КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706112 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272720
Пользователей - 124649

Последние комментарии

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

a3flex про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Да, тварь редкостная.

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Крылья Руси (Героическая фантастика)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).

В присутствии врага [Элизабет Джордж] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Элизабет Джордж В присутствии врага

Притворство разгадать

Ни ангелам, ни людям не дано;

Из прочих зол единое оно

Блуждает по Земле, и, кроме Бога,

По попущенью Господа, никем

Не зримо.[1]

Джон Мильтон. «Потерянный Рай»

Часть первая

1

Шарлотта Боуэн решила, что умерла. Она открыла глаза — ее окружали холод и мрак. Холодом тянуло снизу, точь-в-точь как от земли на клумбе в саду ее матери, где из-за постоянно подтекающего садового крана образовывалось пятно сырости, зеленое и вонючее. Тьма была повсюду. Чернота навалилась на Шарлотту тяжелым одеялом, и девочка напряженно всматривалась в нее, пытаясь разглядеть в бесконечной пустоте какой-нибудь силуэт, уверивший бы ее, что она не в могиле. Поначалу Шарлотта не шевелилась. Не двигала ни руками, ни ногами, потому что боялась стукнуться о стенки гроба, боялась узнать, что смерть вовсе не такова, какой ей всегда представлялась: с сонмом святых, с морем солнечного света и с ангелами на качелях, играющими на арфах.

Шарлотта прислушалась, но ничего не услышала. Потянула носом воздух, но ничего не уловила, кроме окружавшего ее запаха затхлости — так пахнут старые камни, когда обрастают плесенью. Девочка сглотнула и ощутила слабый привкус яблочного сока. И этого оказалось достаточно, чтобы она вспомнила.

Он ведь дал ей яблочного сока. Протянул ей запотевшую бутылку с уже открученной крышкой. Улыбнулся, сжал ее плечо и сказал:

— Не волнуйся, Лотти. Ради мамы.

Мама. Вот в чем все дело. Где же мама? Что с ней случилось? А с Лотти? Что случилось с Лотти?

— Произошла авария, — сказал он. — Я отвезу тебя к твоей маме.

— Где? — спросила она. — Где мама? — И потом громче, потому что внезапно свело живот и не понравилось, как этот человек на нее смотрит: — Скажите мне, где моя мама! Скажите! Сейчас же!

— Все в порядке, — быстро ответил он, озираясь. Совсем как маму, его смутил ее крик. — Успокойся, Лотти. Она в правительственном убежище. Тебе известно, что это такое?

Шарлотта покачала головой. В конце концов ей было всего десять лет, и деятельность правительства являлась для нее тайной. Она знала только то, что ее «состоявшая в правительстве» мама уходила из дому еще до семи утра и возвращалась, когда Шарлотта уже спала. Мама ездила в свой офис на Парламент-сквер. Ездила на свои заседания в Министерство внутренних дел. Ездила в палату общин. Днем по пятницам принимала своих избирателей в мэрилебонском офисе, а Лотти тем временем делала уроки, упрятанная от людских глаз в комнату с желтыми стенами, где заседал актив избирателей.

— Веди себя хорошо, — говорила ей мать, когда днем в пятницу Шарлотта приезжала из школы. Мама бросала многозначительный взгляд на комнату с желтыми стенами. — И чтобы ни гугу, пока мы не поедем домой. Ясно?

— Да, мама.

А потом мама улыбалась:

— Тогда поцелуемся. И обнимемся. Я хочу, чтобы ты меня еще и обняла.

Прервав свою беседу с приходским священником, или торговцем с Эджвер-роуд, или местной учительницей, или еще с кем-то, претендовавшим на десять минут драгоценного времени своего представителя в парламенте, мама подхватывала Лотти и крепко, до боли сжимала руками, а затем шлепала по попке и говорила:

— А теперь иди. — И, обернувшись к посетителю, со смехом добавляла: — Дети.

Пятницы были самыми лучшими днями. После приема они с мамой вместе возвращались домой, и Лотти рассказывала ей обо всех событиях за неделю. И мама слушала. Она кивала, а иногда похлопывала Лотти по коленке, но все время пристально вглядывалась в дорогу поверх головы водителя.

— Мама, — со вздохом мученицы произносила Лотти, безуспешно пытаясь отвлечь внимание матери от Мэрилебон-Хай-стрит. Маме не обязательно смотреть на дорогу, ведь не она же ведет машину. — Я с тобой разговариваю. Что ты высматриваешь?

— Потенциальную опасность, Шарлотта. Высматриваю потенциальную опасность. И тебе советую.

Похоже, опасность подкралась незаметно. Но правительственное убежище? Что это такое? Место, где можно спрятаться, если кто-то сбросит бомбу?

— Мы едем в убежище? — Лотти торопливо глотнула сока. Он был с каким-то странным привкусом — совсем не сладкий, но она послушно выпила, поскольку знала: нельзя обижать взрослых отказом.

— Совершенно верно, — сказал он. — Мы едем в убежище. Твоя мама ждет нас там.

И это все, что она помнила отчетливо. Потом окружающее стало расплываться. Пока они ехали по Лондону, веки Шарлотты отяжелели, и не прошло и нескольких секунд, как она уже не могла держать голову. Откуда-то из глубины сознания всплыл добрый голос, вроде бы говоривший:

— Умница, Лотти. Поспи как следует.

И чья-то рука осторожно сняла с нее очки.

При этой последней мысли Лотти медленно поднесла руки к лицу, стараясь держать их как можно ближе к телу, чтобы невзначай не задеть стенки гроба, в котором она лежала. Пальцы коснулись подбородка. Медленно, словно шагая, поднялись к щекам. Нащупали переносицу. Очков не было.

Впрочем, в темноте — какая разница. Но если загорится свет… Только как в гробу может загореться свет?

Лотти тихонько вздохнула. Потом еще раз. И еще. Сколько тут воздуха? — промелькнула у нее мысль. Сколько у нее времени, прежде чем… И почему? Почему?

Девочка почувствовала, как сжалось горло, в груди сделалось горячо. Защипало в глазах. Я не должна плакать, подумала она, ни за что не должна. Никто никогда не должен видеть… Правда, видеть-то нечего. Вокруг не было ничего, кроме бесконечной, чернее черного тьмы. И от этого снова сжалось горло, в груди сделалось горячо, в глазах защипало. Я не должна, подумала Лотти. Не должна плакать. Нет, нет.


Родни Эронсон приткнулся широким задом к подоконнику в кабинете главного редактора и почувствовал, как старые жалюзи шаркнули по его джинсовой куртке. Он выудил из кармана остатки батончика «Кэдбери» с цельным орехом и принялся разворачивать фольгу с увлеченностью палеонтолога, скрупулезно удаляющего землю с останков доисторического человека.

В другом конце комнаты, развалясь в кресле, которое Родни называл Креслом власти, сидел за столом совещаний Деннис Лаксфорд. С улыбкой проказника-эльфа главный редактор слушал последнюю за день сводку о событии, которое на прошлой неделе пресса окрестила «Румбой со съемным мальчиком». Отчет с большим воодушевлением представлял лучший в штате «Осведомителя» спец по журналистским расследованиям. Двадцатитрехлетний Митчелл Корсико, по-идиотски преданный в одежде ковбойскому стилю, обладал чутьем ищейки и пронырливостью барракуды. Он чувствовал себя как рыба в воде в атмосфере парламентских махинаций, недовольства общественности и сексуальных скандалов.

— Сегодня днем, — вещал Корсико, — наш уважаемый член парламента от Восточного Норфолка заявил, что его избиратели стоят за него горой. Он невиновен, пока вина не доказана и все такое. Глава правящей партии считает, что вся эта шумиха поднята бульварной прессой, которая, как он утверждает, в очередной раз пытается подорвать позиции правительства. — Корсико перелистал блокнот, видимо, в поисках соответствующей цитаты. Найдя ее, он сдвинул на затылок свой драгоценный стетсон[2], встал в героическую позу и зачитал: — «Не секрет, что средства массовой информации полны решимости свалить правительство. Эта история со съемным мальчиком — просто очередная попытка Флит-стрит[3] повлиять на ход парламентских дебатов. Но если массмедиа желают падения правительства, им предстоит сразиться не с одним, а с целой когортой достойных противников, готовых принять бой, от Даунинг-стрит и Уайтхолла и до Вестминстерского дворца»[4]. — Корсико закрыл блокнот и сунул его в задний карман сильно покошенных джинсов. — Как благородно, а?

Лаксфорд слегка откинулся назад вместе с креслом и сложил ладони на совершенно плоском животе. Сорок шесть лет — тело юноши и густая, светло-русая шевелюра в придачу. На эвтаназию бы его, зло подумал Родни. Вот было бы благо для всего коллектива и для самого Родни в частности — не пришлось бы плестись в хвосте его элегантности.

— Нам не нужно валить правительство, — сказал Лаксфорд. — Мы можем сидеть и ждать, пока оно свалится само. — Он лениво потеребил свои шелковые рисунчатые подтяжки. — Мистер Ларнси по-прежнему придерживается своей первоначальной версии?

— Стоит насмерть, — ответил Корсико. — Наш уважаемый член парламента от Восточного Норфолка ничего не прибавил к своему предыдущему заявлению относительно, как он его назвал, «печального недоразумения, возникшего в результате моего нахождения в автомобиле за Пэддингтонским вокзалом вечером в прошлый четверг». Он якобы собирал там сведения для Особого комитета по наркотикам и проституции, который и возглавляет.

— А существует Особый комитет по наркотикам и проституции? — спросил Лаксфорд.

— Если и нет, то, можете быть уверены, правительство немедленно его создаст.

Лаксфорд сцепил пальцы на затылке и еще на сантиметр отклонился назад вместе с креслом. Лучшего развития событий и пожелать было нельзя. За нынешний период пребывания у власти консерваторов чего только не откопали национальные таблоиды: парламентариев с любовницами, парламентариев с внебрачными детьми, парламентариев, развлекающихся с проститутками, парламентариев-онанистов, парламентариев, незаконными путями приобретающих недвижимость, парламентариев, находящихся в подозрительных контактах с промышленностью. Но о подобном еще не слыхивали: член парламента от консерваторов был накрыт с таким, что называется, поличным, что любо-дорого посмотреть: с шестнадцатилетним съемным мальчиком, да еще в момент совокупления. Более доходную новость трудно было придумать, и Родни видел, как Лаксфорд мысленно оценивает солидное повышение зарплаты, которое ему светит после подведения всех итогов. Теперешние события позволяли ему вывести «Осведомитель» на первое место по тиражам. Удачливый негодяй, черт бы побрал его гнилое сердчишко. Но, по мысли Родни, он был не единственным журналистом в Лондоне, который смог бы воспользоваться неожиданной возможностью и превратить ее в стоящий газетный материал. На Флит-стрит он был не единственным бойцом.

— Премьер-министр отделается от него не позже чем через три дня, — предсказал Лаксфорд и глянул в сторону Родни. — Твой прогноз?

— Я бы сказал, что три дня многовато, Ден. — Родни внутренне улыбнулся выражению лица Лаксфорда. Главный редактор ненавидел уменьшительные формы своего имени.

Лаксфорд, сощурившись, оценивал ответ Родни. Не дурак этот Лаксфорд, подумал Родни. Он не сидел бы, где сидит, если бы не обращал внимания на кинжалы, нацеленные ему в спину. Лаксфорд снова обратился к репортеру:

— Что у вас дальше?

Корсико стал перечислять, на каждом пункте прищелкивая пальцами.

— Жена члена парламента Ларнси поклялась вчера, что не бросит мужа, но я располагаю сведениями, что сегодня вечером она от него уезжает. Мне нужен фотограф.

— Об этом позаботится Род, — сказал Лаксфорд, уже не взглянув больше в сторону Родни. — Что еще?

— Ассоциация консерваторов Восточного Норфолка проводит сегодня вечером заседание, на котором обсудит «политическую жизнеспособность» своего члена парламента. Мне позвонил кто-то из этой ассоциации и сказал, что Ларнси попросят уйти.

— Что-нибудь еще?

— Мы ждем комментариев премьер-министра. Ах да. Кое-что еще. Анонимный звонок — утверждают, что Ларнси всегда был неравнодушен к мальчикам, даже в школе. Жена со дня свадьбы была ширмой.

— А что с этим съемным мальчиком?

— В настоящий момент он прячется. В доме своих родителей в Южном Ламбете.

— Он даст интервью? А его родители?

— Я продолжаю над этим работать. Лаксфорд опустил передние ножки кресла на пол.

— Ну хорошо, — произнес он и добавил со своей лукавой улыбочкой: — Старайся, Митч.

Корсико шутливым жестом дотронулся двумя пальцами до шляпы и направился к выходу. Он уже был у двери, когда та открылась, и вошла шестидесятилетняя секретарша Лаксфорда с двумя стопками писем, которые она положила на стол заседаний перед главным редактором «Осведомителя». Первая стопка состояла из вскрытых писем и легла слева от Лаксфорда. Письма во второй стопке вскрыты не были, на них стояли пометки «Лично», «Конфиденциально» или «Главному редактору лично», и они разместились справа от Лаксфорда, после чего секретарша достала из стола нож для разрезания бумаг и положила его на расстоянии двух дюймов от запечатанных конвертов. Еще она принесла корзину для бумаг и поставила рядом со стулом Лаксфорда.

— Что-нибудь еще, мистер Лаксфорд? — спросила она, как неизменно спрашивала каждый вечер перед окончанием рабочего дня.

«Минет, мисс Уоллес, — мысленно ответил Родни. — Стоя на коленях, женщина. И чтобы стонала, пока делаешь». Он невольно усмехнулся, представив мисс Уоллес — как всегда в трикотажной двойке, твидовой юбке и жемчугах — на коленях между ляжек Лаксфорда. Чтобы скрыть свое веселье, он быстро опустил голову, рассматривая остаток батончика «Кэдбери».

Лаксфорд принялся перебирать нераспечатанные конверты.

— Позвоните перед уходом моей жене, — попросил он секретаршу. — Сегодня я вернусь не позже восьми.

Мисс Уоллес кивнула и молча удалилась, быстро прошагав в своих удобных туфлях на каучуковой подошве по серому ковру к двери. Оставшись впервые за этот день наедине с главным редактором «Осведомителя», Родни оторвался от подоконника, а Лаксфорд как раз взялся за нож для разрезания бумаг и начал вскрывать конверты из стопки справа. Родни никогда не мог понять страсти Лаксфорда к собственноручному распечатыванию личной почты. Учитывая политическую линию газеты — как можно левее от центра, лишь бы тебя не причислили к красным, коммунистам или розовым и не припечатали любым другим отнюдь не лестным прозвищем, — в письме с пометкой «Лично» вполне могла оказаться взрывчатка. И лучше уж рисковать пальцами, руками или глазами мисс Уоллес, чем превращать себя в потенциальную мишень для какого-нибудь психа. Лаксфорд, разумеется, смотрел на это по-другому. Не то чтобы он оберегал мисс Уоллес. Скорее он заметил бы, что работа главного редактора — оценивать читательский отклик на свою газету. «Осведомитель», заявил бы он, не одержит желанной победы в войне газет за самые большие тиражи, если главный редактор будет руководить своими подчиненными из тыла. Ни один стоящий издатель не станет терять связи с читателями.

Родни наблюдал, как Лаксфорд просматривает первое письмо. Главный редактор фыркнул, скомкал его и бросил в корзину для бумаг. Открыл второе и быстро его пробежал. Хмыкнул и отправил вдогонку за первым. Прочел третье, четвертое и пятое и вскрывал шестое, когда со знакомой Родни нарочитой рассеянностью спросил:

— Да, Род? Что у тебя на уме?

То, что было у Родни на уме, проистекало из самой должности, которую занимал Лаксфорд: Вседержитель, лорд—хранитель печати, запевала, вожак, а иными словами — почтенный главный редактор «Осведомителя». Всего полгода назад его из-за Лаксфорда лишили назначения, которого он чертовски заслуживал, и председатель — свиная харя — сказал своим хорошо поставленным голосом, что ему «недостает необходимых инстинктов», чтобы произвести в «Осведомителе» те преобразования, которые позволят изменить таблоид к лучшему.

— Какого рода инстинктов? — вежливо поинтересовался он у председателя, когда тот выложил ему новость.

— Инстинкта убийцы, — ответил председатель. — У Лаксфорда его хоть отбавляй. Посмотрите, что он сделал для «Глобуса».

А для «Глобуса» он сделал вот что: взял невзрачную газетку, заполнявшуюся сплетнями о кинозвездах и елейными историями о членах королевской семьи, и превратил ее в газету с самыми высокими в стране тиражами. Но не путем повышения уровня публикаций. Для этого Лаксфорд был слишком «от мира сего». Нет, он достиг этого, апеллируя к низменным инстинктам читателей данного таблоида. Он предложил им ежедневный коктейль из скандалов, сексуальных эскапад политиков, ханжества англиканской Церкви и мнимого и в высшей степени случайного благородства простого человека. Это стало настоящим кайфом для читателей Лаксфорда, которые каждое утро миллионами выкладывали по тридцать пять пенсов, словно главный редактор «Осведомителя» в одиночку — а не с помощью своего персонала и Родни, у которого было ровно столько же мозгов и на пять лет больше опыта, чем у Лаксфорда, — хранил ключи от их удовольствий. И пока крысеныш упивался своей нарастающей славой, остальные лондонские таблоиды с трудом за ним поспевали.

Родни работал в «Осведомителе» с шестнадцати лет, проделав путь от мастера на все руки до своего теперешнего поста заместителя главного редактора — по сути, второго руководителя — единственно благодаря силе воли, твердости характера и силе таланта. Он заслужил главный пост, и все это понимали. Включая Лаксфорда, и именно поэтому тот смотрел сейчас на Родни, читая его мысли с присущей ему лисьей хитростью и дожидаясь ответа. Родни сказали, что у него нет инстинкта убийцы. Да. Верно. Что ж, очень скоро все узнают правду.

— Что у тебя на уме, Род? — повторил Лаксфорд и снова устремил взгляд на свою корреспонденцию.

Твое место, подумал Родни. Но вслух сказал:

— История со съемным мальчиком. Мне кажется, пора отступиться.

— Почему?

— Она устаревает. Мы ведем этот материал с пятницы. Вчера и сегодня мы всего лишь преподнесли под новым соусом воскресные и понедельничные сообщения. Я знаю, что Митч Корсико вынюхал что-то новенькое, но пока он до этого не добрался, нужно, мне кажется, сделать паузу.

Лаксфорд отложил в сторону шестое письмо и потянул себя за удлиненные — фирменные — бачки с хорошо знакомым Родни глубокомысленным видом, призванным изображать раздумья главного редактора над мнением своего подчиненного. Он взял седьмое письмо, сунул нож под клапан конверта и ответил:

— Правительство само загнало себя в тупик. Премьер-министр представил нам свое «Возрождение исконных британских ценностей» как часть манифеста своей партии, разве не так? Всего два года назад, верно? Мы просто исследуем, что на самом деле означают для тори «исконные британские ценности». Мама и папа—зеленщики вместе с дядей-сапожником и дедушкой-пенсионером надеялись, что это означает возврат к моральным устоям и исполнению после фильмов в кинотеатрах гимна «Боже храни королеву». Похоже, наши парламентарии-тори думают по-другому.

— Согласен, — сказал Родни, — но неужели мы пытаемся свалить правительство, бесконечно предавая огласке то, что некий слабоумный член парламента проделывает со своим членом в свободное от работы время? Черт, у нас масса другого материала, который мы можем использовать против тори Так почему бы нам…

— Не позаботиться о нравственности населения? — Лаксфорд сардонически поднял бровь и, вернувшись к письму, вскрыл конверт и вынул сложенный листок бумаги. — Я от тебя такого не ожидал, Род.

Родни почувствовал, как наливается жаром лицо.

— Я только говорю, что, если мы хотим нацелить тяжелую артиллерию на правительство, нам, возможно, придется подумать о перенаправлении огня на нечто более существенное, чем сексуальные забавы членов парламента в их свободное время. Газеты занимаются этим многие годы, и куда это нас привело? Болваны по-прежнему у власти.

— Осмелюсь заметить, что наши читатели считают, что их интересы удовлетворяются. Каков, ты говорил, наш последний тираж?

Это было в духе Лаксфорда. Он никогда не задавал подобных вопросов, не зная ответа. И словно для того, чтобы придать вес своим словам, вернулся к письму.

— Я не говорю, что мы должны закрывать глаза на всякие амурные делишки. Я знаю, что это наш хлеб с маслом. Но если мы будем представлять дело так, будто правительство…

Родни осознал, что Лаксфорд его не слушает, а хмурится над письмом. Он потянул себя за бачки, но сей раз и само действие, и размышления, сопровождавшие данное действие, были настоящими. Родни был в этом уверен. С оживающей надеждой, постаравшись, чтобы она не прорвалась в его голосе, он спросил:

— Что-то случилось, Ден?

— Чушь, — отозвался Лаксфорд. И бросил письмо в корзину, к другим. Взял следующее и вскрыл его. — Немыслимая чушь, — сказал он. — Слова бесчисленной безмозглой черни. — Он прочитал следующее письмо и потом обратился к Родни: — В этом различие между нами. Ты, как видно, считаешь, что наших читателей можно перевоспитать, Род. Я же вижу их такими, какие они есть на самом деле. В большинстве своем грязные и совсем темные. Их нужно кормить мнениями, как тепленькой кашкой. — Лаксфорд отодвинул кресло от стола заседаний. — Есть еще что-нибудь на сегодня? Потому что мне нужно сделать дюжину звонков и ехать к семье.

Это твоя работа, снова подумал Родни. Вот что я получил за двадцать два года верности этой жалкой газетенке. Но сказал лишь:

— Нет, Ден, больше ничего. В смысле, в настоящий момент.

Он бросил обертку от «Кэдбери» на отвергнутые главным редактором письма и направился к двери. Лаксфорд окликнул его по имени, когда он уже открыл дверь. И когда Родни обернулся, сказал:

— У тебя шоколад застрял в бороде. Лаксфорд улыбался, когда Родни выходил.


Но едва Родни закрыл за собой дверь, как улыбка в ту же секунду померкла. Деннис Лаксфорд развернул свое кресло к корзине для бумаг. Вытащил последнее письмо, расправил его на поверхности стола и снова прочел. Оно состояло из одного слова приветствия и единственного предложения и не имело никакого отношения ни к съемному мальчику, ни к автомобилям, ни к Синклеру Ларнси, члену парламента:

«Лаксфорд,

Объяви на первой странице о своем первенце, и Шарлотта будет освобождена».

Лаксфорд уставился на послание, частый стук сердца отдавался в ушах. Он быстро перебрал в уме возможных отправителей, но они настолько не вязались с подобными делами, что оставалось одно: письмо было блефом. Тем не менее он тщательно просмотрел весь мусор, но так, чтобы не нарушить порядка, в котором выбрасывал почту этого дня. Нашел конверт от письма и стал его изучать. Крупный почтовый штемпель, стоявший на марке первого класса, оттиснулся слабо, но можно было разобрать, что письмо отправлено из Лондона.

Лаксфорд откинулся в кресле. Перечитал первые семь слов. «Объяви на первой странице о своем первенце». О Шарлотте, подумал он.

В последние десять лет он отводил мыслям о Шарлотте всего четверть часа в месяц, сокровенных четверть часа, о которых не знал никто в мире. Включая мать Шарлотты. В остальное время он умудрялся держать факт существования девочки на периферии памяти. Он никогда ни с одной душой не говорил о ней. Бывали дни, когда ему удавалось вообще забыть о том, что у него не один ребенок.

Лаксфорд взял письмо и конверт и подошел с ними к окну, где посмотрел на Фаррингтон-стрит и прислушался к приглушенному шуму уличного движения.

Кто-то, понял он, кто-то из ближайшего окружения — с Флит-стрит или, скажем, из Уоппинга, а может, и из той далекой стеклянной башни, торчащей на Собачьем острове[5], ждет, чтобы он сделал неверный шаг. Кто-то прекрасно разбирающийся в том, как совершенно не связанная с текущими событиями история раскручивается в прессе на потребу публики, обожающей наблюдать за крушением кумиров, надеется, что, получив это письмо, он не задумываясь начнет расследование и таким образом обозначит связь между собой и матерью Шарлотты. Тогда пресса с радостью на него набросится. Одна из газет обнародует его историю. Остальные последуют ее примеру. И оба они с матерью Шарлотты заплатят за свою ошибку. Ее накажут осуждением, за которым последует падение с высот политической власти. Он понесет более личную потерю.

Он сардонически усмехнулся, отметив, что его подорвали на его нее собственной мине. Если бы разоблачение правды о Шарлотте не грозило правительству новыми бедами, Лаксфорд предположил бы, что письмо отправили с Даунинг-стрит, 10[6], как бы говоря: «Почувствуй хоть раз, каково оказаться в этой шкуре». Но правительство было не меньше Лаксфорда заинтересовано в соблюдении тайны Шарлотты. А если правительство не имело отношения к письму и содержащейся в ней скрытой угрозе, то сам собой напрашивался вывод: здесь действует враг другого рода.

А таких было множество. Во все периоды его жизни. Жаждущих. Выжидающих. Надеющихся, что он выдаст себя.

Деннис Лаксфорд слишком давно играл в игру «разузнай первым», чтобы сразу попасться на удочку. Он поднял падающие тиражи «Осведомителя», не закрывая глаза на методы, которыми пользовались журналисты, чтобы добраться до правды. Поэтому он решил выкинуть письмо и забыть о нем и таким образом послать своих врагов куда подальше. Если он получит еще одно, выкинет и его.

Он во второй раз смял листок и, отвернувшись от окна, уже собрался бросить его к остальным. Но тут взгляд Лаксфорда упал на корреспонденцию, которую распечатала и сложила стопкой мисс Уоллес. Это навело его на мысль о возможности другого письма, отправленного без пометки «лично», чтобы любой мог его открыть, а то и адресованного прямо Митчу Корсико или какому-то другому мастеру по раздуванию сексуальных скандалов. Это письмо будет составлено не в столь туманных выражениях. Имена будут названы, даты и места сфабрикованы, и то, что началось как блеф из двенадцати слов, превратится в полномасштабную травлю под знаменем истины.

Он мог бы предотвратить это. Всего-то и нужно сделать один звонок и получить ответ на единственно возможный в данный момент вопрос: «Ты кому-нибудь рассказывала, Ив? Хоть одному человеку? Когда-нибудь? В последние десять лет? О нас? Говорила?»

Если она не говорила, тогда это письмо — не что иное, как попытка вывести его из равновесия, и в таком случае от него можно с легкостью отмахнуться. Если же говорила, то должна узнать, что им придется выдержать настоящую осаду.

2

Подготовив зрителей, Дебора Сент-Джеймс выложила в ряд на одном из рабочих столов в лаборатории своего мужа три больших черно-белых фотографии. Она направила на них флюоресцентные лампы и отступила назад, ожидая суждений мужа и его напарницы, леди Хелен Клайд. Дебора уже четыре месяца экспериментировала с этой новой серией фотографий, и хотя результатами была очень довольна, в последнее время она ощущала все более настоятельную необходимость внести настоящий финансовый вклад в бюджет семьи. Ей хотелось, чтобы этот вклад был регулярным, чтобы он не сводился к случайным заказам, которые она перехватывала, обивая пороги рекламных агентств, агентств по поиску талантов, редакций журналов, телеграфных агентств и издательств. В последние несколько лет после завершения учебы у Деборы начало создаваться впечатление, что большую часть свободного от сна времени она проводит, таская свое портфолио из одного конца Лондона в другой, тогда как ей-то хотелось заниматься фотографией как чистым искусством. Другим людям — от Штиглица до Мэпплторпа[7] — это удавалось. Почему же не ей?

Сложив ладони, Дебора ждала, чтобы заговорили ее муж или Хелен Клайд. Они как раз пересматривали копию экспертного заключения, которое Саймон подготовил две недели назад, по действию водно-гелевых взрывчатых веществ, и намеревались перейти от него к анализу отметин, оставленных отмычками на металле вокруг дверной ручки — и всё ради попытки обосновать версию защиты в предстоящем слушании об убийстве. Но они с готовностью прервались, поскольку занимались этим с девяти утра, выходя только на обед и на ужин, и поэтому сейчас, насколько догадывалась Дебора, в половине десятого вечера, Хелен по крайней мере готова была завершить работу.

Саймон наклонился к фотографии бритоголового парня из Национального фронта. Хелен рассматривала девочку из Вест-Индии, которая стояла с огромным, развевавшимся у нее в руках флагом Великобритании. И бритоголовый и девочка позировали на фоне переносного задника, который Дебора соорудила из больших треугольников однотонного холста.

Поскольку Саймон и Хелен молчали, заговорила она:

— Понимаете, я хочу, чтобы фотографии отражали индивидуальность человека. Я не хочу, как прежде, типизировать личность. Я не размываю задник — тот холст, над которым я работала в саду в феврале прошлого года, помнишь, Саймон? — но главное здесь — индивидуальность. Личности негде спрятаться. Он — или она, разумеется, — не может сфальшивить, потому что не в состоянии сохранять искусственное выражение лица в течение всего времени, необходимого для съемки с такой большой выдержкой. Вот. Ваше мнение?

Она сказала себе: их мнение не имеет значения. Она нащупала для себя нечто новое и не собиралась от этого отказываться. Но ее ободрило бы искреннее подтверждение того, что работа действительно хороша. Пусть даже оценщиком выступит ее муж, меньше других склонный выискивать недостатки в творениях Деборы.

Он закончил с бритоголовым, обошел Хелен, которая все еще рассматривала девочку с флагом, и склонился над фотографией растамана в густо расшитой бисером шали, накинутой поверх изрешеченной дырками футболки. Саймон спросил:

— Где ты его сняла, Дебора?

— В Ковент-Гардене, — ответила она. — Рядом с театральным музеем. Теперь я хочу поработать у церкви святого Ботолфа. Там много бездомных. Ты знаешь. — Она наблюдала, как Хелен переходит к следующей фотографии, борясь с желанием вгрызться зубами себе в ноготь.

Наконец Хелен подняла глаза.

— По-моему, они чудесны.

Правда? Ты действительно так думаешь? В смысле, ты считаешь… Понимаешь, они не такие, как раньше, верно? Я хотела… то есть… Я снимаю крупноформатной камерой и оставляю на фотографии следы перфорации и подтеки от реактивов, потому что хочу, чтобы они как бы объявляли, что это — картинки, то есть искусственно созданная реальность, в то время как лица неподдельны. По крайней мере… мне бы хотелось так думать… — Дебора отвела назад густые пряди волос цвета меди. Она запуталась в словах. Как обычно. Она вздохнула. — Вот что я пытаюсь… Муж обнял Дебору за плечи и звучно поцеловал в висок.

— Отличная работа, — сказал он. — И сколько их у тебя?

— О, десятки. Сотни. Ну, возможно, не сотни, но очень много. Я только что приступила к печати на больших листах. Я очень надеюсь, что их примут для показа… в галерее, я хочу сказать. Как произведения искусства. Потому что они все-таки произведения искусства, и…

Она умолкла, так как краем глаза заметила какое-то движение. Обернулась к двери лаборатории и увидела, что ее отец — давний домочадец Сент-Джеймсов — тихо поднялся на верхний этаж особнячка на Чейн-роу.

— Мистер Сент-Джеймс, — произнес Джозеф Коттер, придерживаясь традиции никогда не называть Саймона по имени. Несмотря на продолжительность брака своей дочери с Саймоном, он так до конца и не привык к тому, что она вышла замуж за его молодого господина. — К вам посетители. Я провел их в кабинет.

— Посетители? — переспросила Дебора. — Я не слышала… звонок звонил, папа?

— Этим посетителям звонок без надобности, — ответил Коттер. Он вошел в лабораторию и, нахмурившись, посмотрел на фотографии Деборы. — Противный тип, — заметил он о головорезе из Национального фронта. — И обратился к мужу Деборы: — Это Дэвид. А с ним какой-то его приятель — в немыслимых подтяжках и сияющих туфлях.

— Дэвид? — удивилась Дебора. — Дэвид Сент-Джеймс? Здесь? В Лондоне?

— Здесь — в этом доме, — заметил Коттер. — И одет, как всегда, чудовищно. Для меня загадка, где этот парень покупает себе одежду. Видимо, в ОКСФАМе[8]. Вы все будете пить кофе? Тем двоим он, кажется, не помешает.

Дебора уже спускалась вниз, зовя Дэвида по имени, а ее муж ответил:

— Да, кофе. И, зная моего братца, принесите-ка остатки шоколадного торта. — Хелен он сказал: — Давай отложим все это до завтра. Ты, наверное, сейчас уйдешь?

— Позволь только сначала поздороваться с Дэвидом.

Хелен выключила флюоресцентные лампы и следом за Сент-Джеймсом спустилась по лестнице, которую он одолевал медленно из-за своей искалеченной левой ноги. Замыкал шествие Коттер.

Дверь в кабинет была открыта. В комнате слышался голос Деборы:

— Что ты здесь делаешь, Дэвид? Почему не позвонил? Надеюсь, с Сильвией и детьми все в порядке?

Коснувшись поцелуем щеки невестки, Дэвид отвечал:

— У них все хорошо, Деб. У всех все хорошо. Я в городе в связи с конференцией по евроторговле. Деннис нашел меня там. А-а, вот и Саймон. Деннис Лаксфорд, мой брат Саймон. Моя невестка. И Хелен Клайд. Хелен, как ты? Мы ведь лет пять не виделись, да?

— Мы же вместе встречали Рождество, — ответила Хелен. — В доме твоих родителей. Но там было такое столпотворение, что тебе простительно не помнить.

— Большую часть дня я, без сомнения, провел у праздничного стола.

Дэвид похлопал себя обеими ладонями по заметному брюшку, единственному, что отличало его от младшего брата. В остальном они с Сент-Джеймсом походили на всех прочих отпрысков своей семьи, имевших одинаковые вьющиеся черные волосы, одинаковый рост, одинаковые резкие черты лица и одинаковые глаза, цвет которых колебался между серым и голубым. И действительно, одет он был, как сказал Коттер — чудовищно. От биркенстокских сандалий и носков в ромбик до твидового пиджака и рубашки-поло Дэвид был воплощением эклектизма и «кутюрным» горем семьи. В бизнесе он выказал себя настоящим гением, в четыре раза увеличив доходы семейной транспортной компании с тех пор, как отец ушел на покой. Но по внешнему виду никто бы этого о нем не сказал.

— Мне нужна твоя помощь. — Дэвид выбрал одно из кожаных кресел у камина. С уверенностью человека, который командует легионом подчиненных, он жестом предложил всем сесть. — Точнее, твоя помощь нужна Деннису. Поэтому мы и пришли.

— Какого рода помощь?

Сент-Джеймс окинул взглядом человека, которого привел его брат. Он стоял не совсем на свету, у стены, на которой Дебора регулярно меняла экспозицию из своих фотографий. Лаксфорд, как заметил Сент-Джеймс, был необыкновенно подтянутым, худошавым мужчиной средних лет, чей модный синий блейзер, шелковый галстук и бежевые брюки выдавали щеголя, но на чьем лице застыло выражение легкого беспокойства, к которому в настоящий момент, судя по всему, примешивалась значительная доля недоверия. Сент-Джеймс понимал причину этого последнего чувства, однако до сих пор не приучился воспринимать его спокойно. Деннис Лаксфорд нуждался в той или иной помощи, но не надеялся получить ее от явного калеки. «У меня повреждена нога, мистер Лаксфорд, — хотелось сказать Сент-Джеймсу, — а не мозги». Вместо этого он ждал слов гостя, пока Хелен и Дебора занимали места на диване и кушетке.

Лаксфорду, похоже, не понравилось, что женщины недвусмысленно устраивались на все время беседы. Он сказал:

— Это личное дело. В высшей степени конфиденциальное. Я не хотел бы…

— Если кто из наших сограждан и способен продать твою историю прессе, то только не эти трое, Деннис, — перебил его Дэвид Сент-Джеймс. — Осмелюсь сказать, они даже не знают, кто ты такой. — И затем обратился к остальным: — А, кстати, знаете. Да нет, не важно. По вашим лицам вижу, что нет.

И продолжил объяснение. Они с Лаксфордом вместе учились в Ланкастерском университете, были оппонентами в дискуссионном клубе и собутыльниками после экзаменов. По окончании университета они не теряли связи, следя за успешной карьерой друг друга.

— Деннис писатель, — сказал Дэвид. — Сказать по правде, лучший из всех, кого я знаю.

По словам Дэвида, он приехал в Лондон, чтобы сделать литературную карьеру, но его занесло в журналистику, где он и решил остаться. Он начинал политическим корреспондентом в «Гардиан». Теперь он главный редактор.

— «Гардиан»? — спросил Сент-Джеймс.

— «Осведомителя».

Во взгляде ответившего Лаксфорда сквозил вызов любому, кто пожелал бы высказаться. Начать в «Гардиан» и закончить в «Осведомителе» — такое восхождение нельзя было считать слишком блистательным, но Лаксфорд, как видно, не терпел, чтоб его судили.

Дэвид, кажется, не заметил его взгляда. Он сказал, кивнув в сторону друга:

— Он пришел в «Осведомитель» полгода назад, Саймон, после того, как «Глобус» стал изданием номер один. Он был самым молодым главным редактором за всю историю Флит-стрит, когда возглавлял «Глобус», не говоря уже о том, что самым успешным. Каким и остается. Даже «Санди таймс» это признала. Они дали о нем приличный материал. Когда это было, Деннис?

Лаксфорд проигнорировал вопрос, а панегирик Дэвида, похоже, вызвал у него раздражение. Минуту он как будто размышлял.

— Нет, — обратился он наконец к Дэвиду. — Ничего не выйдет. Риск слишком велик. Мне не следовало приходить.

Дебора шевельнулась.

— Мы уйдем, — сказала она. — Хелен. Идем?

Но Сент-Джеймс наблюдал за главным редактором газеты, и что-то в нем — не умение ли манипулировать ситуацией? — заставило его произнести:

— Хелен работает со мной, мистер Лаксфорд. Если вам нужна моя помощь, в конце концов вам придется воспользоваться и ее услугами, даже если сейчас так не кажется. И со своей женой я делюсь большей частью своих профессиональных проблем.

— Значит, решено, — сказал Лаксфорд и сделал движение, чтобы уйти.

Дэвид Сент-Джеймс жестом пригласил его вернуться.

— Тебе все равно придется кому-то довериться, — сказал он и продолжал, обращаясь к брату: — Штука в том, что на волоске карьера одного тори.

— По-моему, это должно вас радовать, — сказал Сент-Джеймс Лаксфорду. — «Осведомитель» никогда не делал секрета из своих политических пристрастий.

— Это карьера не простого тори, — сказал Дэвид. — Расскажи ему, Деннис. Он сможет тебе помочь. Или ему, или чужому человеку, не обладающему этическими принципами Саймона. Или можешь обратиться в полицию. Но ты знаешь, к чему это приведет.

Пока Деннис Лаксфорд перебирал возможные варианты, Коттер принес кофе и шоколадный торт. Он поставил большой поднос на кофейный столик перед Хелен и посмотрел на дверь, где на пороге маленькая длинношерстая такса с надеждой смотрела на оживленное собрание.

— Это ты, — произнес Коттер. — Персик. Разве я не велел тебе оставаться на кухне? — Пес вильнул хвостом и тявкнул. — Любит шоколад, — объяснил Коттер.

— Много что любит, — поправила Дебора и приняла чашку от Хелен, взявшейся разливать кофе.

Коттер подхватил собаку и направился в заднюю часть дома. Через мгновение они услышали, как он поднимается по лестнице.

— Молоко и сахар, мистер Лаксфорд? — дружелюбно спросила Дебора, как будто несколькими минутами раньше издатель и не ставил под сомнение ее порядочность. — А торт не попробуете? Его пек мой отец. Он замечательный кондитер.

Вид у Лаксфорда был такой, словно он знал: преломление хлеба с ними — или, в данном случае, торта — ознаменует переход рубежа, который он предпочел бы не переходить. Тем не менее он согласился. Подошел к дивану, сел на краешек и размышлял, пока Дебора и Хелен раздавали кофе и торт. Наконец он заговорил:

— Хорошо. Я вижу, что, по сути, у меня нет выбора.

Он полез во внутренний карман блейзера, невольно показав подтяжки с индийским узором, которые произвели такое впечатление на Коттера, достал конверт и передал его Сент-Джеймсу, пояснив, что письмо принесли с дневной почтой.

Прежде чем познакомиться с содержимым, Сент-Джеймс осмотрел конверт. Прочел короткое послание. Тут же прошел к письменному столу и, недолго покопавшись в боковом ящике, извлек пластиковый файл, в который и опустил листок бумаги.

— Кто-нибудь еще прикасался к письму? — спросил он.

— Только вы и я.

— Хорошо. — Сент-Джеймс передал файл Хелен и обратился к Лаксфорду: — Шарлотта. Кто это? И кто ваш первенец?

— Она. Шарлотта. Ее похитили.

— В полицию вы не звонили?

— Мы не можем привлечь полицию, если вы об этом. Любая огласка нам нежелательна.

— Огласки не будет, — заметил Сент-Джеймс. — Согласно процедуре, случаи похищения сохраняются в тайне. Вы прекрасно об этом знаете, не так ли? Полагаю, как газетчик…

— Я прекрасно знаю, что полиция держит журналистов в курсе текущих событий, когда расследует похищения, — резко ответил Лаксфорд. — При условии, что ничего не просочится в печать, пока жертва не будет возвращена семье.

— Так в чем же проблема, мистер Лаксфорд?

— В том, кто эта жертва.

— Ваша дочь.

— Да. И дочь Ив Боуэн.

Хелен встретилась взглядом с Сент-Джеймсом, возвращая ему письмо похитителя. Саймон увидел, что она подняла брови. Дебора спрашивала:

— Ив Боуэн? Я не совсем знакома с… Саймон? Ты знаешь?..

Ив Боуэн, объяснил ей Дэвид, являлась заместителем министра внутренних дел, одним из самых видных младших министров правительства консерваторов. Она была перспективным политиком, с поразительной скоростью поднимавшимся по карьерной лестнице и обещавшим стать второй Маргарет Тэтчер. Она была членом парламента от Мэрилебона, и, видимо, в этом округе исчезла ее дочь.

— Когда я получил это с почтой, — Лаксфорд указал на письмо, — я сразу же позвонил Ив. Честно говоря, я посчитал его блефом. Я подумал, что кто-то догадался о нашей связи. Что кто-то пытается спровоцировать меня на поступок, который подтвердил бы эту догадку. Я решил, что кто-то нуждается в доказательствах того, что нас с Ив связывает Шарлотта, и выдумка, будто Шарлотта похищена, — плюс моя реакция на эту выдумку, — станет требуемым доказательством.

— Зачем кому-то понадобились доказательства вашей связи с Ив Боуэн? — спросила Хелен.

— Чтобы продать эту историю средствам массовой информации. Нет нужды говорить вам, как разгуляется пресса, если выйдет наружу, что именно я — со всего-то леса — отец единственного ребенка Ив Боуэн. Особенно после того, каким образом она… — Он, похоже, искал эвфемизм, но тщетно.

Сент-Джеймс закончил его мысль, не смягчая ее:

— После того, как она к своей выгоде использовала свое положение матери-одиночки?

— Она сделала его своим знаменем, — признал Лаксфорд. — Можете себе представить, какой праздник будет у прессы в тот день, когда выяснится, что предмет великой запретной страсти Ив Боуэн — такая личность, как я.

Сент-Джеймс прекрасно это представлял. Во время своей избирательной кампании депутатша от Мэрилебона изображала из себяоступившуюся женщину, которой удалось подняться, которая отказалась сделать аборт, сочтя это безнравственным, и совершила подвиг, родив ребенка вне брака. Незаконное рождение ее дочери — как и тот факт, что Ив Боуэн благородно не назвала отца девочки, — стало едва ли не главной причиной, по которой ее выбрали в парламент. Ив Боуэн публично отстаивала мораль, религию, основополагающие ценности, прочность семьи, преданность монархии и стране. Она выступала за все, над чем применительно к политикам-консерваторам издевался «Осведомитель».

— Ее история сослужила ей хорошую службу, — заметил Сент-Джеймс. — Политик, который в открытую признается в своих недостатках. Трудно за такого не проголосовать. Не говоря уже о том, что премьер-министр мечтает разбавить свое правительство женщинами. Кстати, он знает, что ребенок похищен?

— Никому в правительстве не сообщили.

— И вы уверены, что ее похитили? — Сент-Джеймс указал на лежавшее у него на коленях письмо. — Написано печатными буквами. Такое вполне мог написать ребенок. Есть ли малейшая вероятность, что за этим стоит сама Шарлотта? Она о вас знает? Не может ли это быть попыткой давления на мать?

— Конечно нет. Господи боже, ей же всего десять лет. Ив никогда ей не говорила.

— Вы уверены в этом?

— Разумеется, я не могу быть уверен. Я опираюсь только на то, что сказала мне Ив.

— А вы ни с кем не делились? Вы женаты? Жене не рассказывали?

— Я ни с кем, — твердо ответил газетчик, проигнорировав два других вопроса. — Ив утверждает, что она тоже никому ни словом не обмолвилась, но она могла обронить какой-то намек. Должно быть, она что-то сказала человеку, который имеет на нее зуб.

— А на вас никто зуба не имеет?

Бесхитростный взгляд темных глаз Хелен и невозмутимое выражение лица говорили об ее абсолютном незнании главной цели «Осведомителя» — быстро накопать грязи и раньше других ее опубликовать.

— Да, пожалуй, полстраны, — признал Лаксфорд. — Но вряд ли моей профессиональной карьере придет конец, если станет известно, что я отец незаконного ребенка Ив Боуэн. Некоторое время надо мной посмеются, учитывая мои политические взгляды, но и только. В уязвимом положении находится Ив, а не я.

— Тогда зачем посылать письмо вам? — спросил Сент-Джеймс.

— Мы оба получили по письму. Мое пришло с почтой. Письмо Ив дожидалось ее дома, принесенное, по словам домработницы, каким-то человеком утром.

Сент-Джеймс еще раз осмотрел конверт. На штемпеле стояла дата двухдневной давности.

— Когда исчезла Шарлотта? — спросил он.

— Сегодня днем. Где-то между Блэндфорд-стрит и Девоншир-Плейс-мьюз.

— Денег не требовали?

— Только публичного признания моего отцовства.

— Чего вам делать не хотелось бы.

— Я готов признаться. Без большого желания, поскольку это повлечет за собой некоторые осложнения, но я готов. Это Ив не желает и слышать об этом.

— Вы с ней виделись?

— Разговаривал с ней. После этого я позвонил Дэвиду. Вспомнил, что у него есть брат… Я знал, что вы как-то связаны с уголовными расследованиями, ну или хотя бы были связаны. Я подумал, что вы сможете помочь.

Сент-Джеймс покачал головой и вернул Лаксфорду письмо и конверт.

— Это дело не для меня. Его нужно вести осмотрительно…

— Послушайте меня. — Лаксфорд не прикоснулся ни к торту, ни к кофе, но сейчас взял чашку. Сделал глоток и вернул чашку на блюдце. Кофе выплеснулся, замочив ему пальцы. Лаксфорд не сделал попытки вытереть их. — Вы не знаете, как на самом деле работают газеты. Первым делом полицейские отправятся домой к Ив, и об этом никто не узнает, верно. Но им потребуется побеседовать с ней не один раз. и они не захотят дожидаться ее отбытия в Мэрилебон. Они приедут повидаться с ней в министерство, потому что оно недалеко от Скотленд-Ярда, и, видит Бог, дело о похищении девочки попадет в Скотленд-Ярд, если мы сейчас этому не помешаем.

— Скотленд-Ярд и Министерство внутренних дел поневоле связаны друг с другом, — заметил Сент-Джеймс. — Вам это известно. В любом случае следователи не пойдут на встречу с ней в форме.

— Вы действительно считаете, что дело в форме? — спросил Лаксфорд. — Да нет такого журналиста, который при взгляде на полицейского не определил бы, кто он такой. Итак, полицейский появляется в министерстве и спрашивает заместителя министра. Корреспондент одной из газет видит его. Кто-то в министерстве готов слить информацию — секретарь, делопроизводитель, хозяйственник, гражданский клерк пятого ранга, обремененный слишком большими долгами и слишком заинтересованный в деньгах. Так или иначе, это происходит. Кто-то говорит с корреспондентом. И внимание его газеты теперь приковано к Ив Боуэн. «Кто эта женщина?» — начинает задаваться вопросом газета. «Почему приходили из полиции? А кстати, кто отец ее ребенка?» И днем раньше, днем позже они выйдут на меня.

— Если вы никому не говорили, то вряд ли, — сказал Сент-Джеймс.

— Не важно, что я говорил или не говорил, — ответил Лаксфорд. — Важно то, что Ив проговорилась. Она утверждает, что нет, но, видимо, да. Кто-то знает. Кто-то затаился. Обращение в полицию — а именно этого от нас ждет похититель — послужит сигналом для оповещения газет. Если это произойдет, с Ив будет покончено. Ей придется оставить пост заместителя министра, и, боюсь, свое место в парламенте она тоже потеряет. Если не теперь, то на следующих выборах.

— Если только она не станет объектом всеобщего сочувствия, что сыграет ей на руку.

— А вот это, — произнес Лаксфорд, — особенно гнусное замечание. Что вы хотите этим сказать? Она же мать Шарлотты.

Дебора повернулась к мужу. Она сидела на кушетке перед его креслом и, легко дотронувшись до его ноги, встала.

— Мы можем переговорить, Саймон? — спросила она у него.

Сент-Джеймс видел, как она взволнована. И сразу же пожалел, что позволил ей присутствовать при разговоре. Только услышав, что речь пойдет о ребенке, он должен был выслать ее из комнаты под любым предлогом. Дети — и ее невозможность выносить ребенка — были самой большой болью Деборы.

Он прошел за ней в столовую. Дебора встала у стола, опершись сложенными за спиной руками о его полированную столешницу, и сказала:

— Я знаю, о чем ты думаешь, но ты ошибаешься. Тебе не нужно меня оберегать.

— Я не хочу ввязываться в это дело, Дебора. Слишком велик риск. Если с девочкой что-то случится, вина ляжет на меня.

— Но ведь это не обычное похищение, не так ли? Денег не требуют, требуют лишь публичного признания отцовства. И смертью не угрожают. Ты знаешь, что если они от тебя не получат помощи, то пойдут к кому-нибудь другому.

— Или в полицию, куда им и следовало пойти первым делом.

— Но ты уже занимался подобными делами. И Хелен тоже. Давно, конечно, но в прошлом у тебя был подобный опыт. И у тебя хорошо получалось.

Сент-Джеймс ничего не ответил. Он знал, что ему следовало сделать: отказать Лаксфорду. Но Дебора смотрела на него, ее лицо отражало абсолютную и неизменную веру в мужа. В его умение всегда поступать правильно.

— Ты можешь ограничить время, — рассудительно предложила она. — Ты можешь… Скажи ему, что ты отводишь на это… сколько? Один день? Два? Чтобы взять след. Опросить ее ближайшее окружение. Чтобы… начать что-то делать. Потому что тогда ты хотя бы будешь уверен, что расследование ведется как надо. А для тебя ведь это важно, правда? Знать, что все делается как надо.

Сент-Джеймс коснулся щеки Деборы. Ее кожа была горячей. Глаза казались слишком большими.

Несмотря на свои двадцать пять лет, она сама походила на ребенка. Прежде всего, не надо было позволять ей слушать историю Лаксфорда, снова подумал он. Нужно было отправить ее заниматься своими фотографиями. Следовало настоять. Следовало… Сент-Джеймс резко одернул себя. Дебора права. Ему постоянно хочется ее защитить. У него страсть ее защищать. А все потому, что он на одиннадцать лет старше и знает Дебору со дня ее рождения.

— Ты им нужен, — сказала она. — Мне кажется, ты должен помочь. Хотя бы поговори с матерью. Послушай, что она скажет. Это можно сделать сегодня же вечером. Поезжай к ней с Хелен. Прямо сейчас. — Она дотронулась до ладони Саймона, все еще поглаживавшей ее щеку.

— Я не могу выделить два дня, — сказал он.

— Это не важно, главное, возьмись. Ну что, берешься? Я знаю, ты об этом не пожалеешь.

Я уже жалею, подумал Сент-Джеймс. Но кивнул, соглашаясь.

У Денниса Лаксфорда было достаточно времени, чтобы привести в порядок свой духовный дом до возвращения в дом материальный. Он жил в Хайгейте, на значительном расстоянии от особняка Сент-Джеймса, стоявшего у реки в Челси, и, ведя свой «порше» в транспортном потоке, Лаксфорд собирался с мыслями и сооружал фасад, за который, как он надеялся, его жена заглянуть не сможет.

После разговора с Ив он позвонил ей и сказал, что вернется позже, чем рассчитывал. Извини, дорогая, возникли некоторые обстоятельства, в связи с делом Ларнси нужно за стольким проследить. Ты же знаешь, мы до последнего не отдаем в набор утренний выпуск. Мне придется задержаться. Я не слишком нарушил твои планы на вечер?

Нет, ответила Фиона. Когда зазвонил телефон, она как раз читала малышу Лео, точнее, читала вместе с малышом Лео, потому что никто не читает малышу Лео, когда он хочет читать сам. Лео выбрал Джотто, со вздохом сообщила Фиона. Опять. Жаль, что его не интересует никакой другой период живописи. Чтение о картинах на религиозные сюжеты вгоняет ее в сон.

Это полезно для души, сказал Лаксфорд, попытавшись придать своему тону ироничность, а сам подумал: «Разве не про динозавров он должен в этом возрасте читать? Не про созвездия? Знаменитых охотников? Змей и лягушек? Какого черта восьмилетний мальчик читает о художнике, жившем в четырнадцатом веке? И почему его мать поощряет подобное стремление?

Они слишком близки, подумал, и не в первый раз, Лаксфорд. Лео и его мать слишком близки по духу. Когда мальчик наконец-то водворится в Беверстоке на весь осенний семестр, он окажется в мальчишеском мире. Лео от этого не в восторге. Фиона в еще меньшем восторге, но Лаксфорд знал, что им обоим это пойдет на пользу. Разве он сам не обязан всем Беверстоку? Разве не там сделали из него мужчину? Сориентировали в жизни? Разве находился бы он сегодня там, где нахоится, если бы его не послали в частную школу?

Лаксфорд постарался вытравить из сознания память о событиях этого вечера. Нужно позабыть о письме и обо всем, что последовало за его получением. Это единственный способ соорудить фасад.

Однако мысли, подобно маленьким волнам, бились о барьеры, которые он воздвиг, чтобы сдержать их, и главными были мысли о его разговоре с Ив.

Он не разговаривал с ней целую вечность, с тех пор как она сообщила ему о своей беременности ровно через пять месяцев после конференции консерваторов, на которой они познакомились. Ну, не совсем познакомились, потому что он знал Ив по университету, потом сталкивался с ней в коридорах газеты и считал ее привлекательной, даже несмотря на то, что находил отвратительными ее политические взгляды. Когда он увидел Ив в Блэкпуле[9] среди дельцов от власти из партии консерваторов — в стальных костюмах, со стальными волосами и со стальными лицами, — притяжение оказалось прежним, равно как и отталкивание. Но в тот момент они были товарищами-журналистами — он уже два года как возглавлял «Глобус», а она была политическим корреспондентом в «Дейли телеграф», — и у них имелась возможность, ужиная и выпивая с коллегами, помериться интеллектами в яростных спорах из-за явно затянувшегося пребывания консерваторов у власти. Словесная схватка перешла в схватку тел. И не единственную. Для одного раза можно было бы найти оправдание: ну перебрали, ну похоть удовлетворили, и до свиданья. Но их лихорадочные отношения продолжались во все время конференции. В результате появилась Шарлотта.

И о чем только он тогда думал? — спросил себя Лаксфорд. Он уже год ухаживал за Фионой, уже определенно решил на ней жениться, завоевать ее доверие и сердце, не говоря уже о роскошном теле, и при первой же возможности все испортил. Однако не совсем, потому что Ив не только не собиралась за него замуж, но и слышать не захотела о браке, когда, узнав о ее беременности, он сделал ей неискреннее предложение. Она сосредоточила свои устремления на политической карьере. Брак с Деннисом Лаксфордом не входил в ее планы по достижению поставленной цели.

— Бог мой, — сказала тогда она, — неужели ты действительно думаешь, что я свяжу свою жизнь с королем бульварной прессы только ради того, чтобы в свидетельстве о рождении моего ребенка стояла фамилия мужчины? Ты, должно быть, еще более чокнутый, чем можно судить по твоей газете.

Итак, они расстались. И в последующие годы, пока она поднималась по карьерной лестнице, он иногда говорил себе, что Ив успешно проделала то, что не получилось у него: она, как хирург, удалила из своей памяти никчемный придаток своего прошлого.

Что оказалось иллюзией, как он обнаружил, позвонив ей. Существование Шарлотты не позволило бы.

— Что тебе надо? — спросила она, когда он наконец добрался до нее в офисе главного организатора фракции в палате общин. — Зачем ты мне звонишь? — Говорила она негромко и отрывисто. На заднем плане слышались чьи-то голоса.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказал он.

— Честно говоря, у меня такого желания нет.

— Это насчет Шарлотты.

Он услышал, как она со свистом втянула в себя воздух. Голос ее не изменился.

— Она не имеет к тебе никакого отношения, и ты это знаешь.

— Ивлин, — торопливо произнес он. — Я знаю, что позвонил неожиданно.

— Прекрасно выбрав момент.

— Извини. Я слышу, что ты не одна. Ты можешь найти отдельный телефон?

— Я не намерена…

— Я получил обличающее письмо.

— Вряд ли это тебя удивило. По-моему, ты должен регулярно получать письма, обличающие тебя в чем-то.

— Кто-то знает.

— О чем?

— О нас. О Шарлотте.

Похоже, это ее потрясло, пусть и на мгновение. Ответа долго не было. Лаксфорду показалось, что он слышит, как барабанят пальцы по мембране телефонной трубки. Затем она резко произнесла:

— Чушь.

— Послушай. Только послушай. — Он зачитал короткое послание. Прослушав его, Ив ничего не сказала. Где-то в офисе раздался мужской смех. — В нем говорится: первенца, — нарушил молчание Лаксфорд. — Кто-то в курсе. Ты никому не говорила?

— Освобождена? — переспросила она. — Шарлотта будет освобождена? — Снова последовало молчание, в продолжение которого Лаксфорд, казалось, слышал: вот работает мозг Ив, прикидывая, как это ударит по ее престижу и насколько глубок будет общеполитический ущерб. — Дай мне свой номер, — наконец произнесла она. — Я тебе перезвоню.

Она перезвонила, но теперь это была уже совсем другая Ив. Она сказала:

— Деннис. Черт бы тебя побрал. Что ты наделал?

Ни слез, ни ужаса, ни материнской истерики, ни битья в грудь, ни гнева. Только эти восемь слов. И конец его надеждам, что кто-то блефует. Похоже, никто не блефовал. Шарлотта исчезла. Кто-то — или человек, нанятый этим кем-то, — ее увез, кто-то, знающий правду.

Надо скрыть эту правду от Фионы. На протяжении их десятилетнего брака она соблюдала священное правило — ничего не утаивать от мужа. Страшно подумать, что случится с существующим между ними доверием, если она узнает, что у него был от нее секрет. Гнусно уже то, что он сотворил ребенка и ни разу его не видел. Хотя это Фиона могла бы ему и простить. Но зачать этого ребенка в разгар ухаживаний за самой Фионой, когда зарождались их отношения! Во всем, что было между ними с тех пор, ей будет мерещиться фальшь. А фальши она никогда не простит.

Лаксфорд свернул на Хайгейт-роуд. Повторил изгиб Миллфилд-лейн по кромке лесопарка Хэмпстед-Хит, где по дорожкам вдоль прудов двигались подпрыгивающие огоньки, сказавшие ему, что велосипедисты до сих пор наслаждаются майской погодой, несмотря на кромешную темноту. Он притормозил, когда из-за изгороди из бирючины и остролиста показалась кирпичная стена, которой были обнесены его владения. Миновал столбы, отмечавшие въезд, и спустился под уклон к вилле, которая последние восемь лет была их домом.

Фиона находилась в саду. Лаксфорд издалека заметил ее белый муслиновый домашний халат на фоне изумрудных папоротников и пошел к ней. Если его жена и слышала шум подъехавшего автомобиля, вида она не подала. Она направлялась к самому большому дереву в саду, зонтичному грабу, под которым — у самого пруда — стояла деревянная скамейка.

Когда Лаксфорд подошел к скамье, Фиона сидела на ней, прикрыв свои длинные ноги манекенщицы и красивые ступни складками халата. С помощью заколок она убрала назад волосы, и, подойдя к скамейке, первое, что сделал Деннис после горячего поцелуя, распустил их, чтобы они упали ей на грудь. Он почувствовал обычное волнение, которое всегда испытывал рядом со своей женой, — смесь благоговения, желания и удивления тому факту, что это роскошное существо действительно принадлежит ему.

Он был благодарен темноте, облегчившей ему первую встречу с Фионой. Он был благодарен и жене за то, что она решила выйти на улицу, потому что сад — высшее достижение домашней жизни Фионы, как она его называла, — позволял ему отвлечь ее внимание.

— Тебе не холодно? — спросил он. — Дать тебе пиджак?

— Вечер чудесный, — ответила она. — Сидеть дома просто невозможно. Думаешь, после такого прекрасного мая нас ждет жуткое лето?

— Обычная закономерность.

Прямо перед ними выскочила из воды рыбка, шлепнула хвостом по листу кувшинки.

— Несправедливая закономерность, — сказала Фиона. — Весна должна обещать, что будет лето. — Она указала на группу молодых березок в низинке, ярдах в двадцати от того места, где они сидели. — В этом году снова прилетели соловьи. Еще там есть семейство певчих птичек, за которыми мы с Лео наблюдали сегодня днем. Мы кормили белок. Дорогой, надо запретить Лео кормить белок с руки. Я без конца твержу ему об этом. Он упрямится, что в Англии нет никакого бешенства, и не хочет подумать, что, приучая животное к слишком тесному контакту с человеком, подвергает его опасности. Ты не поговоришь с ним еще разок?

Если он и соберется о чем-нибудь поговорить с Лео, то уж не о белках. Слава богу, интерес к животным типичен для подрастающего мальчика.

Фиона продолжала. Лаксфорд видел, что она осторожно подбирает слова, отчего ему сделалось немного не по себе, пока не прояснилась тема разговора.

— Он снова вспоминал о Беверстоке дорогой. Мне кажется, он совсем не хочет туда ехать. Я снова и снова объясняла, что это твоя школа и что он будет таким же старым беверстокцем, как его отец. Он ответил — его это мало волнует, да и никого не волнует, потому что дедушка и дядя Джек не старые беверстокцы, а они все равно очень многого достигли.

— Мы уже много раз это обсуждали, Фиона.

— Разумеется, так, милый. Много раз. Я только хотела, чтобы ты знал о позиции Лео и был готов к встрече с ним утром. Он заявил, что собирается поговорить с тобой об этом за завтраком — как мужчина с мужчиной, так он выразился, — при условии, что ты встанешь до того, как он пойдет в школу. Я сказала, что сегодня вечером ты приедешь поздно. Послушай, дорогой. Соловей запел. Как чудесно. Да, кстати, ты получил свой материал?

Лаксфорд чуть не попался. Ее голос звучал так тихо. Он наслаждался мягкостью ее волос под своей ладонью. Пытался определить, какие у нее духи. Думал о том, когда они в последний раз занимались любовью на улице. Поэтому с трудом среагировал на тактичную смену темы — это дающееся только женщинам мягкое переключение коробки передач беседы.

— Нет, — ответил он и продолжал, радуясь, что есть правда, которую он может ей сказать. — Тот съемный мальчишка пока продолжает прятаться. Мы отправили номер в печать без него.

— Представляю, как обидно потратить вечер на пустое ожидание.

— Треть моей работы — пустое ожидание. Еще одна треть — принятие решения относительно того, чем заполнить пустое место на первой полосе завтрашней газеты. Родни предлагает временно отойти от этой истории. Сегодня днем у нас опять была дискуссия.

— Он звонил тебе сюда сегодня вечером. Наверное, по этому поводу. Я сказала ему, что ты все еще в офисе. По словам Родни, он звонил туда, но не застал тебя. Прямой номер не отвечал. Примерно в половине девятого. Ты, наверное, выходил поесть?

— Видимо, да. В половине девятого?

— Так он сказал.

— Думаю, примерно тогда я ходил за сэндвичем. Лаксфорд поерзал на скамейке. Он никогда не лгал своей жене после той единственной лжи о якобы бесконечной скуке на роковой конференции тори в Блэкпуле. Да и Фиона тогда еще не была его женой, так что это почти не имеет отношения к правде и верности, не так ли?

— Нам надо отдохнуть, — произнес он. — На юге Франции. Возьмем машину и прокатимся по Прованcу. Снимем на месяц дом. Что скажешь? Этим летом?

Она тихо засмеялась. Деннис почувствовал, как ее прохладная ладонь легла ему на затылок. Пальцы Фионы забрались в его волосы.

— Когда это было, чтобы ты на месяц уехал от своей газеты? Да через неделю ты сойдешь с ума от скуки. Не говоря уже о том, что будешь терзаться мыслями о Родни Эронсоне, который станет втираться в доверие ко всем — от председателя правления до уборщиков офиса. Ты же знаешь, он метит на твое место.

Да, подумал Лаксфорд, именно туда метит Родни Эронсон. Он следит за каждым движением и решением Лаксфорда с тех пор, как тот появился в «Осведомителе», и ждет малейшего промаха, о котором мог бы доложить председателю правления и обеспечить собственное будущее. Если существование Шарлотты Боуэн можно назвать этим малейшим промахом… Но не может быть, чтобы Родни знал о Шарлотте. Просто не может. НИ-КАК.

— Ты какой-то притихший, — заметила Фиона. — Замучился?

— Просто думаю.

— О чем?

— О том, когда мы в последний раз занимались любовью на улице. Не могу вспомнить, когда это было. Помню только, что шел дождь.

— Прошлой осенью — в сентябре, — сказала Фиона.

Он глянул на нее через плечо.

— Ты помнишь.

— Вон там, у берез, где трава повыше. У нас было вино и сыр. Мы включили в доме музыку. Взяли из багажника твоей машины старое одеяло.

— Да?

— Да.

В свете луны она выглядела восхитительно. Походила на произведение искусства, каковым и являлась. Ее полные губы манили, изгиб шеи просил поцелуев, а ее скульптурное тело предлагало немыслимые искушения.

— Это одеяло, — проговорил Лаксфорд, — по-прежнему лежит в багажнике.

Ее полные губы дрогнули.

— Сходи за ним, — сказала она.

3

Ив Боуэн, заместитель министра внутренних дел и член парламента от Мэрилебона с шестилетним стажем, жила в Девоншир-Плейс-мьюз, изгибавшемся крючком и мощенном булыжником лондонском переулке, вдоль которого выстроились бывшие конюшни, превращенные в жилые дома с гаражами. Ее дом стоял в северо-восточном конце переулка: внушительное двухэтажное сооружение из кирпича с белыми оконными рамами и дверьми и с крытой шифером мансардой, увитой плющом.

Перед выездом из Челси Сент-Джеймс переговорил с Ив Боуэн. Лаксфорд набрал номер и сказал лишь: «Я нашел одного человека, Ивлин. Тебе нужно с ним поговорить», и передал трубку Сент-Джеймсу, не дожидаясь ответа. Беседа Сент-Джеймса с членом парламента была краткой — он немедленно приедет повидаться с ней; он привезет с собой помощницу; должен ли он что-нибудь выяснить до приезда?

Она тут же отозвалась бесцеремонным вопросом:

— Откуда вы знаете Лаксфорда?

— Через своего брата.

— Кто он?

— Бизнесмен, приехал в город на конференцию. Из Саутгемптона.

— Есть у него личные корыстные цели?

— В отношении правительства? Министерства внутренних дел? Я очень в этом сомневаюсь.

— Хорошо. — Она продиктовала адрес, закончив загадочными словами: — Лаксфорда к этому и близко не подпускайте. Если за домом будут следить, когда вы подъедете, езжайте дальше, встретимся в другой раз. Вам ясно?

Им было ясно. Честно выждав полчаса после ухода Денниса Лаксфорда, Сент-Джеймс и Хелен Клайд отправились в Мэрилебон. Шел уже двенадцатый час, когда Сент-Джеймс свернул с главной улицы района в Девоншир-Плейс-мьюз и, проехав по переулку до конца, чтобы убедиться в отсутствии слежки, остановил свой старый «эм-джи» перед домом Ив Боуэн и аккуратно поставил его на ручной тормоз.

Крыльцо освещалось фонарем, повешенным над дверью. В окнах первого этажа тоже горел свет, пробиваясь неровными полосами через задернутые шторы. Когда Сент-Джеймс позвонил, по мраморным или кафельным плиткам пола тут же раздались быстрые шаги. Отодвинули хорошо смазанную задвижку. Дверь распахнулась.

— Мистер Сент-Джеймс? — произнесла Ив Боуэн.

Едва на нее упал свет, она тут же отступила назад и, не успели Сент-Джеймс и Хелен войти в дом, немедленно закрыла дверь и заперла ее на задвижку. Пригласила следовать за собой и повела гостей направо, по терракотовым плиткам пола в гостиную, где на небольшом столике рядом с креслом лежал открытый «дипломат», из которого лезли наружу коричневые конверты, страницы распечаток, вырезки из газет, телефонограммы, какие-то документы и листовки. Ив Боуэн захлопнула крышку, не потрудившись привести в порядок содержимое «дипломата». Допила вино из зеленого бокала и снова наполнила его белым вином из бутылки, которая стояла в ведерке со льдом на полу.

— Мне интересно знать, сколько он платит вам за эту головоломку? — спросила она.

Сент-Джеймс не смутился.

— Прошу прощения?

— Разумеется, за этим стоит Лаксфорд. Но по выражению вашего лица вижу, что он вам об этом еще не объявил. Как это мудро с его стороны.

Ив села в кресло, в котором, видимо, сидела до их приезда, и указала им на диван и кресла, похожие на сшитые вместе огромные темно-коричневые подушки. Она поставила бокал на колени, пальцами обеих рук удерживая его на подоле юбки. Юбка, как и весь костюм, была черной, в тончайшую белую полоску.

— Деннис Лаксфорд лишен совести, — отрывисто проговорила она. Слова прозвучали раздраженно, голос резал, словно стекло. — Дирижирует данным оркестром он. О, не напрямую, разумеется. Осмелюсь предположить, что при всей своей страсти к махинаторству он не унизится до похищения с улицы десятилетнего ребенка. Но, уверяю, он держит вас за дураков и пытается проделать то же самое и в отношении меня. Но со мной это не пройдет.

— Почему у вас складывается впечатление, что он в этом замешан?

Опустившийся на диван Сент-Джеймс обнаружил, что, несмотря на бесформенность, тот удивительно удобен. Хелен осталась стоять, где стояла, — у камина, рядом с коллекцией спортивных наград, выставленных в нише, — на том месте, откуда можно было незаметно наблюдать за мисс Боуэн.

— Потому что только два человека на земле знают о том, кто отец моей дочери. Я — одна из них. Деннис Лаксфорд — второй.

— А сама ваша дочь не знает?

— Конечно нет. И никогда не знала. И она не могла выяснить это самостоятельно.

— Ваши родители? Родственники?

— Никто, мистер Сент-Джеймс, кроме Денниса и меня. — Она глотнула вина. — Отправить правительство в отставку — вот цель его таблоида. Удачное для Денниса стечение нынешних обстоятельств позволяет ему раз и навсегда покончить с консервативной партией. Вот он и пытается это сделать.

— Не понимаю вашей логики.

— Все это весьма кстати, вам не кажется? Исчезновение моей дочери. Письмо о мнимом похищении в распоряжении Лаксфорда. Требование в этом письме публичного заявления об отцовстве. И все это вслед за забавами Синклера Ларнси с несовершеннолетним подростком в Пэддингтоне.

— Мистер Лаксфорд вел себя не как человек, руководящий похищением, затеянным ради шумихи в прессе, — заметил Сент-Джеймс.

— Не просто в прессе, — возразила она. — Пресса — это слишком общо. Вряд ли он позволит соперникам украсть у него его лучший материал.

— Мне показалось, что он, как и вы, очень не хочет огласки.

— Вы физиономист, мистер Сент-Джеймс? Это еще один из ваших талантов?

— По-моему, всегда разумно оценить человека, который обращается к тебе за помощью. Прежде чем соглашаться помочь ему.

— Какая проницательность. Когда у меня будет побольше времени, я, возможно, попрошу вас оценить и меня. — Она поставила бокал рядом с «дипломатом», сняла круглые очки в черепаховой оправе и потерла их о подлокотник кресла, как бы полируя и одновременно изучая Сент-Джеймса. Черепаховая оправа была почти одного оттенка с прямыми, подстриженными «под пажа» волосами Ив Боуэн, и когда она вновь надела очки, верх оправы коснулся длинной челки, закрывавшей брови. — Позвольте спросить вас вот о чем. Вас не насторожил тот факт, что мистер Лаксфорд получил свое письмо о похищении по почте?

— Естественно, насторожил, — сказал Сент-Джеймс. — На штемпеле стояла вчерашняя дата. И возможно, оно было отправлено позавчера.

— Когда моя дочь благополучно находилась дома. Поэтому, если мы тщательно рассмотрим факты, то придем к выводу, что похититель нисколько не сомневался в успешном исходе похищения, когда посылал письмо.

— Или, — подхватил Сент-Джеймс, — похититель знал, что ничего страшного не случится, если дело нe выгорит, потому что, если оно не выгорит, письмо исколько не потревожит получателя, что возможно при двух условиях: похититель и получатель письма одно и то же лицо или похититель был нанят получателем письма.

— Вот видите.

— Я обратил внимание на штемпель, мисс Боуэн. И не принимаю безоговорочно за чистую монету то, что мне сообщают. Я готов согласиться, что каким-то образом за всем этим может стоять Деннис Лаксфорд. Я в той же мере готов подозревать и вас.

Губы женщины на мгновение искривились. Она дернула головой.

— Так, так, — произнесла она. — А вы не настолько на стороне Лаксфорда, как он полагает, верно? Думаю, вы годитесь.

Ив встала и подошла к приземистой бронзовой скульптуре, стоявшей на подставке между двумя окнами. Она наклонила скульптуру, достала из-под нее конверт и подала его Сент-Джеймсу, прежде чем снова сесть в кресло.

— Это принесли сегодня днем. Примерно между часом и тремя. Моя домработница — миссис Магуайр, она уже ушла домой — обнаружила его, когда вернулась от своего букмекера, которого посещает раз в месяц. Она положила его вместе с остальной почтой — видите, на нем указано мое имя — и забыла о нем до того момента, когда я позвонила ей в семь часов, после звонка Денниса Лаксфорда, и спросила о Шарлотте.

Сент-Джеймс осмотрел конверт, поданный ему Ив Боуэн. Он был белый, недорогой — такие продаются практически повсюду. Сент-Джеймс надел резиновые перчатки и вынул содержимое конверта. Развернул единственный листок бумаги и поместил его в пластиковый файл, захваченный из дома. Снял перчатки и прочел короткое послание.

«Ив Боуэн,

Если хочешь знать, что случилось с Лотти, позвони ее отцу»

— Лотти, — заметил Сент-Джеймс.

— Так она сама себя называет.

— Как называет ее Лаксфорд?

Ив Боуэн ни на секунду не усомнилась в причастности Лаксфорда. Она сказала:

— Выяснить имя — дело несложное, мистер Сент-Джеймс. Кто-то, по-видимому, его узнал.

— Или уже знал.

Сент-Джеймс передал письмо Хелен. Та прочитала его, потом заговорила:

— Вы сказали, что позвонили миссис Магуайр сегодня в семь вечера, мисс Боуэн. К этому времени ваша дочь уже точно отсутствовала несколько часов. Миссис Магуайр этого не заметила?

— Заметила.

— Но вас в известность не поставила?

Ив Боуэн изменила позу. Как будто бы вздохнула.

— В последний год Шарлотта несколько раз выкидывала фокусы. Миссис Магуайр знает, что не должна беспокоить меня в министерстве из-за каждой проделки Шарлотты. Она подумала, что это ее очередной фокус.

— Почему?

— Потому что в среду днем у нее занятия музыкой, которые Шарлотта не любит. Перед уроком она вечно капризничает, говорит, что бросится в канаву или утопит в ней свою флейту. Когда сегодня она не появилась дома сразу после занятий, миссис Магуайр решила, что Шарлотта опять взялась за свое.

И только после шести она начала обзванивать знакомых — не спряталась ли Шарлотта у кого-то из своих подруг, вместо того, чтобы идти на урок.

— Значит, на занятия она ходит одна? — уточнила Хелен.

Ив Боуэн уловила за словами Хелен непроизнесенный, но подразумевающийся вопрос: неужели десятилетняя девочка ходит по улицам Лондона одна, без присмотра? Она сказала:

— В наше время дети ходят группами, если вы обращали внимание. Шарлотта вряд ли бывает одна. А когда такое случается, миссис Магуайр старается ее проводить.

— Старается. — Хелен обратила внимание на странное слово.

— Шарлотте не очень-то по душе, когда ее сопровождает полная ирландка в растянувшихся леггинсах и проеденном молью пуловере. И что мы здесь выясняем — мои методы воспитания ребенка или его местонахождение?

Сент-Джеймс скорее почувствовал, чем увидел реакцию Хелен на эти слова. Воздух, казалось, сгустился от раздражения одной женщины и недоуменного удивления другой. Однако ни одно из этих чувств не поможет обнаружить девочку. Он сменил тему:

— Но узнав, что Шарлотты нет ни у одной из подруг, миссис Магуайр все равно не позвонила вам?

— Месяц назад произошел инцидент, после которого я установила ей границы ответственности за мою дочь.

— Что за инцидент?

— Типичное проявление упрямства. — Ив Боуэн сделала еще глоток вина. — Шарлотта пряталась в бойлерной в Святой Бернадетте — это ее школа, на Блэндфорд-стрит, — потому что не хотела идти на очередной еженедельный сеанс к своему психотерапевту. Она знает, что прием пропускать не положено, но примерно раз в месяц решает уклониться. Это был один из таких случаев. Когда Шарлотта не появилась дома к тому часу, когда нужно было выезжать к врачу, миссис Магуайр в панике позвонила мне. Мне пришлось уйти из офиса и искать ее. После этого мы с миссис Магуайр сели и определили точный круг ее обязанностей в отношении моей дочери. И на какой промежуток времени эти обязанности распространяются.

Судя по виду Хелен, она все больше изумлялась подходу заместителя министра к воспитанию детей. Она как будто собиралась задать женщине новый вопрос. Сент-Джеймс ее опередил. Нет смысла заставлять пострадавшую оправдываться, по крайней мере сейчас.

— Где именно проходят занятия музыкой?

Она сообщила, что уроки проходят недалеко от школы Св. Бернадетты, в районе бывших конюшен, называемом Кросс-Киз-клоуз, рядом с Мэрилебон-Хай-стрит. Шарлотта ходила туда пешком каждую среду после школы. Ее учитель — мужчина по имени Дэмьен Чэмберс.

— Сегодня ваша дочь была на уроке?

Была. Начав в шесть часов поиски Шарлотты, миссис Магуайр первым делом позвонила мистеру Чэмберсу. По его словам, девочка приходила и ушла в обычное время.

— Придется поговорить с этим человеком, — заметил Сент-Джеймс. — И он, вероятно, захочет узнать, почему мы задаем ему вопросы. Вы думали об этом и о том, к чему это приведет?

Ив Боуэн, как видно, уже смирилась с тем, что даже частное расследование исчезновения ее дочери невозможно провести, не расспрашивая людей, видевших ее последними. И те, без сомнения, зададутся вопросом, почему некий калека и его помощница интересуются передвижениями ребенка. Тут ничего не поделаешь. Любопытство расспрашиваемых может привести к тому, что кто-нибудь из них поделится интригующим предположением с одним из таблоидов, но на этот риск мать Шарлотты готова была пойти.

— При таком ведении дела им придется довольствоваться простыми догадками, — сказала она. — Вот когда вмешивается полиция, тут уже все предельно ясно.

— Из догадок может разгореться пожар, — заметил Сент-Джеймс. — Вам надо обратиться в полицию, мисс Боуэн. Если не в местное отделение, то прямо в Скотленд-Ярд. Полагаю, ваш пост вам это позволяет.

— Позволяет. Но я не хочу никакой полиции. Это исключено.

На ее лице отразилась непреклонность. Сент-Джеймс и Хелен могли еще хоть четверть часа спорить с ней, но Саймон видел, что их усилия будут напрасны. Найти ребенка — и найти быстро — вот главная цель. Сент-Джеймс попросил описать девочку — как она выглядела этим утром — и дать ее фотографию. Ив Боуэн ответила, что не видела дочь в это утро, она никогда не видит Шарлотту по утрам, потому что всегда уходит из дому, когда та еще спит. Но, естественно, девочка была в своей школьной форме. Наверху есть ее фотография в этой форме. Ив пошла за ней, слышно было, как она поднимается по лестнице.

— Это более чем странно, Саймон, — тихо проговорила Хелен, как только они остались одни. — Глядя на ее поведение, я готова подумать… — Она замолчала, обхватила себя руками. — Тебе не кажется несколько неестественной ее реакция на то, что случилось с Шарлоттой?

Сент-Джеймс поднялся и подошел к выставленными наградам. На них значилось имя Ив Боуэн, и все они были присуждены за выездку. Казалось вполне уместным, что она получила с дюжину или больше наград за победы в таком виде спорта. Интересно, подумалось ему, так же ли хорошо повинуются командам Ив ее подчиненные, как это, видимо, делали лошади.

— Она считает, что за этим стоит Лаксфорд, Хелен, — сказал Сент-Джеймс. — А он не причинил бы вреда девочке, единственное, что ему было бы нужно — это сокрушить ее мать. Но та, похоже, сокрушаться не намерена.

— Тем не менее вдали от любопытных глаз могла бы выказать беспокойство.

— Она политик и не собирается открывать свои карты.

— Но мы же говорим о ее дочери. Почему она ходит по улицам одна? И что ее мать делала с семи часов до настоящего времени? — Хелен указала на столик, «дипломат», документы, вынутые из него. — С трудом могу поверить, что мать похищенного ребенка — кто бы его ни похитил — может сосредоточиться на работе. Это неестественно. Все это неестественно.

— Полностью согласен. Но она прекрасно понимает, как выглядит в наших глазах. Она не достигла бы за короткое время того положения, которого достигла, если бы заранее не знала, как то или иное будет выглядеть.

Сент-Джеймс осмотрел неровный ряд фотографий, теснившихся меж трех комнатных растений на узком хромированном столе со стеклянной столешницей. Он обратил внимание на фотографии: Ив Боуэн с премьер-министром, Ив Боуэн с министром внутренних дел, Ив Боуэн в цепочке встречающих, вдоль которой идет принцесса-цесаревна.

— То или иное, — произнесла Хелен, с легкой иронией выделив использованные Сент-Джеймсом слова, — выглядит на удивление несуразно, если хочешь знать мое мнение.

Тут в замке на входной двери повернулся ключ. Открылась и закрылась дверь. Снова повернулся ключ. По плиткам пола прозвучали гулкие шаги, и в дверях гостиной остановился мужчина, около шести футов ростом, узкоплечий, худощавый. Он перевел взгляд своих темно-карих глаз с Сент-Джеймса на Хелен, но сначала промолчал. Вид у него был усталый, темно-каштановые волосы были по-мальчишески растрепаны, как будто он взъерошил их пальцами, массируя голову.

Наконец он заговорил:

— Здравствуйте. Где Ив?

— Наверху, — ответил Сент-Джеймс. — Пошла за фотографией.

— За фотографией? — Он посмотрел на Хелен, потом снова на Сент-Джеймса. Видимо, он что-то прочел по их лицам, потому что его приветливо-безразличный тон мгновенно сменился настороженным. — Что происходит? — Он задал этот вопрос с ноткой агрессии в голосе, что выдавало в нем человека которому отвечают немедленно и почтительно. Понятно, без веских причин даже министры не принимают гостей почти в полночь. Мужчина громко позвал, повернувшись к лестнице: — Ив? — И затем обратился к Сент-Джеймсу: — С кем-то что-то случилось? С Ив все в порядке? Премьер-министр не…

— Алекс, — раздался голос Ив за спиной Сент-Джеймса. Он услышал, как она быстро спускается по лестнице.

— Что происходит? — спросил у нее Алекс.

Она уклонилась от ответа, представив Хелен и Сент-Джеймса и проговорив:

— Мой муж. Александр Стоун. Сент-Джеймс не помнил, чтобы когда-нибудь читал о том, что политикесса замужем, но когда Ив Боуэн представила своего мужа, сообразил, что, должно быть, читал, но задвинул эту информацию в пыльный уголок своей памяти, поскольку у него вряд ли прошло бы мимо сознания, что она жена Александра Стоуна. Стоун был одним из ведущих предпринимателей в стране. Основные его интересы лежали в сфере ресторанного дела, и ему принадлежало по меньшей мере полдюжины заведений высшего класса от Хаммерсмита до Холборна. Он был шеф-поваром, парнем из Ньюкасла, которому удалось избавиться от провинциального акцента на каком-то отрезке его впечатляющего восхождения — от кондитера в отеле «Браунз» до процветающего ресторатора. Стоун являл собою олицетворение идеала консервативной партии: не принадлежа к элите ни по положению, ни по образованию и, само собой, не рассчитывая на помощь правительства, он добился колоссального успеха. Он был воплощением девиза: «Все в твоих руках», и эталоном частного собственника. Короче говоря, безупречным мужем для члена парламента от консерваторов.

— Случилось кое-что, — объяснила ему Ив Боуэн, успокаивающе коснувшись его плеча. — Боюсь, Алекс, не очень приятное.

И снова Стоун посмотрел на Сент-Джеймса, потом на Хелен. Сент-Джеймс пытался осмыслить тот факт, что Ив Боуэн до сих пор не сообщила мужу о похищении своей дочери. Хелен, как он видел, тоже. На их лицах отразилась глубокая задумчивость, и Александр Стоун воспользовался моментом, чтобы рассмотреть их. Его собственное лицо побелело.

— С папой, — проговорил он. — Он умер? Сердце?

— Нет, не с твоим отцом. Алекс, Шарлотта пропала.

Его взгляд сосредоточился на жене.

— Шарлотта, — тупо повторил он. — Шарлотта. Шарли. Что?

— Ее похитили.

— Что? Когда? Что происходит?.. — с ошеломленным видом сыпал он вопросами.

— Сегодня днем. После урока музыки.

Его правая рука потянулась к растрепанным волосам, растрепала их еще больше.

— Проклятье, Ив. Какого черта? Почему ты не позвонила? Я с двух часов был в «Кускусе». Ты это знала. Почему ты мне не позвонила?

— Я не знала до семи часов. И все произошло так быстро.

— Вы из полиции, — повернулся он к Сент-Джеймсу.

— Никакой полиции, — сказала Ив. Он круто развернулся к ней.

— Ты с ума сошла? Какого черта…

— Алекс. — Голос политикессы звучал негромко и настойчиво. — Подожди, пожалуйста, на кухне. Приготовь нам, пожалуйста, ужин. Через минуту я все тебе объясню.

— Что объяснишь? — потребовал он. — Что, черт подери, здесь творится? Кто эти люди? Я хочу получить кое-какие ответы, Ив.

— И ты иx получишь. — Она сновакоснулась его плеча. — Пожалуйста. Позволь мне закончить здесь. Прошу тебя.

— Не смей отсылать меня, как какого-нибудь из своих подчиненных.

— Алекс, поверь мне. Это не так. Позволь мне здесь закончить.

Стоун стремительно пошел прочь, пробормотав ругательство. Пересек гостиную, потом находившуюся за ней столовую и через распашные двери скрылся, по всей видимости, на кухне.

Ив Боуэн пристально следила за ним взглядом. За распашными дверями захлопали дверцы буфетов. Брякнули о стол кастрюли. Полилась вода. Ив протянула Сент-Джеймсу фотографию.

— Это Шарлотта.

— Мне нужно ее недельное расписание. Список подруг. Адреса тех мест, где она бывает.

Ив Боуэн кивнула, хотя было ясно, что мысленно она находится на кухне с мужем.

— Конечно, — ответила она. Вернулась к креслу, взяла со столика ручку и блокнот, волосы упали вперед, скрывая лицо.

Вопрос задала Хелен:

— Почему вы не позвонили мужу, мисс Боуэн? Когда вы поняли, что Шарлотта пропала, почему вы не позвонили?

Ив Боуэн подняла голову. Она казалась вполне собранной, словно за то время, что прошла по комнате, совладала со всеми эмоциями, которые могли ее выдать.

— Я не хочу, чтобы он стал еще одной жертвой Денниса Лаксфорда, — сказала Ив. — Мне кажется, что их и так уже достаточно.

Александр Стоун работал на кухне, кипя от гнева. Влил красное вино в смесь из оливкового масла, нарезанных помидоров, лука, петрушки и чеснока. Убавил под сковородкой огонь и, отойдя от своей оснащенной по последнему слову техники плиты к разделочному столу, молниеносно покрошил с дюжину грибных шляпок. Смахнул их в миску и вернулся к плите. Там в большой кастрюле закипала вода. От кастрюли прозрачными завитками поднимался к потолку пар, заставивший Александра внезапно вспомнить о беззащитной Шарли — она называла их перьями призрачных птиц. Когда он готовил, она придвигала к плите табуреточку для ног и болтала.

Господи боже, подумал он.

Отошел от плиты, достал из морозильника упаковку феттучине. Полностью развернув пасту, чтобы опустить в кипящую воду, он вдруг осознал, что не ощущает ладонями ее холода. Это открытие заставило его так быстро выпустить пасту из рук, что кипяток взметнулся гейзером, окропив каплями кожу. Это он почувствовал и инстинктивно отскочил от плиты, как новичок на кухне.

— Проклятье, — прошептал он. — К черту все. Проклятье.

Александр подошел к календарю, висевшему на стене рядом с телефоном. Он хотел убедиться. Может быть, он забыл оставить им свое недельное расписание, которое всегда оставлял на случай чрезвычайных обстоятельств… Но нет, в квадратике среды все написано. «Кускус». А накануне — «Скипетр». Точно так же, как завтра «Демуазель». А это значит, что никаких оправданий нет. Что у него есть факты.

— Они ушли.

Он круто развернулся. В дверях стояла Ив. Она сняла очки и устало протирала их шелковой подкладкой пиджака.

— Ты мог не готовить свежее блюдо, — сказала она, кивнув в сторону плиты. — Миссис Магуайр наверняка что-то нам оставила. Она обязательно что-то состряпала бы. Она всегда готовит… — Она оборвала себя, снова надев очки.

Для Шарлотты. Она не договорила два этих слова, потому что не могла произнести имени дочери. Упомянув имя дочери, она даст ему возможность начать разговор, к которому еще не готова. А она была отличным политиком, который прекрасно знал, как выигрывать.

Словно бы тут не шла полным ходом варка и жарка, Ив направилась к холодильнику. Алекс наблюдал, как она достает две прикрытые тарелки, в которые он уже заглянул до этого — предложенные миссис Магуайр макароны с сыром, овощная смесь и молодой картофель, щедро присыпанный паприкой.

— Боже, — произнесла Ив, глядя на склеившиеся в ком макароны, усыпанные кусками чеддера.

— Я каждый день оставляю ей что-нибудь для Шарли. Ей нужно всего лишь разогреть, но она этого не делает. «Та же лапша, только с чудным названием» — вот ее вечная присказка.

— А разве это не та же лапша?

Ив вывалила содержимое обеих тарелок в раковину. Включила измельчитель. Вода лилась и лилась, и Алекс смотрел на Ив, уставившуюся на воду. Он понимал, что та собирается с силами для предстоящего разговора. Она стояла наклонив голову и ссутулившись. Ее шея обнажилась — белая, уязвимая и умоляющая о жалости. Но Алекса она не тронула.

Он подошел к Ив, выключил измельчитель и воду. Взял жену на плечо и развернул к себе, чувствуя ладонью, как напряжено ее тело. Алекс убрал руку.

— Что случилось? — требовательно спросил он.

— Только то, что я сказала. Она исчезла по пути домой после урока музыки.

— Магуайр с ней не было?

— Как видишь, нет.

Черт побери, Ив. Мы ведь уже это обсуждали. Если на нее нельзя положиться…

— Она думала, что Шарлотта с подругами.

— Она думала. Она там что-то думала. — Если бы домработница была здесь, он вцепился бы ей в горло. — Почему? Просто ответь мне, почему.

Ив не стала делать вид, что не поняла. Повернулась. Взяла себя за локти. Эта поза отделила ее от мужа гораздо эффективнее, чем если бы она ушла в другой конец кухни.

— Алекс, мне нужно придумать, что делать.

— О чем тут думать? — нарочито спокойно и вежливо поинтересовался он.. — Мне кажется, это простая задача из четырех действий. — Он начал загибать пальцы, начиная с большого. — Шарлотту похитили. Ты звонишь мне в ресторан. Я забираю тебя из офиса. Мы едем в полицию.

— Все не так просто.

— Ты застряла где-то на первом действии, верно? — Ее лицо не изменилось. На нем по-прежнему сохранялось выражение полной невозмутимости, настолько существенной в ее роде деятельности, и спокойствия, которое вмиг не оставило камня на камне от его собственного. — Проклятье. Я прав, Ив?

— Ты хочешь, чтобы я объяснила?

— Я хочу, чтобы ты сказала, кто были эти люди в гостиной. Я хочу, чтобы ты сказала, какого черта ты не позвонила в полицию. Я хочу, чтобы ты объяснила — и желательно максимум в десяти словах, — почему ты не сочла нужным сообщить мне о том, что моя дочь…

— Падчерица, Алекс.

— Господи боже. Значит, если бы я был ее отцом в твоем понимании, то есть поставщиком проклятой спермы, я бы удостоился звонка с сообщением, что мой ребенок пропал. Я правильно тебя понимаю?

— Не совсем. Отец Шарлотты уже знает. Это он позвонил мне и сказал, что ее похитили. Я считаю, что это он сам организовал похищение.

Вода в кастрюле с пастой выбрала именно этот момент, чтобы, вскипев, выплеснуться через края пенной волной и залить горелку. С ощущением, что ноги по колено увязли в болоте, Алекс подошел к плите, методично помешал в кастрюле, уменьшил огонь, поднял кастрюлю, положил рассекатель, и все это время в его голове гремело: «Отец Шарлотты, отец Шарлотты, отец Шарлотты». Он аккуратно положил вилку-мешалку на подставку, прежде чем повернулся к жене. От природы она была светлокожей, но при кухонном освещении выглядела смертельно бледной.

— Отец Шарли, — произнес Алекс.

— Он утверждает, что получил письмо о похищении. Я тоже такое получила. — Алекс заметил, что пальцы крепче стиснули локти. Этот жест сказал ему, что Ив собирает волю в кулак. Худшее, понял он, еще впереди.

— Продолжай, — ровно проговорил он.

— Ты не хочешь присмотреть за своей пастой?

— У меня что-то нет аппетита. А у тебя?

Она покачала головой и ненадолго вышла в гостиную, а он тем временем машинально помешивал соус для пасты и спрашивал себя, когда у него снова возникнет желание есть. Ив вернулась с открытой бутылкой вина и двумя бокалами. Разлила вино по бокалам на барной стойке, отходившей от плиты. Подвинула один из бокалов к Алексу.

Он понял, что по своей воле она ему этого не откроет. Она выложит все остальное — что случилось с Шарли, в какое время и как именно ей об этом сообщили. Но она не назовет имя, если он не настоит. В продолжение семи лет, что Алекс ее знал, и шести лет их брака личность отца Шарлотты оставалась тайной. И Алекс считал неразумным допытываться.

Отец Шарли, кто бы он ни был, был частью прошлого Ив. Алекс нее хотел быть частью только ее настоящего и будущего.

— Зачем ему похищать ее?

Ив без эмоций изложила ему свои соображения.

— Потому что хочет, чтобы общественность знала, кто ее отец. Потому что хочет еще больше опорочить консерваторов. Потому что если правительство будут постоянно сотрясать сексуальные скандалы, которые подрывают веру людей в их избранников, премьер-министр окажется перед необходимостью объявить всеобщие выборы, и тори их проиграют. Вот чего он хочет.

Алекс повторил особенно поразившие его слова, которые имели самое прямое отношение к тому, что она таила так много лет.

— Сексуальные скандалы?

Ее губы искривились, но не в улыбке.

— Сексуальные скандалы.

— Кто он, Ив?

— Деннис Лаксфорд.

Имя ничего ему не сказало. Годы страха, годы гаданий, годы размышлений, годы высчитываний, и в результате — никаких ассоциаций. Алекс увидел: она поняла, что для него это пустой звук. Она сардонически хмыкнула и подошла к маленькому кухонному столу в эркере, выходившем в задний дворик. Там рядом с одним из стульев стояла ротанговая подставка для журналов. В ней миссис Магуайр держала свое непритязательное чтиво, скрашивавшее ей минуты отдыха в течение дня. Ив взяла оттуда таблоид. Положила перед Алексом на стойку.

Название газеты, набранное яркими желтыми буквами на слепящем красном прямоугольнике, гласило — «Осведомитель»! Прямо под ним резал глаза заголовок: «Любовные похождения члена парламента». Заголовок сопровождался двумя цветными фотографиями. На одной Синклер Ларнси, член парламента от Восточного Норфолка, с мрачным лицом выходил из здания в компании с опиравшимся на трость пожилым джентльменом — типичным председателем ассоциации избирателей. На другом снимке, подписанном: «Передвижное любовное гнездышко Синклера Ларнси», был запечатлен «ситроен» пурпурного цвета. Остаток страницы был занят анонсами: «Выиграй отдых мечты» (стр. 11), «Завтрак с твоей любимой звездой» (стр. 8) и «Приближается суд по делу об убийстве крикетиста» (стр. 29).

Алекс, нахмурившись, смотрел на бульварную газету. Она была вульгарной и тошнотворной, какой, без сомнения, и должна была быть.

— Не понимаю, — сказал Алекс. — Твой случай совсем не похож на этот. За что эта газета собирается тебя четвертовать? Ты совершила ошибку. Забеременела. Родила ребенка. Воспитала его, заботилась о нем и строила свою жизнь. Тут ничего такого нет.

— Ты не понимаешь.

— А что тут понимать?

— Деннис Лаксфорд. Это его газета, Алекс. Отец Шарлотты выпускает эту газету и выпускал другую, столь же отвратительную, когда у нас с ним… — Она быстро заморгала, и на мгновение ему показалось, что она действительно теряет присутствие духа. — Именно этим он и занимался — выпускал таблоид, выкапывая самые непристойные сплетни и марая тех, кого хотел унизить, — когда у нас с ним случилась наша маленькая интрижка в Блэкпуле.

Алекс отвел от Ив взгляд и снова посмотрел на газету. Подумал, что если бы не слышал все это своими ушами, то не поверил бы. Ив пошевелилась, он поднял глаза — она взяла свой бокал, словно хотела произнести тост, а вместо этого сказала:

— Жила-была Ив Боуэн, будущий член парламента от тори, будущий младший министр, будущий премьер, ультраконсерватор, Бог-моя-опора, добродетельная журналисточка, складывающая зверя с двумя спинами[10] с королем бульварной прессы. Боже мой, какая пища для газет. И прежде всего — для этой.

Алекс искал какие-нибудь слова. Это было трудно, потому что в данный момент он чувствовал только, как его сердце быстро покрывается коркой льда. Даже его слова показались неживыми:

— Тогда ты не была членом парламента.

— Существенный факт, о котором читатели с радостью позабудут, уверяю тебя. Публика с удовольствием пощекочет себе нервы, воображая, как мы на пару кувыркаемся в постели в гостинице в Блэкпуле. А на следующее утро я привожу себя в порядок, чтобы выглядеть для своих коллег мисс Паинькой. И живу с этой тайной все последующие годы. И веду себя так, словно нахожу все, за что выступает этот человек, глубоко предосудительным.

Алекс не сводил с нее глаз. Он смотрел в лицо, в которое смотрел последние семь лет: прическа волосок к волоску, ясные светло-карие глаза, слишком острый подбородок, слишком тонкая верхняя губа. И думал — это моя жена, это женщина, которую я люблю. С ней я такой, каким не бываю ни с кем другим. Да знаю ли я ее?

— А разве не так? Разве не так? — проговорил он, шевеля непослушными губами.

Ее глаза как будто потемнели. Когда же она ответила, голос ее прозвучал до странности отстраненно:

— Как ты вообще можешь меня об этом спрашивать, Алекс?

— Потому что я хочу знать. Я имею право знать.

— Знать что? — Кто ты, черт тебя дери.

Ив не ответила. Она очень долго выдерживала его взгляд, потом сняла кастрюлю с огня и отнесла к раковине, где откинула феттучине на дуршлаг. Вилкой-мешалкой отделила полоску лапши и спокойно сказала:

— Ты переварил пасту, Алекс. Непростительная для тебя оплошность.

— Ответь мне.

— По-моему, я только что это сделала.

— Случайностью была беременность, — настаивал он, — а не выбор партнера. Ты знала, кто он, когда спала с ним. Ты должна была знать.

— Да. Я знала. Ты хочешь, чтобы я сказала тебе, что для меня это было не важно?

— Я хочу, чтобы ты сказала мне правду.

— Хорошо. Это было не важно. Меня тянуло к нему.

— Почему?

— Потому что он покорил мой ум. А об этом мужчины обычно не заботятся, когда соблазняют женщину.

Алекс ухватился за то слово, которое мечтал услышать.

— Он тебя соблазнил.

— В первый раз. Потом — нет. Потом желание было взаимным.

— Значит, ты трахалась с ним не один раз. Вопреки желанию Алекса ее не задела его грубость.

— Я трахалась с ним на протяжении всей конференции. Каждую ночь. И почти каждое утро.

— Великолепно. — Алекс сложил газету и отнес ее на подставку. Взял с плиты сковороду с соусом, вылил его в раковину и смотрел, как жидкая масса пузырится в измельчителе. Он чувствовал близость Ив, но не мог посмотреть ей в лицо. У Алекса было такое ощущение, будто его душе нанесли смертельный удар. Он смог выдавить из себя лишь: — Значит, Шарли забрал он. Лаксфорд.

— Он это устроил. И если он публично признается, что он ее отец — на первой странице своей газеты, — ее вернут.

— Почему не позвонить в полицию?

— Потому что я собираюсь заставить его открыть свои карты.

— Используя для этого Шарли?

— Используя для этого Шарлотту? Что ты имеешь в виду?

Способность чувствовать, к его облегчению, наконец-то вернулась к нему.

— Куда он ее увез, Ив? Она знает, что происходит? Не голодна ли она? Не мерзнет ли? Не сходит ли с ума от страха? Ее похитил на улице совершенно незнакомый человек. Так заботит ли тебя что-нибудь помимо спасения твоей репутации, победы в игре и разоблачения этого ублюдка Лаксфорда?

— Не надо устраивать тут референдум по вопросам материнства, — тихо сказала Ив. — Я совершила в своей жизни ошибку. Я за это заплатила. И все еще плачу. И буду платить до самой смерти.

— Мы о ребенке говорим, а не об ошибочном мнении. О десятилетней девочке.

— И я намерена ее найти. Но сделаю это своим способом. Скорее я сгорю в аду, чем поступлю, как хочет он. Ты только посмотри на его газету, Алекс. И, прежде чем обвинять меня в чудовищном эгоизме, задайся вопросом, как этот сексуальный скандал отразится на Шарлотте.

Он, разумеется, понимал. Одним из самых страшных кошмаров политической жизни было внезапное появление из шкафа скелета, который, как все считали, давно и надежно похоронен. Едва такой скелет отряхивал пыль со своих пощелкивающих костей и представал перед публикой, как она начинала подвергать сомнению каждое действие, замечание или намерение того, у кого он обнаружился. Его присутствия всего лишь на периферии нынешней жизни политика было достаточно, чтобы мотивации исследовались, высказывания изучались под микроскопом, каждый шаг отслеживался, письма анализировались, речи препарировались и все прочее тщательно обшаривалось в поисках малейшего признака лицемерия. И это пристальное внимание обращалось на всех членов семьи, чьи имена и жизни также вываливались в грязи во имя освященного веками права общественности на информированность. Это сполна изведал Парнелл. И Профьюмо. Йоу и Эшби[11] оба прочувствовали, как скальпель любопытства вонзается в плоть того, что они считали своей частной жизнью. Поскольку ни предшественники Ив в парламенте, ни сама королевская семья не стали исключением и были выставлены на публичное осмеяние, она понимала, что не пощадят и ее, и особенно такой человек, как Лаксфорд, побуждаемый двумя демонами: стремлением повысить тираж и своим личным отвращением к консервативной партии.

Алекс ощутил свалившееся на него бремя. Его тело жаждало действия. Мозг — понимания. Сердце — бегства. Он разрывался между отвращением и состраданием и чувствовал, что гибнет в этой своей внутренней битве. Пусть на мгновение, сострадание перевесило.

Указав подбородком в сторону гостиной, он спросил:

— Так кто это приходил? Те мужчина и женщина. По лицу Ив он понял: она решила, что победила.

— Он когда-то работал в Скотленд-Ярде. Она… не знаю. Какая-то его помощница, — ответила Ив.

— Ты уверена, что они справятся?

— Да. Уверена.

— Почему?

— Потому что когда он попросил у меня график занятий Шарлотты, то заставил написать его дважды — скорописью и печатными буквами.

— Не понимаю.

— У него обе записки о похищении, Алекс. Полученная мною и полученная Деннисом. Он хочет посмотреть на мой почерк. Он хочет сравнить его с почерком писем. Он не исключает меня из круга подозреваемых. Он никому не доверяет. А это значит, что мы можем доверять ему.

4

— Минут пять шестого, — произнес Дэмьен Чэмберс с безошибочно узнаваемым говорком уроженца Белфаста. — Иногда она остается подольше. Она знает, что до семи у меня не будет других учеников, поэтому часто задерживается у меня на какое-то время. Ей нравится, когда я играю для нее на свистульке, а она аккомпанирует мне на ложках. Но сегодня ей захотелось уйти сразу же. Она и ушла. Минут пять шестого.

Он собрал редкие пряди своих светло-рыжих волос в длинный хвост и перехватил его на затылке резинкой. Чэмберс ждал следующего вопроса Сент-Джеймса.

Они подняли учителя музыки Шарлотты с постели, но он не посетовал на вторжение. Лишь переспросил:

— Пропала? Лотти Боуэн пропала? Черт!

И, извинившись, быстро поднялся наверх. Было слышно, как в ванной с шумом полилась вода. Открылась и закрылась дверь. Прошла минута. Снова открылась и закрылась дверь. Воду выключили. Чэмберс сбежал вниз к своим визитерам. На нем был длинный домашний халат в красную клетку, надетый на голое тело, и потертые кожаные шлепанцы. Голые лодыжки, как и вся кожа, были белыми как мел.

Дэмьен Чэмберс жил в крохотном домике в Кросс-Киз-клоуз — тесном лабиринте мощеных переулков со старинными фонарными столбами и зловещей атмосферой, побуждавшей оглядываться через плечо и ускорять шаг. Сент-Джеймс и Хелен не смогли въехать в этот район — «эм-джи» не протиснулся бы, а если даже и протиснулся, то не развернулся бы. Поэтому они оставили машину на Булст-род-плейс, сразу у центральной улицы, и, немного поплутав, добрались до дома номер 12, где жил учитель музыки Шарлотты Боуэн.

Теперь они сидели с ним в гостиной размером не больше купе в старых железнодорожных вагонах. Ограниченное пространство делили между собой пианино, электроорган, виолончель, две скрипки, арфа, тромбон, мандолина, цимбалы, два покосившихся пюпитра и с полдюжины клочьев пыли величиной с помойную крысу. Сент-Джеймс и Хелен разместились на банкетке у пианино. Дэмьен Чэмберс примостился на краешке металлического стула. Ладони он засунул глубоко под мышки и в этой позе казался еще меньше своих пяти футов и пяти дюймов.

— Ей хотелось учиться играть на тубе, — сказал он. — Лотти говорила, что тубы похожи на золотые слоновьи уши. Они, разумеется, медные, а не золотые, но Лотти в такие детали не вдавалась. Я мог бы научить ее играть на тубе — могу обучить играть практически на любом инструменте, — но ее мать не пожелала. Сначала она выбрала скрипку, над которой мы бились два месяца, пока Лотти не довела родителей до белого каления своим скрежетом. После этого решили попробовать фортепьяно, но в доме у них не нашлось для пианино места, а Лотти отказалась заниматься в школе. Поэтому мы остановились на флейте. Небольшой, портативный инструмент, и шуму от него немного. Мы учимся на флейте уже почти год. Особых успехов Лотти не сделала, потому что не занимается. А ее лучшая подруга — девочка по имени Брета — терпеть не может слушать музыку и тянет Лотти играть. В смысле, с ней играть, а не на флейте. Сент-Джеймс достал из кармана список, составленный для него Ив Боуэн. Пробежал по нему взглядом.

— Брета, — произнес он.

Такого имени в списке не было. В нем, к некоторому удивлению Сент-Джеймса, значились имена только взрослых людей, с которыми встречалась Шарлотта и которые были перечислены с указанием профессий: учитель танцев, психолог, руководитель хора, учитель музыки. Сент-Джеймс нахмурился.

— Да, точно. Брета. Фамилии ее я не знаю. Но, судя по описанию Лотти, она ужасная проказница, поэтому вам не составит труда найти ее, если захочется с ней поговорить. Они с Лотти постоянно вдвоем озорничают. Таскают вместе конфеты в магазинах. Подшучивают над старичками. Проникают в букмекерские конторы, где им находиться не следует. Пробираются без билета в кинотеатры. Вы не знаете о Брете? Мисс Боуэн вам не сказала?

Он еще глубже засунул ладони под мышки, отчего ссутулились плечи. Дэмьену Чэмберсу было не меньше тридцати лет, но в этой позе он казался скорее сверстником Шарлотты, а не мужчиной, по возрасту годящимся ей в отцы.

— Что на ней было надето, когда она ушла от вас сегодня днем? — спросил Сент-Джеймс.

— Надето? Ее одежда. А что еще на ней могло быть? Здесь она ничего не снимала. Разве что курточку. Зачем бы ей раздеваться?

Сент-Джеймс почувствовал на себе обеспокоенный взгляд Хелен и протянул Чэмберсу фотографию, которую дала им Ив Боуэн.

— Да, она всегда ходит в этом, — сказал учитель музыки. — Это ее школьная форма. Жуткий зеленый цвет, вы не находите? Напоминает плесень. Он ей не слишком нравился. А вот волосы сейчас у нее короче, чем на этом снимке. Ее подстригли как раз в прошлую субботу. В стиле молодых битлов, если вы понимаете, о чем я. Под голландского мальчика. Она все ворчала сегодня по этому поводу. Сказала, что похожа из-за нее на парня. Заявила, что хочет красить губы и носить сережки, раз уж ее так обкорнали. Чтобы люди видели, что она девочка. Она сказала, что Сито — так она называет своего отчима, но вы, я полагаю, уже в курсе? Это от Рарасito. Она изучает испанский. Так вот Сито объяснил ей, что помада и серьги теперь уже не являются главным отличительным признаком женщины, но, думаю, Лотти не поняла, что он имел в виду. На прошлой неделе она стащила у матери губную помаду и на урок пришла накрашенная. Похожа была на маленького клоуна, потому что мазалась не перед зеркалом и рот получился кривой. Я отвел ее наверх в ванную, чтобы она взглянула на это уродство со стороны. — Он кашлянул в кулак, вернул ладонь под мышку и принялся постукивать ногой. — Разумеется, в другие разы она наверх не поднималась.

Сент-Джеймс почувствовал, как рядом с ним напряглась на банкетке Хелен, сам же он разглядывал учителя музыки, пытаясь определить источник его нервозности — включая что-то, ради чего он носился наверх, когда они пришли. Он спросил:

— А эта девочка — Брета — когда-нибудь приходила с Шарлоттой на урок?

— Почти всегда.

— А сегодня?

— Да. По крайней мере Лотти сказал, что Брета с ней.

— А сами вы ее не видели?

— Я не пускаю ее в дом, очень уж отвлекает. Прошу, чтобы ждала в пабе «Принц Альберт». Она болтается там среди столиков, вынесенных на тротуар. Вы, вероятно, их видели. На Булстрод-плейс, на углу.

— Там она и сегодня находилась?

— Лотти сказала, что Брета ждет, поэтому она и хотела уйти побыстрее. А тут больше ждать негде. — Чэмберс в задумчивости прикусил нижнюю губу. — Знаете, я не удивлюсь, если за всем этим стоит Брета. В смысле, за побегом Лотти. Ведь она сбежала, да? Вы сказали, что она пропала, но вы же не думаете, что это… как вы это называете… преступный умысел? — Два последних слова он произнес с гримасой и еще энергичнее стал постукивать ногой.

Хелен подалась вперед. Комната была такой тесной, что они сидели, почти касаясь друг друга коленями. Воспользовавшись этой близостью, Хелен мягко коснулась пальцами правого колена Чэмберса. Он перестал стучать ногой.

— Извините, — проговорил он. — Я нервничаю. Сами видите.

— Да, — отозвалась Хелен, — я вижу. Почему?

— Это выставляет меня в неприглядном свете, не так ли? Вся эта история с Лотти. Я могу оказаться последним, кто видел ее. А это дурно пахнет.

— Мы еще не знаем, кто видел ее последним, — сказал Сент-Джеймс.

— А если это попадет в газеты… — Чэмберс еще плотнее обхватил себя руками. — Я даю уроки музыки детям. Вряд ли мне пойдет на пользу, если станет известно, что одна из моих учениц исчезла после моего урока. Я бы не хотел, чтобы это случилось. Я тихо живу здесь и очень хочу, чтобы так все и продолжалось.

Сент-Джеймс вынужден был признать, что в этом есть смысл. Способ существования Чэмберса оказался под угрозой, и их присутствие и расспросы о Шарлоте, без сомнения, свидетельствовали о шаткости его положения. Тем не менее его реакция выходила за рамки нормальной.

Сент-Джеймс заметил Чэмберсу, что похититель Шарлотты — если предположить, что она похищена, а не скрывается у какой-то подружки, — должен был знать ее маршрут из школы на урок музыки и отсюда — домой.

Чэмберс согласился. Но школа Шарлотты находилась в двух шагах от его дома, и прийти и уйти можно было только одним путем — тем, которым пришли Сент-Джеймс и Хелен, — поэтому на выяснение маршрута Лотти не потребовалось бы много времени, сказал он.

— В последние несколько дней вы не замечали, чтобы кто-то слонялся поблизости? — спросил Сент-Джеймс.

Судя по виду Чэмберса, он с удовольствием сказал бы «да», лишь бы отвлечь от себя внимание. Но он ответил — нет, никто. Разумеется, с надеждой продолжал он, этот район патрулируют пешие полицейские — не заметить их просто невозможно, иногда забредет случайный турист. Но, кроме них и привычных персонажей, вроде почтальона, мусорщиков и рабочих, которые заходят в обед в паб «Принц Альберт», не было никого чужого. С другой стороны, он нечасто выходит, поэтому мистеру Сент-Джеймсу стоит порасспрашивать в домах по соседству. Наверняка кто-нибудь что-нибудь видел. Разве мог ребенок взять и исчезнуть и никто не заметил ничего необычного? Если она исчезла. Потому что она может быть с Бретой. Это похоже на очередную проделку Бреты.

— Но ведь есть что-то еще, мистер Чэмберс? — спросила Хелен мягким, участливым тоном. — Разве нет ничего, о чем еще вы бы хотели нам сообщить?

Он перевел взгляд с нее на Сент-Джеймса. Тот сказал:

— С вами в доме кто-то есть, верно? Кто-то, с кем вы поспешили переговорить, когда мы пришли?

Дэмьен Чэмберс побагровел и произнес:

— К Шарлотте это не имеет никакого отношения.

Честно.

Ее зовут Рэйчел, негромко признался он. Рэйчел Маунтбеттен. Скрипачка из филармонического оркестра. Они знают друг друга не один месяц. Сегодня они поздно поужинали в ресторане. Он предложил ее зайти к нему выпить, и она, похоже, с удовольствием согласилась, а когда он пригласил ее наверх в спальню… У них такое впервые. Ему хотелось, чтобы все прошло идеально. Затем в дверь постучали они. И вот теперь это.

— Рэйчел… ну, она вообще-то не свободна, — объяснил он. — Она решила, что это ее муж, когда вы постучали. Позвать ее сюда? Лучше бы не надо. Это может испортить наши отношения. Но если нужно, я ее приведу. Хотя, — добавил он, — я вовсе не собираюсь использовать ее в качестве алиби, если до этого дойдет. В смысле, если алиби понадобится. Это ведь еще пока до конца непонятно?

Но из-за Рэйчел, продолжал он, он предпочел бы остаться в тени, что бы там с Лотти ни случилось. Он понимает, что выглядит бессердечным, но это не значит, что ему безразлично, где находится девочка, однако отношения с Рэйчел страшно для него важны… Он надеется, что они войдут в его положение.

На обратном пути к машине Сент-Джеймса Хелен сказала:

— Все интереснее и интереснее, Саймон. Мамаша странная. Мистер Чэмберс странный. Нас, часом, не используют?

— Для чего?

— Не знаю. — Она села в «эм-джи» и подождала, пока Саймон заберется в машину и включит зажигание, прежде чем продолжить: — Все ведут себя не так, как следовало бы. Ив Боуэн, чья дочь исчезла на улице, не хочет привлекать полицию, хотя ее положение в Министерстве внутренних дел позволяет ей рассчитывать на услуги лучших сил Скотленд-Ярда. Деннис Лаксфорд, которому, казалось бы, сам Бог велел ухватиться за подобный материал, открещивается от него. Дэмьен Чэмберс с любовницей наверху — готова побиться об заклад, он не собирался нам ее показывать — боится, как бы его не связали с исчезновением десятилетней девочки. Если это действительно исчезновение. Потому что, быть может, все они знают, где Шарлотта. Быть может, именно поэтому Ив Боуэн кажется такой спокойной, а Дэмьен Чэмберс таким озабоченным, когда должно бы быть наоборот.

Сент-Джеймс, не отвечая, направил автомобиль в сторону Уигмор-стрит, свернул к Гайд-парку. Хелен продолжала:

— Ты же не намеревался за это браться?

— Я не специалист в данной области, Хелен. Я судебный эксперт, а не частный детектив. Дай мне пятна крови или отпечатки пальцев, и я представлю полдюжины ответов на твои вопросы. Но тут я не в своей стихии.

— Тогда почему?.. — Хелен посмотрела на него. Саймон чувствовал, как она со своей обычной проницательностью читает по его лицу. — Дебора, — заключила она.

— Я пообещал ей только поговорить с Ив Боуэн. Сказал, что постараюсь убедить ее обратиться в полицию.

— Ты действительно это сделал, — заметила Хелен. — Что же теперь?

— Мы можем пойти двумя путями. Или начать расследование в надежде, что Ив Боуэн скоро переменит решение, или передать дело в Скотленд-Ярд без ее согласия. — Оторвавшись от дороги, он глянул на Хелен. — Не приходится говорить, как легко было бы сделать последнее.

Она встретилась с ним взглядом. — Позволь мне это обдумать.


Хелен сбросила туфли сразу же за входной дверью дома, в котором жила. Испытав блаженное облегчение в ногах, освобожденных от мучительного служения богу моды, она прошептала: «Слава тебе господи», подняла туфли и устало зашлепала по мраморному холлу и по лестнице, ведущей к ее шестикомнатной квартире на втором этаже здания конца викторианской эпохи, где из гостиной открывался вид на прямоугольник зелени — Онслоу-сквер в Южном Кенсингтоне. Свет, который она увидела с улицы, горел как раз в гостиной. Поскольку она не ставила его на таймер и не включала перед тем, как уехала утром в лабораторию Саймона, этот свет, льющийся сквозь прозрачные шторы, поведал Хелен, что у нее гость. Это мог быть только один человек.

Она помедлила перед дверью с ключом в руке, вспоминая слова Саймона. Как, в самом деле, было бы легко подключить Скотленд-Ярд без ведома и согласия Ив Боуэн, особенно если учесть, что инспектор отдела уголовной полиции Ярда в настоящий момент ждал ее за тяжелой дубовой дверью.

Одного ее слова Томасу Линли будет достаточно, чтобы машина закрутилась, но Ярд, безусловно, будет придерживаться установленной процедуры, а это подразумевает и контакт со средствами массовой информации.

Хелен хмуро посмотрела на кольцо с ключами на своей ладони. Если бы она могла рассчитывать на то, что делом займется сам Томми… Но такой уверенности у нее было.

Распахнув дверь, она позвала его по имени. Он откликнулся: «Я здесь, Хелен», и она пошла на его голос в кухню, где он караулил тостер — рукава рубашки закатаны до локтей, пуговица на воротнике расстегнута, галстук снят, на разделочном столе наготове банка «Мармайта»[12]. В руках Томми держал пачку газет, из которых что-то вычитывал. Его взъерошенные светлые волосы поблескивали в кухонном свете. Поверх очков он посмотрел на Хелен, уронившую на пол туфли.

— Что-то ты припозднилась, — заметил он, кладя газеты на стол и очки поверх них. — Я почти не чаял тебя дождаться.

— Это же не весь твой ужин?

Она сбросила с плеча на стол свою сумку, просмотрела дневную почту, вытащила письмо от своей сестры Айрис и подошла с ним к Томми. Он привычным жестом просунул ладонь под ее волосы на затылке — Хелен ощутила тепло его руки — и поцеловал. Сначала в губы, затем в лоб, потом снова в губы. И, притянув к себе за плечо, замер в ожидании тостов. Хелен вскрыла письмо со словами:

— Не весь же, нет? — И, не получив немедленного ответа, продолжала: — Томми, скажи, что это не весь твой ужин. Ты самый невозможный человек. Почему ты не ешь?

Он прижался губами к ее виску.

— Время от меня ускользает. — Голос его звучал устало. — Почти весь день я провел с королевскими обвинителями по делу Флеминга. Снимались показания. Предъявлялись обвинения. Адвокаты делали заявления. Запрашивались отчеты. Организовывались пресс-конференции. Я просто забыл.

— Поесть? Да как такое возможно? Неужели ты не замечаешь, что голоден?

— Такое случается, Хелен.

— Только не со мной, — хмыкнула она.

— Мне это хорошо известно. — Выскочил тост. Томми подцепил его вилкой, намазал «Мармайт». Наклонившись над столом, какое-то время он жевал, потом с видимым удивлением произнес: — Господи боже, какая гадость. Не могу поверить, что в Оксфорде я только этим и питался.

— В двадцать лет вкусовые ощущения совсем иные. Если ты выпьешь бутылку дешевого портвейна, то перенесешься в свою юность. — Она развернула листок с письмом.

— Что произошло? — спросил он.

Прочитав несколько строк, Хелен принялась перечислять.

— На ранчо в этом году хороший отел. Счастье, что пережили еще одну зиму в Монтаяе. Школьные оценки Джонатана оставляют желать лучшего, и не считаю ли я, что его следует отправить в Англию, в школу-интернат? (Определенно нет.) Мамин визит прошел отлично только потому, что там была Дафна, которая не давала им вцепиться друг дружке в глотку. Когда я приеду в гости? Могу пригласить и тебя, раз у нас — как она выражается — все уже официально. И когда свадьба, потому что ей нужно посидеть на диете по меньшей мере три месяца, чтобы появиться на людях в приличном виде. — Хелен сложила письмо и кое-как запихала в конверт. — Вот и все.

— Я имел в виду, — пережевывая тост, сказал Линли, — сегодняшний вечер. Что произошло?

— Сегодня вечером? — Хелен хотела произнести это небрежно, а получилось, как ей самой показалось, глуповато-виновато.

Выражение лица Томми изменилось. Хелен постаралась уверить себя, что он смотрит на нее скорее с недоумением, чем с подозрением.

— Ты сильно задержалась на работе, — заметил он. Его карие глаза смотрели пристально.

Чтобы избежать их взгляда, Хелен занялась чайником — наполнила его, включила. Вытерла руки, на которые попала вода, выплеснувшаяся из носика. Достала из шкафчика жестянку с чаем и стала ложкой отмерять его в фарфоровый заварочный чайник.

— Ужасный день, — говорила она, насыпая чай. — Следы на металле. Я пялилась в микроскоп, пока чуть не ослепла. Но ты же знаешь Саймона. Зачем заканчивать в восемь вечера, когда можно поработать еще четыре часа, пока не рухнешь от усталости? Мне хотя бы удалось подбить его на обед и ужин, но только потому, что дома была Дебора. В отношении еды он не лучше тебя. Почему мне достаются такие мужчины? Почему у них такое отвращение к еде?

Она чувствовала, что Томми разглядывает ее, пока она закрывала жестянку и убирала ее в шкафчик. Хелен подцепила двумя пальцами чашки, поставила их на блюдца, достала из ящика две чайные ложки.

— Дебора сделала несколько чудесных портретов, — сообщила она. — Я хотела принести какой-нибудь из них, чтобы показать тебе, но забыла. Неважно. Принесу завтра.

— Завтра снова работаешь?

— Боюсь, нам потребуется еще не один час. Вероятно, и не один день. А что? Ты что-то запланировал?

— Думал, съездим в Корнуолл, когда я разберусь с делом Флеминга.

При мысли о Корнуолле на душе у Хелен посветлело — солнце, ветер с моря в компании с Томми, не думающим о работе.

— Замечательная мысль, дорогой.

— Ты сможешь вырваться?

— Когда?

— Завтра вечером. Возможно, послезавтра. Хелен не знала, как это сделать. В то же время она не знала, как сказать Томми, что она не знает. Саймону она помогала от случая к случаю. И даже если у него горели все сроки, или близились показания в суде, или вот-вот ожидалась лекция, или нужно было срочно подготовить курс в университете, Саймон оставался самым сговорчивым работодателем — если, конечно, можно было его так называть, — когда речь заходила о присутствии Хелен в его лаборатории. Просто в последние годы они приспособились работать вместе, причем никаким договором это не закреплялось. Поэтому вряд ли Хелен могла заявить Томми, что Саймон воспротивится, если она захочет на несколько дней поехать с женихом в Корнуолл. В обычных обстоятельствах он не стал бы возражать, и Томми это было прекрасно известно.

Разумеется, обстоятельства были необычные. Потому что в обычных обстоятельствах она не стояла бы на кухне, с нетерпением ожидая, когда же закипевший чайник избавит ее от необходимости крутиться вокруг правды, уходя от лжи. Потому что Хелен знала: он поймет, что она лжет, и станет гадать, почему. Потому что прошлое у нее было не менее пестрое, чем у него, а когда любовники — любовники с запутанным прошлым, в котором, к несчастью, были периоды взаимного отчуждения — начиют увиливать от прямого ответа, это обычно означает, что какая-то тень из былого неожиданно проскользнула в их настоящее. Не это ли заподозрит Томми?

Господи, думала Хелен. Голова у нее кружилась. Неужели эта вода никогда не закипит?

— Когда мы туда приедем, мне понадобится полдня, чтобы просмотреть документы на поместье, — говорил тем временем Томми, — но после этого я в полном твоем распоряжении. А ты могла бы провести эти полдня с моей матерью, что скажешь?

Могла бы. Конечно, могла бы. Она еще не виделась с леди Ашертон с тех пор, как у них с Томми — по выражению Айрис — «все стало официально». Они разговаривали по телефону. Сошлись на том, что нужно многое обсудить в отношении будущего. И вот предоставляется возможность это сделать. Только она не может уехать. Разумеется, ни завтра и точно ни послезавтра.

Самое время сказать Томми правду: мы тут расследуем одно маленькое дельце, дорогой, мы с Саймоном. Какое, ты спрашиваешь? Да так, ничего особенного. Не имеет значения. Не о чем и беспокоиться.

Правда.

Еще одна ложь. Ложь на лжи. Ужасная путаница.

Хелен с надеждой посмотрела на чайник. Словно в ответ на ее мольбы, он начал закипать, и когда выключился, Хелен бросилась к нему. А Томми тем временем все говорил:

— …и они, по-видимому, решили нагрянуть в Корнуолл как можно скорее, чтобы отпраздновать.

По-моему, это идея тети Августы. Ради торжества готова на что угодно.

— Тети Августы? О чем это ты, Томми? — переспросила Хелен, прежде чем сообразила, что пока она измышляла какой-нибудь правдоподобный предлог для отказа, он говорил об их помолвке. — Прости, дорогой, — промолвила она. — Я на минутку отвлеклась. Думала о твоей матери.

Она налила воды в заварочный чайник, энергично в нем помешала и направилась к холодильнику, в котором стала искать молоко.

Томми молчал, пока она собирала все для чая на деревянном подносе. Потом взяла поднос со словами:

— Давай сядем в гостиной, дорогой. Боюсь, у меня кончился «лапсанг сушонг». Тебе придется удовольствоваться «эрл греем».

Тут он отозвался:

— Что с тобой, Хелен?

Черт, подумала она, а вслух переспросила:

— Со мной?

— Не надо, — сказал Томми. — Я не дурак. Тебя что-то тревожит?

Хелен вздохнула, подменяя правду правдой.

— Это нервы, — ответила она. — Извини. — И подумала: «Не давай ему больше задавать вопросы». И, чтобы удержать его от расспросов, сказала: — Это связано с переменой в отношениях между нами. Наконец-то все решено. И я все думаю, сложится ли наша совместная жизнь.

— Боишься выходить за меня замуж?

— Боюсь? Нет. — Она улыбнулась ему. — Нисколько. Да еще и ноги болят. О чем я думала, когда покупала эти туфли, Томми? Цвет лесной зелени, идеально сочетаются с костюмом и — сущее мучение. К двум часам я уже не чуяла ног. Разотрешь мне ступни, ладно, Томми? И расскажи, как прошел день.

Отвлечь его не удалось. Хелен поняла это по изучающему взгляду Линли. От этой инспекторской инспекции ей не спастись. Она быстро отвернулась и пошла в гостиную. Стала разливать чай, спросила, завершил ли он дело Флеминга, которое последние несколько недель отнимало у него так много времени. Томми не спешил присоединиться к ней, а когда появился в комнате, то направился не к своей чашке чая, которую Хелен поставила рядом со своей, а к торшеру. Включил его, потом лампу на столике у дивана, потом другую — у кресла и не успокоился до тех пор, пока не рассеялись все тени.

Он подошел к Хелен, но не сел рядом, а выбрал кресло, с которого мог с легкостью за ней наблюдать. Этим Томми и занялся, когда она взяла чашку и сделала глоток.

Хелен знала, что он станет доискиваться правды, скажет: «Что же на самом деле происходит, Хелен? Только прошу тебя, не надо мне лгать, потому что я всегда вижу, когда мне лгут, после стольких-то лет разоблачения лжецов самой высокой пробы. Мне бы не хотелось думать, что моя избранница принадлежит к их числу. Поэтому, если ты не против, давай проясним все сейчас, потому что у меня зародились сомнения относительно тебя и нас обоих, пока эти сомнения не будет рассеяны, не представляю, как мы сможем двигаться дальше вместе».

Но он сказал нечто совершенно другое, спокойно сцепив между коленей руки, не прикоснувшись к чаю серьезно, с серьезным лицом и таким голосом… Неуверенным, что ли?

— Я знаю, что иногда я слишком форсирую, Хелен. Единственным оправданием мне служит только то что мне всегда хотелось ускорить наше сближение. Я как будто думаю, что у нас не так уж много времени, и нам нужно все уладить сейчас. Сегодня. Этим вечером. Немедленно. Вотношении тебя у меня всегда такое чувство.

Хелен поставила чашку на стол.

— Форсируешь? Я не понимаю.

— Мне следовало позвонить тебе и предупредить, что я буду ждать тебя дома. Я не додумался. — Он отвел взгляд от ее лица, посмотрел на свои руки. Решив, похоже, перейти на более легкий тон, сказал: — Послушай, дорогая, ничего страшного, если сегодня ты… — Поднял голову. Глубоко вздохнул. Чертыхнулся и как в омут бросился: — Хелен. Ты предпочла бы сегодня остаться одна?

Со своего места на диване она смотрела на него, чувствуя, как тает в прямом и переносном смысле. Ощущение было такое, словно проваливаешься в зыбучий песок, и в то время как натура Хелен требовала, чтобы она что-то предприняла и выбралась, сердце говорило, что она не в состоянии это сделать. Она давно уже не реагировала на те качества Томми, которые побуждали других считать его завидной добычей на брачном рынке. Она, в общем-то, была равнодушна к его красоте. Его богатство ее не интересовало. Его страстность иногда утомляла. Его любовный пыл тешил самолюбие, но она видела, как в прошлом Томми расточал его направо-налево, и не питала особых иллюзий насчет его постоянства. И хотя его интеллект впечатлял, Хелен знала других мужчин, столь же умных и одаренных, как Томми. Но это… Хелен не обладала оружием для отражения такой атаки. Ее, выросшую в мире, где слабость не в чести, мужская уязвимость превращала в воск. Она подошла к креслу Томми и опустилась рядом с ним на колени. Посмотрела в лицо жениху.

— Меньше всего, — тихо проговорила она, — я бы хотела остаться одна.


На этот раз ее разбудил свет. Он настолько слепил глаза, что Шарлотта решила — это Святая Троица изливает на нее свою благодать. Она вспомнила, как сестра Агнетис объясняла им, что такое Троица, во время урока Закона Божьего в школе Св. Бернадетты. Она нарисовала треугольник, написав у его углов «Отец», «Сын» и «Святой Дух», а затем с помощью особого золотисто-желтого мела изобразила огромные лучи, исходящие от сторон треугольника. Только это были не лучи, объяснила сестра Агнетис. Они означали Благодать. Благодать — это такое идеальное состояние, в котором ты должен пребывать, чтобы попасть на Небеса.

Лотти заморгала от белого сияния. Это точно Святая Троица, подумала она, потому что свет, покачиваясь, плыл по воздуху, как Бог. И из него исходил голос, совсем как из Неопалимой Купины обращенный к Моисею Божий глас.

— Вот, возьми. Поешь.

Сияние опустилось ниже. Появилась рука. Рядом с головой Шарлотты звякнула жестяная миска. Затем световой шар со стуком приземлился с ней рядом и зашипел, как выходящий из шины воздух. Девочка отпрянула от его жара. Она отстранилась достаточно далеко, чтобы различить, что над огнем есть шляпка, а под ним подставка. Фонарь, сообразила Шарлотта. А вовсе не Троица. Значит, она все еще жива.

В световой круг вошла фигура в черном, искаженная, как в кривом зеркале. Шевеля совершенно пересохшими губами, девочка сказала:

— Где мои очки? У меня нет очков. Я должна получить свои очки. Без них я плохо вижу.

— Они не нужны тебе в темноте, — сказал человек.

— Я не в темноте. Вы принесли свет. Так что отдайте мне мои очки. Мне нужны очки. Я пожалуюсь, если вы их не отдадите. Обязательно.

— Ты получишь очки в свое время.

С клацаньем он поставил что-то на пол. Высокое и цилиндрическое. Красное. Термос, подумала Лотти. Он открутил крышку и налил жидкость в миску. Ароматную. Горячую. У Лотти заурчало в животе.

— Где моя мама? — требовательно спросила она. — Вы сказали, что она в убежище. Сказали, что везете меня к ней. Вы сказали. Но это не убежище. Так где же она? Где она?

— Успокойся, — сказала человек.

— Я буду кричать, если пожелаю. Мама? Мама! Ма-ам! — Она начала подниматься.

Протянулась рука, и ладонь моментально закрыла ей рот, пальцы, как тигриные когти, впились в щеки. Рука толкнула Шарлотту, она упала на колени на что-то острое, похожее на камень.

— Мама! — закричала она, когда рука ее отпустила. — Ма…

Рука оборвала крик девочки, макнув ее лицом в суп. Суп был горячим. Он обжигал. Лотти зажмурилась, закашлялась, захлебнувшись. Забила ногами. Принялась царапать державшую ее руку.

Голос произнес у нее над ухом:

— Теперь ты успокоилась, Лотти?

Она кивнула. Человек отпустил ее голову. Суп стекал по лицу девочки и капал на школьную форму. Шарлотта откашлялась, вытерла лицо рукавом куртки.

Здесь, в этом неизвестном месте, куда он ее привез, было холодно. Откуда-то задувал ветер, но когда Лотти попыталась вглядеться, то ничего не различила за пределами светового круга. Что до человека, она видела только его ботинок, согнутую в колене ногу и руки. Она отодвинулась от них. Они же взяли термос и долили в миску суп.

— Никто не услышит твоих криков.

— Тогда зачем вы заткнули мне рот?

— Потому что не терплю девчачьих воплей. — Носком башмака он подвинул к ней миску.

— Мне надо в туалет.

— Потом. Съешь это.

— Это яд?

— Точно. Мне нужна твоя смерть, как пуля в ноге. Ешь.

Она оглянулась.

— У меня нет ложки.

— Минуту назад тебе, кажется, не нужна была ложка. А теперь — ешь.

Он отошел подальше от света. Чиркнул спичкой, и вспыхнул трепещущий огонек. Человек, сгорбившись, закуривал, и когда снова повернулся к девочке, она увидела тлеющий кончик сигареты.

— Где моя мама? — Задавая этот вопрос, она подняла миску. Суп был овощной, как готовила миссис Магуайр. Лотти никогда в жизни не испытывала такого голода, она стала пить суп, а овощи выбрала пальцами. — Где моя мама? — повторила она вопрос.

— Ешь.

Она наблюдала за ним, поднимая ко рту миску. Мужчина казался ей всего лишь тенью, и притом — расплывчатой тенью.

— Чего ты пялишься, а? Не можешь смотреть в другую сторону?

Лотти опустила глаза. Все равно, какой смысл пытаться разглядеть его. Различить она могла лишь его силуэт — голова, плечи, руки, ноги. Он старался держаться в темноте.

И тут до девочки дошло, что ее похитили. Она вздрогнула так сильно, что расплескала овощной суп. Он стек по руке на подол ее форменного фартучка. Что происходит, когда людей похищают? — подумала она. Попыталась вспомнить. Это как-то связано с деньгами? И похищенного прячут, пока не заплатят деньги. Только вот у мамы не очень много денег. А у Сито есть.

— Вы хотите, чтобы мой папа вам заплатил? — спросила она.

Он фыркнул.

— От твоего отца мне нужны отнюдь не деньги.

— Но вы же меня похитили, я права? Потому что, по-моему, это совсем не убежище, и вряд ли где-то здесь моя мама. А если это не убежище и мамы здесь нет, тогда вы похитили меня из-за денег. Так? А зачем еще…

Она вспомнила. Сестра Агнетис, ковыляя взад-вперед перед классом, рассказывала историю о святой Марии Горетти, которая умерла, потому что хотела остаться чистой. Святую Марию Горетти тоже похитили? Разве не так началась та жуткая история? Ее похитил кто-то, хотевший осквернить ее драгоценный храм Святого Духа. Лотти осторожно поставила миску на пол. Руки были липкими от выплеснувшегося супа, и девочка вытерла их о подол. Она не очень представляла себе, как оскверняют драгоценный храм Святого Духа, но если питье овощного супа, предложенного незнакомым человеком, имеет к этому какое-то отношение, тогда ей придется оть него отказаться.

— Я наелась, — проговорила она и добавила: — Большое спасибо.

— Ешь весь.

— Я больше не хочу.

— Я сказал, ешь. До капли. Ты слышала? — Он подошел и вылил в миску остатки супа из термоса. — Тебе помочь?

Лотти совсем не понравился тон мужчины. Она знала, что он имеет в виду. Он снова сунет ее лицом в суп и будет держать там, пока она не захлебнется или не начнет есть. Лотти подумала, что захлебываться ей совсем не хочется, поэтому взяла миску. Бог простит ей этот суп, ведь правда?

Закончив, она поставила миску на пол и сказала: — Мне нужно в туалет.

Мужчина снова брякнул что-то на пол в круге света. Еще одна миска, но только глубокая и толстая, с опоясывающим ее кольцом из ромашек и отогнутыми краями, которые делали ее похожей на пасть осьминога. Девочка в растерянности смотрела на сосуд.

— Я больше не хочу супа, — сказала она. — Я съела все, что вы мне дали. Я хочу в туалет.

— Ну и давай, — произнес мужчина, — разве ты не знаешь, что это такое?

Она поняла, что похититель предлагает ей воспользоваться этой емкостью, причем у него на глазах. То есть она снимет трусики, присядет и будет писать, а он все это время будет смотреть и слушать. В точности как делала дома миссис Магуаир, стоя под дверью и спрашивая:

— Ну как, животик подействовал, малышка?

— Я не могу, не могу при вас, — сказала она.

— Тогда не надо, — ответил мужчина и забрал сосуд.

В мгновенье ока подхватил термос, суповую миску и фонарь. Свет погас. Лотти услышала, как что-то шлепнулось рядом с ней на пол. Вскрикнув, она отскочила в сторону. Струя холодного воздуха промчалась над ней, как рой вылетевших с кладбища призраков. Потом что-то лязгнуло, затем щелкнуло, и Лотти поняла, что осталась одна.

Она похлопала рукой по полу там, где что-то шлепнулось. Мужчина бросил ей одеяло. Оно неприятно пахло и было грубым на ощупь, но девочка подобрала его и прижала к животу, стараясь не думать о том, что означает получение одеяла в связи с ее пребыванием в этом темном месте.

— Но мне же нужно в туалет, — всхлипнула она и снова ощутила комок в горле и стеснение в груди. Нет, нет, подумала она. Она не должна, не должна. — Мне нужно в туалет.

Шарлотта опустилась на пол. Губы у нее дрожали, глаза наполнились слезами. Она прижала ладонь ко рту и зажмурилась. Попыталась сглотнуть стоявший в горле комок.

«Думай о веселом», — сказала бы ее мать.

И поэтому она подумала о Брете. Даже произнесла ее имя. Прошептала его.

— Брета. Лучшая подруга, Брета.

Потому что самые веселые мысли были о Брете. Играть с Бретой. Болтать с Бретой. Проказничать с Бретой.

Она стала соображать, что сделала бы на ее месте Брета. Здесь, во тьме, что бы предприняла Брета? Первым делом пописала бы, подумала Лотти. Брета пописала бы. Она бы сказала:

«Вы засунули меня в эту темною нору, мистер, но вы не можете заставить меня поступать по-вашему. Так что я собираюсь пописать. Здесь и сейчас. Не в какую-то там миску, а прямо на пол.

На пол. Ей следовало сразу понять, что это не гроб, подумала Лотти, потому что здесь был пол. Жесткий, как каменный. Только…

Лотти ощущала его под собой — тот самый пол, по которому он ее проволок, тот самый пол, о который она поранилась. Вот что в первую очередь сделала бы Брета, очнувшись в темноте: попыталась бы разузнать, где она находится. Она не лежала бы тут и не хныкала бы, как маленькая.

Лотти принюхалась и провела пальцами по полу. Он был чуть бугристым, поэтому она и сбила об него коленку. Она нащупала выпирающий прямоугольник. Рядом с ним — другой прямоугольник. Потом еще один.

— Кирпичи, — прошептала девочка. Брета гордилась бы ею.

Что может поведать о ее местонахождении кирпичный пол? — задумалась она. Ясно было одно: если она станет много двигаться, то непременно поранится. Она может споткнуться. Упасть. Может рухнуть вниз головой в колодец. Она может…

Колодец в темноте? — переспросила бы Брета. Не думаю, Лотти.

Поэтому Шарлотта продолжила перемещаться на четвереньках, пока наконец не уперлась во что-то деревянное — очень занозистое, с крохотными прохладными шляпками гвоздей. Она нащупала углы, потом боковины. Ящик, решила она. И не один. Целый ряд, вдоль которого Лотти и поползла.

Она опять уткнулась в стоящий на полу предмет, но с совершенно другой поверхностью — гладкой и выпуклой. Когда она стукнула по ней костяшками пальцев, предмет сдвинулся с глухим скребущим звуком. Знакомым звуком, напомнившим ей о соленой воде и песке, о веселых играх у кромки прибоя.

— Пластиковое ведро, — гордясь собой, произнесла девочка. Даже Брета не опознала бы его быстрей.

Услышав внутри плеск, Лотти наклонилась над ведром и принюхалась. Запаха не было. Она опустила в жидкость пальцы и лизнула их.

— Вода, — объявила она. — Ведро с водой.

Она тут же поняла, как поступила бы Брета. Сказала бы: «Знаешь, Лот, мне нужно пописать», и воспользовалась бы ведром.

Что Лотти и сделала. Она вылила воду и, спустив трусики, присела над ведром. Горячая струя мочи рванулась из нее. Примостившись на краю ведра, девочка положила голову на колени. Разбитое о кирпич колено болело. Лотти лизнула ссадину и ощутила вкус крови. Внезапно на нее навалилась усталость. Она почувствовала себя очень одинокой. Все мысли о Брете растаяли, как мыльные пузыри.

— Мамочка, найди меня, — прошептала Лотти.

И даже тут она знала, что сказала бы на это ее лучшая подруга:

«Неужели ты думаешь, что мамочка сама не хочет тебя найти?»

5

Сент-Джеймс высадил Хелен и Дебору на Мэрилебон-Хай-стрит перед магазинчиком под названием «У тыквы», в котором пожилая женщина с нетерпеливым фокстерьером на поводке перебирала круглые корзинки с клубникой. Хелен и Дебора, снабженные фотографией Шарлотты, должны были обойти район, где находились монастырская школа Св. Бернадетты на Блэндфорд-стрит, домик Дэмьена Чэмберса в Кросс-Киз-клоуз и Девоншир-Плейс-мьюз — ответвление Мэрилебон-Хай-стрит. Они ставили перед собой двойную задачу: найти всех, кто мог видеть Шарлотту накануне днем, и составить все возможные маршруты, которыми девочка могла пройти к Чэмберсу из школы и от Чэмберса к себе домой. Они занимались Шарлоттой, Сент-Джеймс — подругой Шарлотты, Бретой.

Много позже того, как он подвез Хелен домой, много позже того, как ушла спать Дебора, Сент-Джеймс беспокойно бродил по дому. Он начал с кабинета, где между двумя порциями бренди рассеянно снимал с полок книги, делая вид, будто читает. Оттуда он прошел на кухню, где сделал себе чашку «Овалтина»[13], который не выпил, и в течение десяти минут бросал теннисный мячик с лестницы в заднюю дверь, развлекая Персика. Поднялся в спальню и посмотрел на спящую жену. Наконец он оказался в лаборатории. Фотографии Деборы по-прежнему лежали на рабочем столе, на котором она разложила их этим вечером, и при верхнем свете он еще раз рассмотрел фотографию девочки из Вест-Индии с британским флагом в руках. Ей вряд ли больше десяти лет, решил он. Возраст Шарлотты Боуэн.

Сент-Джеймс отнес фотографии Деборы в темную комнату и принес пластиковые файлы, в которые положил письма, полученные Ив Боуэн и Деннисом Лаксфордом. Рядом с этими записками он положил график занятий Шарлотты, который по его просьбе написала Ив Боуэн. Включил три лампы высокой яркости и взял лупу. Принялся изучать два письма и график.

Он сосредоточился на общих признаках. Поскольку одинаковых слов не имелось, он решил полагаться на общие буквы. «С», удвоенное «т», «у» и наиболее надежную букву для анализа и расшифровки кодов — «е».

«С» в письме к Лаксфорду абсолютно совпадало с «с» в письме к Боуэн: в обоих случаях буква была сильно закручена. То же самое и с удвоенным «т» в словах «Шарлотта» и «Лотти»: и там, и там над ними шла общая палочка. Буква же «у», с ярко выраженной нижней петлей в обоих письмах, стояла совершенно отдельно, без всякого намека на соединение с предыдущей и следующей буквами. Напротив, хвостик «е» во всех случаях соединялся со следующей буквой, хотя линия, образующая петельку «е», никогда не исходила из предыдущей буквы. В целом почерк обеих записок представлял собой мешанину из печатных и рукописных букв. Даже при беглом рассмотрении нетренированным глазом было ясно, что оба письма написаны одной рукой.

Сент-Джеймс взял график занятий Шарлотты и поискал то едва заметное сходство, которое даже человеку, стремящемуся замаскировать свой почерк, как правило, не удается скрыть. Рассмотрел все три листка под лупой. Исследовал каждое слово. Измерил расстояние между словами и ширину и высоту букв. Результат оказался тем же. Записки были написаны одним почерком, но Ив Боуэн этот почерк не принадлежал.

Саймон выпрямился на табурете и прикинул, в каком направлении его неизбежно поведет подобный анализ образцов почерка. Если Ив Боуэн не лгала и Деннис Лаксфорд действительно был единственным человеком, знавшим правду о зачатии Шарлотты, тогда, по логике вещей, теперь следовало бы получить образец почерка Лаксфорда. Однако и дальше путешествовать по лабиринтам хирографии казалось ему расточительной тратой времени. Потому что если Деннис Лаксфорд действительно стоял за исчезновением Шарлотты — с его опытом работы в журналистике и, соответственно, знанием методов работы полиции, — навряд ли он сглупил настолько, чтобы лично писать записки о ее похищении.

И именно это казалось Сент-Джеймсу необычным, вызывало у него беспокойство — что кто-то вообще написал эти две записки. Их не напечатали, не составили из букв, вырезанных из журнала или газеты. Данный факт предполагал одно из двух: похититель рассчитывал, что его не поймают, либо был уверен, что его не накажут, когда вся правда о похищении выйдет наружу.

В любом случае, кто бы ни забрал Шарлотту Боуэн с улицы, он или прекрасно знал распорядок дня девочки, или провел некоторое время перед похищением изучая их. Если верно первое, то хотя бы опосредованно должен быть причастен член семьи. Во втором случае похититель скорее всего следил за Шарлоттой. А слежка в конце концов привлекает внимание. Прежде всего, наблюдавшего за ней человека могла заметить сама Шарлотта. Или ее подружка Брета. Как раз с мыслями о Брете Сент-Джеймс и ехал на север к Девоншир-Плейс-мьюз, оставив свою жену и Хелен Клайд на Мэрилебон— Хай-стрит.

Из дома Ив Боуэн доносилось пение. Низкое монотонное гудение, какое скорее можно услышать в монастыре или в соборе. Когда Сент-Джеймас нажал на кнопку звонка, пение резко оборвалось. Мгновение спустя отодвинули задвижку, и дверь открылась.

Сент-Джеймс ожидал увидеть Ив Боуэн или ее мужа, но перед ним стояла краснолицая женщина, фигурой напоминающая грушу. На ней были бесформенный оранжевый свитер и пунцовые леггинсы, вытянутые на коленях.

— Мне не нужна никакая подписка, ни свидетели Иеговы, ни чтение из книги мормонов, спасибо, — живо проговорила женщина с таким акцентом, словно всего неделю назад приехала из сельской Ирландии.

Саймон решил, что это, должно быть, миссис Магуайр, домработница. Не успела она закрыть дверь, как Сент-Джеймс назвался и спросил Ив Боуэн.

Небрежный тон миссис Магуайр немедленно сменился спокойно-заинтересованным:

— Вы тот джентльмен, который ищет Шарли? Сент-Джеймс это подтвердил. Домработница быстро посторонилась и провела его в гостиную, где из магнитофона уже значительно тише лились заунывные звуки «Sanctus»[14]. Магнитофон стоял рядом с кофейным столиком, на котором был устроен импровизированный алтарь. По обе стороны от распятия горело по свече, а далее с одной стороны стояла изящная статуэтка Девы Марии с простертыми вверх, оббитыми руками, а с другой — фигурка бородатого святого в зеленом плаще поверх шафрановых одеяний. Сент-Джеймс повернулся к миссис Магуайр и увидел, что в правой руке та держала четки.

— Сегодня утром я совершаю все таинства, — туманно пояснила миссис Магуайр, кивнув в сторону алтаря. — Радостное, печальное и прославляющее, все три. И не встану с колен, пока не сделаю все от меня зависящее, пусть даже это совсем немного, чтобы Шарли вернулась домой. Я молюсь святому Иуде и Пресвятой Богородице. Кто-нибудь из них позаботится об этом деле.

Женщина, похоже, не заметила, что поднялась с колен, с которых обещала не вставать. Подойдя к магнитофону, она нажала на кнопку — пение прекратилось.

— Если я не могу пойти в церковь, так могу устроить свою собственную. Господь поймет.

Она поцеловала распятие на конце четок и благоговейно положила к ногам святого Иуды, обутым в сандалии. Миссис Магуайр не спеша разложила четки, чтобы бусины не соприкасались между собой, а распятие лежало изображением Христа вверх.

— Ее нет, — сказала она Сент-Джеймсу.

— Миссис Боуэн нет дома?

— И мистера Алекса тоже.

— Они ищут Шарлотту?

Миссис Магуайр снова коснулась своими толстыми пальцами распятия. Она походила на женщину, которая перебирает с дюжину возможных ответов, ища наиболее подходящий. По-видимому, она оставила поиски, потому что наконец произнесла:

— Нет…

— Тогда где…

— Он уехал в какой-то свой ресторан. Она — в палату общин. Он бы остался дома, но она хотела, чтобы их поведение выглядело как можно более естественным. Поэтому-то я здесь, а не творю коленопреклоненные молитвы в церкви Святого Луки перед Святой Чашей, как мне хотелось бы. — Вероятно, она почувствовала изумление Сент-Джеймса таким деловым подходом к исчезновению Шарлотты, потому что быстро продолжала: — Все вовсе не так, как кажется, молодой человек. Мисс Ив звонила мне в четверть второго сегодня ночью. Я, собственно, и не спала — а она так даже и не пыталась уснуть, храни ее Господь, — потому что какой уж тут сон. Она сказала, что вы пытаетесь разобраться в этом ужасном происшествии с Шарли, а пока вы будете действовать, всем остальным — мистеру Алексу, ей и мне — придется хранить спокойствие, заниматься делами, стараясь вести себе как можно естественнее. Ради Шарли. Поэтому-то я здесь. А она там, с Божьей помощью, работает, делая вид, что ее единственная забота в мире — провести еще один закон против ИРА[15].

Эта последняя новость очень заинтересовала Сент-Джеймса.

— Мисс Боуэн участвует в разработке законов, касающихся ИРА?

— С самого начала. Как только два года назад она пришла в Министерство внутренних дел, так сразу с головой окунулась в борьбу с терроризмом: билль об ответственности за хранение взрывчатки, билль об увеличении сроков тюремного заключения для членов ИРА, билль такой, билль сякой. Хотя за то время, что они мусолили эту проблему в палате общин, можно было найти гораздо более простое решение.

Тут есть над чем серьезно поразмьслить, подумал Сент-Джеймс: законы против ИРА. Высокопоставленный член парламента не сможет да и не захочет держать в секрете свою позицию по данной проблеме. Над этим — а также над тем, какое отношение, пусть косвенное, имели к жизни ее ребенка ирландцы — стоило поразмыслить, если Брета не сможет оказать им необходимую помощь в поисках Шарлотты.

Миссис Магуайр указала в направлении, в котором накануне вечером удалился из гостиной Алекс Стоун.

— Если вы хотите поговорить, то я бы тем временем занялась своими делами. Возможно, если вести себя как обычно, я так себя и почувствую.

И она провела его через столовую на кухню, оснащенную по последнему слову техники. На одной из рабочих поверхностей в открытом ящике красного дерева лежало столовое серебро. Рядом стояла приземистая банка с пастой для его чистки и лежала груда почерневших тряпок.

— Обычный четверг, — проговорила миссис Магуайр. — Не представляю, как мисс Ив держит себя в руках, но если она может, смогу и я. — Она открыла банку с пастой и положила крышку на гранитную столешницу, подцепила тряпкой зеленой жижи и негромко сказала: — Ребенок же. Помоги нам, Господи. Она же маленький ребенок.

Сент-Джеймс присел за барную стойку, отходившую от кухонной плиты. Понаблюдав, как миссис Магуайр лихорадочно втирает средство для чистки серебра в большую сервировочную ложку, он спросил:

— Когда вы в последний раз видели Шарлотту?

— Вчера утром. Я, как всегда, проводила ее до школы.

— Как всегда?

— Всегда, когда ее не отводит мистер Алекс. Но на самом деле я утром не с девочкой шла, а за ней. Чтобы убедиться, что она благополучно добралась до школы, а не отправилась куда не следует.

— А в прошлом она прогуливала занятия?

— В самом начале. Ей не нравится школа Святой Бернадетты. Она бы предпочла государственную школу, но мисс Ив и слышать об этом не желает.

— Мисс Боуэн католичка?

— Мисс Ив всегда отдает должное Господу, но она не католичка. Каждое воскресенье она ходит в мэрилебонскую церковь Святой Марии.

— Тогда странно, почему она выбрала для своей дочери монастырскую школу.

— Она считает, что Шарли нужна дисциплина. А если ребенку нужна дисциплина, то лучше католической школы не найти.

— А вы как думаете?

Миссис Магуайр, прищурившись, осмотрела ложку. Провела большим пальцем по ее черпаку.

— Думаю?

— Нужна Шарлотте дисциплина?

— Воспитанному в строгости ребенку, мистер Сент-Джеймс, дисциплина не требуется. Разве не так было с моими пятью? Или с моими братьями и сестрами? Нас было восемнадцать, жили в трех комнатах в графстве Керри, и никому из нас не требовались тумаки, чтобы мы не сбились с пути истинного. Но времена изменились, и я не из тех, кто станет кидать камнями в честную женщину, ставшую матерью в результате минутной человеческой слабости. Господь прощает наши грехи, и Ив Он давно простил. Кроме того, что-то приходит к женщине само собой. Что-то — нет.

— Что «что-то»?

Миссис Магуайр устремила все свое внимание на полировку ложки. Провела обломанным ногтем большого пальца по черенку.

— Мисс Ив делает все, что в ее силах, — сказала она. — Она старается, как может, и всегда старалась.

— Вы давно у нее работаете?

— Я у нее с тех пор, как Шарли исполнилось полтора месяца. А какой крикуньей она была… Можно подумать, Господь послал ее испытывать терпение матери. Пока Шарли не научилась говорить, трудно ей приходилось в этой жизни.

— А ваше терпение?

— Воспитав пятерых детей, я научилась терпению. В выкрутасах Шарли для меня не было ничего нового.

— А как отец Шарлотты? — непринужденно вставил вопрос Сент-Джеймс. — Как он с ней справлялся?

— Мистер Алекс?

— Я говорю о настоящем отце Шарлотты.

— Я не знаю этого негодяя. Хоть раз он объявился, или прислал открытку, или позвонил, или дал какой-никакой знак, что он помнит ребенка? Нет. Ни разу. По словам мисс Ив, у нее к нему и отношение соответственное. Даже сейчас. Даже сейчас. Только подумать. Боже Всемилостивый, как это чудовище ее ранило. — Миссис Магуайр поднесла к лицу бесформенный рукав. Промакнула сначала под одним глазом, потом под другим, говоря: — Извините. Просто я чувствую себя бесполезной. Сижу тут в доме и веду себя так, будто это обычный четверг. Я знаю, что так лучше. Я понимаю, что так нужно сделать ради Шарли. Но это безумие. Безумие.

Женщина казалась Сент-Джеймсу вполне искренней, но он знал, что его задача — добывание улик, а не оценка свидетелей и потенциальных подозреваемых. Он вернул ирландку к тому, как она провожала Шарлотту в школу, попросив вспомнить, не заметила ли она кого-нибудь на улице, кого-то, кто мог следить за Шарлоттой, человека, который как-то выбивался бы из окружения.

Миссис Магуайр мгновение смотрела в ящик с серебром, прежде чем ответить. Она ничего особенного не заметила, наконец сказала миссис Магуайр. Но ведь они шли по Мэрилебон-Хай-стрит, а там всегда люди — снуют туда-сюда. Доставщики товара, служащие, идущие на работу, владельцы магазинов, открывающие свои заведения, бегуны трусцой и велосипедисты, пассажиры, торопящиеся на автобус или в метро. Она не обращала внимания. Ей это и в голову не приходило. Она смотрела за Шарли, чтобы убедиться — девочка дошла до школы. Соображала, что предстоит сделать за день, обдумывала обед для Шарли, и… Пусть Господь простит ее, что она не осознавала опасности, не провидела происков дьявола, не уследила за своей Шарли, не оправдала выплачиваемых ей денег, не оправдала доверия, не оправдала… Миссис Магуайр уронила вилку, которую в этот момент начищала, и тряпку. Вытащила из рукава платок, звучно высморкалась и произнесла:

— Господи, не дай и волосу упасть с ее головы. Мы попытаемся узреть Твой промысл в этом событии. Мы уясним Божественный смысл всего этого.

Сент-Джеймс не понимал, как в исчезновении ребенка можно находить какой-то смысл помимо самого что ни на есть чудовищного. Религия, по его мнению, никоим образом не объясняла ни тайн, ни страшных жестокостей, ни жизненных противоречий. Он сказал:

— Перед своим исчезновением Шарлотта, по всей видимости, находилась в компании другого ребенка. Что вы можете рассказать мне о девочке по имени Брета?

— Мало что и мало что хорошего. Неуправляемая, из распавшейся семьи. Судя по болтовне Шарли, ее мама больше интересуется танцами диско, чем жизнью Бреты. Она подает Шарли плохой пример, эта девочка.

— В каком смысле она неуправляемая?

— Горазда на озорство. И постоянно вовлекает в него Шарли.

Брета — сущее наказание, объяснила миссис Магуайр. Она таскает конфеты у торговцев на Бейкер-стрит. Проникла без билета в музей мадам Тюссо. Фломастером написала свои инициалы в метро. — Она учится вместе с Шарлоттой? Так и есть. Мисс Ив и мистер Алекс так плотно расписали дни и вечера Шарли, что единственная возможность найти подружек — в школе Святой Бернадетты.

— Где же еще Шарли могла бы с ней общаться? — спросила миссис Магуайр.

Фамилии этой девочки она не знает, сказала домработница, продолжая отвечать на вопросы Сент-Джеймса. Она еще с ней не встречалась, но готова поспорить, что мамаша у нее иностранка.

— И живет на пособие по безработице, — добавила она. — Танцует всю ночь, спит весь день, и без тени смущения принимает помощь от государства.

Сент-Джеймс вдумался в этот новый, тревожаще-странный факт из жизни юной Шарлотты Боуэн. Его семья знала имена, адреса и номера телефонов, а возможно, и группу крови всех его детских друзей и их родителей. Как-то он высказан свое недовольство столь пристальным изучением его знакомств, и мать объяснила ему, что подобное внимание и одобрение — святая обязанность всех воспитателей. Так как выполняли свои обязанности по воспитанию Шарлотты Ив Боуэн и Александр Стоун? — задался вопросом Сент-Джеймс,

Миссис Магуайр, похоже, прочла его мысли, потому что сказала:

— Шарли постоянно занята, мистер Сент-Джеймс. Мисс Ив за этим следит. По понедельникам после школы девочка ходит на урок танцев, во вторник — к своему психологу, в среду у нее музыка, в четверг — игры в школьном дворе. В пятницу она отправляется прямиком в офис к мисс Ив, где проводит остаток дня. С друзьями она может общаться только в школе, а там за ними следят добрые сестры, так что беспокоиться не о чем. По-видимому.

— Так когда же Шарлотта играет с этой девочкой?

— Когда может улучить момент. В игровые дни в школе. Перед своими индивидуальными занятиями. Дети всегда находят время для дружбы.

— А по выходным?

Выходные Шарли проводит со своими родителями, объяснила миссис Магуайр. Или с ними обоими, или с мистером Алексом в одном из его ресторанов, или с мисс Ив в офисе на Парламент-сквер.

— Выходные — семейные дни, — сказала она, своим тоном подкрепив незыблемость данного правила. Словно угадав мысли Сент-Джеймса, она продолжала: — Они заняты. Им следовало бы знать друзей Шарлотты. Им следовало бы знать, чем она занимается, когда не с ними. Им не всегда есть до этого дело, и так уж повелось. Прости их Господи, потому что я не понимаю, как они сами себя простят.


Начальная школа Святой Бернадетты находилась на Блэндфорд-стрит, немного к западу от Мэрилебон-Хай-стрит и примерно в четверти мили от Девоншир-Плейс-мьюз. Разместившаяся в четырехэтажном кирпичном здании с крестами на фронтонах и статуей ее святой покровительницы в нише над широким парадным крыльцом, школа находилась на попечении сестер обители Святых мучеников. Сестры, все старушки не моложе семидесяти, носили черные одеяния из толстой ткани, подпоясанные крупными деревянными четками и белые нагрудники и апостольники[16], напоминавшие обезглавленных лебедей. Их школа сверкала чистотой не хуже церковной утвари. Оконные стекла сияли, стены без единого пятнышка казались изнанкой безупречной христианской души, серые линолеумные полы блестели, в воздухе пахло полировкой и дезинфекцией. Если судить по атмосфере чистоты, дьявол не мог и мечтать о контакте с обитателями данной школы.

После краткой беседы с директрисой — монахиней сестрой Марией Голгофской, которая слушала, благочестиво сложив руки под нагрудником и устремив взгляд проницательных черных глаз на лицо посетителя, Сент-Джеймса провели по лестнице на второй этаж. Он прошел за сестрой Марией Голгофской по тихому коридору, за закрытыми дверями которого шел серьезный процесс обучения. Резко стукнув один раз в предпоследнюю дверь, директриса вошла в класс. Ученицы — примерно двадцать пять маленьких девочек, сидевших четкими рядами — вскочили, скрипя отодвигаемыми стульями. В руках у них были чернильные авторучки и линейки. Девочки хором поздоровались: «Доброе утро, сестра!», на что монахиня коротко кивнула, и ученицы молча сели и вернулись к своему занятию. Они, видимо, корпели над грамматическим разбором предложения.

Сестра Мария Голгофская быстро, вполголоса переговорила с монахиней, которая подошла к ней, прихрамывая, как человек, которому недавно пересадили тазобедренный сустав. У нее было морщинистое, как сушеный абрикос, лицо и очки с толстыми стеклами без оправы. После краткого обмена репликами вторая монахиня кивнула и направилась к Сент-Джеймсу. Они вышли в коридор, монахиня плотно закрыла дверь, директриса заменила ее на учительском месте.

— Я сестра Агнетис, — представилась монахиня. — Сестра Мария Голгофская объяснила, что вы пришли из-за Шарлотты Боуэн.

— Она пропала.

Монахиня поджала губы. Ее пальцы потянулись к четкам, охватывавшим ее талию и свисавшим до колен.

— Вот негодница, — сказала она. — Меня это не удивляет.

— Почему, сестра?

— Она все время выставляется. В классе, в столовой, во время игр, во время молитвы. Это, без сомнения, проделка, рассчитанная на то, чтобы привлечь к себе всеобщее внимание. И не первая.

— Вы хотите сказать, что Шарлотта уже сбегала?

— Она и раньше выкидывала номера. На прошлой неделе принесла в школу материну косметику и накрасилась в туалете во время перерыва на обед. Когда она вошла в класс, вид у нее был как у клоуна, но именно этого она и добивалась. Все, кто посещает цирк, любят выступления клоунов. Я права? — Сестра Агнетис помолчала, копаясь в своем бездонном кармане. Она вынула мятый бумажный носовой платок, которым промакнула слюну, скапливавшуюся в уголках ее рта, — Шарлотта не могла усидеть за партой и двадцати минут кряду. Она листала учебники, заглядывала в клетку к хомяку или трясла кружкой для пожертвований…

— Кружкой для пожертвований?

— Мы собираем деньги на благотворительность, — пояснила сестра Агнетис и вернулась к своей мысли. — Ей хотелось стать старостой класса, а когда девочки проголосовали за другую ученицу, Шарлотта так раскапризничалась, что в тот день пришлось удалить ее из класса до конца занятий. Она не считает нужным соблюдать аккуратность: как в одежде, так и работе, она не выполняет правил, которые ей не нравятся, а когда доходит до уроков Закона Божьего, девочка заявляет, что она не католичка и ее должны от них освобождать. Вот к чему приводит, смею заметить, зачисление в нашу школу некатоликов. Разумеется, это не мое решение. Мы здесь для того, чтобы служить общине. — Она убрала платок в карман и, подобно сестре Марии Голгофской, застыла со сложенными под нагрудником руками. Пока Сент-Джеймс переваривал услышанное и прикидывал, что это добавляет к его информации о Шарлотте, монахиня присовокупила: — Вы, без сомнения, считаете, что я резко сужу об этой девочке. Но я вполне уверена, ее мать с готовностью подтвердит, что у ребенка трудный характер. Она не раз приходила сюда для бесед.

— Мисс Боуэн?

— Я разговаривала с ней как раз в прошлую среду по поводу истории с косметикой, и могу сказать, она строго наказала девочку — как ее и следует наказывать — за то, что та без разрешения взяла вещи матери.

— Каким образом она ее наказала?

Ладони сестры Агнетис выскользнули из-под нагрудника и сделали жест, дающий понять, что данными сведениями она не располагает.

— Каким бы ни было это наказание, оно утихомирило Шарлотту до конца недели. В понедельник она, разумеется, вернулась к своему обычному поведению.

— Плохому?

— Я же сказала, к своему обычному поведению.

— Возможно, на разные выходки Шарлотту подбивают ее одноклассницы? — предположил Сент-Джеймс.

Сестра Агнетис восприняла это как оскорбление.

— Я известна умением наладить дисциплину, сэр.

Сент-Джеймс промычал что-то успокоительное.

— Мне говорили о Шарлоттиной школьной подружке. Есть все основания полагать, что она знает, где находится Шарлотта. А если нет, то могла что-то заметить, когда они возвращались после школы домой, и могла бы натолкнуть нас на мысль, где сейчас девочка. С этой-то ученицей я и пришел поговорить.

Ее зовут Брета.

— Брета. — Сестра Агнетис нахмурилась, сведя остатки бровей. Она шагнула к маленькому окошку в двери классной комнаты и заглянула внутрь, словно в поисках этой ученицы. — В моем классе нет ученицы по имени Брета, — сказала она.

— Это, вероятно, прозвище, — высказал предположение Сент-Джеймс.

Монахиня снова вернулась к окошку. Еще раз внимательно осмотрела класс и произнесла:

— Скорее всего, это Санпаулу. Бриттани Санпаулу.

— Могу я с ней поговорить?

Сестра Агнетис привела ученицу — десятилетнюю пампушку с недовольно надутыми губками в тесноватой для нее школьной форме. Слишком короткая стрижка не шла к ее круглой мордашке, а когда Бриттани заговорила, во рту у нее блеснули решетки брекетов.

Девочка вполне ясно выразила свои чувства.

— Лотти Боуэн? — с недоверием переспросила она и продолжала: — Чтоб я с ней дружила? Ни за что в жизни. Меня от нее тошнит. — Метнула взгляд на сестру Агнетис и добавила, с шипением произнося звук «с»: — Простите, сестра.

— Так-то лучше, — заметила сестра Агнетис. — Ответь на вопросы джентльмена.

Бриттани мало что смогла сообщить Сент-Джеймсу, и притом говорила так, словно с первого своего дня в школе ждала подобной возможности пожаловаться на Шарлотту. Лотти Боуэн высмеивает всех школьниц, она потешается над их волосами, лицами, ответами на уроках, над их фигурами и голосами. В особенности, как понял Сент-Джеймс, достается самой Бриттани Санпаулу. Сент-Джеймс мысленно «поблагодарил» сестру Агнетис за то, что та навязала ему сварливую девчонку, и уже хотел прервать перечисление грехов Шарлотты Боуэн — Лотти постоянно хвастается своей матерью, она хвастается тем, куда ездит на каникулах с родителями, хвастается подарками, которые дарят ей ее родители, — когда Бриттани, явно перейдя к заключительной части своей обличительной речи, сказала, что никто Лотти не любит, никто не хочет сидеть с ней рядом за обедом, никто не хочет, чтобы она училась в этой школе, никто не хочет с ней дружить… кроме этой жирной Бригитты Уолтерс, а все знают, почему она вьется вокруг Лотти.

— Бригитта? — переспросил Сент-Джеймс.

Это шаг вперед. Во всяком случае, детский язык может вполне превратить Бригитту в Брету.

Бригитта училась в классе сестры Венсан-де-Поль, сообщила им Бриттани. Они с Шарлоттой вместе поют в школьном хоре.

Понадобилось всего пять минут, чтобы выяснить у сестры Венсан-де-Поль — глуховатой старушенции лет восьмидесяти, — что Бригитты Уолтерс в этот день на занятиях не было. Записки от родителей о характере ее заболевания не поступило, но разве это не характерно для современных мамаш и папаш? Они слишком заняты, чтобы позвонить, слишком заняты, чтобы участвовать в жизни своих детей, слишком заняты, чтобы соблюдать приличия, слишком заняты, чтобы…

Сент-Джеймс торопливо поблагодарил сестру Венсан-де-Поль и спасся бегством, имея в своем распоряжении адрес и телефон Бригитты Уолтерс.

Похоже, какая-то ниточка появилась.

6

— Так что у нас на завтра?

Деннис Лаксфорд направил указательный палец на Сару Хэпплшорт, заведующую отделом новостей. Та языком переместила жевательную резинку за щеку и взяла свои записи.

Остальные участники совещания, сидевшие вокруг стола в кабинете Лаксфорда, ждали решения шефа о том, что помещать на первой странице. Отдел спорта ратовал за подробный отчет о страстях вокруг вакансии в крикетной сборной Англии, каковое предложение было встречено насмешками, несмотря на недавнюю гибель лучшего английского бэтсмена. По сравнению с «Румбой со съемным мальчиком» смерть от удушья знаменитого крикетиста представлялась мелочовкой, кто бы там ни был арестован и обвинен в организации вышеозначенного удушья. И потом, данная новость уже устарела и не была так развлекательна, как трепыханья консерваторов в попытках замять скандал с Синклером Ларнси.

Сара карандашом отмечала пункты своего списка.

— Ларнси встретился со своим избирательным комитетом. Точных сведений нет, но надежный источник сообщает нам, что его попросят оставить место. Похоже, Восточный Норфолк, всегда готовый закрыть глаза на случайную интрижку, — мол, кто без греха! — хочет провести черту между человеческой слабостью и пороком. Похоже, ключевой вопрос в комитете: нужно ли устраивать внеочередные выборы, когда популярность члена парламента так упала? Если с выборами не спешить, то создастся впечатление, будто их не волнует возрождение исконных британских ценностей. Если поспешить, они потеряют место в пользу лейбористов.

— Как всегда, политика, — пожаловался редактор отдела спорта.

— Эта история обрастает бородой, — добавил Родни Эронсон.

Лаксфорд их проигнорировал. Спортивный редактор готов был умереть за свой материал про крикетиста, что бы там ни случилось в мире, а у Родни был свой камень за пазухой. Он целый день наблюдал за Лаксфордом, как ученый, изучающий деление амебы, и Лаксфорд все больше убеждался, что его заместителя интересует отнюдь не содержание следующего номера «Осведомителя», а то, почему Лаксфорд целый день не ел, почему не раз вздрагивал от звонка телефона, почему схватил первую утреннюю почту и чересчур внимательно разобрал письма.

— Съемный мальчик сделал заявление, — продолжала Сара Хэпплшорт, — из автомобиля своего отца. Резюме: «Даффи страшно сочувствует мистеру Ларнси, который показался ему приятным парнем».

— Даффи? — недоверчиво переспросил фоторедактор. — Ларнси трахал мальчишку по имени Даффи? [17]

— Возможно, он по-идиотски ржет, когда кончает, — сказал редактор отдела экономики.

Все одобрительно загоготали. Сара продолжила:

— Тем не менее у нас все же есть высказывание парня, котороемы можем вынести в развернутый подзаголовок. — И повернулась к Спорту, который набирал в грудь воздуху, готовясь еще раз побороться за своего задохнувшегося крикетиста. — Да ладно тебе, Уилл, будь реалистом. Мы шесть дней подряд держали смерть Флеминга на первой полосе. Его история себя изжила. А вот эта… с фото крупным планом. Даффи говорит с прессой. Парня спрашивают о его образе жизни. Каково заниматься сексом в автомобилях с немолодыми мужчинами? А он отвечает: «Работа как работа». Это наш заголовок. С соответствующей заметкой на шестой странице о том, до чего своей неумелой экономической политикой тори довели подростков. Ее может написать Родни.

— Да я бы рад, — добродушно отозвался Родни. — Но эта статья должна выйти под именем Денниса. У него гораздо более сильное перо, а тори заслуживают настоящей порки. Что скажешь, Ден? Получится? — Произнося это, он положил в рот кусочек пористого шоколада «Аэро» и с участливым выражением лица добавил: — Ты сегодня неважно выглядишь. Что-то не ладится?

Лаксфорд удостоил Родни пятисекундного пристального взгляда. На самом деле Родни хотел сказать: «Сдаешь, Ден?», но ему не хватало смелости выступить в открытую.

— Ларнси идет на первую полосу, — подвел итог Лаксфорд. — Поместите фото парня. Пришлите мне распечатку заголовка с фотографией, прежде чем отправить в печать. Крикет верните назад в спортивный раздел. — И он прошелся по остальным материалам, не сверяясь со своими записями. Бизнес, политика, мировые новости, преступления. Он мог заглянуть в блокнот, ничуть не уронив себя во мнении редакторов, но он хотел, чтобы Родни посмотрел и запомнил, кто держит руку на пульсе «Осведомителя».

Все повскакивали со стульев, начался галдеж, в котором выделялись голоса Спорта, бубнившего об «элементарной порядочности», и Фото, звонившего в лабораторию: «Где Диксон? Нужен увеличенный снимок Даффи». Сара Хэпплшорт собирала свои бумаги, перешучиваясь с Преступлениями и Политикой. Втроем они направились к двери, где столкнулись с секретаршей Лаксфорда.

— Вам звонят, мистер Лаксфорд, — проговорила мисс Уоллес. — Ранее я уже говорила ему, что у вас совещание, и пыталась взять у него номер, но он не дал. Звонил еще дважды. Сейчас он ждет на линии.

— Кто? — спросил Лаксфорд.

— Он не говорит. Сказал только, что хочет поговорить с вами о… ребенке. — Она согнала со своего лица растерянное выражение, помахав перед собой рукой, словно в воздухе роились мошки. — Он именно так и сказал, мистер Лаксфорд. Полагаю, он имеет в виду молодого человека, который… позавчера… У вокзала… — Она покраснела. Не в первый раз Деннис Лаксфорд удивился, каким образом мисс Уоллес так долго продержалась в «Осведомителе». Он унаследовал ее от своего предшественника, который не раз от души смеялся над тонкими чувствами секретарши. — Я сказала ему, что этим материалом занимается Митч Корсико, но он ответил, что вы вряд ли пожелали бы, чтобы он переговорил с мистером Корсико.

— Хочешь, я возьму трубку, Ден? — предложил Родни. — Еще не хватает, чтобы каждый придурок с улицы звонил сюда, если ему вдруг приспичит поговорить с главным редактором?

Но Лаксфорд почувствовал, как у него засосало под ложечкой от возможного смысла слов: «хочет поговорить о ребенке». Он распорядился:

— Переведите звонок сюда.

И мисс Уоллес пошла к своему столу.

— Ден, ты создаешь прецедент. Читать их письма — это одно, но разговаривать с ними?..

Телефон зазвонил. Идя к своему столу, чтобы ответить, Лаксфорд бросил:

— Я ценю твои чувства, Род.

Еще оставался шанс, что мисс Уоллес не ошиблась в своем предположении и что звонок был не чем иным, как очередным вторжением в напряженный рабочий день. Он поднял трубку и произнес:

— Лаксфорд.

Мужской голос проговорил:

— Где же статья, Лаксфорд? Я убью ее, если ты не опубликуешь признание.


Отменив одну встречу и перенеся другую, Ив Боуэн смогла попасть в «Хэрродс» к пяти. Ее помощника по политическим вопросам, Джоэла, конечно, раздирало любопытство, но вопросов задавать он не стал. А что до ее водителя, так его дело — вести машину. И он вполне привык к разъездам: в течение одного дня она могла посетить иммигрантский Бетнал-Грин, фешенебельный Мейфэр и тюрьму Холлоуэй. Его ничуть не удивит приказ подбросить ее в «Хэрродс».

Он высадил Ив у входа со стороны Хэнс-кресент и на ее слова «Двадцать минут, Фред» буркнул в ответ что-то неразборчивое. Ив нырнула в бронзовые двери, у которых стояла вооруженная охрана, и направилась к эскалаторам. Несмотря на достаточно ранний час, эскалаторы были забиты покупателями, и Ив оказалась зажатой между тремя женщинами, с головы до ног закутанными в чадру, и шумной компанией немцев, обвешанных пакетами с покупками.

На пятом этаже она проскользнула мимо белья, купальников, девушек в соломенных шляпах, растаманских прикидов и оказалась в отделе для приверженцев ультрамодных тенденций, в котором — за рядами черных джинсов, черных топов, черных жакетов-болеро, черных жилетов и черных береток — располагалась кофейня «Путь в себя» для подпитки супермодной клиентуры.

Деннис Лаксфорд уже сидел там. Ему удалось заполучить столик с серой столешницей, стоявший в углу и практически заслоненный огромной желтой колонной. Он пил какой-то шипучий алкогольный напиток и делал вид, что изучает меню.

Ив не видела его с того дня, когда он узнал о ее беременности. Их пути могли бы пересечься в прошедшие десять лет — особенно когда Ив стала публичной фигурой, — но она постаралась, чтобы этого не произошло. Деннис, похоже, тоже предпочитал держаться от нее на расстоянии, и поскольку его положение главного редактора сначала «Глобуса», а затем «Осведомителя» не требовало личного общения с политиками, он больше никогда не появлялся ни на конференциях консерваторов, ни на любых других мероприятиях, где они могли бы встретиться.

Он очень мало изменился, отметила про себя Ив. Те же густые пепельные волосы, так же одет с иголочки, та же подтянутость, те же удлиненные бачки. Даже — что стало заметно, когда он поднялся ей навстречу, — прежний зубчатый шрам на подбородке, память о драке в дортуаре во время первого месяца его пребывания в Беверстокской школе для мальчиков.

— Деннис, — вместо приветствия произнесла она, игнорируя протянутую ей руку. Передвинула его бокал на другой край столика, чтобы не она, а он сидел лицом к отделам универмага. Потом поставила на пол «дипломат» и села на освободившееся место. — Я могу уделить тебе десять минут. — Ив отмела в сторону меню и сказала подошедшему официанту: — Черный кофе. Это все. — А затем Деннису, когда официант удалился: — Если твой фотограф поджидает случая зафиксировать момент нашего нежного свидания, я искренне сомневаюсь, что ему будет много проку от моего затылка. А поскольку я не собираюсь покидать данное заведение в твоем обществе, твоим читателям не представится возможности узнать, что между нами есть какая-то связь.

Знаменитый своим необыкновенным умением сохранять непроницаемую мину, Деннис выглядел обескураженным, заметила она. Он сказал:

— Ради бога, Ивлин, я не для этого тебе звонил.

— Умоляю, не считай меня дурой. Мы оба знаем о твоих политических взглядах. Ты был бы счастлив свалить правительство. Но ведь затеянное тобой дело таит в себе потенциальный риск уничтожения и твоей карьеры, если обнаружится, что ты имеешь отношение к Шарлотте?

— Я с самого начала сказал, что признаю перед всем миром, что я ее отец, если это потребуется для…

— Я не о том, Деннис. Древняя история отнюдь не так интересна, как нынешние события. Наверняка тебе это известно лучше, чем кому-либо. Нет, я имею в виду события более поздние, чем зачатие моей дочери. — Она мягко подчеркнула последние слова и откинулась на стуле, давая возможность поставить перед ней кофе. Официант нажал на металлический поршень кофейника, сдвигая вниз гущу. Спросил Денниса, не желает ли он еще «Перье», и когда Деннис кивнул, поспешил принести. Пока официант ходил, Деннис разглядывал Ив. Его взгляд выражал изумление, но он воздерживался от комментариев, пока, две минуты спустя, они не остались наедине и каждый со своим напитком.

— С тех пор я не имел никакого отношения к Шарлотте, — сказал он, задумчиво помешивая кофе, Ив разглядывала его. У самых корней волос Денниса выступили бисеринки пота. С чего бы это, подумалось Ив: то ли притворство стоит ему колоссальных усилий, то ли он опасается за успешый исход их встречи, который необходим ему, чтобы начать травлю в завтрашнем номере своей поганой газетенки.

— Боюсь, что имеешь, — проговорила она. — И мне бы хотелось, чтобы ты понял — твой план не будет развиваться по твоему сценарию. Ты можешь сколько угодно держать Шарлотту в заложницах в надежде манипулировать мною, Деннис, но это никак не повлияет на окончательный результат: тебе придется ее вернуть, а я позабочусь о том, чтобы тебя осудили за похищение человека. Что, смею заверить, не пойдет на пользу ни твоей карьере, ни твоей репутации, Хотя, должна признать, поможет выпустить улетный номер газеты, руководителем которой ты уже не будешь.

Деннис не отрывал от нее глаз, и Ив могла наблюдать за быстрым сокращением его зрачков. Ну явно пытается понять, блефует она или нет.

— Ты с ума сошла? У меня нет Шарлотты. Я ее не прячу. Я не похищал Шарлотту. Я даже, черт побери, не знаю… — вдруг взорвался Лаксфорд.

Смех за соседним столиком перебил его. Три покупательницы как раз расселись по местам и шумно обсуждали, что предпочтительнее для восстановления энергетических затрат после напряженного дня в «Хэрродсе» — фруктовый пирог или лимонный торт.

Наклонившись вперед, Деннис отрывисто заговорил:

— Ивлин, черт побери, ты лучше послушай меня. Это не шутка. Не шутка. У меня Шарлотты нет. Я понятия не имею, где Шарлотта. Но она находится у кого-то, кто позвонил мне по телефону полтора часа назад.

— Это твоя версия, — ответила Ив.

— Это истинная правда, — заявил он. — Ради бога, зачем мне все это выдумывать? — Взяв свою салфетку, он скомкал ее, затем продолжал уже тише: — Просто послушай. Хорошо? — Он глянул на соседний столик, за которым покупательницы громко голосовали за лимонный торт. Снова повернулся к Ив и заговорил, заслонив лицо ладонью, чтобы его не видели и не слышали посетители кафе. На мгновение у Ив даже создалось впечатление — ну и артист, подумала она, — что для него, так же как и для нее, жизненно важно, чтобы никто не узнал об их встрече. Лаксфорд изложил свой предполагаемый разговор с похитителем.

— Он потребовал, чтобы статья была напечатана в завтрашнем номере. — Сказал: «Я хочу, чтобы в газете появилась статья о твоем первом ребенке, Лаксфорд. На первой странице. Я хочу, чтобы ты все рассказал сам, прямо, ничего не опуская. Чтобы назвал ее имя. Я хочу увидеть ее имя. Я хочу обнародования всей этой поганой истории». Я ответил, что могут возникнуть препятствия. Сказал, что сначала должен переговорить с тобой. Пояснил, что я не единственный участник этой истории, что нужно принимать во внимание и чувства матери.

— Как это любезно с твоей стороны. Ты мастер считаться с чувствами других. — Ив подлила себе кофе и добавила сахара.

— Но увести его в сторону не удалось, — продолжал Деннис, не обращая внимания на ее насмешку. — Он спросил, когда это я считался с чувствами матери.

— Какая проницательность.

— Слушай нее, черт бы тебя побрал. Он сказал: «Когда это ты заботился о мамуле, Лаксфорд? Когда делал свое дело? Когда сказал ей: „Давай, поговорим?“ Поговорим. Смех, да и только. Подонок». И это навело меня на мысль… Ивлин, это был кто-то из присутствовавших на той конференции в Блэкпуле. Мы там с тобой разговаривали. С этого все и началось.

— Я помню, как это началось, — ледяным тоном произнесла она.

— Мы думали, что были осторожны, но, должно быть, где-то допустили промашку. И кто-то с тех пор затаился, выжидая момент.

— С какой целью?

— Чтобы погубить тебя. Послушай. — Деннис подвинулся ближе к столу. Ив с успехом подавила в себе желание отодвинуться. — Что бы ты там ни думала о моих намерениях, похищение Шарлотты не связано с желанием погубить все правительство.

— Да как ты вообще смеешь что-то оспаривать, когда твоя газета так отплясывает на Синклере Ларнси?

— Потому что ситуация никак не тянет на ту, что была с Профьюмо. Да, случай с Ларнси выставляет правительство в идиотском виде, особенно на фоне их ратований за Возрождение исконных британских ценностей, но если оно и падет, то никак не из-за Ларнси и не из-за тебя. Ведь мы же говорим о сексуальных связях, а не о лжи члена парламента парламенту, не о шпионаже в пользу русских. Тут совсем другая цель. Это личное. И касается лично тебя и твоей карьеры. Как ты этого не понимаешь?

Говоря, он непроизвольно подался вперед. Его пальцы сомкнулись на запястье Ив. Она почувствовала жар его пальцев, быстро пробежавший по жилам и стиснувший горло. Не глядя на Лаксфорда, она произнесла:

— Пожалуйста, убери свою руку. — А потом, когда он не сделал этого сразу, посмотрела на него: — Деннис, я сказала…

— Я слышал. — И все равно он не пошевелился. — Почему ты так меня ненавидишь?

— Не смеши меня. Ненавидеть тебя — значит брать на себя труд думать о тебе. А я не думаю.

— Ты лжешь.

— А ты самообольщаешься. Убери руку, а не то я выплесну на тебя кофе.

— Я же предлагал тебе выйти за меня, Ивлин. Ты отказалась.

— Не излагай мне мою историю. Я достаточно хорошо ее помню,

— Значит, это не из-за того, что мы не поженились. Тогда, должно быть, потому, что ты знала — я тебя не любил. Это оскорбляло твои пуританские принципы? И все еще оскорбляет? Сознание того, что ты была моим сексуальным приключением? Что переспала с мужчиной, который на самом деле хотел только трахнуть тебя? Или еще большим оскорблением было полученное наслаждение? Тобою полученное, между прочим. Мое хотя бы дало жизнь Шарлотте.

У Ив руки чесались ударить его. Если бы они не находились в таком людном месте, она так бы и поступила. Даже ладонь ныла, как хотелось залепить ему звонкую затрещину.

— Я тебя презраю, — проговорила она. Деннис убрал руку.

— За какую из обид? За то, что тронул тебя тогда? Или трогаю сейчас?

— Ты нисколько меня не трогаешь, — отрезала Ив. — И никогда не трогал.

— Самообольщаешься, Ив. Твои слова, между прочим.

— Да как ты смеешь…

— Что? Говорить правду? Мы сделали, что сделали, и оба получили удовольствие. Не переписывай историю, потому что тебе не хочется ее вспоминать. И не обвиняй меня за то, что со мной ты, вероятно, единственный раз в жизни хорошо провела время.

Она оттолкнула кофейную чашку в центр стола. Предчувствуя ее намерение подняться, Лаксфорд бросил рядом со своим бокалом «Перье» десятифунтовую банкноту и сказал:

— Этот тип хочет, чтобы материал был дан в завтрашнем номере. Он хочет, чтобы он появился на первой странице. Он хочет всю историю — от начала до конца. И я собираюсь ее написать. Я могу задержать печать до девяти часов. Если ты решишь воспринять это серьезно, ты знаешь, где меня найти.

— Твоя преувеличенная самооценка всегда была наименее привлекательной из твоих черт, Деннис.

— А твоей была отчаянная потребность, чтобы последнее слово осталось за тобой. Но в этой ситуации тебе не выиграть. Хорошо бы, чтоб ты поняла это, пока не станет слишком поздно. В конце концов, на карте стоит другая жизнь. Помимо твоей собственной.

И, круто развернувшись, он покинул кафе.

Ив почувствовала, что мышцы шеи и плеч свело судорогой. Она помассировала их. Всё, всё, что она презирала в мужчинах, воплощал в себе Деннис Лаксфорд, и эта встреча только лишний раз подтвердила ее убеждение. Но она не пробилась бы на свое нынешнее место, если бы так легко уступала давлению со стороны мужчин. Не собиралась она сдаваться и теперь. Он мог пытаться манипулировать ею с помощью фальшивого письма о похищении и придуманных телефонных звонков, с помощью показной демонстрации еще более показной родительской заботы. Он мог дергать за ниточку материнских инстинктов, которые, как он с очевидностью полагал, были неотъемлемой частью женской натуры. Он мог разыгрывать ярость, искренность или политическую проницательность. Но никакие его ухищрения не могли заслонить того простого факта, что «Осведомитель» за полгода правления Денниса Лаксфорда сделал все, что было в его грязной власти, чтобы унизить правительство и помочь делу оппозиции. Она знала это так же хорошо, как любой умеющий читать. И Лаксфорд вообразил — просто потому, что ему удалось вовлечь в это ее дочь, — что теперь Ив Боуэн встанет перед всеми, признается в своих прошлых грехах, погубит свою карьеру и таким образом позволит подбросить еще одну вязанку хвороста в костер, на котором пресса намеревалась поджарить правительство… Смех, да и только!

Он свинья. Он всегда был свиньей.

Встав, Ив взяла свой «дипломат» и направилась к выходу. Деннис ушел уже давно, поэтому можно не беспокоиться, что кто-нибудь свяжет с ним ее пребывание в «Хэрродсе». Не повезло ему, подумала Ив. Не все в его жизни пойдет так, как он запланировал.


Родни Эронсон увидел, но глазам своим не поверил. Он прятался за стойками с черным барахлом с того самого момента, как Лаксфорд вошел в кафе. Появление женщины он пропустил — на тридцать секунд покинул свой наблюдательный пункт из-за обливавшегося потом служителя, который прикатил стойку двубортных черных блейзеров с огромными серебряными пуговицами. И хотя он попытался получше разглядеть женщину, как только мистер Потливый, суетясь, переставил по своему усмотрению две стойки с брюками, ему удалось увидеть лишь стройную спину в отлично сшитом пиджаке и прямо ниспадающие на шею волосы цвета осенних листьев. Он силился рассмотреть что-то еще, но безуспешно. Рисковать он не мог.

Одно дело было заметить, как Лаксфорд напрягся при том телефонном звонке, наблюдать, как он, отсылая его с напутствием: «Проследи за передовицей про съемного мальчика, Родни», прячет от него лицо, а потом подкарауливать Лаксфорда у выхода, словно кот мышку, засечь, как он ловит такси на Ладгейт-серкус, и гнаться за ним в другом такси на манер детектива в плохом триллере. Все те действия являлись великолепным продолжением первой строки: «Принимая интересы газеты близко к сердцу…» Но это… Это было рискованно. Судя по напряженности беседы между главным редактором «Осведомителя» и Волосами цвета осенних листьев, речь явно шла не о простом обмене информацией, который можно представить председателю правления «Осведомителя» как предательство интересов газеты. А именно этого Родни, разумеется, и жаждал. Возможности свалить Лаксфорда и занять по праву принадлежащее ему, Родни, место во главе ежедневных совещаний. Но встреча, свидетелем которой он стал, — черт бы побрал эту проклятую дистанцию, которую пришлось соблюдать, — по всем признакам была любовным свиданием: головы сближены, плечи подняты, образуя замкнутое пространство для страстного диалога, придвинувшийся Лаксфорд, а потом момент нежного физического контакта — ладонь на руке вместо ладони под юбку. И самый главный признак: прибыли порознь и так же ушли. Сомнений нет. Старина Ден гуляет на сторону.

Этот говнюк, должно быть, сошел с ума, думал Родни. Держась на расстоянии, он шел за женщиной и оценивал ее. У нее были хорошие ноги и потрясающий маленький зад, да и все остальное тоже, вероятно, вполне достойное, если судить по линиям строгого костюма. Но не стоит забывать, что самого Родни ежевечерне развлекала Потаскушка Бетси, в то время как очаг Денниса Лаксфорда поддерживала Фиона. Роскошная Фиона. Богиня Фиона. Когда дома тебя встречает такая вот Фиона, чего ради размениваться на кого-то еще?

Родни просто не понимал, зачем мужчине обманывать женщину вроде Фионы, как у мужчины может возникнуть подобное желание. Но при такой жене маленькое знойное приключение на стороне, типа «сунул-вынул-и-пошел», объясняет-таки озабоченность Лаксфорда в последнее время, сомнительное состояние его нервов и таинственное исчезновение прошлым вечером. Его не было дома, как сообщила его блистательная супруга. Его не было на работе, как доложила местная разведка. Не было его и в машине, оборудованной телефоном. Тогда Родни предположил, что Лаксфорд выходил поужинать. Но теперь он знал, что если Лаксфорд куда и отлучался, то вместе с Волосами цвета осенних листьев.

Она казалась ужасно знакомой, хотя Родни не мог соединить облик с именем. Какая-то видная фигура. Известный адвокат или член какой-то корпорации.

Он почти нагнал женщину у эскалатора. Лицо ее он видел всего лишь миг — когда она выходила из кафе, остальное время ему приходилось довольствоваться созерцанием ее затылка. Если бы ему удалось рассмотреть ее хотя бы в течение пятнадцати секунд, он, как пить дать, вспомнил бы ее имя.

Но не обгонять же ее на эскалаторе и не оглядываться на нее. Придется смириться со слежкой в надежде, что женщина каким-то образом выдаст себя.

Она ехала прямиком на первый этаж в толпе покупателей, которые, как и она, стремились к выходу. Родни молился, чтобы, выйдя на улицу, она направилась в сторону станции метро «Найтсбридж». Конечно, ее костюм предполагал лимузин, такси или личный автомобиль, но надежда умирает последней. Если она поедет на метро, он сядет ей на хвост. Ему останется только проследить за ней до дома, и тогда уже установление личности будет простой формальностью.

Надежда, однако, рухнула. Выскочив на улицу секунд через десять после женщины, Родни поискал знакомый цвет волос в толпе, двигающейся к станции «Найтсбридж». Найдя его, Родни сначала подумал, что дамочка, на его счастье, поедет на метро. Но свернув за ней на Хэнс-кресент, он увидел, как она шагает к черному «роверу», из которого вылезает водитель в темном костюме. Садясь на заднее сиденье, женщина повернулась к Родни, и снова перед ним мелькнуло ее лицо.

Он запомнил его: прямая челка, очки в черепаховой оправе, полная нижняя губа, острый подбородок. Она носила костюм представителя власти, в руках держала «дипломат» представителя власти, у нее была осанка представителя власти и такая же уверенная, исполненная власти походка. Так кто же она?

Родни смотрел, как автомобиль вливается в вечерний транспортный поток и движется навстречу ему, Родни. Когда машина поравнялась с ним, Родни переключил внимание с пассажирки на водителя и именно тогда обратил внимание на табличку с номерным знаком и, что еще важнее, на три последние буквы на этой табличке. При виде их глаза Родни расширились. Они принадлежали серии, делая «ровер» принадлежностью парка автомобилей. А в прошлом Родни достаточно долго крутился вокруг Вестминстера, чтобы точно знать, что это за парк автомобилей. Родни почувствовал, как его губы неудержимо расползаются в улыбке. Услышал свой победный вопль.

Автомобиль свернул за угол, но его образ отпечатался в мозгу Родни. Равно как и интерпретация этого образа.

Номерной знак принадлежал правительству. Следовательно, женщина с волосами цвета осенних листьев была членом правительства. А это значит — тут Родни не смог и не захотел сдержать крика радости, — что Деннис Лаксфорд, предполагаемый сторонник лейбористской партии, издатель лейбористской газеты, трахает Врага.

7

Когда Сент-Джеймс заявил помощнику Ив Боуэн по политическим вопросам, что будет ждать возвращения члена парламента, тот одарил его неодобрительным взглядом и проговорил:

— Как угодно. В таком случае присядьте там.

Но выражение его лица подразумевало, что присутствие Сент-Джеймса можно сравнить с сочащимся из трубы центрального отопления ядовитым газом.

Ив Боуэн вошла в свой офис минут через двадцать после приезда Сент-Джеймса. Увидев его, она сказала своему помощнику, не поднимая на него глаз:

— Сходите поужинайте, Джоэл. До восьми вы мне не понадобитесь. — И Сент-Джеймсу: — Сюда, пожалуйста. — И провела его в свой кабинет.

Деревянный стол располагался напротив двери, и Ив Боуэн подошла к стойке за ним, где налила в пластиковую чашку воды из термоса. Вынула из ящика стола баночку аспирина и вытряхнула на ладонь четыре таблетки. Проглотив их, она опустилась в зеленое кожаное кресло, сняла очки и спросила:

— Ну что?

Сначала Сент-Джеймс рассказал ей о том, что удалось узнать Хелен и Деборе за день, проведенный в Мэрилебоне. Он встретился с ними в пабе «Восходящее солнце» в пять. Они, как и он, были убеждены, что собранная ими информация начинает складываться в картинку, которая может навести на мысли относительно местонахождения Шарлотты. По фотографии Шарлотту узнали даже не в одном магазине. «Болтушка» или «разговорчивая мисс» — таково было общее мнение. По имени девочку никто не знал, но многие смогли сказать с достаточной степенью уверенности, когда она заглядывала к ним в последний раз. А в «Калифорнийской пицце» на Блэндфорд-стрит, в музыкальном магазине «Колокольчики» на центральной улице района и в рыбной закусочной «Золотой хвост» на Мэрилебон-лейн помнили это точно. В пиццерии и музыкальном магазине Шарлотту видели в компании другой девочки из школы Св. Бернадетты, девочки, с радостной готовностью позволившей Шарлотте Боуэн потратить на нее несколько пятифунтовых банкнот: на пиццу с кока-колой в первом заведении и на компакт-диски во втором. Это было, соответственно, в понедельник и во вторник, перед исчезновением Шарлотты. В «Золотом хвосте» — ближайшем к дому учителя музыки заведении, а значит, ближайшем и к месту возможного похищения Шарлотты — они узнали, что девочка регулярно заходила к ним по средам. По средам она протягивала горсть липких монет и всегда покупала одно и то же — упаковку чипсов и кока-колу. Поливала чипсы уксусом в таком количестве, что у человека с более чувствительными вкусовыми сосочками глаза на лоб полезли бы, и уходила с ними. Когда владельца закусочной спросили о возможной спутнице Шарлотты, он, поразмыслив, сначала отрицательно покачал головой, потом развел руками, затем заявил, что ничего не может утверждать точно, потому что после школы в его закусочной постоянно крутятся местные «огольцы», а он теперь девчонок от мальчишек с трудом отличает, не говоря уже о том, чтобы замечать, кто с кем пришел.

Однако в пиццерии и музыкальном магазине Хелен и Дебора получили описание девочки, которая была с Шарлоттой накануне ее исчезновения. У нее курчавые волосы, носит красную беретку или яркие головные повязки, лицо густо усыпано веснушками, ногти обкусаны до мяса. И, как и Шарлотта, она ходит в форме школы Св. Бернадетты.

— Кто это? — спросила Ив Боуэн. — И почему они вместе в то время, когда Шарлотта должна быть на уроке танцев или у своего психолога?

Вполне возможно, объяснил ей Сент-Джеймс, что подружка провожала Шарлотту на ее дополнительные занятия. В обоих заведениях подтвердили, что дети приходили туда через полчаса после окончания уроков в школе. Девочку зовут Бригитта Уолтерс. Знает ли ее Ив Боуэн?

Ивлин ответила, что нет. Она никогда с ней не встречалась. И пояснила, что при своей занятости она предпочитает использовать крохи досуга на общение исключительно с дочерью и мужем, без привлечения всяких там подруг.

— Значит, вы, вероятно, и Брету не знаете, — заметил Сент-Джеймс.

— Брету?

Он пересказал все, что знал о подруге Шарлотты.

— Поначалу я подумал, что Брета и Бригитта одно лицо, поскольку мистер Чэмберс сказал нам, что Брета обычно сопровождает Шарлотту по средам на ее уроки музыки.

— Но это не одно и то же лицо?

Отвечая, Сент-Джеймс поведал о своей встрече с Бригиттой, которая лежала с тяжелой простудой у себя дома на Уимпол-стрит. Он беседовал с девочкой под неусыпным оком бабушки с волнистыми, словно наплоенными, волосами, сидевшей в углу спальни в кресле-качалке, как недоверчивая дуэнья. Сент-Джеймс сразу узнал девочку по описанию и обрадовался, что поиски наконец-то закончились. Но ее никогда не звали Бретой. Сент-Джеймс спросил Бригитту, известно ли ей что-то про Брету. Конечно, известно. Это подружка Лотти из государственной школы в Мэрилебоне, где нормальные учителя, которые одеваются по-людски, а не древние наставницы, у которых при разговоре текут слюни, сообщила девочка с многозначительным взглядом в сторону бабушки.

— Вы случайно не знаете, что это может быть за школа? — спросил Сент-Джеймс у Ив Боуэн.

Та подумала.

— Скорее всего, школа Джеффри Шенклинга. На Кроуфорд-плейс, недалеко от Эджвер-роуд. Шарлотта хотела ходить туда, а не в монастырскую. И до сих пор, между прочим, хочет. Не сомневаюсь, что своими выкрутасами она добивается, чтобы ее исключили из Святой Бернадетты и мне пришлось записать ее к Шенклингу.

— Сестра Агнетис сообщила мне, что Шарлотта устроила небольшое представление, принеся в школу вашу косметику.

— Она постоянно роется в моей косметике. Или в одежде.

— Вы из-за этого ссоритесь?

Ив Боуэн потерла лоб большим и указательным пальцами, словно побуждая головную боль оставить ее. Надела очки.

— В отношении дисциплины она не из самых легких детей. Похоже, у нее никогда не было особого желания доставлять радость примерным поведением.

— Сестра Агнетис сказала, что вы наказали Шарлотту, когда она взяла вашу косметику. Более того, она употребила слова «строго наказали».

Ив Боуэн посмотрела ему в глаза, прежде чем ответить.

— Я не спускаю своей дочери, когда она меня не слушается, мистер Сент-Джеймс.

— Как она обычно реагирует на наказания?

— Как правило, дуется. После чего с еще большим рвением доводит себя до нового приступа непослушания.

— Она когда-нибудь убегала из дому? Или угрожала побегом?

— Я заметила у вас обручальное кольцо. У вас есть дети? Нет? Что ж, иначе вы бы знали, что самой распространенной реакцией ребенка на наказание родителями бывает слова: «Вот я убегу, и вы еще пожалеете. Вот увидите».

— Как могла Шарлотта познакомиться с этой другой девочкой — Бретой?

Ив Боуэн поднялась. Подошла к окну, нервозно сжимая ладонями локти.

— Я, естественно, понимаю, куда вы клоните. Шарлотта жалуется Брете, что мама ее бьет — не сомневаюсь, что именно так моя дочь охарактеризовала пять сильных шлепков по попе, причем, заметьте, только после того, как она в третий раз утащила мою помаду. Брета предлагает устроить маме небольшую встряску. Поэтому они затаиваются и ждут, чтобы мама усвоила урок.

— Тут есть над чем подумать. Дети порой действуют, не совсем осознавая, как это скажется на их родителях.

— Дети так действуют не порой. Они действуют так постоянно. — Ив Боуэн устремила взгляд вниз, на Парламент-сквер. Подняла глаза, словно любуясь готической архитектурой Вестминстерского дворца. Сказала, не отрывая взгляда от представшей перед ней картины: — Если эта девочка ходит в школу Шенклинга, Шарлотта могла познакомиться с ней в моем избирательном комитете. Она бывает там каждую пятницу днем. Брета, скорей всего, пришла в мой офис с кем-то из родителей и бродила там, пока мы разговаривали. Если она сунула голову в конференц-зал, то наверняка увидела там Шарлотту, делавшую уроки. — Она отвернулась от окна. — Но дело не в Брете, кто бы она ни была. Шарлотта не с Бретой.

— Тем не менее мне нужно с ней поговорить. Описание того, кто держит у себя Шарлотту, мы с наибольшей вероятностью можем получить у нее. Она могла видеть его вчера днем. Или раньше, когда он следил за вашей дочерью.

— Вам не нужно разыскивать Брету, чтобы получить описание похитителя Шарлотты. Оно у вас уже есть, поскольку вы лично с ним встречались. Деннис Лаксфорд.

Стоя у окна в обрамлении вечернего неба, она сообщила Сент-Джеймсу о своей встрече с Лаксфор-Дом. Пересказала выдумку Лаксфорда про телефонный звонок похитителя, про требование, под угрозой физического уничтожения Шарлотты, опубликовать на первой полосе завтрашнего «Осведомителя» историю ее рождения, написанную собственноручно Деннисом Лаксфордом.

Все мыслимые сигналы тревоги сработали в голове Сент-Джеймса, и он твердо произнес:

— Это все меняет. Она в опасности. Мы должны…

— Чепуха. Деннис Лаксфорд хочет, чтобы я думала, что она в опасности.

— Мисс Боуэн, вы ошибаетесь. И мы звоним в полицию. Немедленно.

Она снова подошла к стойке. Налила себе еще воды из термоса. Выпила, посмотрела на него и с полнейшим спокойствием проговорила:

— Измените свое решение, мистер Сент-Джеймс. Хотела бы заметить, что я с легкостью смогу помешать ненужному полицейскому вмешательству в это дело. Достаточно одного телефонного звонка. И если вы думаете, что мое положение в Министерстве внутренних дел не позволит мне это сделать, значит, вы не понимаете, у кого в руках власть.

Сент-Джеймс изумился. Ему трудно было поверить в такое глупое упорство в подобной ситуации. Но когда Ив Боуэн продолжила разглагольствовать в том же духе, он не только увидел ситуацию без прикрас, но и осознал, что для него самого открыт только один путь. И выругал себя за то, что ввязался в эту гнусную историю.

Словно прочитав его мысли, Ив Боуэн продолжала:

— Представьте, как публикация этого материала повлияет на тиражи Лаксфордовой газетенки и на доходы от рекламы. Тот факт, что он сам вовлечен в эту историю, вряд ли уменьшит популярность «Осведомителя». Скорее всего, напротив, увеличит, и он это знает. О, ему будет несколько неловко, но, в конце концов, Шарлотта — живое свидетельство мужской потенции мистера Лаксфорда, и, думаю, вы согласитесь, что мужчины любят по-мальчишески посмущаться — всего лишь минутку посмущаться, — когда выплывают наружу их мужские подвиги. В нашем обществе более высокую цену за публичное клеймо грешницы платят женщины.

— Но незаконное происхождение Шарлотты не тайна.

— Да. В самом деле. Тайна — имя ее отца. И открытие этой тайны для меня гибель. Политическая гибель, мистер Сент-Джеймс. Пока я не являюсь политиком столь высокого ранга, как премьер-министр, министр внутренних дел или министр финансов, обнародование этой истории — следом за историей Синклера Ларнси с его съемным мальчишкой — будет стоить мне карьеры. Возможно, меня не уберут сразу, но сто к одному — на следующих всеобщих выборах мой избирательный комитет снимет мою кандидатуру. И даже если и этого не случится, и даже если правительству удастся устоять после такого удара, на какую ступеньку власти, по-вашему, я смогу подняться после того, как моя связь с Деннисом Лаксфордом станет достоянием гласности? Ведь это не был длительный роман с мужчиной, к которому тянулось мое глупое женское сердчишко и которому я наконец отдалась, как Тэсс из этого проклятого рода д'Эрбервиллей[18]. Это был секс, жестокий и потный секс. И из всех возможных партнеров именно с врагом номер один консервативной партии. Вы действительно думаете, мистер Сент-Джеймс, что премьер-министр наградит меня за это? А какой это материал для первой полосы, вам, полагаю, ясно.

Сент-Джеймс заметил, что теперь ее наконец затрясло. Когда она поправляла очки, руки у нее дрожали.

— Он чудовище, — проговорила Ив Боуэн. — Он потому не разгласил эту историю раньше, что не было подходящего момента. А в тандеме с Ларнси и его мальчиком она пойдет на ура.

— В последние десять лет было достаточно скандалов, — заметил Сент-Джеймс. — Трудно поверить, что Лаксфорд ждал именно этого.

— Посмотрите на результаты опросов, мистер Сент-Джеймс. Доверие к парламенту никогда еще не падало так низко. Лейбористской газете еще не представлялось более удачного случая нанести по тори удар, который с большой долей вероятности свалит все правительство. И этот удар, уверяю вас, будет нанесен через меня.

— Но если за этим стоит Лаксфорд, — сказал Сент-Джеймс, — он сам очень рискует. Ему придется сесть в тюрьму за похищение, если нам удастся выстроить ведущую к нему цепочку доказательств.

— Он газетчик, — напомнила она. — А они спокойно идут на любой риск ради сенсационного материала.


Мелькнувший в дверях лаборатории желтый халат привлек внимание Сент-Джеймса, и он поднял глаза. На фоне темного коридора стояла и смотрела на мужа Дебора.

— Идешь спать? — спросила она. — Вчера вечером ты ужасно задержался. Опять будешь сидеть допоздна?

Положив лупу на пластиковую желтую папку, в которой лежала записка о похищении, присланная Деннису Лаксфорду, Сент-Джеймс выпрямился и поморщился от боли в мышцах, одеревеневших от чересчур долгого пребывания в одной позе. Дебора нахмурилась, когда он принялся массировать шею, подошла и ласково отвела его руки. Смахнула с шеи длинные волосы мужа, с любовью поцеловала его в затылок и занялась массажем. Откинувшись назад, он отдался ее манипуляциям.

— Лилии, — пробормотал он, когда мышцы, над которыми трудилась Дебора, начали согреваться.

— Что лилии?

— Твой аромат. Мне нравится.

— Это хорошо, особенно если он заманит тебя в постель в подходящий час.

Сент-Джеймс поцеловал ладонь Деборы.

— Заманит, и в любой час.

— Во всяком случае, массаж удобнее делать в спальне.

— В спальне удобнее делать очень многое, — ответил Сент-Джеймс. — Перечислить?

Она рассмеялась.

— Ты замечательный.

— Сегодня вечером я не чувствую себя таким уж замечательным.

— Да, я вижу. Тебя что-то мучает, да? Что такое?

— Растущее чувство тревоги.

— За Шарлотту Боуэн?

Он пересказал Деборе беседу с матерью девочки. Сообщил, что жизнь Шарлотты в опасности. Увидел, как она заволновалась — прижала пальцы к губам.

— Я попался, — объяснил он. — Если ребенка еще можно найти, это моя задача.

— А что, если позвонить Томми?

— Бесполезно. С высоты своего положения в министерстве Ив Боуэн остановит полицейское расследование. На сей счет она высказалась недвусмысленно.

— Тогда что нам делать?

— Надеяться, что Боуэн права, и действовать.

— Но ты не думаешь, что она права?

— Я не знаю, что думать. Плечи Деборы поникли.

— О, боже, Саймон, — проговорила она. — Это все из-за меня, да?

Сент-Джеймс не мог отрицать, что взялся за дело по ее просьбе, но он понимал, как мало толку и как много вреда бывает от выяснений, кто в чем виноват. Поэтому он сказал:

— Теоретически мы добились некоторого прогресса. Нам известен маршрут Шарлотты домой из школы и с урока музыки. Мы знаем, в какие магазины она заходила. Мы нашли одну из ее подружек и имеем хорошую ниточку к другой. Но я не совсем уверен, что мы движемся в нужном направлении.

— И поэтому снова изучаешь эти письма?

— Я изучаю эти письма, потому что не знаю, что еще придумать. А это грызет меня еще больше, чем сомнения по поводу того, на что я угробил целый день.

Дотянувшись через Дебору, он выключил две лампы высокой яркости, заливавшие светом лабораторный стол. Осталось верхнее, более мягкое освещение.

— Должно быть, подобные чувства испытывает Томми в разгар расследования, — заметила Дебора.

— Ему-то что, он детектив-полицейский. Он обладает терпением, необходимым для того, чтобы собрать факты, соотнести их и прийти к очевидному выводу. У меня такого терпения нет. И сомневаюсь, чтобы в столь позднем возрасте оно у меня развилось. — Сент-Джеймс сложил вместе пластиковые файлы и образчик почерка Ив Боуэн и кинул на картотечный шкаф у двери. — Если это настоящее похищение, а не трюк, каковым склонна его считать Ив Боуэн, тогда нужно как можно скорее добираться до сути, чего, кроме меня, похоже, никто не понимает.

— Деннис Лаксфорд как будто понимает.

— Но он так же категорически против привлечения полиции. — Сент-Джеймс вернулся к лабораторному столу, к Деборе. — Вот что больше всего меня беспокоит. А я не люблю, когда меня что-то беспокоит. Это отвлекающий фактор. Он мутит мне воду, так что я перестаю ориентироваться. Я привык плавать в водах прозрачных, как швейцарский воздух.

— Конечно, ведь твои пули, волосы и отпечатки пальцев не могут с тобой спорить, — вставила Дебора. — у них нет точки зрения, которую им надо выразить.

— Я привык работать с предметами, а не с людьми. Предметы сотрудничают, неподвижно лежа под микроскопом или в хроматографе. Люди не станут этого делать.

— Но на данном этапе путь ясен, не так ли?

— Путь?

— Дальнейший. Нам нужно наведаться в школу Шенклинга. И в те трущобы на Джордж-стрит.

— В трущобы? Какие еще трущобы?

— Саймон, мы с Хелен говорили тебе о них сегодня днем. Ты забыл?

Теперь он вспомнил. Ряд пустых домов неподалеку как от школы Св. Бернадетты, так и от жилища Дэмьена Чэмберса. Хелен и Дебора с энтузиазмом рассказывали о них за чаем. Дома стояли близко от возможного места похищения и в то же время имели вид слишком ветхий и неприветливый, чтобы случайный прохожий пожелал туда заглянуть. Они идеально вписывались в головоломку, связанную с исчезновением Шарлотты. В повестку первого дня поисков они не входили, поэтому Хелен и Дебора отложили их обследование на завтра, когда джинсы, кроссовки, свитера и фонари облегчат задачу. Сент-Джеймс с досадой вздохнул, осознав, что напрочь забыл об этих трущобах.

— Вот еще одна причина, по которой я просто не смогу добиться успеха как частный детектив, — проговорил он.

— Значит, следующие шаги определены.

— Это не прибавляет мне хорошего настроения. Дебора взяла его за руку.

— Я верю в тебя.

Но в ее голосе слышалась тревога.


Шарлотта выплыла из сна, как выплывала к лодке, с которой ныряла, когда они ездили отдыхать на остров Гернси. Но на Гернси ее встречал свет, а здесь — тьма.

В рот словно кошачья шерсть набилась. Глаза никак не продирались. Голова была тяжелее мешка, из которого брала муку миссис Магуайр, когда затевала печь лепешки. Едва шевелящимися пальцами Шарлотта с трудом ухватила вонючее шерстяное одеяло, чтобы натянуть его на свое сотрясаемое ознобом тельце.

Сначала у нее закружилась голова. Потом стали дрожать ноги. Ей не хотелось сидеть на кирпичном полу, и она решила вернуться к ящикам, чтобы сесть на них. Но потеряла в темноте ориентацию и споткнулась об одеяло, про которое совсем забыла. Его углы намокли в воде, выплеснутой Шарлоттой из ведра, которым она воспользовалась как унитазом.

При мысли о воде Лотти попыталась сглотнуть. Если бы она не вылила воду, сейчас у нее было бы питье. Теперь нечего и надеяться, что ей дадут воды, или апельсинового сока, или хотя бы супа, чтобы перебить привкус кошачьей шерсти.

Все Брета виновата. Разум Лотти пытался держаться за эту мысль, а не соскальзывать назад во тьму. Во всем виновата Брета. Вылить воду — проделка как раз в ее духе.

Шарлоттевсегда казалось, что она все знает — в смысле, Брета. Она всегда спрашивала: «Ты же хочешь быть моей лучшей подругой, да?»

Поэтому когда Брета говорила: «Сделай это, Лотти Боуэн» или «Сделай это сейчас же», Лотти повиновалась. Потому что это так здорово — быть чьей-то лучшей подругой. Лучшую подругу приглашают на дни рождения, с ней играют «в понарошку», хихикают по ночам, когда разрешают остаться переночевать, обмениваются открытками в каникулы, секретничают. Лотти хотелось иметь лучшую подругу больше всего на свете. Поэтому она всегда старалась ее заиметь.

Но, возможно, Брета и не вылила бы воду. Возможно, она пописала бы прямо при этом дядьке, пописала бы в пасть осьминога, которую он поставил на пол, писала бы и смеялась ему в лицо. Или поискала бы еще какую-нибудь емкость, когда дядька ушел бы. А может, просто присела бы рядом с деревянными ящиками и налила бы там лужу. Если бы Лотти так поступила, сейчас у нее была бы вода. Это могла быть грязная вода. Противная на вкус. Но по крайней мере она смыла бы с языка вкус кошачьей шерсти.

— Холодно, — пробормотала девочка. — Пить хочется.

Брета решительно спросила бы, почему она лежит на полу, если ей холодно и хочется пить. Брета сказала бы: «Это тебе не поход, Лотти. Тогда почему ты ведешь себя как в походе? Почему ты ведешь себя так хорошо, так славно, так примерно?»

Лотти поняла, что сделала бы Брета. Встала и исследовала бы помещение. И нашла бы дверь, через которую входил и выходил ее похититель. Стала бы вопить и колотить в эту дверь. Она привлекла бы чье-нибудь внимание.

Лотти почувствовала, что у нее закрываются глаза. Она слишком устала, чтобы бороться с обступавшей ее темнотой. Все равно ничего не видно. Она слышала звук, означавший, что мужчина запер ее. Выхода отсюда не было.

Чему, разумеется, никогда не поверила бы Брета. Она бы высмеяла ее и назвала маменькиной дочкой. — Я не маменькина дочка.

Нет? Тогда докажи. Докажи это, Лотти Боуэн.

Докажи. Вот так Брета всегда и получает то, чего хочет. Докажи, что ты не маменькина дочка, докажи, что хочешь быть моей подругой, докажи, что любишь меня больше всех остальных, докажи, что умеешь хранить тайны. Докажи, докажи, докажи. Вылей в ванну всю пену для ванны, и пусть она стоит там горой, как сугроб. Стащи у мамы самую лучшую губную помаду и накрасься в школе. Сними в туалете трусики и проходи без них остаток дня. Стащи для меня вон тот «Твикс»… нет, два. Потому что лучшие друзья делают подобные вещи друг для друга. Вот что означает быть лучшей подругой. Разве ты не хочешь быть чьей-то лучшей подругой?

Лотти хотела. Как же она хотела! А у Бреты друзья были. Десятки друзей. Поэтому если Лотти тоже хочет обзавестись друзьями, она должна больше походить на Брету. Что Брета и втолковывала ей с самого начала.

Опершись о кирпичи ладонями, Лотти приподнялась. Дурнота накатила на нее, как морская волна. Тогда девочка согнула ноги в коленях, так, чтобы только ее ступни и ягодицы касались пола. Когда дурнота прошла, Шарлотта встала. Она покачнулась, но не упала.

Лотти не знала, что делать дальше. Нерешительно шагнула вперед, во тьму, шевеля пальцами вытянутых рук, как насекомое усиками. Поежилась от холода. Стала считать шаги, медленно продвигаясь вперед.

Что это за место? — гадала она. Не пещера. Темно, как в пещере, но в пещерах не бывает кирпичного пола и дверей. Так что же это? Где она?

С вытянутыми руками она достигла стены. Знакомая неровная пористая поверхность, что-то подобное она уже ощупывала. Кирпичи, сообразила она. Лотти пошла вдоль стены, как слепой крот, водя по ней ладонями вверх-вниз. Она искала окно — в стенах обычно бывают окна, ведь правда? — заколоченное окно, в котором будет щелочка, чтобы глянуть наружу.

Но Лотти нашла дверь. Дерево было все в выщербинах и отдавало плесенью, и девочка стала шарить по нему в поисках ручки. Повернула ее, но безрезультатно. Тогда она принялась колотить в дверь и кричать:

— Выпустите меня! Мама! Мама!

Ответа не последовало. Шарлотта приложила к двери ухо, но совсем ничего не услышала. Снова побарабанила по двери. По звуку, с каким ударялись о дерево кулаки, она сказала бы, что дверь толстая, как в церкви.

В церкви? Может, она в церковной крипте?

Куда сносят тела умерших? Брета засмеялась бы и принялась завывать, как привидение, и порхать по комнате с простыней на голове.

При мысли о телах и призраках Лотти вздрогнула. И возобновила обследование помещения с одной мыслью — выбраться отсюда. И продвигалась вдоль стены, пока не ударилась обо что-то разбитым коленом.

Лотти сморщилась, но не издала ни стона, ни крика. Она стала ощупывать то, обо что ударилась. Опять дерево, но не такое занозистое, как ящики. Пальцы девочки торопливо пробежались по нему. Похоже на доску. В две ладони шириной. Над ней другая доска такой же ширины. Внизу — третья. Четвертая, похоже, наклонно поднималась вверх, прикрепленная плоской стороной к кирпичам…

Ступеньки, подумала Шарлотта.

Она стала взбираться по ним. Они были ужасно крутыми, больше похожими на стремянку, чем на лестницу. Приходилось помогать себе руками. Карабкаясь вверх, Лотти вспомнила однодневную поездку в Гринвич, и «Катти Сарк»[19], и подъем на корабль по таким же ступенькам. Но она же не может находиться внутри корабля. Корабля, сложенного из кирпича? Да он бы камнем пошел ко дну. Не продержался бы на плаву и секунды. Да и моря она не слышит, и пол под ней не качается, не поскрипывают мачты, и воздух не пахнет солью, и…

Лотти ударилась головой о потолок. Вскрикнула от неожиданности. Присела. И стала размышлять о лестницах, которые ведут в потолок, а не на площадку с дверью, в которую можно поколотить. Она знала, что лестницы просто так в потолок не упираются. Там должен быть люк.

Лотти подняла ладонь над головой и с большой осторожностью закончила подъем. Провела пальцами по потолку по направлению от стены. Нашла что-то похожее на угол люка. Затем нащупала другой угол. Поводила руками, пытаясь найти центр. Потом толкнула люк. Не очень сильно, насколько хватило мочи, но все равно толкнула.

Лотти почувствовала, что люк поддается. Она отдохнула и снова толкнула его. Крышка была тяжелая, словно на нее положили груз, чтобы Лотти не могла выбраться, чтобы сидела на месте и никого не беспокоила. Как всегда. От этого она потеряла терпение.

— Мама! — позвала она. — Мама, ты там? Мама!

Мама!

Ответа не последовало. Она снова толкнула. Потом присела и стала помогать себе спиной и плечами. Поднатужилась, рыча, как рычит, она слышала, миссис Магуайр, когда отодвигает холодильник, чтобы убрать за ним. Скрипнув, люк откинулся.

В одно мгновение навалились дурнота и слабость. Она это сделала, она это сделала, она сделала это сама. Даже без подсказки Бреты.

Девочка выбралась в верхнее помещение. Здесь было тоже темно, но не так, что хоть глаз выколи. Шагах в трех от нее находился расплывчатый темно-серый прямоугольник, как бы покрытый мерцающей сажей. Лотти приблизилась к прямоугольнику, оказавшемуся окном в нише, заколоченным снаружи, но не так плотно, чтобы по краям не пробивался свет. Эту-то мерцающую серость она и увидела — ночную уличную тьму, пронизанную светом луны и звезд на фоне непроницаемой стены господствующего внутри мрака.

Даже без очков Лотти начала различать очертания предметов. В центре помещения стоял столб. Он походил на майское дерево[20] которое она однажды видела на лужайке в деревне рядом с фермой своего дедушки, только был куда толще. Наверху столб пересекала толстая балка, а над ней еле угадывались в сумраке очертания огромного колеса, похожего на летающую тарелку. Майское дерево протыкало это колесо и терялось выше во тьме.

Лотти подошла к столбу и потрогала его. Он был холодным. Металлический на ощупь, а не деревянный. Шишковатый металл, как будто старый и ржавый. У основания столб был намазан чем-то липким. Девочка прищурилась, пытаясь разглядеть колесо. Оно, похоже, было с зубцами, как громадная шестеренка. Столб и шестеренка, подумала она. Обвила рукой столб и стала думать, что же такое она обнаружила.

Однажды Лотти заглядывала внутрь часов, часов в футляре, изображавшем гребень волны. Они стояли на каминной полке в бабушкиной гостиной. Дядя Джонатан подарил их бабушке на день рождения, но они плохо ходили, потому что были старинные. Тогда дедушка разобрал их на кухонном столе. Механизм весь состоял из колесиков, которые соединялись с другими колесиками, которые вместе с первыми заставляли часы тикать. И все те колесики были такого же вида, как это, с зубцами.

Часы, решила Шарлотта. Гигантские часы. Она прислушалась, нет ли тиканья. И ничего не услышала. Ни тиканья, ни таканья, ни туканья механизма. Сломаны, подумала она. Как часы на бабушкином камине. Но, в отличие от бабушкиных, эти были огромными. Может, это церковные часы. Часы на башне, гордо стоящей в центре площади. Или часы в замке.

Внезапно снизу пахнуло холодом, и порыв ветра охватил ее колени. Затем что-то громко ударило по стене нижнего помещения. Сквозняк прекратился, и тут же раздался металлический скрежет.

Лотти увидела, что в квадрате люка, через который она забралась сюда, теперь плясал свет. Потом послышалось шуршание, внизу двигался кто-то в прорезиненной одежде. Затем мужчина произнес:

— Где…

Загрохотали деревянные ящики.

Решил, что она сбежала, поняла Лотти. Что означало: путь к спасению есть. А если он не догадается, что она нашла лестницу и поднялась по ней, то пока он ее ищет, ей удастся найти выход и сбежать по-настоящему.

Шарлотта тихонько опустила крышку люка и села на нее, надеясь, что ее вес помешает мужчине открыть люк.

Свет, проникавший сквозь щели в крышке, стал ярче. Под тяжелыми шагами заскрипели ступеньки. Лотти затаила дыханье. Крышка люка приподнялась на сантиметр. Упала, снова поднялась на сантиметр.

— Черт, — ругнулся мужчина. — Черт.

Крышка снова упала. Лотти услышала, как он спускается вниз.

Скрипнув, фонарь погас. Открылась и закрылась наружная дверь. Все стихло.

Девочке захотелось захлопать в ладоши. Закричать. Она забыла о кошачьей шерсти во рту и подняла крышку люка. Даже Брета не справилась бы лучше. Брета не смогла бы так хорошо его обмануть. Брета, скорей всего, вероятно, ткнула бы ему в лицо ведром и бросилась бы наутек, но Брета никогда не догадалась бы перехитрить его, заставить думать, что она ужи сбежала.

Внизу было темно, но на этот раз тьма не напугала Лотти, потому что девочка знала — скоро она рассеется. Она ощупью спустилась по ступенькам и стрелой бросилась к деревянным ящикам. Путь наружу, разумеется, там. Ящики скрывали отверстие, в которое сумеет протиснуться Лотти.

Девочка приналегла плечом на первый из них. Вот Брета удивится рассказу об этом приключении! А Сито будет потрясен тем, что Лотти победила! А мама будет гордиться, узнав, что ее дочь…

Внезапно звякнул металл.

Луч света качнулся в ее сторону, как маятник.

Лотти круто повернулась, прижав ладони ко рту.

— Отсюда тебе поможет выбраться твой папа, Лотти, — сказал он. — Сама ты этого делать не станешь.

Шарлотта прищурилась. Человек был весь в черном. Она не видела его, только силуэт позади света. Лотти опустила сжавшиеся в кулаки руки.

— Я смогу отсюда выбраться, — заявила она. — Вот увидите. А когда я это сделаю, моя мама покажет вам что почем. Она работает в правительстве. Она сажает людей в тюрьму. Запирает их там, а ключи выбрасывает, и с вами так же будет. Вот погодите, еще увидите.

— Ты отсюда выберешься, Лотти? Нет, не думаю. Нет, если только твой папа не расскажет правду, как должен. Он парень не промах, твой папа. Высший класс. Только никто ничего про него не знал, а теперь у него есть шанс показать себя миру. Он может рассказать настоящую историю и спасти своего щенка.

— Какую историю? — спросила Лотти. — Сито историй не рассказывает. Истории рассказывает миссис Магуайр. Она их сочиняет.

— Что ж, с твоей помощью и папа одну сочинит. Иди сюда, Лотти.

— Не пойду, — ответила она. — Я хочу пить и не пойду. Дайте мне попить.

Он звякнул чем-то об пол. Носком башмака подвинул звякнувший предмет в круг света. Высокий красный термос. Лотти радостно шагнула к нему.

— Вот так, — сказал мужчина. — Но потом. После того, как ты поможешь папе в сочинении истории.

— Ни за что!

— Да? — Он пошуршал бумажным пакетом, невидимым за кругом света. — Пастуший пирог, — сказал он. — Холодный яблочный сок и горячий пастуший пирог.

Кошачья шерсть вдруг снова покрыла толстым слоем нёбо и горло. И живот подвело, на что до сих пор она совсем не обращала внимания. Но при упоминании о пастушьем пироге внутри у Лотти сделалось пусто, как в колоколе.

Девочка понимала, что должна отвернуться от него и сказать, чтоб уходил. И если бы ее не мучила так жажда, если бы она могла глотать, если бы в животе не заурчало, если бы она не почувствовала запаха пирога, она наверняка так и поступила бы. Рассмеялась бы ему в лицо. Топнула бы ногой. Принялась бы кричать и вопить. Но яблочный сок. Прохладный и сладкий, а потом еда…

Она пошла в круг света, по направлению к нему. Хорошо. Она ему покажет. Она не боится.

— Что я должна делать? — спросила она. Он усмехнулся.

— Вот и славно, — сказал он.

8

Шел уже одиннадцатый час утра, когда Александр Стоун перекатился на край огромной кровати и уставился на электронный будильник. Он смотрел на цифры, не веря своим глазам, и чертыхнулся, когда их значение начало просачиваться в мозг. Он не проснулся, когда в обычные для Ив пять часов утра сработал будильник на ее прикроватном столике. Об этом позаботились почти две трети бутылки водки, выпитой вчера вечером между девятью и половиной двенадцатого. Пил он на кухне, смешав первый стакан с апельсиновым соком, а затем уже принимая напиток в чистом виде. Прошли сутки после того, что он называл про себя «Наконец-то правда», и раздумья о том, имеет ли эта правда, как горячо верит Ив, отношение к местонахождению Шарли, а вместе с тем попытки отделаться от мыслей о странном поведении жены абсолютно лишили его воли. Ему хотелось действовать, но он понятия не имел как. В мозгу его билось слишком много вопросов, а дома не было никого, кто бы на них ответил. Ив будет до полуночи занята дебатами в палате общин. И он решил выпить. Выпить так, чтобы напиться. Тогда это казалось единственным и наилучшим средством забыть о фактах, без знания которых он вполне мог прожить всю оставшуюся жизнь.

Лаксфорд, думал он. Чертов Деннис Лаксфорд. До позапрошлого вечера он даже не подозревал о существовании этого ублюдка, но теперь Лаксфорд и вмешательство Лаксфорда в их жизнь доминировали в его мыслях.

Александр осторожно сел. От перемены позы его замутило, мебель в спальне как будто заколебалась, вызывая тошноту, отчасти из-за водки, не до конца принятой организмом, отчасти из-за отсутствия линз в глазах.

Он с трудом поднялся, дошел до ванной и умылся, с отвращением разглядывая себя в зеркале. Вставил линзы и побрился, стараясь не обращать внимания на тошноту и головную боль.

Снизу донеслись звуки, похожие на церковное пение, но очень приглушенное. Ив наверняка велела миссис Магуайр до минимума свести хлопоты по дому, чтобы не потревожить его, Алекса. И миссис Магуайр подчинилась, как подчинялись все, когда Ив Боуэн отдавала свои приказы.

— Тебе не стоит идти на конфронтацию с Деннисом, — сказала она ему. — С этим я хочу справиться сама.

— Мне кажется, у меня как у отца, которым я был для Шарли последние шесть лет, найдется, что сказать этому негодяю.

— Воскрешение прошлого делу не поможет, Алекс. Еще один скрытый приказ. Держись подальше от Лаксфорда. Не лезь в эту часть моей жизни.

Приняв шесть таблеток аспирина, Алекс вернулся в спальню и медленно оделся, дожидаясь, когда аспирин хоть чуть-чуть утихомирит смерч в его черепной коробке. Потом спустился на кухню. Миссис Магуайр видно не было. Только на столе лежал оставленный ею «Осведомитель».

Забавно, подумал Алекс. Сколько он помнил, миссис Магуайр каждый день приносила в их дом эту пакость. Но до тех пор, когда Ив специально показала ему газету, сам он никогда в нее не заглядывал.

С отвращением смахнув таблоид на пол, Алекс сделал себе кофе. Выпил его, черный и горький, стоя у раковины. Подходящее, хоть и недолгое, отвлечение от терзавших его дум. Но едва Алекс допил его, обжигая нёбо и горло, как мысли об Ив вернулись.

Да знал ли он ее? — спросил себя Алекс. И можно ли было вообще ее узнать? Она ведь политик. Привыкла юлить ради карьеры. И он задался вопросом, что мучит его больше: то, что Ив, такая правильная, так убедительно выступающая на встречах с избирателями, возможно, разыгрывает роль, или то, что она могла, наплевав на свои убеждения, переспать с человеком, стоящим по другую сторону баррикад.

Потому что политическая позиция Лаксфорда очевидна. О ней во весь голос кричит его газетенка. Остается разузнать о физической природе этого человека. Потому что, познакомившись с ним, он, безусловно, поймет. А понимание жизненно необходимо, если они собираются когда-нибудь добраться до сути…

Так. Алекс сардонически усмехнулся и поздравил себя с полным разложением. Менее чем за тридцать шесть часов он умудрился превратиться из разумного человеческого существа в полного придурка. То, что начиналось как отчаянный порыв к спасению дочери, выродилось в примитивную потребность найти и уничтожить предыдущего самца своей сексуальной партнерши. Долой ложь о том, что он хочет увидеться с Лаксфордом, чтобы понять. Хочет увидеться с ним, чтобы насажать синяков. А не из-за Шарли. Не из-за того, что Лаксфорд делает с Шарли. А из-за Ив.

Алекс осознал, что никогда не спрашивал свою жену о настоящем отце девочки, потому что на самом деле не хотел знать. Знание требовало реакции на знание. А реакции на это конкретное знание он желал избежать.

Ругнувшись, он оперся о края раковины. Возможно, по примеру жены, ему стоит пойти сегодня на работу. На работе по крайней мере нужно совершать какие-то действия. Здесь же нет ничего, кроме его мыслей. А они сводят с ума.

Ему надо выйти из дома. Надо что-то предпринять.

Алекс налил себе еще кофе, выпил. Обнаружил, что головная боль стихает, а тошнота отступает. Обратил внимание на церковное пение, которое слышал, когда проснулся, и пошел на звук, доносившейся, похоже, из гостиной.

Миссис Магуайр стояла на своих пухлых коленях перед кофейным столиком, на котором установила распятие, какие-то статуэтки и свечи. Глаза ее были закрыты, губы беззвучно шевелились. Через каждые десять секунд она перехватывала четки, которые держала в руках, за следующую бусину. Из-под густо накрашенных ресниц домработницы катились слезы. Они стекали по ее толстым щекам на пуловер, и по двум влажным дорожкам на пышной груди миссис Магуайр было понятно, как давно она плачет.

Пение исходило из магнитофона — строгие мужские голоса снова и снова произносили нараспев «miserere nobis»[21]. Латыни Алекс не знал, поэтому перевести не смог, но слова казались подходящими. Они помогли ему сосредоточиться.

Он не может сидеть сложа руки. Ему следует что-то предпринять. И дело тут не в Ив. И не в Лаксфорде. И не в том, что между ними произошло. Все дело в Шарли, которая не поймет борьбы, идущей между ее родителями. И Шарли — тот человечек, ради которого он должен действовать.


Деннис Лаксфорд выждал мгновение, прежде чем посигналить, когда Лео вышел из кабинета дантиста на улицу. Его сын стоял под ослепительным, почти полуденным солнцем, ветерок лохматил его очень светлые волосы. Мальчик посмотрел налево и направо, недоуменно наморщил лоб. Он ожидал увидеть «мерседес» Фионы, припаркованный через дом от кабинета мистера Уилкота, где она высадила его часом раньше. Ему и присниться не могло, что его отец решил устроить ланч с откровенным разговором, прежде чем вернуть Лео в Хайгейтскую школу.

— Я его отвезу, — сказал Лаксфорд Фионе, когда она собралась за ним ехать, и, увидев сомнение на ее лице, продолжал: — Он ведь хотел со мной поговорить, дорогая. Насчет Беверстока. Помнишь?

— Вчера утром, — ответила она.

В ее словах не содержалось упрека. Она не сердилась, что он не смог подняться вовремя, чтобы поговорить тогда с сыном за завтраком. Не сердилась она и на его позднее возвращение далеко за полночь вчера вечером. Она понятия не имела, что он до начала двенадцатого тщетно ждал разрешения от Ив Боуэн опубликовать правду о Шарлотте на первой странице своей газеты. Фиона знала, что работа мужа часто требовала его присутствия на месте в неурочные часы, и просто излагала факты, как делала всегда: Лео упомянул о разговоре с отцом два дня назад; он планировал разговор на вчерашнее утро; она не уверена, что сегодня он все еще хочет говорить с отцом. У нее имелись все основания так думать — Лео был непостоянен, как английская погода.

Лаксфорд посигналил, и Лео повернулся в его сторону. Лицо мальчика осветила улыбка, он помахал рукой, вскинул на плечо рюкзак и, чуть подпрыгнув, весело зашагал к отцу. Одна пола его белой рубашки, заметил Лаксфорд, вылезла из брюк и торчала из-под синего форменного пуловера. Неаккуратность была совершенно нехарактерна для Лео, но вполне в духе среднего мальчишки.

— Папка! — произнес Лео, забравшись в «порше», и тут же поправился: — Папа. Привет. А я искал маму. Она сказала, что будет в кондитерской. Вон там, — показал он пальцем.

Воспользовавшись моментом, Лаксфорд глянул на руки сына. Они были идеально чистыми, ногти подрезаны, грязи под ними нет. Проклятье, он словно бы смотрел на руки Фионы. Но Лео, видимо, унаследует еще и тонкую материнскую фигуру, а не крепкую отцовскую. Деннису хотелось видеть своего сына бегуном, наездником, прыгуном в высоту, в длину, с шестом, а уж никак не танцором, каковым воображал себя Лео.

Лаксфорд не разрешил купить ему в подарок на день рождения туфли для чечетки. И тогда Лео взял дело в свои руки: суперклеем приклеил к носкам и каблукам своих лучших туфель монетки и энергично бил степ на кафельных плитках кухонного пола. Фиона назвала это изобретательностью, а Лаксфорд — злостным непослушанием и на две недели оставил Лео без развлечений. Правда, нельзя сказать, чтобы мальчик страшно расстроился. Он мирно сидел у себя в комнате, читал свои книги по искусству, ухаживал за зябликами и перебирал фотографии танцоров, которыми восхищался.

— Это же все-таки современные танцы, — заметила Фиона. — Он же не хочет становиться балетным танцовщиком.

— Даже и речи быть не может, — сказал Лаксфорд и взял на себя труд проверить, нет ли в Беверстокской школе такого нововведения, как уроки танцев — степа или любых других.

— Мы с мамой собирались выпить чаю с булочками, — говорил тем временем Лео. — После дантиста.

— А я подумал, что мы с тобой пообедаем, — сказал Лаксфорд. — Если ты можешь пропустить еще один урок в школе.

Лео ухмыльнулся.

— Клево! — Пристегнувшись, мальчик продолжал: — Мистер Поттер хочет, чтобы я спел соло в День родителей. Он вчера мне сказал. Мама тебе не передала? Это будет «аллилуйя».

В ответ Лаксфорд включил зажигание и влился в поток утреннего транспорта, потом проговорил:

— Буду с нетерпением ждать, — и добавил, солгав: — В Беверстоке мне всегда хотелось петь в хоре. Там отличный хор, но мне медведь на ухо наступил.

— Ты правда хотел? Удивительно. Никогда не думал, что ты хотел бы петь в хоре, папа.

— Почему нет? — Лаксфорд глянул на сына и, не удержавшись, сел на своего любимого конька: — Я не упоминал, что в Беверстокской школе есть клуб гребли на каноэ? В мое время его не было. Тренируются они в бассейне, — это, кстати, каноэ-одиночки, — и каждый год совершают поход по Луаре. — Лео опустил голову. Из-за ремня безопасности его пуловер задрался, и мальчик ковырял форменную пряжку на животе. — Ты сам удивишься, насколько это тебе понравится. — Свернув на Хайгейт-Хилл, Лаксфорд спросил: — Где будем обедать?

Лео пожал плечами. Поскольку от сына предложений не последовало, Лаксфорд выбрал заведение наугад и завел «порше » на стоянку у шикарного кафе на Понд-сквер. Он повел Лео внутрь, не обращая внимания на то, что его легконогий отпрыск уныло шаркает подошвами. Когда они разместились за столом, Лаксфорд вручил ему ламинированный листок меню цвета слоновой кости и прочел названия фирменных блюд, значившиеся на подсвеченной доске.

— Что будешь есть? — спросил он.

Лео снова пожал плечами и положил меню. Когда подошла официантка, Лаксфорд выбрал фирменную телятину. Лео скорчил рожицу и сказал:

— Это же коровий детеныш, папа. — И заказал сэндвич с домашним сыром и ананасом. — С чипсами, — добавил он и с типичной прямотой сообщил отцу: — Их дают бесплатно.

— Прекрасно, — ответил Лаксфорд.

Оба они заказали напитки, и когда официантка ушла, Лаксфорд предпринял первую попытку.

— Лео, я знаю, что тебя не особенно радует перспектива переезда в Беверсток. Твоя мама мне сказала. Но ты должен знать, что я не принял бы подобного решения, если бы не считал его единственно верным. Это моя школа. И со мной она сотворила чудо. Она сформировала меня, помогла выработать характер, придала уверенности в себе. То же самое она сделает и с тобой.

Лео повел себя как и предсказывала Фиона. Он размеренно бил ногой о ножку стула, говоря:

— Дедушка туда не ходил. Дядя Джек туда не ходил.

— Да, Верно. Но я хочу, чтобы ты достиг большего, чем они.

— А чем плох магазин? Чем плох аэропорт? Это был невинный вопрос, заданный спокойно, без подковырки. Но Лаксфорд не собирался ввязываться в дискуссию о магазине бытовой электротехники, который держал его отец, или о должности в службе безопасности, которую его брат занимал в аэропорту Хитроу.

— Учиться в такой школе, как Беверстокская, — привилегия.

— Ты же всегда говоришь, что привилегии — глупость, — заметил Лео.

— Я сказал о привилегии в другом смысле. Любой разумный мальчик был бы счастлив учиться там. Там великолепное преподавание, современное оснащение. Ты будешь углубленно заниматься наукой, в школе есть центр технического творчества, где ты сможешь смастерить все, что пожелаешь… да хоть судно на воздушной подушке.

— Я не хочу ехать.

— У тебя появятся десятки друзей, и за год тебе так там понравится, что ты даже не захочешь приехать домой на каникулы.

— Я слишком маленький, — сказал Лео.

— Не говори ерунды. Ты чуть ли не в два раза выше мальчиков твоего возраста. Чего ты боишься? Что над тобой будут издеваться? Да?

— Я слишком маленький, — настаивал Лео.

— Лео, я уже сказал, что твой рост…

— Мне всего восемь лет, — безжизненно произнес мальчик и поднял на отца свои — тоже Фионины — глаза цвета горного неба, полные слез.

— Ради бога, не плачь из-за этого, — сказал Лаксфорд. Что, разумеется, вызвало прорыв плотины. — Лео! — сквозь зубы приказал Лаксфорд. — Бога ради. Лео!

Мальчик опустил голову, его плечи тряслись.

— Прекрати, — прошипел Лаксфорд. — Сядь прямо. Немедленно.

Лео попытался взять себя в руки, но лишь разрыдался:

— Не… мо… могу. Папочка, не… могу.

Именно этот момент выбрала официантка, чтобы принести их еду.

— Может быть, я… не хотите ли… он не… — попыталась помочь она и в нерешительности остановилась в трех шагах от стола — в руках по тарелке, на лице сочувствие. — Ах, бедный малыш, — произнесла официантка голосом, каким обычно воркуют с домашними птичками. — Может быть, принести ему чего-нибудь такого?

Характера, подумал Лаксфорд, но вряд ли он есть в меню. Вслух он сказал:

— Пустяки, сейчас все пройдет. Лео, твой обед. Сядь прямо.

Лео поднял голову. Лицо мальчика все было в красных пятнах, из носа потекло. Он судорожно вздохнул. Лаксфорд протянул ему платок.

— Высморкайся и затем ешь, — велел он.

— Может, принести ему сладенького? — предложила официантка. — Хочешь, милый? — И уже тише сказала Лаксфорду: — Какое у него тонкое личико! Прямо ангелок.

— Спасибо, — ответил Деннис, — но в настоящий момент у него есть все, что нужно.

А в следующий момент? Лаксфорд не знал. Он взял нож и вилку и отрезал себе телятины. Коричневым соусом Лео выписал мрачные каракули на россыпи чипсов. Поставив бутылку, посмотрел на тарелку, нижняя губа у него дрожала. Ожидалась новая волна слез.

— Я знаю, — сказал Лаксфорд, — что ты боишься уезжать из дома. — И когда губа задрожала еще сильнее, торопливо продолжил: — Это нормально, Лео. Но ведь Беверсток не так уж далеко. Всего восемьдесят миль от Лондона.

Однако по лицу сына он видел: «всего восемьдесят миль» для него все равно что расстояние от Земли до Марса, и его мать будет на одной планете, а сам он — на другой. Понимая, что никакие его слова не изменят того факта, что, когда Лео поедет в Беверсток, Фиона с ним не поедет, Лаксфорд в заключение сказал:

— Тебе придется довериться мне, сын. Некоторые вещи делаются ради твоего же блага, и это одна из них. А теперь — ешь.

И Деннис полностью сосредоточился на своей телятине, всем видом показывая, что дискуссия окончена. Но прошла она не так, как намечал Лаксфорд, и одинокая слеза, скатившаяся по щеке Лео, сказала ему, что разговор он запорол. То же самое подтвердит вечером и Фиона.

Лаксфорд вздохнул. У него болели плечи, физически ощущавшие всю тяжесть того, что на него навалилось. Слишком многое занимало его голову. Он не мог одновременно разбираться с Лео, Фионой, Синклером Ларнси, Ив, происками Рода Эронсона, анонимными письмами, телефонными звонками с угрозами, а более всего — с тем, что случилось с Шарлоттой.

Вчера вечером он сидел за своим столом, гипнотизируя телефон и приговаривая:

— Давай, Ивлин. Позвони мне. Давай же, — пока уже не мог больше оттягивать подписывание номера в печать.

Историю он изложил. С именами, датами, местом. Ему нужен был только телефонный звонок от нее, и материал появился бы на первой странице, как того хотел похититель, и Шарлотту отпустили бы и вернули домой. Но звонка не последовало. На первую полосу газеты поставили материал о съемном мальчике. И теперь Лаксфорд ждал, что на него обрушится небо — в какой бы форме это ни произошло.

Не опубликовав статью, он совершил поступок, которого не должен был совершать. И то, что его вынудила к этому Ивлин, нисколько не успокаивало Лаксфорда. Ивлин ясно дала понять в «Хэрродсе», что в исчезновении Шарлотты винит его. И потому она спокойна за девочку, ведь он же как-никак ее отец.

Только одно решение виделось Лаксфорду. Он должен переубедить Ивлин. Должен дать бой всему ее образу мыслей. Должен заставить ее понять: он не тот человек, за какого она его всегда принимала.

Но как к ней подступиться, Лаксфорд понятия не имел.

9

Хелен Клайд не могла вспомнить, где она впервые услышала выражение «словить удачу». Вероятно, в одном из американских теледетективов, которые она смотрела с отцом — страстным любителем этого жанра — в годы своего детства, когда закладываются основы личности. Это выражение, как семя, брошенное тогда в память, проросло и распустилось пышным цветом при обходе ею района Кросс-Киз-клоуз в Мэрилебоне. Она словила-таки свою удачу, расспрашивая обитателя дома номер четыре.

В тот день, в половине десятого утра, в доме Сент-Джеймса они поделили объем работ на троих. Сент-Джеймс продолжит поиски Бреты, отправившись в школу Джеффри Шенклинга. Дебора получит образец почерка Денниса Лаксфорда. Хелен же опросит обитателей Кросс-Киз-клоуз — не заметили ли там в последние дни человека, старавшегося не привлекать к себе внимание.

— Проверять Лаксфорда, скорей всего, нет необходимости, — сказал им Сент-Джеймс. — Он вряд ли сам написал бы письмо, если бы похитил девочку. Но для порядка надо его исключить. Поэтому, любовь моя, если ты не против взять на себя «Осведомитель»…

Вспыхнув, Дебора сказала:

— Саймон. Боже мой. Я ничего этого не умею. Ты же знаешь. Да что я ему скажу?

— Подойдет правда, — сказал Сент-Джеймс, но, судя по виду Деборы, не убедил ее. — Дорогая, ты просто думай о мисс Марпл.

В конце концов Дебора решила взять для подстраховки свои камеры.

— Ведь это же газета, — волнуясь, объясняла она, чтобы муж и Хелен не отправили ее из дома в Челси безоружной. — С ними я буду чувствовать себя увереннее. Не буду казаться белой вороной. Там же есть фотографы? Множество фотографов? В редакции газеты? Да. Конечно. Ну конечно, должны быть.

— Ты придешь инкогнито! — воскликнула Хелен. — Дорогая, это то, что надо. Совершенно точно. Никто не поймет, зачем ты пришла, а мистер Лаксфорд настолько оценит твою предусмотрительность, твою деликатность, что тотчас же начнет с тобой сотрудничать. Дебора, ты просто создана для подобной работы.

Дебора усмехнулась. Что всегда действовало на нее безотказно, так это шутка. Она взяла камеры и ушла. Сент-Джеймс и Хелен отправились вскоре после нее.

С того момента, как Сент-Джеймс высадил ее на углу Мэрилебон-Хай-стрит и Мэрилебон-лейн, а сам отправился на запад, к Эджвер-роуд, Хелен задавала вопросы. Она начала с магазинов на Мэрилебон-лейн, где показывала фотографию исчезнувшей девочки, не называя ее имени. Наибольшие надежды Хелен связывала с владельцем закусочной «Золотой хвост». Поскольку по средам, перед уроком музыки, Шарлотта непременно сюда заходила, где, как не здесь, кто-то мог следить за ней, сидя за любым из пяти шатких столиков? Один из них особенно подходил для наблюдения, втиснутый в угол за игорным автоматом, но с отличным обзором Мэрилебон-лейн.

Но, несмотря на ободряюще-монотонное бормотание Хелен: «Это мог быть мужчина, это могла быть женщина, в общем, любой человек, которого вы никогда здесь раньше не видели», он покачал головой, продолжая лить растительное масло во вместительный чан. Может, кто новый и сидел тут, отвечал он, но откуда ему знать? Его заведение, слава богу, не пустует, и если кто новый и зайдет отведать трески, он, хозяин, скорей всего, примет его за служащего из контор с Булстрод-плейс. В любом случае ей следует поспрашивать там. Окна этих контор прямо напротив его закусочной. Ему не раз случалось видеть, как какая-нибудь секретарша или машинистка глазеют на улицу вместо того, чтобы заниматься своим делом. Поэтому-то, скажу вам, мисс, страна и катится в пропасть. Никакой сознательности. Слишком много праздничных дней. Все стоят с протянутой рукой, ожидая, что правительство что-нибудь им подаст. Когда хозяин сделал вдох, чтобы развить свою излюбленную тему, Хелен торопливо его поблагодарила и оставила карточку Сент-Джеймса. Если он все же что-то вспомнит…

Расспросы в конторах на Булстрод-плейс, в которые не всегда легко было проникнуть, отняли у Хелен несколько часов, но успехом не увенчались. Ненамного большего она добилась и в пабе «Принц Альберт».

После этого Хелен принялась методично обследовать Кросс-Киз-клоуз. Она никогда в жизни не бывала в уголке Лондона, столь напоминавшем излюбленные места Джека Потрошителя. Даже днем ей было здесь не по себе. По обеим сторонам узких переулков высились дома, поэтому сюда проникал лишь редкий, отраженный от крыш луч солнца, еще реже попадался островок солнечного света на крылечке, обращенном, по счастью, в нужную сторону. Хелен не встретился ни один прохожий — это давало серьезные основания предполагать, что незнакомца как раз могли заметить, — но и в большинстве смахивающих на крысиные норы жилищ все тоже казалось вымершим.

Хелен прошла мимо дома Дэмьена Чэмберса, хотя обратила внимание на звуки электрооргана, доносившиеся из-за закрытых дверей. Она начала с соседей учителя музыки и проверила дома напротив. Единственными компаньонками сыщицы были две кошки — рыжая и полосатая — с торчащими тазовыми костями и маленькое серое существо с длинной мордочкой. Зверек этот семенил на крохотных лапках вдоль одного из зданий, и его присутствие указывало на то, что пребывание в этом районе нужно сократить до предела.

Хелен показывала фотографию Шарлотты, говорила о ее исчезновении, уклонялась от естественных вопросов — кто она и не затевает ли какой пакости. Покончив с вступительными фразами, Хелен переходила к сути дела: очень велика вероятность, что девочка была похищена. Не заметили кого-нибудь поблизости? Подозрительного человека? Слишком долго здесь находившегося?

От двух женщин, живущих в домах номер три и семь, она получила ту же информацию, что и Саймон от Дэмьена Чэмберса в среду вечером. Молочник, почтальон, случайный доставщик товара. В переулке видели только этих людей. В домах номер шесть и девять ей ответили пустыми взглядами. Еще в шести домах ей вообще не открыли, поскольку они пустовали. Усилия Хелен были вознаграждены в доме номер пять.

Она поняла, что ей повезло, как только постучала в дверь. Случайно подняв глаза — поскольку она постоянно с тревогой озиралась в этом лабиринте улочек, — Хелен увидела в единственном окне второго этажа морщинистое лицо, обладатель которого исподтишка наблюдал за ней в щелочку между штор. Хелен помахала рукой, приветствуя хозяина, постаралась принять как можно более приветливый и мирный вид и крикнула:

— Будьте любезны, могу я с вами переговорить?

Лицо исчезло. Она постучала снова. Прошла почти минута, прежде чем дверь приоткрылась, оставшись на предохранительной цепочке.

— Большое спасибо, — сказала Хелен. — Это не займет много времени. — И достала из сумочки фотографию Шарлотты.

Глаза на морщинистом лице настороженно следили за ней. Хелен до сих пор не могла сказать, кому они принадлежат — мужчине или женщине, поскольку их владелец был одет в зеленый спортивный костюм и кроссовки.

— Шотамувас? — спросило Морщинистое лицо.

Хелен протянула снимок. Рассказала про исчезновение Шарлотты. Морщинистое лицо взяло карточку покрытой старческими пятнами рукой с ярко-красным лаком на ногтях, что наконец-то разрешило вопрос о половой принадлежности собеседника, если только бедняга не был престарелым трансвеститом.

— Эта маленькая девочка пропала, — сказала Хелен. — Возможно, из Кросс-Киз-клоуз. Мы пытаемся установить, не болтался ли кто-нибудь поблизости в последнюю неделю.

— Пьюмен звонил в полицию, — заявила женщина и сунула фотографию назад Хелен. Утерла нос тыльной стороной ладони и мотнула головой в сторону дома номер четыре через дорогу. — Пьюмен, — повторила она, — а не я.

— В полицию? Когда? Женщина пожала плечами.

— В начале недели тут ошивался бродяга. Знаете, видали небось? Копался в мусорных баках, еду искал. Пьюмену это не нравится. Да и никому из нас. Но именно Пьюмен позвонил в полицию.

Хелен мысленно соединила полученные сведения и быстро затараторила, испугавшись, что женщина захлопнет дверь, решив, что сообщила достаточно.

— Вы говорите, что поблизости слонялся бродяга, миссис… — Когда же женщина никак не отреагировала на это обращение, Хелен продолжала: — Этот бродяга провел здесь несколько дней? И Пьюмен… Мистер Пьюмен?.. Он позвонил в полицию?

— Констебль его прогнал. — Она ухмыльнулась. Увидев ее зубы, Хелен мысленно поклялась более регулярно посещать своего дантиста. — Это-то я видела. Бродяга завалился в мусорный контейнер и принялся поносить полицию. Однако же Пьюмен это сделал. Позвонил в полицию. Спросите его.

— Вы можете описать…

— Хм. Могу. Красивый такой. Неглупый на вид. Темные волосы, как шапочка. Очень милый. Очень чистый. Пушок на верхней губе. Вид властный, так вот.

— Ох, простите, — Хелен постаралась сохранить терпение и любезность, — я имела в виду бродягу, а не полицейского.

— А, этот. — Женщина снова утерла нос. — Он был в коричневой одежде, как военные.

— В камуфляже?

— Точно. Одежда вся мятая, как будто он в ней спал. Тяжелые ботинки. Без шнурков. Рюкзак… здоровый такой.

— Вещмешок?

— Точно. Правильно.

Под данное описание подпадало, вероятно, десять тысяч человек, кочующих в настоящее время по Лондону. Хелен не отставала.

— Вы больше ничего не заметили? Какие у него волосы, например? Лицо? Фигура?

Женщина вспомнила только волосы.

— Почти совсем седые. Свисали прядями из-под вязаной шапочки. А шапочка… — Она ногтем поковыряла между зубами. — Темно-синяя. Пьюмен позвонил в полицию, когда он рылся в его мусорном баке. Пьюмен разглядел его лучше, чем я.

К счастью, Пьюмен действительно разглядел. И, к еще большему счастью, был дома. Сценарист, представился он, и добавил, что она прервала его на середине фразы, так что если ее не затруднит…

Хелен сразу начала с бродяги.

— О да, я его помню, — сказал мужчина. И снабдил Хелен описанием, заставившим ее прийти в восторг от наблюдательности сценариста. Бродяге было от пятидесяти до шестидесяти пяти лет, рост пять футов десять дюймов, лицо темное и в глубоких морщинах, как от слишком долгого пребывания на солнце губы обкусаны до коросты, ладони огрубелые, на тыльной стороне — едва зажившие порезы, вместо ремня в петли брюк продет темно-бордовый галстук.

— И, завершил Пьюмен, — один ботинок наращен.

— Наращен?

— Ну, то есть подошва у него была на дюйм толще, чем у другого ботинка. Возможно, в детстве он перенес полиомиелит. — Он по-мальчишески рассмеялся, заметив изумление на лице Хелен. — Писатель, — объяснил он очевидное.

— Простите?

— Я увидел в нем интереснейший типаж, поэтому набросал его описание. Никогда не знаешь, когда и что тебе пригодится.

— Вы также позвонили в полицию, по словам вашей соседки, миссис… — Хелен сделала едва заметный жест в сторону дома напротив, откуда, как она увидела, за ее беседой с мистером Пьюменом наблюдают сквозь щелку в шторах.

— Я? — Он покачал головой. — Нет. Бедняга. Я бы никогда не напустил на него стражей порядка. В моем мусоре ничего интересного не было, но пусть бы взял. Наверное, позвонил кто-то другой. Вероятно, мисс Шикель из десятого дома. — Он указал направление взглядом и кивком головы. — Очень правильная. «Я пережила военные бомбежки», и так далее, и тому подобное. Знаете таких людей? У них нулевая терпимость к неудачникам. Она, наверное, шугала его, а когда он не ушел, позвонила в полицию. И звонила до тех пор, пока они не приехали и не прогнали его.

— Вы видели, как его прогоняли?

Нет, ответил Пьюмен. Он только видел, как бродяга копался в мусоре. А как долго этот тип тут околачивался, он не мог сказать, но точно не один день. Несмотря на недостаток терпимости, мисс Шикель вряд ли позвонила бы в полицию после первого же набега на свои отходы.

Он не помнит, в какой конкретно день прогнали бродягу?

Сценарист подумал,вертя в пальцах карандаш, и наконец сказал, что это было пару дней назад. Возможно, в среду. Да, точно в среду, потому что его мама всегда звонит по средам, и когда он с ней разговаривал, то выглянул в окно и заметил беднягу. Кстати, с тех пор он его не видел.

Вот в этот самый момент Хелен и вспомнила то выражение. Наконец-то она словила удачу. И еще какую!

Эта удача смягчала разочарование, испытанное Сент-Джеймсом. С разрешения директрисы школы Джеффри Шенклинга он поговорил со всеми девочками, чьи имена хотя бы отдаленно напоминали имя Брета. Он встретился с восьми-двенадцатилетними Альбертами, Бриджит, Элизабет, Бертами, Бабеттами, Ритами и Бриттани всех рас, вероисповеданий и всевозможных характеров. Одни были застенчивы, другие напуганы. Одни откровенны, другие рады пропустить уроки. Но ни одна из них не знала ни Шарлотты Боуэн, ни Лотти, ни Шарли. И ни одной из них не случалось бывать в пятницу днем в офисе Ив Боуэн с кем-то из родителей, с опекуном или подругой. Сент-Джеймс ушел из школы со списком отсутствующих и номерами их телефонов, но чувствовал, что это дохлый номер.

— Так, пожалуй, нам придется прочесать все школы в Мэрилебоне, — сказал Сент-Джеймс, — а время идет. Что, естественно, на руку похитителю. Знаешь, Хелен, если бы еще двое не подтверждали, что Брета действительно подруга Шарлотты, я был бы готов держать пари, что Дэмьен Чэмберс с ходу выдумал ее тогда, в среду вечером, чтобы от нас отделаться.

— Ну да, стоило ему назвать Брету, и мы тут же взяли с места в карьер, — задумчиво заметила Хелен.

Они встретились в пабе «Восходящее солнце», где Саймон задумчиво потягивал «Гиннесс», а Хелен подкреплялась бокалом белого вина. Они пришли сюда во время затишья между ланчем и ужином, так что, кроме хозяина паба, который протирал и ставил на полку стаканы, в баре никого не было.

— Но трудно поверить, чтобы ему удалось заставить и миссис Магуайр, и Бригитту Уолтерc подтвердить его рассказ про Брету. Им-то это зачем?

— Миссис Магуайр ирландка, не так ли? А Дэмьен Чэмберс? У него явный ирландский акцент.

— Из Белфаста, — вспомнил Сент-Джеймс.

— Поэтому, возможно, у них есть общие интересы.

Сент-Джеймс снова подумал о том, что миссис Магуайр назвала единственной заботой Ив Боуэн: прижать ИРА. Но покачал головой.

— Сюда не подвёрстывается Бригитта Уолтерc. Она тут при чем? Зачем ей рассказывать такую же сказку про Брету?

— Возможно, мы слишком ограничили круг поисков Бреты, — произнесла Хелен. — Мы посчитали ее школьной подругой или соседкой. Но Шарлотта могла познакомиться с этой девочкой в другом месте. Например, в церкви? В воскресной школе? В церковном хоре?

— Об этом ничего не говорилось.

— В скаутской организации?

— Нам бы сказали.

— А в танцклассе? Танцкласс мы не посетили, хотя про него нам постоянно твердят.

Да, танцкласс они не посетили. А это был шанс. Имелся еще психолог. И то и то требовало проверки, и там и там мог обнаружиться ключ, который они ищут, тогда почему ему даже подумать о них тошно, спрашивал себя Сент-Джеймс. Но он знал ответ. Сжав кулаки так, что ногти впились в ладони, он сказал:

— Я хочу бросить это дело, Хелен.

— Это не облегчит нашу жизнь. Он быстро глянул на нее.

— Ты ему сказала?

— Томми? Нет. — Хелен вздохнула. — Разумеется, он меня расспрашивал. Он видит, я чем-то озабочена. Но пока мне удалось убедить его, что это всего лишь предсвадебный мандраж.

— Томми не понравится, что ему лгут.

— А я вообще-то и не солгала. У меня действительно предсвадебный мандраж. Я все еще не уверена.

— Насчет Томми?

— Насчет брака с Томми. Вообще насчет брака. Насчет его бесповоротности. От всех этих «пока смерть нас не разлучит» и тому подобного мне как-то не по себе. Как я могу поклясться в вечной любви одному мужчине, когда и на месяц не могу сохранить верность одной паре серег? — Она закрыла тему, отодвинув в сторону свой бокал. — Но у меня есть кое-что, что нас подбодрит.

Она принялась рассказывать. Ее отчет оказался тем стимулом, который в конце концов переборол уныние Сент-Джеймса. Присутствие бродяги в Кросс-Киз-клоуз стало первым фактом, который увязывался с уже имеющейся у них информацией.

— Пустые дома на Джордж-стрит, — проговорил Сент-Джеймс после минутного раздумья. — Вчера вечером Дебора мне о них напомнила.

— Конечно, — согласилась Хелен, — идеальная ночлежка для бродяги, верно?

— Кое для чего они точно годятся, — сказал Сент-Джеймс и допил пиво. — Ну что ж, вперед, за дело.


Дебора начинала беспокоиться. Ее день начался с двухчасового ожидания Денниса Лаксфорда в холле «Осведомителя», где она занималась тем, что наблюдала за приходившими и уходившими журналистами.

В течение этого времени она каждые полчаса справлялась у дежурной, но постоянно получала один ответ: мистер Лаксфорд еще не пришел и — нет, с черного хода он вряд ли войдет.

Через час после обеденного перерыва Дебора покинула здание и отправилась подкрепить свои физические силы. Что ей и удалось сделать в кабачке рядом с Сент-Бридж-стрит. Тарелка penne aU'arrabbiata[22], корзиночка чесночного хлеба и бокал красного вина не слишком способствовали свежести дыхания, зато необыкновенно поддержали дух Деборы, и она со своими камерами потащилась назад, на Фаррингтон-стрит.

Там, как оказалось, Лаксфорда уже ждал еще один человек. Дебора вежливо кивнула ему. Он нахмурился и, резко сдвинув манжету сорочки, сверился со своими часами, после чего направился к стойке, и тут наконец-то в главную дверь здания вошел Деннис Лаксфорд.

Дебора поднялась. Дежурная позвала:

— Мистер Лаксфорд?

Мужчина, тоже ожидавший главного редактора, повернулся к нему и уточнил:

— Лаксфорд?

На лице Лаксфорда моментально отразилась настороженность, из чего можно было заключить, что это не визит приятеля. Он бросил взгляд на охранника у двери, тот пошел к ним.

— Я Александр Стоун. Муж Ив, — представился мужчина.

Лаксфорд смерил его взглядом, едва заметно мотнул головой охраннику, веля тому вернуться на место, и сказал:

— Сюда.

И тут, повернувшись к лифтам, он увидел Дебору.

Дебора почувствовала, что у нее из-под ног уходит почва. Господи, это же муж Ив Боуэн ждал Лаксфорда, муж Ив Боуэн, который — как им сказали — даже не знал, что Деннис Лаксфорд отец ребенка его жены. И вот он здесь, с таким перекошенным лицом, что и слепому ясно — ему сообщили правду, и он все еще под глубоким впечатлением. А значит, способен на все — устроить сцену, прибегнуть к насилию. Что называется, без тормозов. И волею судеб и, конечно, мужа, она оказывается там, где ей, возможно, придется иметь дело с этим человеком.

Лаксфорд с любопытством скользнул взглядом по ее кофру и спросил:

— Что такое? У вас какие-то новости?

— Мне нужно с вами поговорить, Лаксфорд, — произнес Стоун.

— Да ради бога, — бросил через плечо главный редактор, а Деборе сказал: — Идемте в мой кабинет.

Стоун не собирался оставаться в холле. Когда двери лифта открылись, он вошел туда вместе с Деборой и Лаксфордом. Охранник опять двинулся вперед, давая понять, что сейчас вмешается, но Лаксфорд поднял руку:

— Все нормально, Джерри.

И нажал кнопку одиннадцатого этажа. В лифте они были одни. Лаксфорд обратился к Деборе:

— Ну?

— Саймон попросил меня заехать, — сказала она. — Нужно кое-что исключить.

Стоун, видимо, сообразил, что ее присутствие связано с исчезновением его падчерицы, и забросал Дебору бесцеремонными вопросами:

— Что вам известно? Что вы нашли? Какого черта вы не держите нас в курсе?

Вспыхнув, Дебора ответила:

— Саймон разговаривал с вашей женой вчера днем. Она не сказала?.. — Явно не сказала, надо же быть такой дурочкой, укорила себя Дебора. И продолжала уверенным, как она надеялась, тоном: — Вообще-то он дал ей полный отчет о положении вещей в ее офисе. В смысле, он был у нее в офисе, а не отчет о ее офисе. — Чудесно, подумала она. Какой профессионализм. И прикусила губу, чтобы не ляпнуть еще что-нибудь.

На одиннадцатом этаже главный редактор повел Дебору и Александра Стоуна в свой кабинет, находившийся в дальнем конце редакции, слева от лифтов. У стола секретарши Лаксфорда толпились люди с блокнотами и бумагами, и когда Лаксфорд к ним приблизился, от группы отделился невысокий, кряжистый мужчина в джинсовой куртке.

— Ден? Что… — начал было он, но бросил взгляд на Дебору и Стоуна и в особенности на кофр Деборы, который, похоже, принял за знамение чего-то. — Я уже собирался проводить совещание вместо тебя.

— Отложи его на час, — велел Лаксфорд.

— Ден, разумно ли это? Можем ли мы позволить себе еще одну задержку? Вчера вечером и так было напряженно, но…

Лаксфорд пропустил своих гостей в кабинет и круто повернулся к мужчине.

— Мне нужно кое-что уладить, Родни, — сказал он. — Совещание состоится через час. Если сдадим в печать чуть позже, мир не остановится. Ясно?

— Второй день подряд придется платить сверхурочные, — заметил Родни.

— Да. Второй день подряд. — Лаксфорд захлопнул дверь. — Итак, — обратился он к Деборе.

Стоун вмешался.

— Послушай меня, ты, ублюдок, — тихо проговорил он и преградил главному редактору путь к его столу. Он был выше Лаксфорда дюйма на четыре, но оба мужчины казались одинаково тренированными. К тому же Лаксфорд не походил на человека, которого легко запугать.

— Мистер Лаксфорд, — храбро начала Дебора, — это всего лишь формальность, мне нужно только…

— Что ты с ней сделал? — потребовал Стоун. — Что ты сделал с Шарли?

Лаксфорд и глазом не моргнул.

— Вывод Ивлин ошибочен. По-видимому, я не смог ее в этом убедить. Но попробую убедить вас. Сядьте.

— Нечего мне тут приказывать…

— Отлично. Тогда стойте. Но пропустите меня, потому что я не привык разговаривать с человеком, дыша ему в лицо, и не намерен привыкать к этому теперь.

Стоун не двинулся с места. Мужчины буквально пепелили друг друга взглядом. На скуле Стоуна дернулась мышца. Лаксфорд тоже напрягся, но его голос остался спокойным.

— Мистер Стоун, прошу меня услышать. Шарлотты у меня нет.

— Только не вздумай уверять меня, что такому типу, как ты, западло похитить десятилетнего ребенка.

— Хорошо, не вздумаю, — ответил главный редактор «Осведомителя». — Но скажу следующее. Вы не имеете ни малейшего понятия о том, что я за тип, и, к сожалению, у меня нет времени вам это объяснять.

Стоун грубым жестом указал на стену, где в ряд висели в рамках наиболее сенсационные передовицы «Осведомителя», чего только не освещающие — от секса втроем трех якобы целомудренных звезд некоего телесериала до телефонных бесед принцессы Уэльской.

— Других объяснений мне не требуется. Эта жалкая пародия на журналистику достаточно красноречива.

— Отлично. — Лаксфорд посмотрел на часы. — Тем короче будет наша беседа. Зачем вы пришли? Давайте перейдем к делу, потому что меня ждет работа и мне нужно поговорить с миссис Сент-Джеймс.

Дебора, которая положила кофр на бежевый диван, стоявший у стены, воспользовалась предоставленной ей Лаксфордом возможностью и сказала:

— Да, конечно. Мне, собственно, нужно…

— Подобные тебе типы всегда за что-то прячутся. — Стоун агрессивно шагнул к Лаксфорду. — За свою работу, своих секретарш, за выговор выпускников частных школ. Но я хочу вытянуть из тебя всю подноготную. Понял?

— Я уже сказал Ивлин, что готов выложить всю подноготную. Если она не сочла нужным донести это до вас, это ваши проблемы.

— Не вмешивай сюда Ив. Лаксфорд едва заметно поднял бровь.

— Простите, мистер Стоун, — произнес он, обходя своего противника, чтобы попасть к столу.

— Мистер Лаксфорд, если можно… — с надеждой подала голос Дебора.

Стоун схватил главного редактора за руку.

— Где Шарли? — резко спросил он. Лаксфорд остановил взгляд на застывшем лице Стоуна, потом сказал:

— Отойдите от меня. Советую вам не делать того, о чем вы потом пожалеете. Я Шарлотту не похищал и понятия не имею, где она. Как я объяснил вчера днем Ивлин, у меня нет причин желать, чтобы наше общее прошлое полоскали в газетах. У меня есть жена и сын, которые понятия не имеют о существовании Шарлотты, и поверьте, я предпочел бы держать их в неведении, что бы вы и ваша жена там ни думали. Если бы вы общались с Ивлин регулярнее, то, вероятно, знали бы…

Стоун сильнее сжал руку Лаксфорда и резко дернул ее. Дебора увидела, как сузились в ответ глаза редактора.

— Это не касается Ив. Не впутывай в это Ив.

— Она уже в это впутана, не так ли? Мы же говорим о ее ребенке.

— И о твоем. — Он произнес эти три слова как проклятие. Отпустил руку Лаксфорда. Тот прошел мимо него к своему столу. — Не подлость ли — сделать ребенка, а затем о нем позабыть? Не подлость ли — увиливать от ответственности за свое прошлое?

Лаксфорд включил компьютер и взял пачку сообщений. Пробежал их глазами, отложил в сторону и проделал то же самое со стопкой нераспечатанных конвертов. Взял толстый, с мягкой прокладкой почтовый пакет, лежавший под письмами, и, подняв глаза, спросил:

— Значит, вас больше заботит прошлое, а вовсе не настоящее, да?

— Какого черта…

— Да, скажите мне, мистер Стоун, что вас по-настоящему волнует сегодня? Исчезновение Шарлотты или то, что я трахал ее мать?

Стоун рванулся вперед, Дебора тоже, пораженная скоростью, с которой приняла решение действовать. Стоун уже был у стола. Он протянул руку, чтобы схватить Лаксфорда. Дебора поймала Стоуна за левое запястье и рванула на себя.

Стоун, явно не понимая, кто это и что это, развернулся к ней. Его кулак был сжат, локоть согнут, Дебора попыталась отскочить в сторону, но не успела. Стоун нанес ей сильный удар в висок, поваливший ее на пол.

Несмотря на шум в голове, Дебора услышала ругательство, потом голос Лаксфорда рявкнул:

— Пришлите сюда охранника. Немедленно. Сейчас же.

Дебора увидела ноги, нижний край штанин, услышала, как приговаривает Стоун:

— О, господи. Черт. Черт.

Она почувствовала, как кто-то подхватывает ее под спину, берет за руку, и сказала:

— Нет, ничего. Правда. Я вполне… Ничего страшного…

Дверь в кабинет открылась. Раздался еще один мужской голос:

— Ден? Ден? Боже, я могу…

— Убирайся! Дверь закрылась.

Дебора села. Она увидела, что ее поддерживает Стоун. Лицо его приобрело землистый оттенок.

— Простите, — проговорил он. — Я не хотел… Господи. Да что же это такое?

— Отойдите, — приказал Лаксфорд. — Черт побери, я же сказал — отойдите. — Он помог Деборе подняться на ноги, усадил на диван и присел перед ней на корточки, заглядывая в лицо. На вопрос Стоуна он ответил: — Физическое насилие — вот что это такое.

Дебора жестом отмела его слова.

— Нет. Нет. Прошу вас. Я была… попала под руку. Он же не знал…

— А что он вообще знает? — отрезал Лаксфорд. — Так. Позвольте мне взглянуть. Головой ударились? — Осторожно, быстро и уверенно он ощупал ее голову. — Болит где-нибудь?

Дебора покачала головой. Она была скорее потрясена, чем травмирована, хотя и предположила, что потом, возможно, боль проявится. Ею овладело смущение. Она не любила находиться в центре внимания, поэтому быстро воспользовалась моментом, чтобы попросить то, за чем пришла сюда.

— Вообще-то я ждала вас, чтобы получить образец вашего почерка, — сказала она главному редактору «Осведомителя». — Это всего лишь формальность, но Саймон хочет… Понимаете, ему надо бы на него взглянуть.

Лаксфорд резко кивнул. Казалось, он ничуть не оскорбился.

— Конечно, мне нужно было самому предложить ему образец в тот вечер. Вы точно хорошо себя чувствуете?

Дебора кивнула и убедительно, как она надеялась, улыбнулась. Лаксфорд выпрямился. Стоун, заметила Дебора, ушел в другой конец кабинета к столу заседаний. Выдвинул там стул и сел, закрыв лицо руками.

Взяв лист бумаги, Лаксфорд принялся писать. Дверь кабинета открылась. Появился охранник в форме.

— Мистер Лаксфорд? Проблемы?

Лаксфорд поднял глаза, внимательно посмотрел на Стоуна, потом ответил:

— Не уходи далеко, Джерри. Я тебя позову, если понадобится. — Охранник исчез. Лаксфорд сказал Стоуну: — Мне бы следовало выставить вас из здания. И я это сделаю — поверьте мне, — если вы не готовы меня выслушать.

Стоун не поднял головы.

— Готов.

— Тогда так. Кто-то похитил Шарлотту. Кто-то угрожает ее жизни. Кто-то хочет обнародования правды об Ивлин и обо мне. Я не знаю, кто этот негодяй, и не знаю, почему он взялся за нас именно сейчас. Но факт тот, что взялся. Мы можем либо действовать заодно, обратившись за помощью к полиции, либо посчитать это блефом. Чего, должен вам сказать, я бы делать не стал. Поэтому у вас два пути, Стоун, как я себе это представляю. Или вы едете домой и убеждаете вашу жену, что ситуация смертельно опасна, или играете в игру по ее правилам и потом всю жизнь расхлебываете последствия. А я умываю руки.

— Ну и подыграл, — невесело проговорил Стоун. Едва заметно, сардонически усмехнулся.

— Что?

— Я тебе подыграл. — Он поднял голову. — Ведь так?

Лаксфорд скептически смотрел на него.

— Мистер Стоун, но вы нее не можете не видеть, что… — начала Дебора.

— Не беспокойтесь, — перебил ее Лаксфорд. — Он нашел козла отпущения. Они оба нашли. Не тратьте силы.

И снова вернулся к толстому пакету, который держал до того в руках. Пакет был запечатан, и Лаксфорд вскрыл его.

— Нам не о чем больше говорить, мистер Стоун, — сказал он. — Вы сами уйдете или вас проводить?

Не дожидаясь ответа, Лаксфорд перевернул пакет и уставился на вывалившееся на стол содержимое. Дебора увидела, как у него подпрыгнул кадык.

Она встала, покачнулась и позвала:

— Мистер Лаксфорд? — И потом: — Нет. Не прикасайтесь, — когда увидела предмет, лежавший на груде конвертов.

Это был маленький магнитофон.

10

Одним глазом Родни Эронсон смотрел на экран монитора своего компьютера, а другим — на дверь кабинета Лаксфорда; задача не из легких, учитывая, что его собственный кабинет-кабинка располагался в противоположном от кабинета шефа конце редакции и разделяющее их пространство было заполнено многочисленными столами, картотечными шкафами, компьютерными терминалами и постоянно перемещающимися журналистами «Осведомителя». Участники совещания разошлись по своим местам, как только Лаксфорд отложил его на час. Если приказ главного редактора и вызвал у них любопытство, виду они не подали. Но Родни остался. Он хорошо разглядел мужчину, сопровождавшего Лаксфорда, и выражение едва скрываемой враждебности на его лице посоветовало Родни задержаться у аккуратной, до маниакальности, кабинки мисс Уоллес на тот случай, если произойдет что-нибудь интересное.

И что-то таки произошло, но когда Родни, откликнувшись на звуки повышенных голосов и падающих тел, распахнул дверь в кабинет главного редактора, демонстрируя свою глубокую и неизменную озабоченность безопасностью Лаксфорда, к своему великому изумлению увидел распростертую на полу рыжеволосую женщину. Мистер Враждебность склонился над ней, из чего можно было заключить, что это он отправил ее в нокдаун. Что, черт подери, тут стряслось?

Как только Лаксфорд — вечное воплощение признательности — коротко приказал ему убраться из кабинета, Родни стал размышлять. Рыжая, безусловно, фотограф. Никак иначе объяснить ее кофр с аппаратурой нельзя. Но вообще-то не главный редактор газеты покупает у внештатных фотографов их работы. Они его даже не видят. Они встречаются с фоторедактором или с одним из его помощников.

Так что же это значило? И кто такой мистер Враждебность, если уж на то пошло? Поскольку напал он на Рыжую, можно предположить, что ему не хочется, чтобы сделанные ею снимки были напечатаны в газете. Следовательно, это какая-то знаменитость. Но кто? На важную персону он не похож. Вообще ни на кого не похож. Значит, есть вероятность, что его запечатлели вместе с кем-то, чью честь он защищает.

Очень интересная мысль. Возможно, рыцарство все еще живо. Но тогда странно, что мистер Враждебность врезал женщине. По всем правилам, врезать он должен был Лаксфорду.

Со времени рандеву в «Хэрродсе» Родни не спускал с дорогого Дена глаз. Прошлым вечером он до предела издергал ему нервы, каждый час заглядывая к главному редактору в кабинет и озабоченно спрашивая, когда начнут печатать утренний выпуск.

Родни решил, что задержка связана со встречей в «Хэрродсе», которую он, видимо, неправильно истолковал. Тут явно попахивает какой-то историей. Женщина эта связана с правительством, а значит, ей есть что рассказать.

Ну, конечно. Разве Лаксфорд не барабанил по клавиатуре своего компьютера, когда вчера вечером Родни вернулся из «Хэрродса»? И ради чего он медлил с подписанием номера в печать, как не ради подтверждения материала? Лаксфорд не дурак. Без подтверждения из двух независимых источников он ничего печатать не будет.

И все же — кто эта женщина? После возвращения из «Хэрродса» Родни все свое свободное время отдавал скрупулезному изучению прошлых номеров «Осведомителя», чтобы установить личность женщины. Если она член правительства, наверняка раз или два они про нее писали. В половине двенадцатого ночи Родни оставил свою затею, чтобы возобновить поиски с утра. А утром, разговаривая с Корсико, он вдруг сделал стойку на его слова: «Я тут покопался в библиотеке…» Какого черта он корпит над старыми номерами «Осведомителя», когда всего-то и нужно, что спуститься на три этажа вниз, полистать справочник палаты общин и убедиться, что источник Лаксфорда в самом деле член парламента, а не просто служащая, имеющая доступ к правительственному автомобилю. Там она и оказалась на странице триста пятьдесят семь — на треть лица челка, на треть лица очки и милая улыбочка. Ив Боуэн, член парламента от Мэрилебона и заместитель министра внутренних дел. Родни одобрительно присвистнул. Учитывая ее положение, полученные от нее сведения должны быть чистым золотом, решил Родни.

Установление личности женщины было первым шагом. Он знал, что, взяв это за отправную точку, может стребовать должок с кого-нибудь из парламентских корреспондентов. Связаться с ними по телефону и посмотреть, что удастся накопать. Только действовать следует осторожно. Меньше всего ему нужно, чтобы на материал, который вот-вот опубликует «Осведомитель», вышла другая газета.

Он потянулся к своему ежедневнику, на пороге его кабинета-кабинки показалась Сара Хэпплшорт, разворачивавшая пластинку жевательной резинки «Ригли спеарминт».

— Пришла твоя пора, — сказала она. — Кричи ура!

Он тупо посмотрел на нее, занятый мыслями о том, какой из парламентских корреспондентов с наибольшей вероятностью откликнется на его просьбу.

— Сбылась мечта недооцененного. — Сара дернула локтем в сторону кабинета Лаксфорда. — У Денниса какое-то чепэ. Он совсем уехал. Ты его замещаешь. Собрать народ на совещание к тебе или пойдем в его кабинет?

Родни захлопал глазами. Смысл Сариных слов прояснился. Мантия власти легла на его плечи, и он не спеша насладился ее теплом. Затем, напустив на себя как можно более убедительную и соответствующую случаю озабоченность, он спросил:

— Чепэ? С семьей ничего не случилось? С его женой? Сыном?

— Не могу сказать. Он уехал вместе с мужчиной и женщиной, с которыми и пришел. Ты не знаешь, кто они? Нет? — Хмыкнув, она обернулась на редакцию. Следующие слова Сара произнесла задумчивым тоном: — По-моему, что-то назревает. Что скажешь?

Меньше всего Родни хотелось, чтобы Хэпплшорт учуяла что-то своим длинным носом.

— Скажу, что нам нужно выпускать газету. Встретимся в кабинете Дена. Собирай остальных. Через десять минут.

Когда она отправилась исполнять его повеление — как же его погладило по душе это высокопарное слово, — Родни вернулся к своему ежедневнику. Быстро перелистал его. Десять минут, думал он, более чем достаточно, чтобы позвонить и обеспечить свое будущее.


Как обнаружил Сент-Джеймс, трущобы, о которых говорили ему Хелен и Дебора, были скорее трущобами в перспективе. Они высились бесхозной шеренгой вдоль Джордж-стрит, совсем недалеко от шикарного японского ресторана, позади которого имелась такая редкая по здешним местам роскошь, как автостоянка. Там Сент-Джеймс и Хелен и оставили «эм-джи».

Джордж-стрит являла собой типичный уголок современного Лондона, улицу, где было все — от высокомерного Объединенного банка Кувейта до покинутых доходных домов, ожидающих, что кто-то позаботится об их судьбе. Те конкретные дома, к которым направлялись они с Хелен, когда-то были магазинами с тремя этажами квартир над ними. Витрины и стеклянные двери на первых этажах были заменены металлическими листами, поверх которых были крест-накрест прибиты доски. Но окна квартир не были заколочены, и стекла уцелели, так что там спокойно могли приютиться бомжи.

Пока Сент-Джеймс осматривал здания, Хелен сказала;

— С улицы внутрь не попасть.

— Да, все заколочено на совесть. Но никто и не стал бы проникать туда с улицы. Здесь слишком людно. Всегда есть опасность, что кто-то увидит, запомнит, а потом позвонит властям.

— Позвонит?.. — Хелен перевела взгляд с домов на Сент-Джеймса. От возбуждения заговорила быстрее: — Саймон, ты думаешь, что Шарлотта там? В одном из этих домов?

Он, нахмурившись, смотрел на них. И не ответил, пока Хелен не окликнула его и не повторила свои вопросы. Но сказал лишь:

— Нам надо с ним поговорить, Хелен. Если он существует.

— Бродяга? Два разных человека в Кросс-Киз-клоуз упомянули, что видели его. Как же он может не существовать?

— Я согласен, что они кого-то видели, — сказал Сент-Джеймс. — Но тебя ничто не поразило в описании, данном мистером Пьюменом?

— Только его подробность.

— Это так. Но разве тебе не показалось, что его можно отнести к любому бомжу? Вещмешок, старый камуфляж, вязаная шапочка, волосы, обветренное лицо. Особенно лицо. Запоминающееся лицо.

Лицо Хелен при этих словах просветлело.

— Ты хочешь сказать, что это маскировка?

— Нет лучшего способа в течение нескольких дней проводить разведку на местности.

— Ну, конечно. Конечно. Он мог копаться в мусорных баках и присматриваться к Шарлотте. Но, одетый таким образом, он не мог похитить Шарлотту, не так ли? Она бы испугалась. Закатила бы истерику, которую кто-нибудь да запомнил бы. Поэтому, сориентировавшись, он переоделся и тогда уже похитил девочку, так?

— Но ему нужно было где-то незаметно сменить одежду. Сначала превратиться в бродягу, а затем принять прежний облик, чтобы похитить Шарлотту.

— В трущобах, — предположила Хелен. — Возможно. Осмотримся?

Хотя закон позволял занимать брошенные жилища, существовала процедура, которую требовалось соблюсти, чтобы тебя не обвинили во взломе со всеми вытекающими последствиями. Бомж должен был сменить замки на дверях и повесить табличку с уведомлением о своем намерении занять пустующее помещение. Он также должен был сделать это до вмешательства полиции. Но человек, не желающий привлекать к себе внимание, и в особенности внимание местной полиции, не стал бы заявлять права на здание или квартиру. Он пробрался бы туда незаметно, с заднего хода.

— Давай попробуем зайти с тыла, — сказал Сент-Джеймс.

За ряд зданий вели два проулка, ограничивавшие его с флангов, Сент-Джеймс и Хелен выбрали ближайший и вышли по нему на маленькую площадь. С одной стороны к площади примыкала многоуровневая автостоянка, еще с двух — задние стены домов с других улиц, четвертую сторону составляли задние дворики заброшенных домов, стоявших по Джордж-стрит. Дворики были обнесены закоптелой кирпичной стеной не меньше двенадцати футов в высоту, через которую перехлестывали вьющиеся растения, сумевшие выжить без заботы садовника.

Если только новый жилец не пришел с экипировкой для скалолазания, он мог попасть внутрь только со стороны проулка.

Незапертые двустворчатые деревянные ворота вели оттуда в маленький закуток, имевший одну общую стену с крайним задним двориком. Там был свален всякий хлам, оставшийся от прежних обитателей: тюфяки, пружинные матрасы, мусорные ящики, шланг, старая детская коляска, сломанная лестница.

Лестница выглядела многообещающе. Сент-Джеймс вытащил ее из-за тюфяка. Но дерево сгнило, а перекладины — там, где они еще оставались, — не смогли бы выдержать даже ребенка, не говоря уже о взрослом мужчине. Поэтому Сент-Джеймс отбросил лестницу и подошел к большому пустому мусорному контейнеру, стоявшему за створкой деревянных ворот.

— На колесах, — заметила Хелен. — Попробуем?

— Пожалуй, — отозвался Сент-Джеймс. Трудно было предположить, что ржавые колеса еще способны вращаться, но когда Сент-Джеймс и Хелен начали толкать контейнер к стене заднего дворика, то обнаружили, что он катится довольно легко, словно специально смазанный.

Когда контейнер оказался у стены, Сент-Джеймс понял, что с него можно легко забраться наверх. Он попробовал на прочность металлические стенки и крышку. Похоже, крепкие. И тут он поймал на себе озабоченный и хмурый взгляд Хелен. Он понял, о чем она думает: упражнение не для человека в твоем состоянии, Саймон. Хотя вслух она этого не скажет, не желая обидеть его напоминанием о покалеченной ноге.

— Это единственный путь внутрь, — ответил он на ее невысказанную тревогу. — Я справлюсь, Хелен.

— Но как ты потом заберешься на стену с той стороны?

— Найду что-нибудь в доме. А если нет, придется прибегнуть к твоей помощи. — Поскольку Хелен явно сомневалась в его плане, Саймон повторил: — Это единственный путь.

Хелен подумала и сдалась со словами:

— Позволь мне хотя бы помочь тебе перелезть. Хорошо?

Оценив высоту стены и контейнера, Сент-Джеймс кивком одобрил поправку к своему плану. Он подтянулся на руках, очень окрепших за те годы, что он был лишен возможности нормально передвигаться, и неуклюже вскарабкался на контейнер. Потом помог Хелен подняться к нему. Теперь они могли дотянуться до верха кирпичной стены, но что там за ней, видно не было. Хелен права, осознал Сент-Джеймс. Ему понадобится ее помощь.

Он сложил ладони, чтобы Хелен могла опереться ногой.

— Ты первая, потом поможешь мне.

И подсадил ее. Хелен ухватилась за гребень стены и, кряхтя и напрягая все силы, оседлала ее. Надежно усевшись, она не спеша осмотрела задний фасад дома и дворик,

— Вот оно, — произнесла она.

— Что?

— Здесь кто-то был. — В ее голосе зазвенело нетерпение гончей. — С этой стороны к стене приставлен старый буфет. Так что человек мог легко приходить и уходить. Давай, — протянула она руку, — залезай, посмотришь. Тут и стул стоит, чтобы забираться на буфет. И тропка протоптана в сорняках. Совсем свежая, на мой взгляд.

Несмотря на свои заверения, Саймон с трудом забрался на стену, его лоб покрылся испариной. Он увидел все то, о чем говорила Хелен. И дорожка действительно казалась свежей.

— Словили удачу, — пробормотала Хелен.

— Что?

Она улыбнулась.

— Ничего. Мы спокойно потом залезем с буфета. Ну что, я иду с тобой?

Сент-Джеймс кивнул, радуясь ее компании. Друг за дружкой они спустились на землю.

Садик представлял собой квадрат со стороной не больше двадцати футов, густо заросший сорняками, плющом и ракитником. Этому кустарнику, как видно, только шло на пользу отсутствие ухода: ярко-желтые цветы окружали садик солнечным кольцом, почти смыкаясь у задней двери.

Дверь, как они обнаружили, была глухая — толстый стальной лист в размер дверной рамы, прикрученный болтами прямо к дереву.

Однако же окна были защищены хуже. Хотя изнутри их закрывали щиты, стекла снаружи были выбиты, и Сент-Джеймс отыскал один щит, который отходил настолько, что желающий мог без особого труда пробраться внутрь. Пока Саймон отодвигал щит, Хелен сходила за стулом.

Окно, как понял Сент-Джеймс, забравшись на подоконник, принадлежало складу, зачем-то устроенному на первом этаже. Здесь стояли серванты, полки, а на пыльном линолеуме — даже в этом тусклом свете — Сент-Джеймс увидел следы.

Он спустился в комнату, подождал Хелен и достал из кармана фонарик. Направил луч света на дорожку следов, которые вели в переднюю часть здания.

На складе пахло плесенью и гниющим деревом. Осторожно продвигаясь по коридору в глубь дома, они вдыхали то отвратительную вонь кала и мочи, которой тянуло из туалета с давно не работающим смывом, то резкий запах штукатурки, сыплющейся из дыр, пробитых в стенах коридора, то тошнотворно сладкий запах тления. Последний исходил от частично съеденной крысы, которая лежала у лестницы, отделявшей складское помещение от магазина.

Следы вели не в магазин, где стояла непроглядная темень из-за металлических щитов, закрывавших окна и дверь. Нет, они поднимались наверх, и Саймон с Хелен направились туда. Хелен, передернувшись, обошла дохлую крысу и непроизвольно схватила Сент-Джеймса за руку.

— Господи, неужели эти мыши прокладывают ходы в стенах? — прошептала она.

— Скорее — крысы.

— Трудно представить, что кто-то на самом деле здесь живет.

— Да уж, это тебе не «Савой», — согласился Сент-Джеймс.

Он добрался до второго этажа. Через незаколоченные окна в комнаты проникали лучи клонившегося к закату солнца, освещая донельзя замусоренный пол и густо покрытые граффити стены.

На каждом этаже было, похоже, по квартире. Дорожка следов, натоптанная в обоих направлениях, привела Сент-Джеймса и Хелен на последний этаж и кончилась у коврового покрытия. Оно, как и в квартирах на двух предыдущих этажах, было оранжевым. Загибы у стен говорили о том, что его на какое-то время скатывали, а потом вернули в прежнее положение. Ковролин был не драный, но весь в застарелых пятнах самых разных оттенков, свидетельствовавших о том, что его чем только не кропили — от красного вина до собачьей мочи.

Как и в двух других квартирах, дверь была распахнута, но держалась на обеих петлях. Кроме того, снаружи имелось крепление для висячего замка: ушко было привинчено к косяку, а накидная скоба — к двери. Хелен прошла в комнату, а Сент-Джеймс в задумчивости провел пальцем по ушку, блестящему, не поцарапанному, по всей видимости новому.

Затем он тоже вошел в комнату. Крепление предполагало наличие висячего замка, и Саймон стал озираться, ища его взглядом. Он увидел, что, в отличие от двух нижних квартир, эта не завалена мусором, хотя на стенах красовались все те же граффити. Ни на полу, ни на полках металлического книжного стеллажа, прикрепленного к стене, замка не нашлось, поэтому Сент-Джеймс отправился разыскивать его на кухню.

Он заглянул в ящики и шкафы, обнаружил там жестяную кружку, вилку с погнутыми зубцами, несколько гвоздей и две грязные банки. Из крана в кухне сочилась вода, и, открутив его, Саймон отметил про себя, что вода течет абсолютно прозрачная, а не мутная и ржавая, как если бы год или два простояла в водопроводных трубах.

Он вернулся в гостиную в тот момент, когда Хелен вышла из спальни. Лицо ее сияло радостью открытия.

— Саймон, — проговорила она, — ты заметил…

— Да. Здесь кто-то не просто побывал, а пожил.

— Значит, ты угадал. Насчет бродяги.

— Это могло быть совпадением.

— Не думаю. — Она указала на комнату, из которой вышла. — Зеркало в ванной протерто. Не все, только часть. Достаточно, чтобы разглядеть свое лицо. — Она, похоже, думала поразить Сент-Джеймса, потому что, не дождавшись никакой реакции, нетерпеливо продолжала: — Ему же потребовалось бы зеркало, если б он маскировался под бродягу?

Все возможно, но Сент-Джеймс не торопился на основании столь скудных улик делать вывод, что они с первой же попытки напали на убежище того бродяги. Он подошел к окну гостиной. Примерно четвертая часть одного из его четырех грязных стекол была начисто вытерта.

Сент-Джеймс выглянул наружу, размышляя о контрасте между этой квартирой и остальными, о следах, креплении для замка, а следовательно, и о том, что эту дверь недавно запирали. Было очевидно, что постоянно здесь никто не жил — на это указывало отсутствие мебели, кухонной утвари, одежды и еды. Но кто-то здесь гостил — недолго и недавно… Раскатанный ковер, вода в кране, убранный мусор — все подталкивало его к такому заключению.

— Я согласен, что здесь кто-то был, — сказал Саймон, глядя в чистый кружочек стекла. Он понял, что прямо перед ним Джордж-стрит. Под определенным углом можно было увидеть вход на автостоянку японского ресторанчика, где он оставил свою «эм-джи». Сент-Джеймс чуть подвинулся, стараясь ее рассмотреть. — Но твой ли это бродяга, Хелен, я… — Вдруг он умолк, впившись глазами в то, что находилось на улице за автостоянкой. Не может быть, подумал Саймон. Невероятно. И тем не менее.

— Что такое? — спросила Хелен.

Он ощупью нашел ее руку и притянул к окну. Поставил перед собой, повернул в сторону японского ресторанчика и положил руки на плечи.

— Видишь ресторан? Автостоянку за ним?

— Да. А что?

— Посмотри за стоянку. Видишь следующую улицу?

— Конечно, вижу. У меня зрение не хуже, чем у тебя.

— А на той стороне улицы, здание? Видишь его?

— Которое… а, кирпичное? С крыльцом? Вижу входную дверь и несколько окон. — Хелен повернулась к Саймону. — А что? Что это такое?

— Блэндфорд-стрит, Хелен. И из этого окна — заметь, единственного чистого окна во всей квартире — открывается вид на школу Святой Бернадетты.

Глаза Хелен расширились. Она резко повернулась к окну.

— Саймон! — воскликнула она.


Отвезя Хелен на Онслоу-сквер, Сент-Джеймс нашел местечко для «эм-джи» на Лордшип-плейс и, толкнув плечом изъеденную дождями и снегом калитку, вошел в задний двор своего особнячка на Чейн-роу.

На кухне он обнаружил Коттера, чистившего в раковине молодой картофель, и Персика, сидевшего у его ног в вечной надежде на подачку. Пес посмотрел на Сент-Джеймса и приветственно вильнул хвостом, но явно посчитал, что нынешний его пост у ног Коттера предпочтительнее в смысле надежды на получение чего-нибудь вкусненького. Огромный, раза в два крупнее миниатюрной таксы, дымчатый кот по кличке Аляска, развалившийся на подоконнике над раковиной, отметил появление Сент-Джеймса с присущей кошачьему племени флегматичностью: кончик его хвоста приподнялся и опустился, после чего он опять погрузился в дрему, столь для него привычную.

— Как раз вовремя, если хотите знать мое мнение, — сказал Сент-Джеймсу Коттер, вырезая глазок из картофелины.

Сент-Джеймс поднял взгляд на часы с заржавевшим циферблатом, висевшие над плитой. Для ужина рано.

— Какая-то проблема? — спросил он.

Коттер фыркнул и указал в сторону лестницы ножом для чистки картофеля.

— Деб привела двух типов. Они здесь уже больше часа. Даже, пожалуй, два. Выпили чаю. Хереса. Еще чаю. Еще хереса. Один из них хотел уйти, но Деб не позволила. Они вас ждут.

— Кто они?

Сент-Джеймс подошел к раковине, взял там, горсть нарезанной морковки и принялся жевать.

— Это для ужина, — предупредил его Коттер, бросил картофелину в воду, взял другую. — Один из них тот парень, что приходил два дня назад, с Дэвидом.

— Деннис Лаксфорд.

— Второго я не знаю. Он похож на кусок динамита, готовый взорваться. Как пришли сюда, постоянно нападают друг на друга — эти два парня. Разговаривают сквозь зубы, словно соблюдают приличия только потому, что Деб не уходит из комнаты и не дает им схватить друг друга за грудки, как им хочется.

Сент-Джеймс положил остатки морковки в рот и пошел наверх, гадая, во что же он втравил жену, попросив принести образец почерка Лаксфорда. Задание казалось достаточно несложным. Так что же случилось?

Довольно скоро он это выяснил, когда нашел их всех в кабинете вместе с остатками дневного чая и хереса. Лаксфорд говорил с кем-то по телефону за его столом, Дебора нервно сжимала руки, а третий человек, оказавшийся Александром Стоуном, наблюдал за Лаксфордом с таким неприкрытым отвращением, что Сент-Джеймс удивился, как Деборе удалось держать его в узде.

С горячностью, показавшей, насколько она измучена, Дебора вскочила, сказав:

— Саймон. Слава богу, милый. Лаксфорд резко выговаривал:

— Нет, я не даю своего одобрения. Придержи до моего звонка… Это не спорное решение, Род. Тебе ясно или мне перечислить тебе последствия в случае твоего своеволия?

Александр Стоун сказал, видимо, Деборе:

— Наконец-то. А теперь прокрутите ему эту штуку, чтобы мы могли разоблачить игру Лаксфорда.

Дебора торопливо ввела Сент-Джеймса в курс дела. Когда Лаксфорд завершил свой разговор, внезапно бросив трубку, Дебора взяла с письменного стола толстый почтовый пакет и сказала мужу:

— Мистер Лаксфорд получил это сегодня днем.

— Будьте добры, излагайте факты точно, — произнес Стоун. — Это было на столе Лаксфорда сегодня днем. Это могли положить туда в любое время. И кто угодно.

— Давайте не будем начинать сначала, — предложил Лаксфорд. — Моя секретарша дала вам информацию, мистер Стоун. Пакет доставил посыльный в час дня.

— Посыльный, которого вы могли сами и нанять.

— Ради бога. — В голосе Лаксфорда прозвучала безмерная усталость.

— Мы к нему не прикасались. — Дебора подала Сент-Джеймсу конверт и смотрела, как он заглядывает внутрь. — Но мы прослушали запись, когда увидели, что это такое. Я нажимала на клавиши незаточенным карандашом. Деревянным концом, а не ластиком. — Произнося последнюю фразу, она вспыхнула и тихо добавила: — Так ведь нужно делать? Я сначала сомневалась, но подумала, что нам следует узнать, относится ли запись к нашему делу.

— Молодец, — сказал Сент-Джеймс и достал из кармана резиновые перчатки. Надел их, вынул магнитофон из пакета и нажал на клавишу.

Раздался тонкий детский голосок:

Сито…

— Господи. — Стоун отвернулся к книжной полке и, не разбирая, схватил какую-то книгу.

— …этот человек говорит, что ты можешь меня выручить. Он говорит, что ты должен рассказать всем какую-то историю. Он говорит, что ты должен сказать правду. Он говорит, что ты парень не промах, но никто про тебя ничего не знает, и ты должен рассказать правду, чтобы все знали. Если ты расскажешь историю как надо, он говорит, что ты спасешь меня, Сито.

Стоявший у книжных полок Стоун поднес к глазам кулак и наклонил голову.

Послышалася едва различимый щелчок, и голосок продолжал:

Сито, мне пришлось записать эту пленку, чтобы он дал мне сока, потому что мне очень хочется пить. — Новый тихий щелчок. — Ты знаешь, что за историю ты должен рассказать? Я сказала ему, что ты историй не рассказываешь. Я сказала ему, что истории рассказывает миссис Магуайр. Но он говорит, ты знаешь, что за история. — Снова щелчок. — У меня здесь толькоодеяло, а туалета нет. Но тут есть кирпичи. — Щелчок. — Майское дерево. — Щелчок. Запись внезапно закончилась.

— Это голос Шарлотты? — спросил Сент-Джеймс. В ответ Стоун, не оборачиваясь, произнес:

— Ты мерзавец, Лаксфорд. Я убью тебя еще до того, как мы ее найдем.

Сент-Джеймс поднял руку, предупреждая реплику Лаксфорда. Проиграл запись второй раз.

— Вы слышите, что она была смонтирована, но неумело.

— Ну и что? — резко бросил Стоун. — Мы знаем, кто это сделал.

Сент-Джеймс продолжал:

— Мы можем предполагать две возможности: или у похитителя нет доступа к нужному оборудованию, или ему было безразлично, узнаем ли мы, что запись монтировалась.

— Кирпичи и майское дерево? — спросила Дебора.

— Оставлено, чтобы сбить нас с толку. Шарлотта думает, что подсказывает своему отчиму, где ее искать. Но похититель знает, что этот намек нам не поможет. Потому что догадки Шарлотты о месте ее заточения неверны. — Стоуну Сент-Джеймс сказал: — Дэмьен Чэмберс говорил, что она называет вас Сито.

Стоун кивнул, по-прежнему уставясь на книги.

— Поскольку она обращается к вам, похититель, видимо, не открыл ей, кто на самом деле ее отец. Мы можем предполагать, что он велел ей наговорить следующее: ее отец обязан в чем-то признаться. Она считает, что этот человек имеет в виду вас, а не мистера Лаксфорда.

Стоун сунул взятую с полки книгу на место.

— Только не говорите, что вы готовы на это купиться, — с недоверием обратился он к Сент-Джеймсу.

— Пока я готов предположить, что запись подлинная, — объяснил Сент-Джеймс. — Вы согласны, что это голос Шарлоты?

— Конечно, это ее голос. Он куда-то ее засадил. Заставил сделать запись. А теперь нам приходится плясать под его дудку. Господи боже. Вы только посмотрите на конверт, если не верите мне. Его имя. Название газеты. Улица. Больше ничего. Ни марок. Ни почтового штемпеля. Ничего.

— Это и не обязательно, если пакет доставлен посыльным.

— Или если он «доставил» его сам. Или тот, кто заодно с ним в этом деле. — Стоун подошел к дивану, встал позади него, сжимая спинку, и сказал: — Посмотрите же на него. Просто посмотрите на него. Вы знаете, кто он. Знаете, что он собой представляет. Знаете, чего он хочет.

— Я хочу безопасности Шарлотты, — произнес Лаксфорд.

— Ты хочешь полоскать свое грязное белье. Грязное белье Ив.

— Пройдемте наверх, пожалуйста, — вмешался Сент-Джеймс. — В лабораторию. — И тихо добавил жене: — Ты настоящая героиня, любовь моя. Спасибо тебе.

Дебора улыбнулась дрожащими губами и выскользнула из комнаты, вне всякого сомнения радуясь, что может это сделать.

Сент-Джеймс захватил с собой магнитофон, конверт и образец почерка Лаксфорда. Мужчины последовали за ним. Между ними буквально бегали электрические разряды. Сент-Джеймс, ощущавший это кожей, поразился тому, что Деборе столько времени удавалось справляться с двумя мужиками, рвавшимися стереть друг друга в порошок.

— Что вы затеяли? — требовательно спросил Стоун.

— Хочу рассеять кое-какие сомнения, — ответил Сент-Джеймс.

Включив в лаборатории верхний свет, он прошел к серому стальному шкафу и достал оттуда чернильную подушечку и полдюжины плотных белых карточек. Разложил их на одном из рабочих столов, добавил еще банку с каким-то порошком, большие пушистые кисти и маленький фонарик, который весь день носил в кармане.

— Вы первый, прошу вас, — обратился он к Деннису Лаксфорду, который привалился к дверному косяку, в то время как Александр Стоун бродил между рабочих столов, сердито косясь на многочисленное оборудование Сент-Джеймса. — Затем мистер Стоун.

— Что? — спросил тот.

— Отпечатки пальцев. Простая формальность, но хотелось бы ее соблюсти. Мистер Лаксфорд?..

Деннис Лаксфорд посмотрел на Стоуна долгим взглядом, прежде чем подойти к Сент-Джеймсу и позволить ему взять отпечатки пальцев. Этот взгляд говорил о его непоколебимом желании сотрудничать и о том, что скрывать ему нечего.

— Мистер Стоун?..

— Какого черта…

— Для рассеивания сомнений мистера Сент-Джеймса, — прокомментировал Лаксфорд, вытиравший пальцы, — мы рассеиваем его сомнения.

Ругнувшись себе под нос, Стоун все же подошел и тоже позволил взять у себя отпечатки пальцев.

Закончив с этим, Сент-Джеймс принялся за магнитофон. Сначала он осмотрел его в свете фонарика, ища явные отпечатки, видные под определенным углом зрения. Вынул из магнитофона кассету и тоже осмотрел. На свету ничего не обнаружилось.

Под взглядами двух папаш, стоявших по другую сторону стола, Саймон окунул кисть в порошок — oн выбрал красный, как больше всего контрастировавший с черным магнитофоном — и посыпал магнитофон, сначала одну сторону, потому другую.

— Его как следует протерли, — сделал вывод Сент-Джеймс, когда порошок не выявил никаких отпечатков.

То же самое он проделал и с крохотной кассетой. И снова — ничего.

— И какие же сомнения мы рассеяли? — резко спросил Стоун. — Он не дурак. Он не собирается оставлять свои отпечатки.

Сент-Джеймс утвердительно хмыкнул.

— Вот-вот. Это мы и прояснили. Он не дурак. — Саймон положил магнитофон на стол нижней стороной вверх. Снял крышку с отделения для батареек и отложил в сторону. Осторожно, с помощью скальпеля, Сент-Джеймс вынул и батарейки и разложил их на листе белой бумаги. Взял фонарик и посветил им на обратную сторону крышки и на сами батарейки. И улыбнулся увиденному. — По крайней мере, не круглый дурак, — заметил он. — Однако ж мало кто может предусмотреть все.

— Отпечатки? — спросил Лаксфорд.

— Один очень четкий на крышке. Несколько фрагментарных на батарейках.

Он снова воспользовался порошком. Его гости молча смотрели, как он присыпает отпечаток, осторожно распределяет порошок кисточкой и, дунув, удаляет излишки. Не отрывая любовно-изучающего взгляда от проступивших рисунков, Сент-Джеймс взял клейкую ленту. С крышкой работать будет легко. С батарейками посложнее.

Он аккуратно наложил прозрачную ленту на отпечатки, следя, чтобы не осталось пузырьков воздуха. Нажал сильнее — большим пальцем на крышку и ластиком карандаша на батарейки. Одним движением снял ленту и прилепил ее к карточкам, вынутым из шкафа. Быстро надписал их.

Сент-Джеймс сосредоточился на отпечатке, взятом с обратной стороны крышки отделения для батареек. Обратил внимание на то, как загибаются папиллярные линии, и сказал:

— Большой палец, правая рука. Про остальные сказать труднее, потому что они фрагментарные. Думаю, указательный и большой пальцы.

Сначала Сент-Джеймс сравнил их с отпечатками Стоуна. Он воспользовался лупой скорее ради пущего эффекта, потому что сразу увидел, что это не его пальцы. Обратился к отпечаткам Лаксфорда — с тем же результатом.

Стоун, казалось, прочел по лицу Сент-Джеймса, к какому тот пришел выводу.

— Ничего удивительного. Он в этом деле не один. Иначе невозможно.

Сент-Джеймс не стал отвечать сразу нее. Вместо этого взял образец почерка Лаксфорда и сравнил с записками, полученными им и Ив Боуэн. Не торопясь рассмотрел буквы, расстояние между словами, мелкие особенности. И снова не увидел ничего общего. Подняв голову, Сент-Джеймс сказал:

— Мистер Стоун, я взываю к вашему разуму, потому что вы — единственный, кто в состоянии воздействовать на вашу жену. Если магнитофонная запись не убедила вас в неотложности…

— Господи боже. — В голосе Стоуна прозвучало скорее изумление, чем гнев. — Он и вас поймал. Но что тут удивляться. Это же он вас нанял. Так чего же еще нам ожидать, как не вашего подтверждения, что он в этом не замешан?

— Ради бога, Стоун, проявите благоразумие, — взмолился Лаксфорд.

— Я очень даже благоразумен, — ответил тот. — Вы решили погубить мою жену и нашли средство это сделать. Равно как и помощников, чтобы это осуществить. Все здесь, — резким движением большого пальца он обвел комнату, — часть спектакля.

— Если вы так считаете, заявите в полицию, — сказал Сент-Джеймс.

— Разумеется. — Стоун безрадостно улыбнулся. — Вы подстроили так, чтобы у нас не было иного выхода. А всем понятно, чем нам грозит вмешательство полиции. Мы сразу же попадем в газеты. Чего и хочет Лаксфорд. Все это — письма, магнитофонная запись, отпечатки — не более чем детали плана, которому мы должны следовать и который заставит нас играть по правилам Лаксфорда. Мы с Ив на это не пойдем.

— Когда на карте стоит жизнь Шарлотты? — спросил Лаксфорд. — Господи, приятель, теперь-то вы должны понять, что нельзя допустить, чтобы какой-то маньяк ее убил.

Стоун резко повернулся к нему. Лаксфорд моментально занял оборонительную позицию.

— Мистер Стоун, послушайте меня, — вступил Сент-Джеймс. — Если бы мистер Лаксфорд хотел сбить нас со следа, он позаботился бы, чтобы внутри магнитофона не осталось ни единого четкого отпечатка пальцев. Он бы велел тщательно вытереть весь аппарат. Отпечатки указывают на то, что похититель совершил простую ошибку. Он не стал менять батарейки, когда решил записать голос Шарлотты. Он просто проверил, работают ли старые, забыв, что когда-то — как бы давно это ни было — вставлял их голыми руками. А так он действовал в перчатках. Начисто протер кассету и магнитофон. И я готов побиться об заклад, что если мы обследуем письма о похищении, — хотя, по моему мнению, времени на это у нас нет, — то обнаружим лишь отпечатки мистера Лаксфорда и мои на его письме и отпечатки вашей жены — на ее. Что ничего нам не даст, только заставит потерять драгоценные минуты и, желаете вы это слышать или нет, поставит под еще большую угрозу жизнь вашей приемной дочери. Я не предлагаю, чтобы вы убедили вашу жену позволить мистеру Лаксфорду опубликовать его статью в газете. Я предлагаю, чтобы вы убедили вашу жену позвонить в полицию.

— Все одно и то же, — произнес Стоун. Терпение Лаксфорда, похоже, лопнуло. Он стукнул кулаком по столу.

— У меня было десять лет, чтобы погубить вашу жену, — сказал он. — Десять проклятых лет, когда я мог тиснуть ее лицо на первой странице двух разных газет и до предела ее унизить. Но я этого не сделал. Вы не задумывались, почему?

— Момент был неподходящий.

— Послушайте меня! Вы сказали, что знаете, кто я такой. Хорошо. Вы это знаете. Я беспринципный тип. Мне не нужно ловить подходящий момент. Если бы я хотел обнародовать историю своих отношений с Ивлин, я бы сделал это не задумываясь. Я ее не уважаю. Ее политические убеждения мне противны. Я знаю, что она собой представляет, и поверьте мне, я бы с радостью разоблачил ее перед всем миром. Но я этого не сделал. Порой у меня чесались руки, но я этого не сделал. Так подумай, приятель. И спроси себя, почему.

— Не хотелось пачкать себя без особой нужды?

— Не одного себя.

— Правда? А кого же?

— Бога ради. Мою дочь. Потому что она — моя дочь. — Лаксфорд помолчал, словно давая этим словам проникнуть в сознание Стоуна. За несколько секунд образовавшейся паузы, отметил про себя Сент-Джеймс, в Стоуне произошла едва заметная перемена: чуть поникли плечи, согнулись пальцы, как будто он хотел схватить что-то невидимое. Лаксфорд заговорил уже спокойнее: — Выстрелив в Ивлин, я, в конце концов, попал бы в Шарлотту. Зачем мне мучить своего ребенка? Ведь у меня нет сомнений, что она моя дочка. Я живу в созданном мною мире, мистер Стоун. Поверьте мне, я знаю, как огласка, отскочив рикошетом от Ивлин, попадет в девочку.

Стоун хмуро произнес:

— Ив тоже так говорит. Он бездействует, потому что хочет оградить Шарли.

Лаксфорд, казалось, собирался возразить, но вместо этого сказал:

— Тогда вы должны внушить ей, что действовать необходимо. Это единственный путь.

Стоун оперся костяшками пальцев о поверхность рабочего стола.

— Как бы я хотел, чтобы существовал Бог, который наставил бы меня, — тихо сказал он сам себе, не поднимая взгляда от своих рук.

Саймон и Лаксфорд молчали. Где-то на улице раздался детский голос:

— Ты врешь, гад! Ты обещал сделать, а сам не сделал, и я на тебя нажалуюсь! Вот увидишь!

Стоун глубоко вздохнул, проглотил стоявший в горле комок и поднял голову.

— Позвольте мне воспользоваться вашим телефоном, — обратился он к Сент-Джеймсу.

11

Когда очередной посетитель, удовлетворенный и благодарный, покинул ее кабинет, Ив Боуэн нажала на кнопку, вызывая свою секретаршу, и попросила:

— Дай мне пару минут, Нуала. Сколько там еще? Та ответила приглушенным голосом из приемной:

— Шесть. И снова звонил мистер Вудуорд. Сказал, что это очень срочно. Просил перезвонить ему, как только у вас будет перерыв.

— В чем там дело?

— Я правда спрашивала, мисс Боуэн. — Тон Нуалы давал понять, насколько ей надоел этот Джоэл Вудуорд с его вечными тайнами мадридского двора. — Соединить вас?

— Сначала я приму следующего избирателя. Через минуту.

Ив сняла очки и положила их на стол. Она находилась в офисе ассоциации избирателей с трех часов. Это был обычный пятничный прием, но Ив никак не могла сосредоточиться. Она гордилась своей емкой памятью и удивительно гибким умом. И то, что теперь она с великим трудом вникала в проблемы, разрешение которых обычно давалось ей без всякого умственного напряжения, показывало Ив, как легко можно заметить в ней надлом, который она намеревалась от всех скрыть.

Ради Шарлотты она должна была выполнять свои обязанности. Пока что у нее это получалось, но напряжение начинало подтачивать ее силы. И ощущение собственной слабости подавляло ее больше, чем само исчезновение Шарлотты. Прошло всего двое суток, как похитили ее дочь, а для того, чтобы выиграть сражение с Деннисом Лаксфордом, ей придется настроиться на длительную осаду. Единственный способ — полностью сосредоточиться на текущих задачах.

По этой-то причине она и не перезванивала Джоэлу Вудуорду. Она не могла позволить своему помощнику по политическим вопросам окончательно выбить ее из колеи.

Выскользнув из кабинета, Ив прошла по коридору в заднюю часть здания и заперлась там в туалете. Вымыла руки после влажной ладони последнего посетителя, которую — верная себе — сжала между своими. Наложила чуточку тонального крема под глазами, вмассировала его, подправила розовым карандашом контур верхней губы. Смахнула волоски с пиджака и расправила воротник блузки. Отступив от зеркала, Ив оценила свой внешний вид. Нормально, решила она. За исключением ее нервов, которые были натянуты как струны с тех пор, как она покинула свой офис на Парламент-сквер.

Встреча с журналисткой ничего не значила. Журналисты ежедневно осаждают членов парламента. Хотят кратких ответов на вопросы, хотят интервью, сведений из досье, подтверждения какой-нибудь истории. Обещают анонимность, гарантируют точность, клянутся, что сошлются на другой источник информации. Но они постоянно поблизости — или трутся в кулуарах палаты общин, или проникают в Министерство внутренних дел и Уайтхолл, или торчат на Парламент-сквер в ожидании какого-нибудь всплеска активности. Поэтому ничего необычного не было в том, что журналистка оказалась рядом с Ив, когда та направлялась через холл к выходу, уже на час опаздывая на пятничный прием избирателей в Мэрилебоне. Необычным было все, что произошло потом.

Диана Тарп, назвалась она, хотя Ив вполне могла прочесть ее имя на бэдже, висевшем у женщины на шее. Она представляла «Глобус» и хотела договориться об интервью с заместителем министра внутренних дел. Как можно скорее, если мисс Боуэн не против.

Ив настолько удивилась непосредственному к ней обращению, что даже остановилась, не дойдя до двери, сквозь которую видела свой «ровер» и водителя, поджидавших у тротуара.

— Прошу прощения? — переспросила она. И, прежде чем Диана Тарп успела ответить, продолжала: — Если вам нужно интервью, мисс Тарп, не лучше ли вам позвонить в мой офис, а не брать меня приступом, как проститутка прохожего? Прошу меня простить.

Она двинулась дальше, но тут Диана Тарп тихо произнесла:

— Вообще-то я думала, вы будете благодарны, что я обратилась к вам лично, а не через служащих офиса.

Ив уже свернула к двери, но замедлила шаги, потом остановилась.

— Что?

Журналистка ответила ей прямым взглядом.

— Вы же знаете, как работает офис, мисс Боуэн. Звонит журналист, но конкретного сообщения не оставляет. Через пять минут половина сотрудников уже в курсе. Еще через пять весь персонал гадает, что бы это значило. Я подумала, что, возможно, вы захотите этого избежать. В смысле, огласки и домыслов.

Сначала Ив похолодела. Но через мгновение ею овладел гнев, настолько сильный, что она не сразу решилась заговорить, боясь сорваться. Ив переложила «дипломат» из одной руки в другую и посмотрела на часы, приказав крови не бросаться в лицо.

Наконец она произнесла:

— Боюсь, в настоящий момент у меня нет времени на разговор с вами, мисс… — Она перевела взгляд на бэдж.

— Тарп, — напомнила та. — Диана Тарп. — И по ее тону Ив поняла, что не произвела на женщину впечатления своим представлением.

— Да. Конечно. Если у вас нет желания договориться об интервью через мой офис, мисс Тарп, тогда дайте мне вашу визитку, и я позвоню вам, как только смогу. Больше ничего не могу вам предложить. Сейчас я уже опаздываю в свою приемную.

После паузы, в течение которой обе они рассматривали друг друга как потенциальные противники, Диана Тарп протянула визитную карточку. Но, доставая ее из кармана пиджака, журналистка ни на секунду не спускала глаз с лица Ив.

— Очень надеюсь на ваш звонок, — сказала она. По дороге в Мэрилебон, сидя на заднем сиденье «ровера», Ив ознакомилась с визиткой. На ней значились: имя и фамилии женщины, ее домашний адрес, номера домашнего телефона, телефона офиса, пейджера и факса. Было ясно, что Диана Тарп обеспечила себе максимальную доступность, чтобы получать материалы из любого источника и на любую тему.

Ив разорвала карточку пополам, затем на четыре части, потом на восемь, и когда автомобиль остановился у офиса ассоциации избирателей, она выбросила в сточную канаву с коричневой жижей целую горстку клочков размером с конфетти. Вот и вся Диана Тарп, подумала Ив.

Да нет, пустое, заключила она теперь. Обращение журналистки было необычным, но, возможно, у нее просто такой стиль. Пишет, наверное, о росте числа женщин-парламентариев, да мало ли о чем, связанном с внутренней политикой. Просто эта Диана не вовремя к ней подошла, вот нервы и разыгрались.

Ив надела очки, поправила прическу и сказала своему отражению в зеркале:

— Член парламента, заместитель министра внутренних дел.

Утвердившись таким образом в этих своих ипостасях, Ив вернулась в кабинет и попросила секретаршу пригласить следующего посетителя.

Эта встреча — сложная беседа с мисс Хорнфишер, незамужней матерью троих детей и с четвертым на подходе, протестовавшей против своего переселения в муниципальное жилье, — была прервана Нуалой. На этот раз та не позвонила по интеркому, а деликатно постучала в дверь, вошла и произнесла: — Извините, мисс Боуэн.

Из чего Ив сделала вывод, что дело не терпит отлагательств. Она извинилась перед посетительницей и вышла к Нуале. Секретарша сказала:

— Только что звонил ваш муж.

— Почему вы меня не соединили?

— Он не хотел. Только сказал, чтобы вы немедленно ехали домой. Он уже едет туда и встретит вас там. Это все. — Нуала смущенно переминалась с ноги на ногу. Ей уже приходилось разговаривать с Алексом, и она знала, насколько не в его правилах давать жене указания через третье лицо. — Больше он ничего не прибавил.

Ив чуть было не поддалась панике, но вовремя подумала о том, о чем подумал в среду вечером Алекс. С изумительным хладнокровием она проговорила:

— У него серьезно болен отец.

И вернулась в свой кабинет. Еще раз извинилась перед мисс Хорнфишер, пообещала рассмотреть ее дело и, не дожидаясь ухода женщины, начала запихивать в «дипломат» свои вещи. Она пыталась сохранять спокойствие, хотя мысли неслись, опережая друг друга. Это насчет Шарлотты. Алекс звонил насчет Шарлотты. Иначе он не попросил бы ее приехать домой. Значит, что-то стало известно. Какие-то новости. Лаксфорд смилостивился. Ив держалась стойко, отказалась уступить, ее не тронул спектакль Лаксфорда, она не сдала позиций, показала ему, кто здесь хозяин, она…

Зазвонил телефон. Ив схватила трубку.

— Что? — резко спросила она.

— Это снова Джоэл Вудуорд, — сказала Нуала.

— Я не могу сейчас с ним разговаривать.

— Мисс Боуэн, он говорит, что это срочно.

— О, черт, соедини, — велела она.

И через секунду услышала голос Джоэла, забывшего о субординации, которую он привык неукоснительно соблюдать:

— Проклятие! Почему вы не отвечаете на мои звонки?

— Вы отдаете себе отчет, Джоэл, с кем говорите?

— Я знаю, с кем говорю. И знаю еще кое-что. Тут творится что-то странное, и я подумал, вам будет интересно узнать — что.


Вечером в пятницу по городу было не проехать. Месяц май, начало самого большого наплыва туристов, боязнь опоздать в театры — все это вкупе привело к пробкам.

Сент-Джеймс ехал вместе с Лаксфордом за машиной Стоуна. По телефону из машины Лаксфорд позвонил жене и предупредил, что задержится. Не объяснил, почему. Сказал Сент-Джеймсу:

— Фиона ни о чем не знает. Не представляю, как ей сказать. Господи. Вот уж попал так попал. — Не отрывая взгляда от идущего впереди автомобиля и спокойно держа руки на руле, Лаксфорд спросил: — Вы считаете, что я в этом замешан? В том, что случилось с Шарлоттой?

— Не важно, что я думаю, мистер Лаксфорд.

— Вы сожалеете, что ввязались в это дело.

— Да, сожалею.

— Тогда почему за него взялись?

Сент-Джеймс глянул в боковое стекло. Они проезжали мимо Гайд-парка. В просветах между огромными платанами видны были люди, до сих пор прогуливающиеся по дорожкам в вечерних сумерках — с собаками на поводках, с маленькими детьми в колясках, с любимыми в обнимку. Саймон увидел молодую женщину, высоко поднявшую ребенка — младенцы любят такую игру. Он ответил:

— Боюсь, это довольно сложно объяснить.

И был благодарен, что Лаксфорд не стал допытываться.

Когда они прибыли в Мэрилебон, миссис Магуайр как раз уходила — желтое пончо накинуто на одно плечо, в руке пластиковый пакет. Пока Лаксфорд парковался на свободном месте дальше по переулку, она разговорилась с Александром Стоуном. Когда мужчины вернулись к дому, она уже ушла.

— Ив дома, — сказал Стоун. — Я пойду первым. Они остались ждать на улице. В сторону Мэрилебон-Хай-стрит проехал случайный автомобиль, приглушенные звуки разговоров донеслись из паба «Герб Девоншира» на углу. А так в переулке стояла тишина.

Через несколько минут дверь открылась, и Стоун пригласил их войти.

Ив Боуэн ждала их в гостиной, стоя рядом со скульптурой, из-под которой два дня назад вынула письмо похитителя. Она напоминала воина, изготовившегося к рукопашной. Это было воплощение хладнокровия, призванного обратить в бегство.

— Прокрутите запись, — сказала она. Сент-Джеймс повиновался. Выражение лица Ив не изменилось, когда зазвучал тоненький голосок Шарлотты, хотя Сент-Джеймсу показалось, будто она судорожно сглотнула, когда девочка произнесла:

— Сито, мне пришлось записать эту пленку, чтобы он дал мне сока, потому что мне очень хочется пить.

Когда запись закончилась, Ив обратилась к Лаксфорду:

— Спасибо за информацию. Теперь ты можешь уйти.

Лаксфорд протянул руку, словно хотел дотронуться до нее, но они находились в противоположных концах комнаты.

— Ивлин…

— Уходи.

— Ив, — вступил Стоун, — мы позвоним в полицию. Нам не придется играть по его правилам. Ему не придется публиковать материал.

— Нет, — ответила она.

Выражение ее лица было таким же ледяным, как и ее тон. Сент-Джеймс осознал, что с тех пор, как они вошли в комнату, Ив Боуэн не сводит с Лаксфорда глаз. Все они стояли как актеры на сцене, каждый на своем месте: Лаксфорд у камина, Ив напротив него, Стоун у входа в столовую, Сент-Джеймс у дивана. Саймон, находившийся в шаге от Ив, пытался понять, что творится у нее внутри, но она ускользала, как дикая кошка.

— Мисс Боуэн, — заговорил он негромко, как говорит человек, старающийся любой ценой сохранить спокойствие, — сегодня мы добились некоторого успеха.

— А именно? — Она по-прежнему смотрела на Лаксфорда, и под ее взглядом-вызовом редактор не опускал глаз.

Сент-Джеймс рассказал Ив о бродяге, о том, что его присутствие там подтвердили два жителя Кросс-Киз-клоуз. Он упомянул о полицейском, прогнавшем бродягу, и добавил:

— Кто-нибудь из констеблей Мэрилебонского участка вспомнит этого человека и его внешность. Если вы им позвоните, детективы начнут расследование не на пустом месте.

— Нет, — произнесла Ив. — Старайся-старайся, Деннис. По-твоему не будет.

Этими словами она явно на что-то намекала Лаксфорду, за ними стояло нечто большее, чем просто отказ действовать. Сент-Джеймс не понял их скрытого смысла, а Лаксфорд, похоже, понял. Саймон увидел, как шевельнулись его губы, но ответа не последовало.

— Мне кажется, у нас нет выбора, Ив, — вмешался Стоун. — Видит Бог, я не хочу, чтобы ты через все это проходила, но Лаксфорд считает…

Она взглядом, стремительным, как выстрел, заставила его умолкнуть. Измена, читалось в нем, предательство, вероломство.

— И ты туда же, — произнесла она.

— Нет. Никогда. Я на твоей стороне, Ив. Она слабо улыбнулась.

— Тогда узнайте следующее. — Ив снова перевела взгляд на Лаксфорда. — Сегодня днем одна из журналисток требовала у меня немедленного интервью. Очень своевременно, вам не кажется?

— Это ничего не значит, — сказал Лаксфорд. — Ради бога, Ивлин, ты же младший министр. Тебя, наверное, постоянно одолевают просьбами об интервью.

— Она просила встретиться с ней как можно скорее. — Ив продолжала, как будто не слышала реплики Лаксфорда. — И в обход моего персонала, потому что для меня лучше, как она заявила, если персонал не пронюхает о нашем с ней разговоре.

— Из моей газеты? — спросил Лаксфорд.

— Такого дурака ты не свалял бы. Из твоей бывшей газеты. И это гениально.

— Простое совпадение.

— Я бы согласилась, если бы не остальное.

— Что? — спросил Стоун. — Ив, что происходит?

— Сегодня с половины четвертого мне позвонило пять журналистов. На звонки отвечал Джоэл. По его словам, они что-то почуяли. Все они рвутся со мной говорить, поэтому он хотел бы знать, за какой информацией они охотятся и как ему реагировать на внезапный всплеск интереса к… «Так что же их так внезапно заинтересовало, мисс Боуэн?»

— Нет, — торопливо произнес Лаксфорд. — Ивлин. Я никому не обмолвился. Это не имеет никакого…

— Вон из моего дома, мерзавец, — спокойно проговорила она. — Я скорее умру, чем уступлю тебе.

Сент-Джеймс стоял вместе с Лаксфордом у его автомобиля. Саймон меньше всего ожидал, что испытает жалость к главному редактору «Осведомителя», но, однако же, сейчас он эту жалость испытывал. У Лаксфорда был измученный вид, под мышками, уродуя красивую голубую рубашку, расползлись огромные мокрые пятна, от него пахло потом. Убитым голосом он спросил:

— Что дальше?

— Я снова с ней поговорю.

— У нас нет времени.

— Я поговорю с ней сейчас.

— Она не сдастся. — Он посмотрел на дом, там ярче засветились окна гостиной, и зажегся свет в комнате наверху. — Ей надо было сделать аборт, — заметил Лаксфорд. — Тогда, давным-давно. Не знаю, почему она оставила ребенка. Я всегда считал: для того, чтобы иметь конкретную причину ненавидеть меня.

— За что?

— За то, что соблазнил ее. Или вызвал в ней желание быть соблазненной. Скорее последнее. Для некоторых людей нет ничего страшнее, чем познать вожделение.

— Да. — Сент-Джеймс коснулся крыши автомобиля. — Поезжайте домой. Посмотрим, что мне удастся сделать.

— Ничего, — предсказал Лаксфорд.

— Все равно я попробую.

Он подождал, пока Лаксфорд уедет, и вернулся к дому. Дверь открыл Стоун.

— По-моему, вам уже давно пора бы катиться прочь, — сказал он. — Ей и так уже досталось. Господи. Как подумаю, что и сам чуть не купился на его спектакль, хочется рвать и метать.

— Я ни на чьей стороне, мистер Стоун, — произнес Сент-Джеймс. — Позвольте мне поговорить с вашей женой. Я не закончил своего рассказа о нашем сегодняшнем расследовании. Она имеет право на эту информацию. С этим вы согласитесь.

Прищурившись, Стоун взвесил слова Сент-Джеймса. Подобно Лаксфорду, он выглядел совершенно измочаленным. Но Ив Боуэн, по мнению Сент-Джеймса, отнюдь так не выглядела. Она казалась готовой еще к пятнадцати раундам с намерением одержать победу.

Стоун кивнул и впустил его. Сам он, тяжело ступая, стал подниматься наверх, а Саймон прошел в гостиную, прикидывая, что сказать, что сделать, как убедить эту женщину действовать, пока еще не слишком поздно.

— Он сумел вас убедить, что Шарлотта ему небезразлична, да? — Сент-Джеймс поднял глаза и увидел в дверях Ив Боуэн. Муж стоял позади, поддерживая ее за локоть. — Она ему безразлична. Он никогда ее не видел. Хотя, согласитесь, за десять лет мог бы и попытаться. Я, разумеется, не позволила бы.

— Возможно, он это знал.

— Возможно. — Она вошла в гостиную, села в то же кресло, которое выбрала в среду вечером, и лампа осветила ее строгое лицо. — Он мастер лицемерия, мистер Сент-Джеймс. Мне это известно лучше, чем кому бы то ни было. Он будет вам внушать, что я ожесточена из-за нашего романа и того, как все обернулось. Он будет объяснять вам мое поведение злостью на мою собственную слабость, которая много лет назад сделала меня жертвой его бьющего через край обаяния. И пока ваше внимание будет сосредоточено на мне и на моем отказе признать за Деннисом Лаксфордом право на элементарную порядочность, он молча будет передвигаться за сценой, переводя нашу тревогу с одного уровня на другой. — Она откинула голову на спинку кресла и закрыла глаза. — Пленка — хороший ход. И я бы поверила, если бы не знала, что он ни перед чем не остановится.

— Это был голос вашей дочери.

— О да, это была Шарлотта.

Сент-Джеймс подошел к дивану. Больная нога, казалось, весила центнер, поясница разламывалась от усилия, которое ему пришлось приложить, чтобы перевалиться через кирпичную стену. Для полного счастья ему недоставало только приступа мигрени. Надо было принимать решение, и сопротивление любому движению, с каждой минутой нараставшее в его теле, говорило о необходимости поторопиться.

— Я сообщу вам, что мне известно на данный момент, — сказал он.

— А затем вы нас оставите, чтобы мы сами о себе позаботились, — отозвалась Ив.

— Да. Я не могу с чистой совестью продолжать этим заниматься.

— Значит, вы ему верите.

— Мисс Боуэн, верю. Он мне не особенно нравится. Не очень-то нравится то, за что он выступает. По-моему, его газету нужно бы стереть с лица земли. Но я действительно ему верю.

— Почему?

— Потому что он действительно мог раструбить про ваши отношения десять лет назад. Он мог раструбить про них, когда вы в первый раз избирались в парламент. А теперь ему не для чего это делать. Кроме как для спасения вашей дочери. Его дочери.

— Его отпрыска, мистер Сент-Джеймс. А не его дочери. Шарлотта — дочь Алекса. — Она открыла глаза и повернула голову в сторону Сент-Джеймса, не поднимая ее со спинки кресла. — Вы не разбираетесь в политике, нет?

— На вашем уровне? Нет. Полагаю, что нет.

— Так вот, это политика, мистер Сент-Джеймс. Как я говорила с самого начала, все это касается политики.

— Я этому не верю.

— Знаю. Поэтому мы и зашли в тупик. — Она устало махнула ему рукой. — Хорошо. Сообщите нам остальные факты, а затем уходите. Мы решим, что делать, и ваша совесть будет абсолютно чиста.

Александр Стоун сел напротив своей жены рядом с камином, в кресло, похожее, как и диван, на подушку. Он пристроился на самой краешке, облокотившись на колени, опустив голову и уткнувшись взглядом в пол.

Освобожденный от ответственности, которую он с самого начала не хотел на себя принимать, Сент-Джеймс отнюдь не почувствовал свободы. Наоборот, груз стал тяжелее и страшнее.

— Я сходил в школу Шенклинга, — начал он, — как мы решили. — Он увидел, что Александр Стоун поднял голову. — Я опросил девочек от восьми до двенадцати лет. Девочки, которую мы ищем, там нет. У меня есть список отсутствовавших сегодня, если вы захотите им позвонить.

— О чем тут речь? — спросил Стоун.

— О подруге Шарлотты, — объяснила его жена, пока Сент-Джеймс передавал ей список.

— Учитель музыки Шарлотты…

— Чэмберс, — подсказал Стоун.

— Дэмьен Чэмберс. Да. Он сказал нам, что на уроки музыки по средам Шарлотта, как правило, приходила в компании другой девочки. Эта девочка, по-видимому, была с Шарлоттой и в эту среду. Мы ищем ее в надежде, что она расскажет нам что-нибудь о случившемся в тот день. Пока что мы не смогли ее найти.

— Но описание бродяги, — напомнила Ив Боуэн. — Оно что-то нам дает.

— Да. И если мы найдем девочку и она подтвердит описание — возможно, подтвердит, что этот бродяга находился там в то время, когда Шарлотта пришла на свой урок музыки, — вы предоставите в полицию более существенную информацию.

— Где еще она может быть? — спросила Ив Боуэн. — Если не в Святой Бернадетте и не в школе Шенклинга?

— В любой другой школе в Мэрилебоне. Или, например, в танцклассе. Она может жить где-то по соседству. Ходить к тому же психологу. Где-то же она должна найтись.

Ив Боуэн кивнула, сжала пальцами виски.

— Я раньше не подумала, но это имя… Вы уверены, что мы ищем девочку?

— Имя необычное, но все, с кем я беседовал, говорят, что это девочка.

— Необычное имя? — вмешался Александр Стоун. — Кто это? Почему мы ее не знаем?

— Миссис Магуайр ее знает. Во всяком случае, знает о ней. Как и мистер Чэмберс и по крайней мере одна из одноклассниц Шарлотты. Видимо, они встречаются когда придется.

— Кто это?

— Девочка по имени Брета, — объяснила мужу Ив Боуэн. — Ты знаешь ее, Алекс?

— Брета? — Александр Стоун поднялся, Прошел к камину, где взял фотографию, запечатлевшую маленького ребенка на качелях и его самого за качелями, смеющегося в объектив. — Господи, — произнес он. — Боже мой.

— Что? — спросила Ив.

— Эти два дня вы потратили на поиски Бреты? — устало спросил Стоун Сент-Джеймса.

— В основном, да. Пока мы не узнали о бродяге, это была наша единственная зацепка.

— Что ж, будем надеяться, что ваша информация о бродяге надежнее вашей информации о Брете. — Он издал смешок, в котором слышалось отчаяние. Положил фотографию на каминную полку изображением вниз. — Блестяще. — Глянул на свою жену, отвел глаза. — Где ты была, Ив? Где, черт тебя дери, ты была? Ты живешь в этом доме или только наносишь визиты?

— О чем ты говоришь?

— О Шарлотте. О Брете. Я говорю о том, что у твоей дочери — моей дочери, нашей дочери, Ив — нет ни единой подруги на свете, и тебе это даже неизвестно.

Сент-Джеймс похолодел, когда то, что подразумевал Стоун, с безжалостной неотвратимостью дошло до его сознания. С лица Ив Боуэн, заметил он, наконец-то сползла маска ледяного спокойствия.

— Что неизвестно? — резко спросила она.

— Правда, — ответил Стоун. И снова засмеялся, но теперь визгливо, почти истерически. — Бреты нет, Ив. Ее нет. Не-ет. Брета — выдумка. Нанятый тобою сыщик потратил два дня, прочесывая Мэрилебон в поисках несуществующей подруги Шарли.

12

— Брета, — прошептала Шарлотта. — Лучшая подруга Брета.

Но губы у нее запеклись, а рот был словно забит крошками черствого хлеба. Поэтому она поняла, что Брета ее не услышит, а самое главное — не ответит.

Тело у нее болело. Ныли все суставы. Девочка уже не могла сказать, как давно она записала обращение к Сито, но, похоже, лет сто назад. Казалось, прошла вечность.

Она мучилась от голода и жажды. В глазах стоял какой-то туман, давивший изнутри на веки и заполнявший всю голову. Шарлотта в жизни не испытывала подобной усталости, и если бы не ломота в теле и тяжесть в руках и ногах, она бы скорее заметила появление резей в животе, ведь пастуший пирог и яблочный сок были так давно. Но она все еще ощущала их вкус, — верно? — стоило только провести языком по нёбу.

Боль пронзила желудок. Лежа во влажном одеяле, девочка подогнула колени и обхватила живот руками, отчего край одеяла сдвинулся и под него заполз сырой воздух ее мрачной темницы.

— Холодно, — все теми же запекшимися губами пролепетала Шарлотта и отпустила живот, чтобы поплотнее запахнуть курточку. Потом, ища тепла, одну ладонь зажала между ногами, другую сунула в карман курточки.

И там, в кармашке, Шарлотта нащупала его, и ее глаза удивленно распахнулись навстречу кромешной тьме: как же она могла забыть о крошке Уиджи? Хорошая же она подруга, думающая только о себе и мечтающая поболтать с Бретой, когда все это время крошке Уиджи наверняка было холодно, страшно, хотелось есть и пить, совсем как Лотти.

— Прости меня, Уидж, — пробормотала она и сжала в ладони комочек глины, которую — как подробно объяснил ей Сито — обожгли, и покрыли глазурью, и положили в рождественскую хлопушку для малыша, который жил за много-много десятилетий до рождения Шарлотты.

Она провела пальцами по иголкам на спинке Уиджи и потрогала острый кончик его мордочки. Они с Сито увидели его однажды среди других таких же крохотных фигурок в Кемденском пассаже, где искали что-то особенное для мамы на День матери.

— Ежик, ежик! — завопила Шарлотта, увидев маленькое существо.

Ежи были ее любимыми зверушками, самыми-самыми. Поэтому Сито купил его для Лотти и преподнес на ладони, и с тех пор, куда бы она ни шла, Уиджи всегда лежал у нее в кармашке, как талисман. Как же она умудрилась забыть про Уиджи, когда все это время он был с ней?

Шарлотта вынула его из кармашка и прижала к щеке. При соприкосновении с Уиджи внутри у нее все сжалось. Он был холодным как лед. Надо было держать его в тепле. В безопасности. Он зависел от нее, а она его подвела.

Девочка нащупала в темноте уголок одеяла и закатала в него ежика. Едва шевеля запекшимися губами, проговорила:

— Устраивайся поудобнее, Уидж. И не волнуйся. Скоро мы поедем домой.

Потому что они поедут домой. Она это знала. Сито расскажет историю, которую требовал похититель, и все закончится. Не будет больше тьмы. Не будет холода. Кирпичей вместо кровати и ведра вместо туалета. Шарлотта только надеялась, что, прежде чем приступить к рассказу, Сито посоветуется с миссис Магуайр. Он не умел рассказывать истории, и они всегда начинались у него одинаково. «Жил-был злой, уродливый, лживый волшебник и очень, очень красивая маленькая принцесса с короткими каштановыми волосами и в очках…» Если похититель хочет услышать что-то другое, Сито не обойтись без помощи миссис Магуайр.

Интересно, сколько прошло времени с тех пор, как похититель записал ее обращение к Сито. И сколько времени займет у Сито придумывание истории. И какая история больше всего понравилась бы похитителю? И как Сито передаст ему эту историю. Тоже наговорит в магнитофон? Или расскажет по телефону? Она слишком устала, чтобы задуматься над ответами на свои вопросы. Слишком устала, чтобы даже что-то предположить. Засунув одну руку поглубже в карман курточки, а вторую стиснув бедрышками и подтянув колени к животу, чтобы он не так болел, она закрыла глаза и подумала о сне. Потому что она так устала. Она так ужасно, жутко устала…

Свет и звук обрушились на нее почти одновременно. Как удар молнии и грома, только в обратном порядке. Сначала оглушительный грохот и отчаянное «вжик-бамс», затем веки изнутри сделались огненно-красными, и Лотти открыла глаза.

Она вскрикнула, потому что ее буквально обожгло светом. Не тусклым светом фонаря, а настоящим, солнечным. Он лился через открывшуюся в стене дверь, и в течение секунды там больше ничего не было. Только свет, такой яркий, что больно было на него смотреть. Шарлотта дернулась, сощурилась и с каким-то странным тоненьким писком еще сильнее сжалась в комок, совсем как вынутый из норки крот.

Затем сквозь прищур она увидела его. Он встал на пороге, на фоне света. В треугольнике между его ногами девочка различила что-то голубое и зеленое и подумала о ясном небе и деревьях, но без очков все сливалось в сплошную кашу.

— Мне нужны очки, — с трудом выговорила она.

— Нет, — ответил мужчина. — Как раз это тебе не нужно. Очки тебе не нужны.

— Но я…

— Заткнись!

Лотти съежилась в одеяле. Она видела только силуэт мужчины — яркое, беспощадное солнце светило ему в спину. Но руки разглядела. Они были в перчатках. В одной руке он держал красный термос. В другой что-то похожее на подзорную трубу. Лотти жадно впилась глазами в термос. Сок, подумала она. Холодный, сладкий и жидкий. Но вместо того, чтобы открыть термос и налить ей попить, мужчина швырнул на кирпичи рядом с ее головой подзорную трубу. Девочка напрягла зрение и увидела, что это газета.

— Папа правду не сказал, — произнес мужчина. — Папа не сказал ни слова. Дело-то совсем плохо, так ведь, Лотти?

Что-то такое в его голосе… У Лотти защипало в глазах, а внутренности словно попытались протолкнуть в ее горло что-то жесткое. Она пробормотала:

— Я же вам говорила. Пыталась объяснить. Сито не умеет рассказывать так, как нужно.

— И в этом вся проблема, да? Но это не страшно, потому что его нужно только немного воодушевить. И мы его воодушевим, ты и я. Ты готова?

— Я пыталась ему сказать… — Лотти старалась глотнуть. Протянула руку к термосу. — Пить, — попросила она.

Ей хотелось поднять голову с кирпичей, хотелось выбежать на свет, но она не могла. Она ничего не могла. Шарлотта почувствовала, как из уголков глаз потекли слезы.

«Какая же ты маменькина дочка», — сказала бы Брета.

Мужчина пнул ногой дверь. Она прикрылась, но не до конца. Осталась полоска света, показывая Лотти, где выход. Полоска света, подсказывавшая, в каком направлении бежать.

Но все клеточки ее тела болели. Все клеточки ее тела закоченели. Все клеточки ее тела требовали воды, питья и отдыха. Кроме того, он находился в трех шагах от нее, и менее чем за секунду он сделал эти три шага, и теперь она смотрела на его ботинки и нижний край штанин.

Мужчина опустился на колени, и Лотти откатилась от него. Почувствовала под головой бугорок и поняла, что случайно придавила Уиджи. Бедный Уиджи, подумала она. Не очень хорошим другом она ему была. Шарлотта перекатилась назад.

— Так-то лучше, — сказал мужчина. — Лучше, когда ты не сопротивляешься.

Будто сквозь пелену Шарлотта видела, как мужчина открывает термос.

— Мои очки, — произнесла она, — Дайте мне мои очки.

— Для этого тебе очки не нужны, — ответил он и приподнял рукой ееголову.

— Папа должен был напечатать историю, — сказал он. Его пальцы сжались на шее Шарлотты, потянули ее волосы. — Папа должен был послушаться.

— Пожалуйста… — Тело Лотти свело судорогой. — Больно, — прошептала она. — Не надо… моя мама…

— Нет, — сказал мужчина, — от этого больно не будет. Ни в малейшей степени. Готова пить?

Он держал ее крепко, однако Лотти приободрилась. Значит, он все же не собирается причинять ей вред.

Но вместо того, чтобы налить сок в крышку термоса и поднести к губам Шарлотты, мужчина еще сильнее сжал шею девочки, запрокинул назад ее голову, поднял термос и стал сам лить ей жидкость в рот.

— Глотай, — бормотал он. — Ты же хочешь пить. Глотай. Все будет хорошо.

Шарлотта кашляла, захлебывалась, глотала. Это было что-то жидкое, но только не сок.

— Это же не… — начала она.

— Не сок? На этот раз — нет. Но это питье, верно? И действует быстро. Давай. Пей.

Шарлотта стала вырываться, но он только усилил хватку. Поэтому она поняла: путь к свободе — делать как велит он. Она глотала и глотала, а он все лил и лил.

И Шарлотта не заметила, как куда-то поплыла. Она увидела сестру Агнетис. Увидела миссис Магуайр. Маму, Сито и море. А затем вернулась тьма.

Часть вторая

13



Было без пяти шесть вечера, когда раздался звонок, которого ждал констебль-детектив Робин Пейн, — через три недели после окончания курсов, через две недели после официального назначения на должность констебля-детектива и менее чем через сутки после того, как он решил, что единственный способ побороть нервозность — «трясучку», как он ее называл, — это позвонить домой своему новому сержанту и попросить включить его в расследование первого же наклюнувшегося дела.

— В любимчики рвешься, да? — спросил шутливо сержант Стенли. — Хочешь до тридцати стать старшим констеблем?

— Я просто хочу применить свои навыки, сержант.

— Свои навыки, говоришь? — Сержант хмыкнул. — Поверь мне, сынок, у тебя будет масса возможностей применить свои навыки — какими бы они ни были, — прежде чем мы выпустим тебя из своих лап. Ты еще проклянешь тот день, когда подал заявление в отдел по расследованию убийств.

Робин в этом сомневался, но поискал объяснение, которое сержант понял бы и принял.

— Мама всегда внушала мне, что я должен себя проявить.

— У тебя еще впереди уйма времени.

— Знаю. Но все равно, сэр, можно?

— Что — можно, малыш?

— Позвольте мне поучаствовать в первом же деле.

— Хм. Поживем — увидим, — ответствовал сержант. И когда позвонил теперь, чтобы удовлетворить просьбу Пейна, то закончил словами: — Что ж, посмотрим, как ты начнешь себя проявлять, детектив.

Когда узкая главная улица Вуттон-Кросса осталась позади, Робин признался себе, что его искренняя просьба об участии в первом же наклюнувшемся деле была, возможно, ошибкой. Звонок сержанта Стенли очень кстати оторвал его от созерцания неаппетитного зрелища — слюнявых лобзаний жениха и невесты, каковыми являлись его мать и толстяк с блестящей лысиной, праздновавшие свою помолвку, — и теперь в желудке протестующе ворочались, явно желая вырваться наружу, шесть сухих пирожных, которые Робин успел заглотить, но не переварить. Что подумает Стенли о своем новобранце, если Робина вырвет при виде трупа?

А они ехали осматривать именно труп, по словам Стенли, труп ребенка, который был найден на берегу канала Кеннета и Эйвона.

— Сразу за Аллингтоном, — проинформировал его Стенли. — Там есть дорога, которая проходит мимо Мэнор-фарм. Она пересекает поля, затем ведет на юго-запад, к мосту. Тело там.

— Я знаю это место.

За двадцать девять лет, что Робин прожил в этом графстве, он отдал хорошую дань прогулкам по окрестностям. В течение долгого времени пешие походы были единственным способом отдыха от матери и ее астмы. Ему достаточно было услышать любое название — Кухонная горка, Ведьмин лес, Каменная яма, Травяной холм, — и перед его мысленным взором тут же вставал образ. Прирожденный географ, называл его один из школьных учителей. У тебя природные способности к топографии, картографии, географии, геологии — так что ты выберешь? Но ничто из этого его не интересовало. Он хотел быть полицейским. Хотел, чтобы справедливость восторжествовала. Более того, он жаждал, чтобы справедливость восторжествовала.

— Я могу быть там через двадцать минут, — сказал он своему сержанту и озабоченно добавил: — Там ничего не случится до моего приезда? Вы не станете делать выводы и все такое?

Сержант Стенли фыркнул.

— Если я и раскрою дело до твоего прибытия, то промолчу. Через двадцать минут, говоришь?

— Могу и быстрее.

— Не убейся только, малыш. Это труп, а не пожар.

Тем не менее Робин уложился в пятнадцать минут. Сначала он поехал на север, в сторону Мальборо, затем, сразу за сельской почтой, свернул на северо-запад, и тут помчался по проселочной дороге через зеленые поля и голые плато, мимо тысяч могильников, курганов и других примет древности, которые все вместе составляли долину Вуттона. Для Робина эта долина всегда была местом покоя, именно сюда он уходил переживать тяжелые моменты, неизбежные в жизни с матерью-инвалидом. Но все казалось иным в этот майский вечер, когда легкий ветерок колыхал травы в полях и когда у него забирали его больную мать. Сэм Кори — старикан на двадцать лет старше матери, постоянно похлопывающий ее по заду, мусолящий ей губами шею, многозначительно подмигивающий и отпускающий дурацкие замечания, вроде: «когда мы с моей ягодкой останемся одни, то-то заскрипят пружины» — совсем ей не подходил, и Робин недоумевал, что она в нем нашла. Но он улыбался, когда требовалось, и поднимал бокал теплого шампанского за счастливую пару. Телефонный звонок помог ему сбежать и выбросить из головы мысли о том, что выкинут эти двое, как только за ним закроется дверь. Не очень-то приятно представлять свою мать в постели с любовником, особенно с таким любовником. Это просто неэстетично.

Деревушка Аллингтон располагалась на изгибе дороги, напоминая локтевой сустав. Она состояла из двух ферм. Их дома, амбары и разнообразные надворные постройки были главными деревенскими сооружениями. Огороженное пастбище служило границей деревни, и на нем паслось стадо ждущих дойки коров. Робин обогнул пастбище и проехал напрямик через Мэнор-фарм, где сердитая женщина подталкивала трех ребятишек вдоль обочины в направлении кирпично-деревянного, крытого соломой дома.

Дорога, описанная сержантом Стенли, на самом деле была просто-напросто прогоном, который отходил от двух домов под красной черепицей и прямой линией пересекал поля. Он был как раз в ширину трактора, и по нему шли две изрытые колеи, разделенные полоской травы. По обе стороны прогона высился забор из колючей проволоки, отгораживая возделанные поля, где зеленели озимые.

Автомобиль Робина прыгал по ухабам, переваливаясь с боку на бок. До моста оставалась больше мили, и Робин надеялся, что подвеска «эскорта» выдержит очередное испытание сельским бездорожьем.

Впереди обозначился небольшой подъем, указывавший на близость Аллингтонского моста. По обе стороны от въезда на мост стояли три патрульные полицейские машины, фургончик и синий мотоцикл — излюбленное средство передвижения сержанта Стенли.

Робин припарковался позади одной из патрульных машин. К западу от моста констебли в форме — к когорте которых он и сам недавно принадлежал — шли по обоим берегам канала: одна группа осматривала тропинку, идущую вдоль южного берега, другая старательно продиралась сквозь густую растительность на противоположном берегу. Фотограф заканчивал свою работу за густыми зарослями камыша, а судебный патологоанатом в белых перчатках терпеливо дожидался рядом, у ног его стоял черный кожаный чемоданчик. Кроме кряканья уток и криков чирков, плавающих на канале, не было слышно ни звука. Робин задумался, объясняется ли это благоговением перед смертью или просто сосредоточенностью выполняющих свою работу профессионалов. Он вытер о брюки вспотевшие от волнения ладони, приказал желудку успокоиться и вышел из машины навстречу своему первому расследованию убийства. Хотя никто еще не назвал это убийством, напомнил себе Робин. Сержант Стенли сказал только, что у них «труп ребенка», а выяснить причину смерти — дело судебных медиков.

Сержант Стенли, увидел Робин, работал на мосту. Он беседовал с парнем и девушкой, прижавшимися друг к другу, словно желая согреться. Вполне понятное желание, учитывая, что они были едва одеты: девушка прикрыта тремя черными треугольниками в ладонь величиной, изображавшими купальный костюм, парень облеплен белыми плавками. Парочка, как видно, вышла из моторного катера, который стоял на приколе восточнее камышей. Слово «Молодожены», написанное кремом для бритья на его стеклах, объясняло присутствие здесь молодых людей. Плавание по каналу было популярным весенним и летним времяпрепровождением.

Сержант поднял глаза на приближавшегося Робина. Закрыл блокнот, приказал парочке оставаться на месте и сунул блокнот в задний карман джинсов. Достал из кармана кожаной мотоциклетной куртки пачку «Эмбессис» и предложил Робину. Оба закурили.

— Сюда, — указал Стенли и первым стал спускаться по склону к тропинке. — «Молодожены», — фыркнул он. — Ясно, зачем они наняли катер. Ты только посмотри, малыш. Да не на катер, а на девицу.

Они остановились. Робин почувствовал, что краснеет как рак, и опустил голову, чтобы скрыть это. Поковырял в земле носком башмака и вместо ответа стряхнул пепел.

— Вот что произошло, — продолжал сержант Стенли. — Они заглушили мотор, чтоб кое-чем заняться, в пятый раз за сегодняшний день, но ничего не попишешь, новобрачные. Он сошел на берег, отыскал подходящее место, чтобы вбить кол для швартовки, — видишь там конец каната, да? — и когда стал швартоваться, увидел тело ребенка. Они опрометью кинулись в Мэнор-фарм, позвонили в службу спасения и теперь горят желанием убраться отсюда, и мы оба знаем почему, верно?

— Неужели их можно как-то притянуть…

— К этому? — Сержант покачал головой. — Зато их магнитом притягивает друг к другу. Даже найденный труп не охлаждает некоторых, если ты понимаешь, о чем я. — Он кинул окурок в сторону уток, тот зашипел в воде. Одна из уток клюнула окурок, Стенли ухмыльнулся и пробормотал: — Падальщики. Ладно, идем. Посмотришь на свой первый труп. Что-то вид у тебя неважный, малыш. Ты, часом, не блеванешь?

Нет, заверил Робин сержанта. Тошнить его не тошнило. Просто он нервничал. Ему никак не хотелось опозориться перед старшим по званию, и от боязни сделать что-нибудь невпопад у него дрожали поджилки.

— Вы двое, не уходите, я еще с вами не закончил, — крикнул Стенли паре, обнаружившей тело, и продолжил спуск. — Что ж, посмотрим, как у тебя котелок варит, — сказал сержант. Он указал на констеблей по обе стороны канала. — Это, скорей всего, напрасный труд. Почему?

Робин посмотрел на констеблей. Они действовали упорядоченно, молча, слаженно. Они были сосредоточены на своей задаче и не отвлекались.

— Напрасный? — повторил Робин. Чтобы выиграть время на раздумье, он затушил сигарету о подошву башмака, положил окурок в карман. — Ну, вряд ли они найдут какие-нибудь следы, если они ищут. Тропинка слишком заросла травой, на берегу слишком много полевых цветов и сорняков. Но… — Он колебался, гадая, позволено ли ему не согласиться с поспешным выводом, к которому, как видно, пришел сержант. Он решил рискнуть. — Но помимо следов они могут найти и другие улики, если это убийство. Не так ли, сержант?

Стенли проигнорировал вопрос, прищурился, собираясь зажечь следующую сигарету.

— Например? — спросил он.

— Если это убийство? Да все что угодно. Волокна, окурки, орудие убийства, этикетку, клок волос. Все что угодно.

Стенли прикурил от пластмассовой зажигалки в форме женской фигуры с отставленной попой. Пламя выходило из заднего прохода.

— Недурно, — сказал он. Робин не понял, имеет сержант в виду его ответ или зажигалку.

Стенли затопал по тропинке, Робин пошел за ним. Они направлялись к камышам. Там, продираясь сквозь желтую путаницу золотистой камнеломки и первоцветов, поднимался от кромки воды патологоанатом. Его резиновые сапоги были облеплены грязью и водорослями. Чуть выше, на тропинке стояли два судебных биолога с раскрытыми чемоданчиками для сбора материала. Рядом с ними лежал в расправленном виде мешок для транспортировки тела, готовый к использованию.

— Ну что? — спросил Стенли у патологоанатома. Того вызвали, по-видимому, прямо с корта, потому что он был в белом теннисном костюме и в солнцезащитном козырьке, что плохо вязалось с черными сапогами до колен.

— Ладони и одна ступня заметно сморщены, — ответил эксперт. — Тело находилось в воде восемнадцать часов. Самое большее — сутки.

Стенли кивнул. Покатал в пальцах сигарету.

— Теперь смотри, малыш, — скомандовал он Робину и, улыбнувшись, сказал патологоанатому: — Наш Робби все еще девственник в этом отношении, Билл. Спорим на пять фунтов, что он блеванет.

Патологоанатом брезгливо скривился. Он поднялся к ним на тропинку и обратился к Робину:

— Сомневаюсь, что вас стошнит. Глаза открыты, что всегда пугает, но следов разложения еще нет.

Кивнув, Робин сделал вдох и расправил плечи. Они наблюдали за ним — сержант и патологоанатом, не говоря уже о констеблях, фотографе и биологах, — но новоиспеченный детектив был преисполнен решимости продемонстрировать перед ними профессиональную выдержку.

Он спустился к воде. Прошел к камышам, обогнул их. Тело лежало сразу за ними. Сначала Робин увидел одну стопу — не в воде, а между камышинами, словно ее специально за них зацепили, затем вторую, про ступню которой патологоанатом сказал, что она сморщилась. Взгляд Робина скользнул по ногам к ягодицам, а затем к повернутой вбок голове. Глаза с сильно набрякшими веками были полуоткрыты. Короткие каштановые волосы слегка колыхались на поверхности воды, и пока Робин соображал, какой нужно задать вопрос, — зная, что он его знает, помнит, сроднился с ним, так как заготовил его заранее, чтобы показать, что действует на автопилоте, — он увидел, как из приоткрытого детского рта стремительно выскользнула серебристая рыбка.

В голове у Робина стало пусто, руки сделались влажными, однако мысли чудом пришли в движение. Он оторвал глаза от тела, нашел нужный вопрос и задал его ровным голосом:

— Мальчик или девочка?

В ответ патологоанатом сказал:

— Принесите мешок. — И спустился к Робину.

Один из констеблей расстегивал молнию на мешке. Двое других, в резиновых сапогах, вошли в воду. По кивку патологоанатома они перевернули тело.

— Предварительно — девочка, — произнес медик, и в этот момент стали видны детские, лишенные растительности половые органы. Констебли перенесли тело, положили его в мешок, но прежде чем они закрыли молнию, патологоанатом опустился перед девочкой на одной колено и нажал ей на грудь. Из ноздрей показалась нежная белая пена — совсем как мыльная.

— Утонула, — сказал он.

— Значит, не убийство? — спросил Робин у Стенли. Пожав плечами, сержант ответил:

— Это ты мне скажешь, малыш. Какие варианты? Пока тело уносили, а биологи спускались к воде со своими чемоданчиками и бутылками, Робин обдумывал вопрос и подходящие ответы. На глаза ему попался катер молодоженов, и Робин сказал:

— Она здесь отдыхала? Упала с катера? Стенли кивнул, как будто рассматривая данную гипотезу.

— Однако о пропаже ребенка не сообщалось.

— Тогда — столкнули с катера? Резкий толчок не оставляет на теле следов.

— Есть такая вероятность, — признал Стенли. — Тогда это убийство. Что еще?

— Одна из местных? Может быть, из Аллингтона? Или, скажем, из Олл-Каннингса?

— Та же проблема.

— Никто не пропадал?

— Точно. Что еще? — Стенли ждал, не проявляя ни малейшего нетерпения.

Робин облек в слова последнее предположение, противоречащее его первому предположению.

— Тогда — жертва преступления? Она… — Он переминался с ноги на ногу, подыскивая эвфемизм. — Ее… э… не испортили, сэр?

Стенли заинтересованно поднял бровь. Робин торопливо продолжал:

— Полагаю, это могло быть. Только вот на теле как будто нет… на первый взгляд… — Он взял себя в руки, откашлялся и сказал: — Это может быть изнасилование, хотя на первый взгляд на теле нет следов насилия.

— Ссадина на колене, — сказал с тропинки патологоанатом. — Синяки вокруг рта и на шее. Пара подживающих ожогов на щеках и подбородке. Ожоги первой степени.

— И все равно, — начал Робин.

— Существуют разные способы изнасилования, — заметил Стенли.

— Поэтому я полагаю… — Он подумал, в каком направлении двигаться, и остановился на следующем: — Похоже, у нас пока мало данных.

— А что мы делаем, когда у нас мало данных? Ответ напрашивался сам собой.

— Ждем результатов вскрытия.

Стенли отсалютовал ему, приложив указательный палец к брови, и спросил у патологоанатома:

— Когда?

— Предварительное заключение будет готово завтра. До полудня. Если только меня больше никуда не вызовут. — Кивнув Робину и сержанту Стенли, он сказал констеблям: — Давайте ее грузить. — И следом за телом пошел к фургончику.

Робин проводил процессию взглядом.

— Что дальше? — спросил у него Стенли, Робин подумал.

— Нам надо установить ее личность.

— А до этого?

— До этого? Берем официальные показания у этой пары, с их подписями. А затем просматриваем сводку происшествий. Если у нас никто не пропал, тогда она, возможно, числится пропавшей где-то еще и уже внесена в компьютер.

Стенли застегнул молнию своей кожаной куртки и похлопал себя по карманам джинсов. Достал связку ключей и побренчал ими на ладони.

— А до этого? — спросил он.

Робин озадачился. Оглянулся в поисках вдохновения на канал. Стенли сжалился над ним.

— До показаний и сводки происшествий мы занимаемся ими. — И большим пальцем указал в сторону моста.

Там только что остановился запыленный автомобиль. Из него вылезала женщина с блокнотом и мужчина с фотокамерой. Робин увидел, как они поспешно направились к молодоженам. Обменялись с ними несколькими фразами, которые женщина записала. Фотограф принялся щелкать камерой.

— Газетчики? — удивился Робин. — Как они так быстро узнали?

— По крайней мере это не телевидение, — отозвался Стенли. — Пока. — И пошел с ними разбираться.


Деннис Лаксфорд коснулся раскрасневшейся щеки Лео. Она была влажной от слез. Он укрыл плечи мальчика одеялом и ощутил укол вины, смешанной с раздражением. Почему этот мальчишка всегда все так усложняет? — удивился он.

Лаксфорд прошептал его имя, пригладил светлые волосы сына и присел на край кровати. Лео не пошевелился. Он или крепко спал, или убедительнее, чем подозревал Лаксфорд, умел притворяться спящим. В любом случае от дальнейшего спора со своим отцом он ускользнул. Что, возможно, и к лучшему, учитывая, к чему постоянно приводят все их споры.

Лаксфорд вздохнул. Он подумал о слове «сын» и обо всем, что подразумевало это короткое слово — об ответственности, наставничестве, слепой любви и осторожной надежде. И задался вопросом, как он вообще мог предполагать, что добьется успеха на поприще отцовства. Как он вообще мог думать об отцовстве как о каком-то благе. Чаще всего оно представлялось ему нагромождением обязанностей. Можно было просто сбрендить. Как, спросил себя Лаксфорд, справляются другие мужчины?

Частично он знал ответ. У других мужчин не было таких сыновей, как Лео. Один взгляд на комнату Лео — вкупе с воспоминанием о том, как выглядели их с братом комнаты, когда им было столько же лет, сколько Лео — все разъяснил Лаксфорду. Кадры из черно-белых фильмов на стенах: от Фреда и Джинджер[23] в вечерних туалетах до Джин, Дебби и Дональда[24], бьющих чечетку под дождем. Стопка книг по искусству на столе из простой сосны, а рядом с ними альбом для рисования с наброском коленопреклоненного ангела — идеальный нимб и скромно сложенные крылья указывали на его родство с фреской четырнадцатого века. Клетка с зябликами: свежая вода, свежие семена, свежая бумага на дне клетки. Книжная полка с книжками в твердых переплетах — от Роальда Даля до Диккенса. И в углу деревянный сундук с коваными петлями, в котором лежали в полном забвении крикетная бита, теннисная ракетка, футбольный мяч, роликовые коньки, набор для химических опытов, коллекция солдатиков и миниатюрная, похожая на пижаму форма для занятий карате.

— Лео, — тихо проговорил он, — что с тобой делать?

Ничего, твердо сказала бы Фиона. Абсолютно ничего. Он замечательный. Лучше не бывает. Проблема в тебе.

Лаксфорд коснулся поцелуем щеки мальчика и выключил свет на ночном столике. Посидев какое-то время в темноте, он вышел из комнаты.

Фиону он нашел на кухне, она собиралась приготовить себе каппуччино и сейчас насыпала кофейные зерна в кофемолку. Едва нога Лаксфорда коснулась плиток кухонного пола, как Фиона поспешно включила кофемолку.

Он ждал. Она налила воду в кофеварку, вставила штепсель в розетку, не спеша заправила аппарат и включила его. Загорелся янтарный огонек, машина заурчала. Фиона стояла спиной к Деннису, якобы ожидая кофе.

Он знал эти симптомы, понимал, что хочет сказать мужчине женщина, показывая ему затылок вместо лица. Но Лаксфорд все равно подошел к жене, положил ей руки на плечи, отвел в сторону волосы, поцеловал в шею. Может, они смогут притвориться.

— Это помешает тебе заснуть, — прошептал он.

— И очень хорошо. Я не собираюсь сегодня спать.

Она не добавила «с тобой», но Лаксфорд не нуждался в этих словах, чтобы понять ее настроение. Он почувствовал его своими пальцами и опустил руки.

Освободившись, Фиона взяла чашку и подставила ее под один из хоботков кофеварки. Через фильтр начала просачиваться струйка крепкого кофе.

— Фиона. — Он ждал, что жена оглянется. Она не оглянулась, полностью сосредоточившись на кофе. — Прости. Я не хотел его огорчать. Я не хотел, чтобы все зашло так далеко.

— Тогда чего же ты хотел?

— Я хотел просто поговорить. Я пытался это сделать за обедом в пятницу, но все без толку. Я подумал, что если мы побеседуем втроем, то Лео не будет капризничать.

— А ты не выносишь капризов, да? — Фиона достала из холодильника пакет молока, налила точно требуемое количество в маленький стальной молочник и поставила его на кофеварку. — Восьмилетнему мальчику капризничать не позволено, да, Деннис? — Она нажала на боковую кнопку для подогрева молока, яростно крутанула молочник. Зашипел горячий воздух, молоко запенилось.

— Ты несправедлива. Нелегко наставлять ребенка, который в ответ на любую попытку что-то ему объяснить закатывает истерику.

— Это не истерика. — Она со стуком поставила молочник на стол.

— Фиона.

— Не истерика.

Интересно, как еще это можно назвать? Пять минут его тщательно подготовленной речи о великолепии и преимуществах Беверстокскои школы для мальчиков, и Лео изошел слезами, словно был куском сахара, а его отец — горячей водой. Слезы сменились всхлипываниями, всхлипывания быстро перешли в рев. А рев — в топанье ногами и битье кулаками по диванным подушкам. Что же в таком случае истерика, если не эта обычная для Лео безобразная реакция на все, чем он недоволен?

Беверсток выбьет это из него. Вот почему Лаксфорд в первую очередь и хотел вырвать Лео из-под теплого крылышка Фионы и сунуть в более суровый мир.

Лаксфорд выбрал идеальный момент, чтобы это обсудить. Все втроем, счастливая семья, собравшаяся в столовой за вечерней трапезой. Была любимая еда Лео — курица под индийским соусом тикка, которую мальчик энергично уплетал за обе щеки, болтая о документальном фильме Би-би-си, посвященном домашним мышам. Он говорил:

— Мам, как ты думаешь, мы сможем создать для них среду обитания в нашем саду? Вообще-то они предпочитают старые здания, чердаки и пространства между стенами, но они такие милые, и если мы создадим для них подходящую среду обитания, тогда через год или два…

И тут Лаксфорд решил, что самое время раз и навсегда прояснить вопрос о том, где Лео проведет эти год или два, о которых толкует. Он решительно вмешался:

— Я и не представлял, что ты так интересуешься естественными науками, Лео. Ты думал о ветеринарии?

Лео одними губами произнес слово «ветеринария». Фиона посмотрела на Лаксфорда. Он решил проигнорировать таившуюся в выражении ее лица угрозу и ринулся в бой, расписывая образцовую ферму Беверстокской школы, упомянув даже о мышах, которых можно встретить на чердаках спальных корпусов. Закончил он свой монолог так:

— Образцовая ферма — это один из кружков, а не обязательные занятия. Но с ее помощью ты познакомишься с животными, что, возможно, станет определяющим для всей твоей жизни.

Пока он говорил, Лео переводил взгляд с лица отца на свой стакан с молоком. Остановил его на стакане, и все тело мальчика сделалось зловеще неподвижным, только слышно было, как он ритмично бьет ногой по ножке стула. Все громче и громче. Как и нынешняя поза Фионы, так и застывший взгляд Лео, удары по ножке стула и молчание были предостерегающими знаками. Но еще и источником раздражения для его отца. Лаксфорд попытался ни на что не обращать внимания.

— Представь, сколько у тебя появится новых друзей, Лео.

— У меня их хватает, — буркнул в стакан с молоком мальчик.

— Тогда подумай о сплоченности, которая будет между вами. Она сохранится на всю жизнь. Я говорил тебе, как часто вижусь со старыми беверстокцами? Я говорил тебе, какая между нами существует взаимовыручка?

— Мама не училась в школе-интернате. Мама осталась дома и ходила в школу.

— Конечно. И в хорошую. Но… — Уж не думает ли он, по примеру матери, стать моделью? Это, пожалуй, почище профессиональных занятий танцами! Лаксфорд успокоил разгулявшееся воображение и мягко проговорил: — У женщин все по-другому, Лео. Смысл их жизни в другом, поэтому и образование другое. Тебе же нужно мужское образование, а не девчачье. Потому что ты будешь жить в мужском мире, а не в девчачьем. Так? — Нет ответа. — Так, Лео?

Лаксфорд увидел устремленные на него глаза Фионы. Опасная почва — настоящая трясина, — и если он ступит на нее, то рискует столкнуться не только с истерикой Лео.

Но он все равно рискнул. Вопрос должен быть решен, и он будет решен сегодня.

— Мужской мир, Лео, требует таких черт характера, которые лучше всего развивает школа-интернат: твердости, собранности, быстрой реакции, навыков лидера, умения принимать решения, знания себя, понимания истории. Вот чего я хочу для тебя, и, поверь мне, ты еще скажешь мне спасибо…

— Не скажу, — проговорил Лео.

Лаксфорд предпочел это проигнорировать. Невежливость не была свойственна Лео, и, вполне возможно, он не хотел нагрубить.

Лаксфорд продолжал:

— Мы поедем туда заранее, до начала осеннего семестра, и хорошенько все там осмотрим. Это быстрее сблизит тебя с другими новичками, когда они приедут. Ты сможешь все им показать. Еще сам скажешь, как это здорово.

— Не скажу. Не скажу.

Второе «не скажу» прозвучало громче и настойчивее.

Лаксфорд старался сохранять спокойствие.

— Так будет, Лео. Боюсь, решение принято и дальнейшему обсуждению не подлежит. Это естественно, что тебе не хочется ехать… что ты даже боишься. Как я уже сказал, большинство людей встречают перемены с некоторой тревогой. Но как только ты привыкнешь…

— Нет, — сказал Лео. — Нет, нет, нет!

— Лео.

— Не поеду! — Резко отодвинув стул, он вскочил, чтобы убежать.

— Верни стул на место.

— Я уже поел.

— А я нет. И пока тебе не разрешат выйти из-за стола…

— Мама!

От обращения к Фионе — и всего того, что это обращение сообщало о природе их отношений, — перед глазами Лаксфорда встала красная пелена. Схватив сына за руку, он дернул его к столу.

— Ты будешь сидеть, пока тебе не разрешат выйти из-за стола. Ясно?

Лео вскрикнул.

— Деннис, — попросила Фиона.

— А ты, — Фионе, — не вмешивайся.

— Мама!

— Деннис! Отпусти его. Ты делаешь ему больно. Слова Фионы послужили катализатором. Лео заплакал. Потом начал всхлипывать. Потом зарыдал. И то, что было застольной беседой, быстро превратилось в скандал. Вопящего, брыкающегося и размахивающего кулаками Лео наконец отволокли в его комнату, где он и заснул в изнеможении.

Лаксфорд с женой закончили ужин в молчании. Прибрали на кухне. Лаксфорд дочитал «Санди таймс», а Фиона воспользовалась сумерками, чтобы поработать в саду, у пруда. Она вернулась в дом только в половине десятого. И Лаксфорд в стотысячный раз спросил себя, как ему восстановить мир в доме, не прибегая к стародедовским методам, что от души презирал.

Фиона наливала дымящееся молоко в чашку. Весь ее облик говорил: «Я не хочу это обсуждать».

Дурак бросился бы в атаку. Человек более мудрый понял бы намек. Лаксфорд решил дожать и сказал:

— Мальчику нужны перемены, Фиона. Ему нужна обстановка, которая будет побуждать его к действиям. Ему нужна атмосфера, которая выработает у него силу воли. Ему нужно общение с мальчиками из хороших семей и хорошего происхождения. Беверсток пойдет ему на пользу. Ты должна это понимать.

Фиона глотнула кофе и, не поворачиваясь, проговорила:

— Какой же ты лицемер. Ты постоянно превозносишь равенство. Ты зашел даже так далеко, что продемонстрировал свою приверженность идее равенства, породнившись с нищей семьей…

— Прекрати.

— …из южного Лондона. Господи. С другого берега реки. Люди там говорят «уборная» вместо «туалет» и разрыва сердца никто от этого не получает. Ты взял в жены дочь сантехника и гостиничной горничной. Как же ты так оскандалился? Или это такая бравада?

— Фиона, мое решение насчет Лео не имеет никакого отношения к элитности.

— Зато твои мерзкие школы имеют к ней прямое отношение. И помоги бог человеку, который пытается пробиться в жизни благодаря только своему таланту и вере в свою человеческую ценность.

Своим оружием она владела отменно. И оттого, что пользовалась им редко, оно разило наповал.

— Я хочу для Лео лучшего, — натянуто произнес Лаксфорд. — Ему нужно руководство. И в Беверстоке он его получит. Мне жаль, что ты не так это понимаешь.

Фиона оторвала взгляд от чашки с кофе и посмотрела прямо в глаза Лаксфорду.

— Ты хочешь перемен для Лео. Ты беспокоишься за него, потому что он кажется… Полагаю, ты выбрал бы слово «эксцентричным», не так ли, Деннис? В качестве заменителя того, которое у тебя на уме.

— Ему необходимо обрести устремленность. Здесь он ее не обретет.

— У него есть масса устремленностей. Просто ты их не одобряешь. Интересно, почему? — Она отхлебнула кофе. — Он любит танцевать, любит птиц, животных, ему нравится петь в школьном хоре, он увлекается средневековым искусством. И ты боишься, что плод твоих чресл окажется гомиком? Но в таком случае разве школа для мальчиков не самое худшее для него место? Или ты думаешь, что когда какой-нибудь старший мальчик в первый раз покажет Лео, чем занимаются двое голых мужчин, оставшись наедине, он испытает такое отвращение, что у него разом вылетит из головы вся дурь?

Он смотрел на нее. Она смотрела на него. Деннис гадал, что она может прочесть по его лицу.

— Полагаю, ты знаешь, что некоторые вещи нельзя подавить, — сказал Деннис.

— Предрасположенность к гомосексуализму? Конечно нет. А если и можно, то лишь на время. Но другое? Это можно подавить навсегда.

— Что другое?

— Художника. Душу художника. Ты изо всех сил стараешься уничтожить ее в Лео. И я пытаюсь понять, когда она погибла в тебе.

Фиона покинула кухню. Тихо шлепая кожаными сандалиями, прошла в сторону гостиной. Их кухонного окна было видно, как в том крыле дома зажегся свет и как Фиона задернула шторы.

Лаксфорд отвернулся. Нет, их с Фионой разговор не закончен. Он отправился следом за ней, готовясь к новому раунду словесного поединка. Услышал звук работающего телевизора, увидел мерцание светлых и темных теней на стене, Деннис замедлил шаги. Его решимость ослабела. Должно быть, она расстроена больше, чем он думал, сообразил Лаксфорд. Фиона включала телевизор только для того, чтобы снять нервное напряжение.

Он подошел к дверям — она сидела, подобрав под себя ноги, в углу дивана, к животу для удобства прижата подушка. При виде Фионы желание препираться почти пропало. И окончательно испарилось, когда она сказала, не повернув головы:

— Я не хочу, чтобы он уезжал. Не поступай с ним так, дорогой. Это неправильно.

По телевизору показывали вечерние новости. Лицо ведущего на экране сменилось каким-то сельским пейзажем.

— Желание держать его при себе естественно, Фи. Неестественно поддаваться импульсу, когда мальчику лучше встретиться с новыми впечатлениями.

— Он слишком мал для новых впечатлений.

— Он отлично справится.

— А если нет?

— Может, пусть все идет своим чередом?

— Я за него боюсь.

— На то ты и мать. — Лаксфорд подошел к дивану, забрал у Фионы подушку и сел рядом с женой. Поцеловал ее в пахнущие корицей губы. — Может, выступим в этом случае единым фронтом? Хотя бы временно, чтобы посмотреть, что из этого получится?

— Иногда мне кажется, что ты настроен вытравить из него все особенное.

— Особенное, если оно настоящее, нельзя вытравить.

Фиона повернула голову, Посмотрела на него.

— Ты в это веришь?

— Все, что во мне было особенного, никуда не делось, — сказал Лаксфорд, не беспокоясь о том, правда это или ложь, лишь бы побороть возникшую между ними отчужденность. — Особенное останется и в Лео. Если оно сильное и настоящее.

— Восьмилетних мальчиков не следует испытывать огнем.

— Характер можно испытывать. Стержень, если он крепок, не сломается.

— И поэтому ты хочешь отправить его в школу? — спросила Фиона. — Чтобы испытать на прочность его решимость быть тем, кто он есть?

Деннис посмотрел ей прямо в глаза и солгал без малейших угрызений совести:

— Именно поэтому.

Он пристроился поудобнее рядом с Фионой и переключил свое внимание на экран телевизора. Теперь там появилась корреспондентка с микрофоном, спокойная гладь воды позади нее казалась рекой, но девушка сказала:

—…канал Кеннета и Эйвона, где сегодня вечером было обнаружено тело неизвестной девочки в возрасте от шести до десяти лет. Труп обнаружили мистер и миссис Эстебан Маркедас, молодожены, плывшие из Рединга в Бат на катере. Хотя данный случай рассматривают как смерть при подозрительных обстоятельствах, следствие еще не пришло к выводу, классифицировать ли эту смерть как убийство, самоубийство или несчастный случай. Источники в полиции сообщают, что на месте происшествия работает местный отдел по расследованию убийств, и в настоящее время с помощью общенациональной полицейской базы данных пытаются установить личность ребенка. Всех, располагающих какой-либо информацией, просят звонить в отделение полиции в Амсфорде.

Корреспондентка закончила, продиктовав номер телефона, высветившийся внизу экрана, и назвав свою фамилию и телеканал, после чего повернулась к воде с серьезным выражением лица, которое, без сомнения, считала адекватным ситуации.

Фиона что-то ему говорила, но Лаксфорд не воспринимал ее слов. В ушах у него гремел мужской голос: «Я убью ее, Лаксфорд, если ты не опубликуешь признание», а за ним слышался голос Ив: «Я скорее умру, чем уступлю тебе», и в эту какофонию вплетался его собственный внутренний голос, повторявший услышанные в новостях факты.

Лаксфорд резко вскочил. Фиона окликнула его. Покачав головой, он постарался придумать какое-то объяснение. И не придумал ничего лучше, чем сказать:

— Черт, я совсем забыл напомнить Родни о завтрашнем совещании.

И отправился на поиски телефона как можно дальше от гостиной.

14

Сообщение о смерти на канале инспектор Томас Линли получил на следующий день в пять часов вечера, когда вернулся из Нью-Скотленд-Ярда после очередной беседы прокурором. К себе в кабинет он пришел, чтобы навести в нем какое-то подобие порядка. За время последнего расследования хаос тут достиг устрашающих размеров. Вдобавок к отчетам, заметкам, расшифровкам допросов, документации с места преступления и кипам газет, которые помогали Линли в расследовании этого дела, к нему для сортировки, раскладывания по папкам и отправки дальше по инстанции приволокли из чрезвычайного отдела, расформированного вскоре после ареста преступника, кучу сводок, графиков, расписаний, компьютерных распечаток, записей телефонных переговоров, подшивок и других бумаг. Линли работал над материалами почти все утро, прежде чем уехал на встречу с прокурором, и теперь был полон решимости разобраться с ними до конца рабочего дня.

Однако, подойдя к кабинету, он увидел, что кто-то решил помочь ему в расчистке сих авгиевых конюшен. Его помощница, сержант Барбара Хейверс, с сигаретой в зубах сидела по-турецки на полу среди сложенных в стопки папок и, щурясь от дыма, читала какой-то отчет, лежавший у нее на коленях. Не поднимая головы, она сказала:

— Как вы во всем этом ориентируетесь, сэр? Я тружусь целый час, но так и не постигла вашего принципа. Кстати, это моя первая сигарета. Мне нужно было как-то успокоить нервы. Поэтому введите меня в курс дела. Каков принцип? Стопка для хранения, стопка для отправки и стопка для помойки? Так?

— Пока это просто стопки, — ответил Линли, снимая и вешая на спинку стула пиджак. — Я думал, вас уже не будет. Разве у вас не сегодня посещение Гринфорда?

— Да, но когда доеду, тогда доеду. Спешки нет. Вы же знаете.

Он знал. Мать сержанта Хейверс уже полгода находилась в платном частном заведении, хозяйка которого ухаживала за престарелыми, немощными и — в случае с матерью Хейверс — повредившимися в уме. Хейверс навещала мать так часто, как позволял непредсказуемый график ее работы, но, по впечатлению Линли, сложившемуся у него на основании лаконичных реплик сержанта, никогда нельзя было заранее сказать, узнает ее мать или нет.

Барбара глубоко затянулась и из уважения к невысказанному желанию Линли затушила сигарету о бок металлической корзины для мусора, выбросила окурок в корзину. Разыскала среди разбросанных папок свою бесформенную холщовую сумку, выудила из нее мятый пакетик «Джуси фрут» и отправила в рот две пластинки.

— Ну, так что мы будем с этим делать?

— Молиться о пожаре, — ответил Линли.

Деликатное покашливание привлекло их внимание к дверям кабинета. Там стояло дивное видение в ярко-розовом двубортном костюме, из выреза которого пышной пеной выбивалось кремовое шелковое жабо со старинной камеей посередке. Секретарше их суперинтенданта не хватало только широкополой шляпы, чтобы сойти за представительницу королевской фамилии, разодетую для поездки в Аскот.

— Удручающее положение вещей, инспектор Линли. — Доротея Харриман меланхолично покачала головой. — Вы, должно быть, нацелились на повышение. Больший беспорядок только у суперинтенданта Уэбберли. Хотя он умеет добиться его при гораздо меньшем количестве бумаг.

— Не желаешь ли протянуть руку помощи, Ди? — спросила с пола Хейверс.

Харриман взмахнула идеальным маникюром и ответила:

— Простите. Другой долг зовет, сержант. Вас также. Вас хочет видеть сэр Дэвид. Кстати, вас обоих.

Хейверс ткнулась головой в стену.

— Пристрелите нас сейчас же, — простонала она.

— Это не худшая из ваших идей, — заметил Линли. Сэр Дэвид Хильер только что был назначен заместителем комиссара. Две последние стычки Линли с Хильером балансировали на грани между несоблюдением субординации и открытой войной. Чего бы ради ни вызывал их Хильер, хорошего ждать не приходилось.

— С ним суперинтендант Уэбберли, — с готовностью добавила Харриман, возможно желая их подбодрить. — И я из надежнейших источников знаю, что последний час они провели за закрытыми дверями с важнейшим из важнейших — сэром Ричардом Хептоном. Он пришел пешком и ушел пешком. Что вы об этом думаете?

— Поскольку Министерство внутренних дел в пяти минутах ходьбы отсюда, я ничего не думаю, — ответил Линли. — А должен?

— Министр внутренних дел? Пришел в Нью-Скотленд-Ярд? И заперся на час с сэром Дэвидом?

— Должно быть, он мазохист, — вынесла свое суждение Хейверс.

— Примерно через полчаса они послали за суперинтендантом Уэбберли и шушукались с ним оставшиеся полчаса. Затем сэр Ричард ушел. Потом сэр Дэвид и суперинтендант Уэбберли послали за вами двумя. Сейчас они вас ждут. Наверху.

«Наверху» означало в новом кабинете заместителя комиссара сэра Дэвида Хильера, в который тот перебрался со скоростью света, едва его назначение было официально утверждено. В этот день хозяин кабинета был в сером, сшитом на заказ костюме, оттенок которого точно соответствовал цвету богатой гривы его волос. Сэр Дэвид сидел за необъятным письменным столом, положив руки на оправленное в кожу пресс-папье таким образом, чтобы перстень-печатка играл при верхнем освещении. Точно параллельно краю пресс-папье лежал желтый блокнот, исписанный быстрым, уверенным почерком Хильера.

Суперинтендант Уэбберли — непосредственный начальник Линли — неловко пристроился на краешке стула ультрасовременного дизайна, которому отдавал предпочтение Хильер. Уэбберли задумчиво катал туда-сюда по большому пальцу сигару и был похож на медведя в своем твидовом костюме с истрепанными манжетами.

Без всякого вступления Хильер сказал Линли: — Вчера вечером в Уилтшире было найдено тело ребенка. Десятилетнего. Это дочь заместителя министра внутренних дел. Премьер-министр хочет, чтобы расследованием занялся Ярд. Министр внутренних дел хочет того же. Я предложил вас.

У Линли немедленно возникли подозрения. Хильер никогда никуда его не выдвигал без какой-нибудь задней мысли. Хейверс, заметил он, тоже преисполнилась дурных предчувствий, потому что быстро глянула на него, словно оценивая его реакцию. Хильер, как видно, понял их сомнения, поскольку отрывисто произнес:

— Я знаю, что в течение полутора лет мы враждовали. Но мы оба были виноваты.

Линли поднял глаза, готовый оспорить употребленное Хильером слово «оба». Хильер, похоже, осознал это, потому что продолжал:

— Моя вина, возможно, больше. Мы все выполняем приказы, когда должны. В этом я от вас не отличаюсь. Мне бы хотелось предать прошлое забвению. Вы можете поступить так же?

— Если вы назначаете меня на дело, я буду сотрудничать, — сказал Линли и добавил: — Сэр.

— От васпотребуется больше, чем сотрудничество, инспектор. Вам придется являться ко мне по первому зову, чтобы в любой момент я мог отчитаться перед премьер-министром и министром внутренних дел. Следовательно, вы не сможете придерживать информацию, как делали это в прошлом.

— Дэвид, — осторожно проговорил Уэбберли. Сбиваешься с пути, сказал его тон.

— По-моему, я предоставлял вам все факты, которые считал относящимися к делу, — ровно ответил Хильеру Линли.

— Предоставляли, когда я их из вас вытягивал, — сказал сэр Дэвид. — Но в данном случае я не могу позволить себе такую роскошь. Расследование будут рассматривать под микроскопом все — от премьер-министра до рядовых членов парламента от партии тори. Мы должны действовать слаженно. В противном случае полетит чья-то голова.

— Я понимаю, что стоит на карте, сэр, — сказал Линли. На карте стояло буквально все, так как за работу Нью-Скотленд-Ярда отвечало в первую очередь Министерство внутренних дел.

— Хорошо. Я рад. Тогда слушайте. Менее часа назад министр внутренних дел приказал мне бросить все мои лучшие силы на это дело. Я выбрал вас. — Никогда еще Хильер не произносил ничего, столь похожего на комплимент. — Я ясно выразился? — добавил он на тот случай, если Линли не уловил косвенного признания большим начальством талантов мелкой сошки.

— Вполне, — сказал Линли.

Хильер кивнул и принялся излагать детали: дочь Ив Боуэн, младшего министра Министерства внутренних дел, была похищена в минувшую среду, предположительно по пути с урока музыки к себе домой. В течение нескольких часов были получены письма от похитителя. Предъявлены требования. Записана кассета с голосом ребенка.

— Выкуп? — имея в виду требования, спросил Линли.

Хильер покачал головой. Похититель, сообщил он, хотел, чтобы биологический отец ребенка объявил о себе в прессе. Отец ребенка не сделал этого, потому что этого не хотела мать ребенка. Через четыре дня после первого требования ребенка нашли утонувшим.

— Убийство?

— Пока нет прямых свидетельств, — сказал Уэбберли. — Но это возможно.

Хильер достал из ящика стола папку и подал Линли. В ней, кроме отчета полиции, лежали фотографии, сделанные полицейским фотографом. Линли пристально рассмотрел их, обратив внимание на имя девочки — Шарлотта Боуэн — и на номер дела, написанные на обороте каждого из снимков. Видимых признаков насилия на теле он не нашел. На основании поверхностного осмотра можно было говорить о случайном утоплении. Если бы не один фактор.

— Нет пены из ноздрей, — заметил Линли.

— Местный патологоанатом получил пену из легких. Но только нажав на грудную клетку, — сказал Уэбберли.

— Интересный поворот.

— Да, согласен.

— Вот что необходимо, — нетерпеливо прервал их Хильер. Ни для кого не было секретом, что он никогда не интересовался уликами, показаниями свидетелей, подтверждением алиби, сбором и соединением в единую картину фактов. Его основные интересы лежали в сфере обхаживания политиков, а данное дело обещало неслыханную практику в этой области. — Вот что необходимо, — повторил он. — Присутствие людей из Ярда на всех уровнях расследования, во всех местах, в каждую минуту.

— Это щекотливый вопрос, — заметила Хейверс.

— Министру внутренних дел безразлично, если в каком-то из полицейских округов будут задеты чьи-то неясные чувства, сержант. Он хочет, чтобы мы контролировали все участки расследования, значит, мы будем контролировать. Кто-то будет находиться в Уилтшире, кто-то — в Лондоне, а кто-то будет держать связь с министерством и Даунинг-стрит. Если у какого-нибудь сотрудника возникнут проблемы с организацией процесса, его можно будет заменить тем, у кого подобных проблем не возникнет.

Линли передал фотографии сержанту и спросил Хильера:

— Что нам уже передала мэрилебонская полиция?

— Ничего.

Линли перевел взгляд с Хильера на Уэбберли и отметил, что суперинтендант внезапно уставился в пол.

— Ничего? — переспросил Линли. — Но кто-то же есть в местном участке, кому поручено нас информировать?

— Никого. Местная полиция не задействована.

— Но вы сказали, что девочка пропала в минувшую среду.

— Сказал. Ее семья в полицию не обращалась.

Линли попытался переварить услышанное. С момента исчезновения ребенка прошло пять дней. По словам Хильера и Уэбберли, одному из родителей звонили. Была сделана запись. Написаны письма. Выдвинуты требования. Девочке этой было всего десять лет. И теперь она мертва.

— Они сумасшедшие? — спросил Линли. — Что это вообще за люди? Пропадает их ребенок, и они ничего не делают, чтобы…

— Это не совсем так, Томми. — Уэбберли поднял голову. — Они действительно пытались найти помощь. И немедленно за ней обратились. Вечером в минувшую среду. Просто это была не полиция.

Выражение лица Уэбберли заставило Линли замереть. Он ясно понял, что сейчас узнает, почему именно он, как бы там Хильер ни оценивал его таланты, был назначен на это дело.

— Кто это был? — спросил Линли.

Уэбберли тяжело вздохнул и сунул сигару в нагрудный карман пиджака.

— Боюсь, вот тут и начинаются неприятности, — сказал он.


Крепко сжимая руль, Линли вел «бентли» в сторону Темзы. Он не знал, что и думать о только что услышанном, и изо всех сил пытался сдерживаться. Доберись туда, внушал он себе. Доберись туда целым и невредимым и задай свои вопросы, чтобы понять.

Пока он шел по подземному гаражу к своей машине, Хейверс следовала за ним, призывая сначала остыть, повидать прежде Ив Боуэн, а когда он не отреагировал, то просто встала у него на пути. Несколько озадаченный ее поведением, Линли сказал:

— Я абсолютно спокоен, Хейверс. Отправляйтесь в Уилтшир. Выполняйте свою работу. А мне позвольте выполнить свою.

— Абсолютно спокойны? Какая чушь. Вы готовы наломать дров, и знаете это. Если Боуэн наняла его разыскать свою дочь — а Уэбберли всего пятнадцать минут назад сказал, что это так, — тогда все, предпринятое Саймоном с того момента, было профессиональной деятельностью.

— Согласен. Поэтому мне бы хотелось получить от него факты. Это представляется мне логичным началом.

— Не лгите себе. Вы не фактов хотите, а мести. У вас это на лице написано.

Женщина безусловно сошла с ума, решил Линли.

— Не говорите глупостей. Какой мести?

— Вы знаете, какой. Вы бы видели себя, когда Уэбберли сказал, чем все занимались со среды. У вас даже губы побелели и до сих пор не отошли.

— Чепуха.

— Да? Послушайте. Я знаю Саймона. Вы тоже. Как по-вашему, что он делал? Сидел и ждал, пока девочку найдут мертвой в какой-то дыре? Так, по-вашему?

— Так или не так, ребенок умер, — рассудительно заметил Линли. — И, я думаю, вы согласитесь, что эту смерть можно было предотвратить, если бы Саймон, не говоря уже о Хелен, с самого начала предусмотрительно обратились в полицию.

Хейверс подбоченилась, выражение ее лица говорило: «В точку», вслух же она произнесла:

— Так вот в чем дело, верно? Вот что вас на самом деле заботит.

— Заботит меня?

— Это Хелен. Не Саймон. И даже не эта смерть. Драгоценная Хелен была задействована на все сто, а вы не знали. Так? Ну? Я права, инспектор? И вот почему вы едете к Саймону.

— Хейверс, я спешу. Пожалуйста, отойдите с дороги. Если вы сейчас же не уйдете с моего пути, то будете назначены на другое дело.

— Отлично, — сказала Барбара. — Обманывайте себя. И попутно командуйте.

— По-моему, я как раз это и делаю. А поскольку у вас впервые появилась возможность возглавить по крайней мере одну линию расследования, предлагаю вам разумно все взвесить, прежде чем давить на меня.

Ухмыльнувшись, Барбара покачала головой.

— Господи, каким же занудой вы бываете, — бросила она, круто развернулась и направилась к собственной машине, перекинув через плечо ремень своей холщовой сумки.

Линли сел в «бентли», без необходимости, но с удовольствием газанул и меньше чем через минуту выехал из гаража и помчался в сторону Виктория-стрит. Его мозг старался настроиться на расследование, но одновременно сражался с его сердцем, в котором, как проницательно заметила Хейверс — будь проклята ее интуиция, — гвоздем засела Хелен. Потому что Хелен сознательно солгала ему вечером в минувшую среду. Вся ее беззаботная болтовня о нервах, их свадьбе, совместном будущем была всего лишь прикрытием, сооруженным, чтобы замаскировать их с Саймоном деятельность. И результатом той лжи и той деятельности стала смерть маленькой девочки.

У моста Альберта с его тросами и стройными башенками Линли свернул в полумесяц переулка Чейн-уок, а из него — на Чейн-роу. С трудом нашел место для автомобиля в глубине тесной улочки, взял папку с документами по делу о смерти Шарлотты Боуэн и зашагал назад, в направлении реки, к высокому темно-коричневому кирпичному дому на углу Чейн-роу и Лордшип-плейс. Вокруг было удивительно тихо, и на мгновение тишина бальзамом пролилась на душу Линли. Наслаждаясь ею, он сделал успокаивающий вдох. Хорошо, подумал он, возьми себя в руки. Ты здесь для того, чтобы получить факты, и только. Логичнее всего начать с этого, и тогда никто не скажет, что ты наломал дров. Совет сержанта Хейверс повидаться сначала с Ив Боуэн — всего лишь следствие ее неопытности. Какой смысл встречаться прежде с Ив Боуэн, когда здесь, в этом доме, находится вся информация, требуемая ему для запуска машины расследования. Это правда. А то, что он якобы жаждет мести и лжет себе, — полная чушь. Правильно? Правильно.

Линли постучал, воспользовавшись дверным молотком. Через мгновение еще и позвонил. Услышал, как залаял пес, потом зазвонил телефон. Голос Деборы произнес:

— Господи, все сразу. — Она крикнула кому-то: — Я открою дверь. Возьмешь трубку?

Отодвинулся засов. На пороге стояла Дебора, босая, в обрезанных до середины бедер джинсах, мука на руках, черная футболка тоже щедро припорошена мукой. Лицо Деборы просияло при виде Линли.

— Томми! Боже мой! — воскликнула она. — Мы только что о тебе говорили.

— Мне нужно видеть Хелен и Саймона, — сказал Линли.

Улыбка Деборы дрогнула. Она достаточно хорошо его знала, и по тону Линли, несмотря на его усилие сохранять хладнокровие, поняла — что-то не так.

— На кухне. В лаборатории. В смысле, Хелен на кухне, а Саймон в лаборатории. Мы с папой как раз учили ее… Томми, что-нибудь?.. Что-то случилось?

— Позови, пожалуйста, Саймона.

Дебора заторопилась на верхний этаж. Линли пошел в глубину дома, где лестница вела в расположенную в полуподвале кухню. Оттуда доносился смех Хелен и голос Джозефа Коттера. Коттер показывал Хелен, как отделять белки от желтков для приготовления глазури.

— И только-то? — не поверила Хелен. — Господи, это же так просто. Даже дурак сделает. Даже я могу это сделать.

— Да, просто, — сказал Коттер. — А теперь попробуйте.

Линли спустился по ступенькам. Коттер и Хелен стояли друг против друга у разделочного стола в центре кухни. Хелен — обмотанная огромным белым фартуком, Коттер — с засученными рукавами. На столе перед ними теснились миски, формы для пирогов, коробочки с приправами, пакеты с мукой и разные другие мелочи. Хелен как раз отделяла над маленькой миской белок от желтка. В формах красовались плоды их трудов в виде будущих кексов с коринкой диаметром с чайную чашку.

Первой заметила Линли маленькая такса Сент-Джеймсов. Она была занята слизыванием муки с пола вокруг Хелен, но, видимо, почуяв его присутствие, подняла морду, увидела и звонко тявкнула.

Хелен подняла глаза, держа в руках половинки скорлупы. Как и лицо Деборы до этого, ее лицо тоже осветилось улыбкой.

— Томми! Здравствуй. Вообрази невозможное. Я почти приготовила кексы.

— Нам надо поговорить.

— Сию минуту не могу. Сейчас я под руководством Коттера буду наносить последний штрих на мой шедевр.

Однако Коттер, видимо, более точно прочел выражение лица Линли. Он сказал:

— Я могу сам закончить. В одно мгновение. Тут нечего делать. А вы идите с лордом Ашертоном.

— Чепуха, — сказала она.

— Хелен, — проговорил Линли.

— Я не могу бросить свое создание в критический момент. Я прошла весь путь до этой точки и хочу увидеть завершение. Томми меня подождет. Правда, дорогой?

Ласковое слово резануло по нервам Линли. Он сказал:

— Шарлотта Боуэн мертва.

Руки Хелен с половинками скорлупы застыли в воздухе. Она опустила их и проговорила:

— О, господи!

Коттер, явно ощутив степень накаленности атмосферы, подхватил маленькую таксу, снял с крючка у задней двери поводок и без единого слова вышел. Через минуту скрипнула, открываясь, калитка, ведущая на Лордшип-плейс.

— Чем ты, по-твоему, занималась? — спросил ее Линли. — Скажи мне, Хелен, прошу тебя.

— Что случилось?

— Я только что тебе сказал. Девочка погибла.

— Как? Когда?

— Не важно, как и когда. Важно то, что ее можно было спасти. Этого могло не произойти, она могла сейчас вернуться в свою семью, если бы у вас хватило ума сообщить о происходящем в полицию.

Она слегка вздрогнула.

— Это несправедливо. Нас попросили помочь. Они не хотели обращаться в полицию.

— Хелен, мне все равно, о чем вас просили. Мне все равно, кто просил. Риску подвергалась жизнь ребенка, и эта жизнь оборвалась. Закончилась. Девочка не вернется домой. Она утонула в канале Кеннета и Эйвона, и ее тело гнило в камышах. Так было ли это…

— Томми, картина нам ясна, — раздался со ступенек резкий голос Сент-Джеймса, Позади него стояла Дебора.

— Ты знаешь, что случилось? — спросил Линли.

— Мне только что позвонила Барбара Хейверс. — Он с трудом спустился в кухню, Дебора спустилась следом. Ее лицо было белым, как мука на футболке. Дебора и Сент-Джеймс встали рядом с Хелен, напротив Линли. — Ужасно, — тихо произнес Саймон. — Я больше всего боялся такого исхода. Думаю, ты знаешь.

— Тогда почему ты не сделал ничего, чтобы предотвратить его?

— Я пытался.

— Как?

— Уговаривал их обоих — мать и отца. Убеждал обратиться в полицию.

— Но ты не устранился, не сделал так, чтобы у них не осталось выбора.

— Сначала — нет. Не устранился. Признаюсь. Никто из нас не устранился.

— Никто из?.. — Линли встретился взглядом с Деборой. Та с самым несчастным видом заворачивала руки в подол футболки. Он осознал смысл слов Сент-Джеймса, стократно умножающий их общую вину. — Дебора? — произнес он. — Дебора принимала в этом участие? Господи боже, вы все что, совсем с ума посходили? Постаравшись, я могу понять участие Хелен, потому что она хотя бы что-то там с тобой химичит. Но Дебора? Дебора? У нее не больше оснований ввязываться в расследование похищения, чем у домашней собаки.

— Томми, — проговорила Хелен.

— Кто еще? — спросил Линли. — Кто еще принял участие? Как насчет Коттера? Его тоже привлекли? Или только вы, трое кретинов, убили Шарлотту Боуэн?

— Томми, ты достаточно сказал, — произнес Сент-Джеймс.

— Нет, не достаточно. И сколько бы ни говорил, все будет мало. Вы несете ответственность, вы трое, и мне бы хотелось, чтобы вы увидели, за что именно несете ответственность. — Он открыл папку, которую захватил из машины.

— Не здесь, — предостерег Саймон.

— Нет? Не хотите посмотреть, как обернулось дело? — Линли бросил фотографии на стол. Они упали прямо перед Деборой. — Посмотрите. Возможно, захотите запомнить на тот случай, если придет охота убить еще какого-нибудь несмышленыша.

Дебора поднесла ко рту кулак, но не смогла подавить вскрика. Сент-Джеймс грубо оттащил ее от стола и обратился к Линли:

— Уходи отсюда, Томми.

— Так просто вы от меня не отвяжетесь.

— Томми! — Хелен протянула к нему руку.

— Я хочу знать то, что знаете вы, — сказал он Сент-Джеймсу. — Я хочу знать все до мельчайших подробностей, каждую деталь, и упаси тебя бог, Саймон, забыть хоть что-то.

Сент-Джеймс обнял жену и медленно произнес:

— Не сейчас. Я не шучу. Уйди.

— Не уйду, пока не получу того, за чем пришел.

— По-моему, ты только что это получил, — сказал Сент-Джеймс.

— Скажи ему, — попросила уткнувшаяся в плечо мужа Дебора. — Пожалуйста, Саймон. Скажи ему. Прошу тебя.

Линли наблюдал, как Сент-Джеймс тщательно взвешивает свое решение. Наконец он повернулся к Хелен:

— Уведи Дебору наверх.

— Пусть останется здесь, — сказал Линли.

— Хелен, — произнес Сент-Джеймс. Хелен колебалась одно мгновение.

— Идем со мной, Дебора, — сказала она и бросила в сторону Линли: — Или ты нас удержишь? Ты достаточно силен, чтобы это сделать, и я не удивлюсь, если ты не остановишься перед тем, чтобы ударить женщину. Поскольку ты, по-видимому, ни перед чем не останавливаешься.

Обняв Дебору за плечи, она прошла мимо него. Женщины поднялись по ступенькам и закрыли за собой дверь.

Сент-Джеймс рассматривал фотоснимки. Линли видел, как от сдерживаемого гнева ходят желваки у него на щеках. Вдалеке на улице залаяла собака, послышался окрик Коттера. Наконец Сент-Джеймс поднял глаза.

— Это совершенно непростительно, — сказал он. Хотя Линли понял, о чем говорит Сент-Джеймс, он нарочно предпочел не понять.

— Согласен, — ровно проговорил он. — Это непростительно. А теперь расскажи мне все, что знаешь.

Они смотрели друг на друга, стоя по разные стороны кухонного стола. Во время затянувшейся паузы Линли задавался вопросом, собирается ли его друг поделиться информацией или замкнется в молчании. Прошло почти тридцать секунд, прежде чем Сент-Джеймс заговорил.

Он передавал события сжато, не поднимая глаз. Провел Линли через каждый день, прошедший с момента исчезновения Шарлотты Боуэн. Изложил факты. Перечислил свидетельства. Объяснил, какие он предпринял шаги и почему. И наконец, по-прежнему не отрывая взгляда от фотографий, сказал:

— Это все. Оставь нас, Томми.

Линли понял, что пора малость осадить.

— Саймон…

Но Сент-Джеймс прервал его.

— Уходи, — сказал он. Линли повиновался.


Дверь в кабинет была закрыта. Она была открыта, когда Дебора впустила его в дом, поэтому Линли понял, куда увела ее Хелен. Не постучав, он повернул дверную ручку.

Дебора сидела на тахте, обхватив руками живот и ссутулившись. Хелен сидела напротив нее на диване со стаканом в руках. Она уговаривала Дебору выпить еще, та отказывалась.

Линли окликнул Хелен, Дебора сразу же отвернулась. Хелен поставила стакан на столик рядом с тахтой, легонько дотронулась до колена Деборы и направилась к Линли. Она вышла вместе с ним в коридор и закрыла дверь.

— Я забылся, сожалею.

Она одарила его неприветливой улыбкой.

— Ничего ты не сожалеешь. Полагаю, ты доволен. Надеюсь, тебе удалось как следует сорвать свою злобу.

— Черт, Хелен, выслушай меня.

— Скажи мне вот что. Есть что-нибудь еще, за что ты хотел бы содрать с нас живьем кожу, прежде чем уйдешь? Потому что мне неприятно думать, что ты покинешь нас, не до конца удовлетворив свое желание осуждать, унижать и разглагольствовать.

— У тебя нет права сердиться, Хелен.

— Так же как у тебя нет права судить.

— Погиб человек.

— Мы в этом не виноваты. И я отказываюсь, Томми, отказываюсь склонять голову, падать на колени и умолять тебя о великодушном прощении. В данной ситуации я не сделала ничего плохого. И Саймон не сделал. И Дебора.

— Если не считать твоей лжи.

Лжи?

— Ты могла сказать мне правду вечером в прошедшую среду. Я просил. Ты солгала.

Хелен взялась рукой за горло. В тусклом освещении коридора ее темные глаза стали еще темнее.

— Ах вот оно что, — проговорила она. — Ты гнусный мелкий лицемер. Не могу поверить… — Ее пальцы сжались в кулак. — Ведь дело не в Шарлотте Боуэн, да? К ней это не имеет никакого отношения. Ты явился сюда и фонтанировал, как прорвавшаяся канализационная труба, из-за меня. Потому что я решила оставить в своей жизни какой-то личный уголок. Потому что я не сообщила тебе то, о чем ты не имел права знать.

— Ты сошла с ума? Ребенок погиб… погиб, Хелен, и, полагаю, ты отдаешь себе отчет, что это означает… так о каких правах ты мне тут говоришь? Когда под угрозой жизнь, никто не имеет никаких прав, кроме человека, находящегося в опасности.

— И кроме тебя, — сказала она. — Кроме Томаса Линли. Кроме родившегося с серебряной ложкой во рту лорда Ашертона. Вот что тебя волнует: твои божественные права, и в данном конкретном случае — право знать. Но знать не о Шарлотте, потому что она всего лишь симптом. Она не болезнь.

— Не переноси это на нас.

— А мне и не надо переносить. Я и так все вижу.

— Да? Тогда можешь увидеть остальное. Если бы ты ввела меня в курс дела, девочка могла бы остаться в живых.

— Только потому, что я сказала бы тебе правду?

— Это послужило бы очень хорошим началом.

— Не обязательно.

— Это была единственная возможность спасти ей жизнь.

— Неужели? — Хелен отступила, глядя на Линли с выражением, которое он мог определить только как глубоко сочувствующее. — Для тебя это будет тяжелым ударом, Томми, — сказала она, — и мне тяжело приносить тебе эту весть, но ты не всемогущ. И, несмотря на твои поползновения играть эту роль, ты не бог. А теперь, прошу меня простить, мне нужно взглянуть, как там Дебора. — Она взялась за дверную ручку.

— Мы не закончили, — сказал Линли.

— Ты, возможно, нет, — ответила Хелен, — а я закончила. Полностью.

И она оставила его перед темными панелями двери. Он уставился на них, пытаясь совладать с нарастающим желанием пнуть деревянную обшивку или ткнуть кулаком в стену или оконное стекло, чтобы испытать боль в той же мере, в какой и причинить ее.

Линли заставил себя отойти от кабинета и направиться к выходу. На крыльце он заставил себя перевести дух.

Он почти слышал, как бы оценила его беседу сержант Хейверс: отличная работа, инспектор. Я даже кое-что записала. Обвинил, оскорбил и всех против себя настроил. Блестящий способ обеспечить их сотрудничество.

Но что еще он должен был сделать? Поздравить с неумелым вмешательством? Вежливо проинформировать о кончине ребенка? И даже использовать это глупое, безобидное слово — кончина, — лишь бы они не почувствовали того, что очень хорошо должны были прочувствовать в тот момент: ответственности?

Они сделали все, что было в их силах, возразила бы Хейверс. Вы слышали отчет Саймона. Они проработали каждую ниточку. Проследили все передвижения девочки в среду. Прошли с ее фотографией по всему району Мэрилебон. Поговорили с людьми, которые последними видели девочку. Что еще сделали бы вы, инспектор?

На каждого завел бы досье. Поставил бы на прослушивание телефоны. Направил бы в Мэрилебон дюжину констеблей в штатском. Поместил бы фотографию девочки в теленовостях. Передал бы ее имя и описание в общенациональную полицейскую базу данных. И это только для начала.

— А если бы родители не захотели этого начала? — спросила бы Хейверс. — Что тогда, инспектор? Что бы вы сделали, если бы они связали вам руки, как связали Саймону?

Но они не смогли бы связать руки Линли. Человек не звонит в полицию и не сообщает о преступлении, чтобы затем определять, каким образом полиция будет его расследовать. Уж это-то Сент-Джеймс знает, даже если Хелен и Дебора не в курсе. В их власти было перевести расследование на другой уровень. И все они это знали.

Но они дали слово…

Линли слышал аргументы Хейверс, но они становились все менее убедительными. И от последнего отмахнуться было легче всего. Их слово ничего не значило в сравнении с жизнью ребенка.

Линли спустился на тротуар. Он чувствовал облегчение, которое пришло с осознанием того, что он действовал правильно. Подойдя к «бентли» и отпирая дверцу, Линли услышал, что кто-то его зовет.

К нему шел Сент-Джеймс. Выражение его лица было непроницаемым, и, приблизившись к машине, он лишь протянул коричневый конверт со словами:

— Думаю, тебе это пригодится.

— Что это?

— Школьная фотография Шарлотты. Письма от похитителя. Отпечатки пальцев с магнитофона. Отпечатки, которые я взял у Лаксфорда и Стоуна.

Линли кивнул. Взял материалы. Хотя он был абсолютно уверен, что его гнев на друзей и любимую женщину полностью обоснован, ему стало не по себе от нарочитой вежливости Сент-Джеймса со всей ее подоплекой. Она напомнила ему, что у него в жизни есть обязательства, пусть трудноопределимые, которые превыше его работы.

Вздохнув, он произнес:

— Черт побери, Саймон. Чего же еще ты от меня ждал?

— Наверно, хоть капли доверия.

Но не успел Линли ответить на это замечание, как Сент-Джеймс продолжал, снова вернувшись к сухому, протокольному тону, предложенному ранее Линли, когда он потребовал информации.

— Я забыл одну вещь. Уэбберли допустил неточность. Полиция Мэрилебона имеет к этому отношение, хоть и косвенное. В тот день, когда похитили Шарлотту Боуэн, полицейский констебль прогнал из Кросс-Киз-клоуз бродягу.

— Бродягу?

— Он мог жить в брошенном доме на Джордж-стрит. Думаю, тебе надо его поискать.

— Ясно. Это все?

— Нет. Мы с Хелен считаем, что он, скорее всего, не бродяга.

— А кто?

— Кто-то, желавший остаться неузнанным. Кто-то переодетый.

15

Родни Эронсон развернул шоколадку «Кит-Кат», отломил кусочек и положил в рот. Этой дневной порции «Кит-Ката», поглощение которой Родни оттягивал до тех пор, пока нестерпимую потребность его организма в шоколаде уже нельзя было игнорировать, почти хватило, чтобы вытеснить из его мыслей Денниса Лаксфорда. Почти, но не совсем.

Сидя за столом совещаний в своем кабинете, Лаксфорд изучал два варианта макета завтрашней первой полосы, которые Родни только что доставил ему по его, Лаксфорда, требованию. Разумеется, главный редактор «Осведомителя» не знал, что Родни сел ему на хвост, поэтому его раздумья над макетами вполне могли быть настоящими. Однако сам факт существования этих двух вариантов ставил побуждения Лаксфорда под вопрос. Больше он уже не мог утверждать, что история о Ларнси и съемном мальчишке достаточно свежа, чтобы оставаться на первой странице. Только не при наличии сообщения о смерти дочери Боуэн, гремевшего по коридорам Флит-стрит с того момента, как Министерство внутренних дел распространило днем официальное сообщение.

И тем не менее он размышлял. Потребовал еще раз текст материала о Боуэн, написанный Сарой Хэпплшорт, стал его читать.

— Крепкий материал, — сказал Родни. — Мы начинаем с официального заявления. И танцуем от него. Факты налицо. Ждем новой информации.

Лаксфорд поднял голову.

— Какого рода информации?

Родни увидел, что глаза у Лаксфорда красные, под глазами темные мешки. Приготовившись уловить малейшее изменение в выражении лица главного редактора, Родни сказал, небрежно пожав плечами:

— Которую придерживают копы и Боуэн.

Лаксфорд положил листок с текстом рядом с макетом первой полосы. Родни пытался оценить его действия. Тянет время? Разрабатывает стратегию? Принимает решение? Что? Он ждал, что Лаксфорд задаст следующий, напрашивающийся сам собой вопрос — почему ты думаешь, что они придерживают информацию? Но так и не дождался.

— Посмотри на факты, Ден. Ребенок живет в Лондоне, но найден мертвым в Уилтшире, и это все, что нам сообщили в официальном заявлении Министерства внутренних дел, наряду с «таинственными обстоятельствами» и «ожиданием результатов вскрытия». Не знаю, как ты трактуешь этот треп, но лично я думаю, что от него несет тухлятиной.

— Что ты предлагаешь?

— Бросить на это Корсико. Что, — поспешил добавить Родни, — я уже взял на себя смелость сделать. Он ждет за дверью. Вернулся в редакцию, когда я нес тебе макеты. Позвать?..

— Позови, — ответил Лаксфорд и, откинувшись в кресле, потер двумя пальцами висок.

— Сейчас. — Положив в рот еще один кусочек «Кит-Ката», Родни открыл дверь в приемную и сделал знак Митчу.

Тот встал, подтянул джинсы, которые круглый год носил без ремня, достал из кармана джинсовой куртки неряшливого вида блокнот и сказал:

— По-моему, для завтрашнего номера у нас есть сенсационный материал. И я гарантирую, что мы пока единственные обладатели. Можно задержать выход номера?

— Для тебя, сын мой, все что угодно, — ответил Родни. — Касается Боуэн?

— Именно ее, — сказал Корсико

Впустив молодого репортера, Родни закрыл дверь. Корсико сел к столу и указал на макеты первых полос и черновой вариант статьи о Боуэн.

— Это все туфта. Нам сунули один долбаный факт — мертвое тело в Уилтшире, — а насчет остального сказали, мол, имейте совесть, дело деликатное. Все прочие данные пришлось добывать самим — сколько лет девочке, где училось, в каком месте нашли тело.

— Введи же нас в курс дела, — сказал Родни и добавил для Лаксфорда: — Митч говорит, что раздобыл сведения, которые мы наверняка захотим опубликовать завтра вместе с материалом Сары.

Родни понимал, что выбора у Лаксфорда, по сути, нет. Он был главным редактором газеты, но он отвечал перед председателем совета директоров, а председатель ожидал, что «Осведомитель» опубликует материал об Ив Боуэн на самом видном месте. Если утром на первой странице появится физия Синклера Ларнси, а не Боуэн, Лаксфорд за это заплатит. Он ухмыльнулся Корсико

— Давай, выкладывай.

Корсико снял свой фирменный «Стетсон», посмотрел на Лаксфорда, словно ожидая более официального приглашения. Тот устало кивнул.

— О'кей. Первое. Никаких сведений из полицейского пресс-центра в Уилтшире, — начал Корсико. — В настоящий момент никаких комментариев, кроме основных: кто нашел тело, когда, где, в каком состоянии и т. д. Боуэн с мужем опознали тело в полночь в Амсфорде. И тут начинаются интересные вещи. — Он поудобнее устроился на стуле, словно подготавливаясь для приятной беседы. Лаксфорд в упор смотрел на журналиста. Корсико продолжал: — Я запросил у офицера по связям с прессой обычную предварительную информацию. Фамилию следователя, время вскрытия, имя патологоанатома, предварительное заключение относительно времени смерти. Ответ один — без комментариев. Они все засекретили.

— Ради такой новости вряд ли стоит задерживать выпуск, — отреагировал Лаксфорд.

— Да, я знаю. Они любят напускать туману. Но я позвонил одной надежной девчонке и попросил ее заглянуть в общенациональную полицейскую базу данных, чтобы выудить что-нибудь оттуда. Но — и тут дело начинает принимать совсем интересный оборот — сообщения там не оказалось.

— Какого сообщения?

— Об обнаружении тела.

— И вы считаете это потрясающей новостью? Ради этого задерживать выход номера? Да полиции, наверно, сейчас не до того, чтобы вбивать куда-то сообщения.

— Положим. Но не оказалось и сообщения об исчезновении ребенка. Хотя тело находилось в воде — как шепнула та же девчонка — не менее восемнадцати часов.

— А вот это хорошая новость, — вступил Родни и оценивающе глянул на Лаксфорда. — Интересно, что бы это значило. Как думаешь, Ден?

Лаксфорд проигнорировал вопрос, Родни кивком велел Корсико продолжать.

— Поначалу я подумал, ну, что тут такого, забыли сообщить об исчезновении ребенка. В конце концов, были выходные. Может, родители решили, что девочка у бабушки с дедушкой. Те подумали, что ребенок у дядьки с теткой. В общем, где-то ребенок гостит. Такой вот расклад. Но я решил, что проверить все равно стоит. И получилось, что я был прав. — Корсико раскрыл блокнот и сказал: — У Боуэн работает одна ирландка. Толстуха в обвислых леггинсах, зовут ее Пэтти Магуайр. Я имел с ней беседу уже через четверть часа после того, как Министерство внутренних дел сделало заявление.

— В доме Ив Боуэн?

— Я первым туда явился.

— Наш человек, — пробормотал Родни. Корсико скромно потупился, потом продолжал:

— Под видом посыльного с цветами.

— Остроумно, — ухмыльнулся Родни.

— И? — сказал Лаксфорд.

— Она исступленно била поклоны в гостиной, а поскольку я выразил желание помолиться с ней вместе — что заняло добрых сорок пять минут, скажу я вам, — мы потом выпили на кухне чайку, и она проболталась. — Теперь Митч повернул стул так, чтобы смотреть прямо на Лаксфорда. — Ребенок пропал в прошлую среду, мистер Лаксфорд. По всей вероятности, ее похитили на улице, скорей всего, какой-то извращенец. Но Ив Боуэн и ее муж в полицию не заявили. Что вы об этом думаете?

Пораженный Родни тихонько присвистнул. Даже он не был готов к такому.

— У нас прямо-таки убойный материал, — сказал он.

— Какие у вас есть этому подтверждения? — спросил Лаксфорд у Корсико.

Подтверждения? — переспросил Родни. — Да он же говорил с этой дурой домработницей. Кому, как не ей, знать, что ребенок исчез и в полицию не звонили?

— У вас есть подтверждения? — повторил вопрос Лаксфорд.

— Ден! — воскликнул Родни и понял, что Лаксфорд зарубит материал, если Корсико не даст подтверждения по всем аспектам.

Но журналист не подвел, он сказал:

— Я поговорил с сотрудниками в трех полицейских участках в Мэрилебоне — на Олбани-стрит, на Гринберри-стрит и на Уигмор-стрит. Ни в одном из них нет заявления об исчезновении ребенка.

— Динамит, — выдохнул Родни. Ему хотелось завопить, но он сдержался. Корсико докладывал дальше:

— Я просто обалдел. Что это за родители, которые не звонят в полицию, если исчезает их ребенок? Тогда я подумал — может, они хотели, чтобы ее не стало.

На лице Лаксфорда ничего не отразилось. Родни негромко свистнул.

— Поэтому я решил, что мы можем всех обскакать, если я еще немного покопаюсь, — сказал Корсико. — Что я и сделал.

— И? — спросил Родни, чувствуя, что история начинает приобретать очертания.

— И я обнаружил, что муж Боуэн — тип по имени Александр Стоун — вообще не отец ребенка.

— Это не открытие, — заметил Лаксфорд. — Любой, кто интересуется политикой, сказал бы вам это, Митч.

— Да? Ну, а для меня это стало открытием, и очень даже интригующим. Поэтому я поехал в архив и разыскал свидетельство о рождении, чтобы узнать, кто же отец. Потому что и с ним мы бы побеседовали, правильно?

Пошарив по карманам, Корсико извлек сложенный листок бумаги. Развернул его, разгладил на столе и подал Лаксфорду. Родни ждал, затаив в предвкушении дыхание. Лаксфорд просмотрел бумагу, поднял голову и сказал:

— Ну?

— Что — ну? — потребовал Родни.

— Она не указала имя отца, — объяснил Корсико.

— Я это вижу, — сказал Лаксфорд. — Но поскольку она никогда не называла его публично, едва ли это можно считать ошеломляющей новостью.

— Пусть и не новостью, Но мы можем от этого оттолкнуться. Нет фамилии отца в свидетельстве о рождении. В полиции нет заявления об исчезновении девочки. Таким образом, Боуэн окружила тайной и рождение и смерть этого несчастного ребенка, мистер Лаксфорд. А последнее имело какой-то смысл, только если она знала, кто похитил ребенка. Или сама организовала похищение. Это два единственно возможных и к тому же разумных основания для того, чтобы сразу же не броситься к копам. А если соотнести это с фактом, что она столько лет скрывала имя отца… Думаю, вы понимаете.

— Не понимаю.

— Послушайте, я нутром чую, что между исчезновением ребенка и этим таинственным папашей есть какая-то связь. И если мы пороемся в прошлом Боуэн, я уверен, мы его вычислим. Это легче легкого. Мы знаем дату рождения девочки. Отсчитаем девять месяцев назад и посмотрим, чем тогда занималась Ив Боуэн. — Он перелистнул две страницы в своем блокноте. — Да. Вот. «Дейли телеграф». Она работала политическим корреспондентом в «Дейли телеграф». Вот наша отправная точка.

— Я ожидал от вас большего, — сказал, обращаясь к Корсико, Лаксфорд.

— Что? — удивился тот. — Не понял. В чем…

— Я ожидал большего, чем эта бредовая сказочка, которую вы мне тут изложили, Митчелл.

— Эй, Ден, погоди-ка, — вмешался Родни.

— Нет, — припечатал Лаксфорд, — это вы подождите. Вы оба. Мы говорим здесь не о человеке с улицы, а о члене парламента. И не просто о члене парламента, а о министре правительства. Вы что, действительно считаете, что я хоть на секунду поверю, будто министр правительства — да еще и заместитель министра внутренних дел — станет звонить в местный полицейский участок и заявлять об исчезновении своей дочери, когда ей всего-то и нужно — пройти по коридору, и министр внутренних дел лично займется ее проблемой? Когда она может попросить о принятии строжайших предосторожностей? Когда может добиться такого уровня секретности, какого пожелает? В проклятом правительстве, помешанном на секретности? В ее силах поставить на уши весь Скотленд-Ярд, и ни один полицейский участок даже и понятия не будет об этом иметь, так неужели вы думаете, что в каком-то чахлом участке в Мэрилебоне будет лежать ее заявление? Вы что, в самом деле хотите уверить меня, что у нас есть материал для первой полосы, с помощью которого мы подковырнем Боуэн, сославшись на то, что она не позвонила местным полицейским? — Резко отодвинув кресло, он встал. — Что это за журналистика? Идите, Корсико, и не возвращайтесь, пока не найдете чего-нибудь получше.

Корсико открыл было рот, но Родни, подняв руку, остановил его. Он не мог поверить, что Лаксфорд зайдет настолько далеко, что под таким предлогом зарубит всю публикацию, как бы ему этого ни хотелось. Но требовалось убедиться.

— Хорошо, — произнес он. — Митчелл, мы возвращаемся на исходную позицию. Проверяем все по два раза. Получаем три подтверждения. — И быстро добавил, прежде чем Корсико успел возразить: — Что у нас будет на завтрашней первой полосе, Деннис?

— Мы поставим уже написанную статью о Боуэн. Без изменений. И ничего об отсутствии заявления в полицию.

Корсико ругнулся.

— У меня настоящая бомба. Я знаю.

— Не бомба, а дерьмо, — сказал Лаксфорд.

— Это…

— Мы еще поработаем, Ден.

Родни подхватил Корсико под руку и быстро вывел из комнаты. Дверь за ними закрылась.

— Какого черта? — гневно спросил Корсико. — У меня горячий материал. Ты это знаешь. Я это знаю. Вся эта чушь насчет… Послушай, если мы его не напечатаем, его напечатает кто-нибудь другой. Нужно было продать эту историю «Глобусу». Это же новость. Сенсация. И только у нас. Проклятье. Проклятье. Мне нужно было…

— Продолжай копать, — тихо проговорил Родни, задумчиво глянув на дверь кабинета Лаксфорда. — Иди по следу.

— По какому именно?

— Ты считаешь, что существует связь, так? Ребенок, свидетельство о рождении и так далее?

Корсико расправил плечи, выпрямился. Будь на нем галстук, он бы, вероятно, подтянул узел.

— Да, — ответил он. — Иначе я бы не стал во все это лезть.

— Тогда найди эту связь.

— И что тогда? Лаксфорд…

— К черту Лаксфорда. Раскрути эту историю. Я сделаю остальное.


Деннис Лаксфорд включил компьютер, сел в кресло. На экране замелькали строчки, но взгляд Лаксфорда скользил по ним, не различая. Включение компьютера было лишь видимостью какой-то деятельности. Он мог уткнуться в экран и изобразить жадный интерес к этой тарабарщине, если бы кто-нибудь неожиданно вошел в его кабинет, считая само собой разумеющимся, что главный редактор «Осведомителя» следит за тем, как все репортеры Лондона энергично копаются в жизни Ив Боуэн. Митч Корсико был только одним из них.

Лаксфорд понимал, насколько неубедительно разыграл редакторский гнев перед Митчем Корсико и Родни Эронсоном. За все годы, что он возглавлял «Осведомитель», а до него «Глобус», он ни разу даже не попытался заблокировать материал, в котором лжи было столько же, сколько в этой истории о члене парламента Боуэн, не заявившей в местную полицию о похищении своего ребенка. К тому же это был материал о тори. Ему бы упиваться такой возможностью прижать партию консерваторов. А он не только не ухватился за нее. Он сделал все возможное, чтобы провалить публикацию.

Лаксфорд понимал, что в лучшем случае выиграл немного времени. То, что Корсико так быстро добрался до свидетельства о рождении и предложил порыться в прошлом Ивлин, показало Лаксфорду, что тайна рождения Шарлотты едва ли останется тайной теперь, когда девочка умерла.

Шарлотта. Господи, подумал Лаксфорд, он ведь даже никогда ее не видел. Он видел пропагандистские фотографии, когда Ивлин баллотировалась в парламент, запечатлевшие кандидата у нее дома вместе с преданной, улыбающейся семьей. Но и только. Даже тогда он уделял этим снимкам не больше внимания, чем фотографиям других кандидатов во время всеобщих выборов. На девочку он толком и не глядел. Не потрудился рассмотреть ее. Она была его дочерью, а все, что он, в сущности, о ней знал, это ее имя. А теперь еще — что она мертва.

В воскресенье вечером он позвонил в Мэрилебон из спальни. Услышав ее голос, он коротко сказал:

— Телевизионные новости. Ивлин, нашли тело.

— Боже мой, — ответила она. — Ты чудовище. Ты ни перед чем не остановишься, чтобы сломать мою волю, да?

— Нет! Ты только послушай. Это в Уилтшире. Ребенок. Девочка. Мертвая. Они не знают, кто она. Они просят помочь. Ивлин, Ивлин.

Она повесила трубку. С тех пор он с ней не разговаривал.

В общем-то, он был убежден, что Ивлин заслуживает позора. Заслуживает самого настоящего остракизма. Заслуживает, чтобы все подробности рождения Шарлотты, ее жизни, исчезновения и смерти были выставлены на суд ее сограждан. И заслуживает падения со своего высокого поста. Но он не мог содействовать ее низвержению. Потому что Деннису хотелось верить — она сполна заплатила за все свои грехи смертью своего ребенка.

В те дни в Блэкпуле он ее не любил, не больше, чем она его. А потом ему было стыдно, что в результате их лишенного любви совокупления зародилась новая невинная жизнь. Ему даже в голову не приходило, что то, чем они занимались, чревато такими серьезными последствиями. Для него это был только способ доказать ей — и больше всего себе — свое превосходство.

Он не любил ее. Он не любил этого ребенка. Он его не хотел. И по всем статьям сейчас он не должен был бы испытывать ничего, кроме горечи оттого, что непрошибаемое упрямство Ивлин стоило человеку жизни.

Но правда состояла в том, что чувства его не ограничивались горечью. Его терзали вина, гнев, боль и сожаление. Потому что он не только дал жизнь ребенку, которого ни разу не попытался увидеть, он еще стал причиной гибели ребенка, с которым уже никогда не познакомится. И теперь ничто не могло изменить для него этого факта. И никогда не изменит.

Он машинально придвинул компьютерную клавиатуру. Открыл файл со статьей, которая спасла бы Шарлотте жизнь. Прочел первое предложение: «Когда мне было тридцать шесть лет, от меня забеременела женщина». В тишине своего кабинета — тишине, нарушаемой лишь звуками, доносившимися из редакции газеты, которую его наняли поднимать практически из ничего — он прочитал заключительные слова этой отталкивающей истории: «Когда мне былосорок семь, я убил этого ребенка».

16

Когда Линли добрался до Девоншир-Плейс-мьюз, то увидел, что Хильер уже откликнулся на требование министра внутренних дел об эффективных действиях. Въезд в переулок перегораживал барьер, при котором находился констебль, другой констебль стоял на страже у двери в дом Ив Боуэн.

За ограждением, выплескиваясь на Мэрилебон-Хай-стрит, толпились в сумерках представители средств массовой информации. Несколько телевизионных групп устанавливали освещение, чтобы снять выступления своих корреспондентов для вечерних выпусков новостей, газетные репортеры выкрикивали вопросы, адресуя их ближайшему к ним констеблю, фотографы беспокойно ожидали возможности заснять кого-нибудь, связанного с данным делом.

Когда Линли остановил «бентли», чтобы показать удостоверение, журналисты со всех сторон волной хлынули к автомобилю, последовал нестройный хор самых разных вопросов.

— Без комментариев, — отозвался Линли, попросил констебля освободить проезд и въехал в Девоншир-Плейс-мьюз.

Выйдя из машины, он услышал частый топот и, обернувшись, увидел спешившего к нему констебля-детектива Уинстона Нкату.

— Ну? — спросил Линли, когда Нката подошел к нему.

— Полный ноль, — Нката окинул улочку взглядом. — Народ есть во всех домах, кроме двух, но никто ничего не заметил. Девочку все они знают… похоже, она была приветливой малышкой, любившей поболтать с любым, кто стал бы слушать… но в прошлую среду ее никто не видел. — Нката сунул маленький блокнот в кожаном переплете во внутренний карман куртки. Туда же он отправил, осторожно убрав внутрь стержень, механический карандаш. Потом сказал: — Имел длительную беседу с дедом-пенсионером, лежит в постели на втором этаже в двадцать первом доме, так? Он по большей части с улицы глаз не сводит. Сказал, что за последнюю неделю вообще ничего необычного не было. Все знакомые люди — почтальон, молочник, местные жители. И по его словам, дом Боуэн работает как часы, поэтому он обратил бы внимание, если бы случилось что-то из ряда вон.

— Бродяг по соседству не видели? — Линли пересказал Нкате то, что сообщил ему Сент-Джеймс.

Нката покачал головой.

— Ни намека, старик. Опять же этот дедок, о котором я упоминал. Он бы запомнил. Он знает тут все от и до, и даже кто, и с кем, и сколько раз, как он мне поведал.

— Рад это слышать. — Линли кивнул на дом Ив Боуэн. — Кто-нибудь приходил или уходил?

— В течение примерно часа там находился министр внутренних дел. Потом пришел высокий, тощий парень с клеевой причесочкой. Он пробыл там минут пятнадцать, может, больше. Принес с собой стопку блокнотов и папок и ушел вместе с толстой теткой с холщовой сумкой. Посадил ее в машину и был таков. Домработница, судя по ее виду. Плакала в рукав свитера. Ну, или закрывала лицо от фотографов.

— Это все?

— Так точно. Если только кто-то не спустился на парашюте на задний двор. И кстати, как им удалось так быстро сюда прискакать? — поинтересовался Нката по поводу репортеров.

— Меркурий помог либо «Энтерпрайз»[25] подбросил. Выбирайте.

— Мне бы так повезло. Я застрял в пробке перед Букингемским дворцом. Перенесли бы это дурацкое строение в какой-нибудь другой район? Стоит себе в самом центре и ничего не делает, только транспорту мешает.

— Некоторые члены парламента, — заметил Линли, — сочли бы это отменной метафорой, Уинстон. Но, боюсь, не мисс Боуэн. Давайте же с ней побеседуем.

Прежде чем впустить Линли, констебль у двери взглянул на его удостоверение. Внутри, у подножия лестницы, сидела в плетеном кресле девушка-констебль. Она разгадывала кроссворд в «Тайме» и поднялась, держа в руке словарь-тезаурус, когда вошли Линли и Нката. Девушка провела их в гостиную, переходившую в столовую. Там был накрыт стол: стыли в своем соусе бараньи котлеты с мятным желе, горошком и картофелем. Сервировано было на двоих. Стояла открытая бутылка вина. Но ничего не было ни съедено, ни выпито.

Через распахнутые французские окна открывался вид на внутренний дворик. Вымощенные терракотовой плиткой дорожки и широкие, ухоженные клумбы окружали маленький фонтан, из которого слабой струйкой била вода. За зеленым кованым столом слева от французских окон сидела в сгущавшихся сумерках Ив Боуэн. Перед ней лежала открытая папка, а сбоку стоял бокал, до половины наполненный вином рубинового цвета. Еще пять папок стопкой лежали на соседнем стуле.

— Министр Боуэн, Нью-Скотленд-Ярд, — сказала девушка-констебль, ограничившись данным представлением. Когда Ив Боуэн подняла глаза, констебль попятилась и нырнула назад в дом.

— Я разговаривал с мистером Сент-Джеймсом, — сказал Линли, когда представился сам и представил детектива-констебля Нкату. — Нам придется откровенно с вами поговорить. Это может причинить вам боль, но другого пути нет.

— Значит, он все вам рассказал.

Ив Боуэн не смотрела ни на Линли, ни на Нкату, который достал свой блокнотик в кожаном переплете и взял на изготовку карандаш, выпустив нужную длину стержня.

— Да, — ответил Линли.

— И что из этого вы уже сообщили прессе?

— Не в моих привычках общаться со средствами массовой информации, если это вас волнует.

— Даже когда они гарантируют анонимность?

— Мисс Боуэн, я не заинтересован в разглашении ваших тайн. Ни при каких обстоятельствах. Более того, у меня вообще нет к ним никакого интереса.

— Даже денежного, инспектор?

— Совершенно верно.

— Даже если вам предложат больше, чем вы зарабатываете как полицейский? Разве хорошая взятка — в три или четыре месячных оклада, например, — не станет хорошим стимулом для пробуждения такого интереса?

Линли скорее почувствовал, чем увидел обращенный на него взгляд Нкаты. Он знал, чего ждет от него констебль: резкого ответа инспектора Линли на оскорбление, нанесенное его порядочности, не говоря уже об ответе лорда Ашертона на более серьезное оскорбление его банковского счета.

— Мне интересно узнать, что случилось с вашей дочерью, — только и сказал он. — Если ваше прошлое с этим связано, в конце концов оно станет достоянием общественности. Так что советую приготовиться. Осмелюсь заметить, это будет не так страшно, как то, что уже произошло. Мы можем об этом поговорить?

Она смерила его оценивающим взглядом, по которому ничего нельзя было прочесть, но, видимо, пришла к какому-то решению, потому что чуть опустила подбородок, что могло сойти за кивок, и сказала:

— Я позвонила в полицию Уилтшира. Вчера вечером мы ездили туда на опознание.

— Мы?

— Мой муж и я.

— Где мистер Стоун?

Ив Боуэн опустила веки. Взялась за бокал, но пить не стала.

— Алекс наверху, — ответила она. — Наглотался успокоительных. Увидев Шарлотту… Честно говоря, я думаю, что всю дорогу до Уилтшира он надеялся, что это не она. По-моему, ему даже удалось убедить себя в этом. Поэтому когда он наконец увидел ее тело, его это подкосило. — Она придвинула к себе бокал по стеклу, служившему столешницей. — Мне кажется, что наше общество сильно переоценивает мужчин и недооценивает женщин.

— Никто из нас не знает, как отреагирует на смерть, — заметил Линли. — Пока не столкнется с ней.

— Полагаю, это правда. — Она чуть повернула бокал, глядя, как всколыхнулось его содержимое. — Полицейские в Уилтшире знали, что она утонула, но больше ничего нам не сказали — ни где, ни когда, ни как. Особенно последнее, что показалось мне довольно странным.

— Им приходится ждать результатов вскрытия, — объяснил ей Линли.

— Первым позвонил сюда Деннис. Заявил, что видел сюжет в новостях. — Лаксфорд?

— Деннис Лаксфорд,

— Мистер Сент-Джеймс сказал мне, что вы подозревали его в причастности к этому.

— Подозреваю, — поправила его Ив. Она оставила в покое бокал и принялась приводить в порядок лежавшие на столе бумаги, выравнивая стопку замедленными, как у лунатика, движениями. Не находится ли и она под действием седативных средств, подумал Линли. — Насколько я понимаю, инспектор, в настоящий момент нет свидетельств того, что Шарлотту убили. Это верно?

Линли не хотелось облекать свои подозрения в слова, несмотря на виденные фотографии.

— Только вскрытие сможет сказать нам, что же случилось, — ответил он.

— Да. Разумеется. Официальная линия полиции. Я понимаю. Но я видела ее тело. Я… — Она нажала пальцами на столешницу, так что кончики пальцев побелели. Ив Боуэн с минуту молчала, и в эту минуту до них ясно донесся приглушенный говор журналистов, находившихся не так далеко — на Мэрилебон-Хай-стрит. — Я видела все тело, а не только лицо. На нем нет ни единого кровоподтека. Нигде. Никакой значительной отметины. Ее не связывали. Не утяжеляли тело грузом. Она не боролась с человеком, державшим ее под водой. Какой вы делаете из этого вывод, инспектор? Мой вывод — это несчастный случай.

Линли не стал ей возражать. Ему было любопытно посмотреть, к чему придет в своих рассуждениях Ив Боуэн.

— Мне кажется, у него произошла осечка, — сказала она. — Он намеревался держать ее, пока я не сдамся его требованию о публичном признании. И затем он отпустил бы ее, не причинив вреда.

— Мистер Лаксфорд?

— Он не убил бы ее и не отдал бы такого приказа. Она нужна была ему живой, чтобы обеспечить мое сотрудничество. Но где-то он прокололся. И она погибла. Она не знала, что происходит. Могла перепугаться. Видимо, поэтому она сбежала. Это совершенно в духе Шарлотты — сбежать. Возможно, она мчалась со всех ног. В темноте. По незнакомой местности. Она даже не знала, что там есть канал, потому что никогда не была в Уилтшире.

— Она умела плавать?

— Да. Но если она быстро бежала… Если она бежала, упала, ударилась головой… Вот что вполне могло случиться.

— Мы ничего не исключаем, мисс Боуэн.

— Значит, вы и Денниса не исключаете?

— Как и всех остальных.

Она перевела взгляд на свои бумаги, которые выравнивала.

— Больше никого нет.

— Мы не можем прийти к такому заключению, — сказал Линли, — не рассмотрев досконально всех фактов. — Он выдвинул один из трех других стульев, стоявших вокруг стола. Кивком велел Нкате сделать то же самое. — Я вижу, вы взяли работу домой.

— И первым вы рассмотрите этот факт, да? Почему младший министр сидит спокойненько в своем саду, обложившись работой, в то время как ее муж — который даже не является отцом ребенка — лежит наверху, убитый горем?

— Полагаю, на вас огромная ответственность.

— Нет. Вы полагаете, что я бессердечна. Это же самое логичное объяснение, не так ли? Ведь вы должны оценить мое поведение. Вы должны задаться вопросом, что я за мать. Вам нужно найти похитителя моей дочери, и, на ваш взгляд, я вполне могла организовать похищение сама. Иначе как бы я могла сидеть тут над бумагами, словно ничего не произошло? Я же не похожа на тех, кто будет искать утешения в лихорадочной деятельности, лишь бы не рвать на себе волосы от горя. Не так ли?

Линли наклонился к ней, положив ладонь рядом с ее ладонью — на стопку бумаг, и сказал:

— Поймите меня. Не каждое мое замечание — приговор, мисс Боуэн.

Он услышал, как она судорожно сглотнула.

— А в моем мире это так.

— Вот о вашем мире нам и надо поговорить. Пальцы Ив Боуэн сжались, словно она хотела смять документы. Похоже, ей понадобилось некоторое усилие, чтобы снова расслабиться.

— Я не плакала. Она была моей дочерью. Я не плакала. Он смотрит на меня, ждет моих слез, потому что тогда мог бы утешить меня, а пока их нет, он совершенно потерян. Ему не на что опереться. Не за что даже ухватиться. Потому что я не могу плакать.

— Вы все еще в шоке.

— Нет. И это хуже всего. Не быть в шоке, когда все от тебя этого ожидают. Врачи, родственники, коллеги. Все они ждут, чтобы я хоть каким-то образом выказала материнскую скорбь, чтобы они знали, что делать дальше.

Линли понимал, что нельзя составлять мнение о члене парламента на основании одной из бесконечного числа реакций на внезапную смерть, которых он навидался за многие годы. Верно, что не такого поведения он ожидал бы от матери, чья десятилетняя дочь была похищена, держалась в заточении и затем была найдена мертвой, но он знал, что недостаток эмоций не показатель ее равнодушия. Еще он знал, что Нката помечает это для отчета, потому что констебль принялся писать, едва Ив Боуэн заговорила.

— Мы проверим мистера Лаксфорда, — сказал ей Линли. — Но я не хочу заниматься им, не исключив других возможных подозреваемых. Если похищение вашей дочери было первым шагом на пути устранения вас из политики…

— Тогда нам надо подумать, кто еще, кроме Денниса, был в этом заинтересован, — закончила она за него. — Правильно?

— Да. Нам надо об этом подумать. А также о страстях, которые могли стать для кого-то мотивом. Ревность, алчность, политические амбиции, месть. В оппозиции вы никому не помешали?

Ив коротко, иронически улыбнулась.

— Враги в парламенте сидят не напротив предмета своей антипатии, инспектор. Они сидят позади него, с остальными членами партии.

— Чтобы легче нанести удар в спину, — заметил Нката.

— Совершенно верно. Да.

— Ваше восхождение к власти совершилось относительно быстро, так? — спросил у члена парламента Линли.

— За шесть лет, — ответила она.

— С вашего первого избрания? — Когда она кивнула, он продолжал: — Вы быстро выучились. Другие годами сидят на задних скамьях.

— Я не первая, кто в продвижении наверх опережает старших. Это вопрос таланта, равно как и амбиций.

— Согласен, — сказал Линли. — Но кому-то столь же амбициозному, считающему себя столь же талантливым, могло очень не понравиться, что вы через его голову получили пост в правительстве. Это чувство могло перерасти в сильное желание увидеть вас поверженной. В результате разоблачения личности отца Шарлотты. В таком случае мы ищем человека, который тоже присутствовал в Блэкпуле на конференции тори, где была зачата ваша дочь.

Наклонив набок голову, Ив Боуэн внимательно рассматривала Линли, потом с некоторым удивлением проговорила:

— Он действительно все вам рассказал, да? Мистер Сент-Джеймс?

— Я же сказал, что разговаривал с ним.

— Я почему-то думала, что он опустит интимные подробности.

— Я не имел бы шанса продвинуться вперед, не зная, что вы с мистером Лаксфордом были в Блэкпуле любовниками.

Она подняла палец.

— Сексуальными партнерами, инспектор. Кем бы мы ни были, но мы с Деннисом Лаксфордом никогда не были любовниками.

— Называйте как хотите, но кто-то знает, что произошло между вами. Кто-то, кто подсчитал…

— Или подсчитала, — вставил Нката.

— …или подсчитала, — согласился Линли. — Кто-то, кто знает, что в результате появилась Шарлотта. Кто бы ни был этот человек, он находился тогда в Блэкпуле, он, вероятно, таит на вас злобу, он, очень возможно, хочет занять ваше место.

Ив Боуэн задумалась.

— Первый, кто хотел бы занять мое место, — это Джоэл, — сказала она. — Он ведет большую часть моих дел. Но вряд ли он…

— Джоэл? — переспросил Нката, держа наготове карандаш. — Пожалуйста, фамилию, мисс Боуэн?

— Вудуорд, но он слишком молод. Сейчас ему двадцать девять лет. Он не мог присутствовать на конференции в Блэкпуле. Разве что приехал с отцом.

— Кто это?

— Джулиан. Полковник Вудуорд. Он председатель ассоциации моих избирателей. Многие десятилетия работает в партии. Не знаю, был ли он в Блэкпуле, но мог быть. Следовательно, мог и Джоэл. — Она взяла бокал, но пить не стала, а, обхватив его ладонями, говорила, глядя в него. — Джоэл мой помощник. У него есть политические амбиции. Иногда у нас бывают расхождения во мнениях. Но все равно… — Она покачала головой, отметая такую мысль. — Не думаю, что это Джоэл. Никто не знает, где я и зачем, лучше него. Он также знает все про Алекса и Шарлотту. Поневоле. Это входит в его обязанности. Но совершить такое… Как он мог это провернуть? Он же находился в Лондоне. На работе. Все это время.

— И в выходные? — спросил Линли.

— Что вы имеете в виду?

— Тело нашли в Уилтшире, но это не означает, что со среды Шарлотту держали в Уилтшире. Она могла быть где угодно, даже здесь, в Лондоне. Ее могли переправить в Уилтшир в выходные.

— Вы хотите сказать, после того, как она умерла, — произнесла Ив Боуэн.

— Не обязательно. Если ее держали в городе и место по каким-то причинам стало ненадежным, ее могли перевезти.

— Тогда тот, кто ее перевозил, должен знать Уилтшир. Если ее прятали там до того… до того, что случилось.

— Да. Прибавьте к уравнению и это. Кто-то из присутствовавших на конференции в Блэкпуле. Кто-то завидующий вашему положению. Кто-то имеющий на вас зуб. Кто-то знакомый с Уилтширом. Джоэл подходит? А его отец?

Она смотрела на свои бумаги, потом внезапно начала их перебирать, бормоча;

— Джоэл упомянул при мне… в четверг вечером… он сказал…

— Этот Вудуорд связан с Уилтширом? — уточнил Нката, прежде чем записать.

— Нет. Не Джоэл. — Она порылась в бумагах. Сложила их и сунула в папку. Вытащила другую папку из стопки на соседнем стуле. — Это тюрьма, — сказала она. — Она ему не нужна. Он неоднократно просил о встрече со мной по поводу этой тюрьмы, но я отмахивалась от него, потому что… Блэкпул. Конечно, он был в Блэкпуле.

— Кто? — спросил Линли.

— Алистер Харви. Столько лет назад, в Блэкпуле. Я брала у него интервью для «Телеграф». Я попросила об интервью… он был только что избран тогда в парламент, откровенный и дерзкий. Красноречивый. Умный. Интересный. Любимчик партии. Предрекали, что его быстро назначат заместителем министра иностранных дел и что в течение пятнадцати лет он станет премьер-министром. Поэтому мне нужен был биографический очерк. Он согласился со мной побеседовать, и мы договорились о встрече. В его номере. Я ни о чем таком не подозревала, пока он ко мне не подъехал. Вы только что все обо мне узнали, сказал он, а, как говорится, мера за меру, поэтому я тоже хочу узнать вас поглубже. Кажется, я рассмеялась. Во всяком случае, я и не подумала изобразить непонимание, чтобы его не задеть. Просто ненавижу подобные заходы со стороны мужчин.

Она нашла, что искала, во второй папке, вытащенной из стопки.

— Это тюрьма, — сказала Ив Боуэн. — Проект разрабатывается уже два года. Она будет дорогой, оснащенной по последнему слову. Содержаться в ней будет три тысячи человек. И если Алистер Харви не сможет остановить строительства, ее воздвигнут на территории его избирательного участка.

— Который находится? — спросил Линли.

— В Уилтшире, — ответила она.


Согнувшись в три погибели, Нката поместил свое длинное тело на пассажирское сиденье «бентли». Он снова принялся писать, опираясь одной ногой о тротуар и пристроив блокнотик на колене.

— Оформите это в нечто читаемое для Хильера, — сказал ему Линли. — Отнесите ему утром. По возможности не встречайтесь с ним. Он собирается следить за каждым нашим шагом, а мы постараемся держать его на расстоянии.

— Ясно. — Нката поднял голову, окинул взглядом фасад дома Ив Боуэн. — Что вы думаете?

— Сначала Уилтшир.

— Харви?

— Это отправная точка. Там им займется Хейверс.

— А мы здесь?

— Мы будем копать. — Линли припомнил все, что сообщил ему Сент-Джеймс. — Начинайте искать двойные связи, Уинстон. Нам надо знать, кто связан с Боуэн и одновременно с Уилтширом. У нас уже есть Харви, но это гладко до неправдоподобия, не так ли? Поэтому проверь Лаксфорда, Вудуордов. Проверь Чэмберса, учителя музыки Шарлотты, поскольку он видел ее последним. Проверь Магуайр, домработницу. Отчима — Александра Стоуна.

— Думаете, он не настолько убит, как хочет представить мисс Боуэн? — спросил Нката.

— Я думаю, возможно все.

— Включая участие Боуэн?

— Проверьте и ее. Если Министерство внутренних дел ищет место для строительства в Уилтшире новой тюрьмы, оно посылало комиссию для изучения местности. Если Боуэн входила в состав комиссии, она имеет представление о тамошних местах. Она могла присмотреть там укромный уголок, где приказала спрятать девочку, если сама стоит за похищением.

— Тут возникает большой знак вопроса, старик. Что она собиралась выгадать?

— Она политическая фигура, — сказал Линли. — И ответ на этот вопрос лежит в сфере политики. Чем она могла поплатиться, видно невооруженным глазом.

— Если бы Лаксфорд опубликовал этот материал, ей бы каюк.

— Так мы призваны думать, верно? Вся каша заварилась из-за того, что она теряет, и, по словам Сент-Джеймса, все до единого действующие лица — за исключением учителя музыки — подчеркивали это с самого начала. Поэтому будем держать это в голове. Но обычно невредно бывает направиться по пути, на который нам не столь активно указывают. Так что давайте попробуем выяснить, что член парламента Боуэн приобретает.

Нката закончил писать, поставив четкую точку. Тоненькой ленточкой-закладкой отметил страницу и убрал блокнот и карандаш в карман. Выбравшись из автомобиля, он еще раз окинул взглядом фасад дома младшего министра, у которого стоял, сложив руки на груди, одинокий констебль.

Наклонившись к открытому окошку машины, он отпустил последнее замечание:

— Грязное может оказаться дельце, а, инспектор?

— Оно уже грязное, — ответил Линли.


Крюк, сделанный Барбарой Хейверс для заезда в Готорн-лодж в Гринфорде, привел ее на шоссе М-4 значительно позже часа пик. Однако, как она вскоре обнаружила, время не играло абсолютно никакой роли. Столкновение перед самым Редингом между «рейндж-ровером» и грузовиком, перевозившим помидоры, превратило скоростной поток в процессию, почтительно движущуюся по алой слякоти. Увидев бесконечную ленту красных огоньков, уходящую за горизонт, Барбара переключила скорость, нашла по радио станцию, сообщившую ей, что творится впереди, и настроилась ждать. Перед выездом она посмотрела карту, поэтому знала, что может оставить автостраду и при необходимости попытать счастья на шоссе А-4. Но о том, чтобы прорваться на ее развалюхе к обочине, даже мечтать не приходилось.

Барбара ругнулась. Она выберется из затора лет через сто, а ее желудок требовал к себе немедленного внимания. Барбара знала, что перед выездом ей следовало хоть немного перекусить. Но тогда ей было не до ужина. Сунув в дорожную сумку несколько смен белья и зубную щетку, она ринулась в Гринфорд, чтобы перед путешествием в Уилтшир сообщить матери великую новость. Она возглавит свою линию расследования! Ей поручили кое-что поважнее доставки лорду Ашертону сэндвичей с пятого этажа, и Барбаре не терпелось поделиться с кем-нибудь этой радостью.

Сначала она попытала счастья с соседями. По пути к своему коттеджу, напоминающему жилище гномов и стоящему в глубине сада в Итон-Виллаж, она остановилась перед квартирой первого этажа в здании в эдвардианском стиле, чтобы поделиться новостью. Но ни Халиды Хадии — восьмилетней подружки и неизменной спутницы Барбары в вылазках на природу, походах в зоопарк и прогулках на катере до Гринвича, — ни ее отца Таймуллы Азара не оказалось дома, чтобы с подобающим восторгом отреагировать на перемену в ее служебном положении. Поэтому она сложила в сумку брюки, пуловеры, белье и зубную щетку и покатила в Гринфорд к матери.

Миссис Хейверс и других обитателей Готорн-лоджа она нашла в алькове, служившем столовой. Все они сидели за круглым столом вместе с Флоренс Мейджентри — их содержательницей, их сестрой-сиделкой, их наперсницей, массовиком-затейником и ласковым тюремщиком, — которая помогала им собирать объемный «пазл». По картинке на коробке Барбара увидела, что в законченном виде должен получиться викторианский особняк. В настоящий момент он походил на развалины после авианалета.

Миссис Фло освободила для Барбары свое место, рядом с миссис Хейверс. Мать Барбары увлеченно собирала одну из стен и доверительно рассказывала миссис Солкилд и миссис Пендлбери, что сооружаемый ими домик в точности как тот, в котором она гостила во время своего пребывания в Сан-Франциско прошлой осенью. Далее следовало восторженное описание города, в котором она никогда не была, но мысленно она побывала везде и хранила с полдюжины альбомов, набитых туристическими проспектами, из которых миссис Хейверс аккуратно вырезала в качестве доказательств картинки.

— Мам? — позвала ее Барбара. — Я заглянула по пути в Уилтшир. Я работаю над делом.

— В Уилтшире находится Солсбери, — объявила миссис Хейверс. — Там есть собор. Разве ты не знаешь, что мы венчались в нем с моим Джимми? Разве я об этом не упоминала? Конечно, собор не викторианский, как этот очаровательный домик… — Она торопливо схватила очередной фрагмент «пазла», отпрянув от Барбары,

— Мам, — не отступала та, — я хотела сказать тебе, что в первый раз буду действовать самостоятельно. В расследовании. Инспектор Линли ведет дело здесь, а я буду вести на другом участке. Я. Я буду там за главную.

— У собора в Солсбери изящный шпиль, — более настойчиво продолжала миссис Хейверс. — Четыреста четыре фута высотой. Представь себе, самый высокий в Англии. И сам собор уникален, потому что был спланирован как единое здание и построен за сорок лет. Но сооружение — настоящая слава…

Барбара взяла мать за руку. Миссис Хейверс умолкла, вспыхнула и растерялась от неожиданного жеста.

— Мам, — проговорила Барбара. — Ты слышала меня? Я веду дело. Я должна уехать сегодня же, на несколько дней.

— Самое большое сокровище собора, — возобновила свой рассказ миссис Хейверс, — один из трех оригинальных экземпляров Великой хартии вольностей. Только представь. Когда мы с Джимми были там в последний раз — в тот год мы праздновали нашу тридцать шестую годовщину, — мы всё ходили и ходили по соборной площади, а потом пили чай в милой чайной на Эксетер-стрит. Чайная была не в викторианском стиле, не в пример этому очаровательному домику, который мы собираем. Этот домик — особняк из Сан-Франциско. В точности как тот, в котором я останавливалась прошлой осенью. Сан-Франциско — очаровательное местечко. Вверх-вниз по холмам. Замечательные трамваи. А мост Золотые ворота, когда туман поднимается… — Она вырвала свою руку из руки Барбары и пристроила на место фрагмент «пазла».

Барбара следила за матерью, видя, что краем глаза та наблюдает за ней, не имея ни малейшего понятия, кто же сидит рядом.

— Я недостаточно часто приезжаю, да? — спросила у миссис Фло Барбара. — Она же меня узнавала. Когда мы жили вместе, она всегда меня узнавала.

Миссис Фло сочувственно хмыкнула.

— Разум — это тайна, Барбара. Вы не должны винить себя за то, что со всей очевидностью вам неподвластно.

— Но если бы я приезжала чаще… Ведь вас она всегда узнает, правильно? И миссис Солкилд. И миссис Пендлбери. Потому что видит вас каждый день.

— Вы не можете видеть ее каждый день, — сказала миссис Фло. — И вы в этом не виноваты. И никто не виноват. Так уж устроена жизнь. Когда вы начинали работать детективом, вы же не знали, что ваша мама дойдет до такого состояния, верно? Вы же пошли на эту работу не для того, чтобы ее избегать, не так ли? Вы следовали своему призванию.

Но она была рада, что с ее плеч сняли бремя, в которое превратилась для нее мать, призналась себе Барбара. И эта радость была вторым по величине источником чувства вины. Первым были неизбежные промежутки времени между ее визитами в Гринфорд.

— Вы делаете все, что можете, — сказала миссис Фло.

Правда состояла в том, что Барбара знала — не всё.

И вот теперь на шоссе, зажатая между похожим на улитку фургоном и работающим на дизельном топливе грузовиком, она думала о своей матери и о собственных неосуществленных надеждах. Чего, положа руку на сердце, она ожидала от своей матери в ответ на свое сообщение? Я возглавляю участок расследования, мама. Чудесно, дорогая. Открой шампанское.

Что за дурацкая мысль. Барбара нашла в сумке сигареты, одним глазом настороженно поглядывая вперед на дорогу. Закурила, наполнила легкие табачным дымом и в одиночестве отпраздновала приятную мысль об относительной свободе действий. Естественно, она будет работать с местным отделением уголовной полиции, но отчитываться будет только перед Линли. А поскольку он будет благополучно сидеть в Лондоне, сражаясь с Хильером, самое существенное достанется ей: место обнаружения тела, оценка вещественных доказательств, результаты вскрытия, поиск тайника, где могли держать ребенка, прочесывание местности в поисках потенциальных улик. И сам похититель. Она была полна решимости установить его личность раньше, чем Линли. Ее положение открывало для этого больше возможностей, и если она преуспеет, то сразу выйдет в дамки. Время по-вы-ше-ния, сказал бы Нката. Вот и славно, подумала она. Она и так уже засиделась в сержантах.

Барбаре наконец удалось съехать с М-4 чуть западнее Рединга и попасть прямо на А-4 и далее на прямую дорогу, ведущую к городку Мальборо, к югу от которого лежал Вуттон-Кросс. Там в полицейском участке у нее была назначена встреча с полицейскими Амсфордского отделения, назначенными на данное дело. Барбара уже здорово опаздывала и, въехав в конце концов на крошечную автостоянку позади приземистого квадратного кирпичного здания, являвшегося полицейским участком Вуттон-Кросса, она гадала, не сбросили ли они ее уже совсем со счетов. Участок был темным и казался необитаемым — не самая необычная ситуация для деревни после захода солнца, — и единственным автомобилем, кроме ее собственного, оказался престарелый «эскорт», почти в столь же плачевном состоянии, что и ее малолитражка.

Она припарковалась рядом с «эскортом» и вышла из машины, толкнув дверь плечом. Потянулась, разминая затекшие мышцы, и призналась, что в работе бок о бок с инспектором Линли имелись неотъемлемые преимущества, не последним из которых был его роскошный автомобиль. Когда мышцы начали обретать подвижность, она подошла к запертой задней двери участка и вгляделась в пыльное стекло.

За дверью находился коридор, который вел в переднюю часть здания. Двери по обе стороны коридора стояли открытыми, но ни одного светового квадрата на полу не было.

Наверняка они где-то оставили записку, подумала Барбара. И обследовала прямоугольник бетона, служивший задним крыльцом, чтобы убедиться — ничего не сдуло ветром. Найдя только смятую жестянку из-под «пепси» и три использованных презерватива — безопасный секс, конечно, замечательно, но Барбара не могла взять в толк, почему его поборники так и не совершили прорыва от защиты самого акта до защиты окружающей среды после акта, — Барбара направилась к главному входу. Здание стояло на пересечении трех дорог, сходившихся в Вуттон-Кросс, лицом к деревенской площади, в центре которой высился памятник какому-то малоизвестному королю, выглядевшему ужасно несчастным из-за того, что его увековечили в еще более малоизвестной сельской местности. Он печально взирал на полицейский участок, — меч в одной руке, щит в другой, — его корона и плечи были щедро заляпаны голубиным пометом. Позади короля, через улицу, находился паб «Герб короля Альфреда», идентифицируя монарха для тех, кто мог сложить вместе два и два. Ночной бизнес в пабе процветал, если судить по музыке, рвавшейся из открытых окон, и перемещавшимся за стеклами фигурам. Барбара наметила паб как вполне закономерное место поиска своих коллег, если главный вход в участок никуда ее не приведет.

Так и оказалось. Аккуратно отпечатанное объявление на двери информировало, что в нерабочее время следует звонить в полицию Амсфорда. Барбара все равно нехотя постучала в дверь, на тот случай, если следственная группа целенаправленно ждала ее и решила прикорнуть. Когда свет в ответ не зажегся, Барбара поняла, что ей ничего не остается, как бросить вызов толпе и музыке в «Гербе короля Альфреда».

Она терпеть не могла в одиночку заходить в паб. Барбару всегда нервировал тот момент, когда все глаза устремляются на вновь вошедшего, быстро его оценивая. Но ей придется привыкнуть к оценивающим взглядам, не так ли, если она собирается руководить уилтширской линией расследования. А какая разница, где начинать? В «Гербе» так в «Гербе».

Она уже пошла через дорогу, автоматически потянувшись к своей сумке за сигаретами, чтобы немного подбодрить себя никотином. Потянулась она впустую. Остановилась как вкопанная. Ее сумка?..

Она в машине, сообразила Барбара, и, мысленно восстановив свои действия в качестве суперкапитана уилтширской команды, поздравила себя с тем, что, стремясь поскорее вручить свои верительные грамоты и приступить к командованию, она, как помнилось, оставила дверцу машины открытой, сумку — в машине, а ключи — очень удобно — в замке зажигания.

— Черт побери, — пробормотала она.

Барбара быстро развернулась и заторопилась в обратном направлении. Завернув за угол полицейского участка, она прошагала по дорожке, обогнула мусорный контейнер и вышла на крохотную парковку. Вот когда она возблагодарила небо за свою бесшумную в кроссовках поступь.

Потому что какой-то мужчина в темной одежде нырнул по пояс в ее малолитражку и, насколько могла видеть Барбара, прилежно рылся в ее сумке.

17

Барбара бросилась на него. Он был не щуплый, но на нее работали неожиданность и ярость. Издав вопль, достойный специалиста высшего ранга по боевым искусствам, Барбара схватила грабителя поперек туловища, вытащила из машины и швырнула о нее.

— Полиция, щенок! И только попробуй пальцем пошевелить!

Парень потерял равновесие, поэтому не только пошевелил пальцем, но и упал на землю лицом вниз. Поерзал секунду, словно попал на камень, и вроде бы потянулся к заднему карману брюк. Барбара наступила ему на руку.

— Я сказала, не двигаться! Придавленным голосом он сказал:

— Мое удостоверение… карман…

— Ну, конечно, — ядовито проговорила Барбара. — И какое же удостоверение? Карманника? Грабителя? Автомобильного вора? Какое?

— Полицейского, — ответил он.

— Полицейского?

— Да. Могу я встать? Или хотя бы повернуться? Господи, подумала Барбара. Хорошенькое начало. И затем с подозрением спросила:

— А зачем вы рылись в моих вещах?

— Пытался установить, кому принадлежит машина. Могу я встать?

— Оставайтесь на месте, повернитесь, но оставайтесь на земле.

— Хорошо. — Он не шевельнулся.

— Вы слышали, что я сказала?

— Вы все еще стоите на моей руке.

Барбара поспешно убрала ногу в кроссовке с высоким верхом с его ладони.

— Никаких резких движений, — предупредила она.

— Я понял, — ответил он. Ворча, повернулся на бок, потом на спину. Окинул Барбару взглядом.

— Я констебль-детектив Робин Пейн, — сказал он. — Что-то подсказывает мне, что вы из Скотленд-Ярда.


Он был похож на молодого Эррола Флинна[26], только усы погуще. И одет не в черное, как сначала подумала Барбара. Брюки угольно-черные, темно-синий свитер с V-образным вырезом и белая рубашка, воротник которой — так же как и свитер и брюки — сейчас был запачкан грязью. И по левой щеке текла кровь, возможно объясняя, почему он ерзал, когда упал.

— Ничего, — произнес он, когда Барбара, разглядев его, поморщилась. — Я поступил бы так же.

В настоящий момент они находились в полицейском участке. Констебль Пейн открыл заднюю дверь и пошел в комнату, по-видимому служившую когда-то прачечной. Он повернул кран, и вода полилась в бетонную ванну. Рядом с кранами в ржавой мыльнице лежал замызганный кусок зеленого мыла. Прежде чем воспользоваться им, Пейн достал из кармана брюк складной нож и счистил наиболее заметные вкрапления грязи. Пока вода нагревалась, он стащил свитер и протянул его Барбаре, попросив подержать. Затем вымыл лицо.

Барбара поискала взглядом полотенце. Бесформенный кусок махровой ткани, висевший на крючке у двери, казался единственно подходящим для этой цели. Но он был до ужаса затертым и пах плесенью. Барбара не представляла, как подать кому-нибудь такую тряпку, надеясь на ее использование.

Черт побери, думала Барбара. Она не принадлежала к разряду женщин, имеющих при себе надушенные льняные носовые платки на случай подобных ситуаций, и вряд ли стоит предлагать ему для завершения омовения мятые бумажные салфетки, комком сунутые в карман ее куртки. Барбара оценивала впитывающую способность бумаги для принтера — надорванная пачка подпирала дверь, не давая ей закрыться, — когда Роберт Пейн поднял голову, провел влажными руками по волосам, разрешив затруднения Барбары. Потом вытащил из брюк рубашку и вытерся ее полами.

— Извините, — произнесла Барбара, пока он промокал лицо. Перед ней мелькнула его грудь. А ничего, подумала она, как раз достаточно волосатая, чтобы быть привлекательной, не заставляя вспоминать о наших предках обезьянах. — Я увидела вас в своей машине и отреагировала автоматически.

— Хорошая у вас подготовка, — отозвался он, опуская полы рубашки и засовывая ее назад в брюки. — Она говорит о вашем опыте. — Он удрученно улыбнулся. — И о недостатке опыта у меня. Что и объясняет, почему вы в Скотленд-Ярде, а я нет. А кстати, сколько вам лет? Я ожидал кого-то лет пятидесяти, в возрасте моего сержанта,

— Тридцать три.

— Ничего себе. Вы, должно быть, спец.

Спецом Барбара бы себя никак не назвала. Только на протяжении последних двух с половиной лет, работая с Линли, она начала считать себя сносным подмастерьем.

Пейн забрал у нее свой свитер, несколько раз резко встряхнул, очищая от грязи автостоянки, надел его, снова пригладил руками волосы и сказал:

— Так. Теперь поищем аптечку с комплектом для оказания первой помощи, которая должна быть где-то… — Он шарил по заваленной барахлом полке под единственным в комнате окном. На пол упала зубная щетка с примятой щетиной. — А. Вот, — произнес Пейн и вытащил покрытую пылью голубую жестянку, из которой достал пластырь и налепил его на щеку. Улыбнулся Барбаре.

— Как давно вы там? — спросил он.

— Где?

— В Нью-Скотленд-Ярде.

— Шесть лет.

Он тихо присвистнул.

— Впечатляет. Вы сказали, вам тридцать три?

— Да.

— И когда вы стали констеблем-детективом?

— Когда мне было двадцать четыре.

Он поднял брови. Отряхнул пыль с брюк.

— А я стал им три недели назад. Когда закончил курсы. Но, наверное, вы и сами видите, да? В смысле, что я еще зеленый. — Он расправил свитер на плечах. Тоже красивые, отметила Барбара. — Двадцать четыре, — восхищенно повторил он и потом сказал Барбаре: — А мне двадцать девять. Вы думаете, слишком поздно?

— Для чего именно?

— Стремиться туда, где вы. В Скотленд-Ярд. В конце концов я хочу попасть туда. — Он, как мальчишка, ковырял носком ботинка оторвавшийся край линолеума. — Я имею в виду, когда наберусь опыта, чего на данный момент мне явно не хватает.

Барбара не знала, как намекнуть ему, что у нее в работе не так много звездных минут. Поэтому проговорила:

— Вы сказали, что стали констеблем-детективом три недели назад. Это ваше первое дело? — И получила ответ — носок ботинка сильнее поддел отошедший край линолеума.

— Сержант Стенли немного расстроен, что на ведение дела назначили человека из Лондона, — сказал он. — Он ждал здесь со мной до половины девятого, а потом ушел. Велел передать, что вы найдете его дома, если сегодня вечером он вам зачем-нибудь понадобится.

— Я попала в пробку, — объяснила Барбара.

— Я ждал до четверти десятого, потом подумал, что вы поехали прямиком в Амсфорд. Тут вы и подкатили. Я увидел, что кто-то трется у здания, и решил, это грабитель.

— А где же были вы? Внутри?

Он почесал в затылке и рассмеялся, от смущения опустив голову.

— Честно говоря, я отошел по нужде, — сказал Пейн. — За тот сарай позади автостоянки. Я вышел на улицу с мыслью ехать в Амсфорд и подумал, что проще отлить в кустах, чем снова отпирать и запирать контору. Я даже не слышал шума вашей машины. Ну и дела. Идемте. Нам сюда.

Он провел Барбару в переднюю часть здания, в скудно обставленный кабинет — письменный стол, картотечные ящики — с военно-геодезическими картами на стенах. В углу стоял пыльный филодендрон, на горшке красовалась от руки написанная табличка: «Кофе не выливать, окурки не бросать. Я не искусственный».

Кто бы сомневался, усмехнулась про себя Барбара. Растение выглядело таким же печальным, как большинство ее собственных питомцев.

— Почему встреча назначена здесь, а не в Амсфорде? — спросила Барбара.

— Сержант Стенли подумал, что вы, возможно, захотите сначала осмотреть место обнаружения тела, — объяснил Робин. — Утром, я имею в виду. Чтобы сориентироваться. Отсюда это всего пятнадцать минут на машине. До Амсфорда еще восемнадцать миль на юг.

Барбара знала, что такое «еще восемнадцать миль» по сельской дороге: добрых полчаса езды. Она бы порадовалась проницательности сержанта Стенли, если бы не сомневалась в его искренности. Демонстрируя решимость, которой отнюдь не чувствовала, она сказала:

— Я собираюсь присутствовать и при вскрытии. Когда оно планируется?

— Завтра утром. Поэтому мы должны встать с петухами, чтобы сначала съездить на место обнаружения тела. Кстати, у нас уже есть кое-что. — Он подал Барбаре небольшую стопку коричневых конвертов.

Барбара ознакомилась с материалами. Они состояли из комплекта первоначальных фотографий, копии свидетельских показаний пары, нашедшей труп, детальных фотографий, сделанных в морге, тщательного описания жертвы — рост, вес, родимые пятна, шрамы и тому подобное — и нескольких рентгеновских снимков. В отчете также говорилось, что была взята проба крови для токсикологического анализа.

— Наш врач уже сделал бы вскрытие, — сказал Пейн, — да Министерство внутренних дел приказало ему отложить до вашего приезда.

— Одежды с трупа не нашли? — спросила Барбара. — Я так поняла, что ваши сотрудники прочесали район.

— Ни единой ниточки, — ответил Робин. — В воскресенье вечером ее мать дала нам подробное описание того, в чем была девочка, когда ее видела в последний раз. Мы разослали описание, но пока ничего не обнаружилось. Мать сказала… — Тут он подошел к Барбаре и, присев на край стола, перелистал несколько страниц отчета. — Мать сказала, что в момент похищения девочка была в очках и с учебниками, внутри которых оттиснута эмблема школы святой Бернадетты. Еще при ней была флейта. Эту информацию, вместе с остальной, мы передали в другие подразделения. И нашли вот что. — Он перелистал еще несколько страниц до нужного места. — Мы знаем, что тело пробыло в воде двенадцать часов. И знаем, что незадолго до смерти девочка находилась рядом с каким-то механическим оборудованием.

— Как так?

Пейн объяснил. К первому выводу они пришли благодаря найденной в волосах ребенка безжизненной блохе. Ее поместилипод наблюдение, и через час с четвертью блоха зашевелилась — столько времени требуется насекомому, чтобы ожить после двенадцатичасового пребывания во враждебной и жидкой среде. Ко второму заключению их привело наличие под ногтями девочки посторонней субстанции.

— И что же это за субстанция? — спросила Барбара.

Состав на основе нефти, который называют колесной мазью, сообщил ей Пейн.

— Под ногтями Шарлотты Боуэн?

— Совершенно верно, — подтвердил констебль. Используется для смазки тракторов, комбайнов и другой тяжелой техники, объяснил он и, указав на залатанные военно-геодезические карты на стенах, продолжал: — В графстве у нас сотни ферм, в непосредственной близости — десятки, но мы прочесали всю округу, а с помощью подкрепления из Солсбери, Мальборо и Суиндона будем все их тщательно осматривать, ища свидетельства пребывания там ребенка. Так распорядился сержант Стенли. Группы приступили к осмотру вчера, и если им повезет… Что ж, кто знает, на что они могут наткнуться? Хотя, вероятно, на это уйдет целая вечность.

Барбаре показалось, что в его голосе прозвучало сомнение, поэтому она спросила:

— Вы не согласны с данным планом?

— Да нет, это нудная работа, но она должна быть сделана. Однако… — Он подошел к карте.

— Однако что?

— Не знаю. Так, разные мысли.

— Не желаете поделиться?

Он оглянулся на нее, явно колеблясь. Барбара понимала, о чем думает Пейн: один раз он уже выставил себя дураком и не очень хочет рисковать снова.

— Забудьте о том недоразумении, констебль. Мы оба были сбиты с толку. Что у вас на уме?

— Ладно, — сказал он. — Но это только мысль. — И он продолжал, показывая на карте: — В Коуте у нас очистные сооружения. У нас двадцать девять шлюзов, с помощью которых канал поднимается на гору Кэн-хилл. Это рядом с Девайзисом. У нас стоят насосы, работающие от ветряных двигателей, — вот здесь, рядом с Оаром, здесь и здесь, рядом с рекой Вуттон.

— Я вижу их на карте. Так в чем ваша мысль? — спросила Хейверс.

Он снова стал показывать по карте.

— У нас есть стоянки для автофургонов. Есть мельницы — они тоже ветряные, как и насосы — в Провендере, Уилтоне, Блэкленде, Вуттоне. Еще лесопилка в Хани-стрит. И кроме того, у нас масса пристаней, где берут напрокат катера, когда хотят покататься по каналу. — Пейн повернулся к Барбаре.

— Вы хотите сказать, что любое из этих мест могло быть источником смазки? Местом, где держали Девочку? Помимо ферм?

Он стоял с покаянным видом.

— Думаю, да, сэр. — Поймав себя на последнем слове, Пейн сморщился и поправился: — Простите, мэм… э… сержант… шеф.

Непривычно, когда на тебя смотрят как на старшего, осознала Барбара. Уважительное отношение радовало, но дистанция, которую оно создавало, смущала.

— Можно просто — Барбара, — отозвалась она, возвращаясь к карте, чтобы не смотреть на констебля, смутившегося совсем по-мальчишески.

— Короче, во всех этих местах есть механическое оборудование, — сказал Пейн.

— Но сержант Стенли не велел своим людям их осмотреть?

— Сержант Стенли… — Пейн снова колебался. Стиснул зубы, словно нервничал, не решаясь говорить откровенно.

— Так что сержант Стенли?

— Ну, он мыслит прямолинейно. Он услышал о колесной мази, значит, речь идет о колесах, а следовательно, о транспортных средствах, что приводит к фермам. — Пейн разгладил загнувшийся угол карты и закрепил его канцелярской булавкой. Он слишком уж увлеченно этим занимался, и Барбара поняла, насколько ему неловко. — О, черт, он, вероятно, прав. У него за плечами десятки лет опыта, а я хуже новичка, если на то пошло. Как вы уже заметили. Тем не менее я подумал… — Он плавно перешел от закрепления угла карты к рассматриванию своих ног.

— Вы хорошо сделали, что рассказали об этом, Робин. Нужно будет проверить все другие объекты.

И пусть лучше предложение исходит от меня, чем от вас. Когда все это закончится, вам еще работать с сержантом.

Пейн поднял голову. Он смотрел одновременно с благодарностью и облегчением. Барбара уже не помнила, каково это быть таким новичком в работе и так страстно желать преуспеть. Она поймала себя на том, что констебль ей нравится, какое-то по-сестрински теплое чувство шевельнулось в ней. Парень казался смышленым и любезным. Если он когда-нибудь поборет в себе стеснительность, из него действительно может выйти хороший детектив.

— Что-нибудь еще? — спросила она. — Потому что мне еще нужно разместиться. И позвонить в Лондон, узнать, как там у них дела.

— Да, разместиться, — сказал он. — Да, конечно.

Барбара ждала, что он сейчас скажет ей, куда устроил ее отдел по расследованию убийств Амсфорда, но Пейн явно не хотел делиться данной информацией. Он переступил с ноги на ногу, достал из кармана ключи, поиграл ими.

— Неловко получилось, — произнес он.

— Негде остановиться?

— Есть. Есть. Просто… Мы думали, что вы старше, понимаете.

— И что? Куда вы меня определили? В дом престарелых?

— Нет, — сказал он. — Ко мне.

— К вам?

Он принялся торопливо объяснять, что в доме живет и его мать, что этот дом — настоящий пансион, что они даже внесены в местный путеводитель, что у Барбары будет своя ванная комната — ну, вообще-то это душ, если она не против душа, — что в Вуттон-Кроссе нет гостиницы, но в «Гербе короля Альфреда» имеются четыре комнаты, если она предпочтет… Потому что ей всего тридцать три, а ему двадцать девять, и если она посчитает неприличным, что она и он… в одном доме…

Музыка по-прежнему вырывалась из «Герба короля Альфреда» с мощью урагана, «Желтая подводная лодка» бешено билась о стены узких деревенских улочек. Ничто не указывало на скорое окончание концерта.

— Где ваш дом? — спросила Барбара у Робина Пейна. — Относительно паба, я хочу сказать.

— На другом конце поселка.

— Решено, — сказала она.


Войдя в комнату Шарлотты, Ив Боуэн не включила свет. Такова была сила привычки. Возвращаясь из палаты общин, обычно далеко за полночь, она всегда заходила к дочери. Такова была сила долга. Матери заходят в спальню к детям, если возвращаются домой, когда дети уже спят. Ив относилась к категории матерей, Шарлотта — детей. Следовательно, Ив заходила к Шарлотте. Обычно она оставляла дверь приоткрытой. Поправляла одеяло, если требовалось. Поднимала с пола ежиху Ухти-Тухти и клала к другим ежам из коллекции Шарлотты. Проверяла, на нужное ли время поставлен будильник дочери. И уходила.

Чего она не делала, так это не стояла над кроваткой, глядя на дочь и размышляя о ее младенчестве, детстве, приближающемся отрочестве и будущей женственности. Не восхищалась переменами, совершавшимися в ее ребенке. Не вспоминала их прошлую совместную жизнь. Не мечтала об их общем будущем. О своем собственном будущем — да. Она не только мечтала о своем собственном будущем. Она работала, интриговала, планировала, действовала, манипулировала, шла на конфронтацию, побеждала, осуждала. Но что касается будущего Шарлотты… Она говорила себе, что будущее Шарлотты в руках самой Шарлотты.

Ив в темноте пересекла комнату. В изголовье узкой кровати лежала среди груды подушек в полосатых льняных наволочках Ухти-Тухти, и Ив взяла мягкую игрушку и рассеянно провела пальцами по густому, жесткому ворсу. Потом легла на подушки, прижав к себе ежиху. И задумалась.

Ей не следовало иметь ребенка. Она поняла это в ту же секунду, как врач сказала: «О, очаровательная, очаровательная, чудная девочка», и положила ей на живот окровавленное, теплое, извивающееся существо, и тихонько прошептала: «Я знаю, что вы чувствуете в этот момент, Ив. У меня своих три». И все находившиеся в помещении — казалось, их десятки — принялись что-то бормотать о красоте этой минуты, о чуде рождения и благословенно благополучном рождении абсолютно здорового, прекрасно сложенного и жадно кричащего младенца. Удивительное, чудесное, потрясающее, поразительное, невероятное, бесподобное, необыкновенное. Никогда за пять минут Ив не слышала столько прилагательных, описывающих событие, в течение двадцати восьми мучительных часов терзавшее ее тело и теперь заставляющее желать только покоя, тишины и, больше чем всего остального, одиночества.

Заберите ее, снимите с меня, хотелось сказать ей. Но она была женщиной, которая даже in extremis[27] всегда помнила о важности имиджа. Поэтому она прикоснулась к необмытой головке и к плечам вопящего младенца и ради присутствующих ослепительно улыбнулась. Чтобы, когда настанет время и таблоиды примутся энергично копаться в ее прошлом, отыскивая разные гадости, с помощью которых можно будет воспрепятствовать ее приходу во власть, ни у кого из свидетелей рождения Шарлотты они их не добыли бы.

Узнав о своей беременности, она подумала об аборте, но приказала себе не принимать поспешных решений, а просчитать все возможности и проследить, к чему каждая из них приведет. И таким образом поняла, что безопаснее всего — сохранить ребенка и оставить его у себя. Аборт могли с легкостью использовать против нее впоследствии, когда она будет изображать из себя убежденную сторонницу семейственности. Отдать на удочерение — хороший вариант, но не в том случае, если во время кампаний по выборам в парламент, которые, она была в этом убеждена, станут частью ее будущего, она собирается представляться Работающей, Подобно Многим из Вас, Матерью. Ив могла понадеяться на выкидыш, но она была здорова как бык, да и в любом случае выкидыш всегда порождает вопросы и сомнения — не причинила ли себе женщина какой-то вред умышленно? А сомнения в политике пагубны.

Ив изначально намеревалась сохранить имя отца ее дочери в тайне от всех, включая его самого. Но неожиданная встреча с Деннисом Лаксфордом пять месяцев спустя помешала этому. Дураком Деннис не был. Когда Ив увидела, как из другого конца Центрального вестибюля парламента он обежал глазами ее фигуру, а затем остановил взгляд на ее лице, она поняла, какой вывод он сделал. Позднее Деннис подошел к ней, и она ясно дала ему понять, что его участие в жизни их ребенка никогда не будет желанным. После единственного звонка, через месяц после рождения Шарлотты, когда он безуспешно попытался обсудить с ней «финансовое обеспечение», которое хотел предоставить девочке, он не вторгался в их жизнь. Ив несколько раз этого ждала. Сначала, когда ее избирали в парламент. Потом, когда она вышла замуж. Когда же Деннис так и не проявился и годы потекли своей чередой, она подумала, что свободна.

Но мы никогда не освобождаемся от своего прошлого, поняла Ив в темной комнате Шарлотты. И еще раз мысленно признала правду: ей не следовало иметь этого ребенка.

Она повернулась на бок. Пристроила Ухти-Тухти под подбородком. Подтянула к животу ноги и вздохнула. Мягкая игрушка слабо пахла арахисовым маслом. Которое — Ив повторяла это дочери сто тысяч раз — она не должна была есть в спальне. Неужели Шарлотта действительно снова ее ослушалась? Испачкала игрушку—дорогую покупку из «Селфриджа», — открыто не повинуясь желаниям матери? Ив сунула нос в жесткий ворс и быстро, с подозрением, вдохнула, потом еще раз. Ежиха точно пахла, как…

— Ив! — Он торопливо подошел к ней. Ив почувствовала на плече его ладонь. — Не надо, — произнес Алекс. — Только не так. Не в одиночестве. — Муж попытался повернуть ее к себе. — Позволь мне помочь тебе, Ив.

Она порадовалась темноте и ежихе, в ворсе которой прятала лицо.

— Я думала, ты спишь, — сказала она. Кровать прогнулась, когда он сел на край. Алекс прилег рядом с Ив, повторяя ее позу, крепко обнял.

— Прости.

— За что?

— За то, что так расклеился. Я был не готов. Я не думал, что все так кончится. С Шарли. — Он схватил ее за руки, сжимавшие ежиху. — Господи, Ив. Я произношу ее имя и словно падаю в бездонную пропасть.

— Ты ее любил, — шепотом отозвалась Ив.

— Не представляю, как тебе помочь.

Она одарила его единственной правдой, какой могла одарить;

— Мне никто ничем не может помочь, Алекс.

— Ты должна это прекратить, — сказал он. — Ты винишь себя. Не надо. Ты поступила так, как считала наилучшим. Ты не знала, что произойдет. Ты не могла знать. И я не возражал. Я согласился. Никакой полиции. Если на то пошло, мы оба виноваты. Я не позволю тебе одной нести это бремя. Проклятие. — Его голос задрожал на последнем слове.

Услышав эту дрожь, Ив задалась вопросом, как ее муж перенесет события ближайших дней. Она поняла, что жизненно важно не дать ему встретиться с представителями средств массовой информации. Они ведь непременно пронюхают, что она не обратилась в полицию, когда Шарлотта исчезла, и вцепятся в эту информацию, как в кость, пытаясь выведать истинную причину ее нежелания оповещать официальные органы. Одно дело если они будут задавать вопросы ей. Она привыкла с ними сражаться, и даже если ей не хватит ловкости правдоподобно солгать, она — мать жертвы и, следовательно, имеет полное право не удовлетворять досужее любопытство. И совсем другое дело — Алекс. Он может сгоряча что-нибудь ляпнуть. Поэтому важно — жизненно важно, — чтобы он ни за что не общался с прессой.

Ему нужна еще таблетка успокоительного, решила Ив. Даже, вероятно, две, чтобы он проспал всю ночь. Сон так же важен, как молчание. Иначе рискуешь потерять над собой контроль. Она приподнялась на локте, взяла его руку, на мгновение прижала к щеке и отпустила.

— Куда…

— Хочу принести таблетки, которые дал нам врач.

— Не сейчас.

— Нам понадобятся силы.

— Но таблетки — временная мера. Ты должна это понимать.

Она немедленно насторожилась. Попыталась разглядеть выражение его лица, но темнота, защищавшая Ив, защищала и его.

Он сел. Минуту собирался с мыслями и наконец, притянув Ив к себе, заговорил:

— Ив, послушай меня. Здесь ты в безопасности. Так? Со мной ты в полной и абсолютной безопасности. Здесь, в этой комнате, ты можешь дать волю своему горю. Я не чувствую того, что чувствуешь ты… я не могу, потому что я не ее мать… но я ее любил, Ив. Я… — Он умолк. Ив услышала, как он подавил рыдание. — Принимая таблетки, ты просто загоняешь вглубь свои страдания. Ты ведь это делаешь, да? И ты делаешь это потому, что я совсем потерял голову. Из-за моих тогдашних слов, что ты совсем не знаешь Шарли. Господи, как я о них жалею. Меня просто занесло. Но я хочу, чтобы ты знала: сейчас я весь твой. Здесь, со мной ты можешь дать себе волю.

Алекс ждал. Ив знала чего: страстной мольбы об утешении, убедительных проявлений скорби. Ее мозг лихорадочно вырабатывал решение. Когда же Ив его приняла, то опустила голову и заставила себя расслабиться.

— Я не могу… — Она звучно вздохнула. — Внутри меня столько всего, Алекс.

— Ничего удивительного. Ты можешь выпустить все это потихоньку. У нас вся ночь впереди.

— Ты обнимешь меня?

— Что за вопрос ты задаешь?

Он уже обнимал ее. Она тоже обняла его, проговорила, уткнувшись ему в плечо:

— Я все думаю, что это должна была быть я. А не Шарлотта. Я.

— Это нормально. Ты ее мать. Он стал укачивать ее.

— Я внутренне убита, — сказала Ив. — А это хуже, чем умереть.

— Я знаю, каково тебе. Понимаю.

Он погладил ее по голове. Задержал ладонь на затылке. Ив подняла голову.

— Обними меня, Алекс. Не дай мне сойти с ума.

— Не дам.

— Останься здесь.

— Я всегда буду рядом. Ты это знаешь.

— Прошу тебя.

— Да.

— Будь со мной.

— Конечно.

Поцелуй показался логичным завершением их разговора. Остальное было легко.


— Поэтому они разделили графство на сектора, — докладывала Хейверс. — Местный сержант — Стенли его фамилия — приказал своим констеблям проверить все фермы. Но Пейн считает…

— Пейн? — переспросил Линли.

— Констебль-детектив Пейн. Он встретил меня в участке Вуттон-Кросса. Он относится к Амсфордскому отделу по расследованию убийств.

— А. Пейн.

— Он считает, что нельзя зацикливаться на сельхозтехнике. По его мнению, девочка могла испачкаться смазкой и в других местах. Там есть шлюзы, лесопилка, мельница, стоянка для автофургонов, пристань. Мне это кажется разумным.

Линли в задумчивости взял магнитофон, лежавший у него на столе вместе с еще тремя фотографиями Шарлотты Боуэн, полученными от ее матери, содержимым конверта, который отдал ему в Челси Сент-Джеймс, фотографиями и отчетами, собранными Хильером, и его собственным кратким рукописным изложением всего, что Сент-Джеймс сообщил ему на кухне в своем доме. Было десять сорок семь, и Линли допивал чуть теплый кофе, когда Хейверс позвонила ему из своего обиталища в Уилтшире с кратким сообщением:

— Я обосновалась в местном пансионе. «Приют жаворонка», сэр.

И так же кратко продиктовала номер телефона, прежде чем перейти к собранным ею фактам. Слушая ее, Линли делал пометки: колесная мазь, блоха, приблизительное время пребывания тела в воде, список названий от Вуттон-Кросса до Девайзиса, когда упоминание Барбары о недостаточности предпринятых сержантом Стенли действий напомнило ему о чем-то, уже слышанном этим вечером.

— Минутку, сержант, — попросил он и запустил кассету с записью голоса Шарлотты Боуэн.

— Сито, этот человек говорит, что ты можешь меня выручить. Он говорит, что ты должен рассказать всем какую-то историю. Он говорит…

— Это голос девочки? — спросила на том конце Хейверс.

— Подождите. — Линли немного перемотал вперед. Голос продолжал:

— … а туалета нет. Но тут есть кирпичи. Майское дерево.

Линли остановил кассету.

— Вы слышали? — спросил он. — Похоже, она описывает место своего заключения.

— Она сказала, кирпичи и майское дерево? Ага. Поняла. Что бы это ни значило.

Линли услышал, как на том конце заговорил мужчина. Хейверс зажала трубку рукой, потом снова вернулась на линию и сказала изменившимся голосом:

— Сэр? Робин думает, что кирпичи и майское дерево дают нам нужное направление.

— Робин?

— Робин Пейн. Констебль-детектив из Уилтшира. Это в пансионе его матери я остановилась. В «Приюте жаворонка». Как я уже сказала. Владелица — его мать.

— А-а.

— В деревне гостиницы нет, до Амсфорда восемнадцать миль, а тело нашли здесь, и я подумала…

— Сержант, ваша логика безупречна.

— Да. Конечно, — отозвалась она и стала излагать план действий на следующий день: во-первых, место, где нашли тело, во-вторых, вскрытие, в-третьих, встреча с сержантом Стенли.

— И в Солсбери наведайтесь, — сказал Линли. Он сообщил ей об Алистере Харви, его враждебном отношении к Ив Боуэн, присутствии одиннадцать лет назад в Блэкпуле и о том, что он борется против строительства тюрьмы на территории своего избирательного округа. — Харви — наша первая явная связь между конференцией тори и Уилтширом, — закончил Линли. — Может, слишком уж удобная связь, но нужно проверить.

— Ясно, — ответила Хейверс и пробормотала, явно записывая: — Харви… Солсбери…

— Ваш мобильный телефон с вами, сержант? — любезно уточнил он.

— А ну его, — с той же любезностью ответила она. — Ненавижу эти штуки. Как разговор с Саймоном?

Линли ушел от прямого ответа, перечислив все факты из своего конспекта и закончив:

— На магнитофоне он обнаружил отпечатки пальцев. В отделении для батареек. И это дает ему основания думать, что отпечатки подлинные, а не для отвода глаз. Их запустили в проверку, и если нам выдадут имя и мы обнаружим, что за похищением стоит член Бригады рецидивистов, у меня не будет сомнений, что для этой работы его кто-то нанял.

— Что может привести нас снова к Харви.

— Или к любому другому человеку. Учителю музыки. Вудуордам. Стоуну. Лаксфорду. Боуэн. Нката их всех проверяет.

— А что Саймон? — спросила Хейверс. — У них все в порядке, инспектор?

— Да, да, — сказал Линли. — В полном.

И на этой лжи повесил трубку. Допил кофе — уже комнатной температуры — и выбросил пустую чашку в корзину. Десять минут он гнал от себя мысли о своем столкновении с Сент-Джеймсом, Хелен и Деборой и за это время еще раз прочел отчет Уилтширской полиции. Затем добавил несколько строк к своим записям. Потом разложил материалы дела по разным и аккуратным папкам. После чего признал, что больше не может избегать мыслей о том, что произошло в Челси между ним и его друзьями.

Поэтому Линли покинул кабинет. Он сказал себе, что на сегодня хватит, что он устал, что ему требуется проветриться. Ему хочется виски. У него новый компакт-диск фирмы «Дойче граммофон», который он еще не слушал, и стопка деловых писем из его фамильного дома в Корнуолле, которые он еще даже не вскрывал. Ему нужно домой.

Но по мере приближения к Итон-террас он все яснее понимал, что ехать ему следует на Онслоу-сквер. Он сопротивлялся этому намерению, снова и снова повторяя себе, что с самого начала был прав. Но его автомобиль как будто обладал собственной волей, поскольку, невзирая на решимость Линли приехать домой, выпить виски и успокоить свою растревоженную совесть мелодиями Мусоргского, он обнаружил, что находится не в Белгрейвии, а в Южном Кенсингтоне, где ставит машину на свободное место поблизости от дома Хелен.

Она была в спальне, но не в постели, несмотря на поздний час. Более того, двери гардероба были открыты, ящики комода вынуты на пол. Между ящиками комода и шкафом стояла большая картонная коробка. В эту коробку Хелен укладывала свернутую конвертиком шелковую одежку сливового цвета, в которой Линли признал одну из ее ночных рубашек. В коробке уже находились другие вещи, также аккуратно сложенные.

Линли окликнул ее по имени. Хелен не подняла глаз. Позади нее, на кровати, лежала раскрытая газета, и когда Хелен заговорила, то, по-видимому, сослалась на нее.

— Руанда, — произнесла она, — Судан, Эфиопия. Я тут в Лондоне размениваю свою жизнь на пустяки — в условиях, услужливо финансируемых моих отцом, — тогда как эти люди голодают или умирают от дизентерии и холеры. — Она посмотрела на Линли. Ее глаза блестели, но не от счастья. — Судьба жестока, не правда ли? Я здесь, со всем этим. Они там, совершенно голые. Как же мне реагировать на такую несправедливость?

Подойдя к гардеробу, она достала оттуда сливового цвета пеньюар в комплект к ночной рубашке. Аккуратно разложила его на кровати, завязала узлом пояс и принялась складывать.

— Что ты делаешь, Хелен? — спросил Линли. — Ты же не можешь всерьез думать о…

Она подняла взгляд, и суровое выражение ее лица заставило его замолчать.

— Поездке в Африку? — закончила она. — О том, чтобы предложить кому-то свою помощь? Я? Хелен Клайд? Какая нелепость.

— Я не это…

— Господи, что бы там сталось с моим маникюром! — Она положила пеньюар к остальной одежде, вернулась к шкафу и, отодвинув пять плечиков, вытащила сарафан кораллового цвета. — Да и вообще, — заметила она, — это было бы таким извращением моей сути, верно? Пожертвовать ради пользы своими ногтями?

Хелен сложила сарафан. По тому, как долго она занималась каждым предметом одежды, Линли понял, сколько между ними невысказанного. Он начал было говорить, но Хелен прервала его:

— Поэтому я подумала, что могу хотя бы послать им одежду. Сделать хотя бы это. И пожалуйста, не говори мне, как я смешна.

— Я об этом и не думал.

— Потому что я знаю, на что это похоже: Мария-Антуанетта предлагает крестьянам пирожные. Что, скажите на милость, будет делать какая-нибудь бедная африканка с шелковым пеньюаром, когда ей нужна еда, лекарства и крыша над головой, не говоря уже о надежде?

В конце концов она положила сарафан в коробку. Следующим извлекла из гардероба шерстяной костюм. Раскинула его на кровати, прошлась по нему щеткой, собирающей пушинки, проверила пуговицы и, обнаружив, что одна болтается, пошла к комоду. В одном из ящиков, стоявших на полу, отыскала маленькую соломенную корзинку. Достала из нее иголку и катушку. Дважды попыталась вдеть нитку в иголку, но безуспешно.

Линли подошел к ней. Взял у нее иголку и сказал:

— Не занимайся самоистязанием из-за меня. Ты была права. Я пришел в ярость из-за того, что ты мне солгала, а не из-за смерти девочки. Прости меня за все.

Хелен опустила голову. Свет стоявшей на комоде лампы падал на ее волосы. Когда Хелен шевельнулась, в ее прядях зажглись искорки цвета бренди. Линли продолжал:

— Поверь, сегодняшний мой всплеск — худшее, на что я способен. Просто когда дело касается тебя, во мне просыпается что-то первобытное. Все мое воспитание летит к черту. Ты видела результат. И тут нечем гордиться. Прости меня за это. Прошу тебя.

Хелен не ответила. Линли хотелось обнять ее, но он не прикоснулся к любимой, потому что внезапно, впервые, побоялся быть отвергнутым навсегда. Поэтому он ждал ее ответа, держа в руках скорее не свою шляпу, а сердце.

Когда Хелен заговорила, голос ее звучал тихо. Она не подняла головы и не отвела взгляда от коробки с одеждой.

— Целый час я кипела праведным гневом. Как он смел, думала я. Что за богом он себя возомнил?

— Ты была права, — сказал Линли. — Хелен, ты была права.

— Но потом меня буквально подкосила Дебора. — Хелен закрыла глаза, словно прогоняя от себя ее образ. Кашлянула, как всхлипнула. — Саймон с самого начала не хотел за это браться. Но Дебора убедила его хотя бы ознакомиться с ситуацией. И теперь она считает себя ответственной за смерть Шарлотты. Она даже не позволила Саймону забрать у нее фотографию. Когда я уходила, она унесла ее к себе наверх.

Линли не думал, что может почувствовать себя еще хуже из-за всего случившегося, но теперь понял, что может. Он сказал:

— Я как-нибудь это улажу. С ними. С нами.

— Ты нанес Деборе удар ниже пояса, Томми. Я не знаю, какими именно словами, но Саймон знает.

— Я поговорю с ним. Я поговорю с ними обоими. Вместе. По отдельности. Я предприму все, что необходимо.

— Тебе придется. Но я думаю, что какое-то время Саймон не захочет тебя видеть.

— Тогда я несколько дней повременю.

Он ждал, что Хелен подаст ему знак, хотя и понимал, что с его стороны это трусость. Ничего не дождавшись, Линли понял, что следующий шаг, каким бы трудным он ни был, придется сделать ему. Он протянул руку к ее хрупкому, беззащитному плечу.

Хелен тихо проговорила:

— Сегодня мне бы хотелось остаться одной, Томми.

— Хорошо, — ответил он, хотя ничего хорошего тут не было и быть не могло. И вышел в ночь.

18

Когда на следующее утро будильник разбудил Барбару Хейверс в половине пятого, она, как обычно, испуганно вскрикнула и резко села в постели, словно стеклянная оболочка ее сна разбилась не от звука, а от удара молотка, Барбара нашарила будильник и выключила его, моргая в темноте. Тусклый свет сочился в узкую щель между шторами. Барбара нахмурилась, поняв, что проснулась не в Чок-Фарм, но где — черт его разберет. Она восстановила в памяти вчерашний день: Лондон, Хильера, Скотленд-Ярд и автостраду. Потом она вспомнила ситцевые джунгли, кружевные подушечки, мягкую мебель, вышитые гладью сентиментальные афоризмы и обои с цветочным узором. Ярды цветочных обоев. Мили. Значит, это пансион «Приют жаворонка», заключила Барбара. Она в Уилтшире.

Барбара спустила на пол ноги и включила лампу. Щурясь от яркого света, нащупала в ногах кровати черную синтетическую ветровку, во всех путешествиях служившую ей халатом. Накинув ее, Барбара прошла к умывальнику, пустила воду и, собравшись с мужеством, посмотрела на себя в зеркало.

Она не могла решить, что хуже: вид ее опухшего со сна лица с вмятинами от подушки на щеках или отражение все тех же обоев в цветочек. В данном случае это были желтые хризантемы и розовато-лиловые розы, обвитые сиреневыми лентами, с голубыми — вопреки всем законам ботаники — и зелеными листьями. Этот очаровательный узор повторялся на покрывале и шторах. Барбара так и слышала, как все эти иностранцы, жаждущие пожить среди аборигенов, восторгаются совершенной английскостью пансиончика. О, Фрэнк, именно таким мы всегда и представляли английский коттедж, правда? Как мило. Как очаровательно. Ну чистая прелесть.

Чистая пошлятина, подумала Барбара. И вообще — это даже не коттедж, а солидный кирпичный дом на самом краю деревни, на Бербейдж-роуд. Но о вкусах не спорят.

— Мама все отделала заново в прошлом году, — объяснил Робин, провожая Барбару в ее комнату, и добавил: — Разумеется, под чутким руководством Сэма. — И закатил глаза.

Барбара познакомилась с ними обоими внизу, в гостиной: с Коррин Пейн и ее «новонареченным», как та называла Сэма Кори. Это была настоящая парочка воркующих голубков, что очень сочеталось с общей атмосферой пансиона, и когда Робин через кухню ввел Барбару в гостиную, «молодые» постарались сразу же продемонстрировать ей свою взаимную преданность. Коррин была «ягодкой» Сэма, Сэм — «дружочком» Коррин.

Провожая Барбару наверх, Робин с несчастным видом оправдывал откровенные милованья матери и Сэма тем, что они только что обручились и поэтому немножко опьянены своими новыми отношениями.

Барбара подумала, что «немножко» — это еще слабо сказано.

Не дождавшись ее реакции, Робин принялся сокрушаться, что Барбару не поселили в пабе или в гостинице в Амсфорде. Но тут Барбара прервала его:

— Робин, все нормально. Просто отлично. А они… — «Приторны до неприличия» хотелось сказать Барбаре. Но она продолжила: — Они влюблены. — И прибавила: — Вы же знаете, как это бывает, когда влюбляешься. — Можно подумать, она сама знала.

Робин помедлил, прежде чем открыть дверь в ее комнату. Он как будто только что понял, что Барбара — женщина, отчего та, непонятно почему, смутилась. Робин вдруг засуетился, указал на соседнюю дверь — там находилась ванная. Потом открыл дверь в комнату Барбары и пробормотал:

— Надеюсь… Да. Ну, в любом случае спокойной ночи.

И, внезапно превратившись в угловатого юнца, торопливо покинул Барбару, предоставив ей «устраиваться».

Что ж, подумала Барбара, она устроилась, насколько это было возможно в комнате с такими обоями. Ее трусы и носки были разложены по ящикам. Свитер висел на крючке с внутренней стороны двери. Рубашки и брюки — в шкафу. Зубная щетка стояла в стакане рядом с раковиной.

Барбара энергично, по-утреннему, чистила зубы, когда раздался стук в дверь и запыхавшийся голос спросил:

— Готовы для утреннего чая, Барбара?

С пеной от пасты на губах Барбара открыла дверь — за ней с подносом в руках стояла Коррин Пейн. Несмотря на весьма ранний час она была при полном параде, накрашена и искусно причесана. Если бы не другое платье и если бы ее светло-русые волосы не были уложены по-иному, Барбара решила бы, что женщина вообще не ложилась.

Дышала она с присвистом, но, войдя, улыбнулась и бедром закрыла дверь. Поставила поднос на комод и, отдуваясь, сказала:

— Придется передохнуть. — Прислонилась к комоду, несколько раз глотнула воздуху. — Весна и лето. Хуже некуда. Вся пыльца в воздухе. — Она махнула в сторону подноса. — Чай. Пейте. Я сейчас приду в себя.

Полоща рот, Барбара подозрительно посматривала на женщину. Коррин сипела так, как сипит сдувающийся воздушный шар. Вот будет здорово, если она потеряет сознание, пока Барбара будет наслаждаться «Формозой Улуном».

Но через минуту, во время которой мимо ее двери протопали шаги, Коррин произнесла:

— Лучше. Значительно лучше. — И действительно, дышала она как будто легче. Женщина продолжала: — Робби уже на ногах, и как правило, чай приносит он. — Она налила чашку для Барбары. Напиток был крепким, цвета корицы на булочках. — Но я никогда не позволяла ему приносить утренний чай молодым леди. Нет ничего хуже, когда мужчина видит женщину утром до того, как она успеет привести себя в надлежащий вид. Я права?

Единственный опыт близости с мужчиной был у Барбары лет десять назад и не включал утро, поэтому она лишь сказала:

— Утро. Ночь. Мне все равно. — И плеснула в чашку молока.

— Это потому, что вы молоды и кожа у вас как персик. А… сколько вам лет? Ничего, что я спрашиваю, Барбара?

Барбара быстро прикинула, не сбросить ли парочку годков, но поскольку вчера она уже сообщила свой возраст Робину, не было смысла лгать его матери.

— Очаровательно, — прокомментировала Коррин. — Я помню свои тридцать три.

И неудивительно, подумала Барбара, ведь самой Коррин явно не было и пятидесяти. Барбара никак не ожидала, что у Робина, почти ее ровесника, такая молодая мать. Значит, родила его в совсем юном возрасте.

Коррин продолжала:

— Сэм много старше меня. Вы заметили, да? Забавно, как все выходит. Я думала, что никогда не влюблюсь в лысеющего мужчину. У отца Робби было много волос. Заросли. Везде. — Она разгладила кружевную дорожку, покрывавшую комод. — Но он был так добр ко мне, в смысле, Сэм. Он с огромным терпением относится к этому. — Тремя пальцами она похлопала по впадинке между ключицами. — Когда он наконец сделал мне предложение, разве я могла отказаться? И это тем более к лучшему, что освобождает Робби. Теперь он сможет жениться на Селии. Она милая девушка, Селия. Просто очаровательная. Такая приятная. Знаете, она невеста Робби.

Мягкость в ее голосе не смогла обмануть Барбару, которая прочла в глазах женщины стальную решимость. Ей захотелось сказать: «Миссис Пейн, не волнуйтесь. Я не стану охотиться на вашего сына, и даже если бы стала, он вряд ли поддался бы моим сомнительным чарам».

Вместо этого, сделав глоток чая, она произнесла:

— Сейчас я быстренько оденусь и буду готова через пару минут.

Коррин улыбнулась.

— Прекрасно. Робби готовит вам завтрак. Надеюсь, вы любите бекон.

И, не дожидаясь ответа, она удалилась.

Внизу Робин вышел из кухни со сковородкой в руке, как раз когда Барбара ступила в столовую. Он переложил на ее тарелку два яйца и, глянув в окно, где, по мнению Барбары, небо все еще было по-ночному черным, сказал:

— Скоро рассвет. Нам надо от него не отставать, если вы по-прежнему хотите попасть на канал к пяти.

Барбара, накануне вечером выразившая желание увидеть место обнаружения тела в то время суток, когда оно предположительно попало в воду, принялась за еду. Она буквально проглотила два яйца, собирая желток тостом. Набила рот беконом, запила все это апельсиновым соком и с любопытством посмотрела на часы. Три минуты на удовлетворение гастрономических потребностей. Определенно, новый рекорд.

По дороге к месту преступления Робин был подавлен. К своей вящей радости Барбара выяснила, что он курит, поэтому они закурили, с удовольствием наполнив «эскорт» Пейна канцерогенами, и несколько минут молча втягивали никотин. Потом Пейн свернул с Мальборо-роуд на узкую дорогу, огибавшую деревенскую почту и уходившую в поля.

— Я долго работал там, — внезапно сказал он, кивнув на здание почты. — Привык считать, что застрял там навсегда. Поэтому и пришел так поздно в полицию. — И быстро добавил: — Но я окончил специальные курсы, чтобы попасть в уголовный отдел.

— Первое расследование, — сказала Барбара, — всегда самое трудное. Мое было таким. Я думаю, вы отлично справитесь.

— У меня было пять высших оценок, — серьезно заявил он. — Я даже думал поступать в университет.

— Почему не стали?

Он стряхнул пепел в щелочку приоткрытого окна.

— Из-за мамы, — ответил он. — Ее астма то лучше, то хуже. У нее бывали очень серьезные приступы, и я не мог оставить ее одну. — Он глянул на Барбару. — Видимо, у вас создается впечатление, что я маменькин сынок.

Только не у меня, подумала Барбара, вспомнив о своей матери. Но сказала лишь:

— Теперь у нее есть Сэм, поэтому у вас на горизонте замаячила свобода, да?

— Вы имеете в виду нашего «дружочка»? — с сарказмом осведомился он. — О да. Конечно. Если дело закончится браком, я буду свободен. Если дело закончится браком.

Он говорил как человек, который уже не раз обманывался в своих надеждах.

Они въехали на мост, перекинутый через канал Кеннета и Эйвона.

— Уилкот, — произнес Робин, указывая на крытые тростником коттеджи, протянувшиеся вдоль канала, как бусины примитивного ожерелья. И добавил, что место назначения уже недалеко. Барбара посмотрела на часы на приборной доске: четыре пятьдесят две. Точно по расписанию, подумала она.

Когда они въехали в Аллингтон, небо вместо черного стало серо-сизым.

— Мы приближаемся, — сказал Робин, но прежде чем продолжить путь, объехал вокруг деревни, чтобы показать Барбаре две дороги, подходившие к ней со стороны шоссе. Одна из них шла мимо Парк-фарм и полудюжины грубо оштукатуренных домов с красными черепичными крышами. Вторая, более близкая к Уилкоту и дороге, по которой приехали они, проходила через Мэнор-фарм, укрывшуюся за кирпичными, увитыми зеленью стенами.

Дороги сливались в ухабистый проселок, и по этому-то проселку, по которому они теперь тряслись — Робин извинился за подвеску своей машины — до места обнаружения тела было еще полторы мили.

Барбара, старавшаяся примечать детали, рассеянно кивнула. Даже в пять утра в трех домах горел свет. На улице никого не было, но если неделю назад в такой же час здесь проехала машина, кто-нибудь мог ее услышать, увидеть, и требовались только правильно поставленные вопросы, чтобы освежить память свидетеля.

— Ваши сотрудники обошли эти дома? — спросила она.

— Первым делом.

Робин переключил скорости, машина неудобно накренилась, и Барбара ухватилась за приборную доску.

— Наверно, еще раз придется с ними со всеми поговорить.

— Можно.

— Они могли забыть. Кто-нибудь должен был уже встать. Сейчас люди встали. Если проезжал автомобиль…

Робин присвистнул сквозь зубы, как бы сомневаясь, но не желая облечь сомнения в слова.

— Что? — спросила его Барбара.

— Вы забываете, — сказал он. — Тело бросили утром в воскресенье.

— И что?

Он сбросил скорость, чтобы преодолеть яму размером с воронку от снаряда.

— Вы же городская. Воскресенье в деревне — день отдыха, Барбара. Фермеры встают до зари шесть дней в неделю. А на седьмой день они делают то, что повелел Бог, и позволяют себе поваляться в постели. Встают они, вероятно, к шести тридцати. Но в пять? Только не в воскресенье.

Барбара ругнулась.

— Да, это дела не облегчает, — согласился он.

Там, где дорога поднималась к мосту, Пейн резко свернул влево и выключил двигатель, который, чихнув три раза, замолчал. Они вышли на утренний воздух.

— Туда, — показал Робин и повел ее на другую сторону моста, где откос, густо поросший травой, спускался к тропинке, идущей вдоль канала.

Здесь в изобилии росли камыши и множество полевых цветов, усеивавших темно-зеленые берега розовыми, белыми и желтыми звездочками. Из камышей поднялись вспугнутые ими утки, и их внезапные крики казались единственными звуками на много миль вокруг. К западу и востоку от моста у берега стояли на якоре два катера, и Робин объяснил, что это туристы. Их не было здесь, когда нашли тело. Их не будет здесь завтра.

— Идут вверх до Брэдфорда-на-Эйвоне, — сказал он. — В Бат, Бристоль. Эти катера ходят по каналу с мая по сентябрь. Останавливаются только на ночь, где можно пришвартоваться. В основном горожане. — Он улыбнулся. — Как и вы.

— А где они берут катера?

Робин достал сигареты, предложил Барбаре. Дал прикурить от спички сначала ей и, прикрывая пламя, взял в ладони руки Барбары. Его кожа оказалась гладкой и прохладной.

— Берут напрокат, — ответил он. — Практически в любом месте рядом с населенными пунктами кто-нибудь сдает в прокат катера.

— Например?

— Ну, скажем, в Хангерфорде. В Кинтбери, Ньюбери, Девайзисе, Брэдфорде-на-Эйвоне. Даже в Вуттон-Кроссе. Там есть пункт проката.

— В Вуттон-Кроссе?

— Дальше по Мальборо-роуд есть пристань. Там канал проходит через деревню. Катера берут там.

Барбара понимала всю сложность этого дела. Прищурившись сквозь сигаретный дым, она посмотрела на дорогу, по которой они приехали.

— Куда она приведет, если ехать дальше? — спросила Барбара.

— Продолжает идти по полям, — ответил Пейн. — И заканчивается у кленовой рощицы примерно через три четверти мили.

— Там есть что-нибудь?

— Только деревья. Межевые изгороди. Больше ничего. В воскресенье днем мы всё там прочесали. Можем еще раз пройтись, если вы захотите, когда развиднеется.

А тем временем небо на востоке становилось все светлее. Барбара обдумала предложение. Она понимала, насколько невыгодно их положение в этом расследовании. С момента исчезновения Шарлотты Боуэн прошло пять дней, шесть, если считать этот. Сорок восемь часов прошло с тех пор, как обнаружили ее тело, и одному богу известно сколько — с момента ее смерти. Чем больше утекало песка в песочных часах, тем больше остывал след и тем меньше оставалось надежды на успешное раскрытие дела. Барбара это понимала. И в то же время ощущала в себе необыкновенную решимость повторить уже пройденное. Почему? — удивлялась она, но ответ знала. Это был ее шанс отличиться — в точности как и для детектива-констебля Пейна, — и она собиралась воспользоваться им по полной программе.

— Если ваши люди ничего там не нашли… — начала она.

— Ни пылинки, — сказал Пейн.

— Тогда займемся тем, что у нас есть.

Они прошли несколько ярдов вдоль канала, точно к тому месту, где лежало в камышах тело. Обратно к мосту первой пошла Барбара. У основания его кирпичной арки из воды выступала узкая полоска бетона. Барбара бросила в канал окурок и, заметив, что Робин поморщился, сказала:

— Простите, но еще темновато, а мне нужно было посмотреть… — Вода текла на запад. — Два варианта, — сказала Барбара и похлопала по кирпичному своду у себя над головой. — Он паркуется наверху, спускается сюда по тропинке, прячется с телом под мостом. Сколько ему на это потребовалось, десять секунд? Бросает здесь тело в воду. Тело плывет. Течение прибивает его к камышам.

Она вернулась к тропинке. Робин шел за ней. В отличие от нее, он затушил окурок о подошву и положил его в карман. Столкнувшись с таким уважительным отношением к матушке-природе, Барбара почувствовала себя настолько виноватой, что готова была уже нырнуть в воду за своим окурком, но вместо этого сказала:

— Или он привозит ее сюда на катере. Спускает ее с заднего конца… как он там называется? Хвост? Киль? Корма?

— Корма.

— Ясно. Хорошо. Он спускает ее с кормы и просто продолжает свой круиз, как обычный отпускник.

— Значит, нам придется проверить и все пункты проката.

— Похоже, что так. У сержанта Стенли найдутся для этого люди?

Пейн скрипнул зубами, совсем как прошлым вечером, когда речь зашла о подходе сержанта Стенли к расследованию этого дела.

— Это означает «нет»?

— Что это?.. — Пейн казался растерянным.

— То, что вы делаете зубами.

Он коснулся их языком, потом коротко улыбнулся.

— От вас ничего не скроешь. Придется за собой последить.

— Да уж. Так что там насчет сержанта?.. Давайте, Робин. Это не тест налояльность. Мне нужно знать, как обстоят дела.

Его косвенный ответ дал Барбаре необходимую информацию.

— Если вы не против, я бы сегодня немного тут поразведывал. Вам же еще на вскрытие, так? А после него с вами захочет встретиться сержант Стенли. Потом у вас поручения от Ярда. Вам нужно звонить, разговаривать с людьми. Писать отчеты. Короче, так: я мог бы возить вас — и с радостью, не сомневайтесь — и быть вашей правой рукой. Или же еще одной парой глаз и ушей. Здесь. — Он подбородком указал на дорогу, автомобиль и весь остальной Уилтшир.

Барбара не могла не восхититься его дипломатичностью. Когда она вернется в Лондон, он продолжит работать с сержантом Стенли. Оба они знали, что зыбкий баланс его отношений с сержантом должен быть первоочередной заботой Пейна, если он хочет продвинуться в отделе по расследованию убийств.

— Хорошо, — сказала Барбара. — Мне это подходит. — Она стала подниматься по откосу, слыша позади себя тяжелые шаги Пейна. Наверху Барбара остановилась и оглянулась на констебля. — Робин, — позвала она и, когда он поднял глаза, сказала: — Мне кажется, из вас выйдет отличный сыщик.

Его зубы блеснули улыбкой, и он быстро опустил голову. Все еще было темновато, но Барбара была уверена: при лучшем освещении она увидела бы, что он покраснел.

19

Барбара промокнула холодный пот на лбу полой своего трикотажного жакета. Поднялась с колен. Не помня, когда в последний раз она испытывала к себе подобное отвращение, Барбара спустила воду в унитазе и проследила, как неприглядное содержимое ее желудка водоворотом исчезает в канализации. Она мысленно энергично встряхнулась и поклялась вести себя как пристало руководителю расследования убийства, а не хнычущему подростку, у которого дрожат коленки.

Посмертное вскрытие трупа, строго сказала она себе. Что это такое? Всего лишь осмотр тела, предпринимаемый для определения причины смерти. Это необходимый шаг в расследовании убийства. Это операция, производимая профессионалами, пытающимися выявить скрытую причину преждевременного прекращения физического функционирования организма. Короче говоря, это решающий шаг к установлению личности убийцы. Да, конечно, это извлечение внутренностей человека, но это также и поиск истины.

Барбара недоумевала, почему же она не смогла выдержать вскрытие Шарлотты Боуэн до конца.

Вскрытие производилось в госпитале Святого Марка в Амсфорде, реликте эдвардианской эпохи, выстроенном в стиле французского шато. Патологоанатом работал быстро и ловко, но, несмотря на царившую в помещении атмосферу профессионализма, самый первый — от горла до паха — разрез заставил Барбару сжать в кулаки угрожающе вспотевшие ладони. Она сразу поняла, что дело плохо.

На теле Шарлотты Боуэн, лежавшем на столе из нержавеющей стали, не было буквально ни пятнышка, за исключением синяков вокруг рта, красноватых ожогов на щеках и подбородке и царапины на колене, покрывшейся корочкой. Казалось, девочка спит. Вот почему уже одно рассечение ее жемчужно-серой плоти воспринималось как осквернение ее невинности. Не говоря уже об извлечении внутренностей и трепанации ее маленького черепа.

Барбара знала, что сержант Редж Стенли наблюдает за ней, ожидая, что она выскочит из комнаты, зажимая рот ладонью. Перед ней стояла дилемма: опозориться перед всеми, блеванув на пол прямо здесь, или выйти в надежде отыскать женский туалет, прежде чем ее вывернет в коридоре.

Однако, подумав, — когда уже подступало к горлу и комната начала расплываться перед глазами, — Барбара сообразила, что есть другой выход.

Она демонстративно посмотрела на часы, хлопнула себя по лбу, будто забыла что-то сделать, полистала блокнот и сообщила о своем намерении Стенли, поднеся к уху воображаемую трубку и одними губами произнеся: «Должна позвонить в Лондон».

Сержант кивнул, но по его ядовитой улыбочке Барбара поняла, что не убедила Стенли. Да пошел ты, подумала она.

Теперь в женском туалете она прополоскала рот. Горло саднило. Барбара жадно напилась из горсти, умыла лицо, вытащила из держателя бумажное полотенце, вытерлась и прислонилась к серой стене рядом с держателем.

Лучше ей не стало. Желудок был пуст, но сердце переполнялось. Разум повелевал сосредоточиться на фактах, дух противоречил, говоря: она же совсем ребенок.

Барбара присела, положив голову на колени, и стала ждать, когда утихомирится желудок и пройдет озноб.

Через какое-то время она посмотрела на часы. Они уже должны закончить и прийти к выводу, как погибла девочка. Слабая или нет, она должна присутствовать, когда патологоанатом будет выносить свой предварительный вердикт. Насмешка в глазах сержанта Стенли сказала Барбаре, что ей не стоит полагаться на точное изложение им информации.

Барбара заставила себя подняться и выйти в коридор, где и нашла сержанта — в пяти шагах от женского туалета. Стенли делал вид, будто пытается посильнее пустить струю воды в древнем питьевом фонтанчике. Когда Барбара подошла к нему, он выпрямился, назвал фонтанчик никчемной штукой и притворился, что только сейчас увидел Барбару.

— Позвонили, да? — спросил он, бросив на дверь в туалет такой взгляд, словно в его ведении находились все уилтширские телефонные кабины «Бритиш телеком». Здесь их нет, мисс, говорило выражение его лица.

— Да, — ответила Барбара и направилась мимо него в сторону операционной. — Давайте займемся нашими делами, хорошо?

Она подготовила себя к тому неприятному зрелищу, которое могло ждать ее за дверью, и с облегчением увидела, что правильно рассчитала время. Вскрытие было завершено, труп убрали, и о процедуре напоминал только стол из нержавеющей стали, на котором она совершалась. Санитар поливал его из шланга, кровавая вода струилась по стали и вытекала через дыры и прорези по бокам.

Однако внимания патологоанатома дожидалось следующее тело. Оно лежало на каталке, частично прикрытое зеленой простыней, с еще не сложенными на груди руками и с опознавательной биркой на большом пальце правой ноги.

— Билл! — крикнул служащий в сторону небольшого отсека в дальнем конце комнаты. — Я поставил в магнитофон новую кассету, так что когда,ты будешь готов, мы тоже готовы.

Барбара не пришла в восторг от перспективы присутствовать на еще одном вскрытии, чтобы получить информацию о только что закончившемся, поэтому она устремилась к отсеку. Там, прихлебывая из кружки, патологоанатом с увлечением смотрел телевизор, на миниатюрном экране которого сражались два теннисиста. Звук был приглушен.

Увидев Барбару и сержанта Стенли, Билл улыбнулся и выключил телевизор. По выражению лица медика Барбара поняла, что он собирается поинтересоваться ее самочувствием, и ей не хотелось давать сержанту лишнюю пищу для подозрений. Поэтому она достала из сумки, висевшей у нее на плече, блокнот и сказала, кивнув в сторону второго трупа в операционной:

— Лондон ждет от меня сообщения, но я ненадолго оторву вас от вашей работы. Что вы можете мне сообщить?

Билл посмотрел на Стенли, словно желая узнать, кто главный. По-видимому, за спиной у Барбары сержант знаком показал, что снисходительно отказывается от своих полномочий, потому что патологоанатом начал свой отчет:

— Все визуальные аномалии одной природы, хотя и стерты. — И затем для большей ясности добавил: — Все видимые простым глазом признаки, хотя и не ярко выраженные, свидетельствуют об одном. Произошла остановка сердца. Правое предсердие и желудочек были налиты кровью. Воздушные пузырьки были эмфизематозными, легкие бледными. Трахея, бронхи и бронхиолы полны пены. Слизь в них красного цвета и наполнена кровью. Кровотечения под плеврой не было.

— Что все это значит?

— Она утонула. — Билл сделал глоток из кружки.

— Когда точно?

— С утоплениями никогда нельзя сказать точно. Но я бы сказал, что она умерла примерно за двадцать четыре — тридцать шесть часов до обнаружения тела.

Барбара быстро подсчитала в уме и сказала:

— Значит, она оказалась в канале в субботу утром, а не в воскресенье. — А это означает, сообразила она, что кто-нибудь в Аллингтоне мог видеть проезжавший автомобиль, который вез девочку к ее гибели. Потому что в субботу, по словам Робина, фермеры обычно поднимаются в пять. Только в воскресенье они спят подольше. Повернувшись к Стенли, она сказала: — Нам придется снова послать людей в Аллингтон и всех там расспросить. Теперь имея в виду не воскресенье, а субботу. Потому что…

— Я этого не говорил, сержант, — прервал ее Билл. Барбара посмотрела на него.

— Чего не говорили?

— Я не говорил, что до обнаружения она находилась в канале от двадцати четырех до тридцати шести часов. Я сказал, что до обнаружения она уже была мертва в течение такого времени. Мое предположение относительно продолжительности ее пребывания в канале не изменилось — двенадцать часов.

Барбара пыталась осмыслить его слова.

— Но вы сказали, что она утонула.

— Она утонула, именно так.

— Значит, вы предполагаете, что кто-то нашел ее тело в воде, достал из канала, а затем позднее вернул туда?

— Нет. Я говорю, что она вообще не в канале утонула. — Он допил кофе и поставил кружку на телевизор. Подошел к шкафу и достал из картонной коробки чистые перчатки. Хлопая ими о ладонь, он продолжала — Вот что обычно бывает при типичном утоплении. Сильный единичный вдох жертвы, с которым под водой в тело поступают посторонние частицы. Под микроскопом жидкость, взятая из легких жертвы, показывает присутствие этих посторонних частиц: водорослей, ила и диатомеи. В этом случае водоросли, ил и диатомея должны совпадать с водорослями, илом и диатомеей в пробе воды из канала.

В присутствии врага

— Они не совпадают?

— Совершенно верно. Потому что их там вообще нет.

— А это не может означать, что она не сделала под водой этот… как вы его назвали… «единичный вдох»?

Он покачал головой.

— Это автоматическая дыхательная функция, сержант, часть окончательной асфиксии. И в любом случае вода в легких была, поэтому мы знаем, что она вдохнула после погружения. Но при анализе вода из легких не совпала с водой из канала.

— Полагаю, вы хотите сказать, что она утонула в другом месте.

— Да.

— По воде в ее легких мы можем определить, где она умерла?

— Могли бы, при других обстоятельствах. В данном случае — нет.

— Почему?

— Потому что состав жидкости в ее легких соответствует составу водопроводной воды. Поэтому она могла умереть где угодно. Ее могли держать в ванне, окунуть в сливной бачок или, держа за ноги, опустить ее голову в раковину. Она даже могла утонуть в бассейне. Хлорин испаряется быстро, и мы не нашли в теле его следов.

— Но если это произошло, — сказала Барбара, — если ее держали под водой, разве не остались бы следы? Синяки на шее и на плечах? Следы от связывания на запястьях и лодыжках?

Патологоанатом принялся натягивать резиновую перчатку на правую руку.

— Держать ее необходимости не было.

— Почему?

— Потому что она была без сознания, когда ее опустили в воду. Вот почему все типичные признаки утопления были выражены менее ярко, чем обычно, как я сказал вначале.

— Без сознания? Но вы не упомянули ни об ударе по голове, ни о…

— Ее не ударили, чтобы лишить сознания, сержант. И, кстати, никак не надругались ни до, ни после смерти. Но в отчете токсикологов говорится, что ее организм был насыщен бензодиазепином. Кстати, токсичная доза, учитывая ее вес.

— Токсичная, но не смертельная, — уточнила Барбара.

— Совершенно верно.

— И как вы его назвали? Бензо… что?

— Бензодиазепин. Это транквилизатор. Конкретно этот — диазепам, хотя вы можете знать его под более распространенным названием.

— А именно?

— Валиум. По его количеству в крови жертвы — в сочетании с неявными признаками утопления — мы знаем, что при погружении в воду она была без сознания.

— И мертва, когда попала в канал?

— О да. Она была уже мертва, когда попала в канал. И мертва, я бы сказал, скорее всего, в течение двадцати четырех часов.

Билл надел вторую перчатку. Достал из шкафа респиратор и сказал, кивнув в зал:

— Боюсь, следующий будет довольно-таки зловонным.

— Мы уже уходим, — сказала Барбара.

Идя за сержантом Стенли к автостоянке, Барбара размышляла над открытиями патологоанатома. Она-то думала, что они медленно движутся вперед, но теперь, похоже, они вернулись на исходную позицию. Водопроводная вода в легких Шарлотты Боуэн означала, что перед смертью ее могли держать в любом месте, что ее одинаково легко могли утопить и в Уилтшире, и в Лондоне. А если так, то и держать ее могли в Лондоне и там же убить, а затем перевезти тело на канал Кеннета и Эйвона. Валиум тоже указывает на Лондон: этот транквилизатор прописывают тем, кто не справляется с жизнью в мегаполисе. Все, что нужно было лондонцу, похитившему и убившему Шарлоту, — это некоторые познания об Уилтшире.

Поэтому велика возможность того, что сержант Стенли напрасно прочесывал округу, и столь же велика возможность того, что сержант Стенли напрасно кинул значительные полицейские силы на поиски места, где держали Шарлотту Боуэн. И уж совсем, похоже, зря она сама согласилась отправить Робина Пейна в погоню за самыми призрачными химерами, позволив ему убить целый день на объезд местных пунктов проката катеров, не говоря уже про обследование лесопилок, шлюзов на канале, ветряных мельниц и резервуаров.

Какая напрасная трата людских ресурсов, подумала Барбара. Они ищут иголку, которой, возможно, не существует. В стоге сена размером с остров Уайт.

Нам необходимо что-нибудь для продолжения, сказала она себе. Объявившийся свидетель похищения, найденная одежда Шарлотты, всплывший где-то учебник девочки. Что-нибудь, помимо тела со смазкой под ногтями. Что-нибудь, что помогло бы привязать тело к месту.

Что бы это могло быть? — гадала она. И как, скажите на милость, они собираются это найти на столь обширной территории — если вообще следует искать здесь, а не в Лондоне.

Впереди нее остановился на ступеньках сержант Стенли. Он наклонил голову, закуривая. Протянул пачку Барбаре. Она восприняла это как негласное перемирие, пока не увидела его зажигалку. Это была голая женщина, согнувшаяся пополам, и пламя вырывалось у нее из заднего прохода.

Черт бы тебя побрал, подумала Барбара. Ее еще мутило, в голове не прояснилось, а мозг пытался разобраться с фактами. И вот она вынуждена находиться в компании мистера Женоненавистника, переодетого сержантом Трудягой. Он ждал, что она покраснеет и отпустит какую-нибудь ультрафеминистскую реплику, чтобы он мог передать ее своим дружкам в отделе и похихикать.

Хорошо же, подумала Барбара. Несказанно рада тебе подыграть, урод. Она взяла у него зажигалку, повертела ее в руках. Затушила пламя, зажгла, снова потушила. Сказала:

— Просто удивительно. Даже невероятно. Интересно, а вы заметили?

Он попался на удочку.

— Что заметил? — спросил он. И тут она ему врезала:

— Что если вы спустите штаны и задерете зад к небу, то будете вылитая эта зажигалка, сержант Стенли. — Она сунула ему зажигалку. — Спасибо за сигарету.

И пошла к своей машине.


Заброшенный дом на Джордж-стрит кишел полицейскими-криминалистами. Вооруженные снаряжением для сбора улик, пакетами, бутылками и сумками, они суетились в здании, которое ранее обследовали Сент-Джеймс и Хелен. На верхнем этаже они скатывали ковер для исследования его в лаборатории и особое внимание уделяли отпечаткам пальцев.

Их были сотни — на деревянных поверхностях и дверных ручках, на подоконниках, водопроводных кранах, оконных стеклах и зеркалах. Специалисты снимали и регистрировали их все, а не только те, что подходили под описание отпечатков, которые Сент-Джеймс снял с магнитофона. Велика была возможность, что в похищении Шарлотты Боуэн участвовал не один человек. Любой поддающийся идентификации отпечаток мог навести полицию на след, если трущоба действительно связана с этим делом.

Линли попросил их уделить особое внимание двум местам: зеркалу и кранам в ванной и выходящему на Джордж-стрит окну, частично протертому, по-видимому, для того, чтобы видеть в просвет между зданиями школу Святой Бернадетты на Блэндфорд-стрит. Сам Линли находился в крохотной кухоньке, где заглядывал в шкафы и ящики на случай, если Сент-Джеймс упустил что-то, когда обследовал дом.

Линли отметил, что во время их беседы предыдущим вечером Сент-Джеймс с типичной своей скрупулезностью перечислил ему все из немногих имевшихся тут предметов. В одном из шкафов стояла красная жестяная кружка, в ящике лежала одна вилка с погнутыми зубцами и пять ржавых гвоздей, на столе стояли две грязные банки. Больше ничего.

Под негромкую капель воды в раковине Линли, наклонившись, внимательно осмотрел поверхность стола — не осталось ли что незамеченным на пестром пластике его покрытия. Он скользнул взглядом от стены к внешнему краю стола, от внешнего края к полоске металла, крепившей раковину. И увидел это. Фрагмент чего-то голубого — не больше осколка зубной эмали, — застрявший в едва заметном зазоре между металлической окантовкой раковины и столешницей.

С помощью тонкого лезвия из комплекта для сбора улик Линли осторожно поддел голубую крошку и поместил к себе на ладонь. От нее шел слабый лекарственный запах, а когда Линли прикоснулся к ней пальцем, то обнаружил, что она ломкая. Кусочек таблетки? Какое-то моющее средство? Линли переложил его в пузырек и передал одному из криминалистов, попросив как можно скорее определить, что это такое.

Он вышел из квартиры в зловонный коридор. Заколоченные окна затрудняли вентиляцию здания. В нем застоялся запах крысиных экскрементов, разлагающихся пищевых отходов и грязных унитазов, обостренный весенним теплом. Именно это прокомментировал констебль Уинстон Нката, поднимавшийся снизу по лестнице, когда Линли спускался к квартире на втором этаже. Зажимая нос и рот идеально отглаженным белым платком, констебль пробормотал:

— Не дом, а выгребная яма.

— Смотрите под ноги, — посоветовал ему Линли. — Неизвестно, что там на полу под мусором.

Нката добрался до двери в квартиру, когда Линли уже вошел туда. Нката присоединился к нему.

— Надеюсь, эти парни получают доплату за полевые условия?

— Награда им — полицейская слава. С чем пришли?

Обойдя самые большие кучи хлама, в которых рылись криминалисты, он подошел к окну и открыл его, впустив тонкую струйку воздуха. Этого, видимо, оказалось для Нкаты достаточно, потому что он отнял от лица платок, хотя и скривился от запаха.

— Я проверял копов в Мэрилебоне, — сказал он. — Кросс-Киз-клоуз патрулируют полицейские из участка на Уигмор-стрит. Кто-то из них и видел бродягу, о котором вам говорил Сент-Джеймс.

— И?

— Ничего, — ответил Нката. — Ни один из постоянных сотрудников не помнит, чтобы он прогонял из этого района бродягу. Работы у них полно — туристический сезон и все такое, — и они не ведут учет, кого, с какой улицы и когда они гнали. Поэтому никто не утверждает, что они вообще никого не прогоняли. Но и никто не желает посидеть с нашим художником, чтобы получить изображение этого типа.

Линли чертыхнулся. Рушились их надежды на получение хорошего описания бродяги.

— Вот-вот, — поддержал его Нката и улыбнулся, дергая себя за мочку уха. — Поэтому я взял на себя смелость кое-что сделать.

Смелость Нкаты не раз помогала добыть важнейшую информацию. Линли заинтересовался.

— И?

Констебль сунул руку в карман пиджака. Он пригласил на ланч одного художника, объяснил Нката, и по наклону его головы Линли понял, что художник был женского пола. По дороге они зашли в Кросс-Киз-клоуз и нанесли там визит писателю, который дал Хелен Клайд описание бродяги, изгнанного из лабиринта переулков в тот самый день, когда исчезла Шарлотта Боуэн. Художница с помощью писателя набросала портрет того человека. И Нката, взяв на себя еще немного смелости и проявив поразительную по своим масштабам инициативу, предусмотрительно попросил ее сделать второй рисунок, на этот раз sans [28] жидких волос, бакенбард и вязаной шапочки, которые все могли быть частью маскарада.

— И вот что у нас получилось. — Он протянул два рисунка.

Линли разглядывал их, пока Нката продолжал. Он сделал с них копии и раздал констеблям, которые сейчас работают на улицах, стараясь отыскать место, с которого исчезла Шарлотта. Другие копии он раздал констеблям, которые проверяют местные ночлежки, чтобы, если получится, узнать имя этого человека.

— Пошлите кого-нибудь показать рисунки Ив Боуэн, — распорядился Линли. — А также ее мужу и домработнице. И тому господину, о котором вы рассказывали мне вчера вечером — тому, что наблюдает из окна за происходящим на улице. Может, кто-то из них чем-то нам поможет.

— Будет сделано, — ответил Нката.

В коридоре двое из команды криминалистов тащили с верхнего этажа свернутый ковер. Он тяжело, как невыполненное обязательство, давил им на плечи. Линли бросился помогать, Нката с неохотой присоединился к нему. Вместе они вынесли ковер на улицу и затолкали в поджидавший на улице фургон, после чего Нката устроил целое представление из отряхивания пиджака.

Стоя на улице, Линли размышлял над тем, что сообщил ему констебль. Действительно, при огромном количестве туристов, блуждающих по этому району в поисках Риджентс-парка, музея восковых фигур или планетария, местные полицейские могли и не запомнить случайного бродягу, которому было приказано убраться прочь, но вполне реально предположить, что кто-то все же сумеет узнать его по имеющемуся теперь у них рисунку. Он сказал:

— Вам придется снова сходить в местный участок, Уинстон. Покажите рисунок в столовой. А вдруг он освежит чью-то память.

— Тут еще один момент, — заметил Нката. — И вам он не очень-то понравится. У них двадцать добровольцев.

Линли тихо выругался. Двадцать констеблей-добровольцев из числа местных жителей, которые носят форму и ходят в патрулях, как обычные полицейские, — это еще двадцать человек, которые могли видеть бродягу. Похоже, с каждым часом сложность дела возрастала в геометрической прогрессии.

— Придется вам показать рисунок и им, — сказал Линли.

— Без проблем. Будет сделано. — Нката глянул на покинутое здание и спросил у Линли: — Думаете, ребенка держали здесь?

— Не знаю, — ответил Линли. — Возможно, но пока нельзя исключить и любое другое место в Лондоне. Не говоря уже об Уилтшире.

Он машинально полез в карман пиджака, где всегда держал сигареты, пока шестнадцать месяцев назад не бросил курить. Забавно, с каким трудом отмирают старые привычки. Церемония прикуривания тоненького рулончика, начиненного табаком, каким-то образом связывалась с мыслительным процессом. Необходимо было сделать одно, чтобы стимулировать другое. По крайней мере так казалось в минуты, подобные этой.

Нката, должно быть, понял, потому что достал из кармана брюк «Опал фрут» и, ни слова не говоря, протянул Линли, потом вынул еще одну для себя. Они молча развернули конфеты, пока из дома позади них вываливалась бригада криминалистов.

— Три потенциальных мотива, — произнес Линли. — Но только один из них по-настоящему имеет смысл. Мы можем предполагать, что все это было неудачной попыткой поднять тиражи «Осведомителя»…

— Вряд ли неудачной, — заметил Нката.

— Неудачной в том смысле, что Деннис Лаксфорд не мог желать смерти ребенка. Но если это наш мотив, мы по-прежнему должны докопаться до вопроса «почему», который за ним стоит. Была ли под угрозой работа Лаксфорда? Перехватил ли другой таблоид часть рекламы «Осведомителя»? Что побудило его устроить похищение?

— Может, и то и другое, — сказал Нката. — Проблемы на работе. И снижение доходов от рекламы.

— Или оба преступления — похищение и убийство — были организованы Ив Боуэн ради взлета вверх на волне общественного сочувствия.

— Холодно, — прокомментировал Нката.

— Согласен, холодно. Но она политик, Уинстон. Хочет быть премьер-министром. И все идет как по маслу, но, возможно, она начала терять терпение. Решила ускорить процесс — с помощью дочери.

— Такая женщина была бы чудовищем. Это противоестественно.

— А вам она показалась естественной? Нката задумчиво сосал конфету.

— Вот что я скажу, — изрек он наконец. — Белые женщины, я их не понимаю. Черная женщина откровенна в том, чего она хочет и когда. И как. Да, она даже говорит мужчине, как. Но белая женщина? Нет. Белая женщина — загадка. Белые женщины всегда кажутся мне холодными.

— А Ив Боуэн не показалась вам холоднее других?

— Показалась. Но с другой стороны, холодность и есть холодность. Степень тут роли не играет. По-моему, по отношению к своим детям все белые женщины — ледышки. Если хотите знать мое мнение, она такая, какая есть.

Вполне вероятно, подумал Линли, что эта оценка Ив Боуэн гораздо трезвее, чем его собственная.

— Принимаю, — сказал он. — Что оставляет нас с мотивом номер три: кто-то настроен выбить мисс Боуэн из политики. Как она с самого начала и заявляла.

— Кто-то, кто был в Блэкпуле, когда она резвилась там с Лаксфордом, — подхватил Нката.

— Кто-то, кто выиграет от ее падения; — продолжал Линли. — Вы уже собрали сведения о Вудуордах?

— Следующий пункт в моем списке.

— Тогда приступайте. — Линли достал ключи от машины.

— А вы?

— Собираюсь нанести визит Алистеру Харви, — ответил Линли. — Он из Уилтшира, отнюдь не друг Боуэн и был в Блэкпуле на той конференции тори.

— Думаете, он реальный кандидат в подозреваемые?

— Он политик, Уинстон, — сказал Линли.

— Разве это связывает ему руки?

— Напротив, развязывает, — ответил Линли. — Во всех отношениях.


Линли нашел Алистера Харви в клубе «Кентавр», удобно расположенном менее чем в пятнадцати минутах ходьбы от Парламент-сквер. В прошлом резиденция одной из любовниц Эдуарда VII, это здание было настоящей выставкой карнизов Уайатта, веерообразных окон Адама и потолков Кауфмана. Его элегантная архитектура отдавала дань временам Георгов и регентства — декоративность во всем от лепнины до ковки, — но дизайн интерьеров заявлял о настоящем и будущем. На втором этаже клуба, там, где когда-то в большой гостиной, уставленной мебелью от Хепплуайта, неспешно наслаждались дневным чаем модно одетые обитатели дома, теперь теснились спортивные тренажеры и издавали натужные рыки насквозь пропотевшие мужчины в шортах и футболках.

Среди них был и Алистер Харви. В спортивных трусах, кроссовках и махровой налобной повязке, которая впитывала пот, стекавший из-под его великолепно подстриженных седеющих волос, член парламента с голым торсом бежал по «бегущей дорожке» лицом к зеркальной стене, в которой занимающиеся могли наблюдать и оценивать свое физическое совершенство или отсутствие такового.

Чем, по-видимому, и занимался Харви, когда Линли к нему подошел. Он бежал, прижав к бокам согнутые в локтях руки и вперив взгляд в собственное отражение. Губы раздвинуты то ли в улыбке, то ли в гримасе, ноги топают по быстро движущейся ленте, дышит он ровно и глубоко, как человек, наслаждающийся испытанием своего тела на выносливость.

Когда Линли предъявил Харви свое удостоверение, подняв его на уровень глаз члена парламента, тот не остановился. И нисколько не встревожился появлением полицейского. Только произнес:

— Вас внизу пропустили? Что тут за охрана такая, черт подери! — произнес он с явно аристократическим выговором. — Я еще не закончил. Вам придется подождать семь минут. Кстати, кто вам сообщил, где меня найти?

Харви имел вид человека, который с большим удовольствием уволит свою невзрачную секретаршу, которая жутко перепугалась, увидев служебное удостоверение Линли, и сразу выложила ему все, что знала. Поэтому Линли ответил:

— Ваше расписание не такой уж большой секрет, мистер Харви. Я бы хотел с вами поговорить.

Харви не отреагировал на то, что полицейский обладает таким же изысканным произношением выпускника частной школы, лишь заметил:

— Я же сказал: когда закончу.

Он прижал правое запястье, обмотанное эластичным бинтом, к верхней губе.

— Боюсь, у меня нет времени ждать. Могу я расспросить вас здесь?

— Я забыл оплатить парковку?

— Возможно. Но это не относится к компетенции уголовного розыска.

— Уголовного розыска, да? — Харви не сбавлял скорости и говорил между четко регулируемыми вдохами. — Уголовный розыск чего?

— Похитителя и убийцы Шарлотты, дочери Ив Боуэн. Мы поговорим об этом здесь или вы предпочтете побеседовать в каком-нибудь другом месте?

Взгляд Харви наконец-то оторвался от его изображения в зеркале и переместился на Линли. Некоторое время, пока на соседнюю беговую дорожку забирался кривоногий обладатель объемного живота, Харви задумчиво смотрел на Линли. Вновь пришедший повозился с настройкой тренажера, тот заработал, и «спортсмен», взвизгнув, побежал.

Достаточно громко, чтобы его услышали если не все находящиеся в помещении, то хотя бы соседний бегун, Линли сказал:

— Вы, без сомнения, слышали, что ребенок был найден мертвым в воскресенье вечером, мистер Харви. В Уилтшире. Не так уж далеко от вашего дома в Солсбери. — Он похлопал себя по карманам пиджака как бы в поисках блокнота для записи показаний Алистера Харви. И прежним тоном продолжал: — Так вот что хотел бы знать Скотленд-Ярд…

— Хорошо, — бросил Харви. Покрутил регулятор «бегущей дорожки», скорость замедлилась, и когда дорожка остановилась, член парламента сошел с нее со словами: — Вы хитры, как викторианский уличный торговец, мистер Линли. — Он схватил полотенце, висевшее на ограждении дорожки, провел им вверх-вниз по голым рукам и сказал: — Я собираюсь принять душ и одеться. Можете потереть мне спину, а можете подождать в библиотеке. Выбор за вами. Библиотекой, как обнаружил Линли, здесь именовался бар, оправдывавший свое название наличием газет и журналов, разложенных веером на столе красного дерева в центре комнаты, да двух стеллажей с фолиантами в кожаных переплетах, которые никто в течение нынешнего столетия, казалось, не открывал. Минут через восемь Харви не торопясь добрался до стола Линли. Он остановился переброситься парой слов с восьмидесятилетним стариком, который с замечательной скоростью раскладывал пасьянс. Затем помедлил у стола, за которым сидели, сосредоточенно вникая в «Файнэншл тайме» и внося в лэптопы пометки, два молодых человека в костюмах в едва заметную полоску. Уделив им толику своей мудрости, Харви сказал бармену:

— «Пеллегрино» с лаймом, Джордж. Льда не надо. — И наконец сел за столик Линли. — Возможно, — проговорил он, — вы объясните мне, почему вы заинтересованы в беседе со мной. Как только я пойму, зачем вы здесь, буду бесконечно счастлив ответить на ваши вопросы.

Ты в любом случае ответишь на мои вопросы, подумал Линли, а вслух сказал:

— Позвоните вашему адвокату, если считаете нужным.

— Это займет время, которого у вас, как вы, кажется, сказали, очень мало. Давайте не будем играть в игры. Вы занятой человек, я тоже. Более того, через двадцать пять минут у меня заседание комитета. Поэтому я даю вам десять. И предлагаю распорядиться ими с умом.

Бармен принес его воду «Пеллегрино» и налил в стакан. Харви кивком поблагодарил, провел ломтиком лайма по краю стакана, бросил кусочек фрукта в воду. Он поглядывал на Линли, словно оценивая его способность ответить.

Смысла в словесной дуэли не было, особенно в ситуации, когда противник по роду своей деятельности заранее настроен на победу. Поэтому Линли сказал:

— Вы являетесь открытым противником строительства новой тюрьмы в Уилтшире.

— Да. Оно может дать моим избирателям несколько сотен рабочих мест, но ценой уничтожения еще нескольких сотен акров Солсберийской равнины, не говоря уже о том, что в графстве появятся в высшей степени нежелательные представители человеческой породы. Мои избиратели протестуют вполне обоснованно. Я — их голос.

— Это ссорит вас с Министерством внутренних дел, как я понимаю. И с Ив Боуэн, в частности.

— Неужели вы предполагаете, что из-за этого я устроил похищение ее дочери? Вряд ли это эффективный подход к перенесению тюрьмы в другое место.

— Мне, в целом, интересно разобраться в ваших отношениях с мисс Боуэн.

— У меня нет с ней никаких отношений.

— Как я понимаю, впервые вы встретились одиннадцать лет назад в Блэкпуле.

— Правда? — Харви казался удивленным, однако Линли очень хотелось счесть это удивление демонстрацией способности политика к лицемерию.

— На конференции тори. Она работала политическим корреспондентом в «Дейли телеграф». Взяла у вас интервью.

— Я этого не помню. За последние десять лет я дал сотни интервью. Маловероятно, чтобы я помнил подробности какого-то из них.

— Возможно, результат его подстегнет вашу память. Вы хотели заняться с Боуэн сексом.

— Правда? — Харви глотнул «Пеллегрино». Член парламента выглядел скорее заинтригованным, чем оскорбленным откровением Линли. — Меня это не удивляет. Она стала бы не первой журналисткой, которую мне захотелось уложить в постель по завершении интервью. А кстати, мы это сделали?

— Нет, по словам мисс Боуэн. Она вас отвергла.

— В самом деле? Что ж, не думаю, чтобы я приложил слишком много усилий, чтобы ее обольстить. Она не в моем вкусе. Вероятно, мне больше хотелось увидеть ее реакцию на предложение трахнуться, чем на самом деле переспать с ней.

— А если бы она согласилась?

— Я никогда не был сторонником воздержания, инспектор. — Харви посмотрел в другой конец комнаты, где в нише под окном стоял диванчик, обитый потертым красным бархатом. За стеклом виднелся буйно цветущий сад и светло-лиловые гроздья вьющейся по стене глицинии. — Скажите мне, — оторвавшись от созерцания цветов, продолжал Харви. — Предполагается, что я похитил ее дочь в отместку за тот отказ в Блэкпуле? Отказ, которого я, заметьте, не помню, но готов признать, что он мог иметь место?

— Как я сказал, в Блэкпуле она была корреспонденткой «Дейли телеграф». Ее положение с тех пор коренным образом изменилось. Ваше же, напротив, совсем не изменилось.

— Инспектор, она — женщина. Ее политические акции растут быстрее из-за этого, а не из-за того, что она талантливее меня. Я — как, смею заметить, и вы и как вся сильная половина человечества — жертва отчаянного феминистского призыва: больше женщин на ответственные посты!

— Значит, если бы она не занимала ответственный пост, его занимал бы мужчина.

— В лучшем из всех миров.

— И, возможно, этим мужчиной были бы вы.

— Какой вывод я должен сделать из этого замечания?

— Если мисс Боуэн уйдет со своего поста в министерстве, кто его займет?

— А-а. Вы смотрите на меня, как на актрису из второго состава, стоящую за кулисами и жарко молящуюся о том, чтобы от премьерши не осталось «ни пуха, ни пера», чего она ей от всей души пожелала. Это так? Не трудитесь отвечать. Я не дурак. Но ваш вопрос показывает, как мало вы знаете о политике.

— И тем не менее прошу вас ответить, — сказал Линли.

— Я не против феминизма per се[29], но, признаюсь, считаю, что это движение выходит из-под контроля, особенно в парламенте. У нас есть более важные предметы для обсуждения, чем торговля в Вестминстерском дворце прокладками и чулками или обеспечение членов парламента с маленькими детьми колыбельками. Это центр нашего правительства, инспектор. А не департамент социального обеспечения.

Получить прямой ответ от политика, решил Линли, все равно что пытаться убить змею зубочисткой.

— Мистер Харви, — сказал он, — я не хочу, чтобы вы опоздали на ваше заседание комитета. Пожалуйста, ответьте на вопрос. Кто от этого выиграет?

— Вам бы хотелось, чтобы я сам себя обвинил, не так ли, но я ничего не выиграю, если Ив Боуэн оставит свой пост. Она женщина, инспектор. Если вы хотите узнать, кто больше всего выиграет, если она уйдет с поста младшего министра, то вам нужно обратить свои взоры на других женщин в палате общин, а не на мужчин. Премьер-министр не заменит женщину мужчиной, независимо от его квалификации. Этого не произойдет в нынешней ситуации, при сегодняшних данных опросов.

— А если она вообще уйдет из парламента? Кто тогда выиграет?

— Ее пост в министерстве дает ей такую власть, какой она никогда не имела бы, оставаясь простым членом парламента. Если вы ищете того, кто выиграет от ее ухода, займитесь людьми, на чьи жизни влияет ее присутствие в Министерстве внутренних дел. Я к ним не принадлежу.

— А кто принадлежит?

Харви помолчал, обдумывая вопрос.

— Заключенные, — ответил он. — Иммигранты, коронеры… — Харви вдруг умолк.

— Кто-то еще? — спросил Линли. Помедлив, Харви ответил скорее себе, чем инспектору:

— Такого рода вещи… То, что случилось с дочерью Ив… обычно они не решают дела таким образом. Кроме того, в теперешней обстановке сотрудничества… Но если бы она ушла, у них стало бы одним врагом меньше…

— У кого?

Харви поднял глаза.

— Учитывая, что заключено перемирие и идут переговоры, не думаю, что они действительно хотели бы все испортить. Но тем не менее…

— Перемирие? Переговоры? Вы говорите о…

— Да, — мрачно ответил Харви. — Об ИРА.


Ив Боуэн, объяснил он, давно ведет одну из самых жестких линий в отношениях с Ирландской республиканской армией. Подвижки в сторону мира в Северной Ирландии нисколько не смягчили ее подозрений касательно истинных намерений бунтовщиков. На публике она, конечно, лицемерно поддерживает попытки премьер-министра разрешить ирландский вопрос. В частных беседах она заявляет о своей уверенности в том, что для ИНОА[30] — во всем более экстремистской, чем «временная» ИРА, — это хороший способ перестроиться и появиться на сцене в качестве активной и агрессивной силы, выступающей против мирного процесса.

— Она считает, что правительству следовало бы больше готовиться к тому моменту, когда переговоры зайдут в тупик или ИНОА перейдет к действиям, — сказал Харви.

— Как она предлагает правительству это делать? — спросил Линли.

— Обдумывая способы расширения полномочий североирландской полиции и увеличивая численность войск, размещенных в Ольстере, — и все это потихоньку, заметьте, — и одновременно продолжая декларировать непоколебимую веру в переговорный процесс.

— Рискованная позиция, — заметил Линли.

— Не то слово.

Харви продолжал объяснять, что Ив Боуэн еще и сторонница увеличения количества тайных агентов полиции в Килбурне. Они должны будут выявлять лондонцев, поддерживающих экстремистов из ИРА, которые намереваются переправлять в Англию оружие, взрывчатые вещества и боевиков, не ожидая ничего от мирных переговоров.

— Похоже, она не верит, что можно найти решение.

— Именно так. Она настаивает на двух пунктах. Во-первых, что правительству необходимо приготовиться к провалу переговоров с Шин фейн[31]. И во-вторых, что шесть графств, проголосовавшие за вхождение в Британскую империю, заслуживают того, чтобы Британская империя стояла за них до конца. Это популярное мнение среди тех, кому нравится думать, что Британская империя существует до сих пор.

— Вы не согласны с ее взглядами.

— Я реалист, инспектор. За два десятилетия ИРА весьма успешно продемонстрировала, что не уйдет лишь потому, что при первой возможности мы без суда и следствия сажаем их в тюрьмы. В конце концов, они ирландцы. Они постоянно плодятся. Посадите в тюрьму одного, и под портретом Папы на свет появится десять новых. Нет, единственный разумный путь положить конец этому конфликту — договориться об урегулировании.

— Чего Ив Боуэн не хочет.

— Лучше смерть, чем бесчестие. Несмотря на свои публичные заявления, Ив в глубине души убеждена: если сейчас мы будем вести переговоры с террористами, то где мы окажемся через десять лет? — Харви посмотрел на часы, допил воду и встал. — Не в их правилах похищать и убивать детей политиков. И я не думаю, что похищение и убийство — какими бы страшными они ни были для Ив — могли бы заставить ее уйти со своего поста. Разве что сюда приплетается нечто, о чем я не знаю?..

Линли не ответил.

— Во всяком случае, — сказал Харви, — если вы ищете кого-то, кто больше всего выиграет от ее ухода, тогда вам нужно заняться ИРА и отколовшимися от нее группами. Они могут быть где угодно, между прочим. Никто лучше борющегося ирландца не знает, как незаметно раствориться во враждебной среде.

20

Александр Стоун краем глаза заметил миссис Магуайр. Он стоял перед открытым гардеробом в комнате Шарлотты, когда домработница подошла к двери. В одной руке она держала пластиковое ведро, в другой — поникший пучок тряпок. Последние два часа миссис Магуайр мыла окна. Смывая грязь и натирая стекла, она непрестанно шевелила губами в беззвучной молитве, и из глаз у нее текли слезы.

— Если я не помешаю вам, мистер Алекс.

У нее задрожал подбородок, когда она обвела взглядом комнату, в которой вещи Шарлотты лежали как девочка оставила их почти неделю назад.

Преодолевая тупую боль в горле, Алекс отозвался:

— Нет, не помешаете. Делайте, что вам надо. Все нормально.

Он пощупал висевшее в шкафу платье из красного бархата с воротником и манжетами из кружева цвета слоновой кости. Рождественское платье Шарли.

Миссис Магуайр, шаркая, вошла в комнату. Вода в ведре плескалась, как содержимое желудка пьяного. Совсем как содержимое его собственного желудка, хотя сейчас на него действовал не алкоголь.

Алекс взялся за детскую юбочку из шотландки и в этот момент услышал, как позади него отодвинули штору, затем с диванчика под окном стали перекладывать на кровать мягкие игрушки Шарли. Алекс зажмурился при мысли о кровати, на которой прошлой ночью, в этой самой комнате он трахал свою жену, добиваясь фантастического оргазма, как будто не произошло ничего, навсегда изменившего их жизнь. О чем он думал?

— Мистер Алекс? — Миссис Магуайр окунула в ведро тряпку и выжала ее, закрутив так, что та стала похожа на веревку. — Простите, если сделаю вам больно, но я знаю, что час назад звонили из полиции. И поскольку у меня не хватило духу тревожить мисс Ив в ее горе, я вот думаю, может, вы скажете мне… — Глаза ее наполнились слезами.

— Что еще?

Получилось резко, хотя он не собирался грубить. Просто меньше всего ему хотелось быть объектом чьего-либо сострадания.

— Можете вы мне объяснить, как было с Шарли? Я только в газетах читала, а мисс Ив, как я уже сказала, мне спрашиватьсовестно. Я ведь не ради отвратительных подробностей интересуюсь, мистер Алекс. Просто я смогу свободнее молиться о ее упокоении, если буду знать, как с ней было?

Как было с Шарли, подумал Алекс. Она бежала рядом с ним вприпрыжку, чтобы приноровиться к его шагу, когда они гуляли вместе; готовила под его руководством курицу под соусом из лайма — первое блюдо, которое он сам научился стряпать; вместе они разыскали приют для попавших в беду ежей, и он наблюдал, как она бродит среди клеток, в восторге прижав к худенькой груди кулачки. Вот как было с Шарли, подумал он. Но Алекс знал, каких подробностей ждет домработница. И они не касались того, как жила Шарли.

— Она утонула.

— В том месте, которое показывали по телевизору?

— Они не знают, где. Сотрудники уилтширской полиции говорят, что сначала ее накачали транквилизаторами. Потом она утонула.

— Господи Иисусе. — Ошеломленная, миссис Магуайр повернулась к окну. Протерла стекло в одном из переплетов, причитая: — Пресвятая Богородица. — И Алекс услышал, как у нее перехватило дыхание.

Женщина взяла сухую тряпку и принялась старательно, уделяя особое внимание углам, в которых скапливается грязь и о которых легче всего забыть, вытирать влажное стекло. Но Алекс услышал, как она засопела, и понял, что домработница снова заплакала.

— Миссис Магуайр, — сказал он, — вам не обязательно приходить сюда каждый день.

Она обернулась и с потрясенным видом произнесла:

— Вы что, хотите сказать, что увольняете меня?

— Господи, нет. Я только имел в виду, что если вам нужно какое-то время, чтобы отдохнуть…

— Нет, — твердо ответила она. — Не нужно мне никакого отдыха. — Она снова повернулась к окну и тщательно промыла стекло во втором переплете, прежде чем нерешительно и тише, чем раньше, спросила: — Ее не… Мистер Алекс, простите меня, но с Шарлоттой ничего плохого не сделали, нет? Ее не… Он не надругался над ней до того, как она умерла, нет?

— Нет, — произнес Алекс. — Свидетельств этому нет.

— Слава Господу нашему, не попустил, — отозвалась миссис Магуайр.

Алексу хотелось спросить, за что можно благодарить такого Бога, который попустил, чтобы у ребенка отняли жизнь. Что это за странное милосердие: избавить девочку от ужаса и муки изнасилования или другой формы надругательства, если в конце концов она оказалась выброшенной, как чьи-то несбывшиеся надежды, в канал Кеннета и Эйвона? Но он промолчал и, как автомат, опять обратился к вещам, пытаясь выполнить поручение Ив.

— Они отдают ее тело, — сказала ему Ив. — Надо отвезти в морг вещи, в которых ее положат в гроб. Сделаешь это для меня, Алекс? Я пока еще не в состоянии прикоснуться к ее вещам. Сделаешь? Пожалуйста?

Она красила волосы, стоя у раковины в ванной комнате с полотенцем на плечах. Отделяла тонким кончиком расчески идеально ровную прядь, выдавливала на волосы краску из бутылочки. У нее даже была маленькая, по форме похожая на малярную, кисточка, с помощью которой Ив распределяла краску по всем корням волос.

Алекс наблюдал за ней в зеркало. Когда они закончили прошедшей ночью, он так и не заснул. Она настаивала, чтобы он принял снотворное, и сама ушла спать, но Алексу больше не хотелось пить таблетки, и он так и сказал Ив. Поэтому он бродил по дому: из их спальни — в комнату Шарли, из комнаты Шарли — в гостиную, из гостиной — в столовую, где он сел и смотрел в сад, в котором до рассвета не видел ничего, кроме силуэтов и теней, и вот теперь он смотрит, как она спокойно красит волосы, а у него все тело наливается усталостью и нарастающее отчаяние терзает сердце.

— В чем ты хочешь, чтобы ее положили? — спросил он.

— Спасибо, дорогой. У нас будет публичное прощание, поэтому одежда должна быть подходящей к случаю.

— Публичное прощание? — Он не думал…

— Я хочу публичного прощания, Алекс. Если его не будет, пойдут слухи, будто мы что-то скрываем. А нам нечего скрывать. Поэтому нам нужно публичное прощание, и нужно, чтобы она была одета соответствующим образом.

— Соответствующим образом, — эхом откликнулся он, не желая думать, потому что боялся, как бы мысли не завели его слишком далеко. И заставил себя добавить: — Что ты предлагаешь?

— Ее бархатное платье. С последнего Рождества. Она из него еще не выросла. — Ив отделила следующую прядь волос. — Найди еще ее черные туфли. И носки в ящике. Подойдут те, с кружевами вокруг щиколоток, но смотри, не возьми с дыркой на пятке. Мы, вероятно, обойдемся без белья. И хорошо бы ленточку в волосы, если ты сможешь найти в тон платью. Попроси миссис Магуайр выбрать ленту.

Алекс наблюдал за ее руками, действующими с таким искусством.

— Что такое? — наконец спросила Ив у его отражения в зеркале, когда он не шевельнулся, чтобы идти выполнять данное ею задание. — Почему ты за мной наблюдаешь, Алекс?

— У них никаких зацепок? — Он уже знал ответ, но ему нужно было о чем-то спросить Ив, потому что лишь задавая вопросы и выслушивая ответы он мог понять, кем и чем была на самом деле его жена. — Ничего нет? Только смазка под ногтями?

— Я ничего не скрываю. Ты знаешь ровно столько же, сколько и я.

Она мгновение тоже приглядывалась к нему, а потом вновь занялась своими волосами. Алекс вспоминал, как она постоянно сокрушалась из-за того, что седина у нее появилась в тридцать один год, тогда как у него, в его сорок девять, не было еще ни одного седого волоса. Он вспоминал, сколько раз отвечал на эти сетования словами: «Зачем вообще их красить? Кому какое дело до цвета твоих волос? Мне точно никакого», и в свою очередь слышал в ответ: «Спасибо, дорогой, но мне не нравится седина, и пока я еще в состоянии хоть как-то имитировать естественность с помощью краски, я намерена это делать». И всегда, мысленно пожимая плечами, он относил это на счет врожденного женского тщеславия, как и длинную челку, скрывавшую шрам на лбу. Но теперь он видел, что ключевыми словами, которые могли бы объяснить ему Ив, неизменно были: как-то имитировать естественность. И не вникнув в их суть, он не понимал и ее сути. До настоящего момента. Но даже теперь он не был уверен, что до конца разобрался в ней.

— Алекс, почему ты так на меня смотришь?

— Да? Извини. Я просто думал.

— О чем?

— Об окрашивании волос.

Алекс заметил, как дрогнули ее веки. Она быстро оценивала, куда приведет их беседу тот или иной ее ответ. Алекс бесчисленное множество раз видел, как она делает это в разговоре с избирателями, журналистами, противниками.

Ив поставила бутылочку, положила кисточку и расческу на бачок унитаза. Затем повернулась к мужу.

— Алекс. — Лицо строгое, голос звучит мягко. — Ты, как и я, знаешь, что нам нужно найти способ жить дальше.

— И прошлая ночь была посвящена этому?

— Мне жаль, что ты не смог уснуть. Сама я уснула в эту ночь только потому, что приняла снотворное. Ты тоже мог принять. Я тебя просила. По-моему, ты делаешь несправедливый вывод только на том основании, что я смогла уснуть, а ты нет…

— Я говорю не о том, Ив, что ты смогла уснуть.

— Тогда о чем?

— О том, что случилось до этого. В комнате Шарли. По движению ее головы можно было подумать, что она отстраняется от его слов, но Ив просто констатировала:

— Мы занимались любовью в комнате Шарлотты.

— На ее кровати. Да. Это был наш прорыв к дальнейшей жизни? Или что-то еще?

— К чему ты клонишь, Алекс?

— Просто интересуюсь, зачем тебе понадобилось, чтобы я трахнул тебя прошлой ночью.

Ив, словно собираясь повторить слова мужа, как он повторил ее слова, одними губами произнесла: «трахнул». Под правым глазом дернулась мышца.

— Я не хотела, чтобы ты меня трахнул, — тихо проговорила она. — Я хотела, чтобы мы были вместе. Мне казалось… — Ив отвернулась от него. Взяла расческу и бутылочку с краской, но не подняла их к голове, она и голову не подняла, так что в зеркале Алекс видел только аккуратные рядки краски на волосах. — Я нуждалась в тебе. Это был способ забыться — пусть всего на полчаса. Я не думала о том, что мы в комнате Шарлотты. Ты обнимал меня. Вот что было важно в тот момент. Я отбивалась от прессы, встречалась с полицейскими, я старалась — господи, я старалась — забыть, как выглядела Шарлотта, когда мы опознавали ее тело. Поэтому когда ты лег рядом со мной, и обнял меня, и сказал, что с тобой я могу позволить себе делать то, чего я избегала — чувствовать, Алекс, — я подумала… — Тут она подняла голову. Он увидел ее рот, искривленный судорогой. — Извини, если я выбрала не то время и место для занятий сексом. Но ты был нужен мне.

Они смотрели на отражения друг друга в зеркале. Алекс осознал, как сильно ему хочется верить, что она говорит правду.

— Для чего? — спросил он.

— Чтобы ты помог мне вынести то, что мне необходимо вынести. Чтобы поддержал меня. Позволил хоть немного отвлечься. Что я и сейчас пытаюсь делать с помощью этого. — Она указала на краску, расческу и кисточку. — Потому что это единственный способ… — Она сглотнула, на шее у нее натянулись мышцы. — Алекс, это для меня единственный способ продержаться до… — Ее голос сорвался.

— О, господи, Ив. — Развернув ее к себе, Алекс обнял жену, не обращая внимания на краску, пачкавшую его руки и одежду. — Прости. Я измучен и не думаю, и… я ничего не могу с собой поделать. Она повсюду, куда я ни гляну.

— Тебе нужно отдохнуть, — проговорила она, уткнувшись ему в грудь. — Пообещай, что сегодня на ночь ты примешь эти таблетки. Ты не должен сломаться. Мне нужно, чтобы ты был сильным, потому что я не знаю, сколько еще я сама смогу быть сильной. Поэтому обещай мне. Скажи, что примешь эти таблетки.

Пустяковая просьба. Да и сон ему требовался. Поэтому Алекс согласился и отправился в комнату Шарли. Но на его руках осталась краска с волос Ив, и когда он протянул их к плечикам с одеждой и увидел на своих ладонях коричневые полосы, то понял, что прими он хоть пять таблеток снотворного, вряд ли это рассеет дурные предчувствия, не дававшие ему спать.

Миссис Магуайр что-то говорила ему, стоя у окна в комнате Шарли. Он уловил последние слова:

— …как маленький ослик, когда речь заходила об одежде, правда?

Он очнулся, моргая от боли в глазах.

— Я задумался. Простите.

— Ваш разум переполнен, как и ваше сердце, мистер Алекс, — пробормотала домработница. — Вам нечего передо мной извиняться. Я все равно просто болтала. Да простит меня Бог, но иногда больше хочется поговорить с другим человеком, чем с Господом.

Бросив свое ведро, тряпки и окно, она подошла и встала рядом с Алексом. Достала из шкафа узкую белую блузку с длинными рукавами, с застежкой сверху донизу на крохотные белые пуговки и с потертым круглым воротником.

— Шарли ненавидела эту школьную блузку, очень давила горло, а монахини требовали, чтобы девочки застегивались на все пуговицы. Да и сидела плохо. И туфли школьные не любила.

— А что она любила? — Ему следовало бы знать. Он должен был знать. Но не мог вспомнить.

— Из своей одежды, вы имеете в виду? — уточнила миссис Магуайр. Быстро и уверенно она сдвинула в сторону платья и юбки, приличные пиджаки и трикотаж и сказала: — Это.

Алекс увидел выцветший комбинезон. Миссис Магуайр пошуршала одеждой и извлекла на свет полосатую футболку.

— И это, — сказала она. — Шарли надевала их вместе. С кроссовками. Кроссовки она тоже любила. Носила их без шнурков, с язычками наружу. Сколько раз я говорила ей, что леди не одеваются как уличные девчонки, мисс Шарлотта. Но когда, спрошу я вас, Шарли волновало, как одеваются леди?

— Комбинезон, — произнес Алекс. — Ну конечно.

Сто раз, а может, и больше, он видел в нем Шарли. И слышал, как каждый раз, когда Шарли бегом спускалась по лестнице и выскакивала к машине в комбинезоне, Ив говорила: «Ты не пойдешь одетой подобным образом, Шарлотта Боуэн». «Пойду, пойду!» — кричала Шарли. Но Ив всегда одерживала верх, и в результате Шарли ворчала и ерзала в кукольно-красивом платье с кружевами — в своем рождественском платье, между прочим — и черных лакированных туфлях.

— Оно такое кусачее, — стонала Шарли и сердито оттягивала тесный воротник, как, наверное, оттягивала и воротник белой школьной блузки.

— Дайте мне это.

Алекс снял с плечиков комбинезон, сложил его вместе с футболкой. Увидел в углу шкафа кроссовки без шнурков, взял и их. На сей раз, подумал он, перед Богом и людьми Шарлотта Боуэн предстанет в том, что ей нравится.


В Солсбери Барбара Хейверс без особого труда нашла офис ассоциации избирателей Харви. Но когда она предъявила свое удостоверение и попросила предоставить ей самую общую информацию о члене парламента, то натолкнулась на стальную волю председателя ассоциации. Стрижка миссис Агаты Хау отставала от моды по меньшей мере лет на пятьдесят, а ее пиджак с подкладными плечами словно был взят из фильма с участием Джоан Кроуфорд[32]. Услышав слова «Скотленд-Ярд» рядом с именем уважаемого члена парламента, она сообщила, что мистер Харви находился в Солсбери с вечера четверга по вечер воскресенья — «как обычно, он ведь наш член парламента, не так ли?» — но никаких дополнительных сведений Барбаре из нее вытянуть не удалось. Миссис Хау ясно дала понять, что ни лом, ни взрывчатка, ни прямая угроза последствий отказа сотрудничать с полицией не заставят ее расколоться, по крайней мере пока она не «переговорит с нашим мистером Харви». Миссис Хау принадлежала к разряду женщин, полагавших, что их распрекрасное частное образование дает им право превосходства над остальным человечеством, а точнее к категории особей, которых Барбаре всегда до дрожи хотелось раздавить каблуком.

Пока миссис Хау сверялась по своему ежедневнику, где в это время дня может находиться в Лондоне их член парламента, Барбара сказала:

— Хорошо. Поступайте как хотите. Но, возможно, вам небезынтересно будет узнать, что это весьма серьезное расследование, и журналисты суют нос в каждую щелку. Поэтому вы можете поговорить со мной сейчас, и я отправляюсь дальше, либо вы потратите несколько часов на поиски Харви, рискуя выдать прессе, что он стал объектом расследования. Славный будет заголовок в завтрашних газетах: «Харви под прицелом». Кстати, с каким перевесом он прошел в парламент?

Глаза миссис Хау превратились в щелки.

— Вы что, угрожаете мне? — сказала она. — Ах вы, сс…

— По-моему, вы хотели сказать «сержант», — прервала ее Барбара. — «Ах вы, сержант». Верно? Да. Ну, я, конечно, понимаю ваши чувства. Вам неприятно видеть здесь такую шушеру, как я. Но время не терпит, и, если можно, мне бы хотелось получить ответы на свои вопросы.

— Вам придется подождать, пока я переговорю с мистером Харви, — настаивала миссис Хау.

— Я не могу ждать. Мой шеф в Ярде требует ежедневных отчетов, и я вот-вот, — Барбара для пущего эффекта глянула на стенные часы, — должна делать доклад. Мне будет очень неприятно сообщить ему, что председатель ассоциации избирателей мистера Харви отказывается сотрудничать. Потому что это привлечет внимание к самому мистеру Харви. И все станут гадать, что же он скрывает. А поскольку мой шеф каждый вечер общается с прессой, имя мистера Харви неизбежно всплывет. Если только в этом не отпадет необходимость.

Миссис Хау выказала признаки понимания, но она недаром занимала пост председателя местной ассоциации консерваторов. Человеком она была деловым и ясно выразила свои требования: услуга за услугу, вопрос за вопрос. Ей хотелось знать, что происходит, но свое желание она выразила косвенно, заявив:

— Интересы избирателей для меня на первом месте. О них забывать нельзя. Если по какой-то причине мистер Харви наткнулся на какое-то препятствие, мешающее ему служить нашим интересам…

Говори-говори, подумала Барбара. Она все поняла и приняла условия сделки. Миссис Хау узнала от нее, что означенное расследование касается события, открывшего вечерние новости и попавшего на первые полосы утренних и вечерних газет — похищения и утопления десятилетней дочери заместителя министра внутренних дел. Барбара не сообщила миссис Хау ничего, что та не сумела бы выяснить сама, если бы занялась чем-то еще помимо отслеживания передвижений мистера Харви по Лондону и запугивания престарелого секретаря в офисе местной ассоциации. Но Барбара преподнесла это все доверительно, как бы говоря: «seulement entre nous, дорогая»[33], что, как видно, произвело на председателя ассоциации достаточно сильное впечатление, чтобы в обмен она рассталась с некоторыми перлами своего информационного фонда.

Миссис Хау не слишком-то жаловала мистера Харви, как вскоре выяснила Барбара. В том, что касается женщин, настоящий кот. Но имеет подход к избирателям, и, кроме того, ему удалось отразить две серьезные нападки со стороны либеральных демократов, что многое искупает.

Родился он в Уорминстере. Ходил в школу в Винчестере, а затем учился в Оксфорде. Изучал экономику, потом успешно управлял инвестиционным портфелем в «Барклиз банке» здесь, в Солсбери. Много работал для партии и в конце концов, когда ему было двадцать девять лет, выставил свою кандидатуру в парламент. На своем месте он сидит тринадцать лет.

Женат одним браком, восемнадцать лет. У супругов требуемые политической установкой двое детей — мальчик и девочка, и когда они не в школе — где, разумеется, они в настоящий момент находятся, — то живут со своей матерью за пределами Солсбери в деревне Форд. Семейная ферма…

— Ферма? — перебила Барбара. — Харви — фермер? Мне показалось, вы сказали, что он банкир?

Ферму унаследовала от своих родителей его жена. Харви живут в доме, а землю обрабатывает арендатор. А что? Миссис Хау заинтересовалась. Кончик ее носа дрогнул. Ферма — это важно?

Барбара не имела ответа на этот вопрос, даже увидев ферму приблизительно три четверти часа спустя. Ферма располагалась на самом краю Форда, и когда Барбара въехала на трапециевидный двор, единственными существами, вышедшими поприветствовать ее малолитражку, оказались шесть необыкновенно раскормленных белых гусей. Своим гоготом они могли бы поднять и мертвого, если бы таковой находился поблизости. А поскольку никто на их крик не появился, Барбара решила, что по крайней мере, двор фермы, если уж не окружающие поля и пастбища, находится в полном ее распоряжении.

Под угрожающие «га-га-га», резавшие слух почище злобного лая добермана, Барбара попыталась осмотреть двор из машины: дом, амбар, старый каменный сеновал и еще более старая кирпичная голубятня. Последняя привлекла внимание Барбары. Она была цилиндрической формы, крытая шифером, с куполом-фонарем без стекол, через который птицы залетали в свое жилье. Одна сторона голубятни заросла плющом. В некоторых местах шифер был снят или отвалился, образуя просветы в крыше. Глубоко ушедшая в землю дверь растрескалась и посерела от возраста, покрылась лишайником и, судя по ее виду, последние двадцать лет не открывалась.

Но что-то в памяти Барбары отзывалось на вид этой голубятни. Она перебирала детали в попытке решить, что же это может быть: шиферная крыша, купол-фонарь, густые заросли плюща, потрескавшаяся дверь… Что-то в словах сержанта Стенли, в словах патологоанатома, Робина, Линли…

Все без толку. Она не могла вспомнить. Но круглое строение тревожило Барбару настолько, что она приоткрыла дверцу машины навстречу клювам злобных гусей.

Те совсем остервенели. Почище всяких сторожевых собак. Барбара порылась в бардачке в поисках чего-нибудь съестного, чтобы занять гусей. И наткнулась на пакетик чипсов с солью и уксусом, мимолетно пожалев, что не нашла его прошлым вечером, когда застряла в пробке. Попробовала чипсы. Вкус немного затхлый — ну и ладно. Через окошко Барбара рассыпала чипсы, словно приношение птичьим богам. Гуси тут же на них набросились. Проблема была решена, по крайней мере на время.

Барбара соблюла формальности, позвонив в дом, а также бодро крикнув «Есть тут кто-нибудь?» в дверь амбара. Прошлась по длине всего двора и наконец-то добралась до голубятни, словно осмотр данного строения естественным образом входил в ее обход.

Дверная ручка болталась, покрытая, словно песком, налетом ржавчины. Она не поворачивалась, но когда Барбара толкнула дверь плечом, та приоткрылась дюймов на семь. По внезапному хлопанью крыльев Барбара поняла, что голубятня обитаема, во всяком случае частично. Она протиснулась внутрь, когда последняя птица вылетела через купол-фонарь.

В насыщенных пылью лучах света, проникавших через купол и через прорехи в крыше, видны были ярусы ящиков-гнезд, каменный пол в буграх помета, а посередине — лестница с тремя сломанными ступеньками, с помощью которой когда-то, когда голубей разводили как домашнюю птицу, собирали яйца.

Барбара старательно обошла все свежие, еще блестевшие островки помета и приблизилась к лестнице. Она увидела, что хотя лестница и была прикреплена к вертикальному столбу с помощью удлиненной верхней ступеньки, замышлялась она не как стационарная. Наоборот, она должна была вращаться, облегчая потенциальному сборщику яиц доступ ко всем гнездам по периметру помещения — от самых нижних, на расстоянии двух футов от пола, до тех, что под крышей, на высоте десяти футов.

Лестница, как обнаружила Барбара, действовала, несмотря на возраст и состояние. Когда Барбара ее толкнула, та скрипнула, помедлила, а затем начала двигаться, повторяя изгиб кирпичных стен голубятни. Простейший зубчатый механизм в куполе-фонаре вращал столб, который в свою очередь поворачивал лестницу.

Барбара перевела взгляд с лестницы на столб, затем со столба на ящики-гнёзда. Там, где некоторые из них разрушились от времени и не были заменены, она увидела неоштукатуренные кирпичные стены. Они казались шершавыми и в неярком свете выглядели более красными, чем снаружи, освещенные солнцем. До странности красными. Словно и не кирпичи вовсе. Почти как…

И тут она вспомнила. Это же кирпичи, подумала Барбара. Кирпичи и столб. Она явственно услышала голос Шарлотты на пленке: «Но тут есть кирпичи. Майское дерево».

У Барбары зашевелились волосы на затылке, когда она перевела взгляд с кирпичей на столб в центре помещения. Господи боже, подумала Барбара, вот оно.

Сюда нужно направить криминалистов, пусть обследуют это здание, чтобы подтвердить, что Шарлотту держали здесь. Смазка, волос с ее головы, волокно от ее одежды, отпечатки ее пальцев, капля крови из ранки на колене. Вот что требуется, и провернуть все это нужно с соблюдением политеса как в отношении сержанта Стенли, который вряд ли встретит ее распоряжение с радостью новобранца, так и в отношении миссис Алистер Харви, которая наверняка позвонит мужу и насторожит его.

Сначала она займется Стенли. Какой смысл искать миссис Харви и заставлять ее нервничать раньше времени?

Еще находясь в голубятне, Барбара отметила, что гуси умолкли, теперь же обнаружила причину их спокойствия. Она таким образом поставила машину, что солнце, отражаясь от ее ржавеющего крыла, образовало на земле островок тепла, и в нем-то, среди остатков пожертвованных Барбарой чипсов, и нежились довольные птицы.

Барбара прокралась к машине, как можно бесшумнее скользнула внутрь, сказала гусям: «Извините, ребята», — и включила зажигание. Птицы ожили, загоготали, зашипели и забили крыльями, как воплощенные фурии. Они преследовали автомобиль Барбары до дороги. Там Барбара нажала на акселератор, промчалась по деревне Форд и направилась в Амсфорд, в распростертые объятия сержанта Стенли.

Сержант восседал в общей комнате, принимая дань в виде отчетов от двух групп констеблей, которые на протяжении последних тридцати двух часов прочесывали местность на своих участках, придерживаясь сетки сержанта Стенли. Людям из сектора номер тринадцать сообщить было нечего, кроме того, что они неожиданно натолкнулись на владельца фургона, бойко торговавшего всяким нелегальным товаром — от марихуаны до взрывчатки.

— Прямо на автостоянке в Мелкшеме, — с удивлением сказал один из констеблей. — Не поверите, сразу за главной улицей. Сидит сейчас в камере.

Группа из сектора номер пять могла сообщить немногим больше. Но все равно они подробно докладывали сержанту Стенли обо всех своих передвижениях. Барбара готова была повыдергивать из-под них стулья и пинками гнать их на улицу заниматься делом, чтобы начать договариваться о посылке криминалистов на ферму Харви, когда констебль из сектора номер четырнадцать ворвался в распашные двери общей комнаты и объявил:

— Есть!

Это заявление мобилизовало всех, включая Барбару. Она упражнялась в терпении, пытаясь ответить на телефонный звонок Робина Пейна, сделанный из Мальборо, с телефона в какой-то чайной, насколько Барбара смогла понять из ответа безмозглой официантки, снявшей трубку после двадцать пятого звонка, — и направляя молодую женщину-констебля выяснять подробности школьной жизни Алистера Харви в Винчестере. Но теперь получалось, что поиск по секторам, предпринятый сержантом Стенли, как будто давал результаты.

Стенли знаком приказал всем говорившим замолчать. До этого он сидел за круглым столом и, слушая доклады, сооружал из зубочисток избушку, но теперь сержант встал и сказал:

— Говори, Фрэнк.

— Слушаюсь, — ответил тот и без всякого вступления объявил, немного волнуясь: — Мы взяли его, сержант. Он в третьей комнате для допросов.

Барбаре представилась ужасающая картина: Алистер Харви в кандалах — ни права не зачитаны, ни адвокат не вызван. Она спросила:

— Кого взяли?

— Мерзавца, который похитил ребенка, — ответил Фрэнк, удостоив ее небрежного взгляда. — Он механик из Коута, занимается тракторами в гараже рядом с мостом Спаниеля. Ровно в миле от канала.

Комната взорвалась. Барбара в числе прочих бросилась к карте. Фрэнк ткнул в нужное место пальцем с засохшей под ногтем горчицей.

— Вот здесь. — Констебль указал участок дороги, которая вела от Коута на север, к деревне Бишопс-Каннинг. Вдоль канала от моста Спаниеля до того места, где бросили тело Шарлотты, было три с половиной мили и полторы мили, если идти туда же тропинками, а не по извилистому шоссе. — Этот ублюдок заявляет, что ничего не знает, но мы кое-что у него нашли, и к допросу он готов.

— Отлично. — Сержант Стенли потер руки, словно выражая готовность приступить к исполнению почетных обязанностей. — В какой, говоришь, комнате?

— В третьей. — И Фрэнк со злостью добавил: — Мерзавец отлично изображает страх, сержант. Припугнуть его как следует, и он расколется. Клянусь.

Сержант Стенли расправил плечи, настраиваясь на выполнение задачи.

— Что вы у него нашли? — спросила Барбара. Ее вопрос остался без ответа. Стенли направился к двери, Барбара почувствовала, что закипает. Нет, так дело не пойдет. Она резко окликнула Стенли: — Постойте, Редж. — И когда сержант нарочито медленно развернулся в ее сторону, спросила: — Фрэнк, вы сказали, что кое-что нашли у этого типа… кстати, как его зовут?

— Шорт. Говард.

— Прекрасно. Так что вы нашли у Говарда Шорта? Фрэнк посмотрел на сержанта Стенли, ожидая указаний. Тот в ответ чуть приподнял подбородок. То, что Фрэнку потребовалось разрешение Стенли, взбесило Барбару, но она предпочла это скушать и дождаться ответа.

— Школьную форму, — сказал констебль. — Она лежала у этого Шорта в гараже. Утверждает, что собирался использовать ее как тряпку. Но на ней нашита метка с именем девочки Боуэн, четче не бывает.


Сержант Стенли направил группу криминалистов в гараж Говарда Шорта, находившийся рядом с Коутом. Сам же двинулся в сторону комнаты для допросов под номером три. Не отставая от него ни на шаг, Барбара сказала:

— Нужно направить еще одну группу в Форд. Там голубятня с…

— Голубятня? — Стенли остановился. — Что еще за голубятня, черт подери?

— У нас есть запись голоса девочки, сделанная дня за два до ее смерти. Она рассказывает, где ее держат. Голубятня подходит под описание. Мне нужна там группа криминалистов. Немедленно.

Стенли наклонился к ней. И тут Барбара впервые осознала, насколько он непривлекательный человек. Она увидела плохо выбритую щетину под скулами и следы от оспин вокруг рта. Он рявкнул:

— Выясняйте это с нашим шефом. Я не собираюсь посылать криминалистов куда попало только потому, что у вас зачесалось в одном месте.

— Вы сделаете то, что я вам говорю, — сказала Барбара. — А если вы этого не сделаете…

— То что? Вас вывернет мне на туфли? Она схватила его за галстук.

— С твоими туфлями ничего не случится. Но за твои яйца я не поручусь. Так мы разобрались, кто что будет делать?

Он дыхнул ей в лицо застарелым запахом табака.

— Остынь, — тихо сказал он.

— Да пошел ты, — отозвалась Барбара и выпустила галстук, ткнув при этом сержанта в грудь. — Прислушайтесь к моему совету, Редж. У вас нет никакой надежды выиграть данное сражение. Так что образумьтесь и уясните это, прежде чем я отстраню вас от дела.

Он прикурил сигарету от своей зажигалки в виде согнувшейся женщины.

— Мне нужно провести допрос. — Говорил он с уверенностью заправского командира. — Хотите поприсутствовать? — Он пошел по коридору, на ходу приказав служащей с папкой в руке принести в третью комнату кофе.

Барбара заставила себя успокоиться. Ей хотелось расцарапать Стенли лицо, но смысла вступать с ним в рукопашную не было. Ясно, что он не дрогнет перед противником-женщиной. Ей придется нейтрализовать этого ублюдка другими способами.

Она прошла следом за ним по коридору и свернула прямо в комнату для допросов. Здесь на краешке пластикового стула сидел Говард Шорт, парень лет двадцати с выпученными как у лягушки глазами, в заляпанном смазкой комбинезоне — принадлежности его профессии — и в бейсболке с надписью «Брейвз». Он держался за живот.

Заговорил он прежде, чем Стенли или Барбара открыли рот.

— Это из-за той девочки, да? Я знаю. Я так и понял, когда тот парень покопался в моем пакете с тряпками и нашел ее.

— Что? — спросил Стенли. Он сел верхом на стул и предложил Шорту сигарету.

Говард покачал головой. Сильнее обхватил живот руками.

— Язва.

— Что?

— Желудок.

— Да плевать на него. Что они нашли в пакете с тряпками, Говард?

Парень посмотрел на Барбару, словно желая удостовериться, что кто-то на его стороне. Она спросила:

— Что было в пакете, мистер Шорт?

— То, что они нашли. Школьная форма. — Он качнулся на стуле и застонал. — Я ничего не знаю про эту девочку. Я просто купил…

— Почему ты ее похитил? — спросил Стенли.

— Я не похищал.

— Где ты ее держал? В гараже?

— Я никого не держал… никаких девочек… я видел про нее по телевизору, как и все остальные. Но, клянусь, лично я никогда ее не видел. Ни разу.

— Однако ты с удовольствием ее раздел. Хорошо у тебя встал, когда ты ее раздел?

— Я никогда этого не делал! Никогда!

— Значит, ты девственник, Говард? Или гомик? Что? Не любишь девчонок?

— Да люблю я девчонок. Я только говорю…

— Маленьких? И маленьких тоже?

— Я не похищал эту малышку.

— Но ты знаешь, что она была похищена? Как же так?

— Новости. Газеты. Все знают. Но я не имею к этому никакого отношения. У меня оказалась только ее форма…

— Значит, ты знал, что это ее форма, — перебил Стенли. — С самого начала. Да?

— Нет!

— Давай, выкладывай. Будет проще, если ты расскажешь нам правду.

— Я пытаюсь. Я говорю вам, что эта тряпка…

— Ты имеешь в виду школьную форму. Школьную форму маленькой девочки. Школьную форму мертвой маленькой девочки, Говард. Ты же находишься всего в миле от канала, не так ли?

— Я никогда этого не делал, — сказал Говард. Он сильнее стиснул живот. — Ужасно болит, — простонал он.

— Не играй с нами в игры, — сказал Стенли.

— Пожалуйста, дайте мне воды, я должен принять лекарство.

Оторвав руку от живота, Говард достал из кармана пластиковую коробочку в форме гаечного ключа.

— Сначала разговор, потом лекарство, — сказал Стенли.

Барбара распахнула дверь, чтобы попросить у кого-нибудь воды. За дверью с двумя пластиковыми чашками оказалась служащая, которой Стенли приказал принести кофе.

Барбара улыбнулась и совершенно искренне сказала:

— Большое спасибо.

И подала свою чашку механику.

— Вот, примите ваше лекарство, мистер Шорт. Взяв стул, она села рядом с корчившимся молодым человеком и твердо произнесла:

— Вы можете нам рассказать, где взяли форму? Говард проглотил две пилюли, запив их кофе.

Положение стула Барбары заставило парня повернуться к ней, так что Стенли лицезрел теперь только профиль Шорта. Барбара мысленно похлопала себя по спине за ловкость, с которой перехватила инициативу.

— В киоске подержанных вещей, — ответил Говард.

— Что за киоск?

— На церковном празднике. Каждую весну у нас бывает престольный праздник, и в этом году он пришелся на воскресенье. Я повез свою бабушку, потому что она должна была час поработать в чайном киоске. Не было смысла везти ее туда, возвращаться домой и снова за ней приезжать, поэтому я остался побродить там. Тогда я и нашел эти тряпки. Их продавали в киоске подержанных вещей. Пластиковые пакеты с тряпками. Полтора фунта за пакет. Я купил три, потому что тряпки нужны мне в работе. Это ради доброго дела, — добавил он серьезно. — Они собирают деньги на реставрацию окна в алтаре.

— Где? — спросила Барбара. — В какой церкви, мистер Шорт?

— В Стэнтон-Сент-Бернарде. Там живет моя бабушка. — Он перевел взгляд с Барбары на сержанта Стенли и сказал: — Я говорю правду. Я ничего не знал про эту форму. Я даже не знал, что она в этом пакете, пока полицейские не вывалили тряпки на пол. Я даже еще не открывал этот пакет. Клянусь.

— Кто работал в киоске? — вступил Стенли. Говард облизал губы, посмотрел на Стенли, потом на Барбару.

— Какая-то девушка. Блондинка.

— Твоя подружка?

— Я ее не знаю.

— Не поболтал с ней? Имя не спросил?

— Я только купил у нее три пакета с тряпками.

— Не попытался очаровать ее? Не думал, что хорошо бы трахнуть ее?

— Нет.

— Почему? Старовата для тебя? Любишь помоложе?

— Я ее не знаю, ясно? Я только купил эти пакеты, как уже сказал, в киоске со старьем. Я не знаю, как они туда попали. Не знаю имени девушки, которая их мне продала. И даже если бы знал, ей, вероятно, и самой неизвестно, откуда там эти пакеты. Она просто работала в киоске, брала деньги и подавала пакеты. Если вам нужно узнать что-то еще, вам, наверное, следует спросить…

— Выгораживаешь ее? — сказал Стенли. — С чего бы это, Говард?

— Да я пытаюсь вам помочь! — крикнул Шорт.

— Не сомневаюсь. Так же, как не сомневаюсь, что ты сунул школьную форму девочки в тряпки, после того как купил их на празднике.

— Нет!

— Так же, как не сомневаюсь, что ты похитил ее, накачал снотворным и утопил.

— Нет!

— Так же, как…

Барбара встала, дотронулась до плеча Шорта.

— Спасибо за помощь, — твердо произнесла она. — Мы проверим все, что вы нам рассказали, мистер Шорт. Сержант Стенли?

Она кивнула в сторону двери и покинула комнату для допросов.

Стенли вышел за ней в коридор. Барбара услышала, как он бурчит:

— Черт. Если эта сучка думает… Она повернулась к нему.

— Эта сучка ничего такого не думает. Думать начинайте вы. Продолжайте таким вот образом запугивать свидетеля, и в конце концов мы провалим все, как чуть не завалили с этим парнем.

— Вы верите в эту чушь про чайные киоски и блондинок? — фыркнул Стенли. — Да на нем пробу негде ставить.

— Если он виноват, мы его посадим. Но сделаем это по закону или вообще никак. Ясно? — Она не стала дожидаться ответа. — Поэтому отправьте школьную форму криминалистам, Редж. Пусть проверят каждый дюйм. Мне нужны волосы, сперма, собачье дерьмо, коровий и конский навоз, птичий помет и все остальное, что там может оказаться. Ясно?

Сержант презрительно искривил верхнюю губу.

— Не швыряйтесь моими людскими ресурсами, Скотленд-Ярд. Мы знаем, что форма принадлежит девочке. Если нужно убедиться, покажем ее матери.

Барбара приблизила лицо к самому лицу сержанта.

— Правильно. Мы знаем. Мы знаем, что форма ее. Но мы не знаем, кто убийца, не так ли, Редж? Поэтому мы возьмем эту форму, осмотрим ее, снимем отпечатки, исследуем с помощью волоконной оптики, лазера и сделаем все остальное, что в наших силах, лишь бы она дала нам ниточку к убийце. Говард ли это Шорт или принц Уэльский. Я ясно выражаюсь или вам нужно письменное разъяснение от вашего старшего констебля?

Стенли медленно втянул щеку.

— Ясно, — проговорил он и едва слышно добавил: — Имел я тебя, начальница.

— Черта с два, — ответила Барбара и пошла в общую комнату. Где, дьявол его побери, находится этот Стэнтон-Сент-Бернард?

21

Несмотря на то, что служащий хозяйственной части развешивал фотографии заместителя комиссара сэра Дэвида Хильера в его кабинете, заместитель комиссара не пожелал отложить ежедневный доклад. Не пожелал он и перенести его в другую комнату, откуда не смог бы наблюдать за подобающим размещением своей фотографической истории. Поэтому Линли вынужден был рапортовать приглушенным тоном, стоя у окна. Закончив, он стал ждать замечаний своего начальника.

— Через полчаса у меня пресс-конференция, — наконец заговорил тот, едва шевеля губами из соображений конфиденциальности. — Нужно кинуть им на завтра какую-нибудь кость. — Можно было подумать, он решает, какого рода наживку бросить акулам. — Как насчет того уилтширского механика у Хейверс? Еще раз — как его зовут?

— Сержант Хейверс считает, что он не имеет отношения к делу. Сейчас там исследуют школьную форму девочки Боуэн, возможно, это что-нибудь нам даст. Но Хейверс предполагает, что форма не подтвердит связи механика с Шарлоттой Боуэн.

— И все же… — протянул Хильер. — Хорошо бы упомянуть о том, что кто-то из наших помогает местной полиции в ее расследовании. Хейверс проверяет парня?

— Мы всех проверяем.

— И?

Линли не хотелось делиться тем, что он знал. Хильер имел склонность чересчур много выбалтывать прессе, лишь бы продемонстрировать сноровку Ярда. Но газеты и без того уже были излишне осведомлены, и их не интересовало осуществление правосудия. Им, скорее, было интересно раскрыть тайну быстрее своих конкурентов.

— Мы ищем связь: Блэкпул-Боуэн-Лаксфорд-Уилтшир.

— Поиск связей не прибавит нам блеска в глазах прессы и общественности, инспектор.

— Четвертый отдел занимается отпечатками из Мэрилебона, и у нас есть портрет возможного подозреваемого. Скажите им, что мы анализируем данные. Потом отдайте портрет. Это должно их удовлетворить.

Хильер задумчиво посмотрел на Линли.

— Но у вас есть еще что-то, не так ли?

— Ничего определенного, — ответил Линли.

— Мне казалось, я ясно выразился, когда передавал вам дело. Я не хочу, чтобы вы придерживали сведения.

— Не стоит мутить воду догадками, — сказал Линли и прибавил: — Сэр, — вылив масло на воды не столько мутные, сколько потенциально тревожные.

Хмыкнув, Хильер уже, похоже, собрался отдать приказ, который привел бы их к стычке, но стук в дверь его кабинета объявил о вторжении секретарши, проговорившей с порога:

— Сэр Дэвид? Вы просили уведомить вас за полчаса до начала пресс-конференции. Пришел гример.

Линли с трудом удержался от ухмылки, представив себе Хильера — припудренного, нарумяненного и с накрашенными ресницами — перед телекамерами.

— В таком случае не буду вам мешать, — сказал он и, воспользовавшись моментом, удалился.

В своем кабинете он застал Нкату, который сидел за его столом и разговаривал по телефону.

— Констебль-детектив Уинстон Нката… Нката, красавица… Нката… Эн-ка-а-тэ-а. Скажите, что нам надо поговорить. Хорошо?

Положив трубку, он повернулся к двери, увидел Линли и хотел встать. Инспектор знаком велел ему оставаться на месте и сел на стул, который обычно занимала Хейверс.

— Итак? — произнес он.

— Занимаюсь связью Боуэн-Блэкпул, — ответил Нката. — Председатель ассоциации избирателей Боуэн был на той конференции тори. Типа этого зовут полковник Джулиан Вудуорд. Знаете его? Мы с ним мило побеседовали в Мэрилебоне сразу после нашего с вами посещения трущобы.

Полковник Вудуорд, сообщил Нката, отставной военный лет семидесяти. Бывший консультант по военной истории, вышел на пенсию в шестьдесят пять и перебрался в Лондон, поближе к сыну.

— Души в нем не чает, в этом Джоэле, — сказал Нката, имея в виду сына полковника. — У меня сложилось такое впечатление, что ради него он готов почти на все. Между прочим, это он раздобыл парню работу у Ив Боуэн. И на ту конференцию тори в Блэкпул он его возил.

— Джоэл Вудуорд там был? Сколько ему тогда было лет?

— Где-то девятнадцать. Он в то время учился в Лондонском университете, начинал изучать курс политических наук. Там он и до сих пор. С двадцати двух лет заочно работает над докторской. По сведениям из офиса Боуэн, в настоящий момент он где-то в тех краях. Он был следующим в моем списке тех, с кем я собирался поболтать, но вот не могу его отыскать. Пытаюсь с полудня.

— Какая-нибудь связь с Уилтширом? Какая-нибудь причина у того или другого Вудуорда свалить Ив Боуэн?

— Над Уилтширом я еще работаю. Но должен сказать, что у полковника имеются планы в отношении Джоэла. Политические планы, которых он не скрывает. — Парламент?

— В точку. И он не большой поклонник мисс Боуэн. Полковник Вудуорд, продолжал Нката, имеет твердое представление о месте женщины. И оно не в политике. Сам полковник трижды вдовец, и ни одна из его жен не чувствовала потребности проявлять себя в какой-либо области помимо домашней. И хотя он признает, что у Ив Боуэн «духу побольше, чем у нашего уважаемого премьера», в то же время он не скрывает, что она не слишком ему нравится. Но у него хватает цинизма понимать: чтобы консервативная партия держалась у власти, избирателям необходимо предложить наиболее достойного кандидата, а наилучший из возможных кандидатов не всегда тот, с кем находишься в хороших отношениях.

— Он подыскивает ей замену? — спросил Линли.

— С радостью заменил бы ее своим сынком, — сказал Нката. — Но на это никаких шансов, если только кто-то или что-то не вытеснит ее из власти.

Интригующе, подумал Линли. И подтверждает то, что сама Ив Боуэн говорила несколько иными словами: в политике злейшие враги носят личину друзей.

— Что насчет Алистера Харви? — спросил Нката.

— Скользкий как угорь.

— На то он и политик, старик.

— Похоже, он ничего не знает о связи Боуэн и Лаксфорда в Блэкпуле, утверждал, будто даже не помнит, что Боуэн там находилась.

— Вы ему верите?

— Честно говоря, да. Но потом позвонила Хейверс. Линли пересказал Нкате сообщение сержанта

Хейверс изакончил:

— А еще ей удалось раскопать кое-какие факты из винчестерского прошлого Харви. В его школьном личном деле можно найти практически все, что ожидаешь увидеть. Но одно увлечение стоит особняком. В последние два года учебы он был одержим экологией и походами по сельской местности. И путешествовали ребята почти всегда по Уилтширу, по территории Солсберийской равнины.

— Следовательно, он знает эти места.

Линли взял оставленные рядом с телефоном листки сообщений, разложенные веером. Надев очки, стал их просматривать, спросил:

— Ничего нового насчет бродяги?

— Полная тишина. Но пока рано. Мы показали рисунок еще не всем констеблям-добровольцам с Уигмор-стрит. И никто из проверяющих местные ночлежки еще не объявлялся.

Линли бросил бумажки на стол, снял очки и потер глаза.

— Мы движемся черепашьим шагом.

— Что Хильер? — проницательно спросил Нката.

— Как обычно. Ему бы хотелось объявить о раскрытии в течение двадцати четырех часов — к вящей славе Ярда. Но он знает, как обстоят дела, и не спорит, что мы находимся в страшно невыгодном положении. — Линли подумал о журналистах, которых накануне вечером видел у дома Ив Боуэн, и о заголовках на первых страницах газет — «Полиция в поиске» и «Член парламента сказала — никаких копов», — которые видел этим утром в киосках. — Черт бы их побрал, — ругнулся он.

— Кого это? — спросил Нката.

— Боуэн и Лаксфорда. Завтра будет неделя со дня похищения. Если бы они обратились к нам в первые же часы после ее исчезновения, мы бы ее уже нашли. А так мы пытаемся взять остывший след через шесть дней после события, расспрашиваем возможных свидетелей, которых это дело не интересует и ничего им не сулит, — а вдруг они что-то вспомнят. Безумие какое-то. Мы полагаемся на удачу, а мне это совсем не нравится.

— Но удача как раз чаще всего и помогает. — Нката откинулся в кресле Линли. Констебль смотрелся удивительно на месте в этом кресле. Потянувшись, он сложил руки на затылке, улыбнулся.

По этой улыбке Линли все понял.

— У вас есть что-то еще.

— Есть. Еще как есть.

— И?

— Это Уилтшир.

— И с кем Уилтшир связан?

— Ну, тут-то самое интересное и начинается.


Пробки задержали их в районе Уайтхолла и на Стрэнде, но во время медленного продвижения вперед и полных остановок Линли успел прочесть статью в «Санди таймс», которую Нката раскопал, исследуя прошлое подозреваемых. Статья вышла полтора месяца назад, она называлась «Поднимая таблоид» и была посвящена Деннису Лаксфорду.

— Целых семь страниц, — заметил Нката, пока Линли пробегал текст. — Счастливая семья дома, на работе, на отдыхе. И все о каждом из них — черным по белому. Неплохо, а?

— Это может оказаться прорывом, которого мы искали, — откликнулся Линли.

— Я тоже так подумал, — согласился Нката.

В «Осведомителе», по предъявлении полицейских удостоверений, им с Линли выдали карточки гостей, крепившиеся к одежде, и отправили на одиннадцатый этаж. Когда двери лифта открылись на требуемом этаже, Линли и Нкату встретила седовласая женщина, немного сутулившаяся, словно под тяжестью лет, проведенных над картотечными ящиками, за машинкой и клавиатурой компьютера. Она представилась как мисс Уоллес, доверенный, личный и единоличный секретарь главного редактора «Осведомителя» — мистера Денниса Лаксфорда.

Она попросила полицейских предъявить удостоверения и тщательно их изучила со словами:

— В отношении посетителей лишняя предосторожность не помешает. Соперничество газет. Возможно, вы понимаете, о чем я?

После чего проводила их до кабинета главного редактора. За право перетряхивать грязное белье нации перед всем миром люди явно готовы были перегрызать друг другу глотки. Поэтому наиболее умудренные опытом таблоиды придерживались золотого правила: не верь никому, даже человеку, называющему себя полицейским.

Лаксфорд сидел в своем кабинете за столом совещаний с двумя другими мужчинами, которые, судя по графикам, сводкам, таблицам и макетам газетных полос, отвечали за распространение и рекламу. Когда мисс Уоллес прервала их в первый раз, открыв дверь и сказав: «Прошу прощения, мистер Лаксфорд», последовал резкий ответ главного редактора: «Черт побери, Уоллес, мне казалось, я ясно дал понять, что не хочу, чтобы нам мешали». Голос у него был измученный, и из-за спины секретарши Линли углядел, что и вид у Лаксфорда не намного лучше.

— Они из Скотленд-Ярда, мистер Лаксфорд, — сказала мисс Уоллес.

Реклама и Распространение переглянулись, превратившись при таком повороте событий в воплощенный интерес.

— Остальным займемся позднее, — сказал им Лаксфорд и не встал со своего начальственного места во главе стола, пока они вместе с мисс Уоллес не покинули комнату. И даже тогда, поднявшись, он остался на прежнем месте, резко бросив:

— Не пройдет и минуты, как это разнесется по редакции. Могли бы предварительно позвонить.

— Летучка по вопросам распространения? — спросил Линли. — Какие нынче тиражи?

— Полагаю, вы пришли сюда не тиражи обсуждать.

— Все равно, мне интересно.

— Почему?

— Тираж для газеты — всё, не так ли?

— По-моему, это дураку ясно. Доходы от рекламы зависят от тиража.

— А тираж зависит от качества материалов? Их достоверности, содержания и глубины? — Линли в очередной раз предъявил свое удостоверение и, пока Лаксфорд его изучал, изучал, в свою очередь, Лаксфорда. Мужчина был одет с иголочки, но выглядел отвратительно. Белки глаз покраснели, кожа приобрела землистый оттенок. — Предполагаю, что одна из главных забот любого редактора — тираж его газеты, — сказал Линли. — Вы настойчиво стремились поднять свой, если судить по тому, что я прочел в журнале «Санди таймс». Нет сомнений, что вы бы хотели наращивать его и дальше.

Лаксфорд вернул Линли удостоверение, которое тот убрал в карман. Нката прошелся вдоль стены рядом со столом совещаний, разглядывая взятые в рамку первые страницы наиболее скандальных номеров «Осведомителя».

— К чему вы клоните, инспектор? — спросил Лаксфорд. — Вы видите, я занят. Мы можем перейти к делу?

— Дело — Шарлотта Боуэн.

Лаксфорд молча переводил взгляд с Линли на Нкату и обратно. Он не собирался ничего им выдавать, не узнав, какой информацией они уже располагают.

— Нам известно, что вы отец девочки, — сказал Линли. — Мисс Боуэн подтвердила это вчера вечером.

— Как она? — Лаксфорд взял какой-то график, но смотрел не на него, а на Линли. — Я ей звонил. Она не перезванивает. Я не разговаривал с ней с вечера воскресенья.

— Видимо, она пытается справиться с шоком, — ответил Линли. — Она не думала, что все так обернется.

— Статья была у меня написана, — сказал Лаксфорд. — Если бы Ив дала мне добро, я бы ее напечатал.

— Не сомневаемся, — отозвался Линли. Уловив сухость его тона, Лаксфорд пристально на него посмотрел.

— Зачем вы пришли?

— Поговорить о Беверстоке.

— О Беверстоке? Да что?..

Лаксфорд посмотрел на Нкату, словно ожидая от констебля ответа. Нката лишь выдвинул стул и сел. Достал из кармана блокнот и карандаш и приготовился записывать за Лаксфордом.

— Вы поступили в Беверстокскую школу для мальчиков в возрасте одиннадцати лет, — начал Линли. — И учились там до семнадцати лет. Жили там на полном пансионе.

— И что с того? Какое это имеет отношение к Шарлотте? Вы же сказали, что пришли поговорить о ней.

— В те годы вы были членом археологического кружка «Исследователи». Это верно?

— Мне нравилось рыться в земле. Большинству мальчишек нравится. Не вижу, что в этом важного для вашего расследования.

— Этот кружок — «Исследователи» — занимался самыми разными вещами, не так ли? Обследовал могильники, земляные валы, каменные круги и тому подобное? Знакомился с местностью?

— И что, если так? Не понимаю, какое и к чему это имеет отношение.

— И в последние два года вашего пребывания в Беверстоке вы были президентом кружка, так?

— Еще я издавал «Беверстокский журнал», выходивший раз в полгода, и «Оракул». И для полноты нарисованной вами картины, живописующей пору моего становления, инспектор, — я не освоил ни единого крикетного приема. А теперь скажите мне, будьте любезны, я ничего не забыл?

— Только одну деталь, — ответил Линли. — Местонахождение школы.

Лаксфорд на мгновение нахмурился, задумавшись.

— Уилтшир, — сказал Линли. — Беверстокская школа находится в Уилтшире, мистер Лаксфорд..

— В Уилтшире много всего, — заметил Лаксфорд. — И гораздо более примечательного, чем Беверсток.

— Не стану оспаривать. Но Беверсток имеет перед всем этим одно преимущество, не так ли?

— И что же это за преимущество?

— Его расположение менее чем в семи милях от того места, где было найдено тело Шарлотты.

Лаксфорд медленно положил график на стол и встретил заявление Линли полным молчанием. На улице, одиннадцатью этажами ниже, завывала на двух нотах сирена «скорой помощи», призывая очистить для проезда дорогу.

— Интересное совпадение, вы не находите? — спросил его Линли.

— Именно совпадение, и вы это знаете, инспектор.

— Мне не хочется верить вам на слово.

— Не можете же вы считать, что я имею какое-то отношение к случившемуся с Шарлоттой. Подобная мысль — безумие.

— Что вам кажется безумием? Ваша причастность к похищению Шарлотты или к ее смерти?

— И то и другое. За кого вы меня принимаете?

— За человека, озабоченного тиражом своей газеты. А следовательно, за человека, ищущего материал, какого ни у кого больше нет.

Что бы там ни отрицал Лаксфорд, что бы ни пытался скрыть от Линли, его взгляд на секунду упал на лежавшие на столе графики и схемы — основу его газеты и его работы. Этот на миг опущенный взгляд говорил больше, чем все слова главного редактора.

— На определенном этапе, — продолжал Линли, — Шарлотту нужно было вывезти из Лондона на машине.

— Я не имею к этому никакого отношения.

— Тем не менее я бы хотел осмотреть ваш автомобиль. Он рядом стоит?

— Мне нужен адвокат.

— Разумеется.

Лаксфорд подошел к своему письменному столу, нашел среди бумаг телефонную книгу в кожаном переплете, открыл ее, другой рукой снял трубку и нажал две кнопки, прежде чем Линли снова заговорил:

— Нам с констеблем Нкатой, конечно, придется его дождаться. Что может занять некоторое время. Поэтому, если вы озабочены тем, как истолкуют наш визит в редакции, то представьте, как будет воспринято наше нетерпеливое ожидание под дверью вашего кабинета приезда вашего адвоката.

Редактор нажал еще четыре кнопки, занес палец над телефоном, чтобы нажать седьмую. Линли ждал от Лаксфорда принятия решения, он видел, как у того бьется на виске жилка.

Лаксфорд со стуком вернул трубку на место.

— Хорошо, — сказал он. — Я отведу вас к машине.

Машина марки «порше» стояла в гараже, вонявшем мочой и бензином, в пяти минутах ходьбы от здания, где располагалась редакция «Осведомителя». Они дошли туда в молчании, Лаксфорд опережал их на несколько шагов. Остановился он, только чтобы надеть пиджак и сказать мисс Уоллес, что выйдет на четверть часа. Ведя полицейских к лифту, он не смотрел по сторонам, а когда бородатый мужчина в джинсовой куртке окликнул шефа, высунувшись из кабинета в дальнем конце редакции, Лаксфорд проигнорировал его. Как и всех остальных.

Автомобиль находился на пятом уровне гаража и казался гномом по контрасту с грязным «рейндж-ровером» и белым фургоном с надписью «Гурмэ на колесах», между которыми стоял. На подходе к машине Лаксфорд достал пульт и отключил сигнализацию «порше». Пиканье сигнализации отозвалось в бетонном сооружении птичьей икотой.

Не дожидаясь приглашения, констебль Нката надел перчатки, открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья и нырнул в салон. Пошарил в «бардачке» и между сиденьями. Приподнял перед пассажирским и водительским сиденьями коврики. Заглянул в «карманы» на дверцах. Вышел из машины и сдвинул вперед сиденья, чтобы попасть в заднюю часть салона.

Лаксфорд наблюдал за происходящим молча. Кто-то энергично прошагал мимо, но он не обернулся посмотреть, видит ли кто производимый Нкатой обыск. На лице Лаксфорда ничего не отражалось. Невозможно было сказать, что скрывается за маской бесстрастия.

Ноги Нкаты царапнули по бетонному полу, когда его длинное тело протиснулось дальше в салон. Нката охнул, на что Лаксфорд отреагировал:

— У вас нет никаких шансов найти в моей машине что-нибудь хотя бы отдаленно связанное с вашим расследованием. Если бы я собирался вывозить из города десятилетнего ребенка, то вряд ли воспользовался бы своим автомобилем, правда? Я же не дурак. Сама мысль о том, чтобы спрятать Шарлотту в «порше», абсурдна. В «порше», я вас умоляю. Да в нем не хватает места даже для…

— Инспектор, — перебил Нката. — Кое-что есть. Под сиденьем.

Он задом выбрался из машины, сжимая в кулаке какой-то предмет.

— Это не может быть связано с Шарлоттой, — сказал Лаксфорд.

Но он ошибался. Нката распрямился и показал Линли находку. Это были очки. Круглые, в черепаховой оправе, они почти в точности повторяли очки Ив Боуэн. С единственной разницей, что были сделаны для ребенка.

— Господи, что?.. — В голосе Лаксфорда звучало изумление. — Чьи они? Как они попали в мою машину?

Нката положил очки на носовой платок, поданный Линли.

— Уверен, мы установим, что они принадлежали Шарлотте Боуэн, — сказал Линли, кивнул Нкате и добавил: — Констебль, прошу вас.

Нката сделал Лаксфорду формальное предупреждение, что с настоящего момента его слова могут быть использованы против него. В отличие от Хейверс, которая всегда наслаждалась драматическим эффектом, производимым церемонным зачитыванием предупреждения по записи в блокноте, Нката просто повторил его по памяти и без всякого выражения. Тем не менее лицо Лаксфорда преобразилось: у него отвисла челюсть, глаза расширились. Кадык его дернулся, а когда Нката закончил, он заговорил.

— Вы совсем спятили? — резко спросил он. — Вы знаете, что я не имею к этому никакого отношения.

— Теперь вы наверняка захотите позвонить своему адвокату, — сказал Линли. — Он может встретиться с нами в Ярде.

— Кто-то подложил очки в машину, — настаивал Лаксфорд. — Вы знаете, что именно так и было. Кто-то, кто хочет, чтобы выглядело, будто я…

— Договоритесь об изъятии автомобиля, — распорядился Линли, обращаясь к Нкате. — Позвоните в лабораторию и скажите, чтобы подготовились к осмотру.

— Слушаюсь, — ответил Нката и отправился выполнять.

— Кто бы он ни был, вы играете ему на руку, — сказал Лаксфорд инспектору. — Он подложил очки в машину. Он ждал момента, когда вы на них наткнетесь. Он знал, что в конце концов вы до меня доберетесь, и вы добрались. Неужели вы не понимаете? Вы играете по его правилам.

— Машина была заперта, — заметил Линли. — И поставлена на сигнализацию. Вы сами ее отключили.

— Она же не все время заперта.

Линли захлопнул дверцу со стороны пассажирского сиденья.

— Автомобиль не всегда бывает закрыт, — в смятении повторил Лаксфорд. — И на сигнализации не всегда стоит. Эти очки могли подложить в любое время.

— Когда именно?

Главный редактор на мгновение опешил. Он явно не ожидал, что его аргумент так быстро возымеет действие.

— Когда автомобиль бывает не заперт и не стоит на сигнализации? — спросил Линли. — Вам, должно быть, не слишком трудно ответить на данный вопрос. Машина дорогая. Это не развалюха, которую можно оставить на улице незапертой. Или в гараже. Или где-то на автостоянке. Так когда она бывает не заперта и не на сигнализации, мистер Лаксфорд?

Губы Лаксфорда шевельнулись, но он не произнес ни слова. Он увидел ловушку за секунду до того, как ее перед ним расставили, но понял, что отступать слишком поздно.

— Где? — повторил Линли.

— У меня дома, — наконец произнес Лаксфорд.

— Вы в этом уверены? Лаксфорд молча кивнул.

— Ясно. Тогда, я считаю, нам необходимо поговорить с вашей женой.


Поездка в Хайгейт была бесконечной. Путь лежал напрямик на северо-запад, через Холборн и Блумсбери, но преодолевать пришлось самые серьезные в городе транспортные пробки, осложненные в этот вечер загоревшейся к северу от Рассел-сквер машиной. Пробираясь через заторы, Линли не переставал удивляться, как сержант Хейверс выдерживает ежедневные переезды до Вестминстера из своего домика в Чок-фарм, районе, который они миновали минут через сорок после начала своего путешествия.

Лаксфорд говорил мало. Попросил разрешения позвонить жене, чтобы предупредить ее о своем появлении в компании детектива-инспектора Скотленд-Ярда, но Линли разрешения не дал. Тогда газетчик сказал:

— Мне необходимо ее подготовить. Она ничего этого не знает. Ни об Ив, ни о Шарлотте. Необходимо ее подготовить.

Линли ответил, что его жена, вполне возможно, знает гораздо больше, чем он думает, поэтому в первую очередь они к ней и едут.

— Это смешно, — продолжал доказывать Лаксфорд. — Если вы полагаете, что Фиона каким-то образом причастна к тому, что случилось с Шарлоттой, вы просто сошли с ума.

— Скажите, — отозвался Линли, — вы были женаты на Фионе, когда состоялась та конференция тори в Блэкпуле?

— Не был.

— У вас уже завязались отношения? Лаксфорд минуту молчал и ответил лишь:

— Мы с Фионой в браке не состояли.

Можно было подумать, что это давало ему право домогаться Ив Боуэн.

— Но Фиона знала, что вы были в Блэкпуле? — спросил Линли. Лаксфорд не ответил. Глянув на него, Линли увидел, что у него побелели губы. — Мистер Лаксфорд, ваша жена…

— Да. Хорошо. Она знала, что я был в Блэкпуле. Но только это она и знала. Только это. За политикой она не следит. И никогда не следила. — Он в волнении запустил ладонь в волосы.

— По вашему впечатлению, она никогда не следила за политикой.

— Да не смешите. Она была манекенщицей. Ее жизнью и ее миром были ее тело, ее лицо. До нашего знакомства она даже никогда не голосовала. — Лаксфорд устало откинул голову на спинку сиденья. — Великолепно. Послушать меня, так она полная кретинка.

Больше ничего до их приезда в Хайгейт Лаксфорд не сказал. Жил он на Миллфилд-лейн, в вилле, стоявшей напротив двух прудов на восточной границе Хэмпстед-Хит. Когда Линли миновал две кирпичных колонны у начала подъездной дорожки к дому главного редактора «Осведомителя», Лаксфорд попросил:

— Позвольте мне хотя бы войти первому и переговорить с Фионой.

— Боюсь, это невозможно.

— Вы что, незнакомы с элементарной порядочностью? — резко спросил Лаксфорд. — Дома мой сын. Ему восемь лет. Он абсолютно невинное существо. Не ждете же вы, что я позволю ему принять участие в запланированном вами представлении?

— В его присутствии я не скажу ничего лишнего. Можете увести мальчика в его комнату.

— Я не думаю…

— Это все, в чем я готов уступить, мистер Лаксфорд.

Линли припарковался позади «мерседеса-бенц» последней модели, стоявшего под портиком. Отсюда открывался вид на сад перед виллой, представлявший собой настоящий уголок дикой природы, а не традиционную тщательно ухоженную лужайку с пышными цветочными бордюрами. Выйдя из «бентли», Лаксфорд направился к саду, туда, где выложенная каменными плитками дорожка терялась в кустарнике.

— Обычно в это время дня они кормят птиц, — сказал издатель. Он окликнул жену. Потом сына.

Когда из-за деревьев никто не отозвался, Лаксфорд вернулся к дому. Парадная дверь была закрыта, но не заперта. За ней находился вестибюль с мраморным полом и с лестницей посередине, ведшей на второй этаж.

— Фиона? — позвал Лаксфорд. Каменный пол и оштукатуренные стены вестибюля исказили его голос. Снова никто не ответил.

Линли закрыл за собой входную дверь. Лаксфорд прошел налево, в арку. Отсюда, из гостиной с окнами-эркерами по бокам, открывался ничем не загораживаемый вид на пруды на Хэмпстед-Хит. Лаксфорд продолжал звать жену.

В доме стояла полная тишина. Лаксфорд переходил из комнаты в комнату обширной виллы, и Линли все яснее осознавал, что путешествие в Хайгейт они совершили напрасно. Случайно или нет, но Фионы Лаксфорд не оказалось дома, и задавать вопросы было некому. Когда ее муж спустился вниз, Линли сказал:

— Вам пора позвонить своему адвокату, мистер Лаксфорд. Он может встретить нас в Скотленд-Ярде.

— Они должны быть здесь. — Из гостиной, где дожидался его Линли, Лаксфорд, нахмурившись, посмотрел на тяжелую входную дверь. — Фиона не уехала бы, не заперев двери. Они должны быть здесь, инспектор.

— Возможно, она подумала, что заперла ее.

— Она не думала бы. Она бы знала. Дверь запирается на ключ.

Лаксфорд вернулся к двери и открыл ее. Громко выкрикнул имя жены, потом имя сына. Спустился по покатой подъездной дорожке к лужайке, где у самой стены, окружавшей его владения, стояло невысокое белое строение. В нем было три гаража, и Линли увидел, как Лаксфорд вошел туда через зеленую деревянную дверь, не запертую зеленую деревянную дверь, отметил Линли. Так что объяснение Лаксфорда, что очки Шарлотты подбросили ему в автомобиль, могло иметь под собой какую-то почву.

Линли остановился в портике, обвел взглядом сад, думая, что уже пора сказать Лаксфорду, чтобы он запирал дом, да отправляться назад в Скотленд-Ярд, и в этот момент взгляд Линли упал на стоявший перед ним «мерседес». Он решил проверить слова Лаксфорда о том, где и когда бывает заперт его автомобиль. Он взялся за дверцу водителя. Она открылась. Линли влез на водительское место.

Его колено задело за болтавшийся рядом с рулем предмет, негромко звякнул металл. Ключи от машины на большом медном кольце торчали в замке зажигания.

На полу перед пассажирским сиденьем лежала дамская сумочка. Линли достал ее, открыл, увидел компакт-пудру, несколько тюбиков губной помады, щетку для волос, солнцезащитные очки, чековую книжку и вытащил кожаный кошелек. В нем лежали пятьдесят пять фунтов, карточка «Visa» и водительские права на имя Фионы Говард Лаксфорд.

В душе Линли шевельнулось беспокойство, словно комарик зажужжал над ухом. Когда с висящей на руке сумочкой он выбирался из машины, Лаксфорд торопливо зашагал назад по подъездной дорожке.

— Днем они иногда катаются на велосипедах по пустоши, я подумал, может, они уехали, но велосипеды…

Он увидел сумочку.

— Это было в машине, — сообщил ему Линли. — Посмотрите. Это ее ключи?

Ответом Линли стало выражение лица Лаксфорда. Едва увидев ключи, он оперся обеими руками о капот машины, посмотрел в сторону сада и сказал:

— Что-то случилось.

Линли обошел «мерседес». Передняя шина спустилась. Он присел, чтобы получше разглядеть. Повел пальцем по рисунку, следя за пальцем глазами. Первый гвоздь он обнаружил пройдя по шине треть пути вверх. Потом второй и третий гвозди рядом, дюймах в шести над первым.

— Ваша жена обычно дома в это время дня? — спросил Линли.

— Всегда, — ответил Лаксфорд. — Она любит проводить время с Лео после школы.

— Когда у него заканчиваются занятия? Лаксфорд поднял голову. Он казался потрясенным.

— В половине четвертого.

Линли вынул карманные часы. Шел седьмой час. Его беспокойство возросло, но он рассудительно заметил:

— Они оба могли уехать.

— Она не оставила бы сумочку. Не оставила бы ключи в зажигании. И незапертую входную дверь. Она так не поступила бы. С ними что-то случилось.

— Этому, без сомнения, есть простое объяснение, — сказал Линли. Обычно так и бывало. Человек, считавшийся пропавшим, занимался тем временем делом, поддающимся логическому объяснению, о чем ударившийся в панику супруг вспомнил бы, если бы не ударился в эту самую панику. Ища разумную причину перед лицом нараставшей тревоги Лаксфорда, Линли прикинул, куда могла бы деться Фиона. — Спустила передняя шина, — сказал он Лаксфорду. — Ее угораздило подцепить три гвоздя.

Три?

— Поэтому ваша жена с мальчиком могли пойти куда-то пешком.

— Кто-то ее продырявил, — сказал Лаксфорд. — Кто-то продырявил шину. Вы слышите меня? Кто-то продырявил шину.

— Не обязательно. Если ваша жена собиралась поехать за сыном в школу и обнаружила, что шина спустилась, она…

— Она бы этого не сделала. — Лаксфорд прижал пальцы к закрытым глазам. — Она бы этого не сделала, понятно? Я не разрешаю ей забирать его.

— Что?

— Я заставляю его ходить пешком. Я заставляю его ходить пешком в школу. Это для него полезно. Я и ей сказал, что это для него полезно. Это его закалит. О, Господи. Где же они?

— Мистер Лаксфорд, давайте вернемся в дом и посмотрим, не оставила ли она записку.

Они вошли в дом. Стараясь держаться спокойно, Линли велел Лаксфорду проверить все возможные места, где его жена могла оставить записку. Прошел следом за ним от спортивного зала на первом этаже до открытой террасы на третьем. Ничего не нашлось. Нигде.

— У вашего сына не было сегодня дополнительных занятий? — спросил Линли. Они спускались вниз, лицо Лаксфорда блестело от испарины. — У вашей жены не было каких-то визитов? К врачу? К дантисту? Куда она могла бы отправиться на такси или на метро? На автобусе?

— Без сумочки? Без денег? Оставив ключи в машине? Бога ради, вдумайтесь.

— Давайте исключим все возможности, мистер Лаксфорд.

— А пока мы будем исключать эти проклятые возможности, она неизвестно где… Лео неизвестно где… Черт возьми! — Лаксфорд стукнул кулаком по лестничным перилам.

— Ее родители живут поблизости? Ваши?

— Никто тут поблизости не живет. Здесь ничего нет. Ничего.

— Есть у нее подруги, к которым она могла поехать с мальчиком? Коллеги? Если она узнала правду о вас и Ив Боуэн, она могла решить, что ей с сыном…

— Не узнала она никакой правды! Она никак не могла узнать правду. Она должна быть дома, или в саду, или кататься на велосипеде, и Лео должен быть здесь.

— Есть у нее дневник, в который мы могли бы… Входная дверь распахнулась. Мужчины резко повернулись, услышав снаружи сильный толчок — дверь, отлетев, даже ударилась о стену. Через порог, шатаясь, переступила женщина — высокая, с растрепанными волосами цвета меда, в измазанных грязью леггинсах винного цвета. Она тяжело дышала, держась за грудь, словно при сердечном приступе.

— Фиона! — воскликнул Лаксфорд и слетел вниз по ступенькам. — Господи, что?..

Женщина подняла голову. Линли увидел, что лицо у нее белое как мел. Она выдохнула: «Деннис», и муж подхватил ее.

— Лео! — взвыла женщина диким голосом. — Деннис, наш Лео! Наш Лео! Лео!

И она подняла к его лицу сцепленные руки. Разжала ладони. На пол упала маленькая школьная кепка.

Фиона часто прерывала рассказ, чтобы перевести дыхание. Она ожидала Лео не позднее четырех часов. Когда он не появился к пяти, она пришла уже в такое раздражение от его беспечности, что решила отправиться за ним и как следует отчитать, когда найдет. В конце концов, он знает, что из школы всегда должен идти прямо домой. Но когда «мерседес» тронулся, выяснилось, что спустила шина, поэтому Фиона пошла пешком.

— Я прошла по всем маршрутам, которые он мог выбрать, — сказала она и перечислила их мужу как бы для подтверждения верности своих слов.

Фиона сидела на самом краешке дивана в гостиной, сжимая в неудержимо трясущихся руках стакан с виски, налитым для нее Лаксфордом. Он сидел перед ней на корточках, удерживая ее руки в своих и то и дело убирая с ее лица пряди волос.

— И после того, как я прошла по всем… по каждому пути… я пошла домой краем кладбища. И кепка… кепка Лео.

Она поднесла стакан ко рту, зубы застучали о стекло.

Лаксфорд, похоже, понял то, что она не хотела облечь в слова.

— На кладбище? — спросил он. — Ты нашла кепку Лео? На кладбище?

Из глаз Фионы полились слезы.

— Но Лео знает, что не должен один заходить на Хайгейтское кладбище. — Лаксфорд казался озадаченным. — Я говорил ему, Фиона. Я постоянно ему твержу.

— Конечно, он знает, но он же мальчик. Маленький мальчик. Он любопытный. А кладбище… Ты же знаешь, какое оно. Заросшее, дикое. Место для приключений. Он проходит мимо него каждый день. И он подумал…

— Боже мой, он говорил тебе, что хочет сходить туда?

— Говорил?.. Деннис, у нас это кладбище практически на заднем дворе. Он его видит с рождения. Его интересуют склепы и катакомбы. Он прочел о статуях и…

Лаксфорд выпрямился и, сунув руки в карманы, отвернулся от жены.

— Что? — спросила она. Паника в ее голосе усилилась. — Что? Что?

Лаксфорд развернулся к ней.

— Ты его поощряла?

— В каком смысле?

— Обследовать склепы. Катакомбы. Искать приключений на этом проклятом кладбище. Ты поощряла его, Фиона? Поэтому он туда пошел?

— Нет! Я отвечала на его вопросы.

— Что разжигало его любопытство. Стимулировало его воображение.

— А что я, по-твоему, должна была делать, когда мой сын задавал вопросы?

— Это привело к тому, что он перепрыгнул через стену.

— Ты хочешь свалить вину на меня? Ты, который настаивал, чтобы он ходил в школу пешком, который прямо-таки повелел, чтобы я никогда не обращалась с ним как с ребенком…

— Что, без сомнения, привело его прямиком в руки какого-то извращенца, который решил, что сегодня ему для разнообразия требуется не Бромптонское кладбище, а Хайгейтское.

— Деннис!

— Мистер Лаксфорд! — быстро вклинился Линли. — Вы делаете поспешные выводы. Этому может быть простое объяснение.

— К черту ваши простые объяснения.

— Нам надо позвонить друзьям мальчика, — продолжал Линли. — Нужно поговорить с директором школы, а также с учителем Лео. Он задерживается всего на два часа, и, вполне возможно, вы зря паникуете.

Как будто в подтверждение слов Линли зазвонил телефон. Лаксфорд бросился к нему через всю комнату и схватил трубку. Рявкнул: «Алло!» Кто-то заговорил на. другом конце. Лаксфорд отгородил ладонью микрофон.

— Лео! — крикнул он. Фиона вскочила. — Где тебя черти носят? Ты хоть представляешь, до чего ты нас довел?

— Где он? Деннис, дай мне с ним поговорить. Лаксфорд поднял руку, призывая жену к молчанию. Слушал еще десять секунд, потом сказал:

— Кто? Лео, кто? Проклятье. Скажи мне, где… Лео! Лео!

Фиона выхватила у него трубку, выкликая имя сына. Стала слушать, но, судя по всему, напрасно. Трубка со стуком выпала из ее рук на пол.

— Где он? — воззвала Фиона к мужу. — Деннис, что случилось? Где Лео?

Лаксфорд повернулся к Линли. Лицо газетчика было словно вырезано из мела.

— Его увезли, — сказал он. — Кто-то похитил моего сына.

Часть третья

22

— Сообщение было практически идентичным тому, которое Лаксфорд получил в связи с Шарлоттой, — сказал Сент-Джеймсу Линли. — Разница в том, что на этот раз ребенок сам его передал.

— «Объяви на первой странице о своем первенце»? — спросил Сент-Джеймс.

— Примерно так. По словам Лаксфорда, Лео сказал: «Опубликуй материал на первой странице, папка. Тогда он меня отпустит». И это все.

— По словам Лаксфорда, — повторил Сент-Джеймс. Он увидел, что Линли уловил ход его мыслей.

— Когда жена Лаксфорда схватила трубку, на том конце отключились. Поэтому ответ — да, он единственный из всех говорил с мальчиком.

Линли взял стакан-дутик, который Сент-Джеймс поставил перед ним на кофейный столик в своем кабинете на Чейн-роу. Задумался, глядя на его содержимое, словно ответ плавал на поверхности. Сент-Джеймс обратил внимание на измученный вид Линли. Хроническая усталость была постоянной спутницей его работы.

— Неприятная мысль, Томми.

— Еще менее приятная, когда представишь, что история, которую наш предполагаемый похититель хочет увидеть на первой странице, и в самом деле появится завтра в газете Лаксфорда. Ему как раз хватило времени, чтобы внести в первую полосу изменения и подписать ее в печать, как только мы услышали о Лео. Очень удобно, ты не находишь?

— Что ты распорядился сделать?

Несмотря на свою тревогу и растущее подозрение в отношении Денниса Лаксфорда, он распорядился сделать то, чего требовала ситуация, объяснил Линли. Так, на Хайгейтское кладбище были направлены констебли — искать свидетельства исчезновения мальчика. Другие констебли обходили возможные маршруты возвращения Лео домой из школы на Честер-роуд. В средства массовой информации разослали фотографии мальчика, чтобы их показали в вечерних новостях — возможно, кто-то его видел. Телефон Лаксфорда был поставлен на прослушивание, чтобы отслеживать все входящие звонки.

— Еще мы вынули из шины гвозди, — закончил Линли. — Сняли с «мерседеса» отпечатки пальцев, может, это что-нибудь и даст.

— А «порше»?

— Очки принадлежали Шарлотте. Ив Боуэн подтвердила.

— Она знает, где вы их нашли?

— Я ей не сказал.

— Возможно, она с самого начала была права. Насчет Лаксфорда. Его причастности. Его мотивации.

— Может быть. Но если так, он — лицемер каких поискать. — Линли повернул в руках стакан с бренди, выпил, поставил стакан на столик и наклонился вперед, опираясь локтями на колени. — Четвертый отдел выявил совпадающие отпечатки. Кто бы ни оставил отпечаток своего большого пальца внутри видеомагнитофона, он также оставил свой отпечаток и в доме на Джордж-стрит. Один на краю зеркала в ванной комнате, другой — на подоконнике. Хорошая работа, Саймон. Не знаю, когда бы мы добрались до этого дома — если вообще добрались бы, — если бы ты не обратил на него наше внимание.

— Спасибо Хелен и Деборе. Это они наткнулись на него на прошлой неделе. И обе настояли, чтобы я его осмотрел.

Тут Линли принялся рассматривать свои ладони. В окно у него за спиной ломилась ночная тьма, рассекаемая лишь светом уличного фонаря недалеко от дома Сент-Джеймса. Повисшую между двумя мужчинами тишину нарушали звуки музыки, плывущие с верхнего этажа, где работала в темной комнате Дебора. Узнав гитарные переборы, Сент-Джеймс испытал легкий укол беспокойства: Эрик Клэптон пел балладу, посвященную своему погибшему сыну. Он тут же пожалел, что упомянул о Деборе.

Линли поднял голову.

— Что я натворил? Хелен сказала, что я нанес Деборе удар ниже пояса.

Сент-Джеймса резанула по душе неумышленная ирония этих слов, но он спокойно сказал:

— Она очень болезненно воспринимает все, что касается детей. Она до сих пор хочет ребенка. А процесс усыновления продвигается медленней, чем муха, ползущая по липкой ленте.

— Я не думал ее обидеть. Она должна это понимать. Я просто сорвался. Но это случилось из-за Хелен. Могу я извиниться перед Деборой?

— Я передам ей твои слова.

Линли как будто хотел заспорить, но были в их дружбе границы, которых он не переступал. Здесь проходила одна из них, и они оба это знали. Линли поднялся со словами:

— В тот вечер я поддался гневу, Саймон. Хейверс советовала мне не ездить к вам, но я ее не послушал. Я сожалею обо всем.

— Я не настолько давно ушел из полиции, чтобы забыть, как там на тебя давят, — отозвался Сент-Джеймс.

Он проводил Линли до двери и вышел вместе с ним в прохладу ночи. Воздух казался влажным, как будто от протекавшей неподалеку Темзы поднимался туман.

— Средствами массовой информации занимается Хильер, — сказал Линли. — Хоть об этом можно не волноваться.

— Но кто займется Хилъером?

Оба дружески хмыкнули. Линли достал ключи от машины.

— Сегодня днем он хотел выйти к журналистам с подозреваемым, тем механиком, которого нашла в Уилтшире Хейверс, у него в гараже обнаружили школьную форму Шарлотты Боуэн. Однако больше против него ничего нет, насколько мы знаем. — Он задумчиво посмотрел на ключи у себя на ладони. — У этого дела уж слишком большой охват, Саймон. От Лондона до Уилтшира, и одному Богу известно, сколько еще пунктов в промежутке. Мне бы хотелось остановиться на Лаксфорде, на Харви, на ком-то, но я начинаю думать, что за случившимся стоит не один человек.

— Так полагает и Ив Боуэн.

— Она, вполне вероятно, права, но не настолько, насколько ей самой кажется. — Он передал Сент-Джеймсу мнение Алистера Харви о Боуэн, об ИРА и о более радикальных группировках. И закончил так: — ИРА никогда не действовала подобным образом: не похищала и не убивала детей. Я хочу отбросить эту версию. Но, боюсь, не могу. Поэтому мы проверяем все ниточки, чтобы понять, куда они ведут.

— Домработница — ирландка, — заметил Сент-Джеймс. — Дэмьен Чэмберс тоже. Учитель музыки.

— Последний, кто видел Шарлотту, — подхватил Линли.

— У него белфастский акцент, если это важно. Думаю, если ставить, то на него.

— Почему?

— В тот вечер, когда мы с Хелен приехали к нему, наверху у него кто-то был. Он заявил, что женщина, и объяснил свою нервозность тем, что у него пошла прахом первая ночь: он-де подготовил условия для обольщения, а тут являются два незнакомых человека, чтобы расспросить об исчезновении его ученицы.

— Такая реакция возможна.

— Согласен. Но между Чэмберсом и происшедшим с Шарлоттой Боуэн существует и другая связь. Правда, я о ней не думал, пока ты не упомянул ИРА.

— И что же это?

— Имя. В письме, полученном Боуэн. Там Шарлотту называют Лотти. А из всех, с кем я говорил, только Дэмьен Чэмберс и ее одноклассницы называли Шарлотту Лотти. Поэтому на твоем месте я бы проверил Чэмберса.

— Еще одна вероятность, — согласился Линли и, попрощавшись, пошел к машине.

Проследив, как он отъехал, Сент-Джеймс вернулся в дом.


Деннис Лаксфорд нашел свою жену в ванной. Женщина-констебль, находившаяся в кухне, сообщила ему только, что Фиона, прежде чем подняться наверх, сказала, что хочет побыть одна. Поэтому, вернувшись из редакции «Осведомителя», Лаксфорд первым делом пошел в комнату Лео. Но там было пусто. Лаксфорд ошеломленно отвернулся от раскрытого художественного альбома на письменном столе Лео, от незавершенного наброска джоттовской Мадонны с Младенцем. Лаксфорду показалось, что грудь ему стянуло горячим обручем, и ему пришлось постоять на пороге, прежде чем он снова обрел способность дышать без труда.

Он проверил все остальные комнаты, обходя их по порядку, и нашел жену в темной ванной. Фиона сидела на полу, положив голову на колени и прикрыв ее руками. Лунное сияние, проходившее сквозь листву росшего за окном дерева, покрывало мрамор пола кружевом светотени. На нем виднелся смятый целлофановый пакет от большой упаковки тарталеток с джемом и пустой молочный пакет. При каждом выдохе Фионы в воздухе чувствовался кислый запах рвоты.

Лаксфорд подобрал упаковку от пирожных и пустой пакет и положил их в корзину для мусора. Рядом с Фионой он увидел еще не открытую пачку инжирных трубочек. Пачку он тоже положил в корзину и прикрыл оберткой от пирожных, надеясь, что позже жена ее не найдет.

Присел перед ней. Когда она подняла голову, то даже при этом скудном освещении Лаксфорд увидел, что лицо Фионы покрыто испариной.

— Перестань так над собой издеваться, — сказал Лаксфорд. — Завтра он будет дома. Обещаю тебе.

В глазах у нее ничего не отразилось. Фиона как во сне пошарила рядом с собой, ища инжирные трубочки, не нашла и сказала:

— Я хочу знать. И хочу знать сейчас.

Он уехал, ничего ей не объяснив. В ответ на ее отчаянные крики: «Что случилось, что ты делаешь, куда ты едешь?» — он лишь грубо приказал ей взять себя в руки, успокоиться и отпустить его в газету, где он поставит в печать материал, который поможет вернуть домой их сына. Она кричала: «Какой материал, что происходит, где Лео, какое отношение Лео имеет к этому материалу?» Она цеплялась за него, не давая уйти. Но он освободился от нее и поехал в Холборн на такси, кляня полицию, забравшую у него «порше», на котором он гораздо быстрее добрался бы до работы, чем в громыхающем «остине» с его курящим водителем.

Лаксфорд опустился на пол и сообразил, что мог бы захватить из редакции номер «Осведомителя» со своей статьей. Это было бы проще, чем тщетно искать способ начать свой рассказ так, чтобы по возможности смягчить удар — ведь он собирался сообщить жене о лжи, в которой жил более десяти лет.

— Фиона, — произнес он, — на политической конференции одиннадцать лет назад от меня забеременела одна женщина. Этого ребенка — девочку по имени Шарлотта Боуэн — похитили в прошлую среду. Похититель хотел, чтобы я признал свое отцовство, и признал это на первой странице своей газеты. Я этого не сделал. В воскресенье вечером девочку нашли мертвой. Тот же самый человек, который забрал Шарлотту — кто бы он ни был, — теперь похитил нашего Лео. Он хочет, чтобы статья была в газете. Поэтому завтра она выходит.

Фиона разлепила губы, но ничего не сказала. Потом медленно закрыла глаза и отвернулась.

— Фи, — проговорил Лаксфорд, — между мной и той женщиной не было ничего серьезного. Мы не любили друг друга, это действительно ничего не значило, но между нами пробежала искра, и мы на это откликнулись.

— Я тебя умоляю, — сказала Фиона.

— Мы с тобой не были женаты, — продолжал он, торопясь все для нее прояснить. — Мы были с тобой знакомы, но ты еще мне не отдалась. Ты сказала, что не готова к этому. Помнишь?

Фиона прижала к груди кулак.

— Это был секс, Фиона. Между нею и мной было только это. Бездумный. Лишенный теплых чувств. Нечто случившееся и забытое обоими. Мы были друг для друга никем. Просто телами в постели. Мы были… не знаю. Мы просто были.

Фиона вяло повернулась к нему. Всмотрелась в его лицо, словно ища правды. Сказала без всякого выражения:

— Ты знал о ребенке? Эта женщина тебе сообщила? Ты все время знал?

Он подумал, не солгать ли. Но не смог себя заставить.

— Она мне сказала.

— Когда?

— Я сразу же узнал о Шарлотте.

— Сразу же.

Фиона повторила эти слова шепотом, как будто обдумывая. Еще раз повторила. Сняла висевшее у нее над головой толстое зеленое полотенце, скомкала его и заплакала.

Чувствуя себя мерзавцем, Лаксфорд попытался ее обнять. Она отпрянула.

— Прости, — сказал он.

— Все было ложью.

— Что?

— Наша жизнь. Наши с тобой отношения.

— Это неправда.

— Я не имела от тебя никаких секретов. Но это ничего не значит, потому что все время ты… Кем ты был на самом деле… я хочу получить назад своего сына, — плакала она. — Сейчас. Я хочу видеть Лео. Хочу видеть своего сына.

— Завтра я его сюда привезу. Клянусь тебе, Фи. Жизнью клянусь.

— Ты не сможешь, — плакала она. — У тебя нет такой власти. Он сотворит с ним то же, что сотворил с ней.

— Не сотворит. С Лео ничего не случится. Я выполняю его просьбу. Я не сделал этого для Шарлотты, но делаю теперь.

— Но она умерла. Умерла. Теперь он не только похититель, но и убийца. Как ты можешь думать, что, имея на совести убийство, он отпустит Лео?

Лаксфорд схватил ее за руку.

— Послушай меня. У похитителя Лео нет причин вредить ему, потому что со мной он нессорился. То, что случилось, случилось потому, что кто-то хотел погубить мать Шарлотты и нашел способ это сделать. Она в правительстве. Она младший министр. Кто-то покопался в ее прошлом и узнал обо мне. Этот скандал — ее положение, мое положение, наш общий ребенок, то, что все эти годы она преподносила себя в ложном свете, — этот скандал ее погубит. Ради ее позора все и было затеяно: чтобы покончить с Ив Боуэн. Она рискнула промолчать, когда исчезла Шарлотта. И меня убедила сделать то же самое. Но я не собираюсь молчать теперь, когда речь идет о Лео. Поэтому ситуация другая. И Лео не причинят вреда.

Фиона прижала полотенце ко рту, посмотрела поверх него на Лаксфорда огромными, испуганными глазами. Она походила на загнанное в угол животное, которому грозит смерть.

— Доверься мне, Фиона, — сказал Лаксфорд. — Да я умру, а не дам в обиду моего ребенка.

Не успел он договорить, как понял, что означают его слова, и по выражению лица жены увидел, что и до нее дошел их смысл. Лаксфорд выпустил ее руку и почувствовал, как его собственное заявление — и стоящее за ним осуждение его поведения — легло на него неимоверной тяжестью.

Лаксфорд произнес то, о чем, как он считал, думала его жена. Лучше самому облечь это в слова, чем услышать от нее.

— Она тоже была моим ребенком. Я ничего не предпринял. А она была моим ребенком.

Внезапно его охватила мучительная боль. Та самая боль, которую он сдерживал с той минуты, как увидел самое худшее в вечерних воскресных новостях. Но теперь она усугубилась чувством вины: он отрекся от своей ответственности за жизнь, в создании которой принял участие. И еще сознанием того, что шесть прошедших дней его бездействия привели к похищению сына. Он отвернулся от жены, не в силах дольше выносить выражение ее лица.

— Да простит меня Бог, — сказал он. — Что я наделал!

— Я не могу сказать, что ты не виноват, — прошептала Фиона. — Хочу, Деннис, но не могу.

— Я и не жду. Я мог что-то предпринять. Я позволил себе пойти на поводу. Так было проще, потому что, если бы все образовалось, вы с Лео никогда не узнали бы правды. Чего я и хотел.

— Лео, — с запинкой произнесла она. — Лео обрадовался бы старшей сестре. По-моему, очень обрадовался бы. А я… я бы смогла все тебе простить.

— Кроме лжи.

— Возможно. Не знаю. Сейчас я не в состоянии об этом думать. Я думаю только о Лео. Что он испытывает, как он, должно быть, напуган, как одинок и встревожен. Я в состоянии думать только об этом. И о том, что уже может быть слишком поздно.

— Я собираюсь вернуть Лео, — сказал Лаксфорд. — Он не причинит ему вреда. Если он так поступит, то не получит желаемого. А завтра утром он это желаемое получит.

Фиона продолжала, словно ее муж и не говорил:

— Мне не дает покоя, как все это вообще могло случиться. Школа недалеко, меньше мили отсюда. Все дороги, все улицы безопасны. Спрятаться тут негде. Если кто-то схватил его на тротуаре, кто-то другой мог обратить внимание. И если мы сможем найти этого человека…

— Полиция ищет.

— …тогда мы найдем и Лео. Но если никто не видел… — Она запнулась.

— Не надо, — попросил Лаксфорд. Она все равно продолжала:

— Если никто не видел ничего необычного, ты понимаешь, что это означает?

— Что?

— Это означает, что похититель Лео был знаком нашему сыну. По своей воле он с незнакомым человеком не пошел бы.

23

Слово «устала» не давало полного представления о том, как чувствовала себя Барбара Хейверс, когда выключила зажигание своей малолитражки в конце подъездной дорожки перед «Приютом жаворонка». Она была измотана, измочалена, выжата как лимон. Барбара открыла дверцу, но осталась в машине.

Если целый день она, так сказать, гоняла по дорогам пыль, то теперь увязла в трясине. Поговорив с Линли, Барбара узнала новость об исчезновении Лео Лаксфорда. У них не было ни единой зацепки в отношении местонахождения восьмилетнего мальчика, подытожил Линли, и только слово его отца, что на том конце провода находился именно ребенок.

— И что вы думаете? — спросила Барбара. — И какой теперь запашок от нашего Лаксфорда?

Ответил Линли лаконично: они не могут рисковать, трактуя данное происшествие иначе, чем похищение. Им он и займется в Лондоне, работая также и над делом Боуэн. Ей, Барбаре, придется вести расследование убийства в Уилтшире. Почти нет сомнений, что два этих дела связаны. Что у нее есть? — поинтересовался он.

Она была вынуждена сознаться в худшем. После последней стычки с сержантом Стенли по поводу группы криминалистов она держалась в отделе уголовного розыска Амсфорда высокомерно. Утерла нос сержанту Стенли и слегка сцепилась с главным констеблем сержанта из-за нежелания Стенли сотрудничать в полном объеме. Про зажигалку или отношение Стенли к ней самой Барбара упоминать не стала. Тут Линли не слишком бы ей посочувствовал. Высказался бы в том духе, что если она желает пробиться в преимущественно мужском мире, то ей придется научиться давать под зад, а не ожидать, что вместо нее это будет делать вышестоящий сотрудник Скотленд-Ярда.

— А-а, — отозвался он. — Обычное дело, не так ли?

Барбара выложила остальную информацию, составлявшую удручающий отчет о событиях дня. Ей удалось заполучить группу криминалистов для осмотра выглядевшей столь многообещающе голубятни на ферме Алистера Харви. Жена Харви самым любезным образом дала группе разрешение на обследование сооружения, но Барбара ничего не вынесла из этого мероприятия, кроме решительной неприязни со стороны криминалистов, не шедшей, однако, ни в какое сравнение с той неприязнью, которой прониклись к непрошеным гостям голуби.

Единственным светом в конце туннеля разочарований стало сообщение экспертов, что состав смазки, найденной под ногтями Шарлотты Боуэн, в точности соответствовал составу смазки, найденной в гараже Говарда Шорта в Коуте. Но оба образца колесной мази принадлежали к распространенной марке, и Барбара вынуждена была признать, что в сельской местности обнаружение колесной мази у кого-то под ногтями или где бы то ни было — событие не более сногсшибательное, чем обнаружение рыбьей чешуи на подошвах человека, работающего на рыбном рынке.

Единственной надеждой Барбары на серьезный прорыв на данном этапе был констебль Пейн. В течение дня от него поступило четыре телефонных сообщения, каждое из которых извещало о его перемещении по графству. Первое было из Мальборо, следующие из Суиндона, Чиппенхэма и Уорминстера. Поговорить им наконец-то удалось при этом последнем вызове, уже совсем в конце дня, после далеко не триумфального возвращения Барбары в участок Амсфорда из голубятни Харви.

— Судя по голосу, вы вконец умаялись, — сказал Робин.

Барбара конспективно изложила ему события дня, начав со вскрытия и закончив бесполезной тратой времени и людских ресурсов на голубятню. Все это он слушал молча, стоя в телефонной будке — слышен был рев проносившихся мимо грузовиков, — и когда Барбара закончила, проницательно заметил:

— И сержант Стенли вел себя как последний болван, да? — И, не дожидаясь ее ответа, продолжил: — У него такая манера, Барбара. К вам это не имеет никакого отношения. Он на всех пробует свои приемчики.

— Да. Понятно. — Вытряхнув из пачки сигарету, Барбара закурила. — Но мы тут не совсем с пустыми руками. — И она рассказала ему о школьной форме Шарлотты Боуэн, где она была найдена и где, по утверждению механика Говарда Шорта, он ее взял.

— И у меня кое-что наклевывается, — сказал Робин. — В местном полицейском участке отвечают на некоторые вопросы, которые сержант Стенли задать не додумался.

Больше он ничего не сказал. Но в голосе его сквозило возбуждение, которое он стремился подавить, как недопустимую для констебля эмоцию. Сказал только:

— Мне нужно тут еще кое-что проверить. Если все подтвердится, вы первая об этом узнаете.

Барбара была благодарна констеблю за его внимание. За этот день она сожгла больше половины моста между собой и сержантом Стенли и главным констеблем сержанта. Приятно будет получить что-то — хорошую улику, сведения, свидетеля чего бы то ни было, — что восстановило бы доверие к ней, подорванное напрасной посылкой специалистов на обследование голубятни.

Остаток дня и часть вечера Барбара провела, принимая доклады констеблей, которые по-прежнему без устали прочесывали местность по указанию сержанта Стенли. За исключением механика со школьной формой Шарлотты, они ничего не нашли. Как только Барбара переговорила с Линли и узнала о похищении Лео Лаксфорда, она вызвала группы в участок, сообщила им о втором похищении и раздала фотографии мальчика и основные данные.

Наконец она выбралась из машины и побрела в темноте к дому, собираясь с духом для еще одного погружения в кошмар «Приюта жаворонка». Коррин Пейн дала ей ключ от главной двери, поэтому Барбара направилась туда, а не к входу через кухню, как накануне вечером с Робином. Однако в гостиной горел свет, и когда Барбара повернула ключ в замке и открыла дверь, задыхающийся, астматический голос Коррин позвал:

— Робби? Заходи, милый мальчик, тебя ждет сюрприз. — После паузы Коррин продолжала: — Это ты, дорогой? Мой Сэмми только что ушел, но у нас тут еще гостья, и я убедила ее дождаться твоего возвращения домой. Уверена, ты сразу же захочешь с ней повидаться.

— Это я, миссис Пейн, — откликнулась Барбара. — Робин еще на работе.

«О!» Коррин прозвучало очень многозначительно. Это всего лишь та тетка, говорил ее тон. Она восседала за ломберным столиком, выдвинутым на середину гостиной. Партия в «Скрэббл»[34] была в разгаре, против Коррин играла симпатичная молодая женщина с веснушчатым лицом и модно уложенными волосами соломенного цвета. Позади них работал телевизор — шел один из фильмов с участием Элизабет Тейлор, звук был выключен. У столика стоял третий стул, и маленькая подставка для букв все еще указывала на бывшее место Сэма Кори. Заметив взгляд Барбары, брошенный на третье место, Коррин как бы невзначай убрала лишнюю подставку для букв, чтобы Барбара, чего доброго, не пожелала к ним присоединиться.

— Это Селия, — представила Коррин свою компаньонку. — Я наверняка уже упоминала, что она и мой Робби…

— О, прошу вас, миссис Пейн. Не надо.

Селия смущенно рассмеялась, круглые щеки ее порозовели. Она была пухленькой, но не толстой, таких женщин — без стеснения обнаженных и полулежащих на роскошных диванах — видишь на картинах под названием «Одалиска». Значит, это будущая невестка, подумала Барбара. Почему-то приятно было осознать, что Робину Пейну не нравятся тощие как жердь женщины.

Барбара протянула через стол руку.

— Барбара Хейверс. Отдел уголовного розыска Скотленд-Ярда. — Она тут же удивилась, зачем добавила последнее, как будто ничем другим не отличалась.

— Вы здесь из-за той девочки, да? — спросила Селия. — Ужасная история.

— Таковы, как правило, убийства.

— Ну, наш Робби доберется до сути дела, — смело провозгласила Коррин. — Даже не сомневайтесь. — Она положила на доску буквы «н» и «и» перед буквой «л» и тщательно подсчитала свои очки.

— Вы работаете с Робом? — поинтересовалась Селия.

Она взяла с блюда в цветочек печенье и деликатно откусила. Барбара сунула бы его в рот целиком, с наслаждением прожевала бы и запила любой имеющейся жидкостью. В данном случае чаем из чайника под лоскутным стеганым чехлом. Барбара обратила внимание, что Коррин не поспешила снять чехол, чтобы предложить ей чашку чая.

Настал момент, поняла она, покинуть сцену. Если «О!» Коррин не настолько ясно сказало об этом Барбаре, то теперешняя оплошность по части гостеприимства сомнений не оставляла.

— Робби работает с сержантом, — пояснила Коррин. — А она счастлива работать с ним, правда, Барбара?

— Он хороший полицейский, — ответила Барбара.

— Это правда. Первый в своем классе в школе детективов. Не прошло и двух дней, как закончил курс, а уже с головой в деле. Разве не так, Барбара?

Она пристально смотрела на нее, явно ожидая реакции Барбары, скорее всего реакции на данную ею оценку способностей Робина.

Круглые щеки Селии округлились еще больше, а голубые глаза засияли, быть может, при мысли о грядущих достижениях ее любимого на избранном им поприще.

— Я знала, что он добьется успеха в сыскной работе. Я так ему и сказала, когда он уезжал на курсы.

— И не просто в деле, заметьте, — продолжала Коррин, словно Селия и не говорила, — а именно в этом деле. В деле, которое ведет Скотленд-Ярд. И оно, моя дорогая, — тут она похлопала Селию по руке, — станет делом нашего Робби.

Селия обаятельно улыбнулась, прикусив нижнюю губу, как будто сдерживала свою радость.

— Желаю вам доброй ночи, — сказала Барбара. — Если Робин вернется в ближайшие полчаса, попросите его подняться ко мне? Нам нужно разобраться с некоторыми фактами.

— Конечно, я ему скажу, но, думаю, наш Робби будет занят здесь, — произнесла Коррин с многозначительным кивком в сторону Селии, которая разглядывала свои кубики. — Он ждет, пока окончательно не закрепится на новой работе. Как только он освоится, в его жизни произойдут большие перемены. Кое-какие решительные перемены. Правда, дорогая? — Она снова похлопала Селию по руке, девушка улыбнулась.

— Да. Конечно. Поздравляю. Желаю всего наилучшего, — сказала Барбара, чувствуя себя полной дурой.

Селия поблагодарила и аккуратненько положила на доску восемь кубиков. Барбара глянула, что за слово получилось. Селия дополнила слово «нил», составленное Коррин, и получила «куннилингус». Коррин в растерянности нахмурилась и взяла словарь, произнеся:

— Ты уверена, дорогая?

Барбара увидела, как расширились глаза Коррин, когда та прочла толкование слова. Заметила Барбара и веселье на лице Селии, которое быстро померкло, когда Коррин закрыла словарь и посмотрела на нее.

— Это ведь что-то из языкознания, да? — с невинным видом спросила Селия.

— Господи, — проговорила Коррин, хватаясь рукой за грудь. — Боже мой… мне нужно… о, боже… один вдох…

Выражение лица Селии изменилось. Она вскочила. Коррин хватала ртом воздух:

— Так внезапно, дорогая… Куда я положила… Где мой волшебный воздух? Неужели Сэмми… переложил его?

Селии быстро удалось найти ингалятор у телевизора. Она поспешила к Коррин и успокаивающе положила руку ей на плечо, пока хозяйка дома энергично прыскала себе в рот. Селия, казалось, раскаивалась в своей шалости, которая, несомненно, послужила причиной огорчения Коррин.

Интересно, подумала Барбара. Вероятно, вот каким образом будут складываться их отношения в течение следующих тридцати или около того лет. И спросила себя, осознаёт ли это Селия.

Когда Селия вернулась на свое место, Барбара услышала, как открылась и затем захлопнулась кухонная дверь. Прозвучали торопливые шаги, и голос Робина настойчиво позвал:

— Мам? Ты здесь? Барбара дома?

По выражению лица Коррин Барбара поняла, что Робин задал не тот вопрос. Но и отвечать на него не потребовалось, поскольку Робин уже остановился на пороге гостиной — с головы до ног в грязи, в волосах — паутина. Но он улыбнулся Барбаре и сказал:

— Вы здесь. Что я вам сейчас расскажу. Стенли позеленеет, когда узнает.

— Робби, дорогой? — Голос Коррин — сипловатый и усталый — привлек внимание ее сына к ломберному столику. Селия встала.

— Здравствуй, Роб, — сказала она.

— Селия, — произнес он в некотором смущении и перевел взгляд со своей суженой на Барбару.

— Я как раз собиралась подняться наверх, — сказала Барбара. — С вашего разрешения…

— Нет! — Он бросил на нее умоляющий взгляд, потом обратился к Селии: — У меня тут такое наклевывается. Извини, но я не могу взять и бросить.

Всем своим видом он умолял о спасении его из этой неловкой ситуации.

Коррин явно не намеревалась, а Селия не хотела ему помогать. И хотя Барбара из дружеских чувств могла бы выручить его, она не знала, как это сделать. Ловкие повороты в беседе относятся к компетенции таких женщин, как Хелен Клайд.

— Селия ждет тебя с половины девятого, Робби, — сказала Коррин. — Мы так чудесно посидели. Я сказала ей, что она уже слишком давно не была в «Приюте жаворонка» и что теперь, работая в уголовном розыске, ты наверняка это исправишь. Со дня на день, сказала я ей, Робби собирается надеть ей на пальчик кое-что особенное. Вот увидишь.

Робин, казалось, был в отчаянии. Селия выглядела униженной. Барбара почувствовала, что у нее на затылке выступает испарина.

— Да. Разумеется, — со всей сердечностью, на какую была способна, сказала Барбара и решительно повернулась к лестнице. — В таком случае желаю всем спокойной ночи. Робин, мы с вами можем…

— Нет! — Он пошел за ней.

— Робби! — воскликнула Коррин.

— Роб! — крикнула Селия.

Но Робин следовал по пятам за Барбарой. Она слышала его шаги у себя за спиной, он настойчиво звал ее по имени. Робин догнал Барбару у двери в ее комнату и схватил за руку, которую она быстро высвободила, повернувшись к молодому человеку лицом.

— Послушайте, — сказала Барбара. — Складывается неприятная ситуация, Робин. Я спокойно могу жить и в Амсфорде, а после нынешнего вечера, мне кажется, так будет лучше.

— После сегодняшнего вечера? — Он посмотрел в сторону лестницы. — Почему? Из-за этого? Вы имеете в виду Селию? Маму? Все это? Даже в голову не берите. Это не важно.

— Не думаю, что Селия или ваша мама с вами согласятся.

— Да ну их обеих. Это не важно. Не сейчас. Не сегодня вечером. — Он вытер лоб рукой, оставив грязный след. — Я его нашел, Барбара. Я ездил целый день. Залез во все мыслимые дыры, какие мог вспомнить. И, черт побери, нашел.

— Что? — спросила Барбара.

На его грязном лице отразилось торжество.

— Место, где держали Шарлотту Боуэн.


Александр Стоун наблюдал, как его жена кладет трубку. По ее лицу ничего нельзя было сказать. Алекс слышал только ее реплики.

Не звони мне. Никогда не смей мне звонить. Что тебе надо? — А затем ее голос зазвучал так, словно у Ив сдавило горло. — Он что?.. Когда?.. Ты, подонок… Не пытайся даже, все равно не поверю… Ублюдок. Грязный ублюдок.

Последнее слово больше смахивало на визг. Она прижала ко рту кулак, заставляя себя замолчать. Мужской голос на том конце продолжал говорить, когда Ив положила трубку. Застыв в напряженной позе, она содрогалась всем телом, словно через нее пропустили электрический ток, что не давало ей пошевелиться.

— Что такое? — спросил Алекс.

Они лежали в постели. На этом настояла Ив. Она сказала, что у него измученный вид, да и сама она вымоталась, поэтому им обоим нужен отдых, если они собираются преодолеть предстоящие, связанные с похоронами дни. Они легли, но свет еще не выключили, когда зазвонил телефон.

Ив встала с кровати. Накинула халат и подпоясалась атласным поясом, остервенело рванув его концы, что говорило о ее состоянии.

— Что случилось? — повторил Алекс.

Она прошла к стенным шкафам с одеждой. Достала оттуда и бросила на кровать черное прямое платье на пуговицах, вынула черные туфли.

Алекс тоже встал. Взял Ив за плечо. Она резко отстранилась.

— Черт побери, Ив. Я спросил…

— Он публикует материал.

— Что?

— Что слышал. Этот убогий таракан печатает свою статью. На первой странице. Завтра. Он подумал, — и тут ее черты саркастически искривились, — он подумал, что я захочу узнать заранее. Чтобы подготовиться к встрече с журналистами.

Алекс посмотрел на телефон.

— Значит, это был Лаксфорд?

— А кто же еще? — Она прошла к комоду, выдвинула ящик. Он застрял, и Ив, чертыхнувшись, дернула его на себя. Нашла в нем белье и чулки, швырнула их на кровать рядом с платьем. — Он с самого начала держал меня за дурочку. И сегодня он думает, что покончил со мной. Но я еще не умерла. Пусть даже не мечтает. Он еще увидит.

Алекс попытался сложить части головоломки, но одной явно не хватало.

— Статью? — переспросил он. — Про вас? Про Блэкпул?

— Бога ради, какая еще есть статья, Алекс? — Она начала одеваться.

— Но Шарли…

— К Шарлотте это никакого отношения не имеет. И никогда не имело. Как ты не понимаешь? Теперь он заявляет, что похитили его жалкого сыночка и похититель выдвигает то же самое требование. Как отлично все складывается.

Ив подошла к кровати, надела платье, резкими движениями поправила подплечники, принялась застегивать пуговицы. Алекс смотрел на нее как в тумане.

— Сын Лаксфорда? Похищен? Когда? Где?

— Какая разница? Лаксфорд где-то спрятал его и теперь использует в точности как планировал использовать Шарлотту.

— Тогда что ты делаешь?

— А как по-твоему, что я делаю? Хочу ему помешать.

— Каким образом?

Ив сунула ноги в туфли и посмотрела Алексу прямо в лицо.

— Я не поддалась, когда он похитил Шарлотту. Теперь он намерен извлечь из этого максимум. Он собирается использовать эту историю, чтобы выставить меня жестоким чудовищем: исчезновение Шарлотты, требование напечатать статью, мой отказ сотрудничать, несмотря на отчаянную и искреннюю мольбу Лаксфорда. И по контрасту с моей жестокостью особенно ярко воссияет святость Лаксфорда: чтобы спасти своего сына, он собирается сделать то, чего я не сделала для спасения своей дочери. Теперь ты понимаешь или еще нужно разжевать? Он будет похож на святого Христофора с Младенцем Иисусом на плече, а я — на Медею[35]. Если я каким-то образом не остановлю его. И немедленно.

— Мы должны позвонить в Скотленд-Ярд. — Алекс шагнул к телефону. — Мы должны узнать, подтверждаются ли его слова. Если мальчика действительно похитили…

— Да не похитили его! И звонок в полицию ничего нам не даст, потому что, будь уверен, на этот раз он продумал все детали. Он спрятал это маленькое чудовище где-то далеко. Позвонил в полицию и разыграл представление. И пока мы тут с тобой болтаем о том, что он задумал и почему, он написал статью, и она сходит с печатных прессов и не пройдет и семи часов, как окажется на улицах. Если только я что-нибудь не предприму. Что и полна решимости сделать. Ясно? Ты понял?

Алекс понял. Он увидел это в жесткой линии подбородка, напряженной позе, неподвижном взгляде. Он все понял. Он только не находил того — в себе, в ней, — что мешало ему прозреть раньше.

Алекс почувствовал себя брошенным на произвол судьбы. Он как будто оказался в центре огромного пространства. Где-то вдалеке он услышал свой голос, спрашивающий:

— Куда ты собралась, Ив? Что ты делаешь?

— Принимаю меры. — Она прошла в ванную и наспех подкрасилась. Провела щеткой по волосам, взяла очки с полочки над раковиной, где всегда оставляла их на ночь. Вернулась в комнату. — Он допустил одну ошибку, помимо той, что совершил с Шарлоттой, — сказала Ив. — Ему кажется, что я не обладаю достаточной властью. Ему кажется, что я не знаю, на какие рычаги нажать и когда. Он пребывает в заблуждении, которое развеется в течение нескольких часов. Если все выйдет по-моему — и поверь мне, выйдет, — я добьюсь такого судебного запрета, что в ближайшие пятьдесят лет он не сможет напечатать ни слова ни из этой статьи, ни из любой другой. И это станет его концом, чего он, без сомнения, заслуживает.

— Ясно, — отозвался Алекс, и хотя задавать следующий вопрос было бессмысленно, мучительная потребность услышать из уст Ив хотя бы часть правды заставила его спросить: — А как же Шарли?

— А что Шарлотта? Она погибла. Стала жертвой этой заварухи. И единственный способ придать ее смерти смысл — убедиться, что она была не напрасной. Какой она останется, если я не помешаю ее отцу, и не помешаю немедленно.

— Ради себя, — сказал Алекс. — Ради своей карьеры. Ради своего будущего. Но на самом деле не ради Шарли.

— Да. Хорошо. Конечно. Ради моего будущего. Или ты ожидал, что я забьюсь в нору — чего так хочет от меня Лаксфорд — из-за того, что ее убили? Ты тоже этого хочешь?

— Нет, — ответил Алекс. — Я этого не хочу. Просто я подумал, что во время траура…

Она угрожающе шагнула к нему.

— Не начинай. Не смей говорить мне, что я чувствую и чего не чувствую. Не смей говорить мне, кто я есть.

Он, сдаваясь, поднял руки.

— Я бы не стал этого делать. Не теперь.

Ив взяла с ночного столика свою сумку и сказала:

— Мы поговорим потом. И вышла из комнаты.

Алекс услышал ее шаги на лестнице, услышал, как отодвинулась задвижка на парадной двери. Мгновение спустя заработал мотор автомобиля Ив. Журналисты свернули на ночь свой лагерь, поэтому она без затруднений выехала из переулка. Куда бы она ни поехала, за ней никто не последовал.

Алекс присел на край кровати. Подперев голову руками, он таращился на ковер, на свои ноги — такие белые и никчемные — на этом ковре. В его сердце больше не было жены, как и в комнате, и в самом доме. Алекс чувствовал беспредельность заполнившей его пустоты и удивлялся, как мог так долго обманываться.

Он находил оправдание всему, что настораживало его в поведении Ив. Через несколько лет, думал он, она доверится мне настолько, что откроет свое сердце. Она просто осторожничает, и эта осторожность является логическим следствием избранной ею карьеры, но со временем Ив избавится от страхов и сомнений и позволит своему духу воспрянуть и соединиться с его духом. И тогда у них будет семья, будущее и любовь. От него требуется только терпение, говорил себе Алекс. Нужно только доказать ей, как глубоко укоренилась и насколько непоколебима его преданность. Когда он сумеет это сделать, в их жизни наступит новый, лучший этап, ознаменованный рождением детей — братьев и сестер Шарли, — чьи жизни будут озарены их с Ив надежным присутствием.

Но все это было ложью. Сказкой, которую он рассказывал себе, не желая видеть открывавшейся ему реальности. На самом деле люди не меняются. Они лишь сбрасывают свои маски, когда считают это безопасным или когда под гнетом тяжелых жизненных обстоятельств рушатся, как самые сладкие мечты детства, их внешние оболочки. Ив, которую он любил, была чем-то вроде Санта-Клауса, Феи Сирени или Дюймовочки. Алекс жил фантазиями. И, играя отведенную ей мужем роль, Ив воплощала выдуманный им образ. Так что ложь исходила от него. Как и ее последствия.

Он тяжело поднялся. Как и жена, подошел к шкафам и начал одеваться.


За руль сел Робин Пейн. Он яростно гнал вперед, на запад, по Бербейдж-роуд. Говорил он быстро, подробно описывая свои дневные передвижения по графству. Кирпичи и майское дерево, сказал он Барбаре, вот что натолкнуло его на мысль, но вариантов было столько, что он хотел проверить их все, прежде чем принять одно из мест за возможное место заточения Шарлотты Боуэн. В конце концов, это же сельскохозяйственный район, сказал он в неуклюжей попытке прояснить суть того, что он пытался сделать. Пшеница — основная культура.

— Какое отношение имеет к Шарлотте Боуэн пшеница? — спросила Барбара. — В отчете о вскрытии ничего…

Робин прервал ее. Ясное дело, это был момент его славы, и он хотел по-своему им насладиться.

Куда его только не заносило, объяснял он. На запад — до Фрешфорда, на юг — аж до Шафстбери, но поскольку у него имелось четкое представление о том, что они ищут — благодаря кирпичам и майскому дереву, о которых упоминала девочка, не говоря уже о пшенице, — поиски охватывали огромную территорию, хотя отдельных объектов было не так уж много. В общем и целом, пришлось обследовать пару десятков, вот почему он в таком жутком виде.

— Куда мы едем? — спросила Барбара.

— Недалеко, — только и ответил он.

Пока они проезжали через скопление кирпичных, крытых тростником домов, Барбара рассказала Пейну, что происходило в Лондоне. Она довела до его сведения все подробности, сообщенные ей ранее Линли — от совпадения отпечатков пальцев до поисков бродяги, — и закончила известием об исчезновении Лео Лаксфорда.

Робин Пейн крепче сжал руль.

— Еще один? На этот раз мальчик? Что, черт возьми, происходит?

— Он может, как и Шарлотта, находиться в Уилтшире.

— Когда он пропал?

— После четырех сегодня днем. — Она увидела, как Пейн нахмурился, что-то соображая. — Что? — спросила Барбара.

— Я только подумал… — Переключив скорость, Робин свернул налево и теперь двигался на север по более узкой дороге, обозначенной как Грейт-Бедуин. — Времени вроде маловато, но если его… как его зовут?

— Лео.

— Если Лео похитили около четырех, думаю, его тоже могли спрятать здесь. Где прятали Шарлотту. Только вот похититель уже перевез бы его в графство задолго до того, как я добрался до того места. И я бы сам нашел мальчика… там… — Он махнул рукой в темноту за окном. — Только я его там не нашел. — Пейн вздохнул. — Черт. Так что, может, это совсем и не то место. И я впустую куда-то потащил вас в полночь.

— Ну, это будет не первая моя бессмысленная поездка, — отозвалась Барбара. — Но на этот раз хотя бы в приличной компании, поэтому доиграем до конца.

Дорога стала более узкой. Фары высвечивали только проезжую часть, увитые плющом деревья по бокам и край сельскохозяйственных угодий, начинавшихся сразу же за деревьями. Поля были полностью засеяны, как и рядом с Аллингтоном. Но, в отличие от Аллингтона, не кормовыми культурами, а пшеницей.

На подъезде к следующей деревне дорога еще сузилась. Миновав деревню и проехав еще с полмили, Робин сбавил скорость. Когда он свернул направо, прямо в какие-то заросли, Барбара поняла — сама она ни за что не разглядела бы в темноте, что там есть проезд. Дорога, быстро поднимаясь вверх, вела на восток, с одной стороны окаймленная посверкивающей проволочной оградой, а с другой — рядом серебристых берез. Колеи были все в рытвинах. Поле за проволокой заросло сорняками.

Между березами возник просвет, и Робин свернул в него. Машину затрясло по корням и ухабам. Кряжистые деревья, согнутые ветрами, нависли над ними, похожие на моряков, противостоящих шквалу.

Дорога уперлась в сетку изгороди. Чуть правее виднелась старая, кренившаяся, как лодка на волне, калитка, и к этой-то калитке Робин повел Барбару после того, как достал из багажника «эскорта» карманный фонарик и подал ей. Для себя он вытащил походный фонарь на кольце и повесил его на руку со словами:

— Нам туда.

«Туда» — то есть через старую калитку, которую Робин грубо толкнул, вогнав в кучу засохшей грязи. За калиткой начинался загон, в центре которого возвышалось огромное коническое сооружение, во тьме казавшееся готовым к взлету космическим кораблем. Сооружение стояло на самой высокой точке близлежащей местности. С трех сторон от него тонули в темноте поля, с четвертой — на расстоянии примерно пятидесяти ярдов, у дороги, по которой они приехали, — смутно угадывалось разрушающееся здание — некогда жилой дом.

Ночь была абсолютно тихой, воздух — холодным. Насыщенный запах сырой земли и овечьего навоза окутал полицейских, подобно готовому взорваться облаку. Барбара поморщилась, пожалев, что не захватила от холода куртку. Запах, в любом случае, придется перетерпеть.

К сооружению они шли по толстому травяному ковру. Приблизившись, Барбара направила на него луч фонарика. Она увидела кирпичи. Ряды кирпичей, поднимающиеся ввысь и увенчанные белой металлической крышей, похожей на клоунский колпак. От стержня у основания крыши расходились лучами — два луча вверх и два вниз — четыре длинные деревянные жерди с жалкими остатками прежнего покрытия, напоминавшего современные жалюзи. Едва направив на них свет фонарика, Барбара мгновенно догадалась, что перед ней.

— Ветряная мельница, — сказала она.

— Для помола пшеницы. В свое время было множество водяных мельниц на реке Бедуин, а когда воду отвели в канал, их быстро заменили такими вот ветряками. Мельники здесь здорово преуспевали, пока не настроили фабричных вальцовых мельниц. И эти гиганты скоро совсем разрушатся, если только кто-нибудь не пожелает заняться их восстановлением. Эта в запустении уже добрых десять лет. Дом тоже.

— Вы знаете это место?

— О да. — Он ухмыльнулся. — И все другие места в радиусе двадцати миль от дома, куда летней ночью вожделеющий семнадцатилетний парень может привезти свою милашку. Когда растешь в деревне, это естественно, Барбара. Все знают, куда пойти, если хочется немножко порезвиться. В городе, наверное, то же самое?

Барбара вряд ли знала. Поцелуи под луной и тисканье в тумане никогда не входили в круг ее обычных развлечений, но она сказала:

— Да, конечно.

Вслед за Робином она прошла под шаткой галереей, опоясывавшей мельницу на уровне второго этажа. Они миновали два истертых жернова, которые лежали на поросшей лишайником земле, и остановились перед деревянной дверью с полукруглым верхом. Робин уже уперся в нее рукой, собираясь открыть, но Барбара его остановила. Осветила дверь фонариком, осмотрела сверху донизу старые панели, а затем направила луч света на засов, находившийся на уровне ее плеча. Он был латунным, новым и совсем не пострадавшим от воздействия непогоды. При виде засова у Барбары засосало под ложечкой от осознания того, что мог означать этот контраст с обветшалой мельницей и домом, в котором когда-то жили ее владельцы.

— Об этом подумал и я, — проговорил Робин, вторгаясь в ее осторожные размышления. — Когда, налазившись по водяным мельницам, лесопилкам и всем остальным ветряным мельницам в графстве, я увидел это, мне пришлось быстренько отлить, иначе я просто обмочился бы на месте. Внутри еще не то увидите.

Порывшись в висевшей у нее на плече сумке, Барбара извлекла пару перчаток, вопросительно глянула на Робина.

— Вот, — отозвался он и вытащил из кармана куртки смятые рабочие перчатки.

Когда их руки были защищены, Барбара кивнула на дверь, и Робин толкнул ее, засов был отодвинут. Они ступили внутрь.

Барбара передернулась от холодного воздуха.

— Дать вам мою куртку? — спросил Робин. Барбара отказалась, Робин, присев на корточки, разжигал свой походный фонарь. Он возился с ним, пока тот не разгорелся на полную мощь. Его света было достаточно, поэтому Барбара выключила карманный фонарик и положила его на стопку деревянных ящиков в дальнем конце маленького круглого помещения. От ящиков исходил застарелый запах фруктов. Барбара сдвинула одну из реек. Внутри лежали десятки кем-то давно забытых, высохших яблок.

Однако в воздухе витал еще один, более слабый запах, и Барбара попыталась определить, что это за запах, и найти его источник, пока Робин шел к узкой лестнице, ведущей к люку в потолке. Он сел на ступеньку, немного понаблюдал за ней и потом сказал:

— Это фекалии.

— Что?

— Другой запах. Это фекалии.

— Откуда он идет?

Робин кивком указал туда, где кончался ряд ящиков.

— Мне кажется, что кто-то должен был… — Он пожал плечами и кашлянул, возможно, недовольный тем, что выказал излишнюю субъективность. — Здесь нет туалета, Барбара. Только это.

«Это» оказалось желтым пластиковым ведром. Внутри Барбара увидела маленькую жалкую какашку, лежавшую в лужице жидкости, от которой едко пахло мочой.

— Да. Понятно, — выдохнула Барбара и принялась осматривать пол.

В центре помещения, на чуть выступающем из общего ряда кирпиче она нашла кровь, и когда посмотрела на Робина, то поняла, что он при первом своем посещении тоже ее обнаружил.

— Что еще? — спросила она.

— Ящики. Посмотрите. Справа. Третий снизу. Наверное, нужно посветить дополнительно, — ответил Робин.

Барбара включила фонарик и увидела то, что видел он. За треснувшую рейку одного из ящиков зацепились три волоконца ткани. Она наклонилась, приблизила фонарик. Испещренная тенями поверхность ящика мешала Барбаре определить точно их цвет, поэтому она достала из сумки бумажный носовой платок и для контраста поднесла к волокнам. Они были зелеными, того же грязно-зеленого оттенка, что и школьная форма Шарлотты.

Барбара почувствовала, как участился у нее пульс, но приказала себе не забегать вперед. После голубятни в Форде и гаража в Коуте ей не хотелось делать поспешных выводов. Она оглянулась на Робина.

— На пленке она говорила о майском дереве.

— Идемте за мной. Возьмите фонарик.

Он поднялся по лестнице, открыл люк в потолке. Помог Барбаре влезть на второй этаж мельницы. Барбара огляделась, подавляя желание чихнуть, глаза у нее заслезились из-за огромного количества пыли в помещении, и она вытерла их рукавом пуловера.

— Я, вероятно, уничтожил тут кое-какие улики, — сказал Робин, и, направив луч фонарика туда, куда он указывал, Барбара увидела отпечатки ног: маленькие и большие, ребенка и взрослого. Они накладывались друг на друга, поэтому невозможно было сказать, один ребенок или десять — или один взрослый или десять — находились на этом этаже. — Найдя внизу волокна и кровь, я в спешке бросился наверх, не думая про пол, а когда вспомнил, было уже слишком поздно. Сожалею.

Доски пола настолько покоробились, отметила про себя Барбара, что вообще-то ни на одной из них не сохранилось хорошего отпечатка. Видны были только очертания подошв, но не рисунок на них.

— Не волнуйтесь, — сказала она. — Толку от них мало.

Барбара переместила луч с пола на кирпичные стены, покрытые белыми крапинками лишайника. Воздух, казалось, был пропитан сыростью. Подняв глаза, Барбара увидела чуть не над самой своей головой лежащее плашмя огромное зубчатое колесо. Являясь частью рабочего механизма мельницы, это колесо располагалось между двумя другими зубчатыми колесами. А держалось оно на стоявшем посреди помещения бугристом от ржавчины толстом металлическом столбе, проходившем через отверстие в центре колеса и упиравшемся, вероятно, в самый верх мельницы.

— Майское дерево Шарлотты, — сказал Робин. — Оно называется главным валом. Вот. Посмотрите туда.

Он взял ее за руку и подвел под самое зубчатое колесо. Направив руку Барбары своей рукой, он посветил ее фонариком на зубья колеса. Барбара увидела, что зубец покрыт желеобразным на вид веществом, по виду напоминавшим застывший мед.

— Смазка, — пояснил Робин.

Убедившись, что Барбара ее увидела, он направил свет на то место, где главный вал крепился к полу. То же самое вещество, как лаком, покрывало место соединения. Присев, Робин указал нужное место, и Барбара увидела то, что заставило его мчаться домой в поисках ее, Барбары, что заставило проигнорировать многозначительный монолог матери о его будущей невесте. Это было поважнее будущей невесты. На старой колесной мази у основания главного вала были отпечатки пальцев. И они принадлежали ребенку.

— Черт возьми, — выдохнула Барбара.

Робин выпрямился, глаза его тревожно блестели.

— По-моему, вы попали в яблочко, Робин, — сказала Барбара. И почувствовала, что впервые за день улыбается. — Да катись оно все. Я думаю, вы это сделали, черт вас дери.

Робин улыбнулся, смущенный комплиментом. Однако возбужденно переспросил:

— Правда? Вы так считаете?

— Определенно считаю. — Она стиснула его руку и не удержалась от восторженного вопля: — Утрись, Лондон! Вот оно! — Робин засмеялся ее радости, и Барбара тоже рассмеялась и вскинула в воздух сжатую в кулак руку. Потом посерьезнела и снова вернулась к роли руководителя группы. — Нам здесь понадобятся криминалисты. Сегодня же ночью.

— Три раза за один день? Им это не понравится, Барбара.

— Да пошли они. Я до чертиков рада. А вы?

— Да пошли они, — согласился Робин.

Они спустились на первый этаж. Под лестницей Барбара увидела скомканное синее одеяло. Осмотрела его, и когда потащила из-под лестницы, что-то покатилось по полу. Нагнувшись, Барбара рассмотрела во впадинке известкового раствора, скреплявшего кирпичи, крохотного ежа — гребешок на спинке, вытянутая мордочка — размером в шестую часть ее ладони. Как раз для маленькой ладошки ребенка.

Барбара подняла фигурку и показала Робину.

— Надо будет показать матери девочки, не опознает ли она ее.

Барбара вернулась к одеялу. Грубая ткань была влажной, отметила Барбара, причем она явно не могла настолько отсыреть сама. И мысль о влажности, сырости, воде охладила ее порыв и напомнила о том, как умерла Шарлотта Боуэн. Эта часть головоломки оставалась нерешенной.

Барбара повернулась к Робину.

— Вода.

— А что вода?

— Девочку утопили. Поблизости есть вода?

— Канал недалеко и река…

— Она утонула в водопроводной воде, Робин. В ванне. В раковине. В унитазе. Мы ищем водопроводную воду. — Барбара стала вспоминать, что они до сих пор видели. — А в доме? Рядом с дорогой? Насколько он разрушен? Там есть вода?

— Полагаю, ее давно отключили.

— Но когда там жили, водопровод у них был?

— Это было много лет назад. — Он снял перчатки и сунул в карман куртки.

— Значит, ее можно было включить — хотя бы на короткое время, — если найти основной клапан на территории.

— Вполне. Но на таком расстоянии от деревни вода может быть колодезной. Она отличается от водопроводной?

Конечно, отличается. И присутствие этой проклятой водопроводной воды в теле Шарлотты Боуэн только еще больше осложняло дело.

— Здесь крана нет?

— На мельнице? — Робин покачал головой. Барбара ругнулась. Что же в действительности сделал похититель? — гадала она. Если это — место, где держали Шарлотту Боузн, то наверняка здесь ее держали живой. Кал, моча, кровь и отпечатки — все молчаливо свидетельствовало об этом. И если так, то где-то рядом должен быть источник водопроводной воды, в которой утопили девочку.

— Возвращайтесь в деревню, Робин, — сказала Барбара. — Рядом с пабом есть телефонная будка, да? Позвоните криминалистам. Скажите, чтобы привезли света, фонариков, все, что нужно. Я подожду здесь.

Он посмотрел на дверь, в расстилавшуюся за ней тьму и сказал:

— Мне ваш план не по душе. Мне не нравится, что вы останетесь здесь одна. Если убийца поблизости…

— Я справлюсь, — ответила Барбара. — Поезжайте. Позвоните.

— Поедемте со мной.

— Мне нужно обезопасить место от вторжения. Дверь открыта. Кто угодно может появиться и…

— О чем я и говорю. Это небезопасно. И вы приехали сюда без оружия, ведь так?

Он знал, что она не вооружена. Детективы оружия не носят. Он и сам был без оружия.

— Со мной ничего не случится, — сказала Барбара. — Похититель Шарлотты занимается сейчас Лео Лаксфордом. И поскольку Лео здесь нет, мне кажется, можно предположить, что убийцы Шарлотты здесь тоже нет. Поэтому съездите позвоните и возвращайтесь.

Робин поразмыслил.

— Ладно. Пусть фонарь горит. Дайте мне фонарик. Если что-нибудь услышите…

— Я дам ему ящиком по голове.

Робин усмехнулся. Направился к двери, мгновение помедлил и повернулся к Барбаре.

— Что?

— Просто… вы не похожи на других женщин.

Барбара уже давно знала, что не похожа на других женщин.Еще она знала, что ее непохожесть не слишком привлекает мужчин. Поэтому она смерила Робина взглядом, гадая, к чему он клонит, и не вполне уверенная, что желает прояснения этого момента.

— Я хотел сказать, что вы особенная.

Не настолько особенная, как Селия, мелькнуло в голове Барбары, но с языка слетело:

— Да. Вы тоже.

Он смотрел на нее через разделявшее их пространство. Барбара проглотила внезапно вставший в горле комок страха. Ей не хотелось думать о причине своего внезапного страха. Не хотелось думать, почему она этого боится.

— Поезжайте, — проговорила она. — Уже поздно, а у нас еще впереди уйма работы.

— Слушаюсь, — ответил Робин, но еще какое-то время помедлил в дверях, прежде чем развернуться и направиться к машине.

В помещение мельницы ворвался холод. С отъездом Робина он, казалось, начал просачиваться сквозь стены. Барбара обхватила себя руками и похлопала по плечам. Почувствовала, что стала задыхаться, и вышла на улицу глотнуть ночного воздуха.

Забудь, сказала она себе. Возьми себя в руки. Вернись к сути дела, сведи все концы воедино и как можно скорее возвращайся в Лондон. Но не — не — увлекайся пустыми фантазиями.

Речь идет о воде. Обычной воде. Водопроводной. В легких Шарлотты Боуэн. Вот о чем сейчас следует думать, и вот чем она полна решимости заняться.

Где утопили девочку? В ванне, раковине, кухонной раковине, унитазе? Но в чьей раковине? В чьем унитазе? В чьей ванне? Где? Если все найденные ими улики связаны с Лондоном, тогда и водопроводная вода должна быть каким-то образом связана с Лондоном, если не географически, то через какого-то человека. Утопивший Шарлотту в водопроводной воде был явно связан и с Уилтширом, и с Лондоном, откуда ее привезли. Подходящими фигурами были мать — с ее борьбой за тюрьму в Уилтшире — и Алистер Харви — здесь его избирательный округ. Но с Харви полный провал, чего и следовало ожидать. Что касается ее матери… Каким чудовищем надо быть, чтобы организовать похищение и убийство своего единственного ребенка? Кроме того, по словам Линли, теперь, когда Лаксфорд собирается опубликовать их историю, Ив Боуэн стоит на грани потери всего. А Лаксфорд…

Барбара резко втянула в себя воздух, вспомнив один из фактов, который среди многих других несколько часов назад сообщил ей по телефону Линли. Она отошла от мельницы и всмотрелась в поля под усеянным звездами небом. Где-то недалеко отсюда — она знала это, верила в это и докажет это, как только вернется Робин, — находилась Беверстокская школа для мальчиков.

Вот нить, которую она ищет. Вот та нить, которая соединяет Лондон с Уилтширом. И это было связующее звено между Деннисом Лаксфордом и смертью его дочери.

24

Линли не осознавал, насколько Хелен вошла в его жизнь, пока на следующее утро не позавтракал в вынужденном одиночестве. Накануне он вообще не стал завтракать, избежав тем самым длительной одинокой возни с яйцами и тостом. Но поскольку ужин Линли тоже пропустил, к полуночи у него закружилась голова. В тот момент можно было бы чего-то перехватить, но не было желания суетиться на кухне. Вместо этого Линли решил лечь спать и позаботиться о поддержании жизненных сил утром. Поэтому на кухне он оставил записку: «Завтрак. На одного», и Дентон выполнил его пожелание с тем рвением, которое он неизменно проявлял во всем, что касалось питания Линли. На буфете в столовой выстроилось с полдюжины сервировочных блюд. Стояли наготове два вида соков в кувшинах. Рядом с миской и кувшином молока лежали кукурузные хлопья, пшеничные хлопья «Уитабикс» и мюсли. Дентон был силен по части выполнения распоряжений. Слабость его заключалась в том, что он не знал, когда надо остановиться. Линли так и не мог решить, кто перед ним — несостоявшийся лицедей или еще более несостоявшийся художник-декоратор.

Линли приступил к еде и только на второй перемене ощутил, какая угнетающая стоит во всем доме тишина. Он проигнорировал ощущение клаустрофобии, наводимое этой тишиной, и обратился к «Таймс». Он продирался через передовицу — две колонки и семь писем о лицемерии заявлений тори о Возрождении исконных британских ценностей в свете недавних похождений члена парламента от Восточного Норфолка, застуканного в Пэддингтоне со съемным мальчиком, — когда понял, что в третий раз перечитывает один и тот же полный обличительных фраз абзац, не имея ни малейшего понятия о его содержании.

Линли отложил газету. Гораздо больше материала для чтения он найдет, когда доберется до сегодняшнего утреннего выпуска «Осведомителя». Линли поднял голову и посмотрел на то, на что избегал смотреть с момента своего появления в столовой — на пустой стул Хелен.

Прошлым вечером он ей не позвонил. Он мог бы. Он мог воспользоваться как предлогом встречей с Сент-Джеймсом и тем, что принес извинения за ссору, которую спровоцировал днем в понедельник. Но занятие, за которым он застал Хелен в понедельник вечером, — сборы совершенно ненужной беднякам Африки одежды, — свидетельствовало о полной душевной сумятице, характер которой не был секретом для Линли. Поскольку смятение Хелен было вызвано его нападением на нее и на ее друзей, Линли понимал, что, позвонив ей теперь, рискует услышать нечто, чего услышать совсем не желает.

Линли отодвинулся от стола и смял льняную салфетку, когда в комнату вошел Дентон.

— Ужин сегодня вечером?

Линли мотнул головой в сторону буфета.

— Разогреете это.

И, оставив Дентона убирать со стола и гадать, не слишком ли много он приготовил, Линли поехал в Нью-Скотленд-Ярд.

Хейверс позвонила ему, когда он лавировал между служащими, едущими на работу из пригородов, путешественниками, нагруженными чемоданами, и двухэтажными туристическими автобусами, запрудившими все улицы поблизости от вокзала Виктория. Они, похоже, нашли место, где держали Шарлотту Боуэн, доложила она, стараясь говорить будничным тоном, но не совсем справилась — в голосе прозвучал отголосок гордости за свое достижение. Это оказалась ветряная мельница недалеко от Грейт-Бедуина и, что еще важнее, менее чем в миле от канала Кеннета и Эйвона. Заметьте, не от того места на канале, где обнаружили труп, но, взяв напрокат катер для этой цели, убийца мог погрузить тело на нижнюю палубу, спокойненько доплыть до Аллингтона, столкнуть девочку в камыши и продолжить свой путь. Или, наоборот, он мог довезти ее на машине, потому что тут не так уж и далеко, и Робин заметил…

— Робин? — переспросил Линли, нажимая на тормоз, чтобы не сбить парня с ирокезом, кольцом в левом соске и сумкой-тележкой, обтянутой странной черной сеткой.

— Робин Пейн. Не помните? Констебль, с которым я работаю? Я остановилась в его…

— Ах, этот Робин. Ну да, конечно.

Он не помнил. Слишком был поглощен собственными делами, чтобы помнить. Но теперь запомнит. И, уловив звонкие нотки в голосе Хейверс, Линли поймал себя на том, что гадает: что еще, помимо поиска убийцы, идет сейчас полным ходом в Уилтшире.

Она продолжала, сообщив, что оставила на мельнице группу криминалистов. И вернется туда, как только поест. Она еще не ела, потому что очень поздно узнала и почти не спала прошедшей ночью и ей показалось, что она имеет полное право немножко поваляться в постели, поэтому…

— Хейверс, — сказал ей Линли, — держитесь. Вы отлично справляетесь.

Жаль, что он не мог сказать того же о себе.

В Ярде, поверх всех папок, отчетов, факсов и телефонных сообщений, лежал у него на столе утренний выпуск «Осведомителя». К нему была прикреплена записка, написанная микроскопическим почерком Уинстона Нкаты. Надев очки, Линли прочел: «Готовы покушать дерьма?» Он отцепил записку и посмотрел на первую страницу таблоида. Насколько он мог понять, Деннис Лаксфорд буквально выполнил требования похитителя, написав статью, в которой не пощадил ни себя, ни Ив Боуэн. Он сопроводил ее соответствующими датами и указанием временных рамок. Привязал к похищению и убийству дочери Боуэн. Он заявлял, что несет ответственность за смерть Шарлотты, так как не захотел своевременно открыть правду, но не упомянул о происшествии, заставившем его опубликовать эту статью: о похищении сына. Он делал все возможное, чтобы обеспечить безопасность мальчика. Или создавал видимость.

Линли отложил «Осведомитель» и обратился к другим материалам на своем столе. Он просмотрел отчет о вскрытии, присланный Хейверс по факсу из Уилтшира, найдя в нем то, что уже знал: утопление не было несчастным случаем. Сначала ребенка привели в бессознательное состояние, чтобы утопить без борьбы. Для этого воспользовались веществом, производным от бензодиазепина, а именно диазепамом, более известным как валиум. Это лекарство, отпускаемое по рецепту, иногда прописывалось как седативное средство, иногда как транквилизатор. В любом случае достаточное его количество в крови вызывало одинаковый эффект — потерю сознания. Линли выделил в отчете название лекарства и отложил факс. Валиум, думал он, перебирая бумаги в поисках отчета из лаборатории, который заказал накануне в заброшенном доме в Мэрилебоне. Он нашел его прикрепленным к сообщению — Линли просили позвонить в седьмой отдел, в криминологическую лабораторию на том берегу Темзы, по такому-то телефону человеку по фамилии Фигаро. Набирая номер, Линли прочел отчет химического отделения. Они сделали анализы маленького голубого осколка, который Линли нашел на кухне в пустом доме на Джордж-стрит. Как он подозревал, это действительно оказалось лекарство. И это был диазепам, заключали они, производное бензодиазепина, с бытовым названием — валиум. В точку, подумал Линли. Ответил женский голос, резко произнеся: — Фигаро. — И когда Линли назвался, женщина продолжала: — Интересно, за какие такие ниточки вы там дергаете, инспектор Линли? Мы сидим здесь с полуторамесячным завалом работы, а когда вчера в лабораторию поступили предметы из того «порше», нам было велено в первую очередь заняться ими. У меня люди всю ночь работали.

— Министр внутренних дел заинтересован, — ответил Линли.

— Хептон? — Она ехидно рассмеялась. — Лучше бы интересовался ростом преступности. Прошлой ночью эти придурки из Национального фронта устроили шум под окнами моей матери. Это в Спиталфилдсе.

— Если я с ним увижусь, я ему передам, — сказал Линли и добавил, надеясь продвинуть разговор: — Я звоню в ответ на ваш звонок. Мисс…

— Доктор, — сказала она.

— Простите. Доктор Фигаро.

— Именно так. Давайте посмотрим. — Он услышал шлепанье складываемых стопкой журналов в глянцевых обложках, затем шелест переворачиваемых страниц. — «Порше», — бормотала она. — Где я… здесь… дайте-ка…

Вздохнув, Линли снял очки и потер глаза. Они уже болели, а день еще только начинался. Одному Богу ведомо, что с ними будет через пятнадцать часов.

Пока доктор Фигаро шуршала на том конце страницами, в дверях появился Уинстон Нката. Он показал большой палец — по-видимому, имея в виду то, что содержалось в кожаном блокнотике, раскрытом у него на ладони, — и Линли знаком предложил ему сесть.

Фигаро проговорила ему в ухо:

— Вот. У нас совпадение волос.

— Волос? — переспросил Линли.

— Из «порше», инспектор. Вы хотели, чтобы мы его подмели, так? Ну, мы его подмели и подобрали сзади несколько волосков. Светлые и каштановые. И каштановые идентичны волосу из дома Боуэн.

— Какому волосу из дома Боуэн?

Нката поднял руку и одними губами произнес:

— Волосу малышки. Я его им принес.

Какому волосу?.. — возмутилась Фигаро. — Кто там у вас ведет дело? Ради вас мы вкалываем до двух ночи, а теперь вы мне говорите…

Линли перебил ее, объяснив, надо полагать — убедительно, почему информация о волосах на мгновение выпала из памяти. Фигаро как будто частично успокоилась. Линли этого было достаточно. Он дал отбой и сказал Нкате:

— Отличная инициатива, Уинстон. В очередной раз.

— Наша цель — доставлять удовольствие, — сказал констебль. — Значит, они идентичны волосу девочки? Те, из машины Лаксфорда?

— Да.

— Интересно получается. Думаете, их подложили? Вместе с очками?

Это была вполне реальная возможность. Но Линли не хотелось склоняться к тому, к чему вчера настойчиво склонял его Деннис Лаксфорд. Он кивнул на блокнот.

— Что у вас?

— Хорошая новость.

— А именно?

— Телефонный звонок из Бейзуотера. Только что поступил.

— Из Бейзуотера? — От звонков из Бейзуотера не приходилось ждать ничего хорошего. — И что же это за новость?

Нката улыбнулся.

— Не желаете ли поболтать с тем бродягой?

Вопреки догадкам Сент-Джеймса о бродяге, никакой маскировки не было. Описанный и зарисованный мужчина оказался абсолютно реальным. Звали его Джек Беард, и когда Линли и Нката до него добрались, он был совсем не рад, что его держат в полицейском участке, ближайшем к Бейзуотерской бесплатной столовой, куда он направлялся завтракать. На его след напали в ночлежке в Паддингтоне, где с одного взгляда на рисунок в руках констебля дежурный клерк мгновенно назвал его, стремясь побыстрее избавиться от нежелательного в здании присутствия полиции.

— Да это же старина Джек Беард, это он, — сказал клерк и поведал все, что знал о дневном распорядке Джека. Он, судя по всему, состоял из обхода мусорных баков и питания в благотворительных организациях.

В полицейском участке, в комнате для допросов, Джек Беард первым делом заявил Линли:

— Я никакого вреда никому не причинил. Так в чем дело? Вы кто, мистер Шикарный костюм? Мне нужно покурить.

Нката стрельнул у дежурного сержанта три сигареты и дал одну бродяге. Джек затягивался жадно, сигарету ко рту он подносил, зажав двумя пальцами — покрытым струпьями указательным и большим с черным ногтем, — словно боялся, что ее отнимут. Он с подозрением поглядывал то на Линли, то на Нкату из-под бахромы грязных седых волос.

— Я дрался за королеву и страну, — проговорил он. — Такие, как вы, и этого-то сказать не могут, вот так вот. Чего вам от меня надо?

— Нам рассказали, что вы роетесь в мусорных баках, — начал Линли.

— Все, что лежит в мусорных баках, отбросы. То, что я найду, я вправе оставить себе. Нет закона, не дающего мне такого права. Я уже двенадцать лет роюсь в этих баках. И никогда никому не докучал. Если что брал, так только из мусорных баков.

— Тут вопросов нет. Вам ничто не грозит, Джек. Взгляд Джека снова переместился с одного полицейского на другого.

— Ну, так в чем тогда проблема? У меня дела. Мне нужно пройти по моему обычному маршруту.

— В ваш обычный маршрут входит Мэрилебон? Нката открыл блокнотик, Джек насторожился.

Как локомотив, выпустил облако дыма.

— Ну и что, если так? Ни в одном законе не сказано, что я не могу рыться, где захочу.

— А в Кросс-Киз-клоуз? — спросил Линли. — Там вы тоже роетесь в баках?

— Кросс-Киз-что? Не знаю такого места.

Нката развернул копию рисунка с изображением Джека Беарда, положил на стол перед бродягой и сказал:

— В Кросс-Киз-клоуз живет один писатель, который тебя там видел, Джек. Он говорит, что в прошлую среду ты копался в мусоре. Он разглядел тебя настолько хорошо, что описал нашему художнику, и тот тебя зарисовал. Похоже, приятель? Что скажешь?

— Не знаю такого места. Честно вам говорю. Не знаю никакого Кросс-Киза. Ничего не знаю. Вам придется меня отпустить.

Линли увидел смятение на лице старого бродяги. От него исходил резкий запах страха. Линли снова сказал:

— Джек, вам ничто не угрожает. Тут дело не в вас. В прошлую среду в районе Кросс-Киз-клоуз была похищена маленькая девочка, вскоре после того, как вы там побывали. Мы…

— Не похищал я никаких девочек! — Джек затушил окурок о столешницу. Оторвал фильтр от второй сигареты и закурил. Кадык его дрогнул, и его глаза — с желтыми, а не белыми белками — внезапно наполнились слезами. — Я свое отсидел, — сказал он. — Пять лет как отдать. С тех пор я чист.

— Вы сидели в тюрьме?

— Кража со взломом. Пять лет в Скрабсе. Но я свой урок усвоил. Никогда не брался за старое. Но у меня с головой плохо, ничего не запоминаю, поэтому никогда много не работал. Теперь я занимаюсь мусорными баками. Больше ничем.

Линли мысленно пробежался по уже сказанному и нашел убедительный ход.

— Констебль, — обратился он к Нкате, — пожалуйста, расскажите Джеку о Кросс-Киз-клоуз.

Нката, видимо, тоже понял, в чем трудность. Он убрал рисунок и начал:

— Это причудливая такая сеть переулков. Ярдах примерно в десяти от Мэрилебон-Хай-стрит, рядом с Мэрилебон-лейн, поблизости там закусочная, где продают рыбу и чипсы, «Золотой хвост» называется. Рядом улица — тупик, куда выходят задние окна контор, а напротив них паб. Он стоит на углу, откуда начинаются переулки, заведение называется «Принц Альберт». Там выносят несколько столиков на тротуар. А мусорные баки…

— «Принц Альберт», вы говорите? — переспросил Джек Беард. — Вы говорите, «Принц Альберт»? Я знаю это место.

— Значит, вы там были? — спросил Линли. — В прошлую среду?

— Мог быть.

Линли поискал среди известных им фактов что-нибудь, что подстегнуло бы память бродяги.

— Мужчина, который вас описал, сказал, что вас оттуда прогнал констебль, возможно констебль-доброволец. Это не поможет?

Это помогло. На лице Джека отразилась обида.

— Меня никогда раньше не прогоняли, — заявил он. — Ни там. Ни в других местах. Ни разу.

— Вы регулярно там бываете?

— Конечно да. Это часть моего обычного маршрута. Я не шумлю. Не разбрасываю мусор. Никогда никого не беспокою. У меня с собой сумки, и когда я нахожу что-то интересное, могу сбыть это кое-где…

Линли вмешался. Экономические махинации бродяги его не интересовали, в отличие от событий прошлой среды. Он показал фотографию Шарлотты со словами:

— Это девочка, которую похитили. Вы видели ее в прошлую среду, Джек?

Джек, прищурившись, посмотрел на снимок, взял его у Линли и держал, отставив руку. Он изучал его добрых полминуты, все это время попыхивая сигаретой.

— Не помню ее, — сказал Джек. И теперь, сообразив, что им лично полиция не интересуется, разговорился: — В этом месте никогда ничего в баках особо и не находил. Так, разные мелочи. Погнутая вилка. Сломанная ложка. Старая ваза с трещиной. Статуэтка или еще что. Барахлишко, которое, как правило, нужно чинить, прежде чем сбывать. Но я каждый раз туда иду, потому что люблю придерживаться выработанного маршрута, как почтальон, и я никогда никого не беспокою, и никогда и намека такого не было, чтобы я причинил кому какое зло. У меня никогда не было там неприятностей.

— Кроме этой самой среды?

— Точно. Верно. Похоже было… — Джек почесал нос, подыскивая подходящее сравнение. Снял с языка крошку табака, изучил ее, держа на ногте указательного пальца, и сунул назад, в рот. — Похоже было, — сказал он, — будто кто-то хотел меня оттуда убрать, мистер. Как будто кто-то вызвал копов, чтобы они меня прогнали. Чтобы я наверняка оттуда ушел до того, как случится что-то особенное.

Линли и Нката наблюдали, как констебль захлопывает дверцу патрульной машины и увозит Джека Беарда, чтобы хоть с запозданием доставить к утренней трапезе в Бейзуотере, где, как объяснил им бродяга, от него ждут «помощи с мытьем посуды в качестве платы за харч, понимаете?».

— Значит, это не он, — сказал Нката. — Не хотите взять у него отпечатки, чтобы уж наверняка?

— Нам не нужны его отпечатки, — ответил Линли. — Он отсидел. Они есть в деле. Если бы они совпали с теми, что мы сняли, нам бы уже сообщили.

Линли подумал о том, что сказал им старик. Если кто-то позвонил в полицию, чтобы его убрали из Кросс-Киз-клоуз до похищения Шарлотты Боуэн, следовательно, это был человек, который мог наблюдать за местностью, который прятался или жил поблизости. Он стал соображать, какая из возможностей наиболее вероятна, и вспомнил, что сказал ему накануне вечером Сент-Джеймс об уменьшительном имени Шарлотты и о том, кто им пользовался.

— Уинстон, — обратился Линли к констеблю, — что у нас слышно из Белфаста? Ответ еще не поступил?

— Пока нет. Считаете, надо потрясти их дерево?

— Считаю, — сказал Линли. — Но потрясите его из машины. Нам надо нанести визит в Мэрилебон.


Местоположение Беверстокской школы для мальчиков не стало стержнем расследования, как могла надеяться Барбара. Да, она находилась близко, но ее территория, вопреки догадкам Барбары, не граничила с землями ветряной мельницы. Более того, школа стояла сразу за Вуттон-Кроссом, на обширном участке, который когда-то был поместьем одного пшеничного короля.

Робин сообщил ей обо всем этом поздно ночью, когда они возвращались в Вуттон-Кросс. Вот как раз ворота Беверстока, сказал он и указал на них — громадные кованые створки между двух кирпичных колонн, увенчанных соколами, — когда «эскорт» проносился мимо.

— Каким образом Беверсток укладывается в нашу картинку? — поинтересовался он.

— Не знаю. — Вздохнув, Барбара закурила. — Была у меня мысль… Один из наших лондонских подозреваемых закончил Беверсток. Лаксфорд. Газетчик.

— Значит он настоящий джентльмен, — заметил Робин. — В Беверсток можно попасть если только получишь стипендию или кровь у тебя нужной группы.

Его отношение к подобным заведениям, похоже, совпадало с мнением о них Барбары.

— Как я понимаю, у вас кровь не той группы? — сказала она.

— Я ходил в начальную школу в деревне. Потом в среднюю в Мальборо.

— Стало быть, у вас в роду нет выпускников Беверстока?

Он глянул на нее и просто ответил:

— У меня в роду вообще никого нет, Барбара. Если вы понимаете, о чем я.

Она прекрасно понимала. Нельзя прожить в Англии всю жизнь и не понимать, что это значит. Ее собственные родственники имели не больше веса в обществе, чем пылинки, хотя и были не столь многочисленны.

— Моя семья древнее Великой хартии вольностей, — сказала она, — но это не та древность, о которой будешь трубить на каждом перекрестке. Выдающихся людей среди моих предков не было, потому что людьми-то они стали совсем недавно.

Робин хмыкнул и снова глянул на нее. Трудно было не заметить, что этот взгляд полон восхищения.

— Можно подумать, вас не трогает, что вы никто.

— По моему мнению, ты никто, если сам считаешь себя никем.

В «Приюте жаворонка» они разделились. Робин пошел в гостиную, где, несмотря на поздний час, его ждала мать, Барбара — наверх, где рухнула на кровать. Но прежде она услышала, как Коррин говорила:

— Робби, Селия пришла к нам сегодня только потому…

И Робин перебил ее:

— Селию мы обсуждать не будем. Занимайся Сэмом Кори, а меня оставь в покое.

Коррин возразила дрожащим голосом:

— Но, дружочек…

На что Робин коротко ответил:

— Это Сэм, мам, правильно?

Засыпая, Барбара думала о том, как же должен Робин благословлять избавление, которое несла ему помолвка Сэма Кори с его матерью. Она все еще размышляла об этом на следующее утро, когда закончила разговаривать с Линли и нашла всех троих — Сэма Кори, Коррин и Робина — в гостиной.

Коррин и Сэм сидели за столом, наклонившись друг к другу. Коррин приговаривала с присвистом:

— Подумать только, Сэмми. Боже мой. Боже мой. Сэм растирал ей спину, словно помогая дышать, и, мрачно качая все время головой, выражал свое отношение к разоблачениям таблоида. Это был «Осведомитель», заметила Барбара. Сэм и Коррин читали статью, написанную Деннисом Лаксфордом ради спасения своего сына.

Робин собирал на поднос посуду от завтрака. Когда он понес ее на кухню, Барбара пошла за ним. Если необходимо, лучше поесть над раковиной, чем глотать пищу в присутствии двух влюбленных, которые, вероятно, предпочитают побыть наедине.

Робин стоял у плиты, разогревая сковородку, видимо чтобы сделать для Барбары яичницу. На лице его, обратила внимание Барбара, застыло отстраненное и замкнутое выражение. Ничего похожего на выражение лица, когда минувшей ночью они обменивались сокровенными мыслями. Его слова объяснили произошедшую в нем перемену.

— Выходит, он опубликовал статью. Тот человек в Лондоне, Лаксфорд. Думаете, этого будет достаточно, чтобы освободить мальчика?

— Не знаю, — призналась Барбара.

Он бросил на сковородку кусок масла. Барбара намеревалась перехватить миску хлопьев — она уже на два часа отставала от своего графика из-за того, что позволила себе поваляться в постели, — но было так приятно наблюдать, как Робин готовил для нее завтрак, что она решила изменить свои планы и наверстать потерю времени, жуя в темпе allegro.

— Мы будем продолжать искать мальчика? — спросил он, пока растапливалось масло. — Или остановимся и посмотрим, что случится дальше?

— Я хочу осмотреть место вокруг мельницы при дневном свете.

— Компания вам нужна? В смысле, теперь вы знаете, где мельница, но я всегда готов… — Он взмахнул лопаткой, завершая предложение. Интересно, каким могло быть это завершение? — подумала Барбара. Все вам показать? Держаться поблизости? Быть там, если вам понадоблюсь? Однако она в нем не нуждалась. За многие годы она прекрасно научилась ни в ком не нуждаться. И сказала себе, что очень хочет сохранить существующее положение вещей. По-видимому, он прочитал это по ее лицу, потому что великодушно дал ей возможность сохранять его и дальше до бесконечности, сказав: — Или я мог бы начать проверку пунктов проката катеров. Если от мельницы до Аллингтона он вез ее по каналу, ему потребовался бы катер.

— Да, это следует проверить, — сказала Барбара.

— Тогда я этим и займусь.

Он выпустил на сковородку два яйца, посолил их, поперчил, убавил огонь и положил в тостер два куска хлеба. Похоже, подумала Барбара, Робина нисколько не обидело ее невысказанное желание провести этот рабочий день в одиночестве, и она поймала себя на том, что маленький, но коварный паучок разочарования пытается оплести ее кожу паутиной. Барбара смахнула ее. Нужно заниматься делом. Один ребенок погиб, другой — пропал. По сравнению с этим ее фантазии — пшик.

Ответив, что найдет дорогу к мельнице без письменных инструкций, Барбара оставила Робина мыть посуду. Однако она совершила небольшое, вызванное любопытством, отклонение от маршрута, завернув в Беверстокскую школу для мальчиков. Беверсток, как она поняла, проезжая под огромными кронами буков, окаймлявших подъездную аллею, являлся, вероятно, основным источником рабочих мест для деревни Вуттон-Кросс. Школа была огромной и требовала столь же огромного персонала для ее обслуживания. Не только учителей, но и садовников, сторожей, поваров, прачек, заведующих хозяйством и всех прочих. Оглядывая красиво размещенные здания, игровые поля, кустарник и парк, Барбара снова почувствовала упрямый укол интуиции, подсказывавшей: школа эта как-то связана с тем, что случилось с Шарлоттой Боуэн и Лео Лаксфордом. Слишком уж не похоже на простое совпадение, что Беверсток — школа Денниса Лаксфорда — находится в такой щекочущей нервы близости от места, где держали его дочь.

Барбара решила, что осторожная разведка не помешает, и припарковалась рядом с сооружением из бутового камня под высокой крышей, которое приняла за часовню. На другой стороне выметенной гравиевой дорожки маленькая, аккуратно окрашенная деревянная табличка указывала путь в офис директора. Подойдет, подумала Барбара.

Занятия, судя по всему, шли полным ходом, поскольку никого из мальчиков видно не было, кроме одного-единственного, одетого в черное молодого человека, покинувшего офис директора, когда туда входила Барбара.

Директор не сможет принять сержанта из Лондона, сказала Барбаре его секретарша. Его вообще нет в школе и не будет до конца дня, поэтому если сержант из Лондона желает договориться о встрече позже на этой неделе… Секретарша занесла карандаш над расписанием ежедневных встреч директора, ожидая ответа Барбары.

Барбара толком и не знала, как ответить, поскольку не совсем понимала, что привело ее в Беверсток, помимо смутного и беспокоящего чувства, что данная школа имеет ко всему этому отношение. Впервые с момента приезда в Уилтшир она пожалела, что с ней нет инспектора Линли. У того, похоже, никогда не бывало смутных и беспокоящих чувств — кроме как по отношению к Хелен Клайд, а еще вернее, по отношению к ней он не испытывал ничего, кроме смутных и беспокоящих чувств. Оказавшись перед секретаршей директора, Барбара осознала, что, прежде чем войти в этот офис без всякого представления о том, что она там будет делать, ей неплохо было бы обстоятельно посовещаться с инспектором, Барбара решила действовать в открытую. — Я расследую убийство Шарлотты Боуэн, девочки, которую в воскресенье нашли в канале.

И с удовлетворением увидела, что сразу нее целиком завладела вниманием секретарши, худой как скелет и, как минимум, семидесятилетней старой дамы — карандаш опустился на ежедневник.

— Эта девочка была дочерью одного из ваших выпускников, — продолжала Барбара. — Человека по имени Деннис Лаксфорд.

— Де-еннис?

Секретарша протянула первый слог. Барбара восприняла это как знак, что данное имя для нее не пустой звук.

— Он был здесь примерно тридцать лет назад, — подсказала Барбара.

— Тридцать лет назад — чепуха, — сказала секретарша. — Он был здесь в прошлом месяце.


Услышав шаги на лестнице, Сент-Джеймс поднял голову от комплекта фотографий из криминалистической лаборатории, которые он освежал в памяти, прежде чем выступить в суде в Олд-Бейли. Он услышал голос Хелен, говорившей Коттеру:

— Кофе мне не помешает. И тысячу раз спасибо, что предложили. Я проспала завтрак, поэтому все, что поможет мне хотя бы частично продержаться до обеда…

Снизу донесся голос Коттера, сообщавший, что кофе сейчас будет.

Хелен вошла в лабораторию. Сент-Джеймс с любопытством глянул на часы. Она сказала:

— Знаю. Ты ожидал меня сто лет назад. Извини.

— Тяжелая ночь?

— Ночи не было. Я не могла уснуть, поэтому не поставила будильник. Вряд ли он был нужен, раз уж я все равно лежала, пялясь в потолок. — Она положила на стол сумочку и, немедленно сбросив туфли, прошлепала к Сент-Джеймсу. — Только все это не совсем правда, да? Сначала я поставила будильник, но когда в три ночи я все еще не спала, я его просто выключила. По психологическим мотивам. Над чем мы работаем?

— Над делом Пэнкорда.

— Этого жуткого типа, который убил свою бабушку?

— Предположительно, Хелен. Мы выступаем на стороне защиты.

— Этого брошенного отцом и обиженного обществом бедняги, которого ошибочно обвиняют в том, что он бил молотком по голове восьмидесятилетнюю женщину?

— Да, дело Пэнкорда. — Сент-Джеймс вернулся к фотографиям, рассматривая их в лупу. — По каким психологическим мотивам? — спросил он.

Хелен вопросительно промычала, просматривая стопку отчетов и писем, готовясь рассортировать первые и ответить на вторые.

— Отключила будильник, ты имеешь в виду? Это должно было освободить мой мозг от беспокойства из-за того, что если я не усну в течение определенного промежутка времени, то не успею достаточно отдохнуть до звонка будильника. Поскольку именно беспокойство в первую очередь не давало мне отключиться, я подумала, что избавлю себя хотя бы от одного его источника, лишь бы уснуть. Ну, я и уснула. Только не проснулась вовремя.

— Значит, достоинства данного метода сомнительны.

— Дорогой Саймон, у него вообще нет достоинств. Я так и не заснула до пяти. А после этого ждать от своего организма пробуждения в половине восьмого — это уж, разумеется, слишком.

Сент-Джеймс положил лупу рядом с копией отчета об исследовании ДНК по сперме, взятой на месте преступления. Дела мистера Пэнкорда, похоже, плохи.

— А какие другие источники?

— Что?

Хелен подняла глаза от писем, ее гладкие волосы откинулись назад, и Сент-Джеймс заметил, что кожа под глазами у Хелен припухла.

— Отключение будильника должно было устранить один источник беспокойства, — сказал он. — Но были и другие?

— О, просто обычный неврит и невралгия.

Она произнесла это достаточно беззаботно, но Сент-Джеймс недаром знал ее пятнадцать лет.

— Вчера вечером здесь был Томми, Хелен, — сказал Сент-Джеймс.

— Да. — Она произнесла это как утверждение и занялась письмом на веленевой бумаге. Прочла его до конца, прежде чем поднять взгляд и сообщить о содержании письма: — Симпозиум в Праге, Саймон. Ты поедешь? Он будет только в декабре, но если ты захочешь подготовить доклад, времени не так уже и много.

— Томми извинился, — ровно произнес Сент-Джеймс, словно Хелен и не пыталась отвлечь его. — Передо мной. Он поговорил бы и с Деборой, но я подумал, что лучше сам ей передам.

— А кстати, где Дебора?

— В церкви Святого Ботолфа. Делает новые фотографии. — Наблюдая, как Хелен идет к компьютеру, включает его и открывает нужный файл, он сказал: — Похитили сына Денниса Лаксфорда, Хелен. От похитителя поступило такое же требование. Так что и это повисло на Томми. В настоящий момент он идет по краю пропасти. Хотя я понимаю, что нетрудно объяснить…

— Как ты можешь всегда — всегда — с такой легкостью его прощать? — требовательно спросила Хелен. — Неужели Томми никогда не совершал ничего такого, что заставило бы тебя покончить с вашей дружбой? — Сложив руки на коленях, она произнесла эти слова, глядя на экран монитора, а не на Саймона.

Сент-Джеймс задумался над ее вопросами. Они были весьма резонными, учитывая непростую историю его с Линли отношений. Приведшая к катастрофическим последствиям автомобильная авария и связь, некогда существовавшая между Линли и собственной женой Сент-Джеймса, лежали на весах их дружбы. Но Сент-Джеймс давным-давно смирился со своей ролью в обеих ситуациях. И хотя ни одна из них не доставляла ему радости, он знал, что бесконечное копание в своем эмоциональном состоянии с оглядкой на прошлое было в высшей степени непродуктивным. Что случилось, то случилось. И хватит об этом.

— У него собачья работа, Хелен. Тебе даже трудно представить, что это за испытание для души. Если постоянно имеешь дело с изнанкой жизни, то у тебя два пути: или очерстветь — вот еще одно отвратительное убийство, которое надо спокойно расследовать, — или обозлиться. Лучше очерстветь, потому что черствость помогает выполнять работу. Злость мешает делу, и поэтому ты, сколько можешь, сдерживаешь ее. Но в конце концов что-то происходит, и ты взрываешься. Говоришь то, чего не думаешь. Делаешь то, чего при других обстоятельствах не сделал бы.

Она опустила голову и сказала:

— Точно. Злость. Его злость. Она постоянно здесь, под самой поверхностью. Она во всем, что он делает. Злость, копившаяся годами.

— Причина в его работе, а никак не в тебе.

— Знаю. Чего я не знаю — смогу ли я с ней жить. Она всегда будет — злость Томми, — как неожиданный гость к ужину, когда нет еды.

— Ты любишь его, Хелен?

Она издала короткий, жалобный, печальный смешок.

— Любить его и быть в состоянии прожить с ним жизнь — две абсолютно разные вещи. Я уверена в первом, но не во втором. И каждый раз, когда мне кажется, что я успокоила свои сомнения, что-то случается, и все они снова во мне поднимаются.

— Брак не для тех, кто ищет душевного спокойствия, — заметил Сент-Джеймс.

— Разве? — удивилась Хелен. — Разве у тебя его нет?

— У меня? Отнюдь. Битва постоянно кипит.

— Как ты это выносишь?

— Ненавижу скуку.

Хелен устало засмеялась. На лестнице послышались тяжелые шаги Коттера. Через минуту он появился в дверях с подносом.

— Кофе для всех, — провозгласил он. — Я принес вам и печенья, леди Хелен. Судя по вашему виду, хорошая порция шоколадного печенья вам не повредит.

— Не повредит, — согласилась Хелен.

Встав от компьютера, она пошла навстречу Коттеру. Тот поставил поднос на ближайший рабочий стол, нечаянно смахнув на пол какую-то фотографию. Пока Коттер наливал кофе, Хелен подняла фотографию и, перевернув, обреченно произнесла:

— О, Господи. Никакого спасения. Сент-Джеймс увидел, что у нее в руке. Это была фотография мертвого тела Шарлотты Боуэн, которую вчера вечером он забрал у Деборы, та самая, которую, словно перчатку, Линли бросил им в лицо два дня назад. Нужно было выкинуть ее еще вчера, сообразил Сент-Джеймс. Эта проклятая фотография и без того дел наделала.

— Отдай мне ее, Хелен, — попросил он.

— Возможно, он был прав, — сказала она, не отдавая снимка. — Возможно, мы все же несем ответственность. О, не в том смысле, как говорил он. Но в более широком. Потому что мы думали, что от нас что-то зависит, тогда как правда заключается в том, что ни от кого ничего не зависит, ни-че-го…

— Ты веришь в это не больше, чем я, — сказал Сент-Джеймс. — Отдай фотографию.

Коттер взял чашку, вынул из пальцев Хелен снимок и передал его Сент-Джеймсу. Тот положил фотографию лицом вниз среди других, которые изучал до этого. Взял у Коттера кофе и больше ничего не сказал, пока тот не вышел из комнаты.

Тогда Сент-Джеймс продолжил:

— Хелен, по-моему, тебе нужно решить насчет себя и Томми раз и навсегда. Но еще я думаю, что ты не можешь использовать Шарлотту Боуэн для оправдания своих страхов.

— У меня нет никаких страхов.

— У нас всех они есть. Но боязнь совершить ошибку…

Дальнейшие слова улетучились вместе с мыслями. Говоря, Сент-Джеймс ставил чашку на стол, и его взгляд упал на фотографию, которую он только что туда положил.

— Что такое? Саймон, что случилось? — спросила Хелен, пока он, не глядя, нашаривал лупу.

Господи, осенило его, он же все время знал. Эта фотография находилась в его доме больше суток, а следовательно, более суток ему была доступна истина. Он быстро это понял, чувствуя, как в его сознание проникает ужас. Но еще он понял, что не смог распознать истину потому, что зациклился на оскорблениях, которые нанес им Томми. Если бы он не был сосредоточен на том, чтобы железной рукой держать себя за горло, он мог бы и сам взорваться, излить свою злость, а затем вернуться к нормальному состоянию. И тогда бы он узнал. Он бы увидел. Он был убежден в этом, потому что был убежден, что в обычных обстоятельствах он обратил бы внимание на то, что сейчас лежало у него перед глазами.

Он взял лупу. Рассмотрел очертания. Рассмотрел формы. И снова сказал себе, что в других обстоятельствах — он мог в этом поклясться, верил в это, знал это наверняка — он бы не пропустил того, что следовало с самого начала увидеть на этой фотографии.

25

Когда все было позади и Барбара возвращалась на Бербейдж-роуд, она прониклась уверенностью, что решение пойти на поводу у вдохновения определенно было… вдохновением свыше. За чашкой чая из самовара, не посрамившего бы и праздника в честь двадцатилетия Ирины Прозоровой, секретарша позволила себе посплетничать от души и, направляемая точными вопросами Барбары, коснулась наконец насущной темы — Денниса Лаксфорда.

Поскольку Портли, так звали секретаршу, занимала свой пост в Беверстокской школе от сотворения мира — во всяком случае, так казалось, судя по количеству учеников, которых она помнила, — у Барбары голова пошла кругом от количества поведанных ей историй. Они были разные, но довольно скоро Барбара обнаружила, что любимейшие воспоминания относятся по большей части к области непристойного. Портли могла сообщить, какого мальчика вызывали на ковер за мастурбацию, за взаимную мастурбацию, мужеложество, скотоложество, fellatio и coitus (единичный или множественный), и делала это с удовольствием. Неуверенность в изложении появлялась в тех случаях, когда какой-то из мальчиков держал ширинку застегнутой.

Так было и с Деннисом Лаксфордом, хотя до этого Портли добрых пять минут распространялась о шестнадцати других подростках того же выпуска, которых выгнали на целый семестр, когда узнали, что они регулярно встречались с одной девушкой из деревни — два фунта за сеанс. Не просто потискаться, заявила Портли, а все по-настоящему, в старом погребе; девушка в результате забеременела, и если сержант желает взглянуть, где происходили исторические совокупления…

Барбара вернула ее назад к нужному предмету, сказав:

— Так насчет мистера Лаксфорда?.. Вообще-то я больше интересуюсь его недавним визитом, хотя и другие сведения действительно очень занимательны, и если бы у меня было побольше времени… Ну, вы сами понимаете — долг и все прочее.

Портли казалась разочарованной, но подчинилась.

Визит Лаксфорда касался его сына, наконец сообщила она. Лаксфорд приехал, чтобы поговорить с директором о зачислении мальчика с осеннего семестра. Он единственный ребенок — весьма своенравный единственный ребенок, если Портли не ошибается, — и мистер Лаксфорд подумал, что ему пойдет на пользу знакомство со строгостями и радостями жизни в Беверстоке. Поэтому он встретился с директором, а потом мужчины совершили экскурсию по школе, чтобы мистер Лаксфорд увидел, как она изменилась с тех пор, как он сам здесь учился.

— Экскурсию? — Барбара почувствовала покалывание в кончиках пальцев от скрытого смысла данного заявления. Хорошенько обследовать местность во время якобы осмотра школы перед тем, как поместить в нее сына… Вполне возможно, так Лаксфорд освежил свои воспоминания об окрестностях. — Что за экскурсию?

Они посетили классные комнаты, спальни, столовую, спортивный зал… Он все осмотрел, насколько помнила Портли.

И территорию видел? — хотела узнать Барбара. Игровые поля, школьную ферму и так далее?

Да вроде бы так, по словам Портли. Она не была уверена и, в поисках подсказки, провела Барбару в кабинет директора, где на стене висела художественно выполненная карта Беверстокской школы для мальчиков. Вокруг нее висели десятки фотографий беверстокцев за несколько десятилетий, и одна из них привлекла внимание Барбары — группа одетых по-походному мальчиков позировала на фоне ветряной мельницы. Барбара готова была побиться об заклад, что это была та самая мельница, в которой всего на прошлой неделе держали Шарлотту Боуэн.

— Эта ветряная мельница на территории Беверстока? — спросила Барбара, указывая на снимок.

— Что вы, нет, — ответила Портли. — Это старая мельница рядом с Грейт-Бедуином. Археологический кружок каждый год совершает туда экскурсию.

Услышав слова «археологический кружок», Барбара перелистала свой блокнот, ища записи, сделанные во время телефонного разговора с инспектором Линли. Она нашла их, прочла и обнаружила требуемую информацию внизу страницы: главный редактор «Осведомителя» был членом археологического кружка. Назывался он «Исследователи».

Барбара как можно скорей попрощалась и кинулась к своей машине. Ситуация прояснялась.

Она помнила путь до мельницы и следовала по нему, никуда не сворачивая. Поворот к мельнице был перекрыт полицейской лентой,и Барбара поставила автомобиль сразу перед ней, на обочине, густо заросшей полевыми цветами со склоненными фиолетовыми и белыми головками. Поднырнув под ленту, Барбара направилась к мельнице, отметив, что березы вдоль дороги и кроны деревьев, нависавшие над тропой, по которой она сейчас шла, почти закрывали мельницу от глаз проезжающих или проходящих мимо. Да и в любом случае вокруг не было ни души. Идеальное место для похитителя, привезшего с собой ребенка, или для убийцы, увозящего тело того же ребенка.

Ночью мельницу опечатали, но внутри Барбаре ничего не было нужно, она там уже все видела. Сейчас она вернулась, чтобы обозреть сооружение как часть ландшафта. Выйдя из-под сени деревьев, она толкнула старую калитку. Оказавшись в загоне, Барбара поняла, почему мельницу поставили именно на этом месте. Минувшей ночью было тихо, а сейчас задувал резкий ветер, и крылья старой мельницы поскрипывали. Если бы механизм до сих пор действовал, крылья вертелись бы и жернова мололи пшеницу.

При дневном свете стали видны и окружающие поля. Засеянные сурепкой, кукурузой и зерновыми, они тянулись, сколько хватало глаз. Не считая разрушенного дома мельника, ближайшее жилье находилось в полумиле отсюда. А ближайшими живыми существами были овцы, пасшиеся с восточной стороны от мельницы, за проволочной оградой. Вдалеке тарахтел трактор, двигаясь по краю поля. Но если и был здесь свидетель, способный сообщить, что произошло там, где находилась Барбара — на мельнице, — этот свидетель блеял среди овец.

Барбара подошла к овцам. Они жевали, равнодушные к ее присутствию.

— Ну, давайте, выкладывайте, — сказала она. — Вы же его видели, а?

Но они продолжали жевать.

Одна из овец отделилась от стада и направилась к Барбаре. На мгновение той показалось, что животное и в самом деле откликнулось на ее слова и приближается с мыслью пообщаться, пока не поняла, что та идет не к ней, а к невысокому желобу у ограды, где принялась пить воду.

Вода? Барбара отправилась на разведку. У дальнего конца желоба, защищенная с трех сторон оградкой из кирпичей, из земли торчала труба с краном. Не прикрытая ни от дождя, ни от снега, она была ржавой, но когда Барбара натянула перчатку и попробовала повернуть кран, никакого сопротивления, вызванного ржавчиной или коррозией, она не почувствовала. Потекла вода, чистая и сладкая.

Однако Барбара вспомнила слова Робина, что на таком расстоянии от ближайшей деревни вода, скорей всего, будет колодезной. Поэтому требовалось убедиться.

Она вернулась в деревню. «Лебедь» был открыт, предлагая своим посетителям пообедать, и Барбара припарковалась между заляпанным грязью трактором и древним «хамбером». Она вошла в заведение и была встречена обычным мгновением тишины, с которым всегда сталкивается в сельском пабе чужак. Но когда она кивнула местным и остановилась погладить по голове шотландскую овчарку, беседа возобновилась.

У стойки бара Барбара заказала лимонад, пакетик чипсов с солью и уксусом и кусок сегодняшнего специального блюда — пирога с луком пореем и брокколи. И когда хозяин поставил перед ней еду, Барбара предъявила, помимо трех фунтов семидесяти пяти пенсов, полицейское удостоверение.

Известно ли ему, спросила она хозяина, о теле девочки, найденном недавно в канале Кеннета и Эйвона?

Местные слухи, как оказалось, избавляли ее от необходимости что-либо объяснять. Хозяин ответил:

— Так вот, значит, чего там на горе прошлой ночью шумели.

Сам он вообще-то не видел, признался хозяин, но старый Джордж Томли — владелец фермы к югу от ветряной мельницы — не мог уснуть прошлой ночью из-за мучившего его ишиаса. Джордж-то и видел там весь этот свет и — плевать на ишиас — отправился посмотреть, что происходит. Разобрал, что там полиция, но предположил, что это снова дети набезобразничали.

После такого Барбара поняла, что ей, по-видимому, нет нужды темнить, лгать или хитрить. Она сказала хозяину паба, что на мельнице держали девочку, которую потом утопили. И утопили ее в водопроводной воде. На территории есть кран, и Барбара хотела узнать, не колодезная ли там вода.

Хозяин паба заявил, что понятия не имеет, какая на мельнице вода, но старый Джордж Томли — тот самый старый Джордж Томли — знает об окрестностях мельницы почти все, и если сержант захочет с ним поговорить, старый Джордж сидит сразу у доски для дартса.

Взяв свой пирог, чипсы и лимонад, Барбара прямиком направилась к Джорджу. Тот массировал больное бедро костяшками пальцев правой руки, а левой листал «Плейбой». Перед Джорджем стояли остатки обеда. Он тоже заказал блюдо дня.

— Вода? — заинтересовался он. — Чья вода?

Барбара стала объяснять. Джордж слушал, переводя взгляд с Барбары на журнал, словно делая сравнение не в ее пользу.

Но сведениями поделился охотно. Колодцев вокруг мельницы нет, сказал ей старик, когда она закончила свои разъяснения. Вода там магистральная, качается из деревни и хранится в резервуаре, закопанном в поле рядом с ветряной мельницей. Это поле — самое высокое в округе место, поэтому вода вытекает из резервуара сама собой.

— Но это водопроводная вода? — настаивала Барбара.

— Всегда была водопроводная, — ответил ей Джордж.

Блестяще, подумала Барбара. Фрагменты встают на место. Недавно поблизости был Лаксфорд. Подростком Лаксфорд посещал ветряную мельницу. Теперь ей нужно вложить ему в руки школьную форму Шарлотты. И у нее имелась замечательная идея, как это сделать.


По мнению Линли, район Кросс-Киз-клоуз был похож на место обитания Билла Сайкса[36]. Его узкие, похожие на ущелья переулки, извивающиеся между домами, примыкающими к Мэрилебон-лейн, были полностью лишены человеческого присутствия и в буквальном смысле слова не знали солнечного света. Когда Линли и Нката ступили сюда, оставив «бентли» на Булстрод-плейс, Линли спросил себя, о чем думала Ив Боуэн, позволяя дочери бродить здесь в одиночестве. Неужели она сама никогда здесь не бывала? — удивился он.

— Меня от этого места в дрожь бросает, — эхом откликнулся на мысли инспектора Нката. — Зачем такой малышке, как Шарлотта, сюда ходить?

— Вот сейчас главный вопрос, — заметил Линли.

— Черт, а зимой ей приходилось идти здесь в темноте, — с отвращением произнес Нката. — Все равно что нарываться на… — Он замедлил шаги, потом совсем остановился и посмотрел на Линли, остановившегося в трех шагах впереди него. — Нарываться на неприятности, — закончил он и продолжал: — Думаете, Боуэн знала про Чэмберса, инспектор? Могла сделать запрос у себя в министерстве и раскопать ту же грязь, что и мы нарыли на этого парня. Могла послать к нему на уроки свою девчушку и все сама подстроить, зная, что со временем мы докопаемся до его прошлого. И когда мы это сделаем — что мы только что и сделали, — то переключим внимание на него и забудем о ней.

— Хороший сценарий, — сказал Линли, — но не будем забегать вперед, Уинстон. Давайте-ка побеседуем с Чэмберсом. Сент-Джеймсу показалось, что в среду вечером он что-то скрывал, а интуиция Сент-Джеймса обычно не подводит. Так что давайте разберемся, что есть что.

Они не дали Дэмьену Чэмберсу преимущества, уведомив о своем визите. Тем не менее он был дома. Из маленького домика доносились звуки электрооргана, и музыка резко оборвалась на середине такта, когда Линли постучал в дверь медной колотушкой в виде скрипичного ключа.

Дернулась обвисшая штора на окне — кто-то посмотрел на гостей. Мгновение спустя дверь осторожно приоткрыли на ширину бледного лица, принадлежавшего молодому человеку. Оно было худым, обрамленным прядями волос, свисавшими до груди.

Линли показал удостоверение и спросил:

— Мистер Чэмберс?

Чэмберс, похоже, приложил усилие, чтобы не взглянуть на карточку Линли.

— Да.

— Инспектор Томас Линли. Отдел по расследованию убийств Скотленд-Ярда. — Линли представил Нкату. — Мы можем поговорить?

Радости Чэмберс не проявил, но отступил и распахнул дверь.

— Я работал.

В комнате был включен магнитофон, и профессиональный актер медоточивым голосом читал отрывок из какого-то слащавого романа. Чэмберс остановил запись и объяснил:

— Сокращенные аудиокниги. Я пишу музыкальные фрагменты, которые вставляют между сценами.

Он вытер о джинсы руки, словно те вспотели, и принялся убирать со стульев ноты, отодвинул с дороги два пюпитра.

— Можете присесть, если хотите, — сказал он и ушел на кухню, откуда вернулся со стаканом воды, в котором плавал ломтик лимона. Чэмберс поставил стакан на край электрооргана и сел за него, как будто собирался продолжить работу. Взял один аккорд, но потом уронил руки на колени.

— Вы здесь из-за Лотти, да? — спросил он. — Я, пожалуй, этого ожидал. Я подумал, что человек, заходивший сюда на прошлой неделе, будет не единственным, кто навестит меня, если она не объявится.

— Вы ожидали, что она объявится?

— А почему бы и нет. Она всегда любила разные проделки. Когда они сказали мне, что она пропала…

— Они?

— Тот человек, который был здесь в среду вечером. На прошлой неделе. С ним была женщина.

— Мистер Сент-Джеймс?

— Я не помню его имени. Они работали на Ив Боуэн. Искали Лотти. — Он глотнул воды. — Когда я прочел в газете эту статью — в смысле, про то, что случилось с Лотти, — то подумал, что рано или поздно придет кто-нибудь еще. Вы поэтому здесь? — Он спросил как бы между прочим, но выражение лица выдавало некоторое беспокойство, словно он ждал от них не столько информации, сколько каких-то подбадривающих слов.

Не отвечая прямо, Линли спросил:

— В какое время Шарлотта Боуэн ушла отсюда в среду?

— В какое время? — Чэмберс посмотрел на свои часы. — После пяти, я бы сказал. Она осталась поболтать — она обычно так делала, — но довольно скоро после занятия я отправил ее домой.

— Был ли кто-нибудь в переулке, когда она ушла?

— Я не заметил, чтобы поблизости кто-то крутился, если вы об этом.

— Следовательно, на улице не было никого, кто бы видел, как она уходила?

Музыкант медленно подобрал ноги под стул.

— К чему вы клоните? — спросил он.

— Вы только что сказали, что в переулке не было никого, кто бы видел, как в четверть шестого уходила Шарлотта? Я не ошибаюсь?

— Так я сказал.

— Поэтому отсюда вытекает, что в переулке не было никого, кто мог бы подтвердить — или опровергнуть — ваше заявление о том, что она вообще покидала ваш дом.

Чэмберс облизал губы, и когда заговорил, в его речи, торопливой и встревоженной, откровенно зазвучал Белфаст.

— Так в чем все же дело?

— Вы встречались с матерью Шарлотты?

— Конечно, я с ней встречался.

— Значит, вы знаете, что она член парламента, не так ли? И младший министр в Министерстве внутренних дел?

— Ну да. Но я не понимаю, какое…

— И приложив небольшое усилие, чтобы узнать о ее взглядах — что было бы совсем несложно, учитывая, что вы один из ее избирателей, — вы могли понять, что в некоторых вопросах вы с ней стоите на противоположных позициях.

— Я не интересуюсь политикой, — моментально ответил Чэмберс, но сама неподвижность его тела сказала, что он лжет.

— Мы разговаривали с североирландской полицией, мистер Чэмберс.

Тот ничего не ответил. Потер одну ногу о другую, спрятал ладони под мышки, но в остальном оставался спокойным.

— Смертельно скучная, наверное, получилась беседа.

— Они держат вас за смутьяна. Не то чтобы за члена ИРА, но за человека, за которым стоит приглядеть. Откуда, интересно, у них такие мысли?

— Если вы хотите знать, сочувствую ли я Шин фейн, сочувствую, — сказал Чэмберс. — Как и половина населения Килбурна, так что почему бы вам не поехать туда и не согнать их с места? Разве есть закон, запрещающий вставать на чью-либо сторону? И кроме того, какое это сейчас может иметь значение? Все давно успокоилось.

— Кто на чьей стороне — не важно. А вот определенная позиция — другое дело. И по данным североирландской полиции, вы такую позицию имеете, мистер Чэмберс. С десяти лет и до сегодняшнего дня. Вы недовольны мирным процессом? Возможно, считаете, что Шинн фейн продалась?

Чэмберс встал. Нката поднялся, готовый, если понадобится, перехватить его. Чернокожий полицейский был выше музыканта по меньшей мере на десять дюймов и тяжелее стоунов на семь. Оказавшись с ним лицом к лицу, Чэмберс сказал:

— Успокойтесь, ладно? Я только хочу выпить. Чего-нибудь покрепче, чем вода. Бутылка на кухне.

Линли кивком указал Нкате на кухню. Тот принес стакан и бутылку виски.

Чэмберс налил себе, выпил и закрыл бутылку. Постоял минуту, не отрывая пальцев от крышечки, вероятно обдумывая свое положение. Наконец он отбросил назад свои длинные волосы и вернулся на стул у электрооргана. Нката тоже сел. Как видно, собравшись с духом для совершения признания, Чэмберс заговорил:

— Если вы беседовали с североирландской полицией, тогда вы знаете, что я делал: то, что делал любой ребенок-католик в Белфасте. Бросал в британских солдат камнями, бутылками. Переворачивал мусорные баки. Поджег три автомобильные шины. Да, полиция била меня за это по рукам, но и моих приятелей тоже, ясно? Но я перерос желание злить солдат и поступил в университет. Учился музыке. У меня нет связи с ИРА.

— Почему вы преподаете музыку здесь?

— А почему не преподавать ее здесь?

— По временам этот район кажется не слишком гостеприимным.

— Да. Ну, я мало выхожу.

— Когда вы в последний раз были в Белфасте?

— Три года назад. Нет, четыре. На свадьбе своей сестры.

На большой стереоколонке Чэмберс раскопал среди груды журналов и нот фотографию в картонной рамке и протянул Линли.

На снимке многочисленная семья собралась вокруг жениха и невесты. Линли насчитал восемь братьев и сестер и увидел Чэмберса, чувствовавшего себя не в своей тарелке и примостившегося с краю, чуть в стороне от всей группы, стоявшей, в противоположность ему, рука об руку.

— Четыре года, — заметил Линли. — Довольно долгое время. Никто из ваших родных не живет сейчас в Лондоне?

— Нет

— И вы с ними-не видитесь?

— Нет.

— Любопытно. — Линли вернул фотографию.

— Почему? Оттого, что мы ирландцы, вы ожидаете, что мы живем все скопом?

— У вас с ними натянутые отношения?

— Я больше не хожу в церковь.

— Почему так?

Чэмберс снова заправил за уши волосы. Нажал несколько клавиш на электрооргане. Прозвучал нестройный аккорд.

— Послушайте, инспектор, вы пришли поговорить о Лотти Боуэн. Я рассказал вам, что знаю. Она пришла сюда на занятие. После этого мы поболтали. Потом она ушла.

— И никто ее не видел.

— Ничем не могу помочь. Я за это не в ответе. Если бы я знал, что ее похитят, я бы проводил ее до дома. Но у меня не было причин подозревать, что где-то тут таится опасность. Краж со взломом здесь нет. Ни на кого не нападают. Наркотиками не торгуют. Поэтому я отпустил ее одну, и вот что случилось, и теперь я хреново себя чувствую, но я к этому непричастен.

— Боюсь, вам потребуется подтверждение этого факта.

— И где же мне его раздобыть?

— Думаю, вы можете получить его от того, кто был у вас наверху, когда мистер Сент-Джеймс приходил к вам в среду. Если кто-то — а не Шарлотта Боуэн — действительно был с вами в доме. Можем мы узнать ее имя и адрес?

Чэмберс нервно втянул нижнюю губу, и на подбородке у него образовалась ямочка. Он уставился куда-то в пространство, словно разглядывая нечто, недоступное взорам других. Это был взгляд человека, которому есть что скрывать.

— Мистер Чзмберс, — сказал Линли. — Мне нет нужды говорить вам, насколько серьезно ваше положение. В прошлом вы имели касательство к ИРА, а мы расследуем похищение и убийство дочери члена парламента, не скрывающего своей неприкрытой враждебности к ИРА. Вы связаны с этой девочкой, вы последний из известных нам людей, кто ее видел. Если есть человек, который может подтвердить, что вы не имеете отношения к исчезновению Шарлотты Боуэн, я предлагаю сообщить о нем прямо сейчас.

— Хорошо, — проговорил Чэмберс, но сначала потребовал еще глоток виски для подкрепления.

Вечером в среду, сообщил он, отводя взгляд, у него была не женщина, а мужчина. Рассел Маевски, хотя инспектор может скорее вспомнить его по профессиональному имени. Рассел Мейн.

— Телеактер, — сказал Линли Нката. — Играет копа.

— Мы вместе три года, почти четыре. — Чэмберс смотрел куда угодно, только не на полицейских. — Мы соблюдаем осторожность из-за людской предубежденности.

Расc живет здесь, заключил Чэмберс. Сейчас он на съемках и вернется не раньше девяти или десяти вечера. Но если полиции надо с ним поговорить…

Линли протянул музыканту карточку.

— Попросите мистера Мейна позвонить.

Снова оказавшись в переулке, когда за ними закрылась дверь и изнутри снова послышалась музыка, Нката сказал:

— Думаете, он знает, что ребята из нашего особого отдела держат его под микроскопом?

— Если не знает, — ответил Линли, — то теперь будет подозревать.

Они направились к Мэрилебон-лейн. Линли мысленно прошелся по тому, что было им известно на данный момент. У них накапливалось существенное количество информации и фактов: от отпечатков пальцев до лекарства, выдаваемого по рецепту, от школьной формы, найденной в Уилтшире, до очков, обнаруженных в машине в Лондоне. Должен был существовать логический ход, с помощью которого все, что они накапливали, можно было связать воедино. Им нужно было только напрячь зрение, чтобы увидеть рисунок. В конечном счете, все, что у них было, и все, что они имели, должно быть привязано к одному человеку. И это был человек, осведомленный о том, чья дочь Шарлотта, достаточно изобретательный, чтобы осуществить два успешных похищения, и настолько дерзкий, чтобы действовать среди бела дня.

Что же это был за человек? — гадал Линли. Имелся, пожалуй, единственный разумный ответ: преступник явно не боялся, что его могут засечь, потому что в его появлении с ребенком, видимо, не было ничего подозрительного.


Пираньи, думала Ив Боуэн. Сначала она думала о них как о шакалах, но шакалы питаются падалью, тогда как пираньи охотятся за живой — и предпочтительнее кровоточащей — плотью. В течение всего дня репортеры собирались перед офисом ассоциации ее избирателей, перед Министерством внутренних дел и парламентом. Сопровождали журналистов их неизменные попутчики — папарацци и фотографы из газет.

Ив казалось, что прошлая ночь была адом. Но каждый раз, когда открывалась передняя дверь офиса ассоциации и слышался гул голосов и сверкали вспышки фотокамер, она осознавала, что часы между звонком Денниса Лаксфорда и окончательным осознанием, что она ничем не может помешать ему опубликовать статью, были всего лишь чистилищем.

Она сделала что могла, нажала на все рычаги, час за часом связываясь по телефону с судьями и адвокатами и прибегая ко всем дружеским связям, которые ей удалось завязать в политике. Все звонки касались одного: запретить опубликование в «Осведомителе» статьи, которая, по заявлению Лаксфорда, могла спасти его сына. Результат все время был один и тот же: вердикт, что подобный запрет невозможен.

Содержит ли данный материал, спрашивали ее, клевету? Нет? Он пишет правду? Тогда, моя дорогая, боюсь, тут не о чем говорить. Да, я действительно понимаю, что некоторые подробности из нашего прошлого могут оказаться неудобными для нашего настоящего и будущего, но если эти подробности — правда… Что ж, тут можно только сохранять присутствие духа, высоко держать голову и показывать всем своим поведением, чего ты действительно стоишь, не так ли?

А если мисс Боуэн — не просто член парламента, но, в отличие от Синклера Ларнси, еще и заместитель министра — считает, что данная статья поставит премьер-министра в неловкое положение… что ж, разумеется, мисс Боуэн знает, как она должна поступить.

Разумеется, она знала. Она должна была броситься на меч. Но она не намеревалась рухнуть на землю, не предприняв отчаянной схватки.

Этим утром она встретилась с министром внутренних дел. Сэр Ричард Хептон принял ее в своем офисе и выразил соболезнование в связи с гибелью Шарлотты, но, несмотря на все аргументы Ив и проявленную ею настойчивость, результатом беседы стал совет самой подать в отставку с поста заместителя министра.

На ее возражение, что она не собирается становиться жалким социальным работником, министр ответил с отеческим видом, склонив набок голову:

— Я и не думал это предлагать, Ив. Кроме того, вы остаетесь в парламенте. За вами сохраняется ваше место в палате общин. Уход с поста заместителя министра не означает потерю всего.

Да, не всего. Но почти всего, подумала Ив.

Она написала требуемое письмо. Ей хотелось думать, что премьер-министр откажется принять ее отставку, но она знала, что надеяться на это не стоит.

Из министерства Ив направилась в находящийся совсем рядом парламент. Она уже была у себя, когда прибыл ее помощник. По тому, как быстро он отвел взгляд, Ив поняла, что Джоэл Вудуорд слышал краткий обзор утренней прессы. Естественно. Он был в утренних новостях, а Джоэл всегда смотрит новости, поедая свою кашу.

Быстро стало ясно, что и все остальные в здании на Парламент-сквер знают о статье Лаксфорда. Никто к Ив не обращался, люди быстро кивали и так же быстро отводили глаза, а сотрудники ее офиса разговаривали приглушенными голосами, как в присутствии покойника.

Журналисты начали звонить сразу же, как только включили телефонную связь. Ответ «без комментариев» их не удовлетворял. Они хотели знать, будет ли член парламента от Мэрилебона опровергать заявление «Осведомителя».

— «Без комментариев» быть не может, — аккуратно передал ей замечание одного из репортеров Джоэл. — Это или правда, или ложь, и если мисс Боуэн не собирается подавать в суд за клевету, тогда мы знаем, откуда дует ветер.

Джоэл хотел, чтобы она опровергла заявление газеты. Он не мог поверить, что его тори-идол совершил поступок, не совсем совпадающий с официальной позицией партии.

Отец Джоэла объявился уже ближе к середине дня. И то она услышала о нем от Нуалы, которая позвонила ей из офиса ассоциации избирателей и сообщила, что полковник Вудуорд собирает заседание исполнительного комитета. Нуала пересказала повестку дня и назвала время заседания, потом, понизив голос, участливо спросила:

— Как вы себя чувствуете, мисс Боуэн? Здесь ужас что творится. Когда приедете, постарайтесь войти через заднюю дверь. Репортеры стоят на тротуаре в пять рядов.

К моменту ее приезда они стояли в десять рядов. Находясь теперь в офисе ассоциации, Ив приготовилась к худшему. Ее присутствия на предварительном обсуждении исполнительный комитет не потребовал. Полковник Вудуорд лишь просунул голову в дверь ее кабинета и потребовал сообщить имя отца ее дочери. Задал он этот вопрос не в обычной своей дружеской манере и эвфемизм подыскать не постарался. Он изрыгнул его, как военный приказ, и таким образом обрисовал для Ив контуры политического пейзажа.

Она пыталась заняться делами дня, но их было не так уж много. Обычно в офисе ассоциации она появлялась только по пятницам, поэтому, кроме как разобрать почту, делать было нечего. Никто не ожидал приема у местного члена парламента, за исключением журналистов, и одно слово поощрения в их сторону было бы безумием. Поэтому Ив читала письма и отвечала на них, а когда не занималась этим — ходила по кабинету.

Через два часа после начала заседания к ней пришел полковник Вудуорд.

— Теперь вы нужны, — сказал он и, развернувшись на каблуках, направился в сторону комнаты совещаний. На ходу он отряхнул с плеч своего твидового пиджака перхоть, сыпавшуюся как из рога изобилия.

Члены комитета сидели вокруг прямоугольного стола красного дерева. По всему столу стояли кофейники и использованные чашки, лежали блокноты с желтыми листами и карандаши. В комнате было страшно жарко — от тепла человеческих тел и от напряжения двухчасовой дискуссии, — и Ив попросила было открыть окно. Но близость журналистов заставила ее отказаться от этой мысли. Она заняла свободное место в конце стола и ждала, пока полковник вернется на свое место во главе его.

— Лаксфорд, — произнес он. С таким же успехом он мог сказать: «Дерьмо собачье». И, насупившись, уставился на нее, чтобы она уяснила силу его — и, следовательно, всего комитета — полного неудовольствия. — Мы не знаем, что и сказать, Ив. Роман с антимонархистом. Раздувателем скандалов. Сторонником лейбористов. Насколько нам известно, коммунистом, троцкистом или кем там называют себя эти люди. Вы не могли сделать более гнусного выбора.

— Это было давно.

— Вы хотите сказать, что тогда он не отвечал моему описанию?

— Напротив, я бы сказала, что я не была тогда тем, кем являюсь сейчас.

— Слава богу хотя бы за это, — сказал полковник Вудуорд. Сидящие за столом зашевелились. Ив, не торопясь, посмотрела каждому члену комитета в лицо. По готовности или нежеланию ответить ей таким же взглядом она могла увидеть, какую позицию они занимают в отношении ее будущего. Большинство, похоже, было на стороне полковника Вудуорда.

— Я совершила ошибку в прошлом, — сказала она. — За свою неосмотрительность я заплатила дороже любого из общественных деятелей: я потеряла своего ребенка.

Три присутствующие женщины согласно забормотали и выразили сочувствие. Чтобы погасить любую возможную волну сострадания, полковник быстро отреагировал, сказав:

— В вашем прошлом вы совершили не одну ошибку. Вы солгали этому комитету, мисс Боуэн.

— Не думаю, чтобы я…

— Ложь, заключенная в сокрытии фактов, мисс. Ложь, произрастающая из уловок и лицемерия.

— Я действовала в интересах своих избирателей, полковник Вудуорд. Я отдала своим избирателям свою преданность, все свое внимание и усилия. Если вы можете найти область, в которой я не проявила себя должным образом по отношению к жителям Мэрилебона, вы могли бы мне на нее указать.

— Речь идет не о вашей эффективности как политика, — сказал полковник Вудуорд. — На ваших первых выборах мы удержали это место большинством всего в восемьсот голосов.

— Которое, по последнему опросу, я довела до тысячи двухсот, — ответила Ив. — Я с самого начала говорила вам, что для создания такого большинства, о каком вы мечтаете, нужны годы. Если вы дадите мне возможность…

— Какую возможность? — потребовал ответа полковник Вудуорд. — Вы же не просите, чтобы мы сохранили за вами место?

— Именно это я и имею в виду. Если я подам в отставку сейчас, вам придется устраивать досрочные выборы, и какого же результата вы ожидаете от этих выборов при нынешнем политическом климате?

— А если вы не уйдете, если мы позволим вам оставаться в парламенте после этой истории с Лакcфордом, мы все равно проиграем лейбористам. Поскольку, что бы вы там ни думали о возможности получить прощение избирателей, вряд ли кто-то из них, мисс Боуэн, забудет о пропасти между личиной, которую вы носили, и тем, кто вы есть на самом деле, И даже если избиратели окажутся настолько забывчивы, оппозиция будет только счастлива извлечь на свет все нездоровые подробности вашего прошлого в случае вашей баллотировки на следующих выборах. Слова «нездоровые подробности» словно эхом прокатились по комнате. Ив увидела, что члены исполнительного комитета смотрят в свои блокноты, на свои карандаши и в кофейные чашки. Неловкость исходила от них почти видимым образом. Никто из них не хотел, чтобы совещание переходило в рукопашный бой. Но если они ожидали, что она склонится перед их коллективной волей, им предстояло изложить эту волю предельно ясно. Сделать ей предложение сразу же подать в отставку — значит потерять место в пользу оппозиции.

— Полковник Вудуорд, — спокойно произнесла она, — всех нас заботят интересы партии. По крайней мере, я так думаю. Каких действий вы от меня ждете?

Он с подозрением уставился на нее. Это было ее второе заявление, встревожившее Вудуорда.

— Я не одобряю вас, мисс, — ответил полковник, — Я не одобряю вас как личность, не одобряю вашего поступка и вашей попытки его утаить. Но партия важнее, чем моя к вам неприязнь.

Ему нужно было наказать ее, поняла Ив. Требовалось сделать это настолько публично, насколько позволит ситуация и их взаимный интерес свести ущерб до минимума. Ив чувствовала, как злость толчками гонит кровь по жилам, но не шевельнулась и сказала:

— Я полностью согласна с тем, что партия важнее всего, полковник Вудуорд. — И снова добавила: — Каких действий вы от меня ждете?

— У нас только один выход. Вы остаетесь на своем месте до тех пор, пока премьер-министр не объявит следующие всеобщие выборы.

— А потом?

— Потом мы с вами расстанемся. Вы расстанетесь с парламентом. Вы устранитесь в пользу того, кого мы выдвинем.

Ив обвела взглядом стол. Она понимала, что это компромисс, вынужденный брак между требованием ее немедленной отставки и позволением оставаться на своем посту неограниченный срок. Это давало ей столько времени, сколько сможет выгадать премьер-министр, прежде чем ветры политических перемен, нараставшие в течение многих месяцев, заставят его объявить всеобщие выборы. Когда это произойдет, ее карьера закончится. Как вообще-то уже закончилась в этот момент. Она на время сохранит свое место в палате общин, но все присутствующие в комнате совещаний понимали, кто из них будет обладать реальной властью.

— Вы всегда меня недолюбливали, верно? — спросила она полковника.

— И недаром, — ответил полковник Вудуорд.

26

Барбара Хейверс почувствовала, что все ближе подбирается к истине, в тот момент, когда нашла Стэнтон-Сент-Бернард. Деревня представляла собой скопище амбаров, хлевов и жилых домов на пересечении пяти дорог и проселков. Тут имелись родник, колодец, тесное зданьице почты и скромная церковь, устроившая праздник, во время которого в киоске подержанных вещей был куплен пакет с тряпками, где нашли школьную форму Шарлотты Боуэн. Но не наличие церкви подстегнуло интерес Барбары, а само расположение деревни. Всего в полумиле к югу, среди полей, засеянных кормовыми травами и кукурузой, мирно нес свои воды к Аллингтону, располагавшемуся чуть более чем в двух милях к западу, канал Кеннета и Эйвона. Барбара поездила по деревне, чтобы рассмотреть все в подробностях, прежде чем направилась к церкви. К тому времени, как она заглушила мотор своей машины и, выйдя из нее, вдохнула пахнущий навозом воздух, она была убеждена, что идет по следу убийцы.

Священника и его жену она нашла в саду за зданием с узкими окнами и табличкой «Дом приходского священника». Оба они стояли на коленях перед густо засаженной цветочной клумбой, и в первый момент Барбара подумала, что они молятся. Она подождала у калитки, на почтительном, как ей показалось, расстоянии, но потом до нее донеслись голоса супругов, обсуждавших свои цветы.

Услышав этот явно не теологический разговор, Барбара громко поздоровалась и толкнула калитку. Священник и жена сели на пятки, на коленях они стояли на автомобильном коврике. Подходя ближе, Барбара увидела на черном носке служителя церкви дырку на лодыжке.

Священник с женой, по-видимому, собирались приступить к работе. Рядом, на большом квадрате оберточной бумаги, был разложен разнообразный садовый инвентарь, находившийся в идеальном состоянии. Сама бумага представляла собой общий план сада, запачканный и пестревший бесчисленными пометками. Священник с женой, судя по всему, относились к земле со страстью фанатиков.

Барбара представилась и предъявила удостоверение. Священник отряхнул руки и поднялся, помог подняться жене и, пока она поправляла на себе все — от толстой хлопчатобумажной юбки до седеющих волос, — тоже представился как достопочтенный мистер Мэтесон, а жену назвал «моя подруга жизни Роза».

Женщина застенчиво засмеялась и взяла мужа за руку, их пальцы переплелись.

— Чем мы можем вам помочь, моя дорогая? — спросил священник у Барбары.

Барбара ответила, что приехала поговорить о недавнем церковном празднике, и Роза предложила вести разговор, пока они с мужем будут заниматься садом.

— Довольно трудно выкроить часок в ежедневном расписании мистера Мэтесона, чтобы поухаживать за нашими растениями, — призналась она, — особенно если учесть, что он на все готов, лишь бы не копаться в клумбах. Поэтому раз уж я заполучила его сюда, то должна ковать железо, пока горячо.

Мистер Мэтесон сконфузился.

— Я ничего не смыслю в садоводстве, Роза. Господу неугодно было одарить меня ботаническим чутьем, как тебе известно.

— Известно, — горячо согласилась Роза.

— Буду рада помочь во время нашего разговора, — сказала Барбара.

Розе данное предложение пришлось по душе.

Поможете? — Она снова опустилась на колени на автомобильный коврик, и Барбара подумала, что женщина собирается возблагодарить Бога за ниспосланную помощницу. Но нет, она нашла среди инструментов ручные грабли и подала их Барбаре со словами: — Сначала займемся почвой. Как разрыхлишь, такой и результат получишь.

— Да, — согласилась Барбара, которой не хватило духу признаться, что у нее еще меньше ботанического чутья, чем у священника. Райские врата были, без сомнения, украшены сотнями растений, за многие годы отправленных ею на тот свет.

Мистер Мэтесон тоже вернулся на коврик. Он принялся вырывать отцветшие растения. Работая по обе стороны от Барбары, супруги дружески болтали о празднике. Проводился он ежегодно, и священник с женой пользовались им для сбора средств на замену окон в церкви. Барбара сочувственно поддакивала, а потом спросила о киоске подержанных вещей, объяснив, что интересуется им в связи с расследованием убийства. Одежда — школьная форма, — имеющая отношение к этому убийству, была найдена в пакете с тряпками, купленном в киоске.

Мистер Мэтесон оторвался от прополки и недоверчиво переспросил:

— Расследование убийства!

А его жена с той же долей недоверия произнесла:

— Школьная форма ?

— Принадлежавшая девочке, которую нашли в канале в воскресенье вечером. В Аллингтоне. Вы не слышали?

Разумеется, они слышали. Кто же не слышал? До Аллингтона рукой подать, а сам он является частью прихода мистера Мэтесона.

— Ясно, — сказала Барбара. — Так вот, ее школьную форму нашли среди тряпок.

Роза задумчиво выдернула сорняк, который, по мнению Барбары, не слишком отличался от росших рядом с ним растений. Нахмурившись, женщина покачала головой.

— Вы уверены, что это ее форма?

— На ней нашита метка.

— И целая?

Барбара тупо посмотрела на жену священника, подумав, что та спрашивает о метке.

— Простите? — сказала она.

Была ли целой форма, хотела узнать миссис Мэтесон. Потому что, объяснила она, тряпки не должны быть целыми. Тряпки по своему определению… ну, они тряпки. Всю одежду, которую посчитали неподходящей для продажи в качестве одежды, разрезали на квадратные куски, сложили в пакеты и продали как тряпки в киоске подержанных вещей во время праздника. В ее тряпки, заявила миссис Мэтесон, не могла попасть неразрезанная одежда. Перед праздником они с дочерью, которую она называла, в манере Джейн Остин, «юной мисс Мэтесон», разобрали все вещи по одной и лично все разрезали.

— Чтобы не обидеть кого-то из прихожан, — пояснила Роза. — Представьте, если бы соседи начали судачить о состоянии чьих-то приношений… Люди бы вообще перестали что-либо давать, не так ли? Поэтому мы проделали это сами. Мы всегда так поступаем.

Таким образом, заключила она, энергично атакуя участок клевера, школьная форма в хорошем состоянии не попала бы в тряпки. А если бы она была в плохом состоянии, то была бы порезана на квадраты, как и вся другая негодная одежда.

Интересный поворот событий, подумала Барбара. Окучивая граблями какое-то растение, она размышляла над услышанным, потом спросила:

— А когда точно был праздник?

— В прошлую субботу, — ответила Роза.

— Где он проходил?

Прямо на церковном дворе, сказали ей супруги. А все, что попало в киоск подержанных вещей, прихожане в течение месяца складывали в большие картонные коробки, стоявшие в притворе церкви. Миссис Мэтесон и ее дочь — вышеупомянутая юная мисс Мэтесон — занимались вещами каждое воскресенье по вечерам, прямо в церкви — в крипте.

— Тогда мы и резали их, — сказала миссис Мэтесон. — Проще обрабатывать накопленное каждую неделю, чем ждать до последнего и потом трудиться до седьмого пота.

— Организация — залог удачного праздника, — признал мистер Мэтесон. — В субботу мы заработали триста пятьдесят восемь фунтов и шестьдесят четыре пенса, правда, Роза?

— Совершенно верно. Но, возможно, тарелки для игры в монетки были смазаны чуточку больше, чем нужно. В той палатке выиграли мало призов, и люди были немножко обижены.

— Ерунда, — вскинулся ее муж. — Все это ради благого дела. Когда эти витражи будут установлены, прихожане увидят…

— Мы знаем, милый, — проговорила миссис Мэтесон.

Уяснив, что формы не было среди вещей, когда их просматривала миссис Мэтесон, Барбара спросила, кто имеет доступ к уже рассортированной, порезанной и разложенной по пакетам одежде.

— Доступ к одежде? Да кто угодно, я думаю. Мы держим их в крипте, а крипта не запирается.

— И церковь не запирается, — добавил мистер Мэтесон. — Я и слышать об этом не хочу. Место молитвы должно быть доступно для кающихся грешников, нищих, несчастных и страждущих в любое время дня и ночи. Странно было бы ожидать, что потребность помолиться может возникнуть у прихожан только в часы, отведенные для этого священником, вам не кажется?

Барбара ответила, что именно так ей и кажется. И прежде чем святой отец пустился излагать ей свое пастырское кредо, спросила, не заметили ли они поблизости чужих людей накануне праздника. Или даже, добавила она, утром в день праздника.

Мэтесоны переглянулись. Покачали головами. Конечно, сказал мистер Мэтесон, во время самого праздника всегда бывают люди, которых не знаешь, поскольку о событии оповещаются все близлежащие села и деревни, не говоря уже о Мальборо, Вуттон-Кроссе и Дивайзисе. Ибо праздник устраивается не только ради сбора денег, ведь так? Всегда надеешься вернуть в лоно Церкви еще одну душу. А наилучший способ сделать это — помочь заблудшим душам соединиться с уже спасенными.

Это усложняло дело, осознала Барбара. Более того, сильно расширяло поле поисков.

— Итак, — подвела она итог, — любой мог добраться до тех пакетов с тряпками, открыть один из них и сунуть в него форму. Или в крипте до праздника, или в какой-то момент во время праздника.

Во время праздника вряд ли, сказала миссис Мэтесон. Потому что в киоске была продавщица, и если бы чужой человек открыл один из пакетов, она наверняка увидела бы, как он это делает.

— Вы сами торговали в том киоске? — спросила Барбара.

Миссис Мэтесон ответила утвердительно. А когда она отходила, ее заменяла юная мисс Мэтесон. Сержант хочет поговорить с юной мисс Мэтесон?

Сержант хотела, если только не придется больше одного раза ломать язык, выговаривая «юная мисс Мэтесон». Но во время беседы ей бы хотелось иметь при себе фотографию Денниса Лаксфорда. Если Лаксфорд совершил более позднее путешествие в Уилтшир, чем визит месячиой давности в Беверстокскую школу — если он рыскал вокруг Стэнтон-Сент-Бернарда в течение последней недели, — кто-то вполне мог его увидеть. А где лучше всего начать искать этого кого-то, как не здесь?

Она сказала священнику и его жене, что вернется с фотографией, которую хотела бы им показать. Сказала, что хочет, чтобы и их дочь тоже на нее взглянула. Когда у юной мисс Мэтесон заканчиваются занятия в школе?

Мэтесоны прыснули со смеху. И объяснили это, сообщив, что юная мисс М. не учится в школе, то есть уже не учится, но спасибо за то, что посчитали нас достаточно молодыми, чтобы иметь ребенка школьного возраста.

— Ясно, — сказала Барбара. — Где я могу ее найти? В отделении «Барклиз банка» в Вуттон-Кроссе, сказала Роза. Если сержант хочет, чтобы юная мисс Мэтесон взглянула на фотографию до окончания рабочего дня, она может заехать в банк.

— Просто спросите мисс Мэтесон из отдела оформления новых вкладов, — с гордостью сказала миссис Мэтесон. — Это весьма достойная работа.

К чему священник серьезно добавил:

— У нее даже свой стол.


Звонок от сержанта Хейверс принял Уинстон Нката, поэтому Линли слышал только его реплики.

— Понял… отличный шаг, серж… Oн был в Беверстоке когда?.. О, классно… И что говорят на пункте проката катеров?

Закончив, констебль сказал Линли:

— Она просит, чтобы ей в Амсфордский отдел переслали по факсу фотографию Лаксфорда. Она говорит, что накинула ему на шею петлю и быстро ее затягивает.

При первой же возможности Линли свернул налево и начал продвигаться на север, в сторону Хайгейта и дома Лаксфорда. Нката тем временем сообщил ему о последних действиях сержанта в Уилтшире и заключил:

— Интересно, что Лаксфорд ни разу не обмолвился о своем посещении Уилтшира в прошлом месяце, как на ваш взгляд?

— Любопытное упущение, — согласился Линли.

— Если мы сможем доказать, что он нанимал катер — чем сейчас занимается любимчик Хейверс, — тогда…

— Любимчик Хейверс? — не понял Линли.

— Тот парень, с которым она работает. Вы бы слышали, как у нее плывет голос, когда она произносит его имя. Эти двое запали друг на друга, старина. Помяните мои слова.

— Вы сделали такой вывод по звучанию ее голоса?

— Точно. И это естественно. Вы же знаете, как это бывает, когда тесно с кем-то работаешь.

— Не уверен, — ответил Линли. — Мы с вами вместе уже несколько дней, но никакого особого влечения к вам я не испытываю.

Нката рассмеялся.

— Всему свое время.

На Миллфилд-лейн в Хайгейте раскинули свой стан журналисты. Они осаждали дом Лаксфорда, как неотвязные дурные воспоминания, имея за собой фургоны телевизионщиков, фотографов, ряды осветительных приборов и трех местных шавок, грызшихся из-за выброшенных на тротуар пищевых упаковок. Через дорогу, у восточного края хайгейтских прудов, торчали прохожие, соседи и разнообразные зеваки. Когда «бентли» инспектора заставил толпу перед воротами расступиться, в ней завязли, усиливая общую неразбериху, три велосипедиста и два роллера.

Присутствие полиции у начала подъездной дорожки пока что сдерживало представителей прессы. Но когда дежурный констебль отодвинул заграждение, мимо него проскочил репортер, а следом — два фотографа. Они помчались к вилле, стоявшей на возвышении.

Взявшись за ручку дверцы, Нката спросил:

— Прикажете задержать их?

Линли смотрел, как они бегут кпортику. Один из фотографов принялся снимать сад.

— Ничего полезного они не получат, — сказал он. — Можно поспорить, что Лаксфорд на стук в дверь не открывает.

— На собственной шкуре испытывает, каково это, когда вокруг тебя рыскают эти акулы.

— Да, хорошая пища для любителей позлорадствовать, — признал Линли.

Он остановился рядом с «мерседесом». На его стук в дверь открыл констебль и коротко спросил:

— Получили наше сообщение?

— Какое сообщение? — спросил Линли. — Мы ехали в машине. Уинстон был на телефоне.

Констебль понизил голос:

— Дело стронулось. Поступил еще один звонок.

— От похитителя? Когда?

— И пяти минут не прошло. — Он повел их в гостиную.

Шторы были задернуты, чтобы уберечь Лаксфорда от телеобъективов, окна закрыты, чтобы обезопасить от любопытных ушей. Но это создавало мрачную, гнетущую атмосферу, похожую на мертвенную атмосферу склепа, которую не рассеивал даже включенный электрический свет. Кофейные столики, кушетки и сиденья кресел были завалены почти не тронутыми упаковками продуктов. На крышке рояля стояли чашки с подернувшимся пленкой чаем и пепельницы, из которых лезли наружу окурки и пепел. Рядом на полу валялись страницы свежего номера «Осведомителя».

Деннис Лаксфорд сидел в кресле у телефона, обхватив голову руками. Когда полицейские подошли к нему, он поднял голову. Одновременно с другой стороны в комнату вошел инспектор Джон Стюарт, один из коллег Линли по отделу в Ярде. На тонкой шее у него висели наушники, сам он говорил по сотовому телефону. Кивнув Линли, он продолжал:

— Да… да… черт. Попробуем протянуть подольше в следующий раз… Хорошо. — Сложив телефон, он сказал Лаксфорду: — Ничего, мистер Лаксфорд. Вы старались, но времени было недостаточно. — И Линли: — Вы слышали?

— Только что узнал. Что это было?

— Мы записали его на пленку.

Он повел Линли на кухню. Там, между разделочной стойкой и холодильником из нержавеющей стали была установлена записывающая система. Она состояла из катушечного магнитофона, наушников и проводов, которые расходились, похоже, во все стороны.

Детектив-инспектор Стюарт перемотал пленку и включил. Говорили два голоса, оба, по-видимому, мужские, один из них принадлежал Лаксфорду. Второй звучал так, будто звонивший говорил гортанью и сквозь стиснутые зубы. Эффективный способ исказить и замаскировать голос.

Разговор оказался кратким, слишком кратким, чтобы проследить, откуда звонили:

Лаксфорд?

— Где мой сын? Где Лео? Дайте мне с ним поговорить.

— Ты не то написал, мразь.

— Что — не то? О чем вы говорите? Ради бога…

— Заткнись. И слушай внимательно. Я хочу правду. Статью. Без правды ребенок умрет.

— Я ее написал! Разве вы не видели газету? Она на первой странице! Я сделал то, о чем вы просили. А теперь отдайте мне моего сына или г..

— Ты не то написал, мразь. Не думай, что я не знаю. Сделай все как надо к завтрашнему дню, или Лео умрет. Как Лотти. Ты понял? Завтра, или он умрет.

— Но что…

Запись закончилась, когда на том конце отключились.

— Это все, — сказал Стюарт. — Недостаточно времени, чтобы проследить.

— Что теперь, инспектор?

Линли обернулся на голос. В дверях кухни стоял Лаксфорд. Он был небрит, казалось, не умывался, одежда была та же, что и накануне. Манжеты и расстегнутый воротник белой сорочки пожелтели от пота.

— «Ты не то написал», — произнес Линли. — Что он имел в виду?

— Не знаю, — ответил Лаксфорд. — Бог мне свидетель, я не знаю. Я сделал то, что он мне велел, буквально. Не знаю, что еще я мог бы сделать. Вот.

В руках Лаксфорд держал экземпляр утреннего выпуска «Осведомителя». Часто моргая, он протянул его Линли. Глаза у Лаксфорда заплыли и покраснели. Линли более пристально, чем утром, посмотрел на газету. Лучшего заголовка и сопровождающих фотографий похититель и пожелать не мог. В первом же абзаце содержались нужные ответы на вопросы: кто, где, когда, почему и как. Дальше читать Линли не стал.

— Вот что произошло, насколько я помню, — сказал Лаксфорд. — Может, я ошибся с какой-то подробностью. Может, что-то забыл… видит Бог, я не помню номера комнаты в гостинице… но все, что я мог вспомнить, есть в этой статье.

— И, однако же, вы написали не то. Что он мог иметь в виду?

— Говорю же вам, не знаю.

— Вы узнали голос?

— Кто, к черту, узнал бы этот проклятый голос? У него словно кляп во рту был.

Линли посмотрел мимо него в сторону гостиной.

— Где ваша жена, мистер Лаксфорд?

— Наверху. Прилегла.

— С час назад она разволновалась, — добавил Стюарт. — Приняла таблетку и легла.

Линли кивнул Нкате, который спросил:

— Она наверху, мистер Лаксфорд? Лаксфорд, похоже, осознал смысл вопроса, потому что воскликнул:

— Неужели вы не можете оставить ее в покое? Ей обязательно узнать об этом сейчас? Если она наконец-то уснула…

— Возможно, она не спит, — сказал Линли. — Что за таблетку она приняла?

— Транквилизатор.

— Какой?

— Не знаю. А что? В чем дело? Послушайте. Ради Христа. Не будите ее, не говорите ей о том, что случилось.

— Она может уже знать.

— Уже? Как? — Затем Лаксфорд, как видно, сложил два и два, потому что быстро сказал: — Вы не можете до сих пор подозревать Фиону. Вы видели ее вчера. Вы видели, в каком она была состоянии. Она не актриса.

— Сходите к ней, — приказал Линли, и Нката отправился выполнять. — Мне нужна ваша фотография, мистер Лаксфорд. Мне бы хотелось получить и фотографию вашей жены.

— Для чего?

— Для моей коллеги в Уилтшире. Вы не упомянули, что недавно были в Уилтшире.

— Когда это я был в Уилтшире?

— Слово «Беверсток» вам ни о чем не говорит?

— Беверсток? Вы имеете в виду, когда я ездил в школу? А зачем мне упоминать о визите в Беверсток? К случившемуся он отношения не имеет. Я хотел записать в школу Лео. — Лаксфорд как будто пытался прочесть по лицу Линли приговор: виновен — не виновен. По-видимому, прочитал, потому что продолжал: — Господи. Что происходит? Как вы можете стоять и смотреть на меня, словно ожидая, что у меня рога вырастут? Он собирается убить моего сына. Вы же слышали! Он собирается убить его завтра, если я не сделаю того, чего он требует. Так какого черта вы теряете время на беседы с моей женой, когда можете ехать и делать что-то… хоть что-нибудь… чтобы спасти жизнь моего ребенка? Богом клянусь, если после этого с Лео что-нибудь случится… — Он, видимо, обратил внимание, что тяжело дышит, и безучастно произнес: — Господи. Я не знаю, что делать.

Знал инспектор Стюарт. Он нашел в шкафу херес, налил полстакана и подал Лаксфорду. Пока тот пил, вернулся вместе с его женой Нката.

Если у Линли и теплилось подозрение, что Фиона Лаксфорд могла быть замешана в смерти Шарлотты Боуэн и в последующем похищении своего сына, что она сама только что звонила по сотовому телефону откуда-то из этого же дома, все подобные мысли мгновенно улетучились при виде женщины. Волосы у нее обвисли, лицо опухло, губы потрескались. Она была в леггинсах и в мятой, слишком большой рубашке с измазанным передом, словно беднягу на нее стошнило. И в самом деле, от женщины сильно разило кислятиной, и она стягивала на груди одеяло, похоже ища не тепла, а укрытия. Увидев Линли, она замедлила шаги. Потом заметила мужа и, видно, прочитала что-то по его лицу. Ее черты исказились.

— Нет, — проговорила Фиона. — Он не умер. Не умер. — В голосе ее нарастал страх.

Лаксфорд обнял жену. Стюарт налил еще хереса. Линли повел их в гостиную.

Лаксфорд осторожно усадил Фиону на диван. Ее сильно трясло, поэтому он закутал ее в одеяло и обхватил за плечи.

— Лео не умер, — сказал он. — Он не умер. Слышишь?

Она прильнула к нему.

— Ему будет так страшно. Ему всего восемь… — выговорила она и зажмурилась.

Лаксфорд прижал ее голову к своей груди и сказал:

— Мы его найдем. Мы его вернем.

Взгляд его, направленный на Линли, молча спрашивал: как вы могли подумать, что эта женщина организовала похищение собственного сына?

Линли вынужден был признать, что она едва ли виновна. Нужно быть более чем прекрасной актрисой, чтобы разыграть такое горе без единой фальшивой ноты. Нужно быть социопаткой. А его интуиция подсказывала, что мать Лео Лаксфорда не социопатка. Она просто мать Лео.

Однако данный вывод не обелял Денниса Лаксфорда. По-прежнему существовал факт, что в результате обыска его «порше» были найдены очки Шарлотты и волосы с ее головы. И хотя их могли подложить, Линли не имел оснований снять с газетчика подозрения. Пристально глядя на него, он сказал:

— Нам придется проверить опубликованную историю, мистер Лаксфорд. Если вы что-то изложили не так, нам надо знать, почему. — Лаксфорд посмотрел на него, словно собираясь запротестовать, но в ответ на невысказанный протест Линли сказал: — Расследование набирает силу в Уилтшире. Здесь, в Лондоне, мы тоже добились определенного прогресса.

— Прогресса какого рода?

— Например, точной идентификации найденных нами очков. И волос девочки. Обнаруженных там же.

Он не стал договаривать: положение мистера Лаксфорда шатко, поэтому в его интересах начать сотрудничать с ними в как можно более полном объеме. Лаксфорд намек понял. Глупцом он не был, но сказал:

— Ума не приложу, что еще я мог бы написать. И мне кажется, это тупик.

Его сомнения имели под собой основания.

— Возможно, во время той недели, что вы с Ив Боуэн провели вместе в Блэкпуле, случилось что-то, о чем вы забыли, — сказал Линли. — Какой-то инцидент — случайная реплика, неожиданная встреча любого рода, договоренность, которую вы отменили или забыли выполнить, — может оказаться ключом к разоблачению того, кто стоит за случившимся с Шарлоттой и вашим сыном. Если мы узнаем, что именно вы упустили в своей статье, возможно, мы увидим связь с неким человеком, связь, которая в настоящее время находится вне поля нашего зрения.

— Для этого нам понадобится Ив, — сказал Лаксфорд. Когда его жена подняла голову, он продолжал: — Это единственный способ, Фи. Я написал все, что мог теперь вспомнить. Если я что-то забыл, она — единственная, кто может мне подсказать. Мне придется с ней встретиться.

Фиона повернула голову и безжизненно произнесла:

— Да.

— Только не здесь, — обратился Лаксфорд к Линли. — Все эти стервятники на улице. Не здесь. Прошу вас.

Линли протянул Нкате ключи со словами:

— Съездите за мисс Боуэн. Доставьте ее в Ярд. Мы встретимся там.

Нката вышел. Линли посмотрел на Фиону Лаксфорд и сказал:

— В следующие несколько часов вам понадобится все ваше мужество, миссис Лаксфорд. Здесь будет инспектор Стюарт. И констебли здесь будут. Если похититель позвонит, вы должны постараться затянуть разговор, чтобы дать нам возможность отследить звонок. Может, он и убийца, но если ваш сын — его последняя карта, он не причинит ему вреда, пока сохраняется возможность, что он получит желаемое. Вы понимаете?

Она кивнула, но не шевельнулась. Лаксфорд коснулся ее волос, назвал по имени. Фиона выпрямилась, прижимая к груди одеяло. Снова кивнула. Ее глаза были полны слез, но Фиона не дала им пролиться.

— Мне понадобится ваша машина, Джон, — обратился Линли ко второму инспектору.

Стюарт бросил ему ключи, сказав:

— Придавите парочку этих свиней в конце дорожки, пока вы на моих колесах.

— Ты справишься? — спросил Лаксфорд у жены. — Позвонить кому-нибудь, чтобы посидели с тобой до моего возвращения?

— Поезжай, — сказала она, и было ясно, что ее разум в порядке, по крайней мере в отношении одного предмета. — Сейчас важен только Лео.

27

Линли заранее решил, что от встречи Денниса Лаксфорда с Ив Боуэн в комнате для допросов проку будет мало. Их может смутить магнитофон, отсутствие окон и специальное освещение, придающее лицу землистый оттенок и действующее на нервы. Но в данный момент заручиться их сотрудничеством было важнее, чем сломить их волю. Поэтому он повел Лаксфорда прямо в свой кабинет, чтобы там ждать возвращения Нкаты с членом парламента от Мэрилебона.

Когда они проходили мимо стола Доротеи Харриман, она сунула Линли пачку сообщений, комментируя их:

— Седьмая лаборатория сообщает о брошенном доме на Джордж-стрит. Четвертая лаборатория — об отпечатках Джека Беарда. Уигмор-стрит — о констеблях-добровольцах. Два журналиста — один из «Осведомителя», другой из «Миррор»…

— Откуда они узнали мое имя?

— Кто-нибудь всегда готов потрепать языком, инспектор Линли. Вы только посмотрите на королевскую семью.

— Они сами о себе треплют, — заметил Линли.

— Как изменились времена. — Она снова вернулась к сообщениям: — Сэр Дэвид дважды. Ваш брат — один раз… он сказал, что перезванивать не нужно. Добавил только, что разрешилась проблема с дневником Трефалуина. Это вам понятно? — Она не стала дожидаться ответа. — Ваш портной — один раз. Мистер Сент-Джеймс — три раза. Кстати, он просил вас перезвонить ему, как только вы сможете. И сэр Дэвид говорит, что ему срочно нужен отчет.

— Сэру Дэвиду всегда срочно нужен отчет.

Линли сунул сообщения в карман пиджака, пригласил Лаксфорда следовать за собой и усадил у себя в кабинете. Линли позвонил в четвертую и седьмую лаборатории. Криминальное прошлое Джека Беарда подтверждалось, но его отпечатки не совпадали ни с одними из найденных. Ковер из брошенного дома исследуется, и потребуется еще не меньше недели, чтобы разобраться во всем, что на нем нашли — в волосах, сперме, крови, моче и в таком количестве крошек, что можно было бы устроить многочасовое пиршество для стаи голубей.

Когда Нката вернулся с Ив Боуэн, Линли передал констеблю остальные сообщения вместе с фотографией Денниса Лаксфорда, которой снабдил его редактор «Осведомителя». Нката помчался пересылать фотографию, разбираться с сообщениями и завершать отчет, который еще на один день займет помощника комиссара, а Линли закрыл за ним дверь и повернулся к Ив Боуэн и к мужчине, ставшему отцом ее ребенка.

— Это было настолько необходимо, инспектор Линли? Вы представляете, сколько фотографов поджидало, чтобы запечатлеть исторический момент приезда за мной вашего констебля?

— Мы могли приехать в ваш офис, — ответил Линли. — Но я сомневаюсь, что вам это понравилось бы. У тех же самых фотографов, что щелкнули вас уезжающей с инспектором Нкатой, выдался бы очень удачный день, появись мистер Лаксфорд у ваших дверей.

Она никак не отреагировала на присутствие Денниса Лаксфорда. Не сделала она этого и сейчас. Лишь подошла к одному из двух стульев перед столом Линли и села на край, держа спину прямо. На Ив Боуэн было черное платье с шестью золотыми пуговицами, посаженными в два ряда. Без сомнения, это была одежда политика, но выглядела она необычно мятой, а петля на черном чулке, спустившаяся на лодыжке, грозила белой змейкой подняться до самого верха.

Сдержанным тоном, но не глядя на Лаксфорда, Ив Боуэн произнесла:

— Я подала в отставку в министерстве, Деннис. С Мэрилебоном тоже все кончено. Теперь ты счастлив? Полностью? Окончательно?

— Ивлин, это никогда

— Я потеряла практически все, — перебила она. — Но еще остается надежда, по словам министра внутренних дел. Через двадцать лет, если я себя не скомпрометирую, я смогу превратиться в Джона Профьюмо. Всеми обожаемого, но никем не уважаемого и никому не внушающего трепета. Стоит ли жить ради такой перспективы? — Она издала деланный смешок.

— Я не был в этом замешан, — сказал Лаксфорд. — После всего, что случилось, как ты можешь думать, что я стоял за этим ужасом?

— Потому что выстраивается стройная цепочка: одно звено, второе, третье, четвертое. Шарлотту похитили, поступили угрозы, я отказалась капитулировать, Шарлотта умерла. Это привлекло внимание к нужному моменту моей биографии и потянуло за собой пятое звено.

— А именно? — спросил Лаксфорд.

— Исчезновение твоего сына и вызванная этим необходимость погубить меня. — Она наконец посмотрела на него. — Скажи мне, Деннис, насколько вырос тираж газеты? Ты наконец обогнал «Сан»?

Лаксфорд отвернулся, сказав:

— Господи боже.

Линли прошел к своему столу и сел лицом к своим гостям. Лаксфорд сидел, поникнув, небритый, с немытой и нечесаной головой, землисто-серый. Боуэн сохраняла свою неестественно прямую позу, ее лицо казалось нарисованной маской. Линли прикидывал, что потребуется, чтобы склонить ее к помощи.

— Мисс Боуэн, — начал он, — один ребенок уже мертв. Еще один может умереть, если мы промедлим. — Он взял экземпляр «Осведомителя», который прихватил в доме Лаксфорда, и повернул его передовицей к ним обоим. Ив Боуэн с отвращением посмотрела на нее и отвела глаза. — Вот о чем нам нужно поговорить, — сказал ей Линли. — В этой статье допущена какая-то неточность или что-то отсутствует. Нам надо узнать, что именно. И для этого нужна ваша помощь.

— Зачем? Мистер Лаксфорд ищет заголовок для завтрашнего номера? Сам не может придумать? Пока что ему это удавалось.

— Вы читали эту статью?

— Я не валяюсь в грязи.

— Тогда я попрошу вам прочесть ее сейчас.

— А если я откажусь?

— Не думаю, что вы справитесь с грузом, которым ляжет на вашу совесть смерть восьмилетнего ребенка. Так скоро после убийства Шарлотты. Когда вы в состоянии этому помешать. Мальчик умрет — прошу принять это серьезно, — если мы сейчас же не начнем действовать. Пожалуйста, прочитайте статью.

— Не делайте из меня дуру. Мистер Лаксфорд получил то, чего хотел. Опубликовал свою статейку. Погубил меня. Он может еще много дней отплясывать на моих костях, что он, без сомнения, намерен делать. Но чего он не сделает наверняка, так это не убьет собственного сына.

Подавшись вперед, Лаксфорд схватил газету.

— Прочти это, — зарычал он. — Прочти эту проклятую статью. Верь, во что хочешь, думай, что хочешь, но прочти эту чертову статью, или, помоги мне Бог, я…

— Что? — спросила она. — Перейдешь от злостной клеветы к настоящему убийству? Ты на это способен? Можешь пустить в ход нож? Спустить курок? Или просто снова воспользуешься услугами одного из своих прихвостней?

Лаксфорд швырнул газету ей на колени.

— Если ты думаешь, — загремел он, — если ты думаешь, что я собираюсь сидеть сложа руки и ждать, что мой сын станет второй жертвой психопата, ты меня плохо знаешь. А теперь читай эту проклятую статью. Читай немедленно, внимательно и скажи мне, где я ошибся, чтобы я мог спасти жизнь Лео. Потому что, если Лео погибнет… — Голос Лаксфорда дрогнул. Он встал и подошел к окну. Сказал, глядя на стекло: — У тебя есть причины ненавидеть меня. Но не переноси свою месть на моего сына.

Ив Боуэн следила за ним, как ученый наблюдает за особью, которая расширяет его представление о досконально исследованном им виде. Профессия, основанная на недоверии ко всем, опоре на собственное мнение и настороженности по отношению к сидящим на «скамье запасных» и в любой момент готовым нанести удар в спину, не научила Ив Боуэн верить кому-либо на слово. Внутренняя подозрительность — наряду с губительным влиянием политической жизни — довела Ив Боуэн до ее нынешнего состояния, отняв у нее не только ее положение, но и, что ужаснее всего, ее ребенка. Линли ясно видел, что та же самая подозрительность в соединении с враждебностью к мужчине, от которого она забеременела, мешали Ив перешагнуть через себя — поверить и помочь им.

Он не мог с этим смириться и сказал:

— Мисс Боуэн, похититель звонил нам сегодня. Он сказал, что убьет мальчика, если мистер Лаксфорд не подправит свой материал. Теперь вам нет необходимости верить заявлению мистера Лаксфорда. Я прошу вас поверить моему. Я слышал запись телефонного разговора. Ее сделал мой коллега из отдела по расследованию убийств, который находился в доме в момент звонка.

— Это ничего не значит, — сказала Ив Боуэн. Но в ее голосе уже не было прежней уверенности.

— Вы правы. Не значит. Есть десятки ловких способов подделать телефонный звонок. Но если предположить на минуту, что звонок был подлинным, хотите ли вы иметь на своей совести вторую смерть?

— И первая не на моей совести. Я сделала то, что вынуждена была сделать. Я поступила правильно. Я не несу ответственности. Он… — Она указала на Лаксфорда. Впервые ее рука слегка задрожала. Вероятно, увидев это, Ив Боуэн уронила руку на колени, где лежал номер таблоида. — Он… не я… — Она уставилась в пустоту и потом снова повторила: — Не я.

Линли ждал. Лаксфорд отвернулся от окна, хотел что-то сказать, но Линли бросил на него взгляд и покачал головой. За дверью кабинета звонили телефоны, слышался голос Доротеи Харриман. Сам же он сидел, затаив дыхание и думая: «Давай же, давай. Черт тебя возьми, женщина. Давай».

Ив взялась за газету, сминая ее края. Поудобнее пристроила на носу очки. Начала читать. Потом, перевернув страницу, продолжила чтение. Лаксфорд оставался на своем месте. Закончив, Ив какое-то время сидела, положив ладонь на газетную страницу и подняв взгляд лишь до края стола Линли.

— Он сказал, что я не то написал, — тихо проговорил Лаксфорд. — Он сказал, что в завтрашнем номере я должен описать все правильно или он убьет Лео. Но я не знаю, что менять.

— Ты все написал. — Она не подняла на него глаз, голос ее звучал глухо. — Ты все написал правильно.

— Он ничего не забыл? — спросил Линли. Ив разгладила газету.

— Комната номер семьсот десять, — сказала она. — Желтые обои. Акварель с видом Миконоса над кроватью. Мини-бар с очень плохим шампанским, поэтому мы выпили часть виски и весь джин. — Она откашлялась, по-прежнему глядя на край стола. — Два раза мы ужинали поздно вечером в городе. Один раз в заведении под названием «Ле Шато». На второй вечер это был итальянский ресторан. «Сан-Филиппо». Там был скрипач, который все играл у нашего столика, пока ты не дал ему пять фунтов.

Лаксфорд не мог оторвать от нее глаз. На него было больно смотреть.

— Мы всегда расставались задолго до завтрака, — продолжала она, — потому что это было разумно. Но в последнее утро мы этого не сделали. Все кончилось, но мы хотели продлить мгновение до расставания. Поэтому заказали завтрак в номер. Его принесли поздно. Он был холодным. Ты вынул розу из вазочки и… — Она сняла очки и сложила их.

— Ивлин, прости меня, — проговорил Лаксфорд. Она подняла голову. — За что простить?

— Ты сказала, что ничего от меня не хочешь. Ты не желала меня видеть. Поэтому все, что я мог сделать, это класть для нее деньги в банк, — и я это делал, раз в месяц, каждый месяц, на ее личный счет, — чтобы в случае моей смерти, чтобы, если ей когда-нибудь что-нибудь понадобится… — Видимо, он осознал, какой непоследовательной и жалкой была его попытка принять участие в девочке по сравнению с беспредельностью и абсолютной чудовищностью того, что произошло в течение минувшей недели. Он сказал: — Я не знал. Я никогда не думал, что…

— Что? — резко спросила она. — О чем ты никогда не думал?

— Что та неделя могла значить для тебя больше, чем я тогда полагал.

— Она ничего для меня не значила. Ты ничего для меня не значил. Ты ничего для меня не значишь.

— Конечно, — сказал он. — Я это знаю. Конечно.

— Что-нибудь еще? — спросил Линли. Ив снова надела очки.

— Что я ела, что он ел. Сколько поз мы перепробовали. Какая разница? — Она передала таблоид Линли. — Больше в той блэкпульской неделе не было ничего, что могло бы представлять для кого-нибудь интерес, инспектор. Самое интересное уже напечатано: почти неделю Ив Боуэн трахалась с левым издателем этой непристойной грязи. И следующие одиннадцать лет делала вид, будто этого не было.

Линли переключил внимание на Лаксфорда. Прокрутил в голове запись телефонного разговора. К напечатанному действительно нельзя было прибавить ничего такого, что еще больше сокрушило бы Ив Боуэн. Оставалась только одна возможность, совершенно невероятная: Ив Боуэн никогда не была мишенью преступника.

Линли принялся перебирать папки и отчеты на своем столе. Под грудой материалов он нашел ксерокопии двух первых писем от похитителя. Оригиналы по-прежнему находились в седьмой лаборатории — специалисты осуществляли длительную процедуру снятия отпечатков пальцев с бумаги.

Он прочел письмо, адресованное Лаксфорду, сначала про себя, потом вслух.

— «Объяви на первой странице о своем первенце, и Шарлотта будет освобождена».

— Я объявил о ней, — сказал Лаксфорд. — Я назвал ее. Я признал ее. Что еще я мог сделать?

— Если вы сделали все это и по-прежнему не удовлетворили похитителя, остается одно вероятное объяснение, — сказал Линли. — Шарлотта Боуэн была не первым вашим ребенком.

— Что вы такое говорите? — вскинулся Лаксфорд.

— Мне кажется это совершенно очевидным. У вас есть еще один ребенок, мистер Лаксфорд. И кому-то известно, кто этот ребенок.


Барбара Хейверс вернулась в Вуттон-Кросс с фотографией Денниса Лаксфорда приблизительно в пять часов. Нката переслал ее по факсу в Амсфордский отдел по расследованию убийств. Снимок был зернистым — и качество его нисколько не улучшилось после снятия с него копий, — но приходилось довольствоваться тем, что есть.

В Амсфорде Барбара постаралась избежать очередной стычки с сержантом Реджем Стенли, сидевшим в общей комнате за штабелями телефонных справочников. И поскольку к уху его была прижата трубка и он в обычной для него манере с кем-то грубо разговаривал, прикуривая от своей отвратительной зажигалки, Барбаре удалось деловито, но мимоходом кивнуть ему, после чего она отправилась искать свой факс из Лондона. Найдя его и сделав несколько копий, она прошла к Робину, который завершил объезд станций проката катеров. У него наметились три возможных места, и он, похоже, был готов обсудить их с Барбарой, но она сказала:

— Отлично. Молодец, Робин. А теперь поезжайте в эти свои три возможных места и покажите там вот это.

Она протянула ему ксерокопию фотографии Денниса Лаксфорда.

Робин посмотрел на нее и спросил:

— Лаксфорд?

— Лаксфорд, — подтвердила Барбара. — Наш самый надежный кандидат на роль врага общества номер один.

Робин несколько секунд разглядывал фотографию, потом сказал:

— Ладно. Посмотрим, не узнают ли его на прокатных станциях. А вы чем займетесь?

Она ответила, что все еще идет по следу школьной формы Шарлотты Боуэн.

— Если Деннис Лаксфорд сунул ее в тряпки в Стэнтон-Сент-Бернарде, кто-то мог его видеть. Это я и выясняю.

Оставив Робина подкрепляться чаем, Барбара забралась в свою малолитражку и двинулась на север. Теперь она обогнула статую короля Альфреда, стоявшую на пересечении улиц Вуттон-Кросса, и миновала маленькое здание полицейского участка, где впервые встретилась с Робином — неужели всего два дня назад? Отделение «Барклиз банка» она нашла на главной улице, между магазинчиком «Слон в посудной лавке» (товар первого и второго сорта) и «Необыкновенно вкусными кексами мистера Парслоу» (выпекаются ежедневно).

Вторая половина дня в банке выдалась спокойная. Никакого шума, больше похоже на церковь, чем на банк. Когда Барбара спросила «мисс Мэтесон из отдела оформления новых вкладов», рыжеволосый мужчина с удручающими зубами указал на кабинет-кабинку рядом с кабинетом управляющего.

Мисс Мэтесон сидела за столом спиной к Барбаре и лицом к компьютеру. Она быстро вносила какие-то данные: одна рука переворачивала страницу за страницей, другая проворно летала по клавишам. Молодая женщина, отметила Барбара, сидела на стуле эргодинамической конструкции в позе, делавшей честь ее преподавателю машинописи. Мисс Мэтесон не грозило ограничение подвижности кистевого сустава, остеохондроз шейного отдела или искривление позвоночника. Глядя на нее, Барбара и сама расправила плечи и выпрямилась, словно палку проглотила, понимая, что продержится не больше тридцати секунд.

— Мисс Мэтесон? — произнесла она. — Отдел по расследованию убийств, Скотленд-Ярд. Могу я с вами поговорить?

При звуке ее голоса женщина развернулась на стуле. Слова Барбары «Могу я с вами поговорить?» вылились в невнятное бормотание, а от ее восхитительной осанки не осталось и следа, как от сдутого ветром карточного домика. Она и «юная мисс Мэтесон» вытаращили друг на друга глаза. Дочка священника проговорила: «Барбара?», а та — «Селия?», не зная, как воспринять тот факт, что, идя по следу школьной формы Шарлотты Боуэн, она пришла к невесте Робина Пейна.

Как только женщины оправились от смущения, вызванного встречей в неожиданном месте, Селия повела Барбару наверх, в комнату отдыха персонала, говоря:

— У меня все равно подошло время перерыва. Думаю, вы сюда не счет открывать пришли, не так ли?

Приготовив чай, Селия поставила на стол две кружки. Себе она насыпала искусственного подсластителя, Барбара же не отказалась от «белой смерти». Они помешивали в кружках и прихлебывали, как два примеривающихся друг к другу борца, пока Барбара не изложила причину своего визита.

Она проинформировала Селию о школьной форме Шарлотты Боуэн — где она была найдена, кем и среди чего — и отметила, что выражение настороженности на лице молодой женщины сменилось удивлением. Завершая свой рассказ, Барбара достала из сумки фотографию Денниса Лаксфорда.

— Поэтому мы хотим знать, знаком ли вам этот человек? Не узнаёте ли вы в нем человека, виденного на празднике? Или рядом с церковью незадолго до праздника?

Она подала Селии фото. Та поставила кружку и расправила листок, придерживая его с обеих сторон руками. Внимательно посмотрела и покачала головой.

— У него на подбородке шрам?

Сама Барбара не обратила на это внимания, но теперь взглянула снова. Селия была права.

— Думаю, да.

— Я бы запомнила шрам, — сказала Селия. — У меня хорошая память на лица. Помогает в работе с клиентами, если ты называешь их по именам. Обычно я пользуюсь мнемоническим методом, и я бы сразу выделила этот шрам.

Предпочтя остаться в неведении относительно того, что Селия выделила в ее внешности, Барбара подумала, что лучше устроить юной мисс Мэтесон проверку. Достала фотографию Говарда Шорта, которую стащила в участке, и спросила Селию, узнаёт ли она его.

На этот раз ответ последовал утвердительный и немедленный.

— Он приходил в киоск подержанных вещей, — сказала Селия и добавила с подкупающей честностью, которая, без сомнения, порадовала бы ее родителей: — Но я и так его знаю. Это Говард Шорт. Его бабушка ходит в нашу церковь. — Сделав глоток чая, Селия продолжала: — Он ужасно милый мальчик, надеюсь, неприятности ему не грозят. — И вернула фотографию Барбаре.

— На данный момент он, кажется, чист, хотя именно у него мы нашли форму Боуэн.

— У Говарда? — недоверчиво переспросила Селия. — О, он не может иметь никакого отношения к ее смерти.

— Так он и заявляет. Говорит, что форма лежала среди тряпок в пакете, который он купил в вашем киоске.

Селия подтвердила, что Говард купил у нее тряпки, но также она подтвердила и слова матери о том, как тряпки стали тряпками. Далее она описала сам киоск: часть его занимают стойки с вещами, развешанными на плечиках, часть — столы со сложенными вещами, еще часть — обувь.

— Из этого мы мало что продаем, — признала она. А пластиковые пакеты с тряпками лежали в большой коробке в дальнем углу киоска. Следить за ними не нужно, в конце концов, это же пакеты с тряпками. Церковь не понесет большого ущерба, если один пакет украдут, но прискорбно думать, что кто-то воспользовался таким светлым событием, как ежегодный праздник в Стэнтон-Сент-Бернарде, чтобы избавиться от вещей, связанных с убийством.

— Значит, кто-то мог подложить форму в пакет незаметно для находившихся в киоске? — спросила Барбара.

Селия согласилась, что это возможно. Маловероятно, но возможно.

— Но этого человека вы не видели? Вы уверены? Селия была уверена. Но она не сидела в киоске весь день, поэтому неплохо бы показать фотографию и ее матери.

— Отсюда я как раз еду в Стэнтон-Сент-Бернард, — сказала Барбара.

— А не в «Приют жаворонка»? — как бы между прочим спросила Селия.

— Сейчас? Нет. Слишком много работы.

— Сначала я удивлялась — все это так на него не похоже, — но вчера вечером я все поняла.

— Прошу прощения? — переспросила Барбара. Селия глубоко вздохнула и сказала с трепетной улыбкой:

— Когда на прошлой неделе он вернулся с курсов, я не могла понять, отчего между нами изменились отношения. Полтора месяца назад мы были друг для друга всем. Потом вдруг — стали никем.

Барбара пыталась разобраться в услышанном. «Он» — это Робин. «Отношения» — ну, с этим ясно. «Курсы» — это курсы, на которых учился Робин. Но что имела в виду Селия, говоря: «все поняла», оставалось тайной, покрытой мраком. Поэтому Барбара сказала:

— Послушайте, отдел по расследованию убийств — это серьезная работа. У Робина первое дело, поэтому он неизбежно занят выше головы, так как хочет добиться успеха в поисках. Не стоит огорчаться, что он как будто немного отдалился. Это часть работы.

Но Селия гнула свою линию:

— Сначала я думала, что это связано с помолвкой Коррин и Сэма. Я решила, он обеспокоен, что его мать слишком быстро согласилась выйти за Сэма, не узнав его хорошенько. В этом отношении Робин консерватор. И ужасно привязан к своей матери. Они всегда жили вместе. Но даже это не казалось достаточным основанием для его нежелания… ну, быть со мной. Если вы понимаете, о чем я.

Тут Селия посмотрела на Барбару. Посмотрела твердо, словно ждала ответа на незаданный вопрос.

А что Барбара могла ответить? Ее коллеги-сыщики в Ярде платили высокую цену за выбранную профессию, и она рассудила, что вряд ли мисс Мэтесон воспрянет духом, узнав о шлейфе разрушенных браков и разорванных отношений, тянущемся за ее товарищами. Поэтому она сказала:

— Ему нужно освоиться на новой работе. Так сказать, найти свою нишу, если вы понимаете, о чем я.

— Да не нишу он нашел. Я поняла это, когда вчера вечером увидела вас обоих вместе в «Приюте жаворонка». Он не ожидал, что я жду его там. А когда увидел, то даже не заметил. По-моему, все ясно, вы не согласны?

— Что — ясно?

— Он познакомился с вами на курсах, Барбара. На курсах детективов. Там-то все и началось.

— Все? Началось? — Барбара не могла поверить своим ушам. Что-то щелкнуло у нее в мозгу, когда она наконец поняла, на что намекала Селия. — Вы думаете, что между Робином и мной… — Мысль эта была настолько нелепа, что Барбара даже не смогла закончить предложение. Спотыкаясь на каждом слове, она продолжала: — Мы с ним? Он? Со мной? Вы об этом думаете?

— Не думаю, а точно знаю.

Барбара порылась в сумочке, ища сигареты. Она была ошеломлена. Трудно было поверить, что эта молодая женщина с модной стрижкой, в модной одежде, с немного пухлым, но однозначно красивым лицом могла видеть в ней соперницу. В ней, Барбаре Хейверс, с растущими вкривь и вкось бровями, с вороньим гнездом на голове, в мешковатых коричневых брюках и не по размеру большом пуловере, которые она носит, чтобы замаскировать тело настолько кочерыжкообразное, что последний мужчина, смотревший на нее с вожделением десять лет назад, находился под действием такого количества алкоголя, что… к черту, подумала Барбара. Чудес в мире много.

— Селия, — сказала она, — успокойтесь. Между нами ничего нет. Мы с Робином познакомились два дня назад. Произошло это так: я швырнула его на землю, да к тому же наступила ему на руку. — Она усмехнулась. — То, что вы принимаете за желание, — вероятнее всего, стремление Робина со мной поквитаться при первом удобном случае.

Селия не разделила ее веселости. Она встала, сполоснула свою кружку и, аккуратно поставив ее в сушилку среди другой, как попало наваленной посуды, сказала:

— Это ничего не меняет.

— Что ничего не меняет?

— Когда вы с ним познакомились. Или как. Или даже почему. Понимаете, я знаю Робина. Я читаю по его лицу. Между нами все кончено, и причина этому — вы. — Она вытерла о кухонное полотенце пальцы, потом отряхнула руки, словно очищаясь от пыли, от Барбары, а в особенности от этой встречи. Улыбнулась Барбаре дежурной улыбкой. — Вы еще о чем-нибудь хотите со мной поговорить? — спросила она голосом, которым, без сомнения, разговаривала с клиентами банка, которых ненавидела всеми фибрами души.

Барбара также поднялась.

— Не думаю, — сказала она. И добавила, когда Селия уже двинулась к двери: — Вы не правы. Честно. Ничего нет.

— Возможно, пока нет, — отозвалась Селия и стала спускаться вниз.


Чернокожего балагура-констебля на месте не оказалось, поэтому Линли договорился, что Ив Боуэн отвезет домой полицейский автомобиль без опознавательных знаков. Ив подумала, что смена машины — бросающегося в глаза серебристого «бентли» на непритязательный и не слишком-то чистый бежевый «гольф» — собьет репортеров со следа. Но она ошиблась. От двух машин оторваться удалось, водители неверно предположили, что Ив едет в Министерство внутренних дел, третий же автомобиль перехватил их, когда они мчались на север вдоль Сент-Джеймс-парка. Водитель говорил по телефону, что гарантировало появление остальных на хвосте у Ив Боуэн, прежде чем она доберется до Мэрилебона.

Премьер-министр объявил о принятии ее отставки, стоя на ступеньках своей резиденции на Даунинг-стрит. Это произошло вскоре после полудня. Четыре часа спустя полковник Вудуорд дал интервью в дверях центрального входа в офис ассоциации избирателей. Речь его была краткой и емкой — просто готовый заголовок к вечерним новостям:

— Мы ее выбрали; мы ее оставляем. Пока.

И с тех пор, как эти два оракула сообщили о ее судьбе, журналисты гонялись за Ив в надежде запечатлеть ее реакцию, в чем бы она ни выражалась — в словах или действиях. Все пойдет в ход.

Констебль не оставлял попыток оторваться от преследователей. Его знание улиц Вестминстера было настолько полным, что Ив спросила себя, не работал ли он прежде лондонским таксистом. Но все равно четвертой власти он уступал. Когда стало ясно, что не важно какими зигзагами, но направляется он в Мэрилебон, журналисты просто позвонили своим коллегам, сидевшим в засаде на Девоншир-Плейс-мьюз. Когда «гольф» с Ив наконец свернул на Мэрилебон-Хай-стрит, их уже поджидала сплоченная группа, вооруженная камерами, блокнотами, и отдельные типы, просто выкрикивавшие вопросы.

Ив никогда не скупилась на лицемерные дифирамбы королевскому семейству. Она принадлежала к партии тори, и этого от нее ожидали. Но несмотря на внутреннюю, никогда не высказываемую убежденность, что все они не что иное, как безмозглый тормоз экономики, Ив поймала себя на желании, чтобы кто-нибудь из членов этой семьи — любой, не важно кто — совершил бы сегодня что-нибудь, отвлекшее на себя бешеное внимание прессы. Все что угодно, лишь бы они от нее отстали.

Переулок по-прежнему был перегорожен, и дежурный констебль никого не пропускал к ее дому. Несмотря на отставку Ив и невзирая на то, чем эта отставка была чревата, переулок будет перекрыт, пока не уляжется шумиха. Это сэр Ричард Хептон ей пообещал.

— Я не бросаю своих волкам, — сказал он.

Нет. Он просто бросал их в кишащий волками лес, заключила Ив. Но это — политика.

Водитель спросил, не войти ли ему в дом вместе с ней. «Чтобы проверить жилье на предмет безопасности», как он выразился. Такие меры не требуются, ответила она, ее ждет муж. Он, без сомнения, уже слышал самое худшее. Ей хочется только уединения.

Ив услышала скорострельный стрекот камер, когда метнулась от машины к двери дома. Репортеры выкрикивали из-за барьера вопросы, но их заглушал шум транспорта, доносившийся с Мэрилебон-Хай-стрит, и возгласы выпивох, наливавшихся пивом в «Гербе Девоншира». Ив все это проигнорировала, а когда закрыла за собой дверь, то просто уже перестала их слышать.

Она задвинула засов, позвала мужа и прошла на кухню. На ее часах было пять двадцать восемь: время чая прошло, время ужина еще не настало. Но не было следов ни съеденной, ни готовящейся пищи. Ну и ладно, она не голодна.

Ив поднялась на второй этаж. По ее подсчетам она в течение восемнадцати часов не меняла одежду, с тех пор как уехала из дома накануне ночью в бесплодной попытке предотвратить катастрофу. Ей хотелось принять ванну с ароматическим маслом, долго, отмокая, полежать в горячей воде, наложить маску, которая удалит грязь с ее кожи. После этого она выпьет вина. Белого, охлажденного, с мускусным послевкусием, которое напомнит ей о Франции и тамошних пикниках с хлебом и сыром.

Возможно, именно туда они и поедут, пока все не успокоится. Они полетят в Париж и возьмут напрокат автомобиль. Она откинется на сиденье и закроет глаза и позволит Алексу везти ее, куда он пожелает. Хорошо будет уехать.

В спальне она скинула туфли и снова окликнула мужа, но ей ответила тишина. Расстегивая платье, она вышла в коридор и еще раз позвала. Потом вспомнила о времени и сообразила, что он в одном из своих ресторанов, где обычно и находится днем. Сама она всегда где-нибудь крутилась в такой час. В доме, который казался таким неестественно тихим, все, без сомнения, было в порядке. И тем не менее все казалось настороженным, комнаты, словно затаив дыхание, ждали, чтобы она обнаружила… интересно, что? И почему она так уверена, что что-то не так?

Нервы, подумала Ив. Она прошла через ад. Ей нужно принять ванну. Нужно выпить.

Она перешагнула через упавшее на пол платье и подошла к шкафу за домашним халатом. Открыла дверцы — и увидела. Увидела то, о чем пыталась сообщить ей тишина.

Одежда Алекса исчезла вся: рубашки, костюмы, брюки и обувь. Исчезла она настолько основательно, что даже шерстинки не осталось, свидетельствующей о том, что кто-то пользовался этим, пустым теперь кронштейном, полками и деревянной стойкой для одежды и обуви.

То же самое обнаружилось и в ящиках комода. И на ночном столике, и в ванной комнате, и на туалетном столике, и в аптечке. Ив представить не могла, сколько времени понадобилось Алексу, чтобы удалить из дома все следы своего пребывания. Но именно это ее муж и сделал.

Ив проверила кабинет, гостиную и кухню. Все признаки его присутствия в доме — как и в ее жизни — исчезли.

Ублюдок, подумала она, ублюдок. Хорошо рассчитал время. Нельзя было выбрать лучшего момента для удара, который довершит ее публичное унижение. Можно не сомневаться, что эти стервятники, ожидающие на Мэрилебон-Хай-стрит, видели, как он уезжал в до предела нагруженном «вольво». И теперь жаждут подсмотреть ее реакцию на этот заключительный акт разрушения ее жизни.

Ублюдок, снова подумала она. Грязный ублюдок.

Ив вернулась в спальню и торопливо оделась. Заново накрасила губы, причесалась и пригладила брови. Спустилась на кухню, где висел календарь. В квадратике среды аккуратнымпочерком Алекса было написано: «Скипетр». Как удобно, подумала Ив. Ресторан находился в Мейфере, менее чем в десяти минутах езды на машине.

Она увидела, как сделали стойку журналисты, когда она вывела из гаража свой автомобиль. Имевшие поблизости собственные машины разом бросились к ним, чтобы преследовать ее. Констебль у заграждения наклонился к Ив и сказал:

— Не стоит выезжать одной, мисс Боуэн. Я могу вызвать кого-нибудь…

— Отодвиньте заграждение, — сказала она.

— Вся эта свора кинется за вами, как стая ос.

— Отодвиньте заграждение, — повторила она. — Немедленно.

«Вот идиотка», — сказал взгляд констебля, но вслух он произнес:

— Хорошо.

И сдвинул в сторону деревянное заграждение, открывая для Ив выезд на Мэрилебон-Хай-стрит. Она быстро свернула влево и помчалась в направлении Беркли-сквер. «Скипетр» прятался в глубине мощенного булыжником переулка сразу за площадью. Это было красивое кирпичное здание, увитое диким виноградом, со множеством пышных тропических растений у входа.

Ив значительно опередила журналистов, которые потеряли время, добираясь до своих машин и соблюдая правила дорожного движения, которые она нарушила. Ресторан еще не был открыт для посетителей, но Ив знала, что кухонный персонал находится на месте уже часов с двух, а то и дольше, и Алекс среди них. Пройдя к боковому входу, она резко постучала в дверь кольцом медного ключа. И оказалась в кладовой, лицом к лицу с поваром-кондитером, прежде чем ее преследователи успели даже выскочить из своих машин.

— Где он? — спросила Ив.

— Составляет новый соус, — ответил кондитер. — Сегодня у нас особое блюдо из рыбы-меч, и он…

— Избавьте меня от подробностей, — сказала Ив. И двинулась на кухню мимо него, мимо огромных холодильников и открытых шкафов, на полках которых сверкали под ярким освещением кастрюли и сковороды.

Алекс и его шеф-повар беседовали у разделочного стола, склонившись над горкой измельченного чеснока, бутылкой оливкового масла, кучкой нарезанных оливок, пучком кориандра и пока что не тронутой россыпью помидоров, лука и красного перца чили. Вокруг них полным ходом шли приготовления к ужину: помощники готовили суп, закуски и мыли все — от салата до редиса. Запахи стояли умопомрачительные. Будь Ив голодна, у нее потекли бы слюнки. Но сейчас ее меньше всего занимала еда.

— Алекс, — позвала она. Он поднял глаза.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказала Ив.

Она обратила внимание на мгновенно воцарившуюся после ее слов тишину, но затем крышки загрохали о кастрюли еще решительнее. Ив ждала, что Алекс второй раз за сутки поведет себя как слабак-подросток — разве ты не видишь, что я занят? Это может подождать. Но он только сказал шеф-повару:

— Нам до завтра нужно заполучить листья опунции. — И затем Ив: — В кабинете.

На единственном в кабинете стуле сидела над кипой счетов бухгалтерша, по-видимому поглощенная приведением их в мало-мальский порядок. Она подняла голову, когда Алекс открыл дверь.

— Могу поклясться, что в «Смитфилдс» нам опять выставили завышенный счет, Алекс. Надо поменять поставщика или сделать что-то, чтобы…

Внезапно она заметила, что позади Алекса стоит его жена. Женщина опустила счет, о котором говорила, и оглядела комнату, словно ища, где спрятаться.

— Пять минут, Джил, — попросил Алекс. — Если не возражаешь.

— Я мечтала о чашке чая, — ответила женщина и поспешно вышла. Ив отметила, что в глаза ей бухгалтерша не посмотрела.

Алекс закрыл дверь. Ив ожидала, что он будет подавлен, смущен, полон раскаяния или злости. Но она не ожидала увидеть на его лице безысходное отчаяние, залегшее в углубившихся морщинах.

— Объяснись, — потребовала она.

— Какие слова ты желаешь от меня услышать?

— Я не желаю никаких конкретных слов. Я просто хочу знать, что происходит. Я хочу знать, почему. Полагаю, этого я вправе от тебя требовать.

— Значит, ты была дома.

— Разумеется, я была дома. А ты что думал? Или ты надеялся, что об уходе мужа меня известят журналисты? Я так понимаю, ты совершил этот шаг у них на глазах?

— Основную часть вещей я перевез вчера ночью. Остальное утром. Журналистов еще не было.

— Где ты поселился?

— Это не важно.

— Да? Почему? — Она посмотрела на дверь. Припомнила выражение лица бухгалтерши, когда та увидела Ив за спиной Алекса. Что это было? Тревога? Смятение? Вина? Что? — Кто она? — спросила Ив.

Алекс устало закрыл глаза. Казалось, ему потребовалось усилие, чтобы снова открыть их.

— Так ты думаешь, все дело в этом? В другой женщине?

— Я здесь для того, чтобы понять, в чем дело.

— Я вижу. Но я не знаю, смогу ли тебе объяснить. Нет, не так. Я могу объяснить. Я могу объяснить и объяснять хоть до завтра, если ты этого от меня хочешь.

— Это для начала.

— Да начинать-то бессмысленно. Ты все равно не поймешь. Поэтому для нас обоих будет лучше, если мы разойдемся в разные стороны без тягомотины и избавим друг друга от худшего.

— Ты хочешь развода. Да, так? Нет. Подожди. Не отвечай пока. Я хочу убедиться, что поняла. — Ив прошла к столу, положила на него сумочку и повернулась к Алексу. Он стоял на прежнем месте, у двери. — Я только что пережила худшую неделю в своей жизни, и продолжение еще последует. Меня попросили выйти из правительства. Меня попросили не баллотироваться в парламент на следующих выборах. Мою личную жизнь марают во всех таблоидах страны. А ты хочешь развода.

Алекс вздохнул, посмотрел на нее, но ничто в его взгляде не говорило о понимании. Он словно удалился в другой мир, обитатели которого в корне отличались от стоявшей перед ним женщины.

— Посмотри на себя, — измученно проговорил он. — Черт, Ив. Хоть раз посмотри на себя.

— В каком смысле?

— Посмотри, кто ты есть.

Голос его не был ни ледяным, ни жалостным. В нем звучала покорность, которой она никогда не слышала раньше. Он говорил как человек, принявший решение и не заботящийся о том, поймет она его или нет. Ив сложила руки на груди, впившись пальцами в локти, и сказала:

— Я прекрасно знаю, кто я. В настоящий момент — пища для всех газет страны. Объект всеобщего осмеяния. Еще одна жертва безумного желания журналистов сформировать общественное мнение и добиться изменений в правительстве. Но я еще и твоя жена, и как твоя жена я хочу прямых ответов на некоторые вопросы. После шести лет брака я заслуживаю большего, чем эта психоговорильня, Алекс. «Посмотри, кто ты есть» — это достаточное основание лишь для хорошего скандала. Который я тебе и обещаю, если ты не объяснишься. Я ясно выражаюсь?

— Ты всегда ясно выражалась, — ответил ее муж. — Только я все неясно воспринимал. Не видел того, что было у меня под носом, потому что не хотел видеть.

— Ты несешь полную чушь.

— Для тебя чушь. Это естественно. До последней недели я сам посчитал бы это чушью. Чепухой. Глупостью. Полной ахинеей. Чем угодно, только не правдой. Но потом исчезла Шарли, и мне пришлось взглянуть на нашу жизнь без розовых очков. И чем больше я на нее смотрел, тем больше отвратительного в ней находил.

Ив замерла. Их словно бы разделило не только пространство, но и ледяная стена.

— А ты ожидал, что после похищения Шарлотты наша жизнь будет прекрасна? — поинтересовалась она. — После убийства Шарлотты? После того, как ее рождение и смерть стали для всей страны источником нездорового ажиотажа?

— Я ожидал, что ты поведешь себя по-другому. Я ожидал слишком многого.

— Да что ты? И чего же именно ты от меня ожидал, Алекс? Власяницы? Обритой и посыпанной пеплом головы? Разодранных одежд? Каких-то ритуальных выражений скорби, которые ты смог бы одобрить? Ты этого хотел?

Он покачал головой.

— Я хотел, чтобы ты была матерью, — ответил он. — Но понял, что на самом деле ты женщина, родившая ребенка по ошибке.

Ив почувствовала, как ее охватывает жаркий, неистовый гнев.

— Да как ты смеешь предполагать…

— Когда пропала Шарли… — Он умолк, глаза у него покраснели. Он резко откашлялся. — Когда пропала Шарли, ты с самого начала дрожала только за свой политический имидж. Даже сейчас, когда она мертва, ты беспокоишься только о своем имидже. И весь сыр-бор со статьей Лаксфорда тоже разгорелся из-за твоего имиджа. И вот теперь я, мое решение, мой поступок — для тебя не более чем царапинка, портящая твой имидж, выбоинка на твоем политическом пути, нечто, что придется объяснять прессе. Ты живешь в мире, где видимость ставится выше сути. Я был просто слишком глуп, чтобы осознать это, пока не убили Шарли. — Он взялся за дверную ручку.

— Алекс, — произнесла Ив, — если ты сейчас меня бросишь… — Но она не знала, как закончить угрозу.

Он повернулся к ней.

— Я уверен, что ты сумеешь придумать красочный эвфемизм — возможно, даже метафору, — чтобы объяснить журналистам происшедшее между нами. Назови это как хочешь. Мне безразлично. Лишь бы между нами все закончилось.

Он распахнул дверь, сделал шаг в коридор, где его встретил шум ресторанной кухни, потом остановился, обернулся к Ив. Она подумала, что сейчас он скажет что-нибудь об их прошлом, об их совместной жизни, об их готовом прерваться супружеском будущем. Но вместо этого Алекс произнес:

— Пожалуй, самой большой бедой было мое желание найти в тебе любящую душу и вера в то, что желаемое и есть действительное.

— Ты собираешься выступить перед прессой? — спросила она.

Он ответил ей ледяной улыбкой.

— Боже мой, Ив, — произнес он. — Господи. Боже мой.

28

Лаксфорд нашел ее в комнате Лео. Она разбирала рисунки сына и раскладывала в аккуратные стопки по темам. Здесь были тщательные копии ангелов Джотто, Мадонн и святых. Выполненные быстрыми штрихами изображения балерин и лучших танцоров. Рядом маленькая стопка с животными, в основном белками и мышами. И отдельно, в центре — мальчик, уныло сидящий на трехногом табурете за тюремной решеткой. Рисунок был похож на иллюстрацию к детской книжке. Не из Диккенса ли взял ее Лео, подумалось Лаксфорду.

Фиона разглядывала этот последний рисунок, прижимая клетчатую пижамную курточку сына к щеке и тихонько раскачиваясь на стуле.

Лаксфорд не представлял, как она перенесет новый удар, который он на нее обрушит. Всю дорогу из Вестминстера в Хайгейт он боролся со своим прошлым и совестью. Но не придумал, как, не слишком травмируя жену, сообщить ей о теперешнем требовании похитителя. Поскольку весь ужас состоял в том, что у него не было сведений, которых требовал от него этот человек. И Лаксфорд не мог представить, как ему сказать Фионе, что жизнь их сына лежит на чаше весов, на противоположную чашу которых ему положить нечего.

— Тебе звонили, — тихо проговорила Фиона. Она не отрывала взгляда от рисунка.

У Лаксфорда засосало под ложечкой.

— Он…

— Не похититель. Сначала твой босс, Питер Огилви. Он хотел знать, почему ты скрыл происшедшее с Лео.

— Господи боже, — прошептал Лаксфорд. — Кто ему донес?

— Он сказал, чтобы ты сразу же ему перезвонил. Сказал, что ты забываешь свои обязательства перед газетой. Что ты ключ к самой сенсационной истории года, и если ты утаиваешь сведения от собственной газеты, он хочет знать, почему.

— О, господи, Фи. Прости меня.

— Еще звонил Родни. Он хочет знать, что ставить завтра на первую полосу. А мисс Уоллес хочет знать, следует ли ей разрешать Родни использовать твой кабинет для совещаний. Я не знала, что им ответить, и сказала, что ты перезвонишь, когда сможешь.

— К черту их.

Она тихонько раскачивалась на стуле, словно ей удалось отрешиться от происходящего. Лаксфорд нагнулся к ней и поцеловал в макушку цвета меда.

— Я так боюсь за него, — сказал Фиона. — Я представляю его одного. Замерзшего. Голодного. Он храбрится, но все время недоумевает, что же случилось и почему. Помню, мы читали историю о похищении, где жертву положили в гроб и закопали живой с запасом воздуха. И найти ее нужно было до того, как она задохнется. И я так боюсь, что Лео… что кто-то может причинить ему вред.

— Не надо, — сказал Лаксфорд.

— Он не поймет, что случилось. И я хочу что-то сделать, чтобы помочь ему понять. Я чувствую себя такой никчемной. Сижу здесь и жду. И не в состоянии ничего сделать, когда где-то там какой-то человек держит в заложниках весь мой мир. Я не могу думать об ужасе, который испытывает Лео. И не могу думать ни о чем другом.

Лаксфорд встал на колени рядом со стулом. Фиона повернулась к нему лицом, коснулась виска, опустила руку на плечо.

— Я знаю, что ты тоже страдаешь. Я знала это с самого начала, но не хотела видеть, потому что искала виноватого. И ты подвернулся.

— Я это заслужил. Если бы не я, ничего этого не случилось бы.

— Одиннадцать лет назад ты сделал что-то не то, Деннис. Но ты не виноват в том, что случилось теперь. Ты такая же жертва, как Лео. Как Шарлотта и ее мать. Я знаю.

Великодушие ее прощения словно когтями стиснуло сердце Лаксфорда. Чувствуя, как сосет под ложечкой, он проговорил:

— Я должен кое-что тебе сказать. Серьезные глаза Фионы посмотрели на него.

— То, что было упущено в утренней газете, — констатировала она. — Ив Боуэн догадалась, что. Говори. Все нормально.

Ничего нормального тут не было. И не могло быть. Фиона сказала, что искала виновного, и до этого дня он занимался тем же. Только он винил Ивлин, объясняя смерть Шарлотты и похищение Лео ее паранойей, ненавистью и непроходимой глупостью. Но теперь он знал, где лежит настоящая ответственность. И, поделившись этим с женой, он просто сразит Фиону.

— Говори же, Деннис, — повторила она.

И он заговорил. Начал с того немногого, чем смогла дополнить статью Ив Боуэн, продолжил истолкованием слова «первенец», предложенным инспектором Линли, и в заключение выдавил из себя то, над чем думал всю дорогу из Нью-Скотленд-Ярда:

— Фиона, я не знаю этого третьего ребенка. Я никогда не знал о его существовании до сего дня. Бог мне свидетель, я не знаю, кто это.

Фиона казалась ошеломленной.

— Но как же ты можешь не знать?.. — И когда до нее дошло, что означает его неведение, она отвернулась. — Их было так много, Деннис?

Лаксфорд подыскивал способ объяснить, кем он был все те годы до их знакомства, что двигало им, какие демоны его терзали.

— До встречи с тобой, Фиона, я просто занимался сексом.

— Как зубы чистил?

— Мне было это нужно, нужно было увериться… — Он сделал неопределенный жест. — Я даже не знаю, в чем.

— Ты не знаешь? Действительно не знаешь? Или не хочешь сказать?

— Хорошо, — ответил он. — В своей мужественности. В способности нравиться женщинам. Потому что я постоянно боялся, что, перестав доказывать себе, насколько безумно я нравлюсь женщинам…

Он повернулся, как и Фиона, к столу Лео, к его рисункам, тонким, нежным, проникнутым чувством. Они воплощали страх, который он всю жизнь загонял в глубь себя. В конце концов за него договорила жена:

— Ты свихнешься на том, что безумно нравишься мужчинам.

— Да, — сказал он. — Точно. Я думал, что со мной, должно быть, что-то не так. Думал, что от меня что-то исходит: аура, запах, невысказанное приглашение…

— Как от Лео.

— Как от Лео.

Фиона взяла рисунок сына, на котором был изображен мальчик. Подняла так, чтобы свет падал прямо на него, и сказала:

— Вот так себя чувствует Лео.

— Мы вернем его. Я напишу новый материал. Я признаюсь. Я скажу все что угодно. Перечислю всех женщин, которых знал, и буду умолять их объявиться, если…

— Лео не сейчас так себя чувствует, Деннис. Я имею в виду, так Лео чувствует себя постоянно.

Лаксфорд взял рисунок. Поднеся его поближе к глазам, он узнал в мальчике Лео. Такие же светлые волосы, слишком длинные ноги, и тонкие лодыжки торчат из брюк, из которых мальчик вырос, носки сползли. И эти уныло поникшие плечи он видел всего неделю назад в ресторане на Понд-сквер. Еще внимательнее приглядевшись, Лаксфорд понял, что сначала был нарисован и другой человек, потом стертый ластиком. Но по оставшимся на бумаге вдавлинам можно было определить — вот клетчатые подтяжки, вот накрахмаленный воротничок, вот шрам на подбородке. Эта фигура была несоразмерно велика — нечеловечески велика — и нависала над ребенком, как олицетворение рока.

Лаксфорд смял рисунок. Он чувствовал себя уничтоженным.

— Прости меня, Боже. Неужели я был с ним настолько жесток?

— Настолько же, насколько и к себе. Впервые со школьных времен, когда он усвоил, как важно скрывать свои чувства, Лаксфорд ощутил опасно нарастающую в груди боль, но сдержал слезы.

— Я хотел, чтобы он был мужчиной, — сказал он.

— Знаю, Деннис, — ответила Фиона. — Но как от него этого требовать? Он не может стать мужчиной, пока ему не позволят быть маленьким мальчиком.


Барбара Хейверс окончательно пала духом, когда, вернувшись из Стэнтон-Сент-Бернарда, поняла, что на дорожке у «Приюта жаворонка» нет машины Робина. Не то чтобы она думала о встрече с ним после странного разговора в Селией, но, увидев пустующим место, где он обычно ставил свой «эскорт», тихо ругнулась и осознала, что рассчитывала обговорить дело с коллегой, как обговаривали они ход расследования с инспектором Линли.

Она снова навестила дом священника в Стэнтон-Сент-Бернарде, где показала фотографию Денниса Лаксфорода мистеру Мэтесону и его жене. Они долго ее разглядывали, обменивались репликами, но в конце концов извинились и сказали, что не помнят такого человека.

Такой же ответ она получила и от всех остальных жителей деревни. Почти все, с кем она встретилась, желали бы помочь, но не могли. Поэтому, измученная и голодная, Барбара вернулась в «Приют жаворонка». Время звонка в Лондон все равно уже давно прошло. А Линли наверняка его ждал, чтобы сунуть что-нибудь в пасть Хильеру и на время от него отвязаться.

Она поплелась к двери. О Лео Лаксфорде не было ни слуху ни духу. Сержант Стенли снова запустил в действие свой механизм прочесывания, наибольший упор делая на окрестности ветряной мельницы. Но у них не было достоверных сведений, что ребенок вообще в Уилтшире, и, показывая его фотографию во всех деревнях, селах и городках, они наталкивались лишь на покачивания головами.

Барбара гадала, как могли бесследно исчезнуть два ребенка. Она сама воспитывалась в беспорядочно разраставшейся столице, и в детстве ей бесконечно внушали одно правило, стоявшее на втором месте после «прежде чем переходить улицу, посмотри в обе стороны». А именно: «Никогда не разговаривай с чужими людьми». Так что же случилось с этими двумя детьми? — не понимала Барбара. Никто не видел, чтобы их, кричащих, куда-то тащили, следовательно, оба они пошли добровольно. Значит, их никогда не предостерегали от незнакомцев? Барбара не могла в это поверить. А если им, так же как ей, вдалбливали это непреходящее правило, тогда напрашивался единственный вывод: похитивший их человек не был для них чужим. А кто был связан с обоими детьми?

Барбара слишком проголодалась, чтобы строить какие-то догадки. Ей необходимо было поесть — по дороге она купила в каком-то магазинчике мясной пирог («просто поставьте его в духовку»), — а уж после еды у нее, возможно, появится сахар в крови и мыслительные способности, необходимые для обработки имеющейся информации и поиска связи между Шарлоттой и Лео.

Входя в дом с мясным пирогом, она посмотрела на часы. Почти восемь, идеальное время для элегантно сервированного ужина. Барбара надеялась, что Коррин Пейн не станет возражать, если она на некоторое время узурпирует духовку.

— Робби? — послышался из столовой слабый голос Коррин. — Это ты, дорогой?

— Это я, — сказала Барбара.

— О! Барбара.

Поскольку путь на кухню лежал через столовую, Барбара не могла избежать встречи с этой женщиной. Та стояла у обеденного стола, на котором был разложен отрез хлопчатобумажной ткани с растительным узором. Коррин приколола к нему выкройку и готовилась резать.

— Здравствуйте, ничего, если я воспользуюсь духовкой? — спросила Барбара, показывая Коррин пирог.

— Робби не с вами? — Коррин сделала на материале первый надрез.

— Думаю, он еще не кончил.

Сказав это, Барбара сообразила, что употребила не самое лучшее слово.

Не отрываясь от своего занятия, Коррин улыбнулась и пробормотала:

— Вы тоже, я полагаю?

У Барбары защекотало в затылке, но она попыталась ответить как можно небрежнее:

— Да, дел невпроворот. Я только разогрею это и не буду вам мешать. — Она двинулась в сторону кухни.

— Вы почти убедили Селию, — заметила Коррин. Барбара остановилась.

— Что? Убедила?

— Насчет вас и Робби. — Женщина продолжала вырезать по выкройке ткань. Показалось это Барбаре, или ножницы Коррин защелкали быстрее? — Она позвонила часа два назад. Вы ведь этого не ожидали, а, Барбара? Я все поняла по ее голосу — я это умею, — и хотя она не желала говорить, я вытянула из нее вашу историю. Думаю, Селии нужно было поговорить. Человеку это нужно, знаете ли. А вы не хотите со мной поговорить?

Она подняла глаза, довольно дружелюбно посмотрев на Барбару, но от ее взмаха ножницами по спине у Барбары побежали мурашки.

Увиливать Барбара не умела, поэтому, поискав подходящую реплику, закончила тем, что сказала:

— Селия ошибается насчет меня и Робина, миссис Пейн. Не знаю, с чего она это взяла, но все совсем не так.

— Коррин, вы должны называть меня Коррин, — сказала миссис Пейн и снова принялась резать.

— Хорошо. Коррин. Так я только положу его в духовку и…

— Женщины не ошибаются, Барбара. Для этого у нас слишком развита интуиция. Я и сама заметила в Робби перемену. Просто до вашего приезда не знала, кто за этим стоит. Я понимаю, почему вы могли солгать Селии. — На слове «солгать» ножницы щелкнули особенно сильно. — В конце концов, она невеста Робби. Но мне вы лгать не должны. Это не годится. — Коррин кашлянула. Барбара впервые обратила внимание на ее затрудненное дыхание. Та молодцевато постучала себя по груди и сказала: — Гадкая старая астма. Слишком много пыльцы в воздухе.

— Несладко вам весной, — согласилась Барбара.

— Вы даже не представляете, насколько несладко. — Продолжая резать, Коррин двигалась вокруг стола и теперь оказалась между Барбарой и кухонной дверью. Наклонив голову, миссис Пейн ласково улыбнулась. — Поэтому говорите, Барбара. Не лгите Коррин.

— Миссис Пейн… Коррин. Селия расстроена из-за того, что Робин очень занят. Но так всегда бывает при расследовании убийства. Тебя затягивает, и ты на время обо всем забываешь. Но когда дело закончится, жизнь вернется в обычное русло, и если Селия проявит терпение, то увидит, что я говорю правду.

Коррин похлопала кончиками ножниц по губе и оценивающе посмотрела на Барбару. Потом вернулась как к вырезанию детали кроя, так и к прежней теме.

— Прошу, не считайте меня дурочкой, дорогая. Это вас недостойно. Я слышала, что вы были вместе. Робби старался проявлять осторожность. Он всегда был очень деликатным в этом отношении. Но я слышала, как он входил к вам ночью, поэтому я бы предпочла, чтобы мы во всем были друг с другом откровенны. Ложь так неприятна, не так ли?

Барбара на мгновение даже лишилась дара речи. Запинаясь, она переспросила:

— Входил? Миссис Пейн, вы думаете, что мы…

— Как я сказала, Барбара, вы можете иметь все основания лгать Селии. Все же она его невеста. Но мне вы лгать не должны. Вы гостья в моем доме, и это не очень хорошо.

Платная гостья, захотелось поправить Барбаре, когда ножницы Коррин начали набирать темп. А вскоре уже и бывшая гостья, если только удастся достаточно быстро уложить вещи.

— Вы все не так поняли, и вы и Селия. Но позвольте мне от вас съехать. Так будет лучше для всех.

— И развязать вам руки в отношении Робби? Чтобы вы могли свободно у вас встречаться и заниматься своими делами? — Коррин покачала головой. — Так не пойдет. И будет несправедливо по отношению к Селии, правда же? Правда. Думаю, вам лучше остаться здесь. Мы все выясним, как только Робби вернется домой.

— Тут нечего выяснять. Мне жаль, что у Робина и Селии произошла размолвка, но я тут ни при чем. И вы только до крайности смутите его, если раздуете неизвестно во что то, что он и я… что мы… что он был… то есть, пока я здесь… — Барбара никогда еще не была в таком смятении.

— Вы считаете, что я все выдумываю? — спросила Коррин. — Вы обвиняете меня в клевете?

— Вовсе нет. Я только говорю, что вы заблуждаетесь, полагая…

— Заблуждаться и лгать — это одно и то нее, дорогая. Слово «заблуждаться» мы употребляем вместо слова «лгать».

— Может, вы и употребляете, но я…

— Не спорьте со мной. — Из груди Коррин вырывалось хриплое дыхание. — И не отрицайте. Я знаю, что я слышала и что это означает. И если вы считаете, что можете раздвинуть ноги и увести моего Робби от девушки, на которой он собирается жениться…

— Миссис Пейн. Коррин…

— …то вам лучше еще раз подумать. Потому что я этого не потерплю. Селия этого не потерпит. А Робби… Робби… — Она судорожно глотнула воздуха.

— Вы зря накручиваете себя, — сказала Барбара. — Вам в лицо бросилась кровь. Прошу вас, сядьте. Давайте поговорим, если вы хотите. Я попытаюсь объяснить. Только сядьте, а то вам будет плохо.

— А вам только этого и надо, да? — Коррин ткнула в воздух ножницами так, что у Барбары натянулись все нервы. — Разве не это вы запланировали с самого начала? Убрать его маму с дороги, чтобы никто не мог помочь ему осознать, что он готов выбросить свою жизнь за кусок дерьма, когда может получить… — Звякнули, упав на стол, ножницы. Миссис Пейн схватилась за грудь.

Ругнувшись, Барбара шагнула к женщине, та отмахнулась от нее, с хрипом втягивая в себя воздух.

— Миссис Пейн, — сказала Барбара, — проявите благоразумие. Я познакомилась с Робином всего два дня назад. В общей сложности мы провели вместе не более шести часов, так как работаем над разными аспектами дела. Вдумайтесь в это, пожалуйста. Неужели я, по-вашему, похожа на femme fatale[37]? Неужели я похожа на женщину, в комнату к которой Робин захочет забраться среди ночи? И после знакомства продолжительностью в шесть часов? Где тут смысл?

В присутствии врага

— Я наблюдала за вами двумя. — Коррин совсем задыхалась. — Я видела. И я знаю. Я знаю, потому что я звонила… — Ее пальцы впились в грудь.

— Тихо-тихо, прошу вас. Постарайтесь не волноваться. Если вы не успокоитесь, то…

— Мы с Сэмом… Мы назначили дату, и я думала, что он захочет… первым… — Коррин засипела. — Узнать… — Она кашлянула, но не сдалась. — Но его там не было. И нам обеим известно почему, и неужели вам не стыдно — не стыдно, не стыдно — красть чужого мужчину? — Последняя фраза добила ее. Она повалилась грудью на стол, дыша словно сквозь игольное ушко, вцепилась в ткань, которую кроила, и осела на пол, стащив материал за собой.

Барбара бросилась к ней, крича:

— Миссис Пейн! Черт! Миссис Пейн!

Она перевернула Коррин на спину. Лицо женщины из красного сделалось белым, губы посинели.

— Воздуху, — выдавила она. — Вдохнуть… Барбара без церемоний опустила ее на пол и кинулась на поиски.

— Ингалятор. Миссис Пейн, где он?

Пальцы Коррин слабо шевельнулись, указывая на лестницу.

— Наверху? В вашей комнате? В ванной? Где?

— Воздуху… прошу… лестница…

Барбара рванула наверх, первым делом в ванную. Там она распахнула дверцы аптечки, смахнула половину содержимого в раковину. Ингалятора здесь не оказалось.

Затем она побежала в комнату Коррин. Вывалила на пол все из ящиков комода, из ящиков ночного столика. Посмотрела на книжных полках. В стенном шкафу с одеждой. Ничего.

Барбара выскочила в коридор, услышала мучительные хрипы миссис Пейн, которые как будто замирали. Ругаясь, Барбара начала выкидывать на пол лежавшие на полках в стенном шкафу простыни, полотенца, свечи, настольные игры, одеяла, фотоальбомы. Она опустошила шкаф меньше чем за двадцать секунд, но успеха добилась не большего, чем в остальных местах.

Но она же сказала «лестница». Разве не «лестница» она сказала? Неужели она имела в виду?..

Барбара сбежала вниз. У основания лестницы стоял полукруглый столик. И там, между стопкой свежих газет, горшком с пышным растением и двумя декоративными керамическими фигурками стоял ингалятор. Барбара метнулась с ним в столовую, приложила его ко рту женщины и судорожно нажала на клапан, приговаривая:

— Дышите. О, боже. Дышите.

И стала ждать действия медицинского волшебства.

Прошло десять секунд. Двадцать. Наконец Коррин задышала легче. Она продолжала дышать с помощью ингалятора. Барбара поддерживала миссис Пейн, чтобы та ненароком не померла.

В таком положении и застал их Робин, войдя в дом минут через пять.


Линли поужинал в своем кабинете, воспользовавшись услугами четвертого этажа. Трижды он звонил Хейверс — два раза в Амсфорд и один раз в «Приют жаворонка», где оставил сообщение женщине, которая убийственно вежливым тоном произнесла:

— Не беспокойтесь, инспектор, она обязательно его получит.

Из чего Линли заключил, что Барбара получит гораздо больше, чем его просьбу позвонить в Лондон с дневным отчетом о своей части расследования.

Позвонил он и Сент-Джеймсу. Ответила Дебора, сказавшая, что мужа не было дома, когда полчаса назад она сама вернулась после целого дня съемок у церкви Святого Ботолфа.

— Как насмотришься на бездомных… — продолжала она. — Все остальное становится таким мелким, правда, Томми?

Воспользовавшись возможностью, он сказал:

— Деб, насчет понедельника. Мне нечего сказать в свое оправдание, кроме того, что я вел себя по-хамски. Обвинения в убийстве детей были непростительными. Я ужасно сожалею.

После вдумчивой и очень характерной для нее паузы Дебора ответила:

— Я тоже сожалею. Я очень чувствительна к этой теме. К детям. Ты знаешь.

— Знаю. Знаю. Простишь меня?

— Сто лет назад простила, дорогой Томми. Хотя с момента ссоры прошло всего сорок восемь часов.

Поговорив с Деборой, Линли позвонил секретарю Хильера и назвал приблизительное время своего появления у заместителя комиссара с отчетом. Потом позвонил Хелен, которая сказала то, что он уже знал: что Сент-Джеймс хочет поговорить с ним еще с полудня.

— Понятия не имею, что там стряслось, но, кажется, это как-то связано с фотографией Шарлотты Боуэн, которую ты оставил у Саймона в понедельник.

— Я говорил об этом с Деборой. Я извинился. Я не могу вернуть свои слова назад, но она как будто готова меня простить.

— Она такая.

— Да. А ты? Ты готова?

Последовало молчание. Потом на том конце звякнула посуда, и Линли понял, что застал Хелен за ужином, и это напомнило ему, что после завтрака он практически не думал о еде.

— Хелен? — позвал он.

— Саймон сказал, что я должна решить, — наконец проговорила она. — Либо головой в омут, либо порвать совсем. Сам он из тех, кто бросается в омут. Он говорит, что ему нравятся треволнения супружеской жизни.

Хелен коснулась сути их отношений, что было совсем на нее не похоже. Линли не мог понять, хорошо это или плохо. Хелен обычно извивалась ужом, пытаясь выкрутиться, но Линли знал, что в словах Сент-Джеймса заключалась правда. Они не могли продолжать в том же духе до бесконечности, она — колебаться в принятии окончательного решения, а он — мириться с ее колебаниями, лишь бы не получить прямого отказа.

— Хелен, ты свободна в эти выходные? — спросил он.

— Я планировала пообедать с матерью. А что? Ты не будешь работать, дорогой?

— Не знаю. Вероятно, буду. И даже наверняка, если расследование не завершится.

— Тогда что?..

— Я подумал, что мы могли бы пожениться. Лицензия у нас есть. Мне кажется, самое время ею воспользоваться.

— Вот так, да?

— Прямиком в омут.

— А как же твоя семья? А моя? А гости, церковь, прием?..

— А как насчет того, чтобы пожениться? — настаивал он. Голос его звучал непринужденно, но сердце трепетало. — Решайся, милая. Забудь о мишуре. Если захочешь, все это мы устроим после. Настало время совершить прыжок.

Он почти чувствовал, как она взвешивает «за» и «против», пытаясь предугадать все возможные последствия своего согласия на то, чтобы навсегда и публично связать свою жизнь с его жизнью. Когда речь шла о необходимости на чем-то остановиться, импульсивность Хелен Клайд бесследно улетучивалась. Раздвоенность ее чувств бесила Линли, но он давно понял, что она является неотъемлемой частью существа Хелен. Она могла потратить четверть часа, обдумывая, какие утром надеть чулки, и еще двадцать минут подбирать к ним идеально подходящие серьги. Так чего удивляться, что последние полтора года она провела в размышлениях; сначала — выйти ли вообще, а потом — когда выйти за него замуж.

— Хелен, я все понимаю. Я знаю, что принять это решение трудно и страшно. Видит Бог, я сам сомневаюсь. Но это вполне естественно, и наступает время, когда мужчине и женщине приходится…

— Дорогой, я все это знаю, — рассудительно проговорила она. — Тебе не нужно меня убеждать.

— Не нужно? Тогда, бога ради, почему ты не скажешь?..

— Что?

— Не скажешь — да. Скажи, что ты согласна. Скажи что-нибудь. Дай мне какой-нибудь знак.

— Прости. У меня и мысли не было, что тебе нужен знак. Я просто задумалась.

— О чем?

— О самом главном.

— А именно?

— Господи. Я полагала, ты меня достаточно знаешь, чтобы догадаться. Что мне надеть?

Линли ответил, что ему все равно, что она наденет. Что ему все равно, что она будет носить всю оставшуюся жизнь. Хоть рубище, если пожелает. Хелен засмеялась и сказала, что ловит его на слове.

— У меня как раз есть аксессуары к рубищу.

После этого Линли почувствовал, как он проголодался, и отправился на четвертый этаж, где всем предлагался сэндвич с авокадо и креветками. Линли купил его, яблоко и чашку кофе и отнес к себе. На середине импровизированного ужина в дверях кабинета появился Уинстон Нката с листком бумаги в руках. Вид у констебля был озадаченный.

— Что такое? — спросил Линли.

Проведя пальцем по шраму на щеке, Нката сказал:

— Не знаю, что и думать. — Пристроив свою долговязую фигуру на стуле, Нката вернулся к листку бумаги. — Я только что говорил с участком на Уигмор-стрит. Со вчерашнего дня они проверяли констеблей-добровольцев. Помните?

— Констеблей-добровольцев? — И когда Нката кивнул, спросил: — И что с ними?

— Вы помните, что ни один из штатных сотрудников с Уигмор-стрит не прогонял на прошлой неделе того типа из Кросс-Киз-клоуз?

— Джека Беарда? Да. Поэтому мы решили, что действовал один из добровольцев. Вы его обнаружили?

— Задача невыполнимая.

— Почему? Они не аккуратно ведут записи? Сменился персонал? Что случилось?

— «Нет» на два ваших вопроса и «ничего» на третий, — сказал Нката. — С отчетностью у них все в порядке. И тот же человек, что и всегда, распоряжался добровольцами. И никто не увольнялся на прошлой неделе. И никто новый не заступал на дежурство.

— Так о чем вы тогда говорите?

— Что Джека Беарда прогнал не констебль-доброволец. И не штатный сотрудник с Уигмор-стрит. — Нката смял листок и выбросил в корзину. — У меня такое чувство, что Джека Беарда вообще никто не прогонял.

Линли задумался. В этом не было смысла. У них имелись два независимых, подтверждающих друг друга заявления — помимо слов самого бродяги, — что Беарда действительно прогнали из Мэрилебонских переулков в тот самый день, когда исчезла Шарлотта Боуэн. Хотя вначале оба заявления были получены Хелен, сотрудники полиции сняли официальные показания с тех же самых людей, которые были свидетелями разговора между бродягой и констеблем, выгнавшим его из переулка. И если только Джек Беард не вступил с обитателями Кросс-Киз-клоуз в заговор, должно было существовать другое объяснение. Например, подумал Линли, кто-то выдал себя за констебля. Достать полицейскую форму можно — взять напрокат в какой-нибудь бутафорной лавке.

Линли встревожился, осознав, что стоит за этой мыслью. Он сказал скорее себе, чем Нкате:

— Перед нами открытое поле.

— Сдается мне, что перед нами поле, на котором ничего нет.

— Не думаю.

Линли посмотрел на часы. Было слишком поздно начинать обзванивать костюмерные магазины, но сколько их может быть в Лондоне? Десять? Двенадцать? Наверняка меньше двадцати, и завтра первым делом…

Зазвонил телефон. Мистер Сент-Джеймс ожидает внизу, сообщили с коммутатора. Инспектор примет его? Линли ответил, что примет. Обязательно примет. И послал Нкату привести Саймона.

Войдя вместе с Уинстоном Нкатой в кабинет Линли спустя пять минут, Сент-Джеймс, не тратя времени на приветствие, сказал лишь:

— Извини. Я больше не мог ждать, когда ты мне перезвонишь.

— Тут настоящий сумасшедший дом, — ответил Линли.

— Точно. — Сент-Джеймс сел. С собой у него был большой коричневый конверт, который он прислонил к ножке стула. — И как продвигается твое расследование? «Ивнинг стэндард» уделяет все внимание неназванному подозреваемому в Уилтшире. Это тот механик, о котором ты говорил мне вчера вечером?

— Благодарите Хильера, — сказал Линли. — Он хочет, чтобы население знало — его налоги тратят на поддержание правопорядка.

— Что еще у тебя есть?

— Огромное количество разрозненных нитей. Пытаемся их как-то связать.

Он поделился с Сент-Джеймсом последними из раздобытых, как в Лондоне, так и в Уилтшире, данных. Сент-Джеймс слушал внимательно, изредка задавая вопросы. Уверена ли сержант Хейверс, что на фотографии, которую она видела в Беверстоке, та самая мельница, где держали Шарлотту Боуэн? Есть ли связь между церковным праздником в Стэнтон-Сент-Бернарде и кем-нибудь из так или иначе причастных к делу? Нашлись ли другие вещи Шарлотты — какие-нибудь еще предметы одежды, учебники, флейта? Может ли Линли идентифицировать акцент звонившего Деннису Лаксфорду в этот день? Есть ли у Дэмьена Чэмберса знакомые в Уилтшире, особенно знакомые, работающие там в полиции?

Линли ответил, что эту линию Чэмберса они не отработали. Да, по своим политическим убеждениям он был солидарен с ИРА, но его контакты с боевиками весьма сомнительны. Линли перечислил все, что они собрали на Чэмберса, и в заключение спросил:

— А что? У тебя есть против него улики?

— Я не могу забыть того, что он единственный, кроме одноклассниц девочки, называл ее Лотти. И поэтому он — единственная связка, которую я пока нахожу между Шарлоттой и тем, кто ее убил.

— Да мало ли кто мог знать, как называют девочку, и при этом так к ней не обращаться, — заметил Нката. — Если ее школьные подружки называли ее Лотти, об этом могли знать ее учителя. Родители одноклассниц. Ее собственные родители. Не говоря уже об учителе танцев, руководителе хора, священнике той церкви, куда она ходила. Да любой мог услышать, если кто-то окликнул ее по имени, когда она шла по улице.

— Уинстон прав, — сказал Линли. — Почему ты так зациклился на имени, Саймон?

— Потому что мне кажется, убийца, выдав, что знает уменьшительное имя Шарлотты, допустил одну из своих ошибок, — сказал Сент-Джеймс. — Второй стал отпечаток большого пальца…

— …внутри магнитофона, — подхватил Линли. — Есть еще ошибки?

— Еще одна, я думаю.

Сент-Джеймс взял коричневый конверт и вытряхнул на стол Линли его содержимое — фотографию мертвого тела Шарлотты Боуэн, которую тот бросил Деборе и так и не забрал после ссоры.

— Есть у тебя письма похитителя? — спросил Сент-Джеймс.

— Только копии.

— Подойдет.

Линли положил их рядом с фотографией и напряг мозги в попытке обнаружить между ними связь. Сент-Джеймс тем временем обошел стол и встал рядом с инспектором. Нката наклонился над столом.

— На прошлой неделе я долго занимался этими записками, — сказал Сент-Джеймс, — в среду вечером после встречи с Ив Боуэн и Дэмьеном Чэмберсом. Я не находил себе места, пытаясь сложить куски головоломки и поэтому тщательно проанализировал почерк. — Говоря, он стал показывать тупым концом карандаша на нужные буквы. — Обрати внимание, как он выписывает буквы, Томми.

— Я вижу, что обе записки — работа одного человека, — сказал Линли.

— Да. А теперь посмотри сюда. — Саймон перевернул фотографию Шарлотты Боуэн, на обратной стороне значилось ее имя. — Посмотри на удвоенное «т». Посмотри на «у».

— О, боже, — прошептал Линли.

Нката поднялся и, обогнув стол, встал по другую сторону кресла Линли.

— Поэтому я и спросил о связях Дэмьена Чэмберса в Уилтшире, — сказал Сент-Джеймс. — Потому что мне кажется, что только имея такого информатора, как, например, Чэмберс, человек, написавший имя Шарлотты на обороте этой фотографии, мог узнать ее уменьшительное имя еще тогда, когда писал оба этих письма.

Линли мысленно пробежался по всем имеющимся у них фактам. Они вели, похоже, к одному разумному, пугающему и неизбежному выводу. Уинстон Нката выпрямился и сформулировал этот вывод. Испустив тяжкий вздох, он сказал:

— По-моему, дело пахнет керосином.

— Я тоже так думаю, — ответил Линли и снял трубку.

29

Увидев Барбару и свою мать на полу, Робин побелел как полотно. С криком: «Мам!» он упал на колени и осторожно взял Коррин за руку, словно она могла рассыпаться от грубого прикосновения.

— Ей уже лучше, — сказала Барбара. — У нее был приступ, но теперь он позади. Я перевернула все вверх дном, ища ингалятор. Наверху настоящий погром.

Робин словно не слышал ее.

— Мам? Что случилось? Мам? Как ты себя чувствуешь? — спрашивал он.

Коррин потянулась к сыну.

— Дружочек. Робби, — невнятно проговорила она, хотя ее дыхание почти нормализовалось. — Был приступ, дорогой. Но Барбара… мне помогла. Как раз вовремя. Не волнуйся.

Робин настоял, чтобы она немедленно легла в постель.

— Я позвоню Сэму, мам. Хочешь? Попросить Сэма приехать?

Ее веки дрогнули, когда она устало покачала головой.

— Хочу только своего мальчика, — пробормотала она. — Моего Робби. Как в прежние времена. Ты можешь, дорогой?

— Конечно, могу. — В голосе Робина прозвучало возмущение. — Почему это я не смогу? Ты же моя мама. Что у тебя за мысли?

Барбара прекрасно знала, какие у Коррин мысли, но ничего не сказала. Она была более чем рада перепоручить миссис Пейн заботам ее сына. Она помогла Робину поднять Коррин и проводить ее наверх. Робин с матерью вошли в спальню и закрыли за собой дверь. До Барбары донеслись их голоса — дрожащий Коррин и успокаивающий Робина.

Оставшись в коридоре, Барбара присела на пол среди вещей, выброшенных ею из стенного шкафа. Стала подбирать простыни и полотенца и дошла уже до настольных игр, свечей и всякой всячины, когда из спальни матери вышел Робин и тихонько прикрыл за собой дверь.

— Оставьте, Барбара, — поспешно сказал он, увидев, чем она занимается. — Я сам всеуберу.

— Я же это устроила.

— Вы спасли моей матери жизнь. — Подойдя к Барбаре, он протянул руку. — Поднимайтесь, — сказал он. — Это приказ. — И смягчил свои слова улыбкой, добавив: — Или какой-то мелкий констеблишка не вправе вам приказывать?

— Вряд ли вас можно назвать мелким констеблишкой.

— Рад это слышать.

Барбара дала ему руку и позволила помочь ей подняться. Она не слишком преуспела в наведении порядка и сказала, кивнув в сторону спальни:

— То же самое я натворила и в ее комнате. Но вы, полагаю, видели.

— Я все уберу. И здесь тоже. Вы ужинали?

— Я купила кое-что в кулинарии и как раз собиралась разогреть.

— Это не годится.

— Да ничего, сойдет. Правда. Это мясной пирог.

— Барбара…

Он произнес ее имя так, будто собирался добавить что-то важное. Голос Робина прозвучал негромко, внезапно оттененный чувством, которое Барбара определить не смогла. Она быстро ответила:

— Я купила мясной пирог в магазине Элвиса Патела. Вы там когда-нибудь были?

— Барбара…

Она продолжала с удвоенной решимостью:

— Я как раз шла на кухню, чтобы его разогреть. А тут у вашей мамы начался приступ. Я едва нашла ингалятор. Что я натворила в доме… — Она умолкла. Робин напряженно смотрел на нее, и эта напряженность, в которой для женщины более опытной заключалась бы целая энциклопедия невысказанного, сообщила Барбаре только то, что она вошла в воды более глубокие, чем думала вначале. Он в третий раз назвал ее по имени, и она почувствовала разливающийся в груди жар. Что, черт возьми, означает этот пристальный взгляд? Более того, почему он произнес «Барбара» так же мягко, как она обычно спрашивает: «Еще взбитых сливок?» Она торопливо продолжала: — В любом случае приступ у вашей мамы разыгрался в течение десяти минут с момента моего возвращения, поэтому мне так и не удалось разогреть пирог.

— Значит, ужин вам не помешает, — рассудительно заметил Робин. — Да и мне тоже. — Он взял ее за руку и нежным пожатием направил в сторону лестницы. — Я хорошо готовлю, — сказал Робин. — И я купил бараньи отбивные, которые пожарю для нас. Еще у нас есть свежие брокколи и приличная морковка. — Помолчав, он посмотрел ей прямо в лицо. Это было похоже на вызов, и Барбара не совсем поняла, какого рода вызов. — Вы позволите мне угостить вас, Барбара?

Интересно, подумала она, не употребляют ли теперь слова «угостить вас» в каком-то другом смысле? Если так, смысла этого она не улавливала. Барбара вынуждена была признаться: проголодалась она так, что готова слона съесть. Поэтому Барбара решила, вряд ли их рабочие отношения пострадают, если она позволит Робину что-то быстренько для нее состряпать.

— Хорошо, — проговорила она.

Тем не менее Барбара чувствовала, что будет гостьей на чужом пиру, если согласится на трапезу, не рассказав Робину о сцене, разыгравшейся между ней и его матерью. По-видимому, он считал ее спасительницей Коррин и, возможно, испытывал сердечную благодарность за ту роль, которую Барбара сыграла в вечерней драме. И хотя она действительно спасла его мать, правдой было и то, что именно она сыграла роль agent provocateur[38] в приступе Коррин. Ему нужно знать. Это только справедливо. Поэтому Барбара высвободила руку и сказала:

— Робин, нам нужно кое о чем поговорить.

Он сразу же насторожился. Барбаре это чувство было знакомо. «Нам нужно кое о чем поговорить» обычно предваряло выяснение отношений, и в данном случае могло относиться к одному из двух: или к профессиональным отношениям, или к личным… если у них, конечно, имелись личные отношения. Барбаре захотелось как-то успокоить его, но она была слишком неопытна по части женских разговоров с мужчинами, поэтому просто выпалила:

— Я сегодня беседовала с Селией.

— С Селией? — Он почему-то насторожился еще больше. — С Селией? Зачем? Что случилось?

— Мне пришлось встретиться с ней в связи с нашим делом…

— Какое отношение имеет к нему Селия?

— Как выяснилось, никакого, но я…

— Зачем тогда с ней говорить?

— Робин. — Барбара коснулась его руки. — Позвольте мне сказать то, что мне нужно сказать, хорошо?

Он выглядел встревоженным, но кивнул, хотя и настойчиво попросил:

— А мы можем поговорить внизу? Пока я буду готовить ужин?

— Нет. Мне нужно сказать вам это сейчас. Потому что в результате у вас может вообще отпасть желание меня кормить. Возможно, вам захочется сегодня же вечером объясниться с Селией.

Он казался озадаченным, но Барбара не дала ему возможности задать вопрос, торопливо продолжив свою речь. Она рассказала о двух разговорах — сначала в банке, с Селией, потом в «Приюте жаворонка», с его матерью. Робин слушал, помрачнев вначале, ругнувшись в середине и потом не произнося ни слова. Когда он не нарушил молчания спустя полминуты после окончания рассказа, Барбара добавила:

— Поэтому мне лучше всего съехать от вас сразу же после ужина. Если ваша мама и ваша подруга считают…

— Она не моя… — быстро перебил он Барбару, но сам же себя и оборвал и затем предложил: — Послушайте, может, поговорим внизу?

— А больше не о чем говорить. Давайте наведем порядок, а потом я соберу свои вещи. Я с вами поужинаю, но потом мне придется уехать. Другого выбора нет.

Она снова присела и начала собирать разбросанные «деньги» и карточки «Монополии», перемешавшиеся с принадлежностями других игр.

Робин остановил ее, схватив за запястье. На этот раз он сжал ей руку довольно сильно и сказал:

— Барбара. Посмотрите на меня.

В его голосе — как и в его хватке — появилось что-то новое, как будто юноша вдруг превратился в мужчину. У Барбары странно дрогнуло сердце. Но она повиновалась. Робин снова помог ей подняться.

— Вы не видите себя со стороны. Я сразу это понял. По-моему, вы вообще не видите в себе женщину, женщину, которой могут интересоваться мужчины.

Вот это да, подумала Барбара, но вслух произнесла:

— Думаю, я знаю себе цену.

— Не верю. Если бы знали, то не рассказали бы о том, что подозревает мама… что подозревает Селия… так, как вы это сделали.

— Я лишь изложила факты, — ровно проговорила Барбара. Ей понравилось, что голос прозвучал даже непринужденно. Но она остро сознавала близость Робина и все, что эта близость подразумевала.

— Вы не просто изложили факты. Вы сказали мне, что не верите.

— Во что не верю?

— В то, что увиденное Селией и мамой — правда. Что я испытываю к вам какие-то чувства.

— И я тоже что-то испытываю. Мы вместе работаем. А когда с кем-то работаешь, возникает дружеская привязанность, которая может…

— Мои чувства выходят за рамки дружеских. И не говори мне, что ты этого не заметила, потому что я этому не поверю. Между нами пробежала искра, и ты это знаешь.

Барбара растерянно молчала. Она не могла отрицать, что с самого начала маленькая искорка между ними пробежала. Но Барбара и вообразить не могла, что из нее может что-то разгореться, а потому поначалу игнорировала ее, а позже старательно гасила. Они были коллегами, а коллегам не стоит крутить друг с другом романы. И даже если бы они не были коллегами, она не настолько глупа, чтобы хоть на мгновение забыть о багаже своих недостатков, особенно о своем лице, фигуре, одежде, грубых манерах и колючем характере. Живет ли на земле мужчина, который разглядит за всей этой шелухой ее истинную суть?

Робин, казалось, прочел ее мысли, потому что сказал:

— В человеке важно не внешнее, а внутреннее. Ты смотришь на себя и видишь женщину, которая никогда не понравится мужчине. Верно?

Барбара оторопела. Робин стоял совсем рядом. Он ждал какой-то реакции, и рано или поздно она должна была что-то ответить. Или броситься в свою комнату и закрыться там. Тогда скажи что-нибудь, приказала себе Барбара. Ответь ему. Потому что если ты этого не сделаешь… потому что он все ближе и ближе… потому что он вполне может посчитать… Слова вырвались сами:

— Это было так давно. Я вообще-то не была с мужчиной уже… то есть… я этого не умею… Ты не хочешь позвонить Селии?

— Нет, я не хочу позвонить Селии, — произнес Робин и, преодолев последний дюйм, отделявший его от Барбары, поцеловал ее.

Господи, святые угодники, силы небесные, подумала Барбара. Потом его язык оказался у нее во рту, ладони коснулись лица, затем плеч, рук и переместились на грудь. И тут мысли Барбары оборвались. Робин прижал ее к стене, навалился на нее, чтобы Барбара ощутила все его тело, чтобы у нее не оставалось сомнений в его намерениях. Разум говорил ей: «Нет, беги, прячься». Тело сказало: «Ну, наконец-то».

Зазвонил телефон. Этот звук заставил их отпрянуть друг от друга. Они стояли, глядя друг на друга, задыхаясь, виноватые, распаленные, с безумным взглядом. Оба разом сказали — Барбара: «Тебе лучше…», а Робин: «Мне надо…»

И рассмеялись. С улыбкой Робин произнес:

— Я отвечу. Оставайся на месте. Никуда не уходи. Обещаешь?

— Да. Хорошо, — ответила Барбара.

Робин направился в свою комнату, Барбара слышала его голос — мягкое «алло», пауза и затем:

— Да. Она здесь. Подождите. — Он вышел из комнаты с трубкой от радиотелефона и, протянув ее Барбаре, сказал: — Лондон. Твой начальник.

Проклятье, подумала она. Ей уже давно следовало позвонить Линли. Он чуть ли не с середины дня ждал ее отчета. Барбара приложила трубку к уху, а Робин снова принялся собирать выброшенные из стенного шкафа вещи. Она все еще чувствовала вкус его губ на своих губах. Все еще чувствовала его ладони на своей груди. Более неудачного времени для звонка Линли выбрать не мог.

— Инспектор? — сказала она. — Извините. У нас тут небольшое происшествие. Я как раз собиралась вам звонить.

Робин посмотрел на нее, ухмыльнулся и вернулся к своему занятию.

— Констебль с вами? — спокойно спросил Линли.

— Конечно. Вы только что с ним говорили.

— Я имею в виду — сейчас. Он в одной с вами комнате?

Барбара увидела, что Робин снова поднял на нее глаза, вопросительно наклонил голову. Барбара пожала плечами, а Линли ответила:

— Да. — Но осознала, что произнесла это слово с повышением тона, превратив утверждение в вопрос. Робин опять занялся делом.

Линли сказал кому-то у себя в кабинете:

— Он с ней. — А затем отрывисто, непривычным голосом продолжал: — Слушайте внимательно, Барбара. Сохраняйте спокойствие. Велика вероятность, что Робин Пейн тот, кого мы ищем.

Барбара словно приросла к полу. Она не смогла бы отреагировать, даже если бы попыталась. Она открыла рот и каким-то образом выдавила из себя:

— Да, сэр.

— Он все еще там? В этой комнате? С вами?

— О да.

Барбара метнула взгляд на Робина, который, сидя на корточках, складывал стопкой фотоальбомы.

— Он написал первые записки, — продолжал Линли. — Он написал имя Шарлотты и номер дела на обороте фотографий с места обнаружения трупа. Сент-Джеймс все исследовал. Почерк совпадает. И у нас есть подтверждение из Амсфордского отдела, что Пейн действительно делал надписи на обороте тех фотографий.

— Ясно, — сказала Барбара.

Робин приводил в порядок «Монополию».

— Мы проследили его передвижения за последние несколько недель, — продолжал Линли. — У него был отпуск, Барбара, который позволил ему находиться в Лондоне.

— Вот новость так новость, — заметила Барбара. Теперь, после слов Линли, она услышала наконец то, что должна была услышать раньше и что услышала бы, не будь так ослеплена мыслью — или мечтой, ты, дура? — о возможном интересе к себе мужчины. Барбара отчетливо вспомнила три реплики и уловила в них противоречие, которое должно было давно зажечь в ее мозгу красный сигнал тревоги.

Я стал им три недели назад. Когда закончил курсы, — звучал голос Робина.

Но вот что сказала Селия:

Когда на прошлой неделе он вернулся с курсов

И вот что кричала Коррин:

Потому что я звонила… но его там не было. И последнее было самым весомым. Слова эти эхом отдавались в голове Барбары. Его там не было, его там не было, его там не было — на курсах подготовки детективов. Потому что он был в Лондоне, осуществляя свой план: следил за Шарлоттой, за Лео, знакомился с маршрутами детей и обмозговывал способ их похитить.

— Барбара. Вы здесь? — раздался голос Линли. — Вы меня слышите?

— Да-да, сэр. Вполне, — отозвалась Барбара. — Я хорошо вас слышу. — Она прочистила горло, потому что чувствовала — голос ее звучит странно. — Я только перебирала все «почему» и «зачем». Вы понимаете, что я имею в виду.

— Его мотив? Где-то там есть еще один ребенок. Помимо Шарлотты и Лео, у Лаксфорда есть третий ребенок. Пейн его знает. Или знает его мать. Вот какого сообщения он ждет от Лаксфорда. Вот чего он хотел с самого начала.

Барбара следила взглядом за Робином. Он собирал рассыпавшуюся коллекцию свечей: красная, золотистая, серебряная, розовая, голубая. Как это может быть? — гадала она. Этот Робин совсем не отличался от того, который обнимал ее, целовал, изображал, будто хочет ее. Продолжая подыгрывать Линли, но все еще цепляясь за малейший шанс, она сказала:

— Значит, факты абсолютно однозначны? В смысле, Харви выглядел таким чертовски чистым, ведь так? Конечно, мы с самого начала вышли на Уилтшир, но в остальном… Черт, сэр, мне не хочется тянуть вас назад, но вы все проверили?

— Уверены ли мы, что Пейн тот, кого мы ищем? — уточнил Линли.

— Вопрос именно в этом, — подтвердила Барбара.

— Мы в волоске от уверенности. Осталось сверить отпечаток пальца.

— Это какой же?

— Который Сент-Джеймс нашел внутри магнитофона. Мы везем его в Уилтшир…

— Сейчас?

— Сейчас. Нам нужно подтверждение от Амсфордского отделения по расследованию убийств. Его отпечатки есть там в личном деле. Когда мы получим подтверждение, мы будем полностью уверены.

— А потом?

— Потом — ничего.

— Почему?

— Он должен привести нас к мальчику. Если мы арестуем Пейна до этого, мы рискуем потерять ребенка. Когда газета Лаксфорда выйдет утром без статьи, которую хочет увидеть в ней Пейн, он должен будет поехать к мальчику. Тогда мы его и задержим.

Линли продолжал говорить — негромко и настойчиво: она должна вести себя как раньше. Сказал, что безопасность Лео Лаксфорда превыше всего. Подчеркнул, что они должны ждать и ничего не предпринимать и позволить Пейну привести их к месту заточения мальчика. Линли прибавил, что как только они получат подтверждение в отношении отпечатка, Амсфордский отдел установит за домом наблюдение. И еще раз повторил: до этого ей придется вести себя как обычно.

— Мы с Уинстоном немедленно выезжаем в Уилтшир, — сообщил ей Линли. — Вы там справитесь? Сможете сделать вид, будто все в порядке? Вернуться к тому, чем занимались до моего звонка?

— Думаю, да, — ответила Барбара, гадая, как, интересно, ей это удастся.

— Отлично, — сказал Линли. — Значит, пусть пребывает в заблуждении, что мы переключились на Алистера Харви. А вы продолжайте делать что делали.

— Да. Хорошо. — И, помолчав, она для пущей убедительности добавила, как бы отвечая на еще какие-то слова Линли: — Завтра утром? Ясно. Нет проблем. Как только вы прищучите Харви, он укажет, где держит мальчика. Здесь я вам больше не понадоблюсь, — что тут искать? К которому часу вы ждете меня в Ярде?

— Молодец, Барбара, — сказал Линли. — Держитесь. Мы едем.

Барбара дала отбой и посмотрела на Робина. Ей хотелось наброситься на него и выбить из него правду и подлинную сущность. И ей хотелось, чтобы в результате этого битья Робин стал таким, каким казался ей поначалу. Но она осознавала свое теперешнее бессилие. Жизнь Лео Лаксфорда была гораздо важнее понимания того, что стояло за двухминутными судорожными объятиями в окружении полотенец и простыней, вывалившихся из стенного шкафа. И Барбара спросила:

— Отнести телефон?..

Робин посмотрел на нее, и тут Барбара нашла объяснение его страстному желанию готовить ей ужин, прибирать за ней, возиться с ней и отвлекать от того, что она вывалила из бельевого шкафа. Он как раз собрал свечи. Он готовился положить их назад, в шкаф. Но среди этих свечей была одна, серебристая, которая оказалась вовсе и не свечой. Это была часть флейты. Флейты Шарлотты Боуэн.

Робин выпрямился, втиснул свечи рядом со стопкой полотенец. На полу, среди россыпи вещей, Барбара увидела еще одну часть флейты, валявшуюся рядом с футляром, из которого она выпала. Робин подхватил эти улики вместе со стопкой наволочек. Сунул в шкаф. Потом забрал у Барбары телефон и со словами: «Я унесу», погладил ее по щеке, идя мимо нее в свою комнату.

Барбара ожидала, что фальшивая страсть Пейна остынет, как только флейта исчезнет с глаз. Но, вернувшись, Робин подошел к Барбаре с улыбкой, провел пальцем по ее щеке и наклонился к ней.

Барбара подумала о том, как далеко она могла бы зайти из чувства долга. Явно не настолько далеко. Его язык у нее во рту казался ей змеей. Барбаре хотелось прикусить этот язык, сжать зубами, чтобы ощутить вкус крови. Ей хотелось дать ему коленом в пах, чтобы искры посыпались из его поганых зенок. Она не стала бы трахаться с убийцей ни из любви, ни ради денег, ни ради королевы, ни ради родины, ни ради долга, ни ради извращенного удовольствия. И тут до нее дошло, ради чего хотел трахнуть ее Пейн. Ради извращенного удовольствия. Смешно до колик — поиметь ту самую полицейшу, которая пытается его выследить. Потому что именно этим он все время и занимался — в той или иной форме. Образно выражаясь, имел ее по полной программе.

Барбара чувствовала сжигавшую ее ярость. Ей хотелось расквасить ему физиономию. Но она слышала голос Линли, велевшего ей вести себя как ни в чем не бывало. Поэтому она придумала, как лучше всего выиграть время. Трудностей на этом пути она не ожидала. Предлог находился прямо в доме. Оторвавшись от губ Робина, она прошептала:

— Черт, Робин. Твоя мама. Она же здесь, у себя в комнате. Мы не можем…

— Она спит. Я дал ей две таблетки. Она не проснется до утра. Волноваться не о чем.

Вот тебе и план номер один, подумала Барбара. И тут она осознала, что он сказал. Таблетки. Таблетки. Какие таблетки? Надо очень быстро попасть в ванную, поскольку Барбара не сомневалась, что среди лекарств, которые она смахнула с полки аптечки, обнаружится именно то, которое они ищут. Но она хотела убедиться.

Одной рукой Робин уперся в стену, отрезав Барбаре путь к отступлению, другую положил ей на затылок. Барбара чувствовала скрытую силу его пальцев. С какой, должно быть, легкостью держал он под водой Шарлотту Боуэн, пока та не захлебнулась.

Он снова поцеловал ее. Опять стал раздвигать языком ее губы. Барбара напряглась. Он отодвинулся. Внимательно посмотрел на нее. Барбара поняла, что его просто так не проведешь.

— Что? — спросил он. — Что происходит?

Он почувствовал — что-то не так. И не клюнет повторно на отговорку, связанную с его матерью. Поэтому Барбара сказала ему правду, поскольку что-то в Робине, чего она не замечала раньше — хищная сексуальность, — шепнуло ей: есть вероятность, что он истолкует эту правду нужным для нее образом.

— Я тебя боюсь.

Она увидела мелькнувшую в его глазах искру подозрения, но доверчиво продолжала смотреть ему прямо в лицо.

— Прости, — продолжала она. — Я пыталась тебе объяснить. Я сто лет не была с мужчиной. И теперь уже не знаю, как и что делать.

Искорка потухла. Он наклонился к ней.

— Это к тебе вернется, — пробормотал Робин. — Обещаю.

Барбара стерпела еще один поцелуй, издав, как она надеялась, нужный звук. В ответ Робин направил ее руку к своей промежности и прижал куда полагается. Застонал.

Что дало ей повод отодвинуться от него. Барбара учащенно дышала, старательно изображая смущение и растерянность.

— Все слишком быстро. Черт, Робин. Ты привлекательный мужчина. Ты дьявольски сексуален. Но я просто не готова к… В смысле, мне нужно немного времени. — Она взъерошила волосы костяшками пальцев. Удрученно улыбнулась. — Я чувствую себя полной неумехой. Нельзя ли немного помедленнее? Дай мне возможность…

— Но ты же завтра уезжаешь, — заметил он.

— Уезжаю?.. — Она спохватилась в последний момент. — Но всего лишь в Лондон. И сколько до Лондона? Восемьдесят миль? Всего ничего, если уж очень захочется. — Она улыбнулась, ругая себя за то, что так мало в своей жизни практиковалась в женских уловках. — А тебе ведь хочется в Лондон? Очень-очень?

Он провел пальцем по носу Барбары. Тремя пальцами погладил ее губы. Она стояла неподвижно, игнорируя побуждение отхватить ему палец до третьей фаланги.

— Мне нужно время, — повторила она. — И Лондон не так уж далеко. Ты даешь мне немного времени?

Крохотный запас ее сомнительных женских хитростей закончился. Она ждала, что будет дальше. Барбара не отказалась бы сейчас от deus ex machina[39]. Кто-нибудь на всех парах спустившийся с небес на огненной колеснице был бы весьма кстати. Она находилась в руках Робина, как и он — в ее. Она говорила: не сейчас, не здесь, пока нет. Следующий шаг был целиком за ним.

Робин снова коснулся губами ее губ. Его ладонь прошлась по животу Барбары и на мгновение скользнула ниже. Движение было настолько молниеносным, что Барбара ничего не почувствовала бы, если б не сила его пальцев. Даже когда он убрал руку, ощущение жара осталось.

— Лондон, — произнес он. И улыбнулся. — Давай ужинать.


Она стояла у окна спальни и напряженно вглядывалась в темноту. Фонарей на Бербейдж-роуд не было, поэтому Барбаре приходилось надеяться, что света луны, звезд и фар изредка проезжавших машин окажется достаточно, чтобы выявить признаки присутствия обещанного Линли полицейского наблюдения. Каким-то чудом ей удалось не подавиться ужином. Она даже не помнила, что еще приготовил Робин, кроме бараньих отбивных. На столе в столовой стояли блюда, и Барбара что-то брала с них, изображая процесс поглощения пищи. Она жевала, глотала, выпила бокал вина, поменяв его на бокал Робина, когда тот вышел на кухню за овощами. Но вкуса Барбара не чувствовала. Функционировало, похоже, только одно из пяти ее чувств — слух. И она прислушивалась ко всему: к звуку его шагов, ритму собственного дыхания, к скрежету ножей по тарелкам, а больше всего — к любым приглушенным звукам, доносившимся с улицы. Машина подъехала? Мягкие шаги мужчин, занимающих свои посты? Где-то позвонили в дверь, чтобы полицейские могли в чьем-то доме дожидаться выхода Робина?

Беседа с ним превратилась в пытку. Барбара остро сознавала, что рискует задать не тот вопрос — под предлогом растущей между ними интимности, — который неизбежно выдаст, что ей известна его вина. Чтобы избежать этого, Барбара говорила сама. Рассказчица она была аховая, да и желания откровенничать с Пейном она не испытывала. Но для того, чтобы он поверил, будто она лелеет мечту увидеть его после своего возвращения в Лондон, глаза ее должны были сиять, а голос трепетать предвкушением счастья. Она вынуждена была смотреть ему прямо в лицо и пытаться изображать, будто хочет привлечь его внимание к своим губам, груди, бедрам. Она вызывала Робина на ответные словоизлияния, а когда он говорил, внимала его словам, словно вожделенной истине в последней инстанции.

Это далось Барбаре нелегко. К концу трапезы она вымоталась окончательно. Когда пришло время убирать со стола, ее нервы были натянуты до предела.

Барбара сказала, что валится с ног, что день был длинным, что завтра ей нужно рано вставать — в Ярде надо быть к половине девятого, а с теперешними пробками… Если он не против, она пойдет ляжет.

Он был не против.

— Сегодня у тебя был нелегкий день, Барбара. Ты заслужила хороший отдых.

Он проводил ее до лестницы и в качестве пожелания спокойной ночи потрепал по затылку.

Оказавшись вне поля его зрения, Барбара подождала, прислушиваясь, чтобы он ушел из столовой в кухню. Когда до Барбары донеслись звуки перемываемой посуды, она проскользнула в ванную, где до этого искала ингалятор Коррин.

Затаив дыхание и двигаясь как можно бесшумнее, Барбара перебрала пузырьки и баночки, лежавшие в раковине, куда она их смахнула. Она жадно вчитывалась в этикетки. Обнаружила лекарства от тошноты, от простуды, от плохого настроения, от поноса, от мышечных спазмов и несварения. Все они были выписаны одному и тому же пациенту: Коррин Пейн. Баночки, которую она искала, здесь не было. Но она должна была быть… если Робин тот, кем считает его Линли.

Потом она вспомнила. Он дал таблетки Коррин. Если изначально они валялись в раковине с другими лекарствами, он наверняка их нашел. А найдя, открыл пузырек и вытряс на ладонь две таблетки и… Что он сделал с этой проклятой баночкой? В аптечку он ее не вернул. На краю раковины ее тоже не было. В мусорной корзине тоже. Так где?.. Барбара увидела ее на сливном бачке. Она мысленно издала победный вопль и схватила пузырек. На этикетке значилось: «Валиум», и рядом было приклеено предостережение: «Может вызывать сонливость. Не принимать одновременно с алкоголем. Строго следовать инструкции».

Барбара поставила баночку назад, на бачок. В точку, подумала она. И пошла в свою комнату.

В течение четверти часа она изображала, что готовится ко сну. Потом легла на кровать и выключила свет. Выждала пять минут и прокралась к окошку. Где и стояла сейчас, наблюдая и дожидаясь знака.

Если бы она знала, что они здесь — Линли сказал, что должны быть, — тогда она заметила бы их присутствие, верно? Автомобиль без опознавательных знаков? Тусклый свет за шторой в доме напротив? Движение под деревьями рядом с подъездной дорожкой? Но ничего такого она не видела.

Сколько прошло времени после звонка Линли? — прикинула она. Два часа? Больше? Он звонил из Ярда, но, по его словам, они собирались выехать немедленно. Если нигде на шоссе нет аварии, они должны бы уже приехать…

Прямо за своей дверью она услышала шаги Робина. Барбара кинулась в кровать и забралась под одеяло. Она лежала не дыша, явственно представляя себе: вот поворачивается дверная ручка, открывается дверь и он крадется по ее комнате.

Но вместо этого звуки донеслись из ванной. Он отливал, как из пожарного шланга. Лил и лил. Потом зашумела вода в унитазе, а когда все стихло, Барбара уловила слабый-слабый перестук, который был ей хорошо знаком — таблетки перекатывались в баночке.

Тут в ушах у Барбары отчетливо прозвучали слова патологоанатома, как будто он сейчас стоял в ее комнате.

Она была без сознания, когда топили, — сказал он, — что объясняет отсутствие на теле каких-либо видимых следов. Она никак не могла сопротивляться. Она была без сознания, когда ее держали под водой.

Барбара резко села. Мальчик, подумала она. Он не собирается ждать до выхода завтрашней газеты. Он едет убивать мальчика сейчас и готовит для этого валиум. Барбара отбросила одеяло, бесшумно, как кошка, метнулась к двери и, чуть-чуть ее приоткрыв, выглянула в волосяную щелочку.

Робин вышел из ванной. Подошел к спальне матери, открыл дверь, мгновение смотрел внутрь и, видимо удовлетворенный, повернулся в сторону Барбары. Она осторожно затворила дверь. Задвижки на ней не было. И времени добежать до кровати тоже. Поэтому она осталась стоять на месте, прижавшись лбом к деревянной панели и молясь — проходи, проходи, проходи. Она услышала его дыхание по другую сторону двери. Он тихонько постучал. Барбара не шелохнулась. Он прошептал:

— Барбара? Ты спишь? Можно войти?

И снова постучал. Барбара, сжав губы, перестала дышать. Секунду спустя она услышала, как он спускается по лестнице.

Это его дом. Поэтому он знает, что задвижки на двери нет. А значит, он не захотел войти, иначе просто вошел бы. Значит, он лишь хотел убедиться, что она спит.

Барбара выглянула в коридор. Слышно было, как он двигается на первом этаже, вот прошел на кухню. Барбара осторожно спустилась вниз.

Дверь в кухню была прикрыта, но не плотно. Барбара чуть-чуть потянула ее на себя, чтобы образовалась щелка. Она больше слышала, чем видела: открылся шкаф, зажужжал электрический консервный нож, тренькнул о кафель металл.

Потом он попал в поле зрения Барбары с большим красным термосом в руке. Пошарив в шкафчике, Робин достал маленькую разделочную доску, положил на нее четыре голубых таблетки и деревянной ложкой раздавил их в порошок. Аккуратно ссыпал порошок в термос.

Переместился к плите, на которой что-то подогревалось. С минуту мешал, негромко насвистывая. Затем перелил из кастрюльки в термос дымящуюся жидкость — по запаху, томатный суп. После этого завинтил крышку термоса, тщательно уничтожил следы своей деятельности, окинул кухню взглядом и, похлопав себя по карманам, достал ключи от машины. И вышел через заднюю дверь в ночь, выключив на кухне свет.

Барбара помчалась наверх, кинулась у себя в комнате к окну. «Эскорт» Робина бесшумно — и с выключенными фарами — катил по подъездной дорожке к дороге. Но как только он окажется на улице, они его увидят. И последуют за ним.

Она посмотрела направо, налево. Подождала, приглядываясь. Автомобиль Робина ожил, едва оказавшись на проезжей части. Включив фары, он поехал на запад, в направлении деревни. Но никто за ним не последовал. Прошло пять секунд. Десять. Пятнадцать. Никого.

— Черт! — прошептала Барбара. — Проклятье… Проклятье!

Схватив свои ключи, она сбежала вниз и через кухню выскочила на улицу. Втиснулась в свою крохотную машинку, с ревом газанула и рванула в сторону Бербейдж-роуд. Барбара ехала с выключенными фарами в сторону деревни и молилась, перемежая молитвы проклятиями.

В центре деревни она притормозила на развилке у памятника королю Альфреду. Налево дорога уходила на юг, к Амсфорду. Направо — вела к Мальборо и проселку, который шел через долину Вуттон, Стэнтон-Сент-Бернард, Аллингтон и мимо призрачной меловой лошади, на протяжении тысячелетий скачущей на фоне холмов. Барбара свернула направо и нажала на акселератор. Она промчалась мимо погруженного в темноту полицейского участка, магазинчика Элвиса Патела, мимо почты. Через мост на канале Кеннета и Эйвона ее малолитражка, казалось, перелетела.

За каналом деревня кончалась и начинались поля. Барбара обвела взглядом лежавшее перед ней пространство. Прищурившись, всмотрелась в даль. Она ругала неизвестную причину, помешавшую полиции установить слежку, и слышала голос Линли, говоривший, что безопасность мальчика — превыше всего, что Пейн может его убить, если материал не появится в газете. Перед глазами у нее стояло тело Шарлотты Боуэн, каким она видела его на столе патологоанатома, и Барбара колотила по рулю, крича:

— Будь ты проклят! Куда ты делся?

И тут она его увидела — впереди, примерно в четверти мили от нее, в промежутке между деревьями сверкнули фары. Барбара сорвалась с места. Это была ее единственная надежда.

Он не спешил так, как она. По его разумению, в этом не было нужды. Насколько он знал, и его мать, и Барбара спали. Зачем привлекать к себе внимание, мчась по дороге, словно за тобой черти гонятся? Поэтому Барбара нагнала его, и когда он проехал мимо ярко освещенной бензоколонки за Оаром, убедилась, что действительно преследует «эскорт» Робина Пейна. Возможно, подумала она, Бог все же есть.

Но за ней никто не следовал. Из чего Барбара сделала вывод, что может рассчитывать только на себя. Без оружия, без плана действий и без всякого понимания того, что толкнуло Робина на тропу убийств и разрушения стольких жизней.

Линли сказал, что есть третий ребенок, отцом которого является Деннис Лаксфорд. Поскольку похититель приказал издателю объявить о своем первенце и поскольку признание Лаксфорда, касающееся Шарлотты Боуэн, не удовлетворило его, оставалось только предположить, что был ребенок постарше. И это был ребенок, о котором знал Робин Пейн. Знал и таил злобу. Достаточно сильную, чтобы убить. Так кто?..

Он изменился, сказала Селия. Вернувшись сразу после окончания, как она думала, курсов по подготовке детективов, Робин повел себя странно. Когда он покидал Вуттон-Кросс, Селия считала, что они поженятся. Когда он вернулся, она почувствовала возникшую между ними пропасть. Она решила, что причина — другая женщина в жизни Робина. А что, если Робин узнал что-то про нее? Про Селию? Про ее отношения с другими мужчинами? Про ее отношения с Деннисом Лаксфордом?

Впереди Робин свернул с основной дороги налево, на проселок, огоньки фар прорисовывали его извилистый путь в глубь полей. Достигнув поворота на проселок, Барбара рискнула включить на мгновение свои фары, чтобы понять, куда точно он движется.

Она увидела указатель на Файфилд, Локеридж и Уэст-Овертон. И рядом — темно-коричневое на белом фоне — символическое изображение замка со стрелкой, указывающей направление. Вот оно, подумала Барбара. Сначала ветряная мельница. Теперь замок. Робин Пейн, как он сам сказал, давно знаком со всеми уединенными местами в Уилтшире, где можно вволю пошалить.

Возможно, он даже бывал там с Селией. Возможно, поэтому он специально и выбрал замок. Но если все закрутилось из-за Селии Мэтесон и ее связи с Деннисом Лаксфордом, когда и как они сошлись? Шарлотте Боуэн было десять лет. Если она не первый ребенок Лаксфорда, тогда настоящий первенец, понятное дело, должен быть старше. И даже если он старше всего на несколько месяцев, получается, что Селия Мэтесон путалась с Деннисом Лаксфордом в подростковом возрасте. А кстати, сколько ей лет? Двадцать четыре года? Самое большее, двадцать пять. Если она переспала с Лаксфордом и в результате родила ребенка, который старше Шарлотты Боуэн, тогда ей самой было всего четырнадцать. Ничего невозможного в этом нет, так как несовершеннолетние девочки рожают постоянно. Но хотя Лаксфорд и казался в высшей степени неприятным типом — если судить по его газете, — никакими свидетельствами того, что он любитель подростков, Барбара пока не располагала. А если учесть, какую характеристику дала Лаксфорду Портли, описывая его пребывание в Беверстоке во время учебы, особенно по сравнению с другими мальчиками, то приходилось признать…

Постой-ка, подумала Барбара. Черт возьми. Она покрепче сжала руль. Автомобиль Робина вильнул, нырнул в туннель, образованный кронами деревьев, вынырнул и медленно пополз в горку. Постоянно переводя взгляд с его машины на разбитые колеи, по которым ехала, и обратно, Барбара извлекала из памяти наиболее яркие подробности рассказа Портли. Группа мальчиков из Беверстока — старшеклассники, одного возраста с Деннисом Лаксфордом — регулярно занималась сексом с деревенской девушкой в старом погребе на территории школы. Каждый платил ей два фунта за удовольствие. Она забеременела. Последовал скандал, исключение из школы и прочие санкции. Так? Поэтому, если местная девушка выносила и родила здорового ребенка, который жив и по сей день, тогда ему должно быть — Барбара быстро подсчитала — двадцать девять лет.

Черт, подумала Барбара. Робин Пейн не просто знал о ребенке Лаксфорда. Робин Пейн думал, что он и есть этот ребенок. Как он пришел к такому выводу, Барбара понятия не имела. Но знала это так же точно, как то, что сейчас он ведет ее к мальчику, которого считает своим единокровным братом. Она даже вспомнила, как он сказал ей в тот вечер, когда они проезжали мимо Беверстокской школы: «У меня в роду вообще никого нет», Барбара подумала, что он имеет в виду — никого значительного. Теперь она поняла: он имел в виду именно то, что сказал. Вообще никого, по крайней мере, официально.

Ничего не скажешь, ловкий ход — напроситься на расследование этого убийства. Ни у кого не возникло никаких подозрений, когда энергичный молодой констебль-детектив захотел принять участие в деле. А предложить свой дом сержанту Скотленд-Ярда — так близко от места обнаружения тела, а в деревне нет достойной гостиницы, и его мама тут же, и дом — настоящий пансионат с ночлегом и завтраком — что может быть удобнее, чтобы держать руку на пульсе? Каждый раз, поговорив с Барбарой или услышав ее разговор с Линли, он знал, как далеко они продвинулись. А когда она сообщила ему о кирпичах и майском дереве, упомянутых Шарлоттой, он был на седьмом небе от счастья. Она дала ему «ключ», необходимый, чтобы именно он обнаружил ветряную мельницу. Где, без сомнения, постарался порвать школьную форму Шарлотты о ящик, прежде чем сложить ее и сунуть в пакет с тряпками во время визита к Мэтесонам. Разумеется, Мэтесоны не восприняли Робина как чужого человека, шныряющего вокруг церкви. Он был женихом их дочери, настоящей ее любовью. То, что еще он был убийцей, от них ускользнуло.

Барбара переключила внимание на «эскорт» Робина. Он снова свернул, на этот раз на юг, и стал подниматься на холм. Барбара с всей определенностью почувствовала, что они приближаются к цели.

Она свернула следом за ним, поехала медленнее. Впереди ничего не было — последнюю ферму они миновали по крайней мере три мили назад, — поэтому Барбара практически не боялась потерять его. Она видела перед собой подпрыгивающие огни его фар и ехала за ним, сохраняя постоянную дистанцию.

Дорога, а вернее убитая колесами тропа, начала огибать склон холма, и Барбара еще сбросила скорость. Затем ярдов через сто автомобиль Робина остановился перед дощатыми воротами. Робин вышел из машины, открыл их, проехал, закрыл за собой ворота и двинулся дальше. Луна освещала конечную цель его пути. Еще ярдах в ста от ворот высились развалины замка. Барбара видела полуразрушенную крепостную стену, сквозь бреши в которой проглядывали посеребренные лунным светом кроны деревьев. А над ними возвышалось то немногое, что осталось от самого замка. Барбара различила две круглых, с бойницами башни по обоим концам видимой части стены и в двадцати ярдах от одной из башен крышу какого-то отдельного строения: возможно, кухни, пекарни или оранжереи.

Барбара подъехала к закрытым воротам, выключила мотор и вылезла наружу, стараясь держаться левой стороны дорожки, под прикрытием склона, поросшего деревьями и кустарником. Табличка на воротах извещала, что это замок Силбери-Хыоиш. Вторая сообщала, что он открыт для посещения только в первую субботу каждого месяца. Робин выбрал хорошее место. Дорога была слишком плохой, чтобы нашлось много желающих по ней трястись или тащиться пёхом, и даже если бы кто-то из туристов забрался так далеко в выходной день, вряд ли он нарушил бы правила ради возможности осмотреть практически одни развалины. В сельской местности сохранилось множество других руин гораздо доступнее этих.

Впереди «эскорт» Робина остановился у крепостной стены. Свет передних фар на мгновение образовал на камнях яркие полукружья, затем погас. Пробираясь к дощатым воротам, Барбара увидела смутный силуэт Робина — он вышел из машины, достал из багажника какой-то предмет, который поставил на землю, звякнув им о камень. Другой предмет остался у него в руках, и из него вырвался яркий конус света. Карманный фонарь. Светя им перед собой, Робин заскользил вдоль крепостной стены и через несколько секунд скрылся из виду.

Барбара поспешила к багажнику своего автомобиля. Брать фонарик она не решилась: один взгляд назад — проверить, нет ли слежки, и Робин Пейн прикончит ее на месте. Но ей не хотелось отправляться в эти развалины совсем безоружной. Поэтому она выбросила на землю содержимое багажника, ругая себя, что так долго использовала его в качестве хранилища всего, что пришло на ум там складировать. Погребенную под одеялами, парой резиновых сапог, разнообразными журналами и купальником десятилетней давности, Барбара нашла монтировку. Взвесила ее на руке, резко ударила изогнутым концом по ладони. Сойдет.

Она последовала за Робином. На машине он ехал к замку по наезженному пути. Пешком идти по нему было не обязательно. Барбара двинулась напрямик по открытому пространству перед замком. В былые времена эта площадка позволяла обитателям замка заранее обнаружить готовящееся нападение, и, пересекая ее, Барбара держала это в голове. Она перемещалась пригнувшись, понимая, что при свете луны, помогавшем ей ориентироваться, любой, кто бросил бы взгляд в ее сторону, тут же бы ее заметил, хотя бы по тени.

Барбара быстро, легко и без помех продвигалась вперед, и вдруг природа подставила ей подножку. Барбара споткнулась о низенький куст — на ощупь можжевеловый — и спугнула птичье семейство. Птицы взмыли перед ней в воздух. Их всполошные крики, казалось, разбудили эхо в каждом уголке древних руин.

Барбара застыла на месте. Стала ждать с бьющимся сердцем. Заставила себя дважды досчитать до шестидесяти. Когда в той стороне, куда ушел Робин, ничто не шевельнулось, Барбара заспешила дальше.

До его машины она добралась без происшествий. Заглянула внутрь, не болтаются ли в замке зажигания ключи. Их там не было. Что ж, всё получить нельзя.

Вдоль стены Барбара уже почти бежала. Она потеряла время, которое собиралась выиграть, срезав путь. Нужно было любой ценой наверстать упущенное, но только ничем не выдавая своего присутствия. Помимо монтировки единственным оружием Барбары была внезапность.

За поворотом стены Барбара обнаружила арку крепостных ворот, над пустым проемом которой проглядывал полустершийся герб. Барбара нырнула в ворота и затаилась в выбоине стены, напряженно прислушиваясь. Птицы угомонились. Ночной ветерок шелестел листьями на деревьях, росших внутри замка. Но не раздавалось ни голосов, ни звука шагов, ни шуршания одежды. И вообще не было ничего примечательного, кроме двух зубчатых башен, вздымавшихся на фоне темного неба.

В башнях имелись узкие длинные щели, служившие одновременно и бойницами, и окнами, через которые солнце освещало проложенные внутри винтовые каменные лестницы. Через эти щели пробился бы и тусклый свет, если б Робин Пейн выбрал одну из башен местом заточения Лео Лаксфорда. Но света в них не было. Значит, Робин должен был находиться в строении, крышу которого Барбара приметила в двадцати ярдах от дальней башни.

Во мраке ночи строение представлялось Барбаре смутным сгустком черноты. На пространстве между аркой ворот, в которой она чувствовала себя как в темном коконе, и сооружением со щипцовой крышей спрятаться было практически негде. Как только она выйдет из своего укрытия и из-под крон росших вдоль стены деревьев, останутся только беспорядочные груды камней на тех местах, где когда-то теснились жилища челяди. Барбара пригляделась к этим грудам. До первой, где можно будет укрыться за сохранившимся углом дома, было ярдов десять.

Барбара прислушалась. Ничего, кроме ветра. Она метнулась к камням.

Сократив на десять ярдов расстояние до уцелевшей постройки замка, Барбара смогла понять, что это такое. Она различила арки готических стрельчатых окон и то, что венчало вырисовывавшуюся на фоне сумрачного неба крышу. Это был крест. Здание оказалось церковью.

Барбара впилась взглядом в стрельчатые окна. Она ждала, не мелькнет ли там свет. У него фонарь, он не может действовать в полной темноте. Через мгновение он обязательно себя выдаст. Но она ничего не увидела.

Ладонь, державшая монтировку, вспотела. Барбара вытерла ее о брюки. Пригляделась к следующему отрезку открытого пространства и перебежала ко второй груде камней, бывшей некогда фундаментом.

Отсюда она увидела, что церковь тоже была обнесена стеной, пониже чем крепостная. В ней — под маленькой щипцовой крышей, точной копией церковной — темнел прямоугольник двери. Дверь была закрыта. От нее Барбару отделяли еще пятнадцать ярдов, и единственным укрытием тут была скамейка, с которой туристы могли полюбоваться остатками средневековых фортификационных сооружений. Барбара со всех ног кинулась к скамейке, а оттуда — к стене, окружавшей церковь.

Она крадучись пошла вдоль этой стены, крепко стискивая монтировку и едва дыша. Прижимаясь к камням, Барбара добралась до двери. Постояла, распластавшись по стене, прислушалась. Сначала зашумел ветер. Потом высоко в небе прокатился гул реактивного самолета. Затем раздался другой звук. И ближе. Скрежет металла по камню. Барбара инстинктивно вздрогнула.

Тихонько шагнула к двери, нажала на нее ладонью, открыла на сантиметр, потом еще на сантиметр. Глянула внутрь.

Прямо перед ней были закрытые врата церкви. И стрельчатое окно над ними оставалось таким же черным и слепым, как прежде. Но выложенная камнем дорожка вела за церковь, и когда Барбара скользнула в приоткрытую дверь, то увидела забрезживший там свет. И снова тот звук. Металл по камню.

Барбара перебежала к церкви, дошла до ее угла и, остановившись, прислушалась. Сначала она опять услышала шум ветра, нараставший и стихавший в кронах деревьев на соседнем склоне холма. Потом — скрежет металла по камню, на этот раз резче. И затем — голос:

— Ты будешь пить, когда я тебе велю. — Это был Робин, но не тот Робин, не тот неуверенный в себе и неопытный констебль-детектив, с которым она общалась последние несколько дней. Это настоящий бандит и убийца. — Кажется, мы договорились.

Ему ответил детский голосок, пронзительный и испуганный:

— Но у него странный привкус, как у…

— Мне плевать, какой у него привкус. Ты выпьешь этот суп, как я тебе сказал, и будь доволен, что тебя кормят, а начнешь кочевряжиться, так опять волью его тебе в глотку. Ты понял? Тебе понравилось, когда я в прошлый раз вливал его тебе в рот?

Ребенок ничего не сказал. Барбара шагнула вперед, осмелилась заглянуть за угол и увидела, что дорожка ведет к каменной лестнице. Лестница эта уходила вниз, в проем в стене церкви. Видимо, в подвал. Из проема на ступеньки падал свет. Слишком много света для карманного фонарика, сообразила Барбара. Должно быть, он прихватил и переносной фонарь, который был у него в машине, когда они ездили на ветряную мельницу. Наверное, его он и доставал из багажника.

Барбара сжала монтировку. Медленно двинулась вдоль церковной стены.

— Пей, черт бы тебя побрал, — говорил Робин.

— Я хочу домой.

— Мне плевать, чего ты хочешь. А теперь пей это…

— Горячо! Руку больно! — вскрикнул мальчик. Послышались звуки возни. Шлепок. Робин выругался и прорычал:

— Ах ты, змееныш. Когда я велю тебе пить… Последовал сильный удар плоти о плоть.

Лео вскрикнул. Новый удар. Робин собирался убить его. Или силой влить в него снотворное и, подождав несколько минут, пока тот отключится, утопить его, как Шарлотту, или забить до смерти в припадке ярости. Но в любом случае Лео должен был умереть.

Барбара стремглав понеслась к свету. Она возьмет его на испуг, говорила она себе. У нее монтировка. Фактор неожиданности на ее стороне.

Она с воплем слетела по ступенькам в подвал, с треском распахнула деревянную дверь. Обхватив шею мальчика согнутой рукой, Робин разжимал ему губы пластмассовой чашкой.

Барбара в ту же секунду поняла, как он намеревался сделать это на сей раз. Подвал был древней усыпальницей. Там, нависая как мосты над выемкой в полу, стояли шесть свинцовых гробов. Выемка была наполнена подернутой тиной водой, от которой исходила вонь гниения, человеческих нечистот и заразы. Эта-то вода и будет обнаружена в теле Лео. Уже не водопроводная вода, а нечто бесконечно более сложное для патологоанатома.

— Отпусти его! — крикнула Барбара. — Я сказала, отпусти!

Робин послушался, пихнул мальчика на пол. Но не попятился и не испугался, что его застигли на месте преступления. Напротив, он стал наступать на Барбару.

Барбара взмахнула монтировкой и задела его по плечу. Он поморщился, но не остановился. Она снова занесла руку для удара, но он перехватил монтировку, вырвал ее у Барбары и отшвырнул в сторону. Железная штуковина скользнула по камням, ударилась о гроб и со всплеском упала в воду. Улыбнувшись при этом звуке, Робин снова двинулся на нее.

— Лео! Беги! — крикнула Барбара, но мальчика словно заворожили. Он присел рядом с гробом, о который ударилась монтировка, и смотрел на них сквозь пальцы прижатых к глазам ладошек.

— Нет! Не надо! — крикнул он.

Робин действовал быстро. Не успела Барбара понять, что произошло, как он швырнул ее о стену. Нанес удар в живот, рванул на себя и ударил по почкам. Барбару окатила жаркая волна, и она вцепилась ему в волосы, выкрутила захваченные пряди и потянула голову Робина назад, пытаясь большими пальцами попасть ему в глаза. Тот инстинктивно отшатнулся, Барбара выпустила его. Он нанес ей удар кулаком в лицо.

Барбара услышала, как у нее хрустнул нос. Боль распространилась по лицу, словно в него плеснули огнем. Она повалилась на бок, но увлекла Робина за собой. Они упали на камни.

Барбара вскарабкалась на него. Кровь из ее носа хлынула на лицо Робина. Схватив его голову, она принялась колотить ею об пол, ткнула кулаком ему в кадык, ударила по ушам, по щекам, по глазам.

— Лео! Беги отсюда! — вопила она.

Робин схватил ее за горло, извиваясь под ней. Сквозь застилавшую глаза пелену Барбара увидела, что Лео шевельнулся, но не попятился, не побежал к двери. Он заполз между гробов, как будто в попытке спрятаться.

— Лео! Беги! — зашлась она в крике.

С глухим рыком Робин сбросил с себя Барбару. Валясь на камни, она изо всех сил лягнула его ногой, почувствовала, что попала по голени, и, когда он скрючился, вскочила на ноги.

Вытерла лицо руками, ставшими пунцовыми от крови. Позвала Лео. Увидела его яркие, светлые волосы на фоне тусклого свинца гробов, и тут поднялся и Робин.

— Проклятие… черт бы тебя побрал,..

Пригнув голову, он изо всех сил толкнул Барбару, прижал ее к стене и принялся наносить ей резкие удары в лицо.

Оружие, подумала Барбара. Ей нужно оружие. У нее ничего нет. И раз у нее ничего нет, они погибли. И она, и Лео. Потому что он их убьет. Он убьет их обоих, потому что она все провалила. Провалила. Провалила. При мысли об этом…

Отчаянным усилием она оттолкнула его, упершись плечом ему в грудь. Робин принялся молотить ее по спине, но Барбара прижала его к себе, обхватив за талию. Нашла для себя точку опоры и, когда он переступил с ноги на ногу, попыталась ударить его в промежность. Промахнулась, и он этим воспользовался. Швырнул ее о стену, схватил за горло и бросил на пол.

Он стоял над ней, оглядываясь по сторонам. Он искал оружие. Барбара увидела его одновременно с ним. Переносной фонарь.

Барбара схватила Робина за ноги в тот момент, когда он шагнул к фонарю. Он пнул ее в лицо, но она свалила его. Когда он рухнул, Барбара залезла на него, понимая при этом, что силы ее на исходе. Она сдавила его горло, зажала ногами его ноги. Если бы она могла удержать его здесь, если бы мальчик мог выбраться, если бы у него хватило ума спрятаться среди деревьев…

— Лео! — крикнула она. — Беги! Прячься!

Ей показалось, что краем глаза она видит его. Но что-то в мальчике изменилось. Волосы были уже не такими яркими, лицо сделалось до неузнаваемости отталкивающим, руки какими-то неживыми.

Он был напуган. Он был всего лишь ребенком. Не понимал, что происходит. Но если она заставит его понять, что ему нужно выбраться отсюда, выбраться быстро, немедленно, тогда…

— Беги! — крикнула она. — Беги!

Барбара почувствовала, что Робин поднимается — ноги, руки, грудь. Мощным толчком он сбросил с себя Барбару. Но на этот раз она уже не поднялась. Он оказался на ней, как перед этим она на нем: руки на горле, ноги зажимают ноги, горячее дыхание на ее лице.

— Он… — Робин судорожно глотнул воздуха. — Заплатит. Он. Заплатит.

Он сильнее сжал ее горло. Всей своей тяжестью навалился на Барбару. Перед глазами Барбары поплыли белые круги. Последнее, что она увидела, была улыбка Робина. Это была улыбка человека, для которого справедливость наконец восторжествовала.

30

Линли смотрел, как Коррин Пейн подносит к губам чашку — взгляд туманный, движения замедленные.

— Еще кофе, — мрачно приказал он Нкате. — Теперь черного. И покрепче. В два, в три раза, если можно.

— Холодный душ дал бы такой же результат, — осторожно ответил Нката. Но с ними не было женщин-полицейских, чтобы раздеть миссис Пейн.

— Приготовьте еще кофе, Уинстон.

— Дружочек? — пробормотала Коррин, и ее голова упала на грудь.

Линли потряс женщину за плечо, потом поставил на ноги, провел по столовой, но ноги Коррин подгибались, как вареные спагетти. Пользы от нее было не больше, чем от кухонной утвари.

Ругнувшись, Линли приказал:

— Очнитесь же. Немедленно.

И когда Коррин навалилась на него, осознал, как ему хочется потрясти ее, чтобы привести в чувство. И понял, насколько усилилась его тревога с тех пор, как полчаса назад они попали в «Приют жаворонка».

Все их планы по своевременному прибытию в Уилтшир, окончательному изобличению, слежке и аресту Пейна и возвращению ребенка родителям были нарушены в Амсфордском отделе по расследованию убийств. Там, хоть убейся, никак не могли найти нужного сотрудника — специалиста по отпечаткам пальцев, а когда нашли, тому понадобился почти час, чтобы добраться до участка. За это время Линли выдержал словесную схватку с сержантом Реджем Стенли, который в ответ на заявление о том, что один из его детективов стоит за двумя похищениями и убийством, сказал:

— Чушь какая-то. А сами-то вы кто? Кто вас сюда прислал?

И насмешливо фыркнул, когда понял, что они работают вместе с полицейшей из Скотленд-Ярда, ставшей для него кошмаром. И в лучшие-то времена готовность к сотрудничеству никогда не стояла на первом месте в списке его личных качеств, а сейчас — в худшие времена — исчезла, по-видимому, окончательно.

Как только они получили искомое подтверждение — на это ушло столько времени, сколько потребовалось специалисту по отпечаткам, чтобы снять очки, включить мощную лампу, взять лупу, подержать ее над карточками с отпечатками и сказать; «Двойные спирали. Упражнение для ребенка. Они идентичны. Вы что, действительно оторвали меня от покера ради этого?» — группа наблюдения собралась быстро. Среди констеблей поднялся ропот, когда стало ясно, кто является объектом наблюдения, но фургон был выделен, радиосвязь налажена и быстро обозначены посты. И только когда поступило первое сообщение, что автомобиля подозреваемого нет на месте, как нет и машины сотрудницы Скотленд-Ярда, Линли и Нката отправились в «Приют жаворонка».

— Она куда-то за ним поехала, — сказал Нкате Линли, пока они мчались в ночи к Вуттон-Кроссу. — Когда я с ней говорил, он находился рядом. Должно быть, он все понял по ее лицу. Актриса из Хейверс никакая. Он начал действовать.

— Может, он поехал к своей подружке, — высказался Нката.

— Не думаю.

Беспокойство Линли возросло, когда они подъехали к дому на Бербейдж-роуд. Он стоял абсолютно темный — можно было предположить, что все его обитатели спят, — но задняя дверь была не только не заперта, но и распахнута. И глубокий отпечаток шины на цветочной клумбе давал основание предполагать, что кто-то отъезжал в спешке.

Рация Линли ожила, когда они с Нкатой вошли в заднюю дверь.

— Нужно подкрепление, инспектор? — спросили из фургона, припарковавшегося в нескольких ярдах дальше по дороге.

— Оставайтесь на месте, — ответил Линли. — Тут что-то не так. Мы осматриваем дом изнутри.

Задняя дверь вела в кухню. Линли включил свет. Все было как будто в порядке, так же как в столовой и в гостиной.

Наверху они увидели, что постель в комнате Хейверс была смята — но воспользовались только покрывалом и одеялом, простыни были аккуратно сложены. Следовательно, Барбара либо прикорнула, что было маловероятно, либо притворялась спящей, что больше отвечало инструкциям Линли вести себя естественно. Бесформенная сумка Барбары валялась на комоде, но ключи от машины отсутствовали. Значит, она, по всей видимости, услышала, что Пейн уезжает, схватила свои ключи и бросилась в погоню. При мысли о Хейверс, в одиночку преследовавшей убийцу, Линли быстро подошел к окну спальни, отдернул штору и уставился в ночное небо, словно луна и звезды могли сообщить ему, в каком направлении уехали Барбара и Робин Пейн. Черт бы побрал эту несносную женщину, подумал Линли. Соображала она что-нибудь, бросившись в одиночку преследовать Пейна? Если он ее убьет…

— Инспектор Линли?

Линли повернулся, в дверях стоял Нката.

— В чем дело?

— В одной из комнат женщина. Лежит как бревно. Похоже, ее накачали снотворным.

Вот так и получилось, что теперь они накачивали Коррин Пейн кофе, а она то бормотала: «дружочек», то звала Сэма.

— Интересно, кто такой этот Сэм? — полюбопытствовал Нката.

Линли было наплевать. Он хотел дождаться от женщины только связной речи. И когда Нката принес в столовую очередной кофейник, Линли усадил Коррин за стол и снова начал поить ее.

— Нам нужно узнать, где ваш сын, — сказал Линли. — Миссис Пейн, вы меня слышите? Робина здесь нет. Вы знаете, куда он уехал?

На этот раз ее взгляд, похоже, стал осмысленным, кофеин в конце концов подействовал на мозг. Она перевела взор с Линли на Нкату, при виде которого глаза ее расширились от ужаса.

— Мы офицеры полиции, — сказал Линли, прежде чем она успела закричать при виде незнакомого — а значит, непременно опасного — чернокожего мужчины в своей чистенькой столовой, — Мы ищем вашего сына.

— Робби полицейский, — ответила она. Потом смысл последней фразы как будто дошел до нее. — Где Робби? — потребовала она. — Что случилось с Робби?

— Нам нужно с ним поговорить, — объяснил Линли. — Вы можете нам помочь, миссис Пейн? Вы не знаете, где он может быть?

— Поговорить с ним? — Ее голос стал чуть громче. — Зачем с ним говорить? Сейчас ночь. Он в постели. Он хороший мальчик. Он всегда хорошо относился к своей маме. Он…

Линли успокаивающе взял ее за плечо. Женщина дышала неровно.

— Астма, — пояснила она. — Иногда не хватает дыхания.

— У вас есть лекарство?

— Ингалятор, В спальне.

Нката принес его. Миссис Пейн энергично попрыскала в рот и как будто пришла в себя. Сочетание кофе и лекарства привело ее в чувство. Она несколько раз моргнула, словно окончательно проснулась.

— Что вам нужно от моего сына?

— Он похитил в Лондоне двух детей. Привез их сюда. Один из них мертв. Другой все еще может быть жив. Нам нужно найти его, миссис Пейн. Нам нужно найти этого ребенка.

Она казалась совершенно ошеломленной. Пальцы сомкнулись на ингаляторе, и Линли подумал, что она снова им воспользуется. Но Коррин Пейн уставилась на Линли, на ее лице отразилось полное непонимание.

— Детей? — переспросила она. — Мой Робби? Вы сошли с ума.

— Боюсь, что нет.

— Да он ни за что не обидит ребенка. У него и мысли такой не родится. Он их любит. Сам хочет иметь детей. В этом году он собирается жениться на Селии Мэтесон и нарожать детей. — Коррин плотнее стянула полы халата, как будто внезапно озябла, и тихо и с отвращением продолжала: — Вы хотите мне сказать — вы на самом деле пытаетесь меня убедить, — что мой Робби извращенец? Мой Робби? Мой сын? Мой сын, который и до пиписьки своей не дотрагивался, пока я сама не подводила к ней его ручку?

На мгновение слова Коррин повисли в воздухе. Линли увидел, что Нката с интересом поднял брови. Вопрос женщины всколыхнул воды если не глубокие, то мутные, но сейчас не было времени делать выводы. Линли снова заговорил:

— У детей, которых он похитил, общий отец. Ваш сын, как выясняется, затаил на него зло.

Как бы то ни было, но женщина по-прежнему пребывала в замешательстве.

— Кто? Какой отец? — спросила она.

— Мужчина по имени Деннис Лаксфорд. Существует ли связь между Робином и Деннисом Лаксфордом?

Кем?

— Деннисом Лаксфордом. Главным редактором таблоида «Осведомитель». Он учился в этом районе в школе, в Беверстоке, лет тридцать назад. Первым ребенком, которого похитил ваш сын, была незаконная дочь Лаксфорда. Вторым — его законный сын. По-видимому, Робин считает, что есть третий ребенок, и этот ребенок старше двух других. Он хочет, чтобы Деннис Лаксфорд назвал этого ребенка в своей газете. Если Лаксфорд этого не сделает, второй похищенный им ребенок умрет.

По мере того как Линли говорил, в женщине происходила постепенная перемена. С каждой фразой ее лицо становилось все более отрешенным. Наконец она уронила руки на колени и тихо проговорила:

— Главный редактор газеты, вы сказали? В Лондоне?

— Да. Его зовут Деннис Лаксфорд.

— Боже мой.

— Что такое?

— Я не думала… Не мог же он в самом деле поверить…

— Во что?

— Это было так давно.

Что?

Женщина лишь снова сказала:

— Боже мой.

Нервы Линли напряглись еще больше.

— Если вы можете сообщить нам что-то, что приведет к вашему сыну, я предлагаю вам это сделать, и сделать сейчас. Одна жизнь потеряна. Еще две под угрозой. У нас нет лишнего времени, тем более на воспоминания. Итак…

— На самом деле я не знала, кто это. — Она говорила, глядя на стол, а не на мужчин. — Откуда мне было знать? Но мне нужно было что-то ему сказать. Потому что он настаивал… Все спрашивал и спрашивал. Не давал мне покоя. — Она как будто ушла в себя.

— Мы буксуем, старина, — заметил Нката.

— Найдите его комнату, — приказал Линли. — Может, там обнаружится что-нибудь, что нам подскажет, куда он уехал.

— У нас нет…

— К черту ордер, Уинстон. Хейверс неизвестно где. Возможно, она в беде. И я не собираюсь сидеть тут и ждать…

— Слушаюсь. Я найду. — Нката бросился к лестнице.

Линли слышал торопливые шаги констебля в коридоре наверху. Открывались и закрывались двери. Затем послышались звуки выдвигаемых ящиков и сдвигаемых дверей стенных шкафов, и все это под продолжавшийся лепет Коррин Пейн.

— Я никогда не думала, — говорила она. — И вдруг меня осенило, когда я увидела это в газете.. Когда я прочла… Там говорилось о Беверстоке… кто бы мог подумать, о Беверстоке… И он мог быть одним из них. Правда, мог быть. Потому что я не знала их имен, понимаете. Я никогда не спрашивала. Они просто приходили в погреб по понедельникам и средам… Милые мальчики, между прочим…

Линли хотелось тряхнуть ее так, чтобы у нее высыпались зубы. Она молола какую-то несусветицу, а время утекало.

— Уинстон! — крикнул он. — Есть там, за что зацепиться?

Нката, грохоча, сбежал по лестнице вниз. В руках он держал журнальные вырезки, лицо у него было мрачным. Он протянул вырезки Линли со словами:

— Это было в ящике в его комнате.

Линли посмотрел на вырезки. Все они были из журнала «Санди таймс мэгэзин». Он разложил их на столе, но в чтении нужды не было. Это была та самая статья, которую несколько дней назад показывал ему Нката и которая включала в себя краткую биографию Денниса Кристофера Лаксфорда, а биография сопровождалась глянцевой фотографией — Лаксфорд с женой и сыном.

Коррин протянула руку и вяло очертила лицо Денниса Лаксфорда.

— Там было сказано про Беверсток, — проговорила она. — Сказано, что он учился в Беверстоке. А Робби хотел знать… его отец… он с детства спрашивал… Он сказал, что имеет право знать…

Линли наконец понял.

— Вы сказали своему сыну, что Деннис Лаксфорд — его отец? Вы это пытаетесь объяснить?

— Он сказал, что раз я собираюсь замуж:, то обязана открыть ему правду, обязана назвать ему имя его родного отца. Но я не знала, понимаете. Потому что их было так много. А я не могла сказать этого Робби. Не могла. Как можно было? Поэтому я сказала, что это случилось только один раз. Единственный. Ночью. Я не хотела этого делать, сказала я ему, но он был сильнее, поэтому мне пришлось. Мне пришлось, иначе он бы меня всю исколошматил.

— Изнасиловал? — подсказал Нката.

— Я никогда не думала, что Робби… Я сказала, что это было очень давно, что это не имеет значения. Я сказала ему, что теперь для меня важен он. Мой сын. Мой любимый мальчик. Он важен.

— Вы сказали ему, что Деннис Лаксфорд вас изнасиловал? — уточнил Линли. — Вы сказали своему сыну, что Деннис Лаксфорд изнасиловал вас, когда вы оба были подростками?

— Его имя было в журнале, — пробормотала она. — И про Беверсток там говорилось. Я не думала… Сжальтесь. Я плохо себя чувствую.

Линли отшатнулся от стола. Он стоял, наклонившись над Коррин Пейн, но теперь у него возникло безумное желание отстраниться. Он не верил своим ушам. Маленькая девочка погибла и две другие жизни оказались под угрозой, потому что эта женщина — эта отвратительная женщина — не хотела, чтобы ее сын узнал: личность его отца была для нее тайной. Она взяла это имя с потолка. Увидела слово «Беверсток» в журнальной статье и ничтоже сумняшеся обрекла на смерть десятилетнего ребенка. Господи. Какое безумие. Ему захотелось вдохнуть свежего воздуха. Оказаться на улице. Найти Хейверс, прежде чем до нее доберется Пейн.

Линли повернулся в сторону кухни, к двери, к спасению. И в этот момент ожила его рация.

— Приближается автомобиль, инспектор. Медленно. С запада.

— Выключить свет, — приказал Линли. Нката быстро повиновался.

— Инспектор? — прохрипела рация.

— Оставайтесь на месте.

За столом шевельнулась Коррин.

— Робби? Это Робби?

— Уведите ее наверх.

— Я не хочу… — начала она.

— Уинстон.

Нката поднял ее со стула.

— Сюда, миссис Пейн.

Она вцепилась в спинку стула.

— Вы ничего ему не сделаете, — сказала она. — Он мой мальчик. Не причиняйте ему вреда. Прошу вас.

— Уведите ее отсюда.

Когда Нката подвел Коррин к лестнице, свет автомобильных фар скользнул по стене столовой. Все громче рокотал мотор приближавшейся машины. Затем, чихнув, мотор заглох. Линли скользнул к окну, слегка сдвинул штору.

Автомобиль остановился вне поля зрения Линли, позади дома, где кухонная дверь по-прежнему стояла открытой. Линли тихо обошел стол и направился туда. Выключил рацию. Прислушался к звукам снаружи.

Открылась дверца автомобиля. Прошло несколько секунд. Затем тяжелые шаги стали приближаться к дому.

Линли быстро очутился у двери, отделявшей столовую от кухни. Совсем близко послышался низкий, утробный стон, резко оборвавшийся, словно кому-то грубо зажали рот. Линли ждал в темноте, держа руку на выключателе. Увидев на ступеньках неясную фигуру, он щелкнул выключателем — помещение залил свет.

— Господи! — вскрикнул Линли и позвал Нкату: на пороге, привалившись к косяку, стояла сержант Хейверс.


На руках у Барбары лежал ребенок. Глаза у нее заплыли, лицо было в ссадинах, синяках и в крови. Кровь пропитывала спереди ее тусклый пуловер. Брюки сверху и до колен тоже были заляпаны кровью. Барбара искоса взглянула на Линли, повернув к нему свое расквашенное лицо.

— Черт побери, — проговорила она распухшими губами. Один зуб у нее был выбит. — Вы не очень-то спешили.

Нката ворвался в столовую и остановился как вкопанный при виде Хейверс, прошептал:

— Боже правый!

— Вызовите «скорую помощь», — бросил ему через плечо Линли, а у Хейверс спросил: — Что мальчик?

— Спит.

— Вид у него неважный. У вас обоих неважный вид.

Она улыбнулась, потом сморщилась.

— Парень нырнул в сточную воду за моей монтировкой. Он как следует приложил Пейна. Даже четыре раза приложил. Крепкий мальчик. Только после такого купания ему, наверное, нужно сделать прививку от столбняка. Там жуткая грязища. Рассадник всех известных человечеству болезней. Это в настоящем склепе. Понимаете, с настоящими гробами. В старом замке. Я знаю, что должна была подождать, но когда он поехал и никто за ним не последовал, я подумала, что лучше…

— Хейверс, — прервал ее Линли. — Молодец. Он забрал у нее мальчика. Лео шевельнулся, но не проснулся. Хейверс сказала правду: ребенок с ног до головы был облеплен грязью и тиной. Уши словно поросли мхом, ладони были черными, волосы зелеными. Но он был жив. Линли передал его Нкате.

— Позвоните родителям, — сказал он. — Сообщите им.

Нката вышел.

Линли повернулся к Хейверс. Она так и стояла у косяка. Он помог Барбаре сдвинуться с места, повел в столовую, где все еще было темно, усадил.

— Он сломал мне нос, — прошептала Барбара. — И много чего еще. Очень болит грудь. Наверное, сломаны ребра.

— Простите, — произнес Линли. — Барбара, ради бога, простите.

— Лео его огрел, — сказала она. — Оглушил напрочь.

Линли присел перед ней на корточки, осторожно промокнул лицо Барбары носовым платком, очистил его от крови, но кровь снова выступила. Где же эта чертова «скорая»?

— Я-то знала, что на самом деле ему безразлична, — сказала Барбара. — Но я ему подыграла. Мне показалось, что так будет правильно.

— Да, так было правильно, — согласился Линли. — Вы были правы.

— И под конец я расквиталась с ним по его собственному рецепту.

— Как? — спросил Линли.

Она усмехнулась и поморщилась от боли.

— Заперла его в склепе. Подумала: поглядим, как ему понравится сидеть в темноте. Выблядок.

— Да, — сказал Линли. — Именно выблядок.


Она не поехала в больницу, пока не убедилась, что они поняли, где его искать. Даже не позволила санитарам заняться ею, пока не нарисовала для Линли карту. Карандашом она водила, держа его обеими руками.

Она кашлянула, и на губах у нее запузырилась кровь. Линли забрал у нее карандаш и сказал:

— Я понял. Я его привезу. А вам сейчас нужно в больницу.

— Но я хочу быть там, чтобы все видеть, — заявила она.

— Вы свое дело сделали, — сказал Линли.

— Тогда что теперь?

— Теперь вы возьмете отпуск. — Он сжал ее плечо. — Вы его более чем заслужили.

Барбара просто сразила его своим совершенно убитым видом.

— Но что вы… — начала она и осеклась, словно испугалась, что расплачется, если закончит фразу.

Что она имела в виду? — удивился Линли. Что он — что? И тут, когда к ним вернулся Уинстон Нката, он понял.

— Дозвонился до родителей, — сообщил им констебль. — Они уже едут. Как дела, сержант?

Хейверс не отрывала взгляда от высокого констебля-детектива. Линли сказал ей:

— Барбара, все остается по-прежнему. Вы едете в больницу.

— Но если возникнет дело…

— Им займется кто-нибудь другой. Мы с Хелен женимся в эти выходные. Меня тоже не будет в Ярде.

Она улыбнулась.

— Женитесь?

— Окончательно и бесповоротно. Наконец-то.

— Черт побери, — проговорила она. — За это следует выпить.

— Мы выпьем, — отозвался Линли. — Но не сегодня.


Линли нашел Робина Пейна там, где, по словам сержанта Хейверс, она его оставила — в мрачном склепе под церковью на территории замка Силбери-Хьюиш. Он сидел, скорчившись, в углу, как можно дальше от серых свинцовых гробов, прикрывая голову руками. Когда констебль Нката направил на него свет фонаря, Пейн поднял голову, и Линли испытал первобытное удовлетворение при виде его ранений. Хейверс и Лео отплатили ему почти сполна. Все лицо Пейна было в синяках, царапинах и ссадинах, волосы испачканы кровью. Один глаз заплыл целиком.

— Пейн? — позвал его Линли.

В ответ констебль, поморщившись, поднялся, вытер губы тыльной стороной сжатой в кулак руки и сказал:

— Пожалуйста, вызволите меня отсюда. Меня заперли здесь какие-то хулиганы. Они остановили меня на дороге и…

— Я напарник сержанта Хейверс, — перебил его Линли.

Эти слова заставили молодого человека замолчать. Мнимые хулиганы — годные для истории, которую он сочинял с тех пор, как его оставила здесь Хейверс, — в мгновение ока испарились. Он передвинулся поближе к стене склепа и через несколько секунд произнес удивительно уверенным, учитывая его положение, тоном:

— В таком случае, где моя мама? Я должен с ней поговорить.


Линли велел Нкате официально предупредить Пейна, что все им отныне сказанное может быть истолковано против него. Другому констеблю — из Амсфордского отделения — передать по рации, чтобы в участке их ждал врач. Пока Нката говорил, а другой полицейский отправился выполнять распоряжение, Линли рассматривал человека, который уничтожил и разбил жизни стольких людей, которых никогда не видел.

Лицо Пейна, хоть и израненное, не утратило выражения — лживого выражения — юношеской невинности. Эта мнимая невинность в сочетании с маскировкой, которую никакой здравомыслящий наблюдатель не посчитал бы маскировкой, сослужила ему хорошую службу. В своей форме констебля, которую он носил до поступления в Амсфордский отдел по расследованию убийств, он прогнал Джека Беарда из переулка в Кросс-Киз-клоуз в Мэрилебоне, и никто не принял его за похитителя, расчищавшего территорию перед нападением на свою жертву. В той же самой форме, с тем же самым невинным лицом, излучая добрые намерения, он уговорил Шарлотту Боуэн — а позднее Лео Лаксфорда — поехать с ним. Он знал, что детям с пеленок внушают, что они не должны разговаривать на улице с незнакомыми людьми, но еще он знал, что детей также учат доверять полиции. А у Робина Пейна было лицо, созданное для того, чтобы вызывать доверие. Линли разглядел это, несмотря на раны.

И, кроме того, лицо умное, а требовался недюжинный ум, чтобы спланировать и осуществить преступления, совершенные Пейном. Ум натолкнул его на мысль поселиться в Лондоне не в гостинице, а в заброшенном доме на Джордж-стрит, чтобы во время слежки за жертвами без помех приходить и уходить — одетым ли в форму констебля или в цивильное платье, — не боясь, что дежурный портье обратит на него внимание и в дальнейшем свяжет его, пусть и не впрямую, с похищением двух детей и убийством одного из них. И тот же самый ум в соединении с профессиональным опытом помог ему подбросить улики, направившие полицию по следу Денниса Лаксфорда. Потому что прежде всего он хотел тем или иным способом отомстить Деннису Лаксфорду. Ясно было, что в центре всего содеянного Пейном находился человек, которого он считал своим отцом.

Тем не менее Линли требовалось окончательное признание. И нужно было повести дело осторожно, чтобы добыть это признание. Пейн достаточно умен, чтобы понимать: все, что ему нужно, — это хранить молчание, и Линли никогда не добудет последней детали головоломки. Но в просьбе Пейна повидаться с матерью Линли увидел возможность хотя бы частично осуществить правосудие и в то же время вытянуть из констебля последний факт, необходимый, чтобы неопровержимо связать его и с Шарлоттой Боуэн, и с ее отцом. Единственный способ получить правду — сказать правду. Но говорить должен не он, не Линли.

— Привезите миссис Пейн, — велел он одному из амсфордских констеблей. — Привезите ее в участок.

Удивление на лице констебля сказало Линли: он понял, что просьба Пейна о разговоре с матерью будет выполнена. Полицейский неуверенно произнес:

— Это против правил, сэр.

— Согласен, — ответил Линли. — Вся жизнь идет не по правилам. Доставьте миссис Пейн.

Переезд до Амсфорда они совершили в молчании, ночной пейзаж, летел в темноте, лишь иногда разрываемой огнями встречного автомобиля. Впереди и сзади их сопровождал эскорт полицейских машин, их рации, без сомнения, потрескивали, донося сообщение о том, что Пейн задержан и его везут в участок. Но внутри «бентли» не было произнесено ни звука. С того момента, как Пейн попросил о свидании с матерью, он больше не сказал ни слова.

Заговорил Пейн только когда они остановились у полицейского участка Амсфорда. Он увидел единственного репортера с блокнотом и единственного фотографа с камерой наготове, оба они ждали у входа в участок.

— Тут дело совсем не во мне, — сказал Пейн. — Статья будет опубликована. Люди узнают. И я этому рад. Чертовски рад. Мама уже здесь?

Ответ на этот вопрос они получили, как только вошли внутрь. К ним приблизилась Коррин, поддерживаемая за локоть полным лысеющим мужчиной в пижамной куртке, заправленной в брюки без ремня, из серой ткани «в елочку».

— Робби? Мой Робби? — Коррин протянула к сыну руку, губы, произнося его имя, задрожали, глаза наполнились слезами. — Что с тобой сделали эти ужасные люди? — И она повернулась к Линли: — Я же просила вас не обижать его. Он сильно ранен? Что с ним случилось? О, Сэм. Сэм.

Ее спутник быстро обнял ее за талию и пробормотал:

— Ягодка моя, не волнуйся.

— Отведите ее в комнату для допросов, — сказал Линли. — Одну. Мы сейчас придем.

Констебль в форме взял Коррин Пейн под руку.

— А как же Сэм? — спросила она. — Сэм!

— Я буду рядом, ягодка, — отозвался тот.

— Ты не уйдешь?

— Я тебя не покину, любимая. — Он поцеловал кончики ее пальцев.

Робин Пейн отвернулся и попросил Линли:

— Мы можем перейти к делу?

Коррин повели в комнату для допросов, Линли с ее сыном отправился к врачу. Тот ждал их с открытым чемоданчиком — инструменты разложены, со всей тщательностью подготовлены бинты и дезинфицирующие средства. Врач быстро осмотрел пациента, негромко предупредив о возможности сотрясения мозга и необходимости понаблюдать за раненым в течение нескольких часов. Он наклеил, где необходимо, пластырь и наложил швы на серьезные раны на голове Пейна.

— Не давайте аспирина, — сказал он, заканчивая свою работу, — и не позволяйте ему спать.

Линли объяснил, что в ближайшие планы Робина Пейна сон не входит. Он повел его по коридору — коллеги Пейна отводили глаза, когда они шли мимо них, — и воссоединил с матерью.

Коррин сидела за единственным столом в комнате для допросов в позе женщины, собирающейся уходить, — ступни плотно стоят на полу, руки сжимают стоящую на коленях сумочку.

С ней был Нката. Прислонившись к дальней стене, он прихлебывал из чашки, пар поднимался ему в лицо. В воздухе стоял запах куриного бульона.

При виде сына Коррин сильнее сжала сумочку, но со стула не встала.

— Эти люди рассказали мне нечто ужасное, Робби. Нечто о тебе. Они сказали, что ты совершил страшные вещи, а я сказала, что они ошибаются.

Линли закрыл дверь. Выдвинул стул и надавил на плечо Пейна, приказывая ему сесть. Тот повиновался, но промолчал.

Коррин продолжала, шевельнувшись на стуле, но без намерения встать и подойти к сыну.

— Они сказали, что ты убил маленькую девочку, Робби, но я ответила, что об этом не может быть и речи. Я сказала им, как ты всегда любил детей и как вы с Селией обзаведетесь кучей ребятишек, когда поженитесь. Поэтому мы сейчас же разъясним все эти глупые недоразумения, правда, милый? Я полагаю, что все это жуткая ошибка. Кто-то попал в какую-то переделку, но это точно не ты, правда? — Она попыталась изобразить обнадеживающую улыбку, но губы ее не слушались. И, несмотря на слова Коррин, глаза выдавали ее страх. Когда Пейн не ответил на ее вопрос сразу же, она настойчиво спросила: — Робби? Разве это не так? Они ведь ерунду говорят, эти два полицейских, да? Разве это не кошмарная ошибка? Знаешь, я подумала, что, возможно, тут виновата та сержантша, что жила у нас. Может, она возвела на тебя напраслину. Разозленная женщина способна на что угодно, Робби, на что угодно, чтобы отомстить.

— Ты этого не сделала, — сказал он.

В некоторой растерянности Коррин ткнула себя пальцем в грудь.

— Чего я не сделала, дорогой?

— Не отомстила за себя, — ответил Пейн. — Ты этого не сделала. И никогда не сделала бы. Поэтому это сделал я.

Коррин улыбнулась ему дрожащими губами. Погрозила ему пальцем.

— Если ты имеешь в виду то, как ты вел себя в последние дни с Селией, ты, негодник, тогда на этом стуле должна сидеть она, а не я. Нет, у этой девушки во всем, что касается тебя, ангельское терпение: она готова хоть сто лет ждать, когда же ты с ней наконец объяснишься, Робби. Но мы уладим все недоразумения с Селией, как только разберемся со всеми недоразумениями здесь.

Она радостно на него посмотрела. Было ясно, что сын должен понять намек и ухватиться за брошенный ему спасательный круг.

— Они меня арестовали, мам, — сказал Пейн.

— Робби…

— Нет. Послушай. Это не важно. Важно только то, что эта статья выйдет, и выйдет в таком виде, в каком надо. Только так он заплатит. Сначала я думал подобраться к его деньгам: заставить его заплатить бешеные деньги за то, что он сделал. Но когда я увидел ее имя, когда понял, что с кем-то еще он поступил точно так же, как с тобой… Тогда я понял, что вытянуть из него деньги — недостаточно. Надо его изобличить. Теперь так и будет. Он пострадает, потому что тогда вышел сухим из воды, мама. Я сделал это ради тебя.

Коррин казалась взволнованной. Если она и догадалась, о чем речь, то ничем этого не выдала.

— О чем ты говоришь, дорогой Робби?

Линли выдвинул второй стул и сел так, чтобы видеть и мать и сына. И намеренно грубо сказал:

— Он объясняет, что похитил и убил Шарлотту Боуэн и похитил Лео Лаксфорда ради вас, миссис Пейн. Он объясняет, что сделал это из мести, чтобы привлечь к ответу Денниса Лаксфорда.

— К ответу?

— За то, что он изнасиловал вас, за то, что вы забеременели, и за то, что он покинул вас тридцать лет назад. Ваш сын знает, что его застигли на месте преступления — боюсь, заточение Лео Лаксфорда в замке Силбери-Хьюиш едва ли свидетельствует о невиновности вашего сына, — поэтому он хочет, чтобы вы знали, почему он пошел на все эти преступления. Он совершил их ради вас. Зная это, вы не желаете просветить его в отношении прошлого?

— Ради меня? — Она снова ткнула себя в грудь пальцем.

— Я спрашивал и спрашивал тебя, — сказал матери Пейн. — Но ты никогда не говорила. Ты всегда думала, что я спрашиваю из-за себя, да? Думала, что я хочу удовлетворить свое любопытство? Но я никогда не спрашивал ради себя, мама. Я делал это ради тебя. С ним надо было расправиться. Он не мог поступить так, как поступил с тобой, и уйти от ответственности. Так не пойдет. Поэтому я вынудил его осознать это. Теперь эта история будет опубликована во всех газетах. И с ним будет покончено, как он того и заслуживает.

— В газетах? — Коррин казалась ошеломленной.

— Никто, кроме меня, не мог этого совершить, мама. Никто не мог даже спланировать это. И я не испытываю ни малейшего сожаления. Как я сказал, ты была не единственной, с кем он так поступил. Когда я об этом узнал, то сразу решил — он должен заплатить.

Пейн вторично сослался на другое изнасилование, и эту якобы жертву изнасилования можно было отождествить только с одним человеком. Затронув данную тему, Пейн предоставил Линли возможность, которой он ждал, вступить в разговор.

— Как вы узнали об Ив Боуэн и ее дочери, констебль?

Пейн по-прежнему смотрел на мать.

— Понимаешь, с ней он проделал то же, что и с тобой, мам. И она так же забеременела. И он бросил ее, как и тебя. Поэтому он должен был заплатить. Поначалу я думал развести его на деньги, на хороший свадебный подарок тебе и Сэму. Но когда я стал вникать и увидел на его счете ее имя, я подумал — так, а это что такое? И сразу сообразил.

Ее имя на его счете. Я думал развести его на деньги. Деньги. Линли внезапно вспомнил, что сказал Деннис Лаксфорд Ив Боуэн во время их встречи в его кабинете. Он открыл накопительный счет на имя своей дочери, чтобы, случись нужда в деньгах, она ими воспользовалась; таким жалким образом он нес бремя ее рождения. Ища способ разрушить жизнь Лаксфорда, Робин Пейн, должно быть, наткнулся на этот счет, позволивший ему проникнуть в самую сокровенную тайну газетчика. Но как ему это удалось? Это последнее звено и искал Линли.

— Дальше было легко, — продолжал Пейн. Он наклонился в сторону матери. Коррин чуть-чуть откинулась на стуле. — Я поехал в архив и убедился, что в свидетельстве о рождении девочки, как и в моем, нет имени отца. Так я узнал, что, как с тобой, Лаксфорд поступил еще с одной женщиной. Теперь я уже не хотел его денег. Я хотел только, чтобы он открыл правду. Поэтому я нашел малышку через ее мать. Стал следить за ней. И когда подошло время, увез ее. Она не должна была умереть, но когда Лаксфорд не откликнулся, у меня не оставалось другого выхода. Неужели ты не видишь? Ты понимаешь? Ты смертельно побледнела, но не волнуйся. Как только эта история будет опубликована в газетах…

Коррин в смятении пошевелила пальцами, желая остановить сына. Достала из сумочки ингалятор, вдохнула аэрозоль.

— Мама, только не доводи себя до приступа, — сказал Пейн.

Коррин глубоко дышала, закрыв глаза и положив ладонь на грудь.

— Робби, милый мой, — пробормотала она. Потом открыла глаза и с любовью улыбнулась ему. — Мой милый, самый милый, дорогой мальчик. Я не понимаю, как между нами возникло такое чудовищное недоразумение.

Пейн тупо уставился на нее. Сглотнув, переспросил:

— Что?

— Ну с чего, милый мой, ты взял, что этот человек твой отец? Уж от меня, Робби, ты не мог этого услышать.

Пейн непонимающе смотрел на мать.

— Ты сказала… — Он облизал губы. — Когда ты увидела тот журнал, ту статью о нем… Ты сказала…

— Ничего я не говорила. — Коррин убрала ингалятор в сумочку, защелкнула замочек. — О, может, я и сказала, что этот мужчина кажется знакомым, но ты страшно ошибся, если решил, что я совершенно точно его опознала. Я даже могла сказать, что он отдаленно напоминает парня, который так дурно поступил со мной много лет назад. Но больше ничего я сказать не могла, потому что все это было столько лет назад, Робби, дорогой мой. И это была всего одна ночь. Одна ужасная, жуткая, разрывающая сердце ночь, которую я просто хотела забыть, как кошмарный сон. Только как я теперь о ней забуду, когда ты так со мной поступил? Теперь это появится в газетах, журналах и на телевидении, и все они будут забрасывать меня неприятными вопросами, и все выплывет наружу, и заставит меня вспомнить, и заставит Сэма думать… возможно, даже бросить меня… Ты этого хотел? Ты хотел, чтобы Сэм меня бросил, Робби? Поэтому ты совершил это страшное злодеяние? Потому что я вот-вот должна была оставить тебя ради другого мужчины и ты хотел этому помешать? Так, Робби? Ты хотел уничтожить любовь Сэма ко мне?

— Нет! Я сделал это потому, что он заставил тебястрадать. А когда мужчина заставляет женщину страдать, он должен заплатить.

— Но он ничего такого не сделал, — сказала Коррин. — Это был не… Робби, ты не так понял. Это был другой человек.

— Нет, этот. Ты сказала. Я помню, как ты дала мне ту статью, как указала на Беверсток, как сказала: «Вот этот человек, мой Робби. Однажды майской ночью он завел меня в погреб. Принес с собой бутылку хереса, заставил меня выпить, выпил сам, а затем толкнул меня на пол. Он пытался душить меня, чтобы я подчинилась. Так это и случилось. Вот этот человек».

— Нет, — запротестовала она. — Я ничего подобного не говорила. Я могла сказать, что он напоминает мне…

Пейн ударил ладонью по столу.

— Ты сказала: «Вот этот человек!» — крикнул он. — Поэтому я поехал в Лондон. Следил за ним, последовал за ним в «Барклиз банк», а когда вернулся домой, то пошел к Селии, приласкал ее как следует и попросил показать, как действует ее компьютер, в который заведены счета клиентов, попросил показать мне какие-нибудь счета, любые; и как бы между прочим попал на его счет, и там было ее имя, так я ее и выследил. Я увидел, что с ее матерью он поступил как и с моей. И он должен был заплатить. Он… должен… был… заплатить. — Пейн осел на стуле. Впервые он казался сломленным.

Линли понял, что круг доказательств наконец замкнулся. Он вспомнил слова Коррин Пейн о том, что Робин собирается жениться на Селии Мэтесон. Сопоставил их с тем, что сказал сейчас констебль. Вывод напрашивался однозначный.

— Селия Мэтесон. Доставьте ее сюда, — обратился он к Нкате.

Тот двинулся к двери, но Пейн остановил его, устало проговорив:

— Она не знает. Она в этом не замешана. Она ничего не сможет вам рассказать.

— Тогда вы мне расскажите, — предложил Линли. Пейн посмотрел на свою мать. Коррин достала из сумочки носовой платок, вытерла нос, промокнула под глазами и слабым голосом спросила:

— Я еще нужна вам, инспектор? Боюсь, я очень плохо себя чувствую. Окажите любезность, попросите Сэма увести меня…

Линли кивнул Нкате, тот вышел. Пока они ждали его возвращения с Сэмом, Коррин еще раз обратилась к сыну:

— Какое ужасное недоразумение, дорогой. Просто не представляю, как такое могло случиться. У меня в голове не укладывается…

Пейн опустил голову.

— Уведите ее отсюда, — попросил он Линли.

— Но, Робби…

— Прошу вас.

Линли вывел Коррин Пейн из комнаты. Нкату с Сэмом они встретили в коридоре. Коррин упала в пухлые объятия Сэма, причитая:

— Сэмми, случилось ужасное. Робби сам не свой. Я пыталась с ним поговорить, но он больше ничего не понимает, и я боюсь, что…

— Тише-тише, — похлопал ее по спине Сэм. — Успокойся, ягодка. Давай-ка, я отвезу тебя домой.

И они направились к выходу, слышно было, как она спрашивает:

— Ты ведь меня не бросишь? Скажи, что ты меня не бросишь?

Линли вернулся в комнату для допросов. Пейн попросил сигарету, и Нката принес пачку «Данхилла». Пейн закурил и какое-то время пускал дым молча. Он выглядел разбитым.

— Расскажите мне о Селии, — сказал Линли. Он просто ее использовал, объяснил ему Пейн, потому что она работала в отделении «Барклиз банка» в Вуттон-Кроссе. Да, он был знаком с ней раньше — они знали друг друга сто лет, — но она никогда его не привлекала, пока он не увидел, что Селия может помочь ему с Лаксфордом.

— Однажды вечером, когда она засиделась на работе, я попросил ее впустить меня в банк, — сказал он. — У нее там отдельная кабинка, и Селия мне ее показала. Показала и свой компьютер, и я добрался до счета Лаксфорда, чтобы посмотреть, сколько можно с него получить. Я попросил Селию показать мне и другие счета, превратил все это в игру, поставив Лаксфорда где-то в середине. И пока она занималась счетами, я занимался ею.

— Вы занимались с ней сексом, — уточнил Линли.

— Чтобы она думала, будто я запал на нее, — закончил Пейн, — а не на ее компьютер.

Он стряхнул пепел на стол, похлопал по нему указательным пальцем, наблюдая, как распадаются серые хлопья.

— Если вы считали, что Шарлотта Боуэн ваша единокровная сестра, — сказал Линли, — и такая же жертва, как и вы, почему вы ее убили? Это единственное, чего я не понимаю.

— Я никогда не воспринимал ее как сестру, — ответил Пейн. — Я думал только о маме.


Они мчались по шоссе на запад, мерцали аварийные огоньки, высвечивая правую полосу. Лаксфорд вел, Фиона сидела рядом, не меняя позы с того момента, как они сели в «мерседес» в Хайгейте. Она пристегнула ремень безопасности, но подалась вперед, словно могла заставить машину ехать быстрее. Она молчала.

Когда раздался звонок, они лежали в постели. Лежали в темноте, обнимая друг друга и не говоря ни слова, потому что говорить, похоже, было уже не о чем.

Перед тем как они легли, был еще один звонок. Лаксфорд не сразу взял трубку, как научил его детектив, все еще дежуривший в кухне и надеявшийся на звонок, который сдвинет дело с мертвой точки. Но когда Лаксфорд ответил, оказалось что это его босс.

Решительным, не терпящим глупых отговорок тоном, Питер Огилви сказал:

— Родни говорит, что сегодня днем ты был в Ярде вместе с Ив Боуэн. Ты собираешься опубликовать этот материал или пусть «Глобус» его забирает? Или, возможно, «Сан»?

— Мне нечего сказать.

— Родни заявляет, что ты по уши увяз в деле Боуэн, хотя уши — не та часть тела, которой ты во всем этом увяз. Он предполагает, что ты с самого начала все знал. И это заставляет меня заключить, что у тебя на первом месте отнюдь не «Осведомитель».

— Похитили моего сына. Вполне возможно, что он убит. Если вы полагаете, что в такое время мне следует думать о газете…

— Исчезновение твоего сына — несчастный случай, Деннис. Но он был на месте, когда вылезла история Боуэн. От нас ты ее скрыл. Не отрицай этого. Родни за тобой следил. Он видел, как ты встречался с Боуэн. Последнее время, а особенно со смерти дочери Боуэн, он пашет за двоих.

— И постарался довести это до вашего сведения, — сказал Лаксфорд.

— Я даю тебе возможность объясниться, — заметил Огилви. — Я ввел тебя в совет для того, чтобы ты поднял «Осведомитель» так, как поднял «Глобус». Если ты гарантируешь, что материал в завтрашнем выпуске в полной мере просветит общественность — я имею в виду, в самой полной мере, Деннис, — тогда мы оставим тебя на этом посту еще, самое малое, на полгода. Если ты не можешь дать мне таких гарантий, тогда я вынужден заявить, что настало время нам расстаться.

— Моего сына похитили, — повторил Лаксфорд. — Вы не поняли?

— Тем более сильный материал для первой полосы, — сказал Огилви. — Каков твой ответ?

— Мой ответ? — Лаксфорд посмотрел на жену, сидевшую на краю шезлонга в эркере их спальни. Она по-прежнему держала пижамную курточку Лео, аккуратно складывая ее в квадрат у себя на коленях. Ему захотелось подойти к Фионе. — Я выхожу из игры, Питер, — сказал он.

— Что это значит?

— Родни с самого первого дня хотел занять мое место. Отдайте его ему. Он его заслуживает.

— Ты шутишь.

— Я никогда не был более серьезен.

Он повесил трубку и подошел к жене. Осторожно раздел ее и уложил в постель, сам лег рядом. Они лежали, наблюдая, как медленно перемещается по потолку лунная дорожка.

Когда три часа спустя зазвонил телефон, Лаксфорд с тяжелым сердцем решил было не отвечать. Но все же, следуя предписаниям полиции, на четвертом звонке снял трубку.

— Мистер Лаксфорд? — Мужской голос звучал мягко, в нем слышались мелодичные интонации выходца из Вест-Индии, выросшего в Южном Лондоне. Мужчина представился констеблем Нкатой и добавил: «Отдел уголовного розыска Скотленд-Ярда», как будто Лаксфорд мог забыть его за время, прошедшее после их последней встречи. — Ваш сын у нас, мистер Лаксфорд. Все в порядке. Он цел.

Лаксфорд смог только спросить:

— Где?

Нката ответил, что в полицейском участке Амсфорда. Он принялся объяснять, как и кто его нашел, почему его похитили, где держали. И закончил, продиктовав Лаксфорду адрес участка и дав краткие указания, как до него добраться. Только эти указания Лаксфорд и держал в голове, пока они с Фионой мчались в ночи.

В Суиндоне они свернули с шоссе и поехали на Мальборо. Тридцать миль до Амсфорда протянулись, как шестьдесят — как сто шестьдесят, — и тут Фиона наконец заговорила:

— Я заключила с Богом сделку.

Лаксфорд глянул на нее. Фары встречного грузовика осветили ее лицо. Она продолжала:

— Я сказала Ему, что если Он вернет мне Лео, я уйду от тебя, Деннис, потому что не вижу иного способа тебя вразумить, Деннис.

— Вразумить? — переспросил он.

— Я не представляю, как я смогу покинуть тебя.

— Фи…

— Но я от тебя уйду. Мы с Лео уйдем. Если ты не откажешься от мысли о Беверстоке.

— По-моему, я со всей определенностью дал понять, что Лео может туда не поступать. Я думал, тебе это стало ясно из моих слов. Я знаю, я не сказал этого прямо, но решил, что ты и так сообразила — я не собираюсь посылать его туда после случившегося.

— А когда ужас «случившегося» — как ты это называешь — рассеется? Как только Лео снова начнет тебя раздражать? Как только он начнет подпрыгивать вместо того, чтобы шагать? Как только слишком красиво запоет? Как только попросит отвести его в день рождения на балет, а не на футбольный или крикетный матч? Что будет, когда ты снова посчитаешь, что ему требуется небольшая закалка?

— Клянусь, что буду держать язык за зубами. Этого достаточно, Фиона?

— Конечно, недостаточно. Я буду знать, о чем ты думаешь.

— О чем я думаю, не важно, — сказал Лаксфорд. — Я научусь принимать его таким, какой он есть. — Он снова глянул на жену. Выражение ее лица было неумолимым. Он понял, что Фиона не блефует, и сказал: — Я его люблю. Несмотря на все мои ошибки, я его люблю.

— Таким, какой он есть, или таким, каким ты хочешь его видеть?

— Каждый отец мечтает.

— Мечты отца не должны превращаться в кошмары его сына.

— Мне нужно понять его, — сказал Лаксфорд. — И я его пойму. Дай мне попытаться. Я пойму.

Добравшись до окраины Амсфорда, они последовали указаниям констебля Нкаты и остановились на стоянке рядом с патрульной машиной.

Внутри участка кипела бурная деятельность, характерная для разгара рабочего дня, но никак не для глубокой ночи. По коридорам сновали констебли в форме. Мужчина в костюме-тройке, с «дипломатом», назвавшийся Джеральдом Соуфортом, эсквайром, адвокатом, требовал свидания со своим клиентом. Страшно бледная женщина шла мимо стойки дежурного, тяжело опираясь на руку лысеющего мужчины, который похлопывал ее по руке и говорил:

— Давай-ка я отвезу тебя домой, ягодка.

Группа санитаров отвечала на вопросы полицейского в штатском. Одинокий репортер сердито расспрашивал дежурного сержанта.

Через голову журналиста Лаксфорд громко произнес:

— Деннис Лаксфорд. Я…

Женщина, шедшая мимо стойки дежурного, стала прижиматься к своему спутнику, запричитала:

— Не бросай меня, Сэмми. Скажи, что ты меня не бросишь!

— Никогда, — с жаром ответил Сэмми. — Вот увидишь. — Он позволил ей спрятать лицо у себя на груди, когда они проходили мимо Лаксфорда и Фионы, и пара покинула участок.

— Я приехал за своим сыном, — объяснил Лаксфорд сержанту.

Тот кивнул и снял трубку, нажал три кнопки, коротко доложил, дал отбой. Не прошло и минуты, как дверь рядом со стойкой дежурного открылась. Кто-то окликнул Лаксфорда по имени, он взял жену за руку, и вместе они вошли в коридор, тянувшийся через все здание.

— Сюда, — сказала женщина-констебль. Подвела их к двери, которую открыла перед ними.

— Где Лео? — спросила Фиона.

— Подождите, пожалуйста, — сказала констебль и оставила их.

Фиона принялась ходить взад-вперед. Лаксфорд ждал. Оба они прислушивались к звукам в коридоре. В следующие десять минут мимо прошло не менее тридцати человек, и затем спокойный мужской голос наконец спросил:

— Сюда?

Дверь открылась.

Увидев их, инспектор Линли немедленно сказал:

— С Лео все в порядке. Мы немного задержались, потому что его осматривал врач.

— Врач? — вскрикнула Фиона. — Он не… Линли взял ее за руку.

— Это всего лишь меры предосторожности. Когда мой сержант привезла его, он был весь в грязи, поэтому мы еще и отмываем его. Уже недолго осталось.

— Но он здоров? Здоров? Инспектор улыбнулся.

— Он более чем здоров. В основном благодаря ему мой сержант осталась жива. Он напал на убийцу и оставил у него на черепе отметину, чтобы тот век помнил. Если бы он этого не сделал, мы бы сейчас здесь не разговаривали. Или, во всяком случае, наша беседа носила бы совсем иной характер.

— Лео? — переспросила Фиона. — Лео это сделал?

— Сначала он обшарил сточную канаву в поисках оружия, — объяснил Линли. — А затем воспользовался монтировкой с ловкостью молодого человека, который с пеленок только и делал, что раскраивал черепа.

Он снова улыбнулся. Лаксфорд понял, что полицейский пытается снять напряжение Фионы, он взял жену за руку и усадил на стул.

— Лео такой шалопай, — сказал Лаксфорд. — Но именно это и требовалось в таких обстоятельствах. А. Вот и он.

И действительно, это был он, на руках у констебля Нкаты — волосы влажные, одежда высушена, но все еще грязная, голова покоится на груди чернокожего констебля. Мальчик спал.

— Дрыхнет без задних ног, — сообщил им Нката. — Ему не давали уснуть, чтобы врач мог его осмотреть, но пока мыли ему голову, уснул. Боюсь, волосы пришлось вымыть туалетным мылом. Ну, дома вы его как следует ототрете.

Лаксфорд принял у констебля сына.

— Лео, Лео, — проговорила Фиона и коснулась его головы.

— Мы ненадолго вас оставим, — сказал Линли. — Когда вы поздороваетесь, мы снова поговорим.

Дверь тихо закрылась, Лаксфорд сел на стул, держа Лео на коленях и удивляясь, какой он легкий, ощущая каждую косточку его тела, словно впервые касался его. Закрыл глаза и вдохнул исходивший от Лео смешанный запах плохо промытых мылом волос и грязной одежды. Он поцеловал сына в лоб, потом в оба глаза.

Веки дрогнули, на Лаксфорда посмотрели голубые материнские глаза. Мальчик моргнул, сфокусировал взгляд. Увидел, кто его держит.

— Папка, — произнес он, потом автоматически поправился, даже изменил голос: — Папа. Привет. Мамуля с тобой? Я не плакал. Мне было страшно, но я не плакал.

Лаксфорд крепче обнял мальчика. Уткнулся лицом в плечо Лео.

— Здравствуй, дорогой, — сказала Фиона, опускаясь рядом со стулом на колени.

— Мне кажется, я правильно поступил, — решительно сказал он матери. — Я ни разу не заплакал. Он держал меня взаперти, и мне было ужасно страшно и хотелось плакать. Но я не стал. Ни разу не заплакал. Я хорошо сделал, да? Думаю, я правильно поступил. — Он сморщился всем лицом, отстранился, чтобы лучше видеть отца. — Что с папой? — недоуменно спросил он у Фионы.

— Ничего такого, — ответила она. — Просто твой папка плачет вместо тебя.

Примечания

1

Перевод Арк. Штейнберга.

(обратно)

2

Стетсон — ковбойская шляпа. (Здесь и далее прим. перев.)

(обратно)

3

Флит-стрит — улица в Лондоне, на которой до недавнего времени находились редакции большинства крупнейших газет; переносно: мир прессы.

(обратно)

4

Даунинг-стрит, Уайтхолл — улицы в центральной части Лондона, где находятся важнейшие министерства и другие правительственные учреждения. Вестминстерский дворец — здание английского парламента.

(обратно)

5

В Уоппинг и в так называемую башню Кэнэри-Уорф на Собачьем острове в 90-е годы XX века переехали с Флит-стрит редакции многих крупнейших лондонских газет.

(обратно)

6

Даунинг-стрит, 10, — резиденция премьер-министра Великобритании.

(обратно)

7

Альфред Штиглиц (Стиглиц) (1864—1946) — известный американский фотограф, художник; Роберт Мэпплторп (1946—1989) — один из крупнейших американских фотографов XX века.

(обратно)

8

ОКСФАМ — Оксфордский комитет помощи голодающим.

(обратно)

9

Блэкпул — один из наиболее популярных приморских курортов Великобритании, место проведения ежегодной конференции консервативной партии.

(обратно)

10

Шекспир. Отелло, акт I, сцена 1. Перевод Б. Пастернака.

(обратно)

11

Чарльз Стюарт Парнелл, Джон Профьюмо, Тим Йоу, Дэвид Эшби — английские политики, замешанные в сексуальных скандалах.

(обратно)

12

«Мармайт» — белковая паста для бутербродов.

(обратно)

13

«Овалтин» — шоколадно-молочный напиток.

(обратно)

14

«Sanctus» — часть католической мессы или реквиема.

(обратно)

15

ИРА — Ирландская революционная армия.

(обратно)

16

Апостольник — накидка, закрывающая голову и плечи.

(обратно)

17

Идиот (англ.).

(обратно)

18

«Тэсс из рода д'Эрбервиллей» — роман английского писателя Томаса Гарди (1891).

(обратно)

19

«Катти Сарк» — последний большой чайный клипер; стоит в Гринвиче в сухом доке; открыт для публики как музей.

(обратно)

20

Майское дерево — столб, украшенный цветами, разноцветными флажками и т. п., вокруг которого танцуют на празднике в первое воскресенье мая.

(обратно)

21

Помилуй нас (лат.).

(обратно)

22

Вид итальянской пасты с острым перечным соусом.

(обратно)

23

Фред Астер (1899—1987) — американский танцовщик и актер. Джинджер Роджерс (1911—1995) — американская актриса театра и кино, партнерша Ф. Астера.

(обратно)

24

Джин Келли (1912—1996) — звезда Бродвея и Голливуда 40—50-х гг., танцовщик, певец, актер и хореограф. Дебби Рейнольдс (р. 1932) — американская актриса и певица. Дональд О'Коннор (1925—2003) — американский актер. Все они снялись в знаменитом мюзикле «Поющий под дождем» (1952).

(обратно)

25

Вид итальянской пасты с острым перечным соусом.

(обратно)

26

Эррол Флинн (1909—1959) — американский актер 1930—1940-х гг. Снимался в амплуа «неотразимых» героев и в «костюмных» исторических фильмах.

(обратно)

27

В чрезвычайных обстоятельствах (лат.).

(обратно)

28

Без (фр.) .

(обратно)

29

Как такового (лат.).

(обратно)

30

ИНОА — Ирландская национальная освободительная армия.

(обратно)

31

Шин фейн — политическая партия, выступающая за воссоединение Ирландии.

(обратно)

32

Джоан Кроуфорд (1908—1977) — американская актриса, снималась в основном в 1950-е гг.

(обратно)

33

Только между нами (фр. ).

(обратно)

34

«Скрэббл» — настольная игра в слова, которые составляют из кубиков с буквами.

(обратно)

35

Святой Христофор — в христианских преданиях мученик, который во искупление своих грехов переносил через реку пилигримов. Когда он нес Иисуса Христа в образе ребенка, то ощутил невыносимую тяжесть, и Иисус объяснил, что вместе с ним Христофор несет и грехи всего человечества. Медея — в греческой мифологии дочь царя Колхиды Ээта, помогшая Ясону завладеть золотым руном. Когда Ясон захотел жениться на дочери коринфского царя, Медея погубила ее, царя Коринфа и своих детей, рожденных от Ясона.

(обратно)

36

Билл Сайкс — хладнокровный вор и убийца в романе Ч. Диккенса «Приключения Оливера Твиста».

(обратно)

37

Роковая женщина (фр.).

(обратно)

38

Провокатор (фр.).

(обратно)

39

Бог из машины (лат.), то есть неожиданное разрешение трудной ситуации благодаря непредвиденному вмешательству извне.

(обратно)

Оглавление

  • Часть первая
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  •   9
  •   10
  •   11
  •   12
  • Часть вторая
  •   13
  •   14
  •   15
  •   16
  •   17
  •   18
  •   19
  •   20
  •   21
  • Часть третья
  •   22
  •   23
  •   24
  •   25
  •   26
  •   27
  •   28
  •   29
  •   30
  • *** Примечания ***