Коснувшись неба [Лазарь Львович Лазарев] (fb2) читать постранично, страница - 2

жизни молнией проносились в голове. Детская в их доме на Комиссариатской улице в Казани. Игры с братьями, старшим — Борисом и младшим — Володей. Уроки их гувернантки и прогулки с ней. Необозримые просторы Волги. А больше всего он любил вечера, когда отец, Александр Семенович Архангельский, вернувшись из университета, где он был профессором литературы, или, как тогда говорили, изящной словесности, пообедав, звал детей к себе в кабинет. В кабинете, заставленном застекленными шкафами с книгами, стоял большой диван. Дети немедленно залезали на диван с ногами, прижимались к отцу. Сам Шура больше всего любил прильнуть щекой к теплому папиному жилету, а тот, обхватив левой рукой худенькие плечи ребенка, начинал рассказывать сказки. Сказок он знал множество и, кроме того, придумывал их сам. С тех пор Шура полюбил сказки. И спустя более полувека многие инженеры недоуменно переглядывались: на столе у заместителя генерального конструктора они порой замечали книжку сказок.

Отец нежно любил своих сыновей, но, пожалуй, больше всего любил среднего — его, Шуру.

Мать — очень красивую и еще молодую женщину — дети, пожалуй, любили не меньше отца, хотя она была очень строга.

И вот между родителями что-то произошло, и теперь они, дети, навсегда уезжают с матерью из Казани в Москву, к ее братьям домовладельцам Поповым.

Звонко ударил станционный колокол, ему отозвался свисток кондуктора, прогудел паровоз, лязгнули буфера, и поезд тронулся с места, увозя Шуру навсегда из самой счастливой страны его детства.

…Москва показалась Шуре огромной и оглушительной. Трамваи, извозчики, пешеходы — все это мелькало перед глазами, звонило, шумело, кричало.

Семья поселилась на Покровке, в одном из пятиэтажных домов, принадлежавших Поповым, в большой пятикомнатной квартире на верхнем этаже.

Детей тут же определили в гимназию. Старший, Борис, стал ходить во 2-ю гимназию на Разгуляе, где потом разместился строительный институт. А Шура и Володя — в 4-ю. Она находилась неподалеку от их дома, у Покровских ворот, в старинном синем дворце, раньше принадлежавшем графу Разумовскому. Тогда еще Шура не знал ни профессора Николая Егоровича Жуковского, который жил поблизости в небольшом домике в Мыльниковом переулке ^[2], ни того, что сам Николай Егорович в свое время учился в этой же гимназии.

О том, что на Дальнем Востоке идет русско-японская война, Шура знал не только из газет: брат его матери Николай Евграфович Попов находился там в качестве военного корреспондента и даже был ранен.

Николай Евграфович Попов был удивительным человеком: неутомимый искатель приключений, путешественник — участник экспедиции на дирижабле «Америка» к Северному полюсу в 1909 году, затем один из самых известных первых русских летчиков, он очень нравился Шуре.

Но о том, что русскую армию ждало поражение на полях Маньчжурии, Шура не знал, как и того, что надвигается первая русская революция.

А она ворвалась в Москву трепетом красных знамен, цокотом конских копыт, мерным шагом лейб-гвардии Семеновского полка, явившегося из Петербурга усмирять Красную Пресню, револьверными выстрелами с баррикад и ответным грохотом полевых трехдюймовок, бьющих по этим баррикадам.

Неподалеку от дома, где жили Архангельские, находилось училище Фидлера, там засели восставшие, и войска обстреливали это здание.

В эти тревожные дни занятий в гимназии не было, и мать не выпускала детей на улицу. Но когда стрельба прекратилась, мальчики побежали посмотреть на место боя. Здание зияло выбитыми стеклами, на штукатурке виднелись следы пуль и осколков, кое-где заметны следы огня.

Революция 1905 года наложила печать на дальнейшую жизнь и Шуры Архангельского и многих его сверстников-гимназистов. Теперь никто из них не воспринимал всерьез, когда на официальных молебнах дьякон громогласно провозглашал «многолетие ныне царствующему дому».

А вот книгами Льва Толстого, хотя церковь предала его анафеме, Шура зачитывался.

Рос Шура тоненьким хилым мальчуганом, робким и нескладным. В гимназии его нещадно лупили, и он, глотая слезы, старался обходить драчунов стороной.

Но вот в четвертом классе он стал вдруг очень быстро расти. Купил себе гири. За год с ним произошли те же удивительные превращения, что и с любопытным слоненком из известной сказки Киплинга.

Финал и у слоненка, и у Шуры был один и тот же: слоненок, обзаведясь хоботом, нещадно отлупил своих обидчиков. Архангельский поступил точно так же.

Более того, он стал первым драчуном в классе. Но справедливости ради надо сказать, что Шура никогда не обижал малышей и всегда защищал более слабых.

Гимназическая эпопея драк оставила след на его лице на всю жизнь. Однажды в очередной свалке какой-то старшеклассник слетел с лестницы и головой ударил Шуру в переносицу. Хлынула кровь. Тут же вызвали врача. Тот внимательно ощупал нос и объявил, что сломан хрящ.

— Теперь, брат, ты будешь, как Юлий Цезарь, с римским носом,