Золото и медь. Корона солнечных эльфов [Джен Коруна] (fb2) читать онлайн

порой, когда он ловил изумрудный, прозрачный взгляд Соик, ему вдруг

казалось, что она тоже ощущает происходящее сейчас между ними…

Однако в следующее же мгновение ее глаза опускались — она словно

ускользала от этого чувства, витавшего в воздухе и успевшего так прочно

опутать веллара; ускользала, тем не менее, не отклоняя его окончательно, а лишь мягко отступая назад, в свой тайный мир, скрытый от чужих глаз,

точно потаенный цветок…

С удивлением для себя самого Иштан вдруг понял, что вовсе не желает

вторгаться в этот скрываемый от него мир. Более того, предчувствовал, что

подобное вторжение непременно нарушило бы душевный покой Соик, а

потому еще меньше стремился к нему. Смотреть на нее, чувствовать

присутствие необыкновенного, волшебного мира, полного пьянящего

запаха промокшей коры, сосуществовать с ним, не нарушая его границ —

это казалось молодому эллари высшим счастьем!.. Голос Соик вернул его к

действительности:

— Тебе нравится жизнь в замке?

— Не знаю — я привык к ней и уже не представляю себе иной. А ты? — ты

ведь тоже часто бываешь там…

— Я прихожу к Песне Полей.

— К Аламнэй?

— Ну да, к той девочке. Я увидела ее как-то раз в замковом саду, она

выглядела словно… словно у нее есть что-то, мешающее ей быть

счастливой. Мне захотелось помочь…

— Ее мать умерла, так и не увидев ее, — тихо объяснил веллар. — Она

была моей сестрой.

— А тот эльф, который бывает у нее? — быстро спросила Соик — Иштан с

удивлением заметил, как по ее спокойному лицу вдруг пробежала странная

дрожь. — Такой, высокий…

— Ее отец, Кравой, старший жрец солнца!

Лесная эльфа опустила глаза, на ее лице появилось какое-то странное,

почти испуганное выражение.

— Он пугает меня, — не поднимая глаз, тихо проговорила она. — У него

такой тяжелый взгляд…

— Ну что ты! — он замечательный! — запальчиво возразил веллар. — Ты

просто плохо его знаешь — я подружу вас!

— У логимэ мало друзей в городе, — все еще не поднимая глаз,

проговорила она, и снова Иштану послышалась тревожная нотка в ее

голосе. Иштан хотел сказать еще что-то в защиту друга, но не успел — они

уже пришли.

Молодой, без подлеска осинник казался светлым и как будто хрупким.

Стройные деревца чуть заметно качались под ветром — в их дружном

качании было что-то радостное, молодое. Недавний разговор был тут же

забыт Ишаном; он прошел немного между деревьев, затем остановился,

указывая рукой на небольшой, поросший мхом холмик: несколько

невысоких, изящно изогнутых дугой стеблей возвышались на нем; они

отдаленно напоминали ландыши, темно-зеленые листья имели легкий

сизоватый налет, под сводом стебелька свисали, точно бусы, такие же

сизые круглые ягоды.

— Вот здесь! — объявил он.

Соик подошла к указанному месту, присела, провела рукой по матовым,

точно бархатным листьям, точно гладя, ее губы зашевелились.

— Что ты делаешь? — удивился Иштан.

— Я прошу у них разрешения взять их корни, чтобы приготовить

лекарство.

— И что, они тебе отвечают?!

Логимэ рассмеялась — так же мягко и приглушенно, как и давеча: от ее

недавней напряженности не осталось и следа.

— Нет, они ничего не говорят — я могу лишь почувствовать их,

настроившись на ритм их жизни, и испытать то, что испытывают они: если

это будет боль или сожаление, я не стану забирать их из лесу.

— И что же чувствуют они?..

Соик несколько мгновений сидела, не отнимая руки, сосредоточенно глядя

на темные листья и шевеля губами. Иштан наблюдал за ней: сейчас, когда

он видел лесную эльфу в родной стихии — в мире трав, цветов и деревьев,

он не переставал удивляться, как много общего у нее с этими чудесными

творениями природы! — Они точно состояли из одной субстанции —

тайная, замкнутая в себе красота растений, скрывающая под собой

удивительные свойства своих соков, — и красота темноволосой логимэ,

облекающая тайны ее души, ее песен… Молодой веллар смотрел, как она

мягко касается белой рукой нежных листьев, и у него было такое

впечатление, что они здороваются друг с другом! Это чувство было

настолько сильно, что на какое-то мгновение даже показалось, будто он

слышит тихий шепот, струящийся над влажным мхом! Иштан так и застыл,

пораженный. Соик тем временем пошевелилась, отняла руку от растений.

— Эти, — сказала она, указывая на два из трех кустиков, — полны жизни:

они хотят размножить свое семя, и чтобы из него выросло множество таких

же цветов. А это, — она поднесла руку к третьему, самому маленькому

ростку, не имевшему ягод, — это особенное — оно хочет иной судьбы,

хочет продлить свою жизнь, преобразившись в нечто большее… Думаю, мы

можем выкопать его и использовать его корень.

Иштан послушно кивнул и присел рядом. Соик тут же достала из корзинки

лопатку, расчистила верхний слой мха.

— Я буду подкапывать, а ты — вытягивай корень из земли, — приказала

она веллару. — Только осторожно — не повреди кожицу, иначе часть сока

уйдет в землю, и тогда получится, что растенье пострадает зазря.

Веллар снова кивнул и подвинулся ближе к певунье. Теперь они сидели

рядом, упершись коленями в мох, — Соик сосредоточенно орудовала

лопаткой, Иштан, погрузив пальцы в мягкую, пушистую землю, нащупывал

толстое, жесткое, горизонтально лежащее корневище.

Пользуясь увлеченностью Соик, он время от времени посматривал на нее.

Ночной Цветок — до чего же ей подходит это прозвище… Свежий,

терпковатый запах донесся вдруг до Иштана — он шел от волос певуньи.

Несколько мгновений веллар пытался понять, что он ему напоминает.

Внезапно он понял: хвоя! Смолистый запах соснового леса! Сумрачный

аромат намокшей листвы примешивался к нему пряной ноткой. Иштану

вдруг невыносимо захотелось прикоснуться к волосам певуньи — он едва

сдержал себя, с облегчением подумав при этом, как хорошо, что его руки

заняты откапыванием корня.

Наконец, драгоценная добыча поддалась: Иштан торжествующе вытащил

из земли длинный узловатый корень. Соик с улыбкой отвернулась, чтобы

взять корзинку, ее красивая головка вдруг оказалась совсем близко от

Иштана; не удержавшись, он подался вперед, каштановые волосы мягко

коснулись его лица — он с невольным наслаждением вдохнул нежный

хвойный запах…

Почувствовав прикосновение, Соик отпрянула от неожиданности и

удивленно воззрилась на веллара, но Иштан испугался еще больше нее —

он уже проклинал собственную смелость! Он хотел было заговорить,

просить прощения, когда его взгляд вдруг упал на губы Соик: слова тут же

замерли в горле, он ощутил сильное, до боли, желание прижаться губами к

этому розовому рту! Это желание было настолько острым, что внутри все

затрепетало; он поймал взгляд логимэ — внезапно ему показалось, что она

понимает, о чем он сейчас думает! — Эта мысль обожгла Иштана. Кровь

прихлынула ему к лицу, лесная эльфа смутилась — Иштан был уверен, что

расслышал, как она испуганно вздохнула, — и в следующий миг быстро

опустила глаза. Наваждение, охватившее веллара, отступило: он

вздрогнул, попятился назад, зацепился за корень и едва не упал.

— П-прости, я не хотел тебя обидеть! — воскликнул он, удерживая

равновесие и растерянно протягивая к Соик вымазанные в земле руки.

Увидев его смущенные глаза, его черные ладони, лесная эльфа невольно

рассыпалась легким, тихим смехом: на умоляющее лицо веллара было

жалко смотреть! Иштан облегченно вздохнул — напряжение внутри сЛпало,

он улыбнулся в ответ робкой улыбкой.

— Я разрежу его напополам — одну половину возьму я, другую ты… — все

еще улыбаясь, предложила Соик, беря корешок.

Иштан счастливо кивнул — чувство непринужденности и сердечной

близости, сопровождавшее его на протяжении всего похода и на мгновение

прерванное его выходкой, снова вернулось. Почти с благоговением он взял

из рук логимэ свою часть трофея. Ощущение теплой, хрупкой оболочки,

заключившей в себя его тело, было в это мгновение явным, как никогда

раньше…

***

Вероятно, Иштан испытал бы большое затруднение, если бы его заставили

описать то, что он испытывал, возвращаясь с прогулки. Расставшись с

Соик в городе, он едва не вприпрыжку направился домой; по лестнице

взлетел вихрем — какая-то легкая сила точно толкала, подбрасывала его!

Очутившись в своей комнате, он бросился на постель и закрыл лицо

руками; голова сладко кружилась, сердце уже не колотилось в груди, а

как-то пружинисто, мягко сжималось, и в этой мягкости было что-то от

мягкости самой Соик, от ее голоса, нежной кожи, а главное — ее розовых,

благоухающих губ!

В этот вечер Иштан, против обыкновения, не пошел в храм — не смог себя

заставить. Точно убегая от всего будничного, всего того, что не отвечало

его новой, начавшейся сегодня тайной жизни, он весь рвался прочь от

привычных мест и занятий. Долго гулял по парку в одиночестве, а когда на

востоке уже стало светлеть, вернулся к себе и заснул, как убитый, с

витающей на лице светлой мечтательной улыбкой…

С тех пор они с Соик стали часто ходить вместе в лес. Вместе наблюдали,

как в зелени листвы начинают появляться первые золотые пятна, как по

утрам над землей стелится нежная белесая дымка. Лето заканчивалось. С

каждым днем Иштан все больше очаровывался лесной эльфой: все в ней

было так загадочно, так неявно — тончайшая вязь из предчувствий и

полутонов, словно утренний туман, еще не тронутый лучами солнца,

который молодой веллар в последнее время наблюдал все чаще, вопреки

привычкам эллари, просыпаясь еще до рассвета. Он восхищался Соик,

ловил ее слова и — ощущая все ту же удивительную проницательность к

ее настроениям — то, о чем она умалчивала.

Однако если для него самого все было давно решено, то ни в замке, ни в

храме о его чувствах по-прежнему не знала ни одна душа. Его любовь

была слишком сильна и весома, чтобы он мог позволить чужим глазам хотя

бы на миг взглянуть на нее! Замкнувшись, он ревниво лелеял свою тайну,

и те чувства, что обычно мельчают, раздробляемые признаниями, участием

друзей, разговорами, — все это изо дня в день копилось во всей цельности

и огромности в молодой, чистой душе, впервые столкнувшейся с любовью.

Все, что бродило в глубине его сердца, все, что зрело в нем, он поверял

одной лишь Соик — в своих мечтах, в которых желания мужчины

смешивались с почти невинным восхищением, обожанием и жаждой какой-

то почти дружеской близости душ. Он говорил с ней в своих мыслях и

чувствовал, что очень скоро эти немые признания обратятся в слова. А

пока… пока он лишь чувствовал мягкое, тактичное отстранение логимэ — и

чувствовал, что с каждым днем оно становится все более ненастойчивым.

При этом был один момент, который особенно волновал Иштана, а именно

— неопределенность их отношений; вернее, неопределенность ЕЕ

отношения к нему. То, что между ними до сих пор не было сказано ни

одного слова о любви, давало простор для любых предположений. С

внутренним трепетом Иштан перебирал каждую встречу, желая найти

подтверждение своей единственной мечте: неужели ДА?! Неужели его

чувство взаимно?! Тогда пусть хоть все поколения велларов вплоть до

самого Сильвана ополчатся против них — он-то знает, что нашептывает

ему Эллар! — И от этой мысли тут же принималась так сладко кружиться

голова, что все дальнейшие размышления становились невозможны.

Все эти чувства и мысли распирали веллара, и чем больше дней проходило

в таком томлении, тем тяжелее становилось переживать их в одиночку.

После долгих колебаний Иштан решил посвятить в свою тайну того, кого с

полным правом мог назвать лучшим другом — Кравоя. В глубине души он

надеялся получить от краантль совет — хотя и не признавался себе в этом;

но совет был ему необходим, как бывает необходим последний толчок при

уже давно принятом решении. С этой тайной надеждой он и отправился в

один из дней в комнату солнечного эльфа.

Кравой пребывал в мрачном расположении духа, которое Иштан успел

научиться узнавать, и которое находилось в прямой зависимости от

количества бумажных дел. Тем не менее, Иштан почувствовал, что его

приходу рады.

— А, это ты… — бросил краантль, завидев белокурую голову в приоткрытой

двери. — Пришел меня спасти?

— Явился на твой молчаливый призыв о помощи, — пошутил Иштан,

подходя к столу, и в следующий же миг, свернув шею, углубился в чтение

лежащих на нем бумаг. — А что это за письма?..

Они заговорили о делах; молодой веллар с большим интересом совал нос

во все государственные проблемы и бумаги, с которыми его солнечный

друг возился с интересом куда меньшим. Кравой отвечал мрачно и

язвительно — особенно доставалось людям, которые были связаны с Рас-

Сильваном работой, торговлей или же, что еще хуже, спорами за земли

или угодья. В самом Риане, «краю перворожденных народов», было всего

два людских поселения — Лорган и Азуина — большая же часть людей

жила за перевалом, в землях, именуемых Галлемарой. Работа в Рас-

Сильване считалась престижной, и люди из Азуины и Лоргана считали

удачей получить место прислуги у эльфов: очень уж за это хорошо

платили. Но плодородные земли и мягкий климат Риана привлекали также

людей из-за Перевала, а вот это уже вовсе не нравилось эльфийской

знати.

— Только за последние полгода две тысячи! — возмущался краантль, стуча

ребром ладони по одному из докладов. — Представляешь! Две тысячи

необразованных, диких людей перешли Перевал и поселились в Риане!

Мало нам Лоргана и Азуины, так они основали еще одно новое поселение!

— Быть может, у них были причины, чтобы покинуть Галлемару… —

осторожно предположил Иштан.

— Причина — только одна! — фыркнул Кравой. — Люди всегда

предпочитали просто брать и переходить на новые земли в случае, если на

старых их что-то не устраивало — это вместо того, чтобы решать

возникшие проблемы у себя дома!

— Но ведь эльфы тоже иногда так поступают — вот логимэ, например,

убежали от гарвов в Рас-Сильван…

Иштан и сам не знал, как у него это вырвалось; он почувствовал, как в

груди что-то екнуло. Это был явно знак: он понял, что если он хочет

заговорить о Соик, то сейчас — именно нужный момент. Он набрал воздуха

в легкие, утвердился, сидя, на краю стола, за которым восседал краантль, и начал:

— Кстати, про логимэ…

К его изумлению, Кравой вдруг отложил перо и перебил, не дав

договорить:

— Да, кстати про логимэ! Я кое о чем хотел тебя попросить…

Иштан медленно выпустил воздух из легких и недоуменно воззрился на

друга. Слова откровенности все еще вертелись в мозгу, так что он не сразу

осознал, что Кравой упомянул имя Соик. Когда же понял, что не

ослышался, то даже вздрогнул от неожиданности.

— Я говорю, ты ведь знаешь логимэ по имени Соик?.. — повторил

краантль.

— Э… да… — выдавил из себя веллар, чувствуя неумолимый прилив крови,

стремящийся к вискам. Сердце заколотилось — неужели Кравой заметил?!

Впрочем, неудивительно — он весьма наблюдателен, и он — его друг… От

мысли, что его чувства открыты, Иштан покраснел, как рак, и в то же

время испытал некоторое облегчение: что ж, теперь говорить будет легче…

Тем не менее, следующая фраза краантль озадачила его сверх всякой

меры.

— Это очень кстати, — продолжал Кравой. — Так как я хотел бы попросить

тебя об услуге. Не мог бы ты… э… попросить ее… то есть намекнуть, что ее

визиты к Аламнэй, они… как бы так сказать, не слишком желательны.

Единственное, что смог сделать Иштан в ответ на столь странное

заявление, это изумленно поднять брови. Соик — НАВЯЗЫВАЕТСЯ?! Он уже

открыл рот, чтобы встать на ее защиту, когда солнечный эльф поспешно

добавил:

— Она, без сомнения, милая девушка, но она говорит Аламнэй вещи, о

которых ей не следует знать…

— Например?!

— Например? — с досадой выдохнул Кравой, поднимаясь из-за стола. —

Например, сообщила о ее рождении из ствола дерева; как думаешь,

Аламнэй понравилось это известие?

Иштан залился краской еще сильнее: ему вдруг стало так неловко, как

если бы это не Соик, а он сам сболтнул девочке лишнего. И все же он

попытался заступиться за мэлогриану:

— Уверяю тебя, она ни в коем случае не желает Аламнэй зла! Она вообще

не может желать зла, она просто не умеет лгать — вероятно, ей стало

каким-то образом известно о тайне рождения Аламнэй, и она… она просто

сказала ей правду.

Жрец солнца схватился за голову.

— Иштан! Когда ты уже повзрослеешь?! Ты — будущий правитель и должен

понимать, что не всякая правда обязательно приятна и уж тем более

полезна! Это не значит, что ты должен лгать, нет… просто о некоторых

вещах лучше молчать.

При этих словах лицо Иштана внезапно стало холодным.

— Как, например, о том, как стало возможным появление на свет Аламнэй?

— спросил он с неожиданной резкостью.

Кравой замер и медленно перевел взгляд на него. Вопреки ожиданиям

Иштана, он не разозлился на замечание о его давнем преступлении против

кейны, но как будто расстроился или опечалился.

— Иштан-Иштан… Ты еще так юн; это счастье для тебя, что тебе еще

никогда не приходилось лгать. В будущем ты поймешь…

— Я никогда не пойму этого! — с жаром перебил лунный эльф. — Ложь

способна лишь разрушать! Я говорю это сейчас и повторю хоть через

сотню лет!

Его рвение было столь явным, что заставило Кравоя улыбнуться.

— Вот и посмотрим, — заключил он, заканчивая спор. — Ну а пока —

поговоришь с Соик?..

Иштан ощутил, как кровь отхлынула от его лица.

— Нет, — был твердый ответ.

— Нет? — удивился краантль.

— Я не стану просить о том, что считаю неверным, — так же твердо заявил

веллар, бледнея еще больше.

— Да вы с ней, похоже, два сапога — пара… — пробормотал Кравой —

решительный отказ эллари явно удивил его.

От этой фразы Иштан ощутил неожиданное удовлетворение: сам того не

зная, солнечный эльф сказал правду. Уже почти радостно он повторил:

— Нет, я ни о чем не буду просить Соик! Если хочешь, попроси ее сам.

Жрец солнца злобно посмотрел на него, но тут же принял усталый вид и

снова плюхнулся в кресло.

— Ладно, ладно… Не хочешь — не говори; я сам как-нибудь намекну ей —

думаю, у нее достаточно такта, чтобы понять намек.

При упоминании о такте Иштан собрался разразиться тирадой на тему

тактичности Соик, но глаза краантль смиренно умоляли не продолжать

рассуждений о моральных ценностях — и он отступил.

— Мне… мне надо идти, — пробормотал он, делая шаг к двери.

— Счастливчик! — язвительно бросил Кравой. — А у меня вот свидание с

грудой бумаг.

— Желаю вам не ссориться…

— И не лгать друг другу? — улыбнулся краантль.

— И не лгать… — подтвердил Иштан и исчез за дверью.

Весь последующий вечер он просидел в своей комнате, задумавшись.

Разговор с Кравоем произвел на него противоречивое впечатление. Во-

первых, он был взволнован и втайне горд тем, что заступился за

возлюбленную даже перед лучшим другом; во-вторых, сделал

удивительное открытие, что Соик может НЕ НРАВИТЬСЯ; и, в-третьих,

ощущал смутную грусть оттого, что в результате этого разговора между

ним и Кравоем произошло некоторое отчуждение: после того, как

солнечный эльф задел Соик, не могло быть и речи о том, чтобы открыться

ему. Иштан опять остался один со своей тайной…

Впрочем, он не замедлил найти в этом некое удовлетворение и затаенную

радость: радость их с Соик великого секрета! Он словно ощутил себя еще

сильнее связанным с ней, и в этом ему виделось явное знамение. По-

новому взбудораженный, он теперь каждое утро тихонько выскальзывал из

замка, пока все спали, и, грезя наяву, сидел на площади у фонтана до

самого рассвета, а потом уходил к себе, чтобы в нетерпении ждать, когда

Соик придет в замок, и втайне молился, чтобы Кравой не выискал момент

для своих «намеков» прежде, чем они с Соик окончательно откроются друг

другу. К огромному его счастью, такой момент, похоже, все не наступал —

логимэ по-прежнему заглядывала к Аламнэй, и во время этих приходов они

с Иштаном часто виделись в коридорах. С огромным волнением лунный

эльф ощущал, как каждая такая встреча все больше связывает их: то, что

их сближало, с каждым днем становилось все более и более неодолимым, подталкивая друг к другу вернее любых признаний. Будто уступая этой

силе, сводившей их в прохладных галереях, лесная эльфа проводила все

больше времени в замке, и каждое ее появление наполняло сердце Иштана

безмерной радостью. Окрыленный надеждами, он ждал, что однажды она

останется здесь навсегда; ждал, не подозревая, как скоро и неожидаемо

суждено сбыться его желанию.

Глава 4

Сидя в один из предрассветных часов на дворе под замковыми окнами,

Иштан был почти уверен, что его никто не видит. Час перед рассветом был

самым тихим в Рас-Сильване: Круг песен к этому времени уже расходился,

эллари отходили ко сну, а краантль еще спали, дожидаясь, пока их

разбудит взошедшее светило. Был конец сентября, в немой тишине небо

мирно серело, затем заливалось розовым и наконец вспыхивало первым

торжествующим лучом солнца. Но пока до этого было далеко:

единственное, что указывало на приближение утра — это едва изменивший

цвет восточный край неба над лесом, далеко за городом. Столица Эллар

спала, погруженная в почти священную тишину; белым полумесяцем, ярко

выделяющимся в полумраке, спал замок, а в его изгибе, присев на мрамор

фонтана, тихо сидел молодой эллари с прекрасным тонким лицом и синими

глазами, казавшимися в сумерках темными. Но был в это время в замке

еще один эльф, далекий от сна — и, как ни странно, он был краантль; стоя

у окна, он видел молодого веллара, но едва ли думал о нем…

Хотя до рассвета было еще далеко, Кравой не зажигал свечей. В темноте, лишь слегка разбавленной тусклым светом, падающим с улицы, он

задумчиво глядел вниз на еще темную площадь. Он не сомкнул глаз всю

ночь — и причина его бессонницы имела весьма материальную форму и

лежала позади него на столе.

Небольшой, меньше ладони в длину, плоский кусок металла вычурной

формы тускло поблескивал на странице одной из книг, громоздившихся на

столе — жрец солнца еще вечером принес целую стопку из библиотеки.

Металлическая, золотого цвета пластина была странной формы —

заостренная и вычурно откованная на одном конце и с неровной, будто

оторванной гранью на другом, она походила на обломок от чего-то более

крупного. В средней части пластины зияла дыра округлой формы —

скрученные остатки крепежей по ее краям говорили о том, что здесь когда-

то находился камень или иная вставка; внешний край украшала тончайшая

зернь, что указывало на высокую стоимость изделия, частью которой

некогда был данный предмет. Несмотря на скромный размер, он, по-

видимому, заполнял сейчас все мысли старшего жреца солнца: стоя у окна,

Кравой то и дело невольно, точно с опаской, оглядывался вглубь комнаты

на стол, и каждый раз, когда его глаза отыскивали лежащую там вещь, по

красивому лицу пробегала едва заметная судорога — и такому волнению

были более чем уважительные причины…

Трудно сосчитать, сколько лет назад началась эта история: Кров и

Лайлокир звали их, двух краантль — близнецов, боровшихся за место в

солнечному круге тогда, когда земля еще не успела остыть, и ладонь,

приложенная к ее телу, могла ощутить тепло. Тот же первозданный жар

пылал и в сердцах гордых братьев, и не было во всем Риане никого, кто

был бы достоин жреческих одеяний более, нежели они. Прекрасны собой

были оба, похожие друг на друга, как две капли воды, бесстрашны в бою,

и виденье их было сильным и ясным. Многие сыновья солнца восхищались

ими и были готовы идти, куда бы они ни позвали, и были братья дружны

между собой, и каждый из них страстно желал стать старшим жрецом

солнца и в глубине души верил, что эта высокая судьба назначена именно

ему. Но много раньше, нежели родились они, пришли в Риан две короны —

венцы двух великих королей-азарларов, сошедших с неба в стремлении

создать новый мир. Прежде всех существ были они на тверди, и сама

твердь тогда едва родилась, порожденная четырьмя, а раньше истории не

существовало…

До начала всего было лишь бесконечное пространство, где обретались

марны — изначальные силы. Они не имели ни формы, ни вида, но были

чисты в своем совершенстве, и каждая из них была законченной и

абсолютной, и каждая — не похожа на остальные. Бесконечное количество

времени провели они в покое, пока одна из марн — горячая сила — не

ощутила нехватку действия, разрушающую ее. В стремлении проявиться

она пожелала создать материю и привлекла к себе трех других марн:

холодную, противоположную ей и ее же дополняющую; марну ветра —

единственную, обеспечивающую возможность движения всего, и марну

превращения, делающую возможным появление великого из малого. Дабы

породить материю, горячей и холодной марнами были обретены имена и

принят материальный прообраз, марна ветра сделала возможным их

соединение, а марна превращения — последующее явление сущего мира,

имеющего форму и именуемого Рудара, то есть «рожденная четырьмя»,

или Риандорат — «мир времени».

И любовались марны на свое творение, ибо оно было прекрасно: твердь,

свод и воды дополняли друг друга, создавая единое целое, и время начало

свой ход, гонимое марной ветра. Единственное, что отделяло творение

марн от совершенства — тьма: она царила в Рударе, так что ни одно

существо не могло в ней обитать там. Тогда горячая марна, нареченная

Крааном, создала прозрачную сферу, наполнив ее своим огнем,

неугасимым, пока идет время, и пустило на небесную твердь, чтобы

освещать Рудару половину времени. А на время, когда Краан наполнял

заново сферу, ее заменял светильник холодной марны, вместе с формой

обретшей имя Эллар.

Жизнь явилась из земли с появлением света, направляемая марной

превращения. Пробужденные ее силой, растения потянулись к жару

Краана, множась в формах и цветах, единосущные им животные

отделились от растительной материи и обрели собственное бытие, ходя,

ползая и летая, из материи вод произошло то, что плавает. После

животных из рожденной марнами материи явились дэмы — поздние

сущности Рудары, вобравшие в себя текущие в ней силы марн: сильфы и

духи мест относятся к ним.

Совершенная красота царила в созданной марнами Рударе, но по-

прежнему в ней было мало движения, и тогда снова произошло рождение:

дети неба, азарлары, произошли от четырех марн. Каждый из них был

наделен грубой оболочкой, которую мог покидать по желанию, и каждый

нес в себе частицу марны, его создавшей. Горячая и холодная марны

осеняли старших братьев — пылкого, гордого сердцем Кайлала и

ясноликого Сильвана, марну ветра таил в себе стремительный Кахут, а

живородящая марна превращения наполняла азарлу Маваллу, прекрасную,

как сама жизнь. Покинув бесконечное пространство, они сошли в мир

времени, чтобы дать ему движение. Каждый из них нашел среди дэмов

того, кто был ему ближе иных по сущности, и соединился с ним, породив

первых детей Рудары — эльфов, существ, осененных светом марн, но по

своей природе сопричастных тверди. Каждый из азарларов дал своим

детям силу, что была в нем — эллари получили свет Эллар, краантль —

солнечный огонь, логимэ открыты токи земли и всего, что на ней растет, а

каждый порыв ветра — это привет Кахута для ирилай.

Дружны были дети богов, но ближе всех друг другу были старшие сыновья

— Сильван и Кайлал. Точно орлы из одного гнезда были равны они!

Славными и великими деяниями был отмечен их век — столь славными, что

никто и никогда не смог даже приблизиться к их величию, и слава их была

благословением и защитой для народов, ими порожденных. Два великих

города построили они для своих детей: лунный — Рас-Сильван, и

солнечный — Рас-Кайлал или Золотой город. Однако грубые тела их были

хрупче духа — пришел час, и они истончились, а сами азарлары покинули

оковы материи, чтобы пребывать вне формы, которую могут принять

заново по своему желанию, буде узрят в том необходимость. Но, даже

уходя из грубого мира, азарлары продолжали думать о счастье своих

народов: они оставили им часть своей силы, и была она заключена в двух

венцах, некогда венчавших их головы. Точно луч луны сияла серебряная

корона Сильвана, пронзая своим светом даже самую темную ночь; точно

яркий свет солнца горели золото и янтарь на короне Кайлала, прозванной

янтарным венцом.

Понимая, сколь огромная сила заключена в этих дарах, старшие жрецы

солнца и луны с благоговением хранили священные реликвии, данные

великими королями. Они уложили их на шелк и бархат, спрятали в

драгоценные ларцы, дабы никто и никогда не смог похитить их. В

сокровищнице луны в Рас-Сильване хранился серебряный венец, краантль

же предпочли сберегать свою драгоценность в храме Рас-Кайлала: в

подножии золотой статуи Краана была сделана специальная ниша, где

пребывал ларец с янтарной короной, лишь по праздникам являемой

жителям города. Так проходили годы — в благоденствии и покое; много

лет народы солнца и луны шли вровень, не уступая друг другу ни в силе,

ни в мудрости, пока великое несчастье не пало на головы краантль…

***

В назначенный день вошли Лайлокир и Кров в храм Солнца, и солнце

сделало свой выбор, и выбор пал на Лайлокира. Перед неугасимым

пламенем, под золотым взглядом лучезарного бога он принес присягу на

верность своему призванию; двое жрецов торжественно отметили его тело

знаком солнечного колеса, а жители Рас-Кайлала приветствовали его

радостно, желая славы и силы. И лишь одно сердце в городе не полнилось

радостью в этот день — гордое сердце Крова. Не в силах перенести удара,

он в сердцах проклял презревшее его дневное светило — и свет в его

сердце обратился во тьму… В разгар празднества явился он в храм —

мрачный, точно ночь, исполненный горечи и обиды. Его вид был столь

хмур, что эльфы невольно расступились; твердым шагом подошел он к

золотой статуе и, вскинув голову, бесстрашно впился взглядом в лицо

могучего бога. «Ты отверг меня, — возгласил он громовым голосом. — И я

так же отвергаю тебя! Я научусь жить без твоего света, а после — отберу у

тебя город, которым ты правишь, и город этот станет моим или же

погибнет!». Так говорил он, и в словах его было столько силы и ярости,

что ужас охватил собравшихся краантль. Даже не взглянув на них, Кров

развернулся и покинул храм, затем собрал верных ему воинов и вместе с

ними и их семьями покинул Рас-Кайлал. Оставшиеся краантль назвали их

магонами — «проклявшими».

С тех пор никто ни разу не видел ни Крова, ни последовавших за ним

краантль. Лишь изредка доходили слухи о том, что путешественники

встречали на своем пути странных эльфов, похожих на краантль, и что на

их флагах вместо золотого орла было изображено затмение — черный круг

с белой короной, опоясывающей его. Но то были лишь слухи, приносимые

ветром странствий — сами жители города никогда больше не видели

никого из тех, кто покинул Рас-Кайлал в тот злосчастный день.

Но недолго они скорбели по этой утрате, ибо истинный жрец солнца

остался с ними. С каждым днем росли силы Лайлокира, но, увы, не мудро

распорядился он ими. Очень скоро власть ослепила его, и возомнил он, что

нет никого из существ как видимых, так и невидимых, как небесных, так и

земных, а также тех, что живут в водах, в тени и в воздухе, с кем он не

смог бы совладать. И ослепление его было настолько сильно, что бросил

он вызов самому богу солнца, всесильному Краану. Придя в храм Солнца,

как некогда его брат, он сказал перед золотой статуей: «Я больше не

служу тебе, ибо не нуждаюсь более в твоей помощи! Я сам в силах

защитить свой народ и свой город».

Точно в ответ на дерзкие слова пламя костра взвилось, на мгновение

заполнив собой все пространство храма. В страхе отступил мятежный

эльф; когда же пламя утихло, он подошел к алтарю и открыл ларец, чтобы

вынуть из него корону и увенчать себя. Но корона исчезла… Сколько ни

пытался Кров и другие жрецы найти ее или хотя бы понять, куда она

делась, им не удалось вернуть ее. Смута и печаль охватили солнечных

эльфов — сила, что пребывала с ними тысячелетиями, покинула город. С

тревогой смотрели дети солнца в будущее, и, как оказалось, опасения их

были не напрасны…

Много лет прошло с тех пор. Жизнь в городе Солнца продолжалась, но не

было уже в ней былой беспечности — горести и беды преследовали его

одна за другой! На поля зачастил недород, засуха и морозы стали

привычными гостями. К несчастью, неурожай стал не единственной бедой

краантль: одна за другой на неприступный, неуязвимый до сих пор город

обрушивались орды врагов — он словно притягивал их! Сыновья солнца

стойко обороняли свой дом, но бедам, казалось, не было конца, и за одним

поборотым несчастьем следовали три других, еще более тягостных.

В конце концов, всем стало ясно: забрав корону, солнечный бог проклял

некогда любимый город, а вместе с ним и весь населяющий его народ — за

безрассудную гордыню, ослепившую его лучших сыновей, за жажду власти

и силы, ожесточившую гордые сердца. И единственное, что могло спасти

город от неминуемой гибели — это венец Кайлала, но как его вернуть,

никто не знал. Не раз и не два старшие жрецы солнца ломали светлые

головы, думая, как вернуть утраченную реликвию, ибо верили — вернись

корона в Рас-Кайлал, и былое благоденствие восстановится, но даже

малейшего следа янтарного венца найти не удалось. Годы проходили, эта

история неминуемо обрастала легендами: в частности, говорили, будто бы

кто-то из краантль знает, как вернуть корону, но кто именно, и живет ли

он в городе — этого сказать никто не мог. Кроме того, эта легенда ходила

слишком много лет, чтобы не нее хватило жизни даже самого

долгоживущего хранителя, а потому она могла быть разве что плодом

воображения солнечных эльфов…

Все закончилось в один день. Стоявшие на стене стражники увидели, как к

городу приближается чужое войско. Одетые в черное с алым воины в

авангарде несли флаги с заслоненным тенью солнцем. Это были магоны —

как и обещали, они пришли, чтобы покорить своей власти город, некогда

бывший им родным. Покорить — или стереть с лица Риана…

Жестока и страшна была осада Рас-Кайлала, равно как страшна была

армия, которую привели с собой «проклявшие». Их самих было не много —

лишь потомки тех, кто ушел вместе с Кровом, — но вместе с ними к стенам

Золотого города явилось иное, призрачное войско: вороны-кильвеи —

неуязвимые, закованные в непробиваемые латы воины-оборотни с

черными, как ночь, взглядами, горящими безумной жаждой убийства, —

они уничтожали все на своем пути, и ни одно оружие не брало их

оперенье. Вот когда снова вспомнили жители Рас-Кайлала о древнем

проклятии, вот когда пожалели особенно горько, что нет больше в городе

солнечной короны!

Когда же ворота были прорваны, враги неистовой волной ворвались в

город. Улицы наполнили крики раненых, прекрасные дома из желтого

камня утонули в огне — и тогда, в самый горький час, свершилось то, что

стало больнее всех смертей: под крики и гул пламени прекрасный город

исчез с лица земли, растаяв в воздухе! Все, что было прекрасного и

живого в долине Ивра, исчезло, обратившись в море песка… В этот же миг

вороны отступили, а вместе с ними отошли и магоны, оставив выживших

краантль в изумлении бродить по бесплодной пустыне, раскинувшейся там,

где только что был их дом. С тех пор никто и никогда не видел стен

Золотого города. Рас-Кайлала больше не было — никто не сомневался:

угроза, брошенная Кровом, свершилась: город солнца исчез с лица Риана.

Уцелевшим горожанам — бездомным, потерявшим все, кроме собственных

жизней, — пришлось искать приют в лунном Рас-Сильване, а место, где

некогда стоял Рас-Кайлал, стали называть Пустошью.

Так краантль поселились в лунном городе, где жили до сих пор, и хотя они

не могли посетовать даже малость на отсутствие гостеприимства у детей

Эллар — их любили, и они как эльфы пользовались равными правами с

эллари — все же это был не ИХ город. Сам его дух был иным; звуки, цвета,

мелодии — все отличалось! Как безбедна ни была их жизнь здесь,

краантль не переставали мечтать о той, утерянной родине; она манила их, они тосковали по ней, как перелетная птица по родным местам. В глубине

своего гордого сердца каждый сын солнца надеялся, что когда-нибудь

придет тот, кто сможет избавить народ краантль от древнего проклятья,

вернув янтарный венец, а вместе с ним — Золотой город, ибо судьба Рас-

Кайлала была неразрывно связана с судьбой короны ее основателя. «Не

вечна тьма, не вечен сон, и то, что скрыто до поры, явится вновь

навстречу дню, пройдя незримые миры…» — так говорилось в древнем

напеве, сложенном неведомым певцом, и краантль хотелось верить в то,

что песня говорила о возвращении янтарного венца…

Хотелось верить в это и старшему жрецу солнца Кравою Глейнирлину,

стоящему у окна в предрассветный час. Нашествие магонов отняло у него

мать и отца, сам же он ребенком попал вРас-Сильван в семью Лагда. Как и

все краантль, он знал легенду о янтарном венце, ибо судьба всех детей

солнца неразрывно связана с этой, случившейся много сотен лет назад

историей двух блистательных сыновей Краана, чьи гордые мечты

воспарили слишком высоко и безоглядно; и также как любой краантль, он

не мог не надеяться на возвращение Золотого города. Именно потому его

глазам было достаточно мгновения — нет, полмгновения! — чтобы

признать в невзрачном куске металла, оказавшемся в сумке, переданной

Коттравоем, предмет ценности, которую трудно описать какими-либо

словами. Слишком прочно был запечатлен в сердце каждого краантль

образ утраченной короны Кайлала, передаваемый из поколения в

поколение, чтобы не узнать в витиеватом золоте один из его зубцов —

измятый, лишенный драгоценной янтарной вставки, однако исполненный

такого света, с которым не мог сравниться свет никого из краантль! Даже

на расстоянии, стоя у окна, Кравой чувствовал силу, заключенную в этом

маленьком куске металла, — она исходила от него, точно жар от пламени

пожара! И эта сила притягивала и одновременно как будто отталкивала,

держа на расстоянии, почти пугая… Какой же мощью должен был обладать

янтарный венец, если даже его осколок способен держать в напряжении?!

— думал Кравой, застыв у окна.

Мысли теснились в нем, опережая друг друга: нет, это не было его

вымыслом — древние книги, принесенные из библиотеки, подтверждали

догадку! Зубец легендарной короны лежал у него на столе, покинув

обитель сказаний и песен и невесть как попав в такой реальный и близкий

Кравою мир. То, что смог интуитивно ощутить старший всадник, для

обладающего виденьем жреца солнца было теперь очевидно и бесспорно

— более того, оно имело название и объяснение — невероятное,

ошеломляющее, однако единственно возможное; объяснение в которое

Кравой боялся и в то же время страстно желал верить, как в то, что могло

раз и навсегда перевернуть его собственную жизнь и жизнь многих

других…

«Не вечна тьма, не вечен сон…» — звенели у него в голове древние слова.

Неужели?! Неужели час настал?!.. Сердце в груди Кравоя принималось

бешено колотиться при этой мысли. Неужели венец Кайлала решил

вернуться в этот мир?!

Точно искра, брошенная в стог сена, эта находка зажгла старшего жреца

солнца. Внутренний жар, всегда пылавший в нем, так и взвился, охватив

все его мысли, все чувства: он точно ждал этого случая, возможности

проявить себя, примениться на деле — деле обязательно великом,

выдающимся, заслуживающим восхищения! Желание подвига так и

трепетало в Кравое, силы гудели. Он и сам не знал, за что хвататься, что

делать: свершившееся казалось настолько огромным в своей значимости,

настолько необъятным для мысли, что он пребывал в смятении.

Внезапный шум за окном заставил солнечного эльфа вздрогнуть. Не успев

даже подумать, он опрометью бросился к столу и одним рывком спрятал

зубец в карман. Несколько секунд он стоял неподвижно, готовый в любой

момент сорваться с места, грудь порывисто вздымалась от взволнованного

дыхания, глаза лихорадочно блестели в полумраке. Опомнившись наконец,

он передернул плечами, тихо вернулся к окну и осторожно выглянул на

улицу: парочка лунных эльфов, обнявшись и тихо переговариваясь,

пересекала площадь, подходя к замку.

Кравой закрыл глаза; сердце все еще тяжело колотилось… Ощущение

неожиданной усталости охватило его. Он отошел от окна и, сцепив руки за

спиной, стал мерить комнату шагами; лицо было нахмурено, и без того

темный взгляд потемнел еще больше. Проходя в очередной раз мимо окна, он остановился и замер перед ним. Прелесть рассвета на мгновение

захватила его: небо за окном уже подернулось сиреневым, тот же мягкий

сиреневый оттенок лежал на камнях мостовой, мраморе фонтана и стенах

замка; разбросанные по небу облачка нежно розовели от еще скрытых за

горизонтом лучей солнца. На бордюре фонтана уже никого не было…

Отвлекшись от рассвета, Кравой снова вернулся к своим мыслям — они

уже не клокотали в нем, а словно давили на душу, оставляя ощущение

тяжести. Много странного было в истории, рассказанной Коттравоем —

хотя Кравой и не сказал этого, в описании раненого он тут же узнал

магона. Значит, легенды правы, и потомки древних бунтарей до сих пор

живы… Но что делал магон в окрестностях города?! И откуда у него могла

оказаться часть солнечного венца?! И кто вынул янтарь из золотой

оправы? Если он, то куда спрятал? А что, если камень попал в руки

магонов?! — Последняя мысль особенно волновала Кравоя: даже эльфины-

краантль знали, какая великая солнечная сила сокрыта в камнях,

вставленных Кайлалом в венец: каждый из них вмещал в себе силу солнца

в одном из положений на небосклоне в течение дня и в одной из лун

солнечного года; всего же камней было двенадцать — и один из них мог

находиться в руках врага.

Не меньше этого тревожили Кравоя и слова о смертельных ранах на теле

несчастного, так подозрительно похожих на след от когтей огромной

кошки. Конечно, это мог быть лесной зверь, но Кравою почему-то

казалось, что здесь не обошлось без хэуров — воинов-оборотней,

способных принимать облик гигантских рысей. Они обитали далеко на

севере в городе-крепости, именуемой Сиэлл-Ахэль — Серая цитадель — а

их отношение к эльфам было далеко от симпатии. Все дело было в том, что

у каждого хэура имелся эльфийский «двойник», так называемый авлахар

— их души от рождения были связаны между собой. Убив авлахара, можно

присвоить его магическую силу, так что хэуры, даже не имея к эльфам

иных претензий, частенько охотились на своих «близнецов», желая стать

сильнее. Именно так погибла некогда Моав — убитая своим рысьим

двойником и одновременно кейнаром. Приняв ее силу, позже он стал

Избранным и сразил Моррога в решающий момент Великой битвы, а

жертва лунной княжны стала легендой…

Правил Серой цитаделью Князь рысей, и случилось так, что он также имел

непосредственное отношение — на этот раз к самому Кравою: нынешний

предводитель хэуров — Гастар — был его авлахаром… Со времен Великой

битвы он ни разу не заявил о себе, и это несколько удивляло старшего

жреца солнца. Он понимал — Князь рысей не из тех, кто станет

отказываться от добычи, и уж тем более не из тех, кто способен струсить.

Во время Битвы Кравой лишь мельком видел Гастара, однако было

непохоже, чтобы тот узнал его — увидеть, кто именно твой авлахар, можно

лишь взглянув в волшебное озеро Мертвых. Но с того времени прошел не

один год — теперь, скорее всего, князь Сиэлл-Ахэль уже побывал на Озере

и знал своего авлахара, и то, что он не явился за его душой, было крайне

странно. Эта неспешность настораживала Кравоя: едва ли было что-то, что

мешало хэуру заявиться к лунному городу, — найденный магон и его раны

были тому лучшим свидетельством — однако отчего-то Гастар до сих пор

не спешил разделаться со своим авлахаром… В общем, столько вопросов

обрушилось на бедного краантль за эту ночь — а вот ответов не было ни

одного…

Он прислонился лбом к оконной раме; лежащий в кармане зубец точно жег

через одежду — так сильно и остро, что Кравой не мог думать ни о чем

другом. Ощущение огромной значимости случившегося наполняло его: он

чувствовал — сегодняшний день навсегда изменит его жизнь, а может, и не

его одного, и от этого чувства было и страшно и волнительно. Глядя

сосредоточенным взглядом перед собой, он пытался объять это ощущение,

запомнить, сохранить, и чувствовал, как сердце отзывается на это чувство,

точно чуткий слух на едва различимую знакомую песнь. И по мере того,

как это ощущение крепло, волнение Кравоя становилось все сильнее и

сильнее: тяжесть наполнявших чувств была так невыносима, что казалось

невозможным дальше находиться одному здесь в комнате! Он ощущал

почти физическую потребность излить свои эмоции и мысли — кому

угодно, только теперь же! — пока они не разорвали его на части.

Послышавшийся стук в дверь показался Кравою голосом милостивой

судьбы. В момент, когда он обернулся, из-за приоткрытой двери

показалась голова Иштана; на его лице витала робкая улыбка. Увидев

веллара, жрец солнца удивленно нахмурил брови — эллари?! В такую

рань? — Но уже в следующий же миг заулыбался — ему показалось, он

еще никогда не был так рад приходу друга!

— Можно войти? — спросил эллари.

— Ты уже вошел.

— Действительно… — смутился Иштан.

Покраснев, он сделал шаг в комнату и аккуратно прикрыл за собой дверь.

В его лице было непривычное волнение, синий взгляд перебегал, точно не

в силах остановиться на чем-то одном. С некоторым чувством досады

Кравой понял, что его ожидает долгий, скорее всего, задушевный

разговор: последующие слова Иштана подтвердили опасения.

— Кравой, мне надо с тобой проговорить…

— Ну, говори, — бросил солнечный эльф, отходя к столу и принимаясь

нервно перебирать бумаги — настроение его резко упало. Он понимал, что

это очень некрасиво по отношению к Иштану, но ничего не мог с собой

поделать: ему казалось кощунственным и неуместным говорить теперь о

чем-либо, кроме судьбы краантль!

Видимо, почувствовав его недовольство, эллари заколебался.

— Мне нужен твой совет…

— Если ты насчет той саврасой кобылы, то я уже сказал — я думаю, тебе

стоить взять лошадь посмирнее. Она еще молодая — с ней еще работать и

работать.

Иштан смутился еще больше.

— Нет, — ответил он так тихо, что Кравою пришлось напрячь слух, чтобы

уловить слова. — Я не по поводу кобылы. Я просто хотел спросить у тебя…

— Ну спрашивай! Спрашивай уже! — нетерпеливо вырвалось у краантль,

но веллар вдруг отвернулся.

— Да нет, ничего…

— Ну вот и хорошо, — оживился Кравой. — Потому что у меня как раз есть, что сказать тебе!

Он начал еще активнее рыться в книгах, пытаясь докопаться до найденной

им иллюстрации короны и не обращая внимания на молчание Иштана.

— А вот скажи… — безо всякой связи с предыдущим разговором, начал

вдруг эллари. — У тебя бывало когда-нибудь, что ты смотришь на кого-то,

и тебе кажется, будто ты понимаешь все его мысли, а он — твои?

Жрец солнца так и застыл над столом; оживленное выражение вмиг

слетело с его лица. Не замечая перемены, Иштан тем временем продолжал:

— И ты говоришь с ним, а сам как будто говоришь сам с собой! Ну будто со

своим вторым Я! Бывало?!

Кравой медленно развернулся и так же медленно сел на край стола.

— Бывало, — глухо ответил он.

— И что?..

Темные глаза краантль сверкнули странным блеском.

— А то, — сказал он еще глуше после некоторого молчания, — что я бы

тебе советовал, не теряя ни мгновения, бежать к этому второму Я и делать

все возможное и невозможное, чтобы у вас не только Я, но и сердце стало

одно на двоих.

Его слова, судя по всему, озадачили Иштана — тот явно не ожидал столь

категоричных советов.

— Но ведь это ж… ну как же!.. — начал было он, но жрец солнца с

неожиданной резкостью перебил:

— Я сказал тебе то, что думаю по этому поводу, хотя едва ли мой опыт в

таких делах можно считать удачным. Тебе нужно еще что-нибудь?

— Н-нет…

— Тогда оставь меня, пожалуйста — у меня очень много дел.

Пораженный столь странным поворотом, веллар попятился к двери.

— Извини… я тогда позже зайду. Завтра…

Не ответив ни слова, Кравой, нахмурившись, с недовольной складкой

между бровями проследил, как лунный эльф покинул комнату; после этого

он несколько секунд стоял в раздумье, затем, словно придя к какому-то

решению, одним движением руки очистил место на столе, сдвинув книги,

сел в кресло, достал чистый листок бумаги и принялся писать так скоро,

что перо аж затрещало в пальцах. Написав несколько строк, он все с тем

же выражением решимости и той же морщинкой на лбу сложил письмо,

зажег свечу и, разогрев брусок сургуча, запечатал бумагу. Закончив все,

громко позвонил в стоявший на столе колокольчик. Через несколько

секунд за дверью послышались торопливые шаги, дверь открылась, и на

пороге появился слуга.

— Письмо в Инкр, отправь гонцом немедленно, — строго приказал жрец

солнца, — отдать Ѓердерику МагЛрану, лично в руки. Все понял?

Слуга понятливо поклонился в ответ и, быстро семеня ногами, подбежал к

эльфу. Кравой поспешным движением положил письмо на стол — общаться

напрямую с людьми он так и не смог себя приучить…

Человек чуть заметно усмехнулся, склонив голову, чтобы краантль не

увидел его усмешки. Это был старый слуга, служивший у старшего жреца

еще до Великой битвы: за эти годы он успел досконально изучить его

привычки, в том числе неодолимое пренебрежение к людям, а потому

предусмотрительно никогда не подходил слишком близко к хозяину; за

свою понятливость он был вознагражден хорошим жалованием, в

результате чего все были довольны. Все еще улыбаясь, человек

почтительно взял со стола письмо и тихо исчез.

***

Кравой развернулся и подошел к окну. Мысли в голове путались от

усталости и напряжения. Нет, это слишком много на одну ночь… Он устало

потер лицо, выглянул из окна — бледный сиреневый отсвет продолжал

мерцать, дрожа в неподвижном воздухе. Он вдруг понял, что всю ночь

провел на ногах, а впереди — насыщенный день, требующий сил и

свежести мысли. Он поежился — недосып всегда выражался в нем легким

ознобом, — в предрассветных сумерках прошел к кровати, стоящей

вплотную к окну, быстро разделся, не удосужившись сложить вещи, а лишь

комком бросив их на пол у постели, быстро залез под одеяло и с

наслаждением вытянулся: он успеет еще пару часов поспать, пока не

взошло солнце…

Однако спокойно заснуть Кравою не удалось — в следующий же миг он

резко сел на кровати: в дверь снова стучали! Звук казался странным —

стучали тихо и как будто робко. Кравой напрягся, но голоса не подал;

ручка повернулась, дверь медленно открылась, однако на пороге никого

не было… Мгновение спустя из-за дверного косяка выступила белая

фигурка в длинной сорочке, похожая на маленькое привидение.

— Папа, мне страшно — там большой паук! — дрожащим голосом сообщила

Аламнэй, в больших синих глазах блеснули слезки.

Кравой улыбнулся.

— Здесь безопасно, мое перышко, иди сюда, — ласково позвал он,

протягивая руку. — Только дверь прикрой.

Не дожидаясь повторного приглашения, Песня Полей резво подбежала к

кровати, залезла на нее, опираясь коленками, шмыгнула под одеяло,

крепко прижалась к отцу и, пригревшись, моментально заснула. Стараясь

не разбудить дочку, жрец солнца заботливо поправил одеяло — мысли о

солнечном городе, о проклятии и власти тут же покинули его, стыдливо

отступив перед чувством беспредельной нежности, которое обычно

охватывало его при виде дочери. Она всегда плохо спала перед

рассветом… Полный любви взгляд остановился на лице девочки: его

тонкое перышко, маленький рыжий бесенок, так неожиданно появившийся

в его жизни и вдруг ставший ее смыслом! Волна нежности привычно

нахлынула на Кравоя, и в то же время за каждым таким приливом в нем

неизменно возникало еще одно, другое чувство, к которому он никак не

мог привыкнуть, и которое каждый раз глубоко всколыхивало его душу.

Да, он любил Аламнэй, любил до безумия, до самоотречения! Однако в

этой привязанности было нечто большее, нежели просто нежность

родителя к своему чаду — она была тем сильнее и безрассуднее, что в

мыслях Кравоя образ дочери оказывался неразрывно сплетен с образом

погибшей веллары, как если бы огромная любовь, в которой она была

зачата, бросала свой отблеск на нее, окружая, благословляя своим светом

и одновременно ослепляя самого Кравоя. Этот особенный оттенок

собственных чувств, невольно ощущаемый им с тех самых пор, как он

привез маленький спеленатый сверток из Мермина, поселения сильфов,

где Аламнэй появилась на свет в роще сикомор, стал для солнечного эльфа

окончательно ясным в один день…

Тот случай глубоко запал в память Кравою. Дело было в разгар лета, в

один из самых жарких дней. Оставив на день работу в храме, он

отправился с дочерью в лес. Маленькая Аламнэй только начинала делать

первые неуклюжие шажки, и куда охотнее ползала, нежели ходила. Еще

более охотно она восседала верхом на лошади — во время прогулок

Кравой усаживал ее в седло перед собой. На этот раз целью поездки было

выбрано Круглое озеро — удивительно уютное место лиронгах в десяти от

города. Скрытое в густой тени деревьев лесное озерцо и впрямь было

круглым, как блюдце; от нависших ветвей прозрачные воды были всегда

загадочно-темны в глубине, а сама вода большую часть года была теплой,

как парное молоко — озеро было мелким, а потому быстро прогревалось.

Берега почти полностью были укрыты зарослями, лишь в одном месте к

воде подходила небольшая поляна, поросшая густой высокой травой.

Желтые, фиолетовые, голубые цветы яркими звездочками были

разбросаны в ее зелени — в жаркие дни пряный запах наполнял поляну,

точно густой сироп.

Любя это место, жрец солнца часто возил сюда Аламнэй, так что скоро она

полюбила этот уголок так же, как и он. Стоило отцу спустить ее с седла,

как она тут же принималась ползти к берегу с таким упорством и

скоростью, что молодому краантль приходилось быть крайне

внимательным, чтобы она не успела плюхнуться в воду раньше, чем он сам

подготовится к купанию. Купаться Аламнэй обожала — Кравой стал учить

ее плавать едва ли не с первых дней жизни, так что к этому лету она умела

передвигаться в воде куда лучше, чем ходить по твердой земле. Кроме

того, купание для нее было своего рода праздником — торжеством веселья

и свободы, разделенным с горячо любимым родителем. В такие моменты

между отцом и дочерью возникала поистине волшебная связь — Кравою

порой даже казалось, что, играя с эльфиной, он возвращается в

собственное детство — хотя, если по правде, он, вероятно, никогда его

окончательно и не покидал. А еще ему иногда приходило в голову, что он

бы, наверное, не променял общество этого маленького существа ни на

какую иную компанию…

Он знал, что многие за глаза осуждают его слишком сильную

привязанность к дочери — им было не понять слепой, не рассуждающей

любви, которую можно питать лишь к очень близким, родным существам.

Для всех она была лишь ребенком, бестолковым детенышем, требующим

постоянного ухода, но для него! — для него она безо всяких сомнений с

самого рождения была таким же наделенным душой и сердцем существом,

как он сам, и между ними уже была целая история сильных душевных

отношений.

Вдоволь накупавшись, оба вылезли на берег. Мокрый, с потемневшими от

воды волосами, солнечный эльф сел на землю, облокотившись спиной о

дерево. Аламнэй мигом залезла ему на руки; умиротворенно прижавшись

всем своим маленьким тельцем к широкой груди краантль, она с

довольным видом лепетала что-то на своем непонятном языке. Кравой

внимательно слушал и тихо и ласково говорил с ней, гладя по голове в

смешных рыжих кудряшках. («Родилась рано утром, с первой трелью

жаворонка — потому и «песня полей», и рыженькая от этого же», —

говорила Хега, старшая сильфийская жрица, отдавая ее Кравою).

Неожиданно в кустах послышался шорох, в следующий миг они

раздвинулись, и на поляне показался Иштан; сумка, перекинутая через

плечо, а также зажатая в руке корзинка указывали на очередной поход за

травами. Завидев семейную идиллию, веллар подошел к дереву, под

которым они сидели.

— Кравой, ты слишком балуешь ее! — с юношеской назидательностью

сходу начал он, ставя корзину на землю. — Она вырастет капризной.

— И тебя ан синтари, Иштан…

— Ан синтари, — бросил веллар. — Я понимаю твое недовольство, но все-

таки тебе не кажется, что ты слишком много ей позволяешь?

— Ты уже много раз говорил это, — с прохладцей заметил Кравой.

— Да, говорил, и скажу еще: ты слишком много возишься с ней, постоянно

носишь на руках — она даже иногда спит в твоей постели!

— И что с того?

— А то, что ей пора бы самой учиться жить в этом мире — вон, другие дети

гуляют сами, спят себе…

Его взгляд остановился на Аламнэй — та испугано притихла,

прислушиваясь к разговору взрослых. Жрец солнца следом за эллари

взглянул на дочь — жалобное выражение ее личика неожиданно поразило

его: она словно понимала, что речь идет о ней, и что именно о ней

говорят. Он резко поднял голову, мокрые волосы закачались.

— Да ты посмотри, какая она маленькая! — с возмущением воскликнул он, обращаясь к Иштану. — Ее сил не хватит даже, чтобы сорвать яблоко с

ветки! Представь только, каким страшным должен ей казаться этот мир,

какой беспомощной в нем она должна чувствовать себя! Единственное, что

может помочь ей — это ощущение, что рядом есть тот, кто не отдаст ее

всем этим опасностям, кто защитит от всего, что может пугать. И я хочу,

чтобы в ней было это ощущение, и чтобы оно осталось навсегда; я хочу,

чтобы она чувствовала себя счастливой, — а ты называешь это

баловством! Ты просто забыл, каково это — быть маленьким!

— Но ведь другие дети… — попытался возразить Иштан.

— У других детей есть матери! — продолжал горячиться Кравой. — У них

есть тепло — единственное, что нужно таким слабым существам! Тепло,

которое они получают от матерей, когда те укачивают, кормят, пеленают

их! То самое, которое остается с ними на всю жизнь, дает им силы не

впадать в уныние даже тогда, когда эта жизнь круто обходится с ними.

Лишенные его, они становятся навсегда уязвимыми — как ты этого не

можешь понять?!

Весь пылая, он запнулся, точно не в силах продолжать от волнения, и

возмущенно воззрился на веллара, словно вызывая того на поединок. К

его удивлению, Иштан не спешил с ответом: некоторое время молчал,

глядя необыкновенными синими глазами пристально в лицо Кравою, точно

врач, пытающийся определить симптомы недуга. Жрец солнца

почувствовал, как что-то внутри него вдруг заметалось от этого взгляда,

как если бы он был уличен в том, что хотел скрыть. И как только Иштану

удается так смотреть!.. Веллар будто только того и ждал — словно увидев

все, что было нужно, он опустил глаза, сложил тонкие, выразительные

кисти рук, соединив вместе кончики пальцев. От этой решительности

солнечному эльфу стало окончательно не по себе.

— Кравой… — осторожно, но с явным напряжением в голосе начал Иштан.

— Кравой, ты только послушай себя — что ты говоришь?! Тепло, забота —

это все прекрасно — я сам вырос без матери, и знаю, как это болезненно,

— но здесь мне видится что-то иное. Ты… ты видишь в ней Моав!

По тому, как забегали глаза краантль, как нервно шевельнулись его губы,

было ясно, что лекарь правильно нащупал больное место. Он хотел было

возразить, но лунный эльф знаком руки остановил его:

— Нет, дай мне договорить! Не обижайся на меня — ты сам знаешь, что это

так! В ней и впрямь есть что-то от сестры, но… — он сделал шаг вперед,

синие глаза испытующе глянули прямо в лицо Кравою, — но ведь она — не

Моав!!!

Солнечный эльф низко опустил голову — от недавнего пыла и

самоуверенности не осталось и следа. Некоторое время он молчал, затем

тихо произнес:

— Я знаю…

— Нет, не знаешь! — уже не скрывая собственного волнения, оборвал его

Иштан. — Или не хочешь знать! Любовь ослепила тебя, и ты уже не

можешь понять, кого и за что любишь. Это не пойдет на пользу ни тебе, ни

ей, — он указал на Аламнэй. — Так — неправильно, ты должен это понять!

Он порывисто выдохнул — было видно, что разговор дался ему с трудом, —

и вопросительно взглянул на Кравоя, но тот ничего не отвечал — лишь

сидел, с вошедшей в привычку неосознанной ласковостью обнимая тельце

дочери, и казался потерянным и виноватым. Он понимал, что ему нечего

ответить в свое оправдание — со смущением и испугом чувствовал, что

веллар сумел увидеть то, что он всеми силами старался скрыть в том числе

от себя самого. В глубине души Кравой не мог не понимать, что в его

любви к дочери есть нечто болезненное, не мог не признать, что за ее

глазами он каждый раз видит другие, такие же синие и прекрасные глаза, и что в каждой улыбке эльфины ему видится иная, такая любимая улыбка…

Да, он искал в ее лице отражение любимых черт — и находил его! Глядел в

ее глаза, и временами ему казалось, будто он снова обрел Моав — такой,

как та была много, много лет назад…

За последние годы в воображении Кравоя создался свой, отдельный от

доводов рассудка мир отношений с дочерью, и он жил, погруженный в этот

созданный им же самим мир, и Аламнэй, будучи связанной с ним, тоже

жила там. Он знал это и понимал, что это неправильно и, возможно, даже

вредно, но не любить дочь так, как он ее любил, не мог… Не мог и не

хотел, ибо это обозначало отказаться от величайшего счастья, которое

было в его жизни, и которое одно заменяло ему все другие виды

наслаждения.

Он опустил голову и некоторое время молчал. Когда же заговорил, то его

голос был тихим, но неожиданно спокойным и твердым, как если бы он

принял какое-то решение:

— Я знаю одно — кем бы она ни была, у нее нет никого, кроме меня, и я

один в ответе за ее счастье и покой. Я никогда не смогу заменить Аламнэй

мать, но я сделаю все, чтобы холод одиночества не пустил корни в ее

душе, и чтобы, когда для нее настанет срок продолжить путь

самостоятельно, она ступила на него без страха и сомнений — это самое

большее, что я могу для нее сделать…

Закончив эту речь, произнесенную одинаково ровным тоном, он уверенным

жестом поднял свою красивую голову и взглянул на Иштана. В его глазах

было столько твердости и решимости, что молодой эллари невольно

потупился. Маленькая эльфина сидела, открыв рот и переводя испуганный

взгляд то на отца, то на дядю. Иштан сделал последнюю попытку:

— Но если она вырастет разбалованной, ей придется потом трудно.

— Она вырастет свободной… — тихо и твердо ответил Кравой.

— И это будет стоить ей многих ошибок в жизни!

Солнечный эльф неожиданно заулыбался — так светло и легко.

— Нет, Иштан, ты ошибаешься: она совершит ОЧЕНЬ много ошибок и

расплатится за них сполна — но лишь так она сможет стать той, кем она

должна стать, лишь так обретет себя.

— И ты же первый будешь расхлебывать ее ошибки, если что, — иронично

закончил Иштан, но Кравой только улыбнулся в ответ — мимолетная туча

прошла, его лицо снова приняло привычное выражение счастья и

уверенности.

— Значит, буду! — уже весело ответил он, обнимая Аламнэй и ласково

приглаживая ее волосы. — Да, мое перышко?..

***

Эльфина пошевелилась в постели и, поморщившись, что-то испугано

пролепетала во сне. Кравой ласково погладил ее по щеке, напряженное

выражение тут же покинуло детское личико; оно вновь стало безмятежным

и счастливым. Кравой тихо вздохнул. Баловство… Хорошо Иштану

рассуждать! А что, скажите на милость, делать, когда среди ночи у тебя на

пороге появляется маленькое существо, заплаканное и несчастное, и

умоляющим голосом говорит, что ему страшно спать одному?!

Он тихо лег рядом с эльфиной, и, подперев голову рукой, стал

рассматривать ее, и взгляд его теплел по мере того, как он на нее смотрел.

Девочка сладко потянулась во сне и перевернулась на другой бок. Кравой

вздохнул и тихо лег рядом. Моав, Моав — как же тебя не хватает твоей

дочери! Как не хватает тебя всем нам…

При воспоминании о Моав его мысли привычно налились тяжестью. Он

снова вздохнул. Все эти годы он часто думал о маленькой эллари —

особенно часто его мысли возвращались к моменту ее смерти. Она пытался

представить себе, что она чувствовала в момент гибели, в этот короткий, самый последний миг между светом и темнотой, когда клинок хэура уже

вонзился в ее горло… О чем она думала тогда?.. Или же уже ни о чем, а

лишь цеплялась за жизнь, как любое живое существо? Кравой пытался

представить себя на месте Моав, но каждый раз что-то словно

выбрасывало его из этой страшной сцены. Он знал, что это произошло у

Серебристого леса на границе владений хэуров, среди высокой травы с

первым снегом — Кравой неоднократно собирался туда, но никак не мог

решиться: само это место будто не пускало его! Каждый раз, стоило ему

непосредственно задуматься о подготовке к поездке, как его охватывало

такое смятение, что он понимал, что он не готов ехать. Даже заезжая в эти

края по делам, он всегда точно нарочно обходил его стороной, словно не

смея приблизиться к страшному, отмеченному кровью месту.

Лежа в постели, Кравой снова подумал было, что нужно будет обязательно

съездить в Серебристый лес, но в этот же миг Аламнэй опять

пошевелилась, отпихивая во сне одеяло, и он отвлекся от этой мысли.

Глава 5

Три дня солнечный эльф провел в ожидании. Он и сам не знал, чего

именно ждет от приезда своего друга Гердерика. Если так подумать, то

командующий войсками Инкра, столицы озерных эльфов, вероятно, был

наименее подходящей кандидатурой для обсуждения магических вопросов

— особенно, если учесть полное безразличие эльфов-ирилай к магии

вообще. Куда больше их интересовало военное дело — находясь на

северу, под самыми горами, их земли напрямую граничили с территорией

хэуров, и обстановка там всегда была напряженной. И, тем не менее,

кандидатура Гердерика виделась Кравою единственно возможной: в

отличие от Коттравоя, тот был явно не заинтересован в возвращении

янтарной короны, а, стало быть, мог рассуждать трезво и беспристрастно;

Иштан же казался еще слишком юным для таких вопросов — к тому же

Кравой все еще чувствовал за собой некоторую вину после резкой беседы

с молодым эллари. Конечно, можно было и вовсе не говорить ни с кем, но

Кравой был настолько взбудоражен историей с зубцом, что просто не мог

переживать ее в одиночку. Так что оставался только Гердерик…

Едва ли солнечный эльф рассчитывал услышать от него сложные

рассуждения о природе проклятия Кайлала или о возможности его

разрушения — скорее всего, присутствие старого друга было призвано

помочь ему самому собраться с мыслями, а разговор с ним —

сформулировать собственное отношение к тому, что произошло. Так уж

повелось — принятие решений всегда давалось ему проще в компании, чем

наедине с собой, и Гердерик Маграну — простой, как северный пейзаж,

надежный, как гранитная скала, — был, вероятно, лучшей кандидатурой

для такого разговора. Он никогда не говорил лишнего, а если уж и

говорил, то напрямик и без обиняков, и этот бесхитростный, честный ход

мыслей ирилай был симпатичен Кравою, ибо имел способность

распутывать его собственные, порой далеко не столь простые мысли.

Отвоевав в Великой битве в составе знаменитой инкрийской фаланги,

Гердерик, серьезно раненый, но живой, вернулся в озерный город и с тех

пор жил там как молодой, но уже уважаемый глава своего клана. Он свято

хранил традиции рода Маграну, любил сына, верил в единственную

любовь на всю жизнь и готов был растерзать каждого, кто посмел бы

глянуть в сторону его кейнары, красавицы Эйзили, любившей его таким,

каков он есть, и снисходительно принимавшей его вспышки как ярости, так

и любви. Таким он был, и таким его знал и любил Кравой.

Но еще кое-что связывало их — Гердерик был там, когда погибла Моав…

Более того, именно его она закрыла своим телом во время стычки между

своим кейнаром, хэуром Сигартом и отрядом озерных эльфов, которым

руководил Гердерик. Так что по-своему он был в долгу перед Рас-

Сильваном, да и перед самим Кравоем, косвенной причиной чьих

страданий явился.

Они особенно сблизились после окончания Битвы, когда старший жрец

солнца призвал ирилай в лунный город — безотказный Гердерик тогда

провел почти год в Рас-Сильване, лишь на день в неделю вырываясь к

кейнаре и сыну. Когда же необходимость его присутствия отпала, вернулся

в Инкр, напоследок взяв с Кравоя обещание сразу же написать, если

только он ему снова понадобится. И вот теперь солнечный эльф, недолго

помучившись угрызениями совести из-за того, что заставляет почтенного

отца семейства скакать чуть не через полриана, решил воспользоваться

этим неосмотрительным обещанием.

Он был дома, когда вечером третьего дня до слуха внезапно донеслись

странные звуки. Сидевший за столом Кравой — в последние дни он много

времени проводил за книгами, пытаясь узнать все, что только возможно, о

венце Кайлала, — отложил очередной свиток и прислушался. Шум

доносился из коридора, с нижних этажей: похоже, кто-то настойчиво

пытался проникнуть в замок, а стража не менее настойчиво этому

препятствовала. Слышались голоса, их перемежал звон оружия — пока

еще незлой, но уже настораживающий. Голоса постепенно повышались,

становясь все более нетерпеливыми. Один из них звучал особенно

возмущенно — в нем слышался сильный акцент с ударением на первый

слог:

— М

Л ухоморы!

Л Арфисты!..

Лицо старшего жреца расплылось в улыбке. Быстро сунув свиток за

пазуху, он вышел из комнаты и поспешил туда, где назревала ссора. Он

явился как раз вовремя: еще пару минут — и конфликт перешел бы в

драку. Трое одетых в светлое стражников-эллари сгрудились вокруг

широкоплечего воина в длинном плаще с пышным меховым воротником,

пытаясь не пропустить в замок, над всем этим, взявшись невесть откуда

внутри здания, злобно метался ветер. Кравой быстро протиснулся между

спорящими.

— Гердерик! Как я рад тебя видеть! — воскликнул он, подходя к другу. —

Ты, как всегда, вносишь разнообразие в нашу скучную жизнь…

Лицо озерного эльфа пылало возмущением, мохнатая шапка из чернобурки

с висячим хвостом съехала набекрень, торчащие из-под нее растрепанные

волосы цвета воронова крыла придавали ему особенно воинственный вид,

голубые глаза сверкали, меча молнии. Порыв холодного ветра ударил в

лицо Кравою.

— Эти Лпоганки хотели отобрать у меня меч! — вскричал ирилай, похожий

на грозно нахохлившегося петуха. — Мол, с оружием в замок нельзя! А я

им сказал, что для этого им придется сначала меня

Л убить!

— Ну, не сердись… — улыбнулся Кравой, становясь между Гердериком и

все еще недовольными эллари. — Они ведь только исполняли приказ.

Пойдем лучше выпьем вина — тебе надо отдохнуть с дороги…

Он примирительно взял друга за плечи. Один из стражников со злостью

вложил вытащенный было кинжал в ножны.

— Приказ один для всех, — процедил он, зло поджимая бледные губы на

утонченном лице и косясь на мохнатую фигуру ирилай. Ветер, взвившись,

затрепал светлые волосы эллари. — Входя в замок, каждый воин должен

сдать меч, и озерных эльфов это тоже касается!

Гердерик рванулся из рук солнечного эльфа, но тот предусмотрительно

схватил его покрепче.

— Еще одно слово и я его тебе Лподарю! — заорал он, тщетно пытаясь

высвободиться. — Предварительно воткнув в твою хилую тушку!

— Гердерик, пойдем! — твердо сказал Кравой и, не дожидаясь второй

волны ссоры, силой увлек все еще упирающегося друга за собой.

Через несколько секунд оба уже быстро шагали по коридору. Все еще

растрепанный, но уже немного успокоенный, Гердерик шел рядом с

Кравоем; его лицо снова приобрело привычное твердо-внимательное

выражение. Солнечный эльф с улыбкой искоса поглядывал на друга,

пытаясь найти изменения, произошедшие с тех пор, как они виделись в

последний раз. С тех пор внешность главнокомандующего войсками Инкра

стала еще выразительнее: мужественный, немногословный, он был красив

той суровой красотой, которой наделены северные мужчины. Он казался

рано повзрослевшим от войны и оттого, что уже давно стал отцом, но в то

же время в нем была какая-то лихая, почти мальчишеская молодость.

— Я рад, что ты приехал, — в какой-то момент вдруг весело заявил

Кравой. — Глоток хорошего вина пойдет тебе на пользу, да и мне тоже.

— Я бы не отказался от пары-тройки куриных ножек — или у вас тут такое

не едят?

— Ну, что-что, а куриные ножки в Рас-Сильван с собой привозить не надо!

Хотя обед уже закончился, думаю, мы что-нибудь найдем на кухне.

Помещение кухни располагалось в подвальном этаже; Кравой любил

украдкой наведываться сюда, когда никого из поваров не было — он

приходил за сладким: при его любви к оному, порций, выдаваемых за

обедом, завтраком и ужином, ему казалось мало, а требовать добавки было

как-то неудобно. Уверенным шагом петляя по коридорам и лестницам

замка, он провел ирилай в столь любимое им место. У самой двери сделал

Гердерику знак молчать, и, осторожно открыв дверь, заглянув внутрь. Им

повезло — в кухне никого не было. Кравой вошел.

Кухня была просторной и теплой. Длинный деревянный стол протянулся

через всю комнату; шкафы со стеклянными дверцами тихо стояли под

стенами, в них за стеклом виднелась разнообразная еда. Ободренный,

солнечный эльф широким жестом пригласил друга.

— Заходи и будь как дома!

— Если я буду как дома, то через час здесь не останется ни одного куска

мяса, — усмехнулся ирилай, настороженно осматривая помещение из-под

прямых темных бровей.

— Ничего страшного: эллари мяса не едят, а с краантль я как-нибудь уж

договорюсь, — успокоил его Кравой.

Убедившись, что все спокойно, Гердерик расслабилсяи плюхнулся на стул.

Кравой проворно проверил содержимое шкафов, открывая один за другим

и выставляя на стол все, что ему казалось аппетитным.

— Так… Это похоже на курицу… или нет! Это свиная ножка! Нет — ЭТО

РЫБА! — неумолчно вещал он, расставляя перед ирилай это кулинарное

великолепие.

— Да мне, наверное, хватит… — растеряно попытался остановить его

Гердерик.

— Ну хватит, так хватит! — веселым голосом отозвался краантль, бросая

поиски и усаживаясь рядом с другом.

— Давай лучше рассказывай, как ты тут живешь, — предложил ирилай, с

аппетитом откусывая крепкими белыми зубами большой кусок мяса, сорт

которого затруднился определить Кравой.

— Да как живу… Нормально живу.

— С людьми расплатился?

— Слава Краану, расплатился.

Ирилай издал одобрительное мычание.

— Но ты же знаешь, — продолжал Кравой, — за одной проблемой тут же

следует другая…

— Это ты точно подметил! — неожиданно оживившись, перебил его

Гердерик, взмахивая зажатым в руке куском мяса. — Вот у меня, например,

недавно стало в два раза больше проблем.

— Неужели хэуры попросили тебя стать еще и командующим войсками

Сиэлл-Ахэль?

— Нет, — буркнул Гердерик. — Просто у нас дома завелось еще одно

существо, которое требует не меньше чем половины моего сердца.

— У вас с Эйзили родился еще один ребенок?! — просиял Кравой.

— Девка! — объявил ирилай, тщетно пытаясь скрыть самодовольную

улыбку. — Теперь у меня есть не только сын, но и дочь.

Кравой притворно вздохнул.

— Ну, я тебе сочувствую — это ведь не…

Он не успел договорить, как за дверью послышались голоса и топот. В

следующую секунду дверь с треском распахнулась, и в кухню, в одной

сорочке, с развевающимися, точно рыжий флаг, волосами влетела

Аламнэй. За ней, подобрав юбки, мчались две запыхавшиеся эллари; одна

из них держала в руке какую-то одежду.

— Не хочу, не хочу!!! — вопила эльфина, несясь вокруг стола, точно

маленький зверек, и путаясь в длинной сорочке. — Не хочу в платье!

Няни ринулись за ней, наперебой крича что-то и тем самым еще больше

усиливая суматоху. Сидящий за столом Гердерик, застыв и все еще сжимая

в руке мясо, изумленными глазами наблюдал за необычной картиной.

— Не хочу — не буду! — продолжала визжать девочка, закладывая

очередной круг вокруг стола и ловко уворачиваясь от преследовавших ее

нянь; огненные волосы пылали, точно перелетающий с места на место

костер.

На очередном круге она вдруг заметила отца и мигом кинулась искать у

него защиты. Поймав малышку на ходу, Кравой быстрым сильным

движением вскинул ее на руки.

— В чем дело?! Что у вас происходит?!

Едва оказавшись на руках у родителя, эльфина тут же вцепилась в него,

точно зверек. Раскрасневшиеся эллари остановились, тяжело переводя

дыхание.

— Мы принесли девочке красивое платье, а она не хочет его надевать!

Требует, чтобы ей отдали старые штаны.

— Ну, так отдайте, — ответил Кравой. — Она же ясно сказала, что не хочет

платья — зачем вы ее заставляете?

— Но… — осторожно начала одна из эльф, смущенно опуская глаза перед

Кравоем. — Мы думали, будущей велларе следует привыкать к женскому

платью…

Жрец солнца не дал ей договорить.

— Во-первых, — начал он с такой неожиданной строгостью, что бедная

эллари покраснела до самых ушей, — она не будущая веллара — она

является ею по своему рождению, и никакое платье не может ни добавить

ей сил, ни отнять. А во-вторых… — он нахмурился еще суровее. — Я думал,

в Рас-Сильване больше прислушиваются к пожеланиям детей. Отдайте

штаны немедленно!

Не поднимая глаз, эльфа удрученно протянула Кравою отобранную

одежду. Аламнэй незаметно для отца скроила противную рожицу и

показала няне язык. Потом, заметив сидящего за столом Гердерика, на

всякий случай показала язык и ему.

— Аламнэй, это невежливо, — не оборачиваясь на дочь, спокойным

голосом заметил Кравой; эльфина в изумлении уставилась на отца — как

он мог заметить ее выходку?! Ведь он смотрел в другую сторону!

— Невежливо потому, что Гердерик — мой друг, — невозмутимо продолжал

солнечный эльф. — Кроме того, я уверен, он не имеет ничего против того,

чтобы девочки ходили в штанах…

Ирилай поспешно кивнул, подтверждая его слова. Кравой спустил дочь с

рук и вручил ей драгоценные штаны.

— Вот это рыжее существо — моя дочь, Аламнэй, — размягченным голосом

пояснил он, обращаясь к Гердерику.

Эльфина неожиданно смутилась и спряталась за Кравоя, прижавшись

лицом к его руке. Озерный эльф улыбнулся на девочку, жавшуюся к отцу.

— Я так и понял — кто еще может быть таким шумным! У меня самого дома

есть примерно такое же, только мальчишка — чуть постарше, еще шумнее,

и все время норовит уронить что-нибудь себе на голову…

— О, не сомневайся, с этим у нас тоже все в порядке! — заверил Кравой.

Аламнэй робко взглянула на ирилай, улыбнулась застенчивой улыбкой и

помчалась прочь из кухни, унося любимые штаны. Няни со вздохами

поспешили следом.

— Ну и резвая она у тебя — прямо огонь! — отметил Гердерик, когда

процессия скрылась за дверью.

— Да уж — вся в меня…

— А ты знаешь — это даже хорошо! — оживился вдруг ирилай. — Говорят,

из девочек, которых воспитывают отцы, вырастают самые страстные

женщины. Правда-правда, я сам слышал. Я вот и Эйзили теперь говорю:

мол, девчонку буду сам растить! Она мне потом еще спасибо скажет!

— Это ее кейнар тебе спасибо скажет, — рассмеялся Кравой. — Если она

его не замучает еще до свадьбы. А она и так будет тебе благодарна —

просто за то, что ты ее любишь… Кстати, налить тебе вина?..

Гердерик кивнул. Кравой достал из шкафа кувшин с узким горлышком и, отыскав два стакана, налил себе и другу.

— Спасибо тебе, что приехал, — изменившимся голосом сказал он, подавая

вино озерному эльфу. Его лицо стало серьезным.

— Что, проблемы? — просто спросил ирилай, отхлебывая из стакана.

— Есть немного… Мне совестно было тебя выдергивать, правда…

Ирилай сверкнул светлыми глазами поверх края стакана и откачнулся

назад, так что передние ножки стула повисли в воздухе.

— Что врешь! Говори, что случилось.

Немного помедлив, жрец солнца сунул руку в карман и молча выложил на

стол золотой зубец. Гердерик вопросительно взглянул на представленную

вещь, затем на краантль.

— Ты знаешь, что это? — спросил Кравой, пристально глядя на друга.

— Конечно! — ехидно ответил Гердерик. — Кусок окантовки с седла,

зацепившийся за куст или… или пряжка от плаща, на которую кто-то сел, и

ее потом долго вытаскивали из мягкого места… или специальная такая

штука, чтобы чесать за ухом для пущей сообразительности — у вас в Рас-

Сильване таким разве не пользуются?..

— Мне про пряжку особенно понравилось, — отметил Кравой. — Надо

запомнить. Ну, а если серьезно, то твои ответы меня порадовали —

возможно, у тебя получится взглянуть на все непредвзято. Потому что это

— не пряжка и даже не чесалка за ухом, это… Да ты сам посмотри! Вот!

И, выхватив из-за пазухи свернутый в трубку пергамент, он широким

движением развернул его на столе перед ирилай, предварительно сдвинув

в сторону тарелки. Гердерик с грохотом опустил стул на место и воззрился

на документ.

Его центральную часть занимало большое — вероятно, в натуральный

размер — изображение короны; рисунок был очень подробным и поражал

великолепием — так что можно было лишь представить, какой

драгоценной красотой обладал оригинал. Двенадцать золотых зубцов

венчали корону по всей окружности: в передней части они были короче и

удлинялись к задней, словно лепестки, так что самые длинные и сложные

в узоре располагались сзади. В центр каждого из зубцов был вставлен

овальный желтый камень. Все это вместе — и очертания, и камни, и

золотая чеканка и другие узоры, густо испещрявшие венец, производило

впечатление законченности и красоты, исходящей из совершенного

сочетания форм, материалов и орнамента.

Некоторое время эльфы, склонившись над столом, изучали свиток. Кравой,

весь напрягшись, ждал, что скажет Гердерик, но тот молчал… Тогда он

решил начать сам: набрав в легкие побольше воздуха, он изложил перед

озерным эльфом все, что знал о короне Кайлала, — начиная от легенды о

двух братьях и заканчивая недавним приключением Коттравоя в лесу. Он

говорил, с каждым словом все больше волнуясь и вдохновляясь — начатая,

как простой пересказ, его речь превращалась в пламенный призыв.

Гердерик слушал — так, как умел слушать он один: не перебивая,

внимательно наблюдая глазами за собеседником и ловя каждое слово и

жест. Он дал краантль высказать все, что тот мог сказать; после этого,

выждав на всякий случай еще пару секунд, снова задумчиво откинулся на

стуле. Кравой не сводил с друга нетерпеливо-выжидающего взгляда.

— Ну, так что думаешь?! — не выдержал он.

Озерный эльф окинул его с ног до головы неспешным оценивающим

взглядом.

— Кейнару тебе найти надо — вот, что я думаю. Кей-на-ру! Хоть будет, чем

голову занять! Да и все остальное тоже… Глядишь, лишние мысли-то сами

и выветрятся.

Кравой с досадой махнул рукой.

— Ну вот, я тебе дело говорю, а ты!.. — Он отхлебнул вина. — Нет, друг,

не для меня все это — не хочу я никакой любви… Хватит уже с меня!

— Можно подумать, Эллар станет тебя спрашивать, хочешь ты или нет!

Увидишь какую-нибудь красавицу и, хлоп! — уже и не помнишь, как тебя

зовут. А как вспомнишь, так уже стоишь по колено в фонтане, мокрый как

курица, а лучший друг тебя водой окатывает — так ведь в вашем лунном

бассейне свадьбы гуляют? А ты не можешь и слова сказать, только

улыбаешься, как дурак, а чему — и сам не знаешь…

Кравой рассмеялся — обескураживающая простота рассуждений ирилай

всегда восхищала его! На мгновение он даже отвлекся от короны.

— Это все прекрасно, но, боюсь, не стоять мне мокрому как курица, —

покачал головой он. — Та, которую я хотел назвать своей кейнарой,

погибла, а другую я не хочу… Доживу уж как-нибудь один. К тому же мне

нужно воспитывать Аламнэй — где уж тут взять время еще и на кейнару!

— Ладно-ладно, посмотрим еще, — отмахнулся Гердерик, и тут же принял

серьезный вид. — Ну а если серьезно — не нравится мне, что у вас под

городом рыси бродят. Я-то думал, через наши кордоны и мышь не

проберется, а они вон куда забрались. Надо будет поговорить с нашими по

душам — чтоб такого больше не было!

— Да, неприятно, конечно…

— А кстати, что твой, не приходил еще, — спросил Гердерик, бросая

внимательный взгляд на друга.

— Да нет, ни слуху, ни духу; сколько уж я катался один по Риану, пока с

людьми договаривался — ни одной рыси не видел.

— Ну вот и плохо, — строго отрезал ирилай. — Разобрался бы с ним — и

дело с концом! Сначала рысь убей, потом детей делай — вот что я думаю.

— Тогда я уже, похоже, опоздал, — нетерпеливо бросил Кравой — мысль о

венце Кайлала, снова возникнув в его голове, настойчиво требовала

внимания. — Ну, так а что ты думаешь о короне?!

— Об этой штукенции? — ирилай кинул быстрый и, как показалось Кравою, неприязненный взгляд на зубец, лежащий на столе рядом с собственным

изображением. — Ты правда думаешь, что это — один из этих, на

рисунке?..

— Да! Я уверен! — оживился Кравой, склоняясь над свитком. — Вот

смотри: судя по размеру и узору, это ННатайар, «камень рассвета»! —

видишь: он вот тут, впереди, первый по счету… В нем собрана сила солнца

в миг, когда оно появляется из-за горизонта; это очень сильный камень —

сильнее его только НТинсайар, «камень полудня»… — продолжал он,

увлекаясь все больше, — «Камень заката», конечно, тоже очень силен, но

он совсем другой…

Гердерик осторожно кашлянул, прерывая этот поток мысли. Кравой умолк

и почти умоляюще уставился на него.

— Ну да, я не сомневаюсь… — проговорил ирилай со сдержанной

осторожностью — в его лице застыло странно-напряженное выражение, а

когда голубой взгляд падал на зубец, в его глубине что-то словно

недовольно темнело. — Но я не сильно смыслю в силах закатов… Почему

бы тебе не рассказать все своим из Дома Солнца? Как-никак, ведь речь

идет об их реликвии — может, они что и скажут по этому поводу…

Кравой взволновано поднялся со стула и прошелся по кухне.

— Я заранее знаю, что они скажут! Они сразу ухватятся за эту идею

мертвой хваткой: венец Кайлала ведь для краантль — как конфета для

ребенка, а я не хочу заранее обнадеживать их. Что, если все это окажется

ложной тревогой?! Что, если я неправильно понял этот знак? Не хочу

впутывать в это краантль, пока сам во всем не разберусь.

— Ну а друг твой, Иштан? Он ведь вроде парень толковый, хоть и молодой.

В храме Луны обучался все-таки…

Жрец солнца невольно улыбнулся.

— У Иштана сейчас другие заботы. В таком возрасте трудно заставить себя

думать о чем-то, кроме девушек и песен. Конечно, он старается мне

помогать, но я вижу, что мысли его часто витают где-то — похоже, в

последнее время кейна подкралась к нему особенно близко…

— Втрескался что ли?!

— Что-то вроде того, насколько я успел понять.

— Вот это молодец! — с одобрением воскликнул ирилай, с грохотом

опуская ножки стула на пол. — Вот это я понимаю! Не то, что некоторые…

— Так! — недовольно прервал Кравой. — Давай-ка лучше вернемся к

короне… Так как думаешь, есть ли во всем этом смысл?

— Смысл есть во всем, вот только мы иногда перекручиваем его так, как

нам удобно, — снова помрачнел Гердерик. — Главное, не обманывать себя:

такие вещи, как эта, бесплатно не даются! Будь осторожен — как бы

худого не накликать…

— Да что ты такое говоришь?! — взвился Кравой. — Корона принесет

краантль счастье и силу!

— Корона-то да, а вот сами они… У них ведь когда-то были и счастье и

сила, и как они распорядились ими?

Кравой опустил голову.

— То-то! Неуемные вы уж больно — огня в вас сильно много! Сначала

делаете, потом думаете.

— Ну, так что же ты предлагаешь?! Сделать вид, что ничего не было, что

никакого зубца я не видел?! Так что ли? — заговорил Кравой, все больше

возбуждаясь; не в силах усидеть на месте, он размашистым шагом заходил

по кухне. — Но ведь это знак: корона явилась — мне! Ты ведь знаешь

песню: «Рука коснется янтаря, и золото явит свой блеск глазам, что

смотрят, не таясь, в огонь, струящийся с небес»!

— Да-да-да… «И солнца луч порвет туман, играя в золоте шпиля, и сам

Кайлал чего-то там воздест заздравного вина», — нараспев протянул

ирилай, передразнивая. — У меня хорошая память.

— Ты не смейся! — обиделся Кравой, весь дрожа от волнения. — Эта

песня… это ведь обо мне! Я только сейчас это понял! Это знак, и мой долг,

как старшего жреца — вернуть корону солнечному народу!

Выпалив это, он вопросительно уставился на ирилай, но тот не спешил с

ответом.

— Слушай, а напомни — я что-то запамятовал — за что там ваш бог

отобрал у вас корону?.. — проговорил он наконец, с притворной

задумчивостью потирая ладонью затылок.

Жрец солнца покраснел и снова опустил взгляд — противоречивые чувства

клокотали в нем, точно вода в закрытом котле. Несколько секунд оба

молчали.

— Я знаю, что ты думаешь… — произнес, наконец, Кравой уже другим,

присмиревшим тоном. — Думаешь, я ради собственной славы хочу добыть

янтарную корону — чтобы остаться в памяти краантль, да?

— Да, именно так я и думаю, — с обезоруживающей прямотой заявил

ирилай, поднимаясь со стула и с грохотом отодвигая его. — Ты только

послушай себя! Ты говоришь так, словно уже вернул корону и осчастливил

свой народ! Дело, конечно, твое, но я бы на твоем месте, прежде чем что-

то вытворить с этой штукой, десять раз подумал, кому это принесет пользу.

Он на секунду умолк, точно размышляя, стоит ли говорить то, что он

собирается сказать.

— Ты знаешь, говорят, рыси могут чуять опасность, даже когда она еще

далеко — так вот, говорят также, что ирилай так долго жили бок о бок с

хэурами, что тоже научились этому…

— И что? — подозрительно спросил Кравой.

— И то, что что-то подсказывает мне, что мы все еще долго будем

вспоминать тот день, когда к тебе попал этот зубец! И вспоминать не

самым радостным образом. Хотя это лишь мои предчувствия, не более.

Он медленно прошелся, затем оперся руками о стол сильными руками и

задумчиво сказал:

— Уж больно много вреда принесла вам эта корона… Как бы тебе не

повторить судьбу тех двух красавцев!

— Но ведь легенда говорит о том, что наступит день, когда корона снова

явится краантль… — сделал слабую попытку возразить Кравой, однако

было видно, что он и сам уже с трудом верит в собственные доводы. —

Стало быть, боги простят солнечный народ за давние проступки и

пожелают вернуть им источник силы. Так?..

Ирилай кивнул. Кравой снова нервно заходил из угла в угол, Гердерик

одними глазами следил за ним. Кравой резко остановился:

— И вот корона необъяснимым образом появляется в окрестностях Рас-

Сильвана!

— Кусок короны, — уточнил ирилай. — Кусок, понимаешь?! Всего лишь

отломанный кусок металла!!! Пусть он даже будет наделен хоть трижды

рассветной силой, этого недостаточно, чтобы сказать, что сама корона

вернулась, и что ваш бог прямо сейчас же начнет пить за твое здоровье!

Тебе ХОЧЕТСЯ в это верить, и ты веришь, но посмотри на вещи реально!

Что, если ты просто обманываешь себя, принимая желаемое за

действительное?

По мере того, как он говорил, жрец солнца опускал голову все ниже и

ниже, как если бы каждое слово давило на него, пригибая к земле.

— И потом, — продолжал Гердерик, вдруг нахмурившись, — «Рука коснется

янтаря…» — а здесь я не вижу никакого янтаря… Снова не сходится.

Кравой затравленным взглядом поглядел на зубец.

— Да, камня нет, — уныло признал он. — Может, его кто-то вытащил… или

сам выпал. Больше всего я опасаюсь, чтобы он не был в руках у магонов —

что, если тот, у кого мы нашли зубец, нес его своему хозяину для полного

комплекта? Но, возможно…

— А что, камень важен? — перебил Гердерик.

— Золото и янтарь в короне — часть единого целого, — уже без энтузиазма

пояснил Кравой, чей пыл успел съежиться под суровым взглядом ирилай,

— они воплощают соединение света солнца с его теплом: золото — это

сияние, а внутри янтаря заключен солнечный жар; они очень сильны и по

отдельности, но, соединившись, обладают просто огромной силой.

— Пока не обладают, — беспощадно уточнил ирилай.

— Но, может, если мы отыщем камень, и зубец обретет полную силу —

может, тогда станет ясно, где сама корона? — предположил Кравой в

последней попытке отстоять свою мечту.

Но ирилай лишь упрямо покачал растрепанной головой.

— Отыскать камень, отыскать корону… Уж больно много всего искать надо,

и все неясно где. КАК ты собираешься найти этот камешек? — Позовешь

его? И вообще, почему этот кусок отломан? Кто его отломал? Зачем?..

Может, они уже всю корону разнесли на подарки, и ее уже вообще нет?

Странно все это, да и ненадежно… Полезши за медом, как бы рой домой не

привести — понимаешь, о чем я говорю?

Кравой уже ничего не отвечал. Гердерик вдруг склонил голову набок и

издалека покосился на свиток.

— Да, кстати, а что тут написано? Не разберу…

Жрец солнца подошел к свитку и снова склонился над ним. Надпись, о

которой говорил ирилай, была такой скромной и мелкой, что не

удивительно, что Гердерик лишь сейчас обратил на нее внимание; она

тянулась тонкой ленточкой под основанием нарисованной короны.

— Это на языке краантль. Слова из песни: « Из крови прорастет цветок, и

жизнь со смертью сменятся местами, покой и свет вернутся на восток, и

смерть последняя настанет…» Вот все, что тут написано.

Гердерик выразительно покачал головой.

— Впечатляет… Главное, все понятно! — И красиво — это ж, как я

понимаю, главное в Рас-Сильване?

У солнечного эльфа больше не было сил бороться, тем более что смысл

этих слов был темен и для него самого… Некоторое время оба эльфа стояли

молча; изображение короны лежало между ними, словно третий

безмолвный участник беседы.

— А там вино еще осталось? — спросил вдруг Гердерик.

Жрец солнца, не поднимая головы, взял кувшин, наполнил стакан и сел

рядом. Ему было грустно и темно, как если бы его вдруг обманули или

вдруг резко испортилась погода…

— Славное у вас вино, — удовлетворено отметил ирилай, делая большой

глоток. — А вот в Инкре виноград не растет — только яблоки, и те мелкие.

Правда, Эйзили из них сидр делает — отменный! Ну да все равно с

настоящим вином ничего не сравнится.

— Это ты еще не пробовал, какое вино делали в Рас-Кайлале, —

проговорил Кравой, чуть оживившись после недавнего словесного фиаско.

— Если бы ты видел, какие там виноградники! Все залитые солнцем,

каждая ягода — прозрачный мед! Лагд когда-то давно угощал меня вином

из Рас-Кайлала — много лет назад Иорлай прислал ему несколько бочек. Я

до сих пор помню этот дивный вкус…

— Иорлай-Иорлай… — пробормотал Гердерик, припоминая, — это тот

краантль, что служил в храме до тебя?

— Ну да, он самый, — подтвердил Кравой: Иорлай был его учителем и

старшим в солнечном круге до него; незадолго до Великой битвы он

удивил весь Рас-Сильван, внезапно отказавшись от высокого поста и

покинув город.

— И который потом вдруг ни с того ни с сего ушел и как в воду канул? —

уточнил Гердерик.

— Он.

— И что, с тех пор о нем ничего не слышно? Жив он вообще или нет?..

— Никто не знает — он не давал о себе знать с тех пор, как выехал за

ворота Рас-Сильвана.

— Наверное, пошел искать солнечную корону… — с нарочито задумчивым

вздохом предположил ирилай.

Кравой едва сдержался, чтобы не ответить грубостью, хотя в глубине души

вынужден был признать, что озерный эльф прав в своем скептицизме.

— Давай больше не будем говорить обо всем этом, — предложил он,

поднимая стакан и заставив себя улыбнуться.

— Отличная идея! Может, выпьем за нее? Пока я не уехал.

— Может, останешься до завтра? Ты ж только прискакал — отдохнул бы

хоть день, — с сожалением в голосе предложил Кравой, но Гердерик лишь

покачал головой.

— Нет, надо ехать. Сорванца-то своего я на Эйзили оставил — не знаю, как

она с ним одна хотя бы день справится! А ведь еще и маленькой уход

нужен… В общем, давай еще немного посидим, и поеду я.

— Ну, давай посидим… Давай стакан.

Он налил солнечному эльфу, они выпили. На Кравоя нашло чувствительное

настроение.

— А помнишь, как мы на твоей свадьбе гуляли? — спросил он.

— Да… — мечтательно протянул Гердерик, вспоминая. — Хорошая была

тогда гулянка!

— Это точно! — воскликнул краантль, улыбнувшись. — Я столько в жизни

не пил!

— Столько, что наши девки тебя уже было поделили между собой, — со

смехом заметил ирилай. — Еле спасли тебя!

— Да ну! — возмущенно воскликнул Кравой. — Неправда все это! — Я,

конечно, выпил тогда…

Гердерик перебил:

— Другому рассказывай! — Я сам видел, как они сидели у тебя на коленях

— две разом.

Жрец солнца густо покраснел и уклончиво покачал головой.

— Ну, может быть… — пробормотал он. — Я мало что запомнил. Разве что,

как были танцы, а потом ты с кем-то подрался, а мы вас разнимали. А

потом вы подожгли соседский амбар…

— Он сам загорелся! — обиженно воскликнул Гердерик.

— Ну да, конечно, — съязвил краантль. — Так сам и загорелся. Да если бы

не я, огонь бы сожрал все в радиусе лиронга вокруг!

Гердерик усмехнулся.

— Хорошо, что среди нас оказался жрец солнца… Выпьем за удачу!..

Подкрепляемые вином, посиделки затянулись едва ли не до полуночи.

Несмотря на всю дружелюбность ирилай, какая-то едва заметная печаль не

покидала Кравоя — радужные мечты его примялись и потускнели; то, что

еще утром казалось таким радостным, теперь было сложным и

неоднозначным. И все же он был рад приезду друга: Гердерик был едва ли

не единственным во всем Риане, в чьей компании он не испытывал

привычного гнета ответственности, да и сама прямота озерного эльфа, как

бы там ни было, располагала к легкости и задушевности беседы. О короне

они больше не заговаривали…

Остаток вечера они говорили, вспоминали Великую битву, шутили, не

замечая времени, так что Кравой даже удивился, когда Гердерик, наконец,

решительно поднялся с кресла, заметив, что час уже поздний, и пора

ехать.

— Долго же мы с тобой сидели! — улыбнулся Кравой, кладя руку ему на

плечо. — Что ж, если решил ехать — в добрый путь! Передай мой самый

горячий привет Эйзили, а если не ревнуешь, то даже поцелуй ее от меня.

— Разве что в руку! — нахмурился ирилай.

Жрец солнца удивленно поднял брови, но тут же снова заулыбался: у

эллари и краантль целовать руку могут лишь самые близкие, так как

именно через руки проходит энергия для магических действий. Ирилай же

вряд ли придерживались этого правила…

— Ну да, я и забыл — у вас это можно, - с улыбкой пояснил Кравой.

— В Инкре не придают значения таким мелочам — даже те, у кого есть дар, спокойно пожимают руки: тот, кто задумал причинить вред ирилай,

быстрее умрет от его руки, чем успеет пустить через нее свои чары.

— Ну, самонадеянности озерным воинам не занимать, как я погляжу!

— Уверен в себе тот, кто уверен в своих друзьях, — ответил Гердерик с

неожиданной серьезностью.

Кравой молча склонил голову.

— А вино у вас все-таки отменное… — заметил на прощание озерный эльф.

Он протянул руку, они обменялись рукопожатием. Проворно собрав вещи и

надев мохнатую шапку и плащ, Гердерик двинулся к выходу;

остановившись в дверях, в последний раз помахал солнечному эльфу

рукой. Кравой помахал в ответ. В следующее мгновение плечистая фигура

озерного эльфа исчезла в темноте, как будто его и не было вовсе. Жрец

солнца некоторое время еще посидел на кухне, затем встал из-за стола,

спрятал обратно свиток и медленно побрел наверх.

***

В коридорах было темно и пусто — краантль уже спали, а эллари ушли в

храм. Тусклый ночной свет струился сквозь резные рамы, рисуя на полу и

стенах узоры из теней; за окнами тихо шелестел, точно лаская камень

стен, ночной ветер.

Старший жрец солнца шел по пустынному коридору; в душе у него царила

путаница, выпитое вино смешивало мысли, противоречивые чувства

клубились в груди, распирая ее и наводя тоску. Может, Гердерик прав?..

Может, он и впрямь устремил силы своей жизни не в то русло? Придумал

сам себе цель и вцепился в нее, как волк в добычу, лишь оттого, что

нужно иметь какую-то цель… От этой мысли Кравою стало грустно и почти

жалко себя. Цель, цель… К чему обманывать себя: какая у него есть цель?

Он так молод, так полон сил, но жизнь его — разве она не бессмысленна?

Пораженный этим выводом, он резко остановился у раскрытого окна, судорожно глотая ночной воздух. Может, в словах ирилай и заключена

высшая мудрость — жить, любить свою кейнару, своих детей и защищать

все, что ты любишь, от зла, которое может ему навредить?.. Любить эту

жизнь, эту ночь, а все эти поиски янтарного венца — лишь бред и

неудовлетворенное честолюбие!.. Опершись руками на подоконник,

Кравой порывисто высунулся наружу.

На улице было как-то по-особенному неподвижно и тихо, небо застилали

мягкие облака; ночь была темная и безлунная, приглушенные шорохи

мягко витали в ней. Что-то необычное было в этой ночи, но что —

солнечный эльф понять не мог… Душистый ветерок внезапно дохнул в

лицо Кравою; зажмурившись, он вдохнул полной грудью. Что за ночь!..

Удивительная, необыкновенная ночь! С такими мягкими, бархатными

тенями. Ночь, созданная для любви! Для поцелуев и тихого шепота…

Голова Кравоя кружилась от вина. Откуда-то из темноты вдруг донесся

звук далекой песни — в Круге песен настало время музыки и красоты.

Сердце дернулось в груди краантль, словно отозвавшись на этот тихий зов.

Как же давно он не слушал песен! — живых голосов, поющих о любви.

Что-то вдруг заболело в груди — так тонко и тихо: он вдруг почувствовал,

как сильно ему хочется любить… То, что он так долго пытался задушить в

своем сердце, выплывало, выманенное далеким голосом — ему хотелось

кричать, что он хочет любви, жаждет ее! Жаждет страстно, всем своим

существом, всей нерастраченной молодостью, всем своим непролившимся

жаром!

Минуты проходили, а он все стоял у распахнутого окна, вдыхая в легкие

теплую ночь и слушая доносившееся пение. И чем дольше он внимал

далекому голосу, тем сильнее волновалось сердце — от пения, от выпитого

вина, от теплоты ночи… Чувства, смутно витавшие в его душе, обрели,

наконец, форму: любовь! — огромная, всеобъемлющая, не обращенная ни

на кого в отдельности, но проливающаяся в мир, касаясь каждого

существа, каждой вещи в нем! И это внезапно нахлынувшее ощущение

любви трепетало так сладко и ласково, что хотелось плакать от полноты

чувств!

В смятении и растерянности Кравой отступил от окна — где?! Где искать

ему любви?! Где искать то, что давно умерло? Ночной ветер тихо

прошелестел в ответ, коснувшись лица, но ответа не принес. Желание

нежности снова нахлынуло на Кравоя, став невыносимым — он чувствовал,

что ему просто необходимо излить на кого-то свою любовь, влить в чью-то

жизнь, облегчив сердце лаской, как набухшее грозой небо исходит

дождем. Образ дочери всплыл перед глазами Кравоя — что-то словно

кольнуло в самое сердце! Его Аламнэй! Можно ли любить сильнее, чем он

любит ее?! Можно ли беречь больше, чем он бережет свою девочку?

Внезапное желание увидеть ее — сейчас же, немедленно — охватило

краантль; он легко развернулся на каблуках и, несмотря на поздний час,

быстро зашагал к комнате дочери.

***

Перед дверью он остановился. Сердце тихо и широко вздымалось и

опускалось в груди. Аламнэй… Уж она-то никогда не покинет его — он не

позволит этого! Он осторожно толкнул резную дверь, украшенную птицами

и цветами, и тихо вошел в детскую.

Как и следовало ожидать в такой час, эльфина спала крепким сном,

подложив ладошку под смуглую щеку. Но она была в комнате не одна —

сидя на табурете и склонив голову на круглый столик подле ее кроватки,

тихо дремала девушка. В первый момент Кравой удивленно поднял брови,

но удивление тут же сменилось недовольством: он узнал Соик…

Его глаза неодобрительно охватили взглядом фигуру спящей эльфы: после

истории с рождением из дерева он испытывал настороженность перед

логимэ. Однако в следующий же миг недовольство в его лице рассеялось:

столько молодой, гибкой грации и покоя было в позе лесной эльфы, что он

невольно залюбовался ею… Кроме того, теплая ночь словно размягчила

его, и все вокруг казалось необыкновенным, исполненным неведомой

доселе значимости, как если бы эта самая ночь наложила таинственный

отпечаток на все предметы, или же обострила его собственные ощущения,

позволив увидеть то, к чему он был слеп до сих пор. Возможно, поэтому

при взгляде на спящую логимэ Кравою пришло в голову, что ни у эллари,

ни у краантль не бывает таких нежных округлых плеч и таких молочно-

белых, словно из фарфора, шей…

Следующей его мыслью было тихо уйти, чтобы не разбудить логимэ, — он

уже сделал шаг к двери, но что-то заставило его остаться. Стараясь не

шуметь, он на цыпочках подошел к девушке, с любопытством и

осторожностью заглянул в спящее лицо, и на его собственном лице

отразилось удивление: лишь сейчас он заметил, насколько она прелестна!

Впервые за все это время он смог хорошенько рассмотреть нежный овал

лица, белые веки с голубыми прожилками, опушенные густыми ресницами,

тонкие острые ушки, необыкновенную кожу — такую белую и гладко-

упругую… Ее необычная красота поразила Кравоя, но главное, в ней было

столько жизни, столько свежести и нежности — столько того, ощущения

чего так не хватало ему, погруженному в свою печаль! Эта жизнь была во

всем — в нежной форме круглого подбородка, в матово-белых щеках, в

тонких темных волосах, резко оттеняющих белизну кожи. Она сама была

жизнь! Удивительно, — подумалось солнечному эльфу, — как он мог

столько времени не обращать внимания на это прекрасное, необычное,

тонкое создание! И как странно, что в эту необыкновенную ночь он нашел

здесь именно ее…

Затаив дыхание, он осторожно присел рядом со спящей эльфой —

склоненная на руки голова теперь была вровень с его лицом. Он

чувствовал, как от ее волос пахнет хвоей и свежей листвой; взгляд

невольно остановился на ее губах — его привлекли удивительные форма и

цвет. Точно цветок, — подумалось ему, — еще нераскрывшийся, нежный

цветок… Не в силах оторваться, Кравой смотрел на эти губы, чувствуя, как

что-то странное происходит с ним самим, — смотрел, пока с удивлением не

ощутил, как в нем вдруг проснулось любовное влечение. Так неожиданно,

к почти незнакомой эльфе! Сколько раз он видел ее — четыре? Пять?! А

сколько раз она его видела? Они даже в лицо друг другу толком ни разу не

взглянули! Но тому чувству, что разгоралось в нем, это, похоже, было все

равно — оно пылало все ярче и ярче, и впервые за столько лет было не

горьким, а истомно-сладким, опьяняющим… Так странно — как будто не

было в его прошлом никаких страданий, как будто любовь была все еще

возможна для него! И это ощущение было прекрасно. Прекрасно и сильно…

Желание любви, еще недавно неосознанно клубившееся в Кравое, словно

сгустилось и всей свой мощью вдруг устремилось к спящей перед ним

девушке, вспыхнув в одно мгновение жгучим, разрывающим тело огнем.

Одну единственную женщину в жизни он желал так же сильно, и вдруг это

желание вернулось — вернулось, в один миг напомнив о том, как он еще

молод, как неукротима в нем естественная жажда страстей, жажда ласк и

поцелуев, жарких любовных стонов в тишине ночи! Ему вдруг страстно

захотелось обнять эту девушку с такими красивыми губами, сделать ее

своей навсегда!

Лесная эльфа глубоко вздохнула во сне, заставив Кравоя вздрогнуть. Что-

то словно оборвалось у него в груди — ему показалось, он уже видел это

нежное девичье лицо много лет назад. Ночь с Моав на заре их юности —

как он мог упустить ее тогда! Сердце Кравоя сжалось при воспоминании о

том, как позже она выскользнула из его рук, похищенная другим — нет, он

больше не даст отобрать у него счастье! Ледяной панцирь, сковывавший

чувства солнечного эльфа, треснул в одно мгновение; не в силах

противиться охватившему желанию, он осторожно подсунул руки под тело

Соик и взял ее на руки.

Разбуженная, логимэ глянула в лицо Кравою: увидев его, она в испуге

широко раскрыла веки, и, вздрогнув всем телом, тут же сделала невольное

движение, чтобы освободиться; Кравой таким же безотчетным движением

сжал руки, удерживая ее — лесная эльфа вдруг неожиданно вся поникла,

точно скошенный цветок, слабо прижалась к его плечу и затихла, не

сказав ни слова.

***

Молча и быстро Кравой пронес ее по темному коридору замка, уложил на

постель в своей комнате и снял с нее одежду. Сердце бешено колотилось в

груди, взволнованное близостью женского тела, в голове все кружилось…

Лесная эльфа не помогала ему, но и не противилась — лишь смотрела в

прямо глаза своими странными глазами, в глубине которых словно

переливалось что-то, смотрела молча и так пристально, что Кравою

становилось не по себе.

Осторожным и в то же время настойчивым движением он отвел руки

логимэ, прижатые к груди; на какую-то долю мгновения он почувствовал

едва заметное сопротивление, но оно тут же ослабло, точно подавленное

его желанием. Тогда он лег рядом, прижался к ней и обнял; ее тело тут же

напряглось, точно собираясь отодвинуться, но в следующее же мгновение

снова покорно обмякло в его объятьях.

Молочная белизна кожи Соик тускло светилась в темноте. Нагнувшись,

Кравой прильнул поцелуем к ее шее. Лесная эльфа вздрогнула от

прикосновения, Кравой услышал, как она резко вздохнула. Он с тревогой

отстранился и взглянул в ее лицо.

— Ты можешь уйти, если хочешь… — тихо сказал он — это были первые

слова, сказанные между ними.

Логимэ ничего не ответила, посмотрела ему в глаза каким-то странным,

долгим взглядом, затем, вдруг потянувшись, молча обвила руками его шею.

Сердце Кравоя радостно забилось — она не уйдет!.. В следующий же миг

теплое, мягкое тело податливо прижалось к нему, нежная рука несмело

легла на плечо — от этой робкой ласки солнечный эльф вздрогнул, словно

проснувшись от тяжелого сна. Он и впрямь просыпался, медленно

вспоминая давно забытый язык любви, и глаза его вновь наливались

медовым блеском.

Пьяный от счастья, Кравой принялся осторожно покрывать лесную эльфу

поцелуями — от самых щиколоток гладких, точно мрамор, ног, до бедер, и

ее тело было так податливо в его горячих руках… Он прижался лицом к

белому, узкому животу — какая у нее мягкая, нежная кожа — и запах! —

внутри Кравоя все затрепетало, — аромат женщины — как долго он

запрещал его для себя!.. Он снова принялся жадно ласкать логимэ, и над

всеми его ласками витала мысль о ее губах — таких розовых, плотно

сомкнутых, точно тугой бутон; ему невыносимо хотелосьприльнуть к ним,

раздвинуть поцелуем — и в то же время что-то словно удерживало его от

этого: каждый раз, приближаясь к лицу эльфы, он отступал, точно

оставляя этот поцелуй на потом, как самое желанное, самое сладкое из

всех лакомств. И мысль об этом лакомстве, будто парящая над их

сплетенными телами, обостряла чувства Кравоя, заставляя внутренне

содрогаться при одной мысли о поцелуе с лесной эльфой…

Нежная игра продолжалась; Соик перестала быть безучастной — словно

разбуженная прикосновениями краантль, с каждой минутой она все более

страстно отзывалась на них, однако что-то странное чудилось Кравою в

этих ответных ласках: она так явно вздрагивала от каждого поцелуя,

каждого касания, будто он не целовал, а кусал ее, а ее тело то приникало

к нему, то отстранялось, точно обуреваемое некой внешней силой. Это

удивляло Кравоя: как же сильно она трепещет от каждого прикосновения!

— Быть может, он причиняет ей боль, сам того не замечая?! — Но нет, его

руки и губы касаются ее кожи легко и ласково… Может, он неприятен ей?..

— Однако ее тело так страстно отвечало ему, а дыхание прерывалось —

уже это-то он чувствовал точно!

Сбитый с толку, Кравой прервался и посмотрел в лицо лесной эльфе — их

взгляды встретились: теперь он увидел, что ее глаза — зеленые и

прозрачные, с темной глубиной, как у речной воды. Но удивительнее всего

было выражение их взгляда — оно так поразило Кравоя, что он на

мгновение замер: широко раскрыв глаза, лесная эльфа смотрела прямо в

упор на него, одновременно любя и как будто умоляя о чем-то! Но о чем

она просила?! — Чтобы он не отнимал ее сердца? Но почему тогда она так

покорна? Почему отзывается на его ласки? Кравой не мог понять ее,

однако его собственное желание было слишком сильно, чтобы размышлять

— немая просьба логимэ неожиданно еще сильнее распалила его… Не в

состоянии больше сдерживаться, одним движением он обхватил ладонями

голову Соик. Он услышал, как лесная эльфа быстро вздохнула, ее плотно

сомкнутые губы раскрылись с этим вздохом, точно цветок… Так, весь

пылая от страсти, в тишине залитой темнотой комнаты старший жрец

солнца, наконец, узнал всю сладость и благоухающее тепло розовых губ

лесной эльфы, узнал их податливую мягкость, пьянящую, словно

колдовской дурман.

Страсть захлестнула его с головой, точно огромная волна: он уже не

помнил ни себя, ни того, что было вокруг, желание овладеть лесной

эльфой стало невыносимым; он прижал ее к постели, чтобы проникнуть в

ее тело, как вдруг она дернулась и, отстранившись, с неожиданной силой

уперлась ему одной рукой в грудь, другой — в бедро.

Точно окаченный холодной водой, Кравой остановился; его глаза в

недоумении забегали по лицу логимэ.

— Что?.. Что такое? — хрипло спросил он, растерянный и ошалелый от

страсти.

Но Соик не отвечала; с быстротой, особенно неожиданной после недавней

покорной истомы, она выскользнула из постели и, найдя платье, стала

одеваться. Ее движения были резкими и порывистыми, как если бы она

торопилась куда-то. Сердце Кравоя сжала боль — неужели он ошибся,

приняв минутную слабость за согласие?! Как будто поняв его страдание,

Соик, уже одетая, вдруг быстро подошла совсем близко и порывисто

положила обе ладони ему на грудь.

— Идем, — прошептала она тихо и странно, словно выдохнув это слово.

— Куда?!

— Идем…

Она подняла лицо к солнечному эльфу, он заглянул ей в глаза, и опять их

взгляд поразил его! Они были полны такой неожиданной, такой

душераздирающей мольбы, как если бы ей оставалось мгновение до

смерти, — и в то же время в них было выражение такой пронзительной

нежности… Ничего не понимая, Кравой порывисто обхватил руками лицо

логимэ.

— Я… — растеряно и торопливо заговорил он. — Прости меня!.. Если ты не

хочешь…

Но Соик, похоже, не слушала его: ничего не говоря, она высвободилась

вдруг из его рук и, к полному удивлению Кравоя, быстро заходила по

комнате, собирая его одежду. Собрав все, вернулась и так же молча

протянула вещи солнечному эльфу.

Удивленный, Кравой молча стал одеваться — он был слишком взволнован и

возбужден, чтобы протестовать или задавать вопросы, к тому же

невероятный взгляд лесной эльфы оказывал на него какое-то почти

колдовское действие, так что он готов был делать все, что бы она ни

сказала.

— Плащ… у тебя есть плащ? — торопливо спросила Соик.

Кравой послушно достал из шкафа плащ, накинул его, затем достал второй

и набросил на плечи Соик. Ничего не объясняя, лесная эльфа взяла его

руку и увлекла за собой к двери.

Уже на лестнице Кравой замедлил шаг, притягивая ее к себе.

— Куда мы идем?

Лесная эльфа тут же остановилась со странной покорностью.

— Логимэ поклоняются природе и верят, что все самое важное в жизни

должно происходить среди нее, под открытым небом, — тихо и торопливо

заговорила она, не глядя на него. — Пойдем… прошу тебя! Это очень

важно для меня…

— Но тебе там может быть холодно! — попытался возразить Кравой.

Соик посмотрела на него растеряно, будто не понимая, что он говорит;

между темными, словно нарисованными на белой коже бровями пролегла

странная, недоумевающая морщинка.

— Но ведь я буду там с тобой… — выговорила она, наконец, глядя ему

прямо в глаза.

Под покровом ночи они вышли из замка — Соик впереди, солнечный эльф

за ней — и быстро пошли по улицам к выходу из города. Осенняя ночь

была темной и мягкой, как будто ее соткали из теплой шерсти; коричнево-

серые облака висели низко и казались рыхлыми, редкие внезапные

порывы ветра проносились по кронам деревьев, постоянно меняя

направление, в перерывах между ними зависала глухая, бархатистая

тишина. Кравой не мог понять, холодно или тепло на улице.

Быстро они дошли до опушки леса. Не оборачиваясь и не разговаривая с

Кравоем, Соик настойчиво уводила его все глубже в лес; ее светлое

платье, вспыхивающее в такт шагов из-под не по росту длинного плаща,

тускло светилось в темноте.

Некоторое время они шли через лес. Вокруг было темно, опавшие ветки

сухо хрустели под ногами, их хруст тут же замирал, точно утонув в

окружающей тишине. Пальцы логимэ крепко сжимали руку Кравоя — он

ясно чувствовал ее волнение. В какое-то мгновение он вдруг понял, что

она и сама не знает, куда надо идти, и оттого так торопится. Волна

нежности поднялась в нем, он резко остановился, Соик дернулась в его

руке, тоже остановилась и вопросительно обернулась. Поняв намерение

краантль, она смущенно опустила голову… Кравой решительно сжал

маленькую ладошку, быстро подвел логимэ к толстому дереву, и, взяв

двумя руками за плечи, прислонил к шершавой коре. Соик подняла голову

и взглянула ему прямо в лицо — так мягко и доверчиво, что у Кравоя аж

сердце зашлось. Неужели это все происходит с ним?!..

Охваченный страстью, он быстро подобрал подол платья Соик и прижался

к ее бедрам. По телу лесной эльфы пробежала дрожь, но она тут же

покорно обняла его за шею и, легко оторвавшись от земли, обвила стан

ногами… Кравой еще крепче прижал ее к себе, она снова вся задрожала, словно он обжег ее, но не отстранилась.

Все время, до самого конца, она не стонала, ничего не говорила — лишь

закрывала глаза и дышала часто-часто, покорно обнимая шею краантль, и

все ниже склоняла голову ему на плечо, словно все больше и больше

ослабевая по мере того, как расходилось его неистовство…

Домой они шли медленно и молча, держась за руки. Погода изменилась,

мохнатые тучи опустились еще ниже — казалось, их можно достать рукой;

ветер определился и теперь настойчиво дул с севера, наращивая силу и

трепля коричневые брюха облаков. Городская стена темнела впереди

однотонной глухой массой, одинокие деревья на подходах к городу стояли,

ярко выделяясь бархатной темнотой на фоне ночи и будто замирая после

каждого порыва ветра. Во всем — в небе, в ветре, в притаившейся земле —

было какое-то напряжение, словно в ожидании чего-то. «Погода

меняется», — подумал Кравой, взглядывая на небо.

Не сговариваясь и не разнимая рук, они вернулись в его комнату. Соик, не

спеша, разделась и легла в постель, жрец солнца вытянулся рядом с ней.

Ее тело под одеялом было прохладным, руки и ноги — и вовсе холодными.

— Ты совсем замерзла… — с новой нежностью в голосе прошептал Кравой,

прижимаясь к ней, чтобы согреть.

Лесная эльфа подняла к нему лицо и посмотрела своим удивительным

взглядом — недавнее волнение в нем улеглось, он потемнел и стал

спокойным и тайным, точно лесной сумрак. И снова Кравой почувствовал, как все внутри него переворачивается от этого взгляда.

— У тебя хорошая комната, — произнесла она очень тихо, очень мягко и

очень внятно. — Мне нравится здесь.

Кравой поцеловал ее чистый белый лоб — осторожно, точно святыню.

— Ты проведешь здесь еще много ночей, — так же тихо ответил он. — Я

обещаю, они будут счастливыми…

Глава 6

Кравой проснулся от какого-то необычного нежного чувства, наполнявшего

все его существо. Не открывая глаз, он некоторое время лежал

неподвижно. Еще не совсем проснувшись, он толком не мог понять, чем

обусловлено это ощущение, однако оно было настолько явным, что не

хотелось даже шевелиться, дабы не спугнуть его.

Наконец, он открыл глаза: на удивление яркий белый свет лился в комнату

сквозь большие окна, точно утверждая то легкое, восторженное

настроение, что царило в душе Кравоя. Он пошевелился — чудное

ощущение не проходило. Он повернул голову, и сердце в груди вдруг

стало горячим, как будто его разогрели в кузнечном горниле: рядом с ним,

лежа на спине и слегка запрокинув голову назад, спала Соик… Мягкие

каштановые волосы ореолом рассыпались по подушке и казались особенно

темными на фоне белизны простыней и нежного тона кожи; белая, точно

из фарфора, рука лежала совсем близко от лица краантль.

Словно все еще не веря в случившееся, он осторожно поднялся на локте,

склонился над этой мягкой ладонью с чуть загнутыми вверх пальчиками.

Замершее было сердце теперь разгонялось с каждой секундой, ударяя

пульсом в виски. Не смея дохнуть, Кравой рассматривал спящее лицо,

снова и снова пробегал взглядом по сгибу белой руки, и она казалась

такой невероятно красивой и длинной, точно чаячье крыло.

Растерянный, счастливый, старший жрец солнца смотрел и не мог

поверить, что перед ним — новая любовь; не мог поверить, что великая

Эллар подарила ему еще один шанс на счастье! С колотящимся сердцем он

наклонился и тихо, стараясь не разбудить спящую эльфу, поцеловал

раскрытую ладонь. Тонкие пальчики чуть заметно шевельнулись. Кравой

лег обратно и тут оказался перед дилеммой: что лучше — подождать

пробуждения логимэ или же дать ей возможность проснуться в его

отсутствие? Больше всего на свете ему хотелось затаиться здесь и,

дождавшись, когда она откроет глаза, тут же заверить в своей любви, но в

то же время ему пришло в голову, что ведь он еще до вчерашнего вечера

был совершенно чужим для Соик, и она может испытать смятение при виде

него. Нет, лучше, если у нее будет время привести мысли в порядок и

подготовиться к встрече; да, это будет лучше… Решив так, Кравой тихо

встал, оделся, и даже не взглянув в окно, поспешно вышел из комнаты.

Он не запомнил, как прошел по замку и добрался до выхода — он был

словно во сне! Ноги привычно двигались, а душа все еще не могла

расстаться с той, что спала в его комнате. Так, раздвоенный, счастливый,

он толкнул входную дверь и в тот же миг застыл, как вкопанный. Темные

глаза расширились — от изумления и света! Ясного, белого света — он

обрушился на стоящего в дверях краантль, точно яркая волна. Казалось,

сам воздух пропитан им! Прикрыв глаза рукой от этого неожиданного

сияния, Кравой смотрел на двор и не узнавал: мрамор фонтана, каменные

плиты площади, крыши домов — все было покрыто тонким слоем

ослепительно-белого снега! Над ним, отражаясь от его поверхности, мягко

струило свой свет белесое осеннее солнце.

Это было невероятно — еще никогда снег не выпадал так рано! Казалось,

сама природа в честь какого-то важного события вдруг нарушила свой

привычный ход, превратив осень в зиму. Сердце Кравоя вдруг

наполнилось какой-то светлой, по-детски легкой радостью, словно перед

ним и впрямь свершилось чудо, и, засыпая в самом начале осени, он

волшебным образом проснулся посреди зимы. Осторожно, точно боясь, что

белая сказка может вдруг исчезнуть, он ступил за порог. Мягкий упругий

ветер коснулся лица, Кравой блаженно закрыл глаза — неужели это все

происходит в реальности?! И этот неземной свет, и ветер, и молодой снег

— все казалось отмеченным прикосновением какого-то волшебства… Он

вспомнил Соик, лежащую на белой простыни, ее нежную, гладкую руку,

волосы, такие темные на фоне подушки — и ему вдруг показалось, что все

это тоже является частью свершившегося чуда, за одну ночь разом

преобразившего и землю, и небо, и всю его, Кравоя, жизнь! И этот снег —

несомненно, также чудесный и исполненный смыла — был сродни той

любви, что снизошла в эту ночь на старшего жреца солнца, снизошла так

же нежданно и прекрасно, как белые хлопья, упавшие с неба. Чувство

обновления и возрождения наполняло Кравоя, заставляя трепетать от

счастья.

Легко шагая по белому ковру, он пересек двор и направился к храму.

Солнечная корона, Рас-Кайлал — все, что еще вчера вечером казалось

таким важным, тем, ради чего стоило спорить и переживать, вдруг

отдалилось, стало мелким и чуждым, вытесненное вихрем, что бушевал

теперь в нем. Он и сам не мог понять, что сейчас ощущает — столько

чувств одновременно теснились в сердце, что казалось, оно вот-вот

разорвется от этой переполненности!

Ему отчего-то было трудно и почти страшно мечтать о жизни с лесной

эльфой: он пытался представить картину их будущего счастья, однако

никакие ясные образы не приходили в голову — было лишь странное,

пугающее чувство ожидания чего-то неизвестного и прекрасного. С

удивлением Кравой вспоминал, как некогда думал о своей будущности с

Моав — совсем не так, как теперь о жизни с Соик. Как ясно и определенно

все казалось тогда! Он во всех красках видел сосуществование с

маленькой велларой, их отношения, то, как они будут воспитывать детей,

— возможно, все потому, что он чувствовал себя невероятно близким Моав,

знал ее с самого детства, понимал все оттенки характера, знал все, что в

ней есть, и все, что могло быть между ними. Но Соик! Он так мало знал ее,

так мало еще понимал, что любые картины, которые он представлял с ее

участием, выглядели фальшивыми и неправдивыми, и мечтать о ней было

одновременно и радостно и жутко… В таком состоянии он и подошел к

храму.

Храм Солнца в столице Эллар был куда скромнее, нежели тот, что некогда

был в Рас-Кайлале; так же, как и его прототип, он имел форму усеченной

пирамиды, однако ее размеры были куда меньше. Краантль не выбирали

место для храма: когда они беженцами прибыли в Рас-Сильван, золотая

статуя солнечного бога, точь-в-точь схожая с той, что осталась в

исчезнувшем городе, только меньше ростом, загадочным образом за одну

ночь очутилась в парке недалеко от замка. Вокруг нее и был выстроили

новый храм. Высокие ворота святилища были обрамлены с двух сторон

квадратными колоннами, на плоской верхушке каждой из них возвышались

каменные орлы — священные птицы Краана. Именно они сейчас взирали

на молодого краантль, в странном оживлении взбегавшего на крыльцо.

Храмовые жрецы встретили Кравоя удивленными взглядами: во-первых, он

опоздал — впервые за много лет; а во-вторых, его еще никогда не видели

в столь странном расположении духа. Оживленно поприветствовав всех, он

быстро переоделся в вышитую золотом мантию и с жаром принялся за

работу. Правда, продвигалась она не слишком успешно — сначала он чуть

не поджег одежду одного из жрецов, пока зажигал огонь в светильниках,

окружавших статую бога солнца, затем облил другого маслом для

воскурений, и в конце концов крайне удивил собравшихся, взяв свиток с

хвалебными текстами солнцу вверх ногами — благо, за много лет он успел

выучить их на память.

Краантль в алых мантиях только переглядывались да плечами пожимали —

спросить о причине происходящего было бы неучтиво. Кравой и сам

ощущал нелепость ситуации, но, к собственному удивлению, чувствовал,

что ему все равно, что о нем подумают. Ему приходилось прикладывать

массу усилий, чтобы тут же не рассказать всем о своем счастье, но что-то

останавливало — не хотелось разрушать словами ту тайну, что связала его

с зеленоглазой логимэ, не хотелось облекать в форму то, что так сумбурно

и радостно клубилось в его душе. Он честно пытался сосредоточиться на

работе, деловито перекладывал с места на место записки с просьбами к

всесильному богу, оставленными горожанами, но мысли то и дело

возвращались к женщине, оставшейся в его спальне. Что она сейчас

делает?!.. Проснулась ли уже? О чем думает? А вдруг она грустит?! Вдруг

жалеет о том, что произошло?!.. Примерно такие мысли занимали в эти

минуты голову избранного сына солнца, отодвигая на второй план все

иные помыслы. Поняв, что сегодня толку от работы не будет, он наспех,

едва не путаясь в словах, прочитал все необходимые тексты и, даже

толком не попрощавшись с друзьями, со скоростью вихря вылетел из

храма.

Ему хотелось на воздух, к солнцу и свету! Хотелось бросить все, сжать

своей рукой теплую руку Соик и уйти с ней куда-нибудь далеко-далеко! И

чтобы она улыбалась ему и смотрела своими удивительными, ни с чем не

сравнимыми глазами, и чтобы сердце его сладко сжималось под этим

взглядом… Словом, ему хотелось всех тех странных вещей, которых во все

времена хочется влюбленным.

Неожиданная мысль вдруг пришла в голову Кравоя. Развернувшись, он

быстро, почти бегом, направился в дальний угол парка. Вскоре среди

голых деревьев показался круглый купол — это была теплица.

Стрельчатые, похожие на полоски арбуза, стекла были присыпаны тонким,

почти прозрачным слоем снега, отчего все сооружение было похоже на

жилище какого-то фантастического существа. Запыхавшийся от быстрой

ходьбы жрец солнца остановился перед входом в оранжерею; несколько

секунд стоял, переводя дыхание, затем уже более умеренным шагом вошел

вовнутрь.

В оранжерее было влажно и душно, густой от испарений воздух приятно

пах мокрой землей, к этим ароматам примешивался тонкий, свежий, почти

неуловимый запах листвы. Буйно разросшиеся растения всех видов и

размеров образовывали густые заросли; маленькие островки цветов,

диковинные кусты с гладкими, точно кожа, листьями, высокие побеги,

напоминающие гигантскую траву — растительное царство вело здесь свою

незримую, тайную жизнь; дышало, шевелилось, разворачивая свитки

листьев и тугие узелки бутонов…

Осторожно отводя руками ярко-зеленые побеги растений, свешивающиеся

со всех сторон, Кравой углубился в этот лес. Ему нравилось иногда

заходить сюда — этот клочок земли казался каким-то отдельным, тайным

миром, отрезанным от всего, что находится с внешней стороны

ограничивающего его стекла, и живущего по своим правилам, известным

лишь посвященным. Одного из этих посвященных как раз и искал сейчас

Кравой: известный на весь Рас-Сильван садовник-эллари, лучший друг

Иштана, хранитель пяти сотен сортов роз — рано или поздно к нему

приходили все, ибо в жизни каждого хотя бы раз случается момент, когда

даже самые нежные слова требуют подкрепления подарком.

Новоявленный кейнар нашел его в розарии — стройный, изящный лунный

эльф с гладкими волосами, собранными для удобства в хвост,

прохаживался среди усыпанных цветами кустов. Каких роз здесь только не

было! Желтые с зеленоватой серединкой, винно-бордовые, похожие на

темный бархат, белые с алой каймой по краю лепестков, нежно-розовые,

точно утренние облачка… Со стороны могло показаться, будто садовник

ходит по пояс в драгоценных камнях! Кравой осторожно пробрался между

кустами.

— Ан синтари Эллар!

Эллари развернулся.

— Ан синтари, — вежливо отозвался он. — Снова нужен букет?

Жрец солнца улыбнулся, лицо садовника вдруг показалось ему невероятно

милым и понимающим — впрочем, как и лица всех, кого он встретил с

сегодняшнего утра…

— Да, пожалуйста.

Лунный эльф достал из-за пояса большие ножницы, задумчиво прошелся

между розовых кустов.

— Снова для очаровательной Аламнэй?.. — рассеянно спросил он, выбирая

между оранжевыми и солнечно-желтыми сортами.

Жрец солнца почувствовал, как его лицо невольно расплывается в

счастливой улыбке.

— Нет… — выдохнул он, не переставая улыбаться.

Рука с ножницами замерла над жизнерадостно-желтым кустом, эллари

удивленно взглянул на Кравоя. Солнечный эльф вдруг осознал, что

продолжает улыбаться чуть ли не до ушей. Как, должно быть, по-дурацки

он выглядит со стороны! Наверное, теперь садовник посчитает его за

сумасшедшего…

— Нет! — упрямо повторил он, уже не вполне помня, в чем состоял вопрос.

Лунный эльф смерил его пристальным взглядом с ног до головы, и издал

нечто среднее между «ммм…» и «у-гу».

— Ясно… — кивнул он, отходя от выбранных кустов, — у нее карие глаза

или… э… синие?

— Карие! — выпалил Кравой, но тут же спохватился: — Нет-нет, синие! —

его взгляд растеряно забегал по расстелившемуся цветочному ковру, точно

ища в его недрах правильный ответ. — Или нет, голубые!..

Эллари подозрительно покосился на него. Жрец солнца сокрушенно

вздохнул.

— Я… я не знаю…

— Хорошо… — протянул лунный эльф. — Очень хорошо!

Щелкая ножницами, он с удивительной ловкостью пролавировал между

пышных кустов и остановился перед одним из них — с крупными, яркими,

словно кровь, розами.

Кравой, совершенно счастливый, наблюдал, как он один за другим срезает

прекрасные цветы. Нарезав с два десятка, эллари заботливо обернул их

полупрозрачной белой тканью и вручил сверток сияющему неисправимой

улыбкой Кравою.

— Кровь дракона, — сообщил он с какой-то особой гордостью.

— Что?!

— Так называются эти розы.

— Ааа… я так и подумал… — кивнул жрец солнца с таким выражением

лица, словно сам факт существования данного сорта роз делал его

безмерно счастливым.

— Только долго не носи их по улице, — предупредил садовник. — Розы не

любят холода. Хотя сейчас, кажется, не так уж и холодно… А вот зима

будет суровая: снег рано выпал, значит, быть большим морозам — это я

знаю совершенно точно…

Жрец солнца взглянул на него поверх утопающих в белой ткани цветов —

его взгляд был странно-торжествующим, как будто он услышал нечто

крайне важное и приятное для себя. Не говоря ни слова, он развернулся и,

прижимая к груди драгоценный букет, быстро потопал к выходу из

оранжереи.

Ласковое солнце мигом окутало Кравоя с ног до головы — оно точно

поджидало снаружи! Мягкие лучи касались лица, волос, рук, сжимающих

колючие стебли. Широко раскрыв глаза, жрец солнца впитывал в себя этот

свет, идущий одновременно и с неба, и от белого снега, такого

непривычного в еще высоких лучах солнца. И ничего-то он не знает, этот

премудрый эллари! Не знает, что обозначает этот нежданный снег! Лишь

он один, Кравой, знает его тайну: он обозначает, что сердце его зажило, и

что душа его, томимая холодом одиночества, наконец оттаяла для любви и

радости, как оттаивает по весне земля для цветов и трав. На морозе запах

роз казался особенно сильным, и в этом Кравою тоже чудился тайный,

счастливый знак, и в ясной белизне снега тоже: знак его любви — такой

же светлой, как этот первый снег, всего за одну ночь укрывший землю и

изменивший ее лик так же, как поцелуи зеленоглазой эльфы преобразили

жизнь Кравоя…

До замка он добрался в самом приподнятом настроении. От зажатого в

руках букета расходился нежный сладкий запах, и казалось, все вокруг

вдруг приобрело этот пьянящий аромат — и мрамор пола, и шторы на

окнах, и потемневшая древесина дверей. И даже мысли влюбленного

краантль, словно оторвавшиеся от тела и мчащиеся впереди него в

стремлении поскорее прикоснуться к любимой, казалось, пахли розами под

названием «Кровь дракона»… Вероятно, полет этих мыслей был

чрезвычайно быстрым, ибо они даже не заметили встретившегося на их

пути Иштана: на лестнице Кравой так и наткнулся на него несомым

впереди колючим букетом.

— Эй, ты чего?! — раздался удивленный голос. — Вроде ж еще не ночь, а

ты уже не видишь, куда идешь.

Краантль выглянул из-за замотанных в белое цветов.

— Иштан, я так счастлив! — безо всякого предупреждения объявил он.

Веллар обошел букет и встал, деловито сложив на груди руки. Синие глаза

пытливо глянули на Кравоя.

— И что же сделало тебя таким счастливым? — с удивлением на лице

поинтересовался он — сколько лет он не видел Кравоя таким радостным!

Солнечный эльф молчал, не в силах подобрать слова, способные выразить

то, что происходило в его сердце. Иштан удивленно взглянул на ярко

алеющие розы.

— Опять для Аламнэй? Ну и цвет же ты выбрал!..

Кравой набрал полные легкие воздуха, собрался с силами —

предательская улыбка начала расплываться по красивому лицу.

— Эти цветы не для Аламнэй, — четко, с гордостью выговаривая каждое

слово, произнес он. — ЭТО — для моей кейнары!

На лице Иштана последовательно отразились недоверие, подозрение, что

над ним шутят, и, наконец, радость.

— Я так рад за тебя, Кравой! — просиял он. — Это… это так неожиданно…

И кто же она?! Ну не томи, говори уже! — он шутливо толкнул Кравоя в

плечо.

Тот еще шире заулыбался в ответ, блестя глазами.

— Никогда не угадаешь! — Она — логимэ!!! Та, помнишь, что приходила к

Аламнэй: Соик! — ты знаешь ее…

Черты Ишана застыли, улыбка мигом сбежала с них. Солнечный эльф

изумленно смотрел на него, не узнавая это незнакомое, холодное лицо с

резко обозначившимися вдруг скулами.

— Ты… ты чего?!

Молодой веллар стиснул зубы так, что все лицо побелело. Синие глаза

расширились, сверкнув, и тут же сощурились, точно от какого-то усилия,

производимого эллари.

— Ничего, — глухим, но ровным, не дрогнувшим голосом ответил он, и еще

раз повторил: — Ничего!

Пораженный Кравой окинул его взглядом с ног до головы. Внезапное

прозрение ошеломило его: нет, этого не может быть!!! Это было бы

слишком невероятно! Но тут же ему вспомнилось рвение, с которым Иштан

когда-то защищал мэлогриану, потом его вопросы о близости душ — юный

эллари ведь хотел все рассказать, а он прогнал его…

— Нет-нет, ты же… — растерянно заговорил он, бегая глазами и не в силах

поверить правде. — Ведь ты не ее любил… ведь не ее, правда?!

Веллар ничего не отвечал, бледные губы были крепко сжаты, потемневшие

глаза стали похожи на два куска льда. Кравой понял, что все было

правдой… Мысли его заметались: он не знал, что предпринять. Он хотел

было сказать Иштану о том, как быстро пройдет это юношеское чувство, но

вдруг осекся — тот уже давно не был ребенком… Он замер, глядя на

веллара с таким изумлением, словно впервые рассмотрел его хорошенько.

Холодная гордость, вспыхнувшая сейчас в глазах Иштана, поразила

Кравоя. Откуда?! Откуда в нем этот взгляд, бесстрашно-надменный и в то

же время будто выражающий нежелание и невозможность унизиться до

ненависти? Взгляд наследника самих богов, не желающего опускаться до

распрей смертных!

Кравой смотрел на лунного эльфа и не верил глазам: неужели это тот

самый мальчишка, которого они с Моав всегда дразнили, и который тайком

от отца примчался на берег Ин-Ириля?!.. Неужели этот вызывающе-гордый

в своем оскорблении веллар — тот самый Иштан, которого он знал все эти

годы, и который ходил за ним по пятам, ловя каждое слово своей нежной,

чувствительной душой?! Словно пелена упала с глаз Кравоя, и он вдруг

увидел своего друга тем, кем еще никогда не видел раньше, — старшим

наследником дома Сильвана, избранным сыном грозной Эллар, равным ему

самому по силе и виденью. Когда Кравой заговорил, его голос был

непривычно тихим и хриплым:

— Отпусти ее, Иштан! — сдавлено вырвалось у него. — Умоляю тебя! Ради

нашей дружбы, ради всего… Я не смогу без нее жить!!!

Глаза веллара сверкнули. Несколько мгновений он молчал.

— Что ж, — произнес он наконец с чуть заметным холодком в голосе, —

если такова ее воля, то я не вправе осуждать ни ее, ни тебя. Желаю вам

счастья…

С этими словами он развернулся, чтобы уйти, но жрец солнца удержал его,

схватив за плечо.

— Постой!..

Иштан вопросительно глянул на него, повернув голову — прямые бело-

лунные волосы качнулись, сверкнув в осеннем солнце.

— Я должен кое-что отдать тебе — это принадлежит тебе по праву…

Не дожидаясь ответа, он быстро переложил букет в левую руку, а правой

снял что-то с шеи и протянул веллару. Иштан взглянул в его ладонь: на

ней лежало серебряное совиное перо.

— Лагд сказал отдать его тебе, когда ты станешь достаточно мудрым,

чтобы владеть им: мне кажется, этот час настал.

Не произнеся ни слова в ответ и не отрывая глаз от узкой полоски

серебра, Иштан взял перо. Едва оказавшись в его руке, полированный

металл заиграл, переливаясь, точно рыбья чешуя на глубине. Ключ Эллар

вернулся в дом Сильвана…

— Похоже, богиня рада, что он снова в руках эллари, — слабо

улыбнувшись, заметил Кравой.

Иштан хотел что-то ответить, но звук приближающихся шагов прервал его.

Они одновременно повернули головы: по направлению к ним по коридору

направлялась Соик. В том же светлом платье, в котором вчера пришла к

Аламнэй — при свете дня на нем были видны мелкие узоры…

Она шла, задумавшись — такая свежая, стройная, точно молодая яблонька!

У Кравоя перехватило дыхание — неужели эта женщина, такая мягкая и

нежная — теперь его кейнара?!.. Он смотрел на милое, задумчиво

склоненное лицо, белую шею, тонкий стан, подчеркнутый облегающим

платьем — и сердце в его груди сладко ныло.

Лесная эльфа заметила их, лишь когда уже была на лестнице. Она резко

остановилась, Кравой с удивлением увидел, как ее лицо вдруг изменилось:

она побледнела, по чертам пробежала судорога — казалось, она вот-вот

упадет без чувств! Однако это длилось лишь мгновение — в следующую же

секунду Соик взяла себя в руки. Улыбаясь слабой улыбкой, она подошла к

ним. Несколько мгновений все трое молчали, глядя в пол, жрец солнца

нервно мял в руках букет. Иштан заговорил первым; словно приняв какое-

то решение, он посмотрел прямо в лицо логимэ.

— Прими мои поздравления, дочь лесного сумрака, — проговорил он

удивительно ясным голосом, в котором Кравою послышались незнакомые

металлические нотки. — Ничто не действует столь благотворно на цветы,

как свет солнца: в его сиянии они расцветают, обретая силу и радость; я

искренне желаю и тебе обрести их, ибо ты — прекраснейший из цветов,

когда-либо распускавшихся в Рас-Сильване.

Кравой быстро взглянул на Соик, затем на Иштана: несмотря на учтивые

слова эллари, он всем существом ощущал напряжение, висящее между

ними тремя… В следующее мгновение это ощущение сменилось тревогой —

что-то странное творилось с лесной эльфой! Она даже не взглянула на

веллара, желавшего ей счастья! Лишь стояла, склонив голову, и тяжело

дышала, как будто до смерти испугавшись чего-то. Кравою показалось, он

уже видел ее такой — ночью, в лесу. Но тогда к этому был весомый повод…

Он не выдержал и поспешно взял логимэ за руку:

— Соик, что с тобой?

Она еще сильнее отвела глаза.

— Прости, что-то голова закружилась…

Она хотела взглянуть на стоящего в нескольких шагах Иштана, но тут же

снова опустила голову. Кравой почувствовал, как ее пальцы чуть заметно

дернулись в его руке.

— Благодарю тебя за добрые слова, избранный сын луны, — произнесла

она, наконец, стараясь не встречаться взглядом с велларом, но голос ее

звучал ровно и спокойно.

Иштан склонил голову в поклоне, Кравой вздохнул с облегчением.

— Кстати, — спохватился вдруг он. — Эти цветы — для тебя!

Он протянул букет лесной эльфе — та неожиданно побледнела, поспешно

взяла цветы, коснулась пальцами нескольких бутонов. Только теперь,

когда она взяла букет в руки, Кравой вдруг с досадой осознал, как ей не

подходит этот насыщенно-алый цвет: точно пятно крови! С ее-то нежной

внешностью, мягкими волосами, цветом глаз… Кравой обругал себя в

мыслях: это ж надо было так ошибиться! А садовнику, верно, и в голову не

пришло, что она — логимэ… Соик тем временем продолжала смотреть на

цветы.

— Какие красивые…

Кравою показалось, в ее голосе прозвучало страдание. Он уже вообще

ничего не понимал! Иштан рядом с ним пошевелился.

— Ладно, не буду вам мешать, — сказал он и, кивнув Кравою, быстро

двинулся прочь.

Старший жрец солнца и его кейнара остались одни. Кравой бросил

быстрый взгляд на Соик: во время разговора она так ни разу и не

взглянула на веллара, а теперь смотрела ему вслед так, словно не сказала

чего-то важного… Почувствовав на себе взгляд краантль, она быстро

перевела глаза на букет. Некоторое время рассматривала цветы, затем

как-то жалобно посмотрела на Кравоя и тихо сказала:

— Ты знаешь… Логимэ никогда не рвут цветы — они ведь такие же живые,

как и все другие существа, и так же чувствуют боль.

— Прости, я не знал этого! — расстроился жрец солнца. — Я хотел

порадовать тебя!

Соик улыбнулась, зеленые глаза, просветлились, став изумрудными.

— Ты и порадовал меня — тем, что захотел сделать мне приятно. Их надо

скорее поставить в воду — у тебя в комнате найдется ваза?

— Да, конечно — если Аламнэй не разбила и ее. Но ведь ты куда-то шла…

— Ничего, цветы важнее.

Вместе они направились обратно в восточное крыло замка. Лихорадочно

порывшись во всех шкафах по очереди, жрец солнца наконец нашел

большую стеклянную вазу, дал Соик и стал смотреть, как та осторожно

разворачивает цветы и ставит в воду. Похоже, недавняя история с

Иштаном была уже забыта — и снова Кравой не мог не удивиться, как

странно и быстро меняется настроение лесной эльфы: будто листва под

ветром… Интересно, знала ли она о чувствах лунного эльфа? — подумалось

вдруг ему. — Судя по ее реакции, да, но…

В это мгновение Соик распрямилась над вазой и, выбрав один цветок,

вынула из букета.

— Я засушу его, — задумчиво проговорила она, оборачиваясь к Кравою, и

тихо и нежно добавила: — В память об этом дне.

— И если кто-то из нас забудет, как сильно мы были счастливы в этот день,

он напомнит нам об этом! — горячо поддержал Кравой.

Соик засмеялась в ответ таким теплым тихим смехом, что сердце Кравоя

сладко сжалось. Ах, как бы ему хотелось сделать что-нибудь невероятное

для нее! Жгучее чувство любви нахлынуло на него; он быстро подошел к

Соик, схватил ее руку и с чувством прижался губами к пальцам — лесная

эльфа казалась ему сейчас такой чистой, такой возвышенной, что даже

столь скромное прикосновение казалось дерзостью, как если бы он

посягнул на святыню!.. Соик растеряно взглянула на него, он с жаром сжал

белую, мягкую руку, снова поцеловал, прижался к ней щекой, затем вдруг

отпустил, точно испугавшись, что логимэ рассердится. Виновато

улыбнувшись, он закрыл лицо руками и, отойдя на несколько шагов, с

размаху сел в кресло.

— Прости меня, пожалуйста, — попросил он, глядя на Соик через

разведенные пальцы.

— За что?!

Он смущенно усмехнулся, на смуглых щеках тут же выступил румянец.

— Я, наверное, веду себя, как дурак! Просто я так боюсь потерять твою

любовь… И я… я так мало знаю тебя — и от этого еще больше боюсь

потерять… И вообще, стоит мне лишь увидеть тебя, я совершенно перестаю

соображать!

Соик неожиданно задумалась.

— Это так странно… — проговорила она.

— Да уж, не без этого, — признался Кравой.

Соик медленно подошла к нему, заглянула в лицо, и ее взгляд наполнился

неожиданной глубиной и серьезностью.

— Нет, не в этом дело… Ты всегда говоришь то, что чувствуешь и думаешь?

— С теми, кто мне нравятся, да. С ними я не могу иначе — слова

вырываются сами собой! — расстроено ответил жрец солнца.

Логимэ снова заулыбалась. Ободренный этой улыбкой, Кравой взвился с

кресла и не обнял, а скорее подхватил стройное тело Соик. Он попытался

поцеловать ее, но она вдруг спрятала голову у него на груди, уклоняясь.

— Я все знаю, знаю… — мягко проговорил Кравой. — Еще пол-луны! Но

ведь никто не запрещает жениху хотя бы поцеловать свою невесту.

— Никто…

Губы Соик прильнули к его губам, все ее тело затрепетало, точно

всколыхнутое поцелуем, затем снова успокоилось. В следующий миг она

вдруг гибко отклонилась назад, глубокие глаза взглянули на солнечного

эльфа пристально и странно. Какая же она все-таки особенная, непохожая

на всех женщин, живущих в городе! — подумал Кравой. — И как по-

особенному держит себя, как необычно реагирует на самые обычные вещи!

И эта странность казалась ему самой чудесной, самой обворожительной

вещью на свете, и в то же время немного обескураживала — как она

непохожа нанего самого: вся — тайна и сумрак… Сумрак летнего леса,

напоенного дождем…

— Ну, может, подумаем, как мы будем жить, когда пройдет пол-луны? — не

без усилия отпустив ее наконец, с улыбкой предложил он.

Соик улыбнулась в ответ и кивнула — хотя времени подумать у них было

еще более чем достаточно: согласно эльфийскому обычаю, праздновать

свадьбу полагалось лишь спустя пол-луны после того, как кейнары возьмут

друг друга на сердце. До тех пор им было не разрешено делить ложе или

жить вместе; это делалось для того, чтобы у влюбленных было время

привыкнуть к новому положению, дабы этот важнейший перелом прошел

мягче и безболезненней, а образ жизни изменился не столь мгновенно.

Хоть и связанные кейной, они продолжали ходить в гости в дома друг

друга, как и до кейны, одновременно улаживая все дела, связанные с

прежней жизнью. Ведь чувства не признают порядка и размеренности —

порой кейна ложилась на сердце неожиданно; двухнедельная пауза между

этим событием и свадьбой порой бывала очень кстати, так как давала

возможность двум семьям перезнакомиться, а молодым определиться, где

они будут жить, и обустроить жилище.

Сидя в комнате Кравоя, солнечный эльф и его кейнара некоторое время

обсуждали этот вопрос — в результате было решено, что мэлогриана

переедет в замок как можно скорее. Затем, точно вспомнив о чем-то, Соик

вдруг заторопилась.

— Совсем забыла — мне ведь нужно еще кое-что сделать за сегодня… —

пояснила она в ответ на вопросительный взгляд Кравоя. — Обязательно за

сегодня!

— Ну, раз нужно, значит, нужно…

Он вдруг оживился.

— Это что-то, связанное с вашей магией?!

— Можно сказать и так, — уклончиво ответила Соик.

— А я смогу когда-нибудь увидеть ее в действии?!

— Не знаю: я спрошу отца, — если он разрешит…

Она вскинула взгляд на Кравоя: жрец солнца уловил в нем едва заметную

напряженность.

— Кстати, может быть, ты зайдешь сегодня к нам в гости — познакомишься

с ним…

— С удовольствием! В косое солнце подойдет?

Соик кивнула.

— Мы будем ждать тебя.

На этом они и расстались. Жрец солнца еще немного постоял, вдыхая

нежный запах хвои, оставленный его кейнарой и все еще витавший в

воздухе, затем вышел в коридор и быстрым легким шагом двинулся к

комнате Аламнэй.

***

Увы, здесь его ожидала неожиданная неприятность. Все началось вполне

мирно: когда он вошел, эльфина сидела, потягиваясь, на кровати —

вероятно, она только что проснулась: по распорядку дня она была

истинной эллари и редко вставала раньше полудня.

Кравой присел рядом на кровать; заулыбавшись, девочка тут же смело

потянулась к нему и повисла на шее, обвив руками. Несколько минут они

весело болтали ни о чем — обычный утренний разговор, затем жрец

солнца, уловив момент, усадил дочь на руки и, качая ее, заговорил:

— Перышко мое любимое, — с некой торжественностью начал он. — Я тут

заметил, что тебе нравится общаться с Соик…

Аламнэй снова заулыбалась и кивнула.

— Так вот — я решил, что нам стоит пригласить ее жить к нам в замок.

Смуглое личико девочки еще больше расплылось в улыбке.

— Ура!.. А где она будет жить?!

Кравой собрался с духом, незаметно беря ладошки дочери в свои руки и

гладя их.

— Я думаю, у нее будет своя комната, а иногда она будет приходить в

гости ко мне…

— К тебе?! — удивленно протянула Аламнэй. — А почему к тебе?

Жрец солнца нервно провел пальцами по волосам. Он понимал — сейчас

будет самое сложное. В груди словно заерзало что-то, не находя удобного

положения.

— Ну, понимаешь, я не могу пригласить ее просто так — она не

согласится… — Кравой запнулся, набрал воздуха в легкие, — поэтому я

решил, что она может быть моей кейнарой, — быстро договорил он и тут

же без остановки добавил: — Как думаешь, хорошая идея?

Он пытливо взглянул на дочь, ожидая, что та скажет: к его удивлению, она

вдруг выхватила руки, ее лицо в одну секунду стало злобным.

— Нет! Нет! — прежде чем Кравой успел хоть что-то сказать, закричала

она в какой-то внезапной, недетской ярости. — Нет!!! Я не хочу!

Растерянный, он склонился к ней и попытался заглянуть в лицо.

— Но почему же?! Она ведь хорошая!..

Аламнэй отвернулась. Жрец солнца видел, как тяжело вздымаются ее

плечики — казалось, она вот-вот заплачет.

— Но Аламнэй… — начал было он, но эльфина его оборвала.

— Она… она не может быть твоей кейнарой! — выкрикнула она вдруг,

словно швыряя слова.

— Почему?!

Она резко развернулась обратно к нему — синие глаза блестели от

накипающих слез.

— Потому что ты — мой папа!

— Ну и что с того?!

Слезы хлынули из глаз эльфины — неужели он не понимает?!.. Она вдруг

бросилась к отцу и изо всех сил обняла его за шею. Страдальческие

рыдания донеслись до Кравоя. Он все понял… Он ласково погладил дочь

по вздрагивающей спине.

— Аламнэй, перышко мое маленькое, — сказал он теплым, искренним

голосом, — я ведь буду любить тебя точно так же, чтобы ни случилось!

— Нет-нет!!! — точно заведенная, твердила Аламнэй, крепче цепляясь ему

в шею.

Жрец солнца отцепил одну ее руку и поцеловал в ладошку.

— Ну не плачь, мое солнышко, не плачь… Если бы ты знала, как сильно я

тебя люблю, ты бы никогда не говорила так! Ничто на свете не заставить

меня разлюбить тебя!

Аламнэй жалобно всхлипнула.

— Даже двадцать Соик?..

— Даже двадцать Соик.

Она шмыгнула носом и прижалась щекой к плечу Кравоя. Так они сидели

некоторое время: он гладил ее, жалея и любя, а она тихонько

всхлипывала, крепче прижимаясь к тому, что составляло для нее весь мир

и теперь вдруг грозило оказаться похищенным чужой женщиной.

— Так что, возьмем Соик к себе?.. — тихо спросил, наконец, жрец солнца.

Девочка на секунду замерла, напрягшись всем телом, затем чуть заметно

кивнула. Больше к этой теме они не возвращались…

Кравой еще немного посидел рядом с ней на постели, потом они вместе

позавтракали. Настроение Аламнэй улучшилось, но она все равно была все

время как будто начеку и бросала на отца настороженные взгляды, как

если бы он вдруг мог сбежать. Видя ее тревогу, жрец солнца говорил

подчеркнуто ласково, то и дело беря ее руку в свою и гладя.

Наконец, завтрак закончился. Пришедшая няня вызвалась погулять с

Аламнэй в замковом парке, Кравой засобирался — он и так уже опоздал на

полуденную службу в храме. Выходя из детской, он вдруг почувствовал

себя неожиданно уставшим и как будто душевно измотанным: ох, и

нелегким оказался этот день, а ведь он еще только начинался…

Глава 7

Соик стояла посреди комнаты, виновато опустив голову. Вокруг нее,

гневно меряя шагами пол и сурово нахмурив брови, расхаживал лесной

эльф в простом костюме зелено-коричневого лиственного цвета. Его

красивое лицо было удивительно похоже на лицо зеленоглазой певуньи с

той естественной разницей в твердости черт, которую накладывает пол и

настроение — в данный момент оно было исполнено негодования, длинные

прямые каштановые волосы взлетали в такт размашистым шагам эльфа.

— Как?! О Мавалла! КАК ты только додумалась до такого?! — восклицал

он, вихрем проносясь мимо Соик, чье нежное лицо выглядело совершенно

несчастным.

— Но, отец… — попыталась оправдаться она.

— Но?! Какие здесь могут быть «но»?! — перебил Алиадарн. — Логимэ

должны выбирать себе кейнаров только из своих собратьев, и ты

прекрасно знаешь, почему!

Соик взглянула на отца, умоляюще сложила руки перед грудью.

— Я все знаю, знаю…

— Тогда почему так поступила, если знаешь?! — ЧТО тебя толкнуло к

нему?! — он вдруг прищурил глаза, в них мелькнул опасный огонек. —

Или, может быть…

Он замер, будто пораженный неожиданной догадкой, и в следующий миг

подскочил к дочери, в гневе хватая за руку.

— Может быть, он…

— Нет-нет! — испуганно залепетала Соик — ее лицо побледнело. — Нет!

Что ты! Этого не было!..

Алиадарн быстро глянул ей прямо в глаза.

— Это правда?

Соик поспешно закивала, но он не отпускал ее.

— Ты не обманываешь меня?

— Мне незачем обманывать тебя, отец… — ответила она, опуская глаза.

Лесной эльф вздохнул, расслабляя руку, его лицо немного смягчилось.

— И все равно мне не нравится ваша кейна! — уже не так горячо, но все

еще недовольно заявил он. — Ты могла бы сделать лучший выбор.

Соик быстро жалобно вздохнула.

— Ты говоришь так, как будто он — человек!

— Нет, ну, конечно, он не человек… — исправился мэлогриан. — И все

равно вы с ним не пара! Не пара, понимаешь! — воскликнул он со

смешанным выражением досады, страдания и злости. — Он — огонь, а ты

— лес: он тебя сожжет! Его сердце — точно ветер в степи: ни секунды

покоя — ты всю жизнь будешь с ним мучаться!

— Значит, буду, — в каком-то неожиданном порыве воскликнула логимэ и

упрямо повторила: — Буду! Он — мой кейнар, и я разделю с ним все!

Алиадарн бросил быстрый взгляд в ее сторону.

— Даже его прошлое?

— Я не боюсь прошлого, — с вызовом выговорила Соик.

— Ты не знаешь, с чем имеешь дело!

— Я все знаю: его кейнара умерла, и он долго тосковал по ней, но я

докажу, что любовь способна залечить любую рану.

— Ничего ты не знаешь!!! — снова сорвался Алиадарн — его лицо внезапно

стало серьезным и озабоченным. Соик с тревогой взглянула на отца; тот

нервно прошелся по комнате, затем снова вернулся.

— Есть раны, которые залечить невозможно, — сказал он, понижая вдруг

голос и взглядывая ей в лицо. — Понимаешь… нашей памяти свойственно

выбирать некоторые воспоминания и сохранять навсегда, точно святыню. Я

видел его, видел, как он смотрит на дочь, и я понял, что он никогда не

сможет окончательно забыть ее мать! Ее тень всегда будет стоять между

вами, и ты должна быть готова к этому.

Соик невольно опустила глаза.

— Но он любит меня — я чувствую это, — тихо сказала она, и в ее голосе

уже не было прежнего пыла, — и не станет причинять мне боль…

Алиадарн покачал головой.

— Краантль и логимэ понимают любовь совсем по-разному, и я не уверен,

что ты верно представляешь себе его чувства.

— Отец, умоляю тебя!!!.. — с неожиданным страданием воскликнула Соик

— ее лицо снова побледнело и дрожало, как если бы слова отца причиняли

ей физическую боль.

— Ладно, ладно… — вздохнул лесной эльф. — Все равно уже ничего нельзя

изменить. Я постараюсь относиться к нему хорошо.

Его зеленые глаза сверкнули.

— Но если только я увижу, что он заставляет тебя страдать…

Поймав взгляд дочери, он осекся, не договорив. С минуту оба молчали,

затем Соик тихо сказала:

— Я попросила его зайти к нам в косое солнце.

Мэлогриан быстро глянул в окно — косым солнцем называлось время

между серединой дня и вечером, когда солнце начинало клониться к

закату, и тени становились длинными: судя по всему, ждать гостя

оставалось недолго. Лесной эльф сокрушенно покачал головой.

— Как хорошо, что твоя мать этого не видит! Если бы она только была

жива!

— Если бы она была жива, она бы не стала ненавидеть моего кейнара! —

возмутилась Соик.

— Ну, все, все!!! Я же сказал, что постараюсь относиться к нему хорошо!

Если он, конечно, этого заслуживает.

Соик улыбнулась в ответ вымученной улыбкой.

— Еще как заслуживает — ты сам увидишь…

Дальше описывать достоинства своего кейнара ей не пришлось — раздался

осторожный стук в дверь, и в следующее мгновение старший жрец солнца

собственной персоной предстал перед суровым родителем.

Переступив порог, он сделал несколько шагов и остановился. Золотистая

голова почтительно склонилась в поклоне.

— Да благословит лунная богиня этот дом, хотя она и так уже

благословила его, если в нем расцвел столь прекрасный цветок, как твоя

дочь, — проговорил он с достоинством, но явно желая сказать приятное

лесному эльфу.

Договорив, он исподлобья взглянул на Алиадарна и невольно удивился

тому, как родственные черты находят равное выражение как в мужском,

так и в женском лице, сохраняя при этом в полной мере свою красоту: он и

раньше видел мэлогриана, но так близко — никогда… Лесной эльф

встретился с ним взглядом, чуть заметно кивнул в знак приветствия —

удивительное сходство и жеста тоже! — затем решительно шагнул к

краантль. Соик бросила на отца испуганный взгляд, словно думая, стоит ли

вмешиваться сейчас же, но, видимо, решила подождать.

— Да, благословила, — с чуть заметной насмешкой отозвался на

приветствие Алиадарн. — Вот только счастья ей пожалела…

Жрец солнца растерянно взглянул на свою кейнару — такого приема он не

ожидал! Алиадарн продолжал:

— Не буду скрывать — я не в восторге от выбора моей дочери, — с ходу в

карьер заявил он, заставив Кравоя растеряться еще больше.

Соик дернулась, попыталась перебить отца, но он поднял руку, прося ее

помолчать.

— Но это — ее выбор, и я уважаю его.

Он подошел к стоящему посреди комнаты Кравою, остановился перед ним,

испытующе окинул взглядом с ног до головы, точно оценивая его вес.

— Единственное, что остается для меня непонятным — это как ты мог

позволить себе такое…

Жрец солнца удивленно поднял брови — с каких это пор искренняя любовь

называется «такое»?! Резкий, точно бич, голос Алиадарна заставил его

вздрогнуть:

— Что ты знаешь о логимэ?

— Я знаю, что они поклоняются природе, предпочитают жить вне

городских стен, — растерянно начал Кравой.

— Дальше!

— Они — искусные целители, им известны тайны растений, неизвестные

даже эллари…

Правитель лесных эльфов с вызовом сложил руки на груди.

— И это все?

Кравой начал раздражаться — к чему этот допрос?! Он снова глянул на

Соик — та стояла, жалобно сцепив пальцы, и всем видом умоляя мужчин

не ссориться. По ее лицу то и дело пробегала дрожь, словно она

испытывала страдания.

— Вы живете скрытно, мало общаетесь с другими эльфами! — заговорил

Кравой, чувствуя, что сам невольно начинает повышать голос. — Книг у

вас нет, в храмы Луны и Солнца вы не ходите — как я могу знать о вашей

жизни, если вы не хотите, чтобы о ней кто-то что-то знал?!

Погашенный было дочерью зеленый огонек снова сверкнул в глазах

Алиадарна.

— Я так и думал! Что ж, твое незнание — единственное, что оправдывает

тебя, но даже оно не может изменить того, что случилось.

Внезапно Соик бросилась к нему, схватив за одежду. Ее взгляд бегал, тело

дрожало, точно в лихорадке — едва ли она притворялась!

— Отец, не мучай его больше, умоляю! Ведь ты и меня тоже мучаешь!!!

Эта отчаянная мольба поразила Алиадарна, точно гром — он словно

очнулся. Застыв на месте, он испуганно смотрел на дочь.

— Соик, девочка моя, прости меня… — торопливо заговорил он, растирая

своими руками ее побелевшие руки. — Прости!.. Я больше никогда и слова

плохого ему не скажу, обещаю!

Кравой уже ничего не понимал. Что за странные перемены в настроении?!

И чем он так провинился перед правителем логимэ?! Он переводил взгляд

с отца на дочь, пытаясь понять, что происходит; Соик тем временем

медленно приходила в себя — она перестала дрожать, взгляд стал не

таким страдающим. Кравой понял, что настало время расставить все по

местам…

— Я искренне люблю твою дочь и сделаю все, чтобы она была счастлива,

— твердо сказал он. — Я буду заботиться о ней, буду беречь ее как зеницу

ока!

Зеленый взгляд Алиадарна так и впился в него: казалось, он едва

сдерживается, чтобы снова не взорваться гневом. Однако когда он

заговорил, его голос был скорее печальным, нежели обвиняющим:

— Я верю тебе, старший жрец солнца — но вот сможешь ли ты уберечь ее

от себя самого?

— Я никогда не обижу ее, если ты это имеешь в виду, — ровным голосом

выговорил Кравой, возвращая взгляд.

Лесной эльф устало потер рукой глаза.

— Что ж, в любом случае, это лучше, чем ничего, — сдался он. — Кстати,

вы уже решили, где будете жить?..

Влюбленные облегченно вздохнули. Остаток времени до заката все трое

оживленно обсуждали предстоящий переезд лесной эльфы в замок и

обустройство ее покоев. По традиции, давно сложившейся в Рас-Сильване,

у каждого из кейнаров была своя комната, обставленная с учетом личных

предпочтений — учитывая тот факт, что узы Эллар связывают сердца

навечно, заботиться о том, чтобы быть постоянно вместе, было излишним;

намного полезнее устроить жизнь так, чтобы каждый из пары чувствовал

себя свободным в своих занятиях и имел возможность побыть наедине с

собой. Спать же влюбленные могли в любой из комнат — для удобства их

двери обычно располагались рядом.

Жрец солнца и его кейнара не стали спорить с древним обычаем. К

счастью, в восточном крыле нашлась пустующая комната для Соик, о чем

солнечный эльф не преминул доложить ее отцу. Говоря об этом, жрец

солнца был настолько убедителен в своей заботе, что Алиадарн

постепенно смягчился — теперь он смотрел на нового родственника куда

благосклоннее и с интересом выслушивал его. Правда, на лесное таинство

он его так и не допустил, но сам Кравой был так счастлив всем

происходящим, что даже не расстроился. Что же касается Соик, то она

тоже развеселилась — на протяжении беседы много и с оживлением

говорила, улыбалась нежной мягкой улыбкой. Странные приступы дрожи, которые так встревожили Кравоя, больше не повторялись.

Кейнары покинули дом Алиадарна уже после заката; Соик вызвалась

проводить солнечного эльфа до замка. Оттягивая момент расставания, они

долго плутали по парку, оставляя две цепочки следов на нетронутом с утра

снегу. Все это время в голове Кравоя неотступно крутилась одна мысль, о

которой он хотел и не решался сказать логимэ. Наконец, он остановился и

сжал руку Соик в своей.

— Соик… — начал он.

— Что?

— Я…

Он замялся.

— Ты — что?.. — улыбнулась логимэ; ее улыбка немного ободрила Кравоя.

— Я хотел тебе сказать кое-что.

— Что-то хорошее?

Жрец солнца отвел глаза.

— Не знаю. Может да, а может, и нет… Все зависит от тебя.

Соик вопросительно взглянула на него. Он перевел дыхание — ему всегда

так тяжело давались подобные беседы, но делать было нечего: нужно

было все выяснить.

— Я ведь не один; Аламнэй, она для меня — все, и я…

Он снова запнулся: он не знал, что он, но — о чудо! — лесная эльфа

словно прочитала его сумбурные мысли!

— Я знаю, — быстро и тихо проговорила она, не дожидаясь, пока он

закончит. — Она так похожа на тебя…

Она замолчала, подняла глаза — в них, где-то глубоко-глубоко, плавала

затаенная улыбка. Кравой все понял, ощущение сумасшедшего счастья

охватило его. Мгновение — и лесная эльфа оказалась в его объятьях, он

сжал руками ее стан, губы прижались к ее губам… Да, он знает, что

нельзя, — но он не может оторваться! Он только лишь поцелует ее,

коснется тонких волос, пахнущих влажной корой и хвоей, вдохнет запах ее

кожи и, осчастливленный, будет ждать дальше.

Мысли и чувства калейдоскопом сменялись в нем, как вдруг что-то будто

отрезвило его: снова этот странный трепет! Он пробегает по телу Соик от

каждого его прикосновения! И это тяжелое, прерывистое дыхание… Что

это? — Смущение?!.. Пожалуй, краантль и впрямь несколько

эмоциональны, но неужели он настолько бестактно себя ведет?! Кравой

обхватил руками лицо логимэ и с тревогой заглянул в него — оно

выглядело вполне счастливым… Он ничего не мог понять! Он осторожно

провел пальцем по белой щеке.

— Что с тобой?! Ты вся дрожишь!

Соик потупилась — Кравою показалось, он расслышал тщетно

сдерживаемый вздох. Да что же, наконец, происходит?!.. Точно поняв

немой вопрос, Соик подняла голову.

— Это… это ничего страшного, — чуть слышно проговорила она.

Но ее ответ, вместо того, чтобы успокоить, встревожил Кравоя еще

больше.

— Что значит «это»?!

Лесная эльфа нервно сцепила пальцы рук: похоже, теперь настала

очередь ее признаний…

— «Это» значит, что я ощущаю не только твои прикосновения, но и твои

мысли и чувства. Я ведь логимэ…

— Ну и что, что логимэ?

Соик снова вздохнула, точно готовясь к сложному, требующему

осторожности объяснению.

— Понимаешь, логимэ несколько отличаются от эллари и краантль: наши

тела устроены таким образом, что они мгновенно ощущают эмоции тех, кто

находится рядом. Это свойство роднит нас с природой: мы — словно

деревья, принимающие на себя горе и радость того, кто решил отдохнуть в

их тени. И чем сильнее его переживания, тем больше они волнуют нас: они

передаются нам, как движение ветра — листве. Мы называем это

«навеивание». Конечно, кейнаров оно касается в первую очередь…

Кравой удивленно поднял брови: вот, наконец, и раскрылась тайна

странных вздрагиваний и смен настроения! И эта неожиданная мольба, так

взволновавшая Алиадарна: лесная эльфа почувствовала его смятение! Он

вспомнил, что слышал когда-то об этом свойстве логимэ, но он и подумать

не мог, что оно столь сильно, столь физически ощутимо. Он вдруг

помрачнел:

— Это из-за этого твой отец невзлюбил меня?

Соик потупилась, уклончиво ответила:

— Да… Ты для нас айнерн — «другой»… А логимэ стараются не брать на

сердце не таких, как они — потому что те могут начать пользоваться этим

их свойством: научатся вынуждать своих кейнаров разделять их

настроение и тем самым со временем уничтожат их. Лишь тот, кто сам

понимает, какой это груз — разделять все чувства своего кейнара, может

бережно относиться к чужому сердцу и телу…

Она взглянула на Кравоя, словно решая, стоит ли говорить дальше, потом

снова опустила глаза:

— Отец считает, что краантль слишком порывисты по своей природе, и что

их чувства могут причинить боль такой, как я.

— Я причиняю тебе боль?! — ужаснулся Кравой.

— Нет-нет! — поспешила заверить Соик, и тут же нахмурилась, подбирая

слова, чтобы разъяснить: — Это не боль — это лишь сила, движение

которой я чувствую, подобно тому, как дерево чувствует движение ветра.

Пока он мягок и добр, дереву нечего бояться. Я… я просто еще не

привыкла к тебе, но я обещаю, что привыкну! Правда! Дай мне только

время.

Она улыбнулась слабой, как будто извиняющейся улыбкой, но в

следующее мгновение ее лицо изменилось. Подняв лицо к лицу Кравоя,

она взглянула прямо ему в глаза и сказала неожиданно тихо и серьезно:

— Вся моя жизнь теперь в твоих руках — мое счастье и мой покой зависят

от тебя…

Жрец солнца почувствовал, как внутри него что-то перевернулось. Он

вдруг увидел Соик совершенно иначе! Такая уязвимая, но в то же время

исполненная какой-то скрытой, ведомой ей одной, тайной силы — словно

дерево, легко противостоящее порывам ветра, но способное погибнуть от

одного удара топора — и этот топор был в его руках! Волна нежности и

осторожности нахлынула на него. Он порывисто обнял лесную эльфу и

крепко-крепко прижал к себе.

— Клянусь, что никогда не заставлю тебя страдать! — с жаром прошептал

он. — Клянусь светом Краана!..

***

Последующие дни показались Кравою одним непрерывным сном, ибо

действительность редко бывает столь радужной и чарующей. С самого утра

на следующий же день он зашел за Соик в дом Алиадарна и с какой-то

подчеркнутой торжественностью пригласил ее в замок.

Быстро одевшись, Соик вышла вслед за ним на улицу. Нечаянный

сентябрьский снег уже успел растаять, оставшись мокрым глянцем на

камнях и еще зеленой траве; день был ясным и светлым, как будто его

тщательно умыли, прежде чем осветить солнцем. Веселые без причины,

как все, кто недавно обрел друг друга в любви, эльфы дошли до замка;

Кравой шел немного впереди, показывая, куда идти.

— Запоминай дорогу, — бросил он, оборачиваясь к Соик.

Певунья ускорила шаг. Поднявшись по лестнице, они повернули в

восточное крыло.

— Мы идем к тебе? — спросила Соик.

— Нет, — с загадочной улыбкой ответил Кравой и, пройдя еще немного,

остановился перед запертой дверью — она находилась на том же этаже,

что и его комната, но в противоположном крыле. Ключ был уже в замке.

Жрец солнца повернул его, толкнул дверь и, широким жестом распахнув

ее, вошел внутрь; Соик вошла следом.

— Какая большая! — не удержалась она, осматриваясь по сторонам.

Комната и впрямь была просторной — напротив двери выстроились целых

пять окон. Кроме того, она имела неправильную форму — загибалась под

прямым углом, образовывая как будто две отдельные комнаты, отчего все

помещение казалось еще больше. Мебели не было, что тоже создавало

иллюзию простора.

— Тебе нравится? — спросил Кравой.

— Очень хорошая комната! И хорошо, что там есть еще одна часть, — она

кивнула в сторону скрытого от глаз дальнего угла. — Там можно

спрятаться…

Жрец солнца, рассмеявшись, обнял ее за талию.

— Ну, тогда можешь начинать прятаться — эта комната теперь твоя!

Правда, окна здесь выходят на север, и здесь почти никогда не бывает

солнца, но…

Логимэ перебила его — зеленые глаза оживленно блестели.

— Это — самая лучшая комната на свете.

— Подожди, это еще только начало: сейчас должен подойти замковый

архитектор — я пригласил его, чтобы вы вместе придумали, как здесь все

обставить.

Не успел он это сказать, как за дверью послышались легкие шаги. Эллари,

довольно высокий, как для сына луны, с резкими чертами бледного лица,

шагнул в комнату.

— Ан синтари Эллар — прошу прощения, что заставил вас ждать, —

проговорил он спокойным, словно нарочно приглушенным голосом.

Кравой шагнул к нему.

— Что ты! Это мы просим прощения, что оторвали тебя от дел.

Обхватив рукой плечи эллари, он подвел его к лесной эльфе.

— Соик, познакомься — это тот самый архитектор, который поможет

превратить эту комнату в лес или в любое другое место на твой выбор.

Соик подняла глаза на лунного эльфа, улыбнулась ему.

— Уверена, благодаря его стараниям эта комната станет самым уютным

местом на свете.

Эллари несколько мгновений смотрел на нее, затем, тактично

высвободившись из-под руки Кравоя, осмотрелся, скользя цепким взглядом

по стенам и ряду окон.

— Ну что ж, тогда начнем… — проговорил он, видимо, увидев все, что было

нужно. — Я предлагаю покрасить стены в белый цвет, а по нему пустить

трафаретом темно-зеленые узоры в виде сплетения ветвей. Узор должен

быть достаточно густым, иначе он будет теряться…

— Не будет ли это слишком мрачно? — позволил себе вставить Кравой. —

Здесь и так немного света. Может, будет лучше выкрасить стены в светло-

зеленый или желтый цвет. Или, может, оставить белыми…

Архитектор медленно развернулся к нему, затем взглянул на Соик. Его

темно-голубой взгляд подернулся холодом, точно зимняя ночь.

— Может, прекрасная дочь леса соизволит выслушать мои предложения?

— Думаю, не только выслушать, но и прислушаться, — с мягкой,

обезоруживающей улыбкой отозвалась Соик.

Эллари почтительно склонил в поклоне стройный стан, Кравой

почувствовал, как к его сердцу подступил холодок. Ревновал ли он?.. — О

нет! Он был слишком счастлив, чтобы ревновать, но явно ощущал, что

архитектор по какой-то причине не благоволит к нему, и это задевало…

— Итак, — продолжал эллари, аккуратно соединив вместе кончики тонких

пальцев, — пол нужно будет застелить ковром с толстым ворсом под цвет

узора на стенах, а на окна я предлагаю повесить темные гардины…

— Темные?! — не выдержал Кравой. — Но ведь тогда в комнату совсем не

будет попадать свет! Здесь будут вечные потемки!

— Я думал, эта комната для твоей кейнары, — с едва заметным холодком

проговорил архитектор. — Или… — он усмехнулся, — или, может, ваши

вкусы полностью совпадают?

Кравой почувствовал тонкий укол насмешки, причину которой он до сих

пор не мог понять. Он сделал вид, что не заметил издевки, и заставил себя

улыбнуться.

— Беру свои слова назад! Едва ли мне следовало вмешиваться в то, в чем

другие разбираются лучше моего — дурацкая привычка, неизбежно

приобретаемая, если ты по жизни ответственен за слишком многое.

Эллари склонил голову в знак понимания и примирения. Кравой

развернулся на каблуках.

— Думаю, будет лучше всего, если я оставлю вас, — с улыбкой сказал он,

— и вернусь, когда все будет готово.

Архитектор бросил на него взгляд, точно говорящий «и правда, так будет

лучше». Кравой быстро подошел к Соик, поцеловал ее руку; лесная эльфа

улыбнулась ему мягкой, как бы снисходительной улыбкой, точно

благодаря. Жрец солнца кивнул эллари, прощаясь, и легким,

стремительным шагом вышел из комнаты.

Больше в этот день он не виделся с Соик. Наверное, обустройство комнаты

полностью поглотило ее, — успокаивал он себя, и все же ощущение

холодка, посетившее его во время встречи с архитектором, не уходило.

Естественно, он не допускал даже мысли о том, что между этим эллари и

его кейнарой могло быть хоть что-то, выходящее за рамки обычной

вежливости, и, тем не менее, в сердце копошилась какая-то смутная

тревога. Он вдруг понял, насколько они все-таки разные с Соик. Прав был

Алиадарн... Что он знает об логимэ?.. Да ничего! И о Соик — о ней он ведь

тоже толком ничего не знает: ни ее чувств — даже к нему самому — ни

мыслей!

Это открытие неожиданно обескуражило солнечного эльфа. До сих пор он

был уверен, что любовь — настоящая любовь — подразумевает какую-то

особую близость, предельную открытость двух сердец. Именно так она

выглядела в его представлении, а тут… тут лишь долгие взгляды, слова, за

смыслом которых — он чувствовал это! — таится какой-то другой, тайный

смысл. Он вспомнил, как Соик улыбнулась перед тем, как он ушел, оставив

ее с архитектором — улыбнулась так, словно понимала то, что ему,

Кравою, в жизни не понять! От этой мысли он так растерялся, что даже

остановился: когда он общался с Моав, ничего такого не было… Да, у нее

были секреты, но сама ее сущность была понятной и знакомой: ее глаза

были словно зеркало, где отражались ее мысли, чувства, желания; они

никогда не лгали, ничего не утаивали!

От воспоминания о Моав Кравоя вдруг охватила привычная тоска —

чувство, которое ни разу не посещало его с тех пор, как он впервые

коснулся лесной эльфы. Как все было просто с Моав: они понимали друг

друга с полувзгляда! Жрец солнца вздохнул. А Соик… Она так мало

говорит, так редко высказывает свои желания… Он помотал головой — и

зачем он только вспомнил о Моав! К чему эти тени прошлого?! Сейчас, когда он стоит на пороге счастья столь огромного, что даже не может

представить себе в полной мере, как оно будет выглядеть! Нет, пусть

прошлое остается прошлым — не стоит тревожить старую боль, она и так

слишком долго мучила его. Конечно, он никогда не сможет совсем забыть

Моав — хотя бы потому, что глаза его дочери каждый день будут

напоминать о ней, но ведь это лишь воспоминание — бесплотное, да еще и

болезненное, а Соик — она так полна жизни, так прелестна, точно бутон,

готовый вот-вот распуститься… И пусть она сколько угодно скрывает свои

мысли — она принадлежит ему, Кравою, и он не променяет ее ни на какие

воспоминания! К тому же в глубине души Кравой понимал, что в этой

загадочности во многом и заключается привлекательность Соик, ее особое,

не приедающееся очарование, которое сводило его с ума. От этой мысли в

нем поднималась какая-то приятная, торжествующая гордость — гордость

оттого, что среди всех она выбрала именно ЕГО! Она, такая загадочная и

красивая… Кравой улыбнулся уголками губ — что ж, придется постараться,

чтобы разгадать ее тайны, и он постарается! Он будет любить лесную

эльфу, и она раскроется перед ним, как раскрывается цветок перед

солнцем. Осталось только дождаться дня свадьбы.

Глава 8

И этот день наступил! Рассвет еще только занимался, а в покоях старшего

жреца солнца уже царила паника. Сам хозяин в одних домашних штанах-

юбке — карасе — растрепанный, точно мятежный дух огня, носился по

комнате со скоростью урагана, брал в руки то одну вещь, то другую, бросал обратно, продолжая хаотичное передвижение. В кресле за столом,

одними глазами следя за метаниями друга, сидел Иштан; его лицо

выражало невозмутимое спокойствие.

— Да успокойся ты, костюм сейчас дошьют, — проговорил он, не меняя

позы, когда солнечный эльф в очередной раз пробегал мимо стола.

Кравой заломил руки.

— Когда дошьют?! Мне УЖЕ надо быть в храме Луны! В костюме!!!

— Ну, положим, не сейчас, а часа через три… — спокойно возразил веллар.

— Сейчас еще весь город спит — один ты здесь паникуешь. Ну и я с тобой

заодно…

Он не удержался и зевнул — эллари никогда не вставали рано, но Кравой

не пощадил веллара, разбудив его под предлогом, что они ни в коем

случае не должны опоздать. По традиции свадьбы праздновали вечером, с

восходом луны, но по просьбе Соик торжество перенесли на утро: у логимэ

были свои обычаи, касавшиеся того, что надлежит сделать невесте в день

свадьбы, и сразу после свершения обряда в храме Луны Соик должна была

на время покинуть кейнара, уйдя вместе с отцом и другими логимэ. На

вопрос Кравоя, можно ли ему пойти вместе с ней, Соик, извиняясь,

ответила, что на выполнение тайных ритуалов не разрешено приглашать

кого-либо, кроме лесных эльфов, даже если этим кем-либо был сам

жених… Кравою не оставалось ничего, кроме как смириться и попросить

Иштана в виде исключения перенести свадьбу на утро.

Однако вовсе не опасность опоздать — тем более в виду столь раннего

часа — была причиной метаний старшего жреца солнца. По традиции,

жених и невеста являлись в храм Эллар в одеждах темно-синего цвета —

такого же, как и одеяния старших велларов — ибо считалось, что в этот

день влюбленные и сами становятся избранными детьми богини. Когда же

Кравой зашел к портному, чтобы забрать только что сшитый костюм, то

оказалось, что тот по ошибке использовал алую материю, как если бы

свадьба намечалась в храме Солнца. Конечно, так бы оно и произошло,

будь невеста из краантль, но в случае смешанных союзов торжества

проходили в обители Эллар. Портной же, вероятно, упустил из виду тот

факт, что кейнара Кравоя была лесной эльфой… Поняв свою ошибку, он

под трагические восклицания несчастного жениха пообещал за пару часов

пошить новую одежду, уже нужного цвета, и вот с тех пор старший жрец

солнца метался по комнате, точно зверь по клетке, в состоянии, близком к

ужасу. Иштан, как мог, успокаивал взволнованного друга — главным

образом, тем фактом, что до назначенного часа свадьбы было еще куча

времени.

Вообще, за прошедшие две недели отношения Кравоя и молодого веллара

претерпели столь сильные изменения, что их с трудом можно было бы

описать кратко. Хотя после того, как он невольно выдал свои чувства на

утро после снегопада, Иштан больше ни разу не позволял себе вспомнить

об их соперничестве за лесную эльфу — казалось, он твердо решил

закрыть этот вопрос — все же Кравой чувствовал, что их отношения уже

никогда не станут прежними. С этого утра что-то словно закрылось для

него в до сих пор такой открытой душе лунного эльфа, ставшей

непроницаемой, как вода в источнике Эллар. И все же они остались

друзьями, и дружбе этой суждено было продлиться еще не один десяток

зим — возможно, именно благодаря благородству молодого эллари,

который в данный момент, борясь с зевотой, пытался найти аргументы,

способные убедить солнечного эльфа в том, что еще не все потеряно.

— Видишь, как хорошо, что ты с самого утра зашел к портному… —

увещевал он. — А ведь это могло выясниться прямо перед свадьбой!

Но Кравой не слушал — он подбежал к открытому окну и, опершись

голыми смуглыми руками о подоконник, выглянул на улицу. Где-то далеко

за городской стеной розовело небо, бросая на снег нежный румяный

отсвет. Кравой резко развернулся.

— А что, если он не успеет?!

— А что, если успеет? — ровным голосом парировал веллар.

К счастью, в этот момент в комнату постучали. Кравой стрелой метнулся к

двери: слава Краану, портной! Он вошел, бережно неся костюм двумя

руками так, словно это было захворавшее привидение или не в меру

исхудавшая девушка.

— Ну, наконец-то! — вскричал Кравой, выхватывая одежду и бросая на

кровать.

Портной и Иштан с улыбками переглянулись, наблюдая за его волнением.

— Я бы на твоем месте не стал надевать сорочку, — посоветовал веллар, —

все равно будешь мокрый до нитки. А так меньше переодеваться придется.

— Да? — выдохнул Кравой — его лицо выглядело настолько растерянным,

что на него нельзя было смотреть без смеха. — А что же мне одеть?..

— Одевай котту, штаны и все — вода в источнике теплая, так что ты вряд

ли замерзнешь…

Жрец солнца схватил принесенный костюм — лихорадочно, словно

торопясь на бой с врагом — стал вертеть его, пытаясь понять, где зад, где

перед. Портной, видимо, решивший, что его миссия окочена, поспешил

откланяться.

Когда же влюбленный краантль явился вместе с Иштаном в храм, там еще

никого не было. Вода тихо поблескивала в круглом, обрамленном

мраморными бортами, источнике; над ней белыми прядямиподнимался пар

— лунная вода оставалась теплой круглый год. Косые лучи взошедшего

солнца светлыми полосами пробивались в окна, точно несмелые и пока что

единственные гости. Однако это затишье было лишь временным —

сегодняшняя свадьба обещала быть самой торжественной за последние

годы: не каждый ведь день женятся старшие жрецы солнца! К тому же все

в городе искренне любили Кравоя, и, следовательно, не могли пропустить

его праздник.

Но до этого оставалось не меньше полутора часов — пока же виновник

торжества, облаченный в парадный темно-синий костюм с серебряной

отделкой, широкими шагами мерил тишину храма, тщетно пытаясь скрыть

волнение. Проходя мимо источника, бездумно заглянул в воду —

собственное отражение глянуло на него с зеркальной глади. — Ну и вид у

него! Как будто его сейчас будут судить! Глаза — две темные дыры,

волосы совсем растрепанные — не старший жрец, а мальчишка перед

посвящением в храме! Ему показалось, что он даже похудел — скулы

казались еще более четкими, под ними — тени… Надо взять себя в руки! —

подумал Кравой. — Хотя какое там! — Ужасная мысль заставила его

отпрянуть от бассейна.

— А вдруг она не придет?!

Иштан, сдвигавший в это время лавки к стенам, чтобы освободить

пространство вокруг источника, устало вздохнул.

— Ну, куда она денется?

— Ну… — протянул Кравой, хмуря брови. — Мало ли куда… Вдруг она

передумала?!

Веллар толкнул лавку ногой, придвигая к стене.

— Если бы она хотела передумать, ей стоило бы сделать это немного

раньше, — резонно заметил он.

— Да, да, ты прав! — оживился Кравой. — Это я, не подумавши, сказал!

— Должен же ты хотя бы один день в своей жизни не думать, — заметил

Иштан.

Увидев, что, друг продолжает нервничать, он оставил лавки и подошел к

Кравою, с улыбкой положил руку ему на плечо.

— Немедленно прекрати нагонять эмоции! Сегодня твоя свадьба и ты

должен быть счастлив.

Жрец солнца расплылся в улыбке и помотал головой, точно пытаясь

вытрясти тревожные мысли.

— Ты даже не представляешь, насколько я счастлив! — вырвалось у него.

— Я… я никогда не думал, что так будет!

— Как так?

На смуглых скулах Кравоя вспыхнул румянец.

— Ну, что я когда-нибудь смогу снова полюбить. И что меня полюбят…

Слушавший его Иштан улыбнулся терпеливой улыбкой, однако где-то

далеко, в самой глубине его глаз мелькнул странный стальной огонек —

мелькнул, и тут же исчез.

— Лишь одной Эллар известно, кто и когда встретит свою судьбу, —

проговорил он, продолжая улыбаться, — но я точно знаю — она не любит,

чтобы кто-то был одинок.

— У вас просто замечательная богиня! — искренне восхитился Кравой.

Их разговор прервало появление первых гостей. Как и следовало ожидать

с учетом раннего времени, это были краантль — Коттравой и несколько

всадников из Дома Солнца. Старший всадник, красивый, как селезень,

шествовал впереди, за ним, улыбаясь до ушей и непривычно щурясь в

полумраке храма, шли его подопечные. Отойдя от двери, они вдруг

стушевались — краантль редко захаживали в храм Луны… Зато Коттравой

просто излучал энергию.

— Ну что, краанова свечка, готов к купанию? — еще издалека крикнул он

Кравою своим сочным голосом, знаменитым в полевых учениях и

заставлявшим лошадей прижимать уши.

— А то! Вот видишь, даже явился пораньше, чтобы попробовать воду.

— Это ты правильно!

Опередив спутников, он быстро двинулся к Кравою. Жрец солнца с

улыбкой смотрел, как он твердым упругим шагом пересекает пространство

храма: в высокой, статной, по-кошачьи гибкой фигуре старшего всадника

было столько свежести и той уверенной, страстной мужской силы, на

которую так охотно отзываются женщины, что невозможно было не

залюбоваться им. Точно споря с сумраком святилища, его живые, блестящие глаза были удивительно светлыми, почти серыми.

Поравнявшись с женихом, он осмотрел его с ног до головы.

— Что-то у тебя больно голодный вид — как будто тебя неделю не

кормили.

— Две, — буркнул Кравой.

Коттравой рассмеялся здоровым веселым смехом.

— Смотри только, не объешься после такой голодовки! Говорят, из голода

нужно выходить постепенно.

— Обязательно приму это к сведенью, — пробормотал Кравой, принимая

мрачное выражение — он и сам не уставал удивляться, как резко меняется

его настроение сегодня утром! Казалось, все его чувства вдруг

обострились и теперь вспыхивают огнем от любой мысли или брошенной

кем-то фразы. Точно в подтверждение этого феномена в следующий же миг

его лицо расплылось в счастливой улыбке.

— Я тебе это еще припомню, когда ты сам тут будешь стоять, — совсем уже

беззлобно бросил он в сторону Коттравоя.

— Боюсь, такого цветка мне не перепадет! — притворно вздохнул тот. — И

почему только все самые красивые женщины всегда достаются тебе? —

Соик ведь — это что-то особенное! Голос просто волшебный! — он

восхищенно покачал головой, в его лице и в глазах вспыхнуло живое, искреннее выражение, очаровывающее всех без исключения. — А какая у

нее кожа! — Точно из сахара! До сих пор не могу поверить, что она

согласилась стать твоей кейнарой.

Жрец солнца опять нахмурился.

— Это ты на что намекаешь?!

Коттравой замахал руками.

— Да нет, нет! Ни на что! Просто она такая… — он описал рукой в воздухе

неопределенную фигуру, не в силах подобрать слова. — Себе на уме, что

ли… Я был уверен, что если она и возьмет кого на сердце, то уж точно не

краантль!

Испепеляющий взгляд Кравоя заставил его осечься.

— Ну да ладно, — поспешил он сменить тему, — а как там твоя стрекоза?

Как она ее приняла?..

Жрец солнца со вздохом отвел глаза. Коттравой выставил руки ладонями

вперед, точно извиняясь за вопрос:

— Я все понял! Хотя с ее характером этого и следовало ожидать. Зелье-

девка!..

Затем с сочувствием похлопал Кравоя по плечу.

— Ну да ладно! Глядишь, подрастет, поумнеет…

— Будем на это надеяться, — вздохнул Кравой.

Звук множества шагов прервал разговор. Дверь храма широко

распахнулась, лица — все радостные, светлые, какие-то особенно

красивые — тут же окружили Кравоя, наперебой поздравляя. Жрец солнца

аж растерялся — он и не думал, что придет так много гостей! А они

пришли… Кого здесь только не было! И его друзья из храма, и всадники-

краантль из Дома Солнца — похоже, все до единого! — и стройные,

изящные эллари, с белыми волосами и ясными глазами похожие на

сборище фей.

Пришли посмотреть на свадьбу своей мэлогрианы и логимэ. Сдержанные, в

нарядах мягких приглушенных тонов, они держались отдельной группой,

тихо переговариваясь на своем мелодичном языке и глядя на собравшихся

большими глубокими глазами. Эллари и краантль невольно бросали

любопытные взгляды в сторону лесных эльфов: ореол загадочности,

окружавший детей леса, всегда привлекал внимание остальных жителей

города; кроме того, если не считать отдельных певцов в Круге песен,

логимэ редко появлялись в обществе, а уж тем более, в таком количестве!

Судя по всему, на свадьбу Соик собрались все лесные эльфы, жившие в

городе, не хватало лишь самой невесты и ее отца — по традиции,

Алиадарн должен был лично привести дочь в храм и передать жениху. И

это должно было случиться уже скоро.

А пока невесты еще не было, в храме продолжала царить праздничная

суета. Кравоя уже почти не было видно из-за желающих поздравить, а

также друзей, дававших шутливые советы разной степени полезности и

смелости. Несколько служителей во главе с Иштаном уговаривали

собравшихся потесниться, пытаясь освободить проход между дверью и

находящимся в центре источником — здесь должна была пройти невеста.

Еще несколько велларов ходили среди собравшихся, раздавая серебряные

сосуды, похожие на кубки без ножек: в них, по традиции, набирали воду

из источника, чтобы облить главных виновников торжества. Считалось, что

в этот день лунная вода смывает с новоиспеченных кейнаров все печали,

очищая сердца, дабы они могли в полной мере принять радость любви,

дарованной богиней, и жизнь для них начинается заново. Гости по мере

возможности помогали этому процессу, окатывая жениха с невестой водой

с головы до ног — чем больше они промокнут, тем лучше.

Судя по количеству розданных кубков, Кравоя и его кейнару ждало просто

невероятное счастье. Особенно решительно выглядели самые юные гости:

маленькие эллари, краантль и логимэ, отделившись от взрослых и

образовав собственную, чуждую различиям по цвету волос и верованиям

группу, сжимали сосуды маленькими руками с таким сосредоточенным

видом, что было ясно — они отнесутся к заданию со всей

ответственностью.

При взгляде на эту постоянно шевелящуюся стайку Кравою вдруг стало

грустно — как жаль, что среди них нет Аламнэй... Он долго размышлял,

стоит ли брать дочь на торжество — особенно, после того, что она

устроила, когда он сказал ей о Соик, — и после нескольких дней

мучительных сомнений пришел к выводу, что лучше этого не делать. Вид

его, счастливого, рядом с лесной эльфой может слишком сильно расстроить

крошку — ей будет трудно смириться с тем, что в его жизни теперь

появилась еще одна женщина. Как ни горько, но пришлось оставить ее на

попечение няни. Кравой тут же мысленно пообещал, что завтра же, когда

суета останется позади, он на целый день отправится с Аламнэй на

прогулку — теперь ведь ему надо быть с ней особенно ласковым…

Точно отзвуком на мысли старшего жреца солнца в этот момент раздались

звонкие детские голоса. Двое эллари, мальчик и девочка, со всех ног

вбежали, расталкивая гостей.

— Идут! Идут!!!

Разговоры мигом затихли, зашуршали одежды, головы собравшихся, точно

по команде, повернулись к распахнутой двери. Кравой почувствовал, как у

него похолодело где-то в животе; он глубоко вдохнул, пытаясь побороть

волнение, но оно только продолжало нарастать. Чья-то рука — как

оказалось, она принадлежала Иштану — крепко взяла его за локоть и

подтащила к мраморному борту источника в том месте, где начинались

ступеньки в воду. Кравой послушно застыл там, где его отпустила рука, и

вперил взгляд в ослепительно белый проем дверей. Светлый квадрат плыл

перед глазами от волнения, дыхание перехватило… Неужели она сейчас

появится! И тогда станет окончательно ясно, что все это не сон! Ему

показалось, прошла целая вечность, прежде чем на фоне яркого белого

пятна, наконец, появились две фигуры. Шорох одновременно

обернувшихся гостей, точно порыв ветра, пробежал по храму,

послышались удивленные возгласы.

Соик шла под руку с отцом; ее волосы были непривычно высоко уложены,

оставляя открытой белую, словно алебастр, шею; на плечах — тяжелый

бархатный плащ, скрывающий всю фигуру. Именно он и стал причиной

удивления собравшихся, вернее, его цвет: он был серебристо-серым

вместо синего!!! Но Кравой не видел ни цветов, ни одежд — лишь ЕЕ…

Нежное лицо, кажущееся особенно белым между каштановой темнотой

волос и серебром плаща, было слегка опущено, темные ресницы

прикрывали глаза — точно драгоценная шкатулка, закрытая от

любопытных взглядов! Жрец солнца словно врос в мрамор пола — какая

же она красивая, и какая высокая! — в тяжелом, спадающем наряде,

окружающем нежное тело, точно футляр, Соик показалась ему какой-то

особенно статной и прямой.

Медленно ступая между двумя рядами расступившихся и слегка сбитых с

толку гостей, Алиадарн и его дочь приблизились к месту, где стоял Кравой.

На мгновение они замерли, затем Соик вдруг сделала едва заметное

движение плечами: тяжелый плащ спал к ногам, из-под него, словно

вспыхнув своим сочным цветом в полумраке храма, открылось темно-

синее, точно драгоценный сапфир, платье. Восторженный ропот

прокатился по святилищу. Что же касается жениха, то он едва ли мог ясно

осознать, чем именно вызвано это восхищение: ему просто показалось, что

лесная эльфа по какой-то причине вдруг стала еще прекраснее, и это было

похоже на чудо… Он заметил, как ее ресницы дрогнули, она подняла глаза, но лишь на мгновение, затем опустила, одновременно с этим подавая руку

жениху. Кравой даже не запомнил, как он прикоснулся к протянутым

белым пальчикам — осторожно и неловко, словно взял за руку статую…

В каком-то оцепенении он вместе с ней переступил мраморный бортик и

спустился по ступенькам в воду; Кравой инстинктивно напрягся, ожидая

холодного прикосновения, но вода была теплой и приятной. Зайдя в

источник чуть выше колен и все еще сжимая пальцы Соик, он остановился,

не зная, что делать дальше. Сколько раз он сам проводил свадьбы в храме

Солнца, а теперь стоял, точно потерявшийся… Возникшая рядом фигура

Иштана в синей мантии показалась ему самым настоящим спасением! Стоя

так же по колено в воде, старший веллар протягивал им большую

хрустальную чашу.

— Как вода в этой чаше неразделимо смешана с лунным светом, так и

ваши сердца неразделимы теперь — и пусть свет Эллар хранит их от

печали и отчаяния!

Кравой послушно отпустил руку своей кейнары, взял чашу, отпил — вода

была странно холодной в отличие от той, в которой они стояли, — и

протянул чашу Соик. Она подняла глаза — о, этот взгляд! — положила

ладони поверх его рук и, продолжая смотреть ему в лицо, сделала

несколько глотков. Старший веллар забрал чашу, отступил на шаг назад.

Это как будто стало сигналом для гостей — таинство свершилось, самое

время поздравлять кейнаров! Точно гром разразился под мраморным

потолком. «Ан синтари Эллар!» — неслось по храму, отражалось от стен, дрожало в искрящейся толще воды, где стоял старший жрец солнца —

бледный, счастливый; стоял, сжимая руки своей кейнары и не спуская

блестящих глаз с ее лица, не слыша и не видя ничего вокруг.

Дети кинулись к источнику первыми. Всколыхнутая вода заискрилась,

раздался плеск, такой странный в замкнутом помещении, и первые потоки

воды окатили Соик и Кравоя. Взрослые тут же последовали примеру

малышей — через несколько секунд кейнары уже были мокрыми с ног до

головы; вода лилась с волос, одежды, а гости все продолжали обливать их,

с улыбками желая благословения великой богини.

Но Кравой едва ли мог понять, что они говорили — ему вдруг показалось,

что все это происходит не с ним! Он слышал звонкие голоса,

восклицающие «ан синтари Эллар!», чувствовал, как с него потоками

льется вода, но все это было где-то очень далеко… Одежда прилипла к

телу, от нее шел холод, и это еще больше создавало ощущение

невероятности происходящего — и та, что стояла перед ним, тоже казалась

нереальной… Он смотрел на нее, не отрываясь — он не мог оторваться! На

темных волосах Соик, точно алмазы, сияли капельки воды, такие же

капельки сверкали на опущенных ресницах. У Кравоя вдруг возникло

удивительно стойкое ощущение, что то, что происходит в этот миг — это

некий рок, и он настиг его. Здесь и сейчас! И теперь его жизнь изменится

навсегда, и никакая сила ни на этом, ни на том свете не сможет помешать

этому. Соик робко подняла глаза, он взглянул в ее мокрое лицо — такое

нежное, все в блестках воды — и в одно мгновение почувствовал себя

сильным и счастливым…

Не раздумывая, он обхватил руками голову логимэ и у всех на глазах

поцеловал в губы. И от этого поцелуя ощущение отчужденности,

окружавшее его все это время, словно раскололось, и он услышал все —

плеск воды, веселые голоса, хлопанье десятков ладоней! А когда, наконец,

отстранился от губ Соик, увидел десятки глаз, десятки светлых, ничем не

омраченных улыбок, и осенний день — светлый и ясный, как эти улыбки.

Он снова взглянул на Соик — она уже не казалась ему чужой и

неприступной — он буквально ощущал тепло, идущее от ее мягкого,

нежного тела! Чувство огромной радости внезапно охватило Кравоя, его

красивое лицо осветилось открытой улыбкой — радостный, он одним

движением подхватил Соик на руки и быстро вышел вместе с ней из

источника. Его глаза сияли, привычная живость движений и чувств

вернулись: казалось, он распространяет вокруг себя какую-то кипучую,

неуемную энергию, подобно тому, как костер распространяет свет и тепло.

Точно привлеченные этим теплом, гости тут же окружили его. Кравой

поставил логимэ, воздел руку, продолжая другой крепко обнимать стоящую

рядом Соик.

— Если я когда-нибудь скажу, что не знаю, что такое счастье, любой из вас

может напомнить мне этот день, и я признаю, что был неправ! — с

широкой улыбкой воскликнул он.

Окружающие рассмеялись. Алиадарн и несколько логимэ подошли к

кейнарам.

— Надеюсь, этот день никогда не наступит… — улыбаясь, произнес

мэлогриан, укутывая мокрую до нитки дочь тяжелым плащом и взглядывая

то на нее, то на Кравоя. — Ибо теперь в твоей власти не только твое

счастье, но и счастье моей дочери.

— Именно поэтому я никогда не буду несчастным! — ответил солнечный

эльф, склоняя в легком поклоне высокую фигуру.

Алиадарн поклонился в ответ и, повернувшись к Соик, сказал несколько

слов на логимэ. Жрец солнца заметил, как она взволновано вздохнула, но

уже в следующее мгновение улыбнулась отцу и тихо ответила что-то.

Кравой почувствовал, как она легонько прижалась к его боку, и его

утверждение, высказанное Алиадарну, тут же превратилось в самую

стойкую уверенность.

Успокоенный, он крепче обнял Соик и счастливыми глазами обвел храм.

Недавний взрыв всеобщего возбуждения теперь перешел в радостное, но

уже более ровное ощущение продолжающегося праздника. Неожиданно

чуть поодаль, за спинами гостей, Кравой увидел Иштана — он и не

заметил, как тот отошел от источника. Странное чувство шевельнулось в

груди краантль. Губы веллара улыбались — Кравой чувствовал, что эта

улыбка искренняя, — но глаза! Глубокие глаза, прозрачные, точно синее

стекло — в них затаилось какое-то странное выражение, не вязавшееся с

этой улыбкой. Где-то глубоко-глубоко… Невольный холодок пробежал по

сердцу Кравоя — он вдруг почувствовал что-то похожее на укол совести.

Что чувствовал сейчас лунный эльф?.. Ревновал ли Соик к нему?

Ненавидел его? Или испытывал лишь грусть? Этого старший веллар Рас-

Сильвана не дал узнать никому и никогда…

Точно почувствовав устремленный на него взгляд, Иштан повернул голову;

их глаза встретились — лицо веллара осветила улыбка; насторожившего

Кравоя выражения в его глазах уже не было. Праздник тем временем

продолжался. Забыв о велларе, жрец солнца тряхнул и без того

растрепанной головой и снова окунулся в окружающую суету: в этот день

чувства сменялись в нем с такой скоростью, что он и сам не поспевал за

ними! Счастливым взором он окинул гостей; волна симпатии ко всем снова

нахлынула на него. Он знаком попросил слова — эллари и краантль

притихли.

— Я благодарен вам за то, что пришли, и мне хочется, чтобы этот день стал

счастливым для всех! Приглашаю вас вечером в Круг песен — может, нам

повезет, и для нас споет самая прекрасная эльфа на свете!

В толпе зашумели веселые голоса, радостные улыбки осветили лица

эльфов. Не отпуская руки Соик, Кравой вышел на улицу. День был ясным,

солнце мягко лило свет на синие крыши, белый мрамор домов. Кравой

зажмурил глаза и глубоко вдохнул: до чего же хорошо жить!

Рука Соик, все еще зажатая в его руке, чуть заметно шевельнулась. Жрец

солнца взглянул на кейнару — зеленые глаза Соик смотрели с каким-то

выжидающе-внимательным выражением. Радость вмиг отхлынула от

сердца Кравоя: он и забыл, что ей нужно уходить! Он оглянулся вокруг: лесные эльфы во главе с Алиадарном стояли в стороне от остальных

гостей, видимо, ожидая Соик. Кравой сжал руку логимэ. Как ему не

хочется отпускать ее сейчас! Но ведь он обещал, и она поверила его

обещанию; к тому же это ведь только до вечера… Он притянул Соик к себе,

улыбнулся, прижался губами к ее виску. Стараясь казаться бодрым,

произнес:

— Ну что, похоже, тебя уже ждут… Встретимся в Круге песен!

Она кивнула и опустила глаза — было видно, что она тоже чувствует

неловкость этой необходимой разлуки. Не глядя на Кравоя, она отпустила

его руку и, развернувшись, быстро зашагала к ожидавшим логимэ. Жрец

солнца проследил глазами, как Алиадарн набрасывает на нее плащ, и

отвернулся; не надо, чтобы Соик чувствовала себя виноватой… Выдохнув,

он решительно распрямил плечи, осмотрелся вокруг. Его взгляд снова

уловил белые волосы Иштана — тот стоял немного в стороне рядом с

Коттравоем и о чем-то беседовал с ним, то и дело искоса поглядывая на

Кравоя каким-то странным взглядом; в его чертах отражалось крайнее

внимание к тому, что говорил краантль. Кравой невольно удивился столь

оживленной беседе — веллар и старший всадник никогда не были особыми

друзьями — но его удивление длилось не больше доли секунды: сегодня

такой день, что возможны самые невероятные вещи!

Он отвернулся. Тягостное замешательство, прерванное видом беседующих

эльфов, снова вернулось. Итак, до темноты еще не меньше семи часов —

что же ему делать все это время?.. Отчего-то Кравою вдруг захотелось

незаметно уйти — все равно Соик нет рядом… Лучше всего будет пойти в

храм — за работой время всегда бежит незаметно: не успеешь оглянуться,

как уже вечер; к тому же у него накопилось там достаточно дел —

поглощенный чувствами, в последние дни он не слишком усердно

занимался работой. Точно! Пойти в храм — лучшей идеи не придумаешь!

Можно даже не переодеваясь. Он как раз успеет покончить с делами к

вечеру, а там уже, глядишь, и Соик освободится…

Утвердившись в правильности своего решения, жрец солнца еще некоторое

время побеседовал с гостями — Коттравой и жрецы из храма Солнца уже

успели куда-то исчезнуть — после чего, еще раз напомнив всем о вечерних

торжествах, вежливо распрощался.

Он уже сделал несколько шагов, когда к нему вдруг подошел Иштан. Жрец

солнца поймал подозрительный озорной огонек в синих глазах, но веллар

не дал ему времени на раздумья.

— Слушай, — бойко начал он. — Тебе ведь сейчас все равно нечего делать

— так давай пойдем в замок, отпразднуем…

Кравой попятился — праздновать ему не хотелось.

— Я… я вообще-то собирался в храм, у меня там куча дел.

— Нет-нет-нет! Никуда я тебя не отпущу, — оборвал его эллари с

непривычной настойчивостью в голосе. — А дела твои никуда не денутся!

Идем в замок! Идем-идем…

И, не давая Кравою опомнится, обнял за плечи и почти силой потащил за

собой по направлению к замку. По дороге жрец солнца несколько раз

пытался ретироваться, отговариваясь необходимостью быть в святилище,

но эллари был непреклонен: он шагал быстро, на удивление крепко держа

Кравоя, чтобы тот не сбежал.

— Идем-идем, — продолжал увещевать он, таща его за собой, — дела

могут подождать!

С растущим чувством раздражения — он ведь собирался в храм! — Кравой

дошел до площади с фонтаном. Вернее, не дошел, а доплелся, влекомый

Иштаном — судя по всему, веллара совершенно не волновало его

возмущение. Все еще не отпуская солнечного эльфа, он решительно

потащил его в сторону конюшен.

— Мы что, будем праздновать мою свадьбу в компании лошадей?.. —

сердито буркнул Кравой.

— И в их тоже…

Несколько секунд, и впереди показались двери конюшни. К удивлению

Кравоя, на улице перед ними стоял десяток оседланных лошадей; рядом,

спешившись, прогуливались краантль. Кравой подошел еще на несколько

шагов, один из эльфов радостно помахал в знак приветствия. Жрец солнца

всмотрелся в его фигуру: да ведь это Коттравой! А с ним — несколько

жрецов из храма и всадники из Дома! В компании Иштана Кравой

приблизился к этому пестрому собранию.

— Ну вот, я привел нашего счастливца, как и обещал, — с улыбкой

объявил Иштан, отпуская, наконец, сбитого с толку Кравоя.

Коттравой упругим быстрым шагом подошел к ним.

— Отлично! Все, наконец, в сборе — значит, мы можем выдвигаться!

— Куда выдвигаться?! — изумленно спросил Кравой.

— Как куда? На прогулку! В такой чудесный день сидеть на работе просто

противопоказано, тем более что почти все твои коллеги уже здесь…

Стоящие рядом со своими скакунами молодые жрецы-краантль

заулыбались, глядя на растерянного начальника. Иштан тем временем

выводил из конюшни своего коня — стройного, тонконогого, красивой

серой в яблоки масти.

— Кстати, — продолжал Коттравой — по его сияющему виду было ясно, что

он и есть главный зачинщик происходящего, — тут есть еще кое-кто, кто

очень хочет, чтобы ты присоединился к нашей прогулке…

Сказав это, он схватил Кравоя за руку и с той же решительностью, которую

только что проявил старший веллар, потащил за собой.

— Вот! — торжественно заявил он, подведя Кравоя к одному из коней. —

Мы не совсем разобрались, во что ее одеть, но я думаю, сегодня не будет

холодно…

Жрец солнца поднял глаза на спину лошади, и по его лицу расплылась

самая ласковая улыбка.

— Аламнэй!..

Он не ошибся — на спине его собственного рыжего жеребца, уже

оседланного, держась руками за кожаное седло, гордо восседала Аламнэй.

Смуглое личико, уже успевшее разрумяниться на свежем воздухе, сияло

довольной улыбкой, на голове была пушистая шапочка из лисьего меха,

отчего она сама казалась похожей на маленького лисенка.

— Он сказал, что у тебя сегодня очень хорошее настроение, — с детской

деловитостью проговорила эльфина, указывая пальчиком на Коттравоя. —

И что ты обязательно захочешь поехать за город, и нас с собой возьмешь.

Кравой заулыбался еще шире, ему вдруг стало легко и весело.

— Ну конечно, возьму! — живо воскликнул он, беря коня за повод и ставя

ногу в стремя. — Вот только подвинься, чтобы твой упитанный папа тоже

поместился в седле.

— По коням!!! — гаркнул Коттравой, заставив стоящих рядом лошадей

испуганно шарахнуться. — Едем!

С этими словами он, как всегда с молниеносной резкостью сорвавшись с

места, бросился к стоящему в стороне от остальных некрупному, но очень

мускулистому беспокойному жеребцу светло-золотистой масти — завидев

приближающегося краантль, он замахал головой и завертелся на месте,

пытаясь вырвать повод из рук перепуганного конюха-человека.

— Очередной «подарочек»? — спросил Кравой, кивая на нервного

жеребчика.

— Вчера привели! Отличный мальчик! — воскликнул Коттравой,

перебрасывая уздечку через голову коня и ступая в стремя.

Его тело еще не коснулось седла, когда остальные всадники, точно по

команде, предусмотрительно отъехали подальше. Дело в том, что старший

всадник Дома Солнца никогда не ездил на одной лошади — да у него и не

было собственного коня — вместо этого он постоянно менял лошадей,

объезжая особенно норовистых трех-четырехлеток и исправляя

дурноезжих. При этом он неизменно выбирал самые безнадежные и

капризные экземпляры, творя поистине чудеса преображения. Это было

что-то невероятное! Он пребывал в твердой убежденности, что все лошади

от рождения — добрейшие существа, и лишь плохой наездник может

испортить характер этих ангелочков; его высказывания «замечательная

кобылка» и «отличный мальчик», применяемые к свирепо храпящему и

бьющему копытами в воздухе воплощению злости и коварства, уже успели

стать нарицательными в Доме Солнца. В седле же он сидел, как влитой,

точно составляя единое целое с конем; ни разу в жизни он не ударил

лошадь и даже не поднял голос — мягко и спокойно подчинял себе, укрощая с той уверенной доброй силой, которая была ему так свойственна.

Едва он вскочил в седло, золотистый жеребец, подтверждая опасения

собравшихся, тут же захрапел и шарахнулся в сторону, затем поднялся на

дыбы, злобно прижимая уши и пытаясь сбросить седока, но Коттравой,

привыкший к любым капризам, сидел непоколебимо; сильные ноги, обутые

в высокие сапоги, сжали бока коня, он натянул повод, пытаясь не дать ему

задирать голову. Однако жеребец не желал сдаваться: натягивая узду, как

струну, продолжал бить в воздухе передними копытами, пронзительно ржа

и косясь глазами на всадника. Солнечный эльф сильнее прижал

шенкелями его бока и, умело работая поводом, наконец, заставил опустить

передние ноги. Жеребец беспокойно заплясал по мостовой, вскидывая

голову и норовя снова встать на дыбы.

Благоразумно держась на безопасном расстоянии, остальные наблюдали

это представление, готовые тут же ретироваться еще дальше, если

старший всадник потеряет контроль над жеребцом. Еще несколько раз

«отличный мальчик» пытался взбунтоваться и сбросить ненавистного

краантль, но Коттравой с уверенностью прирожденного наездника чуть

заметными шевелениями рук и ног заставлял его успокоиться. Все его

движения были спокойными и едва заметными — казалось, его ничуть не

волнует, что его вот уже несколько минут пытаются сбросить на землю!

Наконец, жеребец замер на месте, укрощенный, весь дрожа и тяжело

раздувая ноздри.

— Ну, теперь можно ехать! — объявил Коттравой, оборачиваясь к

остальным.

Всадники засуетились, разворачивая лошадей. Со звоном подков

промчавшись по улицам Рас-Сильвана, компания выехала за ворота.

Свежий ветерок тут же ударил в лица. Точно почуяв простор, кони пошли

быстрее; они вытягивали шеи, торопя всадников, взмахивали густыми

хвостами.

— Держись крепче! — крикнул Кравой, наклоняясь к пушистой шапочке

Аламнэй — в восторге от быстрой езды, эльфина так интенсивно вертела

головой по сторонам, что едва не выпрыгивала из седла. Коттравой

поравнялся с ними.

— Куда поедем? — крикнул он, придерживая коня.

— Поехали к обрыву — оттуда красивый вид…

Коттравой кивнул и, дав коню шенкеля, поскакал вперед, тут же исчезнув

из виду. Кравой тоже пришпорил лошадь, с тревогой и заботой взглядывая

на непоседливого лисенка, сидящего у него в седле. Мысли его с каждой

минутой становились все яснее и радостнее.

До чего же славный день! К его удивлению, здесь, за городом было еще

почти по-летнему тепло: после единственного нечаянного снегопада

природа словно спешила исправиться и успеть побаловать теплом. Солнце

грело в полную силу, но воздух был уже по-осеннему прозрачен и широк.

Кравой был счастлив, но, что было не менее важно для него — счастлива

была и маленькая Аламнэй. Чувство вины перед дочерью, которое он

ощущал, стоя в храме Луны, испарилось — на протяжении всей поездки

она пребывала в состоянии столь радостного возбуждения, что на нее

нельзя было смотреть без улыбки. Возвышаясь в седле, она с высоты

своего положения осматривала все вокруг, то и дело высказывая громкими

возгласами восторг по тому или иному поводу; иногда жрец солнца даже

давал ей править лошадью — это завершало картину полного счастья.

Скоро маленький отряд въехал в лес, лошади перешли на рысь. Коттравой

ехал впереди рядом с Кравоем, время от времени почти бессознательными

движениями усмиряя коня, норовившего то укусить за ногу Кравоя, то

вскинуть голову и взбрыкнуть передними ногами.

— Думаешь, из него будет толк?.. — спросил Кравой, подозрительно

поглядывая на золотистого жеребца, как раз тянущегося зубами к его

колену.

Коттравой натянул повод, подавляя очередное поползновение к бунту.

— Конечно будет, еще какой! Он просто чудо: посмотри только, как он

идет — какой чудесный короткий галоп. То, что надо для езды по лесу! Не

то, что эти огромные скаковые звери — они едва могут развернуться между

деревьев. Нет, конечно, в поле лучше иметь широкий мах, но в лесу… —

Он заработал поводом, выравнивая ход снова зашалившего жеребца. —

Нет, это как раз то, что нужно. Замечательный мальчик! Прелесть!

Настоящий принц среди лошадей!

Жрец солнца рассмеялся.

— Да ты поэт!

— Ааа!.. — завопила вдруг Аламнэй — зубы замечательного мальчика

устремились к ее ноге.

— Никак не устаю удивляться твоему доверию к ним, — заметил Кравой,

глядя, как расстроенный неудачей конь снова возвращается под власть

своего седока.

— Плохих лошадей не бывает, в этом я убежден, — сказал Коттравой. —

Все дело в обращении: вот этот все проверяет, можно ли меня вывести из

себя, — он кивнул на своего непоседливого скакуна — точно поняв, что

говорят о нем, тот визгливо заржал, косясь на всадника большим, злобно

блестящим глазом. — Да ведь со мной — как с ветром спорить: сколько не

злись, ответа не будет…

Точно желая опровергнуть его слова, жеребец дернулся и попытался

метнуться в сторону.

— Ну-ну, мой хороший… — мягко проговорил краантль, спокойно и твердо

удерживая коня сильными стройными ногами. — Вот выедем еще пару раз

за город, да так, чтоб подольше; покатаемся одни, без суеты — увидишь

тогда, какой он славный станет. Золото, а не конь будет!

Жрец солнца улыбнулся, качая головой.

— Ты смотри, осторожнее со своими дальними одинокими поездками, —

предупредил он. — Помнишь того, которого когтями задрали? — ты сам

рассказывал, — значит, кто-то из Сиэлл-Ахэль на охоту вышел. Смотри,

как бы твой авлахар не подстерег тебя вместе с твоим «отличным

мальчиком».

Коттравой весело рассмеялся в ответ, одновременно оглаживая мокрую

шею коня.

— Ну, мой мальчик даст пять лиронгов форы любому кистеухому!

В этот день старший всадник был явно в очень хорошем расположении

духа…

***

Через полчаса езды по лесу начался некрутой подъем. Лошади пошли

тяжелее. Внезапно лес закончился — резко, как будто кто-то отрезал его

ножом — и вся группа выехала на ровный участок. Он заканчивался

высоким обрывом, к его краю и направил своего коня Кравой.

— Встанем здесь! — крикнул он, оборачиваясь к остальным.

Все кивнули в знак согласия — место и впрямь было живописным. Высокий

обрыв словно парил над расстилавшейся далеко внизу долиной; казалось,

будто земля много лет назад раскололась, и одна ее часть возвысилась над

другой, сохранив такой же рельеф: равнина внизу выглядела миниатюрной

копией места, где сейчас спешивались всадники. Жрец солнца придержал

коня у самой кромки обрыва, вызвав у Аламнэй визг ужаса и восторга — с

высоты седла она уже не могла видеть земли под ногами лошади, отчего ей

казалось, будто они висят в воздухе. Кравой заставил коня сдать назад,

спешился и снял раскрасневшуюся эльфину с седла.

— Ну что, накаталась? А теперь — за дровами! — сказал он, снимая шапку

с вспотевших рыжих волос, и шутливо подтолкнул Аламнэй к лесу.

Остальные эльфы тем временем тоже засуетились, начали собирать дрова

для костра. Коттравой пытался руководить процессом, но краантль только

смеялись в ответ на его приказы, и смех их был веселым и светлым.

И лишь один из собравшихся не принимал участия в общем оживлении —

незаметно отделившись от группы, вдалеке, на самом краю обрыва,

неподвижно застыл старший веллар Рас-Сильвана… Его лицо было

обращено вдаль, глаза замерли на линии горизонта, словно пытаясь

заглянуть за нее. Но не только глаза — все его тело было исполнено

какого-то порыва, как будто оно стремилось умчаться вслед за взглядом, и

столь сильным было это стремление, что сыновья солнца невольно

умолкали при взгляде на замершую на фоне неба фигуру, и в их горячих,

не ведающих сомнений сердцах вдруг появлялось какое-то смутное

чувство. Ах, если бы можно сорваться и улететь туда, за горизонт… Но вот

они встряхивали золотоволосыми головами, и улыбки снова расцветали на

загорелых лицах. «Солнце светит, мы молоды и здоровы, и это — счастье!

К чему эта меланхолия?», — точно говорили они, и в чем-то явно были

правы.

Тем временем, Коттравой, поняв тщетность своих командирских попыток, оставил краантль и, подойдя к коню, беспокойно переминающегося на

месте, начал снимать с седла большие сумки. Кравой подошел к нему.

— Что это у тебя в них?

— Еда, — коротко ответил старший всадник, взваливая сумки на плечо и с

удивительной ловкостью уворачиваясь от конских зубов. — Много брать не

стали, чтоб не перебить аппетит перед вечером. Так, перекусить разве

что…

Кравой улыбнулся, взял одну из сумок.

— Ты все продумал!

— А то! Молодая свининка, слегка подсоленная, и с лучком… — он даже

замурлыкал от удовольствия. — Но готовить поручу только тебе — иначе

мясо насмарку.

— Идет! — весело согласился старший жрец солнца.

Вместе они поднесли провизию к уже разгоравшемуся костру. Солнечные

эльфы, стоявшие вокруг него, мигом оживились и стали распаковывать

мешки. Несколько минут — и Кравой уже колдовал над мясом. Увидев, что

все идет по плану, старший всадник успокоенно уселся прямо на траву

рядом с костром и замер, точно большой кот.

— Ну что, хорошо я придумал с этой прогулкой? — самодовольно

улыбаясь, поинтересовался он у Кравоя, который как раз выкладывал

аппетитные куски мяса на решетку.

— Отлично придумал! Спасибо тебе! Там, в храме, я думал, что этот день

нельзя сделать еще более радостным, — оказалось, можно…

— Да уж — хорош ты там был, мокрый, как конь под дождем.

Он вдруг запнулся, вскинул глаза на Кравоя.

— Кстати! Ты ведь точно был весь мокрый… Ты что, успел переодеться?

Тот рассмеялся.

— А вы что, дали мне на это время? Хорошо, что я случайно оказался

старшимжрецом солнца, и на мне одежда сохнет, как на печке. Вот так,

теперь следите, чтобы в углях не было пламени… — приказал он,

обращаясь к костровым, затем с улыбкой оглянулся кругом; все

заулыбались, точно зная, что он сейчас скажет.

— Ну а вообще, я уже давно не был так счастлив!

Лежавший рядом Коттравой стремительно и упруго выпрямился, вставая на

ноги, взял толстую ветку, бодрым движением переломил ее через колено и

бросил в огонь.

— Ну, вот видишь, как все славно сложилось… — сказал он, глядя, как

язычки пламени тут же потянулись к дереву. — А ты все говорил, что

никакие женщины тебя не интересуют, что никто тебе не нужен, кроме

Моав! Говорил ведь!

Кравой почувствовал, как что-то словно укололо его сердце. Его круто

изогнутые брови сдвинулись на переносице, лицо застыло. Зачем он

сказал о Моав!.. Ему вдруг показалось, что солнце, еще мгновение назад

такое яркое, в одном мгновение потускнело, и пламя огня тоже стало

каким-то мутным… Не ответив, он развернулся и отошел от костра.

— Эй, ты чего? — растерянно крикнул вдогонку Коттравой. — Что я такого

сказал?!..

Но жрец солнца даже не обернулся. Он дошел до края обрыва и сел,

свесив вниз ноги. Захваченный нахлынувшими мыслями, он и не заметил,

что за ним следят внимательные глаза: шагах в двадцати, пристально

наблюдая за его действиями, по-прежнему неподвижно стоял Иштан. Но

солнечный эльф не смотрел по сторонам, он лишь сидел, вперив взгляд в

дорогу, прорезающую лежащую внизу равнину… Почему?! Почему ее имя

до сих пор волнует его — теперь, когда он, наконец, обрел счастье! Он

почувствовал, как безотчетная тревога поднимается в душе — неужели так

будет всегда?! Карие глаза краантль вспыхнули — нет, он сможет

совладать с собой! Он должен сделать это ради Соик. Ради того, чтобы не

ранить ее! Он внезапно почувствовал острую необходимость заговорить с

кем-то, как если бы общение с живым могло отогнать призрак той, что

давно умерла.

Он вскинул голову, лихорадочно осмотрелся по сторонам, точно ища

помощи. В следующий же миг у него отлегло от сердца: прямо к нему

вприпрыжку бежала Аламнэй… Вот она, помощь! — Рыжие волосы,

растрепавшись, взлетали в такт бегу, сквозь них просвечивало солнце,

отчего казалось, что ее головка охвачена пламенем. Напряжение,

державшее Кравоя, тут же отступило, точно спугнутое живой беспечностью

девочки; помрачневшее было лицо осветилось улыбкой. Эльфина поймала

ее и тут же тоже просияла, отразив улыбку отца, точно живое зеркало.

Подбежав, она мигом залезла к нему на колени.

— Пап, а пап!..

Кравой заботливо поправил непослушные огненные прядки.

— Что?

— А откуда это все взялось?

— Что все?..

Аламнэй осмотрелась с видом феодала, проверяющего свои владения. Ее

взгляд зацепился за горизонт, отделяющий синеву неба от темной линии

леса, и так и остался там.

— Ну, все вокруг! Наш лес, и озеро, и чужие леса тоже…

Жрец солнца, следуя взгляду дочери, взглянул вдаль. Несколько

мгновений они сидели так, глядя на темнеющий вдалеке лес. Наконец

Кравой пошевелился, поудобнее усадил девочку у себя на коленях, готовясь к рассказу.

— Это очень длинная и красивая история…

Эльфина тут же оживилась, заболтала ногами.

— Расскажи, расскажи! Я хочу знать историю!

— Тогда слушай и перестань колотить меня — я и без этого тебе все

расскажу, — утишил ее Кравой.

Песня Полей мгновенно свернулась клубком, прижавшись к его груди, как

делала всегда, когда готовилась слушать истории. Устремив вдаль темные

глаза, жрец солнца начал повествование:

— Итак, сначала было только небо и море, и ничего кроме них не было —

ни звезд, ни солнца, ни земли, ни ветра. И между небом и морем гуляла

большая белая лошадь…

— Больше, чем твой Град? — уточнила Аламнэй.

— Намного больше, и намного красивее — ее голова касалась неба, а

белая, как снег, грива спускалась до самого моря. И гуляла она очень

долго — так долго, что даже сама не знала сколько. И стало ей скучно и

одиноко — ведь она была совсем одна, и вокруг не было ничего, кроме

неба и моря! Тогда она родила двух жеребят: одного — стройного,

серебристой масти, с синими, как небо, глазами; другого — сильного,

непокорного, алой масти — грива его развевалась над морем, а дыхание

было таким горячим, что его воды вскипали.

Аламнэй пошевелилась и хмыкнула, выражая то ли одобрение горячности

алого жеребенка, то ли недоверие к услышанному. Кравой тихим голосом

продолжал:

— Едва окрепнув, жеребята пустились вскачь по небу, догоняя друг друга,

и искры, что вылетали из-под их копыт, рассеялись по нему, став

звездами.

— А белая лошадь?

— А она тем временем решила отдохнуть — ведь она очень устала. Она

легла прямо посреди моря и заснула. И спала так долго, что из ее гривы и

хвоста успел вырасти красивый густой лес, из шерсти поднялись травы.

Лес породил птиц и животных, из травы выросли цветы, из цветов

появились бабочки и стрекозы…

Аламнэй слушала, аж открыв рот от изумления.

— И что — она спит до сих пор?!

— Да, — улыбнулся Кравой, — иначе как бы мы могли гулять по лесам,

полям? Да, она спит до сих пор.

Личико Аламнэй вдруг стало испуганным.

— Но ведь она не умерла, правда?!

— Конечно, нет, ведь она же дышит — мы называем ее дыхание ветром.

— А жеребята?

— А они так и бегают по небу — мы называем их солнцем и луной. С тех

пор они выросли, стали сильными и такими прекрасными, что ни одно

существо на свете не может сравниться с ними! Алый жеребенок стал

могучим конем-солнцем, а серебристый — прекрасной тонконогой

лошадкой — ее блестящая грива такая длинная, что по ночам спускается

на землю — это и есть лунные лучи.

— А почему они бегают не вместе? — не унималась маленькая эльфа —

рассказ отца вызвал множество вопросов, но у Кравоя, похоже, были

ответы на все.

— Потому что красный конь бегает быстрее, — просто ответил он, — и

хрупкой лошадке трудно за ним угнаться. Но иногда они все-таки

встречаются в небе и пасутся вместе — ты ведь слышала о солнечном

затмении?..

Аламнэй кивнула. Дальше было еще интереснее…

— А однажды у них родились дети: их называли азарларами — детьми

неба. Они выросли, и стало им тесно на небе. И тогда они решили

спуститься на землю. Один из них — Кайлал — стал отцом всех краантль.

От другого, по имени Сильван, пошли эллари; остальные братья и сестры

дали начало другим народам. Вот так! А лошадь спит до сих пор…

Он тронул пальцем вздернутый носик Аламнэй, но той было не до шуток —

все оказалось куда серьезнее, чем она могла предположить. На

посерьезневшем личике отражалась крайняя степень концентрации мысли.

— А вдруг она когда-нибудь проснется! — испугалась вдруг она.

— Когда-нибудь она обязательно проснется, и тогда мы все поскачем на

ней далеко-далеко к звездам. А солнце и луна будут скакать рядом с нами.

— А это будет скоро?

— Не знаю, — покачал головой Кравой, — она ведь должна выспаться. Ну

а пока ты можешь смотреть на солнце и луну. И если тебе вдруг когда-

нибудь станет одиноко, вспомни о том, что там, высоко живут две

прекрасные лошади. Взгляни на них — и ты почувствуешь, что они тоже

смотрят на тебя.

— И та, которая спит, тоже?

— Ну, конечно, и она тоже! Она знает каждого, кто ходит по ее спине, и

бережет его…

Увесистый хлопок по спине прервал рассказ Кравоя, заставив его

дернуться от неожиданности. Веселое лицо старшего всадника склонилось

над маленькой Аламнэй.

— Да, именно так все и было! Это я тебе точно говорю! — громогласно

заявил он; в уголках его глаз и красивых, четко очерченных губ привычно

таился смех. — Потому что лошади — самые замечательные животные на

свете, и все красивое могло произойти только от них! И земля, и солнце и

луна, и все прочее тоже! И женщины — они тоже от лошадей произошли…

Кравой бросил на него выразительный взгляд, пресекая дальнейшие

рассуждения на тему женщин. Аламнэй с недоверием покосилась на

шумного краантль, затем взглянула на отца, тот кивнул.

— Вот видишь — если даже Коттравой говорит, значит, точно правда. Ну, а

теперь слезай, идем кушать — ты уже проголодалась?..

Эльфина задумчиво слезла с его колен — обычно она все делала бегом, но

услышанное, по-видимому, произвело на нее слишком большое

впечатление. Вместе с отцом и старшим всадником она тихо потопала к

костру, от которого уже вовсю разносился аппетитный запах жареного

мяса, а вместе с ним — нетерпеливые голоса краантль, дружно уверяющих,

что все уже готово. Одновременно с ними к огню подошел Иштан — так же

незаметно, как и удалился. Кравой попытался поймать его взгляд, но ему

это никак не удавалось… Тонкое лицо веллара выглядело невозмутимым,

на губах витала спокойная улыбка.

Наконец все сели к еде. Вопреки скромному предупреждению Коттравоя,

припасов оказалось более чем достаточно — даже для оравы молодых

краантль, одного лунного веллара и одного проголодавшегося ребенка,

который, как известно, после прогулки может съесть не меньше взрослого.

Кравой лишь усмехался, глядя, как Аламнэй уплетает внушительный кусок

свинины, крепко держа ее в руке и заедая зажатым в другой руке не менее

внушительным ломтем хлеба. Не в пример отцу, испытывавшему почти

детское пристрастие к сладкому, эльфина была совершенно равнодушна к

десертам, но при этом не могла прожить без мяса, поедая его с почти

кровожадным аппетитом, даже странным для такого маленького существа.

По этому поводу еще в ее бытность совсем крошкой был созван

специальный совет, призванный решить, позволительно ли есть мясо

будущей старшей велларе — лунным эльфам, в отличие от солнечных,

мясная пища запрещена. После долгих прений вопрос был решен

положительно в виду того факта, что половина крови досталась девочке от

краантль, а, стало быть, желание есть мясо для нее естественно.

Принял совет и другое решение, также существенное, но покуда еще не

влиявшее на жизнь будущей веллары — оно касалось разрешения

проливать кровь. Это правило, наоборот, относилось к краантль,

считавших кровь даром Солнца и не имевших право проливать ее — ни

свою, ни чужую. Но как дочь лунной эльфы Аламнэй это право имела; тот

факт, что девочка была левшой, как все эллари, лишь подтверждал ее

принадлежность к лунному Дому. К тому же, по свидетельству Кравоя, не

раз наблюдавшего за дочерью, когда ей доводилось случайно пораниться

во время игр, потеря крови не вызывала у нее катастрофической реакции,

характерной для детей солнца — малейшая кровопотеря мгновенно

обессиливала краантль и без должного лечения грозила смертью.

Но пока что это второе решение высокого совета ничего не значило для

маленькой эльфы — ее рыжая головка была полна живых, любопытных

мыслей, далеких от крови и жестокости. Куда больше радости ей

приносило разрешение до отвала кушать любимые куриные ножки с

аппетитной корочкой или несильно прожаренные ломтики свинины, нежно-

розовые внутри и сочащиеся ароматным соком, свидетелем чего сейчас и

был Кравой. Сам он тоже ел с завидным аппетитом — он словно только

сейчас ощутил, что не прикасался к еде со вчерашнего вечера! Сидевший

напротив него Иштан осторожно разогревал над углями хлеб с сыром,

нанизанные за палочку, держа ее изящными тонкими пальцами…

Когда первый голод был утолен, все живописно расположились вокруг

костра; потекли неспешные беседы. Кравой с мирно прильнувшей к нему

наевшейся Аламнэй устроился на расстеленном плаще, одолженном кем-то

из краантль. Старший всадник лениво развалился рядом, глядя в небо,

покрытое мелкими нежными облачками.

— Когда-нибудь я устану от… от всего — тогда брошу все и поселюсь на

ферме, — мечтательно заговорил он, — и стану разводить лошадей… — он

потянулся с удовольствием большого зверя и с видимым удовольствием

прикрыл глаза. — Да… это будет славно — люблю коней. Чудесные

существа. И только кайлари! Такие золотистые, с огненными гривами.

Соберу чистокровок — жеребчиков и кобыл… ну хоть с десяток для начала.

— А мне можно будет к тебе приходить на них смотреть? — оживилась

Аламнэй.

— Можно-можно, — великодушно разрешил старший всадник. — Я даже

сам выберу для тебя лошадь — самую резвую и рыжую, как ты сама! И

даже составлю вам компанию в прогулке…

Кравой настороженно поднялся на локте.

— Эээ!.. Даже и не думай об этом! — угрожающе предупредил он, вперяя в

Коттравоя выразительный взгляд.

— А я и не думал, — пожал плечами старший всадник. — Там и без меня

будет не протолкнуться…

В ответ со всех сторон костра послышался здоровый хохот.

Время шло быстро. Взглянув на небо в перерыве между разговорами,

Кравой увидел, что солнце начинает клониться к закату. День близился к

концу. Чудесный день! — такой длинный, полный чувств и событий. А

впереди был еще вечер в Круге песен, а потом ночь — по телу Кравоя

пробежала сладостная дрожь — ночь с Соик, ночь исполнения желаний,

волшебная ночь… Он счастливо вздохнул. Замечательная все-таки штука —

жизнь! Он вдруг почувствовал в себе бурлящую жажду этой жизни,

жадность ко всем восторгам, которые она несла: так больной, встав после

долгой болезни, торопится наверстать упущенное и находит радость везде,

где только есть малейший намек на нее.

Он поднялся с земли, с приятным усилием разминая затекшее от лежания

тело, и поискал глазами Аламнэй — не в силах усидеть долго на месте,

эльфина уже давно сбежала куда-то. Он нашел ее: присев на корточки, и

приложив ладонь к земле, она совершала рукой странные движения из

стороны в сторону, точно пытаясь отыскать что-то в траве.

— Что ты делаешь? — удивился Кравой, подходя.

Девочка подняла голову — ее лицо было совершенно серьезным.

— Лошадку глажу…

И снова старший жрец солнца почувствовал, как что-то в его душе

смягчается, согретое любовью к дочери. В это время остальные эльфы

тоже стали лениво подниматься с земли — пора собираться обратно… Все

выглядели умиротворенными, и даже Коттравой, вопреки обыкновению, не

оглашал окрестности командным голосом.

Все в том же успокоенно-радостном настроении старший жрец солнца

вернулся в замок. Прощаться с друзьями не стал — небо быстро темнело, а

значит, они скоро встретятся в Круге песен. Отдав поводья конюху, он

снял с седла Аламнэй и повел ее в комнату. Уставшая за день эльфина

плелась за ним, держась за его руку и поминутно зевая, однако даже

усталость не смогла стереть со смуглого личика выражение счастья и

довольства, не сходившее на протяжении всей прогулки. Она заснула,

даже не дождавшись вечерней сказки — Кравой еле успел переодеть ее в

ночную сорочку, как она уже мирно посапывала, свернувшись клубком и

не переставая улыбаться.

***

Круг песен был уже в сборе, когда Кравой пришел. Костер пылал,

отбрасывая дрожащие красноватые отсветы на темную кору дуба, гости

суетились, рассаживаясь вокруг огня, точно большие тени. Ближе всех к

дубу сидели логимэ — как обычно, обособленной группой. Соик тоже была

там. Кравой заметил ее издалека: она сидела в первом ряду, уже в другом

платье — ярко-зеленом с алыми рукавами. Увидев его, она заулыбалась и

подвинулась. Он подсел к ней, их руки на миг соприкоснулись, от этого

прикосновения горячая волна прошла по телу Кравоя и сердце сладостно

затрепетало.

— Прости, что опоздал, — проговорил он, чувствуя, как слабеет под

взглядом логимэ.

— Совсем немного — песни еще не начинались…

Они не успели даже кратко переговорить — громкий голос прервал их:

— Тише! Тишина! — взывал стройный эллари с арфой в руках. — Мы

начинаем.

Разговоры тут же стихли, взгляды устремились на лунного эльфа.

Несколько секунд он настраивался, и вот, наконец, песня началась. И так

красиво и легко лился голос светловолосого певца, так сладко звенели

струны арфы, что гости притихли, боясь нарушить волшебство. И была эта

песня о любви, ибо о чем еще петь в такой день! И тот напев, что зазвучал

вслед за ней, говорил о том же… Старший жрец солнца впитывал звуки

песни, как увядшее растение впитывает живительную влагу, и с каждым

словом сердце его оживало.

Он чувствовал себя как человек, проснувшийся после долгого сна и вдруг

обнаруживший, как долго спал! Украдкой обведя взглядом собравшихся,

он с удивлением осознал, что здесь ничего не поменялось: все так же

звенела арфа, так же внимали пению растроганные гости, и лишь немногие

из них были моложе его. Ничего не изменилось — это он заперся от всего

мира, точно медведь в берлоге! Заперся, ибо в глубине его души слишком

свежа была память о вечерах, проведенных здесь с Моав. Но теперь она

уже не имела над ним власти! — Гнет печали последних лет спал с плеч

Кравоя, словно тяжелый плащ; ему стало легко и свободно…

Певец допел очередную песню, передал арфу соседу, наступил перерыв.

Эллари, краантль и логимэ снова зашумели, точно пчелиный улей, чья-то

рука протянула через плечо Кравою бутылку с остатками вина. Жрец

солнца взял ее, отпил, протянул Соик, та покачала головой.

— Я никогда не пила вина…

— Ну, так никогда не поздно начать, — улыбнулся Кравой.

Все еще немного растеряно косясь на него, Соик осторожно взяла бутылку,

сделала глоток. Мгновение она сидела, застыв и точно прислушиваясь к

чему-то, затем улыбнулась.

— Краантль, наверное, должен очень нравиться этот напиток — он похож

на солнечные лучи, растворенные в воде.

Кравой со смехом притянул ее к себе, поцеловал в пахнущие хвоей

волосы, затем допил то, что оставалось в бутылке. Где-то рядом с ним

раздался взрыв веселого смеха, откуда-то взялось еще вино… Еще никогда

оно не казалось Кравою таким вкусным — в меру сладким, в меру терпким.

Он пил и смотрел на губы Соик, розовые, теплые, на ее глаза,

потемневшие от темноты ночи и слегка затуманенные вином, и когда они

обращались к нему, их взгляд становился глубок и нежен. И этот взгляд

проникал куда-то под ребра Кравою, и томил, и растапливал его сердце. А

может, это все вино… Он уже и забыл, как оно разгоняет кровь, кружит

голову!..

Он чувствовал, как тепло разливается по телу — от вина, от жара костра,

от легких соприкосновений их тел… Что-то легко кружится у него в голове,

он жадно ловит случайные, краткие прикосновения Соик, и они заставляют

его дрожать. Он ведь всего раз насладился ее телом, и то был настолько

взволнован, что мало что запомнил с той ночи; разве что глаза —

прозрачные, умоляющие, полные покорности и мягкости… Он бросает на

логимэ жаркие взгляды и чувствует, как волна желания накатывает на

него, а сердце замирает от волнения. Они уже принадлежат друг другу, но

все еще не могут сполна высказать свою любовь! Вокруг столько гостей,

столько любопытных глаз, веселых голосов — они становятся преградой

между ними, заставляя довольствоваться случайными мгновенными

прикосновениями и взглядами… Как бы Кравою хотелось, чтобы они все

исчезли, оставив его наедине с лесной эльфой! Но в следующее же

мгновение его мысли меняются — как же все-таки хорошо, что они все

собрались… Смех, шутки, музыка — как ему не хватало всего этого! Ведь

он так же молод, как и они! Так же, как и они, хочет жить, хочет любить и

слышать в ответ слова любви!..

После перерыва начались танцы. Пары стали выходить в центр круга, к

огню — сначала робко, затем все смелее. Кравой украдкой взглянул на

Соик; почувствовав взгляд, она обернулась, в густой зеленой глубине ее

глаз словно качнулось что-то, уголки розовых губ дрогнули.

— Может, потанцуешь со мной? — спросила она.

Как будто давно забытый запах коснулся лица Кравоя от этих слов: он

ведь когда-то так любил танцевать! Он смущенно усмехнулся.

— Да я уже сто лет не танцевал!

Соик продолжала улыбаться, взглядывая прямо ему в глаза долгим

взглядом.

— Сто лет для эльфа — не так уж и много…

Жрец солнца почувствовал, как жар начинает подниматься от его стоп, по

ногам, к бедрам — он вспоминал это ощущение! Ощущение особенного

танцевального зуда, желания двигаться в ритме музыки, пока этот ритм не

войдет в тело, не завладеет им, не забьется в сердце! Он быстро поднялся

и подал Соик горячую руку.

— Идем!

Секунда, и они уже были в самом центре танцующих. Как же давно он не

танцевал! Его тело сбросило скованность, что держала его в плену

последние годы, снова стало гибким, легким, полным сил. Оно двигалось,

подчиняясь музыке, легко и естественно, как ветвь дерева, послушная

дуновениям ветра. Мир мелькал в глазах Кравоя, вращался, точно

подхваченный вихрем танца. Мир, полный счастья, улыбок, поцелуев,

полный страстного шепота в сладкой темноте ночи. И весь этот мир свелся

для него к одной единственной женщине — его кейнаре, такой неодолимо

влекущей, той, что танцевала сейчас с ним и улыбалась, ловя его взгляд

по ходу танца.

Они танцевали — один танец, затем еще один и еще… Потом пили вино,

снова танцевали… Кравой уже не замечал течения времени. Чувствуя

покорную нежность сидящей рядом Соик, он ощущал, что любим, и от

этого в душе словно просыпалось что-то доселе погребенное и теперь

волшебным образом оживающее. Ему было хорошо, рука Соик в его руке

была такой теплой и мягкой. Он пил, и чем больше он пил, тем молчаливее

становился. Не оттого, что ему нечего было сказать — о нет! — скорее

оттого, что чувствовал, как бессильны и убоги слова, и как огромно,

бесконечно огромно то, что переполняет его сейчас…

Осенняя ночь плыла под бархатно-черным небом, и они оба плыли в ней, в

ее мягкой утробе, своей темнотой отделившей их от всего мира, сжав его

до освещенного костром пятачка земли. Ночь проплывала, усеянный

звездами купол вращался, точно зацепившись за верхние ветки могучего

дуба, близилось утро… Сонные гости начинали расходиться.

Счастливый и усталый, Кравой шел между Иштаном и своей кейнарой, держа обоих за плечи, и ничто в нем не напоминало могущественного

жреца солнца — он был скорее похож на одного из загулявших молодых

краантль, коими всегда полнился Рас-Сильван в этот час.

Иштан проводил их до их этажа.

— Соик, ты не находишь, что наш больной идет на поправку? —

поинтересовался он. — Похоже, Круг песен влияет на него благотворно…

— Лечебное действие музыки — давно доказанный факт, — с шутливо

серьезным видом согласилась певунья.

На этом они и расстались; опираясь друг на друга, Кравой и его кейнара

добрели до своей комнаты, спугнув по дороге мирно дремавшего

стражника.

— Расшумелись тут! — ворчливо возмутился тот, не признав Кравоя. —

Утро скоро, а они все шумят…

Кейнары переглянулись — приступ смеха накатил на них одновременно.

Давясь им и стараясь не смотреть на сонного стражника, чтобы не

ухудшить ситуацию, они быстро двинулись вперед по коридору. Так, между

взрывами смеха и попытками успокоиться, добрались до комнаты Кравоя;

жрец солнца некоторое время ковырялся ключом в замке, пока не понял,

что тот открыт.

— Останешься сегодня со мной? — прошептал он, касаясь губами темных

волос логимэ.

— Если ты пригласишь…

— Я приглашаю…

Терпкий, свежий запах хвои донесся до Кравоя, вильнул, коснувшись его

лица, точно дразня. Соик! Любимая!.. Нестерпимое желание тут же

охватило солнечного эльфа с ног до головы, точно пламя. Он рывком

прижал певунью к дверному косяку — от нее пахло дымом костра и

сладким вином. Как долго он ждал этого момента!.. Обхватив руками плечи

логимэ, он впился поцелуем ей в губы. Ах… Знакомая дрожь пробежала по

телу Соик, затем еще раз, сильнее. Кравой почувствовал, как ее пальцы

вплетаются в его волосы, гладят лицо, шею… Ему стало жарко. Разомлев от

счастья, он долго и страстно целовал Соик, прижимая к дверному косяку, а

она закрывала глаза, все ниже и ниже опуская темные ресницы, а когда

поднимала их, то взгляд ее был туманным и непрозрачным.

— Соик, моя любовь… мой ночной цветок! — шептал жрец солнца в

щемящей, почти предсмертной истоме. — Где же ты была все это время?!

— Здесь, в Рас-Сильване…

— А где тогда был я?.. Почему я не видел тебя?!..

Его торопливые руки шарят по ее телу, прижимаясь горячими ладонями.

Ах, как она дрожит! Точно листок под ветром! Распаленный страстью,

солнечный эльф увлекает ее в комнату… Он не запомнил, как закрывал

дверь, не запомнил, как они оба очутились на полу. Запомнил лишь ЕЕ —

как она дрожала от его прикосновений, как блестели из-под опущенных

ресниц зеленые глаза, и его собственное отражение в них, так поразившее

его. И еще теплую кожу, розовые губы — такие мягкие и свежие! — и

слетающее с них тихое частое дыхание. Соик! Соик…

Глава 9

Все время с того утра, когда он встретил Кравоя с букетом роз, старший

веллар Рас-Сильвана жил, охваченный тяжелым оцепенением. Он не

негодовал, не бился в отчаянии, не спрашивал, когда и как это могло

произойти, он даже не злился, — то, что он узнал, было больше всех его

чувств. Все кончилось для него; теплый светящийся шар, лелеявший его,

лопнул, как мыльный пузырь. В какие-то мгновения случившееся казалось

сном, глупой шуткой судьбы, ужасающим недоразумением, но мгновение

проходило — он понимал, что все действительно случилось, и случилось

навсегда.

Один звук любимого имени вонзался в сердце, точно стрела, заставляя

испытывать невыносимую боль. Ему теперь приходилось часто встречать

Соик в замке, и каждая эта встреча была для него пыткой. Он не мог

смотреть на нее, не страдая, не мог не замечать, как она изменилась — не

робкая девушка, постоянно опускающая взгляд, но молодая женщина —

прекрасная, расцветшая, словно цветок, в полном обладании своих сил.

Видя это, он все яснее понимал, что она утрачена для него, — то, что

могло быть с ними обоими, та возможность единения утрачена, и вслед за

этим пониманием помимо его воли являлась ревность. Она терзала

молодого эллари, вгрызаясь в самое сердце, порождая в воображении

мучительные картины: ему представлялась Соик в объятьях солнечного

эльфа, как тот целует ее, срывает одежду, как она покорно отдается ему.

Эти сцены сводили Иштана с ума — он понимал, что унижает логимэ

подобными мыслями, унижает себя самого, но отринуть их от себя было

почти невозможно. Гнев поднимался в нем: он сердился — не на Соик, нет!

— как он мог сердиться на нее?! — он роптал на саму судьбу! То, что

совсем недавно виделось ему движением самого рока, теперь казалось

жестокой насмешкой. Неужели ничего не было?! — Неужели те признаки

теплоты, которые ему привиделись в лесной эльфе, были лишь таким же

естественным и бесстрастным ответным движением, как шорох ветвей под

ветром?! Он мучился, он недоумевал, он старался победить собственную

обиду — и не мог, и все же, когда его чувства, казалось, окончательно

зашли в тупик, он нашел силы сделать это…

Три ночи напролет он провел в храме Эллар — один, запершись и не

пуская к себе никого. Никто и никогда не узнал, что происходило в его

душе в эти три ночи, о чем он молил великую Эллар или о чем спорил, но

когда он, наконец, на утро четвертого дня встал на пороге святилища, его

лицо было осенено каким-то нездешним спокойствием и светом, а из глаз

лилась такая пронзительная, такая невероятная синева, что выдержать

этот взгляд не представлялось возможным.

Этот день стал началом его восхождения как князя Рас-Сильвана, превратившего впоследствии доверчивого юношу в одного из самых

сильных велларов, которых когда-либо знал лунный город, в избранного

сына грозной богини, спокойного, с неизменно благожелательной тонкой

улыбкой на прекрасном лице — и у этой улыбки был привкус льда, а в его

спокойствии — что-то от холодного блеска полнолуния…

Но пока Иштан Ардалаг был лишь в начале великого пути, и очень многое

еще предстояло ему узнать. С этого дня он с головой погрузился в работу

храме — уже в качестве полновластного старшего веллара. Целый мир

открылся перед ним с обретением серебряного ключа — мир

захватывающий, величественный, который он много лет созерцал, но в

который до сих пор полностью не был допущен, и вот теперь Иштан с

упоением познавал его тайны, с каждым днем открывая все новые

горизонты знаний.

Его жизнь круто переменилась за короткий срок — столько всего

одновременно произошло с ним, что переживания переплетались в душе,

наслаиваясь друг на друга и обгоняя друг друга. Не успел он прийти в себя

после кейны Кравоя и лесной эльфы, как его уже ожидало новое

испытание — первое торжественное действо в новой должности…

***

Как и все дни годового солнечного оборота, осеннее равноденствие было

важным праздником для эльфов. Это был второй день в году после

весеннего равноденствия, когда две великие силы, обеспечивающие жизнь

всего живого — силы Луны и Солнца — на короткое время сравнивались, а

темнота становилась равной свету. И хотя праздники равноденствия

отмечались не так бурно, как солнцестояние, они были не менее важны —

просто они были иными: размышления, воспоминания о прожитом

времени, приведение в порядок мыслей и чувств — вот что наполняло их…

«Время доЛроги» — так еще называли равноденствие: в этот день,

уравнявшийся с ночью, грань между мирами истончалась, и живущие по

эту сторону могли послать весточку своим близким, отплывшим на острова-

без-времени. С самого утра эллари и краантль выходили за городскую

стену и шли к ближайшим рекам и ручьям, держа в руках небольшие

корзиночки. Внутрь корзинок укладывали цветы, букетики осенних ягод, а

также мелкие поделки и украшения, любовно сделанные собственными

руками — все, что живущие хотели передать своим ушедшим близким;

пущенная на воду, такая корзиночка уносила дары за грань мира, туда,

где их могли принять те, кому они предназначались. Тихо и молчаливо

эльфы отдавали волнам заботливо собранные подарки, и их глаза еще

долго смотрели вслед удаляющемуся пятнышку на воде — полному любви

и печали привету из мира живых. Задумчивые и тихие, дети луны и солнца

возвращались в город, взволнованные мимолетным прикосновением того

иного, тайного мира, в который всем им надлежало уплыть, но который так

ревниво хранил свои секреты.

Однако печаль их была обычно недолгой: стоило им только пересечь черту

города, как ощущение праздника охватывало их. Дойдя до своих домов,

они принимались поспешно наряжаться, чтобы успеть увидеть одно из

самых красочных действ в году: называемое «Поднесением дара», оно в

образной манере отражало смену светил, происходящую в этот день.

Солнце, поившее землю своими лучами на протяжении лета, уступало луне

— начиная с осеннего равноденствия, его власть стремительно

уменьшалась, вплоть до «смерти» солнца в самую длинную ночь года —

праздник зимнего солнцестояния. Сила же Эллар, наоборот, начинала

расти — ночи становились все длиннее, постепенно захватывая минуты и

часы дня, а вместе с этим землю окутывали холод и белизна — неизменные

черты лунной богини.

Естественно, больше всех этому празднику радовались эллари — ведь

наступало их время! Время длинных ночей, вечерних песен, тайных

свиданий в бархатистой тьме… Убранные в лучшие костюмы, в

большинстве своем голубого и синего цветов, столь любимых эллари, с

серебристыми лентами, вплетенными в струящиеся белые волосы, дочери

и сыновья Эллар стекались на площадь перед замком: вскоре здесь должно

было произойти главное событие дня — встреча двух магов — старшего

веллара и старшего жреца-краантль. Как бы передавая власть, тот из них,

сила чьего светила с этого дня шло на убыль, должен был преподнести дар

второму, преклонившись перед ним: этот ритуал символически отражал на

земле события, происходившие в это время на небе, а роль луны и солнца

в нем перенимали старшие жрецы храмов Эллар и Краана.

Именно из этого, последнего, обстоятельства вытекало то, что составляло

основную привлекательность всего действа, заставлявшую эльфов всех

видов и возрастов спешить занять места на площади. Ибо, если в этот день

старшие жрецы становились как бы воплощением самих светил,

покровительствующим им, то их внешняя, телесная оболочка по такому

случаю должна была быть доведена до совершенства, чтобы

соответствовать высокой красоте и блеску небесных божеств. Специально

приготовленные для этого дня костюмы, являвшие собой верх

великолепия, и особое, совершенно невообразимое, требующее не одного

часа усилий украшение их тел, волос и лиц, делавшее их непохожими на

самих себя — вот что влекло эллари и краантль на площадь!

Подготовка двоих главных участников начиналась с раннего утра и

длилась почти до самого косого солнца. Все, кто принимали участие в этом

процессе, из кожи вон лезли, стараясь превзойти самих себя — ведь чем

совершеннее и прекраснее будет облик их жреца, тем более полно сможет

воплотиться в нем сила божества! Что же касается нынешнего праздника,

то в храме Луны волнительность подготовки усиливалась тем, что это был

первый выход нового веллара, и всем очень хотелось, чтобы он был

безупречен. Так что Иштану пришлось пройти это испытание в самой

полной мере.

Все началось еще до рассвета. Хотя Иштан и старался заранее подготовить

себя морально к этому событию, всю ночь перед праздником он не сомкнул

глаз от волнения. С трудом дождавшись рассвета, он явился в храм еще

когда небо даже не начинало сереть; к его удивлению, все семь велларов

были уже там — вероятно, они предвидели его нетерпение и тоже пришли

пораньше. Иштана они встретили ободряющими улыбками; стоило ему

войти в храм, тут же обступили его. Он заметил, как они нарядно и

красиво выглядят: лунные жрицы превратили ярко-белые волосы в целые

хитросплетения мелких косичек, перемежающиеся ленточками; вместо

обычных платьев на них была странная одежда, которую Иштан еще

никогда не видел — тонкие, полупрозрачные туники чуть ниже колен; они

выглядели настолько легкими, что скорее подходили к середине лета,

нежели к осени… В жрецах-мужчинах, хотя они и были в своем более или

менее обычном виде, тоже чувствовалась особая торжественность —

утонченные лица точно излучали свет, глубокие синие глаза сияли по-

особенному.

— Ан синтари! Ну что, ты готов? — подходя к Иштану, с улыбкой спросил

один из них — самый старший из собравшихся.

Молодой веллар вздохнул и сделал какое-то неопределенное движение

подбородком, которое можно было бы с равным успехом перевести как:

«если бы я знал, к чему именно надо быть готовым…» или «а что мне

остается делать?», или же совсем честное: «готов, но как-то не очень…».

Видимо, склонившись к последнему варианту, веллар постарше

утешительно похлопал Иштана по плечу.

— Не переживай — весь Рас-Сильван только и ждет, чтобы полюбоваться

на своего нового веллара, так что, что бы ты ни вытворил сегодня, они

простят тебе за одно твое появление!

Иштан снова вздохнул, как бы говоря: «хотелось бы в это верить…».

Четверка лунных жриц, обступивших его, заулыбалась — в их улыбках

молодому эллари чудилось какое-то затаенное лукавство. Ему стало не по

себе; он поймал взгляд одой из эльф — самой младшей: ее огромные

синие глаза совершенно явно искрились смехом. Подозрительность Иштана

усилилась, когда он заметил, как такой же лукавый огонек вспыхнул в

синих глазах говорившего с ним веллара…

— Ну что, тогда мы смело отдаем тебя в руки самых прекрасных из

дочерей Эллар! — с какой-то странной веселостью произнес он,

разворачивая Иштана за плечи лицом к стоявшим в ряд жрицам.

Иштан растерянно обвел взглядом собравшихся; к его удивлению и

недоумению, мужчины вдруг резко засуетились и в следующую минуту

растворились в подсобных помещениях храма. Остались только женщины.

В полном недоумении Иштан обернулся к ним: они стояли, дружно глядя

на него, и улыбались при этом какими-то хитрыми улыбками.

Подозрительное предчувствие снова шевельнулось в молодом эллари: у

него было такое впечатление, будто все окружающие знают, что

происходит, и только он один этого не понимает…

— Ну что, идем? — сверкая синими глазами и с явным усилием сдерживая

улыбку, сказала эльфа, на которую он еще раньше обратил внимание.

— А куда?..

— В купальню.

— КУДА?!!

Эллари дружно рассыпались звонким смехом — точно колокольчики

зазвенели под куполом храма. Иштан почувствовал, как кровь невольно

приливает к его щекам.

— Куда-куда?.. — хриплым от волнения голосом переспросил он.

Одна из эльф постарше, видимо, сжалившись над ним, вышла вперед и,

перестав смеяться, стала терпеливо объяснять:

— Такова традиция, — сегодня ты должен быть безупречен, ведь ты

будешь воплощением силы самой луны. Наш долг — сделать все

возможное, чтобы ты был прекрасен. Торжественное омовение и умащение

— часть ритуала…

— Омовение?! Умащение?! Но я и так чистый!..

Эльфа глубоко вдохнула, пытаясь погасить возникшую улыбку. Сзади, за

ее спиной послышалось что-то, подозрительно похожее на вырвавшееся