КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706129 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272720
Пользователей - 124656

Последние комментарии

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

a3flex про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Да, тварь редкостная.

Рейтинг: 0 ( 1 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Крылья Руси (Героическая фантастика)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).

Драконовы кончары (Smocze koncerze) [Анджей Савицкий] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]



АНДЖЕЙ САВИЦКИЙ

ДРАКОНОВЫ КОНЧАРЫ


Издательский дом "Ребис", 2016

Перевод: Марченко Владимир Борисович 2018 г.



I


Ему разрешили видеть сны. Его сознание было размещено в замкнутом пакете данных, снабженном программой поддержки. Благодаря ней, он чувствовал ход времени и мог переживать сновидения. Это должно было быть наградой за образцовую службу, только очень быстро оказалось проклятием. Бестелесность и беспомощность вызывали боль. Они мучили своим единообразием, мрачной неизбежностью и отсутствием каких-либо внешних стимулов. Он тонул в воспоминаниях, разыгрывал старые сражения, беседы и встречи, только это не доставляло ему удовольствия, так как не пробуждало каких-либо эмоций. У него не было тела, желез или биологического мозга, так что чувствовать он никак не мог. Программа поддержки не была снабжена имитатором эмоций, так что он не был истинным существом, а всего лишь коллекцией воспоминаний, тенью самого себя.

В пакете его обозначили как демиурга, что свидетельствовало о том, что Мультиличность с ним считается. Сохраняя его в состоянии частичной активности, она дополнительно подчеркивала испытываемое к нему уважение. Он удивлялся, с чего это раньше бунтовал против нее, как-то раз даже вызвал восстание и пытался сбежать перед стиранием телесности и виртуализацией. Но тогда у него имелись чувства и эмоции, которые не всегда мог контролировать. Он обещал себе, что при очередном телесном воплощении уже не позволит себе поддаться биологическим порывам. Пока же что ему оставалось лишь ожидать.

Наконец система сообщила ему об изменениях. Во время проникновения в инфополе ведущий пучок напал на нарастающую плотность информации и тут же выслал сигнал программам-охранникам. Разыскивающий комплекс, служащий для локализации достаточно развитых цивилизаций, отмечал попадания, в среднем, каждые несколько сотен циклов, так что программы приняли решение незамедлительно подать сигнал тревоги Мультиличности. Складывающие ее существования годились для частичного сверхчувственного предвидения, потому они начали процесс видения снов, посвященных находке. Первые видения оказались обещающими, найденный мир принадлежал к наивысшему классу.

Свой кластер информационного поля он наполнял уже несколько тысяч лет, но только сейчас достиг плотности, соответствующей предтехнологической цивилизации, которая в самый раз подходила для инфицирования и преобразования. Сны подтвердили интересующую физическую структуру мира, дающую возможность развития жизни, основанной на соединениях углерода. Так что незамедлительно была начата процедура вторжения.

В информационное поле был выведен портал, который направился на поиски места с наибольшей плотностью данных. Частично таким местом оказывались сборища мыслящих существ или же городские агломерации. Портал локализовал пробой с наибольшей интенсивностью, один из крупнейших городов в этом мире, загрязняющий инфополе данными, производимыми существами, одаренными сознанием и свободной волей. Портал выстрелил буи, которые проели барьер между измерениями и заякорились в материальной действительности.

В небе над городом с грохотом разрываемого пространства расцвел огненный шар. После периода, необходимого для начальной материализации портала, эмиссия энергии начала уменьшаться, а горящая аномалия постепенно начала остывать. На аномалию начала действовать физическая структура мира, в особенной степени – потоки гравитонов, создаваемых планетой. Портал опал на поверхность и погас.

Теперь были задействованы программы-помосты, была создана магистраль, по которой данные вторжения были высланы в портал. В ожидании создания постоянного помоста и полной материализации, начата была эмиссия информации, загрязняющей окружающую действительность. Первый этап вторжения был признан завершенным успехом. Портал перешел в состояние сниженной активности, а до времени начала процедуры вторжения в континуум, он должен был излучать исключительно эзотерическое излучение.

Демиург знал, что время его бездеятельности в небытии как раз закончилось.


Стамбул

10 джумада 1088 года хиджры

10 августа 1677 года от Рождества Христова


Дорота провела ладонью по лежащему на столе письму. Оно было написано на языке, с которым много лет она не имела контакта, но до сих пор пробуждающем в ней интенсивные чувства. Правда, чувства весьма смешанные, в которых ностальгия по покинутой родине шла на пару со страхом и ненавистью, но всегда резкие. Латинские буквы складывались в радикальные последовательности приказов и наставлений, подкрепленных конкретной угрозой. Или ты выполнишь наши приказания, или твой брат умрет в муках. Коротко, без каких-либо украшательств или обиняков. Было видно, что письмо писал военачальник, человек, лишенный угрызений совести, жесткий и решительный. К тому же хорошо образованный и умело пользующийся пером. Интеллигентный и беспощадный сукин сын.

Дорота встала из-за стола, задумчиво обмахиваясь посланием. Она прошла через спальню, на ходу глянув в зеркало. Из него глядела высокая и дородная женщина, движущаяся с гордо поднятой головой, с зелеными глазами и светлой кожей. Сорок лет ей уже давно исполнилось, но женщина сохранила красоту и свежесть. Черты лица Дороты считались плебейскими и самыми обычными, но было в них что-то такое – сила и непокорность – отражающее ее характер, из-за чего она часто попадала в неприятности.

Дорота Фаляк оставалась незамужней, к тому же родом она была из враждебной османам страны, но, тем не менее, в Стамбуле она пользовалась огромным уважением. Единственная женщина во всей империи она имела право пользоваться титулом "аль-хакима", то есть мудреца. Тем самым она превосходила массы турецких медиков и хирургов, которые изучали искусство лечения в наилучших стамбульских медресе. Сама же она ни в каком учебном заведении не обучалась. Во-первых, она была женщиной, во-вторых, была из простонародья. Отец ее был крепостным крестьянином из-под Рациборжа, у него и мысли не было бы обучать дочку. За все, чего достигла, она могла благодарить исключительно себя.

Женщина с удовольствием оглядела собственную одежду. На ней были просторные шаровары и туфли с загнутыми носками, сшитые из тонкого сафьяна. К этому всему рубаха с вышитыми краями и короткими рукавами, на которую были накинуты легкий жилет и доходящий до пола кафтан. Светлые волосы, дабы не оскорблять Аллаха, она прятала под хеджабом из настоящего шелка. Будучи стильной и независимой женщиной, она никогда не надевала паранджу, по городу всегда ходила с открытым лицо. И подумать только, если бы она осталась дома, то носила бы заскорузлую нижнюю юбку и, согнутая пополам, полола бы огород или варила бы обед своему пашущему в поле мужику.

Наконец-то она покинула спальню и спустилась вниз, в кабинет. Из-за окон с прикрытыми для защиты от жары и пыли ставнями доносился говор большого города. Призывы торговцев и нищих, крики купцов, пытающихся проехать на тележках с товаром сквозь узкие улочки, смех и вопли детворы, стук молотков ремесленников и даже пение уличного музыканта. Дом Дороты располагался в никогда не засыпающей махалле в самом центре Стамбула. В этот дом Дорота вложила действительно много средств, но ее профессия требовала этого. Благодаря удачному размещению, она сама никогда не жаловалась на отсутствие пациентов, ей даже пришлось существенно поднять цены за услуги, чтобы ограничить их неустанный наплыв.

- Плохие вести? – спросила Йитка, сидящая за заваленным бумагами столом.

- Так себе. Шантажируют меня, - буркнула Дорота, бросив взгляд на невольницу.

Йитка Яначкова еще недавно была монахиней в моравском монастыре. Ей было двадцать два года, и она обладала красотой ангела с церковной иконы. Девушка она была небольшая, с маленькими, остренькими грудками и узкими бедрами, зато кожа у нее была алебастровая, а лицо нежное и совершенно красивое. Полная противоположность крупной и топорной Дороте. Зато, точно так же как и аль-хакима, молодая чешка была непокорной, и за словом в карман не лезла. Именно потому она и очутилась в монастыре. Отец пытался хорошо выдать ее замуж, но она заявила, что еще в брачную ночь заколет того кабана, с которым ее свяжут узами.

У борова было пузо словно бочка, на голове нарывы, от которых он практически полысел, плюс четыре ужасных короеда от первого брака, - рассказывала она, не скрывая чувств, Дороте, после того как они вечерком выпили. – Он не расставался с баклагой пива, от которого часто прудил в штаны. На два десятка шагов от него несло мочой и луком, так что глаза резало.

- Так ты его не любила, - догадалась Дорота.

Йитка пнула толстяка в скрюченную подагрой ногу, когда тот попробовал ущипнуть ее во время обручения. Для ее отца, бедного шляхтича, все это чуть не закончилось финансовой катастрофой, ибо поклонник был правообладателем большей части его долгов. Так что девушка попала в монастырь послушницей, как бы в знак наказания. Там она провела год с лишком, когда на Моравию напали отряды татар. Ордынцы опустошили Чехию, часть из них добралась чуть ли не под Вену, другие отправились в Швабию и Баварию. По дороге грабили все, что только могли, но главной их добычей были пленники.

Ясырь, составленный поначалу из сотен, а потом и тысяч человек, ободранных донага и связанных веревками за шеи, гнали через половину Европы, до самых границ османской империи. В крупных городах татары меняли добычу на звонкую монету, торгуя с турками, имеющими особый патент, дающий право торговать живым товаром. Дорота сделалась обладательницей такого бесценного документа еще несколько лет назад, и она пользовалась им всякий раз, когда случалась возможность. Зная о набеге ордынцев, она отправилась им навстречу и совершенно дешево приобрела пять дюжин женщин и с дюжину мальчишек. Торговля была делом гораздо более выгодным, чем вскрытие нарывов и лечение поноса и язв, чем сама она занималась каждый день.

Так она сделалась хозяйкой Йитки, в то время практически умирающей, ордынцы использовали "тела", но так, чтобы их не повредить. Особенно они заботились о ценных девственницах, а юная монашка была как раз из таких. Но один из беев усмотрел себе прекрасного ангелочка и решил позабавиться с ним, суя ему свой член в рот. При этом он едва его не утратил, потому что Йитка защищалась и зубами. За укус он отблагодарил ей, не жалея плети, так что когда Дорота высмотрела девочку среди невольников, красотка выглядела окровавленным, покрытым экскрементами и грязью изображением несчастья.

Благодаря своим медицинским умениям, Дорота привела избитую девушку в порядок, практически за полцены приобретая для себя ценную помощницу. Дело в том, что Йитка умела читать и писать, а прежде всего – считать. К тому же, она была умной и предприимчивой. Аль-хакиме давно уже нужен был кто-нибудь такой. Все предыдущие ее ассистенты проявили себя ну никак. Первым был купленный в подобных обстоятельствах кадет австрийской армии Людвик Габленц, который был пригоден разве что дл развлечений в постели. При всем этом, он был недостоин доверия, так что приходилось приковывать его на ночь к ножке кровати. Дорота продала его персидскому купцу, приобретя взамен двух грузин. Вот только эти оказались неопрятными и тупыми громилами. На их спинах хозяйка поломала кучу розог, только это мало чего помогло; от них Дорота тоже избавилась, продав в евнухи.

А вот Йитка была истинным даром небес. Она помогла упорядочить все счета Дороты, через месяц сама взялась за их ведение. Кроме того, она создала картотеку пациентов и справилась с хаотической кучей векселей и обязательств, собранных аль-хакимой в сундучке, служащем в качестве хранилища для ценностей. Дело в том, что Дорота занималась еще и банковской деятельностью, не совсем законно и в тайне давая нуждающимся в долг золотые пара и серебряные акче. Деньги она всегда давала под высокий процент, совсем как еврейские ростовщики.

В сундучке же Йитка обнаружила два таинственных письма, написанных по-итальянски и одно – по-немецки. Девушка догадалась, что Дорота, забыв об осторожности, оказывает подозрительные услуги представителям Венецианской Республики и Священной Римской Империи. Эти бумаги она вручила хозяйке, а аль-хакима, без единого слова объяснений, письма уничтожила. Вопрос сотрудничества с врагами империи можно было бы посчитать и забытым, если бы не очередное письмо, принесенное мужчиной в мундире янычара, и написанное по-польски. Дорота была этим письмом так потрясена, что, для того, чтобы его прочитать, побежала наверх и закрылась в спальне на засов. Как будто бы она опасалась за возможность сохранения тайны со стороны невольницы, кухарки и помощника, что были ее единственными слугами.

- Шантаж? От тебя требуют золото? – спросила Йитка.

- Да нет, тут совсем даже не то. Они требуют, чтобы я постоянно оказывала им услуги, когда в город прибудет посольство. Кроме того, я обязана заняться проблемой освобождения христианских пленников, которых удерживают в Семибашенной Крепости, - беспечно махнула рукой Дорота.

- Но на чьих посылках ты должна быть? Откуда прибудет посольство? Из Польши? – выстреливала вопросы Йитка, откладывая перо и тщательно закрывая чернильницу.

- Они прибудут еще сегодня, - кивнула аль-хакима. – Выследили меня, сволочи. В городе у них, похоже, несколько шпиков. Они знают, чем я занимаюсь, и что я та особа, перед которой открываются многие двери. Посол, помимо занятий политикой с султаном, должен будет еще выкупить польских пленных. Они хотят, чтобы я проследила за тем, чтобы нашлись все те, кто еще не попал на галеры, и чтобы все это было как можно дешевле. И угрожают мне, сволочи…

- Чем? Сообщат туркам, что ты изменница? – спросила Йитка.

Дорота села в кресле напротив письменного стола помощницы и потерла лоб. Ей нужно было собраться; ведь ничего такого страшного от нее не требуют. Ведь не склоняют ее к шпионажу, нужно только лишь помочь с пленниками. Ничего страшного. С этим справится, а в следующий раз, когда должно будет прибыть польское посольство, она выедет по делам куда-нибудь вглубь Анатолии или даже в Каир.

- Это долгая история, - махнула рукой Дорота. – Во всяком случае, они нашли моего брата и посадили за решетку. И угрожают, что замучают его на смерть, если я не соглашусь. В рамках наказания за то, что он для меня сделал, когда я покидала Польшу. Мне пришлось тогда убегать, а он… Ох, глупый Ендрусь убил человека, чтобы дать мне возможность смыться. Но ведь все это было так давно. Больше двух десятков лет минуло. Вот как они обо всем догадались?

- Какие они? Кто конкретно тебе угрожает?

- Полевой коронный гетман Станислав Яблоновский. И что, говорит тебе хоть что-нибудь это имя? Знаешь ли ты польских военачальников и атаманов? Тогда зачем эти глупые вопросы? – рыкнула Дорота. – Мне известно только лишь то, что этот господин стал гетманом год назад, сразу же после коронации Собеского. Он правая рука Льва Лехистана, ответственный за охрану юго-восточных границ. Сразу же можно убедиться в том, что тип это энергичный. Могу поспорить, что, получив булаву, он в первую очередь взялся за укрепление сетки шпионов и привлечение следующих. Он не играет в бирюльки и не сторонится шантажа либо вытаскивания грязного белья. Трудный противник и, похоже на то, что пока что мне следует делать все, чего он пожелает.

- Разве что ты сыграешь хладнокровную суку и махнешь рукой на брата, - сказала Йитка, после чего поднялась с места и налила из кувшина воды, вскипяченной с лимоном; напиток она подала аль-хакиме.- Ты не видела его лет двадцать, так что на самом деле его и в живых нет.

- Он жив. Гетман описал несколько мелочей, которых не мог придумать. У Ендрека жена и трое детей. Если он быстро не выйдет на волю, не будет того, кто даст им жрать. На невестку, которую я никогда в глаза не видела, мне плевать, равно как и на племяшей, а вот Ендрека мне по-настоящему жалко. Это невинный, не слишком башковитый парень с большим сердцем.

- Тебе кого-то жалко? – удивилась невольница. – А мне казалось, что ты самая крутая баба, их тех, кто ходит по земле.

- Не забывайся, рабыня! – буркнула себе под нос Дорота, после чего напилась.

Йитка позволяла себе и более наглые комментарии, осознавая свою ценность для аль-хакимы и слабость, которую та к ней испытывает. Сама она чувствовала нечто вроде смеси благодарности, отвращения и привязанности. Ее отвращало полнейшее отсутствие морали и совести у польки, но она восхищалась ее силой и предприимчивостью. А кроме того, она была перед ней в долгу за спасение жизни. Отмечала она и многочисленные трещины на внешней поверхности жестокой и безжалостной хозяйки. Дорота была способна проявить бескорыстную доброту и нежность, к тому же она нуждалась в компании и в ком-то, перед кем могла выговориться. Подобный человек не мог быть настоящим чудовищем. Это благодаря ней Йитка за полгода выучила турецкий язык, потому что именно этим языком они чаще всего пользовались.

- Янычар сообщил мне адрес постоялого двора, в котором будет располагаться посольство. Туда я должна буду прийти вечером, чтобы получить указания, - сообщила Дорота. – Только перед этим я схожу расслабиться в баню. Не пойдешь со мной?

- А что с пациентами? Сегодня ты должна была посетить гарем паши и обследовать его беременную жену. Еще тебя ждет визит у таможенника, которому телега переехала стопы. Еще есть…

- Знаю, знаю, - буркнула аль-хакима. – Как только избавлюсь от последней поставки "тел", сразу же прикрою практику. Куплю себе дом в более спокойной махалле и стану заниматься честным ростовщичеством. Бедняки, пытающиеся взять деньги в долг, не столь мучительны, как вечно требующие заботы, стонущие пациенты.

- Я и сама предпочла бы, чтобы мы переехали в дом с садом, где я могла бы ухаживать за цветами. И было бы здорово, если бы он стоял у моря. Обожаю морской бриз, к тому же он полезен для кожи.

- Все это чушь, - отрезала Дорота. – Вышли работника с известием для пациентов, что я посещу их завтра утром. Идем в баню, а по дороге заберем Папатию.

Йитка послушно кивнула и собрала бумаги. Жизнь рядом с Доротой оказалась более интересной, чем в монастыре. Аль-хакима не любила скучать, а рутина ее раздражала. Вот она и выдумывала что-нибудь, чтобы разнообразить ежедневный порядок событий, чтобы развлечься или просто пошататься по городу. Понятное дело, судьба невольницы не была такой уж интересной, только неволя не была тяжелой для Йитки. Собственно говоря, она могла делать все, что только хотела, и ей всего хватало. В моравском монастыре, с его холодными и сырыми кельями, на рационе из каши и воды так здорово не было. Так что девушка и думать не думала о свободе и возвращении домой. Дома у нее не было, в Чехии ее ожидала тюрьма, причем, намного худшая, чем в Стамбуле.


  


Из дома они вышли около полудня, в самую сильную жару. Хотя с неба лил невыносимый жар, движение на улице меньше никак не стало. Приходилось пробираться между повозок и верблюдов, они проходили мимо носилок, которые тащили невольники, а рядом перемещались на своих двоих массы людей со всеми возможными оттенками кожи. В громком говоре доминировал турецкий язык, но столь же часто можно было услышать еврейский, греческий, арабский и армянский. Крупнейшая в мире метрополия, центр цивилизации, неустанно кипел, пульсировал жизнью и движением.

Они минули мечеть, на которую Дорота, будучи богобоязненной мусульманкой, платила вакф, и стоящую при нем больницу, которая тоже содержалась на пожертвования верующих. При больнице имелся приют для сирот и бесплатная харчевня для бедняков. Папатию они застали занятой раздачей детям фруктов, да уже немного лежалых, но еще пригодных для еды. Женщине-дервишу удавалось добыть подобного рода вкусности, бродя по базарам и цепляясь к купцам и лавочникам. У нее имелись постоянные поставщики, которые сами приносили ей нераспроданный товар. Каждый из них был в восторге от того, что столь простым способом может заработать спасение и понравиться Аллаху.

- Дорота! Замечательно, что ты заскочила. Я сама собиралась к тебе зайти, нужно тебе кое-что показать, - улыбаясь, сообщила монашка.

Папатия была турчанкой, принадлежащей к одному из наиболее таинственных орденов дервишей. Членов этой группировки называли бекташитами и считали чудаками. Они восприняли много обычаев из христианской традиции, соединив их мусульманской верой и прибавив сюда шаманские и эзотерические практики. В свои ряды они принимали женщин, причем – на равных правах, к тому же они не отмечали рамадан и пили спиртное. Благодаря деятельности таких монахов и монахинь как Папатия, орден пользовался большой популярностью среди простого народа.

Монашка была женщиной моложе и ниже Дороты, но такой же объемной. У нее были черные, глубокие глаза и высоко поднятые брови, придающие ее лицу выражение удивления или неожиданности. Улыбка никогда не сходила с ее губ, поэтому дети липли к ней, а все поучаемые или укоряемые верующие принимали ее замечания с покорностью и симпатией.

Дорота дала знак Йитке, та сделала книксен и заменила монашку у корзин с фруктами. Чешка тоже любила детей, иногда ей случалось помогать Папатии в приюте, в особенности опекать самых маленьких. В приюте было почти пять десятков детей, чаще всего таких, родители которых стали жертвой заразы. В Стамбуле не было много сирот – шастающихся бесприютных детей вылавливали либо торговцы рабами, либо янычары. Воспитанники данного приюта принадлежали к этой, второй категории. Когда они достаточно подрастут, мальчишки попадут в казармы в качестве кадетов, а девочки – за ними, в качестве наложниц или янычарских жен.

- Пошли в мой кабинет, - Папатия потянула Дороту в приют.

Они очутились в небольшом помещении с расстеленным на полу ковром, на который тут же и уселись. Если не считать этого "предмета мебели", здесь имелись два сундука и столик с приборами для письма. Папатия тут же вытащила из сундука глиняную бутыль со сладким и крепким вином, которое обычно разводила водой. Спиртное она покупала у греческих или армянских купцов, но по причине соседства мечети особо об этом не распространялась. Дорота, несмотря на переход в ислам, от вина не отказалась, но, чтобы не обижать Аллаха, пила его исключительно ночью или под крышей, куда Бог не заглядывал. Так что они выпили по глотку, после чего дервишка вытащила толстую колоду карт.

- Я хотела забрать тебя в баню, чтобы спокойно поговорить, предсказаний не хочу, - вздохнула Дорота. – Слушай, один из людей Абдул Аги принес мне письмо, написанное польским гетманом.

- Знаю, суповар мне уже сообщил. Ты должна делать, что желают поляки, но ежедневно составлять рапорты и передавать их через меня, - небрежно бросила Папатия, словно говорила о чем-то несущественном, а не о шпионаже.

Женщины познакомились посредством офицера янычар, суповара Абдул Аги, когда Дороте предложил сотрудничество купец родом из Венеции. Тогда из нее сделали двойного агента. Полька шпионила в пользу иностранных государств, но под эгидой янычар, которые контролировали и изменяли передаваемые ею сведения. Сейчас же она узнала, что будет продолжать этим заниматься, только на сей раз манипулируя поляками. Ей не слишком это улыбалось, ведь когда поляки догадаются, что она агент турецкой разведки, они тут же отыграются на ее брате. Когда речь шла о венецианцах и австрийцах подобных сомнений не было, но вот теперь ситуация несколько усложнилась и сделалась для не невыгодной.

Папатия не обращала внимание на хмурость гостьи, как будто бы все эти шпионские игры были делом, не достойным внимания. Бекташитка, как и все дервиши, сама принадлежала к корпусу янычар, а точнее, к 99 дивизии. Она никогда не носила формы, исполняя исключительно разведывательные функции, но без особенного энтузиазма. В армии у нее был чин "мойщицы котла", соответствующий лейтенанту в европейских армиях, только она никогда не пользовалась связанными с этим привилегиями и, казалось, вообще не помнила о них. Ее интересовали лишь сироты и эзотерика – две страсти в жизни. Более всего нравились ей карты таро, колоду которых она недавно получила от Дороты.

- Ты же наверняка слышала про чудо-юдо, которое появилось две ночи назад, - завела разговор Папатия, тасуя карты.

- Про странность? Ты имеешь в виду сияние и гром, которые часть людей приняло за начало землетрясения, а другая часть – за пушечный обстрел? – спросила Дорота и сделала очередной глоток вина. – Ну, грохот невозможно было не услышать. Я спала себе спокойно, как младенец, когда это произошло. Я вскочила с кровати и в одной нижней юбке выскочила на улицу. Я просто была уверена, что это валится дом. Все полностью потеряли голову, потому что стало светло, как днем. Сияющий белизной шар света висел над городом, где-то над Золотым Рогом. А потом, постепенно, он снизился, угасая, и, похоже, упал в воду. Сделалось темно и тихо, люди говорили, что это падающая звезда, что упала в залив. Такое, вроде как, случается. С неба летит горящий камень, который выбивает большую или меньшую дыру в земле. Иногда он взрывается и распадается на куски еще в воздухе. Описаний такого рода случаев можно найти много, достаточно покопаться по библиотекам.

- Многие говорят, что это плохой знак. Знаю, так всегда говорят, когда появляется комета или другое непонятное явление. – Папатия усмехнулась, дала Дороте сбить карты, после чего начала их раскладывать по какой-то гадательной системе. Все карты, разделенные на множество кучек, ложились на ковре рубашками вверх. – Но на сей раз в этом может что-то быть. Мой кот сбежал той ночью и до сих пор не вернулся, улетели и птицы. Вот пойди в порт, где чайки вечно с визгами дерутся за объедки. Сейчас там царит глухая, неестественная тишина. А люди говорят все больше.

- Животные убегают от грядущего пожара или землетрясения, - заметила Дорота. – Быть может, и правда, что-то случится?

- Звезда не упала в залив, а только спокойно снизилась и ударилась в землю в Сагмалчилар, - доверенным тоном сообщила дервишка. – Спалила, а точнее, испепелила целую кожевенную мастерскую вместе с каменными постройками, где и увязла. Янычары окружили территорию, великий визирь приказал ее огородить и никого не впускать. Было выселено несколько десятков семейств, только это еще не конец. Планируют кое-чего сломать, чтобы устроить эспланаду вокруг точки посадки этого чуда-юда. Вот уже два дня продолжаются осмотры на месте, было созвано даже собрание Дивана по данному делу. Как ты догадываешься, я не могла прошляпить возможности увидеть что-то необычное. Я переговорила с парнями, которые охраняют это чудо, и прошла на охраняемую территорию. Мне удалось подойти достаточно близко, пока меня не нагнал патруль и вывел оттуда.

- Сагмалчилар? Это, случаем, не то отвратительное, вонючее предместье, населенное чернью самого худшего погиба? Это ведь там располагается цех кожевенников, так? Как-то раз я проезжала там. Ужасное место, - заявила Дорота. – Великий визирь должен приказать сравнять его с землей, а всех кожевенников прогнать.

- Не удастся, потому что это самый могущественный цех в городе. Если забрать у них это местопребывание, они переберутся куда-нибудь еще. Хотя бы и сюда, - заметила Папатия. – Но это неважно. Послушай, что я там увидела. Это чудо-юдо – вовсе не упавшая звезда, а только дыра в мире! Во! И как, я тебя изумила?

- Дыра? И это для того ты меня сюда затащила, что, не могла сообщить, когда бы мы отмокали в прохладной воде?

- Так ведь в бане мы бы не выпили вина, - заметила Папатия. – Чудо-юдо и вправду ассоциировалось у меня с дырой. Оно неправильной формы, можно даже сказать, что оно вообще никакой формы не имеет. Пульсирует, сжимается и расширяется. То это щель шириной с человека, а начнешь приглядываться, раз, а оно уже размером с одноэтажный дом. К тому же полное отсутствие окраски. Они ни черное, ни белое, а что-то между этим.

- Серое?

- В каком-то смысле. Просто человеческий глаз не справляется с полнейшим отсутствием цвета. И вот когда я на это пялилась, до меня дошло, что оно, попросту, родом не из нашего мира. Оно совершенно неестественное, сжимается, расширяется, по нему ходят волны, потому что оно никак не может приспособиться к действительности. Наша физическая суть ему не соответствует, оно не может в ней устроиться. Потому-то я и называю его чудом-юдом.

- Это и вправду любопытно. Откуда оно взялось и что с ним будет? – наконец-то заинтересовалась Дорота.

- Подозреваю, что потихоньку оно приспосабливается к нам. Янычары говорили, что поначалу оно тряслось и менялось так быстро, что от одного взгляда народ рыгал дальше, чем видел. А теперь, похоже, оно остывает. Возможно, через какое-то время оно примет истинную форму, и тогда окажется, что же это, собственно, такое, - ответила на это Папатия. – Просто невозможно угадать, что из этого получится. Это словно изменяющаяся в коконе личинка. Пока она из него не вылезет, не поймешь, то ли это прекрасная бабочка, то ли мрачная "мертвая голова".

- Великий везирь сохраняет осторожность, приказывая сломать все вокруг и готовить предполье. Подозреваю, что он нацелит в это "нечто" пушки, во всяком случае, я бы сделала именно так. Желаю ему успеха, только, говоря по чести, у меня сейчас другие проблемы в голове, чем какие-то бесформенные чуды-юды из иной реальности, - заявила Дорота. – Через несколько часов мне нужно будет разбираться со своими надутыми и слишком гордыми земляками. Да еще и быть при этом милой и услужливой.

Дервишка пожала плечами.

- Судьба, как-нибудь справишься. Подбритые башки, похоже, не так страшны, особенно сейчас, когда Речь Посполитая ослаблена, и когда они прибыли просить смягчения дани. Так что о тебе я как-то и не беспокоюсь. Вот, погляди-ка на вот это. – Она указала на разложенные карты. – Когда я рассматривала чудо-юдо, при мне была колода. Фигуры, более-менее, помнишь? Двадцать два Старших Аркана и пятьдесят шесть Младших Арканов. Шут, Маг, Папесса, Колесница, Любовники, Колесо Фортуны, Повешенный, Смерть, Дьявол, Страшный Суд и так далее. Я разложила их как раз по обычному гадательному раскладу типа Дом с Башней. Я тебе погадаю, хорошо?

Дорота пожала плечами, удерживаясь от ехидного комментария. Во всю эту чушь она не верила, просто не хотелось смущать приятельницу.

- Поглядим, что карты скажут о твоем настоящем и будущем. Самыми важными всегда являются первые три, - торжественно напомнила Папатия, потому что гадала Дороте уже не в первый раз.

Первая перевернутая вниз рубашкой карта изображала горящий ночью город, с багровым заревом, поднимающимся в черное небо. На другой были нарисованы схватившиеся в схватке рыцари, причем, лишь некоторые были похожи на людей, остальные были гротескно деформированными демонами. Третья карта представляла королеву с искаженнм от боли лицом. Ее лишили рук, а из культей выступали нервные волокна, привязанные к чему-то, похожему на трон.

Дорота наморщила брови, поглядывая на триумфально улыбавшуюся Папатию. Никогда сама она не видела подобных карт и была уверена в том, что в оригинальной колоде таких нет.

- Последующие три предназначены для подробной интерпретации, они уточняют гадание, - сказала дервишка и повернула очередные карты.

На первой был нарисован мчащийся через город неправильный овал, давящий дома. Он состоял из сотен гротескно соединенных людей, спутанных розовыми веревками, впивающимися в тела. Вторая карта представляла собой крылатых всадников, сражающихся с армией чудовищ. Последняя карта была родом из традиционной колоды, эту карту называли Смертью! Хотя нет! Что-то с ней было не так. Видимый под капюшоном череп металлически отсвечивал, а глаза горели белым огнем.

- Очередные карты расклада служат для развертывания гадания. Иногда они помогают интерпретировать предсказания или составить из них историю, - пояснила Папатия.

И она открыла три карты. Все они были полностью черными.

- И что это должно означать? Откуда ты взяла эту колоду? – спросила Дорота.

Дервишка быстро собрала карты и энергично перетасовала их.

- Это та колода, которую мне подарила ты, - сказала она и развернула колоду рубашками вниз.

Дорота наклонилась, разыскивая странные картинки, но увидала лишь знакомые. Младшие Арканы с королями, дамами и числами, а так же Старшие Арканы, изображающие Шута, Папессу и так далее. Все они были знакомы и выглядели совершенно нормально.

- Чудо-юдо излучает невидимую силу. Карты насытились ею, когда я стояла рядом с ним, - пояснила дервишка. – Сейчас, когда я делаю гадательный расклад, они меняются. На них появляются ранее не существовавшие фигуры и картинки. Невероятно! Я стала владетельницей по-настоящему волшебного инструмента!

Дорота взяла несколько карт и тщательно осмотрела их. Поцарапала одну картинку, понюхала картон, покрытый твердым лаком.

- Излучает силу, говоришь? Словно зажженная лампа, только светящаяся невидимым светом? – Дорота наморщила брови. – А вдруг это действует и на людей? Ведь ты стояла возле этого чего-то и сама поглощала эту невидимую силу. Ты себя нормально чувствуешь? Ничего не беспокоит?

Дервишка небрежно махнула рукой.

- Со мной все в порядке, - фыркнула она. – Похоже, эти лучи проникают исключительно в неживую материю.

Аль-хакима покачала головой, не спуская глаз с приятельницы. Может это не карты сделались волшебными, но руки, которые их тасовали и раздавали? Но своих подозрений вслух она не высказала.


  


Хане, шумно прозванный визирским, оказался ненамного большим предыдущего. Михал Пиотровский первым прошел в его ворота и осмотрелся с понурой миной. Хане в Турции называли различного рода харчевни и постоялые дворы. Все они немного отличались от европейских, но, в основном, только архитектурой, все остальное было таким же, как и по всему свету. Главное здание служило для ночлега, его окружали сараи и деревянные хозяйственные постройки, конюшни, кухня и сараи.

Пан Михал был ротмистром панцирной хоругви на королевской службе, и он отвечал непосредственно перед канцлером Яном Гнинским, посланником короля Яна в Порту. Так что внешне он соответствовал панцирному – несмотря на чудовищную жару, на стеганке-гамбезоне была надета тяжелая кольчуга, а на голове мисюрка. Когда он соскочил с коня, вооружение металлически зазвенело. Пиотровский был опытным солдатом, к тому же в возрасте, потому что пересек уже границу тридцати пяти лет. На висках у него появились первые седые волосы, но они оставались единственными свидетелями прожитых годов. Двигался он все так же упруго и энергично, словно молодой.

Михал бросил поводья одному из сопровождавших его младших всадников и направился к главному зданию. Ему было поручено провести инспекцию хане до прибытия Гнинского. Только пан Михал сразу же заметил, что хане решительно мал для потребностей посольства. И от злости он заскрежетал зубами. Полякам необходимо было разместить шестьсот лошадей и несколько десятков повозок и карет, найти расположение для нескольких сотен человек: чиновников, солдат и челяди. Турки с самого начала не облегчали им задания. Сначала целых два дня не позволяли въехать в Стамбул, держа ляхов в шатрах на раскаленном и высохшем в порох холме, после чего предоставили хане, в котором поместилась сотня людей. Остальные ночевали на мостовой окружающих улиц. В конце концов, после протеста, поданного во дворец Топкапи, янычарский проводник провел их в этот, якобы, больший хане, из которого по приказу падишаха выбросили всех гостей и хозяев.

Упомянутый янычар сопровождал их от Семиградья, служа в качестве проводника и командира султанского эскорта. Сейчас он догнал пана Михала еще перед входом и раскрыл перед ним дверь, как обычно широко усмехаясь. Улыбка Абдул Аги была симпатичной, кроме того он всегда вел себя по-приятельски, старался помочь. Носил он светлый, неизменно чистый мундир, а к нему высокую белую шапку, называемую кече с опадавшим далеко на спину "рукавом". О нем было известно, что носит он должность суповара, то есть в янычарской иерархии является полковником. Тем не менее, к гяурам, таким как Пиотровский, он относился без надменности. А самое главное, он хорошо говорил по-польски.

- Надеюсь, что помещения убрали, - сказал он, беря в руку масляный светильник.

Оказалось, что комнаты в хане узкие и темные. В некоторых маленькие окошки располагались под потолком, поэтому через них вовнутрь попадало совсем немного как солнца, так и свежего воздуха. в свою очередь, наибольшие помещения были заполнены ровно выставленными кроватями, а находящиеся там окна были плотно прикрыты ставнями. После входа в такое помещение в нос пана Михала ударила волна смрада, столь сильная, что пришлось отступить. Воняло здесь людскими испражнениями, потом и гнойными ранами. Старый панцирный неоднократно слышал подобный запах – для него он ассоциировался с лазаретами, в которых умирали раненные солдаты.

- Матерь Божья, да этот хане – это же госпиталь, - заявил он, отступив в коридор.

- Зато убранный и необычайно просторный. Наверняка вы разместите в нем почти что все посольство. Лошадей придется разместить в конюшнях соседней махалли, - легким тоном сообщил Абдул. – Даже в крупнейшем в мире городе нет постоялого двора, способного разместить несколько хоругвей кавалерии одновременно! Этот хане самый большой из всех доступных. Вы обязаны уважить добрую волю визиря.

- Так это визирь выделил нам это жилище? И кто же, если можно знать? – спросил Пиотровский.

- Сам великий Кара Мустафа отдал такой приказ, - с уважением ответил янычар. Он вознес глаза к небу в притворном вдохновении, благодаря Аллаха за столь великолепного начальника, после чего подмигнул панцирному и рассмеялся.

Веселье суповара было чрезвычайно заразительным, так что пан Михал тоже усмехнулся. Для обоих было очевидным, что, предоставляя полякам в спешке опорожненный госпиталь, визирь делал это им назло, желая сделать жизнь как можно менее приятной. Только оба не имели на процесс ни малейшего влияния, а посол должен был за подобную милость визиря еще и поблагодарить.

Они вышли наружу, и Пиотровский махнул поручику Мерославскому. Вся панцирная хоругвь уже находилась во дворе. Солдаты спешились с лошадей и собрались вокруг колодца, из которого как раз вытаскивали первую бадью с водой.

Лишь бы только из злости Мустафа паша не приказал бы этот колодец отравить, - подумал пан Михал.

- Откройте все ставни в хане, - приказал он поручику. Вынесите все кровати, сенники свалите в одну кучу и спалите. Слишком вонючие или измазанные гноем койки тоже сжечь.

- Есть, - кивнул Мерославский. – Вообще-то, было бы лучше спалить всю эту халабуду. Но это, возможно, когда будем выезжать.

Несколько панцирных осталось при лошадях, занимаясь добычей воды из колодца и заполнением ею деревянных корыт; остальные ввалились за поручиком в средину. Через пару мгновений из глубины хане раздалась громкая ругань и проклятия. Окна растворились и через них полетели койки, чтобы с громким треском развалиться на дворе. Пам Михал с Абдулом отошли в тень, отбрасываемую сараями. Прежде чем панцирные убрали изнутри все госпитальное снаряжение, несколько солдат с наиболее слабыми желудками сомлели, их начало рвать, потом они улеглись в тени рядом с офицерами. Измученные жарой панцирные стащили с себя кольчуги, кольчужные капюшоны и мисюрки, некоторые вообще разделись до пояса. Интересно все это пока что не выглядело, так что Пиотровский пока что не собирался высылать всадника с приглашением для начальства. Подобными видами и неудобствами канцлера Гнинского лучше было не нервировать.

Ко всему прочему, совершенно без предупреждения, во двор заехали непрошеные гости. Пан Михал недовольно сморщил брови. Кавалькаде всадников и телег предшествовали гусары в обязательных леопардовых шкурах и с крыльями во главе с поручиком Семеном Блонским, наглым и спесивым сарматом, который с презрением относился ко всем, стоящим ниже его. Рядом с ним ехал молодой и любезный Якуб Кенсицкий, с другой же стороны – его уже гораздо менее любезный кузен Кшищтоф Кенсицкий. Их сопровождал ксендз Вавжинец Лисецкий в белой рясе ордена цистерцианцев. Телеги сопровождали полтора десятков гусарских челядников-почтовых и несколько измученных солнцем и похмельем, а по этой причине, менее энергичных рыцарей.

- Панцирные чего-то размякли, - заметил Кшиштоф Кенсицкий, гусарский товарищ двадцати с лишком лет, рябой на лице после пережитой в детстве оспы, зато одаренный необычно светлыми, синими глазами.

Семен Блонский ехидно усмехнулся в усы и в качестве приветствия кивнул пану Михалу.

- Мой привет, господа! Вижу, что вы успели не только подружиться с бусурманином, но даже выбиваете сенники, оставшиеся от его побратимов. Разве пристойно нечто подобное солдату, служащему Речи Посполитой.

- Да успокойтесь, сударь, - фыркнул ксендз Лисецкий. – Его милости Пиотровскому приходилось и не такими вещами заниматься во время посольства к туркам. Якобы он посещал султанский лагерь во время неудачного похода подольского чесника, пана Карвовского. Не уважили тогда посольского достоинства, всех сопровождающих чесника ограбили догола, избили, а после того разные неприятности им строили. Слишком все это гадко, чтобы рассказывать… Так или иначе, те, что спаслись, и вправду многое пережили, так что ничего удивительного, что могли болеть разумом.

- Ну, я такого не слышал, чтобы от насилия в зад бусурманели, - Семен усмехался все шире. – Слыхал я, что чесника Карвовскоготоже обокрали, так что пришлось домой, в страну, ему пешком возвращаться, а ордынцы сзади его по пяткам розгами угощали. Если так к послу отнеслись, страшно подумать, что сделали его не столь значащим товарищам. И, видно, всю дорогу с ними содомией занимались. Так может от них наш панцирный так поганых полюбил? Ничего удивительного, что с янычарами так братается и приказывает военным после них грязь убирать.

Пан Михал, который пока что лишь зубами скрежетал, слушая оскорбления в свой адрес, потому что гусары разговаривали так, чтобы он их прекрасно слышал, в конце концов не сдержался. Он глухо зарычал и вытащил саблю, выходя из тени. Блонский издевался над ним с самого начала похода, когда узнал, что имеет дело с одним из презираемых по всей Речи Посполитой шляхтичей из бедной Мазовии, так называемым мазовецким мелкопоместным. Пиотровский и вправду принадлежа к бедной и необразованной шляхте, что занималась земледелием и бедствовала на неурожайных землях.

Пан Михал терпеливо сносил грубоватые шуточки, и он вынес бы еще больше клеветы, не мигнув глазом, он ведь привык к ним и умел брать себя в руки. Но Семен Блонский ударил в самую точку, намекая на то, что панцирного насиловали. Никакой шляхтич не мог спустить подобного оскорбления, в противном случае он потерял бы лицо.

- А ну-ка пролай все это еще раз, крысиный язык, а не то испробуешь моей сабли, - прорычал он, быстро выходя против Блонского.

Семен тоже не был молокососом, хотя на несколько лет по возрасту и опыту он Пиотровскому уступал. Не обладал он и подобными ростом и силой, зато славился необычной скоростью и превосходным владением саблей. Она сразу же появилась в его руке, как только пан Михал выступил из тени. Шляхтичу с черным языком не мешал ни тяжелый гусарский панцирь, ни прикрепленное к спине черное крыло. Он пошел на панцирного, смеясь, как будто наконец-то ему встретилось нечто приятное.

- Перестаньте, господа! – крикнул молчавший до сих пор Якуб Кенсицкий.

Самый молодой из гусар считался спокойным и малоразговорчивым. У него были длинные светлые волосы, завивавшиеся на концах, к тому же у него были такие же синие глаза, как и у кузена Кшищтофа. Он выгнулся в своем седле в сторону и махнул рукой, словно таким образом желал сдержать сцепившихся шляхтичей.

Сабли скакнули одна к другой и отразились с металлическим звоном. Это Семен атаковал первым, причем сразу, без какой-либо милости, нанося удар "накрест". Это был страшный рубящий удар, обожаемый польскими фехтовальщиками, так как парировать его было очень сложно, зато он давал возможность плавного повторения или немедленный переход в повторное наступление. Так что сабля шмыгнула снизу наискось, отбитая паном Михалом, она перескочила на другую от него сторону и упала, тоже наискось. Таким образом она исполнила стальной крест, который заставил Пиотровского отступить на шаг. Панцирный ответил несколько неуклюжим наступлением, нацеленным на голову противника, силой трех быстрых ударов чуть ли не забивая того в землю.

- Хватит! Вы что, белены объелись?! – возмутился ксендз Лисецкий и соскочил с коня.

- Опустите сабли, господа! – настаивал Якуб Кенсицкий, тоже спрыгнув на землю.

Мужчины вскочили между дерущихся, подвергаясь риску того, что их могут порубить. Цистерцианец широко расставил руки, его ряса захлопала словно ангельские крылья. Якуб, в свою очередь, поднял ладони, в которых не было оружия, инстинктивно закрывая глаза и готовясь принять удар.

- Мученик хренов, - буркнул, увидав его одухотворенное лицо, пан Михал, но отступил и опустил саблю.

- Вы что, забыли, где мы находимся? – прошипел ксендз. – В самом сердце империи, с которой уже много лет ведем войну. Здесь мы представляем величие Речи Посполитой! Не только пан Гнинский, но в определенной степени все мы являемся послами. А вы тут хватаетесь за грудки, словно мелкие шляхтичи, что перепили водки в остерии и поспорили относительно величины грудей дочки корчмаря. Как не стыдно!

- Так он же назвал меня крысиным языком, - буркнул несколько кающимся тоном Семен.

- Так, мил'с'дарь ты сам его на это спровоцировал, - заметил Якуб.

- А не вмешивался бы ты, кузен, в дела старших. Это ротмистр Пиотровский напал на пана Блонского, все это видели, - заявил Кшиштоф Кенсицкий.

- Хватит уже этого, сабли в ножны. И немедленно, - решительно потребовал ксендз. – Оба вы повели себя недостойно. Вы оскорбили авторитет нашего посольства, да еще и на глазах турецкого офицера. Мне весьма жаль, но мне придется обо всем сообщить канцлеру Гнинскому.

Оба все так же кипящих злостью шляхтича поглядел на указанного ксендзом янычара. Абдул Ага сидел в тени, обмахиваясь шапкой. Он слегка, как и обычно, усмехался, его лицо не выражало ничего, кроме вежливой заинтересованности. Но все понимали, что еще сегодня Порта узнает о спорах и отсутствии дисциплины в рядах польских воинов.

И наверняка воспользуется этой информацией.

II


Мультиличность извлекла из вспомогательного кластера инфополя пакет с личностями воинов. Их накапливали для ведения наступательных операций и вторжений в материальных реальностях. Для захвата открытого мира они могли оказаться даже излишне агрессивными и разрушительными, но Мультиличность не собиралась дифференцировать и разделять воинов, так как ей было противно копаться в их отвратительных разумах. Вот почему она пользовалась запакованным и заблокированным пакетом.

Демиург был переслан вместе со всей армией вторжения. Он был определен командующим операции, и ему дали свободу действий. С момента пересечения портала он должен был обрести не только телесность, но и полнейшую волю. Предтехнологический мир не был охвачен правовой опекой, его не защищали какие-либо союзы или принадлежность к сети, в связи с чем методы действий были произвольными, их не регулировали какие-либо конвенции. Демиург мог сделать все что угодно, вся планета принадлежала ему.

Он не ожидал особых военных сложностей – завоевание и уничтожение цивилизации на данном этапе развития никогда не представляли собой проблемы. Как это ни парадоксально, но больше всего проблем доставлял низкий технологический уровень автохтонов. С ним было связано отсутствие доступа к промышленным инфраструктурам и необходимость построения армией технической базы вторжения. В зависимости от разновидности местных мыслящих существ, это требовало больше или меньше сил и являлось основной причиной задержек. Ведь не всегда удавалось выдрессировать покоренный вид, иногда необходимо его было полностью уничтожать.

Демиург принял это во внимание, подбирая корпус вторжения из доставленных в пакете личностей. Он сформировал первую ударную роту, которая должна была вторгнуться в локальную реальность и образовать в ней плацдарм. Демиург не планировал высылать разведку, собираясь ударить с ходу, бросая через портал все подразделение. Проблемой было лишь достаточное количество захваченных тел. К порталу должно было приблизиться как можно больше автохтонов, одаренных достаточно развитым мозгом, который можно было бы заполнить личностями солдат. То есть первым этапом вторжения будет материализация, и он, Демиург, реализует ее посредством перехвата и деформации тел местных мыслящих существ.

Демиург отобрал и пробудил офицеров своего ударного подразделения после чего приблизился вместе с ними к порталу. Теперь им следовало ожидать только подходящего случая. Пока же портал оставался в состоянии пониженной активности, излучая исключительно низкоэнергетическое эзотерическое излучение.


Стамбул

12 джумада 1088 года хиджры

12 августа 1677 года от Рождества Христова


Ян Гнинский прошел через Средние Врата, оставляя большую часть свиты с лошадьми за первыми воротами и осмотрелся по Второму Двору султанского дворца Топкапи. С любопытством глянул мельком на Врата Счастья и охраняющих их белых евнухов, после чего перенес взгляд на находящиеся за ними дворцовые застройки. Над воротами высилась башня, в окне которой появилась статная особа в шелковом, сияющем от золота кафтане и в белом тюрбане. Посол из Лехистане слегка кивнул ей, догадываясь, что к нему приглядывается некто значительный. Быть может, какой-нибудь визирь или иной сановник из Дивана.

Мехмед IV, падишах-император, по прямой линии потомок и наследник Османа I и Сулеймана Великолепного, слегка усмехнулся и ответил милостивым кивком. Он не отступил от окна, разглядывая посольскую свиту, состоящую из нескольких одетых в жупаны и кунтуши польских дворян. Среди подбритых шляхетских голов выделялся высокий юноша, у которого еще усы не проклюнулись, который тоже увидел султана и теперь пялился на него, раскрыв рот. Его сопровождал католический священник в ниспадающей до земли белой сутане и с серебряным крестом на груди.

- Кого же это посол привел с собой, Талаз? – спросил султан.

Талаз Тайяр, хотя ему и было более тридцати лет, все время сохранял юношескую красоту. Двигался он с грацией и легкостью, типичной для давнего танцора и великолепно выученного фехтовальщика. Он вообще был знаменит чуть ли не женской красотой. Талаз слегка подкрашивал себе глаза и пользовался крепкими духами, не сторонился он дорогих шелков и украшений. После вопроса султана он согнулся в изящном поклоне и мельком глянул сквозь узорчатые оконные решетки.

- Юноша этот – сын польского вельможи, иновроцлавского каштеляна Тадеуш Янецкий, высланный в посольство ради обучения. Наверняка отец собирается выучить его на дипломата, но, судя по отсутствию живинки, написанному на лице юноши, это будет делом нелегким, - ответил тот без малейшего колебания. Долгополый – это ксендз Лисецкий, исповедник посла и его доверенный приятель. Подозреваю, что, как и все священники, он доносит своему епископу, скрупулезно отмечает каждый грешок Гнинского и каждое его словечко, чтобы передать его своим иерархам. Все остальные – это советники, некоторые из них – это доверенные люди короля Яна, некоторые могут предоставлять услуги различным магнатским родам. Эти будут докладывать своим суверенам: Потоцким, Радзивиллам, Замойским.

Султан нетерпеливо махнул рукой. Уж настолько сильно, чтобы еще и интересоваться фамилиями польских магнатов, он Лехистаном не интересовался. Врага знать хорошо, особенно его слабости, только не перегибая палку. Тем не менее, он кивнул в знак признания заслуг Тайяра. Его главный разведчик, как и всегда, был превосходно подготовлен и знал все обо всех. Талаз занимал пост лалы, доверенного учителя, а неофициально – следователя, отвечающего непосредственно перед падишахом и подчиняющегося исключительно нему. Он входил в состав личной, благородной гвардии повелителя и был одним из вернейших слуг.

Через пару минут к послам вышел главный драгоман, то есть официальный переводчик-дипломат. Вот уже много лет им был грек Александр Маврокордатос. Пускай иноземец, да еще и христианин, он верно служил османской империи. Тайяр неоднократно его просвечивал, но ни малейшего изъяна в характере драгомана не обнаружил.

В конце концов вся толпа исчезла в дворцовых павильонах, и султан отошел от окна. Сегодня чести приема падишахом посольство не удостоится, для этого еще рановато. В соответствии с церемониалом, вначале ляхи должны были убедить великого визиря, что они этого достойны. Так что Мехмед IV не должен был еще морочить себе ими голову. Вместо того он собрался отправиться в гарем и позволить женщинам немножко помучить его сплетнями и ласками. Опять же, необходимо было приглядеться к асеми, молодым невольницам, полученным в качестве дара. А вдруг какая и понравится?

- Позволь, повелитель, мне удалиться, - сказал лала. – Мне наконец-то следует осмотреть то самое странное нечто, что разрушило квартал кожевенников.

- Это нечто, вроде как, называют чудом-юдом, - вздохнул Мехмед IV. – Кара Мустафа утверждает, что оно может нам пригодиться. Он наложил лапу на чудо-юдо, но, похоже, ага янычар тоже заинтересовался этим чем-то. Его охраняет уже целый батальон пехотинцев. Действительно, самое время, чтобы мы этим занялись и что-то с этим сделали. Отправляйся туда и закрой дело. Пускай это нечто исчезнет. Если этим чем-то нельзя будет воспользоваться, погрузите его на барку, вывезите подальше от берега и затопите. Сосредоточься только лишь на этом. О ляхах тебе беспокоиться нечего, переговоры продлятся еще много месяцев.

- Естественно. Впрочем, нам и так известно, чем они завершатся, - признал шпион. – Поляки сорвали бучацкие пакты, теперь же захотят нарушить и те договоры, что были заключены в Журавно. Они не желают платить дани и пытаются отодвинуть угрозу с нашей стороны, подкупая нас подарками. Они привезли их больше десятка телег.

- Лехистан измучен войнами, он слаб. Это вот гротескно кичащееся богатством посольство – тому самое лучшее доказательство, - сказал султан. – Даже если бы посол перекупил всех пашей и визирей, я не соглашусь на вывод войскс Украины и Подолья. Быть может, отдадим им Белую Церковь и Паволочь, но не более того. Я возобновлю предложение: вместе против России, либо никакой речи о каких-либо уступках.

- Такое было бы возможно, если бы Лев Лехистана принял ислам и приказал сделать то же самое подданным, но это предложение он уже отбросил. Впрочем, все его предшественники сделали то же самое. Слишком много вокруг них прислужников папы римского, католических священников, которые держат руку на пульсе и даже не допускают того, чтобы король обдумал подобную мысль.

- Даже забавно, что папа римский спасает задницу царю и православной России. Но он понимает, что если бы родился турецко-польский союз, он не остановился бы на покорении России. Полумесяц за несколько лет покорил бы всю Европу, - с улыбкой произнес султан, на мгновение позволив увлечь себя мечтам. – Красивый сон, не правда ли? Зеленые знамена Магомета, развевающиеся в Риме, Вене, Париже, Лондоне…

- Весь север, с его зимами и льдом, мы отдали бы Льву Лехистана, а ты, император, владел бы всей остальной Европой, - Талаз поклонился.

- Все это сладкие мечты, а нам необходимо спуститься на землю. Поначалу позаботимся о том, чтобы не утратить владений в Африке, то есть Египта и побережья Красного моря. Опять же, необходимо упорядочить дела на собственном дворе. Так что займись ликвидацией чуда-юда, дорогой Талаз. Не могу я уже слушать тех глупостей, которые повторяют женщины в гареме. Одни говорят, что из твари выйдет новый Магомет, другие – будто бы сам сатана. Хватит, покончим уже с этим.

Двери гарема раскрылись и в них встал Кизляр Ага, начальник евнухов. Он испепелил взглядом Тайяра, останавливая того на месте. В женские помещения мог входить исключительно падишах. Так что лала кивнул громадному толстяку в ниспадающем до земли энтари и развернулся на месте, чтобы тут же исчезнуть.



Стамбул

13 джумада 1088 года хиджры

13 августа 1677 года от Рождества Христова


Пан Михал в самый последний миг удержался, чтобы не стукнуть Тадеуша по башке. Вот только неудобно было лупить подопечного, к тому же - при людях. Молоденький отпрыск иновроцлавского каштеляна засмотрелся на женщин, кормящих котов, что чуть не свалился в сточную канаву. Панцирный в самый последний момент схватил его за воротник жупана и притянул к себе. И это был не первый раз в течение буквально получасовой прогулки по улицам Стамбула. Парень был до невозможности рассеянный, все время его занимали не те вещи, которыми заниматься следовало. Он глядел на архитектуру, вместо того, чтобы себе под ноги, пялился на прохожих, вместо того, чтобы думать, куда идет. По этой причине парень наскочил на прилавок продавца мяса на палочках и чуть не растоптал покрытого паршой нищего. И всем при этом он восхищался и радовался, как соответствовало бы полнейшему придурку.

Ротмистр Пиотровский сносил все это, не моргнув глазом, но жара ужасно его разозлила. Опять же, в нескольких шагах за ними ехали верхом три знакомых гусара, сопровождавших ксендза Лисецкого. Эти сукины сыны фыркали при всякой сотворенной Тадеушем глупости и понимающе подмигивали друг другу, шепотом обмениваясь замечаниями. Они не смели громко насмехаться над панцирным, который сделался нянькой увальня, чтобы не провоцировать очередной скандал. За последний поединок всех наказали. Пану Михалу пришлось взять опеку над юным каштеляничем, на которого пан Гнинский сам уже, похоже, смотреть не мог, ну а гусары исполняли службу в качестве охраны ксендза Лисецкого. ак что панцирный сделался опекуном дурачка голубых кровей, а гусарам приходилось сносить спесивого священника и лазить за ним, не имея возможности промочить горло.

- Так мил'с'дарь видел, что делали те женщины? – горячился Тадеуш. – Они кормили котов мясом, купленным с прилавка! Они тратили деньги на бездомных котов! А все говорят, будто бы турки – это кровожадные дикари.

- Ты еще увидишь продавцов птиц в клетках, которых особенно религиозные мусульмане покупают только лишь затем, чтобы ради утешения Аллаха выпустить их, - сказал пан Михал, оттирая пот со лба. – Жалко, что с таким же запалом они не отпускают пойманных врагов, предпочитая мучить их в подземельях или на галерах.

- Басурмане любят животных и детей, к ним они добры и заботливы, а вот по отношению к врагам способны быть буквально невообразимо жестокими, - прибавил ксендз Лисецкий с высоты лошади. – Не забывайте, что для них мы иноверцы, заслуживающие мук. Так что не следует обманываться сладкими сценками, которые ты видишь на улице, Тадеуш. Впрочем, сейчас ты увидишь, как эти дикари относятся к христианским пленникам.

Парнишка покачал головой, поворачиваясь с улыбкой к священнику. Из-за этого он чуть не попал под тележку водоноса. Пану Михалу вновь пришлось спасать его из неприятности к утехе гусар.

Наконец они добрались до постоялого двора в одном из портовых кварталов. Здесь, прячась в тени одного-единственного дерева, сидело четверо татар. Увидав поляков, они вскочили на ноги, после чего пара из них бросилась бегом к застройкам, а остальные двое вышли навстречу прибывшим. Лучше всех одетый ордынец поклонился ксендзу, принимая его, вполне верно, за начальника. При этом он абсолютно проигнорировал пана Михала и Тадеуша.

- Меня зовут Еникей Бей, - представился он по-польски, приложив руку к груди. Меня наняла аль-хакима для опеки за ее ясыром. Она же поручила мне показать его вашей милостям. Вы же, вроде как, выразили желание выкупить христианские "тела".

- Что за наглость, - буркнул Семен Блонский, кладя руку на рукоять сабли. – Язычник будет продавать нам наших же людей. Это так же, будто бы мы покупали у вора украденные ним ценности.

- Остынь, мил'с'дарь! – рассердился ксендз. – Здесь мы гости и обязаны вести себя в соответствии с принятыми здесь принципами. Мы должны выкупить людей, а не оскорблять хозяев и их союзников.

Долгополый соскочил с коня, после него так же поступили и гусары. Лошадями занялся один из двух челядников, сопровождавших поход. Все остальные пошли за беем, который провел их в застройки. Поляки прошли по узкому коридору и очутились в обширном, светлом помещении. На полу, который, собственно, представлял утоптанную глину, было разложено десятки постелей из одеял и подушек, набитых соломой. На них сидели женщины, одетые в одинаковые простые платья из серой холстины. Все они занимались, в основном разговорами, хотя некоторые из них что-то трудолюбиво шили. При виде зашедших все замолкли, прерывая свои занятия. На поляков не обратила внимания лишь светловолосая девушка в турецких шароварах и сорочке, стоящая за конторкой и записывающая замечания, которые ей диктовала высокая женщина в богатом турецком одеянии.

- А вот и пани Фаляк, - буркнул ксендз Лисецкий, у которого был случай познакомиться с аль-хакимой, когда та посещала посла Гнинского.

Дорота наконец-то удостоила прибывших взглядом и кивнула Йитке. Девушка отложила перо, заткнула чернильницу, а лист бумаги посыпала песком. При этом она с любопытством поглядывала на польских рыцарей. Те в своих доспехах и кольчугах выглядели просто писаными красавцами, сильными и бравыми, опять же совершенно не вписывающимися в обстановку.

- Приветствую, - коротко поздоровалась со всеми Дорота. – В соответствии с пожеланиями канцлера Гнинского, я готовлю списки невольников под выкуп. Начала я со своего предложения. Йитка, подай мне лист. Это список моих шестидесяти невольниц, которых можете осмотреть. Еще у меня есть две дюжины парней, но они находятся в соседнем доме. Могу заверить, что мои "тела" самого высшего качества. Я тщательно отбирала их из ясыра. В большинстве своем, это крепко сложенные деревенские женщины из Чехии, Моравии, Баварии и даже Саксонии. Все они христианки, хотя некоторые из них – протестантки.

Дорота подала лист ксендзу, а тот, морща брови, начал просматривать списки.

- Нет у тебя совести, отурчившаяся женщина, - процедил Семен. – Торговать невольниками, захваченными ордынцами, да еще и с гордо поднятой головой. Большей подлости не могу и представить!

- А чего еще ожидать от продажной суки, которая дала себя обасурманить, - буркнул Кшиштоф Кенсицкий.

Священник рявкнул на них со злостью, приказывая им заткнуться и не провоцировать скандалов. Дорота же начала пристально рассматривать поляков, уперев руки в бока. На ее лице появилась дегкая усмешка, которой Йитка у хозяйки еще не видела. О чудо, аль-хакима не выглядела разозленной, скорее, задумчивой.

Сколько же это лет прошло, как она покинула родину? Когда в последний раз видела польскую армию? Ага, это когда драгуны грабили силезские деревушки, потому что каштелян не заплатил им обещанную зарплату. Она видела, как в ее родном селе под Ратибором храбрые воины грузили поросят на телеги и на месте сворачивали шеи уворованным курам. Понятное дело, они избили нескольких хозяев и изнасиловали девиц, которые были слишком глупы, чтобы вовремя спрятаться. Сама она дурой никогда не была, а спряталась в ризнице. Когда прибыли солдаты, она как раз сидела у викария, изучая латинскую книгу. Всегда она проявляла склонность к учебе, впрочем – как единственная женщина за всю историю Тарчимехов. Ксендз-благодетель, в свою очередь, проявил склонность к ее женским прелестям, чем Дорота скрупулезно пользовалась, чтобы, при случае оказания постельных услуг, научиться от священника чтению и письму.

Вот только был ли то последний раз, когда она видела польское войско? Э-э, нет. Ведь впоследствии она неоднократно его обслуживала. Меняла военным повязки и очищала гноящиеся раны. Тогда она была служанкой у опольских цирюльников. В город прибыл сам Ян Казимир, убегая от шведов, а вместе с ним какая-то часть израненных и измученных военных. Тогда она познакомилась с милым поручиком мушкетеров и провела с ним несколько упоительных мгновений. К сожалению, как-то утром, после любовных развлечений, он прихватил ее с медицинской книгой, напечатанной во Вроцлаве, то есть, по-немецки. Мушкетер избил Дороту, обвиняя ее в шпионаже в пользу Габсбургов, а впоследствии, когда увидал в книге гравюры, представляющие человеческую анатомию, затянул ее, вопящую от боли, за волосы к доминиканцам. Дорота помнила рейтар и гусар, стоящих на рынке и покатывающихся от смеха при виде босой девицы в разодранной сорочке, которую любовник толкал и обкладывал кулаками. Поручик мощными ударами постучал в ворота монастыря, когда же мрачные монахи открыли, обвинил Дороту в том, что та занимается колдовством, и отдал инквизиторам.

То не были приятные воспоминания. Она их практически полностью убрала из памяти, но вот теперь они снова вернулись. О чудо, они уже не были столь болезненными, как когда-то, но все так же щемили. Старые раны докучали время от времени, шрамы, оставшиеся от бичевания и прижиганий доминиканцами зудели на перемену погоды, напоминая о том, как к ней отнеслись на родной земле.

И вот теперь опять она стояла перед гордыми барчуками с подбритыми головами. Они были точно такими же, как ее проклятый любовничек, чтоб он сгнил в аду, переполненные спесью, не способные понять отличия, реагирующие на нее лишь презрением и агрессией. Это означало, что в Польше мало что поменялось.

Тем временем Дорота заметила, как один из них, молодой и, похоже, самый красивый, не отрывает взгляда от Йитки. Наконец не выдержал и решительным шагом подошел к ней. Девушка даже отступила, явно смешавшись. Это было странно, потому что в неволе прошла через многое, так что настырно пялящийся мужчина уж никак не мог ее заставить скромничать.

- Пани, ты тоже невольница? С кем имею честь? – спросил Якуб Кенсицкий по-польски.

- Dobrý rytíř, jmenuji se Jitka. Jsem jeptiška z Moravy! (Добрый рыцарь, меня зовут Йитка. Я монашка из Моравии – чешск.) - ответила девушка и протянула руку.

Рыцарь опустился на одно колено и благоговейно поцеловал ее, а Йитка затрепетала ресницами. Дорота была изумлена поведением бывшей монашки. Они никак не ожидала, что та может быть такой кокеткой.

- Судя по одежде, эту чешку тоже наверняка обасурманили. Портил я девиц в Мазовии и Малой Польше, на Подолии и Волыни, в Червонной Руси и на Украине. Клал под себя католичек, православных, евреек и униаток, но вот до басурманки добираться мне бы и в голову не пришло, - буркнул Семен Кшиштофу. Вот ты бы, приятель, к такой прикоснулся? Лично я бы опасался, что у меня корешок отсохнет.

Гусарский поручик говорил практически шепотом, но Дорота все слышала. Ксендз тоже, но он притворился глухим и погруженным в чтение имен и описаний невольниц. Среди них он выискивал дворянок или представительниц более-менее зажиточных слоев. Посольство не располагало неограниченными средствами; было определено то количество золота, которое можно было потратить на освобождение попавших в беду земляков.

Тем временем Якуб подошел к Дороте. Лицо юноши было серьезным и вдохновенным. Он поклонился, приложив правую ладонь к груди, и попросил пару минут личной беседы.

- Не мог понять, пани, почему ты, родившаяся на христианской земле, занимаешься чем-то столь недостойным. Как можешь ты мучить братьев и сестер по вере? Разве нет в тебе, пани, совести?! – возвышенным тоном заговорил он.

- Никакая я не "пани", - холодно ответила Дорота. – Родом я из крепостных холопов, которые от польских панов и ксендзов знали лишь унижения и тяжкий труд. К нам относились, как к скотине, мы тоже были чей-то собственностью, и нас заставляли тяжко работать без отдыха и оплаты, хотя мы были той же самой веры. Так что в том удивительного, что, раз у меня имеются такие возможности, сейчас я покупаю и продаю слабых? Вы сами меня этому научили, благородные рыцари и милостивые судари.

- Но ведь это же христиане! Ты продаешь их на поругание, причем, иноверцам!

- Нет бога кроме Аллаха, а Магомет пророк его, - с достоинством ответила на это Дорота.

Лицо Якуба вытянулось.

- Ну да, я обасурманилась, - усмехнулась Дорота. – А как еще мне можно было бы достичь столь высокого положения в исламской стране? Мне пришлось принять истинную веру. А теперь скажи, чего ты от меня ожидаешь, юноша. Я обязана отпустить девиц и мальчишек? А ты знаешь, сколько я за них заплатила?

- Освободи хотя бы некоторых, пани, - простонал юноша. – Я выкуплю у тебя стольких, сколько у меня хватит средств. Сам я родом из богатой семьи, отец не поскупится. В Стамбуле возьму в долг у посла Гнинского, ты ничего не потеряешь, аль-хакима.

- Понимаю, какую девушку ты имеешь в виду, - сообщила Дорота. – Это очень ценное "тело", и оно не предназначено для продажи. Но ты ведь мой земляк, храбрый рыцарь на службе Речи Посполитой. Для таких как ты, я могла бы сделать исключение и даже определить специальную цену.

- Скажи же, сколько ты просишь, - сказал юноша.

- Десять тысяч червонных золотых, - ответила Дорота и расхохоталась, увидав мину гусара.

Она не ожидала, что столь мелкое ехидство в отношении рыцарей доставит ей столько радости. Но она быстро взяла себя в руки и стала перечислять ксендзу достоинства своего товара. Одним из наиболее важных было то, что она заботилась о "телах", обеспечила их медицинской опекой, к тому же она их всех проверила лично. Держала она их чуть ли не в шикарных условиях, хорошо кормила, в том числе фруктами и сладостями. Ни на одной из девиц не было следов побоев, никого из них насиловали или мучили. Дорота могла гарантировать, что когда поляки увидят товар, который сейчас держат в Семибашенной Крепости и на невольничьем торге, там будут пленники в намного худшем состоянии. Очень часто они едва живые или умирающие, искалеченные и изголодавшие. Одним словом, лично ее товар был наивысшего качества.

Ксендз поблагодарил за предложение и спрятал список, говоря, что оговорит вопрос с канцлером Гнинским. Он попросил, чтобы аль-хакима показала ему теперь место, где содержатся военнопленные с территорий Речи Посполитой. Более всего его заботил схваченные шляхтичи. Он ожидал, что Дорота – в качестве переводчицы – поможет в переговорах, связанных в выкупом.

Когда они уже собирались выйти, чтобы отправиться на торг рабов, в дом вошел один из татаров, держа за сорочки двух вырывающихся сопляков. Когда он их пустил, один из мальчишек бросился в ноги Дороте, а второй обнял Йитку в поясе. Оба при этом пронзительно вопили, заливаясь слезами. Ордынец, который привел детей, чуть не получил по морде от недовольного Еникей Бея. Почему он не прогнал малышню, не жалея плетки?

- Чего хотят эти дети? – спокойным тоном спросил ксендз Лисецкий.

- Это подопечные моей приятельницы. Похоже на то, что с ней случилось нечто очень плохое, - пояснила Дорота. – Боюсь, что она неожиданно заболела. Я обязана незамедлительно идти к ней. Это может быть вопросом жизни и смерти. Милостивым сударям придется подождать моего возвращения.

- Понятно. Если это, более-менее, по дороге на торг, я предлагаю не терять времени и отправиться с вами. А может оказаться, что больная требует услуги еще и священника?

- Не думаю, - буркнула аль-хакима и дала знак Йитке.

Девушка схватила тяжелую сумку с медицинскими инструментами, которые сюда принесли на случай необходимости предоставить помощь больным невольницам, и перебросила ее себе на плечо. Не оглядываясь на поляков, Дорота быстро направилась к выходу. Она лишь дала указание бею, чтобы он проследил за тем, чтобы ее "тела" покормили, и вот ее уже и не было.



III


Заражению эзотерическим излучением подверглось достаточное число существ. Их разумы ответили снами на импульсы ведущих программ, следовательно, они были готовы для заселения. Тестовые исследования нескольких жертв показали усиленное накопление белка внутри клеток мозга в форме нейрофибриллярных сплетений. Это было типичным иммунологическим ответом организма на эзотерическое излучение, ведущим к повреждению мозга, следовательно – деградации личности, облегчающей заселение пораженного разума. Все шло в соответствии с планом.

Процедура вторжения предполагала ожидание, пока количество контролируемых захваченных личностей достигнет значения, достаточного для переноса, по крайней мере, целого отряда армии вторжения, но демиург ожидать не собирался. Он не испытывал нетерпения или горящего желания материализации, опирался он исключительно на хладнокровный расчет. Из того, что он отметил через портал, жертвой должна была стать цивилизация на ранней технологической стадии, так что вероятность неудачи была минимальной. Мультиличность, в свою очередь, ожидала быстрого перехвата, чтобы во всей полноте занять инфополе, оставшееся после этого мира, и полностью заполнить его собой, после чего приступить к эксплуатации захваченной планеты. Так что демиург запустил активационный пакет.

Портал засветился и эмитировал вызов ко всем, зараженным излучением. Лениво сочащееся эзотерическое поле интенсивно засветилось, а заполняющие его вибрации сложились в простой алгоритм приказов. Они ворвались в сознания зараженных, выталкивая старые личности и заменяя их перечнем приказов.

Теперь жертвы должны были войти в зону непосредственного воздействия. Данный элемент был необходим, чтобы высокоэнергетическое излучение вписало в их разумы новые личности, а эзотерическое поле деформировало телесность, подгоняя ее к требованиям отдельных сознаний участников вторжения.

Демиург ожидал, когда прибудет тело достойного предводителя. Тело будущего повелителя этого мира.


  


Лала Талаз Тайяр с самого утра вел сражение с агой, командующим батальоном янычар, охранявших квартал. Мало того, что те не пожелали признать верховенства личной гвардии султана, так они не собирались пропустить прибывших к чуду-юду. Хуже того, возле временных баррикад толпились возмущенные кожевенники и их семьи. Уже вспыхнуло несколько драк с янычарами, и только каким-то чудом кровь пока что еще не пролилась. Местные – и надо же такому случиться, что округу населяли исключительно члены цеха, объединяющего проклятых специалистов по шкурам – не желали согласиться на снос домов и постройку эспланады вокруг чудища. Кожевенники бросали в янычар камнями, крича, чтобы те уходили и отдали им их дома. Какой-то разбойник, выдающий себя за представителя властей цеха, заявил, что чудо-юдо принадлежит ни янычарам, ни великому визирю, а только им, кожевенникам.

Тайяр окинул окинул его гневным взглядом. Перед ним стоял вонючий, как и весь этот квартал, наглый тип, ляпающий все, что слюна на язык потянет. За его спиной клубилась толпа похожих на него оборванцев. Обитатели квартала, в большинстве своем, были закоренелыми холостяками, неотесанными и грубыми. К тому же еще и наглыми, так что рука сама тянулась к ятагану.

- Напоминаю тебе, добрый человек, что всё и все в империи принадлежит падишаху. Тень Аллаха на Земле является нашим повелителем, то есть и хозяином, я же представляю его величие, - заявил Тайяр грязному негодяю. – И чудо-юдо, и весь этот город принадлежат султану. А может ты считаешь иначе?

Последние слова он сильно акцентировал. Кожевенник глядел на высокого красавчика в шелковом кафтане и молчал, взвешивая шансы. Да, у него за спиной было несколько сотен его дружков, но вот за лалой стояло несколько белых евнухов – жирных великанов, вооруженных широкими, сильно искривленными саблями. Не успеет он и мигнуть, как ему снесут башку. Тогда он поклонился и, не спуская глаз с Талаза, пятясь отступил. Тайяр повернулся к наблюдавшему за всем этим аги и спросил, а не считает ли тот, будто султану не принадлежит все имеющееся в империи. Янычар щелкнул пальцами, и его пехотинцы убрали поставленную поперек улицы телегу, давая проход для лалы и его евнухов.

Толпа, как будто бы только этого и ожидала, двинулась вперед. Несколько янычар в белых мундирах свалилось из-за напора плотно сбитой людской массы. Остальные янычары пытались бить наступающих древками копий, но кожевенники не отступали. К тому же, как минимум несколько пехотинцев присоединились к бунтовщикам и напало на своих же приятелей. Вот это было настолько удивительным и никогда не случавшимся, что Талаз машинально отступал, глядя на наступление широко раскрытыми глазами. Тем не менее, пока что янычары образовывали дисциплинированное подразделение, члены отдельных отрядов и рот были более близки, чем родные братья. Они воспитывались вместе и с детства сражались плечом к плечу, так что невозможно было бы и подумать, чтобы кто-то из них предал или взбунтовался. Тем не менее, на глазах потрясенного лалы один из них ударил приятеля копьем в грудь, убивая того на месте.

Почему? Почему он встал на сторону дикой, вонючей черни? И зачем цеху кожевенников было столь важно вернуть назад эти хибары? Почему вся их толпа с ревом и бешенством налетела на солдат и теперь направлялась к чуду-юду?

Янычары чего-то кричали друг другу, пытаясь образовать сомкнутый строй, но толпа отпихнула их в стороны, среди солдат были уже затоптанные жертвы. Тайяр отступал шаг за шагом перед чернью. Он отступал задом и не мог оторвать взгляда от сошедших с ума простолюдинов. Лица кожевенников и перешедших на их сторону янычар не выражали каких-то особо сильных эмоций, никто уже не вопил и не корчил страшных рож. Люди наступали вперед, словно их что-то притягивало.

Тайяр повернулся в сторону чуда-юда. С этого расстояния его уже можно было увидеть, оно все так же лежало в сожженных развалинах, постоянно пульсируя. Все так же оно не имело ни формы, ни размера, но, казалось, оно все время дрожало, вибрировало. Его мерцание и неустанные изменения создавали впечатление, словно это нечто совершало какой-то гипнотический танец. Лала испытал пронзительный страх. Это нечто притягивало народ все сильнее и сильнее, пока не ввело людей в безумие. Это было началом чего-то страшного, чего-то такого, что нужно было остановить любой ценой.

- Стоять! – завопил он изо всех сил, вытаскивая ятаган из ножен. – Ни шагу дальше!

Сопровождавшая его личная гвардия султана остановилась и извлекла свои мощные палаши. Талаз поглядел на белых евнухов, оценивая шансы. С ним было восемь закаленных в боях, верных силачей, перед ним же – одержимая толпа, возможно, из полутысячи безумцев. Если бы это были нормальные люди, их можно было бы напугать, убив нескольких из них впечатляющим образом, но в подобных обстоятельствах ни в чем нельзя было быть уверенным. Только выхода не было – что-то нужно было испробовать.

Во главе шествия он заметил одного из мастеров цеха кожевенников, того самого, с которым несколько минут разговаривал. Здоровяк шел с мрачной миной, глядя над плечами Талаза на чудо-юдо, как будто бы вооруженный лала вообще не существовал. Тайяр налетел на него и искусным ударом распорол ему живот. Кишки с хлюпанием вывалились на землю, мужчина споткнулся и упал, дергаясь в агонии. Но из его горла не вырвался ни малейший звук, никакой крик или хотя бы стон.

Евнухи напали на наступающих, нанося удары своими громадными саблями. Один рассек свою жертву пополам, но через мгновение получил копьем в громадное пузо, его свалили на землю и растоптали. Другой евнух снес три или четыре головы, пока какой-то ребенок не вцепился ему в ноги и не свалил. Тут же масса бунтовщиков практически втоптала его в землю.

Тайяр отступал шаг за шагом, глядя, как его гвардейцы секут толпу, но та, вместо того, чтобы остановиться, неустанно отпихивает тех, убивая одного за другим. Лала только колол и рубил тянущиеся к нему руки, даже не пытаясь больше атаковать. Молчание и безразличие убиваемых произвели на Талаза потрясающее впечатление; он уже понимал: нет никаких шансов, чтобы остановить толпу.

- Сматываемся, - бросил он трем оставшимся в живых евнухам и повернулся, чтобы броситься бегом.

Через несколько шагов он остановился. Чудо-юдо было очень близко. Могло показаться, что оно приподнималось перед ним. В его бесцветных потрохах, от взгляда на которые глаза горели огнем и слезились, что-то двигалось. Талаз замер, с ужасом глядя на все это. В средине этого "чего-то" клубилась толпа голодных демонов. Выползали щупальца и вились змеиные тела, пылали осклизлые телеса похожих на червяков тварей, отсвечивали тела металлических бестий с торсами, оплетенными сетями проводов. Все это Тайяр увидел в одно мгновение, словно бы память ночного кошмара. Когда он мигнул, бурлящей преисподней уже не было.

И как раз в этот момент он получил в затылок вырванным из мостовой булыжником. Голова взорвалась болью, и доверенный офицер султана рухнул на землю.


  


Дорота с самого утра беспокоилась про Папатию. Дервишка не появилась у нее после завтрака, чтобы забрать травы для сирот, заболевших после того, как напились слишком отстоявшейся воды. И никого из детей за ними не прислала. Словом, она не подала ни малейшего признака жизни, что было на нее никак не похоже. Только у аль-хакимы не было времени, чтобы отправиться к подруге, ей нужно было подготовить невольниц к визиту поляков. Она рассчитывала, что те выкупят хотя бы часть товара, причем, по весьма завышенным ценам. Было у нее желание ощипать их, без какой-либо жалости и приличий, исключительно из желания отомстить. О турчанке она вспомнила лишь тогда, когда появились перепуганные дети. Тут она осознала, что болезнь приятельницы может иметь много общего с ее резким и неожиданным обретением способностей к ворожьбе. Они же, в свою очередь, пробуждали в Дороте страх, смешанный с жгучим любопытством. Жажда знаний иногда руководила начинаниями аль-хакимы и подталкивала ее с силой урагана.

Двинулась она в резком темпе, оставляя мальчишек за собой. Парнишкам пришлось то и дело переходить на бег, чтобы поспеть за энергичной медичкой, точно как и Йитке, что тащила тяжелую сумку с медикаментами. Гусары поначалу отправились к лошадям, а тех, занимавшиеся ими слуги провели к колодцу, находящемуся на другом конце улицы, чтобы страдающие на жаре животные напились. Дорота не собиралась ждать военных, компания подбритых голов не была ей ну никак не нужна. И она отправилась кратчайшим путем, петляя по узеньким улочкам и не оглядываясь. О чудо, не все поляки остались сзади: статный панцирный в кольчуге и сопровождавший его юноша в желтом жупане. Они не пытались задержать женщину или просить, чтобы она шла помедленнее, так что Дорота не обращала на эту пару внимания.

Женщина-медик добралась в окрестности мечети с сиротским приютом, но даже не успела войти во двор, как навстречу ей выбежала босая девочка.

- Матушка поначалу лежала как колода и глядела в потолок. Не отвечала, выглядела словно мертвая, но дышала и оставалась теплой. Да, и у нее все время были открыты глаза. Ужаааас. Они такие огромные и совершенно пустые, - тарахтела малышка, оттягивая Дороту от приюта.– Мы позвали Нани, а он попросил позвать тебя, госпожа.

- Что сейчас с Папатией, и куда ты меня, демон подери, тащишь?

- Она неожиданно поднялась и оттолкнула Нани, так что тот ударился головой об стенку и какое-то время лежал без сознания. Матушка вышла, а дети убегали с ее пути, потому что выглядела она ну страаашно! Вот так. – Девочка скорчила странную мину, вращая глазами. – А пошла она как раз вон туда, в ту сторону. Два наших мальчика побежали за ней, чтобы увидать, куда она направляется.

- Вот черт, похоже, я знаю, куда она идет, - буркнула Дорота.

- На юг? В сторону порта? – спросила несколько запыхавшаяся Йитка.

- Ближе. В квартал кожевенников, туда, где лежит чудо-юдо.

- Ты, случаем, не знаешь – а зачем? Что с ней, собственно, случилось?

- Это что-то ее заразило. Необразованный человек назвал бы ее состояние одержимостью, только я считаю, здесь что-то другое. Это как болезнь, и заболеть ею могли люди, которые слишком близко подошли к чуду-юду. Думаю, нам следует ее задержать, причем, даже вопреки ее воли. Дальнейшее пребывание в окрестностях упавшей звезды способно нанести еще больше вреда. Быстро, нам нужно ее остановить до того, как она доберется до источника болезни! – Она повернулась к запыхавшемуся рыцарю в мисюрке на голове и заговорила с ним по-польски: - Милостивый сударь, мне нужна помощь. Я должна задержать заболевшую женщину, которая не знает, что творит. Даже вопреки ее воле. Поможешь?

- Готов прийти на помощь.

Пан Михал кивнул и потянул за собой не поспевавшего Тадеуша.

Они двинулись дальше, причем бегом. Довольно скоро босая девчонка осталась сзади, после нее притормозила Йитка. Дорота бежала плечом к плечу с побрякивающим вооружением рыцарем, который к тому же тащил спотыкавшегося парня. К счастью, преодолев три или четыре улочки, они выбежали на просторную площадь, на краю которой Дорота заметила фигуру подруги. Папатия шла неспешно, механическим, чопорным шагом, и видно ее было издалека, так как прохожие давали ей дорогу. Одни глядели с возмущением, другие угрожали дервишке и ругали ее. Дело в том, что на женщине была только сорочка, без прикрывающего волосы хеджаба. Понятно, что ее внешний вид порождал возмущение.

Неожиданно какой-то имам встал у нее на пути, чтобы указать женщине на ее несоответствующий вид. Папатия отпихнула его, на первый взгляд небрежно, но старик со всего размаха рухнул на спину, сбивая с ног оказавшуюся рядом женщину. Нападение на священника возмутило толпу, раздались гневные крики. Очередной смельчак встал на пути дервишки, но та не сменила тмпа, когда же мужчина схватил ее за плечо и попытался ударить кулаком, она притянула его к себе и стукнула лбом в лицо. Мужчина так и сел на землю, брызгая кровью из разбитого носа.

- Милостивый сударь сможет ее обездвижить? – обратилась Дорота к пану Михалу.

Панцирный кивнул и пошел за дервишкой, без каких-либо церемоний отпихивая возмущенных людей. Он добрался до женщины сзади, захватил ее рукой за шею и потянул к себе. Папатия задергалась, только она никак не была в состоянии перебросить через себя мужчину, раза в два тяжелее ее, хотя ей это практически удалось. Пиотровский застонал и уперся изо всех сил притягивая ее к себе. Турчанка мотнула головой назад, пытаясь ударить нападающего в лицо, но тот увернулся. Наконец она стукнула его локтем по ребрам. Поляк только засопел, когда турчанка выбила ему воздух из легких. Небольшая, ничем не выдающаяся турчанка могла бы поломать ему ребра, если бы не защищающая панцирного кольчуга. Тут уже шутки кончились. Поляк толкнул женщину вперед и всей тяжестью свалил ее на землю.. Там он прижал ее к мостовой, придавливая спину обоими коленями, и рукой прижимая голову.

- Отступите, люди! – закричала Дорота по-турецки. – Я врач, а эта несчастная женщина обезумела. Она сбежала из дома для умалишенных!

Разъяснение подействовало, причем, в самую пору. Возмущенные прохожие готовы были на месте каменовать безбожницу, поднявшую руку на имама. Теперь же они отступили, понимающе кивая головами.

- Было бы неплохо как-то ее успокоить, госпожа, - сказал Михал Пиотровский нервно, потому что Папатия все время дергалась, так что ему с трудом удавалось ее удерживать.

Дорота кивнула и присела возле приятельницы. Она коснулась ладонью ее лба, поглядела в невидящие глаза. Нужны были медикаменты; Папатию нужно было просто усыпить, ничего другого вот так сразу сделать было нельзя. Она начала высматривать потерянную по дороге ассистентку.

- Йитка! – крикнула она. – И куда подевалась эта девчонка?



IV


Перенос начинался автоматически, когда доноры тел входили в непосредственный контакт с порталом. Тогда физическая суть встречалась с локально уплотненным инфополем и генерировала аномалию, дающую возможность импульсной переброски огромной порции данных. Сознания армии вторжения были ничем иным, как только пакеты информации, которые следовало поместить в эзотерически подготовленных мозгах жертв. Биопроцессоры, в которые превращались мозги доноров, принимали очередных подчиненных демиурга без серьезных помех. Каждая переброшенная в реальность личность должна была установить связь с распавшимися остатками личности носителя и полностью удалить их или же образовать с ними конгломерат.

Демиург отдал приказ, чтобы большая часть воинов вторжения начисто вписалась в совершенно опорожненные разумы, и только офицеры использовали личности доноров для создания совместных сознаний. Тогда они обретали необходимое знание о мире и местной цивилизации, в большей или меньшей степени присваивая память жертвы. Правда, здесь существовала опасность, что личность донора тела излишне повлияет на вписанное в него сознание захватчика, но подготовленный участник вторжения эту угрозу легко мог преодолеть. Сам демиург тоже собирался воспользоваться жертвой со слегка пораженным мозгом и не слишком поддавшейся распаду личностью, чтобы вместе с ее разумом перехватить как можно больше знаний о захватываемом мире.

Он высмотрел такую и лично выслал луч с приказом прибыть к порталу. Молодая самка, интеллигентная и чувственная, со здоровым телом и хорошо развитым мозгом. Ее тело можно модифицировать и сделать более устойчивым, но демиург сделает это, когда будет создана соответствующая техническая база. Вот тогда можно будет поддать тело частичной киборгизации. Строение ее мозжечка, ответственного за контроль деятельности мышц, позволяет сделать вывод, что тело неплохо вынесет сопряжение с машиной. Хорошие обещания давало и хорошо развитая подвозвышенность, часть промежуточного мозга, ответственная за распоряжение вегетативной системой. Соответствующим образом вооруженная, она позволит полностью контролировать температуру тела, кровообращения, жажды, чувства голода, сексуального влечения и других параметров и функций, благодаря которым можно будет легко перестроить добытое тело в сверхсущество.

Он начал управлять самкой, находящейся дальше от портала, чем остальные доноры, не прерывая надзора над ключевой фазой вторжения. Но никаких причин для опасения не было – перенесенные в реальные тела участники вторжения начали пробуждаться. Большинство базовых солдат представляло собой прекрасно подходящие для боевых задач личности, без излишних усложнений, лишенные травм и ненужных этических образцов помимо внушенных дисциплины и послушания. Собственно говоря, значительную часть отряда образовывали копии всего лишь шести личностей. Умноженные сознания без особенных потерь заселили несколько сотен первых доноров, после чего они сразу же приступили к защите территории.

Когда на месте очутился первый офицер, который – поскольку подключал личность с сознанием донора – требовал какое-то время на приспособление, участники вторжения собрали все доступное в округе оружие, выставили датчики в радиусе нескольких сотен метров от портала, ликвидировали не годящихся к заселению автохтонов и даже захватили несколько десятков тел, предназначенных для преобразования. Демиург приказал собрать их всех в одном из зданий и подготовить создание биопроцессора, который откроет локальное инфополе для Мультиличности. Он же пригодится и для преобразования плацдарма в форт и для работ, связанных с переносом техники и ее внедрения.

Демиург погрузился в планы вторжения, не контролируя того, что происходит с его будущим носителем. Когда он обратился к телу женщины с помощью ведущего луча, оказалось, что его жертву задержали и лишили самостоятельности. Кроме того, в ее кровеносную систему ввели психоактивные вещества, понижающие кровяное давление и мозговую деятельность. Пока все эти субстанции действовали, не было и речи о том, чтобы заселить тело. Пока что это была первая помеха в ходе всего вторжения. Не теряя времени, демиург приказал офицеру выслать патруль, который должен был привести заранее высмотренную самку к порталу.

А пока добыча не была доставлена, демиургу следовало заняться рапортом для Мультиличности. Миллиарды образующих ее существ наверняка нетерпеливо ожидали первых данных. Информация была базовым строительным материалом и, одновременно, главной питательной субстанцией Мультиличности. А такие как демиург существовали исключительно для того, чтобы удовлетворять это стремление.


  


Пан Михал перевернул Папутию на спину, все время прижимая ее к земле, а Дорота обеими руками раскрыла подруге челюсти. Йитка умело влила содержимое бутылочки прямо в горло одержимой. Турчанка поперхнулась крепким раствором опия в спирту, но проглотила чуть ли не все содержимое сосуда, порцию, способную лишить сознания несколько сильных мужчин. Аль-хакима не пожалела ценного лекарства для приятельницы. Во-первых, она и в самом деле любила дервишку, а во-вторых, видела в ней благодарный объект исследований над необычным явлением.

Открывать неведомое – это и было настоящей жизнью! Что по сравнению с этим значит какое-то непродуктивное умножение имущества? Вот что это такое, делать деньги на торговле невольниками или на лечении несварения желудка богатых пашей? Теперь же она могла перейти в историю как открывательница, вырвавшая тайны у упавшей звезды. А кто знает, для чего можно будет применить добытые знания? Может для лечения или продления человеческой жизни, а может – для убийства в гигантском масштабе? Так или иначе, чудо-юдо и одержимость Папатии возбудили жажду знаний Дороты. Вновь она почувствовала себя как тогда, когда ей было десятка полтора лет, как она тщательно изучала с таким трудом добытые книги или ассистировала при сложнейших манипуляциях опольских цирюльников. Вновь весь мир открылся перед нею, раскрывая все секреты. Возвратились неудержимое любопытство и жажда познания. А все остальное в один момент перестало иметь значение.

- Нам надо забрать ее с улицы! – сообщил пан Михал, - перекрикивая уличный шум. – А ведь там что-то происходит, похоже, я слышу выстрелы.

Мимо них текла людская река, чем-то возбужденная, возмущенная и шумящая нарастающим шумом. Где-то вдали, откуда наплывали перепуганные люди, росло басовое урчание. Йитка перестала гладить засыпающую Папатию и, поднявшись на ноги, глядела на вылет улицы, откуда нарастал людской поток. Наконец она схватила за плечо пробегавшую девушку, чтобы узнать хоть что-то.

Дорота сконцентрировалась на постепенно расслабляющейся дервишке. Вот уже пару минут, как приятельница перестала метаться и напрягаться, она постепенно сделалась вялой, ее веки опали вниз. Но она все так же была горячей, словно печка, в особенности – лоб. Аль-хакима понимала, что турчанку необходимо быстро охладить иначе та не переживет этого необычного приступа.

- Забираем ее к ближайшему колодцу, - решила Дорота. – Нужно обложить ее компрессами. Рыцарь, будьте добры перенести ее.

Пиотровский послушно кивнул и взял турчанку на руки. Дорота должна была признать, что воин крепкий и сильный. Несмотря на жару и недавнюю стычку, двигался он энергично и не казался усталым. Под воздействием импульса, Дорота вытащила из кармана шальвар платок и вытерла мужчине лоб. Не потому, что ей было его жалко, а просто он был пока что нужен, и было бы лучше, чтобы он не упал с Папатией на руках по причине заливающего глаза пота. Панцирный удивленно поглядел на женщину, украдкой усмехнулся.

- Не туда, - запротестовала Йитка. – Люди бегут оттуда, удирая от бунтовщиков, что безумствуют в квартале кожевенников. К ним, якобы, присоединились и солдаты, они убивают кого попало. Еще я слышала, как один священник вопил, что это прибыли демоны из преисподней, и что все мы погублены.

- А еще кто-то выстрелил там из мушкета, - согласился с ней польский воин.

- Что, мил'с'дарь по-турецки понимает? – удивилась Дорота, поскольку Йитка доложилась ей на местном языке.

- Немного с турками дрался, какое-то время провел у них в посольстве и в плену, - пожал тот плечами.

Убегающие из охваченного бунтом квартала мчались, не разбирая дороги, всем становилось все более страшно. Наконец на площади вспыхнула паника, а нарастающее басовое урчание сменилось людскими воплями. Какая-то женщина с ребенком на руках упала прямо под колеса телеги, которую изо всех сил тянули волы, которых обкладывали бичом. Йитка взвизгнула от ужаса вместе с вопящей от боли жертвой, которой колеса размозжили ноги. Стоящий рядом молодой Тадеуш заслонил руками лицо, чтобы не глядеть на трагедию.

- Пробиваемся домой! – решила Дорота. – Здесь нам нечего делать.

Она указала боковую улочку и направилась туда, подгоняя движениями остальных. Аль-хакима не собиралась оказывать помощь раненным и пострадавшим – никто ей за это не платил, а кроме того, она бы только зря рисковала жизнью. Но им не удалось преодолеть даже половины площади, которая в определенные дни недели превращалась в конский торг, когда Йитка вскрикнула, указывая на улицу, по которой все время наплывали перепуганные беглецы. Дорота инстинктивно повернула туда голову и задержалась, скорее из любопытства, чем от страха.

Большая часть домов, идущих по обеим сторонам улицы, была одноэтажными, с плоскими деревянными крышами. В округе не было ни единого богатого дворца или даже роскошного здания, только лишь тесно сбитые хибары с побеленными стенами. По их крышам, перескакивая от одного дома к другому, приближалась группа мужчин. Они совершали столь громадные скачки и с такой скоростью, что древесина с грохотом лопалась у них под ногами. А прыгуны тут же скакали дальше, оставляя за собой разбитые доски, как будто бы вдоль улицы прошел катаклизм. Какая-то хибара не выдержала согласного удара трех летящих на нее здоровяков и завалилась в облаках пыли. Из этой пыли тут же выскочили вооруженные мужчины. Они не стали терять времени на то, чтобы вновь запрыгивать на крыши, а помчались по улице, расталкивая несчастных, которые убегали, таща за собой тормозившее их имущество.

- Это не люди, - подтвердил очевидное восхищенный Тадеуш. – Уж слишком они сильные.

- Убегаем отсюда, - приказала Дорота.

Куда бы эти типы не спешили, было лучше не вставать у них на пути. Потому двинулись по боковой улочке, отходящей от торговой площади за громадным зданием городской бани. Пробежали по узкой дорожке вместе с кучей других людей и выскочили на чуть более широкую улицу, как оказалось, практически забаррикадированную перевернувшейся повозкой с массивными бочками.

- Božska Matka, oroduj za nás! (Матерь Божья, молись за нас! – чешск.) – завыла перепуганная Йитка. – Они бегут следом за нами!

В конце улочки уже появились гонящиеся за ними – три мускулистых амбала в рваных лохмотьях, которые едва держались на их телах, пара янычар с копьями в руках и трое мальчишек. Дети, самое большее, лет по двенадцати, вовсе не казались слабыми и невинными. Каждый из них держал нож или стилет, двигался энергично и уверенно, хотя, время от времени, их тела сотрясали конвульсии. Лица всех восьми кривились, принимая гротескные мины, то страшные, то смешные, как будто бы тело каждого из них заполнял демон, который никак не мог к этому "сосуду" приспособиться.

- Так они же одержимые, - чуть ли не расплакался каштелянич Тадеуш. – Это же не люди!

- Заткнись, холера ясна! – рявкнул на него пан Михал и подбросил сползающую у него с рук Папатию.

Перед ними клубилась воющая от испуга толпа. Некоторым удалось забраться на опрокинутую повозку и продолжать бегство, остальные же сбивались в кучу, давя более слабых. Дорота поглядела по сторонам, оценивая ситуацию. В состоянии угрозы ее чувства обострялись, разум начинал действовать с удвоенной скоростью.

- За мной! – приказала она и бросилась навстречу подбегавшим гротескными скачками одержимым.

Йитка послушно побежала за аль-хакимой, а после мгновения колебаний к ним присоединились и ротмистр с каштеляничем. Дорота подбежала к двери ближайшего дома и сильно пнула ногой. К счастью, халупа какого-то бедняка солидными запорами не отличалась, засов треснул, и дверь отворилась. Медичка пробежала через темную прихожую и большую комнату, вскочила в кухню и выскочила другими дверями на маленький дворик. Снующие по утоптанной земле три курицы с громким кудахтаньем сбежали от людей. Наши герои перескочили небольшой забор и очутились на дворе соседнего, такого же бедного строения. Они помчали вдоль стенки хибары, по тесному проходу между домами. Там валялось масса мусора и людских экскрементов, которыми аль-хакима загрязнила обувь, но фокус удался. Они вырвались на параллельную улочку, куда волна паники еще не добралась. Немногочисленные прохожие лишь обменивались горячечными замечаниями, показывая в направлении квартала кожевенников и площади с конским торгом.

- Похоже, удалось! – облегченно вздохнула Йитка, когда они сделали очередных пару десятков шагов. – Значит, гнались не за нами.

Тут у них за спинами раздался грохот и бряцание жестяной посуды, бьющейся о булыжник. Когда все повернули головы, то увидали перевернутую лавку с мисками и горшками, на которую соскочил с крыщи дома мускулистый здоровяк. Лавочник поднял крик, только виновник всего этого несчастья не обратил на беднягу ни малейшего внимания. Дорота почувствовала, как по спине побежали мурашки, и как волосы на голове становятся дыбом. Это адское существо глядело прямо на нее.

Кто-то бешено вскрикнул на противоположной стороне улицы. Это был мужчина, которого сбил с ног янычар, который тоже соскочил с крыши, расталкивая прохожих. Через мгновение рядом с ним приземлился второй пехотинец, вооруженный копьем. Беглецы очутились в западне, к тому же было похоже, что это как раз за ними гнались одержимые воины.

- Им нужна Папатия, - догадалась Дорота. – Мы ее задержали, так что они сами за ней пришли.

Ротмистр Пиотровский тяжело засопел и бросил лежащую дервишку в объятия Тадеуша. После этого он вырвал заткнутый за пояс пистолет и оттянул курок. Левой рукой схватил висящую на ремешке у пояса небольшую, декорированную пороховницу, вытащил зубами ее затычку и умело подсыпал порох на полек оружия. Все это он сделал молниеносно, без каких-либо сомнений. Дорота удивленно глянула на него.

- Мил'с'дарь всегда таскает с собой целый арсенал? – нервно спросила она.

- Я солдат во враждебном городе, такова моя работа, - бросил пан Михал, не спуская взгляда с приближающихся янычар.

С другой стороны улицы приближались три мордоворота. Их тела сотрясались от конвульсий и несколько замедляющих их мышечных судорог. Вдалеке появились и вооруженные ножами сопляки. Люди отступали перед ними и сходили с их дороги, хотя те полностью игнорировали прохожих и не отрывали глаз от Папатии.

- Отступите под стенку, мне за спину, - приказал пан Михал, - поглядывая то направо, то налево, пытаясь угадать, с какой стороны придут первые противники. – Тадеуш, если мне удастся пробить проход, убегай с дамами. И покрепче держи эту несчастную женщину.

- Все понял, - пробубнил побледневший от страха каштелянич.

Янычары бросились в атаку без малейшего предупреждения, без единого звука. Двигались они синхронно, с одинаковыми движениями, словно были одним и тем же существом. Панцирный прицелился в левого, но не выстрелил, пока одержимые не приблизились на несколько метров. Наконец он потянул за спуск. Грохнул выстрел, и нападающих окутало облако дыма.

На улице же поднялся страшный хай, люди с воплями бросились бежать. Пан Михал метнул пистолет во второго янычара и выхватил саблю. Противник, которому пуля попала в живот, остановился и согнулся, хватаясь за рану. Но тут же он выпрямился, с изумлением глядя на окровавленную ладонь и дыру в животе. Тем временем, панцирный насел на второго противника, поднимая саблю для удара над головой. Янычар уклонился, одновременно нанося удар копьем. Его удар был неуклюжим и медлительным, словно бы он впервые держал древко в руках. Ротмистр пропустил копье сбоку, сделал шаг вперед и рубанул врага саблей по голове. Треснула кость и клинок глубоко вошел в голову одержимого янычара.

Дорота же не отрывала глаз от раненого в живот. Янычар плюнул на дыру в животе, которая повалила бы обычного человека, и атаковал панцирного, который как раз извлекал саблю из черепа противника. Но, по крайней мере, янычар с расколотой башкой рухнул мертвым на землю. Пан Михал уклонился от очередного прямого удара копьем, вырвал наконец-то саблю из головы убитого и вновь замахнулся, чтобы нанести режущий удар. Но второй янычар парировал удар древком и тут же пнул панцирного в бедро. Сила удара была настолько огромной, что Пиотровский со стоном упал.

- Они очень быстро учатся, - шепнула сама себе Дорота.

- Бегите, - прошипел ротмистр, схватываясь на ноги.

Дорога была свободной, по крайней мере, с той стороны, откуда атаковали янычары. Йитка потянула аль-хакиму за руку, и они обе побежали. Тадеуш забросил Папатию на плечо, словно мешок муки, и помчал за ними. Пан Михал накручивал саблей круги, перемещаясь на средину улицы, чтобы блокировать дорогу не только янычару, но и остальным одержимым. А те как раз добрались до места схватки. Но все они атаковать панцирного не могли, потому что янычар и не пытался наносить колющие удары, но размахивал копьем словно палкой, делая широкие замахи. Древко со страшным свистом разрезало воздух, и пан Михал прекрасно понимал, что если в него попадет, то поломает кости самой энергией. Никогда он не видел такой техники сражения, не сталкивался он и со столь сильным противником. А янычар даже не выглядел силачом, в отличие от троих стоящих у него за спиной здоровил. Страшно даже подумать, какая сила таилась в них.

Панцирный отступал шаг за шагом, обозначая атаки, которыми, к сожалению достать противника никак не мог. А тот никак не обращал внимания на обильно кровоточащую рану в животе, он напирал на поляка, действуя древком со все большей яростью. Его лицо оставалось практически недвижимым, лишь временами по нему проскальзывали судороги, возможно даже – и боли. Движения янычара становились более плавными, уверенными, древко копья несколько раз минуло пана Михала буквально на волосок, и наконец зазвенело, задев кольчугу. К тому же и дружки одержимого тоже не стояли без дела. Трое мальчишек вскарабкались на стену ближайшего дома словно огромные пауки, вцепляясь пальцами в практически ровную поверхность. Вели они себя так, словно когда-то их разумы управляли телами насекомых. Выглядело все это неестественно и отвратительно. Ротмистр чувствовал нарастающий страх. Он прекрасно понимал, что через мгновение они спрыгнут на него сверху и покончат с ним. Он не мог повернуться и броситься в бегство, так как янычар тут же разбил бы ему голову копьем. Он вздохнул полной грудью, сделал знак креста на груди и сделал замах для последней, отчаянной атаки.

- Эгей, мил'с'дарь Пиотровский! – раздалось у него за спиной. – Вы тут без нас развлекаетесь?

На другом конце улицы появились гусары на конях. Семен Блонский держал в руке саблю, Якуб и Кшиштоф Кенсицкие тоже достали оружие. Двое челядников заняло место по бокам гусар, так что впятером они заняли всю ширину улицы. У пана Михала был только один удар сердца, чтобы мельком глянуть на них, а потом снова нужно было отчаянно избегать ударов и отступать от противника.

- Берегитесь щенков на крышах! – только и крикнул он.

Гусары подняли коней на дыбы и шагом пошли в атаку. Подкованные копыта зазвенели на булыжнике мостовой, их мерный стук нарастал с каждым мгновением. Пан Михал понимал, что следует сойти с линии атаки, но у него не было ни малейшего шанса провести какой-либо маневр. Янычар напирал на него, древко копья вновь зазвенело на кольчуге на плече рыцаря, на сей раз уже болезненно. Когда панцирный пытался отбить копье саблей, та чуть не выпала у него из руки. В ладони рыцарь почувствовал онемение, но, к счастью, сталь не треснула..

Гусары подъехали рысью. Якуб Кенсицкий в последний миг предупредительно крикнул, давая ротмистру шанс отступить. Не оглядываясь, панцирный бросился в сторону, под стену дома. Но янычар не намеревался его просто так оставить, и он размахнулся, игнорируя подъезжающих гусар.

Клинок Блонского ударил пехотинца под поднятую руку и разрубило бок. Тяжелая гусарская сабля почти что располовинила янычара, открывая ребра и добираясь до сердца. Семен чуть ли не выпустил оружия, но вовремя перехватил рукоять и вырвал саблю из искалеченного тела. Послушный чужой воле янычар повернулся, подчиняясь движению вражеского клинка, разбрызгивая фонтаны крови. Он зашатался и наконец рухнул на мостовую без признаков жизни.

Кшиштоф Кенсицкий с криком атаковал одного из здоровяков, но тот уклонился от клинка и грохнул кулаком в круп объезжавшего его коня. Животное завизжало от боли и, проскакав с разгону несколько шагов, тяжело свалилось на бок. Молодой рыцарь успел вырвать ноги из стремян и вовремя отпрыгнул, тем самым избегая опасности быть придавленным. Он перекатился по земле и тут же вскочил на ноги.

Якубу повезло больше. Его противник чуточку запоздал с тем, чтобы повернуться, и кончик сабли влюбленного в Йитке рыцаря зацепил врагу макушку. Силач лишь вздрогнул и, разбрызгивая кровь, которая тут же ручьем побежала ему по лицу, направился за удаляющимся всадником. Он пробежал с десяток шагов, пока поврежденный мозг отказался слушаться, и ноги запутались. Здоровяк рухнул на землю, сотрясаемый сильными сокращениями мышц.

На третьего из силачей наехал один их челядинцев. Конь ударил стоявшего грудью и повалил на землю, но и сам остановился, потрясенный сопротивлением противника. Всадник наклонился в седле, делая замах, и ударил лежащего саблей. Он отрубил поднятую для защиты левую руку, но тут амбал своей правой рукой схватил его ладонь, держащую саблю. Потянутый вниз челядинец вылетел из седла. Силач схватился на ноги и, не отпуская противника, ударил его лбом в лицо, с чудовищным хрустом превращая его в кровавый фарш. Он пвернул поляка, которого все еще держал одной рукой, и бросил, словно тряпичную куклу. Мужчина перелетел через всю ширину улицы и грохнул с треском ломающихся костей о стену.

- В головы! – крикнул ротмистр Пиотровский. – Цельтесь им в головы. Ран, сволочи, не чувствуют.

Семен, который как раз завернул коня и направился в очередное наступление, послушал и ударил искалеченного здоровяка прямо в лоб. Режущий удар был настолько быстрым, что теперь одержимому схватить держащую оружие руку не удалось. Удар раскроил голову, чуть ли не на две половинки.

Тут на спину второго челядинца спрыгнуло небольшое тельце. Это один из опутанных "чарами" мальчишек соскочил с крыши. На лету он вонзил нож по самую рукоять в открытую шею поляка, чтобы потом вместе с ним упасть на землю. Пан Михал, который уже успел подняться на ноги, сделал прыжок вперед и без каких-либо угрызений совести рубанул мальчишку по шее.

- Еще двое на крышах! – крикнул он.

Одного, готовящегося к прыжку, он заметил, но тот неожиданно отказался действовать. Он повернулся и убежал, быстро исчезая с глаз. Ротмистр с облегчением вздохнул и опустил саблю. У него тряслись руки и, что гораздо хуже, ноги, особенно в коленах. Ротмистр был настолько обессилен, что сполз по стене на землю. Рядом прощался с жизнью гусарский челядинец, немолодой уже мужчина с седыми висками. Он плевал кровью, не имея возможности вздохнуть, потому что клинок ножа застрял у него в гортани. Он дернулся еще пару раз и скончался.

Якуб соскочил с коня и подошел к кузену, который присел возле своей раненной верховой лошади. Животное сломало ногу в бедре, что изумило обоих рыцарей. Невозможно было представить, чтобы такую рану нанес человек, причем – голыми руками. Они покачали головами, после чего Кшиштоф достал стилет, чтобы сократить страдания верного товарища. А Семен в это время объехал побоище, рассматривая трупы с высоты седла.

- Благодарю вас, милостивые судари, - наконец-то сказал пан Михал. – Как вы меня нашли?

- Мы ехали туда, откуда доносился наибольший хай, - ответил Блонский. – Когда прозвучал выстрел, я догадался, что у мил'с'даря какие-то неприятности. Тут я пустил в беспамятство делящие нас разногласия и бросился на помощь. Так что говорить что-либо нет смысла, пошли-ка поищем где-нибудь холодненького пивка.

- Ты, мил'с'дарь, шутить вздумал, - панцирный улыбнулся, хотя на ноги поднялся с трудом. – Тут в их корчмах пива нет, вина, впрочем, тоже, тем более – водочки. И вначале я обязан отыскать каштелянича, а вы – вашего ксендза.

- Долгополый с невольницами остался. Наверняка их уже утешает и на сиськи их пялится, - фыркнул гусарский поручик. – Ну да ладно, забираем своих и возвращаемся в хане, чтобы доложить обо всем канцлеру Гнинскому. Что тут не говори, но мы турок убили, причем, среди бела дня, в самом центре города. Неприятности из всего этого будут, тут и к бабке не ходи.

Пан Михал согласно кивнул. Неприятности будут точно, вот только неизвестно, по причине ли убитых. И действительно ли они убили турок на самом деле.



V


Демиург принял рапорт от возвратившегося патруля, но не включил его в пакет, предназначенный для Мультиличности. Утрата нескольких участников вторжения не требовала отчетности, она находилась в статическом второстепенном поле нежелательных случайных потерь. Другое дело, что с этим была связана потеря тела, предназначенного и частично подготовленного для командующего вторжением. Но этот факт демиург решил утаить. Часть Мультиличности составляли консервативно настроенные со-делящие, которые разделяли суровые законы своих поглощенных цивилизаций. Прежде чем подвергнуться оцифровке и виртуализации, их материальные формы были родом из видов, не знающих этических основ, понимаемых как сочувствие, милосердие или прощение. Все проявления слабости демиурга приговаривали его в их глазах к немедленному упразднению и замене очередной личностью. Он это прекрасно понимал, так что позаботился о том, чтобы известие об утрате ключевого тела не попало в инфополе.

Нужно был как можно скорее перенестись в очередного донора. Когда он очутится на материальной стороне, упразднение его будет весьма хлопотным, чтобы осуществлять эту процедуру по первой попавшейся причине. Просто-напросто, он очутится вне непосредственного влияния Мультиличности, обретет существенную автономию. К счастью, недаром ведь его назначили демиургом – он обладал опытом позволяющим предвидеть подобные, практически невозможные ситуации.

Резервное тело нашлось на месте случайно, перед самым открытием портала, и оно принадлежало человеку, который не поддавался эзотерическому излучению. Так что мозг его не был предварительно подготовлен, а личность была не деформированной. Самец, не такой уже и молодой, зато в превосходной физической форме, правда, самую чуточку поврежденный. От удара по голове случились сотрясение мозга и трещина в черепе. К счастью, этот дефект было очень легко устранить, причем, лучом инфополя. Дополнительно демиург решил внести стандартные модификации мышц и нервной системы, увеличивая производительность организма. Все это были простые, базовые манипуляции на уровне операций посредством концентрированной информации, с помощью которой в поле непосредственного воздействия портала можно было влиять на материальную составную. Модификации лежали в рамках процесса переноса, и их реализовывали вместе с операцией записи личности в донора.

Единственной опасностью и аномалией было то, что тело не было приготовлено. Его разум был в хорошем состоянии, и при создании конгломерата личности существовала угроза слишком интенсивного влияния одного сознания на другое. Ради безопасности, демиургу следовало полностью стереть личность донора, а с другой стороны – ему ведь требовалось знание об этом мире и местной цивилизации. Это могло быть ключевым пунктом в случае появления неожиданных помех в ходе вторжения. Вот вроде бы они имели дело с примитивным, беззащитным миром, как оказалось, что местные умеют защищаться и доставлять неприятности.

Решение было принято, тело донора доставлено к порталу, и демиург приготовился к переносу, вооружившись соответствующим программным обеспечением. Он почувствовал нажим, когда сканирующие пучки считали пакет данных с информацией об его разуме и подвергли компрессии. Перенос он воспринял как временную потерю сознания. Неожиданный рывок, вызывающий легкий дискомфорт. А потом он открыл глаза.



VI


Необходимо незамедлительно сообщить падишаху, выслать гонца великому визирю! Я резко схватился на ноги и даже застонал, хватаясь за голову.

Ознакомление с новыми чувствами всегда было делом интересным, хотя пронзительная боль в задней части головы к приятным чувствам никак не принадлежала. Это давала о себе знать заштопанная трещина в затылке, причем, намного сильнее, как память тела, потерпевшего несущественное теперь уже повреждение, чем настоящая рана. Я сглотнул слюну, массируя больное место и размышляя, а кто я, собственно, такой. Был ли я Талазом Тайяром, лалой из султанской гвардии, или же демиургом, слугой Мультиличности? Отовсюду приходили раздражители, из-за которых я не мог сконцентрироваться. Тело донора принимало их как нечто совершенно естественное, но вот личность демиурга воспринимало все как абсолютную новинку.

Наступила ночь, и черное небо над моей головой искрилось тысячами звезд. Окрестности портала освещались пульсирующим сиянием, окружающий нас город освещали зарева пожаров. Эти пожары были вызваны воинами вторжения по моему приказу, чтобы распространять хаос и не позволить местным понять ситуацию. Мне следовало признать, что это было хорошей идеей – люди султана будут думать, что имеют дело с неожиданным бунтом черни, и для его подавления вышлют немногочисленные отряды пехотинцев. Они понятия не имели, что близится конец всего.

Погоди, что это я несу? Какой еще, на милость Аллаха, конец всего? Я – верный слуга падишаха и не могу действовать против его великолепия. Хотя нет, я уже не он. Я родом из иного мира, из иного пространства-времени, и я служу другому господину. Бытию, сложенному из миллиардов разумов и заполняющему нематериальное инфополе, информационное измерение.

Я поднялся и распрямил конечности. Пару раз подпрыгнул, расслабляя мышцы. Следовало дать доступ к ним горячей крови, чтобы та побудила их к жизни после преобразования управляющим лучом. Теперь я был раз в несколько сильнее и крепче, чем перед вмешательством информационного поля. Тело быстро восприняло перемену, но какое-то время его еще будут сотрясать судороги. Процесс приспособления всегда требовал времени, чтобы нервная система обрела равновесие и освоилась с изменениями. В результате, я сделаюсь самым великолепным танцором, которого видела османская империя, и непобедимым фехтовальщиком.

Я чувствовал смрад гари и смерти. Правда, трупы были убраны из округи, их сложили в одном из домов для повторного применения, но в соседних постройках инженерная группа готовила строительство биопроцессора из тел схваченных жертв, что было связано с грубым вмешательством в их организмы. Вот почему оттуда доносились ужасные крики, вой и плач. Мое тело буквально задрожало от ужаса, железы выпустили в кровообращение волну гормонов. Я испытал первые в данном теле органические эмоции – любопытная перемена после множества циклов зависания в инфополе без возможности чего-либо чувствовать. Чейчас я испытывал страх и возбуждение, жалость и беспокойство. Так реагировал Талаз на вопли пытаемых, а это означало, что точно так же реагировали и все люди.

Понятное дело, что они реагировали испугом, осознавая, что где-то рядом чудовища живьем сдирают с людей кожу и соединяют их нервные системы в одно громадное сплетение. Создание, образовавшееся из потерявших разум от боли и страха несчастных, послужит в качестве механизма для расширения портала. Это было настолько нечеловечно, что я не мог этого вынести. Необходимо немедленно вмешаться и предупредить побратимов, сообщить обо всем хотя бы визирю Кара Мустафе!

Я потряс головой, воцаряясь над человеческой стороной моего объединенного сознания. Нужно было какое-то время, чтобы в качестве Талаза освоиться с ситуацией и принять к сведению, что я уже не служу лалой, что я являюсь кем-то совершенно иным.

Делая первые шаги, я огляделся по сторонам. Темнота никак не помогала хождению. Людские глаза реагировали на световой спектр в очень ограниченных рамках. Подумать только, что много циклов назад я располагал кремнийорганическим телом, движущемся в кипящей серной кислоте и был одарен подобным зрению чувством, регистрирующим образ, от микроволн до жесткого, высокоэнергетического излучения. Множественность и разнородность форм жизни, создающей сознательные и разумные организмы, были просто невероятными. Даже жаль немного, что все они должны уйти и дать место Мультиличности. Некоторые обретут честь объединения с нею, но большинство будет удалено. Таково извечное право сильного. Самым главным является лишь его выживание.

Какое-то время я ходил по развалинам вокруг портала, приводя в порядок мышцы и объединенную личность. Офицеры стояли вдалеке, присматриваясь ко мне и позволяя мне окрепнуть в новой реальности до того, как я начну отдавать приказы. Я дал им знак рукой, что все в порядке, но пока что не запуская вписанного в разум модуля, дающего возможность телепатического контакта. В мирах, лишенных продвинутой технологии, группы вторжения как раз с помощью телепатии реализовывали связь и даже образовывали целые информационные сети.

Я вскарабкался на высящуюся над округой стену кожевенной мастерской. Отсюда можно было видеть приличный участок махалли. Словно на ладони я видел бьющие в небо зарева пожаров, охватывающие чуть ли не весь район Сагмалчилар, и даже доходящие до самого Тофане, района, где находилась громадная литейная фабрика, а при ней – султанские пороховые мельницы. именно туда следует выслать серьезный отряд, чтобы перехватить мастерскую по отливке пушек, арсенал с амуницией и порохом. Таким образом я бы ограничил риск применения артиллерии против сил вторжения. Но это были мелочи, которыми я решил заняться через какое-то время. До этого момента я решил несколько минут полюбоваться страшной красотой атакованного ночью города.

Где-то вдалеке прогремел мушкетный залп и прозвучал хоральный аопль:

- Алла! Алла!

Боевой клич янычар, взывающих на помощь себе имя бога. Похоже, великий визирь решил выслать отряды для подавления бунтов. Их встретит страшное разочарование, когда вместо толп пьяной черни они столкнутся с несколькими сотнями нечеловечески сильных и не чувствующих боли воинов. И это было только начало.

Я повернулся в другую сторону, к многочисленным махаллям, погруженным сейчас в блаженную тишину и покой. Ремесленники, торговцы и невольники наверняка прислушивались к шуму, дивясь, а что, собственно, происходит. Не спали, наверняка, и заключенные в мрачном квартале Касымпаша, беспокоились евреи и цыгане из Балата, а так же лодочники из приморской Терсане. Где-то там, вдалеке, на самом конце Золотого Рога, спокойно спали в своих богатых дворцах обитатели священного квартала Эйюп, равно как и на другой стороне залива, в Галате, ни о чем не подозревающие христианские обитатели Стамбула.

У меня было множество воспоминаний, связанных с каждым из этих кварталов, и эти, и все остальные мне были знакомы как свои пять пальцев. Некоторые воспоминания достигали детства, когда я, став сиротой, очутился на улице. К счастью, я был красивым мальчишкой с деликатной, чуть ли не девичьей внешностью. Ничего удивительного, что меня взяли к себе ченги и выучили профессии. Уличные танцовщики образовывали бродячие труппы, где обучали не только танцу и акробатике, но и искусству любви. Мальчишки давали необычные представления, они были переодеты в развевающиеся женские одеяния, длинные волосы были уложены в прически, на лицах – вызывающий макияж. Они были способны влюблять в себя янычар, и те, из страсти к любовникам, могли драться один с другим, весьма часто окупая околдованность кровью или даже жизнью.

Я оказался исключительно талантливым и соблазнительным танцором. Еще до того, как мне исполнилось тринадцать, я был одним из наиболее популярных ченги в городе. Так что нет ничего удивительного, что вскоре меня заметил кое-кто из высших сфер. Черный Мустафа забрал меня с улицы и поместил под свои крыла. Поначалу меня отдали для обучение в медресе, потом он отдал меня учить белым евнухам-душителям, султанским тайным убийцам. Я быстро вырос и поумнел, кроме того, проявил таланты к родственному танцам фехтованию. Еще я прекрасно помнил, кого должен благодарить за улучшения в судьбе, и всегда был верен Кара Мустафе. Когда после смерти своего шурина он занял должностьвеликого визиря и ввел меня в непосредственное окружение султана, несмотря на любовь к повелителю, я остался человеком Мустафы и обо всем доносил ему.

Теперь же знания о том, как действует империя, пригодятся для ее уничтожения. Меня залили сожаление и жаркий стыд, когда я об этом подумал. И печаль. Ведь я все так же испытывал любовь к султану и визирю, моим благодетелям, приемным родителям и повелителям.

Я соскочил с развалин, чтобы сбросить с себя угнетенность. Талаз начал опасно доминировать в моей личности, то есть, творилось именно то, чего так сильно боялись в ходе создания конгломератов с разумами носителей. Я начинал ему поддаваться. Все, пора воцариться над человеческой стороной личности и заняться вторжением.

Я запустил алгоритм, открывающий телепатический модуль, и направился к ожидавшим меня офицерам. Тут же в моих мыслях зазвучал хор голосов, зачитывающих доклады, эмитирующих изображения и эмоции. Еще до того, как приблизиться к низшим командирам, я узнал о возобновляемых с разных направлений атаках янычар, даже о разгроме сильной группировки кожевенников. Ну да, обитатели этого квартала во время мобилизации были в состоянии молниеносно выставить пять тысяч воинов. Об этом я обязан помнить и действовать, пока не случилось столкновение.

К счастью, офицер Хуссейн, перед заселением чужой личности мясник и владелец ближайшей мясной лавки, повел основную ударную группу и разбил насчитывающую тысячу человек группировку. При этом он взял почти три сотни пленных, которых я приказал тут же использовать в качестве доноров тел для очередного пакета участников вторжения, ожидающих переноса.

Я приказал выискивать тела и заселять их вплоть до запуска биопроцессора и до того, как Мультиличность впишется в локальное инфополе. Тогда наступит очередной этап вторжения, который должен пойти гораздо легче. Еще я приказал удалить из города и перегруппировать осуществляющие диверсии патрули. Новые пожары уже не усилят хаос, за то без какой-либо пользы переполошат жителей, которые нужны нам в качестве доноров. Не забыл я и том, что все те тела, число которых до утра превысит пять тысяч, нужно будет накормить. Так что я выслал отряд на базар, чтобы захватить там склады с едой.

Пока я присматривался к командирам, у меня за спиной воины вторжения сопровождали очередные тела в портал. Доноры были ли крайне перепуганы и пассивны, или же бились в истерике, выли, молились и просили милости. Подталкиваемые и избиваемые, они поочередно попадали в зону действия информационной перемены. На пару мгновений их окутывал туман ведущих лучей, отбирая сознание, после чего они уже поднимались, заселенные личностью очередного участника вторжения. Операция шла как следует и без особых инцидентов, хотя вопли и плач постоянно приводили к выбросу гормонов в мое кровообращение.

Я же сконцентрировался на офицерах. Мы не обменялись ни единым словом – телепатический контакт бол гораздо быстрее, а кроме информации таким образом можно было передавать эмоции и образы. Командиры, точно как и я, создали конгломераты личности с сознаниями доноров, так что приняли на себя их имена и способы выражаться. Это был самый выгодный и простейший выход, не требующий излишнего вмешательства в психику и физический план человека. Так что мы начали посредством чувств и передаваемых образов вести дискуссию о дальнейших действиях. Я отдал приказы на ближайший цикл "день-ночь", не переставая наблюдать за ними.

Передо мной был Хассан, в котором я распознал способного командира с аналитическим умом, ветерана нескольких кампаний, в которых он служил под моим командованием. Родом он был из расы, появившейся в виртуальных мирах на правах искусственного интеллекта. Материальность всегда была для него чуждым состоянием, так что в ней он чувствовал себя не своей тарелке. Но по этой же причине он оставался совершенно верным и послушным Мультиличности, выполняя все ее приказы до последней точки.

Рядом с ним стояла толстуха Ясмина, в которую вселилась громадная бестия, происходящая из мира агрессивных и кровожадных ящеров. Несмотря на многочисленные перемены тел и подвешенное пребывание в инфополе, она не утратила свои убийственные привычки и инстинкты. За ней следовало приглядывать, чтобы она не вырезала туземцев исключительно ради удовольствия убийства. Зато она замечательно могла пригодиться в наступлении, в особенно, против превышающих сил противника.

Очередным был Исуб, юноша в драных и вонючих лохмотьях кожевенника. В нем поселилось древнейшее существо из туманности, заполненной темной материей. Этот вид эволюционировал в космическом пространстве, питаясь протозвездами, тело до оцифровки обладало величиной всей Солнечной системы, оно сложено было из газовых облаков, связанных разрядами и сильным электромагнитным полем. Исуб не пользовался каким-либо языком, исключительно образами и снами. Как командир он никогда не беспокоился собственными потерями, зато всегда стремился захватить как можно больше добычи или территорий. Он был просто невероятно жаден.

Последним, пробуждающим наибольший страх, был Валь, воин в белом мундире янычара, сейчас небрежно опирающийся на копье. Он прибыл из мира, подобного тому, в который сейчас организовывалось вторжение, и, похоже, чувствовал себя слово рыба в воде. Перед оцифровкой он был кем-то вроде главного жреца местной религии, достигшего божественного состояния. В качестве божества к самым приятным типам он не принадлежал – захватил множество планетарных систем, а их обитателей последовательно уничтожал по религиозным побуждениям. Его раса была завоевана Мультиличностью много циклов тому назад, ее кровавый поход через галактику был остановлен. Валя захватили и подвергли оцифровке. С тех пор его применяли в качестве оперативного офицера. Но я знал, что более всего он желает стать частью Мультиличности, так как верил, что сумеет подчинить ее своей воле и станет ее ведущим разумом. Он до сих пор мечтал о том, что вновь сделается богом, причем, по-настоящему могущественным. Потому-то он никогда не удостоится чести принять участие в Мультиличности.

Ни один из нас ею не станет. У всех нас были отвратительные особенности, и их соединение с суммой бытий могла бы ее загрязнить, привести кошмарные сны и испортить самочувствие. Всех нас Мультиличнсть пленяла, мы были подчинены ее воле, и нас использовали для самых недостойных и отвратительных деяний. Слуги для грязной работы, несчастные рабы на посылках сверхсущества.

Мы были армией проклятых.


Стамбул

15 джумада 1088 года хиджры

15 августа 1677 года от Рождества Христова


Сады в приватной части дворца Топкапи, принадлежащие исключительно падишаху, от остального мира отделала высокая стена, охраняемая личной гвардией. Только она не глушила доносящихся снаружи шумов, умоляющих вскриков, призывов, проклятий и звона оружия. Чернь прибыла просить императора помочь им и помиловать. Мехмед IV из династии Османов прохаживался среди цветов, заложив руки за спину. Погруженный в собственные размышления, он старался не глядеть в небо, затянутое дымом многочисленных непогашенных пожаров. К сожалению, садовые растения не подавляли смрада гари, которая дополнительно не позволяла повелителю забыть о неприятностях, к тому же раздражала ноздри.

Неожиданно в зону приватности падишаха вступил высокий, красивый мужчина. Визирь Кара Мустафа Мерзифонлю Паша не был уже юношей, в его черной бороде появились многочисленные седые волосы, но силы он сохранил, и, как всегда, был энергичен и готов к действию. Он приблизился к повелителю и, не говоря ни слова, отдал поклон. Мехмед взял его за плечи и сердечно прижал к себе. Сейчас он нуждался в поддержке своих наилучших военачальников.

- Шейтана[1] вызвал? – спросил он.

Визирь кивнул. Да, конечно же, он послал гонца к Шейтану Ибрагиму Паше, дамата, то есть зятю султана, и сераскиру императорской армии, но было очевидно, что любимый военачальник повелителя не успеет прибыть с помощью. Сейчас он находился с армией где-то в Молдавии и письмо с вызовом прочтет только лишь через несколько дней. Пока он вернется в Стамбул, пройдут недели. Это явно слишком долго.

- Мы должны справляться сами Мустафа, - вздохнул султан. – Пока все указывало на то, что это всего лишь волнения в презренном квартале кожевенников, мне даже не хотелось прерывать послеобеденной дремоты, чтобы выслушивать донесения. Теперь же мы уверены, что это наступление значительно более грозных и могущественных сил. Все повторяют, что нападающие одержимы демонами, что неприятель возник прямиком из преисподней. Это кара божья, гнев Аллаха, вызванный растущим безбожием. Самому мне в это сложно поверить, но когда я слышу этот чудовищный вой толпы… А чего они, собственно, хотят?

- Чернь, как и всякая чернь, желает, чтобы наказали виновных, - небрежно ответил на это Кара Мустафа. – Многие из этих людей утратили дома и близких, имеются такие, кто среди одержимых узнал своих приятелей или даже членов семей. Вот такое ни у кого в голове не умещается. Убегая от безумствующих убийц, вдруг они видят среди них своего соседа или собственную дочку, бросающуюся на янычар и разрывающую им гортани. Кто-то должен быть ответственным за катастрофу. Люди уверены, что все это происходит не без причины. К тому же некоторые имамы, несмотря на все мои просьбы, не распространять панику и хаос, провозглашают самые различные теории, из которых та, что гласит о конце света и гневе божьем, принадлежит к достаточно спокойным. Наши поданные чрезвычайно суеверны, и теперь, перед лицом чего-то столь непонятного и безумного, охотно слушают всяческих пророков и святых мужей, шарлатанов и самых обычных глупцов.

- И во всем обвиняют меня, - догадался султан.

- Некоторые, - с печалью признал великий визирь. – Я приказал повесить несколько бездельников, гласящих, что все это вина падишаха, который излишней развязностью оскорбил Аллаха. Не думаю, чтобы последователи у них появились скоро. Значительно легче обвинять несчастных, за которыми не стоит значимая сила. Вину, по традиции, повесили на евреев, случилось несколько расправ и нападений на сынов моисеевых, но с точно такой же страстью чернь нападает на всех иноверцев. На базаре избили греков, спалили христианский храм и забили монахов, свое получили армяне, вершиной всего стало то, что в Босфор бросили французского дипломата, а его слуг зарезали. Жертвами стали две пожилые женщины, которых подозревали в колдовстве и в том, что они наводили сглаз, ребенок-альбинос и котельщик, которому не повезло в том, что он был голубоглазым, то есть одаренным "плохим глазам".

- Ты уже овладел ситуацией, визирь? – удостоверился падишах.

- Естественно, - поклонился Мустафа. – Виновные были наказаны, на месте и безжалостно. В городе я ввел положение возможности войны, так что суды проводятся сразу же после поимки преступников. Я принял решение не карать несчастных, стоящих перед воротами дворца, ведь, в большинство своем, это пострадавшие от одержимых, там много женщин и детей. Они никого не обвиняют, только просят милости.

- Прикажи их накормить и скажи им, что их обиды я прикажу отомстить, - приказал Мехмед IV. - Прикажи, чтобы они отправились молиться в какую-нибудь мечеть, а то их вопли доставляют мне головную боль.

Кара Мустафа вновь поклонился, без слова принимая приказ к сведению.

- А что ты думаешь об одержимых? – спросил повелитель, внимательно глядя на первого министра Дивана.

- Я распорядился создать кризисный совет, призвал в него всех имеющихся в городе шейхов, несколько улемов, хирургов и даже бабу дервишей. После многочасовых диспутов мы пришли к выводу, что одержимости – это что-то вроде болезни. Это как бы зараза, поражающая не тела, но умы. Она вгоняет больного в безумие, заставляет его уничтожать и атаковать все живое. Распространяется она словно черная смерть, посредством морового воздуха, но атакует гораздо быстрее.

- И ты соглашаешься с этим мнением? – спросил султан.

- К сожалению, донесения офицеров, сражающихся с одержимыми, этого не подтверждают, - с колебанием признался визирь. – Для полностью обезумевших зараженные действуют излишне разумно, они меняют тактику и реагируют на наши ходы. Их действия не случайны, помимо того, одержимые берут пленных, переносят какие-то свертки, похоже, они даже что-то строят в средине захваченной территории…

- Ними кто-то управляет, - понял султан.

- Я выслал к ним посла, но он не вернулся, - сообщил Кара Мустафа.

Падишах выпустил воздух, затем стремительно схватил визиря за плечо.

- Назначаю тебя сераскиром, - коротко объявил он. – Вся армия теперь принадлежит тебе. Мустафа, я возлагаю на тебя огромные надежды, не подведи меня.

Великий визирь покорно склонил голову, без единого слова и с достоинством принимая повышение. Он не был им слишком восхищен, поскольку понимал, с чем связана ответственность. Предыдущий сераскир, Хуссейн Паша, командовавший армией в битве под Хотином, в которой он понес поражение и потерял священное знамя Магомета, получил в награду от султана шелковый шнур. Этим же шнуром он был элегантно, без кровопролития задушен. Если оборона Стамбула не удастся, Мустафа Паша кончит точно таким же образом.

- Еще имеется проблема поляков, - сказал он. – Видели, как несколько гусар атакует и убивает людей на улицах. Я потребовал от посла Гнинского объяснений, а он заявляет, что его рыцари защищали прохожих от безумствующих одержимых, но некоторые из них сбежали. Он так же подтвердил готовность предоставления нам помощи, но – ясное дело – я только поблагодарил. На собственном дворе не слишком-то хорошо пользоваться поддержкой гостей, которые прибыли торговаться с нами по вопросу снижения дани. К тому же некоторые члены совета подозревают, что поляки могут иметь что-то общее с недавними событиями. Чудо-юдо упало аккурат тогда, когда они прибыли в Стамбул. Быть может, происходящее – это коварная атака, проведенная по приказу польского короля?

Падишах, сжимая кулаки, поглядел в покрытое дымами небо.

- И что ты с ними сделал? – спросил он.

- Пока что я приказал янычарам незаметно перекрыть улицу, на которой находится их хане. Посольство насчитывает почти что тысячу человек и шестьсот лошадей, в том числе две хоругви тяжелой кавалерии и две – легкой. С самого начала все это выглядело весьма подозрительно. Вот зачем послу столько военных? – буркнул Кара Мустафа. – Пока что никаких враждебных действий я не предпринимал, ведь к нас нет доказательств соучастия, но я им все же запретил, якобы для их же безопасности, покидать постоялый двор.

- Хорошо, - похвалил его султан. – Если выяснишь, что они представляют какую-либо угрозу, уничтожь всех. Ни один из них не должен остаться в живых. Можешь сделать это уже сейчас, на всякий случай, но решение оставляю тебе. Я же займусь безопасностью семьи. Гарем и детей высылаю в Едрине.

- Замечательная идея, мой господин, - сказал визирь. – Позволь предложить, чтобы и ты выехал с ними. На время прекращения кризиса перенесем Порту в нашу вторую столицу. Ты же сможешь управлять оттуда, в более сопутствующих и достойных тебя условиях.

У падишаха словно невидимое бремя спало с плеч. Он радостно улыбнулся и обнял визиря. Какое облегчение! Не нужно будет сносить весь этот кошмар и заниматься борьбой с таинственным врагом. Проблему он оставит в руках своего из наиболее способных командующих, а сам отдохнет в спокойном и тихом дворце.

- Покидаю тебя с тяжким сердцем, - сказал он, пряча улыбку. – Мои молитвы будут сопровождать тебя. Под твое командование отдаю тебе свою гвардию и дворцовый гарнизон. Я буду молиться за тебя, Мустафа. А теперь, извини, пойду прикажу, чтобы собирали и меня. Выплывем еще до наступления вечера.

- Отлично, мой повелитель, - сказал визирь.

Когда падишах удалился чуть ли не танцевальными шагами, на лице визиря появились усталость и разочарованность. Он протянул руку к блюду с фруктами, стоящему на ажурном столике, и взял вяленый финик. Съел его машинально, не чувствуя вкуса. Все время он глядел в покрытое дымами небо, размышляя над тем, в какую неприятность сам же и влез.


Стамбул

16 джумада 1088 года хиджры

16 августа 1677 года от Рождества Христова


Где-то неподалеку раздался глухой шум обвала, а после него – ужасный грохот. Дорота вскочила на ноги и от постели Папатии, чтобы подбежать к окну. Там она увидела лишь пыль, несущуюся огромной тучей по улице, чтобы пожрать все по дороге и разместить в своих внутренностях. Это обвалилось какое-то крупное здание, похоже – ближайшая мечеть. Ну да, исчез высящийся над округой минарет, башня, с которой пять раз в день звучал призыв к молитве.

- Пора сматываться, - сказала аль-хакима сама себе. – Йитка! Пускай Еникей Бей выводит "тела", мы отправляемся немедленно!

Невольница крикнула снизу, что поняла, и незамедлительно побежала исполнять задание. Поход в порт, где ожидал уже оплаченный капитан купеческой барки, был назначен только на после полудня, но сейчас, похоже, фронт переместился. Видимо, одержимые прорвали очередное кольцо обороны и расширили захваченную территорию.

На улице появились беженцы, а еще люди, которые лишь вышли из своих домов, чтобы поглядеть на катастрофу. Часть жителей покинула округу еще вчера, какая-то часть – как Дорота – ожидала завершения последних дел, а некоторые никуда и не выбирались, рассчитывая на могущество имперской армии, которая должна была, в конце концов, одержимых остановить.

- Что случилось? – неожиданно отозвалась Папатия.

Дервишка уселась на кровати, протирая сонные глаза. Дорота постепенно выводила ее из наркотических снов. Два для назад после пробуждения у девушки случился истерический приступ, она кричала, что ее голову заполняет толпа монстров. Аль-хакима снова усыпила ее, но уже меньшей порцией опиума, догадываясь, что наркотик мог усилить побочные эффекты временной одержимости. После второго пробуждения Папатия вела себя уже спокойнее, но все так же была перепуганной. Она твердила, будто бы все время слышит, как бестии переговариваются между собой. Они не всегда пользуются словами, часто пересылая один другому образы или впечатления, даже от запахов. Позавтракав, Папатия, все еще блуждая где-то мыслями, заявила, что знает, что, собственно, делают чудища, и как они управляются. Среди них имеются командиры, которые отдают приказы с помощью странных снов наяву.

- Чудо-юдо поразило мой разум, чтобы сделать меня одержимой, но, поскольку, благодаря тебе, этого не случилось, я была только лишь заклеймена. Я слышу их призрачные переговоры и, похоже, даже могу принимать в них участие, - сообщила дервишка, широко раскрыв от перепуга глаза.

Дорота была в восторге. У них одних во всем городе имелся источник информации о врагах. Правда, они все так же знали о них мало чего, но, благодаря умениям Папатии, имелся шанс установить с ними контакт. Аль-хакима решила, что подруга все еще находится в состоянии шока, ей необходимо прийти в себя, прежде чем предпринимать попытки узнавать что-либо о врагах. Поэтому она накормила дервишку и вновь усыпила, на сей раз – отваром на мягких, успокоительных травах. И вот сейчас, когда Папатию из сна вырвал грохот валящейся мечети, она, о чудо!, перепуганной не выглядела.

- Поднимайся, мы бежим отсюда, - сообщила ей Дорота. – Я наняла барку, которая переправит нас на другой берег Босфора. В Галате остановимся в каком-нибудь припортовом хане, а там поглядим, что дальше. Нужно подумать, быть может, следует перебросить "тела" в Каир и продать там, пока известия про хаос в столице не распространились по империи. Не знаю, как отреагируют на все это рынки, только может появиться проблема со сбытом таких элитных товаров, как европейские невольницы.

Папатия послушно поднялась, но казалось, что она не слушает того, что говорит ей аль-хакима. Она наклоняла голову в бок, как будто пытаясь выловить какие-то звуки в фоне, а потом решительным жестом заставила приятельницу замолчать, сама же застыла на месте. Она закрыла глаза и удержала дыхание. Заинтригованная Дорота несколько секунд позволяла ей вести как ей хочется, только странная недвижность дервишки затягивалась. А снаружи доносились удары бичей и взбешенные окрики ордынцев, которые подгоняли выходящие из построек "тела".

- Они близко, - Папатия пошевелилась, широко раскрывая глаза.

- Да что ты такое говоришь, - буркнула Дорота. – Они разрушили мечеть в двух улицах отсюда, опять же: превосходно слышны мушкетные выстрелы и крики солдат. Возможно, что янычары сражаются уже за углом. И не не нужно каких-то специальных способностей, чтобы знать об этом. Достаточно подставить ухо и выглянуть в окно. Так что пошли, пока татары не смылись с моим товаром.

Дервишку не нужно было подгонять – она сбежала вниз по ступеням и, словно выстреленная из пушки, выскочила на улицу, завязывая хиджаб на голове. Колонна связанных за шею невольников, окруженная сидящими на лошадях татарами, находилась уже на средине длины улицы. Замыкающий ее бей повернулся и, подгоняя, помахал Дороте. Его ордынцы не жалели плетей, обкладывая ними перепуганных женщин и заставляя тех бежать. На дворе осталась только Йитка с сумкой, набитой бумагами и письменными принадлежностями. Как и пристойно было скрупулезной ассистентке, о своих орудиях труда она не забыла. Она ожидала возле двуколки, совершенно простой, лишенной каких-либо украшений повозке, которую тянул молоденький пони. На повозке были два сундука, в которых, среди всего прочего, была вся наличность, захваченная из дома Дороты.

Женщины подбежали к повозке, хотя перед тем, как забраться на нее, Папатия замялась. Снова она закрыла глаза, склонила голову.

- Не туда! – крикнула она, указывая на удаляющуюся колонну невольников. – Они идут не туда!

- Как это "не туда"? Эта улица ведет к порту, - удивилась Дорота.

- Сейчас их обойдут с фланга! Они смели пехотинцев и клином вонзаются по направлению к докам, - сообщила побледневшая дервишка. – Они атакуют именно таким образом, чтобы окружить и отрезать наиболее крупные группы беженцев. Для них крайне важно захватить как можно более крупный ясырь.

- Ну да, в порту беженцев больше всего, - согласилась Дорота, заскакивая на повозку. – Но и нам нужно туда попасть. На барку уже погружены мои сокровища и векселя. Мы должны попасть туда любой ценой! Влезайте, надо спешить!

Йитка уселась на сундуке и высунулась, чтобы подать руку Папатии. Та поднялась на повозку, все время мигая, прислушиваясь к своим новым чувствам.

- Они уже близко, - взволнованно заявила дервишка. – Нам нужно поехать другим, кружным путем. Отзови невольников, черт подери. Останови, пока не будет поздно.

Дорота что-то буркнула, но, вместо того, чтобы подогнать лошадку, встала на козлах и помахала Еникей Бею.

- Возвращайтесь! – крикнула она. – Планы меняются! Возвращайтесь!

Татарин развернулся, с трудом управляя перепуганным и топчущимся на месте конем. Невольницы кричали от боли и испуга, ордынцы орали во все горло, заставляя тех поспешить. По улице пролетали тучи дыма и пыли от разрушаемых зданий. Те, кто рискнул бежать, уже исчезли в нижней части улицы, остальные жители забаррикадировались в домах или выглядывали через приоткрытые ставни. Бей нетерпеливо махнул Дороте и повернулся к ней спиной, указывая своим людям все то же направление. Он не собирался разворачиваться, не был он уж настолько верным нанявшей его аль-хакиме, чтобы рисковать жизнью по причине ее непонятных приказов.

Дорота выругалась и хлопнула пони по крупу поводьями. Она решила догонять ордынцев, не желая оставлять их со своим имуществом. Повозка дернулась, из-за чего Папатия упала. Но не проехали они и нескольких шагов, как дом на конце улицы взорвался, словно в него попало пушечное ядро. Кирпичи и обломки полетели во все стороны, попав в возглавляющего поход татарина и сбивая того с седла. Невольницы припали к земле. Перепуганная лошадь сбросила очередного ордынца, а остальные татары пытались овладеть своими животными.

Сквозь дыру в стене прямо на средину улицы выскочило чудовище, на лапах которого были железные перчатки. Громадный тип был полуголым, его не по-человечески покрытое мышцами тело покрывал толстый слой пыли. За ним в проделанном проходе толпились очередные нападающие, чтобы через мгновение высыпать на улицу тучей муравьев. Все они были различного возраста в самой различной одежде, но все двигались чрезвычайно быстро и энергично.

Великан только мельком глянул на кучу лежащих невольниц и перешел через улицу. Не останавливаясь, он врезал кулаком встающего татарина по голове, превращая ее в сгусток кровавых лохмотьев, после чего ударил по фасаду находящегося перед ним дома. Он пробил громадную дыру, вырвал из нее руку вместе с кирпичами и повторил удар. Через мгновение часть стены завалилась ему на голову, только это никак его не взволновало. Полуголый великан зашел вовнутрь, уничтожая все на своем пути. Часть одержимых двинулась за ним, часть же подскочила к татарам и невольницам.

Дорота натянула поводья, останавливая пони. Теперь уже стало ясно, каким образом армия ошалевших так быстро перемещается по городу, обходя и разбивая отряды янычар. Враг не пользовался дорогами и улицами, он просто напирал по прямой, разрушая на своем пути все и вся. Солдат он в большинстве своем убивал, но часть брал в плен и отправлял в Сагмалчилар вместе с захваченными гражданскими. вот и сейчас одержимые наскочили на вооруженных татар, совершенно не обращая внимания на связанных невольниц.

Еникей Бей вырвал из кобуры при седле пистолет и выпалил в ближайшего противника. После этого он выхватил кривую саблю и с криком атаковал другого. Несколько раз он рубанул его по голове, и одержимый, истекая кровью, упал на землю. Перепуганные ордынцы, видя храбрость своего командира, бросились вслед за ним в атаку.

- Алла! Алла! – завопил кто-то из них высоким голосом.

Верхом они набросились на ближайшего одержимого, худого старика, держащего в обеих руках какой-то неудобный предмет. Дедок направил его на близящегося ордынца, и из устройства с ревом раздираемого воздуха вырвалась белая молния. Разряд ударил всадника в грудь, выжигая в ней дыру величиной с кулак. Конь, похоже, тоже пораженный, рухнул с жалобным ржанием на мостовую, яростно дергаясь в судорогах.

Невольницы завопили от испуга. Другой одержимый в громадном прыжке взвился в воздух и, выбив татарина из седла, на лету разодрал ему горло прикрепленными к ладоням железными когтями. Через мгновение пал очередной ордынец, когда два нападающих сбили его коня с ног, а всадника разорвали, схватив за руки - за ноги и потянув каждый в свою сторону. Следующим был сам Еникей Бей. Он наехал на невооруженную женщину в парандже. Одержимая даже не подняла рук, а только завизжала необычно высоким голосом. Вопль ее достиг уровня, невозможного для человека, и все время повышался, пока не вышел за пределы людского слуха. Бей поднял саблю, чтобы ударить, но что-то его сдерживало. Тут у него из носа и ушей брызнули кровавые ручьи. Сабля выпала из рук татарина и зазвенела на камнях. Командир татар перегнулся в седле и сполз на землю.

Дороте этого хватило. Нервно дергая за поводья, она развернула повозку. Она еще успела увидеть, как одержимые заставляют невольниц подняться на ноги и подталкивают в направлении дыры, сквозь которую они проникли на улицу. Аль-хакима сглотнула горькую слюну. Только что она утратила приличную часть своего имущества, хотя и меньше, чем предполагала. Но главенствующим чувством был испуг, потому что несколько одержимых повернуло и побежало в их сторону.

- Давай! – заорала Дорота, подгоняя пони поводьями.

Тот, перепуганный всеобщим шумом и воплями, сразу же пошел в галоп. Колеса застучали по булыжнику, и повозка помчалась, подскакивая на камнях. Дорота осмелилась оглянуться и облегченно вздохнула, увидав, что сумасшедшие от погони отказались.

Да, она потеряла тысячу дукатов, зато, по крайней мере, ей удалось уйти живой.



VII


Вопли доноров, подвергаемых объединению в биопроцессор, который должен был создать информационную необычность, мне было все труднее вынести. Точно так же реагировали командиры, которые создавали конгломерат личностей с людскими разумами собственных тел. И в этом ничего удивительного не было - попросту человеческая часть нашей личности не справлялась с теми ужасами, с которыми было связано рождение этого творения. Я и сам старался избегать места, в котором осуществлялось преобразование, уже сам его вид был чрезвычайно ужасен для торчащего в моей голове Талаза.

Только я никак не мог забыть, что являюсь командующим, и за некоторыми вещами обязан проследить лично. Поражения я никак позволить не мог. Все время я чувствовал не обещающий ничего хорошего взгляд бешенной Ясмины, змеи в людской шкуре, а так же холодный, расчетливый взгляд Вала, давнего бога. Оба тщательно следили, когда я совершу какую-нибудь ошибку, рассчитывая занять мое место. Только никто из этой парочки в демиурги не годился – одно существо было слишком агрессивным и кровожадным, а второе безумным и жаждущим власти. Мультиличность вечно будет использовать их только лишь для грязной работы.

Так или иначе, но мне следовало иметь ушки на макушке, а особое внимание уделить биопроцессору. Так что я покидал линию боев и ходил туда два раза в сутки, чтобы собственным присутствием подчеркнуть, насколько важным является запуск создания.

Его построение обслуживала группа нейрохирургов родом из расы пауков, абсолютно лишенных эмпатии и жалости, зато чрезвычайно продвинутых в медицинских науках. Их цивилизация, вместо того, чтобы развиваться технологически, пошла в направлении вмешательства в собственные тела и модификации экосистемы. Когда Мультиличность обнаружила их, оказалось, что им, без применения космических кораблей и на технологическом уровне до-ядерной эры, удалось заселить несколько планетарных систем. Они умели переделывать собственные тела так, что могли перемещаться в космическом вакууме, достигая в нем субсветовых скоростей.

Так разве сложным для них было сконструировать биопроцессор, способный вписывать данные в инфополе? Причем, несмотря на отсутствие иных инструментов, кроме собственных тел? И это была не первая подобная миссия – такие вещи они делали уже неоднократно. Для Тамаза сам контакт с представителями хирургов, как я начал их называть, был чем-то отвращающим. Приходилось сильно концентрироваться, чтобы не проявлять отвращения при них.

Как только я приближался к площадке, на которой те действовали, они тут же бежали приветствовать меня. На сей раз появилось трое. Они были вписаны в людские тела, из которых были удалены первоначальные личности, так что в хирургах не было ни капли человечности. Сразу же после переселения они подвергли ново-заселенные тела деформациям, облегчающим им работу. У нескольких доноров они отняли конечности и пришили к собственным телам в, казалось бы, случайных местах. Так что приветствовать меня выбег бывший белокожий евнух из султанской гвардии, громадный толстяк, снабженный шестью дополнительными парами рук, размещенных вдоль корпуса. Его сопровождал ребенок с четырьмя ногами и несколькими дополнительными ладонями, вырастающими из двух естественных рук, а так же женщина, снабженная несколькими руками, пришитыми на спине, словно крылья.

Понятное дело, что дополнительные конечности и члены были полностью функциональны, и они все двигались, когда хирурги жестикулировали. Не знаю, каким образом доступными в этом мире примитивными инструментами они могли осуществлять сложные пересадки органов, совместно с препарированием нервных соединений и кровеносных сосудов, только делали они это пугающе эффективно. Только величайшим их трудом не были мелкие модификации собственных тел, а то, что они конструировали сейчас.

- Нам нужно время, демиург, - сообщил евнух, пользуясь, понятное дело, информационной сетью. При случае он посредством нее перелил еще и сожаление, которое поддержал жестом, раскладывая все свои четырнадцать рук. – Не всегда пересадка нового модуля удается. У нас было много смертей.

И он указал на кучу трупов на конце улицы. Увидев его, я не мог справиться с отвращением и невольно скривился. Это и правда было чудовищным. Женщины, дети, старики, все покромсанные на части и брошенные на одну, осыпающуюся кучу. В жарком солнце тела быстро портились, и те, что находились внизу, несли на себе явные следы разложения. Хуже всего было то, что некоторые хирурги считали данные отходы источником пищи. Когда я глянул на эту "мусорную кучу", на нем как раз сидели три паучьего вида создания и заправлялись трупами, жуя плоть с безразличным видом. Им не мешал ни спиравщий дух смрад, ни летающие повсюду тучи мух. Нужно будет не забыть: когда их творение начнет действовать, приказать все эти отбросы убрать, а хирургов выслать на линию боев в надежде, что их быстро перебьют.

Евнух заметил мою кривую мину и распознал значение выражения на моем лице, но приписал его задержке в прогрессе работ. Тут он начал объяснять все хрупкостью нежностью человеческих тел, которые не очень-то легко удерживать в живом состоянии после вскрытия нервной системы. Ведь каждый модуль обладает не защищенным спинным мозгом, его к тому же обдирают от кожи, ненужные же части тела удаляются.

- И они часто умирают от шока в ходе операции или сразу же после нее, - волновался хирург.

Когда он говорил, остальные два типа кружили рядом, касались меня и обнюхивали. Охотнее всего они общались бы посредством химических сигналов или запахов, как это свойственно насекомым. К сожалению, физическое состояние расы, найденной здесь, им ну никак не соответствовала. Мне, естественно, на это было наплевать – теперь уже они раздражали не одного меня, и уже начали отвращать. Так что я обвинил пауков в неспособности и сознательном затягивании работ.

- Вам, что, не известно, что люди могут умереть от боли или посттравматического шока, что они могут умереть даже от испуга? Вы их разделываете живьем, копаетесь в наиболее чувствительных частях их тел, а потом удивляетесь тому, что столь многие из них умирают? – процедил я с яростью, прекрасно зная, что этим скотам глубоко наплевать на страдания иных существ.

Очень быстро мы подошли к биопроцессору. Мне приходилось дышать через рот, чтобы не потерять сознание от вони. Тем не менее, на глаза выступили слезы, а человеческая часть моей личности подняла бунт от ужаса и отвращения. А творение и действительно было пугающим. В данный момент оно состояло из почти что двух тысяч людских тел, соединенных и поддерживаемых в живом состоянии, благодаря искусству хирургов. Торсы, по большей части лишенные конечностей, были сплетены и сшиты; все это хозяйство было уложено на железном стеллаже в форме сферы, доходящей по высоте до уровня трехэтажного дома. Тела истекали кровью, они дрожали, плакали и заходились от боли и безумия. Я догадывался, что большая часть из них давным-давно уже сошла с ума, так что их личности рассыпались.

- Тут дело даже не в чувстве боли и связанной с ним слабости. Просто, большая часть из этих тел находилась в плохом состоянии, - оправдывался евнух. – Нам надо тщательно подбирать тех, что будут совместимы со всем раскладом, а это нас сильно тормозит. Тут еще оказалось, что кровь туземцев обладает различными наборами антигенов. Когда мы соединяем конфликтные кровеносные системы, происходит имунная реакция, заканчивающаяся отторжением модуля…

- Меня не интересуют технические подробности, - рявкнул я в ответ. – Биопроцессор должен был быть активизирован еще вчера. Вы получили четыре тысячи пленников, которых, по большей части, порезали живьем. Когда же будет результат?

- Как только замкнем систему. Нам не хватает буквально нескольких десятков тел, возможно – несколько больше, потому что подсоединенные все время умирают. Их нужно заменять и…

Я должен был вести себя более решительно, в противном случае, здесь ничего не будет делаться. Я ведь был не только стратегом, но и оперативным офицером. А это накладывало обязательства. В руку сам запрыгнул плоский стилет, который Талаз постоянно носил в ножнах, закрепленных на предплечье и спрятанных под рукавом рубашки. Плавным движением я вонзил его в глаз евнуху, провернул клинок, молниеносно вытащил его и завершил экзекуцию, горизонтально разрезав горло толстяку. После того танцевальным движением отступил в бок, так что кровавая струя упала на землю, не замарав меня. Паучник захрипел, хватаясь за горло сразу несколькими руками, и упал на колени. Прежде, чем он издох, я вытер оружие о его рубаху и спрятал его на место.

- Ты! – указал я на девочку с лишними ладонями. – Берешь руководство проектом на себя. И не желаю слышать какие-либо увертки. Пленных получишь, но процессор должен быть готов не позднее, чем завтра в полдень.

Та присела в поклоне, лопоча при этом ладошками. Я повернулся и, не оглядываясь, ушел. Прежде чем углубиться в улочки, я заметил приглядывающегося к инциденту Хассана. Хладнокровный и бесчувственный прислужник Мультиличности наверняка все регистрировал, так что в любой момент он был готов переправить рапорт с записью всего произошедшего своему хозяину. Вскоре после этого, все это осмотрит и проанализирует объединенное сознание миллиардов существ, владеющих туманностями. Так что нужно будет следить за каждым своим словом и в следующий раз эмоций не проявлять. Гнев считался слабостью, в цене всегда была хладнокровная жестокость. То, что я проявил в этот раз, можно было интерпретировать по-всякому. Тем не менее, я был настроен бодро. Составные элементы Мультиличности – это, в большинстве своем, сволочи, подвергнутые оцифровке тысячи циклов тому назад, так что они наверняка уже не помнят о существовании эмоций. И мое поведение припишут тактической расчетливости.

Было бы лучше, если бы никто не догадался, что Талаз сделал меня более восприимчивым к воздействию эмоций.


  


Двуколка добралась до улицы, по которой перемещалась толпа добровольцев из ополчения; они тащили с помощью веревок и подталкивали сзади пятидесятифунтовую картауну, громадную пушку с береговой батареи. Двигались они под удары барабана, в который колотил идущий впереди евнух. Дорота остановила пони, выискивая взглядом боковую улочку, по которой ей можно было бы обойти армию жителей. Йитка указала ей на ответвление, похожее, скорее, на тропку, не утоптанную и узкую, петляющую вдоль портовых складов. До побережья было и вправду недалеко, над крышами домов были видны корабельные мачты; выходит, не все суда уплыли с беженцами.

- Они отступили, - сообщила погруженная в призрачный контакт с одержимыми Папатия. – Они уже захватили достаточное число пленников. Порт атаковать не станут. Сейчас они отступают. У них имеется приказ образовать кольцо вокруг чего-то, что сами они называют творением.

- Выходит, можно и не спешить, - облегченно вздохнула Йитка.

– Совсем даже наоборот, - покачала головой Папатия. – Кольцо включает в себя несколько махалля. Они должны быть очищены от всего, что представляет потенциальную угрозу. Чего-то я не понимаю. Голова начинает трещать от неустанного шума и толкучки образов. Среди них много ужасного, каких-то странных, нечеловеческих восприятий и мыслей. Если ночью это не пройдет, я наверняка сойду с ума.

- Не бойся, дам тебе чего-нибудь снотворного, - успокоила ее Дорота, поворачивая повозку.

Тащащие пушку приближались на удивление быстро, аль-хакима заметила среди них нескольких дервишей и янычар в высоких белых шапках с "рукавом". Громко плакался какой-то муэдзин, другой священник поднимал покрытое надписями из Корана знамя. Похоже было на то, что после волны паники и хаоса народ начал организовываться, и он намеревался уже не только сдержать, но и напасть на врагов.

- Одержимые займут всю восточную часть города, в том числе и те махалли, в которых находится мой приют и дом Дороты, - продолжала Папатия. – Все, кто там сейчас, окажутся в смертельной опасности.

- А что с поляками? Их кто-нибудь предупредил? – поинтересовалась Йитка, думая о красивом гусаре Якубе. Он хотел выкупить ее из неволи, и у него были синие глаза, о которых просто невозможно было забыть. – Они проживают в визирском хане, это в нескольких улицах от кабинета аль-хакимы. Они же совершенно не знают, что им грозит.

- Как-нибудь справятся, среди них много военных, - пожала плечами Дорота. – А может одержимые их всех уже выбили. Разве это важно? Теперь нужно заняться тем, чтобы пробраться по этой тропке. Нам нужно успеть, пока какой-нибудь умник, командующий всем этим сбродом, не подумает, что наша повозка пригодится им для перевозки боеприпасов или раненых, и не реквизирует ее у нас.

- А может, мы еще успеем предупредить поляков? – не уступала Йитка.

- А я должна проверить, что с детьми, забрали ли их мои братья. Если они до сих пор в приюте, им грозит ужасная опасность, - присоединилась к чешке Папатия. – Заворачивай, мы успеем. Судно без тебя и так не уплывет.

- Вот в этом я так уверена не была бы. Капитан, командующий Булькающим Котелком, это хитрый армянин, который поднимет якорь сразу, как только вынюхает для себя выгоду. Кто-нибудь другой может заплатить, и он заберет этого другого за наш счет.

Дорота подогнала лошадку, и повозка покатилась по неровной дорожке. Колесом чиркнула о стенку дома, подскочила на какой-то выбоине, так что пассажирки чуть не свалились, но все же перебралась на соседнюю улицу. Тоже забитую, но здесь было много уже не солдат, асидевших где попало женщин с детьми и стариков. У большинства беженцев были какие-то мешки с имуществом, тележки перекрывали проезд. Дорота поднялась на козлах грозно подняв бич.

- С дороги! Прочь с дороги! – орала она, щелкая бичом над крупом лошадки, пробиравшейся сквозь неохотно расступающуюся толпу.

Беженцы клубились на улице и в каждом закоулке вплоть до самого берега. Возможно, они рассчитывали на то, что удастся подняться на борт какого-нибудь отходящего судна. Глядя на них, Дорота почувствовала жгучее беспокойство, идущее от нижней части живота. Еще сильнее она испугалась, когда над морем голов увидела порт. Ну да, в нем было полно судов, но не таких, какие она сама ожидала увидеть. Не было ни единой торговой барки с одним парусом, исчезли все стройные кайки, узкие лодки, предназначенные для плавания в Босфоре, которые – обычно – здесь так и роились. Не было видно и рыбацких лодок, а заметные над крышами мачты принадлежали двум корсарским караккам и одной черной галере из Северной Африки. Кроме того, здесь находились четыре судна имперского флота со снежно-белыми парусами и светлыми бортами, с львиными мордами на носах. Словом, не было ни малейшего следа от гражданских судов, в порту стояли только лишь вооруженные корабли, вдобавок их пушки были нацелены на город.

Дорота тяжело опустилась на козлы. Булькающий Котелок вышел в море без нее. Не нужно было даже расспрашивать моряков, что же случилось. Похоже, командующий военным флотом Капудан Паша приказал всем гражданским убираться, а в порт ввел исключительно военные единицы, которые должны будут поддержать пехоту пушками. Капитан-армянин наверняка тут же воспользовался ситуацией, взял на борт имеющих чем заплатить за проезд беженцев и смылся с имуществом аль-хакимы. При этом он захватил не только ее личные вещи, а вместе с ними и ценные бумаги, но еще и сундук с тысячью дукатов, еду для невольниц. Вот так вот, в течение часа она стала банкротом.

- Но ведь осталось еще золото в этом сундуке, - утешила ее Йитка.

- Десять талеров и триста акче. Так, резервы на мелкие расходы, - буркнула под нос прибитая Дорота.

После стольких лет тяжкого труда, отречений и борьбы за выживание ей почти что удалось выйти на прямую и сделаться независимой, богатой женщиной. И вдруг какая-то непонятная катастрофа, вызванная падающей звездой, все у нее отобрала. У нее не было ничего, не было даже куда пойти. Дорота лишь могла заламывать руки, сесть где-нибудь и рыдать. Да, это было самым простым, вот только было не в ее характере. Она передала поводья Йитке и стала горячечно рассуждать, у кого из многочисленных должников и пациентов просить поддержки и опеки. Титул аль-хакимы ей обеспечил ее старый приятель Шейтан Ибрагим Паша, но пожилой военоначальник находился где-то в Европе, готовя очередную войну или же подавляя еще один бунт покоренных империей народов. Тем не менее, хотя ее покровителя в столице не было, наиболее выгодным в данной ситуации было бы укрыться под крыльями армии. Нужно использовать контакты с военными и просить опеки у них.

- Надо обратиться к Абдул Аге, - приняла решение Дорота. – Он и твой начальник, Папатия, и мой заказчик. Это по его приказу я должна была шпионить за поляками, так что, сейчас я нахожусь как бы на службе разведки. Раз так, пускай наш командир о нас и позаботится.

Она сразу же почувствовала себя лучше. Дорота всегда предпочитала владеть инициативой и иметь какую-то цель, к которой можно стремиться. Пускай суповар назначит ее в корпус, лучше всего, связанный с обозом и вспомогательными службами. Ни для чего другого они ему и не пригодятся, а служба на тылах обеспечит ей безопасность.

- Вот только где он сейчас может быть? Ты не догадываешься? – спросила полька у постоянно прислушивающейся ко внутренним голосам приятельницы.

Дервишка дрогнула, после чего глянула на аль-хакиму более осмысленно.

- Его лавным заданием был шпионаж за поляками. Он их хорошо знает, когда-то был в польском плену, где изучил язык, - ответила турчанка. – Если ничего не поменялось, он все так же рядом с посольством или же сопровождает Гнинского.

- Слыхала, Йитка? Все-таки отправляемся спасать твоего гусара, - толкнула Дорота невольницу в бок. – Заворачивай.

- Я не умею управлять лошадью. – Йитка отдала поводья аль-хакиме. – Слава Богу, что судно ушло, - шепнула она Папатии, устраиваясь рядом.

Как только повозка тронулась, дервишка схватила девушку за плечо и крепко сжала. Глаза у нее были выпучены и уставлены куда-то в пространство. Йитка поняла, что у женщины снова приступ, или же она видит что-то по-настоящему пугающее. Она освободила руку, после чего обеими руками схватила монашку за плечи и сильно тряхнула ею.

- Не давай себя одурманить! – закричала она.

- Тихо, а не то нас тут разорвут, - бросила через плечо Дорота.

Повозка едва-едва ползла в людской толпе вдоль берега. Аль-хакима решила повернуть в другую улицу, не в ту, по которой ополченцы тащили пушку. Так что она не сворачивала, направляя лошадку по прямой. Вскоре, правда, их попытался остановить какой-то богатый тип в украшенном пером тюрбане. Оказалось, что это офицер отрядов, спешно созданных из простонародья.

- Я везу тяжелобольную дервишку, помощницу аги янычар! – крикнула Дорота, даже не задерживаясь. – Мне следует доставить ее к командиру орты. У нее важные сведения о передвижениях неприятеля! Дайте проехать, я ужасно спешу!

При этом она поднялась на козлах, а ее впечатляющая фигура в соединении с громким, не терпящим противоречия голосом, сделала свое. Офицер повернулся и рявкнул на своих подчиненных. Пехотинцы, без мундиров и вооруженные чем попало, с воплями прогнали народ, перекрывающий проезд. Дорота хлопнула поводьями пони по крупу, и повозка тронулась по опустевшей дороге.

- Ха! – вырвалось у довольной собой аль-хакимы. – Что там с Папатией?

- Я снова с вами, - ответила дервишка слабым голосом. – В снах наяву я видела нечто ужасное. Они строят машину из объединенных тел пленников. Твари кромсают пойманных, живьем сдирают с них кожу, а потом сшивают их друг с другом на громадных лесах в форме шара. Можете представить подобное? Ох, это следует увидеть, чтобы понять, насколько это чудовищно. Сотни, а может и тысячи искалеченных людей, извивающихся от боли на странной конструкции.

- Когда-то я видела, как польская армия посадила на колы несколько казаков-конокрадов, - сказала Дорота. Трясущиеся, обезумевшие от боли тела. Все это сопровождалось воплями и ужасным смрадом вываливающихся, пробитых кишок. Видела я и то, как выглядят живые несчастные, которым перед Семибашенной Крепостью выдали по тысяче палок. Набрякшие, бесформенные мешки из опухшей кожи, никак не похожие на людей, за то трясущиеся и стонущие. Один, которого потом на две недели закопали в навоз, даже выжил и пришел в себя, но потом он уже всегда ходил согнутым, и весь был какой-то почерневший…

- Но ведь одержимые не наказывают схваченных, они строят их них устройство, которое должно будет ускорить нечто, что сами они называют вторжением. Из того, что я поняла, если машина начнет действовать, наш мир навсегда переменится. Это нужно остановить, причем – любой ценой!

Дорота кивнула, но без особой уверенности. Ладно, они передадут сообщения янычарам, а вот как те ими воспользуются, это уже не ее дело. Сама она рассчитывала на то, что их перебросят в какое-нибудь безопасное место, лучше всего – на другой берег залива. После последних событий ее жажда познания и исследований над чудом-юдом и аномалиями значительно уменьшилась. Лучше всего их исследовать, находясь как можно подальше от территории боев. В тиши собственного кабинета, располагая пленниками для экспериментов. Дорота пообещала себе, что оговорит это с Абдул Агой. Суповар всегда вызывал впечатление человека разумного.


  


Пан Михал выглянул через открытые ворота хане, в которых панцирные выстроили баррикаду из скованных цепями польских дорожных возов и карет. Устье обезлюдевшей улицы тоже замыкала баррикада, но уже возведенная янычарами и ощетинившаяся стволами мушкетов. А с другой стороны турки подвезли две полевые пушки, на глаз – шестифунтовые, заряженные, скорее всего, картечью. Если бы поляки решились провести атаку в узенькой улочке, один залп превратил бы целую хоругвь в кучу мясных ошметков. Словом, за несколько часов ничего не поменялось, посольство было пленено на отсеченной военными улице, и не похоже было, чтобы хозяева желали идти на переговоры. На половине пути к баррикаде лежал застреленный гонец, который должен был спросить у янычар, а в чем, собственно, дело, и что должна означать эта манифестация силы.

Ситуации осажденных нельзя было позавидовать, честно говоря, она была безнадежной. Поляки занимали весь хане, а так же соседствующие конюшни и склады. У них было около тысячи человек и шесть сотен лошадей, но вот провианта – всего лишь на пару дней. Еще скорее закончится корм для лошадей, и что тогда? Турки собирались держать здесь без слова объяснений да еще и голодом заморить?

К ответственному за баррикаду панцирному подошел сам коронный канцлер Гнинский. Пару мгновений он глядел на лежащего посланника, молодого слугу, неплохо владеющего турецким языком, а теперь продырявленного пулями. Какой-то исхудавший пес приблизился к покойнику и стал его обнюхивать. Еще немного, и собаки на глазах земляков растащат тело, или ж до него доберутся крысы. Это было унизительным и совершенно непонятным. Посол от бессильной злости даже зубами заскрежетал.

- И как мил'с'дарь на все это смотрит? – неожиданно спросил он у военного.

- Я? Ну я простой рубака, а не стратег. Ваша милость должна спрашивать мнения у сановников и духовных лиц, что вас сопровождают, людей просвещенных и опыт имеющих… Где мне до них, - робко мямлил пан Михал.

- Вот только не надо, мил'с'дарь смущаться словно невинная дева, - раздраженно заметил посол. – По свету ведь походил, не раз с турками воевал, даже в плену у них сидел. Что думаешь про эту блокаду? Смело.

Пиотровский глянул на стоявших в паре шагов за послом двух его советников и ксендза Лисецкого. Вся троица приглядывалась к панцирному, по их лицам нечего угадать было нельзя.

- Поганые подозревают, будто бы можем иметь что-то общее с хаосом, охватившим Стамбул, и на всякий случай держат нас как бы под ключом. Так что ситуация должна быть и вправду гадкой, раз не хотят говорить, и даже стреляют в нас, - сказал пан Михал. – Нужно ожидать, пока они не справятся с заразой и не перебьют одержимых.

- А что если зараза доберется до нашего лагеря? А что если теперь уже мои люди начнут превращаться в монстров? – спрашивал, но уже спокойнее, Гнинский. – У турок нет оснований считать, будто бы это мы вызвали эту беду и ее направляем. Они обязаны выпустить нас из города, а не целиться в нас из пушек. Мы обязаны напомнить им что являемся посольством, гостями, и что отношение к нам обязано быть соответствующее. Вот уже три дня слышно, что ведутся упорные бои, за это время нас можно было давно уже вывести.

- Вы правы, пан канцлер, - согласился Михал. – Мне кажется, они нас просто опасаются. И все это токо поэтому.

- Вот только по причине этих их опасений нам грозит голодная смерть или же зараза одержимых. Нам необходимо прорвать эту осаду. Нужно заставить их командира пойти на переговоры. Ты его видишь? Того высокого янычара в дублете с золотыми обшивками?

- Да. Это Абдул Ага, командир эскорта, что сопровождал нас до Стамбула, и опекун, приставленный великим визирем. – Ротмистр кивнул, уже догадываясь, к чему ведет Гнинский.

- Говорят, что ты, мил'с'дарь с ним близко сошелся, чуть ли не побратался, - продолжил коронный канцлер. – Нам кажется, что имеются большие шансы, что тебя он пощадит и не прикажет в тебя стрелять. Возможно, даже выслушает…

В путешествии мы провели много времени в беседах, вот только братством я этого бы не назвал. Но раз обстоятельства того требуют, я готов рискнуть и отправиться с посольством.

Михал тяжело вздохнул, так как не мог оторвать взгляда от застреленного парнишки, лежащего с раскинутыми руками в луже крови.

Гнинский с усмешкой похлопал панцирного по плечу. Он быстро отбарабанил то, что ротмистр должен передать янычарам, а потом перед уходом ему еще разрешили напиться воды и попрощаться с товарищами. Ротмистр передал командование панцирной хоругвью своему старшему солдату, уже седому, но все такому же крепкому пану Мерославскому. Когда он уже отошел от панцирных, к нему подбежал юный каштелянич Тадеуш.

- Возьмите меня с собой, мил'с'дарь, - попросил он. – Не верю я, чтобы Абдул приказал в меня стрелять.

- Совершенно ненужное безрассудство, парень. Мы не знаем, какие приказы получил Абдул, но нюхом чувствую, что он выполнит их до последнего крючочка, даже если бы ему приказали стрелять в собственную мать. Янычары чертовски дисциплинированы и верны, дружеские отношения с гяурами для них ничего не значат, - сказал ротмистр. Но, видя мину парня, он вытащил из-за пояса пистолет и вручил его Тадеушу. – Сохрани его для меня. Будет лучше, если я пойду на переговоры, не имея при себе слишком много оружия. Ну а если меня застрелят, поблагодари их из этого пистолета.

- Мы поблагодарим их копьями и кончарами, так что не опасайся, пан Михал, - вмешался Семен Блонский.

Приземистый гусар стоял в группе рыцарей, приглядываясь к приготовлениям посла. Он кивнул ротмистру, как бы отдавая ему последний салют, и притянул Тадеуша к себе, чтобы дать проход Пиотровскому. Тот через мгновение проехал верхом через проход в баррикаде и очутился на улице.

Он чувствовал палящее через мисюрку солнце. Ноздри раздражал запах гари, потому что дымы пожаров все так же распространялись по городу, но это было ничем по сравнению с неприятным впечатлением, вызванным нацеленными в него мушкетами. На янычарской баррикаде раздались отдаваемые криками приказы, и в одного-единственного всадника направились с пять десятков стволов.

Пан Михал отпустил поводья и поднял руки, показывая, что ладони у него пустые. Поляк чувствовал как пот, капля за каплей, стекает по спине. Конь медленно подвигался в направлении баррикады. Панцирный остановился у лежащего посреди улицы трупа, конь склонил голову к убитому.

- Приветствуем! Я посол, хочу говорить с Абдул Агой! – крикнул Михал, сначала по-польски, а потом, приблизительно то же самое, по-турецки.

Коня к дальнейшему движению он не побуждал, стоял неподвижно, ожидая реакции янычар. Он видел их застывшие лица и прекрасно понимал, что они с радостью пристрелят гяура, хотя бы для того, чтобы порадовать Аллаха.

- Сойдите с коня, пан Михал, и, пожалуйста, подойдите сюда! – прозвучал приказ, отданный на польском языке со знакомым турецким акцентом, по которому он без труда распознал Абдула.

Панцирный облегченно вздохнул и соскочил с седла, после чего двинулся пешком, ведя коня за собой. Стволы опустились, янычары отставили оружие и позволили поляку пройти через проход в паррикаде. Теперь он очутился среди солдат, которых здесь должно было толочься как бы не несколько сотен. Это явно не могла быть только лишь стража, которой следовало следить за посольством – здесь собрали целую орту.

У Пиотровского отобрали коня, и Абдул, не оглядываясь, провел ротмистра на маленький дворик возле ближайшего дома. Посреди дворика стояла двуколка, на козлах сидела Йитка, которую развлекали беседой янычары. Увидав панцирного, девушка помахала ему. Через миг он очутился в открытом, дарящем спасительную тень сарае, где рядом с другими пехотинцами стояли Папатия и Дорота. Дервишка подскочила к изумленному поляку, чтобы поблагодарить его за спасение и проявленную храбрость, аль-хакима кивнула.

- Мил'с'даря наверняка прислали с требованием объяснений, - сухо заявил Абдул Ага. – Потому что, вы твердо стоите на том, что посольство не имеет ничего общего с упавшей звездой и чумой сумасшествий.

- Ты же прекрасно знаешь, что мы не имели…

- Не знаю, - нервно перебил его ага. – Я уже ничего не знаю. Папатия утверждает, что может подслушивать одержимых, и что те строят чудовищную машину, которую нам следует немедленно уничтожить, в противном случае, все сделается совершенно неинтересным. Она требует, чтобы я пошел с вами на сотрудничество и уговорил вас провести совместное нападение на врата-портал, через которые прибывают одержимые. Как ты считаешь, пан Михал, захочет ли посол Гнинский отдать под мое командование две хоругви вашей тяжелой кавалерии?

- Если это вопрос жизни и смерти, то он, конечно же, согласится. Поддержку предоставит хотя бы как жест доброй воли в отношении Порты, - сказал ротмистр.

- Все так, только отданные мне приказы говорят совершенно иное. Я должен проследить за вами до момента разрешения конфликта, а если бы появились малейшие подозрения, что все это ваших рук делишки, уничтожить вас всех до одного.

Папатия положила ладонь на плече янычара.

- Могу поклясться всем святым, что поляки не имеют ни малейшей связи с чужими, - мягко, словно бы обращаясь к ребенку, произнесла она. – Забудь обо всех этих дурацких подозрениях, сейчас важно нечто иное. Наша страна очутилась в смертельной опасности. Нам необходимо немедленно ударить на врага и уничтожить его, в противном случае он обретет такую мощь, что мы не сможем сдержать его даже силами целой армии. От твоей решительности и смелости зависит судьба целой империи. Понимаешь? Это твой громадный шанс! Колебаться нельзя. Прими помощь польских рыцарей, их тяжелая кавалерия вскроет дорогу, проламывая силы врага, и позволит приблизиться к машине, чтобы взорвать ее. Благодаря этому ты спасешь весь мир, станешь самым знаменитым героем в истории государства Османов. Тебя ожидают почет и награды.

Абдул Ага покачал головой, опуская глаза. Дорота слегка усмехнулась. Она понимала, что замысел Папатии был основан на пробуждении амбиций янычара, отсылкам к мечтаниям о богатстве и славе. Только это могло заставить его нарушить приказ. Какой воин не мечтал о добытой в бою славе, о связанных с нею наградах? Если девушка была права, Абдула ожидало не только возвышение в иерархии янычар. Кто знает, а вдруг султан выдаст за него одну из своих дочерей и сделает пашой?

Янычар поглядел на ротмистра Пиотровского и какое-то время оценивал его. Неожиданно он извлек из ножен ятаган и его кончиком коснулся горла своего польского приятеля. Два янычара тут же схватили панцирного за руки и выкрутили ему их за спину.

- За нарушение приказа мне бы просто отрубили голову, а не наградили, глупая ты монашка, - произнес Ага. – А поляков я знаю настолько хорошо, чтобы им не верить. Падающую звезду они могли и вправду навести на нас, бунт и хаос могут быть очередным коварством Льва Лехистана. Этот повелитель знаменит своей хитростью и любовью к засадам. Я позволю полякам выехать в строю из хане, а они, вместо того, чтобы атаковать одержимых, затопчут моих пехотинцев копытами своих коней или насадят нас на копья.

- Да что ты творишь, безумец?! – взорвалась Папатия и повисла на руке, в которой янычар держал ятаган.

Дорота дернулась, но заметила взгляды двух стоявших напротив янычар. Она знала, что как только двинется, то получит, вполне возможно, сразу же чеканом в лоб. Так что она застыла, сдерживая дыхание.

- Клянусь бородой пророка, не делай этого! – крикнула дервишка. – Это наши единственный союзники. В городе нет спаги, нет кавалерии, кроме этих нескольких сотен поляков. Ты не можешь безосновательно обвинять их в сотрудничестве с чужими и отбрасывать единственный шанс на то, чтобы сдержать уничтожение! Слышишь?! Всем нам грозит уничтожение! Мы все погибнем!

Левой рукой Абдул Ага охватил лицо дервишки и отпихнул Папатию изо всех сил. Девушка полетела назад и попала в руки гогочущих янычар. Кто-то из них охватил ее, схватив за груди и не позволяя двинуться.

- В любой момент сюда прибудут осадные пушки, которые я приказал притащить из порта, - сообщил Абдул Ага. – Хватит нескольких выстрелов, чтобы похоронить поляков в занимаемых ними зданиях. Не стану я рисковать тем, чтобы у меня за спиной оставалась около тысячи неприятелей Я уничтожу их до того, как расправиться с одержимыми.

- Ополченцы не успеют доставить пушек сюда. Банды одержимых уже близко, Папатия говорит, что они близятся, а я своими глазами видела, как быстро могут они передвигаться, - отозвалась Дорота. – Лично я бы советовала отвести войска и перегруппироваться, чтобы действовать совместно с городским ополчением и другими отрядами, которые выслал визирь. Забудь о поляках, нечего тратить на них время и силы.

- Тебе, аль-хакима, я тоже не верю, - заявил янычар. – Слишком часто ты сотрудничала с врагом, он мог тебя перекупить…

- Сотрудничала, потому что это ты принудил меня к этому. Или уже не помнишь?! – рявкнула Дорота. – Плевать мне на то, веришь ты мне, суповар или не веришь. Я хочу всего лишь удрать отсюда как можно дальше, до того как нас окружит свора безумцев. Ты сидишь здесь уже два или три дня и даже не видел, с чем дерутся твои братья. Это тебе не фунт изюму, можешь мне поверить.

Где-то в городе раздалась пальба, через минуту грохнула пушка. Издали донесся отзвук боевого клича, извлекаемого из сотен глоток. Абдул беспокойно вздрогнул. Вот уже несколько дней он сидел здесь как на иголках. У него создавалось впечатление, что повсюду идут бои, а он напрасно тратит время, охраняя каких-то чертовых поляков, про которых не известно даже, а виноваты ли они в чем-либо. Ему нужно было покончить с ними и отправляться на битву с более страшным врагом.

- Подождем пушек, - принял он решение, сжимая кулаки. – Как только они прибудут, мы уничтожим поляков.

- Глупец! – в бешенстве дернулась Папатия.

Абдул сделал шаг к дервишке и наотмашь ударил ее по лицу. Девушка вскрикнула, голова дернулась в сторону от сильного удара. Пан Михал рявкнул, попытавшись вырваться из рук янычар.

- Так а с этим что? – спросил кто-то из пехотинцев.

- Пускай поляки думают, что я веду с ним переговоры, так что расправьтесь с этим без особого шума. Повесьте его на дереве, что растет за углом.

Михал Пиотровский поглядел в глаза янычару. Сам он считал его если и не приятелем, то хотя бы единомышленником. Только Абдул не проявил ни замешательства, ни сожаления. На рыцаря он поглядел без каких-либо эмоций, уделяя ему больше внимания, чем насекомому, которое следовало раздавить.


VIII


Я отслеживал сообщения в информационной сети, полосу за полосой, дело в том, что телепатические воздействия образовывали многочисленные слои, то более глубокие, то мелкие. Самый мелкий переносил базовые чувственные восприятия, образы, голоса и запахи; более глубокий позволял передавать эмоции и так называемые высшие восприятия; самый глубокий слой эмулировал инфополе и давал возможность передачи пакетов данных, хотя и в ограниченных рамках. Я немного опасался косвенного слоя, поскольку моя телесность и слабости, унаследованные вместе с личностью Талаза, делали меня податливым к сильным и резким чувствам. Эмоционально я был нестойким, излишне эмпатичным и чувствительным. Это было серьезным недостатком для демиурга, командующего операцией, требующей ясного ума и беспощадности. Счастье еще, что мои конкуренты на властный пост этого еще не выявили. Они наверняка воспользовались бы этой слабостью, чтобы спровоцировать меня на совершение ошибки, и тем самым дискредитировать меня в глазах Мультиличности.

Офицеров я выслал на переднюю линию, каждого в другую зону боев. Только Ясмину оставил возле биопроцессора, чтобы она проследила за хирургами и занималась пленными. Для завершения устройства все время не хватало тел. Их нужно было собрать и закрыть в непосредственном соседстве с машиной. Существовала опасность, что пленные освободятся и нападут на хирургов или же уничтожат биопроцессор, ведь мы собрали еще около тысячи пленников, часть из которых были военными. Потому-то для слежения за ними я и оставил Ясмину.

Поселившаяся в ней безжалостная бестия устроила террор пленным, превращая их в беззащитных, перепуганных жертв. Чтобы достичь этого, она применяла несколько весьма простых штучек. Время от времени она очень жестоким и зрелищным образом убивала избранных на глазах у всех пленных. Тем самым она внесла элемент неопределенности и вечного страха. А поскольку пленные часто менялись, ведь хирурги часть из них все время использовали, а участники вторжения постоянно присылали новых, Ясмине приходилось терроризировать людей постоянно. Так что все время у нее имелось занятие, доставляющее ей радость, я же избавился от кровожадной бестии, и мне уже можно было не морочить голову тем, что свое бешенство она направит против меня.

Подобным образом я старался использовать и других командиров. Жадному и ненасытному Исубу я поручил захват и охрану очередных улиц и объектов. Аналитический и пытливый Хассан занимался планированием ударных операций и дислокацией наших сил, чтобы постоянно связывать неприятеля боем. Безумный бог Валь осуществлял диверсионные акции и точечные нападения, которые должны были распространять хаос и не допускать того, чтобы вражеские войска пошли на координированную ответную операцию. Ведь у местных все еще имелось значительное численное преимущество, и если бы они организовались, то могли бы отбить занятые нами территории и даже сломить наши ряды и уничтожить биопроцессор. К счастью, они понятия не имели о его существовании и о том, насколько этот объект важен.

Когда удастся запустить устройство и инфицировать локальное инфополе Мультиличностью и нашей реальностью, процесс вторжения значительно ускорится. Тогда у нас в руках будут и другие инструменты. Появится возможность пользоваться более продвинутой технологией и настоящей информационной сетью, а нее импровизированным, телепатическим эрзацем. Вот тогда-то я проведу наступление на султанский дворец и сверну башку командующему. Это позволит нам расширить тыловые службы с использованием средств империи, а затем перейти к очередной фазе – захвату всех остальных городских агломераций на планете и поглощению их Мультиличностью.

Пока что я не морочил себе голову тем, как запись в инфополе изменит реальность и физическое состояние планеты. Пока что это было несущественным. Я старался сконцентрироваться на текущих проблемах, но человеческая часть моей личности постоянно возвращалась к тем опасениям. Если бы что-то пошло не так, если был бы нарушен какой-нибудь из фундаментальных законов природы, тогда, вместо того, чтобы использовать планету, Мультиличность, не желая того, может ее уничтожить. Одно дело – пользоваться биологическими ресурсами захваченного мира, преобразовывать местную цивилизацию в ферму рабов – носителей информации, и другое – вызвать тотальную катастрофу.

Тут меня начали мучить сомнения. А может придержать вторжение? Вместо конструирования и запуска биопроцессора того же эффекта можно добиться, постепенно увеличивая портал.. Правда, то, чего бы мы добились всего одной трансмиссией, займет несколько земных лет, зато будет безопаснее, так как постепенный процесс даст возможность контроля за ним. К сожалению, приказы у меня были другие, к тому же – не подлежащие обсуждению. Мультиличность ожидала немедленных результатов и быстрого переноса, даже ценой риска потери данного мира.

Мою человеческую часть это все сильнее грызло и беспокоило. Поэтому, чтобы об этом забыть, я страстно занялся просмотром всех слоев информационной сети. Это позволяло чем-то занять разум, чтобы не терять время на напрасные рассуждения. И вот так совершенно неожиданно я наткнулся на донесение одного из разведчиков, который докладывал о размещении сильной группировки пехоты в одной из не столь существенных махалля. Что-то меня зацепило, и я приказал разведчику тщательней приглядеться к ней. Еще я приказал Исубу перебросить туда ударное соединение. Разведчик зарегистрировал количество янычар, соответствующее развернутой орте, к тому же в том направлении направлялся приличный отряд городских ополченцев, тащивший мощные пушки. Перед тем янычаров проигнорировали, дело в том, что Исуб предположил, что это одна из групп, эскортирующих имущество беженцев. Мы уже разбили несколько таких "свор", состоящих из слуг и невольников, которые сопровождали дворцовое имущество и вещи какого-то убегающего из города паши.

Я тут же приказал создать дозорный отряд, который должен был разбить эту группировку. Даже не знаю, как могли прошляпить находящийся столь близко от биопроцессора отряд неприятеля. Неужто Хассан не получил никаких данных об этой округе? Почему он сам не выслал туда разведку? Я принял решение впоследствии более тщательно присмотреться к действиям моего стратега, а пока же отправился на место лично. Меня заинтересовала эта группировка, а кроме того я желал, чтобы она была как можно быстрее стерта с лица земли.

По улицам я прошел в компании нескольких охранников, делегированных Ясминой. Мне было известно, что вооруженные железными крюками и когтями великаны заселены личностями воинов - рептилий, ее побратимов. Она очень заботилась обо мне, раз предоставила мне своих лучших убийц. Разве что она хотела иметь меня в кулаке, на тот случай, если бы я совершил какую-то фатальную ошибку, и если бы Мультиличность приказала бы меня понизить в должности. Я сразу же попал в ее когти.

Меня смешили все эти жалкие партизанские действия и детские интриги моих офицеров. Они немного усложняли мне задание, но Мультиличность считала, что замечательной идеей является мотивация приспешников путем создания у них иллюзии, будто бы они способны добыть могущество и власть, больше, чем у них имелось в первоначальной жизни. А эти глупцы заглатывали обещания и удваивали усилия, чтобы проявить свою вовлеченность и как можно лучше справиться с заданиями. Побочным эффектом были попытки уменьшения заслуг других участников, в особенности же – главнокомандующего. И я даже не мог открыть им глаза и прямо сказать, что сны о могуществе – это всего лишь ничего не стоящие обещания, обманные надежды и бесплодная игра мышцами. На самом деле мы были всего лишь обреченными душами, которыми игрался старый, громадный дьявол - Мультиличность.

Из размышлений меня вырвал доносящийся издали барабанный бой. Это барабанщик колотил по янычарскому котлу, подавая сигнал к сбору или поднимая тревогу. Это означало, что я уже близок к упущенной моими командирами группировке. Тут я телепатически вызвал Исуба и приказал ему доложить ситуацию. Тот ответил образами с тактической картой, как будто бы сам был вздымающейся над махалля туманностью. Возвращались давние привычки; лучше всего он чувствовал себя в качестве свободного газового облака, а не маленького белкового создания.

Я увидал застройки и улицу с точками, обозначающими людей. Янычарская орта была разделена приблизительно на половину, и обе части с двух сторон замыкали одну улицу. Как будто бы планируя защищать то, что на ней находилось, а это нечто представляло собой обширные объекты с массивным двухэтажным хане и многочисленными конюшнями. А вот это было интересно! В хане, вероятно, тоже находились люди, вот только разведчик этого не установил. По какой-то причине многочисленный отряд стерег эти объекты. По какой? Что там в них находилось?

Я мог полагать, что там остановился некий паша, и вот сейчас он потребовал от великого визиря охрану. Это могло быть и полевой ставкой сераскира, руководящего обороной города, или же аги, командующего целым янычарским корпусом. В любом случае, это был стратегический объект, выдвинутый плацдарм, из которого было возможно командование. Словом, это было место, которое так и просило о проведении атаки. Уничтожив его, возможно, удастся нанести болезненный удар защитникам города. Это могло быть приятным венцлм короткой кампании перед запуском биопроцессора.

В связи с этим, я приказал прислать Исубу еще одно ударное отделение. Я распорядился атаковать сразу же два плацдарма янычар. Открытая, демонстративная атака с фронта, чтобы отвлечь внимание, а сразу же после нее десант с крыш в тылы врага. Именно таким образом мы уже разгромили несколько янычарских формаций. Так почему бы не попробовать еще раз?

Я вооружился двумя трофейными ятаганами, которыми, в качестве Талаза, я неплохо владел, и танцующим шагом направился во главу отряда. Я собирался лично повести воинов в наступление, в рапорте это будет выглядеть весьма неплохо. Исуб, который явно желал присвоить себе славу победителя, не солоно хлебавши уступил мне место и скрылся в толпе.

Телепатически я отдал сигнал к атаке и пошел первым, увлекая за собой две сотни участников вторжения. Понятное дело, что тут же тащились шесть охранников, в оригинале рептилий, бряцая тяжелым вооружением. Ясмина все время следила за мной. Только я уже не обращал на это внимания. Я заорал, что было сил, и ускорил шаг. Из-за дома мы выбежали прямиком на заполненную янычарами площадь.


  


- Они рядом! Готовят нападение! – визжала Папатия, которую оттаскивали два рослых пехотинца.

Абдул Ага не обращал на нее внимания, глядя на пана Михала, которого привели под раскидистый платан, растущий посреди площади. В подобного рода публичных местах часто осуществлялись приговоры, случалось, что – как под Деревом янычар перед дворцом – там насыпали целые кучи из отрезанных ушей побежденных в битве врагов или же выставляли на позорище тела преступников с уложенными в ногах отрубленными головами. Подобного рода зрелища всегда привлекали толпы любопытствующих, но в этот раз кроме солдат никого и не было. Янычары с любопытством глядели на казнь, сохраняя при этом удивительную сдержанность.

Панцирного посадили на его же коня, руки связали за спиной, а на шею накинули петлю. Достаточно было и просто перерезать ему горло, но Абдул решил, что ему следует как-то вознаградить пехотинцев за долгие часы ожидания. Пускай увидят, как один из гяуров неспешно задыхается во славу Аллаха. Смерть неверных всегда радует сердце воина. Тем временем, дервишка решила испортить все представление. Все время она пыталась не допустить повешения военного, громко протестовала против подобного бесправия и варварства, пока не начала вопить, что одержимые рядом и планируют нападение, причем, с нескольких сторон одновременно. Абдул Ага брезгливо искривил губы. Женщина вела себя недостойно, заходя столь далеко, чтобы спасти этого полячка. Поднимать тревогу только лишь затем, чтобы спасти кому-то жизнь? Это столь неловко. А ведь он так любил эту девушку. Она была по-настоящему красива, полна энергии и радости жизни, которые буквально лучились из нее. Она любила детей и верно исполняла приказания бабы дервишей, пока не дождалась повышения в янычарской иерархии. Она была бы замечательной партнершей для солдата, и Абдул неоднократно жалел, что Папатия является членов ордена бекташитов. Они давали обеты чистоты, что делало девицу непригодной для телесных утех.

Ага дал знак подогнать коня Пиотровского и покончить с делом. Пан Михал напряг мышцы, готовясь принять смерть. Он понимал, что смерть будет медленной и мучительной. Если бы ему хотя бы нагрузили ноги, чтобы он быстрее задохнулся, или же сбросили бы с высоты с петлей на шее, чтобы веревка свернула ему шею. Только это было бы проявлением милости. Ротмистр понимал, что на это рассчитывать никак нельзя, потому что Абдул сделал из его казни развлечение для скучающих янычар.. Поляк понимал это и даже не осуждал поганого. Будучи ротмистром, он тоже прекрасно понимал, сколь опасной для воинской дисциплины может быть тянущаяся бездеятельность. Не осуждал он Абдул Агу и за то, что тот приказал его казнить. Собственно говоря, он был в шаге от того, чтобы простить своему палачу. Покинуть этот мир он решил, как пристало доброму христианину, без ненависти, в согласии с Господом. Сам он столько видел смерть рядом с собой, что ее приход принял как нечто естественное. Он пытался прошептать молитву, вот только веревка слишком сильно давила. Тогда он последний раз глянул в небо, прощаясь с миром.

И увидел скачущих по крышам одержимых. Как минимум, десятка полтора, вооруженных сверкающими на солнце клинками, быстро направлявшихся в сторону площади. Михал набрал воздуха в легкие, чтобы закричать, но в этот момент коня из-под него убрали, и петля стиснулась на горле ротмистра.

Янычары, глядевшие в сторону дерева, не заметили бы тучу нападавших, которые выбежали из боковых улочек, если бы их командир не издал боевого клича. Абдул на мгновение окаменел, видя приближающуюся в молчании толпу, бухающую сапожищами по мостовой и побрякивающую вооружением. К счастью, унтер-офицеры отреагировали немедленно, помощники поваров и мойщики разорались во все горло. Если бы столь неожиданная атака была направлена на обычную пехоту, в ее рядах наверняка бы вспыхнула паника, но янычары тренировались в военном искусстве с самого детства. Отдельные подразделения были словно семьи, а их солдаты – словно братья. В течение нескольких секунд из беспорядочной толпы образовались ровные колонны. Абдул направился во главу их, к наиболее выдвинутой в сторону неприятеля группе, но, еще до того, как успел подбежать, янычары уже образовали ровную линию готовых выпалить мушкетов.

- Огонь! – на бегу завопил суповар, извлекая ятаган.

- Раздался залп, в воздухе поднялось облако дыма. Одержимые находились в нескольких шагах от пехотинцев, и дым на мгновение всех их поглотил. Абдул задержал дыхание, надеясь на то, что пули уничтожили первые ряды неприятеля и уменьшили напор атаки.

Мушкетеры отступили на шаг, давая место вооруженным копьям товарищам. Но те не успели склонить древков, когда из тучи от сожженного пороха выскочили десятки разогнавшихся тел. Некоторые из одержимых истекали кровью, у них были дыры от пуль в груди или животе, только это их никак не сдерживало. Все они налетели на переднюю колонну янычар, раздирая ее на бегу в клочья.

Абдул Ага отступил к следующим рядам. Еще он приказал, чтобы очередные подразделения мушкетеров сделали несколько шагов назад, рассчитывая на то, что первые ряды затормозят стремительность удара врага, и что даже удастся перейти в контрнаступление. Ага увидел, что у янычар большое численное преимущество, что одержимых всего лишь несколько десятков. А у него было пятьсот пехотинцев на этом конце улицы и столько же замыкавших ее с другой стороны хане.

Раздались душераздирающие крики убиваемых, скрежет скрестившихся клинков и хруст ломающихся костей. Суповар видел великанов с чудовищными мышцами, валящих на землю его людей ударами окованных кулаков; видел мелких и юрких словно змеи одержимых, которые хватали янычар за горло, уворачиваясь от ятаганов и наконечников копий. У одного из них выделялась изготовленная из железа дополнительная челюсть с длинными клыками, которыми он разрывал людям гортани; у других имелись прицепленные к телам костяные или стальные шипы, крюки и когти. Они атаковали, даже не пытаясь фехтовать, но словно дикие животные, бестии или даже демоны.

Где-то рядом что-то вспыхнуло, и с грохотом рваного воздуха молния ударила в янычар, разбросав некоторых из них, оставляя чудовищные, дымящиеся раны на теле. Перепуганные солдаты начали отступать, хотя и сохраняя строй.

- Огонь свободный! – крикнул Абдул. – Стрелять без команды!

Он пришел к выводу, что залпы в бурлящую чернь смысла не имеют. Пока не удастся оторваться от атакующих, они положат больше друзей, чем врагов. Тут же раздались отдельные, сухие трески мушкетных выстрелов, воздух наполнился смрадом жженного пороха. Суповар удовлетворенного заметил нескольких лежащих и крутящихся одержимых. Одному пуля оторвала часть головы, другому пуля вошла прямо в горло, и тот какое-то время извергал кровавые фонтаны, пока наконец не ослабел и не упал замертво.

- Сдыхают! Сдыхают, сволочи! – обрадовался Абдул. – В атаку!

Он и сам запрыгнул в колышущуюся вперед и назад толпу. Какой-то великан с железными когтями чуть не разорвал ему плечо, зацепившись за кафтан. Суповар на лету полоснул его ятаганом по горлу, так что клинок заскрежетал на позвонках, после чего кольнул другого безумца прямо в глаз. Янычаоы с восторгом завыли и дружно издали клич, славящий Господа:

- Аллах акбар!

И двинулись в атаку.


  


Пан Михал почувствовал себя легче, как будто бы он неожиданно стал подниматься в небо. Дышать он все так же не мог, и в глазах рябило, зато он сделался легким. Жилы на лбу и шее набухли, язык сам высунулся изо рта. Глаза вылезали из орбит, в то время как организм отчаянно требовал воздуха. Тем не менее, он поднялся вверх.

Так вот как выглядит смерть?! – подумал ротмистр.

Он знал, что висельники иногда кончают, извергая семя, но такого оборота дел не ожидал. Сейчас его душа отделится от тяжкого тела и улетит в небо.

- Обрезай веревку, быстро! – услышал он подгоняющий голос Дороты.

И вот тут-то до него дошло, что кто-то держит его за ноги. Это дервишка с аль-хакимой приподняли его, чтобы он не задохнулся. Дорота отдала приказ своей красивой невольнице. Йитка соскочила с повозки, на которой все время сидела до сих пор, и смело подбежала к сражающимся. Присела возле янычара, которому один из одержимых оторвал голову, и вытащила из руки трупа ятаган. Затем подбежала к дереву и рубанула по веревке, которую турки перебросили через ветку и привязали внизу. Узел она даже и не пыталась развязать, потому что с первого же взгляда было видно, что его завязали слишком крепко для ее силенок. К счастью, ятаган легко перерубил шнур. Пан Михал бессильно упал на женщин, так что те грохнулись на землю вместе с ним.

Дорота схватила рыцаря за волосы,потому что лицом он приземлился прямо ей в бюст, оттянула в сторону, открывая шею, и второй рукой ослабила петлю. Папатия тут же занялась веревками на руках поляка. Панцирный спазматически заглотнул воздух, а через мгновение раскашлялся так, что не мог остановиться. Он глянул слезящимися глазами и, задыхаясь, показал куда-то вверх.

- Они на крышах, - прохрипел ротмистр. – Вам нужно бежать.

- На повозку! – решила Дорота.

А вокруг с воплями и бряцанием металла перемещались напирающие и отступающие колонны сражающихся. Валились трупы и вопили раненные, ежесекундно округу окутывали клубы дыма из пистолетов и мушкетов. Аль-хакима решила, что на двуколке через побоище можно будет пробиться, и что попробовать стоит. Лучше это, чем торчать посреди битвы. Они потащили панцирного, но тот через пару шагов пришел в себя и освободился от помощи женщин, потянувшись к сабле, что все так же висела у пояс.

- Я остаюсь, - заявил он. – Мне нужно пробиться к своим и предупредить Гнинского. Ведь наши понятия не имеют, что здесь творится. А вы, мои дамы, убирайтесь отсюда. С благодарностью за то, что отрезали! - сообщил он и чмокнул Йитку в щеку. И вовремя удержался, чтобы не поступить так же и с Доротой, видя ее грозную мину.

А тут одержимые начали спрыгивать с крыш в тылы янычар. Раздались предупреждающие окрики, и битва вспыхнула буквально повсюду. Тем временем, с другой стороны, где стояли две полевые пушки, ряды янычар рассыпались, и пехотинцы бросились бежать. По всей длине улицы пошло сражение, даже напротив ворот в хане.

Дорота глянула на все это с ужасом и встала на козлах, намотав поводья на руку. Она подождала, пока Йитка не сунула распаленную Папатию в повозку и подогнала пони. Повозка помчалась, подскакивая на трупах и переезжая ползущих раненых. Один из одержимых бросился им наперерез, но не успел. Женщины из котла уже выбрались.


  


Гнинский стоял у окна второго этажа постоялого двора и из-под нахмуренных бровей осматривал поле битвы. Он приказал закрыть ворота и никого не впускать, даже молящих о жалости. Похоже было на то, что болезнь, переносящая бешенство, добралась уже сюда, и зараженные как раз напали на янычар. Посол и его советники наблюдали за дантовыми сценами, за ужасным, безжалостным сражением, за отступлением и повторным наступлением янычарских колонн. До них доносились крики и мушкетные выстрелы, даже один пушечный выстрел, после которого картечь снесла нескольких одержимых и столько же янычар.

- Мы не должны никого впускать, даже когда стычка закончится, - произнес ксендз Лисецкий, стоящий за спиной посла. – Воистину говорю вам, ожидаем с закрытыми воротами и возлагаем надежды в Господе. Янычары сражаются храбро, они перебьют одержимых сами. Нет причин вмешиваться в их дела, мы же здесь всего лишь гости. Нам следует ожидать, я же пока проведу мессу за наше спасение.

- Хорошая идея. Помолитесь, пан ксендз, у вас к этому наибольшие предрасположения, - басовым голосом вмешался пан Спендовский, шляхтич из Подолии, переводчик и советник Гнинского. – Ну а по военным проблемам пану ксендзу лучше не высказываться, а то слушать гадко.

- А мил'с'дарь что советует? Поддержать турок в бою и рисковать заразиться бешенством? – буркнул ксендз.

Тем временем в комнату незаметно вошел молодой каштелянич. Тадеуш протиснулся между нахмуренными сановниками и поклонился не обращающему на него внимания Гнинскому.

- Мил'с'дарь канцлер, там ведь остался наш приятель, ротмистр панцирных Пиотровский, - сказал он. – Парни беспокоятся, что мы не отправляемся на помощь.

Посол рассеянно поглядел на юношу и одарил его кривой усмешкой. Он обещал отцу парня, и своему приятелю, каштеляну Янецкому, что позаботится о его сыне и позволит черпать из источника своей мудрости. К сожалению, парень был не слишком понятливым и не обещал успехов в будущей политической и дипломатической карьере. Хотя, о чудо, его полюбила вся шляхетская молодежь, которая сопровождала посольство, чтобы знакомиться с миром и учиться. Парни избрали его своим предводителем, и уже несколько раз Тадеуш обращался к Гнинскому от имени всей молодой компании.

- Мы не можем открывать ворота и рисковать смертью всех, чтобы спасать одного солдата, которого, возможно, уже и нет в живых, - возмутился ксендз Лисецкий. – Так нельзя!

- Ближнего в беде не оставляют, - возмутился Тадеуш. – К тому же, друга, с которым вместе воевали!

Гнинский сдержал смешок. Мальчишка вместе с Пиотровским принял участие в скандале на улицах Стамбула и уже считал его товарищем по оружию. Вот это было даже трогательно. К сожалению, он должен был отказать юноше.

- Ротмистр – воин храбрый, так что справится сам, не следует тебе за него беспокоиться, - сказал он. – Мы отыщем его позднее, когда ситуация успокоится. Теперь же мы бы рисковали слишком многим, быть может даже успехом всей нашей миссии. Потерпи, парень, а лучше, пойди помолись с отцом Лисецким.

Тадеуш хотел было сказать что-то еще, но начал заикаться, и ксендз оттянул его в сторону. Священник планировал строго поучить парня, даже прилично выругать, но Тадеуш нагло вырвался и сбежал вниз.

- Ну, братец, погоди, - процедил Лесецкий злобно. – Тебе еще придется за это каяться…

Парень протиснулся среди увлеченной видом сражения челядью, пробежал мимо рыцарей, стоявших на дворе хане, и свернул в сторону сараев, где держали корм для лошадей. Там его ожидало десять ровесников в богатых жупанах, шляхетская молодежь. Помимо богатеньких детей здесь стояло несколько конюхов и слуг, в обязанность которых входила опека над юными хозяевами. Все вопросительно глянули на парня, а тот лишь пожал плечами.

- Долгополый и старики уболтали канцлера ждать и молиться, - сообщил наконец Тадеуш.

Раздались разочарованные вздохи, кто-то из подрростков нехорошо выругался, другой презрительно засмеялся.

- Ну что, разве я не говорил? От них ничего другого и нельзя было ожидать, - фыркнул прыщавый Стефан Ставиньский.

- Если бы с нами был король, мы бы уже шли в атаку, - размечтался круглолицый блондин Енджей Супелек. – Его величество не оставил бы своего рыцаря на издевательства демонов, да и поганых приказал бы защищать!

Мальчишки покивали головами. Все они принадлежали к обожателям Яна Собеского и испытывали к монарху глубочайшее уважение. Это по его образцу требовали они участия в походе, так как узнали, что в молодости Собеский с братом путешествовал по свету, чтобы расширить умственные горизонты и знакомиться с различными народами. Потому-то его величество было таким разумным и умелым в бою. Все молодые хотели если не сравняться с ним, то хотя бы в будущем сделаться достойными короля военачальниками и политиками. Сейчас же будущий цвет польского рыцарства скрежетал зубами, ругался и сплевывал на землю с презрением к трусливой позиции канцлера.

- Вы готовы? – неожиданно спросил Тадеуш, положив ладонь на рукояти сабли.

Мальчишки ответили хором, возвышенными и возбужденными голосами, чтобы через мгновение шикать один на другого. Каждый показывал свое оружие – пистолеты, сабли, чеканы, а высокий юноша из Влоцлавека, Дариуш Кавалко, громадный мушкетон. Конюшенные показали на открытые двери конюшни и оседланных лошадей. Енджей Супелек барским жестом бросил конюхам по монете, после чего юноши быстро сели на коней под крышей, чтобы не слишком бросаться в глаза.

Через минуту гайдуки, с которыми было договорено ранее, открыли меньшие, боковые ворота хане, ведущие к закоулка со снаряжением. Мальчишки выскочили из конюшни и галопом помчались к проходу, а вслед ним с удивлением глядели гусары и не посвященные в их планы слуги. Кто-то пытался их задержать, но какой-то всадник пнул его в грудь, он полетел назад и тяжко грохнулся.

- За мной! – заорал возбужденный Тадеуш, добывая саблю.

При этом он чуть не упал с коня, но стиснул колени и как-то удержался. Полтора десятка всадников вырвались через ворота наружу, они перескочили сточную канаву и выехали на заваленную трупами улицу.

- Бей! Убей! – пискливо крикнул Стефан Ставиньский.

- Ураааа! – поддержали его парни и, размахивая саблями, вырвались к сбившимся янычарам.


IX


Ничего не стоили обещания, которые я давал сам себе, что после вселения в тело не поддамся его физической сути, эмоциям и слабостям, что останусь холодным и расчетливым тактиком. Почти сразу же после принятия на себя командования штурмовой группой, я позволил понести себя боевой горячке, совершенно так, будто бы мною управляло первоначальное тело. Хотя, собственно, не имело значения, в какой материальной оболочке я находился. Сейчас я был Талазом Тайяром, человеком, обученным пользованию холодным оружием и обожающим сражаться в тесном боевом столкновении. Я позволил, чтобы мной управляла память тела, его инстинкты овладели всяким моим шагом и жестом. Эзотерически подправленные мышцы, улучшенные обмен веществ и нервная система позволили двигаться быстрее обычных людей, атаковать точнее и намного мощнее.

Я проходил через янычар словно сама смерть. Мои ятаганы скрежетали на отрубаемых костях, прошивали тела будто стальные молнии. После каждого моего шага в воздух выстреливали багряные фонтаны, потоки крови из вскрытых сосудов и артерий. За собой я оставлял крик, обычно прерывистый или завершаемый бульканьем, когда кровь из вскрытых артерий вливалась в гортань жертвы. Всякий мой шаг приносил смерть, мой путь отмечали очередные бьющиеся в агонии тела.

Оказалось, что Талаз является гроссмейстером фехтовального танца, истинным виртуозом убийства. Вопли, выстрелы и крики казались мне музыкой, в ритме которой меня несло по полю битвы. Ноги перемещались плавно и уверенно, не сталкиваясь со сбитыми с ног воинами и брошенным оружием, легко перескакивая кровавые лужи и плавно уворачиваясь от прямых ударов копий и секущих по дуге сабель. Руки все это время тоже неустанно танцевали, работая двумя клинками с ошеломляющей скоростью, так что глядящим со стороны они казались трепещущими крыльями колибри, стальной радугой, захватывающей с собой капли крови, занавесом из клинков.

Я позволил увлечь себя поэзии, искусству войны и совершенно позабыл об обязанностях. Ведь я должен был постоянно оставаться на информационных диапазонах и следить за рапортами с поля, но зачем, раз мы обладали оглушительным преимуществом? Стычка не была игрой стратегов, но простой и безжалостной рубкой. Кто убивает эффективнее и быстрее – тот и побеждает. Мне не нужно было осуществлять надзор за отдельными отрядами или же реагировать посредством приказов и смены тактики, потому что таковой и не было. Из стратега, демиурга, командующего армией на пару мгновений я стал ведущим наступление полевым командиром. В этом не было ничего плохого, многие из участников вторжения родом из более примитивных рас именно этого от меня и ожидали. Вождь должен быть запятнан кровью, доказать свое мужество и показать, что дерется плечом к плечу с подчиненными.

Так что я вел наступление, перебегая в места, где плотно сомкнутые колонны янычар оттесняли моих воинов. Я переламывал контрнаступления, и тут же перемещался в другое место. И ничего не поделаешь, в конце концов я столкнулся с командиром людей, или же это он столкнулся со мной?

- Лала Тайяр!? – услышал я знакомый голос. – Что же ты творишь?

Я повернулся и увидел знакомого пехотного офицера. Суповар Абдул Ага принадлежал к группе доверенных лиц Бахадирзаде Арабачи Али Паши, командующего корпуса янычар. Будучи шпионом, я знал правых рук пашей и визирей, но важно было знакомство не только с самими сановниками и их семействами, но и с людьми, которыми они пользовались. Так что мне было известно, что Абдул – это не только солдат, но и янычарский шпион, руководящий целой сетью разведчиков, ушей Арабачи Али Паши.

Вид знакомого лица в море крови на мгновение меня отрезвил. Я остановился и опустил оружие. Оказалось, что сердце бьется словно безумное, давление крови чуть не разрывает артерии. Я довел организм до предела стойкости, навязал слишком высокий темп и рубил с максимальной силой, игнорируя боль и усталость. Меня понесло словно одного из тварей из расы Ясмины. Я уже чувствовал, что растянул мышцы и надорвал связку в левой ноге. Нужно было пару минут, чтобы прийти в себя и вновь обрести способность драться.

- Ты на их стороне? Что тебя одурманило? – спросил Абдул, приближаясь ко мне с поднятым клинком.

Он ловко уклонился перед атакующим воином вторжения, вооруженным тяжелым молотом, и, казалось бы, нехотя, резанул по глазам, ослепляя того. Он даже не повернулся, чтобы добить жертву, а только все время приближался. Он должен был заметить, что атакующие идут за мной, и верно предположил, что я ними командую.

- Чего вы хотите? Кто вы такие? – спросил он, напрягая мышцы для рывка.

Разговоры с покоряемой расой, находящейся на столь низком уровне развития, не имели никакого смысла. А чему, впрочем, они могли служить? Разве лев ведет дискуссии с пожираемым козленком?

Я сделал глубокий вдох и вышел к нему навстречу. Атаковал поочередно правой, потом левой рукой, простыми рубящими ударами, наносимыми от локтя. Он их парировал без труда, после чего молниеносно сам перешел в наступление. Мне с трудом удалось спасти пальцы, потому что целью он избрал мою ладонь. Ятаганы не имели ни гарды, ни дугообразного перекрестья, защищавших ладонь, к счастью, в самый последний миг я вывернул руку и принял его клинок на рукоять. Он тут же возобновил атаку, на сей раз в шею, после чего кольнул меня в бедро. Клинок вошел в мышцу, чуть-чуть не попав в сосуд, разрыв которого закончился бы серьезным кровотечением.

Впервые я отступил, скорее, удивленный, чем рассерженный. Рана пульсировала болью, напоминая о том, что я нахожусь в смертном теле. Абдул атаковал, нанося точные удары, из которых каждый мог прекратить мое существование. Дышать я начал все чаще, руки начали неметь. Похоже, я повел себя как любитель, грубо эксплуатируя только-только приобретенный организм. Я не знал границ стойкости Талаза, но по причине гордыни мне казалось, будто бы, благодаря эзотерическому вмешательству, я сделался непобедимым, и что никто из обычных людей не в состоянии сделать мне ничего плохого. Теперь же я защищался из последних сил, а жил я только лишь потому, что лала был истинным мастером клинка, и каким-то чудом, благодаря многолетним тренировкам, ему удалось на инстинктах удерживать Абдула. А этот сукин сын должен практиковаться не только в танцах с саблями, но и в неподдельных боях.

Я отчаянно высматривал охранников, приданных мне Ясминой. Да, они окружали меня кольцом, не спуская с глаз, но не вмешивались, делая вид, что заняты отражением атак янычар, вооруженных копьями. То есть, как я и думал, здесь они находились исключительно для того, чтобы, в случае чего, меня арестовать или прикончить по приказу своей госпожи. На них я рассчитывать не мог.

Жалко было бы расставаться с жизнью, подумал я, отступая шаг за шагом. Правда, Мультиличность наверняка хранила мою копию, замороженную личность, записанная как файл данных в одном из кластеров инфополя. Особо это не радовало, тем более, что сейчас я был Тайяром, а там сохранялась лишь часть меня, называемая демиургом. Так что я как "я" был всего один, неповторимый. И мне не оставалось ничего другого, как сражаться за выживание, впрочем, именно такой императив был вписан в каждое живое существо, это было его базовым инстинктом.

Я споткнулся на валяющемся теле и упал на спину. Абдул тут же наклонился, чтобы пришпилить меня к земле. Я позволил ему сделать это, в последний момент, упуская один из ятаганов. Колющий удар янычарского оружия пробил мне кафтан и сорочку, прошел навылет сквозь тело и звякнул на камне. Холодное касание стали в животе было ой каким неприятным чувством. Но я сдержал панику, правой рукой схватил клинок, блокируя его крепким зажимом, и разоружая таким образом противника. И я увидал страх в его глазах. Я же ударил левой рукой. Мой ятаган вошел во внутренности Абдула столь же легко и плавно, как и его в мои.

Я отпихнул противника, оставляя оружие в его животе. Из собственных внутренностей я извлек трофейный клинок и схватил его рукоять. Рана моя пылала огнем, только я не заморачивал этим голову. Я видел, что кишки не были распороты, все артерии остались целы, так что быстро кровью я не истеку. Эзотерически возбужденная иммунная система уже начала подавлять кровотечение и производить антитела, чтобы не допустить заражения.

Мрачно усмехаясь, я встал над свернувшимся в клубок Абдулом. Я собирался сделать еще удар и завершить его существование, но тут пришлось отскочить, потому что меня чуть не переехал лошадью какой-то орущий во все горло всадник. Какой-то сопляк в желтом жупане проскакал мимо меня рысью. Каким-то образом мне удалось перекатиться, чтобы не попасть под его саблю.

И что это должно было быть? Я схватился на ноги, с изумлением разглядываясь по сторонам. Вокруг откуда-то появились очередные всадники, в которых я распознал поляков. Их было немного, возможно, десятка полтора, к тому же легковооруженных, но ведь рядом их могло быть и больше. И от ужаса я даже втянул воздух. Гусары! Рядом могли оказаться гусары! Вот только где они, и откуда, собственно, появились эти юные всадники.

Я глянул на двухэтажный, окруженный стеной хане. Ну почему же Исуб не проверил, что в нем скрывается? И что охраняют янычары? А может, он-то проверил и сознательно допустил меня до атаки на гнездо, в котором таилось несколько сотен закованных в сталь тяжеловооруженных всадников?

Я с усилием прикрыл глаза и, кривясь от боли, активизировал соединение с информационной сетью. Быть может, еще не было поздно?


  


- А командира охраны ко мне! – орал взбешенный посол Гнинский. – Или нет, хрен с ним. Если выживет, сотню палок остолопу!

Коронному канцлеру нужно было разрядить на ком-то свою злость. Только что ему стало известно, что вся шляхетская молодежь, что была доверена его опеке, покинула постоялый двор и атаковала одержимых. Ну как можно было допустить такое? Кто-то позволил этим молодым придуркам выступить на верную смерть, не уложил через колено и не отходил хорошенько, спустив штаны.

Сановник сбежал по лестнице и выскочил во двор. По пятам у него топтались ксендз Лисецкий и пан Спендовский, пытаясь обратиться к рассудку и успокоить. Вопли ни на что не пригодятся – мальчишки пропали, и ничто уже не сможет их спасти. Даже если янычары не атаковали их, принимая за новых противников, тогда преступление совершили чудовищные безумцы, рубящие султанскую пехоту.

- Господи, так ведь это не сударя вина! Ну случилось, совершили глупость, что теперь поделаешь! - размахивал руками Спендовский.

- Не моя вина? А как я погляжу в глаза их родителям, а? Мне привели этих щенят со всем доверием, не опасаясь за их безопасность. И вот я привезу в Польшу полтора десятка трупов в запаянных металлических гробах, чтобы вернуть их отцам и матерям вместо живых сыновей? Не дождетесь! Трубить сбор! На коня мил'с'дари мои!

Среди толпившихся на дворе гусар тут же вспыхнули замешательство и шум. Товарищи и челядинцы, давным-давно уже готовые, в полном боевом облачении, бросились к лошадям. Так же поступили и присутствующие в хане панцирные. Остальные конные располагались в конюшнях на другой стороне улицы, но хватило сигнала трубы, чтобы и там все завертелось.

- Нет, нет, мил'с'дарь, не делайте этого, а не то мы все тут погибнем! – на смерть перепугался ксендз Лисецкий.

Гнинский успокоил его, небрежно махнув рукой.. Он приказал закрепить на себе нагрудник с ринграфом, изображающим Богоматерь. За пояс он заткнул поданную оруженосцем булаву. К счастью и облегчению остальных дипломатов, он не собирался вести гусар на помощь молодым, а только вооружился на случай вторжения одержимых на территорию хане.

- Пан Блонский! – обратился посол к сидящему в седле приземистому рыцарю. И господа Кенсицкие! Молодого Янецкого вы знаете. Найдите мне его в этой свалке и привезите живым на постоялый двор! Это задание как раз для вас, очень рассчитываю на то, что вы с ним справитесь.

- По вашему приказу! – кивнул Блонский.

Гусары не стали вооружаться копьями и кончарами, пригодными в стычках с кавалерией. По приказу командующего хоругвью Францишека Покрживницкого каждый из них взял в руки тяжелую гусарскую саблю, более пригодную для сражения с толпой в тесной улице. Более ста двадцати тяжеловооруженных кавалеристов выстроилось по четыре перед воротами. За ними уже готовилась группа панцирных и сотня легких кавалеристов. Челядь, вооруженная чем только можно, должна была защищать хане. Вместе с Гнинским осталась вся сопровождавшая его шляхта, более двух сотен мил'с'дарей, бряцающих сейчас саблями и готовых, в случае чего, превратиться во вполне приличное войско.

В зданиях по другой стороне улицы готовилась выступить еще одна полная гусарская хоругвь и полная панцирная хоругвь. Вместе с рассеянной по конюшням челядью, это были все силы, которыми Гнинский располагал. Канцлер пришел к выводу, что нет смысла их щадить. Он вскарабкался в седло и достал булаву, после чего указал ею направление атаки.

- Вперед! Бей в них! – приказал он.

Трубы запели сигнал атаки, повозки, баррикадирующие ворота, были растащены, ворота раскрыты во всю ширину. Гусары выехали шагом и тут же ускорились, хотя и не развернулась для скачки галопом. Этому мешали кучи трупов, покрывающих улицу. Зато, увидав приближающихся в треске крыльев тяжелых всадников, янычары бросились в стороны и припали к стенам. Кавалеристы въехали в свору одержимых и прокатились через нее, не замедляя хода. Сабли поднимались и опадали, рубя головы и вооруженные железными когтями руки. Хотя некоторые из могучих одержимых успело ударить лошадей броненосными кулаками, валя коней и давя всадников, очередные ряды гусар порубили безумцев на ходу.

Семен рубанул по голове здоровяка со страшным метателем молний, которым тот мгновение назад поразил одного из гусар, и для уверенности, видя, что тот все еще шатается, поднялся в стременах, чтобы размахнуться посильнее. Повторный рубящий удар расколол череп одержимого и окончательно успокоил в смерти. Рыцарь внимательно огляделся, натянув поводья. По бокам у него были кузены Кенсицкие, прикрывающие его на всякий случай, видел он и сбившихся в кучи янычар, которые не были до конца уверены, а не следует ли им защищаться от поляков.

- Видите где-нибудь того молодого дурака? – спросил он у товарищей.

- Пара щенков стоит с янычарами, они только коней потеряли, - ответил Якуб. – Видал я еще одного, мертвого, с разорванным горлом, но то был не Тадеуш. Похоже, что наш скромник пробился до самой площади на конце улицы, вижу там всадников.

- Тогда двигаем дальше! В конь, мил'с'дари! – приказал Семен и вонзил коню шпоры в бока, заставляя того сразу же пойти вскачь.


  


Дорота знала, что страх прибавляет сил, но она никак не ожидала, что их конек, перепуганный грохотом, воплями и рыком одержимых, разгонится до такой степени. Женщине пришлось сесть на козлах и упираться обеими ногами, чтобы не слететь. Она пыталась натянуть поводья, чтобы притормозить перепуганное животное, только то никак не реагировало. И ничего удивительного, ежесекундно они проезжали мимо воющих одержимых. Один из них протянул когтями по боку лошадки, нанеся ей болезненные раныю К счастью, ему не удалось хорошо ухватиться, и он упал прямо под колесо повозки.

- Надо развернуться или хотя бы повернуть! – горячилась Папатия. – Мы же едем в направлении расположения чужих, в сторону того ужаса, который они выстраивают из людских тел.

- Легко сказать, - процедила Дорота.

Их конек весь покрылся пеной, к тому же все сильнее исходил кровью, но скорости не терял. Аль-хакиме не нужно было особо понимать, что очень скоро животное упадет от перепуга или потери сил. К тому же ведущая все время прямо улица заканчивалась развилкой, к которой они мчались на полном скаку.

- Влево, - посоветовала Папатия.

Дорота послушно потянула за повод, и, о чудо, пони повернул на указанную улочку. Колеса повозки застучали на булыжниках ведущей вниз дороги.

- Да не в это лево, дура! Во второе! – взвизгнула в отчаянии дервишка.

- Черт, иногда я путаюсь, - буркнула в ответ Дорота.

Они все скорее катились вниз. Лошадка почувствовала легкость повозки и еще больше разогналась. Йитка на коленях подползла к приятельницам.

- Спрыгиваем? – спросила она.

- А мой сундук с остатками денег? – возмутилась Дорота. – Ты же должна была его держать!

И в этот самый момент повозка подскочила на выбоине и, не удерживаемый руками невольницы сундук грохнул о землю и развалился на куски. Мешочки с монетами, вместе с шелковыми хеджабами и шароварами аль-хакимы, рассыпались по мостовой.

- Нет! – взвизгнула от ужаса Дорота и отпустила поводья.

Конек почувствовал еще большую свободу и наклонил голову, чтобы броситься в еще более сумасшедший галоп. Вот только силы его покинули, передние ноги подломились, и он, с жалобным ржанием, упал прямо на морду. Двуколка развернулась и с грохотом перевернулась на бок. Три женщины покатились по улице словно выстреленные из пращи, после чего неподвижно застыли на земле.

Первой, с болезненными стонами, отозвалась Йитка. Зад у нее был поцарапан и болел, но, если не считать этого, больше ничего с ней не случилось. Дорота тоже не потеряла сознания, хотя пару минут не могла толком вздохнуть. Она лежала и спазматически, маленькими глотками хватала воздух. Полька была уверена, что ребра пробили ей легкие, и что сама она вот-вот утонет в собственной крови. Папатия не подавала признаков жизни. Одна ее нога была вывернута под неестественным углом, лицо ее было направлено вниз, так что Дорота даже и не знала, а дышит ли ее приятельница вообще.

- Аааа! Бежим! – запищала Йитка и сорвалась на ноги.

Она приковыляла к Дороте и помогла той сесть, закинув ее руку себе на шею. Тогда-то аль-хакима увидела то, чего так перепугалась ее невольница. Вылет улицы расширялся в частично разрушенный квартал кожевенников. И на самой средине площадки высилось чудовищное строение – величиной с двухэтажный дом шар из сшитых друг с другом человеческих тел. Точно такой же, какой Дорота выдела на карте таро. Но даже это не было таким пугающим, как несколько быстро перемещающихся созданий, которые увидали крушение повозки и сейчас бежали в их сторону.

То были четыре паукообразных чудища. Силуэты их походили на людские, но у них было по несколько рук и ног. Они бежали, используя по несколько конечностей одновременно, что выглядело отвратительно и спирало дыхание. Дорота глядела на странные существа с открытым ртом, она никак не могла опомниться. Чем ближе были те создания, тем увереннее она была, что дополнительные руки и ноги у них не выросли, но были пересажены.

Для докторши это было словно откровение. Чужие могли осуществлять пересадку конечностей и, наверняка, внутренних органов. Это было и необычным, и потрясающим. Какими же невероятными знаниями они располагали? Что еще могли? Аль-хакима сделала глубокий вдох, забывая о том, что у нее могут быть поломаны ребра. Она как раз очутилась перед лицом непознанного, перед лицом существ, располагающих такими знаниями, о которых она сама и не мечтала. Ну как могли они сбежать от столь умных созданий? Да нет, у них не было ни малейшего шанса.

- Спокойно, прошипела Дорота Йитке. – Веди себя спокойно. Быть может, они ничего плохого нам и не сделают.

Не двигаясь с места, она подняла руки. Йитка уселась рядом с ней, трясясь от перепуга и отвращения. Пауки подбежали к женщинам и схватили их своими многочисленными руками. Один из них укусил Дороту в палец и какое-то время смаковал ее кровь. От него ужасно несло трупным смрадом, точно так же, как и от остальных. Их одежда и кожа были покрыты свернувшейся кровью и засохшей слизью, губы были измазаны свежей кровью. Аль-хакима почувствовал страх. До нее дошло, что их мудрость никак не связана с добротой. И она никак не связана с человеческим понятием мира.

Многочисленные ладони потянули ее вверх, ставя женщину на ноги. Затем ее грубо толкали, заставляя бежать. Когда через несколько метров она притормозила, один из палачей хлестнул ее по спине стальным бичом. Боль пронзила все тело Дороты, как будто ее одновременно припекали огнем, будто с нее сдирали кожу и посыпали солью. Женщина затряслась и заорала от боли так, как не вопила никогда в жизни. А еще до нее дошло: те пытки, которым много лет назад ее подвергли опольские инквизиторы, ничто по сравнению с тем, что ее встретит из рук паукообразных монстров.


  


Пан Михал потерял коня, проехав пару десятков шагов. Один из одержимых распорол несчастному созданию живот, чуть не отсекая при этом ноги панцирному. Рыцарь вовремя соскочил с уже падающего животного и, о чудо, спасся от янычар. Пехотинцы как раз атаковали копьями бестию, вооруженную прикрепленными к ладоням двумя грозными крюками, и пришпилили ее к земле. Панцирный подскочил к твари и ударом сабли отрубил ей башку. В награду кто-то из янычар похлопал поляка по спине, что было неформальным утверждением перемирия.

Буквально пару минут назад они хотели его повесить, а теперь сражались вместе с паном Михалом плечом к плечу. Пиотровский не имел ничего против этого, он не питал обид к мусульманам. Точно так же, как и их, его пугало и отвращало то, во что превратились одержимые, так что перед лицом их безжалостной жестокости и чудовищности, недавнее недоверие к туркам было забыто. Теперь для него самым главным было прорваться в хане и сообщить своим о том, что здесь творится.

Он преодолел небольшое расстояние, проскальзывая между колоннами янычар, как вдруг заметил выезжающих из боковой улочки со сточной канавой юных всадников, которыми командовал Тадеуш. Издалека пан Михал видел, как одержимые сбрасывают с седла одного, а потом и другого парня, как раздирают их в клочья, но ничего поделать с этим не мог. В конце концов он стал кричать Тадеушу и размахивать руками, но парень был настолько поглощен собственной смелостью, что никак не замечал спешенного панцирного. При этом юноша рубил саблей налево и направо, любого, похожего на безумца, с разгону сбил на землю нескольких отступающих янычар и наехал конем на какого-то умирающего несчастного.

Пан Михал бросился, чтобы пересечь ему дорогу, но тут появилось некое мускулистое чудовище, размахивающее дубиной. Поляк перекатился по земле, чтобы избежать удара. Дубина, сделанная из пушечного лафета и снабженная массивными железными заклепками, грохнула рядом по булыжникам, рассыпая во все стороны мелкие каменные осколки. Один из таких острых обломков рассек панцирному щеку, на что Пиотровский отреагировал, инстинктивно рубанув по ногам противника. Он всего лишь покалечил голени одержимого, возбуждая его ярость. В течение последующих минут поляк только отчаянно спасал собственную жизнь. Панцирный схватился на ноги и бросился назад, затем повернулся и помчал бегом прямо вперед, петляя между сражавшимися и умиравшими. А бестия с рычанием мчала за ним, давя всех и вся на своем пути.

Так они добрались до площади с деревом, на котором буквально только что пана Михала вешали. В голове поляка мелькнула мысль, что, ничего не поделаешь, придется умереть именно в этом месте, что от судьбы не убежать. Панцирный, тяжело дыша, оперся спиной о ствол платана. И кольчуга, и жара давали себя знать, опять же, и годков было немало. Крутить сальто было забавой для более молодых.

Одержимый был пару саженей с лишком роста и со здоровенным пузом, с багрово-красным и ужасно грязным лицом, двигался он словно громадная горилла, подпирая себя рукой и таща дубину за собой. Он тоже сопел, но ему хватало сил, чтобы еще раз замахнуться своим страшным оружием. Пан Михал отскочил в сторону и со звоном доспехов ударился о землю. Дубина грохнула по стволу дерева, вырывая куски коры, как если бы в платан ударило пушечное ядро. Панцирный застонал, пытаясь вскочить, чтобы убегать, но силы совершенно покинули его. Ну а одержимый схватился за дубину, чтобы вырвать ее из платана и нанести окончательный удар.

И вот тут-то у него за спиной появился Тадеуш. О чудо, пацан все еще держался в седле, целый и здоровый, хотя жупан был порван и забрызган кровью. Он наклонился в седле и нанес из-за головы могучий рубящий удар. По голове твари не попал, но клинок сабли, словно ланцет, углубился в позвоночник одержимого и рассек несколько позвонков, рассекая заодно и спинной мозг. Чудище спазматически затряслось и попыталось повернуться, но нервная система ему уже не подчинялась. Толстяк тяжело свалился на бок.

Пан Михал с трудом поднялся и подошел к свисающему с седла парню. Дело в том, что Тадеуш потерял равновесие и держался за гриву кружащего с гневным фырканьем коня. Панцирный подсадил парня и пожал ему руку.

- Добрая работа, панич, - сказал он. – Полагаю, что канцлера не уведомили о твоем плане принять участие в сражении?

- Его уведомили, только сам он не принял его к сведению, - улыбаясь, сообщил юноша. – Ну а мы со всей компанией посчитали, что было бы бесчестием оставлять своих в беде. А заодно и поганых язычников!

- Бесчестно, зато политически, - буркнул рыцарь. – Придется нам поработать над твоим видением мира, молодой человек. А сейчас попытаемся пробиться в хане.

- Достаточно подождать, гусары уже выступили. Я слышал сигнал. Сейчас крылатые затопчут одержимых, и делу конец, - легким тоном произнес Тадеуш. – А пока что мы можем предоставить помощь союзнику. Я видел раненного в живот Абдул Агу, он лежал вон там, посреди улицы. Похоже, он приятель мил'с'дарю.

- Ну да, было такое, - отозвался пан Михал, наморщившись.

Тем не менее, он двинулся за парнем, а идти приходилось быстро, потому что на площади снова сделалось жарко. Одержимые отступали под напором прибывающей с грохотом польской кавалерии. Ротмистр Пиотровский дивился, как не мог он узнать своих. Гусары занимали всю ширину улицы и сметали все на своем пути. Помимо оказывающих сопротивление одержимых, всадники давили и слишком медленно убегавших янычар.

Абдул Ага сидел, согнувшись пополам, обеими руками держа вонзенный в живот ятаган. Пан Михал подбежал к нему и схватил за одну руку, в этот миг Тадеуш соскочил с коня и схватил раненного за вторую руку. Вопящего от боли турка они оттащили под стену, где тот и присел. Самое времечко, потому что каток гусар близился, превращая все на своем пути в кровавый фарш. К счастью, одержимые были заняты сопротивлением гусарам и продвигавшимся за ними другим кавалерийским хоругвям, так что они не обращали внимания на шастающих туда-сюда недобитых участников сражения.

- Привет, Абдул, сукин ты сын и предатель, - сказал пан Михал побледневшему словно труп суповару.

Тот слегка усмехнулся, не отпуская клинка, который зажимал обеими руками. Турок знал, что ротмистр вовсе не горит местью, недаром они столько переговорили у костра во время похода в Стамбул и узнали друг друга достаточно хорошо.

- Ну как, вытащить тебе эту железяку из кишок? – услужливо предложил панцирный, поглядывая на лавину военных, которые с грохотом и скрежетом давили одержимых, все быстрее сталкивая их вниз по улице.

- Если можно, не сейчас. Только в присутствии медика, - ответил янычар. – Я специально держу его так, как ятаган вонзился. так я сдерживаю кровотечение, да и дерьмо из пробитых кишок не вытечет мне в живот.

- Так ты еще рассчитываешь на излечение? – фыркнул поляк. – Видал я умирающих от гнойной горячки от гораздо меньших ранений. А с пробитыми кишками один путь – на кладбище. Этого не вылечить.

- Ты не знаешь наших хирургов, Михал. Но сейчас не время о них и моих ранах, все это мелочи. Сейчас необходимо предупредить великого визиря о том, что здесь творится, и убедить его в том, что вы не в сговоре с одержимыми, - с трудом выдавил из себя Абдул Ага, все сильнее сжимаясь и дрожа от боли. – Вам следует как можно скорее завезти меня во дворец, в противном случае Кара Мустафа прикажет обстрелять вас из пушек и выбить до последнего.

- Только что ты и сам хотел сделать то же самое, - бросил рыцарь.

- Теперь я понимаю, что то было моей ошибкой. Как и приказ повесить тебя. Так что не дуйся, как нетраханая девица, это была боевая ошибка. Случается. И я обязан предупредить очередные недоразумения, так что найди какую-нибудь повозку и отвези меня во дворец до того, как я сдохну!

Пан Михал почесал голову. А что если янычар настаивает только лишь затем, чтобы как можно скорее попасть в руки султанских медиков? А на поляков ему наплевать? Попав во дворец, он может приказать уничтожить посольство, хотя бы ради спокойствия, чтобы смыть позор своего неумения. Кто знает, какие мысли бродят у него в голове?

- Слышал, Тадеуш? – наконец-то обратился панцирный к юноше. – Нам нужна телега, чтобы отвезти суповара во дворец. Вызови своих дружков, пускай возьмут одну из карет из конюшни в хане.

Тадеуш улыбнулся и кивнул. Затем сунул два пальца в рот и протяжно свистнул.

Стамбул

17 джумада 1088 года хиджры

17 августа 1677 года от Рождества Христова


Йитка прижимала врачебную сумку к груди, словно щит. Она всегда носила ее за аль-хакимой, как и следовало личной, доверенной служащей. Теперь же неотлучное снаряжение пригодилось, как никогда. Невольница заслонялась ним от паукообразных чудищ, а те обнюхивали кожаную сумку и отходили, оставляя девушку в покое. Так случилось и в этот раз, когда в третий раз эти отвратительные существа вторглись в сарай, в который набили около полутысячи пленных. Одержимые обнюхивали, надкусывали и дергали впавших в истерику, наполовину обезумевших от страха людей, после чего вытаскивали из толпы две или три жертвы, чтобы потащить их на ужасные муки.

Дорота внимательно следила за их поведением, только схемы, которой те пользовались, не выявила. Один раз в сарай ворвались бестии, не имеющие гротескно прицепленных конечностей, и они выбрали совершенно случайных пленников, чтобы неспешно и жестоко, на глазах всех присутствующих выпустить у несчастных внутренности. Было понятно, что они сделали это ради устрашения, чтобы посеять среди плененных еще больший ужас. Дорота понимала, они могли этого и не делать – пленникам хватало того, что они слышали через стены и видели в щели между досками.

Третий отбор минул Дороту с Папатией, паукообразные выбрали жертвы еще до того, как приблизились к двум женщинам. Когда они ушли, таща с собой дергавшихся и вопящих людей, аль-хакима спросила у дервишки, как она себя чувствует, но та не ответила. Папатия невидящим взором вглядывалась в пространство и ни на что не реагировала. Перед этим Дорота собрала и зафиксировала ее сломанную ногу, других серьезных повреждений у подруги не было. К тому же Папатия отказалась принять лекарство, снижающее боль, утверждая, что ей следует оставаться в сознании. Она подслушивала призрачные разговоры чужих, как называла одержимых, и ей нужно было иметь ясный ум.

- Мы для них словно домашний скот, а может даже еще что-то меньшее, - сообщила она, когда находилась в сознании. – Тела захваченных людей они используют в качестве одежды. Они обязаны носить их в нашем мире, потому что свои утратили, но по этой причине они не проявляют к нам ни малейшего уважения. Мы для них всего лишь орудия, которыми они пользуются. Бесстрастно и чисто предметно. Вот почему паукообразные кажутся нам жестокими. А ведь они не мучают людей из злобы или ненависти, но только лишь по причине полнейшего отсутствия понимания к нашим чувствам. Они не знают, что такое сочувствие, не понимают, что такое страдания других существ. Они другие, чужие…

- Они все такие? – бдительно спросила Дорота. – Я заметила, что они отличаются по внешнему виду и поведению.

- Ты права. Родом они из различных стран и народностей, - согласилась дервишка. – Их внедрили в армию вторжения и используют. Все они слуги, а может и пленники, могущественного существа. Сатаны? Павшего бога? Во всяком случае, чего-то чудовищно прожорливого и беспощадного.

- Зачем они строят ту чудовищную штуку? – Дорота жестом указала в направлении северной стенки их тюрьмы.

Ночью у нее была возможность насмотреться на весь этот кошмар, впрочем, в подобных условиях заснуть тоже нельзя было. Искалеченные несчастные, распятые на железном, шарообразном стеллаже, неустанно кричали криком или скулили от боли. Плакали и те несчастные, что были закрыты в сарае, в том числе, множесво женщи и детей, которые не успели сбежать от быстрого наступления чужих. К сожалению, пауки не обращали внимания на пол и возраст жертв, иногда они грубо вырывали из рук матерей их детей, чтобы через пару мгновений подвергнуть их чудовищным операциям. Дорота каким-то образом пыталась зарыться от всего этого ужаса, она пыталась глядеть на окружающее глазами человека науки, исследователя и медика. То есть, бесстрастно.

- Это устройство, которым они воспользуются, чтобы вызвать свое падшее божество. Объединенные нервные системы людей, через которые будут пропущены бурные потоки данных, создадут нечто, называемое информационной личностью, - отбарабанила Папатия. – Ты что-нибудь из всего этого понимаешь? Я повторяю тебе мысли их командующего.

- Командующего? А ты можешь с ним объясниться?

- Не знаю. Вообще-то, я немного боюсь к нему обращаться, пока что только подслушиваю. Их командир отчасти человек, в голове у него клубятся знакомые нам образы и чувства. Его офицеры – это тоже полулюди. Я открыла, что они устраивают против него заговор и желают ему смерти.Но больше ничего не узнала, так что не мешай, потому что я сейчас слушаю!

Дорота оставила приятельницу, хотя ее обеспокоили горячечное состояние и возбуждение раненной. Еще аль-хакиму беспокоило то, что дервишка не испытывает боли в ужасно поломанной ноге. У нее самой болели все кости и мозоли, вот только голод ее не мучил, но это потому, что царящий повсюду смрад отбирал аппетит. А кроме того, достаточно было поглядеть в щели в стенах сарая, чтобы есть расхотелось ой как надолго. Ведь неподалеку высилась куча отходов от неудачных и отброшенных имплантов – людские останки, на которых жировали паукообразные монстры. Ужас!

- Слушай, у нас в сумке имеется что-то такое, что их отпугивает или для них противно… - шепнула на ухо Дороте Йитка. – Вот уже три раза я ею заслонилась, и эти гады оставили меня в покое.

Аль-хакима приказала девушке снять сумку. Невольница и вправду могла заметить нечто любопытное, поэтому Дорота решила обязательно проверить. Она и сама отметила, что паукообразные перед тем, как выбрать жертву, нюхают товар и пробуют его на вкус. Они ведут себя словно купцы на базаре, перебирающие продукты в поисках наиболее свежих и ценных. Она и сама подобным образом осматривала "тела" на невольничьих торгах, заглядывала им в рот, ощупывала мышцы, разыскивая следы болезни или иных дефектов, которы могли бы сделать невольника непригодным.

Дорота высыпала вещи из сумки: ланцет и нож, щипцы, ножницы, лезвия для вскрытия фурункулов и чтобы пускать кровь; свертки чистой материи, мази и зелья, несколько готовых микстур в бутылочках. Так что же их всего этого отпугивает паукообразных? Они объединяют людей, вытаскивая наверх их нервы, тонкие волокна, разносящие боль по всему телу – так, по крайней мере, говорила Папатия. То есть, пауков может отвращать нечто такое, что неблагоприятно действует на системы нервов. Но что же это такое? Какое-то время Дорота перебирала баночки и бутылочки. Нечто такое, что замедляет работу нервов или же усмиряет боль!

- Есть! – Дорота с триумфом подняла бутылочку. – Это лауданум. Уже раньше он спас Папатию от могущества этих гадов, именно он их так отвращает. Человека оно делает непригодным, а может, вообще вредным!

Аль-хакима быстро осмотрелась, достаточно скоро обретая самоконтроль. Ведь вокруг толпились пленные, и не все они были погружены в крайнее отчаяние. Случались и такие, которые еще не поддались. К женщине приглядывались несколько сидевших молча типов: два кожевенника, какой-то старик и присевший рядом с ним юноша. Неизвестно, услыхали ли они, что она сказала, но наверняка отметили выражение триумфа на ее лице и то, как она прижала бутылочку к груди. И наверняка догадались, что у нее имеется нечто исключительно ценное.

Дорота прокляла собственную глупость. К счастью, мужчины не стали пытаться сразу же отобрать ее сокровище, а только продолжали за ней наблюдать. Тогда Дорота разоралась на Йитку и даже ударила ту по лицу, обзывая глупой девахой. Полька приказала девушке собрать лекарства, делая вид, будто бы подбрасывает к ним и бутылочку, на самом деле пряча ее в карман. Теперь необходимо переждать, пока все не забудут об инциденте. После этого выпьет глоточек лауданума, прикажет сделать то же самое Йитке и Папатии. Лекарство станет дозировать осторожно, маленькими порциями, приносящими лишь блаженство и легкое головокружение. Она знала, что этого будет достаточно, чтобы удержать восприятие боли. Наверное, растворенный в спирту опиум достаточно притупляет нервную систему. Похоже, именно в этом была и суть!

Быть может, это и сделает их невидимыми для паукообразных?


  


Все польское посольство было пропущено через Имперские Ворота на территорию дворца Топкапи, где остановилось на обширной Алай Мейдани – Площади Янычаров. Но гостей не провели дальше, через Средние врата, на второй внутренний двор. Им пришлось разбить шатры в обширном парке, окруженном многочисленными хозяйственными постройками, конюшнями и складами купцов, снабжающих императорский дворец. Коронный канцлер приказал поставить свой шатер под знаменитым Деревом Янычар, именно там, куда складывали военную добычу и привязывали осужденных.

Толпы обитателей, слуг и невольников пялились на прибывших из окон окружающих парк построек. А вот ворота, ведущие в глубины дворца, обставил укрепленный гарнизон из белых евнухов и полутора десятков янычар. Гусары на это внимания не обращали – все оружные до сих пор еще были возбуждены вчерашней выигранной битвой. Гнинский даже приказал выдать военным водки и меда, в связи с чем у многих рыцарей до сих пор еще шумело в головах. Так что они еще засматривались на скрытых за паранджами дам, что пришли поглядеть на чужаков. Очень быстро начались попытки объясниться, так что был вызван пан Спендовский, чтобы помочь завести разговоры с турецкими дамами.

Тем временем посол вновь отправился на обед к великому визирю, но на сей раз уже не в качестве просителя с целой горой подарков, но как партнер в переговорах. На приеме встретились члены Дивана, которые не сбежали из города сразу же после отбытия султана, а так же представители сил, с которыми следовало считаться, то есть, мастера ремесленных цехов, военные командиры и религиозные предводители, и даже представители национальных меньшинств во главе армянами, греками и евреями.

Гнинский чувствовал себя среди них странно, немного прибитым и затерянным. Его сопровождали два гусара в доспехах и леопардовых шкурах, а так же ксендз Лисецкий; толмачом же был имперский драгоман. Посла быстро отметили и возвысили, его посадили рядом с Кара Мустафой, ведь это лишь поляки одержали превосходящую победу в столкновении с одержимыми.

Начались сложные и ужасно долгие переговоры, ведь каждому было что сказать. Часть участников собрания советовала эвакуировать жителей и покинуть город, другая часть предлагала решительно сражаться за каждый дом и каждую улицу. Размышляли над тем, что делать с беженцами, с грозящим городу голодом и эпидемиями по причине валяющихся трупов. Какой-то паша требовал от великого визиря указать срок, в который с помощью прибудут отряды имперской армии. О чудо, Кара Мустафа не разгневался, а только спокойно пояснил, что в столь короткое время мало кто вообще знает, что в столице происходит нечто нехорошее. Поддержку уже вызвали, но ее прибытия следует подождать.

- Мои рыцари советуют ударить немедленно, всеми силами, которые имеются в распоряжении, и задавить врага, пока он не пришел в себя после поражения, - так сказал пан Гнинский, когда ему предоставили голос. Он указал на сидящего рядом Семена Блонского, который нетерпеливо вертелся на низеньком стульчике. – Присутствующие здесь военные шли во главе наступления, и они считают, что у одержимых нет шансов при быстро проведенной атаке сплоченных масс армии. Помимо того они считают, что врагу мешает не только отсутствие дисциплины и спаянности, но и их малая численность. Достаточно будет провести несколько одновременных атак с различных направлений, чтобы попросту раздавить эту мерзость.

Когда драгоман закончил переводить, сановники загудели; одни соглашались с поляком, но были слышны и голоса тех, которые советовали не слушать гяуров. Более всего недовольным казался имам, он говорил о том, что этот совет дают не только иноверцы, так еще и присяжные враги империи. Их рекомендации могут быть продиктованы злыми намерениями; так что будет лучше окружить территорию, занятую заразой, и подождать прибытия спахи под командованием Шейтана Ибрагима Паши. Пускай заразу вытравит армия под зеленым знаменем Пророка, которая уничтожит зло с именем Аллаха на устах. А появление одержимых – это кара за грехи, и уничтожение их должно быть искуплено кровью турецких солдат, а не пришельцев-гяуров.

- Но ведь я вовсе не собираюсь высылать людей на бой с одержимыми, - заметил Гнинский. – Понятное дело, если вы попросите, мы предоставим вам помощь, но, напоминаю, мы здесь исключительно гости. В Стамбул мы прибыли не для того, чтобы добывать славу в бою, но потребовать от падишаха выслушать наши постулаты.

Драгоман перевел слова посла, и говор вспыхнул снова. Кара Мустафа следил за всем с непроницаемым выражением лица, не отреагировал он даже тогда, когда кто-то из военных погрозил кулаком Гнинскому.

- Вы, быть может, еще и оплату потребуете за предоставленную помощь? – горячился офицер. - Потребуете отмены дани, чтобы вам отдали южную Украину и Каменец-Подольский взамен за уничтожение одержимых? А вот это как раз и начинает смердеть провокацией! А что если все это ваши делишки? Вы специально вызвали заразу, чтобы тут же ее и усмирить взамен за политические уступки?!

- Давайте не возвращаться к этому в очередной раз, - отозвался наконец-то великий визирь. – Мои доверенные люди клянутся, что поляки со всем этим никак не связаны, так что с оскорблениями можно покончить.

Только вот сам он не производил впечатления до конца убежденного. Визирь приказал слугам внести еду, которую ставили на полу, прямо перед собравшимися. Преобладала жареная птица и самые различнейшие салаты, которые турки очень любили. Семен к ним даже не прикоснулся, считая подобную еду недостойной воина, зато попробовал финики в меду и халву. Последней он был просто восхищен.

Прием тянулся час за часом, обсуждения не прекращались даже в ходе еды. Блонский вертелся все сильнее, раздраженный всем этим бесплодным сеймиком. А ведь за это время можно было приготовить наступление и до вечера расправиться с одержимыми. А здесь, похоже, остановятся на том, чтобы блокировать территорию одержимых кольцом войск. Наконец совещания пошли к концу, и в какой-то момент, когда часть сановников уже покинула комнату, великий визирь обратился непосредственно к Гнинскому.

- Я рассчитываю на то, что ваши слова не были пустыми обещаниями. Прошу вас держать отряды в готовности, - сказал визирь. – Видите ли, если бы я был обязан слушать советников, мы врагов никогда бы не победили. Но так оно во всем свете: как только дашь власть группе мудрецов, они будут болтать годами, и результата из всего этого не будет. Именно потому пали республики и древние демократии. Только мне этого объяснять не следует, вы сами прекрасно знаете, что значат сеймы и сеймики. Так складывается, что султан назначил меня сераскиром, и я могу делать все, что захочу, не слушая этих говорящих голов. Пока мы тут советовались, ополченцы подтянули брошенные вчера пушки из береговых батарей. Сейчас все они нацелены на квартал кожевенников. Перед закатом солнца мы начнем обстрел, который будет длиться до утра. А на рассвете я раздавлю врага атакой с нескольких направлений, как вы советовали.

- Если возникнут неприятности, мы будем в вашем распоряжении, - поклонился Гнинский. – На рассвете мои три хоругви тяжелой кавалерии и две легкой будут готовы к бою. Без каких-либо обязательств, исключительно в качестве почетной подмоги.

- Именно это я и хотел слышать, - улыбнулся Кара Мустафа. – Неожиданностей я не предвижу, но люблю иметь гарантии. Сам я располагаю лишь небольшим отрядом спахи, которые находились в городе в отпусках, а помимо того у меня есть только пехота и артиллерия. Десять тяжелых кулеврин и столько же пушек из береговой батареи уже на местах, еще два десятка пушек подтянем на место к вечеру. Еще я располагаю двумя тысячами солдат дворцовой гвардии, тысячей морских пехотинцев, девятью тысячами янычар и почти что пятидесятью – ополченцев.

- Могучая сила, - подтвердил Гнинский. – Но мы будем ожидать вызова.

Дипломаты пожали друг другу руки, после чего каждый их них отправился в свою сторону. Канцлер вышел из дворца и направился к Вратам Счастья. Казавшийся возмущенным ксендз Лисецкий не отступал от него ни на шаг.

- Напоминаю мил'с'дарю, что король прислал нас сюда, чтобы мы вели переговоры относительно уступок в пользу Речи Посполитой и выкупили земляков из неволи, - заметил он, акцентируя слова. – Не было и речи о том, чтобы посвящать жизни наших рыцарей в интересах империи Османов! Ваши действия – это балансирование на грани измены! Мы обязаны решительно отказать в предоставлении помощи поганым и потребовать, чтобы нас эскортировали до границы. А помогать им – это же укреплять врага, то есть действовать во вред Польше! Безбожники используют нас, и мил'с'дарь еще им аплодирует и дает обещания бескорыстной поддержки. Это же измена, воистину измена!

- А ты, долгополый, следи за словами! – рявкнул Семен Блонский. – Никакая это не измена, наоборот, почетный выход, воистину рыцарский и христианский. Таким образом мы достойно представляем Речь Посполитую! Одержимых мы били, чтобы показать: польский воин, это вам не какой-то там неуклюжий пацан, но истинный рыцарь! А пан тут что-то про измену торочит? Да я морды бил за меньшие оскорбления…

- Это угроза? Здесь я представляю конгрегацию веры, не только священником, но и церковным сановником. И ты смеешь на меня руку поднимать? Да святой отец тебя проклянет…

- Хватит, - прошипел Гнинский. – Вы оба, милостивые судари, отчасти правы. Только кое о чем вы оба забываете. А что если взрыв заразы – это только начало чего-то большего? Если истребление грозит не только этому городу, но и всему свету? Что тогда мы обязаны сделать? Помогать без выгоды и рисковать жизнью, спасая иных, или же сбежать, чтобы как можно быстрее предупредить своих?

Наступила тишина. Даже Лисецкий на какое-то время утратил дар речи.

- Вот именно. А я уже второй день над этим голову ломаю, - подвел итог Гнинский.


X


Я сидел на крыше дома с видом на залив. Вид моря меня успокаивал и поднимал настроение. Как Талаз я всегда его любил, оно мне казалось таким чистым и прекрасным, а в то же время – грозным и таинственным. Я ел вяленую рыбу и белый сыр с травами, еду, захваченную на занятом два дня назад рынке. В отличие от участников вторжения, лишенных людской части личности, мне не было безразлично, чем я питаюсь. Большинство моих подчиненных ела то, что подсовывал им Валь, исполнявший обязанности квартирмейстера, или же, как хирурги, питались сырым мясом убитых. Лично я даже не мог на это глядеть. К тому же мне мешал смрад и полнейшее отсутствие заботы о чистоте. Как Талаз, я считался не только красивым, но и заботящимся о себе мужчиной. Баню в обязательном порядке посещал через день, любил и морские купания. К сожалению, сейчас обо всех этих удовольствиях пришлось позабыть.

Ел я в одиночестве, присматриваясь к солнцу, которое медленно скатывалось к водной глади. Чем ближе оно было к горизонту, тем сильнее слабело его сияние, тем сильнее его излучение перемещалось в видимой части спектра к красному концу. Меня охватила меланхолия, а вместе с нею – потребность станцевать. Тогда я отложил недоеденную рыбу и начал танцевать на крыше, задавая ритм щелчками пальцами – поначалу медленно, перемещая стопы и сгибая колени словно фехтовальщик, а потом все быстрее. Рана в животе болела, но уже не так резко. Она уже практически затянулась, залечиваясь так же, как и остальные понесенные в стычке контузии. Движение улучшало кровоснабжение и ускоряло заживление, потому я и двигался, не обращая внимание на растяжения и режущую боль в поврежденных тканях.

Ох, как же это жалко, - заявляла базовая часть моей личности, - снова ты поддаешься телу, в которое вселился, позволяешь увлекать себя его эмоциям, воспоминаниям и привычкам. И совершаешь ошибки, которые демиург совершать не может.

Это правда. Совершенно по-дурацки я позволил обмануть себя Исубу и повел наступление на янычар, не подозревая, что это ловушка. Понятное дело, мои офицеры знали, что в зданиях скрываются несколько сотен тяжеловооруженных поляков, но эту информацию они утаили. Я позволил, чтобы меня увлекла любовь к бою, и втянулся в драку, вместо того, чтобы контролировать развитие ситуации. И финал был таков, что я позволил полностью застать себя врасплох, я потерял чуть ли не два штурмовых отряда, а это более пятисот воинов, да и сам чуть ли не погиб.

Я знаю, что это мне еще припомнят, что заплачу за ошибки. Мультиличность спросит с меня за каждое понапрасну затраченное тело, за каждый момент слабости, за каждый промах. Я понимал, что наказание связывается со страданием, когда его уже испытал. Как и сейчас, я поддался телесной сути и желанию жить. После осуществленного завоевания я сбежал, отказавшись от оцифровки, то есть от считывания записи мозга и ликвидации тела. Мне не хотелось гибнуть, я украл транспортную машину и бросился к ближайшей "червоточине", чтобы сбежать на другой конец галактики. Только мне не удалось выдержать даже одного цикла – мои командиры, высланные в погоню, догнали меня и жестоко убили. Помимо телесных пыток Мультиличность приготовила для меня еще и виртуальную преисподнюю, в которой, словно проклятую душу, меня пленяли в течение множества циклов. А под конец поместили в пакете данных, с программой, поддерживающей сознание, чтобы я мог вспоминать о собственных грехах.

Я почувствовал беспокойство и нажим возле виска, словно невидимая рука хватала меня за голову. Это кто-то пытался установить телепатический контакт, причем, в глубоком диапазоне, предназначенном для частных и секретных соединений. Тем не менее, я не открылся. Теперь мне следовало быть более осторожным, не исключено, что мои офицеры приготовили очередную провокацию. Но я прекратил танцевать, постепенно успокоил дыхание, а затем присел, чтобы закончить еду. Нужно было подумать, но нажим на лоб не прекращался.

Я прекрасно понимал, что времени на запуск биопроцессора у меня все меньше. Если этого не удастся совершить в течение ближайших нескольких часов, вторжение может закончиться позорным поражением. Люди перейдут в наступление и уничтожат конструкцию. Я прекрасно знал противника, а конкретно – правую руку султана, Кара Мустафу. Ведь в течение какого-то времени я был его любовником.

Мне было известно, что великий визирь – это человек действия, любящий брать инициативу на себя. Этого следовало опасаться, хотя, к счастью, он принадлежал к привыкшим защищать себя и осторожным политикам, его слабостью была любовь к удобствам и роскоши. Я рассчитывал на то, что он подождет помощи из загородных гарнизонов, кроме того, он будет стараться оттянуть массированную атаку, чтобы не рисковать уничтожением нескольких кварталов. Ведь хозяева разрушенного имущества могут обратиться с требованием возмещения убытков, а вот этого визирь наверняка пожелает избежать. Вендь султан может приказать покрыть все расходы из собственного кошелька визиря.

И я предположил, что у меня имеются, как минимум, сутки. Время, данное хирургам на запуск биопроцессора, закончилось еще в средине дня, так что мне было необходимо разжаловать их предводителя, девочку с множеством ладоней. Очередной ответственный пообещал запустить устройство до полуночи. Из того, что мне было известно, он ухватился за дело, подгоняя коллег нейробичом, ужасно болезненным орудием пыток. Сейчас, вне всяких сомнений, паукообразные резали доноров десятками и вписывали их в систему на ходу, не мелочась и не перебирая средствами. Ведь биопроцессор и не должен был жить вечно – он должен был проработать время, необходимое для сотворения необычности и заселения локального инфополя.

Я закончил ужин и направился к краю крыши, чтобы спрыгнуть и обойти все посты. При этом я планировал отыграться на ком-нибудь из офицеров. Ответственным за обеспечение и защиту территории был Исуб. Если обнаружу хоть какой-нибудь упущение в построении, какой-нибудь недосмотр или халатность, тут же снесу ему башку, да так, чтобы остальные командиры хорошенько к этому присмотрелись. Забавы закончились.

В последний раз я поглядел на море, залитое багрянцем заходящего солнца и глубоко вдохнул свежий воздух. Это было так чудесно! Жаль, что в эту пасторальную картинку грубо вступит Мультиличность.

Краем глаза я заметил вспышки среди застроек, а через мгновение донеслись глухие удары. Бум! Бум! Бум! Тут я почувствовал, как по спине пробежали мурашки, и обернулся туда, откуда доносился шум. Стоящие на возвышении дома, между которыми и появлялись вспышки, были окутаны тучами дыма. Зато воздух прошил свист, чем ближе – тем ниже. Я ссутулился, даже присел, хотя пушечные ядра пронеслись высоко над головой, чтобы с грохотом разорваться где-то в квартале кожевенников, выбрасывая в воздух пыль и обломки.

Я ошибся! Мустафа решил атаковать. Но не так, как я предполагал, а все так же в своем стиле, консервативно и прикрывая себя. Вместо того, чтобы повести массированное наступление, он поначалу приказал бомбардировать наши позиции. Причем, сразу же из тяжелых осадных орудий, мечущих чугунные, литые ядра. Он решил плюнуть на владельцев недвижимости и сравнять всю округу с землей.

Я очутился в сложной ситуации. Сейчас необходимо проявить искусство военачальника, или мне конец. Я спрыгнул с крыши и помчался в сторону биопроцессора. Его необходимо запустить сейчас или никогда!


  


Голова у Дороты делалась тяжелой, словно была из свинца, ну а веки она не могла поднять больше, чем до половины, хотя женщина и старалась. Она заставляла себя найти хоть сколько-нибудь энергии, только несколько глотков лауданума подействовало сильнее, чем она ожидала. Йитка, выпившая лишь половину того, что она, вообще потеряла сознание и теперь лежала лицом к земле, в облаке разбросанных волос. Аль-хакима наклонилась, чтобы потрясти невольницу, но вид светлых, русых волос на фоне грязной утоптанной земли показался ей настолько прекрасным и трогательным, что полька застыла, предаваясь созерцанию.

А вокруг них безумствовал ад. Многорукие дьяволы тучей ворвались в сарай, чтобы хватать кого ни попадя и тащить наружу. На лету, передавая несчастных из рук в руки, они сдирали с них кожу, надрезали когтями и извлекали из обнаженных, дрожащих мышц нервные окончания. Оперируемые живьем вопили от невообразимой боли и испуга, пытались вырываться, а некоторые даже сражаться. Паукообразные спешили так сильно, что слишком упиравшихся убивали на месте и тут же хватали следующую жертву. На сей раз чужие в пленных не перебирали, хотя поначалу каждого надкусывали и, в зависимости от результата, обменивались жертвами. Подготовленного таким начальным образом пленника они тащили бегом к кошмарной конструкции, на которой уже умирали тысячи искалеченных людей. Палачи уже не закрывали дверей сарая, ни с кем не церемонились - похоже, пришло время окончательной расправы со всеми пленниками.

К счастью, Дорота успела напиться лауданума, теперь пыталась влить подходящую дозу в Папатию. Но дервишка решительно отказывалась, утверждая, что ей следует оставаться в сознании, поскольку от этого, быть может, зависит спасение для всего человечества.

- Я его призываю, но он не отвечает, - сказала она какое-то время тому назад. – Я посылаю ему мысли, просьбы и предостережения, но все они попадают в бездну. Демиург вообще не слушает.

- Быть может, ты что-то делаешь не так? – размышляла все сильнее отуманенная Дорота. – А вдруг в тот призрачном мире видений необходимо громко кричать, чтобы тебя выслушали? Ты достаточно громко мыслишь?

- Молись, - посоветовала шатающаяся на ногах Йитка. – Горячая молитва обладает творящей силой, посредством нее можно пообщаться даже с Богом. Конечно, если он существует. Жаль даже, что на самом деле его и нет. Ведь если бы он был, разве он позволил бы это? – Она разложила руки и разрыдалась, а через мгновение упала лицом в землю и так и осталась.

Она не слышала нараставшего свиста пушечных ядер и грохота взрывов. Стены сарая заходили ходуном, когда одно из ядер попало в соседнее здание и разнесло его на куски. Пауки начали бегать еще быстрее, они размахивали конечностями и гневно шипели друг на друга, один из них, худющий тип с четырьмя руками, размахивал длинным металлическим бичом. Он обкладывал им по спинам кого ни попадя, а боль, похоже, была страшная, поскольку те, кому досталось, ужасно дергались.

Дорота задрожала, видя эти жестокости, и вспомнила, что и сама получила бичом. Всего раз, но она до сих пор чувствовала жжение в спине, которое не проходило даже после приема опия. Так что же это была за дрянь?! Вот если бы удалось вырвать у паукообразных тайну их оружия и умений! Эх, как жалко, что все здесь погибнут.

В течение какого-то времени ядра падали в сотне – двух сотнях шагов от цели, превратив в развалины половину квартала. Может, ядра сносил ветер, а может, это артиллеристы не могли пристреляться? Они наверняка не видели цели, стреляли по площадям в позиции чужих. Дорота прислушивалась к валящимся ядрам, упирая руки в землю, вслушиваясь в колебания, когда снаряд бил в цель. К тому же она все время приглядывалась к все так же лежащей будто поломанная кукла Йитке, на которую все сильнее действовал опиум. Слова время от времени отзывающейся Папатии доносились до нее как будто из-за стены. Дервишка говорила что-то об опасностях, грозящих демиургу, и о том, что, ради добра всего человечества, его следует об этой опасности предупредить.

Кто-то пнул аль-хакиму в бок, повалив на уплотненную землю. Женщина упала очень медленно, словно погружаясь в волны теплой, липкой жидкости. Старик и юноша, которые приглядывались к ней раньше, склонились над полькой, чтобы отобрать бутылочку с лауданумом. Целительница хотела их удержать, она пыталась сказать, что это для приятельницы, но старик наотмашь ударил ее по лицу и вырвал бутылочку из пальцев. Папатия вырвалась из летаргии и бросилась на помощь Дороте, но тут молодой человек бросился на нее с криком.

Замешательство и драка обратили внимание паукообразного с бичом. Он сделал гигантский скачок в сторону дерущихся и хлестнул парня по спине. Юноша душераздирающе завопил, дергаясь в конвульсиях. Дорота почувствовала рывок, когда конец бича ударил ее по ладони, но с ленивым изумлением поняла, что боли не чувствует. Не шевелясь, лежала она на спине, как ее толкнули нападавшие. Тем временем, к первому паукообразному присоединились два других. Один из низ, без церемоний, схватил дергающегося парня и вонзил ему зубы в шею. Жертва тут же поникла, бестия сунула тело под мышку и помчала к выходу.

Предводитель паукообразных склонился над Доротой и понюхал ее, чтобы тут же перестать обращать на нее внимание. Перескочил над Йиткой, тоже игнорируя ее, и схватил Папатию за волосы, после чего полизал ее по лицу. Девушка задрожала от отвращения, но быстро зяла себя в руки и не сопротивлялась. Он видела, что мечущихся пленников пауки тут же калечат, она предпочитала избежать подобного развития событий. Дервишку подняли и бросили в объятия ожидавшего сзади чудовища. Вооруженная бичом четырехрукая бестия повернулся к старику, который внезапно подавился чем-то и начал громко кашлять. Перед этим он присел на корточках в углу и попытался влить в себя содержимое бутылочки, но подавился крепким спиртом. Одержимый подскочил к нему, схватил за шею и полизал по лицу, как перед тем Папатию. Брезгливо скривился и одной рукой, как бы нехотя, раздавил старику горло. Труп он небрежно отбросил в угол и вернулся к отбору пленных. А тех осталось уже немного, всего лишь горсточка, да и то, распыленная под стенами сарая.

Дорота подняла голову, хотя это и удалось ей с огромным трудом. Ей казалось, что погружается в утоптанный пол, мягкий и теплый словно солома, в которой она спала, будучи еще девочкой. Вопли мучимых людей, свист валящихся ядер и грохот падающих стен слились в один рокот, преобразились в мычание скотины и визг зарезаемых свиней. Из-за окна донеслись призывы отца, а вспышки стали заревом пожаров. Снова какая-то армия напала на силезские деревушки. Габсбурги? Шведы? Саксонцы? Поляки? Какая разница, захватчики всегда вели себя подобным образом. Откуда бы они не прибывали.


XI


Стамбул

18 джумада 1088 года хиджры

18 августа 1677 года от Рождества Христова


До рассвета оставалось два или три часа. Времени действительно было мало, и я делался все более раздраженным.

Мое присутствие сделало паукообразных ужасно нервными; но я заметил, что они, по крайней мере, они отказались от идеи пировать на куче отходов и занялись горячечными работами на постройке биопроцессора. Не знаю, не тратили ли при этом больше материала, чем раньше, и приносила ли их беготня желаемый эффект, но шарообразные леса наконец-то заполнились телами. Паукообразным осталось лишь соединить нервные системы всех доноров в сеть.

Я оставил их с этим заданием, а сам отправился проверять посты. Моих командиров нигде не было видно. Скорее всего, они спрятались от бомбардировки, проверяя то, как лично я справлюсь с последним этапом перед запуском. Тем не менее, я нашел Ясмину, сидящую на баррикаде среди своих личных телохранителей – рептилий. все мои вопросы она ответила рявканьем и передачей сообщений на самой мелкой информационной плоскости. Все они обозначали лишь то, что выделенный ей участок находится под контролем, и что людей она не пропустит, даже если бы они появились тысячами. И словно бы в качестве отклика на ее сообщения, вдалеке, между черными кубиками домов разгорелись огни многочисленных фонарей и факелов. Люди собирались, ожидая завершения обстрела, чтобы атаковать.

Я перешел на северную часть наших укреплений, где командовал Хассан. Предполье он забросал острыми обломками и железными шипами, своих подчиненных он разместил на огневых позициях среди развалин. Многие из них были вооружены простыми генераторами плазмы, энергетическим оружием, которое удалось сконструировать, пользуясь местной технической базой, то есть, несколькими захваченными кузницами и литейными мастерскими. Помимо того, у них наготове имелись зажигательные гранаты, немного простых взрывчатых зарядов и огнеметы. Это было полной противоположностью тактики, представляемой Ясминой, нацеленной на грубую силу мышц, клинков и крюков. Для нее главным была действенность, а не тонкость; но я не вмешивался до тех пор, пока их действия приносили предполагаемые эффекты.

- Ох, как больно, как больно. Где же ты, демиург?! Спаси нас, выслушай нас, мы просим, призываем тебя, - неожиданно ударило меня из глубокого диапазона.

Меня буквально тряхнуло, так что пришлось остановиться у стены. В нескольких шагах от меня чугунный шар с глухим стуком ударил о мостовую и, быстро подскакивая, помчал по улице, чтобы врезаться в стену дома. Я бессознательно провел его взглядом, но мыслями был рядом с пытающимся связаться со мною типом. Кем он был, черт подери? Явно ведь никем из участников вторжения! Кто-то снаружи вломился в нашу сеть? Невозможно! В этом мире нет существ, пользующихся столь продвинутой техникой!

Это он ранее пытался установить со мной контакт, что я воспринял как давление на виски. Теперь же, подключившись к сети, он вновь ударил, топорно и грубо заливая меня последовательностями мыслей, вместо того, чтобы переслать конкретные сведения в форме связных файлов или образов. А это означает, что он не умеет вести себя в виртуальной реальности, не знает процедур передачи информации.

- Боже, слава тебе! Ты есть Свет небес и земли. Ты есть правда! Обеты твои являются правдой! Слово Твое есть правда! Встреча с Тобой есть правда! Рай является правдой! И Огонь – правдой!, - обращалась она ко мне словами исламской молитвы.

Она! Это была женщина. Я начинал ее видеть и чувствовать. Женщина переживала страшные муки и боялась, но не прекращала попыток установления контакта. Она знала нечто важное. Я выслал ей слова ободрения, пообещал, что приду ее выслушать.

Это могло быть очередной ловушкой, попыткой дискредитации меня со стороны командиров. Они подсунули мне человека, которого ранее сформировали как жертву? Хотели показать, что действую эмоционально, проявляю сочувствие и заботу вместо того, чтобы заниматься исключительно хладнокровным командованием? Ну что же, они были правы. Я не мог пренебречь той дозой эмоций, которой ударила меня женщина. Папатия. Цветок с белыми лепестками. Кто-то вырвал все лепестки, искалечил его.

Странные образы мелькали у меня перед глазами, когда я бежал по направлению биопроцессора. Я перепрыгивал дымящиеся руины, пробивал тучи пыли, а тут еще рядом прокатился раскаленный докрасна чугунный шар. Воздух был пропитан смрадом гари, гниющих трупов и серы. Но у меня в голове было лишь страдание Папатии, дервишки из 99 дивизии янычар. Когда ей исполнилось шесть лет, родители отдали ее в орден в знак благодарности Аллаху за спасение во время чумы. ее жизнь должна была стать услужением во славу Господа, благодарственным деянием, распространением его Света. И так оно и случилось – всю свою жизнь Папатия служила другим. Заботилась о больных, брошенных детях, кормила голодающих и бездомных кошек. И под конец сделала все, чтобы сказать мне, что запуск биопроцессора будет равнозначен моему концу.

Да, да. Его запуском я уничтожу не только человечество, но и самого себя. Папатия видела и слышала рапорты, пересылаемые в инфополе офицерами, и она прочитала приказ Мультиличности. Мое соединение с Талазом Тайяром признано неудачным и требующим немедленной аннуляции. Ради успеха миссии мне было позволено командовать до самого момента сотворения особой сути. После этого меня следовало оцифровать и заменить другим демиургом.

Им удалась провокация с гусарами, показала людскую суть моей личности и то, что я ей уж слишком сильно поддаюсь. Не удалось укрыть, что я намного больше человек, чем пришелец. Я должен был сам заявить о своем аннулировании, но я не мог. Как раз та самая людская часть мне и не позволяла это сделать. Ошибка системы, плохо проведенная компиляция личностных характеристик – вот кем я был.

- Я тут! - сказала Папатия.

Я приостановился у биопроцессора. Шар вибрирующей плоти нависал надо мной словно кошмарный сон безумца. Тысячи искалеченных, истекающих кровью тел в сумасшедшем разливе свернувшейся крови. Все это было болезненным и чудовищным. Ну почему я ранее не замечал этого? Да нет же, замечал, видел с самого начала. Как я мог допустить о этого? Потому что был жадной к почету и милости Мультиличности сволочью.

Девушку я обнаружил несколько сбоку. К счастью, ее закрепили на высоте моей головы, так что я мог коснуться ее, не прилагая усилий. Хирурги ампутировали ей руки в локтях, зато с огромной точностью выделили нервы вплоть до самых ладоней. Именно ними соединили Папатию с остальной частью системы, с висящим с левой стороны, головой вниз янычаром и с половинкой хнычущего ребенка, закрепленного с правой стороны. Девушка была всего лишь одинарным модулем, транзистором, последовательно включенным в процессор.

- Господин, мы готовы, - поклонился мне паукообразный с нейробичом в руке, недавно именованный мною новым командиром. – Можем начинать.

Я рассеянно кивнул и отогнал его. Протянул руку и положил ее на лоб девушке. Физический контакт был наилучшим и самым быстрым способом контакта. В меня тут же ударила волна чувств и воспоминаний, в один миг я вошел в жизнь Папатии.

И случилось. Я получил часть ее личности, записал ее и укутал ее, чтобы хранить и лелеять. Пока я буду жить, она останется важнейшей частью меня, моим добрым духом.

Я ухватил ее обеими руками за шею и сильно повернул. Шея Папатии сломалась, и девушка мгновенно обмякла. На прощание я поцеловал ее в лоб. Спи спокойно, цветочек[2].


  


Все мое тело сотрясла парализующая боль. Я упал на колени, трясясь и моргая, чтобы убрать белые пятна перед глазами. Нейробич! Именно этого и следовало ожидать. Хирург сообщил обо всем командирам, а те приказали меня ликвидировать. Ведь это я уничтожил модуль биопроцессора, доказывая свою человеческую натуру.

Еще один удар. Я катался в сгустках, лимфе и крови, липкими ручьями стекавшими с конструкции, выл и скулил. А паукообразный не знал жалости – бил раз за разом, рассекая мою нервную систему электрическими разрядами, достигавшими центра боли в мозгу. Так вот как должна была выглядеть моя экзекуция? Я сдохну от боли, вертясь во всей этой гадости и собственных экскрементах?

Нужно было хотя бы попытаться сражаться до конца. Только как? Я не мог подавить спазмы мышц и пронзительную боль, выжигавшую меня изнутри. Было понятно, что сердце, даже эзотерически укрепленное, этого усилия не выдержит. Разве что мозг раньше выгорит в огне боли.

И вот тут неожиданно все прекратилось. Паукообразный оставил меня в покое? Нет, это Ясмина оттолкнула его, грозно скаля зубы. Офицер, которого я принимал за жаждущую крови скотину, встал на мою защиту? Вопреки приказам Мультиличности? Я лежал без сил, только стонал и подвывал. Бестия стояла надо мной, но не глядела ни на паукообразного, ни на меня. С блаженной усмешкой она пялилась на биопроцессор.

Я заставил себя сконцентрировать взгляд. Портал, постепенно угасающий в последние дни, ярко разгорелся. Аномалия все так же находилась на месте, поставленная на якорь в пространстве-времени, всего лишь в пяти десятках шагов от конструкции. Теперь она вновь активировалась, излучая сконцентрированный пакет данных. Энергия информации попадала в самую средину биопроцессора. Я тряхнул головой, и только тут до меня дошло, что стоны и плач жертв, образующих устройство, в одно мгновение стихли.

Сквозь сеть, образованную их нервными системами, протекали потоки данных в форме электрических импульсов с огромной частотой. Мозги доноров объединились в один орган, который концентрированная информация начала лавинно заполнять. Каждый нейрон передавал импульсы, синапсы превратились в магистраль для пересылки данных. Это Мультиличность вступала в эту реальность и заполняла собой вначале разумы биопроцессора, вытесняя из них всяческое знание.

Мы воспользовались мозгами разумных существ, то есть, биологически весьма расширенными и обеспечивающими огромные возможности для накопления и преобразования данных. Только лишь благодаря этому свойству можно было создать информационную необычность, то есть, локально бесконечную концентрацию информации. Она вскроет инфополе, сгенерированное путем естественной эволюции разумами существ, населяющих данную планету, и обеспечит возможность вторжения Мультиличности в данный мир. Это весьма практичный способ перемещения даже между галактиками, более экономически выгодный, чем открытие червоточин и перемещение через них флота. Здесь мы имеем дело с информационным вторжением, реализуемым путем переброски данных в нематериальном измерении, называемом инфополем. Оно создается самостоятельно теми бытиями, которые располагают сознанием и строят собственные цивилизации. Мультиличность использует их в качестве личного жизненного пространства, распространяясь в нем словно рак, переваривая и уничтожая все на своем пути.

Размышляя над тем, что вижу, я обрел ясность мыслей. Очень медленно, чтобы не возбудить заинтересованности Ясмины, я стал отползать, лишь бы подальше. К сожалению, мышцы у меня еще были пораженными, так что телом я почти не владел. Так что, вместо того, чтобы незаметно красться, я метался, словно выброшенная на берег рыба. Ясмина подошла ко мне и своей стопой прижала мне голову, обездвиживая меня.

Выходит, она не была моим приятелем, она не отказалась слушаться Мультиличности. Просто-напросто, взяла командование на себя, а паукообразного оттолкнула, чтобы тот не покончил со мной преждевременно и не лишил ее удовольствия наказать меня лично. Так что я улегся, частично погрузив лицо в кровавое месиво. А биопроцессор тем временем все сильнее разогревался. Тела, его образующие, дергались в чудовищно единообразном ритме судорог. При этом они должны были сильно разогреться, потому что над шаром вздымались столбы пара. Глаза у одной из жертв вдруг взорвались, у другой из носа хлынул фонтан кипящей крови. Еще через пару мгновений людская кожа начала просвечивать, внутренности излучали багровое сияние.

Я знал, что концентрация информации достигла критического уровня, что сейчас данные заполняют мозги и нервные волокна жертв до границ возможного. Шар превратился в кроваво светящуюся звезду; издалека он явно должен был выглядеть как восходящее среди развалин солнце. Биопроцессор светился все сильнее и сильнее, превращая ночь в кровавый день.

Турецким артиллеристам, наконец-то, стало видно, куда следует стрелять. Они развернули пушки в направлении источника света и стали бить раз за разом. Уже через мгновение чугунный шар упал в кровавую грязь буквально в нескольких шагах от меня и там же с чавканьем застрял. Ясмина даже не вздрогнула, все так же всматриваясь в биопроцессор, который точечно, в самом своем центре, создал информационную необычность. Я почувствовал ее у себя в голове. Это было так же, словно бы в темноте кто-то неожиданно зажег огонь. Только что не было ничего, и вот я уже чувствую присутствие могущественного сознания.

Мультиличность вторглась в этот мир и начала заполнять его инфополе, воздействуя и на реальность. Она проявилась как божественное существо, сверхсоздание, обладающее силой творения. Она тут же приступила ко второй части вторжения. Нужно было расширить завоеванный плацдарм и создать сеть разбросанных по всей планете биопроцессоров, которые после объединения образуют единый организм.

Я с облегчением вздохнул. Появление Мультиличности не нарушило ни одного из фундаментальных законов этого мира, не повредило его физической основы. Появление божественного существа не выбило планету с ее орбиты, не поменяло магнитные полюса, не отбросило атмосферу, не разодрало ее гравитационными воздействиями. Помимо багряной иллюминации, зарево которой окрасило небо над городом, ничего беспокоящего не происходило. Портал окончательно погас и замкнулся, потому что больше он не был уже нужен. Этап использования эзотерики был завершен, теперь мы переходили к технологии и креационизму.

class="book">Внезапно одно из пятидесятифунтовых ядер, способных самостоятельно топить суда, попала в биопроцессор, так что все загудело и затряслось. Десятка полтора тел были превращены буквально в фарш, еще столько же было покалечено и разорвано на куски. Из перебитых соединений посыпались струи искр. Ясмина гневно зарычала и оскалила зубы в ту сторону, откуда прилетали снаряды. В конце концов, она забыла обо мне и в несколько скачков добралась до биопроцессора. К этому моменту часть устройства уже была соединена с особой личностью и только лишь наполовину материальной. Женщина проникла в киберпространство.

Я знал, что теперь Мультиличность наградит ее, поручит новые задания и определит следующие цели. И, наверняка, модифицирует тело офицера, быть может, в качестве награды воспроизведет первоначальное. Иногда делалось именно так, правда, это зависело от физической основы данного мира, ну а она – основа - решительно годилась для того, чтобы здесь проживали бешенные и хищные пресмыкающие.

У меня было всего несколько минут, чтобы спасаться. В любой момент сюда прибудут солдаты, ожидающие возврата им их тел. Паукообразные уже робко приближались к биопроцессору, рассчитывая на милость. Через мгновение шар покинет новая, измененная Ясмина. В этот момент я предпочел бы очутиться как можно дальше отсюда или, по крайней мере, вообще не жить.

Я лежал, вроде бы как без движения, но все время незаметно шевелил конечностями, тренируя мышцы. До какой-то степени мне вернулось чувство и управление телом. Я нащупал рукоять ятагана и очень медленно вытащил его из ножен. Мне казалось, что никто не обращает на меня внимания, ведь вокруг валялись сотни, а то и тысячи трупов в самой различной форме израненности и разложения.

Еще одно ядро ударило в биопроцессор, высекая багровые искры и уничтожая несколько десятков тел доноров. Паукообразные заскрежетали от возмущения, я же воспользовался моментом, чтобы схватиться на ноги и броситься бежать. Мне удалось преодолеть где-то полтора десятка метров, когда краем глаза я заметил сволочь с бичом. Он делал замах, чтобы врезать мне по ногам. Но на сей раз я был готов. Когда раздался свист, я прыгнул щучкой вперед, пропустил нейробич над собой и упал на руки. Ятаган я не выпустил. Перекатился в сторону и вскочил на ноги. Один танцевальный финт, несколько корявый по причине неполного контроля над телом, и клинок отрубил руку с нейробичом в запястье. Паукообразный зашипел. Тогда я произвел уже более правильный пируэт и выполнил очередные три удара, быстрые, словно удары молнии. Паукообразный рухнул на землю с рассеченным горлом и вываливающимися из живота кишками. Я стряхнул кровь с лезвия и, не пряча клинок в ножны, бросился бежать.

За мной никто не гнался. Участники вторжения, мимо которых я пробегал, спешили к источнику силы за своей наградой – милостью пробужденного бога.


  


Якуб Кенсицкий повернулся в седле, чтобы в последний раз поглядеть на громадные Имперские Ворота, отделяющие султанский дворец от города. Юному гусару с трудом удавалось владеть собственным лицом, все время следовало следить за тем, чтобы его не искривила гримаса страха. Но он ведь был польским рыцарем, так что проявлять страх было не к месту. Сам он предпочел бы остаться за солидными стенами, охраняемыми отборными отрядами гвардии, при поддержке пушек, стянутых сюда из портовых крепостей, вместо того, чтобы шастать по охваченному безумием городу, вот только что ему оставалось делать? Предъявлять претензии было некому, ведь он сам просил принять участие в миссии. Когда он узнал от Семена, что готовится поездка по городу, он тут же стал проситься, чтобы его вписали в отряд. Такого случая он пропустить просто не мог – это был единственный шанс, чтобы отыскать потерявшуюся Йитку в охваченном хаосом Стамбуле.

Ночью никто и глаз не сомкнул, потому что от заката до рассвета безустанно свой концерт вели пушки бомбардируя укрепления одержимых. С самого восхода солнца над городом были слышны не умолкающие отзвуки ведущегося сражения, сухой треск мушкетных выстрелов и эхо хоральных криков "Алла! Алла!", когда пехотинцы бросались в бой. Никто не знал, на чью сторону склоняются чаши весов, хотя курьеры неустанно кружили между дворцом и отрядами. Кара Мустафа командовал, с удобством расположившись на подушках, разложенных у фонтана в султанском саду. Вот только союзникам о прогрессе в усмирении неестественного бунта он не сообщал. Семен утверждал, что турецкие сановники вызывают впечатление сбитых с толку сложившейся ситуацией, и что они стараются отнестись к ней пренебрежительно. Они все еще не могли согласиться с фактом, что какая-то неизвестная сила превратила в развалины приличный фрагмент города и выбила массу горожан. Вот это было нечто невообразимое, во всех смыслах возмутительное. Ведь такого рода вещи просто не имели права существовать! К тому же, невозможность победить противника свидетельствовала о неспособности и пассивности властей. Ничего удивительного, что великий визирь притворялся, что все это всего лишь вроде местного бунта бедноты, и ситуация в любой момент будет взята в руки.

Толчея вокруг дворца была больше обычной, потому что со всех сторон тянулись беженцы, желающие укрыться в окружении падишаха. И теперь они забивали проходы, клубились на небольших площадях перед минаретами и вокруг колодцев. Многочисленные патрули янычар не были в состоянии урегулировать проход масс людей, хотя и пытались направить беженцев в другие районы Стамбул. Ведь и так все не могли поместиться на территории дворца, да никто и не собирался допустить туда такие массы черни! Великий визирь приказал объявить, что люди должны возвращаться по домам, ну а наиболее перепуганные должны были отправляться в порт. По его приказу суда имперского флота курсировали к другому берегу залива и вывозили беженцев в Галату. При этом нигде не упоминалось, что на месте моряки производили отбор и вывозили только калек, стариков и слишком молодых. Каждого способного носить оружие тут же записывали в отряды ополчения.

Пока что не стало известно, что монарх выехал из города, хотя толпа повторяла самые различные слухи, в большинстве своем, не имеющие отношения к правде. Случались многочисленные стычки и драки, и даже нападения, потому что беженцы забрали из дома только самые ценные вещи. На одном из базаров назначенный визирем кади (судья – тур.) судил схваченных дебоширов, а сопровождающие его янычары тут же исполняли приговоры. Якуб с ужасом увидал высящуюся под деревом кучу отрубленных голов и стоявших рядом мускулистых, раздетых до пояса палачей. Они ожидали следующего несчастного, все еще жавшегося у ног ругающего его судьи.

Юный гусар так засмотрелся, что на мгновение отстал. Только лишь когда кузен, подгоняя, рявкнул на него, он подогнал коня и присоединился к отряду. Отряд был составлен из дюжины панцирных, которыми командовал Михал Пиотровский с едущим рядом с ним гвардейцем султана, держащим визирский бунчук – копье, завершенное шаром и снабженное пятью закрепленными к горизонтальной жерди конскими хвостами. Это должно было дать знать встреченным по дороге солдатам, что поляки едут по городу по приказу или с согласия Кара Мустафы. За панцирными, а точнее – в их окружении, ехал ксендз Лисецкий. Потом двигались три пустые телеги, а поход замыкала дюжина вооруженных до зубов гусар – четыре товарища и восемь челядинцев.

Гвардеец орал и сотрясал бунчуком, при виде которого все сразу же освобождали путь. Только лишь благодаря этому все они так быстро продвигались по узким, забитым улицам. Через пару десятков минут петляния встречное движение уменьшилось, а потом сделалось практически пусто. На одной из площадей, где соединялось несколько улиц, они еще встретили старого водоноса и несколько пробегавших с узлами мародеров, и старика, похоже, ими командовавшего. Отряд поляков несколько приблизился к округе, охваченной военными действиями. Отзвуки боя здесь были более четкими и громкими. В небо вздымались столбы дыма от пожаров, время от времени грохотали пушки. Якуб заметил, что артиллерия то ли ослабила, то ли удержала огонь, чтобы не поражать своих пехотинцев, ввязавшихся в бой с одержимыми.

С левой стороны у польских воинов было побережье. С момента выхода из дворца они неустанно продвигались вдоль него, море время от времени появлялось между домами и в концах улиц. Все это немного беспокоило, ведь если бы одержимые прорвали окружение и ударили на польский отряд, гусаров и панцирных столкнули бы на берег, откуда не было отступления. Вид тянущейся до горизонт водной глади не пробуждал энтузиазма. К счастью, спустя несколько минут они увидали высящуюся над округой Йедикуле – Семибашенную Крепость. Оказалось, что поездка к ней из дворца не занимает и двух четвертей часа. Хорошо, что визирь дал им гвардейца в качестве проводника. В городе, в котором посол Гнинский насчитал триста тысяч улиц, они могли блуждать целыми днями, прежде чем добрались до цели.

Ксендз Лисецкий тоже облегченно вздохнул. Его настроение явно поправлялось, потому что он даже обратился к пану Михалу, которого считал серым, не стоящим и плевка мелким шляхтишкой. Но панцирный только пожал плечами и невежливо буркнул в ответ. Он не любил долгополого, да и дивиться этому не было чего. Зато он повернулся в сторону Семена и махнул тому со значением. Командующий гусарами кивнул в ответ и направил коня направо, в сторону города. Якуб сглотнул слюну и направился за рыцарем. Крылатые всадники не должны были скрываться за стенами твердыни, а только проехаться по улицам рядом с зоной боев.

- И куда же это вы, господа? – Лисецкий обернулся и заметил, что половина его эскорта уезжает.

Пан Михал схватил его коня за узду и без церемоний потянул за собой.

- Не ваше, пан ксендз, дело, - буркнул он.

- Как это не мое? Канцлер назначил мне гусар в качестве прикрытия, они мне нужны, чтобы обеспечить безопасность. Я протестую! Это самоволие! – возмутился священник.

- Будь добр, долгополый, заткни хавало! – процедил раздраженный панцирный, не желая того, чтобы гвардеец обратил внимание на удаляющихся поляков. – Они приказы выполняют, так что нечего им мешать. За своим носом и своими обязанностями следи.

Ксендз вскипел от гнева и уже набрал воздуха, чтобы достойно ответить наглецу, как где-то неподалеку раздался треск, словно бы упавшей с ясного неба молнии, а через мгновение воздух сотрясся от раската грома. Лисецкий съежился в седле и подогнал коня, чтобы как можно быстрее очутиться за толстыми стенами крепости. Теперь уже на панцирных ему было наплевать. Пан Михал провел их взглядом вплоть до конца улицы и направился за ксендзом.

Приказы от канцлера они получили рано утром, когда битва за город была в самом разгаре. Гнинский вызвал ротмистра панцирных к себе в шатер. Когда пан Михал туда вошел, застал там разговаривающего с дипломатом Семена Блонского. Гусар буквально расцвел, увидав пана Михала. После последней стычки все начали считать панцирного исключительно бравым воякой, а вдобавок – счастливчиком. Выбрался живаым из грозящей смертью ситуации да еще спас от неприятностей молодого каштелянича Тадеуша. Уже второй раз за последние несколько дней проявил свое умение и силу духа, теперь уже никто не осмелился бы посмеиваться над ним.

- Хорошо, что вы, мил'с'дарь, здесь, - коротко приветствовал его Гнинский. – Сразу же перейдем к делу, потому что жалко времени. Вот план Стамбула, нарисованный по памяти Спендовским, моим переводчиком, который немного знаком с городом.

На столе, занимавшем приличную часть шатра разложили лист бумаги с эскизом, на котором толмач нарисовал очертания полуострова с пересекавшим его заливом. На нем он обозначил несколько ключевых объектов, но ни единой улицы или ворот. Пан михал был удивлен тем, что у посла нет никакого плана Стамбула. На удивление хорошо он был экипирован для похода в столицу неприятеля, но о такой важной штуке забыл?

- Наверняка, как и ксендз Лисецкий, вы удивились, что я предложил визирю поддержку наших хоругвей, ничего не требуя взамен, а? – заговорил Гнинский. – То была только видимость, чтобы при турецких сановниках не выглядеть нищими, только я не забыл о том, зачем меня прислал сюда его величество. В кулуарах беседы все так же продолжались. К сожалению, дани отменить мне не удалось, зато, по крайней мере, я добился освобождения пленников. И даже не тратя на это состояния. На рассвете Кара Мустафа прислал гонца с письмом. Пан Спендовский расшифровал все эти языческие закорючки: это акт помилования всех польских пленных, которыз содержат в Семибашенной Крепости.

Он вручил пенал пану Михалу, который не совсем понимал, что с ним делать. Сам он по-турецки читать тоже не мог, так что осмотр письма расходился с целью.

- Возьмите письмо, милостивые судари, и привезете сюда несчастных, которые попали басурманам в лапы и теперь сидят в яме. В крепость вас проведет гвардеец, предоставленный визирем, - пояснил посол. – Этим займется один из вас. Кто конкретно? Это я оставляю вам. У второго будет другое задание. Под предлогом сопровождения эскорта он покинет дворец и в нужный момент со своими людьми удалится.

Оба рыцаря поглядели один на другого, но не прерывали Гнинского. Лишних вопросов они тоже не задавали, терпеливо ожидая объяснений.

- Кара Мустафа принимает нас в гостях не только из дружеских отношений и по доброй воле. Он желает следить за нами и в самом крайнем случае воспользоваться для защиты города. Я уверен, что если бы даже наступление закончилось для турок неудачей, он не отпустит войск и не покинет Стамбул. Он будет сражаться до конца, потому что спасение столицы для него – это быть или не быть. Если город падет, визирю будет конец. Из этого следует, что он наверняка проследит за тем, чтобы все сражались до последнего, чтобы победить врага. Опасаюсь, что он приказал закрыть ворота и отослать суда на другую сторону залива, чтобы не допустить бегства обитателей. Сегодня каждый горожанин, независимо от своих способностей, станет частью ополчения, и ему придется сражаться, хочет он того или не хочет. А я не собираюсь жертвовать жизнями, как своей, так и моих подчиненных в сражении за карьерный рост и успехи великого визиря. Как только ситуация будет указывать на близящееся поражение, мы покинем дворец и этот несчастный город.

- Ну а закрытые ворота? – не сдержался Семен. – Мы должны ими овладеть?

- Если будет нужно, тогда конечно, - кивнул головой Гнинский. – В связи с этим, один из вас отправится освобождать пленных, а второй, пользуясь случаем, отправится в разведку. Необходимо проверить возможности покинуть город и узнать, как там идут сражения. Как только этот второй посчитает, что необходимо быстро убираться и выяснит дорогу для бегства, он тут же вернется. Если будет нужно, с боем пробьем выход из этой преисподней.

Оба рыцаря, соглашаясь, покивали головой, принимая приказы к сведению. А потом Семен попросил Гнинского поручить ему более сложную часть миссии.

- Мил'с'дарь Пиотровский уже проявил отвагу и боевой дух, а вот у меня еще не было случая заглянуть в львиную пасть, - сказал он. – Пан канцлер, разреши мне командовать разъездом.

Пан Михал не заявлял претензий, собственно говоря, у него никогда не было особого желания проявлять сумасшедшую отвагу в бою, а если такое с ним и случалось, то исключительно по случаю. Даже в молодости он старался избегать пьяных выходок и всяческого рода скандалов.

Но когда гусары исчезли вдали, в нем пробудились угрызения совести. В разведывательную вылазку они отправились без проводника, не зная ни города, ни языка. Правда, по Стамбулу разошлась весть, что поляки спасли от разгрома отряды янычар и даже выбили целую орду одержимых. Многие беженцы дружески махало им, так что двенадцать гусар не подвергнутся атаке черни. Не нападут на них и султанские солдаты, но вот, не зная города, они легко могут попасть в неприятности. Вместо того, чтобы определить дорогу бегства для ычего посольства, они, просто-напросто, затеряются в путанице улочек.

Проезжая через ворота крепости, пан Михал размышлял над тем, ну почему у него возникает впечатление, будто бы у него все вышло лучше. Это он должен был отправиться в разведку, потому что и так с ним все будет хорошо. Вчера он начал верить, что ему неслыханно везет. Его ангел-хранитель должен обладать неслыханной силой. Возможно, он даже был архангелом, раз столько раз вытаскивал подопечного из смертельной опасности?


  


Дороте казалось, что голова сейчас лопнет от боли. Она шла, спотыкаясь и качаясь, иногда приходилось опираться на стены домов. Она не могла собраться с мыслями, ей ужасно хотелось пить, а когда закрывала глаза, то сразу видела кошмарные образы – паукообразные бестии и тысячи трупов. К тому же тип, который нес Йитку, подгонял ее, причем, используя совершенно нелестные определения. Так они прошли сквозь дымящиеся развалины, кладбище домов, в котором ежеминутно из облаков пыли возникал скелет дома, уцелевшая стена с окном, одиноко торчащая кирпичная печная труба или двери, цепляющиеся за каменный косяк.

Бурчащий ругательства, но при всем при этом необычайно красивый мужчина приказал называть себя Талазом, еще он утверждал, что является близким приятелем Папатии. Якобы, именно дервишка уговорила его предоставить помощь по спасению подруг. Словно в тумане Дорота вспоминала, что он вытащил их из сарая, таща и одну, и другую за руки. Потом одновременно закинул обеих себе на спину и, навьюченный таким вот образом, пробежал несколько сотен шагов, пока не обнаружил укрытие в частично завалившемся доме. Он должен был быть просто невероятно сильным, хотя таким не выглядел.

Там они провели два или три часа, заснув, словно убитые, а вот что делал тогда Талаз, сказать было сложно, наверняка следил за округой. Когда он попытался разбудить женщин, только Дорота оказалась настолько в сознании, чтобы устоять на ногах. Йитка спала глубоким опиумным сном, так что силач попросту опять схватил ее себе под мышку. А потом вновь была беготня от одних развалин к другим, по сточным канавам и в туманах пыли между горящими домами. Они старались обходить стороной сцепившиеся в страшном бою отряды, бродили среди трупов и умирающих, все время каким-то чудом не попадая на обезумевших. В конце концов, они добрались в городской район, еще не опустошенный боями. Только Дорота не была в состоянии узнать ни улиц, ни домов, так сильно болела у нее голова.

Наконец они остановились у колодца, и Талаз зачерпнул ведерко воды, чтобы тут же вылить ее себе на голову. Он вытер грязное, покрытое засохшей кровью и нечистотами лицо, и оказалось, что он не просто приятный на вид, но и вообще необыкновенно красив. Рваная и измазанная одежда несколько пятнала его юношескую красоту, тем не менее, выглядел он необычно. Ну а с лежащей без чувств Йиткой на руках, своей нежной красотой они казались чуть ли не персонажами с церковной картины.

Дорота жадно напилась воды из заново наполненного ведра, после чего обрызгала лицо невольницы. Йитка застонала и, наконец, начала приходить в себя. При этом она с гадливостью искривилась и, шипя от боли, схватилась за голову. Дорота знала, что какое-то время девушка не будет способна к самостоятельному мышлению и действию. Зато сама она постепенно начала обретать четкость мыслей, и это несмотря на гадкое самочувствие.

- Что случилось с Папатией? Где ты ее встретил? – спросила она у красавчика.

- Я обнаружил ее подключенную к машине, построенной чужаками, - ответил тот, немного помявшись. – Мне очень жаль, но дервишки уже нет в живых. Мне удалось сделать так, чтобы она не страдала.

Дорота не почувствовала ничего: ни печали, ни сожаления. Похоже, это до сих пор действовал опиум, не допуская в голову нехорошие эмоции. Женщина прищурилась, присматриваясь к мужчине. Откуда-то она его знала, только не мола припомнить – откуда. Наверняка не среди дервишей, так как он совсем не был похож на монаха. Не был он и ее пациентом, хотя бы раз, так как она всех помнила. А может, видела его среди торговцев невольниками?

После краткого отдыха мужчина приказал женщинам подняться и отправляться в дальнейшую дорогу. Дорота уже настолько восстановила силы, что могла придерживать Йитку. Бывшая монашка стонала от боли, но глядела, чем дальше, тем более осмысленно, она даже спросила, каким чудом им удалось сбежать от паукообразных. Аль-хакима шепотом спросила, не знает ли невольница Талаза, не ассоциирует ли она его с товарищем кого-то из пациентов, а может видела его в приюте Папатии. Только Йитка отрицательно покачала головой, говоря, что видит его впервые в жизни.

- Куда мы идем? – спросила Дорота, когда они прошли очередную улочку.

- В Балат, это недалеко отсюда, - ответил мужчина. – У меня там имеется несколько знакомых, в том числе богатый торговец лошадями, который должен мне услугу. Я возьму у него три верховых коня и провиант. Это позволит нам быстро покинуть город. К вечеру мы должны будем добраться до Арнавуткёй, где мы будем в безопасности, по крайней мере, несколько дней. Только это я могу сделать для вас в благодарность за то, что вы заботились о Папатии, а потом вам придется справляться самим.

- Покинуть Стамбул – это, похоже, хорошая идея, - сказала Дорота. – После того, что я здесь видела, хотелось бы быть подальше от всех этих ужасов. Но, с другой стороны, вначале следовало бы исполнить обязательства в отношении властей. Я обязана доложить обо всем, что видела, одному янычарскому офицеру.

- Жаль напрасных усилий, это и так ничего не даст, - мрачно ответил на это Талаз. – Если ты хочешь пожить еще год или два, будет лучше, аль-хакима, если ты попросту выедешь как можно дальше. С твоими способностями и сметкой ты устроишься и на краю света. Поверь мне, янычары не сдержат гибели, твои доклады им ни на что не пригодятся. Через несколько месяцев всего того, что вы знаете, не будет существовать, большинство людей превратится в рабов или послужит строительным материалом для конструирования других живых машин. Империи падут, а землю населят чудовища во главе с нематериальной бестией из объединенных разумов миллиардов существ. Ваша цивилизация послужит фундаментом, а тела – материалом для построения очередной твердыни, одной из тысяч, рассеянных по вселенной.

- У тебя что-то с головой? – буркнула Дорота. – Или ты пророком сделался?

- К сожалению, я ни мудрец, ни одержимый ясновидящий, - вздохнул Талаз и стал массировать виски.

Дорота отпустила Йитку, и девушка тут же сползла по стенке на землю. Тем временем аль-хакима обеими руками схватила рукоять ятагана, воткнутого за пояс мужчины, оперлась ногой о его бедро и вырвала оружие. Талаза это настолько застало врасплох, что он даже не вздрогнул. Он уставил усталый и утомленный взгляд в женщину, равную ему по росту. Дорота подняла клинок, готовая нанести смертельный удар. Ей не мешало, что имеет дело с силачом. Полька была медиком и знала, где в людском теле находятся легко доступные вены и артерии, пересечение которых свалит с ног любого великана. Целилась она в шею, готовая рассечь своего спасителя на куски, если бы только он вздрогнул.

- Откуда ты знаешь Папатию?

- Я многих султанов знаю, так как я султанский лала, - ответил тот.

- Откуда ты взялся в самом сердце вражеского лагеря, и как ты нашел нас там? К тому же еще и вывел, избегая одержимых, которые повсюду просто кишели. Как тебе это удалось? – расспрашивала Дорота.

- Так я же говорю, что являюсь лалой, гвардейцем падишаха, одним из его наилучших шпионов. Я умею красться тихо, словно тень, - без какого-либо замешательства ответил мужчина.

- Меня с детства учили, как справиться в любой ситуации и чувствовать врага еще до того, как появится.

- Не околдовывай меня, - рявкнула Дорота. – Ты клонишь голову набок и прислушиваешься. Думаешь, что я вижу? То же самое делала и Папатия, только ты делаешь это не столь заметно. Она говорила, будто бы слышит их переговоры, понимает мысли чужих. Сила захватчиков поразила ее, и она чуть не превратилась в одержимую, вот почему дервишка могла подглядывать наяву за их видениями, да еще и понимать их. Думаю, ты обладаешь тем же умением. Именно потому ты столь искусно и вывел нас из ловушки, обходя всех чудищ и места столкновений.

- Ты думаешь, будто бы он их шпион? Лала, который изменил султану и служит чужим? – со стоном произнесла Йитка, выпрямляясь и поправляя волосы. – Тогда зачем ему было выводить нас из ада, вместо того, чтобы бросить на корм паукообразным?

- Именно это я и пытаюсь узнать, - рявкнула в ответ Дорота. – Зачем ты нас спас? И кто ты на самом деле? Говори!

Она подняла ятаган повыше, напрягая мышцы. Талаз, который буквально только что выглядел готовым согласиться с судьбой, неожиданно печально усмехнулся.

- Кто я такой? Один из них, - ответил мужчина. – Предводитель захватчиков, соединившийся в единое существо с Талазом Тайяром. Папатия спасла меня в момент измены, я же в знак благодарности поглотил ее душу. Ваша приятельница будет жить во мне, по крайней мере до тех пор, пока я сам буду жить. Это она склонила меня к тому, чтобы спасти вас и обеспечить безопасность. И она все так же шепчет мне на ухо, чтобы я ничего плохого тебе не делал, но рассказал всю правду.

Дорота изумленно захлопала ресницами, но быстро взяла себя в руки. Женщина отступила на шаг, присматриваясь к чужаку.

- Итак, ты околдовал Талаза и пожрал душу моей подруги. А теперь ведешь нас дьявол знает куда и говоришь о наступающем конце света, - резюмировала она.

- Так ты одержимый? – Йитка несколько раз тряхнула головой, пытаясь избавиться от головной боли и шумов. – Зачем вы хотите нас уничтожить?

- Я был одержимым, панна Яначкова, - Талаз грациозно поклонился невольнице. – Меня называли демиургом, и я должен был обеспечить соответствующие условия для прибытия Мультиличности. Так сокращенно мы называем демона с миллиардами душ, который пожрет Землю. Я командовал бесчисленными отрядами его безумцев, которые захватили тела обитателей Стамбула. Но меня предали и осудили на смерть. Папатия спасла меня, и теперь я отдаю ей долг. Вы хотели узнать правду, вот она, пожалуйста. А теперь давайте перейдем к делу. Вскоре в погоню за мной отправится настоящее чудовище, не первый попавшийся одержимый, но исключительно злобное и одаренное разумом змееподобное существо. Это моя недавняя подчиненная – Ясмина. Если я смогу от нее сбежать, то раньше или позднее Мультиличность вышлет за мной отряд для проимки, который, раньше или позжн, меня догонит и жестоко уничтожит, после чего высосет из меня душу и забросит ее в цифровую преисподнюю. Мне бы хотелось оттянуть данный момент и порадоваться телесности. Дышать, есть, смеяться и чувствовать дыхание ветра на лице. Хотя бы несколько дней. Ничего больше я не желаю, и никому больше я не стану делать ничего плохого. А потом уже, страдая в виртуальной бездне от небытия и одиночества, я стану вспоминать эти чудесные минуты. Так что не заставляйте тратить их на ненужную болтовню, к тому же – столь близко от моих преследователей. Давайте добудем лошадей и как можно скорее выедем из города. Каждый потраченный понапрасну миг сокращает наше время и уменьшает мои шансы на то, чтобы избежать погони.

Дорота опустила оружие, но она все еще сомневалась.

- Ты говоришь, что в тебе находятся Талаз и Папатия, что они говорят тебе, что следует делать?

- Где-то так, хотя это и упрощение. Талаз является неотъемлемой частью меня, мы делим одно и то же сознание, хотя я главенствую. Папатия мной была лишь прочитана и запомнена. Она никак не влияет на мои решения, по крайней мере – не непосредственно…

-Ладно, ладно! И так я мало чего из всего этого понимаю, - буркнула Дорота. – В любом случае, раз в тебе сидит верный слуга султана, почему он не пытается хотя бы спасти город? Почему он не отправится к командующим турецкой армией, чтобы выдать им тайны врага? А вдруг удастся удержать уничтожение? Лала обязан хотя бы попытаться спасти город, даже если при этом ему самому суждено погибнуть!

- А ты обязательно хочешь помочь туркам? Какая тебе в этом выгода, аль-хакима? Я тебя хорошо знаю, во всяком случае, тебя знала Папатия. Ты никогда не действуешь по зову сердца и бескорыстно. И вдруг, вместо того, чтобы удирать, ты желаешь защищать империю? – удивился Талаз. – Ты же знаешь, что великий визирь очень пытлив. А ты была там, у самой машины из людских тел. Ты видела самое сердце вражеской крепости. Так что Кара Мустафа будет допрашивать и тебя, причем, не перебирая в средствах, чтобы удостовериться в то, а не лжешь ли ты или чего-то не умалчиваешь. Ты добровольно пойдешь на муки, хотя пытки снятся тебе по ночам с тех пор, как ты сбежала от священной инквизиции? И ты сделаешь это ради добра своей приемной родины? Как-то не хочется мне во все это верить.

Дорота кивнула, признавая его правоту. Она не подумала о том, что может стать жертвой пытливости и страховки визиря. Она не знала Кара Мустафу так же хорошо, как Талаз, предполагая, что тот похож на Шейтана Ибрагима Пашу, ее хорошего приятеля. Пожилой военачальник, пускай суровый и категоричный, был вместе с тем и справедливым и чрезвычайно милостивым к помощникам. Ведь за все, чего она достигла, Дорота должна быть благодарной барскую милость Шейтана. Много лет назад, когда она прибыла в Молдавию в качестве цирюльника и любовницы молдавского купца, на ее пути случайно оказался османский вельможа. Его сын тяжело ошпарился кипящим оливковым маслом и умирал в мучениях. Никто из медиков не был в состоянии спасти ему жизнь или хотя бы особо смягчить его страдания. Когда Дороту вызвали, она не заламывала рук, не стала приказывать закапывать мальчишку в навозной яме, ставить ему пиявки или сдирать покрасневшую кожу. В отмершую плоть она поместила личинки мух, а мальчишку поила маковым молоком, а потом, когда насекомые удалили испорченную ткань, она применила компрессы из трав и успокаивающие мази на основе медвежьего жира. Молодой человек был вылечен, а перед Доротой открылся путь к врачебной карьере и богатству. В тот день, когда сын паши встал с постели, авантюристка из Польши получила титул аль-хакимы, а помимо того, с тех пор в годовщину этого события Шейтан пересылал польке дорогой подарок. Дорота, в свою очередь, относилась к мальчику, как к кому-то вроде крестного сына, и при различных оказиях передавала ему подарки. В последний раз, на его тридцатый день рождения, она подарила ему жеребца, купленного на торге в махалля, в которой они как раз находились.

- Так рассчитывать на милость Кара Мустафы нет смысла? – удостоверилась женщина еще раз.

Талаз отрицательно покачал головой. Почет и богатство аль-хакиму наверняка не ждут. Гордый вельможа, который презирал отурчившихся и бедняков, использует ее и отбросит, словно никому не нужный мусор. Дорота не могла надеяться, будто бы в награду за помощь в борьбе с завоевателями, ей удастся вернуть утраченное состояние.

Дорота вздохнула и отдала ятаган.

- А вот Папатия не колебалась бы и делала бы все, чтобы спасать город, - сказала Йитка.

- Она пожертвовала жизнью, чтобы спасти вас и… меня, - признал лала.

- То есть, мы ей что-то должны, - продолжала все более возбужденная Йитка. – И ее жертва не должна быть напрасной. Мы обязаны рискнуть и сражаться за город. Не можем мы сейчас вот просто так сбежать. Если не хотите, я сама отправлюсь к визирю и расскажу ему все, что видела. Даже если потом с меня должны были бы содрать кожу, чтобы узнать чего-нибудь больше.

- Прекрати, дурочка. Папатии не хотелось бы, чтобы ты позволила содрать с себя кожу, - одернула ее Дорота. – Мы выедем из города вместе с Талазом, отправимся в Эдирне. Наверняка султан сбежал именно туда, ведь это же вторая столица империи. И наверняка туда к нему прибудет Шейтан Ибрагим Паша, а тогда я постараюсь встретиться с ним и все расскажу. А здесь нам нечего делать. Я потеряла состояние, моя карьера развалилась. Здесь меня уже ничего не держит.

- Но я думаю, что… - не сдавалась Йитка.

- Значит не думай! – отрезала Дорота, раздраженная к тому же чудовищным похмельем.

Она уже повернулась, чтобы отправиться в путь, когда на улицу перед ними выбежало несколько оборванцев. Старшему из подростков было, самое большее, лет тринадцать; все они были исхудавшие, с очень смуглой кожей, с черными глазами и волосами. Цыгане из Балата! В этом квартале они проживали множество поколений, занимаясь, в основном, торговлей лошадями и мелким ремесло. Но не все из них приняли веру Пророка, опять же, с турками они ассимилировались в крайне малой степени, образуя замкнутую общность.

Увидав мальчишек, вооруженных ножами и палками, Талаз усмехнулся и сунул ятаган за пояс. Он раскинул руки и вышел им навстречу. Дорота обернулась, услышав топот за спиной. Из закоулка сзади выбежала очередная группа грязных оборванцев. Похоже, пользуясь анархией, охватившей столицу, бедняки пытались подзаработать традиционными методами – грабя и нападая на более слабых.

- Салям. Я приятель короля Юйюна Толстого Как-то раз я стащил его с эшафота, так что он должен мне кровную услугу. Где он? Проведите меня к нему и быстро! – громко заявил Талаз.

- Толстый сбежал из города, забрав табун лошадей и всех жен, - ответил ему самый старший мальчишка. – Теперь город принадлежит мне, а я – новый цыганский король. И я не знаю тебя, турок. Отдавайте золото и еду, и мы вас отпустим.

- У нас нет золота, - сказала Дорота, оглядываясь по сторонам.

Малолетних разбойников было с полтора десятка, и они не поколебались бы зарезать чужаков. Похоже, большая часть цыган выехала, а здесь остались исключительно отверженные.

- Дети, перестаньте немедленно! Мы идем с очень важной миссией. От ее успеха может зависеть само существование нашего мира! – сказала Йитка, раскладывая руки, словно Мадонна с алтаря. – Пропустите нас, сейчас не время играться. Обещаю, что сделаю все возможное, чтобы вас всех побыстрее накормили, а теперь покажите, где мы можем найти конюшню, в которой еще имеются лошади. Ой, парень, похоже, ты ранен. Дай-ка я осмотрю.

И, прежде чем Дорота смогла ее удержать, девушка подошла к самозваному королю и с улыбкой протянула руку к его голове. Талаз положил руку на рукоять ятагана и сделал шаг вперед. Он предчувствовал то, что сейчас должно было случиться – щенку следовало подчеркнуть свое господство над бандой и захваченным районом. И он не мог позволить, чтобы эта мелкая девица относилась к нему, словно к маленькому ребенку. Цыган пырнул ее ножом в живот.


XII


Такого поворота я никак не ожидал. Можно было предполагать, что ближайшее сражение я проведу с преследующими мной воинами вторжения или самой Ясминой, в ее истинной форме. А вместо этого я начал фехтовальный танец, рубя ятаганом грязных, голодных детей. Я вертелся, раздавая удары налево и направо, ступая среди визжащих воришек, словно сама смерть. Противник не был особо подготовленный, но, следует признать, отважный и отчаянный. Цыгане набросились на меня всей кучей, и если бы не танцевально-фехтовальная подготовка и сверхчеловеческая сила, они наверняка бы меня зарезали. Но случилось по-другому.

Каждый рубящий удар рассекал небольшое тельце, лезвие рубило молодые кости без труда. Оружие даже на миг не оставалось в телах убиваемых, позволяя мне сохранять плавность движений и скоростной, убийственный ритм. Раз, два, поворот, три, четыре, обманный удар, оттолкнуть, пять, шесть, поворот и под конец кровавый пируэт, сопровождаемый брызгами крови с клинка. Несколько ударов сердца, и на земле дергалась дюжина тел, в том числе и рассеченный от нижней части живота до самого горла самозваный цыганский король.

Йитка сидела на земле, держась за живот. Она еще сильнее побледнела, но не плакала, не стонала от боли. Аль-хакима сохранила хладнокровие – она тут же содрала с наименее грязного трупа рубаху и свернула ее рулоном. Властным тоном она приказала раненой лечь и подняла ее сорочку, после чего наложила давящую повязку. Ну ладно, только это и можно было сделать с остановкой кровотечения снаружи; не известно было, сколь большие опустошения нож произвел в животе девушки. Если он пробил брюшину, шансы на то, чтобы выжить, были бы ничтожными. И что с того, раз и так этот мир вскоре перестанет существовать, а эти несчастные сделаются рабами или строительным материалом. Может, девушке и повезет, и она не увидит всего этого ужаса?

Я взял ее на руки, и мы двинулись дальше. В этом квартале нам нечего было искать. Необходимо подумать о других способах бегства. Я поглядел на юг и тут же направил свои шаги туда. Дорота вопросительно глянула на меня.

- Порт, - коротко сказал я. – Скорее всего, я сбегу от погони, если выйду в море. Попробую пробраться в Галату, а там перехвачу какое-нибудь судно в Африку.

Все северное побережье, Египет и Судан представляли собой колонии Османской империи. У Талаза и там имелись свои агенты и связи. Несколько точек для зацепки и источник денег, которыми можно будет оплатить экспедицию в глубины Черного Континента. Я сбегу от Мультиличности в дикие места этой громадной и дикой земли. Там я проживу множество лет, даже после полного захвата планеты. Пока меня найдут, могут пройти десятилетия. И телесность я сохраню дольше, чем до сих пор. Стоит попытаться.

- Бегите со мной, - сказал я. – Понимаю, что тебя тянет к своим, на север, но именно он станет следующей целью. Поначалу Мультиличность атакует все крупные городские агломерации, где скапливаются носители, и где инфополе наиболее глубокое. Их она захватит быстрее и эффективнее, чем Стамбул, и построит там подобные машины. Уже не столь импровизированные, зато, наверняка, большие и стойкие. Европа с ее массой городов и городков станет самым подходящим куском. Если же ты хочешь выжить, вместе со мной ты должна бежать в пустыни, где концентрация населения наименьшая или туда, где вообще никто не живет. Африка для этого будет самой подходящей, хотя бы с точки зрения климата и доступности пищи. Туда уничтожение придет только под самый конец.

Аль-хакима мрачно поглядела на меня. Ее топорная, плебейская красота довольно органично сочеталась с грязью, следами крови и сажи на лице. И выглядела она даже довольно привлекательно, конечно, если кому нравится дикость и примитивизм. Словно некая праславянская богиня-воительница, запятнанная кровью жертв. Ну никак не производила она впечатление сметливой и хитрой, скорее уже – сильной и топорной бабы. Странно, но она мне нравилась, причем, не только через воспоминания Папатии. Талаз тоже считал ее кем-то ценным и по-настоящему достойным доверия.

Внезапно женщина схватила меня за плечо и потащила в сторону. а я услыхал это мгновением позднее: стук копыт по брусчатке. Мы как раз проходили мимо дома с вырванными мародерами дверями – Дорота затащила меня как раз в него. Мы заскочили в разграбленное помещение и присели по обеим сторонам от окна. Йитка болезненно вздохнула, но тут же стиснула зубы. Продолжая держать ее на руках, я осторожно выглянул в окно. Оказалось, что по улице неспешно продвигается кавалерийский отряд. Всадники в блестящих панцирях, с наброшенными на лечо леопардовыми шкурами, с черными крыльями из перьев хищных птиц, прикрепленными к седлам – снова гусары! Откуда, демон подери, взялись здесь поляки и чего искали?

- Ты должен ее сильно бояться, - шепнула Дорота.

- Кого? – прошипел я, в первый момент не понимая, о чем женщина говорит. – А, Мультиличности? Ну да, я же видел, как она поглощает целые цивилизации, причем, гораздо более мощные, чем ваша, - сообщил я. – Она совершенно лишена жалости, она словно растущая опухоль, роста которой невозможно сдержать.

- Но ведь опухоль можно вырезать, - ответила аль-хакима. – Такое не всегда удается, иногда организм при этом погибает, но попытаться стоит. Я врач и никогда не сдаюсь, если имеется хотя бы малейший шанс на выздоровление пациента. Ты не можешь ожидать, что я сбегу, оставляя тяжелобольного на верную смерть, к тому же зная, что та же самая болезнь придет и за мной. Так что не следует иметь ко мне претензий…

Она схватилась на ноги и выскочила в окно. Женщина выбежала на дорогу перед поляками, вопя во все горло на их языке и размахивая руками. Я проклял эту стукнутую бабу и осторожно положил Йитку на полу. Когда я выпрямился, несколько гусар соскочило с лошадей и с саблями в руках направилось в дом. Прежде чем я смог вытащить ятаган, они же были внутри. Вел их крепкий и приземистый усатый рыцарь, в левой руке держащий пистолет. Он нацелил его мне в грудь и что-то заорал, явно предупреждая. Еще три вооруженных солдата встало рядом, лезвие сабли одного из них уперлось мне в шею, другой воин схватил меня за запястье руки, держащей ятаган.

Ситуация не была безнадежной, я еще мог с ними сражаться Пинок ногой по пистолету и одновременный уход от сабли. Поворот на пальцах левой ноги, затем потянуть вояку, хватающего меня за руку. После этого можно было пускать в танец свой клинок и – раз-два – вырубить всю эту усатую компашку.

Только я всего этого не сделал. Позволил им разоружить себя и связать. Когда они вытащили меня наружу, я улыбнулся Дороте. А вдруг она была права? А вдруг, вместо того, чтобы удирать, не было бы забавнее попробовать вырезать эту опухоль? Даже если это и ускорит кончину больного?


  


Пан Михал сопровождал ксендза Лисецкого, утешавшего освобожденных узников. Долгополый на месте составлял список спасенных, а ротмистр указывал им места на повозках. Чтобы поместились все, пришлось им потесниться. Оказалось, что пленных больше, чем ожидалось, к тому же, это не были только лишь военные, взятые в плен турками в ходе последних боев, но еще и женщины и духовные лица, схваченные татарскими отрядами. Пленники находились в различном состоянии, но все онибыли ужасно изголодавшими и чуть ли не догола ободранными. У нескольких были видны следы побоев, случались и такие, настолько обессилевшие от болезней и голода, что их нужно было выносить из камер. От одного только их вида пан Михал начал скрежетать зубами.

Начальник султанской тюрьмы рассчитывал на солидный бакшиш, а получил только лишь приказ Кара Мустафы, заставляющий его освободить всех без оплаты. Так что он был взбешен и разочарован, вел себя невежливо, и даже при всех пнул одного из спотыкающихся пленников. Пан Михал подскочил к турку и, прежде чем янычары успели отреагировать, схватил его за руку и втиснул ему в ладонь кошель, наполненный монетами. Их он получил от Гнинского, который верно считал, что в империи, если не совать налево и направо взяток, невозможно рассчитывать хоть что-то устроить нормальным образом. Тяжесть золота и вправду подействовала. Хотя это и не был целый сундук дукатов, чиновник мгновенно успокоился. Он лишь болезненно вздохнул и ушел в свои помещения.

Освобожденные плакали от счастья и целовали руки ксендзу, вешались и на шею ротмистру, прижимаясь к нему, словно к найденному спустя много лет брату или сыну. Пан Михал сносил это со стоическим спокойствием, ведь сам он тоже побывал в турецком плену и знал, что это означает. Большинство из этих людей не рассчитывало на то, что когда-нибудь обретет волю, они своими глазами видели, как пленники умирают от голода или пыток. К тому же, несколько последних дней стражники пугали их, что бросят их на съедение одержимым. Так что, ничего удивительного, что когда они увидели польских воинов в самом сердце всего этого кошмара, многие из них совершенно расклеились.

В конце концов, на повозки погрузили, как посчитал Лисецкий, сто девятнадцать человек, и пан Михал дал знак к отъезду. Ворота распахнулись, и небольшой караван покинул Семибашенную Крепость, провожаемый хмурыми взглядами стражников, которым пришлось остаться ни с чем.

- Ну что, пан ксендз доволен нашим походом? – панцирный подъехал к Лисецкому, утешающему одного из бывших заключенных.

- Господа Бога стану благодарить в молитвах, даже благодарственную мессу проведу, - кивнул головой монах-цистерцианец. – Много достойных мужей спасли мы от галер, ведь со дня на день их должны были приковать к веслам, а если бы такая беда случилась, мы бы их не нашли. Вот погляди, мил'с'дарь, вот тот ничем неприметный мужчина – это отец Будзановский, приходский священник с Подолии, а рядом сидит ксендз Мрочковский, доминиканец. На той же самой повозке майор артиллерии Посадовсий, поручик рейтар Фогель, господа Белецкий и Грыльф. Все они выдающиеся христиане!

- Ну а те женщины? – пан Михал указал на последнюю повозку.

- Сплошные шляхтянки. Деревенских девок, уведенных в ясырь, сразу же продали на рынке и развезли по всей империи. А этих, благородно рожденных, держали вместе в надежде на щедрый выкуп. Нам посчастливилось, что мы освободили их даром.

- Не так уже и даром. За них мы заплатили кровью. Ведь это же после нашего боя с одержимыми визирь подарил пленных Гнинскому, - заметил пан Михал.

Ксендз пренебрег трудами военных, небрежно пожав плечами, и сконцентрировался на беседе с одним из освобожденных священников. Пан Михал выдвинулся во главу каравана, догоняя турка-проводника.. Гвардеец, держащий в руке бунчук, явно не был таким же разговорчивым, как Абдул Ага, говоря по чести, он не обменялся с поляками ни единым словом, хотя панцирный и заговаривал с ним по-турецки. Он спесиво молчал, пялясь перед собой и сконцентрировавшись на том, чтобы надлежащим образом держать символ власти визиря. Так что ротмистру пришлось удовлетвориться осмотром округи.

Их ожидало где-то четверть часа поездки через безлюдную, поскольку располагавшуюся достаточно близко от места сражений махаллю. Пан Михал с любопытством поглядывал в улицы, ведущие на север, один раз на другом конце он даже заметил перемещавшийся отряд пехотинцев. Но пушки уже замолчали, точно так же, как мушкетные залпы и перекатывающиеся хоральные окрики и стук барбанов. Лишь время от времени были слышны переворачивающие внутренности басовые рыки и грохот валящихся зданий. Небо все так же затягивали дымы пожаров, а в ноздри бил отвратительный запах горящих людских останков.

То ли турки наконец-то подавили одержимых, и теперь шли лишь стычки с оставшимися в живых, либо в сражении случился перерыв и временное перемирие. Так или иначе, но отсутствие звуков, заставлявших стынуть кровь в жилах, приносило облегчение и успокаивало. Оно давало надежду на то, что вскоре кошмар закончится.

- Кис-кис-кис, - позвал пан Михал сидящего на невысокой стене кота.

Животное, понятное дело, никак не отреагировало, зато рядом с ним появились еще два. Один из них мяукнул с прекрасно понимаемой претензией. Естественно, никто ничейных котов не подкармливал, что должно было их раздражать, они ведь привыкли к регулярным перекусам, устраиваемых для них богобоязненными мусульманами. Ротмистр покачал головой – в Польше подобная разнузданность была бы невозможной. Да, правда, многие баловали своих собак, но котов? Всего лишь клубки шерсти, хватающие вредителей.

Они проехали по всей длине широкой улицы, не встречая даже мародеров. И это, вместо того, чтобы поправить настроение панцирному, лишь сильнее обеспокоило его. Переполненный людьми город, который столь неожиданно опустел производил впечатление кладбища. А еще – эта тишина. До пана Михала дошло, что он не слышит даже одиночных выстрелов, а только лишь стук копыт, грохот колес на мостовой, разговоры и истерический смех освобожденных. Ко всему этому добавился лишь шум. Странный, не ассоциирующийся с чем-либо знакомым, зато постепенно нарастающий. Пан Михал беспокойно огляделся по сторонам, положив ладонь на рукоять сабли. Под воздействием неожиданного предчувствия он поднял голову.

Над крышами ближайших домов пролетал объект величиной с двухэтажный дом. Он обладал удлиненной и округлой формой цвета черного, матового железа. С боков объекта торчали неправильной формы выступы и шипы, спереди виднелись угловатые утолщения, которые можно было принять за голову, из-за чего все было похоже не вздымающееся в воздухе неуклюжее железное насекомое. С жужжанием, от которого волосы вставали дыбом, это "нечто" пролетело над улицей, после чего завалилось набок, чтобы завернуть.

- Чудище! Летающая бестия! – кричали люди, едущие на повозках.

Ксендз Лисецкий замашисто перекрестился, конь кого-то из панцирных начал лягаться, чуть не сбрасывая всадника. Тем временем, в боковой части объекта, с которого пан Михал не спускал глаз, раздвинулись ворота, в отверстии встал закованный в доспехи силач, двумя руками держащий неуклюжее устройство для метания молний.

- Это такая машина, повозка! Только летающая! – крикнул ротмистр и вытащил пистолет из кобуры.

Летающая повозка спустилась ниже, готовясь к посадке на дороге. Ее корпус заполнял всю ширину улицы. Удивительное устройство не коснулось еще земли, как изнутри начали выскакивать одержимые. Пан Михал отметил, что все они носят панцири и шлемы с торчащими проводами и шипами. Их вооружение уже не было таким примитивным, как во время предыдущей стычки, хотя все так же выглядело импровизированным. У нескольких были метатели молний, у других – копья и мечи, но еще щиты, сети и длинные бичи. К тому же, ими командовало чудовище, человеком не являющееся. Бестия была толстая, с могучими, мускулистыми ногами, с громадной башкой, на которой выделялась громадная челюсть. В достающих до самой земли лапах тварь держала какие-то странные, зловеще выглядящие устройства. То есть, к одержимым присоединились еще и демоны родом из преисподней.

- Разворачивай! – крикнул ротмистр.

Он повернул перепуганного коня, но в тот же миг увидел в небе еще два железных насекомых, спускавшиеся еще ниже. Походило на то, что они отрежут полякам путь отхода. На корпусе ближайшего из них сидел громадный, отвратительный паукообразный с длинными лапами, шевелящий жвалами и лупающий четырьмя черными глазами, каждый из которых был величиной с арбуз. Чудище было черным, как летающая повозка, но двигалось оно нервно, пока, наконец, он не совершил длинный скачок и не приземлился на последней телеге. Той самой, на которой ехали освобожденные женщины.

Пан Михал заорал от ужаса и ярости. Сам он вел всего лишь дюжину вооруженных людей, а защитить ему нужно было почти что две сотни обессилевших людей от орды странных бестий. У него не было ни малейшего шанса. Прицелился из пистолета в ближайшего противника и выстрелил. Панцирные начали делать то же самое – у каждого из них было по два пистолета при седле, и сейчас они палили из них, то в летающих чудовищ, то в одержимых. Те же отвечали молниями. Ужасающий грохот молний прошил воздух. Запахло будто бы после грозы, только острее и неприятнее.

Вопли перепуганных люде, хрип раненных лошадей, громы и молнии. Все были охвачены паникой, и прекратить ее никак не удавалось. Пан Михал увидел, как валится из седла гвардеец с бунчуком, а в его спине зияет дыра, сквозь которую можно было бы просунуть руку. Всего этого было слишком много. Панцирный поднял коня на дыбы и помчался в атаку. Но проехал он всего лишь несколько шагов, когда молния ударила в грудь его лошадь. Ноги под животным подломились, и ротмистр, перелетев через его голову, с грохотом свалился на брусчатку. Пан Михал тут же перекатился под стену дома и залег там, не двигаясь. Он не то что сражаться, не имел сил хотя бы пошевелиться.

У него болели все кости, какое-то время было трудно даже просто сделать вдох. Но сознания он не терял и видел, как одержимые разбивают его небольшой отряд, жестоко убивая панцирных. А вот остальным они ничего плохого не делали, только забрасывали на них сети, которые искря и скрипя, парализовали жертв. Потом они грузили потерявших сознание пленников в летающие машины. Операция проходила чрезвычайно умело и скоро.

Рядом прошел одержимый, постукивая копьем, у которого вместо наконечника было язык пламени. Пан Михал задержал дыхание, притворяясь мертвым. Он слышал дыхание чудовища, видел элементы его панциря, шевелящегося вместе с дыханием хозяина, словно был живым существом. Поляк знал, что мог бы незаметно встать и рубящим ударом сзади рассечь сукина сына вместе с его живым доспехом. Но вместо того схватился на ноги и щучкой бросился в приоткрытые ставни дома, возле которого залег. Приземлился он с грохотом на полу, в темном помещении, перекувыркнулся через голов и тут же вскочил на ноги. После этого перебежал через комнату, вскочил в кухню и через заднюю дверь выскочил во дворик. Там перескочил ограду, растоптал рахитичный садик и перебежал через еще одну хижину, пока не выбежал на другую улочку. И уже по ней бросился в паническое бегство, вслепую и не оглядываясь.


Стамбул

19 джумада 1088 года хиджры

19 августа 1677 года от Рождества Христова


На вершину минарета вели неудобные и высокие ступени, вьющиеся бесконечной спиралью. Когда, наконец-то, канцлер Гнинский туда вскарабкался, он настолько насопелся, что едва мог дышать. Его сопровождал Михал Пиотровский, подталкивающий перед собой Талаза Тайяра, запястья которого были скованы цепью. Пленник единственный не казался измученным подъемом, он первым вышел на узкий балкончик и полной грудью набрал воздух в легкие. Казалось, он был восхищен и высотой, и окружающим видом.

Башня, с вершины которой муэдзин призывал верующих на молитву, стояла у мечети, находящейся на территории дворца Топкапи, и взобраться на нее мог каждый желающий, достаточно было пожертвовать мулле несколько акче. Деньги исчезли в рукаве мужчины, а сам он делал вид, что его ну никак не интересует, чего эти два гяура ищут на вершине минарета и зачем они тащат с собой скованного цепями чрезвычайно грязного турка..

- Поглядите, как красиво, - Талаз повернулся спиной к городу, направляя взгляд на Золотой Рог и Босфор.

С моря дул приятный прохладный ветерок. Волны успокаивающе колыхались, тонкий туман водных испарений затягивал домики, дворцы и мечети, стоящие на холмах противоположного берега залива. Вдоль берега на ветру хлопали сотни парусов судов, барок и рыбацких лодок. Картинка была просто идиллическая, несколько нереальная по сравнению с тем, что было видно, если бы перейти по балкончику на другую сторону минарета. Пан Михал не позволил пленному долго любоваться пейзажем, схватил за шею и решительно подтолкнул, чтобы тот перешел на другую сторону. Гнинский шел за ними и молился про себя. Он старался не глядеть вниз, в пустоту и на маленьких человечков, стоящих вокруг минарета. Со злостью он размышлял над тем, почему это басурмане не возвели вокруг балкончика ограду. Ведь было достаточно, чтобы ветер подул сильнее, человек споткнулся и… аминь. И нет человека.

Когда все встали с обратной стороны, ветер ударил в них запахом гибнущего города, гарью, смрадом смерти и уничтожения. Как будто бы одно мгновение они очутились в ином мире, в иной повести. Город под ними догорал в десятках пожаров, вдалеке, там где еще недавно скапливались тысячи жилищ, застроек и каменных домов, тянулось черное пожарище. Лишь кое-где в небо целились острые шпили минаретов и сопровождающие их округлые крыши мечетей. Посреди города находилось нечто совершенно чуждое и никак ему не соответствующее. Среди руин в небо выстреливало могучее черное дерево со спирально скрученным стволом толщиной шагов в сто, а может и намного больше – с такого расстояния оценить было сложно. В самом низу, посредине ствола, блестел и пульсировал красный шар, словно бы это как раз он был сердцем этого чудовищного образования. Вместо веток в небо выстреливали вьющиеся черные щупальца, по которым ежесекундно перемещались голубые и белые молнии разрядов. Дерево выгибалось и волновалось, а его ветви вытягивались все выше и выше, как будто бы искали чего-то в пустоте. К тому же, вокруг дерева и над ним носились в воздухе механические насекомые из черного железа. Они кружили над ветвями, опадали на город, чтобы через мгновение вновь подняться к небесам.

Пан Михал задрожал. Раз летающие повозки были величиной с дом, высота дерева, как минимум, должна была составлять не менее трех стай. Наверняка его было видно с другой стороны залива, так что ничего удивительного, что никакое судно как-то не торопилось зайти в порт за беженцами или чтобы узнать новости из города. Ну кто в здравом уме станет лезть туда, где находится нечто подобное?

- Думаю, что когда встало солнце, и все в городе смогли увидеть это чудо, беженцы силой форсировали ворота и смылись, - сказал посол Гнинский. – Наверняка, намылилась и какая-то часть ополчения. Всем известно, что подобного рода сборище никогда не удерживает позиции перед лицом опасности. Спроси у поганого, что это такое, и зачем он попросил меня сюда карабкаться.

Пан Михал перевел слова канцлера на турецкий язык. Именно затем он и очутился с этими двоими наверху. Он должен был одновременно служить и охранником, и переводчиком. Ни Спендовского, ни кого-либо из драгоманов об этом не просили, так как они не были солдатами, а посол желал, чтобы во время беседы присутствовал кто-то такой, кто справляется в битве. Это на тот случай, если бы пойманный турок начал скандалить.

После того, как вчера ротмистр единственный вернулся с задания, часть земляков посчитала его героем и необычным счастливчиком, а вот другая часть – подозрительно часто выходящим целым из столкновений с одержимыми. За спиной кое-кто из слуг называл его изменником и слугой проклятых. Говорили, что он наверняка продал одержимым пленников на верную смерть, что он давным-давно уже продал душу дьяволу и теперь вот выплачивает долги. К счастью, канцлер всех этих глупостей не слушал, а когда ему передали их в очередной раз, только постучал себя согнутым пальцем по лбу. Пиотровскому он верил и считал его замечательным солдатом, ну а то, что ротмистр единственный спасся из очередной неприятности, только подтверждало его необычные способности. Рядом с кем-то подобным он мог чувствовать себя в меру безопасно, стоя с пойманным одержимым на узеньком балкончике над пропастью. По крайней мере, была у него надежда, что не ошибается.

- Мне бы хотелось, чтобы вы во всей красе увидели, с чем, собственно, имеете дело, - сказал Талаз, выслушав вопрос пана Михала. – Вот там, внизу, красный шар, изготовленный из людских тел, для простоты называемый биопроцессором. Это довольно-таки сложное устройство, задачей которого является забор потоков информации, передаваемой порталом, их компрессия и исполнение как приказов. Эти приказы передаются для записи данных в локальное инфополе.

- Ничего не понимаю, - с хмурой миной сообщил пан Михал. – Понятия не имею, как перевести это на польский язык. Говори, язычник, понятнее, а не то я не выдержу и угощу таким пинком, что ты на другом берегу залива приземлишься.

Сам панцирный был ужасно раздражен, все у него болело. Он не выполнил доверенной ему миссии, потерял всех своих подчиненных и освобожденных пленников. Ротмистр чувствовал себя паршиво, его давили вина и бессильная злость.

- Скажи, как эту штуку можно убить. И мне плевать на то, что это такое! – рявкнул он в качестве добавки.

- Как хочешь. Попробую яснее, - Талаз поклонился с грацией, которой позволяли ему цепи. – Это вот псевдодерево – это материальное эхо, нечто вроде отражения в действительности формы бога, ворвавшегося в ваш мир. Его разум и душа находятся в духовном мире, который я называю инфополем. В нем пребывают души, а точнее, даже не души, но память, след, который своим существованием оставили все мыслящие существа, проживавшие на Земле. Мультиличность, то есть чужой бог, желает заполнить собой мир духов, а их все поглотить и сделать из них часть собственного разума. Чтобы ей это полностью удалось, она должна воцариться и над материальным миром. Людьми она желает воспользоваться, чтобы сконструировать из них машины, похожие на биопроцессор, их тела она использует и для создания собственных солдат, которые завоюют для Мультиличности этот вот мир.

Пан Михал вздохнул и перевел эти его слова Гнинскому.

- До сих пор не пойму, зачем ты захотел сюда забраться, - отметил Гнинский. – И как эту чертовщину уничтожить.

- Мне хотелось, чтобы вы увидали это во всей красе, чтобы понять размеры и размах этого существа. Вы видите колосса, который высится над самым большим в мире городом, на протяжении двух, самое большее, трех дней он поглотит его и сделает своей крепостью, плацдармом на этом свете. И для него это не будет каким-то особенным усилием. Это гигантское тело – это всего лишь застывшая информация, которая превысила критическую плотность и обрела материальную массу. Эта информационная необычность, которая была возбуждена и сформирована исключительно силой воли Мультиличности. Дерево – это лишь ничтожная доля ее возможностей, как я уже упоминал, всего лишь тень. Надеюсь, что, благодаря этому, вы поймете, что я хочу сказать. Этого невозможно убить.

- И что нам остается? – спросил Гнинский, выслушав перевод. – Бежать домой и начать строить крепости?

- Крепости вам мало на что пригодятся. Формирующейся в настоящее время армии они не остановят. Поначалу мы воровали ваши тела, именно таким образом я и стал Талазом Тайяром. Когда удалось запустить биопроцессор, и Мультиличность вторглась в этот мир, она сразу же обрела чуть ли не божественную силу.. Используя сформировавшуюся информационную необычность, Мультиличность обрела креативную силу, способность формирования материи силой воли, - говорил турок, не спуская глаз с вибрирующего черного дерева, освещаемого кровавой пульсацией. – Следующим шагом Мультиличности станет то, что части армии будут подарены их истинные тела. Со временем в их рядах появится все больше гротескных чудовищ, демонов из адских видений. Все легче им станет выстраивать технические средства, то есть, конструировать машины и оружие. Сейчас они пользуются только лишь захваченными кузницами, литейными мастерскими и мастерскими, но, используя лишь обнаруженные там простейшие инструменты, в течение нескольких дней они собрали энергетическое оружие, им уже удалось получить первые биополимеры для создания активных панцирей и экзоскелетов. Кроме того, они собрали несколько импульсных двигателей, использующих магнитное поле планеты. Это они приводят в движение летающие перевозчики. В течение нескольких месяцев, если им удастся добраться до материалов, то есть, редких металлов, залежей угля и руд, содержащих радиоактивные элементы, они будут располагать всеми необходимыми техническими средствами. Гравитонные пушки, плазмотроны на ядерных аккумуляторах, спутниковая связь, информационная сеть без дураков, наконец: кибернетика и строительство серверов, окончательно порабощающих инфополе. Через год Мультиличность захватит континент, а через пять – всю остальную планету.

- Снова ты говоришь непонятное! – рявкнул пан Михал. – Что это еще за гравитонные пушки?

- Неважно. Я лишь говорю, что в борьбе с этим нечто у вас нет ни малейшего шанса. Кавалерия, мушкетеры и пикинеры, кулеврины и картауны становились все менее опасными для чужаков, все легче их можно было уничтожить, - продолжал Талаз.

- Так что же нам следует делать? Остается что, только молиться? Или сразу спрыгнуть с этой башни? – рассердился канцлер.

- Не знаю. Сам все время думаю, - буркнул Талаз. – Убить этого не удастся, так как невозможно убить неживого. Хмм…

Гнинский выслушал перевод и покачал головой. Трудно было освоить только что услышанное. Сам он никогда бы не поверил в подобную чушь, если бы не видел всего ужаса своими глазами. Он уже догадывался, почему Талаз настаивал, чтобы польский сановник поднялся с ним на минарет и тщательно осмотрел то, с чем они имеют дело. Турок знал, как победить монстра, но по какой-то причине не желал выдать этого сразу. Быть может, он опасался того, что после раскрытия планов станет ненужным, а может, ожидал от союзников решительности в сражении с врагом. Он жаждал, чтобы они поняли серьезность угрозы и были склонны согласиться с его планом, независимо от того, сколь безумным бы он не казался.

- Ты ведь – наполовину один из них, - заговорил пан Михал. – Знаешь ли ты, как построить оружие, которым они пользуются? Как сконструировать летающие машины и гравитонные пушки?

- Я солдат, полевой командир и стратег, - разложил Талаз руками. – И я обладаю лишь общими знаниями. Так ведь и ты не ведаешь тайн оружейников и литейщиков, что льют пушки; ты не знаешь, откуда берутся составные вещества пороха, и как работают пороховые мельницы. Точно так же и со мной. Я знаю, как применять это оружие, но сам бы его изготовить не смог.

Панцирный ротмистр подозрительно глядел на собеседника, но должен был признать его правоту. Канцлер какое-то время не отзывался, со все большим беспокойством всматриваясь в Мультиличность. Он представил, что очередные подобные деревья, построенные из людей, живьем ободранных из кожи, вырастают в Варшаве, Кракове, Гданьске и даже в его любимом Львове. Что они покрывают всю страну и мир черных, гадким лесом.

- Согласен, - неожиданно произнес он. – Будет так, как захочешь, только скажи, что нужно сделать, чтобы это остановить.

Талаз покачал головой в знак похвалы расторопности посла.

- Нужно позволить ему распространиться и расширить запас технических средств, - сказал турок. - Необходимо пожертвовать этим городом и, возможно, еще несколькими другими, будет лучше сдать их без борьбы. Эвакуировать как можно больше людей, вывести их за пределы зоны воздействия Мультиличности. Это замедлит ее рост, но не притормозит построения собственных мастерских по производству оружия и устройств. А чтобы нанести удар бестии, нужны именно они. Только лишь тогда, когда инженеры сконструируют серверы с интерфейсами, дающими возможность оцифровки, то есть перенос в виртуальное пространство расширенных пакетов данных, в которых можно скрыть алгоритмы, атака на Мультиличность станет возможной.

- А яснее? – потребовал Гнинский.

- Этому божку можно устроить неприятность, но только лишь в инфополе, в мире духов. Чтобы это совершить, я должен иметь доступ к устройствам, которые построят слуги Мультиличности. Нужно дать им время, позволить считать, будто бы они победили. Когда они станут гоняться за невольниками, за новыми донорами тел, мы атакуем. Самой лучшей была бы массированная атака нескольких армий. Исключительно затем, чтобы связать силы Мультиличности и отвлечь ее внимание. Под прикрытием битвы, вместе со штурмовым отрядом, я проберусь в сердце вражеской крепости и захвачу интерфейс, ну а потом, с его помощью, нанесу монстру такой удар, который повалит его на колени.

- Убьет его? – спросил Гнинский. – Ты же говорил, что это – неживое.

- И по этой причине я не в состоянии бестию уничтожить, но могу стереть из инфополя. Удалить из мира духов, изгнать туда, откуда этот монстр прибыл.

Канцлер покачал головой, просверливая Талаза взглядом. Хватило бы одного краткого слова посла, чтобы панцирный столкнул турка с балкончика и закончил спектакль. Все трое понимали это и замерли, ожидая решения дипломата.

- И в чем тут загвоздка? – после длительного молчания спросил Гнинский.

- Турки, а конкретно – Кара Мустафа, они не согласятся с подобной тактикой. Им пришлось бы пожертвовать столицей и серьезной частью армии. Они предпочтут сражаться до конца, бросая в наступление все силы, применять проверенные маневры, даже если в столкновении с подобным противником они не дают ни малейшего шанса, - ответил Талаз. – Как мне кажется, они должны сдать столицу, а может и целую провинцию, и тут же умолять всех соседей предоставить поддержку. Соседей, и даже врагов.

- Польша никогда бы не поддержала врагов веры, - вздохнул Гнинский. – Разве что если бы преисподняя свалилась бы нам на головы, что, собственно, не исключено. Нам было бы необходимо согласие Церкви, а оно было бы возможным лишь в том случае, если бы вера очутилась в опасности. Вера, но гораздо сильнее - владения и головы епископов с кардиналами. Было бы весьма кстати нагнать страха папе римскому, вот тогда он обязательно объявил бы крестовый поход против Мультиличности.

- Если у нас хватит времени, это замечательная идея, - Талаз потряс цепями. – Мы должны сбежать из Стамбула, вопреки воле великого визиря, и добраться до Эдирне. Дайте мне переговорить с султаном и Шейтаном Ибрагимом Пашой, тогда все изменится. С помощью санджак-беев можно организовать крупную эвакуацию и забрать людей из провинции. Это даст нам время собрать войска со всей империи. Еще я рассчитываю на твою поддержку, канцлер. Быть может, ты обратишься к рассудку гетманов хотя бы с юга твоей страны. Нужен будет каждый солдат.

Гнинский еле заметно усмехнулся. План давал хоть какую-то надежду. Это было лучше, чем ожидать неизвестно чего или напрасно расходовать энергию на молитвы. Нужно было смываться из Стамбула и известить короля о том, что здесь творится. Но в первую очередь следовало забирать отсюда Талаза – это был единственный на всей Земле человек, способный удержать существо, обладающее чуть ли не божественной мощью.

Канцлер протянул турку руку и припечатал перемирие. Он пообещал, что внизу прикажет его расковать. Но Талаз все время должен будет оставаться в укрытии, в шатрах. Великий визирь не должен был узнать, кого поймали поляки. От этого сейчас могло зависеть очень многое.


XIII


Я спустился вниз, побрякивая цепями. Всю дорогу размышлял: а зачем все это. Почему я позволил Дороте выдать меня гусарам, и позволил им себя поймать. Нужно было перебить усачей и реализовать свой первоначальный план: сбежать далеко-далеко, в глубины Африки, и какое-то время радоваться жизни. Так я поступил бы как демиург, но вместо того поддался императиву, вписанному в Талаза. Людская часть меня попросту не могла вынести сознания того, что я все бросил и сбежал, поджав хвост, трясясь от страха перед Мультиличностью и ее монстрами. Я поддался человеческому элементу, к тому же нельзя было скрыть, что сделал я это с гордостью и, наверное, с облегчением. Ведь до того, как Мультиличность сделала меня своей подножкой, я был храбрым и отважным воином. Со временем я превратился в опасливого слугу, у которого послушание и уважение к повелителю заменили первоначальные черты. Пора это изменить! На сей раз я не стану бежать, а продвинусь на шаг дальше – подниму руку на своего преследователя.

Довольный принятым решением я вышел из минарета… прямиком на четырех огромных евнухов с обнаженными кривыми палашами. Помимо них, нас ожидали два гвардейских офицера и драгоман. Я был точно так же изумлен, как пан Михал и посол Гнинский, тем более, что ждущие нас гусары и дворяне сидели на земле, разоруженные и окруженные несколькими десятков целящихся в них из мушкетов янычар. Среди турок я заметил имама, который за малое пожертвование позволил нам подняться на башню. Несложно было догадаться, что это именно он сообщил кому следует, донес, что у поляков в лагере имеется таинственный пленник.

Драгоман начал провозглашать патетическую, наполненную дипломатическими оборотами речь о том, что посольство, гостящее на территории дворца, должно будет сложить оружие и безоговорочно подчиниться власти великого визиря. Дело в том, что именно с этого момента входит в жизнь новое распоряжение о военном положении. Гнинский тут же заявил протест, а вот что было дальше, я не слышал, потому что евнухи схватили меня и бесцеремонно повели в направлении ворот, ведущих на второй, внутренний двор. Все произошло настолько быстро, что поляки не успели им помешать, впрочем – у них и не было чем. Меня запихнули в небольшое помещение, в котором обвиненные ожидали приговора суда. Оно находилось сразу же за воротами, возле совещательного зала. Помещенные туда люди, как правило, не покидали этого помещения живыми, потому что приговор исполнялся немедленно, сразу же после объявления. Тут я почувствовал определенное беспокойство - ситуация усложнялась.

Где-то через час прибыли три евнуха-душителя, палача, которых я хорошо знал, а одного даже лично тренировал. Те удивились, узнав в невозможно грязном, скованном цепями бедняге своего недавнего начальника. Тут же старший из них помчался сообщить об этом Кара Мустафе. Уже через пару минут меня освободили от кандалов и провели дальше во дворец. Меня отвели в личные покои султана, которые в его отсутствие занял великий визирь.

Мне была хорошо известна его любовь к роскоши и удобствам, потому-то и не удивил вид Кара Мустафы, лежавшего на шелковых подушках, сейчас его кормили две полуголые наложницы, кладущие фрукты с золотых султанских подносов прямо в рот. Увидав меня, он сконфузился, поэтому небрежным жестом руки отослал девушек и поднялся с лежанки, чтобы обнять меня. Но вовремя сдержался, унюхав исходящий от меня смрад.

- Я тебя уже похоронил, парень, - произнес он со слезами в глазах. – Как же я рад тебя видеть. Что они с тобой сотворили? Эта кровь, это ужасное состояние, эти цепи! Я сейчас же прикажу отрубить головы всем проклятым гяурам!

- Это не поляки, - ответил я. – Со мной ничего особенного, разве что немного запачкался. Извини, господин, за мою отвратительную внешность. У меня не было возможности умыться…

- Ладно, ничего не говори. Пойдем в баню, там все расскажешь, - предложил Кара Мустафа и громко захлопал, вызывая евнухов.

Не прошло и получаса, как я, обнаженный, лежал на столике, а меня скребли и поливали водой три девицы из гарема визиря. После чего я очутился в султанском бассейне, выстроенном из самых благородных видов мрамора, с цветастой мозаикой на дне. Кара Мустафа сидел и приглядывался ко мне, задавая краткие, уточняющие вопросы. Глаза его были наполовину прикрыты, из-за чего выглядел он словно ленивый, старый кот. Но я знал, что слушает он крайне внимательно и не спускает с меня глаз. От моего внимания не ушло и то, что в углах помещения стоят четыре белых евнуха, вооруженных палашами. Вроде как по причине военного положения, но, как я подозревал, достаточно будет одного движения брови визиря, и моя голова скатится на дно бассейна.

Пытаясь как можно меньше выдумывать, я в общих чертах описал правду о прогрессе вторжения. Понятное дело, я не признался, что Талаз стал одержимым и является лишь частью существа, которое образует с чужим захватчиком. Будет лучше, чтобы Кара Мустафа не знал, что имеет дело с бывшим военачальником вражеской армии. Я же помнил, насколько он может быть жестоким и беспощадным.

- То есть ты советуешь, чтобы мы, как можно быстрее, покинули Стамбул? – сказал визирь. – Эх, ты же знаешь, что это невозможно. Султан оставил мне четкие приказы. Я обязан спасти его столицу, так что сдать город я не могу, тем более – сбежать из него. Нам нужно найти иной способ победить неприятеля, и что это будет стоить – не важно.

Я даже и не моргнул, ожидая именно такого ответа. Было любопытно, чего же такого он планирует вместе с беями. Очередное наступление с применением пушек? Лично мне казалось, что гораздо больше разрушений и пожаров вызвал артиллерийский обстрел, чем действия армии вторжения, только даже если бы сказать об этом визирю, это ничего не изменило бы. Высылая очередные толпы ополченцев в самоубийственные атаки, он лишь поставляет Мультиличности материал для строительства и невольников. Так что я решил: как только Кара Мустафа вернет меня на службу, я сразу же начну планировать, как сбежать из дворца вместе с поляками.

Когда я уже прилично отмок, мне принесли новую одежду: штаны и рубаху. Двое слуг держало ее, чтобы мне было удобно вложить руки в рукава. Кара Мустафа глядел на все это с непонятным выражением лица. Я влез в принесенную одежду и тут-то почувствовал, что на запястьях вновь замыкаются тяжелые железные оковы. Слуги выкрутили мне руки за спину, а два кольца быстро связали веревкой.

- Хочу тебе кое-кого показать, - сказал визирь и пошел вперед.

Меня грубо подтолкнули, что не обещало ничего хорошего. Дьявол, похоже, кто-то видел меня среди одержимых и донес визирю. Теперь же меня считают шпионом. Кара Мустафа притворялся гостеприимнм приятелем, чтобы вытащить из меня все о моих намерениях. Или это он только проверял мои преданность и откровенность? Я ни словом не упомянул о своей связи с Мультиличностью, в связи с чем он отнесся ко мне как к врагу. Раз я советовал ему сбежать, он только укрепился в уверенности жестко защищать город. Снова я облажался! Похоже, никакой я не демиург, слишком много делаю ошибок!

Мы перешли в уже не такие богатые дворцовые помещения и очутились в тихой, уютной комнате. В ней стояла кровать, на которой лежал бледный и, несмотря на царящую в помещении прохладу, вспотевший Абдул Ага.

Он выжил! Я же был уверен, что истечет кровью, или же что его затопчут лошадями гусары. Какой недосмотр с моей стороны. Причем, не первый.

Похоже, я зашипел, увидав суповара, потому что визирь даже усмехнулся. Один из сопровождавших нас евнухов схватил меня за шею и заставил опуститься на колени. Весьма топорно и неуклюже – наверное, он никогда вместе со мной не тренировал умения пользоваться кистями рук.

- Это чудо, что Аллах вознаградил меня подобным образом, - тихо произнес командир янычар. – Он отдал в мои руки изменника, нанесшего мне смертельную рану. И что я должен теперь сделать, Талаз? Лично я желаю воткнуть тебе нож в кишки и распороть, чтобы ты страдал, как и я. Вот я тебе тоже нанес удар, но по тебе не видно, чтобы ты был ранен. Ты не только сражался совместно с одержимыми, ты один из них. Так что я не убью тебя, хотя у меня хватило бы сил, чтобы выдрать у тебя сердце голыми руками. Я обязан пожертвовать этот чудесный дар визиря ради добра родины. Я отдам тебя на пытки, чтобы ты нам самым наилучшим образом пропел. Или желаешь начать говорить сразу, чтобы не слишком утруждать хирургов и палачей?

Я качнул головой, соглашаясь. А что мне было терять? Я решил рассказать им всю правду. Все равно они не поверят в мои добрые намерения и подвергнут меня пыткам, но, по крайней мере, какое-то время потяну. Быть может, удастся освободить руки и сбежать? На мои плечи легли лапищи двух громадных евнухов, обездвиживая меня в стальном зажиме.

Я даже пошевелиться не мог. Оставалось только говорить.

Стамбул

20 джумада 1088 года хиджры

20 августа 1677 года от Рождества Христова


Дорота не могла сомкнуть глаз. Она лежала в шатре на разложенном непосредственно на земле одеяле и прислушивалась. Йитка дышала тихо и спокойно – девушка спала как убитая, и ей не мешали доходящие отовсюду возбужденные голоса поляков, шаги, бряцание снаряжения, ржание лошадей, трески и шумы. Ножевая рана оказалась не слишком глубокой, клинок не повредил никакой из органов, он только прошел сквозь кожу и мышцы. Рана не воспалилась и быстро затянулась, так что девушке повезло. Силы через несколько дней восстановятся.

Сквозь ткань палатки пробивались белые вспышки и сполохи. Источником их было чудовищное черное дерево, громадная гадость, высящаяся над городом. За день он сделалась выше в два раза, к тому же светилась ночью, равно как и весь форт чужаков, выросший у подножия. Так что Стамбул сиял в темноте, на безлюдных улицах было светло, будто днем. Точно так же, как и на площадках дворца, на которых было полно народу. Практически никто не спал, все ожидали штурма армии выродков и следили за изменениями чудовищной мерзости. Дорота, после того, как отдалась под опеку поляков, все так же пользовалась их гостеприимством, наконец-то решила поспать. Ей просто необходимо было отдохнуть, женщина чувствовала, что способна сойти с ума от страха и переполняющей ее печали после потери всего нажитого. Чужими не следует морочить себе голову. Ведь если бы изменившиеся захотели подавить защитников дворца, они уже сделали бы это. Ей не казалось, будто бы те опасаются отрядов визиря. Более вероятным было то, что они сконцентрировались на своих делах, людей оставляя на потом. То, чего они пока что желали достичь – уже достигли, разбили штурмующие их территории отряды, вытолкав янычар и вооруженную чернь на окраины города. Кажется, время от времени их летающие машины атаковали наиболее крупные сборища беженцев, чтобы хватать пленников. Похоже, пока что им этого хватало.

Вот только спать никак не удавалось, потому что атмосфера в лагере была чрезвычайно нервной. Янычары пытались заставить поляков, чтобы те сдали им все оружие, на что подбритые головы ни за что на свете не желали соглашаться. Чудом не случилось кровавой стычки, потому что по ходу переговоров Гнинского с драгоманом посольская свита сформировала из нескольких сотен собранных на внутреннем дворе повозок укрепленный лагерь, который охраняли поляки, вооруженные огнестрельным оружием. И так вот внутри осажденной крепости появилась еще одна осажденная твердыня, а осаждаемые осаждали своих же гостей. Ситуация была странной и не обещающей ничего хорошего.

Неожиданно ткань у входа в шатер зашелестела. Аль-хакима уселась на постели и сунула руку под свернутый плед, служащий ей в качестве подушки. Под ним она держала пистолет, подаренный ей Семеном Блонским в награду за сдачу ценного пленника. Кто-то пытался попасть вовнутрь, только Дорота предусмотрительно весьма тщательно зашнуровала полы. Сейчас она присела у постели Йитки и потрясла девушку за плечо. Та сразу же уселась с широко раскрытыми от испуга глазами, после чего зашипела от боли. Выходит, она вовсе не спала так спокойно, как могло показаться: дернулась слишком резко, и рана тут же дала о себе знать.

Аль-хакима оттянула курок пистолета.

- Это я, Якуб Кенсицкий, - громко сообщил прибывший. – Меня прислал сам канцлер Гнинский. Вас, мил'сударыня, вызывают, чтобы оказать врачебную помощь. Дело важное.

Дорота одним рывком расшнуровала вход. Молодой гусар тут же прошел вовнутрь и поклонился присутствующим в пояс. В царящей полутьме, освещаемой, правда, вспышками белых молний, ползающих по черному дереву, он пытался увидеть Йитку. Нескладно доложил что-то о срочной необходимости спасения раненого, а еще о том, что необходимо собирать вещи, потому что любой момент может прозвучать приказ выезжать.

- Turci nas uvolní z paláce? (Турки нас отпускают из дворца? – чеш.) – спросила Йитка.

- В определенном смысле. Собственно говоря, некоторые нас освободят и отпустят, от других мы убежим, - не слишком точно пояснил рыцарь, после чего бросился к ногам сидящей девушки. – Не слишком ли мил'с'дарыня страдает? Как мог бы я облегчить ее в беде? Позволь вынести тебя из всего этого балагана на руках, чтобы не пришлось тебе страдать от неудобств путешествия.

Ранее, когда гусары обнаружили обеих женщин в развалинах, и юноша увидел окровавленную Йитку, он чуть не зарубил саблей Талаза, приняв того за виновника ран у девушки. Потом он довез невольницу до лагеря, держа ее перед собою в седле. Дороте пришлось плестись за гусарами. Теперь же она лишь покачала головой, видя любовное безумие в глазах рыцаря. Не обращая внимания на молодежь, она схватила свою врачебную сумку – единственное имущество, оставшееся от накапливаемого годами богатства. Проверила, на своих ли местах ланцеты, равно как бутылочки и баночки с мазями. Все хирургические лезвия и щипцы были выполнены на заказ из самой лучшей стали, к тому же рукоятки скальпелей и ножей были украшены накладками из слоновой кости. Настоящие игрушечки, стоящие, что и дюжина девственниц или же шесть опытных кухарок. И подумать только, что за пару дней она потеряла все, что копила целую жизнь. Столько лет трудов, ограничений, беспардонной войны за выживание в мире, в котором главенствовали мужчины и… фью! Все исчезло, развеялось словно дым.

Якубу пришлось покинуть Йитку. Он поцеловал ее пальцы и настаивал, чтобы та отдыхала, обещая при этом, что станетза нее молиться. Красотка затрепетала ресницами, а когда поляк выходил, послала ему вослед томный взгляд. Словно профессиональная продажная девка, рассеянно подумала Дорота. Похоже, бывшая монашка насмотрелась на примеры искусства соблазнения во время подготовки невольниц, а может все это у нее в крови, и пацана околдовывает интуитивно.

Затем аль-хакима прошла через весь лагерь за гусаром. Здесь было тесно словно на стамбульском базаре в самую торговую пору. Укрепленный лагерь пришлось сильно ужать, чтобы в нем поместилось все посольство вместе с лошадями и слугами. Какая-то часть поляков отдыхала в шатрах, но большая их часть возбужденно крутилась между повозками и палатками. Не прекращались споры и рассуждения, опять же, каждый был хоть чем-нибудь вооружен, даже у поваров и поварят в руках были ножи и тесаки. Лишь в одном месте Дорота заметила стоявших на коленях и погруженных в молитву людей. Мессу проводил один из сопровождавших посольство исповедников, молодой ксендз, заменивший пропавшего Лисецкого.

Наконец гусар завел Дороту в шатер самого канцлера. Внутри горели масляные светильники, посреди стоял раскладной столик с разложенным планом. Здесь собралось несколько сановников, воеводы и стольники в жупанах, здесь же стояло четыре янычара, но внимание привлекали не они, а красивый, хотя и чудовищно окровавленный и избитый турок, лежащий на носилках. Янычары, наверное, были всего лишь носильщиками, которые принесли мужчину, потому что они тактично отступили под стену. Дорота еле заметно присела в поклоне перед Гнинским, а тот с обеспокоенной миной указал ей на лежащего полуголого мужчину.

- Это единственный человек, знающий, как остановить чужих, - коротко сказал посол. – Прошу удерживать его в живых любой ценой.

У Дороты на кончике языка вертелся вопрос: а насколько высока цена его жизни, потому что ее услуги тоже много стоят. Но смолчала про себя, заметив, что если выйдет из всего этого живой, ей обязательно нужно будет приплюсовать эту услугу к конечному счету, который она выставит полякам. А пока что она опустилась на колени возле раненого и положила ладонь ему на лбу. Тот открыл глаза, и только сейчас Дорота его узнала.

- Талаз Тайяр! – прошипела аль-хакима. – Я передала тебя полякам в доброй вере, понятия не имея, что тебя так страшно поколотят. Не знаю, обрадует тебя это или нет, но мне ужасно жаль. В конце концов, ты ведь спас мне жизнь, вынося из самого ада. А теперь чувствую себя так, словно сама тебя так избила.

- Э-э, это все ничего, - прохрипел Талаз. – И это не поляки меня избили. Это результат разговора с визирем и янычарами. Все не так паршиво, кости целы, меня только били бичом, посыпали солью и прижигали железом. Только шкуру попортили, внутренние органы в порядке. Вытри меня и протри каким-нибудь антисептиком.

- Чем?

- Тем, чем обычно промываешь раны, - простонал турок. – И пускай мне приготовят какую-нибудь питательную еду. Мне нужно много энергии, чтобы побыстрее регенерировать. Переставлю метаболизм на повышенную скорость, благодаря этому, приду в себя в течение суток, самое большее – двух. А чтобы это удалось, мне нужно много есть.

- Ты способен ускорять заживление ран? – Дорота буквально задрожала.

Вновь она испытала жгучую волну любопытства, в ней завибрировала жилка ученого и исследователя. Повернувшись же, она приказала принести воду в тазике и чистые куски полотна, а еще, чтобы повар быстро выдал из запасов чего-нибудь жирного и питательного, лучше всего: бульон с мясом. Потом сконцентрировалась на пациенте. ее руки действовали быстро и умело, ощупывая турка и обследуя повреждения.

- В какой-то степени я могу влиять на производительность организма. Тело Талаза было изменено в тот момент, когда я в нем поселялся. Так что это это не врожденное или обученное свойство, но было мне дано посредством далеко продвинутой технологии.

- Ты применяешь слова, непонятные даже для меня, хоть я и не тупая, - буркнула Дорота. – Тебе придется брать поправку на то, что мы пользуемся разными системами понятий. Говорим мы на одном и том же языке, но родом из разных миров. Тебе следует упростить рассказ, приспособить его к моему уровню.

- Ладно. Просто, когда я сконцентрируюсь, то могу быть несколько сильнее, быстрее и гибче обычного человека. Да, и поторопись с перевязкой, у нас мало времени. Через час выступаем.

- Выступаем? Мы же окружены и замкнуты в охраняемой твердыне.

Талаз усмехнулся и ничего на это не ответил. Но Дорота заметила: что-то происходит. Все вышли из шатра, а через минуту женщина услышала шелест и увидела, что его стенки опускаются. Слуги начали сворачивать временное местопребывание канцлера, не обращая внимания на аль-хакиму и ее пациента. Когда Дорота закончила перевязывать турка, от шатра не осталось и следа, а вокруг царил еще больший балаган, лошадей запрягали в повозки и готовили верховых лошадей. Сановники и посольство грузились в кареты, покрикивая на оружных и слуг, а те орали на прислугу и конюхов. Среди бегавших туда-сюда поляков были видны белы кафтаны и высокие шапки янычар. Это последнее в особой степени заинтересовало женщину.

- Янычары объединили силы с поляками? – неуверенно спросила она. – Такое ведь невозможно.

- Мне это стоило мне много боли, но, похоже, перемирие устроить удалось, - заявил Талаз.

Внезапно у носилок вновь появились четверо янычар. Они схватили их и подняли, после чего быстро направились с ними к открытой повозке, на которой разместили уже и других раненых, а точнее, Йитку и какого-то бледного, словно покойник янычара в офицерском мундире. Дорота, увидав его здесь, даже зашипела. То был ее ведущий офицер, та самая сволочь, которая заставила ее шпионить – суповар Абдул Ага.

Рядом с повозкой стояло несколько турецких солдат и Якуб, который живо спорил с сидящим в седле Михалом Пиотровским. В конце концов, ротмистр панцирных рявкнул на юношу и указал ему строящуюся гусарскую хоругвь. Якуб опустил голову, словно побитый щенок, но, прежде чем уйти, чтобы присоединиться к своему отряду, еще успел бросить Йитке переполненный тоской взгляд.

Пан Михал подъехал к Дороте и кивнул ей в знак приветствия.

- Мне досталась честь сопровождать эту повозку, - объявил он с мрачной миной. Похоже, этим заданием он не был восхищен. – Потому что знаю турецкий язык и установил хорошие контакты с басурманами. Отвечаю головой за то, чтобы с ранеными ничего не случилось. Эти два турка чрезвычайно ценны. Мил'сударыня будет добра окружить их медицинской опекой, я же вам всем буду гарантировать безопасность. На этот случай я снова получил под командование дюжину панцирных, а еще полсотни янычар. Быть может, на сей раз не позволю, чтобы моих подопечных похитили чужие, ну а если такое случится, по крайней мере, позволю себя убить…

Дорота вскарабкалась на повозку, глядя на надувшегося панцирного. Похоже, ему до сих пор было досадно за то, что потерял почти две сотни освобожденных пленных и целый отряд. Но, прежде чем она успела бросить несколько слов в качестве утешения, запели трубы, укрепленный круг повозок разошелся, образуя колонну. Где-то спереди, у дворцовых ворот, раздались крики и отдельные выстрелы. Дорота со страхом схватилась за борт повозки – выстрелы означали, что поляки покидают Топкапи вопреки воле визиря. Уже через мгновение между временными союзниками могла начаться кровавая бойня.

С грохотом и шумом посольство сразу же набрало скорость. Довольно скоро повозка, подскакивая на телах убитых, проехала через ворота и выехала наружу. На какой-то миг Дорота увидала янычар, сражающихся с охранниками дворца, чтобы дать возможность полякам сбежать. Под самый конец глухо загрохотал пушечный выстрел. Картечь застучала по мостовой и ударила в одну из карет, выбивая фонтаны щепок и вонзаясь в древесину. С козлов свалился убитый на месте возница, но поводья перехватил его помощник, легко раненый в ногу. А уже через мгновение колонна всадников и повозок исчезла среди домов, оставляя дворец позади

Аль-хакима, поняв, что Йитке скачки и раскачивание повозки не мешает, занялась тяжело раненым Абдул Агой. Она вытирала ему лоб влажной тряпицей. Талаз тем временем уселся и стал закусывать куском белого сыра с тмином, который получил от поваренка. Все трое вели себя так, словно бы ничего пугающего и не происходило.

- То были твои люди? – обратилась Дорота к суповару. – Почему ты решил нас выпустить? Это ведь бунт! Ты изменил сераскиру, за это с тебя живьем сдерут кожу!

- Еще неизвестно, доживу ли, - ответил на это янычар. – Я рискнул, доверился Талазу, а точнее - существу, в которое он превратился. И я склонил к тому же остальных командиров полка. Так что до Эдирне у вас будет сильное сопровождение. На тот случай, если я не доживу до конца поездки, пусть канцлер повторит султану, что все это я сделал ради него и ради империи. Не мог я смотреть на то, как великий визирь обрекает моих людей и жителей Стамбула на смерть в бессмысленной, лишенной шансов на победу бойне. Я даже решил простить Талазу, что он меня чуть не убил. Но взамен пускай он уничтожит того бога, который разрушил город.

Дорота покачала на это головой, а потом задвинулась в угол повозки, чтобы переждать скачку галопом по городским улочкам. То же самое она заставила сделать и Йитку: сесть спокойно рядом и подождать с помощью раненым до тех пор, пока они не выберутся из города. Ведь до тех пор в любой момент их могли атаковать одержимые.

- Спокойно, я знаю, где они находятся. Пока что они все время пользуются эзотерической информационной сетью, используя телепатию, - отозвался Талаз. – Пока они не перейдут на квантовое подключение, я буду принимать рапорты офицеров и приказы командования. К сожалению, часть армии вторжения и штурмовики уже перешли на радиосвязь, а те, которых Мультиличность вознаградила воспроизведением оригинальных тел, контактируют друг с другом, пользуясь врожденными чувствами. Паукообразные и насекомообразные применяют химические маркеры и запахи, кремнийорганические големы используют вибрации почвы и высокоэнергетические излучения; крылатые "разговаривают" посредством инфразвуков. По-видимому, новый демиург еще не назначен, так что в армии противника царит некий хаос. В этом я вижу наш шанс, чтобы сбежать.

Едущий перед самой повозкой ротмистр Пиотровский обернулся в седле и грозно глянул на Талаза. Не верил он ему, как не верил в его обещания изгнания чудовищ. В случае каких-либо неприятностей, в первую очередь он собирался приставить пистолет к голове бывшего лалы и загнать ему в голову свинцовую пулю. Талаз, совершенно не осознающий эти мысли, широко усмехнулся панцирному и спросил, нет ли у того, случаем, в баклажке вина или какого-нибудь другого питательного напитка. Как для совершенно недавно вырванного из лап палачей, он держался удивительно хорошо, он вообще казался довольным жизнью. Ротмистр без задней мысли протянул руку к сосуду и протянул его Талазу. Тот сделал несколько добрых глотков, даже не жалуясь, что это всего лишь вода.

Последующие минуты были для Дороты вечностью. Посольство растянулось в длину на пару улиц, к тому же двигалось оно громко, с шумом и треском, люди в темноте окликали друг друга. Некоторые слуги зажгли факелы, хотя темноту и так освещали молнии. Белый, холодный свет, излучаемый кошмарным деревом, заливал черные перешейки между домами жутким сиянием. Все отбрасывало длинные, черные тени, движущиеся резко, мрачно и не по-человечески. У Дороты все они ассоциировались с крадущимися и готовыми атаковать одержимыми, ежесекундно ей казалось, что вот-вот они набросятся на них целой ордой, чтобы рвать на клочья или, что было бы еще хуже, потащить к адскому отвращению.

Дерево все время колыхалось, высясь над городом, над крышами и башнями минаретов. По его веткам и стволу неустанно стекали белые молнии, словно жилы на громадном живом существе. А вдобавок звуки: шум, шелест, доносящиеся издали вопли или вой тысяч человек. Ничего удивительного, что поляки сами шумели, похоже, в основном для того, чтобы заглушить весь этот кошмар.

Поначалу они перемещались параллельно берегу залива, но, оставив сзади Семибашенную Крепость, направились на север, где начинался тракт на Эдирне, который христиане называли Адрианополем. Через какое-то время Дорота поддалась монотонному ритму повозки, а чтобы не видеть кошмара, высящегося над Стамбулом, она закрыла глаза. Под конец она вообще положила голову на плечо невольнице. Йитка прикрыла из обеих одеялом и прижалась к аль-хакиме. Недостаток сна и усталость победили, и Дорота погрузилась в сон.


XIV


Люлебургаз

23 джумада 1088 года хиджры

23 августа 1677 года от Рождества Христова


Ко мне она прибыла ночью, под самое утро. У нее была длинная, ощетинившаяся сотнями зубов пасть и кольчатый гребень на вытянутой, змеиной башке. Ее желтые глаза с вертикальными зрачками сияли немой угрозой, казалось, они полностью были лишены эмоций, и поэтому были еще более чудовищными. Я чувствовал, что Ясмина желает вонзить зубы в мои внутренности и разодрать меня на кусочки, после чего сожрать кусок за куском. Он была близко, я чувствовал ее дыхание, отвратительно смердящий гнилью и кровью. Ее громадные крылья лопотали на ветру, заслоняя все небо. Дракониха летела за мной и была все ближе.

Я сорвался с места с криком, будя свернувшихся на своих подстилках янычар. Кто-то из них гадко выругался и погрозил мне кулаком. Я вежливо извинился перед всеми ними, так как оказалось, что на дворе только-только светает. Три дня скоростного марша не измучили ни привыкших к трудам турецких пехотинцев, ни ехавших верхом поляков, зато их силы исчерпали никак не прекращающееся беспокойство и чувство угрозы. Дело в том, что по дороге мы наткнулись на выжженные развалины крупного караван-сарая, а это доказывало, что чужаки проводят рейды далеко за пределы города для захвата невольников и жертв. Днем позднее на небе были замечены несколько продолговатых силуэтов, но, к счастью, они направились к югу. Но мы в любой момент ожидали, что одержимые могут буквально свалиться нам на головы.

А хуже всего, что два дня назад я утратил телепатическую связь. В астральном измерении воцарилась тишина, и это свидетельствовало о том, что чужаки использовали теперь другие, наверняка более технологически продвинутые средства. В связи с этим, теперь я не мог подглядывать за их системой управления, и не знал, что же они планируют. Если бы хотя бы знать, кем является новый демиург! Я знал их всех, сражался с ними плечом к плечу, и, затратив немного сил, мог бы предвидеть способ их поведения. А теперь этого не было.

Телепатическая система ожила, когда я никак этого не мог ожидать. Ясмина активировала ее во всех диапазонах, даже наиболее глубинных, высылая по всему астральному измерению тот самый гадкий кошмар с собою в главной роли. Не прозвучало ни единого слова, был только образ, живая картинка, в котором она пребывает, плюс замораживающее кровь в жилах эмоциональное сообщение: угроза и обещание убийства.

Я вышел из постоялого двора и направился к колодцу, чтобы облиться холодной водой. Быть может, если выпадет время, позднее удастся воспользоваться местной баней? Эх, сколько бы я дал за приличный массаж и за то, чтобы кожу натерли благовонными маслами! А потом я сделал бы сам себе тактичный макияж глаз и надел мягкие, пахучие одежды… Я усмехнулся сам себе, а точнее – части своего "я", принадлежащей Талазу. Ведь все это, естественно, были его желания. В них я не видел ничего плохого, полностью сумев согласовать их с собой. В своем соединяющем два эго существовании я достиг равновесия.

Я набрал воды в кружку, обмыл ладони и обрызгал лицо. Затем выполнил несколько простых упражнений, чтобы разогреть мышцы, а прежде всего – чтобы усилить кровоснабжение кожи. Синяки уже исчезли, остались только розовые полосы от бича и струпья от ожогов. Через неделю следы пыток никто и не заметит. В том, что меня пытали, я не обвинял ни Кара Мустафу, моего давнего любовника, ни Абдул Агу, пылавшего жаждой мести. Избиение было неприятным только лишь для Талаза, для истинного меня оно было всего лишь неудобство. Если бы эти жалкие палачи знали, что я вынес в предыдущих воплощениях, сколькими способами меня убивали и мучили! Я распадался на куски от жесткого излучения, сотнями лет меня изнутри пожирали паразиты, меня секли нейробичами, варили посредством микроволн, топили в морях кипящей серной кислоты, а мою боль оцифровывали и записывали в память, чтобы сделать меня более жестким и послушным. Так что по сравнению со всем этим прижигание раскаленным железом? Всего лишь щекотка.

Серело, но в лагере уже началось движение. Слуги и повара поднялись и взялись за работу. Начали готовить лошадей, выкладывать сено и овес для животных и завтрак для господ из посольства. Это означало, что Гнинский решил как можно скорее выступать в путь. Так что про баню можно забыть, но с другой стороны это и хорошо. Сон указывал на то, что Ясмина получила от Мультиличности собственное тело и выступила на охоту. Мне было необходимо исчезнуть. Для конфронтации пока что было рановато, в данный момент в поединке с нею у меня не было ни малейшего шанса.

Из дома также вышла аль-хакима и сразу же направилась во дворец на противоположной стороне дороги. Именно там расположились господа шляхтичи, пользуясь гостеприимством местного эфенди. У медички через плечо была переброшена ее врачебная сумка, в нескольких шагах за ней с кислой миной следовала Йитка. Невольница все еще не была здоровой, но уже могла перемещаться и сопровождать свою госпожу.

Увидав меня, Дорота кивнула головой и на мгновение остановилась, о чем-то размышляя. Я подошел и с грацией выполнил танцевальный поклон, в какой-то степени, в рамках упражнений на растяжку.

- Нам приснился дракон, - без каких-либо предисловий сообщила полька. – Мы обе проснулись с криком, в один и тот же миг. Вообще-то, это была дракониха, огромная и злая, словно тысяча чертей. И что это могло быть?

- Нуу, это должно было быть сообщение для меня, - несколько удивленно ответил я. – Ясмина, моя недавняя подчиненная, собирается меня уничтожить. Она выслала предостережение, а точнее, что-то вроде бешенного рычания. А вот то, что и вы обе его приняли, уже весьма интересно. Сон был телепатическим импульсом, разосланным по всей плоскости без указания конкретного получателя, так как Ясмине не известно, где я нахожусь. Так почему и вы получили сообщение? Вас держали очень близко от открытого портала, из которого все время исходило эзотерическое излучение. Похоже, вы были поражены его силой, и у вас на него повысилась чувствительность…

- То же самое случилось и с Папатией. Излучение, - заявила Йитка. – Она начала слышать голоса, вести себя словно безумная, а под конец уже не желала спасать свою жизнь и позволила разорвать себя на куски. И нас это тоже ожидает?

- Не знаю, что вас ожидает, но столько голосов, как Папатия, слышать вы не будете, потому что телепатический канал закрыли, - успокаивая девушку, сообщил я.

Затем я направился за женщинами во дворец, надеясь там чего-нибудь поесть. Ведь я был голоден как волк, мой организм работал на полных оборотах и требовал энергии.

- Мне следует понимать, что Ясмина сейчас выглядит словно дракон из кошмара? – спросила Дорота.

- К сожалению, именно такой является ее оригинальная телесность. Мультиличности понадобилось целых четыре дня, чтобы создать для не тело. Подозреваю, что в качестве строительного материала была применена не сгущенная информация, а тела пленных, - сообщил я. – Потому-то все это и продолжалось так долго.

- То есть, тебя разыскивает громадная дракониха? – не скрывала изумления Йитка. – Странно, но после всего того, что я видела, у меня уже нет сил бояться…

- Она как раз вышла на охоту. Но не бойтесь, ее задание сильно затруднено, - легкким тоном заявил я. – Прежде всего, она не знает, где я нахожусь, и не думаю, чтобы ей пришло в голову, будто сменил фронт и встал на сторону людей. До сих пор я ни разу не изменил Мультиличности, самое большее – бежал от нее, чтобы защищать собственную телесность. Так что она не станет атаковать военные группировки.

- Ну а гончие псы? Разве чужие не располагают чем-то подобным? – спросила Дорота. – Они не могут тебя вынюхать?

- Да, конечно, паукообразные хирурги запомнили мой запах, и они могут присоединиться к поискам, если только у них нет более важных заданий, а сейчас они наверняка занимаются обслуживанием и поддержкой жизнедеятельности биопроцессора, который до сих пор приводит Мультиличность в действие. Опять же, так легко след они не найдут, ведь из Стамбула сбежали сотни тысяч людей!

- Уфф, мне чуточку полегчало, - вздохнула Йитка. – Так что дракониха полетает над городом и округой, возможно, устанет и на все плюнет. А есть какие-нибудь способы найти тебя другим образом? Пользуясь снами или чем-то другим?

- Меня могли бы выследить, пользуясь личностным образцом. Любое мыслящее существо производит информацию, которая оставляет след в инфополе. Нечто вроде как отпечаток ноги на песке или конденсационный след в небе. Некоторые личности, с достаточно сильным разумом, оставляют более глубокие и стойкие следы, в особенности, когда творят идеи, теории или изобретения, которые потом живут в мыслях других людей. Вот тогда они оставляют отпечаток в локальном инфополе на несколько сотен лет. Возвращаясь к делу, если бы новый демиург добыл точнейшую запись моей личности, он мог бы выследить меня в инфополе и локализовать в трехмерном пространстве. К счастью, такой записи нет, - успокоил я, скорее себя, чем женщин.

Во дворец нас впустили лишь тогда, когда Дорота представилась аль-хакимой, спешащей к раненому офицеру. Два евнуха провели нас под самые двери комнаты, в которой располагался суповар, не давая мне ни малейшего шанса сбежать в поисках кухни. Так что пришлось снова глядеть на несчастного, которого я проткнул клинком.

Абдул Ага выглядел все хуже, он явно слабел. Увидав меня, он лишь сморщился, но сил возражать у него не было. Дорота умело сняла бинты с его живота и подала пропитанные гноем перевязки Йитке. Я поглядел через плечо польки. Живот суповара выглядел и вправду паршиво. Рана воспалилась, из нее сочилась розовая жидкость. То была плазма, выделяемая пробитой брюшиной. Мой ятаган наверняка нарушил и кишки, содержащие весьма богатую бактериальную флору. Так что практически наверняка все это вызвало инфекцию и развитие воспалительного процесса. Без сильных антибиотиков, а прежде всего – без необходимости тщательно зашить кишки и брюшину – об оздоровлении нечего было и мечтать. К сожалению, Дорота, хотя она и была из наилучших медиков этого мира, не имела ни малейшего понятия как о существовании бактерий, так и о лечении подобного рода ран. Она только лишь протирала и обмывала поверхностные раны и заставляла Абдула принять успокоительные травы, которые как-то снижали боль. А ничего больше она сделать и не могла. Помимо того, она выпытывала суповара про дополнительные недомогания, о том, ел ли он прописанную ею легкую еду.

- Ел, только после нее кишки от боли разрываются. И у меня кровавый стул, - признался янычар.

Дорота покачала головой. Она наверняка знала, что это означает: кишки турка были повреждены, их содержимое проникало в живот. Абдула ожидал болезненный, гадкий и по-настоящему вонючий конец. Полька подала турку свернутый пучок стеблей конопли для жевания, только офицер не желал их брать.

- После нее у меня паршивые сны, - сообщил он. – Сегодня под утро я видел дракона. Так что предпочитаю быть в сознании.

- Если ты желаешь ехать с нами, ты должен защищаться от боли, - заметила на это Дорота. – В противном случае, ты не перенесешь колыхания и подскакивания повозки на выбоинах.

- Справлюсь. Это я командовал эскортом, который привел поляков в Стамбул, и я же проведу их до границы, - не соглашаясь с Доротой, заявил Абдул Ага. – Лучше скажи, сколько времени мне осталось.

Та лишь пожала плечами.

- О таких вещах знает один Аллах, - буркнула она себе под нос.

Когда мы вышли, довольной она никак не выглядела. Похоже, безнадежных случаев аль-хакима не любила. Возможно, она страдала, теряя пациентов, но, может, просто терпеть не могла бессилия? Насколько я ее знал, скорее всего, дело было в последнем.

- Он тоже видел во сне дракониху, - заметила Йитка, когда мы все уже вышли.

- По-видимому, одной ногой он уже на другой стороне, - сказал на это я. Во сне он сближается с астральным пространством. Существа, находящиеся на границе жизни и смерти, всегда более чувствительны к внечувственным воздействиям.

- На все у тебя имеются объяснения, - сорвалась Дорота. – Ты такой умный, что прямо блевать тянет. Вместо того, чтобы нести всякие непонятные глупости, сказал бы, как его можно спасти или хотя бы продлить ему существование! Он должен жить, когда мы прибудем в Эдирне, и убедить султана расправиться с врагами в соответствии с твоей тактикой.

То есть, на добро пациента ей было наплевать, женщину даже не интересовало, как смягчить его страдания. Ей хотелось изгнать чужаков, чтобы вернуться к собственным занятиям, а еще лучше – заработать что-нибудь на всей этой авантюре.

- Почему для тебя столь важен успех операции? – спросил я напрямую.

- Не хочется мне стать жертвой, такой как Папатия, - ответила он на это. – А нас всех это ожидает, если мы пинками не проводим всех их на тот свет. Кроме того, я я обязана довезти посла Гнинского до Польши, чтобы он сказал полевому гетману, что я исполнила его приказы. И тогда тот выпустит из-за решетки моего глупого братца, разрешит ему спокойно обрабатывать землю и производить очередных дурных короедов, которые станут отрабатывать барщину, когда мы уже ляжем в могилу. И, собственно, на кой ляд я все это делаю?

Похоже, злилась она от недостатка сна, усталости и стресса. Я не мог ее винить в том, что женщина не способна сдерживать эмоции. Соваться через какое-то время мог любой. Так что я не вступил в словесную перепалку, но лишь с благодарностью поклонился, развернулся на месте и поспешил на запахи, доходящиеся из дворцовой кухни. Хотя я все так же был одет словно последний оборванец, все равно, обладал красотой, выделявшей меня среди мужчин, так что мне не доставило ни малейшего труда очаровать кухарок и выцыганить у них побольше еды. Всю ее я заглотал по дороге к повозкам, которые за это время готовились к дороге.

Возле них я застал Михала Пиотровского. Панцирный уже немного остыл, и после трех дней пути уже не создавал впечатления сидящего не в седле, а на куче раскаленных углей. Он каким-то образом подавил пожиравший его фатализм, хотя мне было заметно, что на его совесть до сих пор мучит утрата двух сотен человек, за которых он нес ответственность. К счастью, гнев на самого себя он перековал в боевой настрой против всего света.

- Чего?! – увидав меня, рявкнул панцирный.

- Нам необходимо приготовиться на случай визита моей старой знакомой, - веселым тоном ответил я.

- Тебе нужны шелка и благовония? – фыркнул поляк. – Так ты ошибся, я не владелец лупанара.

- Я тоже на это надеюсь. Знакомую нужно будет приветствовать несколько иначе. Вот скажи-ка мне по-хорошему, ротмистр, есть ли в составе посольства какой-нибудь пушкарь? Да, и опытный ружейный мастер тоже пригодился бы.

Панцирный с удивлением поглядел на меня, но, подумав, он кивнул и сказал идти за ним. Речь шла об оружии, и это его успокоило. Нам обоим показалось, что, наконец-то, делаем что-то осмысленное.


Эдирне

27 джумада 1088 года хиджры

27 августа 1677 года от Рождества Христова


Пан Михал сложил руки на груди и прислонился спиной к карете. Он проводил взглядом удаляющуюся в направлении султанского дворца посольскую свиту, состоящую из польских дипломатов и группы янычар, которые несли на носилках Абдул Агу. Через мгновение все они исчезли за воротами, охраняемыми гвардейцами султана. Ротмистр мельком глянул на своих подчиненных, сгрудившихся тут же и делавших вид, будто бы ухаживают за лошадями. Панцирные притворялись расслабленными и спокойными, они игнорировали пялившихся на них местных, но у каждого из них оружие находилось под рукой.

Твердость стенки тяжело нагруженной ландары придавала Пиотровскому уверенности и чувства того, что он находится на своем месте. Его не смущал вид сотен турецких солдат, крутившихся по громадной площади и исподлобья поглядывающих на поляков. Он даже презрительно сплюнул при виде башибузуков, пользующейся дурной славой иноземной легкой кавалерии, состоящей, в основном, из албанцев, черкесов и курдов. Среди по-дикарски выглядящих всадников было много чернокожих и смуглых великанов с рожами, искаженными, как минимум, неприязнью к христианским воинам. Пиотровский знал, что это нечто вроде польских лисовчиков, отрядов, приспособленных для скоростных выпадов и беспокойства врага там, где тот не мог этого ожидать. На службу их призывали на какой-то период, на время войны или в случае угрозы. Раз они сейчас находились вместе с султанскими отрядами, это означало, что идет спешная мобилизация.

Это пана Михала не удивляло – сложно было не относиться к угрозе серьезно. Врага было видно даже с этого расстояния. В небо на юго-востоке нацелилось черное острие, даже днем сверкающее молниями. Ночью четверть горизонта освещало мерцающее зарево. Похоже, черное дерево было уже высоким, словно гора, оно вырастало за облака. К тому же во вторую столицу империи постоянно прибывали перепуганные беженцы, рассказывающие про чудовищ и летающие повозки, а так же о разрушениях и пожарах в Стамбуле.

В Эдирне, вроде даже, повторились сцены из Константинополя. Люди собрались, чтобы молиться, умоляя падишаха хоть что-то делать, или же протестовать против бездеятельности повелителя. Начались шествия погруженных в молитву и жаждущих помощи Аллаха людей, тут же начались поиски виновных и причин того, что на всех них свалилась столь мучительная божья кара. Но пока не случился самосуд и бунт, император ввел порядок. В центре рынка перед дворцом высилась пирамида из отрубленных голов. В одну кучу валили башки скандалистов и мародеров, равно как религиозных фундаменталистов и дезертиров, сбежавших из Стамбула. И город сразу же успокоился, тем более, что в нем появились многочисленные военные соединения, сюда вступили даже спагии, тяжеловооруженная кавалерия.

Пан Михал похлопал по стенке кареты, в которой были спрятаны мушкеты, порох и кое-что еще. У него имелся прибавляющий смелости сюрприз, оружие, спроектированное Талазом и изготовленное двумя пушкарями, которые нашлись среди людей канцлера. Штуку эту они клепали целых три вечера, на стоянках перед ночным отдыхом. У них не было случая испробовать ее, но уже само ее наличие прибавляло им бодрости. Нечто, выглядящее столь грозно, должно было быть способным устраивать настоящее опустошение среди врагов, даже и способных конструировать летающие повозки и машины из человеческих тел. Панцирный дождаться не мог, когда уже "поблагодарит" чужих за унижения и поражения.

Пока что же оружие держали под рукой, ожидая результатов переговоров при дворе султана. Если бы турки вновь решили разоружить и пленить посольство, поляки стали бы защищаться. Гнинский дал всем свободу действий, а пан Михал долго не рассуждал. Впрочем, никто из посольства не собирался добровольно сдаваться в плен. К сожалению, все сразу под дворец прибыть не могли – свиту разместили в находящемся за несколько улочек дальше хане. За посольством на рынок прибыли лишь кареты с польскими сановниками и немногочисленным, насчитывающим всего лишь полсотни людей, эскортом.

Аудиенция у императора могла продолжиться и несколько часов, так что пан Михал, поразмыслив, уселся в карету и вытянул ноги рядом с тайным оружием. Любой повод, чтобы вздремнуть, уже был хорош. Единственным неудобством была царящая в ландаре духота, но даже к жаре панцирный уже начал привыкать. Он опустил голову и практически сразу же заснул.


XV


Меня допустили пред лицо императора, но свободно говорить не позволили. Я подумал, что ситуация слишком официальная, тем более, что во встрече принимал участие сам великий хан крымских татар а еще какие-то представители молдавского господаря. Так что я пал лицом ниц у ног султана и гнулся в поклонах, демонстрируя обычную услужливость и преданность. Про себя я рассчитывал на то, что потом повелитель вызовет меня для доверительной беседы – ведь Талаз Тайяр был его любимым шпионом. Но когда начался официальный допрос, до меня дошло, что на это рассчитывать нечего. Мехмед IV глядел на меня сурово, без какого-либо следа привычной улыбки. Сам он не отозвался хотя бы словом, от его имени говорил реис эфенди, дипломат, ответственный за переговоры с иностранцами. Следовательно, ко мне отнеслись как к чужаку, а это ничего хорошего не обещало.

Допросили меня поверхностно, по-видимому, более серьезные вопросы должны были прозвучать позднее. Я понял: меня ожидает то же самое, что приготовил мне Кара Мустафа – дискуссия в компании палачей с кнутами и раскаленным железом. К сожалению, столь же нехорошо отнеслись и к Абдул Аге. Его положили перед султаном, а реис эфенди спросил у него, зачем он изменил сераскиру и покинул сражающуюся столицу. Суповар ответил, что исключительно по причине беспокойства за звоего повелителя и страну. Он желал как можно быстрее доложить ситуацию султану и представить план контрнаступления. Тогда в ответ ему напомнили про обязанность безусловного подчинения командиру и выполнение приказов. Никто не ожидал от обычного янычара стратегических планов, он был обязан находиться рядом с великим визирем, а если потребуется: погибнуть.

После этой суровой отповеди нас отвели в сторону. Я встал рядом с носилками Абдула Аги, а нас окружал десяток гвардейцев с обнаженными ятаганами. До меня дошло, что все может обойтись и без длительных расспросов. Не исключено, что после провозглашения речей нам отрубят головы как изменникам, и окажутся они на общей куче, вместе с черепушками других дезертиров.

Аудиенция проходила в обширных садах на задворках султанского дворца. Сановники полукругом сидели на табуретах, расставленных под отбрасывающими такую приятную тень деревьями. По одной стороне сидящего на троне султана сидел хан Селим I Гирей, с другой – волошские господари, сановники из союзных малых стран. Поляки, и мы двое, в немилости, должны были торчать на жарком солнце напротив всей этой компании. Гнинскому даже табуретку не принесли, что было явным оскорблением, и заставляло посла стоять в присутствии монарха.

Коронный канцлер провозгласил пламенную речь о братстве двух великих держав, о доброй воле проявить помощь оказавшимся в беде. О том, что сам он готов как можно скорее отправляться на Подолию и умолять коронного полевого гетмана незамедлительно выступить на помощь Турции. Понятное дело, что сам Гнинский сразу же отправится в Варшаву, чтобы просить короля о том же самом.

Ему даже не позволили закончить. Великий хан коротко рассмеялся и бросил несколько замечаний о польских увертках, сорванных договорах и желании получить назад захваченные Турцией земли. Волохи, которые были то союзниками Турции, то Польши, расхохотались во все горло, во всем соглашаясь с татарином. Султан сидел с каменным лицом и не отзывался, как будто бы мыслями был где-то далеко, и его совершенно не касались все эти недостойные его величия слова.

- Вот признайся, посол, что за братскую помощь ты пожелаешь чего-нибудь выцыганить! – нагло продолжил хан. – Отмену бучацкой журавинской дани? Или Украину вам отдать? Или компенсировать ее золотм, а? Хитрые вы, словно лисы, милостивые судари.

- Мы хотим всего лишь обещания султана, что больше вы уже никогда не пойдете в наезд на Жечь Посполитую, - бросил на это нервничающий Гнинский. – Возврат наших земель тоже стал бы серьезным жестом дружбы, но пока что об этом разговаривать не время…

- А почему бы и нет? – фыркнул один из визирей, сидевших во втором ряду. – Уже сейчас мы можем сказать, чтобы вы, панове поляки, выбили это себе из головы. Нет у нас такого обычая, чтобы отдавать земли, на которых встала нога турка. Нет и никогда не будет.

Высказывание визиря встретилось с одобрением сановников и даже оккупированных турками волохов. У опытного дипломата, каким был Гнинский, начали сдавать нервы. Я видел, как он в своем красном жупане кипит от жары и злости. Но я не мог вмешаться, потому что, только лишь я пошевелился, оба гвардейца положили лапы мне на плечи, а еще я почувствовал холодное прикосновение остроконечного лезвия ятагана к спине.

Абдул Ага лежал рядом словно труп. Солнце палило его, только усиливая страдания, но он ни разу даже не застонал. Янычар лишь глянул на меня переполненным болью взглядом и шепнул, чтобы я не дергался.

- Они и так казнят нас. Причем, еще перед обедом, - тихо произнес он.

Это как раз и называется иронией судьбы! Я хотел им помочь, стать союзником в сражении с Мультиличностью, и что меня встречает? На меня охотится громадная дракониха и армия вторжения, но я паду не от их рук, но от палаческого палаша, который будет держать в руках жирный евнух. Жалкое зрелище!

Тем временем посол Гнинский наконец-то перестал владеть собой и поднял голос. Он категорически заявил, что не станет вести переговоры в присутствии плюгавых и жадных татар, которые только и умеют нападать на беззащитные деревни, чтобы хватать невольников. И как это хан осмеливается обвинять поляков во лжи, раз сам занимается обычным разбоем, а его воины специализируются в ночных нападениях на безоружных? Этот кто-то, лишенный чести и приличий, обвиняет рыцарей в срыве договоров? Да это же верх наглости!

За всем этим я наблюдал с громадной долей удивления. Гнинский, опытный дипломат, почти кричал, бросая великому хану в лицо исключительно жесткие обвинения. Похоже, за последнее время с ним случилось очень многое, и ордынцы окончательно выбили его из равновесия. Он даже начал грозить им кулаком, обещая кровавую расправу, если те хотя бы раз еще осмелятся пересечь польскую границу. И ответа хана долго дожидаться было не нужно. Он с рычанием сорвался со своего места и схватился за оружие, украшенную и покрытую золотом саблю. К хану присоединились и беи, только эти уже с голыми руками, ведь к султану вооруженных гостей не допускали, а ханская сабля была, скорее, элементом его богатого костюма, чем пригодным для применения орудием смерти. Поляки из окружения Гнинского сбились вокруг канцлера, готовясь к драке на кулаках.

Это было нечто небывалое. Подобное поведение в присутствии падишаха должно было навлечь его гнев на все стороны конфликта. Я не мог вспомнить подобного инцидента во времена, когда служил шпионом при султанском дворе. Изумление Талаза доминировало в нашем совместном сознании, и какое-то время я пялился на все это, позабыв о собственном невеселом положении. А ведь собиралась начаться драка по всем правилам перед лицом падишаха, потому что, по какой-то причине, гвардия не торопилась с вмешательством. И вот тут я наконец-то заметил, что капитан охраны не спускает глаз с султана. И тут-то до меня дошло, что повелитель не подает знака прервать скандал, потому что его это веселит. А я еще считал Мехмеда IV полностью лишенным чувства юмора!

В последний миг в пустое пространство между татарами и поляками с поднятыми руками забежал Великий Драгоман, первый придворный реис эфенди, Александр Маврокордатос. Грек, которому не исполнилось еще и сорока лет, но уже чрезвычайно заслуженный для империи, двигался энергично, голос у него был громкий. Криком, по-турецки, по-татарски, а затем и по-польски, он приказал всем немедленно успокоиться и отступить один от другого. О чудо, обе группы вовремя пришли в себя, а может быть и высокая фигура одетого в черное грека пробудила в них уважение. Бормоча под нос угрозы, татары отступили на несколько шагов, точно так же поступили и поляки.

Драгоман остался один на залитой солнцем площадке. Конфликтующие группы отступили еще больше, выслушивая громкие замечания. Голос грека колотил словно колокол, когда он поочередно угрожал то одним, то другим. Маврокордатос напоминал им, где они находятся, и что султанский дворец – это не место для драк.

- Мы оказались в исключительно сложной ситуации. На нас напал непонятный враг, который уничтожает всех и вся, независимо от вероисповедания и национальности! И мы обязаны забыть о глупой гордыне, израненной чести и старых событиях! Польский посол сделал предложение о сотрудничестве, падишах его обдумает и в соответствующее время даст ответ. Глупостью было бы задирать один другого, когда в любой момент нам на головы может пасть беда…

И так оно и случилось. Когда драгоман все это говорил, я услышал нарастающий шум. Дракониха сложила крылья и пала с громадной высоты, словно снаряд. Крылья она разложила в последний момент, чтобы сильное дуновение подняло в воздух облако пыли. Прежде чем облако достигло нас, я увидел, как драгоман, раздавленный лапами твари, гибнет. Грек не успел даже вскрикнуть, похоже, он и не заметил угрозы. Ясмина приземлилась на площади, раздирая землю когтями и хлопая крыльями.

Величиной она была со здание дворца. В ее пасти с успехом мог бы исчезнуть целый человек, возможно, даже всадник с лошадью. Я видел только лишь ее затянутый желтой пылью силуэт, но и этого хватило вспомнить, с кем я имею дело. Я повернулся к гвардейцу, приложившему мне ятаган к спине, схватил его запястье, вывернул руку и обезоружил. Я схватил трофейное оружие, хотя для сражения с драконом длинный клинок никак мне не мог пригодиться, но стукнул им плашмя офицера охраны, чтобы вырвать его из ступора.

- Заберите отсюда суповара, этоприказ! – рявкнул я.

Тот глянул на раненого, потом на меня и сам схватился за носилки. Похоже, до него дошло, что причина улетучиться в данной ситуации для него самая подходящая. Так что, уже не оглядываясь на Абдул Агу, я бегом направился к дракону. А вокруг уже царил хаос. Ясмина зарычала, метнула головой вперед, одним движением перекусила какого-то евнуха и бросила его останки в мечущуюся толпу. Затем повернулась и махнула хвостом, скашивая ним сразу нескольких подбегающих гвардейцев, зацепив тут же двух или троих убегавших волохов. Их тела полетели во все стороны, словно выстреленные из пушки. Дракониха снова зарычала, разыскивая меня в разбегавшейся куче народа.

Я знал, кто является ее истинной целью. Эта атака не была случайной. Каким-то чудом Ясмина почувствовала, что я нахожусь поблизости. Выходит, мой след, оставляемый в инфополе, был распознан и нацелен. Выходит, у них имеется мой личностный образец, вот только откуда? – горячечно размышлял я, приближаясь к чудовищу. Прежде чем мне удалось подобраться достаточно близко, Ясмина лапами втоптала в землю атакующих ее копьями евнухов, после чего схватила в зубы кого-то из сановников. Лишь бы только не султана! – мелькнуло у меня в голове. К счастью, то был всего лишь один из визирей. Ноги его еще какое-то время дергались, когда дракониха вонзила зубы ему во внутренности, а когда он кончился, Ясмина бросила труп на землю. Тот с отвратительным чмоканьем приземлился рядом со мной. Я глянул на искаженное страхом лицо убитого – то был Элмас Мехмед Паша, Великий Ага Янычар, командующий корпуса.

Я метнул ятаган обеими руками. Оружие пролетело по дуге, вращаясь в воздухе, чтобы хлопнуться рукояткой о бок драконихи. Та этого даже не почувствовала, сама же в этот миг была занята убийствами бегавших турок. Ясмина одним скачком переместилась в направлении дворца, в котором пряталась большая часть сановников, и всунула башку в двери. Чудище пробило их насквозь, шея ее с треском чешуй, трущихся о камень, расширила отверстие. Когда дракониха пошевелила башкой, вся передняя стена дворца с грохотом завалилась, вздымая очередное облако пыли. Я не знал, успел ли сбежать султан. Дракониха зубами вытащила изнутри нескольких несчастных, чтобы через мгновение с отвращением выплюнуть их пережеванные тела. Это были один из турецких беев, пара слуг и волошский господарь. Недовольная Ясмина мотнула хвостом, превращая в развалины целое крыло здания. Грохот был оглушительный. Люди вопили от перепуга и боли, но со стороны площади перед дворцом стали звучать мушкетные выстрелы – янычары наконец-то открыли огонь. Вот только свинцовые пули отскакивали от чешуи с глухими хлопками.

Я начал выискивать взглядом путь к бегству. Прекрасно – одна из дворцовых башен, срезанная драконьим хвостом, рухнула, но не распалась на кусочки, а вонзилась в окружавшую дворец стену, частично ее заваливая. Я помчался по направлению к ней, обегая дракониху, увлеченно разрушающую дворец и выхватывающую из руин еще живых несчастных. Затем вскочил на поваленную башню и пробежал по ней, выскакивая за дворцовую ограду. Нужно было каким-то образом заманить Ясмину на площадь – это был единственный шанс спасти город от ее бешенства.

Находясь на половине длины сваленной башни, я открыл ранее замкнутый телепатический канал и бросил ей эмоциональный вызов. То был всего лишь импульс, вспышка, в которой я позволил ей увидеть мир моими глазами. Благодаря этому, Ясмина могла меня локализовать. Я приготовился к тому, что ее ответ не запоздает, но, все равно, ее реакция несколько застала меня врасплох. Дракониха повернулась в мою сторону настолько резко, что распорола несколько стен дворца, рассыпая град кирпичей во все стороны. А потом прыгнула на меня, раскладывая крылья. На меня рухнула мчащаяся масса в несколько десятков тонн, бестия облаке летящих обломков.

Я высоко подпрыгнул и в три гигантских скачка преодолел остаток башни, после чего, вслепую, выпрыгнул на улицу. В самый последний момент, потому что секундой позднее на свалившееся строение упало чудовище, разбивая башню на мелкие кусочки. Я чувствовал, как один или два обломка попали мне по спине, а еще один – в бедро, сбивая с ног. Я перекатился в сторону и тут же схватился на ноги. Нужно было бежать, причем – по-настоящему быстро.

Но Михал Пиотровский меня не покинул. Я правильно оценил этого сударя: у него были по-настоящему крепкие нервы, солдат из него был замечательный. Поляк стоял на ландаре, держа в руке зажженную щепку. Площадь перед дворцом была практически безлюдная, все сбежали с воплями, а турецкие солдаты отступили в большем или меньшем порядке. На месте оставался лишь возок польского посла. К счастью, панцирные, в соответствии с моим советом, отпрягли от него лошадей. Животные, увидав гигантское чудище, запаниковали и помчали вдоль по улице, давя убегавших. Осталась лишь сама карета с паном Михалом, все остальные панцирные по приказу ротмистра отступали бегом по направлению к ближайшей улочке.

Я что было сил побежал к ландаре. Чувствовал, что мышцы напрягаются до границ возможного, сердце в груди стучит как сумасшедшее. Сразу же за мной на булыжнике заскрежетала драконья лапа. Ясмина попыталась прихлопнуть меня, словно кот мышь. Через мгновение очередной удар потряс землю, коготь не достал меня буквально на волосок. Я перескочил через брошенную тележку какого-то торговца, чтобы через секунду услышать, как ее с треском вдавливают в землю. Оборачиваться я и не пытался. Одно неверное движение, и мне был бы конец.

- Еще нет! Жди до конца! – заорал я панцирному.

Пан Михал нервно кивнул и похлопал стоящую в повозке пушку. То был стройный фальконет, легкая пушечка с длинным дулом, как правило, заряжаемая пулями величиной с небольшое яблоко. Поляки называли такое орудие шмиговницей или же, ласкательно, соколиком. Посольство по моей просьбе выкупило его у эфенди из Люлебургаза, а пушкари приспособили для одноразового, зато солидного выстрела. Теперь ствол не зиял черной дырой – на него надели конструкцию из листового металла в виде остроконечного конуса.

Я приближался к незаметной пушечке, чувствуя дыхание драконихи на спине. Бежал я прямиком на орудие, не спуская глаз с несколько приподнятого ствола. Еще шаг, еще парочка…

- Огонь! – заорал я.

Пан Михал поджег фитиль и бросился бежать. Это я приказал ему так делать. У него было целых три секунды, чтобы удалиться. Я же бежал прямиком на шмиговницу, про себя отсчитывая время до выстрела. Практически весь вытянутый ствол мы заполнили плотно утрамбованным порохом, взрыв которого не только вытолкнет смонтированный на конце заряд, но и разорвет пушку.

Ясмина зацепила меня когтем. Я почувствовал рывок, который тут же сбил меня с ритма. Я с воплем грохнулся на землю. И вот тут пушка грохнула. Конус из листового металла был кумулятивным зарядом, простейшим для создания в данных условиях оружием, которое пришло мне в голову. Верхушка тоже была заполнена плотно утрамбованным порохом, но не полностью. Внутри находился пустотелый медный конус. Взрывные силы складывались таким образом, что они сминали конус, превращая в наконечник копья, мчащийся с невероятной скоростью. Такой кусочек медного листа мог пробить даже стальной кожух толщиной в локоть.

Но мог пробить и драконью чешую – во всяком случае, я на это надеялся. Я перекатился на спину, чтобы увидать, что снаряд подействовал. Острие попало Ясмине прямиком в наклоненную шею, в тот самый момент, когда она собиралась меня заглотать. Он вонзился в драконье горло, разрывая сосуды и сухожилия, пока не застрял где-то далеко в торсе чудовища. Ясмина попыталась зарычать, но из раны лишь с отвратительным бульканьем хлестнула кровь.

К агонии моей преследовательницы я не приглядывался, но делал все возможное, чтобы откатиться как можно дальше, чтобы она не придавила меня своей тушей. В конце концов, я заполз под ландару. Из дна повозки торчали чугунные осколки, фрагменты разорванной взрывом шмиговницы. Там я облегченно пережидал, поспешно ощупывая себя. Похоже было на то, что когти Ясмины только распороли мне штаны, не оставив на теле ни царапины. Мне просто ужасно повезло.

Через пару минут я выглянул из-под ландары. Дракониха лежала на боку, в ее желтых глазищах гасло сознание. Вот это был прекрасный вид!


  


Абдул Ага полз среди трупов через заваленное обломками, еще дымящееся побоище. Ему ужасно хотелось пить, жажда была настолько сильна, что заглушила даже не прекращающуюся боль от смертельной раны в живот. Янычар чувствовал, что его внутренности набухли и горят от гнойной горячки, он знал, что ему осталось всего несколько минут жизни. И теперь он желал всего лишь несколько глотков воды. Ну а за кружку холодного вина он, не колеблясь, отдал бы душу.

Его не интересовало то, как удалось победить дракона. Он знал, что чудище погибло, видел, как оно валится на землю, как мечется в агонии, а потом застывает. Кошмарная туша драконихи высилась над окружающими домами и частично сравненным с землей дворцом. Вокруг умирали или же выли от боли несчастные, которые очутились в радиусе действия бестии, только суповару на всех них было глубоко плевать. Он собирался перед смертью доползти до колодца, который видел на площади перед дворцом. Гвардейцы бросили носилки с ним сразу же за оградой султанского жилища, так что было недалеко. В конце концов он выполз из развалин и, борясь с немочью, присел на куче обломков, чтобы оглядеться.

Дракон лежал перед ним во всем своем величии, громадным желтым глазом с вертикальным зрачком вглядываясь в пустоту. У его головы крутился человек, которого Абдул узнал практически сразу. Он наклонился и схватил кусок дерева с разбитой торговой палатки. Расщепленная жердь годилась в качестве костыля. Подпираясь ею, суповар направился к Талазу Тайяру.

Когда, наконец, до него добрался, практически теряя по дороге сознание от потери сил, он застал его склонившимся над сидящим у разбитой взрывом повозке солдатом. Этого Абдул тоже узнал – ротмистр панцирной кавалерии Михал Пиотровский сидел в луже кров. Рядом с ним валялся осколок чугуна, чуть побольше мужской ладони, который, судя по следам в продырявленной кольчуге, он должен был вытащить у себя из бока. Но поляк не производил впечатления тяжелораненого, наоборот, он что-то пил из собственной мисюрки, держа ее обеими руками возле рта.

- О, хорошо, что ты здесь, суповар! – обрадовался Талаз, увидев Абдул Агу.

Тот тяжело присел рядом с панцирным и с трудом усмехнулся. Еще не столь давно все трое пытались убить друг друга, а вот теперь сидели рядом на побоище, словно старые друзья. Пан Михал дружески оскалился, показывая суповару губы и зубы, измазанные красной жидкостью.

- У вас имеется вино? – с надеждой спросил Абдул Ага. – Мне ужасно хочется пить.

- Это кое-что получше вина, - ответил на это Талаз. – Сейчас принесу. Впрочем, пить будешь по праву. Я же тебе обязан за свое спасение.

Давний султанский лала взял мисюрку у панцирного и подбежал с ней к драконихе. Возвратился и подал суповару шлем панцирного, до краев наполненный парящей, практически черной жидкостью. Абдул вопросительно глянул на него.

- Драконья кровь? – слабым голосом спросил он.

- Пей, пока горячая, - ответил ему усмехающийся Талаз. – Лично я обпился ею по самое не могу. У нее необычное действие. В ней содержатся уникальные морфотические составные, более всего тебе пригодятся драконьи лейкоциты и лимфоциты. Они победят бактериальные инфекции и вызовут молниеносную регенерацию поврежденных тканей. Кроме того, Мультиличность дополнительно снабдила змеюку наноботами, увеличивающими производительность мышц и скорость реакции, то есть, совершенствующими нервную систему. Я чувствую их металлический привкус с ноткой миндаля и лимонной кислинкой.

- Это спасет мне жизнь? – спросил Абдул, глядя на панцирного, поглощенного разглядыванием раны в боку, которая уже перестала кровоточить.

- Вылечит, да еще прибавит кучу сил. Но кровь необходимо принять, пока она свежая. Ее элементы обладают высоким своеобразием, это означает, что действуют они, исключительно при определенной температуре и определенных обстоятельствах. Как только кровь остынет, они сразу же умрут, и забава не получится. Драконью кровь нужно пить прямиком из распоротой жилы убитой бестии, а еще лучше – прямиком из открытого сердца, - пояснил Талаз.

Абдул перестал его слушать. Во-первых, он мало чего понимал, во-вторых, умирал от жажды, так что выпил бы все, что ему дали бы. Так что янычар наклонил шлем и вылил в горло исходящую паром жидкость. Глотал он ее жадно, не обращая внимания на то, что та обжигает ему горло и язык. Он чувствовал, что жидкость острая, даже жгучая, но он не колебался ни секунды. И ее силу он почувствовал практически сразу же, будто выпил очень крепкую аква виту. Тепло поднялось в желудке, расходясь по всему телу. Вместе с теплом пришла эйфория и расслабляющее чувство силы. Он свалился рядом с панцирным, понимая теперь, откуда у пана Михала на губах появилась такая блаженная усмешка.


Яссы

3 раджаба 1088 года хиджры

1 сентября 1677 года от Рождества Христова


Йитка лежала, втиснувшись в Якуба Кенсицкого, и прислушивалась к его успокаивающемуся дыханию. В свете луны, впадающем в приоткрытое окно, девушка видела профиль любимого, гордый и задиристый, хотя все еще мальчишеский, но, тем не менее, мягкий и ласковый. Молодой гусар был обаятелен, весь из себя благородный и рыцарственный – он обязательно хотел освободить чешку из басурманского ярма и взять в жены. Уже несколько раз он предлагал Дороте щедрый выкуп, в какой-то момент даже пошел на то, что стал аль-хакиме угрожать. Он не знал, глупенький, что вскоре после бегства из Стамбула Дорота одним росчерком вернула девушке свободу. Но Йитка все так же оставалась у нее на службе, на сей раз по собственной воле, только изображая перед польскими рыцарями невольницу.

Когда в течение последнего месяца они ехали в Польшу, девушка все сильнее поддавалась парню, пока, наконец, не выдержала и на какой-то из стоянок не затянула его в спальню. В противном случае она никогда бы не дождалась исполнения данного романа – ей тогда пришлось бы позволить ему вначале взять ее в жены, на что сама она не имела ни малейшего желания. Не собиралась она допустить, чтобы Якуб вывез ее куда-то далеко-далеко, вглубь Польши, разместил в маленьком именьице где-то на пустоши и строгал одного ребенка за другим. И что с того, что любил? Йитке не хотелось провести остаток жизни в качестве племенной кобылы. Снова она стала бы пленницей, разве что при дворе какого-нибудь помещичьего семейства. Удивительно, но больше всего свободы она имела, будучи невольницей Дороты. У аль-хакимы был тяжелый характер, но к Йитке она относилась словно к младшей сестре. Без превосходства и презрения, передавая ей собственную мудрость и жизненный опыт. А что самое главное, жизнь рядом с нею была по-настоящему интересной.

Девушка удостоверилась, что парень спит, причем крепко. Тогда она осторожно поднялась с кровати, а перед уходом нежно укрыла гусара шерстяным одеялом. Йитка и вправду его любила – поляк был деликатным и ласковым, и, пускай в постели он не был достаточно опытным, был способен проявить довольно много энтузиазма и энергии. Хорошо, что она позволила ему сорвать свой венок. По крайней мере, она познала неподдельную, физическую любовь. Но дольше ожидать она уже не могла. Мир стоял на краю гибел, а она все так же оставалась девственницей. Ну и ради чего?

Йитка сунула ноги в ботики из мягкой, тонкой кожи, обеспечивающей бесшумное перемещение. Одела быстро темную юбку, светлые волос спрятала под черной паранджой. А когда она заслонила лицо черным платком, в темноте чешка сделалась практически невидимой. Она подошла к двери и приложила к ней ухо.

Сейчас Йитка находилась в комнате на первом этаже большого дома, входящего в состав резиденции молдавского господаря Антония Русета. Формально, они еще пребывали на территории, подчиненной османской империи, но отсюда уже было очень близко до южных границ Речи Посполитой. Здесь не чувствовалось такой уж большой любви к султану, а к туркам относились как гостям, которые несколько засиделись. Понятное дело, что сам господарь был исключительно преданным и верным Порте, но вот поляков принял с радостью и даже некоторой угодливостью. Отдых в столице Молдавии начинал затягиваться. Гнинский вроде как спешил изо всех сил на родину, но по какой-то причине у господаря посольство гостило уже третьи сутки.

Йитка осторожно приоткрыла дверь и бесшумно выскользнула в коридор. Дворец хорошо охранялся, из посольской свиты в средину допустили лишь сановников из окружения Гнинского и его личную охрану. С какого-то времени службу эту исполнял поручик Семен Блонский с группой своих доверенных гусар. Йитке все это было весьма на руку. Ведь Якуб тоже числился в этом отряде. Он даже выпросил для себя отдельное помещение, небольшую комнатку под лестницей, ведущей на второй этаж, притворяясь, будто бы он болен и требует отдыха. Аль-хакима, исполняющая в посольстве функцию медика, понятное дело, просьбу его поддержала. Гнинский махнул рукой, он и так уже потерял слишком много людей, чтобы еще рисковать началом эпидемии среди военных. Так вот Куба получил собственную комнату, куда он уже две ночи приводил Йитку. Волохов он подкупал медяками, когда вел девушку мимо очередных охранников, а стражники лишь смеялись, видя, что похотливый поляк, пускай и больной, ведет к себе девицу.

Йитка промчалась по коридору и быстренько забежала по лестнице на второй этаж. Услыхав идущего слугу, она словно тень прильнула к столбу. Мужчина даже не поглядел в ее сторону, так здорово сливалась она с темнотой. На цыпочках она помчалась дальше, к двери комнаты, откуда доносились возбужденные голоса. Девушка узнала канцлера Гнинского, второй мужчина разговаривал с явным иностранным акцентом, вставляя в речь молдавские и турецкие слова. Йитке было чрезвычайно интересно, с кем это посол разговаривает посреди ночи, причем, так оживленно. Она попыталась подсмотреть в замочную скважину, но ничего не увидала. Так что побежала дальше, опасаясь, чтобы ее не поймали.

Чешка преодолела еще одну лестницу, после чего быстро обнаружила нужную дверь. Спальню и кабинет Гнинского никто не охранял, ведь они находились в самом сердце охраняемого дворца. Здесь никто не опасался шпионов, а если и чего, то стража неустанно вглядывалась в небо, разыскивая в нем летающие машины и громадных драконов. Дверь была открыта, а через окно вовнутрь попадало достаточное количество лунного сияния, чтобы можно было обыскать помещение. Йитка тут же подбежала к столу, покрытому бумагами, и начала тщательную проверку. То же самое она делала уже вчера, сегодня же высматривала документы, выглядящие новыми или незавершенными.

Канцлер вел весьма оживленную корреспонденцию. С момент выезда посольства из Эдирне он отослал десятки курьеров и посланцев дворянского звания в самые различные стороны. Дорота была уверена, что Ян III Собеский со всеми подробностями уже успел узнать, что произошло в Турции, а канцлер от его имени устанавливал дипломатические отношения с подчиненными Порте господарями, казацкими гетманами, татарскими беями и волошскими боярами. Вот только до сих пор не было понятно, что собственно поляки затевают. Официально они находились в ходе спешного возвращения на родину, чтобы умолять короля предоставить помощь для разрушенного и разграбленного Стамбула. После победы польского панцирного над драконом и спасения Эдирне султан отнесся ко всем ним чрезвычайно милостиво. Он одарил посольство драгоценностями и разрешил выехать со всеми проявлениями почета, под эскортом янычар. Он же предоставил богатые запасы пищи и корма для лошадей, даже настаивал на предоставление полякам многочисленных слуг и специалистов, способных облегчить и обеспечить длительное путешествие. И вот среди них, в качестве главного медика, как раз очутилась Дорота Фаляк.

Нетрудно было заметить письма, еще не сложенные и не запечатанные – такие лежали на самом верху. Йитка взяла их в руку и подошла к окну, чтобы прочесть размашистый заголовок первого – универсала хелминского воеводы Яна Гнинского волошскому канцлеру Мирону Кострину. Девушка взяла следующее письмо – тайное послание крымскому послу Айваш Бею. Ага, вон оно как! Она видела крутящихся по дворцу татарских сановников, но никак не думала, что поляки обмениваются с ними официальными письмами. Ведь эти два народа были с собою на ножах, в Эдирне чуть-чуть не подрались с великим ханом на кулаках. А тут, пожалуйста, Гнинский в письме обращается к хану как "мой милостивый господин и приятель". Эх, политика! Сплошная тебе пыль в глаза, ложь и тайные примирения.

Йитка пробежала письмо взглядом, с изумлением открывая, что Гнинский в нем приглашает татар на переговоры с целью установления сотрудничества на случай поражения падишаха. Еще сильнее девушку изумили следующие письма – бывшему господарю Молдавии и Валахии Георгию Дуке и канцлеру Семиградья Михалу Телеки. Оба они были присяжными прислужниками Турции, хотя первый несколько лет назад попал в немилость, когда проявил недостаточную ангажированность в ходе наезда на Польшу. А теперь втихую снюхивался с поляками! В этом можно было увидать и измену!

В коридоре раздались тяжелые шаги. Йитка в один миг подскочила к столу и положила письма на место. Огляделась по комнате, чтобы сразу же забиться в угол за большим путевым сундуком. Девушка присела рядом с ним, смешиваясь с темнотой. Она надеялась, что это всего лишь один мз солдат, который ночью патрулирует коридор. Судя по бряцанию доспехов, это не был кто-то из посольских слуг, к примеру, несущий ему жаровню с углями для подогрева постели. Но, к несчастью, дверь открылась, и вовнутрь вошел крепко сложенный рыцарь. У него не было лучины, масляной лампы или хотя бы свечки. Как и девушка, он прибыл в полнейшей темноте, по дороге ни разу ни обо что не споткнувшись. Воин встал посреди помещения и втянул носом воздух. Йитка перестала дышать и шевелиться.

Тут рыцарь резко повернулся и поглядел в ее сторону. В свете луны чешка его узнала. То был Драконобой, ротмистр Михал Пиотровский. С тех пор, как выстрелом из пушки он убил чудовище, панцирный сделался живой легендой. Все кавалеристы относились к нему с глубочайшим уважением, шляхетская молодежь ловила каждое его слово и жест, его просили что-нибудь рассказать и слушали с благоговением, каждый хотел иметь от него какую-нибудь памятку, тряпицу от его одежды или колечко с кольчуги. Сама Йитка несколько побаивалась его, потому что после того дня ротмистр сделался еще более взрывным и непредсказуемым, он даже, казалось, подрос, и временами вел себя неприятно. Сейчас же Йитка окаменела, видя его лицо, залитое холодным лунным сиянием. Ротмистр глядел прямиком на нее, хотя никак не мог видеть.

Но тут же он пошел в ее направлении, склонился и рывком вытащил чешку из-за сундука. Девица пискнула от испуга, чувствуя крепкий захват пальцев панцирного, раздавливающих ей плечо. Йитку поставили на ноги, и пан Михал очередным рывком сорвал паранджу с ее лица.

- Вынюхал я тебя, юркая мышка, - сказал панцирный по-турецки вроде как и не сурово, но в его горле вскипал гнев. – Теперь-то уже ясно, почему Ибрагим Паша так сильно упирался от имени султана, чтобы придать посольству собственных людей. Вы попросту шпионите за нами!

- И что в этом странного? Ты удивлен этим? – Девушка лягнула ногой. Да, она боялась, но терпеть не могла, чтобы мужчины ее унижали. В этом случае она тут же превращалась в маленькую фурию.

- В какой-то степени. я надеялся прихватить здесь какого-нибудь турка, шпиона и душегуба, притворяющегося слугой, но никак не христианскую невольницу! – возмутился рыцарь. – Девушка, и зачем ты это делаешь? Тебе угрожали? Вынудили сотрудничать, говоря, что в противном случае уничтожат? Вот же свиньи!

- Отпусти меня, черт подери! – рывком она вырвалась из захвата. – Свиньи! И кто это говорит?! Вы же сами заставили Дороту сотрудничать, угрожая смертью ее брату. А кроме того, никто меня и не заставлял, все это я делаю по своей воле. Тем самым я оказываю услугу повелителю, подданной которого являюсь.

- Это что же такое? Христианка, оказывающая услуги басурманам, - пан Михал недоверчиво покачал головой. – И вот что мне с тобой делать, а? Конечно, мне бы следовало на месте свернуть тебе шею, вот только что бы это изменило? Ты же наверняка не действуешь сама Все, я уже знаю, кто тебя перетянул на свою сторону и заставил служить язычникам. Это та чертова потурчанка. Пошли!

Снова он схватил Йитку, но на сей раз за воротник возле шеи, и толкнул к двери. Девушка шла послушно, с опущенной головой. Она старалась казаться примирившейся с поражением. Но когда они встали на верхней ступени лестницы, не поворачиваясь, чешка пнула рыцаря пяткой в голень, после чего вырвалась и прыгнула вниз. Во всяком случае – попыталась. Пан Михал схватил ее за пояс, не успела Йитка скакнуть, удерживая одной рукой, причем, без какого-либо усилия. Попытка бегства закончилась для девицы исключительно болью в пятке, оказалось, что кости у пана Михала, похоже, из железа сделаны.

Панцирный выволок Йитку из дворца и, не обращая внимания на изумленных стражников, повел ее к застройкам на тылах, предназначенным для слуг и не очень важных гостей. Не колеблясь ни секунды, он направил шаги в помещение, из окон которого сочился свет свечей. Без стука, поляк дернул за ручку и пинком распахнул двери. Йитку он толкнул в средину, так что та приземлилась на колени у ног Дороты, схватившейся из-за стола.

Аль-хакима нацелила в наглеца пистолет. Пан Михал, переступив порог, остановился и начал оглядываться по помещению. Помимо стола и сундука для одежды здесь находился большой стол, заваленный бумагами и освещенный не менее чем десятком свечей, торчащих в подсвечниках или приклеенных прямиком к столешнице. Напротив места, занятого Доротой, сидел Талаз Тайяр, все так же с пером в руке. Он не прекратил набрасывать какой-то сложный план, глянул лишь на пана Михала и дружелюбно ему усмехнулся.

- Успокойтесь и присядьте, - миролюбивым тоном предложил он.

- Я ожидаю объяснений! – рявкнул ротмистр. – Эта малая проститутка соблазнила Якуба только лишь для того, чтобы иметь доступ в кабинет Гнинского. Вы занимаетесь шпионажем в пользу османской империи!

- Не все, а только вот они, - спокойно заметил Талаз. – Меня удивляет твое возмущение, ротмистр. Ведь это же вполне естественно, что султан с поляками отправил шпионов. А чтобы ты сам сделал на его месте? Одно дело, победить нового врага, а другое – не спускать с глаз старых. Ты думаешь, Гнинский этого не знает? Лично я подозреваю, что оставляемые им сверху бумаги, приготовлены специально для шпионов. Сразу видно, что ты, мил'с'дарь, солдат, а не политик. Так что нечего горячиться, поверь мне. Садись-ка лучше, сударь, и объясним кое-чего один другому.

Он указал пришедшему стул, Дорота же опустила пистолет и помогла Йитке подняться с пола. Пан Михал присел к столу, хотя и на расстоянии, обеспечивающем свободу движений, положив левую руку на рукоять сабли. Талаз налил ему вина из глиняной бутыли.

- Молдавское, сладкое и питательное, - разохочивал он, но Пиотровский даже не взял в руки кружку. – Слушай, мил'с'дарь, дело такое, что Порта прекрасно понимает: все ее враги будут пытаться воспользоваться ослаблением империи. Понятное дело, поляки будут убалтывать кого удастся, чтобы под предлогом предоставления помощи устроить нашествие на Турцию и окончательно ее уничтожить. Если империя потеряет армию, можно будет освободить Балканы и Грецию из-под турецкого ярма и на долгие годы закрепить положение Речи Посполитой на южных рубежах. Это разрешило бы множество проблем. Можно сказать, что нашествие чужаков для них всех – это словно подарок с небес. До них пока что не доходит, что чужие не ограничатся захватом одного Стамбула, что они превратят всю планету в преисподнюю. Только все это очень скоро поменяется. Пока же что Мультиличность готовит техническую базу, вводит своих подданных в реальность, даже не начиная наступления по-настоящему. Одинокие летающие машины, которые видны на небе и которые исчезают в горах или где-то за морем, это только инженерные патрули, ищущие ценные полезные ископаемые, радиоактивные металлы и редкоземельные элементы – нечто такое, чего человечество еще не знает и не умеет использовать. Только лишь после их нахождения Мультиличность начнет расширять сферы влияния, занимать очередные территории, чтобы добыть для себя рабов, в одинаковой степени: и как строительный материал для биомашин, и как рабочую силу. Когда она сделает очередной серьезный ход, ее солдаты нападут на очередные крупные города, чтобы сделать с ними то же самое, что и со Стамбулом. Боюсь, что только лишь тогда великие мира сего проснутся и поймут, что им следует объединить силы для борьбы с общим врагом…

- И что тут общего со шпионажем за Гнинским? – фыркнул пан Михал.

- Когда человечество протрет глаза, будет уже поздно, к сожалению, этого никак не изменить, - сообщил Талаз. – Так что до меня дошло, вместо перемирия необходимо вызвать глобальный конфликт. Единственным шансом остановить чужаков станет одна всеобщая битва, которая позволит мне приблизиться к Мультиличности. Чтобы ее осуществить, понадобятся громадные армии, которые соберутся под Стамбулом. Склонить христианских повелителей к поддержке исламской Турции не удастся, так что будет лучше всего спровоцировать их на то, чтобы они сами напали на нее или же прибыли с изменной "помощью". Когда командующие прибывших войск увидят то, что натворила Мультиличность, и на собственной шкуре поймут, что означает контакт с чужой цивилизацией, они наверняка придут к выводу, что, все-таки, необходимо встать не против, но вместе с Турцией для борьбы с врагом. Они только лишь должны будут прибыть со своими войсками…

- И в этом заключается наша работа, - вмешалась аль-хакима, указывая на бумаги. - Ибрагим Паша, мой большой приятель и опекун, попросил, чтобы я шпионила для него за поляками. И правильно, я делаю это, но еще и затем, чтобы мы сохранили контроль над грядущим конфликтом. Нам уже известно, что Гнинский попытается спровоцировать мятеж бояр в Яссах против господаря-марионетке. Поляки хотят возвратить на молдавско-валашский трон Георгия Дуку. Одновременно они пытаются договориться с князем Семиградья, чтобы, изображая идущий на помощь поход, он поддержал их в войне с Турцией. Помимо того, Гнинский установил контакты с Габсбургами, он же пробует склонить к союзу и татар. Одним словом, поляки готовят крупную операцию против Порты. Изображая помощь, они вторгнутся вглубь империи в количестве множества армий. И как раз это нам и нужно.

- Все равно, мне до сих пор непонятно, зачем шпионить за Гнинским, раз он знает, что за ним шпионят. Ведь он оставляет вам липовые письма…

Пан Михал вздохнул, после чего взял кружку и сделал приличных размеров глоток.

Талаз вставил перо в чернильницу и потянулся со вздохом.

- В качестве султанского лалы многие годы я был одним из важнейших офицеров имперской разведки, а в качестве демиурга – одним из наиболее выдающихся стратегов во всей группировке галактик, - сказал он. – Поверь мне, воин, накопление и обращение информации – это сложная операция. Информация, она словно оружие, которым можно и самому пораниться. Но мне известно, как следует ею тщательно орудовать, чтобы добиться своего. Гнинский понимает, что за ним следят, но он обязан вести игру дальше, турки же обязаны следить за ним, чтобы удвоить свои войска, готовясь встретить угрозу с севера. Ведь они тоже еще не проснулись, и им кажется будто бы с Мультиличностью справятся сами. Большая часть их командиров не видели ад, который чужие устроили в Стамбуле, они не представляют себе масштаба угрозы и размаха противника. На этом столе находятся эскизы сложного плана, который должен привести к тому, чтобы у врат Стамбула собрались громадные армии. Пойми, это единственный шанс для того, чтобы этот мир остался в живых. Я должнен вызвать громаднейший конфликт, или же вы все станете частью биологических машин или невольниками, пашущими гораздо страшнее, чем рабы на галерах.

Пан Михал выпил вино и отставил кружку. Дорота, не говоря ни слова, вновь налила ему, ротмистр в знак благодарности кивнул ей.

- То есть, в этой комнате имеется единственная надежда на спасение для всего мира? – спросил панцирный, поглядывая то на Талаза, то на Дороту. – Обабившийся танцор, одержимый демоном из иного мира, и обасурманенная торговка невольниками? Это в ваших руках единственное спасение?

Дорота грозно нахмурила брови.

- Уж лучше это, чем отдать шанс на спасение мира в лапы усачей с подбритыми, но совершенно пустыми башками! – рявкнула она. – Решайся, сударь, то ли ты собираешься устроить скандал и затруднить нам жизнь, то ли встать на нашу сторону. Можешь устроить тревогу и приказать нас арестовать, но тогда планы Талаза не сработают, и весь мир будет пожран существом из иного мира, практически равным богу. Но можешь и присоединиться к нам, становясь плечом к плечу в сражении за спасение человечества.

- Ты что, травница, меня за дурака считаешь? – склонился панцирный к Дороте.

Женщина стиснула зубы, чтобы не взорваться. Она считала ротмистра как раз неглупым человеком, но оказалось, что он точно такой же, как и все остальные, дубоголовый, лишенный воображения служака.

- Я видел, на что он способен, - указал пан Михал на Талаза. – Какими огромными знаниями обладает, и что может. Знаю и то, пани, что ты полностью заслуживаешь свой титул мудреца. Оба вы категоричны и знаниями превышаете остальное человечество. Думаю, что нет лучших кандидатов на спасение света, чем ваша пара. Я с радостью стану вам служить.

Наступила переполненная неловкостью тишина. Дорота переваривала нетипичный комплимент. Талаз лишь усмехался. Ротмистр выпил вино и подставил кружку. На сей раз ему наполнила ее Йитка. Дорота же неожиданно извлекла из рукава и всыпала в вино пана Михала шепотку белого порошка.

- Противоядие, - пояснила она. – В первую кружку я всыпала тебе яд. Выпей, и ничего с тобой не станет. И… извини, должна же я была предохраниться на той случай, если бы ты не пожелал с нами сотрудничать.

- Ничего страшного. Я сразу же почувствовал странный привкус, но знал, что со мной ничего не случится, - легким тоном ответил ей рыцарь. – С тех пор, как перепил драконьей крови, чувствую себя непобедимым

Талаз радостно улыбнулся этим двоим. С тех пор, как три недели назад он заключил перемирие с Доротой, его немного попустило. Наконец-то у него был доверенный человек, некто, кто внимательно слушал и буквально жаждал знаний. Аль-хакима замечательно справлялась и как адъютант демиурга, как терпеливый ученик. Настолько, насколько умел сам, он обучал ее медицине, которая интересовала женщину более всего, но прежде всего, пытался ознакомить ее с теорией стратегии и военного дела. Дорота относилась к этому перемирию как к шансу получения знаний и дальнейшей карьеры. Йитка, в свою очередь, помогала им исключительно из жаждв приключений. Но Талазу все время не хватало оперативного офицера. А пан Михал годился в таковые практически идеально.

Йитка села за стол и налила вина и себе. Все четверо, не говоря ни слова, приглядывались один к другому. А потом они склонились над бумагами, и Талаз начал свои пояснения для Пиотровского.


XVI


Стамбул

11 раджаба 1088 года хиджры

9 сентября 1677 года от Рождества Христова


Новый демиург вскарабкался по Мультиличности, а точнее – по ее материальной визуализации, выплюнутой биопроцессором. Информация, сжатая столь сильно, что обрела массу и расцвела словно чудовищно громадное черное дерево, уже успела стабилизироваться и застыть. Ствол шириной в несколько сотен шагов, был окружен путаницей проводов и модулей, выполняющих функции конденсаторов – цилиндрических объектов, закрытых кованой сталью, и высотой с двухэтажный дом. Но демиург уже находился выше, он ловко поднялся по вьющимся вокруг ствола застывшим щупальцам на высоту нескольких сотен метров, вроде как бы проверить поверхность объекта и его безопасность. На самом же деле объекту ничего не угрожало, демиургу же просто хотелось спокойно подумать. В течение часа он перескакивал с ветки на ветку, наслаждался движением и высотой, глубоко в легкие втягивал прохладный воздух, чтобы наконец-то заставить себя спуститься к ожидавшим его подчиненным.

Он получил свое первоначальное тело, то самое, в котором родился тысячи циклов назад, где-то в совершенно ином мире. Тело укрепили и несколько модифицировали, но в принципе он остался собой, лишь с небольшой степенью киборгизации. Перемещался демиург на двух ногах, выпрямившись, разве что когда прыгал или крался – тогда ловко двигался на всех четырех лапах. Ростом он значительно превышал среднего человека, зато был более худощавым, к тому же мел землю длинным пушистым хвостом. Рыжая шерсть покрывала все его тело, включая морду, снабженную чувствительными усами. Для глядевших на него невольников он был чем-то похож на движущегося на задних лапах кота. Демиург был хищником с планеты, полностью поросшей дикими и грозными джунглями. Он сам лучше всего чувствовал себя в путанице высоких деревьев, в которой он мог перескакивать с ветви на ветвь. Потому-то он так любил карабкаться ввысь, чтобы оглядеться – тогда демиург чувствовал себя чуть ли не дома.

Внизу его ожидал Валь, командир воинов вторжения, сейчас ответственный за подготовку новых завоеваний на планете. Среди цилиндров конденсаторов демиург заметил еще и Исуба. Туманное создание, все еще заключенное в человеческом теле, приглядывалось к командующему с явной враждебностью, наверняка готовя какую-нибудь гадость или ловушку, как и для предшественника демиурга. Военачальник знал, что случилось с его первым "я". Оно поддалось слишком сильному объединению с человеческим донором тела и стало совершать ошибки. По крайней мере – официально, ведь неофициально участники армии вторжения говорили нечто иное. Прежде чем сбежать, первого демиурга впутали в идиотскую катастрофу, из-за чего он попал в немилость Мультиличности. Он позволил подчиненным дать себя уничтожить, а это не свидетельствовало хорошо об его умениях.

Несмотря на это, Мультиличность дала ему второй шанс и предоставила новое тело. Даже трудно было поверить, что два очередных демиурга – это одна и та же личность. Возможно, и не совсем, ведь нынешний был вписан в реальность из запасной копии собственно демиурга, хранимой в инфополе. Сейчас он не соединялся с человеком – ему подарили первоначальное тело, чтобы не допустить повторения сценария. Мультиличность пришла к выводу, что наилучшим образом он справляется, когда представляет собой одинарную, первоначальную личность. Всяческое влияние чужих разумов затупляло его первобытные, дикие инстинкты воина.

- Нам удалось установить координаты твоей неудачной копии, демиург, - как всегда, подлизываясь, сообщил Валь.

Демиург выпрямился во весь рост, глядя на подчиненного сверху. Он с огромным удовольствием свернул бы двуличному гаду шею, но не мог сделать этого без повода. Уничтожение офицеров, уже размещенных в реальности, Мультиличность расценила бы как ненужное расточительство. Запись в реальность новой копии личности офицера – это приличные затраты энергии, которых в фазе вторжения следовало избегать.

- Где он? – только и спросил демиург.

- Оставил след в инфополе где-то в тысяче километров отсюда. Как и в прошлый раз, мы воспользовались твоим личностным профилем, чтобы локализовать его. Сейчас он распространяет какие-то знания или идеи, которыми заражает очередные людские умы. Потому-то он отразился эхом в инфополе и вновь позволил вычислить свои координаты. У него всего лишь несколько почитателей, но их количество наверняка будет расти. Думаю, он основал секту или же объявил себя пророком, если не богом.

- Это ты бы так поступил, Валь. Только я совершенно другой, для меня власть над людьми не важна, - ответил демиург, шевеля пальцами, снабженными когтями из биополимеров с армированием посредством наноботов. – Мне кажется, что старый я уже не представляет серьезной угрозы. Все указывает на то, что он убегает, пытается очутиться вне зоны действия Мультиличности. Так же, как я поступил в предыдущий раз. Быть может, он захочет притаиться и нанести удар, когда мы уже построим достаточную техническую базу. Но если сделает так, то исключительно для того, чтобы захватить транспортер и воспользоваться порталом. Он желает сбежать как можно подальше. На другой конец галактики, что и так не избавит его от наказания.

- Я могу выслать патрульный эскадрон, чтобы снять его, - легким тоном бросил Валь. – Так, на всякий случай. Нам известно, что он располагает каким-то оружием. Он справился с Ясминой в ее оригинальной форме, так что в его распоряжении должно иметься нечто по-настоящему сильное.

- Ясмина, - презрительно фыркнул демиург. – В оригинальной форме – она всего лишь тварь, поддающаяся первобытным инстинктам, но никак не стратег. Ничего удивительного, что мое второе я справился с нею и без технического обеспечения. Не забывай, что даже тот я, несколько увечный по причине собственной человеческой природы, является опытным командиром. Меня бы удивило, если бы он не справился с этим глупым летающим крокодилом. И да, кстати, а куда она снова подевалась? Не докладывает мне каждые три часа, как я приказал.

Не прерывая беседы, демиург направился в сторону здания, приспособленного под штаб и квартиры для офицеров и адъютантов. Из округи были удалены тела и нечистоты, оставленные паукообразными хирургами, от развалин очистили предпольевокруг дерева, образуя высокий вал, окружавший центр. Демиург глянул за спину, на вздымающегося высоко в небо молоха. Материальное представление Мультиличности в своем величии выглядело потрясающе. Оно не было настоящим телом, но гигантским сервером, в котором были собраны колоссальные количества информации – разумы отдельных членов Мультиличности, их воспоминания и чувства, а вдобавок ко всему этому миллиарды простых программ, обслуживающих и поддерживающих порядок в этом океане данных. В каждом покоренном мире Мультиличность выстраивала такой собственный аватар и заполняла его своей самостоятельной копией. Таким образом она обеспечивала себе неуничтожимость и распространялась на все большем количестве планет. Демиург неоднократно наблюдал этот процесс, много раз сам им управлял. Всякий раз со все большим страхом и покорностью по отношению к этому гигантскому творению.

- Ясмина изо всех сил пытается смыть с себя позор, - сообщил Валь. – После того, как она позволила убить себя людям, она испытывает к ним ужасную ненависть. Мне кажется, уж раз ты не разрешил ей принимать участие в разведывательных и наступательных операциях, она охотится на оставшихся в живых людей в руинах Стамбула.

- Что вовсе не освобождает ее от исполнения моих приказов, - буркнул про себя демиург. – Я хочу знать, чем она занимается, потому что кажется мне уж слишком непредсказуемой, чтобы разрешать ей действовать самостоятельно.

- Я знаю, где она находится, - неожиданно отозвался Исуб, который уже какое-то время шел в паре шагов за ними. – Она нашла человеческого лидера и теперь мучает его под предлогом допроса.

Демиург удивленно поглядел на него. Вот не ожидал он от туманного создания ничего, кроме неохотного выполнения приказов. Исуб был грозным и способным командиром, вот только до него не доходили понятия лояльности и дружбы. Раз уж он решил выдать несубординацию Ясмины, с его стороны это должно было быть тактической игрой. Еще демиург почувствовал волну раздражения, охватившую все еще дружащего с Ясминой Валя. Это могло означать, что он знал про выходки бестии, но по какой-то причине ее покрывал.

- Веди, - коротко бросил демиург.

Исуб кивнул и, не оборачиваясь, бросился бегом. Демиург запустил связь и вызвал подразделение гвардейцев. Не преодолел он и пары десятков шагов, как рядом с ним появилось восемь похожих на котов участников вторжения, точно так же как и демиург носящих на меху активные, превосходно подогнанные панцири. Все они, помимо когтей, были вооружены короткоствольными метателями низкотемпературной плазмы. Когда демиург узнал, что его предшественник не создал даже персональной гвардии, он тут же исправил этот недосмотр, к тому же приказал сформировать подразделение из собственных побратимов, солдат той же самой расы, пребывающих в своих оригинальных телах. Благодаря этому, теперь у него имелся верный отряд, защищавший его в ходе боевых операций и не только. Лучше было заранее застраховать себя на случай очередного предательства или нападения из собственных рядов.

Оказалось, что Исуб повел их к ожидающему транспортеру с пилотом за рычагами управления. Все вскочили в средину, а машина тут же поднялась ввысь, подталкиваемая потоками гравитонов из двух направленных вниз сопел двигателя. Привод громко жужжал и зудел – это был результат спешной постройки машины из доступных материалов. Но важным было то, что она легко поднялась и на высоте верхушек деревьев помчалась над городом. Раздвижные двери по обеим сторонам аппарата были приоткрыты, воины вторжения с радостью поглощали скорость и высоту. Демиург задумчиво глядел на перемещающееся внизу море развалин. В течение всего, длящегося несколько минут полета, ни Исуб, ни Валь не проронили и слова.

Транспортер приземлился возле одного из дворцов или святилищ – демиург не был в состоянии их различить. Из военных действий объект вышел практически целым, так что не было ничего удивительного в том, что новая Ясмина выбрала его в качестве жилища. Воины выскочили из летающей машины еще до того, как тот коснулся земли. Они побежали вперед, чтобы перекрыть территорию, а демиург посредством системы приказал им ворваться в здание, не слишком перебирая в средствах. Так что его не удивило то, что через мгновение во дворце раздался бешеный рык, а потом – сухие щелчки плазменных метателей. Вот если бы, совершенно случайно, Ясмина тоже оказала сопротивление, и ее застрелили бы, это и вправду было бы счастливым стечением обстоятельств. К сожалению, воины вступили в схватку только лишь с четырьмя прислужниками Ясмины в людских телах. Слуги с разумами ящеров пытались сдержать чужаков, хотя и знали, с кем имеют дело, в связи с чем их попросту уничтожили. При этом один из гвардейцев-котов был тяжело ранен, но для демиурга это не имело ни малейшего значения.

Оказалось, что Ясмина пребывает в дворцовых садах. О чудо, она не вспылила, как обычно. Гостей она ожидала, разлегшись поудобнее на лежанке, а четыре раба-человека охлаждали ее огромными опахалами. Демиург невольно почувствовал изумление ее наглостью. Увидав его, командирша усмехнулась и помахала, предлагая подойти поближе. Демиург понимал, что данное поведение было продиктовано Ясмине ее новым носителем.

По желанию демиурга, после утраты Ясминой тела драконихи, ее очередная копия была вписана в человеческого носителя. Из чувства ехидства он выбрал для нее пожилого мужчину, к тому же – христианского жреца, знания которого ну никак не могли ей пригодиться. Каким-то образом, гадина сыгралась с донором и разделяла с ним людское тело. Так что сейчас демиургу улыбался пожилой мужчина с седой бородкой, до недавнего времени – ксендз Вавржинец Лисецкий.

Напротив его – или ее – лежанки на жгучем солнце был размещен крест с распятым на нем мужчиной. Пленник и так выглядел обессиленным, к тому же его жестоко бичевали. Все его практически нагое тело было забрызгано кровью, на голову ему надели обруч, сплетенный их сухой, колючей ветки, калечащей кожу на лбу. Увидав кошачьих бестий, мучимый поднял голову и с ужасом поглядел на воинов вторжения. Так что он находился еще не в самом паршивом состоянии, хотя очередные несколько часов беседы с Ясминой наверняка отправили бы его на тот свет.

- Удобную квартиру ты устроила здесь себе, Ясмина, - заметил демиург.

- Поддаюсь подсказкам моего человеческого я, - ответила та, в очередной раз изумляя начальника. Как правило, разговаривала она весьма неохотно, предпочитая рычать, а с миром общалась передачей эмоций или телепатическими сообщениями. – И мне хотелось бы, чтобы ты обращался ко мне "отче" или "ксендз", в крайнем случае – "милостивый сударь Лисецкий".

Демиург проигнорировал невольника, который, согнувшись в глубоком поклоне, поднес ему поднос с сосудами, наполненными напитками. Он подошел к ксендзу Лисецкому и пинком сбил того на землю вместе с лежанкой. Одновременно он выпустил когти, чтобы, в случае чего, разорвать наглеца на клочья. Собственно говоря, он только и ожидал резкой реакции противника. Но Ясмина лишь развела руками, даже не пытаясь подняться с земли. Похоже, людской носитель влиял на нее гораздо сильнее, чем демиург предполагал.

- Ты нарушила директиву Мультиличности о служебном началии, не выполнив приказ, - медленно произнес он. – К тому же, ты прячешь здесь важного пленника. Немедленно дай объяснения, или я вышлю тебя в небытие.

- Ты не можешь поступить так по столь ничтожной причине. – Ясмина-Лисецкий поднялся с достоинством и отряхнул одеяние, длинный турецкий халат, который явно нашел во дворце. – Мультиличность не была бы в восторге, если бы ты аннулировал офицеров только из личной неприязни. Связь я временно отключила на время допроса, так как мне требовались спокойствие и концентрация. А пленника я собиралась передать паукообразным, но только после извлечения из него важных сведений. Когда хирурги возьмут его в оборот, он попросту сойдет с ума, вместо того, чтобы выдать все, ему известное.

- Мы и так узнаем все, что ему известно. Достаточно подселить в него разум воина вторжения….

- О-о, недооцениваешь ты людей, стратегос. Некоторые из них обладают разумами и личностями, значительно превышающими то, чем мы можем их заселить. Вспомни-ка первого демиурга, который соединился с Талазом Тайяром. И чем это закончилось? Доминированием человеческой личности и изменой демиурга, - сообщил Ясмина-Лисецкий с легкой усмешкой. – Вот почему я предприняла определенные средства предосторожности. Этот вот сударь – это великий визирь Кара Мустафа Паша, весьма интеллигентный и хитроумный предводитель людей. Я пытаюсь извлечь из него, почему он не покинул город, а только скрывался в нем с недобитками армии. Ведь это же не имело никакого смысла, он же видел, как мы давим его воинов и превращаем город в развалины. Он должен был сбежать отсюда сразу же после своего повелителя. Чего хотел он достичь, располагая только лишь горсткой солдат? Почему не сбежал? Что он планировал? Быть может, он знает о чем-то, способном заинтересовать нас? Или же он действует в сговоре с предавшим нас демиургом?

- И что? – буркнул демиург.

Ясмина-Лисецкий пожал плечами и разложил руки.

- Пока что похоже на то, что он так поступил просто из страха, - сообщил он наконец. – Я уверен, что за утрату города ему грозит смерть от своих же. Так что он решил остаться и сражаться до самого конца, рассчитывая на то, что случится какое-то чудо, позволяющее ему победить врагов.

- Тогда не слишком-то он интеллигентен, если верит в нечто подобное, - заметил демиург. – Так что ты ошибалась, Ясмина. Он не столь уже ценен, а его знания об армии противника тоже нам не сильно пригодятся. Местные не представляют для нас угрозы. Тем не менее, я его забираю, тебя же предупреждаю в последний раз. Еще одно неподчинение хотя бы самой мелкой директиве или нарушение дисциплины, и ты будешь уничтожена навечно. Без права воплощения в очередной копии.

Ясмина-Лисецкий чопорно кивнул, принимая к сведению решение начальника. Демиург повернулся и вышел, отдавая приказы в диапазоне связи. Он приказал забрать визиря и предоставить ему первую помощь, потом удалить ксендза из дворца, а само здание сравнять с землей. На этом месте нужно будет устроить посадочную площадку для транспортеров или что-нибудь в такой же степени прозаичное.

Во время обратного пути в командный центр, сидя на борту транспортного корабля, он приглядывался к скорчившемуся в углу визирю. В конце концов, он обратился к нему и извинился за плохое обращение, объясняя это чудовищным характером Ясмины-Лисецкого. Вельможа наконец расслабился и перестал трястись от испуга, когда же получил противоболевые лекарства, начал отвечать на вопросы. Когда они приземлились возле дерева Мультиличности, он вышел из машины самостоятельно и с изумлением начал приглядываться к терявшемуся где-то в облаках молоху.

- Вы пощадите меня, господин? – спросил он, наконец, у демиурга. – Я могу служить вам столь же верно и предано, как ранее служил падишаху. Теперь я знаю, что его владычество закончилось, и это вы являетесь истинной Тенью Аллаха на Земле. Скажите, чего вы желаете, и я это с радостью исполню.

Демиург довольно покачал головой.

- Я желаю, чтобы ты оставался мне верен и сконцентрировался на уничтожении Ясмины-Лисецкого, - коротко бросил он. – Это твое первое задание.

- Сделаю это с радостью, - ответил Кара Мустафа и поклонился.

Так что демиург повел его к едва-едва работающему порталу, но посредством которого все еще можно было передавать данные из инфополя, и который все так же выслал эзотерическое излучение. Он приказал визирю без страха приготовиться к перемене, которая сделает его более сильным. После этого он запустил процедуру переноса и дал приказание записать избранную собою личность в визиря. При этом он усмехался про себя, наблюдая за изменениями носителя, за тем, как в глазах того поначалу тухнет, а потом вновь нарождается сознание. Пара мгновений, и измененный пришел в себя. Поначалу разделся бешеный, громкий рык. Визирь оскалил зубы, ворча и оглядываясь по сторонам. Мышцы тряслись, в то время как новая, объединенная личность перехватывала власть над телом.

- Ты узнаешь меня? Знаешь, что тебе следует сделать? – демиург положил руки на плечи визирю и поглядел прямо в глаза.

- Д-дааа, - процедил недавний визирь, а теперь – существо, полученное из соединения этого первого с очередной копией Ясмины. – Уничтожить ее… И верно служить тебе, демиург.

Предводитель довольно кивнул. В этом-то и было дело. Никто не будет большей угрозой для Ясмины, чем она сама. Достаточно было натравить ее на саму себя, используя жертву, которую она же и сотворила. Это эффективно отвлечет ее внимание от затей против демиурга, зато использует ее агрессивность и жажду убивать.

Ясмина-Мустафа постепенно приходил в себя, уже вскипая от ярости на Ясмину-Лисецкого. Он прекрасно помнил пытки и безжалостную жестокость бестии, которая его изловила и мучила. А еще он помнил ласку и добрую волю демиурга, который спас его и одарил доверием. Он был обязан отплатить своей мучительнице, а потом уже подумает в плане отношения к военачальнику. Самое главное, что теперь у него имелась цель и жертва, которую следовало убить. Все остальное пока что не имело значения.


Хотин

2 октября 1677 года от Рождества Христова


Дорота почти и позабыла, насколько неприятной может быть польская осень. Правда, находилась она на южных рубежах, но даже и здесь дождь и холода могли быть мучительными. Тем более, если ты жил в шатре, поставленном в старом военном лагере, окружавшем хотинскую твердыню, которая за последние годы несколько раз переходила из польских в турецкие руки и назад. В конце концов, после падения Стамбула турецкая армия отступила из южной Украины, чтобы спасать империю. Поляки торопливо воспользовались ситуацией и вернулись в старые крепости во главе с расположенным поблизости Каменцом Подольским.

Несмотря на гадкую погоду и на то, что находилась в старой родине, аль-хакима не отказалась от любимого турецкой костюма. Все так же она носила шаровары, сорочку и кафтан с длинными рукавами, а волосы прятала под хеджабом. Так было удобнее, чем мучиться в носимых польскими бабами тяжелых, шерстяных нижних юбках, под которые все равно врывался ветер. Даже Йитка убедилась в удобстве турецкого наряда, хотя на кафтан набрасывала шубку, подаренную Якубом Кенсицким.

Дорота вышла из шатра и неодобрительно глянула на небо. Оно было покрыто тяжелыми свинцовыми тучами, из которых вечно сыпал мелкий дождик. Хорошо еще, ветра нет, - порадовалась Дорота и пошла через лагерь по направлению к кузницам, целый комплекс которых расположился за воротами крепости. По пути аль-хакиме встречались обозные, слуги и пажи, которые, несмотря на ранее время, уже крутились у шатров. Только лишь некоторые, те, что появились здесь за последние дни вместе с прибывающими в Хотин отрядами, приглядывались к ней с любопытством. Остальные прекрасно знали, кто такая басурманская целительница, и не осмеливались слишком настырно пялиться на нее или высказывать какие-то замечания. Несколько раз, без каких-либо церемоний, она заехала по роже слишком болтливому обознику, один раз в защиту ее чести пришлось вмешаться пану Михалу. Этого хватило, чтобы женщину окружила аура грозной и влиятельной госпожи. Так что большая часть челяди тут же сходила с ее пути, а многие даже уважительно кланялись аль-хакиме.

Ворота замка стояли открытыми настежь, никто их не охранял. Не было смысла – все предполье занимала многотысячная армия, размещенная в десятках палаток и шатров, окруженных шанцами и окопами. По совету Талаза гетман приказал на шанцах и на башен разместить нацеленные в небо шмиговницы с конусообразными зарядами в стволах. Артиллеристы должны были приветствовать ними летающие машины чужих, если бы те появились над крепостью. Правда, пока что никого в округе не замечали, бесконечные, слабо заселенные степи Украины захватчиков совершенно не интересовали.

Дорота застала Талаза в одной из кузниц, которую он переделал в собственную мастерскую. Пушкари и оружейники, которых он привлек для работы, пока что не появлялись, хотя два работника уже разожгли огонь в очагах, готовя мастерскую к работе в течение целого дня. Аль-хакима несколько мгновений глядела с удовольствием на стоявшего на фоне огня высокого турка, одетого только в шаровары и рубаху. Тайяр был не только красив, словно Аполлон, но еще сильный и прекрасно сложенный. Куда-то подевалась вся его женственность, драконья кровь изменила и его поведение – он мог быть агрессивным и резким. Какая-то неукротимая дикость и пульсирующая в его жилах сила притягивали Дороту. Иногда ему случалось не выдержать и накричать на работника, иногда случилось и хорошенько тряхнуть неуклюжего оружейника, и хотя потом он всегда извинялся и сбрасывал вину на заполняющую его жилы драконью кровь, для Дороты он всегда выглядел настоящим мужчиной. Ей нравились как раз такие: красивые и бешенные одновременно. Правда, такие попадались редко, так что ничего удивительного, что Талаз был для нее словно изюмина, которую ей все сильнее хотелось испробовать. и ей не мешало даже то, что он, собственно, и человеком не является. Во всяком случае, что он такой не до конца.

- Ты уже здесь, это превосходно! – обрадовался турок, увидав Дороту, и приветствовал ее чистосердечной улыбкой.

Женщина чувствовала, что радость его неподдельна, а не вынуждена вежливостью, он и вправду ее любил. Только она умела его слушать и пыталась по-настоящему понять. Остальные, даже умнейшие среди советников гетмана Яблоновского с ним самим во главе, все время лишь вздымали брови и лохматили бороды, пытаясь что-либо понять из предлагаемых им технических и тактических решений, которые следовало бы применить в сражении с армией вторжения чужих, чтобы у них появились хоть какие-то шансы. И они неустанно относились к нему с подозрением и с трудом скрываемой неприязнью. Ведь мало того, что он был басурманином, так еще наполовину был родом из другого мира.

- Погляди, это окончательная версия драконового кончара, - похвастался он, беря лежавшее на столе оружие.

Он подал женщине тяжелую, длинную трубку с деревянной рукоятью, законченную характерным, конусообразным клубнем из жести. Кончар имел добрых четыре локтя длины, когда его ставили на землю, он был выше Дороты на голову. Полька взяла его под мышку, как гусары держат копье. Теперь же – дело другое, кончаром каким-то образом можно было оперировать, даже сидя в седле. Как раз в этом-то и было дело – их приторочат в том месте, где гусары, как правило, возили кончары, очень длинные мечи, предназначенные для того, чтобы пробивать доспехи. Это же чудовищное оружие, нечто вроде самопалов, снабженных кумулятивными снарядами, способными продырявливать стены, пробивать панцири участников армии вторжения и корпуса летающих машин чужаков, должно было заменить рыцарское оружие.

- Я слышала, что вечером вы испытывали пороховую смесь, - заметила Дорота, осматривая кончар. - Половина лагеря вскочила на ноги, грохот стоял такой, что земля тряслась.

- Мы запустили несколько снарядов в присутствии гетмана и сановников, - кивнул Талаз. – Раздробили в порошок несколько валунов и телегу, загруженную мешками с песком. Все это произвело впечатление на шляхтичей. Все разглаживали усища, хлопали по пузищам, крестились и целовали горжеты с Богоматерью. А так, вообще, в кончарах сейчас не только дымный порох, хотя материал содержит один из его ингредиентов, селитру. Помимо того, это диатомовая земля, месторождение которой мы несколько дней назад обнаружили в округе, и самый важный ингредиент, полученный коновалами из животного жира, обработанного сильной кислотой. Это простейший взрывчатый материал, возможный для производства в данных условиях, за то он в десятки раз более мощный и сгорающий быстрее, чем порох. Этот последний мы применяем в качестве детонатора…

- А взрыв этого чего-то не разорвет драконовый кончар?

- Труба должна выдержать два, возможно, даже три выстрела. Потому гусары будут снабжены одним зарядом, уже вложенным в трубку, а второй будет размещаться в кобуре вместо пуффера[3]. Нам осталось произвести несколько тысяч подобных игрушек, и можно выступать.

- Замечательно, я уже мечтаю о Стамбуле, о солнце, о свежих фруктах, о говоре и балагане, даже о нищих и лезущих куда надо и куда не надо котах. Я даже начинаю тосковать по смраду метрополии. Надеюсь на то, что с твоей помощью удастся изгнать чужих и заново отстроить мой город, - сказала Дорота, протягивая руки к огню.

До зимы было вроде как и далеко, но женщина предпочла бы провести ее в Турции, а не в своей старой стране. Дорота настолько стала аль-хакимой, что просто не представляла возврата к давней жизни. Даже польский климат казался ей нечеловеческим, уж слишком холодным.

- Сделаем, что сможем, а теперь займемся работой. Нужно подготовить рецептуру для факторий, которые будут производить взрывчатку. Состав в моих записках, по-турецки. Тебе следует перевести ее на польский язык, причем, как можно доступнее, чтобы у исполнителей не было сомнений, что им делать, а потом сделать, скажем, дюжину копий. Присаживайся здесь поближе к печам, тебе будет тепло, и ты высушишь одежду.

Дорота усмехнулась, услыхав заботу в голосе мужчины, когда же она проходила к указанному столу, они разминулись впритирку. Талаз даже вздохнул вслух, изумленный реакцией собственного тела на касание женщины. Он казался сконфуженным, похоже, внутри него велся какой-то бой. В конце концов, он глянул на занятых делом работников и приказал им нарубить побольше дров. Когда те вышли, турок подошел к сидящей Дороте и положил ладони ей на плечи. Женщина откинулась назад, подставляясь под несколько неудобный в этой позе поцелуй. Только обоим это никак не мешало – страстно и резко они впились друг другу в уста. Дорота неожиданно очутилась в объятиях Талаза, стул, на котором она только что сидела, с грохотом полетел под стенку. Любовник поднял женщину, словно бы та была перышком, и прижал к себе. Со стола на пол посыпались бумаги, покатилась чернильница. Дорота с размаху ударилась спиной о столешницу. Она лишь усмехнулась, резкими движениями расшнуровывая дублет.

- Прошу прощения, но вынужден ваше занятие прервать! – раздался голос пана Михала.

Убийца дракона неожиданно вскочил в кузницу и остановился, лишь увидав сплетшуюся в объятиях и поспешно раздевающуюся парочку. Талаз повернулся к ротмистру, скаля зубы и гортанно ворча, но, к счастью, быстро взял себя в руки. Ротмистр панцирных поднял руку в успокаивающем жесте.

- Йитку похитили, - пояснил он. – Тот самый молодой дурак, которого она давно уже соблазняет. Доигралась, дурочка. А я ведь говорил ей, чтобы оставила его!

Дорота поправила одежду и спустилась на пол. Ей казалось, что отсутствие девушки в шатре вызвано походом к любовнику. Собственно говоря, она и не ошибалась, вот только тот, наконец-то, решил взять дело в свои руки и сделать то, что давно уже обещал – взять чешку в жены.

- Если он попытается затащить ее к алтарю, это ему может очень дорого стоить, - сказала полька. – Нужно удержать этого сумасброда, пока не случилась трагедия. И ты знаешь, мил'с'дарь, в какую сторону он ее утащил?

- Семен утверждает, что отправился с ней по дороге на Жванец. Там, вроде как, имеется церковь, так что не исключено, что именно там и собрался взять ее в жены, - заявил пан Михал.

- Езжайте оба, - принял решение Талаз. – И доведите дело до ума. А мне нужно распоряжаться производством оружия.

Вот уже месяц после нескольких бесед с гетманом Яблоновским Талаз действовал в качестве его доверенного командира. За него лично поручился канцлер Гнинский, прежде чем отправиться в Варшаву. Посол передал гетману ценное сокровище, которым был обладающий необычными знаниями воин и демиург армии чужих. Наибольшее впечатление произвела на гетмана не сама личность Талаза, но привезенные из Турции драконовы чешуи, которые пробило оружие, придуманное демиургом, и которых не мог хотя бы поцарапать усиленный обстрел из мушкетов. Полевой гетман не был глупцом, так что он быстро сориентировался, насколько ценным может быть сотрудничество со странным пришельцем. Он проявил к турку серьезное доверие и разрешил свободно действовать, во всяком случае, если речь шла о работе над оружием. Армии и так следовало ожидать решения короля и постановлений сейма, а это могло продолжаться даже целую зиму. Так или иначе, Талаз занялся перевооружением армейских подразделений. Терпели даже его помощницу, но все время держали ее в ежовых рукавицах через угрозу казнить ее брата.

Дорота выбежала из кузницы за паном Михалом, а через мгновение уже сидела в седле одного из конец, принадлежавших панцирным. Поводья ей подал инновроцлавский каштелянич Тадеуш Янецкий, который по письменному согласию отца вступил в панцирную хоругвь в качестве сопровождающего самого ротмистра. Парень считал службу в рыцарском отряде великой честью, тем более, что Пиотровский сделался самым популярным рыцарем во всей Речи Посполитой. Ведь уже даже в Малой Польше в качестве сувениров продавали "самые настоящие" драконьи когти и чешую чудища, убитого паном Михалом.

Втроем они галопом помчались через лагерь, Дорота посредине, выскочили на дорогу, ведущую на север, прямиком в Жванец, и поскакали, насколько можно было скакать по раскисшему от дождей тракту. Тадеуш пару раз чуть не свергся в грязь, так как еще не до конца был привык к кольчуге на теле и к мисюрке на голове. Дорота выругала про себя Йитку, тем более, что уже после четверти часа скачки болезненно набила себе ягодицы и стерла бедра. Конечно, нужно было махнуть рукой на дурочку, но не могла она вот просто так оставить девчонку в беде. Хотя Дорота давно уже вернула Йитке свободу, все время считала ее своей подопечной. Полька относилась к ней, словно к младшей сестре, немного – словно к подруге. Так что она только стиснула зубы и подогнала коня.

Но в Жванце молодых людей они не нашли. Поп, вновь устраивающийся в покинутой турками церкви, служившей мусульманам мечетью, клялся всем святым, что гусара с девушкой не видел. К счастью, казацкий отряд, патрулирующий окрестности крепости, доложил пану Михалу, мол, да, встретили гусарского товарища в сопровождении девушки, направлявшегося в сторону Каменца. Дорота перемолола во рту ругательство, массируя болящую задницу, и погнала коня дальше. Все трое преодолели очередную милю или две по размокшей дороге, как вдруг услыхали топот, звон и скрип колес. Из леса выехал авангард отряда из нескольких тысяч человек, неспешно направляющегося на юг под полощущими алыми знаменами с Погоней, гербом Литвы. Передний отряд, состоящий из легковооруженных кавалеристов, тут же помчался галопом в их сторону. Пан Михал поднял руку в знак приветствия и громко назвал себя.

Поручик драгун, который их приветствовал, сразу же повел встреченных к каретам и повозкам, число которых свидетельствовало о том, что ехал кто-то важный. Ротмистр Пиотровский внимательно приглядывался к солдатам и шляхте, равно как и к знаменам. Увидав хорошо экипированную и поддерживающую порядок армию, он быстро понял, с кем сейчас они будут иметь дело.

- Не хвалитесь, будто мы мы служим под командованием гетмана Яблоновского, - вполголоса сообщил он Дороте и Тадеушу. Про Гнинского тоже было бы лучше помолчать. В общем, мы едем прямиком в Каменец, где должны усилить гарнизон крепости. Сейчас только лишь обмениваемся приветствиями – и все. В случае чего, стоим из себя ничего и никого не знающих.

- А зачем все эти хитрости? – спросил Тадеуш.

- Это войско великого литовского гетмана Михала Паца, и я опасаюсь, что он и сам путешествует с ним. Пац ненавидит Собеского и пытается бороться с ним где только можно и как только можно. Гетман Яблоновский и канцлер Гнинский, в свою очередь, это верные приятели короля Яна, а мы – в качестве их подчиненных – как бы по определению находимся на их стороне баррикады, - пояснил ротмистр. – Так что с нами может случиться и чего-нибудь нехорошего, включая неожиданное исчезновение без вести. Так что держи-ка, парень, язык за зубами. И вы тоже, милостивая госпожа.

Дорота кивнула. Она ненавидела Яблоновского за то, что тот держал ее брата за решеткой, и за то, что был беззастенчивой сволочью, но она понимала, что Пац, скорее всего – еще хуже. Первый ее шантажировал и вынуждал к бесчестным поступкам, чтобы защищать границы и интересы Речи Посполитой, но второй творил подлости исключительно из амбиций, чтобы укрепить собственные влияния и ослабить короля. Он, вроде как, даже снюхивался с Москвой и Бранденбургом, естественными неприятелями Польши, лишь бы только досадить Собескому.

Опасения пана Михала подтвердились – их провели к открытой карете, в которой сидел великий гетман. Это был мужчина, уже разменявший шестой десяток лет, с вытянутым лицом и высоким лбом. Пышные усы придавали ему вид человека озабоченного и измученного. Вельможа окинул нашу троицу печальным взглядом и тяжело вздохнул. Дорота окаменела, потому что в карете, напротив гетмана, сидела Йитка. Девушка казалась несколько сконфуженной, но выражение лица было таким же высокомерным.

- Неужто еще беглецы из лагеря Яблоновского? – спросил гетман. – Или это его шпионы? Наш хитроумный ученик Чарнецкого в последнее время что-то не в форме. Поначалу от него сбегает гусар, увозя с собой турчанку, которая утверждает, будто бы она чешка, а тут еще парочка его воинов со следующей турчанкой.

- Я полька, - заявила Дорота.

- О, хоть какой-то прогресс. А почему, если можно узнать, сударыня переоделась в басурманку?

- Вот уже два десятка лет я являюсь подданной Великой Порты. Аль-хакима Дорота Фаляк. В настоящее время – на службе у гетмана Яблоновского, - заявила женщина, понимая, что будет хуже, если ее обвинят в шпионаже в пользу султана.

- Всегда у него были склонности заниматься грязной работой, шпионить, устраивать заговоры и беспокойства, - буркнул великий гетман. – Но вот вербовка потурченцев и рассылка их по всей стране – это уже пересол. Но я не могу допустить, чтобы вы вот так ездили по тылам моих войск. Задерживаю вас всех до предоставления разъяснений.

- Я ротмистр Михал Пиотровский, - отозвался панцирный. – Офицер на королевской службе. Так что ты, гетман, не можешь меня задерживать без причины.

- А кто мне запретит? Я сделаю, что пожелаю, я тут господин! – Последние слова Пац уже кричал, а чтобы подчеркнуть их, стукнул кулаком в подлокотник.

Йитка, перепуганная, съежилась на своем сидении, а конь Дороты фыркнул и застриг ушами. Карета ведь все время ехала, так что разговаривающий должен был подгонять верховое животное, чтобы поспевать. Драгуны гетмана не спускали пленников с глаз, готовые, в случае чего, вмешаться. Пан Михал поглядывал на них исподлобья, раздумывая над тем, а не попытаться ли попросту бежать, но догадывался, что те этого только и ожидали.

- Слышал я про вас, ваша милость, - буркнул Пац. – Это вы подстрелили громадную ящерицу, которая чуть не сожрала султана. Что, не могли подождать, когда она его проглотит?

- У меня не было времени на раздумья…

- Ну, вот это точно. Всегда вы, горячие головы, действуете поспешно! – фыркнул великий гетман. – Только не надо, мил'с'дарь, так грозно поглядывать, я вам не враг. Скажите только, что вас сюда привело, и я вас отпущу.

Когда пан Михал вскоре рассказал про похищение Йитки, Пац широко усмехнулся. Затем махнул рукой, словно отгоняя муху.

- Не верю я вам, уж слишком глупо и тривиально, - со смехом заявил он. – Только нет у меня времени на всякие хитрости и допросы, я ведь не тот лис Яблоновский. Лично я люблю ставить проблемы ясно. Так что приблизьтесь, у меня к вам есть предложение.

Дорота глянула на ротмистра, подняв брови, тот в ответ пожал плечами. В соответствии с приказом гетмана они подъехали поближе к карете. Пан Михал приказал Тадеушу оставаться на месте, чтобы не вмешивать парня в грязную политику. Юноша послушно отъехал к драгунам.

- Мне известно, что в лагере Яблоновского пребывает турецкий офицер, одновременно являющийся гетманом чужих, изгнанным ими за какие-то преступления. Еще мне известно, что это он сконструировал оружие, с помощью которого ротмистр Пиотровский победил дракона. Ха, видите?! У меня есть уши и глаза даже с османской стороны границы, - удовлетворенно заявил Пац. – Я ведь военачальник быстрый и ко всему готовый; из Вильно выступил, как только узнал, что произошло, забирая все силы, которые удалось собрать на месте. И я хочу получить с этой авантюры все, что только можно. У меня большие планы и огромные возможности, чтобы их реализовать, но мне нужны люди, на которых я мог бы положиться, сторонники и достойные доверия рыцари. И вместе мы можем завоевать по-настоящему много. Так что я делаю вам предложение: переходите в мой лагерь.

Он поглядел поначалу в глаза пану Михалу, потом Дороте. Женщине он даже улыбнулся.

- И как мне это следует понимать, гетман? Я что, для тебя шпионить должен? – возмутился ротмистр. – Или мне следует ударить Яблоновского ножом в спину?

Хватит того, что ты войдешь в мой отряд и поддержишь меня своими умениями. Я именую тебя ротмистром моей личной хоругви, когда же мы победим, ты станешь великим коронным стражником. Это высокий придворный чин, который открывает путь к должности гетмана, - ответил на это Пац.

- Но ведь великого стражника может назначать только король, - заметил Пиотровский.

- Так ведь гетман как раз это и имеет в виду, - вмешалась Дорота. – Он желает надеть на голову корону, а мы должны будем ему в этом помочь.

- Подобные мечтания – это глупость! И шутки здесь совершенно не к месту! – снова возмутился ротмистр.

- Вовсе нет, момент для этого самый подходящий из всех возможных. Нашествие чужих диаметрально изменит расклад сил на континенте и сделает возможным то, что раньше было совершенно невозможным, - спокойно заметил гетман. – Прежде всего, пылью может рассыпаться турецкое могущество, но и не только оно одно. Собеский не пропустит случая порисоваться, обрести славу в качестве защитника всего человечества, Церкви и сам дьявол знает чего еще. Не успеешь моргнуть, как он привалит сюда со всеми хоругвями, какие ему удастся собрать, и хотя он человек скуповатый, он не станет колебаться и найдет средства на дополнительные войска. Я хорошо его знаю, знаю и его любовь к авантюрам и рисовке. Так что есть шансы, что, в конце концов, где-то он споткнется, и случится чего-нибудь нехорошее. У чужих нет чести, они ведь демоны из преисподней, так что не будет ничего удивительного, что короля они смогут убить так, словно то был обычный слуга. Лично я рассчитываю на то, что так оно и случится. И давно этого ожидаю.

- И мил'с'дарь рассчитывает занять его место? А как же с выборами? – буркнул пан Михал.

- Радзивиллы и Потоцкие давно уже у меня под каблуком, ну а шляхта из Короны меня не интересует. Если будут слишком возмущаться, устрою дело по-другому. Великопольшу и Нижнюю Силезию сдам Бранденбургу, а Малопольша и Верхняя Силезия достанутся Священной Римской Империи. Ну а великий электор и Леопольд Габсбург быстро разберутся с мятежниками вместо меня. В этой стране наиболее главенствующими и так являются Литва, Украина и Подолия, все остальное – всего лишь рассадник для бунтовщиков и нищебродов.

Пан Михал выглядел так, словно его крепко приложили по голове. Понятное дело, что он осознавал нелюбовь великого гетмана к королю, но он никак не подозревал, что у Паца столь громадные амбиции, и что он готов пойти на измену и даже на выдачу части страны в чужие руки. Ротмистр чувствовал, как начинает закипать кровь в жилах, с радостью он отрубил бы башку изменнику, не думая о последствиях. Но он нес ответственность за Дороту и Йитку, кроме того, следовало ведь сообщить Яблоновскому о планах Паца. Так что он лишь стиснул кулаки и склонил голову, делая вид, будто размышляет над предложением.

- А что ты, гетман, предложишь мне за присоединение к твоей фракции? – спросила Дорота.

- Дворянское звание и имение в любом месте Речи Посполитой. Земли – до горизонта, имение, а к этому тысяча, нет, две тысячи червонных золотых ежегодно в течение десяти лет, - не раздумывая заявил гетман. – Твоим заданием станет переманить на мою сторону гетмана чужих. Я хочу иметь его в своем лагере, его оружие и его знания. Вот это дело, весьма важное, я бы поручил именно тебе.

- Десять тысяч червонцев авансом, к этому замок и земли на южной Украине, - заявила Дорота. – Для Йитки ваша милость тоже должна будет чего-нибудь придумать. Ну и освободить ее глупого поклонника.

- Так он выступал, так что моим людям пришлось слегка его поколотить. Сейчас едет связанный в обозе, но что касается освобождения, можно будет подумать, - легко согласился гетман. – Ну а девица получит богатые платья, драгоценности и красивого коня. На приданое хватит.

Йитка шевельнулась и надула губы, но разумно ничего не сказала.

- Дорота, ты же не собираешься… - возмутился пан Михал.

- Собираюсь! – прошипела та и гневно поглядела на ротмистра. – И никто не станет мне указывать, что мне делать, хорошо это или плохо! Надоело мне выслуживаться перед глупцами и слушать мужчин. Благодаря же предложению гетмана, вскоре я сделаюсь независимой и свободной женщиной. Именно за это я воюю всю жизнь, и этого шанса не пропущу. Я дам гетману присягу верности, тебе советую сделать то же самое. Не собираешься же ты отдать жизнь ради глупой чести или верности по отношению к правителям, которым на тебя наплевать. Выбирай!

Михал Пиотровский долго глядел на нее. Заскрежетал зубами, но быстро взял себя в руки и склонил голову. При этом он невыразительно буркнул, что согласен.

- Замечательно! Ваши клятвы я приму, вот только, простите, их одних мне будет недостаточно. – Пац вновь усмехнулся. – Вас я выпущу, в лагерь Яблоновского вы вернетесь уже в качестве моих людей, но мне нужны гарантии. Так что девушку и гусара я оставлю себе. Если окажется, что вы нарушили слово, оба умрут в страшных мучениях. Это ведь честное предложение, правда?

Пан Михал снова засопел от злости, но Дорота успокоила его взглядом. Ротмистр узнал женщину уже настолько хорошо, чтобы прочитать в умных зеленых глазах аль-хакимы молчаливое предостережение. Он не был уверен, что конкретно желает сказать ему женщина, но пришел к выводу, что она все же умнее его, и решил ей довериться. Пиотровский положил правую руку на грудь и начал читать текст присяги, выкладывая на чашу весов собственную честь и бессмертную душу.


Каир

18 шабана 1088 года хиджры


Ясмина-Мустафа терпеть не мог летать на топорных транспортниках, созданных из поспешно произведенных материалов. Мало того, что гравитоновые двигатели выли и жужжали с частотой, от которой у его людского "я" начинали болеть зубы, так боковая дверь была из обычной стали, что не давало возможности выглядывать наружу. Помимо того, летательный аппарат не был снабжен и обеспечивающим комфорт кондиционером. Это была, попросту, угловатая коробка с боковыми двигателями, с расположенным в задней части производителем плазмы и силовыми конденсаторами. В носу располагалась кабина пилотов, которые управляли механизмом, глядя через узенькие окна, сделанные из обычного стекла, разве что закаленного. Трясло эту жестяную коробку немилосердно, и еще в ней было сложно летать по причине жары.

Во всяком случае, оперативный офицер демиурга обладал привилегией лететь в насчитывающем шесть машин штурмовом ключе, где на каждом борту находилось не больше десятка участников вторжения в боевых панцирях и вооруженных короткоствольным энергетическим оружием. Уж лучше так, чем лететь в оставшихся двенадцати машинах, что спешили за штурмовым отрядом сзади. В них летели паукообразные хирурги со снаряжением и несколько инженеров. Отвратительные создания клубились в них, и от самой мысль, что нужно было сидеть рядом с ними, Мустафу трясло от отвращения.

В конце концов, он потребовал, чтобы, вопреки уставу, инженеры раздвинули одни двери. Он даже облегченно охнул, когда те выполнили приказ. В мрачный интерьер, помимо света, ворвался прохладный, пахнущий морем ветер. Внизу, в сотне метрах ниже, величественно перемещались бесконечные массы морской воды. Машины летели на юг, оставив далеко за собой греческие острова. Перелет из Стамбула в Африку должен был продолжаться не более четырех часов, так что в любой момент на горизонте могла показаться суша.

Кара Мустафа подошел к приоткрытым дверям и поглядел прямо перед собой. Штурмовики летели в треугольном ключе, вершиной которого была машина, руководимая Ясминой-Лисецким. Это как раз Ясмина командовала походом, который представлял собой очередной этап вторжения. Мультиличность уже хорошо укоренилась в реальности и теперь приняла решение о распространении. В очередном заранее выбранном городе должен был быть создан биопроцессор, чтобы создать последующий мощный сервер материализованной информации. Он будет представлять собой развитие виртуальной среды, в которой существовала Мультиличность, обеспечивая ей жизненное пространство и возможности развития. Отдельные ее составные бытия пожелали для себя телесности в этом мире. Роль армии вторжения заключалась в обеспечении территории и создании соответствующих условий для материализации.

Каир, вспомогательный город османской империи, предложил сам Ясмина-Мустафа. Метрополия была громадной, отдельные разведывательные корабли, пролетавшие над нею, докладывали про образующиеся существенные людские группировки. Мустафа подозревал, что сюда уже прибыли офицеры султана и спешно организовывали мобилизацию. Они хотели перебросить черезморе отряды мамелюков и орды рабов, чтобы с их помощью ударить на Стамбул. Но вместо этого солдаты станут пищей паукообразных хирургов, тела их – строительным материалом для очередного биопроцессора.

Ясмина-Лисецкий настаивал, чтобы сначала атаковать Рим, а затем ударить на Вену. Он твердил, что самое время разбить мощные группировки в Европе, но демиург пришел к выводу, что Ясмина подчиняется желаниям своей человеческой половины. Давний священник мечтал об Апостольской Столице, возможно, при случае завоевания он мечтал объявить себя римским папой? Или – сразу уже – новым Сыном Божьим? Во всяком случае, Мультиличность приняла решение создать опорный пункт в Африке, а уже потом, по очереди, на других континентах.

- Есть! – обрадовался Мустафа, увидав береговую линию и заметные возле нее белые паруса судов имперского флота, а так же черные и серые паруса пиратских галер, действующих под турецкой эгидой.

Ясмина-Лисецкий, похоже, тоже обрадовался грядущей битве, а точнее – охоте, поскольку его штурмовик ускорился и начал снижаться. Змеюка хотела ударить в ничего не подозревающий город с небольшой высоты – наверняка, чтобы радоваться виду крови и умирающих или же, чтобы вместе с членами штурмового отряда ворваться в толпу и убивать, убивать, убивать… Мустафа только этого и ждал. Уже несколько недель он не спускал с Ясины-Лисецкого глаз, и вот сегодня появлялся замечательный шанс поблагодарить отвратительную гадину за все унижения и боль нанесенные ему лично.

- Приготовиться к атаке, - скомандовал он и вернулся на свое место.


  


Абдул Ага, совершенно недавно назначенный султаном агой всего янычарского корпуса, нервно прохаживался по набережной. Каир раздражал его суматохой, даже большей, что царила на базарах Стамбула, но более всего мучило бессилие. Прошло уже две недели, как он приплыл в Египет, все так же остающийся турецким ленным владением. И с того же дня никак не мог дождаться нападения чужих. К тому же, даже их отдельные суда, пятнающие небо своим присутствием, видели все реже. Неужели Талаз Тайяр ошибался, указывая на этот город, как на наиболее вероятную цель очередной атаки? Быть может, он сознательно склонил падишаха к тому, чтобы тот выслал армию сюда, а вдруг это была часть его игры, каких-то более сложных планов?

Да нет же, невозможно. Если он что-то и затевал против империи, то ведь давным-давно мог ее уничтожить. Точно так же, как и убить Абдула – хватило бы просто не излечивать его драконьей кровью. А раз уж вернул суповару здоровье да еще и одарил могучими силами, то, похоже, не для того, чтобы тут же предать или отослать за море? По-видимому, лала попросту ошибся.

- Все еще ничего, ага? – спросил Абди Паша, наместник султана в Каире, который шаг за шагом доводил Абдула до границ терпения.

Сановник шатался за Абдулом и всячески старался испортить ему жизнь, похоже, опасаясь того, что агу прислали сюда только лишь затем, чтобы его самого снять с должности. Кроме того, паша едва-едва справлялся с поддержанием дисциплины в отрядах мамелюков. Вооруженные подразделения, созданные из невольников, силой обращенных ислам, оставались верными падишаху, только вот неизвестно было, сколько все это еще протянется. Всего лишь двести лет назад они радовались свободе и независимости, сами владели Египтом, и хотя с той поры минули поколения, до сих пор об этом помнили и скрыто мечтали о возвращении старых времен. Если они придут к заключению, что империя ослаблена, то наверняка решатся на мятеж. Прибытие судов, забитых янычарами, несколько охладило эти порывы, но полностью их не аннулировало. Все так же существовало опасение, что тысячи вооруженных амбалов в тюрбанах и халатах до земли могут атаковать турок.

Вот только этого не хватало. Абдул старался не думать, что произошло бы, случись бунт. Сам он рассчитывал на то, что еще раньше прибудут чужие, и ситуация диаметрально изменится. В противном случае империю ожидает неотвратимый крах, а для начала – утрата владений в Африке.

- Мы все время на страже, паша, - обратился ага к наместнику. – За небом следим, так что тебе нечего об этом беспокоиться. Всего лишь сделай так, чтобы мы могли спокойно действовать и не беспокоиться о ситуации в городе.

- Сегодня я приказал казнить непокорных мамелюков, которые повторяли слухи о падении Стамбула, - сообщил Абди Паша. – Еще я издал несколько указов, включая эдикт о введении ночной тишины. По городу неустанно кружат патрули из верных мне гвардейских подразделений. Так что ни о чем не беспокойся, ага. Исполняй свои повинности, я же позабочусь о городе. Ведь именно для этого я здесь и нахожусь, правда?

Абдул лишь склонился в прощальном поклоне и повернулся, чтобы уйти в направлении наблюдательной башни.

- Суповар! – заорал один из янычар, стоявший у пушки береговой батареи. – Летят! Чужие летят!

Абди Паша только запищал от страха и бросился бежать в сторону дворца. А вот Абдул лишь грозно усмехнулся и стиснул кулаки.

- Наконец-то, - шепнул он.


ª ª ª


Штурмовик Ясмины-Лисецкого, ведущий строй перпендикулярно береговой линии, неожиданно выполнил поворот на девяносто градусов, становясь боком к переполненному народом порту. Последующие воздушные корабли поменяли порядок, образуя приблизительную линию за командиром. Двери на бортах раздвинулись, и участники вторжения открыли огонь. Очереди, словно бешеные удары бичом, прорезали воздух. Блеснули десятки стволов метателей, и импульсные разряды плазмы помчались вниз. Они вонзились в плотную толпу, выжигая в ней кровавые коридоры, ударили по доскам мола, зажигая и разрывая древесину, с шипением ударяя в каменные прибрежные фортификации, взрывая глыбы и выбрасывая горячие обломки в воздух.

До окаменевших зевак наконец-то дошло, что с неба прибыло уничтожение. С криками и воплями, взывая Аллаха или попросту визжа от перепуга, они бросились бежать в город. Штурмовики пролетели вдоль берега, засыпая его лавиной разрядов. Еще большее опустошение, чем обстрел, вызвала паника. Бегущие давили друг друга, они мчали, куда глаза глядят, ослепленные ужасом, не обращая на что-либо внимания. У того, кто упал, просто не было никаких шансов подняться, его тут же втаптывали в землю сотнями ног.

Только лишь отряды янычар, часть из которых уже испытала бои с чужими в Стамбуле, сохраняли спокойствие. Абдул Ага стоял у подножия портовой башни, с деланным спокойствием наблюдая за маневрами чужаков. Те повернули в направлении моря, чтобы выполнить плавный разворот и снова полететь к городу. Машин было всего шесть, но тут же в небе появилась дюжина новых. Приближающиеся транспортники не готовились к обстрелу, но направлялись прямо вглубь Каира. Абдул обернулся, оценивая направление наступления. Талаз утверждал, что, как и в Стамбуле, захватчики выберут для себя какое-то людное, но дающее возможность посадки место. Скорее всего – базару И было похоже на то, что машины летел прямиком к торгу невольниками, расположенный где-то в полутысяче шагов от порта. Так что ага кивнул солдату на башне, а тот сразу же начал колотить в барабан. Через мгновение ему начали вторить другие барабаны, обслуживаемые сидевшими на крышах наблюдателями.

Марченко


Ясмина-Мустафа тем временем высовывался из транспортного судна, осматривая город. Его штурмовик замыкал строй, находясь в нескольких сотнях метров за ведущим. Транспортеры с паукообразными хирургами как раз пролетели над молчащей прибрежной батареей, которая защищала порт, и никем не обстреливаемые углубились в город. Ясмина-Лисецкий приказал распылиться и сеять опустошение вокруг торга, выбранного в качеств посадочной площадки и места постройки очередного биопроцессора. Штурмовики тут же разлетелись в стороны и помчались над самыми крышами, поражая людей в радиусе, не большем пяти сотен метров от базара.

Мустафа, хотя и испытывал горячее желание убивать, старался держаться твердо и ожидать подходящего случая. Он стиснул пальцы на рукояти плазмометателя и еще раз проверил батарею. Могло хватить на три десятка выстрелов, только он не собирался тратить заряды на людей. Не для того он сюда прилетел. Ясмина-Мустафа приказал пилотам держаться в радиусе видимости от командующего. При этом он внимательно следил за маневрами штурмовика Ясмины-Лисецкого. Тот поначалу летел зигзагом, а воины вторжения с его машины хаотично лупили по всему, что находилось внизу, начав десятки небольших пожаров и завалив несколько халуп. В конце концов, бестия высмотрела мечеть с двумя башнями минаретов, пару минут кружила вокруг нее, постоянно бомбардируя святилище зарядами. С ужасным грохотом и среди туч пыли башни завалились, захоронив под собой несколько окрестных домов и давя беженцев. Только это, похоже, никак не удовлетворило Ясмину-Лисецкого, потому что он продолжал кружить над мечетью, пока не превратил ее в кучу дымящихся обломков. Мустафа же приказал пилотам летать по кругу, а воинам – обстреливать все, что попало.

Он терпеливо ожидал, когда враг совершит ошибку. В конце концов, он обязан был ее сделать.


ª ª ª


Абдул Ага вскочил на коня, которого держал в готовности один из его пехотинцев, после чего галопом поскакал вниз по улице. Он не обращал внимания на сожженные и затоптанные трупы, на раненных и раздавленных. Через пару мгновений он очутился на торговой площади, на которой тоже царила суета, но тщательно контролируемая янычарами и несколькими доверенными мамелюками. Эти последние, сидя на верблюдах, направляли бегство купцов и их покупателей, в случае необходимости награждая недисциплинированных ударами длинных бичей. Абдула здесь уже ожидал командующий обороной, офицер спаги Лагари Хасан Челеби. Сорокалетний турок соответствовал званию богатого, титулованного рыцаря. Одет он был в блестяще доспехи персидского типа и искусно украшенные наручи, на голове у него был шлем с плюмажем. Командира янычар он приветствовал кивком.

- Все готово.

- Я дам знак, - сообщил Абдул Ага и присел на корточки в тени одной из торговых лавок. Хасана Челеби он попросил укрыться вместе с ним.

Лучше было не искушать судьбу, стоя на солнце в блестящем, привлекающем взгляды панцире. К счастью, хотя Хасан и считался безумцем, гордым идиотом он не был, поэтому спрятался без споров. Абдул искоса приглядывался к нему. Любимец султана был знаменит в империи небывалой отвагой и бравадой. Десять с лишним лет назад он покорил сердца абсолютно всех, выстрелив самого себя в воздух, тем самым совершив первый в истории ракетный полет. Летательный аппарат он сконструировал сам – набитую порохом простую трубу со стабилизаторами. Он влез в этот снаряд, после чего выстрелил себя высоко в воздух и пролетел над заливом рядом с дворцом Топкапи. Приводнился он в залив и до берега добрался вплавь, этим подвигом завоевав милость падишаха. Последующие годы он служил в имперской кавалерии, чтобы в последние недели принять командование над поспешно сформированной по указаниям Талаза ракетной артиллерией.

- Они готовятся к посадке, - заметил Хасан.

Абдул ничего не сказал. Он глядел на дюжину пузатых транспортеров, беспорядочной тучей, опускавшихся на площадь. Они еще были высоко над крышами, но пассажиры уже раздвинули двери, готовясь прыгать. Некоторые даже выползли на корпуса – громадные черные паукообразные с косматыми лапами и отвратительными, поблескивающими хитином брюшками. Двигались они быстро, крутя во все стороны головами с восемью неправильной формы глазами. янычар прямо затрясся от отвращения, видя, что в каждой машине буквально клубится от этих существ. Они вылезали на корпуса машин, как будто бы кто-то вскрыл гнездо насекомых. Один или два уже даже спрыгнули вниз, с грохотом падая на крыши лавок и разбивая их вдребезги.

- Еще чуточку, - хладнокровно заявил Абдул. Он поднял руку и помахал ею следящим за ним со всех сторон торга янычарам. – Давай!

Сразу же несколько прилавков было отброшено, открывая спрятанных за ними артиллеристов, вооруженных стальными трубами со стабилизаторами и похожими на груши клубнями кумулятивных зарядов. Ракеты умело были смонтированы на стойках и нацелены в идущие на посадку транспортные машины. Хасан Челеби лично подскочил к одной из ракет, поданной лучиной поджег фитиль и, не боясь того, что взрыв раздастся раньше срока, еще и поправил прицел. Ракетные снаряды появились и в окнах окружающих одноэтажных домов, а так же на плоских крышах глиняных домишек.

Абдул затаил дыхание, ожидая первых выстрелов. Летающие аппараты находились уже на высоте крыш, через мгновение должны были коснуться земли. И тут ракета Челеби с шипением выплюнула из дюзы огненный хвост, дрогнула и, как бы после раздумья, резко рванула вперед. Янычары бросились в стороны, убегая от урагана огня, кто-то из обожженных завопил, другой начал гасить загоревшуюся одежду. Всех охватила туча едкого, серного дыма.

Ракета полетела, таща за собой дымовую косу; она прошла рядом с одним из перевозчиков и врезалась в нос другого. Рявкнула взрывающаяся головка, и подбитая машина полетела вниз, перевернулась и с ужасным грохотом ударилась крышей брусчатку торга. В одно мгновение транспортник превратился в кучу дымящегося, разодранного металла.

Очередные ракеты выстрелили с шипением и грохотом. Абдул с ужасом глядел на их пьяный, неровный полет, на то, как они колышутся из стороны в сторону или заворачивают в неожиданных направлениях. Одна из них прошла мимо всех целей и упала где-то в глубине города, вздымая облако пыли и дыма. Другая зацепила за корму летающей машины, отскочила и взорвалась в воздухе рядом с другим транспортником. Похоже, пилот его был ранен, потому что машина потеряла стабильность и боком врезалась в соседнюю. Обе тут же полетели в землю. Другая ракета потеряла стабилизатор и начала вращаться вокруг собственной оси, влетела в открытую дверь садящейся машины, пролетела сквозь нее, превращая всех пауков в золу, и помчала свечой вверх, чтобы удариться в шасси следующего идущего на посадку транспортника.

Через мгновение сам торг и небо над ним превратились в изрыгающую взрывами преисподнюю. Ракеты со свистом и рычанием летали во всех направлениях, скашивая все на своем пути. Одна из них взорвалась на пусковой треноге, убивая обслуживавших ее янычар; другая ударила в ближайший дом, в одно мгновение превращая тот в груду развалин. Какие-то из снарядов разрывались в воздухе или проделывали дыры в корпусах летающих машин. Наконец, какая-то из них попала в корму транспортера, прямиков в конденсатор энергии.

Абдул увидел только лишь ослепительно белую вспышку и упал на землю. Через мгновение все потряс чудовищный грохот, а по бывшему торгу невольников прокатилась волна раскаленного воздуха. В землю ударили языки освобожденной плазмы, превращая брусчатку в жидкую лаву. Паукообразных, которым удалось выскочить из летательных аппаратов, тут же охватил огонь, и они сгорели живьем. Абдул Аге даже не пришлось вызывать ожидавших в боковых улочках янычар, вооруженных копьями и мушкетами. Ракеты выполнили всю работу, причем, более существенно, чем кто-либо мог ожидать.

Челеби встал рядом с агой, широко раскрытыми глазами глядя на кучи горящего металла и на булькающую, расплавленную брусчатку. Он вытер покрытое сажей лицо и широко усмехнулся, блеснув зубами. Абдул, увидав это, фыркнул от смеха, ведь Хасан потерял брови и ресницы, кожа на лице сильно покраснела. Суповар догадывался, что выглядит точно так же, лицо горело, только это не имело для него никакого значения. Сердце его пело, когда он видел трещащие в огне тела чудищ. Были уничтожены все транспортники, вся дюжина! К сожалению, осталась шестерка более юрких штурмовиков, летающих по кругу и плюющихся белым огнем.

Абдул оскалился и погрозил им кулаком.


ª ª ª


Ясмина-Мустафа глядел на резню паукообразных хирургов поначалу с ужасом, а потом с удовлетворением. Ответственность за поражение понесет командир экспедиции, то есть его враг. Даже если теперь он снесет весь Каир, это уже и так не будет иметь значения. А целью была постройка очередного биопроцессора, но теперь это без оборудования и специалистов было невозможным делом. Ясмина-Лисецкий совершил достойную наказания ошибку, он не десантировал воинов вторжения, чтобы те проверили и зачистили место высадки, а вместо этого занялся бессмысленной бойней, желая натешиться убийствами. Это вот проявление слабости будет ему стоить дорого – Мультиличность подобных ошибок не прощает.

На этом этапе вторжения утрата нескольких десятков хирургов было серьезным ударом. В Стамбуле осталось всего лишь несколько подобного рода специалистов. Создание очередных из их копий потребует времени и серьезных расходов энергии. То есть, поражение было сокрушительным, и по этой причине у Мустафы появились довольно-таки смешанные чувства. Он не задумывался над тем, откуда местные взяли ракетное оружие – это как раз особого значения не имело. Их ракеты были крайне примитивными и особой угрозы не представляли. Просто-напросто, в следующих штурмовых и транспортных машинах нужно будет смонтировать противоракетные системы. Без электроники их создание потребует какого-то времени, но, так или иначе, у местных в столкновении с армией Мультиличности не будет никаких шансов. Все это были только лишь переходные проблемы. Самое главное, что Ясмина-Лисецкий подставился.

Ясмина-Мустафа с презрением глядел на то, как штурмовик командующего кружит над побоищем, а его воины расходуют последние заряды плазмы на стрельбу в янычар. Через минуту энергетическая амуниция исчерпалась, и его враг мог только ругаться и бессильно пялиться на людей. Не ожидая дольше, Ясмина-Мустафа выслал рапорт демиургу, прикрепив изображения с места происшествия. Более всего его самого радовала запись, представляющая штурмовую машину Ясмину-Лисецкого, бессмысленно кружащую вокруг напрасно обстреливаемого храма.

- Сформировать строй! – отдал приказ Ясмина-Лисецкий. – Садимся и приступаем к захвату территории. Приготовить холодное оружие.

- Протестую! – ответил на это Ясмина-Мустафа. – Внизу могут иметься еще ракеты. Люди только и ожидают, когда мы спустимся до их уровня. Посадка может закончиться катастрофой.

- Я отдал приказ. И он не подлежит обсуждению, - процедил Ясмина-Лисецкий.

Пилоты подчинились командующему и сформировали вокруг его машины обеспечивающий посадку круг. Носы машин они направили наружу и начали снижать высоту. Теперь местом высадки десанта должна была стать улица, идущая в направлении все еще горящего рынка. Мустафа приказал своему пилоту с посадкой не спешить. Его штурмовик завис над остальными, уже приземлившимися.

И тут же на чужих посыпался град мушкетных пуль. Свинец зазвенел на листовом металле, забарабанил на активных панцирях воинов вторжения, которые сразу же разбежались вокруг машин. Некоторые получили ранения в неприкрытые части тел, причем, настолько серьезно, что это выбило их из боя. Но остальные с воплями и рыком бросились на плотны ряды янычар. И вот тогда-то Мустафа наконец получил приказы от демиурга. Он тут же переключился на открытый канал, чтобы его слышали все воины и пилоты.

- Протокол передачи командования, код – красный! – сообщил он. – С этого момента я руковожу формацией, в соответствии с директивой Мультиличности номер 18101088. Порядок исполнения – немедленный. Приказываю отмену вторжения. Отступить к штурмовым машинам и сформировать строй с прикрытием. Выполнять!

Воины остановились еще до того, как добежали до янычар. Всего двое или трое впали в амок и ударили на копейщиков. Остальные, сохраняя дисциплину, отступили и бегом вернулись к своим машинам. Исключением стал незаметный тип с седой бородкой, который дезертировал и бросился бежать в боковую улочку. Он прекрасно знал, что его ожидает и пытался испариться. Только Мустафа все время следил за ним и указал пилоту:

- Отрежь ему дорогу, - потребовал он.

Штурмовик помчался над домами, перегнал бегущего и спустился на высоту крыш. Ясмина-Лисецкий остановился, ему некуда было бежать. Он оскалил зубы и бешено размахивал двумя обнаженными ятаганами. Тем временем Мустафа сильно высунулся из открытой двери, одной рукой держась за стойку машины. В другой он держал метатель. Он даже усмехнулся врагу, который, увидав это, опустил оружие. Какое-то время он мерил неприятеля взглядом, шипя по-змеиному и скаля зубы.

Ясмина-Мустафа палил раз за разом, полностью опустошая батарею оружия. На Лисецкого рухнул ливень плазмы, в несколько мгновений разрывая на куски и тут же превращая в пар. От очередного воплощения Ясмины осталось только черное пятно на мостовой.


XVII


Хотин

29 октября 1677 года от Рождества Христова


Дорота спала словно младенец, так что я поднялся осторожно, чтобы не разбудить ее и укрыл шубой. Царящий в шатре холод доставал все сильнее, счастье еще, что сегодня, наконец-то, мы отправляемся на юг. Талазова часть моей души буквально хотела петь от счастья, радуясь возврату в родимые стороны. Но вместо этого, щелкая зубами, я натянул штаны и набросил на сорочку куртку, а уже на нее – подбитый мехом кожух, подаренный одним из магнатов, прибывших в лагерь. Польские шляхтичи, видя, какие опустошения способно произвести спроектированное мною оружие, относились ко мне с огромным уважением. Помимо теплых вещей, я получил кольчугу и шлем от пана Потоцкого, а пан Замойский высказал мне честь сильным боевым конем. Так что я радовался растущей популярностью.

Я вышел из шатра и чуть не вляпался в лужу. Ночью лило беспрерывно, впрочем, как уже несколько дней. Ничего удивительного, что королевская артиллерия застряла в грязи где-то за Львовом. Впрочем, она бы и так мало на что пригодилась бы в войне с захватчиками. Я пошел через просыпающийся лагерь, но на сей раз не в направлении кузницы, которые уже были закрыты, а их горны погашены, но в сторону обоза, где ожидали отъезда массивные ландары с широкими колесами. Именно на них перемещалась большая часть вооружения и взрывчатых материалов. Правда, две гусарские хоругви полевого гетмана Яблоновского уже были вооружены драконовыми кончарами, но остальная часть спешно созданного оружия ожидала завершения и распределения. Более всего меня беспокоила переподготовка гусар, опасаясь что на это может не хватить времени, но Дорота меня успокоила.

- Подбритые башки просто горят, чтобы драться кончарами, потому что уже сейчас им снится слава укротителей драконов и демонов, - говорила она. – Хватило рассказов Пиотровского о том, как он подстрелил гадину, чтобы все панцирные хоругви стали требовать таких же самых кончаров. Каждый, даже самый малый рыцарь мечтает о славе и почете, о битвах с чужими, о защите веры и святого креста. Ведь летающие суда видели, вроде бы как, над городом Петра, сам папа римский впал в панику и тут же взялся объявлять крестовый поход. Сам увидишь, с каким энтузиазмом рыцари станут тренировать владение кумулятивными зарядами. Еще до того, как мы попадем в Семиградье, натренируются так, словно бы сражались этим оружием с детства. Так что об этом можешь не беспокоиться.

При мысли о Дороте я улыбнулся. Причем, обоими своими соединенными личностями. Истинный "я", давний похожий на кота демиург, втюрился в нее, потому что ее агрессивность и независимость напоминали о самках моей расы, диких и необузданных, к тому же сильных и склонных к доминированию. Талаз полюбил ее, потому что открыл в ней добро, тщательно скрытое под слоями твердого панциря, который ей пришлось выстроить, чтобы выжить. Конечно, имелось еще и влияние дремлющей где-то глубоко в наших "я" Папатии, которая, попросту, любила Дороту как свою подругу, перед которой она могла открыться душой. И так вот все мои составные элементы соединились в любви к аль-хакиме. Похоже, она и не осознавала, каким сильным чувством дарю я ее, причем, в различных плоскостях. Мне только было известно, что я ей нравлюсь как мужчина, и что она соглашается с моим не до конца человеческим происхождением. Лично мне этого хватало. И я не ожидал, что она неожиданно воспылает ко мне серьезными чувствами.

С тех пор, как Йитка стала заложницей, Дорота чувствовала себя несколько одиноко, я же аккуратно пытался заполнять эту пустоту. А может, она сносила меня только лишь поэтому? Быть может, ей была интесна моя физическая форма и бравость в плотских утехах, а моя мудрость позволяла ей успокаивать жажду знаний? Тем не менее, она скучала по своей помощнице, а мне приходилось ее успокаивать и объяснять, что все находится под контролем. Йитка получила от меня специальное задание, и я надеялся, что девушка выполнит поверенные ей инструкции. От этого могло очень многое зависеть, вместе с успехом всего похода. Вот только Дороту это никак не утешало, облегчение приходило к ней лишь тогда, когда я заключал ее в своих объятиях.

Задумавшись и с блаженной улыбкой на лице, я подошел к телегам, чтобы проверить, обернули ли слуги груз в пропитанную жиром ткань, в соответствии с моими указаниями. Нельзя было допустить, чтобы кончары подмокли и заржавели, чтобы сырость повлияла на взрывчатку. К счастью, первые две повозки были обеспечены надлежащим образом. Обеспокоило меня только лишь то, что их никто не охранял. Какой недосмотр! Наиболее ценный армейский груз и остался без присмотра! Где тут пан Михал? Почему не проследил?

Ну и, пожалуйста! Возле третьей повозки стоял какой-то мужчина и, словно у себя дома, копался в бесценном оснащении. Он уже добрался до упаковок и вынул один из драконовых кончаров, еще блестящий от смазки и сияющий новизной. Мужчина осматривал оружие, крутил носом и что-то бормотал. В одно мгновение я буквально закипел от злости. Невозможно спускать с оружия глаз, в противном случае, оно тут же прилипнет к чьим-нибудь рукам. Я энергично подошел к этому мужчине и, скорчив грозную мину, схватил его за плечо. Тот обернулся поглядел на меня свысока, хотя ростом он никак меня не превышал. У него была традиционно подбритая голова и огромные усища, к тому же на нем был красный жупан, обшитый золотой нитью, что давало понять – перед вами человек богатый. Ага, а еще у него было громадное брюхо, которым он тут же напер на меня, заставляя отступить на шаг.

- Полагаю, что милостивому сударю нравится мое оружие, - заговорил я по-польски, маскируя злость.

- Как смешно мил'с'дарь разговариваешь. – Толстяк добродушно усмехнулся. – Что, только-только учишься по-нашему? Здорово у тебя получается, здорово. Так ты говоришь: это твое оружие? А я думал, что королевское…

- Да, конечно, производится оно из королевских средств по приказу гетмана Яблоновского, но ответственность за него несу я. Мое это дело, и я обязан проследить, чтобы в целом состоянии поавло оно в руки специально отобранных рыцарей, - процедил я. – Так что, положи-ка его на место, мил'с'дарь, будь добр. Разве что желаешь пояснить свое любопытство гетману.

- Я только что приехал, а уже столько наслушался про эти кончары. Якобы, одним выстрелом можно насквозь пробить крепостные ворота, даже стену продырявить. Правда это? – допытывался чужак, раздражая меня еще сильнее.

- Где-то так, - буркнул я и протянул руку за оружием, которое он держал, но сукин сын лишь прижал его к себе.

Он был силен, а толстяком только выглядел. Какое-то время, мы перетягивали кончар друг от друга.

- Очень бы хотелось мне иметь такой. Мой сын, что приехал со мной, тоже о таком вот мечтает. Может ты бы подарил ему, вот мальчишка обрадуется, - просопел чертов панок, считающий себя непонятно кем. – Я куплю один, золотом заплачу! Сколько мил'с'дарь попросит?

- Вот же сударь уперся! – засопел и я, таща оружие к себе; я уже готов был пнуть чужака в яйца. – Не могу я торговать королевским оружием, оно мне не принадлежит! Ее получат исключительно рыцари, находящиеся на королевской службе! Это не цацки для детей! Отпусти, сударь, иначе я перестану быть вежливым.

Мне ужасно хотелось поколотить его, хотя бы ради того, чтобы расслабиться и разогнать кровь. Как мне осточертели уже все эти польские магнаты и шляхетки, целые табуны которых тащились из Речи Посполитой. Все они злоупотребляли своим положением, умничали, ссорились и хвастались друг перед другом своими подвигами. И у каждого имелось что вставить в разговор, и все пытались меня достать. Счастье еще, что литовские хоругви уже выступили в Молдавию, в противном случае они обязательно бы подрались с теми, что прибыли из Короны. Нет, что за люди, Мультиличностью клянусь!

Толстяк походил на какого-нибудь магната, на толстых пальцах у него были напядены золотые перстни, на некоторых – здоровенные драгоценные камни. Вот такие были самые гадкие, они считали, будто бы им все можно. Я потянул кончар к себе, а когда чужак уперся, отпустил. Толстяк полетел назад и с размаху плюхнулся в грязь. Теперь его расшитая золотом одежда уже не выглядела такой уж импозантной. Я рассмеялся.

- Вижу, что кончар вам очень даже важен, - сказал я, ожидая, когда он вскочит на ноги и схватится за саблю. Но в этом случае он получил бы такой трепки, что вместо того, чтобы ехать на войну, он явно отправился бы в лазарет.

- Ну да, он был бы замечательным украшением моей коллекции, - согласился тот, сидя в грязи и не проявляя гнева. – Опять же, сыну тоже понравился бы. Истинный раритет, один из первых произведенных. Наверняка они перейдут в легенду. Но, раз мил'с'дарь упираешься на том, что я обязан его отдать… Хорошо, а что сударь скажет про двести червонных злотых?

- Столько мне еще не предлагали, - признал я, складывая руки на груди. – К сожалению, если мы проиграем битву с чужими, золото ничего не будет стоить. А мы ее наверняка проиграем, если я стану направо и налево раздавать единственное оружие, которое их способно достать. В тех мирах, откуда они родом, нечто подобное – всего лишь игрушка, но пока они не построят своих машин и устройств, только это способно нанести им вред.

- Помоги мне, сударь, встать.

Он протянул мне руку, держа кончар над головой, чтобы не замочить.

Я подал толстяку руку и извлек из грязи. Тот улыбался, но все так же не спешил отдавать добычу.

- Они не из иных миров родом, но из самой преисподней, - конфиденциальным тоном сообщил незнакомец. – Это не я придумал, это основа нашей святой Церкви. Захватчики не могут прибыть из иных миров, ведь таковые не существуют. Только лишь людей Господь одарил душой и разумом. Говоря, будто бы чужие прибыли из иных миров, сударь пытается сказать, что где-то там имеются иные Земли, населенные разумными существами. И, возможно, чужие тоже были спасены, у них имелся свой Христос? Библия ничего об этом не говорит, так что подобное исключено. Во всяком случае, именно так ты должен повторять, если не желаешь навлечь на себя бед со стороны инквизиции. – Толстяк доверительно подмигнул. – Официальная версия Церкви гласит, что захватчики – это адские демоны, которые могут предвещать апокалипсис, если только человечество не станет исполнять заповеди и не проявит покорность.

- Боюсь, что проявление покорности и молитвы многого не дадут, - горько заявил я. Раздражение куда-то улетучилось, я даже испытал к толстяку нечто вроде симпатии; что ни говори, а он был довольно-таки забавным типом. – Гораздо больше сделает хотя бы этот вот кончар.

- Я тоже так считаю, ясное дело, со всем моим уважением к святому отцу, - толстяк демонстративно перекрестился, перебросив предварительно кончар в левую руку. – Только лишь затем я и принял участие во всей этой авантюре. Мы, все вместе, должны добраться до них, неважно, откуда они прибыли: со звезд или из преисподней, и хорошенько набить им задницы.

- Самое время это сделать. Чем дальше, тем больше станет у них сил, а эти кончары в какой-то миг сделаются недостаточными. Они уже не пробьют их панцирей, не повредят их машин. Так что мы обязаны действовать быстро…

- Так оно и будет, - согласился толстяк. – Сегодня же выступим и, Господь мне свидетель, не остановимся, пока не увидим укреплений Стамбула! Ну вот, самое время будить обоз. А мне пора возвращаться в шатер и переодеться, а то задница подмокла, а ведь утренняя месса начинается. Так продашь мне, сударь, эту цацку, или нет?

- Я вам ее подарю. Даже покажу, как спучить крючок, чтобы выстрелить, - сказал я с улыбкой. – Только никому не говорите про подарок. Не хотелось бы, чтобы вся армия выстроилась ко мне в очередь.

- Ясное дело, что никому не скажу, - обрадовался толстяк. – А много вы уже этих кончаров наделали?

- Три сотни уже попали в руки гусар, еще четыре сотни на повозках. Рассчитываю на то, что в пути нам удастся сделать, как минимум, тысячу, - осторожно сказал я, оценивая про себя возможности и нужные материалы. – Конечно, это если удастся убедить гетманов предоставить мне больше пушкарей и оружейников. Опять же, необходимо будет позаботиться о том, чтобы занять кузницы, накопить угля и селитры, выслать слуг за диатомной землей, а еще собрать алхимиков… Даже и не знаю, удастся ли.

- Удастся. Уж я прослежу за тем, чтобы облегчить вам работу. Так что ни о чем не беспокойтесь, милостивый сударь Тайяр, - добродушно заявил толстяк, подпираясь драконовым кончаром. – Вот только что я вижу, сами без оружия ходите? Непорядок это!

Он умело отвязал ремешки у пояса, которыми была приторочена сабля – толково украшенная, с рукоятью в виде орлиной головы, зато лишенная навершия, с небольшой гардой по восточной моде. Собственно говоря, это была не гусарская сабля, которую любили поляки, а карабела. Подарок и вправду был драгоценный, судя по богато украшенным ножнам, окованным, на глаз, листовым золотом.

- Держите! – заявил толстяк, вручая мне подарок. – Пуская она вам хорошо служит. С Богом!

Последние слова он бросил уже через плечо, быстро направляясь к шатрам, возле которых уже крутилось все больше народу. Двигался он, учитывая собственные размеры и здоровенное пузо, довольно живо. Я тяжело вздохнул и вытащил саблю из ножен. Клинок был умело украшен, на нем имелась латинская надпись; но оружие не имело исключительно парадных функций. Сталь была отменная, при перемещении оружие меняло центр тяжести. Я догадался, что в клинке имеется камера с ртутью. Вершина технических возможностей местных оружейных мастеров! Толстяк, должен был быть чертовски богатым, раз он мог позволить себе делать такие подарки.

- Красивое оружие, - отозвался пан Михал, который в это время незаметно подошел сзади.

- А вы куда подевались? Почему никто не охраняет повозки? – наехал я на ротмистра.

- Посты как раз менял, когда он прилез. Я приказал людям отойти, чтобы ему не мешали, а вот тебя задержать не успел, - разложил он руки. – Когда вы дергаться начали, я от ужаса себе чуть усы не вырвал. Только не осмелился подойти, чтобы не оскорбить его гордости.

- Да о ком ты говоришь, черт подери? – удивился я робости Пиотровского.

- Как это о ком? – кивнул он в сторону толстяка, уже исчезавшего в куче народу. – О его величестве, которого ты в грязь уронил. О короле Яне Собеском.


Каменец Подольский

8 ноября 1677 года от Рождества Христова


Поручик Семен Блонский ехал на худой, серой кляче, которая с трудом тащилась по дороге. Вперед она двигалась только лишь потому, что за узду ее тянул идущий впереди Кшиштоф Кенсицкий. Молодой человек был одет в какой-то паршивый балахон и мешковатые, грязные штаны, на ногах у него были лыковые лапти. Семен, в свою очередь, вырядился в залатанный кунтуш, перевязанный в поясе веревкой, на боку болталась сабля в деревянных ножнах. Выглядели они как мелкий шляхтишка со своим единственным слугой, подобные им тащились за армией с надеждой найти хоть какой-то заработок. По пути они встречали весьма похожих на них мародеров, без особого энтузиазма и уверенности движущихся вслед за военными. Мелкие прислужники и лентяи, ищущие своего счастья в тени ведущейся войны.

- Крепость выглядит заброшенной, - заметил Кшиштоф, которому, по причине рябого лица, новая одежда исключительно подходила. В ней он выглядел совершенно неподдельно, словно настоящий бродяга, беглый крестьянин или юный разбойник.

- Гетман Пац оставил тут всего горстку людей, - буркнул Семен. – Тем лучше для нас. Если дойдет до драки, нам же будет легче.

Брошенная турками каменецкая крепость, носящая многочисленные следы ведущихся за нее многие годы боев, вновь очутилась в польских руках. Михал Пац быстро наложил на нее лапу, обставляя гарнизон литовской армией. К счастью, при себе он хотел иметь как можно больше сил, так что гарнизон крепости обрезал, насколько было только можно. Многочисленный гарнизон держать в ней не было смысла, так как угроза со стороны Турции временно ушла, успокоились и татары, даже казаки перестали устраивать свары. Все народы в большей или меньшей степени столкнулись с захватчиками из иных миров, так что про разбойные нападения не думали.

Но ворота крепости были закрыты, а у калитки стоял часовой. За всадником и пешим следили еще и сверху, но особого интереса прибывшие не возбудил. Семен назвался Ковальским из Ловича, спешащим за свитой князя Любомирского с рекомендательными письмами. Он вежливо попросил оказать им гостеприимство, поскольку уже близилась ночь. Стражник пустил их, небрежно махнув рукой, даде не спеша о чем-либо расспрашивать.

- Мама моя, ну тут и нищета, - только и сказал Кшищтоф, когда они углубились в город.

Брошенная турками крепость выглядела жалко. Находящиеся за крепостными стенами застройки были разрушены, людей по большей части здесь не было. Трудно было поверить, что в годы польского правления здесь было восемьсот домов. На первый взгляд видно было, что большую их часть разобрали, вероятнее всего, зимой, чтобы получить дерево для отопления. у многих хижин были сорванные или продырявленные крыши, люди не появлялись здесь уже несколько лет. Для обоих гусаров этот вид ассоциировался со сценами, которые совсем недавно они наблюдали в Стамбуле – заброшенное имущество, покинутые дома, и ветер, гуляющий по пустым улочкам.

К счастью, в небо вздымались нитки дыма из труб, они свидетельствовали о том, что в Каменце все же живут люди. Довольно быстро прибывшие встретили нескольких францисканцев, крутящихся возле монастыря; их объехал армянский купец на повозке с кормом для животных, потом облаял исхудавший пес, охраняющий дом. Под массивными, сложенными из камня застройками крепости им встретились кавалеристы и казаки, играющие во дворе в кости. К прибывшим никто не цеплялся, никто ими не интересовался. Так что Семен повернул клячу в сторону корчмы. там он купил небольшой бочонок водки у корчмаря, изумленного покупательной способностью оборванца, и вернулся к казакам. Те приняли двух прибывших с радостью, тем более, увидав бочонок, и с энтузиазмом пригласили принять участие в игре. Непонятно, откуда они вытащили деревянные кружки, и уже через мгновение вовсю угощались мутным и вонючим пойлом с новыми приятелями.

Казаков не нужно даже было особо тянуть за язык – после пары выпитых кружек они, перебивая один другого, рассказали все возможное про крепость и ее гарнизон. Комендантом и доверенным человеком Паца здесь был Василий Туркул, храбрый рыцарь, недавно повредивший ногу, по причине чего не мог принять участия в походе в Турцию. Помимо него, большую часть гарнизона составляли раненые или больные солдаты, имелось еще немного челяди и половина казацкой сотни. Вот уже несколько дней, это после того, как польская армия наконец-то покинула округу, все они ужасно скучали и, в основном, следили за небом в поисках летучих кораблей. Вот только те сюда никогда и не наведывались.

- А пан Туркул, вроде как девушку держит под замком, - небрежно бросил Кшиштоф.

- Эт-точно, басурманка, а словно ангелочек красивая, - согласился старший из казаков. – Деваха, эт только судари представить можете, в штанах ходит по турецкому обычаю. Но личико белое, глаза синие, волосы светлые, а говорит по-нашему, сам слышал. Так что и не турчанка она, но вот почему ходит так, и не ведомо. Комендант поместил ее в угловой башне вместе с парнем, которого, говорят, на содомии заловили. То сын какого-то богача, так что непонятно, чего с ним делать, так что пока в башне держат…

- И не боятся, что сбежит? – удивился Семен. – Чего-то я никакой стражи не вижу.

- Хватает и ключа от камеры, чтобы обеих пташек под замком держать, - фыркнул младший из казаков. – Так на что охрана? Ради какой-то девицы и пацана людей беспокоить. А вас чего это они так интересуют, а?

- Час в камере сидел, во Львове и в Вильно, - пожал плечами Семен. – Ну а про девицу-потурчанку от служивых, что по дорогам шатаются, слышали.

- Гетман не был бы доволен, так как всем приказал держать язык за зубами, - буркнул старый казак. – Да хрен с ним, выпьем лучше. За здоровье Паца!

Все стукнулись деревянными кружками и выпили. Казаки лакали водку жадно и спешно, словно последний день жили. Семен с Кшиштофом щедро подливали им, сами, насколько это было возможно, сохраняя умеренность. Когда казаки уже хорошенько налакались, но не было видно, что их можно так вот оставить, поручик спросил, а не на службе ли все они случаем. Это немного отрезвило старшего, который вдруг вспомнил, что таки да, что они должны были обслуживать стоящую неподалеку и нацеленную под острым углом в небо шмиговницу. Понятное дело, это на случай воздушного нападения чужих, а ведь такой и не предвиделось. И про это прекрасно знал их есаул, потому что ни разу он не позаботился проверить посты. разве что один Туркул со своими были готовы в любой момент вступить в бой. А всем остальным солдатам из гарнизона все было до одного места.

Семена совершенно не удивило, что гетман оставил в тылу наименее ценное войско. Сам он сделал бы то же самое. Жаль только, что Пац оставил комендантом пристойного рыцаря, серьезно относящегося к своимобязанностям. Это несколько усложняло выполнение задания.

- Пошли, нечего время терять, - толкнул он Кшиштофа.

Поручик поднялся и поправил два спрятанных в кунтуше пистолета. Юноша послушно вскочил на ноги и вопросительно глянул на старшего. Казаки пытались протестовать, но только лишь из боязни, что ляхи заберут бочонок. Когда же те ушли, оставив водку, про них тут же забыли.

- Как мы все проведем? – спросил Кшиштоф.

- Заходим в башнб и освобождаем наших, - пожал Семен плечами. – За противников у нас сплошные отбросы, нечего с ними церемониться. Опять же, Талаз советовал нам поспешить, так как ожидает неприятностей с чужими. Так что давай сразу!

В башню они зашли никем не замеченными, в средине обнаружили всего одного спящего стражника, пожилого солдата в рваной одежде. Его разбудили и, угрожая пистолетом, потребовали выдать ключ. Перепуганный старик сообщил, что ключи от камер имеет только комендант. Он лично приносит пленным еду и только лишь тогда открывает двери. Похоже, особой работы у него и не было, так как ему нравилось посещать девицу, которую забавлял долгими беседами.

Семен почесывал усы, размышляя, что бы сделать. Походило на то, что им, в первую очередь, нужно было поймать коменданта. Легче всего было устроить засаду прямо тут, так как приближалось время ужина. Охранник тоже говорил, что Туркул может появиться здесь в любую минуту. Тогда Блонский стал связывать старика, а Кшиштоф бегом помчался наверх разузнать ситуацию и поговорить с кузеном хотя бы через двери. Только-только он обнаружил обе камеры, снаружи кто-то начал изо всех сил бить в колокол. Гусар схватился за рукоятку, в панике пытаясь открыть дверь без ключа, ведь он был свято уверен в том, что тревогу объявили исключительно в связи с вторжением в крепость двух переодетых гусар.

- Тревогу бьют только потому, что на небе появились летающие машины! – сообщила из своей камеры Йитка. – Я вижу их в окно, летят с юга. Это я их сюда вызвала!

- Что? – не поверил Кшиштоф. – Это каким же чудом?

- Несколько раз в день я напевала псалмы и размышляла, как научил меня Талаз. Мы так договорились. Тот из нас, кто отделится от остальных, должен был делать так, чтобы привлечь к себе внимание врага и обмануть его таким образом. Благодаря этому, они и прилетели сюда, считая, будто бы я и есть Талаз. И это позволит нашей армии безопасно добраться до цели, - пояснила девушка.

- Ты притянула их сюда молитвами и мыслями? С ума сошла? Ведь такое невозможно, - сказал Кшиштоф.

- Возможно! – отозвался из своей камеры Якуб. – Мне она тоже приказала так делать. Нужно очистить мысли, а потом повторять последовательности слов и мыслей в соответствии с расписанием, которому научил ее Талаз. Это похоже на молитву, во всяком случае – в какой-то степени. Якобы, это характерные для Талаза мысли и идеи, которые оставляют след в духовной плоскости. Гончие псы чужих вынюхивают мысли жертвы, на которую они ведут охоту, ищут оставляемый такими мыслями след. Йитка научилась оставлять им фальшивый след, изображая чужие мысли. Мы стянули их сюда вместе. Беги, кузен, сейчас они здесь будут.

- Да что вы такое говорите?! – возмутился Кшиштоф. – С ума сошли, что ли?

На лестнице появился запыхавшийся Семен. Поручик был сам, в руке вместо ключей он держал пистолет. Он глянул на Кшиштофа и покачал головой.

- Комендант уже шел в башню, когда начал бить колокол. Тогда он развернулся, бросил корзину с едой и помчался к артиллерийским постам, - со злостью сообщил он. – Придется справляться без ключей. Пороховница у тебя есть?

За окном раздалось громкое жужжание приводов летающих машин. Прозвучал выстрел из пистолета, люди орали от страха, звали друг друга. Кшиштоф вытащил из своего балахона пистолет и пороховницу, вторую передал поручику. Тот взвесил в руке металлический рог с порохом.

- Острым концом можно сунуть в скважину и взорвать, выстрелив из пистолета, - сказал он. – Имеется шанс, что замок разорвет.

- Пороховница у нас только одна, - сглотнул слюну Кшиштоф. – Кого станем вызволять?

- Ее! Спасайте Йитку, умоляю вас! – крикнул Якуб, который прислушивался к разговору, прижав ухо к двери.

- Из летающих машин выскакивают чудища, - сообщила Йитка, которая, в свою очередь, оставалась возле окна. – Они похожи на котов, но на них черные панцири. С ними имеются и одержимые, воины-люди с бандолетами, что мечут молнии. Пан Туркул выступает против них со своими солдатами и с казаками! Слышите! Это бандолеты грохочут! Это что-то ужасное!...

Семен колебался, крутя рог с порохом в руке. Кшиштоф потащил его к другой двери.

- Потурчанку оставим, это же только язычница. Спасать будем моего кузена, - потребовал он. – Девка нужна только той курве из гарема, как ее там… Фаляк. А кроме нее по этой никто и не заплачет, а вот храброго рыцаря жалко.

Поручик перебросил рог с порохом в другую руку, лицо исказила гримаса. Он явно вел внутреннюю битву, к сожалению, в принятии решения ему никак не помогали доносящиеся снаружи звуки. Схие трески разрядов и крики сжигаемых живьем людей. Прозвучало и несколько пистолетных выстрелов, один раз даже шмиговница грохнула. Похоже, пьяным казакам удалось обслужить ее, не смотря на свое состояние.

- Пан Туркул рубанул одну из бестий саблей по роже, но тут же попал в лапы остальных. Ему разорвали горло когтями и распороли живот, - сообщала Йитка. – У литвинов нет ни малейшего шанса, вскоре все умрут. Поспешите! Нам нужно бежать! Они сейчас будут тут! Они считают, что Талаз в камере.

Кшиштоф вырвал рог с порохом их рук окаменевшего Семена и воткнул его в замочную скважину камеры своего родственника. Тут же он нацелил в эту импровизированную бомбу пистолет и выстрелил практически вплотную. Семен лишь успел прикрыть локтем лицо. Раздался оглушительный грохот выстрела, горячая пуля пробила металл пороховницы и воспламенила заряд. Но тот не взорвался, а лишь загорелся с шипением, плюясь огнем и белым дымом. Башня мгновенно заполнилась едкими клубами.

- Черт!... – рявкнул Кшиштоф. – Не получилось.

Семен заслонил рот рукавом, удерживая дыхание. Глаза наполнились слезами, он двинулся прямо, но споткнулся и грохнулся на пол. Правда, он не упал с лестницы, но в самый последний миг уклонился от залпа, отданного вслепую агрессорами в клубы дыма. Похожие на которв чудища ворвались в башню, стреляя из плазмометов. Семен увидел белые молнии, рассекающие дым и бьющие в стены. Камни от жары взрывались, повсюду летали осколки. Все так же стоявший возле двери Кшиштоф получил импульсный заряд прямиком в голову. Его череп разорвало на мелкие обломки, на стену за ним брызнула кипящая кровь. Молодой рыцарь еще мгновение постоял, потом колени подломились, и он упал на бок.

Семен понял, что это конец. Он очутился в ловушке, без каких-либо шансов на бегство или возможности победить врага. Разум подсказывал ему съежиться где-нибудь в уголке, изображая из себя мертвеца, и переждать опасность, только все это было вопреки его характеру. Тогда он присел за лестницей, с трудом сдерживая кашель. Долго ждать не пришлось. Уже вскоре коты побежали наверх, двое с оружием, а один, идущий сзади не столь быстро, выглядел невооруженным.

Поручик сжал в руках пистолеты, после чего пошел в наступление. Он знал, что панцири защитят бестий от пуль, так что стрелять можно было в незащищенные части тел. Гусар сделал пару шагов и приставил стволы к кошачьим головам. Потянул за оба спусковых крючка вместе. Оружие загрохотало, выбрасывая две раскаленные свинцовые пули. Оба чудища полетели вперед, с дырами в разбитых затылках. Гусар развернулся, метнул пистолеты в третьего противника и тут же извлек саблю. Рубанул, как только мог быстрее, превращая клинок в стальную молнию. Металл зазвенел на панцире кота, бестия взбешенно зашипела и обнажила игольчатые клыки.

Семен знал, что противник через мгновение прыгнет на него – кот уже выпустил длинные, блестящие металлические когти и собрался атаковать. Гусар сам продолжил наступление, рубанув изо всех сил из-за головы, целясь в морду врага. Чудище заслонилось лапой, и сабля рассекла ее кожу и мышцы, громко заскрежетав по кости предплечья. Чужой фыркнул и прыгнул на человека, брызгая кровью из глубокой раны. Он рухнул всем телом, с разгона на Семена, чтобы ударить в грудь своим активным панцирем. Блонский полетел назад, чловно небрежно брошенная игрушка, с грохотом ударился о стену, бессильно свалившись под ноги бестии.


ª ª ª


Демиург охватил лапой обильно кровоточащую рану. Что за фатальная случайность – этот человек чуть не зарубил его куском заостренной стали. Командующий десятков баталий и сотен битв пал бы в клубах дыма, рассеченный неразумным дикарем. А кроме боли он испытывал жгучий стыд и смущение. Подобные вещи случались редко, но в любой операции имелась вероятность ранений или даже смерти. И что с того, что этот мир находился в дотехнологической эпохе? Как видно, даже простейшее оружие способно нанести вред.

Он глянул на лежащего оборванца в лохмотьях. Тот выглядел никак не примечательно, не грозно, в особенности, если сравнить с мускулистыми телами двух гвардейцев, которых он так умело подстрелил из примитивного оружия. Даже жаль, что не было времени использовать личность этого воина, чтобы объединить ее с каким-то сознанием из базы Мультиличности. Демиург был способен оценить военное искусство и мужество, даже у презренного противника.

Демиург подошел к двум соседствующим дверям. Итак, за ними находилось его второе "я". Тот самый неудачный разум, объединенный с человеческим стратегом, взбунтовавшийся и проклятый Мультиличностью. При известии, что был выявлен его личностный след, оставленный в инфополе, нашлось много желающих отправиться на охоту. Все офицеры заявили о желании принять участие в поимке и жестоком уничтожении взбунтовавшегося демиурга, называемого Талазом Тайяром. Проблема будила беспокойство, но она же пробуждала в демиурге нечто вроде гордости. Раз он был способен пробуждать уж прямо такую нелюбовь и зависть, а к тому же так долго водил за нос всю армию Мультиличности, он и вправду был силен!

Вот только как он позволил пленить себя людям? Причем, в этой холодной, неприятной пустоши, в каменной башне? Почему он не подчинил их своей воле, располагая столь обширными знаниями и опытом? Демиург должен был проверить все это лично и собственноручно уничтожить свое непокорное "я". Таким образом он не даст ему излишне страдать, не допустит, чтобы бестии, которыми командовал, из чистого злорадства издевались над своим недавним командиром.

Активный панцирь пульсировал, обеспокоенный состоянием своего носителя. Он чувствовал убыток крови и все большую слабость демиурга, но он не был снабжен орудиями, которыми мог бы противодействовать угрозе жизни хозяина. Панцирь даже не был снабжен базовыми приборами для инъекций, с наборами стимуляторов и противоболевых средств. Так что демиург чувствовал лишь тепло, исходящее от движущегося панциря, но не мог рассчитывать на то, что тот облегчит его страдания.

Следовало признать Талазу, что, хотя он и очутился в паршивой ситуации, делал все, что мог. Эта вот дымовая завеса и столкновение храбреца с воинами вторжения было, правда, отчаянной попыткой приостановить неизбежное, но – на самом деле – нежданной и блестящей. Совсем немного, и ему удалось бы убить свое второе, лучшее "я". Кто знает, какие неожиданности он приготовил в камере. Так что нужно держать ушки на макушке.

Демиург облизал кровоточащую рану, только это мало помогло. Разрез и правду серьезно давал о себе знать, кровь лилась сильно. Не обойтись без помощи паукообразных хирургов, хорошо еще, что одного он забрал с собой на охоту. Правда, скорее, с мыслью о возможном поддержании своего второго "я" при жизни до момента оцифровки его памяти, чем ради предоставления помощи раненым, но, так или иначе, а предусмотрительность пригодилась.

- Что ты здесь делаешь, слуга? – демиург в редеющем дыму заметил знакомую фигуру.

Это был Ясмина-Мустафа, который после убийства своего предшественника исполнял должность полевого офицера. В соответствии с приказом, он должен был охранять крепость, чтобы позволить демиургу безопасно расправиться с неудачной копией. Но, вместо того, чтобы заниматься своим делом, он стоял на лестнице и глядел на начальника с сложным для расшифровки выражением лица.

- Пришли сюда несколько моих охранников, - скомандовал демиург. – И вызвыи хирурга, мне нужна помощь.

- Ты ранен, командир? – спросил Мустафа, подходя к котообразному.

Демиург, несмотря на жгучую боль и слабость по причине кровотечения, почувствовал беспокойство. Почему это Мустафа не прислал подкрепления сразу, а только пришел сам? Необходимо прервать тишину в информационном диапазоне и лично вызвать помощь. Верить нельзя уже никому.

Он прищурился, концентрируясь на телепатическом модуле. Перед тем сам приказал прекратить любые контакты, чтобы не встревожить жертву. Теперь нужно было время, чтобы вновь активировать систему. Но, прежде чем успел это сделать, демиург услыхал скрежет стали. Это Ясмина-Мустафа поднял тяжелую гусарскую саблю, которую упустил ободранец. Демиург, скорее, почувствовал, чем понял, что происходит, но было уже поздно. Его офицер находился слишком быстро и двигался слишком быстро, чтобы можно было уклониться. Сабля упала на раненого сверху. Тот вновь заслонился рукой, и клинок опять ее разрубил. Только на этот раз уда был более сильный, и кость, пускай и тверже, чем человеческая, не выдержала. Отрубленная лапа упада к ногам кота, а клинок еще и рассек ему морду. Тот фыркнул, брызгая кровью, но он был ослеплен дымом и заливающей глаза кровью, когда Ясмина-Мустафа ударил еще раз, разрубая череп демиурга.

Полевой офицер буквально завыл от радости, глядя на умирающего у его ног демиурга, еще сотрясаемого конвульсиями. Какое счастье! Он прибыл к командующему, рассчитывая на удовольствие видеть смерть копии демиурга, а вместо этого был вознагражден возможностью уничтожить ненавидимого вождя. Ну да, это сдыхающий теперь кот его сотворил, возможно, он даже должен бы испытывать к нему благодарность, вот только исходящая из Ясмины ненависть была намного сильнее. Опять же, людская часть ее личности, принадлежащая опытному политику и военачальнику, советовала сделать то же самое – воспользоваться случаем и уничтожить демиурга, чтобы занять его место. Ведь этот котик был излишне ласков и неспособен, чтобы командовать вторжением. А вот теперь Ясмина-Мустафа всем им покажет.

Он забрал у застреленного гвардейца плазмомет и направил на двери первого помещения. Ведь уничтожения ожидала еще одна версия демиурга, еще одна копия ненавидимого, безосновательно возвышаемого Мультиличностью кота. Ясмина-Мустафа выстрелил в замок. Разряд вырвал все железо вместе с солидным куском дерева, и новоявленный демиург пинком открыл дымящиеся двери, держа руку на спусковом крючке. Внутри стоял юноша с русыми волосами и лицом, на котором попеременно отражались то страх, то изумление.

Не тот, разочарованно подумал Ясмина-Мустафа и выстрелил, целясь человеку в живот.

Разряд вырвал у несчастного кишки вместе с позвоночником, бросило переломанное наполовину, дымящее и трясущееся в агонии тело под стенку. Новый демиург развернулся на месте, чтобы выпалить в дверь соседней камеры. Он рад был тому, что взглянет сейчас в глаза перепуганному Талазу, но вместо того увидал съежившуюся в углу девушку. Мгновение он стоял с поднятым метателем, переваривая провал. Пожал плечами, после чего вошел в камеру. Внимательно огляделся по сторонам, только никто не мог спрятаться или сбежать через зарешеченное окно.

Новоиспеченный демиург схватил девушку за волосы и поставил ее на ноги. Девонька была красивая и нежная, со светлой, практически белой кожей. Мустафе всегда нравились красивые вещи, он обожал окружать себя излишествами и произведениями искусства. Так почему бы не забрать эту в качестве украшения нового гарема? Часть его личности, взятая от пресмыкающего, предпочла бы вонзить зубы в практически прозрачную кожу на шее девочки, но она поняла сексуальную тягу человеческого носителя и превозмогла жажду убийства.

Ясмина-Мустафа рванул свой небольшой ясырь и подтолкнул Йитку к выходу. Та двинулась послушно, хотя и тряслась от ужаса. Вокруг стоял адский запах серы, смешанный с запахами крови и пота. Девушка простонала от ужаса, увидав трупы, но, подгоняемая рявкающими приказами Мустафы, послушно спустилась по лестнице.


ª ª ª


Семен приподнялся на локтях и сплюнул кровью. Вокруг царила темнота. У гусара болели все кости, к тому же при каждом вдохе у него кололо в боку. Тем не менее, он собрался с силами и с трудом поднялся на ноги. Весь пол был залит кровью, но тела котов исчезли. Остался лишь безголовый труп Кшиштофа. Выломанные двери камер лениво догорали, давая немного света. За одной из них поручик нашел чудовищно искалеченные останки Якуба. От Йитки не было и следа.

- И это все по вопросу спасения заложников, - тяжело вздохнул Семен, опирая руку на боку.

Он выглянул в окно, но на дворе не было ни единой живой души, только лишь догорающие разорванные трупы. Воздушных судов чужих тоже не было видно – похоже, что в брошенной крепости он остался сам. Ничего удивительного, что челядь просто сбежала. Любой, кто видел чудищ в деле, просто взял ног в руки. Те же, в свою очередь, сделали свое дело и улетели. Интересно только, зачем они забрали Йитку. Семен, прежде чем потерять сознание, видел, как ее выводят. А точнее, сделал это один з одержимых турок, мужчина с удивительно знакомым лицом. Поручик уже видел его где-то, наверняка в Стамбуле. Жаль только, что не было сил вызвать того на бой. Поляк валялся, втиснувшись в угол, с трудом хватая воздух. Одержимый его даже и не заметил. А вот Йитка поглядела на Семена с просьбой в громадных, наполненных страхом глазах.

Не повезло же девице. Сначала ее похитили татары, потом Якуб, затем гетман Пац, и вот теперь – чужие. Чудо, что еще живая, чертова потурчанка. Ну ладно, ему самому не оставалось ничего другого, как найти какое-нибудь спокойное и теплое местечко, чтобы выспаться до утра. Хотя приятных слов, скорее всего, он не увидит. Утром нужно будет найти лошадь и чего-нибудь пожрать, а потом мчаться, что было сил, догоняя армию.

А Йитка? Все время он видел перед собой ее блестящие глаза и губы, которыми она бесшумно пыталась что-то передать. Что же это было? Поручик даже остановился, чтобы припомнить.

- Спаси меня!

Киркларели

3 шаввала 1088 года хиджры

29 ноября 1677 года от Рождества Христова


Дорота, морща лоб, глядела на горящую мечеть. Клубы густого дыма валили через широко распахнутые ворота, языки огня выскальзывали изнутри и ползали по стенам. К пожару с безразличием присматривались польские драгуны, стоявшие лагерем на ближайшей площади. Местные турки метались туда-сюда с ведами воды, женщины в хеджабах завывали от отчаяния и страха, кое-кто из них угрожали полякам кулаками и выкрикивали в их адрес ругательства. Мало хватало, чтобы кто-то из военных вышел из себя и ударил или отпихнул визжащую бабу, и вот тогда наверняка бы до стычек, десятка полтора подростков присматривалось к драгунам с явной враждебностью. Для всех было очевидно, что это гяуры подожгли священное здание, что они, вроде как, творили во всех городах и весях, по которым проезжали.

Аль-хакиме все это ужасно не нравилось, она чувствовала, что такое положение способно закончиться кровопролитием и срывом хрупкого перемирия. Женщина повернулась и направилась к дому, исполняющему функцию лазарета. Местный госпиталь принял привезенных на телегах раненных и больных, которых расположили в соответствии с ее рекомендациями. Вход охраняла парочка аркебузиров, грозно поглядывающих на всех турок, не исключая и аль-хакиму. Один из них, увидав женщину, сплюнул на землю. Дорота не реагировала, хотя еще недавно, не раздумывая, вмазала бы грубияну по роже. Она понимала, что в последнее время ненависть к басурманам среди польских военных только возросла. И это не обещало ничего доброго – сложно ожидать от армии, чтобы она со всей ангажированностью сражалась за спасение враждебной империи. Словом, вещи творились беспокоящие.

Она нашла Семена Блонского, который, вместо того, чтобы лежать и отдыхать, пялился в окно на пожар мечети. Дорота дала ему выпить буру и попросила сесть, чтобы дать ей возможность сменить повязку, а точнее – смазать раны успокоительной мазью. Дело в том, что из своего похода рыцарь вернулся с поломанными ребрами и весьма беспокойные новости. Хотя он еще и не обрел всех способностей, но рвался в бой. Он пытался уговорить Талаза и гетмана Яблоновского, чтобы те послали его с разведывательной миссией в Стамбул, но те сообщили ему, что такой необходимости нет.

- Что-то тут не играет, - заявил гусар, когда Дорота смазывала его синяки мазью. – Все эти пожары мечетей, взрывающиеся дворцы и гибнущие турецкие сановники. Все выглядит так, будто бы мы не приходили с помощью, а просто напади на империю. Но Яблоновский клянется, будто бы он запретил нападать на турок, точно так же, как и остальные гетманы.

- Может быть, солдаты сами перехватили инициативу и творят это за спинами офицеров? – буркнула Дорота. – Мстят за то, что турки творят с захваченными духовными лицами…

- Вот тут я бы особо не стал удивляться, - гневно заметил Блонский. – У меня и самого возникает охота рубить басурман, как только об этом подумаю.

В течение последних десяти дней марширующая польская армия неоднократно сталкивалась с примерами варварства и жестокости, нацеленными в христиан. То разведывательный отряд обнаруживает дерево, на ветвях которого было повешено десятка полтора молдавских православных монахов из ближайшего монастыря, то кто-то подбросил в лагерь тело священника с вырванным мужским достоинством и выжженным на лбу крестом. Находил и жестоко изнасилованных, а потом еще и задушенных монашек, которые, похоже, попали в турецкий ясырь, но вершиной всего было распятие на поставленных вдоль дороги крестах недавно похищенных из Подолии христианских детей. Помимо того солдаты находили ограбленные из церквей и брошенные то тут, то там оскверненные дароносицы, поломанные кресты, разорванные Библии и измазанные нечистотами церковные изображения и иконы.

- Это в голове не умещается, - вздохнула Дорота. – Вот зачем кому-то делать подобны вещи? Совершенно, как будто бы этот кто-то желает рассорить два народа, враждебно настроить один к другому. Еще немного, и польские рыцари откажутся сражаться ради защиты Стамбула, или жк турки нападут на них, чтобы защитить мечети и свои города.

- Литовский гетман Пац? Думаешь, он мог бы пойти на такое? – Семен беспокойно пошевелился. – Он страстно желает поражения Собеского, но вот способен ли он на убийства священников, осквернять священные и церковные вещи? Обрек бы он свою бессмертную душу на вечное осуждение только лишь затем, чтобы свернуть все на врага? Мне кажется, он не так уже пропитан ненавистью. Он ведь, скорее, старается пробиться наверх из низов, но никак не безумец.

Дорота только покачала головой.

- Все это делает тот, кому наплевать на бессмертную душу, тот, кто не боится Бога – ни христианского, ни мусульманского. Хитроумный сукин сын, готовый к любой жестокости и подлости. Некто, до конца испорченный, лишенный совести и безразличный к несчастьям других… Кто-то чужой.

- Но не настолько, чтобы не знать, как настроить против себя две армии, - прибавил Семен. – Думаешь, это кто-то из одержимых? Кто-нибудь такой, как Талаз?

- Во всяком случае, кто-то очень на него похожий. – Дорота отложила мазь и вытерла руки куском ткани, которым должна была обвязать торс рыцаря. Женщина подошла к окну. – Вот уже десять дней на небе видны летающие машины, которые не нападают, но все время остаются в видимости. Это они тщательно следят за нами. Что-то мне кажется, что всеми ними командует одержимый, образованный из соединения человека с чужим.

- Турок, который захватил Йитку. – Семен тоже поднялся и подошел к окну. – Вот только никак не припомню, где я его мог видеть! Явно какой-то офицер, то ли янычар, то ли спахи. Не знаю, память подводит…

- Это неважно. – Дорота махнула рукой, а потом стала быстро паковать свою врачебную сумку. – Мне нужно как можно скорее сообщить об этом Талазу. Еще сегодня его, вместе с гетманом Яблоновским, должен принять Шейтан Ибрагим Паша, сераскир турецкой армии. Он должен знать, что происходит, поскольку они обязаны оговорить условия встречи Яна Собеского с Мехмедом IV. И существует угроза, что встреча монархов может и не состояться, ну а турки попросту скажут полякам выметаться или нападут на них. Нужно сообщить Ибрагиму, что все это вражеская хитрость! Я обязана с ним встретиться, он мне приятель!

- Но как ты докажешь туркам, что это не польская армия палит мечети? – взволнованно заявил Семен. – Погоди, знаю! Я иду с тобой!

Рыцарь бросился к своей одежде и лежащему в сундуке гусарскому снаряжению. Он начал быстро одеваться, шипя от боли при резких движениях. Дорота не пыталась его остановить, видя, что Блонский настроен решительно.

- И как же это сделать? Что мил'с'дарь придуимал? – только и спросила она.

- С врагом, использующим хитрости, необходимо драться его же оружием. Побеждай огонь огнем!


Пинаргисар

5 шаввала 1088 года хиджры

1 декабря 1677 года от Рождества Христова


Абдул Ага, дрожа от холода, сидел в кустах. Моросящий с самого утра дождь полностью промочил его, но не это было самым паршивым. Спрятанные в чащобе ракеты тоже могли подмокнуть, а вот это поставило бы всю операцию под угрозу срыва. Правда, он приказал янычарам обмотать оружие пропитанной маслом тканью, но никто не мог сказать, как долго удержит та влагу. Сами они прятались уже с добрых четыре часа, следя за дорогой в город и расположенной неподалеку мечетью. Они ожидали поляков, а те, как на злость, не спешили вступать в Пинаргисар.

Суповар сплюнул черной слюной. С самого рассвета он жевал гашиш, как советовала аль-хакима. Дело в том, что со вчерашнего дня Дорота Фаляк присоединилась к турецким вооруженным силам, а точнее – к свите сераскира Ибрагима. Это она запланировала засаду в договоренности с поручиком гусар, она же приказала янычарам жевать наркотик, сколько влезет. Пехотинцы все время с самого утра хихикали, пялились отсутствующим взглядом в небо или спали. Но на Абдула это чертово зелье никак не действовало. Быть может, из-за того, что он напился драконьей крови, так что на него ничего не действовало – ни вино, ни даже опиум. Так что с легким разочарованием он понял, что уже до конца жизни останется трезвым.

- Едут, - лишенным каких-либо эмоций сообщил янычар, забравшийся высоко на дерево и следящий за округой.

Абдул радостно потер руки. Наконец-то что-то вышло. И действительно, вдали появился идущий плотно сбитой лавой отряд. В колонне, похоже, было несколько тысяч человек, над ней развевались промокшие знамена, блестели доспехи и шлемы. В состав подразделения входили панцирные хоругви, которыми командовал Блонский; во всяком случае, так они договорились. Янычар оценивал христианские силы, не отдавая никаких приказа. Еще раз он констатировал, что залп пушенных низко над землей ракет, возможно, и не смел бы поляков, но вызвал бы страшное замешательство и панику. Какое-то время он тешился этой мыслью, но потом повернулся в сторону мечети.

Дом молитвы был приманкой. Как заверяла Дорота, как только поляки появятся в окрестностях, тут же прибудут и преступники, которые поджигают мечети. Это они были целью засады. А вот гашиш должен был сделать янычар невидимыми для врага, который основывался на наблюдении за следами, оставляемыми человеческими разумами в инфополе. Отупевшие от наркотика солдаты таких следов, якобы, не оставляют, так что разведка чужих их не распознает. Абдул не был полностью уверен в том, сработает ли эта странная идея, но по приказу сераскира сделал то, чего желала аль-хакима.

- Летят! – снова доложил наблюдатель, уже более живым тоном.

Суповар поглядел в указанную сторону. Машина чужих приближалась на малой высоте, практически касаясь шасси верхушек деревьев. Но он не направлялся к городу, а прямиком в сторону приближающегося отряда. Судно пролетело мимо мечети, затем мимо укрытия янычар, затем спустился на посадку в трех сотнях шагах далее, непосредственно на дороге.

- Хватай ракеты! – приказал Абдул. – Нужно подойти с ними поближе, потому что можем не попасть в гада. Шевелись, давай!

Он и сам подскочил к укрытой ракете и сорвал защитную ткань. Абдул знал, что с такого расстояния он не был бы в состоянии попасть в объект размерами с дом. Ракеты вели себя совершенно непредвиденно. Стабилизаторы у них не были отработаны, хватало малейшего их повреждения, искривления или неравномерного распределения заряда в трубе, чтобы снаряд поменял траекторию.

Суповар схватился за переднюю, а двое янычар – за заднюю часть ракеты. Вместе они направились вперед, пытаясь поддерживать равномерный темп. Тем не менее, один из пехотинцев споткнулся и упал в грязь. Его приятель рассмеялся, а через мгновение буквально переломился в поясе, не умея справиться с хохотом. Лежащий в грязи тоже не мог сдержать веселья. Абдул выругал их сдавленным голосом, но янычары настолько были одурманены гашишем, что им на разъяренного командира было глубоко плевать. Было понятно, что они приняли двойную или тройную дозу гашиша, выданного им аль-хакимой.

Тем временем двери транспортного средства чужих раздвинулись, изнутри выскочило несколько здоровяков в черных панцирях, таща за собой трех связанных мужчин в сутанах. Одержимыми командовало странное создание с вытянутым, составленным словно из отдельных палочек теле и с грушеобразной головой, на котором горели круглые черные глаза. Кожа чужого была абсолютно белой; в руке он держал светящийся белым огнем энергетический клинок. Пара одержимых держала одного из монахов, а костистый страшила вонзил пылающий меч ему в живот. Из внутренностей несчастного поднялись клубы пара, сам же он душераздирающе заорал.

- Ты гляди-ка! – прошипел Абдул, глядя на казнь.

Чужие планировали убить монахов и оставить их тела на пути поляков. Очередной элемент психологической войны и провоцирования несогласия между союзниками. Суповар приказал поднять ракету на деревянную стойку и нацелил ее приблизительно в машину захватчиков. Затем вытащил пистолет и приставил его замок к фитилю, воткнутому в заднюю часть ракеты. Он нажал на спусковой крючок, а спадающий курок с треском вытесал искры. Фитиль задымил и вскоре с шипением загорелся.

- Отступить! – предупредил суповар. – Оставить ракеты, готовиться к атаке. За мной!

Янычары вытащили пистолеты и ятаганы, но, прежде чем они успели сделать хотя бы шаг, первая ракета со свистом и грохотом помчалась в сторону неприятеля. О чудо, снаряд летел над самой землей, зато как по шнурочку. Абдул затаил дыхание. Одержимые обернулись, слыша подлетающую ракету. А та грохнула в борт машины и взорвалась.

- Аллах благословил нас! – завопил командир янычар и помчал в атаку.

Взрыв повалил на землю как одержимых, так и двух оставшихся в живых пленников, но вот на белокожего чужого не подействовал никак. Он повернулся в сторону нападавшего, поднимая энергетический меч. Абдул на бегу выпалил в него из пистолета, но промахнулся. Тогда он вырвал ятаганы из ножен и, размахивая ними со свистом, свалился на противника.

Один из его кликов столкнулся с энергетическим мечом, и плечо суповара тут же онемело, а отрубленный плазмой клинок свалился на землю, таща за собой дымовую полосу. Но Абдул не останавливался. С размаху он налетел на врага и левой рукой рубанул тонкую шею чужого. Металл заскрежетал на костях, но перерубил их, хотя и сам лопнул. Громадная голова с черными глазами покатилась по земле. Изумленный собственной драконьей силой суповар провел голову взглядом, а потом наклонился, чтобы вынуть из руки убитого горящий и сыплющий молниями меч. Повернул им несколько раз, поправляя захват на не слишком удобной рукояти, после чего накинулся на поднимающихся с земли одержимых.

- Бей гадов! – крикнул он подбегающим янычарам. – Пленников не брать!

И вонзил жаркий клинок в черный панцирь, перерубая противника наполовину.


Сурдиби – укрепления на предполье Стамбула

14 шаввала 1088 года хиджры

10 декабря 1677 года от Рождества Христова


Султан ожидал Собеского в окружении двенадцати пашей, членов Дивана, и своей личной гвардии. В его свите находились к тому же великий хан крымских татар Селим I Гирей, князь Семиградья Михал Апафи и толстенный дож в одеянии, избыточно украшенном золотом – представитель Венецианской Республики. Рядом стояли одетые в парадные доспехи командиры спахи, мамелюков, акинджи и остальных турецких соединений. Их сопровождали духовные предводители, имамы и шейхи орденов, присутствовал даже православный патриарх Константинополя, Дионисий Муселимис. Они стояли на возвышении, с которого раскрывался вид на разрушенный Стамбул с высящимся над нам черным творением, выглядящим словно дерево и заслонявшим солнце.

Польский король прибыл верхом в компании коронного хорунжего Лещинского, гетмана Яблоновского, канцлера Гнинского и нескольких рыцарей из королевской свиты. Их сопровождал кошевой атаман Евстахий Гоголь, который вместе с приднестровскими казаками перешел на польскую сторону. а так же хан татар липков, издавна сотрудничающих с Речью Посполитой. Помимо них в польской свите появился господарь Молдавии и Валахии Георгий Дука, в очередной раз отказывающийся от подданства османов, а так же герцог Карл V Лотарингский, посланник Священной Римской Империи. Рядом с последним ехали баварский и саксонский генералы, и даже один франк в вамсе и в шляпе с перьями.

Толмачами служили турецкие драгоманы, ротмистр панцирных Михал Пиотровский и Талаз Тайяр. Лишь только король сошел с коня и занял место на приготовленном для него стульчике, начались несколько спешные, но соответствующие церемониалу приветствия и поздравления. Одно только представление присутствующих заняло добрые полчаса, так что не похоже было, что какие-либо договоренности будут приняты раньше, чем перед обедом. Пан Михал казался нервничающим, ежеминутно он поглядывал на высящийся над ними объект. Громадное дерево пробуждало ужас, в чем можно было видеть и хорошие стороны, так как повелители и сановники выглядели придавленными и осознающими серьезность ситуации. Так что обошлось без словесных перепалок и попыток топорщить перья, даже великий хан удержался от каких-либо замечаний в адрес поляков. Всего лишь пару раз он обменялся ненавистными взглядами с канцлером Гнинским.

- Ты чего это, мил'с'дарь, так вертишься? В битву торопишься? – шепнул король стоявшему рядом с ним пану Михалу.

А в этот момент цветастую речь держал один из драгоманов, заверяя в любви всех собравшихся и ненависти к коварному врагу. Пиотровский не мог удержаться, чтобы не глядеть на корабли чужих, кружащиеся вокруг черного дерева. Его беспокоило безразличие, проявляемое чужими, вот уже несколько дней они не осуществляли никаких наступательных акций в отношении близящихся армий.

- Тот, кто командует ними – коварный сукин сын, наверняка он для нас что-то приготовил, - ответил панцирный королю. – Нам нужно хотя бы разведку в город выслать.

- Не горячись, - сказал Собеский. – Поначалу необходимо определить, кто командует здесь, и какое место в рядах планирует занять. Это может затянуться на несколько дней и закончиться срывом перемирия. Ты же прекрасно знаешь, какие события нас разделяют. Эти двое, сидящие на тронах, султан и великий хан, еще несколько лет назад лично командовали армиями, захватывающими мои города и крепости, они были такими же захватчиками, как сегодня – чужие. Я хочу, чтобы они проявили раскаяние и попросили у меня прошения и, что за этим идет, у всей Речи Посполитой за свои недостойные деяния. Только лишь тогда я соглашусь принять участие битве за Стамбул.

- Но, милостивый государь, басурмане никогда не покорятся, - вздохнул ротмистр. – Они горды даже больше, чем польские магнаты… К тому же, мне кажется, они считают, будто бы справятся и сами. На сегодня они собрали вокруг города армию в двести пятьдесят тысяч человек.

- Так в основном это только ополчение, - вмешался канцлер Гнинский. – Ничего не стоящая орда бедноты и оборванцев. Мы с союзниками привели сюда всего пятьдесят тысяч человек, но это ведь военные высшего класса. Оно больше стоит, чем весь их сброд, и они, похоже, это понимают.

Король успокоил их, махнув рукой, потому что прямо сейчас турецкие гвардейцы в панцирях из драконьей чешуи внесли захваченные в боях с чужими трофеи. Первым был огромный черед драконихи, который ввезли на телеге, затем шла башка чужого, отсеченная Абдул Агой, активные панцири, сорванные с убитых одержимых, несколько плазмометов и несколько хитиновых панцирей паукообразных хирургов, добытых в Каире.

Собеский незаметно кивнул Талазу, чтобы тот приблизился. Когда тот послушно подошел к толстому монарху, король указал на метатели.

- Драконовы кончары – штука замечательная, но вот нельзя ли как-то было сделать, чтобы оружейники и пушкари смогли смастерить эти вот мушкеты с молниями? Они в самый раз пригодились бы моим драгунам!

- Мне весьма жаль, но я не инженер, и тайны этого оружия мне не ведомы, - разложил руки Талаз. – Мне известно, что они запитываются генераторами высокой энергии, для создания которых необходимы очень специальные знания и умения. А они находятся за пределами моих способностей.

- Нужно поймать их фейерверкеров и ружейников, как можно больше, - буркнул король. – Передайте моим офицерам, чтобы они таковых высматривали. Уже ради самих их знаний стоило выступить на эту войну. Еще я хочу, чтобы мы добыли секрет летающих машин. Цена роли не играет. – Собеский кивнул коронному хорунжему. – Займись этим, сударь Лещинский. Не убивайте каждого одержимого, который попадет вам в руки. И пускай хлопцы возьмут столько пленных, сколько будет только можно.

Талаз покачал головой, восхищаясь проникновенностью и умением воспользоваться ситуацией, которые проявлял добродушный на вид толстяк. На первый взгляд король не производил впечатление интеллектуала или воина. Он даже не был способен влезть в доспехи, таким огромным было его пузо. Да, он походил на огромную бочку в золотом жупане, но ошибался тот, кто принимал его за не имеющего своего мнения тупого обжору. Собеского не без причины называли Львом Лехистана – это понимали даже приглядывающиеся к нему в данный момент недавние враги.

Пан Михал согласно кивал в такт приказаниям короля, ежесекундно поглядывая на захваченный чужими город. Посреди развалин и разрушенных домов двигались люди, одержимые или же охраняемые ими невольники. Высящееся над ними чудовищное творение начало искрить верхними ветвями, теряющимися в тучах. Неожиданно вспыхнула могучая молния, которая стекла по одной из веток и ударила в зеркало залива Золотой Рог. Через мгновение по округе прокатился басовитый гром.

Мехмед IV нетерпеливым жестом прервал цветистые словеса очередного турецкого сановника. Затем он поднялся с трона и приблизился к Собескому. Видя это, король тоже поднялся со своего сидения.

- Извини, брат, что я прерываю эту торжественную речь, - произнес он, а пан Михал тут же начал переводить его слова на ухо Собескому. – Только не могу я больше глядеть на то, что эти звери сделали с моей столицей. Кровь у меня внутри вскипает, когда я вижу столь огромную безбожную дрянь, выросшую на теле моего города и черпающие соки из османской земли. Я незамедлительно объявляю штурм. Окажи мне, прошу тебя, честь и обними командование левым флангом. Я даю тебе полную свободу, веря в твой необычный полководческий талант. По гроб жизни буду благодарен тебе, если ты поддержишь нас в сражении с нечеловеческим зло. Ну а теперь – извини, я собираюсь вновь обрести свой город или же погибнуть, мстя за его разрушение.

Султан поклонился Собескому, что вызвало ропот недовольства среди османских сановников, и, не ожидая ответа короля, отошел к стоящим тут же рядом спахи, которые держали султанского коня. Собеский подкрутил ус, незначительно усмехнулся, а потом подмигнул пану Михалу.

- Ну вот все и устроено. Я получил то, что хотел, - сказал он. – Такого рода извинения меня полностью устраивают. Ну а теперь давайте задавим эту дрянь и возвратимся домой. К Сочельнику я желаю быть в Вилянуве. Трогай!


ª ª ª


Тадеуш Янецкий поерзал в седле и похлопал своего коня по шее. Молодой каштелянич, все так же исполняющий функции разъездного у ротмистра Михала Пиотровского, в соответствии с приказом ожидал возвращения своего рыцаря, присматривая за лошадьми. Ему трудно было выдержать в бездеятельности, тем более, что ожидание сражения длилось с рассвета, а уже ведь минул полдень. Очередные хоругви перемещались все ближе к городу, занимая удобные позиции для наступления. Пехота отправилась вперед, чтобы распознать и удалить возможные помехи, блокирующие дорогу всадникам. Вдали уже щелкали первые мушкетные выстрелы, поднялись дымы после того, как турецкие пушкари отдали первые залпы. Что-то там происходило, первые смельчаки сражались с одержимыми. Грохотали литавры, пели трубы, были слышны песни и боевые кличи, рвущиеся из тысяч ртов. А Тадеуш должен был торчать возле обозов, где располагалась панцирная хоругвь под командованием Михала Пиотровского. Сам ротмистр все еще сопровождал короля, так что никто не знал, когда он поведетсвой отряд на поле боя.

Из-за повозок вышли два ровесника каштелянича, парни, которые сопровождали памятное посольство: Стефан Ставиньский и Енджей Супелек. Оба пытались записаться в гусарскую хоругвь, но оказались слишком молодыми и малосильными. Даже в панцирную кавалерию их не хотели принять, но они воспользовались влиянием собственных отцов, как и Тадеуш, чтобы попасть в рыцарское сопровождение, причем, в одной и той же хоругви. Их начальником был поручик Мерославский, уже в возрасте, чрезвычайно опытный рыцарь, который относился к пацанам очень сурово, ничего им не спуская без скидок на возраст.

- Вся армия уже спустилось в предместья, а мы стоим тут с обозами, - заметил прыщавый Стефан. – Пришли поглядеть, может отсюда видно получше, но, похоже, вид тот же самый, что и с наших позиций на опушке.

- Ну, чуточку лучше. Достаточно напрячь глаза, и даже можно увидеть какого цвета знамена, - сказал на это Енджей. – Во всяком случае, некоторые.

- Ну, про это я и сам догадался, - согласился с ним Тадеуш. – Вон там видны бунчуки акинджи, легкой турецкой кавалерии, а вон там скачут татары. По своему обычаю, они галопом подскакивают к врагу, засыпают их стрелами и тут же отскакивают в стороны. Одержимые защищаются на шанцах, поражают их молниями из бандолетов, но как-то без особой охоты. Из тех и вон тех застроек видны только отдельные вспышки.

- Да что ты мне про ордынцев, пес их еби, поганцев! – фыркнул Стефан. – Где королевские и литовские войска? Вижу гусар, их сложно не заметить. Даже в тени черного дерева блестят их доспехи. Но что случилось с пехотой?

- А она уже ворвалась между домами слева. Вон там, где пожар. Там же я вижу вспышки молний, - указал Тадеуш на место стычки. – А вы на залив гляньте. Видите, сколько парусов? Это османский флот приближается к порту. Сначала они станут палить из пушек, а потом причалят к берегу. Наверняка на каждом корабле полно военных.

- Чего это ты, Тадек, так басурманами все время восхищаешься? – стоял на своем Енджей. – Ты лучше гляди, где наши! Хоругви все еще стоят и ожидают приказа атаковать, а спахи в центре уже двинулись. Где же король? И почему это литовские хоругви до сих пор стоят в деревне и не спускаются в предместья?

- Гетман Пац снова желает устроить королю выходку, как под Хотином. Тогда он отвел свои отряды, объясняя это необходимостью вернуться по домам до наступления зимы, - буркнул Тадеуш. – Вот это свинство получилось, нечего сказать. Наших оставил в нужде, а сам уехал. И что будет, если он снова такое же устроит? Наверняка, ждет, гад, как все повернет, и, в случае чего, он попросту развернется…

- Тогда еще Собеский еще не был королем, а всего лишь гетманом, равным Пацу. Теперь же неисполнение приказа и такое отступление были бы изменой и отказом в послушании Короне, - заметил Енджей. – На нечто подобное великий литовский гетман, думаю, не отважится.

- Вы поменьше о Литве, гляньте-ка лучше на дерево! – воскликнул Стефан.

С расположенных высоко в тучах ветвей вот уже пару часов стреляли большие или меньшие разряды, но сейчас затихли. Зато кружащие вокруг могучего ствола черные машины неожиданно спустились ниже и всей тучей нацелились на город. С монотонным жужжанием, и все время снижаясь, они набросились на военных, прорвавшихся между застройками. В бортах летающих машин открылись двери, и захватчики осыпали турецкую и польскую пехоту очередями плазменного огня.

Повсюду поднялись облака пыли от рушащихся зданий. Ряды пехоты остановились и начали отступать с бомбардируемой территории. Аркебузиры и драгуны палили из своего оружия, равно как и расположившиеся по-соседски янычары, но для полусотни угловатых летающих транспортников их огонь был совершенно безвреден. Молодые люди присматривались к этому всем в молчании, кусая губы от напряжения. Если первое наступление не удастся, ничего хорошего это обещать не могло.

Но тут турецкие подразделения подтянули ракетную артиллерию, и один за другим в небо выстрелили удлиненные снаряды, таща за собой огненные хвосты. Значительная их часть даже не приблизилась к целям, они упали где-то в городе или разорвались в воздухе, но когда первая ракета снесла первый транспортный корабль, по Стамбулу прокатился рев триумфа. Через минуту взорвалось второе воздушное судно, третье зашаталось и перевалилось на бок, высыпая изнутри воинов вторжения, после чего с грохотом упало на землю.

В это же самое время, на польской стороне фронта, к обстреливаемым позициям галопом поскакали две гусарские хоругви, вооруженные драконовыми кончарами. Гусары вместо копий держали под мышками нацеленные в небо стальные трубы с грушеобразными головками снарядов. По сигналу трубы, в галопе, они выстрелили залп и развернулись по узкой дуге. Туча снарядов помчалась в небо, за один раз сбив дюжину летающих машин. Вновь над польскими отрядами раздался радостный клич.

В несколько минут весь воздушный флот чужих был сьит, а армии ворвались на укрепления, защищаемые пешими участниками вторжения. Молодые люди видели только лишь вспышки, слышали вопли и неустанную пальбу мушкетов и пистолетов. За последующие несколько минут несколько десятков тысяч вооруженных солдат вторглось в Стамбул, сминая своей массой отступающих чужих и одержимых.

- Ну, и чего это вы стоите и пялитесь, словно сорока на голую косточку? – рявкнул на юношей пан Михал, появившийся непонятно откуда. – На коней, едем!

- В атаку? – обрадовался Тадеуш.

- Не так быстро, день еще молодой, - усмехнулся ротмистр. – Сначала кое-что необходимо уладить.

Он вскочил на коня и хорошенько устроился в седле.

- Пан ротмистр, но поглядите! Спахи уже пошли за пехотой и уже исчезли в городе, а вон там – это же, кажется, сам султан в окружении гвардии и всего Дивана! Все едут в Стамбул, одни только мы остаемся! – горячился Енджей.

- Мы и отряды гетмана Паца, - признал пан Михал. – И вот мы как раз отправляемся устроить со всем этим порядок. Король не желает иметь их у себя за спиной. Вызывайте трубача, пускай играет сигнал. Хоругвь отправляется, чтобы поговорить с его милостью Пацем.


ª ª ª


Ясмина-Мустафа сунул в рот сушеный финик, второй рукой гладя Йитку по русым, мягким волосам. Девушка сидела у его ног, боясь хотя бы пошевелиться, потому что в нескольких шагах от нее распростиралась зияющая пустотой пропасть. Земля была где-то далеко-далеко, внизу, быть может, метрах в двухстах ниже жидища демиурга. Он приказал устроить его на одной из ветви кристаллизовавшейся Мультиличности. Здесь выстроили небольшой дворец из белого мрамора, взятого из Топкапи. Полы украшали самые лучшие персидские ковры, мягкие словно пух и цветастые, будто павлиньи хвосты. Со стен свисали золотые гобелены, под потолком покачивались мастерски изготовленные масляные лампы из серебра, запитываемые плазменными батареями. Плечи Мустафы покрывала шкура белого льва, на голове у него был шелковый тюрбан, украшенный рубином величиной с кулак. Йитка являлась очередным элементом меблировки, опять же, такой, к которому можно было обратиться, и который иногда даже отвечал.

Девушку одели в прозрачные одеяния, раньше принадлежащие султанской фаворитке, в котором та чувствовала себя хуже, чем если бы была совершенно голой. К тому же от холода она вся посинела и щелкала зубами, потому что на этой высоте дуло, словно на горной вершине. Полностью она не потеряла сил только лишь потому, что могла подойти к обеспечивающему освещение и испускающему тепло генератору мощности. Йитке разрешили перемещаться совершенно свободно, но только лишь на расстояние, которое ей позволяла золотая цепочка, закрепленная на кольце над ее правой щиколоткой. Ну совершенно, словно бы кто-то опасался, что она может сбежать. Это куда же, и каким образом? Так что цепь была очередным украшением и символом ее рабского статуса.

Несколько последних часов ей пришлось торчать у подножия трона и глядеть сверху на перемещающиеся армии. Битва, осматриваемая с этой высоты, выглядела не реалистически. Наверняка с точно такой же перспективы на споры людей глядели боги и ангелы. Сюда доходили отзвуки столкновения: залпы, взрывы, хоральные возгласы и пение, грохот литавр и трески плазменных разрядов. В какой-то момент небо поначалу покрыли полосы летящих ракет, а потом и ураган взрывов. Видя валящийся вниз в огне воздушный флот чужих, девушка чуть ли не запищала от радости. Она даже позабыла о холоде и на четвереньках приблизилась поближе к краю. Она видела неправильной формы тучи войск, с нескольких сторон одновременно вливающиеся среди зданий, заполняя собой улицы и поглощая баррикады и укрепления, спешно покидаемые отступающими одержимыми. Ясмина-Мустафа глядел на все это спокойно, с улыбкой, жуя финик за фиником.

- Уже все выступили? Скажи-ка мне, моя алебастровая куколка, все ли подразделения вступили в город?

- Трудно сказать, дым заслоняет предполья, - ответила на это Йитка. – Не видно и то, что происходит в деревушках, из которых армии вышли. Но, похоже, кто-то там еще стоит, возможно, обозы? Флот уже причалил к берегу, с другой стороны Золотого Рога ни одного парус не видать.

- Это хорошо, - демиург поднялся с трона и встал на слегка расставленных ногах, сложив руки за спиной.

Львина шкура развевалась на ветру, золото и драгоценные камни, украшающие одеяние, ярко горели. Из-за трона вышли два гвардейца, унаследованные от предыдущего демиурга, огромные похожие на котов чудища в панцирях и с блестящими металлическими когтями. При взгляде в их желтые глаза, у Йитки создавалось впечатление, что она имеет дело с голодными пантерами, готовыми разорвать ее на клочки и тут же пожрать. К счастью, чудовища не стали приближаться. Ясмина-Мустафа относился к ним словно к еще одному украшению своего маленького дворца, ведь ему не нужно было беспокоиться о собственной безопасности. Перед возможным заговором своих командиром он защитился тем, что всех их послал в первые ряды битвы.

- И они еще считают себя замечательными стратегами, - фыркнул Ясмина-Мустафа, глядя сверху на захватывающие город армии. – Великий Лев Лехистана, падишах Мехмед, их командующие, паши и гетманы, все закаленные в сотнях баталий, а тут ведут себя словно банда дидиких татар. Дети и глупцы! Позволили себя спровоцировать, словно пацанов, у которых играет кровь. Они не заметили, что я их только подстрекаю, специально уступая поле битвы.

И он театрально расхохотался. Йитка с ужасом глядела на его искаженное лицо, переполненное злостью и жестокостью. Когда на миг их взгляды встретились, Йитка тут же отвела глаза. Ясмина-Мустафа хлопнул в ладоши. Что-то вспыхнуло, по небу прокатился гром. Он еще не отзвучал до конца, когда из облаков, откуда-то из-за невидимых верхних ветвей Мультиличности помчали вниз корабли, похожие на наконечники копий. Они не двигались уже так величественно и неуклюже словно топорные перевозчики, но мелькали будто молнии, тут же выстраиваясь в треугольный боевой порядок. Они вертикально валились на город, чтобы над самыми крышаит выровнять полет и очертить окружность. И только после этого они открыли огонь.

Только теперь это уже не стреляли из личного оружия воины, собранные у них на борту, но загремели пушки, смонтированные на корпусах хищных машин. Они не палили молниями плазменных разрядов, но распарывали землю струями гравитонов. Направленные вниз пушки включались в импульсном режиме на две-три секунды. За это время судно преодолевало около пятидесяти метров, превращая все под собой в кашу из обломков и чудовищно искалеченных тел. Гравитационный поток создавал точечное поле с возмущениями силы тяжести, которое искривляло как пространство, так и время. Там, куда такой поток бил в землю, та западала, втягивая в себя любую материю в радиусе нескольких метров, чтобы через мгновение, когда поток исчезал, выбросить все вверх, только теперь уже все полностью передавленное и перемолотое.

Бомбардируемый город распадался со страшным стоном и грохотом. Дома, люди и деревья втягивались в невидимые колонны бьющих вниз гравитонов, где раздавливались при чудовищном давлении. Удары глубоко впивались в землю, образуя ямы и оползни. После третьего пролета штурмовиков начали проваливаться целые улицы, образовывались трещины и разрывы, все тряслось и дрожало. Целы кварталы затянуло клубами дыма, туманами пыли и песка. Тем не менее, люди продолжали сражаться, в небо полетели ракеты и снаряды из драконовых кончаров. И вот один из штурмовиков получил заряд в хвост и, таща за собой дымовой хвост, рухнул в развалины.

Йитка с ужасом глядела на город, исчезнувший в тучах пыли. Дым заслонил все, уже не видны были колонны военных, неизвестно было – а вдруг многотысячные армии вообще перестали существовать, или же они до сих пор сражались. Кое-где сквозь пыль пробивались вспышки плазмометов, так что походило на то, что люди до сих пор бьются, или эе это одержимые добивают тех, которые не пали в ходе бомбардировки. Ясмина-Мустафа глдел горящими от возбуждения глазами, попеременно то хихикая, то рыча.

- Не беспокойся, все они не погибли. Штурмовики должны были только приостановить наступление и показать людям, что их труд напрасен, - сказал он. – Я приказал пилотам лишь обойти нападающих с фланга и раздавить их центр, а вся армия, более-менее, должна оставаться целой, окруженной кучами трупов и развалин.

- Зачем? Для чего ты ними играешься? – спросила Йитка.

- Гравитоновые пушки поглощают громадные количества энергии, ее не хватило бы для уничтожения около трехсот тысяч человек. Опять же, не для того я позволил собраться людским армиям, не для того я впустил их в город, чтобы здесь вот так всех убить. Это было бы напрасным расходом ресурсов, - пояснил демиург. – Как повелитель образующейся империи я нуждаюсь в рабах и подданных. Мне нужны те, кто будет отдавать мне честь, кто станет меня обожать или трястись от ужаса при самой только мысли обо мне. Мне нужны руки, которые возведут дворцы и фабрики, мне нужны все эти люди, чтобы ради меня они жили и увеличивали мою державу…

- Твою? Ты ведь тоже всего лишь невольник, слуга Мультиличности, - не выдержала и, не подумав, высказала, что думает, Йитка.

Ясмина-Мустафа буквально задрожал, как будто бы девушка вылила ему на голову ведро холодной воды. Он поглядел на нее сверху и дернул цепь, притягивая невольницу к себе. Потом схватил за волосы и подтолкнул к самому краю пропасти. Всем телом он прижал Йитку к мраморному полу, так что ее голова выступала за пределы дворца.

- Вместо того, чтобы болтать понапрасну, рабыня, гляди на смерть своих сородичей, - рявкнул он девшке на ухо, после чего задрал ее одежду, открывая голые ягодицы.

Йитка стиснула зубы, глаза ее наполнились слезами, отчасти вызванные ветром, отчасти же – испугом. Она оттерла их ребром ладони, после чего зашипела от боли. Демиург вошел в нее сзади, дергая за волосы. Ясмина-Мустафа рассмеялся и, не переставая двигать бедрами, очертил ладонью круг, указывая на какое-то движение на предпольях Стамбула. Йитка прищурилась, концентрируя взгляд. Ветер развеял облака пыли, и было похоже на то, что из-под земли выходят какие-то гигантские существа. Земля растрескивалась и рассыпалась по бокам, взрывались кучи обломков, на которые люди никак не обращали внимания, открывая спрятанные под ними машины, некоторые из них – величиной с дом. Эти устройства или же машины выпрямлялись, раздвигая телескопические конечности. Некоторые напоминали своим видом гуманоидов, но имелись среди них и чудища, выглядящие словно железные насекомые или костистые крабы с огромными клешнями.

Похожие на них устройства вынырнули из вод залива на тылах сгрудившихся в порту судов. Эти машины первыми открыли огонь – в их верхних конечностях были смонтированы плазмометы, огнеметы и импульсных гравитоновых зарядов. Залп из этих пушек ударил в борта имперских судов, разрывая их, перемалывая и зажигая. В небо полетели расколотые доски, щепки и мелкая пыль, не говоря уже об искалеченных человеческих телах. В порту разыгрался истинный ад. Гордые белые паруса встали в огне, с трескам и болезненными стонами разбитые корабли клонились на борт и погружались в воду или же горели словно факелы. Моряки спрыгивали с них вслепую, лишь бы подальше от огненной преисподней.

И вдруг оказалось, что город окружен железным колцом могучих машин, которые неожиданно двинулись вперед с грохотом, скрежетом и воем. Все они направились в сторону столицы, игнорируя оставшуюся на возвышении молчащую турецкую артиллерию и обозы. Они направлялись в Стамбул, чтобы замкнуть в клещах толпящиеся на улицах и площадях армии.

- Э, какие красивые экзоскелеты приказал я приготовить для наших бойцов? Сейчас они сметут непокорных и сожгут командиров, - не мог справиться с восторгом Ясмина-Мустафа.

Йитка чувствовала жаркое дыхание демиурга на своей шее, и его запах доставал ее даже сильнее, чем болезненные толчки пениса. Девушку переполняли отвращение и нарастающий гнев, который даже заглушил страх. Она закусила губу и лишь сильнее вцепилась в край здания, выступающий над пропастью.

А где-то внизу, вдалеке огромные машины сжимали круг вокркг города, уже приближаясь к первым застройкам. Арьергард спахи выступил против двух ближайших, паля в них в упор из пистолетов. Механизмы ответили плазменным залпом, покрывая предполье клубящимися фрагментами дергающейся плоти, дымящимися останками людей и лошадей. Через мгновение группа всадников легкой кавалерии попыталась прорваться между замыкавшими окружение чудовищами, но тем импульсными гравитоновыми зарядами превратили землю перед конными в вопящую и секущую массой камней и песка бездну. Всадники развернулись и помчались в сторону центра города. А со стороны залива механизмы вышли на берег, раздавливая севшие на мель суда и сталкивая бегущую в ужасе морскую пехоту в город. Буквально за пару минут громадная объединенная армия была пленена в развалинах крупнейшего на свете города.

Ясмина-Мустафа ржал, как бешеный, продолжая насиловать девушку. Йитка начала рыдать, что демиург посчитал за проявление испуга и отчаяния. Он не видел лица девушки, которое было искажено таким бешенством, которого девушка никогда прежде не переживала. Всю свою жизнь она сносила различные унижения, ее похищали и держали под замком, били и издевались, только все это не убило в ней чувства врожденного превосходства над другими. Вместо того, чтобы превратить ее в безвольную жертву, любое оскорбление только придавало бывшей монашке сил и упрямства.

- Я кое-то выдам тебе, куколка, - все быстрее сопел демиург. – Нет, этот мир Мультиличности я не отдам. Образующие ее существа лишь пожрали бы природные ресурсы и превратили бы красивую планету в еще один сервер, поддерживающий их виртуальные сущности. У меня другие планы. Я удалю ее и займу ее место. Пока что я позволяю нагонять в конденсаторы ходячих механизмов и штурмовиков энергию прямиком из инфополя, но как только битва закончится, и люди сдадутся в рабство, я расправлюсь с Мультиличностью.

- Как? – простонала девушка. – Как можно ее убить?

- Убить нельзя, но я очень просто, как и тебя, закую ее в цепи и оттрахаю. Замкну ее в инфополе на ключ, без возможности влиять на реальность. Будет достаточно, если через интерфейс дающий возможность доступа к инфополю, я введу соответствующее программное обеспечение. Оно у меня под рукой, прямо тут, рядом, и я в любой момент могу им воспользоваться. – Ясмина-Мустафа захихикал. – Но все это неважно. Для тебя пускай имеет значение то, что как раз сейчас тебя имеет будущий повелитель мира, для которого все великие императоры будут служить лишь подстилками. Через мгновение я возвышусь над самыми могущественными повелителями, раскину крылья и поднимусь к небесам! Я стану равным богам, я прикажу поместить себя на алтари, чтобы меня почитали все люди, по всей планете.

Йитка почувствовала волну тошноты, которая приглушила даже ее гнев. Ее насиловал чертов урод, посчитавший себя новым богом. Отвратительный безумец, достойный только лишь презрения. И ей, что, сносить жизнь в роли его игрушки, насилуемой и мучимой до того времени, когда она ему надоест, и когда ради развлечения он ее убьет? Йитка терпеть не могла быть жертвой, и если кто ее обижал, она обещала себе, что это в последний раз. А сегодня это наверняка будет последний раз.

Девушка сконцентрировалась, стискивая пальцы на краю платформы, на которой насиловал ее Мустафа, после чего всем телом рванулась вперед. Одной рукой она оттолкнулась, второй рукой хватая плечо демиурга, которым тот охватил ее шею. Этого движения хватило, чтобы очутиться за краем наполовину. Йитка закрыла глаза, чтобы не глядеть вниз, чтобы не колебаться. Ясмина-Мустафа дернулся было назад, только было уже поздно. Равновесие он потерял.

- Что ты делаешь?! – взвизгнул он, пытаясь уцепиться за одежду невольницы.

- Помогаю тебе развернуть крылья, - прошипела та.

И оба полетели в бездну. Йитка не выдержала, разоралась во все горло. Ветер свистел у нее в ушах, какое-то мгновение девушка падала по инерции, чтобы внезапно почувствовать рывок и ужасную боль в щиколотке. Это золотая цепь остановила падение, правда, кольцо на ноге рассекло кожу. Ясмина-Мустафа размахивал руками, пытаясь удержаться на девушке, но прозрачная и тонкая ткань сразу же порвалась. Демиург и несостоявшийся повелитель мира полетел в зияющую пустоту, визжа и дергаясь в напрасной борьбе с предназначением.

Йитка глядела, как он быстро уменьшался, мчась вдоль ствола черного дерева, чтобы, в конце концов, грохнуться в крышу святилища из белого мрамора, в котором он установил интерфейс. Тело ударилось, забрызгивая крышу огромным багровым пятном. Крик замолк только лишь после этого.

Девушка осталась одна. Она качалась на цепи, вися головой вниз, метрах в двухстах над землей, к тому же голая и обессиленная. Тем не менее, она была довольна собой. Она победила и уничтожила чудовище. Даже если теперь она тоже упадет, то с осознанием того, что ее жертва не оказалась напрасной.


ª ª ª


Тадеуш все время находился за спиной пана Михала. Он старался не только удержаться в седле, что, в конце концов, у него начало получаться, но и надлежащим образом выполнять обязанности сопровождающего, следить за своим рыцарем, чтобы прикрывать ему спину и, в случае необходимости, обеспечить поддержку. Ротмистр ехал во главе хоругви, задавая быстрый темп. Скачка галопом по пыльным дорогам довольно скоро дала о себе знать парню. Панцирные вздымали облака пыли, которые, если учесть жару, затрудняли дыхание, лезли в нос и раздражая горло. Каштелянич откашлялся и подъехал к пану Михалу еще ближе. Хоругвь приближалась к безымянной деревушке, в которой стояли литовские войска, ожидая непонятно чего. Тадеуш не имел понятия, что планирует ротмистр. Он никак не мог заставить подчиниться гетмана Паца силой, ведь он был всего лишь командиром отряда из ста двадцати панцирных, а в селении собралось тысяч десять оружных под знаменами с Погонью.

- Осторожно, вон там! – парень указал на нескольких всадников, неожиданно выехавших из оливковых рощ, тянувшихся вдоль дороги.

- Спокойно, - бросил Пиотровский через плечо. – Это свои, мы должны были здесь встретиться.

Прибывшие быстро присоединились к хоругви, только ехавший впереди поднял руку, приветствуя ротмистра. То был дядька импозантных размеров, одетый в бурую рясу францисканца, с капюшоном, заслоняющим лицо. Его сопровождали несколько шляхтичей из ополчения, усатых верзил с покрытыми шрамами грозными рожами. Было видно, все они, что называется, скандалисты и смутьяны. Тадеуш чрезмерно удивился такой компании, но любопытство пришлось укротить. Времени на то, чтобы задавать вопросы, не было.

Не было у парня времени и на то, чтобы приглядываться к чужакам, потому что уже через минуту навстречу им выехал разведывательный отряд литовской кавалерии. Пан Михал коротко представился и грозным голосом потребовал незамедлительно видеться с великим гетманом. Кавалеристы поели его через недавний лагерь. Везде стояли военные, разделенные на отряды и готовые, но не к бою, а к отъезду. Об этом свидетельствовало направление, в котором были повернуты знамена и обозные повозки. Все это еще сильнее рассердило ротмистра, и он подогнал коня.

Великого литовского гетмана они застали уже сидящим в карете в сопровождении доверенного исповедника и двух советников в золоченых жупанах. Все четверо поглядели на приближающегося королевского посланника с явной неприязнью, а Пац нетерпеливым тоном даже отдал приказ не допускать панцирных к нему. Тут же несколько литвинов попыталось забаррикадировать дорогу приближающейся хоругви. Первый, который поднял руку, приказывая пану Михалу остановиться, получил от ротмистра в зубы так, что даже свалился с коня. Остальных панцирные заставили съехать с их дороги.

- И что это должно означать, ротмистр?! – рявкнул гетман. – Да еще и подняли руку на моего оруженосца, молодого Замойского. Что это вы себе воображаете?

- А то, что мы являемся посланниками короля, который желает знать, почему это вы, мил'с'дарь Пац, не выполняете его приказы! – загрохотал пан Михал, забывая про все вежливые приветствия.

- Королю все еще кажется, будто бы он обладает абсолютной властью, - фыркнул один из сидящих в карете вельмож. – А нечего ему нападать на свободную шляхту и заставлять всякие безумия исполнять.

- Согласен, - вмешался и исповедник. – Перемирие с язычниками – это же оскорбление Бога и Церкви святой. Король Ян с ума сошел, приказывая нам атаковать чужих плечом к плечу с басурманами. И за это будет он подвергнут экскоммуникации, об этом уж я постараюсь…

Пиотровский подъехал к карете, приказывая свои подчиненным остановить лошадей. Его сопровождал лишь огромный монах в капюшоне и ежущий в нескольких шагах позади каштеляниц Тадеуш. Гетман пошевелился в своей карете и вытащил из-за пояса богато украшенную булаву – символ его должности, которая могла послужить и оружием.

- Передай, сударь, королю, что Литва не собирается позволить себя убить ради его капризов и ради обороны языческой столицы. Пришла зима, и нам пора вернуться домой. А с чужими будем сражаться, когда сойдут снега, - акцентируя слова прибавил он. А теперь иди уже и не порть своим видом удовольствие от столь хорошо начатого дня.

Не успел пан Михал что-либо ответить, монах сбросил капюшон. Открылось усатое лицо короля Яна III Собеского, весьма недовольного и разгневанного. Король сморщил лоб, глядя на изумленных пассажиров кареты.

- Уже несколько лет ты, Михал Пац, копаешь подо мной ямы, - процедил Собеский. – Это уже не первый раз, когда ты не подчиняешься приказу и оставляешь королевское войско в опасности. Тебе кажется, что сюда мы прибыли только присмотреться к уничтожению османов, и что по дороге в Речь Посполитую ты сможешь сколько тебе влезет грабить и обижать народ? Или ты считаешь, что тебе удастся вонзить мне нож в спину и захватить корону, а? Что же, подойди и сам сними ее у меня с головы!

Гетман прищурил глаза, злобно дергая ус, а в другой руке сжимая булаву. Тадеуш был уверен, что Пац раздумывает над тем, а не схватиться ли сейчас и не стукнуть ли ею короля по голове. Ему захотелось подъехать поближе, чтобы, в случае чего, заслонить монарха собственным телом.

- Не годишься ты командовать литовским войском, - сказал Собеский. – Я отбираю у тебя гетманскую власть. Мне твои армии нужны, и я не допущу, чтобы ты с ними отбыл. Немедленно верни булаву.

Гетман расхохотался. Через пару секунд колебаний его смех подхватил священник и сановники.

- Нет у тебя такой власти, Ян, - заявил Пац. – Только Сейм мг бы отобрать у меня командование, ты же являешься всего лишь фигурантом, возведенным на трон мятежниками и мордоворотами, а никак не настояшим монархом. Ничего ты мне можешь мне сделать, абсолютно ничего. За мной стоят самые могущественные магнатские роды, а за тобой – банда оборванцев. Так что возвращайся к своему войску и гибни вместе с ним, если это тебя так забавляет. Не трать моего времени понапрасну.

Собеский словно окаменел в седле. Тадеуш даже дышать перестал, ожидая, когда король взорвется. Юноша заметил, что пан Михал положил руку на рукоять сабли, так что сделал то же самое, готовясь атаковать гетмана. Тем временем, за каретой Паца появилось несколько его сторонников с пистолетами в руках, из деревушки уже подъезжала на помощь личная гусарская хоругвь вельможи. Король не стал спорить и повернул коня. Через мгновение то же самое сделал и пан Михал, быстро присоединившись к своему монарху. За их спинами раздался смех, кто-то из сторонников гетмана сунул пальцы в рот и презрительно засвистел. Тадеуш чувствовал, как волоски на шее поднимаются, как от стыда горят щеки. Унижение короля было ужасным. А что им оставалось делать?

Неожиданно Собеский осадил коня, после чего заставил того повернуть. Оба панцирных, ротмистр и его сопровождающий, с изумлением поглядели на монарха. Тот же, не говоря ни слова, протянул руку к расположенным вдоль конского бока ножнам, в которых гусары обычно возила кончар, и вытащил длинную трубу, законченную клубнем снаряда. Ян усмехнулся панцирным, сунул драконов кончар себе пд мышку, нацелил его в карету гетмана и потянул спусковой крючок. Раздался оглушительный грохот, и снаряд, в клубах дыма, помчался к цели.

Взрыв настолько перепугал верховое животное Тадеуша, что жеребец поднялся на задние ноги. Прежде чем парень снова его укротил и подтянулся в седле, он увидал в ниспадающей туче песка и пыли катящееся по дороге каретное колесо. Там же, где только что стояла карета, валялись окровавленные, дымящиеся останки, из которых торчали огромные щепки. Король даже изумленно засвистел, поворачивая драконов кончар в руке.

- А все-таки гетмана я в отставку отправил, а! – с усмешкой заявил он. – Пиотровский, принимай командование над литовским войском. Если хоть какой-нибудь литвин начнет возражать, отруби ему башку, это приказ короля. После чего разворачивай все силы для наступления. Я же в это время выведу свои хоругви из рощи.

- Ударим сзади на шагающие машины, ваше величество? – запросто спросил Тадеуш.

- Все верно, парень. Только не уничтожайте их, а лишь повалите на землю. Хочу отвезти нескольких в подарок Марысеньке, - заметил на это король. Потом по их образцу выстроим себе свои. Нравится мне, как они себя в бою ведут. Хочу иметь такие же в своей армии.

- Слушаюсь, ваше величество, - кланяясь, ответил ротмистр, временно возведенный до гетмана.

После этого он завернул коня и направился к онемевшим литовским гусарам, чтобы взять над ними командование.


XVIII


Я был восхищен нынешним демиургом. Ему необходимо было действовать исключительно решительно и нестандартно, раз, располагая стлоь неразвитой пока что технической базой, ему удалось построить столько экзоскелетов. я следил за ними в подзорную трубу, стоя на крыше двухэтажного дома. Мне показалось совершенно невероятным создание за столь короткое время стольких боевых механизмов. Откуда взялись системы управления, гидравлические и и вспомогательные модули, а ко всему остальному – достаточно мощные аккумуляторы привода? Конструкторам нужно было на чем-то сэкономить, ведь действовали они в спешке. Следовательно, у оборудования должна была иметься масса недостатков. И я горячечно размышлял над тем, какие это могут быть недостатки. Слабый, поскольку созданный из обычной стали, кожух и, что за этим следует, большой вес и энергозатраты. Что еще?

Мехи были видны издалека, часть из них уже вошла в город и теперь двигалась по улицам, сталкивая турецкую и польскую армии. Другие остались на предпольях, где загоняли группы дезертиров, мародеров и просто трусов в одну кучу. Действовали они в соответствии с заранее приготовленным планом, ни на мгновение не колеблясь, все время сотрудничая один с другим. Задерживались они, когда большие или меньшие отряды пытались их атаковать или пробиться из окружения. Мехи умело исключали угрозу, не давая людям ни малейшего шанса или прощения.

- Ты не раздумывай столько, а только скажи, как их победить, - отозвался стоявший рядом Абдул Ага.

Командующий янычарами вот же несколько минут скрежетал зубами и сопел, давая выражение собственному недовольству. Я знал, что его сжигает жажда боя и побед, а вместо того ему приходится собачиться с запаниковавшими пашами, требующими от него немедленно прервать наступление на Мультиличность и прекратить окружение. Командиры и сановники были перепуганы, они хотели очутиться как можно подальше отсюда. К сожалению, сераскир Ибрагим Паша, который был бы способен всех их успокоить, был отрезан где-то в порту со всей своей гвардией. Султан же находился далеко от города, в безопасном лагере, он следил за баталией с расстояния, дающего возможность отступить. В столицу он должен был вступить только лишь после того, как всех врагов уничтожат. Так что Абдулу приходилось еще заниматься настроем вельмож, которые, перед лицом опасности, оказались банальными трусами.

- С механизмами мы справиться сможем, собственно говоря, для нас они не будут представлять значения, если мне удастся обезвредить Мультиличность, - сообщил я. – Ты же обязан убедить пашей в том, что мы все время должны идти вперед и переломить укрепления, блокирующие центр. Открой мне дорогу к Мультиличности, а когда я одержу над ней победу, то экзоскелеты обездвижу за пару мгновений….

- Так ведь я же не могу двинуться, потому что чертовы паши требуют, чтобы я в первую очередь освободил их из окружения, - процедил разъяренный Абдул. – Они угрожают отобрать у меня командование над янычарами и немедленной казнью путем отсечения головы, если только я не обеспечу им безопасности. Ну не могу я вот так, попросту, переместить корпуса для наступления на центр, ведь у этих сукиных детей повсюду имеются доносчики, так что они быстро узнают, что я всех их в заднице видел.

Я почесал подбородок и сунул подзорную трубу за пояс. Уничтожение мехов может занять даже несколько дней, к тому же, в любой момент на небе вновь могли появиться штурмовики новейшего поколения. Сейчас они исчезли, как я догадывался, чтобы заново зарядить гравитоновые орудия. Я подозревал, что у нас имеется всего несколько спокойных часов, и считал, что следует использовать их для преодоления сопротивления одержимых. А вместо этого армия металась по улицам, ее командиры вели споры о том, что же делать, а точнее: как отсюда смыться.

- Ты ведь являешься агой янычар, и Диван просто так сместить тебя не может, - буркнул я.

- Не знаю, - вздохнул Абдул. – У меня ужасное желание отдать приказ, чтобы всем им надели на шеи шелковые петли и придушили. Но этим я привел бы только к сражениям внутри армии, которые в нынешней ситуации обрекли бы нас только на поражение. И я не знаю, что делать. Я уже даже склонен поддаться им и направить самые лучшие отряды на прорыв окружения, чтобы вывести войска из города.

- А это будет равнозначно полнейшему поражению. Подобный случай для того, чтобы отбить Стамбул и уничтожить Мультиличность уже не повторится, - холодным тоном заметил я. – Ты прекрасно понимаешь и то, как на бегство отреагирует султан. Ему придется наказать виновных в поражении, то есть, неспособных командующих.

- И он отрубит мне голову, - подвел итог Абдул Ага. – Всю ответственность паши спихнут на меня. Таким образом, так или иначе, но я сижу в полнейшем дерьме.

- Разве что поможешь мне пробиться к Мультиличности и дашь возможность победить ее. Чтобы успокоить пашей, направь большую часть военных для атак на механизмы. Пускай янычары пытаются уничтожать их ракетами и легкой артиллерией. Целиться нужно в ноги машин и не тратить боеприпасы на обстрел бронированных корпусов.

- А что делать с машинами, которые ползают, у которых есть колеса или куча коротеньких ножек? – дельным тоном спросил янычар.

- Размести людей на крышах зданий и на минаретах. У таких механизмов не должно быть сильного бронирования сверху. Всех их следует поражать с высоты, - сказал я. – Я понимаю, работа у тебя будет нелегкая, ведь воинам придется поиграть с ними в "кошки-мышки", чтобы завлечь их поближе к мечетям и другим высоким зданиям.

- А что с тобой? – спросил Абдул.

- Дашь мне самый лучший полк, я хочу "божьих безумцев", - ответил я, имея в виду отважных будто тигры и подготовленных для самоубийственных операций янычар. – Симулируя атаки спахи и легкой кавалерии, мы ударим и пробьем кольцо одержимых. Мне нужно добраться до подножия Мультиличности и продержаться там, самое большее, с час.

- Хорошо, - кивнул Абдул. – Я дам тебе отборный отряд.

Договор мы припечатали рукопожатием, после чего сбежали с крыши. Абдул вызвал одного из суповаров и указал меня, как его нового начальника. Я приказал своим новым янычарам приготовиться к скорому выступлению, а сам помчался в полевой лазарет. Дороту я нашел стоящей на коленях у раненного офицера, который был ранен камнем, вырванным потоком гравитонов. Аль-хакима как раз фиксировала лубками размозженное плечо, не переставая при этом орать на помогающих ей двух медиков, учеников медресе.

- Как жаль, что со мной нет Йитки, - сказала Дорота, увидав меня. – Вот это была помощница, а не эти придурки. Ёжатся от страха при каждом взрыве и сразу же падают плашмя, чтобы молиться. Так работать просто невозможно!

Я оттащил ее от кровати с раненым и вывел на улицу.

- Ты мне нужна, - заявил я.

Дорота усмехнулась, ее глаза блеснули похотью. Ох, она и вправду была словно дикая самка моей первоначальной расы, необузданной кошкой с острыми словно бритва когтями. Я охотно спрятался бы с ней в развалинах на полчасика, только мы не могли себе этого позволить.

- Я хочу, чтобы ты отправилась со мной прямо в преисподнюю, - прибавил я.

- Я не боюсь, можем отправляться хотя бы и сейчас, - взялась Дорота под бока.

- Если нам удастся пробиться к Мультиличности и найти интерфейс, мне придется физически подключиться к нем. При этом меня может серьезно тряхнуть, так что кто-то должен будет следить за мной, а в случае чего, достаточно долго удерживать при жизни, – пояснил я. – Как, пойдешь со мной на битву с богом-самозванцем?

- Я не оставлю своего красивого мальчика в беде, - ответила Дорота и поцеловала так, что у меня сперло дыхание.

Наше занятие прервал топот тяжелой кавалерии. Это на площадь, плотно заполненную янычарами, въехала хоругвь, которой командовал поручик Блонский. Увидав меня, он помахал рукой и соскочил с седла.

- Великий коронный гетман Яблоновский прислал меня сюда с подкреплением, - сообщил он. – Я обязан обеспечить тебе, мил'с'дарь Тайяр, возможность добраться до этой чертовщины. Слушаю приказы.

Гусар нервно щипал ус. Похоже, его не до конца радовала перспектива служить басурману, к тому же, с оскверненной чужим душой. Зато я обрадовался неожиданному подарку и с размаху хлопнул поручика по плечу. Потом я указал ему на громадное черное дерево, нависшее над городом.

- Тогда давай уничтожим его, причем, как можно скорее, - предложил я.


ª ª ª


Оказалось, что советы Талаза довольно-таки сложно реализовать, тем более, что запас ракет был практически исчерпан. Абдул Ага приказал собрать их все и пересчитать, после чего передать самым лучшим и умелым пушкарям. Кроме того, янычары подтянули шесть трехфунтовых пушечек, стреляющих литыми шарами величиной с яблоко. В течение следующего часа акинджи изображали хаотичные атаки и попытки сбежать, чтобы находящиеся поблизости механизмы бросились в погоню. Вслепую скача по улочкам махалли, они привели мехов на торговую площадь.

Абдул стоял на баррикаде из перевернутых повозок, бочек и всяческого старья. Когда враг появился в поле зрения, янычар тут же почувствовал себя маленьким и слабым. Шагающие машины из черного металла возвышались над крышами домов, а их нижние конечности ступали с грохотом и металлическим басом, от которого тряслись стены, и все внутри переворачивалось. Один из коней гарцующих всадников поскользнулся на брусчатке и сломал ногу, падая, он придавил молодого акинджи. На глазах застывших от ужаса солдат огромная нога меха опустилась на них и размозжила с отвратительным чавканьем. Тем не менее, янычары на баррикаде не дрогнули. Все стояли на своих местах, лишь поглядывая на командира.

Суповар затаил дыхание, продолжая ожидать. Из боковой улочки вышел второй мех и величественно вступил на площадь, после чего медленно двинулся в сторону баррикады, словно великий железный бог войны. Формой он напоминал человека, но торс его вместо головы венчала застекленная кабина с одержимым. Водителем был пожилой мужчина, в громадной железной туше выглядящий недоростком. Неожиданно он остановил чудище и что-то переключил на своем шлеме.

- Воины, ваше сопротивление заранее обречено на проигрыш! – его голос загрохотал над площадью словно колокол. – От имени нового властелина мира предлагаю вам милость выживания. Сложите оружие, и мы позволим вам жить и служить новому повелителю. Выходите ко мне, и вы останетесь в живых.

Абдул глянул в сторону, на присевших на корточки в конце площади двух пашей, ожидающих результата столкновения. Он прошипел последний приказ своим охранникам, а потом поднялся на баррикаду, встал на ней и поднял руки над головой. Мех достойно направился в его сторону. Янычар увидел очередные машины, заходящие на базарную площадь. А всего на торге собралось уже пять мнханизмов.

- Так ты командир, человек? – спросил одержимый. – Ты офицер янычар? Объявишь капитуляцию от имени своего подразделения?

Мех остановился перед баррикадой, которая доходила ему до бедер. Чтобы получше осмотреть Абдула, водитель машины наклонил ее вперед. Суповар не мог ожидать более подходящего случая, но,раз он случился, он не мог им не воспользоваться. Он протянул руку за спину и вырвал из размещенных там ножен рукоять плазменного меча, захваченного у сбитого чужого. Талаз показал ему, как обслуживать энергетическое оружие, поэтому, не колеблясь он сдвинул рычажок, активизирующий аккумулятор. Из рукояти выстрелил язык белого пламени длиной в три локтя, который с треском начал кусать воздух.

- Аллах! – прокричал Абдул Ага и прыгнул вперед, вздымая меч над головой.

Он высоко подпрыгнул, пролетел над зияющей за баррикадой пустотой, и приземлился прямиком на кабину меха. Обоими руками янычар вонзил в нее меч и завис, держась за рукоять. Клинок располосовал водителя и помчался вниз, разрезая металлический кожух и углубляясь во внутренностях механизма. Абдул не отпускал свое оружие, хотя плавящийся металл брызгал ему на руки и на лицо. Абдул "съезжал" медленно, вися на огненном мече, распарывающем машину. Наконец он свалился на землю, чтобы сразу же откатиться в сторону. Мех переломился на две части и с грохотом свалился на баррикаду.

Янычары заорали от радости и по приказу унтер-офицеров подтащили пушечки. Пушкари нацелились, в соответствии с указаниями, в ноги мехам. Шесть пушечек рявкнули одновременно, чугунные ядра помчались со свистом. Два ядра промахнулись, ударившись в стены домов, вырывая в них дыры, один снаряд попал в нижнюю часть механизма, не нанося тому никакого вреда, а вот три оставшиеся ядра размозжили ноги шагающих машин. Две из них зашатались, чтобы через пару секунд с грохотом и бряцанием свалиться на бок, у третьей машины подломились колени, и она мягко упала на землю. Последний исправны мех поднял обе руки, вооруженные плазмометами, но, прежде чем успел выстрелить, янычары забросали его гранатами. Как минимум с десяток их взорвалось у его ног, разрывая металл и сея по сторонам обломками. Мех споткнулся, обернулся вокруг оси, стреляя белыми молниями в небо, и тяжело грохнулся на спину. Пехотинцы тут же облепили его, словно муравьи побежденного жука. Прикладами мушкетов они разбили кабину и вытащили оттуда водителя, чтобы голыми руками разорвать его на клочья.

Абдул Ага тем временем отключил свой огненный меч и вновь забрался на баррикаду, чтобы осмотреть результаты засадной операции. Он встал на спине собственноручно поваленного меха, с удовлетворением глядя на поваленные машины, водителей которых немедленно убили. Паши должны быть довольны – янычары вновь перехватывали инициативу. Ага спустился к толпящимся вельможам, которые уже успели забраться на своих верблюдов.

- Мы знаем, как с ними сражаться, - сообщил он игнорирующим его сановникам. – Теперь мы можем присоединиться к Тайяру и помочь в его атаке на расположение врага!

- Мы обязаны вернуться к падишаху и сообщить ему о победе, - сказал один из пашей в тюрбане с золотой застежкой и пучком перьев цапли. – А ты, ага, исполняй свою повинность. Действуй по своей воле, и да пребудет с тобою Аллах!

После чего хлопнул верблюда по заду, заставляя животное сходу набрать полную скорость, а вельможи уже мчались по открытой улочек, заметив дыру в кольце блокады. Только лишь сейчас появился шанс на то, чтобы сбежать из города. Практически сразу же за ними двинулись два или три бунчука акинджи и сборище пехотинцев из ополчения. Видя сбегающие отряды, люди с воплями бросились сбегать, бросая оружие и давя друг друга.

- Бей в литавры! – приказал Абдул барабанщику, заметив, что тот в замешательстве. – Все ко мне! Никто никуда не убегает!

Ударил сначала один барабан, а потом и второй. Вдали в ответ запели рога и трубы кавалерии. Абдул вопросительно глянул на янычара, сидящего на дереве и исполняющего роль наблюдателя.

- Сюда идут очередные машины, в том числе и те, что похожи на крабов! – доложил тот. – Идут с двух сторон, другие перекрывают дыру в блокаде. Сейчас у нас тут будет не менее двух дюжин механизмов! Мне слезать?

- Сиди и наблюдай! – отдал приказ Абдул. – Похоже на то, что мы таки спровоцировали сукиных детей. И замечательно! Готовьте ракеты!

Он поглядел в небо, не обращая внимания на ветви черного гиганта. Быстренько прошептал молитву, после чего вновь забрался на баррикаду. Янычары полезли за ним, таща тяжелые трубы ракет.


ª ª ª


Поручик Блонский развернулся в седле и глянул назад, на отряд чернокожих башибузуков, легких кавалеристов, знаменитых коварными атаками и жестокостью. Несколько странно было иметь их у себя за спиной в качестве союзников, тем более, что сам он чувствовал их нелюбовь к себе и жажду убийства. Они с радостью вонзили бы копья в спины христианским рыцарям, нечего об этом и говорить. Тем не менее, они изображали безразличие в отношении тяжеловооруженных польских кавалеристов, следя за расположенными по другой стороне эспланады домами, захваченными одержимыми, среди которых мелькали гротескные силуэты чужих. Тем не менее, Семен чувствовал бы себя получше, если бы чернокожие мусульмане были перед ним; вот как-то не мог он избавиться от беспокойства и щекотания между лопатками, как только поворачивался к ним спиной. Башибузуков было около двух сотен, чуть больше, чем гусар в хоругви, приведенной Борнским. Прибыли они вместе с янычарами Талаза Тайяра, которых ранее передал под его командование Абдул Ага. Но ктто на самом деле обладал над ними властью, сказать было невозможно.

Неожиданно внимание Семена привлекла Дорота, которая горячо жестикулировала и показывала что-то высоко над позициями неприятеля. Она чего-то требовала от Талаза, который с недовольным лицом чесал голову. Поручик тут же подъехал к ним, потому что его интересовало, почему это талаз все еще не решается начать наступление, а еще: почему это аль-хакима так кипятится. Женщина, увидав гусара, подбежала к нему и сунула в руку подзорную трубу, которой до сих пор пользовался Талаз.

- Ну вот, мил'с'дарь, только гляньте. – Она подняла руку. – Пан сам обещал ее освободить, так что придумай пан чего-нибудь!

Семен сморщил лоб, глядя в указанном направлении и наконец заметил на одной из боковых ветвей черного дерева белый объект, вне всякого сомнения – здание. А чуть пониже, качался, вероятнее всего, подвешенный на веревке, объект, похожий на висящего головой вниз человека. Поручик поднес подзорную трубу к глазу и прямо зашипел:

- Панна Йитка! Ее повесили, причем – нагую. Вот же сволочи!

- Она жива, - тут же вмешалась Дорота. – Шевелится и пытается подтянуться. Если никто ей не поможет, бедняжка умрет. Повешение вверх ногами – все-таки очень жестокий способ убивать преступников. Кровь стечет у нее к голове, после чего разорвет кровеносные сосуды. Я знаю, потому что однажды видела конокрада, которого наказали именно таким вот образом.

- Мне крайне жаль, но девушка находится вне зоны нашего влияния, - буркнул Талаз. – Нам нужно пробиться к тем вот объектам, овальным строениям с левой стороны дерева. Они, похоже, являются конденсаторами мощности. Их поставили возле давнего портала, то есть в том месте, через которое прошла наиболее плотная информация. Они окружают биопроцессор, так что именно в них находится интерфейс Мультиличности. У нас нет времени пробиваться на другую сторону и искать лифт наверх. Если таковой вообще существует. Мне весьма жаль, но Йитка должна справляться со своими проблемами сама.

- Как это справляться сама?! Шутишь? – гневно взвизгнула Дорота.

- Сейчас мы должны идти в атаку, я же должен иметь тебя рядом, - спокойно пояснял Талаз.

Семен покачал головой, поглядывая через плечо на позиции врага. Среди зданий появились одержимые в панцирях, с собой они тащили тяжелые плазмометы. Они уже заметили группирующиеся отряды людей и готовились к встрече. С каждой минутой пробиться сквозь них будет все труднее и труднее.

- Я займусь девушкой, - заявил Семен, перебивая Дороту. – Я обещал, что освобожу ее, вот и сдержу слово. Найду дорогу наверх, если таковая существует. А теперь давайте-ка уже начинать, а не то через половинку "Аве, Мария" чужие сами за нами придут.

Дорота тут же замолчала, внимательно глядя на гусара. Талаз тем временем сунул два пальца в рот и свистнул, указывая суповару "божьих безумцев" направление атаки. Барабанщики загрохотали в медный котел, священный предмет для отряда, и внезапно из застроек с воплем высыпала целая туча янычар. Атака началась столь неожиданно и резко, что Семен прямо съежился в седле от рева. Потом махнул на прощание Талазу, который поднимался в седло крепкого белого коня, полученного от спахи, и отъехал к своей хоругви.

Янычары пробежали половину эспланады – очищенного от застроек и каких-либо помех предполья – как тут одержимые приветствовали их огнем тяжелых плазмометов. Очередь раскатов потрясла воздух, в неровный ряд бегущих пехотинцев вонзились белые молнии. Они попадали и в землю, и в людей, выбрасывали вверх фонтаны горячего, расплавленного песка, разрывали тела, разбрасывая в стороны дымящие и парящие останки. Несколько пушкарей приостановилось, чтобы, без прицеливания, выпустить ракеты. Снаряды с шипением помчали по плоским траекториям, таща за собой огненные и дымовые хвосты. Они попали в укрепления и дома, смели плотный ряд одержимых, которые держали метатели. Очередные взрывы потрясли искалеченный город. Эспланаду затянуло дымом.

Через мгновение раздались крики янычар, которые добежали до защитников и с яростью сцепились с ними. В дело вступили пистолеты, копья и ятаганы зазвенели на панцирях. Безумцы и отчаянные наперли на врага с такой ненавистью и жаждой убивать, что одержимые стали отступать. С особой яростью янычары накинулись на чужих с нечеловеческими формами. Тури насели на восьминогое, похожего на лошадь создание, порубили его на кусочки, затем зарубили ятаганами высокого худобу с яйцеобразной головой и огромными черными глазами в форме миндалин, затем закололи копьями громадного ящера с крокодильей пастью. При этом они не обращали внимания на потери и летящие отовсюду молнии, тольк лишь все время напирали вперед, рубя, стреляя и действуя копьями.

Семен глядел на все это пару мгновений, затем поднял руку и сам подогнал коня. Запела труба, и гусары двинулись – копыта забарабанили по мостовой, зазвенели панцири и зашумели крылья. Некоторые всадники держали драконовы кончары, у остальных были поднятые копья. Семен ускорил, и на средине эспланады кавалерия перешла в галоп, производимый ею шум перешел в оглушительный грохот. Приближаясь к позициям врага, гусары неожиданно сплотили ряды, установились в позиции "коленом в колено" и опустили копья. В улицу они влетели лавой, по восемь всадников в полутора десятках рядов. В них тут же полетело несколько плазменных молний, но строй и напор кавалерии не поколебался даже на мгновение. Кавалеристы снесли стоявших у них на пути одержимых, втоптали копытами в мостовую отступающих и помчали дальше, на полном галопе.

За хоругвью на коне мчал Талаз, склонившийся в седле и через плечо поглядывающий на сидящую за ним Дороту. Аль-хакима обнимала его в поясе, прижимая лицо к спине турка. Женщина дышала быстро, подсознательно ожидая жаркого удара молнии, которая снесет их с седла и отошлет на тот свет. Она видела мигавшие под копытами раздавленные останки одержимых и подстреленных гусар. Но, наконец, целые и невридимые, они въехали среди домов, а потом и на территорию, совершенно измененную чужими, застроенную странными объектами и домами с совершенно невероятными формами. Странные создания и чужие в панцирях все время выбегали из-за зданий, присоединяясь к сражению, словно их тут были десятки тысяч. Но хоругвь двигалась вперед с грохотом и треском; казалось, что отряд только набирает темп.

Сзади были слышны певучие возгласы и кличи атакующих башибузуков. Чернокожие воины двинулись за гусарами, чтобы связать боем выманенных теми врагов и обеспечить полякам тылы. Мусульманские легкие всадники не использовали напора и грубой силы – их оружием была необычайная скорость и ловкость. Рысью они вскакивали в боковые улочки, своих двойных луков прошивали рожи одержимых, кололи их копьями и пиками, чтобы тут же скакать дальше, рассыпаться между домами и свалиться в очередном месте на тылах врага.

Семен, который в течение всей атаки не доставал оружие, а только лишь склонившись в седле летел во главе хоругви, вдруг стянул поводья. Всадники выехали между овальными зданиями, походящими на паучьи коконы, и очутились перед высокими, цилиндрическими зданиями конденсаторов. Между них был виден пульсирующий сиянием биопроцессор, шар из живой ткани людских нервных систем, и крутящиеся вокруг него громадные пауки.

- Дюжина смельчаков – за мной, - приказал Семен. – Командование берет на себя мил'с'дарь Тайяр, я же еду спасти плененную христианку. Он помахал на прощание Талазу и Дороте, после чего свернул в сторону. Гусар ехал, не оглядываясь, но тут же к нему присоединилась группа отчаянных всадников с поднятыми драконовыми кончарами. Дорота даже почувствовала нечто вроде нежности, видя отвагу рыцаря, только у нее не было времени распробовать эту эмоцию, потому что Талаз направил коня в передние ряды хоругви и помчался прямиком на сияющее перед ними сердце вражеской твердыни.


ª ª ª


Король Ян уперся на том, что он лично поведет атаку на мехов, и отговорить его от этого было невозможно никаким образом.. В городе была пленена значительная часть его армии, так что монарх стоял на своем, что именно он обязан повести наступление. Пан Михал следил за тем, как королевские хоругви срываются в атаку, а потом и сам дал знак литовским отрядам выступать. Сигнал к атаке он подал булавой, найденной возле обгоревшего, лишенного ног великого гетмана Паца. Оружие обгорело, но после того, как по ней прошлись тряпкой, блестела как новенькая. Молодой Тадеуш был ужасно горд тем, что может служить в свите такого храброго и представительного рыцаря. Вот литовские господа были уже не столь восхищены. Им не слишком улыбалось сражаться под командованием мазовецкого шляхтишки, который стал известен только тем, что порубил большую ящериц. Но никто не возражал, опасаясь за собственную голову, ведь в отрядах молнией разлетелась весть о то, что любое непослушание будет караться смертью.

Короля было видно издалека, его отличало копье с пучком ястребиных перьев, которое держал перед ним хорунжий. Собеский ехал во главе гусарской хоругви, а все войско послушно следовало за ним. Отряды, выехавшие из оливковых рощ, постепенно развернулись в линию и с грохотом, под звуки труб, свалились с холмов на городские предполья. Тут же из-за домов вышло с полтора десятка мехов, спеша в направлении угрозы с поднятыми плазмометами. Король остановился на на возвышении, буквально в паре десятках метров от первого из противников. Гусары промчались мимо на полной скорости, чтобы через мгновение столкнуться с врагом.

Загрохотал гравитоновый залп, распарывая землю перед армией, чтобы секундой позднее выбросить вверх тонны песка и камней. Тадеуш съежился, пытаясь всунуть голову поглубже в плечи. И вот тогда-то панцирная хоругвь въехала в дождь обломков и земли, лавиной валящийся с неба. Парень почувствовал удар по голове. Камень звякнул о его мисюрку, чуть ли не выбивая сознание, но, о чудо, юноше удалось удержаться в седле. Когда всадники проскочили сквозь облака земли и песка, он увидал высящегося буквально перед ним железного колосса.

- В наездника стреляйте! – закричал пан Михал, указывая на одержимого в кабине на вершине машины.

После лавины четверть панцирных исчезла. Часть из них пала, часть потеряла лошадей или свалилась с них, но все остальные сохранили способность и волю сражаться. Загремели пистолеты и мушкеты, в панцирь меха ударили свинцовые пули, некоторые из них попали в стекло кабины и тут же расколотили его вдребезги. Водитель механизма был ранен, на его торсе появилась кровь, но одержимый все так же управлял машиной. Мех наклонился, чтобы ударом наотмашь отогнать атакующих панцирных. Ствол плазмомета сбросил четырех всадников на землю, ломая им ноги, а когда механизм выпрямился, ствол оружия зацепил еще двух верховых и выбросил их в воздух.

Краем глаза Тадеуш увидал татар-липков, заезжавших меха сзади. Язычники обскакали вокруг машины, бросая арканы, которыми они привыкли стаскивать всадников с лошадей. Веревки обкрутились вокруг ног машины, делая ее неподвижной. Пан Михал придержал коня и вытащил пистолет из кобуры. Пользуясь бедственным положением чудища, он тщательно прицелился и потянул спусковой крючок. Пуля свистнула, чтобы с чмоканьем попасть водителю в плечо. Пиотровский гадко выругался и сунул оружие назад.

Тадеуш, видя, что татарские веревки с треском лопаются, сам потянулся за пистолетом. Рука у него при этом тряслась так, что он не мог взвести курок. Конь все время лягался, весь мир колыхался и вертелся, со всех сторон кипело сражение, перекатывались облака дыма и пыли. В конце концов, каштелянич каким-то образом сконцентрировал взгляд на цели, но арканы в этот момент полностью лопнули, и мех начал поворачиваться. Грохнул выстрел, и дым бухнул парню прямо в лицо. Механизм совершенно неожиданно наклонился и с грохотом рухнул перед всадниками. Конь Тадеуша вновь встал на дыбы от испуга, на сей раз успешно сбрасывая парня. Янецкий грохнулся спиной о землю и на пару мгновений потерял дыхание.

В себя он пришел от того, что его дергал пан Михал. Командир стоял над Тадеушем, держа поводья обоих коней.

- Вставай, рыцарь, - сказал он. – Ты попал одержимому прямиком в башку, но это не повод для того, чтобы отдыхать. Литвины упакуют добычу для короля, а мы должны мчаться дальше.

- Как? А с остальными что? – с трудом произнес юноша, садясь на землю.

- Повалили мы где-то с пару дюжин, - с гордостью ответил ротмистр. – Предполье очистили а теперь нужно поддержать янычар в городе. Похоже на то, что Абдул Ага как раз дерется с кучей этих железных гадов. Поднимайся, слава ждет!

Тадеуш тут же схватился на ноги и схватил поданные ему поводья. Через мгновение он уже забрался на коня, хотя все тело болело, и парень мечтал хоть на минуточку лечь отдохнуть. Только слава ждать не могла.


ª ª ª


В гигантском стволе черного дерева одержимые выдолбили гигантский грот и встроили в него храм, беломраморная крыша которого частично выступала наружу. Семен подъехал к зданию на полном скаку, придя к заключению, что если какая-то дорога на верхние ветви и имеется, то она должна быть спрятана где-то здесь. Его небольшой отряд объехал колосса по кругу; святилище было единственным объектом, смонтированным в дереве.

С покатой крыши капала кровь, с нее же свисал обезображенный труп мужчины с блестящим тюрбаном на голове. Поручик окинул его безразличным взглядом и подъехал к входу в храм. Точнехонько над ним беспомощно колыхалась на ветру уже потерявшая сознание Йитка. Гусар соскочил с коня и храбро направился в средину, не забыв отстегнуть от седла драконов кончар. То же самое сделали и два его товарища, громадного роста гусары из королевской хоругви. Остальные были вооружены саблями и пистолетами. Всей группой они вошли на лестницу, чтобы встать в тени высоких колонн, поддерживающих портик.

- Стой! – прошипел Семен, - чувствуя опасность.

Из-за колонн появилось несколько чудовищных бестий, похожих на ходящих на задних ногах тигров. кто-то из гусар от страха даже ругнулся. На котоподобных чужих были черные панцири, на их лапах блестели длинные металлические когти, а помимо этого, они были вооружены чем-то похожим на алебарды. Шипя и демонстрируя острые клыки, гвардейцы демиурга встали полукругом, готовясь вступить в схватку с людьми.

- Это они в "кошки-мышки" поиграть желают, - буркнул Семен. – Жаль, но времени нет.

Он поднял кончар, который до сих пор держал под мышкой, и, не целясь, выпалил. С грохотом и в тучах дыма снаряд полетел прямо перед собой, чтобы ударить в лестницу перед котами. Взрыв проделал огромную дыру в мраморе, выбрасывая вверх массу острых, словно бритва, осколков. Через мгновение из своих кончаров выпалила и пара гусар. Один из этих снарядов попал охраннику прямо в грудь, разрывая того на клочья, другой влетел в колонну и переломал ее надвое. На котов посыпался град обломков и камней, калеча и перебивая им кости.

Когда пыль опала, Блонский отбросил уже ненужную трубу и, достав саблю, пошел прямо. Коты-охранники валялись на полу, искалеченные, оглушенные и умирающие. Гусары быстро расправились с ними, разбивая черепа своими тяжелыми саблями. Семен не стал заниматься ними, а только быстро вошел в храм.

Интерьер святилища освещали золотые лампионы, запитываемые плазменными элементами. В конце комнаты начинались ступени лестницы из черного камня. Поручик подбежал к ним и глянул вверх. Ступени вели спиралью все выше и выше. Только теперь он сориентировался, что ступени вырезаны прямо из ткани дерева, и что ведут они вовнутрь. Вот это да – ступени из превращенной в кристалл информации. Из тела Мультиличности! Выходит, здесь внутри находились души существ из иных миров, захватчиков, желающих овладеть Землей. Весьма странно было идти по этим ступеням, поначалу с робостью и дрожью в коленях. А потом Семен презрительно плюнул на всех пришельцев и помчал наверх.

Практически все силы ушли, прежде чем гусар добрался до пещеры, выходящей на ветвь дерева. К счастью, не нужно было маршировать по подвешенной высоко над землей черной материи – кто-то проложил прямо по ней каменную тропку, ведущую прямиком в небольшой беломраморный дворец. С саблей в руке гусар вскочил в него, готовый рубить и колоть кого ни попадя. Внутри же было полно всяческих богатств, позолоты, цветастых ковров и гобеленов. Наконец он прошел в видовую комнату, посреди которой стоял массивный трон, оплетенный блестящими проводами с висящей над спинкой блестящей золотой чашей. Семен понял, что она, наверняка, должна была имитировать корону, и презрительно выдул губы. Командующий чужими приготовил здесь себе пункт управления, из которого желал владеть миром. Ну и придумал!...

Одним скачком Семен добрался до выступающего за ветвь края здания. Золотую цепь он втащил вовнутрь, после чего схватил Йитку за ногу и поднял на руки.

Девушка посинела от холода, она потеряла много крови и была без сознания. Тем не менее, она выглядела еще красивей и нежнее, чем обычно. Семен закутал ее в лежащую тут же шкуру белого льва и попытался перерубить цепь саблей. Ему стало очень жаль девушку – было бы ужасно жаль, если бы та не выжила. Гусар поглядел на нее, и тут она открыла глаза. Сконцентрировала взгляд на его лице и улыбнулась. Рыцарь почувствовал волну эйфории и радости.

- Ты послушал меня, - шепнула Йитка. – ы спас меня, как я и просила.

Блонский лишь усмехнулся. Он с удовольствием подкрутил бы сейчас ус, вот только руки у него были заняты.


ª ª ª


Меч Абдул Аги начал гаснуть. Плазменный клинок сократился наполовину, разряды стали нерегулярными, так что моментами они полностью исчезали. Тогда суповар выключил его, сохраняя остатки энергии для какого-нибудь критического момента. Сейчас же он вращал в руке гранату, чугунный шар, из которого высовывался фитиль. К сожалению, этот вид вооружения тоже подходил к концу, точно так же, как и ракеты. Последние три он приказал хранить пушкарям на самый последний случай.

Янычар тяжело уселся на вершине баррикады, которая за это время увеличилась на нескольких пытавшихся ее захватить мехов. Теперь же их металлические трупы лежали один на другом, дымя из дыр в разбитых кабинах. Абдул Ага был уставшим и ничего не хотел делать. Его пехотинцы удерживали очередных агрессоров на расстоянии, забрасывая гранатами и обстреливая из пушечек. Одержимые получили такой урок, что уже не атаковали вслепую, но поражали янычар, высовываясь из-за домов или куч камня. Но сейчас собралось, как минимум, четыре десятка мехов с поддержкой одержимых, что делало дальнейший бой практически безнадежным.

- Прибыло подкрепление! – доложил янычар в забрызганном кровью белом мундире.

Абдул схватился на ноги, питая надежду, что это люди султана с новыми ракетами и гранатами. А вместо того увидел группу перепуганных верзил из ополчения, вооруженных копьями и луками, которых сопровождали грязные пацаны с пращами. Ага тут же упал на баррикаду и вялым голосом попросил, чтобы ему принесли воды. Но янычар, передавший сообщение, продолжал торчать тут же с радостной рожей. Суповар испепелил его взглядом и уже собирался приказать ему идти к черту, как из-за угла, побрякивая доспехами выехали всадники. В Абдула вновь вступила жизнь, и он спрыгнул с баррикады, чтобы встать перед слезавшим с коня паном Михалом.

- Как я рад чнова тебя видеть, мил'с'дарь Пиотровский, - обнял турок недавнего врага, а потом и приятеля.

Измазанный сажей и потный ротмистр криво усмехнулся и пихнул Абдул Агу кулаком в живот.

- Вижу, что твоя рана уже залечилась, - буркнул он. – А я снова прибыл, чтобы спасать тебя, суповар.

- Так у вас драконовы кончары имеются! – обрадовался Абдул.

- Возможно, штуки три. А кроме того, половина хоругви панцирных, куча литовского войска, а к тому же татары с валахами.

- Ага! С луками и сабельками? – вздохнул Абдул. – Сильно нам такая помощь не пригодится. Будет больше мяса, чтобы железным гадам было чего топтать.

- Их можно уничтожать даже с помощью луков и камней, сам видел, - махнул пан Михал рукой. – Нужно только приблизиться хорошенько.

Они поднялись на баррикаду, чтобы поглядеть на группирующихся для наступления мехов. Их огромные черные корпуса, выступающие над крышами домов, производили мрачное впечатление. Можно было подумать, как будто бы их были здесь сотни, массивных, грозных машин, готовых к тому, чтобы топтать людей. Пан Михал, такой же усталый и измученный, увидав все это, тяжело вздохнул. Поглядев на отступающих янычар, он махнул Тадеушу, подзывая того к себе.

- Слушай, Тадек, похоже, большинство из нас здесь и останется, - сказал он. – Боюсь, что даже и все. Если хочешь, забирай раненых и отступи с ними на возвышенность, где стоит король. Было бы жалко, если бы ты погиб.

- Нечего и говорить, пан ротмистр! Буду биться до конца, я со своими соратниками. – Каштелянич стукнул себя в грудь и указал на пару молокососов своего возраста, одетых как панцирные и таких же грязных и побитых. – Рад был служить под твоей рукой, и с такой же радостью умру рядом с тобой.

Пиотровский незаметно усмехнулся и пожал плечами.

- Как хочешь, - махнул он рукой. – Ладно, тогда принесите воды, все запасы пороха и амуниции. Размести людей вдоль баррикады, попробуем сдержать паразитов.

Тадеуш поклонился с улыбкой и сбежал вниз, чтобы исполнить приказ. Тут Абдул Ага толкнул пана Михала в плечо и указал наверх, в направлении черного дерева. Их туч, высоко в кроне, вынырнули черные стрелы штурмовиков, вооруженных гравитоновыми орудиями, летя по винтовой линии, боевые корабли стали снижаться по направлению города. Пан Михал с трудом проглотил слюну.

- Ну, это нам хана, - прошептал он себе под носом.


XIX


Я не мог поверить в подобное, но, похоже, я ужасно просчитался. Мультиличность не создала интерфейс, что было чем-то совершенно нетипичным. Интерфейс всегда устанавливали, чтобы материальные персонификации Мультиличности имели контакт с инфополем, чтобы они могли передавать добытые в этих телах воспоминания, оцифрованные чувства или, хотя бы, банальную боль существования. Ведь именно всем этим данное существо и питалось – тенями истинной жизни, впечатлениями и эмоциями, добытыми собственными аватарами. Так что я не мог понять, почему на этот раз она не решилась на постройку соединительного элемента между реальным и виртуальными мирами. Это сбило меня с толку, совершенно разбило.

Я стоял с Доротой перед захваченным центром. За нашими спинами горели конденсаторы мощности, высокие, словно двухэтажные дома, цилиндры, которые сейчас извергали колонны черного дыма, после того, как гусары выпалили из них из кончаров. Перед нами светлело кошмарное творение из извивающихся от боли человеческих тел – биопроцессор. Повсюду под ногами валялись трупы паукообразных хирургов, рассеченные гусарскими саблями и заколотые пиками башибузуков. Вот только нигде не было обнаружено ничего такого, что могло бы выполнять функции интерфейса.

- Что случилось? Почем ты стоишь просто так? – спросила, нервничая, Дорота.

В развалинах за нами стали скапливаться одержимые, которые ушли из города, чтобы спасать центр и Мультиличность. Уже раздались первые выстрелы, и я чувствовал, что через мгновение начнется резня. Сам я рассчитывал на то, что до того момента с Мультиличностью мне удастся справиться. Вот только как, дьявол подери, как мне теперь это сделать? Я понял, что мы погублены, и не было никакой идеи, как же спасаться.

- Чужие не построили интерфейса к информационному полю, - сообщил я Дороте. – И теперь у меня просто нет возможности угостить Мультиличность пинком. Я рассчитывал на то, что введу в инфополе довольно простую программу, укрытую в моих мыслях. Я хотел оцифровать личность и выслать ее в качестве троянского коня, содержащего скрытый алгоритм.

- Набор команд, так? – спросила аль-хакима.

Это означало, что женщиной она была понятливой и что слушала то, что я пытался ей объяснить раньше. Я ласково улыбнулся Дороте. Как жаль, что мы оба умрем здесь.

- Да. Я приготовил его в форме повторяемой мантры, последовательности мыслей и символов, которые вбил себе в голову. После попадания в инфополе, эти мысли должны были создать математические структуры, самоорганизующиеся нейронные сети. Это означает, что появляется возможность выстроить умножающуюся информацию, которая, развиваясь, станет усложняться и учиться. В течение нескольких секунд после освобождения в инфополе программа должна была обрести сознание. Мне хотелось нарушить самый священный запрет и все правила безопасности, чтобы внедрить в информационное поле искусственный разум.

- Искусственный разум? – подхватила Дорота. – Из последовательности команд ты создал мыслящую душу? Ты добился божественной силы творения? Ведь это же наибольшее святотатство и ересь, которые только можно себе представить.

Но, говоря все это, женщина как-то не выглядела возмущенной, скорее уж – восхищенной. В ее глазах я видел несдерживаемое любопытство и жажду знаний.

- Мультиличность тоже считает творение искусственных разумов ересью. И она запретила делать это под угрозой применения самых суровых наказаний. Этого она опасается словно наихудшей заразы, ведь она знает, что искусственный разум, располагающий возможностью самоорганизации, молниеносно превысит ее разумом и силой сознания. А затем отнесется словно к чужаку, к опухоли в виртуальном измерении, и – просто-напросто – удалит из информационного поля, - пояснил я, глядя на биопроцессор и сжимая в руке рукоять карабелы. – Вот почему Мультиличность и пользуется такими как я, плененными в пакетах данных сознаниями истинных существ. Мы не располагаем мощью самоорганизации, не представляем угрозы в инфополе. Но с нами имеется другая проблема. Мы можем быть непокорными, и подсознательно все мы ненавидим Мультиличность и желаем только лишь одного: свободы!

Я поднял саблю, подаренную мне королем, и изо всех сил рубанул толстый кабель, посредством которого биопроцессор был подключен к конденсаторам. С грохотом и треском из перерубленного провода полетел сноп искр. Руку у меня тут же отняло, клинок сабли раскалился докрасна, но не треснул. Тогда я рубанул ею еще и второй кабель. Дорота прикрыла лицо рукой, отойдя на несколько шагов. Я обошел биопроцессор с другой стороны и отрубил оставшиеся два кабеля. Чудовищная конструкция превратилась в стеллаж, забитый сотнями человеческих тел. Через несколько мгновений все они умрут, и это будет концом данного устройства.

Я не уничтожу Мультиличность, но, по крайней мере, отсеку ей доступ в инфополе. Пройдет много времени, прежде чем она образует новый портал и выстроит очередной биопроцессор. Таким образом, я дал человечеству по меньшей мере год на то, чтобы подготовиться к новому вторжению.

- Возможно, так оно и лучше, - сказал я, отбрасывая деформированную от температуры саблю. – Мне так хотелось, чтобы, воспользовавшись интерфейсом, перехватить управление над этим искусственным разумом. Я даже создал для него кодовый ключ, накладывая на него предохранительный клапан. Ибо, разрастаясь в инфополе, такой искусственный разум превратился бы в истинного бога. Искусственного, зато одаренного бездонным умом и громадными мощностями. Кто знает, как бы для меня закончились искушения руководить божественным существом.

- Лично я не имела бы ничего против стать любовницей божественного повелителя, - сообщила Дорота. – Жаль, что ничего из этого не получится. А вот что ожидает нас взамен?

Я поглядел на гусар, которые уже вступили в сражение с одержимыми, которые ордами стекались к горящему центру. Затем поглядел в небо, на спускающийся для атаки строй штурмовиков, гравитоновый залп которых превратит половину города в преисподнюю.

- Смерть, - сказал я с улыбкой и охватил Дороту в последнем объятии.


ª ª ª


Цепь на ноге Йитки была изготовлена из материала, гораздо более крепкого, чем золото. Гусарская сабля Семена, пускай и выкованная из наилучшей стали, мало того, что не справилась с ним, так еще и выщербилась. Рыцарь от волнения начал дергать ус, осмотрел и хомут на щиколотке девушки, вот только застежки обнаружить не смог. Тем временем, во дворец на дереве добрались остальные гусары и разошлись, осматривая сокровища, собранные в нем демиургом. На вопрос, где же находится повелитель неприятелей, Йитка спокойным тоном сообщила, что сбросила того с балкона. Тем самым она завоевала уважение рыцарей, вот только общей ее ситуации это никак не меняло.

В конце концов, Семен приказал гусарам выставить посты внизу и обеспечить охрану наиболее ценным сокровищам, так как эта добыча предназначалась польскому королю. Потом он вновь остался один на один с девушкой. Йитка быстро приходила в себя, тем более, что она уже согрелась, опять же, оба выпили по несколько глотков превосходного вина, найденного в боковых помещениях.

- Хомутик весь измазан моей кровью, опять же, при падении его сильно зажало, - поглядела Йитка на посиневшую от отсутствия притока крови стопу. – Болит ужасно. Похоже, тебе придется отрубить мне ногу, иначе я отсюда не выберусь.

- Цепь прикреплена к трону, - сообщил Семен. – Быть может, если его разломать, нам удалось бы тебя освободить? Хмм, выглядит весьма массивным, и его дополнительно соединили с домом этими вот проволоками…

- Они врастают в древесину и соединяются с Мультиличностью, - сказала девушка. – Это устройство предназначено для контакта с богом чужих. Давай-ка оставим его пока и выпьем вина. Иди сюда, присядем на краю и поглядим на сражение.

Семен пожал плечами, наполнил два кубка красным вином и оба вручил девушке. Потом поднял ее на руки и отнес на террасу. Они уселись на краю, спуская ноги пустоту. У гусара закружилась голова, и он инстинктивно схватился за мраморную плиту. Высота была ошеломляющей, виды – головокружительными. Парочка без слов глядела на клубы дыма и огни, на величественно перемещавшихся мехов, плевавшихся плазменными молниями в сбитых на громадной площади людей. Сражение шло уже у подножия дерева, среди горящих конденсаторов. Где-то там находилась и приятельница Йитки, о чем гусар ей и сообщил.

- Дорота так близко? Почему ты ничего не говорил? – возмутилась чешка. – Гляди, одержимые атакуют их со всех сторон! Сейчас они всех их убьют! Мы должны сто-то делать!

Неожиданно на высот ветви промелькнули похожие на наконечники копий штурмовики. Неслись они словно снаряды, разрезая воздух со свистом. Сейчас они завернули дугу, снижаясь в направлении города, как будто бы пилоты выбирали свои цели для атаки. Йитка схватилась на ноги, защипев от боли. Она выпила кубок ло конца и кинула его в пустоту, вслед за штурмовиками.

- Хватит! Не могу я сидеть и ничего не делать. Попытаюсь-ка я обратиться к чужим, воспользовавшись троном. Пошли.

И звеня цепью, она направилась в дом.

- А что ты хочешь им сказать? – спросил Семен. – Думаешь, они обратят на тебя внимание?

- Один раз уже обратили. Хватило того, что я читала наизусть молитвы и заклинания, которые научил меня Талаз. В них содержатся знаки его личности, которые привлекают чужих, - возбужденно объясняла Йитка. – Сейчас я усядусь на троне и начну медитировать, заполняя разум мантрами Тайяра. Чужие снова подумают, что я – это он, и слетятся сюда все толпой. Возможно, оставив в покое наших, что позволит им сбежать. Я дам Дороте шанс, в конце концов, это лучше, чем вот так сидеть и пялиться на то, как умирают друзья.

Семен шел за девушкой, переваривая ее слова. Безотчетно он помог девушке подняться по ступеням и усесться на троне. Неожиданно Йитка притянула гусара к себе и поцеловала в губы.

- Оставь меня и беги. Когда это начнется, сюда соберется целая армия этих гадов. Убегай как можно дальше. Сохрани меня в памяти и помолись, хоть иногда, за стукнутую потурчанку!

Шляхтич только отшатнулся.

- Еще чего, - буркнул он. – Я остаюсь. А когда прибудкт, попробуют моей сабли.

Йитка ответила Семену очередным поцелуем, а потом устроилась поудобнее. Она прикрыла глаза и начала шептать ритмично повторяющиеся слова на необычном языке. Семен отступил, глядя на золотую чашу над троном, которая заблестела и начала снижаться. Гусар перекрестился, чувствуя нарастающее беспокойство.


ª ª ª


Сторожевые программы восприняли сигнал соединения и тут же начали распаковывать архив с данными, в соответствии со стандартными процедурами. Поток информации начал заполнять кластеры временной памяти. Пакет данных был отмечен как запись памяти с элементами сознания и эмоций, после чего его автоматичеси переместили в очередь с этикеткой ожидания акцептации, чтобы на постоянно записать в информационное поле. Никакой из составных элементов Мультиличности записью не заинтересовался, все они поглощали данные, неустанно стекающие из информационной сети, которой пользовались участники вторжения. Сражение продолжалось, и к Мультиличности стекалась невообразимая масса сведений, чувств и эмоций.

Пакет должен был ожидать преобразования и считывания в состоянии отсрочки. Но неожиданно он начал увеличивать объем и поглотил соседние кластеры. Охранные программы не отреагировали на столь неожиданное поведение. Сознание Йитки пребывало в замороженном состоянии в течение одной тысячной секунды, после чего читаемые ею мантры и заклинания неожиданно ожили, превращаясь в размножающийся код, который начал поглощать все доступные данные и преобразовывать их в собственную сеть.

Сидящая на троне девушка не успела сделать вдох, как от ее сознания отделилось новое существо, созданное из закодированных в молитвах алгоритмов. Йитка почувствовала чье-то присутствие – нового бытия, чрезвычайно жадного и любопытного, пока что лишенного эмоций и способности к эмпатии, зато без разбора нагромождающего данные. Девушка чувствовала, как вновь созданный дух отключается от нее и разрастается. Дважды не отстучало сердце, как искусственный разум вспыхнул осознанием своего существования, обнаружил собственное эго и определил понятия двух миров: материального и виртуального.

Сторожевые программы подняли тревогу, но в тот же самый миг они были поглощены и преобразованы. Сознание рождающегося бога направило их против объединенных жизней, занимавших его доминиум. Мультиличность завопила единым криком, миллиардами своих душ. А потом она была разбита на составные элементы, которые, в свою очередь, были стерты.

Йитка выпустила воздух. Прошло десять секунд с того момента, как она села на трон. До нее так пока что и не доходило, что же произошло. Попросту: тот беспокойный шум, который она слышала в голове в момент подключения к инфополю, неожиданно возопил, чтобы сразу же после того замолчать.

- Случилось, - сказал Йитка Семену, который за это все время едва успел вытащить саблю, чтобы наточить ее перед последним боем.

- Что случилось? – спросил тот.

- Мультиличность уничтожена, - ответила Йитка. – Там ее уже нет.

Она очертила рукой круг, указывая на дерево и – собственно – на все вокруг. Вдруг хомутик на ее щиколотке раскрылся, а цепь распалась на отдельные звенья. Дерево болезненно застонало, раздались глухие трески, словно бы лопалось нечто могучее. Семен в изумлении захлопал глазами, а потом побежал на террасу.

Строй штурмовиков рассыпался, не успев начать обстрел. Три машины рухнули на землю, вызвав взрывы в развалинах, остальные же разлетелись в стороны, каждый в свою. Мехи останавливались, прекратив огонь. Замолкли и ручные плазмометы, обслуживаемые одержимыми. Совершенно неожиданно повисла тишина.

Городом сотрясали только лишь глухие стоны, издаваемые громадным черным деревом. Похоже, все на земле повернулись в его сторону. Семен глянул вверх. Одна из ветвей обломилась и как раз со свистом мчалась вниз.


ª ª ª


Михал Пиотровский опирался спиной о спину Абдул Аги. Оба держали в руках пистолеты; к тому же поляк держал в руке саблю, а турок – ятаган. Они стояли на окутанном дымом побоище, посреди куч человеческих и механических трупов. Над ними маячили силуэты могучих мехов, которые пробились через баррикаду, ведя на площадь толпу вооруженных до зубов и пышущих жаждой убийства одержимых.

Оба офицера как раз готовились к последней битве, как вдруг мехи остановились, а одержимые перестали визжать. Неожиданно сражение было прервано. Чужие стояли как-то неуверенно, поглядывая тодруг на друга, то на гигантское "дерево". Один их них бросил оружие и бросился бежать, другой зашелся истерическим смехом; кто-то еще с ревом бросился на ближайшего соратника. Где-то недалеко с чудовищным грохотом упал на землю штурмовик. Вот это подействовало словно сигналю Большая часть одержимых развернулась и отправилась в свою сторону, не обращая внимания на людей. Кабины нескольких мехов открылись, их водители выскочили из них, бросая свои машины. Какие-то механизмы удалились величественным шагом. Похоже было на то, что одержимых сражение совершенно не интересует, что никто ими уже не командует, что они все не чувствуют ни желания, ни принуждения драться с людьми.

- Вот взяли и ушли, - заметил пан Михал.

- Какая жалость, а я тут собирался надавать им по задницам, - буркнул Абдул. – Такую лафу испортили.

Офицеры рассмеялись и сели на землю. Неожиданное расслабление полностью лишило их сил. Слишком нервно не стали они реагировать даже тогда, когда ветви гигантского "дерева" начали с грохотом отламываться и падать на землю.


XX


Я стоял, задрав голову и глядя на летящую с неба ветку величиной с гору. Она обломилась где-то над облаками и спадала величественно, увеличиваясь с каждым мгновением. Я притянул к себе Дороту, которая еще не заметила приближающейся смерти, она глядела на убегавших в спешке одержимых, которые, несмотря на то, что их практически всех выбили гусары и чернокожие кавалеристы, неожиданно бросили оружие и стали убегать, куда глаз глядят, лишь бы подальше от центра.

- Гляди, милая, удалось, - сказал я, указывая на увеличивающуюся на глазах громадную ветку.

- Клянусь бородой Магомета, так чего ты торчишь? Бежим! – с ужасом воскликнула женщина.

Это не имело смысла. С неба валилась не одинарная ветка, но громадная часть переломанной кроны. Она уже затянула мраком все небо над нами, окутав горящий город в полумрак. Тысячи тонн перешедшей в твердую форму, сгущенной сверж критического предела информации распадались и валились вниз. И, к сожалению, прямиком нам на головы. Через мгновение мы будем похоронены живьем, но я, тем не менее, был доволен. Я догадывался о том, что произошло, хотя понятия не имел, каким чудом до этого дошло. Йитка сделалась оцифрованной, а с ней в инфополе въехал второй троянский конь, что имелся у меня в запасе. Все счастье, что я предусмотрительно ввел в личностный образец, которому я ее выучил, тот же самый алгоритм с нейронной сетью.

- Мультиличность уничтожена, - сообщил я Дороте. – Мир спасется, вот только, к сожалению, без нас.

В конце концов, аль-хакима поняла, что шансов на спасение нет никаких и позволила себя прижать. Она подняла голову, глядя на близящуюся смерть. Черные ветви летели вниз с басовым гудением и свистом рассекаемого воздуха, ломаясь с грохотом и распадаясь на все более мелкие куски. Я не мог заставить себя закрыть глаза. С болезненным влечением я следил за тем, что похоронит половину города. Дорота тоже не казалась сломленной, она смело следила за этой прекрасной катастрофой.

И вот тут чернота дерева вспыхнула в ослепительном сиянии, и спадающие ветки рассыпались на миллиарды блестящих различными цветами кубиков. Закружившись в огромном облаке, пиксели смешались, и уже через мгновение развеялись по ветру. В изумлении я захлопал ресницами. Чтобы осуществить дематериализацию информации, находящейся в состоянии концентрации сверх критического уровня, необходима была огромная порция энергии. Кто ею управлял? Как это произошло?

- Погляди, - толкнула меня Дорота. – Это, случаем, не Йитка?

В пыль рассыпались исключительно обломанные ветви"дерева", само оно продолжало стоять, а в тех местах, где ствол начал трескаться, стало светло от поддерживающих его энергетических лесов. Более всего притягивала взгляды ветка с построенной на ней дворцом. На его террасе стояла сияющая фигура молодой женщины с русыми волосами. Рядом на коленях стоял гусар в блестящем доспехе. Девушка слегка левитировала в воздухе, а вокруг нее кружили многоцветные пиксели.

- Она перехватила власть над искусственным разумом, - произнес я и облизал пересохшие губы. – Родилась юная богиня. Хотя, собственно, не до конца. Она не сможет достичь по-настоящему божественного могущества, не зная языков программирования. А ведь только я могу ее им обучить…

Дорота засмеялась от облегчения и счастья. Глаза ее горели. Наверняка она уже видела себя в роли помазанной богиней владычицы одной их провинций, наместницы завоеванной империи или же ее главной жрицы. Ох, как жаль, что придется весьма грубо развеять все ее мечтания. Лично я не желал иметь со всем этим ничего общего, в мечтах мне виделся отдых от большой политики, войн и всей этой грязи. И в особенности – ну никак не хотелось мне общаться с богами и богинями.

Пора взять себе длительный отпуск.


XХI


Стамбул

16 шаввала 1088 года хиджры

12 декабря 1677 года от Рождества Христова


Толпа орала приветствия, возносила молитвы и падала к ногам достойно шествующей молодой женщины. На Йитке были надеты турецкие шаровары и рубашка, но спину ее покрывала трофейная шкура белого льва. Она шла по средине площади к ожидающим ее монархам. За ней спешил Семен Блонский в свежесмазанном и блестящем доспехе. Йитка официально помазала его в качестве своего личного рыцаря и защитника, публично поцеловав гусара в губы. Теперь же поручик шел за девушкой, побрякивая деталями оснащения. В нескольких шагах сзади шествовали воины из личной свиты героической воительницы, победившей бога чужих – заслуженные в бою командиры во главе с ротмистром Михалом Пиотровским и командиром янычар Абдул Агой. Офицеров сопровождали их личные свиты с выделяющимся худобой длинного тела каштеляничем Тадеушем Янецким.

Личная гвардия женщины с пока что трудным для определения статусом остановилась перед двумя тронами. Первым поднялся хозяин города, султан Мехмед IV, чтобы отдать Йитке глубокий, несколько не соответствующий его достоинству поклон. Вторым был Ян Собеский, который, сопя в сражении со своим огромным животом, привстал перед девушкой на колено и поцеловал ей руку. После такого показа уважения и любви толпа совершенно сошла с ума, вопя от восторга на десятке языков.

Я повернулся к улыбающейся Дороте и подал ей знак, что пора отправляться. Женщина недовольно надула губы и повела глазами, но соскочила со столбика, на котором стояла, чтобы было получше видно, и подошла ко мне, колыша бедрами, после чего встала, положив на них руки.

- А может ты хочешь остаться? – спросил я у нее. – Возле Йитки тебя ожидают богатство и власть, а рядом со мной – только лишь скитания и неизвестность…

- Мог бы и не начинать эти слезливые речи, - буркнула женщина. – Самого тебя, моя изюминка, в далекий свет я тебя не отпущу. Так что поехали, а не то нас еще кто узнает…

Я кивнул и провел ее к ожидающей повозке, за которой присматривали янычары Абдул Аги. Ландара, выглядящая словно обычная купеческая повозка с будкой, должна была стать нам домом, по крайней мере, на какое-то время. Никто не знал, куда мы едем, мы не встречались даже с Йиткой и приятелями. С момента уничтожения Мультиличности мы оставались в укрытии, я же прекрасно понимал, что теперь-то все фракции начнут меня усиленно разыскивать. Только я один знал тайны оружия и машин чужих, только я один знал, как разговаривать с существом, которое появилось в инфополе и располагала божественным могуществом.

Посредством этих знаний я мог бы вознести один народ над всеми остальными, подарить ему такую силу, о которой никому и не снилось. Вот только не было у меня на это ни малейшего желания. Мне просто хотелось отдохнуть, радуясь жизни. А человечество должно будет справляться само.

Дорота первой вскочила на повозку и уселась на козлах. Она взяла поводья в руки и знаком указала мне на место сзади. Ах, какая самка! Агрессивная, дикая, переполненная энергией! Рядом с такой женщиной даже хотелось жить. Она хлопнула поводьями по задам двух лошадей, и повозка покатилась по разрушенной улице, заполненной возвращающимися по домам беженцами. А за нами в этот самый миг начиналось празднество по случаю победы; в боковых улочках люди короля Собеского грузили на телеги трофейных мехов и оружие, чтобы поскорее вывезти все это в Польшу. С них не спускали глаз шпионы султана. Словом, готовилась очередная авантюра, то есть – мир возвращался к норме. Жизнь шла своим чередом.

- И куда поедем? – спросил я.

- Туда, где нас еще не было, - ответила на это Дорота.

Послесловие


Никакая историческая фантастика, а данный роман, пускай и в какой-то степени, ею является, не может обойтись без реальных исторических персонажей и фактов. Все наверняка распознали Яна III Собеского или же султана Мехмеда IV, но необходимо вспомнить и об остальных. Начнем, пожалуй, с коронного канцлера Яна Гнинского (1825-1685). Это его сообщение о поездке в Стамбул и подарило мне идею данной книги. Так что описанное здесь посольство взаправду существовало, и в его состав по-настоящему входило около тысячи человек и шесть сотен лошадей. Вот только турок не удалось ошеломить ни пышной свитой, ни дорогими подарками. Переговоры длились несколько месяцев и многого не принесли. При случае освободили около двух сотен поляков из неволи, из которых, к сожалению, два десятка не пережило обратной дороги домой, так как находились в весьма тяжелом состоянии.

Аль-хакима Дорота Фаляк (1830-????) и вправду была польской авантюристкой и шпионом, действовавшей в Стамбуле. О ее существовании мы знаем, благодаря ее дневнику, на который польские историки случайно наткнулись в будапештской библиотеке. Дорота описывает в нем свои похождения и путешествия. Занимаясь торговлей рабами, она добралась до Судана. Самых красивых невольников она использовала для удовлетворения сексуальных фантазий, ну а искусству любви учила, не жалея плетки. Она была талантливым медиком и по-настоящему сильной, предприимчивой женщиной, которая покинула Польшу, убегая от преследований инквизиции. К сожалению, нам не известно, как закончилась ее карьера, поскольку дневник прерывается.

Появляющийся эпизодически Лагари Хасан Челеби является историческим персонажем. Он прославился как пилот-экспериментатор, выстреливший себя в ракете на глазах массы людей и султана. Мне показалось, что он заслужил должности командующего ракетной артиллерией, той роли, которую я ему предназначил. Ракеты, впрочем, пытались использовать для военных целей уже раньше, но с мизерным результатом.

Истинны и фигуры турецких сановников, хотя бы только упомянутых, включая сюда и цыганского короля Огона Толстого. Организация османской армии и обычаи, царящие в империи, тоже придуманы не мной. Много любопытных фактов о жизни в Стамбуле тех времен можно найти в отчете Гнинского, а еще в записках Вацлава Вратислава, чеха, который появился в городе вместе с австрийским посольством, а какое-то время провел там как пленник.

Янычары на самом деле использовали котлы-литавры вместо знамен, а их командир имел чин суповара. В том числе и дервишка Папатия тоже не является чистой фантазией. Братство бекташитов, членом которого она являлась, существует до настоящего времени, объединяя в себе ислам с христианством и эзотерикой. В его рядпх имеются женщины, а в османскую эпоху все дервиши входили в янычарский корпус, где обладали серьезным влиянием.

Отдельное дело – взаимоотношения поляков и турок. Многое указывает на то, что, несмотря на громадные культурные различия, понимание и сотрудничество были возможны. Несмотря на ужасные войны, которые вли друг с другом эти два народа, их представителей не пожирала ненависть на религиозном фоне. Поляки часто поддавались увлеченностью Востоком, во главе с Яном III Собеским, которому турецкие орнаменталистика и искусство пришлись по душе. Турки неоднократно пытались склонить поляков к союзу, направленному против России, имелись планы совместного военного похода против Персии. В эпоху разделов, на территории Турции находили убежище сражавшиеся за свободу беглецы из Польши, несколько раз там же были организованы польские подразделения. Турция единственной не признала разделов, а во время польско-большевистской войны турецкий посол был единственным дипломатом, который не сбежал из находящейся под ударом Варшавы.

Что же касается фантастического сюжета: инфополе или же информационное измерение тоже не является моим изобретением. Я основывался на теории морфогенического поля, созданной биологи Александром Гурвицем. Данная теория предполагает существование поля с неуточненной физической природой, которое выполняет функцию дополнительного генетического фактора и как бы служит для накопления информации живыми видами. Раз может существовать измерение, в которое организмы мимоходом записывают информацию, как бы делая в нем отпечаток самим своим существованием, так почему бы не пойти дальше и не заселить данное измерение разумом? Или же сразу: миллиардами разумов, объединенных в единое существо? Так родилась Мультиличность.


Перевод: Марченко Владимир Борисович, 20.06.2018



Примечания

1

Шейтан (тур.) – сатана. (Все сноски принадлежат только автору – прим. перевод.).

(обратно)

2

Папатия (тур.) – ромашка.

(обратно)

3

Пуффер – кавалерийский пистолет. Рейтары и гусары снабжались парой пуфферов, размещенных в кобурах по обеим сторонам седла.

(обратно)

Оглавление

  • *** Примечания ***