КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706300 томов
Объем библиотеки - 1348 Гб.
Всего авторов - 272776
Пользователей - 124657

Последние комментарии

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

iv4f3dorov про Соловьёв: Барин 2 (Альтернативная история)

Какая то бредятина. Писал "искусственный интеллект" - жертва перестройки, болонского процесса, ЕГЭ.

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
iv4f3dorov про Соловьёв: Барин (Попаданцы)

Какая то бредятина. Писал "искусственный интеллект" - жертва перестройки, болонского процесса, ЕГЭ.

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
a3flex про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Да, тварь редкостная.

Рейтинг: 0 ( 1 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Крылья Руси (Героическая фантастика)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).

Последняя черта (СИ) [Ie-rey] (fb2) читать онлайн

Возрастное ограничение: 18+

ВНИМАНИЕ!

Эта страница может содержать материалы для людей старше 18 лет. Чтобы продолжить, подтвердите, что вам уже исполнилось 18 лет! В противном случае закройте эту страницу!

Да, мне есть 18 лет

Нет, мне нет 18 лет


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Иногда картине недостает всего одной линии,

чтобы стать законченным шедевром, —

последней черты.

●●●

В силках трепыхался из последних сил кролик. Кёнсу повел рукой с зажатым в ней голышом, медленно приподнялся и напружинился. Опоздал. Нескладный мальчонка оказался быстрее и с одного удара размозжил кролику голову дубинкой, укрепленной бронзовыми кольцами.

Когда Кёнсу спустился по склону, Фань уже ловко выпутал худенькими пальчиками добычу из сети, ухватил кролика за уши и с натугой приподнял.

— Дней на пять хватит, — скупо улыбнулся Кёнсу, забрав кролика. Левой ладонью погладил Фаня по голове, дождался, пока малыш вложит пальчики ему в руку, и повел обратно к стоянке.

Костер они еще не разводили, только сучьев понабрали после установки силков да разложили на камнях, чтобы просушить. Кёнсу вообще огонь разводить остерегался — все-таки они ушли от Белых Шахт далековато.

Дня два назад Кёнсу доставал потрепанную карту — единственное свое сокровище, которое, если верить покойному ныне отцу, осталось еще с тех времен, когда никто и знать не знал о ядерных бурях. По карте получалось так, что шли Кёнсу и Фань уже по Зараженным Землям, а это означало, что напасть могла случиться в любой миг. Любая напасть.

Кёнсу взвесил в руке кролика. Карта вряд ли лгала, потому что кролик был не чета тем, что водились дома. Крупнее, но жилистее. С готовкой придется повозиться, чтобы мясо сделать мягче.

Их вещи лежали в теньке у узкого лаза. Кёнсу проверил лаз сразу и убедился — какой бы зверь его ни вырыл, ныне он ушел. Фань первым же делом оттащил в нору запас воды на случай нападения тварей, банд, пиратов, а то и кого похуже. Хотя хуже всего была бы фиолетовая буря.

Опустившись на валун у лаза, Кёнсу положил кролика на землю, взял камешек и принялся чертить под ногами палочки, отсчитывая дни пути по памяткам. Два дня до Ядовитого Колодца, день там, еще четыре до Большого Обрыва, а через Обрыв они перебирались все шесть, потом девять дней пути до Развалин, там они отдыхали два дня, и вот, семь дней по землям без названий, где даже памяток нет. Кёнсу никогда так далеко не забирался за всю свою жизнь, а идти предстояло и того дальше.

Виновник всего этого сидел напротив на корточках, обхватив исцарапанными руками костистые коленки, и внимательно смотрел на черточки, что выводил Кёнсу.

После сезона фиолетовых бурь охотники нашли у Западной Пади ребенка. В Белых Шахтах всех знали наперечет, детей никто не терял, да и было тех детей всего ничего. Кроме того, найденыш оказался чистым, без всяких меток и знаков принадлежности. Кёнсу собственными глазами видел, как обессиленного ребенка принесли и раздели, осмотрели со всех сторон. Чистый и ладный, здоровый. И без меток. Совсем. Диво дивное. На рваной одежке только и нашли вышитый знак, который один из старцев прочел как “Фань”. Мальчик не говорил, на вопросы не отвечал, но на “Фань” вскидывал голову и смотрел внимательно большими черными глазищами.

— Немой?

— Или напугался сильно, вот от страха и позабыл речь. Лет восемь ему, да?

— Может, и побольше, тощий просто и измученный. Откуда только взялся? Не сам же дошел.

— Да откуда дойти он мог? Там горы, а там — Зараженные Земли. И так смерть, и эдак. Не мог ребенок один пройти никакими путями. Одиночки всегда погибают первыми.

Три дня охотники обходили земли вокруг Белых Шахт, но даже следов не нашли ничьих. Ребенок будто возник из воздуха там, где его отыскали.

После решали, как быть и что делать. Запасов отмеряно было ровно на всех обитателей Белых Шахт, а четвёртый год выдался неурожайным, в селении недоедали. Ждали к следующему сезону фиолетовых бурь четырех младенцев. Найденыш получался лишним ртом, и взять его к себе означало уйму забот. Отсутствие меток на светлой коже пугало больше всего. Еще и Старуха Аб навела страху, проскрипев, что ребенок может оказаться зараженным.

— Ну мы же не твари и не звери. Да и звери детенышей не бросают. Надо что-то делать.

— И что же?

Фаня заперли в клетке, там и держали, пока думали, как же быть дальше. Дети-зараженные никому прежде не попадались, так что охотники все поголовно отказались мальчонку убивать. Ни один не желал брать грех на душу. Оставлять ребенка у себя тоже ни один из Старших не захотел — боялись. Да и не принято это было, ведь даже браки заключались по уговорам для укрепления родов и связей. Кёнсу взял бы Фаня — после смерти отца он один жил в узкой пещерке, но Кёнсу Старшим не был, а слыл странным одиночкой и еще кашеварил на всех, так что на него сразу все ополчились.

— И как ты готовить будешь всем руками зараженными? Совсем сдурел?

— Давайте просто отнесем его туда, где нашли. Или выгоним. Пусть идет туда, куда шел.

— Это всего лишь ребенок, — прогудел Старший, что вел книгу, где перечислялись имена всех обитателей Белых Шахт. — Лучше подождать кого из бродячих торговцев да отдать мальчонку. Торговцы, говорят, ходят на самый Юг через Зараженные Земли, а на Юге уже который год ведут перепись. Вдруг выяснят, откуда мальчонка, да вернут обратно.

— Сколько ж нам ждать этих торговцев? Они, чай, не каждый десятик проходят. Иной год бывает так, что и не заходят вовсе. У нас чисто все, Обрыв твари пройти не могут, но больно уж на отшибе мы.

Слово за слово, так и договорились до того, что Белым Шахтам нужен собственный торговец, что ходил бы каждый год на Юг через уцелевшие селения да закупал все самое нужное или обменивал. Идти, вестимо, никто не хотел, особенно те, у кого род. Кёнсу не вызывался, понимал, что это лишь уловка-оправдание, но он был единственным одинцом в подходящем возрасте. А еще он был странным и, по мнению многих, ленивым и бестолковым. Вроде и грамоте обучен, и в доме полезен, а так и не поймешь, куда пристроить.

— Молодой, зубы все, руки и ноги тоже на месте, а дом твой пустой, да и не нужен он тебе, а в наложники ты ни к кому не хочешь, — приговорили Старшие. — Болтал твой отец, что дороги знает, значит, науку передал тебе. Собирайся.

— Но я даже не охотник. — Кёнсу поднялся и прямо поглядел на Старших. — И оружия у меня нет. И товаров — тоже.

— Товары соберем всем миром. Что-то да отыщется. Оружием поделимся и запасами в дорогу. Бывалые торговцы говорили, что в одиночку пройти Зараженные Земли легче, а ты тихий. Как притаишься, так и не видно тебя. Жены у тебя нет, наложником ты тоже не был, так что запах твой слабый. Пройдешь. А нет, так придется найденыша убить или бросить. Не прокормим мы столько без помощи.

— Да он ест совсем чуть.

Спорили долго, но через два дня Кёнсу и Фаня выставили за ограду. Кёнсу подозревал, что намеренно от него избавились, ведь из одинцов он и впрямь был единственным молодым, молчаливым и замкнутым. Ни семьи своей, ни к другим не прибился. Завести семью и возможности не было, разве только если кого смерть приберет, чтобы Кёнсу вдову мог взять, но он выходил младше всех возможных вдов. Одна дорога оставалась — в наложники пойти, но хорошего тоже мало. В некоторых семьях наложники были, заменяли жен, пока те были на сносях или не могли супружеские обязанности исполнять по какой причине. Но не жалели их. Обычно они работали больше всех, кусок за столом получали самый малый, а в холодную пору их и из дома могли выгнать. Обращались хуже, чем с собаками.

Кёнсу звали в наложники, сладкими речами услаждали, говорили, какой он красивый, как его беречь будут, но он не верил. С тех пор и ходил всегда, замотавшись в тряпье по самые глаза, а в чехле на правой лодыжке таскал остро заточенную отвертку, что от отца досталась. Всякое бывало, и Кёнсу не желал никому давать возможности поступить ему наперекор.

Вот в начале пути на Юг он и подумал тогда, что, может, и к лучшему это, что его выгнали вместе с найденышем. Отправили в торговлю, но на деле — выгнали. Дали с собой две котомки с мандаринами, мешочек со змеиными шкурками да россыпь прозрачных камней, что иногда находили на склонах и в ручьях. Этими камнями удавалось споро развести огонь при ярком солнце, если умеючи.

Мать свою Кёнсу не помнил вовсе, а отец учил его писать и читать, никогда не ругал, если Кёнсу прятался ото всех и писал что-нибудь на сшитых ремешками листах. Отец даже отдал Кёнсу личное сокровище, второе после карты, — темную коробочку с карандашами, научил карандаши затачивать. В детстве Кёнсу чудом казалось, что деревянные палочки оставляли линии на бумаге, как следы, которые потом можно распутать. Кёнсу мнил себя охотником, только особенным. Обычные охотники читали следы людей и зверья, а Кёнсу читал следы на бумаге. Так умел не он один, но на Белые Шахты подобных умельцев приходилось в руку-полторы.

С самого рождения Кёнсу слышал негласный закон, что всем под кожу въелся: одиночки умирают первыми. Но считали его в Белых Шахтах именно одиночкой. Гордецом, что не протянет долго. Ведь после смерти отца он остался без семьи, да и наложником не пошел ни к кому. Только и умел, что писать, готовить да лечить немножко. И обида зрела день за днем. Почему одиночки умирать должны первыми? И почему нельзя схорониться в укромном месте и выводить на помятых листах свои мысли? Почему нельзя помогать Старшему, что вел книгу, в которой делал записи обо всем, что случалось в Белых Шахтах? Кёнсу писал и читал лучше всех в Белых Шахтах, но Старший передавал науку сыну, что и в подметки Кёнсу не годился. Вот и в путь отправили тоже Кёнсу, потому что семьи у него нет, один он, а раз один, то права голоса у него тоже нет.

С другой стороны, с Фанем обошлись и того хуже — его вообще ни о чем не спросили.

— Ладно. — Кёнсу вздохнул, потрепал Фаня по отросшим волосам и взялся за тушку кролика. Фань смотрел, как Кёнсу разводил огонь маленький, потом смолил тушку, сжигая мех до последней ворсинки, натирал охапкой сухой травы, снова смолил, а после делал аккуратные надрезы, снимал шкурку и превращал ее в мешочек. Голову кролику Кёнсу отрубил старым ножом и велел Фаню закопать ее поглубже, чтобы на запах крови напасть не пришла. Тушку выпотрошил, порубил на пять частей, куски запихал в мешочек из шкурки, туго завязал и принялся бить мешочком о камни.

Фань унес внутренности в ямку к голове и споро зарыл. Головастый малыш.

В сумке Кёнсу нашел последнюю трубку из свернутых листьев салата, в листья завернул куски отбитого мяса, а после закопал их под углями. Рядом организовал уже приличный костерок и подвесил над огнем почерневший от копоти походный котел. В закипевшую воду засыпал мелко порубленные сушеные травки и приготовил две глиняные чашки. Чашки он сделал много лет назад собственными руками, когда отец учил лепить и обжигать глину. Еще крупица того, что Кёнсу унес из дома.

С ужином они покончили как раз тогда, когда небо в далекой вышине обрело насыщенный фиолетовый оттенок. Переглянувшись, торопливо принялись засыпать костер песком и убирать все следы. Вещи затащили в нору, все проверили снаружи и забились в лаз аккурат к мигу, когда на землю обрушилась непроглядная тьма.

Кёнсу взял дубинку у Фаня, покряхтел немного и перекрыл лаз валуном, оставив лишь сверху небольшие отверстия, чтобы проходил воздух. Внутри было тесно, почти не развернуться. Кёнсу притянул к себе Фаня, улегся кое-как и обнял худенькое тельце. Нагретая за день земля пока не давала ощутить ночной холод, но это пока. Кёнсу обнял Фаня покрепче и закрыл глаза. Старался не вздрагивать от шорохов, что доносились снаружи. Все равно не полез бы из норы ни за что, потому что по ночам твари лазили везде, да и хищного зверья хватало.

Кёнсу то проваливался в дрему, то выныривал из нее, когда слышал отдаленное уханье, близкое сопение или натужные стоны. Чувствовал, как в его объятиях подрагивал Фань, иногда гладил малыша по голове и стыдно радовался, что Фань не говорит, потому что бродячие торговцы предупреждали — по ночам в Зараженных Землях даже одно слово, произнесенное шепотом, могло стоить жизни.

Ночью ничего не случилось, напасть пришла на рассвете. Кёнсу только освободил лаз от валуна и полез наружу, как позади раздалось громкое шипение. Кёнсу прижался к камням спиной и оглянулся, чтобы увидеть в рассветном мареве свернувшуюся кольцами змею в шаге от скомочившегося Фаня. Небось, ночью и заползла, гадина. Змея была большая, толщиной в руку Кёнсу. Такая легко могла задавить обоих, обвив их кольцами.

Кёнсу поначалу выдохнул, решив, что уж такая крупная змея вряд ли будет ядовитой, но тотчас напрягся, уловив зеленоватый блеск глаз. Раз зеленоватый отсвет, значит, ядовитая непременно. Он бесшумно сдвигал руку, пытаясь нашарить либо дубинку Фаня, либо увесистый камень. Змея же покачивалась, вскинув голову и пробуя запахи в воздухе кончиком раздвоенного языка. Фань не двигался и закрывал собой руку Кёнсу, а Кёнсу продолжал рыхлить песок пальцами, пока не нащупал подходящий камень. Удар левой мог и не получиться, да и размахнуться было тяжело.

Кёнсу в отчаянии прикидывал все шансы и рисовал мрачные картины будущего. Если змея его цапнет, он либо умрет от яда, либо сляжет на несколько дней, а без него маленький Фань точно погибнет. Да они оба погибнут, если будут торчать на одном месте.

В Зараженных Землях следовало постоянно двигаться и менять на ночь убежища. Да и как еще им добраться до последней черты на Юге? Если сиднем сидеть, то пути не будет.

Кёнсу и так не представлял себе, как им идти до южного края Зараженных Земель. И как дальше быть — тоже. Торговцы говорили, что даже в Зараженных Землях есть селения, где можно попросить крова на ночь или две, нанять проводника, но Кёнсу не знал, где и как эти селения искать. Это не выглядело таким безнадежным и удручающим прежде. Проведенные в пути дни и ночи легкими никто бы не назвал, но только сейчас, когда живая угроза впервые возникла буквально перед глазами, Кёнсу сполна ощутил груз ответственности, что лег на его плечи. Ведь дойти полагалось не только ему, но еще и ребенка довести.

Конечно, в Белых Шахтах всем на самом деле наплевать, дойдут ли Кёнсу с крохой Фанем до их последней черты на Юге. Отщепенцев никому не жаль, потому что одиночки умирают первыми. Но у Кёнсу внутри все восставало против этого. Ибо почему? Это же несправедливо. И, наверное, сочувствовал он Фаню именно потому, что сам был таким же чужаком и отщепенцем в Белых Шахтах. Раз семьи и рода нет, то и черт с ним, да? А вот хрен!

Кёнсу крепче стиснул камень, продолжая наблюдать за змеей. Из своего положения он не мог так просто взять и ударить змею, а если бы и мог, то вряд ли убил бы с первого удара. Еще и неудобно повернутая нога постепенно затекала. Чем дольше тянуть, тем больше шансов погибнуть.

Кёнсу постарался незаметно выпрямить правую ногу или хоть уложить ее удобнее, но тут же из-за крошечного движения посыпались песок и камешки вдоль неровной стены лаза. Змея мгновенно повернула голову и метнулась к ноге Кёнсу. Он и с жизнью попрощаться успел, но Фань выручил, пихнув один из мешков. Кёнсу остервенело бил и бил левой рукой с зажатым в ней камнем. То попадал, то колотил по неровной стене. Бил, пока змея не замерла неподвижно на песке. Выронив камень, Кёнсу принялся лихорадочно обшаривать себя. Выдохнул, едва убедился, что не укушен.

Рано обрадовался. Фань тонкими пальцами ухватился за его колено, помедлил и свалился на песок. Глотая слезы, Кёнсу выбирался из лаза и тянул за собой Фаня. Уже под ясным небом осматривал ребенка. Нашел две алые точки на правой голени. У него руки ходуном ходили, а он пытался сделать надрезы. Жадно припадал губами к ранкам, высасывал кровь вместе с ядом, шумно сплевывал и вновь припадал губами к бледной коже. Вокруг ранок набухли фиолетовой сеткой тоненькие сосуды. Кёнсу высасывал яд до тех пор, пока сетка из сосудов не стала бледнее. Носился потом с котелком, разводил огонь, ползал на четвереньках по склону в поисках нужных стеблей и корешков. Таких змей он раньше не видел, но надеялся, что обычные средства помогут.

Фань безжизненной куклой лежал на песке. Кёнсу трогал его шею, жадно ловил слабое дыхание и промывал ранки настоем, чтобы потом натереть кашицей из размягченных в кипятке корешков и стеблей. Перевязав голень и пощупав лоб Фаня, Кёнсу выпрямился. Растирал ноющую поясницу и озирался. На помощь рассчитывать уж точно не стоило, а идти Фань не мог. Оставаться же в норе было смерти подобно.

Кёнсу собрал их нехитрый скарб, половину сложил рядом с Фанем, половину взвалил на спину и принялся кругами обходить холм. Искал другое подходящее место. Как оказалось, очень вовремя. Как раз нашел узкую рытвину, которую завалил сверху ветками, землей и треснувшим бревном, оставив один узкий проход, через который можно было влезть в получившееся укрытие. Сунул туда вещи, выбрался и огляделся. На востоке небо наливалось сизым. Клубящийся сумрак раскалывали фиолетовые ломаные линии.

— Не было печали… — Кёнсу бегом кинулся к холму, где оставил Фаня и часть вещей. Тащил на себе с короткими передышками, чтобы успеть спрятаться от бури. Ветер уже зверем выл и ревел, когда Кёнсу заволакивал Фаня в укрытие и поспешно зарывал землей и закладывал камнями проход. Потом в темноте под звук собственного тяжелого дыхания обнимал Фаня, пока над ними бесновались стихии. С ужасом ждал, что в их крошечное и хлипкое убежище просочится смертельный фиолетовый туман. Мысленно просил бурю поскорее уняться, ведь еще не сезон, а меж сезонами бури обычно быстро заканчивались. Но удача явно была не на их с Фанем стороне. Так что Кёнсу, измученный волнениями, уснул задолго до того, как буря стихла.

●●●

За два следующих дня они почти не сдвинулись с места. У Фаня был жар, он не приходил в себя, поэтому Кёнсу просто искал поблизости новые подходящие укрытия и перетаскивал Фаня, менял повязку, а потом по ночам трясся, прижимая Фаня к себе. Только еще через день Фань проснулся. Идти он мог, но медленно и недолго — ослабел. Часть пути он шел сам, потом Кёнсу нес его, сколько мог, а после они искали укрытие. Проходили крошечные расстояния, но хоть что-то.

Кёнсу на очередном привале достал карту из кожаного чехла и положил перед собой. С тоской безнадежной смотрел на линии и озирался. Вокруг тянулась холмистая местность с редкими каменистыми выступами, ни одного ориентира, чтобы понять по карте, где они и куда идти дальше. На карте Кёнсу видел равнинное пятно, но оно было большим. И они с Фанем могли быть где угодно в границах этого пятна.

— Юг так юг, — решил в конце концов Кёнсу. — Если идти, то куда-нибудь точно придем.

Из запасов у них остались сушеные ягоды, грибной порошок и кусок кроличьего мяса. Впрочем, мясо пришлось выбросить через день, потому что оно стало пованивать. На ночь Кёнсу всякий раз ставил силки, но в них никто не попадался. Зато Фань умудрялся каким-то чудом накопать корешков для похлебки и про запас для отвара, если снова змея куснет. Хорошо еще, что источники встречались с завидной регулярностью, и Кёнсу и Фань не страдали от жажды.

Последнюю горсть сушеных ягод Кёнсу и Фань разделили по-братски в день, когда повязка Фаню уже не потребовалась. А к полудню они наткнулись на охотников. Те, видимо, некоторое время за ними наблюдали, убедились, что их всего двое, тогда и вышли навстречу.

Кёнсу положил вещи у ног и поклонился.

— Идем с северо-запада. Ищем путь на Юг. Можно у вас отдохнуть день?

Старший охотник с исчерченным шрамами лицом осмотрел внимательно замотанного в тряпье Кёнсу, затем Фаня. Ребенок подле странника успокаивал и не внушал подозрений.

— На охотника или торговца ты не похож.

— Я в первый раз иду, и мне есть, чем меняться, — твердо ответил Кёнсу.

Охотник помедлил, но кивнул и жестом велел следовать за парочкой помоложе из отряда.

— До гостевого двора отведите. Дальше сами пускай.

Два молодых охотника уверенно провели Кёнсу и Фаня через пустошь до высоких холмов. Меж холмами пришлось несколько раз переходить через лощины и овраги по узким мосткам, пока извилистая тропа не привела их к высокой изгороди из толстых бревен. Порой меж бревнами виднелись толстенные плиты, оплавленные и выщербленные, оставшиеся еще с той поры, когда мир был иным. А вот за воротами Кёнсу раскрыл рот, увидев селение, которое ему показалось огромным и необъятным. Неподалеку громко пыхтела и фырчала громада, тянувшая за собой лист проржавевшего металла с грудой валунов. Чуть поодаль в полуразрушенном каменном кольце плескалась вода, а сверху лилась струйка из трубы, убегавшей к каменистому склону.

— Общий источник, — коротко пояснил один из охотников и указал на хлипкий домик из тонких досок. — Вам туда. В центре селения есть торговая площадь и дом странников. Если надо спросить дорогу, то лучше места не найти. Там можно и проводника поискать. Сейчас у нас с десяток бродяг, пара нарочных. В цене сойдетесь если, то…

Кёнсу взял Фаня за руку и зашагал по пыльной дороге меж домами к центру. Дома по обе стороны высились разнокалиберные. Одни походили на развалины старых времен, другие напоминали полуземлянки, некоторые явно любовно выстроили кто из дерева, а кто из глиняных кирпичей. Еще чуть позже Кёнсу и площадку с горками глины углядел — там играли чумазые детишки под присмотром хромого старика. Общинный выводок — дело обычное. Детей воспитывали всегда отдельно, кто-нибудь из стариков ими и занимался. Родители сами о детях не слишком пеклись и редко принимали участие в обучении.

Торговая площадь впечатляла. Вкопанные в землю столбы держали три ряда деревянных лавок. Центральный ряд увесили тряпками и заставили мешками с разными товарами, там же люди и толпились. На Кёнсу и Фаня никто даже не взглянул.

Лезть в толпу Кёнсу желанием не горел, но им требовалось добыть себе еду и узнать дорогу на Юг. Купить еду они не могли — редких вещей у них не было. Оставалось только выменять. Потому Кёнсу и полез в гущу, высматривая, что именно красуется на лавках. В основном там выставили овощи и ткани, и поделки из металла. Вот тогда Кёнсу с чистой совестью занял свободное место, поставил на лавку мешок с мандаринами, развязал. На чистой тряпице выложил прозрачные камешки, оставив себе пяток. Рядом стопкой положил обработанные змеиные шкурки.

Фань уселся на корточки и с любопытством наблюдал за его движениями. Кёнсу и самому было в новинку торговать, так что первого покупателя он ждал с колотящимся сердцем.

У лавки остановился высокий мужчина с гривой черных, как смоль, волос. Волосы у него немного вились, как и густая борода. Смуглый, словно обожженный и зацелованный солнцем с рождения. Выглядел он чужаком на фоне как местных, так и бродячих торговцев. В коже весь, на поясе и бедре — тяжелые рукояти ножей. Плечи широченные, а вот в бедрах — тонкий. Он и двигался с хищной грацией, легко и стремительно, будто земли ступнями не касался вовсе.

Хмуро глянув на Кёнсу, чужак небрежно стянул с ладоней перчатки, осторожно тронул узловатыми пальцами один из прозрачных камней, покрутил, посмотрел сквозь него на солнце и низким голосом глухо спросил:

— Что взамен хочешь?

— За… все? — запинаясь, уточнил Кёнсу, лихорадочно соображая, что можно попросить вообще за какие-то стекляшки.

Ответить чужак не успел, потому что Фань подобрался к нему ближе, сверкая любопытными глазенками, и робко повел рукой к ножу на бедре. Четкий удар ножа о дерево заставил Кёнсу и Фаня замереть. Клинок, вонзившийся в доску, слегка покачивался. Угрожающе. Чужак наклонился к Фаню и вкрадчиво проговорил:

— Чужое оружие трогать невежливо, малыш. Так можно лишиться рук, если не головы.

— Он просто хотел посмотреть, — пролепетал Кёнсу, жалея вообще, что на свет появился. В подобных местах он никогда не бывал и никогда не видел столько людей одновременно. Черт его знает, как тут полагалось себя вести, но чужак выглядел так опасно, словно мог в любой миг у всех на глазах прикончить ребенка.

Чужак вновь смерил его хмурым взглядом.

— Глупо брать с собой в путь детей.

Фань прижался к боку Кёнсу, обеими ладошками взял за руку и неожиданно тихо сказал:

— Мама.

Чужак выразительно вскинул бровь с искренним недоумением. Очевидно, в его глазах Кёнсу и близко на “маму” ничем не походил, несмотря на обилие намотанных на тело тряпок.

— Кто ты такой? — рискнул спросить Кёнсу, чтобы хоть прикинуть, на что можно рассчитывать при обмене.

— Скороход, — последовал лаконичный ответ. Но Кёнсу и этого хватило, дабы навострить уши. Скороходами называли тех, кто мог добираться быстро из одного места в другое и знал дороги. Иногда у скороходов покупали места те, кто тоже хотел перебраться быстро и довольно безопасно из одного места в другое. Потому Кёнсу решил рискнуть.

— Можешь забрать все, — он придвинул камешки к чужаку, — если отвезешь нас на Юг.

Чужак хмыкнул и оглядел камешки и прозрачные пластины с насмешкой.

— Слишком мало. Этого не хватит, чтобы окупить расходы на дорогу.

— Ты можешь забрать все, — Кёнсу указал на мандарины и змеиные шкурки, — еще мешок вот. Нам очень надо на Юг, но я даже не знаю дорогу.

Чужак покачал головой.

— Недостаточно. Для пути на Юг нужно на оружие еще потратиться.

— Я умею готовить. И еду мы можем сами добывать. Еще я шью неплохо. Могу сторожить по ночам. Немного в лекарском деле смыслю. И писать умею.

— Нет, — выдержав паузу, все-таки отказал чужак, развернулся и зашагал прочь от торговых рядов.

Кёнсу схватил пальцами воздух, когда Фань сорвался с места и кинулся следом за чужаком. Догнал и ухватился ладошкой за узловатые пальцы. Вскинув голову, молча смотрел на чужака. Тот медленно провел свободной рукой по голове Фаня, погладил, потом пошарил в кармане и что-то Фаню в руку вложил. А через миг его высокая фигура затерялась за спинами подошедших к лавке людей, что восторженно глазели на мандарины. За мандарины Кёнсу получил лук, колчан с десятком стрел, два почти новых ножа, связку сушеных мясных полос, небольшой топор, свежие лепешки из чечевичной муки, мешочек зеленой чечевицы, баночку с солью, моток ниток с иголкой и помятую упаковку с бинтом. Змеиные шкурки и камни никого больше не заинтересовали, а второй мешок с мандаринами Кёнсу решил приберечь.

Фань же игрался с маленьким складным ножиком, что достался ему от бородатого чужака.

Дорогу на Юг Кёнсу выспрашивал в доме странников, где на лавках за столами сидели пришлые. Они обменивали всякие мелочи на кружки с пойлом, что готовили прямо тут из прокисшей мучной смеси.

— Никто дальше Чоля не забирался, — вытирая рукавом рот, прогудел один из торговцев с повязкой на правом глазу. — Говорят, это на южной границе Зараженных Земель. И это, малец, почти месяц пути, да и то — коль не ногами, а на чем поскорее. С дитем ты не дойдешь. И говорят, что на Юге до Ана, где перепись ведут, вообще два месяца от Чоля телепать. А места там такие, что не пройти и не проехать. Большая вода везде. Горы. А возле Чоля твари кишмя кишат и днем, и ночью. Да и до Чоля банда на банде. Грабители и мародеры.

— Тебе к Каю надо, — протянул сидевший рядом длинный и нескладный парень лет на пять старше Кёнсу. — Тут он единственный, кто дорогу знает. Говорят, он как раз из Ана родом. Но это если уговоришь. Он дикий совсем. Редко когда попутчиков берет. — Длинный с презрением поморщился. — Одиночка. Если не боишься, то просись с ним.

— Это верно, — кивнул одноглазый. — Кай редко попутчиков берет. Да и тебя не возьмет, наверно. У тебя дите на шее, да и сам ты не выглядишь бывалым. А Кай если кого и берет, то таких, кто точно сдюжит или подохнуть готов в пути. Вон он.

Кёнсу повернул голову и сглотнул. Одноглазый указывал на уже знакомого Кёнсу бородача в коже. Тот забрал что-то у типа за прилавком, кивнул небрежно и пошел к выходу.

— Если не попробуешь, шанс упустишь. А за спрос не бьют, — пожал плечами одноглазый.

Тихо выругавшись, Кёнсу кинулся следом за Каем. Насилу догнал у торговых рядов.

— Постой! Погоди! Кай, так ведь?

Кай обернулся и нахмурился.

— Опять ты.

— Мне уже сказали, что попутчиков ты не берешь, но я отдам тебе все, что у меня есть, если ты возьмешь на Юг его. — Кёнсу подтолкнул Фаня вперед и сжал его плечи. — Хотя бы его ты можешь доставить в Ан? Пожалуйста. У него здесь нет никого. Мы нашли его неподалеку от нашего селения. Его собирались убить только потому, что он чужак и одиночка, потому что… — Кёнсу сглотнул горький ком и мрачно продолжил: — Потому что одиночки умирают первыми. Но это несправедливо. А в Ане у него будет возможность найти хоть кого-то. Там же ведут перепись? Он не шумит совсем, вообще не разговаривает. Сегодня он первое слово произнес. Ему-то ты помочь можешь? Я отдам тебе камни, правда, все. И остальное, что у меня есть. Просто…

Кёнсу вскинул голову и чуть не икнул от неожиданности, потому что Кай стоял на расстоянии вытянутой руки. Смотрел на Фаня, потом перевел взгляд на Кёнсу.

— У него есть ты. Вдвоем вам будет лучше.

— Но… А если кто-то ищет его? Да и я… — Кёнсу снова умолк, потому что странный Кай наклонился к нему, шумно потянул носом и хмыкнул.

— Какую цену ты готов заплатить? Например… — Кай медленно выпрямился. — Например, если я захочу тебя, что тогда?

— А? — Кёнсу даже растерялся от неожиданности, но потом до него дошло, что имеет в виду Кай. — Но я… у тебя ведь нет жены? Зачем тебе наложник? И я… почему я?

— Ты мне нравишься, — спокойно выдал Кай. — Ты смелый, ответственный, вон как из-за чужого ребенка волнуешься, готовишь, сам говорил, дойти досюда смог. Если отмыть тебя и одеть прилично, еще и красивый, быть может. Почему нет?

— Но я не… умею, и… — Кёнсу вообще ни с кем и никогда ложе не делил и не представлял, как это.

— Еще и нетронутый. — В густой бороде пряталась усмешка. — Не волнуйся, такую цену я не беру, но теперь ты знаешь, почему ты мне в попутчиках не нужен. Я не хочу спутника, который будет трястись от страха за свою задницу. И не хочу спутника, который будет создавать проблемы только потому, что ненароком соблазнил. Дорога на Юг длинная. Одному лучше. Без соблазнов. А если с соблазнами, то с такими, которые поймут и не откажут. Я же не монах, в конце концов.

Кёнсу собрался вновь попросить взять только Фаня, но тут же осекся и прижал Фаня к себе. Фань еще маленький, но кто этого чужака знает…

Кай развернулся и продолжил путь. Кёнсу с отчаянием смотрел ему в спину и понимал, что теряет единственную возможность попасть на Юг. Кай Скороход выглядел крепким и бывалым, его знали другие бродячие торговцы, а бродячие торговцы не лгут, иначе связь между селениями будет утрачена. Если они сказали, что Кай может доставить на Юг, то так оно и есть. Три месяца пути? Всего три месяца, а на Юге жизнь лучше — все так говорили, даже в Белых Шахтах. Три месяца — это ведь немного?

Кёнсу перевел взгляд на доверчиво льнущего к нему Фаня.

— Мама. — Фань сжал в ладошке пальцы Кёнсу.

— Мы найдем ее, малыш. — Кёнсу погладил Фаня по голове, прижал к себе на миг, потом удобнее ухватил мешки со скарбом и кинулся догонять Кая опять, волоча Фаня за собой.

На шум шагов Кай обернулся и знакомо вскинул правую бровь.

— Я согласен, — выдохнул Кёнсу. — Буду делать все, что скажешь. Помоги нам попасть на Юг.

— Ты ведь слышал уже наверняка, что путь долгий и опасный.

— Слышал. Но я не боюсь. Умру так умру. Поможешь? Вот, — Кёнсу протянул мешочек с камнями, — они твои. Все, что у нас есть, тоже в твоем распоряжении.

Кай поколебался, но мешочек взял. Жестом велел идти за ним, пару раз покосился поверх плеча, но спрашивать ни о чем не стал. Довел он их до дома на другой стороне селения. Тот стоял метрах в тридцати от ограды, где тоже красовались тяжелые ворота. Такие же ворота, как те, через которые Кёнсу и Фань попали в селение с северной стороны.

Дом, выбранный Каем, казался нежилым. Всего одна просторная комната со шкурами на полу.

— Тут будем спать, — пояснил Кай и указал на хлипкую перегородку у другой стены. — Там баня. Я пойду первым, а ты с мальчиком сходишь позднее. Утром отправимся.

Кай сдвинул перегородку и переступил через порожек, но обернулся и пронзил Кёнсу тяжелым взглядом.

— Звать как?

— А?

— Имя у тебя есть?

— Кёнсу. А это — Фань.

— Почему Фань? Ты же сказал, что он не говорит. Имя откуда знаешь?

— На одежде было вышито, так и называю.

Кай кивнул и задвинул перегородку за собой, а через час уже Кёнсу и Фань спускались по лестнице в баню. Баня, по счастью, ничем не отличалась от бани в Белых Шахтах. У стены высились две металлические емкости с клапанами. Под одной горел огонь. Кёнсу подбросил дровишек туда, взял деревянное ведерко и принялся таскать то горячую воду, то холодную, пока не наполнил чан в углу. Чан тоже был деревянный со скамейкой внутри.

Сначала в чан Кёнсу загнал Фаня, отмыл как следует, с блаженством погружая руки в миску с жидким мылом, которое пахло хвоей. Фань сердито фырчал и вертелся, пока Кёнсу взбивал ему пену на голове и промывал волосы. Потом Кёнсу снова наполнил чан и сам помылся.

Фань деловито притащил полведра воды и вывернул Кёнсу на голову с уморительно серьезным видом. Отомстил, паршивец.

Кёнсу выбрал из мешка более или менее чистую одежду, а снятую перед мытьем прополоскал в чане в мыльной воде сначала, потом — в чистой, отжал и повесил сушиться на перекладинах у входа, где ощущался свежий ветерок.

Когда они с Фанем вернулись в просторную комнату, Кай уже спал у стены, развернувшись лицом к входной двери. Под его правой ладонью хищно поблескивал нож.

●●●

Спросонья Кёнсу вяло жевал сушеное мясо и оторопело пялился на совершенно неуместную среди холмов и равнин лодку. Фань топтался рядом и с живым любопытством наблюдал за Каем — тот обходил лодку, придирчиво осматривал днище и зачем-то тянул за складки как будто брезентовой ткани, что накрывала лодку сверху.

Задавать вопросы Кёнсу опасался, хотя бы до той поры, пока селение не скроется за горизонтом, а то с Кая сталось бы развернуть Кёнсу вместе с Фанем обратно в селение.

— Запоминай, — остановившись рядом с Кёнсу, отрывисто велел Кай и указал на корму лодки. — Там рулило, по центру ветрило, а вон то сбоку — ускоряло.

— Что? — Кёнсу казалось, что Кай над ним издевается.

— Черт… Ладно, смотри и запоминай. Пока я сам, но потом в пути помогать будешь.

Кай ловко забрался вверх по высокому борту лодки, цепляясь за металлические перекладины. С палубы он подхватил длинный шест, поддел плотный материал и приподнял. Скрипнула железная дверца, а через миг внутри печурки заплясал огонь. Дверцу Кай закрыл и снова принялся поддевать шестом плотный материал. Старался поднять повыше, пока в центре материал не взбугрился будто бы сам по себе. Медленно и неохотно над лодкой росла “шапка”. Когда же Кай коленом переставил рычаг у печки, пламя вспыхнуло ярче, а свод из плотного материала едва слышно заскрипел, надуваясь и расправляясь. Теперь это напоминало округлое вытянутое облако над лодкой, увитое канатами. По центру с двух сторон безжизненно обвисли два полотнища.

Кай отложил шест, убавил пламя в печурке и перегнулся через борт, вытянув руку.

— Ну? Или на Юг уже передумал? Мешки давай сюда… Мальчишку теперь… Так, держи!..

Кёнсу с внутренним трепетом ухватился за широкую жесткую ладонь и позволил затащить себя на палубу. У него в голове не укладывалось, как лодка могла передвигаться по холмам, да и зачем ей облако вместо паруса?

— Еще раз. Это — рулило. — Кёнсу затравленно посмотрел на корму и закрепленную там лопасть, отдаленно напоминавшую весло. — Поворачивать, понятно? Теперь вот… — Кай вложил ему в руку конец веревки, да и сам взял такой же, только с другой стороны. — За мной повторяй. Потянули…

Кёнсу потянул и широко распахнул глаза, уставившись на полотнище, что за миг до этого просто свисало сверху по левому борту. Он тянул за веревку, а полотнище расправлялось, натягиваясь на полураме из прочных трубок.

— Правый конец еще немного на себя, — приказал Кай. — Теперь крепи.

Кёнсу поглядел, как Кай обмотал концами перекладину над бортом, и поступил так же.

— Это — ветрило. Две штуки. Запомнил? Пока хватит. Вещи сложи на носу, но так, чтобы под ногами не мешались, или в трюм отнеси.

Кёнсу решил отнести мешки в трюм от греха подальше. Трюм оказался неглубоким и темным. Там уже лежали какие-то мешки, а дальше от входа тускло поблескивали гладкими боками бочки, все прочее место занимали обычные дрова. А потом поверхность под ногами у Кёнсу заметно дрогнула и покачнулась. Он испуганно выбрался из трюма, встревоженно покрутил головой и кинулся к борту. Земля медленно уходила вниз. Или лодка поднималась вверх.

— Это гондола. — Кай с грубоватой лаской огладил деревянный борт. — В пути нам понадобится топливо для перегонника, поэтому мы будем делать остановки и собирать все, что горит. Время от времени придется и охотиться — есть что-то надо. Ну и запасы воды пополнять.

— Три месяца пути, да? — робко уточнил Кёнсу и вцепился в перекладину над бортом крепче, сразу обеими руками. С непривычки у него закружилась голова, едва он поглядел вниз. В Белых Шахтах так было на самой высокой из тамошних гор.

— Меньше, — возразил Кай. — Три месяца, это если на перекладных: сначала сушей, потом водой. Но так группой почти невозможно пройти. По воздуху проще и быстрее. Все равно опасно, но не так, как по суше. Шансов выжить больше.

— Это…

— Это дирижабль. Пока эту белую хрень наполняет горячий газ из перегонника, мы будем лететь. Если газ немного остудить, будем снижаться. Если остынет совсем… нам хана. Доступно?

Кёнсу кивнул и громко сглотнул горькую слюну. Белая “хрень” не выглядела надежной. Абсолютно.

— Ты сказал, мы будем останавливаться, чтобы набрать топлива. А это не опасно? Взлетали мы ведь долго.

— Будет по-другому. Скоро сам увидишь и поймешь.

— А как же на ночь останавливаться?

— Увидишь. И мы, по возможности, останавливаться на ночь не будем.

Кай снова небрежно переставил рычаг коленом, усилив пламя в печурке. С открытым ртом Кёнсу глазел, как под ними проплывает высокая ограда селения, а их странный транспорт поднимается все выше. Кёнсу видел торговцев на лошадях, видел собачьи упряжки, даже повозку, которая двигалась сама. Точнее, торговец сначала крутил педали, а потом повозка сама ехала довольно долго. Но вот летающий транспорт Кёнсу не видел, только слышал о таком да читал на обрывках листов. Правда, болтали о штуках с крыльями и хвостами, без всяких надувных тряпок, но если сочиняли про крылья, то почему бы…

В полдень Кёнсу и впрямь увидел, как дирижабль мог останавливаться. Кай трижды убавлял мощность пламени в печурке, заставляя дирижабль снижаться плавно и неспешно, потом указал на холм, где виднелись остатки леса — сухие сучья, корни, щепки, покореженные бревна. Затем Кай перебрался на корму, снял с перекладины толстенный крюк и свернутый кольцами канат. Перегнувшись через борт, он долго смотрел вниз, после раскрутил крюк и бросил. На втором броске крюк зацепился надежно, и гондола застыла в воздухе.

На холм они спускались по веревочным лестницам. Кёнсу и Фань собирали в вязанки тонкие ветки, корни и суки, а Кай с топором в руках разбирался с бревнами. Возились они до тех пор, пока вязанки не заполонили почти всю палубу. По лестницам Кёнсу и Фань забрались обратно в гондолу, а Кай отцепил якорь и поднялся по канату, перелез через борт и довольно оглядел добычу.

— Неплохой улов, сегодня уже можно не останавливаться больше. Подсоби-ка…

Кёнсу пришлось зажечь факел и держать его в раскрытой печурке, пока Кай убирал в трюм бочку, а потом разводил огонь и подбрасывал в печурку щепки и ветки. Фань помогал следить за огнем, Кай топором рубил длинные сучья, а Кёнсу таскал их поближе к печке. Тогда же и выяснилось, что дрова в трюме — неприкосновенный запас. Использовать их разрешалось лишь в самом крайнем случае, а в идеале им следовало добраться до Ана, не тронув ни одно полешко из трюма. На бочки Кай вообще запретил даже смотреть.

В ту ночь Кёнсу впервые спал на палубе дирижабля в нескольких метрах над землей. Кай решил на ночь не останавливаться: просмотрел карты, взглянул на компас, закрепил рулило, выставив нос гондолы на юг, и объявил отбой, успокоив Кёнсу тем, что ветер не изменит направление до самого утра, а буря внезапно не случится.

Прижав к себе Фаня, Кёнсу завернулся в выданную Каем шкуру и затих на носу. Лежать на ровной и твердой палубе было не так уж неудобно. После долгих дней пути из Белых Шахт палуба дирижабля, по большому счету, казалась Кёнсу роскошью, но вот в голове у него творился форменный бедлам. Все, что было прежде в Белых Шахтах, и все, что происходило потом и прямо сейчас, не сочеталось. Кёнсу всерьез опасался, что его разум просто расколет на части от попыток совместить несовместимое.

В Белых Шахтах он всю свою жизнь слышал неизменные правила. Одиночки умирают первыми. Кровные узы и многочисленный род дают силу. Сильный всегда прав. Если слабый не уступает сильному, он умирает. Сильныйможет заботиться о слабых, но не обязан это делать. Если тебе недостает силы, чтобы справиться с угрозой, убегай и прячься. Выживает тот, кто бегает быстрее и хорошо прячется. Тот, кто быстро ест, голодным не останется. Слабый может выжить, если предложит сильному за защиту что-то, что сильного заинтересует.

Признаться, Кёнсу всегда был паршивым бегуном, ел медленно, в охотники не сгодился, зато прятался хорошо. И выходило так, что в путь он отправился один, однако не погиб, вопреки всему, а дошел до крупного селения. Ну и последнее правило в его случае вроде бы сработало, когда он заручился защитой сильного. Хотя тут были свои особенности, в которых Кёнсу мало что понимал. С другой стороны, Кай явно же одиночка, но почему-то погибать не собирался. Конечно, у него вон целый дирижабль, и Кёнсу на этом дирижабле чувствовал себя в полной безопасности, ибо кому хватит силы сдернуть дирижабль с небес? Но если подумать, что Каю дирижабль вряд ли достался в наследство… Непонятно.

Все, что Кёнсу втолковывали с рождения, разбивалось вдребезги при столкновении с нынешней реальностью. Он ворочался, стараясь не разбудить Фаня, и не мог уснуть из-за одолевавших его мыслей.

Первые дни на дирижабле в компании Кая тянулись мучительно долго и довольно однообразно. Кёнсу почти все время сидел на носу гондолы в ворохе плотных тканей, протыкал сложенные вместе куски заточенной отверткой, а затем стягивал тонким ремешком. Время от времени они собирали топливо, охотились на кроликов, натыкались на ягоды и грибы, а потом вновь плыли над землей.

Когда же на шестой день Кай бесшумно подошел и сел рядом, Кёнсу даже не вздрогнул — попривык. Фань привык к Каю и того быстрее, что значительно Кёнсу успокоило, потому что детское чутье было сродни звериному. Рядом с ненадежным и плохим человеком Фань вряд ли блистал бы расслабленностью и игривостью. А иногда Фань даже засыпал почти на руках у Кая, стало быть, по-детски доверял и совсем не опасался.

Кай развернул на палубе карту и нахмурился.

— Завтра пересечем реку. Вот тут. Дальше бурь можно не опасаться — так далеко они не заходят. Но опасаться придется другого. Тут земли обитаемы. И твари есть, и грабители. Дикие. Надо будет тратить время на наблюдение, чтобы при спуске за топливом в засаду не угодить. Примерно в двух днях пути к югу будет озеро — единственное безопасное место, где можно спуститься и отдохнуть день и ночь. Там островок есть. Они туда не ходят. Не смотри так — я понятия не имею, почему. Просто не ходят. Проверено.

— Почему ты мне это говоришь? Разве не боишься, что я могу оставить тебя на земле и улететь?

— Не боюсь — управлять дирижаблем ты все равно не умеешь, ветер не читаешь и без меня далеко не улетишь, да и дороги не знаешь дальше. А говорю на тот случай, что если вдруг случится что, чтобы ты с мальчиком хоть знал, куда бежать и почему. На том островке хоть помощи дождаться сможете. Торговцы или скороходы всегда там останавливаются. Если доберетесь, конечно. — Кай потянулся, расправил широкие плечи и вздохнул. — С ветром нам не везет пока, потому идем небыстро, но как до озера доберемся, ветер переменится.

На следующий день Кёнсу и впрямь увидал реку, о которой говорил Кай. Она широкой лентой стелилась по бурой земле. На южном береге поначалу были такие же чахлые травы, холмы и запустение, как на северном, но постепенно все менялось, пока Кёнсу не зажмурился от обилия сочного зеленого цвета. Столько зелени за раз он никогда не видел. К вечеру зелень все чаще стали раскалывать серые массивы каменистых насыпей. Кёнсу вырос в горах, но пока это были не горы, а лишь намек на них. И обретенного за последние дни опыта Кёнсу вполне хватило, чтобы забеспокоиться. Горы — это высоко, а раз высоко, то дирижабль уже не безусловное спасение.

Кёнсу достал собственную карту и попытался найти нужную реку, чтобы проверить свои предположения.

— Откуда у тебя это? — Кай, как всегда, подкрался бесшумно.

— Отцовская. Но она старая. Твоя отличается.

— Мою я делал сам. — С сосредоточенным видом Кай достал карту и положил рядом. Они оба сравнивали карты, потом Кай достал огрызок карандаша и принялся делать пометки на своей карте, как будто тонкими линиями делал набросок поверх с карты Кёнсу. Причем выходило у него очень точно и умело, да и карандаш он держал уверенно. Как человек, который знал и умел с карандашами обращаться. И с видом Кая это умение сочеталось плохо.

— Ты в самом деле на Юге родился? — Перебороть любопытство Кёнсу таки не смог.

— Может быть.

— Ты не помнишь?

— Нет. Я сирота. Сколько помню, всегда был сам по себе.

— Но ты ведь уже был в Ане?

— Был.

— А перепись? Разве тебе не помогли найти родителей?

— Чтобы найти кого-то, надо знать имя. Я свое не знаю, — отрезал Кай, свернул карту и спрятал карандаш.

— У нас учат, что одиночки…

— Я уже слышал. Этому везде учат. Но это неправильно, потому что одиночки все. И каждый сам для себя решает, какое выбрать окружение. Либо не выбирать вовсе. Жизнь проще, чем кажется. И в ней не всегда случается что-то плохое. Но если плохое случается, то все зависит от человека. Он либо замирает на месте и погибает, либо не замирает и побеждает. Руки и ноги у тебя есть, как и голова. Ими можно пользоваться с выгодой. И только от тебя зависит, какой ты человек. Тот, который замирает? Или тот, который действует? Все остальное — глупости и жалкие оправдания.

Под бок к Каю подлез Фань и устремил на него восторженный взгляд. Кай скупо усмехнулся и погладил Фаня по голове большой ладонью.

— Правильно, мотай на ус, малыш. Пригодится.

— Но я даже не охотник, — с тоской пробормотал Кёнсу.

— И что? Решимость жить или умереть играет куда большую роль. Если ты хочешь жить, то сделаешь все, чтобы жить. Даже то, что кажется тебе невозможным.

— Еще я никогда не видел тварей. Слышал. Видел издали. Очень далеко. Что с ними делать вообще?

— Днем они видят хуже. Нюха нет. Днем они больше по звукам ориентируются. Ночью вот они будут и слышать, и видеть. Но они медлительны. Если быстро бегаешь, можно попробовать убежать и спрятаться. Если бегаешь паршиво, то либо забирайся повыше, куда они влезть не смогут, и жди, либо… дерись. Убить их можно, если вырвать им сердце или голову размозжить, ну или срубить.

— А сердце обязательно вырывать? — слабым голосом уточнил Кёнсу.

— Да. Просто пронзить или ранить в грудь недостаточно. Не подохнут. Надо вырвать, еще хорошо бы растоптать. Все не так страшно, как кажется. Они медлительны. Если их несколько, то остальных можно просто толкать, пока с одним разбираешься. Идем.

Кай отвел Кёнсу на корму, откинул шкуру, покопался там, потом достал нечто вроде дротика, только потолще. Длиной выходило с руку Кёнсу — от плеча до кончиков пальцев. На одном конце блестел острый наконечник, на другом было утолщение, как будто бронзовое широкое кольцо.

— Острие втыкаешь в грудь, — объяснил Кай. — Не выдергиваешь. Воткнуть старайся так, чтобы острие вышло из спины, потом поворачиваешь кольцо вот так, вправо…

Сухо щелкнуло, и Кёнсу облизнул враз пересохшие губы, когда острие раскрылось вдруг пятипалой стальной лапой, будто подобие человеческой ладони из металла, но с острыми когтями.

— И тут дергаешь на себя. Прямо так. Сердце так и выдерешь сразу. Да не бойся, у тварей плоть мягче, чем у людей. Силенок тебе хватит. Ты и камнем голову разбить твари сможешь. Кости у них тоже не чета человеческим. Просто не замирай на месте, а действуй. Они медленные и за тобой не поспеют. Даже если их будет десяток, управишься, коль столбом не стоять. Вот от сотни лучше дать деру — измором возьмут. Они медленные, зато не устают.

— Совсем не устают? — Кёнсу осторожно принял оружие, которое Кай предусмотрительно сложил, повернув кольцо в другую сторону.

— Совсем. Только и могут, что подохнуть или сгнить подчистую, а устать — нет.

— А это правда, что они людей едят?

— Нет. Нечем. Они же дохлые уже. Просто убивают.

— А те, кого они убили, тоже тварями становятся? — Мир, который Кёнсу знал прежде, от слов Кая покрывался все новыми и новыми трещинами и все сильнее менялся. До неузнаваемости. То ли Кёнсу лгали дома, то ли лгал Кай. Но Каю вроде бы незачем лгать.

— Нет, не становятся. Точно никто не знает, откуда твари берутся. Говорят, что ими становятся те, кто в бурю спрятаться не успел, но это тоже враки. Попавшие в бурю болеют долго и умирают. Убитые тварями тоже просто умирают. И твари обитают в основном именно тут, где бури — большая редкость. Так что твари появляются как-то иначе, но это не то, что мне бы хотелось выяснить. Хотя бы не сейчас.

— А что сейчас тебе хотелось бы? — заинтересовался Кёнсу.

— Я почти закончил карту. По ней потом можно проложить дороги, если знать, где брать воду, где опасно, а где нет. Еще подремонтировать дирижабль не мешало бы или найти получше. Или самому сделать. Чтобы расходы на топливо уменьшить. Ну а потом выбрать место для дома.

— И что, один жить будешь?

— Почему нет? Но людей вообще много. Разных. Может, кто-то помогать захочет. Зачем загадывать так далеко?

— А ты давно этим вот занимаешься? Ну, ходишь везде? Торгуешь? Вроде товаров у тебя нет. Непонятно.

— Когда как. — Кай уселся на палубу и принялся возиться с ремнями на левом сапоге. — Я с самого начала хотел карту сделать, поэтому брал товары, если по пути, а если нет, так просто сам путешествовал. Когда все есть, нужда в торговле отпадает. Ну и часто я нахожу вещи, о которых тут мало что знают, нет смысла ими торговать. Проще отвозить на Юг. Выгоднее.

— Лет пять уже бродишь? — Кёнсу пытался высчитать возраст Кая. Густая борода прятала добрую половину лица, но кожа на открытых участках казалась гладкой. Да и в смоляной черноте волос белых нитей седины Кёнсу не различал.

— Восемь… Да, восемь, — задумавшись на миг, отозвался Кай.

— А дирижабль ты купил или сам собрал?

— Ты книгу пишешь, что ли? — недовольно проворчал Кай, хмуро глянув из-под насупленных бровей. — Отбил у грабителей, немного починил и себе оставил. Они все равно не умели им пользоваться.

— А ты откуда знаешь, как им пользоваться? — не унимался Кёнсу. Даже сел рядышком с Каем и придвинулся ближе, с любопытством ожидая ответа.

— В книжке читал. Сначала все равно не понял, что это. Облазил, начал соображать, думать что и куда, ну и потом дошло. У него даже название есть.

— Какое? — Кёнсу прижал ладони к груди, чтобы сердце не так колотилось. Про книги ему отец говорил, но Кёнсу в жизни не видел ни одной, кроме того большого талмуда, в котором Старший оставлял записи о событиях в селении и имена селян.

Кай поднялся на ноги и отвел Кёнсу к борту у кормы. С внутренней стороны борта, как и снаружи, светлели полустертые символы. Кёнсу не без труда разобрал “Облако”.

Потом Кай заставил “Облако” снизиться — топлива на борту осталось маловато. Выбрал он склон с жидкой рощицей и ручьем, якорь бросил, а после положил ладонь Кёнсу на плечо и удержал, не разрешив спустить лестницу.

— Стой. Надо выждать. Место довольно открытое, но кто знает… Подождем и понаблюдаем.

— Могу лучником побыть, — несмело предложил Кёнсу.

— Умеешь луки и стрелы мастерить, что ли? — В темных глазах Кая заплясали смешливые искорки.

— Нет, лук есть и десяток стрел, могу стрелять. Вроде неплохо выходит.

— Тогда побыть ты можешь. Стрелком. — Кай усмехнулся в кулак, потешаясь над невежеством Кёнсу, потом кивнул в сторону кормы. Пришлось брать лук и стрелы и плестись на корму, в мыслях ругая себя последними словами и вбивая себе в голову, что стрелок и лучник — разные вещи.

Стоять с луком наготове, придерживая стрелу, оказалось утомительно. Кёнсу вскоре переминался с ноги на ногу и поглядывал на Кая, но тот не спешил: замер возле каната, что убегал к земле, и настороженно осматривался. Фань то возле Кёнсу терся, то убегал к Каю, потом потянул Кёнсу за рукав.

— Мама?

Кёнсу горестно вздохнул, опустился на корточки, поправил Фаню неровную челку.

— Кёнсу. Кён-су. Скажи?

— Мама, — выдал неизменное Фань, просиял улыбкой и с детской непосредственностью обхватил Кёнсу руками за шею.

— Нет, я Кёнсу, ну же. Кён-су…

Фань беззвучно пошевелил губами, уставился на Кёнсу, затем выдал:

— Мама Кён-су?

— Еще лучше… — обреченно поник Кёнсу и повернул голову, различив подозрительное фырканье. Кай тихо ржал себе, подлец, умудряясь следить за местностью и слушать болтовню Кёнсу и Фаня. Кёнсу принялся заботливо поправлять неказистую одежку Фаня, гладить по голове и объяснять: — Я не твоя мама, малыш, но мы очень постараемся ее найти. И как тебя только занесло к Белым Шахтам? Не бурей же притащило. Вот придем в Ан, узнаем, откуда ты такой странный взялся, и обязательно тебя маме вернем. Хорошо?

— Мама Кёнсу.

— Я просто Кёнсу, малыш. — Кёнсу затянул пояс потуже поверх грубой рубашонки, огладил плечи Фаня и грустно улыбнулся. — Просто Кёнсу.

— Мама, — упрямо повторил Фань, сжал пальчиками складки тряпья на груди Кёнсу и доверчиво уткнулся мордашкой. У Кёнсу ком к горлу подступил, а руки бессильно опустились. Он такого не помнил. Детей обычно держали отдельно от взрослых и в строгости. Да и маленького Кёнсу никто и никогда не обнимал. Даже отец старался быть с ним строгим. А Фань почему-то вел себя совсем не так, как другие дети в Белых Шахтах и других селениях. Когда Кёнсу гладил Фаня по голове, усаживал себе на колени или еще как баловал, Фань воспринимал это как должное, словно с ним всегда так обращались. И дирижабля Фань не боялся, сновал везде без опаски. Кёнсу даже грешным делом подумал, что, может, на дирижабле Фань и путешествовал раньше, поэтому и следов не осталось, если Фань свалился с воздушной лодки неподалеку от Белых Шахт. Маловероятно, но почему нет?

Кай пару раз на них покосился, но одергивать Кёнсу не стал — наблюдал сам за склоном.

— Ладно, рискнем. От “Облака” далеко не отходите. Оба. И ушки на макушке держать. Оружие прихвати. Да не один лук, олух. — Кай впихнул Кёнсу в руки увесистый дротик. Пришлось взять, хотя Кёнсу меньше всего снова хотел смотреть на это страшненькое оружие в действии.

Кай спустился на траву первым, прихватив емкости для воды. Пока Кёнсу спускался, Кай воду набрать успел и передавал теперь фляги и бутыли Фаню, чтобы тот проворно забирался с ними по веревочной лестнице вверх и сгружал на палубу. После Кёнсу и Фань собирали хворост и сучья на склоне и в ближайших кустах, а Кай отходил дальше с топором в руке и таскал сучья покрупнее.

Вверх они подняли от силы вязанок пять, когда Кай напружинился, принюхался и тихо велел:

— Поднимаемся.

Кёнсу покрутил головой и тоже потянул носом воздух. Сначала особых перемен не заметил, но постепенно запах вокруг стал меняться. Когда же Кёнсу учуял запах гнили четко, его схватили за ногу. Он настолько не ожидал подобного, что с недоумением уставился на левую лодыжку. Рука, что держала его, торчала прямо из земли. Кожа на ней местами отслоилась и висела ошметками. Трава и комья земли под Кёнсу дрогнули.

— Не стой столбом! — глухо рыкнул Кай и рубанул топором по запястью. Кисть отвалилась, шмякнулась на притоптанную траву, а пальцы на ней все равно подергивались, словно обладали собственным сознанием.

Кёнсу неловко шагнул в сторону от резкого толчка, но Кай даже не взглянул на него и принялся рубить топором землю там, где Кёнсу стоял мгновение назад.

— Мама!

Он обернулся вовремя и неловко выставил перед собой дротик. С хлюпающим звуком острие вошло в плоть удивительно легко и мягко. Кёнсу с ужасом смотрел в затянутые белесой пленкой глаза. Лицо будто пополам расколол страшный оскал. По подбородку твари текла слюна, а на щеке болтался кусок полусгнившего мяса.

— Ну же!

Кёнсу потом и вспомнить не мог, как повернул кольцо, превратив острие в хищную лапу, как дернул изо всех сил оружие к себе, и как ему под ноги упал склизкий ком плоти. Кёнсу не помнил, как складывал оружие, как стрелял из лука, оттягивая тетиву так, что оперенье стрелы касалось уха. Он даже не помнил, как суетливо лез по веревочным сплетениям вверх и что делал дальше. Не видел, как Кай забирался к ним с якорем в руке и делал пламя сильнее, чтобы уйти на высоту.

Оклемался Кёнсу с Фанем в обнимку. Сидел на палубе, прижимал Фаня к себе и хотел только одного — никогда не видеть подобного снова.

— Поверить не могу, что когда-то эти… это… было людьми.

— Просто не думай об этом. Теперь это точно не люди. — Кай силой впихнул ему в ладони помятую флягу с водой. — Завтра будем над озером. Там безопасно. Поспишь на земле, как нормальный человек.

— Но разве они не могут доплыть до острова? — Кёнсу скрутил крышку и припал к горлышку. Слышал отчетливо, как зубы постукивали о металл, пока жадно пил.

— Нет. Даже если они попытаются, не смогут. — Кай стянул испачканную рубаху с широких плеч, осмотрел прорехи, понюхал и с заметным сожалением выбросил за борт. — Там можно будет нормально помыться, но от берега дальше десяти метров отходить не смей.

— А то что?

— А то сдохнешь. И поверь, помочь тебе ни я, ни кто-то еще не сможет. Вот поэтому там и безопасно. Попасть на остров можно только по воздуху или на большом и устойчивом корабле. На лодке, плоту или вплавь — никак. Сожрут. И вокруг острова безопасна только мелкая вода. Зайдешь по пояс — каюк. Только по колено и можно.

— Почему только по колено? Что там такое в воде?

— Да черт его знает. Названия им не придумали. Они только в воде живут. По колено — им слишком мелко, они подохнут сразу, а вот по пояс если зайти в воду, то на такую глубину они могут сунуться. Приспичит — сам увидишь. Главное, ты запомни, что остров и мелководье — безопасно, а дальше — только смерть.

●●●

Кай правду сказал — рассветная прохлада еще не успела сойти на нет, а они добрались сначала до предгорья, а чуть погодя Кёнсу увидел это — озеро. Он восторженно глазел, ухватившись за перекладины над бортом, на округлую чашу, заполненную водой. Большое-большое озеро, затянутое спокойной водной гладью. И Кёнсу казалось, что ничего красивее он еще не видел. Все, над чем они пролетали, выглядело нетронутым, девственно чистым. Валуны у берегов, скалистые обрывы, отражения облаков в воде, странные тени в глубинах. Здесь даже воздух был таким густым и тягучим, что его хотелось пить, как воду.

Впечатление скоро смазалось — на одном из обрывов Кёнсу приметил оживление, а когда они подлетели ближе, Кёнсу отвернулся, чтобы не смотреть на толпившихся там тварей.

— Их здесь много. Вокруг озера. — Кай в небрежно накинутой кожаной жилетке сматывал канат и лениво наблюдал за тварями на берегу. — Может быть, живут в пещерах. Кто знает, почему их тянет сюда. Но в воду не лезут. Не волнуйся так, мы к ним точно спускаться не будем. Мы спустимся там.

Кёнсу посмотрел туда, куда небрежно указал Кай. Вдали, наверное, в самом центре озера, красовался островок. Видимо, там выступала из воды скала; со временем ветер и вода разрушили вершину, а течениями намыло песок вокруг.

Кай в самом деле посадил “Облако” на каменную твердь. Не просто бросил якорь и заставил остановиться, а убавлял пламя и выбирал канат, пока днищем гондола не стукнулась о твердь. Дальше пришлось и Кёнсу помогать, чтобы опадавшая плотная ткань ложилась ровно и не путалась. Он украдкой пощупал материал, но Кай заметил.

— Если повредить, то он склеивается. Достаточно просто немного уменьшить пламя, чтобы газом не так сильно распирало, и порез или прореха заклеится.

— А ничего, что мы теперь взлететь быстро не сможем? — пробурчал Кёнсу, поддев шестом обмякший участок и расправив.

— Ничего. Я же сказал — здесь безопасно, и мы здесь задержимся. Сегодня и завтра будем отдыхать. Через Чоль не полетим, незачем на лишнее расстояние размениваться. До Регона переход не очень длинный, но трудный. Вместо тварей там будет кое-кто похуже — силы нам пригодятся.

— Грабители? — предположил Кёнсу, отложив наконец шест.

— Да, несколько активных банд там точно есть, а дальше уже горы пойдут. Нам придется дежурить по ночам, чтобы не угодить в ловушки и отбить любое нападение. Пользуйся случаем и отдыхай. Помни — мелководье. А я рыбы наловлю. Рыбу же готовить умеешь?

Рыбу Кёнсу готовил редко — в Белых Шахтах рыба считалась лакомством, а сейчас даже и не верилось, что Кёнсу снова попробует ее.

Вместе с Фанем Кёнсу перетаскал часть вещей с гондолы на берег. Они выбрали грязную одежду, свалили в кучу, заодно Кёнсу покидал туда и вещи Кая. Потом Фань с интересом глядел, как Кёнсу таскал тряпки в воду, закапывал во влажный песок, брал после по одной и стучал по ним крупным голышом, чтобы выбить и вымыть всю грязь. Насмотревшись вдоволь, Фань решил помочь. К полудню оба были мокрые как мыши под метлой, зато выстиранная одежда сушилась на валунах.

Кёнсу загнал Фаня на мелководье, отмыл и отправил на берег. Пока натирал себе кожу влажным песком, на берег не глядел, а вот после всполошился. К счастью, Фань нашелся на палубе “Облака” — прикорнул под полотнищем и мирно спал. Успокоившись, Кёнсу снова выбрался на мелководье, опустился на колени и принялся домываться. Солнечные лучи уже неплохо прогрели воду, поэтому Кёнсу и вылезать не хотелось совсем. Он даже расстроился, что нельзя забраться в воду по шею, но быстро нашел выход — улегся на песчаном дне на спину, уперся локтями и подставил лицо солнечному теплу. Так и лежал, пока краем глаза не уловил движение на берегу.

Кай сидел на валуне у самой воды, откровенно рассматривал Кёнсу и не спешил лезть в воду сам. Рядом стояло деревянное ведерко — с рыбой, наверное, валялся топор и еще кое-что по мелочи. И кто знает, как долго Кай там торчал и глазел на Кёнсу. Хотя…

Сначала Кёнсу продрало ознобом, а затем бросило в жар. Чувство неловкости вызывало непривычное смущение. В Белых Шахтах, как и везде, наверное, бани были общими, но Кёнсу впервые ощущал чужой взгляд всем телом, всей кожей. Вообще впечатление возникало, будто его трогали рукой, хотя к обнаженному Кёнсу никто и никогда не прикасался. Новизна этого сбивала с толку, а острые реакции тела будили желание зарыться в песок с головой или расточиться в воздухе.

Наивным и непросвещенным Кёнсу сам себя не считал. Его звали в наложники прежде, но и смотрели не так. Те взгляды были липкими. И Кёнсу видел, что и как в соседских семьях в Белых Шахтах делали с наложниками, поэтому имел представление. Только сейчас, несмотря на непреодолимое желание сбежать, он оставался на мелководье — обнаженный, смущенный, немного напуганный и растерянный. Он еще помнил условия, на каких Кай согласился взять его с Фанем на юг.

С одной стороны, Кёнсу боялся, что Кай посягнет на него. Но, с другой стороны, за все дни, что прошли с начала их совместного пути, Кай к нему не приставал и не вел себя так, как иногда могли себе позволить Старшие в Белых Шахтах, — Кёнсу не зря таскал на лодыжке заточенную отвертку дома. С Каем же ему отвертка пока ни разу не потребовалась. Хотя она и не должна была потребоваться, ведь Кёнсу сам согласился на все, что могло случиться.

Кай поманил его к себе. Сидел все так же на камне, опирался жилистой рукой о гладкую поверхность и смотрел. Распахнутая кожаная жилетка не скрывала гладкие пластины мышц на груди и маленькие темные соски.

Кёнсу облизнул пересохшие губы, переборол желание прикрыться ладонями и сделал неуверенный шаг. Если бы Фань играл на берегу, быть может, ничего бы и не случилось, но Фань спал в гондоле. На глубину Кёнсу не хотелось — он верил Каю, что там опасно и не выжить. Бежать сломя голову попросту глупо — островок для погонь и пряток не подходил, а после лишней беготни Кай мог и разозлиться, кто ж его знает…

Смирившись с раскладом, Кёнсу с горечью напомнил себе, что любая дорога рано или поздно заканчивается последней чертой. И когда их дорога закончится в Ане, они с Каем расстанутся. Дело времени. Не такая уж и большая жертва, чтобы помочь Фаню найти родных или хотя бы выжить на этой проклятой дороге. По большому счету, Кёнсу и возвращаться в Белые Шахты не стоило, да и незачем. Потому что одиночки всегда умирали первыми. От него избавились, выставив из Белых Шахт. Не так много дней прошло, но эти дни Кёнсу казались вечностью. И от Кая помощи вышло больше, чем от обитателей Белых Шахт вместе взятых за все время жизни Кёнсу.

— Не бойся, — успокоил его Кай, когда до валуна осталось шагов пять. — Я помню. Но немного баловства мы себе можем позволить. Хочу тебя потрогать.

У Кёнсу эти слова отказывались в голове укладываться, пока он делал последние шаги. Потом дыхание перехватило. Кёнсу непроизвольно дернул рукой, ощутив крепкую хватку на запястье, и с шумом втянул в себя воздух, шмякнувшись задницей Каю на колени. В поисках опоры он ухватился за твердые широкие плечи и растерянно вскинул голову, чтобы видеть глаза Кая. Сидел на чужих коленях, невольно сжимая ногами узкие бедра, чувствовал ягодицами грубую кожу брюк и смотрел в блестящие темные глаза. Вздрогнул, потому что Кай коснулся ладонями его пояса, сдвинул на бедра, подхватил и заставил придвинуться плотнее.

Кёнсу казалось, что он чувствует жар тела Кая даже сейчас — сквозь кожу брюк и прослойку воздуха между ними. Взгляд, смелые и уверенные касания к спине и ягодицам, дыхание — и у Кёнсу будто внутренности завязывались в узел в самом низу живота. Кай то проводил по коже кончиками пальцев, то надавливал ладонями, то слегка царапал иногда короткими ногтями. Склонив голову к плечу, Кай с ошеломляющей откровенностью разглядывал Кёнсу, потом гладил ладонью по животу, скользил пальцами выше и обводил соски.

Кёнсу не дышал — не мог. У него вообще возникло непривычное ощущение, что соски стали необъяснимо тяжелыми, тугими и ныли как будто от боли, хотя больно точно не было. Наоборот, было хорошо. И Кёнсу хотелось нестерпимо, чтобы Кай прекратил маяться дурью и водить пальцами по коже вокруг, чтобы вместо этого Кай прикоснулся к самим соскам.

Кёнсу испуганно замер, потому что Кай совершенно неожиданно и порывисто наклонил голову. Кёнсу уж решил, что его сейчас укусят, но ошибся и содрогнулся от горячего шепота, обласкавшего ухо:

— Нравится?

“Нет” застряло комом в горле. Кёнсу с силой зажмурился от жара, растекавшегося по шее. Даже не сразу понял, что Кай прижимается к его шее губами — упругими до твердости и обжигающе горячими, сухими. Прикосновение влажного языка вызвало освежающе-приятную волну, что невесомо прокатилась волной по спине — от загривка до копчика. У Кёнсу уже покалывало под кожей по всему телу, как будто на него брызгали водой — расслабляюще-сладко.

Никто к Кёнсу никогда не прикасался, но он даже не представлял, что касания бывают… вот такими. Будоражащими и томными одновременно. Каждым прикосновением Кай будил в Кёнсу вихрь чувств и вместе с тем вынуждал расслабленно обмякать, подчиняться и в нетерпении ждать новых касаний. Кёнсу не понимал, как такое возможно, смотрел Каю в глаза, вздрагивал и опять послушно тонул в истоме.

Кай огладил загрубевшей ладонью его шею, провел пальцами по груди, задел сосок, потрогал мышцы на боку. Кончиками пальцев потом рисовал круги на пояснице и вслушивался в неровное дыхание. Кёнсу зажмурился, когда темные густые волосы защекотали подбородок. Не знал, что делать, если к губам прижимались чужие губы. Он замер и не дышал, потому что в рот проскользнул язык. Едва кончик языка неуловимо быстро прошелся по небу, у Кёнсу голова закружилась от чувства невесомости. Должно быть, он чувствовал себя подобно дирижаблю, только наполненным не газом, а ворохом противоречивых чувств. И ни одно из этих чувств Кёнсу не желал отпускать.

Горячими ладонями Кай смял его ягодицы, продолжая владеть его губами и дыханием. Кёнсу не пытался сдержать приглушенный стон, вообще не пытался ничего сделать — слишком много нового, много такого, чего он сам о себе не знал, чего никогда не видел. Это ничем не походило на все его домыслы и представления. И если он предполагал прежде, что Кай захочет его так же, как хотели в Белых Шахтах наложников, то сейчас он и вовсе не мог думать, гадать и рассуждать, в чем же он ошибся.

Кай смял его ягодицы до легкой боли, рывком притянул уже вплотную, ожег поцелуем тонкую кожу за ухом. Кёнсу беззвучно охнул, ощутив собственное возбуждение в полной мере и осознав, как туго натянулись кожаные брюки Кая. Кай бесцеремонно поймал его за руку и прижал ладонь к паху с непреклонной настойчивостью. Дрожащими пальцами Кёнсу возился со шнуровкой и жмурился от жгучих поцелуев, которыми Кай сладко мучил его шею. Пальцы у Кёнсу задрожали и того сильнее, едва он ненароком коснулся влажной головки, выпустив грубые шнурки. Глянув вниз, он закусил губу в растерянности, но тут же подавился вдохом, потому что Кай все с той же уверенностью заставил его обхватить напряженный член ладонью.

У Кёнсу пальцы дрожали по-прежнему и едва смыкались в кольцо вокруг толстого ствола. В ладони было горячо и влажно. Кёнсу неуверенно провел ладонью от головки к основанию, обратно, еще и еще — до еле слышного “Крепче”. Он послушно сжал член в ладони сильнее и прикрыл глаза, чутко улавливая горячие выдохи, согревавшие ему шею. Кай прижался к шее губами, накрыл собственной ладонью ладонь Кёнсу и заставил двигать рукой чаще и резче. Замедлиться позволил не сразу, как и огладить кончиком пальца головку, чтобы растереть по коже проступившую смазку.

Кёнсу с робостью провел пальцами по напряженным до твердости мышцам у Кая на животе, подушечкой обвел аккуратную и безупречную ямочку пупка и вновь обхватил член ладонью. Потом осознал, что ему нравятся нетерпеливые поцелуи, какими помечал его кожу Кай, пока он крепко сжимал толстый ствол пальцами и дразнил быстрыми движениями, улавливая слабую пульсацию в ладони.

Было душно, но одуряюще хорошо. Еще лучше стало, когда Кай обхватил ладонью оба члена, прижал член Кёнсу к своему и с неизменной уверенностью принялся сводить с ума. Кёнсу хватался руками то за плечи Кая, то за жилетку, пытался обрести равновесие, задыхался, но все равно безнадежно терялся в каждом движении, вызывавшем уйму новых впечатлений. Внутри него восходило солнце как будто, согревало, опаляло, сжигало, превращая в пепел, пока наконец все к черту не взорвалось.

Возвращался в реальность Кёнсу неохотно. Обнаружил себя по-прежнему у Кая на коленях. Цеплялся за широкие плечи непослушными пальцами, дышал хрипло и со всхлипами, сжимал ногами бедра Кая и ощущал, как по коже медленно ползут густые теплые капли. Живот и пах у Кёнсу были залиты спермой, а Кай тяжелым дыханием согревал ему ухо и сжимал ладонями ягодицы.

— Не уверен, что этой ночью смогу держаться от тебя подальше, — пробормотал после Кай, немного совладав с дыханием. — Думал, станет легче. Но хочется еще сильнее, чем раньше.

Кёнсу шумно выдохнул от неожиданности — Кай сжал так его ягодицы, что там обещали расцвести синяки. Только больно все равно не было. Было мучительно сладко.

Солнце слегка сдвинулось к западу, когда Кёнсу стыдливо смывал с себя пот и сперму. А Кай без стеснения сбросил одежду, сладко потянулся, подставляя под солнечные лучи худое жилистое тело, облитое гладкой смуглой кожей. Бледные линии шрамов отчетливо проступали на спине и боках, на ногах шрамы терялись в густой темной шерстке. Кёнсу украдкой разглядывал Кая и постоянно сбивался на мысли о всяких пушистых вещах, которые приятно гладить.

Потом Кёнсу торчал на берегу, обсыхал и одевался, и наблюдал за плескавшимся в воде Каем. Кай, похоже, намеревался превратиться в амфибию и остаться в воде жить насовсем. Было бы неплохо еще побрить Кая, чтобы хоть запомнить его лицо, постоянно наполовину спрятанное под густой бородой. Не то чтобы это имело первостепенное значение, но Кёнсу в самом деле стало интересно, как Кай выглядит, какой он, улыбчивые ли у него губы.

В ведерке у валуна плеснула хвостом рыбина, и Кёнсу вспомнил о еде. Еще и в животе заурчало требовательно. Кёнсу успел развести огонь и подвесить котелок с водой над пламенем к тому мигу, когда Кай соизволил-таки выбраться на берег. С Кая ручейками стекала вода. Он молча сидел на нагретом камне, наблюдал за суетой Кёнсу, лениво прищурив глаза, и вновь разжигал одним взглядом пламя внутри. Кёнсу чуть палец себе не отрезал, заблудившись в ярких воспоминаниях.

Как ни странно, но молчание на двоих казалось уютным. Мало-помалу сгущались сумерки, воздух постепенно наполнялся аппетитными запахами от костерка, а молчание становилось еще уютнее. Кёнсу пообвыкся под взглядом Кая. Кай лишь смотрел, но не мешал и не нарушал спокойствие, позволял Кёнсу чувствовать уверенность в своей безопасности и нужности. И если прежде Кёнсу рисовал в воображении картины, как Кай мог накинуться на него, то теперь он этого не представлял, даже если пытался приложить усилия.

Фань умудрился почуять во сне, что ужин готов, и проснуться аккурат к сроку. Подходил к костру, сонно потирая кулачками глаза. Потом и вовсе безмятежно приткнулся под бок к Каю и устремил на Кёнсу проникновенный взгляд бесконечно голодного ребенка. Кёнсу только вздохнул, щедро плеснул в миску наваристой похлебки и сунул Фаню в руки. Вскоре все трое весело стучали деревянными ложками, расправляясь с едой. После Кёнсу с Фанем мыли котелок и миски, а позднее собирали подсохшую одежду.

Уложив Фаня спать, Кёнсу вернулся к костру, где и застал Кая с книгой в руках. Кай вытянулся на песке поближе к яркому пламени. Как раз перевернул страницу, позволив Кёнсу различить ровные строки печатного текста. Нарушить тишину Кёнсу не рискнул, но постарался бесшумно подобраться ближе к Каю, чтобы тоже увидеть, что же написано на желтоватых страницах.

— Твен. Янки при дворе короля Артура, — будто невзначай обронил Кай, не повернув головы в сторону Кёнсу. — Читал?

— Нет. Я ни разу не держал в руках настоящую книгу. Ну… еще с тех времен… Болтали, что их не осталось совсем.

— Остались. Надо просто места знать. Подбирайся ближе. Я могу начать сначала, но листать будешь ты. Идет?

Кай как будто издевался. Кёнсу ради возможности прочесть настоящую книгу готов был умереть трижды, если не больше. Он даже без сомнений и колебаний прижался к горячему боку Кая. Позволил бы с собой что угодно делать, лишь бы потрогать настоящую книгу хоть кончиком пальца.

Согревшись близостью Кая, Кёнсу окончательно расслабился и с головой окунулся в историю, что продолжала жить на страницах. Мир, которому эта книга принадлежала, давно умер, но история осталась, и Кёнсу считал это подлинным чудом. Магией консервации времени. Бесконечной дорогой, у которой даже последней черты не существовало.

Солнце давно скрылось с глаз, а над озером тонкой дымкой стелился туман. Они читали вместе книгу до тех пор, пока ночную тишину не разбили рычащие звуки, что прокатывались от берегов до островка и обратно. Кёнсу невольно прижался к Каю теснее и обеспокоенно вскинул голову.

— Скоро стихнет. Иногда они дерутся между собой, — негромко произнес Кай и едва не коснулся губами уха Кёнсу. Это недоприкосновение живо напомнило Кёнсу обо всем, что творилось днем на берегу. До жара и изводящего легкого жжения в животе. — Я знаю хороший способ борьбы с этим шумом.

Кёнсу не пытался сделать вид, что не понял откровенного намека. Он промолчал, когда Кай спрятал книгу в простую сумку из плотной кожи. Промолчал и тогда, когда Кай потянул его за одежду, чтобы снять ее. Так же молча помог Каю раздеться и послушно улегся на спину поверх кое-как расстеленной на песке накидки.

Кёнсу видел, как в Белых Шахтах сосед-Старший брал наложника. Он всегда делал это сзади, со спины. Кай почему-то Кёнсу не переворачивал, но раз не переворачивал… Кёнсу решил положиться на Кая — ему виднее.

Было щекотно, потому что Кай зачем-то решил обнюхать Кёнсу, потерся носом за ухом, выдохнул в шею и почти невесомо провел губами от кадыка до подбородка. Затаив дыхание, Кёнсу распластался под Каем, умирая всякий раз, как они соприкасались телами. Кожа Кая казалась Кёнсу раскаленной. Еще безумно хотелось прижать ладони к груди Кая, но Кёнсу запрещал себе это. Из-за стеснения у него вообще любые движения получались неловкими или неприличными.

Кай сам поймал его за руку и притянул к центру груди. Кёнсу смелее прижал ладонь, ощущая под кожей твердость. Прикрыв глаза, послушно раздвинул ноги и вздрогнул, едва горячая рука Кая так знакомо легла на ягодицу. Кай мял упругую округлость пальцами, непрерывно касаясь при этом губами губ Кёнсу. Затягивал в длительный поцелуй и настойчиво сдвигал руку, чтобы пробраться пальцами меж ягодиц. Кёнсу часто выдыхал и вновь затихал, пытаясь поймать проворный язык Кая у себя во рту, невольно отвлекался, но потом дрожал — Кай мягко нажимал кончиками пальцев меж ягодиц, оглаживал, снова нажимал и заставлял отвлекаться на поцелуй.

Кёнсу приглушенно стонал, едва Кай вновь начинал мять его ягодицы, сжимать пальцами, легонько впиваясь ногтями. Стоны таяли в поцелуях, и Кай опять нажимал пальцами, тер чувствительную кожу под копчиком. После он тянулся к сброшенной одежде, копался в ней недолго, снова трогал Кёнсу и проводил меж ягодиц уже влажными пальцами. Раз за разом это становилось все мучительнее, пока Кёнсу не потужился инстинктивно. Всхлипнул от неожиданности, почувствовав, как в него проскользнул палец. Кай все равно не унялся на этом и продолжил неумолимо двигать пальцем внутри, неспешно тереть и массировать, обрушивая на Кёнсу новые волны тепла, что как будто зарождалось в центре живота. Кёнсу постепенно поддавался этим волнам, старался сам двигаться навстречу и разводить ноги шире. Так напрягал ступни, что их время от времени сводило от перетруженности.

Кай свободной рукой оглаживал Кёнсу везде, крепко сжимал и притягивал ближе. Кёнсу чувствовал его руку у себя между ног, но не представлял, одним пальцем Кай толкается в него или несколькими — это уже не имело значения. Прямо сейчас хотелось только, чтобы Кай не останавливался, а ускорялся. Но вот черта с два.

Кёнсу с возмущением закусил губу и тихо застонал, поскольку Кай убрал пальцы и вновь принялся мять ягодицы ладонями, заставляя заодно вскинуть бедра еще немного выше. Он прижимался к Кёнсу все теснее, терся членом, пачкая смазкой кожу, пока наконец не приставил влажную головку к подготовленному отверстию. Кёнсу вцепился пальцами в ткань под собой и задохнулся, ясно ощутив контраст. Член Кая казался настолько горячим, что Кёнсу сам качнул бедрами, чтобы насадиться. С уверенностью, что разогретые касанием члена края податливо раскроются под напором.

Кёнсу хватал воздух широко раскрытым ртом, дергал за складки ткани под собой и пытался прочувствовать сполна крепкий ствол в себе. Как будто Кай занял внутри Кёнсу все свободное место, поместил себя в Кёнсу, ощутимо растянул собой и запечатал. Касание ладонью к шее заставило Кёнсу задрожать и осознать свое тело полностью заново: жар в животе, бешено колотящееся сердце, хриплое и сбитое дыхание, возмутительно ноющие соски, которыми до безумия хотелось потереться о Кая, непроизвольно сжатые кулаки… Еще и ноги тряслись от напряжения, пока Кёнсу не обхватил ими Кая, притянул еще ближе к себе, буквально втолкнул в себя сильнее, до конца. Все эти непривычные и новые чувства одновременно раздражали и пьянили. Кёнсу было неудобно, но отпустить Кая не получалось.

Треск веток в костре смешивался с тяжелым дыханием, пока они едва-едва касались губ друг друга и не двигались. Потом Кай резко выдохнул, напористо поцеловал и немного отпрянул, чтобы стремительно вернуться и наполнить Кёнсу вновь членом и ворохом эмоций, в которых Кёнсу терялся и забывался.

Больше Кай не сдерживался и двигался мощно и быстро, со звонкими шлепками ударяя узкими бедрами по ягодицам Кёнсу. Раз за разом пронизывал собой, раскрывал собой Кёнсу полностью, вдавливал на сильных толчках в мягкий песок, что шуршал под тканью, пальцами тянул за волосы, и Кёнсу запрокидывал голову, подставляя горло под жгучие поцелуи и укусы, гортанно стонал, обрывая звуки, глотая их, задыхаясь. Под ресницами растекалась влага, и Кёнсу все крепче сжимал Кая ногами, раскачивался всем телом, следуя за толчками. Выпустив складки ткани, он торопливо и беспорядочно хватался за плечи Кая, пытался обнимать и вжимать в себя. Пальцами путался в отросших волосах, подставлял губы, хрипло выстанывал имя, умолкал на поцелуях и несдержанно вскидывался, насаживаясь на член с отчаянной решимостью.

У Кёнсу перед глазами заплясали цветные пятна, и он всерьез собрался воспарить, но Кай, будто только этого и ждал, задвигался плавно и убийственно неспешно. Выходил из Кёнсу полностью, мучил томительным ожиданием, потом еще медленнее вдвигал член, растягивая раздраженные и согретые трением края. Иногда трогал пальцами меж ягодиц и просовывал их внутрь, гладил и заставлял почувствовать разницу, сводившую с ума.

Кёнсу тянулся рукой к собственному члену, но Кай перехватывал за запястье, с силой прижимал руку к песку и не разрешал прекратить чувственные мучения. После еще и кончиком носа потерся о сосок, вынудив Кёнсу выгнуться и протяжнозастонать.

Встав на колени, подхватив Кёнсу за бедра и приподняв повыше, Кай все же заполнил его одним напористым движением, после чего задвигался сразу с неожиданно сумасшедшей скоростью. На частых толчках у Кёнсу даже дышать нормально не получалось. Он выгибался, вскидывался, пытался за что-нибудь ухватиться, но не находил точку опоры. Наконец обессиленно обмяк, позволяя Каю стремительно и ритмично биться в свое тело, тянуть за бедра, насаживая все жестче и быстрее.

Сил у Кёнсу и впрямь не осталось, ни на что. Мышцы после напряжения распустились и казались мягко-невесомыми. Он просто покачивался на волнах, что создавал для него Кай своими непрерывными движениями. Смятение внутри нарастало постепенно, пока не обрело ошеломительную остроту. На каждом толчке теперь внутри Кёнсу разом звенели все нервы, оглушая его смесью из кристально чистых ощущений и стирая любые мысли, даже зачатки мыслей. Пока одним толчком из Кёнсу как будто все нервы и вырвали, оставив одно непреходящее блаженство, которое струилось по жилам вместо крови.

Далеко не сразу он осознал, что лежит на спине и смотрит в темное небо, улавливая на плече чужое дыхание. Кай лениво водил ладонью по его груди и животу, размазывал сильнее по коже липкую влагу, потом подтащил к себе под бок, приобнял и накинул сверху измятую накидку.

Кёнсу прижал руки к груди и свернулся клубком. Он никогда раньше не спал с кем-то рядом, вот настолько близко. Только с Фанем в пути, но это было другое. Если верить ощущениям — совсем другое. А Кай спокойно прижимал его к себе, удерживал рукой за пояс и позволял прятать лицо на груди.

Уже почти провалившись в сон, Кёнсу нашел слово, которое безупречно отражало его состояние — умиротворение.

●●●

Они покинули остров в назначенный срок. Не без сожалений. По крайней мере, Кёнсу точно сожалел, потому что нигде ему не было так спокойно, как посреди озера. Особенно сильно он сожалел о времени, проведенном вместе с Каем за чтением книги.

Первый день полета прошел тихо. Горы еще только маячили на горизонте, а собрать топливо им удалось без особых проблем и с приличным запасом. Когда же стемнело, и Фань уснул на носу гондолы, Кёнсу сам пошел следом за Каем в трюм.

Они, не сговариваясь, свалились на старую шкуру, сдирая друг с друга одежду. Кай твердо зажимал ладонью рот Кёнсу, не позволяя стонам нарушать тишину. Жалил поцелуями шею, находил старые метки и заставлял их снова пылать под кожей невидимым огнем. Кёнсу сплетал свои пальцы с пальцами Кая, помогал растянуть себя, а после опирался на колени и руки и раскачивался под напором Кая. Кусал его ладонь, что все так же надежно зажимала рот, подавался назад, принимая член Кая в себя на всю толщину и желая испытать еще раз все то, что испытал в свете костра на островке.

В этот раз их близость напоминала исступление. Кай безжалостно разбивал Кёнсу собой, заставлял сильными толчками терять равновесие. Они иногда замирали, тяжело дыша и вслушиваясь в ночь. Слушали шелест ветра, тихий скрип досок, слабые и редкие вскрики птиц, а потом опять забывали обо всем. Кёнсу пластался под Каем на расстеленной шкуре, хрипел на частых толчках, подавался всем телом навстречу и мечтал прилипнуть кожа к коже. Жадно ловил в сбитом дыхании собственное имя, умирал от прикосновений горячих губ к кромке уха и бился в оргазме, беззвучно выстанывая имя сам. И засыпал в кольце крепких рук, прижавшись щекой к гладкой груди. Под стук сердца, который успокаивал.

Такие ночи закончились быстро — они достигли гор, и спать приходилось теперь по очереди. В первое время Кёнсу готов был оспорить такой распорядок, но на третью ночь на них напали в горах. Выпало это, по счастью, на дежурство Кая.

Кёнсу разбудил стук. Он спал в трюме вместе с Фанем и сначала вообще ничего не понял — просто открыл глаза и в недоумении приподнялся на локте, пытаясь понять, что же его разбудило. А потом в борт резко ударило раз, другой, еще и еще. Кёнсу схватил лук, колчан и дротик, велел Фаню спрятаться и кинулся на палубу, чтобы растянуться в тот же миг на досках. С ног его сшиб Кай, который тут же прижал палец к губам и кивнул в сторону правого борта. Туда они подбирались ползком, чтобы посмотреть в проточенные в дереве отверстия.

С утеса в дирижабль метали камни, обернутые какой-то пакостью. Пакость горела при этом. На их счастье, дирижабль шел на такой высоте, что закинуть снаряды в гондолу у нападавших не получалось. Камни били в борт и днище.

Но вскоре их радость омрачилась. В темноте они не заметили второй утес — повыше, и гондола ткнулась в него носом. Кай отреагировал мгновенно: ухватил шест, что всегда лежал у борта, и оттолкнулся от каменной стены, заодно разворачивая “Облако” немного. Но этих мгновений хватило, чтобы на палубу с утеса спрыгнули двое, вооруженные дубинами.

Кай налетел на одного из нападавших, и оба кубарем покатились по палубе. Второй нападавший возвышался над Кёнсу на две головы, потому, видимо, решил, что Кёнсу угрозы не представляет, и кинулся следом за клубком из двух тел, что докатился до кормы.

Кёнсу, не мешкая, наложил стрелу и прицелился. Туго натянутая тетива загудела. Стрела вошла в спину грабителю, как гвоздь в масло. Он схватился за грудь, захрипел и покачнулся. Отбросив лук, Кёнсу ринулся на раненого и с силой толкнул плечом в спину. Разница в росте сыграла решающую роль: грабитель перевалил через борт и исчез во тьме с воплем.

Прихватив дротик, Кёнсу обернулся. Кай вытирал нож о накидку из шкуры на поверженном враге, после чего тело общими усилиями спровадили за борт.

— Больше по ночам лететь не будем. Бросаем якорь и пережидаем. Лететь будем только днем. Да и ветер будет меняться, — подвел итог Кай, когда исправил курс и обошел опасное место.

Так и сделали. Для ночных стоянок поднимались как можно выше и бросали якорь в таких местах, куда было бы сложно добраться. На ночь к якорному канату Кай крепил колокольчики, издававшие противные и пронзительные звуки. Фань от этих звуков просыпался мгновенно.

Все бы хорошо, если бы не предвиденные Каем перемены ветра. Кёнсу пришлось познакомиться с ускорялом. Ускоряло представляло собой подобие двух плавников, крепившихся к бортам по центру. Нужно было на обоих бортах крутить ручки, чтобы эти плавники “махали” и хоть сколько-нибудь влияли на скорость передвижения дирижабля. Если за левый плавник Кёнсу брался утром, то к полудню он полностью терял боеспособность и ни на что не годился.

Не то чтобы работать с плавником было тяжело — ручка крутилась без особых проблем. Большой силы тут не требовалось совершенно. Но сам процесс Кёнсу убивал и выматывал. Непрерывное движение ломало после болью каждую косточку и каждую мышцу в его теле. Он виновато смотрел на хмурого Кая и валился мешком на палубу. Кай ни разу его не упрекнул, но Кёнсу легче от этого не было. Он ведь понимал, что чем скорее они пройдут горы, тем менее опасным станет путь.

— Завтра ветер будет наш, — наконец порадовал всех Кай, долго вглядывавшийся в закат.

Ночь прошла спокойно, и утром ветер действительно подул как надо, натянув ветрила и подхватив дирижабль.

— Еще три дня — и все. — Кай осмотрел оставшиеся вязанки с топливом. — Завтра надо обязательно подновить запас. Или сегодня. При возможности.

После полудня глазастый Фань приметил склон с расколотым молнией деревом.

— То, что надо. — Кай привычно забросил якорь и велел выжидать.

Кёнсу тут же принес дротик и лук с колчаном, а Фань притащил веревки. Вылазки за топливом уже стали делом обычным, так что действовали они слаженно. Убедившись, что внизу тихо, стали спускаться. Кай с топором обходил разваленный пополам могучий ствол, обрубал все, что можно, а Кёнсу и Фань таскали вязанки к “Облаку”. Оглядев груду вязанок, решили, что хватит, и перешли к погрузке. Фань и Кёнсу торчали на веревочных лестницах, подхватывали вязанки и закидывали на палубу. Фаню доставались вязанки полегче, потяжелее брал Кёнсу.

Они погрузили почти все. Кай забрал предпоследнюю вязанку и протянул ее Кёнсу. Кёнсу принял груз, закинул вверх, чтобы Фань затащил на палубу, и случайно глянул в сторону поваленного дерева. Фань успел закричать раньше, и в большей степени из-за его вопля Кай удачно отшатнулся, так что горящий камень пролетел мимо, не причинив вреда.

— Вверх! Скорее! — Кёнсу настойчиво совал руку, предлагая Каю помощь.

— Якорь, дурак! Лезь на палубу и поднимайся выше! — зарычал на него Кай, убрал ногу с веревочного переплетения, подхватил с травы топор и коротко тюкнул по ребрам первого набежавшего, замотанного в криво сшитые шкуры.

Постоянно озираясь, Кёнсу перевалил через борт. С чувством облегчения выдохнул, когда Кай с ловкостью пригнулся и пропустил над головой укрепленную острыми камнями дубинку, а затем с силой ударил противника ногой в грудь, отшвыривая к другим нападавшим. Топором ударил следующего грабителя аккурат по шее. Брызнула кровь, заляпав лицо подельнику нападавшего, и Кай растянулся на траве, заодно рубанув по лодыжке перед носом. Над ним с шипением пролетели горящие камни.

Кёнсу торопливо нашел взглядом у поваленного дерева одного из пращников, нащупал лук, дернул за оперенье стрелы. Затаив дыхание, Кёнсу тщательно целился, потом отпустил тетиву. Стрела вбилась в левый глаз пращника, и тот тяжело завалился назад. Кёнсу тут же наложил новую стрелу и выпустил в другого пращника.

Фань тем временем крутился у печурки и усиливал пламя, чтобы “Облако” поднялось выше. Управившись с этим, кинулся сматывать веревочные лестницы, до которых, по счастью, никто из нападавших еще не добрался. Вскоре “Облако” соединял с землей лишь якорный канат.

Кай внизу крутился и вертелся среди грабителей, скупыми и точными движениями стараясь наверняка уменьшить поголовье врагов и добраться до якоря. Канат уже туго натянулся и поскрипывал.

Кёнсу с отчаянием глянул на три оставшиеся стрелы. После стрелять уже будет нечем.

— Скорее! Якорь! — крикнул он сверху.

Кай перекатился по траве. Пытался обойти тех, кто перекрывал ему путь к канату. Кёнсу поколебался, но таки всадил стрелу в самого мощного грабителя, что загораживал собой Кая. Но дальше стало хуже, потому что на склон вывалило подкрепление. Верно расценив расклад, Кай плюнул на все и целеустремленно рванул к якорю. На бегу рухнул на колени и проскользил по траве между ног у замахнувшегося дубиной здоровяка, тут же вскочил и припустил к якорю по уже свободному пути.

Кёнсу так сжал пальцами лук, что тот едва слышно заскрипел.

Добравшись до якоря, Кай сунул топор в петлю на ремне, выбил крюк из зазора между камнями, ухватился за канат и полез вверх, подтягивая крюк за собой, чтобы грабители не поймали и не заставили дирижабль снизиться. С земли полетели горящие камни, копья и стрелы.

Кёнсу выпустил стрелу, уложив вражеского стрелка, но только одного. Рядом сопел Фань, возившийся с правым ветрилом. Кёнсу наложил последнюю стрелу, прицелился в гада с короной из перьев на голове, выдохнул и отпустил тетиву. Правильно расценил: отруби змее голову, и она подохнет. Внизу взвыли.

“Облако” поднялся достаточно высоко, чтобы по нему стало бесполезно метать камни и копья, а Кай перевалил наконец через борт, и у стрелков тоже не осталось мишени. Днище гондолы надежно защищало от стрел, а пробитый купол над головами по-прежнему туго натягивался, несмотря на несколько маленьких дырок в плотном материале.

Кёнсу заволновался, потому что Кай, перевалив через борт, как плюхнулся лицом вниз на палубу, так и остался лежать, стиснув в руке металлический крюк якоря.

Отбросив лук, Кёнсу ринулся к Каю, с трудом перевернул на спину и похолодел, увидев кровь на скуле. Потрогал темные волосы, попытался шею ощупать и тихо выругался, когда ладонь стала красной. Ну и обломок стрелы слева тоже не радовал. Кёнсу сдвинул ворот рубахи, потянул и сглотнул, увидев глубоко засевший под ключицей наконечник.

— Три строго на юг, — хрипло пробормотал Кай. — Придется рулить. По ночам останавливайся. Потом будет плато. Увидишь через два дня одинокую скалу и возьмешь к востоку. Еще четыре — доберешься до селения. Там уже спросишь дорогу у торговцев.

— Ты же ранен. Надо остановиться и достать наконечник.

— Неважно. — Кай вдруг вскинул руку, ухватился за обломок древка и резко дернул. Смуглую кожу тут же залила кровь, хлынувшая из рваной раны. Наконечник с тихим стуком упал на доски. — Либо оклемаюсь, либо нет. Все запомнил? Три… строго на юг…

У Кая медленно опустились веки, и он затих. Кёнсу пытался зажать рану ладонью, но помогало паршиво — кровь все шла и шла. Очнувшись, Кёнсу заметался по палубе. Убедился, что курс на юг, и рулило закреплено, потом искал воду, пытался установить котелок над печкой, одержимо рылся в мешках. Фань окунал в кипящую воду ткань, порванную на ленты, и смотрел на Кёнсу с непонятным ожиданием и хрупкой надеждой.

Из трюма Кёнсу приволок шкуру, с муками перетащил на шкуру Кая, который в отключке был зверски тяжелым. Рубаху пришлось порезать и тоже пустить на бинты. Прихваченные из Белых Шахт травы нестерпимо воняли, когда Кёнсу заваривал их, а после рубил ножом размягченные стебли. Кашицей из трав рану он заложил плотнее, потом возился с тугой повязкой. Дальше он бессильно трогал ладонью голову и шею Кая и пытался разобрать густые волосы на пряди, чтобы найти раны. Ничего не выходило. Кёнсу толкнули в плечо, и он вскинул голову. Фань протягивал ему острый нож Кая. В ответ на недоуменный взгляд жестом показал, как скребет лезвием по коже. До Кёнсу дошло.

Сначала он осторожно обрезал темные волосы, укорачивал и расчесывал пальцами, потом соскребал щетину. Закусив губу, разглядывал заодно Кая и медленно осознавал, что под бородой все это время прятался такой же юный, как он сам, одиночка. Кончиками пальцев Кёнсу трогал твердые скулы, проводил по широкому носу, обрисовывал легкими касаниями упрямо выступающий подбородок с ямочкой, касался подушечкой жестко очерченных полных губ. Улыбчивых.

Обрезанные волосы Кая Фань унес к печке, чтобы сжечь, а Кёнсу осматривал раны на шее и под скулой. Порезы там вышли не особенно глубокими, но обильно кровоточили. Кёнсу смыл кровь пару раз, прижал ладонью зеленую кащицу и подержал немного. Сделал так раза три, пока кровь не унялась. А вот дальше оставалось только ждать. Ранки на лице и шее не представляли угрозы, но вот рана от стрелы…

К вечеру Кёнсу понял, почему Кай предпочитал зарастать бородой. Густая синева на подбородке и над верхней губой красноречиво намекала, что бедняге пришлось бы бриться по два-три раза на дню, а в пути это точно роскошь. Но Кёнсу решил потратить на эту роскошь время и воду. Дело было даже не в том, что ему нравилось рассматривать лицо Кая, а в том, что ему нравилось трогать кончиками пальцев резкие линии и чувствовать собственной кожей легкое покалывание от щетины.

К ночи они выбрали место у горного шпиля. Кёнсу думал, что сдохнет к черту, бросая раз за разом якорь и пытаясь им зацепиться за что-нибудь. Фань с завидным терпением помогал ему, а когда все же вышло бросить якорь удачно, крепил к канату колокольчики.

Потом у крошечного костерка Кёнсу тихо читал книгу вслух для Фаня и Кая. Кай в себя еще не приходил, но Кёнсу готов был ждать столько, сколько потребуется. Перед сном проверил повязку, нахмурился, отметив покраснение вокруг раны, отварил еще вонючих трав и наложил свежую повязку. К рассвету у Кая начался жар, а к следующему вечеру Кёнсу пришлось чистить рану от гноя. Третий день получился самым нервотрепным, но горы за спиной и плато перед глазами подарили крошечную надежду. А после ночи над плато Кай спал спокойно, да и рана осталась чистой, края у нее заметно стянулись.

Проснувшись на следующий день, Кёнсу застал Кая уже сидящим на палубе. Он умудрился как-то перебраться к борту и теперь вертел в руке шест. Из-под повязки струилась кровь.

— Спятил, да? Рана же открылась! — напустился на него Кёнсу и попытался шест отобрать. Кай твердо его отстранил и помотал головой.

— Ничего, зато кровь чистая идет.

Так они и добрались до Регона — уставшие и слегка побитые, но живые. И мысли Кёнсу все реже посещало старое правило — одиночки умирают первыми. Кай говорил, что все решает стремление, и Кёнсу начинал понимать, что он имел в виду. Ведь Кёнсу не был охотником, а его отправили в путь с ребенком. Но он не погиб, а смог проделать половину пути к Ану, сохранив жизнь и себе, и Фаню. Он не был готов к такому пути, но он непременно хотел добраться до цели. И ведь получалось.

В Регоне Кай провел полдня на торговой площади, а вернулся с толстой тетрадью и почти новым карандашом. Кёнсу недоверчиво смотрел на эти сокровища, которые Кай неловко впихнул ему в руки.

— У тебя огрызок остался от карандаша, и ты временами пишешь что-то на обрывках. Думаю, так тебе сподручнее будет.

Кёнсу таращился Каю вслед и обеими руками прижимал тетрадь к груди, потом сидел и с благоговением водил пальцами по чистым страницам, нюхал их. Карандашом робко вывел на первом листе свое имя, помедлил и дописал “Кай”. К его боку тут же прижался Фань, подергал за рукав и требовательно заявил непреклонным тоном:

— Мама!

Пришлось дописать и третье имя. Фань с торжествующим видом уткнул палец в имя Кёнсу.

— Мама. — Перевел палец на “Кай”. — Папа. — И с улыбкой договорил, указав на свое имя. — Фань.

И со счастливым лицом обхватил Кёнсу за пояс ручонками.

Кёнсу растерянно гладил Фаня по голове и невольно вспоминал слова Кая в начале их совместного пути. Кай тогда посоветовал Кёнсу оставить Фаня с собой, сказал, что вместе им будет лучше. Перепись на Юге не давала гарантий, что найти семью Фаня получится, только надежда и оставалась. Но Кёнсу пришло в голову, что если затея увенчается успехом, ему с Фанем придется расстаться. И с Каем — тоже. И это заставляло сердце сжиматься до боли. Мир длиной в десятки дней на борту воздушной лодки дарил Кёнсу ощущение безопасности куда больше, чем все, что он знал прежде, и чем все, что могло ждать его в будущем.

Ночь под защитой стен Регона позволяла им всем расслабиться, поэтому в темноте просторной комнаты гостевого дома Кёнсу тихо перебрался к Каю. Шмыгнул под тонкое полотно и прильнул к горячему обнаженному телу, разрешил обнять себя, подтащить ближе и владеть собой безраздельно. Под спиной у него сминался ворс мохнатой циновки, а легкое покрывало мешалось, сбивалось складками. Еще и одна из половиц под ними слабо поскрипывала на толчках. Этот звук казался Кёнсу оглушительным, и он боялся, что скрипом они разбудят Фаня, но обошлось. А еще приходилось беречь левую руку Кая, чтобы не растревожить больше положенного подживающую рану.

Кёнсу ловил ладонями твердые скулы, прижимался к губам в нетерпеливых поцелуях и упивался дразнящей щекоткой от щетины. Плотно закрывал глаза, когда чувствовал, как Кай касается руками его тела, оглаживает и без спешки проводит, будто любуется. Кёнсу захлестывало непозволительным счастьем всякий раз, как Кай позволял увидеть свою несдержанность, горячность и неукротимое желание. Тот напор, с которым он льнул к Кёнсу, кружил голову и заставлял захлебываться чувствами, тонуть в них.

— Что будет, когда мы доберемся? — шепотом спросил Кёнсу после, прижимаясь щекой к липкой от пота груди Кая. Переплел свои пальцы с узловатыми и напряженными. — Все закончится?

— Каждый решает сам, где провести черту, — отозвался Кай после продолжительного молчания и легонько сжал пальцы Кёнсу в ладони. — И мне кажется, что свою черту ты уже провел. Много дней назад. А дорога в Ан — это просто новый путь.

Кёнсу опасался предполагать, но ему почудился в словах Кая намек. Поколебавшись, он почти неслышно пробормотал:

— Фань тебя папой зовет. Думаешь, он уже не найдет родных?

— Когда-нибудь ты это узнаешь. Когда он захочет говорить и вспоминать. А пока он, как видно, тоже провел свою черту.

— Ага… — Кёнсу притих, но отбирать руку у Кая не стал. Наслаждался ненавязчивыми поглаживаниями и собирался с духом, чтобы спросить: — Тебе наложник не нужен?

— А у тебя есть кто-то на примете? — С коротким смешком Кай обхватил его свободной рукой за пояс и прижал к себе крепче. — Нет, наложник мне не нужен. Я хочу больше.

Кёнсу осторожно выдохнул, облизнул пересохшие губы и севшим голосом уточнил:

— Тебе же немного осталось, чтобы закончить карту? Где ты еще не был?

— К юго-западу отсюда и дальше Ана — к югу.

— А что, если мы сделаем крюк на юго-запад? Я могу помогать с картой. Если ты, конечно, не хочешь взять других попутчиков.

— Там есть твари, Кёнсу, а ты их не любишь.

— Угу, их не люблю. Но если там будешь и ты, то ничего. Так как?

Кёнсу затаил дыхание в ожидании ответа. Хотя риск был не так и велик, ведь возвращаться Кёнсу не имело смысла, а в Ан они все равно доберутся, чуть позднее, но доберутся и помогут Фаню найти родных, если в этом есть смысл, и если Фань пожелает. Просто отпускать Кая Кёнсу не хотелось совсем. Что бы ни было после, так, как с Каем, уже не будет — Кёнсу знал это точно. И что все определяло стремление — Кай сам так говорил.

И даже если весь мир доживал последние дни в агонии, Кёнсу мог остаться в том мире, который выбрал сам. Пусть даже этот мир ограничивался “Облаком”, Каем и Фанем, безмятежным или наполненным ветрами небом и бесчисленными дорогами.

— В конце концов, я сам решаю, где провести черту, так? — Кёнсу прикрыл глаза, почувствовав, как Кай сжал его пальцы в ладони до легкой боли.

— Верно.

— Побудешь моей чертой?

Кёнсу переплел пальцы, упиваясь касаниями к горячей коже Кая, уловил ответное пожатие и умиротворенно свернулся клубком у Кая под боком, продолжая чувствовать на поясе сильную руку и не желая загадывать наперед.

Быть одиночкой, как оказалось, совсем неплохо, достаточно лишь побороть страх перед принятием решений, нести за них ответственность и не ограничивать себя в стремлениях. И тогда самому можно выбирать, кому верить, с кем идти рядом и какие правила соблюдать, и быть при этом искренним и с самим собой, и с другими.

Кёнсу улегся удобнее, уткнулся носом Каю в шею и тихонько вздохнул.

Утром их ждала новая дорога, но Кёнсу больше не испытывал страха — он предвкушал с радостным ожиданием.