Забирая дыхание [Сабина Тислер] (fb2) читать онлайн

Сабина Тислер

Обнимаю тебя, сын мой

ЗАБИРАЯ ДЫХАНИЕ

Хотел бы я умереть так, в блаженстве от страсти

Петроний. Сатирикон

Пролог

Ночь была звездная. Когда он вышел на кормовую часть верхней палубы, то поймал себя на том, что рука машинально потянулась к нагрудному карману пиджака, где обычно торчали солнцезащитные очки, и невольно улыбнулся.

Еще двадцать четыре часа, и наступит полнолуние — на палубе было светло, почти как днем.

Нигде не было видно ни пассажиров, ни кого-то из экипажа. Он бросил короткий взгляд на часы. Двадцать пять третьего. Прекрасно. Это было время, которое он любил, его собственные звездные часы, отдых после тягот дня. И чего бы это ни стоило, он не мог пропустить столь драгоценный час тишины.

Какое-то мгновение он стоял у поручней, любуясь черным ночным морем, залитым белесым лунным светом. На воде была тяжелая мертвая зыбь, и пенные гребни волн, освещенные огнями корабля, искрились белым, почти ослепительным светом.

Он не мог вдоволь насмотреться на это.

Судовые двигатели работали спокойно и ритмично, круизный корабль рассекал воду, и этот шум успокаивал его, создавая ощущение защищенности.

Из палубных ящиков ближе к борту, рядом со спасательными шлюпками, он взял синюю поролоновую подстилку и уложил ее на шезлонг, который передвинул поближе к поручням. Здесь дул свежий ветер, которого он не чувствовал под защитой мостика, но это не мешало. Наоборот. В его городской повседневной жизни ветра не бывало.

Он улегся в шезлонг и посмотрел на небо. Он еще никогда так ясно не осознавал, что существует столь бесконечное количество звезд — даже в его ограниченном поле зрения в этой точке земли.

Ему надо было найти одну звезду, свою собственную. Одну, которая светила бы только ему, сопровождала его, где бы он ни находился. Которую он узнал бы, если ему удастся найти время и посмотреть на небо в Германии.

Он не был религиозен, однако этой ночью был благодарен небу за свою прекрасную, насыщенную жизнь, за покой, который ощущал именно сейчас, в этот момент.

Естественно, он был одинок, но так даже лучше. Гений должен быть одиноким. Вот только почему каждая его мысль не может быть передана грядущим поколениям? Его жизнь и его страсть были уникальными. Более подходящего слова не существовало.

Он глубоко вздохнул и сладко потянулся. Теплая дрожь абсолютной удовлетворенности пробежала по телу. Возможно, теперь он будет проводить на палубе каждую ночь.

В его голове звучала мелодия, и он задумался над тем, что это за песня, когда услышал лязг тяжелой металлической двери, которая закрывала выход на прогулочную палубу.

Он невольно вздрогнул и моментально пришел в ярость из-за этой неожиданной помехи.

То был хорошо выглядевший мужчина, врач, который за завтраком ел только фрукты и окружал заботой свою беременную жену так, словно она была смертельно больна.

А теперь он среди ночи пришел на палубу. Один. Без жены.

Врач коротко кивнул ему и остановился у поручней.

«Надеюсь, он не станет заговаривать со мной, — подумал он. — Это самое последнее, чего я хочу и что мне нужно». Кроме того, он разрушил картину драгоценного одиночества на борту.

Его возмутило то, что мужчина посмел стоять там. Это была эстетическая проблема.

Врач как-то странно, неуверенно ухватился за поручни, пошатнулся и начал блевать в море.

Это было отвратительно.

Больше он ни о чем не думал.

Он поднялся с шезлонга, подошел к молодому врачу, которому все еще было плохо, не говоря ни слова, нагнулся, схватил его за ноги, приподнял и, словно мешок, перебросил через поручни.

Через секунду или две он услышал, как тело упало в воду.

Это его уже не интересовало. Он даже не посмотрел ему вслед, просто повернулся и снова улегся в шезлонг.

Постепенно к нему возвратился покой. Он закрыл глаза, наслаждаясь этой чудесной ночью.

Часть 1 Грехи молодости

1

Берлин, июнь 2009 года

Существовало множество вещей, которые Матиас не мог терпеть до смерти, и одной из них был ранний подъем. Для этого он просто не был рожден. Баста. Конец дискуссии.

Еще будучи маленьким мальчиком, он очень любил поспать, и в воскресное утро его невозможно было поднять с постели. К ужасу матери, которая тоже любила выспаться, он вместо завтрака являлся только к обеду. Школу он ненавидел прежде всего потому, что занятия начинались в восемь утра, и по этой причине ему тринадцать лет приходилось просыпаться в половине седьмого. Может быть, он с удовольствием ходил бы в школу, если бы занятия в ней начинались в обед; может быть, он стал бы лучшим учеником и не сидел бы на большинстве занятий, погрузившись в мечтания и дрему; может быть, у него даже были бы друзья и счастливое детство. Тысячу раз «может быть». Но так уж получилось, что все вышло по-другому.

Он с треском провалил выпускные экзамены, потому что письменные и устные экзамены начинались в восемь утра, а в это время Матиас просто еще не просыпался. Даже тогда, когда это было очень нужно. Лишь для того, чтобы положить конец вечным причитаниям матери и чтобы она оставила его в покое, он попытался сдать экзамены еще раз, однако снова безуспешно. Тогда ему все окончательно надоело, и он бросил школу.

Он просто был ночным человеком. Не таким, чем все остальные. И этим он даже гордился.

В отпуске он опускал жалюзи, спал целыми днями и только с наступлением темноты выходил на улицу. Такая жизнь была великолепна! Отдых в чистом виде.

В это утро он проснулся, как полагал, относительно рано. Было всего лишь несколько минут двенадцатого, и он не чувствовал себя отдохнувшим. Но он знал, что не удастся поспать еще пару часов, потому что уже в пятнадцать часов у него была назначена встреча с неким доктором Герсфельдом, менеджером электроконцерна, который искал жилье для себя, жены, сына и дочери в Берлине. Деньги играли в этом поиске незначительную роль, однако семья до сих пор не достигла согласия в том, что для них лучше — вилла с садом или же представительский пентхаус. Матиас подготовился к долгим колебаниям. Он ненавидел людей, которые не в состоянии принять решение.

С помощью пульта дистанционного управления он приподнял изголовье кровати, чтобы для начала прийти в себя. Почти каждое утро, пока он лежал, у него побаливала голова, но боль исчезала, если посидеть минут десять. С помощью второго пульта он открыл тяжелые, прошитые с двух сторон шелковые гардины. Ему нравился шум, с которым гардины, шурша по паркету, расходились в разные стороны, но, когда дневной свет заполнил комнату, он с легким отвращением закрыл глаза.

Он мысленно прошелся по тому, что следовало сделать в этот день. Ему нужно было поехать в банк, высадить мать у парикмахера, заглянуть в бюро и посмотреть, как там дела, а затем отправиться на встречу с Герсфельдом. У него было два эксклюзивных объекта, и их осмотр мог затянуться часа на три и даже дольше — в зависимости оттого, насколько быстро клиенты передвигались по квартире, бросая лишь беглый взгляд в каждое помещение и делая для себя чисто эмоциональное заключение, или же находились в каждой комнате по полчаса, все подозрительно осматривая, ощупывая и имея двадцать пять вопросов даже к мухе на стене.

Матиас потянулся, растопырил пальцы, а затем сжал их в кулак. Это он сделал десять раз. Затем подтянул ноги и с поворотом встал с постели. Головная боль почти прошла, а ее остатки окончательно исчезнут под душем.

На прикроватном коврике он сделал десять приседаний, повертел головой из стороны в сторону, размял плечи и верхнюю часть туловища, а после нагнулся, расставив ноги, глубоко вперед, повращал бедрами десять раз влево и десять раз вправо и, пританцовывая, отправился в ванную.

Там он включил музыкальную установку, и музыка Верди заполнила квартиру. Его матери, жившей этажом ниже, это не мешало: она была слегка глуховата и все равно просыпалась в шесть часов. По-прусски четко она уже в течение нескольких лет каждое утро была на ногах ровно в семь.

Его процедуры в ванной продолжались сорок пять минут. Вымыться под душем, вытереться, тщательно намазаться кремом, высушить волосы феном и слегка смазать их гелем, но лишь так, чтобы они не выглядели жирными, что могло легко произойти со светлыми волосами. В заключение Матиас нанес на кожу прозрачный грим, который не бросался в глаза, зато придавал его коже свежий равномерный оттенок, и осторожно подрисовал косметическим карандашом брови, которые всегда казались ему слишком светлыми и не мужскими.

Свежее нижнее белье, выглаженная рубашка, чистые носки, брюки и пиджак или спортивная блуза рубашечного покроя навыпуск — все это он готовил еще с вечера, как бы поздно ни было, потому что в это время лучше думалось и он мог скорее решать трудный вопрос с выбором одежды. По дому он передвигался в шелковых тапочках, которые привез из Марокко, а обувь всегда ждала его внизу в коридоре, где мать каждый день чистила ее и доводила до блеска. Также, как выглаживала его рубашки, — самозабвенно и без малейшей морщинки.

В своей суперсовременной и отливающей матовым блеском роскошной кухне, посредине которой в качестве стола для приготовления пищи возвышался гранитный блок, что в настоящий момент было писком моды, Матиас еще никогда ничего не готовил. Даже ни разу не жарил яичницу. Да он и не знал, как это делается. Кухня для него ничего не значила, тем не менее он заплатил целое состояние за то, чтобы смонтировать ее в своей квартире. А поскольку кухня не использовалась, она всегда выглядела безукоризненно чистой, и это наполняло его чувством глубокого удовлетворения.

По утрам, или, точнее говоря, к обеду он все же включал кофеварку для эспрессо, которая была такой огромной, что ее хватило бы для целого кафе или итальянского ресторана, и варил себе два эспрессо, которые выпивал вместе с двумя стаканами «Пинео Луна Ллена». Он заказывал эту специальную дорогую минеральную воду раз в квартал непосредственно в Испании. Вода была из каталонских Пиренеев, ее добывали из подземных запасов, а разливали в бутылки ночью и только в полнолуние. Матиас был убежден, что вода оказывает положительное влияние на его психическое и физическое здоровье, и начинал по-настоящему нервничать, если у него не оказывалось этой утренней воды.

Что-то съестное он не мог принимать в это время, когда еще практически досыпал.

Природа за последние недели в буквальном смысле слова взорвалась. Везде, куда не бросишь взгляд, все цвело, лужайки были сочного травяного цвета, и их приходилось подстригать два раза в неделю. Эту неприятную работу выполнял садовник на пенсии, который по средам работал три часа в день, а по субботам — шесть часов.

Однако Матиас, когда вышел из дома, не удостоил прекрасное летнее утро даже взгляда. Погода его вообще не интересовала. Он находил чрезвычайно неприятным, что ее невозможно изменить, поэтому предпочитал ее игнорировать.

Он обернулся и хотел, как обычно, помахать матери на прощание, когда увидел, что место возле кухонного окна, где она в обеденное время решала кроссворды и пила горячий бульон, пустует.

Такого за последние десять лет еще не бывало, и Матиас испугался настолько, что невольно сделал шаг назад и едва не споткнулся о бордюр цветочной клумбы.

Он бросился в дом, одним махом преодолел пять ступенек к ее отдельной входной двери и позвонил. Подождал. Позвонил снова. Мать не открывала.

Дрожащими руками он с трудом нащупал на своей связке ключ от ее входной двери и вошел.

Мать лежала на ковре в гостиной.

Он упал перед ней на колени.

— Мама, — прошептал он и поцеловал ее в губы. — Мама, что случилось?

Матиасу показалось, что он слышит очень тихое дыхание, и он прижался ухом к ее груди. Тихо и как будто очень далеко стучало ее сердце. Он бросился к телефону, набрал один-один-два и, как только услышал ответ, закричал в трубку:

— Приезжайте быстрее, моя мать умирает, она без сознания! Улица Хиршхорнвег, двадцать восемь, моя фамилия Штайнфельд, фон Штайнфельд!

— С ней произошел несчастный случай? — спросил равнодушный, без тени волнения, низкий голос на другом конце провода.

— Откуда я знаю! — огрызнулся Матиас. — Я не врач и не ясновидящий и не хочу вести с вами дискуссию. Приезжайте, причем немедленно!

— Машина уже выехала, — невозмутимо сказал голос, и Матиас бросил трубку.

Пока не приехала машина скорой помощи, Матиас ходил по комнате взад-вперед, боролся с искушением погрызть ногти и бил себя по пальцам, потому что обгрызенные ногти никак не произведут хорошего впечатления на богатых клиентов.

Потом ему в голову пришла мысль смочить губы матери водой.

Он снова и снова нервно смотрел на часы.

— Что они там делают, эти идиоты? — рычал он, ероша свои только что смазанные гелем волосы. — Где же они? Почему не приезжают? У них что, ума не хватает добраться по адресу?

Матиас выбежал наружу, но машины скорой помощи видно не было, и он в ярости вернулся в гостиную.

— Выходит, несчастная женщина должна умирать тут только потому, что спасательной службе в этой хваленой стране требуется целых полчаса, чтобы приехать и оказать помощь. Да где такое видано! Я подам на них жалобу! Я привлеку их к ответственности! Они еще у меня попрыгают!

В этот момент раздался звонок. Матиас ринулся к коридор, принял достойную позу, провел рукой по волосам, поправляя их, и наконец открыл дверь.

— Это вы звонили? — спросил врач, и Матиас кивнул. — Где ваша мать?

— В гостиной. Идемте.

Он прошел вперед, врач и два санитара последовали за ним. От волнения Матиас даже споткнулся о туфли, которые выглядывали из-под шкафа для обуви в коридоре.

Затем все произошло очень быстро. Врач, похоже, сразу понял, что случилось с госпожой фон Штайнфельд. Он тут же поставил ей капельницу, а после ее поспешно уложили на носилки и отвезли к машине скорой помощи.

— Я полагаю, это апоплексический удар. Вы поедете с нами?

Матиас кивнул. В машине он сидел рядом с матерью, держал ее узкую морщинистую худую руку в своей и беспрерывно гладил. Он шептал ей слова утешения, не понимая, что говорит, и чувствовал себя таким беспомощным, как еще никогда в жизни.

2

И только в коридоре больницы он осознал, что она могла умереть. О такой возможности он все эти годы даже не думал, действительно не думал. Такого быть не могло, это было просто невозможно!

Мама. Она всегда была рядом, всегда в его распоряжении. Он не мог представить себе мир без нее.

Любое желание, которое Матиас высказывал хотя бы мимоходом, она запоминала и без лишних слов исполняла. Пусть даже два года спустя, когда сам Матиас давно о нем позабыл.

Она была просто чудесная. Настоящая дама — изящная, красивая и элегантная. А еще она умела развешивать картины, менять лампочки, шить гардины, варить ром и печь шварцвальдский торт с вишнями. Она умела вбивать дюбеля в стены и вешать на них полки, умела самостоятельно, весело насвистывая, собирать мебель, укладывать ковровое покрытие и стелить паркет. Она умела просто все.

На каждый вопрос у нее был ответ. И у нее всегда на все было время: она ничего не откладывала на завтра, а делала все сразу же и незамедлительно.

Она стала королевой Матиаса, его святой. Она придавала его жизни смысл.

И сейчас эта бессмертная лежала с апоплексией в реанимации, и врачи пытались спасти то, что еще можно было спасти.

Он отказывался признавать, что его мать тоже обладала телом, которое было смертным и которое так же поддавалось тлену, как и все остальные. Он любил обнимать ее, хотя в последние годы она сильно похудела и становилась все меньше и меньше. При этом он отдавал себе отчет в том, что никогда не будет в состоянии кормить ее, мыть и даже менять ей памперсы. Никогда! Он будет платить тому, кто будет делать это вместо него. Он не позволит, чтобы подобные повседневные вещи разрушили его веру в ее уникальность и бессмертие. Словно тигр в клетке, он метался по больничному коридору и был благодарен судьбе зато, что не видел, что врачи за дверью с матовым стеклом делали с его матерью. Уже один вид трубки в носу был бы для него невыносим, а мысль о том, что у нее в руке торчит игла капельницы, вызвала такую дикую боль в его теле, что Матиас согнулся чуть ли не пополам.

Мама, открой дверь, выйди оттуда, улыбнись и скажи: «Все хорошо, мой мальчик. Не беспокойся, мы идем домой!»

Если это чудо и был в состоянии сделать какой-то человек, то только она.

— Матиас прождал четыре часа, но она так и не вышла.

Время встречи с доктором Герсфельдом уже прошло, но он об этом и не вспомнил. Ни одной секунды он не думал о клиенте, который, может быть, купил бы у него виллу стоимостью в три миллиона. Он даже не позвонил себе в бюро и не попросил перенести встречу. Он вообще ничего не сделал.

Мир перестал вращаться, время проходило, а он этого не замечал.

«Мама, пожалуйста, не покидай меня!»

За несколько минут до семи вечера доктор вышел и протянул ему руку. Матиас подумал о миллионах бактерий, которые, возможно, перешли на него, но потом отбросил эту мысль и сконцентрировался на лице врача, которое выглядело любезным и серьезным одновременно.

— Состояние вашей матери стабильное, — сказал врач. — У нее случился апоплексический удар, и она, похоже, несколько часов лежала на полу до того, как вы ее нашли. Это и создало проблему, поэтому нарушения, которые, вероятно, останутся навсегда, столь тяжелые. Я пока не могу с полной уверенностью ничего сказать, но думаю, что ваша мать в связи с этим больше не сможет передвигаться самостоятельно. Конечно, благодаря упражнениям это состояние можно улучшить, но полностью устранить невозможно.

— Это означает, что ей придется оставаться в инвалидном кресле?

Врач кивнул.

— И ей будет трудно говорить. Вполне возможно, что она будет многое понимать, но вы, вероятнее всего, не сможете с ней беседовать. Это тяжело, я знаю. Ваша мать будет нуждаться в полном уходе, но она жива и скоро снова будет с вами, она вернется домой. Я надеюсь, это хоть немного утешит вас.

Матиаса словно по голове ударили. Он стоял как в столбняке, уставившись на врача. Ему даже не удалось внутренне возмутиться, как-то восстать против происходящего.

— Господин фон Штайнфельд?

Матиас никак не отреагировал.

Врач тронул его за рукав.

— Вы должны быть сильным. Ради себя и своей матери. Она не должна чувствовать ваше отчаяние. Надежда — это то, что ей нужно больше всего.

Матиас слабо кивнул и тихо пробормотал:

— Да, спасибо, доктор.

Врач задумчиво посмотрел на него, и по его лицу промелькнула тень сочувствия.

— Вы можете в любое время звонить мне, если возникнут вопросы. Но это позже, когда пройдут две недели, поскольку ваша мать пробудет здесь как минимум еще столько. А потом будет видно. Возможно, прогноз окажется более точным и… положительным. — Когда Матиас поднял голову, врач увидел, что его глаза были полны слез, и добавил: — Идите домой, отвлекитесь, поговорите с друзьями или просто отдохните. Ваша мать сейчас спит. Сегодня вы уже ничего не сможете для нее сделать.

Он еще раз сжал руку Матиаса и удалился. Его распахнутый халат развевался, словно королевская мантия, когда он стремительно шел по коридору.

Матиас остался на месте и несколько минут ничего не видящим взглядом смотрел на матовое стекло двери, ведущее в отделение реанимации, словно раздумывая, не ворваться ли туда или хотя бы не разбить ли дверь.

Потом он повернулся и покинул больницу, прекрасно понимая, что этой ночью не пойдет домой и не будет спать ни минуты.

То, что случилось, изменило все. Ничего теперь не будет так, как раньше.

3

Он думал о матери так, словно она уже была мертва. Мысли крутились у него в голове, но при этом уложились всего лишь в несколько фраз, которые, словно карусель, вертелись в его мозгу: «Что я буду делать без нее? Ради бога, что же мне теперь делать?!»

Было ясно, что без матери он абсолютно беспомощен. Сможет ли он и дальше жить в доме, в котором провел всю жизнь и где все, действительно все, напоминало о ней? Может, лучше продать дом и купить квартиру в пентхаусе, с видом на город, с ресторанами, барами и магазинами прямо за дверью? Тогда ему не придется каждый день садиться в машину, чтобы поехать в театр или на концерт, да и среди огней города он будет себя чувствовать не таким одиноким.

Матиаса охватил ужас, когда он подумал о том, что придется столкнуться со страхованием на случай инвалидности (а есть ли оно вообще?), с сиделками, которые станут заботиться о матери, а значит, бродить по дому. Даже представить страшно!

Одна только Людмила, уборщица русского происхождения, которая приходила раз в неделю на восемь часов и убирала весь дом, беспрерывно что-то напевая себе под нос, достаточно сильно действовала ему на нервы.

Если бы мать умерла, это оказалось бы величайшей катастрофой, какую только он мог представить, но то, что она стала инвалидом, нуждающимся в уходе, ничуть не лучше. Не было ни малейшего проблеска света впереди. Он оказался в тупике.

Мать постоянно освобождала его от нудной писанины, и подобное делегирование мастерски удавалось ему также и на работе. Он был очень успешным маклером, он умел убалтывать клиентов на приобретение домов, которые те, собственно, и не собирались покупать, а когда он по-настоящему брался за дело, то ему удавалось даже среднего качества недвижимость превратить в объект вожделения клиента.

Виола, его секретарша, после того как договор купли-продажи завершался рукопожатием, выполняла всю бумажную работу, а его коллега Гернот ходил с клиентами к нотариусу и с безграничным спокойствием разъяснял все, что обыкновенному человеку, не юристу, было непонятно или казалось подозрительным в сделке купли-продажи.

Самым большим капиталом Матиаса были его привлекательный внешний вид, утонченное обхождение, риторический талант и невероятный шарм.

А теперь у него не будет никого, кто бы гладил ему рубашки, и помогал советами при покупке элегантных костюмов. Невероятно!

Перед больницей не оказалось ни одного такси, из-за чего Матиас снова вышел из себя. Но еще больше его разозлило то, что он не поехал за машиной скорой помощи на собственном автомобиле и теперь с растерянным и подавленным видом вынужден был стоять здесь.

Сегодня просто не его день! В больнице он отключил свой мобильный и только сейчас увидел, что у него несколько сообщений на голосовой почте.

— Что случилось? — спрашивала Виола взволнованным голосом. — Где ты? Доктор Герсфельд ждет, и он вообще не amused^[1]. Пожалуйста, перезвони мне! — При последнем звонке она совсем разнервничалась: — Мы очень беспокоимся. С тобой что-то случилось? Пожалуйста, отзовись!

Матиас призадумался, не позвонить ли Герноту или Виоле, но решил этого не делать. Так будет правильнее. Приятно, что они так обеспокоены. Главное, чтобы они не заставили полицию разыскивать его. Но на это они, скорее всего, не решатся — в конце концов, он взрослый человек и может без объяснения причин хотя бы один день не появиться в бюро. Попытка поднять панику выглядела бы смешной.

И он направился к ближайшей улице. Не пришлось ждать и пяти минут, как появилось такси, которое он остановил взмахом руки.

— Отвезите меня к ресторану «Раутманнс», — сказал Матиас водителю. Он только сейчас понял, что сегодня, кроме кофе и воды, ничего не ел и не пил.

Он чувствовал себя не в состоянии позвонить Александеру и рассказать, что его бабушка хотя и жива, но уже в какой-то степени умерла.

4

Было уже начало двенадцатого, когда он вышел из «Раутманнс». Слишком маленькая, небрежно приготовленная, не особенно приятная на вкус и чрезвычайно дорогая порция спаржи привела его в дикую ярость. В конце концов, он был постоянным клиентом, приходил сюда не менее трех раз в неделю и оставлял в этом заведении немалые деньги. И он, видит Бог, не заслужил того, чтобы с ним так обходились и делали из него дурака!

Тем не менее он дал официанту Карло одиннадцать евро на чай.

— Если кто-то в вашем заведении не выполняет свою работу надлежащим образом, вы тут ни при чем, — великодушно заявил Матиас, подвигая к нему деньги через стол. — Это не должно быть вам в убыток.

Ему не хотелось раздражать Карло, он рассчитывал на его расположение. Карло мог раздобыть среди ночи пачку сигарет или бутылку шампанского, а однажды даже отвез Матиаса на его «порше» домой, потому что тот слишком много выпил. Матиас ему щедро заплатил, тем более что на следующий день смог без проблем поехать на встречу, не вызывая сначала такси, чтобы забрать свой автомобиль.

Карло был душевным парнем, всегда готовым помочь, и, казалось, восхищался Матиасом. Это было бальзамом для его души, а значит, Карло стоил денег, которые Матиас отсчитывал для него.

Он чувствовал, что становится нервозным и беспокойным. И причина этого была не в одной матери. Он еще не мог возвращаться домой, кроме того, ночь только началась.

Он раздумывал, куда бы еще пойти. Теплый ночной воздух был словно наэлектризован, и у него перехватывало дыхание. Он посмотрел на часы. В это время заканчивалось представление в большинстве театров, и это было удобно. А если он поторопится, то успеет добраться до Государственной оперы на Унтер ден Линден еще до того, как закончится «Фиделио».

Постепенно Матиас успокоился. Неважно, что он появится в конце спектакля, теплыми летними ночами открывается масса возможностей — на площадях, улицах или в барах, которые только выставляли свои столики на улицы. Он даже не сомневался, что найдет то, что ищет.

Его походка была бодрой и одновременно расслабленной. Он наслаждался тем, как подошвы его новеньких туфель из крокодиловой кожи постукивают по асфальту. Для Матиаса это был благородный звук, и при мысли об этом он улыбнулся.

Когда он добрался до Государственной оперы, площадь перед ней была заполнена людьми, и автомобили отъезжали каждую секунду. Засунув руки в карманы, он бродил между людьми, ожидающими такси или стоявшими небольшими группами, что-то обсуждая, прощаясь или просто рассматривая афиши перед оперным театром.

Глаз у Матиаса был тренированный, поиск стал для него занятием обыденным, и он очень быстро понял, что здесь нет никого, с кем можно завязать знакомство. Он задумался, не подойти ли ко входу и не подождать ли там, пока хор снимет грим и выйдет на улицу, но потом отказался от этой мысли. Он не хотел стоять там, словно несчастный влюбленный.

И он не спеша направился в сторону Жандарменмаркт.

В городе было на удивление оживленно. Перед ним шла пожилая пара — женщина с мелкими белоснежными локонами, на полторы головы ниже мужа, который шел рядом, обняв ее за плечи, словно осторожно буксировал через город. Женщина напомнила ему его мать, волосы которой тоже с каждым годом становились все белее, хотя она периодически и подкрашивалась в блондинку. Со спины мать с ее изящной фигурой до сих пор выглядела словно юная девушка. «Сзади лицей, спереди музей», — время от времени говорила она и при этом смеялась. И хотя Матиасу эта фраза порядком надоела, он ни разу не решился попросить ее прекратить.

Все равно, чтобы мать ни делала, он любил ее.

Матиас понятия не имел, почему именно сейчас это пришло ему в голову, но вдруг вспомнил, что случилось, когда он ходил во второй класс. Это была католическая школа, которой руководили священники. Каждое утро патер Доминикус стоял у ворот в школьный двор, приветствуя учеников, и время от времени обменивался парой фраз с родителями, которые приводили детей в школу.

Патер Доминикус позвонил матери Матиаса и пожаловался, что ее сын или вообще не здоровается с ним, или же, если и здоровается, то недостаточно вежливо.

— Матиас, — как-то после обеда спросила мать жестким голосом, — почему ты не говоришь патеру Доминикусу «Добрый день!»?

— Я говорю ему «Добрый день!».

— Но, похоже, не так, как следует.

— Нет, почему же!

— Он пожаловался на тебя.

Матиас обиженно замолчал.

— Наверное, тебе непонятно, как следует здороваться, поэтому сейчас мы будем в этом упражняться. — Мать уселась в кресло возле окна. — Ты сейчас войдешь в комнату, подойдешь ко мне, скажешь громко и четко: «Доброе утро, патер Доминикус!» — и снова выйдешь. Я хочу это видеть.

Матиасу стало ужасно стыдно.

— Я не буду этого делать!

— Еще как будешь, сын мой, и так долго, пока не научишься!

Выражение «сын мой» она употребляла лишь тогда, когда злилась и не желала терпеть возражений. Матиас собрал волю в кулак, промаршировал через комнату, процедил сквозь зубы: «Доброе утро, патер Доминикус!» — и вышел из комнаты.

— Подойди, пожалуйста, сюда! — воскликнула мать громким и неприятно тонким голосом.

Матиас зашел в комнату, остановился перед ней, и ему пришлось взять себя в руки, чтобы не расплакаться, — настолько унизительным показалось ему все происходящее.

— Это совсем не то! Неудивительно, что патер Доминикус пожаловался на тебя. Итак, еще раз все сначала: ты заходишь в комнату, останавливаешься передо мной и говоришь: «Доброе утро, патер Доминикус!» Причем любезно! Ты не должен со злостью смотреть на патера, он тебе ничего не сделал. И когда ты будешь приветствовать его, то заложишь руки за спину и вежливо поклонишься. Это понятно?

Матиас никак не отреагировал на ее слова, ему хотелось сейчас быть очень далеко отсюда, и лучше всего — на Луне.

— Итак, мы еще раз прорепетируем!

Она сказала «мы», хотя сама при этом сидела в кресле и заставляла его кривляться, словно клоуна.

Он ворвался в комнату, крикнул: «Доброе утро, патер Доминикус!», отвесил дикий поклон и уже хотел выскочить из комнаты, когда она остановила его:

— Еще раз, пожалуйста.

Матиас выбежал и повторил все еще раз. Абсолютно так же, ни на каплю лучше. Мать каждый раз кричала ему:

— Еще раз! И постарайся, в конце концов, черт возьми!

Это было словно прохождение сквозь строй при наказании шпицрутенами. Снова и снова все сначала. Мать кричала, а Матиас вбегал, орал, кланялся и убегал.

— Мы можем повторять это сколько угодно раз, хоть до вечера! — заявила наконец Генриетта. — Времени у меня предостаточно.

У матери был неумолимый вид, и она восседала в кресле так, словно могла оставаться там не только до вечера, но хоть и сто лет. Матиас знал, что в любом случае проиграет. И избавится от этого ада, только если действительно постарается и смирится со своим унижением.

На двадцать пятый раз он весь в слезах медленно вошел в комнату, остановился перед Генриеттой, тихим голосом, всхлипывая, сложив руки за спиной и сжав кулаки, произнес: «Доброе утро, патер Доминикус!» — и прилично, пожалуй, даже слишком низко поклонился. Затем не спеша повернулся и на цыпочках вышел из комнаты.

— Прекрасно! — сказала мать. — Расчудесно! Я избавляю тебя от повторения этого еще сто раз, ведь теперь ты понимаешь, в чем дело. И я желаю, чтобы ты приветствовал патера Доминикуса каждое утро именно так. Ты меня понял?

Матиас кивнул, надеясь, что слезы, которые уже закипали у него в глазах, не покатятся по щекам. Он не хотел, чтобы мать увидела, насколько его унизила и что она в конце концов сломала его сопротивление.

— Ступай в свою комнату, — в заключение сказала она и встала с помпезного кресла с высокой спинкой. — Возможно, когда-нибудь что-то из тебя и получится.

В тот момент Матиас ненавидел мать. Ему казалось, что он никогда больше не сможет свободно дышать около нее, а будет только задыхаться до смерти.

Но сейчас, почти тридцать пять лет спустя, он был благодарен за урок, который она ему преподнесла. Из него получился вежливый человек, который знал, как вести себя, уверенно держался в любом обществе и даже в светских кругах чувствовал себя раскованно, хотя к дворянам относился лишь опосредованно.

Он понимал мать, и этот эпизод не умалил его любви к ней, однако давнее унижение осталось в душе, словно незаживающая рана, словно острая стрела…

Погрузившись в свои мысли, Матиас потерял пожилую пару из виду.

Через несколько секунд напротив Немецкого собора он увидел молодого человека, выходящего из брассерии. Он был не особенно высокого роста, чуть полноватый, с довольно длинными темными волосами. Матиас прикинул, что парню лет двадцать, может, девятнадцать.

Это был невероятный феномен инстинктивного узнавания, который никогда не смог бы заметить кто-либо посторонний. Матиас сразу же понял, что это подходящий человек, и подошел к нему.

Тот, другой, небрежно оперся на стену и закурил. Только сейчас Матиас заметил, как он держит под углом руку с сигаретой и как отгибает назад, словно сломанную, кисть, будто собираясь стряхнуть пепел себе на плечо. Все было однозначно. Возможно, он выбрал этот знак, потому что тоже заметил Матиаса.

За несколько метров до молодого человека Матиас остановился.

Они посмотрели друг на друга. Это продолжалось слишком долго для нечаянного обмена взглядами, но слишком мало для того, чтобы установить настоящий контакт. Матиас не знал точно, кто первым отвел глаза, но это было и неважно. Он с напускным безразличием прошел мимо, но при этом выпрямился и чуть-чуть приподнял подбородок, словно чтобы удержать тарелку на голове.

И он не ошибся. Молодой парень последовал за ним.

Матиас пошел быстрее, и тот, другой, тоже ускорил шаг. Матиас остановился, сделав вид, что ищет что-то в кармане пиджака, и молодой человек вынужден был обогнать его. А затем все повторилось, и теперь Матиас следовал за ним. Это было похоже на трехминутный брачный танец животных.

И вдруг они одновременно, словно по команде, остановились и посмотрели друг другу в глаза. Но не позволили себе улыбнуться.

— Здесь? — коротко спросил тот, другой. — Я знаю пару тихих уголков на задних дворах.

Матиас покачал головой.

— Тогда в Тиргартене.

Матиас снова покачал головой.

— Как тебя зовут?

— Йохен. А тебя?

— Герд, — соврал Матиас. — Послушай, мне нужно время. Мы можем пойти к тебе?

Йохен кивнул.

Все десять минут, пока они шли через город, Матиас наблюдал за Йохеном. Он держался чуть сзади, словно они не имели друг к другу никакого отношения. Джинсы на юноше, по мнению Матиаса, выглядели слишком широкими, но сейчас это было уже все равно. Матиас полностью отдался своим фантазиям. Он представлял, как это будет, когда Йохен окажется перед ним голым, и раздумывал, сможет ли парень, который производит довольно невыразительное впечатление, делать все то, что Матиас собирался от него потребовать.

До квартиры Йохена они не произнесли ни слова.

5

Йохен жил в отремонтированном старом доме на заднем дворе, два пролета лестницы вверх, затем налево. Он открыл дверь, у которой не было даже автоматического безопасного замка с защелкой, огромным ключом, что, собственно, можно было бы сделать простой отверткой или даже шампуром.

«Кемпинговая душа, — подумал Матиас. — Наверное, у него нет ничего, он беден, как церковная мышь, и поэтому даже не беспокоится, что кто-то может взломать и обокрасть его квартиру».

Коридор оказался именно таким, как и ожидал Матиас. Вместо гардероба прямо в штукатурку было небрежно и неровно забито несколько гвоздей, да и шкаф для обуви, похоже, использовали для хранения всевозможного барахла, но только не по прямому назначению. Тут же стоял велосипед довольно почтенного возраста, неаккуратно выкрашенный белой лаковой краской.

Даже зеркала в этом коридоре не было.

— Я живу здесь недавно, — сказал Йохен негромко, — может быть, недели три.

Все три двери маленькой квартиры были распахнуты. Матиас бросил взгляд в тесную узкую кухню. Грязная посуда горой возвышалась в мойке, на плите стояла грязная сковорода, а в ней — два маленьких горшка. Матиасу это показалось отвратительным.

Над холодильником тикали старые вокзальные часы. С большой вероятностью — единственная и абсолютная гордость Йохена.

Матиас увидел достаточно и последовал за Йохеном в гостиную, одновременно служившую спальней. Помещение обладало очарованием вытрезвителя. Никаких картин на стенах, ни одного яркого пятна или комнатного цветка. Серый ковер без единого пятнышка на полу, простая металлическая кровать с черным широким матрацем и огромный стол с тремя компьютерами и лэптопом. А еще кипы бумаги и горы книг.

— А чем ты вообще-то занимаешься?

— Изучаю информатику.

Значит, головастый, а людей подобного сорта Матиас не уважал. Вдобавок ему следовало подавить свое любопытство, потому что если он будет узнавать о случайном знакомом все больше и больше, то желание пропадет. Наверное, излишним было уже спрашивать его имя. Зачем Матиас это сделал, он и сам не понимал. Ему просто было не по себе, но в такой день, как сегодня, это и неудивительно.

Йохен принес две бутылки пива из кухни и открыл их зажигалкой. Они пили молча.

Решающим было то, кто начнет первым, — это сигнал, что он готов подчиниться и признать правила игры. Матиас выжидал.

Йохен подошел к окну и задернул занавески цвета антрацита. Потом уселся на кровать. Попивая пиво, он оценивающе смотрел на гостя, словно пытаясь определить, кто он. Мужчина был старше, и у него были деньги. Это понятно. И у него была насмешливая складка у рта, что Йохен счел интересным.

Все было в порядке, и Йохен начал раздеваться.

6

Лони Майер, качая головой, вытаскивала почту из узкой прорези почтового ящика и поранила средний палец на правой руке, да так, что пошла кровь. Уже несколько дней из почтового ящика никто ничего не вынимал, а у нее не было ключей. Большинство из того, что там лежало, было рекламой — этот молодой студент даже не прицепил на почтовый ящик наклейку «Пожалуйста, не бросайте рекламу». Она решила обязательно поговорить с ним.

Уже тридцать лет подряд Лони беспокоилась обо всем, что происходило в этом доме, и считала своей особой заслугой то, что до сих пор здесь не случалось квартирных краж. Когда жильцы были в отпуске, она поливала цветы, кормила кошку и опорожняла почтовые ящики. Она выводила собак погулять, когда хозяева или хозяйки по десять часов были на работе, и ожидала мастеров из службы ремонта стиральных машин.

Лони делала все необходимое исключительно из любви к делу. Она, конечно, радовалась, если время от времени получала в награду за это коробку шоколадных конфет или приглашение выпить чашку кофе. Тогда она чувствовала себя любимой, нужной и ужасно важной. Этого чувства уже давно не мог дать ей муж, Гайнц, который целыми днями сидел перед телевизором и не перекидывался с ней даже двумя словами. Лони отдавала себе отчет в том, что сможет проникнуть в его сознание, только если обеда не окажется на столе — по причине ее болезни или смерти.

Она взглянула на часы. Половина одиннадцатого. Вполне цивильное время, чтобы вытащить студента из постели. И она поднялась по лестнице на третий этаж, где жил Йохен Умлауф.

Лони позвонила в дверь. Сначала робко, затем настойчиво и громко. Никто ей не открыл. Она приложила ухо к двери, но не услышала ни единого, даже самого тихого, звука.

Она уже хотела повернуться и уйти, когда едкий запах ударил ей в нос. Он был несильным, однако вызывающим отвращение.

Что это еще такое? Неужели студент накапливает мусор в квартире? Странно. Такого она не могла себе представить, потому что Йохен Умлауф — зато короткое время, что она его знала, — показался ей человеком порядочным и надежным. Может быть, избегающим контактов, однако по нынешним временам это скорее преимущество, нежели недостаток. И если она чем-то гордилась, так это своим умением распознавать людей. Она очень редко ошибалась в оценке человека.

Лони снова нажала на звонок. Ничего.

Она решила пока не поднимать панику, ничего не предпринимать и просто понаблюдать. Может, молодой человек просто уехал на несколько дней и забыл оставить ей ключ, хотя она ему это настоятельно советовала — на случай, если вдруг прорвет трубу и придется открывать дверь мастерам.

Она спустилась на первый этаж в свою квартиру, чтобы взять ведро и швабру. Нужно срочно вымыть лестничную клетку. Конечно, ей за уборку не платят, но если этого не сделает она, то не сделает и никто другой.

В следующие три дня Лони вытаскивала почту из ящика Йохена и звонила ему в дверь. В квартире не слышалось никакого движения, ни единого звука. Зато неприятный запах стал сильнее.

— Я не знаю, Гайнц, — сказала она после обеда мужу, пытаясь перекричать какую-то телевизионную мыльную оперу, потому что Гайнц и не собирался сделать звук потише, — но что касается этого нового квартиросъемщика… ты понимаешь, этого студента с третьего этажа…

— Я его не знаю и знать не хочу. Меня он не интересует.

— Гайнц, тут что-то не то. Он словно сквозь землю провалился, а из квартиры воняет точно так же, как когда-то воняло у нас, когда мы нашли двух дохлых мышей в тумбочке под раковиной. Помнишь?

— Неприятно вспоминать.

— Но ты помнишь?

— Да.

— Вот видишь. А теперь точно так же тянет из-под двери. Так что мне делать?

— Вызови полицию и оставь меня в покое. Из-за твоей болтовни я уже сюжетную линию потерял…

Стоило возникнуть какой-то проблеме, как Гайнц говорил: «Вызови полицию». Ничего другого ему в голову не приходило. Если дети дрались перед домом, или уборщики мусора слишком шумели, или ссорились Мюллеры со второго этажа, или кто-то слишком громко включал музыку, он всегда говорил: «Да вызови ты полицию».

Лони никогда этого не делала, но вмешивалась во все, и обычно проблема была устранена, но в этот раз у нее были связаны руки. В конце концов, не могла же она взломать дверь!

Лони было немного не по себе, однако после того, как она проспала с этой мыслью еще ночь, в воскресенье утром после завтрака, когда Гайнц удалился в гостиную и включил телевизор, она набрала номер «один-один-ноль».

Через десять минут патрульная машина полиции уже была здесь.

7

Только после пятого звонка Сузанна Кнауэр сообразила, что это звонит ее телефон. Аппарат стоял на полу рядом с кроватью, и она, по-прежнемулежа, схватила трубку. При этом ее взгляд упал на радиобудильник. Двадцать минут одиннадцатого. Собственно, вполне цивильное время, но ведь сегодня воскресенье — единственный день, когда она могла действительно отоспаться!

— Да? — простонала она.

— Это я, Бен. Извини, что разбудил тебя, но есть работа. Убийство в центре. Я заеду за тобой. Через десять минут внизу, перед дверью?

— Нет, — пробормотала она. — Оставь меня в покое!

— О’кей. Значит, сейчас буду. — Он положил трубку.

Сузанна вздохнула, как больная собака, вскочила с постели и побежала в ванную.

Девять минут спустя она нацарапала короткую записочку для дочери: «Sorry, мне нужно уехать из-за убийства, в холодильнике есть суп, надеюсь, ненадолго, пока. С.», оставила бумажку на кухонном столе и помчалась вниз. За много лет она отвыкла подписываться «мама», потому что уже не помнила, когда в последний раз дочь ее так называла. Чаще всего Мелани обращалась к матери просто «эй», или «привет», или же «эй ты», а когда была в необычайно хорошем настроении, что случалось чрезвычайно редко, то именовала ее «Сузе». Сузанна воображала, что это звучит с любовью, поэтому была счастлива, когда Мелани снисходила до того, чтобы упоминать ее в сокращенном виде.

Может быть, дочь вообще не найдет записку, потому что, вероятнее всего, будет дрыхнуть до двух часов, чтобы затем исчезнуть на полчаса в ванной, а после снова залезть в постель и начать бесконечные телефонные разговоры. Так что она, возможно, даже не заметит, что мать отсутствует. В данном случае это было хорошо, но в целом Сузанна находила нынешнюю ситуацию невыносимой. Квартира была небольшая, тем не менее Мелани удавалось избегать встречи с матерью часами, а то и днями, словно они были в ссоре или одна из них больна свиным гриппом, если не чумой.

За время, пока мчалась по лестнице, Сузанна еще успела подумать об этом, но когда через пару секунд она села в машину к своему ассистенту Бену, трудности с Мелани отошли на второй план.

Йохен Умлауф был мертв уже более недели. Трасологи занимались своей работой, полицейский фотограф снимал тело со всех, сторон, Бен делал записи, а Сузанна, сосредоточившись и погрузившись в свои мысли, стояла перед трупом и пыталась как можно точнее запомнить каждую деталь. Она старалась сохранить первое впечатление о жертве, чтобы оно всегда было наготове, словно фотография, которую можно в любой момент вытащить из кармана.

Обнаженная жертва была привязана за ноги и руки к кровати обычным, имеющимся в продаже толстым шнуром, который применяется для завязывания пакетов. Ноги и руки были разведены, рот широко открыт, словно в последнем крике.

«Мамма миа, — подумала Сузанна, — какая ужасная смерть!» Картина пошлая, но вместе с тем жуткая, банальная и лишенная фантазии. Она видела в огромном количестве кинофильмов привязанные к кровати жертвы, и этот убийца явно не старался быть оригинальным.

Бен подошел к ней и прочитал то, что уже успел записать:

— Погибший — Йохен Умлауф, двадцати двух лет, родился в Штутгарте. Студент информатики в Техническом университете, пятый семестр. Проживает в Берлине последние полгода. Еще три недели назад жил в кооперативной квартире в Пренцельберге, а затем переселился сюда. Бумажник, документы, немного денег — все на месте. Убийство с целью ограбления, похоже, исключается.

— Я тоже не знаю ни одного убийцы или грабителя, который привязывал бы свою жертву в голом виде к кровати, — заметила Сузанна. — Обычно они бьют по голове — и готово.

— Да, ты права, — раздраженно ответил Бен.

— Пожалуйста, иди и начни марафон с опросами: соседи, знакомые, однокурсники, преподаватели… Что это был за тип? Какие у него были привычки? Что в нем было особенного? Как он проводил свободное время? Была ли у него подруга? Или друг? Я знаю, это очень много мороки, поэтому не будем терять времени. А я займусь семьей.

— В воскресенье в университете удача мне вряд ли светит.

— Ах да, тогда сходишь туда завтра. А пока можешь опросить массу людей здесь, в доме.

— В кухне сидит женщина, которая вызвала полицию, и проливает слезы. Лони Майер. Ей где-то лет семьдесят.

— Хорошо, тогда утешай Лони Майер и вытирай ей нос. Может, в благодарность она тебе кое-что и расскажет. Никогда не знаешь…

Бен кивнул и исчез в направлении кухни.

Сузанна почувствовала, что все происходящее ее сильно раздражает. Возможно, дело было в отвратительном запахе разложения, к которому она никогда не сможет привыкнуть. Раньше она считала, что только старики бывают одинокими, оказывается, и молодые люди неделями лежат в своих квартирах, и никто о них не беспокоится, никто о них не думает, никто в них не нуждается.

Она повернулась к патологоанатому:

— Вы уже можете что-нибудь сказать?

Доктор Шахт поднял на нее глаза:

— Немного. Но с большой долей вероятности — его задушили.

— Чем?

— Не знаю. Мы не нашли ничего, что убийца мог бы использовать в качестве орудия убийства. В любом случае это был не шнур — он бы оставил на шее четкие следы и повреждения. Скорее всего, шарф, шелковый носок или чулок либо нечто подобное.

— Значит, убийца забрал орудие убийства с собой. В качестве милого напоминания.

— Так и есть.

— И как давно этот парень здесь лежит?

— Определенно неделю. Может быть, даже дней десять. Точно я пока не скажу.

— А когда я получу заключение?

— Послезавтра.

— Спасибо, доктор.

— И вот еще что, фрау Кнауэр!

— Да?

Доктор Шахт ухмыльнулся:

— Мы нашли кучу ДНК, в ней можно даже купаться. Волосы, частицы кожи, сперма и кровь. Все, что ни пожелаете. Похоже, преступнику было безразлично, что он оставляет нам десятки своих генетических следов.

— При убийстве на сексуальной почве этого трудно избежать…

— Точно. Но я думаю, что о картотеке сексуальных преступников мы можем забыть. Там его точно не будет, иначе мы могли бы нанести ему визит уже послезавтра.

— Чудесно. Значит, чистый лист? — Сузанна горько улыбнулась. — Законопослушный гражданин, такой же, как вы и я. Великолепно!

Доктор Шахт снял перчатки.

— Точно. Я, как и вы, в восторге.

Сузанна еще на пару минут остановилась у кровати и всмотрелась в лицо трупа. Оно выглядело изможденным, хотя парень не был худощавым. Кожа казалась дубленой и имела отвратительный грязно-серый оттенок.

На столе в гостиной лежал бумажник Йохена. Она надела перчатки и внимательно исследовала его содержимое. Удостоверение личности с фотографией, на которой у него еще были длинные волосы; водительское удостоверение, выданное три года назад; две кредитные карточки; карточка кассы «Барнер»; маленький пластиковый календарь за прошлый год и фотография ребенка, вероятно — самого Йохена. Две купюры по пятьдесят евро, одна — двадцать евро, еще одна — пять. А также три евро семнадцать центов мелочью. И никаких других фотографий, никаких личных записей, записок, писем, квитанций или чего-то подобного. Сузанна редко видела такой организованный бумажник.

Она засунула его в пластиковый пакет.

Трасологи закончили свою работу. Йохена Умлауфа уложили в серый пластмассовый гроб. Она молча смотрела вслед мужчинам, которые уносили его из квартиры.

Покойник мог бы быть ее сыном. Где-то, скорее всего в Штутгарте, жили его родители, которые понятия не имеют, чем он занимался тут, в Берлине, и с кем проводил время. С большой вероятностью их сын был гомосексуалистом, а они об этом ничего не знали. Скорее всего, он переселился в Берлин, чтобы быть подальше от любопытных глаз.

Надо как можно скорее связаться с его родителями.

Выходя из дому и садясь в машину, Сузанна задумалась: а что, собственно, она знает о собственной дочери? В принципе немного. Мелани было семнадцать лет, она ходила в двенадцатый класс и каждое утро за завтраком демонстративно извлекала противозачаточную таблетку из пластмассовой упаковки. Время от времени она задавала вопросы типа «Что, сегодня действительно вторник?». Ответа она не ожидала, однако была уверена в том, что мать внимательно смотрит, как она бросает таблетку в рот и, запрокинув голову, глотает ее. У Мелани не было постоянного друга, но каждые три-четыре недели она демонстрировала матери нового бойфренда, которого считала «невероятно сладким». Сузанна покупала для нее презервативы, уговаривала подумать о том, насколько опасен СПИД, однако в ответ получала только делано нервный стон и поднятые к потолку глаза.

Сузанну бросило в жар, когда до нее дошло: она не имеет ни малейшего понятия, с кем ее дочь ложится в постель! Иногда она пыталась представить такую картинку, но это было практически невозможно. Одна только мысль об этом казалась абсурдной и пугающей одновременно. И потому она просто выбрасывала ее из головы.

При взгляде на труп Сузанна подумала: «Слава богу, у меня нет сына!» — однако, если быть честной, она не могла с уверенностью заявить, что ее дочь сейчас невинно дремлет в постели. Кто знает, какие игры она уже испробовала! И существовала опасность, что однажды она напорется на кого-то…

Хотя день был теплым, Сузанну пробрала дрожь. Она вздрогнула и решила заехать домой, просто чтобы выпить кофе. Она испытывала невероятное желание обнять Мелани, чтобы убедиться: все хорошо и дальше все будет в порядке!

8

В понедельник утром Матиас встал в восемь часов, чтобы присутствовать при переводе матери в санаторий для реабилитации. При компьютерной томографии было однозначно установлено, что она пережила инсульт, который частично повредил мозг. Тем не менее представлялось возможным заставить другие отделы взять на себя ту или иную функцию его разрушенных частей. Таким образом, вполне вероятно, что пусть через продолжительное время, но может наступить улучшение.

Генриетта пробыла в клинике неделю и сейчас получила здесь, в санатории, отдельную комнату, которая практически не отличалась от обычной больничной палаты. Маленькая и бледная, она сидела в инвалидном кресле у окна и смотрела на улицу, в парк, но Матиас сомневался, что она вообще что-то видит, что-то воспринимает.

— Как дела, мама?

Ему показалось, что она едва заметно кивнула.

Ходить мать не могла, разговаривать тоже не могла, и было неясно, в состоянии ли она сдвинуться с места хотя бы в инвалидном кресле.

Он взял ее за руку, погладил пальцы, но ничего не произошло. На легкое пожатие она тоже не ответила.

Матиас нерешительно стоял в комнате, не зная, как поступить. Потерянное время… Что он должен с ней делать, если она ни на что не реагирует? Может, она сейчас в совершенно ином мире и все его усилия коту под хвост? С ужасом он подумал о том, что теперь придется регулярно посещать мать. Сначала долгая поездка, а потом бестолковое стояние в этой комнате. Какие затраты времени, и абсолютно неэффективные! Она ведь не могла с ним поговорить, не могла ему помочь, не могла дать никакого совета. Она просто сидела тут. Словно мертвая.

Для Матиаса ее состояние было хуже смерти, потому что, несмотря на то что мать как будто не жила, тем не менее она оставалась для него обузой.

Какая ужасная ситуация! И чем больше он думал об этом, тем сильнее злился.

— Пока, мама, — сказал он наконец и погладил ее по голове. — Пусть тебе будет хорошо, я скоро приду снова.

Она даже не посмотрела на него, и он поспешно вышел из комнаты.

В коридоре он заговорил с медсестрой, которая катила тележку с бельем.

— А что сейчас будет с моей матерью?

— Как ее зовут?

— Генриетта фон Штайнфельд. Комната 4а.

— Ах да. Ну, вам нужно набраться терпения. Логопеды и физиотерапевты будут делать все возможное, заниматься с ней, но только через пару недель станет понятно, можно снова активировать некоторые функции или они утеряны безвозвратно. Однако лучше поговорите об этом и обо всем остальном с доктором Борном.

У Матиаса не было никакого желания ждать врача, чтобы в итоге поговорить с ним минут пять. Ему хотелось только одного — уйти.

— У нее на коленях лежит звонок. Но я не знаю, в состоянии ли она нажать на кнопку, если ей что-то понадобится.

— Не беспокойтесь. Мы будем регулярно заглядывать к ней.

— Спасибо, сестра.

Он торопливым шагом покинул клинику.

Во время возвращения в бюро Матиас успокоился, и ему даже удалось забыть, что мать находится в клинике. Он думал о Йохене Умлауфе и невольно улыбался. Он был далеко не Адонисом, но все же очень сладким. Очень милым и послушным. И он делал все, что хотел Матиас. Без возражений и без обиды. Ему это даже доставляло удовольствие.

Матиасу пришлось остановиться. Воспоминания настолько захватили его, что он был просто не в состоянии ехать дальше. Еще никогда он не ощущал ничего подобного, это было самым огромным и сильным чувством, какое только можно пережить. Перед ним открылся совершенно новый мир — мир, от которого он больше не хотел отказываться.

Похоть на лице Йохена, которая временами переходила в боль, была грандиозной. И все это было у Матиаса в руках. Он мог усилить одно либо другое. Он играл на ощущениях Йохена, словно на музыкальном инструменте. Молодой человек полностью отдался ему, был в его власти. В этом не было ничего нового, такое с Матиасом случалось часто, но мысль, которая пришла ему в голову, была новой, и он задрожал от возбуждения.

До сих пор он всегда отпускал случайных знакомых. Ночь любви заканчивалась, партнеры расставались и больше практически никогда не видели друг друга. «Но на этот раз — нет, — подумал он. — В моей власти убить его, и я это сделаю».

Он начал оборачивать вокруг шеи Йохена шелковый шарф и затягивать его, и ужас, который отразился на лице юноши, был еще прекраснее, чем боль. Матиас наблюдал за самым сокровенным стремлением, на какое только способен человек, стремлением выжить, и не мог насмотреться. Йохен боролся за жизнь, и его страх смерти был феноменальным. Время от времени Матиас ослаблял шарф, чтобы еще и еще раз увидеть это, но в конце концов не выдержал… Глаза Йохена вылезли из орбит, цвет его лица стал красно-фиолетовым, и это напомнило Матиасу произведения Энди Уорхола.

Тело Йохена сводили судороги, он воплощал собой мольбу о спасении, но у него не было никаких шансов, потому что Матиас этого не хотел. В миг, когда жизнь Йохена угасла, он испытал оргазм. Матиас наслаждался этим опьяняющим чувством, и взорвавшиеся ощущения открыли перед ним новую, совсем другую и более счастливую жизнь.

Прошло несколько минут, прежде чем он понял, что все закончилось. Йохен был мертв и больше ничего не мог для него сделать. Матиас не отвязал его, даже не прикрыл простыней, пребывая в полной уверенности, что Йохен умер чудесной смертью. Шелковый шарф он захватил с собой, а в остальном оставил в квартире Йохена все так, как было. Он даже не стал утруждать себя тем, чтобы стереть отпечатки пальцев. Наводить чистоту — не его стихия, а с его отпечатками пальцев или ДНК никто ничего сделать не сможет. Он нигде не засветился и не значился в полицейской картотеке.

Расслабленный, в прекрасном настроении он покинул дом, в котором жил Йохен. Без всяких угрызений совести.

Жизнь просто прекрасна!

Матиас завел машину и, насвистывал под нос, поехал прямиком в бюро.

9

Штутгарт, июнь 2009 года

Фрау Умлауф стояла посреди гостиной, стены которой покрасила в бледно-оранжевый цвет, чтобы внести чуть-чуть жизни в свою скучную квартиру на четвертом этаже высотного дома на окраине Штутгарта. На большом окне висели гардины, которые были специально укорочены, чтобы открыть на подоконнике место для небольших цветов в горшках — выносливых растений с толстыми листьями, которые могли выдержать сухой воздух от радиаторов отопления зимой. Фрау Умлауф стояла на полутора квадратных метрах между столом и мебельным гарнитуром, и у нее было ощущение, что она никогда больше не сможет сделать ни единого шага.

Десять минут назад полицейские ушли. Их было двое — мужчина и женщина. Они были очень любезными и постарались как можно осторожнее, щадя ее чувства, сообщить, что Йохен мертв. При этом женщина держала ее за руку, что фрау Умлауф было чрезвычайно неприятно. Лучше бы они оставили ее в покое и ушли, чтобы она могла побыстрее забыть то, что только что услышала. От кошмаров проще избавляться, если думать о чем-то другом.

Йохен… Ее умный ребенок, который сумел поступить в университет. Ее гордость. Йохен стал смыслом ее жизни, и в последние недели она уже подумывала о том, не переехать ли ей в Берлин и найти там работу, чтобы быть рядом и хотя бы по воскресеньям обедать вместе с ним. В конце концов, в Берлине было достаточно домов престарелых, в которых она могла бы работать.

И вот теперь пришли эти двое и все уничтожили. На них была форма, и они предъявили ей свои удостоверения, но это не обязательно должно что-то означать. В наше время можно подделать все, что угодно, и существовало множество людей, которые получали удовольствие от подобных жутких шуток. Фрау Умлауф задумалась, не оставляла ли эту парочку одну в комнате. Тогда у них было время порыться в шкафу в ее гостиной. Во втором ящике слева, прямо за игральными картами, стояла старая коробка из-под сигар, где хранились ее сбережения.

Едва она подумала об этом, как бросилась к шкафу, упала перед ним на колени, вытащила ящик, дрожащими руками принялась шарить в его дальнем углу, наконец нашла коробку и открыла ее. Деньги были на месте. Фрау Умлауф торопливо стала их считать, и трижды ей пришлось начинать сначала, потому что она постоянно ошибалась. Две тысячи восемьсот девяносто евро. Все совпало. Она точно знала сумму, потому что уже два месяца мечтала, что сможет добавить к ней столько, чтобы в коробке стало три тысячи, но до сих пор ей это не удавалось. Всего лишь три дня назад у нее сломался пылесос, и пришлось покупать новый.

В банк свои сбережения фрау Умлауф не относила принципиально. Потерять работу было очень легко, и тогда государство забрало бы у нее все! То, что лежало на счету, было бы потеряно. Так что коробка из-под сигар казалась ей намного надежнее.

Она положила деньги на место и опустилась на пол. И постепенно начала понимать. Ее не обокрали. Полицейские были настоящими. Они сказали, что Йохен мертв. Его нашли мертвым. В съемной квартире в Берлине. Что там точно произошло, они пока не могли сказать.

Фрау Умлауф не знала, что теперь делать.

Она снова вытащила коробку из-под сигар и сунула деньги в карман своего фартука. Потом с трудом встала.

В коридоре она переложила деньги в сумочку, сняла фартук и прошла в спальню, чтобы надеть юбку и блузку. А после обула растоптанные туфли, взяла ключи и вышла из квартиры.

С тех пор, как она последний раз была в бюро путешествий, прошло много лет.

Берлин, июнь 2009 года

Уже на следующее утро ровно в девять часов фрау Умлауф вошла в полицейский комиссариат.

Сузанна сразу же пригласила ее в бюро. Перед ней стояла бледная, очень полная женщина с неаккуратной завивкой и неумело подкрашенными глазами. Волосы у нее на затылке были примяты, словно она, встав с постели, их даже не причесала.

— Пожалуйста, присаживайтесь, — начала Сузанна. — Хотите кофе?

— Да, пожалуйста.

— Где вы ночевали? — любезно спросила Сузанна.

— В поезде. Я ехала ночью.

— Ах да. — Сузанна протянула ей стаканчик с кофе. — Молока?

— Чуть-чуть.

Фрау Умлауф плеснула в свой кофе молока прямо из пакета и жадно начала пить.

— Я бесконечно сожалею, что так случилось… — сказала Сузанна и внимательно посмотрела на Эллен Умлауф. Она не знала, чего от нее ожидать. С одной стороны, мать Йохена выглядела собранной и сдержанной, почти враждебной, с другой — казалось вполне возможным, что она внезапно может разрыдаться.

Эллен шумно вдохнула.

— Я могу его видеть? — спросила она. — Если я не увижу его собственными глазами, ни за что не поверю, что он мертв.

Сузанна кивнула:

— Да, можете. Думаю, сегодня после обеда патологоанатомы будут готовы. Пожалуйста, фрау Умлауф, расскажите мне о Йохене и о себе. Вы живете одна?

— Да. Мой муж умер от рака пять лет назад. Через год после этого Йохен с другом переехали на другую квартиру.

— Вы можете назвать мне фамилию друга?

— Бернд Роллерт. Очень приятный мальчик.

Сузанна записала фамилию и спросила:

— Бернд Роллерт по-прежнему живет в Штутгарте?

— Возможно. Улица Вольфартштрасе, 26. Это там, где он жил с Йохеном.

— Хорошо. На какие средства вы живете, фрау Умлауф?

— Я работаю сиделкой в доме престарелых. А Йохен получает стипендию. Немного, но хватает.

— Вы разрешите мне взглянуть на ваше удостоверение личности?

— Да, конечно, почему бы и нет?

Эллен протянула документ, и Сузанна сразу посмотрела на дату ее рождения. Фрау Умлауф было сорок девять лет, но выглядела она на все шестьдесят пять.

— Что за друзья были у вашего сына? Его любили?

— Конечно его любили! Просто он был немножко робким.

— Фрау Умлауф, может ли быть такое, что ваш сын был гомосексуалистом? — спросила Сузанна так осторожно, как только было возможно.

— Что?! — Тело Эллен дернулось, словно она с трудом удержалась от того, чтобы вскочить. Ее щеки запылали. — С чего вы такое взяли?

— Наше расследование идет в этом направлении.

Фрау Умлауф какое-то время молчала. Ее глаза беспокойно бегали по комнате, но Сузанна не думала, что она что-то воспринимает. В конце концов Эллен допила свой кофе и дрожащим голосом заявила:

— Не хочу слышать ничего подобного! Я работаю в доме престарелых, ухаживаю за беспомощными людьми, а это совсем не сахар. Я кормлю и переодеваю пациентов, подмешиваю им таблетки в ливерную колбасу, чтобы они смогли их проглотить, и знаю, как они выглядят, когда уходят навсегда. Меня не так-то легко испугать, уж можете поверить! И я вижу по глазам, если человек — гомосексуалист. Дело в том, что эти типы даже в восемьдесят пять остаются верны себе. Но мой Йохен… Никогда!

— Фрау Умлауф, сын доверял вам?

— Доверял ли он мне? — Она задумалась. — Думаю, он точно пришел бы ко мне и сказал: «Кстати, мама, я гомосексуалист. Вот так уж сложилось». Йохен определенно сказал бы что-то в этом роде. Но он не сказал.

— И как бы вы отреагировали в таком случае?

— Не знаю. Я действительно не знаю. Может быть, вышла бы из себя. Может, и нет.

— Почему?

Эллен пожала плечами.

— А вот его отец перевернулся бы в гробу.

Сузанна ничего не сказала, но ей показалось сомнительным, что Эллен даже не подозревала, что с ее сыном что-то не так. Скорее всего, она просто вытесняла подобные мысли из своего сознания. Она хотела нормального сына, а значит, у нее был нормальный сын. На все остальное она закрывала глаза.

— Пожалуйста, расскажите, что на самом деле произошло, — попросила фрау Умлауф. — Ваши коллеги в Штутгарте ничего мне не сказали.

Это было именно то, чего Сузанна боялась. Она видела по глазам матери, что та надеется услышать, что смерть сына была быстрой и безболезненной.

Сузанна не знала, что сказать. Больше всего ей хотелось соврать самым бессовестным образом, однако сделать этого она не могла. Когда-нибудь Эллен все равно узнает правду.

— Йохен умер в постели, фрау Умлауф. А перед этим он был с мужчиной. Он считал его своим любовником, но это был его убийца. Полагаю, он знал, что делает. Он добровольно согласился на сексуальные эксперименты, и, вполне вероятно, они ему нравились. Во всяком случае, до определенного момента. До самой point of no return^[2]. А потом все пошло не так, и тот, другой, утратил контроль над ситуацией либо сознательно довел дело до крайности. Был это несчастный случай или убийство, мы пока не знаем.

У Эллен Умлауф был такой вид, словно она не поняла ни слова.

— Он мучился?

— Я думаю, нет. — При этом Сузанна совершенно точно знала, что сексуально мотивированный убийца как можно дольше растягивает агонию своей жертвы и получает от этого огромное удовольствие. — Какие у вас были отношения с сыном?

— Я не знаю. Мне трудно их описать. — Эллен смотрела на свои пальцы и обрывала заусенцы, причем возле большого пальца надорвала кожу так, что показалась кровь. — Он всегда был дружелюбно настроенным, очень любезным. Просто хорошим мальчиком. То есть совершенно нормальным.

Она встала, лизнула ранку на пальце и подошла к окну. И только сейчас услышала уличный шум, который пробивался в бюро.

— Пожалуйста, отвезите меня в патолого-анатомическое отделение! У меня такое чувство, что Йохен меня ждет.

Сузанна кивнула.

10

Его мобильный телефон торчал в заднем кармане джинсов и зазвонил в четверть одиннадцатого, в самое неподходящее время. Над плитой в зажимах торчали чеки с заказами, нужно было обработать еще пятнадцать штук, а на плите одновременно стояли восемнадцать сковородок. Пот капал в овощной соус, но его это не смущало, ведь он все равно не мог этого предотвратить.

— Давай шевелись, ты, задница! — заорал на него су-шеф. — Нам надо отправлять заказ! Ну давай, не спи на ходу, ты, дрочило!

— Заткни хлебальник! — крикнул он в ответ.

Он работал словно автомат, между прочим, уже двенадцать часов подряд. Поесть сегодня он еще не успел, только выпил три бокала пива, но оно словно испарилось из разгоряченного тела и нисколько не утолило жажду. Удары сердца отдавались в висках. У него не осталось сил, тем не менее он и дальше работал без перерыва.

И сейчас к тому же зазвонил этот чертов телефон! Он проклинал себя зато, что вообще сунул мобильник в карман. Обычно он оставлял его дома и включал очень редко, но Лейла попросила его взять телефон с собой, и он легко поддался на ее уговоры.

Пока он поспешно вытаскивал мобилку из кармана и отвечал на вызов, кончики спаржи начали подгорать в горячем жире.

— Алекс, — прошептала Лейла, и ее голос задрожал, — мы не сможем сегодня ночью увидеться. Мне кажется, отец что-то заметил. Нам нужно быть очень осторожными, иначе он тебя убьет.

— О’кей.

— Я не считаю, что это о’кей.

— Да, я понял. Я просто не могу сейчас разговаривать.

— Я снова позвоню тебе, — сказала она и отключилась.

— Ты скоро придешь в себя? — заорал су-шеф Юрген. — Стоит тут как идиот и болтает со своей телкой! Весь ресторан ждет тебя!

Он нагло выхватил из салата, который Алекс только что выложил на тарелку, украшение и съел его.

«Ну что за говнюк! — подумал Алекс. — Ну, сволочь, погоди! Встречу тебя где-нибудь один на один, точно зубы повыбиваю!»

Он работал в этом же темпе еще четыре часа, и через шестнадцать часов вкалывания его рабочий день наконец закончился.

Стоя на улице перед дорогим пятизвездочным отелем, обстановка в кухне которого была ничуть не лучше, чем в каком-нибудь грязном кабаке, он задумался, чем же теперь заняться. Возвращаться в неубранную квартиру не было никакого желания, к тому же холодильник там был пустой.

Он медленно прошелся по улице, потом заглянул в свой бумажник. Сорок евро и пара монет. На эти деньги не разгуляешься.

На станции «Зоо» он купил биг-донер, который с жадностью проглотил. К нему он выпил два больших бокала пива и почувствовал себя немного лучше. Пожалуй, он просто купит на следующей заправочной станции две упаковки по шесть маленьких бутылок пива и дома упадет в кресло перед ящиком. Как обычно.

В восемь утра зазвонил радиотелефон.

Матиас проснулся сразу же. «Что-то с матерью», — подумал он и задрожал так, что когда хотел нажать кнопку приема, то по ошибке отключил телефон. Пока он раздумывал, где записан номер телефона клиники, раздался новый звонок.

— Да! Матиас фон Штайнфельд.

— Алло, Матиас, это Тильда.

— Ты спятила, что звонишь мне в такое время? — разозлился Матиас.

— Может, сначала выслушаешь, прежде чем орать?

Звонила Тильда, его бывшая жена. Они развелись десять лет назад, и теперь их контакты ограничивались только абсолютно необходимыми разговорами по телефону или совместным распитием кофе в Сочельник, чтобы угодить бабушке.

— Ну что там у тебя?

— Я у Алекса. Его избили. Он ранен, но отказывается ехать в больницу. Может, ты сможешь его уговорить.

— Кто его избил?

— Я не знаю, спроси у него сам.

— Я сейчас приеду.

Матиас отшвырнул трубку, вскочил с постели и натянул одежду, которую носил накануне. Туфли не были начищены, но в данной ситуации это уже все равно. С каким отребьем опять связался Алекс? Одна мысль, словно молотом, стучала у него в голове: «Только бы все было не совсем плохо, только пусть он будет здоров, пожалуйста!»

Он сходил в туалет, в ванной лишь прополоскал рот и отказался от кофе, однако сунул под мышку бутылку со своей особой минеральной водой и вышел из дому.

Алекс лежал на матраце на полу, прямо перед телевизором. Тильда стояла рядом на коленях и вытирала ему кровь с лица. Губа у него была разбита, глаза заплыли, огромная ссадина тянулась от начала волос до середины головы. Вся постель была перепачкана кровью.

Он лежал неподвижно.

— О боже! — это было первое, что сказал Матиас. — Ты выглядишь ужасно!

— У него выбиты резец и один клык, а рана на голове такая, что ее нужно срочно зашивать, — сказала Тильда. У нее был невероятно сосредоточенный вид, что удивило Матиаса, поскольку по всем вопросам, касающимся Алекса, она была склонна сразу же впадать в истерику.

Алекс, превозмогая боль, покачал головой.

— Иначе останется ужасный шрам, который изуродует тебя. Не будь же дураком!

— Да срать я на это, хотел! — с трудом процедил Алекс сквозь зубы.

Матиас осмотрелся. Он не был здесь уже несколько месяцев. Он много раз звонил сыну и спрашивал разрешения зайти, но Алекс постоянно отказывал. «Это невозможно, — каждый раз коротко отвечал он. — Исключено». — «Почему?» — «Потому что я этого не хочу. Кроме того, у меня не убрано». — «Ну, это меня не смущает». — «Зато меня смущает». — «Тогда почему ты не уберешь в квартире?» Алекс всегда заканчивал разговор стоном, а Матиас спрашивал себя, когда же наконец его двадцатичетырехлетний сын выйдет из возраста полового созревания.

Два года назад он купил сыну целый чердак, сделал там ремонт, пристроил кухню и ванную. Алекс был в восторге. Помещение имело почти двести квадратных метров, восхитительно высокие окна с освинцованными решетками по всему фронтону и высоту в пять метров. Лишь открытая кухня была выложена плиткой, а в остальном Матиас распорядился класть паркет.

Он воображал, что такая фантастическая, великолепная и необыкновенная квартира вызовет у Алекса желание наслаждаться ею и содержать ее в порядке, — но на самом деле все было с точностью до наоборот.

За это время чердак приобрел вид мусорной свалки, паркет покрылся грязью, пятнами и царапинами, а Алекс умудрился равномерно распределить на двухстах квадратных метрах грязное белье, пустые бутылки, полные пепельницы, диски DVD и CD. Матиас задался вопросом: а убирал ли его сын в квартире хоть когда-нибудь? В любом случае эти прекрасные окна за прошедшие два года никто ни разу не мыл.

За последние полгода Матиас видел Алекса всего два раза. Тот с большой неохотой согласился пообедать вместе и, как всегда, был молчалив. Он отвечал лишь «да» или «нет» и пару раз сказал: «А в остальном у меня ничего нового».

— Пожалуйста, скажи нам, кто тебя избил!

Алекс покачал головой.

— Похоже, у тебя куча проблем. — Алекс никак не реагировал на эти слова, и Матиас подумал, что он не хочет или не может открыть глаза. — Если не расскажешь, что случилось, мы не сможем тебе помочь.

Алекс молчал.

— Так дело не пойдет, Матиас, — вмешалась Тильда. — Мы должны отвезти его в больницу. Рану нужно зашить, иначе никак. — Она склонилась над Алексом. — Если не хочешь говорить, что с тобой случилось, и ладно, это твое решение. Пожалуйста, не будь таким упрямым, поедем с нами! В больнице тебя никто не будет спрашивать, что произошло. По крайней мере, ты не обязан им отвечать. А вот если ты и дальше будешь упираться, я вызову полицию и напишу заявление о том, что ты был избит неизвестными лицами. И вся эта машина закрутится. Потому что полиция в любом случае заинтересуется, кто тебя так избил!

Алекс медленно поднялся. Каждое движение причиняло ему боль, он не мог ступить на ногу.

Матиас поддержал его. Алекс шел с трудом, сцепив зубы от боли.

11

Александер скрючился на заднем сиденье «порше» Матиаса, который терпеть не мог. Сегодня еще больше, чем обычно. Этот автомобиль он считал показушным, непрактичным и неудобным. Но, разумеется, для его отца ни о какой другой машине не могло быть и речи. Он должен был производить впечатление на юнцов, в конце концов, он давно уже был не самым молодым, и ему не оставалось ничего другого, кроме как с помощью богатства добавлять своей дряблой заднице конкурентоспособности.

Его родители тихо переговаривались, и он даже не старался прислушаться к их разговору. Он хотел лишь одного: чтобы его оставили в покое и наконец дали уснуть. Он злился на мать за то, что она позвонила отцу. Словно в детском саду: у сыночка появилась ранка на голове и вот уже вокруг него собралась вся милая семейка. Да чтоб они все провалились!

У Алекса было столько ненависти и злобы в душе, что, казалось, она его разорвет. Лейла, эта сучка, сдала его! Такого он не ожидал. Наверное, у нее было больше страха перед отцом, чем любви к нему, Алексу, но все же…

В четыре часа раздался звонок в дверь. Он услышал его не сразу, потому что как раз включил оглушительную музыку. И вдобавок был слишком пьян, чтобы сообразить, что визит в четыре утра вряд ли может быть приятным. Ни одной тревожной лампочки не зажглось в его размякшем от алкоголя мозгу, и он открыл дверь.

Перед ним стояло два турка — один пожилой, другой молодой. Алекс не знал никого из них, но у него сразу же возникло плохое предчувствие, что старший — это Кемаль, отец Лейлы. И он привел с собой подкрепление — мужчину, который выглядел, словно вышибала или кик-боксер.

— Так это ты, значится, и есть друг моя дочь?

Спутник Кемаля оттолкнул Алекса, и они вошли в квартиру. Алекс стоял, словно окаменев, и только мечтал о том, чтобы в нем было меньше пива и он мог реагировать быстрее. Потому что началось именно то, чего он боялся с тех пор, как познакомился с Лейлой.

— Ты знать, у нас есть так: сначала ты моя друг, а потом друг моя дочь. Не наоборот, это не есть хорошо.

— Ах да… — сказал Алекс тихо, надеясь, что это не прозвучит вызывающе.

— Это здесь есть моя друг. — Кемаль обнял своего спутника за плечи. — Салих. Лучшая друг в мире. Делает, что я хочу. И не прикасается к моя дочь, правда, Салих?

Салих кивнул, уставясь бараньим взглядом в пространство, и провоцирующе пощелкал пальцами.

— Зато ты прикасаться к моя дочь, ты, грязный свинья! — Кемаль бросил короткий взгляд на Салиха, и тот нанес парню удар кулаком в лицо.

Алекс был застигнут врасплох и сразу же рухнул на пол. У него была рассечена бровь, и кровь заливала глаза.

— Урок один, — холодно сказал Кемаль.

Салих принялся наносить по лежащему удары ногами, а Кемаль, скрестив руки на груди, стоял рядом и наблюдал за происходящим.

— Урок два.

Салих схватил Алекса за футболку, поднял его, прижал к стене и нанес сильный удар в живот.

Тот почувствовал, как рот наполнился кровью, и выплюнул ее. Два выбитых зуба покатились по паркету.

Кемаль хладнокровно приказал:

— Урок три!

Салих изо всех сил ударил ногой Алекса по голени.

Тот закричал и снова упал.

Кемаль приподнял его голову и посмотрел в заплывшие глаза:

— Смотри, майн либер фройнд^[3], ты никогда больше не видеть Лейла, это понятно?

Алекс слабо кивнул.

— Ты не встречаться с ней, ты не видеть ее, и ты не прикасаться к ней. Понятно?

Он ударил Алекса головой об стенку, и тот с трудом выдохнул:

— Да.

— Громче!

— Да, — простонал он из последних сил.

— Надеяться, мы друг друга правда поняли. Иначе мы снова приходить и бить тебя, пока ты мертвый.

С этими словами он направился к выходу. Салих последовал за ним. Дверь громко захлопнулась.

Алекс с трудом дополз до постели. Он лихорадочно соображал, что делать, как помочь себе, но ему ничего не приходило на ум. Перед глазами все плыло, и тело превратилось в сгусток боли. Он не смог бы сказать, где болело больше всего, — было ощущение, что у него переломаны все кости.

Для начала он постарался не двигаться, чтобы хоть как-то выдержать боль, и в конце концов задремал.

Когда Алекс проснулся, было уже светло. Его постель была измазана кровью, словно на ней кто-то зарезал свинью. Он чуть-чуть приподнял голову и увидел, что уже двадцать минут восьмого. Он с трудом дополз до телефона и позвонил матери.

Через два часа после того, как Матиас и Тильда привезли сына в больницу, его раны были зашиты и обработаны. При рентгеновском обследовании установили, что у Алекса сломаны нога и два ребра. Кроме того, у него имелись множественные ссадины и кровоподтеки, а также были выбиты два зуба.

Через десять дней ему назначили посещение зубного врача, чтобы сделать слепок, а позже под общим наркозом имплантировать зубы. В операции на ноге не было необходимости — ногу загипсовали и наложили шину. Алексу выдали костыли, и родители отвезли его домой. И конечно, Тильда тут же принялась наводить в квартире порядок — именно то, что Алекс так ненавидел.

Матиас сунул ему в руку стакан со своей целебной минеральной водой:

— Выпей-ка. Я уверен, это поможет.

— А что это за педерастическая вода?

Матиас сделал вид, что не расслышал его.

— Выпей. И расскажи наконец, что произошло. Тебе ведь уже легче говорить.

— После работы мы с другом пошли выпить по пиву.

— По одному? — спросила Тильда.

— Я могу говорить или мне лучше заткнуться?

— Говори конечно! — успокоил его Матиас.

— О’кей, но тогда приберегите свои замечания, которые мне все равно до задницы.

Тильда поджала губы.

— И пожалуйста, мама, присядь! У меня крышу сносит, когда ты роешься в моих вещах.

Тильда села и демонстративно скрестила руки на груди.

— Мы совершили небольшую экскурсию по территории «Хакеше Хефе», и я на последнем поезде метро поехал домой. В это время на улицах никого не было, а потом подошли какие-то типы и начали на меня наезжать по принципу: «А не пошел бы ты отсюда, ты только портишь пейзаж, и вообще мы хотели бы увидеть твое лицо после того, как тебя переедет поезд». Мне еще повезло, что поездов больше не было. Когда они это поняли, то разозлились еще больше. Я попытался разрядить обстановку, но они становились все агрессивнее. А потом двое держали меня, а третий бил. Здоровый, как шкаф. Наконец все это им надоело, и они смылись. Я еле добрался домой и отключился. А как только проснулся, сразу позвонил. Вот и все.

— Невероятно! Как можно, что какие-то типы бьют всех подряд просто так? Просто так! — Тильда не могла в это поверить.

— Да. Просто так.

— А там не было камер видеонаблюдения, чтобы узнать этих типов?

— Нет. На станции метро нет. Наверное, они об этом знали.

— Ты должен обязательно подать заявление в полицию, — сказал Матиас. Ему хотелось выкурить сигарету, но он сдержался.

— Ладно, так и сделаю. Завтра, может быть. Хотя это ничего не даст. Я не могу описать этих типов, они выглядели так, как выглядят все. Бейсболки, кожаные куртки и джинсы. Конец. Я даже не могу сказать, были это турки или немцы. Потому что «Эй, старик, я тебя уделаю!» на берлинском диалекте может сказать каждый.

— Да, в твоих кругах…

— Ты опять начинаешь, мама!

— И все-таки еще раз… — вмешался Матиас. — Я считаю, что тебе нужно пойти в полицию. Независимо оттого, даст это что-то или нет.

— Ну хорошо, если это сделает тебя счастливым, я пойду. Это был обычный тон Алекса, которого Матиас терпеть не мог. Может быть, другие люди и не обращали на это внимания, но он его чувствовал: этот сладковатый голос, это самодовольство, иногда даже подчеркиваемое легким прищуром. Правда, вот этого сегодня не было, потому что глаза Алекса заплыли. Но он любил насмехаться над отцом, и он презирал его.

— Тебе еще что-то нужно?

— Да.

— Что?

— Чтобы вы оставили меня в покое!

Тильда встала.

— О’кей, мы уходим. Но с ногой в гипсе ты вряд ли сможешь передвигаться. Купить тебе что-нибудь?

— Нет. Я сам разберусь.

Тильда вздохнула. Алекс невероятно упрям! А из-за того, что он отвергает любую помощь, ей приходится беспокоиться о нем постоянно.

— Оставь его, — сказал Матиас. — Мы можем позвонить вечером и узнать, как у него дела.

— Тогда пока.

Матиас и Тильда вышли из квартиры.

И только когда Алекс остался один и смог все обдумать, он понял, что совершенно беззащитен перед отцом Лейлы.

12

Виола удобно устроилась, положив ноги в туфлях на высоченных каблуках на письменный стол рядом с бутылочкой просекко, и пилочкой подправляла маникюр. Она чуть не упала со стула, когда Матиас за несколько минут до одиннадцати вошел в бюро.

— Что случилось? — заикаясь, спросила она, сняла ноги со стола, схватила бокал и попыталась его спрятать, что ей, однако, не удалось. Да в этом и не было необходимости, потому что Матиас уже все равно его заметил.

— Почему ты проснулся… Я имею в виду, почему ты здесь, что случилось? — осторожно спросила она.

— А что здесь празднуют? — Матиас не собирался отвечать на вопрос Виолы. Настроение у него испортилось еще больше. — У тебя что, день рождения?

— Нет! — делано засмеялась Виола. — Просто низкое давление. Игристое — это лекарство для меня, шеф. — Она покачала ногой и с улыбкой посмотрела на него.

Но даже на это Матиас не отреагировал. Только не сегодня, только не после всего, что произошло. Обычно он легко находил общий язык с Виолой. Она была красивой, наивной, делала то, что ей говорили, и, похоже, была вполне довольна своей работой. Если на каком-то мероприятии нужна была, дама, которая сопровождала бы его, Матиас брал ее с собой. Она держалась на заднем плане, без устали улыбалась и не вмешивалась в разговоры. Она была преданна, никогда не напивалась и хорошо танцевала. Матиас умел ценить все это. С Виолой невозможно было вести умные разговоры, но в ее присутствии он никогда не чувствовал себя некомфортно или скованно.

Так что он решил не создаватьпроблему из-за маленькой бутылочки, прекрасно понимая, что ему просто хочется сорвать на ком-то свое плохое настроение, и сдержался.

— Что нового, Виола?

— Ничего. Не забудь о встрече с Герсфельдом. В пятнадцать часов. Я нашла еще два проекта, которые могут пригодиться. Вот посмотри.

Она пододвинула к нему по столу несколько папок.

Матиас кивнул:

— Спасибо.

Он взял бумаги и отправился в свой кабинет.

Ситуация с Алексом тяжким грузом легла на его душу. Всего полчаса назад он в растерянности стоял рядом с Тильдой на улице перед его квартирой. Он бы с удовольствием выпил с ней кофе, чтобы расспросить об Алексе, потому что она явно поддерживала контакт с сыном, но она отказалась.

— Боже мой, Матиас, о чем ты думаешь? — Она уставилась на него с таким видом, словно он попросил ее слетать вместе с ним на Луну или станцевать обнаженной на Курфюрстендамм. — Сейчас половина одиннадцатого, и мне нужно в магазин! Если мы где-нибудь присядем, это займет часа два. Нет, в другой раз с удовольствием, но сейчас — нет. Позвони мне, если будет желание, и мы вместе сходим в ресторан пообедать.

Матиас молча кивнул, думая, чем бы заняться, а Тильда села в машину и на полном газу рванула с места.

В итоге он поехал в бюро, решив в ближайшие дни поговорить с Алексом. Так больше не могло продолжаться.

Виола, принеся кофе ему в кабинет, улыбнулась и отметила про себя, что шеф даже не прикоснулся к документам, — видимо, его мысли были далеко. Она ничего не сказала и тихонько вышла. Наверное, он еще не совсем проснулся.

Матиас, откинувшись на спинку стула, пытался понять, действительно он когда-то любил Тильду или только придумал это. Он попал в ситуацию, словно в летнюю грозу, которую невозможно было предвидеть. А дождь с грозой и ураган перепутали все, о чем он до этого мечтал. Была ли это действительно любовь, он затруднялся сказать. Любовь распознать нелегко. Это чувство, которое никто никому не мог объяснить.

13

Конец июня 1984 года

— Матиас, — сказала мать, когда он — а с того времени прошло, между прочим, почти двадцать пять лет! — прохладным июньским утром появился в столовой, — ты можешь сделать мне одолжение?

По тону, которым Генриетта произнесла это, Матиас сразу же понял, что это не вопрос, а приказ. Если он не выполнит ее просьбу, мать неделями будет играть в молчанку, поскольку знает, что он не может этого выносить.

— Конечно, — глухо ответил он, заранее пугаясь того, что должно за этим последовать.

— Через восемь дней, точнее говоря, двадцать четвертого июня, состоится ежегодный летний праздник в замке Бург Лунден. Я была бы рада, если бы ты сопровождал меня. Кстати, я уже дала согласие от нашего с тобой имени. — И она улыбнулась.

Ага, значит, это была шутка. Ей в очередной раз удалось заинтриговать его, потому что Генриетта совершенно точно знала, что Матиас с удовольствием ездил туда с ней и старался не упустить возможности принять участие в празднике.

— Никаких проблем, естественно, я поеду с тобой, — обрадованно пробормотал он, — это само собой разумеется. Но мне понадобится смокинг.

— Если хочешь, завтра пойдем и купим его.

Генриетта была довольна и, прежде чем выйти из комнаты, поцеловала сына в лоб.

Восемь дней — это немного, но этого времени Матиасу хватило, чтобы взять напрокат «Мерседес — 300Е». Новенький, с иголочки смокинг сидел на нем безукоризненно, и он не упустил возможности лично проверить вечернее платье матери. Он остался доволен и пришел к выводу, что она прекрасна.

Через неделю они в «мерседесе» цвета красного вина подъехали к замку Бург Лунден. Матиас получил водительское удостоверение всего лишь семь месяцев назад, но отказался от того, чтобы нанять водителя, и сам управлял дорогим автомобилем.

Он испытывал невероятную гордость и постарался непринужденно и элегантно выйти из машины, чтобы открыть дверь для матери, сидевшей на заднем сиденье справа.

В этот момент прямо позади них остановился «бентли» бежевого цвета, и из машины выскочили двое молодых людей. У одного из них светлые напомаженные волосы были зачесаны назад, у другого же, который выглядел значительно толще брата, волосы были подстрижены настолько коротко, что он производил впечатление чуть ли не лысого.

— Привет, старина! — заорал блондин и с высокомерным видом махнул рукой Матиасу, который стоял всего лишь за несколько метров от него. — И ты здесь! Как твои дела?

Этому словесному шквалу Матиас не мог ничего противопоставить. Он беспомощно стоял на месте, от растерянности не в силах произнести и слова.

— Может, поможешь нам с багажом? А то у меня руки заняты!

Матиас молча кивнул и вынул чемодан из багажника, который открылся автоматически. А сам Михаэль фон Дорнвальд, который любил, чтобы к нему обращались «Майкл», взял с заднего сиденья машины букет цветов для хозяйки дома и направился по наружной лестнице вверх, к главному входу.

Происшедшее причинило Матиасу почти физическую боль. Михаэль обошелся с ним, как с лакеем, и он это допустил! Матиасу стало противно до тошноты.

— Что случилось? — спросила Генриетта, выйдя из машины и увидев сына в каком-то странном состоянии.

Матиас ей не ответил. Он даже не поприветствовал фрау Ингеборг фон Дорнвальд и ее дочь Тильду, которые тоже вышли из «бентли» и лишь бегло кивнули Генриетте.

Он ничего не слышал и не видел вокруг, он был вне себя от злости. Ему понадобилось почти полминуты, чтобы справиться с этим и последовать за матерью в дом.

Почти всегда на сеногной им везло с погодой, и в этот раз вечер был теплым и сухим. Буфет устроили прямо в парке, где маленькие фонари из кованого железа горели между деревьев, и дамы надели вечерние платья без рукавов. Легкого палантина было достаточно, чтобы не озябнуть.

Мать Матиаса специально для этого случая купила вечернее платье сиреневого цвета. В его вырезе блестело колье, которое подарил ей муж, Линус, на пятую годовщину свадьбы. Всего лишь за шесть месяцев до того, как умер. Она хранила это украшение словно настоящее сокровище, и Матиас знал, что она никогда с ним не расстанется, даже в самой сложной финансовой ситуации. Лишь один раз в году она надевала его — на летний праздник в замке Бург Лунден. Волосы Генриетты были подстрижены короче, чем в прошлом году, она похудела на пару килограммов, а ее глаза блестели. Для Матиаса она выглядела не как женщина, которой несколько недель назад исполнилось пятьдесят пять лет, а как дама под сорок в полном расцвете сил.

Перед ужином в холле замка давали концерт — скрипичный квартет Йозефа Гайдна, и Матиас прикрыл глаза. Не потому, что ему было скучно, просто за рулем он ужасно устал, вдобавок ему хотелось произвести впечатление человека, который слился с музыкой самым тесным образом. Но через четверть часа его голова упала на грудь, и он задремал. Когда мать толкнула его локтем в бок, Матиас испуганно подскочил и, чтобы не уснуть, заставил себя решать в уме сложные задачи на вычисление, типа умножить сто тридцать восемь на семнадцать.

После этого был вечерний буфет, и там он снова увидел Тильду, сестру наглых братьев фон Дорнвальдов. Матиас предполагая, что младший из братьев — толстяк брюнет, за ужином нацепивший узенькие очки оранжевого цвета, которые ему не шли и в которых он напоминал клоуна, — был таким же тошнотворным типом, как и его блондинистый, намазанный гелем для волос брат, хотя тот до сих пор и словом с ним не обмолвился.

Их мать, даму с тронутой сединой старомодной высокой прической, Матиас невзлюбил с первого взгляда и сам удивлялся, что огульную антипатию к этой семье он не распространил на Тильду, хотя она в маленьком черном платье с вышитой каймой выглядела недопустимо.

Платье оставляло ее руки открытыми, и руки эти пусть и не были толстыми или рыхлыми, но зато такими белыми, что при виде их становилось холодно. Выточки на платье были сделаны низко и не там, где следовало, и им не удалось придать нужную форму верхней части ее тела. Кроме того, платье имело очень неудачную длину и заканчивалось чуть выше коленей, что делало ноги Тильды, которые напоминали палки, еще более бесформенными.

Матиас знал, что она хочет стать дизайнером одежды, и подумал, что это полный абсурд, но потом вспомнил, что большинство законодателей моды, хотя и умеют одевать других людей, не в состоянии подобрать себе подходящий гардероб.

Матиасу стало жаль ее. «Неужели у них в доме нет ни одного зеркала, в котором она могла бы увидеть себя в полный рост?» — подумал он, накладывая в тарелку жаренные на гриле креветки с чесноком, — единственное, что его заинтересовало во всем разнообразии буфета. Он решил взять к ним только немного салата.

Он заметил, что она смотрит на него. Когда их глаза встретились, он отвел взгляд в сторону и, взяв тарелку и бокал шампанского, пошел в сад.

Он прохаживался между высокими столиками, улыбался гостям, которых помнил в лицо, но не знал по имени, и раздумывал, возле какого столика остановиться, когда услышал за спиной низкий женский голос:

— Я считаю, что это вообще никуда не годится. Где мы находимся? Если мы не будем проявлять осторожность, дворянский род и иерархия постепенно растворятся во всеобщем благоденствии. Они будут разбавлены водой. Это мы уже ощущаем здесь. Я считаю, что если дворянин умирает, то его жена из мещан, ставшая дворянкой только через вступление в брак, должна утрачивать дворянский титул.

Матиас вздрогнул и замер, ожидая, что кто-нибудь возразит, но этого не произошло.

— Ты совершенно права, — проворчал мужской голос.

— Это позор, что любая девушка легкого поведения может выйти замуж и попасть в наше общество, — добавила та же женщина.

Матиас не решился обернуться, однако он не мог оставаться и слушать дальше, поэтому ушел. Вероятно, они говорили о его матери, которая происходила из мещан. Ее отец был пивоваром, а мать — домохозяйкой, которая заботилась о семи детях. Генриетте было уже двадцать шесть лет, когда она познакомилась с Линусом фон Штайнфельдом, который был старше ее на тридцать два года, и вышла замуж за него всего через шесть недель после знакомства. Он был ее самой большой любовью, и для Генриетты это был сказочный взлет: девушка из мещан стала владелицей поместья и дворянкой фон Штайнфельд.

Однако ее счастье длилось недолго, потому что Линус умер, когда Матиасу было всего три года.

После смерти Линуса Генриетта сохранила его фамилию и титул, но, очевидно, для некоторых из собравшихся отметину о происхождении она носила на себе даже сейчас.

Матиас едва заметно вздрогнул.

За одним из последних столов он увидел мать.

Она беседовала с пожилой семейной парой и смеялась. Ее колье блестело в лучах заходящего солнца. Конечно, в летний вечер украшение выглядело слишком тяжелым, слишком помпезным, просто неуместным, но Матиас знал, что она надела колье для него. Только для него. Это тронуло его, наполнило гордостью и смущением одновременно.

Темнело, и Тильда почувствовала, как постепенно расслабляется. На праздниках такого рода она всегда воспринимала темноту как спасение. Ей хотелось бы приехать сюда, на этот летний праздник, вообще к десяти вечера, но с ее матерью сделать это было невозможно, Ингеборг фон Дорнвальд постоянно боялась что-нибудь прозевать, попробовать недостаточно закусок из буфета и не услышать самые важные сплетни.

И сейчас Тильда стояла в черном платье на жарком солнце и думала, с кем бы поговорить. Никто не подходил к ней со словами: «Привет, как дела?» Она ни у кого не вызывала интереса, и поэтому ей было невыносимо стыдно. Грустная, она прогуливалась по парку, но там не было места, где можно было бы присесть, а держать в руке бокал, тарелку и одновременно есть было просто невозможно. Она присела на камень и попыталась поставить бокал с шампанским в траву, но рулет, завернутый в виноградный лист, тут же скатился с тарелки ей на платье. Тильда попробовала стереть пятно, но это удалось ей лишь частично. Она уже готова была разрыдаться и с трудом сглатывала ком в горле, чтобы не залиться слезами и не испортить свой скромный макияж.

В конце концов она поставила тарелку рядом с опрокинувшимся бокалом шампанского, оперлась на руки, запрокинула голову и закрыла глаза.

Снова и снова в ее мыслях возникал Матиас, и каждая, пусть даже самая короткая сцена, которую она наблюдала, снова и снова проходила перед ее глазами. Как он вынул чемодан из багажника машины ее брата — почти машинально, не раздумывая, а затем на его лице появилось безграничное удивление. Как он поглощал креветки, а она была уверена, что ему станет плохо от такого количества белка. Она зачарованно смотрела, как он невозмутимо расхаживал по парку и время от времени перебрасывался словечком с гостями, которых, конечно же, знал так же мало, как и она. Она завидовала его способности поддерживать ни к чему не обязывающий разговор и ждала, когда Матиас подойдет и скажет ей хотя бы несколько слов. Но он не подошел.

В сумерках Тильда стала храбрее, а ее черное платье уже не выглядело так неуместно, как в ярких солнечных лучах.

Она взяла бокал холодного белого вина и остановилась рядом с ним. Чуть-чуть, на шаг позади, так что он заметил ее только тогда, когда она заговорила.

— Хай, — сказала она робко. — Ты меня еще помнишь?

Матиас удивленно обернулся и выдержал небольшую паузу, которая ему, собственно, и не нужна была.

— Да, конечно. Мне кажется, в прошлом году ты была здесь очень недолго, тебе вроде стало плохо…

Тильда засмеялась:

— Тирамису был слишком теплым. Пришлось три недели повозиться, пока все снова стало о’кей.

Матиас кивнул. Ему никак не приходило в голову, что еще можно сказать. И Тильда, очевидно, чувствовала то же самое. Она посмотрела на него, смущенно улыбнулась и снова отвела взгляд. И так несколько раз. Потом она тихонько сказала:

— Мои братья — настоящие мерзавцы. Мне кажется, ты очень рассердился.

Она могла поговорить с ним о чем угодно, задать любой вопрос, но, ради бога, Матиас не хотел, чтобы ему напоминали о постыдном случае с чемоданом!

Поэтому он буркнул:

— Да, может быть, — и отвернулся. Дискуссия со странной леди, которую он считал занудой, Матиаса не привлекала.

Тильда осмотрелась по сторонам. Они стояли одни возле чайного домика, и никто не мог услышать, как она прошептала:

— Честно говоря, я считаю своих братьев тошнотворными.

Это импонировало Матиасу, и он невольно улыбнулся. А потом отвернулся и медленно пошел дальше. У этой серой мыши, возможно, мозгов больше, чем он думал.

Тильда последовала за ним.

— Мои братья вечно строят из себя что-то, а в глубине души — просто примитивные существа.

Матиас остановился.

— Идем, Тильда, — сказал он. — Давай прогуляемся. Здесь, у террасы, слишком много чужих ушей.

Тильда с восторгом кивнула. Это было именно то, чего она хотела!

По узкой дорожке они зашли глубже в парк. Если он задержит ее еще на какое-то время, то узнает массу интересных вещей о семейке фон Дорнвальдов.

Но у Тильды не было желания и дальше говорить о своей семье; Она оказалась с Матиасом наедине, было темно, и существовали тысячи возможностей найти тихое местечко. Она была почти у цели своих мечтаний. Но только почти.

Тильда осторожно вложила свою руку в его ладонь. Матиас позволил ей это сделать, и она вообразила, что он даже чуть сжал ее руку. Это придало ей храбрости.

Музыка становилась все тише, всего лишь обрывки мелодий проникали сквозь деревья, а шорох листвы становился все громче. Матиас почти не слышал голосов и даже не видел, куда ступает. Когда он оглядывался, то лишь по далеким отблескам света понимал, где проходит праздник и откуда они пришли. Словно мрачная тень, поднимался замок на фоне ночного, слабо освещенного луной неба.

— Какое прекрасное место! — негромко воскликнула Тильда.

Он остановился.

— Может, посидим чуть-чуть?

Матиас замер. Горело не только его лицо, пылало все тело. Он опустился на траву, не думая о том, что на брюках останутся пятна от травы, и прислонился спиной к дереву. Тильда села рядом и прижалась к нему.

— Собственно, мы даже не знаем друг друга, — прошептал он.

— Это ничего не значит, — еле слышно выдохнула она, ожидая, что сейчас Матиас обнимет ее, но он не двигался.

Тогда она взяла инициативу на себя и погладила его — сначала осторожно, двумя пальцами, а потом и ладонью — везде, куда только могла дотянуться, не меняя своего положения.

Матиас был словно наэлектризован. Было темно, и он не смотрел на нее, он даже временами забывал, кто его гладит, он просто подчинился и дал возможность произойти тому, что происходило. Его возбуждение росло. Он поцеловал Тильду и почувствовал, как она в его объятиях становилась нежнее, но вместе с тем настойчивее.

Он даже не помнил, кто из них первым начал раздеваться.

Словно легкий ветерок ласкал его обнаженное тело и в конце концов свел его с ума настолько, что Матиас даже забыл об опасности того, что их кто-то увидит.

И тогда он вошел в нее.

Так вот, значит, как это бывает… Больше и полнее, чем когда он сам себя удовлетворял. Он руководил всем, определял ритм и чувствовал себя всесильным. Сейчас ему было все равно, пусть даже весь мир станет свидетелем этой невероятной ситуации!

Тильда шумно задышала. Матиас прижал ее к мягкой подстриженной траве, и вдруг — он оказался совершенно не готов к этому! — все закончилось. Он затих и почувствовал, как Тильда вздрагивает, но ему было уже все равно. В голове билась одна мысль: «Я знаю правила игры. Добро пожаловать в клуб!»

— Все в порядке? — спросила она тихо, и он кивнул.

Какое-то время никто из них не произносил ни слова, потому что каждый немного стыдился себя.

В конце концов она прервала молчание:

— Я бы хотела позвонить тебе. Можно?

Он снова кивнул, но не понял, увидела ли она это.

Они оделись. Ему хотелось обнять Тильду и заснуть рядом с ней на траве, но ситуация изменилась. Разумнее было исчезнуть отсюда как можно быстрее. Он сожалел об этом, но ничего ей не сказал.

Слегка испуганные — не видно ли по их внешнему виду того, что только что произошло? — они пошли назад к замку. Когда они добрались до места праздника, там было еще немного гостей, а музыканты играли медленные, печальные мелодии. «Такие, чтобы гости поскорее ушли, — подумал Матиас. — У них уже тоже нет сил».

Он посмотрел на часы. Было половина второго ночи.

— Значит, до завтра, — прошептала Тильда. — Я иду спать.

Она поцеловала его в щеку беглым сухим поцелуем и исчезла между темными деревьями.

Его матери нигде не было видно. Вероятно, она уже давно спала. Но Матиас знал, что не уснет, и пошел в холл.

Слева от большого портала перед входом в салон находился бар. Вокруг никого не было, последние гости оставались в парке. Он взял бутылку коньяка и бокал с полки, щедро налил и медленно начал пить.

Матиас чувствовал себя великолепно и громко разговаривал сам с собой. Он превозносил себя до небес и самыми высокопарными словами описывал свое будущее.

В четыре часа утра он попытался закрыть бутылку, что ему, однако, не удалось. Он сполз с высокого табурета в баре и хотел пойти в свою комнату, но не смог вспомнить, где она находится.

Тогда он, совершенно пьяный, улегся в кресло и заснул, как сытый младенец.

14

Сентябрь 1984 года

Два месяца он не думал о Тильде и не скучал по ней. Она пробудила в нем интерес к жизни, но больше баронесса Тильда фон Дорнвальд в его мыслях и повседневной жизни не появлялась.

Однажды утром в четверть одиннадцатого Генриетте позвонили из бюро фон Дорнвальдов.

Генриетта была еще в утреннем халате, и у нее возникло нехорошее предчувствие, когда она услышала подчеркнуто холодный голос секретарши:

— Я бы хотела соединить вас с баронессой Ингеборг фон Дорнвальд.

— Да, пожалуйста.

Генриетта даже рассердилась на себя из-за того, что нервничает.

— Моя дорогая, я вас приветствую! — начала мать Тильды. — Как у вас дела, все в порядке?

— Да, в порядке. Спасибо за беспокойство.

Генриетта чувствовала себя тревожно. Она буквально ощущала надвигающееся несчастье.

— Извините, но я не буду утомлять вас длинными предисловиями и сразу же перейду in medias res^[4], поскольку вопрос, который я хотела бы с вами обсудить, не терпит отлагательства.

— Пожалуйста, говорите, — перебила ее Генриетта, и нехорошее предчувствие стало еще сильнее.

— Моя дочь Тильда беременна, и виновник — ваш сын Матиас.

Она сказала «виновник», а не «отец», она также не сказала «она беременна от вашего сына Матиаса» — нет, она уже сейчас давала всему оценку, поливала все грязью, и Генриетта почувствовала, как ее охватывает гнев.

— Я даже представить себе такого не могу, — ответила она, и эта фраза полностью соответствовала действительности. Представить своего сына с какой-то женщиной в постели было для нее совершенно невозможно. Когда она пыталась думать об этом, ей становилось противно до дрожи, это было отвратительно. А теперь эта баронесса фон Дорнвальд утверждает такие немыслимые вещи.

Ингеборг, словно угадав мысли Генриетты, с насмешкой ответила:

— Вполне вероятно, что вы не можете себе это представить, однако это правда. У них был контакт — если мне будет позволено выразиться столь банально! — на празднике в Бург Лундене. У моей дочери это было в первый раз. Похоже, у них обоих никакого опыта не было, но в любом случае это произошло. Три дня назад мы были у врача. Она на третьем месяце беременности.

Генриетта была настолько потрясена, что у нее чуть не начался приступ судорожного истерического смеха, однако она взяла себя в руки, чтобы не показать своей слабости перед этой высокомерной злюкой, и сказала как можно спокойнее:

— Может, нам надо собраться всем вместе и подумать, что следует сделать.

— Нет. Вот это как раз было бы неправильно, поэтому я и позвонила вам. Решение будет принято сейчас. Во время этого телефонного разговора. В принципе, я его уже приняла, потому что речь, в конце концов, идет о моей дочери, а она является главным пострадавшим лицом. Она должна родить, и она произведет на свет этого ребенка — это не подлежит обсуждению, и нечего попусту тратить время. Однако до того, как это случится, они поженятся. Как можно быстрее. Проблему можно устранить только путем легализации. В конце концов, через пару лет никто и не вспомнит, появился ребенок на свет через девять или через шесть месяцев после свадьбы. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Естественно.

Боже мой, какой хитрый вопрос! Он был поставлен так, что Генриетта при ответе на него автоматически должна была сама себе показаться дурой. В риторике Ингеборг фон Дорнвальд далеко превосходила ее, так что следовало соблюдать осторожность.

— Чудесно!

— А дети согласны? Я имею в виду, они ведь почти не знают друг друга.

— В данном случае это не должно нас заботить. Что случилось, то случилось, и они должны отвечать за последствия. Как и мы. Теперь у них будет достаточно времени, чтобы познакомиться друг с другом.

Что ей следовало сказать на это? Выбора у Генриетты не было.

— Не думаю, что мой сын будет в восторге. Точнее, я не думаю, что он согласится с вашим решением.

Теперь ее тон был таким же резким и высокомерным, как у Ингеборг.

— А это уже зависит от вас. Я думаю, вы предпочтете такой выход заявлению в полицию по поводу изнасилования. Моя дочь уже намекала на нечто подобное, однако она, естественно, захочет защитить вашего сына, если он не бросит ее на произвол судьбы. Такой судебный процесс был бы чрезвычайно некрасивым делом. Средства массовой информации с удовольствием и страстью взялись бы за него, и у вашего сына не было бы никаких шансов. В конце концов, у моей дочери есть доказательство, оно у нее в утробе. Пока я ничего не знаю, но если буду вынуждена напрячь свою память, то вполне может оказаться, что ночью в парке я совершенно случайно слышала или видела нечто нехорошее. Я предлагаю переговорить по телефону через неделю и обсудить свадьбу. А на сегодня я желаю вам хорошего дня.

Ингеборг не стала дожидаться ответа и положила трубку.

Генриетта сидела как парализованная. Боже мой, как отвратительно! Дорнвальды делают из мухи слона и даже угрожают заявить на Матиаса в полицию за преступление, которого он не совершал! У нее сразу же возникло желание воспротивиться указанию Ингеборг. Хотя бы для того, чтобы создать ей трудности, не подчиниться ей покорно, не плясать под ее дудку. Однако наглая угроза, которую высказала Ингеборг, ее обеспокоила.

Она пошла в кухню и, вопреки обыкновению, сварила себе еще один кофе. Обычно она ранним утром выпивала три чашки и уже не пила весь день, но сейчас ей хотелось спокойно подумать о том, что она скажет Матиасу.

Кофе был горячим и крепким, и чем больше повышалось давление, тем спокойнее она становилась. Возможно, ситуация не такая уж и скверная. Матиас был незрелым и непредсказуемым. У него не было ни малейшего плана, кем стать и что делать со своей жизнью. Опасность, что он может влюбиться в примитивную шлюху, была велика, и Генриетта уже довольно давно ожидала чего-то подобного. Тильда фон Дорнвальд, видит Бог, была неплохой партией. Воспитанная, образованная, из богатого дома. Могло быть и хуже. Пожалуй, стоит рассмотреть дело с этой точки зрения. Матиас создаст семью быстрее, чем рассчитывал, и сразу же вынужден будет взвалить на себя обязанности отца семейства. Это пойдет ему на пользу. Он успокоится. Его по-юношески безрассудные годы только начались, но быстро закончатся. Они будут подавлены в зародыше. Молодой жеребец будет укрощен во время первого же выезда.

Генриетта улыбнулась, потом легко, словно молодая девушка, взбежала по лестнице и постучала в дверь Матиаса.

— Я не собираюсь жениться, — проворчал Матиас, — я ведь ее почти не знаю.

— Об этом надо было думать раньше!

— Господи, мама! В каком столетии мы живем? Сейчас мужчины не женятся только потому, что попали в постель к женщине и она забеременела. Вернись в реальность!

— Она из неплохого стойла, а это уже половина дела. Таким образом будет устранена опасность, что ты однажды свяжешься с какой-нибудь продавщицей сосисок.

— А ты уверена, что я уже не связался с продавщицей сосисок?

— А вот это лучше оставь. Развод — дело дорогое и сложное. И прежде всего когда есть ребенок.

— Можешь говорить все, что хочешь, я жениться я не буду! — Матиаса постепенно начал выводить из себя тон матери. — Мы не в Турции и сейчас — не Средневековье. Пока я не полюблю, ни о какой свадьбе не может быть и речи.

Генриетта иронически улыбнулась:

— Любовь, которая вспыхивает сразу, проходит, сын мой. А любовь, которая возникает постепенно, остается. Да и антипатия между вами не может быть такой уж большой, иначе Тильда не была бы беременна.

Матиас сердито сверкнул глазами:

— Предупреждаю тебя: не лезь в это дело, мама! Это моя жизнь, и это — мои решения! Тебя они не касаются.

Генриетта рассмеялась:

— Осмелюсь напомнить, что ты мой сын, что ты живешь в моем доме и за мои деньги. И не бедно. А посему меня все это очень даже касается!

Матиас вышел из комнаты. Ему очень хотелось хлопнуть дверью, но он не решился. Он не увидел, что мать довольно улыбается.

И с того момента Генриетта ходила по дому с траурным выражением лица. Она говорила только самое необходимое, а если Матиас спрашивал о чем-то, давала стереотипный ответ: «Ах, оставь меня».

Время от времени она театрально хваталась за сердце и опускалась в кресло. Матиас каждый раз пугался до смерти, брал ее за руку, и она стонала:

— Ничего, ничего, все уже хорошо…

А он раздумывал, отчего мать такая устрашающе бледная: оттого, что ей действительно плохо, или же она из тактических соображений отказывается от косметики?

Ему были невыносимы сложившаяся ситуация и обстановка в доме, но он не знал, как себя вести. Он уже не злился, что ему, как обычно, приходится плясать под дудку матери, а чувствовал себя виноватым. Он вообще не мог выносить, когда она страдала из-за него.

— Что с тобой, мама? — спросил Матиас через два дня в обед. Он только что проснулся и чувствовал себя в некоторой степени выспавшимся. — Что у тебя болит? Может, сходим к врачу?

— Врач мне не поможет, — коротко ответила Генриетта и вышла из гостиной, направляясь в кухню. Матиас последовал за ней.

— А кто же тогда?

— Ты.

Естественно. Он так и знал. Вопрос насчет врача был всего лишь отвлекающим маневром.

Матиас нервно провел рукой по волосам и почувствовал, как его бросило в жар.

— Что я должен сделать?

Впервые за несколько дней мать посмотрела прямо на него:

— И ты еще спрашиваешь? Я думала, что достаточно доступно объяснила, что ты должен сделать, если не хочешь навлечь на нас несчастья. Я думала, ты любишь меня.

— Да, я тебя люблю, — прошептал он и при этом почувствовал себя прескверно.

— Так зачем же ты осложняешь мне жизнь? Ты же не можешь быть настолько глупым, чтобы не понять, как не по-мужски, как неправильно поступишь, если не женишься на Тильде. Ты сделал девушку беременной. Ладно, все это было ошибкой, поспешным поступком и, возможно, произошло не совсем по-джентльменски. Я не знаю, да это и все равно. Такое случается, все мы живые люди. Но если делаешь ошибку, то нужно отвечать за последствия. Нельзя, чтобы ты оставил Тильду с внебрачным ребенком. Так не годится. Это невозможно! — Генриетта с нетерпеливым вздохом села. Вид у нее был ужасно оскорбленный, когда она, глядя в окно, продолжила: — Боже мой, не люблю повторяться, но я не понимаю, почему ты так себя ведешь! Жениться — это ведь не больно! Разводиться — может быть, но не жениться. И в этом безголовом приключении тебе еще чертовски повезло, что это оказалась не продавщица сосисок, а баронесса фон Дорнвальд. Я тебя умоляю! Бывают вещи и похуже, чем жениться в соответствии со своим общественным положением. Поэтому уже несколько дней у меня болит сердце. Именно потому, что мой единственный сын слишком глупый, слишком впечатлительный, слишком злой, слишком упрямый и не знаю, какой еще, чтобы один раз сделать так, как я ему советую. Я же хочу как лучше, Матиас, я не хочу подставлять тебя под удар! Собственно, ты должен был бы настолько доверять мне…

Генриетта зажгла сигарету. Она делала это чрезвычайно редко, однако сейчас тем самым давала понять, что для нее разговор закончен. Говорить больше было не о чем. Теперь ему предстояло принять решение — война или мир.

Через два дня Матиас капитулировал.

— Ну ладно, — сказал он, — я женюсь на Тильде.

— Правильно, — ответила мать и поцеловала его в лоб.

15

Осень 1984 года

Через две недели после свадьбы Тильда переселилась к нему. С кучей ящиков, чемоданов, сумок и кульков, со своим любимым креслом, с дюжиной картин, которые показались Матиасу ужасными, с тринадцатью рулонами ткани и одной швейной машинкой.

Все это она свалила в гостиной, придвинула кресло к окну, упала в него и улыбнулась.

— Прекрасно! Мы устроимся по-настоящему уютно, — промурлыкала она. — Все это легко разместится здесь, у тебя ведь достаточно много места!

Матиаса охватила ярость. Такого он себе не представлял. Если он чего-то не переносил, так это беспорядка и хаоса.

— Ты что, рехнулась? — закричал он. — Где тут место? Куда девать все это барахло? И о чем ты думала, когда перлась сюда с этими тюками? Ты точно спятила!

Тильда осталась совершенно спокойной. Она ожидала подобной реакции. Насколько она успела узнать Матиаса, он, похоже, думал, что она явится с ручным багажом, ночной рубашкой, зубной щеткой и с хорошей книгой. Ему, по всей видимости, до сих пор было не понятно, что с сегодняшнего дня они станут жить вместе. А для полного комфорта того, что стояло в комнатах, было ужасающе мало.

— У тебя своя работа, у меня своя, — возразила она с ледяной улыбкой. — Я, правда, не знаю, чем ты занимаешься, но, думаю, тебе нужен письменный стол. Мне тоже нужен угол, а лучше — отдельная комната для шитья. Ткани — это мой материал. Без них я не могу творить, изобретать, создавать эскизы и готовые изделия. Это же логично. С животом я не смогу подолгу заниматься гимнастикой, зато смогу шить и не буду с унылым видом сидеть в уголке.

Матиас замолчал и представил, как бы выглядела его квартира, если бы здесь валялись горы детских вещичек, перед телевизором стоял манеж, рядом со стереоустановкой — куча мягких игрушек, а в спальне — детская кроватка, комод и пеленальный столик. Ужасно! Его жизнь, еще толком не начавшись, уже становилась сплошной катастрофой.

Он всегда очень любил эту квартиру. Четыре комнаты, кухня, ванная и большой балкон, который можно было бы назвать террасой. Он обставил квартиру экономно, но очень современно, используя в дизайне четкие грани, прямые линии, параллели и прямые углы, расставил хорошо продуманные световые акценты, для чего потребовалось несколько недель, и оформил ее в своей любимой гамме — белым, серым и бирюзовым. Он всегда воспринимал эту спокойную, светлую квартиру как роскошные апартаменты, тем более что Генриетта, живущая на первом этаже, заботилась о порядке в ней, а уборщица следила за тем, чтобы в ванной не было ни единого волоска, а на ковре — ни единой крошки.

А теперь в ванной будут плавать резиновые утки, а в гостиной придется спотыкаться об игрушки. Вдобавок Тильда развесит по стенам свои примитивные рисунки с заходом солнца, Мерилин Монро и обнимающимися русалками, усядется в ярко-красное кресло и будет подшивать кайму на юбках. От цвета этого кресла у него болели глаза и начиналась мигрень.

Четыре комнаты. Одна фантастичнее другой. Он использовал их как гостиную, спальню, рабочий кабинет и гостевую комнату для друзей, которые время от времени ночевали у него. Кроме того, там стоял шкаф, в котором он хранил зимние или летние вещи, в зависимости от сезона.

Все здесь было совершенным. Но теперь тут больше не осталось места для гостей. Гостевая комната превратится в ярко-пеструю детскую, ему придется переставить свой письменный стол в гостиную, а Тильда забьет своими проклятыми тюками его бывший кабинет.

Как же все это противно! У Матиаса не было ни одной идеи, как выйти из сложившейся ситуации, и это доводило его до отчаяния.

Так все и случилось. Радостно напевая себе под нос, Тильда устроила все по-домашнему и изменила квартиру настолько радикально, что Матиас едва узнавал ее. Он вообще больше не чувствовал себя хорошо дома, словно это он жил у Тильды, а не наоборот. В довершение ко всему она заказала в садовом центре огромные плетущиеся и ползучие растения в горшках, которые превратили каждый клочок еще свободного пространства в настоящие джунгли, и Матиас, приходя домой, каждый раз удивлялся, что на растениях еще не свили гнезда птицы, а вокруг стволов не обвились змеи.

Для него это был ад, и он с ужасом ожидал рождения ребенка.

Тильда сидела в своем ярко-красном кресле, шила гардины с розовыми фламинго в зеленых камышах и вязала детские вещи. Она заказала в магазине «Отто» аляповатую колыбель, а сама становилась все круглее. Рос не только ее живот, что Матиас счел бы нормальным, — нет, она, словно надувная кукла, казалось, распухала во все стороны. Ее когда-то вытянутое лицо стало подобным полной луне, а щиколотки потеряли форму и превратились в слоновьи ноги, похожие на столбы.

— Сходи к врачу! — говорил Матиас, который находил все это отвратительным. — Ты похожа на раздутую грелку, которая вот-вот лопнет. Это не может быть здоровым!

— Чепуха, — отвечала Тильда, — так бывает у беременных. Ребенок хочет плавать, поэтому тело матери накапливает воду. Очень просто. Потом все это уйдет.

«Ладно, — решил Матиас, — ты всегда знаешь все лучше всех, но я по крайней мере попытался». И он поймал себя на мысли, что самым оптимальным выходом было бы, если бы Тильда и ребенок из-за каких-то осложнений скончались при родах. Тогда все стало бы как раньше, все было бы в порядке.

Он больше не требовал, чтобы она сходила к врачу.

16

Ноябрь 1984 года

Когда дни стали короче, а ночи холоднее, начались скандалы.

Целыми днями Тильда с приподнятыми ногами лежала на кушетке. Как только Матиас показывался ей на глаза, она требовала, чтобы он подал ей напитки, журналы, телефон или пульт дистанционного управления телевизором. Она почти не двигалась, потому что чувствовала постоянную тянущую боль внизу живота, и ею овладела идея фикс, что у нее случится кровотечение, как только она примет вертикальное положение и сделает пару шагов по квартире.

При любой возможности Матиас бежал из дома, сидел в кафе или ходил по магазинам и мечтал о жизни в роскоши — о жизни, которая становилась все недостижимее. И тем самым только ухудшал ситуацию.

— Ты откуда пришел? — раскричалась как-то Тильда, как только он открыл дверь квартиры. При этом ответа она не ждала, поскольку Матиас с ней практически не разговаривал. — Ты хоть что-нибудь купил? Холодильник пустой, Матиас! У нас ничего нет! В доме ни пфеннига. До рождения ребенка нам нужно многое купить. А еще заплатить за страховку автомобиля. Мы полностью обанкротились! У нас денег меньше, чем у самого бедного нищего на улице.

— Ты ненормальная, — только и сказал он.

— Унизительно уже то, что мы живем у твоей матери и позволяем ей содержать нас, а сейчас нам приходится еще и выпрашивать у нее деньги: «Генриетта, у тебя не будет сотни марок? Пожалуйста, я хочу кое-что купить… Ты не могла бы дать мне пятьдесят марок, мне обязательно нужно заправить машину…» Это так унизительно, Матиас, я себе все не так представляла!

— Так займи денег у своих родителей! — с улыбкой ответил Матиас. — Они, без сомнения, с удовольствием помогут любимой доченьке. Небольшой кредит или миленький подарок был бы очень кстати! Может, они просто не думают об этом и нужно только напомнить им, что их дочь, выйдя замуж, оказалась в нищете! Ну что? Давай звони! — И он швырнул ей телефон.

Лицо Тильды стало совершенно белым. Она перестала злобно шипеть и заговорила тихим, опасно спокойным голосом:

— А как насчет того, чтобы ты чуть-чуть поработал, мой дорогой? Я этого не могу. Я не могу двигаться и подвергать ребенка опасности. Но ты легко мог бы найти хоть какую-то работу. Но нет! Для этого наш мальчик слишком утончен, и ему жаль себя! Не дай бог, ты испачкаешь руки! Это стало бы катастрофой для Матиаса фон Штайнфельда!

В чем-то она была права, и Матиас это чувствовал. И он знал, что мать тоже ожидает от него, что он будет искать работу. Но он не хотел, чтобы Тильда или мать заставляли его что-то делать, командовали им, а главное — он не хотел быть вечным жертвенным агнцем.

Он обрюхатил Тильду. Прекрасно. Он был наивным и неопытным. О’кей. Этого уже не изменить. Но почему в наказание он должен постоянно терпеть ее плохое настроение и упреки? На это он согласен не был.

— Да пошла ты!

Это был единственный комментарий, который он выдал, спокойным шагом и с высоко поднятой головой выходя из комнаты.

Как отреагировала Тильда, он не знал. Он даже не обернулся, чтобы посмотреть, не плачет ли она.

Это его просто не интересовало.

Матиас проснулся оттого, что в нос ему ударил въедливый запах свежезаваренного чая из фенхеля, который он считал вызывающе тошнотворным. И так каждое утро. Чистя зубы, ему каждый раз приходилось сдерживаться, чтобы не наблевать в раковину умывальника, а иногда ему казалось, что даже запах тухлых яиц куда приятнее.

Тильда, чем-то громыхая, хозяйничала в кухне. Он больше не мог лежать в постели, хотя чувствовал себя уставшим до смерти и разбитым. Было двадцать минут десятого, и ему очень хотелось поспать еще часа два, но это было невозможно. Тильда до полудня беспрерывно будет пить чай из фенхеля, а это просто отвратительно!

Он повернулся на бок, встал с кровати и сразу же почувствовал, как холодный воздух проник через слишком тонкую пижаму. И летом, и зимой Матиас спал в шелковой пижаме, потому что прикосновение гладкой ткани к коже считал чем-то утонченным и волнующим, пусть даже зимой шелк скорее охлаждал, чем согревал.

Он босиком подошел к окну. Через плотные темно-серые облака едва пробивался дневной свет. Воздух был наполнен влажной, холодной смесью снега и дождя, тротуар отливал мокрым блеском, а при виде голых деревьев Матиаса охватил ужас.

Глубочайшая тоска давила на него, он просто не знал, куда деваться. Матиас знал лишь одно: он сейчас не в состоянии ни видеть Тильду, ни разговаривать с ней, ни выносить вонь фенхеля, окружавшую ее.

Он торопливо направился в ванную, а после надел первые попавшиеся на глаза теплые вещи и незаметно для Тильды покинул дом.

Усевшись в машину и запустив двигатель, он немного расслабился. Ставшее очень редким чувство свободы согревало его изнутри, словно чашка горячего кофе после прогулки по морозу. Он заглянул в бумажник. Больших денег у него в последнее время не бывало. Так, едва хватало, чтобы один раз заправиться и съесть что-нибудь легкое на обед. Но на то, чтобы где-то переночевать, их точно не хватило бы.

И вдруг он понял, куда надо поехать.

Дядя Тильды Фридрих фон Дорнвальд обратил на себя внимание Матиаса еще на свадьбе, причем впечатляюще простым поведением. Он не заморачивался этикетом и вел себя по отношению к собственной родне, фон Дорнвальдам, скорее скептически, чем лояльно. И как-то мимоходом, после короткого разговора он пригласил Матиаса при возможности заглянуть к нему.

Фридрих был владельцем огромного сельского поместья вблизи Касселя. Главный дом, который можно было бы назвать маленьким зáмком и в котором было двенадцать комнат, три ванные и огромный холл, по которому можно было кататься на велосипеде, дом для прислуги, в котором было еще шесть комнат и две ванные, три гаража и конюшня с боксами для шестнадцати лошадей. Кроме того, у него был огромный сарай, в котором стояли трактора и всякого рода сельскохозяйственный инвентарь. Здесь он жил с женой Мехтхильдой со дня свадьбы, состоявшейся двадцать девять лет назад, детей у них не было, и он был очень доволен своей судьбой. Он знал, что ничего не прозевал и не упустил, и смотрел на то, что будет дальше, с большим любопытством, но и с полнойневозмутимостью.

Как раз когда Матиас остановил свою машину перед домом, Фридрих подъехал туда же на тракторе. Узнав гостя, он с распростертыми объятиями бросился к нему. Матиас не успел ничего сказать, как Фридрих уже тряс его руку своей огромной лапой.

— Мальчик мой! — воскликнул он. — Вот это сюрприз! А я уже возмутился: что за наглец загородил мне проезд своим «порше»? Заходи в дом!

Матиас уже давно не чувствовал себя таким желанным гостем, как с первой минуты у Фридриха. Подавленное настроение исчезло. «Правильно, что я приехал сюда, — думал Матиас, пока Фридрих показывал ему свое имение. — Этот человек, этот дом — просто класс!»

Около семи часов вечера Мехтхильда начала заниматься ужином, а Фридрих устроился в английском кресле и открыл коробку с сигарами.

— Звучит чертовски хвастливо, я понимаю, но это настоящая «гавана». Хочешь попробовать?

Матиас покачал головой:

— Думаю, мне станет плохо.

— Такое вслух не говорят, — ответил Фридрих, ухмыляясь. — Никогда не показывай свои слабые стороны, парень. Это никому не интересно. Ты — само совершенство, и все. Остальное никого не интересует. Иначе останешься ни с чем. А если ты поймаешь рыбу и не будешь знать, что с ней делать, то нужно просто прибегнуть к хитрости. В любом случае это не проблема.

Фридрих встал и пошел в салон. Матиас последовал за ним.

— Посмотри-ка на эти ковры, парень, — сказал Фридрих. — Они стоят целое состояние, но мне это до задницы. Когда я выхожу из конюшни, мои сапоги перепачканы навозом, но никто не решится сказать, что я должен снять эти проклятые сапоги. А знаешь почему? — Он расхохотался. — Потому что мне принадлежит все это проклятое барахло! — От смеха Фридрих даже закашлялся. — В одной только этой комнате на полу валяется добрых полмиллиона, и все по нему топчутся. Конечно, ковер не станет лучше, если каждый, кто перед этим вступил в собачье дерьмо, пройдется по нему, но я нахожу, что в этом есть свой стиль. Ты так не считаешь?

У Матиаса даже речь отняло, и он ничего не ответил.

— Однако что я хотел тебе рассказать… Два года назад, когда Мехтхильда и я были, кажется, в Дубае, у нас побывали воры. Приехали на грузовике и под покровом ночи и тумана опустошили весь дом. У нас нет соседей, и ворам абсолютно никто не мешал. Но это были полные идиоты! Бывают же дураки, которые, даже занимаясь воровством, не могут на этом пристойно нажиться. Карьеру можно сделать, только имея хорошее образование, пусть даже уголовное. Эти придурки прихватили с собой барахло: телевизор, видеомагнитофон, какие-то серебряные вещи, даже сейф весом с центнер, потому что не сумели открыть его на месте. А он-то был пуст! Конечно, я об этом страховому обществу не сообщил. — Он снова рассмеялся. — А вот ковры они оставили только лишь потому, что не имели ни малейшего понятия об их ценности. Но то, что случилось один раз, может повториться. И в следующий раз, возможно, тут побывают не такие дураки. Поэтому я подумал: а может, стоит застраховать ковры?

— Если хочешь, я сделаю это для тебя.

Фридрих с интересом посмотрел на него:

— Ну конечно, почему бы и нет? Я ненавижу заниматься такими мелочами. Однако ты должен будешь проявить осторожность. Такая страховка — вещь чертовски дорогая, пятнадцать процентов отходит страховому маклеру. И если ты не выбьешь как минимум семь процентов для себя, значит, что-то неправильно сделал.

Матиас кивнул:

— Никаких проблем.

— Покажи-ка мне свою визитную карточку, — протянул руку Фридрих.

Когда Матиас выудил визитку из кармана пиджака, Фридрих бросил на нее один только взгляд и закатил глаза:

— Боже мой! Что это такое? Это же полный нуль, парень, абсолютное дерьмо! Эти штуки ты можешь сжечь! Даже если у тебя нет никакой профессии, твоя профессия называется «фон Штайнфельд»! И баста! Понял? А ниже напиши что-нибудь типа «менеджер по управлению мероприятиями», «деятель искусств». Да любую фигню! Окружающие любят, когда их ошарашивают. Печально, но это факт. А сейчас пойдем и набьем себе брюхо. Мехтхильда определенно уже приготовила еду. Идем!

За ужином беседой руководила Мехтхильда, и разговор шел ни о чем, что Фридриха совсем не радовало. Он скучал и явно давал понять, что считает пустые беседы излишними. Он громко прихлебывал и чавкал, много пил и в конце концов швырнул салфетку на стол.

— Одно хочу сказать тебе, парень, до того, как мы напьемся и перестанем что-либо соображать: не жди ничего хорошего от фон Дорнвальдов, моей разлюбезной семейки. Женившись, ты попал в шайку разбойников. Тут один хуже другого и каждый завидует ближнему. Вся эта свора в высшей степени склонна к интригам, и все они — твои враги. Улыбаясь и глазом не моргнув, они тебя за пфенниг продадут. Помни об этом, и ты с ними справишься. Но нужно постоянно быть начеку.

— Ну что ты говоришь?! — возмутилась Мехтхильда.

— Правду, — упрямо ответил Фридрих и продолжил: — С тех пор как ты женился на Тильде, все вдруг стали удивительно любезны с тобой, правда?

Матиас кивнул. Его просто распирало от любопытства: а что же будет дальше?

— И прежде всего майн либер^[5] брат Рональд и моя невестка Ингеборг, которые делают вид, что зять — их самое большое счастье на земле. Оно так и есть, но это не имеет никакого отношения к тебе, Матиас. Так что не обольщайся, тебя могут в любую минуту заменить на другого. Мой брат счастлив, что безболезненно спихнул свою дочь замуж. В душе он считает тебя полным идиотом, потому что ты безропотно признал отцовство и ни в чем не усомнился, что для семьи, естественно, было очень удобно. Никаких адвокатов, которые действуют на нервы и пишут письма, исполненные ненависти, никаких некрасивых деталей, которые могут стать доступны общественности, никаких выброшенных на ветер денег. Нет, ты был послушным мальчиком, да и, в конце концов, ты из неплохого стойла, а значит, все прошло как по маслу. Потому что самым большим страхом Ингеборг было то, что Тильда однажды предстанет перед ней с каким-нибудь обкуренным ничтожеством, которое с трудом считает до трех и пьет сутками. И непутевые братья Тильды, мои племянники Хартмут и Михаэль, которые были первыми, когда Бог раздавал глупость и высокомерие, — они тоже торжествуют. Выйдя замуж, Тильда потеряла право на наследство, и теперь все богатство нужно делить на двоих. Как практично и как хитро! Да, парень, ты влип, но так оно и бывает у дворян: девушки стóят меньше, чем пыль на улице.

После ужина Матиас выкурил первую в своей жизни сигару, а после этого Фридрих повел его в музыкальную комнату.

— Я коллекционер, — объявил он. — Все, что меня интересуется коллекционирую. А музыка, так уж получилось, стала моей страстью. У меня здесь почти все пластинки, какие только можно себе представить, все, — чего сердце пожелает, а если у меня чего-то нет, я буквально схожу с ума. Посмотри, вот блюзы, дальше хоровая музыка, кантри, дарквейв, православная музыка, хип-хоп, а джаза у меня вообще очень много. Здесь стоит церковная музыка, здесь классическая, фортепианная музыка на другой стороне полки, затем металл, органная музыка, панк, регги, рок и техно. Все расставлено по алфавиту и, возможно, стóит огромных денег, но мне все равно. Я счастлив, что моя коллекция пополняется, и радуюсь, что могу слушать музыку на всю громкость, когда Мехтхильда возится в другом крыле дома.

— И чего у тебя еще не хватает?

— Так сразу я припомнить не могу. Кое-чего из молодого Бенни Гудмена, например. Затем почти полностью Джимми Роджерса и кое-чего очень специфического — мессы «Нотр-Дам» Гийома де Машо. Это самое старое исполнение мессы, и я не знаю, можно ли вообще заполучить его на пластинке. Есть и другие вещи, но мне надо подумать.

Джимми Роджерса и Бенни Гудмена он еще мог запомнить, но Гийома де Машо… «Гийом де Машо… Гийом де Машо… Месса…» — билось в мозгу Матиаса. Это должны быть происки дьявола, если ничего из того, что хотел бы иметь Фридрих, не найдется на берлинских рынках антиквариата.

На следующее утро он с тяжелым сердцем попрощался.

— Ты можешь приезжать сюда в любое время, парень, — сказал Фридрих и обнял его. — И если возникнет какая-то проблема, у тебя есть мой номер телефона.

Когда он приехал домой, Тильда сидела перед окном и с помощью детского масла массировала живот. Она не сказала ни слова, не поздоровалась, вообще ничего.

— Слушай сюда, — сказал Матиас, выключил телевизор и сел напротив нее. — Не надо изображать из себя обиженную, для этого у тебя нет причин. Это была не развлекательная поездка, я поехал по работе, дорогая. Я занимался своей карьерой.

Она презрительно фыркнула.

— И я нашел пару заказов. Будь готова к тому, что в ближайшее время я буду много разъезжать. Если тебе нужно общество, иди к моей матери. Она тоже скучает.

У Тильды на глазах появились слезы:

— Боже, какой же ты противный!

Матиас встал и подошел к своему письменному столу:

— И прекрати намазываться, меня это нервирует. В ванной можешь мазаться сколько хочешь, но, пожалуйста, только не здесь!

— Я же не знала, что милостивый государь окажет мне честь своим посещением! — заорала она. — Мне все равно, можешь шляться сколько хочешь, меня это абсолютно не волнует, но ты мог бы, по крайней мере, сообщать, где находишься, когда по ночам не являешься домой! Ты сбегаешь тайком, не сказав даже «пока».

Поскольку он не отвечал, Тильда встала, натянула пуловер на живот, взяла масло и, не говоря ни слова, исчезла в ванной.

В следующие две недели Матиас вставал в девять часов, стоя выпивал две чашки кофе и покидал квартиру. Он обходил блошиные рынки, прочесывал антикварные магазины, а когда между делом заглядывал домой, чтобы хоть что-нибудь съесть, то звонил по телефону и общался со страховыми обществами.

На второй неделе он вставал уже в восемь часов, а по субботам и воскресеньям — в семь.

Через три недели он очень выгодно застраховал ценные ковры, нашел пятнадцать старых шеллаковых пластинок Джимми Роджерса, четыре пластинки раннего Бенни Гудмена и даже мессу в Нотр-Дам. Он был невероятно горд своими достижениями и с нетерпением ожидал момента, когда сможет преподнести Фридриху сюрприз.

Незадолго до Рождества он поехал к нему.

— Не могу в это поверить! — воскликнул Фридрих. — Ты настоящий чародей! Я в тебе не ошибся. Это классно, парень! — Он усадил его на стул. — Есть идея! Наберись терпения минут на десять. Мне нужно по-быстрому перезвонить. Возможно, появится фантастическая работа для тебя.

Через четверть часа Фридрих вернулся с двумя бокалами шерри и уселся напротив Матиаса.

— Слушай внимательно, — сказал он. — Мой друг Губертус подыскивает уютное любовное гнездышко в Берлине. В центре, с двумя комнатами, с маленькой террасой на крыше, с открытой современной кухней. Важно, чтобы там был еще и гараж: открытая спортивная машина Губертуса не должна стоять на улице. Дело непростое, и мой друг не хочет иметь ничего общего с маклерами, понимаешь? Они слишком глупы, и велика опасность того, что в один прекрасный день они просто позвонят ему домой, чтобы пригласить на осмотр квартиры. Ну а что будет потом, ты и сам можешь представить! Итак, действуй и будь внимателен. Мой другие поскупится на комиссионные, можешь быть уверен!

Матиас ехал домой в прекрасном настроении. Стоит захотеть, и он сможет добиться всего! Если только никто вроде Тильды не будет вставлять ему палки в колеса. Жизнь была прекрасна, а мир создан для того, чтобы он его перевернул.

17

Декабрь 1984 года

В прекрасном настроении Матиас расхаживал по универмагу «KaDeWe»^[6].

С первых самостоятельно заработанных денег он хотел купить себе подарок и одновременно сделать вклад в свою профессиональную карьеру. На свеженапечатанных на страшно дорогой бумаге визитных карточках красовалось его полное имя: МАТИАС АМАДЕУС ФОН ШТАЙНФЕЛЬД, а ниже он велел напечатать «менеджер-организатор». И пусть люди думают, что бы это значило.

Его визитные карточки производили впечатление, и Матиас это знал. Еще никогда он не видел таких дорогих, бросающихся в глаза, необычных визитных карточек, и это наполняло его гордостью. Не прошло и получаса, как он забрал их из типографии, и даже здесь, в «KaDeWe», время от времени останавливался, открывал коробку и восторгался ими. Визитные карточки делали его личностью, перед которой он испытывал уважение и восхищение.

Матиас совершенно четко знал, что ему нужно, и поехал в лифте на четвертый этаж, а там сразу прошел в отдел письменных принадлежностей, где продавались авторучки всех цветов, форм, размеров и по любой цене. Большинство их было выставлено в витринах — в изысканных коробочках и ящичках, на шелковых или бархатных подушечках.

У продавца была гладкая, как у младенца, кожа. Он был модно подстрижен, производил прекрасное впечатление и любезно улыбался.

— Я могу что-нибудь для вас сделать? — спросил он негромко, обращаясь к Матиасу, который мечтательно замер перед витриной.

— Да, конечно. — Матиас приосанился и подошел к прилавку. — Я ищу перьевую ручку. Это должна быть совершенно особая ручка! Я не хочу ничего разноцветного или странной формы, ничего вызывающего, понимаете? Но она должна быть необыкновенной! Это должна быть ручка, какой никогда раньше не было, она должна приковывать внимание именно своей уникальностью. Я хочу ручку, которой нет ни у кого! Уникальную вещь. Это должна быть сенсация, иначе я ее не куплю. Поэтому покажите самое лучшее, что у вас есть.

— О каком порядке цены вы думали? — спросил продавец.

— Это зависит от многого, — уклончиво ответил Матиас. — Скажем так: цена должна быть достойной. И ручка должна быть такой, чтобы с первого взгляда было ясно: она своих денег стоит!

Продавец извлек из кармана связку ключей, с ходу нашел подходящий и открыл ящик под витриной. Оттуда он вытащил деревянную коробку размером приблизительно сорок на тридцать сантиметров и высотой десять сантиметров, очень тяжелую на вид. Даже дизайн коробки бросался в глаза: она напоминала две лежащие друг на друге толстые рамы для картин, причем у верхней была грубоволокнистая структура корабельного каната.

«Словно сундук с сокровищами, и все для одной-единственной перьевой ручки, — подумал Матиас, — это фантастика!»

Осторожно, кончиками пальцев, почти торжественно продавец открыл драгоценный сундучок, и их взору предстала благородная ручка — черная, в серебряной отделке, с гравировкой по серебру «Америго Веспуччи» и деревянным колпачком.

Перо было из настоящего золота. И все это лежало на подушечке из бархата бежевого цвета рядом с маленьким пузырьком для чернил.

— Я сейчас объясню, что в ней особенного, — сказал продавец, — но сначала возьмите ее в руки.

Ручка была тяжелая — тяжелее, чем думал Матиас. Он прикоснулся к ней нежно, словно к щеке любимой, и у него возникло ощущение, что от нее исходит огромная сила. Она была словно скипетр — символ власти. Ею он будет подписывать договоры, которые изменят его жизнь, которые наконец сделают его тем человеком, каким он хотел бы быть. Этой ручкой он станет писать слова, которым не будет равных. Гениальность начиналась с этого первого аксессуара.

— Вы, наверное, удивляетесь, что колпачок сделан из дерева, — начал продавец тихим голосом, чтобы еще более усилить эффект от своих слов. — Речь идет о настоящем дереве с верхней палубы корабля, на котором великий мореплаватель Америго Веспуччи отправился в путешествие. Как вы знаете, он был первооткрывателем Америки и дал континенту свое имя. В тысяча пятьсот девятом году корабль затонул во время ужасного шторма в заливе Генуи, когда Америго Веспуччи находился на обратном пути в свой родной город Флоренцию. Останки корабля были подняты со дна моря в начале двадцатого века. Лишь несколько ручек было сделано из ценного дерева палубы, и каждая из них является уникальной. Вы, так сказать, всегда будете держать в руке кусочек самого знаменитого парусного корабля в мире.

На Матиаса этот рассказ произвел огромное впечатление. Ручка очень ему понравилась, а история тронула и заинтересовала не меньше. Именно о такой он мечтал!

— Я возьму ее, — сказал он и в этот момент испытал нечто похожее на зарождающуюся страсть. Эта ручка будет сопровождать его. Всю жизнь. Во всем, что бы он ни делал.

Этажом выше он купил костюм антрацитового цвета с подходящим жилетом и галстуком, а на первом этаже пару итальянских полуботинок из телячьей кожи, которые, как Матиас считал, великолепно подходили к его новой ручке. Он хорошо запомнил, что сказал ему Фридрих на прощание: «Парень, ты не имеешь права забывать одно: самое важное — это твоя обувь. Она демонстрирует твой характер, твое общественное положение, твой имущественный статус и твой вкус. И я хочу, чтобы твои каблуки стучали по мраморному полу!»

Он вышел из «KaDeWe», потратив четыре тысячи двести марок. От первых самостоятельно заработанных денег у него осталось всего триста марок, но он был чрезвычайно доволен собою. В принципе, он был по-настоящему счастлив.

Он знал, что так было бы разумнее, но у него не было никакого желания прятать свои сокровища.

Не прошло и двух дней, как Тильда обнаружила костюм, туфли и, конечно же, роскошную ручку. А также увидела чеки из «KaDeWe» на письменном столе.

Матиас воспринимал Тильду последнее время как толстую, вечно страдающую и не расположенную к движениям беременную женщину или как визжащую фурию.

Но в этот вечер она была другой.

Матиас сидел за письменным столом, перелистывая глянцевый проспект гольф-клуба и изучая условия приема в него, когда Тильда вошла в комнату.

— Ты что, совсем с ума сошел? — негромко спросила она. — Ты ненормальный? У тебя с головой не в порядке?

— Прекрати! Этот разговор ничего не даст, — ответил Матиас, не отрываясь от чтения, потому что совершенно точно знал, что она хочет сказать.

— Заткнись! — прошипела она, и у Матиаса от звука ее голоса даже волоски на руках встали дыбом. — У нас нет денег. Все, что нужно из продуктов иди каждодневных мелочей, мы вынуждены выпрашивать у твоей матери, и ты это знаешь. Мы достаточно часто говорили о нашей дерьмовой ситуации. Ладно, я не верила, что ты способен что-то заработать… Но то, что ты истратишь эти деньги на такое бесполезное дерьмо… — Она заговорила громче: — Этого я не ожидала!

Она подошла ближе, оперлась о письменный стол и посмотрела ему в лицо. Матиас не смог уклониться от ее взгляда, и увидел, что у нее по щекам бегут слезы, которых она, похоже, не замечает.

— У нас есть нечего, мы живем на супах из кубиков «Магги», а ты покупаешь себе авторучку за две тысячи двести марок? Ты что, рехнулся? А этот костюм? Куда ты собираешься его надевать? На рынок? А туфли за двести марок? За эти деньги я могла бы купить восемь пар!

— Ты — да. Я — нет. — Это было все, что он сказал.

Тильда уставилась на него, словно он был пришельцем с другой планеты.

— Сколько денег у тебя осталось?

— Ничего, — солгал он.

— Ты все истратил?

— Да, все.

— Знаешь, кто ты такой, Матиас фон Штайнфельд? Ты надутая, изображающая из себя непонятно что свинья с манией величия. Глупая и бессердечная. Но такая заносчивая, что уже от одного этого должна была бы лопнуть. — Она со злости засунула руку в коробку с визитными карточками и швырнула их о стену.

Матиаса бросило в пот от ужаса.

Тильда повернулась и направилась к двери.

— А я когда-то была влюблена в тебя…

Когда она ушла, Матиас опустился на колени и принялся собирать свои драгоценные визитки. Каждую он осматривал очень внимательно: не помялась ли, не прилип ли к ней какой-нибудь волосок. Он беспокоился лишь о визитках. То, что Тильда хотела оскорбить его, Матиаса не взволновало, потому что ей это не удалось. Наоборот. Он решил, что она очень хорошо его охарактеризовала, — очевидно, он уже изменился. В правильном направлении. И она это заметила.

Он поднял с пола последнюю визитную карточку и снова сложил их в картонную коробочку.

То, что сказала о нем Тильда, и было Матиасом фон Штайнфельдом, который еще покажет всем, кто он такой! У него будут деньги и успех. Ленивые домоседки вроде Тильды неизбежно сходили с дистанции. Они вдруг исчезали куда-то, словно человек, переходящий реку в брод в плотном тумане. Такие, как она, однажды собирали свои вещи и уходили.

Матиас был убежден, что этот день не так уж и далек.

18

1986 год

Когда Алексу исполнился год, с Тильдой произошла настоящая метаморфоза. Она стала более стройной и худощавой, чем была перед беременностью, носила вызывающую современную одежду, а благодаря забавной короткой прическе у нее был спортивный вид. Она стала молодой женщиной, которая по-новому открыла себя, которая фантастически выглядела как в облегающих джинсах, так и в мини-юбке и по которой вряд ли можно было сказать, что она всего лишь год назад родила ребенка.

Ее бутик благодаря оживленным слухам и разговорам тоже начал пользоваться успехом. Тильда явно нашла для себя нишу на рынке спроса, и ее магазин приносил хороший доход.

Матиас также успешно работал в своей фирме по продаже недвижимости.

Холодильник больше не был пустым, и о деньгах они уже не разговаривали.

Они, собственно, вообще ни о чем не разговаривали, потому что больше не интересовались друг другом.

Накануне Рождества Тильда приготовила обильный ужин, чего не делала уже целую вечность. Сразу после закуски она перешла к делу.

— Слушай, — начала она, — мы должны серьезно поговорить о нашей ситуации.

Матиас внутренне застонал, но ничего не сказал.

— У нас есть сын, который должен расти, чувствуя себя защищенным и любимым, а для этого ему нужны оба родителя.

Сейчас Матиас застонал уже вслух.

— Я знаю, что такие разговоры нервируют тебя, но молчать не могу, — упрямо продолжала она. — Ты живешь в заоблачных высях и не хочешь, чтобы тебе мешали. Ты видишь только тех, кто появляется из-за угла с интересным заказом и мешком, полным денег.

— К чему ты ведешь? — резко спросил Матиас. — Я не думаю, что ты провела столько времени в кухне для того, чтобы обругать меня за ужином.

— Нет.

Тильда отрезала от своего бифштекса крошечные кусочки мяса, словно готовила пробы для анализа в лаборатории. Очевидно, ей было трудно решиться, но в конце концов она сказала:

— Беременность и рождение ребенка — это было год назад, Матиас. Я чувствую себя лучше, чем прежде. Я похудела, с моей фигурой, я так считаю, все о’кей, я здорова. Я женщина, у которой есть чувства и потребности, Матиас, но ты не прикасаешься ко мне. Ты даже не смотришь на меня. Похоже, ты даже не замечаешь, когда я прохожу по комнате. А таким образом, естественно, невозможно увидеть никаких изменений. Что случилось, Матиас? Я вызываю у тебя отвращение?

Нет, она не вызывала у него отвращения. Просто ему было все равно, есть она или нет. Краем глаза он замечал, что сейчас Тильда выглядит лучше, чем тогда, когда они познакомились, но это было уже неважно, и через несколько минут он об этом забывал. Он просто не думал о ней. Ни тогда, когда она была рядом, ни тогда, когда ее здесь не было. Не говоря уже о том, что он никогда по ней не скучал. А при мысли о том, что с ней нужно спать, прикасаться к ней, его начинало тошнить. Но при всем желании он не мог объяснить почему.

— Ничего не случилось. Правда. Все в порядке.

— Да что ты говоришь?! Мы живем рядом, словно брат и сестра, которые уже давно надоели друг другу. Каждая фраза, которую ты вынужден говорить мне, стоит тебе усилий. И ты больше не прикасаешься ко мне, Матиас, ты этого не заметил? После той первой ночи в парке у нас больше ничего не было. Это же не семейная жизнь!

Тут она была права. Но изменить он ничего не мог.

— И что мне делать?

Тильда ошеломленно уставилась на него — таким чудовищным показался ей этот вопрос. Унизительным и язвительным одновременно.

— Я хочу, чтобы ты убрался из нашей спальни. Я больше не могу выносить этой близости, которой на самом деле нет. Мы переоборудуем твой рабочий кабинет, чтобы ты мог спать там. Он достаточно большой. Мы купим тебе кровать, это не проблема. А в остальном все оставим по-старому и перед родителями будем делать вид, что все в порядке.

У Тильды ком встал в горле. Втайне она надеялась, что Матиас будет возражать, каким-то образом сопротивляться тому, что его выселяют из общей спальни, но он только сказал:

— Это хорошая идея, Тильда.

19

Берлин, июнь 2009 года

Точно через академическую четверть часа, то есть в пятнадцать минут четвертого, подъехал доктор Герсфельд на «ягуаре» кремового цвета. Услышав молодой голос по телефону, Матиас представил себе спортивного мужчину сорока с небольшим лет и очень удивился, когда из машины выскочил маленький круглый человечек, которому было явно больше пятидесяти, причем выглядел он еще старше. Доктор Герсфельд даже не подумал помочь своей супруге, у которой возникли проблемы с тем, чтобы выбраться из низко сидящей машины, и Матиас шагнул вперед.

Доктор Герсфельд так долго тряс ему руку, как будто они только что договорились о продаже скаковой лошади. Матиас даже удивился, что, вдобавок ко всему, доктор не похлопал его по плечу.

— Извините, что мы опоздали, но вы же знаете, что такое женщины: обширные реставрационные мероприятия с каждым годом продолжаются все дольше!

Он расхохотался. Матиас был неприятно удивлен и смущенно взглянул на фрау Герсфельд, не зная, как она отреагирует на такое бестактное замечание, но та и бровью не повела.

— Как прекрасно, что сегодня нам наконец-то удалось встретиться! — с сияющим видом продолжал доктор Герсфельд. — Может быть, так даже лучше, ведь сегодня у нас больше времени. — Он похлопал в ладоши. — Я весь внимание!

— Хорошо. — Матиас открыл документы, которые держал в кожаной папке под рукой. — Во-первых, я хотел бы показать вам эксклюзивную квартиру в старом стиле с террасой на крыше. В центральном районе, пять минут езды до Курфюрстендамм, тем не менее на лоне природы. Дом на берегу озера Литцензее, вид на воду, шестой этаж, лифт, семь комнат, три ванные, грандиозная новенькая американская кухня. В общей сложности триста тридцать два квадратных метра и забронированная стоянка для машин прямо перед домом.

— А гаража нет?

— Нет. Гаража или крытой стоянки нет.

— А как же моя машина? — заметила фрау Герсфельд высоким, но пока еще теплым голосом.

— Мы найдем выход, — торопливо сказал Матиас.

— Ну разумеется, я в этом уверен. Хотя ты ведь опасаешься гаражей, не так ли, сокровище мое?

Вместо ответа фрау Герсфельд только прищелкнула языком. Это был тревожный знак, который Матиас истолковал как отрицание, но с уверенностью продолжил:

— Я бы предложил для начала осмотреть этот великолепный объект. Он вам понравится, потому что находится по одному из самых престижных адресов Берлина. И если у вас будут какие-то особые пожелания — ничего невозможного нет. Во всяком случае, не для меня и моих сотрудников.

— Его стоимость?

— Один миллион восемьсот тысяч.

— О’кей. А второй проект?

— Вилла на острове Шваненвердер. Триста шестьдесят квадратных метров, семь комнат, три ванные, две террасы, два гаража. Два года назад полностью отремонтирована, абсолютно спокойное место, прямо возле озера, с отдельным причалом для лодок, участок шесть тысяч квадратных метров. Цена вопроса: три миллиона сто тысяч. Объекты очень разные, и каждый сам по себе — уникум!

Доктор Герсфельд не выглядел человеком, который испугался цены или был особенно ею поражен. Он беспрерывно потирал ладони, как будто не мог сдержать свою энергию, и у Матиаса возникло ощущение, что сейчас он заскачет, словно резиновый мяч.

— Вот и хорошо. — Доктор Герсфельд наконец скрестил руки на груди. — Давайте сначала посмотрим квартиру в городе. Может быть, она подойдет нашим детям, которые вряд ли захотят жить в лесу, в каком-то медвежьем углу. — Он рассмеялся, но Матиас не нашел в его словах ничего смешного.

Матиас поехал вперед, а доктор Герсфельд следовал за ним на своем «ягуаре». Возможно, болезненный вопрос с парковкой прямо сейчас, еще только при осмотре квартиры, вылезет наружу.

Принадлежавшая дому стоянка для машин была, слава богу, свободна. Матиас жестом указал доктору Герсфельду, чтобы он ставил машину на стоянку, а сам проехал дальше, молясь о том, чтобы быстро найти место для парковки, чтобы Герсфельдам не пришлось слишком долго ждать и у них уже сейчас не сложилось отрицательное отношение к квартире.

Матиасу повезло. Уже через пять минут он открыл дверь перед Герсфельдами.

Если в Берлине и существовала безукоризненная квартира в старом доме, то это была она. Это с первого взгляда увидел бы даже человек, абсолютно не сведущий в недвижимости. Доктор Герсфельд медленно переходил из комнаты в комнату, но по его застывшей улыбке Матиас никак не мог определить, замечает ли доктор дорогую обстановку, относится ли с любовью к деталям. И смогли он оценить двери с выдержанными в стиле модерн стеклянными украшениями, благородную лепку на потолке, старинные дверные ручки и латунные шарниры, драгоценный мрамор в кухне и стильный пол в ванных комнатах. Он, наверное, точно так же расхаживал бы по двухкомнатной квартире в Веддинге. Он беспрерывно говорил: «Чудесно, чудесно!» — и, кивая головой, выслушивал пояснения Матиаса. Очевидно, он был человеком, который руководствуется только своими ощущениями.

Фрау Герсфельд переходила за мужем из комнаты в комнату, и ее каблуки так стучали по прекрасному, недавно переложенному дубовому паркету, что у Матиаса болели уши. Ему оставалось только надеяться, что не каждый ее шаг оставляет на полу вмятины.

— Какого года постройки эта квартира? — спросил Герсфельд.

— Тысяча девятьсот седьмого.

— А когда ее отремонтировали?

— Два года назад. Полностью и, как вы видите, очень качественно.

Герсфельд снова кивнул. Матиас шел за супругами, не желая мешать им при осмотре квартиры. Они негромко переговаривались, и время от времени Матиас слышал, как фрау Герсфельд отвечала: «Да, почему бы и нет?» Или: «Ну, если ты так считаешь…»

— А где камин?

Это был первый вопрос, который фрау Герсфельд адресовала ему.

— В комнате с террасой. Пожалуйста, идемте со мной.

Матиас пошел вперед, а Герсфельды последовали за ним.

— Прекрасно! Эльмар, этот камин — просто мечта! Как ты считаешь?

— Согласен. — Он осмотрелся, словно раздумывая, где сможет поставить свой рабочий стол.

— На террасе солнце будет с полудня. Ее площадь сорок два квадратных метра, и она достаточно велика для того, чтобы летом устраивать на воздухе маленькие праздники.

Доктор Герсфельд кивнул, но, похоже, он не особо прислушивался к разговору, поэтому Матиас обратился к его супруге:

— Сколько у вас детей, фрау Герсфельд?

— Двое. Мальчик и девочка.

— О, как чудесно! А сколько им лет, можно спросить?

— Мальчику только что исполнилось восемнадцать лет, а девочке — шестнадцать.

— Ну, я думаю, в этой квартире для четверых достаточно места, а при наличии трех ванных комнат у вас не будет проблем по утрам.

«Твоего сына я бы с удовольствием взял на одну ночь, — подумал Матиас. — Я предпочитаю сыновей невоспитанных отцов, которые не помогают женам выходить из машины, не открывают перед ними двери и откровенно игнорируют их мнение».

Он улыбнулся, и фрау Герсфельд улыбнулась в ответ.

— Так, — довольно сказал доктор Герсфельд и уперся руками в бока, словно стоял на ярмарке с аттракционами и раздумывал, что ему лучше выбрать — комнату страха или русские горки. — Что касается меня, то я увидел достаточно. А ты, Ирис?

— Я тоже. Думаю, мы можем ехать.

Ну и ладно. Значит, никаких криков восторга, хотя эта недвижимость того заслуживала. И они могли выдавить из себя хотя бы пару слов восторга по поводу огромных светлых помещений или прекрасного вида на город и озеро.

У Матиаса в рукаве был припрятан козырь — один из самых прекрасных объектов, какой ему приходилось иметь в предложении за время своей деятельности в качестве маклера. Он в некоторой степени сомневался, не окажется ли доктор Герсфельд «туристом по недвижимости», или у него действительно денег куры не клюют, однако семь процентов комиссионных для маклера при наличии проекта стоимостью в три миллиона кое-что да значат.

— Ну ладно, — сказал он, улыбаясь. — Поедем на остров, и я покажу вам нечто совершенно иное. Нечто действительно необыкновенное!

Тучи затянули небо, и во время поездки к озеру начался легкий дождь. «Да что же это такое! — думал Матиас. — Для виллы, которая находится на прекрасном участке земли у озера, прямо у воды, нужна солнечная погода». Значит, сегодня просто не его день.

«Ягуар» ехал за ним. Матиас отдал бы целое состояние, чтобы послушать, о чем сейчас говорят Герсфельды в своей машине. Этого клиента было чертовски сложно оценить, к тому же мужчины маленького роста всегда приводили его в замешательство. Они были или доминантными и грубыми, или же уютными плюшевыми медведями, которые и мухи не обидят. Матиас предполагал, что Герсфельд не так прост, как старается казаться, — скорее он невероятно хитрый делец, который выставляет напоказ свою наивность, тем самым заставляя собеседника терять бдительность.

Он вспомнил, что сегодня еще ничего не ел. Тем не менее голода Матиас не чувствовал, наоборот: ему казалось, что он тяжелый и толстый, словно за последние сутки поправился килограммов на двадцать. «Это все из-за беспокойства по поводу Алекса, — подумал он. — Оно становится все больше и растет во мне, словно раковая опухоль». Мама и Алекс… Две опоры в его жизни внезапно одновременно сломались.

Когда они ехали по узкой косе на остров, сыпал мелкий дождь. Дворники на стеклах работали в полную силу, а это мешало рассмотреть дом и сад. С ума можно сойти!

Матиас остановился как раз перед входом, который находился со стороны улицы и выглядел довольно скромно. На случай плохой погоды у Матиаса в машине всегда было два зонтика, которые он сейчас раскрыл, чтобы сопроводить господина и госпожу Герсфельд несколько шагов до входной двери.

Матиас грустно улыбнулся и сказал:

— Очень жаль, что нам так не повезло с погодой.

— В этом вы точно не виноваты.

Фрау Герсфельд пыталась держаться достойно, но была такой бледной, словно страдала от пониженного содержания сахара в крови и ей срочно требовался шоколад.

— Мы сейчас стоим возле заднего входа в дом, а парадный вход находится впереди, со стороны озера. Я предлагаю пока осмотреть виллу — может, в ближайшие полчаса погода изменится.

Доктор кивнул в сотый раз за этот день.

Матиас открыл дверь и впустил Герсфельдов внутрь.

Следующие полтора часа супруги осматривали великолепную, со вкусом и знанием дела отремонтированную в полном соответствии со стилем виллу тридцатых годов и с интересом изучали каждую отдельную деталь. Ирис Герсфельд от восторга даже закрыла лицо руками, когда они оказались в подвале перед бассейном с примыкающей к нему сауной.

— В это невозможно поверить, — пробормотала она.

Святой Петр сжалился над ними. Когда они намного позже стояли на террасе крыши и смотрели на Груневальдскую башню, солнца еще не было видно, но дождь по крайней мере закончился.

Перед домом раскинулся сад, похожий на парк, а собственный отдельный причал довершал великолепную картину, делая ее верхом совершенства.

— Неплохо, — заявил доктор Герсфельд, и данная вариация его «чудесно, чудесно», очевидно, должна была выражать бурю восторга.

Матиас глубоко вздохнул. Первый шаг сделан. Сейчас ему потребуется всего лишь немного везения.

— Цена вопроса? — спросил доктор Герсфельд.

— Как я говорил ранее, три миллиона сто тысяч. К сожалению, пространства для торга весьма мало. Владелец виллы не стеснен в средствах и посему весьма упрям.

— Понимаю.

И опять, похоже, цена его ничуть не смутила.

— Давайте пройдем к озеру, — сказал он негромко и обнял жену за плечи.

20

Боль к вечеру становилась все сильнее. Он оглушал себя пивом и, хотя из-за перелома ребер едва мог дышать, курил одну сигарету за другой. К счастью, у него было достаточно и того и другого, иначе пришлось бы обращаться с просьбами к матери.

Постепенно до Алекса стало доходить, что в ближайшие дни он вряд ли сможет в одиночку справиться с ситуацией. И это его возмущало.

В десять часов он позвонил на кухню. Его начальник, су-шеф Юрген, взял трубку. У него, как обычно, было мерзопакостное настроение, но Алекса это не удивило. В кухне огромной гостиницы не было ни одного повара, который чувствовал бы себя хорошо и у которого на протяжении рабочего дня, продолжавшегося от четырнадцати до шестнадцати часов, не испортилось бы настроение.

— Эй ты, задница, где тебя носит? — разорался Юрген, как только Алекс назвал себя. — Уже четырнадцать часов мы тебя ждем, будь ты проклят!

— Я был у врача. Я на больничном.

— Это меня не интересует. Оправданием является только смерть.

— Я сломал два ребра и ногу.

— А это еще с чего?

— Упал с лестницы.

Секунды три секунды в трубке было тихо, затем Юрген заорал снова:

— Ну что ты за идиот, не понимаю! Что это еще за хрень?

— Полное дерьмо.

— Надолго?

— Три недели. Пока что.

Юрген фыркнул, как морж.

— Слушай сюда, друг мой: одна неделя. Это понятно? И ни днем больше. Постарайся, чтобы тебя побыстрее выписали. Как — мне до лампочки. И сразу же тащись сюда, иначе можешь забирать свои бумаги. Ты понял, слабоумный?

Алекс кивнул в трубку.

— Я спрашиваю, ты понял? — проорал Юрген.

— Да.

— Значит, вот так.

Юрген бросил трубку.

Алекс знал, что сейчас Юрген начнет срывать злость на каком-нибудь ученике или сотруднике. Оскорбления и ругательства были на кухне явлением повседневным, крик — делом постоянным, это было нормально, но сейчас су-шеф определенно найдет кого-нибудь, кого можно без причины подгонять и над кем можно издеваться. Того, кого Юрген, кроме всего прочего, может запереть в холодильнике или плюнуть ему в суп. В буквальном смысле слова.

То, чего Юрген потребовал от Алекса, было абсолютно невозможно. Через неделю он в любом случае не поправится настолько, чтобы работать полный рабочий день и выдерживать этот стресс. Значит, он потеряет свою работу. Как уже бывало.

Он проковылял на костылях к холодильнику и открыл новую бутылку пива. Какая это была бутылка за сегодня, Алекс не знал, но почувствовал себя хоть чуть-чуть лучше. Медленно и угрожающе депрессия ползла по его затылку вверх, словно змея, нежно прижимающаяся к телу, которое она хотела удавить. Когда жертва делала выдох, она крепче сжимала свои смертельные объятия, пока для вдоха не оставалось ни малейшей возможности… Алекс стал пить большими глотками, чтобы оглушить себя и не думать ни о чем, но не мог предотвратить того, что перед его мысленным взором снова и снова возникали картины жизни, которая привела к тому, что он стал неудачником. Один в огромной квартире под крышей, без любви, без семьи, без друзей и без денег. С работой, недостойной человека, и без всяких перспектив. Он чувствовал себя обломком кораблекрушения, прибитым к берегу, который не годен ни на что, кроме как быть сожженным.

Это было тринадцать лет назад, в июле 1996 года. Матиас и Тильда с одиннадцатилетним Александером проводили отпуск в Фуэртевентура.

Алекс не мог поверить в это: день за днем небо над морем оставалось синим, солнце неутомимо сияло, и лишь иногда проплывали похожие на барашки облака.

— Какая погода! — каждое утро блаженно вздыхала Тильда, брала пляжную сумку, и они шли на пляж. Алекс был бесконечно счастлив. Пляж, простирающийся насколько хватало взгляда, казался ему раем. Он и в детстве с удовольствием играл в песочнице, и песок был для него почти таким же таинственным и невероятным, как вода.

А теперь они были на пляже, и весь мир был заполнен белым песком. Для Алекса не было ничего прекраснее, чем босиком бежать по нему, все дальше и дальше, прямо к морю, где волны неутомимо накатывались на берег и блестели на солнце. Он находился в волшебном мире и представить себе не мог ничего более чудесного.

Его мать устраивалась на большом пляжном полотенце. Каждые три дня у нее на коленях появлялась новая толстая книга, а на лице были огромные солнечные очки, в которых отражались пляж, море и небо.

Каждое утро отец с сыном плавали, а потом строили песчаные замки, лепили крокодилов и черепах из песка, и Матиас соглашался, чтобы его закапывали в песок по самое горло.

После обеда Матиас уходил на прогулку. На несколько часов. Алекс как-то попросился с ним, но отец объяснил:

— Сокровище, мне нужно пару часов в день личного времени. Я должен побыть один. Не обижайся, но для меня это лучший отдых. А в остальное время я всегда в твоем распоряжении.

— Хорошо, папа.

Алекс был огорчен, тем не менее отнесся к этому с пониманием. Очевидно, отцу надо много думать, потому что он действительно ужасно умный. Еще не было такого, чтобы отец не знал ответа на его вопрос, а если сразу не мог на что-то ответить, то обязательно давал ответ на следующий день.

Алекс был убежден, что у него самый фантастический отец в мире. И что бы ни случилось, его отец всегда будет на его стороне, всегда ему поможет, спасет в любой сложной ситуации. Благодаря ему Алекс всегда чувствовал себя уверенным и сильным.

На десятый день отпуска Алекс собрался с духом и после того, как Матиас поцеловал его на ночь, сказал слова, которые не говорил еще никому, даже матери.

— Папа, я тебя невероятно люблю, — прошептал он и чуть не расплакался, так его сердце было переполнено чувствами.

— Боже мой, Алекс; мое сокровище… — Матиас подхватил его на руки и крепко обнял, а Алекс прижался к отцу так, словно хотел слиться с ним. — И я тебя тоже люблю! Больше, чем могу выразить. Ты — самое большое счастье, какое только может быть, и я каждый день вижу, что у меня самый чудесный сын в мире.

У Алекса по щекам текли слезы.

Несколько минут отец и сын сидели обнявшись и ни один из них не решался пошевельнуться, чтобы не разрушить этот бесконечно драгоценный момент.

Потом Матиасвстал, подошел к двери и послал сыну самый прочувствованный воздушный поцелуй, который когда-либо посылал.

На пятнадцатый день отпуска вдруг появился Вилль.

Алекс как раз сидел в песчаной крепости, которая со своими башнями, туннелями, перекрытиями и крепостными стенами была настолько сложным сооружением, что ее возведение заняло несколько дней, и сначала увидел короткие толстые ноги Вилля, на которых росли светло-рыжие волоски, почти как настоящая шерсть.

— Я могу поучаствовать? — спросил Вилль.

— Не-а, — ответил Алекс и засунул руку в подземные катакомбы по самое плечо.

Матиас встал и стряхнул песок с шортов.

— Что с тобой такое, Алекс? — спросил он и улыбнулся незнакомцу. — Почему ему нельзя поучаствовать? Нам нужен каждый, кто может помочь строить этот огромный замок.

Мальчик засиял и с восторгом схватился за совок, который протянул ему Матиас. Алекс пожал плечами. Ну и ладно. Правда, он с большим удовольствием продолжил бы строительство с отцом, но раз у него появился друг по играм, это тоже, наверное, неплохо. Тем более что вечера, когда его отец ходил гулять, а мать вгрызалась в толстенные книги, проходили ужасно скучно.

У Вилля были светло-рыжеватые волоски по всему телу, миллионы-веснушек и рыжие волосы, торчащие во все стороны. Он выглядел словно персонаж из детской книжки Астрид Линдгрен, и Алекс очень живо представил себе, как Вилль, подобно Михелю, засовывает голову в суповую миску, а потом не может снять ее.

Вилля на самом деле звали Вильгельмом, однако он считал свое имя отвратительным, скучным и невыносимо старомодным, поэтому настаивал на том, чтобы все звали его Виллем.

И не прошло и двух часов, как Алекс уже представить себе не мог, что раньше копался в песке без Вилля. Он так серьезно занимался этим делом и так старался, что Алексу и Матиасу доставляло огромное удовольствие вовлекать мальчика в свою игру.

Родители Вилля жили в той же гостинице, что и Штайнфельды, и перед обедом зашли, чтобы забрать Вилля. Они поздоровались с Матиасом и Тильдой, поговорили минут десять и удалились. Вилль пообещал прийти снова.

С тех пор мальчики были неразлучны. Тильда не разрешала Алексу без присмотра заходить в воду, поскольку он не был хорошим, и прежде всего выносливым, пловцом, но зато они могли от души играть на пляже и в дюнах, поэтому исчезали там на долгие часы. А по вечерам они гуляли в гостиничном парке, пока Тильда и Матиас с родителями Вилля пили коктейли.

Это произошло четыре дня спустя.

Алекс и Вилль играли в Робинзона Крузо, попавшего на необитаемый остров. Они обнаружили в дюнах участок территории, куда обычно не забредали туристы, и натащили туда обломков выброшенного волнами на берег дерева, чтобы построить хижину. Пока Вилль старался соорудить более-менее устойчивую крышу, Алекс стоял на самой верхней точке дюны и высматривал корабль, который, возможно, мог проплыть мимо и спасти потерпевших кораблекрушение. Но увидел он не корабль, а двух мужчин.

И одним из них был его отец.

Значит, он ходил гулять не один! Он солгал, когда сказал, что хочет побыть в одиночестве! Сердце Алекса сжалось. Ему даже в голову не пришло предупредить Вилля, он просто бросился вслед за мужчинами. На мягком песке его шаги были беззвучными, там не было веток, которые могли затрещать, и листьев, которые могли зашуршать, и через каждые пару метров Алекс на всякий случай падал на песок.

Те двое не увидели его и даже не заподозрили, что кто-то может следовать за ними.

Они шли рядом и разговаривали, однако были слишком далеко, чтобы Алекс смог что-то понять. Незнакомый мужчина был моложе, чем его отец, чуть выше и худощавее. У него были темные волнистые волосы, а одет он был в льняные брюки бежевого цвета и голубую футболку. На отце были шорты, которые он всегда надевал на пляж, и белая спортивная рубашка.

Они спускались с дюны, и Матиас шел впереди, когда вдруг тот, что помладше, споткнулся, и Матиас поймал его. И получилось так, что они держали друг друга в объятиях и смотрели друг другу в глаза.

Алекс не решался вздохнуть.

Младший положил руку на ягодицы Матиаса и крепче прижал его к себе. Потом они стали целовать друг друга. Долго, и с каждой секундой все неистовее.

Алекс уже видел нечто подобное по телевизору и в журналах, но никогда в реальности. И ни разу — чтобы это делали мужчины. И тем более — чтобы один из них был его отцом.

Ему стало плохо, но он неотрывно смотрел, что будет дальше.

Они целовались, и их руки бродили по телу друг друга. В конце концов они опустились на песок и судорожными движениями принялись раздеваться.

Алекс точно знал, что это означает. Он больше не мог этого видеть, ему казалось, что он сейчас умрет. Все было кончено, его жизнь разрушена. Он потерял веру в отца, а тем самым — веру в себя. Он возненавидел отца! В тот момент он ненавидел его настолько глубоко, всей силой детской души, что ему хотелось кричать! Его отец оказался лжецом и предателем. Этого мужчину, который сейчас лежал голый в дюнах рядом с другим мужчиной и ласкал его, Алекс не знал и знать не хотел!

Ему стало настолько противно, что его вырвало, а потом он отвернулся и уполз оттуда.

Слезы бежали по его щекам, и он не знал, что теперь делать. У него был панический страх вечером встретить отца, и ничего на свете ему так не хотелось, как никогда больше не видеть Матиаса.

На пути к их временной хижине его встретил Вилль.

Он страшно разозлился, что Алекс исчез, ничего не сказав, но когда он увидел, что тот идет весь в слезах, словно воплощение горя, то настолько испугался, что обида на друга моментально испарилась.

— Что случилось? — воскликнул Вилль и хотел обнять его, но Алекс оттолкнул его.

— Ничего. Все в порядке.

— А чего ты тогда ревешь?

Алекс вытер глаза и громко шмыгнул носом.

— Я хотел принести больше дров, упал и ударился.

— Где? — Вилль взглянул на колени Алекса.

— Щиколотка, просто не видно. Но сейчас уже лучше. — Алекс попытался изобразить вымученную улыбку.

— Будем строить дальше? — спросил Вилль.

Алекс покачал головой:

— Нет. Я хочу в гостиницу.

Он лег на кровать и отказался идти на ужин.

— Что с тобой, воробушек? — озабоченно спросила Тильда и положила руку ему на лоб. — Тебе плохо?

Алекс кивнул.

— У тебя голова болит?

Алекс кивнул.

— А что-нибудь еще болит?

— Все, — прошептал Алекс.

Тильда откопала в своей косметичке древний термометр, которым не пользовалась уже целую вечность, и сунула его сыну под мышку.

— Держи покрепче, хорошо? Десять минут.

Алекс кивнул и лег на руку, под которой торчал термометр. У него в голове все плыло.

Картины с пляжа были словно удары ножом.

«Я убегу, — думал он, смоюсь отсюда. Далеко-далеко. Куда-нибудь в чужую страну. Чтобы они меня никогда не нашли и чтобы я его больше не видел».

С одной стороны, эта идея еще больше нагнала на него страху, с другой — она его успокаивала. Алекс пребывал в полном смятении.

Вероятно, он уснул на пару минут, потому что, когда проснулся, отец был рядом и пытался вытащить термометр, который торчал там, где и должен быть.

Его лоб прорезала глубокая морщина, когда он покрутил градусник, чтобы рассмотреть столбик ртути.

— У мальчика высокая температура, — пробормотал он больше для себя, чем для Алекса.

Он присел на кровать.

— Что же нам с тобой теперь делать? — с любовью сказал он и убрал челку с потного лба Алекса. — Наверное, у тебя летний грипп. Я узнáю, есть ли в гостинице врач. А пока тебе следует оставаться в постели. Ты хочешь бульона?

Алекс покачал головой, закрыл глаза и отвернулся. Он не мог выносить никакого присутствия возле себя, а тем более — присутствия отца.

— Хорошо, тогда я принесу тебе попить и, может быть, немного фруктов. — Матиас погладил его по щеке и добавил: — Поспи и будешь здоров, мое маленькое сокровище, а я скоро приду.

Когда дверь гостиничного номера захлопнулась за ним, Алекс заплакал. Он плакал так, как не плакал еще никогда в жизни.

Алекс вздрогнул. Он не хотел больше думать о том времени, он вообще не хотел об этом думать! Но картины перед его глазами не бледнели, они были такими же яркими, как и тогда, тринадцать лет назад.

Он надел наушники и выставил громкость до отказа. Басы глухого техно-ритма гремели у него в мозгу, словно он изо всех сил бился головой о стену. Они вышибали мысли до тех пор, пока он не забыл, что вообще-то еще жив.

21

— Мама, ты меня слышишь?

Никакой реакции. Генриетта фон Штайнфельд сидела в кресле, напоминая экспонат в музее восковых фигур мадам Тюссо. Лицо ее оставалось неподвижным и застывшим, при этом выглядела она необычайно хорошо. Ее кожа казалась более гладкой, чем обычно, и если нанести чуть-чуть грима, то можно было бы подумать, что она прошла курс омоложения.

Она дышала ровно, но Матиас заметил, что она слишком редко моргает.

— Ты хорошо выглядишь, мама.

Эта фраза, словно по волшебству, всегда вызывала улыбку на ее лице, но в этот раз ничего не случилось.

«Я этого не выдержу, — подумал Матиас, — это ад на земле. Это выше моих сил».

Он положил ее ладонь на свою.

— Как думаешь, у тебя получится один раз сжать мою руку, если ты хочешь ответить на мой вопрос «да», и два раза, если ты хочешь сказать «нет»? Давай попробуем?

Она не сжала его руку, но, может быть, его последние слова она не восприняла как вопрос.

— Хорошо, тогда начнем. Ты сегодня уже обедала?

Она не сжала его руку.

— Ты понимаешь, что я говорю?

Ничего. Как может человек сидеть так дьявольски тихо?! Это просто невозможно представить!

— Может, тебе будет легче, если при ответе «да» ты просто будешь закрывать глаза, а «нет» — мигать два раза?

Она никак не отреагировала.

— Я считаю, что в комнате очень тепло. Тебе жарко?

Ее глаза остались неподвижными и открытыми.

— Может быть, снять с тебя куртку? Хочешь чего-нибудь выпить? Может, вывезти тебя в сад?

Он постепенно начал выходить из себя. Ему хотелось потрясти ее или ударить, сделать ей больно, чтобы она вынуждена была защищаться и двигаться.

Он в нерешительности стоял в комнате и смотрел на те немногие картины, что висели в комнате. Портрет женщины в голубом и белой соломенной шляпе над ее кроватью. В руке женщина держала красную герберу и, опустив голову, смотрела на цветок, словно вот-вот собиралась начать отрывать лепестки: «Любит, не любит…»

Матиасу картина показалась примитивной и невыносимо китчевой.

Над телевизором висела распечатка пейзажной фотографии. На холме одинокий дом, а рядом несколько кипарисов. Перед домом — цветущее поле подсолнухов. Красное, как жар, солнце опускалось за холмы, погружая местность в оранжевый цвет. «Тоже китч, — подумал он, — зато реальность». Фотография понравилась ему настолько, что он не мог оторвать от нее взгляда.

«Да, — подумал он, — да, я уеду». Он снова уехал бы в Италию, в Тоскану, которую любил, которая стала для него почти второй родиной. Там он, в принципе, чувствовал себя дома больше, чем в холодной сухой Германии, где вино было терпким, пейзажи бледными, а молодые мужчины лишь изредка страстными. Он тосковал по теплу. По музыке и красоте Давида — скульптуры Микеланджело.

Пока мать находилась в реанимации, она была под контролем, и он мог без особых забот уезжать. Когда она будет дома и ей потребуется круглосуточный уход, все усложнится.

Когда зазвонил мобильный, Матиас воспринял это почти как оскорбление своих чувств. Он встал, отошел на пару шагов от матери и ответил на звонок.

— Фон Штайнфельд.

— Приветствую вас, это Герсфельд.

— О, доктор Герсфельд! Рад вас слышать.

— Мы покупаем дом.

Матиас застыл с открытым ртом, не решаясь что-то сказать.

— Мы хотели бы пригласить вас на ужин, чтобы обсудить формальности. Когда вам будет удобно?

— В любое время.

— Скажем так, сегодня в двадцать часов в ресторане «Клостерхоф»?

— С большим удовольствием.

— Хорошо, тогда до вечера.

Доктор Герсфельд отключился.

С ума сойти! Матиасу хотелось закричать от радости, вытащить мать из инвалидного кресла и закружить ее в танце. Три миллиона сто тысяч, и из них добрых двести тысяч выпадало на его долю. Фирма по торговле недвижимостью принадлежала ему одному. Оба его сотрудника не получали процентов с прибыли, а имели твердый оклад, и Матиас считал, что это по-царски, им не на что было жаловаться. Двести тысяч моментально! Достаточная причина, чтобы сойти с ума от радости.

— Мама, я только что совершил сенсационную сделку. Проси что хочешь, я отвезу тебя куда угодно. К морю, в горы, куда скажешь. И я куплю тебе то, что ты захочешь. Инвалидное кресло с электрическим приводом, в котором ты сможешь передвигаться, нажимая на кнопку. Что ты думаешь по этому поводу?

Было бы очень хорошо, если бы она отреагировала хоть сейчас, но она этого не сделала.

«Хуже всего то, что она даже не сможет убить себя с помощью цианистого калия, если бы и захотела, — подумал Матиас. — Она вынуждена влачить жалкое существование, словно растение».

И ему захотелось убить ее. Из любви. Однако не здесь, не в этом сверхохраняемом медицинском учреждении.

Не прощаясь, он вышел из комнаты.

Казалось, что семья, сидевшая напротив него, была взята из книги с картинками. Чрезвычайно обходительный отец, спокойная и всем довольная мать, восемнадцатилетний сын с великолепными манерами, который, похоже, без потерь пережил период полового созревания, и вертлявая, вредная шестнадцатилетняя дочка, к которой отец явно благоволил и которая могла позволить себе все, что угодно.

Уже за аперитивом доктор Герсфельд перешел к делу:

— Как я уже сказал по телефону, вилла у озера нам чрезвычайно понравилась и мы намереваемся купить ее.

— Но Бастиан и я ее пока не видели! — возразила Амалия. — Может, она нам вообще не понравится, а ведь, в конце-то концов, нам тоже придется там жить.

«Маленькая жаба, — подумал Матиас, — заткнись и не усложняй дело!»

— Дом вам понравится, в этом я совершенно уверена, — ответила мать. — Кто еще живет в центре Берлина на острове с прекрасным видом на Ваннзее? Определенно, что никто из ваших друзей.

— А когда мы по вечерам будем возвращаться с дискотеки, нам что, добираться до дома вплавь? — Амалия явно была настроена на скандал.

— На остров ведет дорога.

— Значит, это не остров.

Ирис вздохнула:

— Строго говоря, нет. Но зато это очень практично.

— Как ты считаешь, Бастиан?

— Я смотрю на это без фанатизма. В конце концов, я здесь долго жить не буду. После окончания школы я уеду. Значит, делайте все, что хотите.

Подошел официант и принял заказ.

После этого доктор Герсфельд снова обратился к Матиасу:

— Нужно уточнить еще две вещи. Я плачу два целых и девять десятых миллиона и ни единого евро больше, я плачу комиссионные в размере ста тысяч. Это, с моей точки зрения, достаточно за осмотр двух домов. Значит, в общей сложности я плачу три миллиона и ни цента больше. Если вы согласны, мы совершаем сделку, а иначе — нет.

Матиас внутренне застонал. Значит, только сто тысяч, а не двести! Снова старая песня. Клиенты нагло вычитали из цены на дом комиссионную долю маклера, и тому приходилось выкручиваться самому и как-то договариваться с продавцом. Так что продажа дома еще не была доведена до конца.

— Я поговорю с продавцом и посмотрю, что можно сделать.

— Полагаете, вам это удастся?

— Надеюсь. Что касается меня, то я готов на уступки, но согласен ли продавец — это знают только звезды. Я ведь уже говорил, что он не хочет торговаться.

— Конечно. Но я думаю, что не каждый день приходит клиент и выкладывает на стол три миллиона. Это же уйма денег! Может быть, продавец учтет, что при определенных обстоятельствах выгоднее получить меньшую сумму, зато сразу и прямо в руки. Кроме того, нужно не забывать о процентах. В старой доброй проверенной пословице «Лучше воробей в руке, чем голубь на крыше» есть своя правда, я так считаю.

«Старый лис», — подумал Матиас, а вслух сказал:

— Это аргумент. Мне и самому интересно, как он отреагирует.

Подали закуски.

Матиас не мог насмотреться на Бастиана. Он с трудом сдерживался, чтобы не показать, что в настоящий момент его ничто так не интересует, как этот юноша. Еще никогда в жизни он не видел у молодых людей таких густых ресниц и таких сияющих синих глаз.

«Когда-нибудь, — подумал Матиас, — когда-нибудь мы вдвоем выплывем на озеро в лодке. На закате солнца. Только мы вдвоем. И я утону в глубине твоих глаз».

22

Матиас совсем измучился. Каждый день он по нескольку раз говорил по телефону с продавцом виллы у Ваннзее, который оказался очень упорным. Тем не менее он не отвергал торг, и Матиас чувствовал, что продавец блефует: он просто не хотел признаваться в том, что находится в отчаянном положении.

Матиас продолжал проявлять настойчивость и одновременно был очень любезен. Это стоило ему огромной выдержки, а страх, что сделка может не состояться из-за старого упрямца, просто сводил его с ума.

Десять дней они мерились силами, ведя борьбу, которая могла принести победителю богатство, а проигравшему, возможно, инфаркт, и в конце концов Матиасу удалось продвинуть условия доктора Герсфельда. Продажа была идеальная. Все остальное могли довести до конца Виола и Гернот, он свою работу сделал.

В субботу около восьми вечера он позвонил Алексу.

— Нет желания поужинать со мной?

Пауза была почти оскорбительной, наконец тот ответил:

— Мне все равно. Жрать очень хочется.

— О’кей, я заеду за тобой. Скажем так, через четверть часа?

— Через двадцать минут.

— Хорошо, через двадцать минут.

Матиас отключился. Он был раздражен, но такой уж человек Алекс, и таким он был всегда. Он никогда и ничего не признавал безоговорочно, без комментариев, ему непременно нужно было хоть что-то изменить. Он хотел играть первую скрипку, и все должно быть так, как хочет он. Даже если речь идет о таком пустяке, как встретятся они через пятнадцать минут или через двадцать.

Матиас вздохнул и позвонил в ресторан «Раутманнс», чтобы заказать столик.

Ровно через двадцать минут он, не выключая двигатель, ожидал перед домом. И все было так, как он и предвидел: он стоял здесь как дурак, а Алекса, конечно, не было. Через пять минут Матиас подумал, не стоит ли ему просто поужинать одному, через семь минут эта мысль пришла ему в голову второй раз, но когда через десять минут он включил передачу, чтобы уехать, Алекс, хромая, показался из дома. Он широко улыбался, и вид у него был странный. Видимо, виноват зубной врач: это была не та улыбка, что прежде, когда ему еще не выбили зубы.

— Привет, — сказал Алекс и упал на сиденье рядом с ним. — Чуть-чуть задержался. Как раз когда я собрался выходить, мне позвонили.

— Знаю. Так всегда бывает. — Матиас не смог скрыть сарказма.

— Ты предложил поужинать вместе, чтобы сорвать на мне свое плохое настроение? Тогда лучше не надо.

— Да ладно, извини.

Алекс глубоко вздохнул и посмотрел на него. Оценивающим, исполненным критики взглядом. «Ты просто сраная мелочная душонка, жлоб, жалкий педант, — говорил его взгляд. — И в своей возне с мальчиками ты такой же мелочный, и это — на всю жизнь».

Несколько минут они молчали, потом Матиас спросил:

— Ну и как твои дела?

— Да так, ничего.

— Как нога?

— Ничего, постепенно становится лучше. Я только пока не могу ее по-настоящему нагружать.

— А зубы?

— Уже не болят.

— Ты уже выглядишь почти как человек.

— Спасибо.

Матиас сразу нашел место на стоянке всего лишь за несколько шагов до входа в ресторан и воспринял это как добрую примету: возможно, вечер с Алексом пройдет вполне терпимо. Когда они сделали заказ, Матиас немножко расслабился.

— Ты больше не видел типов, которые тебя избили?

Алекс покачал головой:

— Что за идиотский вопрос? Ты думаешь, они снова подстерегут меня, чтобы спросить о моем дражайшем здоровье? Они ведь не знают, где я живу, и мой номер телефона!

— Похоже, они действительно не охотились за тобой. Это чистая случайность, что ты им попался. Тебе просто не повезло.

— Так оно и есть.

Алексу очень хотелось рассказать отцу, что это за нападение было на самом деле, — он чуть не сходил с ума от страха и не мог ни с кем об этом поговорить. Но его отец был гомосексуальной размазней, и он скорее дал бы отрезать себе язык, чем рассказал ему о своих проблемах.

Лейла каждый день засыпáла его сообщениями, умоляя о встрече. Она хотела объяснить все, но Алекс упорно ее игнорировал. Если эта дура не сотрет свои сообщения и ее мобильный попадет в руки отца, он опять будет виноват. И тогда, конечно, уже не отделается парой сломанных костей. От отца Лейлы можно многого ожидать, он не будет раздавать обещания, а просто убьет его.

Но позавчера сообщения внезапно прекратились. В последнем, которое он получил в четверг утром, Лейла написала: «Ты мне очень-очень нужен», а после от нее ничего не приходило.

Алекс не представлял, в чем там дело, да у него и желания не было ломать голову над тем, что произошло с Лейлой. Если она больше не будет писать, его это тоже устроит.

— Сколько ты еще будешь на больничном?

— До понедельника.

— А надо бы еще недели две, не меньше.

Алекс ухмыльнулся:

— Нет, в понедельник я пойду на работу.

— Ты что, с ума сошел? С какой стати? Ты же еле ползаешь! Как ты собираешься по двенадцать часов стоять у плиты и таскать тяжеленные кастрюли?

— Мне не нравится, что мои приятели должны выполнять работу за меня. Ноты этого не поймешь и никогда не понимал, потому что всегда интересовался только собой, так что лучше оставь это.

— Но ты просто гробишь себя!

— Ну и что?

Матиас чувствовал себя глубоко несчастным. В его семье все шло не так, как надо. Никто не знал, что будет дальше с его матерью, и Алекс последовательно разрушал свое здоровье. Уже несколько лет он вкалывал в ресторанах первоклассных гостиниц, и везде была одна и та же песня. Ни одного дня он не работал меньше двенадцати часов, двойные смены были в порядке вещей, и все это за такую зарплату, что лишь бы не сдохнуть с голоду, а сверхурочные часы вообще не оплачивались. Как Матиас ни пытался убедить сына перейти на другую работу, тот не соглашался. Подали закуску, и это стало хорошей возможностью сменить тему.

— Ты уже был у бабушки?

— Не-а. Но может быть, завтра сбегаю. Ей лучше?

— Он уже не живет, Алекс. Она существует, как растение. Это ужасно. Возможно, она тебя узнáет, а может, и нет. В любом случае ты этого не поймешь.

Алекс молча ковырялся вилкой в закуске. В его глазах стояли слезы.

«Он такой чувствительный, — подумал Матиас, — и тратит свою жизнь на работу среди этих примитивных поваров».

У него разрывалось сердце, когда он смотрел на сына. На его правой щеке и под глазом кожа была голубовато-красной, но это бросалось в глаза, только если присматриваешься или знаешь, что произошло.

— Тебе вкусно? — осторожно спросил Матиас.

Алекс отложил вилку и нож в сторону.

— Черт возьми, я все думаю о бабушке! Зачем ты начал разговор о ней?

— Я был бы признателен, если бы ты время от времени заходил к ней. Дело в том, что я завтра уезжаю.

— Ну что ж, приятных развлечений! — язвительно ответил Алекс. — Похоже, тебе до лампочки, что будет с бабушкой.

— Это абсолютно не так. Пока бабушка в реабилитационной восстановительной клинике, она в надежных руках, но я не знаю, что будет, когда придется забрать ее домой. Скорее всего, тогда я вообще не смогу никуда выходить.

— От всего этого меня тошнит.

Алекс поспешно проглотил закуску. Матиас был уверен, что он даже не заметил, что съел.

Вино, бутылка которого стоила пятьдесят два евро, он пил еще быстрее, и Матиас ничего не мог сделать, потому что Карло не выпускал бокал Алекса из поля зрения и сразу же доливал вино. Он заказал новую бутылку.

— А куда ты едешь? — спросил Алекс.

Такое бывало крайне редко, чтобы он интересовался жизнью отца. Матиас не мог припомнить, чтобы сын когда-нибудь спрашивал, как его дела, поэтому воспринял этот банальный вопрос, который Алекс задал, конечно, лишь бы что-то сказать и поддержать разговор, как выражение искреннего интереса.

— В Италию. Как всегда.

— А куда именно?

— В Сиену. Или на море. Я пока еще точно не знаю.

— И долго тебя не будет?

— Две недели. Может быть, немного дольше. Это будет зависеть от бабушки. Знаешь, я подумываю купить в Тоскане какое-нибудь жилье. Что ты думаешь по этому поводу?

Алекс пожал плечами:

— Делай что хочешь, если у тебя куча бабла.

Карло подошел к столу и открыл вторую бутылку. Матиас попробовал и кивнул. Карло наливал вино, стараясь сохранять невозмутимый вид, но, естественно, ловил каждое их слово.

— Я только хотел сказать, может, тебя это тоже заинтересует? Может, ты тоже будешь проводить там отпуск?

— Это будет зависеть….

— От чего?

— Какая это квартира. И где она находится. Если где-то в пампасах, можешь обо мне забыть.

— Значит, тебя больше устроил бы город?

— Не обязательно. Не какой-то большой город. Что-то среднее.

Ну и прекрасно! Вот это было уже четкое заявление.

Алекс, встретив внимательный взгляд отца, на мгновение задумался.

— Честно говоря, мне кажется… — Он сидел, уставившись в скатерть на столе. — Если быть совсем уж честным, то меня это вообще не интересует. Я все равно не буду ездить туда в отпуск.

Чтобы закончить дискуссию, Алекс встал и вышел на улицу выкурить сигарету.

Матиас смотрел, как он, опираясь на костыли, стоял перед стеклянным фасадом ресторана и жадно курил. Затем его отвлек Карло, сказавший, что целого дорадо у них, к сожалению, нет, зато есть филе, и, может быть, его это устроит.

Матиас кивнул. Потом он вышел в туалет, а когда вернулся, Алекса уже не было. Безо всякого аппетита он доел свою порцию и кивнул Карло, давая понять, что, разумеется, заплатит за все, и за блюда, которые Алекс заказал, но не съел. Но Карло только отмахнулся:

— Все мы знаем, как оно бывает с детьми. Особенно когда они вырастают.

И Матиас вдруг осознал, какая невероятная пустота царит в его жизни. Она пришла быстро и внезапно, как ужас смерти, когда проваливаешься под лед на пруду. Где-то в глубине души сын любил его, в этом Матиас был убежден, но Алекс не имел права подпускать к себе это чувство и демонстрировать его, потому что презирал отца. Он даже брезговал им. Как часто он, будучи ребенком, приносил из школы анекдоты о гомосексуалистах, рассказывал их за обедом, и они вместе от души хохотали. А сейчас все то, над чем они смеялись, стало вдруг реальностью.

«Куда спешит голубой орел? — К своему гнезду»^[7].

Матиас хорошо представлял, какой сильной была боль в его детской душе. В фантазии Алекса теперь объектом любви был не он, сын, а какой-то чужой мужчина. Если не случится чуда, он потеряет Алекса. Как потерял Тильду за много лет до этого. Но развод он пережил безболезненно. Если же Алекс отвернется от него окончательно, он этого не выдержит. А тут еще и мать…

Когда он вышел на улицу, было всего лишь начало двенадцатого. Он не знал, куда податься. В его квартире стояли кофеварка, кровать и его прибор для бритья. Но это больше не был его дом.

Он сел в автомобиль. То, что он выпил слишком много, его не тревожило. Если его остановит полиция, значит, так и надо, а если нет — тем лучше.

Стало намного прохладнее. Луну, предвещая плохую погоду, окутала вуаль из облаков. Это был не тот летний вечер, который хотелось бы провести на открытом воздухе.

Дорогу туда, где юноши даже ночью стояли возле дороги, ожидая клиентов, он мог бы найти с закрытыми глазами. Никто не контролировал его и не удерживал.

Через полчаса семнадцатилетний парень подсел в нему, улыбаясь и, учитывая дороговизну машины, надеясь на хорошее вознаграждение.

23

В половину пятого утра Сузанна Кнауэр позвонила своему ассистенту Беньямину Кохановски:

— Бен, просыпайся и приезжай сюда! И поскорее!

— А ты где? — выдохнул Бен в телефон. Он был настолько уставшим, что в голове билась только одна мысль: «Проклятье, я спал всего три часа!»

— Народный парк Юнгфернхайде, на восточном берегу маленького озера.

— А что случилось?

— Мертвый парень. Так что поторопись.

Он поспешно оделся и выскочил из дому.

Двадцать минут спустя он уже был в народном парке Юнгфернхайде на берегу озера, которое скорее назвал бы небольшим прудом. Но это уже как посмотреть.

От проблесковых огней полицейских и пожарных машин у него заболели глаза. Эксперты-трасологи были уже на месте. Единственное, отчего они были избавлены в это время суток, так это от зевак.

Обнаженное тело на берегу озера было привязано к дереву, низко склонившемуся к воде. Вокруг шеи трупа был затянут белый шелковый шарф, тоже привязанный к стволу. В узле торчала палка.

Убийца душил его медленно и мучительно, словно с помощью гаротты — средневекового инструмента для казни. Широко открытые глаза молодого человека недоверчиво и отчаянно уставились в ночное небо.

Небо над лесом постепенно светлело.

Сузанна Кнауэр подошла к Бену и сунула ему в руку стаканчик с горячим кофе.

— Произошло именно то, чего мы боялись, — сказала она так тихо, что Бену пришлось сосредоточиться, чтобы разобрать, что она говорит. — Очень похоже, что мы имеем дело с серийным убийцей. В качестве орудия убийства служит все тот же белый шелковый шарф, безбожно дорогой, но не уникальный, таких полно в свободной продаже. Разница только в том, что в этот раз труп лежит не в вонючей квартире, а на свежем воздухе.

— ДНК покажет, тот ли это преступник.

— И есть еще одна особенность.

— Что?

— Идем со мной!

Бен последовал за ней, часто моргая. Но толку от этого было мало. От усталости у него все расплывалось перед глазами.

На берегу озера было небольшое ограждение, которого Бен раньше не заметил. Два прожектора освещали место на песке, над которым склонился техник-криминалист.

— Какой-то идиот уже прошелся там, — со злостью сказала Сузанна. — Я этого не понимаю! Мы расследуем убийство, возможно, имеем дело с серийным преступником и вправе ожидать, что люди, которые здесь работают, хоть что-то соображают. Нет же, какой-нибудь осел обязательно найдется! Но кое-что разобрать все-таки можно.

Бен подошел ближе. Сквозь пелену на глазах он увидел, что кто-то, вероятно палкой, нацарапал на прибрежном песке слово «PRINZE»^[8].

— Как ты думаешь, что бы это значило? — спросила Сузанна.

Бен вздохнул:

— Пожалуйста, спроси меня об этом в бюро, когда я выпью чашки три кофе. А сейчас я могу только запоминать, но не толковать. Я спал не больше трех часов.

Сузанна хмыкнула.

— А чем ты занимался? — Она насмешливо пожала плечами. — У полицейского не должно быть личной жизни, и он должен быть готов нести службу круглосуточно.

Бен вытащил сигарету и улыбнулся.

— Я полностью разделяю твое мнение.

Какое-то время он курил молча. Сузанна, глядя на озеро, стояла рядом.

— Принц… — прошептал Бен. — Это подходит гомосексуалисту. «Давай я буду твоим принцем!»

— Хорошо, но почему «принце»? «Давай я буду твоим принце»? Чушь какая-то!

— Точно. А может, слово продолжалось дальше, там, где отпечатки ног?

— Мне тоже так кажется, но что это за слово? Тебе ничего не приходит в голову?

— Может быть, «принцесса»? «Давай я буду твоей принцессой»! А почему бы и нет? Думаю, в полицейском комиссариате я смогу лучше подумать над этим.

Сузанна никак не отреагировала на слова Бена.

— И мы не знаем, кто и кого имел в виду, кто нацарапал это на песке — преступник или жертва.

— Я полагаю, что преступник. Ведь если бы жертва что-то написала, то преступник гарантированно стер бы это. Нет, это преступник захотел увековечить себя и подбросить нам любопытную загадку.

— Возможно. Но это мы узнаем только тогда, когда он еще раз подпишется.

— Ты имеешь в виду, если он совершит еще одно убийство?

Сузанна молча кивнула.

— Мы уже знаем, как зовут жертву?

— Нет. У него не было с собой никаких бумаг, вообще ничего. Для убийцы лучше и быть не могло. С большой долей вероятности это была случайная жертва, которую мы не сможем идентифицировать целую вечность.

Бен еще раз пристально вгляделся в надпись на песке. «PRINZE». Мягкие, округлые буквы. «N» не острое, а закругленное, как арка над воротами, — так учат в начальных классах. «P» большое, твердое, доминирующее, похоже на печатное. А над «I» стоит не точка, а кружочек.

— Таким почерком могла бы писать девочка в пятом классе. Слово не написано, а нарисовано.

— И я того же мнения, — ответила Сузанна и принялась набирать номер на мобильном телефоне.

Было уже начало седьмого, труп увезли, трасологи еще продолжали работу, однако Сузанне и Бену на месте преступления делать уже было нечего.

— Давай пока позавтракаем, — предложил он. — Судя по всему, это явно пойдет тебе на пользу.

— Нет, давай лучше что-нибудь выпьем, а потом я вернусь домой. Мелани нужно идти в школу, и я хочу хотя бы позавтракать с ней. Вернее, поймать момент, когда она будет выходить из дома. У нас, собственно, не бывает другого времени, чтобы побыть вместе.

— Да, это я понимаю.

— Ты подвезешь меня? — спросила она. — Я сегодня ночью поехала с трасологами и не взяла свою машину. Дай мне часа два, потом я приеду на работу.

Он кивнул и открыл перед ней дверцу автомобиля.

Когда Сузанна приехала домой, Мелани сидела в кухне и с аппетитом ела бутерброд из серого хлеба, на который было намазано столько «Нутеллы», что Сузанна подумала: «Три таких бутерброда — и банка пуста».

— Хай! — сказала Мелани и улыбнулась испачканными шоколадом уголками рта. — Я и не заметила, что тебя нет. А что случилось?

— Снова убийство. Наверное, тот же самый убийца. Это означает, что у нас серийный преступник.

— Круто! — ухмыльнулась Мелани.

— Почему круто?

— Потому что такое бывает редко. Может, не в Америке, но в Берлине точно. И это меня напрягает.

«Можно посмотреть на это и так», — подумала Сузанна.

В кофеварке еще оставалась теплая жижа, которую Сузанна вылила себе в чашку. Потом она уселась напротив Мелани.

— Все в порядке?

— Все в порядке.

— Ты знаешь, что от «Нутеллы» толстеют?

— А зачем ты ее покупаешь?

— Потому что ты на нее подсела. Но если ты скажешь, что больше ее не хочешь, я не стану покупать.

— Тебе хочется прочитать мне мораль или просто забить мозги всем этом говном насчет здоровья? Так у меня вообще на это облом.

Она схватила зеркальце, губную помаду, блеск для губ, грим, пудру и тушь для ресниц — наверное, красилась прямо за кухонным столом, — швырнула все в сумку, у которой был вид мешка для покупок, с которым лучше ходить по магазинам, а не в школу, и покинула кухню, громко хлопнув дверью.

— Пока! — расстроенно крикнула Сузанна, однако ответа не дождалась.

«Великолепно, — подумала она. — Поздравляю! Две фразы — и ты снова все испортила». Хотя она могла делать все, что угодно, — все равно ее дочь была вечно недовольна. Наверное, в возрасте между четырнадцатью и восемнадцатью годами этого не избежать.

Через пару секунд Мелани появилась снова:

— Кстати, сегодня после школы я пойду к Марлис делать математику. Там и переночую.

Это был не вопрос, а констатация факта. Она даже не стала ожидать комментариев матери, просто повернулась и ушла. На этот раз окончательно.

Сузанна вздохнула, допила чуть теплый кофе и посмотрела в окно. Мелани как раз переходила дорогу. Она шла быстро, тем не менее держала спину ровно. Юбка у нее была немного коротковата, каблуки чуть-чуть высоковаты, а пуловер уж слишком в обтяжку. В непосредственной близости это не бросилось Сузанне в глаза, но сейчас, со стороны, было прекрасно видно.

Мелани вот-вот ускользнет от нее. В жизни ее дочери матери больше не было. Было больно осознавать такое, и Сузанна не хотела подпускать эту боль к себе. Сейчас ей хотелось ни о чем не тревожиться и поспать два часа, после чего придется идти на работу и заниматься новым делом об убийстве.

Пять лет назад она стала матерью-одиночкой. Ее повышение в должности до главного комиссара полиции и заявление мужа, что он уходит к другой, случились почти одновременно. Ее дни тогда были отмечены тем, что она не знала, что теперь делать — радоваться или плеваться. Наверное, ее профессиональные успехи были частично причиной того, что Свэн в конце концов ушел от нее. Это было непросто — жить с женщиной, которая служила в полиции, которая не знала, что такое нормированный рабочий день, и которой кроме обычной работы приходилось еще выезжать на вечерние и ночные дежурства, а иной раз проводить выходные дни на службе.

А сейчас Мелани пыталась уйти от нее.

«Проклятье!» — подумала Сузанна, когда, усталая до смерти, тащилась по коридору. Добравшись до своей комнаты, она упала на кровать и моментально уснула.

Уже через час она проснулась, ругаясь, поднялась с постели и буквально поставила себя под горячий душ. Это было настоящим расслаблением, и, когда теплая вода стекала по телу, лучше всего думалось.

Сузанна прекрасно понимала, что очень мало шансов разоблачить убийцу, у которого была не личная, а сексуальная мотивация, который не выискивал жертвы целенаправленно, а случайно встречал их. Если этот человек до сих пор ни на чем не попадался, не был зарегистрирован в полицейской картотеке, то, если он не допустит очень серьезную ошибку или не оставит свой паспорт на месте преступления, найти его вряд ли удастся.

Хотя одна возможность все-таки была. Шелковый шарф, который они нашли на второй жертве, мог рассказать многое. Похоже, это джентльмен, для которого важно убивать со вкусом. По причине изысканного обхождения жертвы сразу же проникались к нему доверием и добровольно следовали за ним. Сузанна считала, что убийца был образованным человеком и происходил из интеллигентной, если даже не высокоинтеллектуальной семьи. Возможно, он был невероятно честолюбив. Нарцисс.

Естественно, все это были только предположения, однако постепенно у нее стала вызревать идея. Она постарается выманить убийцу из засады, затронув его честолюбие.

Она закрыла кран и вытерлась насухо. Да, это было неплохо. Через пару дней она соберет пресс-конференцию и выдаст информацию о якобы имеющихся результатах расследования. И при этом будет врать самым бессовестным образом.

24

Сиена, июль 2009 года

Горячее полуденное солнце давило на землю, незрелые хлеба дрожали от жары.

Матиас стоял на автостоянке на вершине холма и смотрел на дали Креты. В дрожащем воздухе он видел серую полосу на горизонте — скорее всего, это был силуэт Сиены. Он был почти у цели.

Каждый раз, когда Матиас бывал в этой местности, он останавливался здесь и, как ни странно, именно на этой стоянке оказывался в одиночестве. Никогда еще ни одному водителю одновременно с ним не приходила в голову идея насладиться великолепным видом с этого места, даже когда Тоскана была переполнена туристами. Лишь немногие из них, очевидно, испытывали потребность прервать программу экскурсий, в соответствии с которой они галопом мчались из одной церкви в другую, от музея к музею, от монастыря к монастырю и от одного города к другому, но никому не приходило в голову прервать ее в таком тихом месте, как это, и насладиться скромной красотой ландшафта.

Матиас глубоко вздохнул. Он чувствовал себя в Тоскане почти как дома, и это было просто великолепно — снова приехать сюда. Здесь он мог оставить позади все, забыть о том, что угнетало его в Берлине. Его отдых начинался именно сейчас, в этот момент. И здесь, наверху фраза «Я мог бы обнять весь мир» обретала, казалось, новый смысл.

Матиасу показалось, что до него доносится свежий, терпкий запах лимонов, хотя вокруг не было видно ни одного цитрусового дерева. В воздухе висела пыль с дороги, и его кожа уже через несколько минут пребывания на свежем воздухе начала пахнуть солнцем. Это был неповторимый, неописуемый запах, который солнце извлекало из его тела. И сильнее всего он бывал тогда, когда первый раз в году не нужно было надевать куртку.

Он не мог себе представить более счастливого момента и, усевшись на скамейку и стараясь ни о чем не думать, постарался запомнить его.

По его представлениям было слишком рано, когда вчера утром будильник зазвонил в девять. Как всегда, он какое-то время полежал в постели, а потом к нему вернулись воспоминания о прошлой ночи. Его сердце забилось, когда он вспомнил маленький пляж возле тихого озера и молоденького гомика.

Это была неописуемо мирная ночь. Они лежали на песке, смотрели на звезды и наслаждались романтической атмосферой.

«Лев, который охотится на антилопу, не обращает внимания на багровый закат солнца в саванне, — думал Матиас. — А я — наоборот. В этом разница между человеком и животным. Даже во время охоты я могу воспринимать красоту мира. Это фантастика, это и есть совершенство!»

Очевидно, юноша недавно стал заниматься этим ремеслом — он показался Матиасу свежим, не испорченным и непрофессиональным. Он не был требовательным и деловым, наоборот — нежным и покорным, словно встреча с клиентом была для него новым приключением. Матиас был опьянен его полной самоотдачей и его улыбкой.

Когда он привязывал его к дереву, юноша посмотрел ему в глаза, и Матиасу показалось, что он увидел в его взоре нечто похожее на любовь. А когда Матиас стал оборачивать ему шею шарфом, он прошептал:

— Ты мой принц.

«Нет, — подумал Матиас, — ты ошибаешься. Я не твой принц, я — твоя принцесса».

Так всегда называл его Деннис. Целых два года. Однако Деннис слишком много курил, слишком много пил, спал слишком долго и, вероятно, любил слишком сильно. Все, что он делал, он доводил до крайности. Он был словно свеча, которая горела с обеих сторон. Матиас наслаждался каждым днем с ним. Они вместе мчались в открытой спортивной машине по Тоскане, всходили на Гималаи и занимались дайвингом в Египте. Деннис организовывал все, и Матиасу не нужно было ни о чем заботиться.

— Давай я это сделаю, — всегда говорил он. — Такуюпринцессу, как ты, нужно носить на руках, и я счастлив, что мне позволено быть тем, кто тебя балует.

В объятиях Денниса Матиас забывал обо всем. Впервые он испытывал абсолютное чувство защищенности. И впервые в жизни полностью отдавал себя другому человеку. Он был счастлив. Было ощущение, что он парит в облаках. Деннис был его жизнью. Настоящим и будущим. И единственным человеком, которому Матиас сказал: «Я люблю тебя».

Это было больше чем обещание, это была клятва.

Страх потерять Денниса с каждым днем становился все сильнее.

И все же это случилось. Он потерял Денниса и вместе с ним — любовь всей своей жизни. Такого, как он, больше не было, хотя он не прекращал поиски…

В память о Деннисе он палочкой написал на песке «Принцесса».

Через несколько минут юноша закрыл глаза и улетел в мир фантазий и похоти, мечтая о принце, который все туже затягивал на его шее прохладный шелк.

Что происходит на самом деле, он понял лишь тогда, когда было уже слишком поздно.

Матиас проделал каждодневные утренние упражнения на растяжку и отправился в ванную. Возможно, немного увереннее в себе и с большей гордостью за себя, чем обычно.

На десять часов у него был назначен визит к парикмахеру. Матиас попросил выкрасить ему волосы в черный цвет, после чего почувствовал себя почти что итальянцем, и в половину двенадцатого уже был на автобане.

Италия всегда была его страстью. После женитьбы на Тильде Матиас закончил курсы итальянского языка, потому что у него было смутное предчувствие: если он где-то и сможет продвинуться, то только в этой стране. А в Германии очень много значило то, что человек хоть немного владеет итальянским языком.

Он и не заметил, как долго, погрузившись в свои мысли, смотрит на Крету. Подул свежий прохладный ветерок, и Матиас поехал дальше.

Уже через час он добрался до Сиены.

Обычно гостиницу найти было нелегко, но он бывал здесь так часто, что и во сне мог отыскать дорогу по запутанным, похожим друг на друга переулкам. За гостиницей находилась маленькая стоянка на пять мест, которая с улицы не была обозначена знаком и поэтому почти никому не известная.

Матиас въехал через арку в узкий, похожий на туннель проезд и облегченно вздохнул, увидев, что одно место еще свободно. Ему пришлось раз пять подавать машину взад-вперед, пока удалось поставить «порше» на место. Потом прямо со двора через запасной вход он прошел в гостиницу.

Молодая женщина за стойкой регистрации сразу же узнала его.

— Dottore! — радостно воскликнула она. — Benvenuto a Siena!^[9]

Матиас обожал, когда его называли «Dottore». Он никогда не говорил, что является ученым, но, очевидно, производил такое впечатление. Снисходительно улыбаясь, он приветствовал ее и вытащил свою ручку «Америго Веспуччи», которая тут же произвела фурор. Во всяком случае, служащая на секунду больше, чем нужно, задержала на ней взгляд.

— Я заказывал комнату. Фон Штайнфельд.

— Un attimo! — Она открыла календарь и кивнула. — Комната 215. Vabene. Come sempre^[10].

Он всегда заказывал одну и ту же комнату, потому что из нее открывался красивый вид на собор. А еще в ней был эркер, который он считал просто трогательным. Он множество раз сидел там за маленьким столиком, распивая бутылку вина со своим спутником. У него были самые лучшие воспоминания об этой комнате. И в этой гостинице терпели, когда его посещали мужчины, — чего, собственно, и следовало ожидать от самой лучшей гостиницы в городе.

Все осталось неизменным, как будто он был здесь вчера. Он открыл окно, потому что воздух в комнате был слегка застоявшимся. Шум с улицы долетал и сюда, на третий этаж: крики детей, треск мопедов «веспа», далекие сигналы машин, а за одним из открытых окон играло радио.

В комнате было довольно сумрачно, поскольку лишь утренние лучи достигали эркера, поэтому он освежился в маленькой ванной, сменил рубашку, сунул в карман бумажник без документов, но с некоторым количеством евро, и вышел из гостиницы.

Он медленно бродил по узким переулкам. Везде были слышны обрывки немецкой речи, и это ему мешало. Он не хотел быть одним из туристов, не хотел, чтобы его отождествляли или путали с ними. Он был иным. Не обычным отпускником. Кем-то особенным. В этой стране он уже не был чужаком, он чувствовал себя наполовину итальянцем, здесь он был почти как дома.

Матиас устроился не на Пьяцца дель Кампо, которую воспринимал как сборный пункт для туристов и потому отвратительную площадь, а в траттории на укромной боковой улице и заказал красное сухое вино «Брунелло». Постепенно становилось понятно, как можно окончательно и бесповоротно отделиться и отличаться от этих примитивных отпускников в Тоскане, которые нахально шлялись вокруг, с их ужасными ногами в коротких брюках, носках и сандалиях. Ему нужно жилье в Италии! Его желанием это было уже давно, но сейчас он чувствовал, что время наступило. Что это просто стало необходимостью.

И понимание того, что сейчас, в данный момент, его мысли превращаются в реальный план, который если и не изменит его существования, то очень сильно повлияет на него, наполнило Матиаса гордостью.

Вокруг было немного людей, и он мог сосредоточиться на каждом из них в отдельности.

Молодая пара, держась за руки, медленно проходила мимо траттории, и он заметил, что девушка внимательно изучает его. Он наслаждался этим взглядом и был уверен, что сейчас на его губах блуждает мягкая улыбка уверенного в себе человека. Жизнь могла быть такой простой. Теплое солнце днем, успокаивающий бокал вина и любовь ночью. Понятно, что он был мужчиной, который бросался в глаза. Черты его лица были строгими, мужественными и привлекательно оттенялись темными, слегка вьющимися волосами. Его тело было худощавым и производило хорошее впечатление, хотя он даже во сне не собирался заниматься спортом. Делать это в одиночку было невыносимо скучно, а выполнять движения в составе команды или в фитнес-центре с другими потеющими телами — противно.

Его улыбка была загадочной, и девушка повернулась к своему спутнику, умолчав о том, что незнакомый человек в маленьком ресторанчике произвел на нее столь сильное впечатление. Матиас остался очень доволен собой, и его улыбка невольно стала шире.

Он сидел уже приблизительно полчаса, медленно пил вино и наблюдал. «Какие все же в Италии красивые люди!» — думал он. Или причиной такого впечатлении был мягкий свет вечернего солнца, величественные, местами запущенные средневековые строения и особая итальянская атмосфера, которую невозможно понять и описать, но которой веяло в каждой деревне, в каждом городе?

Матиас закрыл глаза, и у него в голове зазвучала музыка Верди из оперы «Макбет».

Когда он открыл глаза, то увидел двух мужчин, сидящих за соседним столиком, и музыка в его мыслях резко оборвалась. У младшего из этих двоих были необычайно тонкие мягкие волосы и пухлые, почти женские губы. Волосы старшего уже тронула седина, и они заканчивались на той же высоте, что и его борода. Его глаза были темными, почти черными. Словно глаза-пуговки слишком большого плюшевого медведя.

Матиас задумался, были эти двое друзьями, любовниками или же отцом и сыном. Младший заказал бокал просекко, а старший — кампари с содой.

Еще никогда Матиас не видел у юноши таких пухлых губ. Он не мог оторвать от них глаз и каждый раз, встречаясь с молодым человеком взглядом, извиняюще улыбался. Из того, что говорили эти двое, он не понимал ни слова, и это его расстроило. Для чего он годами зубрил итальянские слова, если теперь, когда хотел подслушать разговор, не мог ничего понять? Его уверенность в себе уступила место беспомощности, взгляды младшего смущали его все больше, и Матиасу показалось, что и без того колючие глаза человека с бородой стали ледяными.

Он знал такие глаза. Их взгляд сначала был предупреждающим, а затем следовала агрессия. Такое с ним уже было однажды, когда он вне очереди поставил свой автомобиль на стоянке, элегантно объехав водителя, который ожидал на второй полосе, чтобы объехать его. Тот не стал дискутировать, а просто выскочил из машины и плюнул ему в лицо через открытое окно. По глазам и по щеке Матиаса потекла вязкая, густая, вонючая слизь, которую незнакомец, наверное, специально отхаркнул для этой цели. От отвращения Матиас чуть не умер. Он судорожно хватал ртом воздух, ему казалось, что его сейчас стошнит, и он боялся, что эта слизь затечет ему в рот. Дрожащими руками он принялся искать носовой платок и чуть не выл, как цепной пес, когда вытирал вонючую липкую слюну, еще больше размазывая ее по лицу. Казалось, он никогда не избавится от кисловатой вони, которую ощущал беспрерывно. Водитель, который плюнул в него, был чрезвычайно доволен. Он снова сел в свой автомобиль и уехал. Матиас выскочил из машины, забежал в ближайший магазин, спросил, где туалет, и долго отмывал лицо, пока смог в некоторой степени прийти в себя и снова спокойно дышать. Понадобилось несколько недель, чтобы вытеснить это воспоминание из головы, но при одной только мысли об этом еще месяцы спустя у него появлялись позывы к рвоте. С тех пор он старался избегать любой конфронтации.

Было ясно, что здесь может произойти нечто подобное, если он закажет напитки для этих двоих, попытается втянуть их в разговор и слишком часто и долго будет смотреть на младшего. Рисковать он не мог.

Поэтому Матиас расплатился, оставив значительную часть своего вина невыпитым, и покинул заведение. Однако он все же решился уже в двери обернуться и подмигнуть юноше с пухлыми губами. Тот должен был знать, что понравился ему.

В Сиене стемнело, включилось уличное освещение, и к Матиасу вернулось спокойствие. В магазине «Алиментари»^[11], который вот-вот должен был закрыться, он купил две бутылки воды, коробку конфет и вернулся в гостиницу.

Он не знал, чем заняться. Чувство одиночества пришло совершенно неожиданно и растревожило его. Матиас лежал на кровати, пил воду и жалел, что не купил вина. «Мама, — думал он, — как бы мне хотелось позвонить тебе и пожелать доброй ночи! Но ты меня больше не слышишь. Что я без тебя? Как я буду жить, зная, что тебя нет и ты не ждешь меня? Ты придавала моей жизни смысл, дарила уверенность и безопасность, без тебя я все равно что жалкий кусок дерева, который швыряет по волнам безбрежного океана! Мама, пожалуйста! Ты не имеешь права покидать меня!»

У него на глазах выступили слезы. И когда угрызения совести, что он уехал так далеко от нее, стали слишком сильными, он положил в рот кусочек конфеты.

Наконец образ матери побледнел, а воспоминание о юноше из траттории вернулось. И он представил, как стал бы совать конфеты ему в рот, пока густая нуга не начала бы вытекать из уголков его рта, а глаза — умолять прекратить. Его тело лежало бы в ванне, и время от времени он погружал бы его в воду, чтобы обмыть испачканное шоколадом лицо. И его тонкие волосы расплывались бы под водой, словно нежные нити медузы, танцующие в океане. Его тело дрожало бы, сопротивлялось и дергалось, вскидывалось и противилось, пыталось оттолкнуть его, чтобы всплыть на поверхность, но снова и снова соскальзывало бы с края ванны в глубину, которая, собственно, и не была глубиной. Словно рыба на крючке, словно угорь, которому не хватило места в банке, словно жертва пыток, которую лишают кислорода…

Матиас настолько возбудился, представляя борьбу незнакомца со смертью, что его рука скользнула под одеяло, и он застонал от наслаждения, не в состоянии досыта насмотреться на картинки в своей голове. И ему хотелось, чтобы они никогда не заканчивались.

25

Берлин, июль 2009 года

Тильда вышла на улицу. Воздух был теплым, слегка моросило, и на ее коже тут же образовалось легкая влажная пленка. Она закрыла дверь бутика с тройной системой безопасности и огляделась по сторонам. Она нервно крутила ключ на указательном пальце правой руки, морщила лоб, вытягивала шею и окидывала взглядом улицу, чтобы продемонстрировать прохожим, что она кого-то ждет. Зачем она устраивала театр, Тильда не знала, и в такие моменты, как этот, сама себе казалась странной. Или же причина была в ее неуверенности, которая с годами становилась все сильнее?

Было начало восьмого. Собственно, она заканчивала работу в шесть часов, но сегодня нужно было рассортировать новые товары и развесить их, что заняло больше времени, чем обычно. Она была вне себя от беспокойства. Алекс не подходил к телефону. Она трижды пробовала дозвониться до него, но все безуспешно. Она не могла этого объяснить. В его состоянии он не должен был уйти, но в это время обычно бодрствовал, поскольку обычно спал до трех часов, а после медленно входил в день. Ее волнение все усиливалось, потому что он не брал трубку телефона в квартире и его мобильный тоже был выключен. Она надеялась, что он не пошел на работу, хотя этого тоже можно было от него ожидать.

В городе пахло затхлостью. Из-за высокой влажности у Тильды возникло ощущение, что грязь с улицы налипает на ее легкие. Тем не менее она не двигалась с места, потому что просто не знала, чем заняться этим вечером.

Эви! Она позвонит Эви! Она обладала положительным взглядом на мир и была такой беспечальной, что в ее присутствии можно будет на пару часов забыть о своих заботах.

Тильда прошла несколько шагов до своей машины и поехала домой. Ей все равно не оставалось ничего другого, и она совершенно точно знала, что скоро будет не в состоянии что-то делать и впадет в депрессию, если не удастся каким-то чудом пригласить к себе Эви.

По какой-то причине она не сбросила туфли, когда зашла в квартиру, И прошлась на высоких каблуках до гостиной. Может быть, потому, что без обуви она не нашла бы в себе силы еще раз выйти из дому. Она подошла к бару, налила бокал тепловатого, мартини и выпила его. Это был просто ежевечерний ритуал окончания рабочего дня, никак не связанный с алкоголизмом.

Через десять минут ей стало еще легче, потому что Эви сразу же сняла трубку.

— Сладкая моя! Как у тебя дела, хорошо?

— Да так себе. Сегодня так, завтра так. На этот вопрос я могла бы отвечать каждый день по-разному. А как дела у тебя?

— Все в лучшем виде! Все прекрасно.

— Эви, у тебя есть время? Я имею в виду не завтра и не на следующей неделе, а сегодня вечером. У меня уже крышу рвет.

Эви ненадолго задумалась.

— О’кей. Я приеду к тебе. Где-то через три четверти часа, мне еще кое-что нужно тут закончить.

— Прекрасно. Я жду тебя. Ты голодна?

— Я голодна всегда, но ничего не ем. Я на диете. Может, у тебя найдется бутылка шампанского? Этого будет достаточно. — Она хихикнула. — Пока.

Эви была единственной известной ей женщиной, которой можно было позвонить в три часа ночи и которая через пятнадцать минут уже стояла перед дверью с растрепанными волосами, упаковкой яиц, бутылкой шампанского и буханкой хлеба. Или же, наоборот, заспанная могла обнять гостью и пробормотать: «Заходи, сладкая».

Именно так случилось в 1998 году за три дня до Пасхи.

— Ты выглядишь так, будто полчаса назад произошел конец света, — зевнула Эви, когда Тильда в половине четвертого утра появилась у нее перед дверью. Она была бледна как мертвец, и вокруг глазу нее были темные круги. — Заходи, сладкая. Тебе нужен алкоголь или кофе?

— Наверное, и то и другое.

— О’кей. — Эви проскользнула в кухню и включила кофеварку.

Потом выложила на стол кусок сыра, нож, пачку бумажных носовых платков и открыла бутылку шампанского.

— Сначала выплачься, а потом расскажешь, что произошло.

Тильда не плакала, но понадобилось довольно много времени, прежде чем она сказала:

— Матиас сегодня бросил меня. — Она слышала собственный голос словно через вату. — Он хочет, чтобы Алекс и я выехали из квартиры, потому что он влюбился в какого-то мужчину.

Тильда удивилась, как быстро она рассказала то, что ее жизнь превратилась в кучу черепков. Ей не понадобилось и десяти секунд, как подруга уже была в курсе дела.

— Ох… — простонала Эви в качестве единственного комментария.

Она подошла к Тильде и погладила ее по волосам. Тильда повернулась, и Эви обняла ее. Несколько минут они стояли, тесно прижавшись друг к другу, и не говорили ни слова. Тильда впитывала тепло тела Эви и слабый, почти улетучившийся аромат «Шанель № 5», духов, которым та сохраняла верность с тех пор, как они были знакомы. Она никогда даже не пробовала ничего другого, и этот запах стал для Тильды чем-то родным. Волна нежности охватила ее, и в этот момент стало ясно, чего ей больше всего не хватало у Матиаса. Он был последним, кто мог проявить сочувствие к другим, если у него вообще были какие-то чувства.

«Ты прекрасная женщина, но я тебя не люблю, — сказал Матиас, когда вечером после вечерних новостей внезапно зашел в кухню и сел напротив нее. — Sorry, Тильда, но, похоже, я никогда не любил тебя. Думаю, ты об этом знаешь. Ты это чувствовала. У нас с тобой не было секса, но причина этого не в тебе, а во мне. Я понял это только сейчас и больше не хочу продолжать эту комедию. Мне все равно, что скажут наши семьи, пусть хоть лопнут от возмущения, я это как-нибудь переживу. Мне никогда не было так плохо, как за прошедшие три месяца. Ложь и недоверие — самое ужасное, что может быть, и я это прекращаю. — Он взял чашку кофе и подошел к окну. — Я влюбился, Тильда. У меня уже несколько недель связь с мужчиной. Впервые в жизни я счастлив, и мы с ним будем жить вместе. Поэтому я хочу развестись с тобой».

Все, что сказал Матиас, еще звучало в ушах Тильды, но она пока была не в состоянии слово в слово передать их разговор подруге. В голове у нее было то пусто, словно там чисто вымели, то она вдруг становилась такой забитой, что Тильда была уже не в состоянии разобраться в своих мыслях.

Эви взяла бутылку с шампанским и громко хлопнула пробкой.

— Я это подозревала, — пробормотала она. — Ты когда-нибудь обращала внимание на то, как он держит сигарету? Всегда у него рука изогнута так, словно сломана, и это выглядит как-то странно. Но я не забивала себе этим голову. Конечно, это потрясение — услышать такое. Понятно, что ты сейчас не в себе, но может, будем считать это поводом попраздновать? Все это только вопрос перспективы.

— Я совершенно никакая, — тихо ответила Тильда и с благодарностью взяла у нее бокал с шампанским. — Я не представляю, что будет со мной и Алексом…

Эви подняла свой бокал:

— Не будем спешить. Впереди еще долгая ночь. И мы что-нибудь придумаем.

На какое-то время в кухне воцарилась тишина.

— Ты знаешь, — начала Тильда, с трудом подбирая слова. — Когда Матиас рассказывал мне об этом типе, с которым у него роман уже три месяца, его зовут Деннис… он говорил о нем с таким восторгом, расхваливал его и никак не мог прийти в себя от того, какой этот Деннис великолепный, какой он милый, красивый и всякое такое… я, кстати, воспринимаю это как бесстыдство, я такой хуцпы^[12] никогда бы не набралась… ну ладно, он такой, какой есть, но я сидела словно мертвая. Все, что он говорил, от меня отскакивало. Я казалась себе яйцеклеткой, которую со всех сторон атакуют сперматозоиды, но им никак не удается пробить мембрану. И его голос звучал тоже где-то очень далеко. Я старалась понять, что он говорит, и все время ждала, что мне станет больно. Но больно не было, Эви, только страшно.

— Отлично! — Эви улыбнулась. — Это именно то, что надо, сокровище мое! А сейчас представь, что он бросил бы тебя ради другой женщины. Тебе было бы больно?

Тильда кивнула:

— Этого я бы не выдержала. Я бы сошла с ума.

— Вот видишь. Дело в том, что ты невольно проигрываешь всю эту отвратительную программу сравнения. Что у нее есть такого, чего нету меня? Она что, красивее, стройнее, моложе? Может быть, она интереснее, веселее, смелее, образованнее? Да чтоб я так знала! Список этот бесконечен! И когда ты проработаешь его весь, ты станешь вот тако-о-ой маленькой. — Эви двумя пальцами показала щелку, через которую еле-еле мог бы пролезть лист бумаги. — Именно это и есть то, что причиняет такую боль. Мужчины изменяют и этим доводят нас до жалкого состояния. И понадобится года три, чтобы восстановиться и обрести себя снова. А в данном случае это полностью отпадает.

Тильда писала пальцем восьмерки на поверхности стола и молча слушала подругу. Выводы Эви были резкими, иногда их было трудно выносить, но они всегда были абсолютно точными.

— Весь этот идиотизм вообще не имеет к тебе никакого отношения, — продолжала Эви. — Ты же не можешь сравнивать себя с этим субъектом?! Ты могла бы сочетать в себе качества Клаудии Шиффер, Софи Лорен и Девы Марии — это ни на йоту не повысило бы твои шансы, Матиас все равно бы этого не заметил. Дело в том, что его интересуют только мужские задницы. А плюс в том, что ты наконец об этом знаешь и перестанешь ломать себе голову над тем, почему он больше женат на своих маклерских делах, чем на тебе. И почему после окончания рабочего времени словно под землю проваливается.

— Правда. В этом что-то есть.

— А теперь представь себе его с каким-то мужиком в постели. Как, получается? Или это что-то очень неприятное?

Тильда посидела молча и одним глотком допила шампанское.

— Вообще-то получается, как бы поначалу, но потом… — Она замялась.

— Тебе становится плохо.

— Немного да. — Тильда с трудом улыбнулась.

— Прекрасно. Все правильно. Потому что самый-самый-самый тяжелый пункт сравнения с конкуренткой является таким: неужели в постели она лучше, чем я? Невозможно избежать того, чтобы поминутно и детально в мыслях пройти все, в чем вы с ним упражнялись, и при каждом воспоминании ты придумываешь кучу извращений, потому что думаешь, что та, другая, занимается этим с наслаждением. Потому что в глубине души ты убеждена, что она на порядок лучше тебя в постели и он бросил тебя только из-за этого. Сладкая моя, это невозможно выдержать! Если ты начнешь проигрывать для себя эту программу — ты созрела для психушки. Но в данном случае это отпадает. Поэтому ты можешь представить себе игры между Матиасом и другим мужчиной, не теряя рассудка. Значит, вывод такой: добро пожаловать в клуб разведенных, сегодня ночью для тебя начинается новая жизнь. И она будет прекрасна, Тильда, в этом я убеждена, потому что теперь ты в любом случае сможешь найти для себя что-то получше, чем муж-гомосексуалист.

Они говорили еще часа два и при этом опустошили два кофейника и две бутылки шампанского. В четверть седьмого утра Эви уже чуть не падала со стула от усталости и ушла спать.

Тильда осталась сидеть в кухне. Она чувствовала себя бодро и была убеждена, что больше никогда в жизни не сможет спать глубоко и без снов, потому что не прекращала думать об этом фантоме по имени Деннис, которого она не знала, но который в ее фантазиях обретал все более явственные черты.

В ее представлении он был высоким, светловолосым и мускулистым. Красавцем мужчиной. Она словно видела расплывчатую картину, на которой Деннис с улыбкой смотрел на Матиаса и протягивал ему руку.

Матиас не отвечал на улыбку и серьезно смотрел ему в глаза. «Я люблю тебя», — сказал он тихо, но внятно, надевая Деннису золотое кольцо на палец, а потом поцеловал его. Тильда попыталась думать о чем-нибудь другом, но ей это не удавалось. Эта картина перекрывала любую мысль и мешала ей заснуть. Боль вернулась и становилась все сильнее. Ей хотелось рассказать об этом Эви, но подруга спала глубоко и крепко. Тильда слышала ее тихое похрапывание. Это было верным признаком того, что Эви переутомилась или пьяна, а сегодня ночью с ней случилось и то и другое.

«Матиас фон Штайнфельд, — подумала она, — отец моего сына и неудовлетворенная, незаполненная глава моей жизни, под которой я сегодня провожу заключительную черту».

Прости и прощай.

Постепенно она успокоилась, и страх отступил. Она плакала, пока не уснула.

Через десять месяцев Матиас и Тильда развелись.

— Я знала, что так и будет, — сказала Генриетта сыну. — Она никогда не понимала, что ты значишь для нее.

Семья фон Дорнвальдов отказалась от любых комментариев.

Тильда вернула себе девичью фамилию и вместе с Алексом переселилась в четырехкомнатную квартиру недалеко от бутика.

Все это было десять лет назад. Очень жаль, что она после этого потеряла Эви из виду, но тем больше радовалась их встрече сейчас.

26

Телефон зазвонил. Алекс подскочил, приходя в себя после ужасного кошмара, и никак не мог сообразить, где он и что сейчас — утро или вечер. Мокрый от пота, тяжело дыша, он скатился с матраца и прополз по голому холодному полу к телефону, который стоял под столом рядом с пустыми бутылками из-под пива и смятыми жирными картонками из-под пиццы.

— Да? — выдохнул он и закашлялся.

— Алло! — сказал скрипучий прокуренный голос. — Это Таркан. Ты меня слышать?

— Проклятье, я еще дрыхну!

— Это есть половина третьего, проклятье.

— Ну и что? В чем дело?

— Лейлы нет. — Таркан сделал многозначительную паузу. — Ты понимаешь? Ее нет!

— Я ничего не понимаю.

— Она не есть больше в Берлин. Отец отослал ее в Турцию. Все знают почему. Это не отпуск. Ты знаешь? Это плохо для нее. Никто не знает, что с ней сделают.

Хотя голова у Алекса разламывалась, он сразу все понял. У Лейлы в Турции было несколько дядей, и они знали, что Лейла повела себя бесчестным образом. Они попытаются восстановить честь семьи. Может быть, ее насильно выдадут замуж. Сердце Алекса болезненно сжалось.

— Проклятое дерьмо!

— Кто бы говорил. Но ты заварил это дерьмо, ты! Смотри, что ты делаешь, друг мой, ты понимать? Мы еще поговорим!

И Таркан положил трубку.

Алексу больше всего хотелось вскочить и сорвать злость на мяче для битья, который висел рядом с входной дверью, но со сломанной ногой у него шансов не было.

Он больше не мог находиться в своей постели, в своей квартире. Ему нужно было выйти отсюда. Как бы он себя ни чувствовал, пусть даже нога болела при каждом прикосновении!

Он скатился с матраца, медленно подтянулся на руках и отправился в ванную. Горячей воды не оказалось, но ему было все равно. Алекс принял холодный душ, почистил зубы ледяной водой и оделся. Поскольку у него не было желания поесть или выпить кофе, то уже через четверть часа он поехал на работу. У него не было ничего, кроме работы, и ему нечем было заняться, когда дома от безделья ехала крыша.

Когда Юрген в одиннадцать вечера сообщил, что его мать сидит в ресторане с какой-то подругой и хочет поесть чего-нибудь легкого, он отпахал уже семь часов. Ему казалось, что нога вот-вот лопнет и разорвет гипс. Боль была такая, что он сходил с ума, и каждый шаг был мучением. А тут еще в зале сидела его мать. Он сто раз просил ее не приходить сюда. Не приходить в заведения, в которых он работал. Ему было стыдно.

От шефа он не услышал ни слова благодарности за то, что, хотя и был еще на больничном, явился на работу. Лишь короткое «Давно пора» и «Давай шевелись, у нас в меню спаржа».

Спаржа. Не было ни одного овоща, который требовал бы стольких усилий и который Алекс ненавидел бы больше.

До сих пор он ни разу не сделал перерыва. Он не завтракал, у него до сих пор не было и крошки во рту, он не сделал ни единого глотка воды. У него было ощущение — как, впрочем, почти каждый вечер, — что вот сейчас он упадет. И конечно, обе дамы заказали спаржу. За десять минут до того, как кухня прекращала работу.

И, как часто случалось, Алекс готов был расплакаться. Это был его первый наполовину укороченный рабочий день, потому что обычно он работал четырнадцать часов без перерыва, но сегодня у него больше не было сил. Ресторан опустел, и минут через сорок минут Алекс подошел к столу, где сидела его мать с подругой.

— Хай, мам, привет, Эви, — сказал он. — Давно не виделись. Ты еще жива?

— Как видишь. — Эви улыбнулась. Она абсолютно не была шокирована его грубым тоном.

— Что вам здесь надо? — Алекс старался говорить потише, чтобы никто из коллег не смог их подслушать. — Неужели в Берлине нет ни одного ресторана, где в это время можно получить что-то из еды? Обязательно нужно приходить сюда?

— Я не могла до тебя дозвониться, — шепотом ответила Тильда, — и решила посмотреть, не вышел ли ты на работу. То, что Эви со мной, — чистая случайность.

— Да, я снова работаю. Значит, все? Или еще что-нибудь?

Ему было чертовски неприятно сидеть в поварской форме за одним столом с матерью, и он даже не знал, разрешается ли это. С большой долей вероятности у его шефа сейчас случится очередной приступ бешенства.

— Мне нужно на кухню.

— И долго тебе еще работать?

— Без понятия. Два часа, три. Все будет зависеть от того, что еще нужно сделать и что подготовить на завтрашнее утро.

— Когда можно будет позвонить тебе завтра?

— Вообще никогда. Я начинаю работать в восемь утра и open end^[13]. До полуночи я точно не освобожусь.

— Это опять шестнадцать часов работы. Алекс, так нельзя! Если ты сегодня будешь работать до двух… И в восемь снова надо идти на работу?

— Тогда я смогу подрыхнуть перед двойной сменой еще три часа. Чудесно!

— Да это же противоречит всем правилам! — подключилась Эви. — Это абсолютно незаконно!

— Да. Но так все складывается, и тут ничего не поделаешь.

— Наверняка можно что-то сделать! Просто вы не должны поддаваться…

— Да что ты вообще понимаешь! — процедил Алекс сквозь зубы. — Ты же не имеешь об этом ни малейшего понятия! Ни малейшего! Если мы упремся, нас выкинут с работы. Сразу же! А через два часа здесь будут новые люди. Поваров развелось, как песка в море. В каждой тюряге их обучают сотнями. Если хочешь чего-то добиться и, возможно, стать шеф-поваром, нужно пройти через это. — Он отвернулся. — Не сушите себе головы из-за меня!

Не попрощавшись, он исчез в кухне.

— Алекс выглядит ужасно, ты не находишь? — Эви задумчиво покачала головой. — Боже, да что с ним такое?

Тильда готова была расплакаться в любой момент.

— Пойдем где-нибудь выпьем, — сказала она. — Похоже, мы сделали огромную ошибку, что пришли сюда.

Вечер с Эви пошел ей на пользу. В первый раз она позволила себе разозлиться. На Алекса, который занимался тем, что загонял себя в могилу, агрессивно реагировал на каждое замечание, которое делали люди, готовые ему помочь, которые любили его, и на Матиаса, который, как всегда, когда он был нужен, разъезжал где-то на спортивном автомобиле.

От ее жизни ничего не осталось. Тильде стало понятно, что она уже давно потеряла почву под ногами. У нее была только одна возможность — изо всех сил плыть против течения.

27

Сиена, июль 2009 года

Как всегда, минута в минуту, в двадцать минут десятого раздался дребезжащий звук радиобудильника, и, как каждое утро, Кай Грегори и сегодня поклялся наконец-то купить другой — с лучшим, теплым звучанием. Итальянский певец, которого он не знал и знать не хотел, больше всхлипывал и плакал, чем пел, и в своей песне ныл о тоске и о сердце, которое «не может биться без тебя».

«Да быть этого не может!» — подумал Кай и снова закрыл глаза. Еще десять минут он мучился, слушая, что президент страны Наполитано находится с государственным официальном визитом в Болгарии, что какая-то мать убила своего ребенка камнем и что при крушении поезда в Базиликате погибли три человека.

Он со стоном встал. Во рту пересохло, и Каю казалось, что он до сих пор чувствует вкус граппы, выпитой накануне вечером. Конечно, опять перебрал, хотя ему было уже достаточно. Но он просто не мог отказаться от ритуала — заканчивать каждый день ненужными, но обильными возлияниями граппы на террасе.

Три месяца назад ему исполнилось пятьдесят лет. И он отметил это знаменательное событие, уболтав двадцатидвухлетнюю девушку, встреченную в каком-то ресторане, зайти к нему в гости. Они два раза занялись любовью — больше Кай просто не смог, но он и это посчитал вполне достойным для своего возраста — и, кроме того, вдвоем опустошили бутылку шампанского. Потом он попросил ее уйти. Ему хотелось только одного — остаться одному, чтобы спокойно и без помех начать вторую половину столетия.

До того как зайти в ванную, он вышел на террасу. Он любил вид на Сиену — это было лучшее в его квартире, которая, между прочим, срочно требовала капитального ремонта.

Воздух был горячим, хотя солнечные лучи еще не полностью пробились сквозь тучи, скромно прячась за какой-нибудь дымкой, чтобы только после обеда принести с собой жару.

Глубоко дыша, он потянулся так, что кости затрещали. Вот это и была его утренняя гимнастика, большее было невозможно. А спортивный вид он сохранял только благодаря тому, что хотя и много пил, но мало ел.

«То немногое, что я ем, я могу и выпить», — говорил он. Итальянская паста не обязательно была его страстью, а это должен быть очень особый богатый клиент, которому он мог позволить пригласить себя на обед с множеством блюд.

На сегодня у него была договоренность с коллегой из Германии, который искал для себя недвижимость в Тоскане. Это была почти суперкатастрофа. Коллег невозможно обмануть, их невозможно уболтать, коллеги знали все лучше и обязательно находили какой-нибудь волосок в супе, и чаще всего на них приходилось расходовать невероятное количество времени, а заканчивалось это как стрельба в Хорнберге^[14].

Какой ужасный день!

Матиас фон Штайнфельд… Он пару раз разговаривал с ним по телефону и выслушал его пожелания, однако симпатичным этот человек, по крайней мере на слух, не был. У него был слишком высокомерный голос, и Каю показалось, что он уловил едва заметную нотку, характерную для гомосексуалистов. А этого он терпеть не мог.

Таким образом, у него не было никакого интереса к этой встрече в одиннадцать часов.

У Кая Грегори прекрасно получалось рывком открывать дверь в свое бюро и входить туда как молодой бог, с энергичным видом, излучая прекрасное настроение и тогда, когда в висках глухо стучало, а тошнота от прошлой ночи даже после горячего душа, двух таблеток аспирина и трех капучино все еще его донимала. Возможно, в этом и был секрет его успеха. Даже в своем возрасте он оставался привлекательным мужчиной с седыми висками и симпатичными морщинками от смеха.

Постоянный легкий загар придавал ему здоровый вид, но это скорее можно было отнести на счет удачного сочетание генов, чем правильного образа жизни. При росте метр восемьдесят семь он был выше большинства итальянцев на целую голову, поэтому на него чаще обращали внимание: его невозможно было не заметить, когда он входил в магазин, в частную клинику или в холл гостиницы. Кай Грегори был явлением. Он знал об этом, но своим преимуществом не пользовался. О нем можно было сказать многое, но заносчивым и высокомерным он не был.

Всю жизнь он надеялся, что с возрастом станет более солидным или хотя бы заведет постоянные отношения, но до сих пор ему этого не удавалось. Его любовная жизнь складывалась, как и раньше, чрезвычайно разнообразно, и дам он менял чаще, чем мятые льняные костюмы, с которыми он носил рубашки с расстегнутым воротом и без галстука и в которых не работал, а жил.

Маклерская фирма, на которую Кай работал, имела связи со всем миром, и он руководил бюро в Сиене. Его сотрудники сменялись часто, за исключением Моники, которая уже на протяжении семи лет приносила ему кофе по утрам, делала язвительные, вплоть до наглости, замечания, координировала его встречи и утешала заинтересованных лиц, пока Кай отсыпался после очередной пьянки. Она была словно скала, она содержала бюро в порядке и была единственной из его окружения, кого он еще не опрокинул на спину. Возможно, это и было причиной того, что для нее еще не подвернулся повод сменить трудного, а временами более чем утомительного работодателя.

— Он уже здесь! — укоризненно прошептала Моника, когда Кай в десять минут двенадцатого подчеркнуто небрежно появился в дверях.

— Да, ну и что? Я тоже уже здесь. Он что-нибудь говорил?

Моника попыталась презрительно фыркнуть, что в ее исполнении было похоже скорее на икоту, и Кай ухмыльнулся:

— Сделай нам два кофе, пожалуйста.

— Я ему уже один сделала.

— Все равно сделай нам два кофе. Если ему это покажется слишком много, он может тайком вылить его в горшок с геранью.

Впервые за утро Моника улыбнулась.

Через два кофе, одну бутылку минеральной воды, десять кексов и полтора часа Кай, улыбаясь, выпустил шариковую авторучку из рук.

Коллега-маклер, который сидел перед ним, был однозначно «с другого берега»^[15] и даже не пытался этого скрывать.

Это удивило Кая, поскольку обычно маклеры старались придавать себе вид скромный и общественно корректный. Очевидно, причиной этого было то, что Матиас фон Штайнфельд сейчас не должен был убеждать клиента в достоинствах недвижимости, а находился здесь по своим делам.

— О’кей, — сказал Кай, — я бы предпочел, чтобы мы оставили игры в стороне и перешли к делу. Вы знаете все эти трюки так же хорошо, как и я, и это только будет стоить нам времени. Я мог бы показать пару объектов, чтобы разогреть вас, хотя и знаю, что они не вполне оптимальны, а затем вытащить козырную карту, о которой знаю, что вы на нее точно наброситесь. Полагаю, вы в Берлине делаете точно так же, но нам друг перед другом ничего изображать не надо. Давайте сэкономим на закусках и перейдем к medias res^[16].

— Согласен, — весело сказал Матиас.

— Тогда я сейчас отвезу вас к недвижимости, которая, как мне кажется, именно то, что вам нужно. После всего, что вы мне рассказали о своих предпочтениях, я практически убежден, что этот объект будет единственно подходящим для вас.

— Вы разбудили во мне любопытство.

Матиас поднялся. Этот энергичный маклер, который, похоже, был себе на уме, понравился ему.

По дороге через Крету они разговаривали об упрямых клиентах с их безумными требованиями, одни из которых неделями гоняли маклеров от объекта к объекту и в итоге ничего не покупали, а другие, витавшие в облаках, уже при подъезде к недвижимости говорили: «Покупаю!» — и потом их невозможно было убедить отказаться от этого поспешного решения.

Почти через час они добрались до Сан Гусме. Они объехали вокруг городской стены, свернули на покрытую щебенкой дорогу и проехали мимо Вилла д’Арчено по оригинальной кипарисовой аллее наверх к Монтебеники.

Кай на своем внедорожнике смело проехал через узкие переулки и выехал на пьяццу.

— Вот мы и на месте, — небрежно сказал он и вышел из машины.

Матиас видел немало средневековых населенных пунктов и городков и, бывало, сиживал на таких площадях, но эта была какой-то особенной. Она была почти круглой, окруженной маленькими трехэтажными домиками, которые были разного цвета и прижимались друг к другу, и во все можно было войти по наружным тосканским лестницам. Тут же был фонтан — реликт места встречи из древних времен. Однако вершиной всего был castello^[17], с размахом отреставрированный и отремонтированный, что придавало всей площади вид, средний между деревенским и городским.

Матиас сразу увидел, что на балконе, который выступал на площадь, было написано «Vendezi», то есть «продается».

— Речь идет о роскошной квартире в средневековом городе, расположенной на верхнем этаже дома, с выходом на террасу. Это нечто особенное! Подобную квартиру невозможно найти, потому что с террасы этого дома у вас будет вид на половину Тосканы.

Матиас это никак не прокомментировал. Он привык к словам восхищения, даже из собственных уст.

Они поднялись по тосканской лестнице и вошли в квартиру.

У Матиаса захватило дух. Пройдя через маленькую переднюю, похожую на коридор, они очутились в кухне, какой он еще никогда не видел. На стенах не было штукатурки, и сделаны они были из грубого натурального камня. Посреди просторного помещения стоял похожий на прилавок стол, который поддерживали колонны, — кухонная секция, которая, похоже, могла удовлетворить любой вкус. С правой стороны находилось окно с видом на castelletto^[18], а прямо дверь вела на большой балкон в форме трапеции, с которой открывался вид вплоть до Монте Амиата.

Солнечный свет заполнял помещение, посылая лучи на массивный деревянный обеденный стол, который, казалось, был позаимствован из какого-то замка. А рядом с ним находился огромный каменный камин, где было достаточно места, чтобы зажарить на вертеле целого поросенка, и который мог обогреть всю квартиру.

Матиас закрыл глаза и на какой-то момент затаил дыхание. Ему не хватало только лишь огромного оперного хора, который бы подчеркнул невероятную атмосферу этих уникальных итальянских апартаментов.

С бьющимся сердцем он осмотрел спальные и жилые помещения, фантастическую ванную комнату с джакузи, биде и двумя умывальниками и наконец вышел на балкон. Под ним была пьяцца. Он уже в мыслях представлял, как будет сидеть на балконе с бокалом вина, чтобы достойно завершить день, или в шезлонге на террасе, окруженной лимонными деревьями и олеандрами, невидимый для соседей. Маленькая лестница внутри дома вела в своего рода гараж или просторный склад, куда можно было заехать с площади и где места было больше, чем нужно для машины. Здесь он мог бы, к примеру, разместить холодильник и стиральную машину, здесь можно было хранить дрова для камина и рабочие инструменты, а самое главное — никто из соседей не мог видеть, каких гостей он принимает в своем доме.

Сенсация! Уникальная возможность! Он уже понял, что не упустит ее, но пока ничего не сказал.

Скрестив руки, Матиас стоял перед открытой дверью на балкон и старался не показать виду, насколько он потрясен.

— Цена вопроса? — спросил он.

— Пятьсот пятьдесят тысяч. — Кай Грегори тоже надел дежурное лицо игрока в покер. — Я считаю, что вполне приемлемая.

Матиас ничего не ответил. Он вытащил цифровой фотоаппарат из кармана и еще раз прошелся по всем помещениям, чтобы сделать фотографии каждой комнаты, а также вида из каждого окна.

«Хороший признак», — подумал Кай и мысленно ухмыльнулся.

— О’кей, — сказал Матиас наконец. — Пойдемте выпьем что-нибудь и обо всем поговорим. Я видел недалеко небольшую остерию.

— Я приглашаю, — поспешно сказал Кай, — возможно, вы захотите что-нибудь съесть. Я очень рекомендую вам здешнюю кухню.

Через два часа после бутылки «Монтепульчиано»,тортелини с начинкой из шпината, жаркого из кролика и крем-брюле они сторговались окончательно. Пятьсот тридцать тысяч, нотариальное заверение и передача дома через две недели.

Кай был приятно удивлен. Его коллега оказался не придирчивым, а наоборот — человеком быстрых решений. Он не использовал свои профессиональные знания для того, чтобы усложнить сделку, затянуть ее или сбить стоимость. Двадцать тысяч, на которые Кай снизил стоимость, не были для него проблемой, он все равно заранее накинул их сверх цены, и он предполагал, что Матиас это понял. Они играли в открытую.

28

Джилио, июль 2009 года

В двадцать минут одиннадцатого зазвонил мобильный телефон. «Моя мать… — подумал он. — Нет, пожалуйста, не надо! Пожалуйста, лишь бы ничего не случилось!»

— Фон Штайнфельд, — ответил Матиас хрипло, и ему пришлось откашляться.

— Надеюсь, я не слишком рано? — спросил Кай Грегори, и его голос звучал бесстыдно бодро. — У меня тут есть кое-что для вас. Я имею в виду — на следующие две недели.

Матиасу потребовался некоторое время, чтобы прийти в себя. Да, правильно. Вчера после ужина за второй бутылкой вина он спросил маклера, нет ли у него какой-нибудь идеи насчет того, где можно провести отпуск. Это должно быть нечто особенное. Матиасу хотелось поехать на море. Он ни в коем случае не хотел до встречи с нотариусом проводить время в Сиене.

— Я подумаю, — ответил Кай, — наверняка что-то найдется. Хотя у моря сейчас, во время основного сезона, собачью будку сдают не менее чем на троих. А насколько я понял, у вас есть определенные требования.

— Конечно. Я не поеду в отпуск, если там мне будет неудобнее, неуютнее и примитивнее, чем дома.

— Понимаю. — Кай ухмыльнулся и больше ничего не сказал. Матиас рассчитывал, что придется провести не менее трех дней в Сиене, пока Кай найдет что-то подходящее, но то, что маклер позвонил уже на следующее утро и буквально вытащил его из постели, было совершенно неожиданно и пробудило в нем любопытство.

— И что же такое у вас для меня есть?

Вместо того чтобы ответить, Кай спросил:

— Вы не могли бы рассчитаться за проживание и через полчаса ждать перед гостиницей? Я заеду за вами.

— Да, если уж так необходимо…

— О’кей. Пока.

Кай отключился.

Он умел заинтриговать. Матиас рассердился, что Кай даже не сказал, куда надо ехать, а только то, что он должен срываться с места. И так поспешно. Это был не тот метод, каким с Матиасом следовало обращаться, и ему захотелось остаться в постели и заставить маклера постоять перед дверью, но в конце концов он со вздохом поднялся. Принял двухминутный душ, выпил четверть литра особой воды, четыре ящика которой привез с собой в багажнике машины, поспешно упаковал вещи, заплатил за комнату и через двадцать девять минут был готов к тому, чтобы уехать. Но, естественно, он даже не подумал спуститься вниз. В конце концов, это Каю от него что-то нужно.

Он с наслаждением уселся в кресло и закрыл глаза.

Через четыре минуты он поднялся и выглянул из окна. Кай нетерпеливо ходил взад-вперед перед гостиницей рядом со своей машиной.

«Вот и хорошо, — подумал Матиас. — Я дам тебе еще две минуты поволноваться, а потом приду. Радуйся, что я отказываюсь от академической четверти часа».

Три минуты спустя Матиас появился перед гостиницей.

— Вот как прекрасно получилось! — воскликнул Кай подчеркнуто радостно, словно ему и не пришлось ждать. — А где ваша машина?

— На той стороне. Серебристый «порше».

— Ага, хорошо. Тогда я предлагаю так: вы поедете за мной. Мы направляемся к морю. Порто Санто Стефано. Приблизительно полтора часа отсюда. В зависимости от того, как быстро мы поедем.

Название Порто Санто Стефано кое-что говорило Матиасу. Правда, он никогда не был там, но читал во многих путеводителях, что этот порт стоит посмотреть.

— Если мы каким-то образом потеряем друг друга из виду, то встретимся возле паромного причала для переправы на остров Джилио. Нам придется поторопиться, паромы отправляются каждые два часа, не чаще.

Матиас кивнул:

— Значит, отправляемся.

И хотя он радовался, что поедет на остров, но постарался, чтобы ответ не прозвучал слишком восторженно.

Поездкой Матиас наслаждался от души. Он был исполнен решимости ни в коем случае не позволять маклеру подгонять себя и ехал подчеркнуто медленно, подставляя солнцу лицо, давая возможность теплому ветерку обвевать себя, и демонстративно свешивал левую руку из окна, чтобы его «ролекс» блестел на солнце и каждый мог видеть, что у него за часы. Время от времени он делал этой рукой элегантные движения, словно собираясь написать восьмерку в воздухе, и это должно было обозначать его исключительно хорошее настроение.

То, что Кай Грегори, ехавший в машине перед ним, постепенно начинал терять самообладание, он видел совершенно четко. Маклер пытался с помощью зеркала заднего вида установить визуальный контакт с ним и жестами старался подвигнуть его ехать быстрее, однако тщетно. Матиас любезно кивал, однако и дальше следовал за ним в своем «порше» со скоростью улитки, и если бы Кай время от времени не останавливался и не поджидал его, то вскоре потерял бы из виду.

Матиас очень хорошо представлял себе, что Кай сейчас проклинает его и считает полным идиотом, но все это было ему до лампочки. Он был тем, кто задавал тон и скорость, а не маклер, который хотел уболтать его на съем квартиры на время отпуска.

Постепенно за ним образовалась пробка. На дороге, параллельной побережью, в большинстве случаев обгон был практически невозможен. Те, кому это удавалось, бешено сигналили сонному идиоту, а Матиас посылал воздушный поцелуй в ответ. Он отдавал себе отчет в том, что провоцирует всех участников дорожного движения, но при этом чувствовал себя великолепно.

Через бесконечные час и сорок пять минут они наконец добрались до Порто Санто Стефано. Порт показался Матиасу огромным. На фотографиях в путеводителе он всегда видел только немногие типичные итальянские дома, а перед ними пару белых яхт, но здесь, в порту, было сразу три бухты, забитые кораблями. Они постоянно причаливали и отчаливали, а на твердой земле царило необозримое хитросплетение дорог. Машины сигналили, парковались и мотались по местности, выписывая такие повороты, что у обычного человека голова пошла бы кругом. Не было никакого указателя, где находится стоянка, и в этом хаосе у Матиаса сразу же сдали нервы.

Кай безо всякого стеснения остановился на пешеходном участке улицы в левом ряду, и у Матиаса не оставалось другого выбора, как остановиться прямо позади него. Кай вышел из машины, и тут же начался возмущенный концерт автомобильных сигналов. Широким жестом Кай предложил машинам позади просто проехать мимо. Он покачал головой и с улыбкой повернулся к Матиасу, которому хотелось провалиться сквозь землю.

— Будет лучше, если вы пока останетесь здесь, — сказал он. — Я на следующем перекрестке поверну налево и поищу стоянку для себя. Это займет максимум десять минут, потому что я знаю там одно секретное местечко. Надеюсь, что оно свободно. Потом я вернусь, и мы на вашей машине поедем на паром. Мне сегодня вечером нужно вернуться домой.

— Если меня к тому времени не убьют, — в ужасе пробормотал Матиас.

— Да бросьте вы! Здесь все стоят во второй полосе. Ничего особенного.

Он сел в свою машину и рванул с места.

Матиас потел от страха и чувствовал себя несчастным, когда в следующие мучительно долгие минуты машины проползали мимо него. Он включил сигнал аварийной остановки и время от времени отчаянно поднимал руки, словно у него случилась поломка и ему приходится ждать помощи. Ему очень хотелось открыть капот, чтобы создать более достоверную картину происшествия, но он понятия не имел, как это сделать.

Медленно ползли минуты.

В конце концов Кай появился чуть поодаль и быстрым шагом направился к «порше» Матиаса.

— Все в порядке, — сказал он, садясь рядом с ним. — Поезжайте вот туда, сверните вправо за желтым щитом и остановитесь возле белого барака. Нам нужно еще купить билет, а после мы заедем на паром. Он отходит через пятнадцать минут.

«Что за сумасшествие!» — подумал Матиас. Он остановился возле билетных касс, но не сделал даже попытки выйти из машины. В конце концов, это была идея Кая — поехать на остров, значит, пусть он и занимается билетами. Кай бросил на него недоуменный взгляд, но выскочил из машины и купил билет на два человека и один автомобиль.

Паром как раз вошел в порт и пришвартовался прямо перед ними. Это было чудовище, которое, возвышаясь среди яхт, выглядело просто огромным. Спустя всего лишь несколько мгновений на его корме открылся грузовой люк, и паром изрыгнул фургоны, грузовики, личные автомобили, мотоциклы и целую армию пеших пассажиров.

У Матиаса задрожали ноги, когда он наконец заехал на своем «порше» в грузовой трюм, где какой-то человек принялся громко командовать ему, куда становиться:

— Правее, еще правее, дальше правее, еще правее, а теперь дальше вперед! Там еще полметра места, не меньше. Давай-давай-давай! Чуть-чуть быстрее, если можно, потому что остальные тоже хотят попасть на корабль! — Он с размаху прихлопнул зеркало заднего вида к кузову так, что раздался грохот. — Еще чуть-чуть вперед, да, так годится. Стоп! Мотор выключить, передачу оставить включенной, затянуть ручной тормоз. Готово.

Со стороны водителя машина стояла в двух сантиметрах от стальной переборки корабля.

— Вот это да! — сказал Матиас. — Вот это круто, как вы считаете? Паркует машины штабелями, с точностью до сантиметра. А вы видели, как он обошелся с моим зеркалом? Должен сказать, на меня это произвело огромное впечатление.

— Поторопитесь и выходите из машины! — Кай совсем разнервничался из-за поведения Матиаса. — Следующие машины будут парковаться рядом. И если вы будете разглагольствовать, нам придется остаться в машине на время всего плавания.

Даже в мыслях допустить такое было ужасно! Паромы часто тонули, особенно когда были перегружены, а этот был перегружен совершенно определенно — принимая во внимание то, как его набивали доверху. Матиас сразу представил, как тонет, захлебнувшись в грузовом трюме.

Он поспешно перелез через пассажирское сиденье, выбрался из машины и последовал за Каем на верхнюю палубу.

Они уселись у правого борта в первом ряду. Матиас почувствовал легкую тошноту и вспомнил, что сегодня еще ничего не ел и даже не выпил кофе.

Никто из них не сказал ни слова, пока паром не отчалил, оставив позади Порто Санто Стефано, и не вышел в открытое море.

— У меня есть друг на острове Джилио… — начал Кай.

Матиас сидел с закрытыми глазами, подставив лицо солнцу, его нижняя губа чуть подергивалась. Кай уже некоторое время наблюдал за ним и никак не мог понять, спит он или же это ветер, который дул на палубе довольно сильно, заставляет его губу подрагивать.

— Вы слышите меня, Матиас? — Матиас тихонько хрюкнул, и Кай продолжил: — И у этого друга есть квартира прямо в порту. Отдельная квартира. Настоящее сокровище. Никакими деньгами не оценишь. Я знаю, что он никогда не продаст эту квартиру, что-то подобное не скоро найдешь. Он очень ее любит, однако время от времени сдает в аренду. Только друзьям или очень хорошим знакомым. И только по рекомендации. Я знаю, что квартира в данный момент свободна, а мой друг сегодня после обеда будет на острове. Может, нам повезет и у него будет хорошее настроение… Квартира вам понравится.

— Звучит как сказка, — пробормотал Матиас, не открывая глаз, что Кай воспринял как невоспитанность.

— Это не просто так звучит, это действительно то, о чем можно только мечтать!

Матиас, не обращая внимания на холодный тон Кая, по-прежнему с закрытыми глазами улыбнулся солнцу.

Кай не стал больше ничего говорить, встал и подошел к поручням. Не стоило ломать голову по поводу характера своих клиентов. Это нервировало и было напрасной тратой времени.

Море было спокойным, не было ни одной пенной шапки, и только волны перекатывались, словно приплюснутые холмы.

Огромный паром этого не ощущал.

На некотором удалении от них качался на волнах парусник, и Кай спросил себя, не является ли серая точка на горизонте островом Джилио.

Это выглядело словно заставка на рекламном проспекте о самых прекрасных портах в Средиземном море. Узкие разноцветные одно-, двух- и трехэтажные дома, маленькие магазинчики, многочисленные рыбные рестораны и бары прямо у воды. Крошечные весельные и рыбацкие лодки у берега, возле мола старые, все в шрамах ненадежные лодки, так называемые «продавцы душ», и тут же дорогие яхты состоятельных людей.

В эту маленькую гавань, сохранившую очарование давно минувших времен, втиснулся огромный паром.

Прямо позади порта возвышались поросшие лесом холмы Джилио и маленький населенный пункт Порто Джилио с живописными домами на склонах гор. Вода в бухте ярко блестела на солнце.

Матиас съехал с парома и по указанию Кая направил машину по узкому, тесному переулку, по которому невозможно было ехать даже со скоростью пешехода, потому что все пассажиры парома тоже вынуждены были проходить через это игольное ушко. Матиаса то и дело бросало в пот, и ему очень хотелось поменять свой помпезный автомобиль на маленький «фиат».

— Здесь вы можете оставить машину, — наконец сказал Кай и указал на заброшенную усадьбу. — Поставьте ее под орехом. Я всегда оставляю свою тут, и еще ни разу с ней ничего не случилось. Похоже, здесь никто не живет или же хозяева бывают очень редко.

— С моим везением неприятности гарантированы.

— Да бросьте вы! Ничего не случится. Не можем же мы ехать на машине до Джилио Кастелло, а потом два часа идти назад пешком. Места на стоянках на этом острове — огромная проблема. Да вы не беспокойтесь!

Конечно же Матиас беспокоился. И у него не будет ни одной спокойной минуты, пока он не будет знать, что его машина стоит на официальной стоянке. Как только Кай покинет остров, Матиас тут же отправится на поиски другого места для парковки, пусть даже ему придется идти от него до квартиры несколько часов.

Они пошли назад в порт. Когда они свернули на набережную, Кай, пройдя всего несколько шагов, остановился перед домом, выкрашенным в светло-зеленый цвет, на втором этаже которого перед двумя окнами был маленький балкон с поручнями из кованого железа.

— Это здесь, — сказал он и улыбнулся. — Когда вы утром будете выходить на балкон, весь порт будет лежать у ваших ног.

— Это очень впечатляет, — ответил Матиас и сдвинул солнцезащитные очки на лоб, хотя его и слепил яркий солнечный свет.

29

Друга Кая звали Мауро, и он сидел в своем бюро, находившемся всего лишь через один дом. Это был крепкий мужчина сорока с небольшим лет, с коротко стриженными черными волосами, густой бородой и темными глазами. Лишь вокруг глаз кожа была немножко светлее, а все остальное тело, по крайней мере та часть, которая была видна, было покрыто черными волосами. Они выпирали из воротника рубашки и буйно произрастали от шеи до подбородка, покрывали руки и даже тыльную часть ладони.

Матиас испугался, что его сейчас стошнит, когда этот поросший волосами человек протянул ему руку для приветствия. Ему было так противно, что стало нечем дышать, и казалось, он потеряет сознание.

«Это же отвратительно! — подумал он. — Этот мужчина — просто обезьяна, какой-то снежный человек, йети. По утрам ему, наверное, нужно несколько часов, чтобы высушить феном волосы на теле».

Йети по-дружески улыбнулся ему.

— Piacere^[19], я рад познакомиться с вами, — сказал он. — А вы квартиру уже видели?

— Нет, — ответил Кай вместо Матиаса. — У меня ведь нет ключа, Мауро!

— Ах да, значит, я тебе его еще не дал. Вполне может быть. Тогда давайте посмотрим.

Матиас шел следом за Йети по узкой лестнице, ведущей вниз. В нос ему бил запах лосьона после бритья. Чуточку древесный, приглушенный, орехово-сладковатый.

Он вздрогнул от отвращения и подумал: «С моей стороны тебе ничего не угрожает. Я бы не прикоснулся к такому даже щипцами».

Зато квартира производила настолько приятное впечатление, что Матиасу даже удалось вытеснить из головы мысли о том, что Йети до него уже мог спать на этой двуспальной кровати. Из кухни был доступ на балкон, к маленькой спальне и крошечной ванной комнате. Всего лишь в нескольких метрах внизу, под балконом, ключом била жизнь. Отсюда открывался вид на портовую набережную, на бар, который выставлял плетеные кресла прямо у воды, и на покачивающиеся на воде лодки.

Идеальное место, чтобы сбежать от повседневной жизни, побыть одному и все же не в одиночестве.

Кай наблюдал, как Матиас открывал ящик за ящиком, заглядывал в каждый шкаф и проверял, есть ли горячая вода в душе.

Наконец он повернулся к Йети. Его глаза сияли.

— Я с удовольствием сниму эту квартиру, она фантастическая. Такого я себе даже не представлял! Вас устроит, если я останусь здесь на две недели? Я заплачу вперед.

Йети кивнул:

— Годится. Тогда с вас две восемьсот. Тысяча четыреста за неделю.

Матиас судорожно сглотнул. Он не ожидал, что будет так дорого, но, похоже, сенсационное место в порту имело свою цену, и Мауро, конечно, не стеснялся, если надо было крепко выпотрошить туристов.

А поскольку Матиас всегда имел при себе достаточное количество наличных, потому что чувствовал себя неуверенно, если выходил из дому всего лишь с двумя-тремя сотнями евро в кармане, и терпеть не мог безликих кредитных карточек, то он отдал Мауро шесть купюр по пятьсот евро. Йети ухмыльнулся во все свое заросшее бородой лицо, которое от этого стало похоже на ковер флокати, сложенный складочками.

— У меня нет сдачи, — заявил он, — но я занесу ее вам при первой же возможности.

Он засунул купюры в карман брюк, и вопрос был решен.

Матиас окаменел. Он никогда больше не увидит свою сдачу в двести евро! В этом он был почти убежден. Йети готов был обмануть его любыми средствами. Но еще хуже было то, что деньги просто исчезли в грязных карманах этого дикаря, и он, конечно же, не получит счет или квитанцию. Похоже, этот заросший волосами человек даже не знает, что это такое. Здесь народ жил за счет натурального обмена и все сделки завершались пожатием руки. Матиас вздрогнул, потому что от одной мысли об этом по телу опять побежали мурашки.

Получается, он не сможет вычесть из налогов поездку на Джилио. Это было обидно, но пришлось любезно улыбаться и дальше.

Йети же занимался тем, что рылся у себя в карманах. В конце концов его поиски увенчались успехом, и он сунул Матиасу в руку ключи от квартиры.

Матиаса словно током ударило, когда волоски на руке Мауро прикоснулись к нему.

Ровно в восемь вечера он сидел в ресторане, который снаружи выглядел самым чистым и приличным. Кай в пять часов уплыл на пароме обратно, а Матиас поспал пару часов, принял душ и переоделся. В ресторане ему понравилось. Завтра с утра он собирался обследовать остров и найти бухту, пригодную для купания, а сегодня был настроен хорошо провести вечер в этой великолепной обстановке.

Если снятые апартаменты с первого взгляда восхитили Матиаса, то со второго он понял, что роскошью тут и не пахнет.

Телефона не было, а мобильный на острове не работал, что он, к своему ужасу, только что обнаружил. Если что-нибудь случится с матерью, он об этом не узнает. Ему нужно изыскать возможность хотя бы раз в день звонить по телефону, и, возможно, на острове есть какое-нибудь почтовое отделение.

Он включил холодильник и загрузил туда свою особую воду, что на фоне пустого холодильника представляло собой печальное зрелище. Перед тем как улечься в постель для полуденного сна, он купил две бутылки вина, пакет с оливками, чиабатту и исполнился уверенности, что в любом случае переживет следующие двадцать четыре часа.

В ресторан Матиас надел рубашку бежевого цвета со сдержанными блестящими парчовыми полосками, поверх нее небрежно накинул на плечи светло-коричневый свитер из кашемира, а рукава завязал на груди. Его слегка помятые шелковые брюки тоже были бежевого цвета, а кожаные мокасины, которые он любил носить без носков, были в той же цветовой гамме, только немного темнее. Эта якобы небрежная летняя вечерняя одежда стоила приблизительно две тысячи евро, и когда Матиас, осмотрелся, то не смог обнаружить в ресторане никого, кто был бы одет так же тщательно и дорого, как он. И это наполнило его чувством удовлетворения.

Официант подошел к столу и приветствовал его сдержанным поклоном. Матиас был настолько обескуражен, что даже забыл ответить на приветствие. Перед ним стояло красивое, волнующее, двуполое существо. Матиас в восхищении уставился на него, одновременно пытаясь понять, кто это на самом деле — официант или все же официантка. Его обескураживало то, что он даже в мыслях не мог определиться, как обозначить эту персону — «он» или «она».

Персона была одета в черные брюки — очевидно, это была обязательная рабочая форма, — и Матиасу показалось, что он заметил определенную округлость бедер. К брюкам полагалась широкая рубашка и черный жилет, который довольно тесно облегал верхнюю часть туловища, что позволяло предположить отсутствие там женской груди. Кожа была нежной и безукоризненной, нос — тонким и прямым, а ресницы — густыми. Волосы были острижены до сантиметра длиной и подчеркивали резкий, но нежный профиль. Голос был мелодичным, мягким и высоким.

Матиас с трудом удерживался от того, чтобы не рассматривать этого человека.

Он заказал себе аперитив, хотя обычно этого не делал, когда выпивал целую бутылку вина, однако сегодня он собирался провести в этом ресторане весь вечер. Хотел дождаться, пока этот официант или официантка закончит работу. Хотел быть последним гостем и посмотреть, в каком направлении эта особа скроется.

30

Следующее утро было ясным и теплым. Он спал долго, без сновидений и так крепко, как не спал уже давно, и только в начале одиннадцатого босиком вышел на балкон. Звуки, доносившиеся из порта, пробудили в нем любопытство.

Воздух пропитался морем, и Матиас глубоко вдохнул. Легкий запах рыбы проник ему в нос, и он удивился, что этот запах ему понравился, — даже с утра, сразу после пробуждения, он не был неприятным.

В баре напротив кто-то с грохотом выставлял на улицу плетеные стулья, несколько рыбаков готовили лодки к отплытию. Паром в Порто Санто Стефано как раз выходил в море, машина карабинеров стояла на молу, и двое полицейских со скучающим видом курили сигареты. Какой-то человек звал свою собаку, которая время от времени исчезала за огромными камнями, укреплявшими гавань, а пожилая женщина покупала овощи на обед. Три туристки в мини-юбках, коротких топиках и шлепанцах со скучающим видом бродили по набережной, ожидая открытия бара.

Матиас улыбнулся. Какое утро! Какой остров! Какой сказочный портовый город! Он не сомневался, что в последующие две недели будет чувствовать себя здесь прекрасно, и невольно подумал о молоденьком официанте, который вчера ночью в половине второго вышел из ресторана.

— Buona notte, Adriano, — сказал ему шеф, прощаясь. — A domani^[20].

Адриано. Значит, это юноша. Но, может, он раньше был не Адриано, а Адрианой?

Официант легким шагом вышел из ресторана, огляделся, в конце набережной повернул направо и выбрал дорогу, ведущую наверх, в старую часть города.

Матиас не пошел за ним. Он не хотел торопить события, обращать на себя внимание и действовать молодому человеку на нервы.

В конце концов, времени у него более чем достаточно. Он был убежден, что через три дня, не позже, достигнет своей цели.

Матиас посвятил праздному безделью целый день. Он купил в магазине «Алиментари» несколько мелочей вроде арахиса, тунца и хрустящих хлебцев, а в сувенирном — шляпу от солнца, хотя считал до ужаса унизительным посещение магазинов, которые заманивают клиентов надувными дельфинами, маслом для загара, морскими звездами и шлепанцами.

И вообще выбор товаров, которые можно было приобрести на острове Джилио, был не просто скудным, а самой настоящей катастрофой. Абсолютная безвкусица в сувенирных магазинах, где продавали также основные продукты питания, кока-колу и немецкую газету «Bild-Zeitung»^[21].

Матиас недоумевал, как жителям Джилио удается обставлять квартиры и покупать одежду, если за каждой мелочью, необходимой в повседневной жизни, приходится ездить на материк.

Он прошелся вдоль набережной, и заголовок в последнем номере «Бильд-Цайтунг» буквально бросился ему в глаза: «Является ли гомосексуальный секс-убийца асоциальным элементом?» Матиас окаменел. Он подошел ближе к газетному киоску и прочитал две строчки, которые стояли под заголовком на первой странице:

Убийство студента информатики Йохена У. (22) и безработного Манфреда С. (17) потрясли Берлин. Оба погибших были из гомосексуальной среды…

Матиас не стал читать дальше, а зашел в магазин и купил газету. И заодно открытки, конверты и подходящие почтовые марки. Ему вдруг захотелось послать матери открытку, которую сотрудники больницы могли бы прикрепить над ее кроватью или тумбочкой. И еще, может быть, Алексу. Хотя он, наверное, со скучающим видом швырнет открытку на пол и будет топтаться по ней.

Хотя Матиас еле сдерживался, так ему хотелось прочитать статью в «Бильд-Цайтунг», он все же выпил две чашки эспрессо в баре, поглядывая в сторону ресторана, не появился ли там кто-нибудь, но дверь была закрыта.

После этого он вернулся назад, в свои апартаменты, и уселся с газетой на балконе. Его сердце билось учащенно.

Большая статья начиналась на второй странице. После короткого рассказа о том, как были найдены трупы, и краткой характеристики жертв было напечатано интервью с руководителем берлинской комиссии по расследованию убийств Сузанной Кнауэр.

«Бильд-Цайтунг»: Фрау Кнауэер, вы являетесь руководителем комиссии по расследованию убийств. Приходилось ли вам встречаться с подобными случаями?

Кнауэр: Если речь идет о серийном убийце, то нет. Нет.

Матиаса это развеселило.

«Бильд-Цайтунг»: Вы предполагаете, что это так?

Кнауэр: Все результаты расследования говорят об этом. Да.

Статья доставила Матиасу настоящее удовольствие. Он встал и налил стакан своей особой воды, чтобы еще больше насладиться статьей.

«Бильд-Цайтунг»: Что вам известно о преступнике?

Матиас затаил дух.

Кнауэр: К сожалению, пока что немного. Однако наши эксперты составили так называемый профиль преступника. В соответствии с ним преступнику примерно от пятидесяти до семидесяти лет, он живет один, и у него значительные проблемы в общении с окружающими. У него нет социальных контактов, и он проживает, по всей вероятности, в запущенной квартире. Законченного школьного образования у него, конечно, нет, а его IQ мы оцениваем ниже ста. Он живет на пособие «Hartz IV» и совершает убийства под воздействием алкоголя. В случае, если у него вообще есть квартира, он, возможно, обращает на себя внимание асоциальным поведением. У нас пока что нет уверенности, что он вообще умеет читать.

«Бильд-Цайтунг»: Как вы пришли к таким выводам?

Кнауэр: Наши профайлеры определили это по его поведению на местах преступлений и по связи с жертвами. Явно просматривается примитивная структура характера, но я не хочу более подробно вдаваться в детали по причинам, связанным с расследованием…

Матиас отшвырнул газету. Его пульс достигал сто девяносто ударов в минуту. Что, собственно, эта глупая сучка о себе воображает, распространяя подобное дерьмо? Она же не имеет ни о чем ни малейшего понятия! Ни малейшего! Тем не менее она не постеснялась раструбить эту наглую ложь, которую будут читать по всему миру! Даже на этом проклятом острове Джилио. Эта Сузанна Кнауэр — абсолютный дилетант в своей профессии! Он всегда придерживался мнения, что женщинам в полиции делать нечего, и это было лучшее тому подтверждение.

Матиас кипел от злости. Его лицо побагровело, он метался по своей крохотной квартирке, как тигр в клетке, и лихорадочно раздумывал, как ему отреагировать, как защититься и каким образом сорвать свою злость.

И тут ему в голову пришла одна идея. А почему бы не послать в полицию известие о том, что он устроил себе отпуск, и не преподнести это в виде головоломки? Да, это было бы великолепно! Это было бы гениально! Полный идиот, IQ которого равняется умственным способностям куска сухаря, загадывает загадку интеллектуальным монстрам полиции! Просто восхитительно! Это продемонстрирует им его спокойствие, невозмутимость и, прежде всего, его превосходство. Ему абсолютно все равно, что они будут скрупулезно проверять его открытку в лаборатории, — наоборот, он даже приложит свою ДНК.

Настроение Матиаса заметно улучшилось, настолько ему понравилась эта мысль. Он в состоянии заставить суетиться целую комиссию по расследованию убийств — даже теперь, когда уехал так далеко и ничего не будет происходить. Это его воодушевило.

Он встал и принес бутылку просекко из холодильника. Ему требовалась некоторая легкость бытия, дабы составить великолепный текст.

После двух бокалов игристого вина ему в голову пришла мысль о шифре, который он использовал еще во время учебы в школе, чтобы учительница не могла прочитать перехваченные письма. Шифр был простым, но чрезвычайно эффективным. Тот, кто не знал его принципа, мог сломать на этом зубы.

Наконец он аккуратным почерком начисто переписал шариковой ручкой закодированный текст на открытку, выдернул у себя ресницу и вложил ее в конверт.

Маленький сувенир для господ из децерната по расследованию убийств.

Он заклеил конверт и написал адрес: «В уголовную полицию Берлина, фрау Сузанне Кнауэр, комиссия по расследованию убийств».

Открытка дойдет. В этом он был совершенно уверен.

Он вышел на улицу и сунул письмо в почтовый ящик.

А потом даже думать перестал об этой некрасивой истории.

К двенадцати он выпил уже больше половины бутылки просекко, одну бутылку минеральной воды и сходил в туалет.

Он вернулся, снова уселся на балконе и увидел, что юноша как раз заходит в ресторан.

Матиас занервничал и почувствовал, как рука, державшая бокал с просекко, задрожала. В горле у него пересохло, и он начал взахлеб пить вино.

«Больше всего мне хотелось бы упасть перед тобой на колени, — думал Матиас. — Я бы подметал дорогу перед тобой, чтобы ты не испачкал свои туфельки, я бы рассыпал перед тобой душистую лаванду и лепестки роз. Мой принц, позволь мне быть твоим слугой!»

Тоска по этому мальчику убивала его, он не знал, как прожить день до ужина, до восьми часов, когда снова сможет заставить его обслуживать себя.

Он допил вино, распахнул все окна, бросился на постель и попытался заснуть, окруженный все усиливающимися звуками порта: разговорами рыбаков, трескотней мопедов, гудками паромов и гудением автобусов, которые перевозили туристов наверх, в горное село Джилио Кастелло.

В конце концов он впал в дрему и увидел Адриано, который был похож на принца Железное Сердце, на борту корабля. Принц жестом повелел Матиасу, своему оруженосцу, взойти на борт, но корабль уже отчалил. Отчаянным прыжком с набережной конь Матиаса преодолел это расстояние и гордо заржал, видимо, восхищенный своим отважным поступком. Оруженосец ожидал похвалы, однако принц Железное Сердце уже исчез в каюте капитана, откуда донеслись громкий шум ссоры и лязг мечей. Матиас распахнул дверь в каюту и увидел, как принц Железное Сердце споткнулся и выронил меч. В тот момент, когда капитан хотел наброситься на беззащитного принца, оруженосец Матиас пронзил его своим кинжалом. После этого глаза принца блестели не только от любви, но и от благодарности. Под покровом ночи они вместе выбросили труп капитана за борт. Вскоре после этого начался сильный шторм, и неуправляемый корабль вот-вот мог разбиться о волны величиной с гору. Оруженосец Матиас встал у руля, и волны перекатывались через него. Он еле-еле держался на ногах от усталости, как вдруг услышал оглушительный треск и увидел, что мачта сломалась. Она падала в направлении люка, из которого в этот момент появился принц Железное Сердце. Матиас закричал…

…и проснулся мокрый от пота.

«Мой принц, — только и успел подумать он, — мой принц, которого я люблю больше всего на свете…»

Он вышел на балкон в надежде увидеть юношу, хотя одновременно надеялся, что не увидит его, чтобы не сойти с ума.

И вдруг Матиасу в голову пришла ужасная мысль: письмо, адресованное уголовной полиции, было ошибкой! Хотя бы потому, что из-за Адриано он планировал оставаться на острове Джилио еще почти две недели. А если уголовная полиция сразу после того, как их специалисты расшифруют текст, выйдет на связь с карабинерами на Джилио, и те станут проверять паспорта всех туристов, которые уезжают с острова? Допустим, у них будет его ДНК, но они не знают его имени. Все равно они увидят, что Матиас фон Штайнфельд приехал из Берлина, и таким образом он сразу попадает в число подозреваемых, и они будут следовать за ним по пятам. Кроме того, существовала опасность того, что полицейские потребуют от него сдать анализ ДНК. Это стало бы катастрофой и означало его конец. Почему он был таким глупцом, что в ярости бросил письмо в почтовый ящик? Существовал только лишь один выход. Нужно ждать у почтового ящика, пока за его содержимым не придут, и попросить почтальона вернуть письмо. Что почтальон, вероятнее всего, не сделает, поскольку на письме не указан адрес отправителя и он не сможет предъявить на него права в качестве владельца.

Было отчего прийти в отчаяние!

В конце концов Матиас не выдержал. Он надел мокасины, перебросил шелковый шарф через плечо, хотя дул легкий теплый ветер и при такой теплыни в нем не было нужды, вышел из дому и пошел в бар.

Матиас заказал бокал просекко, поскольку его мучил голод, и он, заказав напиток, получал бесплатное блюдечко с арахисом. В это время в баре людей было совсем мало.

— Подскажите, пожалуйста, у меня такой вопрос… — осторожно начал он.

Бородач, полировавший бокалы, по-дружески кивнул ему.

— Я сегодня бросил в ящик письмо для матери. Она живет в Гамбурге, и в субботу у нее день рождения. Как долго идет отсюда почта? Сегодня только понедельник. Как вы считаете, оно дойдет вовремя?

Бородач широко улыбнулся.

— Oddio!^[22] — воскликнул он, заламывая руки. — Оно никогда не прибудет туда вовремя. Мне очень жаль, но на Джилио время течет по-другому. Здесь никто не понесет мешок с почтой в порт прежде, чем почтовый ящик будет забит до отказа. И хотя на нем написано, что почту забирают в понедельник, среду и пятницу, — это все глупости. Забирают почту только по пятницам, и баста. Значит, ваше письмо покинет остров не раньше, чем в пятницу после обеда или в субботу с утра. А может, только на следующей неделе. Вот так-то. Мы тут к этому уже привыкли.

Матиасу хотелось петь от счастья, но он постарался сохранить озабоченное лицо.

— Боже мой! — простонал он. — И что мне теперь делать?

— Да ничего. Думаю, вам лучше позвонить матери по телефону. А зимой здесь еще хуже, потому что паром ходит редко или вообще не ходит. Если вы в начале декабря бросите рождественскую открытку в ящик, то она, может быть, в феврале дойдет до адресата. Так что надо на этой же открытке писать и поздравление с Пасхой! — И он засмеялся.

Матиас дальше не слушал. Значит, письмо попадет в Берлин, когда он уже уедет с острова. Это великолепно!

Он поблагодарил бармена и расплатился.

С легким сердцем Матиас шел вверх по улице.

Конечно, вчера он уже не вернулся к машине, чтобы забрать вещи, он просто об этом забыл. А потом ему это показалось не таким уж срочным. Машина по-прежнему стояла под ореховым деревом, и на ней не было ни квитанции об оплате штрафа, ни вмятин или царапин от рассерженного владельца усадьбы. Словно вор под покровом ночи, Матиас протиснулся на место водителя, запустил двигатель и задним ходом выехал с участка.

Поездка в расположенное высоко в горах средневековое поселение Джилио Кастелло заняла всего лишь десять минут. Матиасу очень хотелось остановиться и с горной дороги сделать пару фотографий моря, но он оставил эту мысль, посчитав, что будет при этом выглядеть глупо, а он не хотел, чтобы его принимали за одного из туристов, которые делали снимки на каждом повороте.

Добрых полчаса он бродил по узким, перекрытым арками переулкам городишка, построенного еще в двенадцатом веке, и в своих фантазиях видел Адриано за каждым окном. Возможно, он живет здесь? Может, сейчас откроются ставни, и он будет стоять там, узнает Матиаса, улыбнется, помашет ему рукой?

Что за дикая мечта, но вместе с тем вполне реальная!

Он был не в состоянии сделать хотя бы шаг, не думая об Адриано. Джилио Кастелло превратилось в романтическое место, в котором жил его Принц. Матиас зачарованно рассматривал каждый дом, каждый переулок, каждый портик, каждый уединенный уголок вымощенной булыжником улицы, где он в тени уличных фонарей в первый раз поцелует своего Принца.

Адриано был юношей, который, сидя на пьяцце, что-то читал, тем, кто пил вино в траттории, и тем, кто высоким звонким голосом пел «Аве Мария» на площади перед замком Альдобрандеска. Адриано был существом с другой планеты, из другого столетия, он был воплощением всех его желаний и мечтаний!

Через полтора часа хождений по Джилио Кастелло Матиас совершенно заблудился и понял, что ему не удастся вернуться на ту же дорогу. Он вспомнил, что проходил мимо какой-то остерии, и сейчас собирался съесть там какое-нибудь блюдо из макарон и выпить бокал вина, но не нашел ее. Дома здесь были очень похожи, и за каждым углом его ожидал новый сюрприз.

В конце концов Матиас сдался, вышел через ворота и уселся на городскую стену. Перед ним открывался захватывающий вид на море вплоть до Тосканского архипелага. Его ноги оказались над пустотой, потому что стена была построена на скалах, которые круто обрывались вниз. Расстояние, а также глубину и высоту он никогда не умел точно оценивать. Было там пятьдесят метров или сто пятьдесят, а может, и больше? В любом случае достаточно, чтобы не выжить после падения.

Матиас закрыл глаза, хотя и знал, что так очень легко потерять равновесие, и представил, что было бы, если бы он позволил себе упасть.

Какой соблазн — чуть преодолеть себя, и все закончится! Возможно, он даже не почувствовал бы удара. Ему надо всего лишь собрать все свое мужество и совершить нечто сумасбродное, необычайное — уникальный поступок, который прекрасно соответствовал бы его характеру.

В этой идее было нечто очень привлекательное. Это было бы путешествие в одну сторону. Если бы он принял решение и спрыгнул, то уже не было бы возможности передумать и вернуться.

Это был бы великий поступок. Более великого и более жизненно важного не существовало.

Потом он вспомнил об Адриано и понял, что влюбился. Он сгорал от страсти и именно сейчас многого ожидал от жизни. Спрыгнуть вниз было бы глупостью. За одним исключением: для него он это сделал бы! Немедленно. Не раздумывая. Если бы Адриано должны были казнить и сказали, что он будет жить, если найдется кто-то, кто принесет себя в жертву вместо него, то этим человеком стал бы он, Матиас. Он принес бы себя в жертву. Он бросился бы со скалы навстречу смерти, потому что ни один человек в мире не умеет любить так самоотверженно, как он.

Матиас снова открыл глаза. Изумрудно-синее море искрилось в солнечном свете, а в маленькой бухте на якоре стоял парусник.

До сих пор он любил один-единственный раз, и сейчас у него, наверное, появился шанс еще раз пережить нечто подобное. Такое же абсолютное счастье, как с Деннисом.

Деннис был сильным. Сильнее, чем он. Он решал все проблемы, и это придавало жизни Матиаса беззаботность и легкость, которой он не знал ни до, ни после Денниса.

Это случилось два года назад, во вторник, на следующей неделе после Рождества, в первом часу ночи. От легкого ночного морозца дорога в свете фонарей блестела, а Матиас ехал по Берлину слишком быстро. Когда он увидел полицейский патруль, было уже слишком поздно. Избежать проверки он не мог, ему с трудом удалось остановить машину.

— Добрый вечер, проверка транспорта. Выключите двигатель. Я бы хотел взглянуть на ваше водительское удостоверение и на документы на машину.

У Матиаса руки дрожали, как осиновый лист, когда он вытаскивал документы из бумажника. Полицейский, который был приблизительно лет на пять моложе его, ничего не сказал, но, забирая документы, бросил на него проницательный взгляд.

— Вы что-нибудь пили?

Матиас надеялся, что это вопрос исключительно рутинный, а не следствие того, что от него порядком разило спиртным.

— Два бокала вина, больше я никогда не пью. Я ужинал с коллегой.

— Так долго? До полуночи?

— Да. А что, я обязан перед вами отчитываться?

Полицейский покачал головой и прищелкнул языком:

— Конечно нет.

Матиас все больше и больше терял уверенность в себе. Ему даже пришлось сжать левой рукой правую, чтобы скрыть, как она дрожит.

— Один момент, пожалуйста, подождите.

Полицейский с его бумагами исчез в патрульной машине, и Матиас подозревал, что он сейчас проверяет его личные данные.

Три минуты, пока это продолжалось, показались Матиасу бесконечными. Он не мог вспомнить, попадал ли уже в такую переделку.

Наконец полицейский появился снова. Матиас старался смотреть на него открыто и по-дружески, насколько это возможно, хотя и не имел никаких иных мыслей, кроме как сбежать отсюда, и даже не попытался представить, как бы выглядел этот мужчина без полицейской формы.

Полицейский нагнулся, и его лицо оказалось так близко, что Матиас невольно отпрянул.

Спустя вечность, которая продолжалась всего лишь несколько секунд, полицейский вернул документы. При этом его рука коснулась руки Матиаса, и тот на мгновение задумался, было это сделано нечаянно или специально.

— Счастливой поездки, — сказал полицейский, и на его губах промелькнула улыбка. — Поезжайте осторожнее.

Матиас все не мог прийти в себя.

— Счастливого Нового года! — заикаясь, пробормотал он.

Машина неслушалась его. Ноги Матиаса дрожали, и ему с трудом удавалось медленно и спокойно нажимать на газ, чтобы она не двигалась прыжками.

Поездка до его квартиры продолжалась пятнадцать минут, и это была сплошная пытка. С чувством невыразимого облегчения он наконец вышел из машины, закрыл ее на ключ и вошел в дом. Он никак не мог объяснить себе то, что полицейским не проверил его на алкоголь. Совершенно точно у него было больше двух промилле алкоголя в крови, и он знал, что вся машина провоняла алкоголем, как бывало всегда, когда он пил. Трезвому человеку — а он предполагал, что полицейский был трезв, — не унюхать этого было невозможно.

В квартире он надел легкий домашний халат и открыл еще одну бутылку шампанского. Он налил себе бокал и поставил бутылку назад в холодильник. Затем включил «Бранденбургские концерты», бросился на кушетку, закрыл глаза и поблагодарил небо.

На следующее утро в девять часов зазвонил телефон.

— Доброе утро, господин фон Штайнфельд, это Деннис Хольтхаус, полицейский участок семь. Вчера у нас с вами была встреча во время контроля на алкоголь. На мой взгляд, вы были очень алкоголизированы.

Матиас молчал.

— По этому поводу у меня есть пара вопросов. Вас устроит, если мы встретимся, скажем, через час?

— Где? В полицейском участке?

— Нет. — Голос полицейского стал тише. — Если мы не хотим огласки, нам нужно встретиться в личном порядке. Как насчет кафе «Эйнштейн» на Унтер ден Линден?

— Согласен. Через час я буду там.

— Хорошо.

Полицейский положил трубку, а Матиас задумался, что могли бы значить этот странный звонок и такая же встреча.

У полицейского, который встал и улыбнулся, когда Матиас зашел в кафе, были черные волнистые волосы, он был на несколько сантиметров выше и худощав.

Они заказали кофе с молоком и посмотрели друг на друга, не зная, с чего начать.

— Так в чем дело? — наконец спросил Матиас, завороженный глазами мужчины, которые были зеленоватого оттенка.

— Вы всю ночь не выходили у меня из головы. Я просто захотел увидеть вас снова.

Матиас был слишком потрясен и ничего не смог ответить. Их взгляды встретились.

— Кстати, меня зовут Деннис, — сказал полицейский и обхватил чашку кофе с молоком руками, словно хотел согреться. — Ничего, если мы перейдем на «ты».?

— Конечно!

Какая-то теплая волна нахлынула на Матиаса. Честность и открытость этого молодого полицейского просто обезоруживали. Редко какой человек с первого взгляда был ему так симпатичен.

— Матиас.

Деннис нагнулся, и они закрепили свои отношения робким поцелуем в щеку.

О той первой ночи в маленькой гостинице в Штеглице у Матиаса сохранились лишь смутные воспоминания. Но больше всего ему запомнился запах одеколона Денниса, свежий и крепкий, соленый и сладкий одновременно. Словно ветреный день у моря, который оставляет после себя сладкое волшебство, сдобренное вкусом соленых губ.

Опьяненная этим ароматом, фантазия Матиаса разыгралась до невозможности, и когда он закрывал глаза, то представлял себе Денниса Пегасом, который скакал по волнам и в конце концов улетал в небо, чтобы исчезнуть в его глубокой синеве.

Матиас был одержим и словно потерял разум. Он не мог работать, не мог думать, не мог ничего планировать. Он не мог ни с кем нормально разговаривать и был не в состоянии четко мыслить. Деннис стал его вселенной, и те немногие дни и часы, которые они выкраивали друг для друга, были единственным, ради чего он еще жил. Когда Матиас оставался один, то не мог ничем заняться, только лихорадочно думал о следующем свидании. Ему было все равно, день сейчас или ночь, утро или вечер, он вел отсчет времени часами, когда ждал Денниса, и пытался каким-то образом занять себя. Это было самым трудным, потому что его больше ничего не интересовало.

А когда они встречались, он плакал от счастья.

Тогда Деннис улыбался, брал его за руку и говорил:

— Какой ты все же большой ребенок! Ну зачем ты создаешь себе ненужные заботы? Я никогда не уйду от тебя, я останусь с тобой — в этом ты можешь быть уверен.

Через два месяца после их встречи он поговорил с Тильдой, а еще через семь дней Тильда и Алекс выселились из квартиры. И в тот же вечер к нему пришел Деннис.

— Нам все удалось! — ликовали они. — Нас больше ничто не разлучит!

И они стали прыгать по квартире, как подростки, заполучившие билеты на концерт обожаемой поп-звезды.

Началось грандиозное время.

Когда у Денниса были выходные дни или отпуск, он бронировал совместные путешествия, делал покупки, готовил еду или заказывал столик в ресторане. Он гонял Матиаса к зубному врачу, поощрял его к занятиям спортом, выискивал фильмы, которые они потом вместе смотрели, делал сюрпризы в виде билетов в оперу или в театр. Деннис организовал поставку итальянских красных вин и пел моряцкие песни, когда был пьян. Он занимался налоговой декларацией Матиаса, перестилал постели и отгонял машину в мастерскую. Он решал вопросы с почтой и после обильного ужина, в полночь, при свете свечей соблазнял Матиаса. Ночью он спал не больше шести часов, имел всегда бессовестно хорошее настроение и приносил своему любимому кофе в постель.

Деннис был феноменом, и Матиас любил его с каждым днем все сильнее.

— Я хотел бы жениться на тебе.

Это был тридцать восьмой день рождения Матиаса. Деннис пригласил его на ужин в маленький, но красивый и чистый итальянский ресторан в Шарлоттенбурге. Весь день он был необычно молчалив и задумчив.

На аперитив они, как всегда, заказали шампанское — любимый напиток, который позволяли себе не часто.

Когда полные бокалы стояли перед ними, Деннис произнес эту фразу: «Я хотел бы жениться на тебе». Вид у него был задумчивый, и Матиас ясно видел, что это не было спонтанным предложением.

А потом он опустил узкое серебряное кольцо в бокал Матиаса.

Несколько мучительных секунд Матиас вертел бокал в руке, в котором вокруг благородного металла собрались жемчужины воздуха. Его сердце билось так, что готово было выскочить из груди. А затем он взглянул на Денниса.

— Да, да, да… — говорил он, пока не закончился воздух. — Да, я тоже хочу, чтобы мы поженились. Ничего прекраснее я и представить себе не могу!

Он выпил шампанское и достал кольцо из бокала. Деннис взял руку Матиаса и надел кольцо ему на палец. Затем он вытащил из кармана пиджака второе такое же кольцо, и уже Матиас надел его Деннису на безымянный палец левой руки.

— Принцесса, я люблю тебя!

— Мой принц, я тоже люблю тебя!

В час ночи они были дома. Они выпили еще бутылку шампанского, две бутылки красного вина, шесть рюмок граппы, и Матиас вынужден был держаться за поручни лестницы, чтобы не потерять равновесие. В гостиной он разулся, опустился на диван и простонал:

— Извини, Деннис, это был прекрасный вечер, но я больше не могу. Давай ляжем спать.

— Секунду.

Денниса распирала энергия, и Матиас знал, что для него вечер только начинается. Завтра у Денниса выходной, и он будет пить дальше.

Деннис включил стереоустановку на полную громкость и под песни «Queen» начал танцевать.

— Иди сюда, — закричал он, — не порть игру! Сегодня твой день рождения и наше обручение! Мы должны это отпраздновать! Я никогда не чувствовал себя так великолепно!

Он рывком поднял Матиаса с дивана, прижал к себе и закружил по комнате.

Матиасу стало плохо.

— Извини, Деннис, — с трудом выговорил он, — но я действительно больше не могу. Мне нужно лечь в постель. Это глупо, что в такой вечер, как сегодня, я чувствую себя ужасно, но ничего не поделаешь. С другой стороны, у нас еще вся жизнь впереди и полно времени для чудесных вечеров.

Он взял Денниса за руку, прикусил и лизнул ему ухо, потому что знал: он это особенно любит и тут же начинает мурлыкать, как кот.

Деннис поцеловал его.

— Да ладно, ложись. Я еще немного послушаю музыку.

Матиас исчез в ванной. Краем глаза он видел, как Деннис надел наушники и взял с полки бутылку виски.

Матиас проснулся в начале девятого. Утреннее солнце освещало комнату. Он озяб, потому что с него сползло одеяло, и, не открывая глаз, перекатился на другую сторону кровати, чтобы залезть к Деннису под одеяло и согреться, но одеяло на другой стороне было сложено.

Денниса не было.

Не может быть, чтобы он уже проснулся!

Во-первых, он очень любил, как Матиас, поспать подольше, а во-вторых, он бы не стал застилать свою постель, если бы нужно было выйти только в туалет или в кухню.

Деннис в эту ночь вообще не спал в постели.

У Матиаса от страха сжалось сердце, словно кто-то схватил его ледяной рукой.

Он выскочил из постели и босиком побежал в ванную. Там никого не было.

В коридоре царила мертвая тишина. Из кухни и из гостиной не было слышно ни звука.

Он уже не бежал, а крался на цыпочках. Ему было страшно в собственной квартире.

А затем он увидел его.

Деннис лежал на диване, широко раскрыв рот, и рвотные массы присохли к его щекам, подбородку и груди, его рубашка была испачкана алкоголем и уже пережеванными остатками пищи. Его руки бессильно свисали вниз, а ноги были странно вывернуты, словно в момент смерти он бился в судорогах.

Вид был таким ужасным, таким невыносимо отвратительным, таким пугающим и отталкивающим, что Матиас не мог поверить в то, что увидел. Он уставился на свою большую любовь, которая теперь была не чем иным, как загаженной маской смерти.

«Это не он! — билось у него в мозгу. — Это не может быть он! Не дай себе сойти с ума от этого ужаса. Иди под душ, а когда ты вернешься, все будет в порядке. Тебе все это только снится. Деннис живой. Деннис не может быть мертвым».

Тот, кто любит, не умирает никогда. Это Матиас много лет назад слышал в каком-то шлягере и в глубине сердца всегда признавал как истину.

Тот, кто любит, не умирает никогда.

Он медленно подошел к Деннису и взял его за руку так осторожно, словно мог разбить ее. Она была холодной как лед. Матиас опустился на колени и погладил его по волосам.

— Просыпайся, любимый, пожалуйста, пожалуйста, проснись и взгляни на меня!

Деннис не двигался.

Матиас прижался губами к перепачканному рту Денниса, но не почувствовал дыхания. Он начал гладить его, затем массировать. Так продолжалось больше часа.

И только тогда он наконец понял, что ничего уже нельзя сделать.

Было уже время обеда, когда он вызвал врача неотложной помощи.

Горло у Матиаса болело, голос был хриплым и чужим. Он не мог плакать, а его рот пересох, словно река в пустыне, в которой уже больше никогда не будет жизни.

Принцесса потеряла своего принца.

— Prego, signor^[23], — негромко сказал Адриано и очень медленно и осторожно перелил безбожно дорогое вино «Брунелло», которое заказал Матиас, из бутылки в специальный графин, декантер.

Он тщательно покачал его, налил немного вина в бокал, попробовал и снова покачал графин. И все это время смотрел на Матиаса.

Их взгляды встретились. То, что официант не отвел взгляд, удивило Матиаса, но Адриано это не смутило, совсем наоборот: он улыбнулся и только тогда отвернулся. При этом он качнул бедрами, чтобы не зацепиться за край стола, но Матиас был уверен, что это движение было адресовано ему.

Это придало ему уверенности. Игра началась.

Все это время он не обращал на музыку, которая звучала в ресторане, никакого внимания и только сейчас заметил, что это Аль Бано поет о любви.

Какой-то ragazzo^[24] с оглушительным треском протарахтел на «веспе» мимо ресторана, проехал приблизительно пятьдесят метров, развернулся и снова проехал мимо.

Этот треск перекрыл все, сделал любой разговор невозможным и полностью заглушил музыку. Молодой человек на «веспе», возраст которого Матиас оценил не более чем в семнадцать лет, страшно нервировал его, но в ресторане это, казалось, никому не мешало.

Матиас почувствовал, что в нем закипает злоба и просыпается агрессия. Он с трудом сдерживался, испытывая нестерпимое желание выскочить на улицу, сдернуть парня с мотороллера и ударить ногой в лицо.

Улыбаясь, Адриано принес закуски. Впрочем, это была уже не улыбка, скорее широкая ухмылка. Матиас знал, что будет все больше и больше закрепощаться, — проклятая трескучая машина на улице испортила все.

А затем наступила тишина, и рагаццо зашел в ресторан. Адриано приветствовал его бурно, преувеличенно по-дружески и сразу же подсел к нему. Один раз он встал и принес Матиасу crostini^[25], а после они стали перелистывать Gazetta dello Sport.

При этом Адриано обнял юношу за плечи.

Матиас почувствовал укол ревности.

И даже когда Адриано обслуживал Матиаса или других гостей, время от времени он подходил к своему другу. Его начальника, казалось, это не смущало, лишь бы тот не забывал остальных гостей.

Но Матиас чувствовал себя заброшенным. Присутствие чужого парня и откровенное внимание, которое Адриано ему уделял, выводили его из себя больше, чем трескотня мотороллера. Вечер, похоже, был испорчен, и он напряженно размышлял, что же сделать, чтобы спасти свое настроение.

. — Как вас зовут? — спросил Матиас, когда Адриано принес ему бифштекс из филе, зажаренный на гриле.

— Адриано, — ответил тот.

— Вы мне очень симпатичны, — решился сказать Матиас. — Кроме того, вы мне кого-то напоминаете, но я никак не припомню, кого именно. У вас найдется немного времени, чтобы посидеть со мной?

Адриано, казалось, задумался и посмотрел по сторонам.

— Я не знаю, сегодня много работы…

Матиас продолжал проявлять настойчивость:

— Как бы это сказать… Я учу итальянский язык, но у меня мало практики. Вы не могли бы мне помочь? У вас такой приятный голос и хорошее произношение… Я мог бы многому у вас научиться.

Адриано пожал плечами:

— Может быть.

В душе юноша волновался сильнее, чем можно было судить по его виду. Этот явно богатый немец чего-то хотел от него. Услуги. Все равно какого рода. Если он подойдет к делу с умом, то сможет вытащить из него кучу денег.

— Я хотел бы, чтобы вы, например, показали мне этот прекрасный остров, — продолжал Матиас. — Поделитесь со мной тайнами вашей родины. Мне кажется, не существует лучшего способа изучить этот чудесный язык.

Адриано улыбнулся и, казалось, задумался.

— Когда у вас будет выходной? — спросил Матиас.

— Завтра, — тихо сказал Адриано, и это слово прозвучало для Матиаса как щебет птицы. — Завтра будет выходной день.

— У вас нет желания провести его со мной и показать мне остров?

Адриано умело изобразил смущение и уставился на скатерть:

— Почему бы и нет? Я сделаю это с удовольствием.

По телу Матиаса прошла теплая, приятная дрожь.

— Прекрасно. Где и когда мы встретимся?

— В одиннадцать перед рестораном. Вам это удобно?

— Я буду рад.

— Я тоже. — Адриано выразительно посмотрел на него.

Матиас попытался как-то истолковать этот взгляд, но ему это не удалось. Пока что он не имел ни малейшего понятия о том, что Адриано о нем думает.

Официант ушел, и Матиас принялся за мясо с кровью, которое уже совсем остыло.

На то, что Адриано после это стал о чем-то шептаться с рагаццо, приехавшем на «веспе», и они вдвоем захихикали, Матиас не обратил внимания. Или просто не захотел этого замечать. Да и какой у Адриано мог быть интерес к этому юнцу?

Он даже не решался думать о том, что будет завтра.

31

Берлин, июль 2009 года

Особая комиссия под названием «Принцесса» собралась ровно в десять часов в зале совещаний номер два полицейского комиссариата. Сузанна Кнауэр взяла на себя руководство группой, состоявшей из двенадцати человек. Вид у нее был измученный, а кожа казалась почти прозрачной. С того момента, как труп Манфреда Штеезена был обнаружен на берегу озера, в комиссариате все словно с ума сошли. Это была подспудная нервозность, охватившая всех, поскольку речь, возможно, шла о серийном убийце.

— Дорогие коллеги! — начала Сузанна Кнауэр. — Разрешите вкратце обобщить то, что мы знаем. До сих пор были обнаружены два умерших насильственной смертью молодых мужчины. Йохен Умлауф, двадцати двух лет, и Манфред Штеезен, семнадцати лет. Оба из гомосексуальной среды. Один был задушен во время любовной игры предположительно дорогим шелковым шарфом, другой тоже подобным шарфом. Йохен Умлауф был убит в своей квартире, Манфред Штеезен — на берегу маленького озера в народном парке Юнгфернхайде. Имеющиеся в достаточном количестве образцы ДНК преступника, которые мы смогли извлечь из спермы, волос и частиц кожи, являются идентичными. Таким образом, мы имеем дело с одним и тем же человеком. Естественно, ДНК была проверена, но никаких совпадений с уже зарегистрированными или хотя бы раз попадавшими в поле зрения полиции лицами нет.

У Сузанны пересохло в горле, и ей пришлось выпить глоток воды. В зале было тихо.

— Преступления являются сексуально мотивированными. Скорее всего, преступник знакомится со своими жертвами случайно, поскольку до сих пор не найдено явных связей между ними. Таким образом, следует ожидать, что произойдут последующие убийства. — Она глубоко вздохнула. — Что мы знаем о преступнике? С высокой долей вероятности ему от двадцати до шестидесяти лет и у него приятная, симпатичная внешность. Он может легко убедить жертву пойти с ним. Причем все равно, рассчитывает она на деньги или просто на прекрасный вечер. Манфред Штеезен занимался проституцией и надеялся на высокий заработок, у Йохена Умлауфа не было никакой финансовой мотивации. Очевидно, преступник производит солидное впечатление и одет в дорогую одежду.

— На пресс-конференции вы утверждали нечто иное, — перебила ее молодая коллега.

— Естественно! — Сузанна обрадовалась этому упреку. — Я сознательно говорила неправду, чтобы спровоцировать его. Он должен рассердиться, должен почувствовать, что его гордость ущемлена, и тогда, возможно, он отзовется, чтобы восстановить справедливость. До сих пор ничего не произошло, но я считаю, что попытка того стоила. — Она посмотрела в свои записи и продолжила: — Я предполагаю, что именно сейчас в его жизни произошло что-то, что выбило его из колеи. Смерть любимого человека, возможно матери, друга, ребенка или же спутника жизни. Все рушится, он теряет опору. Его наклонность является единственной постоянной вещью в жизни, и тут у него отказывают тормоза. После убийства он чувствует бесконечное облегчение, потому что снова обретает контроль над своей жизнью, который было утратил. У него появляется власть над людьми, он решает вопрос жизни и смерти, он повелевает кому-то умирать тогда, когда сочтет нужным. Это помогает в его возбужденном состоянии и в его беспомощности, придает ему силу и чувство уверенности в себе. Он снова является кем-то важным и дальше может справляться с повседневностью. В таком психическом состоянии он вынужден убивать, чтобы жить дальше, но никому не бросаясь в глаза. И это делает его таким опасным.

В помещении царила мертвая тишина. Ни у кого не возникло желания перебить Сузанну или сделать какое-то замечание. Не было слышно даже покашливания.

— Деньги у него есть, — продолжала Сузанна. — Он не знает страха перед завтрашним днем, он чувствует только страх перед своей слабостью. Он — волк-одиночка, и он бродит по улицам Берлина в поисках приключения, которое снова позволит ему гордиться собой. Пара взглядов, несколько фраз — и уже кто-нибудь идете ним. Ничего не подозревая и не ставя никаких условий. Он отдается преступнику. А преступник считает, что это великолепно. Он чувствует себя всемогущим. Подобным Богу. И это является бальзамом для его измученной души.

Сузанна осмотрела зал. Коллеги заинтересовались анализом и проявляли признаки нетерпения, потому что она не сказала ничего конкретного, на чем можно было бы строить расследование. Одни лишь предположения.

— Йохен Умлауф приехал из Штутгарта, переселился в Берлин всего лишь несколько недель назад, чтобы изучать информатику. Он был одиноким, довольно робким, его контакты в университете были минимальными. С матерью у него отношения были дружеские, но поверхностные: она не знала, что с ним происходит и с кем он общается. Друзей в Берлине у него пока не было, и соседи охарактеризовали его как спокойного, вежливого и всегда готового помочь молодого человека. Манфред Штеезен, наоборот, даже не сумел закончить среднюю школу, был старшим из пяти детей и официально жил с родителями. Ему не сиделось на месте, и его родители считали, что время от времени он находит себе какую-то работу и что у него есть подруга. Ни то ни другое не соответствовало действительности. Манфред ходил на заработки, был относительно невзыскательным, скромным, никогда не жаловался и делал для братьев и сестер все, что мог. Мать Манфреда, Илона, запуганная, недоверчивая женщина, постоянно пребывала в заботах о детях и испытывала беспокойство за них. Только за одного Манфреда она никогда не боялась. «Он сам справится, — всегда говорила она, — если есть человек, который везде пробьется и никому не поддастся, так это Манфред». Возникает ощущение, что настоящей катастрофой для этой женщины стала не смерть сына, а тот факт, что она в нем ошиблась.

— Существует ли какая-либо связь между обеими жертвами?

— Нет, ни малейшей. Кроме, естественно, того факта, что оба жили в Берлине. Но больше мы не нашли никакой связи и никаких пересечений. Однако перейдем к шелковому шарфу. Убийца оставил орудие убийства на месте преступления. Речь идет о шарфе из чистого натурального шелка, и это дорогое изделие, которое стоит около двухсот евро. Мы проверим все магазины, которые торгуют шелковыми шарфами. Это займет много времени и требует упорства, но, может быть, какой-то продавец вспомнит, кому он продал столь эксклюзивную вещь. Такое, конечно, случается не каждый день.

И вдруг Сузанна почувствовала себя бесконечно усталой и выжатой как лимон. Больше всего ей хотелось улечься прямо на письменном столе и уснуть. Нужно было выйти из этого зала и хотя бы полчаса погулять на свежем воздухе, чтобы ей в голову пришла идея, в каком направлении продолжать работу.

— Проблема состоит в том, что не имеется ни единого свидетеля, — сказал Бен спокойным, мелодичным голосом. — Никто не видел незнакомого человека в доме, где снимал квартиру Йохен Умлауф, никто ничего не видел ночью у озера, и никто не может дать нам описание преступника. У нас нет ничего для создания фоторобота, а значит, мы не можем пройтись по местам, где собираются гомосексуалисты, и провести там опрос.

— Таким образом, вопрос заключается в следующем: как нам действовать дальше?

Сузанне пришлось собраться с силами, чтобы сосредоточиться. Она была уверена, что каждый сотрудник видит, насколько она устала.

Никто не поднял руку.

— Вот проклятье! — Бен ударил кулаком по столу. Было видно, что он в отчаянии. — Мы же не можем просто сидеть и ждать, пока он снова кого-то убьет, и при этом, возможно, сделает ошибку!

— Толку с того, что ты орешь! — процедила Сузанна сквозь зубы, на секунду закрыла глаза и провела рукой по лбу. — Он тщеславен. Честолюбив. Он оставляет нам свою визитную карточку. Он пишет на песке свое ласковое прозвище «Принце». Мы полагаем, что он написал «Принцесса». Я прошу вас сохранять абсолютную секретность в отношении данной информации. Ничего не должно попасть в прессу, иначе подростки, раскатывающие на скейтбордах, распишут этим словом половину города. И это был бы кошмар! — Услышав одобрительный шум, она продолжила: — Он хочет, чтобы его уважали. Возможно, это прозвище — его новое изобретение, поэтому он не написал его в первый раз. И можно предположить, что это слово, которое преступник, очевидно, считает очень удачным и подходящим в отношении себя, он оставит снова, если будет продолжать убивать. Таким образом, мы ищем Принцессу — чувствительную, с нежными струнами души, самонадеянную и педантичную. Он считает себя человеком высшей расы. Он чувствует в себе женскую жилку, но лишь кокетничает этим. Когда нужно, он холоден как лед и очень жесток. Этакая современная, склонная к насилию принцесса. И он воспринимает это как нечто чудовищно возбуждающее. Он великолепно умеет скрывать свою гомосексуальность и общается с окружающими как совершенно нормальный мужчина. И лишь когда преступник ищет себе жертву, он проявляет особенности поведения гомосексуалиста, чтобы привлечь внимание себе подобных. Мы должны быть готовы к тому, что каждый подозреваемый, с которым нам предстоит столкнуться, каждый, кого мы будем допрашивать, даже почтенный отец семейства, может оказаться Принцессой.

— В принципе, мы же ничего не знаем… — негромко заметил молодой сотрудник, который все это время занимался тем, что набивал табаком сигареты про запас.

— Так оно и есть. — Сузанна потерла руки, что не было выражением жажды действия, скорее признаком покорности судьбе. — Вы абсолютно правы. И все, что я сказала, является чисто умозрительным заключением, Гипотезой. Предположением. Это то, как я себе представляю убийцу на основании немногих косвенных улик. Естественно, что в действительности он может оказаться совершенно другим. Пожалуйста, не забывайте об этом. Когда-нибудь он все равно совершит ошибку или же оставит нам более явную визитную карточку, потому что больше не выдержит и ему захочется, чтобы мы побыстрее его схватили. Однако это тоже является всего лишь гипотезой. — Сузанна улыбнулась. — Я думаю, преступник не предполагает, что его когда-нибудь схватят, поэтому верит, что может позволить себе все. Я жду момента, когда он начнет игру с нами, поскольку это и есть наш единственный шанс. — Она собрала документы. — Все результаты расследований, каждая, пусть даже кажущаяся незначительной мелочь должна оказаться на моем письменном столе. Ко мне сходятся все нити, и мы снова встречаемся здесь в пятницу. В это же самое время. Благодарю за внимание.

Двадцать минут спустя она уже совершала пробежку по парку. В ее кабинете всегда хранились спортивные штаны, футболка, куртка и кроссовки, и когда Сузанна не знала, что делать, или же чувствовала, что не справляется с поднимающейся изнутри агрессией, она выбегала в парк. Мобильный телефон она отключала, музыку тоже не слушала. В кармане ее куртки лежал только маленький диктофон — на случай, если в голову придет что-то важное.

Еще никогда за время службы в качестве главного комиссара Сузанне не приходилось представать перед комиссией, которой она руководила, без фактов и результатов расследования. Это угнетало. Сегодня она выдавала азы психологической мудрости, которые услышала на курсах профайлеров в Бад-Зальцуфлене. Собственно, она хотела закончить курсы повышения квалификации в качестве профайлера, но появилась возможность подняться на ступеньку выше, на должность главного комиссара в комиссии по расследованию убийств, и через полгода Сузанна прервала учебу. Тем не менее то немногое, что она успела узнать о серийных преступниках и их мотивации, очень помогало в полицейских буднях.

Она ускорила бег. Несмотря на внутреннюю усталость, ее ноги двигались словно сами по себе, а легкие работали в полную силу, разгоняя кислород по всему телу. Сузанна чувствовала, что вспотела, а на щеках появился румянец.

32

В последующие дни Сузанна набросилась на работу, была нетерпеливой, нервной и требовательной к коллегам. Она старалась вселить в них уверенность в том, что все идет нормально, хотя сама в это не верила. Особая комиссия работала на высоких оборотах, но решающей зацепки все не было.

Когда Сузанна этим вечером зашла в дом, то увидела, что ее почтовый ящик забит доверху. Значит, ей придется снова спуститься и опустошить его.

Она вздохнула и пошла вверх по лестнице к своей квартире. Было всего лишь около девяти, а она чувствовала себя так, словно протанцевала всю ночь. Двенадцать часов, как почти и каждый день, она провела в бюро, выпила огромное количество кофе и съела три бутерброда с сыром. Ее сердце бешено колотилось.

«Я не в форме, — подумала она. — Надое этим что-то делать. Например, взять отпуск и посвятить его постоянным тренировкам». Но в настоящий момент об этом можно было только мечтать.

Сузанна Кнауэр, хотя и была худощавой и выглядела очень спортивно, этим вечером прекрасно поняла, что значит выражение «кости ноют».

Ее ассистент Бен попросил отпустить его после обеда, поскольку ему нужно было попасть в инспекцию по допуску автотранспортных средств к эксплуатации, чтобы зарегистрировать новый автомобиль и, как он сказал, решить еще огромное количество вопросов. В два часа он ушел, а она осталась сидеть над делами.

Манфред Штеезен был известен как мужчина-проститутка и предпочитал в качестве места работы скорее укромные парки, чем открытые улицы. В ту ночь, когда его убили, трое молодых людей работали на углу улиц Юнгфернхайдевег и Заатвиклер Дамм. Манфреду очень не повезло, что оба других были как раз заняты, поэтому никто не видел, к кому он сел в машину.

Значит, в случае со вторым убийством свидетелей не было — и от этого можно было сойти с ума.

В магазине «KaDeWe» молоденькая продавщица вроде бы вспомнила светловолосого мужчину среднего возраста, который купил дорогой шелковый шарф, но не была в этом уверена. И не смогла описать его более подробно.

Когда Сузанна добралась до двери своей квартиры, то увидела, что Мелани выставила пакете мусором в коридор, но не отнесла его вниз, когда уходила из дому. Это было ужасно. На Мелани невозможно было положиться, за ней все время нужно было убирать.

В квартире Сузанна сняла туфли и сразу наполнила водой ванну. Так она могла расслабиться. И в большинстве случаев именно в ванне к ней приходили самые лучшие идеи. Почтовый ящик может подождать еще полчаса.

Мелани снова ночевала у своей подруги Марлис — ни с того ни с сего между ними вдруг возникла симпатия. Сузанна хорошо помнила, что Мелани всего лишь полгода назад говорила, что Марлис тупая как пробка и во всем слушается родителей, а это уже последнее дело. И вдруг они жить не могут друг без друга. Но, в конце концов, во времена ее молодости было точно так же: самая крепкая дружба разбивалась из-за мелочей за пять минут, и так же быстро возникал новый союз с тем, кто раньше не удостаивался и взгляда.

Она опустилась в приятную, теплую, пахнущую лавандой воду и вздохнула. Как было бы чудесно, если бы Мелани была дома и рассказала ей о том, как провела день. Они бы посидели в кухне, как две подруги, обмениваясь своими секретами.

Но Мелани отклоняла ее дружбу. Почему? Вероятно, потому, что в этом возрасте было круто не находить взаимопонимания с собственной матерью. И Сузанне приходилось просто терпеливо сносить то, что она почти каждый вечер проводила одна.

Через три четверти часа она в купальном халате сидела за кухонным столом, ела сухие ржаные хлебцы с сыром и пила вино. Ее мысли были заняты светловолосым убийцей, который сейчас, возможно, кружил по улицам Берлина в поисках следующей жертвы. А она сидела в своей квартире и не могла этого предотвратить.

Наверное, все же нужно пойти и забрать почту. Она вышла в коридор, где рядом с дверью в маленьком ящике для ключей с левой стороны обычно висел ключ от почтового ящика. Но крючок был пуст. Естественно. Иного она и не ожидала. Мелани взяла ключ с собой и найдет его, конечно, только через пару дней, если вообще найдет.

Сузанна потихоньку начала выходить из себя. Сначала мусор перед дверью, а теперь еще и ключ от почтового ящика. Надо было переключиться на другие мысли, и она посмотрела в газете, есть ли сейчас, в десятом часу вечера, что-нибудь интересное по телевизору. Документальный фильм о загадочных уголовных делах, который должен был начаться через пять минут, ее заинтересовал, и Сузанна принялась искать пульт дистанционного управления.

Однако пульт словно сквозь землю провалился! Его не было ни на телевизоре, ни на тумбочке возле кушетки, ни на полке. Она поискала в кухне, в своей комнате, в комнате Мелани, даже в ванной. Пульт исчез. Без него телевизор можно было включить кнопкой на передней панели, но переключать программы никак нельзя.

Теперь Сузанна разозлилась по-настоящему. Наверное, Мелани машинально, без всякой задней мысли сунула пульт дистанционного управления в свой огромный мешок, который именовала сумочкой. Вместе с мобильным телефоном, айподом и тысячей других мелочей. Иногда она просто сметала со стола все, что там лежало, в свою сумку. Так она однажды в буквальном смысле слова заграбастала в свой мешок связку ключей Сузанны и ее ценнейшую записную книжку. Да еще и раскричалась, когда мать возмутилась: «Боже мой, что ты из себя строишь?! Вещи ведь не исчезли! Ошизеть можно, как ты из-за всякого дерьма выходишь из себя и начинаешь зудеть!»

И теперь снова такой случай! Сузанна не собиралась молчать и набрала номер мобильного телефона дочери. Но оттуда раздалась только монотонная запись с просьбой попробовать связаться с Мелани позже. Ее мобильный был отключен.

«Что, собственно, вообразила о себе эта маленькая дрянь?» — подумала Сузанна и набрала номер Марлис.

Мать Марлис сняла трубку уже после третьего звонка, и по голосу было слышно, что она еще бодрствует.

— Да.

— Добрый вечер, это Сузанна Кнауэр. Извините, что так поздно вас беспокою, но не могла бы я поговорить со своей дочерью?

На какую-то секунду в трубке воцарилась тишина. Затем мать Марлис несколько удивленно сказала:

— Нет. Я имею в виду, что это значит? Вашей дочери здесь нет!

Резкая боль пронзила сердце Сузанны.

— Как нет? Мелани собиралась сегодня после обеда заниматься с Марлис математикой и заночевать у вас.

— Я об этом ничего не знаю.

— Девочки в последнее время стали просто неразлучны, поэтому я ничего такого не подумала, когда Мелани сказала, что побудет у вас.

— Я не видела Мелани уже целую вечность.

Сузанна помолчала, потом хриплым голосом спросила:

— Значит, ни позавчера, ни дважды за последнюю неделю она у вас не ночевала?

— Нет, не ночевала. Может, позвать к телефону Марлис?

— Да, пожалуйста, — прошептала Сузанна. Боль в груди не утихала.

Через несколько минут Марлис взяла трубку и высоким, каким-то детским голосом сказала:

— Да?

— Марлис, это мама Мелани. Она сказала мне, что будет ночевать у тебя, но, очевидно, солгала. Ты знаешь, где она?

— Не-а.

— У нее есть друг, у которого она может быть?

— Думаю, да.

— Ты точно не знаешь?

— Не-а. Мы не так уж много общаемся.

— И ты не знаешь, как зовут этого друга?

— Не-а.

— Но школу Мелани не пропускала?

— Не-а. Она всегда была в школе.

— О’кей, спасибо, Марлис.

Сузанна положила трубку и упала на стул. Она всегда доверяла Мелани. Никогда в жизни ей не пришло бы в голову, что дочь будет врать ей, говоря, что ночует у подружки. Восхитительно! Сотрудница уголовной полиции безоговорочно верила всему, что ей говорят. Не спрашивая ни о чем, не контролируя, не проверяя. Относительно собственной дочери у нее отказывал контрольный механизм.

Но где же она? У отца? Определенно нет. Они виделись регулярно, пусть и редко. У них были очень хорошие отношения, и не было никакой причины, по которой она ходила бы к отцу тайно. Значит, это друг. О котором она никогда ничего не рассказывала.

Сузанна испугалась. Ярость прошла, и она чувствовала себя абсолютно беспомощной и не знала, как выдержит эту ночь, если Мелани не появится.

Десять минут она лихорадочно размышляла, что предпринять. Обзвонить всех из класса Мелани, чьи номера у нее были? Это было бессмысленно. Мелани не нужно было врать, если бы она ночевала у другой подруги. В ее классе не было мальчиков, Мелани ходила в женскую гимназию. Сузанна думала, что так будет спокойнее, но, очевидно, ошибалась.

Ей не надо было вызывать полицию, она сама была полицией. Как часто ей самой приходилось успокаивать родителей! По принципу, по которому она сейчас должна была уговаривать сама себя: «Подождите двадцать четыре часа, к тому времени ваша дочь точно найдется. С большой долей вероятности она утром появится в школе. Поэтому сейчас не создавайте себе слишком много проблем. Самое позднее завтра после обеда мы созвонимся с вами и, если она к тому времени не появится, будем решать, что делать дальше».

И лишь сейчас Сузанна по-настоящему поняла, что чувствуют родители, которые выслушивают такое заявление. Однако ей нужно было обязательно поговорить с кем-нибудь. Тишина в квартире была просто невыносимой, поэтому она позвонила своему ассистенту Бену.

— Бен, послушай, ты должен мне помочь, — сказала она, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Мелани пропала. Я не знаю, где она, и скоро сойду с ума! Она сказала, что переночует у подружки, но там ее нет.

— О боже… — простонал Бен.

— Больше тебе в голову ничего не приходит?

— Что я должен сказать? Я должен тебя успокаивать? Рассказывать, что ты не должна беспокоиться, что она скоро появится? Что в конце концов с большой долей вероятности все снова будет хорошо? Тебе это поможет?

— Чуть-чуть.

— Сузанна, выпей бокал вина и постарайся заснуть. Ты сейчас ничего не сможешь сделать. И нет смысла бродить по улице и искать ее. У нее есть какая-нибудь любимая дискотека, куда она всегда ходит?

— Не знаю. Диско ее не очень интересует.

— Так. — Он помолчал, размышляя. — Мелани семнадцать лет. Похоже, она влюбилась. Вероятно, она сейчас находится на седьмом небе от счастья и думает о чем угодно, но только не о том, что ты можешь беспокоиться о ней. Завтра с утра она будет в школе, а в обед ты поедешь домой и отчитаешь ее.

Сузанна вздохнула:

— Спасибо, Бен.

— Если что, позвони мне. В любое время.

— Хорошо.

Сузанна положила трубку, налила себе бокал вина и расплакалась.

Полтора часа спустя она услышала, как в замочной скважине поворачивается ключ, и через пару секунд в гостиной появилась Мелани. Она нахмурилась, увидев заплаканные глаза матери.

— Хай, — сказала она тихо. — Sorry, я чуть-чуть опоздала.

— Где ты была? — строго спросила Сузанна.

— У одного друга.

— У одного друга?

— О’кей, — у моего друга.

— Как его зовут?

— Это неважно.

— Нет, это не неважно!

Сузанна готова была заорать на нее.

Мелани нервно простонала:

— Что толку с того, что я пришла домой? Ты тут же становишься в позу! Я могла бы остаться на ночь у него. Тебе так было бы лучше?

От такой наглости у Сузанны перехватило дыхание.

— Смотри у меня! — взорвалась Сузанна и поняла, что говорит как ее мать, когда она сама была в возрасте Мелани, и это показалось ей ужасным. — Тебе семнадцать, я отвечаю за тебя! И я должна знать, с кем ты таскаешься.

— А я тебе этого не скажу, хоть ты что делай.

— О’кей, тогда с этого момента все будет по-другому. Ты мне наврала, и доверять тебе я больше не могу. Значит, ты останешься здесь. Все договоренности о свиданиях с таинственным другом ты можешь забыть.

Мелани громко рассмеялась:

— Ты что, хочешь посадить меня под замок? Будешь пристегивать меня наручниками к радиатору отопления, когда уходишь? Да ведь тебя постоянно не бывает дома! Ты что, серьезно думаешь, что я буду сидеть и ждать тебя? Вот об этом ты можешь забыть!

Сузанна знала, что Мелани права. Она не могла запереть ее и не могла работать на полставки, по полдня. Не на этой работе.

— Теперь смотри, мать-кормилица. — Мелани резким движением налила себе вина из бутылки, которую принесла Сузанна, да так, что оно выплеснулось на пол. — Через четыре месяца мне исполнится восемнадцать лет. И я представлю тебе моего друга. Ведь тогда я смогу делать все, что захочу. — Мелани залпом выпила целый бокал. — А сейчас я иду спать. Спокойной ночи!

И она исчезла.

33

Джилио, июль 2009 года

Бледное солнце стояло высоко в безоблачном небе. С восьми часов утра Матиас не сомкнул глаз. Воздух еще был свеж и холоден, но было понятно, что день выдастся жарким.

— Он сидел на балконе и смотрел на входную дверь ресторана. Через два часа он будет стоять там, не подозревая, что Матиас может наблюдать за ним отсюда.

Адриано… Имя — как бархат и музыка, как пляжи море, как красное вино и жасмин. Адриано был Капри, Сардинией и Сицилией, был вкусом чеснока, лимонов и спелых дынь, был запахом пыльной дороги, свежего пота и сладковатой спермы. Адриано был свежим источником, цветком герани и кокосовым орехом, он был словно белый парусник на горизонте…

У Матиаса уже не было сил терпеть.

Море было спокойным и гладким, на нем не было ни единой волны, и парусники останутся в гавани.

«Если бы у нас была лодка, — подумал Матиас, — мы бы качались на волнах в бухте, занимались любовью, а потом забросили удочки и поймали огромную рыбину. Давай улетим, давай поедем вокруг света, пока не очутимся на острове, ты и я, навсегда и во веки веков».

Он был счастлив, свободен, и для него все было возможно.

В десять часов он тщательно оделся. Сандалии, легкие льняные брюки, открытая, подходящая к ним льняная рубашка и шелковый шарф, воздушный, словно случайно наброшенный на плечи. Он засунул бумажник из настоящей крокодиловой кожи в задний карман брюк и сразу почувствовал, что это нехорошо. Бумажник был слишком толстым и тяжелым, оттягивал легкие брюки вниз и ужасно оттопыривал карман. И, кроме того, темная кожа просвечивала сквозь светлую ткань.

«Оставлю-ка я бумажник дома, — подумал он. — Зачем мне кредитные карточки при пешей прогулке по острову? Может быть, мы где-нибудь перекусим, но для этого достаточно будет пары евро».

Из маленькой сумочки, в которой он хранил украшения, когда брал их с собой в путешествия — кольцо с печаткой, золотую цепочку, запонки для манжет, он достал большую скрепку из настоящего золота, которой зажал несколько банкнот — шесть бумажек по пятьдесят евро, одну двадцатку и две десятки. Скрепку с деньгами и монеты он положил в карман брюк. Это не бросалось в глаза, было элегантно и вполне достаточно для небольшой прогулки.

С половины одиннадцатого он сидел на балконе и уже начинал нервничать. А что, если Адриано не воспринял договоренность всерьез или и вовсе забыл о ней? Он был туристом, одним среди многих, и, возможно, Адриано просто ушел от ответа, как делал это уже десятки раз. И через две минуты выкинул его предложение из головы.

Матиаса бросило в пот. Без Адриано он большене выдержит ни одной ночи. Свежий ветер из порта холодил его тело под влажной рубашкой, но казался липким. Он задумался, не стоит ли переодеться, когда услышал треск «веспы». Рагаццо с грохотом проехал по улице вниз, позади него сидел Адриано.

У Матиаса на какой-то миг перестало биться сердце.

Рагаццо резко затормозил перед мясной лавкой. Адриано слез с мопеда и зажег сигарету. Они перекинулись парой слов, и рагаццо умчался.

Матиас ликовал. Этот противный паренек, похоже, знал об их встрече. Адриано, значит, открыто изменяет своему маленькому другу, потому что то, что могло случиться в такой прекрасный день, легко можно себе представить. Как чудесно!

Это было такое трепетное чувство — смотреть на любимого человека со стороны, наблюдать за ним, и Матиас почувствовал себя снова молодым.

Он посмотрел на часы. Без двадцати одиннадцать. Почему Адриано пришел так рано? Он подавил в себе первоначальный импульс сбежать вниз и решил подождать.

Адриано не понадобилось и трех минут, чтобы выкурить сигарету, а потом он исчез в доме. И первоначальный страх Матиаса, что Адриано забыл об их свидании, снова вернулся.

Мучительных пятнадцать минут ничего не происходило. Но ровно без двух минут одиннадцать Адриано снова вышел на улицу и огляделся, словно высматривая кого-то.

Матиасу с большим трудом удалось заставить себя выждать еще три минуты, и он нервно барабанил по стене пальцами. Ему хотелось броситься Адриано навстречу, а еще сильнее — обнять его, но этого нельзя было делать. В конце концов он вышел.

Адриано не заметил его, потому что как раз смотрел на часы и, похоже, раздумывал, ждать ли еще, когда Матиас тронул его за плечо и улыбнулся:

— Buongiorno!^[26]

— Chao^[27], — ответил Адриано, и его высокий голос, звук которого Матиас уже позабыл, показался ему легким дуновением ветерка в этот жаркий, душный день.

Матиас чувствовал возбуждение в каждой клеточке своего тела, но старался держаться спокойно — насколько было это возможно в данной ситуации.

— Я рад, что ты пришел, — сказал он. — Кстати, меня зовут Матиас.

— О’кей. Я — Адриано.

— Куда мы пойдем?

Матиас надеялся, что Адриано не станет таскать его по Джилио Кастелло, на которое он уже насмотрелся в одиночку. Ему хотелось уединиться, они должны были остаться только вдвоем, и он не хотел делить его ни с кем другим.

Словно прочитав его мысли, Адриано сказал:

— Я подумал, что покажу тебе уголки острова, куда редко забредают туристы. Сам ты эти места никогда не найдешь, но они дико романтичные и так прекрасны, что захватывает дух.

У Матиаса подпрыгнуло сердце. Значит, это свершится уже сегодня, ему больше не придется ждать!

Они ехали в машине Матиаса в Джилио Кастелло, и Матиасу приходилось сдерживаться, чтобы не положить руку на колено Адриано. На Адриано были короткие черные шорты, его ноги были мускулистыми, загорелыми до черноты и на них практически отсутствовали волосы. А еще на нем была белая рубашка-сеточка, которая прекрасно демонстрировала тренированные руки.

«Что я по сравнению с ним! — думал Матиас. — Я хотя и выгляжу спортивно, но все равно уже мужчина в возрасте за сорок, имеющий деньги и желающий вкусить свежесть молодости».

На выезде из населенного пункта Адриано направил его на узкую извилистую дорогу, по которой Матиас никогда бы не поехал в одиночку. Слева от них возвышались обрывистые скалы, а справа от дороги начиналась ничем не огороженная пропасть. Глубокая пропасть — несколько сотен метров до моря.

Матиас вспотел от страха, потому что не знал, что будет делать, если кто-то выедет ему навстречу. Места, где можно было разминуться, попадались только через несколько сотен метров, и он не мог себе представить, что решится на этой дороге ехать задним ходом до подходящего места парковки.

— Тебе нравится этот вид? — Адриано запрокинул голову и посмотрел вдаль. У него не было резко выделяющегося кадыка.

— Очень. Я только надеюсь, что никто не едет нам навстречу.

— Подумаешь, — засмеялся Адриано, — просто тогда один из вас сдаст назад. Ну и что тут такого?

Семь минут длилась эта поездка, и наконец они добрались до стоянки, на которой стоял один-единственный автомобиль.

— Здесь мы оставим машину, — сказал Адриано, — и дальше пройдем пешком. Я надеюсь, у тебя хватит сил? До утесов идти не меньше полутора часов, а потом еще и возвращаться. Но я уверен, что ты ничего подобного не видел.

— Прекрасно, — пробормотал Матиас. — Никаких проблем. Я очень хороший ходок.

И он был уверен, что такого еще никогда не переживал. В своих фантазиях он уже видел обнаженного Адриано в солнечном свете на теплой скале, далеко выдающейся в море. Время от времени прибой обрызгивал юношу водой, что каждый раз заставляло его вздрагивать, и его тело покрывала гусиная кожа. Матиас не знал, какая из мыслей возбуждала его сильнее: чтобы этот юный красавец овладел им или же чтобы он сам стал обладать Адриано до тех пор, пока тот, обезумев от страсти и от удовольствия, не поклялся бы, что никогда больше не станет встречаться с этим надоедливым рагаццо.

Первые пятьсот метров они шли по удобной, приспособленной для пешеходных прогулок дорожке: по краю небольшого леска, и Матиас настроился на приятную прогулку.

Когда лес стал редеть и начались скалы, они свернули на узкую каменистую тропу. Матиас заметил за поросшей растительностью кучей камней валявшийся мотороллер «веспа» и подумал, какие же здесь живут люди, что запросто выбрасывают свой хлам сюда, однако тут же забыл об этом и сконцентрировался на Адриано, который легкой походкой шагал впереди.

Матиас с трудом поспевал за ним, ему приходилось внимательно следить, куда встать, чтобы не поломать ноги. Но он не хотел показывать свою слабость и шагал даже быстрее, чем мог. Пот ручьями стекал по его лицу и спине, голова горела, и он понял, что сделал ошибку, не надев шляпу. Так он не выдержит следующие полтора часа. Его сердце остановится, и он упадет, как подрубленное дерево.

— Медленнее, — простонал он. — Пожалуйста, не беги так быстро, в конце концов, мне же только двадцать шесть лет! — Это должно было быть шуткой, однако Адриано не засмеялся.

— Хорошо, хорошо. — Он со скучающим видом облокотился о скалу и закурил. — Нет проблем. Садись и отдохни.

Он стоял перед ним, нетерпеливо покачивая ногой.

«Ему скучно со мной, — подумал Матиас. — Боже мой, мальчику кажется, что ему пришлось вывести старика на прогулку. И они ползут со скоростью улитки».

У них даже не было воды.

Через пять минут они пошли дальше, и теперь уже Матиас задавал скорость. Хотя Адриано и шел впереди, ему приходилось время от времени останавливаться и ждать Матиаса.

Через полчаса они дошли до маяка. Квадратная белая башня на крутом побережье острова. Забитые досками окна. Маленький участок земли, относящийся к маяку, обнесенный забором и абсолютно одичавший. Ежевика и узловатая собачья роза разрослись везде, вплоть до постройки, а вокруг валялись пластиковые мешки с мусором. Краска на башне отставала целыми кусками, а окна, не забитые досками, были зарешечены и напоминали казарму. Несколько калиток в заборе были закрыты на тяжелые ржавые висячие замки. Туда никто не заходил уже целую вечность.

По эту сторону забора стоял маленький сарайчик. Матиас, зашел туда и помочился в угол. Он не стал делать этого под открытым небом, потому что Адриано мог за ним наблюдать. Однако Адриано совсем этим не интересовался — он ходил взад-вперед по узкой тропе перед маяком и разговаривал с кем-то по телефону.

«Черт бы побрал этого рагаццо!» — подумал Матиас.

— Сколько тебе лет? — спросил он, когда Адриано прекратил разговор.

Тот засмеялся:

— Угадай!

— Девятнадцать, — сказал Матиас. Собственно, Адриано казался ему моложе, но он знал, что молодые мужчины любят казаться старше, чем есть на самом деле, и хотел польстить ему.

— Неправильно, у тебя не очень хороший глазомер, — ответил тот и посмотрел на море. — Мне двадцать два года.

Матиас не поверил ни единому его слову, но ему, в общем-то, было все равно. Он нежно провел двумя пальцами по руке Адриано.

— Ты прекрасен, — прошептал он. — И кожа у тебя мягкая, как у младенца. Может быть, поэтому я ошибся?

Адриано засмеялся и отнял руку:

— Идем, еще довольно далеко.

Они пошли дальше. Адриано говорил мало, сказал пару ни к чему не обязывающих фраз об острове и снова замолчал. В качестве гида он не годился. Но Матиасу было все равно. Что интересного в острове? Островов много, а Адриано был единственным и неповторимым.

Но с Адриано явно происходили какие-то изменения. С каждой минутой он становился все более хмурым, отстраненным и недовольным. Он больше ничего не говорил и не улыбался, и это обескуражило Матиаса. Что случилось? Что он сделал не так? Он вспомнил те немногие фразы, которые произнес, но они были совершенно безобидными. Или Адриано смутило то беглое прикосновение?

Они постоянно поднимались вверх. Тропа становилась все уже, в некоторых местах она была не шире ступни, и им приходилось цепляться за скалу пальцами. У Матиаса кружилась голова, когда он смотрел вниз. Далеко под ними шумело море, пенные волны разбивались об острые скалы, которые поднимались вверх, словно огромные мечи, и явно только того и ждали, чтобы нанизать на себя сорвавшуюся вниз жертву.

Матиаса мучила жажда. Ну почему он обратил внимание только на одежду — на прекрасно сидящие льняные брюки, на шелковый шарф и безумно дорогую дизайнерскую рубашку — и не подумал о том, что бутылка воды в жаркий день в горах может быть жизненно важной?

— Я больше не могу, — сказал Матиас и, тяжело дыша, остановился. Его рубашка промокла от пота, и на ней выступили огромные пятна, а брюки прилипли к ногам. — Мне нужно срочно выпить воды, иначе я не выдержу.

— Что ты из себя строишь! — рявкнул в ответ Адриано. — Мог бы взять с собой, что нужно, если ты такой чувствительный!

Матиасу стало страшно от столь явного выражения вражды, и он не решился ничего ответить. И ему показалось, что Адриано пошел еще быстрее.

На маленькой платформе из гранита, на вершине огромной гладкой скалы, юноша остановился.

— Так, mein Lieber!^[28] — крикнул Адриано, и его голос звучал уже не как высокий звон колокольчиков. — А теперь давай поговорим. Здесь мы с глазу на глаз и никто нас не слышит. Ты, дряблый мешок, все равно не в силах идти дальше, значит, мы можем закончить нашу милую прогулку здесь. Но сначала ты отдашь мне свое бабло. Ты же не думаешь, что я тебе, старому пидору, буду подставлять свою задницу бесплатно, не получив за это деньги! Ну, давай деньги сюда! Причем все!

Матиас был в таком ужасе, что у него перехватило дыхание. Это был не его стиль. Он был Принцессой, а не дряблым мешком, и тем более — не старым педерастом! И в этот момент, когда лопнули все его иллюзии и мечты, его охватил страх. Он не знал, что делать, но все в нем сопротивлялось тому, чтобы отдать этому негодяю свои деньги. У него было триста сорок евро, зажатых в золотой скрепке.

Видимо, он замешкался, и кулак Адриано влетел ему в лицо. Челюсть щелкнула, и резкая боль прострелила Матиаса от зубов до глаза.

— Что ты делаешь? — закричал он. — Что все это значит?

Во рту собралась кровь, которую он с отвращением проглотил. Адриано ударил его еще раз. Намного сильнее, чем в первый.

Матиас упал на землю и попытался отползти в сторону. Но это не имело смысла.

— Ты что, не понял, что я сказал? — заорал Адриано и ударил его ногой в лицо. — Гони деньги, или я тебя изобью до полусмерти!

От стыда и боли у Матиаса из глаз покатились слезы. Его челюсть, похоже, превратилась в осколки костей. Ему казалось, что он никогда больше не сможет открыть и закрыть рот, не говоря уже о том, чтобы говорить или жевать. Он выплюнул кровь и удивился, что вместе с кровью на скалу не высыпались зубы.

Адриано ухмыльнулся.

Матиас неуверенно начал ощупывать карман в поисках денег. Внезапно против солнца он увидел, как из кустов появилась какая-то тень. Фигура медленно подходила к нему. Надолго секунды у Матиаса вспыхнула надежда, но потом он узнал его. Это было рагаццо, подкрепление для Адриано. Бродяга, которого в другое время Матиас послал бы подальше, но теперь его страх лишь усилился. В руке парень держал полуторалитровую бутылку минеральной воды, из которой лениво отпивал глоток за глотком, потом отдал бутылку Адриано.

Матиас протянул к нему руки.

— Пожалуйста! — прохрипел он.

Но Адриано никак не реагировал. Он пил с наслаждением, пока не напился вдоволь, а потом вылил остатки воды на горячий камень.

— Affrettati!^[29] — воскликнул рагаццо. — Ну-ка поторопись!

Он вытащил из заднего кармана пистолет и прицелился в Матиаса.

Трясущимися руками тот отдал деньги.

— Вот так-то, — сказал парень, ухмыляясь.

Он сгреб купюры, засунул их в карман брюк, бросил скрепку, которую, очевидно, счел дешевой бижутерией, через плечо в кусты и швырнул монеты на землю.

— Ну а теперь собрать все! — заорал рагаццо. — И пошевеливайся!

Матиас на коленях ползал по горячему камню, собирая монеты, а рагаццо подгонял его пинками в бока.

— Ты что, не можешь быстрее, грязная свинья? — Он пронзительно рассмеялся. — Ты только посмотри на этого ссыкуна, Адриано! Изображает из себя крутого, однако слишком нежный, чтобы поднять какую-то жалкую пару центов с земли!

Матиас не совсем понял, что кричал рагаццо, но содрогнулся, потому что снова получил удар ногой по почкам.

Он собрал монеты вместе с песком, камешками и щебенкой и попытался вытереть их, но рагаццо ударил его ногой в затылок.

— А теперь засунь их себе в пасть и обсоси, чтобы были чистыми! В таком виде мне твои деньги не нужны!

Матиас принялся облизывать каждую монету, хотя его тошнило до смерти, но рагаццо это не понравилось. Адриано стоял в стороне и курил.

— Возьми их в рот! Как можно больше, все! И пососи. Вкус денег возбуждает!

Матиас попытался засунуть монеты в рот и чуть не задохнулся, потому что рагаццо снова ударил его по шее, крича: «Больше! Еще больше!» Уже одно открывание рта причиняло адскую боль. Матиас был убежден, что его челюсть сломана, если не полностью раздроблена.

— Ладно, этого достаточно, — в конце концов сказал Адриано и растоптал сигарету. — Я больше не могу выносить вида этого жалкого червяка. Давай прикончим его.

— Суперская идея! А ну-ка, дрочило! — Рагаццо дернул Матиаса за волосы. Тот вскрикнул, чуть не проглотил монету и захрипел, но рагаццо ослабил хватку, и Матиасу стало легче дышать. — Давай соси дальше. Мы сейчас тебя застрелим, о’кей? И ты подохнешь с хлебалом, набитым деньгами. Как тебе это нравится?

Матиас не понял ни слова.

— Пожалуйста, отпустите меня! — заплакал он, словно маленький ребенок, и со страха запричитал по-немецки: — Оставьте меня в живых! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, я не хочу умирать!

Рагаццо хохотал и от удовольствия хлопал себя по ногам.

— Помогите! — умолял Матиас, но из горла вырвался лишь тихий, неразборчивый звук, похожий на срыгивание.

Взгляд Адриано был холодным и более страшным, чем жестокая жажда действий рагаццо. Матиаса пробрала дрожь ужаса. От юноши, в которого он влюбился, помощи ожидать было нечего. Он был один. Он проиграл.

— Становись на колени! — приказал рагаццо.

Матиас не понял приказа, он уже совсем перестал соображать.

Рагаццо ударил его ногой в спину, и Матиас упал на колени. В глазах его был страх смерти.

— Руки на затылок!

И снова Матиас не знал, что делать. Тогда рагаццо дернул его руки вверх и завел их ему за голову.

— Так, дружище, а теперь я вгоню тебе пулю в голову. Может, ты даже услышишь, как твои мозги шлепнутся на камни.

И Матиас почувствовал прикосновение дула пистолета к виску.

«Мама, — подумал он, — я умираю. Даже раньше тебя. Эти примитивные твари отберут мою жизнь, словно ее и не было. Потому что они понятия не имеют, кто я такой. Мама, я люблю тебя, прости меня!»

Матиас почувствовал, как ногам стало тепло и влажно. Кал и моча потекли в штанины его светлых, очень тонких льняных брюк. Он больше не мог контролировать себя. Он был одним сплошным страхом.

Он даже не предполагал, что может быть настолько страшно.

Рагаццо нажал на курок, и Матиас потерял сознание.

Через несколько секунд он услышал, пронзительный хохот парня и не сразу понял, что еще жив.

— Матиаса охватила ярость. Ярость, которая придала ему сил. Он уже не чувствовал ни боли в челюсти, ни жажды.

То, что случилось после, не было обдуманным действием, просто в нем произошел взрыв насилия — так море вдруг прорывает дамбу.

Матиас выплюнул монеты, схватил рагаццо за ноги и изо всей силы рванул его на себя. Тот потерял равновесие и упал, выронив пистолет.

Краем уха Матиас уловил глухой звук и понял, что пистолет был из пластмассы. Это разозлило его еще больше и придало ему сил.

А дальше все произошло очень быстро. Матиас вскочил на ноги и ударил рагаццо ногой в живот. Тот откатился назад и заорал. Адриано бросился на помощь, пытаясь удержать его, но Матиас изо всей силы толкнул их и с трудом удержался на ногах, чтобы тоже не сорваться в пропасть.

Матиас смотрел, как они падают. Какое-то мгновение ему казалось, что они держатся за руки, но оказались они в разных местах.

Рагаццо два раза повернулся в воздухе, упал в море, и его тело беспомощно закачалось на волнах. Адриано, странно скорчившись, застрял между камней.

Матиас ждал. Рагаццо не пошелохнулся, его лицо было под водой. Волны перекатывались через тело и подгоняли его ближе к берегу.

А Адриано все так же висел между обломками скалами и не двигался. Объект его похоти, его надежд, желаний и тоски был мертв.

Матиас несколько минут стоял на месте, пока до него дошло, что случилось.

Он лег на живот на горячую скалу. Солнце жгло, и он чувствовал себя, как кусок мяса на гриле. В горле першило, язык приклеился к нёбу, слюны у Матиаса не осталось. Экскременты в его брюках начали подсыхать и выпадать небольшими кусочками. Его челюсть горела, а сердце билось так, что удары отдавались в ушах.

Матиас еще не осознал, что произошло, и пока у него не было никаких идей, как вернуться назад, в свою квартиру.

Но одно было ясно: в таком виде ему нельзя попадаться никому на глаза. Ему придется подождать, пока наступит ночь, и в темноте чуть ли не на ощупь пройти вдоль скалы.

Речь шла о выживании.

Часть 2 Мужские фантазии

34

Амбра, июль 2009 года

Донато Нери спрашивал себя, какой же грех он совершил, что судьба наказала его таким образом, что он вынужден проводить свою жизнь в качестве мелкого деревенского полицейского в Амбре.

Он вышел из полицейского участка на дорогу, и жара дохнула на него так, что Нери показалось, словно кто-то ударил его в лицо. На наружном термометре, рядом с окном в его бюро, которое находилось в тени, он увидел, что температура сейчас сорок два градуса по Цельсию, и он знал, что такая жара, согласно прогнозу телеканала RAI-1, продлится не менее двух недель. В Риме, где Донато Нери имел возможность работать еще несколько лет назад, пока из-за профессиональной непригодности его не сослали сначала в Монтеварки, а затем в самое маленькое отделение карабинеров, какое только можно себе представить, — в Амбру, он при такой жаре носился по городу на служебном автомобиле с кондиционером и даже не выключал двигатель, когда они на протяжении нескольких часов наблюдали за домом какой-нибудь подозрительной личности. Там жизнь была вполне терпимой и приятной. Кроме того, всегда находился бар, в котором никто никого не знал и где можно было спокойно выпить глоток кампари. А здесь нельзя было сделать ничего, абсолютно ничего, что обязательно и немедленно не стало бы обсуждаться в мельчайших подробностях деревенским обществом.

В его маленьком, выкрашенном в оранжево-желтый цвет бюро в Амбре вместо кондиционера был только огромный вентилятор, который неприятно гудел. Вдобавок регулятор у него был сломан, и поэтому он работал целый день на самой высокой скорости, раздувая у Нери волосы на голове и сдувая бумаги со стола.

Но, несмотря на вентилятор, форма прилипала к телу, и Нери боялся того момента, когда вынужден будет выйти из полицейского участка на улицу.

И вот это время настало.

Ему очень хотелось, чтобы черт забрал его хорошо подогнанный и отглаженный форменный китель и подходящие к нему темно-синие брюки с бросающимися в глаза красными лампасами из дорогой и так плотно сотканной ткани. Через нее не проникал воздух, и он чувствовал себя в этой форме как в коконе, который к тому же накапливал тепло.

Донато Нери был убежден в том, что при этой температуре нет работы ужаснее, чем работа карабинера.

Деревенская улица, которая вела наверх к пьяцце, лежала перед ним словно вымершая. Лишь тот, кому обязательно было нужно, решался при этой жаре выйти на улицу. Нери был на воздухе всего лишь несколько секунд, но пот уже стекал по его телу и увлажнял форму изнутри. У него было огромное желание сорвать все это с себя и пойти домой в одних трусах, но это означало бы конец его карьере даже здесь, в Амбре.

Конечно, и на пьяцце в это время не было ни одного человека. Дверь в бар была широко распахнута, внутри возле стойки бара сидели двое мужчин, — а снаружи столы и стулья под большими белыми зонтами от солнца были пусты. Нери подумал, не выпить ли ему что-нибудь по-быстрому, но потом решил, что будет лучше как можно быстрее промчаться через это жаркое пекло домой и раздеться, нежели продлевать свои мучения из-за какого-то напитка в баре.

Было необычайно тихо, когда он открыл дверь своего дома. Не было слышно звона посуды в кухне, воплей бабушки и даже музыки из комнаты Джанни. Ничего.

Он в недоумении прошел сначала в спальню, где стянул с себя форму и надел легкую футболку и короткие брюки. После этого отправился вниз в кухню.

Габриэлла сидела за кухонным столом и перелистывала какую-то рекламную брошюру из супермаркета с особыми предложениями по сниженной цене. Когда Нери зашел в кухню, она не обратила на него ни малейшего внимания, даже не взглянула.

— Что случилось? — спросил Нери. — Сегодня обеда не будет?

— Все стоит на плите. Ты что, не видишь?

— А что с бабушкой? С Джанни? Что-то случилось?

— Ничего, tesoro^[30], все прекрасно!

Нери мысленно застонал. Этот обворожительный саркастический тон она употребляла всегда, когда была раздражена до крайности. Но он не сказал ничего, решив выждать.

— Какой чудесный день! — подзуживала она. — Солнце светит, сейчас четверть второго, обед готов, а твой сын до сих пор спит. Для него все еще полночь. Может быть, он часа в три или в четыре придет на завтрак. Может быть. А может и не быть. А бабушка полчаса назад объявилась здесь, чтобы сообщить мне, что она отказывается от ужина, потому что жратва в этом доме несъедобная. Она уже ушла спать. Для нее сейчас вечер. Значит, все в порядке. Мы можем снять часы со стены, дневного времени больше не существует. Может, ты хочешь поесть пасту сегодня только вечером в десять?

— Нет, я хочу поесть сейчас! — проворчал Нери. — Это означает, что сразу же после того, как разберусь с Джанни.

Габриэлла закатила глаза. С Джанни все терпели неудачу, каждый разговор будто в песок уходил, договариваться с ним о чем-нибудь было так же бессмысленно, как приглашать глухого на концерт. Однако она ничего не сказала. Если Нери решил что-то сделать, то это означает, что у него случились редкий припадок жажды деятельности и такой же редкий прилив энергии, которым ни в коем случае нельзя мешать или пытаться их предотвратить.

У Джанни была отдельная пятнадцати метровая комната на втором этаже дома с прекрасным видом на лужайку Роберто вплоть до Дуддове.

Нери постучал, но никакой реакции не последовало. Так что он открыл дверь.

— Ты что, спятил? — Джанни открыл заспанные глаза. Его волосы дико торчали на голове, а лицо из-за жары было красным. — Я что, сказал «войдите» или нечто подобное? Я еще дрыхну!

— Через пять минут ты будешь в кухне, или случится скандал. Это понятно?

— Чего ради? Что, Альфонсо опять что-то ляпнул, иначе почему ты срываешь на мне свое плохое настроение?

— Я должен с тобой поговорить.

Нери не стал дожидаться ответа и покинул комнату.

Джанни натянул одеяло на голову и выругался. Потом с трудом выбрался из постели и побрел в ванную.

Нери и Габриэлла почти закончили обед, когда Джанни появился в кухне и вытащил из холодильника банку с пивом.

— Ну что? — сказал он. — Что тут случилось такого чрезвычайно важного?

Банка хлопнула и провоцирующе запенилась.

— Так дальше продолжаться не может, мой милый друг, — начал Нери. — Ты закончил школу. Прекрасно. А дальше? Ты подумал, чем хочешь заниматься? Или ты собираешься провести всю жизнь в постели?

— Было бы лучше всего, — ухмыльнулся Джанни.

— Что хочешь делай, но не здесь, не в моем доме!

— Ты выгоняешь его? Это еще что такое, Нери? — Габриэлла оторопела. — Боже мой, это же вполне нормально, что человек после школы не сразу понимает, чем он хочет заниматься. Я тоже не считаю, что безделье и сон до опупения — в порядке вещей, но ты же не можешь просто выкинуть его из дома!

Нери никак на это не отреагировал и сконцентрировался на Джанни:

— Найди себе работу или начинай учиться в высшем учебном заведении. Мне все равно. Но делай хоть что-нибудь!

— Я бы мог податься в полицию, но у меня, конечно, нет никакого желания унаследовать твою идиотскую работу здесь. Ты мог бы замолвить за меня словечко в Риме, или там до сих пор сразу же швыряют трубку на телефон, как только слышат фамилию Нери? — Джанни сказал так специально, чтобы еще больше разозлить отца, и именно этого он и добился.

Тот встал и вышел из кухни, громко хлопнув дверью.

— Ну, это уже лишнее! — рявкнула Габриэлла. — Неужели в этой семье невозможно поговорить мирно и спокойно?

— Наверное, нет, — ответил Джанни и тоже вышел.

Габриэлла поставила посуду в посудомоечную машину.

Она не знала, что делать, она знала лишь одно — дальше так жить было нельзя.

35

Джилио, июль 2009 года

Матиас проснулся со страшной головной болью. Понадобилась целая минута, чтобы осознать, что он еще жив.

Ставни были закрыты, в комнате темнота, хоть глаз выколи. Левая сторона лица болела. Он попытался глотнуть, но в горле пересохло. Ему срочно нужно было попить.

Медленно и осторожно Матиас поднялся, ожидая, что головная боль усилится, но после того, как он посидел две минуты выпрямившись, боль стала слабее. Он включил настольную лампу.

И только сейчас заметил, что на нем все те же вонючие штаны. Они были грязные, порванные, на коленях — кровавые пятна. Постель тоже была перепачкана. Его рубашка, которая скомканная валялась на полу, выглядела не лучше. Еще никогда в жизни он не ложился в постель в таком состоянии и даже не мог вспомнить, как уснул.

Двигаясь очень осторожно, чтобы прочувствовать, что и где болит и есть ли еще какие-то раны, он подошел к окну и открыл ставни. Жара волнами поползла в комнату.

Море блестело, лодки качались в сиянии солнца, посетителей в барах было немного. Мирное летнее настроение, прекраснее которого и представить себе нельзя…

Матиас посмотрел на часы. Было начало третьего. В углу кухни стояли две бутылки его особенной воды. Одну из них он выпил почти полностью и после этого почувствовал себя намного лучше.

Шарф! Его шелковый шарф! Его нигде не было — ни на полу, ни под рубашкой. Матиаса охватила легкая паника, и он обыскал каждый сантиметр комнаты. Ничего. Шарф исчез. Наверное, он потерял его, и если ему повезло, то шарф, как последний привет, ветер унес со скалы и забросил в море.

И золотая скрепка, которую швырнул в кусты рагаццо, тоже исчезла. Правда, Матиас ее не искал, тогда он о ней даже не подумал.

Он с отвращением стянул с себя брюки и вместе с нижним бельем, рубашкой и обувью засунул в пакеты, которые пока спрятал под мойкой за мусорным ведром. Затем он тщательно вымылся под душем и обработал царапины и ссадины заменителем йода, который не обжигал кожу и который он всегда брал с собой в дорогу. Его лицо было опухшим, но Матиас уже не переживал из-за сломанной челюсти, поскольку мог ею медленно, но двигать.

Он надел чистую одежду и почувствовал себя так, словно заново родился на свет. Оставшуюся воду он взял на балкон, уселся там и принялся наблюдать за жизнью и оживленным движением в порту. Он, конечно, понимал, что это глупо, тем не менее не мог оторвать глаз от ресторана в надежде, что вот-вот там появится Адриано. Появится, словно и не было вчерашнего дня.

И очень медленно, по кусочкам, к нему вернулись воспоминания.

Он не смог заставить себя еще раз взглянуть на трупы, он не хотел иметь с ними ничего общего. Он действовал исходя из необходимой самозащиты. Нет, собственно говоря, он даже не действовал, а просто отреагировал, охваченный страхом смерти. Оба получили заслуженное наказание, и никто не мог его ни в чем упрекнуть.

Он говорил себе это снова и снова. Сто раз, тысячу, пока медленно полз дальше — подальше от этого места, где прекрасно распланированная встреча закончилась так отвратительно. Рядом с покинутым маяком он нашел поросший кустарником выступ скалы, где было хоть немного тени и, совершенно измученный, уселся там, вытянув ноги. У него все болело, каждый миллиметр тела, и он не знал, как выдержит без капли воды целый день на палящем солнце.

Ему надо было подумать. Поразмыслить, что делать, что было бы лучше в данной ситуации и как ему спастись. Подумать, пока он еще мог думать.

Неподалеку от стоянки, где он оставил машину, сходилось несколько дорог. Оттуда можно было пройти пешком вдоль восточного или западного побережья острова, чтобы достичь южного мыса, или же попытаться пробраться через заросли поверху. Как Матиас понял, он находился на западном побережье. Но одно было ясно: ему ни за что не дойти до своей машины, не встретив по пути туристов или пешеходов. И даже если бы ему это удалось и он смог доехать до Джилио Порто, там пришлось бы поставить машину на стоянку за несколько миль от квартиры, а после в таком виде идти через весь населенный пункт и порт. Так рисковать он не мог. С водой или без нее, но ему придется выдержать, пока наступит ночь, когда вряд ли кто-то будет бродить по улицам Джилио.

Было страшно даже представить себе такое!

Несколько часов Матиас находился в полудреме, пытаясь утешить себя тем, что даже в пустыне можно выдержать без воды три дня, прежде чем умереть. Он переползал вслед за тенью и периодически засыпал. И лишь когда солнце снова добиралось до него, он просыпался и менял положение.

На закате Матиас отправился в путь и по сантиметру, ощупывая дорогу руками, прополз над пропастью. Лишь вначале были тяжелые и опасные повороты, но тогда он еще мог ориентироваться при свете дня. Когда взошла луна и осветила все вокруг, он уже добрался до своего автомобиля.

Матиас едва мог вести машину. Мысль о том, что он в грязных брюках, которые изгадил в смертельном ужасе, сидит на драгоценном кожаном сиденье «порше», была ему невыносима. Он испытывал брезгливость к себе, и его ноги тряслись так, что было трудно нажимать на педали. Со скоростью пешехода Матиас ехал вдоль крутого побережья, и единственное, что его успокаивало, была мысль о том, что в это время, скорее всего, никто не будет ехать в направлении моря и он, к счастью, никого не встретит.

Без проблем он добрался до Джилио Костелло. На стоянке у края дороги он прождал еще четыре часа, пока наконец в три часа ночи не решился отправиться в Джилио Порто, где нашел место на стоянке недалеко от въезда в поселок на очень крутом склоне.

Пошатываясь, он добрался до дома и даже не мог вспомнить, встретил кого-то по дороге или нет. Он не видел и не слышал ничего, жажда доводила его чуть ли не до сумасшествия. В квартире Матиас жадно выпил столько воды, что его стало тошнить, и упал на кровать. Истощенный, на пределе сил.

Но он это сделал!

Все было хорошо. Двое юношей умерли — один нанизался на обломок скалы, как на вертел, второй болтался где-то в море, — но сейчас это интересовало, его меньше всего.

Адриано и его действующий на нервы рагаццо никогда не появятся, это ясно. Значит, ему больше не нужно наблюдать за рестораном. Жизнь в порту была мирной и спокойной. Похоже, никто еще не нашел тела.

Матиас хорошо отдохнул, тщательно побрился и около восьми часов вечера вышел из квартиры. Его лицо было слегка припухшим, но он надеялся, что элегантная спортивная одежда компенсирует этот недостаток. С видом туриста, решившего поужинать, он зашел в знакомый ресторан, где его сердечно приветствовал хозяин. Матиас машинально сел за столик, за которым сидел два дня назад, именно за тот столик, откуда открывался потрясающий вид на порт.

Он быстро сделал заказ. Бутылка «Россо ди Монтепульчиано», минеральная вода, карпаччо из меч-рыбы в качестве закуски, а как основное блюдо — золотая макрель, зажаренная на гриле. И небольшой смешанный салат. Матиасу очень хотелось бы заказать большой кусок брускетты, но с опухшей челюстью жевать хрустящий белый хлеб не представлялось возможным.

Ресторан наполнялся людьми, и шеф бегал как безумный, принимал заказы, разносил блюда и готовил напитки. Ему было явно не до того, чтобы наблюдать за посетителями.

— Что случилось? — спросил Матиас, когда шеф с грохотом поставил ему вино и воду на стол. — А где молодой красивый официант, который всегда так приятно обслуживал меня?

— Нет его! — выдохнул шеф. — Смылся вместе со своим любовником. Убежал с тем маленьким гаденышем, а я сижу здесь по уши в… Когда он снова появится, то получит по полной. Так подвести меня во время туристического сезона лишь потому, что он надумал сходить в гости и где-то завис!

Он бросил салфетку на стол и побежал дальше.

Матиас улыбнулся.

Значит, они еще не нашли трупы. А поскольку Адриано исчез не один, а вместе с рагаццо, никому и в голову не пришло, что случилось что-то плохое. Похоже было на то, что они удрали вместе.

Матиас откинулся на спинку стула и расслабился.

36

На следующее утро все было иначе, чем обычно.

Он проснулся от ощущения беспокойства, которое исходило из порта и проникло даже в его комнату. Собственно, это было какое-то нехорошее предчувствие, которое заставило его подняться с постели и выйти на балкон.

Несколько минут Матиас стоял там, раздумывая, что же случилось.

Какая-то нервозность и раздраженность витали в воздухе. Сначала шум в порту напоминал шепот ветерка, но постепенно голоса стали резче и громче, чем обычно. Жители Джилио не дремали на каменной скамейке на моле, а что-то обсуждали. Незнакомые люди разговаривали друг с другом, а продажа булочек увеличилась в три раза.

Не почистив зубы, даже не сделав пару глотков своей особой воды, Матиас спустился в бар, чтобы выпить кофе.

И там сразу же узнал причину такого волнения: ночью на пляж Кампезе прибило труп молодого человека, скорее юноши, рагаццо. Велась проверка, был ли это Фабрицио, исчезнувший два дня назад вместе со своим, также объявленным в розыск, другом Адриано.

На Джилио не нужно было проводить тест ДНК — на острове все инстинктивно чувствовали, что это Фабрицио, и его мать плакала с раннего утра.

— Боже мой, как ужасно! — заявил Матиас владельцу бара и чуть не расплескал свой эспрессо. — Похоже, больше нигде нельзя быть уверенным в своей безопасности! Даже на этом волшебном маленьком острове.

— Такого здесь еще не бывало! — Бармен с таким грохотом ставил чашечки для эспрессо друг на друга, словно пытался сорвать на них злость. — Это позор! Джилио всегда был чем-то вроде белого пятна в Средиземном море. Никто нами не интересовался, даже туристов здесь бывало немного. А теперь мы станем притчей во языцех. Телевидение будет рассказывать о нас, потому что погиб чуть ли не ребенок. И мы станем островом, на котором уже небезопасно, как вы сами сказали, Туристы будут приезжать поглазеть на место на пляже, куда волны вынесли труп. Я скажу, и, может быть, это звучит глупо, но это правда: Джилио потерял свою невинность!

Бармен сжал зубы, и Матиас понял, что он больше ничего не скажет, поэтому со словами: «Вы совершенно правы, это позор!» — покинул бар.

За весь день он больше не выходил к морю, да и в ресторан тоже. Он сидел на балконе и думал. Доел остатки сыра из холодильника, выпил половину бутылки вина и две бутылки своей воды и все время размышлял.

Решающим вопросом был следующий: надо ему побыстрее удирать отсюда или нет? Адриано найдут в ближайшие часы. Но можно ли установить какую-то связь между ними? И не попадет ли он под подозрение из-за того, что оплатил комнату на две недели, а потом внезапно уехал?

Матиас уже десятки раз обдумал все это и пришел к выводу, что лучше остаться, но теперь ситуация казалась намного более угрожающей, чем за день до этого.

Конечно же, начнут проверять не только местных жителей, но и туристов, и прежде всего тех, которые будут пытаться исчезнуть отсюда.

И снова Матиасу вспомнилась открытка, которую он отослал из Джилио в Берлин. Он просто хотел немного позлить и подразнить полицию. Он тогда и предположить не мог, что отправит двух молодых людей на тот свет. Все произошло случайно, но сейчас уже ничего нельзя было вернуть назад. Какая глупость! Может, ему действительно нужно постараться исчезнуть отсюда как можно быстрее?

Нет. Он должен остаться. Он должен вести себя так, как будто все это его вообще не касается. Интересует — да, но только в той мере, как это может заинтересовать человека, если бы кто-то посторонний попал под поезд метро: это и потрясает, и смущает, но никого лично не касается. В конце концов, у него с этими двумя не было ничего, абсолютно ничего общего. Он их даже не знал. Между ними не было никакой связи, а значит, не могло возникнуть и никаких подозрений.

Или Адриано все же рассказал кому-то, что планировал отправиться с ним на экскурсию? Скорее всего нет, поскольку собирался развести Матиаса на деньги. А в этом случае, очевидно, было надежнее, чтобы никто ничего не знал.

А тот продажный подросток был всего лишь сообщником, пособником для грубой работы, который так или иначе был обречен хранить молчание обо всем, что бы ни случилось. Только так можно было защитить себя от глупости. И то, что Адриано умнее и был главарем этой маленькой банды, Матиасу стало ясно с самого начала.

У него не было желания оставаться на этом проклятом острове еще хотя бы пять минут, но он понимал, что так будет лучше. Ему придется потерпеть. Как бы это ни было трудно.

На следующее утро после поисковой операции — самой большой, которая за все время проводилась на этом острове, — был найден Адриано.

Значит, Адриано не столкнул своего друга Фабрицио в ходе ссоры со скалы, а потом сбежал — нет, они, совершенно очевидно, вместе совершили смертельный прыжок со скалы.

У молодежи на Джилио не было никаких перспектив. Те, которые хотели построить свое будущее, уезжали в Перуджу, Гроссето, Милан или, что еще лучше, в Рим. Оставшиеся здесь становились безработными, опускались и погружались в депрессию.

Матиаса все это не интересовало. Пока карабинеры не появлялись перед его квартирой, все было хорошо.

Он сидел на своем маленьком балконе, смотрел на море и скучал до смерти.

После обеда он не выдержал.

Несмотря на жару, он сел в машину и поехал в Джилио Кастелло. За это время каждый дом, каждая улица, даже захватывающий дух вид на море стали действовать ему на нервы.

И снова он остановился возле городской стены, где недавно размышлял, не покончить ли с собой, бросившись со скалы из-за своей святой влюбленности.

Из-за какого-то примитивного негодяя, который, как он теперь знал, не заслуживал ничего иного, кроме смерти.

Матиас уселся на стену и посмотрел вдаль. Море было темно-синее, гладкое как стекло, и ему захотелось разделить красоту и величие этого момента с кем-то еще. С каким-нибудь Адриано, который бы этого стоил, или со своим сыном. В одиночку эта красота ничего не стоила.

Здесь наверху, в самой высокой точке острова, его мобильный телефон работал хорошо.

Он набрал номер Алекса, и, чего Матиас никак не ожидал, тот ответил сразу же:

— Да!

— Хай, Алекс, это я! Как у тебя дела?

— Так, ничего.

— А что делаешь?

— Ничего.

— Как дела у бабушки?

— Без понятия. Я там еще не был.

— А когда ты собираешься сходить к ней?

— Когда будет время.

«За такой нерадостный телефонный разговор из Италии не стоит платить такие огромные деньги», — подумал Матиас и просто отключился.

Затем он набрал номер реабилитационной клиники.

Он назвонил на четыре евро семьдесят пять центов, пока наконец к аппарату подошел лечащий врач.

— Как моя мать себя чувствует? — спросил Матиас.

— Чуть лучше, — ответил врач.

— Насколько?

Врач немного помедлил и пояснил:

— Она начала разговаривать.

— Но это же фантастика! — воскликнул Матиас, которому захотелось спеть и станцевать на городской стене. — Это сенсация! И вы говорите, что чуть лучше!

— Да, именно. Мы рады, как и вы, но…

— Что значит «но»?

— Пожалуйста, не рассчитывайте, что сможете поговорить с матерью. Она не реагирует на вопросы и не отвечает на них. Ее речь абсолютно бессвязна. Иногда она произносит одно слово за день, порой у нее получается целая фраза или она даже рассказывает маленькие истории. Из прошлого или что-то из собственных фантазии, но в любом случае совершенно хаотично.

Да все равно! Все-таки это прогресс.

— Тут вы правы.

Матиас замолчал. От радости он не знал, что еще сказать.

— Как долго вы будете путешествовать? — спросил врач. — Было бы хорошо, если бы вы были здесь.

— Мне нужно еще три недели.

Врач вздохнул, давая понять, что относится к этому без понимания.

— Какие слова она говорит?

— «Аллилуйя», например, и «хм». Приезжайте и помогите ей немного упорядочить свои мысли. А сейчас извините, мне нужно работать.

И он положил трубку.

Матиас понимал, что ему срочно нужно вернуться домой. Но этобыло невозможно.

Следующие дни он оставался в порту. Пешеходных прогулок он выносить не мог, потому что на острове отовсюду — хоть с гор, хоть со скал и выступов — открывался вид на море.

С утра в десять-одиннадцать часов Матиас покидал квартиру, проходил триста метров вдоль порта, что именовалось утренней прогулкой, покупал газету и выпивал в баре утренний кофе. После этого он покупал фрукты на обед и возвращался на свой балкон. Было все труднее убивать время до вечера.

В девятнадцать часов он выпивал аперитив в баре под балконом, а ровно в восемь вечера заходил в ресторан.

От Луиджи, хозяина ресторана, Матиас ежедневно узнавал результаты следственных действий. И это был момент, в который каждый вечер улучшалось его настроение, поскольку у карабинеров до сих пор не было ни малейшего понятия о том, что произошло на скале.

— Я абсолютно уверен, что они совершили самоубийство, — сказал он.

Луиджи кивнул:

— Мы тут все так думаем.

— Но если действительно там был убийца, то полиция его поймает.

— Конечно, это само собой разумеется!

Вера Луиджи в достоинства итальянской полиции была непоколебима. Он снова налил гостю вина и ушел в кухню, потому что повар зазвонил в звонок.

Огромной проблемой по-прежнему оставалась загаженная и залитая кровью одежда в мусорных пакетах, которые Матиас до сих пор не выкинул, потому что не знал, куда их девать. Выбросить пакеты в море он не мог, потому что их неизбежно прибило бы волной к берегу. Бросить их в общественный контейнер для мусора он также не решался. Но если карабинеры однажды по какой-то причине появятся у него и найдут пакеты, то он пропал. Матиасу не оставалось ничего другого, кроме как забрать пакеты с собой, когда он будет уезжать с острова, и выбросить их где-нибудь далеко-далеко отсюда.

Обдумывание всего этого доводило Матиаса до безумия. Он больше не чувствовал себя комфортно, тем более находясь в этой квартире.

Может, он слишком часто спрашивает Луиджи о случившемся и о ходе расследования? Может, именно этим он навлекает на себя подозрения, потому что обычные туристы вряд ли заинтересовались бы двумя гомиками, упавшими со скалы? Он решил, что с помощью информации сможет защитить себя, но это было глупостью. Этим он только навлекал на себя опасность.

Ему надо уехать. Времени прошло достаточно, карта была бита.

Завтра он уедет. Потому что за это время он возненавидел этот остров, потому что он наводил на него страх и нервировал так, что Матиас сам себя не узнавал.

Он провел беспокойную ночь. Он дважды вставал, выпивал пару глотков своей воды и шел в туалет.

После этого возникала проблема, как снова уснуть. Ни на животе, ни на спине, ни на боку он не находил подходящего положения. Его мысли метались и кружились вокруг одного: только бы поскорее убраться отсюда!

В шесть часов утра о сне можно было уже не думать. Матиас принял душ, уложил вещи, закрыл квартиру и бросил ключи в маленький почтовый ящик перед бюро волосатого Йети. Он заплатил вперед, значит, проблем никаких не будет. Кроме того, он написал Йети короткую записку:

Buongiorno, Мауро!

К сожалению, я вынужден прервать отпуск и уехать чуть раньше, хотя на Джилио было прекрасно! Я хорошо отдохнул и чувствовал себя в квартире великолепно. Буду рад в следующем году приехать к вам снова. Зачтите двести евро, которые вы остались мне должны, в качестве аванса. Molte grazie^[31].

Ваш Матиас фон Штайнфельд.

В семь часов тридцать минут он въехал на первый паром, который отправлялся в Порто Санто Стефано.

37

Марино ди Гроссето, июль 2009 года

Он не имел ни малейшего понятия, куда едет.

Сегодня была пятница. В понедельник в пятнадцать часов тридцать минут у него была назначена встреча у нотариуса в Монтеварки, и надо было где-то провести выходные дни.

Он прожил десять дней на острове, но непосредственно у воды не был ни разу. Даже не омочил ноги в море, просто сидел на балконе и ждал, пока пройдет время. И больше чем шестьсот метров ежедневно пешком не ходил.

Он должен был подвигаться, ему хотелось поплавать — настолько далеко, насколько хватит сил.

Он едва мог дождаться этого.

От Порто Санто Стефано он поехал вдоль моря. По недостроенному, опасно узкому автобану, разделенному на полосы встречного движения только палисадными стенами, по усеянному выбоинами, расплывшемуся от жары и потрескавшемуся асфальту. Ехать быстрее чем девяносто километров в час было невозможно, и этот участок тянулся до бесконечности.

У него закрывались глаза.

Собственно, Матиас собирался доехать только до Кастильоне делла Пескайя, но в конце концов езда так ему надоела, что он выехал на Гроссето Зуд и поехал по первому указателю «Mare»^[32].

На протяжении десяти километров он ехал по прямому, как стрела, участку дороги, как предписано, со скоростью пятьдесят километров в час, и его беспрестанно обгоняли совершавшие головоломные маневры автомобили.

Наконец он добрался до Марино ди Гроссето, мрачного города возле моря, который задыхался под огромными пиниями, не пропускавшими солнечных лучей. Здесь поселился гнетущий полумрак, а из-за сухости, которая воцарилась под хвойными деревьями, одна-единственная искра могла превратить все вокруг в огненный ад. Матиас содрогнулся от ужаса, искренне надеясь, что ему не придется идти пешком через этот призрачный город-лес.

Вблизи заправочной станции он остановился и выбросил в мусорный контейнер пакеты с вещами, которые были на нем во время нападения. После этого он почувствовал себя намного свободнее.

Он поехал дальше к морю и остановил машину прямо возле порта для яхт Порто Сан Рокко, отделенного от города каменной оградой. Плату за стоянку он внес за целый день и не торопясь побрел вдоль побережья. Кафе-мороженое, два магазина «Алиментари», три ресторана, два обувных магазина, два бутика и один киоск. На пьяцце большая почта и такая же большая аптека. Город показался ему похожим на клинику, таким же безличным и холодным, тем не менее в первой попавшейся гостинице, удаленной всего лишь на несколько метров от моря, он попросил номер.

Никаких проблем. Сто пятьдесят евро за ночь, включая завтрак, мини-бар и телевизор в комнате с прекрасным видом на море, если на балконе привстать на цыпочки и иметь рост не менее метра восьмидесяти.

Матиас распаковал вещи, надел плавки и футболку, прямо перед гостиницей купил пляжные тапочки за десять евро и лимонное мороженое и отправился на пляж.

У него дух перехватило. Такого он никак не ожидал.

Это был не пляж. Никакого белого песка. Никакого вида на море или на побережье. И никакого прибоя.

Везде были люди, которые закрывали каждый сантиметр пляжа своими одеялами, покрывалами, лежаками и зонтиками от солнца, и он не мог сделать и шага, не наступив на какую-нибудь игрушку. Это был настоящий слалом, сопровождаемый прыжками из стороны в сторону, пока он наконец добрался до воды.

Матиас ошеломленно огляделся. Вдалеке виднелись светлые дома Кастильоне делла Пескайя, почти исчезавшие в дымке. Десять километров пляжа были коричневыми от людских тел, и у него по телу побежали мурашки.

Он медленно, чуть ли не на ощупь продвигался вперед, на каждом шагу пытаясь хоть чуть-чуть ступить в набегавшие волны, но это было практически невозможно. Ему приходилось отступать назад и обходить маленьких детей, которые с визгом рыли ямы в песке; он видел отцов, которые посреди этого безумия пытались играть со своими отпрысками в мяч; видел дедушек, которые то и дело бегали к воде, чтобы наполнить ею маленькие ведерки; видел красных как рак младенцев, которые обгорали на руках безжалостных матерей, потому что не были смазаны кремом и на их головках не было панамок. Он огибал любовные пары, которые лежали в волне прибоя, и обходил стороной группы кумушек, которые стояли и что-то оживленно обсуждали как раз там, где людской поток вынужден был обтекать их. Он уворачивался от рыбаков, которые забрасывали удочки в воду именно там, где играли малыши, и на него наводили ужас дети, которые с громким визгом забрасывали друг друга мокрым песком.

Все-это было не его миром. Но самым ужасным были люди, которые шли ему навстречу или обгоняли его.

Жирные тела. Жирные животы, нависающие над микроскопическими плавками, толстенные волосатые икры и бедра, которые лучше было бы никому не показывать. Женщины, далеко перешагнувшие стокилограммовую границу, белые, мягкие и студенистые, которым кто-то явно под угрозой кары приказал напялить на себя бикини, чтобы выставить напоказ массы жира. Такими же были мужчины, которые с трудом несли свой вес, а затем с облегчением, как мешки, падали в воду глубиной сантиметров пятьдесят. Он видел уродства, рак кожи, чудовищные опухоли и растертый до ран жир. Он видел части тела, обгоревшие до красноты, искореженные конечности, искаженные лица и искалеченных детей. Он видел все уродство этого мира — голое, обнаженное и бесстыдно выставленное напоказ под солнцем Тосканы.

После двухсот метров, которые Матиас прошел в направлении Кастильоне делла Пескайя, его чуть не вырвало. И злость из-за того, что ни шагу невозможно было сделать без проблем, что его постоянно толкали, все возрастала.

Да почему он должен тушеваться перед этими омерзительными плебеями?! Почему должен уступать дорогу какой-то жирной проститутке, которая всю свою жизни ничего не делала, только сидела на кушетке, жрала чипсы и время от времени раздвигала ноги, чтобы производить на свет таких же жирных, рыхлых детей, которым не приходило в голову ничего другого, кроме как бессмысленно обмазывать себя грязью?

Еще лет тридцать назад на пляже демонстрировали себя красивые люди, вызывавшие зависть других, но те времена давно закончились. Красивых людей больше не было.

Ему стало противно. Матиас втянул живот, хотя по сравнению с этими жирными телами вес у него был даже меньше нормы, и бросился в море.

Водоросли обхватили его руки, живот, грудь, да так, что он заколотил ногами, словно какая-то хищная рыба вцепилась в его лодыжки.

Маленький мальчик посмотрел на него и заверещал от удовольствия.

Матиас не хотел и не мог возвращаться на пляж, поэтому собрался с силами и поплыл в море. Через сотню метров перед ним уже никого не было. Остались лишь он и ширь моря.

Постепенно он расслабился и спокойно, медленно, размеренно поплыл дальше.

Матиас потерял всякое чувство времени и расстояния. Он нырял в волны и чувствовал себя настолько сильным, что, казалось, мог плыть так до самого острова Эльба, даже если бы для этого понадобились целый день и ночь.

Через какое-то время Матиас перевернулся на спину, и его охватил страх. Дома, рестораны и бары превратились в мелкие точки на горизонте, в недостижимой дали, и напоминали головки булавок за пляжем — за длинной растянутой чертой.

«Я не доплыву… — подумал он. — Значит, вот как оно будет. Я утону. В этой красоте, в теплый летний день у побережья Тосканы. Один на волнах, теплых и ласковых, которые сильнее меня. Я уйду в глубину, но не вблизи орущих детей и дующих в свистки спасателей, а здесь, в бескрайнем просторе моря. Возможно, я не выплыву, просто исчезну из этого мира».

Эта мысль ему понравилась.

Матиас попытался запеть, но, глотнув соленой воды, отказался от этой мысли.

Потом медленно поплыл в направлении берега. Страха он не испытывал, вода была стихией, в которую он погрузился и которой отдался полностью.

Волна в буквальном смысле слова выбросила Матиаса на пляж, и ему показалось странным, что под ногами наконец песок, — он потерял всякое ощущение того, насколько долго плавал. Час, два часа или полдня?

Он не боролся, тем не менее не утонул.

Море любило его.

Матиас гордо прошел мимо блестящих от масла для загара тел, и ему даже удалось проигнорировать все то, чего он не хотел видеть.

В комнате он принял душ, смыл песок с ног и почувствовал невероятный мир в душе.

Это было правильно — столкнуть Адриано и Фабрицио со скалы. Он сбросил бы со скалы каждого такого, если бы представилась возможность. Жалко не было бы никого, наоборот, так было бы лучше для вселенной.

И никто, никогда не вышел бы на его след.

38

Амбра, июль 2009 года

Жара не спадала. Нери в своем бюро придавил все бумаги тяжелыми предметами, как то: дыроколом, пепельницей, цветочной вазой, бутылкой с водой и телефоном, и подставил лицо под вентилятор. Так он мог сидеть неподвижно, ни о чем не думая. По крайней мере, так он полагал.

Альфонсо уже две недели был в отпуске и прислал три открытки с острова Эльба, которые Нери после беглого прочтения от злости порвал в клочья.

В четверг в пятнадцать часов прозвучал звонок телефона. Вдова Кармини, вся в слезах и сплошной истерике, утверждала, что кто-то влез к ней в дом, когда у нее была siesta^[33].

Странным было то, что она была владелицей пяти белых терьеров, которых каждое утро мыла с шампунем под душем, а после этого два часа сушила феном и причесывала щеткой. Бедные животные явно не заметили, что в квартиру кто-то вломился.

Нери посчитал, что сейчас слишком жарко, чтобы смеяться.

У него не было ни малейшего желания выслушивать историю о бандитском пистолете, от которого у вдовы Кармини встали волосы дыбом, но ему не оставалось другого ничего, как надеть форменный китель и отправиться в путь.

До дома вдовы было всего лишь четыреста метров, тем не менее Нери проехал их на машине, которая показалась ему раскаленной железной банкой, что перед этим постояла на огне.

Дом вдовы не имел никаких украшений и был когда-то выкрашен белой краской, которая во многих местах уже отвалилась вместе со штукатуркой, из-за чего дом выглядел так, словно на нем появилось неприятное высыпание. В микроскопическом палисаднике стояла красно-зеленая детская пластиковая горка, хотя у Клары Кармини, настолько знал Нери, никаких внуков не было. Но он решил не ломать себе над этим голову. Зачем люди ставят в саду скамейку, если никогда на нее не садятся? Зачем складывают дрова в гараже, если у них есть центральное отопление, а камина нет вообще? И, в конце концов, зачем Кларе Кармини пять собак, если они не в состоянии охранять эту разваливающуюся будку?

Нери поставил машину перед домом, прошел три шага через палисадник, громко и четко прокричал: «Permesso?»^[34] — и вошел в дом.

Клара, вся в слезах, сидела в кухне, ломая черствый хлеб длинными, выкрашенными ярко-красным лаком ногтями, и чесала одну из собак, сидевшую у нее на коленях. Остальные валялись, как огромные тюки ваты, на полу, покрытом линолеумом.

— Salve, commissario^[35], — страдальчески прошептала она. — Как хорошо, что вы пришли! Пожалуйста, садитесь. Хотите что-нибудь выпить? Или поесть? У меня с обеда осталось немножко пасты.

— Это очень мило с вашей стороны, но нет, спасибо, — ответил Нери и сел. — Так что у вас случилось? Рассказывайте.

Клара громко откашлялась, как старый крестьянин, который годами вдыхал пыль на полях, и сбросила собаку с коленей так, что та пролетела через всю кухню. Похоже, она явно мешала вдове думать и говорить. Собачка встряхнулась и сразу превратилась в такую же необозримую кучу меха, как ее братья и сестры, у которых невозможно было различить, где зад, а где перед.

— Я после обеда прилегла на пару минут отдохнуть и, наверное, задремала, потому что проснулась от какого-то странного звука. Словно хлопало окно на ветру.

— А где были собаки?

— У меня в спальне, точнее, в моей постели под одеялом.

«При такой-то жаре! — с содроганием подумал Нери. — Это чудо, что они вообще выжили, но под одеялом, конечно, они слышат намного хуже». Не говоря уже о том, что он считал отвратительным, когда собаки спят в постели. И тем более — сразу пять!

— Может быть, действительно окно хлопнуло на ветру?

Вдова Клара сложила губы в некое подобие злобного поцелуя и сразу стала выглядеть так, словно в любой момент готова была броситься на Нери.

— Нет, комиссарио, — язвительно ответила она. — Это невозможно. Дело в том, что у меня, когда я в обед или вечером ложусь поспать, ни одно окно не остается открытым.

Нери вздохнул:

— Хорошо. А дальше?

— Я лежала, окаменев, и слушала. Вы, наверное, такое даже представить себе не можете, но от страха у меня не было сил пошевелиться.

— А потом?

— А затем раздался ужасный звук, словно о каменный пол разбился глиняный кувшин.

— Из какой комнаты донесся этот звук?

— Отсюда, из кухни.

— Но здесь же на полу линолеум!

— Я же не говорю, что кувшин разбился о каменный пол, я же просто сказала, что звук был похож на тот, словно кувшин разбился о каменный пол! Почему вы меня не слушаете?

— Так кувшин разбился?

— Да.

— Где?

— Здесь.

— Значит, на линолеуме?

— Проклятье, да! — взвизгнула Клара.

— И вы посчитали, что кто-то залез в дом?

— Конечно!

— Хорошо. А собаки по-прежнему мирно спали?

— Конечно.

Клара встала и достала с полки над раковиной для мытья посуды бутылку граппы. Из шкафа она взяла стакан для воды и обернулась.

— Хотите выпить?

— Нет, спасибо, — ответил Нери, хотя на самом деле ему очень этого хотелось.

Вдова Клара уселась, наполнила стакан и опрокинула в себя количество граппы, которое соответствовало пяти порциям шнапса^[36].

Потом она стукнула стаканом по столу и залилась слезами.

— Нет мне покоя! — всхлипывала она. — Я больше не чувствую себя в безопасности. Слава богу, что грабитель не влез в спальню, а то меня уже не было бы в живых!

В этот момент у Нери зазвонил мобильный телефон.

Он принял звонок:

— Да?

Это была Габриэлла:

— Нери, ты можешь приехать немедленно? Это очень важно.

— Нет, Габриэлла, не могу. Никак не могу.

— А в чем дело? — спросила она, и он очень четко услышал ее язвительную интонацию, поскольку жена всегда предполагала, что он катается по округе, или дремлет на площади, или решает кроссворд в газете La Nazione.

— Тут кто-то влез в квартиру, и я как раз разговариваю с потерпевшей. Извини, Габриэлла.

Он отключился и снова повернулся к вдове, которая наливала себе очередную чудовищную порцию граппы.

«Если она будет продолжать так и дальше, то скоро ничего уже не вспомнит», — подумал Нери, и тут его телефон зазвонил снова.

— Карабиньери Амбра, — ответил он в этот раз официально.

— Твой сын съезжает от нас, — холодно сказала Габриэлла. — Его вещи уже стоят в коридоре. Еще десять минут, и он исчезнет… Может, ты хочешь сказать ему «чао»?

В этот раз отключилась она.

В Нери будто молния ударила. Он вскочил.

— Mi scusi^[37], синьора, но мне нужно уйти. Срочное дело. Я позже еще раз заеду к вам. А вы пока проверьте, что у вас пропало.

С этими словами он оставил ошарашенную Клару в кухне и выбежал за дверь.

Когда Нери подъехал к дому, то еще успел увидеть, как машина Габриэллы сворачивает на главную дорогу в направлении Сиены.

— Porca miseria!^[38] — заорал Нери и со злости ударил ладонью по рулю так, что ощутимо заболела рука. Он установил на крышу мигалку, включил сирену и помчался вслед за женой.

Похоже, он не принял Габриэллу всерьез. До сих пор ему было легко догнать машину, проскочившую перекресток на красный сигнал светофора или промчавшуюся со скоростью восемьдесят километров в час через населенный пункт, но это были крестьяне на «фиатах», готовых для сдачи на металлолом, которых было легко запугать синим проблесковым маячком и которые без возражений сворачивали вправо и останавливались. Однако Габриэлла была совершенно иной. С большой долей вероятности ей было понятно, кто пытается ее догнать, и она решила доставить себе удовольствие от внутрисемейной игры в салочки.

Она срезала повороты так, что машину заносило, и Нери стало по-настоящему страшно. «Если она будет продолжать в том же духе, Джанни переселится не в Сиену, а прямо на кладбище», — подумал он и разозлился еще больше.

Перед Пиетравивой Габриэлле повезло, и она на прямом участке дороги обогнала грузовик с прицепом, а у Нери такой возможности не было, и он остался позади грузовика. Водитель грузовика вообще никак не реагировал на сирену ехавшей за ним машины. Вероятно, он был слепым и глухим, а к тому же никогда в жизни не смотрел в зеркало заднего вида.

У Нери не было ни единого шанса. Он представил, как Габриэлла сейчас довольно улыбается, насвистывает веселую песенку и пальцами отстукивает ритм на руле.

Нет, так дело не пойдет. Только не с ним! У него не было никакого желания продолжать строить из себя обезьяну. Он выключил мигалку, съехал на грунтовую дорогу, развернулся и поехал обратно.

Пусть едут куда хотят. Ему все равно. Если Джанни не счел нужным попрощаться с отцом как полагается, то пусть катится на все четыре стороны. Нери за ним бегать не будет. Наверное, во всем мире так принято, что милые детки лишь тогда удосуживаются выдавить из себя любезное словечко, когда им что-то нужно.

Нери медленно поехал назад, к своему дому. Он проголодался, и ему хотелось съесть хоть пару кусочков чего-нибудь, прежде чем вернуться в бюро. И он был крайне напряжен: оставила ли ему милая семейка хоть что-нибудь из еды? Хотя бы пару кусков чего-нибудь съедобного, от чего уже все отказались и что можно было бы подсунуть дворовой собаке или же Нери?

И к черту эту вдову Кармини! Он еще раз заглянет к ней сегодня вечером или даже завтра. Срочности в этом никакой не было, поскольку Нери предполагал, что пожилая дама просто придумала себе этот взлом.

Всем было известно, что вдова вкладывает свою скудную пенсию в граппу, и тот, кто надумал бы влезть к ней в дом, должен быть явно не в своем уме, потому что брать там абсолютно нечего, кроме разве что собачьего корма и связанных крючком накидок.

Когда он вошел в свой дом, бабушка сидела в гостиной у окна и пялилась на улицу. Ее средний палец нервно дергался вверх-вниз, словно она нетерпеливо выбивала на воображаемой клавиатуре одну и ту же букву.

— Его нет, — прошептала она, — проклятье, он здесь больше не живет! Теперь вымрет весь дом.

— Он взрослый человек, бабушка, и в его возрасте жить отдельно от родителей — это нормально.

— Еще чего! — Она злобно посмотрела на зятя. — Не болтай глупостей! Это ты выжил его из дома!

— С чего ты это взяла?

— У меня есть глаза!

Ага, значит, Габриэлла ее уже накрутила. Вот так всегда: что бы ни происходило в этом доме, Нери обязательно был виноват всегда и во всем. И постепенно это стало действовать ему на нервы.

Не говоря ни слова, он вышел из комнаты. В кухне в холодильнике он нашел всего лишь маленькую тарелку с пастой, которая стояла там уже два дня, половину головки салата и кусок засохшего пекорино.

Все это Нери опротивело. Он выпил только стакан ледяного молока и отправился обратно в бюро. Он не хотел встречаться с бабушкой снова и даже по-настоящему затосковал за своей тихой рабочей комнатой, где ему, по крайней мере, никто упреков не высказывал.

Усевшись наконец за свой письменный стол и принимаясь затачивать карандаши, он думал о сыне. Птица, оперившись, улетает. Так и произошло. Отныне в их доме будет пусто, там больше не живет ни ребенок, ни подросток, и Джанни будет приезжать туда только в гости.

Сердце Нери сжалось. «Это же прекрасно! — пытался мысленно успокоить он себя. — Это то, чего ты всегда хотел! Не будет нытья по поводу того, что в холодильнике не оказалось пива, не будет кроссовок на лестнице и грязных носков в тазу для фруктов в коридоре. Никто не будет пользоваться твоей бритвой, в полусонном виде шляться по дому в четыре часа дня и оглушать себя душераздирающей музыкой. Не будет угрюмого сына в плохом настроении за обеденным столом и беспокойства, когда он в три часа ночи все не появляется дома. И больше не будет ссор с Габриэллой из-за Джанни».

Райская обстановка. Мир и покой.

И от этого Нери вдруг стало страшно.

Квартира Джанни была, собственно, не квартирой, а какой-то дырой. Узкий тоннель величиной приблизительно в пятнадцать квадратных метров с одним-единственным окном, выходившим в переулок шириной в два метра, куда никогда не попадали солнечные лучи. В квартире было темно так, что осмотреть ее без включенного света представлялось невозможным. Она была худо-бедно, меблирована кроватью, шкафом и одним стулом. Кухни не было вообще, а слева от входной двери располагалось некое подобие ванной комнаты с унитазом, душем и умывальником. Квартира была запущена, ее уже явно лет двадцать никто не ремонтировал.

— Добро пожаловать в мой новый дом, мама, — сказал Джанни и ухмыльнулся.

У Габриэллы в буквальном смысле этого слова отняло речь. Это была самая ужасная ночлежка, которую она когда-либо видела, и у нее разрывалось сердце, когда она представляла, что сын переселится сюда и будет проводить здесь свои дни, вечера и ночи.

— Но тут даже нет отопления, — заикаясь, сказала она.

— Ничего. Зимой я поставлю здесь небольшой электрообогреватель с вентилятором, и комната очень быстро будет прогреваться. Кроме того, вокруг находятся другие квартиры, и по-настоящему холодно не будет.

Габриэлла открыла окно. Дом напротив стоял так близко, что если достаточно далеко высунуться из окна, то можно поздороваться с соседом за руку.

— Может, я сошью тебе гардину на окно? — прошептала она. — Иначе каждый сможет без проблем заглядывать тебе в тарелку!

— Я куплю раздвижную штору или жалюзи, гардины я терпеть не могу. И не смотри на меня с таким ужасом, мама! Я считаю, что комната о’кей. На первое время вполне нормально. В конце концов, она стоит всего лишь триста евро в месяц. А больше у меня нет.

— Но ты же будешь получать кое-что от нас…

— Я ничего не хочу от вас! У меня есть работа, и я как-нибудь обойдусь.

Габриэлла уставилась на него:

— Какая еще работа?

— В муниципалитете. Я буду работать экскурсоводом. Пешеходные экскурсии для туристов по Сиене. Одна экскурсия длится два часа, и за это я буду получать сорок евро, а у меня три экскурсии в день. Три раза в неделю. Все easy^[39]. Только придется выучить наизусть всю эту фигню про Медичи и тому подобное.

Габриэлла быстренько прикинула в голове заработок Джанни: почти тысяча четыреста евро в месяц!

— За эти деньги ты мог бы позволить себе квартиру получше! А если мы тебе еще добавим…

— Прекрати, мама, все нормально.

На этом дискуссия по поводу квартиры закончилась.

Пока они тащили наверх пару чемоданов и сумок, Габриэлла размышляла: «Работа неплохая. Джанни будет иметь дело с туристами, значит, познакомится с разными и, конечно же, интересными людьми. И может быть, наконец-то найдет себе подругу».

За последовавшим за этим обедом в остерии она смотрела на сына так, словно видела его впервые. Длинные черные волосы он уже пару месяцев зачесывал назад и собирал на затылке с помощью резиновой ленточки. Он унаследовал ее узкий нос и высокие скулы Нери, а его темные глаза казались бездонными и могли смотреть на людей как сердито, так и с любовью.

Джанни чертовски хорошо выглядел, что ей до сих пор как-то не бросалось в глаза. Возможно, потому, что она постоянно видела сына в трусах-боксерках, когда он с заспанным видом рылся в холодильнике.

Наступил момент, когда она предоставила Джанни самому себе, оставила его одного в городе. Уютная Амбра осталась в прошлом.

Но он пройдет свой путь, в этом она была уверена.

39

Берлин, июль 2009 года

Будильник прозвонил без четверти пять. Алекс застонал и перевернулся на другой бок, чтобы расслабиться еще на пару минут. Это был момент, когда он проклинал свое существование и не желал ничего другого, кроме как заснуть и больше никогда не проснуться. Но до сих пор ему это не удавалось — независимо от того, сколько бы алкоголя он не влил в себя накануне вечером.

Через десять минут он еще попытался расслабиться так глубоко, чтобы это могло сравниться с парой часов сна, но тут зазвонил следующий будильник — на самой верхней полке с DVD-дисками фильма «Умри медленно»^[40], части с первой по четвертую.

Мокрый от пота, Алекс с муками вылез из постели и выключил проклятый будильник.

Он уже мог более-менее передвигаться, и только когда приходилось часами стоять у плиты, что, впрочем, происходило каждый день, боль возвращалась и нога распухала.

Алекс сходил в туалет и, обвязав пластиковый пакет для мусора вокруг загипсованной ноги, принял душ, хлебнул глоток теплой воды вместо завтрака и почистил зубы. Три дня назад сюда заходил сантехник и наладил бойлер для горячей воды, заменив лишь датчик стоимостью в два с половиной евро. Кроме того, Алекс заплатил ему еще тридцать евро за вызов и пятнадцать — за самоотверженную работу по установке нового датчика. И уже задним числом схватился за голову: почему он несколько недель жил без горячей воды?

Наконец он собрался и покинул свой чердак.

Было двадцать минут шестого.

Когда он выходил из дому, как раз взошло солнце. Оно окинуло оранжевым взглядом дома и пообещало прекрасный день.

Редко бывало, чтобы Алекс вообще замечал, холодно сейчас или жарко, утро или вечер, лето или зима. Он, казалось, не видел ничего вокруг. В большинстве случаев он отправлялся на работу таким разбитым и усталым, что шел машинально, ни о чем не думая и ничего не чувствуя. Идет снег или дождь — его это уже давно не интересовало. У него была одна-единственная куртка, которую он носил круглый год: летом, когда было прохладно, и зимой, когда затянувшиеся морозы достигали минус пятнадцати.

Он исчезал в гостинице, работал по шестнадцать часов подряд и снова тащился домой… Он оглушал себя алкоголем, а после спал до следующего безжалостного звонка будильника и до следующего глотка теплой воды из-под душа.

Это была его жизнь.

Уже много лет.

Он уже не мог вспомнить, когда последний раз смотрел на небо или провожал взглядом плывущие по нему облака.

Но сегодня Алекс, заметив, что восходит солнце, остановился и подумал об отце, который был сейчас где-то в Италии, который мог спать, сколько хотел, а потом усесться на солнышке с бокалом просекко и наслаждаться днем.

Это разозлило его, и он быстро пошел дальше. Быстрее, чем обычно.

Без четверти шесть он уже переоделся в поварскую форму и стоял в кухне. И был — как всегда! — самым первым.

Кухня была безукоризненно убрана, и по ней не было заметно, какие сражения происходили здесь каждый день. Бедняге посудомойщику Али было хуже всех. Он вкалывал за три евро в час, и на эти деньги кормил семью из пяти человек, кроме того, еще и откладывал часть денег, чтобы посылать их в Тунис. Али целый день драил тяжелые сковородки и кастрюли — без перерыва, без еды и питья. Повара по крайней мере могли попробовать то или другое блюдо и выпить теплого пива. Через двенадцать часов у Али начинали сдавать силы, через четырнадцать он едва мог поднять сковородку и чуть не падал с ног от голода. Ему пришлось бы платить за еду, поэтому обычно он мог позволить себе лишь какой-нибудь бутерброд, однако повара нашли выход, который устраивал и Али, и их.

Через несколько часов работы кухня напоминала поле битвы и была заляпана так, что ее невозможно было узнать, потому что никто из поваров не собирался поднимать то, что падало мимо кастрюли на плиту, а уж тем более на пол. Поэтому он был покрыт остатками овощей, обрезками мяса, разбитыми яйцами, кислым молоком, слипшимися макаронами, растоптанной картошкой и уличной грязью. Кроме того, на полу стояли лужи мочи, потому что повара, не имея возможности уйти со своего поста и сделать хотя бы крошечный перерыв, поскольку в час пик вся подогнанная и налаженная система могла развалиться за секунды, просто расстегивали штаны и мочились себе под ноги.

Задачей Али было убирать эту вонючую массу каждый вечер с помощью совка. Он был человеком с крепкими нервами, но и его тошнило.

— Али, — сказал однажды ночью Роллли, су-шеф, — если ты дополнительно будешь чистить наши рабочие столы и плиты, я каждый раз стану жарить тебе толстый бифштекс.

Али не нужно было предлагать два раза — с работой он управлялся быстро и не особенно церемонился. На рабочих столах тоже валялись остатки пищи, разрезанные и уже не нужные половинки лимонов, раздавленные помидоры и луковая шелуха, и все это было залито соусами и красным вином, завалено подсохшим сыром и сгоревшими яичными белками. Али хорошо владел щеткой для подметания пола, а поскольку ничего другого у него не было, то теперь он убирал щеткой не только пол, но и рабочие столы, и за это получал свое мясо.

Так хорошо Али уже давно не жилось.

У Алекса было два выходных дня, и, взглянув на свое рабочее место, он не поверил собственным глазам. Лист передачи смены, который лежал в его ящике, оказался сплошной насмешкой. Он, как обычно, проверил запасы продуктов и установил, что меню а-ля карт приготовить невозможно. В качестве специального овощного блюда была заявлена брюссельская капуста, которая являлась основой пяти блюд, однако никто не счел нужным заказать ее. На обед было сделано шестьдесят предварительных заказов, но обеденного меню, которое в это время уже давно должно было быть напечатано, еще не было. В вечернем меню было два особых блюда из лосося, но рыбу тоже не заказали.

Не было подготовлено абсолютно ничего.

Алекс был ошарашен. Такого ужаса он еще никогда не испытывал и в этот момент понял, что не сможет приготовить ни обеденные, ни вечерние блюда, а уж тем более — меню а-ля карт. Он вообще ничего не мог приготовить. Выходит, его хотели выжить отсюда.

Он бросил взгляд в кладовую, где хранились запасы продуктов, но это ничего не дало — копченая рыба была покрыта плесенью. Конечно, ее тоже перерабатывали — плесень соскребали, рыбу очищали и готовили, но ходить по тонкому льду Алекс не хотел. Какой-то миг он раздумывал, не разморозить ли мясо для обеденного меню, но потом отбросил и эту мысль. Всего лишь неделю назад они поменяли этикетку на мясе, которое было заморожено уже шесть или девять лет назад, потому что санитарные врачи обещали устроить проверку, а хранить замороженное мясо больше шести месяцев не разрешалось.

Алексу и без того было тошно, а теперь еще кто-то явно хотел его подставить.

Он закрылся в туалете и выкурил три сигареты, но не успокоился, и с каждой минутой злоба охватывала его все сильнее. Он почувствовал, что вот-вот лопнет от ярости, и бросился по лестнице наверх.

Почти все младшие повара и ученики уже собрались.

Алекс ворвался в кухню, чувствуя себя человеком, которому нечего терять. И это чувство было почти приятным.

Су-шефа, конечно, не было, он придет не раньше десяти. Если придет вообще. Таким образом, единственным ответственным лицом оставался он, Алекс.

— Что за дерьмовые игры здесь ведутся? — заорал он, схватил сковородку и швырнул ее об пол так, что она пролетела через всю кухню.

Все стояли, словно окаменев.

— Передайте Юргену привет, а я ухожу! Я в этом больше не участвую. Поставщики не выполняют свою работу, и я не собираюсь это расхлебывать. И не подумаю! Если хотите, можете позвонить великому мастеру, пусть он идет сюда и сам готовит еду. Мне все равно. Возможно, он наколдует бульон из брюссельской капусты, пары сморщенных морковок и ящика салата «айсберг». Возможно. Желаю ему сделать это с удовольствием!

— Да успокойся ты, — пробормотал помощник повара. — Все это мелочи.

— Все это мелочи? — заорал Алекс, и его голос стал опасно тонким. — У нас нет ничего для обеденного меню, никаких приправ для а-ля карт, зато есть команда из шестидесяти человек. А также идиоты, которые приходят в этот грязный хлев пожрать. Мы можем предложить им только прозрачный бульон. И это ты называешь «ничего страшного»? Если хочешь, можешь попытаться спасти это заведение, но я не буду подставлять свою шею из-за лентяев с последней смены!

Он распахнул шкаф, забрал свои личные ножи и вышел из кухни.

Коллеги ошеломленно смотрели ему вслед.

Пять минут спустя Алекс стоял на улице.

С сумкой, полной ножей, с помятой поварской формой под мышкой и без единого цента в кармане.

«Отличный ресторан… — думал он. — Великолепная гостиница…» В Берлине были лишь великолепные гостиницы, но он знал, что ни в одной из них дела в ресторане не обстояли лучше. Посетители выкладывали сотни евро, чтобы хорошо поесть, и получали кое-как приготовленную еду из немытых и зачастую даже испортившихся продуктов. А повара зарабатывали меньше, чем не прошедшие обучение уборщицы.

И снова он остался без работы. Биржа труда не выплатит ему пособие за шесть недель, потому что он уволился сам. Алекс был банкротом, полным банкротом, но занимать у отца он не хотел. Ни за что на свете!

Он поплелся домой. Нога снова разболелась, в голове гудело. Того, что светило солнце, а небо было синим и безоблачным, он уже не замечал. Для него мир состоял из сплошной, непроницаемой серости.

Он не знал, как быть дальше.

40

В конце недели, в первой половине дня в пятницу, Сузанна Кнауэр получила анонимное письмо с адресом: «В уголовную полицию Берлина, фрау Сузанне Кнауэр, комиссия по расследованию убийств». Отослано из Италии, со штемпелем острова Джилио.

Сузанна смутно помнила, что этот остров находится где-то в Средиземном море перед Тосканой, однако сама там никогда не бывала.

С помощью лупы она попыталась разобрать отпечаток штемпеля, который было весьма трудно прочесть, и в конце концов пришла к выводу, что письмо находилось в дороге почти две недели. Очевидно, корреспонденцию из почтового ящика вынимали не каждый день, кроме того, понадобилась пара дней, чтобы письмо попало на материк.

Сузанна немало удивилась, когда обнаружила в конверте открытку с видом острова Джилио. Прекрасный снимок живописного Порто Джилио, с морем сине-стального цвета, белыми лодками и разноцветными домами. Поле отправителя заполнено не было, но там, где обычно передают приветы близким, очень красивым и аккуратным почерком печатными буквами было написано:

EKGBK DKGMHKB СКНХ

    NGB TKXXKGWV

        NGWNODL

              Z.

Потом она заметила в конверте ресницу и с помощью пинцета осторожно переложила ее в пластиковый пакет.

Остров Джилио был Сузанне абсолютно незнаком, но инстинктивно у нее в подсознании зажглась лампочка тревоги. «Возможно, это он, — подумала она. — Черт побери, он отозвался!» Как-никак, письмо было адресовано ей.

Но уже через несколько секунд она отказалась от этой мысли — открытка привела ее в полное недоумение. И почему открытка из Италии обязательно должна быть связана с убийцей, которые творил свои бесчинства в Берлине?

Сузанна ужасно разнервничалась из-за зашифрованного послания, которое создаст кучу проблем и на несколько дней загрузит лабораторию и криптологов.

В конце концов она схватила телефон и позвонила Бену:

— Зайди-ка сюда. У меня тут нечто весьма интересное.

Через несколько секунд появился Бен с кофейником в руке.

Он молча наполнил два пластиковых стаканчика, а Сузанна протянула ему открытку:

— Посмотри-ка сюда. Что ты думаешь об этом?

Бен шумно вздохнул:

— Или это просто сумасшедший, который развлекается подобным образом, и тогда этот набор букв не имеет никакого смысла, или же Принцесса испытывает непреодолимую потребность высказаться и заинтриговать нас. Но прежде всего, конечно, сбить нас с толку.

— Вот в это я поверю скорее.

Сузанна переписала строчки с буквами, а после сунула открытку в пластиковый пакет.

— Так что у нас двоих будет прекрасное занятие на выходные.

— А может, лучше сразу передать текст криптологам?

— Позже. Я хочу сама поломать голову над этим. Не могу себе представить, чтобы наш убийца был специалистом в области шифровки. Может, все это слеплено на скорую руку, а значит, текст можно прочесть. Давай попытаемся вдвоем. Кто первый решит загадку, того второй приглашает на ужин. Согласен?

Бен вздохнул. У него не было желания заниматься ни первым, ни вторым, однако он кивнул.

Когда Сузанна добралась домой, Мелани, естественно, не было. Иного она и не ожидала. Но сенсационным она сочла то, что на кухонном столе лежала записка:

Не паникуй, меня не украли. Вернусь около одиннадцати, мне завтра на первый урок.

Ну, хотя бы это.

Сузанна натянула лосины и широкий, удобный пуловер, сварила суп из пакетика и с удовольствием, громко прихлебывая, съела его. Мелани, будь она здесь, содрогнулась бы от ужаса, но ведь Сузанна была одна!

Поев, она устроилась в гостиной на кушетке, положила ноги на стол, взяла свои записи и принялась думать.

Мелани тоже расположилась на кушетке. На ней были только трусики, она пила колу и курила сигарету. Ее ноги лежали на стеклянном столе, что несколько смущало Бена, который сидел напротив в кресле. Но он ничего не сказал.

— Мне до смерти хочется есть, — заявила наконец Мелани. — Пойдем съедим пиццу.

— Нет времени, Мелли, извини. Твоя мать заставила меня разгадывать это анонимное письмо. Она хочет попытаться сделать это сама — до того, как отдать его криптологам.

— Это проблема моей матери, что она не умеет делегировать полномочия. Я вообще считаю всякие загадки ужасными.

— А я нет. Может, потому, что каждое уголовное дело — это загадка.

Мелани хихикнула.

— О’кей. Тогда слушай: что находится в начале вечности, в конце часа, в начале всех концов и в конце дней?

— Боже, это что — философия?

— Ну давай же, попытайся. Я уверена, что ты не такой и глупый.

Она повторила загадку еще трижды и медленно. Бен ломал себе голову, но не мог найти ответа.

— Я не знаю. Скажи!

— Буква «Е», дурачок!^[41] — Она буквально помирала со смеху. — А ну дай мне письмо!

Бен протянул ей лист бумаги, на который Сузанна переписала зашифрованное послание.

— И это вы получили от анонима?

Бен кивнул. Мелани стала серьезной:

— Это выглядит точно так же, как тафигня, которой занимается наша придурковатая учительница латыни. Ей показалось до смерти смешным, если текст для перевода на последней классной работе по латыни будет зашифрован. Так что нам сначала надо было его расшифровать, а уже потом переводить. Старуха, видимо, скучает или недостаточно загружена своими идиотскими латинскими текстами, вот ей в голову и лезет всякая чушь. Я бы сказала, что это «Цезарь». Или «Обратный Цезарь». Тот немного сложнее. Посмотри-ка в Интернете.

Бен включил компьютер и сразу же нашел в «Википедии» следующее:

«Шифр Цезаря» является очень простым особым случаем монографического замещения. При этом каждая отдельная буква латинского алфавита циклически передвигается на определенное количество позиций.

— Все понятно?

Бен с ужасом посмотрел на нее:

— У нас двадцать пять возможностей передвижения всех букв. Боже мой! Это же займет всю ночь!

Мелани никак не отреагировала и продолжала громко читать с экрана:

Название «Шифр Цезаря» происходит от имени римского полководца Гая Юлия Цезаря, который применял данный вид секретной переписки для своей военной корреспонденции. При этом сам Цезарь часто применял ключ «С», то есть передвижку латинского алфавита на три буквы. Римский император Август предпочитал передвигать буквы только на одну позицию (возможно, это было связано с его именем, которое начиналось на букву «А»).

— Вот это мы сначала и попробуем. Как зовут вашу душеньку?

— Без понятия. Возможно, он называет себя «Принцесса».

— О’кей. Тогда давай попробуем… — она посчитала на пальцах, — попробуем передвижку на шестнадцать позиций.

Бен взял большой лист бумаги и записал передвинутый алфавит ниже правильного, но получился совершенно другой набор букв, чем был в письме.

— Это не то. Значит, нам нужно перепробовать все двадцать пять букв.

— Или же этот тип действительно использовал «Обратный шифр Цезаря».

Мелани читала дальше:

Дальнейшим вариантом шифров, связанных с передвижкой букв, Является тот, где вместо стандартного алфавита применяется реверсивный (обратный) алфавит, и перестановка производится по нему. Данный метод зачастую сокращенно обозначается как «Обратный Цезарь».

Она посмотрела на Бена и улыбнулась:

— Итак, последняя попытка. Если мы взломаем этот шифр, я получу пиццу. Согласен? Если нет, я ухожу домой.

— Согласен.

— Тогда попробуй развернуть зашифрованное письмо в обратном направлении. Начни с буквы «Р» и продолжай в обратной последовательности.

Бен записал измененную форму под стандартным алфавитом, и не прошло и пяти минут, как у них выкристаллизовался расшифрованный текст.

Мелани сияла. Бен обнял ее:

— Ты великолепна! А сейчас я угощу тебе самой большой пиццей, какую ты когда-нибудь видела!

41

Когда Мелани в начале двенадцатого открыла дверь квартиры, в комнате было абсолютно тихо. Телевизор был выключен, не было слышно музыки, что показалось ей необычным.

Мать спала за столом, положив голову на вытянутую руку. Рядом стояла наполовину пустая бутылка вина и лежал лист бумаги с набором букв.

Мелани хихикнула.

— Эй, мать-волчица! — позвала она так громко, что Сузанна вздрогнула и проснулась. — Я, понимаешь ли, суперпунктуально появляюсь домой, а ты дрыхнешь!

— Да, я, похоже, задремала.

— Что это такое интересное? — Мелани взяла листок в руки.

— Зашифрованное послание. Но я ничего не могу разобрать. Его невозможно расшифровать. Я с этим не справлюсь.

— Я тоже не могу. Этого не сможет ни кто. Но для этого у вас, наверное, есть эксперты, или как?

— Конечно. Они завтра смогут этим заняться.

В этот момент зазвонил телефон.

— Это, наверное, тебя? — спросила Сузанна и пошла в коридор, чтобы взять трубку.

— Нет, не думаю.

Сузанна тихим голосом ответила:

— Да? А, это ты, Бен. В чем дело? — Через какую-то долю секунды она заговорила громче: — Повтори, пожалуйста! Ты расшифровал письмо? Да, а как? И что там написано?

Мелани испытывала невероятное наслаждение.

Мать вернулась в ярости:

— Бен расшифровал письмо, но что там написано, он скажет только завтра утром в бюро. В любом случае ясно, что письмо написал тот самый убийца.

— Вот какой у тебя умный ассистент! — сказала Мелани, улыбаясь. — Он действительно хороший парень, и я бы на твоем месте его лелеяла. А то, что он будет держать тебя в напряжении до завтрашнего утра, я считаю, это по-настоящему круто! Спокойной ночи, мама, мне завтра рано вставать.

И Мелани исчезла, оставив Сузанну в полном недоумении.

Сузанна не могла уснуть. Она ворочалась с боку на бок, натягивала одеяло на голову, но никак не могла успокоиться. Ее сердце дико колотилось, она вспотела и снова стащила с себя одеяло, однако через несколько минут начала мерзнуть. В четыре часа утра она сходила в туалет и надела сухую футболку. Для сна она всегда надевала футболки бывшего мужа, которые были на несколько размеров больше, чем нужно, и выглядели как суперкороткие ночные рубашки.

Было ясно, что она не может уснуть, потому что разозлилась на Бена, который решил мучить ее до следующего рабочего дня. Он понимал, что она чуть не лопается от любопытства, и настолько бессовестно использовал свой триумф, что ей больше не хотелось приглашать его на ужин. Но, очевидно, от этого не отвертеться.

Будильник зазвонил в семь утра, и у Сузанны было ощущение, что она всего лишь полчаса назад заснула глубоким сном и ее из этого сна выдернули. Она чувствовала себя разбитой, когда брела в ванную, чтобы по-быстрому почистить зубы, а затем за первой чашкой кофе наблюдала за тем, как Мелани объедается своей обязательной «Нутеллой». Так она могла провести с дочерью хотя бы несколько минут. Однако та была не очень разговорчива и на каждый вопрос отвечала только одной фразой:

— Оставь меня в покое, в это время мне ничего не хочется!

Когда Мелани ушла, Сузанна быстренько приняла душ, натянула джинсы, надела футболку и помчалась в бюро.

В восемь тридцать утра она уже сидела на вращающемся стуле и ритмично постукивала шариковой ручкой по рабочему столу, словно у нее начался тремор.

Бена еще не было. Еще бы! Обычно он приходил в комиссариат раньше, чем она, но в этот день специально накалял обстановку.

В половине десятого он появился. В великолепном настроении.

— Я слушаю, — сказала Сузанна вместо приветствия.

— Тебя раздирает любопытство, я знаю, — улыбаясь, ответил Бен и уселся за стол. — Но в тексте нет ничего таинственного. Он почти банальный. Так себе, перебранка между убийцей и полицией.

— Я слушаю, — повторила она.

— Хорошо. Итак, он написал… Момент… — Бен вытащил из кармана записную книжку и медленно прочитал: — Keine Leichen mehr, bin verreist, bis bald. P.^[42] — Он выжидающе посмотрел на Сузанну: — Что ты на это скажешь?

Сузанна сразу забыла всю свою злость на Бена и посерьезнела.

— От этого можно сойти с ума, — пробормотала она, — и вместе с тем это жестокая реальность! Он совершенно спокойно сообщает нам, что и дальше будет убивать, а сейчас просто сделал маленький перерыв, потому что в отпуске. Когда он вернется, все продолжится. Он чувствует себя в абсолютной безопасности. Он даже решился на то, чтобы выйти на контакт с нами. Наша Принцесса — это монстр, Бен, и если мы его не остановим, то он и дальше будет убивать юнцов-гомиков. Это написано черным по белому. Им лично. И от этого мне становится плохо.

Бен помолчал, потом сказал:

— Я тоже так считаю.

В комнату зашла секретарша:

— Извините, но поступили результаты из лаборатории.

— Докладывай.

— Следы ДНК из ресницы полностью совпадают с ДНК преступника, совершившего оба убийства. Значит, это не случайный шутник и не любитель изобразить из себя крутого.

Сузанна нервно провела рукой по волосам:

— Этого мы и боялись. Спасибо.

Секретарша положила документы на стол и вышла.

— Пойдем сегодня вечером в итальянский ресторан? Я проиграла и приглашаю тебя.

Бен отвернулся.

— Сегодня вечером я не могу, извини.

— О’кей, тогда в обед. На пиццу?

«Опять пицца», — подумал Бен, однако улыбнулся и кивнул.

42

Амбра, июль 2009 года

Донато Нери покинул бюро за четверть часа до окончания рабочего времени. Он просто не мог больше сидеть тут без дела, в то время как едва не лопался от злости.

Было без четверти семь. Время ужина. Наверное, бабушка уже сидела у накрытого стола и барабанила по нему приборами. Этого Нери не мог вынести, ведь, если бабушка будет присутствовать за ужином, он не сможет поговорить с Габриэллой. Ему надо было выбрать момент, чтобы сообщить ей плохую новость, а это возможно только тогда, когда они одни, чтобы бабушка не смогла подмешать в разговор свою ложку дегтя.

Прежде чем уйти, Нери позвонил Габриэлле:

— Извини, cara^[43], но сегодня я немного задержусь. Мне нужно еще раз зайти к вдове Кармини, у которой взломали дом. Ужинайте без меня, я не голоден.

Габриэлла ничего не сказала, лишь злобно фыркнула и бросила трубку.

В этом не было ничего особенного, так она реагировала часто, когда он приходил позже, и в большинстве случаев ее злость улетучивалась через час-два, поэтому Нери не стал особо задумываться об этом.

Вечером он еще раз заглянул к вдове Кармини, и в этот раз ей пришлось признаться, что бандитский пистолет ей всего лишь приснился, что в доме не было никаких налетчиков, что ничего — ни пары евро, ни брошки тетушки Исадоры, ни даже бутылки граппы — не было украдено. А поскольку веселая вдова любила выпить уже с утра, то зачастую после обеда спала глубоко и крепко.

В баре Нери уселся около двери и заказал бокал холодного белого вина, а к нему большую бутылку воды. Правда, на нем еще была форма, но он уже не был на службе.

Франческа принесла напитки. Нери коротко кивнул ей, закинул ногу за ногу и расстегнулся. Вечер был теплым, но жара давила уже не так сильно и не была такой липкой, как несколько часов назад.

Нери был рад уже тому, что никто к нему не подсаживался и не бомбардировал его вопросами. И прежде всего потому, что бар был практически пуст. В это время все ужинали с семьями.

Полчаса спустя он заказал еще бокал вина, а к нему два бутерброда — с ветчиной и сыром.

«У меня в жизни ничего не складывается, — думал он, — ничего не выходит так, как я мечтаю, ничего не получается. Габриэлла совершенно права: я проклятый Богом неудачник!»

Не желая оплакивать себя, Нери решил больше не ломать над этим голову и через какое-то время почувствовал, что ему это удалось.

Когда около девяти вечера он пришел домой, на первый взгляд все выглядело тихо и мирно. Габриэлла и ее мать Глория сидели перед телевизором и смотрели «Chi voul essere millionario»^[44].

У бабушки, несмотря на жару, на коленях лежало связанное крючком покрывало, а на носу красовались очки с толстыми стеклами. Нервно барабаня пальцами, она отвечала на вопросы. Если вопрос звучал так: «Какой сыр считается свежим сыром? а) „Лаубенкезе“; б) „Хюттенкезе“; в) „Катенкезе“; г) „Шуппенкезе“ из сеней»^[45], бабушка говорила:

— Ясно, что пекорино^[46]. Это самый свежий сыр. Если, конечно, знать, где его покупать. Дать облапошить себя и заполучить тухлятину можно везде.

У Габриэллы глаза были закрыты, и Нери не знал, бодрствует она или уснула. Никто, казалось, не заметил его прихода. Тогда он громко кашлянул и сказал:

— Привет! Вот и я.

Габриэлла открыла глаза:

— Ах, Нери! Чао!

Бабушка сняла очки и посмотрела на него взглядом, исполненным ненависти.

— Ага, пришел тот, кто выгнал отсюда моего внука! — злобно прошипела она.

Нери почувствовал, как в нем снова закипает злоба.

— Да, да, да! — закричал он. — И не забудь, бабушка, что я тот самый человек, который виноват в том, что мы больше не живем в Риме, а киснем в этом сырном гнезде!

— Нери, прошу тебя, прекрати! — Габриэлла добавила громкости в телевизоре. — Идем в кухню! Может, хочешь что-нибудь съесть?

— Тише! — зашипела бабушка. — Если вас ничего не интересует и, вы хотите умереть дураками, то пожалуйста. Из этой передачи можно очень многому научиться, поэтому я собираюсь посмотреть ее. И так, чтобы мне не мешали!

Ее пальцы снова начали нервно выбивать дробь, а Нери и Габриэлла выскользнули из комнаты и пошли в кухню.

— Квартира Джанни — это катастрофа, Нери! — выпалила Габриэлла. — Какой-то тоннель без света, без солнца, без воздуха, без вида из окна. Говорю тебе, это просто дыра! Стоит представить, что ребенок там живет, — и сердце разрывается!

— Ребенок сам ее нашел, Габриэлла. Или мы выбрали ему эту квартиру?

Габриэлла только покачала головой.

— Вот видишь. Значит, ребенок сам присмотрел эту дыру. И принял решение в пользу этого отвратительного тоннеля. А поскольку там ему, по-видимому, нравится больше, чем дома, то и пожалуйста. Значит, так ему лучше.

— Если бы ты был таким же непоколебимым и жестоким с отребьем, с которым связан по работе, твои успехи были бы намного больше.

Габриэлла произнесла это шепотом, но она совершенно точно знала, что задевает больное место Нери, поэтому могла говорить так тихо.

Она выставила оливки, помидоры, салями, пармезан, хлеб и масло и села за стол.

— Я должен поговорить с тобой, Габриэлла, — начал Нери.

— Ну говори! Бабушка занята.

Нери глубоко вздохнул, собрал все свое мужество и сказал:

— К сожалению, у меня плохие новости, сага.

Он ожидал сочувствующего понимания в ее взгляде, но там было только деловое, напряженное внимание.

— Меня заставляют заменить сослуживца на время отпуска. На острове Джилио. Isola del Giglio. Маленький рай в море. Три недели. Солнце, вода, ветер и бескрайний горизонт.

— В высшей степени интересно! — насмешливо сказала Габриэлла. — А когда?

— В августе.

— Что-о-о? — Она вскочила. — В августе мы собирались поехать на Капри! Пансион забронирован еще полгода назад!

— Я знаю, знаю! Но что делать? Сегодня мне позвонили, и это был не вопрос, а приказ! На этом маленьком острове всего два карабинера, и если один из них уходит в отпуск, то остается только второй, а этого слишком мало. Всегда нужен коллега в качестве свидетеля, если что-то случится…

— Если что-то случится! — Габриэлла уперла кулаки в бока и сразу стала похожей на фурию. — На острове Джилио, похоже, еще горячее, чем здесь, в Амбре! Каждый день вам придется участвовать в диких перестрелках, и у тебя будет хлопот по горло, tesoro!^[47]

— Неужели ты не можешь хоть о чем-то поговорить серьезно?

— О небеса, Нери, это все полная чушь! Я немножко знаю о том, что такое Джилио, — одна из моих подруг там однажды побывала. На Джилио все прозрачно, как принято говорить, там только три маленьких населенных пункта. Каждый день туда прибывает пара туристов, которые поползают себе по скалам и уплывут обратно. Еще пару из них проводят там отпуск, но не дольше, чем три дня: после этого они могут приветствовать каждый камень на острове, как старого друга. На Джилио уже несколько столетий ничего не случается, Донато, и там ты определенно не перетрудишься, потому что, в отличие от него, Амбра является просто оплотом криминалитета!

— Ты не хочешь поехать со мной? — тихо спросил Нери.

— А что мне там делать целых три недели, пока мой супруг каждый день на протяжении восьми часов будет прогуливать по пляжу свою униформу?

— Отдыхать, лениться, читать толстые книги, да что угодно! Просто проводить отпуск, Габриэлла. Отключиться. Мне кажется, что нет лучше уголка в мире, чем Джилио.

— Va bene^[48]. А что нам делать с бабушкой? Перед отъездом отравить ее? Нет, мой дорогой, все это чушь. Ты пойдешь и скажешь начальству, что не можешь. Что ты уже заказал гостиницу на время отпуска, и пусть они ищут другого, кто посвободнее! А ты — нет!

— Я не могу этого сделать, Габриэлла!

— Почему?

— Потому что, как я уже сказал, это приказ, а не просьба. И я уже дал согласие!

— Что же ты за лопух! — заорала Габриэлла, и в этот момент ей было все равно, появится бабушка в дверях или нет. — Ты всегда поджимаешь хвост! С тобой можно делать все, что угодно! Если тебе начальник скажет прыгать из окна, ты прыгнешь! По принципу «пусть мой начальник будет виноват, если я умру»! — Она звонко шлепнула себя ладонью по лбу. — И не рассказывай мне никаких историй о приказе. Только ты позволяешь поступать с собой так! Я клянусь, что все остальные сказали: «Capo^[49], извините, но у моих детей каникулы, и я забронировал пансион у моря, от которого не могу отказаться, иначе жена и дети убьют меня». И все. Дело в том, что все остальные не позволяют командовать собой так, как ты. Ты просто стоишь и бормочешь: «Ну конечно, шеф! Разумеется, шеф! Будет исполнено, шеф!» — вместо того чтобы хоть раз стукнуть кулаком по столу! Боже мой, Нери, какая же ты тряпка!

Конечно, это было правдой. Он принял все к сведению и даже не попытался оспорить приказ, поскольку в первый момент почувствовал себя так, словно ему была оказана честь, и подумал: «Моя работа здесь, в Амбре, очевидно, оказалась не такой уж плохой, иначе начальство послало бы туда кого-нибудь другого».

Нери молчал. Он, как обычно, ничего не мог возразить на упреки Габриэллы.

Через какое-то время он встал. Ни к хлебу, ни к салями, ни к маслу, ни к оливкам на столе он не прикоснулся.

— Ты чего? — спросила Габриэлла.

— Тряпка идет спать, — ответил Нери и тяжелой походкой старика поднялся по лестнице.

43

Джилио, август 2009 года

Словно на картине, белые шапки пены возвышались над волнами, создавая приятный контраст с синим небом. Зыбь была мягкой и почти невидимой, и, лишь когда корабль попадал на волну, было видно и слышно, как море слегка приподнимало и опускало его.

Погода была прекрасная, ветер улегся, и его сила достигала, в отличие от вчерашнего дня, при порывах балла три.

«Какой ужас! — думал Нери. — Если бы я знал, что придется совершить такое отвратительное плавание по морю, уже только поэтому никогда бы не согласился отправиться на остров».

Он живо представил, сколько сотен метров воды находится сейчас под кораблем. Уже это было страшно, но когда он думал еще и о том, какая живность там обитает, то просто впадал в панику. Киты, акулы, ядовитые морские змеи, вызывающие отвращение каракатицы… Это было просто ужасной.

Нери без сил повалился на деревянную скамью на верхней палубе и не знал, что лучше — сидеть или лежать, жить или умереть. Ему очень хотелось спуститься в туалет, но, подумав, он от этого отказался, опасаясь, что по пути ему станет плохо. «Я умру на этом пароходе, на этой верхней палубе, — думал он. — Или никогда не покину тот проклятый остров, потому что больше ни за что в жизни не ступлю ни на один корабль».

Нери не стошнило, однако он заметно шатался, когда сходил с корабля.

«Да будь оно проклято, это мореплавание! — думал он про себя, спускаясь по трапу на остров. — К черту все корабли, матросов и капитанов! К черту воду, ветер и волны, морское зверье и все остальное!»

До участка карабинеров было недалеко. Маленькое бюро находилось прямо у порта, можно сказать, во втором ряду домов. Оттуда, правда, не было видно моря, но зато можно было добраться до него за два шага.

На Джилио вся общественная жизнь ориентировалась на прибытие и отплытие паромов, и таким образом Валентино, Минетти почти с точностью до минуты знал, когда прибудет полицейский Донато Нери из Амбры, который должен был замещать его сотрудника на время отпуска, и когда он доберется до полицейского участка.

Поэтому, когда Нери шел по улице вверх, Минетти уже стоял в дверях.

Валентино Минетти был мужчиной, который производил на окружающих впечатление уже по причине своего крупного телосложения. Ростом он был метр девяносто пять сантиметров, весил сто тридцать пять килограммов, а руки у него были как лапы у медведя. Когда он стоял неподвижно, широко расставив ноги, то напоминал монстра, который может голыми руками ломать деревья и убивать девственниц, ломая их в талии. У него была лысина во всю голову, но этого никто не знал, потому что он почти никогда не снимал полицейской фуражки. Без нее он выглядел голым и так же себя ощущал.

Минетти был известной персоной на острове, его в равной степени уважали и боялись. И только идя вслед за ним по улице, можно было увидеть, что у него кривые ноги в форме буквы «X» и он давно уже не так хорошо передвигается пешком, как все полагают.

По сравнению с Минетти Нери выглядел половиной порции, и это его сильно смущало, пока он приветствовал коллегу пожатием руки.

— Добро пожаловать на Джилио! — протрубил Минетти так, что это было слышно половине улицы. — Заходите, я покажу вам нашу гостевую комнату. Она без особой роскоши, зато практичная и удобная. Вы прекрасно устроитесь. А когда немного отдохнете и распакуете вещи, то сможете осмотреть наш чудесный остров. Служебную машину мы предоставляем в ваше полное распоряжение.

Нери, собственно, не испытывал желания совершать экскурсию в первый же день, ему намного больше хотелось полежать и выпить бульона, чтобы справиться с тошнотой.

Не хватало еще прямо сегодня очертя голову мотаться по острову! Но он не стал возражать Минетти и попытался придать себе заинтересованный и радостный вид.

— Но в любом случае мы сегодня вечером встретимся у Лино. Это третий ресторан, прямо в порту. Там мы поужинаем и сможем обсудить все. Согласны?

— Va bene. — Нери шлепнул по руке, которую протянул ему Минетти.

— Тогда в восемь.

Минетти оставил Нери одного и помаршировал вниз по улице.

Нери осмотрелся. Бюро было примерно такого же размера, как в Амбре, только стены были окрашены не в желтый, а в нежно-зеленый цвет, которого Нери терпеть не мог. Обстановка здесь была такой же скудной и функциональной. Над письменным столом висела карта острова, на которой были жирно обозначены три улицы, а в остальном она была усеяна символами: человек-лягушка — места, где можно было заниматься нырянием, зонтик от солнца обозначал прекрасный пляж, звездочка — местность с прекрасными видами, а вигвам — кемпинг.

На подоконнике ржавела старая машина для приготовления эспрессо, лучшие времена которой остались далеко позади, а напротив письменного стола стоял простой деревянный стул. Документы были закрыты в металлическом шкафу. За письменным столом находилась дверь в «гостевую комнату», и это определение было очень любезным преувеличением для примитивной каморки. Кроватью служила узкая раскладушка, скорее похожая на нары, провисшая посредине. Напротив кровати находился маленький умывальнике холодной водой, здесь же стояли узкий шкафчик, стол и стул. Наверное, камеры в тюрьмах были оборудованы более комфортабельно.

Нери вздохнул, вытащил вещи из чемодана, развесил их в шкафу, чуть освежился и вышел на улицу. До ужина оставалось еще два часа. Достаточно времени, чтобы немного прогуляться в Джилио Порто и возле моря.

44

Минетти уже ждал Нери и вышел навстречу, как только тот зашел в ресторан.

— Ну что, вы уже немного осмотрелись? Проходите, садитесь.

Минетти заказал вино и воду и моментально начал запихивать в себя белый хлеб. Он жевал, так набив рот, что Нери с трудом мог на это смотреть. Все лицо Минетти было в движении — на нем, казалось, в полную силу работало не менее пятидесяти мышц.

Официантка принесла вино и воду. Это была кругленькая брюнетка с прической «лошадиный хвост», челкой и веселыми ямочками на щеках. Помада у нее была ярко-красного цвета, и она буквально сияла, когда наливала им вино.

— Роза, — сказал Минетти, — это Донато Нери, наш коллега с материка. Он здесь замещает сотрудника, ушедшего в отпуск.

— Piacere!^[50] Какой приятный сюрприз и какой симпатичный комиссарио! — Роза улыбнулась и пару секунд смотрела Нери в глаза, прежде чем спросила: — Как всегда, Валентино?

Минетти повернулся к Нери и предложил:

— Давайте не будем все усложнять, Донато, ведь я хожу сюда почти каждый день. Вы будете на закуску брускетту?

Нери послушно кивнул:

— С удовольствием.

— Тогда мы возьмем две брускетты, две порции tortellini al pomodoro^[51], а после две порции orate^[52]. Согласны?

— Va bene.

Нери больше хотелось жареный bistecca^[53], чем дорадо, потому что рыбу он не любил, но он подчинился. Не стоило в первый же день производить впечатление несговорчивого человека.

Роза, приняв заказ, сунула шариковую ручку за ухо и удалилась. Нери смотрел, как она энергично и быстро убирала со столов. Он не мог вспомнить, когда в последний раз какая-то женщина так сразу понравилась бы ему.

Минетти сложил руки на столе, словно для молитвы, и чуть наклонился вперед. Его маленькие глазки дружелюбно блестели.

— Джилио — прекрасный остров, чтоб вы знали! Маленький рай! Кто провел здесь отпуск, тот обязательно сюда вернется. И вы тоже этим заразитесь. — Он ухмыльнулся. — Некоторые островитяне проводят здесь зиму. Это тоже нечто специфическое. Зимой паром ходит только раз вдень. Если вообще ходит.

При слове «паром» у Нери перевернулся желудок.

— Уже несколько поколений моей семьи живут на острове. Я знаю здесь не только каждый камень, но и каждый одуванчик лично. И, скажу я вам, существуют намного худшие условия жизни.

«Скажу я вам», похоже, было любимым выражением Минетти.

— Проблемы создают туристы. Они являются причиной дорожно-транспортных происшествий, теряют бумажники, не платят за еду и выпивку или разбивают друг другу головы, когда напиваются. И этими мелочами мы должны заниматься. Но, скажу я вам, здесь, на Джилио, еще никто не перетрудился. Мы заносим происшествие в протокол, пишем краткий доклад — и готово. Я думаю, в Амбре дела обстоят так же.

— Именно.

— В смысле «именно»? — Минетти удивленно посмотрел на него.

— Ну, я хотел сказать, что у нас в Амбре все так же, как и здесь. Уголовных преступлений нет, а трудности доставляют только туристы.

Минетти засунул последний кусок хлеба в рот.

— Вот поэтому я и хотел, чтобы такой человек, как вы, заменил моего напарника. Здесь, на Джилио, не нужно заново изобретать велосипед. Даже будучи карабинером. Выскочка из Рима, который знает все лучше всех и все хочет делать по-своему, тут не нужен. Такой человек, как вы, из маленького села, где даже часы ходят иначе, чем в большом городе, знает, что я имею в виду. Я думаю, мы друг друга поймем.

— Конечно.

Подали брускетту, и оба начали молча есть.

Значит, запрос из Джилио не был наградой. Они сознательно хотели, чтобы к ним приехал мелкий служащий, деревенский, порядочный и невзыскательный. Ну что ж, огромное спасибо!

Нери очень захотелось доказать всем, что такой мелкий чиновник вполне в состоянии изобрести велосипед, как назвал это Минетти. Он впряжется в работу по-настоящему, независимо от того, понравится это разгильдяям с острова или нет!

Только они доели брускетту, как к столику подошел Лино.

— Чао, Валентино! — приветствовал он и так хлопнул Минетти по плечу, что тот подскочил. — Come stai?^[54]

— Tutto bene^[55]. А как ты?

— Тоже все в порядке. Не могу пожаловаться.

Минетти повернулся к Нери:

— Хочу представить тебе Донато Нери. Он будет замещать Пьетро на время отпуска.

Лино и Нери пожали друг другу руки.

— Сегодня вечером вы оба — мои гости. Я угощаю.

— О, это очень мило с твоей стороны, Лино! — Минетти, казалось, нисколько не удивился.

— Да, большое спасибо! — Нери чувствовал легкую неуверенность и не знал, как правильно поступить. — Я имею в виду, за что мне такая честь?

— Не ломайте себе голову! — Лино взял его за руку. — Так у нас здесь принято. Того, кто приезжает к нам на остров, чтобы поработать, мы приглашаем отужинать. И так делаю не только я. Это наш обычай, чтобы показать, что вы здесь желанный гость.

Нери отпил глоток вина:

— Grazie. Tante grazie^[56].

— Ну как? — повернулся Лино к Минетти. — Как обстоят дела с теми парнями? У вас есть хоть какая-то зацепка, какое-то подозрение?

— Абсолютно ничего! — отмахнулся Минетти. — Кого тут подозревать? Бог ты мой, двое парней берутся за руки и летят вслед за чайками. Все это дико романтично! Плохо только то, что они, сделав эту глупость, падают вниз с высоты двести метров и разбиваются о скалы. Уверен, все так и было. А доказательства мы можем искать очень долго, никто ведь при этом не присутствовал. Правда, сейчас на видео записывается всякое дерьмо, но, к счастью, на Джилио такого пока нет, и это к лучшему. Так что мы никогда не узнаем, какие заморочки были у них в голове.

— Совершенно верно! — Лино сделал вид, что никогда и не думал иначе, чем карабинер. — Я такого же мнения. Кажется, что в этом деле много таинственного, но люди просто любят поболтать. Особенно здесь, где вообще нет других тем.

— Точно. У тебя не найдется еще хлеба?

— Certo^[57].

Лино отправился в кухню.

Нери слушал очень внимательно. Ага, значит, двое парней покончили жизнь самоубийством. Бросились со скалы. Или, может, их кто-нибудь столкнул? Существовала и такая вероятность, пусть даже это не устраивало такого патриота острова Джилио, как Минетти. Завтра прямо с утра он ознакомится с документами, а после обсудит этот случай с Габриэллой по телефону. Она обожала ломать голову над нераскрытыми уголовными делами и обычно видела призраков там, где Нери даже и не подозревал их наличия.

— Вы говорите, что они спрыгнули со скалы? А не мог их кто-то столкнуть? Может, их убили?

Минетти посмотрел на Нери так, словно тот только что произнес чудовищную непристойность, и у него на какой-то момент даже отнялась речь.

— Нет, этого не может быть! — резко ответил он. — Вы допускаете такое лишь потому, что не знаете острова. На Джилио подобного нет! Убийств или покушений на убийство здесь не бывает. И не забивайте себе голову этой чушью!

Нери ничего не ответил. У него возникло ощущение, что он в первый же вечер сделал ошибку, и ему не хотелось усложнять ситуацию дальнейшими замечаниями.

— Это я, кстати, и имел в виду, когда говорил «изобретать велосипед», коллега.

Нери кивнул.

Роза принесла главное блюдо и, сияя улыбкой, взглянула на Нери.

— Я положила вам еще один кусочек рыбы дополнительно, — прошептала она. — Вы, конечно, проголодались после поездки… — Она поставила тарелки и подлила вина в бокалы. — Еще что-нибудь желаете?

Ожидая ответа, она поменяла солонку и перечницу местами. Вид у нее был кокетливый и одновременно смущенный.

— Спасибо, — ответил Минетти. — Пока нет. Может быть, позже.

Нери ничего не сказал. Он в замешательстве смотрел на Розу и не знал, кивнуть головой или покачать.

45

Нери уже три часа сидел за письменным столом, когда Минетти без нескольких минут двенадцать заглянул в бюро.

— Доброе утро, мой юный друг! — пропел он, пребывая в великолепном настроении. — Я надеюсь, вы выспались и вино не было слишком тяжелым?

— Нет, оно было великолепным. И еще раз большое спасибо.

— Я вижу, вы входите в курс дела.

Нери кивнул.

— Oddio! Вы не считаете, что это уже слишком? Я имею в виду: что такое три недели замещать кого-то на время отпуска? Да ничего! Потом вы уедете, и все усилия окажутся напрасными! — Минетти фамильярно похлопал Нери по плечу. — Наслаждайтесь моментом и займитесь актуальными делами, а не этим никому не интересным самоубийством!

Нери сделал вид, что не услышал замечания:

— Я внимательно изучил все, что случилось в последние недели и что можно было узнать об этих юношах, с которыми произошел несчастный случай. Я бы не сказал, что тут очень много…

Лицо Минетти омрачилось. Этот Нери просто неспособен к обучению и абсолютно не восприимчив к советам!

— Конечно! — подтвердил он. — Что можно найти по поводу происшествия, которого никто не видел, а оба свидетеля мертвы? Есть тайны, которые навсегда останутся тайнами.

— Тем не менее я наткнулся на интересную вещь.

— А именно?

Минетти приподнял одну бровь, уселся на стул, широко расставил ноги и посмотрел на Нери так, словно ожидал, что тот сейчас сморозит самую большую глупость на свете.

— В деле в одном из отчетов написано, что на месте преступления — я имею в виду, на месте, откуда сорвались эти парни, — были найдены монеты. Довольно много. Пять центов, десять, двадцать, пятьдесят, а также несколько евро. Все перепачканы в песке и склеены между собой, поскольку на них находилась слюна. И что касается слюны, то по ней уже проведен анализ ДНК.

— Так оно и есть.

— Но это же в высшей степени интересно!

— И чем же оно так интересно? Я не вижу в этом ничего особенного.

Минетти забросил ногу за ногу и откинулся назад, явно демонстрируя свое превосходство.

— ДНК, как установлено, не принадлежит ни одной из жертв. Значит, там было третье лицо. Следовательно, кто-то видел, как все случилось.

Нери казалось, что он снова в школе и речь идет о том, чтобы дать ответ, базируясь на обрывочных сведениях.

— Конечно, кто-то еще был на утесе! — резко ответил Минетти. — Каждый день кто-нибудь бывает на скалах. Но когда — это знает только Всевышний. В день, когда это произошло, за три дня перед этим, на день позже или на три недели раньше? Все может быть. И это мог быть не только каждый проклятый житель этого проклятого острова, но и любой турист. Японец, китаец, немец, француз или эскимос. Или лично Святой Дух. В любом случае это был какой-то ненормальный, кому показалось забавным сунуть монеты в рот, а потом выплюнуть их и оставить в пыли для последующих поколений в качестве маленького пожертвования. Может быть, это дети плевалась на дальность. Вот только я не могу понять, почему они оставили деньги там, вместо того чтобы купить себе мороженое.

— Все это не имеет никакого смысла.

— Вот именно!

— Но поскольку такое невозможно объяснить с точки зрения логики, похоже, это должно быть как-то связано с тем случаем. Кто-то выплюнул монеты, но у него не было времени собрать их.

Постепенно эта дискуссия стала действовать Минетти на нервы.

— Обе жертвы явно не располагали временем, когда совершали полет. К сожалению, эта ДНК не их.

— Возможно, их все же столкнули со скалы?

— И после этого убийца облизал монеты и выплюнул их, чтобы оставить полиции след, да? А теперь выслушайте меня очень внимательно, синьор Нери, хотя я не рассчитывал, что придется держать перед вами такие речи. Что вы хотите сделать? Заставить сдавать анализ ДНК всех жителей острова, которые по этому поводу, конечно же, страшно возмутятся? И даже если вы найдете какого-то рыбака, который в минуту помрачения рассудка выблевал монеты, это далеко не доказательство, что именно он столкнул вниз парней. Или вы хотите поставить на уши весь мир и найти китайца, у которого на скале ум за разум зашел? После этого Джилио попадет в газеты как остров, где происходят страшные вещи и на котором лучше не проводить отпуск! Вы что, хотите обездолить всех этих законопослушных людей, которые на протяжении десятилетий живут за счет туристов? Из-за какой-то глупости? Я живу здесь хорошо, я знаю людей, я получаю самую свежую рыбу и все, что мне нужно. И это, черт возьми, так и должно оставаться! Я знаю, что Пьетро подал заявку на анализ ДНК. Он дотошный человек, и ему хотелось бы отнести в лабораторию каждый лист с дерева и каждую иголку от кактуса в радиусе ста метров. Он и весь песок ссыпал бы в стерильные кульки, а на камни приклеил этикетки. — Минетти захихикал. — Я ничего не сказал, раз это доставляет ему удовольствие. Хороший климат в коллективе для меня всегда важен. Но сейчас он в отпуске, и мы вдвоем будем заниматься не чем иным, как тем, чтобы это дело было забыто. Это был несчастный случай, достойный сожаления, и через пару месяцев об этом уже ни один петух не прокукарекает.

Нери считал отсутствие интереса со стороны Минетти просто возмутительным и продолжал упорствовать:

— Я видел фотографии. Со скалы просто так упасть трудно, там достаточно места.

— А как насчет того, чтобы вы сегодня же прогулялись туда? Я предупреждаю, это чертовски трудно! Сами увидите, что по пути на скалы запросто можно упасть и разбиться насмерть, если вести себя неосторожно или нетвердо держаться на ногах.

Нери сразу уловил иронию в голосе Минетти и решил в любом случае совершить эту прогулку после обеда, ближе к вечеру, хотя терпеть не мог ходить пешком.

— Вы допускаете, что эти юноши были способны на самоубийство? — спросил он.

— Я допускаю, что каждый может совершить самоубийство. Любой человек может оказаться в ситуации, когда у него отключится разум. И это происходит быстрее, чем можно предположить. Я знаю этих двоих еще с тех пор, как мамаши вывозили их на прогулку в детских колясках. Сначала они вместе играли в песочке, а потом влюбились друг в друга. Такое случается. Все об этом знали, но никто не говорил. Эта пара была неразлучна. Безбашенные, не такие, как остальные люди, а младший, Фабрицио, еще и с уголовной жилкой. Если где-то пахло деньгами, он тут же задумывался, как их заполучить. И методы у него были довольно радикальные. Адриано же, наоборот, был более осторожным и хитрым. Он тоже разводил людей на деньги, если мог, но более изящным способом. Впрочем, жалоб и заявлений на них не было, значит, все шло как по маслу. У Адриано больной отец, у которого после несчастного случая во время купания десять лет назад парализована нижняя часть тела. И попробуйте-ка поездить в инвалидном кресле по такому острову. Это пытка, а проще говоря — просто невозможно. И я знаю, что парень зарабатывал деньги и приносил их домой. Зарабатывал, сколько мог и как мог. Он был чертовски приятным!

— Но самоубийство…

— Да откуда мне знать? Я не знаю, что может прийти в голову, если человек гомосексуалист и к тому же влюбленный. Молодежи здесь, на Джилио, нелегко, вот и все, что я могу сказать.

Нери молчал. Несчастный случай? Самоубийство? Убийство? В принципе, он ничего подобного не мог себе представить, и это вносило напряжение в разговор. Он почувствовал, что действует на нервы Минетти, и не стал копать дальше.

Тот встал:

— Было бы прекрасно, если бы вы с двух часов дня присутствовали на причале. Когда люди сходят с парома, они странным образом теряют ориентировку. А вы позаботьтесь о том, чтобы беспорядок не перехлестывал через край.

Минетти не стал дожидаться ответа и вышел из бюро.

Нери не набрал в его глазах очков, это было понятно. Однако к острову с его своеобразным микрокосмосом определенно стоило присмотреться.

На следующий день после обеда он как раз собирался сесть в автомобиль, чтобы ехать в Джилио Кастелло, когда Роза вышла из дома, который Нери только что покинул. Он изумленно посмотрел на нее, потому что в бюро она точно не заходила.

— Buonasera^[58], — сказала она и, как обычно, улыбнулась.

— Я не совсем понял, — заикаясь, пробормотал он, — вы здесь живете?

— Да. Прямо над бюро карабинеров. Разве вы не слышали, как я пою?

На это Нери не смог ничего ответить. Но все же решился сделать шаг навстречу:

— Я как раз собирался прогуляться. Вы не хотели бы поехать со мной?

— А куда?

— На скалы.

— Прекрасно! Вы подождете немножко? Я только поднимусь к себе и переобуюсь. Там нужна другая обувь.

Нери кивнул, и Роза исчезла.

Не прошло и пяти минут, как она снова появилась:

— Едем!

Нери открыл дверцу, усадил Розу и поехал вверх по улице в направлении Джилио Кастелло.

На острове был один-единственный вариант карты Джилио, которую щедро раздавали в каждом магазине и в каждом ресторане, она же лежала во всех бюро и висела на стене в комнате карабинеров. Того, кому не удалось разобраться в этой убогой карте, мог спасти только навигатор в автомобиле. Нери его еще не использовал, но сомневался, что навигационная система на этом клочке земли вообще будет работать. Хорошо хоть Пьетро, который сейчас жарился на солнышке где-то на Мальдивах, на карте в кабинете карабинеров совершенно точно обозначил место, с которого бросились и разбились насмерть оба молодых человека.

И эта карта теперь была в руках Нери.

Роза сразу поняла, что именно он ищет, и ей это показалось очень интересным. Она чувствовала себя так, словно оказалась в прошлом, когда с друзьями разбрасывала по острову клочки бумаги, по которым они потом находили друг друга.

И сейчас она довольно хорошо ориентировалась на узких дорогах.

Даже перед вечером солнце жгло с невероятной силой, небо было ясным, словно прозрачный бриллиант, а море — темно-синим и гладким, как зеркало. Будущий отъезд, пока еще скрывающийся в туманной дали, маячил перед глазами Нери, словно кошмар. Правда, втайне он надеялся, что ему повезет и уезжать отсюда придется в такой же безветренный день, как этот, что позволит хоть как-то пережить обратную поездку на пароме. Тем не менее от Нери не укрылась поразительная красота моря, и у него перехватило дыхание.

Они долго шли молча. Наконец Роза спросила:

— Откуда вы приехали, комиссарио?

— Пожалуйста, называйте меня Донато.

— С удовольствием. Я имею в виду, где вы живете постоянно?

— В Амбре, недалеко от Бучине. Это приблизительно в тридцати километрах от Монтеварки и около сорока пяти километров от Ареццо.

— Ах да. — Такая точность Розу, собственно, не интересовала. — А у вас есть семья?

— Нет. Я один.

Сказав это, Нери тут же испугался своего ответа. Было непонятно, зачем он соврал, но пути назад уже не было.

— То есть у меня есть сын, — объяснил он, — но он уже уехал из родительского дома, а мы с женой живем раздельно.

Нери самому стало ясно, насколько плохо обстоят его семейные дела, если уж он начал рассказывать такие вещи.

Роза кивнула:

— Это невероятно, но куда ни глянь — нигде нет по-настоящему счастливых людей! Когда спрашиваешь, все говорят: «Va bene», «Grazie tutto bene»^{title="">[59]}, да все, что угодно, но если заглянешь за фасад, там полная разруха.

Нери, который считал, что Роза с улыбкой, с невероятной легкостью, ничем не обремененная, буквально порхает по жизни, удивился грусти в ее голосе.

— А как обстоят дела у вас?

— Я вдова. — Она остановилась, посмотрела на него и улыбнулась. — Ужасное слово, я знаю! Звучит так, будто мне восемьдесят лет. Но так уж сложилась жизнь. Мой муж был рыбаком и круглый год изо дня в день на маленьком мотоботе, точнее сказать — на большой лодке с подвесным мотором, выходил в море и однажды не вернулся. Он копил деньги на лодку побольше, но не успел, море поглотило его. Волна опрокинула лодку, и на этом все закончилось. Его труп лишь четыре недели спустя прибило к берегу.

— Боже мой!

— Это случилось десять лет назад. Детей у нас не было, потому что мы сначала хотели купить большую лодку, а уж потом заводить детей. Лучше бы мы запланировали наоборот.

Роза всхлипнула. Нери остановился и обнял ее.

Она позволила ему это, не сказав ни слова.

— Расскажи мне о своем сыне.

— Не могу. Он только недавно выехал, и я очень по нему скучаю. Я еще не пришел в себя.

Они молча пошли дальше, что было весьма на руку Нери, потому что дорога с каждой минутой становилась все сложнее, а разговаривать во время ходьбы — все труднее.

— Ты хочешь остаться на острове? — через какое-то время спросил он.

— Да, — сказала она решительно и снова радостно улыбнулась. — А куда мне деваться? У меня нет другой родины. Может быть, это трудно понять, но для жизни мне нужен вид на море. А такой вид есть только здесь!

Она остановилась. Чайки парили над водой.

Нери не знал, что с ним произошло, но этот момент был невероятно прекрасен. Роза очаровала его — в ней была нежность, о которой он даже не подозревал. Нери не раздумывал долго. И так случилось, что он обхватил лицо Розы ладонями и поцеловал ее.

Она закрыла глаза и ответила на поцелуй.

Потом они несколько минут смотрели на море.

И еще почти целый час шли, пока не добрались до места, где произошла трагедия. Нери оглядывался по сторонам, пытаясь представить, что здесь могло произойти, в то время как Роза в поисках следов осматривала и ощупывала землю, заглядывала в сухую траву и под кусты и переворачивала неустойчиво лежавшие камни.

Эта площадка была ровной, как поднос. Как небольшая пьяцца перед пропастью между скалами. Крыша мира с грандиозным видом.

У Нери мурашки побежали по телу. Здесь небо было ближе, чем земля, а дух и душа становились тихими и мирными. Эта скала не была ареной, предназначенной для битвы не на жизнь, а на смерть, но прекрасным местом для того, чтобы умереть. Возможно, самым красивым, какое только можно себе представить.

И Нери даже поверил в версию самоубийства. Минетти знал свой остров — выходит, он был прав.

И в этот момент Роза вдруг удивленно вскрикнула.

— Донато, иди-ка сюда! — позвала она. — Нери! Я что-то нашла!

Нери тут же подошел. Роза держала в руках золотую скрепку и с недоверчивым видом осматривала ее со всех сторон.

— Мне кажется, она настоящая, — удивленно сказала она. — Она валялась там, в кустах.

Нери тоже принялся разглядывать скрепку. Совершенно очевидно, что она предназначалась для того, чтобы скреплять денежные купюры. В качестве простой, но благородной замены портмоне.

— Да, она настоящая. На сто процентов. Здесь даже что-то выгравировано.

Скрепка блестела в солнечном свете. А когда Нери немного повернул ее, то увидел буквы M&S, которые ему вообще ни о чем не говорили.

Однако находка, сделанная всего лишь в нескольких метрах от места преступления или несчастного случая, была сенсацией. Возможно, это прорыв в расследовании! Может быть, новая зацепка! Может, это то, что заставит дело сдвинуться с места, или даже решающее доказательство для разоблачения преступника.

— Ты считаешь, что скрепка как-то связана с этим делом? — робко спросила Роза.

— Конечно! Я в этом совершенно уверен!

Он взял скрепку из рук Розы, осторожно завернул ее в бумажный носовой платок, поскольку у него не было с собой пластикового пакетика, и спрятал в нагрудный карман.

И в этот моменту него в ушах раздался голос Минетти: «Боже мой, Нери! Да о чем вы думаете? Погибшие были бедными как церковные мыши. У них не могло быть такой пижонской безделушки. Разве что они украли это украшение, но и это нас никуда не приведет. И даже если это сокровище потерял таинственный преступник, в которого вы, по всей видимости, все еще верите, это не имеет никакого значения. Потому что совпадают ли эти инициалы с именем убийцы, мы узнаем лишь тогда, когда его поймаем. Но эту идиотскую скрепку с таким же успехом мог потерять японец, китаец или богатый русский. Причем вчера, позавчера, неделю, месяц или полгода назад. Да придите же наконец в себя, Нери, и прекратите выдумывать небылицы!»

Эта речь прозвучала в ушах Нери и приглушила его радость.

— Пойдем домой, Роза, — сказал он. — То, что ты нашла скрепку, — это фантастика, и я хочу как можно быстрее поговорить об этом с Минетти.

— Выкинь это из головы! — посоветовала Роза. — Я знаю Минетти уже десятки лет. Если он захочет, то разгромит любую идею, как слон посудную лавку. Он скажет, что на острове Джилио люди либо умирают от старости, либо убивают себя. Такое может случиться. Но совершенно точно, что убийств здесь не бывает!

Он невольно ухмыльнулся: Роза попала в самую точку.

Она подвела Нери к камню, уселась рядом и положила голову ему на плечо.

— Давай посидим еще немножко, — сказала она. — Так чудесно… здесь… с тобой…

Ее слова пролились бальзамом на душу Нери. Роза была нежной и красивой, изголодавшейся по ласке и романтичной. И она еще ни разу не покритиковала его.

Нери обнял ее, и не солнце было причиной того, что ему становилось все жарче.

В семь вечера Роза исчезла в ресторане Лино. Она работала с семи вечера до двенадцати ночи, а иногда и дольше, если в ресторане появлялись непонятно что праздновавшие компании, превращавшие ночь вдень.

— Пусть гостей будет много или даже очень много, я никого не выгоняю! — часто заявлял Лино. — Заработать можно только на напитках, но не на еде. И если туристы напьются до бесчувствия, тем лучше для меня. За это я с радостью не посплю лишнюю ночь.

Так что приблизительно раз в неделю Розе приходилось оставаться в ресторане до победного конца.

Когда Нери пришел в бюро, Минетти не было на месте, и он не смог показать ему скрепку. Он положил ее в ящик письменного стола, кое-как освежился у себя в комнате и в начале девятого отправился в ресторан Лино. Там он мог смотреть на Розу, улавливать аромат ее духов, когда она проходила мимо его столика, и время от времени перебрасываться с ней парой слов.

Роза… Ее имя звучало у Нери в голове, и у него было такое чувство, что он больше ни секунды не сможет оставаться один.

В одиннадцать вечера он чуть ли не падал со стула от усталости. Поход на скалы, похоже, утомил Нери больше, чем он думал. А ресторан все еще был практически полон. Шансы на то, что Роза закончит работу в полночь, были крайне малы.

— Пока, Роза, — тихо сказал он, уходя, и она чуть вытянула губы, словно обозначая поцелуй.

Нери шел через ночной порт как лунатик, настолько уставшим он был. В своей комнате он с трудом разделся и заснул мертвым сном, больше похожим на обморок.

Она пришла в третьем часу ночи.

Он испуганно подскочил, когда кто-то за дверью тихонько позвал его по имени. Сердце Нери заколотилось так бешено, словно ему было шестнадцать лет и предстояло впервые пригласить девочку на танец.

Он открыл дверь. Роза улыбалась, держа в руке бутылку вина.

— Идем ко мне наверх, — сказала она просто. — Там уютнее.

В своей маленькой квартирке она открыла вино.

— Сегодня было много посетителей, — сказала она. — Именно тогда, когда так хочется домой, работа никак не заканчивается.

То, что она так сказала, прозвучало для Нери словно объяснение в любви. Они посмотрели друг на друга и выпили вина.

— Ночь такая чудесная, — пробормотала Роза.

Нери наклонился и поцеловал ее. Почувствовал, как страстно она отвечает ему, и, отбросив в сторону мысль о том, правильно ли он поступает, собрал все свое мужество, взял ее за руку и увлек на кровать.

И лишь когда на рассвете он проснулся рядом с Розой, ему с болью вспомнилась Габриэлла, и он не знал, что и думать. Он чувствовал себя счастливым и глубоко опечаленным одновременно.

46

Телефонный звонок раздался на следующее утро.

Нери с девяти часов сидел в бюро и едва мог пошевелиться. Было ощущение, что каждое быстрое движение может, словно в наказание, вызвать сильную головную боль, которая парализует его на целый день. Но хуже всего была боль в мышцах. Он просто не привык часами карабкаться по горам.

В десять двадцать восемь зазвонил телефон. Разговор с Германией.

Нери внутренне содрогнулся.

Слышимость была намного лучше, чем он ожидал. Главный комиссар фрау Кнауэр из Берлина звонила из своего служебного кабинета. Она коротко приветствовала его по-итальянски, а затем трубку взял переводчик, что Нери чрезвычайно порадовало. Он уже имел дело с немецкой полицией из-за проблем с туристами, и обычно собеседникам приходилось напрягать свои скудные знания английского языка, чтобы понять друг друга.

Главный комиссар сразу перешла к делу.

— Послушайте, — начала она, и переводчик переводил все, что говорила фрау Кнауэр, почти синхронно, — мы здесь, в Берлине, разыскиваем преступника, который убивает молодых мужчин-гомосексуалистов. Пока у нас нет конкретного подозреваемого и никаких зацепок относительно его личности. Но несколько дней назад мы получили от убийцы зашифрованное послание. Это была обычная открытка с острова Джилио, с видом на порт Джилио. В своем послании он сообщает нам, что уехал отдыхать. Похоже, что человек, которого мы разыскиваем, незадолго до этого проводил отпуск на острове Джилио или же все еще находится там. Отсюда вопрос: были ли у вас в последнее время какие-либо чрезвычайные происшествия, которые могут подтвердить наши подозрения? Вы можете что-нибудь сказать по этому поводу?

Нери бросило в пот. Он всего лишь второй день находился при исполнении служебных обязанностей и сразу же столкнулся с таким сложным случаем: ему нужно было дать немецкой коллеге сведения о падении со скалы, о котором он, вероятно, знал меньше, чем любой рыбак или продавщица сувениров на острове. Он призадумался, не попросить ли Минетти, чтобы он сам позвонил в Берлин, но сразу же отбросил эту мысль. Минетти будет молчать и скорее даст отрезать себе язык, чем расскажет о смерти парней, — лишь бы его любимый остров не стал темой для разговоров. То, что немецкая уголовная полиция может заинтересоваться этим случаем, определенно станет для него суперкатастрофой.

С другой стороны, он может попасть в страшную немилость к Минетти, если обнародует эту неприятную островную историю на всю Италию вплоть до Германии, и тот, конечно, до конца своих дней будет злиться на него. Ведь Нери, так сказать, выносит сор из избы, а на острове Джилио это считалось смертным грехом.

— Да, на Джилио кое-что произошло, — медленно произнес он. — Двое парней-гомосексуалистов погибли. Пока не ясно, был это несчастный случай, убийство или самоубийство. С моей точки зрения, убийство вполне возможно, — добавил Нери и рассказал своей немецкой коллеге все, что знал об этом случае, не забыв упомянуть о странной находке — перепачканных слюной монетах.

Сузанна Кнауэр слушала молча, сосредоточенно и даже не задавала вопросов, чтобы не сбить Нери с мысли.

На такое она не надеялась в своих самых смелых мечтах!

Когда Нери закончил рассказ, она сказала:

— Все это чрезвычайно интересно, комиссарио, и, похоже, может иметь огромное значение. Вы не могли бы оказать мне любезность и, отсканировав, выслать сюда электронной почтой анализ ДНК слюны на монетах?

— Конечно могу. Нет проблем.

— Это очень мило с вашей стороны. Molte grazie.

Она продиктовала адрес своей электронной почты и уже хотела закончить разговор, как Нери сказал:

— Ах да, у меня тоже есть одна просьба.

— Да?

— Пожалуйста, держите меня в курсе дела. Сообщите, если анализ ДНК поможет и у вас появятся подозреваемые. Все это меня очень заинтересовало, и я хотел бы следить за дальнейшим развитием событий.

— Разумеется, я сделаю это, — сказала Сузанна Кнауэр, попрощалась и положила трубку.

Нери неподвижно сидел на жестком деревянном стуле. На деревенской улице было, как всегда, оживленно: сигналили машины, трещали мопеды «веспа», дети орали, а рабочие-строители, которые ремонтировали крышу на доме напротив, громко переговаривались между собой.

Он снова открыл дело Фабрицио и Адриано. Два молодых итальянца, рагацци, только начинающие жить. Любовь на острове Джилио. И это место на скале высоко над морем. На головокружительной высоте, так что человек, решившийся взглянуть оттуда вниз, не должен страдать боязнью высоты. Каменное плато между небом и землей. Наверное, одно из самых красивых мест на свете. И определенно не самое лучшее место для того, чтобы умереть. В любом случае не тогда, когда юношам шестнадцать и восемнадцать лет и они влюблены по уши.

Нери закрыл папку, потому что буквы начали плясать перед глазами, и вышел из бюро на улицу, на мол, который простирался до сигнальных огней порта. Возможно, на горизонте, в необозримой дали он высмотрит какую-нибудь подсказку относительно того, что же случилось с этими двумя парнями.

Лицо Сузанны горело, словно она наелась острого перца чили, который абсолютно не переносила. Двое мертвых гомосексуалистов на Джилио, а убийца прислал открытку оттуда. Он что, сошел с ума? Или это мания величия? Он дал уголовной полиции информацию и тем самым подверг себя опасности. Неужели он настолько уверен в себе и убежден, что его не схватят, что решил позволить себе такие провокационные игры?

«Комиссарио Нери, вышли мне результаты исследования ДНК! — взмолилась она. — Пожалуйста, сделай это побыстрее, а то я взорвусь! Я больше не выдержу! Я хочу знать, тот ли это человек, которого мы ищем».

47

Монтеварки, август 2009 года

«Нет ничего более безрадостного, чем покупать недвижимость в Италии», — думал Матиас, нервно покачивая ногой. Уже полчаса нотариус заунывным голосом читал текст договора, и это было так монотонно и неразборчиво, что Матиас был убежден: нотариуса не поймет даже итальянец. По крайней мере, слушать его было невыносимо.

Это понимал и нотариус, поэтому старался таким методом чтения сэкономить две трети времени.

Матиас скучал до смерти и пытался отвлечься, покусывая нижнюю губу и незаметно осматривая бюро.

Хотя на улице светило солнце, здесь царил вечный полумрак. Тяжелые зеленые занавеси на высоких окнах поглощали лучи света, шкафы и полки были сделаны из темного дерева, а уродливая лампа с абажуром коричневато-бежевого цвета в форме раковины на потолке дополняла картину.

Мрачная атмосфера немедленно вводила клиента в состояние депрессии и одновременно заставляла его чувствовать свою зависимость, и никто уже не решался задавать какие-то вопросы. Да и нотариус, похоже, тоже не был особенно заинтересован в том, чтобы пролить свет на дебри параграфов.

Кай Грегори сидел напротив и вообще не двигался, и Матиас не мог понять, то ли он со стоическим спокойствием изучает собственные колени, то ли просто уснул. Привлекательным, однако, он нашел то, что на губах маклера, который, вероятно, и минуты не вслушивался в текст договора и витал мыслями совсем в других сферах, блуждала улыбка, которая придавала ему довольный и компетентный вид.

Владелец квартиры, наоборот, сидел, наклонившись вперед, и буквально смотрел в рот нотариусу, словно хотел втянуть в себя каждое оброненное им слово. Он держал в руке шариковую ручку и покачивал ее взад-вперед, словно дятел, но при этом не касался покрытой стеклом крышки стола.

«Ему это нужно, — сделал вывод Матиас. — Ему обязательно нужно продать. Ему нужны деньги! И он боится, что что-то может этому помешать. И если бы я раньше познакомился с ним, то, без сомнения, сбил бы цену».

Матиас разозлился. Предчувствие, что он, похоже, платит слишком много, выводило его из себя.

Нотариус все читал.

Агрессивное настроение Матиаса усилилось. Ему вдруг захотелось разорвать договор, выбить шариковую ручку из пальцев нервного владельца квартиры и врезать кулаком по самодовольной роже маклера.

Но ничего этого он не сделал. Он сконцентрировался на дыхании и вдруг вспомнил Алекса.

Алекса, который не то что квартиру, даже обувь или куртку не мог купить, не предаваясь продолжительным раздумьям; который привлекал к себе внимание грубыми выражениями; который всегда говорил слишком громко; который запросто мог перейти на турецкий сленг немецкого языка; который вразвалку ходил по улицам, чтобы продемонстрировать свою силу, и у которого в уголке рта всегда торчала дымящаяся сигарета — даже в местах, где курить было запрещено.

Алекс изображал из себя крутого, но на самом деле был мелким анархистом и самым чувствительным человеком, какого знал Матиас. Однако сам Алекс считал это слабостью и пытался спрятать ее.

Вся его крутизна, в принципе, была сплошным отвлекающим маневром, к которому он прибегал от отчаяния.

«Приезжай ко мне в Италию, — подумал Матиас, — пожалуйста, малыш, приезжай! Мы не будем действовать друг другу на нервы, наоборот, мы проведем в Монтебеники прекрасное время вместе, ты и я, отец и сын».

Нотариус остановился, громко высморкался в огромный носовой платок и перевернул страницу. Матиас увидел, что он наконец-то добрался до последней страницы договора.

Больше всего ему хотелось немедленно сорваться с места, прыгнуть в машину, помчаться в Берлин и обнять сына, но в данный момент это было невозможно.

«Алексу придется подождать…» Эта мысль едва не разорвала ему сердце.

Что Алекс может не захотеть, чтобы отец обнимал его, Матиасу и в голову не пришло.

У него еще сохранились воспоминания о Пасхе десятилетней давности. Алексу только что исполнилось пятнадцать лет, и они встречались два раза в месяц, планируя вместе сходить в кино, в кафе или в ресторан. Эти встречи не были особенно радостными, потому что Алекс не испытывал большого желания видеть отца. Он или возмущался и отвергал любое предложение, которое поступало со стороны Матиаса, или же они сидели в квартире Алекса и спорили.

А потом Матиас уехал на три недели в Кению. Когда он вернулся, его лицо было не загорелым, а серым, щеки запали, глаза лихорадочно блестели. Он чувствовал себя настолько ослабевшим, что с большим трудом дотащил чемодан до стоянки такси. Дома Матиас сразу же улегся в постель и попросил мать приготовить воду, чай и бульон, потому что даже поход в туалет стоил ему огромных усилий.

Это продолжалось двадцать четыре часа, а потом Генриетта вызвала скорую помощь, которая отвезла его в больницу.

«Воспаление легких, возбудителем болезни стала бактериальная инфекция», — таким был диагноз. На антибиотики Матиас не реагировал, и его жизнь висела на волоске. Он спал почти круглые сутки, а когда его не мучили болезненные кошмары, то просто дремал и почти не понимал, что с ним происходит.

Время от времени он замечал, что возле его постели сидит Генриетта или Тильда. Генриетта приходила чаще всего с утра, а Тильда — вечером.

Сначала Матиасу казалось, что он бредит, но по вечерам, когда в отделении уже выключали свет, Алекс прокрадывался в комнату и садился к нему на кровать. Просто сидел, ничего не говорил и даже не решался прикоснуться к нему. Он сидел и тогда, когда Матиас впадал в сон, похожий на беспамятство.

Однажды он услышал, как Алекс плакал. Это было похоже на какое-то нереальное хриплое пение. Матиас лежал с закрытыми глазами, чтобы не смущать его, и продолжал делать вид, что крепко спит.

— Пожалуйста, папа, ты не должен умереть! — всхлипывал Алекс. — Пожалуйста, пожалуйста, ты мне нужен!

Потом он исчез так же тихо, как и пришел.

С этого момента Матиас начал бороться. Он очень хотел жить. Для Алекса. У него был только сын, и этот мальчик стал для Матиаса самым главным на свете.

Потому что Алекс любил его, лишь боялся показать это.

Через три недели его выписали из больницы.

Когда он наконец взял ручку «Америго Веспуччи» и поставил подпись под договором купли-продажи, у него возникло ощущение, что он начинает новый отрезок своей жизни. Может быть, однажды он переедет в Италию. Никогда не знаешь, что будет.

— Вы планируете провести отпуск в Монтебеники? — спросил Кай, когда они после подписания договора сидели в ресторане в Сиене.

— Пока не решил, — ответил Матиас. — Я еще не знаю, что делать с этой квартирой. Она мне очень понравилась.

— Большинство людей предпочитают что-нибудь у моря, если ищут жилье на время отпуска, или же снимают дом в горах. Но такая квартира в маленьком селе — это бывает редко.

— Возможно, я не отношусь к «большинству людей».

Матиас, говоря это, уже понимал, что фраза звучит слишком, высокомерно, и ему тут же стало неудобно. Он не собирался грубить Каю, который был ему симпатичен. Правда, он гетеросексуал до мозга костей, но вроде честный человек, простой и с чувством юмора.

Чтобы смягчить резкость предыдущего замечания, он добавил:

— Похоже, у меня просто было огромное желание стать обладателем недвижимости в Италии. Иметь где-то жилье, гнездо, которое принадлежало бы мне. Я не знаю, как часто буду бывать здесь, но это хорошее чувство — работать в Берлине и знать, что в любой момент ты можешь сесть в машину и поехать в Монтебеники. Мне не нужно заказывать гостиницу, не нужно паковать чемоданы, там я дома, даже если буду бывать лишь изредка.

— Я вас понимаю.

К ним подошел официант, и Кай заказал себе огромный бифштекс по-флорентийски, а Матиас довольствовался куриной грудкой, зажаренной на гриле, и салатом.

— Это просто моя квартира. Можно, конечно, когда я буду бывать там, называть это не отпуском, а креативной сменой места жительства. Значит, я просто буду жить там. Я хочу вместо того, чтобы быть безликим туристом, стать скромной частью деревенской общины. По утрам я хочу пить капучино на своем балконе и разговаривать с женщиной, которая подметает пьяццу, а не со скучающим продавцом в магазине сувениров, где продаются пляжные тапочки, очки от солнца и резиновые утки.

При слове «скромной» Кай внутренне ухмыльнулся, тем не менее Матиас постепенно становился ему все симпатичнее.

— А как в остальном идут дела здесь, в Тоскане? — спросил Матиас.

— Очень хорошо. Но я бы не советовал вам окончательно переселяться сюда, потому что здесь слишком много конкурентов. И целая куча мелких маклеров по торговле недвижимостью, которые ничего не соображают в своей работе.

— Таких типов хватает и в Германии. Главное — не дать свести себя с ума.

Подали закуску. Кай не мог придумать, о чем еще поговорить с гостем, поэтому затронул тему, которая, как правило, заинтересовала бы каждого.

— Вот вы — профессионал, — начал он, улыбаясь. — У меня уже несколько лет есть три интересных предложения по недвижимости, но их невозможно реализовать. Я испробовал все, а покупатель не находится.

В Матиасе проснулось любопытство:

— Почему?

— Потому что во всех этих домах, которые необычайно красивы и являются типично тосканскими, произошли убийства. В первом случае это очаровательная, романтичная водяная мельница, но, к сожалению, там жил похититель детей, который совершал убийства именно в этом доме. Второй дом — одинокое жилище в лесу. Особенностью этого дома является то, что он маленький, а здесь, в отдаленных местах Тосканы, такое встречается очень-очень редко. Это настоящий дом колдуньи, где разыгралась семейная трагедия: там была найдена женщина с перерезанным горлом. А третий дом — это большая сельская вилла с огромной усадьбой, где жена убила своего мужа и закопала в огороде. Все эти дома эксклюзивны, но никто не хочет их покупать.

— Это я могу понять, — ответил Матиас. — Я бы тоже не хотел жить в доме, в котором кого-то убили. Боже мой, как это ужасно!

«А я его все-таки вывел из равновесия! Очевидно, он боязливый человек», — подумал Кай.

Матиас пристально посмотрел на маклера:

— Надеюсь, в моей квартире в Монтебеники не произошло ничего подобного? В противном случае вы должны были об этом сказать, и я бы не стал покупать ее.

— Нет-нет, можете быть спокойны! Я совершенно точно знаю, что в этих апартаментах ничего не случилось. Конечно, трагедии бывают везде, но там точно никого не убили.

Матиас улыбнулся:

— А в тех случаях, о которых говорите вы, убийцы были схвачены?;

— Да, конечно. И самое странное заключается в том, что во всех этих преступлениях были замешаны немцы. Должен заметить; что сотрудничество между-карабинерами и немецкой полицией налажено удивительно хорошо.

— Ага.

Больше Матиас ничего не сказал, потому что в этот момент официант принес мясные блюда. Огромный бифштекс по-флорентийски, который заказал Кай, буквально плавал в крови на тарелке, и от одного его вида Матиасу стало противно.

Кай с аппетитом начал есть, а он не мог втолкнуть в себя ни кусочка, потому что не знал, куда смотреть. Когда кровь капала на подбородок Кая, он промокал ее салфеткой, и через какое-то время у салфетки был такой вид, словно кто-то вытирал ею разбитый нос или перевязывал раны.

— Вы будете ночевать в квартире или останетесь еще на пару дней в гостинице? — спросил Кай с набитым ртом.

— Для квартиры нужно будет купить кое-какую мебель, — еле слышно ответил Матиас, настолько ему было плохо. — Так что пока я останусь в гостинице.

Кай закончил есть, а он отодвинул в сторону тарелку с куриной грудкой, к которой так и не притронулся.

— Что случилось? У вас нет аппетита? Или я шокировал вас своими страшными историями?

— Нет, нет, но мне не очень хорошо. Думаю, мне пора попрощаться с вами.

— Выпейте со мной, и вам определенно станет лучше!

Матиас кивнул, и Кай заказал граппу.

И только когда окровавленная тарелка была убрана со стола, а граппа согрела горло и желудок, Матиас смог наконец перевести дух.

48

Сиена, август 2009 года

Наследующий день в половине двенадцатого Матиас вышел из гостиницы, выпил в баре два капучино, съел круассан и отправился бродить по городу. Для новой квартиры ему нужна была кровать, и купить ее было делом трудным, потому что здесь не было крупных магазинов, не говоря уже о специализированных, — во всяком случае по дороге ему такой не встретился. Но особая сложность заключалась в том, что Матиасу нужна была не какая-нибудь кровать. Он имел о ней совершенно определенное и очень специфическое представление.

Он видел кровати в магазинах антиквариата, и у него даже возникло желание купить одну из них, у которой были железная рама и изголовье в форме лилии, выкованное из металла. Однако ему нужно было нечто блестящее, а кроме того, не хотелось лежать в кровати, на которой, может быть, еще Лукреция Борджиа рожала своих многочисленных детей или спала Екатерина Медичи. Не говоря уже о последующих поколениях.

Нет, ему нужна абсолютно новая сверкающая кровать из латуни, которая должна производить далеко не скромное впечатление!

После двух часов безуспешного блуждания он очутился перед собором и неожиданно для себя купил входной билет. Ему вдруг захотелось какое-то время посидеть в тишине и покое.

Далеко впереди, прямо перед алтарем, было несколько рядов скамеек. Матиас уселся и оглядел готическое строение, его пышное темно-зеленое и белое мраморное одеяние стен и колонн.

«Боже, благодарю Тебя! — начал он и невольно сложил перед собой руки. — Благодарю за прекрасную беззаботную жизнь, которую Ты позволяешь мне вести. Благодарю за мое здоровье, за мою финансовую свободу. Благодарю Тебя за то, что я могу путешествовать и делать все, что хочу. Благодарю Тебя за счастье находиться здесь».

Матиасом вдруг овладело религиозное чувство, и он задумался, можно ли присоединить к благодарению еще и просьбу. Обычно он молился и просил о чем-то в трудные моменты или в минуты страха, и сегодня он гордился тем, что наконец-то смог поблагодарить Бога. Богу должно понравиться, что некоторые из Его агнцев не только требовали и просили, но и умели благодарить, и Матиас не хотел разрушать положительное впечатление, которое он, скорее всего, произвел на Бога, новой просьбой. С другой стороны, Бог все равно знает его мысли и понимает его страх, так что было бы честнее высказать свою просьбу вслух или хотя бы мысленно сформулировать ее, нежели упорствовать во лжи.

Всемогущий определенно знает, что с этим делать.

«Боже, — продолжил он мысленно, — прошу Тебя, избавь мою мать от страданий. Забери ее к Себе, избавь ее от муки растительного существования, а меня — от муки многолетнего ухода за ней, с которым я не справлюсь. Подари ей и мне заслуженный мир и покой. Во веки веков, аминь».

Матиас поднялся и прошел несколько метров к одному из маленьких деревянных столиков, на которые ставились свечи. Он зажег три свечи, что обошлось в полтора евро, однако он щедро пожертвовал два евро. Он задумался, не зажечь ли четвертую свечу, однако отбросил эту мысль. Трех было достаточно, это было гармонично. К тому же он и так заплатил больше, чем следовало.

Он осмотрелся по сторонам и медленно прошелся по церкви. Рядом со знаменитой мраморной церковной кафедрой стояла группа немецких туристов и внимательно слушала молодого итальянца, который как раз рассказывал о ее создателе Никколо Пизано. Пизано вместе с сыном и несколькими учениками высекал это восьмиугольное произведение искусства из белого мрамора с 1256 по 1268 год.

Матиас слушал вполуха. Он ненавидел скопление людей и никогда не хотел стать частью какой-либо группы. То, что ему хотелось делать, он делал в одиночку или вообще не делал. Никогда в жизни он не примкнул бы к группе туристов, пусть даже то, что он мог услышать, было невероятно интересным.

Он медленно шел дальше. Перед Libreria Piccolomin стояла группа японцев. Матиас с отвращением отвернулся и пошел обратно в направлении алтаря.

Молодой человек все еще говорил, а люди, стоявшие вокруг, слушали открыв рот. Матиас остановился и прислушался:

— Как вы видеть, это кафедра стоит на девяти колоннах из гранита и мрамора. Это обычные цоколи, но здесь можно увидеть также цоколи со львами, пожирающими других животных. Всегда меняться. Посредине находиться группа скульптур художников свободных искусств и показывает: грамматика, диалектика, риторика, философия, арифметика, геометрия, астрономия и музыка.

«Боже мой, какой у этого молодого итальянца трогательный немецкий акцент!»

Матиасу казалось, что он мог бы слушать его часами. Легкие ошибки в построении фраз были просто очаровательны, а ударения по собственному усмотрению и раскатистое «р» заставили его улыбнуться. Наверное, чтобы выучить язык, юноша много смотрел немецкое телевидение, а дикторы последовательно делали ударение на существительных, не обращая внимание на смысл предложения. Дикторы телевидения, которым методом тренировок привили неправильное ударение, поскольку, очевидно, это требовалось от них по условиям договора, доводили Матиаса до бешенства. Бесчисленное количество раз он выключал новости, чтобы в ярости не разбить телевизор, но беспомощные неправильные ударения этого итальянца вызывали только умиление. Этот гид не виноват, он же не был немцем. На него не стоило обижаться. Возможно, фразы, которые произносил, он просто заучил наизусть и даже точно не знал, о чем говорит.

Возможно. И Матиас это узнает, потому что молодой экскурсовод заинтересовал его.

— Наверху, в этой части кафедры, вы видите семь изображений: Рождество Христа и Искушение, Поклонение волхвов, Вхождение Христа во храм и бегство в Египет, Избиение bambini^[60], Распятие, Страшный tribunale^[61] над плохими и Страшный tribunale над хорошими людьми.

У него были не только очаровательный акцент и юношеская внешность, но и мягкие, летящие движения, которые так взволновали Матиаса. То, как экскурсовод поднимал свою нежную руку, чтобы указать на распятие, никому не удалось бы повторить. Он вел себя настолько раскованно и свободно, что приятно было посмотреть. Матиас был уверен, что столь гармоничным движениям невозможно научиться. Или в человеке есть — это нечто, или же его нет.

Матиас снова уселся на одну из церковных скамеек и, не спуская глаз с экскурсовода, задумался, как же заговорить с ним.

«Прекрати! — кричал внутренний голос у него в голове. — Беда с Адриано случилась не так давно, а ты уже лезешь в следующую историю. Оставь это! Не заговаривай с ним! Встань, выйди из церкви, забудь об этом мальчике, и все будет хорошо».

Однако Матиас остался. «С каким удовольствием я бы поговорил с тобой о бегстве в Египет и об убийстве детей, а тем более порассуждал о Страшном Суде, amico^[62]. Этот огромный собор высвобождает мысли. Мне хотелось бы послушать глухие монотонные григорианские песнопения монахов, а после мы провели бы несколько часов в этом святом месте. Оно принадлежит нашему миру, нашему микрокосму, и никто не сможет отнять его у нас. А после этого мы пошли бы к тебе или ко мне…»

Это было гораздо значительнее, чем опера или закат солнца над озером. Это было настоящее величие. И он хотел ощутить его вместе с этим юношей.

Стоя у гида за спиной, Матиас спросил:

— Где вы так хорошо выучили немецкий язык? Вы говорите просто фантастически!

Джанни удивленно обернулся. Он был польщен.

— Bscuola^[63]. Я выбрал не английский, а немецкий. А материал для lavoro^[64] здесь я выучил наизусть. Tantissimo^[65].

— Я просто в восхищении! — на одном дыхании выпалил Матиас, уставившись на изображение на полу собора: «Давид бросает камень в Голиафа». На самом деле он не воспринимал того, на что смотрел, и продолжал: — Вы настоящий языковой гений! Вы напоминаете мне монаха, которого я несколько лет назад встретил на Пелопоннесе. Он разговаривал на беглом немецком языке и был счастлив, потому что я оказался первым человеком, с которым он вообще мог поговорить по-немецки. Он выучил язык самостоятельно, с помощью произведений Томаса Манна, Гете, Генриха Гейне и немецкого словаря. Наследующий вечер мы ужинали вместе, беседовали, и, должен сказать, эта встреча стала одним из самых прекрасных мгновений моей жизни.

Джанни понял не все, но было ясно, что этот иностранец осыпает его комплиментами. Поэтому он улыбался и кивал.

— Вы человек с похожим дарованием, — продолжал Матиас. — То, что вы делаете, — необычно, а меня интересуют необычные люди.

У Джанни заканчивался рабочий день, ему хотелось есть и пить, он мечтал о большой порции пасты и о бокале холодного вина, а этот иностранец тащил его куда-то за собой в правый неф церкви.

— Я хотел бы попросить вас об одолжении, предложить вам кое-что. Вы не могли бы показать мне город и рассказать о его достопримечательностях? А заодно подучить меня итальянскому языку? Мы могли бы помочь друг другу. Вы усовершенствуете свой немецкий, а я выучу итальянский. Будьте моим личным экскурсоводом! Я не хочу быть в составе группы, я хочу, чтобы вы рассказывали все мне одному и чтобы у меня было право задавать вопросы.

Джанни понял только то, что иностранец хочет нанять его в качестве личного экскурсовода и заодно подучить итальянский язык. В любом случае это неплохо, потому что заказов на экскурсии у него было не так уж много. И Джанни кивнул.

— Вы не пострадаете в плане финансов. Я хорошо плачу. Скажем так, двадцать евро в час вас устроит? Причем все равно, будете ли вы читать мне лекцию или отвезете к лучшему парикмахеру этого города. Мне просто нужно, чтобы рядом был умный молодой человек. Такой, как вы.

Этот иностранец являл собой чудо, и у Джанни возникло ощущение, что он нашел горшок с деньгами и счастьем. Этот человек был подарком небес, который положит конец его финансовой катастрофе, и будущее выглядело уже намного веселее.

И он с огромной радостью хлопнул по руке, которую протянул ему Матиас.

Они договорились встретиться на следующее утро в десять часов.

49

Берлин, август 2009 года

Лишь на следующее утро пришла долгожданная электронная почта от комиссарио Донато Нери с острова Джилио. До того времени Сузанна уже сто раз прокляла итальянскую полицию, но когда наконец получила распечатку в руки, то на подгибающихся ногах понесла экспертам анализ ДНК для сравнения, чтобы исключить ошибку.

А там ей сказали, что результата придется ждать еще два дня.

На третий день Сузанна с утра разбирала почту и писала отчеты, но мысли ее были далеко. В половине первого она отправилась в столовую, без аппетита съела кенигсбергские котлеты с рисом, которые, по ее мнению, были пересолены, выпила стакан яблочного сока и маленькую бутылочку минеральной воды. И каждый раз, когда в коридоре за матовым стеклом двери столовой появлялась фигура, напоминающая ее ассистента Бена, у Сузанны останавливалось сердце. Бен обещал, что принесет результаты сразу же, как только они поступят к ним в бюро.

Два часа спустя все наконец прояснилось: анализы ДНК человека, который убил двух молодых мужчин в Берлине и двух молодых гомосексуалистов в Италии, были идентичны.

Сузанну трясло от волнения.

Этот тип настолько обнаглел, что прислал ей открытку с острова Джилио, не опасаясь, что полиция выйдет на его след.

Он, должно быть, был абсолютно уверен в себе, а его заносчивость просто зашкаливала.

Сузанна собрала особую комиссию и сообщила новые результаты.

Коллеги от восторга стучали кулаками по столам. Случившееся хотя и доказывало, что убийца непредсказуем и его преступления не ограничиваются определенным радиусом или одним каким-то городом, но было ощущение, что они подошли к убийце ближе — пусть даже ненамного.

В девять вечера Сузанна наконец вышла из бюро. Целый день бушевала непогода, а сейчас шел сильный и продолжительный дождь.

Она побежала к машине и одним прыжком очутилась на водительском месте, тем не менее успев промокнуть до нитки. «Надо бы как-нибудь сходить в кино, — подумала она, — или в театр. Иногда бывает совсем неплохо погрузиться в другие мысли. Может, и я через какую-нибудь совершенно сумасшедшую историю найду выход из тупика».

Если кто в этом мире и имел крутые, отвязные и необычные мысли, так это ее дочь. И вдруг Сузанна почувствовала такую тоску по ней… Ей так захотелось снова сидеть с Мелани до полуночи за кухонным столом и разговаривать или, хихикая, устроиться с чипсами и колой перед телевизором.

Однако надежд на такие вечера у нее давно уже не осталось.

Сузанна открыла дверь своей квартиры, ошеломленно остановилась и прислушалась. Все ясно. Дочь была дома и на идиотской громкости смотрела какой-то мыльный сериал по телевизору. Сузанна слышала, как мужчина и женщина объяснялись в любви на фоне оглушительного скрипичного концерта. Она сняла куртку и туфли и, прихватив стакан воды, заглянула в гостиную.

Мелани, защищаясь, подняла руку:

— Веди себя тихо и не вздумай выключить телевизор. Я хочу досмотреть этот фильм.

— Ладно, ладно, — пробормотала Сузанна. — Я же ничего не говорю.

Она пошла в кухню, сделала себе бутерброд с салями, вернулась с тарелкой в комнату и молча села напротив Мелани. У нее уже давно не было возможности спокойно посмотреть на дочь, потому что та постоянно куда-то торопилась и буквально пролетала мимо матери.

Все в Мелани стало другим. У нее в руках уже не было бутерброда с «Нутеллой», и она пила не колу, а простую воду. Ее волосы стали длиннее, а талия — уже, по крайней мере Сузанне так показалось. Или она рассталась со своим новым любовником, или же эта встреча действительно пошла ей на пользу. Впервые Сузанна поняла, что напротив нее сидит уже не маленькая девочка, а женщина. И ей стало больно, что какой-то парень значит в жизни дочери больше, чем она.

Мелани обхватила колени руками и не шевелилась.

Еще минут двадцать Сузанна рассматривала дочь, а потом фильм закончился и Мелани посмотрела на нее.

— Ну и как? — сказала она. — Что нового на убийственном фронте?

— Мы протягиваем наши щупальца далеко, даже в Италию, — ответила Сузанна, — и это то, о чем я хотела с тобой поговорить.

— Валяй. — Мелани вытянулась на кушетке и закрыла глаза.

Это рассердило Сузанну.

— Есть кто-нибудь дома? — спросила она.

— Ну конечно. Я вся превратилась в слух, мать-волчица.

— Меня страшно раздражает, когда ты не смотришь на меня и делаешь вид, что спишь.

— Я не сплю.

— Но у тебя такой вид.

— Небо, задница и черт побери, я не сплю!

— Но похоже, сейчас уснешь.

Мелани опустила ноги на пол, уселась прямо и посмотрела на мать.

— Ты когда-нибудь обращала внимание, насколько часто тебя что-то доводит до остервенения? С тобой можно с ума сойти! Ты постоянно раздраженная, издерганная и ужасно действуешь на нервы другим.

Сузанна знала, что через несколько секунд разговор закончится, если только она не направит его в другое русло, и чем быстрее, тем лучше.

— Может быть, ты и права, — мягко сказала она. — Я, похоже, заработалась, а это дело действует на нервы больше, чем я думала. Послушай, Мелани, я вот думаю: а не провести ли пару дней, например выходные, на Джилио? Это маленький остров в Тирренском море, недалеко от Гроссето.

— Ну и отлично! Это круто!

— А ты не хотела бы поехать со мной? По поводу субботы я могла бы поговорить с фрау Фосс.

— С фрау Фосс я и сама могу поговорить. В конце концов, мне уже не семь лет. Но я с тобой не поеду. Выбрось это из головы!

Сузанна сглотнула, хотя чего-то подобного и ожидала, и практически шепотом произнесла:

— Пока я не узнаю, где ты проводишь время и с кем спишь, я никуда не поеду. Я этого не выдержу. Ты что, не можешь такого себе представить?

— Представить такое я могу, — невозмутимо ответила Мелани. Она встала, порылась в своей огромной бездонной сумке, черезпоразительно короткое времени выудила оттуда сигареты и зажгла одну из них. — Как было сказано, я могу себе это представить, но понять этого не могу. Черт возьми, если я тебе говорю, что этот тип о’кей и тебе не нужно беспокоиться, этого должно быть достаточно! Ты хотя бы для разнообразия иногда должна мне верить, вот и все.

Выходит, то, что Мелани не называла имени своего друга, не было нарушением доверия, а проблема была в самой Сузанне, потому что это она беспокоилась, с кем связалась ее дочь! Девочке всегда удавалось каждый вопрос, касающийся вины, повернуть в свою пользу. Хотя в этот раз речь шла не о том, кто виноват, а о честности и доверии.

У Сузанны засосало в желудке.

— Может, все-таки проведем вместе несколько дней? У меня точно не будет много дел на острове, а значит, мы смогли бы найти время друг для друга.

— Забудь об этом! — Мелани выпустила дым в потолок и посмотрела ему вслед. — Короткая поездка — это сплошной напряг. Один только стресс. Нет, спасибо, со мной этот номер не пройдет.

Возможно, Мелани права. Возможно, поездка на Джилио ничего не даст. В конце концов, она же не опознает убийцу — если он вообще еще там — по кончику носа! Итальянцы, конечно, добросовестно выполнили свою работу, и от разговора через переводчика по телефону и обмена информацией было бы, наверное, больше толку, чем если она окажется там, на месте, и не сможет понять ни слова из того, что будут говорить карабинеры.

Но если быть совсем честной, то Сузанна просто хотела провести хотя бы одни выходные с дочерью. Она надеялась, что заинтересует ее этим маленьким путешествием.

Но даже это не сработало. Мелани больше не проявляла к ней ни малейшего интереса.

50

Сиена, август 2009 года

Они уже три дня вместе гуляли и ездили по городу, осматривали церкви, площади и Palazzo Pubblico^[66] с Museo Civico^[67], а для успешного завершения еще и забрались на Torre del Mangia^[68], на колокольню ратуши с верхом из травертина — известкового туфа.

— Здесь пятьсот пятьдесят пять ступенек, dottore, вы справитесь? — спросил Джанни.

Обращение «дотторе» Матиасу польстило, а услышав заботу в голосе Джанни, он умилился.

— Ну конечно! — с улыбкой ответил Матиас. — Я в Берлине тренировался для полумарафона, и эта жалкая пара ступенек меня не напугает.

Впрочем, когда начался подъем, он уже с трудом делал вид, что у него все в порядке с самочувствием.

Джанни же, наоборот, легко бежал наверх, и похоже, что у него даже дыхание не сбилось. Все это фатальным образом напоминало Матиасу об Адриано, за которым он тоже не успевал на скалах.

Они общались на пестрой смеси немецкого и итальянского языков, и Матиас иногда даже забывал, на каком языке говорит.

Все это время Матиас находился в величайшем напряжении. Он едва сдерживался, так ему хотелось хотя бы взять Джанни за руку, когда они шли рядом по улице. Но ничего такого он не делал. Даже ни разу, вроде бы нечаянно, не прикоснулся к Джанни.

Было послеобеденное время пятницы, и они сидели в маленькой траттории вблизи Виа ди Читта.

— А где можно купить кровать, Джанни? — спросил Матиас. — Я хочу наконец выбраться из гостиницы и спать в своей новой квартире. Покажи мне магазин, где я смогу выбрать кровать. Нечто красивое, особенное, эксклюзивное.

— Senza problemi^[69], — сказал Джанни и засмеялся.

Через полтора часа Матиас стоял перед латунной кроватью своей мечты. Отполированной до блеска, с филигранными формами, с украшениями и орнаментом — настоящим произведением искусства. Матиас не мог на нее насмотреться. Он снова и снова обходил кровать со всех сторон, нежно проводил кончиком пальца по металлической решетке, а потом решил испытать матрас.

Он падал на кровать, поворачивался с боку на бок, переворачивался со спины на живот, а продавец терпеливо стоял рядом. Этот покупатель ему не очень нравился. Кровать была предметом обихода — может, она и одна из самых важных вещей в доме, но он еще никогда не видел клиента, который проявлял бы такой энтузиазм при покупке.

— А ну давай, — сказал Матиас своему сопровождающему, и продавец задумался, кто это может быть: его сын или друг? — Попробуй и ты тоже! С матрасом можно запросто ошибиться.

— Но кровать ведь non per me^[70], а для вас, дотторе! — Джанни явно смутился. — Зачем provo io^[71], ведь я не спать там?

— Потому что я хочу посмотреть, как это выглядит. Как ты выглядишь на кровати! А ты мне скажешь, как себя на ней чувствуешь. Это важно для меня, неужели ты не понимаешь?

Джанни робко кивнул, но по-прежнему пребывал в нерешительности.

— Сделай мне маленькое одолжение! Я же не требую слишком многого, разве нет?

Джанни не хотелось сердить нового друга.

— Va bene.

Он улегся на кровать и вытянулся на ней.

— Benissimo!^[72] — сказал он через какое-то время. — Очень хорошо. Comodo^[73].

— Оставайся там! — Матиас не хотел, чтобы Джанни сразу же спрыгнул с постели и разрушил его фантазию. Этот молодой парень на его кровати был просто великолепен!

На какой-то момент Матиас закрыл глаза и представил себе все, что только мог представить. Потом он улыбнулся и подал Джанни руку:

— Идем. Мы уходим. Я покупаю эту кровать.

Первый раз он притронулся к нему. Непринужденно, как бы мимоходом. И почувствовал потную ладонь Джанни, которая возбуждала его до безумия.

51

Джилио, август 2009 года

— Ну и что там такого срочного? — спросил Минетти, когда они, как всегда, сидели за ужином у Лино.

— Я целый день пытался дозвониться до тебя, ждал в бюро, был в порту, искал тебя везде, но ты словно сквозь землю провалился.

Как Нери ни старался, он не смог избежать того, что в его голосе прозвучал легкий укор. За это время они уже перешли на «ты», потому что обращаться на «вы» среди коллег было не принято.

— Я был и тут и там. Вел расследование… Опрашивал людей.

Он ухмыльнулся, из чего Нери сделал вывод, что Минетти валялся дома на диване.

— Кстати, сегодня я снова получил факс от коллег из Берлина, — сказал Нери и перешел на шепот: — А теперь держись за стул. ДНК серийного убийцы в Берлине, который убивает гомосексуалистов, и ДНК, которую мы нашли на монетах, идентичны!

— Как? — ошарашенно спросил Минетти.

— Это означает, что убийца из Берлина был здесь, на острове Джилио, и по каким-то непонятным причинам выплюнул монеты именно там, где Фабрицио и Адриано встретили смерть. Ты все еще думаешь, что это была случайность? Они были гомосексуалистами. Понятно, что он убил и их тоже!

— Еще чего! — Вид у Минетти был недовольный, он не хотел даже допускать такую мысль. Потом он сказал: — Возможно, он был здесь. Ладно. Может, так и было. Ну и что? Это просто идиотское совпадение. Ну зачем ему убивать этих парней? В этом нет никакого удовольствия — столкнуть кого-то со скалы! Если серийный убийца сначала насилует, а потом убивает, это я еще как-то могу понять. Но эта история просто не имеет смысла.

— Мы сейчас занимаемся крупным международным расследованием, неужели ты этого не видишь, Минетти?

— Нет, я ничего подобного не вижу! — рявкнул Минетти. — Во всем виноваты эти модные штучки, эта истерика вокруг ДНК. Раньше никто бы вообще не усмотрел в этом никакой связи, и желание юношей улететь, словно птицы, просто признали бы таковым. Но сегодня все словно с ума посходили. Но я не хочу больше этим заниматься!

Нери не сдавался:

— Если ты помнишь, мы нашли там, наверху, золотую скрепку для денег с инициалами M&S. Естественно, мы можем поинтересоваться, не проводил ли здесь отпуск турист с инициалами M&S. Мы можем проверить все брони гостиниц, а также заказы билетов на паром в Интернете…

— А еще мы можем ничего этого не делать! — отрезал Минетти. — Потому что я не могу себе представить, что таинственный иностранец, если он действительно убийца, снял тут жилье под своей настоящей фамилией. Он не может быть таким дураком. А значит, к чему все это?

Нери замолчал. Начальник высказался.

Повисла неприятная тишина — ни Нери, ни Минетти не знали, что еще сказать.

К счастью, через несколько минут возле их столика появилась Роза, которая принесла закуски. Она улыбнулась Нери, но вид у нее был очень занятой, и она ничего не сказала.

Закуски они тоже съели молча.

— Проклятые рагацци! — процедил сквозь зубы Минетти, встал и ушел в туалет.

«Не рагацци виноваты, а сумасшедший, который убил их, — подумал Нери. — Минетти злится, потому что ему не подходит такой расклад».

Роза только и ждала момента, когда Нери останется один, и тут же подошла к столу.

— Мы увидимся сегодня ночью? — прошептала она.

— Конечно! Я жду тебя!

— Хорошо! — И она убежала.

Три последние ночи они провели вместе, и Нери больше не собирался спать один. Правда, он не был влюблен в Розу, но она ему нравилась, ему было хорошо с ней, и рядом с ней он ощущал себя живым, как не было уже давно.

Она едва успела на последний паром на Джилио. Это было прекрасно — меньше чем через час внезапно оказаться с Нери, который ожидал чего угодно, но только не ее появления на острове. Она сожалела о том, что они поссорились перед его отъездом. Они никогда об этом не вспоминали, но те немногие телефонные разговоры, которые он вел с ней из Джилио, были короткими, деловыми и оставляли какую-то боль в душе. Наверное, он точно так же, как и она, был расстроен тем, что будет кого-то заменять на острове, и грустил об их несостоявшемся совместном отпуске.

Бабушка снова начала после обеда ходить к Селене, чтобы вместе с ней выпить пару бокалов белого вина, как они уже делали раньше. По какой-то причине эти встречи прекратились и в конце концов были преданы забвению, но сейчас Селена и бабушка снова жили душа в душу.

Габриэлле пришла в голову идея спросить у Селены, не могла бы бабушка провести у нее пару дней, может быть, выходные. Селена была не только согласна, но пришла от такого предложения в полный восторг.

И вот теперь Габриэлла стояла на борту парома и чувствовала себя такой свободной, какой уже давно не была.

Плавание было не очень приятным. Ветер к вечеру посвежел и дул с силой в шесть баллов, а при порывах — до восьми. Пассажиры чувствовали себя плохо, туалеты были постоянно заняты, так что некоторые просто стояли возле борта и блевали в море. Паром раскачивался и взлетал на волнах так, что становилось страшно, тем не менее упорно держался курса и расписания.

У Габриэллы не возникло никаких проблем из-за шторма. Такое плавание очень подходило к ее настроению, и она сожалела, что добираться до Джилио надо всего лишь час, а не несколько дней. О путешествии на корабле она мечтала всегда, но, к сожалению, это было невозможно: у Нери начиналась морская болезнь, даже когда он смотрел на фотографию корабля, танцующего на волнах.

Габриэлла тосковала по мужу. Это было чувство, о котором она не вспоминала уже целую вечность, и предвкушение удивления на лице Нери, когда она внезапно появится перед ним, становилось все сильнее.

Постепенно наступал закат. Со скоростью, заметной даже невооруженным глазом, красно-оранжевый шар плыл к горизонту. Когда солнце достигло моря, некоторые из гостей в ресторане вытащили свои фотоаппараты, но только успели сделать несколько снимков с различных ракурсов, как огненный шар практически исчез.

Почти одновременно в порту зажглись фонари и последние чайки спланировали к своим спальным местам на тентах лодок, где никто не жил.

— Мне нравится это время, — сказал Нери, возобновляя раз, — говор, — самое романтичное из всего дня. Спокойный вздох между спешкой дня и волнением ночи.

Минетти в качестве комментария лишь приподнял бровь, и весь его вид говорил: «Похоже, парень совсем рехнулся».

Роза принесла рыбу, зажаренную на гриле.

— Buon appetito^[74], — сказала она с улыбкой, и в этот раз Нери ничего не ответил, только посмотрел на нее.

Последний паром был уже в пределах видимости и, постепенно увеличиваясь в размерах, направлялся к входу в порт.

Не только в открытом море, но и в гавани вода из-за сильного ветра волновалась, лодки глухо ударялись друг о друга, их оснастка трещала.

Паром приближался.

За молом уже видны были верхние надстройки огромного корабля, и казалось, что его толкает вперед невидимая призрачная рука.

— Не могу себе представить, как паромы разворачиваются в этой узкой гавани, — сказал Нери. — При прибытии на остров я думал, что паром ни за что не сможет попасть в нее, но он легко вошел туда. Невероятно!

— Парни разворачиваются здесь каждый день по три, а то и по четыре раза. Они сделают это даже во сне.

— Я в восторге!

— Паром, который прибывает сейчас, не будет разворачиваться. Он останется у причала и уйдет завтра утром. В половине седьмого. Или около того. — Минетти все это не казалось таким уж интересным.

В этот момент паром достиг входа в бухту.

Он шел быстрее, чем ожидал Нери. Очень быстро. Чересчур быстро.

— Porca miseria^[75], он идет слишком быстро, ты не думаешь? — спросил Нери.

И хотя Минетти, сидевший спиной к гавани, считал Нери сухопутной крысой, неспособной оценить скорость движения парома, он все же оглянулся.

«Он действительно заходит слишком быстро! — пронеслось у него в голове. — И, проклятье, не под тем углом! Что он делает? Боже мой!»

Все произошло за несколько секунд.

Паром влетел в гавань, слишком близко подошел правым бортом к причалу и, не в силах контролировать свое движение, со всего размаху врезался в яхты, на которых жили люди и где почти везде горел свет, и смял их, словно бумажные кораблики.

Нери и Минетти одновременно вскочили на ноги, а Роза, которая как раз шла к ним, увидев, что произошло, вскрикнула. Всего лишь секунду спустя уже все посетители ресторана с криками ужаса бросились к окнам, чтобы посмотреть на катастрофу.

Когда паром наконец остановился, восточная сторона порта выглядела так, словно по ней пронесся торнадо или тайфун.

Нери и Минетти выбежали из ресторана.

Роза села за их опустевший столик. Она никак не могла осмыслить случившееся.

— А такое уже бывало? — спросил один из гостей. На лице у него проступили красные пятна, и он беспрерывно ерошил волосы, в то время как все остальные наперебой говорили друг с другом.

— Нет, никогда! — воскликнула Роза — Ни разу! Это впервые!

Она смотрела, как набережная наполняется людьми, как подъехала машина карабинеров, и ей даже показалось, что возле одной из разбитых яхт она видит Нери, но в этом Роза не была уверена.

Все было как в сказке. Желтые прожекторы порта, уличные фонари и теплый свет ресторанов в сумерках… Габриэлла была потрясена красотой этого полусонного острова в Средиземном море и заняла место ближе к носу с правого борта, чтобы лучше видеть, как паром будет причаливать.

Каменная облицовка набережной приближалась с невероятной скоростью, и Габриэлла почувствовала, что происходит что-то не то.

У нее перед глазами разыгрывалась трагедия! Габриэлла понимала, что сейчас случится, и изо всех сил вцепилась в поручни.

Когда паром врезался в причал и яхты, она закричала. Грохот стального корпуса, со всего размаху ударившего по камню и бетону, был устрашающе громким. Габриэлле казалось, что корабль сейчас развалился и затонет прямо здесь, в порту.

В панике она бросилась по трапу вниз.

Прошло еще почти три четверти часа, пока пассажирам разрешили сойти с парома, и Габриэлла была среди тех, кто с бледными лицами, спотыкаясь, первым спустился по трапу. Повреждения парома были незначительными — грубо говоря, можно было бы определить их как пару царапин и вмятин, — но повреждения яхт оказались очень серьезными. И словно чудом никто из находившихся на яхтах — а они почти все сидели за ужином на палубе или в каютах — не пострадал.

Габриэлла стояла на набережной, потрясенная тем, что только что пережила. Она смотрела на воду, на обломки яхт и не знала, что теперь делать. Будет ли ее машина выгружена сегодня ночью и куда ей теперь идти? Радость ожидания встречи с мужем улетучилась. Габриэлле хотелось плакать…

Внезапно на причале появился Нери, который уставился на нее так, словно не верил собственным глазам.

— Габриэлла, — только и смог ошеломленно произнести он, — а ты что здесь делаешь?

Габриэлла молча упала в его объятия.

Нери беспомощно гладил ее по спине. Он не знал, что делать. Он был в растерянности. В связи с происшествием ему предстояла масса чертовски тяжелой работы. Ему надо было выяснять огромное количество вопросов, приказывать, распоряжаться, организовывать, а на причале царил хаос, который определенно не уляжется раньше полуночи. К тому же теперь у него на шее была еще и шокированная Габриэлла. Если он скажет, что у него сейчас нет времени для нее, она обидится до конца своих дней. А этого он не мог допустить. Нери попал в переплет и в любой момент ожидал, что сейчас, словно разгневанный Нептун из морской пучины, перед ним возникнет Минетти с кучей приказов, упреков и заданий.

— Я приехала к тебе на выходные, — всхлипнула Габриэлла. — Я хотела сделать тебе сюрприз, а тут случился такой ужас!

— Успокойся! Все выглядит хуже, чем есть на самом деле. Материальный ущерб можно возместить, а с людьми, похоже, ничего не случилось.

Дело в том, что мужчины и женщины в основе своей принципиально отличаются друг от друга. Нери ненавидел сюрпризы любого рода, а Габриэлла с такой же страстью их обожала. При сложившейся ситуации Габриэлла была абсолютно не нужна на острове Джилио, но Нери счел трогательным то, что она, очевидно, куда-то спихнула бабушку и только ради него отправилась в путь.

А что же он теперь должен говорить Розе? Что он соврал и у него есть жена, которая ни с того ни с сего вдруг появилась здесь?

Уже от одной этой мысли ему стало страшно.

— Ты позаботилась о комнате? — спросил Нери, и произошло то, чего он боялся: Габриэлла отрицательно покачала головой.

— Боже мой! А где же ты собираешься жить?

— У тебя. Я знаю, что там не очень удобно, но два-три дня можно потерпеть.

— Это невозможно, Габриэлла! Я сплю на нарах шириной с военно-полевую кровать времен Тридцатилетней войны. Там два человека ни в коем случае не поместятся!

— Так придумай что-нибудь. В конце концов, ты все тут знаешь. — Она замолчала в ожидании.

Нери огляделся по сторонам и увидел Минетти в толпе перед одной из наиболее пострадавших яхт.

— Валентино, извини, — сказал он, отводя его в сторону. — На пароме была моя жена. Она решила приехать ко мне в гости. Сделать сюрприз, понимаешь?

Минетти мрачно кивнул. На эту тему он знал более чем достаточно.

— У тебя нет идеи, где она могла бы остановиться дня на два-три?

— Спроси лучше Розу! — засмеялся тот.

Нери передернуло. Очевидно, у Минетти все же была пара антенн, которые он тайно выпускал. Похоже, он был не таким уж тупым, раз заметил, что между Розой и Нери что-то завязалось.

— Пожалуйста, Валентино!

Минетти задумался.

— Да ладно, — сказал он наконец, — есть такое место. У Мауро маленькая квартирка прямо в порту. Он сдает ее нерегулярно, только если ему понравится клиент, но может быть, вам повезет и она сейчас свободна. Ничего другого мне в голову не приходит.

Минетти нацарапал номер телефона Мауро на уголке газеты, валявшейся под ногами, дал его Нери и снова повернулся к владельцу яхты.

— Идем со мной! — сказал Нери Габриэлле.

— А что будет с моей машиной на пароме?

Нери протянул руку:

— Дай мне ключи, я ею займусь.

Мауро очень обрадовался визиту карабинера, который попросил его сдать квартиру.

Он пожал руки гостям, и у Габриэллы возникло ощущение, что она попала в лапы медведя. Еще никогда в жизни она не видела человека, настолько заросшего волосами. Она представила, как он выглядит без одежды, и содрогнулась от ужаса.

— Вам неслыханно и бессовестно повезло! — сияя, заявил Мауро. — Именно в это время года, когда на каждую собачью будку приходится в два раза больше постояльцев, чем она вмещает, у меня свободны прекрасные апартаменты. Самые лучшие! Последний гость уехал на несколько дней раньше. Из-за семейных проблем.

— Я могу посмотреть квартиру? — спросила Габриэлла.

— Разумеется!

Габриэлле летом всегда было жаль собак, которые не могли в жару снять с себя теплую шубу и дни напролет проводили с высунутыми языками. Мауро, похоже, чувствовал себя подобным образом.

Она не могла остановиться, представляя себе все новые и новые повседневные сцены ужаса из жизни этого поросшего волосами человека, когда Мауро наконец открыл квартиру. Габриэлла и не думала, что квартира на Джилио может быть такой прекрасной! Она пришла в восторг и немедленно распахнула окно. До них доносились звуки порта и шум возбужденных голосов с набережной, огни которой, подобно искрам, отражались в воде. Пахло рыбой и солью.

— Прекрасно! — воскликнула она. — Чудесно! Я хочу снять эту квартиру.

— Никаких проблем.

Мауро покачал ключами перед ее лицом, сунул их ей в руку и распрощался.

— Вот черт! — выпалила Габриэлла, как только он закрыл за собой дверь. — Я за всю свою жизнь не встречала такого отталкивающего и уродливого человека. Это же настоящая горилла!

Нери ухмыльнулся и заявил:

— Мне очень жаль, но я должен вернуться на причал. Там еще много чего нужно урегулировать.

— Ты придешь, когда справишься? Я жду тебя.

«Значит, сегодня ночью меня ждут сразу две женщины. От этого можно сойти с ума!» — подумал Нери, однако кивнул и сказал:

— Конечно я приду.

— И ты останешься спать здесь, у меня? Здесь определенно лучше, чем на твоих нарах времен Тридцатилетней войны.

— Да, я буду спать здесь, — ответил Нери и поцеловал ее в щеку.

Потом он подумал о Розе, и ему стало очень тоскливо.

В половину первого Роза закончила работу. Уже приблизительно час назад Минетти и Нери ушли с причала, и она удивлялась, что Нери до сих пор не зашел к ней, чтобы перекусить и рассказать, что же там точно произошло. Коллега из соседнего ресторана рассказал ей, что якобы капитан парома был пьян, но было это правдой или только слухами, в данный момент никто точно не знал.

«Наверное, Нери сыт по горло этой суматохой, а потому пошел прямо домой. Или же сидит в бюро и пишет отчет о вечерних событиях», — думала Роза, направляясь к участку карабинеров.

Как же она удивилась, когда увидела, что ни в бюро, ни в маленькой комнатке Нери свет не горит! Тем не менее она позвонила в дверь, ведь могло быть и такое, что он заснул.

Никакого движения. Внутри было тихо.

Тогда Роза начала громко звать Нери по имени, и ей было все равно, слышит ли это кто-нибудь посторонний.

И только несколько минут спустя она поняла, что все это не имеет смысла. Нери тут не было, значит, он ее не ждал.

Она никак не могла этого объяснить и, разочарованная, пошла наверх в свою квартиру. Оставалась маленькая надежда, что он, может быть, еще придет. Когда решит все вопросы, которые нужно было решить.

Роза почти не спала, постоянно прислушиваясь к звукам перед домом и боясь прозевать, когда Нери постучит в дверь.

Но он не пришел.

В начале седьмого она встала, так и не отдохнув. Но и в постели она больше не могла выдержать ни секунды. Это было чудовищно! Он заставил ее ждать напрасно, ничего не сказав.

Она пила кофе чашку за чашкой, надеясь, что от этого прояснится в голове, но складывалось впечатление, что каждая чашка только прибавляет усталости.

В конце концов она опять легла в постель и принялась раздумывать, что это нашло на Нери, от которого она никак не могла ожидать такого поведения.

В девять она встала и пошла вниз, к порту, чтобы купить немного продуктов.

Этим утром на острове не было другой темы для разговоров, кроме происшествия с паромом. Многие домохозяйки вообще отправились за покупками ради того лишь, чтобы узнать самые свежие новости. И хотя Роза хотела купить только хлеб, салат и сыр, прошло почти полчаса, пока она снова вышла из магазина, в котором с самого утра велись жаркие дискуссии.

Краем глаза она увидела какую-то неясную тень, но тут же поняла, что это он, и повернулась. На маленьком балконе узкого дома стоял Нери с какой-то женщиной.

Роза была от них на расстоянии приблизительно тридцати-сорока метров, но смогла рассмотреть, что одной рукой он обнимал женщину за плечи, а другой указывал на море и что-то объяснял ей.

У Розы закружилась голова. Мир поплыл перед глазами, и ей показалось, что даже маяк зашатался.

Когда она снова посмотрела на дом, Нери вместе с женщиной уже зашел в комнату.

Розе требовалось присесть, и она без сил опустилась на одну из каменных лавочек, которые были расставлены на бульваре.

Возможностей существовало немного. Женщина выглядела хорошо. Это Роза увидела с одного взгляда, и в ней сразу включилась программа сравнения. Она была выше и худощавее Розы, а вот была ли она моложе, на таком расстоянии оценить не представлялось возможным. Наверное, какая-то туристка. Роза знала эту квартиру и слышала, что Мауро время от времени сдавал ее туристам. Нери, видимо, познакомился с женщиной, когда опрашивал людей, прибывших на пароме, и сразу же пошел за ней сюда. Пара приятных фраз — и в постель. Вот такие интересные дела! Значит, правда, что в тихом омуте черти водятся: Нери оказался авантюристом и ловеласом, который прекрасно умел обвести женщин вокруг пальца.

Роза всегда считала, что хорошо знает людей, но даже она попала впросак с этим робким карабинером.

Разочарованная и обиженная, она медленно шла домой. Она чувствовала себя бессильной и слабой, ее бьющая через край энергия и прямая, гордая походка исчезли. При взгляде на ее сгорбленную спину и печально опущенные плечи можно было подумать, что она на десять лет старше, чем есть на самом деле.

Нери появился в обеденный перерыв.

— Роза, мне очень жаль, что я вчера вечером не пришел. Но это было просто невозможно. Я не смог тебя предупредить.

— Да, — резко ответила она, — ты не мог.

— Не мог, потому что… — Нери сглотнул. Ему было ужасно стыдно. — Приехала моя жена. Она была на пароме, который попал в аварию. Она хотела своим визитом сделать мне сюрприз.

Этого Роза не ожидала. Она была просто ошеломлена.

Этот негодяй, значит, обманул ее и оказался женатым!

— Как же тебе удалось так быстро, словно по волшебству, вытащить семью из шляпы? Я считала, что у тебя нет семьи.

— Я и сам не знаю, почему так тебе сказал. У меня это вырвалось, потому что ты показалась мне такой волнующей.

Она рассмеялась коротким, горьким смешком.

— Знаешь, Нери, исчезни отсюда!

— Роза, я так сожалею! Мне действительно очень жаль. Моя жена останется здесь только на выходные, а потом все снова будет хорошо, правда?

Роза встала перед ним, и ее глаза гневно блеснули:

— Уйди с глаз моих, Донато Нери, и никогда больше здесь не показывайся!

Нери сокрушенно посмотрел на нее, но ее взгляд остался твердым и холодным.

Тогда он повернулся и, не говоря ни слова, покинул квартиру Розы.

52

Минетти только приготовил себе кофе с молоком и обмакнул в чашку круассан, как зазвонил телефон. Это было совсем некстати. Хватит и того, что он все утро просидел на службе, потому что Нери по-прежнему занимался злосчастной аварией парома, но кофейный час — это было для Минетти святое. Поэтому он задумался, снять трубку или пусть телефон звонит дальше, но потом с тяжелым сердцем все же решил подойти к аппарату. В это нехристианское утреннее время, в двадцать минут десятого, могло произойти что-то важное, потому что друзья решались звонить ему только после одиннадцати утра.

В соответствии с этим он недовольно представился, нелюбезно рявкнул: «Пронто!»^[76] — и вздрогнул, когда услышал, что звонят коллеги из уголовной полиции Германии. С того момента, как Нери вчера вечером рассказал ему о факсе из Берлина, он в глубине души уже боялся этого.

Комиссар Сузанна Кнауэр поздоровалась с ним и подключила переводчика, который значительно облегчил их беседу.

Минетти был благодарен ей за это. Он терпеть не мог объясняться с кем-то, кто не говорит по-итальянски.

— Вы получили мой факс? — дружелюбно начала Сузанна.

— Ну конечно. И должен сказать, что я с трудом верю, что ДНК убийцы в Берлине идентична с ДНК, которую мы нашли здесь, на острове.

— Это правда. Это очень странно, но все же это горячий след, по которому мы обязательно должны пойти.

— Конечно. — Минетти надеялся, что сеньора Кнауэр не услышала его тихого вздоха.

— Значит, человек, которого мы разыскиваем, был на Джилио или все еще находится там. Кроме того, он прислал нам открытку с острова. Это говорит о чудовищной и наглой заносчивости. Страха быть схваченным у него явно нет. И он также не страдает от недостатка самоуверенности.

— О! — Минетти невольно ухмыльнулся. Это было очень изящно сформулировано.

— Мы хотим попросить вас о помощи, комиссарио Минетти. Есть ли возможность установить, проводил ли приблизительно три недели назад какой-нибудь немец отпуск на Джилио?

— О Мадонна! — простонал Минетти. — Это очень, очень сложно. Когда мы получили ваш факс, то, разумеется, сразу же принялись за работу. Это означает, что мы перевернули небо и пекло. На острове тринадцать гостинец. Мы сразу же их проверили.

Он сам удивился, как легко слетела с его губ такая наглая ложь.

— Ну и что? — нетерпеливо спросила Сузанна.

Минетти окунул круассан в кофе и громко, с наслаждением, отхлебнул из чашки. Ему было все равно, услышит ли это его коллега, — в конце концов, он не просил ее звонить в это время. За эту короткую паузу Минетти принял решение рассказать о золотой скрепке. Таким образом поиски — по крайней мере теоретически — можно было бы немного сузить, потому что на острове было много немцев, которые проводили здесь отпуск летом. И Минетти не хотел, чтобы эта синьора Кнауэр заявилась сюда и подняла еще больше пыли.

— Мы, кстати, на месте преступления, то есть на месте, с которого сорвались и разбились насмерть оба парня, нашли золотую скрепку для денежных купюр. С инициалами M&S. Это о чем-нибудь вам говорит?

— Нет. Но знать это хорошо.

— Впрочем, это еще не доказательство. Скрепка может принадлежать кому угодно. У нас ежедневно сотни туристов, приезжающих на один день. В зависимости от времени года. И все совершают прогулки по скалам.

— Понимаю.

— В гостинице не зарегистрировался никто, к кому могли бы подходить эти инициалы. Но это, конечно, ни о чем не говорит. Человек, которого вы разыскиваете, мог записаться под любой фамилией.

На другом конце провода пару минут было тихо. Минетти знал: сейчас он занимается тем, что вдребезги разбивает надежды своей коллеги. Однако его это не смущало.

И он продолжил:

— Конечно, тут масса частных квартир. Но, между нами говоря, на острове Джилио живут бедные люди, и здесь никто не сдает квартиры официально. Все это проходит мимо налоговой инспекции. Это значит, что здесь вы не найдете никого, кто дал бы вам честный ответ. И даже если такое случится, то это точно так же, как в гостиницах: фамилии могут не соответствовать действительности.

Минетти услышал, как переводчик негромко рассмеялся.

— И это говорите вы, карабинер?

— А что я должен сделать? Обвинить жителей острова в уклонении от уплаты налогов? Нет. Здешние люди — мои друзья, и существуют вещи, о которых знают, но не говорят. Кроме того, это дело Guardiadi finanza^[77]. Мы, карабинеры, занимаемся другими преступлениями.

Машинально он выпрямил спину и несколько секунд сидел прямо.

— Да быть такого не может, — пробормотала Сузанна Кнауэр, и Минетти сделал серьезное лицо. Пусть даже она не могла его видеть.

— Или же этот человек пробыл здесь, на острове, всего лишь один день, — добавил Минетти. Постепенно разговор начал забавлять его, потому что немка явно не имела ни малейшего понятия, как на Джилио тикают часы. Его настроение становилось все лучше. — Может быть, ваш убийца рано утром приехал на пароме, а вечером уплыл обратно? Тогда в любом случае он остается анонимом, потому что на билетах фамилии не печатают.

— Да быть такого не может, что у вас нет возможности составить для меня список немецких туристов, которые в то время находились на Джилио! — Любезный тон исчез из голоса Сузанны.

— Так оно и есть, синьора! Здесь не полицейское государство, а маленький, романтичный тосканский остров. Каждый может приходить и уходить, как ему нравится, не предъявляя паспорт. Попытайтесь выяснить, сколько итальянцев такого-то числа находились на Октоберфесте в Мюнхене. И вы тоже не добьетесь успеха.

Уже много лет Минетти мечтал о том, чтобы приехать на Октоберфест, но до сих пор у него это не получалось. Хотя почти все его коллеги уже побывали там и были в полном восторге.

Сузанна Кнауэр помолчала и наконец сказала:

— Да, вы правы, простите мое нетерпение, но в настоящий момент Джилио является нашей единственной зацепкой.

Ее голос звучал униженно, и это понравилось Минетти намного больше.

— Но объясните, фрау комиссар, почему вы уверены, что убийца, которого вы ищите, вообще немец?

— Он уже совершил два убийства в Берлине, поэтому это предположение очень близко к реальности.

— Возможно. Но он также может быть албанцем, французом, китайцем или русским. И тогда вообще не ясно, откуда начинать поиски.

— Вы считаете разумным, если я или мои коллеги приедут на Джилио?

— Скорее нет, хотя я с удовольствием познакомился бы с вами, синьора, потому что у вас очень приятный голос, — польстил ей Минетти. — Я думаю, тут вы ничем не поможете. То, что мы можем сделать, мы и так делаем. К тому же мы здесь, на месте, ориентируемся в обстановке намного лучше вас.

Сузанна не ответила. Она явно не знала, что сказать, и Минетти остался очень доволен собой. Он помешивал кофе и ждал.

— Хорошо. Тогда я попрошу вас, коммисарио, не упускать это дело из виду и информировать меня о мельчайших деталях, — сказала она после короткой паузы.

— Это само собой разумеется, с удовольствием!

— Большое спасибо за помощь.

— Grazie a lei e una buona giornata!^[78] — Минетти положил трубку.

Он откинулся на спинку стула, с наслаждением потянулся и остался очень доволен собой и тем, как без проблем утихомирил бурю.

Все шло хорошо. По крайней мере на Джилио. Он взял папку, написал сверху «Берлино/Джилио» и засунул ее поглубже в ящик стола.

53

Гальгано, август 2009 года

Это был его последний день в Италии, прекрасный сияющий летний день в разгар лета, с темно-синим небом и прекрасной видимостью до самого горизонта, и Матиас почувствовал, как его охватывает тоска.

Позавчера неожиданно позвонила Тильда. Он знал, что она звонит только в случае крайней необходимости, и страшно перепугался, когда увидел на дисплее ее номер.

— Не беспокойся, — по-деловому начала она, — я звоню не потому, что твоей матери стало хуже, а наоборот. — Она в буквальном смысле слова набирала разбег. — Матиас, твоя мать снова говорит! Немного, но все же… И она непрерывно спрашивает о своей принцессе!

Матиасу хотелось рыдать от счастья. Она пришла в себя! И к ней вернулась память! Ему нужно возвращаться домой. Непременно! Она звала его. Он был ее принцессой, и он хотел как можно быстрее вернуться к ней, быть рядом с ней.

В первый момент он едва мог говорить. У него перехватило горло.

— Я приеду так быстро, как только смогу, — сказал он. — Через два-три дня я буду на месте!

Тильда не стала комментировать его «поспешное» возвращение.

— Прекрасно, это определенно будет лучше для нее. Но я хотела тебе сказать, что сейчас твоя мать находится в приюте для тяжелобольных. Из отделения реабилитации ее выписали. В конце концов, нельзя же оставаться там вечно, это совершенно нормальное развитие событий.

— В приюте? Как? В каком приюте?

— В «Приюте сестер милосердия». Мне кажется, там все в порядке, он показался мне очень неплохим. Да у меня и времени не было просмотреть еще двадцать шесть.

— А почему ты мне сразу не позвонила?

— Я пыталась дважды, но не было соединения. Может, ты как раз находился в местах, где нет связи. Поэтому я была вынуждена принять решение. Она всего пару дней там.

— А как ты это все урегулировала?

— Я поехала туда и подписала договор, а потом ее туда перевезли. Счет ты получишь. Может, он уже лежит в твоем почтовом ящике.

— Спасибо, Тильда. А когда мне можно будет приехать к ней?

— В любое время. В любое время суток, когда захочешь.

Тильда положила трубку, и Матиас не стал сдерживать слезы.

Он должен был ехать домой, и он хотел домой, но предстоящая разлука с Джанни ужасно угнетала его.

В двенадцать часов Матиас забрал Джанни из Сиены. Он хотел съездить с ним на последнюю прекрасную экскурсию, ему хотелось чего-то, что надолго осталось бы в памяти.

Джанни, как и договорились, ждал перед дверью своего дома. Они поехали по автостраде в направлении Гроссето и вскоре свернули на Сан Гальгано. Джанни сказал, что в Тоскане нет ничего, что могло бы сравниться с Сан Гальгано.

Уже сама дорога до аббатства, обрамленная кипарисами, была уникальна. Матиас слушал, как хрустит гравий под тонкими кожаными подошвами его мокасин, и понимал, что он не идет, а шествует. Прекрасное ощущение, потому что его раскованную и одновременно возвышенную походку, без сомнения, заметят и окружающие. И не в последнюю очередь Джанни, который им восхищался и которому он три дня назад разрешил обращаться к себе «Матиас» вместо «дотторе». Естественно, «дотторе» ему чрезвычайно нравилось, но для укрепления доверия и поддержания дружбы было важно, чтобы к нему обращались по имени.

Матиас видел фотографии аббатства Сан Гальгано и ожидал чего-то великого, однако когда он очутился в огромном, высоком церковном нефе без крыши, то был просто потрясен. Он никак не мог насмотреться и запрокидывал голову, стараясь прочувствовать необычайную атмосферу высоких церковных стен с готическими окнами, а над ними — неожиданно потрясающую даль сине-стального цвета.

— Иди сюда, — прошептал он. — Давай сядем, и ты расскажешь мне о Сан Гальгано.

Джанни, когда узнал, куда они поедут, много прочел об этом месте.

— В тысяча двести восемнадцатом году была построена la chiesa^[79]. Французскими цистерцианцами. Сюда уединился святой Гальгано, он любил быть один. Hocapito^[80], la guerra^[81] есть бессмысленная. Он не хотел больше никогда сражаться в битва.

Матиас внимательно слушал, и вид у него был такой, словно перед его мысленным взором проходят события прошлого.

Очень осторожно, очень нежно и словно бы случайно он положил руку на колено Джанни.

Джанни вздрогнул. Он не знал, что делать: ему казалось, что его покровитель и друг рассердится, если он вдруг отодвинется и рука Матиаса соскользнет с его колена. Поэтому он решил не обращать ни на что внимания, воспринять это как нормальный дружеский жест и продолжать рассказ.

— Гальгано поклялся отдать свою жизнь Богу. Чтобы показать, что он делает это всерьез, он хотел разбить свой меч о скалы, но меч вонзился в скалу. По самую рукоятку. — Рука Матиаса на его ноге продвинулась чуть повыше. — Ты можешь это видеть в церкви Монте-Сиепи, — выдохнул Джанни дрожащим голосом.

Его бросило в пот.

— Да, мы можем, — прошептал Матиас.

Он закрыл глаза и скрестил руки на груди.

Джанни почувствовал такое облегчение, что еле сдержался, чтобы громко не вздохнуть.

Он молчал, предоставив Матиасу возможность насладиться этим тихим моментом. Так продолжалось несколько минут. Потом они встали и пошли в часовню.

Матиас держался, как обычно, непринужденно. Словно ничего не произошло, как будто никогда не было этого прикосновения. После детального осмотра аббатства они совершили длительную пешеходную прогулку, а потом отправились ужинать в Монтичиано.

За день до этого Матиас пригласил Джанни в свои апартаменты и объяснил, что он должен сделать там до октября, когда Матиас вернется. Речь шла о том, чтобы покрасить ванную, принять заказанную мебель, раздобыть гардины, скатерти, покрывала, ковры и прочие аксессуары, которые в Италии найти трудно. Предполагались длительные поиски, поездки из одного города в другой, а для этого требовалось огромное количество времени. Матиас хотел, чтобы в его квартире через два месяца все было прекрасно.

Джанни, который знал его предпочтения, сразу понял, в чем заключается задача, и с удовольствием взялся за ее решение, надеясь произвести на Матиаса впечатление своей креативностью.

От этого обсуждения у Матиаса осталось приятное ощущение. Джанни был достаточно тонко чувствующим человеком, и он угадает его вкусы. И это было еще не все. Матиас был уверен, что Джанни оставит в этой квартире кусочек своей души, и он будет чувствовать это с каждым вдохом.

В этот вечер он хотел поговорить не только о квартире. Джанни должен был почувствовать себя не наемным служащим, а другом.

— Зачем тебе ехать в Германию?

— Из-за матери, из-за сына и из-за работы. Но прежде всего — из-за матери. Она очень больна и сейчас находится в приюте. Я ей нужен. Ты же это понимаешь?

Если итальянец мог хоть к чему-то отнестись с пониманием, так это к заботе о матери.

— И когда ты едешь? — спросил Джанни и выпил немного вина.

— Завтра утром. Думаю, около восьми. Я хочу добраться побыстрее, и если мне повезет и движение будет не очень интенсивное, то через двенадцать часов я буду дома. Когда-нибудь ты поедешь со мной, Джанни. И я покажу тебе Берлин.

Джанни улыбнулся.

— Va bene.

Матиас посмотрел ему в глаза.

— Мне не хочется уезжать, больше всего мне хотелось бы остаться здесь.

— Si, si^[82]… но Берлино есть интересный. Sicuro^[83]. Здесь есть скучно.

— С тобой никогда не скучно.

Джанни покраснел. Он почувствовал растерянность и не знал, что сказать.

Матиас взял его заруку.

— Ты стал мне настоящим другом, Джанни. Я очень рад, что мы познакомились.

— Джанни убрал руку и смущенно улыбнулся.

— Я тоже felice^[84].

В этот момент к столику подошел официант и долил им вина, что немножко разрядило обстановку.

Матиасу было понятно, что ему предстоит пройти очень долгий путь, пока Джанни полностью раскроется перед ним. Но однажды он перестанет сопротивляться и полюбит его. Так, как Матиас уже сейчас любил этого юношу. Возможно, у него все же появится второй шанс и второй Деннис.

Около одиннадцати вечера Матиас отвез Джанни домой и расцеловал его в обе щеки.

— Ciao, amico^[85], — сказал он. — Будем время от времени звонить друг другу.

— Va bene.

— Береги себя, Джанни, потому что я боюсь каждой капли дождя, как бы она тебя не убила.

Это была переделанная фраза из какого-то стихотворения, но Матиас уже не помнил, из какого именно. Да это было и неважно. Он решил, что эти слова прекрасно соответствуют моменту. Джанни запомнит его как поэтичного и тонко чувствующего человека.

Джанни улыбнулся:

— Buon viaggio. E grade per tutto!^[86]

Он вышел из машины, помахал рукой и исчез в доме.

54

Берлин, август 2009 года

Это был постоянно повторяющийся кошмар: в дверь звонили, он открывал, и перед ним возникала ухмыляющаяся рожа, которая, цедила сквозь зубы непонятные турецкие или арабские обрывки слов и одновременно вонзала ему в живот нож.

Каждый раз он просыпался мокрым от пота и с трудом поднимался, чтобы отправиться в туалет и хотя бы таким образом стряхнуть с себя ужасный кошмар.

Кошмары были словно вампиры: они боялись дневного света и сразу исчезали. Даже яркий свет в ванной комнате помогал.

И тут в дверь действительно позвонили.

Алекс вздрогнул и посмотрел на часы. Тринадцать часов тридцать минут. Это было не то время, которое выбрали бы Кемаль и Салих для своих карательных походов. Но что еще они могли от него хотеть? Лейла была в Турции, и можно было с уверенностью сказать, что она никогда сюда не вернется.

В дверь снова позвонили. Дольше и настойчивее.

Алекс застонал, как раненый зверь, добрался до двери и посмотрел в глазок.

Перед дверью стоял его отец.

«Господи!»

Алекс несколько дней не убирал на чердаке, не говоря уже о том, чтобы вымыть пол. Он уже целую вечность носил одну и ту же одежду, его жирные волосы прядями приклеились к голове, и, возможно, от него воняло, как от зверя.

Ему ничего не хотелось. Почему они не могут просто оставить его в покое?

Тем не менее он открыл дверь.

Матиас был не настолько хорошим артистом, чтобы скрыть, насколько его потряс вид сына. Перед ним стояла человеческая развалина. У Алекса был вид бездомного бродяги, и лишь то, что он все еще находился в своей квартире, обеспечивало ему хоть слабую, но защиту.

Глаза Алекса были красными и испещренными лопнувшими сосудиками, под ними залегли глубокие тени. Его кожа была мертвенно-бледной, руки вяло и бессильно свисали, и Матиас даже представить себе не мог, что эти руки еще совсем недавно таскали тяжелые чугунные сковородки.

Он протиснулся в дверь и попытался обнять сына, но тот отпрянул.

— Разве тебе не надо уходить? Или ты собираешься пойти на работу в таком виде?

Матиас готов был надавать себе пощечин. Вместо того чтобы спросить, как у Алекса дела, не болен ли он, не случилось ли чего, он сразу же продемонстрировал мещанский интерес и высказал скрытую критику.

— Мне никуда не нужно идти, — устало сказал Алекс. — У меня больше нет работы. Я уволился.

Матиас пришел в ужас:.

— И что теперь?

— Нет никакого «теперь». Вот так-то. Наверное, это нормально в чертовски плохое время и в дерьмовом обществе.

— Ты получаешь пособие по безработице?

— Нет. Я не могу его получать, потому что не подставился этим живодерам, головорезам и мошенникам и уволился сам. А такое в нашей стране наказуемо. Если работодатель несколько месяцев не платит зарплату, это нормально и никто не настучит ему по лбу. Но если ты увольняешься из чувства самозащиты, то тебе надает по голове еще и биржа труда. Будь у меня автомат, я пошел бы в это лживое, дерьмовое бюро по трудоустройству и стрелял бы в каждого, кто попался бы мне на глаза!

— Боже мой, перестань говорить такое!

— Почему? Ведь это правда! — Алекс тяжело упал на матрац и сделал приглашающий жест рукой. — Садись, если хочешь и если найдешь место. Выпить я не могу тебе предложить, холодильник пустой, и я пью воду из водопровода.

— И давно ты уже не ел?

— Да дня три уже, наверное. А может, и четыре.

Для Матиаса подобная ситуация, от которой волосы вставали дыбом, была слишком тяжелой, и он никак не мог сообразить, что же сейчас можно сделать.

Он убрал грязное белье со стула и сел.

— Как же нам быть? — спросил он тихо.

Руки Алекса дрожали так, что ему с трудом удалось скрутить сигарету. Потом он заплакал.

Матиас на время оставил сына в покое, а когда слезы Алекса иссякли, и он лихорадочно принялся затягиваться сигаретой, сказал:

— Знаешь, давай хоть на какое-то время уедем вместе. Я купил в Италии очень приличную квартиру, ты можешь жить там, сколько захочешь. Один, со мной, да хоть с друзьями, все равно! Лишь бы ты достойно вышел из этой ситуации.

— Да пошел ты в задницу со своей идиотской Италией! — заорал Алекс.

Матиас вздрогнул.

— Почему? Что ты имеешь против?

— Да пошел ты в задницу со своей идиотской Италией! — снова закричал Алекс высоким фальцетом. Его лицо было уже не бледным, а пунцовым, и он трясся всем телом от злости. Тем не менее у него был жалкий и вызывающий сочувствие вид. — Я не хочу ехать в Италию, неужели до тебя это не доходит? Там я с ума сойду! Я не знаю языка, а там телевидение только на итальянском языке, в кино идут итальянские фильмы, я никого там не знаю, и там все говорят только на этом проклятом итальянском языке! Так что я там буду делать?

«Точно, что он там будет делать? — подумал Матиас. — Алекс не сможет целыми днями лежать в шезлонге и наслаждаться прекрасными видами. Все, что ему нужно, — это приличная работа, регулярный распорядок дня, деньги в портмоне и продукты в холодильнике. Потому что в глубине души он любит свой дом».

— А что ты думаешь по поводу того, если я закажу две пиццы?

— Как хочешь. Может, они вместе с пиццей принесут еще и пиво.

Матиас позвонил. Служба доставки пиццы пообещала, что заказ прибудет меньше чем за полчаса.

— А ты вообще хочешь снова работать? Или, может быть, ты хотел бы какое-то время отдохнуть?

— Отдохнуть? Отдохнуть?! — злобно откликнулся Алекс. — Ты вот это называешь отдыхом? Я бы назвал это прозябанием! Чем меньше я буду торчать здесь, тем лучше!

— О’кей, значит, ты хочешь работать?

— Конечно я хочу работать!

— Я мог бы попытаться найти для тебя кое-что в ресторане «Раутманнс». Ты знаешь, я довольно хорошо знаю шеф-повара и уверен, что он пойдет мне навстречу.

— Да мне все равно. Попытайся.

Матиас был потрясен. Он ожидал, что предложение, исходившее от него, будет немедленно отклонено, но Алекс повел себя мягко и послушно, словно воздушный шарик, из которого постепенно улетучивается воздух.

— Этот ресторан, как мне кажется, вполне порядочный. Я не могу себе представить, что там такая же обстановка и такие же отношения, как в гостинице. Я довольно часто бывал у них, там все выглядит очень-очень прилично.

— Снаружи всегда все выглядит прилично, и обычно ты попадаешь на кухню уже после окончания работы. Тогда там, конечно, царит спокойствие. Но мы могли бы еще раз попробовать. В конце концов, хуже не будет. Кстати, я уже снял со своего счета все, что можно было. В ближайшее время мне отключат электричество и телефон.

Матиас не желал этого слышать. Больше всего ему хотелось немедленно вернуться в Италию, чтобы не видеть того, что творится здесь. Но ему нужно было еще попасть в бюро, кое-что выяснить, возможно, получить пару заказов и, если удастся, даже продать кое-какую недвижимость, прежде чем снова уехать.

В Берлине оставаться было невозможно. Как только человек попадал сюда хотя бы на пару часов, его тут же с головой накрывала бедность, словно вонючая волна из клоаки, и он ничего уже больше не хотел.

А мир был так прекрасен, и жизнь была слишком коротка, чтобы закрывать на все глаза!

55

Матиас был взволнован, словно ребенок в Сочельник.

Лишь только он зашел в приют, как бросился по коридору, распахнул двери в комнату и упал на колени перед матерью, которая сидела в инвалидном кресле возле окна.

— Мама! — воскликнул он. — Твоя принцесса снова здесь!

У Генриетты, как всегда, была безукоризненная прическа: ее белые волосы были уложены волнами, как в двадцатые годы. Она сидела, положив руки на колени, и массивные кольца на ее пальцах блестели в лучах послеобеденного солнца, которые проникали в комнату через тонкие белые гардины.

Она осторожно положила руки Матиасу на голову, словно хотела благословить его.

— Это я! — прошептал он. — Твоя принцесса!

Медленно, словно туман, на ее лице появилась улыбка.

— Принцесса! — выдохнула она. — Боже, моя принцесса!

Ее глаза увлажнились, а руки задрожали.

Матиас поднялся с колен и сел на кровать.

— Как твои дела? Как ты себя чувствуешь?

Она не ответила.

Матиас огляделся. Помещение было выкрашено в оранжево-желтый цвет, который он терпеть не мог. На освещенной солнцем желтой стене, прямо напротив кровати, висел темно-коричневый крест угрожающего вида. Он оказывал какое-то запугивающее воздействие, делая невозможной любую мирскую декорацию для стен.

Квадратный стол возле окна был накрыт какой-то серой моющейся тканью, как и сиденья обоих стульев, задвинутых под стол. Возле стены расположился туалетный стул, дальше полка с несколькими зачитанными книгами, рядом на передвижном столике на колесиках стоял телевизор, а возле двери в ванную комнату — маленький шкаф из светлого дерева. На фоне желтой стены шкаф выглядел примитивно и жалко.

Вот и все. Никаких картин, никаких цветов, никаких ковров, никакой скатерти на столе, ничего. И вообще никаких личных вещей.

— А где твои вещи, мама?

Она пожала плечами.

— Разве сотрудники реабилитационного центра не перевезли сюда твои вещи?

Опять пожатие плечами.

В Матиасе проснулась злоба. Тильда могла, по крайней мере, хотя бы спросить об этом, позаботиться о Генриетте.

Он подошел к матери и осторожно погладил ее по щеке:

— Как прекрасно, что тебе хорошо, мама! Ты можешь сказать, как ты себя чувствуешь?

— Я не хочу оставаться здесь, — сказала она бесцветным голосом. — Пожалуйста!

— Все, что ты захочешь, мама. Я выполню любое твое желание. Это я тебе обещаю.

В шесть вечера Матиас коротко переговорил с сиделкой и ушел, когда на стол был подан ужин.

— У вашей матери с каждым днем все больше и больше моментов просветления, — сказала сиделка, — но вы и сами это знаете. Иногда она целый день беспрерывно бормочет что-то себе под нос, а бывает, что после этого целыми днями не произносит ни слова. Вот так-то. Ее мозг еще не в порядке. Он выплевывает то, что в данный момент приходит ей на ум. Любой контакт идет ей на пользу. Сейчас ей нужны положительные раздражители, занятия, ее нужно поддерживать и тренировать ее мозг. Иногда, хотя и не всегда, она даже способна отвечать на вопросы. В ее состоянии это настоящая сенсация! К сожалению, ей нужны памперсы, ходить она не умеет вообще, но уже научилась самостоятельно передвигаться в инвалидном кресле. Все это огромный прогресс. А если вспомнить, как мало времени прошло после инсульта, то это вообще граничит с чудом. Поэтому мы должны быть довольны. Больше я вам в настоящий момент ничего сказать не могу.

Матиас поблагодарил ее и пообещал вернуться как можно скорее. И вообще он собирался регулярно навещать мать, когда будет в Берлине.

Он шел по коридору летящим, чуть ли не танцующим шагом, а сиделка смотрела ему вслед, не зная, должна ли она верить этому обещанию.

В двадцать один час тридцать минут Матиас, после того как завез багаж домой, принял душ и переоделся, зашел в ресторан «Раутманнс».

Карло был рад снова видеть его.

— Что-то вас долго не было! Мы уже начали беспокоиться!

— Я уезжал. В Италию, — широко улыбнулся Матиас.

— Ах! И куда именно?

— В сельское поместье вблизи Сиены. Было чудесно!

— Охотно верю. Мечта!

Матиас уселся и взял меню. У него не было желания продолжать разговор об Италии.

— Что бы вы могли мне порекомендовать?

— У нас сегодня в дневном меню нечто особенное: итальянский салат с макаронами, цукини и вялеными помидорами, затем saltimbocca alla Romana^[87], а на десерт — тирамису с клубникой.

— Чудесно! Я возьму это. И добавьте еще бутылку «Брунелло».

— Конечно. — Карло удалился, чтобы передать заказ на кухню.

Матиас ел медленно и с удовольствием. Из двух порций пиццы, которые он сегодня заказал, он попробовал только маленький кусочек, а остальное буквально проглотил Алекс. Матиас со страхом ожидал, что он сразу же исторгнет все обратно, но произошло противоположное — с каждым куском Алексу становилось все лучше, а когда вся пицца была съедена и Алекс выпил четыре бокала пива, у него на лице даже появилась благодарная улыбка, невесть каким образом попавшая туда.

У Матиаса едва не разорвалось сердце. Не может быть, чтобы его сын попал в ту же ситуацию, что и несчастные люди в рассчитанных на внешний эффект документальных фильмах, которые показывали по частным телеканалам, а зрители буквально паслись на историях их разорения и потешались над их неспособностью строить отношения, которые были бы свободны от ссор и насилия.

— Я приду снова, — сказал он Алексу. — Не беспокойся, я найду выход.

И он ушел, оставил сына одного во всем этом хаосе.

Saltimbocca в ресторане «Раутманнс» была фантастическая. Матиас наслаждался, чувствуя, как каждый кусочек растворяется у него во рту, и ему хотелось, чтобы Алекс ходил сюда вместе с ним, вместо того чтобы запихивать в себя тяжелую, жирную пиццу с жестким зачерствевшим сыром и покоробившимися сухими кружочками салями.

После основного блюда он спросил, не нашлось бы у шеф-повара немного времени для него.

— Может быть, — уклончиво ответил Карло. — Когда кухня будет закрыта, то определенно, но теперь… Я узнаю.

— Я могу подождать, у меня на вечер никаких планов нет, — пробормотал Матиас, не будучи уверенным, понял ли его Карло.

В одиннадцать вечера шеф-повар наконец подсел за столик Матиаса. На нем не было поварского колпака, лишь белая куртка позволяла определить в нем принадлежность к персоналу ресторана.

Клеменсу Маевски было тридцать шесть лет, и выглядел он так, словно за время своей профессиональной карьеры попробовал очень много соусов со сливками. У него было классическое круглое лицо, на котором крошечные глазки, нос и сжатый рот были похожи на иллюстрацию к классической считалке «Точка, точка, запятая». Поэтому его мимику было очень трудно оценить.

Его кожа была розовой и гладкой, и Матиас подумал, что то ли тот каждое утро тщательно бреется, то ли у него вообще не растет борода.

Его череп был выбрит, смазан каким-то жиром или кремом и, хотя сильно смахивал на футбольный мяч из свиной кожи, все же имел весьма ухоженный вид.

— Господин фон Штайнфельд! — приветствовал Матиаса Маевски с преувеличенным восторгом. — Как дела? Рад снова видеть вас! Вам у нас понравилось?

— Еда была превосходная. Благодарю.

— Спасибо, меня это радует.

Этого было достаточно. Вежливое начало было положено, и Маевски выжидательно посмотрел на Матиаса.

— Вы знаете, что мой сын — повар? — спросил тот.

Маевски кивнул.

Он десять лет работал в ведущих гостиницах Берлина, все заведения класса пять и пять плюс. — Матиас перечислил гостиницы. — Но сейчас все изменилось, он хочет уйти с крупного предприятия и работать в небольшом ресторане. А поскольку я не знаю ресторана лучше вашего, то решил спросить, нет ли у вас вакантного места для способного, надежного и старательного повара — такого, как мой сын.

Маевски думал довольно долго и при этом сделал такое лицо, будто его кто-то спросил, каков будет корень квадратный из ста тридцати девяти тысяч пятисот семнадцати.

— Ну, это можно было бы уладить, — в конце концов сказал он. — Пусть заполнит анкету, напишет биографию, предоставит рекомендации и тому подобное, отработает три дня испытательного срока, а там посмотрим.

«Душегуб! — подумал про себя Матиас. — Три дня испытательного срока — это как минимум тридцать часов самой тяжелой работы, к тому же бесплатно!» Никто никогда не получал за это ни цента. Некоторые рестораны даже экономили таким образом место в штатном расписании, постоянно приглашая на испытательный срок поваров, чтобы после его окончания со лживой улыбкой сожаления им отказать.

— Это очень мило с вашей стороны, — сладким голосом сказал Матиас. — Когда ему зайти к вам?

— Пусть приходит завтра в три часа дня. Наряду с работой по расписанию у нас предварительный заказ на восемьдесят человек. А это усложняет дело, как вы сами понимаете.

Матиасу хотелось сказать, что Алекс может прийти, к сожалению, только послезавтра, но он не решился — не хотел захлопывать дверь, которая только что чуть приоткрылась. И он любезно ответил:

— Хорошо, я передам ему. Завтра в пятнадцать часов. Большое спасибо, господин Маевски.

Шеф-повар молча протянул Матиасу мясистую руку и отправился назад в кухню.

56

В последующие дни у Матиаса было полным-полно работы, так что вообще не было времени печалиться о Джанни и скучать по нему. На вилле на берегу озера Ваннзее нужно было модернизировать отопление, и доктор Герсфельд попросил Матиаса взять организацию этого на себя, поскольку именно сейчас проводил много времени за рубежом. Матиасу приходилось столько звонить по телефону, что даже пальцы разболелись, пока он нашел фирму, которая могла взяться за выполнение работ сразу же, а не принимала заказы на полгода вперед.

Но в основном его забота посвящалась матери. Он приходил к ней каждый день, и она делала удивительные успехи. За это время она уже стала узнавать его и улыбалась, когда он входил в комнату. И каждый день она произносила на пару слов больше. Беседа с ней была хотя и утомительной, но возможной. Генриетта старалась и даже отвечала на его вопросы.

Поэтапное улучшение ее здоровья приводило Матиаса в восторг. Он все время думал о том, что бы хорошего сделать: что-нибудь такое, что хоть немного скрасило бы ее безрадостное, скучное существование. И однажды утром у него появилась идея.

Он исполнит ее самую большую и страстную мечту!

Пока еще не поздно.

Три дня спустя, в полчетвертого вечера, Матиас позвонил доктору Герсфельду. На вилле у Ваннзее никто не брал трубку, поэтому он попытался дозвониться ему на мобильный телефон. Гудки шли очень долго, и Матиас уже хотел отключиться, когда доктор наконец взял трубку.

Связь была плохая, шум и треск громче, чем голос доктора Герсфельда, и, судя по слышимости, было ясно, что он никак не в Берлине.

— Я звоню по поводу модернизации отопления и теплоизоляции трубопровода! — кричал Матиас в телефон. — Я нашел компетентную фирму, которая берется за заказ по очень приличной цене. Когда мы сможем договориться о встрече с фирмой? Было бы хорошо на этой неделе, потому что на следующей меня, вероятно, не будет в Берлине.

Звуки, которые доносились из трубки, скорее напоминали икоту.

— Я на конгрессе в Бангкоке и приеду только двадцать шестого! — прокричал доктор в ответ. — Придется отложить все это до моего возвращения.

— Но ведь речь идет лишь о том, чтобы подписать заказ. Может быть, ваша жена сделает это?

— Моя жена тоже здесь, в Бангкоке, дочь заканчивает учебный год в Англии, а в Германии только сын, который присматривает за домом. Но мне не хотелось бы поручать ему подписание заказа, поскольку проект стоит не так уж дешево.

— Да, тут вы правы. Тогда подождем до вашего возвращения.

— Всего хорошего, — пропел, словно флейта, доктор Герсфельд в трубку и отключился.

«В Германии только сын, который присматривает за домом».

Эта фраза звучала у Матиаса в ушах, словно музыка.

В своих воспоминаниях он видел восемнадцатилетнего блондина за обедом, на который его пригласил доктор Герсфельд, решив, что будет покупать виллу: как он ковырял вилкой в лазанье, время от времени смущенно улыбался, однако в разговоре участия не принимал. Ему было все равно, купит отец эту виллу или нет. Важным было только то, чтобы его оставили в покое.

А он его в покое не оставит.

Поздний летний вечер был теплым, воздух — мягким и бархатным. Возможно, это один из последних прекрасных вечеров в этом году. Идеальный, чтобы насладиться закатом солнца у Ваннзее или даже совершить маленькую прогулку на весельной лодке.

Матиас уже предвкушал удовольствие.

В четыре пополудни он сложил в спортивную сумку вещи, прихватил куртку на случай, если ночь у воды все же будет холодной, и в четверть пятого отправился в Шваненвердер.

Через тридцать семь минут Матиас уже звонил в дверь виллы. Он подождал, но ничего не произошло. Потом приложил ухо к двери, однако не смог разобрать ни звука. Не было слышно и музыки из дальних комнат.

Разочарование привело Матиаса в ярость, и он начал звонить беспрерывно, словно мог таким образом вызвать Бастиана сюда.

Он уже собирался уезжать, когда увидел его.

Юноша шел не торопясь, поддавая ногой камешки и спрятав руки глубоко в карманы брюк. Куртки на нем не было, только футболка с рисунком граффити, который Матиас не мог ни понять, ни расшифровать.

Он любезно улыбнулся. Бастиан был удивлен, но никак не обрадован.

— Хай! — сказал Матиас. — Я, собственно, к твоему отцу. Надо бы обсудить кое-что в связи с отоплением. Но, похоже, никого нет.

— Мои родители в Бангкоке и пробудут там еще неделю.

«Неделя… — подумал Матиас. — Если он захочет, у него будет целая неделя времени!»

— Да, как-то глупо получилось.

— Да, тут уж я вам помочь не могу.

Бастиан стоял возле открытой двери и выжидающе смотрел на Матиаса, словно хотел спросить: «Ну что еще надо?»

— Можно зайти на минутку? — спросил Матиас. — Я убирал мертвую куницу с дороги, и теперь мне нужно вымыть руки.

— Пожалуйста. — Бастиан отступил в сторону и жестом пригласил Матиаса войти. — А почему вы просто не оставили куницу в покое, она ведь все равно была мертва?

— Потому что я счел неправильным то, что машины будут переезжать этого бедного зверька и в итоге он станет плоским, как почтовая марка. При мысли об этом у меня душа разболелась. Теперь куница лежит в камышах, там она обретет вечный покой.

Бастиану весь этот цирк ради куницы показался весьма странным, но он ничего не сказал.

Матиас зашел в ванную и открыл воду — ведь могло быть и так, что Бастиан прислушивается, чем занимается гость. Теперь задача заключалась в том, чтобы у него не возникло ни малейших подозрений.

Матиас наполнил стакан, который стоял на раковине, водой из-под крана и вышел из ванной.

Бастиан, скрестив руки на груди, ждал его в коридоре.

Матиас сделал вид, что смущен, и выпил глоток воды.

— Я могу предложить вам что-нибудь выпить.

Вот это и нужно было Матиасу.

— Может быть, немного сока или минеральной воды? Это было бы великолепно! Сегодня так жарко, а я целый день в дороге, и попить-то некогда.

Он пошел за юношей в кухню. Бастиан достал из холодильника пакет виноградного сока, открыл его, наполнил два бокала и поставил рядом стаканы с минеральной водой.

— Я должен приготовить себе поесть. Вы что-то будете?

— Нет, спасибо. Мы можем пойти в итальянский ресторан, если хочешь. Я приглашаю.

Бастиан покачал головой:

— У меня мало времени.

«Да что с ним такое? — задумался Матиас, и его охватило беспокойство. — Неужели у Бастиана сегодня вечером будут друзья? Это было бы ужасно!»

Пока Бастиан доставал сыр и масло из холодильника и готовил себе бутерброд, было проще простого добавить в его стакан пару капель препарата, от которого наступала потеря сознания. Кроме того, Матиас пытался отвлечь его разговорами.

— Дом действительно получился прекрасным, мое восхищение! У твоих родителей, похоже, отменный вкус.

— Это все делает моя мать.

— Я хорошо помню, как выглядела вилла, когда была пустой. Теперь ее не узнать! Когда твоя мать вернется, передай ей привет и мои комплименты.

Бастиан наконец приготовил бутерброд и сел за стол. Матиас взял один бокал.

— За здоровье! И приятного аппетита!

— Спасибо.

Бастиан взял свой бокал и выпил его залпом. Теперь оставалось подождать несколько минут.

Матиас вел разговоры об Италии, рассказывал о своей квартире и об острове Джилио, на котором нужно побывать хотя бы раз.

Бастиан жадно ел и слушал, его вполуха. То, что рассказывал этот странный маклер, интересовало его мало.

«Хорошо, что ты принял капли на голодный желудок, так они подействуют быстрее», — подумал Матиас.

Он не мог даже подумать, насколько легко, оказывается, достать средство, вызывающее потерю сознания. Это заняло всего лишь полчаса поисков в Интернете, а потом он поехал в строительный супермаркет и купил там растворитель для красок граффити и клея. Вот и все. Препарат можно было употреблять прямо в таком виде. Труднее было устранить неприятный вкус, но в бокале фруктового сока достаточно растворить два-три миллилитра.

В любом случае, Бастиан ничего не заметил.

Два месяца Матиас хранил это средство в холодильнике. Пока что оно ему не понадобилось, поскольку все добровольно делали то, что он хотел. В случае с Бастианом оно наконец пригодилось.

Весь этот коктейль обошелся ему меньше чем в четырнадцать центов. Великолепно! Иногда жизнь оказывается проще, чем можно было подумать.

Юноша как-то странно посмотрел на него. Матиас знал, что он плохо себя чувствует, но Бастиан не хотел говорить об этом, не желая показать свою слабость перед посторонним человеком.

Еще через две минуты Бастиан не выдержал.

— Мне очень плохо, — простонал он. — Настолько плохо, что я ничего не соображаю.

— Идем, — сказал Матиас и взял его за руку. — Нужно лечь, и тебе сразу будет лучше.

В глубине души он надеялся, что не перестарался с дозировкой и Бастиан останется в этом состоянии, а не сразу потеряет сознание. У него было мало желания начинать игры с человеком в бессознательном состоянии.

После этого Бастиан не будет ни о чем помнить, но в данном случае это все равно. Не будет никакого «после этого», не будет пробуждения на следующий день.

Он отвел его в комнату к камину, и Бастиан без проблем дал приковать себя к батарее отопления.

Затем Матиас прогулялся по дому, чтобы посмотреть, какое место будет самым подходящим для того, что он запланировал.

Кровать, которую он увидел, была ужасна. На его взгляд, это было бесформенное чудовище, похожее на нары, накрытые дорогим покрывалом. Ее изголовье без капли фантазии было оснащено встроенными радио- и стереосистемами, но при этом не было никакой возможности кого-то к ним привязать. На этой вилле не оказалось ни решеток, ни латунных или железных кроватей, ни балдахина, у которого было бы хотя бы четыре стойки по углам. Матиас даже не подозревал, что у семейства Герсфельд настолько отсутствует фантазия!

Он решил пока остаться в комнате с камином.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, вернувшись к Бастиану, но тот не ответил, только дико вращал головой, словно таким образом мог освободиться от пут.

Его руки были связаны на затылке и прикованы к батарее отопления. Матиасу было понятно, что эта поза очень неприятная и неудобная, но он не собирался это обсуждать.

— Не бойся, — прошептал он и сунул Бастиану в рот палец. — Принцесса тебе больно не сделает. Ты ничего не почувствуешь.

Потом Матиас поцеловал его.

Поскольку у него не было ни малейшего желания развязывать Бастиана, он отправился в кухню, взял нож и просто разрезал на нем одежду.

Бастиан не сопротивлялся и сейчас лежал обнаженный и беспомощный перед Матиасом, который не мог на него насмотреться. Потом перевернул его на бок и изнасиловал. Сначала медленно и осторожно, а затем все жестче и грубее.

Бастиан уставился в стену. Он широко открывал рот, пытаясь крикнуть, но не мог издать ни звука.

Матиас достал из сумки шелковый шарф и нежно провел им по телу Бастиана.

Затем обмотал шарфом его шею. Но пока еще не затягивал его.

Он еще долго не будет его затягивать.

— Я — твоя принцесса, — прошептал он. — Только на одну-единственную ночь

57

Утро было холодным, и пряди тумана протянулись над озером — явный признак того, что осень не за горами.

Вильгельм Весселинг не стал предаваться, как обычно, мечтам, потому что приблизительно в пятидесяти метрах от себя увидел на воде лодку.

Лодка была больше его собственной, которая уже разваливалась от старости, и, насколько он мог рассмотреть, в полном порядке. И в ней, похоже, никого не было.

Он наблюдал за лодкой примерно четверть часа, но ничего не менялось. Однако вполне могло быть, что в ней кто-то спал.

Озеро было гладким, словно зеркало, поэтому лодка почти неподвижно стояла на месте.

Если в лодке никого нет, он заберет ее себе. Ему хватит ее до конца жизни. И больше не придется вычерпывать воду, которая медленно, но неотвратимо просачивалась в его старую лодку.

Вильгельм поспешно натянул резиновые сапоги и анорак, отвязал свою лодку и погреб к кораблю-призраку.

— Эй! — крикнул он, подплыв ближе, и его голос эхом разнесся над озером, но ответа не последовало.

Надежды Вильгельма возросли.

Еще десять метров, еще пять, еще два… Он ухватился за борт лодки и приподнялся, чтобы заглянуть в нее.

На дне лодки лежал молодой человек. Он был полностью раздет, его светлые волосы прилипли к голове, а широко раскрытые глаза с ужасом смотрели в небо.

Лодка слегка раскачивалась.

Его словно парализовало. Он не знал, что делать. Эта ситуация была выше его понимания.

Вильгельму Весселингу понадобилось почти десять минут, чтобы взять себя в руки.

Затем он начал грести так, как не греб уже целую вечность, и наконец вытащил лодку с телом на берег своего участка.

«Итак, он снова здесь, — подумала Сузанна Кнауэр и плотнее завернулась в куртку, которая ранним утром у воды явно была слишком тонкой. — Проклятье, наша Принцесса убивает снова!»

Доктор Шахт подошел и отвлек ее от этих мыслей.

— Много я вам пока сказать не могу, — заявил он, стягивая перчатки. — В любом случае он был задушен, но это едва ли не единственное, что можно сказать наверняка. Чтобы обнаружить, были ли задействованы наркотики и определить время смерти, нужны анализы. Да вы и сами это знаете!

— Его убили в лодке?

— Этого я пока не знаю, но думаю, что нет. Малейшее сопротивление раскачивает ее. Непросто убить кого-то в лодке, жертва должна быть или оглушена, или находиться под наркозом. В настоящее время трасологи переворачивают дом, где жил этот молодой человек. Очень многое говорит о том, что убили его именно там.

— Спасибо. Дайте мне знать, когда будут результаты вскрытия.

Доктор Шахт кивнул и направился к своей машине.

Прежде чем подойти к Бену, который в это время опрашивал Вильгельма Весселинга, и трасологам, Сузанна снова посмотрела на озеро.

Часть 3 Смертельная тоска

58

Атлантика, западнее Мадейры, сентябрь 2009 года

Уже двадцать часов круизный теплоход «Дойчланд» бороздил просторы Атлантического океана.

Матиас прогуливался по капитанской палубе и раздумывал, достаточно ли у него времени, чтобы зайти в бар «У старого Фрица» и выпить шерри, когда увидел, что к нему приближается Татьяна.

Хотя его и умиляли ее короткие крепкие ноги, которые, словно сардельки, торчали из-под юбки длиной до колен, она вызывала у него редкое отвращение.

Если не получалось избежать соседства с ней за одним столом, она вызывала у Матиаса такую тошноту, что ему не удавалось ничего проглотить. Причина была в том, что когда Татьяна подносила вилку или ложку ко рту, то высовывала свой толстый язык настолько далеко, что он почти доставал до ямочки на подбородке, а после, словно растение-хищник, втягивала его обратно, готовясь заглотить кусок.

Так она ела и при этом без всякого стеснения громко чавкала. Всякий раз Матиас испуганно озирался, не замечает ли этого кто-нибудь из пассажиров. Ему было непередаваемо стыдно за нее.

Однако свою задачу Татьяна выполняла, и он был ею полностью доволен. Как-никак, но ей приходилось присматривать за его матерью, мыть ее, менять пеленки, поднимать ее и усаживать в инвалидное кресло, а потом отвозить на верхнюю палубу или в один из ресторанов.

Матиас нанял Татьяну в качестве няньки-сиделки через одно из агентств. Для сорокалетней русской женщины, которая до сих пор только убирала в запущенных и вонючих квартирах пожилых людей, мыла и кормила лежачих больных стариков, а также меняла им пеленки, этот круиз был словно выигрыш в лотерею.

Матиас забронировал для нее внутреннюю каюту на четвертой, так называемой штурманской, палубе.

Каюта была небольшая и очень скромная, но для Татьяны вполне достаточная. Как-никак, а в этой каюте, как и во всех остальных, была своя ванная. Правда, ей придется смириться с тем, что там нет иллюминатора, чтобы смотреть на море.

Его мать тоже жила в одноместной каюте на штурманской палубе, но ее каюта находилась с наружной стороны, так что она могла смотреть на море. Матиасу показалось чрезвычайно практичным то, что пациентка и сиделка, ухаживающая за ней, разместились на одной палубе.

Иногда Татьяна даже по ночам заглядывала к Генриетте. В тех случаях, когда была более-менее трезвой, потому что, уложив Генриетту в постель около десяти вечера, она обычно уходила в один из баров и накачивалась там водкой. Матиас подозревал, что от ее зарплаты, или, лучше сказать, от карманных денег, которые он выплачивал ей сверх оплаты круиза, оставалось немного.

Татьяна, уже пять лет жила в Германии, хорошо понимала язык, но говорила довольно плохо. Но по крайней мере соображала, какая задача перед ней стоит.

Сама она говорила мало: «доброе утро», «доброй ночи», «спасибо». Иногда она просто кивала головой или отрицательно ею вертела. И это было почти все.

Матиас воспринимал как нечто очень приятное то, что она не высказывала никаких идиотских соображений и не заводила дискуссий, которые ни к чему не вели.

Теперь, встретив Татьяну на палубе, он понял, что она как раз идет к его матери, тем не менее спросил:

— Ты привезешь мать на кофе?

Татьяна кивнула.

— Хорошо. Тогда мы встретимся через четверть часа на палубе у «Лидо». Возьми для нее легкое покрывало — наверху ветрено.

Татьяна снова кивнула, вытянула голову вперед, словно черепаха, вылезающая из панциря, и тяжелой походкой пошла дальше.

Матиас оперся руками на поручни и посмотрел вдаль, на море. Такие тихие моменты на борту были редкостью — у него постоянно было ощущение, что надо составить матери компанию, потому что Татьяна, конечно же, его заменить не могла.

Когда-то, много-много лет назад, Генриетта мечтала о том, чтобы поплавать на корабле своей мечты, и не пропускала ни одной серии из этого телефильма^[88].

При этом ее интересовали не истории людей, а сам корабль. Она не могла насмотреться, как кто-то плескался в бассейне, совершал пробежки по палубе или наслаждался видом на море с солнечной террасы. Она размышляла о том, какое платье надела бы на ужин с капитаном…

И у нее никак не получалось забронировать круиз для себя. Всегда в последний момент ее одолевали сомнения.

— Я уже слишком стара для морского путешествия, — заявила она лет десять назад, и Матиас задумался, почему она говорит такие глупости. — Представь, что у меня случится морская болезнь и я буду сутками лежать в каюте, мечтая умереть. Это же предугадать невозможно! А если действительно заболеешь чем-то серьезным, когда будешь находиться где-то на краю света? Я вовсе не уверена, что можно делать серьезные операции в медчасти на корабле.

— Можно, — попытался развеять ее сомнения Матиас. — Насколько я знаю, операции по удалению аппендицита там проводились. Конечно, пересадку сердца на корабле не делают, но я бы сказал, что причин для беспокойства нет. В конце концов, для своего возраста ты в очень хорошей форме.

— Пока что да. В определенной степени. Но мне кажется, что и ходить по палубе трудно, потому что корабль качается.

— У них есть стабилизаторы. Да и корабль вряд ли качается. Для этого нужно, чтобы вам не повезло и ты попала в шторм.

Генриетта пропустила его замечание мимо ушей.

— С этих узких трапов можно легко упасть. И тогда будет перелом шейки бедра. А что потом?

— Мама, ну почему ты видишь все в черном цвете? Ты можешь попутешествовать и исполнить свою мечту, так что давай сделаем это!

Но даже если Генриетта на какое-то время и подавляла в себе страх, все равно что-то обязательно мешало им отправиться в круиз. Когда у Матиаса было время, ей не нравился маршрут путешествия, и наоборот. И морской круиз остался ее давним, но несбыточным желанием.

И теперь он исполнил эту ее мечту.

Перелет из Берлина во Франкфурт и оттуда в Фунхал на Мадейре прошел без проблем: авиакомпания очень трогательно заботилась о старой даме в инвалидном кресле, которая даже в салоне не сняла шляпу и решительно отказалась что-либо есть или пить в самолете.

На Мадейре они сели на лайнер. Матиас специально заказал круиз с пересечением Атлантического океана. Он подозревал, что для Генриетты вопрос заключался не в том, чтобы ее катали в инвалидном кресле по экзотическим местам, для нее единственным и главным событием стал сам корабль.

И это должно было у нее быть.

И даже страшная Татьяна, в принципе, была благословением Божьим.

Без нее все это было бы невозможно, потому что она молча и преданно занималась повседневными вопросами и неприятными вещами, которые были неотъемлемой частью ухода за матерью. Все остальное в Татьяне он должен был просто не замечать. Это было самым простым.

Матиас был счастлив, и для него было наградой видеть, как мать смеется, когда дельфины выскакивали из воды рядом с кораблем; слышать, как она говорит: «Как красиво!» — когда огненно-красное вечернее солнце садилось в море за горизонтом; смотреть, как она с аппетитом ест, когда за ужином подавали какое-нибудь редкое национальное блюдо.

Она начинала возвращаться к нему.

В баре «Лидо» в это время было мало посетителей. На корабле было не так много людей, которые могли позволить себе помимо обильных обедов еще зайти в бар и выпить кофе с пирожным, и чтобы при этом их фигура не пострадала.

Матиас уселся и заказал бокал шампанского, готовый в полной мере насладиться солнечным днем и послеобеденным временем. Им предстояло провести в открытом море еще четыре с половиной дня. Прекрасное ощущение! Он был пленником бесконечной дали. Он не мог никуда исчезнуть, не мог ничего решить и не мог ничего упустить. Отпуск в чистом виде.

Он осмотрелся. В баре сидели три пожилые супружеские пары, две женщины, путешествующие в одиночку, вероятнее всего вдовы, которые решили проветрить свои украшения, и привлекательный мужчина спортивного телосложения, который игнорировал пирожные и торты, пил только черный кофе и перелистывал какой-то медицинский специализированный журнал. Это было все, что мог рассмотреть Матиас. Этот мужчина, который явно был врачом и которому было где-то за тридцать, бросился ему в глаза еще за завтраком, поскольку он ел только овощи и фрукты, преимущественно ананасы. У него были изысканные манеры, и он все время поправлял стул своей жены перед тем, как она на него садилась.

Он был совсем другим, чем этот неотесанный чурбан доктор Герсфельд. Но в настоящее время у того, конечно, были иные заботы, нежели думать о своем поведении. Наверное, труп ему уже выдали. Значит, ему придется организовывать похороны, оповещать друзей и знакомых. В любом случае это была возможность снова выйти на контакт с партнерами по бизнесу, не прибегая к телефонному звонку по какому-то глупому поводу, чтобы напомнить о себе. Выходит, доктор Герсфельд должен быть даже благодарен ему!

Матиас чуть не рассмеялся, но тогда другие посетители обратили бы на него внимание, а он не хотел этого ни в коем случае, поэтому только улыбнулся.

Маленькая кругленькая женщина с короткими, слегка волнистыми темными волосами присоединилась к ним. Матиас узнал ее — это была жена врача, которая с удовольствием ела завтрак по-английски: гору яичницы с жареной ветчиной и тостами. Тысячи калорий ранним утром! Если она не побережется, то лет через пять будет не идти, а катиться по палубе.

Он внимательнее присмотрелся к женщине. Под блузкой, которую прижимал к ее телу встречный ветер, обрисовался маленький упругий животик. Значит, это было не от слишком большого количества «ham and eggs»^[89], эта парочка явно собиралась размножаться.

Боже, как банально! Матиас вздрогнул. Пока еще они могут совершать прекрасные путешествия и расширять свой горизонт, а вскоре каждый день у них будет занят только памперсами, теплым молоком и банановым пюре. Какая ужасная перспектива!

Женщина подошла к буфету и взяла кусок торта с малиной и взбитыми сливками. А к нему заказала еще и двойной кофе, в то время как ее муж взял очередной эспрессо.

Когда она подошла к столику, врач вскочил и, как всегда, подвинул для нее стул, и она села на него так осторожно, словно была уже на девятом месяце. Врач улыбнулся и сказал пару слов, которые Матиас не разобрал, а потом взял ее руку и прижал к своей щеке. А после этого, что явно было уже чересчур, погладил ее маленький, похожий на шар, круглый живот.

Матиас почувствовал, что его начинает тошнить. Все это было так отвратительно! В принципе, врач со своей женой устраивал точно такой же цирк, как и он с матерью. Только молодая женщина былане старой и больной, а здоровой, и преувеличенная забота, которую демонстрировал ее муж, была глупой и абсолютно ненужной.

Эта пара мешала ему. То, на что он вынужден был смотреть, стало оскорблением для его глаз. А он еще считал врача в какой-то степени умным человеком. Как можно было так ошибаться!

В этот момент Матиас услышал легкий шум поднимающегося лифта. Дверь открылась, и Татьяна ввезла Генриетту в бар «Лидо». Она даже успела сделать его матери прическу и подрисовать ей губы красной помадой. Мать выглядела настоящей дворянкой, и Матиас пожалел, что оставил дома в сейфе почти все ее украшения.

Он встал и пошел им навстречу, а после подкатил инвалидное кресло к столику и поставил его рядом с собой. С этого места вид на море был просто грандиозным.

— Пожалуйста, принеси моей матери кусочек клубничного торта и пирожное, — сказал он Татьяне. — И маленький кофейник с кофе. Без кофеина.

Матиас сомневался, что Татьяна, эта тупая дура, запомнит все, однако она, как всегда, преданно кивнула и пошла к буфету.

— Ты себя хорошо чувствуешь? — спросил он мать тихим нежным голосом, беря ее худую морщинистую руку в свою.

— Очень хорошо, — ответила Генриетта. — Здесь так чудесно!

— Меня это радует, мама.

Тупая дура вернулась с тортом в правой руке и балансируя на левой подносом с кофейником, чашкой, блюдцем, ложкой, сахаром и молоком.

У Матиаса перехватило дыхание, и он собирался уже отпрыгнуть в сторону, однако Татьяне удалось с грохотом поставить поднос на стол, даже не пролив кофе.

— Спасибо, — коротко сказал Матиас. — Иди и возьми себе кусочек торта, если хочешь.

Татьяне не надо было повторять дважды, и она снова затопала к буфету.

Матиас начал кормить мать. Хотя у нее уже получалось самостоятельно поднести ложку ко рту, но все же это было тяжело и длилось долго. Между кусочками торта он медленно и осторожно вливал в нее несколько глотков кофе, а после сразу же вытирал ей рот.

Он ненавидел все это и, конечно, мог бы заставить делать это Татьяну, однако замечал взгляды пассажиров и сам себе нравился в роли исполненного самопожертвования сына, который делает все, чтобы как-то скрасить жизнь бедной больной матери.

Кроме того, так Матиас хоть чуть-чуть успокаивал свою совесть, которая постоянно терзала его из-за того, что раньше он слишком мало заботился о матери.

Они провели в баре «Лидо» два часа, и все это время Генриетта говорила без остановки. Она вспоминала давние истории, которые Матиас знал наизусть, потому что мать рассказывала их каждый день. Затем у нее начали закрываться глаза, и она задремала. Матиас кивнул Татьяне, которая успела умять уже четыре куска торта, и та увезла Генриетту в каюту немного вздремнуть.

59

За ужином он кормил мать стейком, поджаренным до розового цвета, который разрезал на мельчайшие кусочки, так что они почти распадались на отдельные волокна. Она с готовностью проглатывала каждый кусочек вместе с соусом из манго и чатни, а вот кусочки хлеба или салата, которые он время от времени пытался засунуть ей в рот, просто выплевывала.

Это злило Матиаса, но он не подавал виду, скромно улыбался, по возможности незаметно вытирал салфетками то, что она выплюнула, хотя ему это было противно до смерти, и время от времени с любовью гладил ее по щеке.

Он прекрасно знал, что это видят обе вдовы, которые каким-то образом постоянно оказывались рядом и, похоже, наблюдали за ним.

Через пару столов от них сидела та самая жуткая пара — врач и его беременная жена. Именно тогда, когда Матиас смотрел в их сторону, женщина вдруг громко взвизгнула и вскинула руки вверх, словно кто-то ткнул ей револьвером в спину.

Матиас закатил глаза.

— Тут кровь! — кричала она. — На моей тарелке кровь!

Муж успокаивающе положил руку ей на колени.

— Ребекка, пожалуйста, не волнуйся, мы можем попросить прожарить твой стейк сильнее.

Значит, эту истеричку зовут Ребекка!

Она тяжело, как мешок, сползла на стул.

— Мне так плохо…

Ее муж кивком подозвал официанта.

Матиасу было противно наблюдать за этой парой. Увиденное разозлило его и испортило прекрасное барбекю в теплую летнюю ночь.

Шоколадный мусс Генриетта проглотила без сопротивления, после этого откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.

— Я сыта, — сказала она, и на этом кормление закончилось.

Матиас встал и требовательным, тем не менее элегантным жестом показал Татьяне, ожидавшей за соседним столом: «Теперь твоя очередь. It’s your turn^[90]. Бери инвалидное кресло и уезжай!»

Татьяна поняла сразу. Она аккуратно проехала с креслом между столиками и отправилась в путь. Теперь она будет снова и снова объезжать весь корабль. Один круг составлял триста пятьдесят метров, своего рода паркур, который любители утренних пробежек выполняли с различной частотой.

А сейчас передышка!

Матиас уселся и закурил супертонкую сигару — сорт, который он предпочитал только из-за того, что сигара имела необычайно элегантный вид, потому что в принципе курение его интересовало мало. Однако же это ему не было противно — ему просто было все равно. Курил он или не курил — для него это не играло никакой роли.

Держа тончайшую сигару между пальцами, он смахнул волосы со лба, придал лицу озабоченное выражение, к которому с помощью глубокого вздоха добавил некоторый оттенок боли, и посмотрел, якобы весь погруженный в думы, на море.

Старшая из вдов была длинной, худой, с угловатым лицом, контуры которого еще и подчеркивались глубокими морщинами. Из-за того что кожа у нее была грубая, похожая на шкуру животного, эти морщины напоминали шрамы. У Матиаса даже возникало желание заполнить их шпаклевкой и замазать, как трещины на штукатурке. Обесцвеченные волосы, которые она зачесывала мягкими волнами на лоб, не могли ничего исправить, и вид у нее все равно был жестокий и озлобленный.

Ее подруга, видимо, когда-то была красавицей. Ее тонкие черты с годами стали более выразительными и интересными, что еще больше подчеркивали волосы, которые она зачесывала назад и собирала на затылке в пучок. Она тоже была худощавой, однако вид у нее был не такой грубый и несчастный, как у первой вдовы.

— Пожалуйста, извините, что беспокоим вас, — осторожно начала младшая, когда они подошли к столику Матиаса, — вы не будете возражать, если мы ненадолго подсядем к вам?

— Абсолютно нет! — Матиас тут же, но не поспешно, погасил сигару, поднялся, слегка поклонился и придвинул дамам стулья. — Пожалуйста, присаживайтесь. Разрешите заказать вам что-то из напитков.

— Нет-нет, большое спасибо, мы как раз выпили кофе. Мы не хотели бы отнимать ваше драгоценное время, это просто так… мы иногда встречаемся с вами… — Она подыскивала слова. — Мы просто хотели сказать, что считаем фантастическим то, как трогательно вы заботитесь о матери. Терпеливо и с любовью… Такое действительно редко увидишь! — Она посмотрела Матиасу в глаза и покраснела.

Матиас улыбнулся:

— Очень приятно, что вы это сказали. Спасибо.

— С вашей матерью произошел несчастный случай?

— Нет. Инсульт. Но она на пути к улучшению.

— Она мало разговаривает?

— По-разному. Иногда она говорит много, иногда мало. Все зависит от обстоятельств. В любом случае она наслаждается круизом.

— Но для вас это не отдых, хотя эта женщина, эта помощница, находится рядом с вами.

— Все в порядке. Я радуюсь каждой минуте, когда моя мать чувствует себя в какой-то мере хорошо.

Говоря это, Матиас раздумывал, действительно ли он услышал унизительный подтекст, когда старшая сказала «эта помощница», но, возможно, они обе заметили, какие у Татьяны манеры за едой, и, кроме того, трудно было не обратить внимания на ее одежду, к которой нужно было привыкнуть.

Все могло быть. Он решил оставить все так, как есть, не стал дальше касаться этой темы и театрально вздохнул.

Обе дамы потрясенно замолчали.

В этот момент Татьяна во второй раз провозила инвалидное кресло мимо них. Матиас воспользовался этой возможностью, поскольку посчитал, что дамы узнали достаточно. Не имело смысла и дальше разговаривать о его матери или искать темы для беседы.

— Пожалуйста, извините меня, — сказал он и по очереди протянул каждой руку. — Был рад познакомиться с вами. По сейчас я должен позаботиться о матери.

С этими словами он ласково отодвинул ничего не понявшую Татьяну в сторону и удалился, толкая инвалидное кресло перед собой, чрезвычайно довольный этой маленькой демонстрацией его самаритянского существования и счастливый тем, что удалось удрать от любопытных дам, которые явно скучали на борту.

60

Ночь была звездная. Когда он вышел на кормовую часть верхней палубы, то поймал себя на том, что рука машинально потянулась к нагрудному карману пиджака, где обычно торчали солнцезащитные очки, и невольно улыбнулся.

Еще двадцать четыре часа, и наступит полнолуние — на палубе было светло, почти как днем.

Нигде не было видно ни пассажиров, ни кого-то из экипажа. Он бросил короткий взгляд на часы. Двадцать пять третьего. Прекрасно. Это было время, которое он любил, его собственные звездные часы, отдых после тягот дня. И чего бы это ни стоило, он не мог пропустить столь драгоценный час тишины.

Какое-то мгновение он стоял у поручней, любуясь черным ночным морем, залитым белесым лунным светом. На воде была тяжелая мертвая зыбь, и пенные гребни волн, освещенные огнями корабля, искрились белым, почти ослепительным светом.

Он не мог вдоволь насмотреться на это.

Судовые двигатели работали спокойно и ритмично, круизный корабль рассекал воду, и этот шум успокаивал его, создавая ощущение защищенности.

Из палубных ящиков ближе к борту, рядом со спасательными шлюпками, он взял синюю поролоновую подстилку и уложил ее на шезлонг, который передвинул поближе к поручням. Здесь дул свежий ветер, которого он не чувствовал под защитой мостика, но это не мешало. Наоборот. В его городской повседневной жизни ветра не бывало.

Он улегся в шезлонг и посмотрел на небо. Он еще никогда так ясно не осознавал, что существует столь бесконечное количество звезд — даже в его ограниченном поле зрения в этой точке земли.

Ему надо было найти одну звезду, свою собственную. Одну, которая светила бы только ему, сопровождала его, где бы он ни находился. Которую он узнал бы, если ему удастся найти время и посмотреть на небо в Германии.

Он не был религиозен, однако этой ночью был благодарен небу за свою прекрасную, насыщенную жизнь, за покой, который ощущал именно сейчас, в этот момент.

Естественно, он был одинок, но так даже лучше. Гений должен быть одиноким. Вот только почему каждая его мысль не может быть передана грядущим поколениям? Его жизнь и его страсть были уникальными. Более подходящего слова не существовало.

Он глубоко вздохнул и сладко потянулся. Теплая дрожь абсолютной удовлетворенности пробежала по телу. Возможно, теперь он будет проводить на палубе каждую ночь.

В его голове звучала мелодия, и он задумался над тем, что это за песня, когда услышал лязг тяжелой металлической двери, которая закрывала выход на прогулочную палубу.

Он невольно вздрогнул и моментально пришел в ярость из-за этой неожиданной помехи.

То был хорошо выглядевший мужчина, врач, который за завтраком ел только фрукты и окружал заботой свою беременную жену так, словно она была смертельно больна.

А теперь он среди ночи пришел на палубу. Один. Без своей жены.

Врач коротко кивнул Матиасу и остановился у поручней.

«Надеюсь, он не станет заговаривать со мной, — подумал тот. — Это самое последнее, чего я хочу и что мне нужно». Кроме того, он разрушил картину драгоценного одиночества на борту.

Его возмутило то, что мужчина посмел стоять там. Это была эстетическая проблема.

Врач как-то странно, неуверенно ухватился за поручни, пошатнулся и начал блевать в море.

Это было отвратительно.

Больше Матиас ни о чем не думал.

Он поднялся с шезлонга, подошел к молодому врачу, которому все еще было плохо, не говоря ни слова, нагнулся, схватил его за ноги, приподнял и, словно мешок, перебросил через поручни в море.

Через секунду или две он услышал, как тело упало в воду.

Это его уже не интересовало. Он даже не посмотрел ему вслед, просто повернулся и снова улегся в шезлонг.

Постепенно к нему возвратился покой. Он закрыл глаза, наслаждаясь этой чудесной ночью.

61

— У меня есть проблема, — осторожно начала Ребекка, подойдя к стойке приема. — Мой муж исчез. Я везде его искала, но он как сквозь землю провалился.

То, что «сквозь землю» было абсолютно неподходящей формулировкой, пришло Ребекке в голову только тогда, когда она уже сказала эту фразу, но блондинка за стойкой очень хорошо поняла, что имеется в виду, и недоверчиво посмотрела на нее.

— Как это исчез? Вы с ним договорились где-то встретиться, а у вас не получилось? Такое бывает на корабле чаще, чем вы думаете. Может, вызвать его по громкой связи? Как его зовут?

— Хериберт. Доктор Хериберт Бендер. Каюта 5077.

— А как зовут вас?

— Ребекка Бендер.

Дама за стойкой кивнула и взяла микрофон в руку:

— Хериберт Бендер, доктор Хериберт Бендер! Пожалуйста, подойдите к стойке регистрации! Доктор Хериберт Бендер! Просим подойти к регистрации! — Она успокаивающе улыбнулась Ребекке. — Нужно просто подождать пару минут, и он появится. В этом я совершенно уверена.

Однако Ребекка в этом не была уверена вообще и вернулась в свою каюту. Она подождала четверть часа и снова подошла к блондинке за стойкой.

— Он не пришел, — сказала она просто. — Я же вам сказала: он исчез.

Блондинка уставилась на нее так, словно она говорила на китайском языке.

— Как давно вы ищете своего мужа?

— Собственно говоря, со вчерашнего вечера. Я после ужина очень рано легла в постель и с тех пор его больше не видела. Я знаю, что он по вечерам любит выпить рюмочку в баре «У старого Фрица». И обычно где-то в полночь приходит спать. Но вернулся ли он в этот раз, я не знаю.

— И вы его везде искали?

— Конечно. В барах, в бассейне, в спортзале, в библиотеке, на всех палубах — моего мужа нигде нет! Кроме того, он всегда говорит мне, если куда-то уходит. Я оставила ему записку в каюте, чтобы он обязательно подождал меня, и ничего! — Ребекке едва удавалось сохранять самообладание. — Он исчез. Его просто нет!

— Еще раз, какой номер вашей каюты?

— 5077.

Блондинка взяла телефон и набрала номер, но трубку никто не снял.

— Мне кажется, нам следует поставить в известность капитана, — негромко сказала она, потому что не хотела, чтобы это услышали пассажиры, с которыми разговаривала ее коллега. — Такого на этом корабле, насколько я знаю, еще не случалось, но иначе нельзя: мы должны известить капитана.

Поиск исчезнувшего пассажира прошел по плану, словно учение на случай катастрофы. Было оповещены все офицеры и стюарды, и каждый тщательно обыскал участок корабля, за который отвечал. Система сработала безукоризненно, и через два часа почти со стопроцентной уверенностью стало ясно: доктора Хериберта Бендера на борту нет.

Были вызваны самолеты, которые обыскали Атлантику в поисках пропавшего человека, хотя поиск с самого начала был делом безнадежным, поскольку никто не знал, в какое время доктор выпал за борт, и, таким образом, даже приблизительные координаты места, где произошло несчастье, выяснить было невозможно.

Это был поиск иголки в стоге сена.

Через двадцать четыре часа поиски были прекращены.

Перед ужином Татьяна занималась подготовкой Генриетты, а Матиас сидел на своем любимом месте на палубе, когда к нему подошли обе вдовы. После разговора в баре «Лидо» они были настроены более доверительно.

— Вы уже слышали? — бесцеремонно спросили они, не утруждая себя длинными предисловиями. — Этот милый молодой врач… мне кажется, он был ортопедом… ну, вы знаете, кого я имею в виду. Тот, у кого беременная жена…

Матиас кивнул.

— Так вот, он пропал без вести! Это означает, что он исчез. Наверное, упал за борт и утонул. — На лице более худой из них был написан ужас.

— Да, я слышал об этом, — сказал Матиас. — Это ужасная история. Стоит только подумать об этом, как мурашки бегут по коже!

— Точно! У нас тоже! А что вы скажете по этому поводу? Как такое вообще могло случиться?

— Я не знаю. Собственно, такое невозможно себе представить. Может, он был пьян и потерял равновесие? Других возможностей просто нет!

— Вот именно, — сказала более симпатичная. — И поэтому ситуация становится угрожающей. С ребенком такое может случиться, но не со взрослым мужчиной!

Матиасу захотелось закончить обсуждение:

— Мы никогда не узнаем, почему он упал за борт, но когда я представляю, как он барахтается в воде и видит, что корабль уходит, потому что никто не заметил, как он упал… Это, должно быть, очень страшное чувство. Самое плохое, что может быть. Потому что он знает: нет ни одного шанса и никакой надежды на спасение. Он затерялся в бескрайних просторах океана, он одинок. И он не может перестать думать о жене и своем еще не родившемся ребенке, и тоска сводит его с ума. Эта пытка будет длиться еще несколько часов. Он будет неотрывно смотреть в глаза смерти, пока силы не оставят его и он медленно не опустится на дно.

— Боже мой, прекратите:

— Но так оно и есть. Я весь день не могу думать ни о чем другом, это убивает меня, и, похоже, сегодня вечером я не смогу съесть ни кусочка.

— Надо постараться. К тому же вы ведь не можете ему ничем помочь!

— Нет. Никто не может ему помочь. Против судьбы мы бессильны.

— Тут вы правы. — У обеих вдов был совсем расстроенный вид. — Идем, Лиза, — сказала та, которая была симпатичнее. — Я хочу перед ужином зайти в каюту. Желаю приятного вечера!

— Спасибо, взаимно.

Дамы удалились. У Матиаса сложилось впечатление, что они так заторопились, лишь бы уйти от него подальше, и это доставило ему удовольствие.

Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза, наслаждаясь вечерним солнцем.

У Ребекки больше не осталось сил. Она уже не могла ни плакать, ни надеяться, она словно окаменела.

И постепенно ей стало ясно, что Хериберт без всякой причины покинул ее и был поглощен волнами Атлантики, но она никак не могла понять почему.

62

В девять часов Татьяна как сумасшедшая забарабанила в дверь каюты Матиаса.

— В чем дело? — нервно крикнул он, поскольку собирался поспать еще часок.

— Мать дела не хорошо! — всхлипнула Татьяна.

Матиас встревожился.

— Сейчас приду! — крикнул он. — Через пять минут буду.

Когда он зашел в каюту, Генриетта с закрытыми глазами неподвижно лежала на спине. Левая половина рта бессильно опустилась, придавая ей гротескный вид.

— Мама, что с тобой? — спросил Матиас и слегка потряс ее за плечо.

Она никак не отреагировала.

Татьяна стояла у двери, прижимая носовой платок к лицу.

Матиас приподнял веко Генриетты. Ее глаза бесконтрольно подергивались. Он попытался испугать ее взмахом руки, но и на это никакой реакции не было.

— Мама, пожалуйста, пошевели пальцами!

Ответа не последовало.

«Новый инсульт, — подумал Матиас, — проклятье! Случился еще один инсульт, и она больше не может двигаться. И ничего не видит. И говорить, наверное, тоже не может».

Он повернулся к Татьяне:

— Расскажи, что случилось.

— Я сегодня утром хотеть ее будить и мыть, но не получается. Она не могла двигаться. Не говорить. Была как мертвая!

Татьяна разрыдалась, что Матиас воспринял как нечто преувеличенное и неуместное. Если здесь кто и имел причину плакать, так это был он, а не какая-то приблудная русская сиделка, которая знала Генриетту всего лишь неделю.

— Иди в свою каюту и успокойся, — недовольно сказал он. — Ей нужен покой. Я останусь здесь и вызову корабельного врача.

Татьяна кивнула и поспешно выскользнула за дверь, словно преступление совершила.

Какое-то время Матиас стоял перед матерью и просто смотрел на нее. Затем наклонился и позвал:

— Мама, это я, твоя принцесса! Пожалуйста, мама, подай знак, что ты еще не мертва, что ты меня любишь и хочешь жить дальше.

Он подождал.

Мать не реагировала. Даже дрожание ресниц не выдавало, что в ней осталась хотя бы искра жизни. Он сел рядом.

— Проснись, мама, это я, твоя принцесса! — повторил он.

Матиасу показалось, что он услышал легкий вдох. Но, возможно, он и ошибся.

— Пожалуйста, посмотри на меня! Хотя бы в последний раз!

И снова ничего не произошло.

— Ты помнишь, мама, мне было, наверное, лет семь-восемь, когда, как каждый год, в школе был детский карнавал. Я хотел быть ковбоем, чтобы у меня на поясе висел пистолет. У всех мальчиков в моем классе дома были пистолеты и винтовки, и даже танки и пушки. Только не у меня. Ты мне это запретила. Чтобы у меня не испортился характер. Я даже не имел права на водяной пистолет. А было бы так здорово играть с ним в ванне или обрызгать соседскую кошку! Ты можешь вспомнить, как ее звали? Мне кажется, Минка или Тинка. Или так звали кошку Брайтбахов, которые купили дом у Везелей? Я уже не помню, да это и неважно. Самым моим сокровенным желанием было зарядиться ковбоем, но у тебя были другие планы, мама, ты помнишь? Ты купила блестящий розовый карнавальный шелк, белые кружева и сшила длинное платье с рюшами. А к нему я должен был надеть маленькую корону, которая надевалась, словно обруч, на голову. А потом ты накрасила мне губы розовой губной помадой, и получилась твоя маленькая сладенькая принцесса. И я должен был, спотыкаясь, идти в школу в твоих слишком больших туфлях на высоких каблуках. Как мне тогда было стыдно, мама! Так невероятно стыдно! Ты можешь себе это представить?

Матиас еще помнил, как он, плача, вбежал в класс, босиком, с туфлями в руках.

Был февраль, и ноги у него были холодными как лед. Первым делом он переобулся в кроссовки — на счастье, его сумка с одеждой для физкультуры была под партой. А потом он потерянно стоял в классе между индейцами и ковбоями, медведями, кошками, колдуньями, суперменами, вампирами и неопределенными фантастическими фигурами. Кроме него, принцесс не было. Ни одна из девочек не нарядилась так.

Он тихонько уселся на свое место, засунул корону в сумку и считал часы и минуты, пока ужас и карнавал закончатся и он сможет вернуться домой и переодеться.

Генриетта встретила его возле двери дома и обняла. «Моя красавица, — сказала она, — моя сладкая, моя куколка, моя самая любимая, очаровательная, трогательная принцесса!»

Матиас наблюдал за матерью.

— Я был твоим разочарованием, да, мама? Ты думала, что лучше бы у тебя была девочка, чтобы не только на праздник, но и каждый день можно было наряжать ее в яркие платьица? И пока я был в начальной школе, на каждый карнавал я вынужден был одеваться принцессой. И после этого ты награждала меня своей любовью и подарками. В этот единственный день в году я был таким, каким ты хотела меня видеть. Твоей куколкой. Твоей принцессой. — Он улыбнулся. — Ты не хочешь всего этого слышать, правда? Не беспокойся, я на тебя не злюсь. Вовсе нет. Я ведь практически привык к этому, потому что с тех порты все чаще и чаще называла меня принцессой. Просто так. «Принцесса, сойди-ка вниз и принеси мне из спальни теплую куртку! Ты сделала домашнее задание, принцесса?» Ты, наверное, даже не заметила, что скоро я стал уже не Матиасом, а Принцессой. И ты знаешь, что в этом странного, мама? — Он засмеялся. — Я действительно стал Принцессой, как ты всегда этого хотела. — Матиас скрестил руки на груди, некоторое время помолчал и тихо продолжил: — Мне кажется, так, как это есть сейчас, и должно быть. Я доволен, мама, и не могу тебя ни в чем упрекнуть. Я знаю, что ты всегда хотела как лучше. Я до сих пор четко вижу перед собой эту картину: на улице дождь, подъездная дорога к нашему дому раскисла и размякла, и, когда я вернулся из школы, моя обувь была покрыта коркой грязи. И ты меня избила. Может, я не смог бы сегодня так ценить красивые, чистые вещи, если бы тогда ты поступила по-другому. Нет, за это я на тебя не обижаюсь. Я обижаюсь на тебя за то, что сейчас ты не говоришь со мной и не возвращаешься ко мне, мама.

Матиас внимательно посмотрел на мать. Ее закрытые веки дрожали, а губы были узкими, как грань монеты в один евро.

— А ведь ты мне нужна, мама, — прошептал он, и слезы покатились у него по лицу. — Ты мне так нужна! — Матиас подождал несколько долгих минут. — Почему ты меня покинула? Почему ты больше не здесь, не со мной? Разве тебе было не прекрасно? Разве этот круиз не был твоим самым большим желанием в жизни? Клянусь, я бы ухаживал за тобой до могилы, но такая, как ты есть, ты больше не моя мать!

Он поцеловал ее в губы, еле слышно прошептал: «Я люблю тебя, мама», взял подушку и прижал к ее лицу.

Она была не в состоянии защитить себя.

Матиас сильнее прижал подушку и навалился на нее всем своим весом.

Из-под подушки не было слышно ни звука, тем не менее он продолжал давить на нее.

И только через несколько очень долгих минут он отпустил подушку и поднялся.

Он вспотел, его сердце колотилось, лицо побагровело, а руки дрожали.

Он осторожно снял подушку с ее лица.

Мать не дышала. Она спокойно лежала перед ним, словно бледная фарфоровая кукла. Хрупкая, драгоценная и единственная в своем роде.

Матиас убрал волосы с ее лба, привел в порядок постель и внимательно осмотрелся в комнате. Потом повернулся, чтобы уйти.

— Чао, мама! — сказал он и закрыл за собой дверь.

63

Берлин, конец сентября 2009 года

— Слушай, я не могу долго говорить, мы все еще в Атлантическом океане и только завтра с утра будем на Барбадосе. Звонки с корабля стоят целое состояние, я только хотел тебе сказать, что бабушка умерла. — И его отец сделал многозначительную паузу.

Алекс сглотнул. Ему казалось, что он в любой момент может упасть в обморок, но одновременно он почувствовал, как в нем закипает злость. Даже сейчас для отца, казалось, важнее всего было то, сколько будет стоить телефонный разговор, если произнести лишнее слово. Это было так низко, так мелочно и так скаредно, что становилось тошно.

Он ничего не сказал, а просто ждал. Не хотел затягивать телефонный разговор и провоцировать скандал.

— У нее сегодня утром снова случился инсульт, и сразу же после этого она мирно уснула. В ее последние минуты я был рядом и держал ее за руку.

— И что теперь? — спросил Алекс почти беззвучно. Он не мог смириться с мыслью, что бабушки больше нет.

— А теперь у меня целая куча проблем. Я не имею ни малейшего понятия, как быстрее переправить труп с Барбадоса в Германию. Это повлечет за собой ужасные бюрократические заморочки. Но если бабушка попадает под территориальное право корабля, то ее просто с документами самолетом отправят во Франкфурт, как любого живого пассажира. Алекс, могу тебе сказать, я рад, что ее смерть была безболезненной и легкой, но было бы лучше, если бы она подождала еще пару дней, пока мы снова не оказались бы в Германии. Я надеюсь, что попаду на запланированный рейс во Франкфурт и не буду вынужден продлевать свое пребывание в Карибском море еще на пару дней.

— Бедненький! Это был бы ужасный удар для тебя!

Матиас пропустил его язвительный тон мимо ушей. К такому со стороны Алекса он привык. Проблематично было только тогда, когда он на это попадался. В этом случае ссора была как бы заранее запрограммирована.

— Пожалуйста, сообщи об этом матери и раздобудь себе приличный черный костюм. Ты же не можешь появиться на похоронах в джинсах и растянутом пуловере.

Во второй раз у Алекса отнялась речь. Но если у Матиаса нет никаких других забот, это хорошо!

Как часто бывало, он ничего не ответил, просто отключился.

Еще полчаса, и ему придется уходить. Сегодня у него смена начиналась с двенадцати, и до полуночи он не сможет выйти из ресторана. Алекс с трудом поднялся с матраца и пошел под душ. Там он, как и каждое утро, выпил несколько глотков воды из-под крана, другого завтрака у него никогда не было.

Он вытер насухо волосы, оделся и закурил. Первая сигарета всегда была невкусной. Он больше кашлял, чем курил, словно его легкие возмущались и защищались от того, что он ежедневно творил с ними. Но он не мог этого изменить. Алкоголь и сигареты были единственными вещами, ради чего еще стоило жить.

Но сегодня все было по-другому. Бабушка была мертва.

Он видел, что это надвигается, и часто думал, что такое может случиться, но снова и снова гнал эти мысли из головы.

И только сейчас он осознал, что слишком редко приходил проведывать бабушку Генриетту, но если уж приходил, то с удовольствием проводил время у этой пожилой дамы. У нее всегда были безукоризненные прическа, макияж и одежда, ее квартира всегда была идеально чистой и прибранной, и, когда она подавала ему чай с печеньем и просила: «Ну, мальчик, расскажи-ка мне, что у тебя нового», он с удовольствием разговаривал с ней и действительно наслаждался теми немногими часами, которые проводил у бабушки.

Она была настоящей дамой, говорила тихо и в изысканных выражениях, а после каждого приема пищи курила сигарету с мундштуком. Еще ребенком он не мог насмотреться, как блестят кольца на ее худых длинных пальцах. Когда он стал старше и начал курить, она молча подсовывала ему пепельницу, и он знал, что она все время надеялась и даже ожидала, что он станет курить поменьше. Но она ничего не говорила и никогда не высказывала никаких претензий. И никогда не просила: «Ну-ка помоги мне… Ты мог бы купить мне то-то…» Она просто сидела, сложив руки на коленях, и внимательно его слушала — и тогда, когда он еще приносил плохие отметки из школы, и теперь, когда Алекс рассказывал о войне на первоклассных кухнях этого мира. И высказывала свое мнение. Мягко, но четко и ясно.

— Профессия повара не для тебя, мальчик мой, — заявила она ему пару лет назад. — Работа, и прежде всего твое окружение и твои коллеги, — все это примитивно, тупо, ординарно и связано с насилием. У меня такое ощущение, что кухни являются собранием подонков, асоциальных личностей и неудачников. Прекращай это. Уходи оттуда. Научись чему-нибудь другому. Не дай себе опуститься и спасайся, пока еще можешь. Тебе там не место.

— Да чепуха это, бабушка! И я люблю готовить.

— Возможно. И такое может быть. Однако там у тебя нет шансов приготовить что-то хорошее. Что-то сотворить. Что-то чудесное, очень вкусное и новое. Ты готовишь по приказу. Ты подаешь в аккордной системе. Ты по шестнадцать часов в день находишься в состоянии стресса. Ты швыряешь бифштекс на сковородку, ты набиваешь дерьмом кастрюлю. Как ты изящно выразился, продукты питания для тебя не средство наслаждения, не прекрасный материал, с которым ты имеешь право работать, а какие-то вещи, которые ты вынужден отбивать, бить, швырять, лупить, месить и всякое такое прочее, не знаю что еще. Ты этого не любишь. Ты не любишь свою работу. Разве ты сказал хотя бы один-единственный раз: «Бабушка, сегодня я приготовлю тебе нечто особенное! Что-то, что я сам изобрел и чего еще не видел мир! У меня есть великолепная идея, давай вместе попробуем, будет ли это вкусно!»? Нет. Ты никогда ничего не придумывал. Ты всегда был рад, если тебе удавалось переработать пятьдесят килограммов бобов, которые уже начали портиться и никто этого не заметил. Ты был рад, когда удавалось продать пропущенный через мясорубку салат как шпинат. Ты испытывал облегчение, когда санитарные врачи не замечали, что вы переклеили этикетки на мясе, у которого срок хранения истек несколько лет назад. Ты был доволен, когда удавалось выдать четыреста порций и никто не пожаловался, хотя на самом деле в твоем распоряжении были продукты только на триста пятьдесят порций. Твоя профессия и твоя работа состоят из стресса и мошенничества. Вы соскребаете грязь с пола и швыряете ее на сковородку. Вы плюете в суп, если не любите кого-то из клиентов. Вы без стеснения чихаете в овощи, когда простужены. Для вас вопрос не заключается в том, чтобы приготовить прекрасное блюдо, чистое и вкусное, на высочайшем уровне, чтобы осчастливить гостя и предложить ему за его же деньги что-то адекватное, — вам до лампочки все, что вы делаете, вы рады каждому дню, который вам удалось прожить. Рады тому, что не свалились без сознания, что никому на голову не упала сковородка, никому не пролился горячий жир на руку и никому не воткнулся нож в живот. Это же не жизнь, Алекс! У тебя нет друзей, нет семьи, нет свободного времени, нет ничего. Ты только спишь и работаешь. Ты даже нормально не ешь. Только время от времени пробуешь овощ или соус. Пожалуйста, оставь это. И если ты хочешь получить другое образование, то все равно, сколько бы оно ни продолжалось, сколько бы ни стоило, — я дам тебе деньги.

Алекс не стал бы слушать проповеди ни от кого, а вот бабушке это говорить разрешалось.

Может быть, она сказала это слишком рано, ведь пару лет назад он еще был не в состоянии понять, насколько она была права.

«Бабушка! — кричал его внутренний голос. — Проклятье, бабушка!»

В ресторане «Раутманнс» он попал из огня да в полымя. Там было так же, как и везде. Как и в каждой гостинице. Он бесплатно работал бесчисленное количество сверхурочных часов, вкалывал за зарплату, которой хватало лишь на то, чтобы не умереть с голоду, а рабочая повседневность в хваленом ресторане была ни капли не лучше, чем где-то еще. Наоборот.

Он знал; что долго не выдержит, что нужно что-то изменить, но бабушка этого уже не увидит. Она не сможет порадоваться, если он решится и уйдет оттуда.

И от этой мысли у него разрывалось сердце.

Через пять часов он уже был весь в поту, перед ним стояло шестнадцать сковородок, а его мочевой пузырь готов был лопнуть. Его коллега, который отвечал за мясо и за то, чтобы стейки были прожарены ровно настолько, насколько нужно, готовил с точностью до секунды. Если тарелка должна была подождать, поскольку овощи еще не были готовы, то мясо остывало. Значит, ему придется держать мясо в печи дольше, и оно будет пережаренным, мертвым, как говорили повара, то есть испорченным.

Они были шестеренками одного механизма — если один выпадал, то разваливалась вся система, и не только одного блюда, а всех сразу, что вызывало эффект снежного кома, который иногда мог спровоцировать длительные задержки.

Алекс уже почти три недели работал в ресторане. До сих пор у него не было никаких проблем, ему никогда раньше не хотелось во время наивысшего напряжения в работе сбегать в туалет, но сегодня он не выдержал.

— Вот дерьмо! — заорал он, пытаясь перекричать поваров и раздраженного начальника кухни. — Мне надо в туалет!

— Сейчас нельзя! — крикнул кто-то в ответ.

Алекс слышал обычное:

— Давай, нам нужно подавать!

— Стол номер семнадцать заказал крокеты, идиот!

— Быстрее двигайся, задница!

— Какая свинья сожрала спаржу для жирного мешка за столом номер пять? — и так далее.

Он сжал зубы и продолжал варить, жарить, припускать на медленном огне и распределять порции по тарелкам.

— Я больше не выдержу! — крикнул он ученику повара, который забирал тарелки из мясного отдела и подавал сюда. — Я сейчас лопну! Или наделаю в штаны!

— Давай, — невозмутимо ответил тот. — Тут все так делают. Меня вообще удивляет, что ты орешь. Тут всем фиолетово, так что давай поливай!

— Поцелуй меня в жопу, — только и сказал Алекс, и это могло означать все, что угодно.

— Он на какую-то долю секунды расслабился — и начал мочиться в штаны. Просто пустил струю, в то время как варил брокколи, готовил спаржу на водяной бане и припускал в сливочном масле лук.

На его рабочем месте образовалась лужа, которую, однако, видно было только пару секунд. Затем все перемешалось с отходами овощей, остатками мяса, мучной пылью и было растоптано тяжелыми рабочими ботинками.

Алекс сразу же почувствовал себя лучше и обогатился некоторым опытом.

Шеф-повару Клеменсу Маевски молодой выскочка Александер фон Штайнфельд все это время был словно бельмо на глазу, хотя тот, собственно, был не так уж молод. У него были несколько лет стажа и гора неприятного опыта за плечами. Так что его невозможно было подловить на мелочах, он работал быстро, ничем не выделялся и довел свою систему — не вызывать ни у кого неудовольствия, лишь бы его оставили в покое, — до совершенства.

А этого Маевски терпеть не мог.

Он с первого момента невзлюбил Алекса, а то, что его отец, этот напыщенный гомик, буквально уболтал Маевски взять своего сына на работу и он просто не мог сказать «нет» одному из лучших и богатейших клиентов ресторана «Раутманнс», выводило его из себя больше всего.

До сих пор Алекс не дат Маевски ни единого повода выкинуть его с работы, значит, придется попытаться выжить его отсюда иным способом.

А такое ему до сих пор всегда удавалось.

Когда час пик прошел и в кухне постепенно стало спокойнее, Маевски увидел девять соусов для салатов и бифштексов, которые Алекс приготовил на завтрашний день. Аппетитные, аккуратные, в затянутой пленкой стеклянной посуде. Там не было ни единой кляксы на краю, не было следов, которые говорили бы о том, что пришлось вытереть какую-то капельку. Алекс работал просто безукоризненно.

Маевски сорвал со всех емкостей пленку, взял подсохший кусок багета и попробовал каждый соус в отдельности. Жадно и бесцеремонно.

У Алекса застыла кровь в жилах, когда он увидел, что Маевски специально крошит багет и эти крошки падают в соусы.

Шеф-повар закончил есть и заявил:

— Это еще что такое? Позаботься, чтобы в твоих соусах не было крошек. Где ты находишься? Так ты можешь работать в какой-нибудь грязной столовой, но не у нас!

В кухне не было ни одного человека, который не слышал бы этого.

Алексу пришлось взять себя в руки, чтобы не броситься на Маевски с ножом. Он сжал кулаки так, что хрустнули пальцы, тяжело перевел дух и молча начал вылавливать крошки из соусов.

Но Маевски еще не закончил.

Незадолго до конца рабочего дня, когда все были уставшими и нервными, когда у всех было только одно желание — как можно быстрее уйти домой, Маевски указал Алексу на шесть десертных тарелок, на которых были различные соусы. На самом деле они были одинаковыми, в том числе и на вкус.

— Мне хотелось бы получить заключение от нашего знаменитого дворянина, начальника по соусам. Попробуй вот это и скажи мне, умный засранец, какой соус к чему подходит. Ты выпил всего лишь четыре кружки пива — значит, справишься.

Алекс совершенно точно знал, что Маевски хочет разозлить его, но выбора не было. Ему нужно было пройти через это.

Он не торопился. Попробовал раз, второй, третий… Соусы к этому времени уже остыли и превратились в слизь. На вкус они были как соленая каша-размазня с легким оттенком приправ и чеснока.

Маевски смотрел на него, высоко подняв брови, и барабанил пальцами по плите, оставляя там жирные отпечатки.

Остальные стояли в сторонке тихо, как мыши.

Алекс глубоко вздохнул и сказал:

— Я не вижу между ними никакой разницы. Это один и тот же соус. Ничего особо оригинального — бульон, овощи, приправы, сливки. Подходит ко всему, никому не противно, но никто и не упадет со стула от изумления. Если нужен совет, как придать ему особый шарм, я с удовольствием помогу.

На лицах коллег появились ухмылки.

Маевски расхохотался во все горло и ударил себя по бедрам. Потом вытер слезы с глаз и заорал:

— Вы только посмотрите, господин барон пропил свои вкусовые пупырышки! Но не беспокойся, это можно восстановить путем тренировки, и на втором году обучения в профучилище я тоже лучше не умел! Вопрос только в том, что ты здесь делаешь как шеф по соусам, если на вкус не можешь различить даже пару каких-то жалких блюд!

Коллеги, которые почти все были подчиненными Алекса, громогласно расхохотались, что поддало Маевски жару.

— Да ты же инвалид, мальчик! Если мы и дальше будем предоставлять тебе работу, то получим компенсацию от государства! Это великолепно, но только до тех пор, пока тебя не допускают до людей, с твоим-то вкусом. Потому что ты находишься на одном уровне с хромым бегуном-марафонцем или со слепым художником!

Хохот усилился. Теперь даже ученики, которые вели себя сдержанно, обнаглели.

— Эй ты, лежачий больной, нуждающийся в уходе, иди-ка сюда!

Алекс никак не реагировал.

— Как насчет того, если с этого момента мы станем называть нашего господина барона лежачим больным? Разве это не здорово? — Он указал через открытую дверь на ящик с киви, который стоял в коридоре перед холодильником. — Эй ты, лежачий больной, сходи и пересчитай киви, но только правильно, понял? Потому что если ты будешь считать так же, как пробуешь соусы, нам придется, к сожалению, перевести тебя в команду инвалидов!

Хохот продолжался, и Маевски чувствовал себя великолепно. Наконец-то он снова был королем на своем острове. И если Алекс готов терпеть издевательства, то он больше не станет сожалеть, что сделал одолжение этому напыщенному гомику, этой фифе и принял на работу его избалованного сынка.

Алекс взял ящик с киви и исчез в холодильнике.

Его переполняла ненависть.

64

Наступила осень. Сузанна не хотела этого признавать, но не далее как вчера она еще полчаса сидела на балконе и читала. А уже сегодня ураган бушевал на улицах города, срывал листья и принес с собой дождь.

Погода вполне подходила к настроению Сузанны. Расследование трех случаев убийства в Берлине стояло на месте, и даже связь с мертвецами на острове Джилио не дала никаких новых результатов. Убийцу, который действовал без разбора, который выбирал жертвы абсолютно случайно, вряд ли можно было остановить. И даже в гомосексуальной среде ничего выяснить не удалось, ведь Бастиан Герсфельд не проявлял подобных наклонностей. По крайней мере, в этом были убеждены его родители.

В это утро она пришла на работу раньше обычного. Мелани молча намазала «Нутеллу» на бутерброд, схватила сумку-мешок и умчалась в школу. Сузанна, после того как привела кухню в порядок и проветрила квартиру, отправилась в бюро. Обычно она начинала работу только в десять, но в бюро могла лучше использовать свое время, чем дома.

Почта пришла в четверть десятого. Она сразу же узнала письмо. Тот же конверт, тот же короткий адрес.

Дрожащими руками она открыла конверт. Опять набор букв, как в первый раз, и это привело ее в ярость.Это же чистейшей воды трудотерапия, словно полиции больше нечем заняться! А еще в маленьком пластиковом пакетике, похожем на защитную оболочку для почтовых марок, была прядь волос.

«Еще один анализ ДНК. Он играет с нами! Чувствует себя неуязвимым. Кажется себе великим».

Впрочем, могло быть и так, что он присылал чужие образцы ДНК. Хотя понимал, что полиция сравнит анализы. Значит, еще одно мероприятие по трудотерапии.

Третьей возможностью было то, что он хотел, чтобы его воспринимали всерьез, и посредством своей ДНК пытался убедить полицию не склоняться к мысли связать его письмо с каким-нибудь случайным любителем погреться в лучах чужой славы.

Ее привело в недоумение то, что образцы волос были черными. Однако как на месте убийства Йохена Умлауфа, так и там, где погиб Манфред Штеезен, они нашли несколько светлых волосков. Возможно, он покрасил волосы и уже был черноволосым, когда убил Бастиана Герсфельда. Вот еще одна игра.

— Бен! — пронзительно закричала она.

И только не услышав ответа, она вспомнила, что Бен, во-первых, в это время никогда не появляется в бюро, а во-вторых, что он сегодня взял отгул.

— О боже! — воскликнула она, вскочила на ноги, сорвала со спинки стула сумочку, бросила туда конверт, выскочила из бюро и захлопнула за собой дверь.

На стоянке перед комиссариатом Сузанне пришлось сделать пару маневров, что дополнительно привело ее в бешенство, и наконец она на полном ходу помчалась к квартире Бена. Несмотря на утренние пробки, ей понадобилось на это всего лишь двадцать минут.

Бен жил в квартале постройки семидесятых годов, что она считала ужасным. Там были помещения от двух до пяти комнат. Стандартные квартиры, окна из пластика, одинаковые балконы, заурядные ванные комнаты и дешевые встроенные кухни.

Очевидно, Бен заметил ее потрясение, когда однажды пригласил ее на спагетти, потому что столовая была на ремонте.

— Н-да, — сказал он. — Наверное, не высший класс — жить здесь. И моя квартира тоже не дворец, но зато из окна открывается вид на город и я даже могу наблюдать закат солнца. Цена на отопление держится в пределах разумного, соседи редко бывают дома, лифт работает, а на лестничной клетке необычайно мало граффити. Что еще надо?

— Тут ты прав, — поспешила согласиться с ним Сузанна. — Я об этом как-то не подумала.

Большим плюсом квартиры Бена было то, что на стоянке перед домом всегда были свободные места. Причем все равно, — когда сюда заехать — в пять часов вечера или в три ночи. В то время как у себя Сузанна иногда полчаса курсировала по параллельным улицам, пока наконец находила место на стоянке, хотя уже потеряла надежду и собиралась поставить машину возле Фолькспарка и ехать домой на такси.

И сейчас она остановилась перед домом и принялась беспрерывно звонить ему в дверь.

Прошла вечность, пока Бен недовольно отозвался через переговорное устройство:

— Да?

— Это я, Сузанна. Ты можешь меня впустить?

— Сейчас? Ты с ума сошла? Во-первых, у меня выходной, во-вторых, я еще сплю!

— Я знаю. И все же… Пожалуйста, Бен, это очень важно!

— Ты можешь прийти через полчаса?

— Нет. Ты думаешь, я буду полчаса сидеть в машине только потому, что тебе требуется столько времени, чтобы натянуть джинсы? Бен, мне до лампочки, убрана твоя квартира или нет. Мне также не нужен кофе. Но я должна с тобой поговорить!

— О чем? — простонал Бен.

— Мы что, будем вести дискуссию через домофон? Проклятье! — Сузанна постепенно приходила в ярость. — Сейчас же открой! Не заставляй меня стоять на улице!

Бен нажал на кнопку, и Сузанна влетела в дом.

На Бене, когда он открыл дверь, были джинсы и футболка. «Ну вот, — подумала Сузанна, — он все же успел надеть штаны. Так к чему было все это возмущение?» Однако лицо Бена было белым как мел, и Сузанна подумала, что он, наверное, полночи не спал.

— Привет, Бен. Извини, что врываюсь к тебе в выходной день, но мы опять получили письмо и нужна твоя помощь. Уже сегодня. А не завтра.

Она бросила куртку на стул, стоявший возле гардероба, и, не дожидаясь ответа, пошла в гостиную.

— Хочешь кофе? — заикаясь, сказал Бен, нервно проводя рукой по волосам.

— С удовольствием.

Сузанна уселась на кушетку и была настолько занята тем, чтобы, не повредив и не помяв, вытащить письмо из сумки, что в первый момент даже не заметила особу, которая стояла в открытой двери спальни.

И только услышав очень знакомый, но непривычно тихий голос, произнесший: «Хай, мама!», Сузанна подскочила, словно ее ужалил тарантул, и ошеломленно уставилась на дочь, которая босиком, одетая в одну лишь просторную мужскую рубашку, стояла всего в метре от нее. И хотя Мелани вроде бы небрежно опиралась на дверь, выглядела она намного скованнее, чем обычно. Ее волосы были такими же растрепанными, как и волосы Бена, и так же, как и он, она время от времени смущенно убирала их с лица. Еще никогда дочь не казалась Сузанне такой ранимой, такой юной и испуганной, как в этот момент.

И еще никогда она сама не чувствовала себя такой беззащитной и испуганной.

— Ага, значит, вот как, — сказала она наконец, и Мелани кивнула. — Значит, мы можем прекратить игру в прятки.

— Гм…

— Ты прогуливаешь школу или как я должна это понимать?

— Ты ошибаешься. Все сегодня отправились на какую-то идиотскую экскурсию, что-то похожее надень походов. А мне это не нужно. Кроме того, это дело добровольное.

Сузанне вдруг стало плохо, и она была благодарна Бену, который зашел в комнату с кофейником в руке.

— Ты можешь сделать мне одолжение и одеться? — сказала она.

Мелани едва заметно кивнула и исчезла в спальне.

Бен молча налил кофе.

— Сколько тебе лет? — Сузанна раздраженно посмотрела на Бена. Ее неуверенность уже исчезла.

— Тридцать один.

— А Мелани — семнадцать.

— Почти восемнадцать.

— Хорошо, почти восемнадцать. Если бы ты в расследованиях был таким чертовски щепетильным и аккуратным!

Сражение началось, и Бен моментально нанес ответный удар:

— Я считаю, что ты не должна валить все в одну кучу. При расследовании ты ведь не смешиваешь дела друг с другом.

— О’кей, будем говорить начистоту. Моя дочь на четырнадцать лет моложе тебя. Ты считаешь, что это нормально?

— Поначалу я тоже думал, что это будет проблемой. Но все оказалось не так. Наоборот, кое в чем Мелли намного опережает меня.

— Например?

— Ты обязательно хочешь знать подробности?

— Нет. — Сузанна застонала. — Иначе мне будет еще хуже, чем уже есть.

Бен помолчал, потом сказал:

— Мне очень жаль, что ты узнала все таким образом. Мы хотели сами тебе рассказать. Правда, мы еще не решили, когда и как, но точно не так.

— Как деликатно! — Сузанна никак не могла избавиться от саркастического тона. Это и ее сбивало с толку, но она ничего не могла изменить. — И как давно это началось?

— Почти пять месяцев назад. Мелли ждала перед комиссариатом, чтобы забрать тебя с работы. — Бен ухмыльнулся. — Но у тебя были какие-то дела, ты задерживалась, и я сказал об этом Мелли. А потом мы пошли пить кофе. Это вышло случайно. Я видел ее несколько раз, но никогда не думал, что с ней можно так чудесно поговорить. Вот так все и произошло.

— Значит, это я виновата во всем?

— Значит, да.

Бен засмеялся, и Сузанна почувствовала, что тоже расслабилась.

Мелани, полностью одетая, вошла в комнату, налила себе кофе и подсела к ним.

— Я бы с удовольствием сказала: «Мне очень жаль, мама!» — но не получится, потому что я ни о чем не жалею. Потому что так, как сейчас, — это классно!

— Может быть. Но мне нужно немного времени, чтобы привыкнуть к этой мысли. Если я вообще когда-нибудь привыкну к тому, что моя дочь и мой коллега… О боже!

Мелани села рядом с матерью и обняла ее. Нежный жест, которого Сузанна уже месяцы или, может быть, годы не знала, но которого ей ужасно не хватало. Поэтому она тоже обняла дочь. Ей с трудом удавалось сдерживать слезы, выступившие на глазах.

Бен какое-то время молчал, потом осторожно спросил:

— А что случилось? Почему ты приехала?

Сузанна освободилась из объятий дочери, шмыгнула носом и указала на конверт.

— Принцесса снова написала нам. Опять в форме загадки. Тут нужен ты. Пожалуйста, это нужно расшифровать как можно быстрее!

Бен посмотрел на Мелани.

— Я не умею. Я и в прошлый раз не разгадал эту загадку. Но зато это прекрасно делает твоя дочь.

Мелани кивнула:

— Покажи.

Потрясенная Сузанна отдала ей письмо. Мелани взяла его и села за письменный стол Бена. Ей не понадобилось и десяти минут, чтобы расшифровать текст:

«Я не сообщил о своем возвращении. Приношу многочисленные извинения. Как-то невежливое моей стороны. Однако вы, конечно, уже и сами это заметили. Прилагаю маленький и очень личный подарок».

Сузанна и Бен посмотрели друг на друга.

— «Маленький и очень личный подарок» — это прядь волос. В этот раз в черном цвете. Хоть что-то для лаборатории. Однако он становится каким-то ручным. Глядишь, однажды пригласит нас на кофе.

— Я считаю его невыносимо высокомерным, — пробормотал Бен, внимательно разглядывая прядь волос в пластиковом пакетике. — Так и хочется ему врезать! А если бы он спросил за что, то получил бы еще.

Сузанна невольно улыбнулась и встала.

— Значит, это будет продолжаться. Думаю, мы должны быть готовы ко всему. Я сейчас поеду в бюро. Мы увидимся завтра в девять утра в комнате для переговоров.

Бен поднялся.

— Нет, я тоже приеду на работу. Через час я буду там.

Сузанна кивнула:

— Хорошо. Да, кстати, Мелли, спасибо за расшифровку. При первой же возможности ты должна объяснить мне, как это делается.

Сузанна взяла сумку, куртку и направилась к двери. Ей очень хотелось сказать что-нибудь еще, и она в нерешительности остановилась. Мелани и Бен ожидающе смотрели на нее. В конце концов она пробормотала: «Пока!» — повернулась и вышла из квартиры.

В машине она задумалась над тем, какие чувства на самом деле бушуют у нее в душе, потому что настоящей злости по отношению ни к Мелани, ни к Бену она не испытывала. А потом ей стало стыдно. Она сама себе показалась мещанкой, которая ревновала дочь к ее другу.

Два человека, которые были ей ближе всего как в личной жизни, так и в работе, вдруг оказались в тесной связи друг с другом.

Она больше не была ни центром мироздания, ни начальником.

Она оказалась в стороне и снова осталась одна.

Начался дождь. Сначала легкий, затем все сильнее и сильнее. Сузанна остановилась перед комиссариатом, положила голову на руль и задумалась, правильно ли она поступает.

Через десять минут ливень прекратился. Так и не найдя ответа на этот вопрос, она вышла из машины и побежала в бюро.

65

Все это время он держал себя в руках, но когда в маленькой часовне зазвучала записанная на магнитофон песня Хильдегарт Кнеф — громко и в первоклассном качестве, он больше не смог сдерживать слезы. Он сидел в первом ряду и громко рыдал. Плотина была прорвана, и ему было все равно, что подумают друзья и знакомые. Да и, собственно, все знали, как сильно он любил мать.

Светлый дубовый гроб был украшен зеленым плющом и красными розами, огромное количество венков и цветов покрывали пол церкви.

«Мы всегда будем любить тебя», — было написано золотыми буквами на шелковой ленте его букета, а ниже изящным шрифтом — «Матиас и Александер».

Алекс на похороны не пришел. Место рядом с Матиасом было свободно, и от этого ему было больно. Наверное, каждому бросилось в глаза, что внук не пришел на похороны бабушки. На пустом деревянном стуле лежала одинокая красная роза, которую теперь никто не бросит на гроб.

«Я с ним поговорю! — поклялся Матиас. — Что позволяет себе этот парень?!»

Наискосок от него сидела Тильда, и время от времени он почти физически ощущал ее горящий взгляд на своем плече. Очевидно, она хотела ему что-то сказать, но у него не было никакого желания с ней разговаривать. Не сегодня. Не в такой день, когда на него и так все обрушилось.

Может быть, она разозлилась, что он не пригласил на похороны всю свору фон Дорнвальдов лично. Матиас разослал безымянные уведомления о похоронах, чтобы для него было неожиданностью, кто приедет на похороны в Берлин, а кто — нет. Общество, собравшееся по поводу траура, оказалось более чем достаточным, и это его устраивало.

Перед гробом стоял портрет Генриетты размером шестьдесят на сорок сантиметров. На момент съемки ей исполнилось пятьдесят лет, но выглядела она как необычайно красивая женщина лет сорока.

Матиас не мог на нее насмотреться.

Когда священник стал говорить о необычайном человеке — Генриетте фон Штайнфельд, которую никто и никогда из присутствующих в этой часовне не забудет, он даже не прислушивался. Он смотрел на нее, пытаясь понять, что потерял.

Ее, свою богиню.

После траурной церемонии он почувствовал огромное облегчение. Правда, слезы все еще катились по его лицу, но так было нужно. Он страдал, он был в трауре, он не мог справиться со своей болью. Ни один человек в мире не мог бы вынести подобной огромной потери. Никто не был несчастнее его, никто так не нуждался в сочувствии, как он, и весь мир должен был не только заметить это, но и подобающим образом принять к сведению.

Он первым последовал за гробом и, как только траурная процессия вышла из церкви, сразу же надел темные очки.

— Я могу с тобой поговорить? — тихо спросила Тильда, после того как священник попрощался с ними.

— Да, — недовольно ответил Матиас. — В чем дело?

— В Алексе.

— Да, ну и что? Ты не знаешь, почему он не пришел?

— Он работает, Матиас. Он попытался взять отгул, но ему не дали. Его не отпустили. Ты же знаешь, как это бывает.

Матиас кивнул.

— Не получается у него ничего в «Раутманнсе», Матиас. Ты знаешь это заведение только как клиент и не имеешь ни малейшего понятия, что там происходит на самом деле. Это сущий ад. Хуже, чем в гостинице. И Алексу там очень плохо.

Некоторые из присутствующих подошли к ним попрощаться.

— Тильда, мы не могли бы обсудить это в другой раз? Я сегодня проводил мать в последний путь, и, видит Бог, сейчас у меня совсем другое в голове. Кроме того, у меня, как видишь, нет ни возможности поговорить с тобой, ни времени. Я позвоню в ближайшие дни, о’кей?

— Нет, не о’кей! — прошипела Тильда. — Я считаю, что это очень срочно. Алекс угробит себя там, ему нужно немедленно уходить, но он не решается уволиться.

— Почему?

— Из-за тебя, черт возьми! Ты устроил его на работу, и он думает, что должен тебе что-то доказать. Он будет чувствовать себя неудачником, если бросит эту работу, ты это понимаешь? Но он уже не может. Его там унижают, он больше не выдержит. Если кто-то и может ему помочь, то это ты!

— Как только у меня будет время, я с ним поговорю.

У Тильды от возмущения отнялась речь. У нее так много наболело, ей хотелось рассказать Матиасу обо всем, что она услышала от Алекса. Их сын был в клетке со львами, и его медленно и с наслаждением разрывали на кусочки. А у Матиаса не было времени! Как всегда!

Она молча смотрела на него. В ее взгляде отчаяние сменялось яростью.

— Я позвоню тебе, — добавил Матиас.

Тильда повернулась и не попрощавшись ушла.

В доме выдержать было невозможно, Матиас едва не сошел с ума. Он слышал, как мать ходит по гостиной, слышал радио, которое целый день играло в кухне. Он слышал ее шаги на лестнице и звон посуды, ему даже казалось, что до него доносится запах жареного лука. Какую бы еду Генриетта ни готовила, она всегда начинала с того, что поджаривала лук.

Пару раз он сбегал по лестнице вниз, потому что был уверен, что она позвала его.

В спальне еще чувствовался запах ее ночного крема, а в ванной все выглядело так, будто она в любой момент войдет сюда и будет чистить зубы.

При этом ее не было здесь уже несколько недель.

Ее присутствие становилось просто невыносимым.

Он начал паковать ящики для переезда. Искал вещи, которые могли понадобиться ему в Монтебеники. Немного посуды, полотенца, пылесос и моющие средства, постельное белье, косметика для ванны, книги, которые он собирался прочитать еще несколько месяцев или даже лет тому назад. Две настольные лампы, свечи и подсвечники, будильник и несколько фотографий, которые он всегда любил, но которые уже никогда не увидит его мать. Он ходил по дому и время от времени укладывал в ящик какую-нибудь мелочь.

Затем он упаковал два чемодана с одеждой, которую не хотел оставлять в Германии. Для новой жизни, которая должна была помочь ему забыть свою богиню.

А потом он позвонил Джанни.

— Я приеду завтра вечером, — сказал он. — Скорее всего, около восьми часов. Давай встретимся в моей квартире.

Джанни согласился.

Этого оказалось достаточно. Больше Матиасу ничего не было нужно, чтобы пережить остаток дня и ночь до отъезда.

В пол-одиннадцатого вечера Матиас зашел в ресторан «Раутманнс».

— Buonasera^[91], Карло, — подчеркнуто любезно приветствовал он официанта. — Come va?^[92]

— Tutto bene, grazie^[93].

Матиас уселся за стол, довольно долго читал меню и наконец заказал ужин из четырех блюд и бутылку «Бароло».

— Мой сын еще работает? — спросил он, диктуя Карло свои пожелания.

Карло кивнул:

— Si, si^[94].

— И как долго еще?

— До конца рабочего дня. До полуночи или позже. Как получится.

— А когда он сегодня начал работать?

Карло пожал плечами и взглянул на потолок, словно раздумывая.

— Я не знаю. Но когда я пришел в двенадцать, он уже был здесь.

Значит, Тильда права. У Алекса снова был рабочий день продолжительностью от четырнадцати до шестнадцати часов, а эти свиньи даже не отпустили его на похороны бабушки.

Еще никогда ужин не казался Матиасу таким длинным, еще никогда каждый глоток не давался с таким трудом. Его рецепторы, отвечавшие за вкус, были отключены, и он не мог отличать рыбу от мяса.

Бутылку вина он уже давно выпил, но не хотел больше ничего заказывать. Через несколько часов ему надо уезжать. Он никак не мог дождаться, когда же снова увидит Джанни. Только мысль о нем могла улучшить его настроение в данный момент.

Постепенно ресторан пустел. Матиас выпил два эспрессо и съел три ricciarelli^[95].

По крайней мере, он мог еще чувствовать вкус марципана и миндаля.

— Ты что, не можешь втолковать своему отцу-пидору, чтобы он не заявлялся сюда перед закрытием и не заказывал самое сложное меню? — заорал Маевски на всю кухню. — Как по мне, пусть приходит в восемь часов. Но нет же! Мы уже наводим порядок, и тут появляется эта царственная особа и всем приходится прыгать вокруг него!

Алекс вздрогнул. Он сказал «отцу-пидору»! Перед всеми. Этого он Маевски никогда не простит. Еще слово, и он даст ему в морду. Внутренне Алекс уже настроился на это.

Повара засмеялась.

На всякий случай Алекс еще раз просмотрел чеки, но там не было невыполненных заказов на овощи. Если не случится чего-то непредвиденного, то на сегодня он работу закончил. Алекс продолжал убирать рабочий стол, который и так уже был доведен почти до совершенства. Как на полу, так и на сверкающей хромом печке не было ни крошки, никаких пятен или брызг. Ему нужно было только заняться чугунными частями плиты.

И тут появился Маевски. С, бокалом пива в руке, пятым или шестым за вечер. И это была только репетиция.

— А ну, лежачий больной, — заорал Маевски, — бегом притащи сюда ящик морковки, ящик огурцов и приготовь их на завтра! Может, твой отец снова окажет нам честь, а он это определенно любит! — Он громогласно расхохотался, и снова несколько поваров засмеялись вместе с ним.

Алекс молчал, но уже готов был взорваться.

— Да ты не обращай внимания, лежачий! — орал Маевски. — В конце концов, пидор не тот, кто трахает, а тот, кого трахают!

Одни повара от восторга принялись лупить ложками и поварешками по столу, другие завопили: «Круто! Оближи меня жирно, я такого еще не видел!»

Но Маевски и этого было мало. Он пошарил в ящике с фруктами, которые были доставлены сюда для завтрака, нашел подгнившую дыню и изо всех сил швырнул ее в только что вымытую кафельную стенку над рабочим местом Алекса. Дыня разлетелась на куски, и перезрелая мякоть забрызгала кафель, плитку, печь, рабочий стол и пол.

— Ой! — Маевски изобразил испуг и прижал ладонь ко рту. — Твое грязное стойло чуть-чуть испачкалось. Как жаль! Придется помочь тебе навести чистоту!

С этими словами он вылил пиво на плиту Алекса, и оно расплылось между присохшим жиром и остатками дыни.

Лицо Алекса побагровело, но он ничего не сказал и начал заново отчищать свое рабочее место.

Маевски пришел в хорошее настроение и начал громко распевать песню, которую мурлыкал себе под нос весь длинный рабочий день, чем ужасно действовал на нервы всему остальному персоналу, которому категорически запрещалось петь или насвистывать:

Конечно, Алекс знал, что он здесь. Карло не мог не сообщить об этом, но сын не показывался. Матиас знал, что Алексу будет неприятно, если его отец появится на кухне, и, вероятно, он рассердится. Но Матиасу было уже все равно. Когда последние гости собрались покинуть ресторан, он встал и не спеша отправился на кухню.

Он толкнул двустворчатые двери, похожие на двери в салуне, облокотился о стойку, на которой обычно готовые блюда ожидали, пока их заберут, но которая сейчас была пуста, и с улыбкой огляделся.

— Чудесного вечера! — громко сказал он.

Никто из мотавшихся здесь с озабоченным видом поваров не отреагировал на эти слова, и лишь самый молодой через некоторое время обратил на Матиаса внимание, вытер руки о полотенце, свисавшее из кармана брюк, и медленно подошел к нему. — Да?

— А разве господина Маевски нет?

— Есть, есть. Он сейчас придет.

— А Алекс?

— Он тоже.

— Хорошо, тогда я подожду минутку.

Повар пожал плечами и стал собирать свои вещи.

Пару секунд спустя Маевски уже стоял с двумя бокалами пива перед Матиасом. Он сунул один ему в руку и широко ухмыльнулся.

Какая радость! — воскликнул он так, что каждый мог бы понять, насколько неприятен шеф-повару визит клиента на кухню. — Что вас занесло в нашу святую обитель? Надеюсь, не жалоба?

— Нет-нет. Еда была хорошая. Очень хорошая.

— Ну и отлично. — Маевски поднял свой бокал. — Я рад после окончания работы выпить с постоянным гостем. На здоровье!

Матиасу совсем не хотелось после вина вливать в себя еще и теплое пиво, кроме того, он его терпеть не мог. Но он все же пригубил из своего бокала, в то время как Маевски одним глотком выпил сразу половину.

— Я слышал, вы путешествовали, — заметил Маевски без особого интереса.

— Да. Небольшой круиз. Я уже несколько дней в Берлине, но завтра утром снова уеду. В Италию.

— О, как прекрасно! В bella Italia!^[96] Я с большим удовольствием поехал бы с вами.

Матиас уже слышать не мог это идиотское «bella Italia». Почти везде можно было наткнуться на эти слова, словно издатели газет и журналов, фильмов и книг не могли придумать на тему Италии ничего более оригинального. Одновременно он представил, как едет на юг вместе с этим жирным Маевски, и от одной этой мысли содрогнулся.

— Вам что, холодно здесь, в кухне?

— Нет-нет, я просто немного устал. Это был тяжелый день. Вы, конечно, слышали о том, что я сегодня похоронил мать.

— Да-да, я припоминаю. Алекс что-то такое говорил.

— Почему нельзя было дать ему отгул? — спросил Матиас чуть резче, чем собирался. — Он очень любил свою бабушку и даже не смог попрощаться с ней.

— Боже мой! — Маевски поднял руки, словно защищаясь. — Так получилось. Парню малость не повезло. Дружба дружбой, а производственные планы — это производственные планы. И их не так-то просто изменить.

— Неужели вы не могли проявить гибкость?

Прежде чем Маевски успел ответить, как собирался, — так, чтобы Матиас заткнулся, — подошел Алекс и разрушил все его планы. Алекс был раскрасневшийся, вспотевший, и Матиас подумал: отчего это? Он что, злится или просто перетрудился? Похоже, и то и другое.

— Что тебе здесь надо? — наехал он на отца.

— Я говорю с твоим шефом. Это что, запрещено?

— О чем?

— О похоронах бабушки, на которые ты не смог прийти.

— Оставь это, отец! Пожалуйста, оставь это и занимайся собственным дерьмом!

— Я говорю с кем хочу, когда хочу и о чем хочу. Это понятно?

Алекс повернулся и вышел из кухни. В это время уже никого, кроме них двоих, в кухне не осталось, все закончили работу. И Матиас спросил себя, уйдет ли Алекс домой, не сказав ему больше не слова.

Карло зашел в кухню, увидел, что Маевски и Матиас еще стоят там, и хотел выйти, но Маевски указал ему на свой пустой бокал. Карло кивнул и пошел к бару.

— Смотрите, мой дорогой друг, — вернулся Маевски к теме похорон, поскольку у него было достаточно времени, чтобы продумать свою речь. — У меня сегодня возникла большая проблема. В этом заведении и в этом стаде свиней, собственно, каждый день возникает проблема. И если я говорю «стадо свиней», значит, я имею в виду стадо свиней, и, к сожалению, я не могу исключить из него вашего сына. Но сегодня здесь все просто кипело! Пять из одиннадцати поваров в настоящее время отсутствуют по причине болезни, ученики начали работу только четыре недели назад и пока не имеют ни о чем ни малейшего понятия, поставка лосося для вечернего меню не состоялась — этот жирный мешок вообще на приехал, вдобавок в этом аду появился дополнительный заказ. Шестьдесят человек, группа туристов из Тель-Авива, все хотят питаться a la carte, и, конечно, еда должна быть кошерной. Для всех все блюда должны быть поданы одновременно, хотя как минимум у сорока из них есть особые пожелания, и начинается: «Ах, пожалуйста, можно сделать мне крокеты вместо жареной картошки? А вместо брокколи смешанный салат? Рыбное филе, пожалуйста, без соуса, и, пожалуйста, запеките его в духовке с сыром». И так далее, и так далее… Сплошные особые пожелания. Такая группа — это суперкатастрофа! И черта с два я дам отгул одному из поваров только для того, чтобы он мог бросить горсть земли вслед своей бабушке. Нет, мой дорогой, этот номер не пройдет!

Матиасу высокомерный тон шеф-повара показался невыносимым и наглым, хотя сам Маевски, конечно, этого не замечал.

И поскольку у Матиаса не было ни малейшего желания и далее беседовать с этим пролетарием, он лишь кивнул, на большее у него не хватило сил.

Карло принес еще пива, которое Маевски моментально схватил и жадно отпил из бокала.

Карло удалился.

В ресторане было тихо. Очевидно, все повара ушли, и Алекс, наверное, ушел тоже.

Маевски был полностью сосредоточен на поглощении пива — глоток за глотком, без перерыва вливая его в себя, чтобы достичь уровня алкоголя, при котором он мог расслабиться.

В необычайно тихой и безлюдной кухне было нечто таинственное и призрачное.

— Ну что ж, я должен попрощаться с вами, — сказал Матиас и отставил в сторону свой бокал, где осталась половина пива. — Завтра утром я собираюсь уехать. Если движение будет не слишком интенсивным и я не попаду в пробку перед Флоренцией, то вечером уже окажусь в Тоскане и буду сидеть с вашим коллегой в итальянской остерии.

Маевски сидел, уставившись в свой бокал.

— Приятного путешествия.

Матиас удивился, заметив, что глаза Маевски за несколько минут налились кровью, словно он пропьянствовал всю ночь. Значит, ему не надо прилагать особых усилий, чтобы достичь уровня, который позволяет забыть, что он — безнадежный неудачник, жизнь которого потерпела крушение.

— Доброй ночи, — сказал Матиас и вышел из ресторана через зал.

Карло тоже нигде не было видно.

Холодный ночной воздух пошел ему на пользу. Он пару раз глубоко вздохнул и направился к своей машине. Жаль. Матиас надеялся, что до отъезда ему удастся спокойно поговорить с Алексом, но этого, увы, не произошло.

Он попытается дозвониться к нему — в конце концов, им ведь не надо будет читать друг другу романы по телефону. Может, Алекс расскажет ему, каким представляет свое будущее. Если он вообще представляет, что это будущее у него будет.

Дойдя до машины, Матиас на секунду задумался, не вызвать ли такси. После бутылки вина и половины бокала противного теплого пива он рисковал попасть под проверку полиции, и тогда о свидании с Джанни можно будет забыть.

Риск был очень большим.

Его сердце дико колотилось, потому что до того, как он познакомился с Джанни, таких мыслей у него не возникало.

«Я нужен Джанни, — подумал он, — я его принцесса. Я забочусь о нем, я его лучший друг. Счастливым он может быть только со мной. Он не сможет жить без меня, и я не хочу его разочаровать».

Он вставил ключ в замок зажигания и поехал.

Было ноль часов тридцать четыре минуты.

66

Тоскана, понедельник, 5 октября 2009 года

Хотя Матиас спал всего лишь четыре часа, он не устал. Словно ведомый загадочной силой, он ехал бодрый, сосредоточенный. Слушал исключительно музыку Дзуккеро, остановился один-единственный раз, съел багет с салатом и сыром, выпил два кофе с молоком и помчался дальше. В южном направлении.

За перевалом Бреннер ему стало совсем легко на сердце. Он проехал Флоренцию, в порядке исключения не попав в пробку, позвонил Джанни, назвал ему приблизительное время своего прибытия и к семи вечера уже добрался до Монтебеники.

Это был торжественный момент. Здесь у него были кусочек… родного дома и новый друг.

«Джанни, конечно, бесконечно счастлив, что я скоро буду с ним», — подумал Матиас. Еще примерно час, и его тоска закончится.

Он ехал по деревенской улице наверх к остерии и удивлялся, насколько здесь пусто. Никто не шел к мусорным контейнерам, никто не сидел у окна, даже ни одна кошка не перебежала ему дорогу.

Окна остерии тоже были темными, а на двери висела табличка «Закрыто. Выходной день».

Матиас поехал дальше до площади. Та же самая картина, словно все вымерло.

«Что произошло?» — подумал Матиас и посмотрел на часы. Было довольно темно, возможно, все сидели по домам и ужинали или смотрели вечерние новости, но он не слышал ни голосов, ни даже звука работающего телевизора или отдаленной музыки по радио.

На пьяцце стояли всего лишь две машины. Одна, которую он не знал, и маленький красный «фиат» Джанни. Сердце Матиаса подпрыгнуло. Значит, он был здесь и ждал в квартире!

Матиас вышел из машины, открыл ворота гаража, через который можно было пройти к кладовой, и заехал в него. Потом закрыл ворота и прошел по узкому переходу и по каменным ступеням лестницы к двери.

Джанни открыл и улыбнулся.

Он показался ему еще прекраснее, чем прежде.

Матиас не ожидал, что встреча настолько потрясет его. Ему в голову не приходило ни одно приветствие. Любые слова в этот момент казались банальными. Поэтому он молча обнял Джанни, задержав его в объятиях несколько дольше, чем обычно, и расцеловал в обе щеки.

— Чао, Джанни, — сказал он наконец и посмотрел ему в глаза. — Спасибо, что ты здесь. И как хорошо, что ты ждал меня!

— А-а… — Джанни сделал рукой типично итальянский жест, словно бросая что-то себе за спину. — Я ждал недолго. Может, четверть часа. Massimo^[97]. У тебя была buon viaggio?^[98]

— Прекрасно! Никаких пробок, никаких помех, никаких проблем. Мне понадобилось всего лишь тринадцать часов, а это, когда едешь один, почти рекорд.

— Иди сюда! — сказал Джанни. — У меня есть sopresa^[99] для тебя.

Матиас прошел через маленькую переднюю, где Джанни поставил античный гардероб, который ему очень понравился, в большую кухню, и был по-настоящему потрясен. На окнах, выходивших на castelletto, висели тяжелые парчовые гардины, щедро расшитые золотым орнаментом.

Матиас говорил Джанни, что он хочет такие гардины, что это его мечта, но так и не нашел ничего, что хотя бы приблизительно соответствовало его представлениям. И вот они висели здесь! И были красивее, чем он мог себе представить.

В кухне перед рабочей поверхностью и мраморными колоннами, которые соединяли стойку с потолком, стоял огромный, грубый деревянный стол, который уже был в квартире, а к нему были дополнительно куплены подходящие стулья. На столе — светильник на пять свечей, который Джанни где-то раздобыл и который, собственно, и придавал столу по-настоящему величественный вид.

Свечи были зажжены.

Стол был сервирован толстой, типично тосканской керамической посудой разного цвета и рисунка, но все вместе гармонировало прекрасно. Начищенные до блеска серебряные приборы и сияющие винные бокалы на длинных ножках придавали столу блеск.

Одного взгляда Матиасу было достаточно, чтобы увидеть, что кухня тоже хорошо оборудована. Без излишней роскоши, но достаточно, чтобы на ней можно было готовить, — этого он, собственно, делать не собирался, но уже один вид этой уютной кухни дарил ощущение, что он находится дома.

Косичка чеснока и мешочек с луком свисали с полки, на которой стояли приправы в маленьких фарфоровых баночках, а над плитой разместились медные горшки и сковородки.

Матиас был поражен. Он был не в состоянии произнести ни слова и только молча смотрел на Джанни, который все больше и больше терял уверенность в себе.

— Ti piace?^[100]

— Джанни! — Матиас сглотнул. — То, что ты сделал, — это более чем красиво и совершенно, это просто фантастика! Ты очень тонко уловил мой вкус. Ты совершенно точно понял, чего я хочу и о чем мечтал.

И он снова обнял Джанни и прикоснулся лбом к его плечу.

— Идем! — сказал тот. — Я покажу тебе спальню и ванную.

В спальне Матиас был потрясен также, если не больше. Заказанная им латунная кровать была уже доставлена, и Джанни раздобыл подходящее покрывало из темно-синего бархата, которое еще больше подчеркивало блеск металла. На потолке висела люстра из муранского стекла, с которой гармонировали ночные лампы на золотистых столиках. Украшенное орнаментом помпезное венецианское зеркало висело прямо напротив кровати. На окнах — похожие парчовые гардины, только в более сдержанном цветном варианте.

— Это даже трудно себе представить, Джанни! У меня никогда не было такой красивой, такой оригинальной и необычной квартиры! Я отсюда никогда не уеду. Я здесь останусь. Я стану тосковать по ней каждый день, который вынужден буду проводить в Берлине.

Джанни кивнул:

— Спасибо.

В ванной комнате стояла украшенная перламутром ванна на львиных лапах. Здесь были золотые краны, столик для умывания из черного гранита и зеркало, обведенное по периметру маленькими лампочками. На окне висела красная шелковая гардина до пола. По ее сторонам были шнуры, с помощью которых штору можно было собрать в складки.

— Я не знал, что ты умеешь шить гардины!

— А я и не умею, — смущенно улыбнулся Джанни. — Это сделали другие, servizio normale^[101]. Или что-то не так?

— Да что ты! Я бы сделал все точно так же. А теперь давай обсудим расходы.

Джанни вытащил из кармана брюк кучу квитанций, объяснил Матиасу все по отдельности, и в результате получилась сумма, которую тот хотя и счел высокой, но все же не астрономической. Он тут же отдал Джанни деньги, а кроме того по-царски отблагодарил его за старания и был рад, что эта неизбежная финансовая тема исчерпана. Ему хотелось перейти к уютной, личной части вечера и больше не думать о делах. Вдобавок он ненавидел быть кому-то обязанным.

— Давай откроем бутылку вина и выпьем за твою отличную работу.

Матиас еще до своего отъезда летом купил хорошего вина и оставил два ящика в квартире, потому что не допускал мысли, что однажды вернется поздно вечером домой и у него не будет возможности выпить бокал вина. Теперь оставалось только найти путь прямой поставки его особенной воды непосредственно в Италию, чтобы не привозить ее с собой из Берлина.

Он открыл бутылку «Кьянти резерва» и чокнулся с Джанни.

— Я даже не знаю, как отблагодарить тебя.

— Non с’е di che^[102], — ответил Джанни тихо, — не стоит благодарности, на здоровье.

Джанни достал сыр, ветчину, салат, различные пасты для бутербродов, и они приступили к ужину.

— Моя мать умерла, — рассказывал Матиас. — Во время круиза, который я совершал вместе с ней. Умерла тихо, во сне. Это была смерть, которой она желала для себя. Вчера я похоронил ее и сразу поехал сюда, чтобы оставить прошлое позади.

— Mi dispiace^[103].

Матиас помолчал какое-то время, потом спросил:

— А ты любишь свою мать?

— Да, конечно.

— А отца?

— Наверное. Когда я ушел из дому, это было облегчение. У меня мало contatto^[104], да это и к лучшему. Al momento^[105].

Матиас встал, вытащил свой айпод из кармана куртки, а к нему маленький громкоговоритель из дорожной сумки, воткнул его в розетку и включил Джона Денвера. Это были песни, которые всегда настраивали его на грустный лад.

— Я любил свою мать, — негромко сказал он, прохаживаясь по комнате. — Очень любил.

Матиас подошел к окну и посмотрел на улицу, в ночь, на освещенный фасад castelletto напротив дома. Стоя спиной к Джанни, он мысленно звал его к себе.

— Со вчерашнего дня мир для меня изменился. Он стал пустым, потому что матери здесь больше нет. Она была моей опорой, со мной ничего не могло случиться, потому что существовала она. Ты понимаешь?

Джанни молчал. Матиас не оборачивался.

— Все, что я делал, вдруг стало бессмысленным. Я не привык быть один на свете. Я этому не научился и не знаю, что делать. Я этого боюсь. Одиночество — самое плохое чувство, которое я знаю.

Он пожал плечами и опустил голову, словно скрывая слезы.

А потом он почувствовал руку Джанни на своем плече и обернулся.

Перед ним стоял растерянный юноша, который показался ему таким бесконечно ранимым и чувствительным, что Матиас чуть с ума не сошел от желания.

— Придай моей жизни смысл! — прошептал он и посмотрел Джанни в глаза. Так человек в глубокой печали умоляет о помощи.

Джанни не знал, что делать, и кивнул.

Улыбка скользнула по губам Матиаса.

— Иди сюда, я хочу показать тебе кое-что.

Он пошел в спальню, и Джанни, ничего не подозревая, последовал за ним.

Перед кроватью оба остановились. Наручники, которые Матиас заказал в Интернете еще перед похоронами матери, — ему действовала на нервы возня с путами из проводов, к тому же это занимало слишком много времени, — лежали у него в кармане брюк.

— Я люблю тебя, — прошептал он, обнял Джанни, притянул к себе и попытался поцеловать.

Джанни отпрянул. Он не знал, что делать. Он не хотел ничего от Матиаса, но и не хотел обижать его.

На это Матиас и надеялся. Он прижал Джанни к себе еще сильнее, а потом толкнул его на кровать.

— Не бойся! — прохрипел он, падая сверху.

Это парализовало Джанни на несколько секунд, и Матиас использовал момент, чтобы с громким щелчком защелкнуть у него на запястье наручник. Теперь он не мог убежать.

Матиас увидел страх в глазах Джанни и защелкнул второй наручник на спинке латунной кровати.

Путь был свободен.

— Я не хочу, пожалуйста, не надо! — умолял Джанни, но Матиас не слушал, схватил его за вторую руку и тоже приковал ее к кровати.

Джанни попытался отбиться ногами, но Матиас принялся бить его по лицу и бил до тех пор, пока юноша не перестал сопротивляться.

Он долго и с наслаждением раздевал Джанни, и наконец тот, полностью обнаженный, лежал перед ним. Матиас сфотографировал его своим цифровым фотоаппаратом, а после разделся сам, бросив одежду на пол рядом с кроватью. Затем подошел к айподу и включил музыку погромче.

После этого он засунул Джанни кляп в рот и завязал вокруг его шеи шелковый шарф.

Этот вечер и эта ночь принадлежали только ему и Джанни. Это праздник любви! Он должен быть иным, более ярким, чем то, что он чувствовал со своими случайными знакомыми.

Этот человек был дьяволом. Сумасшедшим.

Он доверял ему, поддался ему и проиграл.

Постепенно Джанни стало ясно, что он попал в ловушку, из которой уже не выберется. В живых Матиас его не оставит.

Страх, охвативший его, был столь огромен, что стало даже больно. То был страх смерти, от которого сжималось сердце, так что Джанни практически не чувствовал, что с ним делает Матиас.

У него оставалось очень мало времени. Его мысли путались. Если он не найдет выхода, то через пару минут будет мертв.

Его убийца прошептал:

— Я люблю тебя. — Он целовал его в мокрые от слез глаза и все туже затягивал шарф. — Это я, твоя принцесса, твоя principessa^[106]. Не забывай об этом.

Он грубо перевернул Джанни на живот и вошел в него.

Джанни не мог кричать. У него началась рвота, но кляп не давал ему блевать, и он почти задыхался. Ему приходилось глотать рвотные массы, и блевотина смешивалась у него в горле со слезами. Он даже не мог откашляться.

Его бросило в жар. Его глаза горели и вылезалииз орбит.

Матиас все туже затягивал шарф. Уже и глотать было невозможно.

Джанни начал молиться.

И в этот момент он понял, что любит своих родителей. Больше всего на свете.

Но его время закончилось, и он уже не мог им об этом сказать.

Он умрет, потому что садист-насильник все туже затягивал петлю на его шее. Снова и снова. И снова и снова ослаблял ее. Но когда-нибудь он не станет ее ослаблять.

Джанни чувствовал оргазм своего мучителя, шарф все сильнее и сильнее врезался в его шею, ему уже нечем было дышать… Безумец не знал пощады, и скоро все будет кончено.

«Я еще такой молодой! — в отчаянии думал он. — Пожалуйста, оставь мне жизнь, пусть свершится чудо!»

Его голова, казалось, вот-вот лопнет, его легкие разрывались, кричали, умоляя дать им хоть каплю воздуха, но Джанни уже не мог вздохнуть — тот, другой, лежал на нем и безжалостно сдавливал его шею.

Он больше не мог терпеть, его тело было сплошным комком боли.

Последним, что Джанни увидел, были какие-то вспышки света над головой… А потом он словно провалился в бездонную пропасть. Все вокруг стало черным, и он больше ничего не чувствовал.

В эту секунду зазвонил мобильный телефон Матиаса, который он бросил вместе с одеждой рядом с кроватью.

На дисплее высветилось имя звонившего: «Александер».

Еще никогда Алекс не звонил ему. Никогда. Матиас сам звонил сыну, чтобы узнать, как у него дела.

У Матиаса шарф выскользнул из рук. Он сполз с Джанни, который уже не двигался, и ответил на звонок.

— Да? — выдохнул он и, погруженный в свои мысли, провел рукой по мокрому от спермы, липкому животу.

— Папа?! — вскрикнул голос в телефоне.

— Да. В чем дело, Алекс?

— Папа, приезжай и помоги мне! Меня арестовали. Меня подозревают в убийстве!

Он услышал всхлипывание, и связь прервалась.

Минуты, пока Матиас, не в силах двинуться с места, стоял на коленях рядом с кроватью, показались ему вечностью. У него в голове все смешалось.

Он должен помочь Алексу! Это было все, что он знал.

Джанни не двигался, лежал как мертвый. Он представлял себе все это не так.

Матиас ослабил шелковый шарф, затянутый вокруг шеи Джанни, и пощупал его пульс. И не услышал ничего. Абсолютно ничего.

Жаль. Все произошло слишком быстро. Так не должно было случиться.

Матиас бросился в ванную, вымылся, как смог, оделся и призадумался. У него не было времени избавиться от трупа — отвезти его в горы, закопать или спрятать как-то иначе. Для этого сначала надо найти подходящее место, а это непросто, если не знаешь местности.

Придется Джанни пока остаться здесь.

А через несколько дней он вернется.

Матиас вышел в коридор, включил кондиционер и выставил максимальное охлаждение.

Старый аппарат содрогнулся, но заработал, и уже через несколько секунд Матиас почувствовал ледяной поток воздуха. Этого будет достаточно, чтобы сохранить труп в те несколько дней, пока он не сможет позаботиться о нем.

Он схватил сумку, которую так и не успел распаковать, вышел из квартиры и тщательно запер ее.

Ciao, Gianni, a scusami, amore!^[107]

67

Берлин, вторник, 6 октября 2009 года

Курт Бредов был человеком, которого нелегко было чем-то потрясти. За свою более чем сорокалетнюю профессиональную карьеру он насмотрелся такого, что могло лишить сна даже бывалого комиссара уголовной полиции, — и тем больше он удивился тому, что это убийство шокировало его. Достало до мозга костей.

В понедельник в три часа утра госпожа Оллех мягко, но решительно разбудила своего сына и вышла из комнаты только тогда, когда он сел на кровати. Свену было семнадцать лет, и он был учеником в ресторане «Раутманнс». Сегодня ему предстояло работать в утреннюю смену, готовя завтрак для постояльцев гостиницы.

Свен воспринимал обучение очень серьезно, был пунктуальным, быстрым, всегда готовым прийти на помощь и мечтал стать ведущим кулинарного шоу на телевидении.

Он жил с матерью, и каждое утро, практически еще ночью, она вставала, чтобы разбудить сына, заварить ему чай и поставить на стол две гренки с повидлом. Ей нравилось делать это, потому что она понимала: такой возможности у нее скоро не будет. Как только Свен закончит профессиональное обучение, он переедет от нее.

Свен был спокойным, чутким юношей, и его мать была глубоко несчастна из-за того, что он выбрал такую профессию. Она сомневалась, что он вообще пригоден к тяжелой работе повара, и боялась, что на этой работе он однажды просто сломается.

В это утро в половине четвертого Свен вышел из квартиры родителей и за пятнадцать минут доехал на велосипеде до ресторана. Он постоянно приезжал за четверть часа до начала работы и почти всегда был первым в утренней смене.

Свен переоделся и только собрался принести сыр, мясную нарезку и овощи из холодильника, как обратил внимание, что пароконвектомат в кухне ресторана «Раутманнс», которая находилась в помещении, примыкавшем к гостиничной кухне, беспрерывно жужжит. Этот звук раздавался, когда процесс приготовления мяса был завершен. Жужжание прекращалось только тогда, когда печь отключали вручную.

Свен подумал, что повара ресторана забыли ее выключить, и, поскольку кухня «Раутманнса» начинала работу только с двух часов дня, пошел туда, чтобы отключить пароконвектомат и вытащить прожаренное мясо.

К тому, что было в огромной печи, он не был готов никоим образом. На мгновение Свен окаменел, а потом закричал как резаный. Ужас настолько парализовал его, что он не смог двинуться с места.

В конвекторе стоял шеф-повар Маевски, и его руки торчали сквозь решетку, к которой были привязаны. Он был абсолютно голым, и его тело благодаря температуре в пятьдесят шесть градусов внутри и девяноста градусам окружающего воздуха уже три часа как было поджарено до румяного цвета. Тело скрючилось, потому что во время жарки жилы стянулись, жир и вода вышли наружу, и оно стало похожим на губку. Глаза Маевски были белыми, как у вареной рыбы, а в заднице торчал датчик температуры длиной приблизительно двадцать сантиметров.

Своими мертвыми рыбьими глазами шеф-повар почти укоризненно уставился на ученика.

Свен Оллех рухнул на пол и потерял сознание.

Через несколько минут сюда зашли его коллеги, кухню немедленно закрыли и вызвали полицию.

Комиссар Бредов прибыл на место преступления без четверти пять. Свена Оллеха спасательная служба увезла в больницу в состоянии тяжелого шока, а здесь уже работали трасологи, которые отключили пароконвектомат, но положение трупа не меняли. Этого настоятельно потребовал Бредов и был рад, что его указание выполнено. Сейчас он стоял перед огромной печью, рассматривая повара, поджаренного до румяного цвета, и понимал, что эта картина навечно врежется ему в память. Это было самое отвратительное, что он когда-либо видел.

И он надеялся, что вскрытие покажет, что Маевски засунули туда уже после смерти, а не живым.

Теперь, почти двадцать девять часов спустя, Бредов сидел напротив главного подозреваемого — Александера фон Штайнфельда.

Молодого человека бил озноб.

— Вы — Александер фон Штайнфельд?

Слово «да» было произнесено едва слышно.

— Вы работаете в ресторане «Раутманнс»?

— Да.

— Как давно?

— Приблизительно месяц.

— Вам нравится работать там?

— Нет.

— Почему?

— Там никто не работает с удовольствием. И тот, кто утверждает обратное, врет.

— Почему?

— Потому что это ад.

— Почему же вы работаете там, а не в другом месте?

— Потому что везде такое же пекло. Лучше нигде нет.

Бредов пробормотал что-то вроде «ага» и глубоко вздохнул.

— Вам двадцать пять лет?

— Да.

— Не женаты? Детей нет?

— Все верно.

— Вы любите свою профессию?

— Да. Но невозможно работать так, чтобы она доставляла удовольствие.

Бредов громко вздохнул. Он не знал, что думать по этому поводу.

— А в чем причина?

— Везде как минимум шестидесятичасовая рабочая неделя, везде не платят за сверхурочную работу, везде с тобой обращаются как с последней задницей, везде надо только подавать, а не готовить, везде обманывают клиентов, так что удовольствия от этого никакого.

— Почему вы не найдете себе что-нибудь другое?

— А я ничего другого не умею. И я, черт возьми, люблю готовить. Вот дерьмо!

— Вы не любили своего шеф-повара?

— Конечно. Его никто не любил. Он был отвратительной задницей, других слов нет. Но они все такие. Я не знаю ни одного приятного, культурного шеф-повара. И с этим надо смириться.

— Неужели это не причина, чтобы убить такую задницу? — Бредов ухмыльнулся, и Алекс улыбнулся ему в ответ.

— Нет, это не причина убивать такую задницу.

— Вы вечером поссорились с шефом?

— Мы ссоримся каждый вечер. В этом нет ничего необычного. Но в тот вечер, собственно, большого скандала и не было.

— Значит, потом вы ушли?

— Да, И довольно быстро. Хотелось поскорее уйти из этого свинарника:

— А потом? Что вы делали после того, как ушли из ресторана «Раутманнс»?

— Я задумался, могу ли выпить где-нибудь пива.

— И?

— Я не мог.

— Почему?

— У меня не хватало денег.

— Значит, вы пошли прямо домой?

— Нет. Не прямо.

— А как?

— Да тут пара коллег пошли выпить и пригласили меня с собой.

— И вы пошли с ними?

Алекс кивнул.

— Куда?

— К киоску с закусками на Штутти.

— Как долго вы там были?

— Без понятия. Может, минут двадцать. Где-то так.

— Это правда, что вы сказали: «Я сейчас пойду обратно. Я брошу эту работу, только заберу свои ножи, и конец. Маевски меня больше не увидит»?

— Да, правда. — Алекс сжал пальцы так, что они хрустнули.

— И что? Вы были там? Вы еще раз поговорили с Маевски?

— Нет! Я допил пиво и пошел домой. Я, собственно, хотел зайти в ресторан, но передумал. У меня не было желания снова видеть Маевски.

— Когда это было?

— Около часа ночи.

— И когда вы были дома?

— Где-то в половине второго.

— Это кто-нибудь может подтвердить? Вас кто-нибудь видел?

Алекс пожал плечами:

— Без понятия.

— Может быть, вы с кем-нибудь разговаривали по телефону?

— Нет.

— И что вы потом делали?

— Засунул кассету в видеомагнитофон. Как всегда.

— Значит, в ту ночь вы больше не заходили в «Раутманнс»?

— Нет, черт возьми! Сколько я еще должен это повторять?!

— А не могло быть так, что вы, осмелев после пары кружек пива, вернулись в ресторан, чтобы забрать ножи и освободить свой шкафчик, и встретили Маевски, хотя думали, что он уже давно дома? Маевски тоже уже выпил пива и взбесился из-за того, что вы хотите уволиться. Вы оба накрутили себя. Слово за слово, и разговор перерос в скандал с дракой. Возможно, Маевски даже оскорбил вас. В ярости вы схватили сковородку и ударили его. Не раздумывая. Это было сделано в состоянии аффекта. Однако Маевски умер.

— Нет, я этого не делал! — закричал Алекс и вскочил на ноги. — Проклятье! Я больше не заходил в «Раутманнс»! Кто прибил этого старого идиота, я не знаю. Но это был не я!

— На пароконвектомате остались ваши отпечатки пальцев.

— Тоже мне новость! Я работаю там! Я пользуюсь этой печью тысячу раз в день, и при этом мы оставляем на ней следы, господин комиссар! К сожалению, у нас нет времени после каждого открытия двери стирать с нее свои отпечатки пальцев! Что за чушь вы несете! Это же невозможно слушать! Кроме того, у всех поваров есть ключи от кухни, каждый может зайти туда в любое время. Любой мог быть убийцей. Все терпеть не могли Маевски, все желали, чтобы его забрала чума. Почему же обязательно я?

— Потому что вы в присутствии свидетелей сказали, что вернетесь туда, чтобы забрать свои ножи.

— Да, ну и что? Что, нельзя изменить свое решение?

— Можно. Плохо только, что человек заявляет о чем-то подобном, а потом случается вот такое.

Алекс молчал.

— Вы очень импульсивный, как я слышал. Можно даже сказать, что вы — холерик. Вспыльчивый. Агрессивный.

— Вот как?

Алекс скрестил руки на груди. С него достаточно! Ему хотелось наконец убраться из этого жалкого бюро, он не желал слушать болтовню Бредова и мечтал побыстрее попасть домой и выпить не меньше пяти кружек пива. Для начала.

— Да. Вы, придравшись к мелочам, нередко угрожали коллегам. И то, что вам больше всего хотелось убить Маевски, вы тоже многократно и публично заявляли.

— Не только я! Все говорили такое! Но только вас это не интересует! Вам нужен убийца, и вы вцепились в меня. Ведь как просто все получается! Вы хотите повернуть все так, как удобно вам. Но со мной этот номер не пройдет. Я требую адвоката.

— Пожалуйста. — Бредов протянул ему мобильный телефон. — Позвоните адвокату. Никаких проблем.

Алекс не взял телефон. Он не знал ни одного адвоката. Ему нужно было дождаться отца.

— Это правда, что вы получили эту работу благодаря отцу?

Алекс не ответил.

— Значит, это было не ваше желание работать в «Раутманнсе»?

Алекс снова ничего не ответил.

— Вам это было неприятно? Я имею в виду, неужели вас не попрекали тем, что все сложилось по принципу «папочка нашел сыночку работу»?

— Нет. Об этом никто не знал.

— Но Маевски-то знал. В конце концов, это он принял вас на работу.

— Да, конечно. Он знал.

— Маевски был неприятным человеком? Я имею в виду — язвительным? Он любил провоцировать людей?

— Да, он это делал. Но они все такие.

— Вы его ненавидели?

— Да, конечно. Это логично. Но, собственно, их ненавидят все.

— Я вижу следующее. Вы ненавидели своего шеф-повара, он постоянно оскорблял и провоцировал вас, ссоры были обычным делом, и вы неоднократно заявляли, что вам очень хочется убить его. Вы вспыльчивы и способны на все, если вас по-настоящему разозлить. В этот вечер вы настолько разозлились на Маевски, что хотели забрать свои вещи и бросить работу. Вы еще раз встретились с Маевски в кухне, вы оба были пьяны, ссора дошла до предела, и вы его убили. А поскольку ваша ненависть к нему не имеет границ, то вы придумали для него нечто особенное и поджарили его, как поросенка на вертеле. Я в чем-то ошибся?

— Все это чушь. От начала и до конца.

— А как было на самом деле?

— Сколько можно мусолить одно и то же? Я же сказал, что пошел с коллегами выпить пива, съел сосиску с соусом карри и вернулся домой. Конец. Все остальное является плодом вашей больной фантазии.

— Хорошо. — Бредов встал. — Тогда сейчас мы снова отправим вас в камеру, а завтра утром отведем к тюремному судье, и он будет принимать решение.

Бредов вышел из комнаты и подал знак двум полицейским увести Александера фон Штайнфельда.

68

Монтебеники, вторник, 6 октября 2009 года

Сначала Паоло Спадини решил, что причиной того, что он не мог уснуть всю ночь, являются его чувствительный желудок и изжога, однако постепенно понял, что ему не дает уснуть какой-то странный, пронзительный, выматывающий душу шум. Что-то гудело, дребезжало и трещало целую ночь. Без перерыва. Такого он еще не слышал.

— Что это? — спросил он свою жену Ливию, осторожно тряся ее за плечо.

— Ничего, — ответила она. — Или что-нибудь. Без понятия.

Она повернулась на другой бок и снова уснула.

Все это не давало Паоло покоя. Он встал и на цыпочках, чтобы не разбудить Ливию, обошел свою квартиру. Он проверил отопление, водяной насос и водонагреватель, вытяжку, камин, стиралку, посудомоечную машину и морозилку, посмотрел, не раскачивается ли на ветру какая-нибудь ставня и не бушует ли в водосточной трубе случайно попавший туда хорек.

Ничего. У них все было в порядке, но посторонний шум не исчезал. Паоло снова улегся в постель и попытался подремать хотя бы немного, но ничего не получилось. В конце концов он встал, хотя не было еще и семи часов, оделся, сварил себе эспрессо и вышел на улицу.

Было прохладное, ясное утро. Не такое туманное, как в последние дни. Оранжевый цвет восхода обещал, что день будет солнечным.

Теперь он более явственно слышал этот шум.

Паоло остановился и прислушался.

Он уже мог точно определить направление. Звук доносился от соседей. От Ренато, который уже два года не жил здесь. Он хотел продать свою квартиру, но все не получалось.

Насколько он знал, Ренато был в Милане, однако шум доносился откуда-то сзади, от стены, обращенной в сторону виноградника.

По узкому проходу Паоло вышел к северной стороне дома. Там висел кондиционер — старый и ржавый, от которого невозможно было ожидать, что он способен издавать хоть какие-то звуки, и который Ренато не включал уже несколько лет. Во всяком случае Паоло такого не помнил.

А теперь это чудовище работало с таким шумом, что рядом с ним невозможно было даже нормально разговаривать. Очевидно, до сих пор никто не обращал на это внимания, потому что позади дома проходила дорога, усыпанная щебенкой, которой не пользовался никто, за исключением пары крестьян, выращивавших виноград.

Значит, все в порядке. Раз кондиционер так бушует, Ренато дома. Возможно, он вернулся среди ночи.

Паоло замерз. Он плотнее запахнул куртку и пошел назад. Он решил поздно вечером зайти к Ренато, немного поболтать с ним и, при возможности, попросить выключить эту адскую машину, чтобы она хотя бы ночью не работала, — если при такой низкой температуре ее вообще надо включать.

Паоло продал свои виноградники уже несколько лет назад и не собирался наниматься на работу к другим крестьянам — владельцам виноградников и помогать им собирать урожай. Об этом даже разговора не было. Так что после завтрака он сидел у окна, в то время как его жена отправилась на рынок в Амбру, и ждал, что Ренато, может быть, откроет окна и двери или появится сам.

Но ничего подобного не происходило.

Кондиционер продолжал грохотать, а за окнами не было заметно никакого движения.

В одиннадцать часов Паоло подошел к квартире и позвонил в дверь, но никто не открыл.

В двенадцать часов он пообедал вместе с Ливией, полежал часок — в конце концов, он всю ночь почти не спал — и в три часа пополудни снова позвонил в дверь.

Ничего.

Начиная с этого момента он каждый час звонил в дверь, а в остальное время не спускал глаз с пьяццы и квартиры соседа.

Ренато не появлялся.

В семь вечера, когда открылась остерия, он пошел к Пепе. Может быть, тот что-то знал.

Пепе угостил Паоло бокалом кьянти и подсел к нему за столик, поскольку клиентов в остерии пока что не было и ничего не нужно было готовить.

— Что происходит у Ренато? — спросил Паоло. — Кондиционер молотит уже целые сутки, да так, что с ума можно сойти, хотя, похоже, там никого нет.

— Насколько я знаю, Ренато продал квартиру, — ответил Пепе. — Во всяком случае, тут был покупатель с маклером, они ужинали у меня. Это был немец, и он проявлял очень большой интерес. Он хотел купить ее. Ну, это то, что я услышал. Не знаю, подписал он договор или нет. Я с Ренато не разговаривал уже целую вечность.

Паоло задумался и осторожно спросил:

— У тебя ведь есть его ключи?

Пепе кивнул.

— Тогда давай зайдем и посмотрим, все ли там в порядке. Я уверен, что Ренато не рассердится. В конце концов, у тебя ключи как раз на такой случай. А еще одну ночь в этом грохоте я не выдержу.

— Va bene. — Пепе снял свой безукоризненно чистый и тщательно отглаженный фартук. — Если ты считаешь, что там что-то не так, давай сходим.

Пепе поспешил за ключом. Он знал, что в остерии все будет в порядке, — даже если он отлучится на полчаса, поскольку они с женой держали все под контролем, но любил лично приветствовать клиентов, когда они заходили к нему.

В квартире на них обрушился ледяной холод. Казалось, они попали в холодильник — даже был виден пар от дыхания. Они взглянули друг на друга, словно говоря: «Что за идиотизм?»

Паоло прикинул, что температура в квартире не превышает восьми градусов. Он не мог себе объяснить, зачем это нужно.

— Привет! Тут есть кто-нибудь? Ренато! Permesso?^[108]

На зов никто не откликнулся. Вся эта ситуация была для Пепе крайне неприятной, и он медленно и осторожно пошел дальше, а Паоло следовал за ним.

В гостиной тоже гулял ледяной ветер, тем не менее оба мужчины пришли в восторг оттого, что новый владелец квартиры сделал из кухни и гостиной с помощью всяких мелочей и аксессуаров.

Паоло открыл дверь в спальню.

В первый момент он не поверил тому, что увидел. На кровати лежал голый, связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту, замерзший до синевы Джанни — сын полицейского Донато Нери.

На простынях была кровь.

Юноша не двигался.

— Джанни! — позвал Пепе.

Паоло подошел и наклонился к нему.

И услышал слабый хрип.

— Он жив! — закричал Паоло. — Porca miseria, Madonnina^[109], он жив! Позвони в больницу, Пепе, пусть поторопятся! Проклятье, вид у него скверный, но он жив! — Потом он позвонил карабинерам: — Быстро приезжайте! Нери, здесь твой сын!

— А ты где?

— В Монтебеники, на пьяцце, дом номер восемьдесят девять. Ambulanza^[110] тоже должна быть здесь с минуты на минуту.

Нери сбросил разговор и нажал на газ.

Через семнадцать минут Нери и его коллега Альфонсо были на месте, а через две минуты приехала машина спасателей.

Нери хотелось схватить на руки практически замерзшего сына и завернуть его в одеяло, но он сдержался. Альфонсо поспешно делал фотографии того, в каком виде был найден юноша. Затем ambulanza отвезла Джанни в больницу в Сиену.

Нери поехал вслед за ними, а Альфонсо вызвал трасологов и опечатал дверь.

У Пепе и Паоло не было более срочных дел, чем как можно быстрее распространить по соседям то, что случилось в квартире.

Монтебеники были в шоке.

69

Берлин, среда, 7 октября 2009 года

С помощью Фридриха Матиас нашел доктора Эдмунда Руспера, одного из лучших адвокатов Германии. Он немедленно приехал из Голландии, взял на себя защиту Алекса и сопровождал его, когда тот предстал перед тюремным судьей.

Доказательств оказалось недостаточно. Алекса отпустили, но он должен был оставаться в Берлине и быть готовым в любой момент явиться в полицию.

На этом дело не закончилось, но Алексу по крайней мере дали передышку. И разрешили уйти домой.

Бредов был разочарован таким поворотом событий. Хотя умом он понимал, что достаточных доказательств, чтобы разоблачить Алекса как убийцу, нет, интуиция говорила, что он задержал именно того человека.

В три часа дня Матиас забрал Алекса из учреждения по отбытию наказаний и отвез домой. Как всегда, он пришел в ужас от состояния квартиры, но ничего не сказал.

Они заказали службе доставки две обязательные пиццы и бутылку вина.

До сих пор они так и не поговорили. То немногое, что знал Матиас, он услышал от адвоката и от полицейских.

Какое-то время они ели молча.

— Алекс, что случилось?.

Алекс молчал.

— Я познакомился с комиссаром, с этим господином Бредов. Я скажу тебе так: это очень хорошая ищейка, и он убежден, что ты виноват. Он, словно питбуль, вцепился в эту мысль и поэтому довольно опасен.

Алекс пожал плечами, что Матиас расценил как согласие со своими словами.

— Ты же знаешь, что я вытащу тебя оттуда. Я найму лучших в мире адвокатов и сделаю все, что в моих силах, что бы там ни случилось…

То же самое пожатие плечами.

— …но я должен знать, что было на самом деле, Алекс. Я должен знать, убил ты Маевски или нет, иначе не смогу тебе помочь.

Алекс молчал.

— А что ты рассказал Русперу?

— То, что и этому Бредову. Что это был не я.

— Ну и… Это правда?

— Это мог сделать каждый из поваров! Каждый!

— Возможно, этого хотели все, но сделал только один. Это был ты?

Алекс молчал, но Матиас заметил, что он не покачал головой.

— Я знаю об этом деле немногое. Я знаю только, что Маевски сначала ударили по голове тяжелой чугунной сковородой и он потерял сознание, а потом его кто-то хорошо поджарил. И вот это я считаю по-настоящему оригинальным.

Матиас невольно ухмыльнулся, и Алекс тоже.

— Ты уже разговаривал с матерью?

— Нет. Я не хочу, чтобы она об этом знала.

Матиасу стало очень приятно, что Алекс явно доверяет больше ему, чем Тильде.

— О’кей, от меня она ничего не узнает. От меня никто ничего не узнает, но я должен знать правду.

Алекс молчал.

— Алекс, сейчас я начну задавать вопросы, а ты будешь на них отвечать. И я ожидаю, что это будет правда. Я полностью доверяю тебе. Ты убил Маевски?

Алекс целых десять секунд смотрел на него, потом сказал:

— Да.

И заплакал.

Матиас встал и молча обнял его.

Алексу понадобилось несколько минут, чтобы успокоиться, и он начал рассказывать:

— Я смылся. С парой других поваров. А ты еще сидел там и разговаривал с этим животным. Мы пошли на Штутти, съели по сосиске с карри, выпили по паре бокалов пива и разговорились. Гарри рассказал, что Маевски где-то покупает телятину по невероятно низкой цене, что стоит она в три раза дешевле, чем обычно, и что эта телятина целую неделю была у нас в меню. Мы ее варили, жарили, пробовали. Гарри видел, как приезжал поставщик и продавал мясо прямо из багажника. Это были мертворожденные телята, которых заказал Маевски. И тут мне стало так плохо! Я сказал, что мне все осточертело, что я брошу эту работу, что сейчас пойду и заберу свои ножи. И я пошел туда. Снова. Ты уже ушел, и в кухне никого не было, один только Маевски, который был уже бухой, но продолжал упиваться пивом. «Это хорошо, что ты пришел!» — заорал он, увидев меня. Глаза у него были налиты кровью, и выглядел он как зомби. А потом он сказал, что забыл предупредить, что у меня завтра утренняя смена. С шести утра. Из-за заказа на поздний завтрак. Сто пятьдесят человек. И я должен буду этим заняться. И что в качестве угощения нужен ростбиф с паприкой и овощами… Я совершенно точно знал, что в холодильнике не осталось паприки, хотя сегодня с утра я почистил ее килограммов сорок. Для меня утренняя смена стала полной неожиданностью, и я даже забыл, что зашел только для того, чтобы забрать свои ножи. Когда я сказал, что пусть он сам варит свою паприку в кислом соусе, потому что ни одного стручка больше нет, он заржал, как больная лошадь. «Логично, — сказал он, — ведь эти траханые перцы я сегодня израсходовал на идиотов из Тель-Авива!» А потом у этого ненормального совсем сорвало крышу. Он был уже совсем не в себе, только орал и лупил кулаками по плите. — Алекс, вспоминая это, — снова расстроился. — Он орал: «Смотри, друг мой, я знаю, что у нас паприка есть в меню, что нам нужно каждый день не меньше тридцати порций и что на завтра был предварительный заказ, а если ты говоришь, что у тебя больше нет паприки, значит, ты не соответствуешь своей должности и своей проклятой профессии тоже. Ты просто мало ее заготовил! Почему у тебя ее нет и как из этого выкрутиться, никого не интересует! Вот так-то! Говнюки те повара, которые не знают, как помочь себе». Это был уже знакомый ход Маевски. Такое он уже пару раз со мной проделывал. Чисто из желания придраться. Чтобы унизить меня. Сделать из меня дерьмо. Я разозлился, потому что при чем же здесь я, если он пускает в дело то, что я приготовил для других целей, да еще и молча! Что это такое? И о предварительном заказе он рассказывает мне среди ночи! Ну, так оно и началось. Ты только представь! Мы оба орали и оскорбляли друг друга. Это было ужасно, и старик чуть не лопался от злости. У меня было желание дать ему разок в морду, но я держал себя в руках, пока он не швырнул кастрюлю на пол и не заорал: «Пошел вон отсюда, убирайся к своему папе-пидору, который мне уже давно действует на нервы! Каждый раз, когда он появляется тут, мне рыгать хочется от его жеманства, тупости, высокомерия и напыщенности! Здесь он бросается деньгами, а дома, наверное, ватными тампонами!» Это было уже слишком. Вот это и довело меня. Лучше бы он этого не говорил! А он снова начал ржать, но поперхнулся и вынужден был наклониться вперед. Он смеялся и кашлял одновременно. И когда я увидел, как эта жирная свинья, нагнувшись, сидит передо мной, у меня перед глазами словно красной пеленой все заволокло. Я схватил первую подвернувшуюся под руку сковородку и со всей силы ударил его. Прямо по затылку. Бум! Он свалился, как подрубленное дерево, и не издал больше ни звука. И когда он лежал передо мной, словно жирная свинья, я не просто хотел дать ему сдачи, я хотел выставить его на посмешище перед всеми. Я отволок его к пароконвектомату. Было дьявольски тяжело поднять его и удерживать в вертикальном положении. Я даже пару раз подумал, что не справлюсь, но потом как-то получилось. Я ему еще и термометр в задницу засунул с милым напутствием: «Ну вот, теперь и тебя трахнули, друг мой, потому что пидор не тот, кто трахает, а тот, кого трахают». Такая жизненная философия была у нашего любимого Маевски. А потом я настроил печь и смылся… Вот так все было. Если бы он не провоцировал меня столько дней, да где там — недель, я бы никогда его не ударил. Ничего этого никто не знает, но полиция мне все равно не верит.

Матиас был настолько потрясен, что не знал, что сказать.

— Они не смогут ничего доказать, — в конце концов заявил он. — Это мог быть любой из поваров. В принципе, у каждого есть мотив. Бредов ничего не сможет тебе сделать. А до тех пор, пока Руспер с тобой в одной лодке, тем более. Это самый большой пройдоха под солнцем.

У Матиаса по лицу катились слезы. Алекс отомстил за своего отца! Все оскорбления, касающиеся себя, он стерпел, но когда Маевски сказал «отец-пидор» и продолжал отвратительно ругаться, он не стерпел и потерял над собой контроль.

Алекс любил его. Он действительно любил его!

— Спасибо, что ты сказал мне правду, — сказал Матиас. — И ты можешь быть совершенно уверен: даже если бы ты не рассказал мне всей правды, это не имело бы значения, потому что от меня никто ничего не узнает. Не беспокойся и, главное, не упрекай себя ни в чем.

— Хм…

— Слушай, есть небольшая проблема: мне придется вернуться назад в Италию, потому что я уехал так быстро, что не успел уладить кое-какие мелочи. Но для этого много времени не понадобится. Два-три дня максимум, и я вернусь. Все, что ты делаешь, обсуждай заранее с Руспером. И не говори ни слова, если тебя вызовут в полицию и будут задавать вопросы, а адвоката не будет рядом. Ты не имеешь права делать ошибки, а Бредов, похоже, попытается сделать все, чтобы перехитрить Руспера. Комиссары всегда злятся, если подозреваемый появляется перед ними в сопровождении адвоката. Этого они терпеть не могут.

— Кстати, они сняли отпечатки пальцев с пивных бокалов, которые там стояли. И с твоего, и с бокала Маевски. Да, у Маевски там было несколько бокалов. Это просто чтобы ты знал.

— Ну и пусть! Я дарю им эти отпечатки пальцев, тем более что они не знают, что это мои. И если даже выяснится, что это был я, ну и что? Маевски вечером наверняка разговаривал со многими, и если даже я был последним, на меня ложится меньше подозрений, чем на поваров, потому что у меня нет мотива.

— Нет, есть. Ты мой отец.

— Не беспокойся, из этого даже самый шустрый полицейский не сможет свить мне веревку. Мы ведь знаем, кто настоящий убийца. — Он тихо засмеялся. — Значит, так: просто отказывайся давать показания.

— Порядок.

В глазах Алекса что-то блеснуло. Может быть, искра надежды, что ему удастся выбраться из этой истории без последствий.

Матиас шел к своей машине и, несмотря на такие печальные новости, был счастлив. Последние два часа были самыми яркими и доверительными за все время, что он провел с сыном. Он проверил, на месте ли бумажник, и поехал на автобан, чтобы вернуться в Италию.

70

Монтебеники, четверг, 8 октября 2009 года

Уже забрезжил рассвет, когда Матиас доехал до Монтебеники, и снова на пьяцце не было ни души. Во время поездки он решил по возможности прямо ночью перенести тело в машину — трупное окоченение должно было уже пройти — и отправиться в отдаленные леса Прато Магно. Земля там, даже на высоте более тысячи метров, еще не промерзла, и он сможет присыпать Джанни и прикрыть его листьями. А к лету, когда, возможно, пара туристов по ошибке попадет в эту местность, труп уже будет сожран дикими свиньями или какими-то другими животными. Он слышал, что в этих лесах водятся даже волки и рыси.

Единственная опасность заключалась в том, что Джанни могли унюхать охотничьи собаки или найти грибники. Ну, значит, не повезет, и с этим ничего не поделаешь. С другими юношами он вообще не морочил себе голову, — и ничего не случилось. Похоже, ничего бы не изменилось, если бы он выложил свою жертву прямо перед дверью полиции.

Это было просто прекрасно — то, как полиция топталась в темноте!

Матиас заехал на машине в свой гараж-склад, закрыл ворота и расслабленно, в прекрасном настроении поднялся по каменной лестнице к своей квартире.

Страх, который секунду спустя обдал его ледяным холодом и заставил застыть на месте, был худшим из того, что Матиасу до сих пор пришлось пережить.

На его двери была наклейка с печатью карабинеров!

У Матиаса потемнело в глазах, и он вынужден был сесть на ступеньку.

Значит, по какой-то причине они оказались в его квартире и нашли труп. Он не мог себе представить, как и почему это произошло, но сейчас это было уже неважно.

Первым порывом Матиаса было немедленно сесть в машину и вернуться в Германию, но он заставил себя немного подумать.

Они знали, кому принадлежит квартира, в которой был найден труп. Для этого достаточно было позвонить бывшему владельцу и бросить взгляд на договор купли-продажи.

Его сердце колотилось так, что удары отдавались в висках, и это мешало ему спокойно думать.

Должен ли он просто сорвать печать и зайти в квартиру? В конце концов, она принадлежала ему, и он хотел знать, что там произошло. «Нет, подожди, — сказал себе Матиас, — не торопись, ты должен сначала хорошо подумать». Дверь и замок не взломаны, это видно. Значит, еще у кого-то был ключ. Или у соседа, о котором ему никто ничего не рассказал, или же предыдущий владелец квартиры оставил еще один ключ себе. У некоторых людей были проблемы с тем, чтобы расстаться со своими квартирами или домами окончательно.

Или Джанни остался жив и ему каким-то образом удалось освободиться? Но обратился ли бы он в полицию? Выдержал бы этот стыд — рассказывать, что с ним случилось? Конечно нет! Кроме того, невозможно избавиться от наручников. Это же не веревка, которая могла со временем ослабеть.

От переживаний Матиаса знобило, и ему стало очень трудно сосредоточиться.

«Представь себе, — заставлял он себя подумать, — представь себе, что ты совершенно нормальный гражданин, который никогда даже мухи не обидел. Ты два месяца не был в Италии, приезжаешь сюда в короткий осенний отпуск и обнаруживаешь, что твоя квартира опечатана. Что ты будешь делать?»

«Я предположил бы, что во время моего отсутствия кто-то влез в квартиру, — мысленно отвечал Матиас. — И в данном случае я бы не входил в квартиру, а вызвал полицию. Потому что я хочу узнать, что случилось, а не заполучить новые проблемы, если проигнорирую печать на двери».

Так, пока что все хорошо.

«Но если я в чем-то виновен и убил кого-то в своей квартире, вызвал бы я полицию? Совершенно точно, что нет! Я бы постарался исчезнуть как можно быстрее. То есть сделать то, что в первый момент и собирался сделать».

Таким образом, стало ясно, как ему себя вести.

Ему нужно было вызвать карабинеров, если он, вместо того чтобы провести всю жизнь в бегах, хочет снова зайти в эту чудесную квартиру.

Постепенно он успокоился. «Нападение всегда было самой лучшей защитой», — сказал он себе. Ситуация была далеко не из приятных, но ему показалось, что можно еще раз вытащить голову из петли.

Нери со страшной скоростью гнал машину по сельской дороге в Монтебеники. Два раза он крайне рискованно обогнал грузовик, и его коллега Альфонсо, сидевший на переднем сиденье, покачал головой.

— Если тебе жить надоело, так и продолжай, — проворчал он. — Но, пожалуйста, сделай это в одиночку и позволь мне заранее выйти.

На извилистой дороге вверх Нери пришлось значительно снизить скорость, но все же он промчался это расстояние за десять минут.

Нери не знал, что и думать. Владелец квартиры позвонил им. Он стоял перед опечатанной дверью и не решался зайти в квартиру. Он хотел знать, что случилось.

Конечно, когда-нибудь это должно было произойти. Если только владелец квартиры не был преступником. Но тогда он не решился бы на такое.

Лаборатория пообещала сделать анализ ДНК найденной спермы до завтрашнего утра, но коллеги в Ареццо вообще много обещали.

— Как дела у твоего сына? — спросил Альфонсо, угадав его мысли.

— Он в медикаментозной коме, так что его состояние стабильно. Нам придется ждать. Он еще не преодолел кризис.

— Я очень надеюсь, что он справится, — сказал Альфонсо сочувственно.

— Спасибо.

Четыре минуты спустя оба карабинера стояли лицом к лицу с хорошо выглядевшим, ухоженным немцем, который с первого взгляда производил очень симпатичное впечатление и старался говорить на грамматически правильном итальянском языке. Он приветствовал полицейских рукопожатием.

— Очень любезно с вашей стороны, что вы приехали так быстро.

Нери кивнул и внимательно посмотрел на незнакомца, словно пытаясь заглянуть ему в мысли и почувствовать, насколько тот спокоен.

— Меня зовут Матиас фон Штайнфельд. Я живу здесь. То есть я купил апартаменты два месяца назад. Я собирался впервые провести здесь пару дней, но обнаружил, что моя дверь опечатана. Вы можете мне это объяснить?

— Тут кое-что произошло, — сказал Альфонсо.

Матиас нахмурился и сделал озабоченное лицо.

— И что же?

— Давайте зайдем внутрь!

Нери сорвал печать, Матиас открыл дверь, и они зашли в квартиру. Нери сразу направился в спальню, Матиас и Альфонсо последовали за ним.

Перед кроватью. Нери остановился, и страшная картина снова возникла у него в голове, словно Джанни все еще лежал на ней и боролся за свою жизнь.

— Здесь, на этой кровати… — начал Нери и замолчал.

— Здесь, на этой кровати, мы нашли молодого человека, — сказал вместо него Альфонсо. — Он был скован наручниками, изнасилован и едва не замерз, потому что кондиционер работал день и ночь.

«День и ночь, — размышлял Матиас, — это означает, что Джанни выдержал здесь не менее двадцати четырех часов в голом виде. Вот это да! А он оказался довольно крепким парнем».

Матиас изобразил непонимание и посмотрел на карабинеров так, словно не уразумел ни слова:

— Как? Здесь, на моей кровати? Я вообще ничего не понимаю!

— Мы тоже. Простите, мы можем посмотреть ваш паспорт?

Матиас молча вытащил удостоверение личности из портмоне и протянул его Альфонсо.

— Сеньор фон Штайнфельд, — Альфонсо пришлось приложить некоторые усилия, чтобы произнести фамилию. — Где вы провели выходные дни, то есть где вы были в прошлое воскресенье, понедельник и вторник?

— В Берлине! Я и сейчас приехал прямо из Берлина, сегодня утром выехал. Я купил квартиру в июле и с тех пор здесь не был. — Он прикинул на пальцах. — Да, это уже почти три, а не два месяца.

— Кто может засвидетельствовать, что вы провели воскресенье, понедельник и вторник этой недели в Берлине? — Теперь вопросы задавал уже Нери, который снова взял себя в руки.

Матиас улыбнулся:

— Вы не поверите, но подтвердить это может полиция. Мой сын работает ведущим поваром в одном из лучших ресторанов Берлина. Там у них случилось неприятное происшествие, шеф-повар умер непонятным образом. Допрашивали всех поваров. Я привез к своему сыну адвоката, забрал его после допроса и перебросился парой фраз с комиссаром. Фамилии и адреса комиссара и адвоката я, разумеется, могу дать.

— Мы, конечно, это проверим.

— Ну, само собой разумеется.

Как получилось, что вы после этого происшествия сразу же уехали в Италию?

— Моего сына исключили из круга подозреваемых. Так что там все в порядке, а мне очень нужно несколько дней отпуска.

«Если правда все, что он сказал, этот немец ни в коем случае не является преступником», — подумал Нери.

— У кого еще были ключи от вашей квартиры? — спросил он.

Матиас задумался:

— Я при покупке квартиры получил только два ключа. Один у меня, а второй я отдал молодому человеку, который помогал мне при первых шагах в Италии, при посещении официальных инстанций, при покупках и так далее. Я его, так сказать, нанял и платил ему за это. Во время моего отсутствия он должен был принять заказанную мебель и раздобыть еще кое-какие мелочи, чтобы, когда я вернусь назад, в квартире можно было жить.

— Как зовут этого молодого человека?

— Мне известно только его имя — Джанни. А фамилию я не знаю.

Нери и Альфонсо посмотрели друг не друга. Лицо Нери стало белым как мел.

— Жертва изнасилования как раз и есть этот Джанни, — бесцветным голосом объяснил Нери.

Матиас изобразил настоящий ужас:

— Что? Значит, на него напали здесь, в моей квартире?

— Мы не знаем, что здесь произошло.

— Так он что, за моей спиной, в моей квартире встречался с друзьями? Я такого не планировал, и ему это также не было разрешено. Это безобразие! Я просто в ужасе, потому что доверял ему.

Некоторое время все трое молчали.

Матиас осмотрелся. Кровать была застелена, и ничего не напоминало о той фатальной ночи. Шелкового шарфа, наручников, бокалов и всего, что стояло вокруг, конечно, уже не было. Наверное, все это исчезло в лаборатории для полицейского расследования.

Полицейский сказал «почти замерз». Значит, Джанни жив.

Это было самой большой проблемой. Если он начнет болтать, то карты Матиаса окажутся чрезвычайно плохими.

— А как дела у Джанни? — спросил он.

— Плохо. Пока еще не ясно, выживет ли он. В настоящее время он в медикаментозной коме.

Ага, значит, у него есть небольшая передышка. Но надо что-то придумать, потому что можно лежать в такой коме две-три недели, но не вечно же. А что Джанни расскажет все, в этом Матиас был уверен.

— А где? Я имею в виду, в какой больнице он лежит?

— В Сиене, — ответил Альфонсо.

Нери решил, это был необдуманный поступок — сообщать постороннему человеку, в какой больнице находится Джанни, и к этой мысли ему еще пришлось вернуться.

— Хорошо, — сказал он устало. — Так, на сегодня все. Возможно, чтозавтра мы снова заглянем к вам, если появятся какие-то вопросы.

— В любое время. Никаких проблем.

Матиас проводил карабинеров до выхода.

— Buonasera e arrivederci^[111].

— Arrivederla.

Нери и Альфонсо покинули квартиру, и он закрыл дверь на замок.

Теперь по крайней мере Матиас знал, в чем дело.

В любом случае вызов карабинеров не был ошибкой.

Он отправился в кухню, открыл бутылку вина, в одиночестве уселся за большой стол, за которым еще два дня назад сидел вместе с Джанни, и задумался, что следует сделать в первую очередь.

71

Понедельник, 12 октября 2009 года

У Габриэллы больше не осталось сил. Она была сплошным комком нервов, очень раздражена и много плакала.

Бабушка сидела дома под замком, скандалила, без разбору звонила случайным людям и рассказывала им историю своей жизни, если они сразу же не бросали трубку. Так совершенно посторонние люди от Сицилии до Триеста узнали, что у ее дочери есть любовник, что ее зять слишком глуп даже для того, чтобы поджарить яйца на сковородке, а ее внук как раз сейчас защищает докторскую диссертацию во Франции.

Габриэлле за это время стало уже все равно, какие глупости болтает на весь мир ее мать. Она с утра до вечера сидела в ospedale^[112] Сиены и неотрывно смотрела через толстое матовое стекло на Джанни, который не двигался и, казалось, даже не дышал. Его шея была вытянута, глаза закрыты, а нос торчал вверх, как свеча, словно его подтягивали невидимым шнуром к потолку. В таком положении она никогда раньше его не видела, но он лежал так уже несколько дней.

Все казалось таким абсурдным!

И хотя Габриэлла не могла установить с сыном ни малейшего контакта, все же у нее не было сил уйти домой.

Может, когда-нибудь он все-таки вернется. Может, будет воскрешение. И в такой момент она хотела быть здесь.

Каждый вечер после окончания службы Нери приезжал и забирал ее домой. В машине они мало говорили о состоянии сына, это было слишком больно. Вместо этого они обсуждали происшествие, в котором Джанни роковым образом сыграл главную роль.

— Одно совершенно ясно, — устало начала Габриэлла, когда они ехали по автостраде и Нери, погруженный в свои мысли, по ошибке чуть не свернул на выезд в направлении Кастель-нуово-Берарденга, — все это может быть враньем, шито белыми нитками. Возможно, этот тип из Берлина прилетел во Флоренцию на вертолете, побеседовал с полицией и через три часа снова был здесь, откуда я знаю… Это ты должен все очень точно проверить и подсчитать. В любом случае, наш Джанни — не гомосексуалист! Чтобы это сразу было ясно! И то, что он якобы тайно пользовался квартирой немца, для которого выполнял мелкие поручения, для каких-то игр с мужиками — это совершенно невозможно! Абсолютно невозможно! — Щеки Габриэллы раскраснелись, она говорила все громче и громче. — Меня пугает то, что ты вообще можешь допускать такое, Нери, и только потому, что этот скользкий немец предоставил тебе свое якобы безукоризненное алиби?! Вот что приводит меня в ярость! Как ты можешь всерьез верить в это, или ты мало знаешь нашего сына?

Нери молча слушал ее.

— Этот Матиас, или как там его зовут, похоже, настоящий мастер убалтывать людей. И он обвел тебя вокруг пальца! Это самая невероятная небылица, которую я слышала, мой дорогой! В его квартире находят нашего сына, изнасилованного, едва живого, а этому господину почти удается убедить тебя в том, что он никак со всем этим не связан? Да где такое видано! Я тебе расскажу, как было на самом деле, комиссарио!

Габриэлла злилась все больше и больше, но Нери не перебивал ее, потому что чувствовал: кое-что из того, что она говорила, было правдой, пусть даже это звучало обидно.

— Джанни пошел к этому человеку, чтобы забрать деньги или обсудить дальнейшие задания. Да мало ли зачем! Этот тип внезапно напал на него, по-настоящему напал, и ему удалось приковать Джанни наручниками к кровати. Он изнасиловал его и оставил лежать. Возможно, он решил, что Джанни мертв. Или же его просто не интересовало, что с ним будет дальше. Стоп! — Она так крепко схватила Нери за руку, что он чуть не выпустил руль. — Он подумал, что Джанни мертв, поэтому и включил кондиционер. Чтобы было очень холодно и труп не начал разлагаться.

— Прекрати, Габриэлла! Прекрати сейчас же!

Нери больше не мог терпеть, что его жена так грубо и прямо говорит о самом плохом, что когда-либо с ними случалось. Как будто ее это вообще не касается. При этом Нери совершенно точно знал, что все как раз наоборот.

— Нет, не перестану! Слушай меня! Затем этот тип уехал или улетел в Берлин, я без понятия, но он организовал себе прекрасное алиби — что может быть лучше, чем полиция? — и каким-то образом уложился во время, а потом быстренько вернулся назад, позвонил вам и очень правдоподобно сыграл роль ничего не подозревающего человека. Очень хитро!

— А почему он сразу не убрал труп, если решил, что Джанни мертв? Почему он оставил его там?

— Этого я не знаю. Душевнобольные — а тип, который это сделал, явно душевнобольной! — иногда совершают поступки, которые вообще понять невозможно. Может быть, ему так срочно понадобилось уехать в Берлин, что уже не было времени спрятать труп, или он знал, что Джанни еще жив, но надеялся, что его никто не найдет, и собирался вернуться очень быстро.

— Но тогда он хотя бы чем-нибудь его накрыл! И все-таки, зачем ему было превращать свою квартиру в холодильник? Габриэлла, я прошу тебя… Неужели он хотел таким образом его убить?

Нери ничего не понимал. И вообще не соображал, почему Габриэлла так уверена, что владелец квартиры и был насильником.

— Моя интуиция говорит, что немец врет. — Габриэлла перешла на шепот. — Почему — я не знаю. Я просто не верю в его алиби.

У Нери возникла новая идея:

— Представь себе, что привезли кровать для немца, у водителя возникает проблема, потому что он один. Он просит Джанни помочь ему, а когда оказывается в квартире, то нападает на него и оглушает. Такое можно допустить?

— Может быть. Тогда проверь человека, который привез кровать. Но ты можешь сэкономить на поисках таинственного гомосексуального друга Джанни. — Габриэлла с любовью провела рукой по волосам Нери. — Анализ ДНК — вот твой самый большой шанс, tesoro^[113].

— Результаты будут завтра утром.

— Прекрасно. Но пока от них мало толку, потому что ты не знаешь, чья это ДНК. Виновен или не виновен владелец квартиры, ты будешь знать только тогда, когда сравнишь его ДНК с анализом ДНК следов спермы.

— Тогда мне нужно просить разрешение, а это продлится несколько недель. Добровольно он не станет делать анализ слюны. Он же не дурак.

— Он сделает анализ, если не виновен. В противном случае… Но и отказ, к сожалению, еще не доказательство.

— Но даже если я заставлю его сделать официальный тест, он сдаст анализ слюны и через пять минут исчезнет навсегда.

— Как ты прав, amore!^[114] — Она улыбнулась. — Поэтому тебе придется действовать тайно. Пойди туда, поговори с этим Матиасом и постарайся стащить у него пару волосков, окурок или что-нибудь еще. Тогда ты точно будешь знать, является он насильником нашего сына или нет.

Нери вздохнул.

Когда вдали появились огни Амбры, он уже знал, что это очень тяжелая задача, но он сделает именно то, что посоветовала Габриэлла.

72

Вторник, 13 октября 2009 года

Нери как раз собирался выпить кофе на площади, когда курьер из Ареццо доставил результаты анализа ДНК найденной спермы.

С результатами Нери, на первый взгляд, мало что мог сделать, но о кофе он забыл моментально. Его била нервная дрожь. Он набрал номер телефона Томмасо в Монтеварки. Томмасо несколько лет назад начинал службу в полиции в качестве ассистента Нери, но, когда Нери перевели в Амбру, остался в Монтеварки. Там он зарекомендовал себя с положительной стороны, постепенно поднялся по карьерной лестнице и стал начальником отдела по расследованию преступлений среди молодежи. Нери поддерживал с ним дружеские отношения и знал Томмасо как специалиста по компьютерам. Всему этому он научился сам, и было ясно, что Томмасо в Монтеварки явно недооценивают. Карабинеры с такими способностями были редкостью, и Нери понимал, что его бывшему подчиненному открыта дорога в Рим и, тем самым, карьера в полиции.

Томмасо был на связи.

— Томмасо, come stai?^[115] — начал Нери, как и все итальянцы, не ожидая на этот вежливый вопрос, собственно, никакого ответа.

— Bene^[116], — браво ответил Томмасо. — Что случилось, Донато? Все ли о’кей в Амбре?

— Нет, совсем не о’кей. Мне нужна твоя помощь. Прямо сегодня. Нет, немедленно! Ты можешь приехать сюда?

— А в чем дело?

— Надо сравнить один анализ ДНК с анализами в европейской центральной базе данных.

Томмасо застонал:

— Ты что, серьезно?

— Совершенно серьезно.

— А нельзя что-нибудь полегче? Может, ты снова преувеличиваешь?

Нери понял, что Томмасо намекает на крупные операции, которые Нери начинал раньше и которые либо не дали результатов, либо с позором провалились, и страшно разозлился, однако сдержался. Он вынужден был вести себя вежливо, потому что сам был не в состоянии сравнить результаты.

— Пожалуйста, Томмасо. Речь идет о моем сыне!

— О’кей, я приеду.

Через час десять Томмасо прибыл и сразу же взялся за работу.

Еще через двадцать пять минут стало очевидно: анализы ДНК берлинского убийцы, убийцы в Джилио, а также насильника в Монтебеники идентичны.

У Нери на лбу выступил холодный пот.

— Пойдем со мной, — попросил он Томмасо. — Альфонсо сейчас на выезде в Леване. Там банк переезжает в другое помещение, и транспортировка денег должна проходить под охраной. А то, что я собираюсь сделать, очень важно.

Он не хотел рассказывать Томмасо о своих подозрениях и одновременно надеждах. Он практически уже сложил один и один, но Томмасо все равно ему не поверит. Серийный убийца, вероятнее всего, жил в Берлине и выискивал себе жертву в первую очередь там. Но он также любил бывать в Италии, он провел здесь отпуск и продолжал убивать. Как, например, на острове Джилио. Человек, который купил квартиру в Монтебеники и изнасиловал его сына, был немцем и приехал из Берлина. Нужно быть слепым, чтобы не усмотреть здесь связь.

Нери и Томмасо два с половиной часа ожидали в остерии, пока наконец появился Матиас, нагруженный кульками и картонками. К этому времени Томмасо чувствовал себя так, словно вернулись старые времена, когда ему приходилось плясать под дудку Нери и выполнять кучу бессмысленных поручений, и его настроение заметно испортилось. Но он не решался встать и уехать в Монтеварки.

Они тут же вышли, и Нери сделал вид, что совершенно случайно встретил Матиаса уже на следующий день.

Матиас попытался быть вежливым и пригласил Нери и Томмасо в квартиру, чтобы не стоять на пьяцце, где акустика была такая, что почти в каждой квартире, выходящей на площадь, можно было услышать, о чем на ней говорят.

И то, что Нери представлялось таким трудным, оказалось совсем простым.

Матиас предложил карабинерам выпить кофе, и это предложение они приняли с благодарностью. Пока Матиас готовил кофе, Нери и Томмасо со скучающим видом стояли на балконе. На круглом столике возле балюстрады стояла пепельница с четырьмя окурками очень тонких сигар.

Один из них Нери незаметно и быстро сунул в пластиковый пакетик и спрятал его в карман.

Буквально через мгновение появился Матиас с эспрессо.

— Molte grazie, — улыбаясь, сказал Нери.

— Может, мы на минутку присядем? — спросил Матиас.

Полицейские не возражали, и он дополнительно к двум стульям, уже стоявшим на балконе, принес третий.

— Мы не хотим вас надолго задерживать… — Нери одним глотком выпил свой эспрессо. — В рамках расследования мы хотели бы знать, что вы делали в июле этого года. Вы были в Берлине или в отпуске?

— Боже мой, я уже точно и не помню!

Матиас запрокинул голову, делая вид, что размышляет, пошел в гостиную, взял сигару и зажег ее. Потом вернулся на балкон, оперся спиной на балюстраду и посмотрел на своих гостей.

— Я был в Берлине, разумеется, но был также и в Сиене, чтобы подписать договор на покупку этой квартиры. А потом на два или три дня съездил к морю.

— Куда?

— Марина ди Гроссето. Мне просто захотелось немного поплавать. Искупаться в море. Я это люблю.

— Марина ди Гроссето — чудесное место! И пляж там прекрасный!

Матиаса передернуло при одном воспоминании об этом пляже, но он улыбнулся и любезно ответил:

— Я с вами согласен.

От Нери не укрылось, что Матиас курил именно те сигары, окурок которой он только что прихватил с собой, и заметил, что Томмасо тоже обратил на это внимание. Теперь у него было все, что требовалось.

— А вы бывали на острове Джилио? — вдруг спросил Нери.

Матиас растерялся.

«Почему карабинер здесь, в Монтебеники, спрашивает об этом? Как он вышел на остров? Он же не ясновидящий!»

Матиас почувствовал, что сбит с толку этим внезапно заданным вопросом и ему не хватает времени, чтобы четко продумать ответ, поэтому ответил уклончиво:

— Да, года три или четыре назад, недолго. Я был там всего лишь два дня, а чувство такое, словно провел там две недели. Остров прекрасный, нечто совершенно уникальное, но было бы слишком скучно провести там весь отпуск.

Нери кивнул. Выражение его лица было непроницаемым.

Матиас лихорадочно раздумывал, был ли его ответ правильным, но прежде чем он смог прийти к какому-то выводу, Нери и Томмасо уже попрощались.

Матиас смотрел с балкона, как они шли через пьяццу, и слушал громкий, четкий стук их кожаных подошв о средневековые камни.

73

Берлин, пятница, 16 октября 2009 года

Сузанна Кнауэр была изрядно огорошена, когда в пятницу вечером пришла с работы и неожиданно обнаружила свою дочь дома. На Мелани был старый спортивный костюм, она была без косметики, с немытыми волосами и зареванная. Она сидела на кровати и ничего не делала. Даже не слушала музыку.

— Что случилось? — в ужасе спросила Сузанна.

— Ничего.

— Точно что-то произошло! Ты же не без причины сидишь дома ненакрашенная и заплаканная? Что-то с Беном?

— Ничего.

— Как ничего?

В эту секунду шлюзы прорвало, и Мелани, несмотря на все усилия, не удалось сохранить самообладание.

— Все кончено! — всхлипывала она. — Все, все прошло, конец!

Сузанна не знала, что сказать. Она подсела к дочери на кровать, обняла ее, гладила по волосам и молчала.

Мелани безудержно рыдала.

— Это ты его бросила или он тебя? — через время спросила Сузанна.

— Он меня.

— А почему?

Мелани попыталась пожать плечами, но это ей не удалось, поскольку она содрогалась от рыданий.

— Он сказал, что ничего не получится, просто ничего не получится, — заикаясь, с трудом выговорила она. — Мы слишком разные, а кроме того, он находится в постоянном стрессе, потому что у него слишком мало времени. Слишком мало времени для меня и слишком мало времени для работы. Его постоянно грызет совесть, и он больше не может этого терпеть. Наверное, ты причитала до тех пор, пока он не сдался.

— Это бессовестно с твоей стороны, Мелли, подозревать меня в таком! Я не сказала ему по поводу ваших отношений ни слова. Я держалась в стороне, пусть даже ты мне и не веришь!

Мелани шумно высморкалась:

— О’кей, о’кей, о’кей… Но разве это может быть причиной?!

Сузанна крепко прижала дочь к себе.

— Я же его люблю, — всхлипывала Мелани. — Суза, пожалуйста, скажи, что мне делать! Разве можно так — просто дать от ворот поворот!

Сузанна тоже считала, что Бен повел себя по-свински, и только хотела сказать пару утешительных слов, как зазвонил телефон.

Она мягко высвободилась из объятий дочери и подошла к аппарату в коридоре.

— Кнауэр, — коротко ответила она.

Звонила ее секретарь из комиссариата.

— Сузанна, послушай! Только что позвонили итальянцы, к счастью, сразу с переводчиком. Они знают, кто убийца. Они знают, кто совершил убийство в Берлине и на Джилио и кто изнасиловал парня в Монтебеники. Речь идет о жителе Берлина Матиасе фон Штайнфельде. Они уже выехали и сейчас арестуют его.

— Я немедленно выезжаю!

Сузанна положила трубку, и ее бросило в жар от волнения.

Когда она вернулась в комнату Мелани, то сразу почувствовала, что дочь обиделась, что она прервала разговор и отошла к телефону. Но сейчас она уже не могла отнестись к ее драме с пониманием.

— Мелли, извини, но мне срочно нужно в бюро.

— Конечно, тебе нужно в бюро! — закричала Мелани и сразу же разогналась с нуля до сотни по шкале агрессии. — Тебе, всегда нужно на работу! Тебя никогда нет, когда ты нужна! И всегда твоя дерьмовая работа важнее, чем я!

— Мелли! — Сузанна подошла и тронула дочь за руку, но Мелани оттолкнула ее. — Мелли, возможно, итальянцы схватили нашего серийного убийцу. Там еще многое не ясно, поэтому я должна уехать! Ты хоть это понимаешь?

— Поздравляю! — ядовито процедила Мелани сквозь зубы. — Конечно, я это понимаю! Я всегда с пониманием должна относиться к проблемам своей матери! — Ее сарказм невозможно было не услышать. — Ну и уходи! Смывайся! Пошла вон! Мне все равно! Приятного тебе вечера! — И она натянула одеяло себе на голову.

Сузанна громко вздохнула и вышла из комнаты.

В коридоре она схватила куртку и сумочку и выбежала из дома.

Монтебеники

Нери и Альфонсо мчались на темно-синей «панде» по извилистой дороге наверх, в Монтебеники. Никогда еще Нери это расстояние не казалось таким большим. Альфонсо уже был информирован обо всех этапах расследования, и у него, как и у Нери, было ощущение, что им предстоит раскрыть крупное дело. Это будет огромный успех, который получит международное признание и буквально за одну ночь сделает маленький городишко Монтебеники знаменитым.

В квартире немца было темно. Это они увидели сразу, как только остановились на пьяцце. Нери бросило в пот, но он попытался взять себя в руки. Может, немец спит или ужинает в каком-нибудь ресторане. Надо просто набраться терпения.

Пару минут они посидели в машине, потом Нери это надоело:

— Альфонсо, у нас есть приказ на арест опасного преступника. И мы не можем ждать, пока он нагуляется и, может быть, придет, а может быть, и нет! Мы сейчас войдем в его квартиру.

— Ты что, хочешь выломать дверь?

— Нет, я знаю, что у Пепе есть ключ.

Через несколько минут они открыли дверь.

Квартира была тщательно убрана, холодильник разморожен и выключен, вилки вынуты из розеток, постельное белье свернуто, а кровать аккуратно застелена покрывалом. В шкафу был набор одежды первой необходимости, то же самое в ванной, где Матиас фон Штайнфельд оставил только зубную щетку и пасту.

— Проклятье! — заорал Нери и ударил кулаком по деревянному кухонному столу так, что раздался грохот. — Он уехал! Мы опять чуть-чуть опоздали!

От огорчения его даже затошнило. Как бы обрадовалась Габриэлла, если бы он добился успеха!

Мобильный телефон Нери зазвонил.

— Pronto! — не сдержавшись, закричал он.

— Это я, Нери, — ответила Габриэлла. Такого испуганного голоса он еще никогда не слышал, и его моментально охватил страх. — Пожалуйста, не волнуйся, но ты должен приехать в больницу! Тут такое случилось!

— Что случилось, да говори же! — снова закричал Нери.

— Я пошла в кафетерий, чтобы выпить кофе, и в это время кто-то побывал в палате Джанни. Он перерезал все трубки, в том числе и аппарата искусственного дыхания, и убежал. Никто его не видел.

«Фон Штайнфельд! — молнией промелькнуло в голове у Нери. — Он боится, что Джанни сможет заговорить».

— Ну и? — хриплым голосом спросил он. — Что с Джанни?

— Одна из медсестер нашла его. Им удалось вернуть Джанни в стабильное состояние. Но все было на грани.

— Сейчас буду.

— Нери, я боюсь.

— Спокойно, я сейчас буду там!

Нери отключился и повернулся к Альфонсо. Его лицо было серым как пепел.

— Объявляем розыск! — почти беззвучно сказал он. — Он только что пытался убить моего сына в больнице.

Берлин

К полуночи Сузанна благодаря переводчику была в полном объеме информирована обо всех результатах расследования итальянцев, модель и номер автомобиля преступника были известны и он был объявлен в международный розыск.

Сузанна ожидала известий в бюро. Бену она не сказала о том, что знает о его разрыве с Мелани. В десять часов она позвонила дочери, но та не подошла к телефону.

И только в полчетвертого ночи поступило сообщение, принесшее им облегчение: Матиас фон Штайнфельд был арестован на заправочной станции вблизи Нюрнберга.

Сузанна тут же позвонила Нери на мобильный телефон.

— Мы взяли его! — сказала она через переводчика. — Его арестовали на заправке. Комиссарио, огромное вам спасибо! Вы проделали огромную и отличную работу!

— Да, — сказал он. — Gratulazione^[117].

И все. От разочарования он не мог ничего сказать. Естественно, Нери хотел бы сам вытащить из своих сетей такую крупную рыбу, но, в конце концов, речь шла об общем деле. И, в принципе, кто остановил убийцу, немцы или итальянцы, было делом второстепенным. Но так близко к успеху, как в этот раз, он еще ни разу не был.

Нери откинулся на подушку. Про сон можно было больше не думать.

— Что такое? — пробормотала Габриэлла.

— Его арестовали в Германии. Все в порядке. Спи спокойно.

К счастью, страх за Джанни уже прошел, но и сил у него не было. Ночь напролет в Италии проводился поиск, однако «порше» фон Штайнфельда словно сквозь землю провалился. И не ему и его коллегам, а немцам достались и триумф, и слава.

Уже через несколько часов арест серийного убийцы стал главной темой средств массовой информации. Этот случай вызвал интерес и на международном уровне. В выпусках телевизионных новостей показывали, как арестовывали предполагаемого убийцу, который даже не пытался скрыть свое лицо.

Сузанна получила поздравления и похвалу от своих начальников и вместе с Беном выпила бутылку шампанского. С пресс-конференцией она решила повременить до тех пор, пока не допросит Матиаса фон Штайнфельда.

74

Монтебеники, суббота, 17 октября 2009 года

Габриэлла сидела перед телевизором, уставившись в экран, и от злости у нее даже руки вспотели.

Нери ходил взад-вперед по комнате. Он уже больше просто не мог смотреть телевизор.

— Я не могу поверить в это, Нери! — возмущалась Габриэлла. — Ты делаешь всю работу, ты невероятно умный, ты отдаешь приказ исследовать ДНК, ты делаешь правильные выводы и вычисляешь убийцу, которого немцы ищут уже несколько недель, да каких там недель — несколько месяцев! — причем ищут безуспешно, а сейчас они почивают на лаврах только потому, что его случайно схватили в Германии, а не в Бучине! Это так несправедливо, что меня просто разрывает от обиды! Как было бы хорошо, если бы все говорили: «Это удалось Нери! Комиссарио Нери — великолепный следователь, а его безнадежно недооценивают в Амбре!»

— Пожалуйста, Габриэлла, прекрати!

Если он сегодня услышит еще и слово «Рим», то просто вцепится ей в лицо.

Габриэлла замолчала и опять прилипла к экрану. Итальянское телевидение показывало те же картины ареста, что и немецкое, — очевидно, они купили у немцев видеоматериалы.

Габриэлла покачала головой.

— Они даже не взяли у тебя интервью! — снова возмутилась она. — Неужели эти люди из RAI не могут нормально вести журналистское расследование? Почему сюда никто не звонит? Почему не приезжает съемочная группа? Тогда бы я хоть чуть-чуть успокоилась.

То, что Габриэлла так разволновалась, еще больше усилило разочарование Нери.

— Я пойду немного погуляю, — сказал он, — мне нужно кое о чем подумать.

С этими словами он вышел из дома. Он знал, что Габриэлла будет целое утро висеть на телефоне и рассказывать всем своим подругам, какими грандиозными были его заслуги в расследовании этого дела. Было бы невыносимо слушать все это.

Нери пешком отправился из Амбры в Сан Мартино, прошел по селу и кивнул паре людей, которых немного знал. За селом дорога круто поднималась в гору, и уже через десять минут он запыхался. У Нери больше не было желания гулять, он чувствовал, что пешеходная прогулка не успокоила, а только сильнее его расстроила.

Он вернулся, сел в машину и, ничего не сказав Габриэлле, поехал к Джанни в больницу.

— Два часа назад мы вывели Джанни из медикаментозной комы, — сообщил врач, приземистый мужчина с абсолютно седыми волосами, хотя Нери показалось, что ему чуть за пятьдесят. — Он даже попытался заговорить с нами, но сейчас спит. Антибиотики дали хороший результат, мы взяли воспаление легких под контроль, и он уже дышит самостоятельно. Конечно, Джанни травмирован, и я думаю, что пройдет еще два, а то и три дня, пока он сможет хоть что-то рассказать о том, что случилось. Но может быть и такое, что он не сможет говорить еще несколько недель.

— Мне можно к нему?

— Конечно.

Нери всегда чувствовал себя в больницах беспомощным, беззащитным и потерянным. И, направляясь к Джанни, он старался ступать по покрытому линолеумом полу так, чтобы подошвы его обуви не скрипели.

Он подошел кровати и взял Джанни за руку.

— Мой мальчик, — прошептал он, с трудом сдерживая слезы, — все образуется. Только что врач заверил меня в этом. Не беспокойся.

Нери показалось, что Джанни едва заметно кивнул.

— Я просто хотел сказать, что типа, который сделал с тобой такое, я нашел. Я его разоблачил. Для меня неважно, узнает ли об этом мир, я хочу только одного — чтобы ты это знал. И если его в Германии не посадят, если по каким-то причинам отпустят, я убью его. Клянусь тебе!

Нери погладил Джанни по голове, поцеловал в лоб и опустился на стул у кровати. Он сидел очень тихо, не зная, сколько это еще продлится.

Берлин

Сузанна совершенно точно знала, что это непрофессионально, однако в своих фантазиях представляла себе чудовище, которое убило нескольких молодых людей просто из похоти и желания убийства, совершенно иным. Не таким привлекательным, симпатичным, элегантным и образованным человеком с вежливым обхождением и деликатными манерами. У него была аура человека, общение с которым доставляет удовольствие, с которым можно поговорить и приятно пойти в ресторан.

Матиас фон Штайнфельд, казалось, не испытывает потрясения в связи со своим арестом, вид у него был не испуганный и не подавленный — скорее он с любопытством ожидал того, что будет дальше.

Такого поведения арестованного Сузанна за годы работы в полиции еще не видела. Он был любезным, общительным и давал развернутые показания, причем добровольно. А допрос в полиции был для него скорее приятной беседой.

Он отвечал безо всякого стеснения, свободно и не подбирал, как другие, тщательно и неуверенно каждое слово, словно взвешивая его на золотых весах. Он был очарователен и вел себя так, словно находился в состоянии какого-то затяжного флирта.

Казалось, он не сознавал, что его жизнь, если его признают виновным, с настоящего момента коренным образом изменится.

— Господин фон Штайнфельд, — начала Сузанна, в двенадцать часов тридцать минут вместе с Беном и коллегами усевшись напротив Матиаса в допросной, — вы обвиняетесь в том, что убили Йохена Умлауфа в его квартире, Манфреда Штеезена у озера в народном парке Юнгфернхайде и Бастиана Герсфельда на вилле его родителей на озере Ваннзее и каждое убийство совершили с помощью шелкового шарфа.

— Это правильно, — просто сказал Матиас.

— Кроме того, в июле на итальянском острове Джилио в Средиземном море вы столкнули со скалы двух молодых людей — Адриано и Фабрицио.

— Это была необходимая оборона, — ответил Матиас тихим голосом. — Они напали на меня и хотели убить. В тот момент имело значение, кто быстрее и кто отреагирует первым. Но в остальном это тоже соответствует действительности.

Сузанна сглотнула. Еще никогда ни один арестованный не отвечал таким образом и таким тоном.

— Кроме того, вы изнасиловали, душили и чуть не убили гражданина Италии Джанни Нери в своей квартире в Тоскане.

— Да. Я подумал, что он мертв. Я сожалею, что ему так долго пришлось лежать там, пока его нашли.

— Вы сознаетесь в совершении данных преступлений?

— Да.

— И вы готовы подписать признание?

— Разумеется. Хотя вы кое-что упустили.

Сузанна не верила собственным ушам.

— А именно?

— На круизном корабле «Дойчланд» посреди Атлантики я выбросил мужчину за борт. Не может быть, чтобы он выжил. Помнится, он был врачом, но его фамилии я не знаю.

— Зачем вы это сделали?

— Просто так. Он мне мешал.

Сузанна была потрясена его хладнокровием.

— Вы хотите привлечь к участию в процессе своего адвоката?

Матиас улыбнулся:

— Позже. Пока это не нужно.

У Сузанны возникло ощущение, что она допустила какую-то ошибку. Не прошло и пяти минут, как разговор, на который она отвела два часа, уже закончился. Она посмотрела на коллег, но те ни в коей мере не были смущены, наоборот — торжествующе улыбались.

— Сейчас мы распечатаем протокол и дадим его вам на подпись.

— Извините, но это еще не все.

Сузанна вспыхнула:

— Я слушаю.

— Я совершил еще одно убийство, о котором вы не упомянули, а это, как я считаю, достойно сожаления. Однако, возможно, причиной является то, что данное убийство было атипичным и не соответствовало моему индивидуальному почерку.

Сузанну бросило в жар. Теперь он демонстрировал, кто здесь главный.

— О чем речь?

— Я ударил сковородкой шеф-повара ресторана «Раутманнс» господина Клеменса Маевски так, что он потерял сознание, после чего зажарил его в автоматической печи.

У присутствующих отнялась речь. Естественно, Сузанна слышала о необычном, отвратительном убийстве в кухне берлинского ресторана, но никто не догадался связать его с убийствами гомосексуалистов.

— В тот вечер я довольно подробно и долго беседовал с Маевски. Мы выпили по пиву, и у нас возникли очень острые разногласия. Бокалы, наверное, уже заметили и исследовали ваши трасологи. На одном из них найдется моя, к этому времени вам уже хорошо известная, ДНК. Я был с Маевски в кухне, и я был последним. Повара уже ушли.

Все молчали.

Матиас сделал вид, что задумался.

— Да, мне кажется, это все, — сказал он медленно. — Если я припомню что-нибудь еще, то обязательно вам сообщу.

Немного погодя он снова оказался в своей камере, расслабился и стал думать о том, что произошло.

Он вспомнил мать, красивую, элегантную Генриетту, и ее прекрасную смерть, которая была чем-то совершенно особенным.

Это была его маленькая драгоценная тайна, которую он навсегда сохранит для себя.

Благодаря своему признанию он снял обвинения с сына и снова завоевал его любовь. Ему было все равно, через сколько лет он выйдет из тюрьмы. Алекс будет его ждать, чтобы с благодарностью обнять.

А этот миг того стоил.

Постепенно в камере стало темно. Большинство заключенных сейчас сидели перед телевизором. Матиас лежал на койке, смотрел на голый потолок и не сомневался, что настоящее счастье заключается в том, чтобы быть единственным в своем роде.

Ему не в чем было себя упрекнуть, он все в своей жизни сделал правильно.

Это было хорошее чувство.

Эпилог

Было десятое декабря две тысячи десятого года, и Берлин был завален снегом. Приглушенные звуки города действовали успокаивающе. Этим вечером было особенно тихо. На улицах почти не было машин, а снег шел не переставая.

До супермаркета Алекс обычно добирался минут за двадцать, когда спешил — за пятнадцать, но сегодня шел очень медленно. Куртка на нем была слишком тонкая, левый боковой шов на ней разошелся, и ветер, который, к несчастью, дул с этой стороны, пробирал насквозь. Его ботинки промокли, носки стали влажными, и он сильно замерз. На нем даже не было шапки, потому что ту единственную, которая у него была, он не нашел.

Но сейчас ему было все равно. Засунув руки поглубже в карманы куртки, он брел по снегу.

Сегодня, ровно день в день, исполнилось полгода, как был вынесен приговор его отцу. Алекс присутствовал на каждом заседании и удивлялся постоянной нежной улыбке на лице Матиаса — что бы ни говорили свидетели, эксперты, адвокат или прокурор. Он с улыбкой выслушивал подробности убийств, с улыбкой узнавал, кем были его жертвы и как они жили, с улыбкой отвечал на вопросы, с улыбкой выслушал заявление прокуратуры и речь своего защитника и точно так же, улыбаясь, принял к сведению приговор: «Пожизненное заключение с последующим содержанием в заключении после отбытия наказания».

Алекс не улыбался, он плакал.

Благодарность, с которой он поначалу воспринял то, что Матиас взял на себя вину за убийство шеф-повара и вытащил его голову из петли, уже давно поблекла, а облегчение, которое он чувствовал поначалу, уступило место затяжному отчаянию.

Он понял, что все это было бессмысленно.

Все было разрушено. Единственное, что он точно знал, — так это то, что никогда больше не сможет работать на кухне. А ничего другого он не умел. У него больше не было цели, не было надежды и не было отца.

Когда Матиас после оглашения приговора выходил из зала суда, то остановился в нескольких метрах от Алекса и послал ему воздушный поцелуй.

Это воспоминание преследовало Алекса каждый день, пока он не засыпал.

Правой рукой он перебирал последние монеты, которые у него оставались, а в кармане брюк лежали еще три бумажки. В общей сложности получилось шестьдесят два евро и пятнадцать центов — достаточно для того, чтобы совершить последнюю покупку.

Был уже одиннадцатый час ночи, но это ничего не значило, супермаркет работал круглосуточно. Раньше он всегда приходил сюда рано утром, после работы, в четыре часа, чтобы купить что-нибудь.

Зал супермаркета был ярко освещен. Единственным отличием ночи от дня было то, что прилавки со свежим мясом были закрыты и можно было купить только расфасованное мясо.

Но Алексу все равно понадобится не это.

Из громкоговорителей неслась мелодия «Джингл Беллз», а там, где обычно были выставлены экзотические фрукты, сейчас возвышалась блестевшая огнями рождественская елка с золотистыми и лиловыми шарами. Кроме того, была еще витрина с рождественскими дедами-морозами, медовыми пряниками, печеньем и кексами всевозможных видов, маленькими ангелочками с волосами из золотого дождя в качестве декорации для стола и безвкусными елочными украшениями всех цветов и форм.

Алекс не глядя прошел мимо.

Он давно уже не испытывал тоскливого чувства при мысли, что не может припомнить ни одного Рождества, которое было бы встречено с хорошим настроением, которое было бы прекрасным и о котором он думал бы с удовольствием.

С тех пор как он выселился от матери и жил один, Рождества в его жизни больше не было, и к этому он относился с пониманием.

Он сразу же направился в отдел крепких спиртных напитков и выбрал самый лучший виски, какой мог позволить на свои деньги.

Он купил литровую бутылку за пятьдесят шесть евро и ужасно разнервничался, потому что никак не мог придумать, что делать с оставшимися шестью евро.

В конце концов он купил еще маленький кактус в горшке с золотой рождественской звездой на макушке, который стоил три евро семьдесят пять центов.

Никаких проблем. Значит, в его квартире найдут два евро семьдесят пять центов.

И он пошел домой.

В квартире было холодно. Алекс включил все батареи и разделся, оставшись только в футболке и в джинсах. На минуту он остановился у окна и выглянул на улицу в снежную круговерть. Снежинки были маленькие и твердые, они останутся лежать надолго.

Он уселся на кровать и взял сигарету.

Жалко, что он не купил в супермаркете свечу, было бы красиво. Но потом пожал плечами. Все равно. Все, как всегда, было все равно. И так сойдет.

Он смахнул со стола компакт-диски и журналы, на золотой звезде на кактусе написал «Marry Christmas, Mama»^[118] и поставил горшок на середину стола, чтобы она сразу увидела его.

А потом он начал пить. У виски был превосходный вкус. Первые глотки обожгли горло, но чем больше он пил, тем теплее становилось в животе — алкоголь мягко разогревал его изнутри. А еще он глотал таблетки. Он заказал их в Интернете так много, что хватило бы на несколько акций подобного рода.

Полчаса он ничего не чувствовал. Все было прекрасно, мир был в порядке, голова оставалась ясной, и он даже не чувствовал опьянения.

А потом он подумал о отце. О Матиасе.

Всю жизнь у него было только одно желание — быть отцу другом. Лучшим другом.

Он попытался понять, почему это было невозможно, но уже не смог справиться с этим. Мысли стали нечеткими, начали путаться и расплываться…

«Я все равно люблю тебя, папа!»

Это было последнее, что он успел подумать перед тем, как уснуть навсегда.

Примечания

1

В хорошем настроении (англ.). — Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.

(обратно)

2

Точка невозврата (англ.).

(обратно)

3

Мой дорогой друг (нем.).

(обратно)

4

Прямо к делу (лат.).

(обратно)

5

Мой дорогой (нем.).

(обратно)

6

«Kaufhaus des Westens» (нем.) — «Торговый дом Запада», крупнейший универмаг в Европе.

(обратно)

7

Игра слов: по-немецки Horst означает и «гнездо», и мужское имя Хорст.

(обратно)

8

Обрывок слова «принцесса» (нем.).

(обратно)

9

Доктор! Добро пожаловать в Сиену! (итал.).

(обратно)

10

Минуточку! Хорошо. Как всегда (итал.).

(обратно)

11

Продукты (итал.).

(обратно)

12

Еврейская сверхнаглость (идиш).

(обратно)

13

До неопределенного окончания (англ.).

(обратно)

14

По преданию, в 1564 г. жители города Хорнберг так усердно упражнялись в салютовании в честь прибытия вюртембергского князя Людвига, что к моменту его торжественного приема весь порох был израсходован. Поговорка обозначает отсутствие положительного результата при больших издержках.

(обратно)

15

Одно из пренебрежительно-насмешливых названий гомосексуалистов в Германии.

(обратно)

16

К главному, прямо к делу (лат.).

(обратно)

17

Зáмок (итал.).

(обратно)

18

Небольшой зáмок (итал.).

(обратно)

19

Я рад (итал.).

(обратно)

20

Спокойной ночи, Адриано. До завтра (итал.).

(обратно)

21

«Бильд-Цайтунг» — популярная в Германии бульварная газета.

(обратно)

22

О боже! (итал.).

(обратно)

23

Пожалуйста, синьор (итал.).

(обратно)

24

Юноша, парень (итал.).

(обратно)

25

Гренки, поджаренный хлеб (итал.).

(обратно)

26

Добрый день! (итал.).

(обратно)

27

Привет (итал.).

(обратно)

28

Мой дорогой! (нем.).

(обратно)

29

Побыстрее! (итал.).

(обратно)

30

Сокровище, дорогой (итал.).

(обратно)

31

Большое спасибо (итал.).

(обратно)

32

Море (итал.).

(обратно)

33

Сиеста, послеобеденный сон (итал.).

(обратно)

34

Разрешите? (итал.).

(обратно)

35

Здравствуйте, комиссар (итал.).

(обратно)

36

В Германии одна порция крепких спиртных напитков равна двадцати миллилитрам.

(обратно)

37

Извините (итал.).

(обратно)

38

Черт возьми! (итал.).

(обратно)

39

Просто (англ.).

(обратно)

40

В русском переводе фильм известен под названием «Крепкий орешек».

(обратно)

41

Die Ewigkeit — вечность, Ende der Slunde — конец часа, Anfang alien Endes — начало всех концов, Ende der Tage — конец дней (нем.).

(обратно)

42

Больше никаких трупов, я в отъезде, пока. П. (нем.).

(обратно)

43

Дорогая (итал.).

(обратно)

44

Телеигра «Кто хочет стать миллионером» (итал.).

(обратно)

45

Игра словв немецком языке: а) сыр из беседки (на самом деле крем-сыр из г. Лаубена, Германия); б) сыр из хижины (на самом деле сорт свежего пористого сыра опять же из Германии); в) сыр из избы (на самом деле не существует); г) сыр из сарая (на самом деле не существует).

(обратно)

46

Свежий овечий сыр (итал.).

(обратно)

47

Сокровище (итал.).

(обратно)

48

Ладно, хорошо (итал.).

(обратно)

49

Начальник, руководитель (итал.).

(обратно)

50

Очень приятно! (итал.).

(обратно)

51

Тортеллини с помидорами (итал.).

(обратно)

52

Дорадо (итал.).

(обратно)

53

Бифштекс (итал.).

(обратно)

54

Как дела? (итал.).

(обратно)

55

Все хорошо (итал.).

(обратно)

56

Спасибо. Большое спасибо (итал.).

(обратно)

57

Конечно (итал.).

(обратно)

58

Добрый вечер (итал.).

(обратно)

59

Спасибо, все хорошо (итал.).

(обратно)

60

Младенцы, дети (итал.).

(обратно)

61

Суд, трибунал (итал.).

(обратно)

62

Друг (итал.).

(обратно)

63

Школа (итал.).

(обратно)

64

Работа (итал.).

(обратно)

65

Очень много (итал.).

(обратно)

66

Палаццо Пубблико, административный дворец (итал.).

(обратно)

67

Муниципальный музей (итал.).

(обратно)

68

Торе дель Манджа, башня-колокольня в Сиене, в дословном переводе «Башня Едока» (итал.).

(обратно)

69

Без проблем (итал.).

(обратно)

70

Не для меня (итал.).

(обратно)

71

Мне пробовать (итал.).

(обратно)

72

Отлично! (итал.).

(обратно)

73

Удобно (итал.).

(обратно)

74

Приятного аппетита (итал.).

(обратно)

75

Проклятье (итал.).

(обратно)

76

Слушаю! (итал.).

(обратно)

77

Финансовая гвардия (служба контроля за финансами в Италии) (итал.).

(обратно)

78

Спасибо и хорошего дня! (итал.).

(обратно)

79

Церковь (итал.).

(обратно)

80

Он понимать (искаженный итал.).

(обратно)

81

Война (итал.).

(обратно)

82

Да, да (итал.).

(обратно)

83

Конечно, безусловно (итал.).

(обратно)

84

Счастлив (итал.).

(обратно)

85

Пока, друг (итал.).

(обратно)

86

Счастливого пути. Спасибо за все! (итал.).

(обратно)

87

Шницель по-римски (итал.).

(обратно)

88

Сериал «Traumschiff» — «Корабль мечты» (нем.).

(обратно)

89

Яичница с ветчиной (англ.).

(обратно)

90

Теперь твой выход (англ.).

(обратно)

91

Добрый вечер (итал.).

(обратно)

92

Как дела? (итал.).

(обратно)

93

Все хорошо, спасибо (итал.).

(обратно)

94

Да, да (итал.).

(обратно)

95

Ричарелло, сорт миндального печенья (итал.).

(обратно)

96

Прекрасная Италия! (итал.).

(обратно)

97

Максимум (итал.).

(обратно)

98

Хорошая поездка (итал.).

(обратно)

99

Сюрприз (итал.).

(обратно)

100

Тебе нравится? (итал.).

(обратно)

101

Обыкновенное обслуживание (итал.).

(обратно)

102

Не за что (итал.).

(обратно)

103

Мне очень жаль (итал.).

(обратно)

104

Контакт (итал.).

(обратно)

105

Сейчас, в настоящее время (итал.).

(обратно)

106

Принцесса (итал.).

(обратно)

107

Прощай, Джанни, прости меня, любовь моя! (итал.).

(обратно)

108

Разрешите? (итал.).

(обратно)

109

Проклятье, Богородица! (итал.).

(обратно)

110

Скорая помощь (итал.).

(обратно)

111

Доброго вечера и до свидания (итал.).

(обратно)

112

Больница, госпиталь (итал.).

(обратно)

113

Сокровище (итал.).

(обратно)

114

Любовь (итал.).

(обратно)

115

Как дела? (итал.).

(обратно)

116

Хорошо (итал.).

(обратно)

117

Поздравляю (итал.).

(обратно)

118

Счастливого Рождества, мама (англ.).

(обратно)

Оглавление

ЗАБИРАЯ ДЫХАНИЕ

  Пролог

  Часть 1 Грехи молодости

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

    21

    22

    23

    24

    25

    26

    27

    28

    29

    30

    31

    32

    33

  Часть 2 Мужские фантазии

    34

    35

    36

    37

    38

    39

    40

    41

    42

    43

    44

    45

    46

    47

    48

    49

    50

    51

    52

    53

    54

    55

    56

    57

  Часть 3 Смертельная тоска

    58

    59

    60

    61

    62

    63

    64

    65

    66

    67

    68

    69

    70

    71

    72

    73

    74

  Эпилог

*** Примечания ***