Затмение Луны и Солнца [Лидия Лесная] (fb2) читать онлайн

Лидия Лесная ЗАТМЕНИЕ ЛУНЫ И СОЛНЦА

ЧТО БОЛЬШЕ — ЯБЛОКО ИЛИ ЛУНА?

Хороший парень был Василий Спирин, а только спорщик отчаянный. Что ему ни скажи, он все:

— Нет, быть этого не может.

— Да как же, — отвечают ему, — быть не может, если я своими глазами видал?

— Ты видал, — говорит Василий, — стало-быть, ты и верь, а я не видал — и не верю.

И все-то ему надо было своими глазами увидать и своим умом понять: ничего на веру не брал. Такой уж парень был — недоверчивый.

Такой и с малолетства был, таким и вырос. Лет ему без малого восемнадцать; другие об эту пору уже своим хозяйством обзаводятся, а он ни о чем таком и думать не думает. До работы, — нельзя сказать, — парень жадный, работник хороший: и в поле, и на покосе, и по дому все наладит в лучшем виде, но зато в свободное время ни с девушками не погуляет, ни с гармошкой не пройдется, одно дело знает-книжку читать. Выучил его грамоте отпускник один. И не то, чтобы, сказать, выучил, а просто буквы показал. Читать Василий выучился сам. И после того, как едет мать в город с молоком да со сметаной, он одну бутылку помечает буквой В.

— Вот, — говорит, — мама, гляди: это моя бутылка. Если ты эту бутылку продашь, так на 10 копеек мне книжку купи.

И мать — ничего, привозила. Только хороших дешевых книг не было, всякую чушь возила она. А потом появились книги по 8 коп., по 10 коп., по 15 коп. А еще погодя, изба-читальня в соседней деревне открылась, и стал Василий там книги получать.

Прошлым летом случилось так, что приехал в деревню к отцу своему, крестьянину, горожанин один, учитель городской, приехал ребят учить.

Тут мой Василий к нему и присосался.

Так за ним по следам и ходит. Глядя на него, еще двое-трое пристали, кружок составили. И такие у них пошли беседы, что ночи напролет не спят, бывало, — все наговориться не могут.

А началось вот с чего.

Поехал Василий с отцом своим, Пантелеем Семенычем, на дальний остров на рыбалку. Яков Иваныч, учитель, напросился с ними. Поставили парусок, сиверко дул вовсю, и лодка заскользила, что пароход.

Вставили парусок, и лодка заскользила…

На остров приехали к ночи, темно стало. Костер в темноте развели.

А попозже луна взошла, и сразу посветлели вода и лес — все как на ладони видать, а в воде луна, как в зеркале, серебрится.

Поглядел Василий в воду и говорит:

— Луна в воде купается. Вот попью воды и проглочу луну.

А Яков Иваныч ему отвечает:

— Как тот осел.

— Какой осел?

— А это, знаешь, в древности был такой случай:. стоял осел у реки и пил воду, а в воде луна отражалась. В это время случилось лунное затмение. Увидали люди, что луна пропала и закричали: «осел луну проглотил!» Переполох пошел страшный, потому что на-стояще никто тогда не знал, отчего оно бывает, затмение-то это самое. Заметались люди, завопили: «пороть брюхо ослу, спасать луну!» Распороть брюхо не успели, как луна — вот она, опять на месте!

Пантелей Семеныч рассмеялся, а Василий говорит:

— А что ж? Почему ослу было и не проглотить луну? И вся-то она с яблоко.

— С яблоко? — хохочет. Яков Иваныч. — Вот так грамотей! А еще книги читаешь! Знаешь ли ты, сколько верст или километров у луны в поперечнике будет? Знаешь или нет?

— Нет, не знаю, о луне я ничего никогда не читал.

— Так я тебе скажу: около трех тысяч пятисот километров. Если бы мы стали поперек луны укладывать яблоки, нам понадобилось бы десять товарных поездов, груженных одними яблоками. А ты знаешь, товарные поезда какие? Вагонов по тридцать, а в вагоне по тысяче пудов груза.

Василий помолчал, кинул с размаху камушек в воду, будто хотел зашибить эту самую лупу, а потом ответил:

— Нет! Не может этого быть.

— Как так не может быть? Ты уж мне поверь, ведь все это высчитано.

— Зачем я стану вам верить? В руках вы что ли луну держали? Почем вы знаете, что она такая?

— Чтобы измерить, не надо в руках держать, можно мерить издали.

— Не может этого быть..

— Как так не может быть? Все это делают.

— Значит, и я могу?

— И ты можешь.

— Вот ежели измерю сам, тогда и поверю.

Стало светать. Луна побледнела, а тучки на востоке порозовели.

— Пора, — сказал Пантелей Семеныч и встал, — клев сейчас начнется.

Загасили костер, котелок ополоснули, уселись в лодку, отчалили.

— Ладно, — усмехнулся Василий, — теперь я вам покою не дам, пока вы меня не научите, как мерить.

— Вот щуку пудовую поймаем, вернемся на остров, ушицы поедим, тогда и поговорим.

КАК ФУРАЖКУ ПЯТАКОМ СМЕРИТЬ

Клев был отличный, только клевала все больше мелочь: окуньки да щучонка попалась одна, фунта в полтора весом. Как солнце взошло, рыбаки наши снова на берег вернулись. Двое сели на бережку рыбу чистить, а Пантелей Семеныч пошел за сучьями для костра.

Василий выпотрошил щуку, вытер руки и встал.

— А ну-ка, Яков Иваныч, показывай измерение.

— Милый человек, дай дух перевести… Рыбу вычистить тоже ведь надо…

— Ладно. Поспеет рыба, — упрямился Василий.

И вдруг распетушился:

— Нет, уж ты, Яков Иваныч, не отбрыкивайся… Дал слово — держи.

— Вот чудак… так разве ж я…

Василий без всяких разговоров отнял у него нож и рыбу, ухватил его подмышку и стал подымать с земли. Тот смеялся, упираясь, но делать нечего — пришлось покориться. Яков Иваныч вынул из кармана пятак.

— Гляди. Я измерю свою фуражку этим пятаком, только измерять буду вот как: пятак останется у меня в руках, а фуражка будет вдали. Скажем, что фуражка — это наша луна. И вот гляди, как я, не дотрагиваясь до луны, узнаю ее величину.

Яков Иваныч повесил фуражку на сучок. Потом отошел назад на несколько шагов и стал вытягивать вперед руку с пятаком, стараясь закрыть от своих глаз фуражку. А глядел правым глазом, левый закрыл.

— Видишь, Василий, я стараюсь поставить монету так, чтобы она закрыла фуражку. Если я ее далеко от себя держу, то она не закрывает фуражку: крайчик ее мне виден, а когда руку я сгибаю, и пятак ближе к моим глазам, фуражка совсем закрыта. Вот, теперь я ее совсем не вижу. Возьми-ка, Вася, удочку и смерь удилищем, как далеко от моего глаза пятак и как далеко фуражка.

Василий смерил.

Вышло, что до пятака кусок удилища, а до фуражки как раз целое удилище.

— И теперь что же? — спросил он.

— А теперь, значит, вот что: во сколько раз фуражка дальше, во столько раз она и больше. Давай смерим.

Смерили. Оказалось в шесть раз дальше, и фуражка в поперечнике вышла, примерно, в шесть раз больше пятака.

— Ну, примерно, — недовольно пробормотал Василий, — примерно — это не дело.

— Видишь, хитрый какой! А ты бы хотел, чтобы не аршином, а удочкой мерить, да чтобы тебе точка в точку все доказать? На то приборы измерительные есть. Там, братец мой, крупинки не пропадет, все он тебе точно измерит, а сейчас и не в точности суть. Я хотел только тебе показать, что, не трогая фуражки руками, я могу ее величину узнать. И показал.

Но Василий не сдавался.

— Показали, потому что мы удочкой могли смерить расстояние. А если мы хотим узнать, какая луна, велика ли она, так ведь удочкой, я думаю, до неба не дотянешься.

— В этом ты прав. Молодец, парень: котелок у тебя варит. А ученые люди, братец, не хуже тебя соображали: и узнали расстояние до луны.

— На поезде туда съездили? — съязвил Василий.

— Эх, ты, голова! Да знаешь, сколько бы ехать надо было, если бы туда поезда ходили? На самом скором поезде, который сто верст в час делает, надо было бы пять месяцев ехать без остановки. Но поезда на луну, конечно, не ходят, и даже на самолете туда не летают. А ученые, сидя на нашей старухе — земле, узнали, как далеко от нее до луны.

— Расскажите как.

В это время Пантелей Семеныч возвратился, неся огромный ворох сучьев.

— Это что же такое? Василий, что же рыба-то? А?

— Рыба?

Василий сразу и не вспомнил, о какой рыбе речь идет, а Яков Иваныч только посмеивался, глядя на него.

— Вы его не спрашивайте, Пантелей Семеныч, он только что с луны свалился, а там рыбы нет: подохла она там давно.

Но Василий уже опомнился и кинулся поскорей чистить окуньков, которые грудой лежали на траве.

— Долго ли вычистить? Пока ты костер разведешь, все и готово будет.

Пока уха варилась, Яков Иваныч продолжал свой рассказ.

— Сейчас покажу тебе, примерно, как можно расстояние измерить.

— Опять примерно?

— Конечно. Для того, чтобы точно измерить, и понимать точное измерение, надо много и долго учиться. А так с налету, только примерно и молено понять. Пантелей Семеныч, идите к нам, будем вместе мерить.

— Чего это?

— Расстояние вон до того дерева, до березы сухой, видите, в конце поляны стоит?

— Как же я вам помочь могу? Шагать, что ли, к березе-то к этой?

— Нет, шагать не надо. Дайте нам бечевочку, найдется у вас?

— Бечевку можно дать, от блесны отвяжу, хорошая бечевка, крепкая.

— Крепкая — неважно. Была бы она метров пять длиной, и хватит с нас.

— Чего это метров? Я на метры не знаю, а что сажень десять в ней есть, так это верно.

— Сажень, примерно, два метра. Значит, веревки у вас больше, чем надо.

— Так… — сообразил Пантелей Семеныч, отвязывая бечевку. — Еще чего вам надо?

— Еще бы нам две трубочки какие-нибудь.

— Вот уж чего нет, так уж нет, трубочками не богат, я собачьи ножки курю, из газеты скручиваю.

— Да я не о таких трубках говорю, мне надо глазами сквозь глядеть. Из бумаги бы свернул, да бумаги нет с собой.

— Из бересты нельзя ли?

— Вали из бересты, ладно, — ответил Яков Иваныч и вдруг спохватился: — погоди, есть у меня бумага, я забыл, в кармане тетрадка у меня есть!

Он достал тетрадку, свернул две трубки, оставив только самую узкую дырочку, чтобы глазом сквозь видно было. Потом привязал одну трубку к веревке и стал мерить от нее по веревке пальцами.

Привязал одну трубку к веревке и стал мерить от нее по веревке.

— Чего это вы так рукой меряете? Что ваша рука вроде аршина, что ли? — спросил Василий.

— Конечно. От кончика большого пальца до кончика среднего 20 сантиметров. Стало-быть, если я пять раз так отложу по веревке — у меня метр получится. Теперь гляди: я отмеряю пять метров и тут вторую трубку привязываю.

— А это для чего?

— Сейчас увидишь. Бери в руки одну трубку, а вы, Пантелей Семеныч, берите другую. Станьте так, чтобы веревку натянуть, и оба глядите одним глазом сквозь трубку на сухую березу.

— Оба глядите одним глазом сквозь трубку на березу.

Видна вам береза?

— Видна.

— Не двигайтесь, погодите, мне надо в тетрадке нарисовать, как у вас трубки направлены. Глядите, я рисую в тетрадке нашу веревку, только делаю ее в 25 раз короче, чем она на самом деле. Теперь я подведу тетрадку под твою трубку, Василий, и нарисую, как она от веревки отклоняется, нарисую угол этот самый, что между трубкой и веревкой. Теперь, на другом конце нарисованной моей веревки я наведу твой угол, Пантелей Семеныч.

И Яков Иваныч, подставляя тетрадку по очереди под трубки, начертил карандашом углы, которые между трубками и веревкой образовались.

— Как ваши трубки идут вкось, так я на бумаге точно поставил вкось две черты. Теперь глядите: вот на бумаге наша веревка, вот — наши трубки.

Вот на бумаге наша веревка, береза и трубки.

Глаза смотрели с разных концов, а сошлись на березе. В этом месте стоит наша береза. Смерим теперь сколько в тетрадке от веревки до березы? Примерно, 50 сантиметров. А на самом деле должно быть в 25 раз больше, т. е. 12 1/2 метров, потому что веревка наша в моей тетрадке в 25 раз меньше настоящей веревки, и весь этот треугольник получился в 26 раз меньше. Теперь, Василий, проверь меня: я говорю, что до березы 12 1/2 метров, т. е. шагов 18. Ну, шагай! Проверяй, правду ли я говорю.

Василий зашагал.

— 17 шагов! — закричал он, — ошиблись!

— Ошибка есть, потому что шаг твой не измерен, да и все наши трубки и веревки неточны. Все примерно. Один шаг не ошибка, когда так меришь, как мы.

— Ну, ладно, — согласился Василий, — верю, что до луны можно поточнее расстояние измерить. Поездом, говорите, пять месяцев надо бы ехать? Верю вам. А до солнца сколько?

— До солнца двести лет надо бы ехать, вот как оно далеко!

— Этак, пожалуй, за всю жизнь на билет не заработать, — сказал Пантелей Семеныч.

— Билет на луну и то тысяч семь стоил бы, по две копейки за километр считая. А чтобы до солнца доехать, миллиона три пришлось бы заплатить.

— Вот его куда угнало.

— Потому оно кажется нам таким маленьким, что далеко. А ведь на самом-то деле, если измерить его поперек, так окажется, что оно в сто десять раз больше нашей земли, а ведь земля-то в поперечнике — двенадцать тысяч километров.

— Примерно? — шутя спросил Василий.

— Нет, — улыбнулся Яков Иваныч, — уж это точно, почти совсем точно.

ОПЯТЬ ПРО ОСЛА

Яков Иваныч сидел в горнице и пил чай. На дворе было холодно, шел дождь и выходить не хотелось. Вдруг в оконце кто то постучался. Яков Иваныч подошел к окну и, глядя во тьму, спросил:

— Кто это? Не вижу.

— Впустите нас, Яков Иваныч, это мы!

Оказались Василий с отцом, Сергей Старцев и Окулькин, — товарищи Василия.

— Пожалуйте. Чайку вместе попьем.

— Спасибо, нам не до чаю. Дело есть.

— А что такое?

— Мы с отцом заспорили чуть не до драки. Разреши наш спор.

— О чем же?

— Отец говорит, что в четырнадцатом году, перед войной было затмение солнца и оттого война произошла. А я говорю, что не может этого быть, чтобы солнце нашими делами занималось. Да и не живое оно вовсе, солнце-то, что оно может в войне понимать? «А зачем же, — спрашивает он, — затмилось солнце?» А я говорю: наверно загасло, а потом снова загорелось. Он не верит. А Сережка Старцев его сторону держит, говорит к несчастью затмения бывают, это уж всегда. Как по-вашему, кто прав, а?

— Никто.

— А в чем же правда?

— Вот в чем.

Яков Иваныч подошел к стене, на которой висела лампочка, и заслонил ее раскрытой книгой.

— Что, темно?

— Темно, — ответил Василий и сразу же догадался — это вот и есть затмение, когда что-то закрывает солнце?

— Верно. Это и есть затмение.

— А что же закрывает его от нас?

— Луна.

— Вы ведь говорили, что луна совсем махонькая перед солнцем. Так, как же так? Как она его закрыть может?

— А разве пятак не махонький перед фуражкой, однако, он закрывает ее, если стоит перед твоими глазами.

— Правда, луна ведь ближе к нам, оттого она и закрыть может.

А если Пантелей Семеныч так про затмение думает, то это и неудивительно. Откуда же ему знать? Древние люди думали даже, что затмение делает чудовище, которое гонится по небу за солнцем и хватает его, хочет проглотить. Они начинали во время затмения кричать, бить палками в медную посуду, подымали страшный грохот, чтобы напугать и прогнать чудовище.

Пантелей Семеныч добродушно усмехнулся.

— Вот, выходит, что я древний человек и есть. Помнишь, как ты про осла рассказывал, что брюхо ему пороть собирались люди? Может, и я бы поверил, что осел луну проглотил: я темный человек.

— Хочешь, расскажу тебе, что от темноты бывало в старину?

— Расскажи, расскажи…

— Так вы присядьте, ребятки, чаю попьем, покалякаем.

Все уселись к столу, и старушка Марфа Тимофеевна, мать Якова Иваныча, налила чаю и калиток на тарелку положила.

Вот, что рассказал Яков Иваныч.

МАТЬ-УБИЙЦА

В том, что древние люди верили во всяких чудовищ, которые по небу летают и поедают луну и солнце, ничего особенного нет: еще мало было ученых людей, наука только рождалась. Но в наше время уже как-то смешно, видеть людей, которые верят в чертей и во всякую чепуху. А между тем, я сам видел такую женщину, оголтелую, — такой случай с ней, которому и поверить трудно. В древности бывало, что полководец не шел воевать, испугавшись затмения, и враг брал его в плен голыми руками; бывало, что люди кидались в воду со страха и тонули. Один богатый торговец в Африке, пользуясь затмением, негров обжулил: он узнал от ученых, что должно наступить затмение и сказал неграм: «по моему приказу солнце пропадет и навсегда наступит ночь». Они стали его умолять, чтобы он не губил солнца. А он им в ответ: «принесите мне самых драгоценных бриллиантов и жемчугов, может, я вас тогда помилую». Началось затмение, и бедные негры со всех ног кинулись к богачу, принесли ему добытые тяжелым трудом драгоценности и упали на колени, умоляя вернуть солнце. Затмение солнца, конечно, скоро кончилось само собой, а богач показал неграм на небо и говорит: «хорошо, я согласен, давайте камни драгоценные, я возвращаю вам солнце». А в другой раз один знаменитый путешественник попал на остров к дикарям, которые не хотели дать никакой пищи ни ему, ни его спутникам. Был конец февраля. А он был ученый, этот путешественник, и знал по вычислениям, что 1 марта должно быть затмение солнца. Он и говорит дикарям: «если вы мне не дадите пищи, я закрою завтра солнце и не позволю ему освещать вас». На другой день было 1 марта, и началось затмение. Когда дикари увидели, что черный кружок надвигается на солнце. они перепугались и принесли множество всякой еды. Так путешественник спас себя и товарищей от голодной смерти.

— А почему кружок надвигается на солнце? — спросил Сергей.

— Потому, что солнце закрывается во время затмения луной, а луна круглая.

— Яков Иваныч, скажи-ка, — обратился к учителю Пантелей Семеныч, — как мог ученый знать, что вот в такой день наступит затмение? Я не стану спорить с тобой, что затмение находит от луны, тебе видней, конечно, может оно и так. но только знать этого накануне никто не может, я думаю.

— Чудак ты человек, — рассмеялся Яков Иваныч, — какой мне расчет обманывать тебя? Ученые не только накануне знают о том, что затмение случится, они знают это за много лет вперед. Высчитано уже давно, что каждые восемнадцать лет и десять или одиннадцать дней бывает сорок одно солнечное и двадцать девять лунных затмений.

— Ох, трудно поверить, трудно!

— Был бы ты грамотный, Пантелей Семеныч, я бы тебе показал старый журнал, в 16-м году напечатанный, — там точно указано, что в такой-то день в 18-м году будет затмение. За два года раньше предсказано было.

— И затмение было?

— Конечно, было. Ученые за много лет, заранее знали, что в 14-м году, 8 августа случится затмение и оно случилось день в день, как было сказано, минута в минуту. Знают не только время, но и место, где будет оно полнее видно. И это очень важно знать заранее, потому что можно приготовить все нужные для наблюдений инструменты и поехать в те места, где оно лучше видно. А во время затмения ученые рассматривают солнечную корону, т. е. лучи света вокруг темного пятна, изучают ее и по ней узнают о солнце многое, чего иначе нельзя было бы узнать. А в Германии, знаете, насколько вперед высчитали затмения? — На 8000 лет!

— Чудно! Как же узнают-то они?

— Это не так трудно высчитать по движению луны и земли.

Пантелей Семеныч рассмеялся.

— Вот что значит язык у тебя без костей! Чего сболтнул! «Движение земли», говорит… Хотел сказать «солнца», а сгоряча и землю уж задвигал.

— Нет, я не сгоряча, оно так и есть. Движется не солнце, а земля. Солнце стоит неподвижно.

Тут рассмеялась уж и молодежь.

— Чему вы смеетесь, ребята?

— Ну, и комедный же ты человек! — откликнулась с лежанки старушка, которая в дождливые дни топила печку и спала на лежанке — ноги у нее ломило от ревматизма. — Как же не смеяться? Будто мы солнца не видели и не знаем, как оно восходит, как по небу к закату перекатывается? И на земле, слава создателю, не первый год живем и никуда не уехали с землей-то.

Все опять рассмеялись.

— Чем смеяться, дайте мне лучше объяснить…

— Ну, ребята, — рассердился Василий, — надо раньше об одном кончить, а потом уж и о другом говорить. Дайте досказать Яков Иванычу о затмении. Он начал историю рассказывать, а из-за вас своротил в сторону… Доскажите, Яков Иваныч, прежде про затмение.

И Яков Иваныч снова начал свой прерванный рассказ.

— Стало-быть, говорю я, в древности люди боялись затмения, всякие небылицы сочиняли. Но в наше время, думал я, темных людей все меньше становится, и дикарей не встретишь. На поверку вышло иначе. Было это в 14 году. Я ехал накануне затмения пароходом по Азовскому морю. На пароходе было много пассажиров, которые целый день толкались на палубе, потому что всем хотелось поговорить о завтрашнем солнечном затмении. Одолевали и любопытство, и какой-то страх. Беспокоились, как бы тучи не надвинулись, как бы дождь не пошел. Среди пассажиров было двое ученых (астрономы они называются, наблюдатели небесных светил). Везли они с собой подзорную трубу с темным стеклом, сквозь которую можно видеть все в увеличенном виде и глаз не испортить. Советовали они пассажирам закоптить куски простого стекла, чтобы наблюдать затмение, не портя глаз, и целый день все ходили с черными руками, коптя стекла над свечками. А среди пассажиров третьего класса была одна женщина лет сорока с девочкой, дочерью. Она очень странно себя вела. То сидела особняком от всех, обняв девочку обеими руками, будто кто собирался отнять у нее дочь, то кидалась с расспросами о том, когда затмение начнется, да нельзя ли молебен отслужить и отвадить беду.

Она сидела особняком, обнявши девочку…

Плакала даже втихомолку и все крестилась. Ужасно испугала ее подзорная труба.

— Что это? Что это? Зачем бесовскую пушку принесли? — спрашивала она.

Ей объяснили, что это за инструмент.

— Грех, великий грех это… великий… — все шептала она.

А в чем грех? Что за грех? — Никто толком не мог от нее добиться. Всю ночь некоторые из пассажиров не ложились, ожидая рассвета. А та женщина уж, конечно, глаз не сомкнула — и мало того, что сама не спала, она и другим не давала спать, рассказывая, что было ей видение, и вот-вот сейчас все начнется…

— Да что начнется — то? — спросил я ее.

— Светопреставление. Сначала солнце померкнет, потом падут на землю огненные змеи, зажгутся все горы, море загорится, и все живое погибнет на земле.

— Да будет вам сказки рассказывать, людей смущать, — говорю я ей, — затмение произойдет тихо и мирно. Луна закроет солнце минуты на две, а потом солнце засияет в лучшем виде, и мы все пойдем к столу закусывать.

Куда там! Она и слушать меня не стала — убежала от меня, дочку потащила, старух собрала, стала с ними шептаться. Но вот — началось. Появилась тень, стало темнеть на земле. А по краю неба в это время будто заря разгоралась. Показались розовые облака. Вдруг — точно кто дунул на них и загасил, они пропали, а заря разгорелась ярче — внизу золотистая, потом зеленоватая, выше синяя. Черная тень закрывала солнце все больше, и все вокруг стало синевато-бурым. Как стало темнеть, послышались плач и причитания в той стороне, где находились женщина со старухами. Потом вдруг донеслись резкий крик и плач девочки.

— Ой, не хочу, не хочу! Пусти! Пусти, мама! Я боюсь…

Потом что-то бухнуло в воду, снова — крики и опять — плеск. Кто-то позвал на помощь, но все, занятые затмением, не глядели по сторонам и ничего сразу не могли понять. Потом начался переполох. С кормы кто-то кинулся спасать, хватали пробковые пояса — кто во что горазд, но никого не спасли. В это время затмение уже кончилось, и стали доискиваться, что случилось, расспрашивать очевидцев. Оказалось, что утопилась эта несчастная женщина: она так боялась «светопреставления», что предпочла лучше умереть, чем пережить его.

— Не хочу, — говорила она своим старухам, — не хочу дочку свою огненным змеям на поругание отдавать.

И бросила дочку в воду, а за ней и сама кинулась. Потом жизнь пошла своим чередом: солнце ясно светило, теплынь была, небо голубое. А они обе лежали мертвые на дне. Из-за чего, спрашивается?

Рассказ этот на всех нагнал печаль. Старушка на лежанке всплакнула даже.

— Д-да… бывает… — протянул Пантелей и встал. — Ну, ребята, двинем-ка по домам: спать пора…

— А про землю, Яков Иваныч, когда скажете? — спросил Василий.

— Хоть завтра. Будет погода, пойдем вместе в Лижму червяков копать, поговорим.

На прощанье Пантелей учителя поддразнивает:

— Вот что значит с умным человеком вечерок провести, вот я уж будто и не древний стал, а нонешний.

ВАСИЛИЙ — МЕСЯЦ ЯСНЫЙ, ПАНТЕЛЕЙ — КРАСНО СОЛНЫШКО

Из Кедрозера ходили рыболовы за червяками в Лижму, за три версты. Смешно кажется? А правда. Не было в Кедрозере червяков хороших. Земля у них, — что за земля? — Одна глина да камни! И если у Савиных в хлеву и можно было когда червяков найти, так разве только самых завалящих — бледные да жидкие, так под пальцами и плывут. А в Лижме и земля черная, и, главное, гора из опилок навалена. В тех опилках черви — первый сорт. Бывало рыбаки так приступом эту гору и берут. Так и копошатся там, лопатами ковыряя закаменелые опилки. На этот раз чудное представление увидали лижемские рыбаки. Знали они Пантелея за степенного человека, молчаливого. Знали сына его Василия за грамотея и до пляски не охочего, а тут вдруг — на поди — кружатся оба на горе чуть не в присядку. То Пантелей столбом стоит, а Василий вкруг него ходит, то отец сына своего обхаживает, ровно индюк индюшку ранней весной. Что за диво? Стали поближе подходить, чтобы послушать, о чем говорят они, — и еще того чудней стало. Слышат, говорит им учитель:

— Теперь ты, Пантелей Семеныч, стой, будто ты — солнце, а я, будто землей, — ходить вокруг тебя буду. А ты, Василий, — луна, и ходи вокруг меня.

— Теперь ты, Пантелей, стой, будто ты — солнце…

Ребятишки, как услыхали, не стерпели, прыснули и — брысь во все стороны:

— Пантелей — солнце! Вот так закуска!

Увидал Пантелей, что стоят вокруг и глазеют, конфуз взял его:

— Ну, будет, ладно, дома покажешь. — И принялся за дело.

— Нет, ты нам сейчас покажи, — говорит Василий, — пускай их смотрят. Сергей, ты будешь солнцем: стой и не двигайся, а я, будто землей, вот я хожу вокруг тебя. Так, Яков Иваныч?

— Нет, не так. Ты ходить-то ходи, а кроме того, волчком на месте полный круг делай.

— Для чего же так?

— Как же иначе день и ночь будут? Ты вот все лицом да лицом к солнцу. Стало-быть, все день на тебе да день, а на спине твоей все время ночь. Так не годится. На спине у тебя Америка, там тоже люди живут, — и солнышка и им надобно.

— Верно. Земля вокруг себя оборачивается, потому день и ночь происходят. Этим боком повернулся — тут день, другим боком — здесь день.

И Василий вертелся волчком перед Сергеем, в то же самое время двигаясь вокруг него.

— А оттого, что я вокруг Сергея хожу, делается зима и весна, лето и осень? — спросил Василий.

— Правильно. А я за луну, — сказал Яков Иванович, — я вокруг земли хожу.

— А почему, Яков Иваныч, луна не греет? — спросил Сергей.

— Потому что она не имеет своего тепла, даже света своего не имеет.

— Луна-то?

— Конечно. Она светит не своим светом, а солнечным. Солнце ее освещает, она и светлая. Возьми в потемках наведи из соседней комнаты свет от лампы на какую-нибудь вещь, хоть на стакан, что ли. Если все остальное будет темное, и только стакан светлый, каждый скажет, что стакан светится, пока ты не объяснишь, что его соседняя лампа осветила.

— Так. А теперь затмение давайте сделаем. Значит вы, Яков Иваныч, когда окажетесь между мной и Сережкой, и закроете его от меня, — стало-быть, солнце мне не видно, и я называю это затмением. Так что ли?

— Так.

— А затмение луны как будет?

— Вот как.

И Яков Иваныч стал так, что Василий оказался между ним и Сережкой.

— Земля закрыла от меня солнечный свет, — стало-быть, я потемнел. Ты меня затмил, Василий, вернее не ты, а твоя тень.

Земля закрыла солнечный свет…

— А тень земли тоже круглая, как и луны?

— Конечно, тоже, ведь наша земля круглая, она — шар. И луна шар.

— А солнце?

— И солнце — шар. Только земля и луна — шары затверделые, а солнце все расплавлено, все кипит. И вот, когда…

Тут Сергей перебил его:

— Погоди-ка, Яков Иваныч, я не понял вот чего. Ты говоришь, что Васька вокруг меня ходит, и на нем от этого делается зима и лето.

— Не на Ваське, а на земле.

— Ну да, на земле, Васька-то, ведь, земля наша. Так вот этого-то я и не понял. Почему это, если земля вкруг солнца ходит, она то жарче, то холоднее становится? Разве солнце с одного бока жарче греет, а с другого холоднее?

— Нет, суть не в этом. А я тебя так спрошу: если летом солнце прямо над головой твоей стоит в полдень, — жарко?

— Жарко.

— А когда оно к закату все ниже да ниже склоняется, — прохладнее становится?

— Конечно.

— Вот в этом-то разгадка и есть. Косые лучи греют слабее, прямые — сильнее. А земля движется вокруг солнца наклонная слегка, — не так как Василий двигается, ровно стоя, а как если бы он подвыпил и косяком пошел. И потому в иных местах попадают на землю лучи прямые и делают лето, потом они идут косее, и помаленьку холоднее делается — осень наступает, потом зима, а затем снова выравниваются лучи, и приходит весна.

— Стало-быть, — говорит Вася, — не могу я землей быть. Я не пьющий и косяком ходить не умею.

Вдруг Яков Иваныч застонал и обеими руками стал скрести шею.

— Ох, не могу больше, сил никаких нет! Пантелей Семеныч, — закричал он, — как хотите, а я ушел, не могу больше терпеть: мошки загрызли до смерти.

И правда, — мошки черной тучей все время кружились над бедными рыбаками и жалили немилосердно сквозь рубашку, забирались в рукава, забивались в нос и рот.

— Ну, пойдем, пойдем, — согласился Пантелей, разгибая с трудом спину. — Червяки больно хороши, правда, а и мне невтерпеж стало от мошек проклятых, затмения на них нет.

— Вот верно, — откликнулся Василий, — нашло бы затмение на недельку, все бы они пропали, правда, Яков Иваныч?

Но Яков Иваныч уже бежал вниз с опилковой горы, раздирая в кровь грудь и руки.

— Пойдем скорей, выкупаемся, — кричал он снизу, — я говорить больше не могу, помираю!

Все побежали к реке, окунулись, поплескались и, освеженные, быстро двинулись домой.

ПЕРЕПОЛОХ В ДЕРЕВНЕ

Настала зима. Как-то Василий был в потребиловке, — мать просила пшена купить да дрожжей. Купил, возвращается, а с почты ему кричат в окошко:

— Василий, зайди-ка на минутку, возьми письмо, в вашу деревню передай.

Оказалось, письмо Якову Иванычу из города. Василий быстрым ходом — домой, знал, что учитель доволен бывает всякой вести городской. Подходит к деревне, издали видит — Яков Иваныч на берегу дрова колет.

— Яков Иваныч, письмо тебе!

Тот, как письмо распечатал да глянул в него— Васька! — кричит, — мы с тобой завтра затмение увидим!

— Да не может быть!

— Верно! Из города пишут мне, что 8 февраля будет.

— Солнечное?

— Лунное!

Книжку под мышку — айда всех оповещать: собирайтесь, мол, завтра к девятому часу на берег озера — будем затмение лунное глядеть.

Батюшки! Что тут пошло! Ребята прыгают, старухи крестятся, молодежь Якова Иваныча на части рвет: рассказывай!

На улицу все высыпали, Яков Иваныч опять Сергея — солнцем ставит, Василия — землей, Петра — луной, громко объясняет, все слушают — гам, шутки, смех.

— И чего галдите? — сердито сказал старик Савин, проходя мимо. — За грехи нам это посылается, знамение это нам, чтобы опамятовались мы, надо в тишине встретить чудо. А вы, как на ярмарку, собрались.

— Какое же тут знамение? — спросил Василий, — если ученые его за сто лет предсказать могут? В стачке они с небесами, что ли?

Старик только рукой махнул и дальше пошел. И что он мог ответить? Конечно — ничего.

На другой день с утра шел снег и все небо было закрыто тучами. Ребята ходили, как пришибленные — так они надеялись увидеть затмение, и вдруг — ничего видно не будет. Вот досада! И нельзя будет доказать Савину, что про затмения ученые знают лучше других прочих граждан. Но к вечеру поднялся ветер, тучи понемногу рассеялись, высыпали звезды. На берегу озера, как в праздник какой, ходили девушки с парнями. На крылечках сидели старухи и старики. А собаки лаяли на луну. Спать никому не хотелось.

— Смотрите, смотрите, — сказал Яков Иваныч, — на краюшке луны уже показалась тень.

— Гляди! Тень!

Черная тень закрыла край луны и стала медленно двигаться к середине.

— Ох, батюшки-светы!..

— И что же это будет?

— Глянь, Петька, глаз ейный закрыло заслонкой!

— К войне это, что ли?

— К голоду, мать моя, к голоду!

— И не к войне, и не к голоду! — крикнул Василий, — нам Яков Иваныч все объяснил. Земля встала между луной и солнцем и свет закрыла. Черная заслонка эта и есть тень земли. И никаких страхов в этом деле нет.

— И вся луна закроется? — спросил Сергей.

— Нет, — это затмение будет частичное. А иногда закрывается и вся луна, — тогда затмение называется полным.

— Медленно как наползает, тень-то.

— Да, она часа полтора надвигается.

Понемногу стали расходиться: кому спать захотелось, кому холодно стало. И на берегу осталась только молодежь. Прошло три часа. Луна медленно освобождалась из тени, и становилось опять светло.

— Солнечное затмение наверное красивее? — спросил Василий.

— Конечно, красивее. Занятнее оно. И многому научить может.

— А чему научить?

— Я говорил уже тебе, что во время затмения вокруг солнца ясно видна корона. Эту корону изучают астрономы и по ней узнают: из чего солнце состоит, что на нем найти можно. И таким путем узнали, что на солнце есть расплавленное железо, есть соль наша…

— Соль, с которой кашу едят?

— Не самая эта соль, а то, из чего соль составлена. И во всяком случае, удалось познакомиться с солнцем лучше, чем раньше, когда не научились еще рассматривать его во время затмений.

— Эх, — вздохнул Василий, — и хорошо же ученым живется! Наставил трубу — и на луну переехал. Надоела луна — землю изучай. Все им видно, все понятно… А мы что? Ничего-то мы толком не знаем…

— А ты как думаешь? — рассмеялся Яков Иваныч, — ученые из другого теста, что ли, слеплены, чем ты? У них и ноги, и руки такие же, и хлеб такой же они едят. Хочешь, и ты ученым станешь?

— Я-то? Каким способом?

— Очень простым.

— Ну, скажи, скажи, что делать? Я сделаю.

— Учись.

Василий свистнул:

— Эка! Хватил. Об том я и говорю. Если бы мог я…

— Каждый может. Крепко захочешь — все сможешь: среди ученых много было и есть таких, которые вышли из рабочих и крестьян.

Знаменитый ученый Ньютон, который положил начало точным вычислениям в науке о солнце, луне и звездах, был сыном английского крестьянина, и мать его хотела, чтобы он после смерти отца занялся крестьянским хозяйством, но его тянуло к науке — он в науку и пошел. И таких, как он, немало.

— Трудно это… трудно… — задумчиво ответил Василий.

— Когда в старину ученых на кострах сжигали за науку, им, наверное, тоже нелегко было. Однако, они продолжали свое дело. Одного искалечат — десятки других по его дороге идут. А учиться, конечно, трудно. Все трудно. Землю пахать ведь тоже нелегко.

— Конечно, нелегко, — кто говорит!

Затмение кончилось, и на темном небе ясно светила луна. Все разошлись, и только двое, Василий с Яков Иванычем, все сидели на куче оледенелых бревен и говорили о том, как человек побеждает природу, и как он победит ее до конца.

Спать легли, когда уже светать стало.

Оглавление

ЧТО БОЛЬШЕ — ЯБЛОКО ИЛИ ЛУНА?

КАК ФУРАЖКУ ПЯТАКОМ СМЕРИТЬ

ОПЯТЬ ПРО ОСЛА

МАТЬ-УБИЙЦА

ВАСИЛИЙ — МЕСЯЦ ЯСНЫЙ, ПАНТЕЛЕЙ — КРАСНО СОЛНЫШКО

ПЕРЕПОЛОХ В ДЕРЕВНЕ