Сеятель очей (М. В. Панов — литературовед) [Владимир Иванович Новиков] (fb2) читать постранично

Вл. Новиков Сеятель очей М. В. Панов — литературовед

Что такое язык и что такое литература?

Эти два вопроса для русской филологической науки со времен Ломоносова и Тредиаковского до времен Тынянова и Якобсона были теснейшим образом связаны. Плодотворность взаимодействия языковедческого и литературно-эстетического подходов к слову была культурной аксиомой, а стратегия филологии понималась как «анализ структурных законов языка и литературы» (Тынянов 1977, 283). В дальнейшем, однако, языкознание и литературоведение сделались достаточно обособленными подразделениями научно-бюрократического «аппарата», диктовавшего свои априорно-идеологические установки, совершенно далекие от трудных поисков неповторимой специфики слова.

Разрыв этот печальным образом сказался и на языкознании, и на литературоведении. Многие лингвисты стали проявлять полное равнодушие к литературно-эстетическому качеству исследуемых текстов: так, например, в современных толковых словарях в качестве иллюстрирующих примеров рядом с цитатам из Пушкина и Гоголя можно увидеть суконные фразы В. Кожевникова или Н. Грибачева. Большинство литературоведов, в свою очередь, не владеет лингвистическим инструментарием и либо игнорирует своеобразие языка изучаемых произведений, либо отделывается субъективно-расплывчатыми суждениями и характеристиками.

И все-таки традиция истинной филологии продолжала жить и развиваться в трудные для науки и культуры десятилетия. Яркое тому свидетельство — научная деятельность Михаила Викторовича Панова. Будучи известен прежде всего как выдающийся лингвист, он вместе с тем является крупным и оригинальным литературоведом.

В этом убеждают уже собственно языковедческие труды М. В. Панова. Привлекаемые им к разбору поэтические и прозаические тексты никогда не бывают нейтральным «препаратом», они всегда выбираются и подаются с учетом их эстетической ценности. Панов любит «вкусные» цитаты и щедро угощает ими своего читателя, что отнюдь не отвлекает от собственно лингвистической стороны дела. Когда мы читаем у Панова строфу Пастернака: «Достатком, а там и пирами, / И мебелью стиля жакоб / Иссушат, убьют темперамент, / Гудевший, как ветвь, жуком» (Панов, 1979, с. 76), — то это не только пример произношения слова «ветвь» в два слога на переходе от эксплозии к имплозии. Это выразительнейший образец пастернаковского стиля, образная модель мира поэта. Наконец, это формула определенного отношения к жизни, свойственного не только Пастернаку, но и цитирующему его исследователю, неизменно равнодушному к «достатку» и сохраняющему редкий научно-творческий темперамент, азартный интерес к людям, к науке, к литературе.

В той же книге есть особая глава «Фонетические подсистемы. Фонетика поэтической речи», где с замечательной четкостью и ясностью показаны присущие поэтическому языку специфические нейтрализации: релевантных-нерелевантных различий, языка и речи, обозначаемого и обозначающего, нормативности — ненормативности, синхронности — диахронности. Все эти особенности поэтического языка эстетически значимы, без их учета и понимания невозможно адекватное восприятие (и тем более подлинно научное изучение) стихотворных произведений. Совершенно очевидно, что данные закономерности должны быть отражены не только в вузовском учебнике по фонетике, но и в учебниках по теории литературы.

В фундаментальном труде М. В. Панова о русском литературном произношении XVIII—XX веков каждая из произносительных эпох охарактеризована на уровне художественной речи. И, хотя автор оговаривается, что в этой книге «было бы неуместно анализировать поэтическое творчество или театральную игру в их собственно эстетических моментах» (Панов 1990, с. 55), — литературоведческая и искусствоведческая проблематика то и дело врывается в лингвистическое повествование. Здесь мы находим важные наблюдения о наличии в русской силлабике напевной и ораторской тенденций, выразительную характеристику поэтики Ломоносова: «Оды Ломоносова — все на контрастных, силовых выделениях слов. Без них ямбический узор был бы отупляюще однотонен…» (Панов 1990, с. 415), описание различий в звуковой организации стиха между Батюшковым, Пушкиным, Баратынским — с одной стороны, и «младоархаистами» — с другой. «Фонетический портрет Пушкина — важнейший вклад в пушкинистику: в частности, здесь разработан своеобразный алгоритм изучения орфографии и фонетики текстов поэта; пушкинисты должны прислушаться к предостережению о том, что пушкинские стихотворные повторы ошибочно анализируются «на основе современных произносительных норм» (Панов 1990, с. 266), а то и «по буквам». Здесь же исследована рифменная реформа А. К. Толстого, показаны два типа звуковой поэтики 20—30‑х годов нашего века: «эстетика согласных» в футуристической и постфутуристической поэзии, в театре Мейерхольда и Вахтангова — и равновесие вокального и консонантного элементов у