Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))
По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...
В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная
подробнее ...
оценка) состоит в том, что автор настолько ушел в тему «голой А.И», что постепенно поставил окончательный крест на изначальной «фишке» (а именно тов.Софьи).
Нет — она конечно в меру присутствует здесь (отдает приказы, молится, мстит и пр.), но уже играет (по сути) «актера второстепенного плана» (просто озвучивающего «партию сезона»)). Так что (да простит меня автор), после первоначальных восторгов — пришла эра «глухих непоняток» (в стиле концовки «Игры престолов»)) И ты в очередной раз «получаешь» совсем не то что ты хотел))
Плюс — конкретно в этой части тов.Софья возвращается «на исходный предпенсионный рубеж» (поскольку эта часть уже повествует о ее преклонных годах))
В остальном же — финал книги, это просто некий подведенный итог (всей деятельности И.О государыни) и очередной вариант новой страны «которая могла быть, если...»
p.s кстати название книги "Крылья Руси" сразу же напомнили (никак не связанный с книгой) телевизионный сериал "Крылья России"... Правда там получилось совсем не так радужно, как в книге))
По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.
cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".
Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.
Итак: главный
подробнее ...
герой до попадания в мир аристократов - пятидесятилетний бывший военный РФ. Чёрт побери, ещё один звоночек, сейчас будет какая-то ебанина... А как автор его показывает? Ага, тот видит, как незнакомую ему девушку незнакомый парень хлещет по щекам и, ничего не спрашивая, нокаутирует того до госпитализации. Дальше его "прикрывает" от ответственности друг-мент, бьёт, "чтобы получить хоть какое-то удовольствие", а на прощание говорит о том, что тот тридцать пять лет назад так и не трахнул одноклассницу. Kurwa pierdolona. С героем всё ясно, на очереди мир аристократов.
Персонажа убивают, и на этом мог бы быть хэппи-энд, но нет, он переносится в раненое молодое тело в магической Российской империи. Которое исцеляет практикантка "Первой магической медицинской академии". Сукаблять. Не императорской, не Петербургской, не имени прошлого императора. "Первой". Почему? Да потому что выросший в постсовке автор не представляет мир без Первого МГМУ им.Сеченова, он это созданное большевиками учреждение и в магической Российской империи организует. Дегенерат? Дегенерат. Единица.
Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно
старик прошептал древние слова гимна в честь великой реки и, сняв разбитые башмаки, пошел к воде.
Сердце его стучало, как в дни далекой молодости. Он думал, что оно уже не сможет биться так сильно и радостно, как бывало в самые счастливые минуты — во время свадьбы, когда молодая жена подняла на него впервые свои чудесные глаза; после рождения первенца; в день, когда они вошли в собственный крошечный домишко у подножия горы… И вот теперь его старое сердце снова радостно колотится в груди, предчувствуя исполнение своего заветного желания.
Он пришел сюда с Юга, преодолев тысячи километров раскаленных солнцем дорог, ночуя под деревьями, прося милостыню, работая, когда кому-нибудь приходило в голову доверить работу такому ветхому старцу… Он грыз сухие лепешки, когда они были, или голодал, не замечая этого и упорно двигаясь — шаг за шагом — к своей цели — увидеть великую реку, поклониться ей и умереть на ее берегу, если будет на то воля Божья.
У самой кромки старик остановился, прислушиваясь к тому, о чем толковал двум упитанным иностранцам индус в белом тюрбане.
— Ганг — святыня нашего народа. Он — одна из главных составляющих нашей культуры, издревле пропитанной его животворной водой. Не зря мы называем его «Ганга мая» — «Матерь Ганга», именно Матерь! Ганга для нас женского рода, — говорил, все более воодушевляясь, индус важно кивающим гостям. — Прикоснуться к нашему Гангу, испить его воды, совершить в нем омовение при жизни и быть омытым им после смерти — значит, быть очищенным и внутри, и снаружи, причем навечно.
«Все правильно, — подумал старик, — но разве только это? Наш Ганг для нас не только культура, не только вера, не только надежда на спасение. Ганг течет через душу каждого из нас. Ганг — пространство нашей жизни, соединяющее три мира: землю, небо, с которого он спускается к нам, и преисподнюю, во мрак которой он уходит в конце своего пути».
Он закрыл глаза и сделал последний шаг к своей Дасахаре — «смывающей десять грехов». Священные воды приняли его тело, лаская и убаюкивая боль, снимая многолетнюю усталость и даже, померещилось старику, делая его молодым и сильным.
— Хари Вишну! Хари Вишну! — повторял он, черпая воду пригоршнями и поливая ею свою склоненную голову. — Я дошел до тебя, о священный Ганг!
Даже здесь, совсем недалеко от верховьев, вода Ганга была уже не той, что между скалами Гималаев. В нее успели войти со своими подношениями миллионы людей, и теперь в ладонях старика каждый раз оказывались вместе с золотистыми песчинками, поднятыми со дна, кусочки фруктов, лепестки цветов, обрезки цветной бумаги и тканей, волосы — из тех, что были пожертвованы реке пришедшими за очищением женщинами-вдовами.
Рядом с ним в этом довольно глухом и далеком от святых городов и мест паломничества районе Великой Гангской равнины вошло в воду множество людей — крестьян, городских рабочих, солдат, брахманов, больных, даже прокаженных. Великая река не знает покоя ни на одном участке своего течения. Она везде и всегда нужна людям, идущим к ней в любое время дня и ночи, как идут к матери, чтобы на ее груди обрести покой и спасение.
Старик поднес сложенные ковшиком руки ко рту и сделал несколько жадных глотков. Его не мучила жажда, но эта вода, он верил, утолит мучившую его долгие годы потребность в очищении. Велики ли были его грехи — он не мог судить об этом. Он никого не убивал, не грабил, не обманывал, если не считать, конечно, маленьких лукавств и недомолвок, без которых невозможно жить с людьми. Но за ним тянулся, как и за каждым человеком, длинный шлейф мелких, ежедневных, почти незаметных глазу, но накапливающихся проступков, отступлений от Божественного Закона, от прямого пути истинного индуиста в сторону суетливого кипения обывательских страстей, желаний, обид. С этим, наверное, можно жить, но, когда все ближе и ближе подступает тень смерти, каждая ничтожная ложь кажется способной затмить солнце, до небес вырастает чуть пробившийся в душе росток недоброжелательности к кому бы то ни было. Хочется чистоты и мудрости, спокойной мудрости познавшего цену добра и зла, без всяких усилий освободившегося от налипшей за долгую жизнь паутины ненужных связей, фальшивых потребностей, выдуманных обязанностей…
Если есть в мире сила, способная очистить миллионы душ, принять их боль, скорбь, ошибки, муки, даровать взамен освобождение, чистоту и истину, то это она, великая река, чудотворный Ганг, мать Индии. Войдя в него, старик понял, что отныне его путь — это путь
Последние комментарии
1 час 35 минут назад
1 час 38 минут назад
1 час 50 минут назад
1 час 52 минут назад
2 часов 6 минут назад
2 часов 23 минут назад