие. В общем, этот район был настоящей фронтовой зоной.

Проспав почти двадцать два часа и очухавшись после амфетамина, я явился на свое первое дежурство. Начальник участка, убеленный сединами лейтенант по имени Гетчелл встретил меня достаточно тепло, рассказав, что Тад Грин охарактеризовал меня как честного парня и что он будет считать меня таковым до тех пор, пока я не облажаюсь и не заставлю его убедиться в обратном. Лично он не любил боксеров и стукачей, но предпочитал не ворошить прошлого. Остальных своих коллег пришлось убеждать в своей честности значительно дольше; они ненавидели обласканных славой полицейских, боксеров и большевиков, и, кроме того, они до сих пор с теплотой вспоминали Фрици Фогеля, который работал здесь несколько лет назад. Радушный начальник поручил мне патрулировать район в одиночку, и, уходя с этой первой встречи, я был полон решимости превзойти в честности самого Господа Бога.

Первая перекличка прошла гораздо хуже.

Когда сержант представлял меня моей смене, никто не аплодировал, некоторые из новых коллег бросали подозрительные взгляды, другие откровенно враждебные, третьи опускали глаза. Когда все стали выходить из комнаты после прослушивания сводки преступлений за неделю, только семеро из пятидесяти пяти человек остановились в дверях пожать мне руку и пожелать удачи. Сержант молча показал мне участок и снабдил картой района; на прощание он сказал:

— Не позволяй черномазым садиться тебе на шею.

Когда я поблагодарил его за напутствие, он добавил:

— Фриц Фогель был моим хорошим другом, — после чего поспешно удалился.

Я решил доказать, что мне можно верить, что я из того же теста.

Первую неделю я в основном занимался физической работой на территории, а также собирал сведения про местных авторитетов. Орудуя дубинкой, я разогнал несколько пьяных сборищ, пообещав пьяницам, что не стану их трогать, если они не будут заниматься укрывательством. Я задерживал их, если они не давали мне такую информацию, если давали — то все равно задерживал. Как-то проходя мимо парикмахерской на 68-й и Бич-стрит, я унюхал запах марихуаны, распахнув дверь, я увидел трех наркоманов, у которых оказалось как раз столько зелья, сколько было необходимо для их ареста. В обмен на мою снисходительность они выдали мне своего поставщика, а также сообщили о предстоящей стычке между двумя бандами: Бездельниками и Рубаками; я передал эту информацию на участок и вызвал машину, чтобы забрать наркоманов. Во время обхода автостоянок, я задержал нескольких проституток, а напугав их клиентов тем, что позвоню их женам, получил очередную порцию ценной информации. В конце недели на моем счету было двадцать два ареста — девять из которых за тяжкие преступления. А еще я знал несколько имен и мог испытать свои силы на их обладателях. Чтобы эти имена стали порукой моей смелости и заставили опасаться ненавидевших меня полицейских.

Я подловил хлыща Вилли Брауна на выходе из бара «Счастливый случай», бросив: «Эй, ты, самбо, а ведь твоя мамаша трахается с кем попало»; в ответ он ударил. Я не остался в долгу и на три его удара ответил шестью; когда все закончилось, Браун выплевывал зубы через нос. Свидетелями произошедшего стали двое полицейских, которые стояли на другом конце улицы.

Рузвельт Уильямс, выпущенный на свободу насильник, сутенер и азартный картежник, оказался орешком покрепче. На мое приветствие: «Эй, говнюк» он тут же нашелся: «Ты сам не чище, белое дерьмо» — и тоже ударил первым. Мы обменивались ударами, наверное, целую минуту на глазах целой группы Рубак, стоявших на крыльце дома. Он наседал на меня все сильнее и сильнее, и я уже подумывал о том, чтобы пустить в ход свою дубинку — предмет, о котором не слагают легенд, но в конце концов мне удалось провести маневр Ли Бланчарда, нанеся серию ударов в голову и корпус, бам-бам-бам — последний удар отправил Уильямса в страну грез, а меня с двумя переломанными пальцами в медпункт.

Драться без перчаток теперь я не мог. Два последних авторитета из моего списка — Крофорд Джонсон и его брат Уиллис — занимались карточным шулерством, играя в карты в комнате отдыха баптистской церкви Чудесного Спасения на 61-й и Энтерпрайз — как раз напротив забегаловки, в которой за полцены обедали ньютонские полицейские. Когда я залез в окно, Уиллис сдавал карты. Увидев меня, он удивленно поднял голову и получил дубинкой по рукам. Крофорд потянулся к поясу; второй удар дубинки вышиб пистолет с глушителем у него из рук. Воя от боли, братья рванули к двери; я вытащил из кобуры свой новехонький револьвер и, наставив на остальных картежников, посоветовал им забирать свои деньги и расходиться по домам. Когда я вышел на улицу, возле заведения уже собралась толпа: полицейские, стоящие на тротуаре и жующие сэндвичи, наблюдающие, как Джонсоны, держась за сломанные руки, вопя от боли, выбегают из здания.

— Некоторые люди не понимают хорошего отношения! — прокричал я вдогонку.

Пожилой сержант, который, по слухам, ненавидел меня, прокричал в ответ:

— Блайкерт, да ты настоящий ковбой! — И тут я понял, что мою честность уже никто не ставил под сомнение.

* * *

Арест братьев Джонсон сделал меня маленькой легендой. Коллеги на работе постепенно стали относиться ко мне с симпатией — так, как относятся к слишком безрассудным и безбашенным типам, походить на которых не очень бы хотелось. В общем, я снова почувствовал себя местной знаменитостью.

В отчете о профпригодности, который начальник смены составил после первого месяца моей службы на новом месте, содержались одни только восторженные отзывы, и лейтенант Гетчелл в качестве поощрения дал мне машину, оборудованную рацией. Это было своего рода повышением по службе, так же как и новый район, который мне предстояло патрулировать.

Стали появляться слухи о том, что Бездельники и Рубаки собирались со мной поквитаться, а, если бы им это не удалось, вслед за ними такую попытку готовы были предпринять Крофорд и Уиллис Джонсоны. Гетчелл, решив переждать, пока они успокоятся, от греха подальше убрал меня с прежнего участка и перевел в западную часть района.

А там царила настоящая тоска. Смешанное население, черные и белые поровну, небольшие фабрики и крошечные домишки. Все, на что можно было рассчитывать, так это на задержание нетрезвых водителей и проституток, решивших заработать пару баксов перед тем, как отправиться в негритянский квартал за травой, и обслужить нескольких автолюбителей. Я срывал их любовные свидания, подкатывая к ним с включенной красной мигалкой и забирая их в участок. Кроме этого, я выписывал кучу штрафов за нарушение правил парковки и, вообще, старался найти и устранить любые правонарушения. В это время как раз на Гувер-стрит стали появляться рестораны для автомобилистов, современные здания, украшенные зазывной рекламой, где можно было поесть, не выходя из машины, а также послушать музыку, которая раздавалась из колонок, закрепленных в окошках заведения. Я проводил в подобных ресторанах по многу часов, слушая джаз, однако не выключая свое радио, чтобы не пропустить срочную информацию. Сидя в машине и слушая музыку, я наблюдал за происходящим на улице, стараясь увидеть белых проституток, решив для себя, что если замечу какую-нибудь, хотя бы отдаленно напоминающую Бетти Шорт, то предупрежу ее о том, что 39-я и Нортон находятся всего в нескольких милях отсюда, и попрошу быть осторожнее.

Но большинство из них были местными шлюхами, крашеными блондинками, которых следовало не предупреждать, а просто задерживать и отвозить в участок, и, если бы мой план по задержаниям не выполнялся, я бы так и сделал. Однако они все же были женщинами, и я позволял себе думать о них, а не о моей жене, которая сидела одна дома, или о Мадлен, рыскающей по притонам 8-й стрит. Я подумывал было развлечься с той из них, которая была похожа на Орхидею / Мадлен, но всякий раз подавлял подобные желания — уж слишком похоже на встречу Джонни Фогеля и Бетти в «Билтморе».

Заканчивая в полночь свою смену, я всегда чувствовал какую-то тревогу и не испытывал ни малейшего желания ночевать дома. Иногда я ехал в круглосуточные кинотеатры в центр города, иногда в джазовые клубы на Саут Сентрал. Обычно после ночи, проведенной в джаз-клубе за бутылочкой марочного виски, я достигал как раз той кондиции, когда мог ехать домой, чтобы завалиться спать сразу после ухода Кэй на работу. Спать без всяких сновидений.

Но когда это не срабатывало, приходилось проводить бессонные ночи, мучаясь от кошмаров, в которых я снова видел улыбающегося клоуна с картины Джейн Чемберс, Французика Джо Дюланжа, гоняющегося за тараканами, и Джонни Фогеля с хлыстом в руках, а также Бетти, умоляющую меня переспать с ней и найти ее убийцу, все равно какого. Но хуже всего было просыпаться в этом сказочном доме в полном одиночестве.

Наступило лето. А с ним жаркие дни дома на тахте и жаркие ночи патрулирования западного района, заселенного неграми. И снова коктейли с виски и джаз. Отчаянные попытки подготовиться к экзамену на сержанта и неодолимое желание сбежать от Кэй вместе с нашим сказочным домиком и купить себе какую-нибудь дешевую квартирку поблизости от работы. Если бы не встреча с одним похожим на привидение пьяницей, это могло тянуться бесконечно.

В тот день я, как всегда, припарковался в ресторане для автомобилистов под названием «У Дюка» и наблюдал за сбившимися в стайку девушками, похожими на проституток, которые стояли в нескольких ярдах от меня у автобусной остановки. Свое радио я выключил и вместе с остальными клиентами ресторана слушал доносящуюся из динамиков джазовую композицию в исполнении Стэна Кентона, включенную на полную громкость. От неимоверной жары и влажности форма прилипла к телу; я сидел так и думал, что за последнюю неделю я не произвел ни одного ареста. Девушки голосовали проезжавшим машинам, а одна из них перекрашенная блондинка, зазывно вращала бедрами. Я попытался совместить доносившуюся из ресторана музыку с ее движениями, подумывая о том, чтобы шугнуть их, отвезти на участок и проверить на причастность к каким-либо преступлениям. Но тут в мое поле зрения попал какой-то тощий пьяница. В одной руке он держал бутылку, а другую вытянул, прося милостыню.

Блондинка прекратила танцевать и заговорила с ним; между тем музыку сделали еще громче — теперь из динамиков несся сплошной хрип. Я включил фары; пьяница прикрыл ладонью глаза, а затем показал мне средний палец. Выпрыгнув из машины, я набросился на него под очередную композицию Стэна Кентона.

Удары с левой и с правой, в корпус и голову. Пронзительные крики девчонок заглушают Большого Стэна. Алкаш ругает меня, мою мать и отца на чем свет стоит. У меня в ушах звенит сирена, а в носу запах гнилого мяса с того проклятого склада. Старый хрен мычит: «Пожалуйста, не надо».

Заплетающейся походкой я иду к телефону на углу улицы, бросаю монетку и набираю свой домашний номер. Десять гудков, Кэй нет дома, машинально набираю WE — 4391. Голос Мадлен: «Здравствуйте, особняк Спрейгов». Я бормочу что-то в ответ; затем: «Баки? Баки, это ты?» Пьянчужка плетется в мою сторону, приложившись своими окровавленными губами к бутылке. Засовываю руки в карманы, вынимаю банкноты и бросаю на тротуар. «Приходи, милый. Все уехали в Лагуну. Будет так же хорошо, как...»

Я бросаю трубку, а пьяница сгребает большую часть моей последней зарплаты. Приехав в Хэнкок-парк, я бегу, чтобы побыстрей оказаться внутри дома. Стучусь в дверь, уже решившись. Открывает Мадлен, в черном шелковом платье, с желтой заколкой в зачесанных вверх волосах. Я протягиваю к ней свои руки; она отстраняется и распускает волосы, которые теперь падают ей на плечи.

— Нет. Подожди. Только так я могу тебя удержать.

Часть четвертая Элизабет

Глава 29

Целый месяц она держала меня в своих крепких бархатных объятиях.

Эммет, Рамона и Марта проводили июнь в семейном домике на побережье в Оранж Каунти, а Мадлен осталась присматривать за особняком на Мюрифилд-роуд. В нашем с ней распоряжении оказалось целых двадцать две комнаты, не дом, а сказка, воплощенная в жизнь стараниями амбициозного иммигранта. По сравнению с мотелем «Красная Стрела», настоящий дворец, мемориал в память об ограблении и убийстве, которые совершил Ли Бланчард.

Мы с Мадлен не пропускали ни одной спальни, любя друг друга с такой страстью, что в этих комнатах, заставленных китайскими вазами по сотне тысяч за штуку, в окружении полотен сюрреалистов и голландских мастеров под нами рвались шелковые простыни и парчовые покрывала. А после бессонных ночей мы спали до обеда, и только потом я ехал в квартал к черномазым; мне нравилось при полном параде на виду у всех соседей идти к своей машине.

Наши с ней встречи были воссоединением законченных распутников, знавших, что ни с кем другим им не будет так же хорошо. Мадлен объяснила свой маскарад в стиле Орхидеи тем, что это был просто способ вернуть меня; в ту ночь она видела, как я дежурил в машине, и решила, что соблазеение в духе Бетти Шорт заставит меня к ней вернуться. Возбуждение, которое я испытывал после этих рассказов, соседствовало с отвращением перед коварством, с которым этот план был осуществлен.

Она сбросила с себя эту маску сразу же после того, как за ней закрылась дверь еще в тот первый раз. Быстрый душ вернул ее волосам их естественный темно-коричневый цвет, возвратилась ее обычная прическа, улетучилось черное облегающее платье. Я разве что не умолял ее вернуть этот облик; Мадлен успокаивала меня своим: «Может быть, когда-нибудь». Нашим негласным компромиссом был разговор о Бетти.

Я задавал ей вопросы, она уклонялась от ответов. Очень быстро мы обсудили все известные факты; после этого следовала чистая импровизация.

Мадлен говорила о необычайной способности подстраиваться под собеседника, которой обладала Бетти, о том, что она была хамелеоном, принимающим любую форму, чтобы только понравиться окружающим. Я говорил о ней как о центральном персонаже самого сложного дела, которое когда-либо расследовалось в нашем управлении, как о человеке, разбившем жизни многих близких мне людей, как о загадке, которую я должен во что бы то ни стало отгадать. Это было моей главной задачей, которую еще предстояло решить.

Кроме обсуждения Бетти, я исподволь направлял разговор на обсуждение самих Спрейгов. Не признаваясь в том, что я знаю Джейн Чемберс, я старался выведать у Мадлен подробности того, что услышал от Джейн. Мадлен говорила, что Эммета немного заботил предстоящий снос зданий в Голливуде; что спектакли ее матери и ее любовь к странным книжкам и средневековой экзотике были вызваны неумеренным употреблением лекарств — «просто у мамы масса свободного времени и куча всяких медпрепаратов под рукой». Через какое-то время Мадлен надоели мои расспросы и она потребовала от меня объяснений. Я стал ей врать, а сам при этом думать, куда мне бежать, если кроме прошлого у меня ничего не осталось.

Глава 30

Подъехав к дому, я увидел припаркованный грузовик для перевозки мебели и «плимут» Кэй с опущенным верхом, в котором было полно коробок. Поездка за чистой униформой превращалась в нечто большее. Поставив машину во второй ряд, я взбежал по ступенькам. От меня до сих пор пахло духами Мадлен. Грузовик с мебелью стал отъезжать; я закричал:

— Эй! Черт возьми, давай назад!

Водитель проигнорировал мои крики; я собрался уже бежать за ним, но меня остановили слова:

— Я не трогала твои вещи. И можешь забрать мебель.

Кэй была одета в ту же самую куртку и юбку из твида, которые были на ней в тот день, когда я впервые ее увидел. Я сказал: «Милая», и уже собирался спросить: «Но почему?», но жена опередила меня:

— А ты думал, я позволю своему мужу исчезнуть на три недели и ничего по этому поводу не предпринять? Дуайт, я наняла детективов следить за тобой. Она похожа на эту чертову покойницу, поэтому можешь иметь ее — но не меня.

Страшно было даже не то, что она говорила, а ее глаза, в которых не было слез, и ровный, спокойный голос, которым она это говорила. Я начинал потихоньку выходить из себя.

— Крошка, ну черт возьми...

Кэй уклонилась от моих рук.

— Кобель. Трус. Некрофил.

Меня всего трясло; изящно развернувшись, Кэй направилась к своей машине, оставив меня один на один с моей жизнью. Я почувствовал запах духов Мадлен и возвратился в дом.

Мебель из гнутого дерева стояла на месте, но с журнального столика исчезли литературные журналы, а из шкафа в спальне — кашемировые свитера. Подушки на моей кушетке были аккуратно уложены, будто я там никогда и не спал. Мой фонограф по-прежнему стоял у камина, но пластинки Кэй исчезли.

Схватив любимый стул Ли, я швырнул его об стенку; кресло-качалка Кэй полетела в стеклянную горку, превратив ее в груду битого стекла, журнальный столик — в окно и на крыльцо. В бешенстве пиная ногами ковры, я повыдергивал все ящики комода, опрокинул холодильник и в довершение разбил вдрызг раковину в ванной, оторвав ее полностью от труб отопления. После завершения разгрома я чувствовал себя так, словно провел десять раундов на ринге. Руки ослабли, поняв, что уже не в состоянии что-либо разбить, я схватил свою форму, револьвер и выбежал из дома, оставив дверь открытой на расхищение бродягам.

Так как Спрейги вот-вот должны были вернуться, было всего лишь одно место, куда мне можно было поехать. И я поехал туда. Показав клерку в «Эль Нидо» свой жетон, я сказал, что у них новый постоялец. Он дал мне еще одни ключи от комнаты, и уже через несколько секунд я почувствовал запах застоявшегося табачного дыма и пролитого на пол спиртного, которые оставили после себя Расс Миллард и Гарри Сирз. Я еще раз встретился с Элизабет Шорт, которая смотрела на меня со всех четырех стен; живая и радостная, ошалевшая от своих дешевых фантазий, расчлененная на заросшем кустарником пустыре. И, не признаваясь в этом даже перед самим собой, я уже знал, что буду делать. Убрав с кровати папки с бумагами и положив их в шкаф, я сдернул одеяло и простыни. Фотографии Орхидеи на стене были прибиты гвоздями, поэтому завесить их простынями было довольно легко. Приведя таким образом в порядок комнату, я пошел искать реквизит.

Черный парик с зачесанными назад волосами я нашел в «Вестерн Костьюм», а желтую заколку для волос — в магазинчике дешевых товаров на Бульваре. Меня заколотило еще сильнее, чем раньше. Я поехал в «Светлячок» в надежде, что этот бар еще не закрыт голливудским Отделом нравов.

Одного беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что заведение до сих пор функционирует. Я сел у барной стойки, заказал двойной форестер и уставился на девчонок, сбившихся в кучку на крошечной сцене. Их освещали огни рампы, установленной на полу; все остальное помещение находилось в полумраке.

Я осушил свой бокал. Они все выглядели одинаково — проститутки-наркоманки в дешевых кимоно с разрезом. Насчитав пять человек, я следил за тем, как они курили и поднимали кимоно, чтобы выставить напоказ свои оголенные ноги. Ни одна из них меня не впечатлила.

Затем на сцену поднялась тощая брюнетка в коротком нарядном платье с оборками. Сощурив глаза от яркого света и почесав свой очаровательный носик, она начала танцевать, выделывая ногами восьмерки на полу.

Я подозвал пальцем бармена. Он подошел, держа в руках бутылку; я закрыл свой бокал ладонью.

— Девушка в розовом. Сколько стоит взять ее с собой на часик или около того?

Бармен вздохнул.

— Мистер, у нас здесь три комнаты. Да и девочки не любят...

Я остановил его новенькой хрустящей купюрой в пятьдесят баксов.

— Сделайте исключение для меня. Себя тоже не обделите.

Полтинник исчез вместе с барменом. Я наполнил бокал, выпил и тупо уставился на барную стойку, пока не ощутил, как на плечо мне легла женская рука.

— Привет, я Лорен.

Я обернулся. Вблизи так могла выглядеть любая брюнетка, из нее можно было слепить что угодно.

— Привет, Лорен. Я... э-э... Билл.

Девчонка хихикнула.

— Привет, Билл. Сейчас пойдем?

Я кивнул, Лорен пошла впереди меня. При дневном свете на ее чулках были видны дорожки, а на руках следы от иглы. Когда она села в машину, я заметил, что у нее печальные карие глаза; а когда она забарабанила пальцами по приборной панели, убедился, что ее сходство с Бетти ограничивалось потрескавшимся лаком на ногтях.

Но и этого было достаточно.

Мы доехали до «Эль Нидо» и поднялись в номер, не проронив ни слова. Открыв дверь, я посторонился, чтобы пропустить ее вперед; Лорен удивленно вскинула брови, а потом присвистнула, давая понять, что комната была настоящим притоном. Я закрыл дверь, развернул парик и протянул ей.

— Раздевайся и надень вот это.

Лорен изобразила неумелый стриптиз. Ее туфли с шумом полетели на пол, а чулки порвались когда она стала их снимать. Я попытался расстегнуть ей молнию на платье, но, увидев мое движение, она обернулась и сделала это сама. Повернувшись ко мне спиной, она сняла лифчик, сбросила трусики и взяла в руки парик. Став ко мне лицом, она спросила:

— И это тебя возбуждает?

В парике она была похожа на комика из водевиля; единственное, что выглядело похожим, так это груди. Я снял куртку и начал расстегивать ремень. Что-то в ее взгляде меня остановило; тут я понял, что Лорен смущают мое оружие и наручники. Я хотел было успокоить ее, сказав, что я полицейский, но увидев, что такой взгляд делает ее похожей на Бетти, передумал и не сказал.

Она произнесла:

— Ты не сделаешь мне больно?

Я бросил: «Не разговаривай» — и расправил парик, убрав под него ее гладкие каштановые волосы. И все равно что-то было не так. Она по-прежнему выглядела как проститутка. Лорен бил озноб; вставляя в волосы желтую заколку для завершения картины, я чувствовал, что она вся дрожит. В итоге эта заколка лишь все испортила, порвав пряди сухих, как солома, волос и сместив парик на одну сторону, и девчонка стала похожа не на мою Бетти, а на клоуна с разрезанным до ушей ртом.

Я приказал ей:

— Ложись на кровать.

Лорен повиновалась. Вся в напряжении она легла, положив под себя руки и сжав ноги — дрожащий комок плоти. Парик почти съехал на подушку. Зная, что фото на стене помогут увидеть совершенство, которого я добивался, я сдернул простыни со стены.

И уставился на свой идеал — Бетти / Бет / Лиз; девчонка завизжала:

— Нет! Убийца! Полиция!

Обернувшись, я увидел, что взгляд ее застыл на фотографии с 39-й и Нортон. Метнувшись к кровати, я зажал девчонке рот, придавил ее своим телом и начал говорить отрывисто и сумбурно:

— Просто у нее много этих имен, но та женщина не хочет быть ею для меня, а я никак не могу забыть, и каждый раз, когда я пытаюсь, у меня ничего не получается, и мой друг свихнулся потому, что его маленькая сестра могла стать такой же, если бы кто-то не убил ее...

УБИЙЦА...

Мои руки на шее девчонки.

Я разжал их и медленно встал, вытянув ладони перед собой, показывая, что не желаю ей зла. Она попыталась что-то произнести, но не смогла. Она стала растирать шею в том месте, где ее сжимали мои пальцы, там виднелись красные отпечатки. Я отошел к стене не в силах что-либо сказать.

Мексиканский тупик.

Девчонка помассировала свою шею, в глазах появился ледяной блеск. Она встала с кровати и, стоя ко мне лицом, стала одеваться, взгляд становился все презрительнее. Я знал, что не смогу выдержать этот взгляд, поэтому вытащил из своего портмоне полицейский жетон номер 1611 и показал ей. Она улыбнулась, я тоже попытался растянуть губы в улыбку. Лорен подошла ко мне и плюнула на жетон. Дверь с грохотом захлопнулась, фотографии на стене заколыхались, прерывистым голосом я бросил ей вдогонку:

— Я поймаю его. Он больше никого не тронет. Я сделаю это, боже, Бетти, черт возьми, я найду его.

Глава 31

Продираясь сквозь кучевые облака, самолет летел на восток. Мои карманы были набиты деньгами, снятыми почти дочиста с моего банковского счета. Лейтенант Гетчелл купился на мою историю о тяжелобольном школьном приятеле из Бостона и дал неделю отпуска по болезни. На коленях у меня лежали материалы предварительного расследования, которое провела бостонская полиция, — все тщательно скопировано с досье из комнаты в «Эль Нидо». Был готов и перечень вопросов для допроса, а также карта Бостона, которую я купил в аэропорту Лос-Анджелеса. Когда самолет приземлился, я уже знал свой маршрут — Медфорд — Кэмбридж — Стоунхем — места из прошлого Элизабет Шорт, о которых не писали в газетах.

Я набросился на досье в «Эль Нидо» вчера днем, сразу же после того, как пришел в себя и начал понимать насколько был близок к помешательству. После первого беглого просмотра стало ясно, что продолжать расследование в Лос-Анджелесе бессмысленно, прочитав его еще дважды, я понял, что дело обстоит именно так, после четвертого прочтения я убедился в том, что если останусь в городе, то совсем свихнусь из-за Мадлен и Кэй. Я должен был куда-нибудь сбежать, и, если клятва, которую я дал Элизабет еще что-то значила, надо было бежать в ее сторону. И пусть это будет погоней за приведением, но она будет проходить на свободной территории — свободной от неприятностей, в которые меня ввергают мой жетон и живые женщины.

Перед глазами стояло лицо проститутки, перекошенное от отвращения; до сих пор чувствовался запах ее дешевых духов, казалось, она говорит, но яростнее, чем Кэй, обвиняя без прикрас: «Проститутка ты с полицейским жетоном». Вспоминать этот эпизод совсем не хотелось, будто я пал на самое дно и стал на колени — единственным утешением было то, что упасть ниже я уже не мог — тогда уж лучше ствол в глотку.

Самолет приземлился в 7:35 вечера; с блокнотом и сумкой в руке я первым спустился по трапу. Взяв напрокат в аэропорту «шевроле»-купе, я направился в центр Бостона, стараясь использовать оставшееся светлое время суток.

В моем блокноте были указаны адреса матери Элизабет, ее двух сестер, а также ее школы, ресторанчика, где она мыла посуду в 1942 году, и кинотеатра, в котором она работала в 1939 и 1940 годах, разнося сладости зрителям. Я решил, что сначала сделаю крюк от Бостона до Кембриджа, а затем поеду в Медфорд, где она разгулялась.

На горизонте показались очертания причудливого и древнего Бостона. Следуя дорожным указателям, я доехал до моста Чарлз Ривер, пересек его и очутился в пригороде Бостона — Кембридже: с его шикарными особняками в георгианском стиле и улицами, наводненными студентами. Проехав далее до Гарвард Сквер, я сделал свою первую остановку — «Оттос Ховбрау» — аляповатого здания, откуда доносился запах капусты и пива.

Припарковавшись, я вошел внутрь. Немецкие сказочные мотивы были повсюду — деревянные столы и стулья, украшенные резьбой, глиняные пивные кружки, стоящие вдоль стен, официантки в широких юбках. Я стал искать глазами хозяина, наконец мой взгляд остановился на одетом в халат мужчине, стоявшем возле кассового аппарата.

Я подошел к нему, но не стал показывать свой жетон.

— Извините, я журналист, пишу историю про Элизабет Шорт. Насколько мне известно, она работала здесь в 1942 году, и поэтому я подумал, что вы могли бы мне немного о ней рассказать.

Мужчина спросил:

— Что за Элизабет? Она какая-то кинозвезда?

— Ее убили несколько лет назад в Лос-Анджелесе. Это достаточно громкое дело. Вы бы...

— Я купил это место в 1946 году, и единственный, кто здесь работал во время войны, — это Роз. Роззи, подойди сюда! С тобой хотят поговорить!

Появилась самая прожженная из официанток — настоящая бандерша, бочка в юбке до колен. Хозяин сказал ей:

— Вот журналист, хочет поговорить с тобой об Элизабет Шорт. Ты ее помнишь?

Роззи надула пузырь из жевачки.

— Я уже все рассказала «Глоуб» и «Сентинел» и полицейским, мне нечего добавить. Бетси Шорт была неумехой и фантазеркой, и если бы она не привлекала бы сюда студентов, то и дня бы не продержалась. Я слышала, что она нанялась куда-то в помощь военным, но я не знаю ни одного из ее хахалей. Конец истории. И никакой ты не журналист, ты — легавый.

— Спасибо за проницательный комментарий, — сказал я.

Судя по моему дорожному атласу, Медфорд находился в двенадцати милях от Кембриджа по прямой. Я добрался туда, когда начали спускаться сумерки, и прежде чем увидел, почуял его запах.

Медфорд был фабричным городишкой, по периметру которого располагались литейные заводы со своими изрыгающими дым трубами. Я закрыл в машине окно, чтобы не вдыхать этот вонючий воздух; промышленная зона плавно сменялась жилыми кварталами из узких кирпичных домишек, понастроенных впритык друг к другу. В каждом квартале были по крайней мере две пивнушки, и когда я выехал на Своси-бульвар — улицу, где стоял кинотеатр, то снова открыл окно, чтобы проверить, можно ли дышать. Вонь стояла прежняя — на переднем стекле уже появилась пленка из жирной сажи.

Проехав несколько кварталов, я увидел «Маджестик» — типичное для Медфорда здание из красного кирпича. Афиши зазывали на «Все вверх дном» с Бертом Ланкастером в главной роли и на «Дуэль под солнцем» со «звездным составом исполнителей». Билетная касса была закрыта, и я направился в сам кинотеатр. Войдя внутрь, я подошел к буфету. Человек за прилавком спросил:

— Что-то не в порядке, сэр?

Я простонал, и за три тысячи миль от дома во мне узнавали полицейского.

— Нет, ничего. Вы менеджер?

— Владелец. Тед Кармоди. Вы из бостонской полиции?

Я нехотя достал свой жетон.

— Полицейское управление Лос-Анджелеса. Я по поводу Бетти Шорт.

Тед Кармоди перекрестился.

— Бедная Лиззи. У вас есть новые версии? Поэтому вы здесь?

Я положил на прилавок десятицентовую монетку и, взяв батончик «сникерса», развернул его.

— Скажем, я кое-чем Бетти обязан. И я хотел бы у вас кое о чем спросить.

— Спрашивайте.

— Для начала, я просматривал материалы расследования, проведенного бостонской полицией, и ваше имя там не фигурировало. Они разговаривали с вами?

Кармоди вернул мне мою монетку.

— За счет заведения. И я не разговаривал с бостонскими полицейскими, потому что они говорили о ней в таком тоне, как будто она была какой-то шлюхой. Я не общаюсь с теми, кто очерняет людей.

— Это достойно уважения, мистер Кармоди. Но чтобы вы могли им рассказать?

— Ничего грязного, это уж точно. Лиззи была для меня самой лучшей. Если бы полицейские имели хотя бы некоторую долю уважения к мертвым, я бы им это сказал.

Я начал терять терпение.

— Я как раз тот, кто относится к мертвым с уважением. Представьте, что вы вернулись на два года назад, и расскажите мне.

Кармоди никак не мог войти в толк, поэтому, чтобы он расслабился, я начал жевать «сникерс».

— Я бы рассказал им о том, что Лиззи была плохим работником, — наконец произнес он. — И я бы сказал, что мне на это было наплевать. Она притягивала мальчишек как магнит, и, если она сама тайком пробиралась в зал посмотреть, что с того? За пятьдесят центов в час я не думал, что она будет на меня горбатиться без передышки.

Я спросил:

— Что вы скажете по поводу ее дружков? Кармоди хлопнул кулаком по прилавку; несколько леденцов и конфет полетели на пол.

— Лиззи не была гулящей! Я знаю всего одного кавалера, с которым она встречалась. Это один слепой парень. И я знал, что они просто дружили. Послушайте, вы хотите знать, каким подростком была Лиззи? Я вам скажу. Я обычно впускал этого парня бесплатно, чтобы он мог хотя бы послушать фильм, и Лиззи прокрадывалась в зал и, садясь возле него, рассказывала ему о том, что происходило на экране. По-вашему, это похоже на поведение шлюхи?

Это было похоже на удар в самое сердце.

— Нет, не похоже. А вы помните, как звали того парня?

— Томми, фамилию забыл. У него комната в доме, где находится Совет ветеранов войны, в одном квартале отсюда, и если он — убийца, то я — Санта-Клаус.

Я протянул ему руку.

— Спасибо за шоколадку, мистер Кармоди.

Мы пожали друг другу руки. Кармоди сказал:

— Найдете того, кто убил Лиззи, я куплю вам целую фабрику по производству этих шоколадок.

Произнося эти слова, я знал, что это один из самых лучших моментов моей жизни:

— Обязательно найду.

Совет ветеранов войны находился через дорогу, чуть ниже по улице, еще одно здание из закопченного красного кирпича. Я шел туда, думая о том, что встреча со слепым Томми ничего мне не даст, что это будет просто разговор, который всего лишь облегчит мне ее восприятие.

Боковая лестница подымалась наверх. Я прошел мимо почтового ящика с надписью: Т. Гилфойл. За дверью играла музыка. Я позвонил. В единственном окне было темно. Из-за двери раздался мужской голос:

— Да? Кто там?

— Полиция Лос-Анджелеса, мистер Гилфойл. Это по поводу Элизабет Шорт.

В окне появился свет, музыка стихла. Дверь открылась, и высокий коренастый мужчина в темных очках пригласил меня войти. На нем был безупречно отглаженный спортивный костюм в полоску и брюки. Сама же комната представляла из себя свинарник, повсюду пыль и грязь, от непривычно яркого освещения по всем щелям разбегалась целая армия тараканов.

Томми Гилфойл сказал:

— Мой учитель читал мне газеты из Лос-Анджелеса. Почему они писали о Бетти такие мерзкие вещи?

Я попытался прикинуться дипломатом.

— Потому что они не знали ее так хорошо, как вы.

Томми улыбнулся и плюхнулся в убогое кресло.

— А что, комната действительно в непотребном виде?

Я отодвинул в сторону лежащие на кровати пластинки и присел.

— Вообще-то можно немного прибраться.

— На меня иногда находят приступы лени. Так расследование по делу Бетти снова открыто? Дело первой важности?

— Нет, я здесь по собственной инициативе. Откуда вы знаете полицейский жаргон?

— У меня есть друг-полицейский.

Я смахнул с рукава толстого таракана.

— Томми, расскажите мне про ваши отношения с Бетти. Расскажите о том, что не попало в газеты. Что-то хорошее.

— Это дело касается вас лично? Как вендетта?

— Более того.

— Мой друг говорит, что полицейские, которые принимают свою работу близко к сердцу, сталкиваются с неприятностями.

Я раздавил принявшего исследовать мой ботинок таракана.

— Я просто хочу поймать ублюдка.

— Вам не надо кричать. Я слепой, а не глухой, и я прекрасно знал о маленьких шалостях Бетти.

— То есть?

Томми нащупал трость возле кресла.

— Не хочу вдаваться в подробности, но Бет все-таки вела беспорядочную половую жизнь, как об этом писали газеты. Я знал причину, но помалкивал, потому что не хотел опорочить ее память и еще потому что понимал, что это не поможет найти убийцу.

Он остановился, не зная, как себя вести дальше — рассказывать ли все до конца или все-таки о чем-то умолчать. Я подбодрил его:

— Позвольте мне судить об этом. Я достаточно опытный следователь.

— В вашем-то возрасте? Судя по вашему голосу, вы еще молоды. Мой друг говорит, чтобы стать следователем нужно по крайней мере десять лет прослужить простым полицейским.

— Черт возьми, не придирайтесь к словам. Я приехал сюда по собственной инициативе, и я не... — Увидев, что он в испуге потянулся к телефону, я замолк. — Послушайте, я извиняюсь. У меня был тяжелый день, и я далеко от дома.

Томми удивил меня, когда вдруг улыбнулся.

— И вы меня простите. Я тут время тянул, чтобы продлить ваш визит, а это было бестактно с моей стороны. Я расскажу вам про Бет и ее небольшие причуды.

Возможно, вы знаете, что она мечтала стать актрисой — и это правда. Вероятно, вы догадались, что у нее было мало таланта — и это тоже правда. Бет читала мне пьесы — играла за всех персонажей и ужасно переигрывала — просто ужасно. Я разбираюсь в декламации.

То, что у нее получалось лучше всего — так это излагать действие. Я бывало сидел в кинотеатре и Бет рассказывала мне то, что происходило на экране. Она была просто великолепна. Я рекомендовал ей начать писать сценарии для фильмов, но она просто хотела стать актрисой, как и другие глупые девчонки, которым не терпелось уехать из Медфорда.

Я пошел бы на массовое убийство, лишь бы выбраться из этой комнаты.

— Томми, вы упомянули о том, что знаете причину, из-за которой она распутничала.

Томми вздохнул.

— Когда ей было лет шестнадцать-семнадцать, на нее напали двое подонков, где-то в Бостоне. Один ее все-таки изнасиловал, а другой собирался это сделать, но им помешали какие-то моряки, которые их прогнали.

Бет подумала, что, возможно, она залетела, и поэтому пошла на прием к врачу. Врач сказал, что у нее доброкачественная опухоль яичников и что поэтому она никогда не сможет иметь детей. Бет просто обезумела от отчаяния, потому что она всегда хотела иметь много детей. Она нашла моряков, которые ее спасли, и начала их умолять, чтобы они подарили ей ребенка. Один из них ее отшил, а второй... он пользовался ей до тех пор, пока его не отправили за океан.

Я сразу же вспомнил Французика Джо Дюланжа и его рассказ о том, как Орхидея расстроилась из-за своей беременности, как он свел ее со своим «знакомым доктором», который устроил ей липовый медосмотр. Эта часть его рассказа, очевидно, не была просто пьяным бредом, как мы с Рассом вначале предполагали — теперь это была основная версия, которую необходимо разрабатывать, по крайней мере, «знакомый доктор» был здесь главным свидетелем, возможно, и главным подозреваемым. Я спросил:

— Томми, вы знаете, как звали тех моряков? Того врача?

Томми отрицательно покачал головой.

— Нет. Но именно в то время Бет начала распутничать с военными. Она считала их своими спасителями, думала, что они смогут подарить ей ребенка, маленькую девочку, которая бы стала великой актрисой в случае, если у нее самой не получится. Печально, но, как я слышал, Бет была блестящей актрисой только в постели.

Я поднялся с кровати.

— А что по поводу ваших с ней отношений?

— Мы потеряли с ней связь. Она уехала из Медфорда.

— Вы дали мне хорошую зацепку, Томми. Спасибо.

Слепой парень протянул трость на звук моего голоса.

— Тогда поймайте того, кто это сделал, но больше не позволяйте обижать Бет.

— Не позволю.

Глава 32

Дело Шорт было снова в разгаре — с моей подачи.

После нескольких часов хождения по медфордским барам у меня был портрет распутной Бетти в стиле Восточного побережья — большое разочарование после откровений Томми Гилфойла. Обратно я улетел в полночь. Прилетев, я позвонил из аэропорта Рассу Милларду. Он согласился со мной в том, что доктор Клоп Французика Джо действительносуществовал, даже несмотря на приступы белой горячки, которые были у Дюланжа. Он предложил позвонить начальству в Форт Дикс и попросить их получить еще какую-нибудь информацию от уволенного из армии психа. Кроме этого, Миллард сказал, что пошлет трех человек для обхода всех врачебных контор, которые находятся в районе гостиницы «Гавана», где Дюланж забавлялся с Бетти. Я со своей стороны заметил, что Клоп был, возможно, завсегдатаем кабаков, подпольным акушером или знахарем; Расс согласился с этим. Он сказал, что поговорит с Отделом архивов и со своими осведомителями и что уже через час они с Гарри пойдут по адресам врачей. Мы поделили территорию поиска: Фигероа до Хилл, и с 6-й по 9-ю должен был обойти я; Фигероа до Хилл, с 5-й по 1-ю — они. Повесив трубку, я направился прямо в центр.

По «Желтым страницам» я стал составлять список врачей: обычных и хиропрактиков, гомеопатов и целителей — шарлатанов, которые торговали религией и патентованными лекарствами, называясь «докторами». Акушерам и гинекологам в справочнике было отведено несколько страниц, но инстинкт подсказывал мне, что эта уловка с доктором, которую придумал Дюланж, была спонтанной, а не результатом усиленных поисков специалиста, который бы успокоил Бетти. Подхлестываемый адреналином в крови, я работал как заведенный.

Большинство врачей мне удалось застать в самом начале их рабочего дня, и в результате своего обхода я собрал удивительную коллекцию несомненно искренних заверений в непричастности к чему бы то ни было криминальному. За свою карьеру полицейского мне еще не доводилось слышать таких страстных убеждений. После встреч с этими законопослушными врачами я еще раз укрепился во мнении, что приятель Французика должен был быть по крайней мере немножко не в себе. Перекусив сэндвичами, я принялся за представителей нетрадиционной медицины.

Гомеопаты оказались сплошь одними китайцами; среди целителей одну половину составляли женщины, другую безобидные лохи. Я поверил всем их удивленным отрицаниям; один только вид Французика мог их напугать до смерти. Я собрался было уже пойти по барам в надежде узнать что-нибудь про врача-забулдыгу, когда вдруг почувствовал неимоверную усталость. Поэтому поехал «домой», в «Эль Нидо», поспал двадцать минут и проснулся.

Слишком возбужденный, чтобы пытаться заснуть снова, я принялся думать логически. На часах было 18:00, медицинские конторы закрывались, а в бары можно было не соваться еще по крайней мере часа три. Если Расс и Гарри нароют что-нибудь интересное, они мне позвонят. Решив остаться, я взял досье и стал его перечитывать.

Время шло; имена, даты и адреса, записанные полицейским жаргоном не давали мне заснуть. Затем я наткнулся на две записки, которые просматривал уже десятки раз, только в этот раз я взглянул на них под другим углом.

18.01.1947: Гарри, — позвони Баззу Миксу из Хьюз и скажи ему, чтобы он обзвонил своих знакомых и узнал, не встречался ли кто из киношников с Э. Шорт. Блайкерт говорит, что девчонка хотела стать актрисой. Сделай это так, чтобы не узнал Лоу. — Расс.

22.01.1947: Рассу Микс говорит, что никто ничего не знает. Плохо. Он очень хотел помочь. — Гарри.

Вспомнив, как Бетти была одержима кино, я увидел в этих записках новый смысл. Я помнил тот день, когда Расс сказал мне, что он собирается допросить Микса, который работал начальником охраны фирмы «Хьюз» и был неофициальным представителем полиции Лос-Анджелеса в голливудском киношном сообществе; и этот наш разговор происходил как раз в то время, когда Эллис Лоу замалчивал информацию о распущенности Бетти, чтобы обеспечить себе непоколебимую позицию в будущем судебном процессе. Кроме того, в маленьком черном блокнотике Бетти были указаны имена нескольких киношников низшего звена — все имена были проверены во время допросов 1947 года.

Самый большой вопрос теперь заключался в следующем.

Если Микс действительно наводил справки, почему тогда он не обнаружил хотя бы несколько имен из черного блокнота Бетти, а если обнаружил, почему не сообщил об этом Рассу или Гарри?

Я вышел в коридор, нашел в справочнике номер «Хьюз Секьюрити» и стал звонить. Женский сладкий голосок ответил:

— Охранное агентство. Чем мы можем вам помочь?

— Базза Микса, пожалуйста.

— Мистера Микса сейчас нет на месте. Как вас представить?

— Детектив Блайкерт, полиция Лос-Анджелеса. А когда он вернется?

— После окончания совещания по бюджету. Могу я узнать, в связи с чем вы звоните?

— В связи с расследованием. Скажите ему, что я буду у него в офисе через полчаса.

Я повесил трубку и домчался до Санта-Моники за двадцать пять минут. Охранник у ворот впустил меня на заводскую стоянку и указал на офис охранного агентства — сборный барак в конце длинной вереницы самолетных ангаров. Оставив машину, я постучал в дверь; мне открыла та самая сладкоголосая женщина.

— Мистер Микс просил, чтобы вы подождали в его офисе. Он скоро придет.

Женщина ушла, довольная тем, что ее рабочий день закончился. Коридорные стены были оклеены обоями с изображением самолетов производства «Хьюз», военная тематика с яркими наклейками с упаковок овсянки. В офисе Микса антураж был получше: фотографии бравого парня с короткой стрижкой в окружении разных голливудских знаменитостей — среди актрис, чьи имена я не мог вспомнить, выделялись Джордж Рафт и Мик Руни.

Я присел и стал ждать. Через несколько минут появился и сам бравый молодец с короткой стрижкой, автоматически протянувший мне руку, словно девяносто пять процентов своего рабочего времени он занимался связями с общественностью.

— Здравствуйте. Детектив Блайвелл, не так ли?

Я встал. Мы пожали друг другу руки; по его взгляду я понял, что ему не особенно понравилась моя затасканная одежда и трехдневная щетина.

— Блайкерт.

— Конечно. Чем я могу вам помочь?

— Я хотел бы задать несколько вопросов, касающихся одного дела, расследовать которое вы помогали.

— Понятно. Так, значит, вы из Бюро.

— Дело патрульного в Ньютоне.

Микс сел за стол.

— Значит, расследование не совсем в вашей компетенции, верно? А моя секретарша сказала, что вы следователь.

Я закрыл дверь.

— Это личное.

— Тогда вы всю жизнь только и будете делать, что гоняться за пьяными неграми. Вам разве не говорили, что полицейские, которые воспринимают свою работу слишком близко к сердцу, умирают в нищете?

— Мне об этом постоянно талдычат, но я всегда отвечаю в ответ, что это мой родной город. А что, Микс, много старлеток ты перетрахал?

— Я спал с Кэрол Ломбард. Я мог бы дать вам ее номер телефона, но она уже умерла.

— А Элизабет Шорт?

В яблочко! Микс покраснел и зашелестел бумагами на своем столе; в подтверждение моей догадки раздался охрипший голос:

— Тебе, наверно, сильно досталось во время боя с Бланчардом? Эта сучка Шорт тоже мертва.

Я снял куртку, чтобы Микс увидел висевший под ней револьвер сорок пятого калибра.

— Не называй ее так.

— Ладно, крутой парень. Может быть, тогда скажешь, чего тебе надо? И тогда мы закончим эту маленькую шараду, прежде чем ситуация начнет выходить из-под контроля. Дошло?

— В 1947 году Гарри Сирз попросил тебя поспрашивать твоих киношных знакомых о Бетти Шорт. Ты сказал ему, что они ничего о ней не знают. Но ты солгал. Почему?

Микс взял в руки ножичек для открывания писем. Провел пальцем по лезвию, потом, опомнившись, положил его на стол.

— Я ее не убивал и не знаю, кто это сделал.

— Убеди меня в этом, иначе я позвоню Хедде Хоппер и дам ей материал для завтрашней статьи, с заголовком, к примеру: «Голливудский дармоед скрыл улики по делу Орхидеи, потому что тра-та-та»? Вместо этих «тра-та-та» ты сообщишь мне недостающую информацию, или я сообщу соответствующую информацию Хедде. Дошло?

Микс опять было стал хорохориться:

— Блайкерт, ты не на того нарвался.

Я вытащил свой револьвер и, убедившись, что глушитель на месте, вставил патрон в гнездо барабана.

— Нет, это ты не на того нарвался.

Он достал из серванта бутылку и, налив себе рюмку виски, залпом выпил.

— У меня были только тупиковые версии, но если уж вы так хотите их услышать, то пожалуйста.

Я держал револьвер за спусковой крючок.

— Чтоб я не умер в нищете, говнюк. Рассказывай.

Микс открыл встроенный в стол сейф и вытащил целую кипу бумаг. Просмотрев их и повернувшись на стуле, он заговорил, глядя на стену:

— У меня была информация по Берту Линдскотту. Парень, который мне ее сообщил, очень ненавидел Скотти Беннета, приятеля Линдскотта. Скотти был сутенером и букмекером. Он раздавал визитки с домашним номером Линдскотта всем молоденьким девицам, которые хотели принять участие в кастинге на «Юниверсал». Среди этих девиц была и Шорт. Подумав, что это ее шанс, она действительно позвонила Линдскотту.

Все остальное, даты и тому подобное, я услышал уже от самого Линдскотта. Ночью десятого января девчонка позвонила ему из «Билтмора». Берти попросил ее описать себя, и, когда она это сделала, ему понравилось услышанное, и он сказал ей, что проверит ее актерские способности утром, после сеанса игры в покер в своем клубе. Девчонка ответила, что до утра ей некуда податься. И тогда он предложил ей приехать к нему домой и заночевать там — его слуга накормит ее и составит ей компанию. Сев на автобус, она доехала до его дома в Малибу, и слуга — а он у него извращенец — действительно составил ей компанию. Затем на следующий день где-то в районе полудня заявился Линдскотт с тремя пьяными дружками.

Дружки решили, что их ждет хорошее развлечение, и устроили девчонке проверку ее актерских способностей, попросив прочитать сценарий, лежавший поблизости. Бетти оказалась плохой актрисой, и они высмеяли ее, потом Линдскотт сделал ей предложение: если она обслужит их четверых, то получит эпизодическую роль в его следующей картине. Обиженная на то, что они ее высмеяли, она закатила истерику. Она обзывала их дезертирами и предателями и кричала, что они не годятся в солдаты. Берт выставил ее примерно в два тридцать дня, в субботу, одиннадцатого. Слуга сказал, что у нее совсем не было денег и что она заявила, что пойдет до города пешком.

Так, значит, через шесть с лишним часов Бетти, пройдя пешком или проехав на попутках двадцать пять миль, пришла в «Билтмор», где встретила Сэлли Стинсон и Джонни Фогеля. Я спросил:

— Микс, почему ты об этом не сообщил? И смотри мне в глаза.

Микс повернулся в мою сторону; по лицу было видно, что ему стыдно.

— Я пытался связаться с Рассом или Гарри, но их не было на месте, поэтому я позвонил Эллису Лоу. Он попросил меня не сообщать о том, что мне удалось узнать, пригрозив в противном случае лишить меня лицензии на охранную деятельность. Позже я узнал, что Линдскотт был какой-то шишкой у республиканцев и что он пообещал Лоу поддержать его на выборах окружного прокурора. Лоу просто не хотел, чтобы имя Линдскотта появилось в газетах в связи с делом Орхидеи.

Я закрыл глаза, чтобы не смотреть на него; Микс продолжал оправдываться, пока я представлял, как Бетти сначала высмеяли, потом сделали непристойное предложение и наконец вышвырнули на улицу.

— Блайкерт, я проверил Линдскотта, его дружков и даже его слугу. Вот их показания, все законно — длинно и нудно. Никто из них не мог ее убить. Они все были дома или на работе, начиная с двенадцатого и по пятницу, семнадцатое. Никто из них не мог этого сделать, иначе бы я не скрывал этой информации. У меня их показания вот здесь, можешь убедиться.

Открыв глаза, я увидел, как Микс открывает замок настенного сейфа. Я спросил:

— Сколько тебе заплатил Лоу за то, чтобы ты молчал?

Микс выпалил:

— Штуку, — и шарахнулся в сторону, словно ожидая, что сейчас его ударят. Презрение не позволило мне доставить ему такого удовлетворения, в воздухе так и повис ярлык с его ценой.

* * *

Теперь я уже наполовину знал, что происходило в последние дни жизни Элизабет Шорт.

В пятницу, десятого января, Рыжий Мэнли высадил ее у гостиницы «Билтмор»; оттуда она позвонила Берту Линдскотту, и ее приключение в его доме продлилось до 14:30 следующего дня. Вечером того же дня, одиннадцатого января, она возвратилась в «Билтмор» и, встретив в коридоре Сэлли Стенсон и Джонни Фогеля, пошла удовлетворять последнего. Закончив где-то в районе полуночи, она ушла оттуда. Той же ночью или, возможно, ранним утром в двух кварталах от «Билтмора», в баре «Ночная Сова», на 6-й и Хилл, она встретила капрала Джозефа Дюланжа. Она оставалась там с Дюланжем, в баре и потом в гостинице «Гавана», до вечера воскресенья, двенадцатого января, когда он повел ее к своему «знакомому доктору».

Когда я, уставший, возвращался в «Эль Нидо» меня не покидало ощущение чего-то незавершенного. Проезжая мимо телефонной будки, я понял что это было: если Бетти звонила Линдскотту домой, а его дом находился в пригороде, и поэтому звонок считался междугородным, то в телефонной компании «Пасифик Коуст Белл» должны были сохраниться сведения о нем. Если она делала еще какие-либо звонки в тот день или одиннадцатого, до или после ее встречи с Джонни Фогелем должна быть информация и по этим звонкам — компания сохраняла данные по всем разговорам, осуществляемым с платных таксофонов, — это делалось в целях изучения издержек и затрат на содержание этих аппаратов.

Моя усталость в момент улетучилась. Оставшуюся часть пути я несся по закоулкам, не останавливаясь на запрещающие знаки и красные сигналы светофоров; приехав на место и припарковавшись возле гидранта, я полетел в комнату за блокнотом. Я несся к телефону в коридоре, когда он неожиданно зазвонил.

— Да?

— Баки? Милый, это ты?

Это была Мадлен.

— Слушай, я сейчас не могу с тобой говорить.

— У нас вчера должно было быть свидание, помнишь?

— Мне нужно было уехать из города. По работе.

— Ты мог бы позвонить. Если бы ты мне не сказал про это твое укромное местечко, я бы подумала, что ты умер.

— Боже мой, Мадлен...

— Милый, мне надо с тобой повидаться. Завтра они сносят эти четыре буквы на указателе «Голливудлэнд», а также несколько домов, которые принадлежат папе. Права собственности переходят к городу, но ведь папа купил эту собственность и построил эти здания сам. Он использовал самый дешевый и плохой по качеству материал для постройки. Следователь, нанятый городской администрацией, так и крутится вокруг папиных адвокатов по налоговым делам. Все пытается что-то разнюхать. Один из адвокатов сказал папе, что его заклятый враг, тот самый, который совершил самоубийство, оставил администрации какие-то документы, касающиеся папиной недвижимости...

Это было похоже на детский лепет: папочка в беде — пожалуюсь-ка я Баки, второму персонажу по списку, кому можно пожаловаться, чтобы он спас первого. Я сказал:

— Слушай, я не могу сейчас с тобой говорить, — и повесил трубку.

Теперь для меня начиналась настоящая детективная работа. Положив свой блокнот и ручку на полочку возле телефона, я высыпал из карманов все монеты, которые накопились за четыре дня. Их набралось на целых два доллара, — примерно на сорок звонков. Для начала я позвонил оператору ночной смены «Пасифик Белл» и запросил информацию по всем звонкам, сделанным из гостиницы «Билтмор» вечером 10, 11 и 12 января 1947 года; имена и адреса вызываемых абонентов, а также время звонков.

Нервно теребя трубку и бросая злобные взгляды на других постояльцев гостиницы, которым вдруг тоже приспичило звонить, я стал ждать, пока женщина на том конце провода даст нужную мне информацию. Наконец через полчаса она сообщила мне следующее.

В списке от 10 января значился адрес и телефон Линдскотта, но больше ничего подозрительного. На всякий случай, я записал всю информацию по этому дню; затем, когда операторша стала перечислять звонки, сделанные вечером 11 января как раз в то время, когда Бетти встретила Сэлли Стинсон и Джонни Фогеля в холле «Билтмора», — я понял, что наконец нашел.

Четыре раза звонили в Беверли-Хиллз, в гинекологические консультации. Я записал имена и адреса, а также телефоны ночных операторов этих консультаций, равно как и всю оставшуюся информацию, даже несмотря на то, что там не было ничего интересного. После этого, используя оставшийся арсенал монет, я стал атаковать Беверли-Хиллз.

Чтобы получить то, что мне было нужно, пришлось истратить все монеты до единой.

Операторам в гинекологических консультациях я говорил, что я полицейский, звонящий по срочному делу; они соединяли меня с домашним номером врача. Последние посылали в офис своих секретарей, чтобы те проверили все записи, после чего они перезванивали мне в «Эль Нидо». Весь процесс занял два часа. В результате я получил следующее.

Ранним вечером 11 января 1947 года некие миссис Фиклинг и миссис Гордон звонили в четыре разных консультации Беверли-Хиллз и просили записать их на обследование по поводу возможной беременности. Операторы записали их на 14 и 15 января соответственно. Лейтенант Джозеф Фиклинг и майор Мэтт Гордон были из числа героев войны, которые якобы ухаживали за Бетти и которых она называла своими мужьями; обследования так и не состоялись, потому что 14-го ее замучили до смерти, а 15-го она была уже просто грудой изуродованной плоти на 39-й и Нортон.

Я позвонил Рассу Милларду в Бюро; там едва знакомый голос ответил:

— Отдел по раскрытию убийств.

— Лейтенанта Милларда, пожалуйста.

— Он в Тусоне, экстрагирует заключенного.

— Гарри Сирз тоже?

— Да. Как дела, Баки? Это Дик Кавано.

— Удивительно, что ты узнал меня по голосу.

— Гарри Сирз говорил, что ты будешь звонить. Он оставил для тебя список врачей, но я пока не могу его нигде найти. Ведь ты из-за этого звонишь?

— Да. И мне нужно поговорить с Рассом. Когда он вернется?

— Думаю, завтра вечером. Если я найду список, куда тебе можно позвонить?

— Я на колесах. Сам позвоню.

Нужно было позвонить и по другим номерам, но версия о гинекологах была слишком многообещающей, чтобы откладывать ее на потом. И я отправился в центр, чтобы поискать врача, которого знал Дюланж, усталости как не бывало.

Я искал его до полуночи, обходя кабаки на 6-й и Хилл, разговаривая с завсегдатаями, покупая им выпивку, выпивая вместе с ними, и узнал кое-что о почти легальных кабинетах, где делают аборты.

Путешествуя в машине из одного бара в другой, я включал радио, чтобы не заснуть, — еще один бессонный день подошел к концу. В новостях сообщали об «обновлении» указателя на Голливуд — преподнося известие о сносе последних четырех букв Л-Э-Н-Д как наиважнейшем событии в человеческой истории. Очень много говорили о Майке Сеннете и его участке в Голливуде, а в голливудском кинотеатре начали показывать его старые картины.

К тому времени, когда все эти кабаки стали закрываться, я чувствовал себя словно герой этих фильмов и был похож на бездомного бродягу — куцая бороденка, грязная одежонка и лихорадочно бегающие глаза. И когда рыскающие в поисках выпивки и собутыльников уличные пьяницы уже начали принимать меня за своего, я расценил это как нехороший намек и, отъехав на заброшенную стоянку, решил отоспаться.

* * *

Утром я проснулся от того, что у меня затекли ноги. Выкарабкавшись из машины, я стал искать телефон; патруль в проезжавшей мимо машине окинул меня подозрительным взглядом. Найдя на углу телефонную будку, я набрал номер падре.

— Отдел по раскрытию убийств, сержант Кавано.

— Дик, это Баки Блайкерт.

— Как раз тот, кто мне нужен. Я нашел список. У тебя есть карандаш?

Я достал блокнот.

— Диктуй.

— Здесь указаны врачи, у которых отозвана лицензия. Гарри Сирз сказал, что они занимались частной практикой в 47-м году. Первый — Джеральд Констанзо, Брейквотер, 1841/2, Лонг-Бич. Второй — Мелвин Прегер, Норт Вердуго, 9661, Глендэйл. Третий — Виллис Клоп. Клоп с одним "п", как в названии жука. Сейчас он находится в следственном изоляторе тюрьмы «Вэйсайд Онор», обвиняется в продаже морфия...

Дюланж.

Белая горячка.

«...поэтому я беру Орхидею, и мы идем через дорогу к этому докторишке. Даю ему десятку, и он устраивает ей фальшивый медосмотр...»

Затаив дыхание, я спросил:

— Дик, а Гарри не написал адрес, где практиковал Клоп?

— Вот он. Саут-Олайв, 614.

Гостиница «Гавана» находилась в двух кварталах оттуда.

— Дик, позвони в «Вэйсайд Онор» и скажи им, что я выезжаю немедленно, чтобы допросить Клопа об убийстве Элизабет Шорт.

— Попался.

— Как сука в течку.

* * *

Приняв душ, побрившись и сменив одежду в «Эль Нидо», я стал похож на настоящего детектива; звонок в «Вэйсайд», который сделает Дик, добавит мне дополнительной солидности. Выехав на автостраду, я уже наполовину был уверен в том, что именно Виллис Клоп и являлся настоящим убийцей Элизабет Шорт.

В поездке, на которую ушло чуть больше часа, меня сопровождали те же сообщения по радио, касавшиеся сноса четырех злополучных букв. Сидевший в будке у ворот заместитель шерифа посмотрел на мой жетон и удостоверение личности и позвонил в главное здание; то, что ему там про меня сказали, заставило его вытянуться по стойке смирно и откозырять мне. Ворота, обнесенные колючей проволокой, открылись; проехав мимо бараков заключенных, я свернул в сторону огромного здания в испанском стиле с навесом, покрытым черепицей. Когда я припарковался, ко мне подошел капитан в форме и, нервно улыбаясь, протянул руку.

— Детектив Блайкерт, я Уорден Пэтчетт.

Я вышел из машины и улыбнулся улыбкой Ли Бланчарда.

— Рад познакомиться, начальник. Клоп уже что-нибудь сказал?

— Нет. Он в комнате для допросов, ждет вас. Вы думаете, что это он убил Орхидею?

Я зашагал вперед; Пэтчетт показывал мне дорогу.

— Полностью в этом еще не уверен. Что вы мне можете о нем рассказать?

— Ему сорок восемь лет, он анестезиолог, в 47-м году его арестовали за продажу казенного морфия служащему Отдела по борьбе с наркотиками. Получил от пяти до десяти. Отсидел год в Квентине. Он находится здесь потому, что нам нужна была врачебная консультация. Начальство колонии сказало, что он не убежит. Это его первый срок и он был образцовым заключенным.

Мы вошли в невысокое здание из белого кирпича, типичное «муниципальное» сооружение — с длинными коридорами, встроенными в стену стальными дверями, на которых не было имен, а лишь одни номера. Когда мы проходили мимо вереницы окон с зеркальным отражением, Пэтчетт взял меня за руку.

— Здесь. Вот он, Клоп.

Я вгляделся. За карточным столом сидел сухопарый мужчина средних лет в тюремной робе, читавший какой-то журнал. Он был достаточно симпатичным — высокий лоб, на который ниспадали пряди слегка поседевших волос, светлые глаза, большие жилистые руки, какие бывают у врачей. Я сказал:

— Почему бы не зайти внутрь, Уорден?

Пэтчетт открыл дверь.

— Обязательно.

Клоп поднял голову. Пэтчетт сказал:

— Доктор, это детектив Блайкерт. Он из полиции Лос-Анджелеса, и у него к вам несколько вопросов.

Клоп отложил в сторону свой журнал — «Американский анастезиолог».

Мы с Пэтчеттом сели напротив; врач / торговец наркотой сказал:

— Я к вашим услугам. — Голос выдавал в нем образованного выходца из восточных штатов.

Я взял быка за рога.

— Доктор Клоп, почему вы убили Элизабет Шорт?

Клоп начал улыбаться; постепенно его улыбка растянулась до ушей.

— Я ожидал вас еще в 47-м. После того как капрал Дюланж сделал это свое признание, я ожидал, что вы вломитесь в дверь моего кабинета в любую секунду. То, что это случилось два с половиной года спустя, меня несколько удивляет.

По моей коже поползли мурашки, как будто клопы собирались сожрать меня на завтрак.

— Убийства не имеют срока давности.

Улыбка на его лице сменилась серьезным выражением, киношный врач готовился сообщить плохие новости.

— Господа, в понедельник, тринадцатого января 1947 года я прилетел в Сан-Франциско и остановился в отеле «Сэйнт Фрэнсис», где начал готовиться к вступительному докладу, который я должен был прочитать на семинаре американской академии анастезиологов во вторник вечером. После прочтения доклада во вторник, я должен был выступать на прощальном завтраке утром в среду, пятнадцатого января. Я находился в постоянном окружении коллег на протяжении всей первой половины среды. Ночи понедельника и вторника я провел в отеле вместе со своей бывшей супругой. Если вам нужно подтверждение моих слов, позвоните в академию по их номеру в Лос-Анджелесе, а также моей бывшей супруге Элис Карстэрс Клоп по номеру в Сан-Франциско CR-1786.

Не спуская глаз с Клопа, я сказал:

— Пожалуйста проверьте для меня эту информацию, Уорден.

Пэтчетт вышел; врач сказал:

— У вас разочарованный вид.

— Браво, Виллис. А теперь расскажите мне про вашу встречу с Дюланжем и Элизабет Шорт.

— А вы не могли бы сообщить комиссии по условно-досрочному освобождению о том, что я сотрудничаю с вами?

— Нет. Но если вы мне сейчас об этом не расскажете, я попрошу окружного прокурора Лос-Анджелеса выдвинуть против вас обвинения в том, что вы препятствуете отправлению правосудия.

Клоп оценил мой выпад, заулыбавшись.

— Браво, детектив Блайкерт. Вы, конечно, знаете, что все эти даты отпечатались в моей голове с такой четкостью благодаря той шумихи, которая началась после смерти мисс Шорт. Так что, пожалуйста, доверьтесь моей памяти.

Я достал блокнот и ручку.

— Продолжайте, Виллис.

Клоп сказал:

— В 47-м году я довольно неплохо приторговывал фармацевтическими препаратами. В основном продавал их в барах, как правило, военнослужащим, которые познакомились с этим удовольствием во время войны за океаном. Вот так я и встретил капрала Дюланжа. Я предложил мои препараты и ему, но он проинформировал меня, что гораздо большее удовольствие получает от марочного шотландского виски «Джонни Уокер».

— Где это произошло?

В баре «Йоркшир хаус», на 6-й и Олайв-стрит, рядом с моим офисом.

— Продолжайте.

— Это произошло в четверг или пятницу, накануне смерти мисс Шорт. Еще раньше, как-то дав ему свою визитку — довольно опрометчивый шаг с моей стороны, — я посчитал, что больше с ним никогда не встречусь. К сожалению, я ошибся.

У меня тогда были финансовые проблемы из-за женщин, и я жил в офисе. Вечером в воскресенье, двенадцатого января, перед моими дверями появился в стельку пьяный капрал Дюланж вместе с очаровательной молодой особой по имени Бетти. Он отвел меня в сторону и, сунув десятку, сказал, что милашка Бетти думает, будто она беременна, и что не мог бы я устроить ей осмотр и подтвердить это.

Я согласился. Капрал ждал в коридоре, а я, измерив у его подружки пульс и кровяное давление, сообщил ей, что она действительна беременна. Она как-то странно на это отреагировала: с грустью и одновременно с облегчением. Я понял ее реакцию по-своему. Мне показалось, что ей нужна была причина, оправдывающая ее очевидную распущенность, и рождение ребенка как раз и было такой причиной.

Я вздохнул.

— А когда сообщили о ее смерти, вы не пошли в полицию, потому что боялись, что узнают про ваши махинации с наркотиками?

— Совершенно верно. Но было еще кое-что. Бет попросила позвонить с моего телефона. Я ей разрешил, и она, набрав номер, спросила какую-то Мар-си. Когда ей ответили, она представилась, потом некоторое время слушала собеседника, затем заметила: «Да ну? У него медицинское образование?» Дальше я не слышал. Повесив трубку, она сказала, что у нее свидание. Вышла к ожидавшему ее капралу, и они вместе ушли. После этого я посмотрел в окно и увидел, что она дает ему отставку. Дюланж в бешенстве что-то кричит, а Бетти пересекает улицу и направляется к автобусной остановке. Это было в семь тридцать вечера воскресенья, двенадцатого января. Вот. Про это вы не знали, не так ли?

Я закончил записывать.

— Нет.

Вы не могли бы сказать комиссии по условно-досрочному освобождению о том, что я сообщил вам ценную информацию?

Дверь открыл Пэтчетт.

— Он чист, Блайкерт.

— Ну конечно.

* * *

Итак, восстановлены события еще нескольких последних дней жизни Бетти; еще одна поездка в «Эль Нидо», на этот раз, чтобы посмотреть в досье телефонные номера с буквенными приставками. Просматривая папки, я продолжал думать про то, что у Спрейгов как раз и был такой номер телефона и что вилширский автобус в тот день, когда Бетти видели в последний раз, проезжал всего в каких-нибудь двух кварталах от их дома и что, возможно, Клоп перепутал «Марси» с «Мэдди» или «Мартой». Хотя что-то здесь не стыковалось — когда исчезла Бетти, вся семья Спрейгов находилась в своем загородном доме, в Лагуне, на океанском побережье, однако Клоп был убежден, что Бетти в тот вечер звонила именно Марси, и, с другой стороны, я вытянул из Мадлен, казалось бы, всю информацию про Орхидею.

Но все же мысли про Спрейгов не давали мне покоя, как будто какая-то тайная сила во мне хотела оскорбить отца и мать этого семейства за то, что я вынужден был шляться по притонам с их дочерью и якобы претендовал на их богатство. Я забросил еще один крючок; но он упал в никуда, когда на поверхности появилась простая логика.

Когда в 47-м году исчез Ли, папок с буквами Р, С и Т в досье уже не было; возможно, среди пропавших была и папка с информацией про Спрейгов.

Но такой папки просто не могло существовать, так как Ли не знал о Спрейгах, ибо я тщательно скрывал от него все, что касалось моих отношений с этим семейством, не желая, чтобы он узнал о лесбийских похождениях Мадлен.

Я продолжал просматривать досье, изнывая от жары в душной комнате. Не обнаружив каких-либо номеров с префиксами, я стал впадать в отчаяние и перед глазами стали появляться кошмарные видения: Бетти, едущая на вилширском автобусе в 7:30 12.47 и машущая мне ручкой, перед тем как отправиться в свой последний путь. После этого кошмара ко мне стали приходить мысли о том, что надо бы обратиться в автобусную компанию, опросить всех водителей на маршруте — но потом я понял, что это ничего не даст, так как все водители автобусов, на которых когда-либо ездила Бетти, уже дали свои показания во время шумихи по этому делу в 47-м году. Тогда я решил позвонить по другим номерам из списка, который мне сообщили в Отделе, но увидел, что они не совпадали по времени — ведь теперь я уже более или менее представлял, где и в какое время находилась Бетти 12 января. Я позвонил Рассу в Бюро, но мне сказали, что он еще не вернулся из Тусона. Гарри тоже отсутствовал: он следил за порядком в районе холма Ли, возле дорожного указателя Голливудлэнд. Закончив просмотр бумаг, я хотел было позвонить на телефонный узел и узнать о звонках Клопа, но тут же отказался от этой идеи. Звонки из центра города не считались междугородными и поэтому не регистрировались, также не было их и в списке звонков, поступивших в гостиницу «Билтмор».

На меня снова нахлынула волна отчаяния: прощай, Блайкерт, адиос, говнюк, законченный неудачник, стукач и легавый шпик из гетто, променявший порядочную бабу на паршивую суку, превративший все, что тебе дано, в сплошное говно. Твое «Не позволю» стоит ровно столько, сколько восьмой раунд в спортзале академии, когда ты подставился под правый хук Бланчарда — и рухнул в очередную кучу дерьма, снова все обосрав. Прощай, Бетти, Бет, Бетси, Лиз. Мы с тобой как двое бродяг. Жалко, что нам не суждено было встретиться до этого случая на 39-й и Нортон. Возможно, наша встреча не была бы так безнадежно испоганена.

Я помчался вниз по лестнице, плюхнулся в машину и, утопив до упора педаль газа, рванул вперед, пожалев, что у меня не было мигалки и сирены, чтобы полететь еще быстрее. Возле Сансет и Вайн движение замедлилось: десятки машин поворачивали на Гауэр и Бичвуд. Даже находясь за несколько миль от холма Ли, я видел, как у его подножия на строительных лесах, поднимавшихся на дорожный указатель Голливудлэнде, взбирались люди, издали напоминавшие муравьев. Замедление движения успокоило меня, дало мне направление, в котором мне следует двигаться.

Я говорил себе, что еще не все потеряно, что вдвоем с Рассом мы сможем понять, в чем дело, что сейчас нужно лишь добраться до центра.

На дороге образовалась настоящая пробка — грузовым фургонам с киностудий, ехавшим на север, перегородили путь мотоциклисты, едущие на восток и запад. Между рядами машин шныряли мальчишки и раздавали рекламки и сувениры с изображением Голливудлэнда. Я услышал, как они кричали: «Тройка Отважных в „Адмирале“! Кондиционеры спасают от жары! Посетите обновленный кинотеатр!» — и тут же совали мне в лицо свои бумажки. Едва пробежав глазами по надписям «Тройка Отважных», «Мэк Сеннет» и «Оснащенный кондиционерами роскошный кинотеатр „Адмирал“», я остановился на фотографии в нижней части листка. И меня словно прошибло током.

Тройка Отважных стояла между колоннами, выполненными в форме змей, проглатывающих хвосты друг друга; на заднем плане были стены с египетскими иероглифами. В правом верхнем углу фотографии был изображен диван, на котором лежала какая-то эмансипе. Вне всякого сомнения, это было как раз то место, где снимался порнофильм с участием Линды Мартин / Бетти Шорт.

Я застыл на месте; тот факт, что Эммет Спрейг в двадцатые годы общался с Мэком Сеннетом и помог ему построить декорации в «Эдендейле» еще не означал, что это каким-то образом было связано со съемками порнушки в 1946 году. Линда Мартин говорила, что фильм сняли в Тихуане; а до сих пор не найденный Дюк Веллингтон подтвердил то, что именно он и был режиссером этого фильма. Когда движение возобновилось, я повернул на Бульвар и бросил машину возле кинотеатра; кассирша «Адмирала», увидев меня, отшатнулась — и тут я заметил, что тяжело дышу и от меня разит потом.

В кинозале кондиционеры превратили мою вспотевшую одежду в ледяной панцирь. На экране мелькали финальные титры, которые сразу же сменились вступительными надписями очередного фильма, появившимися на фоне пирамид из папье-маше. Увидев, что Эммет Спрейг упоминается в качестве помощника режиссера, я сжал кулаки; стараясь не пропустить титры, в которых упоминается место, где был снят фильм, я затаил дыхание. Но тут на экране появились надписи, служащие прологом к кинокартине, и мне ничего не оставалось, как сесть у прохода и начать просмотр этого фильма.

Фильм рассказывал о том, как тройка Отважных переместилась в библейские времена; тут было все — погони, похищения, мордобой. Несколько раз промелькнули декорации из порнушного фильма, каждый раз все более подробно. Натурные съемки, похоже, проходили на фоне Голливудских холмов, но сцены были сняты таким образом, что было непонятно, находилась ли съемочная площадка в студии или в частных владениях на свежем воздухе. Я уже знал, что буду делать дальше, но мне хотелось увидеть на экране еще одно доказательство моим предположениям, которое бы развеяло последние сомнения.

Фильм тянулся бесконечно; я поеживался от холода. Наконец пошли финальные титры — «Фильм снят в Голливуде, США», — и все мои сомнения рухнули, как кегли.

Даже выйдя после киносеанса на улицу, где нещадно жарило солнце, я продолжал дрожать от холода. Очухавшись, я увидел, что совершенно безоружен, так как обе мои пушки остались в «Эль Нидо». Возвратившись дворами в гостиницу, я взял одну из них. На выходе меня окликнули:

— Эй, мужик. Это ты — сержант Блайкерт?

В коридоре с телефонной трубкой в руках стоял постоялец из соседнего номера. Поспешив к нему, я схватил трубку.

— Расс?

— Это Гар-р-ри. Я нахожусь в конце Бичвуд-драйв. Здесь сейчас сносят не-несколько бунгало, и э-этот патрульный наткнулся на домишко, в котором в-с-се заляпано кровью. Двенадцатого и тринадцатого здесь уже искали, и я...

Домишко находился на участке, которым владел Эммет Спрейг; я отметил про себя, что в первый раз слышу, как Гарри заикается после полудня.

— Я приеду с набором для снятия улик. Через двадцать минут.

Повесив трубку, я возвратился в номер, взял образцы отпечатков Бетти Шорт и побежал вниз к машине. Поток автомобилей уменьшился; издали я заметил, что в надписи «Голливудлэнд» уже недоставало последних двух букв. Я направился на восток в сторону Бичвуд-драйв, затем повернул на север. Подъезжая к парковой зоне, которая окружала холм Ли, я увидел, что наибольшее оживление царило за оградительными канатами, охраняемыми кордоном полицейских; поставив машину во второй ряд, я разглядел Гарри, идущего в мою сторону, полицейский жетон на пальто.

От него теперь пахло спиртным, заикание улетучилось.

— Боже, какая удача. До начала сноса этот патрульный должен был очистить район от бродяг и бомжей. Наткнувшись на этот домишко, он спустился и позвал меня. Похоже на то, что с 47-го там периодически жили разные бродяги, но, может, лучше его обследуешь ты.

Взяв свой комплект принадлежностей для снятия улик, я вместе с Гарри стал подниматься в гору. Аварийные команды сносили бунгало на улице, параллельной Бичвуд, рабочие кричали что-то об утечке газа из труб. Невдалеке стояли пожарные машины, шланги были вытащены наружу и направлены на огромные груды камней. На тротуарах цепочкой вытянулись бульдозеры и экскаваторы. Везде сновали полицейские, отгонявшие от греха подальше всех местных. А прямо перед нами начинался настоящий водевиль.

На строительных лесах, установленных у подножия холма Ли, были закреплены несколько лебедок и по толстому проводу этими лебедками с высоты в пятнадцать ярдов спускали букву Э из надписи «Голливудлэнд». Вокруг царила настоящая кутерьма — кинокамеры снимали, фотографы фотографировали, зеваки глазели, а политики распивали шампанское. Повсюду стояла пыль от вырванных с корнем кустарников; недалеко от всех этих лебедок находилась импровизированная сцена, на которой на складывающихся стульях сидели участники школьного оркестра района Голливуд. Когда буква Э упала на землю, они начали играть бравурный марш под названием «Ура Голливуду». Гарри сказал:

— Сюда. — Мы свернули на пешеходную дорожку, огибающую подножие холма. Со всех сторон росла буйная растительность; Гарри шел впереди, по тропинке, ведущей на вершину холма. Я следовал за ним, ветки кустарника больно хлестали по лицу и одежде. Пройдя двадцать ярдов, мы очутились на небольшой поляне, через которую протекал мелководный ручей. И тут я увидел крошечный домишко из шлакобетона. Дверь была открыта.

Я вошел.

Стены были увешаны порнографическими фотографиями, изображавшими увечных и обезображенных женщин. Монголоидные лица, сосущие члены; обнаженные девушки с высохшими и закованными в протезы ногами лежали на спине; лишенные конечностей калеки, злобно глядящие в камеру. На полулежал матрас, насквозь пропитанный кровью. На нем отпечатались разные жуки и мухи, которым так и не удалось выбраться после пира. На дальней стене прикрепленные кнопками висели цветные фотографии, которые, казалось, были вырваны из учебника по анатомии: снятые крупным планом больные органы, истекающие кровью и гноем. На полу виднелись следы застывшей жидкости; рядом с матрасом был установлен небольшой прожектор на треноге, лампа направлена в центр матраса. Желая узнать, как этот прожектор подключается к сети, я нагнулся и посмотрел на нижнюю часть этой штуковины, источник электропитания находился именно там. В углу комнаты была сложена стопка книг, обрызганных кровью, — в основном научная фантастика, среди них выделялись «Анатомия для аспирантов» под редакцией Грея и «Человек, который смеется» Виктора Гюго.

— Баки! — Я обернулся. — Найди Расса. Скажи ему о том, что мы нашли. А я здесь все обследую.

— Расс только завтра приедет из Тусона. Слушай, у тебя какой-то нездоровый вид...

— Черт возьми, убирайся отсюда и дай мне поработать!

Гарри выскочил из домика, его самолюбие было явно задето; я подумал о том, что совсем близко находятся владения Спрейгов и, возможно, где-то рядом бродит этот псих Джорджи Тильден, сын знаменитого шотландского патологоанатома. «Да ну? У него медицинское образование?» Открыв свой чемоданчик и достав все необходимые принадлежности, я стал искать улики в этой лачуге из ночных кошмаров.

Сначала я осмотрел потолок и пол. Кроме следов от грязи, оставленных недавно, — возможно, их оставил Гарри, — я нашел тонкий кусочек веревки под матрасом и соскреб с нее еле заметные частицы кожи, а в другую пробирку положил темный волосок с запекшейся кровью, снятый с матраса. Проверив кровь на цветность и увидев, что она была темно-бордового цвета, я взял еще несколько образцов на анализ. Затем я пометил и убрал веревку вместе с анатомическими и порнокартинками. Заметив на полу след от мужского ботинка, окаймленный кровью, я сделал замер и перенес частицы пыли, взятые с того места, где ступала подошва, на прозрачную бумагу.

После этого я занялся отпечатками пальцев.

Я обследовал все предметы в комнате, на которых, по моему мнению, могли быть отпечатки; все, за что можно было ухватиться или обо что можно было облокотиться; корешки и страницы книг, лежащих на полу. В книгах ничего существенного; на других поверхностях расплывчатые пятна, следы от перчаток и несколько совершенно отчетливых отпечатков пальцев. Закончив обследование, я взял ручку и обвел места, где они были обнаружены — на полу, дверном косяке и на стене, у изголовья кровати. Взяв увеличительное стекло и образцы отпечатков Бетти Шорт, я стал сравнивать.

Один аналогичный отпечаток.

Два.

Три — достаточно для судебного слушания.

Четыре, пять, шесть, мои руки задрожали оттого, что, вне всякого сомнения, именно в этом домике и была зарублена Черная Орхидея; дрожь в руках стала настолько сильной, что я не мог перенести на пластину оставшиеся отпечатки. Достав нож, я вырезал из двери кусок, на котором было четыре отпечатка, и завернул его в тряпку — прямо как лаборант-любитель. Упаковав свои принадлежности и весь дрожа, я вышел наружу и, увидев ручей с бегущей водой, понял, что именно там убийца вымыл тело. Внезапно мне в глаза бросился какой-то предмет, окрашенный в странный цвет.

Бейсбольная бита — верхний конец окрашен в темно-бордовый цвет.

Я шел к машине и думал о Бетти, живой, счастливой, влюбленной в парня, который никогда ей не изменит. Проходя мимо парка, я посмотрел на холм Ли. Указатель содержал теперь только буквы ГОЛЛИВУД; оркестр играл мелодию под названием: «Шоу-бизнес — лучший бизнес».

* * *

Я поехал в центр. Отдел по учету кадров городской администрации, равно как и офис службы иммиграции и натурализации были закрыты. Я позвонил в «Ар энд Аи», но узнать что-либо про уроженца Шотландии Джорджи Тильдена не смог — было ясно, что если я не получу подтверждения по отпечаткам пальцев в эту ночь, то сойду с ума. Оставалось только три варианта: звонить в вышестоящие организации, вламываться в них или давать взятку.

Вспомнив про дворника, который убирался во дворе здания, где располагался Отдел по учету кадров, я остановился на третьем варианте. Старик выслушал мою липовую историю, взял двадцать баксов, открыл дверь и провел меня к шкафам сдокументацией. Выдвинув ящик, подписанный «Работники, обслуживающие объекты городской недвижимости, — совместители», и достав увеличительное стекло вместе с деревянной пластинкой, посыпанной специальным порошком, я затаил дыхание.

"Тильден Джордж Редмонд, родился в Абердине, Шотландия, 4.03.1896. Рост 161 см, вес 80 кг, шатен, глаза зеленые. Адреса нет, занесен в список как «Приезжий — связываться через Э. Спрейга, телефон BE 43 91. Водительские права выданы в Калифорнии — номер ЛА 68224, марка машины: „форд“-пикап 1939 года, номер машины 6В 119 А. Уборка мусора на участках от Манчестер-стрит до Джефферсон, Ла Бреа и до Гувер-стрит — 39-я и Нортон — посередине». Внизу страницы отпечатки, снятые с обеих рук; один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять совпадающих отпечатков — три достаточно для ареста, шесть для направления в газовую камеру. Привет, Элизабет.

Я задвинул ящик обратно, дал дворнику еще одну десятку, чтобы он молчал, собрал свои принадлежности и вышел из здания. На улице я посмотрел на часы 20:10, среда 29 июня, 1949 года, вечер, когда коп-неудачник раскрыл самое нашумевшее дело в истории Калифорнии. Я дотронулся до травы на газоне, желая убедиться, что она осталась прежней, помахал рукой проходящим мимо служащим и представил, как сообщу эту сногсшибательную новость падре, Таду Грину и директору Хорраллу. Я уже видел себя снова на работе в Бюро, через год уже лейтенантом, мистер Лед, воплотивший в жизнь самые невероятные мечты Огня и Льда. Увидел свое имя в заголовках газет, Кэй снова со мной. Представил, как прижмут Спрейгов, как их опозорят за соучастие в убийстве, все их деньги окажутся бесполезными. И тут все мои мечты разбились о реальность: я не мог арестовать их, не признав того, что в 47-м году я скрыл улики по Мадлен и Линде Мартин. Оставалась либо анонимная слава, либо публичный позор.

Либо тайное правосудие.

Я поехал в Хэнкок-парк. «Кадиллака» Рамоны и «линкольна» Марты перед домом не было, зато там стоял «крайслер» Эммета и «паккард» Мадлен. Своим невзрачным «шевроле» я заблокировал им выезд, упершись задними колесами в клумбу с розами. Входная дверь казалась неприступной, зато боковое окно было открыто. Я взобрался на подоконник и запрыгнул в комнату.

Чучело Балто по-прежнему стояло возле камина и охраняло несколько коробок, стоявших на полу. Я проверил их содержимое; они были забиты одеждой, столовым серебром и дорогостоящим английским фарфором. Картонная коробка в конце была заполнена дешевыми вечерними платьями — довольно странная аномалия. В углу располагался альбом для зарисовок, на верхнем листе были нарисованы женские лица. Я подумал о художнице Марте, и тут же услышал голоса наверху.

Вытащив свой 45-й и надев глушитель, я пошел наверх. Голоса доносились из спальни хозяина: картавый голос Эммета и щебетание Мадлен. Прислонившись к стене в коридоре, я пробрался до двери и стал слушать.

— ...кроме того, один из моих мастеров сказал, что в этих чертовых трубах идет утечка газа. Это огромные убытки, милая. В лучшем случае штрафы за нарушение техники безопасности и правил об охране труда. Пришла пора показать вам троим Шотландию и позволить нашему еврейскому другу Мики К. продемонстрировать свой талант в общении с прессой. Вот увидишь, он переложит всю вину на старину Мэка, или на либералов, или еще на кого-нибудь. А когда все уляжется, мы возвратимся домой.

— Но я не хочу ехать в Европу, папа. О боже, Шотландия. Ты всегда говорил про ее наводящую тоску провинциальность.

— Ах, ты, наверное, думаешь, что будешь скучать там по своему зубастому дружку. Я подозревал это. Ну что ж, позволь тебя успокоить. В Абердине достаточно крепких и рослых парней, которым твой жалкий кавалер и в подметки не годится. Кстати, парней знающих свое место и не таких любопытных. Там у тебя не будет недостатка в здоровых жеребцах, это уж точно. Блайкерт уже давным-давно выполнил свое предназначение, и только из-за твоего пристрастия к опасным увлечениям он снова появился на нашем горизонте. Довольно неразумного пристрастия, должен добавить.

— О, папа, я не...

Я вышел из своего укрытия и вошел в комнату. Эммет и Мадлен, одетые, лежали на большой кровати, над которой свисал балдахин. Дочка положила голову на колени папы, который своими загрубевшими плотницкими руками массировал ей плечи. Первым меня заметил любовник-папочка; Мадлен еще продолжала ворковать, когда он прекратил ее ласкать. На кровати появилась моя тень; она завизжала.

Эммет быстро прикрыл ей рот рукой, на которой блеснуло несколько перстней с драгоценными камнями. Он сказал:

— Это не измена. Это просто привязанность, так что тут все законно.

Его реакция и спокойная манера речи были безупречны. Подражая ему, таким же спокойным голосом я ответил:

— Это Джорджи Тильден убил Элизабет Шорт. Она позвонила сюда двенадцатого января, и один из вас свел ее с Джорджи. На вилширском автобусе она приехала на встречу с ним. Остальное расскажете вы.

Вытаращив от изумления глаза, Мадлен дрожала, прикрытая руками папочки. Эммет посмотрел в сторону направленного на него револьвера.

— Я не оспариваю подобное утверждение, и я не оспариваю твое несколько запоздалое стремление помочь правосудию. Сказать тебе, где можно найти Джорджи?

— Нет, сначала расскажете мне про ваши шашни, а потом уже об их законности.

— Это замечание здесь едва ли уместно, паренек. Я поздравлю тебя с успешным завершением детективной работы, которую ты проделал, скажу, где ты можешь найти Джорджи, и на этом мы остановимся.

Ведь никто из нас не хочет, чтобы пострадала Мэдди, а обсуждение мрачного прошлого нашей семьи может отразиться на ней самым неблагоприятным образом.

Как будто для того, чтобы подчеркнуть отеческую заботу о дочери, Эммет высвободил руку. Мадлен вытерла со щеки размазанную по ней помаду и пролепетала:

— Папа, пусть он заткнется.

Я бросил:

— Это папа попросил тебя потрахаться со мной? Это папа попросил тебя пригласить меня на ужин, чтобы я передумал проверять твое алиби? И таким образом, вы решили, что немного гостеприимства и трахания поможет вам выйти сухими из воды? Значит, вы...

— Папа!

Рука Эммета возвратилась на место; Мадлен уткнулась в нее лицом. Шотландец сделал следующий логический ход.

— Давай говорить по существу, паренек. Выброси историю нашей семьи из головы. Чего ты на самом деле хочешь?

Я стал осматривать спальню, останавливая свой взор на предметах — и их стоимости, о которой мне хвалилась Мадлен. На дальней стене висела написанная маслом картина Пикассо — сто двадцать штук. На столике стояли две китайские вазы — семнадцать. Над кроватью какой-то голландский мастер стоимостью двести с лишним тысяч; уродливая статуэтка на тумбочке — двенадцать с половиной. Эммет, теперь уже с улыбкой на лице, сказал:

— Ты ценишь красивые вещи. Мне это нравится. И эти красивые вещи могут быть твоими. Только скажи мне, чего ты хочешь.

Первого я прострелил Пикассо. Глушитель ухнул «уфф» и пуля 45-го разорвала холст пополам. Следующими были две китайские вазы, куски фаянса разлетелись по всей комнате. С первого раза я не попал в статуэтку — но утешением мне стало разбитое зеркало, окантованное золотом. Папа с любимой дочкой в страхе прижались друг к другу; я взял на мушку Рембрандта, или Тициана, или хрен его знает кто это был. Прямым попаданием я пробил в нем приличную дыру, равно как и вырвал кусок штукатурки из стены. Рама покосилась и рухнула Эммету на плечо; револьвер раскалился у меня в руке. Но я все равно продолжал держать его, в барабане еще достаточно патронов, чтобы я смог получить то, что хотел.

Запах пороха, дым из дула и пыль от осыпавшейся штукатурки делали воздух непригодным для дыхания. Четыреста штук баксов превращены в хлам. Двое Спрейгов, обвивших друг друга на кровати, Эммет пришедший в себя первым, гладящий Мадлен, протирающий глаза и щурящийся.

Я приставил глушитель к его затылку.

— Ты, Джорджи, Бетти. Сделай так, чтобы я поверил, или я тут все нахрен разнесу.

Эммет откашлялся и расправил локоны Мадлен; я сказал:

— И со своей собственной дочерью.

Моя оторва подняла голову, высохшие слезы на щеках, пыль и помада на лице.

— Папа, он не мой настоящий отец, и мы никогда... поэтому все законно.

Я спросил:

— Тогда кто настоящий?

Эммет повернулся ко мне лицом и мягко отвел мою руку с револьвером в сторону. Он не выглядел обескураженным или сердитым. Напротив, он был похож на бизнесмена, предвкушавшего трудные переговоры по новому контракту.

— Ее отец — чудак Джорджи, а мать — Рамона. Хочешь подробности или этого достаточно?

Я сел в кресло, покрытое шелковой парчой, в полуярде от кровати.

— Рассказывай все. И не ври, потому что я все равно узнаю.

Эммет встал и, приводя себя в порядок, окинул взором причиненный комнате ущерб. Мадлен пошла в ванную; через несколько секунд я услышал звуки льющейся воды. Эммет сел на край кровати, и положил руки на колени, словно он собрался исповедоваться священнику. Я знал, что он думал, что сможет отделаться от меня, рассказав лишь то, что посчитает нужным; но я также знал, что заставлю его выложить все, чего бы это ни стоило.

— В середине 20-х Рамона захотела завести ребенка, — начал он, — но я был против, тогда она стала доставать меня своими разговорами об отцовстве. Как-то ночью я напился и подумал: «Мама, ты хотела ребенка, так я сделаю тебе такого же парня, как я». Я обработал ее без резинки, а наутро, протрезвев, забыл про этот случай. Я не знал, что она в то время встречалась с Джорджи, только чтобы заполучить этого жеребенка, которого она так страстно желала. Когда родилась Мадлен, я подумал, что это из-за того одного раза. Я прикипел к ней сердцем — к моей маленькой девочке. Через два года я решил сделать полный комплект, и мы родили Марту.

Я знаю, парень, что ты убил двух человек, и не могу похвастаться тем же. Я так же знаю, что тебе известно, что такое жестокость. Когда Мадлен исполнилось одиннадцать, я понял, что она — точная копия Джорджи. Поэтому, подловив подлеца, я разукрасил его лицо ножичком. Увидев, что он может умереть, я отвез его в больницу и там подкупил врачей, сказав им, чтобы они сделали отметку в своих журналах, что Джорджи — жертва автокатастрофы. Когда он вышел из больницы, на него было больно смотреть — обезображенный урод. Я стал просить у него прощения, дал деньги и работу — присматривать за моими владениями, а также устроил его рабочим по вывозу городского мусора.

Я подумал о том, что Мадлен и впрямь не была похожа ни на одного из своих родителей; вспомнил я также и о том, что Джейн Чемберс упоминала об автокатастрофе, после которой у Джорджи поехала крыша. Пока все, что рассказывал Эммет, походило на правду.

— А что насчет самого Джорджи? Вам когда-нибудь приходило в голову, что он сумасшедший? Что он опасен?

Выказывая мне симпатию, он похлопал меня по колену.

— Отцом Джорджи был Редмонд Тильден, довольно известный в Шотландии врач. Патологоанатом. В Абердине в то время еще сильно было влияние церкви и поэтому доктор Редмонд мог легально вскрывать трупы только казненных преступников и педофилов, которых местные жители насмерть забросали камнями. Джорджи нравилось дотрагиваться до внутренних органов, которые его отец вытаскивал при вскрытии. Когда я еще был мальчишкой, то слышал одну историю. И я ей верю. Как-то доктор Ред-монд купил труп у каких-то ублюдков. При вскрытии он вытащил сердце и оно еще билось. Джорджи наблюдал за этим, и вид пульсирующего сердца ему понравился. Я верю этой истории, потому что во время войны Джорджи то и дело протыкал своим штыком мертвых Гансов. Не уверен, но думаю и здесь, в Америке, он выкапывал трупы из могил. Снимал скальпы и вынимал внутренние органы. Все это, конечно, омерзительно.

Я увидел свет в конце туннеля, слабую надежду на то, что удастся распутать дело. Джейн Чемберс в нашем с ней разговоре упоминала о том, что Джорджи и Рамона снимали на кинопленку, организованные ими представления, и что эти представления были основаны на действительных событиях, происходивших с Эмметом в Первую мировую войну; а два года назад во время моего ужина в их доме Рамона упоминала о том, как они «разыгрывали на сцене те эпизоды из жизни мистера Спрейга, которые он предпочитает не вспоминать». Я ухватился за мою догадку.

— А как вы могли жить с сумасшедшим?

Эммет ответил:

— В свое время, парень, тебя носили на руках, поэтому ты знаешь, как иногда слабые люди нуждаются в том, чтобы ты о них позаботился. А здесь особая связь. Это как будто у тебя есть слабоумный младший брат.

— У меня был слабоумный брат, старше меня. И я его уважал.

Эммет засмеялся — скептически.

— По ту сторону я не был.

— Неужели? Элдридж Чемберс утверждает обратное. Перед своей смертью он оставил в городской администрации кое-какие материалы. Похоже на то, что в тридцатые годы ему довелось увидеть некоторые представления, которые устраивали Рамона и Джорджи. Маленькие девочки в солдатской форме и с игрушечными ружьями в руках. Джорджи отражает атаку немцев, а вы бежите, поджав хвост, как последний трус.

Эммет покраснел и попытался изобразить самодовольную ухмылку; его губы задвигались словно у паралитика. Я прокричал:

— Трус! — и со всей силы ударил его по лицу — и этот с виду суровый шотландский сукин сын бросился рыдать как дитя. Из ванны вышла Мадлен, в чистой одежде и со свежим макияжем. Подойдя к кровати, она обняла своего «папочку» так, как до этого обнимал ее он.

— Рассказывай, Эммет, — потребовал я.

Он рыдал на плече своей суррогатной дочери; она ласкала его с такой нежностью, которая мне и не снилась. Наконец он шепотом выдавил:

— Я не мог бросить Джорджи, потому что он спас мою жизнь. Мы отстали от своей части и оказались на поле, усеянном трупами. В то время к тому месту подошел немецкий патруль. Они протыкали штыками всех британцев, раненых или мертвых. Джорджи навалил на нас несколько трупов немецких солдат. Это были даже не трупы, а то, что от них осталось после минометного обстрела. Джорджи заставил меня заползти подо все эти оторванные конечности и вывернутые внутренности и оставаться там, пока не ушел патруль, а потом мы вылезли оттуда, и он меня вычистил и взбодрил разговорами про Америку. Так что, как видишь, я не мог...

Он не договорил. Мадлен гладила его плечи и ерошила волосы.

— Я знаю, что порнушку с участием Бетти и Линды Мартин снимали не в Тихуане, — проговорил я. — Имел ли Джорджи отношение к этому фильму?

— Нет, — ответила Мадлен с такой интонацией, какая до этого была у Эммета в начале разговора. — Мы с Линдой разговаривали в «Ла Берне», и она сказала, что ей нужно место для съемок небольшого фильма. Я поняла, что она имела в виду, и, так как мне хотелось снова увидеться с Бетти, я разрешила использовать один из пустующих домов моего папы, гостиные которого были выполнены в старинном стиле. Бетти, Линда и Дюк Веллингтон сняли этот фильм там. Джорджи за этим всем наблюдал. Он постоянно бродил по таким пустующим домам. И когда он увидел, как снимался этот фильм, то просто голову потерял из-за Бетти. Может быть, потому, что она была так похожа на меня... его дочь.

Я отвернулся, чтобы дать ей договорить не смущаясь.

— И что потом?

— Потом, где-то в районе Дня благодарения, Джорджи пришел к отцу и потребовал «дать ему эту девчонку». Он пригрозил, что расскажет о том, кто мой настоящий отец, а также предаст гласности подробности наших с папочкой отношений, представив дело таким образом, как будто это инцест. Я стала искать Бетти, но не могла ее нигде найти. Позже я узнала, что в то время она была в Сан-Диего. Папа позволил Джорджи остаться в гараже, потому что тот выдвигал все новые и новые требования. И он дал ему деньги за его молчание, но тот не унимался и вел себя все более нетерпимо.

Потом в тот воскресный вечер вдруг позвонила Бетти. Она была пьяна и назвала меня Мэри или каким-то таким именем. Она сказала, что обзванивает друзей, которые есть у нее в записной книжке, чтобы одолжить у кого-нибудь из них немного денег. Я дала трубку папе, и он пообещал ей денег, если она встретится с человеком, за которого он ручается. Как видишь, мы думали, что Бетти нужна была Джорджи только для... секса.

— И после того что вы о нем знали, вы ему поверили?

Эммет закричал:

— Ему просто нравилось трогать мертвых! Он был безобиден! Я не думал, что он будет убивать!

Я подтолкнул их к продолжению рассказа.

— И вы сказали ей о том, что у Джорджи медицинское прошлое?

— Потому что Бетти уважала врачей, — ответила Мадлен. — Потому что мы не хотели, чтобы она чувствовала себя последней шлюхой.

Я чуть не расхохотался.

— И что было дальше?

— Думаю, ты знаешь, что было дальше.

— Все равно расскажите.

Мадлен со злобным видом продолжила.

— Бетти приехала сюда на автобусе. Они с Джорджи удалились. Мы думали, что они поедут в какое-нибудь приличное место, чтобы побыть вдвоем.

— Типа мотеля «Красная Стрела»?

— Нет. Типа какого-нибудь папиного дома, за которым присматривал Джорджи! Бетти забыла у нас свою сумочку, и мы думали, что она вернется за ней, но она так и не вернулась, равно как не вернулся и Джорджи, а потом появились эти газеты, и мы стали догадываться о том, что могло произойти.

Если Мадлен думала, что на этом ее признание закончено, то она ошибалась.

— Расскажи, чем ты занималась, когда все это произошло. Как ты заметала следы?

Поглаживая Эммета, она заговорила:

— Я бросилась искать Линду Мартин и нашла ее в одном из баров в Долине. Я дала ей денег и попросила, чтобы в случае, если ее задержит полиция и начнет спрашивать про фильм, она сказала бы что его снимали мексиканцы в Тихуане. Когда вы ее задержали, она выполнила условие договора, но рассказала про фильм только потому, что вы обнаружили копию в ее сумке. Я также пыталась разыскать Дюка Веллингтона, но безуспешно. Меня это стало беспокоить, но потом он прислал свое алиби в «Геральд Экспресс», в котором не упоминалось место съемок. Поэтому опасность миновала. Потом...

— Потом появился я. И ты стала выпытывать у меня информацию по этому делу и подкидывала мне небольшие намеки по поводу Джорджи, наблюдая за моей реакцией.

Мадлен прекратила гладить Эммета и принялась изучать свой маникюр.

— Да.

— Как насчет того алиби, которое ты мне тогда дала? Лагуна-Бич, можешь спросить прислугу?

— Мы подкупили их, это на тот случай, если бы ты действительно решил их спросить. Хотя, вообще-то, они не очень хорошо говорят по-английски, и в любом случае ты мне тогда поверил.

Мадлен заулыбалась. Я спросил:

— А кто прислал фотографии Бетти и ее блокнот? Кто-то послал конверты, и ты говорила, что она забыла у вас сумочку.

Мадлен засмеялась.

— Это была моя гениальная сестра Марта. Она знала, что я знакома с Бетти, но в тот вечер, когда Бетти ушла с Джорджи, ее не было дома. Она не знала, что Джорджи шантажировал папу или что он убил Бетти. Она вырвала из телефонного справочника страницу с нашим номером и расцарапала лица на фотографиях, словно пытаясь сказать: «Ищите лесбиянку, то есть меня». Ей не терпелось меня очернить, растоптать. Она также позвонила в полицию и рассказала им про бар «Ла Берна». Расцарапанные лица на фотографиях это типично для Марты — когда она психует, то начинает царапаться как кошка.

Что-то в ее рассказе показалось мне подозрительным, но я никак не мог этого понять.

— Это тебе Марта сказала?

Мадлен стала полировать свои красные коготки.

— Когда в газетах написали про небольшой черный блокнот, я сразу поняла, что это дело рук Марты. Я выбила у нее признание.

Я повернулся к Эммету.

— А где Джорджи?

Старик заерзал.

— Возможно, он находится в одном из моих пустующих домов. Я принесу тебе их список.

— Принеси мне и все ваши четыре паспорта.

Эммет вышел из похожей на поле боя спальни. После его ухода Мадлен сказала:

— Ты мне действительно нравился, Баки. На самом деле.

— Прибереги это для папочки. Теперь ты оделась, так что прибереги сладенькое для папочки.

— Что ты собираешься сделать?

— Для начала я изложу все это на бумаге, в дополнение к вашим с папочкой показаниям. Потом я передам все эти бумаги другому полицейскому, просто на случай, если твой папаша пойдет к своему другу Мику Коэну с предложением меня грохнуть. И уже после этого я пойду за Джорджи.

Возвратился Эммет и протянул мне четыре американских паспорта и лист бумаги со списком домов. Мадлен пригрозила:

— Если ты отдашь в полицию наши показания, мы похороним тебя в суде. Все узнают про наши с тобой отношения.

Я поднялся и поцеловал ее в губы.

— Ну тогда мы пойдем ко дну вместе.

* * *

Домой я не поехал. Вместо этого я припарковался в нескольких кварталах от особняка Спрейгов и стал изучать список пустующих домов Эммета, одновременно размышляя о последних словах Мадлен, о том насколько далеко зашли наши с ней отношения.

Дома находились в двух местах — в Эко Парке и Силверлейке и в другом конце города, в Уотсе — не самом безопасном месте для пятидесятитрехлетнего белого мужчины. Силверлейк — Эко располагался в нескольких милях к востоку от холма Ли — тихий, зеленый район с массой извилистых улочек — вполне подходящее местечко для некрофила. Отметив в списке Эммета пять адресов, я отправился в путь.

Посетив первые три, я обнаружил там заброшенные лачуги: с разбитыми окнами и без электричества. На стенах надписи, оставленные мексиканскими бандами. Никакого «форда»-пикапа 39-го года выпуска — только запустение, сопровождаемое пронизывающими ветрами, дующими с Голливудских холмов. Уже за полночь, когда я ехал в направлении четвертого, отмеченного в списке дома, я вдруг пришел к одной идее, точнее, идея пришла ко мне.

Убить его.

Без публичной славы, без публичного позора — тайное правосудие. Отпустить Спрейгов, и перед тем как нажать на курок, выбить у Джорджи подробное признание. Записать его и потом найти способ обратить это признание против них.

Убить его.

И попытаться жить с этим.

И попытаться жить обычной жизнью, сознавая, что лучший друг Мики Коэна строит в отношении тебя такие же планы.

Я выбросил эти мысли из головы, как только увидел, что четвертый дом, находившийся в конце глухого переулка стоит целым и невредимым — чистый фасад, аккуратно подстриженная лужайка перед зданием. Припарковавшись в двух домах от места, я пошел к нему пешком. Никаких «фордов», зато много пустых карманов для их парковки.

Стоя на тротуаре, я стал осматривать дом. Это была постройка 20-х годов, небольшой домик в форме куба, отштукатуренный и покрашенный белилами с деревянными балочными перекрытиями. Я обошел его от подъездной аллеи до крошечного садика и вокруг вымощенной камнем дорожки, ведущей к парадному входу. В доме не было света — похоже, что все окна были занавешены плотными шторами. Вокруг дома стояла абсолютная тишина.

Вытащив револьвер, я нажал кнопку звонка. Ответа не последовало. Подождав двадцать секунд, я просунул пальцы в дверной проем. Почувствовав треснувшую деревянную планку, я достал свои наручники и, раскрыв их, вставил в проем узкую часть. Она застряла; я стал строгать дерево вокруг замка и делал это до тех пор, пока не увидел, что зазор двери уменьшился. Тогда я ее легонько толкнул — и она открылась.

Освещение с улицы помогло мне найти выключатель в доме; включив свет, я увидел пустую комнату с паутиной по углам. Подойдя к крыльцу, я закрыл дверь. Шторы на окнах не пропускали ни малейшей частицы света. Я возвратился в дом, закрыл дверь и заблокировал замок, вставив в него деревянную щепку.

Заблокировав вход, я пошел в дальнюю часть дома. Из комнаты рядом с кухней доносился какой-то медицинский запах. Приоткрыв ногой дверь, я стал шарить по стене в поисках выключателя. Когда я нажал его, мне в глаза ударил ослепительно яркий свет. Когда мой взор прояснился, я понял, чем пахнет: формальдегидом.

Вдоль стен были расположены полки с сосудами в которых хранились внутренние органы; на полу лежал матрас, полуприкрытый армейским одеялом. На нем скальп с окровавленной головы и две тетрадки. Собравшись с силами, я заставил себя посмотреть на все это.

В сосудах с жидкостью плавали мозги, глаза, сердца и кишки. Рука какой-то женщины с обручальным кольцом на пальце. Яичники, бесформенные внутренние органы, сосуд, наполненный пенисами. Челюсти с золотыми зубами.

Я почувствовал, что меня вот-вот вырвет, и, не желая больше смотреть на запекшуюся кровь, присел на корточки возле матраса. Подняв одну из тетрадей, я стал перелистывать ее; страницы были заполнены аккуратным почерком. Было дано описание того, как грабились могилы — в отдельных колонках названия кладбищ, имена захороненных и даты. Дойдя до страницы, на которой упоминалось то самое Лютеранское кладбище восточного Лос-Анджелеса, где была похоронена моя мать, я отбросил тетрадь в сторону и машинально ухватился за одеяло; но, увидев, что оно все заляпано застывшей спермой, в ужасе отшвырнул его к двери. Открыв другую тетрадь, я перенесся в 14 января 1947 года. Аккуратным мужским почерком было выведено:

"Когда она пришла в себя во вторник утром, я поняла, что она не выдержит дальнейших пыток и что мне тоже не следует задерживаться здесь надолго. Эти влюбленные пташки должны вот-вот проснуться. Надо сказать, что она очень гордилась своими маленькими сиськами. Даже тогда, когда я тушила о них «Честерфилд» вчера. Я решила, что буду отрезать их медленно.

Она была все еще в ступоре, возможно даже в шоке. Я показала ей эту знаменитую бейсбольную биту, которая принесла мне столько удовольствия в прошедшую воскресную ночь. Поводила ей по ее телу. Это, казалось, вывело ее из шока. Поковырялась в ее мелкой дырочке так, что она чуть не проглотила кляп. Жалко, что на бите не было острых шипов, как на тех орудиях пытки, которые использовались инквизицией. Тогда она точно не скоро бы забыла мои поглаживания. Держа биту перед ее лицом, я стала вырезать ножом пятно от сигареты на ее левой сиське. Она закусила кляп так сильно, что изо рта потекла кровь. Я воткнула нож глубже, почувствовала кость и начала вращать лезвие. Она попыталась закричать, и кляп провалился ей дальше в горло. На мгновение я вытащила его, она стала вопить что-то про свою маму. Я вставила кляп назад, задвинув его поглубже, и стала резать правую сиську.

Похоже, в тех местах, где она связана, у ней начинается инфекция. Веревки сдавили ее лодыжки, и из них уже течет гной..."

Отложив тетрадь в сторону, я понял, что готов это сделать, а если бы замешкался, то следующие несколько страниц вернули бы меня в нужное состояние. Я встал, посмотрел на аккуратно выстроенные в ряд сосуды с внутренними органами и подумал, приходилось ли Джорджи убивать раньше. Тут мой взгляд остановился на сосуде, стоявшем отдельно от остальных, на подоконнике, над матрасом.

Треугольный кусочек плоти с татуировкой, изображавшей сердце с эмблемой ВВС внутри, и надписью внизу: «Бетти и майор Мэтт».

Я закрыл глаза и задрожал; обхватив себя руками, я пытался сказать Бетти, что извиняюсь за то, что увидел ее сокровенную часть, что я не хотел заходить так далеко, что просто хотел помочь ей. Я хотел говорить это снова и снова. Но тут кто-то нежно до меня дотронулся, и я был благодарен за это нежное прикосновение.

Обернувшись, я увидел мужчину. Его лицо было обезображено шрамами. В руках он держал крючковатые медицинские инструменты, инструменты, которыми можно было резать и шуровать внутри. Он прикоснулся этими скальпелями к своей щеке; я охнул и потянулся за револьвером. Два стальных лезвия метнулись в мою сторону; мой 45-й выскользнул из кобуры и упал на пол.

Я отскочил в сторону; лезвия полоснули по моей куртке и задели мне ключицу. Я ударил Тильдена в пах; некрофил на секунду потерял равновесие, а затем снова ринулся на меня, размахивая своим лезвиями и припирая меня к полкам с сосудами.

Сосуды с грохотом полетели на пол, формальдегид полился наружу, а вместе с ним и куски ужасной плоти. Тильден наседал на меня, пытаясь вонзить свои скальпели. Мне удалось схватить его за руку и ударить между ног. Он крякнул, но не отступил, его лицо все ближе и ближе ко мне. Оказавшись от меня всего в нескольких дюймах, он обнажил зубы и укусил меня за щеку; я почувстовавал нестерпимую боль. Я нанес ему еще один удар между ног, его хватка ослабла, он снова укусил меня, и я опустил руки. Его скальпель пролетел у меня над ухом и ударился в полку за моей спиной; я стал шарить рукой в поисках какого-нибудь предмета и, нащупав большой кусок стекла, вонзил его в лицо Джорджи, как раз в тот момент, когда он собирался нанести очередной удар скальпелем; он дико завизжал; стальное лезвие пронзило мое плечо.

Полки обрушились на пол. Джорджи повалился на меня, из пустой глазницы рекой лилась кровь. Увидев в нескольких ярдах от себя свой револьвер, я протащил нас обоих до этого места и схватил оружие. Отчаянно визжа, Джорджи поднял руку и стал тянуться к моему горлу, его открытый рот прямо передо мной. Я вставил дуло в его пустую глазницу и вышиб ему мозги.

Глава 33

Некролог по делу Шорт произнес Расс Миллард.

Я вышел из этого дома смерти в диком возбуждении и сразу же поехал в городскую администрацию. Падре только что вернулся из своей поездки в Тусон, куда он ездил для того, чтобы этапировать в Лос-Анджелес одного из заключенных; когда человека, которого он привез, повели в камеру, я отвел Расса в сторонку и рассказал ему всю историю моих взаимоотношений со Спрейгами — от лесбийского следа, на который навела меня Мадлен, до убийства Джорджи Тильдена. Расс, поначалу ошарашенный, отвез меня в центральную больницу. Врач отделения неотложной помощи, вкалывая мне противостолбнячную сыворотку и накладывая швы на лицо и плечо, удивлялся:

— Боже, эти укусы выглядят так, как будто их сделал человек.

Раны от скальпеля были лишь поверхностными и требовали только промывки и наложения бинтов.

Выйдя из больницы, Расс сказал:

— Дело остается открытым. Тебя просто вышибут из управления, если ты кому-нибудь расскажешь о том, что произошло. А теперь пошли, позаботимся о Джорджи.

На часах было 3:00, когда мы добрались до Силверлейка. Падре был потрясен увиденным, однако умудрился сохранить самообладание и невозмутимое выражение на лице. Затем лучший из людей, которых я когда-либо знал, удивил меня.

Сначала он сказал:

— Выйди на улицу и жди меня возле машины; после этого он покрутил какие-то краники на газовых трубах снаружи здания и, отойдя на десять ярдов от дома, разрядил свой револьвер в трубы. Газ вспыхнул моментально; дом обуяли языки пламени. Мы дали деру, даже не включая фары. Расс бросил эффектную фразу:

— Эта мерзость не заслуживает места на Земле.

Затем пришла чудовищная усталость — и сон. Расс довез меня до «Эль Нидо», и я тут же нырнул в постель и на двадцать с лишним часов окунулся в кромешную тьму небытия. Первое, что я увидел, когда проснулся, были четыре паспорта Спрейгов на журнальном столике; и первое, что пришло мне в голову, было: они должны за все заплатить.

Если Эммета обвинят в нарушении техники безопасности и правил об охране труда при возведении зданий или в чем похуже, я хотел бы, чтобы вся семья осталась на территории страны и узнала бы, что такое страдание. Позвонив в паспортно-визовую службу США и представившись капитаном следственного отдела, я попросил наложить запрет на повторный выпуск паспортов для всех четырех Спрейгов. Это было своего рода жест отчаяния — как удар по запястью. Затем я побрился и принял душ, стараясь не намочить наложенные швы и бинты. Чтобы не думать о тех руинах, в которых лежала моя жизнь, я стал размышлять об окончании дела Шорт. Я вспомнил, что накануне Мадлен произнесла фразу, которая мне показалась странной, неправильной и не соответствующей действительности. Одеваясь, я старался вспомнить ее слова; и только когда стал выходить из номера, чтобы купить еды, до меня дошло: Мадлен говорила, что это Марта позвонила в полицию и сообщила им про бар «Ла Берна». Но я знал досье по этому делу лучше чем кто бы то ни было, и в нем точно не было никакого упоминания об этом эпизоде. Мне на ум сразу же пришло два случая: первый, когда Ли с кем-то долго разговаривал по телефону, когда мы сидели в офисе на следующее после встречи с Мадлен утро, и второй, когда сразу же после просмотра порнушки он поехал прямиком в «Ла Берну». Только «гениальная» Марта могла ответить на мучившие меня вопросы. И чтобы заполучить ее, я направился в район рекламных агентств.

Я нашел единственную дочку Эммета Спрейга на скамеечке перед зданием «Янг энд Рубикам». Она обедала. Когда я сел на скамейку напротив, она даже не взглянула; я вспомнил, что черный блокнот Бетти Шорт и те фотографии обнаружили в почтовом ящике, который находился всего в одном квартале отсюда.

Я наблюдал как пухленькая девочка-женщина уплетает салат и читает газету. За два с половиной года, которые я ее не видел, она не особо потолстела и подурнела — но все же осталась толстенькой копией Эммета.

Марта отложила в сторону газету и наконец заметила меня. Я ожидал, что в ее глазах вспыхнет ярость, но она удивила меня, просто сказав:

— Здравствуйте, мистер Блайкерт, — и при этом даже слегка улыбнулась.

Я подошел и сел рядом. Мой взгляд случайно упал на заголовок сложенной вдвое «Таймс»: «Странный пожар в предгорье Силверлейк — найдено обгоревшее до неузнаваемости тело».

Марта сказала:

— Простите меня за ваш портрет, который я нарисовала в тот вечер, когда вы приходили к нам на ужин.

Я показал на газету.

— А вы не очень то удивились, увидев меня снова.

— Бедный Джорджи... Нет. Я не удивляюсь, что снова встретила вас. Папа говорил мне, что вы все знаете. Меня недооценивали всю мою жизнь, и мне кажется, что Мэдди и папа всегда недооценивали вас.

Я не принял ее комплимент.

— Вы знали, что сделал этот «бедный Джорджи»?

— С самого начала. Я видела, как той ночью он увез эту девчонку Шорт на своем грузовичке. Мэдди и папа думали, что я этого не знаю, но они ошибались. Только мама так ничего и не узнала. Вы его убили?

Я не ответил.

— Вы собираетесь навредить нашей семье?

Меня особо задело ее гордое «нашей».

— Пока еще не знаю, что буду делать.

— Я не виню вас за то, что вы хотите им навредить. Отец и Мэдди — страшные люди. Я и сама из кожи вон лезла, чтобы им насолить.

— Когда прислала вещи Бетти?

Ее глаза вспыхнули.

— Да. Я вырвала страницу из телефонной книги с нашим домашним номером, но я думала, что есть другие телефонные номера, которые могут вывести полицию на отца и Мэдди. У меня не хватило смелости послать наш номер. Хотя надо было. Я...

Подняв руку, я остановил ее.

— Но почему, Марта? Ты знаешь, что случилось бы, если бы полиция узнала все подробности про Джорди? Дополнительные пункты обвинения, суд, тюрьма.

— Мне было все равно. Мэдди владела тобой и отцом, у нас с мамой ничего не было. Я просто хотела, чтобы этот корабль пошел ко дну. У мамы туберкулез кожи, ей осталось всего несколько лет. Она умрет, и это так несправедливо.

— Рисунки и царапины на них. Что ты этим хотела сказать?

Марта сцепила руки и сжала их с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

— Мне было девятнадцать, и все, что я умела, — это рисовать. Я хотела, чтобы Мэдди выглядела как лесбиянка, а на последнем рисунке был изображен мой отец — его лицо вымарано. Я надеялась, что он оставил отпечатки пальцев на обороте рисунка. Мне так хотелось ему досадить.

— Потому что он касается тебя так же, как Мадлен?

— Потому что он этого не делает.

Я поежился.

— Марта, это ты позвонила в полицию и сказала про бар «Ла Берна»?

Она опустила глаза.

— Да.

— Ты разговаривала с...

— Я рассказала человеку, взявшему трубку, о моей сестре-лесбиянке и о том, что прошлым вечером она познакомилась в «Ла Берне» с полицейским, которого зовут Баки Блайкерт, и что сегодня вечером у них свидание. Мэдди все уши про вас прожужжала, и я стала ревновать. Но я хотела оскорбить ее, а не вас.

Я вспомнил, как Ли долго отвечает на звонок, а я в это время сижу напротив; как Ли посмотрев «Рабынь из ада», после которых у него снесло крышу, едет прямиком в «Ла Берну». Я сказал:

— Марта, рассказывайте дальше.

Оглянувшись по сторонам, она вся напряглась — сомкнула колени, сжала руки в кулак и прижала их к телу.

— К нам домой пришел Ли Бланчард и сказал, что он разговаривал с женщинами в «Ла Берне» — с лесбиянками, и что они могут сообщить в полицию о связи Мадлен и Черной Орхидеи. Он также сказал, что ему надо уехать из города и что за определенную плату он готов скрыть свою информацию о Мэдди. Отец согласился и дал ему все деньги, которые были в его сейфе.

Ли, наглотавшийся амфетамина, не появляющийся ни в Отделе, ни на Университетском участке; предстоящее освобождение Бобби Де Витта как повод уехать из города. Деньги Эммета, те самые наличные, которые он транжирил в Мексике. Еле слышно я спросил:

— Что-то еще?

Ее тело сжалось словно пружина.

— На следующий день после этого Бланчард пришел снова. Он потребовал больше денег. Отец ему отказал, тогда он его избил и стал задавать все эти вопросы про Элизабет Шорт. Мы с Мэдди были в другой комнате и все слышали. Я злорадствовала, а она просто сходила с ума от ярости. Когда она уже не могла выносить тех унижений, которым подвергали ее любимого папочку, она ушла, но я продолжала слушать. Отец побоялся, что Бланчард повесит убийство на кого-нибудь из нас, и дал ему сто тысяч долларов, а также рассказал о том, что случилось с Джорджи и Элизабет Шорт.

Избитые в кровь пальцы Ли, его ложь: «Наказание за Джуниора Нэша». Звонок Мадлен в тот же день: «Не приходи. У папы деловая встреча». Наше скоротечное свидание в «Красной Стреле» час спустя. Ли кутит в Мексике. Ли позволяет Джорджи Тильдену выйти сухим из воды.

Марта приложила к глазам платок и, увидев, что он остался сухим, коснулась моей руки.

— А на следующий день пришла какая-то женщина и забрала деньги. Вот и вся история.

Я достал из бумажника фотографию Кэй и показал ей. Она произнесла:

— Да. Это она.

Я встал, оказавшись теперь в совершенном одиночестве, впервые с тех пор как образовалась наша троица. Марта сказала:

— Больше не причиняйте вреда нашей семье. Пожалуйста.

В ответ я сказал:

— Уходите, Марта. Не дайте им разрушить вашу жизнь.

Я отправился в начальную школу западного Голливуда. Сидя в машине перед стоянкой, где были припаркованы автомобили сотрудников, я не спускал глаз с Плимута Кэй. В моих мыслях за мной неотступно следовал Ли — не самая лучшая компания на протяжении двух с лишним часов. Ровно в 15:00 прозвенел звонок, точно по расписанию. Через несколько минут из здания в окружении ребятишек и своих коллег вышла Кэй. Дождавшись, пока она окажется одна возле своей машины, я подошел к ней.

Стоя ко мне спиной, она укладывала в багажник целую кипу книг и тетрадей. Я спросил:

— Сколько из тех ста штук Ли разрешил тебе оставить?

Кэй застыла на месте, ее руки на детских рисунках.

— Это он рассказал тебе тогда обо мне и Мадлен Спрейг? И поэтому ты так сильно ненавидела Бетти Шорт?

Она погладила детские художества. Затем повернулась и посмотрела мне прямо в глаза.

— Некоторые вещи у тебя так хорошо получаются.

Это был еще один комплимент, который сейчас мне был ни к чему.

— Ответь на мои вопросы.

Продолжая смотреть мне в глаза, Кэй захлопнула багажник.

— Я не взяла ни цента из тех денег, и я не ничего не знала о твоей связи с Мадлен Спрейг до тех пор, пока те детективы, которых я наняла, не назвали мне ее имя. А Ли все равно бы сбежал. Я просто хотела, чтобы он чувствовал себя комфортно, если такое вообще было возможно. Он уже не рассчитывал на то, что сможет снова наехать на Эммета Спрейга, поэтому я взяла деньги. Дуйат, он знал, что я люблю тебя, и хотел, чтобы мы были вместе. Это было еще одной причиной, по которой он уехал.

Я чувствовал, что меня засасывает трясина нашей прежней лжи.

— Он не уехал, он сбежал от «Бульвар Ситизенс», от подставы Де Витта, от неприятностей в управлении.

— Он любил нас! Не отрицай хотя бы этого!

Учителя, стоя возле своих машин, наблюдали за ссорой супружеской пары. Они, правда, стояли слишком далеко от нас и ничего не могли слышать; я представил, как они думают, будто эта ссора происходит из-за детей, или денежных расходов, или из-за измены одного из супругов. Я сказал:

— Кэй, Ли знал, кто убил Элизабет Шорт. Ты знала это?

Кэй потупилась.

— Да.

— И он ничего не сказал.

— Тогда все пошло кувырком. Ли отправился в Мексику искать Бобби и сказал, что займется убийцей, когда приедет оттуда. Но он не приехал, а я не хотела, чтобы ты тоже туда поехал.

Я схватил жену за плечи и сжал их с такой силой, что она подняла голову и посмотрела мне в глаза.

— Ну, а потом, почему ты мне ничего не рассказала? Почему ты никому не рассказала?

Кэй снова опустила голову; резким движением рук я поднял ее.

— Почему ты никому не рассказала?

Своим спокойным учительским голосом Кэй Лейк Блайкерт ответила:

— Я почти рассказала тебе. Но ты опять начал изменять и собирать ее фотографии. Я просто хотела отомстить той женщине, которая отняла у меня двух мужчин моей жизни.

Я поднял руку, чтобы ее ударить, но, вспомнив о Джорджи Тильдене, остановился.

Глава 34

Я попросил больничный и провел неделю в «Эль Нидо» — читал, слушал по радио джаз и пытался не думать о своем будущем. Снова и снова просматривал досье по делу, хотя и прекрасно знал, что оно закрыто. Во сне ко мне приходили юные Марта Спрейг и Ли; иногда к ним присоединялся клоун с разрезанным ртом из гостиной Джейн Чемберс — сквозь свою прорезь на лице он осыпал меня упреками и насмешками.

Я покупал все четыре местные газеты и прочитывал их от корки до корки. Шумиха по поводу гигантской надписи на холме Ли утихла, не было также никакого упоминания ни об Эммете Спрейге, ни о судебных слушаниях по делу о дефективных зданиях, ни о сгоревшем доме и найденном там трупе. Я начал подозревать, что что-то не так.

Потребовалось какое-то время — долгие часы тупого гляденья в потолок, — но наконец я нашел недостающее в цепи звено.

Этим звеном была догадка о том, что Эммет Спрейг сделал все, для того чтобы натравить нас на Джорджи Тильдена. Со мной он был более бесцеремонен: «Сказать тебе, где можно найти Джорджи?» — как раз в его стиле. Вот если бы он сказал об этом окольными путями, я бы насторожился. А Ли он просто отправил по адресу, сразу же после того как получил от него хорошую взбучку. Надеялся ли он на то, что при виде убийцы Орхидеи Ли не сможет сдержать свой гнев? Знал ли он о той коллекции, которую Джорджи собрал на кладбище, и рассчитывал ли на то, что увидев ее, мы озвереем? Или, может быть, Спрейг думал, что Джорджи окажет нам сопротивление — и в результатепогибнет сам или уничтожит этих жадных / любопытных легавых, которые уже начинали представлять для него угрозу? Но почему? Для чего? Чтобы защитить себя?

Эта версия, однако, имела один существенный изъян — в нее не укладывалось поразительное, самоубийственно наглое поведение Эммета, человека совсем не склонного к самоубийству.

И уже после устранения Джорджи Тильдена, убийцы Черной Орхидеи, — устранения раз и навсегда — не было никакого смысла разрабатывать эту версию дальше. Но все же у меня оставалась одна маленькая зацепка, для того чтобы двигаться в этом направлении: во время моих первых свиданий с Мадлен в 47-м году, она упоминала о том, что оставляла в разных барах записки, в которых просила своего двойника о встрече. Тогда я говорил, что это ей может аукнуться, на что она отвечала в смысле: «Я все устрою».

Наиболее вероятным кандидатом, которому можно было поручить «все утроить», мог стать полицейский — но я отказался. Я вспомнил, что Мадлен заговорила со мной о своем двойнике как раз в то время, когда Ли впервые потребовал деньги у ее отца.

Это была всего лишь догадка, предположение, возможно, еще одна ложь, или полуправда, или же кусочек никчемной информации. Эта зацепка исходила от изголодавшегося по работе полицейского, вся жизнь которого была построена на лжи. И это было, пожалуй, главным аргументом в пользу того, чтобы я продолжал разрабатывать эту версию. Потому что, отказавшись от нее, я терял все.

Одолжив машину у Гарри Сирза, в течение трех суток я вел наблюдение за перемещениями членов семейства Спрейгов. Марта никуда, кроме работы, не ездила; Рамона все время сидела дома; Эммет и Мадлен ходили по магазинам и по разным мелким делам. Первую и вторую ночь вся семья провела дома; а в третью Мадлен, нарядившись Орхидеей, отправилась в поход по барам.

Я двинулся следом. Я наблюдал за ней у бара на 8-й стрит, затем у «Зимба Рум», излюбленном месте летчиков и моряков, и наконец проводил ее до гостиницы на 9-й и Ироло. На этот раз я не чувствовал к ней ни ревности, ни страстного желания. Сидя под плотно занавешенными окнами двенадцатой комнаты, мне ничего не оставалось как только слушать доносившуюся оттуда негромкую музыку. В ту ночь, изменив своему обычному распорядку, Мадлен уже в 2 часа ночи рассталась со своим хахалем и поехала домой — через несколько секунд после того, как она вошла в особняк, в спальне Эммета загорелся свет.

На четвертый день я решил отдохнуть и вернулся на свой наблюдательный пост на Мурифилд-роуд вскоре после наступления темноты. Вылезая из машины, чтобы размять затекшие ноги, я вдруг услышал:

— Баки? Вы?

Это была Джейн Чемберс. Она выгуливала своего черно-белого спаниеля. Я почувствовал себя сладкоежкой, которого застукали с банкой варенья.

— Здравствуйте, Джейн.

— Здравствуйте, здравствуйте. Чем вы занимаетесь? Шпионите? Вздыхаете по Мадлен?

Я вспомнил наш с ней разговор про Спрейгов.

— Дышу свежим ночным воздухом. Как вам такой ответ?

— Вранье. Не хотите отведать бокал свежего вина у меня дома?

Я посмотрел на крепость-особняк эпохи Тюдоров; Джейн пошутила:

— Молодой человек, да вы помешались на этой семье.

Я засмеялся — и почувствовал, как заныли старые раны.

— Вы ведь знаете мой адрес. Пойдемте выпьем по бокалу вина.

Мы завернули за угол, на Джун-стрит. Джейн отпустила поводок; собачонка побежала вперед по тротуару и взбежала на крыльцо колониального особняка Чемберсов. Через несколько минут подошли и мы; Джейн открыла дверь. На меня снова смотрел мой ужасный приятель — клоун со шрамом вместо рта.

Я поежился — чертова картина.

Джейн улыбнулась.

— Может, мне ее завесить?

— Пожалуйста, не надо.

— А знаете, после того первого раза, когда мы о ней говорили, я посмотрела ее историю. Я как-то разбирала вещи Элдриджа и, наткнувшись на нее, хотела было отдать эту картину благотворительным фондам, но оказалось, что она слишком ценна, чтобы ее отдавать. Это оригинал картины Фредерика Яннантуоно, и он создан под влиянием классического романа Виктор Гюго «Человек, который смеется». Эта книга о...

В том сарае, где убили Бетти Шорт тоже был один экземпляр «Человека, который смеется». У меня так сильно зашумело в голове, что я едва слышал слова Джейн.

— ...группе испанцев, живших в пятнадцатом-шестнадцатом веках. Их называли компрачикос, и они похищали и пытали детей, а потом уродовали их и продавали аристократам для того, чтобы те использовали их в качестве шутов. Но разве это не чудовищно? Клоун, нарисованный на картине, — это главный персонаж книги про Гуимплена. Когда он был ребенком, его рот разрезали до ушей. Баки, с вами все в порядке?

РОТ РАЗРЕЗАЛИ ДО УШЕЙ.

Меня передернуло, но я все же выдавил некое подобие улыбки.

— Я в порядке. Эта книга мне кое о чем напомнила. Давние дела, просто совпадение.

Джейн пристально на меня посмотрела.

— И все же у вас нездоровый вид. А хотите услышать о еще одном совпадении? Я думала, что Элдридж не разговаривал с семейством Спрейгов, но я тут нашла один чек. Эту картину ему продала Рамона Спрейг.

На долю секунды мне показалось, что Гуимплен плюется в меня кровью. Джейн ухватилась за мою руку.

— Баки, что такое?

Ко мне вернулся голос.

— Вы сказали, что ваш муж купил эту картину два года назад на ваш день рождения. Верно?

— Да. А что?

— В 47-м?

— Да. Баки...

— Когда у вас день рождения?

— Пятнадцатого января.

— Покажите мне чек!

С вытаращенными от изумления глазами Джейн начала перебирать бумаги на столе в коридоре. Я уставился на Гуимплена, подставляя на место его лица то, которое было изображено на фото, сделанном на 39-й и Нортон. Затем послышалось:

— Вот. А теперь вы можете объяснить, что происходит?

Я взял у нее квитанцию. Это был розовый клочок почтовой бумаги, на котором явно мужским почерком было написано: «Получено от Элдриджа Чем-берса 3500 долларов за покупку картины Фредерика Яннантуоно „Человек, который смеется“. Данная квитанция закрепляет за мистером Чемберсом право собственности на данную картину. Рамона Кэткарт Спрейг, 15 января 1947 года».

Почерк был идентичен тому, который я видел в дневнике мучителя, который я читал перед тем, как убил Джорджи Тильдена.

Рамона Спрейг была тем самым человеком, который убил Элизабет Шорт.

Я обнял Джейн и крепко ее стиснул, после чего выбежал из комнаты, оставив ее в недоумении. Я возвратился к своей машине и решил, что сделаю это в одиночку, увидел, как зажегся и погас свет в большом доме, и стал восстанавливать в памяти события той трагической ночи: Рамона и Джорджи мучают девушку вместе, потом по отдельности, расчленяют ее, вынимают внутренние органы и на двух машинах отправляются в Лаймерт-парк. Я представлял все варианты развития событий; я пытался вообразить, как все началось. Я рассматривал все, кроме того, что же я буду делать с Рамоной, когда останусь с ней один на один.

В 8:19 Марта с дизайнерским портфолио под мышкой вышла из дома и поехала на своем «крайслере» в восточном направлении.

В 10:37 Мадлен с чемоданом в руке села в свой «паккард» и отправилась к северу от Мурифилд. Эммет проводил ее, помахав с крыльца рукой; я решил дать ему час, для того чтобы он ушел, — в противном случае захватить его вместе с женой. Вскоре после полудня он подыграл мне — его автомобиль, с игравшей в салоне легкой музыкой, отъехал от дома.

В течение месяца, когда я жил с Мадлен, я успел изучить распорядок дня прислуги; сегодня, во вторник, у экономки и садовника был выходной; повар должен был появиться в 16:30 для того, чтобы приготовить ужин. Чемодан, с которым ушла Мадлен, предполагал ее долгое отсутствие; Марта не возвращалась с работы раньше 18:00. Единственным, кто мог спутать все карты, был Эммет.

Перейдя через улицу, я провел небольшую разведку. Передняя дверь была закрыта, боковые окна заперты. Надо было либо звонить, либо вламываться.

Тут я услышал, как кто-то стучит по стеклу изнутри и увидел чей-то неясный силуэт, проследовавший обратно в гостиную. Через несколько секунд раздался звук открываемой двери. Я подошел ко входу и встретился с женщиной лицом к лицу.

Рамона стояла в проходе, в шелковом халате, похожая на привидение. Волосы на голове торчали во все стороны, лицо опухло и было покрыто красными пятнами — возможно, от слез или от пересыпания. В ее темно-карих, таких же как у меня глазах — читалась настороженность и тревога. Она достала из-под полы своего халата дамский пистолет и наставила его на меня.

— Это ты сказал Марте, чтобы она меня покинула.

Я выбил оружие из ее рук; оно упало на соломенного цвета коврик, на котором было написано: СЕМЬЯ СПРЕЙГ. Рамона прикусила губу; ее глаза сузились. Я сказал:

— Марта заслуживает большего, чем убийца. Рамона расправила халат и пригладила волосы.

Реакции, характерные для хорошо воспитанной наркоманки. В ее голосе чувствовалась холодная жесткость Спрейгов:

— Ты ведь не сказал ей, верно?

Подняв пистолет с коврика, я положил его в карман, после чего посмотрел на женщину. Она, должно быть, приняла двадцатилетний запас аптечных препаратов, но ее глаза были настолько темными, что я не мог сказать, сузились ли ее зрачки или нет.

— Вы хотите сказать, что Марта ничего об этом не знает?

Рамона посторонилась и пригласила меня войти.

— Эммет сказал мне, что теперь уже нечего бояться. Он сказал, что ты разобрался с Джорджи и больше к нам не придешь, так как тебе есть что терять. Марта попросила Эммета, чтобы он сделал так, чтобы ты не причинил нам вреда, и он пообещал ей это. Я ему поверила. В том, что касается бизнеса, он всегда держит слово.

Я зашел в дом. За исключением стоявших на полу упаковочных ящиков, гостиная выглядела как обычно.

— Эммет натравил меня на Джорджи, и, значит, Марта не знает, что это вы убили Бетти Шорт?

Рамона закрыла дверь.

— Да. Эммет позаботился о том, чтобы ты убрал Джорджи. Он был уверен, что тот не выдаст меня, — это был настоящий сумасшедший. Видишь ли, Эммет сам по себе трус. Ему самому не хватило смелости сделать это, и он натравил на Джорджи мелкую сошку. И боже мой, неужели ты и правда думаешь, что я позволю Марте узнать о том, на что я действительно способна?

Мучительница по-настоящему испугалась того, что я поставил под сомнение ее материнские качества.

— Рано или поздно она все равно узнает. И мне известно, что в ту ночь она была здесь. Она видела, как Джорджи и Бетти ушли вместе.

— Марта через час после этого поехала к своему другу в Палм Спрингс. И в течение недели ее не было дома. Эммет и Мэдди знают, а Марта нет. И боже, она не должна узнать.

— Миссис Спрейг, вы понимаете, что вы...

— Я не миссис Спрейг, я Рамона Апшо Кэткарт! Ты не должен рассказывать Марте о том, что я сделала, иначе она меня оставит! Она говорила, что хочет жить в собственном доме, а мне уже осталось так мало времени.

Я повернулся к ней спиной, не желая больше смотреть на этот наглый спектакль. В задумчивости я стал расхаживать по гостиной и рассматривать фотографии на стенах: предки Спрейгов в шотландских юбках, Кэткарты, разрезающие ленточки на фоне апельсиновых рощ и пустующих участков земли, готовых к застройке. Маленькая пухленькая Рамона, затянутая в корсет, от которого, возможно, у нее сперло дыхание. Сияющий Эммет с темноволосым ребенком на руках. Рамона со стеклянными глазами, направляющая зажатую в руке Марты кисточку на крошечный мольберт. Мэк Сэннет и Эммет, подставляющие друг другу рожки. Мне показалось, что на заднем плане фотографии, изображавшей группу из Эдендейла, я увидел молодого Джорджи Тильдена — симпатичного и еще без шрамов на лице.

Я почувствовал, как Рамона дрожит у меня за спиной. Я сказал:

— Расскажите мне все. Расскажите, почему.

* * *

Присев на диван, она говорила целых три часа. В ее голосе звучали то злоба, то грусть, то жестокая отрешенность от того, что она говорила. Ее руки постоянно теребили небольшие керамические фигурки, которые она взяла со стоявшего рядом стола. Я изучал стены, разглядывая семейные фото, подставляя их в ее рассказ.

Она познакомилась с Эмметом и Джорджи в 1921 году, когда они были еще простыми шотландскими иммигрантами, стремящимися осесть в Голливуде. Она ненавидела Эммета за то, что он обращался с Джорджи как с лакеем, и она ненавидела себя за то, что не решалась об этом сказать. Она не говорила об этом потому, что Эммет хотел на ней жениться, — она знала, что из-за денег ее отца, но тогда она была скромной домашней девушкой, у которой были весьма туманные перспективы в отношении замужества.

Эммет сделал ей предложение. Она дала согласие и начала супружескую жизнь с безжалостным молодым подрядчиком и будущим королем недвижимости. С тем, кого она со временем стала ненавидеть больше смерти. С тем, с кем она пассивно боролась, собирая на него компромат.

В первые годы их супружества Джорджи жил в комнате над гаражом. Она знала, что ему нравилось трогать мертвые объекты и что Эммет его за это страшно ругал. Тогда она стала травить ядом бродячих кошек, забиравшихся к ней в сад, и подбрасывать их на крыльцо к Джорджи. Когда Эммет презрительно отверг ее желание завести ребенка, она пошла к Джорджи и соблазнила его — радуясь тому, что смогла возбудить его чем-то живым — своим полным телом, над которым Эммет насмехался и к которому притрагивался лишь изредка.

Ее связь с Джорджи была короткой, но плодотворной, в результате появился ребенок — Мадлен. После ее рождения она стала жить в постоянном страхе от того, что проявится сходство с Джорджи. И чтобы успокоить свои нервы, стала принимать прописанные врачом наркотические препараты. Через два года она родила от Эммета Марту. Она посчитала, что предала Джорджи, и снова стала травить животных для него. Однажды за этим занятием ее застукал Эммет и избил за то, что она принимала участие в «извращениях Джорджи».

Когда она сказала об этом Джорджи, он рассказал ей, как спас трусливого Эммета во время войны, — обозвав версию Эммета, утверждавшего, что все было как раз наоборот, ложью. И именно тогда она начала планировать свои спектакли-представления — в которых отомстит ему символически, так тонко, что он даже и не догадается о том, что над ним издеваются.

Мадлен прилепилась к Эммету. Она была милым ребенком, и он любил ее до безумия. А Марта стала маминой дочкой — хотя и была точной копией своего отца Эммета. Эммет и Мадлен насмехались над Мартой, считая ее толстушкой и плаксой; Рамона опекала ее, учила рисовать и, всякий раз укладывая спать, говорила о том, что не стоит ненавидеть своего отца и сестру — хотя сама ненавидела их жутко. Опекать Марту и обучать ее изобразительному искусству стало смыслом ее жизни, поддержкой в невыносимом браке.

Когда Мэдди исполнилось одиннадцать лет, Эммет заметил ее сходство с Джорджи и изуродовал лицо ее настоящего отца до неузнаваемости. Рамона полюбила Джорджи; теперь он был еще более обделен, чем она, — и ей казалось, что они стали походить друг на друга.

Однако все ее ухаживания и попытки завязать дружбу Джорджи отвергал. В то время ей попался роман Гюго «Человек, который смеется» и ее очень тронули судьбы компрачикос и их обезображенных жертв. Она купила картину Яннантуоно и спрятала ее, доставая лишь в часы уединения и смотря на это изображение, напоминавшее ей Джорджи.

Достигнув подросткового возраста, Мэдди стала распутничать, рассказывая о своих похождениях Эммету и даже обнимаясь с ним на кровати. Марта начала рисовать неприличные картины, изображавшие ее сестру, которую она ненавидела; чтобы ее ненависть не зашла слишком далеко, Рамона заставила ее рисовать деревенские пейзажи. Желая отомстить Эммету, она наконец начала ставить свои давно задуманные представления, в которых говорилось о его жадности и трусости. Падающие игрушечные домики на сцене символизировали дома, построенные Эмметом наспех и кое-как, которые обрушились во время землетрясения 33-го года; дети, прячущиеся за манекенами, одетыми в солдатскую форму, показывали трусливого Эммета. Родители некоторых детей посчитали эти спектакли слишком возмутительными и запретили своим детям играть с детьми Спрейгов. Где-то в то время Джорджи ушел из их жизни, занимаясь работой по саду и вывозом городского мусора, проживая в заброшенных домах Эммета.

Прошло какое-то время. Рамона сконцентрировалась на заботе о Марте, делая все возможное для того, чтобы она пораньше закончила среднюю школу, учреждая благотворительные фонды в Институте изобразительных искусств Отиса, для того чтобы к Марте после ее поступления туда относились по-особому. В институте талант Марты раскрылся по-настоящему; Рамона жила ее успехами и достижениями, время от времени принимая успокоительное, довольно часто теперь думая о Джорджи — скучая по нему и желая его.

Осенью 46-го Джорджи неожиданно вернулся. Она подслушала, как он шантажировал Эммета, требуя, чтобы он дал ему девчонку из грязного фильма и что в противном случае он расскажет о довольно неприглядном прошлом и настоящем его семьи.

Рамона начала ужасно ревновать и ненавидеть «ту девчонку». И когда Элизабет Шорт появилась в особняке Спрейгов 12 января 1947 года, ее ярость и ненависть прорвалась наружу. «Та девчонка» оказалась настолько похожей на Мадлен, что ей показалось, что судьба сыграла с ней самую жестокую шутку.

Когда Элизабет и Джорджи уехали на его грузовичке, она увидела, что Марта удалилась в свою комнату, чтобы собрать вещи для своей поездки в Палм Спрингс. Рамона оставила в дверях записку о том, что она легла спать. Затем, как бы между прочим, Рамона спросила Эммета, куда поехали Джорджи и «та девчонка».

Он сказал, что слышал о том, как Джорджи упоминал один из заброшенных домов на Норт Бичвуд. Она вышла через черный ход и, сев в свободный «паккард», помчалась в Голливудлэнд. Где затаилась и стала ждать. Через несколько минут к парку у холма Ли подъехал Джорджи с девчонкой. Выйдя из машины, они пошли пешком к домику, стоящему в лесу. Рамона последовала за ними. Они вошли в дом; она увидела, как включился свет. В отблесках этого света она увидела какой-то предмет, прислоненный к дереву — этим предметом оказалась бейсбольная бита. Услышав, как девчонка захихикала: «У тебя эти шрамы с войны, что ли?» — с битой в руке Рамона вошла в дверь.

Элизабет Шорт в панике попыталась бежать. Но Рамона оглушила ее и заставила Джорджи раздеть ее, привязать к матрасу и вставить ей в рот кляп. За это она пообещала ему все внутренние органы девчонки. Затем она достала из сумочки экземпляр «Человека, который смеется» и начала зачитывать некоторые отрывки из нее, бросая на девчонку, распластанную на матрасе, косые взгляды. Потом она принялась резать ее, прижигать сигаретами и бить битой и, пока девчонка теряла сознание от боли, фиксировала все происходящее в своем блокноте, который она всегда носила с собой. Джорджи наблюдал за всем происходящим, а потом она вместе с ним стала петь песни компрачикос. После двух суток, проведенных подобным образом, она разрезала рот Элизабет от уха до уха, как у Гуимплена, чтобы после смерти она ей улыбалась, создавая иллюзию, будто она не держит зла на Рамону. Джорджи разрезал девчонку пополам, промыл обе части в ручье, протекающем недалеко от домика, а потом оттащил их в машину Рамоны. Поздно ночью они поехали на 39-ю и Нортон — на автостоянку, с которой Джорджи убирал мусор. Оставив там Элизабет Шорт, которая вскоре стала Черной Орхидеей, она отвезла Джорджи обратно в домик, а сама вернулась к Эммету и Мадлен, заявив им, что очень скоро они узнают, где она была этой ночью, и наконец начнут с ней считаться. В качестве искупительной жертвы она продала портрет Гуимплена коллекционеру-любителю Элдриджу Чемберсу, живущему по соседству, — еще и наварившись при этом. После этого последовали дни и недели в страхе. Она боялась, что Марта обо всем узнает и возненавидит ее — и она стала принимать лауданум, кодеин и успокоительное, чтобы избавиться от этого страха.

* * *

Я смотрел на ряд помещенных в рамку рекламных фотографий из журналов — работа Марты, за которую она получила приз, — когда Рамона закончила свой рассказ. Тишина ошеломила меня; ее рассказ до сих пор прокручивался у меня в голове, туда и обратно. В комнате было довольно прохладно — но меня прошиб пот.

На картине, за которую Марта в 1948 году получила первый приз Рекламного совета, был изображен симпатичный парень в костюме из парусиновой ткани, идущий по пляжу и не сводящий глаз с очаровательной блондинки, загорающей на солнце. Он был настолько поглощен созерцанием этой куколки, что ничего вокруг больше не видел и даже не замечал, что его вот-вот накроет огромная морская волна. Надпись над рисунком гласила: «Не волнуйтесь! Костюм от „Харт, Шаффнер энд Маркс Фезервейт“ высохнет за считанные минуты — и сегодня вечером парень сможет пофлиртовать с ней в ночном клубе». Красотка была довольно элегантной и холеной. Чертами лица она напоминала Марту — более симпатичный вариант. На дальнем плане виднелся особняк Спрейгов, окруженный пальмами.

Рамона нарушила молчание.

— Что ты собираешься делать?

Я не мог смотреть на нее.

— Не знаю.

— Марта ничего не должна знать.

— Это я уже слышал.

Парень на картине стал напоминать мне идеализированный образ Эммета — шотландец в роли голливудского красавчика. Я задал Рамоне один-единственный вопрос, вопрос полицейского, выслушавшего ее историю:

— Осенью 46-го года кто-то подбрасывал мертвых кошек на кладбища в районе Голливуда. Это были вы?

— Да. В то время я ее страшно ревновала и просто хотела, чтобы Джорджи увидел, что я его по-прежнему люблю. Что ты собираешься сделать?

— Я не знаю. Идите наверх, Рамона. И оставьте меня в покое.

Я услышал тихие шаги, затем всхлипывания, затем тишину. Я подумал о том, как вся семья встанет на защиту Рамоны, как ее арест положит конец моей карьере полицейского: обвинения в утаивании улик и препятствовании правосудию. Деньги Спрейга спасут ее от газовой камеры, но все равно ее заживо съедят в тюрьме Атаскадеро или в другой женской тюрьме, в которой она будет сидеть до тех пор, пока ее не добьет туберкулез. Марта будет опозорена, и только Эммет и Мадлен так и будут любить друг друга — выдвижение обвинений в утаивании улик и препятствовании правосудию будет слишком запоздалым. Если я арестую Рамону, то я перестану быть полицейским; а если отпущу ее, перестану быть человеком, и в любом случае Эммет и Мадлен останутся на свободе — и вместе.

И теперь атака в стиле Баки Блайкерта сорвалась, а он сам загнан в тупик и сидит в большой шикарной комнате, завешенной иконами предков. Я еще раз осмотрел содержимое стоявших на полу коробок — пожитки, с которыми Спрейги собирались удирать в случае, если городская администрация совсем обнаглеет и привлечет Эммета к суду, — стал разглядывать дешевые вечерние платья и альбом для зарисовок с портретами женщин, вне всякого сомнения, альтер эго Марты, которое она отражает в рекламе зубной пасты, косметики или кукурузных хлопьев. Возможно, она даже смогла бы принять участие в рекламной кампании по вызволению Рамоны из Техачапи. А может, наоборот, узнав об изуверских деяниях мамаши, Марта и вовсе не сможет работать дальше.

Я покинул особняк и от нечего делать поехал по «любимым» местам. Сначала заехал в дом отдыха — отец не узнал меня и вел себя достаточно агрессивно. Линкольн Хайтс застроили новыми, типовыми домами, ждущими своих жильцов, — «Без предоплаты» для военных. В «Лиджэн Холле» до сих пор висели плакаты, зазывающие на очередной боксерский поединок в пятницу, а в районе, который я раньше патрулировал, по-прежнему было масса пьяниц, хулиганов и психов. Ближе к вечеру я сдался: еще один визит к наглой девчонке перед тем, как я сдам ее мамочку; еще один шанс узнать, почему она до сих пор изображает из себя Орхидею, зная, что я больше не дотронусь до нее.

Я поехал к барам на 8-ю стрит, припарковался на углу Ироло-стрит и стал следить за входом в «Зимба Рум». Я тешил себя надеждой, что тот саквояж, который я видел у Мадлен утром, еще не означал дальнюю поездку; я надеялся, что ее появление в образе Орхидеи две ночи назад не было разовой акцией.

Я наблюдал за посетителями: военнослужащие, выпивохи в штатском, живущие в этом районе обыватели, входящие и выходящие из забегаловки, находившейся по соседству. Я подумал было о том, что сегодня здесь делать нечего и надо уезжать, но, вспомнив о своей следующей остановке — Рамоне, — остался. Сразу же после полуночи к бару подъехал «паккард» Мадлен. Она вышла, держа саквояж в руке, такая же как обычно, совсем непохожая на Элизабет Шорт. В удивлении я проводил ее глазами до ресторана. Пятнадцать минут тянулись бесконечно. Вышла она оттуда, ни дать ни взять, самой что ни на есть Черной Орхидеей. Бросив саквояж на заднее сиденье «паккарда», она пошла в «Зимба Рум».

Я подождал одну минуту, а потом пошел вслед и заглянул за дверь. У барной стойки сидело несколько вояк; раскрашенные в полоску кабинки пустовали. Мадлен выпивала в одиночестве. Сидевшие невдалеке от нее два солдатика приводили себя в порядок, готовясь сделать решительный шаг. Они ринулись в атаку один за другим. В заведении было слишком мало народу, чтобы вести наблюдение, поэтому я возвратился в машину.

Приблизительно через час Мадлен вышла из бара вместе с первым лейтенантом, одетым в летнюю форму цвета хаки. Следуя старому маршруту, они сели в «паккард» и отправились за угол, в мотель на 9-ю и Ироло. Я поехал за ними.

Мадлен припарковалась и пошла за ключами от номера; военный ждал у дверей двенадцатой комнаты. Я почувствовал разочарование от того, что все повторяется: включенное на полную громкость радио, плотные шторы до подоконника. Вернувшаяся Мадлен позвала лейтенанта и показала на комнату, находившуюся в противоположном конце мотеля. Пожав плечами, он пошел в указанном направлении; Мадлен догнала его и открыла дверь. В комнате включился и выключился свет.

Я дал им десять минут, а затем подойдя к номеру в бунгало, затаился в темноте. Из комнаты раздавались стоны, без всякого музыкального сопровождения. Я заметил, что одно из окон слегка приоткрыто, видна была высохшая краска на вставленной в проем подпорке. Укрывшись в зарослях виноградной лозы, я присел на корточки и стал слушать.

Стоны усилились, заскрипела кровать, послышалось мужское бормотание. Она достигла крайней степени возбуждения — ее крики звучали гораздо громче и театральнее, чем во время встреч со мной. Военный стал стонать все чаще, затем шум стих и Мадлен с деланным акцентом произнесла:

— Жалко, что здесь нет радио. У нас дома оно есть во всех мотелях. Правда, для того чтобы его включить, надо вставить монетку, но, по крайней мере, включается хоть какая-то музыка.

Вояка, пытаясь отдышаться, буркнул:

— Я слышал, Бостон клевый город.

Я опознал акцент Мадлен: так говорили работяги из Новой Англии, и подразумевалось, что так должна была говорить Бетти Шорт.

— Медфорд совсем не клевый, ни капельки. Я сменила несколько паршивых мест работы. Официантка, разносчица сладостей в кинотеатре, регистратор на фабрике. Вот поэтому я и приехала в Калифорнию, чтобы здесь найти свое счастье. Потому что в Медфорде было все ужасно.

Ее произношение становилось все ближе и ближе к оригиналу; теперь она звучала как какой-нибудь бостонский бродяга. Парень спросил:

— Ты приехала сюда во время войны?

— Угу. Устроилась на работу в «Кэмп Кук Пи Экс». Один солдат меня тут избил, а этот богатый мужик, строительный подрядчик, получивший награды за свои дома, он спас меня. Сейчас он мой отчим. Он позволяет мне встречаться, с кем я захочу, только чтобы потом я возвратилась к нему. Это он купил мне мою красивую белую машину и все мои красивые черные платья, а еще он может меня ласкать, ведь он не мой настоящий папа.

— Мне бы такого папочку. А мой купил мне однажды велосипед да один раз дал пару баксов на танцульки. Но он точно не покупал мне никаких «паккардов». Ты себе нашла папочку что надо, Бетти.

Я присел ниже и заглянул в оконный проем, но увидел только темные силуэты на кровати. Мадлен / Бетти сказала:

— Иногда моему папочке не нравятся мои приятели. Но он никогда не устраивает мне скандалов, потому что он мне не настоящий папа и потому что я позволяю ему ласкать себя. Был у меня один парень, полицейский. Папочка сказал, что он слабак да к тому же и себе на уме. Но я не поверила ему, потому что парень был большим и сильным и у него еще были эти смешные неровные зубы. Он попытался навредить мне, но папочка его проучил. Папа знает, как приструнить слабых мужчин, которые пытаются вытянуть деньги из других и обижают хорошеньких девушек. Он был большим героем в Первую мировую войну, а тот полицейский был дезертиром.

Мадлен стала говорить с совершенно другим акцентом, ее голос стал более низким и глубоким. Я напряг слух для очередного словесного потока; вояка сказал:

— Дезертиров надо либо депортировать в Россию, либо убивать. Нет, убивать — это слишком мягко. Подвешивать их, ну ты сама знаешь за что. Пожалуй, так и надо делать.

Мадлен перешла на мексиканский акцент:

— Может, отрубать им все топором, а? У того полицейского был напарник. Он пытался ко мне клеиться — оставлял записки, которые я выбрасывала. Тогда он избил папочку и смылся в Мехико. Я нанимаю для его поисков детектива и разыгрываю маленький спектакль. Покупаю дешевое платье, переодеваюсь в него, гримируюсь и еду в Энсинаду, притворяюсь нищенкой и стучусь в его дверь. «Гринго, гринго, подай на пропитание». Когда он, дав мне какую-то мелочь, поворачивается ко мне спиной, чтобы вернуться в дом, я выхватываю спрятанный за одеждой топор и рублю его на куски. Забираю деньги, которые он украл у папочки. И привожу домой семьдесят одну тысячу долларов.

Военный пролепетал:

— Смотри, это что еще за шутки? — Я достал 38-й и взвел курок. Мадлен, превратившись теперь уже в «богатую мексиканку» Милта Долфина, затараторила по-испански какие-то грязные ругательства. Я прицелился в оконный проем; внутри включили свет; любовничек, спешно набрасывающий на себя свою форму, помешал мне выстрелить в убийцу. Я снова увидел, как из глаз лежащего в песчаном карьере Ли, выползают черви.

Едва одевшись, вояка вылетел за дверь. Мадлен, облачившаяся в темное облегающее платье, стала легкой мишенью. Я прицелился, но последняя вспышка ее наготы заставила меня разрядить револьвер в воздух. Я выбил окно.

Мадлен наблюдала, как я забираюсь на подоконник. Ее не смутили ни выстрелы, ни разбитое стекло.

Демонстрируя удивительную выдержку и самообладание, она сказала:

— Она была для меня центром мироздания, и я должна была рассказать о ней людям. Рядом с ней я чувствовала себя так ущербно. Она была такая естественная, а я всего лишь ее жалкое подобие. И она была с нами, милый. Ты вернул ее мне. Это благодаря ей у нас с тобой все было хорошо. Благодаря ей.

Желая увидеть ее истинное обличие, обличие обычной шлюхи, я сбил с головы Мадлен парик, сделанный под Орхидею; затем завел ей руки за спину и надел на них наручники, представляя себя хорошей приманкой для червей, лежащим в том же карьере, что и мой напарник. Во дворе загудели сирены; разбитое окно осветили лучи фонариков. Ли Бланчард из своего далека снова произнес ту фразу, сказанную им во время зутерских войн: «Шерше ля фам, Баки. Помни об этом».

Глава 35

Ту осень мы встретили вместе.

На мои выстрелы приехали четыре патрульных машины. Я объяснил полицейским, что надо мчаться на участок в Вилшир с включенной сиреной и зажженным маячком — я арестовал эту женщину за убийство при отягчающих обстоятельствах. На участке в Вилшире Мадлен созналась в убийстве Ли Бланчарда, сочинив при этом блестящую историю — о любовном треугольнике Ли / Мадлен / Баки, о том, как спала с нами обоими зимой 1947 года. Я присутствовал на ее допросе, и она звучала убедительно. Опытные детективы купились на ее историю: мы с Ли добиваемся ее руки, в качестве потенциального мужа Мадлен предпочитает меня. Ли идет к Эммету, требует, чтобы он «отдал ему» свою дочь, а затем, когда тот отказывается, избивает его до полусмерти. Обуреваемая чувством мести Мадлен, выслеживает Ли в Мексике и убивает его, зарубив топором в Энсинаде. И никакого упоминания о деле Черной Орхидеи.

Я подтвердил историю Мадлен, добавив, что лишь недавно узнал о том, что Ли был убит. Затем я стал задавать ей наводящие вопросы про убийство Орхидеи и вытянул у нее частичное признание.

Мадлен увезли в женскую тюрьму Лос-Анджелеса, а я поехал обратно в «Эль Нидо» — так и не решив, как мне поступить с Рамоной.

На следующий день я вернулся на работу. В конце дежурства в раздевалке меня уже поджидала группа громил из муниципальной полиции. Они допрашивали меня целых три часа; я продолжал рассказывать ту историю, которую придумала Мадлен. Достоверность ее истории и моя репутация борца за справедливость помогли мне выдержать эти допросы — и никто так и не вспомнил об Орхидее.

В течение следующей недели заработала судебная машина.

Мексиканское правительство отказалось обвинить Мадлен в убийстве Ли Бланчарда — без трупа и других улик процедура экстрадиции была невозможна. Чтобы решить ее участь, собралось большое жюри присяжных; представителем Лос-Анджелеса на рассмотрении этого дела был назначен Эллис Лоу. Я сказал ему, что дам только письменные показания. Очень хорошо зная мою непредсказуемость, он согласился. Я настрочил десять страниц текста про пресловутый «любовный треугольник», насочиняв таких красивых и лживых фраз, которые могли сравниться разве что с рассказами Бетти Шорт. Когда я закончил эту писанину, то подумал, оценила бы сама Бетти подобную иронию.

Эммета Спрейга судило отдельное жюри присяжных — за нарушения техники безопасности и положений об охране труда при возведении некачественных зданий на земельных участках, полученных им преступным путем. Его приговорили к выплате штрафа в размере 50 000 долларов — но не предъявили никаких уголовных обвинений. Принимая в расчет 71 000 долларов, которую Мадлен украла у Ли, у Эммета осталось еще двадцать штук прибыли.

История о любовном треугольнике попала в газеты на следующий день после того, как дело Мадлен было направлено на обсуждение жюри присяжных. Снова вспомнили про поединок Бланчард — Блайкерт и про перестрелку в Саутсайд и в течение целой недели обо мне писали все местные газеты. А потом мне позвонил Биво Минс из «Геральд» и предупредил:

— Будь осторожен, Баки. Эммет Спрейг собирается отомстить и выдать прессе компромат на тебя. Я все сказал.

Этот компромат появился в журнале «Конфиденшл».

В номере от 12 июля появилась статья про тот самый треугольник. Эммет рассказал скандальному изданию о моих отношения с Мадлен. В статье приводились ее цитаты, в которых она описывала меня как полицейского, который игнорировал свою службу для того, чтобы перепихнуться с ней в мотеле «Красная Стрела»; который воровал спиртное у ее отца, чтобы потом выпивать во время ночных дежурств; который сообщал ей внутрислужебную информацию о системе наказаний нарушителей дорожного движения, принятых в Управлении; который, кроме всего прочего, «избивал негров». Другие ее намеки подразумевали и более серьезные нарушения с моей стороны — но все, что говорила Мадлен, было правдой.

Я был уволен из полицейского управления за моральную развращенность и поведение, несоответствующее званию полицейского. Это было единогласное решение специально собранного совета инспекторов и заместителей начальника управления, и я его не оспаривал. Я подумывал о том, чтобы вернуть все на место, эффектно сдав Рамону, но отказался от этой затеи, так как в этом случае мог пострадать Расс Миллард, которого наверняка бы вызвали для дачи показаний; кроме того, имя Ли снова смешали бы с грязью; и в довершение к этому обо всем стало бы известно Марте. Я опоздал на два с половиной года; статья в «Конфиденшнэл» показала, что я действительно был обузой для управления. И я знал это лучше других.

Я сдал свой табельный револьвер и незаконно хранившийся у меня 45-й кольт, а также жетон 1611. Вернувшись в дом, купленный Ли, и заняв 500 долларов у падре, я стал ждать, пока шумиха вокруг меня уляжется и я смогу начать поиски новой работы. Мысли о Бетти Шорт и Кэй не давали мне покоя, и однажды я пошел в школу, где работала Кэй. Посмотрев на меня как на мелкую букашку, появившуюся невесть откуда, директор сказал, что на следующий день после того, как мое имя появилось в газетах, Кэй написала заявление об уходе. Она указала там, что уезжает в автомобильную поездку по стране и уже больше не вернется в Лос-Анджелес.

Большое следственное жюри направило дело Мадлен в суд, обвинив ее в «преднамеренном убийстве в состоянии аффекта при смягчающих обстоятельствах». Ее адвокат — знаменитый Джерри Гисслер объявил о том, что она признала себя виновной, а также попросил огласить приговор в кабинете судьи. Принимая во внимание заключение психиаторов, которые признали Мадлен «буйной шизофреничкой, подверженной галлюцинациям и способной принимать обличил разных людей», судья приговорил ее к принудительному лечению в психиатрической больнице Атаскадеро в течение «неопределенного срока, но не меньшего, чем предусмотрено уголовным кодексом: десять лет заключения».

В общем, оторве пришлось отдуваться за всю семью, ну а мне за себя самого. Последний раз я видел Спрейгов на фото в «Дейли Ньюс». Матроны выводят Мадлен из зала суда, а Эммет плачет возле стола защиты. Осунувшуюся от болезни Рамону поддерживает Марта, все в цивильных, сшитых на заказ костюмах. И эта картина заставила меня замолчать, теперь уже навсегда.

Глава 36

Через месяц пришло письмо от Кэй.

Сью Фоллс, Ю. Д.

17/8/49

Дорогой Дуайт,

Я не знаю, возвратился ли ты в наш дом, поэтому не уверена в том, что это письмо до тебя дойдет. Я просматривала в библиотеке лос-анджелесские газеты и в курсе того, что ты уже не работаешь в полиции, поэтому туда я тоже не могу написать. Вобщем, посылаю это письмо на старый адрес, а там уж как получится.

Я сейчас в Сью Фоллс, остановилась в гостинице «Плэйнсмэн», самой лучшей в городе. Я мечтала пожить здесь, еще когда была ребенком. Конечно, не при таких обстоятельствах. Я просто хотела избавиться от этого привкуса Лос-Анджелеса. А Сью Фоллс отличается от него настолько насколько Луна от Земли.

Мои школьные подруги все замужем, с детьми, две уже вдовы погибших на войне. Все говорят о войне так, словно она еще продолжается. За городом сейчас ведутся работы по застройке прерий. Здания, которые уже построили, такие ужасные, окрашены в яркие кричащие тона. Глядя на них, я начинаю скучать по нашему старому дому. Я знаю, что он тебе ненавистен, но для меня он был прибежищем в течение девяти лет моей жизни.

Дуайт, я читала прессу, в том числе ту грязную статью в журнале, и обнаружила там, наверное, с десяток ложных утверждений. Некоторые из них сделаны по причине плохой осведомленности, а в некоторых просматривается очевидное вранье. Мне интересно, что же было на самом деле, хотя не уверена, хотелось бы мне знать всю правду. Меня удивило, почему нигде не упоминалась Элизабет Шорт. Может быть, это покажется лицемерием с моей стороны, но прошлой ночью я занималась тем, что подсчитывала, сколько же раз я говорила тебе неправду. То, о чем я врала, и то, о чем умалчивала, даже когда все у нас складывалось хорошо. Мне стыдно признаться, но я насчитала столько, что лучше об этом не говорить.

Прости меня за это. Я восхищаюсь тем, как ты поступил с Мадлен Спрейг. Я никогда не знала, что она для тебя значит, но я знаю, что значило арестовать ее. Это действительно она убила Ли? Или это очередная ложь? Почему я этому не верю?

У меня есть немного денег, которые мне оставил Ли (это полуправда, я знаю), и через пару дней я собираюсь поехать куда-нибудь на запад. Хочу уехать как можно дальше от Лос-Анджелеса, в какое-нибудь красивое местечко с прохладным климатом и богатой историей. Возможно, в Новую Англию или на Великие озера. Единственное, что я знаю, — это то, что остановлюсь в том месте, которое мне больше всего по душе.

Надеюсь, что это письмо до тебя дойдет.

Кэй.

P.S. Вспоминаешь ли ты Элизабет Шорт? Я, например, думаю о ней постоянно. Без ненависти. Просто думаю о ней. Это достаточно странно, особенно после того, что произошло.

К. Л. Б.

Я сохранил ее письмо и перечитал его, наверное, раз двести. Я не думал о том, что оно означало или подразумевало в отношении моего будущего, или будущего Кэй, или нашего общего будущего. Я просто перечитывал его и думал о Бетти.

Я выбросил досье из «Эль Нидо» в мусорный ящик и думал о ней. Х.-Дж. Карузо устроил меня на работу по продаже автомобилей, и я думал о ней, втюхивая покупателям авто 1950 года. Проезжая мимо 39-й и Нортон и видя дома, построенные на месте бывшей автостоянки, я думал о ней. Я не задумывался о том, правильно ли поступил, отпустив Рамону, или о том, одобрила бы такой шаг Бетти. Я просто думал о ней. И именно Кэй, самая умная из нас двоих, объяснила мне, в чем же тут дело.

На ее втором письме стоял штемпель Кембриджа, штат Массачусетс, и оно было написано на бумаге с логотипом мотеля «Гарвард Мотор».

11/9/49

Дорогой Дуайт.

Какая я все-таки малодушная и лживая. Уже два месяца собираюсь написать тебе об этом, но все никак не могу набраться смелости. Вот только сегодня решилась это сделать. Если ты не получишь это письмо, мне придется звонить Рассу Милларду. Попробую сначала написать.

Дуайт, я беременна. Должно быть, это случилось во время той единственной встречи, за месяц до того, как ты уехал. Ребенок должен родиться ближе к Рождеству, и я хочу сохранить его.

Вот так Кэй Лейк переходит из обороны в атаку. Позвони мне, пожалуйста, или напиши. Поскорее. Может, сегодня?

Вот это и есть самая главная новость. В продолжение моего посткриптума к предыдущему письму (странного? грустного?) случилась смешная вещь.

Я продолжаю думать об Элизабет Шорт. О том, как она исковеркала наши жизни, а ведь мы даже не знали ее. Когда я приехала в Кембридж (боже, как я люблю эти студенческие городки), я вспомнила, что она жила где-то поблизости. Я поехала в Медфорд и, остановившись пообедать в кафе, завязала разговор с сидевшим за соседним столиком слепым парнем. Мне было охота поболтать, и я упомянула Элизабет Шорт. Парень сначала погрустнел, но потом оживился. Он рассказал мне про полицейского, три месяца назад приезжавшего в Медфорд, чтобы найти убийцу «Бет». Он точь-в-точь описал твою манеру разговора и твой голос. И я почувствовала гордость за тебя. Но я не сказала ему, что тот полицейский — мой муж, потому что я до сих пор не знаю, так ли это на самом деле.

Хотелось бы знать,

Кэй.

Я не позвонил и не написал. Выставив дом Ли Бланчарда на продажу, я вылетел в Бостон.

class='book'>Глава 37 В самолете я думал, как много мне предстоит ей объяснить, расставить все точки над "i", чтобы новая волна лжи не уничтожила нас двоих — или теперь уже троих.

Она должна будет узнать, что я был детективом без жетона, что в течение одного месяца 1949 года на меня снизошли озарение, смелость и способность пожертвовать всем ради достижения цели. Она должна будет узнать, что горячие события тех дней навсегда отпечатались в моей памяти и что одно лишь воспоминание о них ранит мне душу и погружает в пучину неизбывной тоски. И она должна будет поверить, что я сделаю все возможное для того, чтобы эти воспоминания не ранили и ее душу.

И она должна знать, что это Элизабет Шорт дала нам второй шанс.

Подлетая к Бостону, самолет оказался в плену облаков. На меня напал страх, как будто воссоединение с Кэй и мое будущее отцовство превращают меня в камень, летящий в пропасть. И я обратился к Бетти — с желанием, почти с молитвой. Облака расступились, и самолет пошел на посадку, огни большого города прямо под нами. Я попросил у Бетти благополучной посадки в обмен на мою любовь.

Примечания

1

Зутеры, или пачукос, — и 1930 — 1950-х годах и Америке члены молодежных мексиканских банд. Одевались в длиннополые спортивные пиджаки с широкими плечами, мешковатые брюки и остроносые ботинки.

(обратно)

2

Северо-восточный престижный район США, включает в себя штаты Новой Англии и Нью-Йорк.

(обратно)

3

Благотворительная организация по реабилитации бездомных и нищих.

(обратно)

4

Дуболом! Ну просто дуболом! (нем.)

(обратно)

5

Английское дерьмо!.. Американское еврейское дерьмо! (нем.)

(обратно)

6

Ты, Дуайт? (нем.)

(обратно)

7

Где Грета? Где, мамочка? (нем.)

(обратно)

8

Название пронацистской организации этнических немцев в США в 30-е годы.

(обратно)

9

Американская киностудия «Радио-Кейт-Орфеум» (Radio-Keith Orpheum). Основана в 1929 году.

(обратно)

10

Знаменитый американский комик.

(обратно)

11

«Рамона-Карнавал» (Ramona Pageant) — театральная пьеса, идущая на американском сцене с 1923 года.

(обратно)

12

Идемте в участок! (исп.)

(обратно)

Оглавление

Пролог

Часть первая Огонь и Лед

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

Часть вторая Перекресток 39-й и Нортон

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

Часть третья Кэй и Мадлен

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

Часть четвертая Элизабет

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

*** Примечания ***