Бабье лето инженера Фонарёва [Михаил Хаимович Городинский] (fb2) читать постранично

Бабье лето инженера Фонарева

Уходя в отпуск, Фонарев не чувствовал должной радости. Усталости не было или со временем притупилось и это – отпускное – чувство, но предстоящий месяц свободы казался сроком что-то уж чересчур большим, даже пугал. О путевке он не позаботился: надо было куда-то идти, просить, рыпаться, а уж чего он совсем не умел, это напоминать о себе, более или менее внятно заявлять о своем существовании. Может, и потому толковый инженер Фонарев всего три года назад стал ведущим, и теперь, в свои сорок семь, вряд ли мог рассчитывать на новые высоты.

Еще зимой маячила лихая мысль махнуть осенью в Адлер, к двоюродному брату, но в марте сын объявил о женитьбе, вскоре была свадьба. После джинсов, магнитофона, горных лыж с так называемым семейным бюджетом всегда случалось нечто такое, что в боксе называется состоянием «грогги», а просто у людей – сотрясением мозгов. Ну, а свадьба на сорок человек в ресторане и последующее свадебное путешествие в Прибалтику оказалось вроде клинической смерти. Оставалось тихо гадать, как живут и крутятся другие, ведь Фонарев искрение считал, что весьма прилично зарабатывает. Он, однако, никому не завидовал, частенько прокручивал в голове какое-то интервью под девизом «А как думаете вы?», то есть кто-то умный, и доброжелательный, и на него похожий задавал ему вопросы, в том числе о зависти, чести, а он, Фонарев, отвечал – тоже умно, с достоинством и неторопливо, чтобы все успели записать или услышать,– чуток любуясь со стороны и немного удивляясь такой своей зрелой рассудительности.

Сентябрь стоял отменный. В первых числах было холодно, хозяйничал сильный восточный ветер, казалось, на дворе уже глухая унылая осень с близкими заморозками и снегом, но к началу отпуска затихло, потеплело, выглянуло солнце, напомнив, что еще только сентябрь, середина сентября – самый бархатный сезон, бабье лето.

Никаких планов у Фонарева не было, разве что поездить за грибами. Вроде в августе грибы «пошли», хотя Виктория Михайловна – теща – утверждала, что год не грибной, по ее приметам, и произносила это, как всегда, безапелляционно. На осторожный вопрос: «Какие же это у вас, Виктория Михайловна, такие приметы?»– сразу швыряла: «А вот не грибной!»– чем приводила Фонарева в привычное и потому недолгое отчаяние. Он знал настоящий смысл ее слов, интонации, «примет». Жили-то в ее квартире, хотя жили ведь уже почти двадцать лет, и без бед и несчастий, и теща была не столбовая дворянка – работала всю жизнь старшим бухгалтером, и делить уже было нечего, а вот накатывало ни с того ни с сего и продолжала за что-то мстить длинной иезуитской местью. Он пил чай и помалкивал, не грибной так не грибной. Виктория Михайловна тоже сразу усмирилась – чего силы зря тратить, копья ломать?– почти дружелюбно добавила, что съездить в лес все равно не помешает.

– Жаль, давление, а то бы и я...

– Жаль, – согласился Фонарев, мывший чашку. И только теперь понял, что, если бы не давление, Виктория Михайловна непременно поехала бы с ним – на месте доказать, что год не грибной.

Вспомнили: нет корзины. В позапрошлом году он брал в лес полиэтиленовое ведерко.

– Езжай-ка на рынок, купи наконец корзину, – сказав теша. Только езжай на Светлановский.

– Почему же, Викторин Михайловна, на Светлановский? – не удержался Фонарев. Светлановский рынок был в другом конце города, дальше не придумаешь.

– А потому что на Светлановский!!

Корзины продавали в дальнем ряду, у мясного павильона. Корзины были хорошие, разные, от пяти рублей до десятки – в зависимости от размера и фасона. Фонарев приценился. Конъюнктуры, конечно, не знал, кольнуло, что, может, теща права, на Светлановском выбор больше и дешевле, тут же вспомнил, что разница-то вся рубль-два, о чем размышлять, но все же решил не торопиться. Он пошел по рядам, мимо музея гранатов, хурмы, винограда, груш и мандаринов, и вдруг услыхал впереди энергичный голос: «Иди сюда, дорогой! Иди, иди...» Кричал темнолицый поджарый человек, теперь он звал руками – так манят ребенка или животное. Когда Фонарев подошел, южанин ласково улыбнулся, полез вниз и выставил на пустой прилавок огромную, полуметровой высоты корзину.

– Вот! То, что тебе надо! Я в ней гранаты привез. Позавчера последние продал. Внутрь, внутрь пощупай. Из виноградной лозы... Семь рублей.

Фонарев хотел сказать, что к такой корзине надо еще воздушный шар продавать, но облик хозяина не внушал надежды, что он поймет эту европейскую шутку.

– Большая,– сказал Фонарев.

– Зато на всю жизнь.

– Не, такая не нужна,– Фонарев услыхал, что говорит уже с акцентом, не «не», а «нэ».

Он двинулся было дальше, но темнолицый мигом убрал корзину и водрузил на прилавок другую, тоже будь здоров, но все-таки поменьше.

– Шесть рублей!

Фонарев взял корзину в