КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 704132 томов
Объем библиотеки - 1319 Гб.
Всего авторов - 272309
Пользователей - 124518

Новое на форуме

Впечатления

DXBCKT про Дроздов: Князь Мещерский (Альтернативная история)

Поскольку уже в части предыдущей герой фактически достиг «своего потолка» (как и в плане наград, должностей, так и в плане помолвки с … ) было очень интересно увидеть — куда же именно «повернет» автор дабы развить тему «с малыми перспективами»))

Ну а поскольку сам ГГ давным давно не довольствуется простой работой хирурга (пусть и даже «на высших командных должностях» приближенных «к его императорскому величеству»), то на первый

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Дроздов: Лейб-хирург (Альтернативная история)

Во второй части автор явно достигает «потолка» (осыпав ГГ чинами и наградами, а так же в плане «иных перспектив» героя), плюсом идет «полный провал легенды Штирлица» (так что вопрос наличия «вопросов к попаданцу» / упс, тавтология / автоматически снят с повестки))

Неким же отвлечением от основной линии (судьба героя) становится «паралельная нить» повествования жизни друзей (будущего барона и «кавалерственной дамы» от медслужбы)).

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Дроздов: Зауряд-врач (Альтернативная история)

Поскольку в последнее время меня основательно «унесло» в сторону аудиоверсий (а не бумажно-электронных вариантов произведений) для меня некоторой проблемой стала не сколько художественная часть, сколько озвучка книги (а именно чтец). Случайно же набрев на данную серию (нечитанную мной ранее), и уже имея некоторое впечатление об авторе — я без сомнений взялся за нее (ибо все остальные варианты были «не айс»))

В начале книги

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Азъ есмь Софья. Царевна (Героическая фантастика)

Вторую часть (как собственно и первую) я прочел «уже на бумаге», благо доставка (на сей раз) сработала весьма оперативно... По части второй (коя так же была прочитана «влет»)) нельзя не отметить некоторое (пусть и весьма вынужденное) отступление от центрального персонажа, в пользу второстепенных фигур (царь, царевич, король и королевич)) + «по ходу пьесы» пошло весьма долгое описание «всяких там сражений» времен «завоевания Кемской

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
kiyanyn про серию МНС

Кажется, да Винчи сказал, что великое уродство встречается столь же редко, как и великая красота?

Вот так и великий бред встречается так же редко, как и хорошие произведения.

Но встречается, примером чему сия, гм... графомания.

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
iv4f3dorov про Кулаков: Цивилизатор в СССР 1980 (Альтернативная история)

Либерман или как там его ещё спасает СССР? Тем что тащит за уши горбачишку? Афтырь ты мудак.

Рейтинг: +4 ( 4 за, 0 против).
greatcommy про Чехов: Полночь, XIX век (Антология) (Социально-философская фантастика)

Истинным ценителям

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).

Kriegerlegende I: Состязание оружейников (СИ) [Astrid Martell] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

1

Вчера еще лес пылал медным огнем под торжественно-синим небом, а сегодня оно затянулось молочной дымкой и выдохнуло на землю сырую прохладу. Серый свет приглушил все цвета, оставив только самые темные. Теперь почти все время шел дождь, и вместе с померкшими красками утихла человеческая радость.Редкие путники волочили ноги вдоль деревенских дорог, мешая сапогами бурую грязь, и мрачное настроение всегда охватывало в это время жителей Баумдорфа.

Но только не Ротгера.

Ротгер босиком бежит по грязной дороге вслед за телегами. Ротгер гуляет по бездорожью, собирая ногами росу, и холодный ветер, стрелой вонзающийся в грудь, делает его сильнее. Ротгер любит осень. Осень – обещание битвы.

Осенняя хандра всегда застает в это время жителей Вальдендорфа. Тяжело вздыхают женщины, и хмурятся на тучи, глядя в окно, а мужчины долго собираются духом, чтобы выйти из теплого дома в серо-сырую бездну, и грязно ругают белый свет и всю эту жизнь.

Но только не Эдан.

Эдан сбегает из деревни и ныряет в медные лесные чащи, Эдан раскрывает руки навстречу пронзительным ветрам и сохраняет незримые дары осени под сердцем. В вое ветра слышит он обещание. Обещание битвы.

Ротгер не может больше оставаться дома.

Эдан не желает больше видеть дом.

Внезапно наступают вечера, а за ними – черные, сырые, беззвездные ночи. В трубах завывает ветер, дождь ломится в запечатанные ставни, и в такие дни чувствуют люди, что семья - это нечто большее, чем сборище нескольких людей. Семья – это теплый человеческий комок. Это клубок, где пахнущие дегтем волосы матери, и шершавые руки отца, и смех братьев, и плачь сестер, и каша с чесноком, и капустная похлебка, и все это в огнях свечей, улыбках, нежных фразах и прощенных глупостях. А поздно вечером – запах стариков и сказки.

Ротгер слушает сказки.

Эдан слушает сказки.

Как восприимчиво воображение юноши к образам крови и стали, как детально воссоздаёт оно и звуки боя, и стоны умирающих врагов, и клич победы, и восторг толпы. И как гложет юное сердце ревность к великим героям предков! И ведь мы, мы тоже можем всего этого достичь!

А осень все сырее и серее, скучнее и смурнее люди, и дом, и очаг, и пахнущие дегтем волосы матерей уже давно опостылели. И топчет иногда эти грязные дороги дружина конунга, и Ротгер бежит вслед за ней босиком, а Эдан забирается на самую верхушку старого ясеня и наблюдает за ними сверху.

- Клянусь…

- Даю слово…

- … стать великим воином.

- … что стану великим воином.

Мало кто вспоминает юные годы без ироничной улыбки, с хмурым, серьезным лицом, с уважением, пусть и немного снисходительным, и, конечно же – с благодарностью к тому юному человеку, чье сердце не выносило тоски родного очага и молило хозяина о подвигах. Мало кто способен не прощать себя за нарушенные клятвы, данные в юности самому себе. Ведь если ты даешь слово другому человеку и нарушаешь его, ты – клятвопреступник, а если ты даешь слово себе, и никто не слышит этого шепота (более тихого, чем любые слова, что мы произносим перед другими), то ты… просто человек.

Но прокляты, пожалуй, те, кому тихий шепот, звучащий в сердце, слышится громче речей великих ораторов, произнесенных перед толпой. Чутки их сердца и многострадальны. Нигде не будет им покоя, особенно среди людей, которые привыкли смеяться над теми, кто шепотом разговаривает сам с собой.

Молчи, юный герой! Не произноси ни слова о том, что твориться у тебя на сердце. Молчи и иди вперед, стань слепым и глухим для других, или не узнаешь ты ни радости побед, ни сладкой горечи дальних дорог.

Ротгер спит среди сестер в своем маленьком доме, что стоит почти на краю Баумдорфа, и ветер поет ему о подвигах и славе.

Эдан спит среди сестер в своем уютном доме, что стоит почти на краю Вальдендорфа, и шепчут ему листья о вкусе вражеской крови на губах.

2

Урожай уже собран, и семьи празднуют окончание рабочего года, украшая свои дома и готовясь к праздничному пиру. А в маленьком доме на краю Баумдорфа радуются еще одному празднику: юный Ротгер празднует четырнадцатый день рождения. Осень, кажется, решила подарить людям последний солнечный денек, и светлое, теплое утро кажется счастливым призрачным сном. Ротгер сидит на крыльце своего дома и задумчиво глядит в даль. Из трубы их дома чадит дым, а с кухни доносятся запахи жаренного мяса и меда, властные, но добродушные крики матери и веселый смех сестер. Одна из них выбегает из дому, как есть, босая, в одной только длинной рубахе, и бежит в поле, но скоро возвращается, держа в руках венок из пожухлой травы и медных листьев. Она подбегает к любимому брату, присаживается рядом на колени и надевает венок на его чело.

- Мой любимый, единственный братик, - пищит она и обнимает мальчика. Ротгер не сдерживает улыбки.

Из леса с вязанкой хвороста возвращается дед. Он треплет внука по голове, сбрасывает свой груз у порога и садиться рядом.

- Отец деда моего деда построил этот дом. И вот скоро ты станешь взрослым, полноправным хозяином нашего маленького кусочка земли. Уходя на покой, я знаю, что оставляю все свое хозяйство в надежные руки.

Улыбка Ротгера тает, но он не отвечает. Старик замечает это и склоняется к внуку.

- Я вот что тебе сказать хочу, мальчик, - говорит дед. – Я желаю тебе по жизни обладать только одним сокровищем, которое заменит тебе все сокровища этого мира.

Ротгер поднимает взгляд на мужчину. В глазах его блестят искорки.

- Здравым смыслом.

Редкие, как горные самоцветы, лучи осеннего солнца ласкают умирающую землю и увядший медный лес. Эдан сегодня празднует четырнадцатый октябрь. Эдан сидит во главе стола и смотрит, как старшие сестры стелют праздничную скатерть, как мать ставит сверху горшок с густой, жирной похлебкой. Затем все собираются вокруг, а старик-отец встает напротив сына, и домочадцы умолкают, чтобы послушать, что скажет самый взрослый, самый мудрый человек.

- Эдан, скоро станешь ты мужчиной. И я хочу кое-что тебе сказать. Есть одна древняя мудрость, зная которую, проживешь ты жизнь в спокойствии и достатке.

Эдан смотрит на отца молча. Он уже знает, взрослый хочет сказать ребенку.

- Не будь глуп – но и не будь слишком умен. Не будь беден, но и не будь слишком богат. Не оставайся последним среди последних, но и не достигай слишком больших высот. Не выбери себе в жену уродину, но и не гонись за красавицей. Не подчиняйся слепо судьбе, но и не противься року, ведь наша судьба уже сплетена.

Эдан все так же молчит. В глазах его блестят странные искорки.

- Вскоре, мой единственный сын, мне придется уйти на покой, и ты примешь заботу о хозяйстве. Поэтому я хочу, чтобы ты выбрал себе жену. Мы богатая семья, и родители любой красавицы согласятся породниться с нами.

В маленьком доме на самом краю Баумдорфа поют веселые песни. В маленьком доме на краю Вальдендорфа играет кто-то на губной гармошке, и танцуют женщины. Ротгеру не весело. Он не улыбается, он не смотрит на маленьких сестер, и мать его, завидев смятение сына, думает про себя: «Влюбиться бы ему в соседскую дочку Марту или в племянницу старостихи». Эдан не танцует и не слушает музыки. Он затуманенным взглядом осматривает собственный дом так, словно бы тот стал вдруг чужим, а отец его думает про себя: «Надо бы ему жену сыскать. Любовь к бабе, она всегда к земле привязывает».

3

Солнечные дни сменяют дождливые, дед передает остатки своих знаний единственному внуку, а отец ищет жену единственному сыну, самому позднему, самому любимому ребенку.

Но когда падает последний желтый лист на сырую землю, под покровом ночи покидает нерадивый внук своего деда, мать и всех сестер.

И в ту же беззвездную сырую ночь покидает родной дом единственный сын своего отца, не чувствуя себя ни изменником, ни отступником.

И клятва никогда не возвращаться сплетается со всеми клятвами, что были даны ветру и луне.

Первый-первый, еще пока совсем не злой снежок укрывает дороги, которые наперегонки стремятся к великому каменному Виндесгарду. На верхушках его башен и стен мерцают огни: молодые дружинники сторожат покой, пока их старшие собратья пьют, играют в кости и забываются в любви – кто в дорогой, а кто в бесценной. А для двух одиноких мальчиков, которые пытаются пешком перебраться по этим дорогам, каждый из дружинников мнится великим героем.

Если бы кто-то из взрослых узнал о случившимся, он бы подумал: «Ах, дети не знают, что жизнь – не сказка, и не ждет героя на Пути колдунья, что вручит ему меч и знания, которые сделают его великим воином. Глупые дети, что вы будете делать одни, в большом и злобном городе, без денег, без оружия и полезных навыков?». Но так уж ли глупы эти юноши? Напротив, они гораздо умнее сказавшего такое взрослого, потому что еще обладают тем знанием, что у этого взрослого уже отняли. Знанием о том, что если ты хочешь перемен – нужно идти и создавать их своими руками, а не сетовать на то, что жизнь – не сказка, стараясь скрыть этими словами желание получить все почести от жизни задарма, не поднимаясь со своего места навстречу испытанию неизвестностью!

И Ротгер не мечтает о колдунье с волшебным клинком. Он видит лишь себя через много-много лет, стоящего с обнаженным мечом над трупами врагов конунга, которому он поклянется в верности.

И Эдан и не думает о волшебных подарках богов, которые получает герой, лишь переступив порог дома. Он видит внутренним зрением лишь взрослого себя, великого воина, от имени которого содрогаются все земли далеко на юг от его родины.

Своими дорогами идут они пешком. Еда быстро кончается, и ноги болят, и сыреют походные плащи, но ветер дует в спину, стучат копыта проезжающих мимо лошадей, дышит морозом земля, и жизнь зовет сражаться.

Ротгер спрашивает прохожих, где расположилась дружина конунга. Эдан пытается разузнать, где находится дом его воеводы. Они идут от дома к дому, и ботинки их давно уж промокли в слякоти и лужах, а прохожие лишь изредка оборачиваются на них, но проходят мимо, принимая мальчиков за бездомных оборванцев.

Усатый седой Зигфрид, помощник воеводы, снисходительно смеется, глядя сверху вниз на парня, который едва ли достает ему до пояса. Наконец, решает он пошутить – так, чтобы у оборванца отпала охота выдумывать всякие глупости.

- Конечно, я возьму тебя в дружину. Но дружинником может быть лишь тот, кто может сам одеть себя в рубаху воина и купить себе оружие. Обзаведешься этим – возьму.

- А кто лучший кузнец в городе?

- Мастер Гунтер.

- Благодарю тебя, - кланяется Ротгер и уходит. Ведь не взрослый он, и не знает житейской иронии, здравого смысла и слов «так не принято».

Гунн, воевода конунга, задумчиво жует губы и чешет заросший жесткой щетиной подбородок. Одного глаза у него нет, а второй он слепо щурит, рассматривая Эдана, маленького паренька, который полез к нему с какими-то глупыми вопросами. Наконец, придумывает он такую необычную идею, как аккуратно избавиться от ребенка.

- А меч у тебя есть? Кольчуга? Щит? Хотя бы копье иль топор?

Эдан отрицательно качает головой.

- Обзаведсь-ка сначала этим.

- А кто лучший кузнец в городе?

- Для конунга и меня кует всегда Вилфрид.

Эдан чувствует неискренность в словах воеводы, но уж очень любит он ловить людей на слове, и потому уходит, размышляя, где бы найти кузнеца.

4

Мастер Гунтер и мастер Вилфрид были известными на весь Виндесгард и его окрестности соперниками. Ни один кузнец в городе не мог состязаться с ними в оружейном деле. Как часто бывает с великими людьми, ни у Гунтера, ни у Вилфрида не было детей: любивший в юности прекрасную и умную дочь кожевенника, Гунтер, похоронив ее уже своей женой, не любил более, а Вилфрид, напротив, любил женщин так сильно, что ни одна из них не захотела быть его женой, и были ли у него бастарды, он не знал, ведь жрица из храма Фрейи умела обрывать беременность. Поэтому многие юноши и даже – чего только не бывает – некоторые девушки рвались стать подмастерьями обоих мастеров, но мало кто заходил дальше порога их таинственных кузниц.

На марке мастера Гунтера был отпечатан ясень. Гунтер выплавлял собственную сталь, используя для сплава древесный уголь из особой породы ясеней, росшей только в Удельвальде, куда никто, кроме него самого и его учеников, ходить не смел: в Удельвальде водились варги.

- Ты, юноша, не знаешь, что за работу кузнеца дорого платят? Особенно мне, сыну альвов! Есть ли у тебя деньги? – вопрошает Гунтер, крепкий сорокалетний старик с молодыми глазами и горделивой осанкой.

- Нет, мастер. Но мне нужен меч. Я должен стать великим воином.

- Горы золота, добытого в походах, красавиц-рабынь и ревнивую людскую славу? Все юноши о таком мечтают, да что мне с того? Возвращайся на свой хутор, дитя.

Лицо Ротгера не ничуть не изменилось.

- Нет, мастер. Я не этого хочу. Я хочу только стать великим воином, - ответил он спокойно, и Гунтер почувствовал, что юноша даже не понимает, как связаны слова кузнеца с его собственной мечтой. Ротгер, меж тем, продолжил:

- Раз я не могу заплатить за меч, я хочу сделать его своими руками. Можешь ли ты научить меня?

Гунтер только почувствовал, как трогает его губы странная, теплая улыбка, и тут же взял себя в руки и сказал тем же суровым тоном:

- Много юношей просились ко мне в подмастерья, но, как видишь, никого при мне сейчас нет. Если ты хочешь учиться, ты должен пройти испытание. А когда пройдешь его – поклясться, что не станешь покидать меня, и тем более, возвращаться домой, пока не завершится твое обучение и я не посчитаю, что ты стал мастером, потому что из моей кузни никогда еще не выходил брак, и не выйдет.

Ротгер, наверное, тут же вспомнил образы матери и дома, которые тут же отозвались странной тоской, а где-то в глубине души шевельнулся трусливый, вечно сонный зверек, но все призраки растаяли, когда он увидел за спиной кузнеца смутные очертания стальных петель, в которых лежал готовый меч.

- Я согласен.

- Не торопись, мальчишка. Я отправляю таких как ты в Удельвальд. В Удельвальде растет особая порода деревьев, черный ясень. Его довольно трудно найти, но если ты справишься и принесешь мне нарубленные из него дрова, я возьму тебя в ученики.

- Удельвальд?

- Да.

- Но там же варги.

Гунтер только улыбнулся в ответ.

- Боишься? Ну так беги домой, великий воин.

- Нет, я не боюсь! – Ротгер чувствовал, как затылок буквально обожгло стыдом. – Конечно же я не боюсь, варгов бояться только крестьяне…

- И дружинники конунга. Но среди них нет великих воинов. Потому что нельзя лезть в дела, на которых у тебя не хватит сил.

На марке мастера Вилфрида была отпечатана капля крови. Вилфрид закалял меч не в воде или масле, как другие, а в крови кобольдов, которые жили под руинами древнего священного кургана Хельденгруфта, в пещере, где очень-очень давно, еще когда тут была всего одна деревня, хоронили героев, прославившихся великой силой. Никто, кроме самого Вилфрида и его учеников, не спускался туда, опасаясь будить тех, кто не был сожжен в погребальных кострах.

- Что? Меч тебе? Да ты, должно быть, родился глуп, если не знаешь, что за работу нужно платить. Уйди и не трать мое время, - ответил Вилфрид и уже хотел захлопнуть дверь перед носом Эдана, когда тот сказал:

- Мой отец завещал мне быть наполовину глупцом, и я пока не смог избавиться от его наследства.

Лицо у Вилфрида слегка разгладилось, и он оставил дверь в покое, ожидая, что дальше скажет мальчик.

- Я признаю неправоту перед тобой, мастер, и задаю более разумный вопрос: могу ли я выучиться у тебя ремеслу и сделать меч сам?

- А почему именно у меня? Найди кого-нибудь другого, кто охотнее берет подмастерья.

- По мне, уж если не быть в каком деле лучшим, так вовсе и не браться за дело. А ты, говорят, лучший кузнец, и лишь под твоим началом я смог бы сравняться с тобой по силам.

Вилфрид хмурится и отвечает то же, что говорил уже десяткам других юношей:

- Мои подмастерья проходят испытания. Давным-давно у меня работал один, а остальные были либо трусы, либо мертвецы.

- Я согласен.

- А потом, если ты не струсишь и все еще будешь дышать, ты поклянешься мне, что не покинешь меня до тех пор, пока действительно не станешь лучшим, или я не убью тебя, потому что я с тобой согласен: или нужно делать лучше всех, или не браться вовсе. И не выйдет из стен моей кузни плохой товар.

У Эдана – ему кажется – вдруг и некстати запах дегтя в носу, а потом еще – овощной похлебки и теплых шкур, но все эти ощущения тают, когда мерещится ему запах сырой земли и крови, который, кажется, исходил от кряжистого стана кузнеца.

- Я готов.

- Знаешь ли ты курган Хельденгруфт?

- Безусловно, мастер, - у Эдана тут же загорелись глаза. Он знал все старые легенды, знал их наизусть! - В Хельденгруфте погребен Сигурд Убийца Орла, Фьёрди Строитель, Олаф Фьёрдисон…

- Тогда спустись в курган героев и убей мне кобольда, чтобы мы могли из его крови сделать смесь для закалки меча.

- Войти? В священный курган?

Дверь захлопнулась. Эдан неосознанно посмотрел в ту сторону, где дорога от городских ворот вела в его деревню, прямо к родному дому, но отвернулся, даже не успев ни о чем таком подумать, и отправился к западным воротам, где была другая дорога, по прямой пересекавшая древний лес, где под курганом, под давно разрушенной гробницей покоились древние герои.

5

Теперь Ротгер заметил, что ветра стали холоднее, краски побледнели и покрылись ледяной корочкой развезенные за дождливый октябрь дороги. Он отправился в лес сразу, не раздумывая, и всеми силами старался не замечать неприятного поскребывания где-то в груди. Пару раз мимо него проезжала телега. Он кричал хозяину, упрашивая подвезти его в лес, и так длилось до тех пор, пока не начало вечереть, но на него только оглядывались, как на сумасшедшего.

«Потому что все вокруг – трусы», - думал Ротгер.

Дорога постепенно спускалась вниз, Удельвальд раскинулся у самого подножия возвышенности, на которой несколько веков назад род конунга Фьёрди заложил первый камень первого дома. Шаг за шагом лес переставал казаться таким сплошным и черным, проступали темные очертания древних сосен и елей, которые были тверды, еще когда в этом краю не было ни одного человека.

Запахло хвоей. В спину вдруг ударил резкий ледяной ветер, и мальчик вспомнил, как ранним утром, когда он покидал дедов дом, шел первый снег, а он взял только свое осеннее платье и теперь совсем не готов к зиме. Он обхватил себя руками и посмотрел на солнце. Время шло к вечеру, и воздух ощутимо холодел.

Ледяной ветер резвился в темных соснах, а впереди был тот самый лес, который крестьяне объезжали десятой дорогой и которым пугали его старшие сестры, когда он был совсем маленький. Впереди была чаща, в которой жили варги. А кроме них вполне могли жить кабаны и медведи, обыкновенные волки, застрявшие между мирами призраки, тролли, ведьмы… и холод, ужасный ноябрьский холод, который может вывернуть его легкие наружу.

Ротгер понял, что дрожит.

Лесная земля была похожа на огромные застывшие волны из-за поросших мхом древних корней. Сосны своими густыми кронами оберегали вечный лесной вечер, и странное, бледно-красное растение повсюду оплетало их стволы. Со всех сторон было слышно какие-то шорохи и скрип первого снега, и рука мальчика то и дело сжималась на древке топора, висевшего у него на поясе. Он глядел в оба, искал ясень и одновременно стерег пространство.

Только вот ясеней в хвойном лесу не было.

Ротгер сначала пытался считать время по собственным вздохам, но быстро сбился и стал ориентироваться на чутье. Прошел час, другой, он уже почти бездумно бродил от сосны к сосне, голова немного кружилась, а солнце прикоснулось к горизонту. Он уже не чувствовал ни мочек ушей, ни кончиков пальцев. Он смотрел на солнце отчаянно, словно бы умолял не садиться, подождать еще буквально полчасика…

Мальчик остановился у какого-то кустика, облокотился на еловый ствол и согнулся чуть ли не пополам. Ноги и поясница ужасно ныли. Где же эти ясени? Неужели кузнец обманул? Решил подшутить над ним? Ротгер злобно пнул дерево, на которое только что облокачивался, и едва увернулся от тут же упавшей шишки.

Придется разводить костер.

И ночевать в Удельвальде.

«О, Годан, я не хочу умирать сегодня. Я хочу умереть через много лет, в бою с врагами моей земли», - думал он, подыскивая подходящий клочок земли.

И словно бы отвечая на его мысли, где-то далеко раздался первый волчий вой.

6

Эдан мог бы преклонить колено, если бы только у него был меч. Он мог бы почтительно склонить голову, произнося слова славы и тайно завидуя тому, кто был потомком похороненных здесьвоинов. Но вместо этого он стоял в оцепенении перед огромной каменной колонной, на которой был вырезан ощеривший пасть волк, и не мог даже шумно вздохнуть.

Темно-зеленый вьюнок змейкой извивался вокруг стен заброшенной гробницы, беспорядочно свисал с карнизов и обвивал остатки крыши. Огромные лапы древних елей словно пытались пробить стены дома, и нескольким это удалось. Гигантские корни сосен сражались с каменным фундаментом, а трава уже практически победила полуразрушенные ступени, которые уходили куда-то в дышавшую потусторонним холодом черноту Хельденгруфта. Лес жил несгибаемой волей этих деревьев, и своей жизнью пытался обнять, принять в себя или уничтожить мертвые каменные стены древней усыпальницы. Храм Фрейи в северных лесах, где был однажды Эдан вместе с отцом, будто был частью древнего леса, будто бы его деревянные колоны были деревьями, а каменные стены – скалами. Но эта гробница не могла стать частью леса: она казалась прорехой в пространстве, которую лес пытался залатать, но не мог.

Воспоминание об отце некстати смешалось с другими чувствами. Невольно Эдан представил, что сказал бы его отец, если бы он увидел этот мертвый курган, под каменными плитами которого, как верили местные, все еще жили призраки. Здесь уже несколько веков никого не хоронили, сжигая мертвых в погребальных кострах,но когда в округепропали несколько мальчишек и одна девчонка, крестьяне стали обходить руины десятой дорогой. Отец бы сюда не вошел. Это было опасно и неправильно.

Эдан подошел поближе, дотронувшись рукой до одной из колонн. Гулкий хруст опавшей хвои под ногами только подчеркивал неестественную тишину этого места. Юноша провел руками по холодному потрескавшемуся камню и лбом прислонился к стене гробницы. Холод, такой не похожий на сырую прохладу ноябрьского леса, сковал его еще сильнее. И от этого холода замерзало не тело, но сердце. На мгновение исчезли и лес, и гробница, и Эдан стал видеть только себя. Образ становился все плотнее, и Эдан понял, что видит самого себя на пороге смерти. Он будет похоронен в этой гробнице? Нет, нет… где-то очень далеко.

И отец его, обреченный умереть в собственной постели, завещавший ему… жить только наполовину, он доживет до старости и не увидит прекрасной смерти сына.

- Кар-р!

Над ухом хрустнула ветка. Эдан очнулсяи повернул голову на звук. На толстой еловой ветви сидел огромный ворон и глядел на Эдана умным, насмешливым взглядом, словно бы знал какую-то тайну его будущего, но лишь ради собственной забавы не собирался ее рассказывать.

Эдан глядел в бездонный вороний глаз, и ему казалось, будто бы его разумраспался на две части, и это он сейчас сидел на еловой ветви и сверлил самого себя презрительным взглядом блестящих влажных глаз. Но оцепенение прошло, стоило ворону снова каркнуть.

- Ты вестник Всеотца или злобный мне дух? – тут же спросил мальчишка, сделав шаг назад.

Ворон наклонил голову набок. Видимо, это был ответ.

- Я не нарушу покоя мертвецов. Я только спущусь в пещеры под курганом и убью кобольда. Моему мастеру нужна его кровь.

- Кар-р?!

Эдан был готов поклясться, что птица спросила: «Обещаешь?». И он, не успев даже подумать, что делает, ответил вслух: «Да!». Эдан протянул ворону руку, но гордая птица только взмахнула карбоновым крылом и улетела, ударив резким порывом ветра Эдана в грудь. Эдан пошатнулся, уставившись пустым взглядом в тревожно дрожавшую ветку, где сидел ворон. Он вдруг почувствовал, что с трудом может вдохнуть, он отчаянно пытался проглотить еще воздуха, холодного свежего воздуха, но лес вокруг закружился и пошел красными пятнами, и мальчик почувствовал только, как падает на мелкие острые камни разрушенных ступеней.

7

Ротгер ощутил, как все мышцы скрутило жгучей болью страха. Он вслушивался в тишину, но воя больше не было. Тогда он схватил висевший на поясе топор, быстро отыскал старое упавшее бревно и стал рубить на дрова. Выбора не было: поиски ясеня придется продолжить завтра. А сейчас огонь защитит его. От холода, варгов, кабанов, троллей – ото всех!

Сосны протяжно скрипели, покачиваясь в сторону юга. В ответ их голосам раздраженно трещали сосновые бревна в маленьком костре. Хвойные лапки занимались быстро, но земля была слишком сырой, и огонь едва ли горел. Мальчик так сильно склонился над огнем, что еще немного, и он опалил бы себе волосы и брови.

Теперь он сидел напротив костра и крепко сжимал во вспотевших ладонях рукоять железного топора. У Ротгера болели ноги и ныла поясница, он очень устал, но спать было нельзя – и только страх не давал его глазам закрыться от усталости.

Когда ему все-таки надоело смотреть в темноту, он глянул в костер. В танце рыжих язычков ему стало мерещиться что-то, и он подтянулся ближе. Ему казалось, он случайно, буквально на одно мгновение увидел очертания дома, а потом они поплыли, и он вспомнил Гунтера, от которого исходил жар горна – наверное, мальчик оторвал кузенца от работы. Глаза закрывались сами собой, топор стал выскальзывать из рук…

Волчий вой застал его уже во сне и ужалил прямо в сердце. Ротгер вскочил. Его руки бесстыдно дрожали, предплечья будто бы свело стальным обручем. Нужно было выхватить горевшую палку из костра, нужно было оглядеться, но он не мог даже повернуть голову на звук. Волк завыл вновь, и вторая вспышка страха вывела мальчишку из оцепенения.

Варг вышел к нему почти бесшумно. Огонь не пугал зверя: казалось, громадная бестия может потушить костер одним ударом когтистой лапы. Он был как волк, только хуже: красные, как капельки крови, глаза хмуро следили за человеком, огромные клыки не помещались в пасти, от чего нижняя губа была оттопырена и на землю капала вязкая волчья слюна.

Ротгер несколько раз промахнулся, пытаясь схватить древко топора, висевшего на поясе. Варг же не приближался. Он скалился и пружинил ноги, внимательно следил за руками мальчишки - но не двигался с места.

Ротгер слегка наклонился, ища устойчивости, краем глаза уловил что-то необычное у волка на брюхе – и понял, в чем было дело.

Страх ушел сам собой, его словно смыло волной тепла, которое тут же приласкало каждую венку. Ротгера все еще трясло, но уже от нараставшего возбуждения.

Из разорванного брюха животного капала на землю темная, бурая кровь.

Ротгер держал топор, как дровосек, а не воин, но он не думал об этом. Его взгляд и мысль застыли на раненом звере, он вдруг почувствовал огромную силу в своих мышцах. Варг не приближался, он был ранен, значит – боялся. Значит – Ротгер был сильнее. Это был его шанс, это была лучшая возможность в его жизни!

Ротгер зарычал. Мальчишеский голос звучал со стороны жалко, но ему показалось, что он рычал не хуже хищника, и он перехватил топор. Один бросок. Один прыжок, все краски слились друг с другом, зазвенели мышцы под кожей. Ощеренная зубами черная бездна развезлась навстречу, и помесь боли с темнотой поглотила мальчика.

8

Эдан лежал на каменных ступенях входа в катакомбы – и одновременно парил над ней, наблюдая за собственным бесчувственным телом. Холодные потоки воздуха надежно держали его крылья, зоркий взгляд был способен увидеть даже струйку крови, текущую из разбитого виска мальчишки, который распластался внизу. Эдан недоуменно каркнул и спланировал вниз, мягко приземляясь на грудь бесчувственного юноши. Над ними обоими возвышалась какая-то тень. Она заслоняла собой вход в курган. Эдан каркнул на нее, но она осталась невозмутима. Тогда он попытался пролететь ее насквозь. Ему навстречу задул вихрь горячено воздуха, буквально выламывая вороненку крылья. Тот отчаянно захлопал ими, но вихрь был тем крепче, чем отчаянней птица пыталась попасть вовнутрь.

Эдан, распластанный на ступенях, дернулся и скривился от боли. Он хотел попасть внутрь, но его что-то держало. Сначала он решил, что это страх, и просто прикладывал все больше сил, но потом ощутил иное.

Он не мог войти в курган, потому что, если он это сделает, он перейдет какую-то черту, которую нельзя переходить.

Ворон оторвался от горячего потока, сделал крутую петлю над руинами, и недовольно закаркал.

«Что значит нельзя?! Как может быть нам что-то нельзя?! Кто смеет нам запрещать?!»– кричал он.

Эдан задумался. Почему нельзя? Запретили. Кто? Ощущение «нельзя» казалось очень знакомым, оно было не одно, оно было обрамлено, как самоцвет в металл, в другое ощущение, такое знакомое и привычное, что Эдан никогда бы не обратил на него внимания раньше.

Ворон снова бросился на тень, но тени уже не было, вернее, она сгустилась в плотные очертания огромного человеческого тела. Это был мужчина.

Очень знакомый мужчина.

Это был отец.

А потом яркие, темные краски гнева, отвращения, неуверенности, усталости и жажды ударили по глазам, пронзили выламывающей кости болью и ворона, и мальчика, и фигуру отца. Эдан, лежавший на камнях, поднялся и бросился прямо на тень – одновременно с вороном, который ударил тени в голову. Птица и мальчик провалились куда-то вниз и слились вместе. Тень осталась за спиной, а потом задрожала и растворилась в воздухе, забирая боль вместе с собой.

9

Ротгер поднял руки и уткнулся во что-то шершавое и липкое. Он дернулся, и все тело тут же пронзила боль. Он лежал на твердом камне, и отовсюду тянуло сыростью и странным, душным теплом. Он открыл глаза, хоть и с большим трудом: голова казалась сейчас большим глинным горшком, доверху набитым кашей. Вокруг была плотная, вязкая чернота. Ротгер жмурился и снова открывал глаза, но чернота не уходила, она продолжала давить на глаза… и легкие. Дышать тяжело. Очень. Ротгер стал шарить руками по всем сторонам, но вокруг был только твердый и рыхлый, почему-то теплый камень. Тогда Ротгер ударил ногой, и нога врезалась в ту же рыхлость и вошла в нее наполовину. Земля! Это же земля! Ротгер с огромным трудом сделал вдох, повернулся на бок, куда-то провалился – и понял, что впереди нет преграды. Он попытался встать, но только ударился головой о рыхлый свод, и крошки земли и пыли тут же засыпали глаза. Как он тут очутился? Он не помнил. Там, где раньше было прошлое, у него была большая черная стена. Мальчик встал на четвереньки и медленно пополз вперед.

Впереди засветилось белое, невозможно яркое пятнышко, а потом что-то завозилось и зашуршало, и заслонило его собой. Ротгер поднял голову – и увидел два похожих на капельки крови глаза. Вонючий запах мокрой шерсти и гниющего мяса ударил по ноздрям. «Черная стена» прошлого рухнула, и Ротгера окружили яркие картинки воспоминаний. Ну конечно, тот самый раненый варг! Мальчик напал на него, чтобы убить, ведь это был бы его первый подвиг, который покроет его славой. Что было после того, как он ринулся на варга, Ротгер не помнил, но он уже и не боялся, и нескованный страхом рассудок подсказывал, что делать. Ротгер ощупал себя одной рукой и наткнулся на ручку второго топора, для рубки деревьев. Он не видел, но буквально чувствовал варга, и понял, что здесь очень узко, что варг выше его, стоящего на коленках, раза в два, и что сейчас он может прямо нырнуть под брюхо и добить зверюгу. Он уже ясно представил себе лица всех тех дружинников, что насмешливо глядели на него, когда он попросил принять его в дружину. Но он был просто мальчишкой;

Теперь Ротгер воин, достойный всякого уважения. Маленький герой, убивший могучего варга топором дровосека. Тогда Ротгер нырнул вперёд, под брюхо огромного волка, перекатился на спину – и огромные стальные челюсти сдавили его шею невыносимой жгучей болью! Ротгер заорал и забился, шею словно бы рвала тысяча ржавых крюков. Дыхание ушло от него, и он погрузился в вязкую черноту.

Ротгер дёрнулся снова… и ощутил, что лежит на чем-то теплом и рыхлом. Боль резко пропала, и он не мог вспомнить, откуда она взялась, и как он здесь очутился. Он не помнил ничего.

10

Эдан схватился за голову, пытаясь собраться даже не мыслями, а сознанием. Картины пережитого быстро таяли, и вскоре он уже ничего не мог вспомнить, как ни старался. Он помнил только, что была странная, вязкая боль, и что она ушла, оставив после себя только спокойную уверенность в том, что будет дальше.

Полуразрушенный каменный зал с практически отсутствовавшей крышей оканчивался огромной лестницей, уходившей куда-то вниз. Эдан быстро развязал сумку и скрутил небольшой факел, которого могло хватить на час, может, два. Затем Эдан спустился в подземелье, и темнота сомкнулась за его спиной. Здесь, казалось, совсем нет воздуха, и факел Эдана сжигал последний. Мальчик не слышал ничего кроме треска огня. Тусклый свет едва ли освещал гигантский зал, в котором он оказался. Каменные колыбели мертвых героев молчали. Эдан прошелся вдоль их рядов, замечая, что стены и потолок были несколько неровными. Эту комнату, как и лабиринт под ней, о котором говорили городские легенды, вырыли не люди, а кобольды. Люди выгнали их отсюда, и каменные работники спустились на уровень ниже. Первые поселенцы Виндесгардских холмов прогнали отсюда жизнь, чтобы поселить смерть, надеясь, что мертвецы против собственной воли будут защищать своих неблагодарных потомков.

Это могло бы заставить задуматься мудрого человека, но Эдан не был мудрецом. Вместо этого он склонил в почтении голову. «А ведь мне никто не поверит, что я осмелился открыть древний курган и что я был здесь. Даже отец мне не поверит», - промелькнула горькая мысль. В глаза ему бросилась надпись над одной из каменных насыпей. Он пошел дальше, читая похожие надписиодну за другой. Практически все имена здесь были ему знакомы. Он давно фантазировал, что мог бы быть сыном великого героя, или хотя бы доблестного воина, но в роду у него были только хлебопашцы. Никто и не подумает принимать всерьез мальчишку с таким родством. В первую очередь – он сам.

Вдруг взгляд мальчика зацепился за что-то блестящее. Он протянул руку, схватил что-то холодное и понял, что это был кулон. Он поднес его к глазам, чтобы рассмотреть, и тут же пальцы его разжались от неожиданности! Переведя сбившееся дыхание, он присел на корточки и бережно поднял его снова. Это был отлитый из серебра, от времени уже почерневший вороний клюв, принадлежавший Сигурду Убийце Орла. Крепко сжав украшение меж вспотевших пальцев, он прижал его ко лбу и закрыл глаза.

«Как бы я хотел родиться не здесь и не сейчас, и не собой! - подумал он.

Гробницы молчали, и тишина не отвечала на его мысли. Но Эдану казалось, что кто-то наблюдает за ним из темноты, и мысли о прошлом смешались с нереальными фантазиями и настоящими чувствами, обретая форму в маленьком черном клюве древнего кумира.

- Я, сын крестьянина, а ты вышел ко мне из чертогов мертвых и отдал свой тотем, - прошептал Эдан. - Я должен был быть твоим сыном, и если это только возможно, боги льда и земных недр, я желаю изменить свою природу и быть сыном великого воина. И пусть поразит меня мор и умру я в своей постели в агонии, если вновь возьмусь за соху.

И он поднялся и сжал медальон крепче прежнего.

Отчетливый живой шорох не напугал его. Он обернулся, и вот тогда испугался – факел осветил чье-то бледное, истощенное, словно бы гниющее лицо. Лицо это раскрыло щербатый рот, и из темноты выступил не мертвец, но кто-то очень на него похожий. Он остановился на безопасном расстоянии, миролюбиво поднимая руки. Мертвая тишина повисла между ними, и именно в этот момент Эдан почувствовал, что где-то здесь воняет гниющей плотью. Когда мальчик решил, что никакой опасности от этого человека не исходит, он все-таки смог спросить,

- Кто ты и как попал в Хельденгруфт?

Немертвец как-то замялся и будто бы даже смутился.

- Я… имя… не помню. То есть, помню, конечно. Я этот, Шульц, да. Я живу тут.

Эдан молчал, ожидая продолжения.

- Понимаешь, за мной остались кое-какие долги, которые боги мне не простили. Сюда никто не заходит, все боятся, а тут ты пришел, и я вижу, у тебя есть лук, умеешь охотиться, наверное, твоя семья тобой гордиться?

Эдан ничего не мог уловить в бессвязном потоке мыслей, и пока что молча выжидал.

- Как твое имя?

- Скади, - соврал Эдан первое, что пришло ему на ум. Он хорошо помнил, когда и о чем нужно врать незнакомцам.

- Скади, значит. Ты, наверное, пришел за сокровищами, да?

Эдан буквально застыл. А потом разозлился сам на себя за эту немую паузу в мыслях. Сокровища!Это было настолько похоже на что-то из сказки, что Эдан ни на минуту в это не поверит. От него чего-то хотят, чего-то странного или страшного, и нельзя дать себя провести.

- Значит, ты живешь здесь, потому что так хотят боги? – быстро спросил он, зацепившись за одну из сумбурных фраз немертвеца.

- Только боги и несколько людей знают, что тут за сокровище. Такая жалость, что я сам не могу их вынести.

- Если ты будешь уходить от ответов, я не стану тебе ничем помогать.

Говоривший без устали немертвец резко замолчал и не нашелся сразу, что ответить.

- С чего ты взял, что я хочу помощи?

Эдан сделал вид, что собирается уйти.

- Ладно, я расскажу, кто я, только не уходи. Мне правда нужна помощь. Когда я был еще молод, мы с приятелями нанялись одному конунгу, и он сказал, что хочет забрать из этого места одну вещь, корону, которая якобы принадлежала одному из его предков. Я из моих товарищей был самым жалким. Эдакий, знаешь, замухрыш без рода-племени, посредственный воин и ужасный работник. Ну я и подумал, что мне от награды, которую дадут нам за корону, ничего не останется. Меня прельстила мысль, что меня будут считать великим героем, раз я вернусь из гробницы, где погибли такие сильные мужчины. И я их убил здесь. Всех. До единого. Но гробница меня прокляла. Нельзя предавать братьев по оружию в месте, где лежат древние герои. С тех пор я не могу выйти отсюда, а все, кто сюда приходят, просто исчезают – пуф! Ты первый кто зашел. Наверное, ты мое избавление. Что? Ты мне не веришь? Да я очень легко докажу, смотри! – он вдруг сорвался с места и с взбежал на лестницу в светившийся где-то наверху проход. А потом Эдан услышал топот – сзади, - развернулся и увидел, что немертвец бежит к нему прямо с противоположной стороны.

11

Ротгер все вспомнил. Вспомнил раненую бестию, которую он должен, теперь уже должен победить, вспомнил, как рвали его стальные зубы, вспомнил… что он пришел не за этим, что зверь в два раза сильнее его, что варг перекрыл собой выход из логова, в котором неизвестно как оказался мальчик, и что он его теперь не выпустит. Ротгер ощупал руками пространство вокруг себя и обнаружил, что топор все еще был с ним. Хоть это хорошо. Он снова скатился с лежанки, пригнулся к земле и стал аккуратно ползти вперед. Впереди виднелось бледное пятнышко света. Но когда он дрался с варгом, была уже ночь. Он проспал все утро? И варг его не тронул? Раненый волк лежал теперь у самого выхода и грустными глазами глядел на встающее на ясном небе солнце и безмятежные макушки древних елей. Но стоило Ротгеру подкрасться ближе, он тут же встал на пружинистые лапы и грозно зарычал. Ротгер попытался подняться и прокрасться вдоль стены к выходу, но волк встал поперек и преградил путь. Мальчику не выйти. И не победить. Хотя и раненый, зверь был все еще силен, и мальчишка не сможет его зарезать – он переоценил свои силы. Не победить, не выйти. Ротгер снова припал к земле, а волк, внимательно наблюдая за ним, прилег напротив. Странно, почему он его не убивает? Мстит? Ждет, пока Ротгер обессилит, сойдет с ума или умрет от голода? Неужели животное способно мстить? Ротгер посмотрел в кровавые глаза волка и понял: может. Ротгер снова поднялся. У него не оставалось выбора.

«Как, как, побери меня Бездна, я оказался в этой норе?! И почему… почему я до сих пор не умер?»

Варг все еще соблюдал дистанцию, но звериная злость брала свое. Он загонял мальчишку вглубь пещеры снова и снова, пока тот не понял, что больше не может. Но в голове яростно билась одна мысль: «Только я покажу, что устал, и варг добьет меня. Он так издевается». И Ротгер снова брал топор и делал вид, что бросается в атаку.

Да с чего он вообще взял, что справится с тем, с чем не справлялись другие юноши? Что сможет благополучно пройти через лес? Нет, нельзя об этомдумать. Он не мог поступить иначе, он не может отступать теперь.

Грудь уже ныла и болела на каждом вздохе, ноги дрожали, натертые древком топора ладони саднило. Варг побеждал. И когда Ротгер, обессиленный и разозленный, снова бросился на волка, а стальные крючья-когти вспороли ему брюхо, и он утонул в зверской боли, он снова проснулся на том же камне.

Ротгер снова выполз вперед и ударил кулаком по земляному полу, почти что у варга под носом

- Ты, злобная и мстительная тварь! Ты ненавидишь людей! Тебя нужно уничтожить!

Он бросился варгу, в этот раз на шею, и все повторилось сначала.

- Я хотел тебя убить, потому что ты варг, а варги уничтожают людей. Тебе не за что меня наказывать. Я не сделал ничего плохого, - говорил Ротгер, каждое слово делая вдох и выдох. Он снова сидел перед варгом, и чувствовал себя дряхлым и разбитым.

Волк только заворчал в ответ.

- И за твою шкуру я заработал бы славу среди других воинов. Потому что мальчик, который может справиться с варгом, наверняка вырастет великим воином. Но я не смог справиться даже с раненым. Я напал на раненого. Решил, что тебя будет легче убить. Какой же я слабак.

Ротгер вдруг замолчал. Потом он нахмурился и опустил голову. Мальчишка внезапно схватил подол своей рубахи и резко оторвал широкую полосу, превращая собственную одежду в клочья. Потом он подполз волку под самое брюхо и стал завязывать. Варг не сопротивлялся. Мельком Ротгер подумал, что сейчас – лучший момент, чтобы ударить, но он больше этого не желал. Перевязав рану, он обнял варга.

- Я не стану великим воином, убив раненое животное. Будем считать это извинениями.

Волк вдруг вскочил на лапы, отбросив мальчишку назад. Потом он развернулся и замер, через плечо поглядывая на Ротгера, и демонстративно занес переднюю лапу в воздух.

- Мне иди за тобой?

Только Ротгер сказал это, варг тут же бросился вперед. Ротгер едва успевал за ним, удивляясь, как больной зверь может так быстро бежать. Наконец они вышли на какую-то утонувшую в хвойном море полянку, посреди которой возвышался…

- Ясень! Бездна меня побери, черный!

Ротгер тут же схватил топор и бросился к дереву. Где-то за час он управился с дровами, но солнце уже садилось, и он решил, что останется в лесу на еще одну ночь. К тому же теперь у него был хороший защитник.

12

- Вот видишь? Это сокровище, эта корона проклята, - продолжал гипнотизировать Эдананемертвец, пока мальчишка пытался осознать увиденное. - Но я знаю, как все решить. Я видел во сне. Я молился об этом и увидел. Видишь, даже для таких как я бывает последняя возможность. Смотри. Нам просто нужно достать эту корону. И вынести ее. Вместе. Ты что, боишься меня? Посмотри, как я ослаб. Ты юный воин, а я всего лишь проклятый жалкий старик, который и воином-то никогда не был. Корона будет твоя. Отнесешь ее тому конунгу. Это к югу отсюда, в Харшстеде. Ты наверняка заслужил ту славу, которую я так хотел, что отнял у своих товарищей жизни.

Эдан на мгновение прикрыл глаза. Все это было уже слишком. Этот странный человек не был похож на человека – скорее на существо, прилетевшее из царства мертвых. В месте, где похоронены великие воины по древнему, неправильному обряду, после того, как Эдан сам просил богов и новом рождении. Слишком странное совпадение. И волшебство, которое он увидел, нельзя было объяснить ничем, что он знал. А что человек врет – так это как раз нормально. Даже боги не способны нарушить естественный порядок вещей.

Он действительно мог бы буквально «родиться» заново. Добыть какое-то там сокровище. Стать знаменитым.

Но что тогда?

Эдан посмотрел в глаза немертвецу. Он будто бы пытался улыбаться. Ссохшиеся руки его дрожали, веко дергалось, волос на сморщенной голове почти не осталось – они редкими грязными клоками свисали надо лбом. Эдан представил себе, как это существо, не обрати боги на него внимание, стало бы первым человеком в Харшстеде, может быть даже мужем конунговой дочери, побратимом будущего правителя. Это существо бы пользовалось всеобщей славой и молвой великого воина… и оставалось бы все тем же гадким существом.

- Я пришел сюда не за короной. Она мне не нужна. Если это все, я пожалуй пойду за тем, что мне действительно нужно, - сказал наконец Эдан, все еще чувствуя предательское сомнение глубоко внутри.

- Постой, постой! Я слышал твой шепот у той стены до того, как подошел. Разве ты не хотел новой жизни?

- Полагаю, новую жизнь надо заслужить. Чем я сейчас и займусь. То, что ты предлагаешь… слишком просто для новой жизни.

- Юноша, прошу, не уходи! Умоляю. Мне так нужна помощь! Я больше не могу тут находиться! Я… да я на колени перед тобой встану. Я живу с невероятной болью, мне так жаль, что я их убил. А ты единственный кто смог сюда войти! Единственный! Освободи меня!

Немертвец бросился к Эдану, и тот понял, что умрет от отвращения, если позволит этому существу прикоснуться к себе. Он мог бы его пожалеть… но отвращение пересилило, и Эдан понял очень четко, что никогда не пожалеет ни его, ни кого-либо другого, не так похожего на нег внешне… А потом до него дошел весь смысл его сумбурных монологов, странных запахов и сказочных совпадений.

- Стой! Ну хорошо. Я помогу тебе, если ты впрямь был со мной честен.

Существо тут же закивало.

- Покажи мне, где лежит корона. Вынесем.

Старик радостно подскочил и повел Эдана в дальний угол, где стояла огромная каменная плита. Немертвец все время пытался держаться сзади и не спускал взгляд с Эдана – у мальчишки аж между лопатками зачесалось.

- Нужно ее приподнять, корона лежит внутри, среди останков. Подними крышку, у меня на это никаких сил нет.

Эдан вздохнул, положил серебряный клюв, который держал все это время в руке, на землю, и взялся за плиту. Но она была слишком тяжелой. Тогда старик взялся со второй стороны, и вместе они смогли приподнять ее. Немертвец вдруг достал какую-то железную палочку и воткнул ее между крышкой и гробом, удерживая ее навесу.И как только старик встал напротив гроба,Эдан тут же прыгнул назад и толкнул мужчину в спину, отправляя в каменный гроб, к праху какого-то воина и действительно сверкавшей на дне короне. А потом он выбил палку и захлопнул каменную крышку. И бросился бежать.

- Что ты сделал!! Ты же сказал, что поможешь!! – кричал старик ему вслед.

- Я сказал, что помогу, если ты будешь со мной честен. А ты заслужил свое наказание!

Нужно было как можно скорее найти вход в тоннели – крышка не задержит старика надолго.Эдан слышал, как она скрипит – старик обманул его и про свое бессилие. И тут Эдан почувствовал, что рука у него неестественно пуста. Он забыл клюв! Эдан остановился и посмотрел на гроб.Пока он будет искать клюв в пыли, немертвец уже вылезет.

- Забери хотя бы эту проклятую корону! Сам! – кричал старик. Плита над ним скрипела, но пока не поддавалась. – Боги привели тебя за ней! Ты единственный, кто смог сюда зайти! Единственный!

Эдан вернулся. Крышка гроба уже немного приоткрылась, и оттуда показалась сухая рука, сжимавшая корону.

- Давай, просто забери, - сипел голос, протягивая ему золотой обруч сквозь щель. – Только ты смог сюда войти, в этот курган. Эта корона принадлежит тебе. Ты все видел, я правда не могу выйти, я правда проклят.

Эдан сглотнул. Это было так просто. Он правда все видел сам. Да! Он все видел сам!

- Постой, - Эдан склонился над гробом. – Скажи. Ты хотел бы вернуться?

- Больше всего на свете!

- Ты понимаешь, какую подлость совершил?

- Я каждый день молю богов простить меня! Я очень виноват! Если бы только был шанс выбраться! Да, ты прав, я ел детей, которые сюда приходили! Они все были тупые, жадные и тщеславные, такие же, как я в твоем возрасте! Я всем им говорил то же, что и тебе. И у меня не было выбора! Я так хочу выйти и начать новую жизнь, и только ты можешь мне помочь. Ты… ты не поверил мне. Ты и впрямь особенный.

- Хорошо. Давай я тебя выпущу. Мне не нужна корона.

Они снова стали поднимать крышку гроба вместе. Голова старика показалась над гробом.

- Постой, палку возьму, так неудобно.

Подняв сбитую палочку, Эдан, недолго думая, воткнул ее старику прямо в глаз. Он заорал, свалился обратно в гроб, и упавшая обратно крышка придавила его нависшую над краем руку. Он орал все громче и громче, но вскоре вопли сменились хрипами и бульканьями и совсем утихли. Эдан внимательно прислушался: дыхания не было. Зато появилась жуткая, неестественная даже для человека вонь! И вот тогда мальчишка шумно выдохнул, пытаясь сдержать накатившую враз тошноту, и принялся искать клюв, задержав дыхание.

– Очень хорошая сказка. У тебя было много лет, чтобы продумать детали. Я почти поверил, - бормотал он, копаясь в пыли.- Только не надо было мне рассказывать про то, какой я, дескать, избранный-единственный, что прошел в этот курган. Я очень хорошо понимаю разницу между тем, чтобы мечтать быть великим героем и тем, чтобы на самом деле им быть. –Эдан наконец нашел клюв и схватил его. – Может, ты и впрямь раскаялся. Вот только так рисковать собой я не мог, уж извини.

Эдан спустился в пещеры под курганом, и вскоре, где-то после часа охоты аккуратно вылез через тоннель наружу, навстречу холодному черному небу, таща за собой привязанного за крепкие веревки мертвого кобольда. На грани тишины он услышал, как хрустнула где-то рядом еловая лапка, и взглянул наверх. Ворон – тот же самый, Эдан ыл уверен – снова сидел над ним и также внимательно на него глядел.

- Я свое испытание прошел, - сказал ему Эдан. Ворон в ответ щелкнул клювом. – Только солнце уже почти село, а мне нужно срочно в город, пока кобольд еще свежий.

Ворон снова щелкнул клювом, а потом сорвался с ветки, сделал несколько кругов над мальчишкой и точно так же кругами полетел вперед, куда-то к востоку. Эдан пошел за ним. Когда ворон вывел его из лесу на дорогу, уже взошла луна. Лунный свет превращал снег в сталь, а где-то в конце дороги Эдана ждал город.


Часть 2

1

Мир превратился в борьбу жара с холодом: бежать от горна к занесенному снегом колодцу, набирать ледяной воды – и снова бросаться в пекло кузницы; просыпаться на обледенелом чердаке кузнецовой хаты и нестись к печи, где выплавляется непревзойденная сталь; варить на жаровне пшеничную кашу – и отправляться с котлом на мороз, во двор, где хозяин по утру расчищает дорогу; бегать по зимнему городу, в протертых до дыр ботинках по ледяным камням в поисках масла, чтобы кузнец опустил в него накаленный меч – и вновь истекать потом, подавая инструменты, раздувая мехами огонь, нося дрова и уголь.

А с заходом солнца, после плотного ужина, мальчишки падали на свои лежанки и долго-долго, несколько мгновений глядели в потолок и мечтали о том, как сделают свои собственные мечи и отправятся в свой первый поход.

И даже в ночном танце снежинок, в узорном морозе на окне, в раскаленном угольном жаре мерещился им образ воителя, каким каждый мечтал быть.

В дни безделья, бывало, и Эдан, и Ротгер ходили на площадь. Когда декабрь подходил к концу, в один из редких свободных вечеров случилось что-то странное: на улицах начался беспорядок, люди бежали в разные стороны, кто-то кричал что-то несуразное, и в воздухе отчетливо пахло паникой. Вскоре показался воевода. Он забрался на крышу одного из домов и проорал громким, привыкшим к боевым командам голосом:

- Люди! Отправляйтесь все к рынку, живо! Сейчас придет конунг!

Ни Гунтер, ни Вилфрид не обратили на приказ никакого внимания. Но вот мальчишек дважды просить не пришлось. Когда все собрались на площади, и шум немного утих, несколько дружинников притащили вместе огромный ящик, на который взобрался конунг. Когда он убедился, что все его хорошо слышат, он прокричал:

- Жители Виндесгарда и окрестных деревень! Как вам уже известно, на острове Дорнгартен к югу отсюда появилось чудовище. Оно похищает людей, портит наш урожай и создает ужасные метели. Моя славная дружина завтра отправляется в поход на Дорнгартен, и мы будем рады любой сторонней помощи. Всем, кто может держать оружие, сообщаю: за поддержку дружины вас ждет награда золотом либо любая другая, какую попросите – в мерах разумного, конечно же. Теперь расходитесь по домам и не волнуйтесь, стены нас защищают от любой бестии!

Эдан никак не выказал чувств. Поняв, что конунг сказал все, он спокойно отправился домой, к Вилфриду.

Ротгер бежал к хате Гунтера со всех ног, уже прикидывая мысленно, взять ему с собой в поход копье или меч.

- Нет, Эдан, я тебя не отпускаю. Ты еще не воин, ты даже не кузнец и не подмастерье. Ты молокосос, и тебя прибьют свои же, в горячке боя не заметив твое существование. Твое время еще не пришло. Имей терпение, - сказал Вилфрид и принялся доедать свой ужин-Эдан оторвал его прямо от еды. – Это – не последняя задница, которая происходит с этим городом, уж поверь моим годам.

Эдан ничего не ответил, но глаза у него потухли. Вилфрид, обычно равнодушный, вдруг сказал на это:

- Чтобы ты не очень расстраивался, завтра я поставлю тебя за наковальню. Научу делать хвостовики. Хочешь? Поверь мне, прежде чем бороться со всякими чудищами, надо уметь делать хвостовики. Потому как сломается хвостовик – и все, слопали. Ну, иди спать.

- Ротгер, у нас был уговор. Ты никуда не пойдешь, пока не станешь мастером. Твои чувства я понимаю, но – звиняй. Ты толковый парень, не хочу, чтоб ты погиб. Кто еще ко мне из Удельвальда бы вернулся, ха-ха-ха. Самое сложное для людей– это не чудовища, а их собственные страхи.

Гунтер удивительно быстро менялся настроением, и суровый тон у него легко превращался в утробный хохот.

- Мастер, это вы к чему?

- Да к тому, что в Удельвальде нет варгов. Я еще никого ни разу, ха-ха - вытирая выступившую от смеха слезинку, стал объяснять мастер, - не посылал к волкам. Их там просто нет! А никто не возвращался ко мне! – и он снова расхохотался.

- Но я видел одного! Он… он вывел меня из лесу, - возразил Ротгер, ощутив что-то вроде обиды. Мастер ему не верил! Почему?

- И часто ты встречаешь таких человечных варгов? Ты, когда в лесу был, не заметил разве эдакий алый вьюнок на стволах сосен?

- Да. Заметил. Но варги…

- Это ядовитое растение, которое вызывает у людей мороки своими испарениями. Ты видел как бы сон наяву. Тебе приморочилось то, что ты ожидал увидеть – страшный злой варг. Кто-то первый сказал, что видел в Удельвальдеварга, и все, понеслось. Варги всем теперь мерещатся. Лес как лес, а то теперь - У-у-удельвальд! А их там и не было никогда!

- Но это… все объясняет. Все.

- Ну раз тебе это все объяснило, то послушайся меня и с бестией и иди спать. Твое время еще придет.

Еще один вечер, такой же, как и весь прошедший месяц, встретил Эдана. Ротгер уставился в потолок ненавидящим взглядом, думая о том, что он мог бы рискнуть всем и сбежать. «Нет, - подумал Эдан. – Если я сбегу, могу все потерять, и мастера тоже, и тогда я не смогу выковать свой меч и стать воином». «Поэтому нужно спать», - решил Ротгер и повернулся на бок.

«Когда же придет мое время?».

А когда занялась заря, и до дома кузнеца дошли злые вести: из похода на Дорнгартен не вернулся никто.

2

- Мастер, почему дружинники погибли? – начал разговор Эдан, пока кузнец растапливал горн. Все ставни в кузнице были плотно закрыты, чтобы свет не мешал следить за цветом раскаленного железа, и кузнечный горн напоминал просыпающееся жерло вулкана.

- Что стоишь, добавь еще угля сверху. Нам нужен горн, а не костер.

Вилфрид даже не глядел на своего ученика, как обычно, полностью отдаваясь работе.

- Я всегда думал, - продолжил Эдан, вернувшись с охапкой угольков, - что в дружину берут сильнейших. А они не справились с каким-то чудовищем. А конунг вообще не отправился на этот остров. Теперь сидит в своем доме и рыдает о погибшем старшем сыне.

- Ты слишком хорошо думаешь о людях, парень, - ответил Вилфрид. – Все, пока хватит. Хватай вон те заготовки и тащи бревна. Да нет, дурак, ты взял две железных. Сейчас я покажу тебе, как сварить железо и сталь. Люди, они как мечи: либо твердые и хрупкие, либо гибкие и податливые, либо с мягкой сердцевиной и жесткими лезвиями. Я предпочитаю последние.

- Людей?

- Мечи. Дружинники конунга ничем не отличаются от крестьян, среди которых ты вырос. И это хорошо. Если б все были великими воинами, войну было бы невозможно вести, а если б все были великими кузнецами, никто бы не ковал кухонные ножи.

- Но вы же… великий кузнец.

- Ну я же – не все. Вот три куска металла. Нужно вложить железный между стальными. Меч – это не нож. Нож в бою погнется, а задача меча – защищать хозяина. Поэтому его нужно делать из особого сплава. Возьми этот пирог клещами и закопай поглубже в горне. И держи так

- А мне не нравятся люди с мягкой сердцевиной и жесткими лезвиями.

- Жди, пока металл не пожелтеет. Самые дорогие мечи делаются не так, но у людей обычно нет денег, чтобы их покупать, так что я сделал такой лишь однажды, только для себя.

От жара и яркого света у Эдана слезились глаза, но он даже не обращал на это внимание. Периодически он проверял, раскалились ли бруски, и пытался понять, говорят они с мастером о мечах или о людях.

- Человек не меч, - сказал Эдан. – Меч – слуга, раб. Человек сам за себя решает.

- Чушь. Вот сейчас проглядишь мне сварку, пережаришь и испортишь хороший материал. Желтое? Доставай! На наковальню, быстро. Будешь держать заготовку.

Кузнец взялся двумя рукамикувалду и принялся резко и сильно отбивать раскаленный трехслойный металл. От ударов полетели искры, и Эдан застонал от боли.

- Дурак, я же сказал тебе еще с утра обмотать предплечья мокрыми тряпками! Терпи теперь, я работу останавливать не буду.

Эдан сжал зубы. Ему стало стыдно, и он решил смотреть только на металл. Тот постепенно остывал, становясь оранжевым. Кузня казалась ему небеосным или подземным миром, закрытым и далеким от мира земного, и конунг, погибшие воины, бестия и пропавшие люди оставались где-то очень далеко и никак не трогали их реальность, где они были вдвоем.

Так прошел примерно год. Горе конунга понемногу утихло, но на следующий декабрь снова стали исчезать люди. Ни в какой поход никто больше не собирался. Вместо этого одним декабрьским утром на площади появился глашатай. Он, как конунг год назад, взобрался на большой ящик и проорал:

- Конунг Виндесгарда просит помощи у всех, кто способен держать оружие в руках! На острове Дорнгартен завелось чудовище, которое крадет людей, портит урожай и вызывает ужасные метели! Тот, кто убьет бестию и принесет ее голову, получит мешок золота, земельный надел и младшую дочь конунга в жены!

Ротгер слушал глашатая и вдруг заметил, что кто-то другой, на той стороне площади, кто-то его возраста и в такой же одежде, как и он сам, так же внимательно слушает объявление. Потом этот кто-то опустил голову и встретился взглядом с Ротгером.

3

Со времен смерти старшего наследника Виндесгарда прошло два года. Глашатай все так же неизменно приходил каждую зиму и предлагал награду за бестию. Конунг собрал новую дружину, и теперь им не хватало оружия: старое давно заржавело, а все хорошее унесли с собой погибшие на Дорнгартене воины. Поэтому конунг решил объявить, как было и раньше, состязание оружейников, победитель которого станет ковать мечи для новых воинов. Все люди знали, что выиграет его либо Гунтер, либо Вилфрид, если, конечно, не найдется оружейника талантливее их обоих. Но на состязание всегда съезжались кузнецы со всех ближайших деревень. До начала оставалась всего неделя, и Гунтер и Вилфрид отправились закупаться лучшими материалами, оставив хозяйство на своих учеников. Ротгер и Эдан встречались за все время друг с другом всего дважды: на рыночной площади во время выступлений глашатая. И когда они встретились в третий раз, то одному из них пришла в голову хорошая идея и он нашел другого. Воспользовавшись отсутствием мастеров, они откопали какие-то старые, не проданные и потому давно отупевшие и заржавевшие мечи и стали встречаться каждый вечер в глухом переулке, чтобы тренироваться.

В самый канун состязания должна была начаться ярмарка. На праздник приезжали не только кузнецы с учениками, но и простые вольные крестьяне – ведь оружие публично демонстрировали и проверяли в потешном бою, так что трактирщики и торговцы зарабатывали в это время огромные деньги. Когда старый Скади из Вальдендорфа приехал в город еще за неделю до ярмарки, он уже с трудом мог найти свободную в дни праздника кровать в трактире и место на городском складе под товар.

За четыре дня до соревнования Вилфрид и Гунтер закончили работу над своими мечами и отпустили учеников отдохнуть – последние дни были особенно напряженными. Ротгер не удержался от того, чтобы пойти на ярмарку, и мастер даже дал ему несколько медяков, чтобы парень мог наесться и напиться всласть. Эдан же попросил мастера научить его писать, и только ближе к вечеру, когда он выпачканной в саже палочкой выводил на деревянном подоконнике руны, в его окно постучался забравшийся на крышу кузницы Ротгер.

- Пойдем тренироваться! – крикнул он. – У меня руки соскучились.

- Ты пил, - ответил Эдан. – Тренироваться с тобой столько же пользы, сколько за воробьями бегать.

- Ничего подобного! Я только стал сильнее. В десять раз!

4

Это было и весело, и трудно – драться в сугробах и на протоптанном скользком снегу. Январские вечера темны, но яркий свет ярмарочных фонарей попадал даже сюда, в маленький переулок между домами столяра и бондаря. Замерзшее старое железо весело звенело, от разгоряченных тел вскоре пошел пар. В такой кутерьме юноши даже не заметили, что у них появился зритель. Но только Эдан перешел Ротгеру за спину, чтобы нанести удар, как меч выпал из его рук, чем соперник сразу же воспользовался, толкнув парня в снег. Эдан упал на четвереньки, но никак не отреагировал на толчок. Вместо этого он медленно поднялся и сделал шаг назад.

- Вы… вы кого-то ищите? Я вас не знаю, - сказал Эдан. Сказал именно так, что Ротгер сразу понял – юноша врет, причем чуть ли не в первый раз в жизни – такой неумелой лжи он еще не слышал.

- Эдан? Оров сын? – спросил случайный зритель, и Ротгеру его голос и лицо, сморщенное, но не старое, показались знакомыми, хотя и очень смутно. Особенно знакомыми казались эти длинные усы и привычка махать руками. – Это же я, Скади. А ты, я тебя тоже знаю. Я видел тебя кажется в соседней деревне, когда в голодный год ездил к вам с соленьями. Ты ж внук самого богатого хозяина в Баумдорфе. Как бишь тебя?

- Вы… вы обознались, - тоже попробовал соврать Ротгер, и понял, что звучит еще глупее, чем товарищ.

- Да чего это я обознался? Это вас где три года носило? Эдан, ты знаешь, что твой отец поседел? Что он искать тебя ходил в лес и решил, что тебя сожрали звери? Что он не верил, что тебя видели на дороге в город, а когда поверил, то не нашел тебя тут? А ты, парень, как тебя там бишь? Ты, наверное, своего деда уж в могилу свел. Я ж когда приезжал, твой отец был уже мертв, ты же единственный наследник! И как вам со-овести хватило! Бездельники. Лентяи. В город вам захотелось? Приключений захотелось? В вашем возрасте уже женятся, хозяйство заводят, а вы! Все железками играете. Дружинник-тоже работа! У! Воина с детства учат, ему родитель свою мудрость передает и защищать людей готовит! По-справедливому судить и по правде жить! А вы что можете? Убивать? Предавать родителей? Бросать невест? Землю бросать, о которой больше некому заботиться, кроме вас? Которая нас всех кормит и одевает? Я все расскажу вашим батькам и буду у конунга свидетелем, что вы, два оболтуса, сбежали, так и знайте!

В довершение речи он пригрозил пальцем, спрятал кошелек под рубахой – на всякий случай, - и демонстративно отправился в другую сторону.

- Я бы мог жить по правде, только что мне с того? Я детей наделаю и умру. А до этого напьюсь, наработаюсь и натанцуюсь, пока ноги не откажут и сыновья меня не убьют, чтоб лежа в постели не умереть. Мне такая правда не нужна. Мне чего-то другого хочется, но пока не знаю даже, чего. Знаешь, вот чтобы стоять на вершине холма, глядеть на океан, на звезды, и думать: «Это все - мое!».

- Правда не нам нужна. Правда людям нужна, которые нас окружают. Они на нас надеются. Что раз мы рядом, что мы тоже поможем, подставим плечо, чтобы легче было прожить жизнь. Это волкам в лесу, в дикости хорошо, а нам дома надо строить и хлеб выращивать. Потому что мы живые, мы жить хотим, и наши соседи тоже. Только я не так хочу. Не так. Мой дед – земледелец, да. Имение у нас богатое. Всю деревню кормим. Но отец мой был не такой! Он… он погиб на войне, защищая наши земли. Только и так я не хочу. Как-то по-другому. Я чувствую, что могу очень много, гораздо больше, чем от меня требуют, только не здесь и не так.

- Я тоже… что-то похожее… наверное.

Луна утонула в тучах, фонари стали гаснуть, а потом началась метель.

5

Эдан слушал свист ветра в камине, но не торопился разводить огонь. Вилфрид сидел на лавке и рисовал что-то мелом на стене. Эдан долго думал над тем, стоит ли вообще просить помощи, но потом все-таки рассказал все мастеру.

- Обычай есть обычай. Люди очень трепетно относятся к этой штуке, благословению родителя. А ты пошел против него. Вот теперь отвечай. Это ж надо было додуматься - во время ярмарки из дому выйти! Когда ты сбежал из семьи! Сбежал в соседний город! Я вообще думал, что ты сирота – слишком уж ты умный для такой дурости.

- Я не подумал.

- Не поду-умал. Думай теперь, как выкручиваться! Иль домой захотелось? А, парень? Чего ты, вообще домой не хочешь?

- Там… - Эдан покусал губы, пытаясь подобрать слово, - скучно. Кстати, по обычаю теперь вы – мой отец.

- А твой отец на то разрешение давал? Благословил? Нет. То-то же.

Эдан молча пинал ногой деревянную стену, завороженно глядя в окно, и наконец сказал, словно бы отвечая на вопрос, который ему никто не задавал.

- Мы неправильно живем. Все неправильно живут. Как будто, знаете, кто-то один написал сказку, а теперь все, как дети, играют в нее и играют, повторяют ее сюжет снова и снова, не меняя правил, слов, героев. Ничего. Я не хочу быть посредственным. Я хочу власти. Понимаете, не такой власти, когда другими помыкаешь, не как конунг или работорговец. Нет, я хочу власти над… над… над собой! И над всем миром! И это - одно и то же! Бездна меня, да я не знаю, как это объяснить!

- А-а-а. Кажется, я понял. Хочешь свою сказку написать?

- Да. Нет. Нет, не хочу. Хочу, чтобы вообще без сказки.

- Х-х-х, так не бывает. Человеку опора нужна. Как ножны мечу. Без них он заржавеет, ступится, и в конце концов его выбросят. Но что ты по своей правде жить хочешь, это я понимаю, да.

Эдан больше ничего не говорил, только все слушал и слушал сквозняк, растворяясь всеми чувствами в этом тревожном и одновременно успокаивающем звуке. Ветер, холод, метель. За метелью прячутся звезды. Все живет там, своей жизнью, все такое свободное и одновременно привязанное к одной вечной цели. Хотел бы Эдан быть ветром? Он задумался над этим, и ответ так и не пришел – в дверь стали резко стучать, и Эдан по привычке побежал открывать. Это был новый воевода конунга. Поздоровавшись с Вилфридом и только с ним, он перевел взгляд на Эдана и спокойно объявил, что в Виндесгард приехал земледелец Ор из Вальдендорфа и требует вернуть сына домой. Конунг пообещал сразу разобраться, так что они должны теперь вместе пойти в его дом. Выбора у Эдана не оставалось.

- Малец, только не делай глупостей, - сказал ему Вилфрид вдогонку, но дверь за ними уже захлопнулась.

И в это же время на другом конце города ходил по комнате, из угла в угол Ротгер, а Гунтер, сидевший рядом на стуле, молча наблюдал за его снованиями.

- Да, я хочу подвигов! Да, тот мужик с ярмарки был прав, но не прав он был про меня! Разве мечом я не послужу людям лучше, чем сохой? Мастер Гунтер!

Гунтер только почесал затылок.

- Я сомневаюсь, что дед тебя заберет. Все-таки кузнецом просто так не станешь, а заработать ремеслом можно много. Это же обычно землевладельцев волнует, да? Знаешь, я как-то вот давно не общался с людьми, - Гунтер снова почесал затылок и попытался расхохотаться, но тревога ученика подавляла даже его настроение. – Не помню уже, что их волнует.

- Я – единственный наследник. Наверное, я сделал ему больно. Пусть так. Но пусть и он меня поймет! Я рожден не для сохи! Я это чувствую, я уверен, Тюр мне в свидетели! Меня ждет война, меня ждут враги моей земли.

- Сейчас, юноша, тебя ждет только твой дедушка. Пойдем-ка со мной.

Ротгер и Гунтер одновременно подняли головы и посмотрели на незваного гостя. Нахал открыл дверь, даже не постучавшись, и теперь издевательски манил к себе пальцем парня.

- Простите, мастер Гунтер, прислали срочно, - сказал он, улыбаясь и ничуть не чувствуя своей оплошности. Кажется, ему нравилось, что можно так беспардонно себя вести с самим мастером Гунтером, этим высокомерным ублюдком, который зазнался только из-за такого, что вся дружина носила его мечи. Ему бы даже понравилось, если бы Гунтер хоть как-то ответил на вызов, но старик вообще не обращал на него внимания. Тогда молодой дружинник просто схватил парня за плечо, вытащил его на улицу и захлопнул дверь.

Есть такие мысли, которые приходят в голову нескольким людям одновременно. Говорят, судьбы этих людей связаны, они близкие друзья или родня, и что-то еще в этом роде, но сейчас у двух разных юношей из двух абсолютно одинаковых деревень появилась одна и та же мысль, и они незамедлительно ее исполнили. Они сбежали. Они знали, куда бежать: в лес, куда не заходит никто. В Удельвальд.

6

Солнце было уже в зените, когда юноши добрались до проклятого леса. Эдан догнал Ротгера у самой его границы, и они даже не обменялись приветствиями – все было и так понятно.

- Ты думаешь, - Эдан запнулся, пытаясь отдышаться, и схватился рукой за сосновую ветвь: воздух был такой холодный, что голова тут же закружилась. – Что… твой дед боится варгов больше, чем хочет вернуть тебя домой?

- Скорее, он боится варгов сильнее, чем хочет получить надел старика Лугаса, которому Фрия не послала сыновей, зато оставила выводок дочерей. Кстати, тут нет варгов. Мне мастер сказал. Это мороки. Вон от того растения, - он ткнул пальцем в алый вьюнок с заостренными листьями, - странно, он даже зимой растет. Просто не думай о них.

- А в Хельденгруфте нет призраков. Точнее, был один «призрак». И я его убил.

- Ты убил человека? – восхитился Ротгер. – В бою?

- Я бы сказал, что это было сражение «кто кого перехитрит», но можно считать и так. В Хельденгруфте жил какой-то старик, напоровшийся на проклятое золото. Он оказался навеки заперт в гробнице и искал себе подменыша, но у него не получалось снять проклятие, и он ел случайно забредших туда парней и девчонок. Которых посылал туда мастер в качестве испытания.

- Звучит… отвратительно. Твой мастер – преступник.

- Нет. Он нашел замечательный способ избавляться от глупых и тщеславных людей. Этот призрак пытался убедить меня, что я избран богами, представляешь? Что я единственный, кто может его освободить. И я почти повелся. Если бы повелся – заслужил бы такой смерти.

- Давай разведем костер. Мне холодно.

Январское солнце не греет, а пустая болтовня не отвлекает от беды. Было ясно одно: в глазах общины они пошли против обычая, и их с позором вернут восвояси и женят на соседках. Когда же они станут хозяевами своей земли, у них будет орава детей, долги или должники, а дружинники будут над ними только потешаться, пожелай они все бросить и уйти на войну. Если они не убегут прямо сейчас в чужие земли. Было в этой мысли что-то привлекательное.

- Гребцами на какой-нибудь торговый корабль. Поплывем на юг. Посмотрим южного конунга. Расскажем ему о наших краях, - мечтал вслух Ротгер.

- Что расскажем? Что ты о наших краях знаешь?

- Ну… - замялся Ротгер. – У нас много красивых легенд. О героях.

- Думаю, у них есть свои легенды. Жизнь изгоя сложна и дурна. Хотя я предпочту ее тому, что нам уготовано, но сбежать мы всегда успеем. У меня есть еще одна мысль. Слушаешь? Мы оба три года уже в подмастерьях… это очень мало. И очень много – для героев. Надо сделать так, чтобы нас посчитали вполне самостоятельными мастерами. Для этого нужно победить в состязании оружейников.

- И как ты собираешься выковать меч, который будет лучше мечей Гунтера и Вилфрида?

- Каждые несколько лет выигрывает только кто-то один из них. Наверняка, они соперники, хотя могут быть и друзьями, я не знаю. Но мы выдавать секреты обоих мастеров друг другу все равно не будем. Нет. Но мы можем ими воспользоваться. Секреты же разные!

- Ты хочешь сделать один меч вдвоем?

- Это пойдет, потому что у нас нет учеников-молотобойцев. Потом, у меня есть одна идея. Люди считают, что лучший меч…

- … с мягким сердцем и твердой плотью.

- Но мастер говорил, что есть мечи с твердым сердцем, которое, тем не менее, не ломается, но оно и недостаточно мягкое, чтобы согнуться. Он не говорил мне, в чем дело, но я, кажется, сам догадался.

- Тогда… нам нужно довериться друг другу. Мы ведь не знаем, кто из нас на что способен. Что требуется от меня?

- Прутья твоей стали, только стали. Железо не надо. Я сделаю заготовку для сердца. Потом мы спаяем его с лезвиями из волшебной стали Гунтера, а я займусь закалкой и выдержкой. Нам нужно хотя бы два дня, а лучше – три.

- Замечательно. Только как нам добраться в город, и тем более, вернуться в кузни? Где достать лучшие материалы? Инструменты? Дрова и уголь? Где взять в конце концов печь? Ведь не в каждой кузне она есть.

Эдан вдруг улыбнулся.

- У меня в деревне есть кузнец. Не оружейник, конечно, но печь у него имелась, он не прутья покупал, а руду. Только надо сделать так, чтобы он пустил нас. А еще лучше – чтобы он не узнал, что мы пользуемся его кузней.

— Значит, работать будем ночью. А если он услышит и придет…

7

Под вечер, когда кузнец ушел из кузни и запер дверь, юноши осторожно выломали ставню, прорезали пленку, закрывавшую окно, и вползли с огромным трудом вовнутрь.

- Если только он сейчас решит вернуться, все…

- Т-с-с! – Ротгер приложил палец к губам. – Мне нужно немного времени. А тебя не должны узнать соседи.

Они вслепую набрели на печь. Ротгер достал свое огниво, искрой зажег солому и принялся разводить какое-то подобие костра. Эдан же, только появился первый огонек, принялся шарить в инструментах.

- Что ты делаешь?

- Мне нужно хоть какое-то оружие, хоть нож. Не спрашивай, зачем!

- Тогда и мне найди топор.

Эдан быстро отыскал нужные вещи.

- Так. Я тушу костер. Следующей ночью встречаемся под этим окном. У нас осталось всего три дня.

На железо пришлось выменять серебряный вороний клюв. У Эдана впервые жизни так защемило в сердце, но это была жертва за возможность нормальной жизни. За бочонок масла Ротгер отдал куртку, и теперь ходил в одной рубахе. Если он и боялся заболеть чахоткой, то никак это не выказывал. Ротгер выплавил стальные и железные бруски по рецепту своего мастера.

- Переделывай, - сказал Эдан. – Нужны маленькие бруски.

- А раньше ты не мог сказать? – разозлился Ротгер. – Времени три дня!

Но все-таки он выплавил бруски поменьше, выточив для этого каменную перегородку для желоба в печи и потратив на это добрых полночи.

Наконец Эдан показал, что он имел ввиду под «твердым сердцем». Сложив железный и стальной бруски попеременно, он раскалил их, как это делают обычно, до яркого желтого цвета. Спаяв их вместе в один длинный брусок, он схватился за края и стал сгибать пополам. Перчатки деревенского кузнеца к такому были не готовы, и Эдан взвыл от боли: он обжег руки. Перчатки слетели, а ладони стремительно покрылись волдырями. Ротгер тут же схватил ведро и бросился за снегом и принес его ничего не соображавшему от боли парню.

- Это… это просто…

- Говори, что ты задумал, я все сделаю!

- Я согнул до конца?

- Да!

- Теперь сделай из этого сердечник.

Эдан сидел на лавке и только наблюдал, как Ротгер вытягивает заготовку молотом. Парню было тяжело бить кувалдой и держать огромный брусок одновременно, тот то и дело соскакивал и искривлялся.

- Я возьму щипцы, - сказал Эдан.

- Сиди уже, изобретатель.

- Нет. Подожди. Есть какая-нибудь тряпка?

Тряпок в кузне не было, и Эдан стянул с себя рубашку.

- На, порви на полосы. Смочи в ледяной воде и обмотай мне руки, - продолжал Эдан. Он старался говорить ровно, держа боль глубоко внутри себя. Ротгер это чувствовал и лишних вопросов не задавал. Когда руки были перемотаны, Эдан натянул новые перчатки и взялся за щипцы. Ротгер стал бить. Каким образом у них получалось не искривить заготовку, он не понимал, и даже не хотел задумываться об этом. Они оба уже почти забылись в работе, как вдруг за дверью раздался хруст снега. Эдан бросился за ведром, чтобы потушить горн, но Ротгер схватил его за плечо и потащил прятаться. А потом он тихонько свистнул.

- Что ты делаешь, Бездна тебя…

- Гляди!

В окно из заднего двора в кузню вдруг стали залазить… дети. Маленькие-маленькие, лет пяти-щести, не больше, в масках и дурацких колпаках. Они похватали разные инструменты, разбрелись по кузне и стали петь какие-то странные песни.

Дверь заскрепела, и все дети дружно, как по команде, завизжали:

- Человек! Человек!

- Волосатые яйца Тора! – опешил кузнец. – Вы кто?

- Мы домовые!

- Кто?!

- Да карлики мы, карлики! Мы по ночам приходим к трудолюбивым мастерам, чтобы помочь им закончить работу к утру! – заверещали дети на перебой.

Кузнец опешил. Карлики в разноцветных колпаках и странной одежде, похожей на пестрые мешки, были полностью в работе. Горн горел вовсю, на наковальне лежал уже подстывший, бурый, почти серый вытянутый слиток. Четверо карликов держали молот, стоя на ящиках, двое поддерживали точно так же клещи, кто-то раздувал жар в печи, а воздухе резко пахло сваренным металлом. Кузнец попытался подойти, но дети-«карлики» снова запищали так, что он отшатнулся и оглох.

-Уйди уйдиуйди! На нас нельзя смотреть! Уйди уйдиуйди! Утром мы исчезнем!

И кузнец ушел. Когда шаги совсем стихли, Ротгер свистнул снова, и дети со смехом разбежались.

- Домовые? Это еще что?

- Ну я подумал, почему альвы обязательно должны жить в горах или в лесу? Почему не у людей дома? Они же ремесленники! А домовые, так уютней звучит. Как бы… домовые альвы.

- Нас спасла детская сказка. Кстати, металл почти остыл. В горн, быстро!

8

Оглушающий металлический перезвон не стихал в кузне до самого рассвета - благо, январские ночи долгие.

Ротгер приварил к сердечнику Эдана стальные части. Заготовку вытянули, сделали тонкий дол, утончили и выковали хвостовик. Со стоическим терпением Ротгер то и дело приносил новую порцию тающего снега им менял товарищу перевязки на руках, хотя тот ничего не просил. Когда клинок был готов, Ротгер несколько раз сам накалил его, дав рукам Эдана долгожданную передышку. Наконец заготовку завернули в плотную ткань и положили под лавку, завалив место ящиками и барахлом.

- Пусть лежит теперь до заката. Ты как? Завтра твоя часть работы, - сказал Ротгер, когда они вышли на улицу, чтобы смыть свежим снегом копоть и пот.

- Нужно работать. Куда деваться? Закалять не так сложно, как ковать. Ты молодец.

Отыскав в деревне хранилище с сеном, Эдан и Ротгер забрались на самое дно гигантской кучи и там заснули, только лишь прикрыв глаза. Ротгеру раза три снилось, что кузнец нашел заготовку. Он просыпался с чувством горькой тревоги, едва сдерживаясь, чтобы не выбежать, и снова засыпал, утомленный бессонной трудовой ночью. Впереди была еще одна такая же.

Ближе к закату Эдан прикатил бочку с какой-то жидкостью. Что это и где он это взял, он не сказал, но ногти у него были окрашены во что-то бурое. Когда они вернулись в кузню и все установили, Ротгер решил заняться бедующей гардой, чтобы не терять времени… и не смотреть на обожжённого Эдана. Потому что если клинок поведет, они потеряют все. Эдан, на этот раз уже сам, повторил процедуру с «обезболиванием» рук талой ледяной водой. Потом он взял клинок и накалял его, пока металл не засиял глубоким цветом спелой вишни. Наконец он вытащил его и замер всего на мгновение в неуверенности над бочкой. Но этого мгновения хватило – Ротгер все-таки обернулся, подскочил, и схватился вторыми щипцами за хвостовик меча, жестко зафиксировав его перпендикулярно земле. Вместе они опустили клинок в охлажденную бурую жидкость.

- Это же кровь!

- Да.

- Это же магия! Это… Треснул?! Он треснул?

- Доставай!

- Не повело. Не треснул. О боги.

Эдан взял клинок и снова положилего в горн. Когда металл стал коричневым, он тут же достал его и положил на чугунный стол – остывать.

Ротгер ковал навершие и перекрытие для гарды, пока Эдан раз за разом немного нагревал и отпускал меч. Ему все еще было больно, и в складке меж сморщенных от напряжения бровей собирались льдинки пота. Когда Эдан был готов шлифовать клинок, Ротгер уже сбегал в мастерскую местного столяра и сделал даже деревянную трубку для будущей рукояти. Ротгер сменил Эдана и посадил едва державшегося на ногах парня разрезать кожу. К концу ночи парни закончили с гардой и меч был полностью готов. Тогда Ротгер взял его с обеих концов, поднял над головой и согнул до своих плечей. С замиранием сердца он отпустил концы, и меч выровнялся, словно бы его никогда не трогали! Тогда он поднес меч ближе к глазам и вдруг заметил…

- Эдан, гляди какой узор! Это твоя кровь? В которой ты закалял?

- Нет, - покачал головой Эдан. – Раньше так не получалась. Какая разница? Главное, чтобы он прошел испытание.

- Мы уже не успеваем сделать ножны, нужно думать, как подбросить этот меч судьям, которые будут состязаться. И как потом заставить их поверить, что меч – наш.

- Я оставил там маленький сюрприз. Написал на коже наши имена. Я недавно научился писать. Заверни наш меч пока что в ткань и отнеси его Гунтеру, пусть сдаст его вместе со своим и подберет ножны из каких-нибудь старых, ненужных. А я найду огромный сугроб, засуну в него руки и просижу так до завтрашнего утра.

9

Меч без кузнечной марки мог вызвать подозрение, но Гунтер настоял на том, что это – работа некого подмастерья, и ничего дурного в его участии не будет. На соревнование приехали всего пять или шесть мастеров, включая местных оружейников, но жизнь ярмарки, рынка, улиц и постоялых дворов кипела не вокруг них, а вокруг съехавшихся со всей округи крестьян. Улицы, обычно пустые, теперь были переполнены прохожими, а торговцы буквально дрались за место на рынке. Дружинники не пытались их разнимать. Было ясно, что некоторым из них кто-то хорошо заплатил, чтобы оставить выгодное место за собой.

На площади между длинным домом конунга, казармами и постоялым двором установили ристалище, на котором воинам предстояло испытать мечи. Около восьми утра наконец стало достаточно светло, и конунг объявил, что соревнование начинается.

Эдан и Ротгер легко спрятались в толпе, нарядившись в старые меховые плащи и спрятав лица под капюшонами. Толпа горожан и крестьян встала полукольцом вокруг ристалища. С той стороны стояли дружинники рядом со стойкой, на которой висели ножны мечей-соревнователей. Рядом поставили что-то вроде кресла для конунга, а в паре саженей от них развели костер и стали варить в огромном чане вино со специями и медом, сладкий запах которого резко мешался с запахами талого снега и человеческого пота.

Кто-то ударил в барабан, и шесть дружинников, взяв шесть мечей разных мастеров, вышли на ристалище и устроили потешный бой. Толпа поддерживала их криками и свистом, но не слишком бурно – самое главное было впереди.

Когда бой завершился, конунгу поднесли все мечи, и тот попеременно осмотрел их, проверяя на вмятины и царапины. После этого он стал сгибать каждый меч. Один из мечей согнуть не удалось, и конунг объявил, что эта работа – не годная. Другой меч искривился, и его пришлось выпрямлять. Остальные четыре выдержали.

Ближе к полудню началось главное действие. Пара дружинников сходили к порубу и вытащили оттуда связанного веревками исхудавшего и ослабшего, но все еще выглядевшего грозным из-за телосложения воина одноглазого мужчину. Он хмуро смотрел на окружающих, но был связан, и люди свистели, кричали и лаяли на него, как свободные собаки на посаженного на привязь волка. Оставшиеся дружинники прикатили доски и бревна и стали сооружать что-то похожее на виселицу. Мужика привязали за руки и ноги и растянули между двумя бревнами, сняв с него всю одежду. Толпа стихла в предвкушении, когда дочь конунга, наряженная в походное меховое платье, с ярко раскрашенным лицом и руками, чтобы все хорошо ее видели на снегу, взяла первый меч и подошла к преступнику.

Она немного потянула время, и под восторженные возгласы широко замахнулась и ударила привязанного мужика по плечу. Меч вошел в тело и, кажется, пробил кость, лицо мужчины исказила неимоверная боль… но он не заорал. Тогда девушке принесли второй меч, она отошла на несколько шагов назад и с разбегу вонзила клинок жертве в живот. И вот тогда он наконец заорал! Меч легко пробил кожу и вошел в живот, но не очень глубоко. Третьим ударом удалось пробить ребра. Эдан, заворожено глядя, как клинок проходит слева от сердца, узнал в нем работу своего мастера. Четвертый удар пришелся на шею. Мужчина уже давно потерял сознание, а может, даже умер от болевого шока. Меч хорошо вошел в шею, но замер где-то у позвоночника. И тогда девушке подари пятый меч. Она вдруг почему-то замерла, разглядывая клинок.

- На этом клинке нет украшений, как на прочих. Его ножны стары и убоги и не годятся для гордого воина. Но в сердце его – прекрасный узор. Чья это работа? Мастер Вилфрид? Мастер Гунтер?

В воздухе над толпой застыло молчание.

- Хорошо. Посмотрим, на что он годится.

Тогда она замахнулась над растянутым бесчувственным телом. Эдан сжал кулаки. Ротгер мял в руках рукава плаща. Меч серебряным лучом опустился вниз, и тело преступника рухнуло, повиснув на одной привязанной руке: предплечье второй отлетело в сторону, окрасив сугроб ярко-красным соком.

- Он перерубил кость, - объявила девушка, хотя все прекрасно видели, в чем дело. – Отец, этот меч лучший.

- Кто мастер?

И вот тогда из толпы, расталкивая прохожих, выскочил Ротгер, таща за собой Эдана под локоть.

- Это наша работа! Я - Ротгер сын Бьерна из Баумдорфа, ученик мастера Гунтера, а вместо со мной – Эдан сын Ора из Вальдендорфа, ученик мастера Вилфрида. На обивке меча написаны наши имна.

Дочь конунга поднесла гарду к глазам и подтвердила слова мальчика.

- Кто может засвидетельствовать, что вы говорите правду?

- Я свидетельствую! – крикнул Гунтер, подняв руку. – Думаю, мой товарищ по ремеслу сделает то же самое.

- Я свидетельствую, - ответил ему Вилфрид, тоже выступив из толпы.

- Я свидетельствую! – взвизгнул третий голос. – Я Скади из Вальдендорфа, сосед Ора, и я свидетельствую, что эти юноши сбежали из своих семей, не получив благословения, пойдя против воли родителей, отказались работать на земле и должны быть судимы конунгом!

10

Обычно разбирательства проводились в длинном доме конунга, но сейчас было слишком много любопытных и слишком мало времени. Конунг, немного почесав свою бороду, приказал дружинникам подвести мальчишек к себе, прямо на ристалище, и отправил младшую дочь отыскать Ора из Вальдендорфа и Рори Баумдорфа, которых три дня назад принимал у себя.

Юношей привели к креслу конунга, куда он уселся. Когда Эдан увидил наконец Ора, который шел к нему торопливым, насколько позволяли сугробы, шагом, то понял, что Скади не врал: отец поседел и постарел, и был угрюмей обычного. За ним шел старик лет пятидесяти, дед Ротгера.

Конунг громко хлопнул в ладоши и объявил, что суд начался. Все ждали, что он начнет отпрашивать отца и деда, но вместо этого он сказал:

- Гунтер и Вилфрид, клянетесь ли вы, что не помогали своим ученикам делать этот меч?

Мастера поочереди поклялись именем Тюра. Тогда конунг попросил мужчин объявить, являются ли осужденные юноши членами их семей. Рори сказал, что он – отец Бьерна, отца Ротгера,который погиб во время похода семь лет назад, и несколько человек из толпы подтвердили, что знают его.

- Ротгер и Эдан сбежали из своих семей и поступили в ученики к оружейникам, не спросив благословления и позволения у деда и отца. В течение трех лет они скрывались и не подавали о себе весточки. По нашему обычаю они должны возвратиться в свои наделы и подчиниться воле родителей до тех пор, пока не унаследуют или пока старший родич не позволит им отправиться куда-либо еще. Хотят ли юноши что-то сказать в свою защиту?

Ротгер только молча глядел на деда. Впервые он глядел на старика с ненавистью.

- Да! – вдруг крикнул Эдан. – Я хочу сказать! Конунг, Ор из – Вальдендорфа – отец мне, но ты – отец нам всем. Суди же меня, как отец своего сына, не на благо одной семьи, но на благо всей общины. Я и мой товарищ поступили в услужение лучшим оружейникам города, которые обычно не берут учеников, но нашли нас достойными. Может ли быть, что так нам предназначено судьбой? Проучившись у них три года, мы с Ротгером выковали меч, который превзошел мечи мастеров, а значит, что теперь мы сами стали мастерами и с этого мгновения являемся свободными мужчинами! Мы прибыли в город с целью служить нашему конунгу, и теперь, когда мы оба стали хорошими кузнецами, мы желаем стать хорошими воинами, вступить в твою дружину и защищать этот город. Суди же меня по праву отца.

Конунг нахмурился.

- Что на это скажет община?

- Меч отрубил твари руку! Этим мальчишкам помогают боги! Или альвы!

- Они бросили семью!

Конунг выслушал эти крики, и наконец сказал.

- Вы пошли против воли родителей, оставили семью и поставили хозяйство под угрозу как единственные наследники своих наделов.

Эдан на секунду прикрыл глаза, Ротгер опустил голову. Ничего, они сбегут. Сбегут во второй раз. «Будем изгоями до конца своих дней, да, будут жить вне общины, но такая жизнь все равно лучше, хотя ужасна», - думал Ротгер. «Это позор и поражение», - думал Эдан, и его уже почти трясло.

- Но меч действительно превосходен. И если сделать его вам помогла какая-то магия альвов, то значит ваша судьба явно не прожить жизнь простыми крестьянами. И если такие хитрые парни хотят быть в моей дружине и присягнуть мне, я буду рад этому. По праву отца я отдаю вам запоздавшее позволение учиться у кузнецов, и пусть теперь ваши мастера решают, отпускать ли вас служить в дружине.

И конунг замолчал, откинувшись на спину, а Гунтер подошел к Ротгеру сзади и опустил мощную старую руку на молодое плечо. В одном из городов древнего севера произошло что-то совершенно обыкновенное, будничное, что-то, что все вскоре забыли, кроме двух осунувшихся брошенных стариков и двух юношей, встретивших свою первую весну на воле.