Иванов, Петров, Сидоров - 2 [Сергей Гужвин] (fb2) читать онлайн

Гужвин Сергей Георгиевич Иванов, Петров, Сидоров - 2

Шапка фанфика

Ссылка на фанфик: http://samlib.ru/g/guzhwin_s_g/iwanowpetrowsidorow-2.shtml

Автор: Гужвин Сергей Георгиевич

Жанры: Фантастика

Аннотация:

Часть 2 Все комментарии в 1-ую часть Обновление от 16 мая 2012

Размещен: 16/04/2012

Изменен: 16/04/2012

Иванов, Петров, Сидоров - 2

Ч А С Т Ь 2

Глава 21 Новочеркасск

Императорский поезд мчал на юг России. Впрочем, правильнее будет, пролетал от станции до станции. На маленьких по-быстрому брали воду для паровоза, на больших — Император выходил со свитой из вагона, и разговаривал с местной администрацией. Губернаторы и главы городов отвечали на вопросы, и в конце вручали царю депеши с перечислением основных нужд подвластных им административных территорий. Это давало монарху возможность напрямую узнавать о проблемах на местах. Такой порядок был заведен Александром II, и новый Государь не счел нужным его менять.

Завтрак в поезде подавали в 8 часов утра, и назывался он "утренний кофе". Царь занимал место посредине длинного стола, остальные занимали место по старшинству. Барон Фредерикс усаживался напротив Государя, Георгий и Сандро с обеих сторон, а самый младший по чину — в конце. Подавали лёгкую закуску, впрочем, без ограничения количества, что позволяло плотно поесть. Следующим приёмом пищи был классический "файф-о-клок", в 5 часов вечера. То же самое: закуска, печенье, чай и кофе. Обед накрывали в 20.00, и это был настоящий обед, с супом на первое, горячими мясными блюдами на второе, несколькими видами салатов и рыбными деликатесами. Обед заканчивался чаепитием, алкоголь не подавали. Придворный хирург доктор Гирш в самый первый приём пищи заикнулся было, что неплохо бы, за упокой души... Но Николай недовольно что-то буркнул себе по нос, и вопрос больше не поднимался.

Вагон — столовая, в котором была и гостиная, был открыт до полуночи, и после обеда превращался в своеобразную кают-компанию, где придворный люд коротал время, читая, играя в настольные игры типа шашки и домино, и беседуя.

Николай общих собраний не проводил. Он выдёргивал чиновников по одному в кабинет и разговаривал с ними. Начал с самого трудного. С Витте.

* * *

Сергей Юльевич Витте являлся ставленником русского еврейского капитала. Это не ошибка и не оговорка. Не русско-еврейского, а русского еврейского. Евреи проживали практически во всех странах, и были французские евреи, немецкие евреи, польские евреи, русские евреи. Нюанс заключался в том, что русские евреи не называли Россию "этой страной". Они в ней жили, зарабатывали деньги, и вкладывали их здесь же, в Россию. Несмотря на российское антисемитское законодательство, до революционных кровавых безумств было ещё далеко.

Впервые Сергей Юльевич Витте обратил на себя внимание во время русско-турецкой войны 1877-1878 годов. Начальник эксплуатации Одесской железной дороги титулярный советник (по армейской иерархии — штабс-капитан) отправил кавалерийскую бригаду своим ходом, а вместо кавалерии погрузил в вагоны пехоту и артиллерию. И те, и другие, прибыли к месту назначения вовремя. Любое другое решение срывало сроки мобилизации. За отличную работу железнодорожного транспорта, и за это нетривиальное решение, Германский Император Вильгельм I наградил С. Ю. Витте орденом Прусской Короны, а российское начальство выгнало со службы. Нечего штабс-капитанам командовать бригадами.

Молодого и дикорастущего специалиста оценил Иван Станиславович Блиох, банкир и железнодорожный концессионер, предложив ему должность начальника эксплуатационного отдела частных Юго-Западных железных дорог, в Киеве. Через семь лет он уже был управляющим этой дорогой с годовым окладом 50 тысяч рублей. Для сравнения — оклад министра — 8 тысяч.

Потом было известное предупреждение Витте Государя Александра III об опасности езды на большой скорости, крушение в Борках, приглашение на пост начальника Департамента железнодорожных дел при Министерстве финансов, потом пост министра путей сообщения и помощь еврейских банковских кругов в занятии кресла министра финансов Российской Империи. Пикантность ситуации заключается в том, что интересы еврейских банкиров и промышленников, и интересы Российского государства до определённого момента совпадали. России требовалось промышленное развитие, а капиталу требовались рынки сбыта и возможность инвестиций. Отсюда и взрывной рост сети железных дорог, и Транссибирская магистраль и укрепление курса рубля. В начале 1893 года были запрещены сделки, основанные на курсовой разнице. Благодаря этому решению колебания курса рубля стали уменьшаться. Так, если в 1891 г. в Лондоне они составляли 28,4%, то в 1892 г. — 8,8%, а в 1893 г. — 5,3%. Привязывание рубля к золоту конвертировало промышленные миллионы в чисто банковский капитал, который в отличие от заводов и фабрик, можно было вывезти за границу. Русские еврейские банкиры хотели быть не хуже французских или английских. Это с одной стороны. А с другой, Российская Империя была должна международному сообществу, около трёх миллиардов рублей золотом. И Ротшильды были заинтересованы получать долги и проценты не в плавающих на биржевых волнах кредитных билетах, в которых в разное время было разное золотое наполнение, а стабильной валютой. В 1894 году золотой рубль содержал 0,774234 грамма золота. По всему выходило, что в закромах Родины одна тысяча тонн золота, а должны больше двух тысяч тонн. Только ежегодные проценты больше ста тонн золота. При том, что золотодобыча не превышала 50 тонн в год. Эх, не доедим, но вывезем!

* * *

Витте обладал даром блестящего организатора и руководителя, а также не имел сословных предрассудков, и поэтому Николай решил заставить его играть по своим правилам. В конце концов, устроить несчастный случай никогда не поздно.

— Садитесь, Сергей Юльевич, в ногах правды нет! — сказал министру Николай, когда тот появился на пороге кабинета.

Витте поклонился и сел в кресло, стоящее у письменного стола.

— Сергей Юльевич, — начал Николай, — Папа очень благоволил Вам, и я Вас очень уважаю, поэтому рассчитываю на Ваше снисхождение, если мои вопросы покажутся Вам некорректными.

Витте встал, поклонился и изрёк: — Ваше Императорское Величество, я приложу все силы, для разъяснения всех вопросов, какие Вы пожелаете мне задать, — снова поклонился и сел.

— Благодарю Вас, я не сомневался в Вашем великодушии, — Николай решил начать издалека и показал на лежащую перед ним брошюрку: — Сергей Юльевич, я вот прочитал "Национальную систему политической экономии" Фридриха Листа.

Витте нахмурился.

— Кроме того, что он хвалит графа Канкрина, — продолжал Император, — мне ещё нравится, как он описывает протекционистские принципы Англии. Вот, например.

Николай открыл брошюру на закладке и прочёл:

— Всегда поощрять импорт производственных мощностей, а не готовых товаров, заботливо развивать свои производственные мощности и защищать их, импортировать только сырьё и сельскохозяйственные продукты, и экспортировать только промышленные товары.

Закончив читать, Николай взглянул на Витте: — Что Вы думаете об этом, Сергей Юльевич, ведь Вы, я знаю, против свободной торговли и сторонник протекционизма?

Витте несколько секунд подумал.

— Ваше Императорское Величество, сочинения господина Листа неоднозначны, — осторожно сказал он, — к тому же система импорта-экспорта сложна, мы экспортируем не только сырьё. В Персии наши шерстяные и бумажные ткани успешно конкурируют с английскими. Но я с Вами согласен. Торговля продуктами переработки — благо для экономики. А свободная торговля закрепляет преимущества развитых государств и догоняющим странам необходим таможенный протекционизм, хотя бы на время подъёма их экономик. Вот только для развития производственных мощностей нужны средства. И немалые.

— Кстати, про средства, — Николай закрыл книжечку Фридриха Листа и спрятал её в стол, — Вы, я слышал, планируете переходить на металлическое обращение?

Ну не стал бы Сергей Юльевич Витте министром путей сообщения в 42 года и самым влиятельным министром — министром финансов Великой Империи в 43, если бы не умел быстро соображать.

— Ваше Императорское Величество, чуть более месяца назад, когда рассматривалось в департаментах Государственного Совета мое представление, имевшее положить начало денежного преобразования и введения металлического обращения, я встретил в Государственном Совете неожиданное противодействие.

— Так уж и противодействие... — улыбнулся Николай.

— Противодействие это, конечно, не заключалось в том, чтобы прямо сказать "нет", но в том, чтобы замедлить это дело, и поставить такие препятствия, при которых дело это было бы провалено.

— И кто же против?

— В первую очередь почтеннейший Борис Павлович Мансуров, он не верит, что я смогу провести реформу.

— Да, у Мансурова очень критический характер. То есть Вы хотите сказать, что он не против введения монометаллизма, просто не уверен, что с этим справитесь Вы? Но разве дело только в Мансурове? А наши хлебные короли, которые на внешнем рынке получают рубли по пониженному курсу, а затем здесь в России, их меняют по базовому, повышенному?

— Всё так, Ваше Императорское Величество, и я прошу Вас собрать финансовый комитет под своим председательством и пригласить председателя Государственного Совета, Великого Князя Михаила Николаевича и тех членов оного, которых он почтет нужным пригласить.

— Зачем? — Николай удивлённо поднял брови.

От этого вопроса Витте внутренне дрогнул.

— Я готов осветить все поставленные передо мной вопросы по денежной реформе и представить по ним подробные фактические объяснения.

Николай хмыкнул: — Сергей Юльевич, Вы тоже считаете, что Россия — парламентское государство?

— Что Вы, Ваше...

— Да, полноте, уважаемый Сергей Юльевич, последним самодержавным монархом на Руси был Пётр Великий, а после него Россия превратилась в страну советов. Вот и Вы мне предлагаете не принять решение, а собрать совет и советоваться. И с кем? С дядей Мишей! Он что, финансист? Вы представьте фактические объяснения мне. Я хочу их выслушать.

Витте подобрался и начал осторожно: — Ваше Императорское Величество, за период царствования Вашего отца, Государя Императора Александра Александровича, Россия сделала весьма явственные успехи в развитии производительных сил. Уже седьмой год наша государственная роспись заключается весьма благоприятно для казначейства. Экономическая и финансовая жизнь страны обнаруживает серьёзные признаки решительного поворота к лучшему. Но в прочности и жизнеспособности этих успехов нельзя иметь уверенности до тех пор, пока страна не дошла ещё до отправного пункта всякого прочного народно-хозяйственного преуспеяния, пока стране ещё не обеспечен насущно необходимый базис всяких хозяйственных действий — прочная денежная система.

Витте передохнул и, видя, что Николай просто смотрит на него, не перебивая, продолжил: — На почве расстроенного денежного обращения ничто твёрдо стоять не может, ибо сама эта почва — шаткая, зыбкая, то проваливающаяся, то подымающаяся, приходящая в сотрясение, то с большей, то с меньшей силой. На такой, не только ненадёжной, но, можно сказать, предательской почве, государственному и народному хозяйству позволительно оставаться только до тех пор, пока они бедствуют, и не имеют достаточно сил выбиться из жалкого положения. Но когда государственное и народное хозяйства не только оказываются поставленными на ноги, но и начинают осознано обнаруживать свои внутренние силы и способность к прочному развитию, тогда возникает насущная необходимость закрепить достигнутые успехи благосостояния подведением под них прочного фундамента металлического денежного обращения. При этом реформа должна быть осуществлена так, чтобы не произвести ни малейшего потрясения, ибо на денежной системе покоятся все оценки, все имущественные и трудовые интересы населения. Проектируемая реформа, поведет за собой переход нашей родины от неопределенного с юридической стороны, вредного в экономическом и опасного в политическом отношениях бумажного обращения к обращению золотой монеты и разменных на нее знаков.

Витте замолчал, и заговорил Николай: — Я, наверное, чего-то не понимаю, Сергей Юльевич, по Вашему выходит, что пока человек калека, и у него слабые ноги, то допускается, чтобы он ходил по предательскому болоту, которое мешает передвигаться и так еле стоящему на ногах человеку. Когда же он окреп, и способен противостоять колебаниям почвы, то в этом случае ему срочно необходим прочный фундамент и твердь под ногами. Мне это трудно понять. Это первое.

Николай бил не в бровь, а в глаз. Советское правительство, поступив диаметрально противоположно, на пустом месте создало денежную систему СССР. В 1922 году, после всех революционных потрясений и гражданской войны доверие к "совзнакам" небыло вообще, и если внутри страны они кое-как ходили, за границей их вообще не воспринимали за деньги. Для оплаты столь необходимых импортных товаров, советское правительство ввело в обращение золотой червонец, который можно было приобрести или разменять в любой стране мира. С началом индустриализации, и становления СССР на ноги, золотой червонец вывели из обращения, советский рубль и без жёсткой привязки к золоту позволил создать могучую державу.

— И второе, — продолжал Николай, — если проектируемая реформа пройдёт незаметно, то... для чего она? С юридической точки зрения наша валюта не страдает неопределённостью. Она эмитируется Российской Империей. В экономическом отношении наша валюта не мешает сводить баланс государственной росписи с профицитом, по Вашим же словам, уже седьмой год. Что же в ней вредного? А про политическую опасность я вообще не понял. Наши ценные бумаги расхватывают в Париже и Берлине, наши векселя учитываются в Лондоне Ротшильдом, что же тут опасного, — Николай пожал плечами, — кстати, сколько будет стоить эта реформа?

Пауза затянулась.

Наконец Витте сказал: — Неустойчивость денежной системы порождает, прежде всего, крайнюю неустойчивость товарных цен, притом неустойчивость весьма беспорядочного, неравномерного и случайного характера. К тому же наш государственный долг, вследствие расстройства и неустойчивости денежной системы, потерял всякую определенность. Действительный размер его, вследствие неустойчивого курса — не есть величина постоянная. Как Вы правильно заметили, неразменный бумажный рубль есть святая святых помещиков и хлебных экспортеров, внутри страны он стоит дороже, чем на международном рынке, и на этой разнице все продающие хлеб за границу наживают дополнительный крупный барыш. А единообразный курс рубля во всём мире будет выгоден и промышленному капиталу, который получает из-за границы машины, и государству платить за границу проценты по займам будет проще.

Николай ждал, когда же Витте скажет об инвестициях, но тот об инвестициях не обмолвился.

— Сергей Юльевич, я полностью Вас поддерживаю в том вопросе, что следует устранить имеющийся перекос в сторону хлебных королей и всемерно поддержать промышленников, однако, причем тут золото? Если необходимо восстановить паритет с франком, выпустите новые банкноты и обменивайте старые на новые в пропорции пятнадцать к десяти. Но прежде скупите все русские рубли на биржах Европы, а на продажу выставьте новые банкноты по правильной цене. А в стране пусть висят ценники с двумя цифрами, до тех пор, пока из обращения не выйдут кредитные билеты. Для обеспечения на международном уровне мы можем предложить золото в слитках. Так Вы не ответили, во сколько обойдётся казне эта реформа, то есть, сколько Вы занимаете у Ротшильда?

— Сто миллионов рублей.

— А сколько составляют годовые платежи по нашим займам? — не дожидаясь ответа, Николай встал, давая понять, что аудиенция закончена, — Сергей Юльевич, обдумайте всё, завтра мы вернёмся к нашему разговору, и захватите государственную роспись, я хочу на неё взглянуть.

* * *

После Витте дежурный офицер пригласил к Николаю директора канцелярии министерства иностранных дел, графа Владимира Николаевича Ламсдорфа. Ламсдорф был остзейским немцем, карьерным дипломатом чистой воды, не политиком, но тридцать лет службы во внешнеполитическом ведомстве сделали его энциклопедистом по части дипломатического этикета и всей дипломатической кухни. Обладая феноменальной памятью, он отлично знал своё дело, и от него можно было услышать, например, такой вот пассаж: "Это никак не возможно, поскольку это противоречит четвёртой части Отдельного Акта Адрианопольского мирного договора 1829 года". Такая живая библиотека и нужна была Николаю. К тому же в ТОЙ истории, Ламсдорф был министром иностранных дел с 1900 года по 1906, и, во всяком случае, не навредил.

Десятилетие между кончиной Александра III и русско-японской войной можно смело называть временем упущенных возможностей. И это без преувеличения. Если Германский Император Вильгельм II спрашивает у молодого Николая II разрешения захватить китайский порт Циндао, это о многом говорит. Во всяком случае, Николай не спрашивал разрешения у Вильгельма для занятия Порт-Артура. Александр III так поставил страну на международной арене, что угрозы войны в тот момент не существовало, ни одно правительство в мире не считало Россию "колоссом на глиняных ногах", и не строило против неё каких либо агрессивных планов. Другое дело дипломатический фронт. "Большая игра" была в самом разгаре. Ну, что ж, поиграем.

— Владимир Николаевич, — сказал Николай Ламсдорфу, — как Вы смотрите на то, что бы занять место управляющего министерством?

Ламсдорф подумал и скривился: — Я предпочёл бы место посланника в Берне.

— Хороший ответ, значит, согласны. Николай Карлович Гирс уйдёт в отставку после Рождества, не будем обижать старика перед праздником, но время не ждёт, поэтому, записывайте.

Ламсдорф расположился с противоположной стороны письменного стола и приготовил блокнот.

— Дайте знать в Лондон, что мы не против сохранения Египта и Суэцкого канала за Англией в обмен на Международный нейтралитет Проливов и готовы к совместной разработке проекта реформ в Османской империи.

Карандаш Ламсдорфа летал над бумагой, а Николай продолжал:

— Турки начали резать армян. В Сасуне истреблено то ли десять тысяч, то ли двадцать тысяч человек, точно неизвестно, но на нашей территории уже более трёх тысяч беженцев. Сообщите нашему послу в Стамбуле Нелидову, чтобы он начал переговоры с султаном Абдул-Гамидом о депортации всех армян Османской Империи в Закавказье, под нашу руку. Взамен Порта должна принять всех наших мусульман, пожелающих переселиться в Турцию. Речь идёт о двух миллионах армян. Ну и с нашей стороны наберётся столько же. Может быть.

Ламсдорф старательно записывал, никак не реагируя. Николай слегка успокоился. Значит, пока он ничего глупого не сказал. Продолжим.

— Владимир Николаевич, есть ли возможность вернуть Аляску? Я читал материалы и спрашиваю Вас, как специалиста — есть зацепки?

Ламсдорф поднял голову и задумчиво посмотрел на Императора.

— Ваше Императорское Величество, Вы просто интересуетесь, или решение принято?

Николай засмеялся: — Ну, вот, а Вы говорите — Берн!

— Боюсь, что ратификация была произведена законно, и срок давности по подобным сделкам — десять лет.

— Хорошо, в таком случае, я хочу знать, что можно сделать дипломатическим путём — переговоры, лоббирование в Конгрессе, компания в прессе, подкуп, выкуп, всё, что возможно. Решение принято, будем возвращать, но, желательно без обширной конфронтации и войны. Продумайте всё, необходимые средства для этого есть. Через месяц будьте готовы доложить Ваши соображения.

Сидящий в кресле Ламсдорф склонил голову в знак повиновения.

— Далее, — продолжил Николай, — японцы не на шутку развоевались в Китае, это дестабилизирует наш Дальний Восток. Думаю, следует послать им Ноту следующего содержания, пишите:

— Российский Государь Император выражает намерение неуклонно следовать политике мира покойного отца, к идеалу которого он будет всемерно стремиться и всеми силами постарается его осуществить. В свете этого Российский Император с беспокойством взирает на конфликт Японской Империи и Империи Цин, который затрагивает сферу жизненных интересов Российской Империи, как в настоящем, так и особенно в видах будущего. Япония, в течение переживаемого ныне кризиса, обнаружила некоторые серьёзные качества, которые могут быть лестными для её собственного самолюбия, но, в, то, же время, она показала миру такие недвусмысленные тенденции, над которыми нельзя не задуматься, и которые ясно говорят за то, что подстрекаемая непомерным честолюбием и неудержимой жаждой захватов, Япония решилась нарушить естественное равновесие на Крайнем Востоке, и тем угрожает интересам России. Российский Император обращается к своему брату, Императору Японии Муцухито Мэйдзи, главнокомандующему Вооружённых Сил Японии с убедительной и настоятельной просьбой вывести войска доблестной японской армии с континента до нового 1895 года. Моя подпись.

Ламсдорф дописал, перечитал только что написанное, и сказал: — Государь, это не нота, это ультиматум.

— Это будет ультиматумом, если в последнем предложении слово "просьба" заменить на "требую", а мы за мир во всём мире. Шифруйте и отправляйте. Но в завтрашних газетах эта нота должна быть напечатана.

Когда граф Ламсдорф вернулся в своё купе, он сначала долго сидел на диване и смотрел в окно, обдумывая слова молодого императора. В Китае идёт война, задействованы с обеих сторон почти миллион солдат, а молодой Российский Император "просит" вывести войска. Просто так вывести и всё. Как то по-детски. Это чревато неожиданностями. Надо было уходить до смерти прошлого императора. Чувствовал же, что всё к этому идёт.

Потом дипломат оформил три депеши, и на ближайшей станции отправил их в МИД. На Ноте Японии он сделал пометку: "Au Journal de St.-Petersbourg!". Эта газета была печатным органом МИД России.

Поздно вечером Ламсдорф сделал запись в дневнике: "Ходили слухи, что покойный государь не предвидел своего конца и не посвящал своего наследника ни во что. Интересно, кто распускал их и с какой целью. Как рассказывал Оболенскому Моренгейм, датский король, которому он представлялся, сказал ему, со слов императрицы-матери, будто образовалась клика, очень желающая разрушить связи с прошлым царствованием и провести большие перемены во всём. Может это они? В интригах подозревается Мария Павловна. Вполне может быть, особенно после того, как она пригласила к себе высоконаречённую невесту. Видимо, чтобы держать её под контролем. Король Дании в восторге от молодого Государя: "Мой внук совершенно очарователен и даже проявляет такие качества, которых мы у него и не подозревали". А как мы не подозревали. Надо добиваться назначения в Берн".

* * *

Перед тем, как пригласить военного министра, Николай переоделся в камуфляж. Решил показать министру новую форму на себе. Лучше ведь один раз увидеть, чем сто услышать.

Военный министр Пётр Семёнович Ванновский, генерал от инфантерии, чувствовал себя плохо. Не столько физически, сколько морально. Вообще-то, только, что справивший своё 72-летие военный министр был ещё о-го-го! В ТОЙ истории он успеет побывать ещё и министром народного просвещения.

Но вылетавшие из кабинета молодого государя перекошенные министры навели на него изрядную тоску.

В кабинете было полутемно, и Петр Семёнович не сразу разглядел сидящего в кресле Императора.

— Правда, незаметно? — спросил Николай.

Ванновский близоруко прищурился через пенсне с круглыми стёклышками и развёл руками:

— Действительно, довольно необычно.

— Тогда почему наши солдаты ходят в белых рубахах? Чтобы лучше было в них целиться? Неплохо бы переодеть всю нашу армию в такую вот неприметную форму.

Ванновскому эти слова очень не понравились. Покойный император уже раз переодел армию, офицеры плюются, солдатам стыдно на побывку домой ездить. Эх, молодо-зелено!..

Поэтому вслух Ванновский сказал менторским тоном: — Позвольте напомнить, Ваше Императорское Величество, что цвет военного мундира есть традиция, уходящая корнями вглубь веков. С древности русские богатыри выходили на смертный бой, переодевшись в чистое белое бельё. В этом проявлялась мудрость предков — при ранении грязь с одежды не попадала в рану. Такие традиции есть во всех странах. В Англии, например, цвет мундира красный, в Германии...

— Минуточку! — перебил его Николай, — а Вы знаете, что в Абиссинии, в 1867 году, англичане наплевали на традиции и переодели своих солдат в форму песчаного цвета? И потери сразу же снизились в три раза. Солдату на поле боя нужно не традиции блюсти, а остаться в живых и выполнить возложенную на него задачу, не так ли? Тем более я речь веду о полевой форме, а не о парадной. Ну, мы ещё вернёмся к этому вопросу. Меня заботит сейчас более всего Китайский кризис. Как Вы смотрите на то, чтобы отправить на Дальний Восток генерал-лейтенанта Алексея Николаевича Куропаткина? Он очень хорошо показал себя в Закаспийской области, и, я думаю, будет полезен в Приамурье, если там осложнится обстановка.

— Э... Государь, на эту должность более бы подошёл человек, имеющий больший вес в обществе, чем... Я бы предложил адмирала Евгения Ивановича Алексеева.

— Пётр Семёнович, нужно делать дело, а не делать мне приятное. Значит, если других кандидатур нет, утверждаем Куропаткина. Подготовьте соответствующий приказ.

Контр-адмирал Евгений Иванович Алексеев был внебрачным сыном Александра II, и очень не любим Александром III. Однако приходился Николаю дядей. Партия противников умершего императора, ходившая по струнке при его жизни, пыталась подсунуть новому Императору своего протеже.

— Ещё такой вопрос, Пётр Семёнович. Вы знаете, какую резолюцию наложил мой Папа на Доклад Витте о поездке на Мурман?

Ванновский закряхтел и, подумав, сказал: — Великим Князем Алексеем Александровичем было дано распоряжение об устройстве нашего опорного пункта в Либаве, на основании чего было начато строительство.

— Ага, значит, знаете, что Император Александр Александрович распорядился строить морской порт на Мурмане, в незамерзающей бухте Святой Екатерины, и, несмотря на это, вовсю строите его в Либаве?

— Прошу прощения, Государь, но строительство военных портов возложено на Морское министерство.

— А гражданских портов на министерство финансов. Вам не кажется, дорогой Пётр Семёнович, что это не нормально. Всё, что носит название "военный", должно относиться к военному министерству. А всё, что относится к морям-океанам, я имею ввиду, штатское, в том числе и порты, должно относиться к штатскому морскому министерству. Понимаете, о чём я? Готовьте распоряжение о вхождении Морского министерства в Ваше на правах департамента. То есть Либавский порт отныне под Вашим надзором.

— Государь, нами недавно подписана с Францией военная конвенция. Это союз против Германии. Нам просто необходимо иметь порт на Балтике, чтобы в случае европейской войны иметь возможность использовать флот в интересах сухопутных сил армии.

Николай задумался. Вопрос не простой. Допустим, можно было бы найти общий язык с Вильгельмом, но его могут свергнуть и привести к власти какого-нибудь гитлера, с которым не договоришься. Англичане всегда наберут пушечного мяса для вторжению в Россию. Французы уже были, на очереди немцы. С диалектикой не поспоришь. После немцев нашлись американцы. И в рукаве оставались китайцы. А что говорит история? Во время обеих мировых войн Балтийский Флот выполнял роль плавучих батарей. Только Северный Флот воевал во вторую мировую. Значит на Балтике достаточно береговых укрепрайонов. Николай встал.

— Повелеваю: Строительство порта в Либаве прекратить. Немедля начать изыскания на предмет прокладывания железнодорожного пути от Санкт-Петербурга до Мурмана к востоку от Ладоги, через Петрозаводск. Снестись по этому поводу с Министерством путей сообщения. Апполон Константинович Кривошеин предоставит специалистов, но запомните, железную дорогу строите Вы, Военное ведомство, на деньги, выделенные на Либаву! Дорогу строить сразу двухпутную, для прохождения тяжёлых составов. Докладывать мне ежемесячно, в случае препятствий непреодолимой силы — докладывать немедленно.

* * *

Следующим аудиенции удостоился генерал-майор Александр Фёдорович Редигер, начальник Канцелярии Военного министерства. Невысокого роста, толстенький, он не вошёл, а втиснулся в дверной проём царского купе, и близоруко прищурился на горящую в подсвечнике свечу. На новую форму он отреагировал не так, как его министр. С интересом всматривался, попросил царя повернуться кругом, мял в руках материю и попытался ногтём поддеть тёмный развод на рукаве. Александр Фёдорович в ТОЙ истории был военным министром, но много позже, а до этого с его подачи были осуществлены многие полезные реформы, и введены многие новшества в войсках.

Редигер наконец, обрёл дар речи:

— Ваше Императорское Величество, позвольте спросить, откуда такая одежда?

— Понравилась? Возьмите на заметку. А сейчас прошу к столу.

На столе были разложены чертежи и схемы. Николай обратился к Редигеру:

— Александр Фёдорович, я внимательно ознакомился с Вашими трудами, в особенности с "Комплектование и устройство вооруженной силы". Посмотрите, и скажите, что Вы думаете по этому поводу.

Развернув к себе большой лист ватмана, густо исчерченный линиями и условными знаками, Редигер прочёл заголовок: "Типовой проект базового военного городка".

Центральную часть схемы занимал плац-парад, от которого лучами в разные стороны расходились корпуса казарм, конюшен и жилые дома для семей военнослужащих.

Редигер, низко склоняясь над столом и постоянно поправляя спадающее пенсне, начал внимательно рассматривать "Типовой проект". Глядя со стороны, можно было подумать, что он обнюхивает стол.

Николай глянул на часы и сказал: — Александр Фёдорович, надеюсь, Вы понимаете, что для изучения всех документов необходимо гораздо больше времени, чем я смогу уделить Вам сегодня? Поэтому прошу Вас взять эти документы с собой для детального ознакомления. И папку с описанием нового мундира возьмите, посчитайте, сколько средств потребуется для введения такой формы.

* * *

Предводитель дворянства Ковенской губернии коллежский асессор Петр Аркадьевич Столыпин в ТОЙ истории, будучи Премьер-министром, провёл реформы, названные его именем. Реформы, прямо скажем, неоднозначные, но Николая в данном случае интересовала воля и государственный ум Столыпина. Несомненно, это будущий министр Внутренних Дел.

Заместитель прокурора Московского окружного суда коллежский асессор Алексей Александрович Лопухин вошёл в ТУ историю своей честностью. Он был последовательно прокурором тверского, московского и петербургского окружных судов, директором Департамента полиции министерства внутренних дел, и что самое удивительное, несмотря на такой "послужной список", большевистская власть к нему претензий не имела. Николай рассматривал его как будущего министра Юстиции.

Заместитель начальника Московского охранного отделения коллежский асессор Сергей Васильевич Зубатов можно по праву назвать создателем системы политического сыска дореволюционной России. Знание реалий "подпольной жизни", и умение с ней бороться, делало его отличным кандидатом на должность руководителя службы государственной безопасности.

Единственный недостаток, который имели эти коллежские асессоры, была их молодость. Назначение на высшие посты империи было преждевременно. Дело не только в предсказуемой реакции элиты, но и в отсутствии жизненного опыта. Перескакивание через ступеньки иерархии могло сослужить плохую службу им же самим, поэтому, Николай решил назначить их на промежуточные должности, и дать опыт управления государственного уровня.

Столыпину было предложена должность начальника Главного управления почт и телеграфов в структуре МВД, Лопухину — должность директора второго департамента Министерства Юстиции, Зубатову — должность заместителя командира Отдельного корпуса жандармов по организации политического розыска. Переговорив с каждым и получив согласие, Николай остался доволен. Такие были времена, могли и не согласиться.

* * *

На границе Земли Войска Донского Императорский поезд встречали Атаман и другие официальные лица. Под пение гимна "Боже Царя Храни" поднесли хлеб-соль. Потом все погрузились в поезд и отправились дальше, до Новочеркасска оставалось несколько часов пути.

Новочеркасск был основан в 1805 году, атаманом Матвеем Ивановичем Платовым, как столица донского казачества. До этого столица располагалась в Черкасске, но тот постоянно затоплялся разливами Дона, поэтому в 1804 году было принято решение о строительстве новой столицы, которая должна была располагаться на возвышенности. Город был построен согласно плану французского инженера Ф. П. Деволана в лучших традициях европейских образцов градостроительства, с просторными площадями, широкими проспектами и утопающими в зелени бульварами. По плану в логической основе города лежат площади, на каждой из которых стоит церковь, а от каждой из площадей радиально отходят улицы. В первой половине XIX века город строился только как войсковой центр, здесь располагались административные здания, гостиные дворы, трактиры, винные погреба, гостиницы, дома генералов и дворян, городские сады, и только в 50-х годах 19в. в Новочеркасске появились промышленные предприятия.

При въезде в Новочеркасск, стоят две триумфальные арки, воздвигнутые в честь участия донских казаков в Отечественной войне 1812 года. Поводом для постройки двух арок стал ожидаемый визит в Новочеркасск императора Александра I, однако из-за того, что никто точно не знал с какой именно стороны он приедет, были сооружены сразу две арки: одна с запада, другая с северо-востока.

Центром города является Соборная площадь, на которой возвышается Войсковой Вознесенский кафедральный собор высотой 75 метров. Это третий по величине российский собор после храма Христа Спасителя в Москве и Исаакиевского собора в Санкт-Петербурге и главный храм донского казачества.

В Новочеркасск прибыли поздно и сразу проследовали в Войсковой Вознесенский кафедральный собор на вечернюю молитву. После богослужения переехали в Атаманский дворец, который являлся официальной резиденцией донских атаманов, а также местом пребывания Императора и членов Императорской Фамилии во время их поездок на Дон.

Войсковой наказной атаман Войска Донского, генерал от кавалерии Николай Иванович Святополк-Мирский, герой Крымской и Балканской войн, был весьма польщён, что молодой Государь первое, что сделал, взойдя на трон, посетил Войско Донское. На следующий, после приезда день, он организовал большой парад казачьих войск, с подношением хлеба-соли и встречей со стариками-ветеранами. Николай сказал теплые слова приветствия и искренне поблагодарил за их подвиги и ратный труд. Официальная часть закончилась, и можно было приступать к тому, зачем собственно он и приехал на Дон.

Об организации нового военного училища Николай не сказал никому. Чтобы начальство не подсовывало своих отпрысков. Задание Атаману он сформулировал таким образом: "Нужны грамотные отроки семнадцати годов для несения караульной службы. Лучшие из лучших".

Все необходимые мероприятия начали проводиться на базе Новочеркасского казачьего юнкерского училища. Все расходы Император решил оплачивать, и назначил премии за усердие. От каждого из 9 округов Войска Донского Николай потребовал по сотне человек. Войско Донское всполошилось. Шутка ли: сам Государь Император приехал за новобранцами. По станицам помчались офицеры Войскового Атамана с правом предварительного отбора.

Прибыл из Закаспийской области генерал-лейтенант Алексей Николаевич Куропаткин. С ним Николай не стал валять ваньку и заявил прямо:

— Алексей Николаевич, на Дальнем Востоке неспокойно. Вы назначаетесь Генерал-губернатором в Приамурскую область. А Сергей Михайлович Духовской, который сейчас там губернаторствует — на Ваше место. Вполне возможны провокации со стороны японцев. Отправляйтесь туда и принимайте дела. Мобилизацию пока не проводить, но имеющиеся войска готовить для действий в условиях войны. Если в Вашем штабе в Асхабаде есть необходимые Вам для успешной работы офицеры, возьмите их с собой. Жду Ваших вопросов в течении двух суток, по истечении их Вы должны убыть.

На другой день Куропаткин попросил аудиенцию.

— Ваше Императорское Величество, — сказал он, — только лишение Японии права иметь свой военный флот устранит угрозу нашим войскам на материке. Если иметь ввиду подготовку к войне, необходимо усилить Дальневосточную флотилию.

— Уже усилили, — ответил Николай, — но ход Ваших мыслей мне нравится. Лично я собираюсь встретить во Владивостоке Рождество. Подготовьте мне доклад, исходя из возможности высадки десанта на японских островах. Надеюсь, Вы понимаете, что это сведения секретные?

Вечером Куропаткин уехал обратно в Асхабад, сдавать дела.

Через две недели Новочеркасское училище, рассчитанное на 150 юнкеров, стало похоже на бивуак большой армии. Палатки, марширующие колонны абитуриентов, ржание лошадей. Набрали тысячу самых лучших, но нужно было только пятьсот. И тогда Император приказал построить всех по росту. Пятьсот первых, самых высоких, отделить, остальных отправить по домам. Отделили, отправили. Самый низкий казак, из оставшихся, имел рост 190 см. Богатыри!

Сандро примчался в кабинет Начальника училища, где сидел Николай, запылённый, прямо со строевого плаца: — Ники, давай возьмём ещё одиннадцать парней! Рост сто девяносто. Просто жалко таких отпускать. Тем более, в процессе обучения, может, кто-то уйдёт. Всякое бывает.

Николай согласился: — Давай, на скамейке запасных всегда должен кто-нибудь сидеть.

Пятьсот одиннадцать молодых казаков разбили на пять сотен и под командой назначенных старших из лейб-гвардии 1-й Кубанской казачьей сотни Собственного Его Императорского Величества Конвоя повели грузиться в два эшелона, которые уже были поданы на станцию. От лошадей Николай отмахнулся. Потом завезём чистокровок.

На станции шум, гам, погрузка. Николай приказал поезда с новобранцами отправить впереди своего. Быстрее придут. Колокол. Первый эшелон отправляется. Через два часа — второй. Император стоит на перроне в окружении свиты и местной власти. Последние слова на прощание.

Николай сказал Атаману:

— Николай Иванович, молодые люди, которых я забрал, вполне возможно, единственные кормильцы в семье, разберитесь и назначьте пенсии семьям. Финансирование будет. Документы подайте по команде. Военное училище подготовьте к расширению. Со следующего года срок обучения — три года, выпуск — пятьсот человек. Новые штаты получите в ближайшее время.

Колокол. Императорский поезд отправляется в обратный путь, в Москву.

* * *

На обратном пути работа с министрами и "назначенцами" продолжилась. Николай с каждым вёл долгие беседы, пытаясь отгадать в ответах чиновников признаки явного отторжения своих идей. Мало ли что было в той истории, работать приходиться сейчас. Но, мало-помалу, успокаивался. Единственное, что он почувствовал — что его не воспринимают всёрьёз. Витте, Ванновский, Ламсдорф — не возражали, улыбались, и чувствовалось, что они ждут возвращения в Санкт-Петербург.

Но больше всего молодого Императора радовало, что его не воспринимают всерьёз европейские политики. Гораздо хуже было бы, если бы они углядели в его Ноте усиление России на Дальнем Востоке, и всполошились до того, как он обеспечит свою безопасность. Поскольку в Китае были завязаны в узел интересы всех ведущих европейских стран, усиление Японии воспринималось, в принципе, негативно. И российский "гав" в сторону Токио шёл в русле европейских интересов.

В газетах Европы его просьба к Японии вывести войска из Китая обсуждалась в разных вариациях, но вывод был один: "Молодой Русский Император выступил с мирной инициативой".

Другое дело Япония. "Токио Асахи" от 14 ноября 1894 года написала: "Россия уже завладела всем континентом, теперь хочет забрать Маньчжурию и Корею. Может ли Япония противиться этому — вот вопрос? Россия похожа на змею, которая без конца глотает лягушек...", "Химедзи Симбун" от 15 ноября напечатала редакционную статью, которая высказалась ещё более откровенно: "В Японии знают историю России и знают, как она поглощает своих соседей. Знают, как она съела Турцию, Кавказ, Туркестан, Сибирь. Теперь, прикрываясь заботой о мире, хочет съесть Манчжурию, и нет сомнений, что запустит зубы в Корею. Кто будет следующим?"

Министр иностранных дел Японии Нисси запросил русского посланника барона Розена, какие цели преследует Россия, предъявляя подобную ноту его императору. Барон ответил, что никаких, кроме тех, что указаны в ноте. Так и сказал: "Наша политика всецело направлена к поддержанию мира и спокойствия на Крайнем Востоке"

Император Японии Муцухито решил на эту ноту не отвечать. Терять лицо — это было не по самурайски. Даже не поэтому. Японская армия громила китайские войска и ещё не захватила всего, что рассчитывала. Император отдал приказ отправить на материк ещё сто тысяч солдат. Армия в триста тысяч штыков позволяла игнорировать русских. Тем более что войск на Дальнем Востоке Россия практически не имела. Несколько полков забайкальских, амурских и уссурийских казаков, выполнявших функции пограничников, и небольшая эскадра в крепости Владивосток.

Просьба она и в дипломатии просьба. Можно выполнить, а можно и не выполнять.

Императорский поезд мчался к Москве, а в это время Сидоров увеличивал личный состав Спецназа Императорской России в геометрической прогрессии.

Глава 22 Гордино

Вернувшись из Смоленска, Иванов и Петров сдали документы вновь образованной Гординской волости Вяземскому уездному исправнику Семёну Варфоломеевичу Крульневу. Заверив достопочтенного блюстителя в своём всенепременнейшем почтении, и пообещав в скором времени накрыть поляну до горизонта, по случаю избрания нового волостного старшины, друзья прибыли, наконец, в Гордино. Сидорова они нашли на хозяйственном дворе, где тот изготовлял железобетонные изделия.Честно говоря, удивились.

— Ты что тут творишь, творец? — громко, вместо "Здрасти", сказал Алексею Николай, перекрикивая шум сгружаемой с подвод речной гальки.

— Пасынки для столбов отливаю, — ответил Сидоров, не отрываясь от работы, — без электрификации любые наши телодвижения — мартышкин труд.

— А что, просто так, закопать столбы нельзя? — оглядывая "промзону", проговорил Петров, — обязательно в бетоне, на века?

— Да нет, тут дело не в монументальности, — поморщился Алексей, — дело в бурёнках. Скот идёт вдоль улицы, всё задевает, и чешется обо всё подряд. Завалят столб — закоротит линию, пожар или убьёт кого — дороже выйдет исправлять. Лучше сразу пасынок и забетонировать.

Действительно, система с пасынком была удобна, безопасна и долговечна. В землю вкапывался и бетонировался железобетонный "палец", так называемый, "пасынок", а к нему уже проволокой прикручивался деревянный столб, который, в свою очередь, нёс электрические провода. Производство таких вот "пальцев" и развернул Сидоров на хоздворе. Из досок были сколочены формы, такие четырёхметровые прямоугольные "гробики" без крышек, со стороной в 15 сантиметров. Отдельно, ворохом, лежали толстые железные прутья, и Алексей, выдёргивая их из кучи по одному, с помощью плоскогубцев изображал в деревянных формах нечто похожее на арматурную решётку. Тут же рядом двое мужичков в камуфляже, из батраков, месили раствор в грубо сколоченной деревянной лоханке. Две подводы, одна с галькой, другая с песком, шустро разгружались возчиками. Пять благополучно застывших пасынков были уже извлечены из форм и досыхали под свежим осенним ветерком.

— Однако! — покрутил головой Иванов, — а деньги где взял на цемент и прочее? Вроде я не оставлял. Ах ты, враг!

Николай подхватил с земли пустой бумажный мешок из-под цемента.

— Смотри, — показал он Петрову, — "Портландцемент 500, ГОСТ", он не купил, а накопировал! Лёша, ты хочешь подвести всех нас под монастырь?

— Да я уберу сейчас, сожгу вон в костре. Работяги и читать-то не умеют, — буркнул в оправдание Алексей, но Иванов уже взял бразды правления в свои руки.

— Сява, завтра поедешь в Вязьму, купишь и привезёшь пятьдесят пудов цемента и двадцать пудов металла. Если считать по пятьдесят метров между столбами, то двадцать столбов на километр. На данный момент нам нужно столбов сто. Нет, пятьдесят пудов цемента маловато будет, нужно сто пудов, а там посмотрим.

В Гордино уже работали две огненные машины, как тогда называли паровые двигатели. Одна на речке Михрютке, поднимала воду в водонапорную башню, вторая — на элеваторе приводила в движение мельницу. Выписал эти машины Иванов из Санкт-Петербурга, а изготовлены они были на Александровском заводе в Олонецкой губернии. Речная машина обошлась в 8000 рублей и развивала мощность 10 лошадиных сил, а элеваторная стоила 12000 и выдавала 15 л.с. Прикинув, сколько киловатт потребуется, чтобы осветить всю волость, Иванов призадумался. Может, оставить так, как есть? На свечках десять лет протянем, а там и план ГОЭЛРО подоспеет. Судя по всему, для электрификации Гординской волости нужна самая мощная на тот момент машина — на 150 л.с. с генератором. Может даже не хватить. Это где-то в районе 100 кВт. — примерно столько требуется, чтобы осветить небольшой дачный посёлок. Да ещё потери на проводах. Вот незадача!

Потом Иванов подумал, что проводить свет в каждый дом, в принципе, не обязательно. Уличное освещение, церковь, трактир, школа-больница, элеватор и другие общественные потребители — и достаточно. Пока, во всяком случае. Стоила такая чудо-машина 50000 рублей и весила 15 тонн. Пожалуй, отдельное здание придётся строить. Ну, и ладно!

— И в кузню агрегат нужен, — подал голос Сидоров, — что там кузнец молотом тюкает — смех один. Паровой молот нужен.

Вечером Иванов написал письмо в Санкт-Петербург с заявкой на две новые паровые машины, и вручил его Савелию, чтобы тот отправил его в Вязьме. Кроме всего прочего, Сява должен был разыскать в городе строителей-артельщиков и направить их в Гордино — может, получится построить здание электростанции до холодов.

Узнав, что вернулся Иванов, приехал в усадьбу Акакий Анисимович. Решили с выборами волостного старшины не затягивать и назначили на ближайшее воскресенье. А до этого, Анисимыч задумал провести передел земельных наделов, как раз до конца недели должны были успеть.

* * *

Крик стоял — слышно было, наверное, не только в Вязьме, но и в Смоленске.

В Гордино делили землю. Вопили, рвали на груди рубахи, с размаху кидали наземь шапки, и с азартом их топтали. Гвалт над селом стоял третий день, с того самого момента, когда староста объявил, что будет передел земли. Были недовольны, шумели и возмущались — все. Но, по разным причинам. Одни, потому, что за прошлое двадцатилетие у них в семье уменьшилось количество тягл, и они были недовольны уменьшением надела. Другие им возражали, и возражали громко, не жалея глоток. Потом, после пересчёта, оказалось, что нынче на три тягла земли получается столько же, сколько ранее на два тягла. Толпа на площади перед церковью бурлила и клокотала, выбрасывая над собой в разные стороны протуберанцы рук со сжатыми кулаками.

— Не пора вмешаться? — с опаской спросил Сидоров, — только побоища нам не хватало.

— Не будет побоища, все трезвые, — ответил Иванов, — кто же по трезвянке дерётся? Мужик не дурак.

— Не будем пока вмешиваться — сказал Петров, — пусть осознают, что земли у них с гулькин нос. Лучше идея артели будет ложиться на мозговые извилины. Подождём.

Друзья поворотили лошадей, и поехали по главной улице Гордино обратно, в сторону усадьбы.

И действительно, не было не только смертоубийства, но и банального мордобоя. Покричали, пар выпустили, а потом, споро и справедливо разделили землю с точностью до одного вершка.

Когда Петров увидел схему раздела, которую составил Савелий, посланный в самую гущу событий, у него пропал дар речи.

— Эт чё за хрень!? — возопил он, когда дар вернулся.

Действительно, принцип, по которому гординские мужики поделили свою землю, несколько отличался от того, что представлял себе Петров. Общинная земля была не однородна. Пашня, заливной луг, овраг — это всё делилось поровну на всех. Пашня — на всех, и овраг на всех. Получалось, что во владении одной семьи имеется до десятка земельных кусочков разного размера и достоинства. Такая вот феодальная раздробленность.

— И что ты предлагаешь? — спросил Иванов.

— Как что? Мы же всё уже решили — гектар, то есть, десятину, на приусадебное хозяйство, одним куском, остальное в общий котёл. Давайте обзовём эту десятину "дача", введём популярное понятие. И дача — ровная и красивая, никаких оврагов. И ещё...

— Постой, постой! — Иванов засмеялся и поднял руку, — завтра как раз воскресенье, выборы меня, любимого. Вот после этого эпохального события и толкнёшь речь, объяснишь народу политику партии и правительства. Готовься, пиши тезисы... гы-гы... первоапрельские.

* * *

А ведь не смешно. Совсем не смешно. И Петров готовился. Каждый вечер он ходил в харчевню и слушал разговоры, беседовал и опять слушал, слушал, слушал...

Разговоры про рожь, лён, навоз, подати, перемежались удивительными темами...

Прохор, торговец-коробейник из Вязьмы, зашедший в кабачок под вечер, после удачной торговли, громко делился со всеми своей радостью:

— Надо же! На полсотни денег товара распустил! Бабы простых платков не берут — всё парижских требуют! И гребни все расхватали. Когда у меня ещё такая торговля была? А нынче небывалая. Все бабы справили себе китайки, а девки — кумачные сарафаны. Даже малые девочки новые платки себе выбрали. Большое движение торговли в Гордино сделалось, шутка ли — полсотни денег только за один день наторговал, где было это прежде заработать?

Петров недоумевал. Нищета и голодные смерти детей трудно уживались в сознании с парижскими платками. Или народ ожил потому, что Иванов дал небольшую передышку?

Варнай, одноногий солдат лет тридцати, оставивший ногу под Плевной, завсегдатай кабачка, подсел к Александру:

— Вашскродь, что слышно про войну?

— Войну? — Петров удивился. Ближайшая, русско-японская — через 20 лет: — Ничего не слышно.

— А вот у нас, вашвскородие, ходит слух, что быть войне с англичанкой.

— Почему с англичанкой?

— Не приняла... — как-то таинственно понизив голос, сказал солдат, выразительно глянув по сторонам.

— Ну? — в тон ему произнес Александр, тоже понизив голос.

— В нашу веру не переходит...

— Ух ты, зараза! — засмеялся Петров.

— Что и говорить!

— Только по газетам ничего не слышно.

— В народе толкуют.

— А! Ну, если в народе...

— Икону подносили, — проговорил солдат, опять понизив голос.

— И?

— Не приняла... рассердилась... и плюнула... — прошептал Варнай на ухо Александру.

— Что ты? Не может быть!

— Я и сам не верю, потому что, если б так... неужели же она, матушка Царица Небесная, и Святые Угодники не разразили бы её тут же на месте?

— Точно! Непременно б разразили! Врут, наверное.

— В народе просто так толковать не будут, вашскородие! Говорят, война будет. Вот и по волостям ужасно строго насчет бессрочноотпускных наказано.

— Э... Что-то не слышно вроде о таких страстях? Так тебе, что за беспокойство? Ты вроде в отставке?

— Да, — кивнул солдат и пристукнул деревяшкой по полу, — в чистой, слава тебе, Господи!

Слухи о войне с Англией упорно циркулировали в народе. Понимание, что "англичанка гадит", пронизывало русское общество сверху донизу.

Дёма, рядчик артели из 10 землекопов. Артель специализируется на земляных работах: рытье канав, прудов, погребов, отсыпка плотин, и других, подобного рода. Дёма говорит трактирщику Кириллу: — У панов деньги вольные. Наше дело подладить барину или барыне, выйти на линию их интереса, потому, что у господ не в деле дело, а в том, чтобы нравилось. Господа насмотрятся за границей на немецкие парки и хотят сделать такое же у себя. Это для нас сущий клад. Цены большие, работы много: что там ни будет стоить, только бы было сделано ко времени. Деньги ухлопают, а хозяйственного значения — кот наплакал. А нам што? Ништо.

— Зачем же дурную работу делаете? — интересуется Кирилл.

— Так не спрашивают! Даже больше — не слушают! Чуть резон начнёшь наводить, а он: "Ты, мужик — дурак, твоё дело копать — вот и копай!". Если хозяин будет советоваться, не будет чудить, будет спрашивать, чтобы делалось к пользе, то мы не будем втуне болтать землю. Наоборот, подскажем, как лучше и дешевле, к примеру, осушить луг, и стоит ли его вообще осушать. Но если барин сам загадывает работы, сам назначает, где проводить канавы, где расчищать, то я не только беспрекословно буду всё исполнять, но даже и замечаний никаких не сделаю, хотя пользы от работы не будет.

— Неужели все паны глупые? — спросил Дёму Петров.

— Не-ет... — засмеялся тот, — бывают и умственные. Да вот чугунку проводили. Тут насыпь, там выемку сделай... Очень сомневались, ан нет, смотришь, и вышло. Или вот, мост и дамбу на Днепре делали, думали, не устоит в большую воду, а вот шестой год держится. Говорили инженеру тогда свои резоны, а он только усмехался и в чертежи смотрел. Умственные люди бывают и из бар.

Вот тебе и тёмные мужики. Петров слушал и мотал на ус.

* * *

В чём изюминка красивой женщины? Нет, не так.

В чём загадка женщины? Тоже как-то грубо-академически. Словно хирургический вопрос из медицинского журнала. Сразу хочется препарировать, чтобы докопаться...

Так что происходит, когда она вот так как-то "Ах!", а у тебя сердце взяло и упало? В чём дело? Взгляд украдкой? Или локон на ушке? Или изгиб талии? Или лодыжка точёная на каблучке?

А Вы спросите у неё!

Девушка, а девушка! Да нет, я не маньяк, я спросить хочу. В чём Ваша тайна?

В ответ только загадочная улыбка и небрежно-снисходительное движением плечиком.

Правильно, не скажет. Потому, что это самая секретная женская тайна. Настолько секретная, что и сами женщины её не знают.

Гадать, пытаясь угадать — бесполезно. 90-60-90 — хотите сказать? Нет, осмелюсь Вам доложить. Может особая пропорция между ухом, носом и выщипанной левой бровью? Я же предупреждал — бесполезно. Маленькая, толстенькая, большеротая, свиные глазки и кривые ножки — и это всё любит высокий блондин с ликом и торсом Апполона Бельведерского. И не просто любит, а носит на руках, и будет с ней жить счастливо всю жизнь, и умрут они в один день, отпраздновав сотую годовщину совместной жизни. Я же говорил, пропорции тут не причём.

Есть что-то такое, особенное, не поддающееся измерению, описанию, и самое главное — пониманию. Но оно есть. Флюид такой.

* * *

В чём загадка русской души? О как!

Вот так идёшь, прогуливаясь по пьяцца дель Пополо в Риме, а навстречу италиано-интеллектуало, и в лоб вопрос: — Туристо? Руссо? Стопроцентно руссо? В чём загадка твоей души?

Ну, бывает. Перечитал товарищ Достоевского. Они там не знают, что Фёдора Михайловича залпом могут только русские читать, а импортные организмы нашего классика должны принимать в гомеопатических дозах, иначе остаточные деформации сознания заставляют искать смысл жизни или разгадывать тайну русской души. Мы-то изначально не рефлексируем. Мы-то знаем, что смысл жизни — в жизни. Не в смерти же? А загадку собственной души у нас разгадывают только психи.

Однако этот интеллектуало вцепился в рукав, и не отпускает, и ещё в глаза заглядывает. Прям неудобно. Чувствуешь себя женщиной, у которой спросили, в чём её загадка.

Но я не первый русский, кого любопытные басурмане пытаются вывернуть наизнанку. Спасибо пращурам. Как реагировать на этот непристойный вопрос о душе они придумали ещё в незапамятные времена.

Наливай, макаронник! Будем восполнять пробелы в твоём образовании!

Хех! Сомлел уже? Вот и славно, отдыхай, сердешный.

Чего захотел! Тайну души. Душа — это такое, особенное, не поддающееся измерению, описанию, и самое главное — пониманию. Но она есть. Флюид такой.

* * *

Кто только не радел за русского крестьянина. Начиная с былинных богатырей, проливающих кровь рептилий "за народ", до большевиков, самым первым законом которых, принятым в первые часы Советской власти, был "Декрет о земле". В промежутке между этими двумя крайностями вместилось неимоверное количество "страдальцев" за крестьянина. И что характерно, если начать разбираться, кто же больше всего надрывался, желая облагодетельствовать мужика, то вырисовывается интересная картина. Это не помещики, не купцы, не священники, не военные. Громче всех страдала за крестьянина та общественная группа, которая, получив домашнее, т.е. гуманитарное образование, умеет громко и уверенно говорить, а... больше ничего не умеет делать. Наша дорогая, и, пожалуй, очень дорого обошедшаяся нам интеллигенция. Однако, ни хождение в народ, ни выход из народа, не приблизили нашу образованщину, традиционно являющуюся рупором общественности, к пониманию русского мужика — крестьянина и его бессмертной души.

Душа — это ведь такое, особенное, не поддающееся измерению, описанию, и самое главное — пониманию. Но она есть. Флюид такой.

Но были те, кто приближался к пониманию. И замолкал. Потому, что разгадка была настолько зубодробительна, что проще было спрятать голову в песок и молиться, чтобы сам мужик до разгадки не додумался. А что ещё делать интеллигенту, если он вдруг понимал, что в нём, таком умном и образованном, мужик не нуждается? Да, кормит, да, поит, терпит, в конце концов, но не нуждается. Русский мужик самодостаточен. Его не нужно спасать и жалеть. Единственное, в чем нуждается русский мужик, это в том, чтобы ему не мешали жить.

Когда заходит разговор о таинственной русской душе, имеют в виду душу русского крестьянина. В насквозь англезированных отпрысках великосветской знати, какая тайна? Этим то и обманывались все европейские тати, залезающие в наш русский огород с топором. Насмотревшись на выродков с русскими фамилиями, с трудом изъясняющихся на родном языке, проецировали их поведение на весь русский народ и... жестоко ошибались. Если в европейских странах элита была национальная, и менталитет высших и низших слоёв был один, то в России существовал разрыв.

Разрыв был заложен Петром I и усугублен в 18 веке временщиками. Речь об уничтожении социального договора между русским народом и царём. Установление диктатуры Петра I потребовало смены старой элиты на новую, ничем с народом не связанную, обязанную своим возвышением не народу, как это было раньше через выборы, а лично Петру, назначавшего на должности лично. Устранение народоизъявления из механизма назначения на высшие государственные должности привело к засилью в высших эшелонах власти инородцев: немцев, голландцев, шведов, которые относились к русскому народу презрительно: "рус свинь мюзик". Низшие ступени российской иерархии копировали поведение высших, и разрыв превратился в пропасть, которую так никто и не смог преодолеть. История закончилась тем, что была уничтожена одна противостоящая сторона. В революцию 17-го года была сметена не только правящая клика в лице царской семьи и придворной камарильи, но и весь интеллигентно-образованный слой, так называемая элита. И что? Ничего. Ликбез, всеобщее начальное образование, всеобщее среднее образование, бесплатные университеты и пожалуйста — атом, космос, ну, Вы в курсе.

Теперь понятно, почему все образованные и "мыслящие" так назойливо старались быть полезными русскому мужику? Потому, что на самом деле, нафиг ему были не нужны. Русский мужик жил своей жизнью, а всё остальная "надстройка" жила своей, ездила по заграницам, ела рябчиков с ананасами, писала слезливые трактаты о русском мужике. И только когда враги, поверив мутной пене, вынесенной из России в Европу, что вся Россия такая же, сжигали Смоленск и подходили к Москве, русский мужик поднимался, и с укоризной качал головой: "Ай-яй-яй, опять баре набедокурили, пора за топоры!"

Петров уже не чувствовал превосходства над крестьянами. А ведь это было, чего греха таить. Мужик — тёмный, необразованный, и как следствие — дурак, неспособный к самостоятельным телодвижениям, которому нужно пальцем показывать, что и как.

А на самом деле что получается? Русский крестьянин — закалённый в жизненных баталиях воин, ведущий беспощадный бой с природой, начальниками и прочими врагами. И, судя по всему, битву выигрывающий, раз жив, десяток детишек по лавкам, и за спиной Великая страна, которую он подпирает плечом.

Ночь с субботы не воскресенье, перед сельским сходом, Петров не спал. Ходил по своей комнате и разговаривал вслух. Заглянувший к нему в полночь Иванов обозвал его "Цицероном вяземского уезда" и ехидно пожелал спокойной ночи.

* * *

Воскресное утро выдалось светлым и сухим, как по заказу, и началось для Петрова с колокольного звона, возвещавшего о начале воскресного богослужения, от которого он, собственно, и проснулся. В отличие от будничного звона, простого, строгого и покаянного, колокол Гординской церкви звучал торжественно и радостно, с праздничными и даже, хвалебными нотками, как будто чувствовал, что не простой день начинается, ох, не простой.

У Петрова чувство было, как перед экзаменом. Вроде и выучил всё, а вдруг...

Наши друзья, одетые соответственно, празднично, приехали в село Гордино на коляске. В церкви начался полиелей, эта такая праздничная часть утрени, все центральная площадь перед церковью была запружена прихожанами, и Савелий направил лошадей к трактиру, высмотрев у коновязи высокую фигуру старосты.

После взаимных приветствий, Акакий Анисимович сказал: — Все знают, что после утрени выборы волостного старшины, поэтому не разойдутся. Пришли все гординские мужики, машинские, пашинские и из Калинкино.

— А если тебя не выберут, что будем делать? — спросил Петров Иванова.

— А кого выберут? — искренне удивился староста, услышав вопрос.

— Не вибрируй, любой хаос — управляемый, — сказал Иванов, — Анисимыч, ты лучше поведай, что народ говорит о разделе земли.

— Ругаются. Говорят, теперь совсем разор пойдёт.

— А ты об объединении земли говорил?

— Да говорил, — староста скользнул взглядом в сторону.

— И что?

— Да ничто. Не верят в манну небесную.

* * *

"Услыште сия вси языцы, внушите вси живущие по вселенней сынове человечестии, вкупе богат и убог. Уста мои возглаголют премудрость, и поучение сердца моего и разума. Приклоню в притчу ухо мое, отверзу во псалтири знание мое.

Надеющиися на силу свою и о множестве богатства своего хвалящиися, избавит ли человек? Не даст Богу цену избавления души своея, и утрудится в век. И жив будет до конца, не узрит пагубы. Егда увидит премудрыя, что вкупе безумен и несмыслен он погибнет и оставит чужим богатство свое.

Обаче Бог избавит душу мою из руки адовы, егда приемлет мя. Не убойся, егда разбогатеет человек или егда умножится слава дому его: яко внегда умрети ему, не возмет вся, ниже снидет с ним слава его. И человек в чести сый не разуме, приложися скотом несмысленным и уподобися им".

Петров прислушался к речитативу Гординского священника и слегка тронул локтем Иванова:

— Николай, это твой предок такой философ, или в Библии такое написано?

— Это не Библия, это Псалтырь. А ты что думал, Священное Писание — сплошной бредокс?

— Ну, во всяком случае, — Александр сделал неопределённый жест рукой, — к повседневной жизни мало относящийся.

— Почти угадал. Но, когда эти скрижали писались — это были вполне себе научные труды. Только вот потом, в средние века, настоящие мракобесы заморозили эти книги и запретили их исправлять. Обозвали "каноническими", и оставили так, как есть. Представь себе, что "Канон врачебной науки" Авиценны читают в наших медицинских институтах без изменений и правки как практическое наставление. Не "Бр-р", а так и случилось с этими философскими "канонами".

Между тем, утреня заканчивалась, поп запел Великое славословие и староста кивнул: — Пора!

Вперед, расталкивая прихожан и покрикивая: "Дорогу, православные!" пошёл Савелий, за ним, через площадь, гуськом, шли наши друзья, и замыкал шествие Акакий Анисимович. Толпа расступалась перед ними, и тотчас смыкалась сзади, хотя особо любопытные, из молодых, пробовали увязаться в кильватере старосты, но их быстро останавливали, ухватив сзади за рубаху.

Петров шел через эту толпу, в которой было больше тысячи человек, и, с одной стороны, воодушевлялся, заряжаясь её энергетикой, а с другой, в смятении, лихорадочно соображал, как разговаривать с таким количеством народа. Мегафон нужно было взять с собой, что ли. Вспомнился Цицерон, будь он неладен, он-то без мегафона речи толкал. Жуть!

На свободном пятачке перед церковью ещё суетились "божьи люди", когда наши друзья, преодолев, наконец, толпу, оказались в фокусе множества внимательных глаз. Теперь они видели не спины, а лица мужиков: молодые, старые, хмурые, весёлые, чисто бритые и бородатые — все смотрели заинтересованно, и как показалось Александру, оценивающе.

Староста, поднявшись на третью, самую верхнюю, церковную ступеньку, обернулся к "обществу", поклонился в пояс, перекрестился, и громко сказал:

— Здраве будьте все, кого видел и кого не сподобился с утра!

Ему вразнобой ответили стоящие вблизи мужики, а в задних рядах несколько человек вытянули шеи и чей-то писклявый голос громко спросил в тишине: "Чивойт сказал?"

— Говорю, что богоугодное дело будем делать, в волостные старшины кормильца Николай Сергеича будем выставлять, дай Бог ему здоровья! — повысил голос староста.

Всё "общество" зашевелилось, согласно закивало, и на друзей со всех сторон обрушился водопад восклицаний и криков с задних рядов:

— А! Эт мы завсегда! Дай Бог ему! Выставляем! Приговариваем! Дай Бог! Чивойт сказал?

Петров подумал, что староста, наверное, сейчас поставит на голосование, будет считать кто "За", кто "Против", но Акакий Анисимович, послушав "Общество" минут пять, и, дождавшись относительной тишины, объявил:

— Посему, сельским сходом Гординской волости купец от второй гильдии Николай Сергеевич Иванов отныне приговаривается в волостные старшины. Аминь. Николай Сергеич, скажи слово.

Петров восхитился — вот это демократия! Кто там воздержался? Ха-ха-ха!

Иванов выступил вперёд, поклонился честному народу, перекрестился, как-никак, ритуал, и сказал: — Спасибо, люди добрые, за доверие! Обещаю быть справедливым! Но, один в поле не воин, нам нужно выбрать волостное правление. Какие будут предложения?

Староста сразу начал называть имена, и из толпы начали выходить мужики.

Петров немного опешил. Ничего себе, выборы, да у них всё договорено! Ай, да купец!

Староста выкрикнул двенадцать человек, дождался, что последний поднимется к нему по ступенькам, и спросил в толпу: — Кто против выборных? Никто? Так и порешим!

"Общество" ответило одобряющим гулом, но единственное, что можно было разобрать, было: "Чивойт сказал?"

Вдруг, на правом краю площади закружил человеческий водоворот, или скорее, теловорот, и к импровизированной трибуне начала проталкиваться плотная группа мужиков.

— Тита Иваныча в правление! — раздался истошный вопль, и на площадку вылетел толстенький мужичок с красной, распаренной физиономией, и, стукнув кулачком в грудь, выпалил: — Мя тож выбрали, — он перевёл дух и перекрестился, — вот те крест.

— А это кто? — негромко спросил Петров Иванова.

— Я так понимаю, оппозиция, — ответил Николай, — это наш кулак — ростовщик.

Староста, между тем, спокойно и громко, чтобы все слышали, спросил самозванца:

— И кто тебя выбрал, Тит?

— Общество, — мужичок обернулся и махнул рукой в толпу.

— Хорошо, — староста был невозмутим, — пусть поднимут руки те, что хочет, чтобы Тит был в волостном правлении?

Сразу взметнулся десяток рук на правом краю, это понятно, родичи кулака. А потом началось неожиданное. Тит смотрел в толпу, ловил взглядом взгляды других мужиков и громко говорил: — Васька, ты мне сколько должон? Затем, уже другому: — Павлик, с тебя сколько причитается? Обращался и к бабам: — Солошка, твому Миньке скоко рубликов в город дал?

Потом поднял руку и погрозил кулаком всей толпе: — Я всё вижу, каждого!

И люди начали поднимать руки, второй десяток, третий...

Петров наклонился к Иванову и спросил негромко: — Николай, у тебя деньги с собой есть?

— Есть, — ответил Иванов, заворожено глядя на поднимающийся лес рук.

Это ломало все планы. Вводить этого Тита в Правление было нельзя. Артель предполагалась трудовая, работать должны все, включая десантников из 21 века. Кроме, собственно, пахоты земли, есть ещё учёт, контроль, обеспечение — тоже работа, и нелёгкая.

А Тит Иванович Тюкин ни земли, ни хозяйства, ни труда не любил, он любил только деньги. Он землей занимался так себе, между прочим, не расширяя хозяйства, не увеличивая количества скота, лошадей, не распахивая земель. У него бизнес строился не на земле, не на хозяйстве, не на труде, а на капитале, которым он торговал, который раздавал в долг под проценты. Он пускал этот капитал в рост, и это называл "ворочать мозгами".

Ясно, что для развития его деятельности важно, чтобы крестьяне были бедны, нуждались, должны были обращаться к нему за ссудами. Но, не это главное. Главный вред от Тита Тюкина был в том, что он, сознательно или бессознательно, старался отвлечь крестьян от земли, от хозяйства, проповедуя, что "работа дураков любит", указывая на трудность земельного труда, на легкость отхожих промыслов, на выгодность заработков в городах, на производстве. Кулак, видимо, хотел бы, чтобы крестьяне не занимались землей, хозяйством — с зажиточного земельного мужика ему взять нечего, — чтобы они, забросив землю, пользуясь хозяйством только как подспорьем, основали свою жизнь на легких городских заработках. Такой быт крестьян был бы ему на руку, потому что они чаще нуждались бы в перехвате денег, и не имели бы той устойчивости, как земельные мужики. Молодые ребята жили бы по городам, старики и бабы, оставаясь в деревне, занимались бы хозяйством кое-как, рассчитывая на присылаемые молодежью деньги. Кулаку все это было бы на руку, потому что ему нужны люди денежные, но денег не берегущие, на хозяйство их не обращающие. Нужно платить подати — к кулаку, ребята из города пришлют — отдадим. И кулак может давать деньги совершенно безопасно, потому что, когда пришлют деньги, он уже тут как тут — "за тобой, брат, должок есть". За одолжение заплатят процент, да еще за уважение поработают денек-другой — как не уважить нужного человека, который вызволяет? А у него есть, где поработать — дает в долг деньги и помещикам, а те ему за процент либо лужок, либо лесу на избу, либо десятинку земли под лен, помещику это ничего не стоит, как мужику ничего не стоит поработать денек-другой.

Кулак всегда толкует о трудности и невыгодности земледельческого труда, он яркими красками рисует прелесть беззаботной жизни безземельного, ничем не связанного, человека, легкость заработков, и часто увлекает молодых людей, которые слушают его, бросают хозяйство и землю. А кулак только посмеивается: "работает дурак, а у меня должники все скосят, сожнут и в амбар положат". Никак нельзя было вводить такой вот "экземпляр" в волостное правление.

Когда Петров спросил Иванова про деньги, тот ответил утвердительно. В кармане лежали 10 тысяч, которые Николай взял с собой, чтобы при всех вложить в кассу "АКО" учредительный капитал.

Петров поднял руку, и рявкнул: — ТИХО!

Площадь замолкла.

— Сколько селяне тебе должны все вместе? — спросил Петров.

— Что-о? — разинул рот от удивления кулак, — кто ж это посчитает? Много!

— "Много" — это сколько? — не отступил Александр, — примерно? Сто рублей, двести?

— Сколько? — взвизгнул Тит, — да у меня только в деньгах роздано восемь сотен, да работой, поди, не меньше!

— Значит, тысяча шестьсот рублей? — гнул своё Петров.

— А ещё процент! — тон кулака был уже не такой уверенный.

— Николай, отсчитай этому джентльмену две тысячи, а то мне не нравится эта коррупция. Так нахально покупать голоса избирателей, это что-то нечто, такого даже в девяносто шестом году не было.

Иванов вынул из жилетки "котлету" купюр, перетянутую жёлтой резиночкой, и, на глазах у замершей площади, отсчитал двадцать сотенных билетов. Петров взял у него деньги, поднял их над головой и потряс:

— Отныне Гординская волость Титу ничего не должна! Все долги, произведённые до этого дня, отданы, — потом сунул деньги кулаку за пазуху: — Иди, дядя, восвояси, тебе здесь не рады!

Тит Тюкин ухватил деньги в кулак, слегка помедлил, и сошёл со ступенек в толпу, но перед этим плеснул на наших друзей таким ненавидящим взглядом, что всем стало не по себе.

А вот толпа взорвалась шквалом радости. Кричали, махали руками, напирали, пытаясь прикоснуться к новому волостному старшине и поблагодарить.

— Первое заседание Волостного правления начнётся через полчаса в трактире! — перекрикивая людской гомон, объявил Иванов.

Когда шли к таверне, Александр спросил Николая: — Что-то как-то очень резко всё получилось. Мы всё правильно делаем?

— Всё согласно "Положению", кроме кульбита с кулаком. В Правление вошли старосты всех наших сёл и деревень, и заседатели — толковые мужики. Их мы с Анисимычем заранее отобрали, оповестили и проинструктировали. Ну, и их выслушали, учли все мнения. Ещё должны у нас быть писарь и мытарь. С ними попозже разберёмся. По идее, этих гавриков должны прислать из уезда. Потом поеду, может и получится отбрехаться.

— Да, — протянул Александр, — чувствую, это Тит крепкий орешек. Надо его конкретно прощупать.

В кабаке уже был организован стол заседаний. И когда успели, не иначе, заранее всё было запланировано. Три стола составлены торцами, белая скатерть, лавки. Иванов уселся во главе стола, под образами. Акакий Анисимович сел с другой стороны. Остальные расселись, как получилось. Иерархия ещё не сложилась. Только Петров и Сидоров сели рядом с Ивановым.

Александр перехватил взгляд Николая и понял, что теперь его очередь развлекать народ.

Продолжение следует

Оглавление

Шапка фанфика

Иванов, Петров, Сидоров - 2