КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706129 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272720
Пользователей - 124656

Последние комментарии

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

a3flex про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Да, тварь редкостная.

Рейтинг: 0 ( 1 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Крылья Руси (Героическая фантастика)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).

Лунное золото Революции [Владимир Васильевич Перемолотов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Владимир Перемолотов Лунное золото Революции


Глава 1

СССР. Москва. Декабрь 1930 год.
Ах, какая жизнь пошла интересная!

Старший майор Леонид Наумович Гальперин смотрел из окна своего кабинета на Лубянскую площадь и потряхивал руками, разгоняя застоявшуюся кровь. На площади царило обычное утреннее оживление — автомобили, извозчики, пешеходы. Около газетных стендов плотно стояли люди, наверное, читали новости о Всегерманском восстании, а около здания Политехнического музея болтало ветром огромную растяжку. Новый звуковой фильм — «Космический рейс». В главных ролях Сергей Комаров и Ксения Москаленко.

«Надо будет сходить, — подумал Леонид Нумович. — Вот разгрести тут все только и сходить».

После назначения куратором Свердловской пусковой площадки работы у него прибавилось, но он не огорчался. Работа обещала быть интересной, можно сказать на самом острие. Майор как старому знакомому кивнул изображенному на афише космонавту в шлеме, почему-то похожим на летный и вернулся к столу. Он-то сам знал, какие они настоящие-то шлемы, ну а режиссеру, похоже, не показали. Может быть, не сочли нужным.

А потом он сообразил, что, скорее всего не успел режиссер за жизнью — снимать начал тогда, когда советский космос еще был большим секретом, а потом уже поздно было переделывать в соответствии с историческим реализмом. Ну и ничего страшного. Если фильм удался, то наверняка режиссеру поручат еще что-нибудь снять. Тем теперь много будет по этому направлению.

Советский человек на пути в будущее не останавливается. Ему теперь на Земле тесно стало. Теперь нам и Луну подавай, и звезды… И от других планет не откажемся… Так и должно быть! Жизнь кипит. В Германии революция! Помогать надо. А ленинградцы золото на Луне нашли, значит, и туда полетим… Хорошо! Правильно!

В дверь постучали. Старший майор согнал с губ улыбку.

— Войдите.

В дверях показался вчерашний знакомец — начальник отдела режима Свердловской пусковой площадки.

— Товарищ старший майор! Вот. Как вы просили…

Он двинул папку вперед, к рукам куратора.

— Что там?

— Экстракт документов по темам «Орбита» и «Золото». Вам, как новому куратору приказано передать для ознакомления и вхождения, так сказать, в курс дела…

На твердой коленкоровой обложке, чуть ниже выведенного большими буквами слова «ДЕЛО №…» убористым, но отчетливым почерком хорошего писаря было выведено: «Извлечение из папок № 5, № 6,№ 9, № 16…»

Старший майор поправил очки и открыл папку. Начальник спецотдела козырнул, и собрался было уйти, но хозяин кабинета остановил его.

— Подождите. Возможно потребуются разъяснения..

Первый лист оказался краткой справкой. Его украшали две фотографии, анфас и профиль нестарого, даже на вид интеллигентного человека. Под фотографиями шел текст:.

В основной ипостаси — Владимир Валентинович Кравченко.

Во второй ипостаси — Ульрих Федорович Вохербрум.

Товарищ Гальперин поднял взгляд.

— Что это у вас как в житиях святых — ипостаси? Он один или нет?

— Человек-то один, а вот личностей в нем две. Реально он профессор Петербургского университета, участник белого бандподполья, но в процессе операции белых по захвату нашей боевой орбитальной станции в него была подсажена личность немецкого профессора Ульриха Федоровича Вохербрума. В этой ипостаси он является нашим ведущим конструктором советской ракетной техники. Имеет правительственные награды.

— Как такое возможно?

— Мы пока не в состоянии ответить на этот вопрос.

Товарищ Гальперин в задумчивости постучал пальцами по столу.

— И что, эти ипостаси не пересекаются?

— К сожалению бывает.

— И что тогда?

— Тогда плохо… — вздохнул свердловчанин. — К сожалению уже несколько раз произвольно ипостаси менялись местами.

— Чем все заканчивалось?

— В настоящее время он — профессор Вохербрум, со всеми отсюда вытекающими — сидит в Свердловске, конструирует новые двигатели для советских ракет. Перед этим, когда он вернулся в ипостась господина Кравченко, с его помощью белым удалось захватить «Знамя Революции».

— Опасный тип. Он у вас под присмотром?

— Разумеется. Там дальше установочные данные на двоих наших товарищей.

Старший майор зашелестел листами.

— Товарищи Малюков и Деготь? Первые космонавты?

— Да. Так вот получилось. Именно они привезли его из Германии, да так и остались с профессором.

— Они в курсе всего?

— Отчасти. Они считают, что его первая ипостась — немецкий профессор, а все остальное — следы белого психического террора.

Старший майор положил на папку руку. «Извлечение из дел…» имело толщину никак не меньше 15-ти сантиметров и уже с раннего утра тянуло на бессонную ночь…

— Это все я обязательно прочитаю. Тут, я так понимаю, документы. Ну, а ваше, человеческое восприятие? Что скажите своими словами. Без бумаг и бюрократии.

— Своими словами? — на секунду свердловчанин задумался. — Ну, если своими словами, то тогда так. Существует некая белогвардейская организация, ставящая перед собой цель восстановление Российской Империи в границах 14-го года. Гражданин Кравченко является её членом. Несколько лет назад у организации созрел план: используя ресурсы СССР и изобретенный профессором ракетный двигатель устроить гигантскую провокацию и столкнуть в новой мировой войне СССР и западный мир.

Это, как вы, наверное, помните, им едва не удалось после захвата нашей орбитальной боевой станции.

Товарищи Деготь и Малюков с профессором с самого начала, то есть с того момента, как он пересек границу СССР, перебравшись к нам из Германии. Работают с ним, испытывают ракетную технику. Сейчас находятся в Свердловске, готовят технику к реализации Лунной программы по добыче полезных ископаемых.

СССР. Свердловская пусковая площадка. Январь 1931 года.
Газетный лист развернулся с шорохом, словно не газетой он был, а куском накрахмаленной простыни. На первой странице, но не главной темой, а пониже рапортов об успехах в социалистическом строительстве, пониже рапортов с Магнитки и Турксиба, сообщалось о Германии.

Со странным чувством профессор Ульрих Федорович Вохербрум читал сообщения с Родины. Восстание! Восстание!!

Поднималась с колен униженная Германия! Решительным натиском коммунисты и национал-социалисты смели прогнившее правительство Брюинга, предававшее национальные интересы и установили новую власть, новый порядок! То, что раньше казалось невозможным, прямо на глазах становилось реальностью.

На второй странице «Правда» перепечатывала статью Геббельса «Разговор с товарищем коммунистом».

Простым, доходчивым языком главный идеолог НСДАП на очевидных примерах говорил о том, что объединяло партии, об общих врагах, и общих задачах, об общем будущем и единой цели — Великой Социалистической Германии! И теперь эта общность проверялась в бою!

Французы и их приспешники с востока, не дав укорениться новому правительству Гитлера-Тельмана, напали на Германию.

Но держалась Родина, держалось хрупкое равновесие и вот в какую сторону качнется чаша весов, в какой-то мере зависело и от профессора. От его аппаратов, что теперь служили Мировой Революции и от его друзей, что совсем недавно привезли его в Советский Союз. Ради этого стоило работать.

Известия с Родины помогали преодолевать приступы черной меланхолии, что наваливалась все чаще и чаще. В такие моменты не хотелось — ни есть, ни пить, ни разговаривать…

Профессор помрачнел и отложил газету.

Иногда ни с того ни сего на него стала находить та хандра, что англичане зовут сплином. Ничего не хотелось делать — ни говорить, ни ходить, ни даже пить чай с вишневым вареньем. В такие минуты профессор присаживался где-нибудь в сторонке и, стараясь никому не мешать, смотрел в одну точку.

На самом деле он смотрел в себя, ужасаясь тому, что хранила его душа. Было там что-то такое, что его пугало, что-то такое, что заставляло задумываться, а не сумасшествие это? Не бред ли истерзавшего себя работой мозга, готового в любой момент свихнуться?

Именно из-за этой боязни, что его объявят умалишенным, герр Вохербрум не открывался даже близким товарищам, что сейчас сидели напротив, по другую сторону узорчатой скатерти сидели товарищи, лупали глазами над вазочками с вишневым и крыжовенным вареньями, да коробочкой ванильно пахнущим ландрином.

А те, в запарке революционных дел, этого попросту не замечали. Точнее не то чтоб не замечали, а наверняка объясняли обыденными причинами — погодой, усталостью, плохим настроением…

Поставленная Партией и Правительством задача — достичь Луны и овладеть её золотом — не решалось. Астрономы Пулковской обсерватории несколько месяцев назад обнаружившие залежи благородного металла на спутнике Земли сделали свое дело а вот у них, у ракетчиков — не получалось пока.

Объяснение профессорского настроения было настолько очевидным, что ничего другого им и в голову не могло прийти. Новый двигатель, куда как более мощный, чем те, что стояли на первых космолетах, не радовал, а в очередной раз взорвался при испытании.

К счастью обошлось без жертв, но полтора месяца работы, здание лаборатории и сбитая осколком кирпича с его головы новая шляпа, по их мнению стоили того, чтоб о них пожалеть. Дегтя и Малюкова авария в лаборатории ничуть не огорчила. Они, кстати, последнее время часто пропадали на неделю-другую, но всегда возвращались и были в курсе последних политических событий. В очередной раз откуда-то возвратившийся Федосей Петрович похлопав его по плечу так и сказал — понято ведь, что не может быть пути вперед без потерь и трудностей. Чем ближе к истине, тем сильнее сопротивляется Природа, тем больше сил приходится прилагать, чтоб достичь цели! А раз так, то о чем ту жалеть? Познание, как и Революция — процесс естественный для человека. Значит не жалеть нужно о пройденном и сделанном, а добавить усилий и достичь поставленной цели!

А для этого все им Советская власть дала — материалы, оборудование, людей… Тут не губы дуть надо, а собраться с силами и ударить вновь!

Профессор выскочил из задумчивости.

Коллеги смотрели на него с сочувствием.

Превратно поняв немецкое беспокойство, Деготь протянул профессору новую подшивку газет.

— Не волнуйтесь, Ульрих Федорович! Не дадим мы немецкий пролетариат на растерзание. Вот почитайте на первой странице.

Он только вздохнул. Не могли эти молодые люди понять его душевного томления. Да и сам он ничего не понимал. Луна — луной, двигатели — двигателями, но что-то еще в нем было не так.

Думая о своем, профессор открыл газету.

«Ответы товарища Сталина на вопросы корреспондента «Фёлкишер беобахтер».

Вопросы были простые и ответы тоже. Они открывали глаза сразу на все.

— Товарищ Сталин! Нашим читателям хотелось бы узнать ваше мнение о Революции в Германии.

— Вы правы в том, что Германия страна с огромным революционным прошлым, но я бы не стал спешить называть то, что сейчас происходит в Германии революцией. Революции предполагают какое-то руководство… План… В моем понимании пока это стихийное восстание жителей Германии против изжившего себя политического режима. Тот факт, что во главе восстания стоят сразу две политические силы — коммунисты и национал-социалисты только подтверждает это.

— Повлияют ли события в Германии на взаимоотношения между нашими странами?

— Наши обязательства перед Германией — это не обязательства перед конкретным правительством или политическим деятелем. Это обязательства перед немецким народом, немецким государством. Правительства приходят и уходят, а германский народ остается.

— А как же правительство Брюинга?

— Правительство господина Брюинга вряд ли выражает волю большинства немецкого народа и, очевидно, уже не в состоянии контролировать положение дел. Насколько нам известно, оно перебралось во Францию. В настоящее время большая часть территории Германской республики контролируется силами восставших. Если новая власть попросит нашей помощи, СССР в рамках наших договоров с Германией, разумеется, поможем им, выполняя свои обязательства. Являясь равноправной стороной международного права, мы придерживаемся постулата: «Договора должны выполняться»…

Профессор читал, но выражение его лица оставалось мрачным.

— Шляпу свою, наверное, жалеет… — Федосей толкнул товарища локтем. — Хорошая шляпа была… Модная… Я такую на товарище Тельмане видел…

Уже две недели прошло с тех пор, как им пообещали новые дюзы. Несгораемые дюзы!

Но что-то там, у металлургов, никак не складывалось, и доводили они двигатель со старыми дюзами. Вчера, когда отрабатывали систему подачи топлива, очередная модель взорвалась и осколки, пожалев профессора, снова ограничились его шляпой. Не везло ему с головными уборами отчего-то.

— Сейчас я его развеселю, — шепнул Дёготь. Он прокашлялся, привлекая к себе внимание.

— Вот вы, профессор, всегда интересовались прогрессом в технике. А нам, между прочим, как раз сейчас привезли на испытание новое оборудование. Для передачи изображения на расстоянии.

— Ха-ха-ха, — ответил профессор. — Быть того не может …

— Еще как может! — не заметил его тона Дёготь. — И знаете, что используется для передачи изображения?

Профессор демонстративно промолчал, и Дёгтю пришлось ответить за него.

— Телефон!

— Телефонные провода?

Интерес профессора был вялым, как снулая рыба.

— Да. Нет… И провода, конечно тоже. Точнее умная техника видит через обычный телефон.

Профессор пожал плечами.

— Чушь…

— Никакая ни чушь, Ульрих Федорович. Все работает. Сами ведь знаете, какими шагами наука вперед движется. Тем более, что не далее как вчера я все это собственными глазами наблюдал!

Федосей посмотрел на товарища с удивлением. Профессор не знал, что вчера они выступали перед рабочими на вагоноремонтном заводе — рассказывали о полете и международном положении, но он-то знал. Не было вчера никакого чудо-телефона.

Профессор снова пожал плечами, не в силах объяснить, зачем кому-то пришло в голову испытывать свое телевидение на ракетном полигоне.

— Замечательная вещь! — воодушевленно продолжил тем временем Дёготь. — Через коммутатор подключаешься к любому телефону и можно видеть все, что происходит в комнате вокруг аппарата.

— А слышать? — спросил Федосей просто так, что бы что-нибудь спросить.

— Разумеется, и слышать, — повернулся к нему Дёготь. — Это же телефон!

— Зачем?

Кося глазом на профессора, коминтерновец всплеснул руками.

— Ты не понял? Допустим, узнали мы телефон в Польский Генеральный Штаб. Позвонили туда и р-р-р-аз! Все карты и планы, что на стенах и по столам развешены, нам тут же стали известны!

— Вот оно что! — глубокомысленно протянул Федосей. — Как интересно…

— Чушь, — фыркнул профессор, — уж вам-то, молодые люди со старым еще университетским образованием должно быть ясно, что… Да как вообще можно верить во все это?

— Никакая это ни чушь, — повторил Дёготь. — Сам вчера видел… Мне, безусловно, не все сказали, да и из того, что сказали, я половины не понял, но суть уловил. Через наушник этим аппаратом передается неслышный человеком звуковой сигнал. Он отражается от окружающих предметов и возвращается в микрофон. Потом он как-то там обрабатывается и превращается в картинку.

Профессор только рукой махнул… Лицо у него сделалось такое кисло-страдальческое, что Федосею его даже жалко стало. Вот до чего немецкая ипохондрия хорошего человека довести может! Только у Дегтя своя точка зрения на этот предмет оказалась.

— Да я вам сейчас все продемонстрирую!

Товарищ подмигнул Федосею.

— Пять минут!

Он сорвал с крючка шинель и хлопнул дверью. Под раздраженным профессорским взглядом Малюков развел руками. Мол сам не в курсе.

Пару минут спустя телефон задребезжал.

— Берите трубку профессор.

Тот поморщился.

— Ох, Федосей, Федосей… Глупо ведь это. Не допускает наука…

Тут его Федосей немного окоротил. Понятно было, что Владимир Иванович что-то придумал, что-то веселое и занимательное и невредно было бы, пожалуй, пропустить профессора через это. Может и развеется немецкий сплин…

— Забыли, Ульрих Федорович, как ваше изобретение в Германии не принимали?

Отвечать немец не стал, а трубку поднял. Не так уж много времени прошло с того момента, как его пригласили в СССР сделать ракетную систему, оказавшуюся не нужной в родном фатерлянде.

— Слушаю…

До Федосея донёсся искаженный мембраной голос товарища.

— Смотрю…

Ульрих Федорович, наконец, улыбнулся. Ехидно, правда, да уж что там… Улыбнулся и, выслушав инструкции, вытянул трубку перед собой.

Медленно, словно забытый ветром флюгер он поворачивался, направляя трубку в разные стороны, и тут произошло чудо.

Тихие монотонные ответы Дёгтя разлетались по всей комнате, наполняя душу Федосея восторженным удивлением. Оказывается никакой это не розыгрыш! Работала чудо-техника! Еще как работала!

— Стол, шлемофон, портрет товарища Сталина, Федосей зубы скалит…

Каждое новое слово, вылетавшее из трубки перекраивало выражение на лице профессора из кисло-скептического в недоуменное. Один раз только оно вновь озарилось победной улыбкой, когда он отнес телефон в дальний угол, к книжным шкафам, где вперемежку стояли полетные инструкции, научные труды и регламенты производства работ.

— Темновато, профессор. Добавьте света.

— Федосей, включите лампочку…

Едва вспыхнул свет, как из трубки бодро отрапортовали.

— «Теория ракетостроения», «Расчет сечений реактивных двигателей», «Капитал», подшивка «Правды».. Фу, устал… С мелким шрифтом все-таки трудновато…

От профессорского сплина и впрямь никакого следа не осталось. Он бодро бегал из конца в конец стеллажа и в конце концов повернул трубку к себе.

— Ну и как вам, Ульрих Федорович, советская смекалка? — донеслось из телефона. — Отчетливо вижу недоумение на вашем лице..

Когда Дёготь вернулся, профессор все еще держал трубку перед собой, явно не зная чему верить — глазам или прежнему научному опыту.

— Убедительно, профессор?

Тот только плечами пожал.

— Кто изобретатель? — заинтересованно спросил он.

— Это секретное изобретение, — ушел от ответа коминтерновец. — Изобретатель — сотрудник Нижегородской радиолаборатории.

Профессор хотел что-то еще спросить, но Владимир Иванович его перебил.

— Секретное изобретение, профессор. Сами понимаете…

Уже за дверью Федосей ткнул товарища локтем в бок.

— Как это ты?

— Секретное изобретение, — повторил Дёготь, кусая губы, чтоб не рассмеяться. Они молча вышли и только отойдя за угол, Владимир Иванович позволил себе хохотнуть.

— Понимаю, что подвох, но не понимаю какой, — сказал Малюков.

— Но впечатлило?

В глазах товарища блестело веселье.

— Впечатлило… Проф, пожалуй, может умом двинуться…

— Не в первый раз.

Федосей тоже улыбнулся.

— То-то и оно… Ну, а как на самом-то деле?

— Окно, бинокль, телефон, — кратко отрапортовал коминтерновец.

— Слишком уж кратко.

— Встал у окна напротив и смотрел на вас в бинокль… Удивляясь человеческой легковерности. Ты ведь тоже поверил? А?

— Поверил…

— Вот. Главное профессор душой воспрял. А то совсем бы зачах в наше отсутствие.

Деготь кивнул на окно. За стеклом профессор вдумчиво разглядывал телефон и вдруг, уронив его, схватил карандаш и бумагу. Пришла мысль — прощай тоска!

Германия. Пфорцхайм. Январь 1931 года.
Если планировать на Землю с орбиты, то промахнуться с континентом очень сложно. Все-таки гимназические уроки географии сидят в голове так глубоко, что трудно, практически невозможно, перепутать Европу и Азию, а уж что касается Америки или Африки и того проще. Тут даже двоечнику не ошибиться.

Со странами — сложнее.

Понятно, что Великобританию, Италию или Испанию отыскать не составит труда даже двоечнику, но что делать, например, с Польшей, или Румынией? Где кончается одна и начинается другая? Ни ориентиров, ни надписей…

Ну, худо-бедно можно и с этим разобраться — все-таки реки, горы, озера дают какие-то привязки.

А города? С этим вообще беда. Добро бы, какую громадину нужно было бы отыскать вроде Берлина, Мюнхена или Киля, а если что-нибудь помельче? Что-нибудь такое, что и не на каждую карту нанесено?

Сложно….

Но ничего, справились, хоть и пришлось повозиться.

С Европой Федосей с Дегтем определились быстро и без посторонней помощи. Германию искали уже сообща с товарищем Вилли, а вот с Пфорцхаймом, правда, пришлось помучиться всем, но спасибо товарищу немцу — он географию родной страны в школе учил и нужный всем Пфорцхайм хоть и с трудом, но отыскал.

Городок ничем не отличался от десятка мелких городишек, мимо которых они пролетели. Оказался он невелик, да и та малость была так войной пожевана, что даже сверху не разобрать было, что там целое, что нет.

Хваленой немецкой аккуратностью тут уже и не пахло. Война прошлась по всему городу, а кое-где даже подзадержалась — в развалинах еще стреляли, сверху видны были острые вспышки пулеметных очередей — рабочие отряды отбивались от наседавших французов.

Оккупанты вошли в город с запада, заставив оборонявших город «спартаковцев» отступить. Прибывшие день назад на помощь коммунистам коричневорубашечники Рэма с двумя бронеавтомобилями «Бюссинг» помогли остановить французский напор и к этому моменту в городе установилось равновесие, которое вот-вот должно было быть нарушено. В помощь дружинникам, оборонявшим город, выдвигался еще один отряд «спартаковцев», а «Иосиф Сталин» вез для них оружие.

Такими перевозками они занимались вот уже две недели. Как простые извозчики первые космонавты забрасывали в отряды восставших оружие и боеприпасы. Обычно дальше тыловых складов они не летали, но сегодня день случился особенный. По просьбе немецких товарищей срочно нужно было доставить груз оружия прямо в боевые порядки. Неожиданное наступление французов создало угрожающую обстановку в районе Пфроцхайма, а так как быстрее них никто на Земле не летал, то, значит и не мог быстрее доставить восставшим оружие.

Дёготь с сомнением посмотрел вниз, на черно-белые развалины, еще чадившие свежим дымом.

— Тут? Точно тут?

Последнее слово было за немцем.

— Снижайтесь, — уверенно сказал товарищ Вилли. — Прилетели.

— Ну и куда тут? — вопросил Федосей, зависнув над закопченными обломками. — Где здесь судьба Германии решается?

— Есть тут хорошее место, — объяснил немец, — ровное. Как раз то, что нужно. Его ракетами обозначат. Никто нас там не увидит и от позиций наших недалеко…

С сомнением покачав головой, Федосей стал потихонечку опускать аппарат. Ровного места тут он не видел. Не ровен час поломаешься при посадке, и что тогда делать?

Земля приближалась, прорисовываясь неприглядными подробностями.

Окраина города пострадала во время боёв меньше чем центр, но и тут хватало примет прокатившейся войны.

Дёготь толкнул товарища.

— Вон. Смотри. Сигнал.

Левее, за обломками кирпичной трубы простирался довольно ровный кусок земли. Метров тридцать на пятьдесят. С земли вверх ударили две красных ракеты, сошедшихся как раз над площадкой.

— Здесь, что ли?

Немец молчал, покусывая губы.

Секунд десять Деготь разглядывал площадку обозначенную ракетами. Ровной-то она была, но теперь на этой «ровности» там и тут лежали куски стен, кучи мусора и даже лежало разбитое орудие. Сесть-то тут они, пожалуй, сядут, но как людям по этим кучам ящики таскать? Это ж мука какая…

— Нет, — решительно сказал он. — Мы тут не сядем… Во-о-о-он туда отлетим. Там поровнее будет.

Там, куда он указывал, и правда имелась ровная площадка, окаймленная полуразрушенными стенами.

— Так… Давайте-ка вниз, товарищ Вилли. Садимся….

Плавно снижаясь «Иосиф Сталин» отлетел на полкилометра в сторону и там коснулся пламенем выхлопа снега. В одно мгновение тот испарился, растворился в развалинах. Аппарат ощутимо качнулся, касаясь земли, внизу затрещали ящики.

— Всё… Прибыли.

Малюков щелкал переключателями на пульте.

— Теперь только раз….

«Иосиф Сталин» вздрогнул и медленно стал крениться. Медленно, но неотвратимо, словно многотонный Александрийский столп. Федосей ухватился за подлокотники, стараясь удержаться. Внизу затрещали доски, железно загрохотало, заорал товарищ Вилли, но «Иосифу Сталину» наплевать было на все эти крики и трески. Неторопливо, даже в какой-то степени величественно, он продолжал крениться, словно попавшее под шквал парусное судно. За грохотом рассыпающихся ящиков пилоты услышали противный скрежет, словно по стальному боку яйца скребла стальная же лапа. Длинный скрежет сменился треском и Федосей почувствовал, как пол уже не кренится, а по-настоящему уходит из-под ног. Движение корабля стало стремительным. Пилота выбросило из кресла, покатило вниз, к люку. Он успел зацепиться за кресло. Тут треск сменился грохотом раскалывающегося камня, и все остановилось. Космонавт застыл в нелепой позе собиравшегося упасть, да так и не упавшего человека. Над Федосеевой головой медленно раскачивались наградные часы на тяжелой серебряной цепочке и шептал что-то матерное Дёготь. Часы указывали не на пол, как им бы полагалось, а на заслонку иллюминатора.

Прикинув наклон пола, Федосей присвистнул. Получалось, что «Иосиф Сталин» сел с наклоном градусов в тридцать.

В обрушившейся тишине стало слышно, как внизу из разбитых ящиков звонкой капелью сыплются патроны.

— Эй, внизу! Жив, товарищ? — крикнул Федосей, помогая Дёгтю встать из кресла и скатиться к люку.

— Жив? — донеслось оттуда. — Наверное….

Держась за стену, Дёготь добрался до люка и посмотрел вниз. Немецкий национал-социалист, лежал на полу, прижатый несколькими выпавшими из ящиков пулеметами Браунинга, не в силах сдвинуться с места. Вокруг латунно желтели россыпи патронов и доски от разбитых ящиков. Глаза у товарища Вилли были круглые, видно такое с ним случалось не часто.

Пока Дёготь, стаскивал с немца шестидесятикилограммовое железо, Федосей раскрутил выходной люк.

Чтоб увидеть горизонт в горизонтальном положении ему пришлось встать в люке почти по диагонали. Под ногами, в чисто выметенной горячим ветром кирпичной кладке, неровным изломом зиял провал. Кирпичи там сплавились и стекли вниз. Облюбованная для посадки площадка оказалась крышей подземного то ли склада, то ли резервуара. Ну и, конечно, не выдержала веса пролетарского звездолета.

Кирпичи дымились, и, остывая, потрескивали. Из-под земли вился жиденький парок. Сквозь него проглядывали ящики и толстые трубы.

— Чёрт!

Дёготь через плечо Федосея заглядывал вниз. Дело выглядело скверно. Посадочная платформа — металлический короб, сваренный из двутавровых балок и оклепанный стальными листами, одним краем провалился под землю.

— Куда это мы угодили?

— В подвал какой-то, надо полагать… — почесал затылок Малюков.

Прикинув высоту, Федосей прыгнул вниз. Волна сухого жара коснулась лица и сменилась сырым холодом. Под ногами хлюпнуло. Света, что пропадал сюда через разбитый потолок хватало только на то, чтоб увидеть несколько толстых кирпичных колон и вдалеке — яркое пятно разбитого окна. Когда через пару секунд глаза привыкли к темноте, он различил, что вдоль стен стоят какие-то ящики. Подсвечивая себе фонариком, Малюков пошел мимо и по короткой — всего в пять ступеней — лестнице поднялся наверх, в разбитое здание. Из груды мусора и каменного щебня, бывшей когда-то стеной, торчал расщепленный приклад. Подняв с пола карабин, рукавом провел по дулу, стирая пыль, и передернул затвор. Патронов в магазине не оказалось. По периметру площадки стояли остатки выдержавших хороший бой стен — с дырами от мелкокалиберных снарядов, отметками пуль и свежеразбитыми кирпичами. Кто-то тут совсем недавно бился до последнего патрона.

Прислонив бесполезное оружие к стене, коминтерновец нашел взглядом «Иосифа Сталина». Издали корабль походил на накренившееся пасхальное яйцо в металлической рюмочке-подставке. Благостную картину, правда, портил торчащий в проеме люка Дёготь, с маузером в руке, и прыгающий по развалинам товарищ Вильгельм. Осторожно, выбирая, куда поставить ногу, немец перескакивал с одной кирпичной кучи на другую — шел искать своих.

Махнув товарищу, мол, все нормально, Федосей по уцелевшей лестнице поднялся на этаж. Окна на площадке выходили на две стороны, давая возможность осмотреться.

С одной стороны в небо поднимались несколько дымных хвостов. Прямо к ним и бежал по засыпанной обломками дороге немец, а с другой… С другой между развалин медленно двигались два броневика. Посмотрев на бегущего, Федосей хмыкнул. Немец явно заблудился в разрушенном городе и отправился куда-то не туда.

Пока он смотрел за ним, звук моторов стал явственнее. Обернувшись, Малюков увидел как по развалинам осторожно, переваливаясь с бока на бок, двигались уже четыре бронеавтомобиля. В это мгновение они показались ему похожими на собак, вынюхивающих дичь. Боевые машины совершенно по-собачьи, осторожно обнюхивали кучи мусора, в которые превратился город, и фыркали, отыскивая дорогу меж ними.

Вот это было по-плохому интересным. Товарищ Вилли сразу вылетел из Федосеевой головы.

На всякий случай он присел, чтоб не маячить.

По оперативным данным у немцев тут были два «Бюссинга» и еще двум было взяться неоткуда. Техники у восставших почти не было, и командование распределяло машины поштучно. Трофеи? Прикрывшись от бьющего в глаза солнца, первый космонавт стал рассматривать бронемашины. Словно дождавшись именно этого момента, солнце занавесилось облаком и в двух сотнях метров от него в просвет между двух каменных куч, бывших в недавнем прошлом обывательскими домами, выехал пятый по счету, британский «Остин». Британских броневиков у восставших по любому быть не могло. По спине пробежал холодок. Похоже, влипли…

Двести метров для двух пулеметов чуда британской военной техники были плевым расстоянием, а если следом движется пехота…

— Эй!

Ничего этого не видевший, а, следовательно, счастливый, Дёготь стоял около корабля и весело махал рукой.

— Что там?

Малюков отвечать не стал. Пригибаясь, торопливо спустился и только тогда крикнул:

— Броневики. Пять штук. А может и больше.

Он даже не стал говорить, что там французы — очевидное не нуждалось в объяснениях.

Через минуту под дальний грохот двигателей они уже тащили в развалины ящик с пулеметом, подбадривая друг друга криками «шевелись, шевелись».

Они отошли от корабля шагов на пятнадцать, когда кирпичный свод под кораблем с громким щелчком рассыпался на части. Справиться с инерцией шестидесятикилограммового груза они смогли только через пару секунд, а за это время всё уже закончилось. Когда они обернулись, из-под земли торчало примерно три четверти «Иосифа Сталина», как раз по обрез люка. Всё остальное вместил в себя подвал.

То, что случилось, было гораздо хуже каких-то пяти поганых броневиков. Кинув пулемёт, они бросились к кораблю. Провал, вместивший «Иосифа Сталина» стал еще шире. Сверху видно было, что посадочную платформу завалило обломками свода. Огромные глыбы красных кирпичей, связанные серыми полосками раствора, прижимали корабль к земле.

— Не взлететь, — сказал Малюков, возвращаясь к ящику. — Взялись… Броневиков никто не отменял.

— Ничего. Немцы придут — вытащат, — утешил Дёготь.

Шипя от натуги, спиной вперед, он начал заносить ящик на площадку второго этажа. Там разбитые снарядами стены давали хороший обзор. Немало интересного можно было увидеть, если покрутить головой.

После того, как аппарат провалился в подвал (теперь уже можно сказать удачно и кстати), его вполне могли скрыть окружающие заводской двор развалины. То есть, может быть, враги их и не видели, только задранные в небо стволы пулеметов яснее ясного показывали, что именно стерегут французы. Ах как скверно все сложилось… Стоит попробовать подняться, и расстреляют ведь — от стольких пулеметов не увернуться. Не комар, не бабочка «Иосиф Сталин»!

Федосей покачал головой. Не-е-ет… Французы точно знали, что хотели. Про немца не хотелось плохо думать, но очень уж все это было похоже на ловушку.

Броневики встали за кучами битого кирпича и полуразрушенными стенами, направив стволы пулеметов вверх, закрывая «Иосифу Сталину» путь в небо. Сколь не мало требовалось аппарату времени, чтоб взлететь, но оно все же требовалось, а пулеметы им его не давали. Успокаивало только то, что если б целью французов было уничтожение корабля, они вели бы себя по-другому, но «Иосиф Сталин» им был нужен целым.

На их счастье броневики не смогли окружить их. Старались, но не могли. Разрушения в городе были такими, что пробраться сквозь них могли только человек, с риском для жизни, или танк, но танка у французов вроде бы не было… Как, впрочем, и пехоты.

Федосей все щурился, стараясь угадать в камнях иное, человеческое движение. Вряд ли броневики действовали без пехотного прикрытия, но если так оно и было, то оно должна вот-вот появиться.

Один из броневиков, самый смелый или самый глупый, выкатился из-за стены и короткой пристрелочной очередью ударил по развалинам. Коснувшись прикрытого камнями куска железа, пули ушли вверх, оставив земле визг рикошета. Скорее всего, стреляли без особого умысла, просто французы решили показать кто тут главный.

Владимир Иванович с ними не согласился.

М2 задергался в его руках и короткая очередь почти полуторасантиметровых пуль с желченными кончиками ударила по британской броне. Отдачей пулеметный станок сдернуло с позиции и миновавшие броневик пули смели кирпичную кучу левее боевой машины, но и того, что перепало «Остину» — хватило. Броневик дернулся назад, словно испугался собственной смелости, но это только выглядело как испуг. На самом деле это была его смерть. С неслышным из-за звонкого гула в ушах скрипом машина накренилась, сразу став похожей на притопленный катер, и из неё повалил дым.

— Мастер, — с уважением сказал Федосей, мизинцем выковыривая щекотный звон из уха. Деготь не отрывая взгляда от чадивший машины отозвался.

— Камень под лапу подложи. Они ведь не успокоятся.

Посмотрев на остаток короткой ленты, коминтерновец развернул ствол в сторону второго броневика, прикрывшегося стеной. Судя по обводам башни это вроде бы был родной французский «Рено». Короткая, всего на три патрона очередь, ударила в прикрывшую его стену. На закопченном камне вспыхнули огненные росчерки, но камень устоял.

Французы приняли вызов.

Башни двух машин заворочались, выискивая пулеметчика, и длинными очередями ударили по позиции. Рев пулеметов и сравнить нельзя было с ревом двигателя их корабля, но и он внушал почтение… Облако каменной крошки накрыло людей, сбивая дыхание.

Закрыв головы руками, пилоты отлежались за обломком стены с радиатором водяного отопления.

Пока это была явная ничья с отчетливо видным печальным концом. Броневики не могли подобраться поближе, а они не могли взлететь. Если б они тут играли в шахматы, можно было бы предложить французам ничью, но жизнь — не шахматы. Тяжелые фигуры связаны позицией, но их могли выручить пешки. Пехота.

Выиграет тот, чья пехота придет первой.

То, что пехота есть у французов, они не сомневались, а вот в то, что вовремя подоспеет своя, немецкая, Дёготь уже не верил. Это не означало, что следует подумать о почетной сдаче, а только о том, что надеяться нужно только на свои силы и смекалку.

Конечно, оружие нужнейшее для революции вещь, но и «Иосиф Сталин» не последняя карта в Революционной колоде! Он-то наверняка был важнее оружия, что лежало внутри.

— Пять минут, — скал он.

— Что «пять минут»? — спросил Федосей.

— Если через пять минут немцы не появятся, то мы улетаем…

— Как же… Улетишь тут… На совесть обложили… — спокойно сказал Федосей, оглядывая притаившееся броневики. — На «раз» не вырвешься.

Оглянувшись на корабль, добавил.

— Тут взлететь, как из положения «лежа» прыгать…

— Красиво сказал.

Деготь, заправляя ленту, согласно кивнул.

— Тебе бы так красиво взлететь, как сказать… А по существу предложения есть?

Федосей посмотрел на свои ноги. Промокшие сапоги того уже покрылись каменной пылью, словно снегом и неожиданно улыбнулся.

— Ты знаешь… Есть!

Он бросился по пролету вниз, но через пять ступенек обернулся.

— Ты тут постреляй минут пять. Остальное — за мной.

В подвале по-прежнему было сыро и темно. Нащупав в темноте трубу, Малюков приложил ухо. Ай, молодцы немцы! Хозяйственные ребята, чего не отнять — того не отнять. Кругом война, а у них водопровод работает! Нащупав щель за трубой, Федосей приткнул туда гранату с привязанной к чеке веревкой и отбежал за ящики. Над головой коротко и солидно простучал дегтевский пулемет. Издали ему отвечали очередями французы. В промежутках между очередями хлопали далекие одиночные выстрелы. Попридержав шнурок, добрался до выхода и высунул голову наружу.

— Что там Владимир Иванович?

Каменный зубец перед Дегтем серьезно укоротился, а сам он стал похож на каменотеса — на запорошенном кирпичной крошкой и копотью лице азартно блестели глаза.

— Все нормально. Постреливают… У тебя как?

— Тоже нормально, а сейчас будет совсем хорошо.

Он дернул за веревку и спустя несколько секунд в подвале грохнуло. На воздух вынесло облако едкой пыли. Глядя на него, не верилось в то, что шум рвавшийся из разбитых труб воды не был иллюзией, миражом.

Воздух треснул, словно рвущаяся материя и по верхнему этажу сыпануло горохом. У французов тоже хватало желающих пострелять. Дёготь выругался, и пулемет снова застучал.

— Пехота? — спохватился Федосей.

— Уже нет, — донеслось сверху. — Быстрее давай.

Вода в подвале клокотала, вырываясь из разорванных труб.

— Все. Бросай пулемет и к кораблю.

Не сказать, что Федосей сделал половину дела. Сделал-то он гораздо больше, но времени, чтоб сделать тот маленький остаточек у них уже не было. Как раз в этот момент вновь объявилась французская пехота и к движению пулеметных башен прибавилось человеческое мельтешение. Разобрать много их или мало никак не удавалось — солдаты умело прятались в развалинах, но, к счастью, для крупнокалиберных пуль серьёзным препятствием были только неразрушенные стены. Каменные кучи, в которые попадали пули, пробивались насквозь, превращаясь в мелкие каменные осколки с убойной силой шрапнели.

Потом, когда с фланга густо ударили пулеметы, Владимир Иванович понял, что его обходят, и отступил, бросив машинган.

Встав в проёме люка, он выцеливал фигурки, словно поясные мишени на стрельбище появляющиеся то тут, то там и посылал пулю за пулей. Маузер, с пристегнутой вместо приклада коробкой был не лучшей заменой карабину или пулемету, но пулемет остался в развалинах, а отыскивать карабин в ящиках с оружием времени не было.

Их было немного, смельчаков из Франции, и только поэтому он пока удерживал их. Конечно же, это была не пехота. Скорее всего, командир бронедивизиона оставив по одному бойцу за пулеметами, послал остальных спугнуть их с позиции. У них получилось.

Словно почувствовав его беспокойство, Федосей проорал:

— Через двадцать секунд взлет. Будь готов!

Риск был велик, но выбирать было не из чего. Из ловушки надо было вырываться любой ценой. Из наклонного положения с заваленной кирпичами посадочной платформой, под стволами десятка пулеметов. Только иных вариантов не было. Если б ночь, или хотя бы туман…

Дёготь засмеялся и оттого промахнулся, подарив жизнь французу.

А ведь получится! Ей же ей получится! Ай да Федосей Петрович! Вот голова!

Двадцать секунд вышли, и корабль знакомо вздрогнул. Дёготь уже кожей чувствовал движение корабельных механизмов и со всей силы навалился на крышку люка.

Он успел закрутить только одну верхнюю гайку. Под ногами оглушительно взревело. Зажав уши, Владимир Иванович представил, как оранжево-фиолетовый выхлоп разгоняет подвальную темноту и касается все пребывающей воды. В полсекунды она нагревается, вскипает. Тот процесс, что занимал в жизни обыкновенного чайника десяток минут, тут произошёл почти мгновенно.

Фонтаны пара ударили из-под днища корабля с ревом сотни паровозов, одновременно выпускающих пар из котлов. Земля задрожала, кирпичный свод пошел трещинами, из которых в небо ударили фонтаны кипятка, превращавшегося на морозе в облака плотного белого пара. Превратившаяся в пар вода рванула вверх, увлекая за собой осколки кирпичного свода, в одно мгновение превратив клочок Германии в Исландию или Камчатку.

И в этой мешанине камней и пара, «Иосиф Сталин» рванул с места как скаковая лошадь, как артиллерийский снаряд…

Придавленный ускорением Дёготь хохотал, а оставшимся внизу пулеметчикам оставалось только наудачу расстреливать рвущееся из-под земли облако и прятаться от валившихся с неба камней.

Атмосфера. «Иосиф Сталин». Январь 1931 года.
Что война с первых мгновений вколачивает в каждого командира, так это арифметику. Простые действия, позволяющие не угадывать, а вычислять верное решение, избегая смерти.

Рассуждение простое — пулемет выпускает 240 пуль в минуту. Это когда он один. А когда их два — 480. А вот если их десять, то в одну минуту в воздухе окажется 2400 кусочков свинца, и имя каждому — возможная смерть.

Конечно, этой минуты у французов не было. Резво (но ведь не быстрее же пули?) стартовавший «Иосиф Сталин» присутствовал в пределах досягаемости французских пулеметчиков секунд двадцать. Если арифметика не врала, то за эти секунды в небо ушло 800 пуль, и странным было бы, чтоб все они пропали втуне.

Не пропали.

Кое-что досталось и «Иосифу Сталину».

На глазах распятого перегрузкой Дёгтя внутренняя стена, беззвучно за ревом двигателя, покрылась цепочкой вмятин, а две из них, там, где пули пробили внутреннюю обшивку, тут же засочились струйками пепла.

Элемент везения тут, безусловно, был, как это не странно, сразу для всех.

Везение французов заключался в том, что не все пули ушли «в молоко», а везение космонавтов, в том, что этих «счастливых» пуль оказалось не так уж и много.

Но на этом везение для них кончилось, и начались неприятности.

Французский свинец задел что-то важное и покораблю понесся выворачивающий наизнанку душу рев аварийной сирены. Это было бы не страшно, если б этим и ограничилось, но корабль мгновенно потерял скорость.

Это ощутилось людьми как столкновение, как удар огромной дубиной, бросивший аппарат к земле.

Дёгтя этот маневр прижал к стене переходного тамбура. Мимо с грохотом прокувыркалась лавина ящиков, врезаясь друг в друга, кроша доски, выбрасывая сквозь выбитый люк наружу содержимое — пулеметы, патроны, винтовки.

Чувствуя, как в ушах бьётся пульс, придавленный железом Дёготь затаив дыхание, ждал, что вот-вот откажет двигатель и навалится тишина, которая через десяток секунд для них превратится в гробовую..

Даже не сообразилось подумать, что самая большая удача для него сейчас состояла в том, что сам не выпал наружу.

Федосей, почувствовав гибельную опасность французских пулеметов, добавил топлива.

Дёготь ударил себя по ушам — двигатель заорал на какой-то запредельной ноте, переходящий в хрип раненного. Из-за разбитых ящиков и горы раскатившегося оружия он видел только кусок неба в иллюминаторе. Мир накренился. Земля стала больше, словно простое стекло стало линзой микроскопа и приблизило развалины под ними.

Едва рев чуть стих он проорал:

— Падаем?

— Не каркай, — отозвался товарищ.

Двигатель «Иосифа Сталина» уже не грохотал, не ревел, а как-то удивительно свистел.

Мощности его едва-едва хватило, чтоб удержать махину космолета в воздухе. Это самое «едва-едва» пилоты чувствовали кожей, нервами. Аппарат исходил крупной дрожью, и та отзывалась зудом в костях, железным лязгом сбившегося в кучу оружия. Казалось, что корабль, уже понимая неизбежность собственной гибели, тратил последние силы, пытаясь спасти экипаж и груз. Федосей слушал этот звук, уже готовый к тому, что тот оборвется и на него обрушится тишина, превращая подобие полета в самое настоящее падение, но страшное так и не наступило. Свистящий грохот все длился и длился.

Поняв, что смерть откладывается, Дёготь расшвырял кровожадное железо и латунь и встал на четвереньки. Раз жизнь продолжалась, то можно было что-то сделать.

Он знал, чем помочь «Иосифу Сталину» и взялся за дело.

Чтоб хоть как-то облегчить аппарат, пришлось прибегнуть к варварским способам первых воздухоплавателей — в распахнутый люк, в пустоту и холод зимнего неба, полетели оставшиеся на борту винтовки и пулеметы Браунинга, патроны в цинках. Такие нужные для Мировой Революции вещи пропадали внизу, словно никому бесполезный хлам. Одно примиряло с действительностью — сам корабль был куда ценнее выброшенного оружия.

Делая свое дело, он думал о французах.

Конечно ловушка. Имел ли к этому отношение товарищ Вилли, это еще неизвестно, но французы были самые настоящие. А раз так, то должны же они были предусмотреть и тот вариант, что большевики сумеют вырваться.… Не дураки же они там?

Ответ пришел даже раньше, чем он додумал мысль до конца и то, что он оказался прав, его вовсе не обрадовало. Владимир Иванович как раз вывалил вниз, на облака охапку винтовок, когда заметил краем глаза движение в пустом небе. Если б под ними была земля, но ничего бы он не разглядел, а тут…

На фоне белых облаков черный крестик, подползавший откуда-то сбоку, он разглядел легко.

Германия. Пфорцхайм. Январь 1931 года.
…О том, что такое мирская слава и как быстро она проходит, Герман знал куда лучше других. Что с того, что совсем недавно ты был одним из лучших Германских ассов Мировой войны и на твоем счету почти три десятка побед? Что с того, что у тебя столько наград, что показывая их вместе, ты умаляешь значение каждой и смотришься опереточным персонажем? Что с того, что ты командовал лучшей эскадрильей Германского Военно-воздушного флота — «Эскадрильей Рихтхофена»? И даже что с того, что ты депутат действующего парламента?

Никто не думает об этом и не спешит принести такие нужные сведения. Приходится сидеть и ждать.

Судьбе наплевать на то, что ты знаменитый летчик и политик, один из руководителей Всегерманского восстания, а все равно — сиди и жди. И не изменить ничего, даже если ты ангел Господень.

Ангелочек стоял рядом с подсвечником, заткнутым оплывшей свечой. Геринг взял его в руку. Блестящая бело-золотая безделушка. Розовые щечки, пухлые, не знающие работы ручки, голубые глазки. За спиной сложенные крылья. Ни дать не взять прилетел откуда-то вестником и сел отдохнуть, как и положено лётчику после выполнения задания. От фигурки веяло немецкой сентиментальностью, но что-то в ангельской позе его насторожило. Машинально он взглянул на фабричное клеймо. Так и есть — «Севр». И тут проклятые лягушатники!

Хоть обвинить ангелочка в шпионаже в пользу исконного врага было нельзя, он отставил фигурку в сторону, прижав листы расходной ведомости на боеприпасы обоймой от браунинга. Пусть где-нибудь в другом месте шпионит… Взгляд его задержался на цифрах.

Патроны! Снаряды!! Оружие!!! Как оно нужно было восставшим! А ведь нет обещанного груза… Неужели большевики обманули? Неужели Адольф прав, и все это провокация?

Он заходил по комнате. Под ногами заскрипели половицы. Начавшее грузнеть тело все еще сохраняло подвижность.

Что стоит этим русским обмануть бедных немцев? Ничего! Германию и так обманули все, кто только мог — отобрали колонии, оккупировали немецкую землю и теперь навязывают что-то, словно они, немцы, не цивилизованная европейская нация, а какие-то готтентоты… Британцы, американцы, французы…

Он с ненавистью посмотрел на ангелочка.

А знаешь ли ты, французская безделушка, что нет теперь у Германии боевой авиации? Что летчикам, чтоб хоть как-то научиться летать, приходится уезжать в Россию, в далекий город Липецк? А…

Его мысли прервал скрип двери и голос.

— Товарищ Геринг! Разведчики из французского сектора телефонировали, что видели советский аппарат. Он снижался там по сигналу «две красных» ракеты…

У Геринга похолодело сердце. Он обернулся. Начальник разведки, присосавшись к котелку, жадно пил воду, проливая на грудь.

— Наш сигнал?

— Да. Наш сигнал, — подтвердил вошедший, вытирая губы рукавом. — Похоже предательство…

Вот они, неприятности… Чертовы русские! Слепые они, что ли? Глаз нет?

Он взял себя в руки. Не было у него ни права, ни времени на эмоции. Оружие нужно будет отбить. Если это в их силах. Это — первое. Нет. Оружие — это второе. Первое — это сам аппарат.

— Что с аппаратом?

Застегнув ремень, он набросил на плечи пальто.

— Наши не успели подойти ближе. Знаю только, что там была перестрелка. Потом — взрыв… А потом он взлетел…

— Взлетел? — Облегченно переспросил Геринг. Так и не застегнув ни одной пуговицы он остановился. — Где он?

— Он взлетел, — невесело повторил разведчик. — А через несколько минут следом за ними бросились четыре аэроплана.

Коммунист замолчал, но за его молчанием что-то скрывалось. Надежда? Предложение? Вера в чудо?

Геринг знал, что нет у восставших самолетов. И не потому, что не смогли их захватить или отбить. Их просто нет. Нет во всей Германии. Версальский мирный договор не оставил немцам ничего, что могло бы летать и стрелять.

Однако хоть и не было в Германии ничего, а все-таки кое-что было!

Оставались ведь где-то припрятанные по углам куски былого могущества. Прятались по сараям и коровникам и мало их было, но эти крохи все-таки где-то были…

Геринг почувствовал второе дно фразы, спросил, кивая на фарфорового шпиона.

— Есть у вас тут еще что-нибудь с крыльями, кроме этого?

Нашлось…

Этот фоккер не выглядел боевой машиной. Когда-то он, безусловно, был ей — четыре поблекших крестика на борту, обозначавших воздушные победы, ясно говорили об этом — но его время прошло. Одна из последних моделей, выпущенных в самом конце войны — об этом говорил пулемет, способный стрелять сквозь пропеллер уже не смотрелось грозной силой. Отчего-то вид его рождал в душе пилота ощущения, которые он испытывал в Дании и Швеции, когда, чтоб снискать хлеб насущный, катал любителей острых ощущений. Только делать-то было нечего. Ни другого летчика, ни другого самолета у них не было. Старье, конечно, но это добротное немецкое старьё!

Геринг поднял руку над головой.

— Контакт!

— Есть контакт! — долетело снизу.

Кто-то впереди с силой проворачивает пропеллер, и мотор заходится в знакомом кашле, который через секунду переходит в голодный звериный рев. Нет, все ж это боевая машина!

Поблекшая от времени, но еще алая ленточка, обвязанная вокруг стойки, дернулась, принимая на себя поток ледяного ветра. Взлет!

Колеса аэроплана бегут вперед, опрокинув по дороге ведерко с недоиспользованной краской — негоже идти в бой без эмблемы.

Атмосфера. «Иосиф Сталин». Январь 1931 года.
Дёготь увидел черную метку аэроплана на далеких облаках, и ему сразу стало легче. Он ждал чего-то такого, точнее понимал, что этого не может не быть.

Теперь-то стало совершенно ясно, что ничем иным, кроме как ловушкой все это не было. Пара броневиков на театре военных действий могли бы оказаться случайностью, но пять?

Но даже если допустить и это, то аэропланы все ставили на свои места. Французы приготовились на совесть — не так, так эдак. Не на земле, так в небе. Ждали ведь, готовились… От всего этого попахивало предательством. Ай да товарищ Вилли! Ай да сукин сын!

Дёготь в досаде ударил кулаком по броне. Ах, если б «Иосиф Сталин» вдруг стал бы прежним — мощным, сильным, маневренным. Пусть даже и безоружный аппарат просто ушел бы от любого преследователя. Хотя почему преследователя? Преследователей!

Наверняка не один он там такой, искатель приключений. Дёготь опустил на пол ящик с винтовочными патронами, который собирался отпустить в свободный полет, и подошел к лестнице, соединявшей верхний и нижний отсек.

— Федосей! У нас гости.

Это приятную новость мог бы заглушить гулявший по кабине рев, а неприятную ничем не заглушишь.

— Много?

— Одного видел… Но это орлы стаями не летают, а самолеты…

Коминтерновец вернулся к люку и убедился что прав. К «Иосифу Сталину» подбиралось уже три аэроплана.

Расстрелять космолет им было легче, чем насадить бабочку на иголку. Три проворных как стрижи биплана сделают это легко с неповоротливым стальным яйцом. Это ведь только кажется, что раз висят они в одном небе, то у них равенство шансов. Нет. Разница была в том, что аэропланы были птицами, а «Иосиф Сталин» — нетяжёлым камнем, чудом, да нахальством экипажа, еще держащимся в воздухе.

Только вот думать об этом — попусту время тратить. Гостей следовало встречать.

Для этого больше подошел бы крупнокалиберный пулемет, но Деготь ухватился за ручник Льюиса. Тяжеловат машинган Браунинга да и как управляться таким без станины? Все-таки почти четыре пуда.

А станину ставить негде — в тамбуре и так тесно… Ну вот не подумал в своё время профессор, что придет нужда тут тяжелый пулемет устанавливать.

То ли дело ручной «льюис» — всего пуд. Таким и одной рукой управиться можно.

Французы двигались углом — ведущий и два ведомых. В их неторопливом приближении сквозила уверенность в своих силах.

Ловкий стремительный полет аэропланов был полной противоположностью конвульсивному дерганью подбитого космолета. Тот, то поднимался немного, то также неожиданно опускался на несколько метров. Только на Дегтеву точность это никак не должно было повлиять. Владимир Иванович чувствовал пулемет как продолжение руки, хотя мороз и ветер крючили пальцы. Упершись ногой в боковину люка, Дёготь вдался спиной в стену и, выставив пулемет наружу, выпустил очередь по приближающимся аппаратам.

Грохот пулемета перекрыл рев двигателя, плечо заныло от отдачи. Все как всегда, только не было привычного звона — гильзы канули в пустоту за бортом. Он уперся покрепче, готовый прострочить небо и французов свинцовой строчкой, как неожиданно образовался и четвертый аэроплан. Летчик смело поднялся снизу, чуть в стороне от троицы, словно ждал неприятностей от них, а не от «Иосифа Сталина».

«Ну, давай, давай, — подумал Дёготь, разворачивая пулемет к новому противнику. — Давай поближе… Сейчас я тебя разочарую, наемник мирового капитала».

Странно, но пилот и впрямь ничего не боялся, словно чувствовал себя заговоренным от пулеметных пуль.

На секунду мелькнуло подставленное летчиком брюхо машины, но Дёготь успел задержать палец на спуске. От неожиданности он дернулся вперед и чуть не уронил оружие. Вместо французских трехцветных кругов на плоскостях аэроплана оказалось нечто до сих пор им невиданное. В два цвета — черный и красный там красовались то ли звезды, вписанные в черные свастики, то ли наоборот — свастики, вписанные в красные звезды….

Аэроплан крутанулся и с переворотом ринулся вниз. За ревом, что бился в ушах, Дёготь не расслышал стрельбы, но на его глазах один из французских аэропланов задымил и понесся к земле. Неизвестный доброхот не бросился его добивать, ему хватило и того, что противник вышел из боя. Второй француз, сообразив, что это не товарищ, а враг, скользнул следом, но немец круто увел машину вверх…

Дёготь не досмотрел, чем там у них все кончилось — ему нашлось другое дело. Два не связанных боем преследователя застрекотали пулеметами. Вспышки выстрелов блестели как солнечные зайчики и он, приподняв пулемет, ответил.

Не было в этом воздушном бою никакого азарта.

Если на войне смерть, горяча кровь, напоминала о себе свистом пуль, грохотом рвущихся гранат, то тут ничего такого не было. Даже если французские пули и летели где-то рядом, то свиста их слышно не было за грохотом двигателя «Иосифа Сталина».

Владимир Иванович прекратил стрелять и принялся оттаивать пальцы над раскалившимся кожухом.

Французы превосходили их в скорости и теперь, обогнав, заходили с другой стороны. Зацепившись за дверь Дёготь высунулся, чтоб посмотреть что там происходит. Краем глаза, за округлой стеной космолета он увидел одну машину. Моторчик неслышно стрекотал, на месте винта вращался радужный круг. Смотреть на летучего француза он еще мог, а вот стрелять… Попробуй он это сделать и пулемет утянет его вниз… Но ведь что-то надо сделать, как-то помочь своим…

Он шагнул внутрь. До иллюминатора пять шагов.

Ударил прикладом раз, другой, но, опомнившись, остановился. Стекло, по замыслу профессора могло вынести и не такое. Отойдя к стене, Деготь направил ствол на иллюминатор. Мировое Пространство, вещь, конечно, серьёзное, однако с пулеметной пулей его все же не сравнить.

Очередь вынесла стекло, забрызгав осколками и так испоганенный пол.

Поставив меж двух прозрачных зубцов ствол пулемета, Дёготь стал ловить в прицеле силуэты французов. Диск кончился, и он вставил новый, пустив пули перед собой непрерывным пунктиром.

Неожиданно для него правый француз качнул крыльями и, обессилено шатаясь из стороны в сторону, закрутился в штопор.

— Второй! — заорал Деготь. Вряд ли Федосей его слышал, но глаза-то у товарища были…

Левый француз почувствовал свою уязвимость и, не прекращая стрельбы, дернулся в сторону. За его хвостом из облака вывалилась звездосвастичная пропажа и пришпилила дымной очередью француза к ближайшему облаку.

— Третий!

Деготь почувствовал, как расправляются плечи. Теперь шансы выжить у них были гораздо выше нуля.

Небо в проеме люка становилось все тусклее и тусклее, и вместе с цветом уходил и звук. Он не пропал никуда, был рядом, но глох в тумане… Тумане?

Не в тумане, черт его дери! В облаках!

Не опасаясь случайной пули, коминтерновец высунул голову. Мир вокруг «Иосифа Сталина» погружался в зыбкое марево холодного пара. Он становился все гуще и гуще, отрезая корабль от врагов и неприятностей. Облако впустило их в себя, закрыло туманной завесой от прицельно прищуренных глаз пилотов.

Оно-то хоть и белое, а все одно за красных!

Прислонив пулемет к стене, и не отрывая взгляда от облаков, Дёготь стал нащупывать диски. Пустой, пустой, пустой… Опустошенные диски один за другим летели вниз. Ничего. Он понял, что борьба закончилась и ни капли не сожалея, опустил пулемет в пустоту за бортом.

Когда клубы поползли в кабину, Владимир Иванович задраил люк. Не накрепко, а только на одну гайку.

Мало ли что?

Это, конечно не победа, но четверть часа назад и на это он не смел рассчитывать.

Поднимаясь по лестнице, Владимир Иванович улыбался, но едва голова его поднялась над обрезом люка, как улыбка пропала.

Он-то считал, что именно он воевал с врагами, но оказывается, основной удар пришелся на верхнюю часть корабля и, похоже, что какая-то из пробивших броню пуль досталась пилоту.

Федосей лежал у стены, предоставив «Иосифу Сталину» в одиночку спасать себя и людей. Рядом с головой в луже крови лежал кусок чего-то коричневого. Сердце коминтерновца пропустило удар, но тут же забилось в верном ритме.

Товарищ был ранен, но жив. Безусловно жив! Шевелился!

На его глазах Федосей открыл глаза и, морщась от боли, коснулся головы. Содрав с неё разорванный пулей шлем, бросил его в сторону. Пуля пощадила товарища, скользнув по шлему и вырвав кусок кожи.

— Жив?

Не дожидаясь ответа, Дёготь оглянулся. Только сквозных пробоин тут имелось с десяток и еще столько же застряли в оболочке не сумев пробить сталь и превратившие гладкий металл в прыщавую подростковую щеку. То, что Федосей остался жив после этого, ничем иным кроме как запредельным везением объяснить было нельзя.

— Какой же ты везучий, чертушка! — с восхищением сказал Владимир Иванович.

— Что французы? — проскрипел чекист.

— Французы? А французы молодцы…

Через четверть часа укутанный в тулуп и с наспех перевязанной головой, Федосей сидел в пилотском кресле. Сжатые кулаки лежали на простреленном пульте, бессильные изменить что-либо. Одно примиряло с действительностью — все-таки они летели на восток, домой.

Ревел двигатель, белая муть за разбитыми иллюминаторами становились то реже, то плотнее, но не пропадала вовсе.

— Интересно, где мы теперь?

Кутаясь в полушубок, Федосей только зубы показал.

Полушубку и впрямь повезло меньше, чем Федосею… Из пробитой в двух местах овчины торчали какие-то клочья.

— Наверняка уже над Польшей, — ответил сам себе Дёготь. Для очистки совести он посмотрел в иллюминатор, но там по-прежнему клубилось. Пар человеческого дыхания мешался с залетевшими в кабину облаками, и добавил чуть тише:

— Хотелось бы на это надеяться…

Глава 2

Германия. Пфорцхайм. Январь 1931 года.
На картофельном поле, полчаса назад ставшим аэродромом стояли двое. Механик, готовивший машину к вылету и начальник разведки спартаковцев товарищ Мильке. Ожидание заставляло нервничать, но они старались не показывать этого друг другу. Понимая бессмысленность вопроса, коммунист все же спросил:

— Скоро он?

Национал-социалист пожал плечами, но тут же радостно вскинул руку, показывая вперед, туда, где белая земля сходилась с голубым небом..

— Вон! Вон он! Летит!

Уже не обращая внимания на товарища, он закрутился на месте, то поднимая, то бросая обломки досок и куски промокшей мешковины.

— Что случилось? — насторожился Мильке.

— Ветер. Нужно показать направление ветра.

Коммунист сообразил быстро. Сорвав с шеи шарф, он вытянулся, давая ветру подхватить свободный конец.

— Не увидит! — крикнул механик откуда-то снизу. — Нужен дым. Огонь!

Он наткнулся на ведерко с краской, и через минуту дымный шлейф потянулся над землей.

Треск мотора приблизился. Там где колеса фоккера ударились о землю, вверх взметнулся снежный фонтан. Снижая скорость и превращая мерцающий круг пропеллера в заметное глазу мелькание лопастей, машина подкатилась к сараю. Механик коротко вздохнув, досадливо покачал головой. Самолету досталось. На крыле и бортах виднелись свежие отметины от французских пуль. Но и машина, и пилот уже были вне опасности.

Геринг, словно забыв об огрузневшем теле, легко выскочил на крыло, ловко съехал вниз. Механик подскочил и вытянулся, переживая уже позабытое ощущение воинского братства, казалось бы безвозвратно ушедшее с той войной. Похожее чувство испытал и Герман. Оба, и пилот и механик, без слов поняли друг друга и Геринг, улыбнувшись, бросил:

— Краска осталась? Добавь-ка этому ветерану еще два крестика.

Атмосфера. «Иосиф Сталин». Январь 1931 года.
Во второй раз их перехватили где-то над Восточной Польшей. Во всяком случае, внутреннее ощущение Владимира Ивановича подсказывало, что до Родины совсем недалеко. Как раз в том момент, когда Дёготь всерьёз стал подумывать, что и в этот раз их пронесло мимо неприятностей их и достали…

Дирижабль всплыл прямо по курсу — беззащитный, он выглядел словно большой мыльный пузырь. Или как кит перед китобойным ботом. В отчаянии от того, что случилось в небе Германии, враги отдали его на заклание.

Это была совершенно безумная, отчаянная попытка остановить «Иосифа Сталина», задержать до подлета круживших где-то рядом аэропланов.

Солнечные блики с блестящей металлической оболочки подсадной утки летели к ним как мольбы: — «Заметьте нас! Обратите внимание! Задержитесь!»

Прозрачные круги пропеллеров толкали легковесную махину навстречу звездолету. Он словно вызывал на бой раненый космический корабль.

Люди там, наверное, как один были героями, понимающими, что в этом гамбите у них только один путь — сверху вниз, в смерть. А может быть и нет. Скорее всего, никто и не спрашивал экипаж — готовы ли они умереть за секреты большевиков. Только как бы там ни было, а свои секреты Федосей ценил больше сбитого дирижабля и жизней его пилотов.

Наплевать ему было на тучного жертвенного агнца.

Дёготь не успел крикнуть, но Федосей сам принял правильное решение. Он не стал сворачивать. Каким-то запредельным усилием «Иосиф Сталин» поднялся еще метров на триста и перепрыгнул алюминиевую тушу.

Это усилие не прошло даром. По кораблю пробежала крупная дрожь, словно предсмертная конвульсия и он резко наклонился вперед, почти лег на бок. Люди покатились кубарем. Пол в секунду превратился в стену. «Иосиф Сталин» медленно закачался и закрутился вокруг оси.

Прижавшись лицами к треснувшему иллюминатору, они смотрели вниз. Дирижабль остался там, его затягивало облаками, но он уже сделал свое дело, пусть и не так, как рассчитывали, пославшие его на убой. Похоже, на баллоне имелась радиостанция и теперь вместо него их догоняли аэропланы.

— Ну нет на врагов угомону! — прохрипел Дёготь.

Польское облако укутало «Иосифа Сталина», но французский ветер снес его, оставив вопящий от напряжения корабль один на один с подоспевшими аэропланами. Только не один на один, конечно, а один на троих. Машины кружили вокруг стаей веселых гончих. Из их кабин «Иосиф Сталин» смотрелся дырой на новой скатерти.

— Собьют, — сказал Федосей.

Не вопрос это был, а утверждение. Дёготь спорить не стал, однако проявил больше оптимизма.

— Сперва попробуют посадить, а уж потом…

Что будет потом, знали оба. Умирать не хотелось. Хоть и холодно и трясет неимоверно, а все же нет. Не хотелось. Только что ж делать-то? На всякий случай Дёготь подполз ко второму иллюминатору, но небо там оставалось пустым — ни пограничных столбов, ни красных пограничников. Внизу тянулся заснеженный лес.

— Есть один выход.

— Какой? — без интереса спросил Малюков.

— Выбираем лес погуще и садимся. А там пешком до границы.

— А корабль? Им оставить?

В голосе плеснуло злобой.

— С какой стати? — пожал плечами Деготь. — Там внизу два ящика динамитных шашек. Хватит этого?

Федосей кивнул. Конечно, хватит…

— Ладно… Как идея на крайний случай годится. Вдруг нам все-таки повезет?

Солнце, теплое как созревший персик, висело над горизонтом.

Выше них, может быть километрах в полутора, лежал еще один слой облаков, но добраться до них «Иосиф Сталин» уже не мог. Можно было, конечно, поробовать, но форсировать мотор ни один из них не рискнул бы.

То, что им некуда деваться понимали и летчики. Эти закружились вокруг, подбираясь все ближе и ближе.

Несколько раз Дёготь вскидывал маузер, но Федосей кривил рожу, и товарищ остывал, не делал глупостей. Пролетая мимо, пилоты каждый раз энергично взмахивали руками, показывая на землю.

— Приглашают.

— Ничего. Потерпят…

Только терпения у пилотов хватило ненадолго. Заговорили пулеметы. Дымные трассы потянулись к земле, показывая направление. Федосей посмотрел вниз. В облачных просветах виднелся какой-то городок — аккуратные дома, прямые улицы, дымки над крышами.

— Рядом ведь где-то Россия… — сказал Дёготь. — Может, долетим? Может, получится…

Аэроплан мелькнул совсем близко, и корабль содрогнулся от нового попадания. Оглядев кабину в надежде отыскать тут достойный ответ, могущий склонить чашу весов на их сторону, Владимир Иванович в сердцах, сказал.

— Если выживем, надо будет подбросить профессору идейку о том, чтоб держать на корабле парочку конструкций, вроде той, первой… Вместо парашютов.

Федосей не ответил. Не успел.

В небе полыхнуло. Огненное облако разбросало в разные стороны обломки, чудом оставив левую пару крыльев от французского биплана планировать к земле.

Они не успели переглянуться, как второй самолет тоже вышел из игры.

Он не взорвался, но какая-то сила, словно злой мальчишка надоедливой мухе, оторвала ему крылья, и машина ушла в крутой штопор. Без взрыва, без дыма, без огня в один миг ставший неуправляемым аэроплан легкомысленно вращаясь ушел к земле.

— Кто это? — шепотом, словно боялся спугнуть удачу, спросил Федосей. Дымный хвост оставшийся в небе от первого самолета уже разносило ветром, растворяло в облаках. — Откуда? Почему?

Дёготь прочитал его слова по губам. Он и сам удивился не меньше, но удивление прибавило ему оптимизма. Ответ на глупый вопрос мог быть только один.

— Почему? По велению Коммунистической Партии и Советского Правительства!

Он облегченно, словно все уже кончилось, рассмеялся.

— Ошибся я! Есть на гадов угомон!

Пилот третьего аэроплана не стал искушать судьбу и нырнул в облака.

Логика боя подсказывала им, на что смотреть теперь. Дирижабль, такой толстый и неповоротливый, все-таки вылез из-за облаков.

И совершенно напрасно. Федосею показалось, что он уловил дрожание воздуха или мирового эфира, коснувшегося дирижабля.

Разрез облака на мгновение стал оранжевым, и тут же изнутри выстрелило вверх желтыми и малиновыми языками. Секунд двадцать дирижабль ярко умирал, но пламя взрывов становилось все тусклее — обломки летели к земле.

Деготь не поленился высунуть голову через разбитый иллюминатор и проводил их взглядом. После этого придирчиво оглядел небо и довольно объявил:

— Вот и всё…

Минут через двадцать Дёготь разглядел впереди яркую искорку. Уже и без бинокля стало ясно кто там висит в Советском небе. Владимир Иванович попробовал прочесть название в бинокль, но не преуспел. Радио не работало, но и так все было ясно — свои.

Они сели… Нет. Надо называть вещи своими именами. Они упали на территории РСФСР, километрах в 50-ти от границы.

Федосей тянул корабль до последнего, разумно усматривая в настойчивости врагов неодолимое желание завладеть аппаратом. Это желание после неудач в воздухе вполне могло вылиться в попытку взять реванш на земле, поэтому, надеясь на свою удачу, летели они, сколько могли, правда уже низко, чтоб, в случае если двигатель откажет — уцелеть.

Удача от них и тут не отвернулась.

Болото подвернулось очень ко времени. «Иосиф Сталин» рухнул туда с пятиметровой высоты, пробив лед и, под шипение остывающего двигателя, прокатился по кривой, заставив пилотов сыграть роль горошин в погремушке. Волна грязи с кусками быстро тающего льда прокатилось по болоту, и выплеснулась на снег.

Люк аппарата, к счастью оказалась наверху.

Помогая друг другу, герои выбрались наверх и замахали руками. Боевая цеппелин-платформа «Степан Разин» медленно плыла над ними. Миг — и оттуда к земле ринулось пять черных точек.

— Наши, — сказал Федосей. — Наконец-то наши….

В спустившейся на парашютах пятерке оказались самые нужные на этот момент люди — врачи и механики. Работа нашлась для всех. Вправив вывихнутую руку Дёгтю, доктор занялся Федосеем. Прислушиваясь как трещит отдираемый от раны присохший бинт индивидуального пакета и как поскрипывает зубами сам Федосей, Владимир Иванович баюкая ноющую руку, любовался проворством механиков.

О ремонте аппарата в этих условиях и речи быть не могло. Единственно, что тут можно было предпринять — так это забить чопами дыры в обшивке, чтоб не сеялся по ветру пепел, да отбуксировать «Иосифа Сталина» в хорошую мастерскую. В Москву, например, или в Свердловск.

Этим, собственно механики и занимались.

Над ними, отрабатывая моторами «вперед-назад» висел «Степан Разин». Из-под его брюха словно паутинки, текли канаты. Механики, со вкусом поругиваясь, крепили их к рым-болтам, готовя аппарат к транспортировке.

— Спасибо, доктор…

Дёготь обернулся. Федосей с перевязанной головой и в рваном тулупе, из прорех которого торчали клочья шерсти, напоминал неряшливо починенную мягкую игрушку.

— Не знаю, чему профессор больше обрадуется — тому, что мы живы или тому, корабль сберегли?

Федосей попробовал улыбнуться в ответ, но ничего у него не вышло..

— А тому и другому одновременно он не может радоваться?

— Может, конечно… Только вот чему больше?

СССР. Москва. Январь 1931 года.
Ремонтироваться пришлось в Москве.

Она встретила их не трескучим морозцем, а слякотью. Даже небо, обычно раскрашенное дымными хвостами из заводских труб, было серым. Конец января выдался в тот год каким-то необычным. Зима словно раздумала злобствовать — она то подмораживала природу, засыпая город негустым снегом, то превращала его в холодные ручьи, наполняя улицы промозглым туманом.

В такой вот туман «Степан Разин»» и приткнулся к причальной мачте тушинского аэродрома. На поле их уже ждали специалисты ГИРДа во главе с товарищем Цандером, лично примчавшимся возглавить ремонтные работы.

Дёготь и Малюков проследили, как орава специалистов оттранспортировала «Иосифа Сталина» в ангар на краю поля и отправились в Особый отдел.

Товарищ из Особого отдела внимательно выслушал их, задал несколько формальных вопросов и отпустил минут через десять. Уже на крыльце, пораженный быстротой событий, Федосей сплюнул.

— Тьфу! Разве это дознание? Ни одного вопроса толкового не задал.

Дёготь пожал плечами.

— Разберутся.

— Да тут же предательство явное! — рубанул воздух Малюков. — Ежу ж ясно, что в пять минут в одном месте броневики не собрать. Предательство на самом верху!

Они все-таки сошли с крыльца, чтоб не мешать выходящим.

— Мне кажется, что именно поэтому нас и не расспрашивали, что сами все понимают. Наверняка кто-то из немцев постарался. Только что ж они тогда так не аккуратно-то? Времени, что ли не было?

Шагов через двадцать, словно сведя размышления к конкретному выводу, Деготь выдал мысль.

— Похоже, что прав Ульрих Федорович.

Федосей посмотрел вопросительно.

— Насчет лунного золота. Зашевелились империалисты. Видно дела у них с транспортом не ладятся и хотели они наш корабль получить.

Деготь посмотрел с удивлением.

— Так ведь и у нас не все в порядке. Дюзы…

— А кто им об этом скажет?

СССР. Свердловская пусковая площадка. Февраль 1931 года.
Ощущение радости от своей простой и понятной жизни, основой которой были труд и радость созидания, для профессора пропадало все чаще и чаще. Ежеутренне бреясь, он в такие дни разглядывая лицо в зеркале, ловил себя на мысли, что из-за амальгированного стекла на него смотрит совершенно чужой человек — более счастливый, более уверенный в себе, более успешный.

Началось все с малого, но на протяжении нескольких недель это ощущение чужеродности нарастало снежным комом, толкая на поход к доктору. Он держался, надеясь побороть хандру, объясняя её переутомлением, и тысячью других причин и оказался прав.

В одно утро все кончилось.

Это случилось ночью.

Почти два часа после этого он приводил себя в порядок, ловя разбегающиеся мысли немца Вохербрума и сводя воедино две личности, два опыта, два мировоззрения, составляя из них профессора Кравченко..

Он все вспомнил и понял. Кто он. Где он. Вспомнил организацию, Парижский цирк, разговор с доктором…

Но следующая мысль смела все. Золото! Лунное золото!

Страх прокатился и остался дрожью в руках. В тех руках, которыми он сам дал большевикам возможность дотянуться до Луны! Своими руками он вырыл могилу для Запада. Это ведь его силами, его руками большевики стоят в двух шагах от золотых россыпей Луны!

До боли в скулах он закусил одеяло. Он хуже варвара, хуже Атилы и гуннов!

Профессор сжал кулаки, замычал бессильно от стыда и беспомощности.

Нет. Надо собраться.

Сбрасывая наваливающуюся безысходность, он встал с постели. За окном непроглядную ночь пробивали точки фонарей. Он несколько раз вдохнул-выдохнул, возвращая себе самообладание и твердость духа. Ничего. Может быть не все так плохо. Может быть не все потеряно. Надо все взвесить, разобраться…

Главное ничем не выдать себя….

Он вернулся к кровати. Серое одеяло верблюжьей шерсти отвратительным комком лежало на полу. Вся его жизнь тут как это вот одеяло. Он ощутил решимость довести дело до конца, почувствовал, что есть выход!

Лунная программа. Если он её начал, то он и поставит на ней крест.

Только вот сделать это можно будет только тогда, когда думая и чувствуя как Кравченко, он сумеет оставить на виду внешнюю оболочку Вохербрума. И самое заметное из неё — акцент. Без этого ничего не получится. Ничего.

В прошлый раз, он это помнил, после превращения из немца в русского его акцент пропал куда-то.

Он перекрестился. Бог был рядом. Или ангел Господень!

На его счастье тех, кто мог распознать его превращение в первые же минуты, сейчас на площадке не было. Оба большевика отбыли куда-то с секретной миссией. Ну и, слава Богу! Сколько-то временили у него было. Придется теперь проявить рвение и показно начать учить родной язык — спрашивать у всех как говорить то, а как это… И делать ошеломляющие успехи.

Он усмехнулся.

Тут, к счастью, уже привыкли к его гениальности и это съедят как одну из граней таланта.

Профессор встал у окна, прижавшись лбом к стеклу.

А решая эту проблему, нужно будет параллельно думать о том, что делать дальше.

К несчастью большевики смогли решить вопрос с металлом. Новые дюзы, по слухам, должны были выдержать чудовищную мощность его нового двигателя. Их обещали прислать со дня на день…. Это означало, что из теоретической, лунная экспедиция становилась частью реальной жизни.

Самое простое — взорвать двигатель на очередных испытаниях. Никто ничего не заподозрит… Он машинально взял с подоконника лист бумаги и приготовился писать план действий, но вовремя спохватился. Память немца не повела. Телефон! Чертовы большевики! Кто знает, может быть прямо сейчас, кто-то уже подглядывает за ним.

Аппарат стоял на столе, такой привычно-безобидный, что и думать не хотелось о его нынешних мерзких возможностях.

Он прикинул, кого можно расспросить о новом большевистском изобретении, но только отрицательно покачал головой.

Может быть профессор Вохербрум — воплощение непосредственности и дружелюбия и решился бы на это, но профессор Кравченко не рискнул проявлять любопытство. Это у немца кругом были друзья, а у него вокруг имелись только враги, и такое любопытство могло привести к неприятностям… Хотя один способ был очевиден. Обойдя стол, он вытащил вилку телефона из розетки. Так-то лучше. Теперь только не забывать, что такое эти большевистские телефоны.

Все последующие дни он, бродя по территории пусковой площадки, вертел головой по сторонам и за каждой дверью ему чудились глаза вездесущего ОГПУ. Соединенные тонкими медными проволочками и опасные как змеиные головки телефоны окружали его, не давая гарантии сохранения тайны. Голова шла кругом, когда он прикидывал возможности секретной большевистской техники. Получалось, что всегда он должен быть начеку. Каждую минуту, в любом месте.

Так оно и вышло.

До прибытия новых дюз, он несколько дней ходил по полигону, глядя на все другими глазами, и нервничал, ожидая прилета своих «товарищей».

В первую очередь опасаться стоило их, самых близких — Малюкова и Дёгтя. Помня всю свою жизнь, он помнил и их место в той игре, что велась «Беломонахическим центром». Идейные враги. Умные, хотя и ограниченные в своей идейности, но они были ближе других, а значит и перемены, произошедшие с профессором заметят раньше всех. Заметят и сделают выводы….

Каждый раз думая об этом, он качал головой — как же ему повезло! Как повезло, что их не оказалось рядом! Только ведь везение не вечно. От этих внимательных глаз нужно было срочно избавиться.

Три дня он думал над способом и когда уже совершенно отчаялся, нашел решение в одной из передовиц «Правды».

Оно вобщем-то лежало на поверхности.

Враги народа… Это придуманное большевиками беспроигрышное клеймо давало возможность нанести удар и спрятаться так, чтоб никто ничего не понял….

Донос профессор писал с удовольствием, по-школьному высунув кончик языка.

«Пусть жрут друг друга, пауки… Чем честным людям кровь пускать, своей кровью пусть захлебнутся, кровососы..» Мысли бежали, не мешая рукам выводить обтекаемые обороты:

«Начальнику отдела режима объекта «Свердловская пусковая площадка».

Довожу до вашего сведения, что сотрудники спецлаборатории Деготь и Малюков ведут в лаборатории активную антисоветскую пропаганду. Неоднократно в присутствии свидетелей они повергали сомнению ценности выпестованных пролетарской революцией и учением товарища Карла Маркса.

Вернувшись недавно из зарубежной командировки, они позволили себе делать выпады в адрес наших французских товарищей и критиковать позицию товарища Сталина в области военного строительства.

Учитывая важность и секретность производимых работ, считаю необходимым пресечь их деятельность, идущую во вред нашему рабоче-крестьянскому государству….».

Презрение к окружавшим его хамам выходило на бумагу легко. Слова словно сами срывались с кончика стального пера и складывались в обвинительный приговор.

Закончив, профессор перечитал написанное и остался доволен. Почти. Чего-то все-таки не хватало. Написать, что готовят покушение на Сталина? Нет. Не поверят. Они же спасители сатрапа. Нужно что-то полегче… Ага! Вот!

Поискав глазами место, вставил:

-..элементы зазнайства и шапкозакидательства…

Вот теперь все было на своих местах. Немножко подумав и перебрав десяток казенных оборотов, ухмыльнувшись, закончил:

— С коммунистическим приветом!

Доброжелатель.

С сознанием честно выполненного дела он переписал донос набело и с конвертом за пазухой вышел в город.

После возвращения к прежней ипостаси к нему вернулись и прежние привычки. Он старался их не афишировать, берегся, но время от времени давал себе потачку.

Чтоб «товарищи» не мешали размышлять о том, что делать дальше, профессор повадился ходить в городской сквер и бродить там туда-обратно. Польза от этого была двойная — никто из товарищей на глаза не попадался и он мог даже разговаривать сам с собой и чувствовать себя не товарищем, а господином профессором.

Изредка навстречу попадались такие же любители свежего воздуха, явно из бывших, кто-то даже пытался раскланиваться, но он из осторожности не отвечал — мало ли провокаторов — а предпочитал отмалчиваться и думать. Подумать было над чем. Надо сказать, что чувствовал себя несколько подавленным грандиозностью поставленной перед собой задачи — свернуть Лунную программу большевиков!

Свернуть-то надо, только вот как и чем?

Ну, хорошо… Взорвет он двигатель. Раз и еще раз. Но это не может быть вечным. Рано или поздно его отстранят, как не оправдавшего доверия Партии и Правительства и поставят кого-нибудь другого. К тому же вполне вероятно, что при той тяге большевиков к засекречиванию всего и вся, где-то такую же работу ведет еще один коллектив. И тогда всему конец. Большевики обгонят Запад.

Нужна помощь. Только где её взять посреди Страны Советов?

Он покачал головой. Нет. Тут помощи не дождаться. Остается только один путь — сбежать отсюда. Сбежать на Запад, к своим. А как? Это легко сказать… Хотя, положим, все же это вполне реально — ведь испытательные полеты проходят два-три раза в неделю. В воздух он поднимется, и что дальше?

Пусковая площадка прикрывалась с воздуха несколькими аэропланами, которые наверняка вмешаются в события, как бы те не повернулись. Конечно, от них можно попробовать оторваться, но это лишний риск. Годится только на самый крайний случай. Лучше уж пока есть время, придумать что-нибудь менее опасное…

А потом? Потом-то куда? В Париж? Или в Нью-Йорк?

Он гулял, позволяя мыслям роиться в голове, и ждал, когда там сам собой сложится приличный план, что под силу исполнить одному человеку. Но в голове составлялись самые нелепые комбинации в духе графа Монтекристо — с переодеваниями, фальшивыми документами, накладными бородами, двойниками…. Иногда выходило смешно.

Фантазии овладевали им, унося из совдепии…

— Здравствуйте, профессор.

Голос прозвучал сзади. Знакомый голос…

Профессор медленно обернулся. Человека, которого он увидел, не должно было быть в Советской России. Тот факт, что он все-таки здесь настолько ошеломил его, что он не ответил.

План, что мозаикой кружился в голове, получил, наконец, недостающий кусок и собрался в единую картину. Он перестал быть химерой и стал планом. Ища в нем изъяны, он продолжал молчать.

— Профессор Вохербрум, если не ошибаюсь?

Владимир Валентинович не оправившись от нахлынувших чувств, молчал.

— Вы профессор Вохербрум? — повторил нездешний человек, опуская руку в карман полушубка.

Профессор прокашлялся, освобождая заполненное немецкой сентиментальностью горло.

— Ошибаетесь, князь… Я уже неделя как профессор Кравченко….

— Слава Богу, — выдохнул князь и прижал товарища к груди. — Вам не кажется, что вы тут загостились?

Они троекратно, как это водилось на Святой Руси, поцеловались и только после этого профессор ответил:

— Кажется… Только дня на три четыре нам придется еще подзадержаться.

* * *
… С утра профессора распирало чувство совершенно детской гордости. Что-то подобное он испытывал, когда в гимназические годы удавалосьпоставить какому-нибудь оболтусу мат в три хода. Вроде бы и нечем гордиться, а всё-таки…

Наручные часы — наградные, от наркома тяжелой промышленности! — отсчитывали последние минуты его пребывания в СССР.

Пришло время уходить, и он, конечно, уйдет. Но не тайно!

О! Он уйдет в отсюда в громе и грохоте славы! Спасибо князюшке, помог. Не зря ведь готовились почти неделю.

«Красный Первомай» заправлен, все готово. Осталось напоследок порадовать себя — посмотреть, что случится с «товарищами», что прибудут на площадку с минуты на минуту. Как удачно все сложилось! Одним махом решились все вопросы!

Легковесная громада «Степана Разина» уже висела над ангарами. Дирижабль продавился сквозь низкие облака и вцепился в причальную мачту…

Много дел впереди… С Лунной программой, пожалуй, все ясно. Если он её и не остановит, но задержит основательно. Но это все так сказать «изнутри». Эту проблему и «извне» нужно будет порешать, а для этого следует вернуть цивилизованным странам «Святую Русь»! Это и станет окончательным решением проблемы лунного золота. Например с помощью станции можно будет сплавить все большевистское золото и зарыть где-нибудь поглубже или спихнуть в океан… Да и не в одиночку, а вместе с цивилизованными нациями. Топчутся на одном месте робкие европейцы, никак не решатся на яркие дела, только скребутся по границам СССР. Боятся большевистского каналокопателя. Ничего… Они с этим быстро покончат. Уж кто-кто, а он-то точно знает, что аппарат господина Иоффе на станции не работает. Теперь она не более чем кусок металла, заброшенный в небо.

Пока!

Большевики отчего-то не учитывают, что подобные аппараты есть у французов и у американцев. А это значит, что починить оборудование могут не только они. Вот он настоящий выбор — от кого России будет больше пользы?

Немного нервничая от затянувшегося ожидания, профессор прошелся вдоль забора и обратно. Дирижабль почти коснулся земли.

Американцы или французы? Франция или САСШ?

С одной стороны Париж — там товарищи по борьбе. С другой американская деловая хватка. С одной стороны близость к России, а с другой — уже готовые ракеты мистера Годдарда и деньги миллионера Вандербильта… Что выбрать?

Он поднял голову. Дирижабль вздрагивал. Канаты тянули его к земле рывками, преодолевая желание летучего газа махнуть прямо к Солнцу.

Князь из каких-то политических соображений настаивал на Париже, но профессор хотя и признавал дисциплину, считал, что лучше разбирается в ситуации. В прошлый-то раз французы с ними и разговаривать не захотели. Американский президент, впрочем, тоже, но там, в Америке, есть хотя бы один здравомыслящий человек — господин Вандербильт. Дважды Богом поцелованный — и миллионер, и здравомыслящий политик. Этот-то все верно понимает…

Ну когда же они выйдут?

К дирижаблю, уже распластавшемуся на снегу, не спеша, шли двое в кожанках. Начальник особого отдела с заместителем. Отставая метров на триста, их догонял автомобиль.

Отбросив мысли о президентах и миллионерах, профессор отдался мыслям о мести, но и на них почти не осталось времени.

Минутная стрелка неуклонно приближалась к двенадцати.

Он торопил время переводя взгляд с циферблата на дирижабль и обратно.

Вот особисты подошли к тамбуру.

Пятьдесят секунд.

Вот показался экипаж. Люди идут неторопливо, радуясь первым шагам по земле.

Тридцать семь секунд.

Голова особиста вертится, выискивая в толпе сходящих нужных людей. Вот! Нашел!

Двадцать секунд.

Рука особиста взлетает к фуражке. Надо же! Честь отдаёт, словно есть она у него!

Пятнадцать секунд.

Черт! Ну почему на самое интересное никогда не хватает времени?

Взбежав по приставной железной лесенке, профессор стал закручивать гайки люка, представляя, как чекисты подхватывают его недавних товарищей под белые руки и заталкивают ничего не понимающих новоявленных врагов народа в машину.

Он улыбнулся, и как раз в это время рвануло.

Пока далеко, на другом конце площадки — он специально заложил первую бомбу подальше, чтоб не помешала самому взлететь. И не говорите, что интеллигентный человек со знанием химии и физики не способен своими руками что-нибудь полезное сделать. Еще как может!

Нажатием кнопки он опустил заслонку иллюминатора. Там было на что посмотреть! Первой на воздух поднялась родная лаборатория.

Ошеломление еще не прошло, и красные только смотрели в её сторону, не зная, что предпринять.

В белое от мороза екатеринбургское небо поднимался столб черного дыма. Второй взрыв грохнул под основанием собранного его руками Лунного корабля. Того, с новыми дюзами! Того, что должен был, но теперь уже никогда не привезет на Землю золото, чтоб покончить с Западной цивилизацией!

Стальной гигант — почти двадцать метров высотой с его новым двигателем и новыми, удивительными дюзами завалился и по раскручивающейся спирали покатился, круша крепления и фермы, обрывая провода и кабели.

В этот момент в профессоре что-то перевернулось…

Черное стало белом, тишина зазвучала стоном. Кто-то другой смотрел из него на взрывы и пламя, в котором гибла тропинка, ведущая человечество к Луне, к Марсу и в дальний космос.

— Майн гот! Что я творю!?

Уголки рта, только что вот победно вздернутые, опустились. Он оторопело смотрел как в огне и взрывах гибнет дело его рук. Панорама стартовой площадки поплыла перед глазами. Дым пожаров, высокие, до самых облаков языки пламени и черные на их фоне развалины зданий. Столько труда! Столько усилий — и все насмарку… И этот ужас сотворил не кто-то, а он сам…

Глаза заволокло какой-то пеленой. На мгновение ему показалось, что мир затопили его слезы…

Но только на мгновение.

Профессор тряхнул головой, сбрасывая наваждение.

— Чёрт!

Руки коснулись пульта, окончательно возвращая его в реальный мир.

— Фу… Глупость какая… — сам себе сказал Владимир Валентинович — Нервы… Старт!

Орбита Земли. Февраль 1931 года.
…За привычной работой он провел полчаса. За это время Земля выгнулась медным тазом, доказывая, что учителя географии не морочили головы своим ученикам, утверждая, что она круглая.

Глядя на неё с высоты сотни километров, Владимир Валентинович никак не мог разобраться в своих чувствах. Ощущение раздвоенности не покидало его. Он чувствовал себя толи ангелом, то ли демоном. Немного погоняв эту мысль в голове, он склонился к тому, что он все-таки демон. Екатеринбургскую пусковую площадку после сегодняшнего вполне можно было бы посчитать филиалом ада. И не самым прохладным.

Он зло засмеялся и подумал, что возможно все-таки он и не демон вовсе, а простой ангел мести. Белый и пушистый ангел мести и справедливого возмездия! Так или иначе, большевикам теперь придется начинать свою Лунную программу если не с самого начала, то уж с места очень близкого к нему.

То, что он сделал, давало Западу временную фору. Фору, которую нужно будет еще использовать, только пока неизвестно где. Прежний, не решенный, вопрос стоял перед ним, только откладывать решения «на потом» он уже не мог. Не было у него на это времени.

Так куда? В Европу? В Америку?

Корабль, казалось, неподвижно висел над планетой, а та медленно текла перед глазами профессора. Сквозь облака проглядывали знакомые очертания — Балтийское море, Скандинавия… Британия? Нет. Нет там традиций ракетостроения. Франция? Возможно… Установка «ЛС» там есть, а значит есть и специалисты, способные починить советскую машину. Только как их туда доставить? Нет у французов своей космической техники.

Получается всё-таки Америка?

Когда под ним проплыла Атлантика и из-за округлости Земли, вытесняя синь вод, показался Американский континент, он решился.

Америка! Окичоби! Только американцы могут реально стать помехой для большевиков в погоне за лунным золотом. А князю он потом все как-нибудь объяснит.

За океаном он будет нужнее. Там Годдард, там Тесла, там деньги Вандербильта. Эти люди лучше других смогут воспользоваться временем, вырванным им у большевиков. Деньги и технологии, соединенные с волей к преобразованиям, смогут изменит мир в нужную ему сторону, отвести золотую угрозу.

САСШ. Полигон Окичоби. Февраль 1931 года.
Мистер Линдберг никогда не видел газовых атак, но, впервые познакомившись с флоридскими туманами, понял, как те могли выглядеть.

Кусты перед домом казались укутанными не невесомым водяным паром, а ватой. Плотные клубы закрывали и озеро, и стартовую площадку, делая окрестности похожими на море. Торчащие над всем этим носы ракет и крыша лабораторного корпуса, похожая на упавший в воду парус, только усиливали впечатление. Такие туманы тут не были редкостью. По утрам, до восхода солнца, они частенько накатывались то со стороны озера, то со стороны реки Киссимми и заливали окрестности.

Дождь, шлепавший по крышам с самого вечера к утру утих. Улегся и ветер. Скорее даже не улегся, а усвистал куда-то вверх — распугивать тучи. Они еще висели в зените, но уже расплывались, открывая присущую флоридскому небу голубизну. Чарльз улыбнулся. Это всё напоминало ему скрытую в глубине лица малознакомого человека улыбку. Скрытую, но, тем не менее, определенно ощутимую.

Казалось, что еще минута другая и небо превратится в летний голубой купол и улыбнется в ответ глядя на свое отражение внизу.

Отражением неба сегодня была земля.

Обычно, ветер быстро разгонял приземлившиеся тучи, но сегодня ему было не до них. От бездвижности воздуха казалось, что туман прикован к земле навечно, пришпилен шипастыми ветками.

Так и не прогнав улыбки с губ, он поправил отворот плаща.

Мелькнула мысль, что зима тут все ж лучше осени, но она улетела, спугнутая дальним грохотом.

В небе, еще не голубом, но уже беззвездным двигалась яркая точка. Она плыла ниже облаков, и в ее движении не узнавалось стремительность полета аэроплана. Более всего это напоминало движение свечи в руках заплутавшего во тьме человека — огонек отлетал то влево, то вправо, словно что-то искал на залитой белым маревом земле.

Прошла минута, и огонек превратился в металлическое яйцо. Чарльз не верил глазам. Провел по лицу рукой, стирая что-то невидимое, но ничего не изменилось, только аппарат стал еще больше, явно приближаясь к земле.

— Че-е-е-ерт! — невольно вырвалось у героя Атлантики.

Большевики! Только вот откуда они тут? Нет. Не может того быть! Он взял себя в руки, но уже через секунду послал свое спокойствие к чертям, представив, что произойдет, если незваный гость удачно пристроит бомбу, а что бомбы у гостя есть, тут гадать не стоило. Не просто же так он сюда прилетел.

Все-таки прав оказался патрон. Вот он экспорт революции в чистом виде!

На стартовой площадке было чему взлететь в воздух — жидкий кислород, цистерны с аммиаком, керосин… А если его привлечет комплекс заправки… Это, пожалуй, окажется ничем не лучше землетрясения.

Он затряс руками, понимая, что не в силах предотвратить что-либо и во всю мощь легких и глотки заорал:

— Воздух! Русские идут!

Ноги вынесли его на вершину невысокого холма. Готовый увидеть подползающие к пусковой броневики, или, на худой конец, армаду коников, вздевших вверх кривые сабли, он застыл там, оглядывая занавешенные туманом окрестности. Ничего….

На площадке, наконец, заорала сирена. Вовремя…

Пилот, похоже, разглядел торчащие из тумана ракетные носы, но вместо того, чтоб обрушить на них свой классовый гнев отлетел в сторону.

«Это не враг — сообразил Чарльз. — Он просто хочет сесть… Ищет место… А может быть…»

Он хлопнул себя по лбу. Вот оно! Вот то, о чем говорил патрон! Это же угнанный у большевиков аппарат!

Подтверждая его мысли, большевистское яйцо полетело в сторону озера, уходя в сторону от ракетодрома. Не глядя под ноги, Чарльз побежал вдогонку. Оставляя клочки одежды на ветках, он бежал напрямик, гадая, сумеет ли неведомый пилот различить сквозь туман берег или нет. Если не сумеет, то могли получиться неприятности — воды там хватало.

К тому моменту, когда Чарльз продрался к берегу самое зрелищное уже закончилось. Плащ он оставил где-то в кустах, одну из туфель тоже. По становящейся всё более зыбкой земле выбежал на берег. Словно цапля, поджав замерзшую ногу, он огляделся. Озеро ходило волнами и временами взбурливало, словно кто-то из древних индейских богов отодвигал задвижку преисподней, но поверхность его была пуста.

Слева в озеро вдавалась песчаная коса.

Там где зелень и свинцовую серость воды разделяла желтая полоса песка, он высмотрел человека. Тот шевелился, пытаясь выбраться на берег.

У берега было совсем мелко. Настоящая глубина начиналась как раз за косой — там дно круто уходило вниз метров на десять и Линдберг не раздумывая побежал по воде.

Десяток шагов он сделал не задумываясь, а вот дальше… Оказалось что озеро заполнял кипяток и рев, что несся от озера был рев горячей воды и пара, рвущегося на поверхность. Дрыгая обожженной ногой, он в три прыжка выбрался на песок и помчался, подминая стебли. Он успел, хотя неведомый пловец уже исходил паром, словно огромная фрикаделька.

Глава 3 СССР

Свердловская пусковая площадка. Февраль 1931 года.
То, что сказал особист, показалось Федосею настолько диким, что он слова эти к себе не приложил.

«Арестованы…»

Не доверяя собственным ушам, он посмотрел на товарища, и по глупому выражению дегтевского лица понял, что товарищ и сам удивлен безмерно предложением сдать оружие.

Зато этот поворот головы спас им жизни.

Звук взрыва еще не долетел до них, но огонь, выбивший стекла и разлетавшиеся в стороны куски камня и дерева и так дали понять, что сейчас тут случится.

Федосей, не рассуждая, ударил Дёгтя под колено, сбивая его в снег, и упал сам. Через мгновение на людей обрушился грохот. Упругая волна сжатого воздуха безжалостно прокатилась по ним. Камни, ржавое железо, слава Богу, не долетели, но и взрывной волны хватило. Сапоги начальника Особого отдела товарища Караваева, только что вот стоявшие перед глазами Федосея смело куда-то вместе с хозяином. Самого Федосея злая сила покатила, прикладывая то лбом, то затылком о промерзшую землю.

Преодолевая ветер, он поднялся на четвереньки. Холод обжег ладони, и Федосей, качнувшись, снова упал на бок. В плече стрельнуло болью. Вон как!

В голове что-то гремело и гудело. Малюков сбросил шапку, провел снегом по лицу. Нет. Гудело не в голове, а над головой… Этот звук напомнил Федосею, что у него за спиной находятся тысячи кубических сажен водорода.

Толстые канаты, крепившие воздушного гиганта к земле, звенели, словно струны гигантской виолончели.

Бежать… Бежать! Слишком хорошо он помнил, как горят дирижабли.

Деготь отыскался шагах в двадцати впереди. Товарищ недвижно лежал, припорошенный снегом. Гладя сквозь куртку ушибленную руку, Федосей подскочил к нему.

— Вставай! Вставай!!

Но Дёготь только мычал и тряс головой.

Еще один грохот. Уже ближе. Федосей дернулся, словно его укусили. Впереди, рядом с газгольдером, появился новый дымный хвост. Далеко… А вот дирижабль над самой головой… Малюков повернулся. «Степан Разин» уже не лежал на земле, а неспешно разворачивался, словно щупальцами взмахивая обрывками канатов.

Вскинув на плечо непослушное тело товарища и тихонько подвывая от боли, Федосей рванул подальше в поле, туда, где ничего не могло взорваться.

Теперь грохот расколол небо впереди.

С дальнего конца площадки, лизнув землю оранжевым факелом, в небо ушло «яйцо».

Это в момент изменило намерения Федосея. У кого-то хватило ума сообразить, что спасать надо не себя, а технику. Спасать то, что еще можно спасти.

Развернувшись, он побежал к ближайшему испытательному ангару. В нем всегда стояли два-три готовых к испытаниям аппарата.

В дверях ангара он столкнулся с выбежавшими навстречу лаборантами.

— Аппараты! — проорал Федосей. — Спасайте аппараты!

Его услышали.

Перекрывая далекий грохот заскрипела, расходясь крыша. Федосей забросил в люк еще не очухавшегося Дёгтя, и даже не закрыв люк, бросился к пульту.

В том, что ничего случайного в происходящем нет, стало ясно, едва прозвучал третий взрыв. Диверсия! Диверсия!! А значит, каждая секунда, проведенная на земле, становилась смертельно опасной.

Надеясь, что раздвигающие крышу ангара шведские электромоторы успели растащить створки, Федосей не нажал даже, а ударил ладонью по стартовой кнопке. Двигатель взревел, и яйцо, словно артиллерийский снаряд, ввинтилось в небо. Малюков еще успел обрадоваться своей удаче, но тут вмешалась физика. На людей бетонной плитой упала тяжесть перегрузки.

Орбита Земли. Февраль 1931 года.
В себя Федосей пришел от энергичного похлопывания по щекам. Озабоченное лицо Дёгтя нависало над ним, а рядом с головой товарища стайкой мух болталась горсть болтов и гаек. Это сразу дало ответы на половину самых важных вопросов.

— Летим?

— Летим…

Опережая готовые посыпаться вопросы коминтерновца, добавил:

— Люк загерметизировал, двигатель выключил, заслонки снял.

Это Малюков успел заметить. В бортовом иллюминаторе медленно проплывал голубой бок Земли. Между синевой океанов и чернотой космоса белела тоненькая полоска облаков. Вот как! Орбита! Наметанный глаз сразу вычислил: километров триста или около того…. Сердце сжалось и зачастило как собачий хвост. Орбита — это очень плохо. Так плохо, что хуже, пожалуй, и некуда.

Там, на площадке, когда лупил ладонью по кнопке, отчего-то не подумал, что в испытываемые аппараты горючего засыпают по минимуму — подняться, спуститься…. Не обкатанная техника могла повести себя сколь угодно бойко. Вплоть до взрыва или улета Бог знает куда. Что, собственно и произошло.

Хотя, что теперь сожалеть? Тут сожалей — не сожалей…

Он, наверное, изменился в лице. Дёготь понял ход его мыслей и подтверждающее кивнул.

— Горючего практически нет. Сожгли на старте.

Федосей попытался подняться, но его оторвало от пола и понесло в сторону. Невесомость. Поймав за штанину, Дёготь притянул товарища к себе. Ухватившись за кресло, чтоб не улететь на всякий случай Малюков уточнил очевидное.

— То есть сесть нам не на чем…

Дёготь кивнул.

Садиться в кресло и изображать из себя командира корабля не хотелось. Смешно как-то выходило, с какой стороны не посмотри. Как тут командовать? Чем управлять? Несколько секунд он молчал, а потом неожиданно расхохотался.

— Ну и что тут смешного? — не понял Дёготь. За его спиной по стеклу иллюминатора бойкой черепахой ползла Гренландия.

— Вон мы как с тобой народную технику-то спасли…

Став серьезным, спросил:

— Может быть, хоть воздух тут есть… Ну случайно?

— Да откуда же? — удивился такому оптимизму коминтерновец. Федосей покивал. Сам знал, что испытательные полеты полагается производить только в атмосфере, а там такого добра и так хватало — чего запасать-то?

— Горючего нет, — подвел Малюков итог. — Воздуха нет. Нехорошо.

— Не то слово, — хладнокровно поддержал его Дёготь. — Так что выход у нас один!

Да. Выход-то у них был действительно один и к тому же сильно-сильно дохлый — исхитриться не разминуться с реющим где-то тут «Знаменем Революции». Станция хоть и была законсервирована, но воздух и горючее там должны были найтись. В свое время понавезли туда запасов изрядно.

В четыре глаза они разглядывали небо, гадая, какая из медленно плывущих мимо звезд превратится в станцию. Но чуда не происходило.

Уходило время, становился тяжелым воздух, затуманивая головы, но они терпеливо выглядывали свое спасение, не развивая темы возможной смерти.

Через час, одна из звезд не проскользнула мимо малой точкой, а издалека ещё начала наливаться светом и распухать. Люди с чувством пожали друг другу руки и на остатках топлива двинулись к новой жизни.

Со старой они, вообщем-то успели проститься.

Еще через четверть часа они увидели станцию во всей красе.

— Штиль… — Сказал Дёготь и Федосей его понял.

«Знамя Революции» не реяло над планетой победно, а висело мертвым куском железа безо всякой пролетарской гордости.

В каждый из прошлых их полетов сюда, уже издали бросалось в глаза кипение жизни. Станция подмигивала огоньками электросварки, выставляла напоказ роящихся, словно пчелы сборщиков… Теперь же она больше напоминала не улей, а брошенный экипажем корабль. Неодушевленное железо медленно поворачивалось и Дёготь маневрируя, пытался уравнять скорость. Через десяток минут он завис над люком, но тот все же медленно уплывал вниз, чтоб вскоре показаться с другой стороны. Полностью компенсировать вращение станции, пользуясь остатками горючего, он не рискнул.

— Ну, я пошел…

— У тебя полчаса, — напомнил Дёготь. — Постарайся уложиться.

Новые скафандры уже имели человеческий вид — не ящики с руками, в которых они впервые вылезли за стены «Иосифа Сталина», а что-то вроде водолазного скафандра, собранного из гибких металлических колец. Работать в таких было куда как удобнее.

Похожий на феодала средней руки, Федосей полетел в выходной тамбур. В узком пенале переходника он выстоял несколько секунд и, раскрутив штурвал, распахнул наружный люк. Перед глазами словно потекла стальная река. Кое-где гладкая и блестящая, кое-где, словно камнями, усеянная футлярами приборов и какими-то надстройками. Яркие блики перемежались с угольно черными тенями.

До медленно вращающегося бока ближайшего оплота социализма оставалось тридцать метров. По сравнению с двумя сотнями километров — пустяк, только вот каждый из этих метров отдавал холодком. Тридцать метров ни чего-нибудь — пустоты.

На нижней части станции появилась белая полоса — граница грузового люка и Федосей поборов дрожь, оттолкнулся от корабля. Позади неслышно раскручивалась спираль страховочного фала.

Считая удары сердца, он наблюдал, как на него наваливается усеянная заклепками стена. Вблизи стало видно, что заклёпки бегут по спирали. Станция не спеша уходила в сторону.

Промедление было смерти подобно…

Белый контур грузового люка выплыл снизу, но Федосею нужен был не он. Рядом с огромными воротами имелась маленькая дверца. Как раз на одного человека и для таких вот случаев.

Три метра, два, один….

Он был очень внимательным — понимал, что второго шанса можно дожидаться и дожидаться. Примериваясь к скорости опустил руку, готовясь поймать выплывающую снизу скобу и начал глазами выискивать уступ, чтоб зацепиться ногой. Законы небесной механики тут работали неукоснительно. Еще не увидев уступа, он почувствовал, как в полураскрытую ладонь упирается скоба.

Останавливая полет, Федосей ухватился за неё, одновременно отстегивая фал — не хватало, чтоб его сдернуло со станции. Страховка за спиной отцепилась и потянулась назад, к кораблю. Человек проводил его взглядом. В иллюминаторе торчала голова товарища с биноклем. Федосей махнул ему свободной рукой.

Ничего… Самое сложное уже позади…

Сжав пальцы, Малюков приготовился ощутить рывок — станция должна была потащить его за собой и уравнять вращение, но…

То, что твориться что-то неладное он понял только через пару секунд, когда, сообразил, что он движется сам по себе, а не вместе со станцией. Он посмотрел на стиснутую в кулак ладонь, увидал короткий металлический прут — всё, что осталось от скобы. Еще два маленьких обломка улетали в сторону корабля, мимо скручивающегося страховочного фала.

Сердце ухнуло в пропасть.

Горло высохло, и в голове словно колокол ударил…

Страх парализовал человека, и десяток секунд Федосей висел, не пытаясь ничего сделать. Просто тупо смотрел, как перед ним вертится мироздание — заклепки, станция, звезды, Земля и …

Дёготь за иллюминатором размахивал руками, словно ветряная мельница. Он взмахивал рукой и резко опускал её, словно рубил кого-то шашкой. Малюков отвлекся от своего ужаса, пытаясь угадать, зачем товарищ творит эдакое в кабине звездолета и тут догадался!

Не сошел товарищ с ума — показывал, как выбраться из передряги. Законы физики!

Со всей силы он отбросил назад кусок железа, и почувствовал, как его тихонько потащило к «Знамени Революции». Сантиметр за сантиметром, сантиметр за сантиметром…

Вцепившись в обшивку, Федосей выдохнул судорожно. Вот он страх! Вот он ужас! И только после того, как смирил дрожь, дотянулся до рукояти и, упершись железным башмаком в выемку, крутанул её. Открылась дверь! Впору перекреститься!

— Есть!

Проскочив переходник, он в два касания добрался до грузового люка. Электричества на станции не было, но штурвал запирающего механизма можно было повернуть и вручную.

Ему казалось, что штурвал крутится медленнее обычного, что он не успеет перехватить висящий в пустоте корабль и того унесет каким-нибудь космическим течением. Этот страх стоял рядом, пока Федосей все крутил и крутил, наблюдая, как створки люка расходятся, готовясь принять корабль, а потом пропал.

Малюков выглянул наружу. Над головой медленно текли воды Атлантического океана. Чуть выше, также тихо и незаметно, как плывет дым в спокойном небе, плыл корабль. Сотни килограммов железа висели над головой, тихонько вращаясь. За иллюминатором маячил товарищ Дёготь. Руками он не махал, руки лежали на пульте…

Словно оттолкнувшись от Южной Америки, корабль медленно надвинулся на «Знамя Революции».

Закусив губу, Федосей смотрел, как громадина корабля не спеша приближается к станции, и прикидывал шансы, что товарищу все же удастся влететь, ничего не покорежив. То, что Владимир Иванович здорово играл в бильярд, ничего не гарантировало. Жалко было не станцию — она здоровая, да и все одно чинить её будут. Жалко было себя и безымянный корабль — им на нем еще возвращаться.

Они сходились, и надежда то вспыхивала, то угасала. Корабль плыл осторожно, но эта осторожность не давала никаких гарантий успеха — инерция многотонной махины требовала не только аккуратности и верной руки. Она требовала горючего…

Корабль становившийся все больше и больше, наконец, почти сравнялся с размером впускного люка. Он заполнил весь внешний мир, загородив стальными боками и Землю и звезды. Федосей прикусил губу. Шире распахнуть створки люка было уже невозможно, так что оставалось только кусаться.

Нет… Не удалось…

Скрежета он не услышал, но ногами почувствовал, что корабль не влетает, а втискивается на станцию.

Через секунду станция уже не дрогнула, а содрогнулась. Штурвал в его руках дернулся и едва не выскочил. Не прекращая крутить его, он вывернул шею, глядя назад. Ужас шевельнул волосы на затылке. За прозрачным стеклом шлема корабль лежал на боку и неспешно крутился, сшибая тонкие металлические ограждения. Металл тут соперничал с металлом, летели беззвучные искры, скручивались в веселый серпантин дюймовые трубы, метались от стены к стене осколки оборудования.

Сделав полный оборот, корабль качнулся назад к люку, чуть не раскатав в блин Федосея. Человеку хватило проворства отскочить, когда в полуметре от него корабельная дюза ударила по запорному механизму, сбив штурвал. Мелькнув над головой, колесо беззвучно грохнулось в стену и разлетелось на части.

Рука непроизвольно ткнулась в стекло, пытаясь вытереть вспотевший лоб.

Они все-таки прорвались. Люк распахнулся и из корабля выплыл Дёготь. Дождавшись когда он заметит его, Федосей показал товарищу оттопыренный большой палец. Тот в ответ только плечами пожал. Вряд ли это было скромностью. Скорее всего, товарищ так благодарил свою удачу.

А дальше все пошло как по маслу.

Раскрутив гайки, они толкнули крышку люка. Звука Федосей не услышал, но ладонью почувствовал дрожь и представив как скрипит железо по промерзшему железу, плечи сами собой передернулись. Брови Дегтя за щитком скафандра вопросительно поползли вверх, но Малюков покачал рукой, показывая, что все в порядке.

Они готовы были увидеть клубящуюся черноту пепла, но за дверью оказалось чисто. Сперва это озадачило их, но они быстро сообразили — кто-то уже побывал тут для оценки возможности починки аппарата профессора Иоффе и дыры заделал, так что поиски необходимого не обещали особенных сложностей.

Всего-то и требовалось — найти немного горючего и совсем чуть-чуть кислорода, но жизнь распорядилась по-своему.

С кислородом-то все получилось как нельзя лучше. В первом же складе они нашли что искали. Увидев синие баллоны, штабелями уходящие в темноту. Федосей не сдержался, ударил кулаком по стене..

— Поживем еще, товарищ.

— Поживем, — согласился Дёготь, пытаясь пересчитать, сколько же тут запасено. — Тут не только пожить. Тут и состариться можно.

Это он, конечно несколько преувеличил, но все равно — радость для глаза… А вот со всем остальным возникли сложности.

САСШ. Вашингтон. Февраль 1931 года.
Мистер Вандербильт кашлянул, спрашивая разрешения начать, но Президент его опередил.

— Добрый вечер, мистер Вандербильт. Рад видеть вас снова.

Президент был любезен, но от его любезности веяло холодом. Гость не успел ответить, да Президент и не ждал ответа. С первых слов стало ясно, что он ничего не забыл.

— Насколько я помню, вы предрекали нам скорые и серьёзные неприятности со стороны большевиков?

Гость кивнул, показывая, что не страдает забывчивостью.

— Надеюсь, что сегодня вы, как и я, как и Правительство Северо-Американских Соединенных Штатов радуетесь, что ничего этого не произошло.

— Разумеется, — отозвался гость, предпочитая не заметить иронии, из которой на три четверти и состояла фраза. — Их удалось предотвратить.

Президент поднял бровь. Этим он словно сказал ироничное «ну-ну».

— Вы имеете ввиду вашу кипучую международную деятельность?

«Зря он так» — подумал миллионер, но сдержался., припомнив, чего ему стоило организовать эту встречу. Президентская администрация, казалось, поставила на нем невидимое клеймо-«Надоедливый чудак» — и в соответствии с ним все и вели себя… Ну ничего. У него есть, что сказать на этот раз…

Президент тем временем пододвинул к себе листок и покачал головой.

— Вы побывали в десятке европейских стран. Четыре конференции… Три тайные встречи…

Взгляд его оторвался от стола. Не было там любезности. Только настороженность и немного любопытства. Совсем чуть-чуть.

— Вы много путешествуете…

Да и тон! Все бы ничего, даже этот взгляд, но тон…. Тон говорит больше чем слова. Миллионер сдержался.

— Рад, что вы все-таки обзавелись приличной разведкой, только я не путешествую, мистер Президент. Я сражаюсь.

— Не забывайте, мистер Вандербильт, что вы ведете частную войну, к которой ни народ, ни правительство САСШ не имеет никакого отношения…

Это было и не умно, и несправедливо, и неправильно. Вандербильт ощутил прилив раздражения. Он тратил на борьбу с большевиками своё время, свои деньги, свои силы, а этот…

— Не важно. Главное, я её выигрываю.

Президентская бровь взлетела выше, и иронии во взгляде прибавилось.

— Хочу напомнить, что и вы являетесь гражданином САСШ, а позиция нашей страны по отношению к Советам со времени нашего последнего разговора не изменилась. Мы предпочитаем видеть в СССР не врага, а торгового партнера.

Миллионер покачал головой.

— К сожалению, мистер Президент, к сожалению… Большевики все равно развяжут войну, есть она в ваших планах или нет. Они не стоят на месте.

— Они торгуют. Они меняются!

— Да, меняются, но далеко не в лучшую сторону.

— У вас есть предложения?

Мистер Вандербильт на мгновение поверил в чудо, поддался порыву, даже привстал…

— Да. Именно сейчас, пока они слабы…

Президент отчетливо поморщился.

Этого хватило, чтоб оба поняли — разговор пошел по кругу. Несколько долгих секунд они молчали, не глядя друг на друга. Затем Президент поднялся, жестом попросив гостя остаться в кресле.

— Вы не изменились, и значит, я знаю, что вы предложите мне.

— Если и вы не изменились, господин Президент, то я догадываюсь, что вы мне ответите? — вздохнул гость.

— Да. Я скажу вам «нет». Мы торгуем с Россией, и будем делать это и впредь, не смотря на….

Голос его смягчился.

— Вы знаете… Недавно на одном из приемов, не помню уже где, мне рассказали историю… Не историю даже, а так… Шутку.

На ходу он легким движением поправил складки на штандарте, что стоял в углу кабинета.

— Хотите, расскажу?

— С удовольствием послушаю президентскую шутку.

— Так вот… Представьте себе… Раннее утро, центр города, пустая улица… Полисмен. По тротуару идет джентльмен и хлопает в ладоши. Полисмен, не понимая, что происходит, подходит к нему и спрашивает.

— Что вы делаете, мистер?

— Я? Разгоняю крокодилов, — продолжая хлопать в ладоши, отвечает джентльмен. Полицейский оглядывается и, не видя вокруг ничего подозрительного, недоуменно переспрашивает.

— Крокодилов, сэр? Но вокруг нас нет крокодилов?!

— Это как раз потому, что я их разгоняю.

Вам ничего не напоминает эта ситуация?

Миллионер криво улыбнулся.

— Нет, мистер Президент. Мои крокодилы действительно существуют. Вы в них не верите, но, слава Богу, в них верят в Европе.

Все стало настолько очевидно, что впору подняться и уйти. У Президента имелась своя точка зрения, и он не хотел её менять, считая, что прав. На него работают аппарат правительства, спецслужбы и он верит им. Ведь и, правда, не могло быть иначе. Тем боле, что сам Вандербильт не был пророком в его глазах, точнее был, но пророком скверным, пророком, чьи пророчества не сбылись. Вряд ли он поверит человеку с таким клеймом… Но ведь верит же он кому-то? Только вот кому? Гость не задал вопроса, но получил ответ.

— Я советую вам поинтересоваться судьбой ваших крокодилов у мистера Гувера. Возможно, Бюро знает что-то, что не знаете вы. И сумеет убедить вас поберечь свои ладоши.

Вандербильт, скрывая разочарование, улыбнулся.

— Я-то о своих крокодилах знаю все. Скорее это я смогу сообщить мистеру Гуверу что-то, такое, чего он еще не знает.

— Ваши сведения могут быть не точны.

— О нет! Мои сведения прямо из болота. Вы можете мне не верить, мистер Президент, но все что я сказал и что собирался вам сказать — истинная правда… Три месяца назад станция была в руках наших друзей. Тогда вы не решились начать войну. Теперь станция не работает. И вы вновь не можете определиться. Пройдет еще месяц-другой и на станции вместо сломанного, появится новый аппарат. Вы отслеживаете тенденцию, господин президент? Что вы станете делать тогда? Большевики раздавят нас, как они раздавили русский народ. Кроме того…

Он осекся, поймав слова о золоте на самом кончике языка.

Идя на встречу, миллионер готов был рассказать о золоте, найденном большевиками на Луне, о том, что значит для Запада эта находка, но уже понял, что это только ухудшит дело. Президент оставался человеком крепко стоящим на земле. Что ему Луна? Фантазия только… Ему не просто не поверят. Его посчитают сумасшедшим, а это клеймо похуже чем «надоедливый чудак». С Президентом он мог говорить не о том, что будет, а только о том, что уже произошло. Он мысленно похвалил себя за то, что не попросил Президента отключить телефоны. Наверняка после этого разговор вообще бы не состоялся.

В дверях он обернулся.

— Я взываю к вашему разуму и логике… Неужели вы не видите куда ведет этот путь? Пока не поздно делайте хоть что-нибудь!

Золото вновь попросилось на язык, но он сдержался, боясь окончательно погубить свою репутацию.

Зря боялся.

Президент улыбнулся.

— Мы торгуем….

САСШ. Вашингтон. Февраль 1931 года.
К мистеру Эдгару Гуверу, директору Бюро Расследований, мистер Вандербильт послал Линдберга.

Чарльз — это не миллионер какой-нибудь, каких в благословенных Богом САСШ хватает. Мистер Линдберг астронавт и авиатор, герой комиксов! У него и автограф попросить можно!

Встретив живую легенду в дверях кабинета, директор, однако на мелочи, вроде автографа, размениваться не стал, а крепко пожав гостю руку, усадил в кресло рядом со своим рабочим столом, который занимал почти треть кабинета. Мистер Линдберг с любопытством огляделся. Ничто так точно не характеризует делового человека, как его кабинет. За спиной хозяина тянулись шкафы с книгами, картотечные ящики. В углу — звездно-полосатое полотнище. Маленький столик, наверное, для стенографистки. Никакой роскоши, никакой показухи. Только то, что нужно для дела. И телефоны…

— Мистер Президент получил мне проинформировать вас и вашего шефа о действиях большевиков. — начал разговор хозяин. — Какой аспект их деятельность вас интересует?

Гость не ответил. Гувер увидел, что тот с неодобрением смотрит на хозяйские телефоны. На столе их стояло сразу три штуки. Как-то странно пряча глаза, гость спросил не слишком уверенно.

— Просите, мистер Гувер…. Вы не ждете срочных звонков?

— Нет…

— Не могли бы вы вытащить шнур телефона из розетки? Не сочтите мою просьбу капризом…

— В этом есть необходимость? — спокойно поинтересовался директор. Мысленно он уже прикинул, как расскажет об этом Президенту.

— Есть… Я потом объясню.

— Да нет. Не надо… Зачем? — великодушно отказался мистер Гувер. — Все мы имеем право на маленькие слабости…

«И тот такой же, как и этот» — подумал шеф ФБР. Герой комиксов и миллионер соревновались в чудачествах.

Он нагнулся и через секунду штепсели уже лежали на столе. Невозмутимо повторил.

— Я к вашим услугам. Какой аспект деятельности большевиков вас интересует?

Линдберг на секунду замялся.

— Честно говоря, мистер Гувер, я уверен, что ничего нового от вас не услышу. У нас в России довольно агентов во всех слоях общества. Но нам хотелось бы узнать, почему Президент не видит опасности? Или её не видите вы? Он ведь получает информацию от Бюро?

Директор, чуть сморщившись, провел ладонью по щеке, словно решая, не пришло ли время побриться.

— Вы хотите честный ответ?

— Насколько это возможно.

— Хорошо. Он таков: «Потому что пока мы бессильны».

Линдберг не сдержал удивления. Его брови поползли вверх.

— Да, да. Именно так! — подтвердил хозяин. — Я согласен с Президентом, что глупо тыкать в медведя иголкой, не имея в другой руке хорошего ружья, или хотя бы револьвера. Мы безоружны перед большевиками!

Линдберг припомнил и дирижабли, и слаженно марширующие пехотные батальоны. Ракеты мистера Годдарда, наконец! Припомнил и поджал губы.

— Это не правда! Это некорректное сравнение!

— Согласен, — быстро согласился Директор. — Некорректно. Правильнее было бы сказать «не располагая дробовиком тыкать иголкой в медведя, вооруженного пулеметом».

— Я имел в виду нашу славную армию, — смешался Линдберг.

— А я имел в виду их чертову станцию, так недавно напугавшую Америку…

Директор одним движением смел штепсели со стола и понизил голос.

— … и самого Президента. Он, конечно, никогда не признается в этом, но я-то знаю!

Мистер Линдберг понял, что разговор пошел по существу.

— Я не склонен умалять силы большевиков. Они сильны, но именно сейчас они слабее, чем три месяца назад. Их страшная установка не работает!

— Вы так думаете?

Похоже, он и впрямь был информированным человеком. Это давало уверенность в том, что что-то ему неизвестное в стране большевиков просто не существует.

— Нет, мистер Гувер. Я это знаю точно. Один из конструкторов станции недавно перебежал к нам. Поверьте, сведения точны.

— Поверьте? Точны?

В голосе директора не ощущалось недоверия, но там было неприкрытое ехидство. И Линдберг смешался. Кого он просит «поверить»? Руководителя ФБР! Не тот это человек, который верит.

— Русский профессор…

— Ха! Русский! — хозяин кабинета поморщился. — Наверняка большевистский агент!

Чарльз не нашелся, что ответить такому напору. Мистер Гувер уловил эту нерешительность.

— О! Большевики хитры! Хитры необычайно! Они могли подослать вам его. Или они затаились. Затаились… и ждут удобного момента и когда этот момент наступит….

Лицо хозяина кабинета преобразилось, явив гостю все богатство мимики. В мгновение ока там промелькнуло и злобное коварство и лютая ненависть и торжество.

Он ударил кулаком по столу, словно вогнал в чью-то спину отравленный кинжал. Линдберга это хоть и смутило, но не испугало. Видывал он гримасы и пострашнее. Посланец миллионера взял себя в руки.

— Простирается ли ваша информированность на Лунную программу русских?

— Лунная программа?

Уже по тону, герой космоса понял, что ФБР еще не слышало об этом.

— Да. По нашим сведениям они обнаружили на луне золото и готовятся добраться до него.

— Блеф! Русские на Луне? Бред и блеф! В золото на Луне я еще могу поверить, а вот в большевиков…

Шеф Бюро откинулся в кресле и поднял руки, ограждая себя от таких предположений.

— Давайте я расскажу о том, что известно нам. Если я верно понял вашу мимику, то о русской Лунной программе у вас нет никаких сведений?

— Мы в ФБР не занимаемся фантастикой.

— Мы тоже, — в тон ему ответил мистер Линдберг. — Фантазии — удел писателей. У бизнесменов иной подход к делу. Рациональный. Как и вы, мы не верим в сказки, однако, осмелюсь напомнить, что совсем недавно сама возможность построения большевиками космических аппаратов не допускалась ни одним здравомыслящим человеком. И где теперь их пророчества?

Шеф ФБР не стал спорить, только развел руками, отдавая инициативу гостю, а мистер Линдберг рассказал ему ВСЕ. От неудачных попыток помешать большевикам выйти в космос год назад, до недавнего появления в САСШ профессора Кравченко и организации американской Лунной программы.

Гувер слушал спокойно, не перебивал и его отношение к услышанному проявилось на лице только раз, когда Линдберг упомянул о газете, в которой большевики написали о своем открытии. Он поморщился, словно хотел сказать «ну как вам не стыдно!» — но сдержался.

— Это все правда, — поспешил добавить гость.

— С чего вы взяли, что это правда?

— Но профессор Кравченко клянется….

Гувер поднял палец и остановил поток слов.

— Все, что вы говорите, по существу основано на одной газетной статье и словах одного человека. А кто вам сказал, что этому русскому можно верить? — вкрадчиво спросил он. — Он сам? Ха-ха-ха…

Это «ха-ха-ха» он даже не сказал, а прокаркал.

— Удивительная доверчивость! Вы, верно, забыли, что цена свободы — вечная бдительность.

Он качнулся вперед, сходясь лицом к лицу.

— А если я вам скажу, что я пророк Самуил? Вы мне поверите?

— Нет, — помрачнев ответил Линдберг.

— Что же вас остановит?

— Я видел табличку на двери вашего кабинета…

МистерГувер ухмыльнулся, оценив шутку, а гость задумался.

Хозяин по-своему был прав. Мистер Кравченко, безусловно, не большевистский агент, но возможно его информация устарела? Может быть, именно сейчас большевики завинчивают последние гайки на новой, еще более разрушительно машине, там, на орбите?

— Только Библия не нуждается в проверке, друг мой, — несколько боле назидательно, чем следовало добавил мистер Гувер. — Только она. Все остальное следует проверять и перепроверять.

— А таблица умножения? — хмуро поинтересовался летчик, поднимаясь. Разговор вообщем-то закончился. Никак и ничем.

— Её тоже. Время от времени… Вы лучше задумайтесь, что будет, если ваши сведения по станции неточны. Или неверны. Или вообще являются дезинформацией, подсунутой нам чекистами? Что будет с нашими войсками, которые мы повезем через океан?

Мистер Гувер вышел из-за стола.

— Знаете, что я вам посоветую… — протянув руку в прощальном рукопожатии, сказал шеф ФБР.

— Догадываюсь… — Пожимая руку, отозвался Чарльз. — Послать на русскую станцию американских парней, чтоб увидеть что там и как своими глазами.

Хозяин одобрительно кивнул.

— С вами, мистер Линдберг, можно иметь дело. Если мы будем точно знать, то…

— То?

— То все возможно….

САСШ. Полигон Окичоби. Февраль 1931 года.
…Все-таки он волновался. Волновался, хотя и объяснили ему, что тут к чему. Свою-то конструкцию он мало, что мог окинуть одним взглядом, так он ее еще и знал до последнего болта и крутили эти болты свои, проверенные люди, а это все незнакомое — и конструкция и внешний вид и люди. Неожиданно он понял, что своими людьми он обозначил для себя двух большевиков… Он усмехнулся, покачал головой. Надо же как вильнуло… Только не до сантиментов сейчас.

Кто знает, как поведет себя чужая техника? Особенно такая…

Если что и напоминала ему американская разгонная ступень, так это какого-то динозавра. Ощущались в ней мощь и неуклюжесть, по мнению профессора присущие исключительно допотопным животным — громадным, сильным и неповоротливым. Только ничего другого в этот момент в их распоряжении не было.

Мистер Годдард взявшийся быть его чичероне рассказывал о своих достижениях с гордостью человека создавшего опасного монстра и радостью человека сознающего, что от его услуг он уже может отказаться. Это понимал и профессор. После его появления в Окичоби место этой технике было в музее. Не сразу, разумеется, но в самое ближайшее время эта груда железа туда и отправится. Пусть даже в виде макетов и фотографий.

Но это потом, а пока мистер Годдард посвящал его в тонкости конструкции, любезно переводя местные футы и фунты в привычные для европейца метры.

Старт запланировали на завтрашнее утро и около лежащей на пусковой платформе ракеты копошились люди. Бодрая суета наполняла пространство — катились автомобили, трещали двигатели и паровые локомотивы свистели издалека, фонтанируя кудрявыми дымками. — «Прошлый век»- снисходительно подумал профессор, в пол уха слушавший комментарии конструктора. — «Убожество…». Только ничего не поделать. Времени дожидаться появления новой модели у них не было.

Мистер Вандербильт четко увязал этот старт с дальнейшими действиями американского правительства. Помощь Америки готовой к войне Европе будет оказана только после того, как американцы убедятся, что большевистский аппарат на орбите не работоспособен. Профессор-то знал об этом, но это было его знание, его уверенность, а новым партнерам требовалась своя уверенность. Так что ждать пока создадут новую ракету или переоборудуют одну из ракет мистера Годдарда под новый двигатель, профессор не желал. Чем раньше Президент САСШ убедится, что не дамоклов меч кружит над планетой, а бесполезное пока мертвое железо, тем быстрее он решится подтолкнуть Европу к войне.

По крайней мере, так говорил мистер Вандербильт.

Прямые как стрела рельсы уводили вдаль, где километрах в трех впереди поднимались вверх, удерживаемые решетчатой фермой. При всей своей любезности мистер Годдард не повел его туда. Их прогулка закончилась около носовой части ракеты.

— Я сейчас вас познакомлю…

Он похлопал по округлому стальному боку.

— Это — «Сюзан-4». Мы привыкли называть их женскими именами.

Профессорские брови взлетели вверх, когда он подумал «Эдакого монстра и женским именем?», но воздержался от комментариев. Слишком уж нежен был взгляд конструктора.

— Неужели это приносит счастье?

— Во всяком случае, это не приносит несчастий — ответил американец. — У нас тут бывало по-разному, особенно пока не получили новый металл для дюз…

Он махнул в сторону полуразрушенного бункера, рядом с которым стояли люди в форме.

Профессор оживился. Бункер как две капли походил на его собственный, что остался в Свердловске.

— У вас это тоже было проблемой?

— Было, слава Богу…

Верно угадав настроение гостя, мистер Годдард спросил:

— Я вижу все это, — он провел рукой. — Не радует?

— Отчего же? — вежливо ответил профессор, — этой техникой вы можете гордиться. Меня тревожит другое. То, что мы сегодня планируем совершить даже не полумера а…

Он не нашел нужного слова и показал кусочек ногтя.

— Это вот что. Если б мы прямо сегодня могли стартовать к Луне!

Наблюдая, как последние рабочие по решетчатым фермам спускаются вниз и оттаскивают подальше шланги, не согласился.

— Не думаю, что это что-либо изменило бы. Мы ведь до сих пор не знаем, где лежит золото. И вообще я уверен, что то, что должно случиться, случается тогда, когда это нужно Господу! Бог любит Америку!

Профессор предпочел не спорить.

— Ну и замечательно… Вы вот что мне лучше скажите. Сегодня-завтра мы доберемся до станции и убедимся, что она не работает. Для Президентского спокойствия ваши ребята, наверное даже взорвут там чего-нибудь…

Мистер Годдард бросил быстрый взгляд на русского, но тот смотрел в сторону. Там нещадно трещащие трактора оттаскивали в сторону огромную цистерну.

— Станет в этом случае Америка воевать с СССР?

— Этот вопрос вам лучше задать мистеру Вандербильту.

— Его мнение я уже знаю. А что думаете вы?

После недолгой заминки мистер Годдард ответил.

— Не знаю.

* * *
… Чуть в стороне, перед полуразрушенным бункером — свидетелем какой-то ранней неудачи мистера Годдарда — стоял полковник Воленберг-Пихотский. Профессора, увлеченные своими химерами, не обращали на него внимания и он мог рассматривать их без опасения прослыть невежливым человеком. Ему нужно было поговорить с Годдардом, но с ним был этот чертов большевистский профессор… Вот хоть убейте — не верил полковник перебежчику. Он и сам не мог бы объяснить почему, но — не верил…

— Порридж!

— Да, сэр!

Полковник одобрительно глянул на молодцевато расправившего плечи сержанта. Парень себя показал с самой лучшей стороны. У большевиков был — не сломался, с Президентом беседовал, когда медаль получал и там не оплошал…

— Знаете его?

Он кивнул в сторону профессоров. Сержант быстро сообразил о ком идет речь.

— Конечно, сэр. Видел на станции…

Несколько секунд они наблюдали, как профессора что-то показывали друг другу, протыкая пальцами американское небо.

— Как думаете, Порридж, это большевик?

Прищурив глаз, сержант присмотрелся к профессору. Это там, на станции, когда от его слова зависела жизнь, этот русский казался страшным, а тут… Походил он больше не на злодея из комиксов, а на аптекаря, что держал аптеку на соседней улице его родного города. Порридж вспомнил вкус ванильного мороженного…

— Не знаю, сэр. Не думаю…

Полковник и сам не знал, какого ответа он ждал от сержанта, но этот его не устроил.

— «Не думаю»… Думать надо! Назначаю вас антибольшевистским шпионом!

— За что, сэр? — не понял воин.

— Станете присматривать за этим…

Полковник небрежно кивнул в сторону профессоров.

— Да и единственный вы, кто был на станции и хоть что-то видел, а значит, может что-то сообразить.

Сержант выпятил грудь.

— Сэр! Я исписал и изрисовал чертову уйму бумаги, отвечая на вопросы…

— Не беспокойтесь. Принимать решение буду все-таки я. А вы… Может быть вы что-то вспомните на месте. В этом случае разрешаю вам докладывать без субординации…

Глава 4

Орбита Земли. Станция «Знамя Революции». Февраль 1931 года.
На их счастье воздух на большей части станции имелся, работало аварийное освещение, да и температура была вполне приемлемая — градусов 20 мороза. Так что пришлось им ходить в том, в чем прилетели из зимы в зиму. Это оказалось не таким удобным, как на Земле, но выхода не было — не ходить же тут, право слово, в скафандрах?

Позубоскалив немного о том, как они тут смотрятся и что хорошо, что там, внизу, зима, они вышли на поиски горючего.

Поиски начали с боевого модуля.

Сперва просто пролетев, заглядывая за каждую дверь в надежде найти стандартный контейнер, а позже, когда эта кавалерийская атака не удалась, уже более внимательно — разбирая ящики и заглядывая в каждый из них, но ничего не нашли. А вот потом…

Станцию, как оказалось, они толком-то и не видели. Их нечастые и недолгие командировки сюда, не говоря уж о коротком пленении беляками, не могли дать им точного представления о громадине, построенной советскими рабочими и инженерами, и вот теперь они бродили по переходам, удивляясь и досадуя на размеры «Знамени Революции». Тут нашлось столько комнат, коридоров и потаённых уголков, что без провожатых трудно было разобраться…

— Это как корабль, — сказал Дёготь, прислонившись к холодной стене. Изо рта коминтерновца шел парок, оседавший на промороженной переборке инеем, — а на корабле столько есть всяких потаенных уголков что…

Он вздохнул.

— Мне знакомый моряк, еще с подпольным партстажем, рассказывал, как они «Искру» в Российскую Империю ввозили… Жандармы чуяли что есть что-то, только ничего найти не могли… Не поверишь. Оказывается, хороший боцман на корабле слона может спрятать.

— Ну, так ведь мы не жандармы, — возразил Федосей, думая о чем-то своем, — чего им от нас горючее прятать? Просто лежит оно себе на виду где-то …

— Вот именно, что «где-то»…

Поиски затянулись больше чем на неделю. Час за часом они неуклюже порхали по коридорам, открывая и закрывая люки и дверцы. К усталости скоро примешалось и ощущение неясной опасности. В головы лезла всякая мистическая чушь, и приходилось делать усилие над собой, чтоб не выдать голосом свое настроение товарищу. Несколько раз Федосей останавливался, замечая краем глаза движение позади себя. Что-то первобытное, не разум, а инстинкт тихонько шептал о невидимых опасностях, заставляя вздрагивать и оглядываться.

— Чертовщина какая-то…

— Ты чего?

Он не сдержался и сказал.

— Все кажется, кто-то идет следом…

Дёготь на всякий случай оглянулся, потом постучал пальцем по лбу. Коридор как был, так и оставался безлюдным.

— Да сам знаю, — раздосадовано ответил Федосей. — Только что из того?

— Ничего, — согласился Владимир Иванович. — В следующий модуль?

К несчастью обнаружилось еще одно скверное обстоятельство.

Станцию начали ремонтировать, но ремонтные работы не довели до конца. Боевой, где когда-то стоял аппарат профессора Иоффе, и жилой модули, блистали чистотой и пустотой. Там они нашли продукты и лед, и там не было вездесущего пепла, а вот в третьем, складском…

Когда Владимир Иванович распахнул люк, из неё к ним потянулись толстые черные щупальца… От неожиданности оба шарахнулись в стороны, Малюков навалился плечом на крышку, не давая непонятно откуда взявшемуся монстру вылезти наружу. Только вот битвы с чудовищем не получилось. Сталь люка легко обрубила щупальца и только тут они сообразили, что никакого монстра нет.

Нет никакого гигантского осьминога, а есть… пепел, за время отсутствия на станции людей, отвоевавший для себя изрядное пространство.

Третий модуль стал одним огромным пыльным мешком, в котором им и предстояло копаться.

Теперь им приходилось работать в скафандрах и действовать «вслепую».

Они поочередно ныряли в темноту и, нащупав что-то похожее на ёмкость, тащили её наружу. Такая лотерея, разумеется, не всегда заканчивалась удачей. Точнее за четыре дня поисков — ни разу они не вытащили того, чего нужно.

Не то, чтоб контейнеры не попадались им… Попадались, только вот все как один — порожние, но узнать это они могли, только вытащив его туда, где не было пепла, и рассмотреть.

Несколько раз им, все же, повезло. В пустоте обнаруженных контейнеров оставались какие-то крохи, и эти крохи люди как величайшую ценность сносили к своему кораблю. Этого было мало, но все же лучше, чем ничего.

Им ничего не оставалось, кроме как не прекращать поисков, в надежде, отыскать нормальный, заполненный под крышку пятикилограммовый контейнер.

Эти дни превратились для них в череду окрашенных в цвет пепла неудач. Надежды оставалось все меньше и меньше.

На седьмой день они уже подобрались к середине третьего модуля. Оставалось обшарить шесть дверей с одной стороны и шесть с другой. Что будет после этого, они не обсуждали.

Перед тем как надеть прозрачный колпак шлема на голову и в очередной раз нырнуть в податливую черноту, Федосей замер.

— Кто-то есть…

— Опять? — удивился Дёготь. — Мы же это уже проходили…

Малюков сердито махнул ладонью около его лица, обрывая фразу.

— Слушай…

Они уже привыкли к тому, станция не безмолвна, но за эти дни они уже привыкли отделять технические шумы от шуток подсознания. Мозг сам отфильтровывал треск и пощелкивание полуживой станции, оставляя им то, что реально могло представлять опасность.

— Люди…

— Наши? — С надеждой спросил Дёготь. Он еще ничего не слышал, но так хотелось надеяться на что-то хорошее.

— А чьи ж еще?

Вспомнив, в каком он виде, Владимир Иванович машинально стал отряхиваться, добавив своего пепла к тому, что уже висело в воздухе.

Вокруг было грязно — как не береглись они, а часть пепла после их путешествий все-таки разлетелась по станции и висела в воздухе как серый туман, за которым трудно было разглядеть что-либо.

Если б те, другие, повели себя иначе они бы попались. Ничто в них не выдавало врагов — почти такие же скафандры, те же неловкие движения…

Но они говорили… По-английски.

Едва разобрав первую фразу, Федосей оттолкнулся ногой от стены и, подхватив товарища, рванулся назад. Ничего хорошего от незваных гостей он ждать не мог. Летя спиной вперед, он промахнулся, не ухватился за скобу, и влетел в стену. Его отшвырнуло в нужную сторону, но по коридору прошел звон.

— Чёрт!

Их заметили. За спиной удивленно вскрикнули, потом уже грозно заорали:

— Стой! Стой стрелять буду!

Кричали, скорее всего, по земной привычке, но, не желая рисковать и превращаться в мишень, Дёготь на лету крутанул кремальеру люка, стеной пепла отсекая преследователей от себя…

Их недавние блуждания по станции принесли свою пользу. Пока пришельцы пытались сориентироваться, они боковыми переходами перебрались в боевой модуль и рванули к кораблю.

* * *
… Незваные гости все же прорвались сквозь пепел и, подгоняемые охотничьим азартом, обогнав его, пустились в погоню.

Не догнали…

Полковник, первым, как и положено командиру, подлетевший к входному люку, дернул штурвал замка, но тот даже и не подумал сдвинуться с места. С досады полковник ударил кулаком по стене, и его отбросило назад.

Опоздали!

И конечно, у большевиков хватило ума заблокировать люк.

— Назад, полковник! Назад!

Неуклюже разворачиваясь, полковник оглянулся — кто это тут может ему приказывать, но почувствовал, что улетает в сторону.

Профессор пальцем оттолкнул его, а другой рукой начал быстро перебрасывать туда-сюда какие-то тумблеры на панели перед дверью. Полковник не успел слова сказать, как русский требовательно прикрикнул:

— Отодвиньтесь же… Неудобно!

— Что вы себе…

— Блокирую люк…

Он протиснулся мимо, не обращая внимания на выпяченную вперед полковничью челюсть.

— Не хотите же вы, чтоб они улизнули?

За стеной что-то металлически загремело, и профессор улыбнулся.

— Ничья…

— Не понял.

Полковник смял свой гнев как бумагу.

— У нас с ними ничья, — объяснил замаскировавшийся большевик. — Мы не можем к ним войти, а вот они не могут оттуда вылететь…

— Ничья нас не устраивает… Что можно сделать? Мы должны оказаться внутри.

Профессор задумался.

— Не думаю, что это возможно… Хотя нет! Кажется, там, снаружи, есть… Точно! Там есть маленький переходный шлюз на пару человек… Если через него…

— Точно! — крикнул Порридж, висевший у профессора за спиной. — Там, снаружи, есть запирающее устройство. Я за него держался!

Полковник ощутил, как удача примащивается на его плече.

— Отлично! С ними можно поговорить?

Через голову профессора полковник посмотрел на сержанта. Тот только плечами пожал, и тогда полковник переадресовал вопрос профессору. Возможно он и не красный.

— Можно?

— Скорее всего… Если в шлюзе есть воздух, то наверняка.

Овладевший полковником азарт дружески опустил руку на плечо русского профессора.

— Попробуйте, мистер профессор, попытайтесь… Задержите их разговором, а мои ребята попробуют зайти с тыла….

Перед глазами профессора, на стене, висел пульт с десятком переключателей. По прошлому визиту на станцию он помнил, что это такое. Тумблеры справа управляли створками выходного люка, а те, что слева, рядом с забранным мелкой решеткой громкоговорителем — переговорное устройство.

Он прокашлялся.

— Добрый вечер, господа… Позвольте представиться Профессор Кравченко… С кем имею честь?

* * *
…Голос профессора прозвучал в корабле как раз в тот момент, когда Малюков и Дёготь смотрели на полтора десятка контейнеров, не представляя, как они смогут достать те крошки горючей смеси, которые плавали там, внутри. Думали над этим они давно, но решения не находилось. Невесомость, черт её побери!

Деготь вертел контейнер, внутри которого с тихим шорохом скользили по стенкам невесомые частички. Нужно было выигрывать время.

— Ба! Профессор! Давно не виделись… Вы какими судьбами?

— Федосей Петрович? Вот приятная неожиданность!

Если слух его не обманывал, то в профессорском голосе и впрямь слышалась радость.

— Да чего ж тут приятного? Опять вам белогвардейщина гипнозом голову задурила…

Профессор не стал дискутировать по этому поводу.

— Товарищ Дёготь с вами, наверное? Вылезайте оттуда, друзья мои… Ей-богу ничего плохого мы вам не сделаем.

— Так ведь и хорошего тоже…

— Ну, бросьте… Неужели мы, ученые, не поймем друг друга?

— Какой же вы ученый? Вы, профессор, диверсант… Стартовая площадка ваших рук дело?

Профессор не ответил.

— А вы говорите «ученый»… Эх, Ульрих Федорович, Ульрих Федорович… Свою же работу — и все псу под хвост пустили…

— Я не Ульрих Федорович, а Владимир Валентинович, — глухо ответил профессор. Голос его стал тверже, увереннее.

Дёготь тряс контейнер и не ответил. Федосей и сам понимал, что засыпать горючее в невесомости дело не такое простое, как может показаться. Только ведь иного выбора нет, и не предвидится.

— Я их отвлеку, мозги поморочу, а уж ты постарайся…

Дёготь сунул в широкое отверстие руку, кривя лицо, попытался горстью зацепить ту малость, что еще витала там… На глазах Федосея вместе с рукой из горловины выскользнуло облачко невесомой пыли и поплыло по воздуху.

Малюков вздохнул. Без злобы. Чего уж глупее можно выдумать, чем злиться на законы физики?

Профессор, словно подсматривал, спросил:

— Выходите, поговорим. Может быть до чего-нибудь и договоримся. Какой смысл вам там сидеть?

— А какой смысл вообще в жизни человеческой? — ответил вопросом на вопрос Федосей. В голосе его звучала растерянность — отголосок того чувства, что он сейчас испытывал. — Смысл бывает только у того, кто сделан. У вещи есть смысл, у предмета… Смысл ножа — резать, револьвера — стрелять, хлеба — утолять голод. Если, конечно, допустить, что человек кем-то сделан… В этом случае, я думаю, что смысл жизни человек не узнает никогда… Просто не сможет понять. Изначально этого нам не дано.

Профессор ухватился за эту фразу. У разговоров о смысле жизни возможно когда-то и где-то имелось начало, но вот конца им не предвиделось.

— У вас, большевика, нет смысла жизни? Не поверю…

— И напрасно… Смысла жизни нет, но есть цель! За себя и товарища Дёгтя твердо могу сказать — коммунисты-большевики видят цель жизни в том, чтоб сделать мир справедливым.

— А как же «накормить голодных»? — в меру ехидно вопросил профессор.

— А это как раз следствие всеобщей справедливости.

— Справедливость?

Федосей представил, как профессор недоверчиво качает головой.

— Уж больно неощутимая материя эта справедливость… Да и какое дело высшим силам до человеческой справедливости?

Господин Кравченко хохотнул, словно в голову пришло нечто остроумное.

— Вот если б вас с Владимиром Ивановичем противоестественным образом сделали Карл Маркс и Фридрих Энгельс, то возможно это все и было бы так, как вы и говорите, а пока…

Из-за спины послышался шепот товарища.

— Есть идея.

Федосей отвел в сторону микрофон и чуть повернул голову. Не тратя время на встречные вопросы, Дёготь продолжил.

— Центробежная сила вместо силы тяжести. Вылетаем на бустере и раскручиваемся.

Федосей не понял самого главного.

— Чем раскручиваемся?

Товарищ, ухмыляясь, кивнул в сторону баллонов.

— Кислородом. Я все сделаю. Ты болтай, болтай…

Федосей, сообразив, ухмыльнулся в ответ. Как, все-таки, приятно выскакивать из западни, честно глядя в глаза беспомощным охотникам. Голос профессора вернул его к действительности.

— Создавшие нас высшие силы сделали это не просто так, а для чего-то… То, что вы считаете для себя смыслом жизни — это ваше дело. А у высших сил на нас с вами могут быть совершенно иные виды.

— Почему это вы думаете, что мое понимание жизни и понимание этих ваших «Высших сил» это не одно и тоже?

Видно было, как Дёготь плавно и обманчиво нерасторопно снимает кислородный баллон со штабеля и тащит его куда-то к кораблю.

— Очень просто. Если Разум способен понять смысл жизни, то он вполне способен не согласиться с ним и поставить новую цель. Или напрочь отказаться от неё…

Баллон выскользнул из рук товарища и плавно полетел прямо в иллюминатор. Федосей машинально загородился рукой. Опомнившись, покрутил пальцем у виска.

— Как самоубийцы?

Товарищ развел руками — мол, извини.

— Приблизительно… Я бы вообще стал искать ответ в другом месте. Есть очевидности… Если кто-то создал человека для чего-то, то Создатель должен был заложить в нас такое понимание, которое способствовало бы выполнению этих таинственных планов. Что-то такое должно быть у каждого из нас…

— Инстинкты?

— Инстинкты и чувства….

— Это все абстракции. А давайте-ка, профессор, на личности перейдем… Вот для вас смысл слов «личное счастье»?

Из-за стены послышались удары железа по железу. Владимир Иванович занимался срочными делами.

— Чем вы там гремите? — спросил профессор.

— Мы? — не моргнув глазом, соврал Федосей. — А, по-моему, это где-то у вас…

Профессор посмотрел на полковника. Тот развел руками. Вполне возможно, что это стучат те четверо, что лезли в эти минуты по обшивке станции.

— Так как там на счет личного счастья?

— Личное счастье? — переспросил профессор. — Извольте. Я несусь на авто со скоростью 60 верст в час. Рядом красавица… Скорость и красота. Эта смесь пьянит меня как шампанское, которое также стоит рядом в серебряном ведерке….. Видимо смысл жизни в получении удовольствий. Если получаешь удовольствие — значит, Создатель дает тебе понять, что все верно делаешь. Если нет — значит, не тем занимаешься…

* * *
…Снизу из-под днища по пологой дуге взмыл какой-то кусок металла — то ли гаечный ключ, то ли молоток. Федосей не разобрал.

— Как кролик в цирке? Сделал то, что нужно дрессировщику — получи морковку. Нагадил на манеже — кнутом тебя… По-вашему выходит, что мужчина создан для того, чтоб пить водку и любить женщин?

— И кушать вкусно, — добавил профессор добродушно, — и еще чесать, где чешется….

Оба засмеялись. И с той и с другой стороны двери мир казался правильным и совершенным.

— В этом случае Богу следовало бы остановиться на животных.

Он представил свинью, выбравшуюся из грязи и ожесточенно чешущую спину о забор, и засмеялся.

— Да… Свинья для этого в самый раз.

— Если б все было так просто, то нас бы кормили. А так приходится чёрти чем заниматься, чтоб снискать хлеб насущный.

— Значит, в труде есть смысл и удовольствие..

— Какие?

— Ну, во-первых, труд делает еду вкуснее… Вы не отмечали такой странной закономерности — чем тяжелее труд человека, тем проще его пища? У простого рабочего на столе черный хлеб да картошка с селедкой, а у адвоката или профессора — икорка с коньячком, да ситный…

— Вы, Федосей, не прибедняйтесь со своей политграмотой. Знавал я и таких рабочих, у кого стол был не хуже профессорского…

— Много знавали-то?

— Ну, хорошо, не много… А что во вторых?

— А во-вторых, труд жизнь украшает. Вот, например, актер трудится — а мы получаем удовольствие.

— А кузнец?

— Что кузнец?

— От него какое удовольствие?

— Он авто сделает, на котором вы со своей дамой на свидание помчитесь.

— Ну, к даме я могу и просто так дойти..

— Ну, тогда, — не сдавался Малюков — он обруч к той бочке с шампанским выкует, что позволит вашей даме голову вскружить. …

Дёготь уже висел перед иллюминатором, размахивая руками, вызывая его наружу.

— Профессор, погодите минутку. Тут дело неотложное…. оторое также стоит рядом в серебряном ведерке…го.

Держа в руке шлем, Федосей спрыгнул вниз. На посадочной платформе кое-как закрепленный проволокой лежал кислородный баллон.

— Готово. Покидаем Царствие Небесное!

Они закрепили шлемы, и Федосей перебросил рукоять рубильника вверх, готовясь вновь увидеть, как из тонкой щели раскрывающегося люка брызнет ярким голубым светом и в пространство улетит наполняющий шлюз воздух.

Но ничего у него не вышло. Он перебрасывал рубильник туда-сюда, только не мелькала в контактах электрическая искра.

— Ну? — Дёготь прислонился к нему шлемом. — Что там?

— Обесточили.

Понятное дело, заблокировали… Только это ничего не меняло. Показав на запорный штурвал ручного открытия, люка сказал.

— А вручную?

— Слишком долго. Если они пробираются по оболочке, то могут уже быть там.

— Рискнем… Крути. Я ему пока зубы заговорю…

Вернувшись в корабль, он взял микрофон.

— Не заскучали, профессор?

— Вы, я так чувствую, что-то там предпринимаете, — сказал профессор. — Так не стоит. Будет у вас вместо успеха разочарование..

Скрипа он не слышал, но голубоватая щель в стене уже обозначилась. Медленно расширяясь, она словно театральный занавес, открывала перед ними новый мир.

Воздух с неслышным ревом рванулся в пустоту. Из-за обреза люка неслышно мелькнула фигурка в чужом скафандре и унеслась куда-то. Они почти успели, подумал Федосей, только вот именно, что почти…

— Ничего, мы попробуем. Вы вот, Ульрих Федорович, вы мне таки объясните, как это нож поймет смысл собственного существования? Это вы знаете, что он сделан для того, чтоб резать, а для него смысл жизни, может быть в том, чтоб лежать справа от тарелки… Или касаться наждачного круга… Или отражать в лезвии скатерть…

Рев воздуха, фонтанирующего в мировое пространство, становился все выше.

— Я серьёзно, Федосей Петрович.

— И я серьёзно, Ульрих Федорович. Поверьте, пройдет время и стыдно вам будет за недавние дела и за сегодняшний разговор.

Пауза повисла тяжелая как гиря.

— Вы же профессор Вохербрум. Ульрих Федорович Вохербрум… Шпрехен зи дойч, камрад профессор?

* * *
… Полковник вертел головой, не веря глазам.

То, что происходило, выходило за всяческие рамки. Где-то там, за стеной заскрежетало, и звук этот означал только одно. Створки люка расходились, выпуская большевиков на свободу.

Еще надеясь, что это какой-то хитроумный план, ведущий к погибели большевиков, Воленберг-Пихоцкий спросил:

— Что вы делаете профессор?

— Что я делаю? — переспросил тот. Его рука лежала на переброшенном в рабочее состояние рубильнике, а во взгляде жило тоже недоумение, что и в тоне полковника.

— Вы их отпускаете!

— Я?

— Вы! Вот этими самыми руками!

Профессор озадаченно посмотрел на него, а потом — на свои руки. Выражение мучительного недоумения несколько секунд державшееся на лице растворилось в снисходительной усмешке.

— Натюрлих. Ах, ну да… Вы же ничего не поняли… Они пригрозили, что если я этого не сделаю, то они включат двигатель и проплавят в станции дыру, величиной с корабль. Нам это нужно?

Он надеялся, что слова звучат достаточно убедительно для полковника. Тот стоял, нерешительно покусывая нижнюю губу — не знал верить или нет.

Сам-то профессор прекрасно понимал, что выпускал большевиков не он, а засевший в черепе профессор Вохербрум. Его вторая ипостась никуда не пропала. Она осталась внутри и в эти мгновения боролась с ним, стараясь взять верх.

Орбита Земли. Февраль 1931 года.
— Держись!

Оттолкнувшись азотным бустером, яйцо выкатилось со станции.

И в дело вступил кислородный баллон. С неслышным шипением кислород бежал из раскрученного вентиля, заставляя корабль раскручиваться вокруг своей оси. Оборот, оборот, еще оборот…

Корабль кувыркался, и это стало спасением. Центробежная сила крутила стальную скорлупку, создавая иллюзию силы тяжести. Федосей почувствовал, как потяжелело тело, как тяжесть уронила на пол летающие по кабине мелкие вещи, а в иллюминаторе, словно новый Млечный Путь, висела быстро рассеивающаяся в пространстве туманная полоса.

Потом снизу выплыл Дёготь, придерживаясь рукой за подбитый глаз, и крикнул.

— Готово!

Двигатель взвыл, словно зверь, истосковавшийся по свежему мясу.

Владимир Иванович пристегнулся, стараясь не мешать товарищу, на долю которого досталось самое трудное. Сесть.

Страшно хотелось что-то посоветовать Федосею, но он стиснул зубы. И так видно было, что товарищ делает все, что можно делать, да и не так уж много возможностей у них тут было.

Чтоб занять себя и не прислушиваться к перебоям двигателя он продолжил считать про себя., параллельно думая, отчего это с ними такое приключилось… То ли профессор напоследок гадость подстроил со своими американскими друзьями, то ли само собой все так вышло — засбоила экспериментальная техника. Скорее всего последнее. Не то чтоб он не верил в черные профессорские замыслы, просто случалось и не такое с неотработанными конструкциями. Тем более если и было у американцев то, из чего они могли пальнуть им вдогонку, то вряд ли они могли попасть точно в корму. Уж больно причудливая траектория была в тот момент у аппарата.

Нельзя даже сказать, что они летели — они падали, но хорошо хоть не так быстро как камень. Двигатель работал — тормозил их, не давая превратиться железу едва летающему, в железо однозначно падающее. Корабль дрожал, точнее мелко трясся. Рев атмосферы за стенами утих, но это не сильно меняло их судьбу.

«Ставни бы открыть» — подумал Дёготь. «Наверное, можно уже?»

Товарищ его, словно прочитав мысли, скомандовал:

— Ставни!

В минуту железные щитки слетели вниз. В иллюминаторы ворвался дневной свет, процеженный сквозь неплотное облако. Можно было бы облегченно вздохнуть, но только еле-еле, не на полную грудь. Самую страшную часть пути они уже преодолели — сгореть в атмосфере им уже не грозило, однако угрозы шмякнуться о землю и сгореть там никто не отменял.

Спустя пару минут болтанки, сползши с кресла, Дёготь посмотрел вниз и все-таки облегченно вздохнул. Теперь можно было. Из голубизны неба неуправляемый корабль валился в голубизну моря, а возможно и океана — воды под ними было немеренно. Сгореть тут никак не выйдет, только утонуть. Тоже, конечно не сахар, но в этом случае все же есть надежда выплыть.

— Вода под нами! — проорал он.

Непонятно было, услышал Федосей его или нет. По лицу пилота катился пот, и не до того ему было.

— Тормози!

Нет, слышал товарищ. Посмотрел люто, крикнул в ответ.

— А я что делаю? Сколько до поверхности?

В отличие от двигателя, альтиметр работал, как полагается. В окошке цифра «три» медленно сползала уступая место двойке.

— Три километра.

— В кресло. Пристегнись!

Стекла помутнели — корабль пробивал еще один слой облаков.

— Высота?

— Полтора…

Впрочем, им-то вполне могло повезти, а вот корабль при такой управляемости был вовсе не жилец.

«Плохо некрещеному умирать, — подумал Владимир Иванович. — Нарекаю тебя «Профессор Кравченко». Туда тебе и дорога! Лети, болезный!»

За иллюминатором мелькнуло что-то коричневое, угловатое. Что это земля Федосей понял не сразу, а когда понял, стало не до разговоров.

Федосей нахлобучил шлем и зверем оглянулся. Деготь мгновенно надел свой.

Вовремя!

Корабль боком, как и летел, грянулся о воду.

Людей кинуло вбок, но тут же опять вмяло в кресла.

Удар пришелся вскользь. Оставляя за собой полосу горячего пара, яйцо, словно брошенный мальчишкой камешек, отскочило от воды и вновь взлетело. Через секунду оно вернулось на планету. В этот раз удар пришелся в левый иллюминатор. Вода выбила стекло и ворвалась в кабину. На глазах коминтерновца толстый, с дерево, и прозрачный столб ударил в стену и разлетелся пеной и брызгами. Грохот стоял такой, словно рядом палили орудия. За правым иллюминатором, погрузившиеся в соленую воду дюзы харкнули паром.

Товарищ неслышно заорал, на лбу напряглись жилы, но водяной поток выбросил его из кресла на стену. Яйцо, еще не потеряв инерции, метнулось вперед, но уже не по воздуху, а по морской глади. Словно невесомая водомерка, профессорская конструкция глиссировала несколько сотен метров, отмечая свой путь облаками пара, и в какой-то момент замерло, в секунду канув на дно.

Земля. Море. Февраль 1931 года.
Дёготь наблюдал за этим уже со стороны, придерживая над водой голову оглушенного товарища. Им повезло — словно остатки чая из стакана в последний момент их выбросило наружу и теперь ему приходилось решать за двоих: выплывать или тонуть следом за кораблём.

Слушая, как за спиной вспухают и рвутся пузыри пара, Дёготь вертел головой, отыскивая землю.

На душе сразу стало легче, когда ветер, разогнав пар, обозначил недалекую — всего-то метров 200–300 — береговую линию, но это прошло. Он содрогнулся. Сквозь трещину в стекле шлема, земля казалась расколотой надвое. Тряхнув головой, он отогнал глупую мысль — треснула она там или нет, это уже неважно. Даже половина земли лучше воды под ногами.

Загребая одной рукой, он потащил товарища вперёд, стараясь сообразить, где они очутились.

Была ли вода теплой или холодной он сквозь ткань скафандра не чувствовал.

Скалы впереди громоздились высоченным барьером без единого зеленого пятнышка, что вообщем-то ничего не говорило. За ними могли оказаться как цветущие леса, покрытые тропическим цветами, так и заснеженные равнины. Последнее было бы несказанно хуже, но оптимизм внушало то, что льдины вокруг не плавали.

Поднявшись на ноги у самого берега, он потащил так и не пришедшего в себя товарища на песок. Привалившись спиной к камню, он сковырнул шлем, радуясь запаху гниющих водорослей.

Вдалеке из воды вылетали пузыри раскаленного пара, но без этой добавки воздух оказался теплым. Едва коминтерновец понял это, как его отпустило.

Федосей под ногами зашевелился, пытаясь подняться. Дёготь кулаком расколол покрытое сетью трещин стекло шлема. На бледном лице горели встревоженные глаза.

— Где… мы… как?

С наслаждением вдыхая пропитанный запахом моря воздух Владимир Иванович вдруг ощутил огромное, какое не всякий человек в своей жизни еще и испытает, спокойствие. Огромное, как эта бесконечная синяя гладь, словно все осталось позади. Ни тревог, ни волнений, ни непонятностей…

После того, что они только что перенесли, заботы о будущем никак его не тревожили. Повода не осталось для каких-то там мелких забот: они живы и они на Земле. Чего еще может ждать от жизни человек в здравом уме, упавший с высоты километров триста, в спину которому вдобавок наверняка стреляли?

— Даже не знаю, как тебе ответить… Мы на Земле и мы живы… Что-то еще тебя, в принципе, интересует?

Федосей закрыл глаза и замотал головой. Владимир Иванович подтащил его повыше, чтоб не захлестывала волна. Товарищ тяжело дышал не делая попыток встать на ноги.

Глядя по сторонам, Владимир Иванович, так и не поднявшись, принялся рассуждать вслух.

— Скорее всего, мы где-то на юге. Теплое море, очень похоже на тропики. Это хорошо. Мы на острове, что так же хорошо, но не очень. Возможно, придется поиграть в робинзонов.

— Остров… большой? — прохрипел Малюков.

— Маленький, — не задумываясь отозвался товарищ. — Это нам повезло. Был бы большой — мы бы сейчас тут не сидели…

Федосей, собравшись с силами пождал ноги к груди и перевернулся на бок… С помощью товарища встал на колени и переставляя руки по заросшему темно-зеленым мокрым мхом валуну попробовал подняться. Не получилось. Очередная волна ударила под коленки и опрокинула обоих.

— Черт… Телефон нужен… Или телеграф… — пробулькал он.

Он снова попробовал и теперь встал… Дёготь подхватил товарища, подставил плечо.

— Людей бы для начала найти, — отозвался он, — а ты сразу — телефон…

Скалы не давали им идти вверх, и они пошли вдоль берега. По осклизлым валунам, то и дело сворачивая в море, они прошли километра три. Там скалы оборвались, дав место песчаному пляжу. Белый песок, выглаженный волнами и ветром, тянулся на полверсты вперед. С одной его стороны блестело море, пустое и безжизненное, а с другой стеной стоял лес. В ярко-зеленой, праздничной какой-то даже полосе, виднелись яркие пятна цветов, а над всей этой зеленью словно папахи, поднятые на шестах, размахивали листьями пальмы.

— Нет… Это не Крым… Не Черное море… — сказал Федосей посмотрев на пальмы и переведя взгляд на пустой горизонт.

— Сам догадался? — спросил Дёготь. — Какой блестящий результат мучительного мысленного процесса!

Федосей не отреагировал.

— Ни людей, ни кораблей и ни одного телеграфного столба.

Набегающие волны били по икрам, подталкивали к берегу. Они вышли на песок — чужие этому яркому и теплому миру в своих скафандрах, без оружия, без еды… Как насмешку, ветер принес из леса аромат ванили и чего-то вкусного.

— Ни воды, ни еды… — вздохнул Малюков. — Ни людей…

— Зато воздуху — сколько хочешь, — отозвался товарищ. — Хоть сто лет дыши — весь не передышишь.

Он шел на пару шагов впереди и оттого первым увидел следы.

— А на счет людей ты ошибся…

Отпечатки босых ног вели на другой конец пляжа. Там песок не сливался с морем или небом.

Желтый и синий цвета отделяли друг от друга черные черточки… Бревна? Нет, лодки!

Не добротные шлюпки белых людей, из струганных хорошим рубанком досок, а какие-то тощие, остроносые челноки, строенные даже не топором, а ножом и камнем. Рядом с ними стояли лодочники худые и черные. Аборигены сжимали в руках то ли копья, то ли остроги. Что-то вроде кусков кожи закрывало их чресла, и этим все признаки цивилизации исчерпывались.

Один из них, стоявший наособицу, обряженный побогаче других — кроме повязки у него на шее висели простенькие бусы, и скомандовал что-то. Хозяева песчаного пляжа, выставив остроги, стали медленно подходить.

Космонавты смотрели на осторожно обступающих их дикарей. Темные курчавые волосы, приплюснутые носы, немного вывороченные губы. За спинами дикарей размахивали кронами пальмы. Вид у них был совершенно африканский.

— Африка?

— Бледноваты они для негров-то…

— А пальмы?

— Да кто его знает пальмы это или фикусы…

— Пальмы, пальмы…

— Много ты их видел…

— Достаточно.

Деготь покосился, но ничего не сказал. Про путешествие товарища по Африке он знал. Без подробностей, разумеется. Он шагнул вперед, заставив голышей вздрогнув, отступить на шаг.

— Вы говорите по-английски?

Молчание. Настороженные взгляды.

— По-французски?

Они подступали все ближе и ближе вовсе не расположенные разговаривать.

— Чудак-человек. Дикари ведь… Ты б их на языке родных осин спросил… — негромко посоветовал Малюков, шаря взглядом по пляжу. Вокруг них был только песок. Ни камня, ни палки… Не нравился ему тот, что стоял третьим. Если он не людоед, то грош цена его, федосееву, классовому чутью.

Людоедское лицо дернулось, словно его шилом ткнули. Он растолкал соплеменников и вышел в первый ряд. Лысая голова наклонилась, словно он хотел расслышать что-то, ускользнувшее от его понимания. Тот, что топтался сзади, вопросительно крикнул.

— Чего он?

Вместо глупого ответа Дёготь раздельно, словно со слабоумным разговаривал, спросил его.

— Вы, папаша, по-русски понимаете?

Дикарь воздел руки к небу.

— Господа!? Товарищи!?

Это был крик, восклицание, но в нем чувствовалось не только торжество, но и вопрос.

— Товарищи! — автоматически выбрал Владимир Иванович.

Они ничего не поняли, зато для хозяев всё стало ясно в один момент. Ребята с копьями натянули на лица свои самые праздничные улыбки и превратились из людоедов в бедных гостеприимных рыбаков, классовым чутьём отлично разбирающихся в том, где тут эксплуататоры, а где — свои.

Весело загомонив, темнокожие хозяева подхватили пришельцев под руки и потащили через песок, через кусты.

Настороженно переглядываясь, Малюков и Дёготь не сопротивлялись внезапно возникшему дружелюбию. Федосей попробовал поговорить, но его уже никто тут не понимал. Знаток русского языка бежал впереди, опережая их, а оставшиеся рядом только улыбались и подталкивали.

В этих толчках не было ничего злого или агрессивного. Так друзья толкают друзей к накрытому столу.

— Вот тебе и Африка, — по-немецки, на всякий случай, сказал Малюков. — Они что, все сумасшедшие тут?

— Племя русскоговорящих сумасшедших?

В голосе Владимира Ивановича не ощущалось сомнения, только ирония. Предположение лежало за гранью здравого смысла. Он покачал головой.

— Маловероятно…

— Если б мнекто-нибудь пообещал ответить правду всего на один вопрос, я не стал бы спрашивать, где мы очутились. Я бы спросил, почему наш язык тут в таком почете.

— Да… Узнав это, об остальном можно будет просто догадаться…

— Готов поспорить, что через час мы уже все будем знать…

Земля. Неизвестный остров. Февраль 1931 года.
Деревня, оказалась совсем рядом.

Шум прибоя не успел стихнуть, как вытоптанная босыми ногами тропинка, дважды вильнув, вывела их на обширную поляну, по краям которой и располагались хижины — тростник, трава, ветки.

В центре площади стояли несколько столбов, украшали чьи-то черепа. Чуть притормозив, гости к своему удовольствию не обнаружили среди украшений ни одного человеческого: острозубые рыбьи челюсти, кости, хребет чей-то, да коровий череп. Не сговариваясь, первые космонавты переглянулись — жизнь обретала перспективу.

Едва они вступили на вытоптанную сотнями пяток землю, как от столбов брызгами в разные стороны, визжа, разбежались голые ребятишки и тут же по деревне, словно лесной пожар, полетел человеческий гомон. Туземцы вскрикивали, гости могли поклясться, что радостно вскрикивали, что в совокупности с отсутствием человеческих черепов на палках, давало определенные надежды.

— Жить можно! — с облегчением пробормотал Федосей. — Не съедят…

— Сразу… — на всякий случай, не доверяя оптимизму перехлестнуть через край, отозвался товарищ.

Из длинной хижины, которую и хижиной-то можно было назвать с известной натяжкой, уж больно она походила на вытянутый стог сена, доносились ритмичные удары барабанов и азартные крики. Несколько голосов перебивая друг друга, звали собаку. Почему-то тоже по-русски.

— Да ладно тебе… Вот тебе и клуб у людей, — сказал Федосей. — Если оглядимся, может, еще и планетарий найдем… Есть тут рядом где-то цивилизация! Есть!

Сразу в глаза планетарий не бросился, но иных примет приобщенности аборигенов к Большому миру хватало. Более всего тут имелось консервных банок перед хижинами, стеклянных бус на женщинах, зеркалец и, что удивительно, кусков колючей проволоки.

Проволока-то и насторожила Федосея боле всего. Консервированную говядину едят по всему миру, да и бусы тоже, надо сказать, не такая уж редкость — вон и в Европе у каждого второго на шее, а вот колючей проволокой серьёзные люди предпочитают не разбрасываться. Ею пользуются, а не швыряют, где попало, тем более не раздают босым диким людям.

Малюков кивнул в сторону столба, обмотанного признаком цивилизации, но товарищ только плечами пожал — ему-то кусок проволоки представлялся не самой удивительной диковиной. Кое у кого в ушах вообще посверкивали стрелянные винтовочные гильзы, а потерявшуюся собачонку звали уже не меньше десятка человек.

Под эти вопли их ввели внутрь одной из хижин и с почетом усадили на циновку.

С поклонами поставили блюдо с кувшином и чашками и горстью каких-то плодов, похожих на сушеный виноград. Радостно гомоня и кланяясь, туземцы вышли вон, оставив их в относительном одиночестве.

Гости огляделись, но ничего кроме чистой бедности, украшенной цветами, не увидели. Бедное убранство не наводило ни на какие дельные мысли. Зацепиться было не за что.

Понятно было, что вот-вот им и так всё расскажут, но хотелось поупражнять логику.

Едва Федосей открыл рот, чтоб высказать своё предположение, как Дёготь его опередил.

— Историю «Баунти» помнишь?

Федосей кивнул. Историю взбунтовавшегося британского фрегата, избавившегося от своих офицеров и затерявшегося среди южных островов, он читал в каком-то романе, еще в детстве.

— Тоже самое, но в русском варианте…

— Ну… В те времена мы сюда еще не плавали.

И, опережая возражения, добавил:

— А если неизвестный «Броненосец Потемкин»… Нет. Маловероятно….

— Почему?

— Все-таки двадцатый век на дворе. Что тут нашим делать? Давным-давно уехали бы куда-нибудь в Европу или в штаты… И языки местным учить нет необходимости.

Подумав, товарищ согласился.

— Пожалуй… Тогда они могли просто потерпеть крушение…

Федосей и тут отрицательно качнул головой.

— Ну и что? Высадились, пожили месяц-другой и — назад… Не край же света. Вот и проволока у них. К тому же… Помнишь, он сказал «товарищ»? Если б крушение в этих водах потерпел советский корабль, то своих-то мы бы вытащили. Видимо тут были русские. И довольно давно….

Он понюхал кувшин. Пахло цветами и какой-то незнакомой свежестью. Федосей подтолкнул ему ближнюю чашку.

— А ведь первое слово было «господа». Помнишь?

— Помню…

— И что? То есть сперва господа, а только потом — товарищи… Вот как интересно получается!

— Получается, что и с русскими господами они знакомы, и с русскими товарищами…

Федосей почувствовал нестыковку.

— Пожалуй…

— Меня больше колючая проволока занимает… Откуда тут может быть колючая проволока? Это ведь такая штука, что не в каждом кармане найдется.

В проёме виднелась площадь, по которой продолжали носиться дети, пиная какой-то комок тряпок.

Какая-то мысль мелькнула, но он не успел ухватить её.

Мир превратился в огромную каплю меда, в которой время и движения замедлились. Туземный мальчишка подпрыгнувший так и застыл в воздухе, словно муха в янтаре. Что-то было не так. Поворот головы дался с трудом и Федосей успел увидеть, как медленно заваливается навзничь Дёготь и его голова пробивает травяную стену.

А дальше ничего не было….

* * *
Когда Малюков смог открыть глаза, перед ними, разлинованная на тонкие полоски, скользила усыпанная мелкими камнями поверхность. В голове свистел ветер и он бездумно смотрел, как камни бесшумно набегают на него и скрываются где-то позади, но не понимал что происходит. Отчего-то казалось, что все это бежит по кругу, возвращаясь, возвращаясь, возвращаясь…

Устав от мельтешения перед глазами, он попытался повернуться, но слабость позволила только повернуть голову. Взгляд уткнулся в ботинок. Светло-коричневый, ношенный, присыпанный каменной пылью. Его шнуровка уходила куда-то в заоблачную высь, куда взгляд уже не доставал, словно он очутился перед стволом дерева-великана у которого и кроны не видно.

К Федосею медленно приходило удивление.

Он не помнил того, что случилось перед тем, как он сюда попал, и весь мир для него состоял из досок, щелей между ними и этого вот шнурованного ботинка. В мире не было ни звуков, ни запахов, ни перспективы. Покачиваясь в такт движению, Федосей сейчас не мог вспомнить, что означают эти слова, но раз уж они существовали в его голове, вместе с удивлением, значит, что-то все-таки значили.

Пока он натужно размышлял над этим, движение прекратилось. Его подняли и уложили на что-то жесткое. Ботинок пропал из виду, и теперь стало видно чьё-то лицо.

Рядом в двух шагах лежал кто-то знакомый. Напрягшись, Федосей вспомнил, что к началу приключения он был не один.

Небытие и неизвестность отступили на шаг назад, давая пищу для размышлений. Сосредоточиться он не успел, снова началось движение, но уже не круговое. Он ощутил, что стал частью маятника. Его то бросало вперед, что отбрасывало назад. Перед глазами проплывали уже не камни, а картины обитаемого мира — длинный ряд винтовок, уходящий в темноту, вереница полуоткрытых дверей.

Маятник качнулся в другую сторону, и Малюков увидел противоестественное соседство часового в британской военной форме и красного знамени. Они мелькнули и пропали, сменившись на чьи-то белоснежные крылья…

Крылья сошлись и разошлись. За ними возникло далёкое лицо человека, а может быть и ангела. Из-за расстояния не разобрать было. Оно было неразличимо и неотчетливо.

Человек-ангел что-то говорил, но вместо голоса Федосей слышали только «бу-бу-бу-бу». Он говорил долго, всплескивая руками, пока не сообразил, что его визави ничего не слышат.

«Бу-бу-бу» сменилось на «ва-ва-ва» и люди вокруг куда-то подевались, мир закрутился, став серым, словно грозовое облако и свалился в какую-то черноту…

Чернота проглотила его и выплюнула обратно.

На мгновение он почувствовал себя героем «Конька-Горбунка», вынырнувшим из последнего котла с ледяной ключевой водой. Мир вокруг стал ярок, его насыщали звуки, запахи и движение. Острота восприятия была такой, что ему показалось, что он знает все наперёд: что случится и с кем и когда, только вот сказать об этом он не мог — язык не слушался.

Прямо напротив него, рассматривая его с добрым прищуром, висела голова товарища Сталина. Прежде чем ноги среагировали, он успел сообразить — портрет.

Болела рука. Хотелось пить.

Рядом стоял человек в белом халате. Около него на железном подносе лежал шприц, кусок ваты и коробка с ампулами, на которых микроскопическими, но все-таки различимыми буквами, было что-то написано. Федосей видел это так четко, словно какими-то новыми глазами, первый раз смотревшими на мир. Недалеко, неуверенно раскрывая рот, сидел, прижимая пальцем ватку к сгибу локтя, Дёготь. Рядом с товарищем стоял, подбоченясь, кто-то знакомый. О-о-о-очень знакомый.

Папуа. Новая Гвинея. Февраль 1931 года.
— Ба-а-а-а! — воскликнул Михаил Петрович. — Товарищи первые космонавты! Какими судьбами? А мы вас за диверсантов посчитали…

Федосей попробовал встать, и у него получилось. Не отвечая, он прошелся по комнате, трогая рукой стены, шкафчики, стулья. Хотел убедиться, что все это наяву, не чудится, что не бред, это все, не игра воображения. То, что случилось, казалось таким странным, что хотелось убедиться, что тут все взаправду, что нет никаких декораций. Нет. И столы и люди были тут настоящими. За окном с тюлевыми занавесками росли настоящие пальмы и накатывали на желтый песчаный берег настоящие изумрудные волны. Несколько секунд он смотрел, как вода полосками пены осторожно трогает берег.

Стеклянная прозрачность и предсказуемость мира куда-то пропала, но голова работала ясно.

— Что тут происходит? — наконец спросил он. — Где мы?

— Спецобъект «Тузик».

Хозяин сказал это так, словно название объясняло сразу все. Да так оно, наверное, и было, для знающего человека. Малюков покосился на товарища. Тот мотал головой, словно лошадь, и переспрашивать не стал.

— А вы откуда тут, товарищи?

Не то чтоб они не готовились к ответу на вопрос, но все равно прозвучал он неожиданно.

— Откуда? — повторив слово, Федосей собирался с мыслями. Рассказывать всей правды не хотелось, да и не было в этом необходимости. У Михаила Петровича после его откровенного рассказа вполне могла возникнуть мысль запереть гостей покрепче и приставить к двери караул. Ведь что ни говори, из-под ареста сбежали…

Пауза затягивалась, и тогда товарищ Дёготь сказал свое слово.

— Оттуда, — сказал он, ткнув пальцем в небо.

— Из Москвы? — удивился хозяин, превратно истолковав жест.

— Нет. Со «Знамени Революции».

— А-а-а-а, — озадаченно протянул хозяин. Никак он не мог уловить связи между космосом и своим хозяйством. — А здесь-то как очутились?

Не спрашивая, Федосей налил себе воды из графина. Граненое стеклянное горлышко выбило дробь по ободку гладкого, тонкого стекла стакана. В два глотка опорожнив посуду, он вытер рот и сказал:

— Случайно… Вынужденная посадка.

— Сбили нас американцы, — объяснил Деготь, наливая себе. — Пришлось упасть сюда.

Чтоб это все не выглядело чепухой на постном масле, Федосей как мог внушительно добавил.

— Секретная операция. Ничего больше говорить права не имеем.

И значительно пристукнул стаканом по столу.

— Сами понимаете, — добавил Дёготь, пристраиваясь к графину. — Связь с Москвой есть?

— Ясно-о-о-о, — протянул Михаил Петрович. Формулировка «секретная операция» если не отвечала на все вопросы, то уж однозначно снимала их. — Связь имеем. Пишите рапорта на имя начальника полигона.

Дёгтевская голова пришла, наконец, в норму, и у него появился вопрос.

— Погодите, погодите… Какой полигон? Куда это нас вообще занесло?

— Полигон «Тузик», — повторил Михаил Петрович. Гости переглянулись, ища в глазах друг друга понимание и не находя его.

— А если глобальнее?

— Папуа. Новая Гвинея. Тут у нас…

Он замялся. Тоже не хотел говорить лишнего.

— Спецобъект, короче говоря.

Деготь присвистнул, не скрывая удивления и озадаченности, а Малюков представил себе земной шар и Новую Гвинею и тысячи километров, что разделяли Свердловск и этот остров. Далековато получалось от СССР. Хозяин, словно прочитав его мысли, кивнул.

— Далековато, конечно, от Москвы, но и тут хорошим людям помогать нужно, а гадов к ногтю брать. А хорошие люди везде есть! У нас с местным населением контакт налажен. Мы им помогаем, они — нам.

Федосей тут же вспомнил колючую проволоку.

— Ну, какую они собаку звали, я уже сообразил, а вот откуда тут русский язык?

— Земля-то, оказывается, вон какая тесная. Тут еще до Революции, русский ученый жил. Миклуха-Маклай его фамилия. Очень его туземцы уважали и из уважения даже русский язык выучили. Когда мы сюда попали, сильно удивительно это выглядело — вождь и попы здешние на довольно правильным русском говорили…

Загадок становилось все меньше и меньше.

— А почему форма британская?

— Военная хитрость. На островок этот Лига Наций Австралийцам мандат выдала… Если кто посторонний сунется, то чтоб вопросов не возникало.

— А…

Хозяин поднял ладони, останавливая новые вопросы.

— Давайте, все же покончим с формальностями …

Словно стесняясь заводимой бумажной волокиты, оправдался.

— У нас тут, сами понимаете с гостями строго — режимная территория.

Из верхнего ящика он достал несколько листков.

— Вот бумага.

Отодвинув занавеску на окне, достал с подоконника письменный прибор в виде половинки земного шара под сапогом красноармейца. Рядом с бойцом лежали перьевые ручки — простые, ученические.

— Вот чернила. Пишите…

Он провел рукой по подставке, стирая несуществующую пыль. Прибор, явно самодельный, отличался грубоватой изысканностью, присущей вещам, сделанным с любовью, но при недостатке инструментов или мастерства.

Что-то шевельнулось в голове Федосея. Что-то невероятное…

— Что это?

Зеленовато-черный камень с серебряными прожилками… Он смотрел, и перед глазами встала картина серебристо мерцающих волокон на сломе польских камней.

Неужели!? Черт! Быть не может!

Или может?

Нет, не может! Черт же знает где… Упали и нашли? Не-е-ет… Не может того быть!

Или все-таки….

— Откуда? — осипшим от волнения голосом спросил из-за Федосеевой спины Деготь.

— Это? Семен вырезает. Он с Урала, из потомственных камнерезов… В свободное от службы время…Так я не препятствую. Он даже товарищу Сталину письменный прибор в подарок сделал…

Видно в лице Малюкова что-то изменилось, и хозяин сообразил, что таким голосом о рядовых вещах не спрашивают, и на всякий случай переспросил. — Чернильница?

— Камень откуда?

Федосею до нехорошей дрожи в кончиках пальцев хотелось трясти доброго хозяина, хотелось разломать и достать ответ на главный вопрос — откуда тут этот камень?

Сбитый с толку хозяин, перемолчав, наконец, свою растерянность, сказал с видимым облегчением:

— А что камень? Местный камень. Когда объект строили, нашли…

— Много? — спертым голосом спросил Малюков. В его голове строй могучих Советских космолетов, способных добраться до Луны и Марса уходил в сияющую бесконечность. Это вам не жалкий краденый грузовик!

Не скрывающий своей озадаченности хозяин пожал плечами.

— Так никто не считал. Гора. Дороги им под водой укладываем. А что?

Отвечать никто не спешил. Боясь спугнуть удачу, Малюков спросил у Дёгтя.

— Он?

Кминтерновец кончиками пальцев гладил камень, словно слепой — листы своей книги. Страшно хотелось ответить «да» и страшно было ошибиться.

— Похож… Там, помнишь, говорили, что на сколах…

Федосей одним движением отломил крышку одной из чернильниц и, не найдя ничего более крепкого, с размаху ударил её об угол стола. Бах! Посыпалась каменная крошка.

— Эй, эй… — как-то неуверенно крикнул Михаил Петрович. Только никто его не слушал. Толкая друг друга плечами, Малюков и Дёготь склонились над осколками. Тропическое солнце било в окно и на острых сломах, становясь то темнее, то светлее мерцали серебристые ниточки.

— Он, — выдохнул Дёготь. — Точно он!

Вот она — власть над Пространством! Над Луной над Марсом! Над Венерой! Над всей Солнечной системой! Ну и, конечно, над Землей! Красные флаги над Капитолием, Букингемским дворцом и Эйфелевой башней!

Сдерживая дурное желание колотить товарища по плечам, по чему попало, Федосей повернулся к хозяину. Хозяин смотрел с непониманием — то ли радоваться вместе с гостями, непонятно чему, то ли конвой кликнуть и доктора.

— Ты товарищ, не знаешь, — прочувственно сказал Малюков, — не положено тебе знать… Цены этому камню нет…

— Да что ж это такое!? — наконец пришел в себя хозяин. Гости, улыбнувшись, переглянулись и дружно, в два голоса ответили:

— Это — крах Капитализма!

САСШ. Нью-Йорк. Март 1931 года.
Иногда на мистера Вандербильта накатывала такая тоска, что мир вокруг чернел, терял краски. Опускались руки, морщины резали лоб не следами размышлений, а ножом обиды. В такие часы он старался остаться один и пил виски, охватив голову руками.

Но не всегда это получалось. Тут, на флоридском полигоне, прятаться от людей было сложнее, чем в своем особняке.

Сокрушения его были совершенно искренними.

Зрячий! Единственный зрячий в стране слепых, где все — и Президент, и конгрессмены и все-все-все ничего не понимали в происходящем.

Слепцы вели беззаботную страну к пропасти! Он поклялся перед Президентом, что большевистский аппарат мало того, что не работал, а еще и взорван дополнительно и что в итоге? НИЧЕГО! Ни ему, ни Годдарду, ни даже Воленберг-Пихотскому не верили. У миллионера опускались руки. Он кричал о том, что станции нет, а ему отвечали, что баланс внешней торговли САСШ держится на торговле с СССР, он говорил о планах СССР в отношении Европы, а ему объясняли, что это никак не касается народа Северо-Американских Соединенных Штатов…

Конечно, дело делалось и без этих пустых голов, только он ощущал разницу между своими возможностями и возможностями целой страны, особенно теперь, когда появился этот русский и рассказал как там поставлена работа.

…Когда господин Кравченко в первый раз увидел миллионерскую тоску и понял её причину, то едва смог скрыть свое удивление.

Человек с принципами, уже доказавший всему миру готовность драться за них, иногда впадал в такую рефлексию, в которую и пьяный русский интеллигент не угодил бы. Словно обиженный ребенок американец хотел справедливости, понимания, сочувствия. С трудом пережив первый мимолетный приступ миллионерской тоски, во второй раз он, ничуть не заботясь о такте, по-простому, заявил.

— Вы, мистер Вандербильт, как ребенок, право слово. Опять вы ждете от мира справедливости… Полноте, батенька. Неужели ваши предки, сколачивая вам состояние, были справедливы? Никогда в это не поверю! Небось, пиратами были, глотки испанцам резали…

Русский чиркнул себя большим пальцем по горлу.

Миллионер мог бы оскорбиться — не вдвоем все же сидели — но тон профессора хоть грубоватый, но теплый, не обидел, а скорее подбодрил его. Тем более очевидный гений. Такому можно и простить фамильярность.

— Да все я понимаю, профессор. Всё. Но тут интерес, считайте, научный. Неужели нет способа заставить этих слепцов прозреть и начать помогать нам?

— Нет. Не знаю… Но я знаю, что нужно делать, чтоб достичь своей цели.

Миллионер вопросительно посмотрел на собеседника. Дымя русской папиросой, тот пояснил.

— Сказать государству спасибо, за то, что оно не особенно сильно мешает вам….

Миллионер ждал другого ответа, непонятно какого, но другого и оттого едко спросил:

— А могло бы?

Вопрос еще не отзвучал, как он и сам понял, что спросил не о том.

— … делать наше дело дальше. Конечно, — невозмутимо ответил профессор. — Это ответ на ваш ехидный выпад. Легко… Вы и сам, не сходя с места, можете придумать с десяток способов, начиная с самого простого — введения Национальной Гвардии в лаборатории профессора Тесла.

Возразить на это было нечего.

Прав был этот русский. Прав. Мистер Вандербильт понимал это, но это понимание продолжало для него оставаться за гранью здравого смысла. Он тратил силы и деньги на то, чтоб спасти Америку, а правительство…

— Большевикам проще…

Это уже не гнев. Это жалоба. И профессор отозвался, как мог мягче.

— Бросьте, мистер миллионер. Ничуть им не проще.

Он стряхнул пепел прямо на пол, на персидский ковер.

— Слава Богу, пока идет война одиночек. Да. За теми, кто противостоит нам — государство. Только много ли там светлых голов? Раз-два и обчелся…

Он поморщился, что-то припомнив.

— Во всяком случае их там не больше чем нас. Так что мы имеем все шансы преуспеть.

— Преуспеть?

Вандербильт неожиданно спокойно покачал головой.

— Преуспеть? Неверное слово. Нам свой образ жизни спасать надо, да и самою жизнь… Вы осознаёте степень риска? Вы же прекрасно понимаете, что чтоб убить Систему, им даже не понадобится их канавокопатель.

Он задумался и медленно, словно мысль прямо сейчас и рождалась в нем, произнес:

— Я боюсь, что их спокойствие, после вашего непрошеного визита на их боевую станцию, как раз и говорит о том, что они более не связывают с ней никаких серьезных надежд… Теперь они надеются на лунное золото…

Грусть и обида, только что блуждавшие по его лицу, куда-то пропали. На мгновение миллионер задумался, словно взвешивая что-то.

— Может быть, все-таки мы поступим радикально? Не могли бы мы, например, взорвать их ракету к чертовой матери еще на старте?

Он словно увидел новый выход, разглядел перспективу. Мистер Годдард пожал плечами, не зная что сказать. Шутка это или нет? Одно дело воевать с большевиками на орбите, где вроде бы нет никаких границ, никаких законов и совсем другое устраивать взрывы и поджоги на чужой территории.

Миллионер поспешно добавил, чтоб снять все вопросы.

— Я заплачу…

Профессор покачал головой.

— Насколько я знаю, мои коллеги в России над этим уже работают, но, к сожалению, даже если это и удастся, это будет тактический выигрыш. В стратегическом плане это нам ничего не даст.

— Объясните почему?

— Во-первых, у них есть идея. К сожалению, уничтожить идею мы не сможем…

— Взрывы ракет действительно могут только несколько задержать большевиков, но ничего принципиально не решат, — влез в разговор до сих пор молчавший мистер Годдард. — Если мы взорвем ракету сегодня, то завтра они сделают новую. Мистер Кравченко уже уничтожил одну их ракету и что это дало? Ничего. Они спешно строят новую.

— И её взорвать… — привстал в кресле миллионер.

Теперь уже Годдард покачал головой и сказал таким тоном, словно говорил с несмышленым ребенком.

— Рано или поздно они её все-таки построят, и полетят.

— Во вторых, — невозмутимо продолжил профессор, — сейчас у них есть только один комплект «несгораемых» дюз, но рано или поздно они найдут польский минерал у себя и тогда мы ничем не сможем им помешать. И третье… Опасными они станут только тогда, когда и если вернутся.

Они переглянулись с мистером Годдардом, добавлявшим сигарный дым к профессорскому папиросному туману и улыбнулись друг другу. Что-то они знали такое, что миллионер пока не знал.

Мистер Вандербильт посмотрел на них внимательно.

— У нас есть, есть выход! — как мог убедительно сказал господин Кравченко, игравший в этом дуэте, видимо, первую скрипку. — Мы можем выиграть время, если большевистская ракета не просто так взорвется на старте, а пропадет. Взрыв на земле или нападение даст улики и повод для расследования, а если она просто не вернется… В этом случае коммунисты наверняка притормозят программу для выяснения обстоятельств. С другой стороны, насколько я в курсе нам еще не известно место, где они обнаружили золотые россыпи?

Мистер Вандербильт кивнул.

— Таким образом, очевидно, что лучшим выходом для нас является перехват их ракеты после старта с Луны, а еще лучше — уничтожение её после того, как она только туда сядет.

— То есть пусть летят? Не мешать им?

— Да. Пусть летят, пусть даже на Луну сядут, но не возвращаются!

Миллионер поднял брови.

— Это у вас не патриотизм взыграл, профессор?

Русский профессор покосился на американского коллегу и примирительно произнес, выведя папиросным дымом волнообразную линию:

— Бог с вами, мистер Вандербильт. Я патриот России, а не Совдепии… Не ставьте знака равенства между ними.

— Чтоб ваш план сработал, — медленно сказал миллионер, — мы должны оказаться около Луны раньше большевиков…

— Верно. Для этого мы и собрались сегодня. Мистер Годдард, прошу…

Он посмотрел в сторону Годдарда. Тот, не вставая, откликнулся.

— Мистер Вандербильт. Я готов отчитаться о готовности Первой Лунной Американской экспедиции.

Миллионер кивнул. Ученый поднялся, одернул пиджак.

— Задачу, которая стоит перед нами, я формулирую следующим образом. Мы не должны допустить попадания к большевикам сколько-нибудь значительных объемов золота с Луны. Любые наши действия, направленные на это, оправданы и моральны. Вот уж действительно — цель оправдывает средства. Мы спасаем наш мир! Инструктируя мистера Линдберга, я постарался внушить ему эту мысль.

Мистер Вандербильт помнивший нелегкий характер своего секретаря спросил.

— Ну и как он воспринял все это? Неужели просто поверил на слово?

— Я напомнил ему историю с испанским золотом.

Годдард глянул на собравшихся и, на всякий случай, напомнил.

— Когда испанцы, захватили Южную Америку, оттуда в Старый Свет хлынул поток золота и серебра. Его было столько, что во всей Европе не нашлось товаров, чтоб купить их на это привезенное золото, и оно стало стремительно дешеветь. По существу это был первый экономический кризис… Тогда Европа устояла — просто нечему было падать. Но если это допустить сегодня, экономическая катастрофа будет куда как более страшной.

— Его это убедило?

Мистер Годдард замолк, подбирая выражение обтекаемое, но все же верно передающее суть того разговора.

— Да. Он согласился с необходимостью крайних мер. Экспедиция укомплектована людьми и оборудованием. Он готов вылететь хоть завтра.

— Но, док…

Профессор поднял руку, опережая миллионерские возражения.

— Да, Луна велика. Да, мы не знаем, где большевики нашли золото. Да, мы не знаем, когда они туда отправятся…

Он замолк на миг, ожидая, что миллионер что-нибудь добавит или возразит, но никто ничего не сказал. Сказанного уже было достаточно, чтоб опустить руки.

— Но благодаря моему двигателю мистер Годдард построил такую ракету, которая может дождаться большевиков на орбите Луны! Пусть даже они соберутся туда через месяц!

Мистер Годдард машинально кивнул, хотя в его сторону никто не смотрел.

— Мощь усовершенствованной ракеты позволяет нам взять с собой запасов на три месяца для трех десятков человек.

— А если…

— Не думаю, что большевики станут откладывать свой полет. Ну а, в крайнем случае, мы за это время переоборудуем еще одну ракету и подбросим вашим парням гамбургеров и кока-колы.

Глава 5

СССР. Москва. Кремль. Апрель 1931 года.
…Генеральный стоял спиной к столу. Тихий разговор товарищей Менжинского и Ягоды не мешал думать. Разговор шел о Первой Советской Лунной Экспедиции. Доклад не мог не порадовать. Еще несколько дней, ну неделя — другая и можно будет начинать операцию по ликвидации капитализма как социально-экономической формации. Генеральный вздохнул. Конечно, дело Ленина-Сталина живет и побеждает, но не слишком ли легко? Не слишком ли все так удачно складывается, что неоткуда взяться камешку покрупнее под колесо Мировой Революции?

Через плечо он спросил.

— Насколько нам известно американцы готовят свою экспедицию… Это может как-то помешать нашим планам?

— Я… Мы не видим такой возможности, товарищ Сталин. Те задачи, которые они ставят перед собой, во всяком случае те, о которых нам известно, скорее идут на руку нам, нашему плану.

Ягода чуть слышно хмыкнул.

— Точнее мы составляли свой план с учетом американского плана. Он достаточно уязвим. Особенно изнутри…

Сталин обернулся, словно не расслышал.

— Изнутри?

— Да. В составе экспедиции есть наши люди. И мы имеем объективную информации о задачах и о степени подготовленности.

Иосиф Виссарионович задумался. Информация это, конечно неплохо. Только вот как её передать с Луны? Да и время… Может быть, его просто не хватит на то, чтоб снестись с Москвой и получить инструкции.

— Информация — это хорошо, — сказал, помедлив Генеральный. — Но ведь могут быть и неожиданности?

— Это вполне вероятно, — согласился Менжинский. — Тогда наш товарищ, внедренный в состав экспедиции, помешает им осуществиться.

Опережая вопрос, добавил.

— Пусть даже и ценой собственной жизни. Но, надеюсь, что до этого не дойдет. Мы и без этого готовы к неожиданностям.

Сталин кивнул.

— Других трудностей вы не предвидите?

— Они есть, товарищ Сталин. Более серьезной нам представляется проблема американского и французского аппаратов «ЛС», — продолжил Ягода. — Они, конечно, не смогут помешать старту нашей экспедиции, но могут помешать им вернуться с грузом.

— Вы учли это в своем плане?

— Да, конечно. Сейчас мы как раз готовимся окончательно решить эту проблему. Французским аппаратом занимаются немецкие товарищи, а американским — наша спецгруппа. К моменту возвращения экспедиции оба вопроса будут решены.

Сталин снова кивнул. Это была хорошая новость. Исторически обреченной формации нельзя было давать ни одного лишнего шанса. Об Америку, он это предвидел, еще придется поломать зубы, а вот с Европой в принципе все уже было ясно.

Всегерманское восстание развивалось в соответствии с планом. Войска интервентов к сегодняшнему утру уже отбросили за линию Кёльн-Майнц, а на севере за Бремен. Европа сообразила, что происходит, и сидела тихо, как мышь под веником. Провокации на границах с СССР прекратились. Санитарный кордон замер и затих.

Сталин, почувствовав, что губы расползаются в улыбку, тряхнул головой. Только вот обольщаться не надо. Они все еще ждут команды. Скажет Антанта «фас!» и…

Ничего. Мы готовы. Пусть только сунутся. И в конце концов у него, а не у них скоро будет золотой ключик… Нет. Гвоздь. Даже лучше сказать горсть золотых гвоздей и золой молоток. Подумав об этом, он вздохнул глубже обычного, стараясь не показать волнения. Многое… Многое сейчас стояло на карте.

Обернувшись к чекистам, негромко сказал:

— Спасибо, товарищи. Только не забывайте, что неприятности накапливаются к концу работы. Когда невольно расслабляешься. Продолжайте работать…

Те, собрав бумаги, вышли. Через несколько минут Сталин увидел, как две знакомых фигуры пересекают площадь.

Менжинский и Ягода торопливо шли в сторону Лубянки, где, как он знал, их ждало еще одно совещание.

Они успели на него только к концу…

СССР. Москва. Лубянка. Апрель 1931 года.
Шестеро приглашенных поднялись, когда они вошли в комнату, приветствуя их.

— Продолжайте, товарищи, — сказал Менжинский, занимая место напротив своего второго заместителя. Пятеро уселись, а шестой продолжил прерванный доклад.

— На объекте проводится работа по утвержденному плану мероприятий. По направлению «Серебряная Звезда». Нет никаких проявлений вражеской деятельности. Отсутствуют как попытки проникновения на объект, так и попытки вербовки сотрудников спецплощадки. Двенадцать запланированных попыток проникновения и вербовки, инициированные нами для проверки лояльности и профессионализма сотрудников охраны спецплощадки, своевременно выявлены и пресечены. Нет ни одного акта саботажа…

— А недавняя авария в сварочном? — спросил Менжинский, сверяясь с бумагами.

— Расследование проведено. Решение комиссии: авария — результат стечения обстоятельств и следствие несовершенности наших технологий.

Он слегка развел руки.

— Что ж… Такое тоже бывает, товарищи… По решению комиссии изменена инструкция для рабочих сварочных цехов.

— Продолжайте…

Председатель ОГПУ слушал доклад с некоторой рассеянностью.

Такие вот совещания проводились раз в неделю, и ничего нового тут уже давно не говорилось. Машина по сохранению секретов на Свердловской спецплощадке действовала отлажено и эффективно.

После того, как два месяца назад на спецплощадке произошла серия взрывов и сбежал главный конструктор, систему безопасности пришлось серьезно перестроить. Теперь на площадке все было куда жестче и серьезнее, без скидок на удаленность города от границ и сугубо пролетарское население. Все понимали, как высоки ставки. По имеющимся достоверным данным сбежавший в САСШ профессор уже оснащал там американские корабли двигателями своей конструкции… А уж кто-кто, а он-то прекрасно знал и о планах Первой Лунной, и о её задачах…

Счет в соревновании систем шел не на годы или месяцы — на недели или даже дни… Американцы дышали в спину Советской Лунной программе и слишком дорого могла обойтись Мировой Революции расслабленность чекистов.

Зам, почувствовав нетерпение начальника, свернул совещание.

— Хорошо, товарищи, — глянув на часы, сказал Менжинский. — Подведем итоги. Послушать вас, так нет у нас другого дела, кроме как почивать на лаврах. Шпионы разоблачены, саботажники рассеяны…

Он одобрительно покачал головой.

— Я думаю, что наши враги, — он кивнул в сторону стоявшего в углу глобуса, как раз развернутого к ним Западной Европой, — догадываются, чем может кончиться для них наша экспедиция на Луну. И поэтому приложат все силы для того, чтоб оно не состоялось.

Менжинский поднялся и, опершись кулаками на столешницу, повернулся к докладчику.

— В таком случае они там вокруг вас стаями должны ходить, из-за каждого угла выглядывать, деньги направо и налево предлагать… А что мы слышим? «Нет вражеской активности вокруг Свердловской пусковой площадки», «нет активности империалистических разведок и белогвардейских организаций». Я верно излагаю?

Докладчик, уже сообразивший, куда повернул разговор, кивнул.

— А ведь в близорукости и недееспособности наших врагов упрекнуть очень трудно. История со «Знаменем Революции» уже показала их возможности. Мы проморгали американцев, которые побывав на «Знамени Революции», взорвали боевой модуль… Так что если быть объективными, то ваш доклад означает, что вы просто не в стоянии увидеть и отследить вражескую активность.

Начальник отдела режима спецплощадки встал, чтобы возразить, но движением руки был усажен на место.

— Ваш польский резидент, о котором вы в прошлый раз докладывали — это несерьезно. Тем более, что выяснилось..

Он постучал по листу лежавшему перед ним.

— Он и не разведчик вовсе, а невесть как оказавшийся в Свердловске один из «пистолетчиков» Пилсудского, застрявший у нас еще со времени Российской Империи.

Он повернулся ко всем.

— Где британцы? Где французы? Где белогвардейское подполье? Год назад это все у вас было, а теперь?

Он не дал никому ответить. Не ответы ему были нужны, а напряжение, чтоб зубы скрипели, чтоб злой прищур в глазах…

Не мог враг пропасть. Не мог! Если там понимают, что начинается последняя битва, то все отдадут, чтоб помешать. Чем ближе победа, тем ожесточеннее сопротивление, все будет брошено на алтарь победы!

А тут — тишина….

Враг не мог исчезнуть. Он мог только затаиться. И ужалить в самый неподходящий момент. Готовы ли мы? Не означает ли, что принятые меры, верные и правильные, чего уж тут спорить, просто не эффективны против тактики, выбранной врагами?

А сотрудники смотрели на него не то чтоб не понимая, а скорее удивляясь. Он читал их мысли — они ведь делали все, что положено делать: они проводили все, что положено было проводить. Их работа давала очевидную отдачу. На площадке не было врагов, а если они и появятся, то их немедленно разоблачат. Их обнаружат и ликвидируют раньше, чем те смогут что-то сделать.

Менжинский даже не мог сказать, что он видит — твердую уверенность в своих силах или никуда не годную самоуверенность.

— Спасибо, товарищи. Совещание окончено…

Когда дверь за ними закрылась, он достал папку с документами по лунной программе.

Себе-то он мог признаться, что боялся этого спокойствия, боялся той неожиданности в которой трудно отказать умелому противнику. А противник у них был самый сильный — весь Империалистический лагерь, гораздый на всяческие выдумки.

Он вспомнил беляков, предпринявших захват «Знамени Революции». Надо направить в Свердловск сотрудников товарища Бокия. Мало ли что? Вдруг опять какая-то чертовщина?

САСШ. Нью-Йорк. Апрель 1931 года.
…По внешнему виду и не сказать, а этому подносу уже насчитывалось лет четыреста. По легенде, которой не могло не быть у такой древности, сделал его Бенвенуто Челлини, и за свою жизнь поднос принадлежал попеременно: одному из Римских Пап, турецкому паше, лишившемуся его после того, как его самого лишил головы султан Абдул-Хамиз, за нечаянно проигранное морское сражение, безымянному тунисскому пирату, отдавшего его, в свою очередь итальянскому графу Негрони как выкуп за жизнь и свободу. Из графских рук поднос попал прямо на Пиринейский полуостров, откуда был вывезен маршалом Жюно, одним из блестящей когорты «наполеоновских маршалов». Сам Жюно любил получать на этом подносе чашку утреннего кофе. До самого Наполеона поднос вроде бы не дошел, но почти наверняка поднос этот император в руках держивал, ибо жена маршала, по свидетельству современников одаривала императора женским вниманием.

Из Парижа, где поднос, в конце концов, оказался он неведомым историческим путем попал на Сицилию, где пережил знаменитое Мессинское землетрясение. А десятком лет позже сам мистер Вандербильт приобрел его в какой-то Неаполитанской лавке сомнительных древностей.

Сколько было правды в истории рассказанной хозяином лавки никто решить не взялся бы, но серебро-то уж никаких сомнений не вызывало да и нравилась американцу сама древность. В дни удач он напоминал, что слава и удача переменчивы, а в дни разочарований утешал, что рано или поздно все пройдет и как-то образуется и пристанью каждого несчастного, в конце концов, станет счастливая и богатая Америка.

Сейчас на старом серебре лежало два конверта. Миллионер, находясь в благодушном настроении, поводил рукой над ними, выбирая с которого начать и ухватился за конверт из Окичоби.

Мистер Линдберг несколько суховато, зато внятно рапортовал о готовности финансируемой им экспедиции к старту, намеченному на 18–00 сего дня. Мистер Вандербильт бросил взгляд на часы. До старта оставалось чуть больше получаса. Он перевел взгляд на телефон, но тут же отказался от намерения позвонить и разузнать последние подробности.

Повертев в руках лист бумаги, он пожал плечами. Простая дань вежливости, не более… И даже не ему, а его деньгам, которые вот-вот загорятся в двигателе новой ракеты и поднимут американцев к самой Луне.

Второе письмо пришло из СССР.

Мистер Гаммер давал о себе знать. После истории с неудавшимся похищением большевистского корабля и потери 50 000 долларов (хорошо, если так, — подумал миллионер, — а вот не пошли ли мои доллары на тот цирк, который они называют «Мировая революция»?) он несколько охладел к проектам своего резидента в сердце коммунистической России. Не то чтоб он потерял доверие к нему, но те самые 50 000 постоянно всплывали в его сознании, едва он вспоминал своего клеврета.

Вздохнув, больше конечно оттого, что его даже не позвали на очередной старт, он вскрыл письмо своего конфидента.

Письмо состояло всего только из трех предложений.

«Отложите старт экспедиции. В её составе большевистский агент. Имя пока неизвестно».

Рука сама собой потянулась к телефону.

САСШ. Полигон Окичоби. Апрель 1931 года.
…Старт задумали скромный — без журналистов, без конгрессменов, без помпы и сообщений по радио. Только для своих. Понятно было, что Советы о нем рано или поздно узнают, но в их положении пусть уж лучше поздно, чем рано. Зачем облегчать жизнь врагам?

Профессор Кавченко шел к бункеру, приютившему пусковую группу. Мистер Годдард стоял перед входом, заложив руки за спину, и рассматривал то, что должно через четверть часа стартовать к Луне.

Профессор улыбнулся не без вызова.

— Добрый день, мистер Годдард..

Он прошел мимо него и первым делом отключил телефон. Тот, уже готовый к этому, проводил его спокойным взглядом.

— Зато можно спокойно разговаривать! — ответил профессор на так и не высказанный вопрос.

Американец кивнул. С чудачествами русского профессора смирились уже все. Признавая, что русский все-таки был умным человеком, первое время сотрудники полигона, те, кто был посвящен, переглядывались за его спиной, крутили пальцами у виска, когда тот молча отключал телефоны, там где оказывался, а потом и переглядываться престали, просто приняли как данность. Чтоб не плодить легенд руководителям групп рассказали, что к чему и те только головами кивали, признавая право такого человека на чудачество.

Безобидное вообщем-то, что ни говори, чудачество. Все-таки не простой судьбы человек — из Советского Союза сбежал, мало ли что там проклятые большевики могли с приличным человеком сделать?

В сравнением с нелюбовью к телефонам, переход время от времени профессора с английского на немецкий и вовсе не казался удивительным. Ну, заговаривается человек. Ну и что такого? При такой мозговой нагрузке не мудрено и маму с папой перепутать, не то что один язык другим.

Гений… Чем можно измерить гения?

Мистер Годдард невольно пожал плечами.

Спустившийся с неба гость, принесший в клюве нечто потяжелее оливковой веточки — новый, небывалый двигатель, способный зашвырнуть кучу людей и железа до самый Луны! Там, на стартовой площадке, стояло творение этого русско-английско-немецкого гения. Американец мог бы гордиться своим вкладом в эту конструкцию, которую иначе чем странной про себя не называл, но чувствовал себя более изготовителем кирпичей, чем каменщиком.

Его ракеты пригодились, но — в последний раз. Не нужны были более стройные карандаши его фабрики, на две трети запененные топливом. Они сходили с исторической сцены, слово изящные парусные фрегаты, уступая местонеуклюжим пароходам — конструкциям более сложным и приземленным, но более эффективным.

Хотя и сейчас они смотрелись неплохо. Мощь Америки и идейная сила антибольшевизма. И немного сумасшедшинки.

Остряки журналисты без сомнения назвали бы его пачкой карандашей, только кто им позволит? Название уже есть!.

Строить новую ракету с «нуля» у профессора Кравченко времени не оставалось. Экономя его, русский собрал пакет из пяти ракет мистера Годдарда, составил их кольцом вокруг помещенного в нижней части своего двигателя. Клокочущая ярость его ненависти к большевикам, воплощенная в двигателе, охватывалась американскими ракетами, собранными так, что они образовывали вигвам. Это, собственно и дало название всей системе.

Вспомнив об этом, он вспомнил и о том, зачем тот тут стоит.

— Хорошо, что ваша нелюбовь к телефонам не распространяется на внутренние телефонные сети.

Сняв со стены микрофон, мистер Годдард поднес гуттаперчевый ободок к губам.

— «Вигвам-1», доложите готовность.

В полет к Луне, в засаду, уходили сорок человек. Шесть членов экипажа и тридцать четыре — военные во главе с видавшим виды Воленберг-Пихотским.

Из репродуктора плеснуло хриплым голосом мистера Линдберга.

— «Вигвам-1»! Готовность ноль! Люк задраен, экипаж и пассажиры разместились. Взлетаем! Удачи нам!

СССР. Свердловская пусковая площадка. Апрель 1931 года.
Пахло в кабинете застарелым табачным дымом и неистребимым в Советских учреждениях ледерином. Химический запах шел от папок, рядами выстроившихся в шкафах, а табаком несло от самого товарища Чердынцева, начальника отдела кадров Свердловской спецплощадки. Тут хоть волком вой, хоть грызи чего-нибудь, а от ледерина никуда не денешься, от табака, впрочем, тоже. Если не курить, так это вообще черт знает что тогда будет…

Под тяжелый вздох, недокуренная папироса, сминаясь, вошла в пепельницу, где лежал уже с десяток истерзанных зубами подружек, а товарищ Чердынцев ухватился за голову и пару раз тряхнул себя за волосы.

Голова пухла от забот — новые цели требовали новых людей, а где их брать? Свердловск это вам не Москва все-таки и не Ленинград. И даже не Киев с Харьковом. Университетов нет, одни заводы. А люди были нужны сразу во всех местах и, причем, одновременно. И везде — в первую очередь…

Он зло ощерился. Это хулиганья и гопников везде хватает, а нужных людей раз два и обчелся.

А только что делать? Надо искать, надо находить… Для того он и поставлен! Растет страна, развивается… Не простым путем идет, в окружении империалистов. Везде специалисты нужны. Только вот не нарожали еще бабы специалистов-то. Пролетариат, конечно, класс передовой, но ведь и инженеры нужны!

Нет, нет людей… Потому и приходится и рабфаковцев зеленых к делу допускать и старых спецов, до кого руки дотянутся.

А они разные, спецы-то — кто не умеет, а кто может и умеет, да у него на Советскую власть оскомина на всю оставшуюся жизнь. Такого только допусти, он так на спецобъекте наслесарничает…

Все-таки не выдержав, дотянулся до папиросной коробки. Автоматическим движением смял мундштук «гармошкой» и зубами сжал бумажную гильзу.

И добро б только специалистов не хватало! Третьего дня вон буфетчик понадобился. Постой буфетчик! Не Бог весть какой специалист, а туда же! Жил человек нормально, буфетом заведовал четыре года, а тут…

Не соображая, что делает, он вмял так и не зажженную папиросу в пепельницу.

Ограбили бы — понятно бы было.

Так ведь и не ограбили даже ведь, а так… Походя, сломали ногу человеку и бросили на улице… Хорошо хоть тепло сейчас, не замерз человек. Сволочи… Стрелять таких без суда и следствия…

Пальцы сами собой собрались в кулак, охватывая рукоять воображаемого оружия. Эх! Наган бы в руку, как в Гражданскую, и Революционную Справедливость вместо Уголовного Кодекса! Он зажмурился, представляя, как бы это все здорово получилось, но…

— Здравствуй, товарищ!

Алексей Григорьевич судорожно вздохнул, расслабил пальцы и открыл глаза.

В дверях, уже прикрытых за собой, стоял незнакомый человек. Гость, бойко сделав два шага, на третьем запнулся, щекой задергал. «Глаза разглядел», усмехнувшись про себя, подумал хозяин.

Догадывался кадровик какие у него глаза — то ли красные, как у вурдалака, то ли розовые, как у вареного порося. Только на гостя, оказывается, не они впечатление произвели, а скорее пепельница. Не дожидаясь приглашения, гость по-хозяйски пододвинул стул с гнутыми ножками, а пепельницу — в сторонку, подальше.

— Принимай на работу, товарищ начальник.

Не дождавшись ответа, гость протянул бумагу и аккуратно положил перед хозяином.

Алексей Григорьевич машинально опустил взгляд.

Слепой текст на казенной сиреневой бумаге припечатывали сразу две печати — круглая, с гербом СССР и треугольная, внутри которой теснились буквы.

— Вы кто? — спросил, наконец, Алексей Григорьевич, отодвинув бумаги. — Зачем?

— А меня вам товарищ Глазычев направил. Сказал, что заболел ваш буфетчик. Что нужно…

— Не заболел, — поправил его Алексей Григорьевич. — Ногу сломал. Гопники, чтоб их…

— Ну вот, — сказал гость. — А я буфетом заведовал… Я самого товарища Васнецова обслуживал. Третью конференцию представителей беднейшего крестьянства! Яйца пашот восемьдесят две порции! Цветная капуста и шашлыки по карски.

Он победоносно потряс в воздухе воздетым пальцем.

— Какие шашлыки?

Сильно сжав голову руками, хозяин провел руками по лицу, стирая усталость и плохое настроение.

— Ничего не понимаю…. Так… Давайте сначала и по порядку, товарищ. Кто вы?

— Я? Пустозеров Апполинарий Петрович. Я к вам не Христа ради пришел — по направлению.

— Кем направлены?

Вертя головой по сторонам, гость нежданный удивился его непонятливости.

— Да вот же ж бумаги… Биржей труда Краснопролетарского района! Буфетчик я…

Туман округлых фраз крутился в голове кадровика, ворочался неподъемными валунами. Он поморщился, понимая, что не в силах внятно сказать человеку, что от него хочет. Наконец выдавил из себя:

— Ну давайте-ка, объясните мне…

— Сейчас, момент, — сказал тот, сообразив что-то. — Смотрите вот…

Палец его ткнулся в сероватую бумагу, пробежал по строчкам, уперся в синий круглый оттиск.

— Вот печать, вот подпись… А вот и я сам!

Хозяин кабинета поднял глаза от бумаг на гостя. Его глаза притягивали к себе и что-то напоминали. Через секунду он вспомнил.

Повезло ему в жизни. Два раза довелось ему товарищ Ленина видеть и раз даже поговорить. Запомнил он с тех пор взгляд ленинский — внимательный и ласковый одновременно.

Вот и из этих глаз словно прохладой повеяло. Ласковый, ленинский взгляд с понимающим прищуром. Тяжесть папиросная, что с самого утра в голове плавала, рассеялась как-то сама собой, в голове посвежело и ясно стало, что делать. Специалист пришел! Надо дать работу специалисту!

— Конечно, товарищ. Очень вы вовремя! — с нарастающим энтузиазмом произнес он. Мысли стали ясными и прямыми, как рельсы. — У нас в специалистах нужда необыкновенная! Яйца пашот, говорите?…

Французская республика. Париж. Апрель 1931 года.
….От переполнявшего всё существо мсье Форитира счастья мост под ногами вздрагивал в такт его шагам. Ему казалось, что стоит захотеть и он, оттолкнувшись посильнее, взлетит в небо и сделает там изящный пируэт. Головой-то он понимал, что этого быть никак не может, но не время было слушать голову, не она сейчас была главной. Сердце! Вот чем он жил!

В нем гремели фанфары, ревели трубы, аккомпанирующие захлебывающимся в счастливом щебете райским птицам, шумели заросли лавра и флердоранжа.

Казалось бы, только что такого произошло — робко шептала голова, — ну подумаешь, одна из миллиона парижских девушек ответила «да» одному из миллиона парижских мужчин. Рядовое событие никак не заслуживающие того, чтоб каменный мост под ногами начал взбрыкивать, что тебе молодой жеребчик.

Но! Но!! Но!!!

Но самое главное, что это была за женщина, и что это был за мужчина!

Женщину звали мадемуазель Гаранская — лучшая из женщин Парижа! Нет! Всей Франции и всего мира! А мужчиной — он сам, журналист, газетчик мсье Форитир.

Она все-таки согласилась, и её кроткое «да» теперь наполняло его душу бушующими там салютами и фонтанами шампанского. Да! Не просто слово, а слово, слетевшее с коралловых губок вместе с нежным взглядом, слово, открывающее для него врата небес!

Только вот этот старый надежный мост, скроенный парижанами из камней Бастилии, мог выдержать его счастье. Он и сам чувствовал себя немножко революционером. Это его любовь разрушила стены, которыми наилучшая из женщин окружила свое сердце. Любовь его разбила их, как его предки расколошматили саму королевскую тюрьму.

Внезапно он сообразил, куда несут его ноги, и вновь содрогнулся от счастливой догадки. За спиной остался освещенный редкими огнями дворец Бурбонов, а другой конец моста вел к площади Согласия.

Согласие! Согласие, и любовь! Вот чем теперь с этой самой минуты будет заполнена его жизнь с этой восхитительной женщиной.

Свадьба. Скромная гражданская свадьба и обязательно свадебное путешествие. Они заслужили его! Он не последний человек в редакции и может позволить себе пусть небольшое, но вполне достойное свадебное путешествие. Куда-нибудь на юг, где уже во всю цветут цветы, и солнце греет шелковый песок на лазурных пляжах.

Он прислонился спиной к парапету, поднял голову к небу.

Или на Корсику? Или даже в Испанию?

Мсье Форитир глубоко вздохнул, не прекращая улыбаться звездам. Да какая разница, черт побери! Пусть она выбирает! Пусть! Куда угодно, но вместе с ней!

Глава 6

СССР. Свердловская пусковая площадка. Апрель 1931 года.
…Устроиться в буфет оказалось не так сложно, как им думалось всего несколько дней назад. Конечно, это стоило трудов, нервов и денег, но все, в конце концов, обошлось. Ради дела они готовы были на многое, и чья-нибудь смерть не стала бы препятствием, однако даже убивать никого не пришлось. Все ограничилось одной вовремя переломанной рукой… Или ногой? Он не помнил точно. Не его это было дело.

Слава Богу, их воображение преувеличило трудности, а не преуменьшило их, а вот воображение большевичков подвело тех больше. Подумав об этом, Апполинарий Петрович, профессор психологии, а теперь вот советский буфетчик, дернул рукой, чтоб перекреститься, но вовремя одернул себя и воровато оглянулся. Вроде никто ничего не заметил… Пролетарии и большевики с невыспавшимися лицами маршировали рядом с ним, думая о своих делах. Профессор попытался представить их мечты, но дальше кружки пива, воблы и вымпела за победу в соцсоревновании не продвинулся. Не русский это был народ. Чужой. Этого народа он не знал, и знать не хотел. Плебеи.

Хмыкнув пренебрежительно, он вернулся к своим мыслям. Да, недобоялись большевики-то.

Нет, тут уж точно без божественного проведения не обошлось!

Вновь рука сама собой дернулась, пытаясь подняться для крестного знаменья, и Апполинарий Петрович от греха засунул ладонь в карман пальто. Не ровен час, подставишься по глупости, и все… Конец. Не время задаваться и бравировать. Попасть-то он сюда попал, но это даже не пол дела, а так… Пустяк. Надо еще настоящее дело сделать — организовать все так, чтоб задержать взлет до нужного момента. А если они все-таки взлетят раньше положенного, то чтоб пропали где-нибудь в безднах пространства. Жаль, что не удалось господину Кравченко остановить ихнюю Лунную программу…. Придется теперь ему потрудиться, доделать недоделанное.

В организации понимали, что нельзя попускать большевиков к Луне. Западные союзники, из тех кто смотрел дальше собственного носа, соглашались с этим и как могли помогали, только все их совместные усилия уперлись в конце концов в забор пусковой площадки, за которым большевики готовили новую, теперь уже мировую катастрофу. За забор им хода не было, а нужно было очень. Осторожно обходя ловушки ОГПУ, они искали подходы и возможности и вроде бы нашли!.

Корабль следовало уничтожить. Но как?

Своих сил, чтоб захватить площадку у организации не было.

Князь на всякий случай готовился к этому жесту отчаяния — постепенно со всей России подъезжали в Екатеринбург новые люди, и план штурма объекта разрабатывался, но только итог его был ясен всем… Этот вариант оставили на самый крайний случай.

Идея обстрелять спецплощадку из орудий, так и осталась идеей — артиллерийский парк военного училища, где планировалось захватить пушки, охранялся не хуже самой спецплощадки и пытаться захватывать его с их небольшими силами — опять-таки только класть без пользы людей.

Возникла идея захватить где-нибудь самолеты и бомбить спецплощадку, но тут вообще дальше слов дело не двинулось — у них не было ни бомб, ни пилотов, да и единственные самолеты, что находились в пределах досягаемости, стояли на той же спецплощадке, защищая ее с воздуха.

Перебрав все реальные варианты уничтожения большевистского лунного корабля, решили уничтожить его адской машиной. Этот путь был на первый взгляд более реален, но и у него имелись свои сложности.

Бомба, сантиметров шестидесяти в длину вмещала почти полтора кило динамита. В горловине установили химический взрыватель с замедлением в четырнадцать дней. Сделано это было из соображения, чтоб корабль взорвался в заатмосферном пространстве. Это гарантировало уничтожение всего корабля и золота, если большевики все-таки его найдут.

Только вот, гарантировать успех не мог никто. Никто не знал, как бомба себя поведет в необычных условиях полета. Холод. Невесомость… Сработавший её специалист, ротмистр Жугаев, из «дроздовцев» на прямой вопрос взорвется его устройство, или нет, по-простонародному почесав затылок, ответил:

— Хочется надеяться…

Увидев, как дрогнуло от этих слов лицо князя, бомбист принялся перечислять:

— Не знаю… Тут много чего повлиять может. Температура, давление, невесомомть… Какая тут, к черту может быть гарантия?

Он чуть виновато развел руками.

— Это уж как Господь-вседержитель распорядится. Если б на земле, то наверняка-бы… А так… Может сразу после взлета, а может…

Он замолчал секунд на двадцать.

— Что может? — переспросил князь.

— Да все может, — решительно сказал мастер-бомбист. В голосе его слышалось отвращение профессионала, вынужденного делать непрофессиональную работу и понимающего, что по-другому сделать дело нет никакой возможности. — Без испытаний все делали… На коленке, на скорую руку…

Его откровенность объяснялась просто. Сейчас у организации не было тут другого человека специалиста по взрывчатым веществам и адским машинам, к тому же сведущего в космическом взрывном деле.

Ну, так или иначе, бомба у них имелась.

Теперь оставалось пронести её на склад, подложить в штабель к точно таким же баллонам и после этого дождаться момента, когда штабель загрузят на корабль. Вот тут и начинались настоящие трудности. Наученные недавними неприятностями большевики сделали выводы, и забор спецплощадки стерегли лучше государственной границы, как туда попасть не знал никто. У буфетчика такого допуска не было.

Где найти людей имеющих допуск на склад лунной экспедиции? Кто это сделает?

Рабочие? Возможно. Только как отобрать, тех, кто вхож, да подумать, как протащить туда бомбу через кордон охраны и неизбежный обыск… Охрана? Тоже не исключено, только живут те ребята на казарменном положении и как опять же узнать, кто из них допущен, а кто — нет?

Вот эти задачи и должен был решить новый зав буфетом. А если не получится решать именно эту задачу, то придумать что-то новое, что позволит отправить корабль на Луну с гарантией его невозврата оттуда. Важно было добиться результата!

Лучше всего для роли минера подошел бы начальник охраны спецплощадки — этот был вхож всюду, только как до него добраться?

Вербовать такого, конечно, бесполезно. Если уж человек был «ничем» а стал «всем», то сотрудничать он не будет, но у профессора имелась возможность заставить самого твердолобого большевика делать то, что нужно даже против его воли…

Осталось придумать как не вызывая подозрения встретиться с ним, остаться один на один хотя бы на несколько минут. Для этого у профессора имелся многоступенчатый план и его работа в буфете стала первой ступенью, слава Богу, успешно преодоленной.

Вместе с редеющей по мере продвижения вглубь площадки толпой рабочих, Апполинарий Петрович быстрым шагом прошел мимо лабораторного корпуса. Левее застекленной стены высилась другая — кирпичная, с узкими окнами, замазанными известкой с обратной стороны. Рядом стояло еще одно и еще… Все строения огораживал забор высотой сажени в две. За ним уже ревели двигатели, несло оттуда резким химическим смрадом. Большевики торопились — некоторые цеха работали в три смены.

Там билось настоящее сердце спецплощадки. Где-то там стояли склады, где-то там собирался лунный корабль.

Большевики работали и днем и ночью. Значит и ему следовало поторопиться.

Кося глазами на это, профессор повернул к буфету.

Он работал там уже вторую неделю, и все это время чувствовал себя хозяином большого хлебосольного дома, к которому ежедневно приходит множество гостей. Гости, правда, были хамами и воспитаны соответственно — калош не снимали, а то и вовсе пренебрегали этим буржуазным атрибутом, топали в зал прямо в сапожищах, зычно перекликались за едой, рук не мыли, но он старался не обращать на это внимания, занимался своей работой: резал, заваривал и внимательно слушал.

К счастью у него имелись подчиненные — люди и механизмы. Кухню большевики механизировали до крайности, чем заслужили его невольного уважение. Вторые работали сами по себе, о них не исходило опасности, а чтоб первые не мешали ему делать главное дело, он загрузил их по-полной, как хороший боцман загружает своих матросов, чтоб у тех не появлялись ненужные мысли. Из-за этого буфет теперь не только блистал чистотой, но и красовался наглядной агитацией. По стенам висели плакаты МОПРа, негры, разрывающие цепи, глупые цитаты и, конечно, вожди, вожди, вожди… От мелких, местного значения, до самого большого… Любила эта власть себя чрезмерно и обожала, когда ей льстили.

Польза от такого подхода имелась очевидная: заходя в буфет, парторг спецплощадки, товарищ Андреев одобрительно покачивал головой и смотрел ласково, а сквозь отмытые до полной прозрачности окна, профессор мог наблюдать за частью пусковой площадки.

Нет, что не говори, а работать большевики умели!

Лунная экспедиция становилась все реальнее и реальнее. Через окно своего кабинета Апполинарий Петрович видел, как за одну ночь на краю поля появился Лунный корабль. Пока еще безымянный, он оказался похож на высокий конус. В этот раз профессор отказался от идеи яйца — видимо новый шаг в неизвестное требовал и новых форм, но рассмотреть подробности буфетчику не удавалось — мешали возникшие рядом с кораблем в ту же ночь сарайчики, да и далековато все-таки, а тащить сюда бинокль он не решился. Точнее это категорически запретил князь Гагарин.

— Да и чего там смотреть-то? — бормотал сам себе профессор. — Эту мерзость сокрушить надобно, а не рассматривать… Ничего. Бог даст….

Он грыз ногти, раздумывая как помочь Господу. Пора уже было переходить ко второй ступени.

Рассчитывая на пристрастие пролетариев к выпивке, профессор нашел и доставил в буфет бочку настоящего «Венского». Удивительного вкуса пиво, аж еще довоенного! Пролетарии и те пили, и глазки закатывали — вот как хорошо им было!

Возможно, пиво и было таким вкусным оттого, что кроме привкуса хмеля и солода, там имелся еще и привкус смерти. Ведь адскую машину профессор и протащил на спецплощадку как раз в этой самой бочке. Вторая ступень тоже преодолена.

Теперь ему нужна была встреча с людьми из-за забора. Он надеялся, что они сами придут к нему, ведомые пагубными привычками, но ошибся.

Пиво нужных ему гостей не прибавило.

Окольными путями удалось выяснить, что рабочие там питаются на месте. Сухим пайком.

Несколько дней профессор ждал, что ему улыбнется случай или посетит удача, но те, похоже, бродили далеко от Екатеринбурга и тогда он решился действовать иначе. Если они не шли к нему, то следовало ему идти к ним. Идти, не смотря на риск.

Поразмыслив, он написал докладную на имя начальника полигона, в которой потребовал организации горячего питания прямо на местах для тех, кто не мог ходить в буфет и допуска для себя, чтоб организовать все это.

Через день он получил письменный ответ. В допуске ему отказали, однако теперь к столовой прикрепили несколько человек из охранявшего небо над спецплощадкой авиаотряда, которые после обеда должны были захватывать с собой бачок с горячим.

На следующий же день, дождавшись, когда появятся долгожданные авиаторы, профессор вышел в народ.

Он шел между столиков. Полы белого поварского халата отставали от него на один шаг и догоняли его только тогда, когда он останавливался около какого-нибудь столика и заговаривал, интересуясь мнением своих гостей о качестве работы буфета. Благодарно кивал, записывал пожелания в блокнотик. Около столика, где сидели летчики, он задержался и тоже что-то записал. Похлопав пилотов по плечам, удалился к себе.

Он сделал, что хотел и теперь естественный ход событий должен будет привести все к логическому концу.

Чуть отодвинув занавеску на стеклянной двери своего кабинета, он смотрел, как выбранный им летчик быстро вычерпывает суп из тарелки. Вот черпнул раз, другой, третий… Вот!

— Что это?

На молодом лице поступило странное выражение — смесь детской обиды и желания расхохотаться.

— Это что?

Возникшая за спиной подавальщица смотрела в ложку с тем же выражением, никак не решаясь сообразить розыгрыш это, чтоб с ней познакомиться, или вовсе напротив, смертельная обида для всего Советского общепита?

В приподнятой на уровень глаз, так чтоб соседи по столу тоже увидели, ложке, лежала, бесстыдно поблескивая полированным металлом, шестигранная гайка, окруженная розовыми полосками вареной свеклы.

Летчик ждал ответа, но вопрос был настолько риторическим, что всерьез ответить на него никто не взялся бы. Сосед слева, наконец, разобравшись, что к чему, серьезно ответил:

— Это, Алексей, чтоб ты знал, гайка с гарниром! Вкуснейшая, доложу тебе, вещь. Не во всяком московском ресторане…

Сосед справа уже сообразивший, что все это значит, добавил, сдерживая смех:

— Ты, товарищ, в тарелке-то ложкой пошуруй, может еще чего полезное отыщется. Так, глядишь, и личный аэроплан соберешь.

Алексей никак не ждал такого к себе отношения и несколько опешил.

Третий, что сидел напротив и неострым ножом терзавший кусок мяса в макаронах, поймав его взгляд, не менее серьезно сказал:

— Все, Алексей! Считай, что пропал ты…

Алексей посмотрел на него с недоумением, да и соседи притихли, ожидая новой шутки, а тот серьезно продолжил.

— Ты, наверное, не в курсе, что у нас тут в буфете есть механическая кухарка? Так вот этот суп она готовит. Все по рецепту. Сколько нужно мяса, сколько нужно соли…. Каждая калория на счету и учтена!

— И воспылала она к тебе нешуточной страстью! — влез кто-то, сообразив, к чему клонится разговор и желая прослыть первым остроумцем.

— Аж гайку потеряла! Это намек! У неё гайка — у тебя болтик…

Теперь смеялись все, кто услышал. Подавальщица покраснела хуже свеклы.

Не обращая внимания на соседей — понимал, что эти сейчас все переведут в хохму — Алексей переспросил у подавальщицы. Та смотрела на него большими глазами и молчала.

— Кто у вас там борщ готовит? Человек или машина?

Эта фраза к огорчению подавальщицы все поставила на свои места. Не шутка, не повод для знакомства, а суровая правда. Она моргнула и неуверенно сказала невпопад.

— Наверное…

— Так вы ей гайки получше подкрутите!

Летчик поднялся, озаренный новой идеей.

— А я сейчас вашему заведующему сам гайки подкручу! Где он тут у вас? Я себе чуть зуб не сломал, а он…

Раскаты смеха ударили в высокий потолок. Звонкий, необидный, он летел по залу, заражая все новых и новых большевиков.

Сквозь чуть отодвинутую занавеску на стеклянной двери начальник буфета видел, как взрывы хохота толкают в спину избранного им летчика. Красный, как иx знамя, военлет держал перед собой ложку со злополучной гайкой и спешил к нему. Он явно рассчитывал поругаться, но у буфетчика были совершенно другие планы.

— Ну, ну, ну… — торопил он большевика шепотом. — Ну иди же милый, не останавливайся… Левой, правой, левой, правой…

Шаг, другой, третий… Твердый стук каблуков по паркетному полу.

Апполинарий Петрович едва успел отпрянуть, как дверь распахнулась. Занавески колыхнулись и опали.

— Здравствуйте, Алексей! — облегченно сказал профессор. — Рад вас видеть!

Не успел гость даже подумать о том, откуда завбуфетом знает его имя, как и позабыл то, зачем пришел. Глаза завбуфетом превратились в глубокие колодцы, в которых он растворился без остатка.

Спустя четверть часа Алексей вышел из кабинета, и так и не вернувшись к столу, двинулся к выходу.

…А за стеклянной дверью Апполинарий Петрович тяжело поднялся из кресла и медленно пошел к окну. Солнце за окном старалось во всю, освещая стартовую площадку, на голубом небе редкие мазки облаков медленно двигались не запад, то и дело наползая на шпиль лунной ракеты. В полуверсте от неё стояли аэропланы эскадрильи охраны. Они появились тут вместе с кораблем — большевики охраняли свое детище. Самолеты были для этого, стена вокруг площадки для этого, колючая проволока, патрули. Только это все против чужих. Своих-то что бояться?

Завбуфетом усмехнулся, отхлебнул чаю пополам с коньяком.

Стакан чая он приготовил заранее. Предвкушаемое им зрелище стоило того, чтоб досмотреть его от начала до конца не отвлекаясь на мелочи.

Маленькая фигурка летчика, почти неотличимая от других таких же фигурок, двигавшихся в сторону запретной территории, приблизилась к заветным воротам проходной и скрылась за ними. Уже не надеясь увидеть свою марионетку, он обратил внимание на аэропланы. С одного из них все должно было начаться и им же закончиться.

Ждать пришлось недолго.

Через четверть часа один из них тронулся с места, разгоняясь для старта. Профессор кивнул, соглашаясь сам с собой, что все идет, как и должно. Биплан неслышно стрекоча, мотал екатеринбургский воздух на винт и поднимался в воздух. Финал этого полета был уже предначертан, но об этом знали только двое — красвоенлет за штурвалом и сам профессор. Крутой горкой машина с красными звездами на плоскостях ушла в небо. На мгновение она пропала за облаком, и небо стало первозданно чистым, но мгновение миновало и аэроплан, неспешно поворачиваясь в длинном штопоре, ринулся к земле.

Там, наконец, сообразили, что что-то идет не так. Квакнула и сразу в полный голос заголосила сирена.

— Давайте, давайте, — пробормотал профессор. — Пошевеливаетесь…

Коньяк приятно разливался теплом по телу, бодрил.

Чтобы большевики не собирались делать, они уже опоздали. Итог был один, и все, что они сделают, разве что внесет некоторое разнообразие в происходящее, никак не влияя на запланированную профессором концовку.

Он оказался прав. Большевики попытались отклонить неминуемое.

Между самолетом и ракетой словно вздыбилась земля, выбросив вверх тонкие, почти невидимые щупальца и тут же без перерыва из взлетевших в небо черных цилиндров ударили вниз черные струи тяжелого дыма. Лунник словно окутала непроницаемая стена. Профессор видел, как, она колышется под ветром, но не рассеивается, закрывая летчику обзор.

— Еще промахнется, — обеспокоено подумал он, и летчик словно услышал его мысли.

Аэроплан, не долетев до дымовой стены, взмыл кверху, откладывая атаку. Он высокой свечой нырнул в небо, готовясь повторить попытку. Перевернувшись через крыло, биплан вновь развернулся, выходя на курс атаки.

И тут один из сарайчиков словно взорвался.

Доски, крыша, шифер посыпались вниз.

Словно кокон, выпустивший бабочку, он складывался сам в себя, выпуская наружу какую-то неуклюжую машину, больше всего походившую на приплюснутый броневик без пушки, но с толстой трубой на башенке.

Профессор напрягся. Еще что-то новенькое приготовили большевики, гляди-ка…

Беспокойство царапнуло его, но, увидев скользнувший к земле биплан, он взял себя в руки. Не принадлежащий себе летчик вновь атаковал. Минуту назад закрывавшая ракету дымовая завеса уже не мешала ему видеть цель, а маленькие парашютики, поддерживавшие в воздухе тросы заграждения, медленно перепутываясь между собой, опадали на землю.

С крыльев ударили пулеметные очереди, но это не было главным.

Расстояние между самолетом и ракетой сокращалось, и вот-вот должно было сократиться до нуля. Не надеясь не пулеметы аэроплана, профессор приказал летчику таранить ракету.

Он отхлебнул из стакана, загадав, что следующий глоток чая по-адмиральски он сделает после того, как биплан сольется в любовном экстазе с лунным кораблем. Мысль не успела оформиться в слова, пусть даже и не произнесенные, как перестала быть актуальной.

Несуразный броневик, родившийся из сарайчика, оказался между аэропланом и ракетой, готовясь принять удар на себя. Секунду он выжидал, словно готовясь подпрыгнуть и таранить биплан, но… Эта секунда нехорошо отпечаталась в сознании профессора. Он что-то ощутил, еще не поняв, что именно, а потом из безпушечной башенки навстречу смертнику рванулся ослепительный луч, превративший воздушную машину в грохот и дым.

Он пришел в себя через десяток секунд и поймал себя на том, что продолжает стоять перед окном, держа в одной руке уже пустой стакан, а пальцем другой водит пальцем по стеклу, словно стирает этот поганый корабль с лица земли.

На поле уже метались пожарные машины, под вой сирен и собачий лай они заливали пожар, люди бегали вокруг корабля, что-то делали.

Третья ступенька плана оказалась с трещиной, но оставалось надеяться, что свое дело она сделала.

* * *
Следствие по делу о нападении на корабль началось в тот же день. Не смотря на канун майских праздников, на разбор съехалось начальство, все еще находившееся под впечатлением мысли «а что было бы, если…» Трясли всех. В воздухе отчетливо витала мысль, что за этой попыткой могут последовать и другие. Ужасало большевиков более всего то, что летчик, покушавшийся на лунник, по всем анкетам был своим, то ли крестьянским, то ли пролетарским сыном, комсомольцем, «отличником боевой и политической…». Опорой и надеждой! На кого тогда надеяться, если такие вот подводили?

Профессор собирал слухи и ждал. Должны они были его пригласить на самый верх. Должны! Слишком уж серьезное заворачивалось дело, а очень многие видели, как пилот заходил к нему и чуть не четверть часа находился за закрытыми дверями…

И он не ошибся.

Как человека, который последним говорил с диверсантом, его также вызвали в особый отдел. К этому он приготовился. Баллон-бомбу завернул в бумагу и перевязал бечевкой. Получилась аккуратно и как-то даже многозначительно.

— Что это у вас? — спросил секретарь в приемной, намериваясь отобрать.

— Вещественное доказательство, — отрезал буфетчик, загораживаясь плечом и всем видом своим показывая непреклонность в решении. — Я уж сам вашему начальнику его из рук в руки передам.

А дальше все было делом техники.

Завороженный начальник охраны спецобъекта принял у Апполинария Петровича бомбу, послушно выслушал указания — что, когда и как сделать. Разговору никто не помешал и завбуфетом позволил себе маленькую вольность. Послушный его воле хозяин кабинета, проводил его до дверей и на глазах своего секретаря долго и прочувственно тряс его руку, благодарил.

«Вот и четвертая ступенька позади», — подумал Апполинарий Петрович.

Оставалось дождаться старта корабля и незаметно исчезнуть из этого вертепа. Но большевики чего-то ждали. Корабль стоял, погрузка велась неспешно, и Апполинарий Петрович занервничал. Бомба ждала своего часа, но только она одна знала, когда этот час наступит — сегодня, завтра… И он решил поторопить большевиков.

Старт состоялся через день после того, как люди князя попытались захватить пушки артучилища. Большевики быстро сообразили, что могло бы получиться, если б у нападавших хватило бы сил и намек поняли. Они здраво рассудили, что сейчас кораблю больше опасностей угрожает на земле, чем в космосе и отправились к Луне.

Сутки под светом солнца и прожекторов свозились припасы, оборудование и инструменты — ящики, тюки, коробки. День и ночь, не переставая и не останавливаясь.

Что что-то у них там, за забором, не ладилось. Торопливость оборачивалась неприятностями. Дважды за эти сутки что-то там у них взрывалось, а во второй раз грохнуло так, что приезжала карета скорой помощи. Профессор вспоминал — улыбался. Пустяк вроде, а приятно…

Вечером большевики растащили сараюшки, что понастроили вокруг корабля. На еще светлом от заходящего солнца небе громадный конус смотрелся чем-то вроде недостроенной египетской пирамиды. Пропорции, конечно, были не те, но неуместность такой громадины посреди России резала глаз. Теперь большевики ничего не скрывали. Приехали какие-то люди с киноаппаратом, появилась массовка с флагами и транспарантами. На одном, самом длинном, профессор прочитал «Приветствуем гробовщиков Мирового капитала!»

Он зло ухмыльнулся. Ничего. Время покажет, кто тут кого раньше в гроб положит и песенку споет.

Непривычно быстро, без обожаемых ими речей, большевики разделались с торжественной частью, вокруг корабля закопошился народ и грянул оркестр. Через десяток тактов его звук утонул в грохоте, словно где-то невдалеке загремели барабаны. Еще громче взревели трубы оркестра, вымучивая свой «Интернационал», но постепенно рев нарастал и уже через минуту музыканты разбежались, зажимая уши и роняя инструменты.

— Ничего у них не выйдет, — пробормотал завбуфетом, как заклинание, — ничего…

Со стороны послушать — так очень убедительно это у него прозвучало.

Французская республика. Гренобль. Вокзал. Апрель 1931 года.
…Чтоб попасть в группу, бойцу нужно было удовлетворять двум основным требованиям — знать французский и иметь опыт диверсионной работы. Каждый из семерки прибывший в 6-30 на Гренобльский вокзал удовлетворял обоим требованиям, но вот беда, удовлетворял в разной мере. Двое владели французским как родным, еще двое вполне могли сойти со своим акцентом за эльзасцев, а вот троим оставшимся, язык следовало бы подольше держать за зубами. Понимать-то они что-то понимали, но вот отвечать могли только ударом или выстрелом. Только как без них?

Два лучших гранатометчика и стрелок «от Бога». Командир группы Отто Виллисбюхер, руководитель Бременской городской ячейки СА знал этих людей не более двух недель — группа собиралась не только из членов штурмовых отрядов национал-социалистов, но из «спартаковцев» и даже социал-демократов. Эти трое числились за «красными», но их квалификацию он уже успел оценить и лично настоял на том, что б в группу включили этих троих «безголосых». В конце концов, статься любезничать с французами им возможно и не придется, а вот стрелять да взрывать придется наверняка.

«Все мы немцы, — подумал Отто, — Все хотим счастья Германии и народу, что они, что мы… Хотя что теперь говорить «мы», «они».. Все мы теперь «мы»… Все мы немцы, а что оттенки… Потом разберемся с оттенками».

Народу на вокзале в такую рань было немного, но группа не выделялась — простые рабочие парни, кому вставать в такую рань не привыкать. Только вот Макс больше походил не на пролетария, а на свободного художника — берет, длинный обернутый вокруг горла шарф..

Проходя мимо водокачки он обернулся к товарищам и, похлопав по кирпичной кладке полукруглой пристройки, осклабился. Коллеги заулыбались, и сам Отто не удержался. Еще на подъезде к вокзалу они увидели это гигантский фаллический символ с красным куполом наверху и поспорили, догадались ли французы в своей галльской испорченности обустроить эту замечательную водокачку так, чтоб сходство стало абсолютным. Макс стоял за то, что по-другому и быть не может, что сама суть французов в этом-то и состоит и спор выиграл. Два округлых павильона по обеим сторонам от башни удивительно гармонировали с ней не смотря на то, что оказались покрашенными в разные цвета.

В грузовике, который ждал их на привокзальной площади, Макс бодро напомнил.

— Проигравшие ставят нам с командиром пиво. После того как, разумеется…

Суеверный социал-демократ — пулеметчик постучал по дереву. Никто и не подумал смеяться. Сегодняшним вечером им предстояло рискнуть жизнью и если один верит в это, то, возможно, это поможет и другим.

Точкой сбора группы был домик на краю города. В его подвале лежало оружие, доставленное для них теми, кто занимался подготовкой акции, а в гараже стоял старенький грузовик. Всему этому вечером они должны найти применение.

Оставив товарищей отдыхать и готовиться, Отто вышел в город.

Домик с секретной французской лабораторией, которую им предстояло пощупать сегодня ночью, разделяло не более полутора километров.

Все варианты операции он уже рассмотрел на планах и схемах, но желание увидеть объект штурма «в живую», своими глазами, провести командирскую рекогносцировку, было сильнее его.

Не спеша, он дошел до знакомого по фотографиям забора.

В воротах — хрупких, решетчатых — стояли два солдатика с явным удовольствием наблюдавшими за проходящими дамами. За спинами солдатиков виднелись двух и трех этажные домики, около которых суетились люди в форме и штатском. Именно туда группе нужно попасть сегодня ночью и пошуметь…

Задание показалось ему странным, он бы даже сказал, что это половина задания. Не имелось у него завершающего этапа, гвоздя, но приказ оставался приказом, а им он всегда подчинялся с немецкой аккуратностью. Задача стояла простая — ворваться, и никуда не сворачивая прокатиться по территории, ломая все, что попадало под руку. Больше всего это смахивало, не смотря на обилие запланированной стрельбы, операцию прикрытия.

А он и не возражал. От такой постановки вопроса их шансы остаться в живых только увеличивались. Это ничего… Это даже славно… При таком раскладе всем им наверняка удастся дожить до вечера, а кое-кому и пережить его.

Французская республика. Гренобль. Апрель 1931 года.
…День уже давно сдал позиции ночи. С пятого этажа из окон лучшего номера этой гостиницы мсье Форитир смотрел на звездное небо, на крыши… Странно конечно ехать в свадебное путешествие не к морю, а в Гренобль. Можно было бы в таком случае и в Париже остаться. Там возможно, было бы веселее…

Хотя какое это имеет значение?

Улыбаясь, он затянулся сигаретой, выпустив дым в приоткрытое окно. Они вместе, они рядом. И так вот уже пять дней! Чего еще нужно?

Держась за руки, они сегодня ходили по улицам, с удовольствием разглядывая себя в отражениях витрин. Их счастье пропечатывалось на лицах такими буквами, что даже хмурые, пострадавшие от кризиса горожане, встречая их, несмело улыбались в ответ. Любовь! Тут была настоящая любовь, которую гренобльцы чувствовали как настоящие французы. Он поймал себя на том что и сейчас глупо улыбается, глядя на дальнюю водокачку и с усилием распрямил губы. Кто еще кроме влюбленного может улыбаться, глядя на водокачку? Влюбленный в свою жену…

Он чуть повернул голову, прислушиваясь, как в душе шумит вода.

Она стояла там под горячими струями и те оплетали её дивное тело. Молодой муж судорожно вздохнул. Сигаретный пепел упал на ковер. Рядом стояла откупоренная бутылка вина. Он налил в высокую рюмку молодой виноградный сок и жадно отхлебнул.

Каждый день они вместе и каждую ночь. И так на всю долгую, счастливую жизнь.

Молодой муж сбросил халат и улегся на кровать номера для новобрачных. Шумела вода, он прикрыл глаза и стал вспоминать как у них все случилось в первую ночь..

Когда мадам Форитир вошла к молодому мужу она нашла его спящим. Это её не удивило. Посмотрев на свет откупоренную бутылку, она удовлетворенно кивнула. Достав из-под кровати саквояж, дама быстро переоделась во что-то напоминающее цирковое трико, в котором щеголял мистер Икс из оперетты «Принцесса цирка», пока не сменил его на черный фрак, белую манишку и цилиндр. После этого она поцеловала мужа и, не произведя абсолютно никакого шума, выскользнула в окно.

Через сорок минут мадам Форитир уже лежала на крыше лаборатории, дожидаясь сигнала.

Рядом лежала срезанная решетка вентиляционного люка. Темнота внутри была еще темнее опустившейся на город ночи. Изредка мадам трогала решетку пальцем. Оплавленный металл остывал, и она считала ночные секунды. Товарищи задерживались, а может быть это она поторопилась. Можно было достать часы, но зачем? В любом случае они никак не заменят группу прикрытия…

Бах! Бах!!

Грохот взрывов заставил её выглянуть из-за бортика крыши. Как раз вовремя, чтоб увидеть, как падают внутрь распахнутые ворота, и по ним, сверкая фарами, во двор врывается автомобиль. Мотор подпрыгнул, переехав труп одного из часовых, сбил бампером второго, пытавшегося перезарядить винтовку, и ринулся в глубину двора. Оттуда ударили дружные пулеметные очереди, и звон посыпавшегося стекла.

Все. Можно начинать…

Гибкая, почти невидимая в темноте фигурка под всполошный вой сирены проскользнула вовнутрь короба, начав трудный путь в темноте и тесноте вентиляционной шахты к аппарату профессора Лауни.

Товарищи старались, как могли. Даже сюда, за каменные стены доносился грохот взрывов и частая стрельба.

Упираясь локтями в гладкое железо, она, срезая внутренние решетки, ползла, не заботясь о том, что её кто-нибудь услышит. У всех кто еще оставался в здании сейчас имелись дела поважнее.

Поглядывая вниз, сквозь встречающиеся время от времени решетки, она добралась, наконец, до места, где воздуховод входил в противоположную стену.

Тут было чище и можно было бы без помех путешествовать дальше, хоть до самого подвала, но её цель находилась именно здесь. Свесив голову, девушка огляделась. Лучи мечущегося между зданий лаборатории автомобиля достигали и сюда. Темнота под потоками света раскалывалась и смыкалась, и раскаты стрельбы продолжали бушевать, словно частая гроза, а свет мятущихся фар бросал на стену рогатую тень большого подсвечника. Ей вполне хватало света, чтоб увидеть прямо под собой высокий лабораторный шкаф. Один прыжок и вот онабалансирует на нем. Второй — и она перекатом ушла в тень под стеллажами.

Несколько секунд ночная гостья слушала стрельбу и вопли сирены. Все это происходило за стеной, а на этаже было тихо. По мнению охраны, все главные события происходили сейчас снаружи. Они даже не могли вообразить, как они все ошибались.

За окнами что-то грохнуло. Басовито и грозно, не легкомысленно-гранатно, а основательно и тут же заполыхало пламя. В его свете стало видно, что твориться вокруг.

Всю комнату заполняло оборудование. Шкафы, ящики с циферблатами связывали разнокалиберные провода. Она не стала размениваться на мелочи, а сняв с пояса цилиндрик, «вырастила» из него зеленый лист пламени, рассекла металлический постамент в центре комнаты и ограненный полупрозрачный стержень в витках проволоки. Конструкция затрещала, накренилась, но устояла. Тогда она забежала с другой стороны и слезала восемь толстенных, с руку, болтов. Проволока натянулась, зазвучали как перетянутые струны и начали лопаться. Дзынь, дзынь, дзынь… Потом все зазвенело и затрещало хором и она едва успела отпрыгнуть в сторону, когда это все спутавшееся и сплетенное друг с другом обрушилось на пол, сразу став похожим на куски бревен в рыболовных сетях.

Прочитав маркировку на баллонах, она удовлетворенно кивнула. То, что нужно. Конечно, после того как она тут поработала «ножичком», французам тут нечего будет делать довольно долго, но почему бы это «долго» не продлить еще недели на две? Но сперва… Она быстро осмотрела окна, нашла то, рядом с которым вниз уходила дождевая труба. Металлические штыри держались крепко, и та вполне могла сойти за лестницу. Путь отступления готов.

Сняв с подсвечника одну из свечей, она поставила её в уголок, чтоб свет её не смогли увидеть снаружи. В следующую минуту она отвернула вентили у всех баллонов и полезла на стену.

…Когда она вернулась в гостиницу, молодой муж продолжал крепко спать. Тихонько раздевшись, она улеглась рядом и стараясь не коснуться его невзначай холодной рукой. Закутавшись в одеяло, она уже начала задремывать, как в полуоткрытое окно влетел глухой, ослабленный расстоянием звук взрыва.

— Что?… — вскинулся муж. — Где?…

Звук не повторился, и так и не выйдя из власти сна, мсье Форитир откинулся назад на подушку.

— Ничего, ничего, милый, — тихонько сказала маленькая женщина, глядя поверх его плеча на разгорающееся вдалеке зарево. — Гроза… Ничего страшного.

Орбита Земли. «Лунник-1». Апрель 1931 года.
…До прекращения работы маршевого двигателя Федосей Петрович Малюков сидел в пилотском кресле тихо, как мышь, стиснув зубы, сжав кулаки и с подкатывающим к горлу ощущением, что вот еще минута-другая и — всё… Страх был настолько острым, что когда рев стих и приборы показали, что они получили-таки первую космическую скорость, он стащил шлем и первым делом посмотрел в блестящий бок активатора, ища в шевелюре седые пряди. Кому-кому, а ему-то было понятно, что это не старт, а бегство… Бегство туда, где их не достанет рука затаившихся где-то совсем рядом махровых контрреволюционеров.

Ощущение было мерзким. Их словно в спину вытолкали с планеты. Унизительно, но по-другому не скажешь. Только хуже того унижения бередило душу чувство опасности. Если уж враг подобрался так близко, что от него пришлось удирать, то где гарантия того, что в той неприличной спешке, которая началась после диверсии, не просмотрели там, на Земле что-то важное, что-то жизненно важное для них. Что-то вроде маленькой трещинки в корпусе или подпиленного болта? В таком случае каждый километр пути становился смертельно опасным, ну а их еще предстояло пройти не много ни мало — почти четыреста тысяч только в одну сторону! И беда могла стеречь их на любом из них — ни один из этих километров еще не проходил ни один из советских людей. Это означало, что не имелось у них в этом случае ни своего опыта, ни дельных советчиков. Правда, по слухам, этим же путем уже вроде бы прошли американцы, но это как раз и вопрос — прошли они его или, может быть, недосмотрели чего, недокрутили и летают сейчас в виде кусков и обломков по разным орбитам. Федосей вздохнул.

Пока он размышлял об этом, сверху в поле зрения всплыла голова товарища.

— Что задумался, Федосей Петрович?

— Да вот, задумался, — отозвался Федосей. — Не знаю даже как сказать… Первую космическую мы набрали… Вроде бы вперед теперь нам рвануть полагается, а сердце не лежит…

— А к чему оно у тебя лежит? Может быть, перекусим?

Хороший, конечно совет, подумал Федосей, только душу это никак не успокоит. Он вздохнул тяжело.

— Считаю, что надо корабль осмотреть. Так. На всякий случай… Не будем давать гадам лишнего шанса.

— Думаешь на Земле что-то упустили? — с сомнением сказал Дёготь и сам себе ответил. — Вряд ли…

— Думаю, что мы себя гораздо спокойнее почувствуем, если убедимся в этом лично. Возражения есть?

Он сказал это так, что Деготь понял, что решение командиром принято. Сам Владимир Иванович, как комиссар экспедиции тоже имел некие права, но спорить не стал. Подумав мгновение, вспомнил Ульриха Федоровича и его святую убежденность в везучести Федосея. Может быть не зря у товарища сердце вещует?

— Да какие тут могут быть возражения? Давай, давай делом займемся, хандру твою развеем, да заодно и порядок наведем…

Про порядок он не зря сказал — грузили второпях и много, так что порядок внутри корабля был весьма относительным.

Полдня они исследовали Лунник изнутри, проверяя все, до чего могли добраться, не отвинчивая винтов и гаек. Порядка в корабле это прибавило, да и на душе у Малюкова стало определенно легче. Деготь чувствовал, как оттаивает товарищ. Он свежел лицом, сосущая сердце печаль растворялась в суете мелких действий — поднять, посмотреть, проверить и все вернуть на место.

Когда у Малюкова появилось ощущение уверенности, что внутри проверять более нечего, он с разгону принял решение осмотреть корабль снаружи, чтоб поискать неприятности, прилипшие с другой стороны обшивки. Мнения Дёгтя он не спросил, но тот вполне неодобрительно головой покрутил.

Перед складскими дверями Малюков притормозил, дожидаясь товарища.

Вдвоем, помогая друг другу, они повернули штурвал запора. Металл заскрипел, разъехались створки, из темноты пахнуло прохладой, в которую вплелся запах масла, промерзшего металла и еще чего-то. Щелкнул выключатель и, хотя теплее не стало, темнота рассеялась широкими конусами электрического света, спускавшегося из-под жестяных плафонов вниз, они, казалось, прижимали к полу ряды стеллажей с мешками, баллонами, ящиками.

Чего тут только не было!

Глядя на это богатство, Малюков задержался, ухватившись за комингс.

Все-таки корабль был великоват для двоих, но в этом определенно имелась своя прелесть. Еще не стершаяся из памяти теснота первых профессорских моделей теперь казалась чем-то архаичным, уходящим в прошлое. Федосей вспомнил первый профессорский аппарат, тот, с мотоциклетным седлом и рассмеялся.

Деготь вопросительно наклонил голову.

— Отпустило сердчишко-то?

— Отпустило…, - согласился Федосей Петрович, все еще улыбаясь. — Это я вспомнил, как в первый раз летал. Теснота… Ноги наружу.

— Да уж…, - согласился товарищ. — Слушай… Если действительно полегчало, может и не станем снаружи осматривать? Что-то я …

— Э-э-э, нет, товарищ. Давай уж раз начали, доведем дело до конца. Не забыл как они по нему из пулемета?

Товарищи вплыли в кубатуру склада.

— Берем по два баллона, — напомнил Малюков, отбирая свою долю со стеллажа.

— Не маленький, помню… — несколько раздосадованный упрямством товарища в этом вопросе отозвался коминтерновец. Он ухватил две металлические емкости, в которых спрессованные немалым давлением, ждали их литры воздуха Родины.

Тяжесть в корабле отсутствовала, и они довольно аккуратно доплыли со своим грузом до шлюза.

Новые, кольчатые, словно собранные из входящих друг в друга без зазора колец, скафандры ждали их в нишах рядом с выходным шлюзом. Помогая друг другу, космонавты укрепили на спинах баллоны. Этот запас обеспечивал им около часа парения в безвоздушном пространстве, которые они намеривались потратить исключительно с пользой для дела.

— Что смотрим? — спросил Деготь, перед тем как влезть в скафандр и закончить разговор (радио в скафандрах еще не было — габариты не позволяли).

— Все смотрим. А заплатки — в первую очередь.

Везение все-таки математическая категория и от этого не может быть бесконечным. В «Лунник» попало пять пуль и слесарям стартовой площадки пришлось наложить пять заплаток и полностью заменить один из девятимиллиметровых стальных листов, прикрывавших двигатель со стороны люка. На Земле их проверяли и не нашли недостатков, но то на Земле… У Пространства свои мерки и свой спрос.

Прикрепив себя лерами к скобам на обшивке, они парили над клепаным железом, жестами привлекая внимание друг друга.

Все-таки свердловчане постарались на славу. Заплатки, хоть и выделялись внешним видом, но и только. Сидели как влитые и не одна не «дымила» пеплом, что непременно случилось бы, если б там имелась хоть малейшая трещинка. Они рассмотрели три заваренные пробоины и стали медленно спускаться к заново укрепленному броневому листу, не пропуская по пути ничего интересного.

Звонкий металлический щелчок за спиной заставил Федосея оторвать взгляд от обшивки. В мире безмолвия, которым для них была Вселенная, любой звук мог значить очень много. Дёготь, заметив, что товарищ насторожился, посмотрел на него вопросительно. Лишь спустя пару секунд Федосей сообразил, что это сработал клапан, отключивший опустевший баллон и подключивший второй и он успокаивающе взмахнул рукой, ничего мол страшного…

И тут голова Дегтя за прозрачным ударопрочным стеклом задергалась, словно кто-то взнуздал его как лошадь и стал дергать уздечку, не давая опустить голову. Глаза выпучились, рот то открывался, то закрывался. Руки только что державшиеся за скобу разжались и метнулись к горлу. От резкого движения его оторвало от корабля, и он поплыл, продолжая извиваться, словно насаженный на крючок червяк.

Нет, не как червяк, а скорее как выброшенная на берег рыбина.

«Воздух, — сообразил Федосей. — Что-то с воздухом!»

Он поймал содрогающегося в конвульсиях товарища, подтянул к себе и, заглянув в лицо, убедился, что догадка верна. Тот неслышно кричал, на багрово красном лице белым оскалом выделялся рот.

Не тратя времени, Малюков потащил дергающегося товарища к шлюзу. Это заняло у него меньше минуты, но когда в шлюзе он заглянул в лицо, его товарищ был уже свекольного цвета.

Рукоять вниз и вбок, штурвал против часовой до отказа. Звуков вокруг еще нет, но Федосею кажется, что он слышит надсадный хрип товарища. Рукоятки переключателей вниз и все внимание на стрелку манометра, что прыжками движется к сектору «норма». У товарища хватило самообладания дождаться момента.

Деготь разгерметизировал скафандр и с всхлипом и свистом потянуть в себя воздух.

Федосей ничего не спрашивал, молчал, понимая, что у товарища есть куда как более важное дело чем ответы на дурацкие вопросы.

Свой вопрос он задал только тогда, когда цвет лица более-менее пришел в соответствие с установленным природой для человека.

— Что случилось?

Деготь выбрался из скафандра и только тогда процедил сквозь зубы.

— Не зря сходили.

Федосей не торопил его с ответом — видел, как трясутся руки.

— Одну неисправность нашли. Скафандр неисправен…

Движением, в котором мешались брезгливость и ненависть, Деготь отстегнул баллоны… По тому, как напряглась рука товарища, Федосей почувствовал, что больше всего ему хочется сейчас швырнуть их куда-нибудь в стену, чтоб в осколки, в щепки, в мелкую пыль, чтоб вместе с ними разлетелся, расточился только что пережитой ужас. Но он сдержался. Рука его разжалась и баллоны, медленно вращаясь, повисли в воздухе.

— Вот тебе и прямая польза от бдительности!

Назидательности в голосе Федосея не было вовсе, но Владимир Иванович посмотрел на него как-то криво, словно подозревал в чем-то.

— Ты мне политграмоту не читай, — ответил он, — ты лучше подумай, что вдруг там.

Он кивнул в сторону темного коридора.

— Таких вот половина?

Подумать об этом было страшно, но он взял себя в руки.

— Погоди паниковать-то. Каких это «таких»? Давай разбираться.

Федосей взял из воздуха первый баллон и крутанул венчающий его краник. Скользнув на пару оборотов по резьбе, рукоять в форме пятилепестковой ромашки с толстенькими радиальными лепестками, остановилась. Он потряс баллон, но сообразил, что никакого шипения не услышит — последние капли кислорода отсюда Дёготь высосал еще там, за обшивкой.

А вот кран второго баллона откручиваться не пожелал. Впрочем, и закручиваться тоже. Он вообще оказался декорацией. Федосей крутил его туда-сюда, но все без толку.

— Это другой баллон, — сказал товарищ, внимательно за ним наблюдавший. — Не такой. Посмотри вон где у него шов. У твоего по-другому.

Федосей повернул баллон к свету и убедился, что товарищ прав.

— И вот тут шов лишний, — задумчиво сказал он. — Что они там вообще что ли… Кустари им баллоны делают?

Пока он вертел баллон, свет падал на него с нескольких сторон, и в какой-то момент стало видно, что под слоем краски его надвое разделяет тонкая линия. Словно не кислородный баллон это был, а огромная матрешка.

— А ну-ка!

Федосей повернул одну половинку относительно другой… Нессохшаяся еще краска по шву сместилась, пошла складками и стальной цилиндр распался на две половинки, словно его и впрямь сделали Ярославские кустари.

— Ух ты!

Только вот в отличие от матрешки, внутри него не оказалось второго баллона, а оказался… Деготь негромко кашлянул и прикрыл рот рукой.

— Динамит…

— Фунтов восемь… — Малюков от волнения съехал с метрической системы в царскую архаику. Руки у него мгновенно вспотели. Он не хуже товарища представлял, что такое динамит и догадывался, для чего он тут появился.

— Сейчас как ахнет… — вяло предположил Деготь. Федосей разжал руки. Невесомость. Баллон никуда не упал, а повис в воздухе. Сидеть, и смотреть на плавающую рядом бомбу никаких сил не было.

— Мой скафандр, — седым шепотом сказал Федосей, — быстро… Помоги.

Не то что он думал, что бомба взорвется от звука его голоса, но так было как-то спокойнее.

Норматив для одевания скафандра равнялся четырнадцати секундам. Кое-кто из тех с кем он тренировался на Земле укладывался в двенадцать, но в этот раз Федосей облачился за восемь секунд. Что-то внутри него говорило, что вряд ли бомба взорвется именно сейчас, но доверять этому голосу не хотелось. Перед тем как загерметизироваться он спросил:

— Запомнил, как такая дрянь выглядит?

Деготь кивнул.

— На всю жизнь…

— Если вернусь — второй поищем. А то и третий. Открой шлюз. Я быстро…

Ритмичный стук, с которым из шлюза откачивался воздух, становился все тише, и, наконец, пропал вовсе. Федосей слышал его как стук метронома, вычитающего секунду за секундой из его жизни. Вселенная вновь распахнулась перед ним и бомба в сравнении с ней показалась какой-то… Несолидной что ли. Ему захотелось наподдать ей ногой, словно мальчишке по мячу, но он сдержался. Испытывать судьбу в этом положении не хотелось. Так и не выйдя из шлюза, он вытянул наружу руку и сильно толкнул бомбу вниз подальше от корабля…

После этого они перебрали все баллоны на складе и обшарили все углы.

Если б они что-нибудь нашли, признался Деготь, ему спалось бы гораздо спокойнее, но они не нашли ничего.

СССР. Свердловская пусковая площадка. Май 1931 года.
… Алексей Григорьевич Чердынцев сидел в облаке ледеринового запаха, положив ладонь на стол. Между ладонью и столешницей лежал, холодил руку наградной браунинг, полученный за Перекоп. Так он сидел уже минут десять и раздумывал написать посмертную записку, оправдаться, или застрелиться просто так, без затей. Только этот нерешенный вопрос держал его на этом свете. Так и так стреляться придется. Дело поворачивалось таким образом, что выходило по всему, что он пособник врагов. Прошляпил, профукал…

К земле тянуло ощущение вины за свершившееся. Если бы не потеря бдительности… И он понимал, что сетования «кто ж знал» и «документы были в порядке» никого не утешат. Революционной бдительности никто не отменял, а он сплоховал. Сплоховал!!! Не разглядел у себя под носом классового врага!

В дверь постучали.

— Войдите….

Вошел молодой человек с цепким профессиональным взглядом, от которого холодело внутри.

— Добрый день. Младший сержант ОГПУ Лев Разгон.

Гость достал удостоверение и, не выпуская из рук, раскрыл.

«Вот и все» — подумал завкадрами.

— Хочу поговорить с вами о сотрудниках спецплощадки. Сколько людей вы приняли на работу за последние три месяца?

Кадровик посмотрел на удостоверение и кивнул.

— Присаживайтесь товарищ Разгон. Вину свою признаю полностью. Проглядел.

— Пока о вашей вине разговора нет. Отвечайте на поставленный вопрос.

— Слушаюсь… Коллектив спецплощадки стабилен. Принято всего шесть человек.

— Список, пожалуйста.

На десяток секунд задумавшись, кадровик написал список из шести фамилий и положил его перед чекистом.

Сержант пробежал список одним взглядом, но на одной фамилии задержался, даже наклонился над столом. Воспользовавшись этим, Алексей Григорьевич стянул браунинг со стола. Если что — так сразу тут и прямо сейчас…

— Тут все верно записано? Апполинарий Петрович? — спросил чекист. Он закусил губу и зажмурился, словно мелькнувшая мысль могла ускользнуть со взглядом или со словом.

В голове всплыла ориентировка по отделу о белом гипнотизере фантастической силы. Говорили о нем так, что впору принять его как одну из легенд, но у них в отделе привыкли иметь дело с легендами. Приучил их товарищ Бокий.

— Ну да…

— Где он?

Чекист подобрался. Вскочил и деловито одернул френч.

— На работе, наверное… В буфете.

— В буфете!

Чекист не сказал это и не произнес — воскликнул! Или нет. Даже ахнул. Он уже представил, как вражья рука сыпет ядовитый порошок в котел с гречневой кашей…

— Как вы допустили!

— По направлению, — сказал кадровик. — Как положено… В соответствии с указанием.

Чекист мог бы сказать кое-что о состоянии бдительности на вверенном кадровику участке, но не стал терять времени.

— Оружие есть?

— Есть, — разом осипшим голосом отозвался кадровик. Противоположностью ему отозвался азартный голос чекиста.

— Доставай и за мной!

Слова и, самое главное, тон, вернули завкадрами к жизни. Ему доверяли!

Чекист встал, но, так и не сделав шага, опустился на стул.

— Можно проверить он на работе?

Завкадрами снял телефонную трубку.

— Проходная? Завбуфетом на территорию проходил? Да. Спасибо…

Алексей Григорьевич медленно положил трубку на рычаг.

— На территории.

Разгон решительно поднялся. Сейчас должно было начаться то, что он знал и любил.

— Где буфет?

— Провожу.

Коридор, два поворота…

Около двери они остановились. Кадровик взвесил в ладони наградной браунинг. Пусть уж лучше в бою, чем стреляться…

— Он вооружен?

Чекист достал револьвер. За застекленной дверью, задрапированной тюлем сидел враг. Матерый вражина, какого голыми руками не взять.

— Вооружен. Только не так, как вы думаете.

Он присел и осторожно заглянул в щель.

— Он не наган в кармане прячет, а пулемет в башке… — шепотом сказал он. — В глаза ему не смотреть. Что говорить будет — стараться не слушать. Про себя можете таблицу умножения повторять или «Интернационал». Ясно?

Завкадрами кивнул.

Ничего он не понимал.

— Это не по вашим зубам враг.

Вошли без стука, просто распахнув дверь. Хозяин стоял к ним спиной. Он смотрел в полуоткрытое окно, и рядом стояла бочка. В кабинете пахло пивом.

— Апполинарий Петрович?

Мог бы и не задавать вопроса — кадровик кивал за него, и столько вдруг появилось на кадровом лице свирепой радости, что чекист облегченно рассмеялся. Верно он почувствовал, что свой в доску товарищ! Ни в чем не замешанный!

— Не поворачивайтесь, гражданин.

Это «гражданин» сразу все сказало Апполинарию Петровичу.

— А почему «гражданин»?

Он все-таки начал поворачиваться, но голос предупредил его.

— Я выстрелю. Мне ваши гипнотические штучки известны.

— Какие штучки? Я уверен, что это недоразумение.

— Органы разберутся, — злорадно отозвался товарищ Чердынцев от двери.

— Разберемся, разберемся, — подтвердил чекист.

— Я буду жаловаться! Вон ему!

Лев стремительно опустил глаза, стараясь глядеть при этом боком, чтоб видеть движение, но не взгляд. Он был уверен, что нет у этой гадины оружия, да и оно не нужно такому… Только вот не учел враг, что пришли к нему не простые люди, а такие же специалисты, знающие как поступать в такой ситуации.

Как Тезей, сражающийся с Медузой, смотрел в свой зеркальный щит, так и Лев стал смотреть в стекло шкафа, в котором отражалась вся комната. Завбуфетом прыгнул к столу, открыл ящик, и невольно подчиняясь не выучке, а проклятому инстинкту, Лев обернулся, и они все-таки встретились взглядами.

— Руки! — крикнул чекист, но опоздал.

Мир вокруг дрогнул, поплыл, превращаясь во что-то зыбкое, нереальное… Завкадрами смотрел на буфетчика, вытаращив глаза, и ствол пистолета в его руке ходил ходуном. К такому он вряд ли готовился, а вот Льва готовили к такому… Но не в ТАКОМУ!

Младший сержант еще держался за ускользающее сознание, когда увидел, как друг-кадровик поднимает свой браунинг. На его лице сейчас читался такой ужас, которого там не было бы, встреться он с приведением в собственном кабинете. Руки не слушались головы и творили что хотели, точнее, что хотел враг. Лев застонал. Его-то руки пока слушались и он, уворачиваясь от направленного на него ствола присел, и сам выстрелил. Просто так. В никуда. От отчаяния.

Грохот словно разорвал мир перед ним. Пуля рикошетом от стены ударила в другую стенку, и оттуда посыпались книги, посуда… Враг шарахнулся, теряя контроль, а он стрелял, стрелял и пули с визгом носились по комнате, впиваясь в мебель, в посуду, оставляя в стеклах звездчатые дыры, и каждый выстрел словно сбрасывал петлю с горла и повязку с глаз. Кто-то рядом закричал, но и это не остановило Льва. Он стрелял, пока в барабане оставались патроны. Только после того, как курок дважды впустую щелкнул, он остановился.

Морок сгинул и беляк, откуда-то из-под стола пролаял:

— Все! Сдаюсь! Всё! Всё! Всё!

Над столом, словно заячьи уши, показались ладони. Лев смотрел на них поверх мушки. Потом боком к нему оттуда вылез и сам завбуфетом.

Ничего героического в нем не было. Он воздел руки, еще выше, сделал шаг вперед, к лежащему на полу кадровику, что шипел от боли, держась за простреленную руку.

— Назад! — зло крикнул Лев. Не хватало еще того, чтоб беляк заложником обзавелся. — Лицом к стене. Молчать!

Беляк послушно сделал шаг назад, наткнулся на бочку и, картинно взмахнув руками, канул в неё….

Лев помнил, что бочка закрыта. Он знал, что за эти две минуты ничего не могло измениться, но в тоже время на его глазах человек пропал, сгинул и пивной запах даже усилился. Глаза его обманывали! Но он готов был к этому повороту. А вот кадровик — нет.

— Где он? Куда? — спросил с пола кадровик.- …м-м-м-мать!!!

Лев не ответил. Он, откинув барабан, дрожащими пальцами он совал туда патроны. Понимая, что проигрывает, что уже проиграл, зарычал:

— Стреляй! Стреляй! Чего ждешь?!

Уже навидавшийся всякого кадровик даже не стал переспрашивать. Первые пули резонно пришлись в бочку, и оттуда ударило запахом солода и хмеля. Остальные он расстрелял так, словно серебром открещивался от нечистой силы. Когда патроны кончились они несколько секунд стояли неподвижно, ожидая ответного удара, но ничего не произошло. Враг не наносил удар. Это значило, что врага рядом не было…

Подскочив к разбитому окну, Лев закричал:

— Держите завбуфетом!

Но…. Не было внизу никого — ни друзей, ни врагов….

Убитая наповал бочка истекала пивом, запах кружил голову, под ногами хлюпало «Венское»…

И ничего более.

Глава 7

Окололунная орбита. «Лунник-1». Май 1931 года.
К Луне они приблизились через сутки. Расчеты не подвели, и, сближаясь с сумасшедшей скоростью со спутником Земли, люди разглядывали его в телескоп. Блекло-желтая поверхность казалась знакомой, словно страница из астрономического атласа, но важнее Луны были те, кто должен был ждать их на её орбите.

Они меняли друг друга у окуляров, но без толку.

— Неужели не долетели? — сказал Федосей.

— Нет. Если профессор к их кораблю руку приложил, то тут они где-то. Просто пока не видим. Иголка в стоге сена заметнее.

— А если и дальше не увидим?

— Что ты нервничаешь? Все ведь предусмотрено.

Дёготь посмотрел на товарища внимательнее.

— Или у тебя опять предчувствие?

Тот покачал головой.

— Ну тогда давай с аппаратурой разбираться, а то потом некогда будет.

Окололунная орбита. «Вигвам-1». Май 1931 года.
…Бардак! Кругом бардак!

Жизнь казалась бригадному генералу Воленбергу-Пихотскому более мрачной, чем она была на самом деле. Верно умными людьми подмечено — хуже нет ждать да догонять. На их долю выпало «ждать».

«Вигвам» наматывал круги вокруг Луны, а его команда болталась без дела. Причем болталась в самом прямом смысле этого слова. Подчиненные, свободные от вахт, пузырями носились по отсекам шалея от безделья. И ничего с этим поделать было нельзя.

При отдании чести старшим офицерам их закручивало волчками, пуская по вовсе уж невероятным траекториям, а по команде «стройся» будущие завоеватели лунных просторов, образовывали какой-то невообразимый рой с ним самим в середке. Он считал, что все это было не столько следствием невесомости, сколько следствием царившего на борту ощущения сиесты.

«Бардак, разложение, а там глядишь и революция!» — мизантропировал бригадный генерал.

На земле все было бы проще и проблему восстановления дисциплины он решил бы легко. Час строевой с полной выкладкой, да чтоб с песней, да потом стрельбы, да полоса препятствий с обязательной грязной лужей в конце… А тут? Ни грязи, ни места, ни веса…

Генерал вздохнул. До Луны бы поскорее добраться. Хоть одна шестая тяжести, а все-таки, какая-никакая, а тяжесть. Да и реальный враг у людей появится — большевики.

А может быть и нет. Кто её знает эту Луну?

Все ведь внове, все в первый раз…

В который раз он подумал, что Земной опыт тут не годился, что нужно как-то выходить из положения, что-то придумывать…

Что-то новое, принципиально новое..

Перед человечеством вдруг открылся целый мир, целое непаханое поле. Тут и штатским было над чем подумать, а уж военным-то и подавно — ничего ведь нет. Совсем ничего.

Новый род войск родился, а ни уставов, ни ритуалов, ни стратегии с тактикой… Космическая пехота неизбежно должна будет обрасти всем этим и еще многим другим, что пока просто не приходило в голову. И кому это все создавать? Им и создавать! Нет больше практиков, а от яйцеголовых помощи в этих вопросах ждать не приходилось. Но ведь и сами что-то можем!

Решили ведь проблему передачи команды. Казалось бы простой вопрос. На земле только крикни, и все тебя услышат, а без воздуха? Без атмосферы?

Конечно не они первые. Человечество уже кое-что изобрело в этой области, но, примерив все эти придумки на космическую пехоту, генерал остался недоволен.

Язык глухонемых и флажную военно-морскую азбуку он отмел сразу. С их помощью можно было бы обменяться любой информацией, но генерал знал, что некогда им там будет семафорить друг другу и размахивать флажками. Передать полную информацию можно было бы и голосом, если прислонить шлем к шлему, но это требовало времени.

Решение он все же нашел. Под его руководством разработали систему жестов, с помощью которых, может быть философы и не решились бы дискутировать об отвлеченных понятиях, но передать команду от солдата к солдату — вполне. Этот паллиатив устроил всех и вполне заменял офицерский свисток, по команде которого нужно было идти в атаку.

Но вопрос подбора способов поддержания дисциплины все еще оставался не решенным. Ничего сравнимого по убедительности с силой марш-броска по пересеченной местности придумать не удавалось.

— Майор! Как вы думаете, что может заменить строевую подготовку в условиях невесомости и отсутствия места?

Майор молча кивнул в сторону отсека, откуда доносился монотонный голос, выкрикивавший слово за словом и звук рассекаемого воздуха, словно там нерегулярно включались вентиляторы.

Прикрепившись к стенам эластичными жгутами, бойцы слаженно взмахивали руками, отрабатывая сигналы взаимодействия. Инструктор, сверяясь с таблицей, командовал:

— Вперед. Опасность слева. Ко мне. Рассредоточится. Прекратить движение…

А притянутые к стенам астронавты переводил команды на язык жестов. С минуту генерал наблюдал за подчиненными. Люди старались. В отсеке пахло терпким мужским потом.

Это, конечно было лучше, чем ничего, но до марш-броска по пересеченной местности все же не дотягивало. Он так и сказал майору.

— Тесновато, конечно, — согласился тот. — Марш-бросок тут никак не устроишь. Так ведь и не рассчитывал никто, что будет как-то иначе. У Колумба, насколько я помню, с дисциплиной тоже было не все в порядке, и он применял телесные наказания. Мы ведь тоже своего рода колумбы. Точнее Колумб у нас мистер Линдберг, а мы его команда…

Майор был, похоже, глуп, и слишком восторжен и словоохотлив. Такому только перед газетчиками выступать. Бригадному генералу последние два качества в людях не нравились, но тут приходилось терпеть. Майор наверняка был чьим-то родственником. Только он пока не разузнал чьим.

Когда все благополучно завершится, скорее всего, именно он станет лицом экспедиции. Вон лицо-то какое — породистое, чистое, подбородок волевой. На висках — седина, намекающая на тяжелые испытания. Такие лица всем нравятся, особенно газетчикам.

И язык хорошо подвешен. Обо всем готов говорить на любую тему и сколько угодно. Все знает, чего не коснись и что нужно и чего не нужно. Попугай, а не человек. Он не стал слушать дальше.

— Нет уж. Пусть мистер Линдберг порет свою команду, а нам надо что-то придумать… — бригадный генерал с легкой завистью посмотрел на механиков, ковыряющихся в стене. Люди хоть и без громких званий, но зато явно были при деле вон, даже ругаются от азарта. А у его людей, да и у него самого дел пока не было.

— Мы — пассажиры. Нахлебники… Не принайтованный груз, как выражаются моряки.

— Не соглашусь с вами господин бригадный генерал.

Голос майора одновременно был и тверд и деликатен. Правильный голос.

— Не груз. Мы — фронтир человечества! — торжественно сказал он. — Где мы — там граница цивилизованного мира или, если хотите, интересов Человечества!

— Фронтир — это пока они, те кто делом занимается. А мы в лучшем случае все-таки пассажиры.

— Пока да, но вскоре…

— А у Колумба были пассажиры?

Майор пожал плечами.

— Насколько я помню — нет.

— Вот видите, у Колумба работы хватало на всех. У каждого было дело.

Майор улыбнулся.

— А, по-моему, нам этому следует только радоваться…

Несколько часов назад генерал, чтоб команда не расслаблялась, объявил «пожарную тревогу» и… Лучше бы он её не объявлял. Такого позорища он давно не видел. То, что произошло трудно даже описать. Он нахмурился, подумав, что майор имеет ввиду недавнее безобразие, но тот имел ввиду другое.

— Это славно, что мы летим и летим спокойно. Ни штормов, ни бунтов, ни недостатка воды… Воздух вон…

Подумайте только о том, как пахло у них в кубриках после нескольких месяцев плавания — тухлой водой, ворванью, гнилой рыбой и водорослями!

— Условия у нас лучше, конечно… — согласился генерал, смягчившись. О пожарной тревоге действительно лучше забыть. Точнее засунуть воспоминания подальше, до возвращения на Землю. Смотреть на неё действительно было неприятно. Взрослые, проверенные люди, ответственные, а со стороны посмотреть — игра в песочнице. Беспомощность и растерянность.

— И люди у нас лучше, — убежденно поддержал майор. — Вы представляете, господин генерал с кем пришлось плыть мистеру Колумбу? Подумайте о грубых тупых средневековых моряках, без идеалов, без внутренних принципов!

«Точно, — подумал генерал — Это он на мне речь для журналистов обкатывает».

— Грубые люди, ни в грош не ставящие веру своего капитана в открытие Нового Света! У них свои интересы, скотские, низменные. Таким, что круглая Земля, что квадратная. Не то, что у нас! Люди — один к одному! Гражданское мужество, образование у каждого!

Майор оживился от пришедшей мысли. Этот поворот темы только что пришел ему в голову. Эту мысль следовало обыграть.

— Вы чувствуйте, господин генерал, что получается? С Колумбом плыли подонки общества, а с нами — сливки! Лучшие сыны Америки!

Майор оседлал идею и готов был говорить и об этом, но генерал охладил его пыл.

— Поменьше восторгов, майор, поменьше восторгов… Работа покажет какие мы. Колумб плыл в неизвестность, но добрался до Америки и вернулся. Посмотрим, на что способны мы.

— Я думаю, что наше открытие ничуть не меньше. Колумб, как уверяют современные историки, знал куда плыл. Моряки Старого Света знали, что где-то за морем есть земля. До неё оставалось только доплыть. Так что он плыл не открывать, а присваивать, все что найдет. Всю ту землю, где еще не ступала нога белого человека.

Он примолк, паузой добавляя значительности своим словам.

— Мы тоже знаем куда летим и знаем, что там еще не ступал нога ни одного землянина.

Воленберг-Пихотский промолчал, ибо не знал что сказать. Энтузиазм майора был неподдельный, до влаги в глазах.

— Единственное, что меня гнетет, — признался майор, взяв себя в руки, — что формально первыми на Луне высадятся большевики.

— Да… Но тут ничего не поделаешь. Этот приоритет мелкая плата за спасение западной цивилизации.

— Понимаю… А все-таки…

— Какой смысл обсуждать приказы, майор? Приказы не обсуждаются, а выполняются. Кстати, вам не кажется, что пахнет виски?

— Виски?

Майор принюхался.

— Откуда тут виски?

— Я полагаю из бутылки.

Генерал еще раз понюхал воздух, теперь уже с удовольствием.

* * *
…Конечно, во всей стране царил сухой закон.

Страна скрипела зубами, но как-то перемогалась.

«Вигвам» был частью САСШ и значит, все законы родной страны действовали на его борту с неукоснительностью часового механизма, но и без этого спиртное на «Вигваме» запрещено было категорически. Ни под каким видом! Перед стартом сам мистер Годдард, вместе с кем-то запакованным в медицинский халат, рассказал экипажу о том, что современная наука не знает, как может подействовать виски на человеческий организм полностью лишенный тяготения или угнетенный ослабленным лунным.

Очень неубедительно выступил, кстати, по мнению Тома Порриджа, первого лейтенанта комической пехоты.

К концу его выступления он точно знал, что оказался впереди не только американской, но и возможно, мировой науки. Он-то доподлинно знал, что виски при отсутствии веса действует на организм рядового американца также как и на Земле. Сперва легкая эйфория, потом ощущение всемогущества, потом….

Тут, правда, мистер Годдард попал в точку. Все это было так, но если только не перебрать норму. Если норма перебиралась, то было также плохо, как и при нормальной тяжести. Но это должно быть был закон Вселенского масштаба, протестовать против которого, значило посягать на самые основы Вселенной.

Да и еще одна сложность имелась, о которой мистер Годдард не сказал почему-то — пользоваться традиционной посудой как то: стаканами и бутылками на орбите было невозможно.

Похоже, что мистеру ученому не поверил не только он, но и новички, что взлетели в первый раз, тоже отнеслись к предостережениям наплевательски.

Лишним подтверждением этой идеи было происходящее в отсеке.

Капля виски, словно огромная коричневая жемчужина, величиной с кулак, висела в воздухе, поднятая в воздух мастерством американских ученых и Джейкоб Франкс вертелся вокруг неё, пытаясь то выпить, то засунуть её назад в бутылку «Джек Дэниэлс», что летала где-то неподалеку.

Пока у него не получалось ни одно ни другое.

Огромная коричневая капля, в которой отражались озабоченные лица астронавтов, медленно колтыхаясь, передвигалась от малейших движений воздуха. Укротить её пробовали уже многие.

Они пробовали решить задачу, присосавшись к капле вытянутыми трубочкой губами, но тщетно. Несколько лиц уже покрывала тонкая пленка из виски и десятки капель поменьше носились в воздухе, подобно метеоритам. Все понимали, что вечно эти попытки продолжаться не могут — придут старшие офицеры и все…

Том, смотрел на все это несколько свысока и думал, что вот в этом и есть разница между космическим волком и тем, кто себя таковым по наивности и без всякого основания считает. Нарастили себе мускулы, обзавелись дипломами, а по существу дети малые. Пора было прекращать все это.

Из кармана он достал трубочку. Не соломинку, как у какого-нибудь миллионера, выпивающего свой аперитив, или что они там такое пьют перед обедом, а невинный кусочек оплетки электрического кабеля. Чистый, промытый техническим спиртом еще на Земле.

— Ну-ка, ребята…

Тома в команде уважали. Все знали, что он один из немногих, кто участвовал во всех космических предприятиях САСШ. Он оставался и единственным из американцев, кто побывал в плену у большевиков и вырвался оттуда. Осторожно подплыв к ртутно-подрагивающей капле, герой вставил в неё трубочку…

И тут вошел бригадный генерал.

Увлеченные действом астронавты не обратили внимание и с минуту он не без удовольствия наблюдал, как Том борется с виски. Майор не уловившей деликатности момента из-за генеральского плеча крикнул:

— Прекратить! Смирно!

Как уже бывало не раз, не разобрался майор в ситуации. Это даже как-то примерило генерала с его характером. Оказывается и у идеальных майоров есть свои недостатки.

— Что тут происходит?

Поймав повеселевший взгляд генерала, Том бодро отрапортовал:

— Ликвидируем последствия разлития неизвестной жидкости, господин бригадный генерал.

— Ага… — начал, было, майор, но генерал опередил его.

— Неизвестная жидкость?

— Да, господин генерал!

Он облизал губы, проверяя вкус.

— Судя по всему что-то техническое.

Майор все-таки сообразил промолчать.

— Техническое?

Генерал принюхался. Запах, конечно, ни чем не спутаешь. Если у кого-то из этих ребят протащил сюда фотоаппарат, то лучше рекламы для виски не придумаешь. «Заоблачный вкус..» или «Неземной…». Кто-то разбогатеет.

— Продолжайте, первый лейтенант. Когда закончите — отдыхайте. От вахт на сегодня я вас освободил. Идемте, майор. Кстати, давайте-ка, проверим наблюдателей.

Двухчасовые вахты тасовали наблюдателей как карты в колоде. Чтоб наверняка не упустить большевиков вахты организовали парные. Один человек смотрел за пространством, а второй в тридцатикратный бинокуляр за поверхностью Луны. Иногда генерал и сам прикладывался к нему, обозревая желто-серые поля и гадая, что и где там нашли большевики, но Луна не делилась секретам.

Колумб, первому узревшему Новый Свет, обещал какие-то деньги. Тут ставки были выше, и вместо денег первый, заметивший большевиков, мог рассчитывать на повышение в чине.

Когда офицеры вышли, за их спинами пронесся всеобщий вздох облегчения.

— Вот они славные люди, достойные спутники современного Колумба! — с уважительно иронией заметил генерал. — Умны, находчивы! Точно сливки нашего общества!

Майор не успел ответить — по кораблю пронесся крик.

— Господин генерал! Господин генерал! Есть! Нашли!

Чрез минуту Воленберг-Пихотский уже наблюдал большевистский корабль «а натюрель». Как оказалось, большевики нашлись сами по себе, без каких-то особенных усилий. Они уже стояли на грунте, и не заметить их было трудно — от ракеты то и дело отлетали светящиеся шары, разноцветные вспышки более всего напоминали иллюминацию. Склонившись над бинокуляром, бригадный генерал удивился:

— Что это такое?

Что это такое майор разобрал даже без бинокуляра.

— Сигнальные ракеты.

— Кому они там могут сигналить?

— Пьяные, — авторитетно объяснил Том, прикрывая рот ладошкой. Слегка оглушенный событиями и виски, он последовал за генералом и майором, считая своим долгом участвовать во всем, что происходило. Майор, уже сообразивший, что Том из числа генеральских любимчиков смотрел на его присутствие сквозь пальцы.

— Наверняка у них какой-нибудь праздник, имени своей революции, вот и палят. Празднуют.

— Что можно праздновать на Луне?

— Если б там были американцы, я подумал бы, что сегодня четвертое июля.

— А какое сегодня?

— Пятое мая.

— Что русские могут праздновать на Луне пятого мая?

Генерал попытался вспомнить, что такого случилось у большевиков в это день и, не вспомнив, с недоумением, но требовательно посмотрел на майора. Всезнайка, прикрыв глаза, что-то крутил в голове.

«Неужели вспомнит?»- подумал генерал. Тот не подвел командира. Вспомнил.

— День рождения Карла Маркса! — сказал он уверенно. — Пятое мая.

Когда на следующем витке сверились с Лунным атласом, оказалось, что коммунисты сели в районе кратера Риччоли.

— У меня сосед по фамилии Риччоли есть! — сообщил Том. — Ты смотри, куда эти итальянцы добрались! До самой Луны! Он, верно и не знает, что его именем половину Луны назвали!

Поскольку ни один из начальников к разговору не присоединился, Том еще немного подумал.

— А вот интересно, — сказал наконец он. — Если эти большевики возьмут переименуют этот… Эти горы. Это как, будет считаться или нет?

Бригадный генерал нехорошо усмехнулся.

— Думаю ваш сосед, Том, может быть спокоен. Даже если они там чего-нибудь и переименуют, не думаю, что кто-нибудь об этом узнает…

Луна. Окрестности кратера Риччоли. Май 1931 года.
Если что и можно было бы назвать везением, так это то, что ущелье выводило их почти к большевистскому кораблю. Его еще не было видно отсюда — загораживали скалы, но все знали, что он там.

Все остальное — не везение, а выучка, дисциплина и мощная американская техника. Ну и конечно пилотское мастерство мистера Линдберга, посадившего свой корабль чуть не на голову большевикам.По прикидке бригадного генерала до них оставалось пройти не более полутора миль. По космическим меркам, берущим в расчет даже не сотни миль, а миллионы, это ли не мастерство? Правда, оставшееся микроскопическое расстояние ему нужно преодолеть своими ногами, но просить большего от пилота значило гневить Судьбу.

«Дойдем, — подумал генерал — Так или иначе, а дойдем!»

Все-таки идти предстояло по тверди и в известном направлении, а не нестись не в пустоте неизвестно куда.

Настроение на борту царило бодрое. Тут, наверное все сложилось — и слабая сила тяжести, позволявшая совершать невообразимо длинные скачки и неизбежные разговоры золоте, якобы найденном большевиками. Так что подгонять никого не пришлось. Кто должен был спуститься — спустился без всяких понуканий и теперь на генеральских глазах осваивался с Луной.

Когда Воленберг-Пихотский спустился на грунт там уже стояли все, кого ему предстояло вести к большевикам. На «Вигваме» оставалось только экипаж. Он и не подумал оставлять охрану — зачем? Кому придет в голову нападать тут на них?

— Стройся!

Команда вырвалась сама собой, по привычке. Генерал чертыхнулся. Тут кричи не кричи, а все равно никто ничего не услышит. Дальше стекла шлема звуку лететь некуда. Что ж, перейдем на другой язык. Резкий взмах руки и плавное движение кистью разровняли этот муравейник, согласно земной традиции построив людей в две шеренги.

Смирно, конечно никто не встал. Все это больше напоминало подводный мир. Не пестротой и богатством жизни, а безмолвием. В абсолютной тишине строй покачивался, словно не люди тут стояли, а стена водорослей под приливным течением.

На фоне далеких гор строй людей в скафандрах смотрелся диковато, но генерал, вспомнил слова майора о фронтире и испытал неожиданный восторг, осознав, что воистину нет предела американской предприимчивости, что они, тут стоящие, только авангард Человечества, лучшие люди Америки пришли сюда, чтоб сделать мир Земли более спокойным. Тут в сотнях тысячах миль от родного дома им выпало защитить американские интересы, интересы всего мира, интересы свободного предпринимательства, черт побери! Неощутимо возникло желание передать свое настроение бойцам, сказать речь, что ли, но он только вздохнул. Какие тут речи? Или он от майора заразился?

Указав рукой, направление генерал двинулся вперед. Нужно было держаться настороже. Кроме лунных неприятностей, о которых предупреждали яйцеголовые, тут уже водились большевики.

Недооценить противника и на старинном театре военных действий всегда было чревато огромными неприятностями, а чем все может кончиться тут, где все враждебно человеку? Бог бережет только бережёных. Так что не глотку драть нужно, а по сторонам смотреть и впитывать, впитывать опыт, которого не имелось ни у одной армии мира.

Первая ошибка яйцеголовых обнаружилась сразу — лунная почва оказалась вполне сносной. Ноги не проваливались в неё по колено, как предрекали некоторые горе-ученые, а вполне сносно держала. Пыль, конечно, также имелась, но скалы и камни составляли тут основу пейзажа.

Он оглянулся. «Вигвам» пропал за поворотом.

Обогнав колонну, генерал взлетел на дсятиметровую глыбу. Ярко-алые носы опять появились перед глазами, а впереди, изрезанный четкими тенями, простирался широкий проход. То тут, то там поперек него лежали камни — от маленьких, с мяч для регби, до огромных, поболее той глыбы, на которой он стоял.

Солнце уже склонялось к горизонту и тени верхних скал наискось перегораживали ущелье. Там под этой темнотой могло быть все, что угодно.

Колонна не получив команды остановиться не спеша подползала к нему.

Солдаты двигались короткими прыжками. Толчок обеими ногами, полет, приземление и снова толчок …

— Зайчики, — пробормотал генерал и улыбнулся. Тридцать четыре зайчишки, словно тридцать четыре мягкие детские игрушки спешили по очень взрослым делам.

Оттолкнувшись от камня, он перелетел на валун в десятке ярдов впереди. Поймав себя на желании прыгать дальше, остановился. Эйфория от открывшихся возможностей могла сыграть плохую шутку. Сломать ногу или того хуже шею тут пара пустяков.

Вовремя! Прямо на его глазах от склона оторвалось несколько огромных глыб и неправдоподобно плавно и медленно покатились вниз.

Об этом яйцеголовые его тоже предупреждали, правда кто мог представить себе масштаб? Размером камни превосходили легковой автомобиль. Даже мелочь, что шлейфом сопровождала их, размерами превосходила хороший бочонок.

И все это — в полной тишине.

В этом мире даже трагедия разрушения оставалась беззвучной. Тут не было ветра и воды — этих главных разрушителей земли, но их с успехом заменяли Солнце и космический холод. Камни скатились ярдах в двухстах перед ними. Колонна встала, глядя как глыбы, большие и маленькие, прокатываются мимо и прямо на глазах пропадают, проваливаясь в буквальном смысле сквозь землю.

Жестом генерал отправил вперед разведку.

Два человека медленно пошли вперед и двигались, пока не провалился куда-то. Он вдруг стал короче, а с того места, где он стоял, вверх удалил фонтан пыли, словно взорвалась мина. Опять без грохота, без осколочного визга.

Кто бывал в Йеллоустонском заповеднике и случайно попадал под гейзер, мог представить себе, что это такое. Второй, подав знак остановиться, бросился на выручку. Пыль висела в воздухе, мешая наблюдать за авангардом, но уже через минуту стало ясно, что в завязавшейся беззвучной борьбе победили люди. Один вытащил другого на грунт и призывно замахал рукой, разрешая движение. Генерал первым подобрался к ним, присмотрелся..

Почва тут была ощутимо светлее, и иногда по ней пробегало что-то вроде ряби. Словно под слоем грунта что-то двигалось, и это движение проявлялось на поверхности. Из привычных аналогий более всего это походило на болото или какой-то песчаный омут, если такие существуют.

Генерал опустился на корточки. О таком яйцеголовые тоже не предупреждали. Он подумал об этом даже с удовольствием. У природы хватило мозгов создать нечто, что не укладывалось в головах земных умников, не так давно задиравшими перед ним носы.

Присевший рядом майор поднялся, отряхнув руки.

— Разрешите, господин генерал?

Голос в шлем проникал негромкий, но уверенный. Майор знал, что хотел.

Для яйцеголовых тут имелся повод начать исследования феномена и недели через две, разобраться, что тут к чему, но для военного человека все это было не более чем препятствием, которое не исследовать следовало, а преодолевать.

Воленберг-Пихотский кивнул.

Им следовало не размышлять, а торопиться. Маловероятно, но теоретически возможно, что большевики заметили их, а значит у них могут сдать нервы и они не дожидаясь их визита рванут назад… Вот будет обидно. Да и золото потом ищи… Что-то, кстати, не видно обещанных золотых россыпей.

Тем временем знаком попросив всех отойти, майор бросил в ленивую рябь камень. Точно попасть не получилось, но отскочив от валуна, кусок породы все же коснулся аномалии и беззвучно пропал с глаз. Второй камень майор бросил дальше, туда, где грунт приобретал уже ставший привычным сероватый оттенок. Там лежали камни и ничего не двигалось. Непривычно плавно, словно бабочка, камень перелетел странную зону, ударился о луну и, как ни в чем не бывало, покатился.

Генерал оглянулся.

Соединившись по двое-трое, бойцы обсуждали первую лунную загадку. Потянись оттуда чьи-нибудь зловещие щупальца никто и не удивился бы.

Приноравливаясь, майор несколько раз согнул-разогнул колени и оттолкнувшись от края твердой земли взлетел вверх. Только прыгнул он не вперед, а в бок. По плавной параболе он долетел до боковой стенки и где-то на уровне третьего этажа и, оттолкнувшись от неё, изменил направление движения. Словно теннисный мячик, отскочивший от стенки, он перелетел шевелящуюся пыль и приземлился на обе ноги. С запасом приземлился. Под ногами вспухло пыльное облачко — и всё…

Упершись руками в нависающий каменный карниз, он несколько раз топнул. Грунт держал. Тогда он подал знак «Делай как я» и начался цирк. Люди прыгали через преграду с отскоком от стены и без него, последние насмотревшись, что вытворяют их товарищи, попробовали прыгать с переворотом через себя, но генерал это быстро прекратил. Слава Богу, все обошлось.

Сложнее всего пришлось с носилками.

Ящики, что тащили на трех носилках, принялись перекидывать по одному со всей аккуратностью, следя, чтоб с ними ничего не случилось. Двое с одной стороны бросали ящик, а выстроившееся в шеренгу их товарищи на той стороне ловили, не давая тому коснуться грунта.

Генерал перебрался последним, испытывая гордость за своих людей и за себя. Сложности, не предусмотренные на Земле, они преодолели самостоятельно. И успешно!

Первыми большевистский корабль, как и полагается, увидели разведчики.

Ущелье закончилось выходом на край кратера. Сжимавшие людей с двух сторон каменные волны расступились, дав место огромному, до горизонта, ровному полю. Там не было скал, только небольшие камни и корабль, похожий не то на стог сена, не то на пирамиду. Вероятности, что большевики их увидят, почти не существовало. Даже если те и заметили их посадку, вряд ли они могли предположить, что к ним заявятся незваные гости.

Генерал смотрел на пейзаж несколько разочарованно. Обещанных груд золота и алмазов тут не имелось. Да и никакой деятельности вокруг корабля также не заметить не удалось. Ему приходилось бывать на приисках, и он представлял, что это такое, но тут ничего подобного не нашлось. Подумав, что это все-таки не Земля и тут все может быть совсем по-другому он дал команду на боевое развертывание.

Подчиняясь командам, астронавты начали собирать то, что везли сюда с Земли и тащили по Луне. Ящики аккуратно ставились друг на друга, полозья заходили в пазы, соединяя отдельные части портативного аппарата профессора Тесла в работоспособную конструкцию. Работали споро.

Как и задумывалось, четыре ящика составленные рядом стали основанием пирамиды. На них вторым рядом еще три, а потом два. А уж на них — окруженный черным блестящим, как стекло чехлом, похожий на небольшой телескоп — ствол излучателя. Маленькая пирамида напротив большой пирамиды. Красиво!

Теперь осталось только соблюсти формальности.

— Майор. Остаётесь за старшего.

Майор козырнул, поднеся ладонь к стеклу шлема. Опасности генерал не ощущал. Все теперь казалось простым и очевидным, что странно даже предполагать, что большевики отклонят его предложение. Какими бы упертыми они не оказались они не могут не согласиться с ним. Все-таки в любой идеологии есть грань, которую переходить не следует. Разные люди проводят её в разных местах своих принципов, но и у самх принципиальных эта линия проходит рядом с осознанием ценности собственной жизни. Если и бывают в этом вопросе исключения, то только среди умалишенных.

Сперва он шел, аккуратно смотря под ноги и отмечая, что тут уже успели наследить, а потом внимание его переключилось на корабль.

С каждым шагом тот становился все больше и больше. Он загораживал горы, загораживал звезды, но человек его уже не боялся. За его спиной дремала в профессорских ящиках иная сила, способная и мягко уговаривать и диктовать условия.

Генерал поднял камень. Пришла мысль, что ему не хватает пращи, и что сейчас он похож на юного Давида, вышедшего против закованного в железо Голиафа. Подумав мельком, как у большевиков сейчас глаза от удивления полезут, генерал улыбнулся и застучал в стену большевистского корабля….

Луна. «Лунник-1». Май 1931 года.
— Стучат.

— Ну вот и дождались. Конец безделью.

Деготь потянулся и стал разминать затекшую шею.

— Кто пойдет?

— Я и пойду. А ты к аппарату.

— Хлеб-соль берешь?

— Ага. И расшитый петухами скафандр. Раствор луча проверь. Не сбился ли.

Владимир Иванович пренебрежительно хмыкнул.

— Это у меня-то?

Луна. Окрестности кратера Риччоли. Май 1931 года.
Генералу не представлялось возможным, чтоб большевики не ответили бы и не вышли. Конечно, все могло быть, но не верилось в это. Какими бы зашоренными фанатиками они бы не были, но должно же было остаться у них самое человеческое из всех чувств — любопытство. Он представил, как повел бы себя в этой ситуации и признал, что дверь наверняка бы открыл. Или хотя бы нос высунул, даже если б в этот момент читал Карла Маркса. Гость не ошибся. Минут через пять люк вдвинулся внутрь и отошел в сторону.

Несколько секунд он и появившийся в люке человек смотрели друг на друга, но генерал быстр опомнился. Его баллоны наполовину опустошились и затягивать переговоры никакой нужды не было. Большевик сделал приглашающий жест внутрь, но генерал отрицательно покачал рукой и поманил русского к себе. Тот осторожно спустился и прикоснулся своим шлемом к его.

— Слушаю вас мистер, — на неплохом английском сказал он.

— Бригадный генерал американской космической пехоты Воленберг-Пихотский.

Он отдал честь и вопросительно посмотрел в глаза, ожидая ответного представления.

— Руководитель Первой Советской лунной экспедиции Федосей Малюков.

Генерал с иронией посмотрел на своего визави — надо же какое легкомыслие со стороны красных, а потом помрачнел. Ему стало немного не по себе.

— А какое-нибудь воинское звание у вас есть?

— Думаю, что нет, — действительно подумав, ответил Федосей, не стремясь раскрывать свою биографию первому встречному на Луне человеку. — А это имеет значение?

— Для меня — да…

— Почему? — Федосей заинтересованно посмотрел на гостя. Тот, покусав нижнюю губу, ответил.

— Я собирался говорить с вами как военный с военным и предложить почетную капитуляцию, а вот теперь даже не знаю… Если вы штатский, то в наших отношениях кое-что изменится…

— Ну, разумеется, — согласился Федосей — мы сугубо гражданская научная экспедиция. Геологи мы. А кстати, почему капитуляция? Разве СССР и САСШ воюют? Ничего об этом не слышал… Мы три дня как с Земли, так там тоже об этом не знают…

— Нет. Войны нет, но капитулировать вам все-таки придется.

— Вы пират? — удивился большевик. Бригадный генерал видел, что большевик явно потешается.

— Прекратите валять дурака, господин большевик. Мы знаем цель вашей так называемой «научной» экспедиции!

Генерал постарался, чтоб большевик услышал, в какие огромные кавычки он заключил слово «научная».

— Мы, к вашему сведению, тут не только от лица САСШ, но от всего свободного мира!

Большевик ничего не ответил и генерал немного успокоился.

— Мы предлагаем вам сотрудничество. Вы показываете, где золото, а мы забираем вас с собой, на Землю. В Америку.

— А сами мы…

Он покачал головой.

— И не пытайтесь. По соседству сидят мои люди и у них в руках оружие, которое вскроет ваш корабль как жестянку.

— Хорошо, что предупредили, — озабоченно сказал Федосей.

— Кроме того, позволяем вам взять с собой по килограмму золота для личного пользования. Даже по два килограмма!

— У меня встречное предложение, — сказал большевик не раздумывая. — Вы принимаете участие в ряде наших научных экспериментов. Сугубо гражданских, разумеется, а после этого мы отдаем вам все золото, что обнаружите в окрестностях, столько, сколько сумеете увезти. У вас ведь тут где-то корабль?

Генерал рассмеялся. Правда в смехе имелась изрядная доля раздражения.

— Что говорить. Ваше предложение щедрее моего, но боюсь оно невыполнимо.

— Чем богаты… — пожал плечами большевик.

— Если вы не пойдете на мои условия, — продолжил генерал — будет только хуже. Мы уничтожим ваш корабль. У нас есть чем.

— Ну, хорошо, хорошо, мы подумаем…

Похоже, этот русский держал его за сумасшедшего.

Генерал достаточно разбирался в людях, чтоб почувствовать, что его слова цели не достигли. Не испугался большевик. Смерть в пустоте не могла быть нестрашной, а значит, он просто не поверил ему.

Когда тот уже повернулся спиной, Воленберг-Пихотский деликатно постучал по ней кулаком. Тот обернулся. В его глазах страха и впрямь не обнаружилось, только что-то вроде ехидства.

— Я не хотел бы, что вы восприняли меня как мелкого шантажиста, — как мог более учтиво сказал бригадный генерал. — Хотел бы подтвердить свои угрозы небольшой демонстрацией.

Большевик заинтересованно наклонил голову.

— Посмотрите во-о-н туда.

Шагах в двухстах от них стояла скала, высотой, конечно, поменьше небоскреба, но все же внушающая высотой уважение. Примерно ярдов семьдесят.

— Вряд ли ваш корабль крепче этой скалы…

— Да куда уж нам… — согласился большевик.

— Ну, тогда смотрите…

Воленберг-Пихотский отошел на пару шагов, чтоб его не перепутали с большевиком, и резко взмахнул рукой.

Как работает установка на Земле, генерал наблюдал — тонкий яркий луч, потом оглушительный треск и — победа. Но в пустоте все оказалось по-другому. Точнее никак. После его жеста ничего не изменилось в мире. Через десяток секунд большевик спросил.

— Ну и что?

И тут получилось!

Как раз в этот момент верхушка скалы медленно и беззвучно, как в кошмаре отделилась от камня и, подскакивая, покатилась вниз. После того, как она ударилась о поверхность, люди почувствовали сотрясение почвы.

— Ну вот как-то так… Убедились?

Срезанный кусок еще жил какой-то своей жизнью — ворочался, словно засыпающий зверь, и, похоже, даже взрыкивал во сне.

— Все-таки вы пират, — печально сказал большевик.

— Да какая разница? — Повеселев от этой грусти, ответил бригадный генерал. — Все равно мы тут выше земных законов.

— Ну, не скажите…

— Да я больше и не собираюсь. Все, что нужно я вам уже сказал. Сдаетесь?

— Экий вы быстрый… Подумать-то надо. Я ведь не один… Хотя бы сутки.

— Час. Через час, если вы не выйдете из корабля, мы его ополовиним. Так что в ваших интересах стать богаче на два килограмма золота, а не беднее на одну душу.

Луна. «Лунник-1». Май 1931 года.
…Новые гости Луны суетились около своих ящиков. Через линзы бинокля и стекло иллюминатора они выглядели немного расплывчатыми, но энергичными.

— Интересную штуку они собой привезли… Видал, как они скалу резанули?

— Видел… Мощная штуковина. Такую ведь и танк можно поставить?

— Можно, думаю… Сколько у нас времени?

— Ну, минут тридцать есть. Только давай до самого края доводить не будем. Мало ли там у кого нервы не выдержат, или часы спешат…

Американцы свою технику испробовали, и теперь очередь была за ними. Только для аппарата Кажинского, что стоял на «Луннике» не скала была нужна, а люди. Федосей уже успел опробовать его на себе, и все вроде вышло, но кто знает? Может быть тут, на Луне, раз на раз не приходится.

— Готов?

— Готов!

— Хорошо стоят. Компактно.

— Лучом всех захватим?

— Там парочка далеко стоит.

— Ничего. Будем надеяться, что они сообразят и присоединятся.

Не отрывая глаз от бинокля, Федосей объявил:

— Начинаем серию опытов по обузданию космических пиратов. Давай!

Аппарат тихонечко загудел, маскируя домашним почти мурлыканьем излучаемую в пространство мощь.

В секунду все изменилось. Суета у американских ящиков стихла. Пираты, повинуясь неслышной команде, сгруппировались и замерли в кривом каре.

— Отставшие есть? — спросил Деготь. Ему ничего не было видно из-за пульта.

— Да. Двое… Погоди… Идут! Идут, солдатики!

Эти, оставшиеся людьми астронавты, наверняка ничего не понимали, но товарищи построились и они уверенные, что просто не увидели команды, поспешили к ним. Едва они вошли в зону действия, как желание что-то делать или думать у них пропало. Федосей улыбнулся.

— Ты чего это лыбишься как кот на сметану?

— Ты, Владимир Иванович, на себе эту штуку ведь не пробовал?

Федосей не спрашивал, а просто хотел подтверждения.

— Нет. Но если нужно…

— Да нет, не нужно… Я о другом. Тут под лучом испытываешь…

Малюков замолчал, подбирая нужное слово. За стеклом иллюминатора маршировали американцы, и шаг каждого был шагом одного тела, одной большой души, единой в своем порыве добраться до «Лунника» и встать рядом. Федосей очень хорошо понимал, что они сейчас чувствуют.

— Экстаз подчинения. Точно, экстаз. Вождя нет, но ты знаешь, что он где-то рядом и ты точно понимаешь его волю.

— Опасная штука, — посерьезнев сказал Дёготь.

— Да нет, ничего… Если, конечно, с умом распорядиться.

Глава 8

САСШ. Аламагордо. Май 1931 года.
После старта «Вигвама» профессор не стал задерживаться во Флориде.

Неуютно ему стало на космодроме. Что-то давило, в голове звучали чужие голоса, временами мутилось сознание. Он догадывался, отголосками чего были эти ощущения, но ничего поделать не мог.

То, что произошло на большевистской орбитальной станции, основательно выбило его из колеи. Теперь он ждал появления своего двойника, понимая, что тот никуда не делся из него, что немец остался в нем, и что в любую минуту он может вылезти из него и тогда…

Что тогда произойдет, он не знал. Вполне мог его внутренний немец рвануть на ракете в Советскую Россию.

То, что с ним происходило, для удобства и успокоения нервов Владимир Валентинович назвал «мерцанием сознания». Ведь неизвестное и непонятное пугает нас больше, чем что-либо другое, и если дать этому неизвестному название, как-то классифицировать его, оно становится менее страшным.

Избегая давать двойнику возможность сбежать в СССР, профессор покинул Окичоби, и приехал в Аламагордо, к великому сербу, моля Бога, чтоб ипостась его за это время не поменялась.

То ли молитвы дошли куда нужно, то ли нервное напряжение сказалось, но всю дорогу он держался в рамках одной личности и не пытался выброситься из вагона.

А вот стоило ему приехать во Флориду, как последствия экспериментов с психикой, за возможность наблюдать за которыми его добрый гений Апполинарий Петрович без сомнения отдал бы и руку и ногу, проявились во всем блеске.

Через три дня по приезде он уснул русским, а проснулся немцем. Вот так вот попросту. Уснул одним — проснулся другим.

Едва открыв глаза, он ощутил себя немецким профессором Вохербрумом, непонятно как тут очутившимся. Русский профессор болтался где-то на дне сознания, шевеля плавниками, словно снулая рыба. Слава Богу и немец растерялся.

Цепляясь разумом за предметы обстановки, его русской ипостаси удалось кое-как вернуть себе память о себе настоящем, но на это потребовалось не меньше часа, да и после этого его пол дня перекашивало на немецкий. Это повторилось и на следующую ночь, и потом, и потом… С тех пор он взял за правило писать себе утреннему записку, в которой объяснил и напоминал о реальном положении дел. Так, на всякий случай.

Младший брат смерти внушал ему теперь ужас и отвращение.

Сон становился реальной смертью для той, которая засыпала. Сон становился самоубийством. Сны, словно снежная лавина, погребали его под собой, и кто выберется из-под неё, не знал никто.

Эти нелепые, козлиные прыжки сознания продолжались уже неделю. Его сознание представлялось ему, кем бы он ни был, частичками калейдоскопа, у которого, слава Богу, имелось только два узора — русский и немецкий, но профессор не терял надежды, что все же все станет на свои места. Немец раствориться в нем и пропадет.

Только это, почему-то не происходило.

Ничего он не мог поделать со своей головой.

То, что в ней завелось, не удалось залить и водкой. Он попробовал, это исконно русское средство от всех душевных болезней, но вышло только хуже. Потревоженная вторжением алкоголя психика обиделась таким похмельем, что Владимир Валентинович зарекся повторять.

В противовес этому он попробовал утомительные прогулки и длительный сон. Тоже не помогло. Кошмары стали только разнообразнее.

В первый же день после прогулки к холмам он нырнул в какой-то тупой сон, где, ощущая себя немецким коммунистом, отбивался алебардой в каких-то заросших кустами роскошных, вроде Римских, развалинах, от разукрашенных птичьими перьями каннибалов. Все тут было как в хорошем бреду — звуки, запахи, даже логика. Каннибалами предводительствовал не кто-нибудь, а огромный негр с лицом и голосом Антона Ивановича Деникина.

Время от времени этот кошмарный персонаж являлся перед ним лично, пытался поразить огромным топором и пел первый куплет Интернационала на немецком языке. Явно насмешничал.

Потом были еще разные глупости, но и в них он оставался самим собой. Во всяком случае, кем-то одним — немцем или русским.

А вот сегодня дело стало совсем плохо.

Он лежал, выплывая из ужаса, отыскивая глазами то, к чему можно было бы прикрепить свое сознание, к чему-то, что не подведет, не изменится…

Что-то непонятное происходило с ним, непонятное и страшное.

— Так и спятить можно, — пробормотал он, оглядывая серую от предутреннего света комнату. — Или я уже спятил?

На всякий случай нашарил заготовленную с вечера записку, прочитал. Слава Богу, тут все осталось, как было вчера вечером. Русским лег и русским проснулся.

Да и в комнате за ночь ничего не изменилось. Все оставалось на своих местах. Висела тягостная тишина и шевелилась занавеска около раскрытого окна, но все-таки что-то было не так. Выходит, вовсе дошло до крайности. Все, что было «до» было цветочками. Ягодки созрели нынче ночью.

Профессор почувствовал, что ныне его разум перешел какую-то незримую черту. Если раньше сны и были странными, но в них он точно знал, кто есть кто, то сегодня…

Сегодняшний сон стоял наособицу. Это был сон-спор.

…По его ощущению этот спор длился уже не одну вечность, просто он забывал, что случилось раньше, в прошлые разы. Внутри жила неколебимая уверенность в том, что сто, тысячу раз они уже сходились в этом споре, со своим противником и, он уже знал все вопросы, которые будут заданы, и ответы, какие последуют на них, но это ничего не меняло. Они должны были провести еще один раунд. Память не оставила подробностей прошлых разговоров, но в этот раз…

Его полемический противник менял обличья, сбрасывал личины. Он, то обзаводился цилиндром и бобровой шубой, то все это непонятным образом превращалось в невзрачный пиджачишко на косоворотке, но это ничего не меняло.

— Вы, красные, жестоки! Неоправданно жестоки! Вы видели разрушенные усадьбы? Зачем рушить то, что построено людьми и для людей? Вы детей убиваете!

Слушая голос оппонента, он угадывал в нем что-то знакомое.

Бобровая шуба и цилиндр искренне возмущались. Глядя на них, он отчего-то испытывал удовольствие и раздражение, живя одновременно двумя эмоциями.

— Вы хотите сказать, что на их месте поступили бы иначе? — иронично спросила косоворотка. В знакомом голосе мелькнула издевка. Она увидела, как дернулось лицо бобровой шубы. Такое знакомое лицо!

— Думаю, что вам тяжело было бы оказаться на их месте. Это ведь не ваших, а моих предков меньше ста лет назад продавали как рабов — оптом и в розницу. Не вас, а их и их прадедов такие как вы давили налогами поборами. Их жизненный опыт подсказывает им наилучший, наипростейший выход из положения — разрушить, все, что вам дорого, чтоб вам некуда было возвращаться. А убивают…

Он очень жестко улыбнулся.

— Убивают потому, что вы — враги и ваши дети — дети врагов, и дети ваших детей…

— Они — дети!!!

— Пока ваш отец изучал арифметику и играл в солдатиков, ваш дед жал соки из моего деда и моего отца. Потом ваш отец вырос и стал жать соки из моего отца и меня, а вы тоже изучали арифметику и играли в солдатиков… И если б Революция не изменила этот заведенный порядок вещей, то все это повторилось бы и с моими детьми.… Мы враги, что бы вы себе не придумали.

— Но мы все — русские люди…

— Да. Только я из тех русских людей, которых продавали, а вы — из тех, кто продавал и покупал.

Сон крутился как беличье колесо, из которого не было выхода. В голове уживались сразу две правды. И оттого что их было две ни та ни другая не казались ложными.

В эту секунду профессор сообразил, что у него в этом сне нет противника. Обоими персонажами — и шубой и косовороткой — был он сам. Он понял это и ужаснулся. Этот вал ужаса и заставил его проснуться.

В это мгновение перехода из одной реальности в другую, он с ужасающей отчетливостью понял, понял, что никакого перехода не произошло. Теперь он не один. Теперь он — сразу двое. Второй уже никуда не пропадет, и все время будет ждать мгновения, чтоб захватить это тело.

Одно, доставшееся двоим.

САСШ. Окрестности Аламагордо. Май 1931 года.
…Пока двигались к границе, товарищ Лацис постоянно слышал за спиной бормотание Игната Веселейгляди.

— Граница… Это они границей называют… Точно. Ни стыда ни совести у буржуев… Как еще язык у них поворачивается так это называть. Выдумали чего…

Мало того, что он ворчал, он еще ворчал на русском языке, а слышать русскую речь на границе САСШ и Мексики любому было бы удивительно. Хотя… Кому тут слушать?

Из темноты веяло сухой пылью. Солнце днями в этих местах пекло немилосердно, да и ночь не радовала прохладой. Так что кроме них никого тут и быть не могло.

— Прекрати, — все-таки сказал командир, сплюнув скрипевшую на зубах пыль. — Демаскируешь…

Вообще-то прав был товарищ, как не посмотри. Границей это даже в насмешку назвать было нельзя. Ничего тут от настоящей границы и не имелось. Ни контрольно-следовой полосы, ни колючки, хотя бы в одну нитку, ни собак, ни пограничников… Игнат, сам в недавнем прошлом пограничник-дальневосточник, не с чужих слов знал, что такое граница. Так что удивляла его эта межа между САСШ и Мексикой до невозможности. Да и не межа даже, а так… Провел кто-то ногой в пыли черту и — все…

Ну не мог он никак себе представить, как такая огромная страна не удосуживается охранять себя от врагов.

Как бы то ни было, границу они миновали легко и также легко добрались до Аламагордо. Там места начинались, более-менее цивилизованные, обжитые — городки, фермы…

Местность оказалась вовсе не безлюдной. То тут, то там попадались следы, а время от времени и сами люди… От них уходили, едва заслышав. Двигались с осторожностью, ночевали, где придется и как получится. Гарантированно скрытое от людей место в окрестностях города можно было отыскать только в горах. Далековато, да и неудобно, но где еще прятаться?

Кто-то, может быть, и возмутился бы — как это прятаться? Кому? Спецгруппе ОГПУ, карающему мечу пролетарской революции? Только товарищ Лацис считал по-другому. Орать во весь голос и по-петушиному наскакивать на мировой капитал было непрофессионально. А профессионализм в его работе сводился для товарища Лациса к четырем словам «появился — сделал дело — исчез». Так он поступал всегда, также собирался поступить и в этот раз.

До комплекса зданий Теславских лабораторий было километра три, но домики и ангары хорошо просматривались в полевой бинокль.

— Ни охраны, ничего… Заходи — бери что хочешь… — Традиционно ворчал Веселейгляди, водя оптикой по горизонту. — Это ж как они тут? Это ж как живут люди? Ни забора, ни калитки… Спецобъект называется…

Научный городок и впрямь представлялся легкой добычей. Двух — трех этажные здания с огромными окнами, белые ангары и асфальтированные дорожки от одного до другого и зеленые кусты, и цветы с тропическими ароматами. Где-то там, среди этих веселых игрушечных домиков и стояла страшная игрушка профессора Тесла. Её еще, правда, предстояло найти.

И сломать.

Сломать так, чтоб в ближайшие две недели её не смог бы починить и сам Господь Бог.

А как пахнут цветы в городке, они уже знали.

Первые два дня спецгруппа приходила в городок ночами, обследовали его, а утром, до рассвета, возвращались к себе. Тут даже не скажешь — сопутствовала им удача или нет. С одной стороны — их не обнаружили, что было замечательно, а с другой стороны они и сами ничего не нашли, что никак не радовало.

Правда, теперь они могли точно сказать, где нет этого чертова устройства. Не обследованными остались три корпуса… Ближайшей ночью они планировали осмотреть хотя бы два из трех, а если повезет — то и закончить операцию. Даже если для этого придется брать языка.

САСШ. Аламагордо. Май 1931 года.
…А профессор стал бояться ночей.

Теперь, чтоб оттянуть неприятный, но неизбежный момент, он литрами пил черный кофе и допоздна бродил по лабораториям. Только это не помогало. Чужое сознание пробивало его как короткое замыкание в плохо изолированных проводах. Иногда несколько раз в день, а уж после сна — обязательно.

Рано или поздно сон его настигал и тогда…

В это утро он проснулся немцем.

Прочитав записку, которую традиционно писал себе каждый день, пожал плечами и сунул её в карман. Там таких уже лежало с десяток. Он не выбрасывал их, собирал. В одном кармане лежали написанные по-русски в другом — по-немецки.

Память русского профессора никуда из него не делась, но он ощущал её как прочитанную и не особенно хорошо запомненную книгу. Вроде что-то такое когда-то было, но… Мир вокруг доказывал свою реальность звуками и запахами, а память пряталась где-то на задах.

Теперь оказываясь в шкуре немца, он постоянно думал — что делать? Как вернуться?

Ощущение сотворенного собственными руками предательства бередило душу. Взрыв на Свердловской пусковой площадке, попытка подставить своих товарищей… Он помнил все это и стыдился. Мало того, он и тут делал все, чтоб повредить людям и стране, которая дала ему возможность завершить его космический проект, все то, что не получилось в Германии. Надо было думать о будущем, о возвращении.

Но как?

Как добраться в СССР? Своим аппаратом? Тем, на котором сбежал? Легко сказать!

Дважды он собирался поехать Окичоби, но оба раза на утро немца вытеснял русский, и все оставалось по-старому. И в этот раз все будет так же.

Люди вокруг видели все несуразности, но он молчал и не просил помощи. Он стал сторониться людей. На его странности окружающие внимания уже не обращали. Просто к тем странностям, о каких американцы уже знали, добавилась еще одна — мизантропия..

За привычки бродить ночами по городку, его за глаза называли тенью отца Гамлета. С ним вежливо здоровались и также вежливо прощались. Он вяло реагировал, стараясь реже попадаться на глаза сотрудникам Тесла, да и самому великому сербу. Облегчало положение, что у того дел было невпроворот. Мистер Вандербильт наконец-то выделил деньги и в лаборатории спешно строился новый аппарат.

Вот и сегодня, дотерпев до вечера, он, досадуя, что нет смысла садиться в поезд — все одно утром русский вернет его назад — традиционно вышел побродить по городку, но побродить тенью литературного героя ему не дали. Кто-то ухватил его за горло и уложил на лабораторный пол.

— Кто такой? Чего бродишь?

Вопрос задали по-английски, но этот английский был нечист и профессор, запинаясь от волнения, ответил по-немецки.

— Их бин дойче коммунист!

— Ну-ка, ну-ка… Что он там про коммунистов сказал? — подозрительно спросил Веселейгляди.

— Говорит, что немецкий коммунист.

Услышав русскую речь, профессор с облегчением прохрипел.

— Так вы советские, товарищи. Слава Богу!

Те должно быть тоже обрадовались, но виду не подали.

— А ну-ка, немецкий коммунист… Третий куплет «Интернационала», быстро…

— Горло отпустите, — просипел профессор.

Его чуть отпустили, и он пошептал:

Лишь мы, работники всемирной
Великой армии труда,
Владеть землёй имеем право,
Но паразиты — никогда!
И если гром великий грянет
Над сворой псов и палачей, —
Для нас всё так же солнце станет
Сиять огнём своих лучей.
Резо и Игнат переглянулись. Партбилет этот фрукт с собой не носил, что понятно, но и третий куплет Интернационала кое-что говорил. Найти человека, который в американской глубинке просто так взял да и выучил пролетарский гимн, было еще менее вероятным, чем повстречать настоящего коммуниста.

— Правильно. Когда выучил?

— Я работал в СССР.

— Где?

— Свердловская пусковая площадка. Лично знаю первых космонавтов…

Он схватил их за руки, как хватаются за веревку или соломину. Это был шанс! Вот они люди будущего! Они дадут знать товарищам и его вытащат отсюда.

— Найдите товарищей Малюкова и Дёгтя и передайте им, что тут профессор Вохербрум…

От волнения его заколотило крупной дрожью.

Договорить он не успел. Речь прервалась, глаза полезли из орбит.

— Флягу… — шепотом приказал товарищ Лацис.

Глоток спирта все поставил на свои места. Профессор прекратил трястись, глаза вернулись в орбиты и даже порозовел, вроде.

— Кто… Что случилось?

— Ну, так что тут делает немецкий коммунист? — вопросом на вопрос ответил товарищ Лацис.

Профессор тяжело молчал, переводя взгляд с одного на другого, потом выдавил из себя.

— У вас свое задание, у меня свое… Не маленькие, понимать должны… Что вам тут нужно?

— Совет. Где-то тут есть установка. Лучевое оружие. Знаете где?

Поочередно оглядев каждого из четверки, он, наконец, кивнул.

— А-а-а-а, понятно. Покажу… Помогите подняться…

Ему помогли.

— Где мы?

Они не засмеялись только потому, что выглядела их находка очень непрезентабельно. Её шатало, и новые товарищи прислонили профессора к стене.

— Ну это вам лучше знать..

Профессор медленно провел головой из стороны в сторону, читая таблички на дверях. Прикрыв глаза, несколько секунд стоял, покачиваясь, словно перемогал какую-то слабость.

— Нам в здание напротив, в левое крыло. Второй этаж.

Тяжело переставляя ноги, он пошел, слыша позади себя осторожные шаги посланцев из страны Советов.

Внизу, в вестибюле никого не было. Да и кому там быть в три часа ночи? Сквозь вращающиеся двери они вышли в темноту. Фонари, освещавшие дорожки, не помешали им незаметно перебраться через дорогу. Чувствуя настороженное дыхание за спиной, профессор отпер двери и вошел. Кто-то за спиной лязгнул опасным металлом.

— Спокойнее… сказал он сопровождающим. — Обычно тут никого нет… Нам теперь налево. Зал в торце здания….

Через три десятка шагов подошли к металлической двери лаборатории. Один из советских поковырялся в замке каким-то крючком, и та распахнулась. Поставить сигнализацию на неё никому не пришло в голову.

Профессор, словно экскурсовод, прошелся, показывая, где тут что… Трансформаторы, система наведения, калибровщик, поворотный стол…

Товарищ Лацис смотрел внимательно, слушал пояснения. Аппарат не очень походил на рисунки французского аппарата, но общий вид не оставлял сомнений, функции устройства выполняли одинаковые.

Все вроде бы так, но рождало это все у него какое-то тягостное недоумение. Слова «грозное оружие» и то, что он видел перед собой, никак не связывалось воедино. Вместо грозной чистоты, присущей мощному оружию тут во всем сквозила какая-то небрежность, недоделанность… Разруха… Висели провода, стояли какие-то коробки. То там, то тут лежали на козлах катушки бронированного кабеля. Ведра какие-то. И уж совсем лишней смотрелась в комнате кувалда с грязной, захватанной ручкой.

— Что это вы нам показали? Какой-то он недоделанный…

— Так ведь ремонтируют его, — ответил профессор сквозь зевок. — Пять дней как авария случилась… Чувствуете как гарью пахнет?

Товарищ Лацис потянул носом. Точно! В воздухе висел запах какого-то химического смрада.

— Сильно горело?

— Не знаю, не видел. Наверное, если до сих пор несет…

— Так он не работает? — уточнил Резо. В его голосе мелькнуло разочарование.

— Пока нет.

— Это, считай, мы без дела остались? — Спросил Веселейгляди. — Зря, выходит, ехали?

Товарищ Лацис не согласился.

— Ты, Игнат, забыл, что нет такой сломанной вещи, которую нельзя сломать еще раз. Давайте-ка займись.

Товарищ Лацис давал указания, а сам краем глаза держал в поле зрения случайного помощника. Тот стоял безучастно и без прежнего блеска в глазах смотрел, как они расправляются с оборудованием, которое хоть и не работало, но зато выглядело работоспособным.

— У вас взрывчатка есть? — неожиданно спросил он.

— А вам зачем?

— Подорвать бы это… Видите крыша хлипкая какая?

Он показал рукой.

— Все это рухнет сюда и не разобрать потом.

— Дельная мысль, — одобрил товарищ Лацис и без того знавший как поступить. Сзади подошел Резо.

— Кончили, командир…

Товарищ Лацис огляделся. Точно. Беспорядка тут ощутимо прибавилось. Что раньше было разломанным, теперь казалось порубленным. К запаху горелой химии прибавился запах оплавленного металла. Но он и не собирался на этом останавливаться.

— Готовьте подрыв.

Он повернулся к профессору.

— Ну, а с вами, что делать будем?

— Со мной?

Помощник задумался буквально на секунду.

— Понимаю ваше недоверие и одобряю его. Вам, думаю, гораздо спокойнее будет, если я с вами до взрыва побуду? Так что если хотите, могу вас отвезти туда, куда вам нужно… У меня есть автомобиль…

«Кем бы он ни был, — подумал товарищ Лацис, — после взрыва это уже не будет иметь значения… А пока пусть будет подальше от бикфордовых шнуров».

— Хорошо, — согласился он. — Мы принимаем ваше предложение. Где ваш автомобиль?

* * *
…Профессор вывез их за город… Машину он вел спокойно, что-то насвистывая. Они успели отъехать километра на два, когда у них за спиной загрохотало, и половину неба озарила вспышка.

— Ну вот и все…

Зарево поднялось, но быстро опало. Товарищ Лацис хлопнул дверцей, выбравшись наружу. Следом без команды вылезли и его товарищи.

— Спасибо за помощь, профессор…

— Товарищ профессор, — поправил его нежданный помощник. — Когда вернетесь на Родину, передайте привет товарищам Дегтю и Малюкову.

Он улыбнулся, но как-то странно, словно растеряно.

— Скажите им, что помню нашу последнюю встречу на «Знамени Революции» и надеюсь увидеться еще раз.

— Передам по инстанции, — серьезно сказал товарищ Лацис, прикладывая ладонь к козырьку. — Обязательно. Удачи вам тут в вашем нелегком деле…

Когда большевики скрылись в темноте, профессор Кравченко вздохнул с облегчением. Стараясь не суетиться, он развернул машину и, не торопясь, поехал назад. Торопиться было уже некуда, да и незачем.

Городок к его возвращению походил на разворошенный муравейник — люди, пожарные машины, оцепление. Как и ожидалось, никто ничего не понимал. Объехав все это профессор убедился, что правое крыло лаборатории практически не пострадало, так, несколько выбитых стекол, и направился к Тесле.

С профессором он столкнулся, когда тот выбегал на улицу. Небрежно поночному случаю одетый он остановился и вцепился Кравченко в руку.

— Что там, мистер Кравченко?

Русский развернул его и втолкнул обратно в дом. В полутемной прихожей виднелся шкаф и кресла.

Профессор, не отвечая затащил его туда, сам добрался до кресла и со вздохом опустился в него. Он-то в противоположность хозяину был уже почти спокоен. Почти. Только руки еще дрожали.

— Большевики, — объяснил он усаживаясь поудобнее. — У вас выпить ничего нет?

Профессор молчал.

— Взорвали вашу установку, — добавил профессор, шаря глазами по комнате. Где-то тут должно было быть виски. Не может быть того, чтоб не оказалось тут виски. Это было бы несправедливо.

— Что?

— Что слышали. Водки, спрашиваю, нет? Или рома?

Не отводя взгляда от гостя, Тесла достал из шкафчика бутылку виски. Кравченко посмотрев на наклейку поморщился, но, сорвав пробку, приник к горлышку.

— Как это вышло? Вы знаете?

— Еще бы! Я им все показал, — оторвавшись от горлышка, чтоб ответить, русский снова припал к нему.

— Вы!?

В голосе профессора было столько обиды и недоумения, что Кравченко заперхал и облился вином. Пришлось вытереться рукавом. Бутылка из руки перекочевала на стол. Нашарив апельсин, русский без ножа, стал его чистить, вонзая в кожицу ногти дрожащих пальцев.

— Я. Это вам еще повезло…

— Повезло? — эхом переспросил Тесла, глядя на дрожащие пальцы.

— Конечно. Они взорвали аппарат в левом крыле.

Несколько секунд американец стоял столбом, а потом со вздохом облегчения, сел. Влажные ладони коснулись обтянувшей колени пижамы.

— Точно?

— Точнее некуда.

Русский, съев апельсин, еще раз присосался к горлышку, успокаивая расходившиеся нервы.

— Я ж говорю, что можно сказать лично руководил этим безобразием.

— А сами большевики?

— Ушли…

— Ушли?

— Уехали, — поправился русский. — Увез я их от греха…

Тесла, сперва вскинувшийся, сообразил, что к чему и закивал.

— Верно, верно… Это ведь гарантия от повторного визита?

— Вот и я так подумал. Пусть уж доложат, что «..до основанья…». А затем…

Луна. «Лунник-1». Май 1931 года.
Они очнулись в совершенно незнакомом месте. Спокойный желтый свет, металлические стены. Ни окон, ни иллюминаторов, но то, что они остались на Луне, сомнению не подлежало — тяжесть говорила сама за себя. Как они оказались тут, без скафандров, никто из них не помнил.

То, что было вокруг на концентрационный лагерь ничуть не походило. Обычная комната для двоих, только теперь в ней стояли шестеро. Тесновато, конечно, но привередничать не приходилось. Каждый интуитивно понимал, что эта комната не самый худший вариант из возможных.

Бригадный генерал огляделся и, видя на лицах своих спутников туже растерянность, что была и в его сердце, постарался подавить это недостойную эмоцию на своем лице. Взгляд его остался спокоен и холоден.

— Все живы? Целы?

Люди ощупывали себя, и никто ничего не сказал, только пробормотал кто-то растерянно.

— Вот дьявольщина…

— Где мы? Кто-нибудь что-нибудь понимает?

За стеной прокатился неясный шум, словно разговор и шаги сразу нескольких человек. Генерал подошел к двери, прислушался, но тут она ушла в сторону. За дверью оказался уже знакомый генералу большевик.

— Здравствуйте, господа!

На голос обернулись все. Он не торопился продолжать, только оглядывал их, улыбаясь, словно охотник.

— Где мои люди? — резко спросил Воленберг-Пихотский.

— Не беспокойтесь. С ними все в порядке, — продолжая глядеть поверх его головы, сказал большевик.

— Надеюсь… — повеселев отозвался генерал. — Мы Американские граждане и…

— Я уже знаю кто вы, — остановил его большевик. — Мы ведь уже встречались… Помните? Так что не надо…

В его голосе генерал уловил недоверие и пренебрежение.

— Почему вы отделили нас от товарищей?

— По причине тесноты. Мы как-то не готовились принять такое количество гостей. У нас просто не нашлось такого большого помещения, чтоб разместить вас всех. — Вполне доброжелательно объяснил большевик.

Не в коридоре же вас держать? Негостеприимно как-то…

Агрессивности в голосе генерала поубавилось, но напор остался.

— Я хотел бы их видеть.

Он пытался захватить инициативу в разговоре, но у Федосея были иные планы на этот счет. Малюков наклонил голову, прислушиваясь к удаляющемуся шарканью за спиной.

— Если я сочту это необходимым, то я устрою вам такую встречу, но в любом случае не сейчас. Может быть через пару часов.

Оглянувшись на столпившихся за спиной подчиненных, генерал задал главный вопрос:

— Я хотел бы уяснить себе наше положение. Мы ведь на вашем корабле?

— Да. Вы на одном из кораблей Первой Советской Лунной экспедиции…

Большевик вздохнул в некоторой задумчивости.

— Что касается вашего положения… Даже не знаю, как это сформулировать… Вы — люди, задержанные за космическое пиратство. Где-то так…

За спиной генерала вспыхнул шум. Не оборачиваясь он вскинул руку и тот стих.

— Мы не пираты!

— Это я уже слышал, — ответил Федосей — от ваших соседей справа. Готов услышать и вашу версию. Кем же вы себя считаете?

— Военнопленными, — твердо сказал бригадный генерал. — Военнопленными и никак иначе. А, следовательно, на нас распространяется положения Женевской конвенции 1929 года. Как вы видите, мы в форме своей страны и не скрывали своего оружия… Я же вам грозил, помните?

Большевик пожал плечами.

— Ну, разумеется, помню. Со скалой у вас очень эффектно получилось… Только вот память у вас хуже моей. Неужели не помните, господин генерал, что в тот раз мы с вами договорились, что раз между нашими государствами нет войны, то понятия «военнопленный» в нашем конфликте быть просто не может.

Федосей развел руками.

— Даже если вы выполняли решение своего Правительства и то в этом случае я могу рассматривать вас только как диверсантов и шпионов.

Он внимательно оглядел генерала и его товарищей.

— Или вы затеяли это по собственному скудомыслию? А может быть, вы выполняли поручение частного лица?

Генерал не ответил, и товарищи его благоразумно промолчали.

— Если так, то и в этом случае вы не военнопленные, а разбойники. То есть космические пираты.

Дилемма была очевидной, но Федосей благородно не настаивал на том, чтоб генерал сделал выбор прямо сейчас.

— Я понимаю, что это вопрос не простой. Вы подумайте… У вас еще будет время определиться.

Кто-то за генеральской спиной шумно вздохнул.

Большевик успокаивающе взмахнул рукой.

— Да вы не беспокойтесь, господа, не беспокойтесь. Нет пока у вас поводов для беспокойства. Развешивать вас на реях никто не планирует.

Федосей улыбнулся, но в глазах его жил холодок мировой пустоты.

— Нет тут у нас ни рей, ни возможностей. Луна все-таки… Я собственно к вам с предложением… Пока вы тут определитесь…

Больше не смотря на генерала, он обратился к его спутникам.

— Не скрою, ваше появление тут создало для нас некоторые проблемы. Честно говоря, наши запасы не предусматривали наличие на борту такого количества гостей.

— Так отпустите нас, — усмехнулся Воленберг-Пихотский. Федосей покачал головой.

— По отношению к вам это будет не гуманно.

— Ничего. Мы уж как-нибудь доберемся до «Вигвама».

— Нет. В смысле не доберетесь. В настоящее время вы находитесь на территории Советского золотого прииска «Богатый». Это несколько….

Он пошевелил пальцами, подбирая нужное слово.

— В другом месте. Довольно далеко от того места, где мы так счастливо повстречались. Я предлагаю вам другой вариант. Сотрудничество.

— Какое еще сотрудничество?

— Вы отлично знаете, для чего мы сюда прилетели. Не далее как несколько часов назад вы проявили изрядную информированность в этом вопросе.

Генерал кривовато ухмыльнулся.

— Помогите нам загрузить корабли золотом, — продолжил большевик, — и мы вернем вас на Землю.

— Вы хотите заставить нас работать? — удивился бригадный генерал.

— Я хочу, чтоб мы пошли друг другу на встречу, раз уж так сложилось.

— Вы же цивилизованный человек, хоть и не военный, — укоризненно сказал американец, чувствуя свою правоту, основанную на писаном законе. — Должны знать, что военнопленных офицеров нельзя использовать на работах.

Большевик покивал.

— Во-первых, как я уже говорил, для нас вы не являетесь военнопленными, но даже если б я и согласился с вами, то это ничего не изменит. Вы же, господин генерал не так давно убеждали меня, что Земные законы на Луне не действуют.

— Ничего подобного, — не моргнув глазом, парировал генерал. — Там где есть люди, там есть место и человеческим законам. Как можно думать иначе? Мы же с вами цивилизованные люди!

— Не собираюсь спорить с вами, — усмехнулся Федосей. — Только я и не предполагал заставлять вас работать.

Он выделил голосом слово «заставлять».

— Еще так не любимый вами Маркс сказал: «Каждый труд должен быть оплачен!» Я хочу предложить вам поработать за интерес.

— За право дышать? — резко спросил генерал, оглядываясь на товарищей. — Так? Мы верно вас поняли?

Лица американцев помрачнели, стали жестче. Федосей посмотрел на генерала с долей восхищения и подумал, что верно они поступили, изолировав его от остальных астронавтов. Он бы там так распропагандировал всех, что мое почтение.

— Нет, господин бригадный генерал. Дышать вы можете совершенно бесплатно. Точнее за счет гостеприимства советского народа. Даром. Я готов оплатить вашу работу, как и предписывает Гаагская конвенция. Оплатить золотом. Вы ведь не видите разницы между земным и лунным золотом? А дышать вы будете совершенно бесплатно! Что ж с вами поделаешь…

Малюков сильно рассчитывал, что это звонкое слово «золото» вызовет какое-то движение среди товарищей генерала, но те остались бесстрастными, и ему пришлось продолжить.

— Вы обещали нам по два килограмма золота, если мне не изменяет память? Я буду щедрее. Мы подарим вам столько золота, сколько вы сможете унести. А это — Луна. Не забывайте об этом…Тут все весит в шесть раз легче. Ну и разумеется, вернем корабль.

— Нет!

Ненависть бригадного генерала клокотала в груди. Его хотели купить! Купить!

Федосей посмотрел на его товарищей. Там пока генерал стоял спиной, бродили по лицам какие-то эмоции, но озвучить их не решился никто.

— Ну, я собственно, так и предполагал, — спокойно отозвался Федосей, так и не дождавшись ответа. — Но, согласитесь, что я не мог не сделать вам этого предложения.

— Почему? — подозрительно спросил генерал.

— Потому что я сделал его остальным членам команды.

— И что остальные? — спросил из-за генеральского плеча майор.

— Остальные? О! Они показали себя настоящими американцами, — одобрительно сказал Федосей. — Трудолюбивыми, предприимчивыми…

Луна. Прииск «Богатый». Май 1931 года.
…Когда-то, не так уж и давно, впрочем, Том с удовольствием читал Джека Лондона. Великий американский писатель описывал сильных, презирающих трудности в погоне за воплощением великой американской мечты — миллион в звонкой монете — мужчин. Калифорния, Аляска … Там мужественные американцы, борясь с природой добывали свое золото. Безжалостные бандиты, морозы, от которых разрывало деревья и перехватывало дыханье, дикие звери, по пятам бредущие за золотоискателями, и голод… Тот голод, когда челюсти сводит от желания съесть чего-нибудь и кишки завязываются в узел. И награда за это — блеск благородного металла на дне промывочного лотка.

Это было красиво. Это было мужественно.

А то, что происходило на глазах Тома было совершенно лишено романтизма… Луна — это не Земля. Тут не было и десятой доли той романтики, что наполняла книги Лондона.

Конечно, и тут имелись трудности. Вот, например, скафандр. Как, находясь в этой машине для жилья вытереть пот со лба? Этих сложностей писатель не знал, а и знал бы — не написал.

Скафандр мешал работе, но Порридж уже приноровился к нему. Двинув вперед совковую лопату, Том вогнал её в поверхность золотоносного поля. Благородного металла вокруг валялось столько, что воображение преставало воспринимать его как ценность. Блестящие камушки — не более.

Большевики тоже относились к золоту без почтения.

Они сгребали его большими, похожими на снегоуборочные, лопатами, неизвестно из чего сделанными к большому коробу. Дальше золото поднималось в один из кораблей. Их стояло рядом аж четыре штуки. Внешне почти одинаковые — устремленные вверх конусы, но за неделю работы Том уже научился отличать их друг от друга. Ближе всех, под погрузкой, стоял «В.Ленин», чуть дальше уже заваленный золотом под завязку «Третий Интернационал», за ним — «Карл Маркс». «Лунник», на котором они прибыли сюда и жили, стоял вроде бы наособицу, чуть в стороне.

Что это было за место, Порридж не знал, но знакомой скалы со срезанной вершиной тут не наблюдалось. Им, собственно так и сказали, но верить всему чему тут говорили, он не собирался. Известное дело — большевики. С ними ухо востро держи.

На третий день к работающим в поле присоединился и сам бригадный генерал. Его, и еще пятерых старших офицеров, продолжали держать отдельно и для того, чтоб увидеть своих людей ему ничего не осталось сделать, как выйти на работу.

Как и всем ему выдали лопату, но он вместо того, чтоб работать принялся ходить от человека к человеку и разъяснять всем, что своей рабской работой на большевистских вождей они губят западное общество. До Тома он не дошел, но ему рассказали товарищи. Что-то он там говорил о древних египтянах и непосильном труде…

Генерал пытался объяснить, что все это золото — ловушка, вред для Америки! Он, может быть, и объяснил бы, если б ему дали, но большевики, не будь дураками, быстренько вернули его на корабль. Беспокоились большевики, по мнению Тома, напрасно. Народ и не собирался восставать — все были заняты золотом. Оно притягивало к себе и вязало по рукам и ногам.

А что касается рабского труда… Не чувствовал Том себя рабом. Ну, ни капельки! Если все-таки генерал и был прав, сравнивая их с египтянами, то этим самым древним египтянам можно было только позавидовать. Порридж с удовольствием поддел лопатой кучу мелких самородков. Сколько уместилось — осталось на лопате, остальное посыпалось обратно.

Как это можно понять — золото и — ловушка? Быть того не может. Ошибается, наверное, генерал…

Он все призывал восстать. А против чего восставать? Против самой высокооплачиваемой работы в мире? Они копали золото не задаром, а за очень хорошие деньги, да и как тут восстанешь? Закроют люки, оставят тут, как раньше пиратов оставляли на необитаемых островах, и что тогда? Тут ни пальм, ни бананов, ни воды, ни воздуха. И вообще тут ничего нет кроме золота.

Он попытался вытереть рукой вспотевший лоб, но куда там. Пришлось шевелить кожей лба, стараясь сбросить щекочущие капли. Опершись на лопату, астронавт стал разглядывать корабли. Один из них еще точно стоял пустой.

Один час работы, четыре часа отдыха, потом еще один час работы с самым благородным металлом на свете.

А неплохо было бы захватить парочку этих красавцев. Сколько там, интересно золота?

Или может быть прав бригадный генерал?

В шлеме негромко «запикало». Скафандр давал знать, что воздуха осталось на четверть часа. Пора было заканчивать работу и двигать на ужин…

Луна. «Лунник-1». Май 1931 года.
…Стало традицией, что после работы астронавты собирались все вместе, и Федосей приходил к ним поговорить по душам. Не мог он сидеть спокойно, когда за стеной сидели простые люди, с которыми можно было потолковать о жизни. Первое время встречали его настороженно, видели в нем врага, но со временем все как-то образовалось. Конечно и сейчас Федосей чувствовал на себе разные взгляды — и любопытные, и откровенно враждебные, но любопытных было все-таки больше.

— Здравствуйте господа пираты!

Американцы заулыбались, весело загудели, понимали, что шутка такая у большевика. Это приветствие стало уже своеобразным ритуалом.

— Жалобы, пожелания, есть?

— Гамбургеров бы… — крикнул кто-то.

Он развел руками.

— Потерпите немного. На Земле будут вам гамбургеры.

Том до сих пор старавшийся не разговаривать с большевиком поднял руку, устанавливая тишину.

— Господин большевик. Тут вопрос у меня есть…

Он солидно прокашлялся, добиваясь тишины.

— Вот генерал говорил, что мы тут своими руками Америку гробим… Это так, господин большевик?

Федосей присмотрелся к нему, прищурился.

— Вы по-моему золото копаете, не гробите кого-то… Разве не так?

Американец неопределенно качнул головой.

— А кто вас знает, что вы с этим золотом сделаете… Так что вы, коммунисты, Америке готовите? Только честно.

Ждал Федосей этого вопроса, готовился к нему, потому и отбросив веселость, ответил серьёзно.

— А это смотря что вы понимаете под Америкой… Если Америка для вас Ротшильды и Рокфеллеры, то точно, для них ничего хорошего марксизмом не предусмотрено. А если Америка это те, кто трудится на полях на заводах и в лабораториях… То им наши планы только на пользу.

— А у меня Америка одна. Моя страна!

«Рано им про политэкономию, — подумал Федосей — Не поймут пока…»

— Ну тогда ничего с твоей Америкой мы не сделаем… Что можно с ней сделать? Это с золотом что угодно можно сделать, а с Америкой… Да вы и сами знаете что к чему. Что вот вы, Том, со своей долей собираетесь сделать?

О! Это была тема к которой можно было возвращаться раз за разом… Поговорить про это всякому было интересно. Услышать можно было и что-то дельное, что самому в голову не пришло.

Вокруг стало тихо. Том пожал плечом.

— Я-то? Мне скрывать нечего. Понятное дело — в банке на доллары поменяю и куплю чего-нибудь. Только и вы не увиливайте, ответьте…

Большевик покивал так, словно это все само собой разумелось.

— Вот и мы что-нибудь нужное приобретем.

— Так у вас там все общее. Что можно купить? — удивился американец.

— Вы бы, Том, в гости к нам как-нибудь приехали бы… Во-первых, не все там у нас общее, а во-вторых, можно ведь и не для одного себя купить? Можно ведь для всех… Вот мы для всех и купим. Что-нибудь полезное. Завод Форда, например.

— И что? Вывезете?

— Нет. Зачем же? Начнем в нем социализм строить — восьмичасовой рабочий день, отпуска рабочим, профсоюзы… Вот и начнется лучшая жизнь для трудящихся.

Луна. Прииск «Богатый». Май 1931 года.
Один за другим корабли уходили вверх.

У Тома язык не повернулся бы сказать «в небо». Не было тут никакого неба, только черная пустота, колючие звезды и серп Земли. В беззвучном вакууме, подпираемые столбами лилового пламени набитые золотом пирамиды уходили к ней, к воздуху, воде, кока-коле и гамбургерам.

Первым к Земле стартовал «Карл Маркс». Из тучи пыли за ним ринулся «Владимир Ленин», следующий, почти невидимый за завесой золотой пыли — «Третий Интернационал». Луна вздрагивала, золотое облако в солнечных лучах густо сверкало, словно там пускали свои цветные шутихи китайцы.

До кораблей было чуть меньше мили, и зрелище получилось впечатляющим. Только вот как бы не последним в их жизни. Об этом думал наверняка не только Том. Они своими руками загрузили стальные громады золотом, и работе пришел конец. А может быть не только работе. Честно говоря, мало кто удивился бы, если б «Лунник» ушел с остальными кораблями. Для большевиков это было бы наилучшим способом сохранить тайну золота — замуровывали же фараоны строителей своих пирамид для пущей секретности, может быть большевики из таких же? Не зря, может быть, бригадный генерал все вспоминал о древнем Египте…

Том передернул плечами от этой мысли. Не дай Бог!

«Лунник» они тоже загрузили золотом, но не доверху. Теперь осталось гадать, кто или что займет оставшееся место. Там можно было бы разместить их всех или, подождав пару часиков, то есть того момента, когда у них гарантированно кончится воздух в баллонах нагрести побольше золота на освободившиеся места…

Том заглянул в глаза товарищам. Мысли у всех, похоже, были одинаковые: возьмут — не возьмут, возьмут — не возьмут…

Он видел, как шевелятся губы за прозрачными лицевыми щитками, и читал по лицам. Кто-то молился, кто-то ругался, кто-то повторял какое-то короткое имя.

«Возьмут? Оставят?» — подумал Том. Неизвестность была мукой. Невозможно было стоять и гадать чем все это кончится, когда ты не в состоянии что-либо изменить. Ни проклясть, ни милости попросить… Господи! Чем же это все кончится!

Мысль, забежавшая в голову, оказалась настолько удивительной, что он перестал думать о неприятностях. Несколько секунд он прокатывая её туда-сюда… А почему бы и не попробовать? Не разбогатею, так развлекусь…

Том подошел к товарищам и знаком попросил свести шлемы так, чтоб его голос был бы слышен сразу двоим.

— Могу предложить пари. Ну, кто готов поспорить?

— На что? — оба были рады отвлечься от зубной боли поганых мыслей.

— Ставлю свою кучу золота, что нас туда впустят… Кто примет?

Джон азартно заворочал головой, но Сэм сообразил и засмеялся.

— А не хочешь наоборот поспорить, что они нас не впустят?

Тугодум Джо ничего не понял и попытался обговорить условия.

— Да я пошутил, — сказал Том. — И выяснил, что шуток вы, ребята, не понимаете…

Не вышло. Жаль… Если б выиграл, то имел бы две кучи золота на Земле. Ну, а если проиграл бы, то остался бы тут без золота. А зачем ему золото на Луне, пусть даже две большие кучи? Его тут и без того достаточно…

Он нашел генерала. Тот стоял в стороне, скрестив руки на груди.

— Господин бригадный генерал. Может быть что-то можно предпринять?

Корабли над ними превратились в лиловые звезды.

— Поздно… — процедил тот. — Слишком поздно…. Может быть другие…

Тогда Том спросил.

— Господин бригадный генерал. Как вы думаете, чем это все кончится?

Генерал чуть повернул голову.

— Для вас? Ничем….

— Ничем?

— Вы — рабочие. Они рабочих не трогают…

Он словно сговорился с большевиками!

В тоже мгновение из люка «Лунника» высунулся кто-то из русских и призывно замахал рукой. Народ зашевелился. Вздохов облегчения, конечно, никто не услышал, но это исключительно потому, что тут вообще ничего нельзя было услышать, а не потому, что их не было. На лицах читалось явное облегчение. Жизнь продолжалась.

Большевик знаками показал, чтоб они захватили лопаты.

Через полчаса они стояли в коридоре и первое, что услышал Том — просьбу не снимать скафандры. По громкой связи звучал веселый голос знакомого большевика.

— Господа пираты! Прошу скафандры не снимать. Поздравляю вас! Наша совместная работа закончилась. Руководство экспедиции благодарит вас за ударный труд….

Тому было слышно, как скрипят зубы у бригадного генерала.

— …и напоминает, что все наши договоренности остаются в силе. Предлагаю вам заменить кислородные баллоны. Через десять минут мы стартуем, и, надеюсь, благополучно сядем рядом с вашим кораблем. После этого вы можете взять на третьем складе столько золота, сколько сможете унести!

Люди радостно заревели. Власть золота была сильнее власти бригадного генерала.

— На все это вам дается час времени. Хочу напомнить, что остальные помещения корабля надежно заблокированы.

Третий склад Том помнил. Золото там просто лежало на полу огромной кучей. Он долетел туда одним из первых. Конус с пологими сторонами состоял из маленьких и не очень самородков. Одни были величиной с ноготь, другие — с человеческую голову. Таких было не много и именно к ним все бросились в первую очередь. Том стиснул кулаки и тихонько взвыл. Глаза разбегались оттого, что он видел. Куда его деть? Не было в скафандре ни карманов, ни сумок, ни ящиков. Остальные тоже оторопели, но он сообразил первым. Отстегнув шлем, он пригоршнями стал засовывать мелкие самородки за пазуху. Благородный металл сыпался внутрь, прокатывался по ногам и застревал там. Кто-то копался в золоте, отыскивая самородки покрупнее, но многие последовали примеру Тома.

Слава Богу, золота было столько, что драться из-за него никто и не подумал.

Глава 9

САСШ. Вашингтон. Май 1931 года.
…Президент чистил ножом яблоко и слушал, что говорили гости.

Его гостями в это утро были старый знакомый мистер Вандербильт и госсекретарь. Давние спорщики и тут нашли повод сцепиться. Один оппонировал другому. Президент в спор не вмешивался, пока только слушал, и лента яблочной кожуры становилась все длиннее и длиннее. Он молча поглядывал на пикировавшихся гостей.

— Да, господин Президент. Дела наши очень плохи. Слишком многое поставлено на карту. Связи с нашим кораблем пока нет и мы должны готовиться к самому худшему. Шансы наши — четыре против одного… Сами понимаете…

У госсекретаря на лице появилась гримаса, словно он ест кислое яблоко.

— Большевики могут появиться на Земле с таким огромным грузом золота, что он, если они пустят его в ход, может обрушить всю финансовую систему.

— Вы снова начали заниматься предсказаниями? — все-таки не выдержал мистер Стимонс. Миллионер отмахнулся от него одной фразой.

— Чтоб понять для чего большевикам золото не нужно большого ума. Маленького, впрочем, тоже. Это очевидно.

— Вы говорите об очевидности… Хотелось бы знать, почему ваши информаторы не сказали вам о такой очевидной вещи, что у большевиков четыре корабля? Четыре, а не один? Почему об этом мы должны узнавать от астрономов?

— Ответ прост. Я — частное лицо и у меня возможности частного лица. А вот почему вы об этом узнали только от астрономов, я сказать не могу. Скорее это я, как налогоплательщик, содержащий Госдеп, должен задать вам это вопрос. Почему?

Президент бросил нож на стол, оборвав дискуссию.

— Прекратите… Сейчас нет смысла посыпать голову пеплом. Если уж вы не можете не спорить, то спорьте не о том, кто виноват, а о том, что необходимо делать… У нас есть выбор?

Госсекретарь молчал, понимая, что не его спрашивают. Миллионер кивнул.

— Есть, но из очень невыгодных вариантов. Если мы допустим большевистские корабли на Землю, золото обесценится и случится крах мировой экономической системы. Большевики этим обязательно воспользуются и развяжут войну. Если мы собьем корабли большевиков — то почти наверняка это тоже означает войну.

— Третий вариант?

— Третий вариант, это если сработают наши военные, там, на Луне…

— Если? — желчно спросил госсекретарь.

— Четыре против одного… — напомнил миллионер. — На кого бы вы поставили при таких шансах?

— На своих…

— Вам предлагалось сделать это еще два года назад!

Президент постучал ножом по столу, обрывая грозящую вновь вспыхнуть пикировку.

— У нас есть техническая возможность помешать большевикам доставить груз на Землю?

— Есть.

Госсекретарь втиснулся в разговор.

— Я предлагаю рассмотреть сперва первый вариант. Их замысел понятен — но в этом случае они в первую очередь займутся Европой и надолго в ней увязнут. Думаю, что Европа этого безусловно заслужила!

— Это несправедливо! Европа — колыбель христианской цивилизации.

— Это как раз справедливо. Европа породила Маркса. Тот родил коммунистов. Коммунисты родили Сталина…

— Вы, господин Госсекретарь, выражаетесь как библейский пророк. «Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова…»

Президент только голову поворачивал от одного к другому. Молчал.

— Как бы там ни было, Европа своим вольнодумством заслужила такого конца.

— Вы видите только половину беды. Это будет не просто конец Европы. Это конец нашей Европы и начало Европы новой, социалистической. Вряд ли нам там оставят место. Что тогда делать? Лететь на Марс?

— Да хотя бы и так, — в запальчивости ответил Госсекретарь. — Пусть Европа сама выкручивается… Может быть это её судьба?

Мистер Вандербильт поднялся и перегнулся через стол к Госсекретарю.

— Напрасно вы думаете, что оставляете её на произвол Судьбы. На самом деле вы оставляете её на произвол большевиков!

Глядя на миллионера снизу вверх, чиновник огрызнулся.

— А давайте сразу договоримся, что обойдемся без сопливого альтруизма! Европа далеко и может сама о себе позаботиться. В первую очередь мы должны подумать о себе…

— Ваш эгоизм — это отступление. Отдать им Землю? Отдав им Европу, мы своими руками подпишем себе смертный приговор.

— Мы можем устроить из САСШ неприступный бастион частного предпринимательства!

Президент оборвал их дискуссию самым простым способом. Он принял решение.

— Корабли надо сбить. Что бы мы не сделали, в итоге начнется война. Если её не начнем мы сейчас, её начнут большевики чуть позже. Только в этом случае у нас не будет союзников. А иного союзника, чем Европа у нас нет, и быть не может. Помните Макиавелли? «Союз со слабым против сильного…». В этом случае мы сможем сражаться на Европейской земле. Европа — щит для американской цивилизации.

САСШ. Аламагордо. Май 1931 года.
…В это утро он ощутил себя немцем раньше, чем проснулся. Выплывая из сна, чувствовал на губах вкус светлого пива, колбасок и тушеной капусты. Открыв глаза, Ульрих Федорович несколько мгновений смотрел в окно, вспоминая вкус, и только потом полез за запиской. Он чувствовал, что в письме есть что-то важное и не ошибся. Писало его, его второе, русское, я.

«Милостивый государь!

Думаю, что выражу наше общее мнение о текущем положении вещей, сказав, что оно плавно переходит в неуправляемую шизофрению. Кем бы вы не ощущали себя в этом теле, хозяином или гостем, надеюсь, что вы понимаете, что это состояние не может быть вечным. Когда-то следует положить этому конец, не важно каким он будет, но любой конец предпочтительней нынешнего хаоса.

У меня есть предложение: в Париже есть человек, мы оба его знаем, профессор психологии. Он и никто другой в состоянии решить эту проблему, так как именно он сделал нас такими, какие мы есть.

Не готов предсказать, что из этого получится в итоге — смешение личностей или один из нас пропадет, словно жертва обряда изгнания дьявола, но появится определенность, которая позволит нам или одному из нас жить дальше. Надеюсь, что вы разделяете мое мнение, и это письмо станет первым шагом к примирению…»

Профессор задумался. Странно, что этот ход не пришел ему в голову раньше. Русский прав. Позиция буриданова осла ничем хорошим никогда не кончалась… Даже если в этом состоянии он вернется в Россию, это ничего не изменит. Его второе я будет недовольно таким поступком так же, как он недоволен теперешним положением. Да это еще и большой вопрос поверят ли в СССР его объяснениям. И что сейчас с Дегтем и Малюковым? Решено. Теперь они будут действовать заодно!

Он вернулся к письму.

«…. Предлагаю вам приготовиться к отъезду в Окичоби. Насколько я в курсе нас тут ничего не держит. Через двое суток мы окажемся во Флориде. Там стоит аппарат, на котором мы прилетели сюда. На нем мы доберемся до Европы. Так же прошу вас, любезный друг, безотлагательно позвонить в Париж и объяснить ситуацию нашему другу….»

Откладывать звонок Ульрих Федорович не стал. Прикинув, что в Париже сейчас день поворачивает к вечеру, он по трансатлантической линии заказал Париж. Два часа спустя он уже разговаривал с неведомым другом своей второй ипостаси.

— Апполинарий Петрович?

— Да, — донеслось из-за океана. — С кем имею честь?

— Я звоню вам по поручению профессора Кравченко.

— Кто говорит? — насторожился русский.

— Я профессор Вохербрум.

Париж надолго замолчал.

— Вы слышите меня?

— Повторите кто вы?

— Я профессор Вохербрум. — раздраженно ответил немец. — Сейчас. Но вчера я был профессором Кравченко. И возможно буду им завтра.

Трубка молчала.

— Его, как я полагаю, вы знаете лучше. У нас несчастье. Мы меняемся. Ежедневно. Сегодня я — это я, а завтра я — это он. Нам нужна ваша помощь…

— Где вы сейчас? — наконец прозвучало из-за океана.

— В Северной Америке.

Из Франции долетел вздох разочарования. Видно этот русский расстроился оттого, что не мог немедленно засунуть свои пальцы ему под черепушку.

— Когда вы сможете прибыть в Европу?

— Думаем дней через пять.

— Я уже жду.

Он замолчал, а потом добавил уже каким-то другим голосом.

— Передавайте профессору Кравченко, что я все понял, и мы ждем вас обоих.

Голос потеплел еще больше.

— Не волнуйтесь, герр профессор. Все будет хорошо. Я обещаю…

Луна. Кратер Риччоли. Май 1931 года.
Посадить «Лунник» совсем рядом с «Вигвамом» не представлялось возможным и они прилунились метрах в пятистах от американского корабля. Американцам осталось преодолеть это расстояние своими ногами. На это понадобилось бы не более двадцати минут и кое кто из самых рисковых, сообразив, что одного баллона воздуха вполне для этого хватит, попробовали избавиться от второго и забить оставшееся место золотом, но бригадный генерал, до сих пор смотревший на все это молча, тем смельчакам, кто менял воздух на золото, коротко пригрозил трибуналом по возвращению на Землю.

Тут-то все и призадумались. Что будет дальше?

Если б золото было трофеем еще туда-сюда… Вернуться из боя с трофеями — это нормально, но у генерала явно другая точка зрения. Да может быть и не только у него. Большой вопрос как к этому отнесутся на Земле в САСШ. Том запоздало подумал, что надо бы у большевиков какую-нибудь справку попросить для адвокатов, так, на всякий случай, чтоб объяснить, что заработано золотишко-то, а не получено за какую-нибудь антиамериканскую деятельность. Будущее показалось ему настолько туманным, что Порридж даже подумал, не вернуться ли на Землю вместе с большевиками, но вовремя сообразил, что в этом случае он золота вовсе не получит. Возьмут большевики его личное, заработанное и отольют, как рассказывал генерал огромный нужник… Нет, не желал он для своего золота такой судьбы.

Большевики так и не вышли к ним… Том их понимал — мало ли что может прийти в голову обиженному генералу. По громкой связи они объявили, что корабль произвел посадку и пожелали им спокойного пути до Земли.

И они пошли…

Луна. «Лунник-1». Май 1931 года.
Из рубки исход американцев смотрелся несколько комично. Они уходили не ставшими уже привычными короткими прыжками, а неуклюже ковыляя… Луна, конечно же, осталась Луной, но набитые золотом люди шли еле переставляя ноги.

— Как копилки, — сказал Федосей. Он помахал рукой, и кто-то из цепочки ответил взмахом.

— Нет. Это денежные мешки — весело откликнулся Деготь. — Не прогадали мы с нашей щедростью?

— Да нет… Мы тут дважды выиграли…

Он загнул палец.

— От нас не убудет, а впечатления у них от советских людей самое положительное осталось, да и золота в системе прибавится. Они ведь его не в землю закопают, а в ход пустят.

— Это если его им оставят.

Малюков согласно покивал.

— Да. Это, пожалуй, третье. Кто дал — хороший. Кто отобрал — плохой. Мы — дали, мы — хорошие.

На их глазах цепочка астронавтов добралась до корабля и исчезла за стенами.

На всякий случай они простояли почти полчаса — мало ли какие проблемы могли возникнуть у пешеходов, да и на самом корабле. Деготь посмотрел на часы.

— Ну и что… Попрощаемся с Луной? Мы от своих уже на четыре часа отстали. Теперь догнать бы…

Орбита Земли. Май 1931 года.
…Что просто смотреть на Землю, что в бинокль — ничего путного там ни увидишь. Через оптику, конечно, можно было различить что-нибудь большое, вроде городка или, по крайней мере, корабля, но не случилось под ними ни того, ни другого. Городов — потому что летели они над океаном, а кораблей — просто оттого, что не плавали те в этих местах. Перелет заканчивался. Они уже пролетели сотни тысяч километров сквозь пустоту, и теперь от земли их отделяло не больше двух десятков километров прозрачного воздуха.

Земля была уже рядом. Если отключить двигатель и упасть, могло получиться очень быстро, но таких глупостей никто делать не собирался. На посадку они заходили по скручивающейся спирали. С каждым витком, гася космическую скорость, они теряли высоту километров на десять, и через пару оборотов кривая должна была упереться в Землю в районе Свердловска.

Чуть ниже их и впереди тремя точками плыли корабли Второй экспедиции. Они опережали их почти на виток. Деготь с удовольствием наблюдал за коллегами. Вот она мощь Страны Советов! Вот они три золотых гвоздя в гробовую крышку Капитализма!

Корабли шли уступом. Казалось, что они плывут рядом друг с другом, но между ними было, по крайней мере, полкилометра. Море весело взблескивало золотым солнечным блеском, словно предлагая поделиться скрытым в глубинах драгоценностями. Владимир Иванович покачал головой. Наверняка немало всякого собрало у себя море, но только на Луне золота все одно больше, да и собирать его там не в пример легче.

Впереди лежала Азия.

Заходящее над САСШ солнце тянулось лучами к Японии и советскому Дальнему Востоку. Не то солнце, к которому за эти несколько недель они уже привыкли — огромному пышущему жаром клубку пламени, а земное, ласковое, растворенное в атмосфере. Тут, наверху светило уже во всю облизывало корабли, и его ласковость не могли сдержать редкие облака, закрывавшие горизонт. Федосей, сидя за пультом, рассматривал отчетливо закругляющийся горизонт и думал о погоде в Свердловске.

Почти три недели лунных приключений остались в прошлом. С чистой совестью, с чувством выполненного долга они вели свои корабли на Родину, чтоб ссыпать в её копилку несколько сотен тонн драгоценного металла. Того металла, что так любили господа капиталисты выжимать из своих рабочих. Ничего. Теперь они в этом золоте захлебнутся…. Федосей вспомнил читанную в детстве сказку про индийского раджу, антилопу и честного мальчика и засмеялся.

— Следующий корабль попрошу, чтоб назвали «Золотая антилопа»…

— Смотри!

С самого края горизонта протянулась тонкая линия. В бинокль видно было, что начинается она где-то за кисеёй облаков. Но главное случилось не там, где она начиналась, а там, где оканчивалась. Головной корабль, в который уперлась эта невесомая туманная ниточка вдруг распался на две части и обломки, кувыркаясь, скользнули вниз…

Федосей не стал гадать что это.

Он уже видел такую же «нитку» в воздухе. Эта, как и та, в турецком небе, появилось внезапно и руки, вперед головы, сообразившие, что надо делать, начали действовать самостоятельно.

— В кресло! Быстро!

Федосей знал, что это такое.

Эта тонкая ниточка могла привести их в покойницкую, а, скорее всего даже не туда, а на дно морское. Она была предложением, от которого нужно было во что бы то ни стало отказаться. Неуклюжие в атмосфере корабли Лунной экспедиции представлялись легкой добычей для тех, кто располагал ЛС-установкой. Инерция и размер делали их беспомощными.

А люди, сидевшие у ЛС-установки, знали, что делали и готовы были идти до конца.

Второй корабль постигла участь первого… Выбрасывая из себя облака пепла, куски железа неслись к воде. Что произошло с третьим, они не увидели. Любопытство могло стоить им жизни. Скорее всего, в этот момент обломки и третьего корабля уже летели в воды Желтого моря, щедро рассыпая лунное золото.

Маршевый двигатель поперхнулся и смолк, отдав «Лунник» в неласковые руки тяготения и атмосферы.

Рисковали они оправдано — спасти их могло только чудо, но чудес в этом мире было так мало, что надеяться, что одно из них бродит где-то рядом, не стоило.

А вот у них шанс еще был. Маленький — но был!

Корабль клюнул носом, уклоняясь от смертельной встречи. Началось соревнование — в скорости, увертливости, удачливости…

Планета рванулась навстречу. Носовой иллюминатор заволокло облаками, сделавшими все вокруг зыбким, словно мираж. Сквозь них на горизонте проглянула коричневая полоска земли.

Она приблизилась, закрутилась.

За спиной вскрикнул Деготь. Федосей не отреагировал — спасая корабль, он спасал и его тоже. Пара царапин небольшая цена за целую голову.

Ощущение, что в него целятся, стало таким нестерпимым, что Федосей включил маршевый двигатель. Корабль потащило в бок. Мимо, нелепо растопырив руки и ноги, пролетел Дёготь. Ни пристегнулся, зараза…

Еще маршевым, еще, еще…

В сторону..

Вниз…

Опять в сторону….

На мгновение перед иллюминатором мелькнула полоса распушенного воздуха.

Корабль содрогнулся, словно его ткнули в бок раскаленным железом, закувыркался. Малюков представил, как из распоротого бока, словно кровь льется золото, и заорал, подгоняя сам себя, корабль и неизвестно кого.

— Вниз! Вниз!

Раз уж они тянулись к ним издалека, оставалась одна надежда — спрятаться за кривизной земного шара. Теперь за стеклом крутилась, приближаясь, земля. Корабль ввинчивался в неё как штопор.

Она заполняла уже все вокруг. Цифры высотомера крутились как бешенные, приближаясь к нулю. У Федосея похолодело в груди. Теперь выбирать не приходилось. Он, опустив заслонки на иллюминаторы, сказал:

— Всегда надеялся, что никогда мне это не понадобится…

И включил систему аварийного торможения.

Первый, самый страшный удар, он принял, еще сохраняя сознание, а вот второго и третьего, когда корабль, отскочив от земли, через три километра врезался в лес, а потом в гору — уже нет.

Земля. Май 1931 года.
Федосей пришел в себя в темноте. Болело все, но плечи — особенно. Он чувствовал себя привязанным к чему-то. Покрутив руками вокруг, сообразил, что висит на ремнях, а прямо под ним — пульт. Нащупав в боковом кармане кресла фонарик, он осветил рубку. Луч пробежался по кабине, натыкаясь на разбитое оборудование. Дегтя нигде не было видно.

— Эй, — крикнул Малюков — Э-э-й!

Крика не вышло, но от этого усилия что-то щелкнуло за ушами, и темнота наполнилась звуками. Рядом что-то шуршало и совсем издалека доносился ритмичный стук.

— Стучат… — сказал Федосей автоматически.

— Кто стучит? Луна же…

У Федосея стало легче на душе. Жив товарищ! Хотя если по ответу судить, то досталось ему поболее, так что и не мудрено, что заговаривается. Но уже то хорошо, что нашелся.

Чтобы не произошло с ними перед этим — сейчас было хорошо. Они живы и «Лунник» стоит неподвижно, и эта неподвижность даёт надежду, что события уже закончились.

Неподвижность и отсутствие воды перед глазами.

Они явно стояли где-то на земле. В смысле на тверди. Конечно, теоретически они могли стоять и на морском дне, но именно что только теоретически. Если уж людям так досталось при посадке, то кораблю должно было достаться еще больше. Федосей, например, не сомневался, что дыр и трещин вкорабле стало куда больше, чем до взлета, а значит будь они в воде, то тут уже плескались бы морские волны.

— Ты как там? — спросил он товарища. — Живой?

— У-у-у-у-у… — отозвался товарищ и добавил еще несколько слов. По голосу ясно было, что это не шутка, а просто больно человеку. Судя по тому, откуда доносились стоны Дегтя, его унесло за электротехнический шкаф, зажав между ним и перегородкой. Ничего не скажешь. Повезло. При тех кульбитах, с которыми они садились, если б не это — его просто размазало бы по кабине, а тут хоть и стонет, но осмысленно стонет и на слова откликается, хоть и матом.

Корабль стоял вроде бы вертикально, только не как полагалось при нормальной посадке, кормой вниз, а наоборот. Федосей представлял это так, словно видел собственными глазами. Представлялось хорошо. Вплоть до духового оркестра перед шлюзом. Он тряхнул головой.

Под продолжавшийся негромкий стук осторожно расстегнул ремень и, готовясь к боли, прыгнул на пульт. Под сапогами захрустело битое стекло, но после того, что тут случилось, жалеть было нечего.

Нет. Не вертикально стоял «Лунник», а под наклоном.

Нащупав за шкафом товарища, Малюков потащил его к себе, но тот, вместо благодарности, заорал злобно и сказал, что лучше сам как-нибудь отсюда выберется, без такой вот помощи и пусть лучше Федосей пойдет, разберется с тем, кто колотит по кораблю, пока тот, который колотит, не расколошматил его вдребезги…

Федосей последовал доброму совету и, слушая, как за спиной продолжает бушевать товарищ, пошел куда послали.

Можно было и не спрашивать, как тот себя чувствует — скверно он себя чувствует и оттого ругает все, до чего дотягивался язык — и крепость шкафа и его углы и Луну, и мерзавцев, что осмеливаются сбивать советские корабли и невесомость, что пропала, и земную тяжесть, что появилась, и свои некрепкие ребра. Досталось и Федосею и грузу золота. Вспомнив про него, Малюков прислушался.

Где-то впереди, совсем недалеко негромко гремело металлом о металл. Он почувствовал, как губы расползаются в улыбку.

Скорее всего, это именно лунное сокровище звенело, высыпаясь из трещины в стене склада.

Отбрасывая покореженные и вырванные из стен приборы, Федосей добрался до коридора и выглянул. Так и есть. Из стены, ставшей потолком, лилась струйка мелких самородков.

Тут оно! Никуда не делось!

Он машинально подставил ладонь и звук пропал. Заткнуть дыру было нечем и под продолжившийся звон и пошел к выходу. Нащупав люк, постанывая от боли, откатил его в сторону. Крышка нырнула в стену, обдав его солнечным светом и густым запахом травы и земли. После стерильного воздуха корабля запахи ударили словно молотом. В Федосеевых глазах запрыгали искры, закрутились круги и он привалился плечом к стенке… Тяжелый как наковальня наган оттягивал руку. Крепко тянула к себе земля. По-матерински.

«Тяжек воздух нам земной» — неожиданно всплыло в памяти.

Так он простоял с полминуты. Прогнав черных мух из слезящихся глаз, огляделся. Чуть в стороне, шагах в двадцати кто-то стоял. Именно там и стучали. Козырьком ладони прикрыв глаза от солнца, Федосей рассмотрел нарушителя спокойствия.

Рядом с кораблем стоял отчетливо древний старик и молча смотрел на него, продолжая постукивать палкой по стальному боку «Лунника». Очень долго Федосей соображал, что же он должен сделать, так и не сообразив, просто крикнул:

— Чего тебе надобно, старче?

Старик бросил колотить и, опираясь на палку, подошел поближе. Не дойдя до Федосея трех шагов, он остановился и принялся разглядывать незваного гостя. Что увидел старик, Федосей уже представлял. На свою меченную синяками и подсохшей кровью физиономию он успел полюбоваться в чудом уцелевшем зеркале, а вот он увидел сухого, бодрого старикашку. На плечах гостя висел изрядной ветхости халат, из-под которого снизу выглядывали коротковатые синие штаны из чего-то очень простого. Вообще старик как старик.

Что в нем было достойно особого внимания, так это очки. Малюков не сразу разглядел, что там даже не одна, а две пары. И та и другая в массивной металлической оправе, а за стеклами — вовсе не старческие, а живые, молодые глаза.

Закончив рассматривать гостя, старик певуче сказал несколько фраз. Значения слов Малюков не понял, но сообразил, по желтой коже и узким глазам, что говорят с ним скорее по-китайски или по-японски. Пытаясь узнать больше, Федосей по-русски, потом по-немецки и по-английски просил:

— Где мы? Как вас зовут?

Старик, словно птица склонил голову к плечу, вслушиваясь в слова. Безо всякой надежды на понимание Малюков добавил:

— Ленин, Россия, большевик…

Но и этого старик не понял.

— Телефон? Телеграф?

Снова молчание.

— Что тут у тебя? — раздался у него за спиной голос товарища. Федосей посторонился, выпуская Дегтя. Тот встал в проеме люка согнутый, похожий на вопросительный знак.

— Да вот старик дикий обнаружился. Пытаюсь поговорить.

В такой позе ничего кроме вопроса у товарища возникнуть не могло.

— А корабль осмотрел?

Федосей хотел, было ответить, что после такой посадки смотреть на корабль только слезами умываться, но сдержался. Плохо товарищу, вот он и нервничает.

— Тебя ждал…

Дыша сквозь стиснутые зубы, Владимир Иванович сказал:

— Ну и зря… Видишь — я никакой…

Задохнувшись ветром, он обхватил себя за бока и сел на землю. Старик, хоть и с палкой в руках, не показался Федосею опасным и он, оставив его за спиной, пошел в обход «Лунника».

В который раз он мысленно похвалил свердловских рабочих за свой труд. Хорошую штуку сделали свердловчане. Прочную. Аппарат честно принял на себя большую часть неприятностей, выпавших на всех, и сейчас лежал, зарывшись в мягкую землю почти на самом краю крутого обрыва. С этой стороны его поддерживали купы низкорослых кустов, а с другой — густые заросли бамбука. Федосей как мог далеко протиснулся сквозь гибкие стволы. Нос корабля почти на треть ушел в землю. На той его стороне, что висела над склоном, он обнаружил косую царапину, блестевшую золотом. Смертельный луч только чиркнул по боку, оставив след.

Выходит, враги достали их, но не прорезали насквозь. Этого тоже хватило бы, но их спасло золото, успевшее залепить дыру.

Повезло. Ничего не скажешь.

Он одобрительно похлопал рукой по борту. Корабль, конечно уже не летун, это ясно, а значит надо что-то придумать и выбраться отсюда своими силами. Для начала хорошо бы связаться со Свердловском или с Москвой… Вот только с помощью чего? Телеграф что ли захватить или телефонную станцию?

Старик повысил голос и Федосей отвлекся.

Старик стучал палкой по «Луннику» и явно что-то спрашивая, махал руками в разные стороны: вперед, назад, вправо, влево…

— Интересуется откуда мы взялись… — объяснил Деготь. — Объясни товарищу …

Федосей попробовал пожать плечами, но передумал — болели плечи — и просто ткнул рукой в небо. Там очень кстати висел рожок убывающего месяца.

Стариковские брови поднялись вверх, и он трескуче рассмеялся, замахал руками, словно его рассмешили какой-то глупостью. Малюкова это недоверие обидело. Он похлопал по боку «Лунника».

— Ты, старик, вижу, не веришь. Зря. Пролетариат теперь у природы в фаворе. На такой вот штуковине хоть на Луну, хоть на Марс. Вот если твои внуки в партию коммунистов вступят, тогда и им, возможно, тоже на других планетах побывать выпадет. Пролетариат — это сила! Это Маркс сказал — а марксизм — это, отец, наука! Не колдовство какое-то там!

Ничего не понял старик, но веселости не потерял. Еще немного постучав по стали, он махнул рукой, словно принял решение не обращать внимание на эту странную железную штуку. Посчитал её неинтересной и ненужной для своего мира.

Перестав интересоваться кораблем, он заинтересовался Дёгтем. Палкой он его бить не стал, но, наклонившись поближе, внимательно рассмотрел и даже рукой потрогал. Удовольствия это космонавту не доставило. Он зашипел от боли и слабости.

— Но-но! — прикрикнул Малюков, загораживая друга. Старик фыркнул как кот и попытался отодвинуть его в сторону.

— Он не по злобе. — подал голос Владимир Иванович. — По-моему он нас куда-то зовет… К себе?

Федосей оглянулся на разбитый корабль. Свой долг он видел в том, чтоб доставить свой груз в СССР. Сейчас это было невозможно.

Нужна была помощь, связь… По крайней мере, следовало определиться куда их занесло…

А на кого они тут еще могли положиться кроме как на своего брата, беднейшего крестьянина?

— Пойдем, — согласился он. — Может, что дорогой выясним…

Не успели ничего они выяснить.

До стариковского дома оказалось всего-ничего. Метров 500. Но этим метры отобрали у них последние силы. Три недели лунных условий сделали из крепких людей неженок, теряющих силы, словно худые ведра воду. После первой сотни метров Деготь уселся в траву. Федосей не спрашивая, уселся рядом.

— Ох, крутит меня, — сказал сквозь зубы Деготь. — Ох, вертит…

Федосей его только по спине постучал. Самому было не легче.

В хижине старик первым делом ощупал гостей под их оханья и подвывания. Его руки скользили по телу, трогая синяки и нажимая на какие-то точки. Деготь от этого охал и шипел не хуже гуся, а Малюков терпел. Оттого старик и начал с Владимира Ивановича.

Одобрительно, как показалось Федосею, поглядывая на его раны, старец уложил коминтерновца на лавку и стал ощупывать уже с пристрастием. Тонкие пальцы, гибкие как бамбучины пробежались от затылка вниз, кое-где останавливаясь и, словно теряя гибкость и становясь стальными, углублялись внутрь. Дёготь стонал и ругался. Словно получая от этого удовольствие, старый китаец мял его, разглаживал, время от времени ударял ребром ладони. На секунду Федосею почудилось, что его друга настраивают как расстроившийся рояль — с любовью и тщанием.

Пока Деготь кряхтел, словно худое дерево на ветру, Малюков осматривался. Без сомнения это был дом знахаря. Под соломенной крышей хижины висели пучки травы, связки веток, букеты соцветий. Вдоль одной из стен, на самодельных полках расположились горшки и стеклянные банки. За мутным стеклом угадывались какие-то несимпатичные гады… Все это живо напомнило Федосею его африканскую одиссею.

— Терпи, — сказал он товарищу, перехватив страдальческий взгляд. — Это колдун или знахарь…

— Колдунов не бывает, — охая и подвывая от стариковской заботы, возразил Деготь. Федосей спорить не стал. Есть колдуны, нет их… Какая разница? Как ни называй человека — главное чтоб польза от него была для общего дела.

— Ну, считай, что он костоправ. Видал я таких кудесников. Сейчас он нас в два счета на ноги поставит.

Но в два счета не получилось.

Пока старец занимался товарищем, Федосей пытался разобраться в себе. Все у него вроде бы было цело, но это «целое» напоминало о себе болью, стоило только неловко повернуться. Или глубоко вздохнуть. Сам он сидел прямо и старался не двигаться без нужды, и тогда было хорошо, но едва он поворачивался, чтоб что-нибудь рассмотреть, как тут же между плечом и позвоночником возникал гвоздь. Даже не гвоздь, а тупой железнодорожный костыль, которым прибивают рельсы к шпалам. Эта неподвижная железка обозначала свое присутствие болью, отдающей в левую руку. Что это было такое, он сказать не мог. Китайский дедушка может быть и сказал бы, только как его понять?

Обстучав Дегтя, старик все также приговаривая отошел за одним из своих горшков и Владимир Иванович попробовал было встать, считая, что все кончилось, но старик усмиряя протесты вернулся и походя ткнул его пальцем в шею, после кося глазами на Малюкова, начал уснащать коминтерновца иголками. Федосей уже видел что-то подобное и не удивился, и возражать не стал. В конце-то концов, старику виднее.

Высокая стариковская мудрость являлась тут во всем блеске — какие-то иголки стояли просто так, а на каких-то тлели кусочки трута. Товарищ Деготь уже не дергался, не ерзал, а с чуть блаженной улыбкой смотрел на деда сквозь прижмуренные глаза. Спал.

Закончив с Дегтем, старик полюбовался на дело рук своих и кивнул Малюкову, мол, ложись, освобождая соседнюю лавку от облезлой шкуры. Федосей не стал отнекиваться и, сунув наган в штаны, улегся.

Пройдя ритуал выстукивания и выглаживания, он и сам получил десяток игл в разные места. После этого он почувствовал себя куда лучше — как кувшин из которого сквозь проколотые костяными иглами дырки выходила боль и усталость. Сквозь циновки, что загораживали окна, били лучи света, Федосей прищурился и… провалился в сон.

Проснулись они только следующим утром. Солнце, как ни в чем не бывало, просвечивало сквозь заросли бамбука. Старик стоял спиной к ним и перебирал что-то на столе. Мельком глянув на них он вновь вернулся к своим горшкам — перебирал их, принюхивался, снимая крышки и расстроено качая головой. Чего-то ему не хватало. Разок он даже попытался что-то объяснить гостям на пальцах, показав что-то вроде прыгающей лягушки, но спохватился и рассмеялся невесело. В конце концов, достал откуда-то из-под крыши жестяную коробку.

Под крышкой оказалось горстка медной монеты и несколько больших крашеных бумажек, расписанных иероглифами.

— Он чего-то хочет купить… — сообразил Федосей. Вспомнив, что старик только что обнюхивал свои целебные горшки, добавил — Лекарство какое-нибудь.

Старик перебирал монетки и вздыхал.

— Не хватает, — перевел на русский эти вздохи Деготь. — Придется добавлять. У тебя есть?

Федосей вытащил из кармана горсть самородков и деликатно постучал хозяина по плечу.

— Вот тебе, дедушка.

К золоту старик отнесся достаточно равнодушно. Спросил требовательно о чем-то, но тут же махнул рукой, сообразив, что не поймут они друг друга, вернул половину горсти, а оставшуюся часть ссыпал в бумажный фунтик. Знаками приказав никуда из дома не выходить, он подхватил свой посох, нахлобучил на макушку плетеную шляпу и ушел в лес.

— За жабами пошел, — предположил Деготь, провожая старика взглядом. Вчера старик скормил ему что-то живое и ему до сих пор чудилось, что эта тварь ползает внутри. — Вчерашние кончились, так за новыми пошел. Свеженьких наловит, в пыли поваляет…

— Да ладно тебе, — заступился за старика Федосей. — Лечит же…Вчера едва языком ворочал, а теперь вон как бодро ругаешься.

Им и впрямь было лучше. То ли китайские снадобья помогли, то ли сутки спокойного сна, то ли возвращалась привычка к земной тяжести. Конечно, они были еще далеки от той формы, в которой стартовали с Земли, но и сравнить самих себя с теми, кем они себя чувствовали 24 часа назад, их было уже невозможно.

— Богатырь, — проворчал Федосей, наблюдая, как Деготь медленно поднимается и, пошатываясь, идет к двери. — Штаны не потеряй…

Дохромав до двери, высунул голову наружу.

— Тут наверняка город какой-то есть.

— Наверняка.

— Карту бы раздобыть, разобраться, куда это нас занесло… Или белогвардейца какого-нибудь завалящего поймать.

— Этот-то тебе зачем? — искренне удивился Федосей.

— Чудак человек. Было бы с кем по-русски поговорить, выяснить все.

* * *
Старик вернулся к обеду, с заплечным коробом, полным еды и снадобий, а через два часа пришли солдаты.

Дверь распахнулась внезапно, и в комнате сразу стало тесно от людей — офицер и два солдата с винтовками.

Офицер поморщился, осматриваясь. Бросив на гостей единственный взгляд, отвернулся. Полураздетые босяки в синяках и царапинах его не заинтересовали. Федосей с Дегтем переглянулись с пониманием. Не по их душу пришли. А зачем тогда? Через секунду стало ясно. Офицер наклонился к старику и негромко спросил того о чем-то. Старик покачал головой. Офицер повысил голос и бросил на стол маленький самородок.

«Ай-яй-яй-.. Нехорошо вышло. Прокололся старик на золоте, — подумал Федосей. — Потрошить его сейчас будут».

Он покосился на лавку, где под подушкой остался наган. Только покосился. За спиной у каждого из них стояло по солдату с винтовкой, уснащенной длинным плоским штыком.

Разговор накалялся.

Они щебетали на своем птичьем языке и непонятно было — не то ругаются, не то все-таки договариваются о чем-то. Только Федосей на хорошее не надеялся. Винтовочный штык, в котором он видел свое отражение, когда косил глазами влево, скорее всего, был знаком того, что ругаются. Солдаты, правда, пока стояли спокойно, только винтовками покачивали.

Все-таки не договорились.

Офицер наклонился и осторожно снял со старика очки. Обе пары.

Тот, щурясь, что-то крикнул, попытался встать, но офицер, хлопнув его по плечу, усадил на место. С презрительным недоумением посмотрел на него, и Федосей ощутил, что сейчас тот ударит старика. Знал он такие взгляды, до бешенства знал, видел глаза — барчук, белогвардейская сволочь…

Только тот руки на старика не поднял, а неожиданно улыбнулся.

Покачивая очками, подошел к столу и с размаху хрястнул ими по столешнице. Брызнуло стекло, осколки зашелестели по циновкам, и Федосей машинально загородился, заработав от второго конвоира лающий окрик и тычок в шею.

Офицер уронил очки на пол и еще каблуком по ним поддал.

А старик даже не поморщился.

Федосей понимал, чего стоило его спокойствие. Он вместо него скрипнул зубами, не сдержался.

— Что ж ты делаешь, морда белогвардейская? Он же тебе в отцы годится!

Только зря он все это сказал. На его слова не обратил внимания ни офицер, ни старик. Этот просто поднял с пола оправы и стал разглядывать их, словно прикидывал, как починить, а офицер, что-то заподозрив отступил назад, потянулся за саблей… Но опоздал.

Держа оправы за заушники, старик крутанул их, мгновенно превратившиеся в его руках в стальные крючки. Первым ударом он разбил руку офицера, тянувшуюся к сабле, вторым — голову. Железо оправы раскроило череп не хуже острой стали. Офицер еще только подносил руки к голове, из которой торчала нелепо застрявшая в осколках костей оправа, а старик уже отвернулся от обидчика, точно зная, что тот не опасен.

Третий удар он нанес ногой, став на полсекунды похожим на флюгер, развернувшийся вслед за порывом ветра. От этого удара солдат, что стоял за спиной Дегтя улетел в стену и, пробив её, вывалился наружу. Там вскрикнул ставшийся во дворе четвертый, но он пока не понял, что тут происходит. Не глядя не него, старик подхватил со стола каменный пестик и подытожил жизнь выброшенного из дома врага.

Последний, из оставшихся в доме, отпрыгнул и передернул затвор.

Услышав лязг, Федосей опрокинулся назад, ногами, через голову стараясь достать последнего, и достал бы, но старик, перелетев над ним и над столом, нанес тому удар ногой. Федосей с пола увидел, как солдат успел загородиться винтовкой, но стариковский удар был настолько силен, что оружие вырвало из рук и унесло к двери. Обезоруженный попытался на четвереньках пробежать под столом, но старик, уже выглядывая того, кто остался во дворе, взмахом руки сломал беглецу на четвереньках шею.

Тот, что стоял во дворе, наконец, сообразил, что что-то идет не так. Он вскинул винтовку и, пятясь, стал посылать пулю за пулей в стену.

Бах! Бах! Бах!

Деготь и Федосей рухнули на пол и поползли каждый к своей лавке — за оружием, а старик, словно и пули его не волновали, рванулся стрелку навстречу. Старик двигался необычно — какими-то плавными рывками, угадывая, куда полетит следующая пуля, чтоб не оказаться на её пути. Стрелок такое уже где-то видел и понял всё. Он взвыл, бросил винтовку и прыжками припустил к деревьям…

Только старик и тут не оплошал. Каким-то кошачьим движением подхватил брошенное оружие, и словно копье, бросил вдогонку беглецу.

После этого движения он словно потух, потеряв интерес к тому, что произойдет дальше.

Через его плечо, уже держа наганы в руках, лунные путешественники увидели, как штык винтовки коснулся спины, подтолкнул беглеца, не успевавшего перебирать ногами, и пробил его насквозь.

Деготь крякнул.

Сила броска была просто нечеловеческая. Несчастный раскинул руки, подпираемый штыком сделал по инерции еще пару шагов и упал ничком. Секунду винтовка стояла вертикально, но потом медленно наклонилась и упала на землю. Все. С врагами старик разобрался.

Он сидел на корточках, опустив руки между колен. Устал. На морщинистом лбу висели крупные капли пота. Тишина в доме ничем не нарушалась… Старик сидел сгорбившись, гости смотрели на него с одинаково странным выражением лиц.

— Видал я чудеса, — наконец сказал Малюков. — Сам организовал несколько, но чтоб так вот…

Он покачал головой не то с восхищением, не то с завистью…

— Тебя, дедушка только к басмачам в банды внедрять…

Деготь, с наганом наготове, как мог быстро вышел и захромал вокруг дома. Через минуту он вернулся. Наган уже лежал в кармане. Глядя на побоище, спросил:

— И что нам теперь делать?

— Нам, пожалуй, пора лететь…

— Я про трупы…

Старик, казалось, продышался. Не глядя на гостей, словно боялся наткнуться на осуждающие взгляды, он подошел к офицеру. Потянув за заушник, вытащил свое смертоубийственное оружие из самурайской головы и аккуратно вытер о френч покойника.

— А вот на счет этого, по-моему, можно совершенно не беспокоиться. У такого бойкого дедушки наверняка тут, под боком, персональное кладбище есть. С такой-то сноровкой….

Молча, не глядя на них и не прося помощи, старик подхватил первого покойника и потащил его за порог.

— Погоди, дедушка.

Федосей отцепил с офицера планшетку с картой.

— Давай так, что б по-честному. Если уж ты удовольствие получил, то надо чтоб и нам польза была…

Лист зашелестел, разворачиваясь и ложась на стол.

Их, конечно же, учили читать карты. И сейчас, глядя на трофей, они могли точно сказать, где тут изображены леса, где стоят горы, а где текут реки. Но не более того. Кружки, обозначавшие города и голубые ниточки имели рядом с собой строчки названий, куда как менее понятных, чем язык картографии. Космонавты одинаковым движением почесали головы.

— Осталось только научиться читать иероглифы.

Поймав тащившего второй труп хозяина за рукав, Федосей ткнул пальцем в надпись и вопросительно посмотрел. Старик, близоруко прищурившись, прощебетал что-то. Ни тому, ни другому этот набор звуков ничего не говорил. Деготь ткнул пальцем в соседний кружок — и тоже ничего. Бессмысленный набор звуков. Еще с десяток раз попробовав найти знакомые ориентиры, он убрал руки с карты.

— Пекин? — спросил Малюков.

Старик покачал над картой рукой и показал куда-то в сторону.

— Харбин?

В этот раз только плечами пожал.

Гости переглянулись. Их познания в азиатской географии не совпадали с реальностью карты. Скорее всего, это был все-таки один из районов Китая, но какой? Тоже ведь страна не маленькая…

* * *
Возвращение к «Луннику» заняло не так уж много времени.

Бамбуковая роща, цветущие кусты, снова бамбук и вот он — корабль. Побродив вокруг упавшего с неба железа, они не обнаружили в нем перемен — ни люди, ни звери за эту пару дней не потревожили разбитую технику. Внутри также все осталось без изменений. Только куча золота, что «натекла» сквозь трещину, стала больше. Федосей посветил вверх. Нет. Золото не иссякло. Просто какой-то из самородков, покрупнее, закупорил трещину.

Дойдя до разбитой рубки, они для очистки совести немного покопались в радиопередатчике. Разумеется, без всякого результата. За эти два дня ни целых радиоламп в нем не прибавилось, ни трещин в алюминиевом шасси не стало меньше.

— Не везет нам, — смахнув остатки тонкого стекла и вольфрамовых пружинок на пол, сказал Федосей, оглядывая когда-то целую рубку.

— А чего ты хотел при такой посадке?

Деготь взвесил в руках вырванный из стены блок радиостанции и бросил его в общую кучу когда-то целых приборов, а теперь — мусора. Товарищ был прав, но только отчасти.

— Да это, кстати, еще как посмотреть. Думаю, что товарищам с «Ленина» похуже пришлось…

Возвращаться к этим мыслям ни тому, ни другому не хотелось, но это регулярно происходило само собой. Не уходили из памяти разваливающиеся на куски корабли.

— Неужели никто ….

— Ну почему никто… Шансы у них были.

Деготь отодвинул вбок жесткую трубчатую шторку.

В нише, один над другим, лежали два индивидуальных спасательных аппарата. Собственно за этим они и вернулись сюда. Самое первое профессорское детище, ранцевые реактивные аппараты доработанные, конечно, за эти пару лет ждали их, как в обычных кораблях ждали команду спасательные лодки и пробковые жилеты. Они как раз и предназначались для того, чтоб в экстренных случаях покинуть корабль. Тот, кто успел воспользоваться таким аппаратом, вполне мог и выжить. Для них же самих, в их теперешнем положении, они давали шанс добраться до Родины.

Вытащив их на площадку перед кораблем, люди стали разбираться с техникой и определяться с направлением. Лететь они могли куда угодно и туда и сюда и вперед и назад, но Родина, скорее всего, лежала где-то в северном направлении.

— Путь у нас, я думаю, один. На север. Рано или поздно мы долетим до СССР. Страна-то большая.

— Это верно, если это Китай. А если Япония? Или Сиам?

Федосей покачал головой.

— Не думаю. Вон старик как с солдатами-то безжалостно обошелся…

Он цокнул языком, вспоминая схватку.

— Со своими так не обходятся. Так, думаю, только с врагами можно поступить.

— Ну а может быть он в припадке классовой ненависти?

— Да какая там ненависть… Хладнокровно все старик сделал… И вообще…

Он с явным удовольствием шевельнул плечами — ничего не хрустело там, не щелкало и не болело.

— Если мы через пару часов не увидим море, значит это не Япония. А если мы в Сиаме…

Он замолк на секунду, прикидывая, где этот Сиам и как оттуда выбираться.

— Ну, пролетим, сколько сможем, сколько горючего хватит и дальше — пешочком… Что мы с тобой границу не перейдем?

Аппараты, в сравнении с теми, которые они испытывали пару лет назад, стали легче, компактнее да и шумели потише. Двигатель, стеклянная полусфера, защищавшая пилота от ветра, седло, да два широких ремня.

— Конечно, не самолет, — пробормотал Владимир Иванович, надвигая колпак и стараясь устроиться так, чтоб седло после раскрытия не прищемило ему что-нибудь деликатное. Как ни считай, а лететь придется долго так что хорошо бы лететь с удобствами.

— Ну, уж и не хуже, — отозвался Федосей, разбираясь с ремнями. — И быстрее…

* * *
Через час полета стало ясно, что под ними континентальный Китай.

Пока они были в воздухе, это никак их не трогало, но на земле, конечно, могли образоваться сложности. Не простые отношения были у СССР с Китаем.

Весной 1925 года китайский народ начал свою революцию, только вот знамя её не было, как того хотелось бы Москве, красным. Пронырливая буржуазия оседлала волну народного гнева и возглавила её, хотя Коминтерн и тут не остался в стороне. Советское правительство, по истории собственной страны знавшее, как легко буржуазную революцию можно перевести в пролетарскую, помогало в этом китайцам как могло.

В 26-м вооруженные силы гоминдана под командованием Чан Кайши и при участии командированного в Китай Коминтерном товарища Блюхера предприняли Северный поход на Пекин. Гоминдановцы взяли старую столицу Китая, Пекин, но не остались там. Словно начав этим новую страницу тысячелетней истории древней страны, перенесли столицу в Нанкин.

Новое правительство признали основные мировые державы, и СССР не остался в стороне.

Союз пошел навстречу новому правительству, как мог далеко — куда дальше, чем весь мир — отказался от контрибуции за ущерб от «боксерского восстания», которую китайцы платили основным европейским державам и САСШ, с начала 20-го века, с условием, что эти средства расходовались бы китайским правительством на образовательные цели, но сердечной дружбы с чанкайшистами не получилось — Коминтерн требовал от китайских коммунистов действий и те поднимали восстания, затевали мятежи, не давая стране успокоиться.

Китайские генералы понимали, откуда дует ветер. Ответом на расширение революционного пожара стали провокации, приведшие к военным конфликтам.

В июле 1929 г. чанкайшисты объявили о национализации принадлежавшей Советскому Союзу Китайско-Восточной железной дороги и взяли управление КВЖД под свой контроль, арестовав более 200 человек советских специалистов…

К началу 1931 года все утряслось, все вернулось на круги своя, но натянутость отношений между СССР и Китаем осталась. Не улучшило положения и начавшееся в этом году наступление Японской императорской армии в Маньчжурии.

Японцы были активнее и куда опаснее китайцев. Под разговоры о мирном урегулировании военного конфликта они захватывали куски континентального Китая. Соотношение войск тут было примерно 1 к 10 в пользу китайцев, но на стороне императорской армии была выучка и техническая оснащенность. У японцев имелась даже танки и авиация.

В этом завоеватели космических просторов убедились через час, когда один из японских самолетов нарисовался в китайском небе.

Откуда тот появился, никто не понял. Деготь, возможно, углядел его раньше, но при таком шуме до кого разве докричишься? Но вряд ли. Слишком много интересного имелось на земле, чтоб разглядывать пустое небо. А вот когда появились горы, и они стали смотреть окрест, тут он и объявился. Конечно, аэроплан не был им соперником в скорости. Федосей хорошо помнил, как вовсе не так уж и давно сам гонялся на самолете за диверсантом, уничтожившим экспериментальную ЛС-установку на «Троцком» и не догнал, но он также помнил, что соревнование между самолетом и профессорским аппаратом выиграл его пулемет. Не сумев догнать врага мотором, он догнал его крупнокалиберной пулей.

А что получилось один раз у одного, то вполне может получиться и второй раз у другого.

Пилот не стрелял. Пока.

Скорее всего, пытался разобраться, с чем столкнулся.

Федосей рукой показал — снижаемся. Осторожность не могла помешать — мало ли что может прийти на ум их крылатому собрату.

Он вполне представлял, что за мысли сейчас крутятся в голове пилота полутораплана: что это он такое видит? Свои перед ним или чужие? Чего о них ждать?

Война тут шла преимущественно на земле. Самолетов у чанкайшистов практически не было и преимущество императорской армии в воздухе было подавляющим, так что возможность повстречать в небе китайский самолет была крайне маловероятной. Тем более, что они вовсе не походили на аэропланы…

Только это состояние не могло продолжаться вечно. Нерешительность пилота должна была оборваться каким-то поступком. Федосей приблизился к товарищу и, показав двумя пальцами на свои глаза, ткнул рукой в сторону самолета. Деготь в ответ похлопал себя по кобуре, но Малюков отрицательно покачал головой. Все еще могло обойтись без стрельбы.

Но не обошлось.

Все испортил летчик — взял да и начал стрелять.

Похоже, что он давно собирался это проделать, только не мог выбрать с кого начать и когда аппараты сблизились, это стало для него невыносимым искушением.

Дымная пулеметная трасса прошла чуть левее и выше, чем хотелось бы пилоту, и как раз там, где это устраивало советских космонавтов.

— В стороны!

За ревом двух двигателей он и сам себя не услышал, но и так все было ясно.

Оба аппарата нырнули к земле, и прибавил скорости. Теперь, когда война объявлена, вооружению аэроплана они могли противопоставить только хитрость и скорость.

Лес под ними слился в одну ярко-зеленую массу, сквозь которую взблескивала вода рисовых чеков. Разлетевшись, они не потеряли друг друга из виду. Теперь летчику предстояло выбрать с кого начать. И он выбрал Дегтя.

Тот прибавил скорости и понесся над самыми верхушками деревьев. Выхлоп аппарата почти касался крон, и за Дегтем вскоре потянулась дымная полоса, в которой японский пилот ничего не видел. Тогда он поднялся повыше, метров на двадцать. Врага он теперь видел, но пущенные им очереди неслись выше. Пару раз он набирал высоту, стараясь в пике достать коминтерновца, но тот не дремал — часто оглядывался, грозил самураю кулаком, и разбивал эти ухищрения ловким маневром.

Федосей наблюдал за игрищами со стороны, остро сожалея, что сидит не в боевой машине, вроде той, что показывал на параде в честь годовщины Октября, а этом облегченном варианте. Наган и полтора десятка патронов к нему это вам не пара крупнокалиберных пулеметов!

Самым лучшим вариантом, конечно, было бы сесть и спрятаться под деревьями, только это — потеря времени, да и неясно, что делать на земле, где идет война, с двумя наганами. Проще было убежать. То есть улететь. Но возможность эта могла представиться не раньше, чем у японца закончатся патроны или бензин. Или желание стрелять.

Федосей терпел, морщась каждый раз, когда видел как на пулеметном дуле расцветает огненный цветок, а там терпение и у него закончилось.

Воспользовавшись азартом пилота, он дождался, когда тот поднялся метров на 300 чтоб сверху сделать то, что никак не получилось в горизонтальном полете, подлетел сзади и, пожалев человека, дважды выстрелил в двигатель.

За ревом своего аппарата он не услышал, как замолчал мотор аэроплана, и струя масла, рассыпаясь в тугом воздухе каплями, показала, что хоть в этот раз проиграл соревнование пилот, но и в этот раз его выиграла пуля.

Самолет клюнул носом. По крыльям почти незаметно для постороннего глаза пробежала судорога.

Белый шелковый шарф пилота, только что вившийся за ним словно знамя, поник и сменил бойкий трепет на ленивое колыхание.

Через секунды, молотивший воздух затухающими движениями винта полутораплан притянуло к земле, и он заскользил, спускаясь все ниже и ниже над зеленой бамбуковой шкурой китайского леса. Пилот продолжал стрелять, хотя это смотрелось жестом отчаяния — пользы из неприцельных очередей нельзя было извлечь никакой.

Вывернув голову, Федосей смотрел, как сбитый самолет планирует на фоне мелкой воды, потом плюхается на брюхо, вздымая вокруг веера брызг, как из кабины выскакивает пилот и его рука, вздетая верх, вздрагивает от выстрелов. Ничего. Пусть себе палит, злость выпускает. Не страшно. Если уж такому пулемет не помог, то что толку с нагана, или что у него там?

Когда он повернулся, то увидел то, отчего его сердце забилось быстрее. Человек с наганом был мгновенно забыт.

Прямо под ними стояли ряды игрушечных самолетиков с крыльями, украшенными красными кругами в белых прямоугольниках. Много их там было, почти три десятка.

Глядя на них, Федосей ощутил что-то вроде зависти. Он помнил, знал, какое это счастье вести машину, которая откликается на каждое движение педалей и штурвала. Именно это и было настоящим полетом — скольжение в струях воздуха, а не грубое проталкивание сквозь него, как сейчас.

Самолеты внизу сдвинулись с места и поползли друг за другом, набирая скорость. Машины взлетали, расходясь вправо-влево после того, как их колеса отрывались от земли. Федосей любовался ими до тех пор, пока не сообразил, что взлетают они непросто так. Он прибавил скорости и поравнялся с Владимиром Ивановичем. Тот, и сам умный, энергично взмахнул рукой, показывая вперед. Все правильно. Нужно двигаться отсюда да побыстрее. Ни один нормальный командир не позволит летать над собой непонятно кому. Здешний, наверняка тоже не исключение. Именно поэтому и им следовало поторопиться. Конечно, они могли двигаться быстрее, чем каждый их этих аэропланов, но ускользнуть от полутора десятков пулеметных очередей им будет очень трудно. Чтоб уйти от пули, они сейчас были недостаточно верткими. Играть с этой тучей аэропланов в игру, которую они играли с единственным своим преследователем, было безрассудством. Нет. Не было у них иного выхода, кроме единственного..

Понимая, что сейчас случится, Малюков рванулся к товарищу, налету крича: Вниз! Вниз! — и рукой помогая себе объяснять тому, что надо делать.

Пилоты соображали ничуть не медленнее их, и пулеметные очереди густой сеткой накрыли тот клочок неба, где только что они располагались. Но чуть позже, чем следовало бы — аппараты уже падали вниз. Это было чем-то вроде затяжного парашютного прыжка. Двигатели молчали, и теперь только любовь Земли давала им силу движения.

Зелень леса приблизилась, рявкнули два двигателя и два языка фиолетового пламени остановили их падение. Они вломились в лес в десятке метров друг о друга. На мгновение Малюкова окутал запах свежей травы и воды, но тут же его сменил запах гари. О прозрачные колпаки стегали стебли бамбука, что-то с оттягом хлестануло по ноге, но все это произошло быстро и — вот она земля… Двигатель смолк и сквозь льющийся с неба треск пулеметов стало слышно, как рядом ругается товарищ Деготь.

— Живой? Помощь нужна? — срывая с себя лямки, проорал Федосей. То, что они сели, это хорошо, но совсем здорово будет, если удастся быстро-быстро убраться отсюда.

— Живой!

Чаща стволов перед Малюковым всколыхнулась, и оттуда вместе с клубом дыма выскочил товарищ по несчастью. На плече он, словно горская девушка кувшин, тащил аппарат.

— Двигаем отсюда, быстро… Сейчас они по дыму гвоздить начнут….

Словно услышав команду, над ними, едва не задевая крыльями верхушки бамбучин, пронесся аэроплан. Рев мотора заглушил треск пулеметов, а когда смолк и он, из чащи донесся треск падающих, срезанных пулями стеблей бамбука.

Не сговариваясь, люди одинаково пригибаясь, бросились прочь…

Им повезло, что бежали они с холма, хоть и не с высокого, но все-таки. Вверх с такими аппаратами не очень-то и побегаешь. Но и этого послабления для недавних лунных жителей было маловато. К подножью холма они уже не сбежали, а скатились, удачно приземлившись в протекавший там ручей. Пустив по воде круги, они замерли, не в силах отказаться от мига счастливой прохлады. Над их головами продолжали реветь моторы, пулеметные очереди выкашивали бамбук на вершине холма, а они сидели там, ощущая полное довольство. Зачерпнув ладошкой воды, Федосей бросил её себе в лицо, стирая кровь царапин.

— «Разина» бы сюда… — пробормотал Деготь, тоже наводя порядок на лице. — Посмотрел бы я на них…

— Посидим, дождемся? — спросил Малюков. — Наверняка ведь ищут…

Хотел спросить иронически, но не вышло… Спуск с холма ухайдакал его так, что помимо желания это прозвучало как серьёзное предложение. Почти план.

— Нечего нам тут дожидаться…

В успокоившемся ручье отразилось небо. В нем не переставая сновали отражения аэропланов, стрекоз и силуэты мелких юрких рыбок.

— Ничего мы тут не высидим… Мы, как я понимаю, от аэродрома недалеко ушли?

Федосей кивнул. И без разговоров было ясно, что сейчас должно будет произойти. Поднимут аэродромную обслугу и — сюда. Это от самолетов лес мог укрыть их, а вот от прочесывания не уйти. Обнаружат.

Владимир Иванович пожевал какие-то ягоды, скривился, плюнул.

— Жаль поесть нечего…

— Ничего. У своих поужинаем, если поторопимся.

Взвалив аппараты, они пошли вдоль ручья, пока не вышли на открытое место. Лес кончился и через 200–300 метров голого склона начиналось рисовое поле, которое упиралось в домики аэродрома, а по дороге, что вела от них в их сторону, двигалась колонна людей. Над головами искорками взблескивали штыки. Сидеть и ждать их никто не собирался.

Большевики не спеша напялили на себя аппараты и не особо скрываясь, рванули в сторону гор.

Глава 10

СССР. Москва. Кремль. Май 1931 года.
Сталинские кулаки, крепко сжатые, лежали поверх зеленого сукна, словно пара камней. Гнев, только что душивший его был уже смирен, но повод, давший нешуточную силу для него, остался. Но какой повод был! Какой повод!

Он смотрел на руки чуть ли не с ненавистью. Через день в этих кулаках должен был оказаться Запад, а теперь вместо него в них была пустота…Воздух. Азот с кислородом…

Дыхание с шипением прорвалось сквозь стиснутые зубы.

Но ничего… Нет таких крепостей, которые не смогли бы взять большевики….

— Продолжайте…

— Корабли вошли в атмосферу, и вышли на связь. Доклад руководителя Второй Лунной однозначен. Месторождение обнаружено. Корабли полностью загружены металлом. Все в порядке. Посадка планировалась в Свердловске согласно утвержденному нами графику… Но передача внезапно оборвалась. Буквально на полуслове и на связь они больше не выходили. Мы продолжаем слушать их на всех диапазонах, но…

Сталин все-таки разжал пальцы.

— Мне интересны выводы, которые вы сделали из этого.

Это было интересно и самому товарищу Менжинскому. Вот выводов-то пока не было…. Свалить за несколько секунд четыре космических корабля не просто. Природные факторы он исключал абсолютно. Технические неполадки? Одновременно у четырех кораблей? Нет! Оставались люди. Точнее враги. Но тут он на все сто процентов был уверен в том, что ни один из них не мог этого сделать. Хотел, это уж наверняка, но не мог… Два аппарата ЛС имелось за пределами СССР и оба не работали. Советский аппарат для диверсии также использован не был. В этом он уже успел убедиться. Оставалось предположить либо чудо, либо наличие еще одного неизвестного аппарата.

— Это — нападение… Запад знает цену нашей экспедиции.

Сталин дернул щекой.

— Само собой разумеется. Кто стоит за всем этим?

Менжинский замешкался.

— Американский и французский аппараты мы успели, как и планировалось, разрушить. Других аппаратов по имеющимся у нас сведениям не существует…

Волна раздражения снова поднялась в Генеральном.

— Так что же, по-вашему, получается, святой дух руку приложил?

Менжинский не нашелся что ответить. Сталин взял в руки карандаш, подержал, бросил на стол. По первому движению видно было, что хотел сломать, но удержался.

— Очевидно, что аппарат существует. Пока мы не знаем где он, наша Лунная программа будет подвергаться опасности… Что сейчас известно? Район катастрофы? Что с экипажами?

— Пока нам известно очень мало. Сведений практически нет. Однако, если предположить, что действовал неизвестный нам аппарат ЛС, то, скорее всего, это американский аппарат.

— Основания?

— Во-первых, американский корабль беспрепятственно совершил посадку, не подвергшись нападению. Во-вторых, расстояние. Американцы, если вы помните, смогли своим аппаратом через систему ретрансляторов разрушить часть Джомолунгмы. У французов аппарат слабее. В-третьих — деньги и опыт. У них есть технология. Они вполне могли построить еще один аппарат, о котором нам пока не известно.

— Теперь уже известно, — ровно сказал Сталин. — Хорошо…. Теоретически — американцы. Где это могло произойти?

— Однозначно не над нашей территорией. И вряд ли над Европой.

— Почему?

— В этом случае об этом наверняканаписали бы европейские газеты. Кто-нибудь да стал бы свидетелем падения кораблей. Логичнее всего предположить, что они сделали это над океаном, чтоб утопить золото.

Сталин хотел что-то сказать, но Менжинский перебил его.

— Тем не менее, наша разведывательная сеть в Европе и Азии получила приказ собирать информацию обо всем, что может иметь отношении, и мимо стоявшего на вытяжку чекиста быстро прошел Поскребышев. Наклонившись к Сталину, что-то прошептал, быстро кивая головой. Менжинский прислушался, но ничего не услышал.

Генеральный секунду сидел, потом выпрямился в кресле.

— Есть новости. Два члена экипажа Первой экспедиции подобраны цеппелин — платформой «Парижская Коммуна». Где их подобрали?

Поскребышев подошел к карте и пятерней накрыл кусок Китая.

— На Советско-Китайской границе. Сейчас «Парижская Коммуна» движется вглубь территории Китая, к месту катастрофы «Лунника». Корабль пострадал, но люди и груз в целости.

Китай. Атмосфера. Май 1931 года.
…Далеко-далеко внизу, за двойным слоем облаков лежал раздираемый войной Китай. Отсюда, с палубы «Парижской коммуны», не было видно ни войны, ни её следов, но стоявшие рядом с Дегтем и Малюковым люди отлично знали, что там, внизу происходит. К счастью СССР это никак не казалось. Невмешательство в этот конфликт оставалось краеугольным политическим положением для республики.

Потому и вооружений на нем не было. По крайней мере, тех вооружений, которые тут могли опознать как оружие.

Два самолета — все что осталось от той военно-воздушной мощи, полагавшейся цеппелин-платформе — стояли в самом начале взлетной палубы и служили скорее для успокоения тех, кто мог их увидеть.

Да и откровенно говоря, не было тут никакого обмана — задача, стоящая перед командиром не была военной. Нужно было отыскать потерпевшие катастрофу корабли и спасти экипажи. Ну и, конечно, груз. А зачем для этого самолеты-пулеметы? Так-то…

Теперь дирижабль, невидимый и неслышимый на такой высоте, скользил к району падения корабля, а уж обнаружить его с высоты будет легко — маскировать корабль они и не думали.

Сложнее всего — и это понимали все — будет с другими кораблями экспедиции. Конечно, их будут искать, кроме того, оставалась вероятность того, что кто-то из команд уцелел и сейчас ищет возможность связаться с Родиной. Но только когда это удастся?

С «Лунником»-то определились довольно быстро.

На цеппелин-платформе нашлось несколько китайских коммунистов, разобравшихся с прихваченной офицерской картой и стало понятно не только в какую сторону двигаться, но и где нужно остановиться.

В штурманской рубке, держа в зубах незажженную трубку, командир «Парижской коммуны» циркулем мерил японскую карту, прикидывая маршрут движения.

— С вами понятно… — сказал командир. — А где теперь нам остальных искать?

Независимо друг от друга они вздохнули.

Мало того, что вопрос был не простой — он был из главных.

Хотелось верить, что где-то, непонятно еще где, прямо сейчас, пусть и менее комфортно, чем они сами, голодные, холодные, но живые сидят товарищи и ожидают помощи от страны, пославшей их к Луне.

Он подошел к ряду иллюминаторов, посмотрел вниз.

— Хоть бы какие ориентиры!

Деготь посмотрел в иллюминатор. В круглом стекле виднелись плотные облака, на которых умирал свет закатывающегося за горизонт солнца. Свет тут не горел, и округлость казалась тоннелем, пробитым в воздухе. В памяти что-то шевельнулось.

Эта дыра в занавешенное облаками небо что-то напомнила ему. Он закрыл глаза замер.

— Бумагу и карандаш, — сказал Владимир Иванович, не открывая глаз. — Быстро.

Что-то было в его голосе, что заставило командира корабля рвануть лист из бортового журнала.

С десяток секунд Деготь сидел неподвижно, только губы шевелились, словно он с кем-то разговаривал. Командир вопросительно посмотрел на Федосея. Тот в ответ только плечами пожал.

Быстро глянув на чистый лист, коминтерновец нарисовал на нем круг. И прищурив глаз, провел кривую. Дойдя до конца окружности, кончик карандаша замер над листом, но через секунду Владимир Иванович нарисовал там несколько округлых пятен, и медленно начал штриховать их. Он словно бы хотел придать некое изящество рисунку или позволял руке вспомнить что-то, что сам забыл.

Рука не подвела, и он нарисовал, но уже с меньшей уверенностью, еще несколько кривулин и протянул лист командиру.

Федосей заглянул туда. Все вместе это было похоже на круглую кривую рожицу, с родимыми пятнами, некрасивую и неумело нарисованную.

Вопрос Дёгтю никто не задал, но тишина была красноречивей вопросов.

— Последнее, что я видел это — вот, — объяснил он. — Круглое — это иллюминатор. А что внутри — вид из него. Таким он был, когда Федосей выключил двигатель «Лунника». У вас есть атлас?

— Зачем?

— Это вид с высоты километров пять. — терпеливо объяснил космонавт. — Береговая линия… Если у вас на борту есть атлас…

— Штурман! — гаркнул командир. — Атлас!

Склонившись над толстенной книгой, они шелестели глянцевыми цветными листами, вертя дегтевский лист так и эдак. И, наконец, нашли, что искали.

САСШ. Вашингтон. Июнь 1931 года.
…Америка встречала своих космонавтов со всей помпой, со всем блеском страны, стремящейся отвлечься от недавних невзгод и наконец-то ощутившей, что у неё есть реальный повод для гордости. Газеты, кино, обеды, шествия — все это вихрем закружило новых героев. Портреты везде, где только можно, интервью и главное — фотографии золота, что они привезли со спутника земли. Хватило бы и фотографий, но все, кто хоть что-то понимал в происходящем, бросились комментировать. Конечно, главной темой комментариев было золото. Тема благородного металла обсасывалась во всевозможных ракурсах — от простодушного детского восхищения до серьёзных попыток сформировать на скорую руку акционерные общества по эксплуатации Лунных богатств.

Более всего коммерсантов и корреспондентов интересовала позиция в этом вопросе мистера Вандербильта, обладающего монополей на междупланетные путешествия, благодаря единственному в САСШ частному ракетно-космическому флоту, но миллионер оставался неуловимым. Его видели в редакции «Нью-Йорк таймс», где он дал пространное интервью, что не удивительно, и в Белом Доме, что также не вызывало удивления. Удивительным было другое — в интервью о золоте и перспективах его добычи почти ничего не говорилось, все больше о величии американского духа, солидарности с Европой и грядущей войне с большевиками.

Из сообщений Президентской пресс-службы вообще неясно было, о чем говорилось первые люди Америки.

Но если б корреспондентам удалось присутствовать на этой встрече, то узнали бы они много интересного для своих читателей.

Первый вопрос Президента открыл бы им глаза на неведомое и все поставил бы на свои места.

— Что нового вы можете мне сообщить? Советы знают, что это сделали мы?

Мистер Вандербильт несколько удивился этому «мы», но не стал разочаровывать главу государства, чей вклад в состоявшуюся эскападу был минимален.

— Нет. Но они наверняка догадываются.

— К счастью догадки остаются только догадками. Не правда ли?

— Разумеется, господин Президент.

Посмотрев на ворох газет на президентском столе, миллионер поинтересовался.

— А что, сами большевики до сих пор молчат?

— Вы не читали сегодняшние газеты?

— Признаться, нет.

— Всполошились…

Мистер Гувер развернул верхнюю и процитировал.

— «Советское руководство просит с пониманием отнестись к проводимым им спасательным работам на месте гибели кораблей Первой и Второй Советских лунных экспедиций. В поисках советских граждан используется техническое оборудование, которое может повредить как грузовые, так и военные суда…» Заявление ТАСС.

— Получается, они знают, где искать? — встревожился миллионер.

— Возможно, что они знаю больше, чем мы… Кто-то мог и уцелеть…

Мистер Вандербильт с сомнением покачал головой.

— Не думаю… Слишком все это быстро произошло… Скорее всего они еще более приблизительно чем мы представляют район катастрофы.

Он подошел к огромному глобусу в углу кабинета.

— Глядя в будущее, я бы на вашем месте отдал приказ нашему военно-морскому флоту о концентрации в этом районе.

— Чтоб сделать это, мне нужна более точная информация. Вы же, как я понял, не можете предоставить её правительству. Или…?

— Пока нет. Сейчас мы располагаем приблизительными данными. Обломки кораблей лежат в квадрате примерно двести на двести миль…

— Жаль, что нет точности. Не следует нам оставлять такой груз без присмотра.

— И в мыслях не было, — встрял в разговор Госсекретарь. — Туда уже направлен эсминец «Авраам Линкольн» и два вспомогательных судна. Так когда появится более точная информация?

— Не раньше, чем наши корабли прочешут этот квадрат. Наши измерения не дали необходимой точности.

Мистер Вандербильт положил ладонь на глобус, накрыв ей Желтое море, Японию, и часть Индийского океана. На мгновение ему показалось, что лунное золото щекочет ладонь.

— И надо приглядывать за большевиками… Они не смирятся с потерей. Вряд ли эти фанатики изменят свои планы, а значит, золото им понадобится. А это в свою очередь значит, что первым делом, красные захотят узнать, что произошло с кораблями и куда делся их драгоценный лунный металл.

— Теперь это золото морского царя….

— Пока никто не нашел — да.

— Может быть, пока мы подтягиваем силы, Япония присмотрит за Советами? Они ближе…

Президент повернулся к Госсекретарю.

— Мистер Стимонс, как вы считаете, можем мы рассчитывать на японцев?

Тот покачал головой.

— Неуверен. Они сейчас заняты Китаем.

— Я знаю. Но мы ведь пошли к ним навстречу в Лиге Наций… Они могли бы оценить наш жест доброй воли…

— Если вы, господин Президент, имеете ввиду нашу позицию по вопросу Японо-Китайского конфликта, я имею ввиду то, что мы не обвинили Японию в нарушении пакта Бриана-Келлога, то услуга уже оказана…

Тем более, что наши аналитики предполагают, что возможно между Советами и Японией заключено тайное соглашение — слишком уж спокойно держатся большевики, наблюдая войну около своего порога. Давайте лучше станем надеяться только на собственные силы.

Желтое море. Июнь 1931 года.
— Наблюдатель…

— Слушаю, — проскрипело в наушнике.

— Отчет…

— Ничего пока. Дно чистое. А у вас?

— Тоже ничего…

Командир акваплана, лейтенант Платон Захарович Остебяйкин отложив микрофон, снова наклонился к стеклу. Там ничего и тут ничего. Пусто, как в дыре…

Вопросы и ответы, которыми они обменивались с наблюдателем последние два часа, походили друг на друга как близнецы. И вчера было то же самое и позавчера… Каждый день одно и тоже. Вот уже неделю никаких перемен и, к сожалению, не только у них. Один раз, в самом начале, им повезло, но — это все понимали — везти не может вечно, а уж если дело начинается с везения, то второй такой раз случается не скоро. Понимали, но все-таки надеялись.

Первая Индоокеанская, имени Индийского пролетариата эскадра в полном составе передислоцировалась из района Новой Гвинеи сюда за три дня. Теперь сорок шесть воздушно-подводных аппаратов и шесть сопровождающих судов бороздили участок океана размером сто на полтораста миль.

Задача стояла вроде бы простая — найти сбитые империалистами корабли лунной экспедиции. Но в этой простоте таилась своя сложность. Вроде бы все просто — и место ровное и море спокойное… Но ведь, сколько той площади!

Через нижнюю наблюдательную полусферу, ограниченную по окружности четырнадцатью болтами, отчетливо наблюдалось песчаное дно, желтое от проникавших сверху солнечных лучей и все, что к этому прилагалось: рыбы попугайских расцветок, водоросли всех оттенков зелени — от салатного до изумрудного и, конечно, вода….

Такая прозрачная вблизи, что кажется её и вовсе нет.

Наверно правильно сказал товарищ Фомин, что прозрачна она как слеза только оттого, что и впрямь тут вода в половину, не меньше, слезами индийского пролетариата разбавлена. Вон сколько времени империалисты тут хозяйничили, сколько зла свершили!

А только все им мало. Никак остановиться не могут. Гадят, где могут, куда дотянутся…

Он вздохнул. Тяжело, протяжно, словно собрался завыть, но сдержался.

Что сказать — показал зубы империализм, так сказать наглядно объяснил, что готов биться за свою поганую жизнь до последней капли пролетарской крови.

Три недели прошло с момента катастрофы.

За это время удалось найти четверых живых и девять тел, участников Лунной экспедиции и один корабль. «Владимир Ленин» на две части располосованный смертельным лучом, лежал на глубине 30 метров в двух километрах от их участка. С ним-то как раз и повезло так, что второго везения ждать еще долго придется. На второй день поисков обнаружили!

Только этой находкой скорая удача себя и исчерпала. Сколько не искали — ничего больше… Надежды найти живых уже не осталось, но чтоб смерть товарищей не оказалась напрасной, нужно было найти корабли, ставшие братскими могилами. Отдать героям последние почести.

На месте катастрофы теперь и велась основная работа.

Водолазы, благо глубина позволяла, перегружали золото в ящики и отправляли на подводную лодку «Пионер». Раз в сутки лодка ходила к островку, на котором соорудили причальную мачту для дирижаблей. (Строилось это всё в такой спешке, что никому и в голову не пришло выяснить, кому принадлежит этот клочок суши и спросить у хозяина разрешения).

Добытое на Луне золото, проделав подводный путь, собиралось на «Демократической Германии» чтоб проделать путь до Москвы по воздуху.

О том, что будет с ним дальше, разговоров не велось, только все понимали не просто так, прилетевший за золотом дирижабль нёс свое гордое название. Проговаривались пару раз политработники на политинформациях, что надо бы помочь товарищам немцам с репарациями, чтоб отстала мировая буржуазия. Заткнуть буржуям глотки поганые лунным золотом. Ну, это дело правильное, хорошее — товарищам помочь.

Буёк по правому борту мелькнул и пропал. Звякнул негромко курсограф, обозначив точку разворота. Микрофон в руке.

— Разворот.

— Понял. Разворот… — отрепетировал наблюдатель.

Легкий крен, едва слышное шипение, цепочка воздушных пузырьков поперек иллюминатора, и снова перед глазами океанское дно.

В теплой воде чего только нет. Много всякой красоты море накопило за миллионы лет своего бытия.

Сколько всяких диковинок для российского взгляда, что глаза разбегаются, не смотря на четкий приказ отцов-командиров — не морских чудо-юд высматривать, а искать пропавшие советские Лунные корабли.

Несколько сотен тонн золота лежало где-то тут, совсем рядом, только вот где?

Вопрос этот, как оказалось, интересовал не только их. Через четыре дня после начала поисков в районе базирования Первой Индоокеанской появились американцы. Приманило золото буржуев! Не утерпели, поганцы!

Их появление подтвердило то, о чем все и так догадывались. То, что они прибыли сюда показывало, что их рук это дело и ничьих иных.

«Как у них только совести хватило?» — подумал Платон.

Конечно, по их мнению, вроде бы ничего и не изменилось — во все времена люди из-за золота глотки друг другу рвали, а чем эти времена лучше? Только ошибаются буржуи. Это только, кажется, что все осталось по-прежнему. Этому-то золоту совсем другая судьба, совсем для другого оно предназначено — не пошло сгинуть в чьих-то сундуках или пойти на обновки каким-то профурсеткам. С этим золотом намертво сплавилась пролетарская свобода во всемирном масштабе.

Увидев советские суда, незваные гости благоразумно ретировались и занялись поисками милях в 30 южнее.

О неизвестных гостях доложили в Москву и продолжили работу по графику. Американцы тоже не скучали и, не особенно скрывая намерений, тралили море. Они, как опоздавшие к раздаче, оказались в более сложном положении. Если район занятый Первой Индоокеанской не мог похвастаться глубинами более 50 метров, то гостям достался кусок акватории с глубинами метров до двухсот, но тут уж ничего не поделаешь. Конечно, сбитые корабли могли оказаться где угодно, но в этом случае проблемой становилось не только обнаружение, но и поднятие ценного груза. Для аквапланов это была невозможная глубина, а вот у американцев видимо что-то такое было, раз они там обосновались…

Чтоб быть в курсе событий раз в сутки один из аппаратов плавал туда, присматривал за этой нелегальной старательской артелью.

— Внимание!

Командир выскочил из своих невеселых мыслей.

— Что?

— Вижу какой-то контур на границе видимости. Слева по борту…

Платон вздохнул. Сердце даже не ворохнулось от предчувствия удачи. Наверняка ведь, очередная скала. Но делать нечего. Надо повернуть и рассмотреть, что в этот раз им подкинуло море. Ведь именно в этом и состояла его работа.

Через четыре часа изъездив участок вдоль и поперек, они всплыли.

Волнения наверху практически не было. Аппарат лениво покачивался на мелкой волне, пуская во все стороны блики полусферами наблюдательных иллюминаторов.

Дождавшись очереди, Остебяйкин поймал свисавшие сверху стропы и взмахнул рукой, давая команду на подъем. Тросы натянулись, совсем рядом поползло железо корабельного борта. Аппарат перевалил через борт и завис над палубой. Держась за натянутую весом аппарата струну каната, Платон обратил внимание на людей внизу.

Напряженные, даже злые лица. Спрыгнув на палубу, он подошел к командиру эскадры, Михаилу Петровичу.

— Что случилось?

Командир посмотрел не на него, а сквозь него.

— Американцы что-то нашли.

— Что-то?

— Золото… Золото они нашли, — сквозь зубы пробормотал командир, лишая себя иллюзий. Он сунул Платону пачку фотографий.

На не очень контрастных снимках, снятых, похоже через перископ, низкие тучи задевали мачты линкора. У стального борта, защищенные орудийными стволами, стояли вельботы с грузом каких-то ящиков.

— Они грузят золото… — словно и без того что-то было не ясно, сказал Михаил Петрович.

Это было как удар под дых. Чувство отчаянной несправедливости вспенило кровь. Нет, то что они делали это не мародерство. Мародеры обирали кем-то убитых людей, а тут… Эти лазили по карманам своих жертв… На каждом из них лежала кровь героев., стремившихся сделать этот мир лучше и погибших. Убитых. Вдохнув и выпустив воздух сквозь стиснутые зубы.

— И что, мы это так и спустим?

Командир зло оскалился.

— Спустим, спустим… На дно спустим.

— Но это же война, — произнес кто-то. Это не призывало одуматься, а просто констатировало факт.

— Вовсе нет, — возразил Михаил Петрович. — Если летуны успеют, то все будет как в аптеке. Сами нашли, сами достали, сами передали хозяевам…

Что там на уме у американцев сказать не мог никто..

Когда они собираются отплывать? Куда? Ясным оставалось только одно: собранное с морского дна золото должно было достаться настоящим хозяевам и что бы там не думали американцы, только это было справедливым.

По самым скромным подсчетам в трюмах пирата лежало тонн пятьдесят золота. Хороший куш. Из-за этого стоило потрудиться.

* * *
…Через два часа американскую золотодобывающую артель окружили восемь аквапланов.

Встав между солнцем и эсминцем, Платон выставил перископ. В нарисованном оптикой кружке белого света уместился борт корабля. Дальномер показал, что до него почти 4 кабельтовых. Хорошая дистанция для торпедного залпа, хотя всё еще может обойтись, если у летунов все получится.

Платон Захарович повернул перископ. Линкор с золотым грузом стоял дальше, почти в километре и очень неудобно для дела.

Над ним нависал дирижабль, но не сравнить было мощь стальной громады, ощетинившийся жерлами разного калибра и воздушного судна. По величине они казались примерно одинаковыми, но полужесткий каркас воздушной машины не шел ни в какое сравнение с броней корабля.

Это настолько било в глаза, что Платон вздохнул. Конечно, у дирижабля было чем посоперничать с американским флотом, но здравый смысл тут пасовал перед очевидностью. Сталь против резины… Только американцы и не думали драться.

Над линкором взлетели флажки телеграфа. Корабль желал всем счастливого пути. Издевался, собака…

Стальная громада сдвинулась с места и поползла через глазок перископа.

Дирижабль двинулся следом, на ходу разворачивая под собой какую-то сеть. Платон представил, что все происходит под водой и дирижабль — лодка, с которой рыбак сбрасывает сеть, чтоб ухватить огромного сома. Только сеть, словно зацепившись за что-то не коснулась воды, а осталась висеть под дирижаблем..

Линкор, вдруг, не сбавляя скорости, стал поворачивать, выбрасывая из-под кормы белый бурун.

Отлично! Все получается!

Платон ухмыльнулся. Действует излучение. Действует! Если все свяжется, то линкор сейчас…

Вряд ли кто-то из моряков американского эсминца знал, что такое антенна аппарата Кажинского, но они и не стали гадать зачем это большевики вбросили за борт огромную авоську. Все они знали, что лежит в трюме линкора и откуда взялся этот груз и оттого ничего хорошего от советов не ждали. Вряд ли кому могло прийти в голову, что по этой сетке на палубу посыплются Санта-Клаусы с подарками.

Линкор, увеличивая скорость, менял курс.

На эсминце что-то поняли.

Многоствольные пулеметы стали разворачиваться, направляя хоботы дул на дирижабль. Ждать далее было бессмысленно. Он вспомнил груду металла, в которую превратился «Владимир Ленин», тряхнул головой.

— Не мы первые начали! Первая пошла!

Акваплан вздрогнул, выбросив торпеду.

Он знал, что такую же команду произнесли, по крайней мере, четверо. Эсминцу не жить. Восемь торпед — не шутка, которую может переварить даже такое стальное брюхо.

Слишком много внимания было приковано к небу. Никто из моряков не удосужился посмотреть в море, где, оставляя за собой пенистый след, неслись на встречу с кораблем, начиненные нитроглицерином подводные хищники.

У борта вскипели взрывы. Два, потом еще два. Беззвучно, но грозно, корабль окутался дымом и, заваливаясь на бок, стал погружаться в море. Трагедии гибнущих людей отсюда было не разглядеть, но жалости к ним Платон не испытывал. Знали ведь, что за чужим пришли… Воровать…

Их, конечно, подберут, тех, кому повезет выжить, и проблем с доставкой выживших на Родину не будет. И людей вернут и линкор, что словно игрушка, привязанная за веревочку, развернулся и направился к островку с причальной мачтой.

Там американцы сдадут груз, поднятый со дна — и свободны! Пусть катятся на все четыре стороны!

Хотя, скорее всего они постараются вернуться. Где-то тут ждал своего часа еще один корабль Второй Лунной.

Французская республика. Париж. Июнь 1931 года.
….Уют в комнате создали не европейский, а свой, русский! Все тут выглядело по старому, даже пахло тут настоящей Родиной — полевыми цветами, воском, и медом. Сделать из французской комнаты русскую оказалось не сложно — эмигрантов из России тут жило столько, что при желании можно было достать все, что угодно, кроме вида из окна.

Православный священник и человек под одеялом могли бы напоминать о смерти, но это была бы ошибочная ассоциация. Человек на кровати уютно посапывал, а батюшка сдержанно улыбался.

В головах спящего профессора стоял букет полевых цветов и оплывшая уже свечка. Чуть в стороне сидели на длинной кушетке и креслах трое. Они знали, что ничего не разбудит спящего, но все равно разговаривали шепотом.

— Как все прошло? — негромко спросил князь.

— Вполне удовлетворительно, — потирая руки, отозвался Апполинарий Петрович.

— Он теперь кто?

— Пока не готов сказать. В нем борются две личности. Одна пробивает другую… До его возвращения из САСШ, личности меняли друг друга через сутки, а здесь…

Он вздохнул. Чувствовал вину за то, что сейчас происходит с профессором Кравченко.

— Не представляю, как ему удалось добраться. К тому моменту, как я увидел его, он более всего напоминал пирожное «Наполеон». Слой немца, слой русского…

— И что будет, когда он проснется?

— Посмотрим… Надеюсь личности сольются в одну, или могут сосуществовать в одном сознании.

— Сколько он будет спать, доктор?

Профессор неопределенно пожал плечами.

— Не знаю. Не спрашивайте князь.

Князь тяжело вздохнул. Война предполагала потери, но когда это правило касалось близких оно почему-то казалось несправедливым. Он поднялся, нахлобучил фуражку, вскинул руку к козырьку, отдавая честь спящему.

— Надеюсь, он проснется в новом мире, где Российская Империя займет подобающее ей место! Человек, так много сделавший для неё займет в ней не последнее место.

Священник кивнул.

— Да, тут не поспоришь… Если б не Владимир Иванович..

— Да, если б не профессор, То ничего бы этого не было..

Князь махнул рукой на газетные листы, устилавшие пол. Каждый из них прыгал в глаза заголовком: «Гибель золотых тельцов», «Люди гибнут за металл», «Сражение за золото», «Кровь на лунных сокровищах». Подробностей, сражения военного флота САСШ и СССР разумеется никто не знал и они состояли в основном из заголовков и туманных пассажей военных аналитиков о неизбежности нового передела мира.

— Пусть спит. Он ведь еще встанет в наш строй, доктор?

Апполинарий Петрович хотел опять пожать плечами, но не сделал этого, хотя, как настоящий ученый он не мог сказать, когда и кем проснется этот человек.

— Будем надеяться, — ответил он князю. — Будем надеяться.

— И молиться, — добавил батюшка крестясь. — Господь милостив. Надеяться и молиться….

САСШ. Аламагордо. Июнь 1931 года.
Доске было лет триста, а может и больше. Черные поля её покрылись какой-то сероватой пленкой, а белые — пожелтели, как и положено старой слоновой кости. Только летевшее мимо время никак не мешало тому, что происходило на доске. Там нацеленный на черного коня белый офицер словно задумался — нужен ему именно этот парнокопытный или нет, и нерешительно покачивался на выщербленном временем поле. А может быть, напротив, его трясло от нетерпения вскочить в седло, вскочить, выхватить шашку и начать гонять врага…

Мистер Вандербильт вполне понимал офицера. Ему тоже хотелось вскочить и что-то сделать, но приходилось сидеть, и смотрел на доску.

— Ваш ход, мистер Госсекретарь… О чем вы задумались?

Взгляд секретаря был откровенно растерян.

— Мы играем с Судьбой! — дрогнувшим голосом произнес он. Ему было страшно, и он не скрывал своего страха. Миллионер поморщился. Эта высокопарность настолько выбивалась из обстановки, что он не выдержал.

«Да кто ты такой, чтоб играть с Судьбой? — подумал миллионер. — Судьба вещь серьёзная. Она с таким как ты играть не станет. Всыплет как следует — это да. А играть…»

— Они утопили три корабля! Три наших эсминца!

Миллионер поморщился. Впечатлительный госсекретарь возвращался к этим кораблям уже в третий раз. Он кашлянул, и немного задержавшись с ответом, сказал:

— Мы поменяли корабль на корабль. Ничья, но не проигрыш. Да и игра для вас только-только началась. Нам главное не проиграть всю партию. Лучше думайте над ответным ходом.

Прозвучало это весьма двусмысленно и ученый, уловив эту двусмысленность, покивал. Пока госсекретарь следовал хорошему совету миллионер и ученый отошли к парапету.

С третьего этажа административного корпуса теславских лабораторий вид открывался далекий и прекрасный. Видны были горы и пустыня, цветущая и свежая в это время года.

— Кстати, странное место вы выбрали для своих лабораторий.

— Неужели не нравится?

Знаменитый серб окинул взглядом простор за смотровой площадкой. Вдалеке горизонт загораживали горы, поросшие лесом. Перед ними зеркально блестело несколько озер, соединенных серебристыми петлями реки.

— Да нет… Я имею ввиду удаленность от столицы, от жертвователей…

Профессор кивнул.

— Да, да… Понимаю… Но иногда нам приходится заниматься довольно опасными вещами. Так что тут безопаснее и для нас и для жертвователей… Наши ученые порой забираются в такие экспериментальные дебри, что могут обернуться большой бедой для окрестных жителей… Ну и кроме того… В этом месте от нашей установки может быть практическая военная польза, хоть и умозрительная… Согласитесь строить мою установку где-то на северной границе или внутри Штатов — политическая бессмыслица…

Он усмехнулся.

— Вы можете себе представить, как Канада нападает на нас? Представляете газетные заголовки? «Королевская конная полиция с шашками наголо переходит границу вброд у Ниагарского водопада».

Вандербильт пожал плечами.

— Тот-то и оно..

— А в нападение с юга верите?

— Нет… Ни юты, ни навахи, ни зуньи нам конечно не помеха, но в этих местах всё еще хорошо чувствуется политическая несправедливость. После того как мы отобрали у мексиканцев половину Мексики и превратили её в штат Техас это, хотя бы, можно представить…

— Трудно.

— Теперь даже не знаю что сказать. Если большевики захотят напасть, то Мексика может как раз и стать таким местом.

Они повернулись. Фигура Госсекретаря скорбно восседавшая за шахматной доской наводила уныние.

— Пойдемте его утешим, профессор, — усмехнулся миллионер, перехватив его взгляд.

Глава 11

Французская республика. Париж. Июнь 1931 года.
Ах, каким невыносимым оказалось выражение профессорского лица, когда он пришел в себя!

Доктору показалось, что перед ним не человек даже, а какой-то обиженный верблюд. Горбов, правда, не было но… На профессорском лице застыло раздражение мыслителя отвлеченного отчего-то очень важного, от чего-то такого, о чем только и стоило размышлять, сверяя собственные мысли с мудрыми книгами. Бывает такое выражение у верблюда, когда ему попадается особо сочный кусок саксаула, а тут погонщик лупит его палкой по чему-нибудь тонко чувствующему.

— Как вы себя чувствуйте?

Пациент даже пожевал губами, словно там, за щекой, зубами разгрызал неприличную реплику.

— Где я?

— В Париже.

То, что пациент не задал вопрос «кто я» доктора посчитал хорошим знаком.

— Время…

Доктор оглянулся к часам. Часы с кукушкой — такие родные для русского человека специально повесили напротив кровати, как это было в московской спальне у профессора.

— Год и месяц, — поправился профессор, показывая, что часы он уже увидел.

Когда разобрались и с этим, профессор закрыл глаза, словно более ничего его не интересовало. Минуты две доктор посидел немного рядом с ним, наблюдая, как подергивается лицо, как взлетают вверх брови, кривятся губы в иронических усмешках какого-то внутреннего диалога, но дождался одного единственного вопроса. Профессор задал его минуты через две.

— Война началась?

Пациент задал его, не открывая глаз.

— Нет, но…

Профессор вскинул руку, требуя, чтоб его оставили в покое.

Это произошло три дня назад и за это время ничего не изменилось. Доктор все время был рядом, но профессор никак на это не реагировал — он спал, ел, думал.

Если б о здоровье можно было бы судить по отдельным параметрам, то по отдельности все было в порядке — пульс, давление, тонус… Все, что доктор мог измерить находилось в пределах медицинской нормы, но вот все вместе…

Профессор разговаривал, иногда отвечал на вопросы и по некоторым словам и обмолвкам доктор сделал вывод, что они все-таки добились своего — перед ним, безусловно, была одна личность — профессор Кравченко. Однако, это был не тот профессор, боец и забияка, решившийся ради великой цели на неслыханное, а какой-то новый человек. Этот прекрасно себя чувствовал. Двух личностей, что плавали в нем, время от времени топя друг друга в его сознании уже не было, но мысли… Мысли остались.

Занятый исключительно собой, профессор теперь игнорировал мир. Его не интересовала война, не интересовали люди. Над всем этим он поднялся в вышину абстракций и простых вещей. Его интересовала только правда. В самом чистом виде…

Первые дни он внезапно принимался говорить сам с собой, и доктору повезло услышать странный монолог:

..Народ… А что это такое — «народ» — вот я народ? А князь? А эти большевики? Они что, не народ? Так ведь не может быть счастье для всех.

Может, очень даже может. Одинакового счастья для всех не хватит, но счастье-то, вот в чем штука, разное! Сигар на всех не хватит? Так и не нужно всем сигары-то. Кому сигара счастье, а кому папиросы «Ира». А кому то вообще — махорка… Получается правы большевики со своим всеобщим равенством?

А вот и нет. Не может быть равенства! Люди разные по определению — мужчины и женщины. Они черные, желтые, белые. Есть еще и желтые и красные…

Этих особенно много… Вся Россия можно сказать. У них свое понимание справедливости.

Действительно они разные, но потребности-то основные у всех одинаковые….

Ведь то, что действительно нужно человеку: воздух, вода, хлеб, это все есть у каждого. Не в 15-м веке живем! Может наука это все дать! Может!

Бормоча это себе под нос, профессор удалился по кипарисовой аллейке. Была такая в имении для перипатетических размышлений. Доктор ничего не сказал князю, решив переговорить с профессором несколько позже, но не успел.

А на следующий день профессор исчез…

Франция. Страсбург. Сентябрь 1931 года.
Они стояли вперемешку — военные, гражданские… Мундиры, засыпанные орденами и гражданские пиджаки со следами перхоти.

Длинный перрон вполне позволял им разобраться на кучки «по интересам», но все кто тут присутствовал ждали эшелон и, не смотря на то, что момент был определенно исторический, хотели как можно быстрее отсюда убраться. Было прохладно и даже не сыро, а по-настоящему мокро.

Маршал Петен мерз и чихал — слишком уж промозглым выдался день. Все в нем требовало повернуться к стоящему за правым плечом адъютанту и взглядом намекнуть о желательности хорошей рюмки коньяку, только намекнуть и тот бы понял, но он сдерживал себя. Все-таки исторический момент — приходилось вести себя соответственно, хотя кто знает как себя надо вести в такие моменты?

— Проклятая немецкая погода, — раздражено пробормотал он ни к кому, собственно, не обращаясь. — У нас во Франции такое просто невозможно… И это ведь почти лето, господа!

— Но мы ведь во Франции, маршал… — простодушно возразил член парламентской фракции социалистов Леон Блюм.

Маршал недовольно шевельнул усами.

— Конечно во Франции… А ветер-то откуда дует? Откуда это все?

Он неопределенно дернул рукой, словно хотел обвинить в непогоде весь белый свет — в дожде, в ветре, в злой мороси, что секла лицо. Рюмка коньяку в его воображении стала объемистей и украсилась желтым-желтым ломтиком лимона. Маршальские усы снова невольно дернулись, пытаясь ухватить воображаемый запах. Ничего…

Тьфу! Только гарь, сажа и сырость…

Хоть и досталось бошам в этот раз, а все равно битые, а продолжали вредить честным французам. Вот он мерзкий немецкий характер! Какую погоду выбрали для такого дня!

Вместо коньяка в голове возник сестрин сеттер Пижу, выбирающийся из воды, размахивающий ушами и рассеивающий вокруг себя мириады брызг… Петен передернул плечами, словно сбрасывал с них несуществующую воду.

— Собачья погода… — с чувством выругался он. — И страна проклятая! Ничего от них нет хорошего.

Депутат ни возразил, ни согласился.

Вообще-то маршал был прав. И ветер, и мелкий дождь несло из Германии. Потерпевшая недавно поражение в Мировой войне, а теперь, вдобавок, еще раздираемая и войной гражданской, она лежала совсем рядом — за мокрыми пакгаузами станции, за сочащейся влажной глиной железнодорожной насыпью, за невидимой за туманом мостом через Рейн.

Видя раздражение маршала, политик примирительно улыбнулся.

— Ну, мы же с вами знаем, что с той стороны приходит не только плохое. Давайте терпеть…

Он достал часы, посмотрел на застекленный циферблат тут же покрывшийся каплями воды.

— Я думаю недолго осталось. Хваленая немецкая пунктуальность…

За туманом что-то загудело. Депутат поднял голову, прислушался.

— Ну, вот кажется и они….

Он улыбнулся.

— Скоро прекрасная Франция станет еще прекраснее, получив золотые сережки…

— С бриллиантиками, — угодливо и со смешком добавил кто-то из свиты…

В кулуарах парламента ходили странные слухи, что в связи с намечающимися событиями решено подкорректировать в соответствии с веяниями времени изображение символа Франции — прекрасной Марианны. Предлагалось теперь изображать её с увесистыми золотыми сережками в мавританском вкусе.

— И все-таки мы совершаем ошибку, — сказал маршал, возвращаясь к какому-то старому разговору. Депутат, не убирая любезной улыбки с губ, ухитрился нахмуриться. Бесплодный спор парламентариев и военных длился с того времени работы парламентской комиссии, принявший решение о присоединении Франции к требованиям Британии и САСШ.

— Мы держали Германию за горло, а теперь отпускаем её.

Он знал, что говорил. Смиренная Версальским договором Германия не могла сделать в военной области ни единого шага, без того, чтоб об этом не стало известно союзникам из «Сердечного согласия». Контролировалось все — численность микроскопической армии и полиции, состав вооружений… А теперь, когда формальный повод — выбивание репараций удалялся из политики все становилось бессмысленным.

— Держать за горло имеет смысл живого или, по крайней мере, полуживого, а без своего золота Германия — труп.

Блюм коротко хохотнул.

— Могу представить, как они в патриотическом порыве выдирали у себя зубные коронки, сдавали на переплавку чайные ложечки и серьги… Вы, маршал, не могли не читать об этой странной компании… Как они там её назвали?

Из-за спины помощник депутата напомнил:

— «Сбросим золотой ошейник!».

— Да, верно… Наши шансонье очень смешно обыгрывали это в куплетах.

Он вспомнил что-то явно смешное, хохотнул, но глянув на насупленного маршала удержался от того, чтоб поделиться пришедшей так кстати вольной остротой. Вместо этого он, став серьёзным сказал с едва заметной ноткой назидательности:

— Золото — это энергия, это кровь нашего мира. Мы оставили тевтонов без крови. Поверьте мне маршал, это лучший ход. Они не долго протянут и снова распадутся на отдельные княжества. Мы не могли упустить такую уникальную возможность — посмотреть, как умрет зверь, угрожавший половине Европы!

— Тем более, что они дали нам прекрасный повод, — проворчал маршал.

Война в Германии длилась уже несколько месяцев.

Помощь Советов — явная и не явная неизбежно склоняла чашу весов в сторону восставших и акционеры торгового дома «Антанта» — реальные хозяева мира, миллионеры, имеющие силы диктовать свою волю.

Правительствам западных демократий обеспокоились своими вложениями и попробовали придушить этих несносных тевтонов золотой удавкой. В ответ на просьбу Временного Правительства Германии не вмешиваться во внутренние дела Германии они потребовали выплатить репарации. Все. Одним разом. Что было удивительнее всего — боши согласились на это кровопускание! И вот теперь они ждали, когда германское золото станет французским… Хотя откуда у золота национальность? Оно принадлежность сильных, принадлежность правителей этого мира.

Хриплый рев паровозного гудка оборвал их разговор, делая его бессмысленным. В присутствии тех тонн золота, что везли германские вагоны, любой разговор становился бессмыслицей.

Голова каждого француза повернулась туда, словно он услышал не паровозный гудок, а факирскую дудочку. Туман, за которым расплывчатыми пятнами проступали станционные постройки, раздвинулся и, разрывая завесу дождя, мимо платформы заскользили вагоны. Их должно было быть одиннадцать, но всем так хотелось поскорее заглянуть вовнутрь, что их вереница казалась встречающим бесконечной. Последним из тумана показался паровоз, толкавший все это золотое великолепие. На его подножке стоял одетый в кожаную куртку и такие же кожаные лоснящиеся штаны человек.

— Где старший, — крикнул он. — Кто тут у вас за начальника?

Ему никто не ответил, только кто-то, вспомнив о французской галантности, приподнял шляпу.

Как ни скверно, там, у проклятых бошей идут дела, но не настолько же они там посходили с ума, со своей революцией, чтоб руководителем делегации по такому серьёзному делу посылать такого вот кожаного человека?

Паровоз притормозил, немец мягко прыгнул на перрон и следом за ним спрыгнул второй. Вот этот был совершенно нормальным — длинное пальто, шляпа. Единственное, что его роднило с первым — кожаный портфель. Приподняв любезным жестом шляпу, он осведомился:

— Приветствую вас, господа… Кто у вас старший?

Этот вполне походил на нормального человека и потому дождался ответа.

Леон Блюм, также приподняв шляпу, шагнул ему навстречу. Любезными жестами показывая друг другу дорогу, они вошли в здание станции и спустя десять минут, что ушли на улаживание формальностей, на станции закипела работа.

Откатились с грохотом двери вагонов, выставляя напоказ новое богатство Прекрасной Франции и позор поверженной Германии — небольшие деревянные ящики, набитые теперь уже французским золотом.

Маршал фыркнул, вспомнив свои же недавние мысли, что золото не имеет национальности…

Глупости! Золото имеет национальность, или, хотя бы, как судно — порт приписки. Тот порт, в который сильная нация уводит его у нации слабой… Нет теперь германского золота, а есть золото прекрасной Франции! И Бог с ними, с мавританскими сережками! Пускай будут!

Трудно понять, что испытывали боши, перетаскивая золото, но французы трудились с энтузиазмом. Не смотря на то, что наверняка понимали, что ни грамма из этого металла до них не дойдет они все-таки, похоже, даже вид чужого богатства вызывал здоровый азарт.

Уже через пару минут около каждого вагона засновали железнодорожные рабочие и по налаженным цепочкам, из рук в руки в здание вокзала поплыли пломбированные ящики с прусскими орлами на крышках. Около станционных дверей их встречали французский и германский клерки, отмечая убытие ящика с Германской территории и изменение им подданства.

Освободив один вагон, поезд, после хриплого гудка, сдвигался вперед, подставляя нутро следующего, и все повторялось раз за разом.

Через два часа золото на «прииске» иссякло и все завершилось.

До прощальных рукопожатий дело, слава Богу, не дошло. Они всего лишь обменялисьпоследними подписями на документах и совсем уже собрались покинуть станцию, чтоб завершить этот приятный день где-нибудь в хорошем ресторане, (а существуют ли приличные рестораны рядом с этой нищей Германией?) как «кожаный» немец, до сих пор пребывавший где-то на периферии событий, остановил французов.

Насмешливо улыбаясь, он негромко сказал:

— Одну минуту, господа…

Французы словно ждали этого — остановились. И разом повернулись. Ветер бросил в лица моросящую сырость. Комиссар, продолжая улыбаться, продолжил.

— Согласитесь, господа, что сегодня произошло не рядовое событие.

Они невольно посмотрели на вагоны. Их вереница уходила вдаль и чуть заворачивала, создавая у людей иллюзию того, что продолжается до бесконечности, и нет конца этому поезду.

— Да. Не рядовое, — не дождавшись подтверждения от комиссии ответил сам себе немец. — Поэтому наше Временное Правительство приняло решение увековечить его.

Улыбка его становилась все шире и шире.

— Только что вы засвидетельствовали, что Германия ничего не должна Союзникам. И я хочу подарить всем присутствовавшим при этом событии сотрудникам комиссии памятные медали.

— Вы, немцы, сентиментальная нация, — сказал маршал. — Вам бы еще и воевать научиться….

Комиссар не стал спорить — кивнул, оставив маршала в раздумье, что значит этот кивок — то ли согласие, то ли обещание научиться воевать как следует.

Не спуская глаз с комиссии, словно боялся, что те разбегутся, стоит ему повернуть голову, крикнул в глубину вагона:

— Дитрих, неси подарки….

Тотчас в проеме появился перепоясанный пулеметными лентами человек в форме кригсмарине. На бескозырке, почему-то русского образца, блестела золотая кириллическая вязь. В каждой руке моряк нес по круглому футляру, похожему на противопехотную мину, диаметром в полметра. Поставив их за спиной товарища, он ушел в глубину вагона и через несколько секунд вернулся с такими же футлярами.

Комиссар поднял крышку с одного из футляров. В коробке, занимая четыре пятых объема, лежал даже с виду тяжелый золотой кругляш. Толщины его видно не было, но по тому, как немец держал коробку, весила она с десяток килограммов, если не больше.

— Господин маршал! Прошу вас принять этот дар от свободного германского народа, этот символ освобождения от удавки плутократов, наброшенный на весь немецкий народ.

Маршал невольно протянул руки.

На литом диске художнику нашлось где развернуться. Почти все золотое поле занимали совмещенные друг с другом свастика и пятиконечная звезда, служившие фоном для десятка картинок поменьше.

По краю диска шла надпись на латыни. Припомнив школьные годы, маршал прочитал: «Золото — не цель войны, а достоинство мира».

А на мелких картинках нашлось место всему, что подсказала немецкая сентиментальность — и колосящейся пшенице и домам, и машинам и бородатым мудрецам. В центр композиции художник поместил картинку с советским звездолетом, на фоне Луны.

Маршал оглянулся. Перед каждым членом комиссии стояли точно такие же футляры с десятью килограммами золота.

«Золотые коронки, чайные ложечки…» — вспомнил маршал. Он хотел взглянуть в глаза депутату, но тот также не отрываясь рассматривал свою медаль. Золото завораживало, не давало отвести взгляда.

— Это русское золото! — сказал депутат.

— Это лунное золото, — заметил его сообразительный помощник.

— А разве это теперь не одно и тоже? — спросил маршал. Его душил смех. Злой и едкий. «Золотые коронки, чайные ложечки…» Он хотел выругаться, так как приходилось ругаться в ту войну, когда он был еще ничего не ведающим лейтенантиком, как ругались в окопах, но не успел ничего сказать.

— Прощайте, господа.

Комиссар кивнул на оставшийся у его ног десяток футляров. Они стояли там, словно забытые хозяевами собачонки.

— Если вы посчитаете, что мы кого-то забыли второпях, то соблаговолите сами передать памятные медали самым достойным своим согражданам…

Комиссар, уже стоявший на паровозе, коснулся козырька фуражки раскрытой ладонью. Пальцы словно невзначай показывали на новую эмблему Германии, призывая французов запомнить её хорошенько. Маршал запоздало сообразил, что она тоже золотая! За спиной комиссара широко и дружелюбно улыбнулся матрос. От улыбки на перроне стало еще светлее. От его золотых зубов тоже исходил лунный блеск.

СССР. Москва. Сентябрь 1931 года.
…Солнце расчертило паркет тенями оконных переплетов. Черные полосы на полу, показались Генеральному похожими на те фигуры, что кремлевские дети чертили на тротуарах, и прыгали там на одной ножке, словно воробьи. У него в детстве ничего такого не было. Каким вообще может быть детство у сына сапожника? А вот у советских детей будет счастливое детство! Вот так вот! И вообще скоро у всех детей всего мира будет счастливое детство, потому что все дети всего мира совсем станут советскими детьми!

На мгновение возникло желание тоже прыгнуть на одной ноге, но он благоразумно сдержался.

Хотя повод, конечно, был.

Дела в Германии шли хорошо. Так хорошо, что пора было бы задуматься, что Партия станет делать в ближайшем, пока политически неопределенном будущем. Задуматься и принять верное решение. Любое из них автоматически переводило политические игры с Западом в плоскость примитивного выживания прогнивших империалистических режимов, угнетающих собственные народы и поэтому решать надо было быстро.

Ему виделись две возможности. Первая, самая очевидная, разгромить буржуазную Польшу военным образом. Теперь, когда немецкие товарищи договорились о выплате репараций всем этим Фордам, Дюпонам и Ротшильдам и получили относительную свободу, это становилось возможным. Необходимость войны обуславливалась тем, что к настоящему моменту только поляки поставляли в САСШ легирующие добавки к металлу, из которого делались дюзы для американских космических кораблей. Лишить империалистов этих поставок — значило поставить крест на американской лунной программе. Без нужных присадок не будет нужного металла, а без металла — дюз для мощных двигателей, способных донести корабли до Луны, а без лунных кораблей американцы были не так уж и опасны.

Сталин положил трубку и взял с подноса стакан чая.

Если это случится, тогда они станут монополистами. Как все-таки приятно чувствовать себя монополистом! Конечно, рано или поздно американцы найдут возможность обойтись без этих добавок или найдут новое месторождение, но время будет упущено. Безвозвратно упущено! СССР надует лунным золотом экономику Запада и — все… Хаос, революции, бунты…

Добиться этого можно было бы и двигаясь другим путем.

Можно было бы, оставив в покое Польшу, продолжить работы по добыче и доставке на Землю Лунного золота. Польша, конечно, попортила много крови, но в любом случае её ждал тот же конец, что и весь остальной мир капитала. Она исчезнет вместе со всей системой угнетения трудового народа, и на развалинах прежнего мира появятся новая социалистическая Польша и Социалистические Соединенные Североамериканские Штаты Америки.

Отхлебнув, Сталин вернул стакан на место.

Дымок из непогасшей трубки переплетается с паром.

А можно вообще все сделать хитрее… Предложить Западу то, что они никак не ждут от СССР. Например, совместную разработку золота Луны.

Он постучал пальцами по столешнице.

Нет… Не стоит. Конечно, здорово было бы, если б те своими собственными руками стали рушить свою экономику, но… Нет у него веры империалистам. Не все же там настолько недальновидны, чтоб принять в этом участие? Не один же там такой Вандербильт. Должно же быть у них чувство самосохранения? Так что тут лучше надеяться на проверенные кадры и отработанные решения. Золото добываем сами и постепенно прикупаем на западе все, что нужно для Мировой Революции. Польша пока может и подождать. Если будет сидеть тихо и смирно…

Откинув крышку плотного картона, он развернул на столе график. На длинной полосе желтоватой, жесткой бумаги, выползавшей из папки скоросшивателя, выползал красивый — в три цвета: черный, красный и зеленый — график золотодобычи.

Прищурив один глаз, Генеральный не без удовольствия отметил, что рост производительности труда тут куда выше, чем в советской угледобывающей промышленности. Стахановское движение успешно прижилось и на лунной почве. Золото лилось рекой, однако запрудой на его пути стоял момент доставки ценного груза на Землю. Но ничего… Верно Ильич говорил: «Нет таких крепостей, которые не взяли бы большевики». Этим занимались проверенные люди, настоящие коммунисты!

СССР. Киевская область. Октябрь 1931 года.
… Дорога вынырнула из леса и, прекратив вилять из стороны в сторону, прямиком направилась к видневшимся на горизонте деревьям. Лесная тень, словно полог накрывавшая их последние полчаса, сгинула. Солнце плеснуло на них нежарким светом.

Федосей машинально коснулся ладонью козырька, прикрывая глаза.

Командир пограничников, лейтенант, не по здешнему черный, словно прожаренный солнцем, с новеньким орденом Боевого Красного Знамени на груди усмехнулся.

— Жарко?

— Ничего… Мы с вами в местах, где и пожарче было, бывали…

Лейтенант оказался старым знакомым — вместе Африку когда-то топтали в составе спецгруппу ОГПУ. Когда встретились — узнали друг друга не сразу, то есть Федосей не сразу признал старого товарища, но быстро вспомнил.

Не боясь показаться невежливым, Малюков откинулся на сидении и закрыл глаза…

Вот уже три недели они с Владимиром Ивановичем выполняя задание Политуправления ОГПУ, ездили по заставам, выступали пред пограничниками — рассказывали о полете на Луну, о кознях империалистов, о перспективах развития космонавтики, разъясняли текущий политический момент. Надоело это уже хуже горькой редьки.

Он покосился на товарища. Его лицо со стороны смотреть ничего вроде бы не выражало, но уж Федосей то знал, что тот испытывает. Вон складочки у кончиков губ, крылья носа вздрагивают… Не-е-е-т и товарищу Дегтю все это обрыдло… Ничего… Еще недельку — и все. Снова в Свердловск, на площадку! Перетерпим как-нибудь семь дней то? Перетерпим…

Лесной массив тут изгибался, словно лук и люди спрямили дорогу, проложив её прямо по степи, а может быть это просто была огромная поляна. Федосей Малюков привстал, чтоб увидеть другой край поля, но так ничего и не увидел. Поле уходило так далеко, как хватало взгляда. Где-то далеко-далеко стучал тракторный двигатель.

— Колхоз «Червонный прапор», — сообщил водитель, увидевший любопытство пассажиров. — Наши шефы! Богато живут…

Машина вновь нырнули под лесные кроны. Звук тракторного мотора стал громче, да и прохладней стало.

Федосей невольно поёжился и только хотел спросить у лейтенанта далеко ли им еще, как тот беспокойно закрутил головой.

— Что такое, лейтенант?

— Трактор…

— Ну, трактор… — не понял Деготь. — Не луна… И не Африка…

— Посевная давно закончилась. — пояснил пограничник. — Лесозаготовками в погранзоне никто не занимается… Нечего тут трактору делать.

Лейтенант тронул водителя за плечо.

— Остановитесь, Макивчук.

Пассажиров плавно качнуло вперед, и машина встала.

Польская республика. Октябрь 1931 года.
… Пока танки шли к границе, он мог смотреть в триплекс и думать о чем угодно — руки и ноги сами делали привычную работу без участия головы. А подумать было о чем. Например, о русском золоте, что падало прямо с неба, о героях русских космонавтах, чьи портреты втайне от всех он хранил в сундучке или о том, что приказ, полученный полчаса назад, ему крайне не нравился. В общем возможностей занять голову было множество… Но в голове упорно сидела одна мысль — о полученном час назад приказе.

Ну не нравился ему приказ! Не нравился и все тут!

К сожалению, кроме него его недовольство никого тут не интересовало. Внутренний диалог с самим собой откуда бы ни начинался, сводился к заключительным фразам «Присягу принимал? Принимал! Начальству повиноваться обещал? Обещал. Погоны на плечах носишь? Носишь! Так чего тут из себя пацифиста строить?»

Танку словно передалось настроение командира, и машина шла как-то «без огонька».

Старый товарищ, сидевший в башне над головой, почувствовал этот душевный разлад. В шлемофоне запищало, и в уши ворвался искаженный ларингофонами голос стрелка.

— Что случилось, капрал? Тоска?

Перед Казимежем, которого знал уже третий год, можно было бы и раскрыть душу. Хоть тот и младше по званию, но — неоконченный университет, но — жизненный опыт…

— Хуже… Негодяем себя чувствую…

— Что так?

— В нашей семье к русским всегда хорошо относились. А я вот….

Он толкнул броневой лист перед собой, словно во всем виноват был именно танк.

— А там сейчас русских нет, — отозвался башенный стрелок. — Там одни большевики остались.

Танк дернулся, словно возмутился вместе с командиром.

— Ты, что, дурак, Казимеж? Что говоришь?

— Говорю, что слышал. Нам так полковой священник говорил.

Казимеж стал говорить, подпуская в голос ту крестьянскую показную глупость, за которой бывало, прятались новобранцы из деревень, пока не привыкнут и не пообтешутся в армии.

— Прямо вот этими вот словами — одни, мол, большевики там остались, а это, говорит, считай, что и не люди вовсе, так как против заветов Господа нашего идут, Иисуса Христа. И ежели в штанах у них пошарить, то обязательно обнаружится хвост. Только вот не помню где шарить нужно спереди или сзади…

Последнюю фразу он произнес гнусавым капелланским голосом и капрал Яцек хмыкнул. Вот легкий характер у человека — все в шутку обернет! Уже нормальным голосом товарищ сказал.

— Не переживай, Яцек… И так чуть не каждый день на границе провокации. Одной больше, одной меньше… Да и что мы там двумя танками навоюем? Пустяки… Прокатимся вперед, заедем метров на пятьсот к большевикам. Ну, может быть сломаем что-нибудь, что под гусеницы само подвернется, или курицу задавим, постреляем в воздух — и назад.

Иржи молча покачал головой, и Казимеж убежденно добавил.

— Греха на душу не возьмем. Ничего не случится. Капитан, помнишь, говорил, у них тут только пограничники разъездами… Может быть повезет и никого вообще не встретим… Ну, а встретим — куда им против нашего танка? Мы их не тронем, а они даже если попробуют, так у них и не выйдет ничего…

Это, конечно успокаивало. Кавалерия против танка это все-таки как-то… Несерьезно что ли… А танк и впрямь был новенький — всего два месяца как выкатился за заводские ворота. Шестидесятисильный двигатель, броня до дюйма, два пулемета! На таком можно куда хочешь отправиться с полной уверенностью, что обратно вернешься целым и невредимым.

Перед бродом, еще на своей стороне, они остановились, и капрал третьего отдельного бронедевизиона имени принца Савойского Яцек Венжел открыл передний люк.

За железным окошком своей жизнью жил обычный, гражданский мир — с поздними осенними цветами, запахом меда и кострового дыма. За еще зелеными ветвями, за негустой полоской польского камыша текла небольшая речушка. На другом её берегу, ничем, по существу не отличавшимся от этого стоял тот же камыш, те же елки и березы. Но это были уже советские елки и берёзы. Берега соединяла желтоватая полоска брода, просвечивающая сквозь прозрачную воду.

— Что ждём, командир? — спросил сверху стрелок. Командир не ответил. Он думал о том, что сейчас они выполнят приказ и это может сдвинуть с места такую лавину, что…. От этих мыслей Яцек стало не по себе и он, чтоб все это побыстрее кончилось, вдавил педаль в пол. Машина клюнула носом и по только что спокойной воде побежали первые волны. Нечего раздумывать. Он солдат, а солдат не думает — солдат повинуется.

Хотя граница проходил посередине реки, но он почувствовал себя объявившим войну СССР, едва на лицо попали первые капли. Тогда он закрыл люк и добавил газу…

СССР. Киевская область. Октябрь 1931 года.
Лейтенант вышел на дорогу, рефлекторно поправил гимнастерку. Федосей прислушался. Теперь грохот двигателей уже ощутимо бил по ушам. Конечно, с ревом ракетного двигателя и не сравнить было, но все-таки… Деготь поморщился. Он дернулся, было, выйти, но пограничник остановил его.

— Товарищи космонавты! Прошу оставаться в машине.

Лейтенант повернулся к сопровождающему их бойцу и негромко сказал.

— Товарищ Охрименко! Посмотрите, что там… Если что — то сразу назад.

За грохотом танковых моторов можно свободно было орать в голос, но привычка брала свое. Пограничники не орут рядом с границей. Боец, подхватив винтовку, скрылся в зарослях. Не прошло и двух минут, как он вернулся.

— Танки, товарищ лейтенант! Два. Границу, похоже, бродом пересекли. Движутся прямо к нам.

То, что танки не стоят на месте, Федосей и сам сообразил. Двигатели ревели все ближе и ближе.

— Заблудились танкисты, что ли, а товарищ лейтенант или как? — спросил водитель, повернувшись к ним.

— «Или как», Макивчук, «или как». Силу нашу пощупать решили. Сами ведь знаете, что на всей границе твориться. Помните, что товарищи первые космонавты на политинформации говорили?

Он кивнул в сторону Малюкова и Дегтя.

— Со всех ведь сторон лезут…

Лейтенант коротко задумался.

— Макивчук.

Водитель вытянулся перед лейтенантом.

— Доставите товарищей космонавтов на заставу и доложите, что мы тут пресекаем нарушение границы. Охрименко, за мной…

— Э-э-э-э нет, товарищ лейтенант, — быстро остановил его Деготь. — Давайте как-то по-другому. Кто знает что там и лишними мы, во всяком случае, не будем. За нас не переживайте. Бывали в переделках…

Лейтенант на мгновение задумался, но все же отрицательно покачал головой.

— Нет, товарищи. У меня приказ… Да и в конце концов вы — гости.

— Какие мы гости? Мы на своей земле хозяева. Это там… — Деготь кивнул в сторону моторного рева, — гости. А таких гостей встречать полагается со всем гостеприимством.

Космонавт тряхнул кулаком и, наклонившись к лейтенантскому уху, добавил шепотом.

— Да и в званиях мы с товарищем Малюковым постарше вас будем… Вообщем, вопрос считаю решенным, товарищ лейтенант.

Он повернулся водителю.

— Товарищ водитель. Выполняйте приказ товарища лейтенанта. Скажите, что как старший по званию, я решил остаться с товарищем лейтенантом и оказать ему помощь в отражении вылазки белобандитов! Гранаты у вас есть?

Лейтенант как-то совсем не по-военному махнул рукой.

От этого движения Дегтю на мгновение стало даже неудобно — ну откуда тут могут быть гранаты? Ну кто с гранатами по гостям-то ездит?

Так что не отвечая на вопрос старшего по званию лейтенант догрузил шофера еще одним поручением.

— И скажите там, чтоб прислали сюда трактор. За мной, товарищи…

Метров через сто они вышли к подножью холма. Дорога, по которой двигались танки, огибала его с другой стороны. По обе стороны дороги лес стоял крепкий, а как раз на повороте стояло три выросших из одного корня сосны. Лейтенант с южным загаром служил тут только третью неделю, а сосны стояли, верно, лет сто, если не больше и толщиной выросли в обхват. Имелась у этих сосен даже какая-то легенда. То ли повесился кто-то на них, то ли клад разбойники зарывали… А может и выкапывали… Лейтенант этого еще не успел узнать доподлинно, но теперь так или иначе конец пришел легенде.

Танк двигался к нему и, высунувшись из-за дерева, он крикнул:

— Остановитесь! Приказываю остановиться! Вы нарушили границу СССР.

Как бы не так. Те, кто сидел в железном ящике от него ничего нового не узнали. Они и сами понимали, что нарушили и останавливаться у них было желания не больше чем у него попасть под гусеницы. Деготь с Малюковым стояли позади них. Это была своего рода уступка лейтенанту. Земля-то у них была общая, но все же это был его участок границы.

— Я так думаю, товарищ Бунзен, поубивать их надо. Совсем уже мировой империализм обнаглел, — сказал из-за спины старшина. Под рыжими усами приклеилась злая улыбка. — Под каждым кустом насрать норовят.

Покосившись на космонавтов, лейтенант отозвался.

— Вы, старшина, с плеча-то не рубите. Там, скорее всего такие же, как и мы, рабочие да крестьяне сидят, только буржуазией одурманенные. Так что останавливать их мы, конечно, будем, но аккуратно. Оружие проверьте.

— Так что её проверять? — довольным голосом отозвался старшина. — Готова шашечка. Не точить, не править не нужно…

— Тогда первый мой, а вы вторым займитесь, чтоб не ушел.

Старшина радостно оскалился и нырнул в кусты.

— А вас, товарищи космонавты я попрошу тут побыть. Они вроде бы без пехотного прикрытия идут, но вот вам на всякий случай.

Он передал Дегтю штатный наган.

— А вы как же?

— Ничего, ничего…

Слушая, как приближавшийся металлический лязг и рев становятся все громче, лейтенант осторожно достал рукоять от шашки с утолщением внизу. Федосей уже понял, что сейчас будет. Видели они уже такие штуки. Официально новое оружие называлось «изделие 37-бис», но пограничники меж собой ласково звали их кто «шашечкой», а кто — «ножиком».

Лейтенант нажал на кнопку и из рукояти вырос язык зеленого пламени. Обращался он с техникой аккуратно — видно уже знал возможности своего нового оружия. Нешироко размахнувшись, пограничник подрубил сперва один ствол, потом второй. Третий рубить не стал — наверное, жалко стало.

Тут же захрустело, затрещало, запахло свежим древесным соком и оба ствола, упав один на другой, загородили танку дорогу вперед.

Кроны сосен еще вздрагивали, когда в стволы уперлись гусеницы боевой машины. Железо с натугой драло кору, летели клочья какой-то зелени, но — и только.

Не теряя времени, пограничник обежал вражеский танк и уронил позади него ещё пару стволов.

Внутри сообразили, что что-то идет не так. Двигатель перешел на холостой ход, и танк повернул башню.

Тогда лейтенант прыгнул на броню и рукояткой несколько раз саданул по люку. Подождав десяток секунд, он еще постучал и крикнул.

— Вылезай! Приехали.

Несколько раз танк дернулся туда-сюда, но завал, что впереди, что сзади держался крепко. Но даже если б не выдержало дерево, у лейтенанта имелся способ обездвижить это железо под собой. Только это на крайний случай. Лучше б его все-таки взять танк неповрежденным. Незваные гости посчитали так же. Танк еще раз дернулся и встал. Экипаж, похоже, задумался о том, что будет дальше. Гриша Бунзен усмехнулся. Те, под броней, не понимали, с кем связались.

У старшины дела также шли неплохо. Сообразив, что первый танк попал в засаду, танкисты второго дали задний ход, чтоб вернуться на полянку, но задней скорости танку явно не хватало. Так что Охрименко даже на своих кривых кавалерийских ногах без труда догнал железную махину.

Сидя на броне, лейтенант увидел, как поворачивается башня, и ствол пулемета плавно выбегает навстречу старшине. Лейтенант вскочил, чуть не упав поскользнувшись.

— Старшина! Ложись!

Старшина и сам сообразил. Ловко работая локтями и перекатываясь, старшина перебрался за дерево и там, невидимый башенному стрелку, догнал танк. Солдату умевшему вскочить на несущуюся галопом лошадь не трудно было бы запрыгнуть на броню, но старшина поступил иначе… Жаркое лезвие нового оружия обрушилось на убегающую гусеницу. От этого удара расколовшийся трак отбросило в сторону и под жалобный рев двигателя гусеница разматываясь, разлеглась по траве. Уже не в силах двигаться по прямой танк крутанулся на месте, но старшина отпрыгнул от него как от брыкливой лошади и не торопясь уже — никуда теперь железка с места этого не сдвинется — рубанул по второй бесконечной железной ленте. Та мгновенно разлетелась на траки.

Башенный пулемет выдал длинную очередь. Стрелок уже стрелял явно от изумления, и попасть ни в кого не мог. Но старшине эта самодеятельность не понравилось, и, опершись на обломок передней звездочки, раскаленной до вишневого цвета, он вскочил на броню и в один удар обрубил ствол. Пулемет поперхнулся и смолк. На всякий случай Охрименко отрубил ствол второму пулемету. Наклонившись к люку, словно от этого там могли лучше слышать, он крикнул.

— Эй, вы, сардины марокканские! Сами вылезете или прикажете вас из вашей банки выковыривать?

В наступившей тишине стало слышно, как где-то стучит тракторный двигатель. Лейтенант довольно кивнул. Помощь пришла быстрее, чем он рассчитывал. Первый танк доедет сам, а второй утянут трактором.

Он слез со своего трофея и подошел поближе ко второму танку.

Старшина знаком показал, что хочет сделать, и лейтенант кивнул. Все равно танк уже никуда не годился, а особистам хватит и одного.

Охрименко осторожно, чтоб не поранить никого, и не убить, медленно погрузил «лезвие» в броневую сталь. Металл задымил, потек тяжелыми каплями. Внутри кто-то вскрикнул. Не от боли, а скорее от удивления. Медленным круговым движением пограничник обвел вокруг танкового люка полную окружность. Резко, не давая расплавленному металлу застыть, ударил кулаком. Круг с неровными краями провалился вниз и там кто-то заорал. Обжегся, наверное…

Старшина заглянул. Снизу на него глядели две пары круглых от смешанного с ужасом изумления глаза.

Пограничник подмигнул лейтенанту и в голос заорал.

— Вылезайте, гады, пока я ваше железо вместе с вами на стружку не перевел… Сами видите теперь все равно хуже уже не будет.

Глава 12

Великобритания. Лондон. Октябрь 1931 года.
Премьер министр Великобритании мистер Джеймс Рамсей Макдональд переводил взгляд с одного лица на другое, ища в выражении лиц поддержку своим мыслям. Безусловно, Британия — одна из победительниц недавней Войны — сегодня была сильна, но времена менялись так быстро, ветер перемен с такой силой свистел в ушах, что невольно в душу закрадывалось сомнение — верен ли курс, хватит ли этих сил на самое ближайшее время?

Он смотрел на коллег и слушая военного министра кивал, реагируя на ритуальные фразы: «британская гордость», «интересы короны», но при этом что-то внутри него нашептывало — времена изменились. Что-то выдало его и министр остановился. Ощутив паузу, мистер Макдональд поднял голову. За столом сидели люди, к мнению которых он не мог не прислушиваться. Те, у кого кроме ума, за спиной имелись еще и сила и власть и политическая воля.

— Продолжайте, прошу вас, господин министр.

Военный министр продолжил:

— С одной стороны нам легче, чем американцам, с другой — неизмеримо сложнее. За океаном правительство САСШ дистанцировалось от мистера Вандербильта. По существу он сражается против большевиков как частное лицо с горсткой своих сторонников.

— Если не случится чуда, его проигрыш неизбежен, — подал голос мистер Черчилль.

— Однако это развязывает руки Сенату и Президенту, — кивнув, продолжил Военный министр. — Они — страна. Мистер Вандербильт — частное лицо, которого никто не поймал на чем-то предосудительном.

— Президент близорук. Он не видит что происходит! — Черчиллю хотелось курить, он злился, но не давал воли своей слабости. — А красные наверняка в курсе отношения правительства САСШ к деятельности мистера Вандербильта..

— Возможно. Но если у Президента близорукость, то мистер Вандербильт дальнозорок. — заметил Военный министр. — Он видит то, чего еще нет.

— Но будет.

— Обязательно ли?

Адмирал Тови и Военный министр смотрели друг на друга с вызовом.

— Господа! Господа! Не время для споров!

Когда все несколько улеглось мистер Макдональд спросил ни к кому не обращаясь.

— Близорукость, дальнозоркость… А есть ли в современной политике люди с нормальным зрением?

— Если мы не хотим гибели Британии, то мы должны стать ими! — Не вынеся искушения, Черчилль достал сигару, повертел её в руках, понюхал и снова сунул в карман. — Британия на краю пропасти! Мы уже отказались от золотого стандарта. Вам этого мало? Вам нужны иные признаки краха? Поговорите с банкирами, с руководителями наших финансов. Для нашей экономики это, конечно еще не похороны, но примерка савана — наверняка.

Его поддержал адмирал.

— Усиление СССР и их новые возможности…

Он ткнул пальцем вверх, намекая на советскую технику над их головами.

— … не оставляет нам иного выхода как принять брошенный вызов. Большевики постепенно добиваются своего, и если мы не становим поток золота с Луны, то это кончится так, как предсказывает мистер Вандербильт, а вовсе не так, как рассчитывает президент САСШ.

На это никто не возразил.

— Американское правительство рассчитывает отсидеться за океаном — это их главная ошибка, из которой проистекает все остальное.

В голосе адмирала нашлось столько едкого сарказма, что Премьер усмехнулся.

— Они хотят наблюдать конец Европейской цивилизации с галерки, но большевики заставят их принять в этом непосредственное участие. И очень скоро пересадят в первый ряд!

— Что конкретно вы предлагаете, адмирал? Выбить большевиков с Луны? У Британии нет времени развивать свою космическую программу! Тем более, как показывает жизнь, мистер Вандербильт не преуспел на этом поприще.

— Не сбрасывайте его со счетов, — покачал головой моряк. — Это один из немногих наших союзников. Французы и итальянцы — не в счет. Я уж не говорю о немцах. А он — боец, какими не разбрасываются. А на счет предложения… Вопрос стоит так: в одиночку или вместе с союзниками, но мы должны остановить поток золота.

— Этого будет достаточно?

— На первых парах да, но потом мы должны будем нанести большевикам военное поражение.

— У нас есть возможности для этого?

— Разумеется.

— Но золотой запас Британии… — начал министр финансов. — Его нельзя пополнять бомбами… Для борьбы с Советами могут быть использованы иные, экономические методы. И золото в этом случае…

— Золото, золото… Что вы уперлись в него? — резко осадил его адмирал. — Сейчас оно для нас не благо, а зло… Сегодня это оружие, которым большевики хотят нас уничтожить, углубляя кризис. Но у нас есть возможности для нанесения ответного удара иным оружием!

Адмирал Тови улыбался, а за блуждающей улыбкой по губам улыбкой таился план.

— Перестаньте хоть на минуту быть бухгалтером! Снимите свои нарукавники! Отложите счеты! Цель большевиков теперь очевидна для всех — они хотят обрушить экономику свободного мира и за волной экономического хаоса пустить волну хаоса политического! Мы должны им ответить той же монетой!

— Если вы об интервенции… — спокойно перебил его министр финансов.

Адмирал довольно невежливо отмахнулся.

— Погодите еще с интервенцией. Дойдет и до нее время. Она хороша как 3 или 4 этап, а сейчас, на первом этапе, мы можем вызвать у большевиков еще более глубокий кризис, чем они у нас.

Очевидно было, что он знает о чем говорит.

— Выразитесь яснее…

Тови и Черчилль переглянулись. Адмирал кивнул.

— Позвольте, это разъясню я.

Зажав в пальцах незажженную сигару, сэр Уинстон начал:

— Позволю себе, господа, задать вам один вопрос. Что является кровью промышленности?

Он обежал взглядом собравшихся. Отвечать на вопрос никто не спешил. Для одних ответ был очевиден, а другие прозорливо увидели в вопросе риторическую подоплеку. Последние не ошиблись.

— Нефть! — провозгласил сэр Уинстон — Не золото, а именно нефть кровь промышленности! Что будет если лишить большевиков нефти?

Ответ был настолько очевиден, что вопрос не тянул даже на звание риторического.

— Им будет плохо, но как это можно сделать?

— Бомбами… Именно бомбы решат все наши вопросы! Вы знаете, что львиную долю нефти СССР дают нефтяные поля Баку и Грозного? Только вдумайтесь в цифру — 87 процентов!

Рука с сигарой взлетела вверх и оттуда обрушилась на крышку стола.

— Стоит разбомбить тамошние заводы, как в СССР нечем будет заправлять самолеты и трактора! Им станет нечем воевать! Да! У них есть устрашающее и бесчеловечное оружие, но без нефти оно останется на одном месте!

Он снова взмахнул руками.

— Голод! Разруха! Им будет просто не до нас и не до Лунного золота!

Слушатели переглянулись. План был бесчеловечен, но действенен. Уже более спокойно сэр Уинстон продолжил.

— Разумеется, следует предпринять все меры для того, чтоб ни одна нормальная страна не стала бы торговать с большевиками продовольствием.

Министр иностранных дел попытался остановить его вопросом, но мистер Черчилль не дал ему это сделать.

— А чтоб у ненормальных стран не возникло такого желания, можно будет устроить показательную порку. Мы с адмиралом рассчитываем, что наши военные вполне могут это сделать.

Адмирал кивнул.

— Понадобится всего несколько месяцев и большевистский режим рухнет!

— У них, смею напомнить, не так давно было что-то похожее… — напомнил министр финансов.

— Гражданская война? — Черчилль повернулся к нему. — Это совсем не то. Тогда большевики отобрали хлеб у крестьян. Тогда было у кого отбирать. Теперь у них этой возможности не будет, так как не будет хлеба! Коллективные хозяйства очень уязвимы — там где фермер пашет на лошади колхозу нужны трактора. А тракторам нужен бензин.

— Вы хотите уморить голодом всю страну? — покачал головой премьер. — Это как-то…

— Ну что вы… Нет! — взмахом руками мистер Черчилль отвел от себя такое чудовищное подозрение. — Безусловно, мы окажем помощь многострадальному русскому нарду, стонущему под игом большевиков. Но мы окажем её через свои структуры или через тех, кто разделяет наши взгляды на их общественный строй.

Собравшиеся в кабинете молча обдумывали услышанное.

— Они хотят, чтоб мы умерли от избытка золота, а мы заставим их умереть от недостатка хлеба! Это — куда как действеннее!

— Все же хотелось бы, чтоб большевики дали нам повод. Основание..

— Основание? Какие нужны основания, чтоб сорвать с шеи петлю или наказать поджигателя? Нас убивают, а мы должны придумывать оправдания свои справедливым действиям? Извините, господин премьер министр, но в былые времена войны объявлялись и по куда меньшим поводам…

Да и войны-то по существу не будет…

— Вы считаете, что большевики стерпят это?

— Я на это и хочу рассчитывать, — взмахнул сигарой сэр Уинстон. — Я очень надеюсь, что не стерпят. Но что они могут сделать против Англии? Волнения в Индии и Иране? После неизбежного краха большевиков мы приведет там все в норму. Высадка на остров? Не забывайте, что их власть продержится не более полугода.

— А вы не забывайте об их станции!

Адмирал повернулся к министру иностранных дел.

— Вы правы. Но войн без жертв не бывает. Эти жертвы и есть плата за процветание страны. Я хорошо помню, как совсем недавно непобедимым оружием считалось танки и ядовитые газы. Некоторые пацифисты говорили об окончании эпохи войн и конце истории. Но прошел совсем малый срок, и все вернулось на круги своя. Мы научились защищаться. Непобедимый, казалось бы, враг оказался не таким уж страшным… Ну и в конце-то концов большевики уже раз потеряли свою станцию.

— Да. Тогда мы упустили момент, — произнес кто-то из присутствующих. Адмирал не уловил кто, но ощутил, как его мнение становится мнением его коллег.

— Верно! И теперь расплачиваемся за это! Если мы не сделаем этого сегодня, то через год — много два, страной начнут управлять наши большевики, а на Трафальгарской площади будет стоять самый большой в Лондоне… Нет! В Британии! Самый большой общественный туалет с золотыми унитазами и писсуарами! Именно это обещали их вожди несколько лет назад!.. Пока у нас есть союзники. Но это — пока!

САСШ. Аламогордо. Октябрь 1931 года.
… Покачиваясь с носков на пятки и обратно, мистер Никола Тесла стоял около окна лаборатории и наблюдал за попытками дождя что-то сделать с самим собой. Тот моросил какой-то неуверенный, словно раздумывал — стать ли ему полноценным ливнем, с громом и молниями или все-таки стихнуть и потеряться в атмосфере штата Нью-Мексико. Наблюдая за его мучениями, и сам ученый пребывал в тягостном раздумье. Нужно было что-то делать. Большевики на Луне совсем потеряли чувство меры — золото потоком лилось на землю. Еще немного и экономика рухнет под его тяжестью. Он вздохнул и вернулся к столу. Пейзаж за окном не навеял никаких нужных мыслей. Возможность перекрыть золотой поток у них есть — десантировать туда подразделение космической пехоты, подкрепленное некоторыми техническими новинками, а уж эти-то быстренько разберутся с большевиками и порядок наведут… Но вот только где искать этот чертов прииск? Большевики хранили свою тайну как зеницу ока, а наблюдение ничего не давало — ни один даже самый мощный телескоп не мог дать тот размер изображения, чтоб обнаружить на таком расстоянии место прилунения советских лунников. Но ведь должен же быть какой-то выход?

За дверью послышался шум и через секунду в комнату вошел мистер Вандербильт.

Не доходя до стола, гость бросил на столешницу несколько листков, разлетевшихся по полированному дереву.

Тесла хотел подняться навстречу, но увидев лицо гостя, только привстал. Нехорошее было лицо, злое.

— Что-то случилось? — осторожно поинтересовался хозяин.

— Вы читали сегодняшние газеты?

Сказано это было с таким раздражением, что ученый только головой мотнул.

— Есть новости?

— Ошеломительные!

— Неужели Солнце перестало быть центром Солнечной системы?

— Хуже! Гораздо хуже! Британия отменила золотой стандарт и ввела свободно-плавающий курс фунта! Считайте, что началось…

— Что началось? — не понял ученый еще занятый своими мыслями.

Миллионер, сцепив в раздражении руки за спиной, качнулся с пятки на носки и обратно также, как только что качался ученый.

— Обещанная мной гибель цивилизации.

Тесла только плечом дернул.

— Эка вы…

— Золотой стандарт потому так называется, что он не меняется, как кому-то хочется… Это вам не «тростник, ветром колеблемый». Столько лет… И вдруг!..

Тесла молча закурил. Если уж такой человек начал Библию цитировать, то всего можно ждать. Нет. Неспокойно на сердце…

— Не имея собственного мнения по экономическим вопросам, все же надеюсь, что вы правы только отчасти.

— К сожалению все это легко прогнозировалось. Я предупреждал всех!

Миллионер погрозил кому-то невидимому пальцем.

— Большевики как насосом качают золото с Луны, а это не лучшим образом отражается на нашей экономике. Я уже чувствую её одышку. Она гибнет, словно загнанная лошадь. Еще немного…

Он жестко воткнул только что раскуренную сигару в хрустальную пепельницу. Хозяину кабинета отчего-то пришла в голову мысль, что будь его гость женщиной, он наверняка не ломал бы дорогие сигары в хрустальных пепельницах, а заломил бы руки…

— Если мы не прекратим этого — она погибнет. Мы должны это прекратить… Ради спасения Америки! Ради спасения всего мира!

Тесла неопределенно пожал плечами.

— Насколько я понимаю, вы традиционно хотите действовать в обход правительства и Президента?

— Разумеется. Этих индюков ничем не прошибешь… Никакими фактами…

— И как? Опять сбивать их корабли?

Теперь у ученого появился слушатель, которому можно было высказать свои опасения и сомнения, так же, как и тот только что поделился своими.

— Насколько я понимаю, теперь без помощи русских газет нам стало сложнее угадывать момент входа кораблей в атмосферу.

Иронии в его голосе было совсем чуть-чуть, а вот сомнения — сколько угодно.

Иронию миллионер пропустил мимо ушей. Ученый был прав. Большевики опомнились и перестали печатать в газетах точное время входа в атмосферу и район спуска своих кораблей, как они сделали это в первый раз. В плане пропаганды красные, безусловно, проиграли, а вот в плане безопасности приземления — ощутимо выиграли. Попытки добыть точные данные через Москву для мистера Вандербильта ничем не кончились. Стало известно только, что теперь командиры экспедиционных кораблей получили право лично назначать время спуска на Землю. Во избежание, так сказать, несчастных случаев.

— Вы правы. Надо придумать что-то, что позволит нам выиграть этот матч. Слишком многое стоит на кону…

Изобретатель прикрыл глаза.

Да… Все это было уже не раз обдуманно и рассмотрено с разных сторон. Но решения так и не найдено.

Наблюдение за небом? Можно, конечно нанять тысячу астрономов, разбить небо на квадраты… Круглосуточное наблюдение… Это, конечно, позволит засечь ракету, если она войдет в атмосферу где-то над американским континентом или над Европой. Но не дураки же русские? Еще раз-другой получится сбить корабль, и они начнут заходить на посадку со стороны Африки. А откуда в Африке астрономы, если там пока нет даже просто грамотных людей? Конечно денег у мистера Вандербильта хватит, чтоб нанять безработных европейцев и построить обсерватории и там и в Мексике и в Чили… Только ведь на все его миллионы не купишь даже минуту времени…. А ведь критическая масса золота может быть доставлена на землю уже завтра! А что делать, если русские начнут сажать свои корабли по баллистической траектории? Если они перестанут тормозить себя атмосферой, наматывая виток к витку на глазах у всей Земли?

Он подхватил салфетку, посчитал и отбросил карандаш. Выходило скучно.

Вместо теперешних четырех-пяти часов выходило полчаса или час. И все это при желании можно сделать в коридоре, где их невозможно будет достать лучом.

В задумчивости он потер ладонью щеку. Держать наблюдателей на орбите? Это надо подумать. Вот если…

— Помнится, вы как-то сказали, что ваш аппарат способен распилить Луну…

Тесла очнулся от раздумий. Миллионер стоял напротив и совершенно серьёзно смотрел на него. Несколько секунд ученый пытался понять, не шутит ли его визави, но тут сообразил, до какой степени тот испуган. Это для него, ученого, золотой стандарт был чем-то абстрактным, а для мистера Вандербильта стандарт воплощал в себе устойчивость экономики и мира. Может быть даже его краеугольный камень.

— Эта была гипербола, — осторожно ответил он.

— Почему? Мощность?

Профессор не успел кивнуть, как мистер Вандербильт предложил.

— Увеличивайте её. Если нужно, я профинансирую дополнительную энергетику…

— Нет. Дело не в мощности. Дело в физике. Слишком далеко…

— Если ваше «далеко» разделить на деньги, может быть получится «близко»?

— Нет, нет…

— Объясните… Не хочу чувствовать себя дураком.

Профессор положил руку на кожух аппарата, вздохнул.

— Вам приходилось, в детстве, разумеется, осколком зеркала пускать солнечные зайчики?

— У меня было хорошее детство, — усмехнулся миллионер. — Наверное, трудно в этоповерить, глядя на меня сегодняшнего, но это действительно так.

— Помните, как солнечный блик от маленького кусочка стекла превращается, если светить на дальнюю стенку в кружок, куда большего размера?

— Да. Разумеется.

— У нас та же беда.

— Беда?

— Беда, беда… — подтвердил ученый. — Излучатель моего аппарата после фокусировки пучка выдает луч диаметром в четверть миллиметра. Это, по сути, площадь приложения силы. В том месте, куда упирается такой луч, для него нет ничего невозможного.

— Да, я помню про Гималаи…

— До них было не так далеком — всего-то несколько тысяч километров. А долетев до Луны, земные четверть миллиметра превратятся в круг площадью…

Мистер Тесла остановился, прищурил глаз, что-то считая.

— … километров пятнадцать. То есть вся мощность «растечется» по этой площади нагреет поверхность на..

Он снова задумался. Рука потянулась к карандашу, но так и не взяла его.

-.. на несколько градусов. Не думаю, что большевики это заметят.

Миллионер расстроено покачал головой, расставаясь с надеждой на простое решение вопроса.

— Жаль… Жаль, что физику нельзя поставить на службу экономике.

Ученый посмотрел на него с удивлением.

Мистер Вандербильт кривовато усмехнулся.

— Нет, нет… Не думайте… Я не сумасшедший.

— Вы… Боитесь? — решился на вопрос Тесла. Вандербильт дрогнул лицом, отвернулся к окну. Он снова закурил, затянулся, и, показывая свое спокойствие, пустил пару дымных колец. Оба молча смотрели как те, словно туманные призраки, плывут прочь от вентилятора. Миллионеру кольца некстати напомнили строчку из Маркса о призраке коммунизма.

— Большевики не зря поют про «новый мир». Это действительно будет новый мир. Их мир. И большой вопрос — найдется ли в этом мире место для нас с вами.

С десяток секунд он молчал, словно собирался с силами. Повернувшись, столкнулся с взглядом ученого, в котором жил только что заданный вопрос.

— Я действительно боюсь, — наконец признался гость. — Вы этого возможно не ощущаете, но поверьте мне, моему чутью капиталистической акулы. Нам есть чего бояться.

— Если б мы знали точно, где они добывают золото! В этом случае еще…

— Мы знаем…

Новое кольцо улетело к стене, украшенной длинным графиком — от одного стеллажа до другого.

— Что? — опешил хозяин. — Что?

— Мы знаем, — повторил миллионер. — Вот уже три дня у меня есть самые достоверные данные. Наблюдатели на окололунной орбите засекли старт их кораблей. Район известен. Оказывается, они там организовали целую промышленную фабрику.

Тесла улыбнулся. Немного недоверчиво, но с надеждой. Если все так…

— Вы не шутите?

— Нисколько…

Это было новостью. Новостью приятной. Борьбу с большевиками ученый воспринимал более абстрактно, чем схватка на кулаках по правилам французского бокса. Это, в первую голову, была борьба интеллектов, в которой только иногда, чтоб показать противнику кто умнее приходилось волей-неволей использовать упомянутые и кулаки, и иное оружие.

То, что они теперь знали, где угнездились большевики, давало точку приложения силы. А силой они, слава Создателю, располагали!

— К сожалению, как я только что сказал, я не могу распилить Луну… — медленно сказал ученый. — Я не могу даже слегка поцарапать её, а значит решение у нас есть только одно. Если мы не хотим, чтоб лунное золото попадало на землю, мы должны уничтожить сам прииск. Все остальное — полумеры. Ничего… Мы достанем их и там… На Луне….

— Чем? У меня была надежда на ваш аппарат, но вы её обрушили.

— У нас есть ракеты!

— Ах, мистер Тесла! Если б это только зависело от моего желания, то я уже и сам, сидя в одной из них, летел бы к Луне!

— Вы для нас слишком ценны, — улыбнулся Тесла, поняв слова миллионера как фигуру речи. — Но что останавливает вас послать туда Воленберг-Пихотского?

— Сознание бесполезности это шага, — с сожалением сказал миллионер. — Подумайте сами. Наше нападение, к великому моему сожалению, не окажется для них внезапным. Красные обнаружат нас еще на подходе и сожгут, используя аппараты, аналогичные вашему. А они там, я думаю, имеются.

Он вздохнул с сожалением человека поборовшего в себе нешуточный соблазн.

— На мой взгляд, это очень изощренная форма самоубийства. Чертовски не хочется направлять людей умирать так далеко от дома…

— Почему «обнаружат»? Вы думаете, большевики контролируют все пространство вокруг прииска?

Тесла покачал головой, показывая, что не верит в такое предположение.

— Да ничего подобного! Вы представляете, сколько народу там должно круглосуточно смотреть в небо, чтоб засечь приближение врага? Они не могут жить и работать в атмосфере ожидания нападения. Они там работают, уверенные, что если что и случится, то их предупредят из Москвы!

Пришел черед покачать головой миллионеру.

— Если б вы были правы, то это решило бы проблему. Но там сидят далеко не глупцы… Они не хуже нас знают, что могут рассчитывать только на себя. Мы оба в курсе, что из-за атмосферного слоя Кеннели-Хевисайда над Землей, связи нет не только с Луной, но даже и с орбитальными объектами. Как они могут рассчитывать на помощь Земли, если знают, что связи нет, и не может быть — радиоволны не проходят этот слой, а отражаются обратно к поверхности?

Тесла улыбнулся.

— Могут рассчитывать. Кроме радио ведь есть и другие способы.

— Какие же? — прищурился гость, готовясь услышать о каком-то новом открытии..

Хозяин пожал плечами.

— Например, можно послать гонца… Передавали же люди как-то новости из одного места в другое и до изобретения господина Маркони?

— Я не понимаю вас… — насторожился мистер Вандербильт.

— Все просто…

Сдвинув газетные листы в сторону, ученый поставил локти на стол, придвинулся поближе.

— Держать столько наблюдателей за небом красным просто не рационально. Представляете скольких рабочих рук они лишатся, если будут пялится в пустое небо. Проще решить проблему иным способом. Большевики наверняка следят за нашей стартовой площадкой и отследят старт наших кораблей. После этого им останется только послать к Луне свой корабль и предупредить своих… Насколько я понимаю, легкий корабль достигнет Луны несколько раньше наших тяжеловозов и там будут готовы встретить гостей…

Миллионер кивнул. То, что говорил профессор, настолько походило на правду, что, скорее всего и было самой правдой.

— И что? Как бы там не сложилось, они все-таки будут готовы к нашему появлению.

— Но только не в том случае, если большевистский корабль не долетит до Луны.

Гость ничего не спросил и профессор все объяснил сам.

— Надо сбить большевистского посланца и тогда тайна останется тайной. Я думаю, что мы можем попросить коллег господина Кравченко, там, в России, помочь нам в этом. Если мы выиграем хотя бы день-два, то за это время мы решим большинство наших лунных проблем….

Он не хотел признавать, что ученый прав. Точнее он хотел, чтоб тот более основательно убедил его в своей правоте.

— Это справедливо, если у большевиков только один корабль наготове. Мы не знаем, сколько у них кораблей в запасе и где они расположены. Помните Первую Лунную? Откуда стартовали еще три корабля?

— Я не знаю, правы вы или нет, — пожал плечами ученый. — Но я совершенно точно знаю другое — «Кто не выстрелил — тот уже промахнулся»… Сделаем мы что-то — удача может повернуться к нам лицом. Если не сделаем ничего — итог вы уже предсказали — поражение и гибель нашей цивилизации.

Он помолчал.

— Так что выбор за вами.

— Где вы видите выбор? — вздохнул миллионер.

* * *
…Широкие колеи уходили за спину, назад, словно сматываясь со странных, решетчатых колес. Обе колеи неглубокие, но широкие. Мелкий песок ссыпается с краев, засыпая сетчатый след, словно моток проволоки прокатился.

Мистер Линдберг смотрел на них хоть и утомлено, но с удовольствием. Идея-то была его, а не чья-нибудь! Все мыслили шаблонно — раз машина большая, то и колесо — побольше, потяжелее. А ведь Луна! Вес-то в шесть раз меньше!

Все было необычно в лунном экипаже. Все. Начиная с колесных следов.

Повернувшись так, чтоб свет солнца не слепил сквозь лицевой щиток, мистер Линдберг оглядел ажурное плетение из тугоплавкой проволоки больше напоминавшее кружево, чем колесо серьезной машины.

А с кабиной что?

Еле отговорили конструкторов от кабины! Не до неё сейчас. Такое удобство можно будет потом приделать, со всеми причитающимися по рангу начальников дополнениями в виде миннибара и брюнетки секретарши с внешностью Мэри Пикфорд, но пока, в целях экономии, можно обойтись и без этого.

Тут и без более нужных вещей обходиться приходится.

Крышу хотели установить, да только зачем она? От хорошего метеорита никакое железо не спасет, да и не так уж часто падают метеориты. Следов от них — сколько угодно, а вот так, чтоб своими глазами…

Линдберг пожал печами. Не довелось, слава Богу.

Вот и получилась предельно примитивная конструкция. Все в духе нынешнего времени — никаких излишеств, сплошной конструктивизм. Платформа на восьми широких решетчатых колесах, вдоль неё, посредине, ряд сидений, так чтоб люди сидели спина к спине, водительское место, тоже, впрочем, весьма спартански оборудованное, то есть — без удобств.

А двигалось это чудо техники электрическим приводом — умники мистера Тесла что-то придумали такое сделать с аккумуляторами, что теперь заряда хватало часа на три движения, с небольшой, впрочем, скоростью.

Мистер Линдберг посмотрел на приборы внизу лицевого щитка — шагомер, термометр, часы…. Вот уже два часа они тут ходят и ничего — двигается фордовский агрегат и довольно бойко двигается.

Правда, хотя и сделали его на заводе Форда, всё равно, с легкой руки Порриджа, все в команде называли его «Кадиллаком».

Порридж, более-менее знакомый с автопроизводством, прикинул, сколько может стоить такая штука, сделанная к тому же пока в единственном экземпляре, и сильно удивил товарищей, назвав цифру. Машинка — то оказалась по карману не всякому миллионеру!

А поскольку никто не знал автомобилей дороже «Кадиллаков», и на общедоступный форд машина по стоимости ну никак не походила, то звать его стали соответственно. Мелькнула, правда, у отрядных интеллектуалов мысль назвать его «Бугатти» в честь совсем недавно выпущенного французами «Type 41 Royale», который те никак не могли продать, ни единого экземпляра — цена кусалась — но кличку эту отряд не принял. В виду, с одной стороны очевидного непатриотизма (нечего задавать моду, все хорошее американское обзывать всякими европейскими кличками), а с другой стороны сам Кадиллак мог и заплатить за такую рекламу, а от французов кроме «мерси» ничего не дождешься.

Так что кличка «Кадиллак» закрепилась за транспортером навечно.

Форду об этом, разумеется, не сказали. Зачем огорчать хорошего человека? Они сам все когда-нибудь узнает.

Люди за «Кадиллаком» успевали с трудом и обычно ездили на нем, но сегодня был особый случай — испытывали новую модификацию скафандра — поэтому пришлось много ходить.

Как они там, кстати, испытатели?

Мистер Линдберг оглянулся.

Между левой и правой колеёй цепочкой обозначились человеческие следы. Конечно не отпечатки босых ног, а тяжелые вмятины от подошвы скафандра.

Следом за ним след в след шло еще пять фигур в таких же, как у него самого скафандрах — отряд испытателей из отряда космической пехоты.

При всем том, что за последнее время космическая техника резко шагнула далеко вперед — вон как бойко движется лунный форд — в устройстве скафандров она все-таки фактически топталась на месте. Они все еще оставались громоздкими и неуютными машинами для жилья и перемещения по иным пространствам. Техника давала защиту от воздействия окружающей среды, но и не более того. Ни комфорта, ни удобств. Мистер Линдберг наклонил голову вперед, касаясь вспотевшим лбом пористой прокладки подшлемника. Вот, например, температура внутри. Как не старались умные головы, а все еще жарковато. Да и подвижность в местах сочленений маловата — приходится напрягаться.

Рановато еще бегать в них. Ну, ничего. Рано или поздно яйцеголовые изобретут что-нибудь получше. Все ведь к тому идет — на мистера Вандербильта работают все мало-мальски что-то из себя представляющие ученые — и из Америки и из Европы. Ну, кроме большевиков, разумеется. Хотя и эти, наверное, не бездельничают. Тоже что-нибудь изобретают.

Правда, в отношении «бегать»…

Может быть и нет уж далеко то время, когда придется и бегать в скафандрах, и прыгать и даже ползать. Раз уж за ручное оружие взялись изобретатели, значит, совсем скоро придется воевать, а на войне без беготни никак не обойтись.

Самое, конечно, ценное изобретение, из последних, — оружие. Понятно, что ничего из уже известного — пушки, пули, пулемёты — на луне в дело не пустишь — нет там кислорода, чтоб поддерживать горение любой взрывчатой смеси, но придумали кое-что английские физики! Вот ведь какая штука. За доллары работать не хотят, а как только доллар в швейцарский франк переведешь — так пожалуйста. Выдают «на гора» замечательные результаты! Вот, например, эти ребята из Оксфорда взяли да сотворили соленоидную пушку. То есть реально — пушку. Схема простейшая, как у древней пищали — несколько катушек с проводом и электричество, а в итоге получается бегущее электромагнитное поле, которое выталкивает металлический снаряд. В руках такую пока не потаскаешь, а вот на транспортер установить — вещь вполне возможная. А кстати!

Он остановился и тремя взмахами отдал приказание. Ничего. Скоро и с этим покончим. Мистер Вандербильт клятвенно заверял, что его умники в двух шагах от решения проблемы с радиосвязью для скафандров. А пока ничего. Можно и так. По-старинке.

Люди остановились, и кто где стоял, опустились на песок. Не показывая своей усталости, мистер Линдберг подошел к транспортеру. Кадиллак качнулся, принимая его вес. Вот и турель. Толстыми пальцами перчатки мистер Линдберг откинул крышку приемного кожуха и затолкал туда болванку. Толстые в асбестовой оплетке провода уходили к аккумуляторам. Глаза уже привычно пробежались по панели управления. Уровень заряда, сила тока, величина импульса. Замигала маленькая лампочка, показывая набираемую оружием мощность.

Ухватившись за удобные, ухватистые, рукоятки стрелок повернул ствол, выбирая цель. Вправо, влево, вверх, вниз… Метрах в трехстах от «кадиллака» чуть ниже вершины кучи песка нашел взглядом камень. Ничего камешек. Крепенький такой и размер подходящий — с верблюжью голову. Лампочка засветилась ровным, немигающим светом. Выстрел!

Нажатие большого пальца и навстречу камню вылетает стальной цилиндр. Через полсекунды рядом с камнем осыпается песок и течет по склону, словно струя воды.

Промах!

Ничего страшного. Научимся. Главное, что пушка работает! Чуть довернул ствол метателя и дождавшись, когда лампочка вновь загорится ровным светом, нажал на спуск… Из камня вылетела длинная искра, а сам он покатился вниз по склону, добавив полноты песчаному потоку.

Есть попадание!

Может быть не эффектно, зато эффективно.

Мистер Линдберг взмахнул рукой, задавая темп движения, и отряд двинулся к финишу.

Ухватившись покрепче за турель, командир знаком приказал водителю двигаться быстрее. От ног вверх прошла волна дрожи и, пустив позади себя легкие песчаные фонтанчики, «кадиллак» резво пополз вверх по склону холма. Там, на другой стороне, точно есть то, на чем можно попробовать новую пушку.

* * *
Тень появилась едва они вышли из-за нагромождения камней — черная на желтом песке, растопырившая уродливые отростки, усеянные длинными шипами. Мистер Линдберг развернул турель и навел оружие на двухметровый кактус, росший в десятке метров от лабораторного корпуса. Давно уже у него на него руки чесались, а тут такой случай — вроде бы гости приехали. Выстрел — и в стороны полетели зеленые ошметки. Он откинул шлем за спину и вскинул руку в приветствии. Горячий воздух пустыни ударил в лицо и секунду спустя за его спиной взревели шесть глоток. Испытания закончились. И люди и техника были готовы к вояжу на спутник Земли.

Обычно пустая площадка перед лабораторным корпусом сегодня оказалась заставленной машинами.

Судя по белым звездам на бортах, в гости пожаловали военные. Линдберг повертел головой. Так и есть. Из-под козырька, прикрывавшего веранд, выдвинулась знакомая фигура.

— Генерал! Рад вас видеть.

Воленнберг-Пихотский, товарищ по недавним приключениям и наверняка также по грядущим, приветливо взмахнув рукой, ответил на рукопожатие.

— Отвечу вам тем же.

Через плечо командира оглядев отряд, построившийся около машины, сложил пальцы колечком, показывая, что оценил перемены.

— Я смотрю, вы тут становитесь все богаче и богаче. Техники у вас все прибавляется и прибавляется.

— Да. Верно. И техники и денег. Мир не без добрых людей… Спасибо мистеру Вандербильту.

Шагнув вперёд, генерал отдал честь испытателям. Те, как стояли строем, возвратили приветствие.

— Все свободны. Разойдись… — скомандовал Линдберг. — Через час отчеты должны быть у лаборантов…

Строй рассыпался. Герой Атлантики подхватил генерала под руку. В скафандре сделать это было не просто, но у него получилось.

— Пройдемте, генерал. Я чувствую, что вы не менее меня нуждаетесь в глотке прохладительного…

Избавившись от скафандра, мистер Линдберг отвел гостя в кабинет, налил ему контрабандного виски из серебряной фляжки.

— Вы привезли новости или приехали за новостями? — спросил он после первого глотка.

— И то и другое.

— Тогда, давайте, начинайте. Вываливайте то, что есть.

Генерал вздохнул.

— Начну с неприятностей. Вы не забыли, что в моей команде, среди тех кто был на Луне, есть, по крайней мере, один большевистский шпион?

— В нашей, — поправил его хозяин. — Я бы не сбрасывал со счетов и моих пилотов.

Генерал пожал плечами не то соглашаясь, не то принимая фразу как допущение.

— Так вот… Внутреннее расследование закончилось.

— И?

Экс-летчик мог бы и не спрашивать. И так все было понятно — в голосе генерала не сквозило ни капельки тожества.

И действительно — тот только руками развел.

— Ничего. Мы не получили даже ниточки, ведущей хоть куда-нибудь.

— Получается, враг остается рядом, а мы его не видим? — уточнил для себя очевидное Линдберг. — Это плохо.

— Это даже еще хуже, чем вы думаете. Особенно в преддверии дел, которые нам предстоят.

— Предстоят?

— Предстоят. Это и есть самая главная новость.

Генерал оглянулся и понизил голос.

— Нам предписано атаковать большевиков на Луне.

— Это как? — удивился хозяин, придвигаясь еще ближе к гостю и понижая голос. Слово «атака» военное слово, но ведь войны между Советской Россией и САСШ не было. Даже инцидент с «золотым флотом» не привел к войне.

— Мы должны напасть на прииск.

Линдберг откинулся назад. То, что говорил генерал, не вписывалось в международные законы, но не это обескуражило мистера Линдберга. Несколько мгновений он с недоумением смотрел на генерала, соображая, чему он должен не доверять — то ли своим ушам, то ли уму своих начальников.

— Они хотят предпринять это, имея шпиона или шпионов в команде, которая это и будет делать?

Генералу было, конечно, неловко. Весь вид его говорил об этом. Нельзя! Ну нельзя так работать!.. Но он все же сказал не то, что думал.

— У нас нет иного выхода. Для страны, для всего мира, важнее прервать нескончаемый поток золота с Луны… Да и что может один человек? Если мы побережемся…

— Враг у нас под самым носом… — начал Линдберг, но посмотрев на генерала изменил тон. — Нам придется быть все время настороже!

— «Постоянная бдительность есть цена свободы», — вздохнул генерал. Стиснутые пальцы лучше слов говорили что он в действительности чувствует и о чем думает.

Хозяин кивнул, соглашаясь с высказыванием одного из бывших президентов САСШ. А что еще оставалось делать?

— Если я все правильно понимаю, то эта опять инициатива мистера Вандербильта. Наш президент остался в стороне?

— Верно. Это опять наша маленькая частная война. Вы готовы?

— Погодите… Как это представляется сделать? Десант?

— Да.

— Нас порежут еще на подлете.

Генерал бодро улыбнулся.

— Вот на этот счет можете быть совершенно спокойны. Есть план, и он уже реализуется…

СССР. Свердловск. Ноябрь 1931 года.
…Папиросный дым уходил в форточку, но какая польза от отверстия в окне, величиной с почтовую открытку? Тут бы дверь настежь, да окно нараспашку… Только нельзя. О вещах, что тут обсуждались, никому из посторонних знать не полагалось, а уж тем более тем кто любит подслушивать под чужими окнами, для кого подслушивание и подглядывание профессия с окладом жалования и хорошим пайком..

— Если мы ищем способ парализовать стартовую площадку, то их у нас не так много.

— Аэроплан?

— Нет. На тот единственный, что остался у нас после налета на Красную площадь, мы можем рассчитывать только теоретически.

Князь стряхнул пепел в блюдечко.

— Почему? — спросил барон. — Вы не доверяете умению пилота? Или его мужеству?

— Напротив, барон. Если я чему и доверяю, так это людям. Ну и, разумеется, я доверяю собственному здравому смыслу.

Он вздохнул.

— Мы не сможем организовать достаточно близко к городу взлетную площадку и сохранить все это в тайне. Также и вооружение… Чем заправить пулеметные короба у нас найдется, а вот бомбы… Если б у нас была парочка «Муромцев» я бы рискнул, но…

Он поморщился, покачал головой.

— Прибавьте к этому же противостояние местной противовоздушной обороны… Там ведь, насколько я помню, есть и пулеметы и несколько истребителей?

— Да. Есть..

— И лучемет на базе броневика?

— Есть…

— Ну и чего вы ожидаете от одного самолета при таком раскладе?

Ответа князь не получил. Тогда отодвинул от себя чашку жестом сдерживаемого раздражения, объяснил, хотя объяснений никто и не требовал.

— Наш единственный самолет сотрут в порошок еще на подлете. Мы потеряем и пилота и машину, и, что самое главное, мы ничего не добьёмся… Да и нет в этом никакой неожиданности… Что нам ходить старыми дорогами? Держа на площадке самолеты, большевики на это и рассчитывают. Нужен новый, неожиданный ход.

Барон пустил пару колец и сказал, как о давно обговоренном.

— Альтернативой налету может быть обстрел площадки из тяжелых орудий со складов местного артучилища, но еще в прошлый раз принято решение, о нецелесообразности этого из-за не менее сильной охраны училища. Разве обстоятельства изменились?

Мысли неизбежно ходили в круге их возможностей. Что толку предлагать атаку площадки аннибаловыми слонами, если нет ни слонов, ни Ганнибала?

— В части училища — не изменились, но у нас появились новые возможности.

Он довольно улыбнулся. Тщательно скрываемая даже от своих тайна просилась на язык, ведь делать подарки также приятно, как и получать их.

— В нашем распоряжении теперь есть шесть бомбометов системы капитана Стокса! Если мы правильно ими распорядимся, то этого должно хватить на…

— Сколько? — не поверил своим ушам барон. Осипшим от волнения голосом он переспросил. — Сколько, сколько?

— Шесть! — с удовольствием повторил князь.

— Откуда?

— Какая вам разница? Они есть и хватит с вас этого…

Голос князя стал деловит и серьезен.

— Теперь ваша задача подобрать не менее шести точек для обстрела площадки не дальше полукилометра от неё. А хорошо бы и поближе.

— Шесть, — заворожено повторил барон, не веря своему счастью. — Да мы с этим… — голос его задрожал. — Да мы с этим… Да мы там все расчихвостим! Вообще все!

Он замер прикидывая что-то, и как-то внезапно потух.

— Когда, вы говорите, это надо будет сделать?

— Послезавтра.

С горькой обидой ребенка, незаслуженно лишенного сладкого, барон возразил.

— Нет… Нет! Да там же не будет почти никого! Возможно, только один или два корабля!

Князь кивнул.

— Верно.

— Надо подождать! — решительно, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся, заявил барон. — Раз есть бомбометы, то логичнее подстеречь всю группировку. Всю. И всех под орех разделать… В пыль… Чтоб пух и перья…

По горящим глазам барона видно было, что он уже представляет, что и как будет происходить.

— Нет, барон, — охладил его пыл князь. — Все будет не так… Умерьте свою кровожадность.

Князь смотрел на него, прищуриваясь от дыма и словно бы и не слыша собеседника.

— Нам нужен именно этот день, и именно этот корабль. Он ни в коем случае не должен взлететь. Вы понимаете? Ни в коем случае!

СССР. Гагры. Ноябрь 1931 года.
…На борту катера, крашенного обычной для черноморских судов шаровой краской, ярким пятном выделялась название — «Красная Звезда». На 14-м году Октябрьского переворота, надо сказать, не самое редкое название для судна. В Гаграх и в соседнем Сухуме, вероятно, стояла не одна посудина с подобным названием, честно возившая рыбу и рыбаков в море и обратно, однако…

Разница между всеми кораблями мира и этим катером была в двух вещах. Во-первых, надпись на борту этого катера делал не похмельный маляр, а проверенный со всех сторон ОГПУ боцман, а во-вторых — возил катер не рыбаков с кефалью или барабулькой, а самого товарища Сталина.

Не всегда, конечно, но большей частью.

Мотор на малых оборотах негромко урчал, и нос катера легко резал зеленоватую черноморскую воду. После вчерашнего шторма, море стелилось прозрачным мягким стеклом, уходящим к далёкому горизонту, ничем не напоминавшую ревущую стихию, способную утопить в себе не то что катер, а корабль размером и поболее.

Сейчас-то с обоих бортов и с кормы расстилалась ровная, как скатерть, темно-синяя поверхность, чуть-чуть забеленная пенными барашками, а вот вчера…

Ворошилов незаметно тряхнул плечом. С морем шутки плохи…. Тут только и надежда на команду и на надежность посудины.

Четверо моряков и трое гостей смотрели на вырастающие прямо из моря заросшие лесом горы. Сталин, покрутив в руках незажженную трубку, убрал в карман. Воздух был хорош, под стать виду на берег.

— Товарищ Сталин! Радиограмма!

Генеральный оглянулся на голос и тут идиллическую тишину морской прогулки распугал хлесткий винтовочный выстрел.

Неожиданность заморозила всех. Одинаковыми движениями люди вскинули головы, словно не веря свои ушам. Необстрелянных тут не было, и винтовочный выстрел могли отличить от любого мирного звука.

Наркомвоенмор Ворошилов среагировал раньше других. В секунду он оказался между Сталиным и берегом и подножкой сбил того на палубу.

— Назад! В море!

Бах!

Второй выстрел все поставил на места. Завопил ревун, и опасно накреняясь, катер развернулся. Длинная очередь ушла в сторону берега, стреляные гильзы звонко пробарабанили по палубе, но, опустошив диск, пулемет смолк.

На борту имелись два ручных пулемета, но куда тут стрелять? Лес… горы… Это катер был как на ладони, а стрелка найди еще в кустах.

Ворошилов прижал генерального к палубе. Близкий берег скрылся за тонким железом борта. Подсознательно Климент Ефремович ждал, что вот-вот в звенящем от напряжения железе появится круглая дырка, сквозь которую в последний момент можно будет увидеть берег, только секунды бежали и — ничего… Кося на них прищуренным глазом, охранник, положив на железный поручень ствол маузера, выцеливал движение на берегу. Наркомвоенмор машинально оценил выдержку — не палил чекист, куда ни попадя на глазах у высокого начальства, а высматривал врага.

Коба лежал спокойно, поглядывая на откатившуюся в сторону фуражку.

Бах!

И опять грохот далекого выстрела и ни посвиста пули.

— Стрелять не умеют, засранцы, — пробормотал Сталин негромко. Ворошилов, разглядывавший берег в щель между листами железа, бросил взгляд на вождя и отвернулся к опасному берегу.

— Эй, Клим, встань…

Ворошилов не ответил.

То ли не слышал, то ли не захотел услышать. При желании не услышать за ревом уходящего от берега катера можно было бы все что угодно…

— Вставай, Клим, — громче повторил Сталин, дернув плечом, — а то топчешь меня как петух курицу… Нехорошо.

Пригибаясь, они перебрались на другой борт и, прикрытые железом рубки, закурили. Море вокруг по-прежнему оставалось гладким, и катер скользил по нему словно конек по льду. Как будто и не было ничего минуту назад.

Щуря глаз от папиросного дыма, Сталин спросил.

— Промахнулись? А, Клим? Или не попали?

Разница для них в этих словах была очевидна.

— Думаю, промахнулись… — сказал Ворошилов между затяжками. Он жадно курил, не скрывая, что поволновался. — Сам знаешь, что на границах твориться… Кокнули бы тебя и всё…

— Меня?

— Не меня же… Ты же у нас знамя.

Ни тому, ни другому не пришло в голову задать вопрос «кто».

Ясно было, что кто бы не нажимал курок, винтовку снаряжали либо во Франции, либо в Британии…

Он вспомнил про радиограмму. Бросив папиросу за борт, он развернул листок с текстом. Ворошилов только глаз скосил, но спрашивать не стал.

— Или в Америке, — подумал Генеральный.

СССР. Свердловская пусковая площадка. Ноябрь 1931 года.
…Как Федосей себе понимал, это было что-то вроде засады. Также как и в засаде, тут нужно было сидеть на одном месте и ждать. Только в отличие от этого почтенного занятия, надоевшего ему еще в прошлой жизни, тут не возбранялось курить, читать газеты и время от времени, выходить из комнаты. Это не было их персональной привилегией. В этом домике поочередно сидели все пилоты рабочих лунников, тех, кто отдыхал от грузовых рейсов к спутнику Земли. Все вместе это-экипаж, домик и водитель называлось группой десятиминутной готовности.

Означало это то, что в течение десяти минут они должны будут добраться до дежурного корабля и стартовать.

Машина стояла у самого порога. Рядом с авто, на лавочке, сидел прикомандированный к группе шофер Петр и курил. Через окно видно было, как он по-хозяйски озирает стартовую площадку. Как и они сами он ждал команды чтоб выполнить свою часть работы — доставить их к «Марату».

Малюков усмехнулся в который раз, подумав, что, как это не удивительно, для него и для Владимира Ивановича путь на Луну начнется с кабины автомобиля.

Их корабль, «Лунник» еще числился в ремонте, хотя работы, как они это точно знали, закончились и приемку корабль прошел, но пока у них не было своего корабля, они оставались дежурными.

Их работой был взлет и вскрытие пакета, что привезут с Центрального поста. Что там в пакете они конечно не знали. То есть не знали точно, но догадывались. Наверняка что-то связанное с американцами. Уж больно короткой была логическая цепочка — секретный пакет — орбита Земли — «Знамя Революции». Тут даже гадать не стоило, кто был в ней первым звеном. Ясное дело американцы. Ни у кого больше нет возможностей гадить СССР с околоземной орбиты. Ну если, конечно, Ульрих Федорович не нашел новых друзей и не подкинул свои идейки новым врагам страны советов.

Федосей вздохнул.

Где-то совсем рядом жизнь била ключом. Люди работали — строили, воевали, учили и учились, а тут сиди сиднем как старый дед. Хотелось хоть как-то приносить людям пользу, хотя бы и опостылевшими лекциями. Он припомнил танковый прорыв и усмехнулся. Лекционная работа все же имела определенные преимущества перед тупым ожиданием… Но ничего! Скоро дочинят их «Лунник» и тогда снова за работу!

Луна оказалась щедрой на благородные металлы, и селенологи сумели нанести на карту уже три новых золотоносных участка. Сюрпризы, что спутник Земли приготовил для советских людей, оказались очень приятными и теперь советские золотые транспортники с регулярностью хорошо налаженной европейской железной дороги сновали на Луну и обратно, но с обязательной промежуточной остановкой на «Знамени Революции». Теперь драгоценный груз везли не прямиком на Землю, а сперва на «Знамя Революции» и не самородки — полноценные золотые слитки. Солнечный свет, собранный огромными зеркалами в одну точку, плавил непрерывный поток благородного металла, а центробежные машины штамповали из расплавленного золота слитки с гербом СССР. Правда последнее время пришлось возить золото с орлом, звездой и свастикой — гербом новой страны — Социалистической Республики Германии.

Вспоминая об этом, Федосей оценил хитрость… Да нет, не хитрость — гениальность хода, придуманного Советским Правительством. Мало того, что Лунное золото широким потоком хлынуло в мировую экономику, оно еще и заткнуло рты глашатаям войны с новорожденной социалистической республикой. Зачем воевать, если нет повода для войны? Зачем воевать если золото и так сыпется в казну?

Крики сторонников силовых решений политических вопросов заглушили вопли мелких лавочников и рантье, во всю глотку приветствовавших наступление нового золотого века.

Воистину Золотого!

Кто-то из французских журналистов то ли в шутку то ли всерьёз выступил со статьей, озаглавленной «Каждому французу — золотые зубы!» и этот девиз стал идей нации. Золота никто не боялся.

Большую часть империалистов такое положение вполне устраивало — они, даже если и скрипели зубами, но почти неслышно. И чего им было скрипеть? Правительство САСШ охотно принимало золото, не делая отличия между лунным и земным металлом. Заокеанские партнеры в обмен на него слали в страну заводы, технологии и специалистов. Британцы и французы не отставали от них, но там все происходило в куда меньших масштабах.

И те и другие явно рассчитывали по золотой цепочке, брошенной им Советским Союзом выбраться из пропасти Великой Депрессии, не подозревая даже, что лезут не от кризиса, а прямо в Мировую революцию, прямо в социализм… Явным, открытым, врагом оказался только мистер Вандербильт со своей сворой.

Полгода назад американцы, точнее группа воинствующих защитников капитализма под руководством миллионера Вандербильта с помощью аппарата профессора Тесла сбила в момент посадки три советских корабля, транспортировавших золото.

Инцидент с «золотым флотом» — так мировая пресса окрестила события, смешав в одну кучу гибель трех советских золотогруженых «лунников» Второй Экспедиции и трех американских военных кораблей, пытавшихся по-тихому поднять утопленное золото, рассосался сам собой. Прозвучали грозные заявления с обеих сторон, но дальше бумажных громов дело не пошло. Все списали на эксцессы исполнителей: вроде как одни случайно нашли, а другие случайно потопили…

Правительство САСШ попыталось выдать попытки поднять золото кораблями военного флота САСШ за помощь, оказываемую потерпевшим бедствие советским космонавтам, и официально открестилось от действий мистера Вандербильта и вроде бы все замерло в неустойчивом равновесии — войны друг другу никто не объявлял, но бдительность не отменялась.

После всего случившегося возвращение каждого корабля должно было стать неожиданностью, не привязанной ни ко времени, ни к пространству.

Потом уже Федосей сообразил, что американцы, поняв, что могут сбивать корабли при входе в атмосферу, посчитали, что три их корабля не такой уж большая плата за этот опыт, а Советский Союз не захотел портить отношения с САСШ. Во-первых, они оставались крупнейшим рынком сбыта лунного золота, а во-вторых — поставщиком технологий и высококвалифицированных рабочих и инженеров…

— О чем задумался?

Федосей вздохнул.

— Да так… Обо всем сразу… Об империалистах… Ульриха Федоровича вот вспомнил…

Деготь кивнул с пониманием.

— Скорее всего, он сейчас все-таки профессор Кравченко. Русский, а не немец.

— Почему?

— Если б он был Ульрихом Федоровичем, то нашел бы способ вернуться. А раз не возвращается — значит белобандит…

Федосей не возразил. Нечего на такое возражать. Только вздохнул.

— Соку хочешь?

— Чайку бы горячего..

Деготь дернулся назад, к электрочайнику, но товарищ остановил его одной фразой.

— Чтоб с самовара… С дымком…

Деготь, также как и Федосей расслабленный долгим ожиданием, понимающе покачал головой, но ответил с ехидцей.

— Отсталый же ты тип, Федосей, хоть и герой страны. У нас тут чего только нет и все на электричестве, а тебе отсталый самовар подавай. Жан Жак Руссо, а не передовой советский гражданин. Поповщина какая-то получается, не находишь?

— Нет. Не нахожу…

Федосей потянулся и мечтательно сказал:

— Под сиреневым кустом бы посидеть и чтоб самовар рядом тихонько так «пых-пых-пых»…. И чтоб пирогов свежих, а не сухарей…

— Ну, шоколаду швейцарского хочешь?

— Ну его… Надоел, — мотнул головой Федосей.

— Комчванство, — поставил диагноз товарищ. — Швейцарский шоколад ему не нравится. А изюму? Из Узбекской ССР?

Малюков опять замотал головой.

— Надоело ждать.

— Сейчас это наша работа, — серьёзно сказал Деготь. — Ждать и быть в готовности.

— А то я не понимаю, — проворчал Федосей. — Дай, что ли шоколадку…

Откинувшись на спинку стула Деготь дотянулся до полки и стушил шоколадку. Держа ее как кусок колбасы перед собачьим носом, перед Федосеем он предложил:

— А пойдем на воздух, а то я здоровое тело наблюдаю, а вот дух…

— А пойдем, — после секундного колебания согласился Малюков. — Развеемся…

СССР. Свердловск. Ноябрь 1931 года.
.. Не идеальная, конечно, позиция, но ничего лучше им не выпало.

С командирами троек князь говорил с глазу на глаз. Мало ли что… Мало ли кто чекистам попадется, так что каждый командир знал только одно — ровно в 16–00 его расчет с определенного места должен выпустить максимально возможное число мин по некоей цели. Там же он раздал и засургученные пакеты с координатами этой цели — хотя какая тут может быть секретность? Тем более, учитывая дальность стрельбы бомбомета понятно было, что в той стороне только одна стоящая цель и есть — пусковая площадка. Не по цементному же заводу стрелять прикажут или по общежитию обувной фабрики? Значит все-таки по площадке, хотя и она, конечно, размеров не маленьких — куда там палить, но уж верно учли это отцы-командиры. Корректировка стрельбы не предусмотрена, значит, координаты точны и от них требуется не жалеть мин. Выпустить столько, сколько позволят им господа чекисты, прежде чем доберутся до них.

Удастся выпустить пять мин хорошо. Десять — отлично. В этом случае хотя бы одна — две, да попадут в нужное место.

На часах — без пяти минут четыре пополудни.

— Приготовились…

— Да чего тут готовиться? — щуря глаз сквозь папиросный дымок, спросил первый номер. Не спросил даже, а просто показал, что услышал и готов действовать по приказу.

В тройку к капитан-лейтенанту попали два недоучившихся студента. Классово чуждых молодых людей новое общество отторгло от себя, не дав доучиться и они горели желанием доказать, что могут помнить обиды. Воинской дисциплины в них не было нисколько — обычные злые домашние мальчики: Семен да Леонид.

— Крышу разберите…

-..и начинай торговлю!

Это второй номер. Шутник, оказывается. Хотя как сказать…

С маскировкой у них все отлично получилось! Почти посреди площади поставили ларек, и надпись приколотили — «ОВОЩИ». Пролетарии тут же начали по своему обычаю в очередь строиться, но им сказали, что торговля начнется только завтра, когда товар с базы привезут, а то б затоптали.

Сегодня за фанерными стенами ларька, что поставили вчера вечером, лежали обломки ящиков, в которых ночью привезли бомбомет и два десятка мин. От бомбомета пахло смазкой и керосином. Машинка им досталась новенькая, еще в масле, словно вчера только вытащили её со склада. Всю ночь соскучившийся по оружию капитан-лейтенант разбирал и чистил боевое железо, словно завтра ему предстояло доверить бомбомету свою жизнь…

На самом деле все было совсем не так. Это железо не берегло их жизни, а напротив, подвергало опасности. После первого же выстрела большевикам станет ясно что за овощная палатка тут появилась, кто стреляет и где сидит… Только как же иначе?

Встав на деревянные козлы, Леонид раздвинул крышу. Сразу стало светлее. Сургуч под пальцами рассыпался колючими крошками, треснула, разрывая бумагу прошивная нитка.

— Семен, постерегите снаружи…

Их товарищ приложил руку к козырьку студенческой фуражки и вышел наружу. Ему первому придется вступать в бой, если их обнаружат.

Капитан — лейтенант невольно усмехнулся этой никчемной вообщем-то мысли. «Если»… Это ж кем надо быть, чтоб не обнаружить в городе стреляющий миномет! Не настолько же они там поглупели?

— Координаты цели…

«Бабах!» — грохнуло где-то впереди.

Согнувшийся над бомбометом Леонид выпрямился. Они переглянулись. Капитан-лейтенант перевел взгляд на свой хронометр.

— Мы опаздываем? — нервно спросил студент.

Старший отрицательно покачал головой, уверенный в своих часах.

— Нет. У кого-то из наших нервы сдали… Или часы спешат.

Студент, наконец, сообразил, что стрелок оказал им невольную услугу, ценой которой может оказаться жизнь. Их жизнь… С некоторой завистью глядя на капитанский хронометр, студент сказал.

— Да уж не у каждого такой вот Буре….

Секундная стрелка добегала последний круг.

— Ну, что, господин студент… Раньше начнем — быстрее закончим?

Студент с миной в руках застыл над стволом. На лице его читалось такая радость, что каплея слегка покоробило. Мстить — да, разумеется, но месть это долг, а никак не радость…Ладно, в сторону философию…

— Первая пошла!

Мина выскользнула из пальцев и нырнула в пропасть ствола.

Бах!

Ларек подпрыгнул, и из щелей повалила пыль и дым, а студент затряс головой.

— Вторая!

Одна за другой, одна за другой мины выпрыгивали из ларька, словно бешеные лягушки.

— Третья!

— Четвертая!

Внутри все заволокло дымом. В воздухе летала солома, какие-то накладные… С минуту из-за грохота ничего не было слышно, но чуть позже за деревянной стенкой рассыпались выстрелы. Очнулись большевики.

— Выстрел!

В промежутке между выстрелами стала слышна перестрелка совсем рядом. В дощатой стене барака стали появляться дырки от пуль. За грохотом не слышно стало стрельбы, но это никак не отменяло её. Свиста пуль они не слышали, но отверстия в фанере появлялись не сами собой.

— Выстрел!

Бах!

— Стреляйте, юноша. Справитесь сами?

Леонид посмотрел на каплея очумелыми глазами, кивнул, не столько услышав, сколько сообразив, что от него требуют.

Каплей выскочил наружу, готовясь увидеть броневик и роту солдат. Это однозначно решало бы их судьбу, но наплощади обнаружились только два милиционера. Они заняли позиции — один за театральной тумбой, другой — за углом бревенчатого обывательского домишки. Это давало неплохой шанс остаться в живых!

СССР. Свердловская пусковая площадка. Ноябрь 1931 года.
…Осень на Свердловской пусковой площадке прочно вступило в свои права. Меж гравийных дорожек сиротливо холодным ветром болтались высохшие травинки тимофеевки. Тихо. Только где-то далеко трещал, приближаясь, мотоцикл. Разминая затекшую спину, Федосей подошел к турнику.

— Смотри. Сейчас тебе тело покажет…

Он подпрыгнул, чтоб уцепившись за перекладину закрутить «солнышко», но за спиной оглушительно грохнуло, и какая-то неведомая сила перекинула его через деревянные столбы турника. Короткий полет окончился предсказуемым приземлением. Приложившись о землю, космонавт потерял дыхание и, хватая воздух ртом, смотрел как над ним проносятся куски черепицы и кровельного железа. Он еще не понял что происходит, как грохнул второй взрыв. Поднявшая его сила еще пару раз перевернув его бросила в лицо перемешанную с травой землю и только после этого оставила в покое, заинтересовалась чем-то другим. Чем? Протерев слезящиеся глаза, Федосей успел увидеть как там, где только что курил водитель, опадает земля и рушатся, складываясь вовнутрь, легкие деревянные стены. Одна из них на его глазах обрушилась на грузовик, кособоко стоящий на пробитых скатах из радиатора которого, словно кровь из живого тела, толчками текла вода.

За разбитой машиной, сквозь столб пыли и дыма уже отчетливо посверкивали языки пламени, а в небе, словно обезумевшие от радости бабочки кувыркаются куски крыши и летает бумага, уже зачисленная начинающимся пожаром в сообщники. Что-то там еще происходило интересное, но через секунду развалины загородил Владимир Иванович и, беззвучно раскрывая рот, заорал что-то… Он тянул руку в сторону, но не понять было Федосею, что товарищу от него нужно. Малюков смотрел на него, смотрел, но понял только то, что не слышит. Ничего. Убедившись, что от Федосея проку не больше чем от пустой гильзы, товарищ сорвался в сторону. Автоматически Малюков проводил его взглядом. По полю, уворачиваясь от возникавших справа и слева столбов земли к ним беззвучно летел мотоциклист. Вправо, влево, опять вправо… Взрыв поднял землю впереди, но мотоцикл, словно заговоренный, прорвал его и выскочил к ним… Федосей тряхнул головой, потом ударил себя по уху. За ушами что-то щелкало, только мир оставался беззвучным. Понимая что тут твориться Федосей зарычал сам не свой от злобы, стараясь прогнать глухоту, но тут снова рвануло… На его глазах мотоцикл и бегущего к нему Дегтя подняло в воздух. Черными галочками Деготь и мотоциклист порхнули в разные стороны, а саму машину перевернуло, покатило и внесло прямо в разрушенный дом.

Федосей все-таки сумел встать и, припадая на ногу, похромал к товарищам.

За спиной, в развалинах, грохнуло, вспух огненный шар и в грудь обернувшегося на звук Федосея, сшибая его на землю, влепился кожаный портфель. Заставив человека согнуться от боли он, словно выполнив свое предназначение, упал к его ногам…

Грохот обрушился на Федосея вместе с криком Дегтя.

— Жив?

Малюков страшно повел челюстью, словно вставлял её на место.

— Где? — он провел взглядом по развалинам, по горящему остову мотоцикла, по воронкам, ища тех, кому может понадобится его помощь.

— Пакет, — просипел Деготь, отгоняя ненужные мысли. — Нам пакет… Десять минут…

Шатаясь, он поднялся на ноги, показывая рукой направление к ангару с «Маратом», но тут ангар словно приподняло над землей. Огненно-красным волдырем над ним вспух разрыв бомбы, и через мгновения бело-голубая вспышка ударила по глазам. Инстинктивно люди упали на землю. Налетевший горячий вихрь рванул пакет, но Малюков удержал его.

Там, где их должен был ждать «Марат» теперь чадили развалины, в которых что-то шипело и искрами, крупными как звезды, осыпало землю.

Грязными дрожащими руками он разорвал плотную бумагу. Внутри оказался еще один пакет, поменьше, и лист бумаги, предназначенный именно им. Приказ оказался краток. «В кратчайший срок доставить этот пакет начальнику прииска «Добрый» на территории Советского сектора Луны. В устной форме сообщить руководству прииска, что американские военно-космические силы готовят удар по приискам».

Федосей взмахнул рукой, словно попытался вбить гвоздь в ветер.

Их шанс достичь Луны и сообщить об этом догорал в полукилометре левее.

— «Сталин»… — сказал Деготь.

— И ничего другого… — отозвался Малюков.

Помогая друг другу, они заковыляли к ангару, в котором их старый, проверенный корабль готовили к превращению в музейный экспонат. Обстрел, только что молотивший по площадке, словно град по пашне, стих. Прогремело еще три одиночных взрыва, на дальнем конце площадки поднялись и опали три столба, и земля перестала вставать на дыбы, но тишины не настало. Что-то продолжало рваться в пылающих развалинах ангара, вопили в полный голос сирены карет скорой помощи, слышалась стрельба и крики людей.

— Аэропланы? — предположил Деготь, оглядывая изменившийся пейзаж, и пробежал взглядом по пустому небу.

— Нет..

Федосей хромал сзади, стараясь не отставать. Спина товарища такая же шатающаяся и рыскающая из стороны в сторону маячила в пяти шагах впереди.

— Скорее всего, артиллерия.

Он споткнулся, упал, выругался.

— Или диверсия… Да какая нам вообще разница?

— Какая разница? — спросил, морщась, Деготь. — А вот какая… Если это артиллерия, то, считай, все обошлось.

— Обошлось? — Федосей злобно оскалился.

— Ну, закончилось, — поправился коминтерновец.

— А если диверсия?

— А вот придем сейчас к ремонтникам, а там как…

Злобы к врагам у Федосея было не меньше, но ему досталось побольше и поэтому он больше думал не о врагах, а о своих болячках, да и воспоминания о первой профессорской диверсии бытии поотчетливее.

— Так, что ж, не идти?

Деготь на ходу длинно выругался.

— Ну, а чего тогда бурчишь?

Входило в замыслы врагов разрушение ремонтного ангара или нет, понятное дело никто не знал, но главным было то, что он не пострадал. Несколько пробоин в гофрированных стенах не в счет.

Броня «Иосифа Сталина» матово блестела в трех шагах, но пройти эти три шага не давал рослый курсант. Он стоял словно на плакате — здоровый, крепкий, уверенный в себе и гордый оказанным доверием. Черный штрих винтовки перечеркивал его слева направо, сверху, вниз.

— В сторону!

— Не положено, — отозвался детина, — без приказа не могу допустить к аппарату.

За спиной продолжали орать сирены и рваться баллоны с ацетиленом. Деготь вспомнил, как взрывом разбросало ангар «Марата» и тут же отчего-то представилось, как под крупнокалиберными пулями вспухает кирпичного цвета облачками кремлевская стена.

— Там, может быть, товарища Сталина сейчас убивают, а ты тут…

Он не подумал о законе. Не было места закону там, где жила Революционная целесообразность.

Ухватившись за ствол, повернул винтовку и кулаком припечатал часового. Тот закатил глаза и осел.

— Живые есть? — проорал Деготь. На голос из-под станков выполз рабочий. Косясь на неподвижного охранника, он спросил.

— Что там, граждане?

Молодой парень, по всему видно из новеньких — площадка разрасталась, и новые люди приходили из окрестных деревень за профессиями в город. Этот был совсем зеленый — не узнал первых космонавтов. Не вдаваясь в подробности Деготь только бросил на ходу, устремляясь к кораблю.

— Да всего там понемножку…. Поднимай своих и помогите нам. Готовность к старту — пять минут. Шевелись, шевелись!..

Орбита Земли. «Иосиф Сталин». Ноябрь 1931 года.
…Если закрыть глаза, то вокруг словно бы и не было ничего.

От этого можно легко было представить, что плывешь по теплому морю, а за кромкой иллюминатора качаются в голубой лазури пальмы неведомых островов, но, даже закрыв глаза, и заткнув уши, представить этого бы не получилось — не бывает на море такой тишины и плавности. Там бьют в борт волны, свищет ветер, килевая качка сменяется бортовой. А тут — все плавно. Движения не видно. Шипит точно закипающий чайник редуктор кислородного баллона да плывет в иллюминаторе бело-голубой бок родной планеты. Ну и тушка, конечно, болит так, словно по ней хорошо прошлись десятком палок.

Что это значит?

Это значит, что они все-таки взлетели и что за бортом — пустота, космос, а не морские просторы.

Федосей неловко повернулся. Спина тут же напомнила о себе колючей болью. Перетерпливая её, он вздохнул сквозь стиснутые зубы.

— Что вздыхаешь? — тут же спросил Деготь, морщась от примерно тех же ощущений.

Товарищ не ответил, баюкая ушибленную руку, да и у самого Владимира Ивановича ощущения были не лучше.

— Чего там?

Что нового могло быть за бортом? Федосей раздраженно отозвался.

— Ничего нового… Вселенная.

Двигаться было ох как трудно, но куда ж деваться? Невесомость, конечно, облегчала положение, но она наступила только после стартовой перегрузки, приложившейся как раз на побитые на земле части тела и от того оба сейчас и летали скрюченные. Взлетали тяжело — нельзя было по-другому — Федосей не решаясь рисковать, ушел на орбиту на предельной скорости, почти вертикально.

— Причем тут Вселенная? Станцию не видно?

Федосей только головой помотал.

Сегодня, как и в изначальные времена, станцию можно будет увидеть издалека — огоньки электросварки обнаруживали её местоположение «Знамени Революции» в космосе, словно аэродромные огни — посадочную полосу. Последние два месяца вообще казалось, что станция строится непрерывно. После американского налета за станцию взялись всерьез, и не столько ремонтировали, сколько уже перестраивали. Сколько раз они бывали на «Знамени Революции» в последнее время, но всегда там либо что-то делали, либо переделывали. Единой геометрической целостностью на орбите уже и не пахло. Теперь к трем цилиндрическим корпусам пристраивалось разное — и шарообразное и кубическое.

С каждым днем станция все больше напоминала новый дом, постепенно, по мере вселения новых жильцов, обрастающий подсобными клетушками — физики просили место и как не дать физикам? А химики? А металловеды? Их ведь тоже снаружи не оставишь… Философы и те требовали место себе, чтоб «в первозданной тишине возвыситься мыслью». А меж тем всю эту ораву требовалось кормить и обиходить, и следовало достраивать новые склады, помещения для сотрудников, так как станция становилась в большей части своей, хоть и хватало тут и военного имущества, гражданской научной единицей.

Военные оставили за собой один из модулей, тот, где стоял аппарат профессора Иоффе и никого к себе не пускали — после дружественного визита заокеанской космической пехоты им там было чем заняться.

Никому не хотелось, что все это повторилось.

Хотелось надеяться, что особист там дельный, сообразит, что ничего хорошего от незнакомого и внепланового корабля ждать не приходится.

Большой аппарат еще не работал, но наверняка станция могла за себя постоять. Не могло такого быть, чтоб не стоял где-то в закутке у особиста небольшой аппаратик «ЛС», чтоб встречать незваных гостей.

— Если они правы…

— Кто это «они»?

— Те, кто нас в почтальоны определил.

Деготь поднял брови.

— Наше руководство… — объяснил Федосей. — Решатся американцы на захват «Знамени Революции», как считаешь? Не так как в прошлый раз, а насовсем?

Деготь пожал плечами и поморщился.

— Это, ведь, считай, война… В тот раз им это с рук сошло, а теперь… Такие вещи ни на какую ошибку не спишешь.

— Ну и что? Если уж они решили десант на Луну забросить, то понятно, что война их не волнует… Я к тому, что может и неплохо было бы, если б они сперва на станцию сунулись. Справились бы наши с ними. Теперь-то уже ученые…

— Не думаю… Им бы с Лунными приисками справиться… Нет. Не думаю.

Луна. Прииск «Добрый». Ноябрь 1931 года.
…Солнце стояло так, что блеск золотых самородков слепил глаза Леонида Ильича. Он сморгнул заслезившимися глазами и сгреб блестящую кучу в сторону. Хорошо еще что грести золото можно было не отрывая глаз или прижмуриваясь. Одним глазом посмотрев на получившееся произведение ювелирного искусства, он несколько раз коснулся кучи лопатой, добавляя беспорядка.

— Казбек! — сказал он сам себе. — «Кавказ подо мною..»

Тень от кучи теперь стала двухголовой, как на пачке с папиросами. Не хватало всадника, но, во-первых, откуда ему тут, на Луне, взяться, а во-вторых курящему хватило и этого намека. Он вздохнул. Курить уже не просто хотелось, а хотелось очень-очень. Знающие люди, ну, те, кто пробыл тут уже почти месяц, посмеивались, говорили, что через эти муки и сами прошли и теперь не так уж и хочется, и если кто-то из друзей на Земле вдруг захочет бросить курить, то таких в первую очередь надо звать сюда. И название прииска поменять на «Всесоюзная здравница «Бросай курить»…

Леонид Ильич снова вздохнул. Эти мысли, ну, чтоб бросить курить, появлялись все чаще. Ну и действительно — зачем начинать и снова мучиться, если придется вновь и вновь сюда возвращаться. А ведь придется… Когда еще изобретут ученые какой-нибудь лунный трактор-бульдозер-экскаватор… А до тех пор придется лопатой здешнее золото грести. Он посмотрел на уходящее за горизонт золотое поле, а потом снова на кучу.

Неожиданно она дрогнула, поползла, самородки покатились вниз. Он и сам через мгновение «услышал» грохот. В выхлопе лилового пламени на посадку заходил какой-то внеочередной транспорт. Леонид Ильич вздохнул, совершенно поземному воткнул в золотую кучу лопату, внешне почти не отличимую от тех, которыми земные дворники убирают снег, и заспешил к командному модулю. К исполнению своих прямых обязанностей.

* * *
…Перелет, посадка — все это слилось для Федосея в один эпизод. Садясь, он выглядывал жилые купола поселка, гадая — целы ли — и, увидев, облегченно вздохнул. Успели!

Через полчаса после прилунения — над кораблем еще не успела осесть золотая пыль, они сидели в каюте начальника прииска, глядя, как тот ломает печать и читает приказ. Приказ оказался коротким. Глаза пробежали его раз, другой…

Прочитав, он нахмурился, и секунду поколебавшись, протянул его Малюкову. В четыре глаза гости с Земли прочитали полтора десятка строк. Все как предполагалось. С Земли предупреждали о возможности внезапного нападения на прииск вражеского десанта. Руководству и парторгу предписывалось обеспечить оборону и быть готовыми к эвакуации.

— Что посоветуйте, товарищи?

Деготь и Малюков переглянулись.

— Сколько народу на прииске?

— Двадцать пять человек. Влезем мы к вам?

— Ну, если как селедки в бочку..

— Это не решит вопрос, — возразил Владимир Иванович. — Воздух…

— Да, — почесал голову Федосей. — Через раз дышать не станешь… Других кораблей, я вижу, у вас нет?

Начальник покивал.

— Да. «Серп и молот» и «Третий Интернационал» ушли вчера.

— А «Ленина» и «Маркса» мы видели на станции…

— Как знали, гады..

— Можете не сомневаться… Знали, — зло сказал Деготь, вспомнивший как весело горел подожженный бомбами ангар. — Кому не надо, тот и знал…

— Двадцать пять человек… — задумчиво сказал Федосей. — Двадцать пять…

По прошлым своим столкновениям с американцами они знали, что в «Вигваме» может полететь человек тридцать, но это будут не инженеры и строители, а солдаты, бойцы, головорезы.

— А как у вас с оружием?

Федосей машинально коснулся кобуры наградного маузера.

— Да какое тут оружие? Сами ведь знаете, товарищи, что от старого оружия… — он покосился на маузер гостя. — толку тут никакого, а нового еще не изобрели…

— Аппарат Кажинского у вас есть?

— Это есть. Снабдили..

Что-то не понравилось Дегтю в голосе начальника.

— Но…. — сказал он.

— Что «но» — не понял хозяин кабинета.

— По голосу понятно, что сейчас ты скажешь «но».

Деготь посчитал, что самое время переходить на «ты».

— Я другое скажу. Слабенький аппарат…

— Да и американцы сейчас уже ученые, — неожиданно сказал Федосей. — Не забыли, наверное, как мы их в прошлый раз-то… Построили. Особо близко подходить не станут.

— Так… Улететь не можем. Отбиваться нечем… Что тогда остается? Сдаваться?

Всерьез последние слова Дегтя никто не воспринял. Понятно было, что злость говорит в человеке.

— Отбиваться будем. Дадим агрессорам отпор, чем можем.

Дверь за их спинами скользнула в сторону, и в каюту мягко впрыгнул еще один лунный обитатель. Широкоплечий с короткой стрижкой он сразу занял столько места, что стало тесновато.

— Здравствуйте, товарищи’.

Они обменялись быстрыми рукопожатиями.

— Это наш парторг, — представил его Леонид Ильич — товарищ Креймерман. Чего не разделся?

— Торопился. Сам же сказал — «срочно»… Семен Петрович, — представился гость. — А вас я знаю. Что нового, товарищи?

— Плохие новости, Семен.

Начальник прииска почесал затылок — яростно, словно наказывал себя.

— Десант на подходе. Собирай людей.

— Десант, — озадаченно протянул парторг — Нда-а-а-а-а. Незадача. Вот ведь гады какие и тут житья не дают! Только-только перевыполнение плана наметилось..

Он взял себя в руки и выжидательно посмотрел на них.

— У тебя соображения какие-нибудь есть? Мы тут с товарищами…

— Соображения…, - парторг прищурил один глаз. — У нас оружия нет. А у них?

Все трое одинаковым движением пожали плечами.

— Исходить будем, что не; уговаривать нас они летят. Что-то есть. Только вот что именно неизвестно.

— Нда-а-а-а-а — повторил парторг. — Значит придется как и при проклятом царизме.

— А как при проклятом царизме? — полюбопытствовал Федосей, прикидывая, как опыт подпольной работы может пригодиться им тут, в условиях пониженной силы тяжести я отсутствия воздуха.

— Вот, помню, в Питере, я тогда на Обуховском заводе работал, бастовали мы. Хорошая тогда забастовка получилась. И экономические требования были и «Долой самодержавие» куда надо вставили…

— Ну как же, как же, помню. «Обуховская оборона»…

— … да только пришлось нам от жандармов отбиваться чем попало — клещами, ломами…

Он кивнул в сторону золотых россыпей за иллюминатором — булыжниками даже… Друг мой Васька Шульгин утюгом пристава покалечил. В каторгу из-за этого пошел. Потом погиб геройски под Царицыным…

— Предлагаете… — Федосей кивнул за иллюминатор, повторяя только что увиденный жест — Булыжниками?

— Да нет… Я вот думаю где мой друг умудрился на заводе утюг найти. Для меня это до сих пор загадка…

Он задумался, тряхнул головой.

— А сколько времени у нас есть? Ну, до того как…

— Про время у американцев спроси. Ты теперь знаешь ровно столько, сколько и мы.

По земной привычке парторг хлопнул себя по коленям и от этого подлетел в воздух.

— Ладно. Что-нибудь придумаем. Зря у нас, разве, инженер по технике безопасности в штате предусмотрен? У него, верно, свои утюги есть, только поискать да поспрашивать нужно.

* * *
Первое лунное поселение состояло из четырех строений-ангаров, соединенных переходами. Сами строения стояли на краю огромного золотого поля, словно амбары в хорошем колхозе, а чуть в стороне, прямо посреди золотоносных делянок высились ажурные конструкции солнцеплавильной машины и установки центробежного литья. Жилые модули стояли в тени кратерных стен, а промышленные установки, напротив, обретались на самом солнцепеке, чтоб ни одна калория даровой энергии не пропала даром.

Зеркала на тонких решетчатых фермах следили за солнцем, собирая его свет на тигле, в который непрерывным потоком сыпалось золото из бункера, а в тени кратерной стенки лежали уже слитки с гербом страны Советов.

Наблюдателей выставили подальше от установок, рядом со скалами чтоб не перегреваясь на солнце, могли смотреть по сторонам и, в случае чего, подать сигнал.

Чужой корабль объявился через шесть часов. Не пытаясь таиться, он скользнул над прииском и, подняв облако пыли, опустился в километре от жилых модулей. Получасом позже внизу корабля открылся люк из него выдвинулась наклонная аппарель. По ней скатилось что-то колесное. Федосей, глядя на приготовления гостей, сперва подумал, что гости привезли особой что-то вроде большой тачки, ну чтоб было на чем вывозить награбленное, но жизнь его разочаровала. Не прошло и минуты, как тележка вдруг сама собой двинулась вперед, а из корабельного люка показалась вторая, а потом и третья… Как они управляется отсюда видно не было, но впереди каждой сидело по человеку.

— На танк не похоже.

Начальник прислонился шлемом к Федосею.

— Главное ведь сама зараза, едет…

— Главное, что пушки у этой заразы нет, — поправил его Малюков, — и пулемета нет…

На счет пулемета он оказался прав, а вот на счет пушек…

Чтоб все расставить по своим местами, незваные гости спустя несколько минут взгромоздили на свои самоходы какие-то стволы. Это сразу добавило машинам воинственности.

— Черт, — пробормотал Деготь. Самоходы теперь походили на настоящее оружие, что становилось неприятно. Хотелось надеяться, что все-таки нет, хотя, если подумать, зачем же вести с самой Земли такие штуки? Пугать их как маленьких детей? Так ведь не дети уже.

Постояв несколько минут, словно привыкая к стволам, машины неспешно двинулись по золотому полю к прииску. В их движении не было стремительности движения быстроходного танка, но медлительность и неодолимость земных военных машин определенно присутствовала.

— Все-таки пушки, — крикнул Федосей, прислонившись к Дегтю. — Зуб даю! Пушки!

Враги не торопились, понимая, что защитникам деваться некуда. Пройдя половину пути первая машина остановилась две следовавших за ней стали расползаться в стороны — одна вправо, другая — влево. Люди там спрыгнули, и теперь их можно было хотя бы пересчитать. Малюков сделал это старательно и дважды. Тридцать шесть человек.

— Вряд ли они подойдут ближе. Ученые уже. Куда вы аппарат Кажинского пристроили?

Начальник прииска махнул рукой куда-то в бок, где стояла гелиоустановка.

— Не достанет до них?

— Нет… Я же говорю — слабый аппарат. А ближе они вряд ли сунутся.

— Ничья, получается?

— Да какая это ничья?

Они не успели ничего обсудить. В цепи незваных гостей тут замигал фонарь. Гости «морзили» на русском.

— Что за иллюминация? — спросил начальник прииска. — Кто-нибудь понимает, что это они?

— Понимаю.

Федосей знаком подозвал Дегтя. Тот — парторга. Прижавшись друг к другу шлемами, они заговорили.

— Предлагают нам покинуть прииск, перед тем как они его уничтожат. Людям гарантируют жизнь и доставку на Землю.

— Серьезные ребята. Обстоятельные.

Фонарь продолжал мигать.

— Им не нужны человеческие жертвы, — переводил Федосей. — Они только разрушат оборудование. Если не хотим на землю, то можем уйти в жилые модули и отсидеться там. Если не окажем сопротивления, то стрелять по людям они не станут.

— Добрые еще вдобавок значит, — подвел итог парторг. — Не гости, а просто именины сердца. Стрелять они не будут…

— На пушку берут… — предположил начальник прииска, — Может им и стрелять то нечем?

— Ага, — тут же отозвался Деготь. — Делать им нечего как летать сюда и пугать нас. Сейчас как дадут из своих стволов.

— Меня вот что смущает, — сказал Федосей. — Почему они морзят? Могли бы прислать парламентера. Поговорили бы как культурные люди…

— Это-то как раз понятно. Пришел бы кто, то тогда мы видели бы, кто прилетел, могли бы сообразить, что за гости, — объяснил Владимир Иванович.

— А то мы и так не знаем.

— Не знаем. Только догадываемся… А это, согласись, большая разница.

— Да какая разница-то? В чем?

— Им международный скандал не нужен. У них там юриспруденция. Как начнет хороший адвокат перекрестный допрос…

Федосею показалось, как товарищ передернул плечами.

— … всю правду вытрясет… А так никого мы не видели, ни с кем не разговаривали… Прицепиться-то и не к чему. Кто-то прилетел, что-то помигал… Может марсиане…. Должны же они как-то подстраховаться на случай неудачи.

— Да, пожалуй, — согласился парторг. — Только лучшая страховка в этом случае — наши трупы. Никого не было. Никто не прилетал. А все тут отравились колбасой.

— А ты не зарекайся. Неизвестно что у них на самом деле на уме. Может и это самое…

— Получается нельзя им верить…

Не получив ответа, гости пожелали показать серьёзность своих намерений. Чтоб показать, что все происходящее не шутка и не розыгрыш, стволы на самоходах закрутились, разыскивая для себя работу поинтереснее, чем разглядывание пустого неба. Одна из машин направила ствол на ближний ангар — их разделяло метров двести — и выстрелила. Не было ни грохота, ни огня. Только самоход неожиданно колыхнулся или, если б самоходы умели икать, словно икнул. Из-под колес взвились пыльные облачка в золотом блеске, и через мгновение ангар вздрогнул. Федосей машинально повернувший голову чтоб отследить полет невидимого снаряда, увидел как из ангара вверх, словно из прорванной водопроводной трубы, ударил фонтан воздуха, а мгновением спустя, по стенам побежали трещины, словно сделаны те были изо льда, а не из чего-то такого, о чем Федосей не знал и даже не догадывался. Стены раскололись, и осели кучей неопрятного щебня, а из-под развалин светлыми бликам брызнул золотой свет.

— Склад, — прочитал он по губам Леонида Ильича.

Второй самоход тоже не остался в стороне. Поворочав хоботом ствола, он нашел цель и для себя. Одно из зеркал гелиоустановки дрогнуло и стало поворачиваться в сторону пришельцев.

Похоже, что кому-то пришло в голову попробовать поджечь самоход. Приподнявшись над валуном, Федосей разглядывал смельчаков, пытаясь угадать, кто это там геройствует, но скафандры были у всех одинаковые, как горошины в стручке и только сообразив, что парторг из их компании исчез, он понял, кто там копошится у подножья башни. Ствол повернулся, остановился и после второго выстрела куски зеркала посыпались вниз. Медленно, словно сорванные осенью кленовые листья, блестящие осколки поплыли, чтоб вонзиться в золотое крошево у подножья башни. У американцев кто-то даже поднял руки вверх от восторга. Этим выстрелом американцы добились даже большего, чем хотели. Следом за упавшими зеркалами металлическая ферма медленно, как и все что тут происходило начала крениться, словно корабельная мачта не выдерживающая напора ветра.

Переплетение железа падало так медленно и изящно, что Федосею по какой-то странной ассоциации почудилось, что эта железяка исполняет какое-то балетное па.

Из-под нее вылетели две фигуры. Обе махали руками, предупреждая о какой-то опасности. Что они имели ввиду стало ясно уже через минуту.

Ферма рухнула прямо на вращающееся колесо литьевой установки. Она спружинила подпрыгнула и снова ударила по центробежному колесу. Второго удара металл не выдержал. Беззвучно из перепутанного клубка стальных конструкций выплеснул поток расплавленного золота и дробясь тяжелыми каплями рванул во все стороны. Следом за ними разогнанная в центробежной машине вторая порция золота разлеталась по окрестностям. Федосея, открыв рот наблюдавшего за все этим, сбил с ног начальник прииска и показал кулак.

Десяток секунд спустя Малюков поднял голову.

На месте гелиоустановки теперь обнаружилась какая-то свалка из обломков железа и камней. Тут и там среди этого ослепительно блестели в солнечном свете кляксы из чистого золота.

Как и ожидалось, цепь американцев стояла в паре сотен метров за руинами, только теперь в ней зияли бреши. Четверо, не меньше, фигур лежали на земле, и еще несколько, шатаясь, уходили назад, в строну корабля.

Этим не повезло. Застывшие на холоде капли расплавленного металла, шрапнелью прошлись по цепочке астронавтов. Тут хватило бы и маленькой дырочки в скафандре. Но на них Луна не пожалела золота. Люди еще не понимали этого, но уже были убиты золотом.

— Мне кажется, условия сдачи сейчас поменяются, — пробормотал Леонид Ильич.

И как в воду глядел.

Откуда-то у гостей появились палки с утолщениями на концах. Уже по тому, как она они держали их, становилось ясно, что это оружие. Если б они держали свои палки над головой, вертикально, то стали бы похожи на факелоносцев, но факельным шествием, на которые такие мастера германские национал-социалисты тут явно не пахло.

Один из астронавтов упер конец палки в подходящий камень. Второй, покрутив головой и не найдя ничего для себя подходящего свое оружие, в борт самохода. Конец палки вспыхнул, и защитники прииска попадали кто куда. Среда них не было ни одного, кто не понимал бы, что такое направленное на тебя дуло. Федосей успел схоронился за камнем. Он понимал, что ничего не услышит, но невольно ждал грохота или свиста пролетающей рядом пули.

— Мы в них совхозным золотом, а они в нас дробью… — подумал он, — вот и считай у кого жизнь богаче…

Осторожно высунув голову, он увидел ещё две вспышки и краем глаза уловил движение рядом с собой. Вспухло несколько золотистых фонтанчиков, а из-за соседнего камня ударила струя воздуха. Не было ни крика, ни проклятий. Просто в небо подбросило фигуру в скафандре и из разбитого шлема выплеснулось что-то тут же превратившееся в лед.

Враги сделали еще два залпа и зашевелились.

— Сейчас они оправятся и двинутся вперед, — подумал Федосей. — Им нужно пройти метров двести, и они окажутся среди строений. И что потом? Нет свидетелей нет и преступления? Поди потом докажи, что тут произошел не несчастный случай на производстве, а бандитское нападение. Передавят колесами — и все.

Он вдруг остро пожалел, что под руками нет пушки или хотя бы гранат. Выхлопом их поджечь?

Он бросил взгляд на корабль. До того было метров двести, а не пол пути торчал один из жилых модулей. Федосей посмотрел на модель, на подступающих американцев, опять на модуль. Мелькнувшая мысль показалась дикой, но он не отбросил её. Эта мысль давала им шанс. Тряхнув Дегтя, он прислонился к нему шлемом, — Давай к модулю. Сейчас мы им покажем!..

Скафандр оказался неуклюж и неудобен для задуманного — указательный палец не прилезал к спусковому крючку. Федосей поискал глазами что-то более тонкое, но пол шлюза был чист, да и что могло оказаться в переходном шлюзе модуля? Тогда не тратя времени на поиски, он сунул в скобу маузера мизинец. Стрелять конечно, будет неудобно, но сейчас не до удобств.

— Наддув! Включай наддув!

Деготь за стеклом шлюза надавил на большую красную кнопку и в шлюз пошел воздух из резервных баллонов. Ни тот, ни другой не знали, насколько его хватит, поэтому Малюков торопливо защелкнул забрало шлема и закрутил ручку запирающего механизма. Дверь, подчиняясь команде, поползла в сторону, открывая щель. С неслышным ревом воздух рванулся наружу и Федосей почувствовал силу его напора по дрожанию купола.

Может быть для дыхания этого воздуха не хватило, но его должно было бы хватить чтоб воспламенился порох в патроне. Воздух уходил в пространство, и каждая секунда могла уместить в себе выстрел, пока он был в шлюзе. Нужно было успеть — патроны в маузере должны были кончиться раньше, нежели воздух. В щель хорошо были видны самоходы, и Федосей торопясь нажал на спуск. Отдача первого выстрела отбросила его назад, на стенку. Несколько секунд он лежал ошеломленный болью, но нашел в себе силы подняться. За стеклом Деготь махал руками, но сейчас важно было, что он там размахивал. Помогая себе второй рукой, Малюков делал сейчас самое главное дело. Выстрел, еще выстрел. Пистолет вздрагивал в его руке, словно вместе с Федосеем боялся не успеть выпустить всю обойму. Один из самоходов вздрогнул, от него отлетело что-то и по высокой параболе поднялось в черное небо. Несколько фигурок отбросило назад, и они улетели умирать на облитую солнцем золотую равнину.

Американцы явно не ожидали такого отпора. Цепь дрогнула, остановилась. Второй самоход встал и пушкой стал искать Федосея.

Выстрелы гремели один за другим частой дробью, соревнуясь с летящим на свободу воздухом. Пока он выцеливал людей в скафандрах, к первому подбитому им самоходу подобрался второй, и там засуетились враги. Похоже было, что они собирались утянуть назад потерявшую ход машину. Не тратя времени на размышления Федосей развернулся к ним. В обойме оставалось еще четыре патрона и он, соблазнившись кучностью цели, выпустил остаток обоймы по ним. Кто-то там упал отброшенный ударом пули, но этим дело не кончилось. Там где стояли самоходы беззвучно вспухло золотое облако и невидимая сила разбросала людей по сторонам. Саму машину подняло в воздух и словно аэростат потащило куда-то вверх и в сторону. Следом за ней, рассыпаясь почти невидимыми кристалликами, рассеивался поток воздуха из пробитого баллона. Давление там, похоже, было не маленькое, и аппарат несло вверх как ракету. Вместе с ним несло куда-то и двух человек, непонятно как, зацепившегося за него. Странные пассажиры болтались в небе наравне со звездами. Странный самоход, превратившийся в странный самолет поднялся уже метров на пятьдесят и тогда один из невольных путешественников отцепился и полетел вниз..

— Зря, — мелькнуло у Федосея, с опущенным пистолетом стоящего на пороге модуля. — Пятьдесят метров это все же пятьдесят метров. Даже тут. Угробится.

Прыгуна было не то чтоб жалко, но все-таки…

Аппарат рыскнул в сторону, центровка изменилась, и так и не сообразившего отцепиться астронавта понесло в сторону корабля. Гости восприняли это как знак.

Оставшиеся в живых начала стягивают к единственному уцелевшему самоходу.

— Раз, два, три…

В живых осталось семнадцать человек. Они разделились после того как один из них несколько раз взмахнув руками передал команду.

— Офицер, — прошептал Федосей, остро жалея, что патроны закончились. Пятеро, направив оружие в сторону прииска, схоронились за камнями, а остальные принялись собирать трупы и грузить их на оставшийся самоход. Отбросив уже бесполезный маузер, Федосей выпрыгнул из шлюза. Его движение в этом мертвом мире не осталось незамеченным. Тотчас кто-то выстрелил…

Еще мгновение назад на шлемовом стекле ничего не было, и вдруг там появилась длинная царапина, словно по стеклу пуля чиркнула на излете. Федосей остановился, еще — не испуганный, но озадаченный этим и тут же услышал, как с тихим треском трещина начала расти, ветвиться словно там где-то завелся маленький ледокол и теперь он настойчиво проталкивается сквозь стекло. Только не ледокол это был. Это пустота рвалась к нему.

Шипение и треск стали миром, в котором осталась жизнь Федосея. Не стало ни других звуков, ни запахов, ни цвета. Ничего кроме легкого потрескивания… Ужас сделал слабыми ноги, и Малюков прислонился спиной к стене переходного шлюза. Мгновение он сидел парализованный страхом, но вид поднявшихся во весь рост товарищей вернул его к жизни. Там, на золотом поле, что-то происходило, что-то важное. Он готов был подняться вместе с ними и рвануть туда, но остановился. Сперва нужно было выжить и только потом узнать, что там произошло. Поражение? Победа?

Зажимая одной рукой трещину, он другой начал нащупывать стенку модуля, отыскивая вход. За ними у него еще оставались какие-то шансы на жизнь. Шаг, другой, третий.

Наконец рука нащупала выпуклость двери.

Пустота тоже не дремала и невидимыми зубами грызла стекло. Лицом он уже чувствовал сочившийся извне холод. Вот она, рукоять… Одной рукой Федосей закрутил ее, и дверь медленно поползла справа налево, отрезая безвоздушную золотую равнину от жилого модуля. Счет времени шел на секунды. Уже теряя сознание, он упал на колено, уперся плечом в дверь, ведущую внутрь модуля. За ней был воздух, была жизнь…

Деготь из-за стекла смотрел на него непонимающе, а потом, сообразив, что что-то пошло не так, бросился к двери.

Он успел.

Стекло шлема треснуло уже в жилом модуле. Треснуло и брызнуло эдаким слюдяным фонтанчиком, в котором каждый кусочек стекла мог бы стать каплей.

Последней каплей.

Малюков пришел в себя через семь минут. Владимир Иванович сидел рядом. От него пахло нашатырем. Рядом лежала открытая аптечка.

— Живой?

Федосей взглядом обежал окрестности. Скафандр с него никто не снял, однако толку от него уже не было — от лицевого щитка осталось только воспоминание.

— Значит успел, — ответил он. — Как же хорошо!

Эйфория накатила на него и тут же схлынула.

— Американцы?

Деготь пожал плечами и кивнул в сторону иллюминатора за Федосеевой спиной.

— Копошатся…

Федосей стремительно повернулся к стеклу. К далекому кораблю уходила редкая цепочка скафандров, а перед ними медленно двигался последний из самоходов, тащивший за собой обе подбитых им новинки американского автопрома.

Получасом позже «Вигвам» взметнув облако золотой пыли, унесся в небо, оставив лунный пейзаж в привычной неприкосновенности. О недружественном визите напоминали только развалины ангара. Гелиоустановки из жилого модуля видно не было. Там, вероятно, тоже было плохо, но это сейчас не было главным. Люди. Вот о чем следовало думать…

Через полчаса в кабинете Леонида Ильича собрались уцелевшие защитники прииска. Да. Они победили. Но цена победы оказалась немалой. Девять человек они потеряли. Девять из двадцати пяти.

Радость победы быстро сменилась осознанием цены, которая была уплачена за неё. Понятно, что за все в этом мире приходилось платить, но размер платы…

Тела товарищей лежали на золоте. Это было символично. Их ложе смерти было богаче, чем у царей и фараонов и это было проявлением вселенской справедливости. Той справедливости, которую чувствовали все собравшиеся в каюте.

— Девять товарищей мы потеряли! Девять! Много это или мало? Много! Не чужие нам были люди. Всех знали… Плечом к плечу… Я Лукина с Гражданской…

Он трудно сглотнул спазм, перехвативший горло.

— Кто-то может сказать — «погибли напрасно»! Нет. Не напрасно!

Он ударил кулаком по столу и подлетел вверх.

— Они свой долг коммунистов выполняли… И выполнили. Перед пролетариатом! Эти..

Он кивнул в сторону иллюминатора.

— … думают, что раз стенки сломали, машины порушили, то и все. А вот и нет!

Плохо гнущимися пальцами он сложил кукиш.

— Что сломали — восстановим! И задавим этих гадов. Задавим. Одним строем, одной шеренгой…

И не важно — тут ли или на Земле. Тут одна шеренга для всех — и для Луны и для Земли, и для живых и для мертвых!

Мы отомстим!


Оглавление

  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3 СССР
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Глава 11
  • Глава 12