Современная швейцарская новелла [Фридрих Дюрренматт] (fb2) читать постранично

В. Седельник. «Мишени» швейцарской новеллистики

В рассказе ретороманского писателя Кла Бирта «Мишени» есть не очень заметный, но важный эпизод: сын спрашивает отца, только что преподавшего ему урок бессмысленной жестокости, конфедерат ли он; видимо, в школе ему не раз доводилось слышать не только о героизме, но и о великодушии жителей Швейцарской Конфедерации. В утвердительном ответе крестьянина к гордости своим отечеством примешивается какая-то настороженность, даже опаска: как бы то, чему он учит своего отпрыска, не обернулось против него самого. Ведь ненависть ко всему чужому, столь распространенная среди правоверных конфедератов, плохо согласуется с образом родины Красного Креста, страны, ставшей для многих символом гостеприимства, милосердия и нейтралитета.

Недобрые предчувствия очень скоро оборачиваются явью: сын поднимает руку на отца. Мораль рассказа прозрачна и актуальна для всех времен: нельзя безнаказанно воспитывать ненависть, вскармливать озлобленность, нельзя рыть яму другому, не рискуя попасть в нее самому. «Мишень», в которую метит Кла Бирт, видна, что называется, невооруженным глазом. Это разительное несоответствие образа благополучной, мирной страны тому, что есть на самом деле, что открывается внимательному взгляду художника.

В такую же или очень похожую «мишень» направляют заряды своего негодования, сарказма, иронии, скепсиса почти все швейцарские новеллисты, озабоченные положением дел у себя на родине, — как представленные в этом сборнике, так и оставшиеся за его пределами. Способы «прицеливания» у них разные, но цель одна: подойти как можно ближе к истинной, а не мнимой реальности, воспроизвести ее в образе более точном и достоверном, чем удавалось до сих пор, увидеть и запечатлеть то, что скрывается за яркой витриной рекламного процветания.

И, надо сказать, это им удается. За блестящим фасадом, оказывается, происходят вещи, в которые трудно поверить. Там царят неуверенность, отчаяние и тоска, там все пронизано тревогой, страхом и неутихающей болью — столько вокруг несостоявшихся жизней, изломанных судеб, исковерканных биографий. Иногда кажется, что писатели по каким-то не совсем ясным для нас причинам сгущают краски, прибегают к гиперболе и гротеску. Но то, о чем они пишут, не похоже на вымысел, на беспочвенные фантазии. Слишком уж все выстраданно, убедительно и правдоподобно.

С какими темными силами воюют персонажи швейцарских писателей? Откуда чувство вины, преследующей их и омрачающей идиллические пейзажи? Какая фатальность свинцовым грузом давит на эту некогда веселую и приветливую страну? Статистические выкладки, которыми оперируют экономисты и социологи, особого беспокойства не вызывают. С цифрами все в порядке, промышленность функционирует без сбоев, денег в швейцарских банках более чем достаточно. Обозримое будущее видится не в розовых, но и далеко не в черных тонах. Так зачем, казалось бы, тревожиться и задавать вопросы? Зачем искать на них ответы?

И все-таки литература задает вопросы и ищет ответы. Особенно активна и настойчива в этом отношении «малая проза», новеллистика, переживающая пору бурного подъема. Объектом пристального внимания становятся сдвиги в сознании, перемены в психологии еще не так давно твердо верившего в свое благополучие швейцарца. Писатели пытаются понять, что происходит с человеком, связавшим свою судьбу со сферой буржуазности, как протекает процесс «расчеловечивания», дезинтеграции личности, запутавшейся в тенетах корыстолюбия и скопидомства. О чем бы ни шла речь в их новеллах и коротких рассказах, в центре всегда человек, сформировавшийся в мелкособственнической среде и несущий на себе ее родимые пятна. Смутное ощущение нарастающего неблагополучия и вытекающая отсюда стихийная оппозиция мертвящему окружению, загнанное в подсознание чувство вины перед собой и перед другими, взрывы бунтарства, приступы отчаяния — вот набор душевных состояний и психологических характеристик, в той или иной мере свойственных литературным героям швейцарских писателей, независимо от того, на каком языке — немецком, французском, итальянском или ретороманском — они пишут. От года к году их все больше занимает разрыв между тем, как человек живет, чем жертвует, с чем смиряется, — и тем, что происходит в его душе, чего она взыскует, о чем тоскует.

«Тоска по лучшему — вот самое дорогое в нас» — эти слова Макса Фриша можно поставить эпиграфом к новейшей швейцарской новеллистике, отмеченной растущим недовольством действительностью, в которой для реализации лучшего в человеке почти не остается места. Сегодня уже не звучат, как пятнадцать-двадцать лет назад, призывы защищать «здоровый, цельный мир», а если и звучат, то их мало кто принимает всерьез. Достославное гельветическое своеобразие исчезает, растворяясь в стандартизованных