Стрельба по «Радуге» [Фридрих Евсеевич Незнанский] (fb2) читать онлайн

Фридрих Евсеевич Незнанский Стрельба по «Радуге»

Пролог ПРОПАВШИЙ КАРАВАН

Небольшой караван, ведомый жителями Итум-Кале — братьями Ахмадовыми и охраняемый боевиками самого Шамиля Басаева, ближе к вечеру начал медленно втягиваться в ущелье. До границы с Грузией оставалось теперь не более трех десятков километров. Солнце почти не проникало в слабо освещенную, почти темную щель между нависающими над узкой тропой замшелыми и будто бородатыми скальными карнизами. Внизу, метрах в пятидесяти, под ногами шумела пенная, извилистая лента Аргуна. Вместе с внезапной темнотой ущелья, вопреки доводам разума, в душе младшего из братьев Салаха наступил относительный покой: он ненавидел открытые места, где на каждом шагу, с любого скального выступа, его могла подстерегать смертельная опасность.

Конь, которого он вел в поводу, нес сравнительно не тяжелую поклажу, но хрупкую, и с ней надо было обходиться с максимальной осторожностью. Как предупредил старший брат, в двух тщательно упакованных свертках переправлялись из Ичкерии в Грузию очень важные для шейха Исмаила предметы культа, а также книги и картины, которые могли быть уничтожены «федералами», когда те окончательно зальют кровью непокорные чеченские аулы. И к тому, видно, идет дело. Так Теймураз говорит, а он знает дело, уже вторую войну подряд с русскими воюет. Он и пришел с караваном из Урус-Мартана, откуда провел его сюда, к границе, так ловко, что никто их не заметил. А ведь, казалось бы, тайную дорогу каравана очень просто могли перекрыть целых три отряда пограничного спецназа. Но кони с грузом и сопровождающие их боевики во главе с Теймуразом Ахмадовым миновали засады «федералов» беспрепятственно: оно и понятно, кому же и знать заветные охотничьи тропы, как не местным жителям, унаследовавшим свои знания и умения от многих поколений правоверных предков…

Впрочем, не сомневаясь в искренности старшего брата, тем не менее, размышлял Салах, поклажа вполне могла быть и оплатой за практически бесперебойные в последнее время поставки от шейха боеприпасов, оружия и наркотиков. Последние, как догадывался Салах, тоже были сильным оружием, когда они проникали за линию фронта. Он не видел их прямого действия, но не раз слышал, что среди русских офицеров, особенно тыловых, наркота пользуется чрезвычайным спросом. Оттуда, из Ханкалы, других населенных пунктов, занятых «федералами», она уже переправляется в Россию, где стоит баснословных денег. Торговцы ею вмиг становятся богачами. Поговаривают, что и этот белый порошок тоже является одной из важных причин непрекращающейся войны. Кому-то его слишком много надо. «Странная война…», — думал Салах, ибо ни сам он, ни его старший брат, да и никто из мужчин в семье не употребляли наркотики. Ну, может, дома, немного, для веселья. А какие наркотики в горах! Потерял контроль над собой только на миг — и сорвался в пропасть.

Тропа поднималась все выше, и по мере наступления темноты становилось холоднее. До полной темноты предполагали выйти из ущелья и уже ночью, при свете луны, пересечь границу в том месте, где в Аргун впадает бурливая Андаки. Довольно условная это линия границы, обозначенная только на географической карте, теперь отделяла одно государство от другого. А ведь совсем недавно никаких границ тут и в помине не было, ходили к соседям и в Шатили, и в Муцо, повсюду ж родственники имеются. И никаких пограничников здесь никогда не было, да их и сейчас никто не видит, нечего здесь сторожить. Может, еще в горных аулах или в поселках пониже и бывает какая-то стража, но она к своим соседям всегда относится по-родственному: знают, что на их земле война идет, помогают, чем могут. Но видеть грузинских пограничников Салаху так ни разу и не довелось, хотя он не впервые идет этим ущельем. И, что странно, постоянно испытывает какой-то безотчетный страх. А ведь не мальчик, сам ходил в горы, и всегда его охота бывала удачной…

Засада поджидала там, где боевики ее меньше всего ожидали, прямо на выходе из ущелья. До ровной и широкой площадки оставалось всего с десяток метров, когда неожиданно сзади, из темноты, ударили автоматные очереди. Все ринулись к выходу, но впереди каравана раздалось подряд несколько взрывов, и сверху посыпались камни, преграждая выход наружу. Лошади заметались, вскидывая копыта и падая под выстрелами. Поздно спохватились боевики, сопровождавшие караван, когда сообразили, что оказались в ловушке, заранее подготовленной для них врагом. А проще говоря, в мышеловке, которая захлопнулась навсегда. Несколько боевиков во главе с Теймуразом попытались в этой, фактически безвыходной обстановке организовать оборону, оказать сопротивление, потому что сдаваться они не желали, но это им не помогло, разве что ненадолго оттянуло гибель. Салах рухнул на землю от удара копытом вздыбившейся лошади, и она тут же всем весом свалилась на него, сбитая с ног автоматной очередью.

Бой закончился скоро, можно сказать, в считаные минуты. Из темноты ущелья на место бойни вышли несколько бойцов федеральных войск в маскировочной форме, а к ним навстречу через груды камней пробирались другие в таком же обмундировании. Они осматривали тела убитых. Раздалось несколько сухих выстрелов. Очевидно, добивали тяжело раненых, заниматься ими было некому, да живым здесь делать было уже нечего.

Салах ощущал только ослепляющую головную боль, будто по ней били тупым и тяжелым предметом. Дышал он с трудом, придавленный лошадиным трупом. И вдруг услышал голоса. Забыв о смертельной опасности, попытался застонать, но сам услышал только бульканье в горле. Голоса, отраженные стеной нависающей скалы, приблизились, и Салах наконец понял, о чем идет речь. Говорили двое.

— Очень удачно у нас получилось, — сказал начальственный басок. Таким тоном обычно говорил Теймураз, он всегда ощущал себя командиром над младшим братом.

— Нормально организовано… — согласился второй, с более высоким голосом. — Ребята их вели чуть ли не от Хачароя. Опытная команда была, сам Ахмадов-старший шел, а этот просто так шляться по горным тропам не станет, значит, что-то очень важное перевозят. Пойдемте, товарищ подполковник, поглядим, что у них в тюках?

— Ты вот что, капитан, — перебил его подполковник, — тюки соберите и сложите, а смотреть я их буду сам, таково распоряжение моего начальства.

— Как скажете, — охотно согласился капитан. — Меньше забот. Нам, Андрей Дмитриевич, и своих еще выше крыши. Надо бы тропу освободить, следы боя убрать, трупы скинуть, чтоб очередной караван не спугнуть. Пленных не оставляем? Ну, если вдруг обнаружим?

— А куда вы их собираетесь тащить? Лошадей-то вот зря постреляли, очень бы пригодились… Хотя тоже, куда их? Мы ж не пойдем обратно караваном, все равно им конец один. Так что давайте-ка, пока не стемнело окончательно, лучше этими тюками займемся. Это важнее. Вызывайте базу, пусть о транспорте побеспокоятся… Ну, после того, как я посмотрю, наведу ревизию, — подполковник хрипло засмеялся. — Так что, тех, кто остался, кончайте, — бросил уже небрежным тоном. — Если делать больше нечего, в пропасть покидайте, зверю и птице пожива… — он засмеялся. — Кто еще здесь пойдет?

Салах потерял сознание. А очнулся, когда над его головой стали сдергивать с трупа лошади упаковку, которую та тащила сюда через горное ущелье. Зря, выходит, тащила…

— А вон, погляди, еще один валяется! — услышал он голос и зажмурился, понимая, что если увидят его живого, немедленно добьют. — Дышит, нет? Проверь.

Салах почувствовал пальцы, которые пытались нащупать на его шее вену, но у шарившего ничего не получалось — шея его была несколько раз плотно обернута платком и сверху еще сжата жестким воротником камуфляжной куртки. Он затаился, задержав дыхание так, будто и в самом деле умер, хотя грудь его разрывалась от боли и страха.

— Готов, кажется, — донеслось до него, и, снова теряя сознание, он услышал выстрелы.

В наскоро развернутой палатке, куда бойцы стаскивали груз, снятый с лошадей, сидел подполковник Федеральной службы безопасности Андрей Дмитриевич Ловков и, словно следуя своей фамилии, ловко распаковывал свертки. Их было не так уж и мало: три лошади несли по паре довольно-таки увесистых кулей. Предметы, которые в них находились, были завернуты несколькими слоями ткани, перетянуты скотчем и, в свою очередь, засунуты в плотные, перетянутые ремнями брезентовые мешки. Так что возни было больше, чем собственно дела. Подполковник не совсем понимал, вылетая на задание, почему задержание каравана было решено провести в строжайшей тайне. Наркотики? Только вряд ли боевики стали бы эту дурь вывозить в Грузию. То же самое и с оружием. Наоборот, все это они сюда везут, включая фальшивые доллары, которые, тем не менее, находят здесь сбыт. Но что можно было бы сейчас вывезти из Чечни, причем явно за границу? Ответ пришел, когда был раскрыт первый куль.

Ловков даже засмеялся. У него появилось ощущение, будто он не просто смотрит, но и сам участвует в каком-то дешевом фильме, в котором имеются все необходимые для остроты сюжета компоненты: война, смерть кругом, драгоценности, музейные экспонаты, наверняка очень тоже ценные, и, наконец, вывоз всего этого добра за границу. Белые и красные, безжалостные убийцы и грабители народного достояния — с одной стороны, храбрые чекисты — с другой… Приехали…

В свертках, как быстро понял подполковник, были хорошо и грамотно упакованы те предметы, которые обычно выставляются на стендах лучших музеев и ставятся под охранную сигнализацию — от музейных грабителей. Несколько свернутых в общую трубу небольших полотен оказались картинами, снятыми с подрамников. Портреты, пейзажи. Причем, что удивило Ловкова, пейзажи-то определенно русские, и зачем они кому-то нужны за границей? А вдруг они действительно представляют особую ценность? Не шибко разбирался подполковник в подобных «культурных ценностях». В другом куле, самом тяжелом, оказались запакованные бронзовые и чугунные фигуры лошадей на подставках. Работа тщательная, тонкая, наверное, специалист по лошадиной части даже породу определит, а то и имена этих коней. Для чего они там? Разве что отыскался особый ценитель, владелец богатых конюшен? Все возможно…

Ну, а вот «ювелирка» всякая — это понятно, золото и камешки, в самом деле, огромных денег стоят. Этого добра целый мешок, и все тоже аккуратно разложено и упаковано. Тут, пожалуй, даже миллионами пахнет. Может, кто-то из начальства прослышал об этом грузе, потому и десант бросили на перехват именно этих ценностей? Но — картины? В них-то все-таки какой толк за границей?

В других свертках были тщательно упакованы старинные вазы. Наверное, тоже дорогие, раз о них так беспокоились. Ну, впрочем, насчет «беспокоились», это как еще сказать. Кто же, какой ненормальный, перевозит хрупкие стеклянные и фарфоровые предметы на лошадях, да еще по горным тропам, но, самое главное, в военное время? Вот и результат: упавшая лошадь раздавила собой целый тюк ваз. Впрочем, если они действительно представляют собой сумасшедшую ценность, может, осколки еще склеить как-то смогут? Но это уж чужая забота.

И еще один тонкий, длиной чуть больше метра, сверток привлек внимание подполковника. Он небрежно разрезал скотч, разорвал, поддев концом ножа несколько слоев плотной бумаги и ткани, и увидев, как перед его глазами тускло блеснул, словно смазанный жиром, желтый металл, пожалел, что действовал так неосмотрительно. Надо было снимать упаковку аккуратно. А саму эту вещь даже и показывать-то кому-нибудь опасно. В свертке была шпага в ножнах. Не понимай подполковник, как человек военный, что перед ним, возможно, и ее отложил бы в сторону, как те же ювелирные изделия из явно ограбленного магазина, да и не одного. Но дело в том, что шпага была поистине уникальной. Это сразу оценил Ловков, много читавший в молодые годы об оружии. Золотой эфес — это и без пояснений понятно, крупные брильянты на рукояти, гарде и крестовине, кисть темляка с узором из таких же брильянтов, как-то по странному хищно сверкнувшая при свете фонаря в палатке… Знаменитое, уникальное, по сути, бесценное «золотое оружие», одно, конечно, из тех, которые император Петр Великий или императрица Екатерина Вторая вручали в качестве высшей награды своим прославленным фельдмаршалам! Век бы смотреть да любоваться!

Решение созрело не сразу, но оно было уже отчасти подготовлено всей предыдущей службой Андрея Дмитриевича. Он сообразил, куда нужно доставить это драгоценное оружие. Да и рассмотреть его потом поподробнее надо будет, в справочниках порыться, уточнить кое-что и, в первую очередь, конечно, попытаться найти фамилию владельца. Это серьезная, почти научная работа, и провести ее можно будет только в Москве. Значит, и разговоры сейчас об этой находке лишние.

Подполковник снова замотал тканями шпагу, сверху так же обмотал ее свернутыми прежде в рулон полотнами картин, и получился недлинный и, в общем-то, относительно не тяжелый сверток. Нести его самому вместе с другим военном снаряжением и не заостряя на нем внимания посторонних было несложно.

Быстро обследовав остальные свертки и не обнаружив там ничего нового — все те же художественные ценности: бронзовые статуэтки и вазы, вазы, к счастью, не разбитые, — он позвал капитана, чтобы сообщить, что свою часть работы он закончил. Кое-какие материалы, — он небрежно кивнул на свой сверток, — отобрал для срочной передачи их в Федеральную службу безопасности, пусть там специалисты разбираются. А вот с многочисленными ювелирными изделиями и художественными произведениями вероятно очень высокой стоимости, — иначе зачем же их тайно вывозили из республики, к тому же определенно похищенными из музеев, — пусть пограничники сами занимаются. Они знают, куда необходимо сдавать ценности, принадлежащие государству.

— Типичная контрабанда, — сказал Ловков, подводя итог. — Ни одна на свете таможня не пропустила бы, а тут — гуляй себе не хочу… Мы потом посмотрим с вами?

И добавил, как бы с юмором, что если при новой упаковке какие-то там часики или колечко для невесты покажутся приятными сюрпризами для бойцов, успешно завершивших весьма непростую операцию, то лично он, подполковник ФСБ Ловков, возражать не станет. Больше того, зажмурит глаза покрепче, чтобы ненароком не углядеть сияющих физиономий ребят.

— Много ли надо, капитан, человеку, чтоб он ощутил конкретную, а не просто на словах благодарность своего начальства, верно?

— Так точно, Андрей Дмитриевич, — засмеялся и капитан. — Так я им скажу, пусть они потом снова запакуют все это хозяйство получше, а мы с вами давайте пока пойдем перекусим маленько. И я вызову базу, чтоб за нами выслали борт… Не возражаете?

— Напротив, хочу от лица Федеральной службы объявить вам благодарность, капитан. Я доложу на самом верху, понимаете меня?

Он не лукавил, он действительно собирался рассказать об этой операции заместителю директора службы генерал-полковнику Ордынцеву. Кстати, приближался и подходящий к тому повод. Это тоже следовало учитывать, тем более что подходил к концу 1999 год, последний год столетия. И подполковник ожидал от нового века немало важных для себя решений и возможностей.

С тем он и отправился перекусить. Да и немного выпить уже можно было себе позволить… За такую неожиданную удачу.

Накануне Нового года подполковник Ловков, занимавший в Федеральной службе пост начальника отделения Управления по борьбе с контрабандой и незаконным оборотом наркотиков в Департаменте экономической безопасности, записался на прием к заместителю директора ФСБ генералу Ордынцеву по личному вопросу. Он решил более подробно, нежели в рапорте об операции по пресечению попытки контрабандного вывоза ценностей из Чечни, коей руководил лично, проинформировать генерал-полковника, как он твердо знал, страстного коллекционера оружия, о своей чудесной находке. А задержка с этой, новой информацией была вызвана тем, что ему пришлось в свободное от служебной деятельности время лично заняться определением принадлежности данного оружия. И он достиг некоторых успехов. О чем и собирался поставить в известность генерала.

Ордынцев выслушал с неподдельным интересом почти детективную историю — он любил такие «байки» — и обратил внимание на то, что подполковник явился с непонятным длинным предметом, напоминающим тубус для крупноразмерных чертежных работ.

— Это — то самое и есть, Петр Леонидович, — улыбнулся Ловков, — из-за чего я позволил себе оторвать вас от государственных дел. Разрешите достать «загадку»?

И он, дождавшись поощрительного кивка, открыл тубус и вынул оттуда шпагу. Осторожно, как хрупкую вещь, положил ее на генеральский стол и отступил на шаг, откровенно любуясь уникальным изделием.

Генерал едва сдержал изумленный вскрик. Он посмотрел на шпагу, затем на подполковника, глаза его сияли, он всплескивал руками и… не мог произнести ни слова. Шпага была истинным чудом! Уж кому и знать-то!..

То он за сердце хватался, то отходил в сторону и любовался, наконец, словно решился, взял ее в руки, чуть выдвинул из золотых ножен синеватый с золотой чеканкой клинок и снова восторженно ахнул.

Ловков понял, что сделал единственно верный шаг за последние годы службы.

— Если позволите, товарищ генерал-пол…

— Перестань! — досадливо отмахнулся тот. — Ты что, имени-отчества своего начальства не знаешь? Давай по-простому… — Он тут же нажал селектор и сказал секретарше: — Меня нет минимум полчаса… Ну, — добавил нетерпеливо, — садись же, рассказывай!.. Подробно давай! Обожаю таинственные истории!..

Ну, собственно, таинственного в «истории» было немного. И, главным образом, оно заключалось в том, что имело непосредственное отношение к данному конкретному «золотому оружию». Подполковник действительно провел серьезную работу и, подняв архивные документы, выяснил наконец, что эта золотая шпага могла оказаться одной из тех одиннадцати, которые Екатерина Великая вручила своим полководцам в 1775 году, в годовщину празднования Кучук-Карнаджийского мира после окончания очередной русско-турецкой кампании. Таким оружием были императрицей награждены Голицын, Румянцев, Потемкин, Орлов, Суворов и другие — те, чьи имена уже сами по себе являются бессмертной историей величайших побед русской армии.

Ловков говорил с почти незаметным пафосом, будто хотел еще больше подчеркнуть значимость шпаги, лежащей перед глазами восхищенного начальника. А собственно, само исследование касалось поиска того лица, которому могла принадлежать эта высокая награда. И, кажется, его поиски принесли-таки ожидаемую удачу.

— Здесь, на гарде, — показал он пальцем, — почти незаметно выгравирована небольшая, изящная буква «О», что может указывать, скорее всего, на фамилию одного из награжденных. Может быть, даже эту букву начертал собственный ювелир владельца награды. Причем, что удалось выяснить, на гардах именно этих одиннадцати, немногих, как видите, к тому времени шпаг не делалось никаких надписей, а вот уже немного позже их стали делать. Ну, указывать, за что, за какие заслуги присуждалось «золотое оружие». Скажем, «За очищение Молдавии» или проще — «За храбрость». А на этих одиннадцати, могу сказать точно, так же как и на предыдущих, которые вручал еще Петр Великий, никаких надписей не было. Это подтверждают вполне достоверные источники. О чем, надо сказать, до сих пор, тем не менее, продолжают спорить некоторые военные историки. Так вот, — продолжал подполковник, улыбаясь и понимая, что теперь самое время напомнить и о собственных заслугах, — исходя из имеющихся данных, я смог выяснить следующее. Полагаю с достаточной уверенностью, что сие «золотое оружие» было вручено Екатериной знаменитому брату Григория Орлова — Алексею, графу и генерал-аншефу, получившему титул Чесменский за победы русской эскадры под его командованием у Наварина и Чесмы. Он же по выходе в отставку вывел широко известную породу орловских рысаков.

— И ты считаешь, что это?.. — снова изумился заслушавшийся генерал.

— Ну, у меня лично есть все основания думать, что это шпага Алексея Орлова. И буква «О» выполнена по его распоряжению. До революции, я проследил, она находилась в собственности потомков графа, потом следы ее теряются. Ни в одном музее упоминания о ней тоже после этого нет. Значит, что? Полагаю, Петр Леонидович, она могла перейти в собственность кого-то из, возможно, известных в свое время коллекционеров, у которого ее либо перекупили, либо просто украли и вывезли на Кавказ, где она и находилась в чьих-то опять-таки частных руках. И хозяин, это абсолютно теперь очевидно, не желал каким-либо образом рекламировать свою драгоценную собственность. Ну, а дальше — известное дело, не зря же шпага оказалась в одном куле с ворованными ювелирными изделиями. И направлялась за границу. А возможно…

— Да, ты знаешь, — закивал Ордынцев, — столь дорогая вещь вполне могла быть предметом особой торговли. Какой-нибудь шейх там… мог знать и заказать… из коллекционеров, охотников за военными трофеями… Вот же мародеры…

— Груз-то как раз и направлялся, по нашим агентурным данным, шейху Исмаилу, в Иорданию, известному поставщику наркотиков и оружия боевикам. Но мне, Петр Леонидович, и в голову не могло прийти, что среди каких-то ваз, музейных статуэток — лошадей там всяких и нимф с амурами, среди ювелирных изделий из разграбленных магазинов окажется подобная драгоценность. Не имеющая ко всему остальному, по моему твердому убеждению, ни малейшего отношения. Я, собственно, по этой самой причине, ну, явной бесхозности, разумеется, и «прикарманил» ее, — он сконфуженно засмеялся. — Известно же, что вы — страстный коллекционер всякого рода оружия. Легенды уже ходят. А потом вы действительно понимаете толк в таких вещах. А еще поступил так, чтоб ненужного шума не было, ее никто и не видел, кроме меня. А те, кто вывозили все эти ценности, увы, погибли в перестрелке, категорически отказавшись сложить оружие. Что поделаешь, война… — Ловков вздохнул. — Тяжелая штука, будь она неладна…

— Да, война, — посерьезнел генерал и нежно погладил рукой золотой эфес, на миг задержав в пальцах брильянтовую кисть. — Неописуемая красота… — вздохнул и он. — Значит, говоришь, никаких следов от прошлых хозяев так и не обнаружил? И в музеях про нее не знают?

— Сами понимаете, Петр Леонидович, — снова чуть сконфузился Ловков, — уж мне-то нет никакой нужды передавать в вашу коллекцию ворованную вещь. Я поэтому так и старался… проверить… Впрочем, может быть, со временем… когда его окажется побольше… — он усмехнулся. — Удастся еще поискать в каких-нибудь неизвестных пока мне источниках. Но… не знаю, не вижу необходимости. Во всяком случае, на сайтах крупнейших наших музеев такой экспонат не значится. И потом я не думаю, чтобы такому оружию могли сделать дубликат. Уж тогда-то точно где-то просочилась бы информация. А она отсутствует. И еще, кстати, я вот о чем подумал, Петр Леонидович… — с наигранным почтением добавил Ловков. — Орлов был генерал-аншефом, то есть следующий чин — уже фельдмаршал, другими словами, генерал армии. А вы — и являетесь тем самым «аншефом», фамилия которого начинается с буквы «О». Как вам нравится такой оборот?

И вот тут уже он рассмеялся, совершенно уверенный в том, что «такой оборот» придется по душе генерал-полковнику Ордынцеву.

— Да, действительно! — обрадовался тот. — Все так и получается… А ты, значит… Как подарок? Точнее, в коллекцию? Сам понимаешь, я ж ее с собой в могилу не унесу. Все остается людям, как мы недавно говорили…

— Вы правильно меня поняли, Петр Леонидович, — скромно опустив глаза, ответил Ловков. — Да потом ведь и «миллениум», как теперь говорят, на носу. Вот и пусть это оружие станет вам подарком от нас всех, кто с большой ответственностью и желанием работает под вашим руководством.

Ловков встал, генерал посмотрел на него.

— Спасибо тебе, Андрей Дмитриевич… за добрые слова.

Ловков подумал: «Вот и имя-отчество вспомнилось…».

— А насчет коллекции?.. Ты напомни мне при случае, когда вечерок освободится от дел… семейных там, прочих, и я тебя с удовольствием приглашу к себе, коллекцией похвастаюсь.

— Спасибо, товарищ генерал-полковник, — Ловков склонил голову, понимая, что аудиенция закончена.

— И тебе спасибо. Свободен. — Генерал с одобрением понаблюдал, как четко повернулся подполковник — невысокий, поджарый и заметно сильный, вернее сказать, тренированный, в отлично сидящей на его фигуре форме. Ни для кого не являлось секретом, что генерал Ордынцев в служебных кабинетах не терпел «штафирок». Затем он сам легко поднялся и направился к своему большому сейфу, уже не обращая на идущего к двери подполковника внимания…

В середине января нового 2000 года приказом Директора ФСБ подполковнику Ловкову А.Д. присвоили звание полковника, а сам он был переведен на должность заместителя начальника Управления…

«Славные были деньки…», — с наигранной усталостью вздохнул Андрей Дмитриевич, уже два года «отдыхающий» в отставке. Он вполне мог теперь не жалеть о времени, затраченном на его новом посту в Управлении. Пример старшего и глубоко уважаемого им начальника подсказал, что каждый человек должен в жизни ценить не только отпущенные судьбой удовольствия, но и помогать себе сам, щедро тратя свободное время, которого не так уж и много у «служивого» человека, на собственные маленькие радости, так украшающие жизнь. К примеру, то же коллекционирование чего-нибудь стоящего и достойного внимания.

Годы прибавили уверенности. Помогли ему, в самом натуральном смысле слова, быстро и крепко подняться на ноги, не боясь уже никаких изменений в своей жизни. А общие проблемы? Да они всегда были и будут. Но надо жить, не обращая внимания на мелочи. Та давняя операция с караваном многому научила его. И помогла почувствовать себя хозяином в жизни, машинистом, а не вечно догоняющим уходящий поезд пассажиром…

Глава первая КАРДИНАЛЬНОЕ РЕШЕНИЕ ВОПРОСА

— О чем задумался, детинушка? — шутливо спросил Грошев, поднося ко рту чашечку с кофе, которая в его ручище казалась наперстком. Даже сидящий, он казался едва ли не выше приподнявшегося за пепельницей Ловкова.

— Я-то? — удивился тот. — А ни о чем, это тебе надо думать, ты у нас — служба безопасности. Вот и сделай сегодня так, чтоб все было тип-топ. Ясно излагаю?

— Ясней некуда, — хмыкнул Грошев и медленно, как медведь, повернулся на стуле, отчего тот угрожающе заскрипел.

Шикарные стулья орехового дерева с высокими резными спинками, как и вся остальная мебель в кафе элитного гольф-клуба, скопированная с обстановки гостиной не то какого-то известного русского графа, не то даже французского короля, явно не были рассчитаны на внушительную фигуру бывшего полковника министерства внутренних дел. Куда им всем до него! Сам Григорий Александрович, три года назад покинувший свой пост заместителя начальника Оперативно-розыскного бюро МВД в связи с выходом в отставку, отношение к мебели подобного рода, так же как и вообще к собственному служебному кабинету, имел чисто номинальное. Полем его более чем сорокалетней безупречной деятельности и постоянных рабочих интересов были чужие служебные кабинеты, в которых производились обыски и задержания подозреваемых. Там ни с кем и ни с чем церемониться не было нужды. И кофе такими вот паршивыми наперстками никто не осмелился бы подать. Будь он хоть двойной, тройной или какой угодно другой. Увы, стаканов или больших чашек в этом кафе не держали. Вроде как западло им! И к терминологии своих «подопечных» отставной полковник тоже давно привык.

Ждать надоело. Опрокинуть бы рюмку-другую, но Андрей не разрешал. Точнее, не советовал, пока не закончится сегодняшняя операция. Нет, не в том смысле, что — баста и никаких! Потом — сколько угодно. Но Грошев нутром чуял, что было бы очень неплохо «хлопнуть» стаканчик — для разгона… Жесткий разговор с применением даже самых невинных средств воздействия на собеседника в том случае, если начнутся возражения, — а они обязательно начнутся! — требует все-таки присутствия некоторого куража. Впрочем, был почти уверен Грошев, если и будет проявлено упрямство, то длиться оно будет недолго. Андрей разрешил применять самые действенные меры, чтобы не затягивать времени. А то ему неприятно будет, видишь ли, наблюдать за поведением своих вчерашних партнеров! Расчувствовался!.. Нет, у отставного полковника Грошева все комплексы были в полном порядке: надо, значит, надо!.. Но стаканчик бы все равно неплохо.

Наблюдая, как мается с чашечкой настоящего турецкого кофе его начальник службы безопасности, Ловков с усмешкой махнул рукой и подозвал официанта.

— Да налейте уж ему, — улыбаясь, разрешил он. — Только не в рюмку, он ее не удержит, а в фужер. Чего у вас там? «Камю»? Давайте, пойдет…

Андрей Дмитриевич, завсегдатай этого клуба, как заядлый «гольфист» мог допустить такие «широкие» жесты, и официанты это знали. Не купечество, нет, конечно, себе-то уж он подобного здесь не позволял, а вот тем, кто приходил с ним, им нередко наливал, вызывая улыбки понимания на лицах всевидящих официантов. Им-то была очевидна разница между его воспитанием и тех, кто сидел напротив и кого он угощал.

— Гриша, ты, надеюсь, ничего не имеешь против «Камю»?

Грошев сморщился, но кивнул. Не очень он любил, мягко говоря, «французский самогон», но ввиду отсутствия на столе солидной закуси, под которую лучше всего пошла бы, конечно, своя, отечественная, приходилось глотать это иноземное пойло. Андрей, как диктовала тому сегодняшняя обстановка, не собирался устраивать здесь торжественный завтрак или там званый обед, а кофе — это всего лишь затравка для облегчения ожидания и краткого начала разговора, после чего основная часть общения будет перенесена в его собственный офис на Нижней Красносельской улице. В этом же доме располагалась и его квартира.

Ловков, элегантный, свежий, в светлом по-летнему костюме, с малиновой бабочкой и того же тона платочком, небрежно торчащим из верхнего кармана пиджака спортивного покроя, словно собрался на светский прием. И теперь с искренним участием наблюдал, как «одолевает француза» Григорий, и необидно, по-дружески, ухмылялся. Ясно ж, чем маялся коллега. На его мятом полном лице была написана вся вчерашняя биография. Да оно наверняка и к лучшему. Меньше думать будет и больше действовать. Что, собственно, от него сегодня и требуется… То бишь, продемонстрировать на деле и с максимальной отдачей свои лучшие профессиональные качества оперативника, работающего «на земле» с определенным контингентом, на который действует только один, причем совершенно конкретный, метод убеждения.

Суть же вопроса состояла в том, что именно сегодня Андрей Дмитриевич решил положить конец всяким досужим выдумкам, домыслам и пустой болтовне, а также «грандиозным планам» бывшего) теперь, хотелось бы думать, руководства относительно главных направлений дальнейшей деятельности акционерной компании закрытого типа «Радуга» и двух ее дочерних предприятий, фирм «Сигнал» и «Полет». Ну и тем самым полностью сосредоточить в своих руках контроль и над этими фирмами.

Основная трудность проблемы заключалась в том, что, являясь уже значительный срок фактически единственным держателем контрольного пакета акций производственного объединения, Андрей Дмитриевич, тем не менее, понимал, что власть его не распространяется на дочерние предприятия «Радуги». А ситуация в стране складывалась таким образом, что производственные объединения и отдельные предприятия, занимающиеся выпуском продукции, требующей особо сложных и тонких технологических разработок в области электроники, все больше вовлекались в круг конкретных интересов государства, обратившего наконец-то внимание и на эту важнейшую отрасль хозяйства. Многие из приватизированных в лихие девяностые годы больших и малых предприятий электронной промышленности в частных руках фактически «потеряли свое лицо», занимаясь чем угодно, кроме основной деятельности. То есть, по сути дела, стараясь всеми силами просто «выжить» и по возможности не растерять квалифицированные кадры. «Радуга» была одним из таких, известных в прошлые годы, производственных объединений, чья продукция выпускалась в максимальном своем объеме для армейских нужд.

В собственные планы Андрея Дмитриевича Ловкова никак не входила вероятность в ближайшие годы потерять «Радугу», на которую, несомненно, будет обращено самое пристальное внимание новейшего государственного монополиста «Российские технологии». Но чтобы успеть сорвать грандиозный куш, необходимо было полностью завладеть и самим ЗАО, и его «дочками». А на пути у этого процесса стояли совершенно конкретные люди. Правда, как справиться с ними, с их упрямством, Ловков уже знал. Дело оставалось за малым, — финал был уже близок. К нему сейчас и готовились.

Выцедив коньяк, Грошев кулаком утер нос, крякнул для порядка и ясными глазами взглянул на Ловкова.

— Ты не сомневайся, Андрей, мы с этим «птичником» сегодня разберемся. Решим вопрос положительно.

— А я и не сомневаюсь, — Андрей Дмитриевич пожал плечами. — Ты не забудь заодно и по поводу своей квартиры обговорить вопрос. Зачем зря добру пропадать, верно?

— Я думаю, это просто по ходу дела решится, в голову не беру, да и куда они денутся? Только к тебе одна-единственная просьба, Андрей. Ты, пожалуйста, не затевай долгих разговоров, они расслабляют волю. Я еще по старым делам помню: если сомневаешься в каких-то аспектах или неуверен до конца, не телись, а сходу бери инициативу в свои руки. Тут — кто первый слово скажет, под, того она и ляжет, — Грошев засмеялся. — Я про истину. А ты про кого подумал, а?

— И я — про нее, про милую… — Ловков привстал, увидев в дверях тех троих мужчин, которых они с Грошевым с нетерпением ожидали. — Привет! — он приподнял руку. — Опаздываете, господа! — но сказано это было вполне дружелюбно и без видимого укора. — Прошу! — он показал на стулья. — Кофе?

— Да нет, пожалуй, — неохотно отозвался высокий моложавый мужчина, шедший первым. — Не понимаю, Андрей Дмитриевич, какого, извините, лешего мы в такую даль забрались? Можно ведь было и в офисе. Или у вас какие-то свои планы?

— Планы у нас у всех общие, — ответил Ловков, пока пришедшие рассаживались у стола. — Рекомендую вам все-таки попробовать кофе, его здесь готовят по специальным рецептам. Настоящий турецкий, грандиозный аромат… — Он поднял руку и, щелкнув пальцами, показал официанту, чтобы тот принес всем по чашке кофе.

Мало ли, что они не хотят, этот «птичник» давно уже сидел у него в глотке со своими собственными мнениями. А делать они будут то, что прикажет он. Так было всегда, во все времена: приказывать может и должен только тот, кому это дано. Ему, — Андрей Дмитриевич это знал, — было дано. Скажет: пить кофе, и будут, никуда не денутся. Давно он усвоил, что волю оппонента необходимо научиться подчинять себе на малых примерах — с мелочей, с кажущейся чепухи. А уж потом заниматься и важными проблемами. Тот, кто привыкнет уступать в малом, не «возникнет» и в большом. Психология это, надо уметь грамотно играть во «взрослые игры».

— Я понимаю, у вас, господа, товарищи мои и коллеги, возникли вопросы, зачем понадобилась всем нам столь неожиданная встреча. Я объясню… да вы пейте, пейте… Я кажется, говорил уже, что был на Краснопресненской набережной, ну, в главном правительственном офисе, и имел там весьма продолжительную беседу. Это касается дальнейших и стратегических планов государства, и тактических — так сказать, по отраслям. Так вот, с основными положениями, высказанными мне в этой беседе, я и хотел бы вас вкратце, но, тем не менее, срочно ознакомить, поскольку вся наша дальнейшая деятельность… в том числе и «Сигнала» с «Полетом», будет протекать в русле тех решений, о которых я поставлю вас в известность чуть позже.

— Подождите, а при чем здесь какие-то изменения, новшества в производственных планах? Причем, без нашего ведома? Только-только, понимаете, начали налаживать производственные мощности, определились с заказами, и снова что-то надо менять? И с какой стати? Решительно не понимаю! — с заметным раздражением задал вопрос главный в «птичнике» — Павел Уткин, генеральный директор производственного объединения и основной держатель акций дочерних фирм.

Он и был самым главным смутьяном, по убеждению Ловкова. Вот с ним и придется решать главную проблему.

Второй смутьян — председатель совета директоров объединения, Сергей Гусев, пока помалкивал. Но Ловков знал уже, что молчит он не оттого, что заранее готов согласиться со всеми предложениями главного акционера, а потому что выжидает удобный момент и попробует отстоять свою точку зрения. Гусев — конечно, нет слов, толковый инженер, знающий специалист, в одном его беда: его многие знания абсолютно никому сейчас не нужны. Не та стоит задача, и узнает он об этом немного позже, когда… Можно сказать, когда и в самих возражениях, как таковых, полностью отпадет какая бы то ни было надобность.

Наконец, третий — Николай Петухов, серьезной опасности для Ловковского дела не представлял. Он — как тот маятник, который в какую сторону качнешь, туда и пойдет. А на обратном движении его надо попросту придержать вовремя. Хочешь, мол, качаться, ну и качайся себе, сколько пожелаешь, но… не забывай про часовщика: он ведь движением пальца остановит!

А вся вместе эта троица и называлась «птичником» — горластым и непутевым, который до поры до времени и не должен был догадываться, что повар уже приступил к приготовлению большого обеда и для каждого из них определил свое место: кого — в бульон, кого — запечь с яблоками, а кого и приготовить изысканно, по-пекински… Но пусть еще немного погорланят, недолго осталось. Для того и сидит вместе с ними за одним столом Гриша Грошев — хоть и помятый внешне, зато большой специалист по части установления общего языка и нахождению единой точки зрения с любым оппонентом…

Возникает резонный вопрос: откуда у Андрея Дмитриевича Ловкова, бывшего полковника госбезопасности, объявилось такое твердое знание предмета, который во все годы существования отрасли определял цели и задачи объединенного предприятия? Задай он сам себе такой вопрос, и расхохотался бы: да ниоткуда! Не нужны ему были ни цели, ни, тем более, задачи. А вся эта история «внедрения в производство» началась почти сразу после того, как Андрей Дмитриевич благополучно покинул органы, решив для себя, что уже достаточно послужил Отечеству и родной силовой структуре, на что ему уже недвусмысленно указывали вполне определенные жизненные блага, которыми полковник успел обеспечить себя. С легкой руки заместителя Директора службы Ордынцева он стал одним из руководителей Управления, деятельности которого в конце прошлого — начале нынешнего века руководством страны придавалось более чем важное, по сути, особое значение. Наркотики, контрабанда — для нечистых на руку «борцов» с этими хорошо и давно отработанными, широко разветвленными каналами криминальной деятельности здесь открывались невиданные кладези богатств и поистине неисчерпаемые «трудовые» возможности. Не надо было только спать, удача сама плыла в руки, причем часто в немыслимых размерах. И оценить ее мог только тот, кто был готов объединить в едином творческом порыве опыт спецслужб родной державы с личным желанием жить тоже яркой жизнью тех, кто собственным нахрапом обеспечил ее себе без всякого на то права.

Ко времени выхода в отставку, — тут и выслуга лет, и все необходимые многочисленные прочие заслуги были взяты на вооружение, — у полковника был уже подведен под крышу вполне приличный, на полторы тысячи квадратных метров, трехэтажный особняк на Рублево-Успенском шоссе. С морским бассейном, баней, зимним садом — ну, чтоб все, как у соседей, незаметных таких, скромных владельцев нефтяных вышек в Сибири. Большая четырехкомнатная квартира на Нижней Красносельской улице в Москве в расчет Ловковым не принималась, она сдавалась семье соучредителя совместной российско-германской фирмы, производящей лекарственные препараты, и обеспечивала постоянный, более чем приличный доход. Впрочем, считал полковник, не обращавший внимания на квартиру, коей занималась супруга, «капает, и ладно». Может, и понадобится когда-нибудь на текущие расходы. Основной же его капитал лежал не здесь. Иначе на какие «шиши» он, уже выйдя в отставку, смог бы приобрести себе, в смысле, семье, и записать на имя никогда не работавшей жены неплохую виллу в окрестностях прелестного курортного городка Пафос, на Кипре. Но «главную статью» дохода, еще во времена службы, составлял у него контроль над незаконным распространением наркотиков.

Уже в самой постановке вопроса в такой плоскости подразумевалась весьма опасная двусмысленность: можно ведь подумать, что есть и законное распространение этой заразы. И тем не менее…

Вовремя принятые предупредительные меры относительно планов развертывания деятельности отечественной и зарубежной наркомафии, своевременное «запечатывание» особо тайных каналов поставки сырья и готовой продукции — все эти необходимые действия государственных правоохранительных служб ведь кажутся действительно спасительными для населения, особенно для молодежи великой некогда страны. Как бы не так! Однажды приняв тезис, что наркомания, как и воровство, — вечные спутники любого развивающегося общества и искоренению они не подлежат, можно превратить неустанную борьбу с наркотиками в достаточно крупный, а фактически, постоянный источник поступления немалых финансовых средств. Можно даже — для аккуратной отчетности — «замести» мелкого дилера и при этом совершенно случайно «не узнать» крупного, прожженного барыгу, который сидит в том же элитном клубе за соседним столиком. Ну, не заметил, бывает, не узнал, так что теперь делать? В следующий раз обязательно поймаем. А такие «ошибки» очень дорого оплачиваются, непременно отражаясь в крупных суммах, поступающих на валютные счета в швейцарских, лондонских и прочих зарубежных банках…

Господи, да известно это все тысячу раз!..

Или вот, опять же, есть такие «служебные» понятия, как оперативная разработка, документирование… Ими можно заниматься годами, выявляя «главное лицо» в достаточно длинной и изощренно завязанной цепи поставщиков наркотиков. Да и любой контрабанды — от мебели до фальшивых лекарственных препаратов. Но при этом каждому специалисту очень хорошо известно: если ты вырвешь из цепочки не вовремя одно, скажем, самое незначительное звено, то вся цепочка может рассыпаться, какбусинки с разорванного ожерелья. Собирай теперь все сначала…

О чем это говорит знающему человеку? Да в первую очередь о том, что торопиться и форсировать активные действия в таких процессах никак нельзя — вся длительная, кропотливейшая работа может пойти насмарку. Иначе говоря, к чертовой матери. Такая постановка вопроса всегда заботила руководство спецслужб, каким бы оно ни было умным. Прекрасно это знал и заместитель начальника Управления, — не на словах, а на деле применяя на практике полученные глубокие знания. Наверное, поэтому и абсолютно не боялся «голодной пенсии»…

Сколотив основной капитал, Андрей Дмитриевич стал искать, куда его вложить. По старым оперативным своим временам он был знаком с толковым, как небезосновательно считал, старшим опером из ОРБ МВД Гришей Грошевым. Случалось, пересекались их пути в оперативных разработках. У того тоже приближалась неизбежная отставка, но большой радости грядущая «свобода» ему не приносила. Хотя, было известно Андрею Ловкову, что знания Григория и его знакомства среди авторитетов криминального мира были немалыми. Ну, верно же, с кем дело имеешь, про того и знаешь. У него была своя репутация: звезд с неба не хватает, и слава богу, зато опер, что называется, от природы. Нюх собачий имеет и особый подход знает. Иной раз и в рожу съездит, но без подлянки. Зато может и «отмазать», если увидит в том реальный резон. То есть, другими словами, Ловков имел все основания считать в паре с Гришей себя — «мозгом», а могучего Гришу — умелыми руками. И в таком сочетании перед ними обоими открывалось море заманчивых перспектив.

Итак, встала во весь рост проблема вложения капитала. Куда и во что? После дефолта и полной неразберихи начала нового века в стране со временем как-то стало налаживаться производство: вернулось, наконец, понимание того, что быть сырьевым придатком у западных стран России негоже. И в этой новой уже сумятице выяснений, что на данный момент в государственной хозяйственной политике главное, а что второстепенное, очень немногие умные головы смогли выделить приоритеты на ближайшее хотя бы будущее.

Ловков был даже и по причине служебной необходимости в курсе бесконечных споров политиков и экономистов, а потому смог прийти и к собственным выводам, которые позволили ему уже в самом начале пути не наделать бессмысленных ошибок. На этом ведь чаще всего и «горели» неграмотные инвесторы, слушающие только бесконечные телевизионные дискуссии импотентов-экономистов да рекламу «максимально удачного вложения капиталов» — там же. Выясняя возможности тех или иных крупных в советское время предприятий; работавших главным образом на «оборонку», а после падения советской власти отброшенных в сторону хищными ловцами немедленной удачи, полковник выяснил, какие из них смогут в ближайшем будущем представить интерес для страны. Ведь никуда не денешься, все равно придется восстанавливать то, что с таким упоением разрушали, растаскивая по кускам. Но для этого потребуется огромный труд и грандиозные вложения капитала, которым государство не располагало. Значит, что? Обратятся к инвесторам: берите, пробуйте, возрождайте и — флаг вам в руки. Плюс государственная поддержка. Идеями, а не финансами, — самим мало. Вот и получилось так, что Андрей Дмитриевич обратил пристальное внимание на предприятие, занимавшееся электроникой, за которой, естественно, будущее, имея при этом две дочерних фирмы, тоже дышащих на ладан. Неплохая семейка, если ею грамотно распорядиться, решил он, и принялся за дело.

Ну, во-первых, близко познакомился с «птичником», с молодыми инициативными людьми, вознамерившимися восстановить производство, и даже сумел произвести на руководство производственного объединения впечатление очень порядочного и думающего человека, к тому же обладающего крупными связями в различных государственных структурах, начиная от ФСБ и МВД и кончая Белым домом и администрацией президента. И знакомства эти были реальные, не туфтой какой-нибудь? что иногда Ловков мог с блеском продемонстрировать своим внимательным собеседникам. Ведь все кругом — люди, как говорится, все — человеки, и ничто человеческое им вовсе не чуждо. Даже если и не самим чиновникам, то уж их-то женам — всенепременно, без сомнений.

Ловков застал производство уже выведенным фактически неимоверными усилиями из полумертвого состояния, снова началась жизнь, появились первые заказы, стало возможным хотя бы частично вернуть на производство чуть было не растерянные окончательно кадры профессионалов. Все это «птичник» сделал, своего добился, не откажешь ему в этом. Но дальше что? Какие перспективы? И вот тут Андрею Дмитриевичу очень пригодился его собственный профессиональный опыт.

Ведь известно, что помочь конкуренту, иначе говоря, подставить ножку своему коллеге, можно так, что никто и не заметит, и он сам — в первую очередь. Просто надо уметь. Не тому ли учит весь многовековый опыт всех, без исключения, спецслужб? Для достижения высшей цели не только можно, но и нужно использовать все средства. А средства бывают — уж это хорошо знал полковник госбезопасности — самые разные и неожиданные. Ну, к примеру, в современном производственном процессе, где иной раз многое, а то и почти все зависит от инвестора или оптовика-покупателя, или от третьего, четвертого, выпади ненадолго любое из этих звеньев — и вся линия останавливается. И даже особых усилий иногда не надо, чтобы поставить возрождающееся к жизни предприятие в безвыходное положение. Скажем, оставить рабочих без зарплаты, заморозить обещанные кредиты, и так далее. В подобных «крайних» случаях бывает так, что любая помощь может быть принята с распростертыми объятьями, лишь бы не останавливать производство. Значит, что же, во имя высшей цели требуется создать благоприятную ситуацию?

Сказано — сделано, и руководитель «птичника» пришел за советом и помощью к своему доброжелателю, имеющему выходы в известные структуры, в которых можно ожидать понимание и помощь. Все оказалось гораздо проще. Ловков поинтересовался, сколько требуется предприятию, чтобы вылезти из «дыры»? Оказалось — по его меркам — не так уж и много, всего «каких-то» пять миллионов долларов. И Андрей Дмитриевич предложил свою помощь. Правда, оговорив ее особыми условиями: ничего не поделаешь, время, когда человек мог перехватить у приятеля пятерку до зарплаты, закончилось. В обществе ведь условились, что деньги должны работать? Вот и пусть они приносят доход, проценты наваривают! Сколько тебе нужно? На какое время? Хорошо, подсчитаем: вернешь с процентами в сроки… задержка увеличивает процент… Как выражаются самые популярные герои телефильмов — бандиты, «поставим на счетчик»! А не хочешь — не бери. Общество, в котором все были абсолютно убеждены, ибо им с кровью матери вбивалось в сознание, что человек человеку — друг, а не волк, как у капиталистов, пришло к серьезному разочарованию. Слишком много волков объявилось разом. Даже если их и называли еще недавно — в шутку, разумеется: товарищ волк…

Короче говоря, предприятие вылезло из «дыры», а Андрей Дмитриевич Ловков продиктовал, соответственно, свои условия. За свою бескорыстную помощь, оказанную «птичнику» в критический момент, он стал владельцем контрольного пакета акций, которые до того момента принадлежали гендиректору Павлу Уткину. А там и задержка с возвратом долга произошла, хоть и не по вине предприятия или его руководства, просто снова где-то, и как всегда, неожиданно, на каком-то этапе произошел досадный сбой. Никому и в голову не могло прийти, что никаких случайностей вообще не бывает. Забыли изречение замечательного советского, между прочим, писателя, чрезвычайно модного именно все последние годы, о том, что кирпич без причины на голову не падает. Ну, что ж, бывает…

А вот Андрей Дмитриевич Ловков охотно занял ответственный пост в совете директоров «Радуги».

Более того, ему удалось в скором времени активно поспособствовать замене на предприятии руководителей двух важных служб: безопасности и юридической. Первую должность занял вышедший наконец в отставку Гриша Грошев, а вторую — его родной сынок Игорь Грошев, бывший до того членом московской областной коллегии адвокатов. Как позже пытались выяснить, не самым удачливым. Но это уже не имело ни малейшего значения.

Прошло еще немного времени, и, благодаря исключительно своим организаторским талантам, Андрей Ловков стал владельцем за малым исключением всех акций ЗАО П/О «Радуга». Но остались вне сферы его влияния еще два предприятия, дочерних, куда он проникнуть не сумел. Это онто?..

Став, по сути, почти уже единоличным владельцем «Радуги», Андрей Дмитриевич собственно производством заниматься не собирался, да и долгов у объединения накопилось перед государством уже на несколько миллиардов рублей. Совсем другие задачи стояли перед новым владельцем на повестке дня. Спать спокойно не давали ему две «дочки», которыми по-прежнему владел «курятник». И не только владел, но и категорически отказывался вступать в какие-либо сделки относительно финансовой и производственной помощи со стороны новоявленного благодетеля.

А на «Радуге» тем временем дела шли все хуже. Долг перед государством рос, продукция не выпускалась, рабочий коллектив устал бастовать и требовать хотя бы уже реально заработанного собственным трудом. И никакие правительственные, никакие силовые и прочие решения не могли остановить стремительного падения предприятия к его естественному концу. Впереди уже не маячило, как когда-то, а четко проступало в своих очертаниях банкротство и, как следствие, продажа имущества, что называется, «с молотка». То есть должно было произойти именно то, к чему так старательно и терпеливо вел дело Ловков. Но для окончательного решения вопроса ему необходимы были еще две строптивые «дочки». А дальше давно накатанная схема: приобретение за копейки, продажа за баснословные средства. Чтоб вторую виллу приобрести — уже в Португалии, где, он сам видел, отлично оборудованные поля для любимого гольфа.

С этой целью Андрей Дмитриевич и пригласил, являясь владельцем «Радуги», руководителей предприятия, чтобы заодно уж и покончить с шаткой неизвестностью относительно дальнейших судеб «Сигнала» и «Полета». Ни хотите добром, сделаем проще… Вопрос пора ставить уже кардинально!

И квартира, и собственный офис Ловкова помещались в большом «сталинском» доме на Нижней Красносельской улице, только квартира была на четвертом этаже, а офис — на первом, он представлял собой достаточно внушительное помещение — уж средств на такое дело не жалел бывший полковник. Офис состоял из трех смежных комнат и длинного коридора с кладовками. При входе в офис был оборудован пост охраны с круглосуточным дежурством. Тут уже правильно сработал Григорий Александрович: охрана входила в общий контингент сотрудников службы безопасности П/О «Радуга» и там же получала зарплату, но несла охрану исключительно здесь.

Трое здоровенных парней — недавних оперативников, покинувших ввиду малой зарплаты и неясных перспектив свою службу, находились в офисе в ожидании начала совещания. О чем пойдет речь на этом собрании, им было известно в общих чертах от своего начальника — Грошева-старшего, который и подбирал-то сотрудников себе по собственному усмотрению. Или — по вкусу, что вернее.

В последнее время все чаще возникает публичная болтовня о довольно-таки поверхностном соблюдении законности со стороны именно тех служб, которые и должны показывать пример. ГАИ, патрульно-постовая служба и прочие постоянно-де сами первыми нарушают все существующие законы, пора, мол, призвать их к порядку. А кто-то уже и о полной замене сотрудников подобных служб заговорил. Да не случится этого никогда, был уверен Грошев, успевший познать «азы» своей многолетней деятельности не на словах, а на «горячих» делах. Потому и планы Андрея, ставшего ему, по существу, за последние годы настоящим, близким, можно сказать с полной уверенностью, другом, его не только устраивали, но он и сам был готов всемерно содействовать их полному успеху. И никаких сомнений в том, что некие грядущие события могут выглядеть, с общественной точки зрения, как бы и незаконными, у него тоже не возникало. Как и неуверенности в правоте своих действий.

То же самое можно было отнести и к его сыну Игорю, недавнему еще адвокату, а теперь начальнику юридической службы «Радуги». Фактически все решения руководства, как и владельца предприятия, проходили через его руки. Он знал прошлое, был, в общем, достаточно детально проинформирован о планах владельца и тоже, подобно своему отцу, полностью их разделял, и ожидая прибытия руководства в офисе, заранее имел под рукой все необходимые «инструменты» для проведения операций. В успехе ни он, ни его отец — уж куда как опытный оперативник, ни сам Андрей Дмитриевич Ловков не сомневались.

Отправились «переговорщики» в офис «хозяина», — что упустили из внимания организаторы встречи, — в разных машинах. Все вместе, учитывая тучного Петухова, попросту не влезли бы в ловковский «мерседес». Да и нужды тесниться не было, поскольку общее настроение, несмотря на повышенную, даже отчасти торжественную серьезность Ловкова и явную озабоченность Грошева, было все-таки достаточно мирным. Речь, как все понимали, должна была идти о ряде предложений, которые возникли в «светлой» голове Андрея Дмитриевича во время беседы в Доме правительства. Даже если это будут и совсем бредовые идеи, в чем почти и не сомневались все трое руководителей предприятия, беседу можно попытаться потом перевести в иное, нужное всем им русло.

Пора обратить внимание владельца — черт бы его побрал со всеми его бесконечными «заморочками»! — на срочную необходимость принятия конкретных усилий для дальнейшей модернизации производства, которое именно в последнее время стало испытывать уже не объективные, а вполне объяснимые трудности. А общее мнение было следующим. В технологии производства Ловков не разбирался вовсе, это стало всем уже понятно, поэтому и те навязчивые идеи, которые возникали у него, никак не укладывались в мозгах «птичника» и только мешали последовательному развитию производственного процесса. Создавалось убеждение, что новый хозяин делает все для того, чтобы «угробить» возрождающееся с немалыми трудностями предприятие.

Они там, в своем «птичнике», лишенные информации об истинных намерениях хозяина, даже понятия не имели о том, насколько были близки к истине. Зато все это было прекрасно известно бывшему полковнику государственной безопасности, уже давно превратившемуся из активного защитника и хранителя той самой безопасности в ее не менее убежденного разрушителя. Говоря на языке профессиональных воров, он полностью сменил свою «масть». Это известное блатное выражение стало расхожим благодаря писателям, охотно оперирующим в своих «литературных опытах» глубоким знанием воровской «фени». А что, и «феня» — тоже ведь языковая среда, ибо немалая часть высокообразованного российского общества ловко объясняется на ней, родной…

Фигурная дверь персонального подъезда Ловкова предупредительно отворилась, когда все вышли из машин и направились к офису. Он прошел первым, кивнув, за ним — Грошев-старший, младший Грошев остался замыкающим, он приостановил шедшего последним из руководителей «Радуги» финансового директора Петухова, коснувшись его локтя.

— Послушайте, Николай Николаевич, на два слова… У меня к вам есть одно дело, скорее, приватного порядка. Но перемолвиться я хотел бы с вами до нашего совещания. Это займет буквально несколько минут…

И пока он витиевато и обтекаемо объяснял Петухову, в чем суть его просьбы, а тот не очень внимательно слушал и поглядывал вслед уходящим в подъезд коллегам, те уже ушли. Петухов стал нервничать: что-то было в том, что происходило, нарочитое, мало приятное. Да и смысл предложения юриста никак не укладывался в сознании: зачем объединять юридические службы дочерних предприятий вместе с той, что возглавлял теперь сам же Грошев? Да и потом этот вопрос, в общем, не в компетентности его, Петухова, как всего лишь финансового директора. И он, пожав плечами, уклончиво ответил, что надо бы сначала посоветоваться с генеральным директором, хотя лично он не видит в этом никакой необходимости. Странно, что Грошев немедленно с ним согласился и предложил проследовать в офис. Зачем все это было проделано? Отделить его от остальных товарищей? Но — причина? Впрочем, минуту спустя он все понял.

К ним с Грошевым подошли два «крупногабаритных» охранника, но спросили только у Петухова:

— Оружие, прослушивающая и звукозаписывающая аппаратура имеются?

— Нет, зачем?

— Руки! — последовала команда, на что Петухов возмутился:

— Зачем это, Игорь Григорьевич? Что происходит, не понимаю! Мы где находимся? Что за секретность, черт возьми?

— Не спорьте, — отмахнулся тот. — Здесь порядок — общий для всех. — И сказал второму охраннику: — У меня ничего нет.

А тот кивнул и небрежно провел ладонями по его бокам. Петухова же обыскивали профессионально: приказали раздвинуть ноги, основательно их ощупали, потом потребовали вынуть все из карманов и выложить на столик. Перетрогали все руками, велели забрать и наконец пропустили.

— Прошу за мной, — любезно пригласил Игорь и провел недоумевающего Николая Николаевича в дальнюю комнату, где никого не было. — Присаживайтесь, — юрист показал на стул, — и подождите несколько минут, я сейчас вернусь.

Он быстро вышел. Петухов был уже в растерянности: где остальные? Почему так? Что за странные переговоры? Он что, задержан? «С этих станется», — почему-то мелькнула неуместная мысль. Но что оставалось думать?..

И комната эта представлялась будто специально приспособленной для допросов с пристрастием. Почему «с пристрастием», он не смог себе объяснить, но чудилось здесь что-то мрачное. Голые стены, стол и два стула. Правда, есть еще буфет, а в нем какие-то бутылки, резные стекла дверец искажали предметы.

Пауза неизвестности затягивалась. В голову приходили неприятные мысли. Наконец вернулся юрист, приветливо усмехнулся и, отодвинув стул напротив Петухова, сел и водрузил локти на стол.

— Не берите ничего в голову, просто нам надо серьезно поговорить, Николай Николаевич. И не обижайтесь за такую таинственность, что ли, я просто выполняю указание Андрея Дмитриевича. Выслушайте меня, а если у вас возникнут возражения, вы немедленно сможете их высказать самому господину Ловкову. Если действительно пожелаете, в чем я сильно сомневаюсь… Но не будем отвлекаться. Вы готовы слушать меня?

И он уставился на финансового директора мягким и дружелюбным взглядом, как привык смотреть на своих уголовных «клиентов», чтобы сразу протянуть к ним ниточку взаимного доверия. Петухов же был теперь в полной растерянности: всего ожидал, но такого… «Что-то, похожее на заговор, — мелькнула мысль. — А мне это надо?.. И где же остальные? Или тут с каждым будет проведена индивидуальная беседа?! Этого еще не хватало, черт побери!» Но требовалось отвечать, и он, набрав в грудь побольше воздуху и чувствуя, как по спине, словно от внезапной испарины, побежала неприятная холодная струйка, с хрипотцой ответил:

— Что ж, если вы как руководитель юридической службы нашего объединения, — он сознательно подчеркнул слово «нашего», — считаете, что разговор с вами необходим, я готов вас выслушать. Но только учтите, что никаких собственных, единоличных, так сказать, решений я принимать не уполномочен. Да это и не в моей компетенции, поверьте, Игорь Григорьевич…

Такой длинный монолог дался ему с трудом, в горле першило и будто скребло чем-то острым, хотелось хотя бы глотка воды. Грошев заметил это и, поднявшись, достал из буфета бутылку «нарзана» и фужер. Открыл пробку, налил и подвинул Петухову. И, наблюдая, как тот пил судорожными глотками, другой рукой смахивая действительный пот со лба, Игорь усмехнулся. Прав был Андрей Дмитриевич, а не отец. Папа пренебрежительно сказал: «Дай ему пару раз под дых, а потом он тебе любые бумажки подмахнет». А Ловков поморщился: «Не думаю, он же — трус, от одной обстановки в штаны наложит. Наоборот, максимум предупредительности. Но жесткости. Он еще нам может пригодиться. На кого-то, — он усмехнулся, — мы ведь должны будем замыкать возможные проблемы. Или вы полагаете, что вся операция пройдет без единой зацепки? Я в этом, друзья мои, не уверен. А финансовый директор, вспомните классику, это тот же зиц-председатель. Опять же, и сидеть тоже кто-то за нас должен, так что давайте оставим «кабанчика». Съесть-то его мы всегда успеем». На это Грошев-старший с сомнением покачал головой, он не любил половинчатых решений: уж делать, так всех. Но у Андрея, очевидно, были свои резоны. Одним словом, Игорю было поручено морально «обработать» Петухова таким образом, чтобы тот всей своей толстой шкурой почувствовал, что под ним, в буквальном смысле, шатается земля. И сделал для себя соответствующие выводы: с кем он отныне. Впрочем, если не обойдется без мордобития, что ж, значит, так тому и быть, можно кликнуть охранника, но лучше бы, конечно, миром. И тем самым противопоставить финансового директора его же коллегам, которые обязательно придут к такому же решению, но только не сразу, это понятно. А вот к ним придется применить силу, уж больно упрямый народ, могут стоять до последнего. Но… зачем же тогда весь драгоценный опыт, накопленный другом Гришей за годы его славной оперативной деятельности? Грех разменивать на пустяки такую квалификацию…

И эту сторону дела тоже предстоит еще объяснить Петухову, если он вдруг подумает, что сможет обойтись только одними обещаниями, а сам увильнет в сторонку. Да он и сам, вероятно, увидит финал сегодняшних «переговоров». А тут как раз тот самый случай, когда на чужом примере можно хорошо представить результаты своего собственного упрямства. Ей-богу, легче согласиться, чем потом на лекарство работать!..

Вот, в общих чертах, что должен был Игорь объяснить Николаю Николаевичу и твердо увериться, что в его лице он заимел твердого и убежденного сторонника, который не станет «возникать», когда дело дойдет до своего закономерного финала. Что там с ним будет дальше, никого не интересовало. Не должно было также пока интересовать и самого Петухова…

Павел Уткин не понимал, что происходит, и спросить было не у кого. Ну, ладно, идиотизм этот с обыском при входе — в конце концов, известно, откуда «хозяин» «родом», все никак не натешится своей прошлой властью. Точно замечено, что конь леченый и вор прощенный… один хрен. Они ж и сами про себя говорят, что «бывших» в их рядах не бывает. Повадки, замашки, вечное презрение ко, всем, кто «не причастен» к их конторе, — это ж ведь ни для кого не новость. Как и въедливое, показное, навязчивое доброжелательство. Вот где была главная ошибка — это, наконец, понял генеральный директор, но, к сожалению, поздно. Да и понял-то, едва не теряя сознание: надо же, как глупо опростоволосился! А ведь думал… Впрочем, теперь уже всем было наплевать на то, что он понял, и понял ли вообще, время двигалось уже без него… Правильнее сказать, помимо него: где-то говорили, где-то что-то подписывали, а он еще ничего не соображал. Но, по убеждению Андрея Дмитриевича, должен был, наконец, сообразить…

Начало беседы «тет-а-тет», как изысканно выразился Ловков, предлагая Уткину занять место за столом напротив себя, предшествовало, как было сказано, общему большому разговору. А с Гусевым должен был побеседовать Григорий Александрович, у них тоже была своя тема. Позже все соберутся вместе и подведут общий итог.

Да, начало беседы не предвещало ничего неприятного, опасного, во всяком случае. Ловков был любезен, предложил чувствовать себя, как в собственном кабинете. Это ведь чистая формальность, можно было поговорить и на предприятии, просто хотелось обойтись без лишних глаз и ушей, поскольку суть разговора не предназначена для обсуждений в коллективе. Никакая демократия не исключает необходимости сохранения неких коммерческих тайн, в которые должен быть посвящен лишь узкий круг причастных лиц.

Велеречивость «полковника», как звал его за глаза гендиректор, раздражала Уткина. Ну, надо тебе что-то, так и говори в открытую, чего ты «темнишь»? Если просьбы или даже прямые указания фактического владельца предприятия не повредят основному производству, мы подумаем, как их решить. У Павла Уткина и самого не было не решаемых, в общем-то, проблем, кроме одной, но зато самой трудной: как сохранить производство. Он все еще верил, что и Ловкова это тоже волнует, поэтому и не проявлял излишней осторожности. Но если ему вообще не нравится руководство предприятия, можно расстаться.

— Я не буду юлить, Павел Степанович, — начал Ловков мирным тоном, — назрела необходимость покончить с этим разбродом. Мол, это — мое, а это, понимаешь, — не мое! А чье? Короче, я решил, что мы с тобой кончаем со всем этим базаром, и я беру управление в свои руки. Полностью. Понадобятся ли в дальнейшем твои услуги?.. Ну, думаю, разве что в том случае, если ты сам проявишь благоразумие и откажешься от своих ненужных амбиций. Да, тогда я буду готов рассмотреть этот вопрос. Но лишь после того, как мы с тобой сейчас и прямо здесь решим самую главную проблему. Хочешь слышать, какую?

— Хотелось бы… — в совершенной растерянности выдавил из себя Уткин.

— Вот и умница, что не ломаешь руки в отчаянье, а внимаешь нормально. Мне нужны все акции дочерних предприятий, я их собираюсь объединить в одном… — Он посмотрел в бледное лицо генерального директора и усмехнулся: — В одном кармане, — и похлопал себя по боку, — в этом вот! Понял? Или надо популярно объяснять? — голос его приобрел жесткость.

— Не знаю… Бред какой-то, — с трудом произнес Уткин. — Я ничего не понимаю! Какое вы имеете к ним отношение? Вы, часом, не сошли с ума, Андрей Дмитриевич?

— Хочешь точно узнать? — улыбнулся тот, упираясь в Уткина ледяными глазами. — Может, и диагнозом интересуешься? Сейчас все тебе будет…

Он нажал на какую-то кнопку снизу столешницы. Вошел охранник, один их тех, кто нагло шарил по нему, когда разыгрывался неприличный фарс с обыском у входа. Уткин обернулся на стук двери и не видел, как Ловков кивнул охраннику. А тот без рассуждений подошел сзади к генеральному директору и сокрушительным ударом по челюсти сбоку сбросил Уткина на пол.

Последняя мысль у Павла Степановича была совершенно неуместной: «Как хорошо обставил свой кабинет этот хищник! И откуда у него такой приличный вкус?» Потом эта мысль уже не появится, потому что единственным ощущением останется лишь тупая ноющая боль, пронзающая все тело от головы до ног…

Сам хозяин кабинета участия в экзекуции не принимал, он лишь наблюдал, как работал охранник Федор, бывший опер из «хозяйства» Гриши Грошева, уволенный из «рядов» за неоднократное превышение служебных полномочий. А, кроме того, Ловков тоже знал об этом, один из подследственных повесился в камере после «беседы» с этим оперативником. Что ж, Гриша сам знает, какие сотрудники ему нужны. И по «работе» Федора Андрей Дмитриевич видел сейчас, что «кадр» этот действительно достойный: умеет «убеждать» так, чтоб следов почти не оставалось.

Он сделал знак Федору, обрабатывающему ногами валяющегося на полу Уткина, чтоб тот приостановился. И охранник послушно подхватил Уткина за шиворот, встряхнул и жестко! посадил на стул, придерживая сбоку рукой, чтоб тот не свалился на пол: «хозяин» ведь еще не закончил разговор…

— Слышь, Павел Степанович, — спокойно сказал Ловков, — куда ж ты торопишься? Это у нас с тобой только начало. Мы до главного еще не дошли. А ты уже «в бессознанку» пытаешься улизнуть! Нехорошо. Не торопись. Оставь пока его, Федор, он и сам сидеть может, что он — баба? Нормальный мужик, все прекрасно понимает. Кончилось, Паша, твое время, мое теперь пошло, усек? Так что не тяни, давай по-хорошему подписывай, да и дело с концом… Федор, — повернулся он к охраннику, — попроси заглянуть нотариуса. Через пяток минут. И сам пока останься там, нам нужно с глазу на глаз, — он махнул рукой и, когда Федор вышел, наклонился совсем уже доверительно к Павлу и негромко заговорил — почти интимным тоном: — Это я к слову, насчет бабы… Паша, сугубо между нами… У тебя есть Катерина, хорошая баба, и у вас с ней правильные семейные отношения. Ну, что деток пока нет, так Бог даст, появятся еще. Если ты сам того захочешь, усекаешь мою мысль? А могут и не появиться. Никогда. Всякое ведь случается с красивой женщиной, слышал, поди? Одна такая кралечка шла по улице, никому не мешала, а там машина ехала мимо. Так какой-то хрен, вот вроде моего Феди, выскочил, ухватил ее поперек тулова, да к себе в тачку. Три дня искали. Помнишь стишки? «Ищут пожарные, ищет милиция…» И, знаешь, нашли-таки. В лесу. В Сокольническом лесопарке. И, понимаешь, жива, как говорится, осталась, даже соображала чего-то, правда, ходить сама не могла… Хочешь узнать, чего потом про тот случай рассказывали? Я своими ушами слышал. Будто бы она, ну, если б вдруг захотела рожать, то наверняка сразу семерых бы родила, вот столько папаш вместе с ней все эти три дня старались, пока ментовка ее искала! И один другого краше, ну, вроде Федора, можешь себе представить? А так-то ничего, все еще живет бабенка… — он засмеялся, словно рассыпал по столу мелкий, звонкий горошек. — Но только на колясочке ездит. Мужик ее какой-то возит, из бомжей, кажется… Вот какие истории случаются в жизни, Паша. Поэтому я тебе настойчиво советую не рыпаться и не упираться, а делать то, о чем говорю. Для твоей же пользы… и твоей семьи. Будущей. По-дружески советую…

Уткин непонимающим, плавающим взглядом пытался упереться в Ловкова, но никак не мог сосредоточиться, потому что покачивался на стуле, словно у него сильно кружилась голова. Однако Андрей Дмитриевич правильно понял, о чем теперь думает избитый и морально раздавленный гендиректор. Он, конечно, готов уже подписать даже собственный смертный приговор, только не знает, как это делается. Что ж, надо ему подсказать, раз он уже созрел. А то, понимаешь, «бред какой-то». Теперь ты знаешь, Паша, что за бред.

— Может, тебе водички, Павел Степанович? — спросил вдруг участливо. — Или желаешь чего-нибудь покрепче? У меня тут все есть, только скажи… С закуской вот туговато, да я и не готовился к застолью. Если б мы сразу пришли к согласию, тогда, конечно, другое дело, сейчас бы уже полянку накрыли. Но ты же сам пошел на обострение. Вот нервы маленько и не выдержали. Да ладно, что теперь об этом! А выпить есть, этого сколько угодно… Да, между прочим, твои спутники уже, как я понимаю, дали свое полное согласие расстаться и с акциями, и со всеми правами на те предприятия. Кстати, и то, что еще осталось на «Радуге», тоже полностью теперь переходит в одни руки, как ты понимаешь. И, чуть не забыл, должок еще за тобой остался, — он засмеялся. — Старею, что ли? Память чуть не подвела!

— Приглашали, Андрей Дмитриевич? — спросил, входя в кабинет, пожилой нотариус с толстым портфелем в руках.

— Заходи, заходи! — приветливо поманил рукой Ловков и кивнул на Уткина, который впал в полную прострацию.

— Не обращай внимания, немного разнервничался человек, но мы ему уже дали успокоительного… Ты расписки-то его приготовил? Я ж просил и по поводу его долга мне?

— А, конечно, как было сказано, Андрей Дмитриевич, — услужливо закивал нотариус, расстегивая свой пухлый портфель. — Все подготовлено, все расписки… Но только хотелось бы знать, как по этому поводу их мнение? — Он мотнул подбородком на сидящего человека. — Они сейчас способны?

— Подписывать-то, что ль? — Ловков снисходительно усмехнулся. — «Они» на все способны, не переживай… Атам как у нас дела движутся? — он кивнул за стенку.

— Там тоже, в общем, в порядке, — подобострастно кивнул нотариус, усаживаясь на другой стул у стола и раскрывая перед Ловковым папку с документами. — Ну, скажем, почти.

— А что, разве появились сложности? — удивился Ловков. — С кем, интересно?

Нотариус глазами показал на Уткина, а Андрей Дмитриевич, тоже взглянув на Павла, успокаивающе отмахнулся и стал внимательно перелистывать документы, удовлетворенно кивая, но на одном запнулся, ткнул пальцем в подпись и посмотрел на нотариуса:

— А это? Тоже обошлось без проблем? — в голосе прозвучало недоверие.

— Небольшие были, — поморщился тот. — Но потом они пришли к общему согласию.

— А, в этом смысле? Но дальше-то?

— А потом уже вообще никаких сложностей не было, подписали оба без всяких вопросов, — нотариус удовлетворенно хмыкнул: — Даже удивительно…

— Что тебя удивило? — вмиг насторожился Ловков.

— Известное дело… — нотариус в недоумении развел руками. — Не понимаю, стоило ли им так долго упираться, чтоб потом, фактически, подмахнуть? Что-то не укладывается… Или такой у них теперь в головах порядок? — последний вопрос прозвучал скорее риторически.

«Конечно, порядок, — усмехаясь своим мыслям, подумал Ловков, — у Гриши не может быть беспорядка. «Гусь» тот, он только на вид крепкий, а характером — слабак, после первых же «аккордов», надо понимать, сдался. Ну, а «Петушок» — тот вообще пустое место, Игорек наверняка сумел уговорить его без применения убедительных средств. Да там всего-то несколько подписей и требовалось. Ну, и еще, чтоб все они запомнили твердо, раз и навсегда, что против асфальтоукладчика выходить смертельно опасно, — так закатает, что и следов не останется, — и крепко держали языки за зубами. И чтоб хорошо запомнили все, что может неожиданно случиться с их женами и детьми, у кого они есть. Гриша это им лично обещал вбить в головы… Ну, вот, собственно, и решился вопрос именно кардинальным образом… А Гриша сомневался. Нет, старина, надо обращать внимание на психологию. Одних кулаков мало…»

Глава вторая НЕОЖИДАННЫЙ ПОВОРОТ ТЕМЫ

Приказав охранникам вывести «гостей» и усадить в их машину, Андрей Дмитриевич остался с Грошевым-старшим, чтобы узнать подробности «решения вопроса» с Гусевым и внимательно теперь уже, с помощью своего «ручного» нотариуса, изучить полученные документы, а также наметить очередные тактические действия. На это ушло не больше получаса. И, наконец, отпустив нотариуса и отправив своих «подопечных» по домам, Ловков достал из бара бутылку коньяка с парой рюмок — можно было немного расслабиться, устал он все-таки.

А вот Гриша, казалось, не чувствовал усталости, хотя он своими руками «уговаривал» председателя совета директоров производственного объединения покинуть свой пост по собственному желанию, а также передать в управление новому владельцу «Радуги» А.Д. Ловкову все учредительные документы фирм «Сигнал» и «Полет», а также акции этих фирм, принадлежащие ему. Долго уговаривал, пока не убедил. Кончилось тем, что Гусев скрепил-таки необходимые документы своими подписями. Их заверил нотариус, который терпеливо ожидал в коридоре своего приглашения…

Но начало «разговора», делился своими впечатлениями Грошев, все-таки было трудным, поскольку Сергей считал Грошева своим, ну, если не близким другом, то хорошим знакомым, которому всегда доверял. И даже когда полковнику МВД после бурного развода с женой, едва не стоившего ему карьеры, негде было приклонить голову, Сергей просто предоставил дяде Грише, как еще при жизни отца, называл его, возможность пожить в своей однокомнатной квартире. Она досталась жене Гусева в наследство от ее покойной матушки, и продавать ее они не решались, держали, что называется, про «черный день», в наступление которого, естественно, не хотелось верить. Так вот, прожив в ней больше года, Грошев настолько привык считать эту уютную квартирку своей, что уже и не собирался выезжать, когда встал в полный рост вопрос о лишении Гусева его собственности в объединении. Сам бы Грошев, может, как-то еще и пожалел Сережку с его симпатичной бабенкой, которую, между делом и с большой охотой, и сам определил бы ей при случае удобную стойку. Нет, не в том смысле, чтоб по-ментовски, сразу — за ухи и в койку! Можно было бы Ленку и поуговаривать какое-то время, чтоб сама, по-доброму, почти по-родственному… Приласкать, самому возбудиться и ее воодушевить, ну а уж потом — в полный отрыв, до упора, до поросячьего визга! Ух, сильна девка, ядрена мать!..

Словом, может, он и ограничился бы той квартиркой, но когда Андрей вообще поставил вопрос ребром, у Грошева уже никакого другого выбора не оставалось, и пришлось действовать решительно и даже жестоко…

Сережка — сильный мужик, борьбой в молодости увлекался, да и сам вроде не тупой, но тут просто уперся, как бык какой. Пришлось им вдвоем со Степаном показать Гусеву, к чему приводит нелепое упрямство. Ну, и показали, конечно.

С учредительными документами, в конце концов, покончили, а вот когда Грошев положил перед Сережкой расписку, в которой было сказано, что Гусев должен ему один миллион двести тысяч рублей, тут снова возник конфликт, закончившийся тем, что упрямца пришлось отливать водой — Степан чуть было не перестарался. Но и тут закончилось тем, что Гусев, словно одумался, и согласился подписать, спросил только, за что? Как это, за что, вот интересный вопрос! У него же есть большая квартира, где они с Ленкой проживают? Вот она столько и стоит. Давай, решай — либо-либо. Не желаешь деньгами, выезжай на хрен из квартиры в свою «однушку»… А Ленку можешь, так уж и быть, там оставить. Вот за нее, видать, испугался Гусек, как называл иногда сына своего друга Грошев.

Итак, все необходимые подписи на документах о передаче собственности в другие руки были проставлены. И вот теперь Григорий, будто бы застеснявшись посмотреть в глаза Сергею, словно между делом, заметил, что было бы, наверное, очень правильно, если бы Гусек «отписал» уж заодно ему еще и ту, тещину квартиру, в которой Грошев проживал до сего дня. Как-никак, если вспомнить, все ж таки были они большими друзьями с отцом Сережки…

В конце концов, Гусевы могут снимать ее у него, он не варвар, понимает, что людям где-то жить надо… Это просто суровая действительность заставляет быть жестким, свои законы диктует, надо понять. Нынче ведь все решает не закон, а право сильного. Это Грошев цитировал своего коллегу Ловкова, тот любил эту фразу повторять, будто убеждал и себя, и других.

Не понимал Грошев, что такой его цинизм был наглым уже сверх всякой меры, но ведь где-то ж и отставному полковнику милиции жить надо?! Кажется, и Сережка это правильно понял, и честно пообещал передать Ленке, что та квартира, которая принадлежит ей, должна быть передана Грошеву в счет погашения денежного долга. Нет, не того, что на миллион двести, а вроде какого-то другого? Вот тут Гусек окончательно запутался в своих долгах, расклеился и даже уточнять не стал, а просто подмахнул очередную расписку без всяких уже уговоров.

Рассказывая об этом, Грошев смеялся, настолько все происходившее казалось ему нереальным. Но ведь все же получилось! И Григорий подумал, что было бы совсем уже «круто», если б Ленка перешла к нему вместе со своей квартирой. Намекнуть ей, что ли, ради шутки? Или еще рано, потом? На хрен такая сладкая бабенка Сережке, если у того теперь нет вообще ничего, кроме бывшего борцовского здоровья? Это у Григория появилась шутка такая, потому что удача вскружила ему голову…

Грошев очень хорошо чувствовал себя в эту минуту, настоящим мужиком себя ощущал, у которого в руках сосредоточилась такая сила, которая сильней любого несовершенного, во всех смыслах, закона. Сумасшедшая удача, да только малость с опозданием пришла! Ее бы, да чуток пораньше… Ну, ничего, и сейчас еще не поздно, много чего еще есть впереди! И, по правде говоря, эту уверенность в необъятных своих возможностях он обретал, лишь соприкасаясь постоянно с Андреем, с его потрясающим стратегическим талантом… Так что торопиться пока, может, и не стоит, придет момент, и капризная, задастенькая Ленка сама окажется в пределах досягаемости, то есть и в своей бывшей квартире, и, разумеется, в удобной для обозрения позе.

Конечно, об этих своих воображаемых перспективах Григорий не стал рассказывать Ловкову, незачем было. Он доложил только по существу, ну, и еще немного добавил о своих впечатлениях. Поработали, одним словом, и Гусек со всем согласился, видя, что другого выхода у него просто нет.

— А ты уверен, что каких-нибудь неприятных последствий с его стороны не возникнет? Что сумел по-нашему убедить его?

— Да о чем ты говоришь! — уверенно ответил Грошев. — Какие там последствия? Я ж его, — Грошев со смешком крутанул кулак об кулак, — окончательно уделал. Не мужик он, слабак, как ты и говорил. Поупирался, видно, из чисто спортивного упрямства. Папаша его тоже таким был, но все равно — слабеньким, сомневающимся. А с Гуськом мы честно договорились завтра решить окончательно вопросы по обеим квартирам.

— Не сорвется? Он, что же, прямо так, запросто, и согласился все отдать? — удивился Ловков, нутром опытного, прожженного зверюги чуя какую-то, неясную пока ему фальшь. Или недосказанность.

— Спрашиваешь! — удовлетворенно развел руками Грошев. — Да и наш нотариус присутствовал, может подтвердить.

— Ну, молодец, раз сумел договориться… — И Ловков тут же переключился на другую мысль. — Они уехали? А куда отправились, ты проверил?

— Да куда ж еще, по домам, конечно. И сказано, чтоб завтра с утра пораньше, не хрена спать, были на фирме. Они ж должны нам всю документацию приготовить к передаче… А сейчас с ними Гарька мой отправился — для общего контроля, ну, и вообще… сам понимаешь, чтоб ненужного базара по дороге не возникло.

— Кто повез-то?

— Да сам Уткин и сел за руль, он покрепче Гуська оказался. Не, нормальный мужик. Или ты его пощадил все-таки, а? По доброте своей душевной? — Грошев чувствовал, как к нему возвращалось его привычное, радужное спокойствие.

— А ты что, разве сам не собираешься в этом лично удостовериться? Ты — старый, битый вол-чара?

— Да ну, зачем, — Грошев поморщился, — там же и так есть уже… Нет, если ты скажешь, тогда — без вопросов.

В этот момент в кармане Грошева запиликал сотовый телефон.

— Интересно, кто бы это?.. Гарька? А чего ему?.. Слушаю, какие проблемы?.. — Григорий молчал, жуя губами, а сам с тревогой смотрел, как на его глазах каменело лицо Андрея. И, наконец, не выдержал сам, взорвался и заорал на сына: — Да какого ж ты?! Сразу надо было! Чем ты занимался?! Да ладно оправдываться! Плохо, Гарька, очень плохо, сейчас буду думать! — Он растерянно посмотрел на Ловкова. — Хреново получается, надо срочно чего-то придумать… Значит, не доделали мы этих… Ладно, — он нервничал, но старался скрыть свою растерянность, — погоди… сейчас вспомню, кто у меня в этом районе?..Ничего, закроем… вот же б…! — Он в сердцах выматерился. — Ты понимаешь, как нас кинули эти двое?.. Петух же на все согласился сразу, и Гарька его отпустил, не стал затягивать его присутствие здесь, чтоб он тут не отсвечивал. Мы ж ведь решили Петуха временно оставить при себе? Ну, пусть бы он со своей хренотенью финансовой сам разбирался, так? И ему незачем было встречаться с этими двумя — после нашей «беседы». Так эти двое… из «птичника»… они, знаешь, чего выкинули?

— Это ты должен был знать, — холодно перебил его Ловков. — Твоя задача — добиться нужного решения и проследить за четким его исполнением. В чем дело, Григорий? Где они? Впрочем, кажется, я уже догадываюсь…

— Точно, в госпитале, в Сокольниках! Ну, мерзавцы, дышать им не позволю!

— Ну вот, ты и доигрался, — сухо бросил Ловков. — Выкручивайся теперь немедленно, какими хочешь способами и любыми, доступными тебе средствами. Любыми, Гриша!.. Не понимаю я, чем твой Игорь занимался? Ты поставил перед ним задачу? Или обошелся опять общими словами? Гриша, объясни мне, что с тобой делается? О чем ты думаешь? Приди в себя, наконец, черт возьми!

— Андрей, я тебе обещаю… — Грошев прямо на глазах, видел Ловков, превращался в свирепого зверя. — Я их всех уделаю… как цуциков поганых…

— А зачем же тебе сразу всех? — неожиданно вкрадчивым голосом проговорил Андрей Дмитриевич. — Ты объясни мне, с какой целью мы тут им про женушек их драгоценных рассказывали? Разве они нам нужны все? Или недостаточно какой-нибудь одной из них для «доверительного» разговора наедине?

— Так ведь… — Григорий метнул исподлобья неуверенный взгляд, тоже отмеченный Лобковым.

— Ну, если ты действительно неуверен в себе, тогда, сам понимаешь, чем тебе следует заниматься… Кто тебя заставляет кровь пускать? Или ты уже иначе не умеешь со своими корешами? В общем, так: даю тебе час на полную разборку, понял? Свободен. Через час доложишь о результатах… — И уже у двери кабинета Грошева догнала грозная заключительная фраза Андрея: — Реальных результатах, Гриша!

Грошев почувствовал ужасно неприятный холодок между лопатками, даже удивился: давно такого мерзкого ощущения не испытывал. Выскочив из кабинета, он стал торопливо выбирать в меню номер сына. Нажал вызов. Ждал с нетерпением, даже со злостью, не понимая, почему тот тянет с ответом.

Наконец услышал торопливое и приглушенное:

— Слушаю, только не надо громко, папа…

— Что еще случилось?! — заорал Грошев.

— Да тут, понимаешь… В общем, обошли они. нас! Нет слов от возмущения!

— Короче! — прорычал Грошев-старший. — Возмущается он еще!..

— Да я его, блин, Петуха-то отправил, чтоб он не маячил в офисе, ну, и с этими не пересекался, так он, падла… Я думаю, все-таки это — его работа. Подозреваю, что он вышел и, надо понимать, сходу стал названивать своим. Не знаю, что он мог им рассказать. В общем, мы поехали на Щелковскую, Уткин был за рулем, сказал, что может вести машину. Я подумал и говорю: ладно, только побыстрей, у меня сегодня еще дел невпроворот. Он кивнул только. И вдруг ни с того ни с сего, я не понял даже, он резко свернул налево за метро «Сокольниками». Короче, папа, я сообразить не успел, как он уже подрулил к военному госпиталю на Оленьем, ну, к которому, я вспомнил сейчас, наша фирма приписана. Я ж там не был никогда, не знал, думал он просто дорогу покороче выбрал. А там уже из двух тачек, гляжу, человек десять десантируются! И все — к нам навстречу. Я только и успел выскочить, да — к воротам! Во, блин, как ловко успели сработать! Не знаю, чего теперь делать. И подходить к ним не могу, просто боюсь, их же тут — целая толпа теперь! Еще какие-то подъехали. Потом некоторые уехали куда-то. Тут машин пять было, а сейчас две остались. Даже послушать, о чем базарят, не могу, не слышно, я далеко от них стою. За воротами. Пап, я не знаю, чего дальше делать будем? — совсем уж по-мальчишески «заскулил» сын.

С трудом сдерживая разрывающую грудь ярость, Горшев процедил:

— А ты чего сам-то можешь предложить? Ты ж на месте, тебе, адвокату, ядрена мать, видней! Или не так?! — сорвался он на визг.

— Да, видней, а толку-то что?.. — словно от мухи, отмахнулся Игорь. — Тут надо действовать только через медицинское начальство, так я думаю. Чтоб ментовка твоя вышла на руководство госпиталя, или на клинику, я не знаю, кому кто тут подчиняется, а уж те, в свою очередь, могли бы хотя бы придержать собственных врачей. Ну, или изъять, как это делается, акты обследований. Только мне это тоже представляется не очень реальным. Эти ж пролетарии умственного труда, мать их, могут нахрапом действовать, хай поднимут, надавят на врачей! В общем, батя, как бы вся ваша с Андрей Дмитричем операция не накрылась… этим… медным тазом. У меня нехорошее предчувствие, ей-богу… И я не знаю, какой суд примет…

— Да пошел ты со своей дурью!.. — снова взорвался Грошев. — Ишь ты, предчувствия у него! Какой еще суд?! Приказал: следить! А ты чего делал? Ворон ловил?! Вот и проворонил все на свете, юрист, твою… Не уходи, я подъеду. Ты где конкретно?

— Возле ворот, с правой стороны…

— Ладно, дежурь, найдем!.. Значит, говоришь, они все сейчас там? И Петух — тоже с ними?

— Не, пап, этого не вижу. А ты чего хочешь?

— Теперь это уже не твое дело! — рявкнул Грошев и со злостью бросил телефон в карман. Положение, видел он, становилось действительно очень скверным. А намек Андрея насчет баб этих, из «птичника», он, конечно, прекрасно понял, не мальчишка. И с большой личной радостью провернул бы операцию с ними, кабы только не одно обстоятельство. Это Андрею просто решить проблему, как убрать кирпич с дороги. Но он — стратег, а здесь нужна тактика, не везде можно обойтись одной мужской беседой, вот как с этими… Он не сомневался уже, что, раз события потеряли управление, даже частично, нужно срочно менять и тактику, недаром же столько лет службе в оперативнорозыскном бюро отдал, школа серьезная. Лихости не любит. А у этих дома наверняка уже доброхоты возле подъездов дежурят, если даже у госпиталя десантировались.

Жены Уткина и Гусева — Катя и Лена, были в ужасе.

Мужья их после жестокой и безобразной экзекуции — то, что произошло с ними, иначе и назвать было нельзя, — сразу от врачей из поликлиники военного госпиталя, где были зафиксированы следы побоев: ссадины и гематомы фактически по всему телу у каждого из пострадавших, получили на руки акты экспертиз и немедленно, с почетным эскортом из своих сотрудников, отправились на «Радугу». Там, стараниями Николая Петухова, уже подготовили экстренное производственное совещание. Думали подробно проинформировать только руководителей производственных подразделений, но, прослышав о творящихся насилиях, собралось гораздо больше народа. Это ведь, по сути, судьбы всех и каждого решались.

Прибывшие руководители производственного объединения достаточно подробно рассказали возмущенным коллегам о тех издевательствах, коим подверглись в офисе единоличного владельца акций «Радуги», затем предъявили для общего обозрения акты медицинского обследования. Сказали и о том, что врачи в госпитале, осматривавшие их, то есть хирург с рентгенологом, пока заметных нарушений в деятельности внутренних органов, как и переломов или трещин, не обнаружили, зафиксировав у обоих лишь сотрясение мозга. Гусеву, на долю которого выпало явно худшее испытание, чем Уткину, предложили немедленную госпитализацию. Но пострадавшие в один голос заявили, что не могут, не имеют морального права перед сотнями людей, которые доверили им свои судьбы. Может, и пафосно прозвучало, но ни у кого не вызвало сомнения, что сказано было искренно. И врачи, посовещавшись, их отпустили, но велели Сергею Сергеевичу отлежаться дома хотя бы с недельку, а затем обоим пройти более широкое медицинское обследование. Наивные люди!..

Ну, а внешние телесные повреждения, перечисленные в медицинских заключениях, они были нужны, скорее, правоохранительным органам, а не самим пострадавшим. И теперь у них были все основания предполагать, что изверги попытаются как можно скорее ликвидировать следы своих истязательств. И для начала наверняка попробуют хотя бы смикшировать документальную сторону дела. А это значит, что будет оказано определенное давление, в первую очередь, на врачей. Правда, госпиталь военный, но у Ловкова с Грошевым наверняка остались свои старые связи в собственных силовых структурах, а следовательно, никому теперь расслабляться нельзя. И речь у руководства «Радуги» должна пойти о том, в первую очередь, каким образом аннулировать теперь подписанные под угрозой расправы документы. Но разве их можно аннулировать? Наверное, только через суд… Вот то-то и оно…

Прощаясь, врач-хирург посоветовала им в одиночестве на людях пока не появляться — всякое случается в подобных ситуациях и всего предусмотреть невозможно. Но то, что им надо непременно обратиться в правоохранительные органы, в прокуратуру, это бесспорно.

На собрании поднялась волна возмущения. Народ потребовал немедленно связаться Генеральной прокуратурой, куда прямо сегодня же написать подробное заявление, а уж передать его по назначению найдется кому. А кроме того, предложили выйти с письмом на президентскую администрацию. Это ж какой беспредел в стране творится! Да что в стране — в Москве! А может, прямо к Лужкову? Нет, здесь лучше сперва подумать. Но общее мнение свелось к тому, что нельзя терпеть, чтобы два в недавнем прошлом «защитника справедливости», оба — полковники в отставке, один — из госбезопасности, а второй — из министерства внутренних дел, занимались самым настоящим разбоем! Да где ж у нас Основной закон?! Нет, такие вещи спускать ни в коем случае нельзя…

Потерпевшие решили провести ближайшую ночь вместе, и жалобу составить, и жен, по возможности, оградить — эти ж негодяи теперь, когда почувствовали, что у них дело срывается, на все способны… могут Даже на убийства решиться.

Правда, Николай, провожая Павла с Сергеем домой к Уткиным, сказал, что самому ему опасаться нет причины. Он со всеми условиями там, у Игоря, юриста, согласился, все, что тот положил перед ним, подписал, и с их стороны к нему не должно быть никаких формальных претензий. Так что, ни за себя, ни за жену с двумя детьми он не боится, хотя и постарается отправить их куда-нибудь подальше, на время, пока будет длиться это разбирательство, то есть, от греха. Он не верил, что хозяин может решиться на крайние меры.

Мужчины не хотели поначалу посвящать своих жен, уже с нетерпением ожидавших их в квартире Уткиных, во все события тяжелого дня. Достаточно было бы ограничиться известием о неожиданном конфликте, возникшем между руководством «Радуги» и ее нынешним фактическим хозяином и переросшем в безобразную разборку бандитского толка. Но надо ж было знать Ленку!

Свой бойцовский и непримиримый темперамент она отточила в не такие уж и далекие, тяжкие еще времена, когда вынуждена была, вместо того, чтобы рожать детей и жизни радоваться, торговать на Черкизовском вещевом рынке турецким шмотьем: жрать-то ведь хотелось каждый день! А ее любимый муж, с его организаторскими способностями и недюжинным талантом управленца, тем временем занимался ремонтом машин в мастерской у «грузинского предпринимателя», наряду с такими же, как и он, бедолагами-учеными. И занимались они этим, крайне необходимым стране и стремительно набиравшей силу буржуазии делом до той поры, пока Николая не встретил старый, школьный еще друг его, живший в доме напротив, — Паша Уткин. Было это в конце девяностых годов, после чего они слили воедино свои усилия, и вот — результат: поднимающееся, действительно нужное государству производство, да плюс еще две фирмы, потерявшиеся было в неразберихе российской воровской «экономики», но узревшие уже не на словах, а на деле свои новые перспективы.

И все это дело, созданное и затем и восстановленное трудом многих заинтересованных людей, собрались разрушить до основания какие-то проходимцы из силовых структур?! Гневу не было границ…

Но особо разъярило Ленку именно то обстоятельство, что издевался над ее Сережкой не кто иной, как близкий знакомый отца ее мужа дядя Гриша, друживший с ним, а после перенесший свои «добрые», как он утверждал, чувства и на молодых Гусевых. «Гуськом» ласково звал он Сережку, мерзавец распоследний! В квартире ему своей бесплатно разрешили жить, оплачивай только коммунальные услуги, одолжили, можно сказать, так он, что же, навсегда теперь решил ею завладеть?! Да не бывать такому! Ленка готова была его растерзать. Ну, если и не прикончить сразу, то хотя бы высказать в грязную его рожу все, что она теперь о нем думает! А квартиры ему не видать, кем бы он там ни был! Никто он сейчас! Пенсионер, ментяра проворовавшийся и чуть не уволенный со службы! Жена его, негодяя, бросила!.. Но вот почему его тогда из органов с треском не поперли, просто уму непостижимо! Наверное, все-таки чья-то мохнатая рука «подмазала», где надо…

Словом, Ленка бушевала, с ее языка веером летели грозные и матерные словечки, коими так богат мир разношерстного и разноплеменного российского базара. Уже мужчины, да и Катя тоже, оставили попытки снизить уровень ее возмущения, перевести угрозы в шутку, что ли… Ничего не добились, только еще больше разозлили. И вот тут она вдруг выкинула номер, который заставил всех всерьез задуматься над тем, правильно ли они действуют? Не навлекают ли на свои головы еще больших бед?..

Никто не заметил, как Ленка взяла свой сотовый и отыскала записанный там телефонный номер Грошева. Ей было наплевать, что поздно, что все устали, а весь день у мужей прошел в госпитале, — она хотела услышать голос изверга.

Григорий Александрович не имел Ленкиного номера в своем меню и не понял, кто звонит, а потому спокойно сказал, что слушает.

— Грошев, это ты, сукин сын? — услышал он громкий и взволнованный голос.

Вот тут все в квартире Уткиных и поняли, что сию минуту может быть срыв, и хотели прервать связь, но Ленка уже храбро ринулась в бой.

— Ну что, старый мерзавец, дошел уже до последней точки?! Старпер поганый, ты еще и на мою квартиру позарился, подонок? Так вот слушай меня и запоминай, сукин ты сын, а не родственник! Ишь ты, гаденыш, другом семьи прикидываешься!..

Обескураженный таким невиданным напором, Грошев не сразу сообразил, что ответить, и выдавил нечто нечленораздельное, но Ленка его яростно оборвала:

— Захлопни свою вонючую пасть и слушай! Чтоб завтра же утром тебя не было в моей квартире, ты понял, подлец?.. А если попытаешься в ней остаться, я церемониться с тобой, поганцем старым, не стану, а позову ребят с рынка, и они тебе пасть порвут, вонючка ты дерьмовая! Все! Я повторять не буду! — и в конце выдала вообще совершенно невообразимую матерную тираду.

Ленка резко отключила свой сотовый и победоносным взглядом окинула остальных: мол, как я его! Оцените по достоинству! Но реакция оказалась для нее неожиданной: «народ» удрученно молчал.

— Вы чего? Я что-то не то сказала? — удивилась женщина. — Так он же — дерьмо! Трусливое, поганое дерьмо… Вот послушайте… Ты, Паша, говорил, как этот козел твой, из госбезопасности, расписывал тебе, что они с твоей Катькой будут делать, так? А ты думаешь, что это у них одни слова, и они не будут, а только попугают?! Так вот, запомни: еще как будут! И тот козел — станет первым среди них Катьку насиловать. А ты, Сережка, тоже ничего не знаешь, я ведь тебе не говорила, потому что не хотела клин между этим дружком твоего отца и тобой загонять. Но он, к твоему сведению, уже не раз мне всякие грязные намеки делал! «А чего ты, девонька, мол, стесняешься? Или думаешь, что я уже старый конь, так хошь, хоть щас покажу? У меня еще получше некоторых молодых будет. И уж наверняка покрепче, чем у твоего Гусенка!» Что, съел? — яростно заорала она, почти срывая голос. — Вот так! А ты считал его другом семьи!.. Сучара он поганый, ментяра гнилой, слышать это имя больше не хочу!

Вконец растерянные мужчины ошарашено молчали, не решаясь даже и взглянуть друг другу в глаза. Многое они понимали в жизни, и знали, что эти полковники теперь, ну, и остальные с ними, не остановятся. Если их самих не остановить… Но откуда Ленка, спокойная, в общем, женщина, набралась таких выражений? Не знай ее, так прямо уголовница с бесконечными «ходками»!

— А я еще недавно у себя, в Черкизове, и не такое про этих гадов слышала! — воинственно вскинулась она снова. — Их же, как клопов вонючих, давить надо, а не сопли распускать!

— Успокойся, успокойся, Леночка… В общем, так скажу, девочки, — мрачно начал Уткин. — Самое вам время сейчас подумать о том, куда бы на недельку-другую отъехать из Москвы. К родственникам каким-нибудь, а лучше — к подругам, о которых никто здесь не знает. И посидеть там молча.

— Это зачем? — опять взвилась Ленка. — Неужели вы их испугались?!

— Нет, никто никого не боится, — вмешался Гусев, — но только мне кажется, Леночек мой дорогой, ты маленько поторопилась. Не надо было бы злить их и, тем более, не пугать. Их тоже не испугаешь, хотя мы уже сделали сегодня первый шаг, обратившись к медикам. Конечно, они теперь постараются все это дело прикрыть, а связи у них немалые, если не огромные, можешь поверить мне. Но что сделано, то сделано. Давайте-ка прямо с утра и попробуем вас спрятать.

— Я никуда не поеду, — спокойно заявила Катя. — Еще чего захотели! Чтоб я испугалась каких-то угроз?!

— А ты не хочешь понять, — вмешался Павел, — что в данный момент как раз именно ты для меня и есть самая главная моя опасность? Я ни о чем другом не смогу думать, ни о каких делах, кроме твоей безопасности. Ты — предмет шантажа, понимаешь это? Увезут, и у меня ничего не останется, даже сил для борьбы с ними, потому что они станут диктовать мне любые условия! Это тебе, надеюсь, понятно? И я буду вынужден их принять… Лю-бы-е! Катюша, надо же головой думать…

— А я чего делаю? — упрямо возразила Катя.

— Думаешь, но не о том, — примирительно заговорил Павел. — Ленка, и тебя, особенно после этого твоего демарша, все сказанное тоже касается в полной мере. Давайте, девочки, подумайте, куда, а мы постараемся завтра обеспечить ваш тайный отъезд. Чтоб развязать себе руки и действовать с уверенностью, что с вами ничего не случится. Думайте, умоляю вас!..

— Да чего тут думать? — вздохнула Катя. — Дайте-ка, я лучше позвоню Светке. Может, она чего умного подскажет.

— Кто это? — спросила Лена.

— А я сейчас вспомнила: у нее муж Иван тоже работает в милиции, только я не знаю, в какой. Может, правильнее было бы все-таки со знающим человеком посоветоваться? А Светка — моя приятельница, я с ней иногда у Нины, ну, у нашей парикмахерши, пересекаюсь. И болтаем, чтоб не скучно было.

— Ну, позвони, Катюш, — покорным голосом откликнулся ее муж, мрачно уставившийся в окно.

Во дворе к вечеру съезжались машины. С большинством их хозяев Павел был знаком, многим даже помогал советами, а то и чинил, но это решительно ничем его не успокаивало. Вот так подъедет чья-нибудь тачка, а Катька, как назло, отправится мусор в бак выбрасывать, поскольку о мусоропроводе в их доме только мечтают. Выйдет — и не вернется… Нет, такого допустить нельзя. А в том, что угроза Ловкова вполне реальна, он ни минуты не сомневался. Он же — иезуит проклятый!..

— Светка, привет! Слушай, тут у меня такое дело. Но только не к тебе, а если бы ты позволила, то к твоему мужу. Нельзя?

Подруга, очевидно, удивилась — судя по выражению лица Кати, — но Ивана подозвала к трубке.

— Слушаю вас, здравствуйте, — вежливо заговорил Иван Рогожин. — У вас, надо понимать, — с юморком спросил он, — заботы по моей части? Только вы знаете, чем я занимаюсь?

— Нет, Света мне не говорила.

— Я бандитов ловлю, а к разным квартирным драмам и соседским разборкам отношения стараюсь не иметь. Этим другие занимаются.

— Иван, вы простите, но у меня дело очень серьезное, и связано оно с конкретными, именно бандитскими действиями на фирме у моего мужа…

— Это с рейдерством что-нибудь связанное?

— Простите, сейчас… — Она отодвинула трубку от уха и спросила у мужа: — Иван спросил про рейдерство, это — что?

— Не совсем то, хотя… — Павел усмехнулся. — Знаешь, что, дай-ка лучше трубочку мне. Я наверняка правильнее объясню. Если можно, разумеется. И еще, спроси хотя бы, это удобно, беспокоить так поздно занятого человека. Может, он ужинает, ты бы все-таки поинтересовалась… — укорил он жену. Но Катя уже словно почувствовала присутствие возможной удачи.

— Иван, скажите, мог бы мой муж, его Пашей зовут, задать вам несколько вопросов? Дело касается именно его и партнеров. Их зверски избили сегодня, требуя, чтобы они передали свои предприятия в управление бандиту, служившему в госбезопасности. И еще там есть один, но тот — из МВД. Оба отставные полковники, представляете, а ведут себя, как чистые уголовники.

— Передайте ему трубку, попытаюсь понять, что вас беспокоит. А Светка потом просит не бросать трубку, она тоже что-то сказать вам хочет…

Разговор двух знающих людей, которым с первых слов уже ясно, что они понимают друг друга, длился недолго. Сначала Павел, стараясь избежать лишних подробностей и уж вовсе не расписывать тот кошмар, который они с Сергеем пережили сегодня, и что, кстати, зафиксировано в медицинских заключениях, рассказал о сути проблемы с тремя фирмами. От первого денежного займа полковника Ловкова до его собственного целенаправленного «вползания» в успешно развивающееся дело, причем дело государственной важности, но которое его самого, со всей очевидностью, не устраивало. Короче говоря, бывший полковник ФСБ сознательно приготовил производственному объединению быстрые, однако и весьма прибыльные для себя похороны. Ну, а дальше проинформировал и обо всем остальном, включающем избиения и угрозы женам руководителей. Короче говоря, что делать в этой ситуации? С кем разговаривать? Кому жаловаться? Хотят вот в Генеральную прокуратуру завтра отнести жалобу, но ведь ясно, что пройдет много времени, а эти высокопоставленные бандиты уже ни перед чем не остановятся и доведут свой разбой до логического завершения, лишив государство нужной ему продукции, а сотни людей — работы. Прятаться от них, что ли? А кто тогда будет сражаться и отстаивать производство?..

Назвал он и фамилии обоих отставных полковников. Не забыл и о недавнем «взрыве» разъяренной Ленки. Та, слушая, только огорченно качала головой: надо же, как эти мужики несчастные поняли ее искреннюю заботу о них! Никакой благодарности, одни насмешки. И насупилась обиженно.

А потом в течение еще, примерно, десяти-пятнадцати минут Павел молчал, только живая и бурча в трубку: «Угу… Понятно…» Закончив разговор словами признательности, он передал трубку жене и повернулся к друзьям.

— Знаете, кое в чем он, в самом деле, помог. Сейчас расскажу, пусть Катюшка закончит свой дамский треп.

Но Катя услышала и обиделась, правда, лишь погрозила мужу кулачком, а затем стала что-то старательно записывать на листке бумаги. Наконец, положила трубку и победоносно взглянула на мужа:

— Ну? Так кто из нас двоих был прав?

— Ты, конечно, — Павел развел руки в стороны, — потому что, если б не ты…

— Попрошу не скоморошничать и не подлизываться. Докладывай, а мне Светка еще один интересный адресок подсказала. Но это — позже…

На столе заместителя начальника управления медицинской службы Московского военного округа полковника Тягаева раздался телефонный звонок. Валентин Евсеевич мельком взглянул на настольные часы: седьмой час, поздновато бы для просителей. По городскому номеру можно было ожидать звонков только от них. Или от «высокого» руководства. Хотя «больших начальников» их смазливые секретарши предпочитали обычно соединять на сотовые телефоны. Для соблюдения особой секретности, очевидно.

— Полковник Тягаев, слушаю вас, — привычно ответил Валентин Евсеевич.

— Здравствуй, Валя, — услышал он рокочущий басок одного их «больших». — Я тебя не отрываю?

— Какой разговор, Петр Константинович, — подобострастно ответил Тягаев, — для вас — всегда!

— Ну, и прекрасно, дружок, — снова пророкотал довольный абонент. — Послушай меня, тут одно мелкое дельце… Я не собираюсь, сам понимаешь, копаться в нем, да и тебе, думаю, не следует терять свое драгоценное время. А просто попрошу я тебя о маленьком одолжении…

Минуту спустя, положив трубку на базу, полковник поднял ее снова и, раскрыв перед собой телефонный справочник медицинских учреждений Министерства обороны, сосредоточенных в Москве, нашел нужный номер.

— Тягаев говорит, — начальственным голосом сказал он в трубку, когда в приемной главного врача госпиталя сняли трубку, и приятный женский голос произнес:

— Здравствуйте, приемная Никанорова… Здравствуйте еще раз, Валентин… э-э… Евсеевич. Внимательно вас слушаю.

— Где Никаноров? — не снизошел до вежливости полковник.

— Евгений Борисович в отпуске, Валентин Евсеевич, — ответила секретарша, не показывая своего удивления по поводу того, что начальство ничего не знает о своих же подчиненных.

— Я не в том смысле, — понял свою оплошность Тягаев, — меня интересует, когда вернется и кто его замещает?

— Вернется через неделю, Валентин Евсеевич, а замещает его Алексей Александрович Севастьянов, вас соединить?

— Давай, — недовольно буркнул Тягаев. С Никакноровым они были, в общем-то, знакомы, а этого Севастьянова полковник знал больше понаслышке. Ну, впрочем, неважно. И услышал вкрадчивый тихий голос:

— Майор медслужбы Севастьянов слушает, товарищ полковник.

«Ну, это уже лучше, — подумал Тягаев, — а то придется еще власть применять. Нет, они сами понять должны..»

— У вас там, сегодня, что ли, были двое, ни имевших отношения к нам, ну, нашей службе, пострадавших… якобы… Экспертизу проводили… Короче, майор, остановите это дело, а все акты, если таковые имеются, в чем сомневаюсь, отправьте в корзину. Это распоряжение. Вам ясно?

— Так точно, товарищ полковник.

— Отлично, исполняйте… Да, майор, можете мне не докладывать, сами, сами заканчивайте…

«Ну вот, всего и делов-то… — удовлетворенно подумал Тягаев, опуская трубку на место и расправляя, словно затекшие от долгого сидения, плечи. — А то все сложности какие-то у них… Интересно, чем там и кому те пострадавшие «насолили», если уж сам Петр Константинович взялся помогать?»…

Но дело было сделано, приказ отдан, а остальное уже не интересовало полковника Тягаева: меньше знаешь — крепче спишь… А кстати, между прочим-то, чего это посторонние делали в закрытом для «непричастных» пациентов госпитале? Впрочем, время нынче коммерческое, каждый вынужден сам решать свои финансовые проблемы по-своему… Главное, чтоб без головной боли…

Заместитель главного врача Севастьянов попросил Лидочку принести материалы по поводу сегодняшнего обследования в хирургии, очевидно, двоих посторонних пациентов. А вместе с документами и объяснение заведующей хирургическим отделением Елизаветы Сергеевны Лисовой, по какой причине сие обследование вообще проводилось в госпитале? Но если она сама еще на месте, то пусть тоже поднимется в кабинет «главного».

Лисова, пожилая женщина предпенсионного возраста, достаточно еще красивая и привлекательная для своих лет, вошла с достоинством, удивленно взглянув на Севастьянова, и остановилась в ожидании приглашения присесть. Она не любила и, больше того, не уважала заместителя главного врача — карьериста и просто «сукиного сына», как того называли знающие сослуживцы. Он внимательно посмотрел на доктора, отметил ее независимость, хмыкнул и рукой показал на стул напротив письменного стола, за которым «восседал», твердо полагая, что однажды останется в кабинете уже полным его хозяином.

— Можете мне объяснить, — сухо начал Севастьянов, — на каком основании сегодня в вашем отделении проводилось медицинское освидетельствование двух посторонних лиц?

— Могу, — тем же мало приятным, почти «скрипучим» тоном стала отвечать Лисова.

Елизавета Сергеевна уже начала понимать, какие тут, в этом кабинете, наверняка недавно, разыгрывались неприличные комбинации: она ведь расспрашивала избитых с откровенной, профессиональной жестокостью людей, и те рассказали, в чем заключалась причина. Вот, значит, куда теперь дело повернулось! Ну, что ж, речь, видимо, пойдет уже не о врачебной этике, а о тайных «педалях», на которые так быстро поторопились нажать преступники. Увы, опоздали! Эти молодые люди не только объяснили ей смысл ситуации, в которой оказались, благодаря исключительно своей стойкости, но и предугадали, по сути, как могут начать развиваться события дальше. Вот она и не стала откладывать на завтра оформление актов экспертиз, а сделала это сразу. На что, к слову, имела полное право. Да, опоздали, господа хорошие… Сухая усмешка лишь слегка тронула ее губы, но Севастьянов мгновенно «усек» и нахмурился:

— Не понимаю, что веселого вы усматриваете в моих словах?

— В ваших? — удивилась Лисова. — Ничего я не усматриваю. Да будет вам известно, Алексей Александрович, что все обследования проведены на абсолютно законных основаниях. В соответствии с распоряжением по управлению медслужбы… не помню входящий номер, но могу для вас посмотреть… к нашей организации приписан ряд производственных объединений, находящихся на территории административного округа, с целью оказания их рабочим и служащим необходимой медицинской помощи. Евгений Борисович лично занимался этим вопросом и утвердил список наших клиентов, которым мы оказываем соответствующую медицинскую помощь на коммерческой основе. Так что о каких-то нарушениях не может быть и речи.

И она равнодушно замолчала. А Севастьянов вдруг почувствовал, что попал в такой скверный просак, откуда ему теперь вот так, запросто, и не выскочить пожалуй, и это обстоятельство его только разозлило.

— А что, избавиться от них нельзя… было? — брезгливо сказал он.

— Зачем, они исправно переводят деньги.

— А дезавуировать, так сказать, э-э… не получится?

— Вы сомневаетесь в моих профессиональных знаниях?

— Ни в коем случае. Вы неправильно меня поняли. Дело совсем в другом. Там, кажется, какая-то темная история, смахивающая на провокацию, а я не хотел бы, чтобы доброе имя нашего госпиталя, и ваше в частности, трепали в связи с какими-то темными делами.

— Ценю вашу заботу, Алексей Александрович, особенно о моей врачебной деятельности, но вынуждена вам возразить. Речь в данном случае идет не об интригах, а о конкретных ссадинах и гематомах. И я не вдавалась в историю их происхождения.

— Значит, вы считаете, что поступили правильно?

— Разумеется.

— А что там, собственно, было? — он нахмурился, чувствуя уже свою полную беспомощность.

— Два человека, причем они руководители крупного производственного объединения, были безжалостно избиты. Мы зафиксировали многочисленные внешние повреждения, но рентген показал, что тяжких внутренних у пациентов, к счастью, нет. Правда, одному из них, опять-таки согласно договоренности с их предприятием, была предложена госпитализация с диагнозом сотрясение мозга, но пациент отказался. Тогда им были выданы акты экспертиз, по их просьбе, для предоставления последних в правоохранительные органы. Очевидно, с целью возбуждения уголовных дел по фактам избиений и нанесений телесных увечий.

— Но зачем же вы так скоропалительно выдали-то? — совсем уже огорчился Севастьянов. — Есть же порядок… сроки, наконец?..

— Все зависит, как вы знаете, Алексей Александрович, от степени занятости врача и просьбы пострадавшего. Нарушений я тут не вижу… У вас есть еще ко мне вопросы, Алексей Александрович? У меня не все дела на сегодня завершены.

— Та-ак…

Севастьянов совершенно уже не представлял, как ему сейчас реагировать на то, что произошло.

Звонить и оправдываться? Но ведь Тягаев и не требовал доклада об исполнении. «Сами, сами… — мысленно, конечно, передразнил Севастьянов своего начальника. Вот тебе и «сами»… с усами… И какой теперь выход?»

— Знаете, что, Елизавета Сергеевна, а принесите-ка вы мне те ваши заключения. Они, вероятно, остались в медицинских картах? Вот и хорошо, а я посмотрю… Благодарю вас, свободны, — и он, не поднимая глаз, потянулся к телефонной трубке, демонстрируя свою крайнюю занятость.

Лисова поднялась и молча вышла из кабинета.

Через десять минут секретарша Лидочка, тонко цокая высокими каблучками, внесла в его кабинет две медицинские карты и молча повернулась, чтобы уйти. А Севастьянов с непонятной для себя тоской вдруг обратил внимание на то, что ему б не над этой шелухой сейчас размышлять, а подмигнуть бы Лидочке, да намекнуть, что ее изумительные женские прелести так и толкают его на самое отчаянное нарушение всех мыслимых законов нравственности и субординации. Он ведь слышал, что Лидочка, в отдельных ситуациях и при определенных обстоятельствах, вовсе не строит из себя неприступную твердыню. И решительный натиск возбужденного страстным желанием противника якобы не раз заканчивался полной его «викторией». Он уже рот открыл, чтобы попытаться выразить нечто… невыразимое, но опоздал: Лидочка с гордым и убийственным равнодушием к его распаленным мечтам уже «зацокала» к двери на своих умопомрачительных ножках. И ему осталось только с тоской посмотреть на ее фигурку, затянутую в возбуждающе короткий белоснежный халат, который так шел ей… к лицу.

Бессильная ярость вдруг вспыхнула в Севастьянове, он готов был разорвать, уничтожить две эти совсем тоненькие медицинские карты, но… неожиданно передумал. Открыв нижний ящик письменного стола, небрежно сунул их между какими-то бумажными папками. Не было пациентов, вот и весь сказ. Никогда не было. Нет документа — нет и пациента…

Ничего большего майор Севастьянов сейчас не мог сделать для полковника Тягаева. Да, да, для полковника, у которого, в свою очередь, был, вероятно, другой полковник… или даже генерал. Он с раздражением сплюнул в сторону и подумал, что нет ничего худшего, нежели должность заместителя. Был бы, к примеру, Никаноров, тот, возможно, и послал бы того же Тягаева по определенному маршруту, потому что Никаноров — это видная фигура в медицине, а Тягаев — пусть и важный, однако всего лишь чиновник. И он, Севастьянов, — тоже чиновник… слушая которого эта старая стерва Лисова может позволить себе наглую усмешку. Давно пора ее… на пенсию, куда же еще… А свято место пусто не бывает… Всегда найдется тот, или та, кто с успехом заменит «на боевом посту» неудобного подчиненного.

Увы, даже и эта мысль не утешала майора медицинской службы Севастьянова, хотя и откладывала на время возможную казнь…

Глава третья НОВЫЕ ИГРОКИ

Турецкий вышел из душа, кутаясь в махровый халат, и увидел в прихожей Ирину с телефонной трубкой в руках.

— Кто стучится в дверь ко мне… с толстой этой… на ремне… Чего смотришь?

— Ты сейчас как, способен? — спросила жена, не имея в виду никакого подтекста, но Александру Борисовичу такие вещи надо было объяснять, иначе с чего бы это он вмиг уцепился за недосказанную мысль?

— Способен, разумеется, — с серьезной миной на лице ответил он, — но в весьма узком плане и в сугубо конкретной ситуации. А что, мне уже поступило предложение? От кого, дорогая? Неужели не от тебя? Не понимаю, кто еще сегодня может меня желать? Ты не в курсе?

— Да что ж с тобой делается сегодня?! — возмущенно прошипела Ирина. — Ты что, болен? У тебя… этот начался?

— Можешь не продолжать, — царственным жестом успокоил жену Турецкий, — об «этом», дорогая, не может быть и речи. Но ты — с телефонной трубкой в руке, и я подумал, что, может быть, кому-то из твоих близких подруг или просто знакомых женщин срочно потребовалась неотложная половая помощь? Ведь незнакомые не станут просто из простого приличия звонить в столь позднее время, не так ли? А я только что душ принял, чистенький, значит, такой весь перед тобой. Или сегодня мне уже не светит?

— Господи, какой болтун! — простонала Ирина, еще плотнее зажимая ладонью микрофон трубки. — Ну что ж тебе все неймется-то, Шурик ты мой? — уже с плаксивой интонацией закончила она и сердито сунула ему трубку прямо в живот, точнее, в руки, которые придерживали полы халата. — На-ка вот, это близкая подруга одной моей знакомой, и ей требуется срочная консультация. Очень срочная, там кровью, как я поняла, дело пахнет. Будь серьезным, ну, пожалуйста, ну, Шурочка!

— А консультация по таксе или как? — не менял своего радужного настроения Турецкий.

— Ты хочешь, чтоб я тебе заплатила? — почти разозлилась Ирина.

— Заметь, не я первый это сказал… А возьму я… — он критически осмотрел жену, прищурился и пробормотал с чувством: — А что, между прочим, доложу я вам, хорошенькая девочка… Очень, я бы даже сказал, хорошенькая… Особенно, перед сном… — Но, заметив, как вспыхнули глаза жены, заторопился: — Все, все, не будем волноваться, согласен договариваться на ваших условиях, мадам… Но, как понимаю, чуть позже, да? Лично я заранее согласен. А эта дамочка, — он кивнул на Ирину, — нынче как, они тоже согласны?

И тут же «схлопотал» по затылку свернутой в трубку газетой, — очень интересно, откуда она могла взяться в Иркиной руке? Хлопнуло не больно, конечно, но громко. Смеясь, Турецкий сказал в трубку:

— Прошу прощения, не знаю, как вас зовут, жена почему-то предпочла употребить газету… — легко отсмеявшись, он продолжил: — Я слушаю вас, какие проблемы? — И опять заметил в непосредственной близости от своей головы занесенную уже над ней свернутую трубку газеты. — Ну, все, правда, исправился! Видишь, — показал жене телефон, — разговариваю уже. Отдыхай… Нет, не так: отдыхай и готовься. Расплачиваться-то надо? А как же?.. Вот теперь действительно все, смех кончился. Иди, Ир. Слушаю вас, рассказывайте. Начните с того, кто вы, чем занимаетесь и что конкретно гнетет вашу бессмертную душу?..

Он еще несколько минут улыбался, но потом лицо его стало серьезным. Турецкий ногой придвинул к себе табуретку из-под вешалки и сел на нее. Ирина посмотрела, поняла, что шутки у Шурки закончились, успокоилась и ушла, ворча, на кухню заканчивать готовить ужин. В кои-то веки удалось обоим собраться за столом, и вот — на тебе! Беспокойное дело, Господи, когда ж оно все закончится?..

Турецкий явился на кухню минут через десять. Он не улыбался, напротив, лицо его было озабоченным. Вялым движением взял с тарелки ломтик ветчины, свернул его двумя пальцами и сунул в рот. Ирина возмутилась:

— Шурка! Ну, в чем дело? Сядь же, наконец, и поешь нормально! — но когда он сел и взял вилку, размышляя, что бы ею подцепить, не выдержала и спросила: — Что там случилось? Ты разобрался?

— Ты ж велела молча есть, — мрачным тоном отозвался он.

— Правильно, поешь, а потом расскажешь… Она тебе представилась, эта женщина?

Турецкий кивнул.

— Ты наверняка слышал от меня о Светке.

Турецкий опять кивнул, не поднимая головы.

— Мы с ней на фитнес ходим. Иногда.

Турецкий понял, что если он еще раз молча кивнет, Ирка его действительно чем-нибудь огреет, и пробурчал:

— Молодцы. Правильно делаете. Это очень полезно, особенно цветущим замужним женщинам вашего возраста… Слушай, ты дашь мне спокойно поесть?

— Ах, так? — Ирина взвилась. В смысле, подскочила на стуле от возмущения. Но Турецкий рассмеялся и погасил семейный взрыв.

— Да успокойся ты, все как обычно. Бандитский наезд, типа очередного рейдерства. А заниматься этим делом должна криминальная милиция. Там двух бизнесменов чуть не замочили. Ну, я ж говорю, типичная современная история. Наезд, угрозы расправы с женами… надоело, — он небрежно махнул ладонью. Но под строгим взглядом жены заерзал на стуле, вздохнул и продолжил: — Я ей посоветовал завтра отнести свою «заяву» на Дмитровку, прямо к Косте. Пусть и он получит подарочек от меня. Не все ж мне за него отдуваться. Ну, чего ты еще от меня хочешь?

— Я поняла, что там действительно очень серьезная ситуация, а ты — шуточки.

— Это я тебе так. Ей-то не до шуток, я понимаю. Но сегодня, ты ж видишь, уже неприлично куда-то звонить. Я обещал завтра… подумать. За ночь, я уверен, ничего с ними не произойдет, а утро вечера мудренее. Ты мне о другом скажи, — он внимательным, изучающим взглядом окинул жену, — как расплачиваться со мной собираешься?

— Да ну тебя! — смеясь, воскликнула она. — Я думала, он серьезный человек!

— Между прочим, то, о чем я сейчас думаю, чрезвычайно серьезно.

— Ладно, сыщик, ты лучше, правда, помоги людям.

— Ира, в данный конкретный момент мне лучше знать, что… лучше!.. Да, между прочим, ты в курсе, что муж твоей подруги, или знакомой, Светланы, работает в милиции?

— Кажется, да, а что?

— А то, что мне эта женщина, ее Катей зовут, как тебе нравится?.. Не Екатериной, а именно Катей, не смешно. Короче, она сказала, что этот самый… как его? — Турецкий посмотрел в коридор и вспомнил: — Рогожин. Иван… Иван… Васильевич, да, сотрудник ОРБ. А ты знаешь, что это такое?

— А что, мне сильно надо?

— Лучше знать. Оперативно-розыскное бюро ГУВД Москвы. Они-то как раз и занимаются, в первую голову, бандитами. Поэтому я никак не пойму, почему она не с ним разговаривала, а со мной? Я ведь — частный сыщик теперь, Какая ей от меня реальная польза?

Ирина слушала, улыбалась и наконец, когда он замолчал, ответила:

— Странно, что ты за все годы так ничего и не понял. Шурик, ты же — Турецкий! Понимаешь это? Причем здесь какие-то твои ОРБ, ГУВД? Она к Турецкому обратилась, эта насмерть перепуганная женщина, а не в милицию, откуда ее пошлют так далеко, что она заблудится… на обратном пути…

— М-да, час от часу не легче… Знаешь, а действительно, позвоню-ка я сейчас Косте. Верно? Он же не стесняется доставать меня из постели любимой женщины?

— А ну, быстро, это какая еще женщина? О ком речь?!

— Ну… это я фигурально выразился. Речь-то исключительно о тебе, ей-богу!

— Обо мне? Но что-то я не помню такого случая, чтоб тебя прямо из моей постели отозвали на службу! Совсем ты, однако, заврался, Турецкий!

— Ирк, ну, честное слово, было же! Ты просто запамятовала… А у меня каждый такой болезненный случай до сих пор неизвлеченной занозой сидит вот тут! — он постучал себя по груди. И прислушался к стуку. Кажется, даже удивился.

— Значит, это было еще до исторического материализма! — от души расхохоталась Ирина.

— Увы, никакого понимания… даже от родной и любимой, фактически ведь единственной жены…

И в его голосе «простонала» такая вселенская печаль, что Ирина, отсмеявшись, наконец сжалилась:

— Ладно, прощаю тебя, врушка ты несчастная. Звони своему Косте. Да заканчивай ужин, пора действительно отдыхать, а то ведь в кои-то веки вместе, так опять свободно жить не дают… А все она —слава твоя проклятая…

— Куда уж от нее… — откликнулся Турецкий, старательно запихивая в рот Целиком потрясающе вкусную, неостывшую еще котлету, которую он густо обмазал горчицей. — Фудо, — с трудом вымолвил набитым ртом. — Флуфай, хахие они фкуфные, а? Опавдеть!..

— Прожуй, босяк! И сам «пофлуфай», — продолжала веселиться Ирина. — А о каком «фуде» ты собираешься рассказывать Косте? Хочешь, чтобы и он еще «опавдел»?

— Нет, Ирка, это — котлета чудо, от нее можно обалдеть, а там, у этих твоих дам, — как раз наоборот, ужас, конечно. Я попрошу Костю завтра прямо с утра принять кого-то из них и взять заявление… Ну, чтоб без проволочек… Понимаешь, какая тут штука? — он поморщился. — Вся беда заключается в том, что, скажем прямо, один из бандитов — бывший полковник ФСБ, и второй полковник, тоже бывший, но только из ОРБ МВД. Ты представляешь их связи? Куда мне до них… И Красильников, новый начальник Следственного комитета, насколько я понимаю в апельсинах, с такими деятелями связываться не захочет. Понимаешь, это же большая и повсюду проникающая система.

— Ишь, как ты теперь заговорил!.. — Подначила мужа Ирина.

— Да я и раньше все прекрасно знал, но нельзя же гадить там, где работаешь… А в СК утопят и заявление, да и самих заявителей. Вся надежда на Меркулова. Но он тоже ведь не всесилен. Между прочим, эти ребята уже с перепугу в президентскую администрацию решили жалобу накатать… Нет, не знаю… В конечном счете, если Костя сумеет как-то решить, мы могли бы, скажем, временную охрану этим борцам за правое дело обеспечить. Но на первое время, сама понимаешь, мы дорого стоим. А дальше уж им решать… Ладно, сейчас доем вот и позвоню. Но ты сама крепко запомни свои слова! — он погрозил жене пальцем.

— Это какие? — не поняла Ирина.

— О том, что в кои-то веки вместе! Такое признание нельзя забывать, Ирка!..

Покидая офис Ловкова, Григорий Александрович старался унять свою растерянность. Но когда увидел еще и расстроенного до крайности сына, снова обрел привычную свою уверенность. Ничего страшного не произошло, оборвал он причитания Игоря. Ты, мол, лопух, с этим никто не спорит, а все остальное теперь уже — дело техники. Состоится суд, когда будет надо Андрею, это его компетенция, на суде вынесут соответствующее решение, и потом на «Радугу» приедут судебные исполнители, которым помогут установить порядок, между прочим, не кто иной, как парни Грошева, причем с большой охотой. Вот и вся игра. В первый раз, что ли?

Разобравшись с тем, что здесь, в госпитале, могли делать Уткин с Гусевым, Григорий Александрович поднял все свои старые, оставшиеся еще связи в министерстве внутренних дел. И только получив твердое обещание в помощи, успокоился…

— Ну, я им покажу еще, — пообещал Грошев, погрозив пальцем госпиталю. — Поехали!

— Куда?

— На фирму, куда еще?..

А дальше случилось совершенно неожиданное для Грошева. Вскоре после них на фирму явилась целая толпа во главе с этими двумя, которые выглядели героями! И устроили такое сборище, то есть настолько невероятное, с его точки зрения, толковище, что он предпочел тихо отойти в сторону, оставив своих людей слушать и наблюдать, а потом и вообще был вынужден незаметно «отчалить» из своей уже, по существу, фирмы. Так он считал, во всяком случае. А то, что теперь происходило на его глазах, было уже полным для него беспределом! В одном был уверен: теперь они заговорят у него иначе…

Он все-таки позвонил Андрею и кратко проинформировал. В ответ раздалось громкое сопение, которое могло предвещать что угодно, даже атомный взрыв. Но услышал он лишь одну короткую фразу, которая уже с полудня сидела в его голове:

— Выкручивайся, Гриша, любыми доступными тебе средствами…

И тогда он вызвал к себе Федора со. Степаном, которые уже изрядно поработали сегодня, и подробно объяснил им, что еще может в ближайшее время срочно от них потребоваться, и дал в помощь каждому еще по одному охраннику — для установления постоянного наблюдения. Умные парни, они быстро все сообразили и отправились выполнять задание своего начальника. А задание, для начала, было у них тоже не слишком сложное: внимательно отслеживать и твердо знать, чем занимаются жены Уткина и Гусева: где работают, куда и когда ходят, если ездят, то на чем, ну, и все остальное, что надо будет знать, когда поступит команда брать кого-то из них. Но брать так, чтобы на этот раз уже обойтись без дурацких неожиданностей и вообще каких-либо «случайных» проколов. Другими словами, напрягите мозги, парни, получите очень хорошие «бабки», но операция должна будет пройти без сучка-задоринки… Держать постоянно в курсе, докладывать о каждом шаге Уткиной и Гусевой.

И вот теперь вечер уже на дворе, сейчас бы расслабиться, да завалиться до утречка… Но на повестку встал новый вопрос: Ленка! Сама, сучка, объявилась. Казалось бы, кстати, с одной стороны, позвонила, да на поверку вовсе не то вышло. Она так громко орала, что смутился даже Игорек, сидевший у стола на кухне напротив отца и слышавший этот ее безобразный крик. К сожалению, не сумел, просто не успел Грошев с ней нормальным языком поговорить, та оторала свое и отключила сотовый.

А ее домашний номер, который тут же упрямо набрал Грошев, не отвечал.

Подумал, что она зря, конечно, против себя волну гонит, это он мог бы ей популярно объяснить, но, возможно, ее в настоящий момент просто не было дома. Тут Грошев и решил, что этот «птичник», скорее всего, собрался у кого-то одного из них, не исключено, что в квартире Уткина — он же у них главный, в смысле, временно еще генеральный директор. К тому же их дома фактически рядом, или напротив друг друга, на одной улице, в Стромынском переулке, кажется, в Сокольниках, — давние соседи, говорили про них на фирме, чуть ли не друзья детства. Хорошая парочка, ничего не скажешь…

— Ну-ка, выясни мне быстро, где твой Петух? — приказал Грошев сыну, до сих пор все еще не отошедшему от своего уныния, когда он выслушал от отца про то, какова была реакция на его поведение Андрея Дмитриевича. Не оправдал доверия! А это у них, которые из ФСБ, — бесспорный край, за такую накладку, говорят, там крепко наказывают. А ведь так понравилась поначалу Игорю его новая служба…

— Куда звонить-то? — спросил он у отца.

— Да ты что, совсем уже умом тронулся? — беспричинно разъярился Григорий. — На трубу, конечно, а потом по его же домашнему номеру — для проверки. Тебе чего, элементарные вещи объяснять надо? Проснись, сын!

— А зачем ему звонить, — резонно заметил Игорь, — если он наверняка тоже у них, ну, вместе со всеми?

— Ты сам его видел у госпиталя?

— Нет…

— Так какого ж ты…?! Почему ты уверен, что это именно он тебя подставил? Знаешь, зачем мы с Андреем именно на тебя Петуха перекинули? Так вот, чтоб запоминал на будущее: он из них троих — самый слабый и уязвимый, у него жена и двое детей, а от его руководства на предприятии, в принципе, зависит очень немногое. Но если этот бегемот вылетит из этой троицы, им вдвоем станет очень неуютно. Сам же сказал, что у Петуха, в сущности, и вопросов-то к тебе особых не было! Почему не было, ты над этим вопросом задумался? Да потому что он сразу сообразил: плетью обуха не перешибешь, и своя шкура — дороже. Эти двое — друзья, а он — пришей кобыле хвост! И что бы там, в дальнейшем, ни происходило, а без работы он какое-то время не останется. Это я говорю, чтоб ты понял его человеческую природу, его суть. Если ты, разумеется, все правильно до него донес. Ну, как мы обсуждали, когда ты получал свое задание. Или не так? — грозно спросил он.

— Да так… в общем… — смешался Игорь, забыв уже, о чем он говорил Петухову.

Кажется, вспоминал сейчас он, так и было. И тот быстро и покорно согласился. Значит, отец с Андреем Дмитриевичем оказались правы. Как настоящие психологи. А он-то уж и растерялся, даже испугался было не на шутку…

— А еще ты у него тактично узнай, где сейчас могут быть остальные? А станет врать, мы его сразу поймем, перезвонив еще раз к нему домой, понял?

И тогда будем точно знать, какие принимать меры. Понял, спрашиваю? — и подумал: «Ох, уж эти адвокаты… Никакого от них толку, пока все сам не возьмешь в свои руки…».

Петухов отозвался сразу, будто ждал звонка.

— Николай Николаевич? — вежливо обратился Игорь. — Добрый вечер. Вы сейчас, извините, где находитесь, я имею в виду, территориально?

— А что, я вам еще нужен? Дома, вообще-то. Я подумал, что на сегодня у нас больше проблем не возникнет. Или ошибаюсь? — спросил он осторожно.

Игорь взглянул на отца, внимательно подслушивающего сбоку их разговор, и тот кивнул, но тут же отрицательно помотал головой, шепча: «Не ошибается…».

— Нет, не ошибаетесь, Николай Николаевич. Я просто хотел у вас спросить… Не могу никак связаться с Уткиным или Гусевым, вы, случайно, не в курсе?

Возникла короткая пауза, и Петухов спокойно ответил:

— Не знаю, думаю, они еще на фирме. Они ж обычно допоздна там задерживаются… Или на пути домой… Где ж им еще-то быть?

— А, ну ладно, позвоню-ка я на «Радугу» еще разок, наверное, секретарша выходила, а сотовые их почему-то тоже не отвечают. Я и подумал, может, вы знаете?.. Так мы завтра с утра встретимся?

— Как скажете, Игорь Григорьевич.

— Хорошо, тогда пока, до встречи.

Он отключил свой сотовый и вопросительно посмотрел на отца. Тот кивнул и сказал:

— А теперь звони по его домашнему телефону и уточни время на завтра, ну, скажи там, у кого из вас состоится встреча, ну, чего я тебя все время разуму учу? — опять рассердился Грошев-старший.

Игорь послушно кивнул и стал звонить снова, теперь домой Петухову.

— Слушаю, добрый вечер… А, это снова вы, Игорь Григорьевич? Что-то забыли?

— Время, время!.. Давайте завтра в десять, у меня, если не возражаете. Или у вас?

— Можно у вас. Договорились, всего доброго.

— Ну, как тебе он? — тут же поинтересовался Грошев-старший.

— Нормальным голосом говорил. Как обычно… А что, я никак не пойму, чего тебе от него-то надо?

— Я обязан твердо знать, с ними он или нет. На хрен, понимаешь, нам нужна будет его баба с детворой, если сам он не играет в этих делах с акциями никакой роли? Одни заботы. Да и с детьми связываться, — неприятностей потом не оберешься. Это ж сразу какой хай подымется! А баба — это еще куда ни шло. Вот я теперь и убедился. Она не нужна. Остаются теперь в зоне нашего внимания две — Уткина и Гусева.

— Да зачем они тебе, пап?

— А чтоб их мужики рты захлопнули и больше не вы…! — он выругался. — Сообразил? Что бы ни случилось, к чему бы они сегодня ни пришли, а завтра им все равно на «Радугу» надо, куда они денутся-то? А бабы ихние одни останутся дома. Вот они-то нам и могут понадобиться…

— А не велик ли риск? — усомнился Игорь. — После сегодняшнего госпиталя они наверняка раззвонили по всему объединению про ваши с ними «беседы». И теперь никто не поверит, что жена кого-то из них исчезла случайно. Пап, я не хочу спорить с вами, но, по-моему, вы необоснованно рискуете. Одно дело — добровольная передача пакетов акций в другие руки, и совсем иное — похищение человека. Там срока предусмотрены, дай Боже, не мне вам говорить: по признакам сто двадцать шестой статьи, да еще со всеми отягчающими — до двадцати лет строгого режима…

— Ты чего, мне уголовный кодекс будешь читать? Я его получше тебя… на своем горбу! — огрызнулся Грошев-старший и постучал себя кулаком по загривку. — Мал ты еще, — с сожалением отметил он. — Я в твои годы, Гарька, уже такие операции проворачивал, что тебе и во сне не привидятся. И все сходилось правильно. Никогда не случалось проколов. Важно все проделать грамотно… А тут… Нет, чего-то еще и я сам все равно не могу понять!..

— Вот видишь, — словно обрадовался сын.

— Да ладно тебе, — отмахнулся Григорий Александрович. — Нет, я им покажу еще… Плохо они меня знают…

Конечно, он был разозлен до крайности звонком Ленки и долго не мог прийти в себя от изумления по поводу такой наглости. Он понял, отчего Ленка была в ярости, это она увидела «наружность» своего муженька после его разговора в офисе Ловкова, потому и полезла на рожон. И, разумеется, не представляла себе, на что она нарывается, на какие большие неприятности уже для себя лично. Впрочем, у нее всегда остается возможность принести «дяде Грише» свои глубокие извинения… на блюдечке, и он, без сомнения, простит ее… пару-тройку раз. А уж потом поговорит всерьез. Негоже такой ладной бабе грубыми базарными матерками выражаться, как шлюхе последней, не ее это жизненный стиль…

Сделав столь глубокомысленный вывод, Грошев-старший, и сам далеко не чуждый ненормативной лексики, как нынче выражаются, естественно, не испугался ее угроз — чистая чепуха, какие-то там пацаны с Черкизовки! Да у него такие «рабочие контакты», которые той же Ленке, со всеми ее буйными фантазиями, не могли бы даже и присниться. Сам Баляба лично брал «трубу», когда в нем оказывалась нужда у полковника ОРБ Грошева. А Балябинов — очень серьезный авторитет, фактически «держит» Восточный округ, да еще парочку районов в области — в придачу. Эти «черкизовские» тоже, небось, прикрываясь балябиновской «крышей», делишки свои проворачивают. И одному Богу, наверное, известно, почему Балябинов считался среди других «законников» таким неуязвимым и удачливым. Богу и ему, Грошеву. Вот потому на Ленкины дешевые понты и угрозы Григорию Александровичу было наплевать, его другое заботило: что еще намерен предпринять теперь, оказывается, только разворошенный, а не добитый до конца «птичник»? Если они там действительно собираются что-то предпринимать…

Андрей был, конечно, страшно разозлен неудачей, при его-то абсолютной уверенности, что все пройдет, как ему надо. И теперь Ловкову сходу начали мерещиться всякие неприятные последствия для их общего дела. Такой вывод делал для себя Грошев, и у него тут же возникали резонные возражения.

Ведь, по сути-то, все уже сделано, нужные бумаги подписаны, и в суде, в конце концов, никаких неожиданностей, опять-таки, не предвидится. Чем те докажут, что у них якобы «силой выбивали» их подписи? Где свидетели? Нет их. Зато свидетелей их добровольной передачи документов найдется сколько угодно. Недаром же Грошев столько лучших лет своей жизни безоглядно отдал системе, в которой все подобные вопросы уже давным-давно решены и работа с нужными следствию свидетелями поставлена на достаточно высокий профессиональный уровень.

К тому же и верные люди уже сделали звоночек в министерство обороны нужному человеку, и тот все понял и пообещал оказать содействие. Так что, уверен был Григорий Александрович, серьезных причин для волнений нет.

А Ленкины эмоции, кстати, они у нее только до первой палки, а там она и сама захлебнется от счастья — «большого и чистого». Вот так образно представлял себе ближайшее свое будущее Григорий Александрович. И что с бабенкой делать, эту задачку он тоже, в принципе, уже решил для себя: не за-, хочет сама, ей охотно подскажут другие…

Проводив озабоченного сына к нему домой и сидя перед работающим телевизором, Грошев как-то уже отстраненно продолжал обдумывать планы своей горячей мести этой задастой и строптивой заразе, посмевшей влепить ему такую моральную оплеуху. Да еще при Гарьке. Ничего, она еще и попрыгает перед ним, и на коленочки свои розовые опустится, и все проделает, что он прикажет! Он ей все припомнит!.. Ах, эти радужные подробности неминуемого наказания!..

А муженька ее нерадивого, Гуська, Грошев уже полностью вычеркнул из своей жизни. Как и все прошлое, связанное с его отцом, тоже Сережкой, правда, бывшего на голову выше и умнее строптивого сынка…

Поздним вечером Грошев-старший получил первые сообщения.

Подумал, что рановато принялся распалять себя сладкими картинками мести. В квартире Гусевых, как ему доложили, было темно, никакого движения. Зато у Уткиных — в соседнем доме — горел свет во всех трех комнатах. Наверное, там они все и гужевались, вернувшись с фирмы. Ну, мужики — понятно, а бабам чего там делать? Или тоже планы мести обсуждают? Какую-нибудь подлянку ему с Андреем готовят? Только теперь вряд ли у них что получится. Документы ведь переданы на законных основаниях, и оспорить это дело им теперь без долгого судебного разбирательства вряд ли удастся. Поскольку продолжительного процесса и не будет.

А там уже — на дело выйдут судебные исполнители… Так, собственно, вопрос и ставил Андрей. Ну, а он, безусловно, опытный стратег, и сбоя у него не будет… Вся проблема, в конце концов, заключалась в быстроте принятия решений и дальнейших оперативных действий. Затянется, может и сорваться. Поэтому и с «упрямцами» придется обращаться жестко: не хотели по-хорошему, будет по-плохому… Обстановка диктует…

Он приказал своим парням разделиться, как им удобно, и продолжать круглосуточное наблюдение за объектами, докладывать по каждому отдельному случаю. И час спустя, когда он уже подремывал, развалившись в удобном кресле перед экраном, его вернул к действительности телефонный звонок…

Мелькнуло в голове: «Ну да, откажется он от такого удобного кресла, в котором и вздремнуть не грех, как же, держи карман шире…», и он взял трубку сотового. Звонил Петька, один из охранников.

— Григорий Александрович, Гусевы пошли было домой. Мы уже вам приготовились звонить. Но они остановились у подъезда Уткина, и тут к ним двое каких-то мужиков подъехали. Они нам незнакомы, верней, мы не смогли разглядеть, близко подходить не стали. Гусевы сели к ним в машину и проехали к своему дому, два шага всего, вот блин! А там они все вместе поднялись в квартиру Гусевых, мы видели: свет зажгли, и пока еще никто из них на улицу не выходил. Чего теперь делать? Держать дальше наблюдение?

«Кто бы ни приехал, — подумал Грошев, — эта ненужный свидетель. Потом, опять же, и в дом не ворвешься. Караулить надо их теперь с утра. Когда Гусек на службу отправится, а Ленка останется дома одна. Вот тут ее и можно будет сунуть в мешок… Или в ковер завернуть…», — Грошев засмеялся, вспомнив кино про кавказскую пленницу. Об этом он и сказал охраннику, и тот понял: до утра все пока свободны.

Отдав команду, Григорий Александрович отправился спать с сознанием, в общем, довольно удачно, за малым исключением, прошедшего дня.

После позднего уже разговора с Меркуловым Турецкий сказал Ирине:

— Подруга дорогая, а у тебя имеются ли какие-нибудь телефоны твоей Светланы?

— А тебе зачем?

— Тут Костя дал кое-какие советы, надо бы передать их по назначению. А я, закончив разговор с той Катей, забыл записать себе ее номер, да, впрочем, и не очень-то собирался. И как связаться с ее мужем, не знаю, надо, видимо, тебе свою подругу будить, если она уже спит. Она у тебя как, не знаешь, сразу с мужем спать ложится или, вроде тебя, тянет-потянет, пока страсти не улетучатся? Ты бы лучшие примеры, что ли, брала на вооружение, а то ведь и не докричишься иной раз.

— Не валяй дурака, — строго ответила Ирина. — Тебе Катерина нужна или Светка?

— Телефон мужа Катерины.

— Сейчас будет… — Она ушла с трубкой в прихожую и вернулась с бумажкой, на которой был записан телефонный номер Екатерины Уткиной.

— Смотри-ка, уточка, — раздумчиво заметил Турецкий. — Может, она как «Серая шейка»? Та ж, кажется, была таким прелестным созданием? Или я ошибаюсь?

— Турецкий, ты мне надоел со своими приколами!

Все, когда появляется в лексиконе Ирины фамилия Турецкий, надо кончать с трепом на вольные темы. Тебя не поймут, сказал себе Александр Борисович, набирая у себя номер.

— Слушаю вас, — услышал он мужской голос.

— Квартира Уткиных?

— Да! — в тоне, каким это было сказано, прозвучало негодование, и Александр Борисович это понял.

— Не пугайтесь, это Турецкий.

— Я не пугаюсь, Александр Борисович, добрый вечер еще раз. Просто сюда уже несколько раз кто-то звонил, молчал и только дышал в трубку. Провокация, надо понимать. Или проверяют, где мы с женой. Она храбрится, Александр Борисович, а я очень боюсь за нее. У меня такое ощущение, что и ей, и Лене Гусевой грозит очень серьезная опасность. Я позвонил друзьям, и они обещали помочь, двое приехали, чтобы проводить Сережку с Леной домой. Он недавно перезвонил: и возле нашего подъезда, и возле его, в доме напротив, сидят в машинах какие-то типы. Он углядел по огонькам сигарет. А ведь просто так человек не станет садиться в машину, да еще теплым вечером, чтобы покурить, правильно я думаю?

— Вы мне столько сразу наговорили, — засмеялся Турецкий, — что впору уже делать выводы. А вы уверены, что следят именно за вами?

— А наши друзья, прежде чем подъехать к моему подъезду, прошлись пару раз и здесь, и у Сережки, там та же картина: в каждой машине сидит, очевидно, один человек и курит. И машины обе — не новые и неприметные, «девятка» наша и японская серая «тойота». Обе бывали в деле, видны следы. Дворы у нас и подъезды, в общем, хорошо освещены. А потом я же знаю почти всех водителей в нашем доме, народ интеллигентный.

— Ну вот, видите, — вздохнул Турецкий, — вам и карты в руки. Но в сыщиков лучше не играть. Теперь давайте о деле. Я разговаривал только что с заместителем Генерального прокурора Константином Дмитриевичем Меркуловым, если вам что-нибудь говорит это имя.

— Я слышал…

— Ну, и слава богу. Мы с ним посоветовались, ну… как старые сослуживцы, я под его рукой почти два десятка лет «отпахал», так что можете вполне доверять тому, что он вам, через меня естественно, насоветовал.

— А у меня и нет сомнений…

— Тоже неплохо. — Турецкий улыбнулся: интересный тип, на все у него свое мнение. — Итак, Константин Дмитриевич предлагает свой вариант, если он вас устроит…

— Заранее согласен!

— Знаете, — рассмеялся уже Турецкий, — есть такая порода людей, с которыми, только не обижайтесь… хорошо в гости ходить… — Он нарочно подвел Уткина к широко известной и даже популярной мысли насчет того, что «хорошо дерьмо ложкой хлебать, когда один норовит зачерпнуть себе побольше», но продолжил иначе: — Он везде себя чувствует своим. Поэтому я прошу вас выслушать не перебивая, а потом ответить на мои вопросы. Идет?

Уткин хмыкнул и ответил:

— Разумеется, идет, какой разговор. Вы меня тоже извините, это, наверное, от волнения. Да и досталось нам сегодня с Сережкой по первое число. Даже врачам мало не показалось. Отсюда, вероятно, и такая реакция. Но я вас внимательно слушаю и сделаю буквально все, что вы посоветуете. Тут ведь чистой воды уголовщина, а вот как доказывать, я не знаю. И Сережка — тоже, мы оба никогда не судились ни с кем. Все, молчу, — он громко выдохнул воздух, как спущенный шарик.

— Я буду краток. Ваши заявления, от обоих, вы должны будете завтра с утра, часам к девяти, привезти на Большую Дмитровку, пятнадцать, в здание Генеральной прокуратуры. На проходной будут предупреждены о вашем прибытии, и вас проводят в приемную зама генерального. Там оставите свои заявления и ответите на все интересующие Меркулова вопросы. Хочу добавить при этом, что делается это в порядке, что называется, большого исключения. Сам Меркулов никакими частными жалобами не занимается, в прокуратуре есть секретариат, и он определяет, куда направить то или иное письмо. Почему, я считаю, нужно именно так поступить с вами? Отвечаю. Ваш случай далеко не новый, прецедентов сколько угодно, и сам я, относительно недавно, работая еще в Генеральной прокуратуре, да и позже, в частном охранном агентстве, занимался этими вопросами, и даже кое-кого отправил на нары. Ваш случай — из той же серии. Но разница в том, что в роли захватчиков выступают весьма ответственные в прошлом лица, работавшие в силовых и правоохранительных органах. И это, кстати, — тоже не прецедент, но, тем не менее, данный факт наталкивает на определенные размышления.

— Извините, Александр Борисович, а каким образом мы?..

— Тоже, разумеется, объясню. Не торопитесь, я еще не закончил.

— Простите…

— Ваши друзья, они как? Я имею в виду, насколько располагают своим временем?

— Так они наши же сотрудники, поэтому с посещением нет проблем.

— Хорошо. А сколько времени они собираются, или могут, вас охранять? Речь не только о вас с Гусевым, но и о ваших женах, безопасность которых, как я понимаю, у вас вызывает гораздо больше беспокойств, чем ваша собственная?

— Я не могу сказать, но они сказали, что до утра. У них же и свои дела завтра, и свои семьи, а теми мы рисковать тоже не собираемся, вы понимаете…

— Значит, могу предложить вам такой вариант. Но предупреждаю заранее, что его предлагаю вам не я, у меня, в смысле, у нас, в агентстве, забот выше крыши, а Меркулов. Он считает, что на период рассмотрения ваших заявлений вам потребуется не случайная, то есть, не любительская, а профессиональная защита. Как это делается, знаем мы. Но наша помощь, сами понимаете, не бесплатная. Правда, и не так дорого, как иной раз представляется. Если вы решите прибегнуть к помощи агентства «Глория», то мы заключим договор и определим сумму. Все это делается официально. А в данном случае, как мне представляется, такая защита необходима вам не столько как господам Уткину и Гусеву с их супругами, сколько генеральному директору и председателю совета директоров. Сюда же входит и обеспечение безопасности членов их семей.

— Господи! — воскликнул Уткин. — Да какие могут бьггь сомнения! Конечно! Нас устроят любые ваши условия!..

— Ну и хорошо. С этим покончили. Далее. Завтра с утра мы будем у вас и окончательно все обговорим. Сегодня ночью никуда не бегайте, во дворы не выскакивайте, даже если ваши машины станут орать благим матом, двери заприте, спите спокойно и на звонки не отвечайте. Заодно подумайте, куда бы вы могли на время переправить ваших жен. Если у вас нет подходящего места, тогда попробуем мы обеспечить их безопасность и тайну пребывания.

— Александр Борисович, мы с Сергеем будем просто очень вам благодарны! Ни о каких там суммах не беспокойтесь. Уж если эти мерзавцы потребовали с каждого из нас расписки на несколько миллионов, то вы понимаете, что разговору здесь и, тем более, торговли какой-то, быть просто не может. Заранее согласны. А с Сергеем я сейчас же переговорю. Да, тут еще один такой факт, мне он представляется важным.

И Уткин рассказал Турецкому о телефонных звонках Грошева-младшего, который будто проверял, чем занимается Николай Петухов, финансовый директор. Сказал и о том, почему Николай не высказывает опасений по поводу себя и семьи: он же ни в чем не возразил Грошеву-младшему и со всеми его требованиями согласился безропотно, прекрасно зная, что ни одна его подпись под документами, к которым он не имеет прямого отношения, недействительна. Вероятно, именно это кроткое поведение и спасло его от избиений. А все остальные свои действия, в частности в госпитале, он совершил так, что его никто не видел, даже свои. На всякий случай. Он хоть и толстый, и кажется неповоротливым, но на самом деле быстрый на ногу и ловкий. И дома он оказался вовремя, как раз к моменту проверки. Поэтому он пока и за свою семью не беспокоится. Преследовать его бессмысленно, он не владеет акциями, а является в производственном объединении всего лишь высокооплачиваемым служащим.

— Хотя, я думаю, — закончил Уткин, — что в нашей ситуации нельзя ничего твердо гарантировать. Но это уже — моя личная точка зрения.

— Что ж, подведем итог, — сказал Турецкий. — Ваши соображения лишний раз подтверждают мое убеждение в том, что вы, ну, и мы, соответственно, имеем дело с умным и достаточно изощренным в своих действиях противником. Значит, и вести себя надо соответствующим образом. Ну, а способ маскировки, это уж мы сами вам подскажем. Нам не впервой, — он успокаивающе рассмеялся. — Тогда будем считать, что в вашу игру, которую вам навязали недавние коллеги, включились новые игроки. Но им, старым игрокам, этого до поры до времени знать совсем необязательно. Договорились? И еще один вопрос решите сами и непременно сегодня: утрясите окончательно ваши семейные проблемы, с тем чтобы ваши супруги согласились временно, повторяю, принять наши условия, и завтра с утра мы не теряли бы даром драгоценного времени. Иначе мы не сможем обеспечить их безопасность. Говорю вам это сейчас, Павел Степанович, как профессионал. И прошу учесть, что там сидят тоже профи высшего порядка. Так что война вам предстоит нелегкая. А засим, если нет вопросов, готов пожелать вам и вашим друзьям спокойной ночи.

Ему показалось, что Уткин был растроган проявлением такой заботы. Но, оказалось, что еще больше «растрогалась» Ирина.

— Шурик, да ты же у меня дипломат! Министр иностранных дел! Нет, с этой минуты я просто бессильна в чем-либо возразить тебе!..

В ответ Турецкий хищно зарычал и прижал жену к себе с такой силой, или страстью, что бедная женщина застонала. Тоже неизвестно, от чего: от боли или от аналогичной страсти…

Глава четвертая УТОЧНЕНИЕ ПОЗИЦИЙ

С утра у него сильно болела голова. Не удержался вчера Григорий Александрович, достал из буфета бутылку коньяка и основательно ее ополовинил. Жидким чайком заглотнул: готовить какую-либо закуску не было ни сил, ни желания. Так и заснул, фактически не раздеваясь. Почему, сам не знал. А разбудил настойчиво «пиликавший» прямо возле уха сотовый телефон. Нашарил рукой трубку, лежащую рядом, на разложенном диване, нажал «плей» и стал слушать.

— Григорий Александрович!

Снова этот Петька. О чем он? Мозги врубились не сразу, потому что хотелось пить. И он, слушая вполуха, нашел глазами на столе пустую коньячную бутылку. Подумал отрешенно, что в ней же вчера еще наполовину коньяка оставалось, где же он? Неужели сам и выпил? Ну, блин… давно он за собой такой дури не замечал… Это он — на голодный желудок! Так ведь ни черта вчера и не пожрал, все собирался да откладывал…

— Погоди, — недовольно пробурчал он в трубку. — Повтори, я ничего не понял. Кто и куда поехал? Давай сначала и медленно…

Но то, что он услышал из «медленного» рассказа охранника, повергло его в шок.

Охранники, как он понял, прибыли на место в семь утра, обычно руководство «Радуги» появлялось в офисе к восьми, так что самое время проследить, кто будет выходить и кто останется дома. Но произошла неожиданность. Никто долго не появлялся, и никакого движения не наблюдалось. Стали ждать. Уж извелись было, когда только в восемь часов к дому Гусевых подъехали сразу две машины с тонированными стеклами. И тут же из подъезда вышли те оба и быстро сели в первую машину — черную «ауди», серый джип «паджеро» сопровождал первую.

Петр и Федор, сидевшие вдвоем в своей «тойоте», могли бы поклясться, что в обоих «тачках» находилась братва. Или кто-то очень «крутой».

Затем обе машины, номера у которых были очень грамотно запачканы так, что ничего невозможно было разобрать, подъехали к дому Уткина, и в его подъезд ушли Гусев и неизвестный мужик, примерно такого же роста и сложения. Вот тут Федор стал звонить Грошеву, но его «сотовик» не отвечал, может, батарейка разрядилась, так они подумали и стали выжидать. А Степан с Олегом отъехали на улицу, чтоб, если потребуется, «вести» этих и узнать, куда они направляются.

Никто не появлялся еще полчаса. А потом вышли четверо, в том числе Уткин со своей бабой, у самого в руке была большая такая спортивная сумка… Кстати, и у Гусева тоже была сумка надета на плечо. После этого их машины тронулись и выехали на улицу и по Боевской понеслись до первого правого поворота, а потом выскочили на Русаковскую улицу. Но тут как раз и случилась первая накладка. В сопровождающем джипе сидел, конечно, толковый, опытный водила. Перед левым поворотом «ауди» простояла почти до переключения светофора и рванула на желтый в последний момент, а джип, как бы не успел, так и остался перед светофором. А потом и сам повернул туда же, но ушел на третье кольцо, в сторону Рижского вокзала. Сопровождать машину, где никого из нужных людей не было, охранники не стали. Джип мог таскать их по Москве до вечера.

И вот они сейчас возле Ленинградского вокзала и не знают, что дальше делать. Ясно пока одно: обеих баб упустили. Впрочем, вместе с мужиками. А их машины так И остались стоять у подъездов на своих местах. Из этого можно сделать вывод, что они домой вернутся…

Новый прокол! Ох, какой хай сейчас подымет Андрей Дмитриевич! Грошев с отвращением морщился, не зная, что ответить своим верным лопухам. А думал лишь об одном: о рюмке коньяку, но ничего спиртного в доме больше не было, он это знал твердо. Сам же вчера последнюю «уложил». Что же приказать?

Можно, конечно, пока хозяев нет, нашпиговать их жилье «прослушкой», хуже все равно не будет, вернутся же они домой, в конце концов… Наверное, так и надо поступить, а для Андрея хотя бы сделать вид «бурной деятельности». Но чтоб внутри они там ни к чему не прикасались! Хозяева заметят что-то не то, и вся работа пойдет насмарку…

Объяснил. И те поехали исполнять: сперва за аппаратурой и обратно. Потом Грошев полежал еще немного и решил подниматься, кофе, что ли, выпить… И побриться, что ли. Да и к Андрею ехать — отчитываться о проделанной работе. Ох, нехорошо все складывается… Неправильно сделали, надо было всерьез этих дожимать, до конца, до упора… Чтоб у них и мысли о каких-то возражениях даже и не возникло. Но Андрей решил, что им перепало вполне достаточно, и теперь успех зависит лишь от быстроты действий. Мелочи всего-то, выходит, не предусмотрели, а оно — вон, как пошло… И Гусек его, главное, обманул, — это его, Грошева! Век себе не простить…

Но куда ж они все-таки могли отправиться? И что там еще за «крутые тачки» появились, откуда они?..

Вот что еще, надо их телефоны срочно поставить на прослушку, а про сотовые пусть Андрей сам со службами договаривается, это по его бывшей епархии, у них там просто. Выйти на оператора и получать распечатки. Этот вариант сейчас, пожалуй, самый важный, жаль, что раньше не сообразил.

Интересно, а что там с Петуховым? За всеми проколами совсем забыл про Гарьку, у него ж с финдиректором встреча в десять. Только о чем они теперь будут говорить, если неизвестно, тем сейчас занимается оставшийся «птичник», мать его?..

Слишком много проблем навалилось разом, и все почему-то, вопреки уверенности, не желают решаться так, как было продумано заранее. Конечно, теперь обязательно взбесится Андрей, нехорош он во злобе своей, знал его Грошев и не хотел бы попадаться в такие минуты под руку.

— Филипп Кузьмич, — официально обратился к Агееву Турецкий, плечом прижимая телефонную трубку к уху, — как там у тебя дела?

— Полный порядок, Борисыч. Они отстали еще на светофоре, а потом и я еще их выдержал и ушел на кольцо. Отметь у себя номера обоих их «тачек», — и он продиктовал номера машины своего преследователя и той «девятки, что следовала за ней в кильватере.

— Сейчас… — он повернулся к Уткину, сидевшему рядом. — Запишите два номера… Есть Филипп Кузьмич. Мы у «Глории», разгрузимся и — в Прокуратуру. Они наверняка, в конце концов, дотумкают, поэтому вопрос с дамами надо закрыть «до того», ферштеешь?

— А я буду дома через пятнадцать минут, у вас до встречи с Костей еще полчаса, поэтому вы меня не ждите, женщин я заберу и увезу.

— Валяй, — улыбнулся Турецкий, — ты — известный дамский угодник, тебе и карты в руки. Да, и еще просьба, Филя. Мы не дождемся Щербака, он будет около одиннадцати. А ты перезвони ему и объясни про оба адреса, ну, и про этих наблюдателей. Надо будет в обязательном порядке сегодня пройти по обеим квартирам и проверить их на «вшивость». Они сейчас полностью беззащитные, поскольку запоры там — кошкины слезы, и те сукины дети наверняка залезут своими грязными лапами. Ну, а о мобильниках решим в агентстве. До встречи.

— А что — мобильники? — спросил Уткин.

— Павел Васильевич, сейчас прослушать все ваши тайные переговоры труда не представляет. Особенно этим, они ж — из силовиков, значит, связи есть с операторами. Мы вам временно выдадим другие. Всем, ими и будете пока пользоваться. А свои отключите и даже посоветую вам вынуть из них сим-карты, береженого и Бог бережет.

— Ну, вы право… — недоверчиво уставился Уткин на Турецкого. — Неужели вы думаете?

— Извините, вынужден повторить: я не думаю, я знаю, и давайте оставим вопросы. Или вы будете сами заниматься проблемами собственной безопасности, как и ваших жен.

— И вы меня извините…. Просто это так неожиданно… Сережа, ты чего-нибудь понимаешь? — он обернулся к Гусеву, мрачно забившемуся в углу заднего сиденья: его крупная фигура не очень-то там умещалась, надо ж было еще место оставить и для женщин.

— Я думаю, что Александр Борисович все говорит правильно, и давай не будем предаваться сомнениям. А в наших квартирах те появятся обязательно, я тоже в этом уверен. И во дворе ждать будут. Не понимаю, неужели они испугались госпиталя?

— А мы сейчас позвоним вашему врачу и спросим, что было после вашего отъезда, — вмешался Турецкий. — Вот и будет у вас полная ясность.

— Александр Борисович, — «возникла» из другого угла Лена, — а наших мужей вы защитите?

— А как вы думаете? — усмехнулся Турецкий. — Обязательно, мы же за это деньги берем. Вот такие мы.

— Да ладно вам, — вымученно улыбнулась Катя. — Света вчера рассказывала мне, какие деньги вы получаете. С них не разбежишься.

— Нам хватает. Есть же и богатенькие клиенты… Которые уверены, что их жены изменяют им напропалую, и требуют предъявления конкретных доказательств — видеозаписи всякие и прочее. Противно, конечно, зато денежно! — он неожиданно для пассажиров громко рассмеялся, чтобы сбить у них удрученное настроение. И, в самом деле, удалось, послышались смешки.

Александр Борисович в зеркальце заднего обзора увидел смеющееся лицо Кати, ее пронзительные зеленые глаза, поймавшие его в зеркальце, и подумал, что вчера оказался по-своему прав: «Серая шейка» оказалась действительно очаровательным созданием. Эх, Турецкий, другие бы тебе условия, да еще… ну да, и чтоб зарплату домой приносили, а на службу вовсе не ходить, и вот тогда… Увы…

Он въехал во внутренний двор «Глории» и пригласил пассажиров пройти в агентство. Открыл дверь, пропустил вперед дам и кивнул мужчинам. Те захватили сумки своих жен.

Прелестный, златовласый секретарь агентства Алевтина Григорьевна в умопомрачительном костюме, подчеркивающем ее превосходную фигурку, — уж кому и было знать-то, как не Турецкому, — встала им навстречу, лукаво склонив головку в приветствии, и кокетливо посмотрела на Турецкого. Прибывшие дамы не шли ни в какое сравнение с ней. Это было бесспорно. Александр Борисович, естественно, заметил и понял ее игру, но помогать не стал. Попросил ее угостить женщин кофе, поскольку сам он уезжает вместе с их мужьями к Косте. Он нарочно так сказал, чтоб те поняли, что тут все они — не пальцем, как говорится, деланные. Вот сейчас они зайдут к директору, Всеволоду Михайловичу Голованову, и надо будет напечатать договор о сотрудничестве. Аля понимающе кивнула. И показала, тоже кивком, что Голованов у себя. И сразу переключилась на женщин, пригласила к столику, окруженному глубокими кожаными креслами.

Сева сидел, зарытый в какие-то, определенно, финансовые документы, терпеть этого занятия не мог. И на Турецкого взглянул с надеждой. Саня обычно в безвыходных ситуациях садился за стол вместе с Алькой и наводил полный финансовый порядок. Это у него еще от Генпрокуратуры в крови осталось: хочешь не хочешь, а дело должно быть всегда в полном ажуре. А Сева был до мозга костей оперативником.

Конечно, Турецкий выручил бы, но надо ехать к Косте, а это — хитроумная игра в абсолютную законность, которая нарушается по десятку раз на дню, если не чаще. И Севе там делать нечего, хотя Александр Борисович охотно перекинул бы это новое дело именно на Голованова. Сева бы просто передавил бы руками тех преследователей и сказал, что все именно так и было, в таком, мол, виде застал, когда приехал, и сам он ровным счетом тут ни при чем. Это — тоже шутка, которая имела успех в «Глории».

Краткую информацию Сева выслушал с преувеличенным вниманием и попросил по внутренней связи заглянуть Алевтину Григорьевну. Короче говоря, не прошло и десяти минут, как договор о защите интересов, а также обеспечении безопасности указанных лиц был отпечатан и подписан заинтересованными сторонами. Формальности оказались выполненными, можно было с этим документом ехать в Генеральную прокуратуру.

Покончив с формальностями, Турецкий повторил Севе свою просьбу относительно проверки квартир клиентов и обеспечении их самих на время действия договора «чистыми» мобильными телефонами. Голованов отдал распоряжение Алевтине, и та отправилась на склад.

Ну, просто Слов не должно было возникнуть у клиентов о том, какое это шикарное агентство! Какие захватывающие деловые отношения!

Не фиг им думать, будто охрана их персон — дело простое и недорогое. Впрочем, Александр Борисович уже и сам видел, что одними отмашками тут не отделаешься. Придется поломать головы, ибо с «выходцами» из известной конторы всегда у него складывалась определенная «напряженка».

— И еще, Всеволод Михайлович, — при посторонних не следовало проявлять «приятельства», — у меня есть серьезная просьба. Было бы, думаю, очень уместно, если бы ты мог связаться с Алексеем Петровичем и попросить его помочь нам с досье по нашему фигуранту. Меня лично интересует его послужной список. А Кротову такое дело — семечки. Это — раз. И теперь два. Поговори с Владимиром Михайловичем, — Турецкий повернулся к клиентам и объяснил: — Это генерал Яковлев, начальник МУРа. И уж его ребятки точно должны знать, что делал в ОРБ ГУВД наш второй фигурант полковник Грошев. Я вчера коротко обменялся с одним коллегой из ОРБ, это муж Иркиной подруги, Иван Рогожин, подполковник, по-моему, ты не слышал?

— Эко вспомнил! Когда мы там службу несли! Наверное, из молодых. А что у него?

— Да слышал он что-то про Грошева. Кажется, от своего шефа, начальника отдела. Будет возможность, не сочти за труд, поинтересуйся у Михалыча.

— А зачем тебе такой долгий путь? Свяжусь с кадрами, поди, не откажут, — Сева усмехнулся.

— Конечно, тебе не откажут. Но есть у меня, понимаешь, серьезное внутреннее подозрение, что крепко наследил он там. А знание его прошлого — не через кадры, а от сослуживцев — безусловно может дать нам возможность основательно взять его за жопу. Не так? — он говорил серьезно, без тени улыбки.

— Да, да, именно так… за жопу… — с максимальной вдумчивостью подтвердил Сева. — Что ж, я провентилирую. Ну, так в путь? О женщинах, как мне доложили, Филипп Кузьмич проявит заботу?

— Он предложил квартиру Щербака, а Николай, мол, пока у него перекантуется. Вообще-то, я подумал, что, переговорив с Костей, сумел бы их отправить в наш пансионат на Истре. Ну, ты знаешь, о чем речь. Так что пусть-ка пока Филипп неторопится их увозить. Об этом варианте я подумал вот только что. Верно, зачем мудрить? А там они будут под охраной. Бассейн есть, банька хорошая, бар. А Филипп подъедет где-то через двадцать минут. Словом, решим, а женщины пусть пока успокоятся, кофе попьют, а если у тебя в сейфе еще и рюмочка найдется, думаю, они совсем успокоятся. Ночь-то у них нынче была, мягко говоря, тревожная, не так? — он посмотрел на клиентов. — Просто мне нужна будет под нашей заявкой Костина подпись, а за этим дело, я уверен, не станет. Только уж вы, господа хорошие, будете посещать своих супруг под нашим контролем. Не в спальнях, а по дороге, — он рассмеялся и почувствовал, что и у тех, наконец, отлегло от сердца. — Все, закончили, в путь, господа… А я сейчас напишу нашу «просьбочку». Всеволод Михайлович, пожалуйте ваш директорский автограф!

— Сам, сам, тебе больше поверят. Видите ли, — обратился он к гостям, — в недавнем прошлом наш уважаемый Александр Борисович занимал должность первого помощника Генерального прокурора. Так чья, спрашивается, просьба солиднее?

Клиенты с нескрываемым уважением взглянули на Турецкого, а тот с присущей ему скромностью лишь развел руками: мол, что ж возражать-то, было, было… Прощаясь, Голованов спросил:

— А что, ваше предприятие без вашего присутствия не остановится?

— Не должно, — усмехнулся Уткин. — Я разговаривал сегодня с Николаем Петуховым. Его сегодня, — он посмотрел на свои часы, — вот через полчасика, зачем-то приглашает к себе сын Грошева, наш главный юрист.

— Такая же сволочь, как его папаша. Иезуит. Колька говорит, — сказал Гусев. — а я по делам с ним не сталкивался.

— Он откуда? — спросил Турецкий. Как-то мимо его внимания прошла эта фигура.

— Ну, сын начальника службы безопасности. А папашу его, Грошева-старшего, сам Ловков пригласил, когда завладел контрольным пакетом. Рассказывали, что в прошлом у них были какие-то общие дела. Может, и расследования. Мы решили не ссориться, дело дороже. А оказалось, это была обычная операция по внедрению. Точно так же появился и сынок. А потом там еще был у нас нотариус, я его в первый раз видел, — сказал Уткин.

— Эта фигура должна быть обязательно нам известна. Да, Сева? — Турецкий уже без шуток взглянул на Голованова, и тот сосредоточенно ответил кивком. — Может быть, Петухов его знает?

— Как-то мне в голову не приходило, — Гусев поморщился, очевидно, он еще не полностью отошел от вчерашних побоев. Да и голова наверняка кружилась, сотрясение мозга — не шутка. — Давайте, я позвоню ему… Я ведь тоже почему-то не обратил внимания на этого человека, хотя он показался мне знакомым. Нет, вряд ли. Эта же операция с нами была у них даже не на грани фола, а полностью за гранью, то есть уголовным преступлением. И какой же нормальный нотариус согласится участвовать в такой разборке?

— Вопрос ставится не о преступлении, — возразил с кривой усмешкой Голованов, — а о больших деньгах, которые тот юрист определенно положил в свой карман. Именно этот акт весьма чреват для него. Но ничего, им я сам готов заняться, а вы езжайте, Меркулова задерживать негоже… А Петухову позвоните позже. Надо же ему дать возможность встретиться с юристом Грошевым? Или вы считаете иначе?

— Пусть встретятся, — с трудом, кривя лицо, кивнул Гусев.

Не опоздали ни на минуту, вошли в приемную буквально с последним ударом новых напольных часов — под старину. Клавдия Сергеевна, вечный секретарь Константина Дмитриевича, просияла, встретив Турецкого только что не страстными материнскими объятьями. И их помнил Александр Борисович, многое ведь случалось в прошлой жизни, когда все, без исключения, были молоды и беспечны в своей раскованной и бесшабашной безалаберности. Но это все хранилось глубоко-глубоко, в тайниках его усталой души, — так, вероятно, должна была бы понять Клавдия его мимолетную, задумчивую улыбку в свой адрес.

— Как жизнь, Санечка? — негромко, почти одними губами спросила она.

Он ответил философским покачиванием головы из стороны в сторону, которое можно было бы истолковать при желании и как непроизнесенную фразу: «С тобой было лучше». Женщина просияла. Ну, и достаточно, женщинам всегда надо делать приятное — таков закон истинного джентльмена, но и останавливать себя вовремя, чтобы не возбуждать у них «неавторизованной активности», как выражаются в спецслужбах…

Меркулов был деловит. Сразу взял заявление и стал читать. Гости осматривали кабинет, а Турецкий привычно развалился на стуле у окна, частенько тут восседал.

— Ну, что добавишь, Александр Борисович? — спросил он. — Есть мысли?

— Мысли-то есть. Но сначала я хотел попросить тебя о личном одолжении. Жены заявителей представляют великолепный образец для шантажа. Мы думали их засунуть к Щербаку или к Филе. Но я вспомнил вдруг, что, с твоей, разумеется, помощью, мы могли бы создать перепуганным женщинам куда более комфортные и, кстати, совсем уже безопасные условия у нас на Истре. У нас, в смысле, у вас, если я еще имею право так говорить.

— Нет, вы посмотрите, сколько скромности? Бумажка-то, поди, с собой?

— Ага. Там, в главном корпусе, есть прекрасные номера на двоих, вот я и подумал… Сделайте уж милость, господин государственный советник…

— Давай сюда, — Меркулов улыбнулся. — Смотри, совсем складно уже на вольных харчах-то писать научился? Ввиду… в связи… в соответствии… принимая во внимание… Очень грамотно выражено. — Он нажал на вызов: — Клавдия Сергеевна, загляните, пожалуйста… Вот, — он помахал бумажкой, — плач нашего друга. Сделайте одолжение, оформите, как он предлагает, в качестве свидетелей, потом мне на подпись и отдайте ему. Спасибо. А ты, уходя, забери, и действуйте.

— Слушаюсь, шеф, — привычно ответил Турецкий. — Извини, забылся. — Но Меркулов только шутливо отмахнулся от него.

— Итак, господа, у меня есть для вас еще двадцать минут, не более. Изложите кратко, но емко вашу историю. Чтобы я мог сказать, что в курсе этого дела… Александр Борисович, сделай личное одолжение, проследи, чтобы Клавдия Сергеевна быстренько сделала мне по паре копий этих заявлений и актов медицинского заключения. И чтоб там посторонних не было, ты понимаешь… И свою бумагу прихвати.

Турецкий забрал документы и быстро вышел. А когда вернулся и положил оригиналы с копиями на стол Меркулова, услышал, как Уткин рассказывал уже о «методах убеждения», которые с большим успехом продемонстрировали им Ловков и Грошевым, ну, и подручными охранниками. Подтвердил сказанное медицинскими заключениями. Упомянул и о роли нотариуса.

Наблюдая за Уткиным, Турецкий задавал себе вопрос: что он за человек? Прост, вроде бы, судя по речи, достаточно интеллигентен для технаря-бизнесмена, но каждую фразу обставляет массой ненужных подробностей, боясь, очевидно, что будет неправильно понят. Это его многословие раздражает, вот и Костя знакомо морщит нос.

А жена Уткина — прехорошенькая, этакое воздушное создание. Кстати, вторая женщина, если говорить о внешней красоте, пожалуй, не идет в сравнение с первой, она более земная. И, определенно, верная супруга. И вот если бы он, Турецкий, встал перед выбором, то, несомненно, остановился бы на Ленке, как они ее все называют.

Молчаливый Гусев тоже Турецкому больше понравился, ему и досталось, видно, куда крепче, нежели Уткину. Потому, надо понимать, и «работал» с ним сам Грошев. Давил его физически. Значит, понимал, что этот парень более крепкий. Возможно, знает и дело основательнее, но пока отмалчивается. Вот с ним и надо бы подробно обговаривать все их производственные взаимоотношения. Чем, собственно, могло заинтересовать их производство именно Ловкова? Не просто же тот отнимает его, чтобы оставить одни стены, все разрушив, а потом эти стены продать втридорога? Хотя, глядя на сегодняшних «бизнесменов» подобного рода, приходится верить не только очевидному, но и невероятному. Генерация разрушителей. Убивают, грабят, воруют, набивают карманы, но для чего? Деньги для денег? Так ведь жить невозможно, однако все они живут и считают, что иначе и нельзя… А может, они устали от долгой и тяжкой необходимости соблюдать законность, и вырвавшись, даже частично, из объятий «системы», кинулись, наконец, во все тяжкие?..

Кстати, надо в обязательном порядке добиться разрешения на обыски у них. Но это уже будет поручено следственной группе, и в том случае, если Костя подпишет сам у городского судьи постановления на взятие конкретных участников избиения бизнесменов под стражу. Никому другому судья наверняка не подпишет, надо ему со спецслужбами пререкаться? А вот когда возьмут их, наконец, под жабры, тогда и вскроется бандитское нутро захватчиков.

А вот с задержанием Игоря Грошева, пожалуй, ничего не выйдет, никого он не бил. И шантаж с его стороны, судя по всему, недоказуем. Никакой нотариус не подтвердит этого, если его вызовут в качестве свидетеля.

Кстати, о нотариусе… У того это дело, разумеется, не первое, значит, есть такие факты, обнаружения которых он боится, должен бояться. И тут у Турецкого мелькнула совсем ясная мысль: надо первым делом найти того нотариуса. И срочно взять его в такую плотную разработку, чтобы тот опомниться не успел, как все его делишки вылезут наружу. А подскажет, где его найти, именно Игорь Грошев, который сам в тюрьму не захочет. И поручить поговорить потом с ними обоими надо Филе.

Он умеет убеждать без применения силы, и те не только ручонки, они даже и ножонки свои благоразумно протянут ему навстречу. Но только, чтоб без откровенного членовредительства, «Глория» все ж таки не милиция, и тогда тем нечем будет крыть…

Так о чем, бишь, речь-то у Кости? За раздумьями Турецкий пропустил, когда тот, выслушав обоих бизнесменов, заговорил сам.

Меркулов заявил, что намерен сегодня же обратится в следственную часть ГУВД Москвы с указанием немедленно произвести задержание всех подозреваемых в совершении тяжкого преступления и возбудить по фактам зверских избиений и вымогательств уголовное дело.

Закончив, Константин Дмитриевич в упор взглянул на Саню: понял, мол? Я пошел навстречу, но больше ничего сделать не могу. Оно и ясно: при нынешней ситуации в Генеральной прокуратуре, в руководстве которой сейчас много новых людей, в том числе и в Следственном комитете, они постараются спустить дело на тормозах. Или, во всяком случае, не сделать его «громким»: как-никак один из фигурантов — далеко не рядовой «конторский» товарищ. Говорят, бывший протеже одного из заместителей Директора, страстного коллекционера старинного оружия. Эти сведения уже из Меркуловских источников. Успел Костя разузнать после вчерашнего позднего разговора с Саней, вот молодец… Интересно, а по какой причине? «А вот это уже, Турецкий, твое дело выяснять…».

А в ГУВД есть толковые ребята, особенно в оперативно-розыскном отделе. Кстати, надо бы узнать побольше об этом Иване Рогожине… А может, и встретиться с ним. Александр Борисович, приняв для себя такое решение, ни на миг не задумался, какие последствия могут проявиться в результате такого его шага. Но… кто из ныне сущих способен внимательно прочитать книгу судеб? Да еще и понять прочитанное?..

Ну, что ж, вот и программа действий на ближайшие часы. А еще надо «прекрасных дам» отправить на Истру. Турецкий сам с удовольствием принял бы эту почетную миссию на себя, но… как говорится в старом анекдоте, «мама, не отвлекайтесь»… А Уткину с Гусевым тоже лучше всего сегодня ночевать снова вместе, чтобы не распылять силы охраны. Все равно конец дня уйдет на разговоры, уговоры и прочие разборки, а за полковников возьмутся, скорее всего, только завтра. Главное, чтоб им не «слили» информацию из Генеральной прокуратуры каким-то случайным, или, что гораздо хуже, далеко не случайным, образом. Вот тоже задачка…

Из Генеральной прокуратуры они вернулись в «Глорию», благо было недалеко. А потом мужья хотели увидеться со своими женами — может, у них свои проблемы какие-то.

Решение о пансионате на Истре было встречено с удовлетворением буквально всеми. И минут десять спустя Агеев вывел женщин через служебный выход, усадил в джип и укатил в направлении Ново-Рижского шоссе. Дороги туда и обратно было часа на два, не больше. И теперь, когда у мужчин руки, по существу, были развязаны, все уселись в кабинете Голованова, чтобы обсудить ближайшие действия.

Заменять собой работу оперативно-следственной группы, когда таковая будет сформирована в ГУВД, подменять собой никто из сыщиков агентства не собирался. Их дело — организовать защиту пострадавших. Но пока они заседали у Меркулова, Всеволод Михайлович успел навести необходимые справки по всем пунктам, оставленным перед отъездом Турецким. И вот какая стала складываться картина.

Алексей Петрович Кротов, который официально числился в списках сотрудников «Глории», но, являясь давно уже внештатным специальным советником в ряде силовых структур, время от времени выполнял задания этих организаций и был, естественно, вхож в их святая святых, то есть в кадры.

Но был а агентстве и еще один человек, который мог бы и соперничать с отставным полковником Кротовым, это — Максим, или Бродяга Макс, компьютерный бог и хакер-ас, для которого еще не создали пароля, который он не смог бы взломать. Случалось, что даже коллеги из МВД, стыдливо пряча глаза, просили Голованова посодействовать в добыче тех или иных сведений. Чекисты знали, естественно, о феномене из «Глории», но что они могли поделать с истинным талантом? Ничего противозаконного Макс не совершал. А если даже и влезал туда, куда никому не положено, так кто это видел? Или, может, ловил за руку?..

Сева поставил задачу перед обоими. Кротав обещал уже к вечеру доставить более или менее подробное досье на полковника Ловкова. А Бродяга ничего конкретного не обещал, но молча кивнул, махнул нечесаной своей бородой, за которую и имел прозвище Бродяга, потом распечатал новую пачку чипсов и заварил кофе, что говорило о серьезности его ближайших намерений. Вот, что имелось пока по первому вопросу — по Ловкову.

Второй касался ОРБ и роли в той организации Григория Грошева. Начальник МУРа Яковлев, не прекращая разговора с Головановым, по внутренней связи дал задание срочно найти ему информацию по вышедшему в отставку полковнику Грошеву. Об эфэсбэшнике Ловкове Сева не стал подробно информировать Владимира Михайловича, лишь упомянул о возможных контактах обоих полковников. Но генерал ответил, что такие связи прослеживать он не может, нет лишних сотрудников. «Вы уж сами как-нибудь, ребятки», — посоветовал он.

Третий вопрос — с нотариусом — пока завис. Неизвестна фамилия. Голованов разговаривал с Петуховым, и тот сказал, что, вероятно, от полной растерянности, даже не взглянул на подпись нотариуса. Или взглянул, но не успел запомнить. Что-то вроде фамилии известного композитора на букву «С»… Сарафанов, вроде, но точно не эта, хотя и похожа. Тут уже все агентство полтора часа головы ломает, разгадывая кроссворд.

— Не Игорь Саруханов? — небрежно бросил Турецкий.

Все уставились на него, как на небожителя.

— Ну, ты даешь! — воскликнул Сева. — Слушайте, господа, срочно звоните вашему Петухову и уточняйте фамилию. Если это тот самый, мы его немедленно найдем. Макс обнаружит голубчика. И тогда уже пойдет ниточка раскручиваться… Звоните по тому, который мы вам выдали! — строго напомнил он Уткину, который взялся было за трубку городского телефона. — И заодно спросите, что там у вас, на фирме, происходит, и имеются ли хотя бы копии тех документов, что вы вчера втроем так дружно подписывали? И не обижайтесь, — добавил он, заметив, как нахмурились оба клиента, — я не с целью оскорбить вас, а просто констатирую факт. Трое ведь подписали, да и не один, видимо, документ, но никто ничего не запомнил. Как же так? Нет, физическое состояние, да и моральное, тоже можно понять. Но нам необходимы конкретные факты. Когда следственная группа начнет работать, мы ей, естественно, передадим все материалы, поскольку в нашем с вами договоре сказано, что агентство не только обеспечивает вашу охрану, но и безопасность, как вы изволите помнить, вашего бизнеса. И это обстоятельство дает нам право изучать материалы и документы, которые имеют незаконный характер. Это понятно?.. А если все ясно, работайте… — И он поднялся. — Сан Борисыч, сегодня в наличии, на случай острой необходимости, Щербак с Демидычем, можешь ими полностью располагать по своему усмотрению. А я — в финорганы, будь они неладны…

— Я думаю, мы сейчас кое-что подберем, а потом подъедем на фирму… Да, кстати, Сева, извини, задержись на минутку. Мне такая мысль пришла… Слушайте, Павел Степанович, вы же, как генеральный директор производственного объединения, от должности которого вас никто не отстранял, имеете полное право отдавать необходимые распоряжения, не согласовывая их ни с фиктивным владельцем предприятия, ни с советом директоров. Я имею в виду кадровые вопросы. Разве не так? Или вы вчера подписали также и свой смертный приговор?

— Нет, ну что вы! — воскликнул Уткин.

— Хорошо. Но если это так, то вы имеете полное право прямо сегодня, приехав в свой офис, написать приказ об отстранении от должности начальника отдела безопасности господина Грошева. Причем немедленного, с изъятием у последнего удостоверения и права прохода на территорию предприятия. Не так?

— А, в самом деле! — воскликнул и Гусев, болезненно поморщившись при этом.

— Хорошая идея, — похвалил Голованов. — Ты представляешь, что будет? Приказ по объединению… Основание: уголовное преступление, совершенное по признакам статей Уголовного кодекса: 111-й — умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, 163-й вымогательство и 286-й — превышение должностных полномочий. Хороший букет. И добавить, что материалы по делу переданы в следственные органы. Отличная идея! Молодец, Саня. Нечего с ним церемониться.

— Вот и я тоже так думаю, — сказал Турецкий.

— Что он может предпринять в этих обстоятельствах? — спросил Голованов, и сам же ответил: — Кинуться за помощью к Ловкову. А что может Лов-ков?

— Ничего не может, — усмехнулся Турецкий. — Может, как якобы хозяин, потребовать созвать совет директоров, там выступить и попытаться всех убедить, что ничего не было. Своей реальной власти в производственном объединении он не имеет. Может обратиться в суд. А что сделает суд? Примет к рассмотрению. Господа хорошие, — Турецкий в упор уставился на клиентов, — пока они будут бегать, увязая в своих мелочах, пойдет время, которое теперь уже работает против них. Но они этого еще не понимают, хотя за Ловкова я не ручаюсь, он, вероятно, умней своего подельника, и поэтому они будут пытаться даже силовыми методами восстановить свой статус кво. А мы — на что? Охрану руководителей мы обеспечим. Кроме того, позвоним, куда надо. И на предприятии установится временная напряженная тишина. Скажите, разве они ждут от вас такого хода?

Уткин с Гусевым переглянулись.

— А ведь это же действительно так, — выдавил из себя Уткин. — Никто не может запретить мне уволить человека, совершившего преступление.

— А если Грошев попытается поднять свою службу безопасности? — спросил Гусев.

— Тогда можно, в конце концов, бросить клич, и народ просто вышвырнет их всех за проходную. А мы пригрозим им поголовным увольнением за невыполнение приказа директора, — уже увереннее ответил Уткин.

— Ну, вот и слава богу, — вздохнув, улыбнулся Голованов. — Первый конкретный шаг сделан. Борисыч, руководи, я поехал. Щербак перезвонит, он на задании, ты знаешь. У него ключи от обеих квартир, их дали жены наших клиентов, но они уже уехали, поэтому не забудьте вернуть. И отыщите адрес вашего нотариуса, нельзя исключать, что этот тип может стать ключевой фигурой в нашем расследовании.

— Пока, Сева, до вечера. А мы пошли в приемную, там никого нет, и можно заодно кофе попить. И давайте работать. Сейчас заглянем за новостями к Максу и звоните своему Петухову… по поводу композитора…

Глава пятая СТЫЧКИ

Уткин с Гусевым решили, что попали в какую-то странную, не совсем даже и реальную обстановку, когда Турецкий пригласил их зайти в комнату Макса. В большой темной комнате на дюжине столов, поставленных по кольцу, работали компьютеры. Раздавалось ровное гудение, выдохи вентиляторов и размеренное чавканье. Это сам хозяин кабинета перемалывал зубами хрусткие картофельные чипсы, осыпая крошками безобразно нестриженную бороду большого мыслителя. Но и в темноте он видел, как кошка. Разглядев вошедших и сообразив, вероятно, кто они, Макс широким жестом указал на диван в углу, на котором сам спал, когда оставался в агентстве на ночь.

Турецкий тем же жестом повторил его приглашение, а сам подошел ближе и, на всякий случай, пояснил по поводу гостей:

— Привет, Бродяга, что нового? А это наши клиенты по делу, которым ты сейчас, в частности, занимаешься.

Макс кивнул в пустоту и засопел, но хрустеть перестал. Потом нажал на клавиши, обернулся и вытащил из принтера парочку листов с распечатанным текстом.

— Это что? — задал совершенно бессмысленный вопрос Турецкий, на что Макс лишь махнул в сторону бородой, не отрываясь от компьютера.

Александр Борисович наклонился с листами ближе к свету низко опущенной настольной лампы и удовлетворено крякнул:

— Молодец, старина, ты истинный Бродяга, преклоняюсь.

— С тебя кофе, — немедленно откликнулся Макс. — У меня кончается.

— Будет, распоряжусь. Слушай, Бродяга, а про другого полковника у тебя еще ничего нет?

— Найдем, если Бог пошлет.

— Макс, он обязательно тебе пошлет. Но у меня промежуточная просьба к тебе. Личная, в порядке, так сказать, дружеского одолжения. Еще одна пачка гарантируется, называй сорт.

— Возьмешь «Карт нуар», ее все время телик рекламирует. У меня, тебе известно, традиционная ориентация, я колумбийскую «арабику» предпочитаю. Но попробовать и эту, немецкую арабику, можно.

— Я знаю, будет тебе «Карта». Мы тут вспоминали одного нотариуса по фамилии, но она пока условная, — Саруханов. Ты не прикинешь по нотариальным конторам? Уж очень сильно нужен. Большая сука, доложу тебе.

— Точно говоришь?

— Точней не бывает. А координаты его перекинь Севе, он сам посмотрит, чем занимается наш композитор-нотариус.

— Ладно, «кликнем»… А вы не ждите тут, я позвоню Альке. Ты кофе займись…

— Слушаюсь, товарищ большой начальник, — засмеялся Турецкий и обернулся к клиентам: — Видите теперь, в каких непритязательных, но, по-своему, фантастических условиях работаем? То-то! А это, — он тронул Макса за плечо, — наш мозг. Без него мы — никуда. Ничто мы без него! — почти продекламировал он. — И многие наши коллеги, даже из других контор, к слову сказать, тоже. Пойдемте, почитаем, что нам расскажет о себе господин Грошев…

В принципе, послужной список полковника Грошева ничего примечательного собой не представлял. Типичный служака. Милицейская школа в Омске, служба на периферии, переезд в Москву, связанный, похоже, с женитьбой. Жена, кстати, моложе на пятнадцать лет. Рождение сына. Долгое и почти неприметное продвижение по службе, поскольку больше никаких образовательных плюсов молодой офицер милиции не имел. Наконец, переход в московский областной УБОП в чине капитана, хотя возраст для этого звания был почти предельный. И затем начался стремительный взлет. Майор, подполковник и, наконец, полковник. Уже в ОРБ ГУВД Москвы. Есть правительственные награды, медали за выслугу. И вот тот самый случай, когда вся благополучная карьера полковника Грошева едва не полетела под откос. В 2004 году было возбуждено уголовное дело, по которому полковнику инкриминировалась 286-я статья УК РФ — превышение должностных полномочий. Но расследование, очевидно, обрело другое направление, и полковник был оправдан, а двое его сотрудников осуждены и, соответственно, изгнаны из органов. В это же время Грошев в суде разводится с женой. До выхода в отставку ему оставалось всего-то год и три месяца.

Вот, собственно, и вся жизнь — в кратком переложении и исключая многочисленные, мало что добавляющие детали.

— Алечка, — он повернулся к Алевтине Григорьевне, — послушай, пожалуйста, тут и к тебе просьба будет, посмотри и ты материалы… Значит, у нас есть возможность, — заговорил Турецкий, когда все прочитали справку из отдела кадров МВД, — отыскать то его уголовное дело — это первое, и найти материалы судебного дела о разводе. И картина, точнее, портрет господина полковника, обретет свое трехмерное изображение.

— А это реально? — усомнился Гусев.

— Вы же видели Макса? Я нарочно познакомил вас с ним, а для него, по моему твердому убеждению, нет ничего невозможного. Но если вдруг? Тогда нам придется снова поклониться в ножки Константину Дмитриевичу, чтобы он дал нам добро на изъятие того уголовного дела из суда. К примеру, в связи с вновь открывшимися обстоятельствами. Хотя я уверен, ничего нового мы не откроем. Он сам избивал задержанных — иначе какие еще «превышения» у него могут быть? — а последствия, вероятно, сумел свалить на подчиненных. Такие ситуации, увы, далеко не редкость. Но больше всего меня иное сейчас интересует…

— Позвольте узнать? — изысканно как-то обратился к нему Уткин. Но Турецкий не обратил внимания на такой оборот речи.

— Позволю, разумеется, — озабоченно пробормотал он. — Вот здесь, — он ткнул пальцем в распечатку, — он быстро пошел в гору, и вдруг — полный афронт? Почему? Из материалов того дела мы можем узнать суть проблемы, а также выяснить, кто и кого обвинял, кто были свидетели, почему все обвинения с Грошева были сняты и он оставлен для продолжения службы. Странное дело. И почти одновременно он разводится с женой. Это, господа мои хорошие, не случайные совпадения. И я думаю, что Грошев очень не хотел бы, чтобы именно это его прошлое начали заново ворошить. Наверняка чего-то должен бояться. А вот чего, это мы и узнаем. Как узнаем, и почему именно в суде был развод, если к этому времени, вот смотрите сами, его сын давно уже стал совершеннолетним. А вы, Сергей, неужели ничего о тех случаях не знаете? Сами ж говорили, что он был добрым другом вашего отца… Кстати, а кто ваш отец? Чем он занимался?

— Тоже работал в милиции, только участковым. Хотел меня туда же, только я техникой увлекался, решил в автодорожный, но не прошел по конкурсу и подался на экономический. Закончил, а в девяносто четвертом остался ни с чем, машины ремонтировал. Пока вот Паша меня не выручил. Ну, это все — мелочи, главное, выплыли мы в начале века… А про Грошева? Не знаю теперь, чего говорить… Думал, что хорошо его понимал, он частенько у нас в гостях бывал с тетей Таней, своей бывшей женой и матерью Игоря. Она много моложе мужа. А с Игорем я никогда не дружил, он какой-то скользкий казался, в юридическом учился. Грошевы, помню, все время ссорились, даже в гостях, при посторонних, в общем-то, людях. Он был страшный бабник, и теть Таня его якобы несколько раз уличала. Но это было где-то у него на стороне, поэтому я до последнего времени не обращал серьезного внимания на его шуточки в отношении Ленки. А вон, как оказалось! Вот же дрянь поганая!

— А каким образом он в вашей-то второй квартире появился?

— Так развелись они, а их большая квартира на Остоженке изначально принадлежала теть Тане. И она вроде бы заявила, что если он не выедет, она у него на службе такое порасскажет о его делишках, что мерзавца — это ее слова — в тюрьму посадят. Причем, что странно, она при людях выражалась и похлеще, как только ни обзывала мужа, а он лишь смеялся и говорил, что никакого компромата у нее против него нет и быть не может. Вот я сейчас и думаю, что компромат-то, причем очень серьезный, вполне мог быть, вот разве что не у его жены, ну, у теть Тани, а у кого-то другого, о ком она хорошо знала. И Грошев об этом тоже знал, но ничего не мог предпринять. А к чему я это рассказываю? К тому, что он не поссорился с женой даже в суде, где она на него ушат всякой грязи вылила, а сразу, будто бы ничего и не слышал, подчинился ее требованию и согласился на развод. А то все возражал, кулаками махал, обещал загнать за Можай… Но после суда, чуть ли не в тот же день, съехал к кому-то из своих знакомых. Это уже потом он к нам, в ту «малогабаритку», попросился, говорил, по старой дружбе просит и временно. Уверял, распинался… А Игорь так и остался жить с матерью. Наверное, и сейчас там же, на Остоженке, живет. И с отцом он дружит, во всяком случае, Ловков его устроил к нам именно по просьбе Грошева-старшего. Мы не протестовали тогда, да и причин особых не было. Грамотный юрист, все-таки, хоть и совсем молодой, три года назад юридический закончил и сразу подался на «хлебное» место — в адвокатуру. Взяли мы его, несмотря на мое личное к нему не самое доброжелательное отношение. Но к деловым его качествам это прямого отношения не имело…

— Значит, бывшая супруга его жива?

— Ну, а как же? Ей сейчас всего-то лет сорок пять, наверное. Про нее нельзя сказать, что она красивая женщина, скорее, наоборот, мужиковатая такая, грубая. Однако тетка, тем не менее, славная. С ней легко было разговаривать, без присутствия мужа. Но когда она выходила из себя, о-о! Такое у них начиналось! Вплоть до битья посуды. Хорошо — не в гостях. А вообще, у меня ощущение было, что он ее действительно побаивался. Наверное, все же имелся компромат, иначе, при его сволочном характере, она бы недолго прожила с ним. А так ведь — больше двадцати лет. Она рано родила, чуть ли не в восемнадцать.

— Великолепно! — заявил Турецкий. — А я ломаю голову, как поймать его за хвост! Давайте все сведения на эту Татьяну… как ее?

— Татьяна Прокопьевна.

— Вот-вот, только надо, чтобы ей предварительно отрекомендовали меня, или кого-то еще из наших товарищей, вы, Сергей. А Игоря мы где-нибудь задержим, он не должен встрять в разговор не вовремя. Мало ли, какие у него с матерью отношения? Он ведь каким-то образом может связывать родителей — вопреки всякой логике. Такое бывает. А что, Сергей, у вас отличная подсказка! Звоните Петухову…

Николай Николаевич явно обрадовался звонку. Он сказал Уткину, что уже не раз пытался дозвониться до него, но всякий раз получал ответ, что аппарат заблокирован. Что случилось?

Генеральный директор, помня наставления Турецкого, медлить не стал, а сразу взял быка за рога.

— Что у нас делается?

— Затаенная тишина. Но работа в цехах идет, а здесь, в управлении, все шепчутся, и никто толком не знает, что будет дальше. Хоть снова собрание собирай. А у вас как? Что-нибудь прояснилось? Или продолжаем топтаться?

— У нас пока все неплохо. Есть серьезные подвижки. Коля, был у тебя разговор с Игорем Грошевым?

— Был, могу проинформировать. Мне было настойчиво предложено добровольно отказаться от своей должности, ну, во избежание дальнейших осложнений личного порядка. По какой причине? А вот ты, Павел, и не ожидаешь… По той причине, что на «Радуге» будет в ближайшие дни полностью заменено все руководство. Сказано было мне это настолько нагло, что я даже немного растерялся. А этот… «юрист» только улыбнулся и объяснил, что, скорее всего, он сам и займет мой пост. Как это тебе нравится?.. Да, и еще, он предложил мне передать ему мою служебную машину, поскольку мне она уже практически без надобности. Как тебе этот сукин сын?

— Все так, как и должно было случиться. Что у них там с охраной?

— Да ничего. Я утром приехал, все по-прежнему. Стоят, ухмыляются. А ты думаешь, они попытаются отрезать нас от коллектива?

— Есть такое предположение. Поэтому мы сейчас с Гусевым приедем. И с собственной охраной. Возьми на себя миссию, обзвони и попроси срочно собраться всех членов совета директоров… И узнай, — добавил он, увидев энергичный жест Турецкого, — где «юрист», надо бы, чтобы он оказался на службе. Никому ничего не говори, но мы сами сегодня примем кардинальное решение… Фамилию нотариуса не вспомнил? Не Саруханов?

— Ну, конечно! — обрадовался Петухов. — Точно, я еще мельком подумал, уж не родственник ли композитору? Он самый. А вы его нашли?

— Дело времени. — Уткин отключил телефон и сказал Турецкому: — Ну, вот. А вы не боитесь, что может случиться самое ужасное? Они нас опередят! Мы приедем, а они нам: «А вас уже уволили». — «Кто?» — «А новый хозяин. Сдайте пропуска, ключи и печати!» И что мы тогда будем делать?

— А вы считаете, что Меркулов слова на ветер бросает?

— Нет, но…

— Вот поэтому я и не боюсь. И вам не советую. Я-то думаю, как раз, что такой поворот дела еще большую пользу может принести. Это же незаконный захват! Бандитизм в чистом виде. Тяжкое уголовное преступление. И уже завтра обоим «новым руководителям» будут обеспечены места в «Матросской тишине». Или в «Лефортове», если вспомнить место бывшей службы господина Ловкова. Но мелочиться не будем. Собирайтесь, сейчас едем на «Радугу». Только я созвонюсь со Щербаком, что-то он долго у вас там возится, и возьмем с собой Владимира Александровича Демидова. Обещаю вам, что при одном только его виде у вашей охраны на производстве отпадет желание самовольничать… Однако, чтобы снять и у вас ощущение опасности, предлагаю такой вариант. Секретарша ваша — она как, верный человек? Можете на нее рассчитывать?

— Разумеется, могу.

— Тогда звоните ей и продиктуйте приказ: начальника службы безопасности П/О «Радуга» уволить в связи с привлечением его к уголовной ответственности.

— Но как это может быть?

— А очень просто. Вам сказали, что его привлекут, а вы не желаете иметь дел с преступником. Если произойдет ошибка и его не посадят за избиение руководителей предприятия, тогда извинитесь перед ним. Ну, и заплатите копейки за понесенный им моральный ущерб. Но эти объяснения могут звучать устно, в отличие от приказа. Приедете, подпишете и вывесите на доске объявлений. Или что у вас там, не знаю.

— Приказ отнесут в кадры… — подсказал Гусев.

— Тем лучше, — Турецкий ухмыльнулся. — Больше передвижений — больше неразберихи. А вам сейчас именно это и требуется: шум создать, неужели неясно?

Клиенты неопределенно пожали плечами: нет, с логикой у них далеко не все было в порядке…

Уже перед выходом Александр Борисович позвонил Агееву:

— Как там ваши дела?

— Устраиваются, оформляют документы, мне тут фактически делать уже нечего. Если у тебя не будет… хм, дополнительных поручений. Специально для дам-с… Как, ваше благородие? Предупредить о возможном ночном визите?

— Ладно, — засмеялся Турецкий, — не валяй дурака. Там тебе действительно больше нечего делать, а тут есть, и немало. Словом, Филя, когда ты убедишься, что у них все в порядке, бегом назад. Возьмешь у Али распечатку по Грошеву, ознакомишься и вместе с Алей отправишься в гости к одной мадам. Я хочу, чтобы Аля сегодня употребила весь свой драгоценный женский талант следователя и расколола бывшую жену Грошева до самого основания. Узнала все самое прекрасное из того, что той особо ненавистно в бывшем супруге. Ибо ни один, даже лучший, сыщик на свете не сумеет добиться в данной ситуации того, что может сделать наша Аленька. И на это я очень рассчитываю, — он взглянул на зардевшуюся девушку и подмигнул ей ободряюще.

— А моя роль? — спросил Филипп.

— Обеспечение полной безопасности младшего юриста. На случай неожиданного появления их сынка. А затем выйдешь со мной на связь, возможно, опять кое-кому потребуется физическая защита…

— Борисыч, у меня, если не возражаешь, есть встречное предложение.

— Ну, валяй.

— Нельзя немного переиграть?

— Что ты конкретно имеешь в виду?

— Оставь мне разведенную женщину, ты ведь знаешь мою слабость. Мне на них везет, нюх особый. Лена по пути рассказывала об этой Татьяне Прокопьевне довольно подробно, я даже для себя приличный фоторобот составить сумел. Она, если ты не в курсе, на пятнадцать лет моложе Грошева, не шибко красивая, но… обаятельная, то есть как раз в моем вкусе. А вот сынка ее вполне можно передать нашей Аленьке. Она тверда, как драгоценное черное дерево, и гибка, как лозинка, значит, самый для нее клиент, он обязательно клюнет. И Алька запросто его охмурит и раскрутит. Я подумывал уже, что с сынком Грошевым не столько сила нужна и не угрозы, сколько женская хитрость. Но это, сам понимаешь, мое личное мнение, и оно может не совпадать с мнением начальства. Тогда я готов соответствовать.

— А что? — Турецкий задумался ненадолго. — В твоих соображениях больше резона, чем у меня. Я согласен. Кстати, и за Альку можно не беспокоиться, она теперь, после занятий с вами, утихомирит кого угодно.

— Ну, конечно же, ведь наши уроки боевых искусств не прошли для нее даром, она и на татами запросто выходить теперь может.

— Это точно, внешность обманчива…

Турецкий весело уставился на девушку, и та, естественно, поняла, что у него с Филей речь идет о ней. Нахмурила бровки и поджала губы, но стала еще милей. Александр Борисович лукаво подмигнул ей и сказал:

— По плану Фили твое задание несколько усложняется. Сейчас объясню, — и он снова заговорил в трубку: — Значит, договорились?

— А у меня есть еще предложение. Это уже, скорее, просьба, давай обсудим, тут есть и «за», и «против». Лена просила. Она дала мне адрес квартиры, в которой проживает Грошев-старший, своей малогабаритной квартиры, которую тот не собирается освобождать и, как ты помнишь, потребовал, чтобы Гусев переписал ее на него. Так вот, Лена оставляет мне ключи от нее и просит приехать туда, спокойно войти, собрать чужие вещи и вынести их на лестничную площадку. А замки — это уже я ей предложил — в двери поменять. Работка плевая, а результат может оказаться кое для кого весьма болезненным и неожиданным. Не станет же он дверь ломать?

— Да вы там совсем уже в авантюристов превратились? С ума, что ль, сошли? Он же в суд подаст на них, по статье за самоуправство, и, что может показаться кое-кому большой неожиданностью, выиграет дело.

— Не уверен, что он станет выигрывать, находясь в камере предварительного заключения. А вот тут хорошо бы, чтобы Аленька популярно объяснила, например, сынку Грошеву, что вещи его папочки могут в одночасье оказаться на лестнице, и потому пусть-ка он позаботится и найдет им подходящее место. Квартирка-то чужая. А Грошев-старший там даже не квартиросъемщик — так, из милости проживает. И без прописки. И никаких соглашений у него на этот счет с хозяйкой нет.

— Погоди, Филя, не торопитесь, этот вопрос надо обсудить со знающим юристом, а то можно попасть впросак, так, с бухты-барахты подобные вещи не делаются. Давай договоримся пока не торопиться. Пусть папенька сперва сядет, и тогда можно будет через суд решить вопрос о выносе не принадлежащих хозяйке вещей к родственникам осужденного. Если таковое славное деяние еще совершится. Не будем преждевременно говорить «гоп».

— Жаль, — Филя вздохнул. — А такая мне рисовалась веселая картинка! Что ж, придется обходиться пока одной разведенной женой. Пусть и некрасивой. Зато, слышал, обаятельной. Знаешь, я почему-то больше верю обаятельным, чем красивым…

— И правильно делаешь. Хотя красивые, — Турецкий посмотрел на Алевтину, — гораздо лучше…

Они спокойно прошли через проходную. Охранник поднялся привычно, кивнув Уткину с Гусевым, и посмотрел на Турецкого и Демидова, ожидая предъявления пропусков. Но Уткин оглянулся на сопровождавших лиц и сказал:

— Они со мной.

Охранник кивнул и сел на свой стул.

— Ну, вот, а вы боялись… — негромко хмыкнул Турецкий, взглянув на Демидова, сохранявшего абсолютное спокойствие сытого слона.

Поторопился с выводом Александр Борисович. Он увидел быстро идущего к ним навстречу высокого лысеющего мужчину, в котором без труда узнал Грошева — по одной из последних фотографий из личного дела. Тот почти бежал навстречу, размахивая руками. И, приблизившись, раскинул их в стороны, словно перекрывая проход. При этом злобно закричал на охранника:

— Почему не исполняешь мое указание?! Я запретил пропускать на предприятие посторонних лиц!

Уткин беспомощно оглянулся на Турецкого, а тот громко захохотал, и все недоуменно уставились на него. Но Турецкий, ни слова не говоря, продолжал смеяться, даже изгибаясь и хлопая себя руками по коленям.

— Не понимаю, что смешного?.. — возмущенно начал Уткин, но Турецкий только рукой отмахнулся.

— То, что вы, Павел Степанович, не понимаете, это как раз очень понятно. Но вот вы сами объясните мне, каким образом какой-то мелкий служащий вашего уважаемого производственного объединения посмел взять на себя право издавать приказы за генерального директора? У вас что, так принято?

— Да… нет, что вы, сам удивляюсь! — все еще растерянно произнес Уткин.

— Вот и мне удивительно. Нет, серьезно смешно. Владимир Александрович, — он обернулся к Демидову, — может, вы чего-нибудь понимаете? Тоже нет? Ну, тогда, согласно заключенному нами договору с руководителями производственного объединения «Радуга» об их физической защите, уберите, пожалуйста, мешающее проходу препятствие.

Громоздкий Демидов только казался неповоротливым, благодаря исключительно своим габаритам, но движениям и действиям этого бывшего разведчика из группы спецназа ГРУ, прошедшего более половины Афгана и часть Чечни, мог бы позавидовать любой его коллега-профи. Мускулистый и крепкий, несмотря на возраст, Грошев не успел и сообразить, что с ним случилось, как был взят в жесткие тиски объятий и легко, будто куриное перышко, отодвинут в сторону. Ну, если быть абсолютно точным, то он был просто перенесен с дороги в угол проходной, и там отпущен. Но с места он не сдвинулся, потому что объятья оказались даже для него слишком тесными. Он мог только тяжело дышать. Точнее, пытаться набрать в грудь воздуху. А Демидов, копируя известного киноактера, ограничился краткой фразой:

— Не шали…

— Павел Степанович, — снова сказал Турецкий, молча смеясь, — у вас нет желания пересказать бывшему начальнику службы охраны вашего объединения господину… как бишь его?.. впрочем, неважно теперь, суть изданного вами сегодня приказа?

— Ах, да! — словно вспомнил тот, разыгрывая забывчивость. — Вы же уволены, господин Грошев. Разве вам в кадрах еще не сообщили? Ну, так позовут, обязательно позовут. А вещички свои можете уже собирать.

— По… оп… какому праву? — хрипло выдавил тот, с трудом раздвигая плечи.

— Разрешите мне? — Турецкий взглянул на Уткина и, после его кивка, продолжил: — По причине совершения вами и еще двумя господами, вашими подельниками, уголовных преступлений, предусмотренных рядом статей Уголовного кодекса, одна из которых вам должна быть очень хорошо известна. Вы уже привлекались по ее признакам в две тысячи четвертом году, но вас вывели из-под следствия, благодаря активной помощи неких заинтересованных либо слишком сердобольных лиц, которых у вас теперь большенет. Это двести восемьдесят шестая статья. Не забыли? Ну, а вчера вы основательно расширили список статей, тоже вам отлично известных: избиения, вымогательство… Все это вам будет предъявлено в ближайшее время. Если не в ближайшие часы. Поэтому постарайтесь оказаться в зоне досягаемости, иначе ваше случайное якобы исчезновение могут посчитать серьезной помехой осуществлению правосудия и квалифицировать сие ваше телодвижение по признакам статьи девяносто первый, пункт два, Уголовнопроцессуального кодекса. Речь там о мерах процессуального принуждения, господин Грошев. А я, как юрист по образованию, просто напоминаю вам то, о чем вы обязаны были отлично знать в годы былой службы в милиции… Павел Степанович, — он указал рукой в сторону лестницы, — можете проходить спокойно. И вы, Сергей Сергеевич…

Весть о происшествии на центральной проходной мгновенно разнеслась по всем корпусам предприятия. Начались шумные обсуждения. Грошев собрал своих охранников, их было немного в утренней смене, всего четверо, и с такой силой, он прекрасно понимал, выходить против почти тысячного коллектива было бы безумием. Мелькнула неприятная мысль о том, что Андрей, со всей его решительностью и бескомпромиссностью, кажется, опоздал. Уже давно, еще вчера, нужно было «разгрести» этот проклятый «птичник», не послушался тот старшего товарища, каковым считал себя Григорий Александрович, и вот — первая болезненная оплеуха.

Что там, о каком таком приказе речь? Ведь кадровик строго предупрежден, чтобы и рта своего не разевал! Он что же, наплевал на прямое указание владельца предприятия?..

Грошев вдруг вспомнил элементарную истину, которую они же вместе и обсуждали с Андреем: пакет акций в кармане ничего не стоит, нужно, чтоб суд это признал и утвердил. Ну, и где же он, твой суд?! Совсем взъярился Грошев, но… на кого? Да где же он, этот хренов Андрей?! Где юрист, где Игорь со всеми его уверениями, что дело будет решено в считанные часы?! Где все они?! Почему он один должен здесь… «обниматься» с этим… мастодонтом?! И Григорий Александрович, нутром уже чуя недоброе, помчался наверх, в «кадры».

Нервно размышляя над всем происходящим, Грошев боковым взором ощутил вдруг на себе ироничный взгляд охранника. Неужели готовы продать и разбежаться, как крысы?.. Он быстро взглянул на охранника, и тот не успел спрятать свой взгляд, смутился. Грошев подошел и медленно взял его за воротник форменной куртки, сжал и жестко притянул к себе:

— Чему радуешься? Тому, что вылетишь сейчас к…? Ну? Отвечай!

— Зря вы, Григорий Александрович, ручку-то отпустите, — и бывший майор милиции Шоркин с силой оторвал от своего воротника кисть начальника. — Говорят, вы того? — охранник наглел прямо на глазах. — Сильно «засветились» вчера? А сейчас сорвалось у вас. Так вот и не знаете, на ком злость сорвать? Отпустите, а то ведь и я могу… сами понимаете… Как это? Необходимая самооборона, да? И почему это я, вообще, должен вылететь? Не вижу серьезной причины. А вчера у меня был отгул, всем известно, свидетели есть. Сечете, шеф? — он насмешливо хмыкнул и… не испугался. В первый раз тихий и покладистый обычно, но суровый в деле Сеня не испугался взгляда Грошева.

— Ах ты!.. — кулак Грошева уже пошел было вверх, но сам же Григорий Александрович вовремя одумался. — Дурак ты, Сеня, ни хрена не понимаешь, — это произнес уже после тяжелой для себя паузы — устало и почти жалобно. — Вот сейчас начнут они крошить наши силы, а ты — с кем теперь? Как на тебя рассчитывать?

— Я — с работой, Григорий Александрович, а интриги ваши я видал, знаете, где? Ну, выгонят, значит, выгонят, я службу себе такую же всегда найду. Шли б вы лучше… в кадры…

«И в самом деле», — вдруг озаботился Грошев и почти бегом кинулся к лестнице.

Давно прикормленный кадровик, как и все они, вообще, из бывших полковников, — кто из армейских, кто из органов, — был типичным представителем руководителей кадрами на предприятиях — лысым и тихим внешне. И лишних вопросов задавать не любил. Его служба всегда протекала в соответствии с прошлой еще, не забытой уставной субординацией и дисциплиной. Где надо, командовал, где требовалось иначе, подчинялся и не мучил, себе голову сомнениями. В нем полностью уверен был Грошев. Впрочем, со слов Андрея.

Он ворвался в кабинет и увидел Егора Филипповича спокойно сидящим за столом и внимательно, через старые, с тяжелой оправой, очки рассматривающим какой-то документ.

— Слушай! — с порога закричал Грошев.

— Нет, это ты слушай, Григорий, — нейтральным тоном перебил его кадровик. — Чего это ты, дружок, натворил такого, что тебя как бы под суд отдавать снова собираются?

Грошев с едва сдерживаемой яростью вспомнил, что Егор в свое время долго расспрашивал его по поводу того, к счастью, не состоявшегося уголовного преследования. И он вынужден был делиться с кадровиком своим прошлым. Андрей, правда, смеялся тогда, обещая Григорию «золотые горы», чуть ли не в прямом смысле. А про кадровика сказал, что помнит того еще по работе в органах, толковый был дядька, так что можно особо не беспокоиться — свой человек. Вот тебе и свой!..

— Какой, к дьяволу, суд? О чем ты? — Грошев поморщился, будто случайно больной зуб языком зацепил. — Выдумки это все, Егор!

— Хороши выдумки… — кадровик откинулся на спинку кресла и ногтем указательного пальца подвинул Грошеву лист. — Вот, можешь ознакомиться и оставить свой автограф.

Кровь бросилась Грошеву в голову, в глазах на миг потемнело, когда он прочитал между строгих слов приказа генерального директора свою фамилию и имя с отчеством. Да что ж это? Неужто, в самом деле, обскакали?!

— Егор, — продолжая морщиться и моргая болезненно глазами, спросил он охрипшим голосом, садясь одновременно на стул напротив письменного стола, — что здесь происходит? Ты ж обещал… нам…

— Чего обещал, Григорий Александрович? — незнакомым голосом переспросил Егор. — Никак не пойму, ты говорил о каком-то новом порядке, а сам… чем занимался? Чего это все корпуса не работают, а какие-то твои делишки бурно обсуждают? Разве мы договаривались, что я, честный и уважаемый служака, на старости лет стану какие-то уголовные преступления покрывать? И вот этого я никак не пойму. Объясни, если я такой тупой?

«Он действительно тупой… — бились мысли в голове Грошева. — Он не хочет понимать… А, кстати, что он должен, вообще, понимать? Он не должен ни во что лезть! Только тогда он будет продолжать занимать своей старой задницей это кресло!..»

— Неужели ты не понимаешь, что это все… выдумки? Ложь! Брехня! Чтобы разбить наше… единство?.. — и сам же поморщился от дурацкого слова, первого, что пришло в голову.

А кадровик вмиг зацепился:

— О каком единстве ты говоришь, Гриша? Попали вы, вижу, вместе с Андрюшей в жопу, вот что, дружок… Единство ему!.. Обошло вас руководство. И никакой Андрей тебя не выручит, потому что ты подчиняешься трудовому законодательству, не имеющему к нашему с тобой старому знакомому ни малейшего отношения. Зато к нему имеют прямое и непосредственное отношение руководители нашего предприятия, чем они и умно воспользовались. Понял, дружок? Расписывайся давай и ступай теперь отдыхать. Думать надо было, Гриша, а не кулаками махать, у тебя уже был прецедент. И этот тебе вряд ли легко сойдет.

— Это почему же? — закипая от ярости, медленно произнес Грошев.

— А потому, дружок, слоеный пирожок, что я видел еще вчера, пока ты, надо понимать, водку жрал, документы из медицинского учреждения. Ясно? А там довольно подробно описана вся твоя «ручная» работа. И хлопцев твоих. Под общим руководством нашего дорогого Андрюши. Вот ведь незадача-то, а? Вот и хотел бы я затормозить, да не могу. Совесть, Гриша, не позволяет… Обещал!.. Знаешь анекдот веселый? Баба мужику говорит: «Ты обещал на мне жениться!», а он в ответ: «Мало ли чего я на тебе обещал!» Понял смысл, нет? Жаль, Гриша… Ладно, распишись и скажи, кому дела свои будешь передавать…

— Я тебе распишусь! — с угрозой прохрипел Грошев. — Я вам всем так распишусь, что мало не покажется! — уже кричал он, не обращая внимания на то, что сам находится в чужом кабинете. — Да я вас всех!.. — он задохнулся, словно захлебнувшись словами. — Вы тут совсем забылись!

— Зря ты так, гражданин Грошев, — с откровенной насмешкой и негромким голосом произнес Егор Филиппович. — Никого ты не испугаешь. И знаешь, почему?

— Ну? — тупо спросил Грошев, приходя в себя после вспышки.

— Потому что думать надо было. Раньше… Ну, не хочешь расписываться, твоя воля, — уже деловито закончил кадровик. — Я тебе приказ, подписанный генеральным директором, предъявил, ты видел. Теперь свободен. Извини, я занят.

И начальник отдела кадров, а по сути, один из важнейших заместителей генерального директора по кадрам, таким взглядом старого, прожженного чекиста окинул Грошева, что Григорию Александровичу сразу стало очень неуютно в этом кабинете…

Грошев медленно шел по коридору, покрытому алой ковровой дорожкой, к своему кабинету и, старательно морща лоб, пытался разрешить возникающие вопросы. А их было несметное количество.

«Он сказал: мало ли чего я обещал?.. Перекинулся, гад… Но где же Андрей? Почему не отвечает?!»

Грошев снова набрал номер Ловкова, и аппарат неожиданно ответил напряженным голосом хозяина:

— Ну, чего тебе?

— Да ты же ни черта не знаешь! — не стесняясь, что его кто-то мог и услышать в кабинетах, закричал Григорий. — Эти же… мать их… приказ повесили!

— Ну, и что теперь? О чем приказ?

— Да уволен я! К ядреной матери!

— Да-а? — протянул Ловков. — А как это у них получилось? Их же не было в офисе. Или они там?

А как они, Гриша, оказались там? Я же тебя предупреждал!

— Они со своей охраной! Прошли… а меня просто отодвинули…

— Все с тобой мне ясно. Ладно, сиди пока спокойно, ты ж грамотный и опытный человек. Я сейчас еду в главное следственное управление при ГУВД, меня туда приглашают для разговора. Не думаю, что будут какие-то большие сложности, они ж в курсе, с кем имеют дело. — Грошев услышал короткий смешок, но он показался Григорию неискренним, а немного как бы притянутым со стороны. — Очевидно, свидетельские показания по поводу безобразий на нашей фирме. Если «птичник» успел опять-таки чего-то там натворить, ох, одна беда с ними! Нет, пора принимать, наконец, решительные меры, кончать с этим бардаком и наводить порядок на производстве и во всех, без исключения, службах…

И опять что-то фальшивое мелькнуло в голосе Ловкова, отметил Грошев. Чего-то Андрей словно не договаривает. Не хочет или боится чего-то?

— Но я ж уволен! — закричал Григорий. — И Егор только что сказал: вполне, мол, обоснованно! Ты хоть что-нибудь понимаешь? У меня башка уже раскалывается! Тут среди них один такой нашелся, что пушку узлом завяжет!

— Так он что, тебя тоже завязал, да, Гриша? — натянуто рассмеялся Ловков. — Ладно, потерпи маленько. Поговорю там, потом подъеду в офис, и мы с тобой займемся делами. Все, я поехал. Жди весточки и не вешай клюва, ха-ха!.. Что, простите? — но этот последний вопрос, понял Григорий, относился уже не к нему. А к кому?

— Кто у телефона? — спросил совсем не старый голос, привыкший командовать.

— А вы сами-то — кто? — не нашел ничего лучшего Грошев. С какой стати он вообще обязан представляться кому-то? Да еще по мобильному телефону Андрея?! И тут его, в буквальном смысле, обожгло. Так там же, наверное… Не может быть! Неужели?!

Но взявший там трубку, видимо, успел узнать фамилию звонившего к Ловкову, и потому не стал повторять вопроса, а произнес уже утвердительно:

— Господин Грошев, постарайтесь в ближайшие час-полтора никуда не отлучаться со своей службы. К вам подъедут, чтобы задать несколько важных, в первую очередь для вас, вопросов. — И из трубки полились короткие гудки.

«Что ж это такое?! Не вешай клюва — не утешение, а еще большая озабоченность… И этот голос — требовательный и очень неприятный, уж точно не несущий доброй весточки. Кто ж это такой?.. А, может, бросить все, послать их по дальнему адресу и уехать домой? Прихватить чего-нибудь по дороге… Что-то грудь давит, надо бы основательно расширить сосуды, что ли?..»

Но окончательное решение так и не пришло, он решил еще немного подождать и вошел в свой кабинет. На службе он себе не позволял пить, но сейчас… В его сейфе — для особых случаев — всегда что-то было.

Грошев подолгу не отпирал сейфа, поскольку в нем у него не было никакой необходимости. Все нужные бумажки лежали в офисе у Андрея. А здешний сейф являлся чистой формальностью. Поэтому и фраза Егора насчет передачи дел прозвучала для Григория поистине смехотворно. Если не издевательски. Какие еще дела? Откуда они могут здесь быть? Есть комната охраны, есть посты, на них — люди. Как, например, — прочитал он когда-то или, может, слышал от кого-то, — сдают вахту моряки? «Справа — вода, слева — берег, вахту сдал… Вахту принял». Так и тут. Сдал — принял, и никаких ненужных разговоров… Ну, пусть подождут, пока он им «сдаст дела». Или передаст их? Один черт!.. А вот спокойный, хоть и напряженный заметно голос Андрея — он совсем не успокаивал, скорее, наоборот, заставлял еще больше волноваться. Оно как говорится? Нету большого шухера, нет и причины для волнений и, тем самым, повышать себе давление… А рюмочку — после вчерашнего — все ж таки можно… нет, даже нужно принять… Час-полтора, надо же? Но вот Андрей-то, значит, едет, а у него, Григория, в этом нет необходимости. Не зовут приехать. Чего ж в этом плохого?

Григорий Александрович уже поднес ко рту полстакана коньяку, когда его целенаправленную мысль оборвал телефонный звонок.

— Господин Грошев?

— Да, я.

— Григорий Александрович?

А вот это уточнение почему-то сразу показалось подозрительным. Но привычка из прошлой жизни сама подсказала ответ:

— Так точно, я.

— Отлично, — продолжил немного скрипучий голос. — У нас к вам просьба, Григорий Александрович. Мы просим вас подъехать в следственную часть главного следственного управления при ГУВД столицы, чтобы ответить на несколько интересующих нас вопросов, связанных с деятельностью организации, в которой протекает и ваша служебная деятельность. Вам не составит трудности подъехать к… одну минуточку… Вот, я буду вас ожидать в двенадцать ноль-ноль. Запишите адрес…

— Мне он известен.

— Тем лучше. Кабинет триста семь, старший советник юстиции полковник Федоров Геннадий Иванович.

«Блин! Одни полковники… — Грошев поморщился и сплюнул в сторону, вспомнив, что и он — тоже бывший полковник. — Вот и дождался… Даже стакан до рта не донес… И что теперь? Надо ехать, а то ведь и почетный эскорт пришлют… Нет, лучше самому…»

Но когда коньяк был выпит, Грошев, совсем неожиданно для себя, подумал, что ехать куда-то с таким запахом изо рта в высшей степени глупо. На машине не стоит рисковать, а на автобусе пусть другие ездят, кому охота. А лично у него такой охоты нет. Зато еще немного принять очень даже будет правильно…

Давно Григорий Александрович не ощущал такой ясной и прочной свободы. Правильно говорили — еще в молодости: один стакан с утра, и ты весь день свободен! Ну, а если свободен, так какого хрена здесь, в этих стенах, где на него уже приказ повешен, груши околачивать? Домой надо! А эти? Следаки? Нужен будет — найдут сами. А ему не приказывали, а только приглашали, и он сам волен собой распорядиться, хочет он принять приглашение или не хочет. И вообще, пошли они все к…!

Долгая грубая тирада прогремела в пустоте небольшого кабинета и заглохла в плотных шторах. Грошев вылил в стакан остатки коньяка, махом осушил его и, даже не заперев за собой кабинет, отправился вниз, где рядом с проходной стояла его машина.

«Надо будет — найдут»… — тупо повторял он, чувствуя, как отступает головная боль, которая, оказывается, мучила его с раннего утра…

Глава шестая ВОКРУГ ДА ОКОЛО

На Филин звонок бронированную дверь квартиры отворила довольно крупная и крепкая телом женщина в коротком, немного выше колен, атласном синем халатике, перепоясанном на талии чем-то вроде шарфа. Она с легким удивлением взглянула на невысокого гостя и замерла в ожидании, видимо, когда он представится. За эту короткую паузу Филипп успел рассмотреть женщину и даже сделать первые выводы.

Выглядит старше своих лет. Еще к минусам можно отнести ее твердый подбородок и полные щеки, которые, казалось, чуть свисали, как у бульдога, придавая «кирпичному» типу лица выражение суровости. А волосы — ничего, густые и черные, видимо, красит. Они толстым узлом собраны на затылке. И глаза — синие, красивые, еще не выцвели от возраста. Ну, а все, что ниже, — вообще в полном порядке. Грудь, талия, соответственно, бедра и плотные икры сильной женщины. Голова Филиппа доставала только до ее носа, но и это не беда — мал, говорят, золотник, да дорог…

— Здравствуйте, Татьяна… Прокопьевна? — он улыбнулся. — Надеюсь, вам успели сообщить обо мне? Я — Филипп Кузьмич. Извините, я ожидал встретить женщину… еще раз простите, в возрасте, но, ввиду того что вам еще далеко до «возраста», можете звать меня просто — Филя.

— Простофиля? — она улыбнулась удивленно, и правильно сделала, потому что улыбка мгновенно расплавила камень ее лица. И щеки втянулись.

— Можно и так, — засмеялся он в ответ. — А вы знаете… можно, Таня? — она машинально кивнула и он, не прерываясь на паузы, продолжил: — Вам удивительно идет улыбаться. Улыбайтесь перед зеркалом почаще, заботы будут гораздо меньше тревожить. Поверьте, по себе знаю… Так можно войти? Или… — он быстрым, но «проницательным» взглядом окинул ее фигуру… — Или, я не вовремя?

Она машинально тронула лацканы халатика на груди. А он мгновенно среагировал на этот ее жест: «Да не тут тебе надо, а полы впору вниз оттягивать». Но, очевидно, его легкая усмешка сказала ей меньше того, на что он рассчитывал, и Татьяна Прокопьевна, чуть отступив в сторону, сделала гостеприимный жест: проходите.

— Извините, Фи…

— … ля, — закончил он.

Она, наконец, открыто рассмеялась. Исчезла настороженность в глазах и, вообще, во всей фигуре, замершей, словно боксер в ожидании гонга. Либо борец-полутяж…

— Вы меня тоже извините за некоторый беспорядок. Решила люстру в кои-то веки помыть. Собралась, начала, а тут — звонок. Думала, успею, увы, придется отложить… — она сказала это так сокрушенно, что человеколюбивое сердце Агеева едва не разорвалось от жалости.

— Что вы, что вы! — заторопился он. — Бога ради, не отвлекайтесь от своих дел! А что у вас за люстра-то? — спросил, входя вслед за хозяйкой в большую комнату — гостиную. — Мама родная! Вот это великолепие! Красота-то какая, а?

Большая, на восемь рожков, хрустальная люстра с ограненными шарами и дубовыми листьями сверкала великолепием. Филипп видел однажды подобную в доме одного очень крупного военачальника. И восхищался тогда. Не захотел скрывать своего восторга и сейчас, видя, что хозяйка буквально расцветает от его комплиментов. Но он решил не останавливаться на уже отчасти достигнутом и продолжил свои восторги:

— А знаете, Таня?.. — он сделал паузу и окинул еще раз взглядом люстру, а потом и хозяйку. — Она вам очень идет.

— Что-о-о? — женщина округлила глаза, рот приоткрылся, и щеки окончательно втянулись.

— С удовольствием объясню, — он продолжал ее разглядывать, даже голову немного склонил набок, как художник. — Вещи в доме, как правило, говорят о хозяевах гораздо больше, чем сами хозяева об этом думают. Если думают. Бывает так, а в нашей работе это не редкость: придешь и смотришь. Не вписывается человек в созданное им же самим для себя пространство. Вещи — словно чужие, не из этого дома, не от этого человека. Или, думаешь, наоборот: он не нужен этим вещам, он здесь чужой, не его это дом. А сам человек живет и не знает, но чувствует неуют, не свою тарелку, понимаете?

Она улыбалась, медленно кивая.

— А в данном случае все идеально: это — ваше пространство. И люстра — она именно ваша. И все это великолепие вокруг вас: эти зеркала, тяжелые портьеры на окнах, хрусталь там, и здесь, над головой. Основательность такая, она именно вам к лицу, понимаете? Это — ваше! Ну, знаете, как еще бывает: сидит женщина в автомобиле, а смотрится чертиком в банке. А пересади ее в другую машину, и — идеальная картинка, просто замечательно: дама в интерьере! Вот и вы так сейчас… — он засмеялся и потер руки. — Так чего вы тут не домыли?

Давайте, помогу. А то, я гляжу, стремянка эта явно не на вас рассчитана. Опасная фитюлька, а мне ничего. Показывайте, чего там осталось, а временем я располагаю вполне и вопросы свои, если вы позволите, всегда задать успею. Не стесняйтесь, мужчине это делать легче.

Но у нее был другой взгляд на то, кому и что легче.

— Осталось совсем немного, и говорить смешно, тем более утруждать вас. Я сама. Но если все-таки хотите помочь, подержите, пожалуйста, стремянку, а то я забираюсь на нее и боюсь…

— Вот и я о том же. А помочь — с огромным удовольствием.

— Да что вы? — она кокетливо покачала головой, отчего ее волосы чуть не рассыпались, и, намочив в тазике тряпку, стала ее выкручивать. Потом начала боязливо подниматься по ступенькам стремянки — всего-то три, а страху не оберешься, такое выражение застыло в ее глазах.

— Не бойтесь, я вас держу, — сказал Филипп.

Одной рукой он крепко обнял и притянул, почти притиснул, ее бедра к своей груди, а другую прижал к ее животу, не давая телу откачнуться. Устойчивая поза. Но бедра-то ее вмиг напряглись, едва он обхватил их, а живот напрягся до каменного состояния. «Сильна женщина, — мелькнуло в голове. — Можно сказать, классическая кариатида… А я кто тогда? Гераклюс какой-нибудь… провинциальный?»

— Вам удобно? — наивным голосом спросил он.

— А вам? — донеслось сверху.

Филя задрал голову, а заодно потерся щекой и подбородком о выпуклое бедро и ответил беззаботно:

— Век бы держал… А вы не берите в голову, это не наглость с моей стороны, просто таким вот образом вам же, Танечка, спокойней. Надежнее.

— Да?.. А вы сами-то надежный человек?

«О-о, а это уже серьезно…»

— Друзья и коллеги считают надежным.

— А сам… э-э, сами?

— А иначе жить нельзя.

— Вы всерьез так думаете? Или это у вас…

— У нас, могу повторить, просто нельзя было иначе. За моей спиной весь Афганистан и часть Чечни, если это вам о чем-нибудь говорит.

— Говорит… У меня папа там был…

— Знаю. Генерал Милютенко — отличный мужик. У нас он был тогда полковником.

— Вы знали его?

Ноги женщины сильно напряглись. Филя усмехнулся: он действительно пару раз видел в Кабуле этого полковника внутренней службы. Говорили, что тот толковый мужик, но, что важнее, он грамотно ставил на ноги у Бабрака Кармаля новую революционную милицию.

— Да кто ж у нас не знал Прокоп Игнатича?.. Мне, Танюша, другое странно…

— Что именно? — в тишине над головой Фили тонко зазвякали хрустальные подвески.

— Можно правду?

— А вы сомневаетесь в том, что я способна понять? Не бойтесь.

— Не боюсь… Вы сами не бойтесь, расслабитесь, я вас не уроню. Да вы вовсе и не тяжелая… Наверное, я не то скажу, но… Объясните мне, как такая прекрасная женщина, дочь боевого генерала, могла терпеть рядом с собой такое ничтожество? Извините за грубость.

Женщина глубоко вздохнула, помолчала и ответила:

— Ну, я закончила, спасибо. Помогите мне спуститься…

Филипп еще крепче прижал Татьяну к себе, снял ее со стремянки и, присев, аккуратно поставил на пол. Улыбнулся, не поднимаясь, и снизу вверх посмотрел на люстру.

— Ух, красотища! — потом перевел взгляд на хозяйку и потряс перед собой ладонями. — Прямо, как вы, мадам. Ну, здорово! — и поднялся.

Он и не ждал ответа на свой вопрос, это был своеобразный манок, совмещенный с тестом: как отреагирует? Молчание ведь — тоже ответ. Если оно многозначительное. Или неприятное. Но Татьяна не забыла и сказала, стараясь не глядеть на него:

— Я понимаю ваш интерес… Филя, и как бы мне ни было противно…

— Простите, Танечка, — он предостерегающе поднял ладонь, — если вам мой вопрос отвратителен, считайте, что вы его просто не расслышали. Не стоит себя насиловать, есть вещи куда более простые и понятные. К тому же я слышал о вас прекрасные слова от ваших знакомых, которые, кстати, и жестоко пострадали, в первую очередь, от этого человека. А у них буквально каждая фраза начиналась: «Теть Танечка!», представляете? Вот так! — он засмеялся, чтобы разрядить тяжесть своих слов. — Вас же любят. Потому что знают. И понимают, я так думаю. А мне хотелось бы с вашей любезной помощью, ни чуточки не задевая самолюбия и не вызывая вашей душевной боли, составить для себя… ну, и для дела, естественно… психологический портрет облеченного большой властью человека. Возможно, даже и не самого отвратительного представителя власти, который считает, что ему разрешено совершать, причем неоднократно, уголовные преступления, не неся при этом ни малейшей ответственности. Откуда она проистекает, такая странная уверенность? Но, повторяю, вы тут совершенно ни при чем. Ни вы и ни ваш славный отец. Ну, о сыне, увы, пока ничего не могу сказать с такой же уверенностью. Так что если сможете теперь, то не сочтите за труд, уделите немного времени… А тема? Ну что, тема? К сожалению, увы, не самая приятная. Но я снова обещаю, что буду максимально уважать и щадить ваше самолюбие.

Она внимательно выслушала, не поднимая глаз, а в конце его речи кивнула пару раз и уже собралась ответить, но ее перебил телефонный звонок. Татьяна чуть поморщилась, будто он прервал какую-то важную для нее мысль, и оглянулась в поисках трубки мобильного аппарата. Он оказался на холодильнике. Взяла, включила.

Голос звонившего был достаточно громкий в тишине гостиной, и Филипп слышал почти весъ текст.

— Ма, я у отца, и домой, наверное, сегодня не приеду, понимаешь? Ему очень плохо. Очень, ма…

— Наконец-то! — голосом, полным сарказма и пренебрежения, ответила Татьяна, искоса посмотрев на гостя: может, хотела понять, слышал ли он сказанное ее сыном.

— Ты чего говоришь?

— А то и говорю, что услышал меня Господь… Поделом! А меня он не интересует. Как и твои личные отношения с этим человеком. И последнее, даже не думай везти его сюда! Не пущу! Я его ненавижу, и тебе это известно!

— Ну, мать! Ну, ты даешь! За что ненависть такая?

— За все! Он отлично знает сам, спроси у него, если желаешь. И помощи от меня пусть не ждет! А если ты будешь возвращаться домой поздно, предварительно позвони, я тебе одному дверь открою, — и Татьяна со злостью отключила телефон и швырнула трубку на диван.

— Круто вы, однако, — мягко одобрил Филипп.

Женщина быстро взглянула на него и ответила, прерывисто дыша:

— Это все пустое, вернемся к нашему разговору… Я ведь обещала вашему весьма любезному коллеге, звонившему мне, и, разумеется, сдержу свое обещание. Пройдемте на кухню, я поставлю чайник, да и сама переоденусь, мне, право, неудобно, вы ведь застали меня…

— Боже упаси! — воскликнул Филя. — Умоляю, не портите прекрасного впечатления! Вам невероятно идет этот наряд. Можно, я еще полюбуюсь, а? — совсем по-простецки попросил он. — Ну, пожалуйста! — и он с такой выразительной тоской посмотрел на нее, что Татьяна неожиданно зарделась.

— Ну… если вы… если вам… — она неопределенно, но с заметным удовольствием повела плечами, запахнув рукой полы теперь у колен, чем, само собой, немедленно обратила внимание Филиппа на новый объект для его внимательного лицезрения. Отличный объект, надо отметить… Филя даже вздохнул.

— А можно еще одну, совсем уже маленькую, но… — он состроил жалобную мину, — очень наглую, наверное, просьбу?

— О чем? — она скромно потупилась, а пальцы другой ее руки, словно машинально, теребили концы шарфа, перетягивающего талию.

«Очень уместное напоминание», — внутренне ухмыльнулся Филя, чувствуя, что дело стремительно повернулось к развязке, не близкой еще, но… игра явно стоила свеч. Он знал о почти гипнотической силе своей бесхитростной улыбки, почему-то действующей особенно сильно на женщин среднего возраста. И он не стал медлить:

— Встряхните головой как следует, а?

— Чего-о?! — она изумленно уставилась на него синими глазищами. — Зачем?

— А вы встряхните, волосы и рассыплются, они и так держатся на последнем издыхании, неужели не замечаете? На волю рвутся, на свободу! А вам наверняка очень идет такая роскошная грива, а? Разве нет?

— Господи! — воскликнула теперь и она. — Да нате!

Она быстрым движением запустила пальцы в узел, что-то вынула, и от резкого встряхивания ее волосы волной хлынули по плечам. Но и полы на коленях непослушно распахнулись.

— Во! — Филя вытянул перед собой два поднятых больших пальца. — Лучше не бывает… — И вздохнул: — Боюсь, что я поторопился…

— Не понимаю! Да что ж вы все загадками-то, Филя? Куда… поторопились? И почему?

— А у меня теперь пропала всякая охота задавать вам вопросы на тему, которая вам все-таки неприятна. Ну, как, скажите, я спрошу теперь у вас… У вас! — подчеркнул Филя, — в каком году некий тип, известный вам, стал негодяем? Знаете, Танечка, угостите-ка лучше все-таки чайком, а то и правда у меня в горле что-то… — он несколько раз издал горловые звуки, пытаясь откашляться и почти просипел: — Запершило.

— Садитесь, — улыбнулась она, снова берясь рукой за полы халата, — я все сделаю. И не стесняйтесь спрашивать, мне многое, честно вам говорю, давно уже стало безразличным. Хотя и противным…

Татьяна повернулась к нему спиной, наливая воду и включая электрический чайник, да так и остановилась. Наверняка ведь женщина уже вполне реально ощущала на себе веселый и требовательный взгляд странного гостя, которому она совершенно неожиданно для себя сама позволила такое, за что любой другой немедленно схлопотал бы увесистую оплеуху. А что она настоящая — эта оплеуха, об этом отлично знал бывший супруг, случалось, попадавшийся под тяжелую руку. Пока отец был жив… А потом все рухнуло… Так что же произошло? Неужели это душа смертельно соскучилась по доброму слову? Или виноваты эти руки, в которых обреталась непривычная и почти невероятная для нее сила? Или сам гость — искренний, улыбающийся, отчего ей сразу, с первого же мига знакомства, стало горячо?..

А когда она повернулась и увидела его взгляд, устремленный на нее, внутри, где-то под грудью, или даже в животе, еще помнившем мощные пальцы мужчины, будто что-то оборвалось. Вот, чего ей не хватало долгие годы, особенно последние, ужасные своим одиночеством…

— Давай пить чай, — она протяжно выдохнула шепотом, легко перейдя на «ты». — А то и у меня тоже что-то в горле…

— Это от волнения, — просто сказал Филя. — Не бойся, это не страшно.

— Что именно? — она вздрогнула, сообразив, что, кажется, перешла на опасно скользкий путь.

— Почти все, что человек может навыдумывать себе. Страшны только предательство… ложь да обман… А остальное, Танюша, — чепуха, всегда можно, если и не принять сердцем, то хотя бы понять.

— Ты — философ? — мягкая улыбка расправила ее напрягшееся было лицо.

— Приходится, Танечка… Прости, это ничего, что я с тобой так… несколько фривольно?

Она только махнула рукой. И, с трудом сдержав сладкий зевок, потянулась, расправив плечи, отчего халатик опасно натянулся на высокой ее груди.

— Спала плохо, — тихо констатировал Филя.

— Снотворное не помогает, — она поморщилась.

— А тебе не снотворное требуется, — он легко усмехнулся.

— А что? — она как-то настороженно и быстро метнула взгляд по его лицу, но не задержалась, а словно спрятала его, замерев в ожидании.

— Ласка, девушка… — он покачал головой, положил свою руку на ее пальцы и заговорил мягким, проникновенным тоном. — Чтоб душа оттаяла. Чтоб жить хотелось. И дышать, и любить… Ты ж молодая, не надо торопиться стареть — эта гадость у нас всегда впереди.

— А для кого? — задумчиво спросила она.

— Для себя, в первую очередь. Будешь любить себя сама, и другие полюбят.

— Хм, интересный ты человек, Филя… Знаешь, а налей-ка ты мне чаю! Уже сто лет за мной мужчина не ухаживал…

— Сто лет?! Всего-то? Подумаешь, какой пустяк! Это ж вчера было… Прошлый-то век когда у нас закончился? Забыла?

Филипп заразительно рассмеялся, и она его охотно поддержала. Даже немного нарочито, словно спасаясь от его опасных для себя вопросов. Но чем дольше они смеялись, глядя в упор друг на друга, тем глубже и темнее становились у Татьяны глаза. Она замолчала, и горло ее дернулось, будто что-то в нем застряло. Опытный глаз Филиппа отметил этот короткий спазм, от которого, в принципе, у него в запасе было только одно действительно чудодейственное средство. Он медленно взял ладонями лицо, приподнял ее голову и прижался к губам. А потом, не отрывая своих губ, когда она задышала уже с прерывистым стоном, поднял ее на руки и спокойно понес в гостиную. Там он видел широкий кожаный диван с расшитыми подушечками. Вот туда, между подушечек, он и положил ее. А когда отстранился, чтобы взяться за пуговицы своей рубашки, увидел, как полы халата сами по себе, без посторонней помощи, полностью разъехались в обе стороны. И все остальное, что еще оставалось на богатом и впечатляющем своими замечательными достоинствами атласно-белом теле женщины, представляло собой такую несущественную мелочь, о которой и задумываться-то теперь не было никакого смысла…

Этот, возможно, и не очень неосмотрительный поступок Филиппа, в его душе, уже откровенно требующей удвоенной энергии, отозвался болезненным стоном, медленно затухающим в тяжелых бархатных портьерах. Такое длительное и печальное «о-о-о», словно замирающий в предутреннем речном тумане протяжный гудок далекого парохода.

«Вот куда ее… — отстранено подумал Филипп. — На рыбалку ее надо, на Оку… В палатку. Цены б ей не было… и загару ее…» И решил, что обязательно сделает, причем прямо сегодня, такое неожиданное предложение… пока на дворе лето… И пока она изнывает от страсти.

А все те проблемы, что касались конкретного дела, ради которого он и прибыл сюда, Филиппа Кузьмича абсолютно не «колыхали», и без них диван ходил ходуном.

«Решится все… за ужином… — в последний раз подумал он о деле. — Торопиться-то некуда. Да только дурак и стал бы теперь торопиться… Основательность — наш великий лозунг!» — хмыкнул он.

— Что-то не так? — трезвым голосом спросила вдруг женщина.

— Наоборот, Танюшка, лучше и не бывает.

— Тогда почему?.. — это она услышала, очевидно, как он хмыкнул.

— А я на миг представил, как мы с тобой, где-нибудь через недельку-другую махнем на Оку. И там, в одном заветном моем месте, на берегу, в палатке, да на всю ночь… Под звездами… Выпь стонет… лягушки квакают… пароходик ночной гудит…

— Господи, — со слезами в голосе простонала женщина, — и откуда ты такой сумасшедший взялся на мою голову?..

— Поедешь? На машине, не торопясь… с остановками в березовых перелесках…

— Да хоть на край света… — всхлипнула Татьяна.

«Что ж, вот и решили мы вопрос с тобой, господин Грошев, — так же отстранение всплыла мысль у Фили. — Проиграл ты по всем статьям, сукин сын…»

Рано утром Агеев явился в «Глорию» с полным отчетом. Глаза его еще светились шальным блеском, на что и обратил, в первую очередь, внимание Александр Борисович, но сразу смущать подробными расспросами не стал.

— Развлекался? — только и спросил негромко, чтоб Алевтина — тоже ранняя пташка — не слышала. Но Филипп лишь подмигнул в ответ и достал из кармана диктофон.

— Здесь — все, — сказал уверенно. — Даже больше, чем все. Здесь — полная хана бывшему полковнику. Она мне такого нарассказывала! Только, Борисыч, надо сделать так, чтобы ее показания не выходили за наши пределы, понимаешь? Она с открытой душой рассказала. А я обещал.

— Ну, раз пообещал, значит, так и будет. А обещал-то как? Находясь при ясном рассудке и трезвой памяти?

— Нет, еще и элемент восторга присутствовал. И обоюдной благодарности, если именно эта сторона вопроса тебя особо волнует. А у меня к тебе встречная дружеская просьба: дай-ка мне коротенький, хотя бы на недельку-полторы, отпуск. Хочу отдохнуть и рыбку половить. На свободе.

— В кустах, — в тон ему вставил Турецкий, внимательно посмотрел на Агеева, слегка усмехнулся: — Я не возражаю, а с Севой мы, конечно, договоримся… Вот как только это дело следствию передадим. Но ты свою просьбу-то… yжe согласовал, там, я имею в виду?..

— Негодяй, — пробурчал Филипп. — И провидец хренов.

— Ладно, не бурчи. Давай теперь своими словами, кратко и емко, потом расшифруем кассету, почитаем, и — в архив.

И Филипп Агеев начал рассказ… А когда закончил, Турецкий только покачал задумчиво головой.

— Ну, Кузьмич, просто слов нет! И когда ж ты все успел? Ведь если сейчас судить по твоему внешнему виду, назвать твою ночь легкой я бы ни за что не решился. Можешь мне поверить, опыт-то какой-никакой есть.

— А то! — засмеялся Филипп. — Кто бы говорил! А если хочешь знать полную правду и только правду, скажу по секрету: когда переносил одну большую и усталую женщину из гостиной в спальню.

— Да ну! Там ведь, поди, километров десять, не меньше?

— Нет, я просто шел медленно… А вообще, это секрет фирмы. Знаешь, когда женщина максимально откровенна?

— Открой, Филя, секрет, век не забуду! — шутливо «возбудился» Турецкий, воровато оглянувшись на Алевтину.

— Когда ей больше ничего не надо. В прошлом.

— Покойница, что ль? — с ужасом спросил Турецкий.

— Сам дурак, — обиделся Филипп. — Когда она открывает себе совсем другой мир.

— А вот это — серьезная мысль, — Турецкий многозначительно поднял указательный палец. — Надо запомнить… Чтоб блеснуть, понимаешь? Процитировать при случае… А материал, конечно, очень интересный. Только следует вычленить то, что потребуется следствию. Или попросить ее продублировать, что ли, исключая слишком уж личные мотивы, понимаешь? На фига ей самой такая слава? А ты — большой молодец.

«Это не я, это она молодец», — хотел сказать Филипп, но промолчал. Слишком свежи еще были воспоминания об их ночном разговоре. Он не поверил своим ушам, когда услышал, как во время их недолгого ночного чаепития — надо ж было и передохнуть немного — Таня сказала: «Расскажу тебе все, как на духу, ничего не утаивая, даже если мне самой будет после этого плохо. Но я тебе верю, ты ведь не сделаешь мне больно? Выбери то, что нужно, а остальное уничтожь, — не знаю, как вы у себя это делаете. — Он решил, что невольно разбудил в женщине новое и сильное чувство и без последствий им теперь не обойтись, однако тут же увидел, что так ничего в ней не понял: — Мне с тобой очень просто и легко. Но ты не волнуйся, я ничего от тебя не потребую, привыкла обходиться собственными силами. А вот за ласку спасибо, ты мне душу возвратил. Оказывается, я все еще женщина. И не самая скверная, правда?» Еще бы!.. «На Оку! На Оку!» — пела восторженная душа Филиппа Кузьмича.

— А у вас-то что тут было? Ты ж Так и не позвонил, я ждал, а потом отключил трубку, чтоб не мешала.

— Я так и понял. И решил не мешать работать, — ухмыльнулся Александр Борисович. — И я оказался прав, судя по твоему виду. Все-все, молчу! — он отгородился от Агеева ладонями. — Вчера был задержан и доставлен в следственное управление, на Новослободской, господин Ловков. Задерживал его в офисе на Красносельской Иван Рогожин — ему было поручено. И тут мне открылась одна любопытная деталь. Допрос шел часов до восьми. Я ждать не стал, да и мое присутствие было необязательным. А с Иваном я вечером разговаривал. Результатов, сказал, около нуля, то есть почти ничего. Все отрицает, никаких угроз не было — выдумки, жестких требований пострадавшим не предъявлял, все документы подписаны ими добровольно. Свидетель — нотариус. Его нашел-таки наш Макс, и тот вызван к следователю для дачи показаний сегодня, в середине дня. Будут очные ставки. Словом, на что-то серьезно рассчитывает Ловков, потому что крутится, как черт на сковородке, — ничего не знает, и вообще, сам никого пальцем не трогал. Это, кстати, верно, под его руководством костолом работал, Федор Кривин, бывший капитан милиции, был уволен за неоднократные «превышения». Самый нужный в охране кадр, но его дома не нашли, где он, неизвестно. Грошев таких и подбирал себе. Второго костолома, Степана Рулева, — данные на него практически те же — пока тоже дома нет. На службе у обоих отгулы. Но вряд ли они скрылись, может, у баб задержались? День-то у них вчера был тяжелый: переволновались, не смогли выполнить задание своих шефов.

— А Грошев? — спросил Филипп.

— Этот должен был явиться сам, ему Рогожин звонил, Грошев обещал, но так и не появился. Сегодня возьмут тепленьким. Вот стервец, и на что рассчитывает? Ну, с Ловковым понятно: у того, очевидно, серьезная «крыша» еще на прошлой службе. Иван сказал, что, когда получал постановление на задержание и обыск в офисе и дома, чувствовал очень сильное сопротивление. Его начальнику какой-то серьезный «дядечка» звонил и что-то, в буквальном смысле, вбивал в трубку. Значит, свой большой вес чувствовал. Но Иванов шеф отделывался общими фразами: мол, не наша инициатива, мы исполнители, а на каком уровне решали, лично я, сказал, не интересовался, может, в Генеральной прокуратуре. И тот «дядечка» был якобы чрезвычайно недоволен. Иван говорил: громко сопел в трубку, гулко кашлял, — давил, короче, морально.

— Обыски уже были?

— А что, поучаствовать хочешь?

— Да век бы не видел, — отмахнулся Агеев. — Меня другой фигурант интересует.

— Что ж, интерес вполне понятен, — хмыкнул Турецкий. — А у Ловкова в офисе были изъяты те самые документы, которые подписывала вся троица. С Петуховым, как ты знаешь, обошлись без мордобоя, поскольку тот сразу со всем согласился.

Сейчас эти документы изучают в следственном управлении. После задержания Грошева отправимся с обыском на Рублевку, домой к Ловкову. Если хочешь, я попрошу Ивана, он захватит тебя к Грошеву, познакомишься с ним лично, так сказать. Может, пригодится. В будущем.

— В будущем — не думаю, а так — следовало бы. Дело-то вот в чем. Вчера довольно поздно я стал невольным свидетелем телефонного разговора бывшей супруги Грошева с ее сыном, тем самым, что с Петуховым работал. То есть нагло, но без крови. Мальчишка еще, ему что-то двадцать шесть, что ли. С матерью не ладит, папенькин сынок. Думаю, такой же сукин сын. Не повезло женщине… — Филипп вздохнул. — Да, так о разговоре. Сын этот, Игорь, сказал, что он ночует у отца…

— Вот, почему ты… — немедленно «догадался» Турецкий. — А то я подумал было, что ты проводил допрос, или опрос, свидетеля ночью, что, как тебе известно, запрещено законом.

— Какой допрос? Не перебивай! Он сказал, что отцу очень плохо,совсем плохо. И что мать должна как-то помочь ему, что ли? На что получил категорическое и даже оскорбительное «нет». Словом, малая семейная разборка. Она заявила, что и на порог Грошева не пустит, мол, чтоб и духу его не было. Я сперва не понял причину такой ненависти, и только когда услышал ее исповедь, сообразил. А дело вот в чем. Видимо, чувствуя, что над ним собирается гроза, Грошев решил хоть как-то обеспечить свои тылы. Его ж Гусева, хозяйка квартиры, ты сам говорил, весьма невежливо попросила выйти вон! А теперь и Татьяна заявила, чтоб его вещей даже близко не было, не пустит, дверь не откроет. Я-то ведь тебе наш с ней разговор в общих словах пересказал, а когда прослушаешь запись полностью, поймешь, что иначе и не будет. Так что у Грошева сейчас абсолютно все — в подвешенном состоянии. И в этой ситуации его можно основательно прижать теми фактами, о которых рассказала Татьяна. Там случился автомобильный наезд со смертельным исходом, за рулем был пьяный Грошев, а сел за него на три года его подчиненный, которому тот хорошо заплатил. Фамильным брильянтовым колье собственной супруги. Ну, и отец Татьяны здорово его выручил своими связями. Известно также и о контактах Грошева в криминальном мире. Татьяна слышала в телефонных разговорах мужа клички «Баляба», «Дубовый» и другие. Причем разговоры у него с ними шли почти приятельские. А жены он не стеснялся потому, что помер генерал Милютенко, и он почувствовал свою полную власть над ней. При живом ее отце Грошев рук не распускал, боялся. Хотя она сама может уделать кого угодно.

— Ты-то откуда знаешь? Успел удостоиться?

— Кончай острить, я серьезно. А после смерти Милютенко Грошев словно с цепи сорвался, только что не уродовал жену кулаками. Как она его раньше не выгнала? В общем, она воспользовалась тем наездом в качестве спасительного шанса. Пригрозила правду в суде открыть, Грошев испугался и немедленно согласился со всеми ее требованиями, ушел с одним чемоданом. Такая вот диспозиция в настоящее время в этом благородном семействе.

— Ну, так вот же она открыла тебе Грошевские тайны? Не испугалась? А почему ты думаешь, что в суде испугается?

— Это она мне их открыла, рассчитывая на мою, извини, порядочность.

— А с каких пор порядочность нуждается в извинении? Не понял!

— Ей бы, я думаю, очень не хотелось, чтобы как-то пострадала память об отце. Все-таки генерал, Герой России, порядочный мужик, в Афгане мы о нем слышали много хорошего. А тут получается, что он вроде бы в собственной семье бандита «крышевал». А бандит этот — муж дочери, зять родной, с которым она худо-бедно прожила два десятка лет, сына вырастила… Вот тут у нее и главный пунктик. Отца бы надо вывести из всех этих показаний… А, с другой стороны… Не знаю, сложный для меня пока вопрос. Ты уж сам реши, Сан Борисыч. Я на тебя надеюсь. Между прочим, так и Татьяне сказал. Она говорила, что ей звонил очень любезный мужчина, предупреждая о моем приезде. Вот я и намекнул, что именно этого «любезного» и попрошу разобраться. Такие дела, Саня.

— Ну, любезнодак любезно… Нам-то что, жалко? Попроси ее в следующую встречу — не знаю, когда у вас назначена, — более четко сформулировать свои показания, с твоей, разумеется, помощью. Пусть выглядит и максимально конкретно и… ну, как-нибудь так, чтоб ей самой краснеть не пришлось. Ты поможешь сформулировать, я думаю. Не откажешь интересной женщине в посильной помощи?

— Не волнуйся, и в непосильной — тоже.

— Вот, за что тебя глубоко уважаю… Ладно, ты поедешь на задержание?

— Звони и спроси, куда. Я подъеду. А то действительно вокруг да около… Столько о нем наслышан, а в глаза личного врага еще не видел.

— Слышь, Филя, а может„ты не будешь участвовать, а? Лицо-то ты, выходит, заинтересованное — со всех сторон.

— Как-то интересно ты сформулировал — со всех сторон! Но я ж не собираюсь его допрашивать. Я только посмотрю. И прикину, насколько велика опасность, которая может исходить от него. Не от самого, от подельников, а их, я думаю, у него немало. Он же, по словам Татьяны, мстительный сукин сын. А если и на этот раз, с чьей-нибудь помощью, вдруг отмотается, что нужно также иметь в виду, он может натворить много беды. Жесток и беспринципен.

— Вот и скажи об этом Ивану Васильевичу. Или просто Ивану, он моложе нас с тобой. Да, кстати, чтоб ты был в курсе, его шеф, начальник отдела ОРБ, не помню его фамилию, когда-то работал вместе с Грошевым, а теперь вот сам поручил Рогожину задержать того и допросить. И вообще вести это дело. Что-то не вяжется с логикой. А тебе как?

— А это не может быть элементарной подставой? Грамотной такой подножкой? Вдруг Рогожин метит на его место, а шефу это известно?

— Кого, Рогожина подставить? — удивился такому повороту Турецкий и задумался. — А что, надо прикинуть?…

— Да ничего, по-моему, нет необычного, — Филипп пожал плечами. — Не выполнять указания сверху тот Рогожинский шеф не может, сам решил всеми силами отмотаться, а вот поручить подчиненному, который наверняка на этом деле сломает себе шею, почему же нет? Если у них имеются к тому же еще и внутренние, личные, так сказать, противоречия…

— Знаешь, что, Филя, намекни-ка об этом Ивану, пусть действует максимально аккуратно и осмотрительно, и буквально каждый свой шаг обставляет заверенными протоколами. Странная у них ситуация, ничего не понимаю, — разозлился вдруг Турецкий. — Такое ощущение, будто вернулся в начало девяностых, когда и в жизни, и в сознании, буквально во всем, ты ведь помнишь, вмиг исчезла, как испарилась, всякая нормальная логика.

— Ты хочешь сказать: то ли еще будет? — усмехнулся Филипп.

— Заметь, не я первый это сказал… А знаешь, какая проблема меня еще заботит? Я проверил, звонил на предприятие. Охранники на «Радуге» работают сутки через двое. Так вот, тех, особо отличившихся охранников — Рулева с Кривиным, — на работе, естественно, нет, и появятся они только послезавтра. Если появятся вообще. Им наверняка известно уже об аресте их шефов, а также понятно и то, что на допросах те станут утверждать, будто Уткина с Гусевым пальцем не трогали. Ну, скажут, возможно, уже потом охранники перестарались. Когда вышеуказанные господа вдруг затеяли драку после того, как фактические все и вопросы передачи собственности уже были решены, и необходимые документы подписаны. Кто знает, какие мотивы двигали бывшими руководителями объединения? Решили, что мало денег взяли? Так сами ж согласились. Что скажешь, может случиться такой вариант?

— Вполне, если охранники — люди умные и опытные. То есть битые, причем неоднократно. Или нет, если они — обыкновенные дуболомы. Домашние телефоны не отвечают, «мобилы» не работают, и соседям неизвестно, где те отдыхают? Такой набор?

— Один к одному.

— Я бы не стал торопиться, пусть пока посидят начальнички, камера — она прочищает мозги. Особенно новичкам, которые привыкли сами отправлять туда людей. А эти все равно появятся, хотя бы для разведки.

— Вот и объясни это сам Рогожину, а то, я заметил, мужик, хоть он и подполковник, почему-то волнуется, словно хочет сделать все сразу. А так — уж мы-то с тобой знаем — не бывает.

Глава седьмая ЗАДЕРЖАНИЯ

Звонить в дверь пришлось долго. Оперативники слышали через дверь, что в квартире есть живой человек. Он бормотал, кашлял хрипло, даже топал по полу, но дверь не открывал, несмотря на продолжительные звонки. Собрались уже вскрывать дверь, но кашель приблизился, и явно нетрезвый голос, грубо выругавшись, сформулировал, наконец, более-менее приемлемую фразу:

— Чего надо? Какого… — а дальше снова пошли упоминания отдельных частей человеческого тела.

— Открывайте, Грошев, милиция! — громко и властно заявил Рогожин.

— А пошел ты!.. — донеслось из-за двери.

— Прикажу взломать дверь!

— Ладно, — после паузы прорычал Грошев.

Дверь открылась. Хозяин был, очевидно, еще с вечера пьян в стельку и не успел отойти. Либо поддерживал в себе это состояние постоянными «допингами». Но, так или иначе, а пользы от него — в плане беседы, не было решительно никакой. И увозить его следовало не в камеру предварительного заключения, а в вытрезвитель, со всеми исходящими для него проблемами… Но… предстоял обыск. Об этом знали понятые — соседи по лестничной клетке, далеко ходить за ними не стали.

Подполковник Рогожин, сам возглавивший оперативно-следственную группу, быстро понял, что разговаривать с Грошевым бессмысленно.

— Что будем делать? — спросил он у Агеева, с которым его познакомил Турецкий и попросил, чтобы тот поприсутствовал при задержании и обыске. Возражений не было.

— По идее, можно сынка его пригласить, он сейчас, кажется, у себя дома отдыхает. А ночью был тут, насколько мне известно. Телефон есть, можно позвонить…

Рогожин позвонил по домашнему номеру, который наизусть продиктовал Филипп. Трубку взяла Татьяна Прокопьевна. Игоря не было дома. Он приехал рано утром и вскоре уехал, даже не сообщив матери, куда. Делать было нечего. Понятых предупредили, что будут в любом случае производить обыск и чтобы они внимательно наблюдали, а то возникнут еще потом претензии у хозяина. Сам же он, открыв дверь, вернулся в комнату и рухнул на разложенный диван, на котором и спал. Ни помощи, ни вреда особого, вероятно, ожидать от него не приходилось. А уж дежурная фраза о том, что он должен добровольно выдать следствию незаконно хранящееся оружие, наркотики там и другие предметы, представляющие общественную опасность, прозвучала, словно в пустоту, даже эхо не отозвалось. Разве что мощный, разливистый храп, но он не был ответом.

На то время, пока осматривали внутреннее содержимое дивана, Грошева двое оперативников перенесли на пол, а он даже и не проснулся. Недаром переносили, под матрасом, почему-то в старом валенке, был обнаружен пистолет Макарова. Наверняка не зарегистрированный, потому что в противном случае его не стоило бы прятать в валенок. Объяснений от Грошева получить, естественно, не удалось — по той же причине. Но протокол составили, и понятые его подписали. А найти какое-либо подтверждение законности хранения оружия так и не нашли, хотя перерыли массу всяких документов, большинство из которых, скорее всего, никому не были нужны. Квитанции какие-то, справки, даже выписки из уголовных дел. Ну, конечно, такого рода информация бывает особо нужна, если ты собираешься кого-то здорово прижать, напомнить прошлые преступления или что-то в этом роде. С этими документами потом будут еще разбираться, а пока их сложили в пустую папку и затянули веревочными завязками…

Филипп обратил внимание на то, что квартира, в которой тот проживал уже немалый срок, вполне могла бы и «обжиться». Здесь же все было, как в багажном отделении вокзала. Чемоданы не распаковывались и стояли в шкафу один на другом. Наверное, в случае нужды, Грошев открывал каждый из них и доставал необходимое себе белье или другие предметы туалета. Только пара костюмов и старая форма с полковничьими милицейскими погонами висели в шкафу на хлипких вешалках.

Нет, не чувствовалось здесь ни руки хозяина, хотя бы временного, ни, тем более, женской. Чем жил Грошев, было неизвестно. В то время как с посудой у него был полный порядок: все вымыто и расставлено в порядке. Правда, в настоящий момент в кухонной раковине был полнейший бардак — остатки вчерашнего непритязательного, холостяцкого пиршества, когда использованные тарелки, стаканы и вилки с ножами свалены в общую кучу. Возможно, ждали, когда хозяин проснется и начнет их мыть.

Ничего иного, кроме найденного оружия, в квартире обнаружить не удалось. Хотя чемоданы были перерыты с особой тщательностью. Впрочем, уже одного найденного «Макарова» будет достаточно для привлечения Грошева к ответственности.

Улучив момент, Филипп вышел на лестничную площадку и набрал мобильный номер трубки, которую выдали в «Глории» Елене. Коротко рассказал об обыске, спросил, нет ли тайников каких-нибудь? Таковых не было. А вот с посудой был полнейший порядок, но, оказалось, что она принадлежит вовсе не Грошеву — тот с собой даже чашки не привез, — а еще Ленкиным родителям. И, когда Грошев покинет квартиру, вся посуда останется на месте. А вот со своими чемоданами он имеет все основания немедленно выметаться.

Но Филя объяснил, что в настоящий момент не только чемоданы, но и сам Грошев нетранспортабелен, и его придется выносить на руках. Поэтому ни о каких чемоданах речи идти не может. Но — тоже временно.

Филиппа очень заинтересовал этот феномен «отсутствующего» хозяина. Почему Грошев уже долгое время сидит, в буквальном смысле, на своих вещах? Причем так, по всей вероятности, здесь всегда и было. Сколько уже лет? Он года три в разводе или около того? А все у него по-прежнему оставалось временным. Татьяна принимать его обратно не соглашалась ни под каким видом, так на что же он рассчитывал? На чем будущее свое строил? Может быть, знал, что скоро переедет в богатые апартаменты? Но где бы он их взял? Ведь, по сути, все, что он мог бы приобрести себе бандитским путем, это была трехкомнатная квартира Гусевых. Ну, и эта еще, где он отныне временно разрешал пожить своим недавним благодетелям. Широкий жест! Нет, не верится, наверное, ему все-таки Ловков что-то серьезное пообещал. Вот и не стал Грошев «оседать» основательно в ожидании переезда… Но нельзя же нормальному человеку так жить. Странный тип… Впрочем, кто скажет, какие у него были на то причины?..

Елену, между прочим, больше всего возмущал тот факт, что Грошев потребовал отдать ему большую Гусевскую квартиру, якобы в счет каких-то долгов, которых Гусевы никогда ни у кого не делали, а уж у Грошева — тем более. Сами ему из милости в однокомнатной своей квартирке разрешили пожить. А в офисе у Ловкова этот гад ползучий уже набрался наглости и действительно ведь «разрешил» Сергею, по личной, как он заявил, доброте душевной, временно пожить с женой в его, тоже теперь собственной, «малогабаритке»! Так, может, он уже стал к своему переезду в новую квартиру готовиться? Настолько был уверен, что его бандитский номер пройдет! Елена просто бушевала от ярости.

А еще она заявила, что, как только этот негодяй отъедет в тюрьму, она явится сюда и все повыбрасывает на лестницу. А если сынку жалко шмотья своего папаши, пусть забирает чемоданы к себе. Тем более что вещи фактически собраны, и это облегчает дело их перевозки.

Филя постарался убедить воинственную женщину не торопиться — всему, мол, свое время.

В этой ситуации он уже и сам не хотел, чтобы барахло Грошева перекочевало в квартиру Тани, нечего ему там делать, а ей — только лишние волнения и заботы.

А действительно, что делать-то? Со службы тот уволен, в его бывший кабинет перевезти эти чемоданы невозможно. Сын прописан у матери, но, похоже, вряд ли Татьяна согласится держать отцовское имущество в своей квартире, хотя, кто его знает! Она не так и велика, квартира Татьяны, — видел Филя, между делом осматривая жилье. Поэтому ему казалось, что самым лучшим пока вариантом было бы временное сохранение «статус кво». Поскольку выселять его все равно придется — так или иначе. А когда, этот вопрос решит суд. О чем он и проинформировал Рогожина.

Тот понял суть развернувшегося «семейного» конфликта и, смеясь, предложил попросту передать ключи от квартиры их прежней хозяйке, тем более что это жилье на какое-то время все равно будет опечатано. И он послал одного из оперативников в жилищную контору, чтобы тот пригласил для засвидетельствования этого акта представителя местной власти.

А Грошева общими усилиями подняли с его просиженного «насеста», собрали все его документы — паспорт, служебное и наградные удостоверения, после чего не столько отвели, сколько отнесли «задержанного» в машину. На первых порах с этим делом было покончено. Оставался теперь второй фигурант…

Трехэтажный особняк Ловкова на Рублево-Успенском шоссе «смотрел» большими арочными окнами с высокого берега на реку Клязьму. Вид был прекрасный, еще бы, земля тут стоит не просто дорого, а очень дорого. Даже слишком. А семья Ловкова владела почти гектаром, обнесенным трехметровым кирпичным забором. Местный «высокий» архитектурный стиль.

Присутствие хозяина при проведении обыска не потребовалось, поскольку дома находилась его жена Зинаида Борисовна Шевченко. С ней связался подполковник Рогожин и сообщил о задержании ее мужа, а также о необходимости проведения обыска в доме на законных основаниях. Постановление на этот счет было подписано городским судьей и предъявлено господину Ловкову.

Иван сказал Турецкому, что никакого волнения, так ему показалось, мадам Шевченко при таком неприятном для нее известии не проявила. Скорее, равнодушно выслушала. Если, мол, вам необходимо, приезжайте и ищите, чего хотите. А мне все равно. Такое ощущение, будто она вообще не от мира сего. И на супруга ей наплевать. Ну, просто живет человек в другом измерении. Или у нее свои планы, о которых распространяться она не собирается. Странно: муж арестован, в доме обыск, а ей как бы все равно… Или в доме действительно уже ни черта нет?

А, впрочем, что они собираются искать? Незарегистрированное оружие? Наркотики? Какой серьезный компромат? Документация была вынута еще в офисе у Ловкова. И Турецкий понимал, что ничего стоящего внимания они здесь не найдут.

От Кротова не поступало по поводу Ловкова никаких сведений. Еще в первом разговоре с Турецким Алексей Петрович просил временно не беспокоить его звонками, поскольку он мог в любой момент оказаться в не совсем подходящих для переговоров условиях. Александр Борисович отлично понимал, что специфика работы Кротова требует иной раз одиночества, и если ты ждешь от него закрытых сведений, имей терпение, — узнает, позвонит сам. Так всегда бывало. Вот и теперь, в поисках стоящего компромата на Ловкова, Кротов наверняка должен был основательно потрудиться там, где нормальному человеку, возможно, и пытаться сделать что-либо было бы невозможным. Впрочем, один момент был ведом Турецкому: Кротов сказал, что резвое возвышение подполковника произошло, по всей вероятности, после какой-то тайной операции в Чечне, незадолго до начала нового тысячелетия. Что это была за операция, Кротов пока не знал, поскольку там, где работало ФСБ, как правило, никого посторонних не было, и уж, тем более, не оставалось и свидетелей. Война все списывала. Но совершенно ясно, что участие Ловкова в операции было весьма успешным, результатом чего и явились, видимо, и быстрое повышение по службе, и полковничья звездочка на погон. Словом, «Глория» подбросила своему внештатному сотруднику подходящую задачку, и торопить его теперь было делом бесполезным. И даже вредным.

Итак, обыск… Обязательные понятые, последовательное изучение оперативниками «домашней топографии». Дом, в принципе, большой — по три комнаты на каждом этаже, куда столько, если в нем живут всего двое? Балдеют уже от жира эти новые русские. И баня, и большой бассейн, и сад тропический. С одной стороны — сказка, а с другой — да на хрена двоим-то все это? Страшно, поди, ночами в таком огромном склепе…

Понятых нашли у магазина на самом шоссе — люди простые, они такое богатство только со стороны наблюдали, им тут все в диковинку: рты пооткрывали, так растерялись…

Верхний этаж дома еще находился в процессе строительства. И там ничего, за исключением строительных материалов, не было. Стремянки еще, мотки кабеля. Это обстоятельство было оперативной группе на руку, уменьшало площадь поисков.

Турецкий не участвовал в обыске, а только наблюдал за действиями оперативников, шурующих по многочисленным шкафам и тумбочкам, под диванами и кроватями, в кладовках, где был свален всякий хлам. Ничего интересного тут не было, да и вряд ли могло быть. Так он думал, оглядывая голые стены комнат, на которых ничего не висело — ни фотографий, ни картин в богатых рамах, ни модных антикварных гобеленов, привезенных когда-то, сразу после войны, из Германии — в порядке личных репараций. Много таких видел в детстве еще Александр в арбатских комиссионках, где хватало тогда всякого трофейного добра.

Странно, вообще-то, мебель в доме стояла дорогая, стильная, не новодел какой-нибудь, а подлинная старина, видно, хозяева понимали в ней толк. Или кто-то им подсказывал. Кстати, и гобелены здесь хорошо бы смотрелись…

И еще заинтересовал Александра Борисовича один любопытный момент. На письменном столе в кабинете хозяина, хотя совершенно непонятно, зачем ему, вообще, нужны и кабинет, и такой стол, стояло в живописном беспорядке с десяток фотографий в изящных и, вероятно, дорогих рамках — явное следствие очередного модного поветрия, долетевшего из Штатов. Хозяин, хозяйка… Он — и в форме полковника, пошитой у первоклассного портного, и в смокинге, и даже за штурвалом маленького самолета; она — в бальном туалете, с диадемкой в волосах, и в «брюликах» всяких… в довольно-таки рискованном купальнике… Совместные снимки — на пляже, в тропическом лесу, где оба — в сомбреро… выходящие из моря… на яхте… в дорогом — это «майбах» — открытом автомобиле… На фоне Эйфелевой башни… В Диснейленде, возле огромного Микки-Мауса… И всюду — либо поодиночке, либо вдвоем, и никого рядом. И это — семья?..

Наблюдая исподволь за сохранявшей полный нейтралитет хозяйкой, даже как будто и не замечавшей суету чужих людей в ее доме, Александр Борисович никак не мог понять, о чем она думает или что ее хотя бы заботит. Если заботит вообще… Странная женщина. Как и обстановка в этом доме. Мадам Шевченко — совсем не старая, но и не юная особа, главной приметой которой были умопомрачительной длины и стройности ноги, а также гордая, лебединая шея, словно и сама была затеряна среди многочисленных комнат, в которых, казалось, и не пахло жизнью. И другая мысль появилась: а, может, здесь никогда и не было этой самой жизни? А была только видимость ее?

Он вдруг решился и подошел к женщине, заметив, что она достала из пачки, лежавшей на подоконнике, длинную белую сигаретку и оглядывалась в нерешительности… Не знает, где ее зажигалка, догадался Турецкий и шагнул к хозяйке, доставая из кармана свою. Он таскал ее на всякий удобный случай, как сейчас, например. А также пачку сигарет, хотя почти не курил. Но иной раз совместно испускаемый дымок помогает установить непритязательный контакт между людьми.

— Позвольте? — негромко и мягко спросил он и протянул огонек.

Она вскинула брови, взглянула удивленно и усмехнулась:

— Благодарю, — произнесла с интонаций благородной дамы, не ожидавшей проявления такой любезности со стороны совершенно незнакомого ей человека.

— А мне вы разрешите?

Она кивнула и охотно протянула ему свою пачку.

— Благодарю вас, я свои, — улыбнулся он приветливо и достал распечатанный «Честерфилд», закурил и выпустил струйку дыма.

— Вы вдвоем здесь живете? — спросил участливо.

— Да, как видите, — равнодушно ответила она и стала смотреть в окно.

Он тоже обернулся к окну и слегка прищелкнул языком. Она быстро повернула к нему голову. А он кивнул за окно:

— Божественный вид, да, Зинаида Борисовна?

— Вы даже знаете, как меня зовут, — без удивления констатировала она. — И хотите, вероятно, меня допросить?

— Ни в коем случае! — Турецкий даже фыркнул, рассмеявшись.

— Тогда что вы здесь делаете? Ничего не ищете, ничем не интересуетесь… не понятно даже, зачем вам все это…

— А нечем интересоваться, Зинаида Борисовна… Между прочим, я — Александр Борисович, так что мы с вами почти тезки… Скучно здесь у вас, — он сморщил нос. — И как вы живете? Глаз же некуда положить… Ну, разве что друг на друга, — он усмехнулся и, «сделав» проницательный взгляд, продолжил задумчивым тоном: — Может быть… может быть… А вы мужа своего любите? Извините за слишком откровенный, а возможно, и не очень неуместный вопрос.

— А какое это имеет отношение к обыску и вашему здесь присутствию?

— Да абсолютно никакого, — он едва слышно хмыкнул. — Моя б воля, знаете ли, я бы не стоял здесь, куря в кулак, — это он намекнул на отсутствие пепельницы, на что она не отреагировала, — а с гораздо большим удовольствием пригласил вас во-он туда, — он показал пальцем за реку. — Там такой славный кабачок! Однажды ехал мимо, к приятелю, он там, подальше, на Николиной горе, свой домик имеет, ну, и заглянул. И, уверяю вас, не пожалел — чудеснейший кофе!

— Тогда что вы здесь делаете сейчас? Или вы тоже этот… понятой, да?

— Не-а, — Александр Борисович беспечно качнул головой. — И даже не следователь. И, тем более, не оперативный работник. Консультант, если позволите. — Она взглянула недоуменно, и он с улыбкой по-приятельски подмигнул ей: — Если они чего-нибудь обнаружат, я им объясню, что это такое. Только они ничего здесь не найдут, и знаете, почему?

— Очень любопытно было бы узнать! — она, в самом деле, живо заинтересовалась, и Турецкому показалось, что интерес ее был самым натуральным, и в данный момент она не изображала из себя равнодушную ко всему здесь происходящему, гордую светскую даму.

— Потому что этот дом — не жилой. В нем нет подлинной жизни. Кроме вас, извините. Вот вы своим великолепным присутствием и компенсируете ту зеленую тоску, которая, по-моему, изначально поселилась здесь. Живому человеку опасно проживать в таком доме… Только не обижайтесь, ради бога. Вы ведь молоды и очень красивы… — Александр Борисович не лукавил. — Я видел симпатичную вашу фотографию там, на письменном столе у вашего мужа. Ну, ту, где вы из моря выходите. Просто восторг! Это, кажется, в Майами, судя по панораме на заднем плане, нет?

— Да, там, а вы тоже бывали?

— Я и не знаю, где я не бывал… — отшутился он. — Но я о другом. Вот теперь вы видите: фотография эта — единственный живой, красочный аккорд на целый огромный дом. Маленькая фотография в рамочке… А моя б воля, я бы эту фотографию увеличил до натурального размера — вашего, разумеется, — он протянул к ней руки, — и поместил бы на стене. Наверняка у вас и другие фотографии есть, не менее очаровательные. Скучно, Зинаида Борисовна. От пустоты, поверьте мне, сильно портится характер даже самой прекрасной женщины, как вы, например, а уж мужчина — тот вообще становится угрюмым брюзгой. А ведь у вас отличный вкус — на мебель, например. Это нынче редкое умение создавать в домашних интерьерах подобные ансамбли. Вот здесь я готов позавидовать вашей тонкой интуиции. Или вы специально изучали этот вопрос, да?

— Нет, это как-то… само… — она не знала, что ответить.

Кажется, к ней умение, как бы подмеченное Турецким, не имело ни малейшего отношения. А возможно, ей ближе другие интересы? Либо у нее вообще никаких интересов нет, кроме одного-единственного. Не чувствовалось здесь, в богатых апартаментах, и «женской руки». Чужой дом. И для нее — тоже, судя по ее полнейшей индифферентности к тому, что происходило.

— А я, знаете, — «размечтался» Турецкий, — повесил бы красивую вашу фотографию во весь рост вон в той комнате, напоминающей гостиную…

— Так оно и есть, — подтвердила она охотно. Кажется, удавалось понемногу втянуть ее в разговор.

— Видите, угадал… Там у вас небольшой камин, а я бы его увеличил, примерно вдвое, и облицевал бы диким камнем. Чтоб зимними вечерами шашлычок в нем жарить, — он непринужденно рассмеялся. — А по сторонам повесил бы пару больших морских пейзажей. Представляете? Кругом зима, снега белые, а перед вами живой огонь, аромат божественный, и море… А в центре всего — вы! Как прекрасная Венера, выходящая из волн морских! Какой живой контраст!.. В такие моменты хорошо мечтается, а уж как сладко любится… — он протяжно вздохнул и краем глаза взглянул на женщину. — У меня на даче именно так… вот уж где душа-то отдыхает.

— А где у вас дача?

Вопрос был не столько незаинтересованным, сколько не очень уместным, и Александр Борисович продемонстрировал это. Имелась когда-то дача у Турецких в Малаховке. По поводу этого известнейшего подмосковного поселка рассказывали массу анекдотов. Самый распространенный: «У нас тут, как в Израиле, только верблюдов пока нет, а все остальное давно есть». Имелась в виду даже собственная синагога. Но та дача только именовалась таковой. И вспоминать о ней было бы именно здесь просто неприлично.

— Далековато, — он поморщился, — под Звенигородом. Не гектар, конечно, как у вас, но достаточно, чтобы кедры свободно произрастали. Красавцы мои… У меня там художественный беспорядок повсюду. Лично мне он нравится…

Один знакомый когда-то писатель выращивал кедры именно под Звенигородом, объясняя их быстрый рост особой местной экологией. Даже шишки в Москву привозил, угощал орешками, а еще на них хорошо водка настаивалась, если терпения у «производителя» хватало. Куда там «рижский бальзам»!

Все это он и «нарисовал» Зинаиде Борисовне в самых красочных тонах. Но она уже слушала его вполуха. Не демонстрируя своего интереса.

— А вот… Александр Борисович, — вдруг вспомнила она. — У нас же где-то ведь тоже картинки красивые есть. Не знаю, почему Андрей не хочет их повесить…

— А что, действительно красивые? — недоверчиво спросил он. — Тогда отчего ж они у вас не висят на стенах? Места-то ведь очень много свободного. Между прочим, красота нужна, в первую очередь, именно женщине. Такой, как вы, — он не тормозил своего потока лести. — А это что, морские пейзажи?

— Да, пейзажи есть тоже, но не морские, а так себе, они мне не очень нравятся, какие-то темные, старые… А в портретах я ничего не понимаю, но, говорят, они тоже очень старинные. И дорогие. Из комиссионки Андрюша привез. Давно уже. Не знаю, куда он их засунул?

— Найдутся, наверное, — безразлично отреагировал Турецкий, — когда у вас в них нужда возникнет. Только боюсь, теперь уже не скоро.

Она вопросительно посмотрела на него, он развел руками, и она промолчала: ни одна жилка не дрогнула на ее лице. Интересная женщина…

— Они ведь все равно ищут чего-то? — неожиданно спросила она. — Вот вы им и скажите, пусть лучше картинки эти найдут. Уж заодно. А вы посмотрите и скажете, можно ли их повесить? А то он не хочет, даже ругается, чтоб я не лезла и ничего не трогала. Я-то Андрюше как говорила? Давай пусть лучше меня твои художники нарисуют, а я им буду позировать, как они скажут. У меня фигура красивая, все говорят, и тело, я знаю. И вам нравлюсь, да? — Ответ ей не требовался, достаточно было красноречивого взгляда, вызвавшего у нее легкую усмешку. — Так зачем же нам в доме вешать на стенки портреты каких-то чужих женщин, верно? Вот и вы ж говорите, что мой здесь был бы лучше…

— И двух мнений нет! — авторитетным тоном подтвердил Турецкий, на миг задумавшийся по поводу «фигуры и тела». Действительно, было бы на что посмотреть, особенно если художники сами сказали бы ей, как позировать. Он вздохнул: — Это очень логично с вашей стороны. Вы превосходно смотрелись бы не на одной, а на всех стенах этого огромного дома, а уж художники, я в этом абсолютно уверен, постарались бы изо всех сил.

— Правда? — она просияла так, будто услышала самый изысканный комплимент в свой адрес;

«Да полно, нельзя же быть дурой до такой степени… Или, наоборот, слишком умна и не боится блефовать? А что, горе ведь и от ума бывает, слышали уже…»

— А вы попросите старшего из них, — Турецкий кивком указал на Рогожина. — Его зовут Иваном Васильевичем. Ну, чтоб тщательнее поискали. Не знаете, может, имеются у вашего супруга в этом доме какие-нибудь тайные места?

Увидев, что женщина действительно послушалась его совета и направилась к Рогожину, Турецкий подумал, что все-таки в голове у нее, скорее всего, полная пустота. Либо она просто ничего не понимает в искусстве. Но, с другой стороны, зачем бы полковнику где-то прятать от жены «красивые» картины? Неужели, горячо?.. Бедная девочка, вот уж влетит ей от мужа… Хотя кто ему расскажет об ее инициативе? Надо Ивана предупредить… В этих картинах, наверняка украденных или добытых незаконным путем, что однозначно, в самом деле может заключаться большая ценность. Тут прямая связь напрашивается: приобретенный честным путем антиквариат в таких домах не прячут. Расставлена же по всем комнатам мебель, которая стоит поистине баснословных денег…

Дождавшись, когда Рогожин закончил разговор с Зинаидой Борисовной, и она, захватив с собой сигаретную пачку, отправилась в другую комнату, Александр Борисович, словно между прочим, непринужденно этак, подошел к Рогожину и негромко сказал:

— А не выйти ли нам на минуточку, Иван Васильевич?

— Есть соображения? — так же тихо бросил он.

— Кажется, есть, — ответил Турецкий и стал глазами искать пепельницу, но таковой, естественно, не было, а хозяйка стряхивала пепел со своей сигареты в пачку. О чем это говорит? Да о том, в первую очередь, что хозяин запрещает жене здесь курить, а по какой причине, неизвестно. Может, потому, что сам не курит? И пока его нет, она охотно нарушает его запрет. Даже неизвестному человеку курить разрешила.

Держа окурок наперевес, он вышел через высокие двери с зеркальными стеклами наружу, на площадку перед домом, выложенную белыми мраморными плитами. Рогожин, дав какое-то указание оперативнику, вышел следом.

— Совершенно бессмысленное занятие, — сердито буркнул он. — Угости сигареткой. — И пока он прикуривал от зажигалки Турецкого, Александр Борисович тихо сказал:

— Твое замечание абсолютно справедливое. Я тоже все время об этом думаю… Давай-ка пройдемся немного…

Они медленно пошли по выложенной такими же плитами дорожке. Дорогое удовольствие — такая дорожка, сколько же это кладбищ ограбить надо! Турецкий усмехнулся.

— Ты чего? — обратил внимание Рогожин. Турецкий сказал, о чем подумал, и тот рассмеялся: — Да, богатенький «буратинка» этот бывший полковник. Интересно, откуда у него такие средства?

— Так он же в Управлении наркоту курировал и, по-моему, еще и к таможне отношение имел. Ну, и организованная преступность. А это — если не прямое воровство, то немалый «откат», сам понимаешь… Богат тот, кто дает разрешение. Или долго не дает, а потом, так уж и быть, разрешает. Или тот, кто умеет закрывать на миг глаза, давая нужным людям отдохнуть от своего пристального внимания. Ну, и прочие бытовые и служебные хитрости… Но я не об этом хочу тебе сказать, Иван. У меня, как и у тебя, сложилось твердое ощущение, что мы делаем пустую работу. Здесь ничего нет, да и быть не может.

— А где же тогда?

— Не здесь, во всяком случае. А где, это сейчас точно знает лишь один присутствующий при обыске человек — Зинаида Борисовна Шевченко. Но она не скажет, а вот невольно показать может.

— Каким образом?

— Я думаю, сама приведет. Даже и без нашей настойчивой просьбы.

— Но как? — почти воскликнул Рогожин и оборвал себя, оглянувшись на всякий случай. Однако их никто не подслушивал и никто за ними не следил. Хотя, кто знает!.. — Ну, хорошо, а откуда у тебя такой вывод?

— Я, ты заметил, попытался ее разговорить… Или она — пустое место, или очень хитрая бабенка, четко знающая, что ей надо. И, хотя она довольно убедительно демонстрирует свою полнейшую глупость, я склонен думать, это как раз очень умная игра. Ты посмотри, в доме мы находим только то, что невозможно спрятать. Эта их мебель, по сути, такая же недвижимость, как и сам дом. О чем говорит? О том, что, в критической ситуации со всем этим можно безболезненно расстаться. То есть продать, скажем, за такие бабки, которые нам с тобой никогда не снились.

— Нет, но там же — в спальнях, в кладовках — одежда, белье. И все — дорогое, я смотрел.

— А сколько надо чемоданов, чтобы запаковать это барахло? И сколько времени потребуется опытному человеку, чтобы все это вывезти? Прикинь, и тебе станет ясно, что никаких истинных ценностей здесь уже нет и быть не может. Как и достойного нашего внимания компромата.

— Что ж ты предлагаешь делать?

— Сделать красивую мину при плохой игре, — пошутил Турецкий. — Сворачивать обыск, не выказывая желания больше сюда когда-нибудь возвращаться. Отпускать понятых, оперов, самим заканчивать с протоколом и раскланиваться, раздавая комплименты очаровательной хозяйке. Но чтобы она четко увидела своим опытным взглядом, что мы чертовски разочарованы, и только пытаемся изо всех сил сохранить свое милицейское достоинство. Что, в свою очередь, нам дается с огромным трудом. Понимаешь меня, она должна скрытно торжествовать, что обвела нас вокруг пальца, ну, как… да как котят. Ничто так не бодрит женщину, как ощущение своей победы над не самыми тупыми мужиками. Поможем ей ощутить свое высокое превосходство над нами. И уйдем опечаленные… Ведь от начальства нам может определенно нагореть на такое нерадение, не прав я разве?

— Еще бы! Пустая работа! Бездарно потраченное время!

— Вот и отлично. И начинай с ней в этом тоне… И облизывайся, оттого, что сорвалось…

— А потом?

— А потом, друг мой, сажай ей на хвост самых опытных своих оперативников, и чтоб они с нее глаз не спускали, не слезали с нее ни на миг! Но и не «светились», что бы ни происходило с ней или вокруг нее. Если у тебя нет таких, за которых ты готов собственной головой ответить, давай я своих попробую организовать — из тех, кто свободен, но это, в принципе, проблемно. И чтоб они были на постоянной связи. Двое — на случай неожиданностей.

— Ты считаешь, что-то должно произойти?

— Иван, я и сам, честно говоря, не знаю. Интуиция словно бы предупреждает. А о чем, понятия не имею. Не забывай, что Ловков — человек чрезвычайно грамотный. Имел серьезные связи. И если они еще существуют сейчас, можешь мне поверить, что они его не бросят, не оставят без помощи. Вот в этом я как раз уверен больше всего. Одного не пойму: как он, опытный волчара, рискнул ввязаться в такую авантюру?! Ведь изначально было ясно, что проиграет!

— А может, ему слишком большие деньги глаза застили?

— И это могло быть… Но вот Грошев, по сравнению с ним, мелкая шавка, даже шпана, хотя тоже наверняка «дружит» с теми, с кем нам с тобой даже здороваться, как они говорят, западло. Либо с теми, которые при встрече протянут нам всего два пальца — так высоко сидят и ценят свое положение. Понимаешь, о ком я?..

— Что ж, хотелось бы и мне поверить твоей интуиции.

— Тогда ты возвращайся и командуй. А я еще немного понаблюдаю за хозяйкой. Неужели ей не дают покоя лавры Мата Хари? — засмеялся он. — Черт ее знает. Пойдем…

Уезжая, Александр Борисович был почти уверен в том, что угадал хозяйку, хотя она продолжала оставаться до самой последней минуты, пока не уехали нежеланные гости, и их начальник покинул дом последним, все той же пустой и беззаботно равнодушной ко всему, что происходило здесь на протяжении нескольких часов. Ведь это ее не «колыхало», Зинаида Борисовна совершенно не считалась со временем, поскольку ничем не была занята. В отличие от них, пребывавших «на службе»…

Но один ее быстрый, скользнувший взгляд успел-таки засечь боковым зрением Турецкий. Он отличался от всех других своей краткой заинтересованностью. И брошен был в его сторону. Но Александр Борисович мог бы поклясться, что к его мужским достоинствам этот интерес не имел ни малейшего отношения. Очевидно, не менее острой своей интуицией мадам Шевченко тоже угадала в нем неформального старшего в этой компании, да и что это за роль консультанта? Чего консультировать-то всерьез? И то, что он вызвал наружу Рогожина, а не наоборот, наверняка тоже не прошло мимо ее внимания — якобы рассеянного. Как и то, что решение о прекращении обыска тоже последовало после его разговора с Рогожиным.

Но, впрочем, это не так уж и плохо. Если он — старший тут и решил заканчивать, значит, и сам убедился в тщетности своих поисков, а следовательно, можно больше не беспокоиться. И вот как раз тут-то теперь и может появиться… пусть пока только появится возможность ее ошибки. И потому с этой минуты надо быть предельно осмотрительными, внимательными и — ждать. Не совершая при этом никаких резких «телодвижений»…

Игорь Грошев шлялся весь день неизвестно где, во всяком случае, на работе его не видели. Звонки туда из следственного управления ничего ровным счетом не давали. Хитро улыбаясь, Александр Борисович намекнул на то, что при большом желании, конечно, только Филя и мог бы «достать» очередного фигуранта. Не для задержания, а пока лишь для допроса. Если у того вдруг не появилось уже собственной причины скрываться от следствия. Такие вот аргументы.

Филипп обозначил морщинами на лбу напряженное раздумье, хотя в душе был даже рад, что предоставляется формальная возможность позвонить Татьяне — есть предмет для разговора. А так — о чем? Разве что договориться о новой встрече. Но теперь же там сын будет. К себе везти? А дальше что делать? Да и вряд ли она согласится кочевать по Москве в поисках, грубо говоря, удобного лежбища. А по-скромному — укромного уголка для проявления разбуженных страстей.

Он набрал ее домашний номер.

— Извини, снова вынужден побеспокоить. Заодно и хочу проинформировать, хотя, вероятно, это будет тебе глубоко безразлично. Но, мало ли?.. Короче, Грошев задержан в невменяемом состоянии и отправлен в соответствующее место на предмет вытрезвления. С ним уже все ясно. Решать станет суд. Но тут, в управлении, возникла нужда в Игоре Грошеве. Не для задержания, а для допроса в качестве подозреваемого, поскольку он тоже был задействован в той отвратительной операции с избиением руководителей предприятия, на котором сам же работает. Ну, и еще есть вопросы по поводу его угроз им и прочего. Словом, он нужен срочно. Желательно, чтобы Игорь подъехал сам, я продиктую тебе телефон, по которому он должен обязательно позвонить сегодня. Иначе его привезут с милицией, но тогда он рискует расстаться со своей свободой. И уж позору не оберется, это не мне тебе рассказывать.

— Его нет до сих пор, Филя, — он услышал в ее голосе некоторое беспокойство, все же сын, хоть и сукин, пошутил Филя мысленно. — Но я знаю его мобильный номер. Если нужно срочно, можете ему позвонить сами. А он, я уже говорила, появился утром в таком виде, будто общался всю ночь с бомжами вокзальными, и на вопросы не ответил, а умылся, переоделся и уехал куда-то. Я пробовала прозвониться — не отвечает, хотя видит, кто ему звонит. Не знаю, но попробуйте сами. Диктую… — и после паузы, пока он записывал, спросила спокойным голосом: — А ты сегодня очень занят?

— До конца дня, если не появится срочных дел по сыскной части, у нас так бывает. А ты хотела бы встретиться?

— А ты?

«Вот оно… — подумал Филипп. — Кажется, мадам понравилось… Уже сама готова опередить события».

— Могла бы и не спрашивать. Но у тебя — сын.

— А у тебя нельзя?

— Если ты не будешь стесняться скромности моей берлоги. Все-таки одинокий мужчина, проводящий жизнь на работе, а женщины у меня не бывают.

— Японимаю, ты сам предпочитаешь бывать у них? — она издала смешок, который вполне укладывался в непроизнесенную ею фразу: «А ты мне нравишься, молодец!»

— Ты очень догадливая девочка. Поэтому, если не возражаешь, я попозже подъеду к твоему дому и позвоню снизу.

— Я буду ждать, — просто, как, наверное, сказала бы своему мужу, ответила она.

«Кажись, проблема? — спросил себя Агеев и беспечно махнул рукой. — Чему бывать, того не миновать, говорит мудрый народ… Но замуж-то тебя, Филипп Кузьмич, брать пока никто не собирается, ну, и живи себе… и не скупись, раз другим от этого хорошо… И тебе неплохо».

— Сан Борисыч, вот тебе мобильный номерок ихнего сынка, пусть Рогожин его пробьет по своей службе.

— Я знал, Филя, что ты — всемогущ, — одобрил Турецкий. — Только не зарывайся и, как говаривал один мой старый знакомый, не вноси в дело преждевременной ясности. Надеюсь, ты понимаешь, о чем речь?

— Слушаюсь, начальник, больно ты умный… А я хотел бы со стороны поглядеть на этого сынка.

— Неужто усыновить собрался? — ужаснулся Турецкий. — Или пока в ближних родственниках подержишь?

— Сплюнь три раза!

— Ну, поезжай, раз тебе надо… А я никак не могу найти того нотариуса. В конторе нет, дома — тоже, сказали, работает с клиентом. Сколько он будет работать, интересно?

— Не знаю, но думаю, что младшему Грошеву известны его дела. Он ведь у них, надо понимать, почти семейный нотариус. Либо они его держат на коротком поводке.

— Может быть, не исключено. Тогда брать его для допроса надо у дома. Или с утра — в конторе, если он вообще там бывает. Мне сказали, во всяком случае, что он «бывает», понимаешь? «Бывает», а не работает.

— Так у него наверняка и работа такая — искать клиентов, волка ноги кормят…

Турецкий перезвонил Рогожину, с которым условился, что тот сообщит в «Глорию», если юрист будет найден. Иван Васильевич пообещал. И позвонил полчаса спустя.

— Найден! Ему приказано срочно явиться… Уже едет — на городском транспорте, поскольку машина на ремонте. А он ведь пытался уже забрать себе машину Петухова, тот рассказывал, но ничего из этого не вышло, та машина Николаю не принадлежит, а хозяин ее видел этого наглого и жадного юриста в гробу и в белых тапочках. Юрист, говорил Петухов, очень обиделся и, похоже, затаил подлость в душе. Если она у него имеется. Отвратный тип — скользкий и, вероятно, в быту жестокий.

«Может, в этом как раз и причина того, что Таня холодна, в общем, и со своим сыном, хотя и беспокоится о нем. Как всякая мать… Но горячей любовью там и близко не пахнет… Странная семья…».

И Филипп отправился в Следственное управление…

Игорь Грошев ему не понравился с первого же взгляда. И не потому, что был сынком преступника и тоже замешан фактически в тех же преступлениях. Просто человек сам по себе неприятен — и поведением мелкого лебезящего чиновника, и прилизанной внешностью пассивной личности нетрадиционной ориентации. А, в принципе, Филе было наплевать, кто он и с кем дружит.

Было непонятно, почему грамотный специалист, молодой человек с университетским юридическим образованием, поднятый случаем до начальника юридической службы крупного производственного объединения, отвечая на самые простые вопросы, касающиеся политики и экономики данного предприятия, «мекает» и «хмыкает», ссылаясь на свое незнание предмета, интересующего следствие. Но, скорее всего, он просто валял дурака, считая, что к нему невозможно придраться. В чем он подозревается? Он же никого не бил, никому не угрожал, свидетелей нет, а все его остальные действия нельзя признать незаконными, пока не произойдут определенные события, в которых, еще только возможно, будет когда-нибудь нарушена какая-то буква закона. Но пока-то — нет же! А все остальные показания против себя он назвал наветами и обманом. Да, шел разговор, шла беседа, мало ли о чем могут вести переговоры два начальника большого производственного объединения? Это, в конце концов, их личное дело. А в чем, кстати, нарушение?

— Вам неясно еще? — удивился Рогожин. — Хорошо, нате, читайте заявление человека, с которым вы дружески беседовали…

Но и это не смутило Игоря. Он читал, пожимая плечами. А в конце предложил:

— Пусть он мне сам повторит все это в глаза. Он же нагло врет! Просто услышал, наверное, что новый хозяин именно в мои руки намерен передать и финансовую службу, помимо чисто юридической, которой я успешно, кстати, занимался в объединении. Вот и забеспокоился за свое будущее. Но врать-то зачем? Зависть, и ничто другое. Какие-то машины… Он тут еще — об акциях?.. Это тоже легко объяснимо…

Он был спокоен, ибо видел, что предъявленные ему претензии никакой юридической ответственности не предполагают. А что небольшой пакет акций, которыми владел Петухов, переведены им на его имя, так это же сделано было по причине обычной целесообразности. Если человек прекращает свою работу в организации, зачем же ему какие-то акции? И потом, он же не отдает их просто так, а продает, за что получает довольно крупную сумму, соответствующую их сегодняшней стоимости. Что и было сделано с соблюдением всех необходимых норм закона. И на то имеется соответствующий документ о купле-продаже…

И вообще, заявил Грошев-младший, он не имеет никакого желания давать показания против самого себя. А в следующий раз просит предварительно поставить о том в известность его адвоката. И он положил на стол перед Рогожиным визитную карточку. Иван кинул на нее небрежный взгляд и отложил в сторону. Но допрос продолжил.

Игорь продолжал все предъявленные ему обвинения категорически отрицать. Петухов утверждает, что никаких денег за свои акции не получал? Тоже чистая ложь. Нотариус составил акт купчей, а Петухов в этом акте лично расписался, и никто ему при этом не угрожал. Так какие ж теперь с его стороны могут быть претензии? Это ведь типичный шантаж… За такое оскорбление и абсолютно беспочвенное обвинение можно и в суд притянуть!

— А ну-ка, давайте сюда телефон вашего нотариуса! Где он? — решительно заявил Рогожин, и Филипп, наблюдавший за нагловатым Игорем, заметил, что тот немного, почти незаметно, вздрогнул. Испугался, что ли? Может, именно поэтому и нет дома того нотариуса? Мавр сделал свое дело, мавра можно и… замочить. Так, что ли?

Выяснилось, что Игорь еще со вчерашнего дня, когда были незаконно, по его мнению, задержаны Ловков с Грошевым — его отцом, немедленно бросился на поиски нотариуса, который лично подтвердил бы полную законность произведенных финансовых операций. Но того нигде не оказалось — ни на службе, ни дома. «Как в воду канул», — так легко пошутил Игорь, продолжая улыбаться, но теперь уже с легким напряжением в глазах.

Да, нотариус сейчас был камнем преткновения. И дальнейший допрос без него превратился бы в пустую болтовню, или переливание из пустого в порожнее, как метко заметил когда-то великий народ. Даже очная ставка с Петуховым, — это тоже видел Филипп, — ничего бы не дала следствию. Грошев-младший будет продолжать беззастенчиво врать, зная, что никто его в этом уличить не сможет.

И подполковник милиции Иван Рогожин принял решение. Он заявил, что в настоящий момент отпускает подозреваемого, но берет у него подписку о невыезде, поскольку у следствия остаются многие невыясненные, в силу отсутствия свидетелей, серьезные вопросы к господину Грошеву Игорю Григорьевичу. Он сам юрист и отлично понимает, какие неприятные последствия могут возникнуть для него в случае нарушения им установленного законом порядка.

Игорь ни разу не оглянулся на Филиппа, сидевшего в стороне и сзади, а теперь, поднимаясь и ставя свой автограф на бланке подписки о невыезде, искоса посмотрел на него. Мельком бросил взгляд, словно прикидывая, к примеру, силен ли противник, если, мол, однажды придется столкнуться лицом к лицу… Но всерьез внимания не обратил, очевидно, успокоился.

Глава восьмая ПРОКОЛ ЗА ПРОКОЛОМ

— Иван, ты сумел выяснить, почему в доме у нашей мадам никого народу не было? Ни строителей, ни домашней прислуги?

— Александр Борисович, я как раз хотел с тобой посоветоваться по этому поводу. Спросил, конечно. Ты же высокими философиями был увлечен. Так вот, перед нашим выездом к ней для произведения обыска ей кто-то позвонил и предупредил. Сама хозяйка мне и сказала, словно бы между прочим. Не интересуясь ни тем, кто звонил, ни тем, почему тот же незнакомый человек посоветовал ей убрать из дома на время обыска лишних людей. Вот прямо так она мне и заявила, когда я уходил последним и попрощался с ней. Ну, и спросил, даже не придавая значения вопросу. Вроде как для порядка. Как тебе такой поворот?

— Может, эти «лишние» чего-то знают, о чем нам с тобой знать не следовало?

— Вот и я думаю, но — что?

— Попробуй узнать, кто эти люди и почему их убрали? Пошли кого-нибудь, наверняка они уже завтра продолжат работу. Непонятный звонок. Откуда он мог быть?.. Погоди, ты Ловкову говорил об обыске во время задержания?

— Ну, вчера еще был разговор. Сказал, что завтра с утра начнем. Но начали, как тебе известно, немного позже. Пока этого пьяницу транспортировали.

— Вот тебе и ответ. Ловков сам мог и предупредить. Через кого-нибудь из тех же контролеров. У него ж везде связи имеются. Попросил, кто-то и позвонил, а представляться даме, сам понимаешь, не стал бы ни за какие коврижки. Меня другое интересует, Иван. Почему срочно убрали рабочих? Не тут ли разгадка пустоты в доме?

— Ладно, пошлю кого-нибудь… Было сообщение: наша мадам, вскоре после нашего отъезда, рванула в город на своем «майбахе». Знаешь, куда? — и, не дождавшись вопроса, ответил: — В посольство Кипра, ну, на Большую Никитскую. Как думаешь, почему? Чего она там забыла?

— А ты внимательно читал материалы о ее собственности? Не его, а именно ее?

— Ну, и что?

— Так у нее же есть вилла на Кипре. Кажется, в Пафосе, ты проверь.

— Но в таком случае, Александр Борисович, уж не собирается ли наша красотка, извините за выражение…

— Можешь не извиняться и не выражаться. У меня тоже мелькала мысль, что так пусто бывает в доме, когда в нем меняется хозяин. А еще я подумал, тут меня Филипп надоумил, что у нас с этими сидельцами намечается какая-то грандиозная афера. В смысле, не мы, а они ее затеяли. А вот мы, в конечном счете, идем у них в поводу.

— И что же это может быть?

— Я полагаю, что мы об этом узнаем у красотки-мадам, если ты не упустишь ее случайно. Но только тогда уже раз и навсегда.

— Думаешь, она на свой Пафос «намылилась»?

— Больше того, все основное свое имущество она наверняка уже отправила туда. Ты проверь перевозки на таможне.

— Это мысль! — воскликнул Рогожин и отключился.

А Турецкий крепко задумался: зачем нужен был этот спектакль с избиением людей, обвинения и, в результате, — камера предварительного заключения? Особенно, Ловкову. Если его дом уже продан, а там производит работы новый хозяин, то Зинаиду здесь уже ничто не удерживает. Но тогда зачем же она вспомнила о каких-то картинах? По глупости проболталась? Или захотела похвастаться? Либо в самом деле не знает, куда их запрятал муж? Старые… старинные… темные… Так можно сказать, ничего не понимая в искусстве, только о действительно старых мастерах…

Ну, и какое отношение это обстоятельство имеет к делу Ловкова? К факту избиения людей и захвата чужого имущества бандитскими методами?

Это работа для ОРБ, а не для «Глории». Задача агентства — обеспечить безопасность троих руководителей и их жен. Впрочем, семья Петухова не чувствует себя в опасности. В конце концов, это ее личное дело…

Был уже вечер, Александр Борисович поужинал и полулежал перед телевизионным экраном, ожидая программы московских новостей. Там могли рассказать что-нибудь новенькое по поводу вчерашних арестов. На столичной программе корреспонденты любят такие скандальчики, в которых замешаны всякие чины из спецслужб, даже бывшие.

Но ничего скандального на сей раз в программе не обозначилось, наверное, там, в руководстве канала, решили, что факт задержания бывшего заместителя начальника важнейшего управления в системе Федеральной службы безопасности дело пустяковое. Что ж, им виднее… А нам слава не нужна.

Его неспешные размышления, перебиваемые доносящимся с кухни позвякиванием стеклопосуды, как говорили в недавнем прошлом, намекая на неминуемую выпивку, свидетельствовало о том, что Ирка всерьез радуется тому, что ее Турецкий, в кои-то веки, всерьез взялся-таки за улучшение собственного «облико морале», выражаясь по-иностранному. То есть желает поддерживать всеми своими немалыми, между прочим, женскими возможностями очередное «твердое» решение мужа. А потому, вероятно, уверена, что ему не повредит и рюмочка за поздним ужином, которая обязательно поднимет им обоим настроение на соответствующую высоту. Обычно она была противницей таких возлияний на ночь: какой смысл, все равно спать…

Он вдруг, по какой-то странной ассоциации, вспомнил, как ему однажды пожаловался один из коллег в Генеральной прокуратуре — довольно-таки способный следователь. Его жена, говорил, нарочно не кладет в его манную кашу, которую он — ну, есть у человека такой бзик! — в обязательном порядке съедает перед сном, сливочное масло. Он был уверен, что из скупости. Так и говорила: «Зачем тебе еще и масло? Все равно спать идешь!» Очень логично…

Вспомнив, Турецкий захохотал, на что немедленно откликнулась Ирина:

— Шурик, ты чего? — она заглянула в комнату, и он уже приготовился рассказать ей о той бабе, как из телефонной трубки, лежавшей перед ним на журнальном столике, заиграл Моцарт.

— Сейчас, минутку, — предупредил он жену, включая телефон. — Турецкий, слушаю…

— Александр Борисович! — услышал он заполошный голос Рогожина. — Беда!

— Что случилось? Тюрьма сгорела? Так это хорошо, сразу все дела закроем вследствие своевременной кончины наших обвиняемых.

— Не смейся, это серьезно. Дамочка-то, знаешь, какой фортель выкинула?

Голос был настолько растерянный, что Турецкий догадался:

— Улетела, что ли?

— И ты так спокойно об этом?.. — ужаснулся Рогожин.

— Ай, молодец, девка! Ай, умница! Так нам, дуракам, и надо… Ну, и что ты теперь хочешь предпринять? Самолет повернуть назад? Керосин у него слить? Что конкретно предлагаешь?

— Да она еще не улетела, минуты остались.

— Ты из Домодедова звонишь? — спокойно спросил Турецкий, потому что волнения уже вполне хватало у Рогожина. — Думаешь, мы сейчас способны вернуть ее? Вряд ли. Даже если ты и проникнешь в зону вылета, ты ее за рукав не ухватишь. Тебе постановление нужно о привлечении ее к ответственности, а у тебя его нет. И не будет, потому что никто не подпишет. Спросят, чего тебе от нее надо? Понравилась? Ну, так слетай к ней, куда она там? В Пафос? Если она тебя еще захочет принять у себя на вилле. Я бывал в тех краях — красотища! Где ж еще и жить такой красавице — сам подумай!

— Это что еще за красавица? И кто у тебя молодец и умница? — строго спросила Ирина, приближаясь с полотенцем в руках, свернутым наподобие ремня.

— Сейчас расскажу, — весело пообещал Турецкий. — Ты будь вежливым, Ваня, ручкой красотке нашей помаши и пожелай доброго пути.

— Ты считаешь?..

— А у тебя есть другой вариант, щадящий твое болезненно уколотое самолюбие?

— Ну и язва же ты, Турецкий! — жена передразнила мужа, показав ему язык, но он лишь отмахнулся.

— Это будет самое удачное, что ты можешь ей предложить. Если только она увидит твой жест.

В чем не уверен. Ты другое выясни, чем занимались твои следопыты? Как же они ее упустили?

— Элементарно просто. Из посольства она отправилась в какие бутики, торчала там, что-то примеряя, потом купила. Что — ребята не видели, не могли «светиться» и подходить близко. Потом отправилась в ресторан, где неплохо, судя по времени, неплохо подзаправилась. Потом кому-то позвонила и, оставив свою машину у ресторана, вызвала такси. Села и в сопровождении моих парней поехала в Домодедово. С одной сумочкой и целлофановым пакетом с покупкой из бутика. Ну, зачем ей это было нужно? Кому в голову могло прийти, что она задумала?

— Ну, теперь-то все ее действия абсолютно понятны и прозрачны. Кстати, очень логичны. А ошибка твоих парней заключается в том, что они только смотрели на нее и не делали никаких нужных выводов. Правда, там действительно было на что смотреть, — тут уже он показал Ирине язык, на что она потрясла над его головой кулачками. — А что они должны были делать? Информировать о каждом ее шаге. Ты им это передал? Или они тебя не поняли?

— Да сказал, конечно, но они, видимо, решили…

— Теперь и тебе ведомо, что они на самом деле решили и что видели, — подколол Рогожина Турецкий. — Если б мы были в курсе, то вычислили бы ее дальнейший путь сразу после того, как она оставила машину у ресторана и вызвала такси. А пока твои парни сообразили, что она направляется в Домодедово, было уже поздно что-то предпринимать. Так что поставь своим «сыскарям» большой словесный памятник и успокойся. К слову, это чтоб ты сегодня ночевал спокойно: ее присутствие здесь нам ровным счетом ничего бы не добавило. К ней у следствия нет и не может быть претензий. Но зато Ловкову своим побегом она облегчила дальнейшее существование. Если все у них делалось по плану. Ты не знаешь, была она у него на свидании?

— Точно — нет! Но как-то же они договаривались?

— По телефону, Ваня, на дворе, как тебе известно, двадцать первый век. А что в порту-то было? Могу предположить, что ее чемоданы подвезли неизвестные вам люди на каталке прямо к стойке таможенников. И те, не задав ей ни единого вопроса, улыбнулись и проштамповали документы, пожелав при этом счастливой дороги. Не так?

— Именно, — печально согласился Рогожин. — Как ты все это угадал?

— Так теперь это уже семечки. Если ее муж с таможней работал, какой же после этого может быть досмотр? Да и она не могла лететь на Кипр с одной сумочкой и новым купальником, как ты считаешь, коллега?

— Ну, а про это ты откуда знаешь? Я же еще не говорил тебе про купальник!

— Молодец, и тем самым ты позволил и мне пошевелить «личными» мозгами. — Он засмеялся. — А что еще потребовалось бы обаятельной женщине сразу по прилете на Кипр? Если всего остального у нее уже в полном достатке? Я решил, что мог понадобиться новый купальник, а не все те, в которых она входила в морскую воду собственного бассейна. Это в том случае, если она вообще купалась там в чем-то, а не полностью обнаженной. Я и намекнул ей утром насчет Венеры, выходящей из волн морских, и увидел самодовольную реакцию. Именно Венера, которая, если тебе неизвестен этот факт, никогда не носила купальников, и никто другой из ее компании.

— Турецкий, да ты… ты — эротоман?! — Ирина с ужасом в глазах схватилась за голову.

— Еще какой! — подмигнул он жене и показал ей большой палец, а потом сказал в трубку: — Это не тебе, тут народ интересуется… И все это, вместе взятое, дорогой мой друг, товарищ и коллега, говорит о том, что дом наверняка был уже продан, а тот обыск, который мы с тобой учиняли там со всем тщанием, оказался чистым спектаклем, блистательно разыгранным с нами тем благородным семейством. Что ж ты не поинтересовался, кому дом принадлежит на самом-то деле?..

— Вот это — полный прокол! — с отчаяньем в голосе произнес Рогожин.

— Ты не прав, коллега. Эта операция нам прекрасно показала, что новый хозяин дома на Рублевке прекрасно был осведомлен обо всем этом, но даже палец о палец не ударил, чтобы внести в дело ясность. И своим присутствием на месте проведения нашей акции отстоять личную собственность. И о чем это говорит?

— О чем? — безнадежным тоном повторил Рогожин.

— Стыдно, подполковник, нос из-за этого вешать! Это указывает нам на то, что новый хозяин и сам был заинтересован, чтобы твое следствие махнуло рукой и оставило дом в покое. Осталось узнать, кто хозяин. Я думаю, кто-то из бывших, а ныне очень высоких коллег Андрея Дмитриевича. Готов голову дать на отсечение.

— Турецкий, не смей! Мне твоя голова еще может понадобиться! — прикрикнула Ирина, с интересом слушавшая разговор. И глаза ее блестели, словно она радовалась удаче незнакомой ей «Венеры», которая так ловко обыграла следователей и ее мужа.

— Мне тоже, — кивнул ей Турецкий. — А еще у меня мелькнула сейчас мысль о том, что такие скоропалительные операции с куплей-продажей обычно совершаются в тех случаях, когда под рукой имеется очень опытный и обладающей большой «проходимостью», скажем так, нотариус. И это, в свою очередь, подводит меня к следующей мысли, что нотариусом может быть не кто иной, как тот же самый господин Саруханов. Как говорил один старый и мудрый еврей, даже не однофамилец того широко известного композитора Саруханова… Вот так, друг мой.

— Откуда такое решение? — Рогожин продолжал сомневаться в дедуктивных способностях Александра Борисовича.

— По той простой причине, что, готовя постановление о проведении обысков, ты ссылался на сведения, полученные от… от кого? Кто тебе подтвердил принадлежность дома семейству Ловковых?

— Да… там же и подтвердили. Мы звонили, подъезжали… В смысле, не я сам, а мой опер. И ему там четко сказали: про адрес и прочее.

— То-то и оно, даже они еще не знали, что происходит на земле. Ведь купля-продажа недвижимого имущества происходит у подобных людей не в согласии с местными органами власти, а на другом уровне. И последних просто ставят в известность, что у такого-то строения появился новый владелец, извольте знать. И все. А остальные формальности решаются на уровне домашней прислуги — помощника либо шофера. Это тебе на будущее. Я и в том уверен, что там они, в управе своей, до сих пор не знают фамилии нового владельца. Теперь ты выясняй, кто он.

— Ну да, а он спросит меня, на каком основании в его доме производился обыск?

— Во-от, — удовлетворенно вздохнул Турецкий, — наконец-то и ты стал размышлять. Поверь мне, это не самое худшее из человеческих качеств. Обратил внимание на то, что третий этаж перекраивается заново? Что стройка стоит, никого в доме из обслуги или строителей нет, а день будний? Так что советую тебе теперь ехать домой, принять рюмочку, вот как я сам сейчас сделаю, а потом с криками восторга рухнуть в объятья горячо любимой жены…

— Да ну тебя, — огорчился Рогожин, — скажешь еще!..

— А вот это ты зря, лично я, например… — и он замахал руками на Ирину, метнувшую в него сразу добрый десяток молний. — Ну, в общем, как хочешь, можешь и не брать с меня добрый пример… Вот, еще вспомнил. Как ты думаешь, где были те картины, о которых она нам говорила, пока мы их искали, как дураки?

— Ну, откуда я знаю? — раздраженно ответил Рогожин. — Сейчас мне только до этого и дело, как ты понимаешь… А где?

— Да в тех чемоданах, которые наверняка уже не один день лежали в камере хранения, дожидаясь своей хозяйки. А мы, тем временем, хлам ворошили. А ты говоришь, не молодец? Еще какая умница! Мы ж с тобой, как «шестерки» перед паханом у нее прыгали! Ладно, не огорчайся теперь. Учиться у таких женщин надо… Да, и последняя просьба, которая, надеюсь, тебя не затруднит. Если Зинаида Борисовна пока еще не улетела, перешли ей через все барьеры и таможенные препоны мой искренний воздушный поцелуй и пожелание обновить еще сегодня свой новый, совершенно изумительный, разумеется, купальник в прохладных водах ночного Средиземноморья. Все, Ваня, диалог на сегодня закончен. Бай-бай!..

— Нет, погоди! Сходить туда я могу, не вопрос. Но почему изумительный? Ты что, видел этот чертов купальник?

— Ну, Ваня, ну, ты — скучный человек, — жалобно затянул Турецкий. — Ты сам понял уже, что она — умная женщина, а не глупышка, коей старательно представлялась перед нами. И одета была с большим вкусом. А умная женщина, Ваня, как правило, обладает и хорошим вкусом. А если у нее в кармане еще и карточка на полмиллиона «евриков», тот она и вещи себе подбирает соответственно. Понял теперь, Ватсон?

— Понял, товарищ Холмс, — уныло пробормотал Рогожин. — Что ж, до завтра…

И последнее дело на сегодняшний день постарался решить Александр Борисович. Он позвонил Филиппу. Тот включил телефон, и Турецкий услышал приглушенную музыку. Очень интересно!

— Ты дома?

— Ага.

— Понимаю, у тебя гости, отлично. Тогда можешь не отвечать, а просто прими к сведению. Надо бы завтра с утра, не знаю, кому из вас это сделать легче, тебе или Щербаку, прокатиться на Рублевку, в бывший дом Ловкова, хозяйка которого только что с удовольствием покинула пределы нашей Родины на самолете кипрской авиакомпании, и попытаться наняться там в строительную бригаду. Строители там перекраивают, как я понял, третий этаж по просьбе своего нового хозяина.

— Но что нас больше интересует — стройка или хозяин?

— В корень. Хозяин. Полагаю, из той же конторы. Но если у него есть хозяйка, попробуй действовать через нее, у тебя такие ходы лучше получаются. Ты, Филя, говорю без капли лести, — ас разведки.

— Будет сделано, господин остряк. А я, в свою очередь, проинформирую тебя об одном любопытном факте. Из достоверных, как ты понимаешь, источников мной получена информация, что явившийся сегодня домой после допроса в Следственном управлении Грошев-младший был разъярен до крайности. Среди наиболее доступных уху колкостей мальчика в отношении допрашивавшего его следователя, в данном случае он имел в виду Рогожина, были следующие: «Я тебе, — далее многоточие, — устрою, — снова многоточие, — праздник! Ты у меня запомнишь — многоточие, — ну, и так далее, про отдельные части человеческих тел — мужского и женского, ты понимаешь. А потом позвонил куда-то и доложил: «Я их всех натянул! Они припомнят еще меня! И я сейчас сделаю еще такое, что им даже не приснится!» Вот примерный текст, естественно, без изощрений и упрощенный до понимания обывателя. Между прочим, прошу особо отметить, это — транскрипция Татьяны. Представляешь, каким красноречием надо было обладать, чтобы даже родная мать смутилась. Короче, мальчик задумал какую-то подлость. Но он точно знает, где нотариус. Им была произнесена в телефон еще и такая фраза: «Он недельку-другую отсидится, а потом вернем его. В юридическом плане все у нас будет в полном ажуре, беспокоиться не нужно». Думай теперь, о чем это он говорил.

— А чего тут думать? Сам же сказал: подлость готовит. Завтра поговорим. Так как там у тебя? Ты готов защищать честь агентства «Глория»?

— Так точно, мой генерал! И неоднократно!

— Ну, продолжай, приятных снов тебе… в руку!

Филипп захохотал и отключился.

Ирина была счастлива: Шурка прямо на глазах становился прежним — молодым и веселым… и, главное, предсказуемым.

Следующее утро началось с неприятной неожиданности. Турецкий уже собрался ехать в управление к Рогожину, как договаривались, с утра, но Александра Борисовича уже на выходе остановил и позвал к себе в кабинет Голованов. Просьба директора — закон для подчиненных.

— Чего у нас случилось?

— Саня, мне только что позвонили… ну, из «конторы», очевидно. Голос вежливо так представился полковником Зыряновым, спросил, как дела, а потом, едва выслушав стандартный ответ, что, мол, в трудах и заботах, попросил не посчитать за труд и подъехать к нему на Малую Лубянку, ты знаешь. Пропуск выписан, а разговор займет не больше десяти минут. Как ты думаешь, с чем связано? С какими нашими делами? У нас же вроде за последнее время «конторские» не проходили?

— Здрасьте, уважаемый! А Ловков с Грошевым? А вчерашний обыск, кстати, в доме, оказалось, уже нового владельца, о чем никто не знал? Вот какие повороты, Сева! К слову, об обыске ты тоже ничего не знаешь, его проводило Следственное управление, я там не «светился», знакомых не видел. Могут поинтересоваться, каким боком мы относимся к задержанию тех фигурантов? А никаким, наша забота — охрана пострадавших от их бандитских действий руководителей предприятия «Радуга» и их жен, по адресу которых высказывались нешуточные угрозы. И вообще, к этой информации ты не имеешь прямого отношения, ее в агентстве курирует некий Турецкий, может, кому-то он известен. Так что и с вопросами — к нему, пожалуйста, даст полную информацию. Ну, а ты послушай с умным видом и прими к сведению. Если, конечно, они против нас еще какого-то компромата не нарыли, с них станется.

— Ладно, поеду, а ты будь на связи, проинформирую.

— Я — в следуправление….

«Это был первый звоночек», — подумал Турецкий, садясь в машину. А о втором он не услышал, а узнал, когда выехал из служебного двора в Сандуновский переулок. За ним немедленно пристроилась серая «тойота» и, разумеется, с грязным номером. Она «провела» Александра Борисовича до самого управления, а потом отъехала в сторону и остановилась на противоположной стороне Новослободской улицы.

Кто это мог быть, такой вопрос не стоял на повестке. Разумеется, бандиты либо охранники Грошева, тоже бандиты, но скрывающиеся от Рогожинских парней. Надо бы им подсказать, пусть поинтересуются. А то обычно в розыск объявлять любят именно тех, которые у тебя на глазах мелькают, а несчастные правоохранители про то не знают.

Рогожин, выслушав сообщение Турецкого, как-то приуныл. Он тоже, оказывается, послал оперативника на Рублевку, чтобы прояснить вопрос с новым хозяином. А по поводу слежки дал команду одному из своих ребят, и тот отправился посмотреть, что надо той «тойоте», если она еще на посту. Но, быстро вернувшись, тот сказал, что никакой серой «японки» он не нашел, видимо, уехала. Турецкому стало неудобно, показалось, что оперы посчитали его просьбу продиктованной мнительностью. Ладно, посмотрим, сказал он себе. Не стоит обращать пристального внимания на мелочи…

Рогожин ожидал прибытия Грошева, наметил на утро его первый серьезный допрос. Материалов было более чем достаточно, и он переворачивал листы, освежая в памяти факты, о которых собирался и разговаривать. Александра Борисовича он попросил присутствовать, чтобы после обменяться впечатлениями о фигуранте. Какую политику избрать по отношению к нему — вот главная проблема. А что тот не захочет ни с чем соглашаться, сомнений тоже не было. С целью уличения преступника во лжи и был вызван пострадавший от его действий Гусев, с которым и намеревался Рогожин провести очную ставку. И тем самым крепко прижать Грошева. Оба — пострадавший и обвиняемый — должны были прибыть с минуты на минуту, когда на столе у Рогожина затрезвонил городской телефон. Иван неплотно прижимал трубку к уху, и сидевший напротив Александр Борисович слышал, о чем разговор.

Звонил человек, большой чиновник, что стало понятно после того, как у Рогожина немного вытянулось лицо и насторожились глаза.

— Из УСБ, — прижав к микрофону ладонь, шепнул Рогожин и недоуменно пожал плечами, — спрашивает, чего делаю? — и уже в трубку ответил: — Сейчас у меня начнется допрос подозреваемого в преступлении гражданина Грошева, должен подойти пострадавший. А какие у вас проблемы?

— Это не у меня, это у тебя проблемы, Иван Васильевич, — ответил немного грубоватый голос. — Давай-ка вот что… Отложи ненадолго свой допрос, он потерпит, а вот твое присутствие у нас тут просто необходимо. Поставь в известность и отошли подследственного обратно.

— Но… я не понимаю, почему у вас такая срочность? Вы мне можете объяснить?

— Вот здесь все и объясним, — жестко ответил голос.

Рогожин с недоумением уставился на трубку, из которой раздавались короткие гудки. Перевел взгляд на Турецкого.

— Ты что-нибудь понял?

У Александра Борисовича промелькнула догадка, подсказанная еще вчера вечером Филей Агеевым.

— Кто звонил-то?

— Представился полковником Головинским, не знаю такого. А ты?

— Тем более. И он просит тебя срочно приехать в «собственную безопасность»?

«Между прочим, — подумал Турецкий, — Севу тоже попросили срочно приехать… Кажется, ребятки из «конторы» вместе с коллегами из «ментовки» затевают свои игры. Но стоит ли сейчас Ивана информировать об этом?»

Решил, что надо все-таки, и коротко рассказал о звонке с Лубянки. Рогожин слушал и кивал.

— Ты вчера ни в чем не перебрал с этим козлом? Я имею в виду во время допроса малютки Грошева?

— Абсолютно! Так и Филипп наш там присутствовал. О нарушениях не может быть и речи…

— И, тем не менее, как видишь. А может, у них, в УСБ, какие-то свои проблемы, о которых мы с тобой не знаем? Ну, если что, держи в курсе…

И они покинули кабинет. Рогожин — чтобы ехать в Управление собственной безопасности ГУВД Москвы, а Турецкий — чтобы встретиться с Гусевым, который должен был прибыть с минуты на минуту. И уж заодно, если получится, взглянуть в глаза Грошеву-старшему. Интересно, как тот отреагирует на то, что допрос и очную ставку отложили? Наверняка уже в курсе, иначе почему звонки последовали практически один за другим? Значит, когда ему сообщат об этом, он должен торжествовать. Что, разумеется, будет видно по нему. Да, неладные дела творятся в следственных изоляторах, даже таких, как самые главные в стране. Всюду коррупция, взятки, подлоги, подставы — это в тюрьмах-то!..

Ждать пришлось недолго. Они, наверное, случайно встретились на лестнице следственного управления. Грошева вели наверх конвоиры, а на площадке их пропускал Гусев, которого Турецкий уже предупредил о том, что допрос временно откладывается. Возможно, будет перенесен назавтра или на другой день. Кроме того, надо было обсудить еще ряд проблем.

Грошев узнал врага первым.

— Жив еще? — спросил веселым голосом.

— Как видишь, — холодно ответил Гусев. — Какой же ты все-таки грязный мерзавец!

— Прекратить! — почему-то именно Гусеву крикнул конвоир. — А вы молчите, не обращайте внимания. — Это уже арестанту.

«Во, как дело поставлено!», — едва не воскликнул Турецкий, но сдержался, наблюдая, что будет дальше. А дальше Гусев отвернулся, а Грошев, поднимаясь выше, прокричал Гусеву:.

— Ты еще пожалеешь! И твоя б… — тоже! — но на него прикрикнул конвоир.

— А допрос-то переносится, — заявил им вдогонку Турецкий.

Конвойный замедлил шаг, обернулся.

— Вы — нам? Откуда известно?

— Следователь только что мне сказал. Он уехал пять минут назад. Да вы идите, вам там все объяснят! — ему очень надо было увидеть взгляд Грошева, и тот обернулся, не скрывая торжества.

— Понял? — крикнул Гусеву. — Еще не то будет!

— Идите! — снова прикрикнул конвойный, и они ушли в коридор.

Гусев был растерян, беспокойный взгляд его словно спрашивал: это что же делается?! А как ему можно было объяснить? Разве что о том, какой получается расклад, когда в дело активно полезли коллеги сидельцев? Поймет ли? Он грезит о справедливости. Увы, все именно «грезят». А главное сейчас — полнейшая безопасность. Надо, чтобы женщины не рыпались в Москву, переждали нехорошее время. Да и сами мужья соблюдали осторожность, у них же нет суровой необходимости переходить улицы в одиночку и в неположенных местах? Вот это и должны понять…

— Пойдемте, Сергей Сергеевич, — позвал Турецкий. — Или у вас появилось желание встретиться со своим бывшим семейным другом еще разок? Поглядеть, как он торжествует, видя тщету наших стараний?

— Бог с вами! — воскликнул тот. — Да что тут, вообще-то, произошло? Вы не в курсе?

— В курсе, только давайте спустимся. Но расстанемся не на улице, а еще в вестибюле.

— Почему?

— Так надо, — Турецкий не собирался объяснять о возможной слежке на улице. Он сам захотел стать ненадолго «топтуном» и поглядеть, «пасет» ли кто-нибудь и Гусева. И пока они спускались, коротко рассказал о телефонных звонках сверху, о том, что там засуетились, пытаясь выручать своих «бывших», которых, как известно, не бывает ни в спецслужбах, ни в прочих органах. Гусев был ошарашен. Да и кто бы на его месте почувствовал себя иначе?.. На глазах рассыпались в прах все усвоенные с детства принципы справедливости. Если этого не случилось раньше, когда он ремонтировал чужие машины. Но ничего взамен ему Турецкий в настоящий момент предложить, увы, не мог. Оставалось в сотый раз предупредить о постоянно ожидающей их всех опасности, если только они способны усвоить такую простую истину.

Утром Алевтина сказала, что ее встретил на работе ранний звонок Елены Гусевой. Та сообщила, что у нее появилась срочная необходимость появиться в Москве и она убедительно просит передать Александру Борисовичу, чтобы он имел это обстоятельство в виду. И вот теперь Александр Борисович тоже «убедительно» попросил мужа Елены сообщить своей супруге такую истину: если она хочет остаться живой, пусть сидит там и никуда не рыпается. И никому не звонит. Категорически. Ибо даже самые секретные телефоны засекаются, и легко вычисляются места нахождения их хозяев. А если она станет сопротивляться, то надо просто сказать, что агентство «Глория» разрывает с ней и, вообще, со всеми пострадавшими, деловые отношения и больше не отвечает за сохранность их жизни. А в качестве иллюстрации вполне можно привести реплику Грошева на лестнице насчет «бэ» и его вполне реальной, поскольку на свободе остались его помощники и пособники, угрозы по поводу «ты еще пожалеешь» и «не то еще будет». И если она не поймет, то «Глория» больше никаких действий в ее защиту не предпримет. Кажется, Гусев осмыслил степень опасности и пообещал немедленно связаться с Ленкой. И Паше тоже скажет.

Ну, слава богу! Хоть чего-то добился… Но теперь был следующий этап: кто на «хвосте»? И нет ли подобного и у Гусева?..

Гусев отправился к себе на фирму, Турецкий подождал и поехал следом. Свою серую «японку» он быстро вычислил и приблизился к Гусеву на две машины, продолжая наблюдать, кто еще в зоне его обозрения выполняет подобные маневры. И когда «вышли» на прямую, к производственному объединению, ни одна машина, за исключением Турецкого и серой «тойоты», не повернула следом. Александр Борисович решил, что наблюдение за Гусевым можно прекращать, пока тот, сзади, не вычислил его цели. Он легко обогнал автомобиль Гусева и помчался вперед, в сторону МКАД: «Серый» устремился за ним, но тягаться с Александром Борисовичем было не под силу всякому там бандиту. И тот вскоре отстал, а Турецкий, развернувшись через две разделительные полосы, полетел в обратную сторону, обнаружив, что «тойота» продолжала его «преследовать» в прежнем направлении. Ну вот, и вся игра…

А теперь оставалось предупредить своих, чтобы не пропустили «хвост», который наверняка скоро окажется в Сандунах. Вот и «пробить», чьи это номера. А там и вывод соответствующий сделать…

К возвращению Турецкого Голованов был уже на месте. Вид не был радостным, мягко говоря. Скорее, сосредоточенно задумчивым.

— Саня, видит Бог, я не хотел втягивать в наши дела высокие инстанции, но сейчас, по-моему, самое время. Вот послушай…

Его встретил в Управлении Федеральной службы безопасности по Москве и области совсем молодой полковник, наверняка из новеньких, недавних. Оттого и вид независимый, и голос строгий, и манера хамски покровительственная. Категорическим тоном, не допускающим возражений, он заявил, что по их информации охранное агентство «Глория» превышает свои права и занимается делом, не свойственным вообще охранным агентствам. И в этой связи… Тут полковник набрал в грудь воздуху, но Голованов остановил его жестом.

— Извините, товарищ полковник, я не понял, с кем веду разговор? Вам я известен, вы мне не представились, разве так теперь положено? Предупреждать надо. Или я не прав? — спокойный тон сразу отрезвил молодого полковника в отглаженном кителе.

— Вот! — он достал из кармана удостоверение, раскрыл его и ткнул Голованову, словно Штирлиц — часовому, и попытался быстро захлопнуть и убрать в карман. Но Всеволод Михайлович снова жестом остановил его:

— Извините, я не успел прочитать, с кем имею дело.

— Разве вам не все равно? — резко спросил полковник Зырянов, прочитал-таки Сева. — Раз вы находитесь в этом учреждении?

— Не все равно, — Сева качнул головой. — Другое все равно: фамилия-то эта ваша — наверняка оперативная, но хоть при необходимости можно будет сослаться на ваше распоряжение, ну, и уточнить, кто таков полковник Зырянов Виталий Егорович, служебное удостоверение которого я имел счастье лицезреть. Был у нас в Афгане один Зырянов, не ваш родственник? Ну да, он же капитаном был тогда, конечно, капитан — не родственник полковнику, о чем говорить. Однако слушаю вас.

Могу присесть? Или выйдем в садик, там скамеечка, я видел?

Ни жилка не дрогнула на откормленном, розовощеком лице полковника.

— Садитесь… — и сел сам с другой стороны стола.

— Так я вас слушаю, Виталий Егорович, расскажите, чем нам надо заниматься, а чем не надо? Я так понимаю, что вы отныне наш куратор со стороны ФСБ?

— Нет, неправильно понимаете, — ледяным тоном начал полковник, которому Головановские неторопливость и основательность уже шипами в глотке торчали. — Чем вам следует заниматься, известно из основных положений об охранной деятельности подобных агентств, утвержденных правительством. А вот чем не следует, это скажу вам я. Взяли, понимаешь, манеру лезть не в свои дела!..

— Не понимаю, товарищ полковник, — с методичной основательностью прервал его Голованов, старательно подчеркивая слово «товарищ», которое, как он уже заметил, очень не нравилось Зырянову. — Поясните, пожалуйста, о какой манере речь, потом — чего мы взяли и, соответственно, — куда залезли? Говорите, пожалуйста, яснее. Ну, слушаю.

Полковник с трудом сдерживал себя, но уже понимал, что с этим посетителем особо не разгуляешься, и надо быть предельно корректным, ничего не поделаешь. Старые привычки в спецслужбах хоть и понемногу возвращались, но… осторожно.

— Речь о том, что вы взяли в разработку ответственного сотрудника Федеральной службы безопасности! — почти выкрикнул он. — Вы отдаете себе отчет в этом?!

— Интересно, кто это вам так наврал, а? Не поделитесь, товарищ полковник? Мне кажется, что ваши информированные источники задались целью дискредитировать и вас, и в вашем лице глубоко уважаемую мной службу государственной безопасности, тесному сотрудничеству с которой и я, и мои коллеги отдали значительную часть своей боевой биографии. Вы разве не в курсе?

Полковник побелел, но промолчал.

— Ах, это вы, может быть, имеете в виду дело, которым мы сейчас занимаемся? Но нет, и этого быть не может, — продолжал рассуждать сам с собой Сева. — Мы охраняем от посягательств бандитов вполне добропорядочные семьи, не имеющие никакого отношения к вашему дому. А вы кого конкретно имеете в виду? Наверное, я вас неправильно понимаю? Нет?

Это наивное «нет» едва не взорвало полковника.

— Вы, — с новой силой начал он, — без всякой санкции со стороны ФСБ позволили себе начать расследование в отношении сотрудника службыЛовкова Андрея Дмитриевича!

— Батюшки мои! — всплеснул руками Голованов. — А кто это, полковник? Мне совсем другое известно, если изволите. По представлению Генеральной прокуратуры Следственное управление ГУВД Москвы, ну, как ваше УФСБ, возбудило уголовное дело в отношении нескольких человек, совершивших уголовные преступления. Оно и занимается этими фигурантами. Кажется, там, среди них, ну, среди преступников, я имею в виду, встречается и такая фамилия — Ловков. Не он, нет? Но я слышал также, что никакой он не сотрудник вашей службы, хотя вы сами и говорите, что у вас «бывших» не бывает. Но если это действительно так, я имею в виду «бывшего» Ловкова, то вам здорово не повезло с ним. Вам лучше на этот счет проконсультироваться со своими коллегами из милиции, там — в курсе. И поэтому вряд ли у вас, я имею в виду ваше руководство, появится желание защищать уголовника. Ну, если он не ваш секретный агент, не стукач там, не провокатор какой-нибудь и не «крышует» оргпреступные группировки. Тогда — другое дело. Но это вам следует обратиться, повторяю, — не к нам, а к милиции. Они этим занимаются. А мы просто охраняем тех, кого эти преступники избивали до полусмерти, занимаясь примитивным рэкетом, полковник, вот так. Неужели вам кажется, что Генеральная прокуратура так здорово ошиблась, а с ней заодно и ГУВД? Что-то не верится. Впрочем, наверняка разберутся сами, без нашей и без вашей помощи. Извините, я не дослушал вас, внимательно вникаю.

Полковник сидел, не зная, по выражению карточных игроков, чем крыть. Но возражать-то надо было, иначе престиж «конторы» уронишь.

— Но у нас имеются основания утверждать, что именно вы, сотрудники вашего агентства, помогаете следствию в сборе компромата на подозреваемых… Да, да, именно подозреваемых, а не обвиняемых в избиениях каких-то там лиц.

— Угу, — мотнул головой Сева; — всего трех директоров производственного объединения, включая генерального. Так, пустяки… И жен их обещали своим парням отдать — на потеху. А парни те — из ваших же спецслужб, изгнанные за преступную деятельность. Представляете, компания! Не дай, Бог, ваша супруга, или подруга, к примеру, окажется, по чистой случайности разумеется, в руках всех этих бывших? Не хотел бы я видеть ваше лицо. Так, короче, чего вы еще от нас хотите узнать?

— Я настоятельно советую вам, — жестко сказал полковник, вставая, — прекратить незаконные расследования в отношении… ну, вы меня прекрасно поняли. Агентства открываются так же, как и закрываются, господин Голованов. Все, вы свободны. Давайте ваш пропуск.

Он взял листок из руки Голованов, поставил ручкой какую-то закорючку, повернулся и, не прощаясь, ушел в другую дверь…

— Что скажешь? — со вздохом спросил Сева, закончив рассказ.

— А ничего не скажу, — Турецкий пожал плечами. — Ты — молодец, Сева, у меня бы нервы не выдержали, я б ему грозить стал, и все тем самым испортил. Не волнуйся, ничего они нам не сделают. Я расскажу об этом Меркулову, а еще позвоню и постараюсь встретиться с Генрихом, уж ему-то, даже по долгу службы, наверняка известен этот хмырь Зырянов. Я думаю, что полковнику будет очень приятно узнать, что им интересуется Служба их собственной безопасности, а у них такие слухи сквозняками по коридорам разносятся. Ишь, какой сукин сын! Это он решил тебя просто взять «на арапа».

— Вот именно, и я так думаю.

— Но не вышло. А вот о том, что мы якобы ведем разработку, они, конечно, узнали от кого-то из своих стукачей. Либо, к сожалению, от подельников. Интересно, на каком этапе? Где мы прокололись?

— Я думаю, просто в наших разговорах эти фамилии могли мелькать…

— Ну и что? Значит, по-твоему, мог стукнуть кто-то из наших?

— Да ну что ты! — возмутился Голованов.

— Нет, Сева, тут другое дело. Кто-то из Следственного управления им стукнул. Вот, мол, агентство подключилось к расследованию, имейте в виду, окоротите их. Они и попробовали, а выбрали для роли сурового «наставника» какую-то «пешку» в полковничьем мундире. Не исключаю, что это — театр. Обязательно скажу Генриху. Зырянов Виталий Егорович? Не забуду… Между прочим, к твоему теперь сведению, при мне был звонок из УСБ ГУВД и вызвали к себе Ваню Рогожина, даже не дав ему провести сегодня очную ставку Гусева с Грошевым-старшим. И вот теперь я вижу, что этот дым из одной трубы, Сева. Они пытаются прекратить расследование, спустить все дело на тормозах. А по какой причине?

— Так чего думать-то? Саня, в этом деле с «Радугой» чьи только уши ни торчат! А начатое расследование, очевидно, их очень больно задело. А тут еще и наша «Глория» вмешалась. И кто мы такие, им прекрасно известно. А потом мы ж с тобой не знаем, кто стоит за Лобковым с Грошевым? И почему эти сидельцы такие наглые?

— Похоже на то… Ну, посмотрим. Что-то наш Ваня не звонит… Не нравится мне, что-то у нас — прокол за проколом. Так не бывает. Нет, не то говорю, так не должно быть… Видел бы ты, кстати, как торжествовал тот ментяра поганый, когда узнал, что допрос откладывается. У меня сложилось впечатление, будто он даже знал заранее, по какой причине очной ставки не будет… Ладно, подождем еще немного…

Глава девятая ОПЕРАТИВНЫЕ ДЕЙСТВИЯ

Филипп появился в агентстве в первой половине дня. Судя по его виду, визит на Рублевку был удачен. Да у него иначе и быть не могло. На работу его, правда, не взяли, там своих работяг хватало, зато удалось узнать, что хозяин — какой-то важный генерал. Сам не молодой уже, седой, а вот баба у него молодая, почти как прежняя хозяйка. Вероникой зовут. А генерала — Игорь Павлович, так к нему его водитель обращался. Машинка крутая — джип «мерседес»-500.

Турецкий тут же взял и этот красноречивый факт на заметку. Материал для встречи с Генрихом накапливался.

— А что Вероника? — серьезно спросил он у Филиппа.

— Я не такой всемогущий, как тебе представляется, друг мой Сан Борисыч. Да и ночь меня изрядно подкосила. Однако и порадовала.

— В каком смысле? — глаза Турецкого из серых превратились почти в блестящие хрустальные кристаллы, которые вспыхнули огоньками, столько разлилось в них жаркого вожделения. Но Филипп понял его игру и захохотал.

— Не в том, конечно, в каком хотелось бы, но я сумел узнать, где можно всегда отыскать сынка, если он находится не в объединении. Есть у него съемное помещение под собственную адвокатскую контору. Там же, где офис и Ловкова, в районе Красносельской, в том же доме, но с другого торца. Однокомнатная квартира, и тоже на первом этаже.

— Не понимаю, а почему тогда нельзя туда и вещи папаши Грошева перевезти? Если супруга отказывает ему в гостеприимстве?

— Вот тут ничего не знаю, и не хочу пока влезать в их отношения. У папаши с сыном тоже, кажется, не все ладно.

— Но, послушай, если есть своя контора, то наверняка есть и компромат на них на всех. И где находится нотариус, мы также можем узнать.

— Да, — с достоинством кивнул Филя, — если с ним душевно поговорить.

— Займись-ка этим вопросом, пока не поздно.

— А куда мы можем опоздать?

— Я до сих пор не знаю, Филя, что с Рогожиным. Уехал в УСБ и пропал.

— Так, может, сперва это выяснить? Борисыч, я вот от тебя услышал об утренней встрече с папашей и его словах. К кому они относились, ты можешь ответить? Не к Ивану? Ведь в «собственную безопасность» просто так не вызывают. А младшенький грозился всем им… натянуть или что-то еще. Не с его ли угрозами это связано? Как бы выяснить?

— Ну, я могу позвонить, в конце концов, начальнику Ивана, тот-то ведь должен быть в курсе?..

Через пять минут Бродяга Макс выдал сыщикам телефон начальника ОРБ московского Главного управления внутренних дел полковника Семенкина Антона Арсеньевича. Турецкий представился и объяснил, что разыскивает его заместителя в связи с известным делом, чтобы уточнить некоторые факты, касающиеся защиты свидетелей.

То ли фамилия Турецкого ни о чем не говорила Семенкину, — как, впрочем, и его фамилия — Александру Борисовичу, кроме того, что тот работал вместе с Грошевым, — то ли начальник оперативно-розыскного бюро был очень хорошо информирован о том, кто ему позвонил, но ответил он голосом, источавшим сухое пренебрежение.

— Полагаю, что вы еще не скоро сможете задать Рогожину свои вопросы. В Управление собственной безопасности поступила жалоба…

— От кого, простите?

— Вам это важно?

— Да, конечно.

— От господина Грошева.

— Отца или сына?

— Да какая разница? — у Семенкина нарастало раздражение.

— Большая. Со старшим он еще не встречался, того доставили в узилище мертвецки пьяным. И он только что пришел в себя, я его видел. Значит, надо понимать, сын жалобу написал? И в чем обвиняет, если не секрет?

— Рогожин задержан по обвинению в превышении должностных полномочий. А материалы расследования, которым он занимался, будут переданы другому сотруднику, мы позже решим, кому конкретно.

— Я понял вас… э-э, Антон Арсеньевич, — любезно сказал Турецкий, — кстати, чуть не забыл, вам большой привет и сердечная благодарность за сердечную помощь от Гриши Грошева. Рад передать лично, всего доброго!

— Что-о?! — раздалось в трубке, но Турецкий отключил телефон.

— Ты не сошел с ума? — у Филиппа расширились от изумления глаза. — Зачем тебе этот вызов?

— А чтоб они не чувствовали себя хозяевами положения, — жестко ответил Александр Борисович. — Этот полковник Семенкин, который действительно хорошо знаком с Грошевым, поскольку работал вместе с ним, как мы с Севой считаем, сознательно и целеустремленно подставил Рогожина, назначив именно его вести это расследование…

— Вон оно, в чем дело!

— Генрих мне нужен, причем срочно. Идет массированная атака. И мы можем проиграть, если немедленно не предпримем встречных шагов… Так, Филя, Севка отъехал, и согласовывать некогда. Я принимаю решение сам. Срочно берите вместе со Щербаком в жесткий оборот этого сынка. Надо вышибить из него адрес, по которому обретается нотариус, всем вместе поехать туда и привезти тезку композитора к нам. И тут мы с ними обоими немного пообщаемся. По-дружески… Я понимаю, что, может быть, это не совсем тактично по отношению к тебе, но ты знаешь больше всех остальных. Медлить нельзя, они прекратят дело за отсутствием доказательств. А медицинские освидетельствования просто «потеряют». И пока будут искать, вступят в силу подписанные нашими клиентами документы. Они это отлично знают и заранее радуются. А мы, Филя, просто обязаны лишить их этой радости. Действуйте, ребята…

Щербак нажал на кнопку дверного звонка, установленного под черной стеклянной доской с надписью «Адвокат Грошев».

Дверь открыл сам Игорь. Лицо его было в нескольких местах заклеено пластырем. Он вопросительно осмотрел прилично одетого невысокого, но плотно сложенного блондина в дорогом сером костюме и спросил:

— Чем обязан?

— Мне нужен… адвокат, — Николай кивнул на вывеску, — если он — серьезный, дипломированный юрист, а не самозванец, — и он довольно рассмеялся.

Игорь хихикнул в ответ, но тут же выпрямился, чтобы таким образом обрести достоинство, и уже серьезно пригласил:

— Прошу, все учредительные и прочие документы в полном порядке. У вас дело?

— Да, — небрежно ответил Щербак и обернулся: — Заходи.

В прихожую следом за ним шагнул Филипп, стоявший за дверью. Грошев где-то видел этого человека, но не мог вспомнить, где именно.

— Это я посоветовал ему обратиться к тебе, — Филя по-приятельски кивнул на Николая. — Я сказал, что ты — опытный юрист и сечешь во всяких разборках. Вот и зашли с базаром. Давай, принимай, — и первым прошел в кабинет. За ним — Грошев, а замыкал шествие Щербак.

— Садитесь, — ничего не понимая, но проявляя сдержанность, пригласил адвокат и сел за свой письменный стол, стоявший у зарешеченного снаружи окна. Еще в комнате был диван и большой сейф — еще из первых лет Советской власти, крашенный под дорогое дерево. «Вот там-то у него все и находится», — решил Филя и кивнул на сейф Николаю, а тот ответил утвердительным кивком. Эта мимическая сценка не прошла мимо внимания Игоря, и он насторожился.

— Слышь, братан, тут такое дело, — начал «серьезный базар» Филипп. — У тебя тачка есть?

— Да… — осторожно ответил Игорь, мучительно вспоминая, где он уже видел это лицо.

— А где она?

— В ремонте… нелады с движком, а что?

— Чинишь где, спрашиваю?

— А какое это имеет значение? — но под холодным взглядом Филиппа заерзал и ответил: — В авторемонтной мастерской на Басманной.

— А что случилось, спрашиваю, с твоей тачкой? — уже строго сказал Филипп, нахмурившись. — Чего ты телишься?

— Ну… попал… в столб въехал… по этому делу… — он сморщился и щелкнул себя по кадыку. — Расколотил, еле сам выбрался. Верней, меня достали, потом они на «скорой» в травмопункт отвезли, там и заклеили. Хотели рентген, это из-за синяков по всему телу, но я отказался, боли тогда еще не чувствовал, шок, наверное, не прошел. Это уже дома стало «колбасить»… Ну, я и пошел второй раз, в нашу «районку». А они спросили, где…

— Так это ты в аварии себя разукрасил, а своим врачам что наврал? — брезгливо спросил Щербак. — Что в ментовке «отметелили»?

— Ага, — снова поморщился Игорь, а потом и потянулся, изгибая со стоном спину. — Я ж говорю… А что, какие у вас ко мне дела? — он снова скривился от боли и начал ладонью растирать себе бок.

— Акт есть? — это уже Филипп спросил. — Или тебе просто залепили рыло?

— Да все есть, — Игорь морщился, вздыхал, и никак не мог понять, что от него требуется этим двоим. — Может, мы лучше к делу перейдем?

— Так и мы — о деле, — сказал Николай, поднимаясь и походя к нему ближе. — Ты покажи-ка мне этот акт. — Но тот не двигался, ничего не понимая. — Он не знает, — добавил Щербак и посмотрел на Филю, — подскажи ему, что нам нужно.

Филя тоже встал, взял кисть Игоря и так сжал ее, что тот заскулил от боли, пытался изогнуться, но боль все нарастала, и рука немела.

— Покажешь? — адвокат закивал. — А ты — молоток, братан, — одобрил Филипп. — Давай сюда, — и отпустил его руку.

Через минуту Щербак держал в руках акт медицинского освидетельствования.

— А теперь покажи тот акт освидетельствования, который ты вчера в службу собственной безопасности отвозил, полковнику Головинскому? После допроса у Рогожина.

Игорь замер: он вспомнил этого человека, он же его там, у Рогожина, и видел! И, значит, они?.. У него помертвело в низу живота.

— Я… не возил…

Мысли метались в его голове, он начинал понимать, что его ловкая афера с освидетельствованием — улика против него серьезная. Это — обман следствия, и если откроется, то… короче, не дай, Бог! Только молчать. Там же и числа разные проставлены… И эти его «метания», замеченные опытными глазами сыщиков, подсказали им, что они — на верном пути.

— У меня… нет ничего! — он готов был кричать, если бы его кто-то услышал, но дверь была бронированная, увы…

— А мы сейчас проверим, кореш, — сказал Филипп и подошел к открытому еще сейфу, откуда Грошев доставал акт.

— Там нет, вы не имеете права! — казалось, у него будет истерика.

— Заткнись! — спокойно и строго остановил его Щербак, нависая над ним. — А в какой травмопункт ты бегал вчера? По новой, а? Фиксировать результаты допроса?

— Отвечай! — грозно рявкнул Филипп, выбрасывая из сейфа бумаги, которые разлетались по всей комнате. — А чего мы его спрашиваем? Непонятно, что ли? Посрывал больничные пластыри и предстал в первозданном, то бишь в ободранном, виде! Любое сердце заскулит от жалости и акт напишет. Они ж не знали, с кем дело имели, а этот — самый обыкновенный, трусливый, но злобный подонок! У-у, гад! — Филипп взмахнул кулаком. — Убью!

Грошев сжался, с ужасом наблюдая за его действиями.

— Вот, — тут же спокойным голосом сказал Филя и протянул Щербаку новый документ, — копия второго акта. Заметь, «травматология» уже другая, а? Вот жулик! Ну, мы тебя сейчас уделаем, как Бог черепаху, поползешь за третьим освидетельствованием, если доползешь!

И Филипп «выдал» такую матерную фразу, что адвокат окончательно скис.

Особенно пугать и не пришлось. Грошев, совершенно уничтоженный морально и раздавленный физически, достал копию своего заявления в УСБ ГУВД, затем сыщики сравнили акты и заявили, что вот теперь уже его песенка спета окончательно.

И вдруг словно вспомнили, причем оба сразу, и хором задали вопрос:

— А куда ты… нотариуса запрятал…?

— Ка… ка… какого нотариуса? — изобразил из себя полного идиота.

— Того, сукин ты сын, который все ваши аферы оформлял законным образом!

— Я не знаю… нет, я знаю… его, но не знаю, где он! Отец один знал…

— Ах, ты не знаешь? А ну, посмотрим, вдруг вспомнишь?!

Долгого сопротивления Игорем не было оказано, потому что громов и молний, низвергнутых на его голову, вполне хватило, чтобы он мгновенно обдумал свое положение и принял единственно правильное решение. И, спустя пяток минут, все втроем, заперев «контору», усаживались в машину Щербака…

Господин Саруханов встретил приезд адвоката с двумя его помощниками весьма настороженно. Он знал всех своих клиентов достаточно хорошо, чтобы верить, будто они всегда будут благодарны ему за профессиональную помощь в решении нелегких имущественных проблем. И, кроме того, он терпеть не мог, когда при нем начинались эти, привычные, увы, нынче, бандитские решения вопросов. Ну, договаривайтесь себе где-нибудь, но зачем мне демонстрировать эти увечья? Зачем смотреть, как вы с ним «разговариваете»? Не понимают! Или иначе уже не могут…

Поэтому и появление молодого Грошева, в сущности, такого же разбойника, как и его папаша, и как их общий начальник и кормилец из госбезопасности. Надо ему это? Нет, это им надо, а он уже просто вынужден. Верно подмечено, коготок завяз, не дай, Бог, и вся птичка в их дерьме утонет!..

— Игорь Григорьевич! В чем дело, что за суета? Вы же велели мне… пардон, просили не афишировать место своего пребывания, а сами? Не понимаю, что за немедленная надобность? Что, опять надо куда-то ехать? Только вы учтите, я не хочу присутствовать при ваших физических уговорах! Сделайте одолжение, решайте ваши проблемы до моего присутствия, и чтоб я только подписывал…

Он бы и еще говорил, но уже сказанного было вполне достаточно Щербаку с Агеевым. И если в дальнейшем он станет запираться и все отрицать, то Николай протянет ему диктофон с его записанным монологом. А на Игоря было просто противно смотреть, так он ненавидел сейчас этого пожилого человека.

— Чей это дом? — спросил Агеев, указывая на дачу, окруженную забором. — Ну, отвечать! — рявкнул он, и Грошев сник, помнил еще крепкую руку своего мучителя.

Филя пообещал ему снова, но теперь уже лично, посрывать со всех его ссадин пластыри и еще солью присыпать — это чтоб разговорчивее был. Не сделал, конечно, но пообещал твердо, и адвокат поверил. Щербак, чтобы сдержать улыбку, грозно кривил лицо и вращал в ярости глазами. Та еще картинка! Ну, прямо-таки натуральные «бременские» разбойники российского розлива.

— Моего… моего знакомого, — выдавил он. И теперь нотариус сообразил, что не приехал сюда Игорь, а его привезли силком эти двое. И приехали они по его, нотариуса, душу. А он, старый болтун, высказал именно то, о чем следовало молчать, как рыба! Ой, что же теперь будет?.. Кажется, плохо. Знать бы, кто они… На бандитов не очень похожи… хотя как сегодня отличить настоящего бандита от того, который его ловит?.. Они же не только у одного портного одеваются, они живут рядом, в элитных домах с охраной, они обедают вместе в дорогих ресторанах…

— Я вижу, вы уже поняли, Иосиф Лаврентьевич, причину нашего пристального интереса к вашей последней акции? — неприятным для слуха голосом заговорил Щербак — ему удавался этот противный скрипучий тон. — Поэтому не будем терять дорогое время на обсуждение отдельных деталей, а сразу проедем в одну организацию, где вы уже подробно покажете, как и кем конкретно, а также на каких основаниях и при каких условиях происходила передача акций и прочих важнейших документов, имеющих непосредственное отношение к производственному объединению «Радуга». Ну, а про то, что* вам категорически не нравится, когда вас делают свидетелем пыток несговорчивых «клиентов», об этом мы вас попросим попозже рассказать подробнее нашим коллегам. И еще вопрос: что вы делаете на этой даче? Кто вас сюда привез и зачем? Тоже ответите, не возражаете? Тогда просим в машину… И все свои документы, пожалуйста, не забудьте. Чтоб нам тут не учинять ненужный обыск. — И Щербак церемонно поклонился и пошел вслед за нотариусом, который засеменил в дом.

А Филипп довольно грубо, чтобы Саруханов успел увидеть, уходя, дернул адвоката за больное плечо, отчего тот взвыл, и снова рявкнул:

— А ну, вперед! — и толкнул его к дому.

— Господи, и откуда они взялись? — очень тихо прошептал нотариус, но Щербак расслышал его причитания.

— Из Москвы. К вашему сведению, и чтобы ваш язык чувствовал себя увереннее, граждане Ловков и Грошев-старший задержаны и пребывают в следственном изоляторе. А этот, — он мотнул головой назад, — находится под подпиской о невыезде. Так что, можете его теперь не стесняться. Тем более, что вы ведь вынуждены были участвовать в этой безобразной, преступной афере по принуждению? Я правильно понял ваши слова? Под прямой угрозой для вашей жизни? Верно? И здесь оказались, надо понимать, тоже не по своей воле? Вас же заставили? Я не ошибаюсь?

Нотариус повернулся к Николаю, уставился ему в лицо своими подслеповатыми глазами, покачал головой, подобрал нижнюю губу и ответил, кивая, как еврей на молитве:

— Таки все именно так, господин, не знаю вашего имени. А что бы вы сделали на моем месте?

Отстреливались? Наверное… Идемте, у меня здесь все с собой. Ах, жизнь, чтоб вы понимали в ней…

Последнее было сказано им тоже себе самому…

Мобильный телефон сыграл Моцарта, Турецкий нажал клавишу:

— Шурик! — раздался почти истеричный крик Ирины. — Что происходит?! Мне позвонила Светка, она рыдает в голос! Ее Ивана посадили в тюрьму! Это правда?! Почему? Вы, ч, то ли, виноваты?!

Боже, сколько воплей и вопросов одновременно!..

— Погоди, не шуми, а ответь мне спокойно. Первое: откуда она узнала? Второе: почему позвонила именно тебе, а не своим подругам? Третье…

— Да погоди ты со своими вопросами дурацкими! Откуда я знаю? Она не сказала…

— Тогда не кричи, а перезвони ей и попроси ее позвонить мне, а я постараюсь ей сам все объяснить, тебе понятно, дорогая? — Это «дорогая» было сказано с такой теплотой, что Ирина замолчала, задумавшись. И после недлинной паузы уже, как будто успокоившись, спросила:

— А это правда?

— Частично, — с увертливостью опытного дипломата немедленно ответил Турецкий. — Но тому были важные причины, а Иван тут ни при чем. Так и скажи, пусть перезвонит, а я подожду.

Светлана позвонила. В голосе слышалось с трудом сдерживаемое рыдание. Смысл ее претензий был Турецкому понятен: она в своих несчастьях винила именно его, поскольку он и втянул ее мужа в это уголовное дело, а теперь его арестовали… Словом, чего вы там сидите, когда надо выручать товарища, которого сами же и подставили. Очевидно, понял Александр Борисович, Ирина ничего ей не передала, кроме просьбы позвонить своему мужу.

— Можно вопрос, Светлана, — она только буркнула что-то неразборчивое, и Александр Борисович принял эти звуки за согласие. — Скажите мне, сколько лет вы замужем за Иваном?

— А какое это имеет значение? — Турецкий догадывался, что она опешила.

— Самое непосредственное. Просто я вижу, что вы абсолютно не понимаете особой, профессиональной специфики нашей с ним работы. А чтобы вы чувствовали себя уверенней и спокойней, я вам скажу, а моя жена может подтвердить, что за три десятка лет работы в наших органах я и сам в тюрьмах сиживал по ложным обвинениям не раз, и к стенке меня ставили, даже такое было, но, как изволите слышать, жив и здоров, чего и вашему мужу от всей души желаю. Он ни в чем не виноват, но я вам сейчас скажу такое, о чем вы не должны никому рассказывать, даже если станут здорово угрожать: не знаете, и все! Желаете знать?

— Ну, разумеется! — заторопилась Светлана.

— Его сознательно подставил его начальник, полковник Семенкин. Я с ним недавно разговаривал и высказался по этому поводу весьма недвусмысленно. Тот, надо полагать, в ярости, что мы разгадали его подлость. И сейчас все мы занимаемся тем, что собираем факты, которые как раз и должны свидетельствовать о том, что Иван стал жертвой ложного доноса. И тот, кто это сделал, пойдет под суд. Но… за час или два с такими делами просто никто не сможет управиться. Иван прекрасно знает, что никто его без помощи не оставит… А теперь ответьте мне, кто вам сказал об аресте, мне очень важно это знать.

— Мне позвонили с его работы… — помолчав, ответила она. — И просили никому не говорить.

— Светлана, я должен знать, друг это был или враг? Тогда будет ясна и цель звонка. Чего от вас-то хотели? Просто сообщили? Или что-то предложили сделать?

— Наверное, мне не следует вам этого говорить…

— Ладно, раз вы такая храбрая, тогда я вам расскажу, а вы только ответьте: да или нет, идет?

— Хорошо, — робко сказала она, и Турецкий понял причину ее робости.

— Слушайте, и тоже никому не говорите того, что сейчас от меня услышите. Вам позвонил кто-то из руководства ОРБ либо какой-нибудь важный чиновник из Главного управления и предложил пойти на свидание с задержанным мужем, а там настойчиво убедить его прекратить расследования. В таком случае все обвинения в нарушении должностных полномочий с него будут немедленно сняты и он выйдет из следственного изолятора. А если не согласится, то пусть пеняет на себя. Я — в общих словах, а там могли быть еще и некоторые несущественные частности. Так вот: да или нет?

— Да, — ответила она тихо после мучительно долгой паузы.

— Ну вот, видите, как все просто, — Турецкий даже повеселел. — Но я думаю, что они в нем ошибаются. Он вас выслушает, а сделает по-своему. Мы же, тем временем, постараемся доказать, что он не виновен. Впрочем, если он теперь и пообещает им закрыть дело, большой беды не будет, Генеральная прокуратура уже сделала по этому делу свои выводы, и, как бы ни старались пособники преступников из руководства структур, дело будет доведено до логического завершения и без вмешательства Рогожина. Он уже и так сделал доброе дело: вызвал смятение среди сообщников высокопоставленных преступников. И на том спасибо, можете так и передать, когда пойдете к нему. А если вам будет не очень трудно, скажите потом мне или Ирине, а она передаст, какова была его реакция, хорошо?

— Хорошо, спасибо… я с ним поговорю… до свиданья.

— Когда вы собираетесь навестить его?

— А мне сказали… там же… что можно сегодня, после четырех.

— Очень хорошо, поезжайте и скажите, что мы его не бросим.

«Вот так, Александр Борисович, — вслух произнес Турецкий, — обкладывает вас со всех сторон. А вы уже губы раскатали: мы их обложили! Зафлажили! Пора начинать охоту на волков! Ага, «идет охота на волков, идет охота…», — прогнусавил он и оглянулся на скрип. На пороге стояла Алевтина.

— Только что наши звонили, у них все в порядке, скоро приедут. А ты чего запел, настроение хорошее?

— Нет, как раз наоборот… скверное. Дела складываются именно так, как я и предполагал… в их худшем варианте. Но мы просто вынуждены теперь держать хвост морковкой…

Он протянул в ее сторону руку, и Аля легко вошла в тесный круг, который эта рука образовала вокруг ее талии и сильно прижала к плечу. Девушка чуть вскрикнула и на всякий случай обернулась к двери. И тут же наклонилась к нему, схватила за щеки, жарко прошептав:

— Там сейчас никого, — и впилась в его губы.

Никого — так никого, но ведь… жизнь непредсказуема? И он не стал предпринимать дальнейших решительных действий, хотя все располагало к тому, а только усадил Альку к себе на колени и так ее скрутил, что просто дух вон! Она уже с трудом дышала, но от страсти, а не от боли. Увы, значит, пора и остановиться, а то доведет он девушку до греха… вполне конкретного. О котором она только и мечтала, — уж кому и знать-то, как не Александру Борисовичу. Но он рисковать дальше не стал, аккуратно ссадил ее с колен, еще раз щекой крепко прижался к ее животу и негромко сказал:

— Ирка считает, что я полностью исправился, представляешь?.. А как не хочется быть хорошим, если б ты, Алька, знала!.. Увы, приходится держать марку… хотя бы пока… ну, пока силы есть… И чтоб хоть отчасти противостоять жутким соблазнам, что, к сожалению, не является моим твердым убеждением и достойным примером для подражания, — он с трудом перевел дыхание после столь длительной тирады.

— Вот на это я и надеюсь! — коротко констатировала Алька.

Сильным движением бедер она изогнулась в его объятьях и отошла в сторону, почему-то поправляя вскинутыми вверх руками свою роскошную золотую гриву, до которой Александр Борисович — он мог бы поклясться — даже не дотронулся. Ну, женщины!.. Нет, все-таки прав великий классик всех времен и народов: «Вам имя — вероломство!»

Приехали «гости». Вернее, их привезли. Вид у обоих был несчастный, хотя они пытались изображать огорчение оттого, что было без всяких к тому оснований попрано их гордое человеческое достоинство.

«Интересные люди! — подумал Турецкий. — Они, похоже, даже не намерены в чем-то упрекать себя… И все, что натворили, — правильно, вот если бы еще и не отвечать… Но отвечать придется. И тому, кто зло творил, и тому, кто помогал, пусть даже из-под палки».

— Ну, что?

Турецкий взглянул на Щербака с Агеевым, и те жестами показали, что оба «гостя» со всеми их доводами согласились и им осталась только мелочь: изложить все рассказанное на бумаге. В ответ Александр Борисович, тоже жестом, предоставил им возможность приступить к конкретным допросам каждого из прибывших и поднялся, предложив им свое место. Он представлял уже, о чем они оба будут давать показания.

Этот молодой Грошев станет утверждать, что ни сном ни духом не догадывался о том, что происходило в соседних кабинетах. Но потом, под давлением улик, начнет по капле выдавливать свои признания. Он же дипломированный юрист и знает, что говорить не опасно, а что чревато для него. Но ничего, Филя его сломает. Бывали юристы и почище!

А вот нотариус сошлется на смертельную опасность, которая его окружала со всех сторон. И пусть ссылается, за это его никто на долгий срок осуждать не станет, может, и мелочевкой отделается. Но зато он подробно расскажет и даже предоставит следствию те документы, которые были подписаны в его присутствии. Причем — все!

И, кстати, надо обязательно выяснить у него по поводу продажи дома на Рублевском шоссе. Кто продавал, кому конкретно? Если дом принадлежал мадам Шевченко, то никаких острых проблем с ним не возникнет, она вправе распоряжаться своей недвижимостью. Но следствие обязательно заинтересует ответ Ловкова, на какие средства ею был приобретен этот дом? Откуда у его супруги эти миллионы долларов? Как и вилла на курортах Кипра? И многомиллионные счета в международных банках? Вот и пусть придумывают истории про неожиданное наследство от американской прабабушки… Как это обычно и делается в подобных семьях, где один ворует, пользуясь служебной неприкосновенностью, а второй, или вторая, ищет для отмазки от налогов следы богатых родственников…

Чтобы юрист с нотариусом не переговаривались, Филя вывел Грошева в другой кабинет. А Турецкий остался, чтобы послушать, что станет отвечать, уже под протокол, нотариус. Тот, правда, не поленился задать вопрос: на каком основании его задержало для допроса охранное агентство? Объяснил Александр Борисович максимально вежливым тоном.

— Видите ли, Иосиф Лаврентьевич, мы не желаем превышать своих полномочий, и потому все вопросы вам будут заданы в соответствии с необходимостью прояснения ситуации с защитой жизни и имущества господ Уткина, Гусева и Петухова с их семьями, о чем заключен с ними договор. А вот, к примеру, мы, наверное, не будем очень уж настаивать, чтобы вы со всеми подробностями рассказывали нам про то, что вам наверняка известно, — Турецкий доверительно качнул головой, — каким образом, а главное, кому конкретно, был недавно продан один известный дом на Рублевском шоссе. И кто помогал при оформлении договора о купле-продаже.

Турецкий «проницательно» взглянул нотариусу в глаза, и тот слегка смешался. Но сумел-таки выдавить усмешку и заметить философским тоном:

— Им многое известно…

— Иосиф Лаврентьевич, — Турецкий хитро подмигнул ему, чтобы нотариус, не дай, бог, не подумал, будто его только что, как говорится, взяли «на пушку», и ответил: — Мы же с вами далеко не молодые и достаточно тертые люди, которые умеют с успехом выстраивать свои версии там, где они пока не знают некоторых деталей. Хочу пояснить, честно вам говорю, что мы очень рассчитываем на вашу помощь в этом вопросе. Тем более, что лично вам он совершенно ничем не грозит. Но это и не наш праздный интерес, поскольку вопрос, очевидно, будет рассматриваться в контексте с другими, в которых фигурирует имя господина Ловкова. Кстати, супруга его, дражайшая Зинаида Борисовна, буквально только что, несколько минут назад, — Турецкий для убедительности взглянул на свои наручные часы, — пересекла границу Российской Федерации самолетом кипрской авиакомпании. И, очевидно, навсегда. Ее, естественно, проводили и просто пожелали счастливого пути.

Турецкий приветливо улыбнулся. Саруханов размышлял, опустив голову. Брови его шевелились так, будто он старательно формулировал себе вопросы, а потом с некоторым опасением сам же и отвечал на них. И не всегда был доволен ответами. Словом, на лице шла усиленная работа мысли. Турецкий не торопил. Он знал финал. Нотариусу гораздо дороже собственное спокойствие, и о том, что ему не грозит, он охотно расскажет. Ну, и пусть работают…

Александр Борисович глазами показал Щербаку, чтоб продолжал в том же духе, и вышел из кабинета.

Игорь Грошев потел, «создавая» свои признательные показания по поводу того, каким образом он получил свои травмы, где теперь находится его раскуроченное транспортное средство, почему ему пришла в голову «счастливая», мысль совершить подлог и использовать свои телесные повреждения для повторного медицинского освидетельствования теперь уже в своем районном травматологическом пункте, а затем выдать новый акт медэкспертизы за результаты допроса с пристрастием, который провел с ним подполковник Рогожин. Да, он сознавал, что собирался оклеветать невиновного человека, который его и пальцем не тронул. Но у его подлога была серьезная подоплека. Ну, важная причина! Вот на причине он и запнулся.

И теперь Филипп подробно объяснял Игорю, чем ему грозит подобная «шалость», в результате которой честный человек оказался за решеткой. Но, с другой стороны, если у Игоря были серьезные причины, — отец, к примеру, приказал скомпрометировать Рогожина, чтобы тот был отстранен от дальнейшего расследования, а сын привык с детства к абсолютному послушанию и подчинению своему отцу, и не смог противостоять его категорическому и жесткому требованию, — вот тогда, может быть, следствие учтет его добровольное признание и чистосердечное раскаянье в содеянном. Игорь — сам юрист и прекрасно знает, как раскаянье виновного, вообще, действует на суд.

Филипп говорил спокойно и рассудительно, сидя напротив и даже развалившись на стуле. Так что о рукоприкладстве не могло быть и речи. Но Грошеву была уже известна быстрота движений этого человека, и рисковать повтором подобных «убеждений» он не хотел. И правильно делал.

Турецкий послушал, кивнул Филе и вышел в большую приемную.

— Аленька! — Девушка с готовностью вскинула голову. — Ты предупредила Макса, чтобы он проверил наше жизненное пространство на предмет «насекомых»?

— Да, он все сделал, как ты просил. И знаешь, на внешней стороне окна в кабинете Всеволода Михайловича обнаружил «клопа», я сбегала и сняла. И обратила внимание на то, что напротив, вон там, — она показала пальцем в ту сторону, где переулок поворачивал за угол соседнего дома, — серая «тойота», которую видела здесь же утром. А потом, когда ты уехал, она исчезла, но позже появилась снова. Когда ты уже вернулся. И сейчас там стоит. Это — не «хвост»?

— Он самый, — Турецкий подошел к стеклянной двери и посмотрел: знакомая машина стояла на прежнем месте. И никто не смог бы ее заподозрить в слежении, тем более что и стекла были затемнены. — Как бы посмотреть на ее номера? Там передний заляпан, ничего не разобрать, а свой интерес к машине я проявлять не хочу. Вот если бы… — Он взглянул на девушку. — Нет, я, конечно, не могу просить тебя о таком одолжении, потому что…

— Ой, перестань! — она махнула ухоженными пальчиками. — Я сейчас выйду через служебный, а потом обогну квартал и зайду к машине сзади. Значит, реагировать не надо?

— Да, и «светиться» тебе тоже нет никакой нужды. Я лучше кого-нибудь из мужиков попрошу.

Сам не могу, он меня, вероятно, уже знает, если так уверенно держится, и я не хочу его расстраивать тем, что тоже знаю о нем.

— Не надо никого, я быстро! — Аля поднялась. — Но войду опять через служебный, ладно? Ты открой.

Через пятнадцать минут Алевтина вернулась, чуть запыхавшись, будто бежала.

— Чего дышишь тяжело?

— Да поскорей хотела. Я отнесу Максу? — это она спросила про номер, беглым почерком написанный ею на листке, и Турецкий кивнул. — Ответ, конечно, сразу? — она улыбнулась.

— Лучше вчера, — «остроумно» ответил Турецкий, откровенно любуясь ее превосходными ножками. Да и вообще всем ее зажигательным обликом. Но она только строго погрозила ему пальчиком, на котором блеснуло красивое колечко, подаренное, между прочим, им же самим Альке на недавнем дне ее рождения, которое они отметили здесь, в офисе. И она с колечком этим не расставалась, словно намекала на нечто тайное и прекрасное, что было между ними. Или могло быть. Или должно было обязательно случиться…

Ох, да какая разница! И было, и случилось, и еще будет наверняка, поскольку для Альки это — как вопрос жизни и смерти, хотя и надуманный. Но нельзя же держать влюбленную в тебя девицу в постоянном напряжении, надо иногда и помогать ей избавляться от перенапряжения, от которого может и стресс случиться. Нет, этому стрессу никак нельзя позволить взять верх, потому что Александр Борисович должен был постоянно думать о здоровье и благополучии своих коллег, иначе какой же ты начальник, пусть и не главный, но все же…

Пока Аля торчала у Макса, а Турецкий, как дежурный, сидел на ее месте, позвонил Алексей Петрович Кротов.

— Александр Борисович, — четко соблюдая свою постоянную утонченную вежливость, узнал голос Кротов, — рад вас слышать. Но буду еще больше рад, если вы заглянете в комнату и сами перезвоните мне на номер, который видите на своем сотовом. Это возможно?

— Разумеется, Алексей Петрович, я весь — сплошное нетерпение.

— Кажется, я вас кое-чем порадую. Ну, жду…

Турецкий позвонил Кротову из комнаты Максима, которая была оборудована с его же помощью хорошими защитными устройствами против постороннего прослушивания. И все в «Глории» об этом, естественно, знали. Здесь же чаще всего и проходили секретные служебные переговоры, в том числе телефонные и даже радиотелефонные. Что ж, значит, у Кротова сведения, как всегда, закрытые…

Аля тактично вышла, а сам Макс никогда не обращал внимания на чужие разговоры.

— Благодарю, Александр Борисович, — сказал Кротов, и Турецкий словно воочию увидел этого невысокого, элегантно одетого, почти всегда при галстуке-бабочке, человека с сильно поседевшими висками на черной, аккуратно подстриженной шевелюре жестких волос. Характер, говорят, бывает такой же. Алексей и сам был ловок и силен, как все специально и профессионально тренированные люди.

— По поводу нашего друга… Тут целая детективная история, достойная пера современного романиста. Но — в двух словах. В девяносто девятом, осенью, нашими спецслужбами был перехвачен у самой границы Чечни с Грузией, в районе Хачароя, караван, двигавшийся в сторону Грузии. Караван попал в ловушку, устроенную пограничниками, и был почти полностью уничтожен. Почти, говорю, потому что двое, несмотря на отданный старшим группы перехвата, подполковником Ловковым, приказ пленных не оставлять, сумели чудом уцелеть. Один из них вел караван и знал, что везли во вьюках лошади. А второй оказался его недостреленным братом. Как спаслись, это другая тема. Так вот, мне удалось прояснить вопрос с грузом. Сведения — из первых рук, как вы понимаете. Караван перевозил тщательно упакованные выдающиеся, музейной ценности, произведения искусства и ювелирные изделия. Все это шло в оплату определенных услуг со стороны руководства некоторых ваххабитских сил, активно поддерживавших тогда войну в Чечне. Конкретные фамилии вам, Александр Борисович, полагаю, не нужны, это дело другого ведомства. Но вот незадача. Среди возвращенных государству после захвата каравана ценностей не было обнаружено многих, весьма ценных предметов. К ним относятся все, без исключения, живописные полотна известных русских и зарубежных художников, их было несколько десятков, значительная часть ювелирных изделий, но самое главное, золотое оружие, принадлежавшее кому-то из знаменитых екатерининских полководцев. Золотое, как вы понимаете, в натуральном смысле.

— Ничего себе! — усмехнулся Турецкий. — Кажется, я уже начинаю кое-что понимать.

— Сейчас поймете еще больше. Не торопитесь, у меня пока есть немного времени. Итак, позже, где-то вскоре после новогодних праздников, так называемого Миллениума, подполковнику Ловкову вне очереди был присвоен чин полковника, а сам он резко повышен в должности и с поста начальника отделения переведен на должность заместителя начальника Управления по борьбе с контрабандой наркотиков, ну, и прочими делами. Там и таможенные связи прослеживались, и с организованной преступностью — все ж повязано. Такой вот послужной список, очевидно, подкрепленный некоторыми находками при захвате каравана. Государству тоже что-то вернулось, надо понимать, но гораздо меньше, чем следовало. И последнее. По некоторым моим сведениям, после возвращения из той командировки тогда еще подполковник Ловков, — а повысят его спустя два месяца, — настойчиво интересовался в архивах наградным оружием времен императрицы Екатерины Великой. Полагаю, что интерес этот был неслучайным, если иметь в виду, что заместителем Директора ФСБ, курирующим, в частности, и Департамент экономической безопасности, был генерал-полковник Ордынцев. По рассказам тех, кто его хорошо знает, он — страстныйколлекционер старинного оружия.

Ну вот и все, Александр Борисович, что удалось за эти короткие деньки разузнать вашему покорному слуге. Если это вас устроит, я буду рад. А возникнут дополнительные вопросы, вы знаете, где меня найти. А засим разрешите откланяться, времени уже не осталось. Всего доброго коллегам…

Вот тебе и удача, господин Ловков. Теперь понятно, откуда неожиданно берутся огромные состояния, на которые покупаются шикарные дома и виллы на Средиземноморских курортах…

Ордынцев, значит… Что ж, такое под силу лишь Меркулову, если еще под силу, а самим там и близко нечего делать…

А что, если посмотреть с другой стороны, может быть, заслуженный генерал собирается завещать свою богатую коллекцию Историческому музею? Тогда кто ж его осудит, и за что?..

Но ведь было же и что-то, положившее начало капиталу полковника. Опять же картины… старые, старинные, темные… Хитра Зинаида Борисовна, и умна — красивый намек, с заранее спланированным результатом. Это ж надо придумать такое: заставить, по сути, делать обыск в доме, который уже стал чужим. И ведь новые хозяева не могли не знать про этот обыск. Значит, что же? И сами — участники аферы? Будут врать, что не знали? Ох, запутали они сами себя. Что ж, и на них есть суд. Кроме божьего…

Пора подбивать первые серьезные итоги, решил Турецкий… Они ж все-таки есть… несмотря ни на какие неожиданные препятствия.

Глава десятая НОВОЕ УТОЧНЕНИЕ ПОЗИЦИЙ

С возрастом у Генриха, или, в миру, Гены, сына старинного друга Меркулова, стали все заметнее проявляться его кровные родовые особенности. Раскосинка устроилась в его темных глазах окончательно, сухое скуластое лицо приобрело более определенные восточные черты. Ну, как был однажды назван среди близких знакомых Чингис-ханом, так и стал им, в конце концов. С сильным и волевым выражением лица. Коренные изменения в жизни общества, пошатнувшие, а то и полностью разрушившие и устои, и человеческие отношения, когда-то крепкие и, казалось, нерушимые, Генриха словно не коснулись. Он как был сдержанно приветливым, таким и остался. А это ведь очень приятно бывает, когда ты через какое-то время встречаешься со старым знакомым так, будто расстались вчера, и продолжаешь прерванный на полуфразе разговор, именно в той интонации, в какой он оборвался накануне.

Вот такое ощущение испытал Александр Борисович, когда на полутемной лестничной площадке позвонил в знакомую, обитую прочным материалом дверь и, естественно, не услышал звонка, но через короткое время щелкнул замок, открыв темное пространство прихожей. И едва дверь сама закрылась за его спиной, вспыхнул свет, и Турецкий увидел перед собой хитрую ухмылку Чингис-хана. Нет, все-таки возраст на него не действовал…

В силу своих служебных обязанностей Генрих не мог общаться со своими знакомыми в компаниях, а если и появлялся на каких-то тусовках, то, очевидно, с определенной целью, и так же незаметно исчезал. Потому и встречи бывали редкими, не длинными и, главным образом, по проблемам, связанным с теми делами, которыми занимался Александр на протяжении практически всей своей жизни. Оттого и отношения оставались у них дружески деловыми.

— Привет, проходи, рассказывай… — Гена показал рукой в комнату, где у низкого журнального столика стояли друг напротив друга два глубоких и удобных кресла. А на столе стоял кофейник, из носика которого струился божественный аромат. А еще две приличные чашечки и блюдо с маленькими пирожными. Гена был сластена, и Турецкий разделял его вкус. Но только к этим пирожным, которые делал какой-то умелец, адресом которого Чингис-хан ни с кем не делился. А все эти крем-брюле или песочные со сладким маргарином внутри не переносил — не пища и не закуска.

И он стал рассказывать о том деле, которым в настоящее время занималась «Глория», начиная с захвата «Радуги» и кончая историей с караваном в Чечне. Список фамилий, которые наметил себе Турецкий, был у него в голове, записи не требовались. Ну, прежде всего, Андрей Ловков, рядом с ним — Григорий Грошев. Затем — неизвестный пока генерал Игорь Павлович с женой Вероникой, купившие у Ловкова огромный дом на Рублевском шоссе. Далее — некое пограничное спецподразделение, которым командовал Ловков, захвативший караван с художественными и ювелирными ценностями. И, наконец, генерал-полковник Ордынцев с золотым наградным оружием, давший решительный толчок вверх карьере Ловкова. Вот, какой строй получился. И все — лица, более чем ответственные. Вопрос: что можно узнать о них?

Гена улыбнулся и почесал затылок, потом налил свежий кофе, шумно отцедил чуток вытянутыми в трубочку губами и ответил:

— Горячий. Не обожгись.

— Это деловой совет? — ухмыльнулся Турецкий.

— Нет, дружеский, — Гена показал на кофе, и губы его растянулись в хитрую улыбку. — По Ордынцеву сведения у тебя откуда?

— Исключительно в качестве предположения. Ну и плюс резкий скачок карьеры подполковника. А если ты имеешь в виду наградное оружие, то могу только повторить сказанное мне по телефону: сведения из первых рук.

— А, я понимаю, — Гена кивнул, произносить имя Кротова не было нужды, ему и самому был прекрасно ведом список сотрудников «Глории». — Я и сам кое-что слышал, но тогда, в силу ряда обстоятельств, такого рода информации предпочитали не придавать серьезного значения. Принимали к сведению. Это уже после… ну, тебе известно…

А то — неизвестно! Кончилась эра «первого президента», пора было браться за наведение порядка в стране, надоел уже бардак всем, кроме тех, кто успели стать олигархами.

— А что касается твоего Игоря Павловича…

— Моего, спасибо, — Турецкий низко поклонился, и Гена засмеялся:

— Могу предположить, что это Нестеренко, из Департамента по обеспечению деятельности — финансово-экономическое управление.

— Значит, все-таки ваш? — не упустил возможности съязвить Александр Борисович.

— А какая там, говоришь, сумма?

— Дома-то этого? На бумаге — около тридцати… очень кругленьких, ты понимаешь…

— Солидно, ничего не скажешь… А насчет картинок твоих, думаю, надо посмотреть, в первую очередь, каталог Грозненского музея. Да по соседним музеям пошарить, где зафиксированы пропажи. Не исключено, что они могут появиться на ближайших аукционах в Париже и Лондоне. Хорошо бы иметь приблизительный список. Но это уже не твоя забота.

— Ну а что мне теперь делать с парнем, которого специально упрятали в каталажку? Случай-то беспрецедентный!

— Да ладно тебе, Саша! — отмахнулся Генрих. — Сплошь и рядом, ты просто не в курсе. Ты, кстати, с дядей Костей разговаривал?

— Нет.

— А чего медлишь?

— Так ты у меня на очереди — первый и главный! — Турецкий опять почтительно раскланялся. — Только после вас продолжим удовлетворять интерес, мы субординацию чтим-с! Он же обязательно поинтересуется: а ты с нашим другом разговаривал? И что я ему без твоего совета и разрешения скажу, а?

— Льстить ты научился, — Чингис-хан был доволен. — Ладно, рассказывай, что дома?

Александр Борисович понял, что больше разговора по интересующим его вопросам не будет, Гена принял сказанное к сведению и, вероятно, в самое ближайшее время постарается ответить даже на незаданные вопросы, которые могли бы помочь разобраться в тех кроссвордах, которые подбрасывает его друзьям жизнь…

Поэтому с кофепитием покончили довольно быстро, и Турецкий собрался уходить. Это следовало делать с привычной осторожностью, как и появление здесь. Провожая его, Генрих задумчиво произнес:

— А между прочим, если память мне не изменяет, этот Грошев, ну, тот, что из ОРБ, он в известных кругах носит и, я бы сказал, весьма изобретательную почетную кличку Грош. Имей в виду, на всякий случай.

Обычно Турецкий приезжал к Генриху, когда на дворе темнело, и прохожие не замечают новых людей в своем обжитом районе. В темноте ж, известно, все кошки — серые. А у Александра Борисовича уже была на «хвосте» своя «серая», и таскать ее за собой у него не было ни малейшего желания. Поэтому и парковался он обычно довольно далеко от дома, на другой стороне улицы, у постового отделения, где имелся служебный выход с противоположной стороны здания. Красные «корочки» помогали ему пользоваться этим преимуществом. Но сейчас-то играть в казаки-разбойники у него охоты не было, наоборот, появилось острое желание узнать, что за тип «пасет» его с такой откровенной наглостью.

«Серая» нахально стояла напротив выхода из почтового отделения, почти упираясь в задний бампер «ауди» Турецкого. Забавная ситуация… Александр Борисович, не подходя к своей машине и не показываясь на глаза водителю «тойоты», достал телефон и вызвал Филю.

— Закончили там?

— Да, отпустили. Оба ушли с покаянным видом, но младшенький явно затаил в душе подлость. Только Щербак — не пальцем деланный, он его очень серьезно предупредил, что любой его шаг, который будет расценен как вызов его жизненным принципам и правилам, будет для него крайне чреват. И на прощание пожал ему руку, напомнив, что следующая их встреча станет для него последней. Кажется, понял. Но им же, этим подонкам, верить нельзя.

— Это хорошо, Филя, но у меня здесь, где сейчас нахожусь, возникла небольшая проблемка. И я хочу, если у тебя есть лишний часик, чтоб ты помог мне ее решить.

— Говори, где, и я выезжаю, а остальное — по ходу дороги…

— Только еще просьба, тебе придется пересесть на «рабочую» машинку, можешь?

— Ах, вон оно что! — словно обрадовался Агеев. — Отсекать будем? Перезвоню!

Через пять минут Филипп перезвонил Турецкому:

— Сан Борисыч, я уже в пути. Давай подробности…

Турецкий предложил свой вариант плана. Филипп «помозговал» немного и внес некоторые коррективы…

Заиграл «Моцарт», значит, Филипп уже где-то рядом. Александр Борисович закурил и с рассеянным видом направился к своей машине, не выпуская из поля зрения стоящую почти впритык «тойоту». И размышлял: «Нападут? Вряд ли. Это они так демонстрируют свое превосходство. Отлично». Он увидел, как из-за дома, с проспекта во двор, вырулил Агеев на стареньком «Москвиче» сорок первой модели с усиленным корпусом и жесткими бамперами. Ну, вот, самое время…

Турецкий шагнул к машине. И тут же из «тойоты» вышел типичный братан, лысый и крепкий, и неторопливо направился наперерез Турецкому.

«Ага, значит, так решили? Очень славно».

Но браток и двух шагов не сделал, как в зад его машины с неприятным громким скрежетом ударил бампер «Москвича». Братана аж подбросило. Он круто развернулся, забыв о своем «клиенте» и споро кинулся смотреть, что с его «ласточкой». А из «Москвича» неторопливо выбрался Филя и завопил истошным голосом:

— Ты что, падла, задом ездить разучился?!

Братан оторопел и вдруг, себе на беду, ринулся на Филю. Он был много крупнее своего врага, и в этом заключалась его вторая неучтенная ошибка.

Он поднял руки, чтобы обрушить кулаки на «мелкое ничтожество», нанесшее ему урон, но ноги его непроизвольно, будто сами по себе, оторвались от асфальта, и крупная фигура, медленно переворачиваясь в воздухе, как при рапидной киносъемке, с высоты плашмя обрушилась на асфальт. И замерла так.

Известно ведь: большой вес — тяжелая, громоздкая масса… Сразу в одну кучу не соберется. Иной раз лопатой сгребать приходится… Такие мысли посетили Турецкого.

— Товарищ, — робко спросил Филя, обращаясь к нему, — не знаете, что с ним? Шел, шел и упал, странно, не правда ли? И разлегся. Споткнулся, что ли, вы не видели?

Александр Борисович неоднократно наблюдал воочию «работу» Агеева и всякий раз испытывал искреннее чувство восхищения отточеной пластикой его почти незаметных движений. И теперь, улыбаясь с почтением, отрицательно покачал головой.

— Он вас не задел, этот неуч сопливый? — поинтересовался Филипп и осмотрел задний бампер «ауди». — Нет, вроде. Это, наверное, потому, что он уже до того притерся в упор. Что ж, сам виноват, придется ему собственную задницу чинить. Он в машине один был, не знаете? — Филипп открыл дверь водителя и заглянул в салон. Потом залез на сиденье, открыл бардачок, порылся там и вытащил оттуда водительское удостоверение и… пистолет Макарова, который держал мизинцем за скобу. — Оп-па! Наверняка разрешения на ношение не имеет. Нет, вы только гляньте, чем играется наш мальчик! Вы можете засвидетельствовать, что пушка принадлежит ему?

— Отчего же? — игриво согласился Турецкий. — А куда девать вашего мальчика?

— Моего? — удивился Филя. — Ах, ну да, конечно… Я тут на подъезде видел милиционера. Возле «Автозапчастей». Вот его права, вы посторожите шалуна, а я за властью сбегаю…

Они вышли из поля зрения братана и тихо заговорили. Асам братан по фамилии Махоркин Георгий Иванович, — Турецкий посмотрел в его водительские оправа, — значит, Жорик, не иначе, тем временем пришел в себя и попытался оглянуться и встать, но сил хватило, чтобы только сесть. Филипп подошел к нему поближе. Он увидел его и попытался даже грозно зарычать, но получилось довольно слабо:

— Ну, ты залетел… — дальше полилась матерщина.

— Нет, это ты уже летишь вовсю, брателло, — Филипп ткнул ему в физиономию, разбив ему губы, дуло его же пистолета, который он предусмотрительно обернул носовым платком. — И далеко летишь…

Очевидно, на такой поворот братан не рассчитывал, и брань его «захлебнулась».

— Ты чей? — спросил Агеев. — От Балябы? Дубового? Отвечай, позорник!

Тот соображал, потом как-то кивнул, словно соглашаясь неизвестно с чем, и стал, сильно щурясь, рассматривать Филиппа, что в полутьме сделать было ему довольно сложно. Да и зрение от сильного падения у него еще не стабилизировалось.

— Короче, слушай сюда, — негромко сказал ему Агеев. — Можешь передать своему пахану, что ваш Грош сгорел, и сгорел крепко, как швед под Полтавой. И чалиться он теперь будет долго, а ты научись кататься, все понял? — но, не дождавшись внятного ответа, подвел итог: — Ну и молодец… А пушка тебе больше не нужна, раз ты пользоваться ею не научился. И права — тоже, поскольку ездить еще не умеешь. Отдыхай и больше не нарывайся, если не знаешь, чем это может для тебя закончиться. Все понял? — посмотрел на рыхлую развалину, сплюнул и махнул рукой. — Понял этот козел, как же!

Потом Филипп подошел к своей машине и сел за руль. То же самое сделал и Турецкий. А потом они разом включили двигатели и отъехали в разные стороны от «тойоты». А она так и осталась стоять со смятым задним бампером. И, что самое странное, народ вроде ходил, видели, но никто не подошел, не вмешался. Никому не было дела…

А, может, видели в руке у тщедушного Фили пистолет? Да и какое тут любопытство, если лихие бандитские «девяностые», видимо, возвращаются очередными стрелками и разборками? Иначе чем можно было еще объяснить картину трех, стоящих впритык друг к дружке машин…

В агентстве, несмотря на поздний вечер, еще шла работа. О Максе и говорить было нечего, это обычное его время: никто не мешал, не трогал, вопросов не задавал, — самая работа…

Алевтина только собиралась домой, но осталась, зная, что Филипп отправился на выручку Сашеньке и взял оборудованную для специальных операций машину. Наверняка ведь приедет, поставит машину и будет рассказывать. А тут — оба приехали.

— Что Макс? — сходу спросил Александр Борисович.

— У себя.

— А где ж ему находиться? — улыбнулся Турецкий. — Ты-то чего задерживаешься?

— Ждала… Узнать хотела, как там у тебя…

— Все хорошо, — он потрепал ее ладонью по щеке и поцеловал. — Беги, все в порядке. А я — к Максу, а потом поеду к Косте. Пока, до завтра.

Макс немедленно получил задание пробить по карточке водительских прав господина Махорки-на. А что касается оружия, то Турецкий решил по дороге к Косте завернуть на Петровку и передать дежурному по МУРу и права, и пистолет, пусть сами решают, что с ними делать. А объяснять им особо было и нечего: преследовал, хотел напасть, уложили отдохнуть, а предметы личного пользования забрали, номер «тойоты» — извольте видеть… Народ в уголовном розыске знал Александра Борисовича, частенько «пересекались» в общих делах.

— А что по Игорю Павловичу и Веронике? — поинтересовался Александр Борисович у Макса. — Удалось что-нибудь?

И Макс тут же подтвердил предположение Генриха насчет Нестеренко из финансово-экономического управления. Действительно генерал-майор. Но жена — не Вероника, а Вера Андреевна Дорошина, вдвое моложе супруга, женаты второй год. Детей, естественно, нет. «Странно, а почему нет? — удивился вдруг Турецкий. — И почему, «естественно»? Или у седого генерала нет приличного порученца?» Ну, в общем, вполне возможно, что это — самое, как говорят, то!.. Пусть теперь Костя посмеется…

Но следом возникло другое соображение: почему Вера, а не Вероника? Филя ж ясно сказал. Или молодая дама любит изысканные имена? Турецкий вернулся к Максу.

— Бродяга, ты личность генерала видел? Фотик имеется?

— А то!

— Показать можешь?

— Любуйся, — ответил Макс и «выставил» генерала Нестеренко. Тот был лыс. Вот тебе и на! А то — Вера, Вероника!

— Бродяга, а теперь поищи мне другого генерала — седого, и молодая жена у него все-таки Вероника. Такие, понимаешь, нынче генералы…

— Бывает, — Макс равнодушно пожал бесформенными плечищами. — Кликнем…

А сам Александр Борисович подумал: «Может, еще раз Кротова побеспокоить? Я ведь Гену просил в «конторе пошарить. А может, этот — из таможни или еще из какого-нибудь ведомства? Чем черт-то ни шутит?»…

Филипп посмотрел на часы и решил, что звонить одной глубоко благодарной женщине, пожалуй, самое время. Кажется, на сегодня непременных и экстренных действий больше не предвидится… Позвонил, естественно, не на домашний, а на мобильный.

— Добрый вечер, девушка.

— Ах, это ты? — «не узнала» Татьяна. — Что так долго не звонил?

«Ну да, — мысленно усмехнулся Филипп, — сейчас тебе только и рассказывать, как мы твоего сынка уму-разуму учили».

— Дела, дела, девушка… Занимаюсь, а сам все про тебя думаю. Ты как сегодня? И что делать мне, продолжать думать, или ты сочтешь нужным избавить меня на сегодня от бесплодных размышлений?

— Я, знаешь ли, пожалуй, приму твое предложение… Насчет избавить. Это не навязчиво с моей стороны?

— Ну, ты же прекрасно знаешь, что в одном доме приятным гостям всегда рады. Более того, их… — он не договорил, потому что она перебила его жарким шепотом:

— Ну, да, употребляют по прямому назначению! Да?

— Боже, как ты вульгарна, дорогая! И как меня возбуждает эта прекрасная твоя черта! Я еду уже, что ли?

— Давай, я с нетерпением жду. Поднимешься?

— Аты… одна?

— Да… его, собственно, сейчас тут нет. Черт знает, где весь день шлялся. А недавно, с час назад, позвонил, что помчался навестить папашу, чтоб тот… Ладно, не буду…

«Папашу навещать помчался… — размышлял Филя. — Надо же поделиться прекрасной новостью о том, что их с нотариусом взяли за бока и им пришлось кое-что выложить… Врать, конечно, будет, что его пытали, но он, как партизан, все отрицал. А если и признался, то по мелочам. Интересно, а что он станет говорить про Саруханова? Наверняка, что именно тот всех заложил? Что, в принципе, и соответствует истине… Ну, разумеется, ему сейчас только и можно спастись от праведного родительского гнева, лишь «заложив» старика Саруханова. А там же еще и Ловков рядом обретается, значит, известие будет суперприятным для обоих сидельцев. Поскольку второй решит, что его тайная операция с продажей особняка привлечет внимание следственных органов, проводивших, оказывается, обыск в чужом доме. И подвигла их на эти действия сама мадам Шевченко, просто обманувшая оперативную группу. Ох, и нехорошая же складывается для них картинка! Наверняка засуетятся…»

Филипп позвонил снизу, от подъезда. Татьяна попросила его подняться. Он не понял, и она объяснила, правда, не очень складно, что он должен ей кое в чем помочь, вниз снести. О-о! А такая новость вовсе не входила в планы Филиппа Кузьмича. Это что же получается? Девушка скарб собирает? Может, она «намылилась» перебраться к нему? Или уже насовсем? Очень легкомысленно с ее стороны. Нет, против того, чтобы подняться, Филя ничего не имел против, но… нести?

И пока он так поднимался и «заводил» себя на недовольство, она открыла дверь навстречу и вытащила довольно-таки увесистую сумку, в которой что-то металлически звякало.

— Эт-то что такое? — он недоверчиво и даже с легким испугом посмотрел на сумку, потом на разведенную, бывшую чужую жену очень недвусмысленным взглядом, требующим немедленного объяснения.

— У тебя же пустой холодильник! Как ты живешь? Смотреть больно!.. Аты что, имеешь что-нибудь против? Так в сумке ничего особенного: я котлет нажарила, борщ сварила вкусный, ты же всухомятку питаешься, я вижу. Ну, там еще кое-что. Я надеялась, что тебе понравится, — она взглянула огорченно.

— Господи, да конечно же! Я про другое хотел сказать: зачем ты зря время тратила? Заехали бы сейчас в ресторанчик…

— Нет, — категорически отвергла она его робкое предложение, — настоящий мужчина должен питаться как следует! Даже и не думай!

«Настоящий мужчина» — это, пожалуй, ее оправдывало. Даже больше чем…

Но уже в подъезде, когда Филипп вышел с сумкой в руках и придержал дверь для Татьяны, сбоку к дверям подошел незамеченный Филей во тьме, слабо освещенной лампочкой над козырьком подъезда, сын Татьяны Прокопьевны, собственной персоной. Увидев Филиппа, он в буквальном смысле остолбенел. Потом перевел взгляд на веселое лицо матери, снова на Филиппа и, заикаясь от нарастающего гнева, истерически закричал:

— Мать, ты чего творишь? Ты хоть соображаешь, кто это?! — и он почти с мистическим ужасом уставился на Агеева, не в силах сдерживать своих эмоций.

Филипп, не предпринимая никаких действий, просто с интересом смотрел на него.

— Знаю, — с таким же спокойным достоинством ответила Татьяна. — Он — очень хороший сыщик, который выводит на чистую воду таких бандитов, как твой родной папашенька. А что тебя удивляет?

— Но ведь они же сегодня… меня…

— Ну, договаривай, договаривай, — вмешался Филя. — Расскажи матери, как ты, сукин сын, выдал синяки да ссадины от своей недавней автомобильной аварии, в которой по пьянке разбил машину, за следы от зверских побоев в следственном управлении, и тем самым ложно обвинил честного человека, который арестовал бандитов Ловкова и Грошева. И отнес свою подлую кляузу, лживый донос в Управление собственной безопасности, полковнику Головинскому. Отец научил? Сам-то ты вряд ли бы додумался, башка не та… А теперь честный человек арестован. Но ненадолго, я думаю, потому что теперь уже ты сам точно займешь его место. Мы твое «чистосердечное признание» отправили в УСБ, и тебя, я думаю, уже завтра пригласят для дачи объяснений! И не думай куда-нибудь смыться, на дне найдут, а мы поможем. — Филипп не боялся блефовать, ибо никто сейчас не смог бы его проверить, а что будет завтра, один Господь знает. Ну, может, еще Александр Борисович, если он успеет до завтра поговорить с Меркуловым. — Ты об этом, надеюсь, рассказал отцу? Или постеснялся? И про то, как сегодня выложил нам всю правду на стол и, распуская сопли, умоляя, чтобы мы тебя самого не отправили в тюрьму, а оставили под подпиской о невыезде? Ты, это тоже ему рассказал? Или все свалил на нотариуса, которому вы все со своим постоянным жульничеством и угрозами уже давно в печенке сидите? Чего молчишь-то, юрист? Расскажи, наконец, хотя бы родной матери, как ты регулярно занимаешься вымогательством. Ты ведь — тоже уголовный преступник, но, повторяю, временно пребывающий на свободе. А избежать наказания все равно не сможешь.

Татьяна застыла, подобно каменному монументу. Но теперь уже Филиппу было все равно. Раз уж так вышло, незачем было искать смягчающие выражения. Или оправдываться обстоятельствами.

— Да, и еще, мы тебе забыли сказать, чтоб ты папаше своему передал. На нас тут наехала было, по его просьбе, надо понимать, черкизовская братва — бандиты Балябы и Дубового, которых «крышует» твой папаша, да ты и сам про них знаешь. Ну, так вот, не получилось у них встречи. Они полежали немного на земле, отдохнули, потом пришли в себя и сказали, что больше не будут приставать к нам со своими глупостями, но очень просили передать пламенный привет своему доброму корешу Грошу, который чалится в «крытке».

Ты ведь знаешь, что Грош — это уголовная кличка Гришки Грошева? Разве папа не говорил тебе? Странно… Родному сыну мог бы и сказать… Но ты передай все-таки, когда завтра отправишься к нему на очередную «свиданку». Договорились? А теперь — свободен… Ну, что, Татьяна Прокопьевна? Не ожидали услышать такое? Он же постеснялся, поди, сказать вам, что целый день провел у нас на допросе, а потом писал свои признательные показания? Увы, есть многое на свете, друг Гораций, как говорит один мой коллега, известный своей любезностью, о чем и не снилось мудрости твоей. Извините за не совсем точный перевод из Шекспира.

И произошло неожиданное. Татьяна засмеялась и посмотрела сперва на Филю, а потом на сына. И сказала, продолжая как-то очень обидно посмеиваться:

— Ступай наверх, там поешь. И посуду помой, бардак за собой не оставляй!

— А ты? — спросил Игорь, глядя исподлобья.

— А у меня свои дела. Пойдемте, Филипп Кузьмич, — и она отпустила дверь, которая гулко хлопнула перед самым носом Игоря. Он не успел и шага сделать, чтобы придержать ее, настолько был озадачен, и теперь набирал код, с откровенной ненавистью глядя вслед Филе, который легко уносил увесистую сумку.

— Саша, — услышал Турецкий голос Генриха. — Ты заронил в мою душу некоторое сомнение, и я поспешил уточнить. Забудь про того. Есть еще один Игорь Павлович. Кстати, и остальное сходится. Точнее, он был тут, а теперь — в другом ведомстве. Помнишь, где Слава когда-то заканчивал карьеру? Вот там он был последнее время, а теперь, кажется, получил новое назначение.

— Еще бы не помнить! — Гена напомнил о Вячеславе Грязнове, работавшем последний период перед своей отставкой в МВД, в центральном аппарате. — А сейчас куда его завернула ротация?

— Это хорошо, что помнишь, поинтересуйся у дяди Кости. Ему привет, чуть не забыл передать, извинись за меня. Пока…

Значит, этот генерал — не тот генерал, и эта Вера — вовсе не Вероника, а Вероника — совсем другая. Ох, «темнила»!..

— Ты не слишком поздно? — язвительно спросил Меркулов, открывая дверь Турецкому.

— В самый раз, — деловито ответил Александр Борисович. — И, вообще, Костя, я не кашу манную приехал к тебе по столу размазывать, а как к бывшему наставнику, который, полагаю, не забыл некоторых своих обязанностей перед обществом!

— «Здорово» длинно, но… непонятно, — констатировал Меркулов, тихо ступая по полу и отправляясь на кухню. Стало быть, семья уже спала.

— Извини за голос…

— Ничего, к тебе давно в этом доме привыкли.

— Я знаю. И, если б не Ирка, ты со злорадным наслаждением женил бы меня на своей Лидочке!

— Тогда — возможно, да, а теперь — и не проси.

— Зря. Я с тех пор стал много умнее. И краше…

— Оно и видно. Как был босяком, так им и остался. И как я мог воспитать такого?..

— Договаривай, — печально помотал головой Турецкий. — Никто меня не любит. И, как я стал замечать в последнее время, не меня одного. Вот и Андрюшу Ловкова жена бросила и сбежала со своими и его вещами за границу. А вот еще одна сучка… Мы с Максом думали, она — Вера, а она, оказывается, — Вероника. И вряд ли сильно любит своего седого генерала Игоря Павловича Маргоева. Хотя, может, я и ошибаюсь, и никакая она не сучка, а относится к мужу, как к родному папочке-попочке… Такое ведь тоже бывает, Костя, да? Ну, посочувствуй бывшему любимому ученику, который хочет расти над самим собой, а ты брезгливо отказываешь ему в помощи…

— Что-то ты говорлив, друг мой, — Костя поморщился. — Просить пришел, так проси. А то давай чайку попьем. — Он посмотрел на круглые часы над холодильником — шел одиннадцатый. — Самое время.

— Увы…

Турецкий вздохнул и, пока Меркулов кипятил чайник и заваривал крепкий чай, рассказал о заботах последних дней. Тут были и побег Зинаиды, и тайная перепродажа дома генералу, и арест Рогожина, и многое другое. Меркулов внимательно слушал, как это всегда бывало и в прошлые годы, не перебивая, но это не означало, что у него не было вопросов, он их еще задаст, да не один десяток, прежде чем прийти к какому-нибудь Приемлемому решению и пообещать помощь. Но если пообещает, то — кровь из носа! — выполнит. Даже если потом его будут ждать неприятности. Однако Турецкий надеялся все-таки, что больших неприятностей быть у Кости не должно, а к малым он и сам давно привык. Разумный эгоизм — ничего не поделаешь, не мы придумали, нас этому старательно в средней школе учили на уроках о творчестве Чернышевского. Так и живем с тех пор — ничего толком, ни туда ни сюда, ни — к разуму, ни — к эгоизму…

Меркулов порадовал первым же сообщением.

— Есть такой генерал. И большой генерал, один из заместителей Председателя таможенного комитета. Пришел туда из… ну, неважно, сам догадливый. Для усиления.

— Неужели?! — Турецкий сыграл натуральный испуг.

— В самом деле… погорели карусели… — Костя засмеялся. — Угадал. Знаешь, я, конечно, слышал всякое, но чтоб начинать с этого?.. Как-то странновато…

— Вот и мне сразу показалось… — с наигранной радостью чуть было не воскликнул Александр, но вовремя сдержался и, под взглядом Меркулова, зажал себе рот ладонью. — Извини, никак душевных сил рассчитать не могу.

— А ты — моги. Ладно, Саня, я поинтересуюсь. Но шум пока не будем поднимать, и афишировать свои собственные промахи — тем более. Может быть, это политика? — осторожно сказал он, улыбнувшись.

— Вот именно, я тоже сразу так почему-то и подумал!

— Кончай дурака валять, — не выдержал и рассмеялся Меркулов, — давай-ка лучше чай пить…

У Турецкого неожиданно «заиграл Моцарт». Он достал трубку, посмотрел и удивился: так поздно ему звонила Светлана Рогожина. С чего бы это? И вдруг, словно в жар кинуло: «Не может быть!» Он уже ко всему сейчас был готов.

— Добрый вечер, Светлана, — скрывая растерянность, произнес он. — Что случилось?.. Костя, извини, это жена Ивана Рогожина… Я слушаю вас, — и услышал… рыдания в трубку. — Светлана, успокойтесь, ради бога, скажите, что с Иваном?

— Его… хотят… убить! — она снова громко зарыдала.

— Да не может этого быть! — Александр глазами показал Косте на дверь, и тот плотнее прижал ее. — Кто вам сказал?

Наконец, она вроде бы немного успокоилась и смогла объяснить внятно. Она вернулась домой после свидания с мужем, и у нее не хватило сил немедленно позвонить Турецкому. И вот решилась. Ваня сказал ей, что сегодня ночью была попытка убить его в камере. Но силы нападавшего оказались от долгого сидения слабее, чем у только что «освоившего» камеру Ивана. И Рогожин не только отбился, но и скрутил мужика, который и сознался, что получил железное задание — «замочить мента» — из девятой камеры. А там, уже и сам Турецкий знал, сидели Грошев с Ловковым. Вот какие дела вершатся в следственном изоляторе, и охрана наверняка об этом знает, потому что сама же и передает «малявы» из одной камеры в другую. Он посмотрел Косте в глаза, который понял, в общем, о чем речь: голос жены Рогожина звучал громко и достаточно внятно, несмотря на ее всхлипы.

— Скажи женщине… — начал Меркулов.

— Сейчас… Света, послушайте меня, успокойтесь. Я вам постараюсь все объяснить…

— Скажи ей, что сегодня больше попыток покушения не будет, это я из собственного следственного опыта говорю… — Турецкий передал. — А завтра мы его попробуем перевести в другой изолятор. Нет, переведем, так и скажи. Пусть сегодня спит спокойно.

— Хорошо, передам. Но учти, что ты обещал… — И он постарался успокоить женщину, добавив, что у них уже готовы материалы, оправдывающие Ивана полностью, и завтра они будут переданы по назначению, ибо сегодня просто не успели. И когда телефон отключился, спросил: — И что ты намерен сделать? У нас на руках собственные показания мерзавца, который подставил Рогожина. И медицинские свидетельства!

— Хорошо, но кричать не надо. Ты сам прекрасно знаешь, что в нашем государстве гораздо легче осудить человека, нежели оправдать. А когда он уже находится под арестом, тем более непросто его вытащить оттуда. И значит, в любом случае сам процесс принятия решения и освобождения из-под стражи будет более длительным, чем нам представляется. Не говоря о том, что еще и очень хочется. Мало ли, чего нам иногда хочется? — философски спросил сам себя Меркулов. — Вот ты себя спроси, Саня? И что ты ответишь? Ты — опытный и битый следопыт? Молчишь? Вот то-то и оно, дорогой мой. Я обещаю завтра, прямо с утра, начать движение…

— Да здравствует наш паровоз! — с мрачным видом кивнул Турецкий.

Слово «паровоз» на специфическом языке следствия обычно означает организатора преступления, который получает, в первую очередь, и максимальное наказание. Если участие его доказано. И потому никто из преступников не хочет оказаться в роли «паровоза». Кто этого не знает? Но Меркулов — сам бывший следователь — понял по-своему реплику Сани.

— Ты, однако, держи себя в руках, — заметил он строго.

— Не бойся и ты, Костя, я тебя никогда не выдам. Чего бы тебе там продажные менты ни клеили. Ты у нас — главный пахан, на тебя и вся надежда угнетенных и униженных российским доблестным правосудием страстотерпцев.

— Все сказал?

— Ну… почти.

— Не юродствуй!

— Никогда не буду. Особенно в твоем присутствии. Есть подходящий анекдот…

— Только тише, люди же спят…

— Ага. Но он про глистов.

— Тьфу, будь ты!.. — Меркулова передернуло, он даже чашку отставил.

— Не бойся, совсем безобидный. Сынок спрашивает папу, мол, правда, что наружи солнышко светит и травка зеленая? «Правда, сынок». — «А почему мы — здесь, а не там?» — «Родину не выбирают, сынок…»

Меркулов чуть не подавился и зверскими глазами уставился на Турецкого. Но — быстро «отошел», увидев, как скорчился от смеха рассказчик, и даже сам хохотнуть изволил.

— Нет, Саня, как был ты порядочный сукин сын, так им и остаешься, ничто тебя не может исправить…

— А зачем, Костя? — Александр состроил печальную мину. — Ты же сам только что заметил, что у нас посадить всегда проще, чем разобраться. Поверь мне, раньше бы я этого не сказал. Ты ж меня знаешь, фронда была реальна до определенной грани. Да и какая там фронда! Так, шутить изволили. А насчет родины, знаешь? Могли б, так уж давно за бугром обретались. Совесть почему-то не позволяет. Так что, давай кончать с чаепитием и займемся спасением честного человека. Сам видишь, о чем приходится заботиться! Не о наказании преступника, а об официально провозглашенной возможности защитить жизнь невиновного человека, пострадавшего от действий оного бандита.

— Саня, я с тобой полностью согласен, но заострять не будем. У нас много несовершенства. Но мы же стараемся. Вот и в данном случае уточняем свои позиции, разве не так? Это же естественно…

— Слишком много, Костя, а это не естественно. Но на досуге прикинь, откуда у генерала с честным и достойным послужным списком нашлись многие миллионы на покупку огромного дома в самом престижном районе Подмосковья? Я знаю, ты скажешь: жена получила наследство. Все верно, получила, даже необходимые справки имеются в наличии — для случайной ревизии. И решительно никакого отношения к такому факту не имеют ни таможня, ни… Да ладно, Костя, надоел я тебе до чертиков, поеду-ка лучше домой. Водки у тебя все равно нет, а и была б, так не дал бы из жадности…

— Из заботы, дурилка ты деревянная. Не ломись хоть тут в открытые ворота.

— Не буду, Костя…

Турецкий поднялся, изысканно раскланялся и на цыпочках отправился в прихожую.

Про наезд на себя он рассказывать не стал: зачем волновать… Тем более, что дежурный в МУРе посмеялся, покачал головой и коротко записал сообщение Турецкого, чтобы с утра передать его Владимиру Михайловичу. А уж тот сам знает, как разбираться с этой братией. Наверное, поэтому МУР и не угоден многим «шишкам». Разные у него были времена — и лучшие, и худшие, слава богу, и время понемногу исправляется…

Эпилог КАЖДОМУ — СВОЕ

Утренняя оперативка в «Глории» подходила к концу. В разгар обмена мнениями позвонил Меркулов и сообщил Турецкому новость.

Костя успел созвониться прямо с утра с Минюстом, а затем договорился с руководством следственного изолятора, в котором содержался Рогожин, о его переводе в другой изолятор на время проведения следственных действий относительно заявления, в котором Иван Васильевич обвинялся в превышении должностных полномочий. Ввиду этого, все материалы, добытые «Глорией», должны немедленно лечь на стол нового следователя, который только что был назначен. «Говорят, честный человек», — добавил Костя. Это была благая весть.

Появилась и другая. Скорее, пикантная, нежели действительно серьезная. Оказалось, что отлет госпожи Шевченко, как выяснил Меркулов у «своего человека» в Федеральной службе безопасности, был не переездом ее на новое место жительства, а просто побегом. И, что важнее, эту приятную новость вчера вечером сообщили ее супругу, обретающемуся на нарах. Это известие оказалось для Ловкова серьезным моральным ударом. Вроде бы с ним даже истерика случилась. Попросту «кинула» его Зинаида Борисовна, забрав то, что принадлежало лично ей, в частности виллу на Кипре и несколько банковских счетов, которые у них еще не успели заморозить.

А вот с домом на Рублевке произошло нечто не совсем понятное. Идут разговоры, правда, никем пока не подтвержденные, что там собираются открыть какое-то заведение, типа пансионата для руководства таможенного Комитета. Поэтому, мол, и суета такая с ускоренным строительством. А названный генерал будто бы курирует этот проект.

Вместе с женой Вероникой, особой молодой, но пробивной, как большинство генеральских жен. И еще «красивая» деталь. Якобы бывшие коллеги Ловкова, также пребывающие в отставке, вынудили его продать этот дом. Причина пока неясна, но она определенно есть.

Турецкий молча внимательно слушал, однако на этом пункте запнулся:

— А почему тогда это не делалось гласно? Почему осуществлял «законность» какой-то заштатный нотариус, оформлявший и другие преступные действия своих клиентов? Не вяжется что-то, Костя. По-моему, тут какая-то липа. В очередной раз спешно заметаются следы.

— У меня тоже есть некоторые сомнения, но нет пока доказательств от противного. А пансионат? Ну, что ж, не знаю, внешне вроде все пристойно. Вполне может быть. Большой, говоришь, дом-то?

— Вполне приличный. Слушай, а ты наверняка знал, как когда-то известный полярник Иван Папанин себе дачу построил на канале Москва — Волга и собственный канал к своему дому прокопал? Так вот, говорили, Сталин к нему приехал посмотреть, как тот устроился, а потом и говорит: «Мне кажется, что у детей работников Главсевморпути будет хороший пионерский лагерь». Так оно и получилось, подарил Иван Дмитрич детям своих сотрудников выношенное своими руками «детище». Даже газеты писали. Но ведь, Костя, то ж был все-таки Сталин. А теперь я ничего не знаю, и ты не терзай мою душу сомнениями… Да, Кость, а откуда тебе стало известно, что Ловков плохо себя чувствует? Может, он просто «отмазаться» хочет? Из тюрьмы слинять? Мол, теперь я, ребята, гол как сокол, страдаю всеми душевными заболеваниями, чего держать-то в узилище? Отпустите, сделайте милость, я уеду, ей-богу, покину все, может, родная жена на Кипре своем примет? Уж подайте бывшему члену государственной думы, который шесть дней не ел. И наши сердобольные дяди посожалеют, да и пойдут ему навстречу. Ну, а Ваня, что ж, пусть он пока посидит, чего ему? Ну, еще кто-нибудь попытается сунуть ему нож под ребро, а может, и не успеет.

— Александр Борисович, — строго перебил его Меркулов, — мне это не нравится. Ты всем недоволен. Пойми, я тоже не всесилен! Делаю, что могу, что в моих силах и возможностях. И этого не так мало. Не торопи меня, всему свое время. Иди-ка — посиди на моем месте…

— Кость, брось мне зубы заговаривать. Знаешь, почему я не откликаюсь уже на сотое ваше приглашение вернуться в прокуратуру? Не секрет. Не хочу, Костя! Вот такой я. Нельзя держать на цепи невиновного, а преступнику сочувствовать, что его баба наколола!.. Уж прости меня, непутевого…

— Да ладно тебе, или я сам не понимаю, что ли?.. Не теряйте времени, везите ваши материалы к… сейчас скажу… Воронцов Георгий Алексеевич, старший следователь по особо важным. Адрес знаете. И не болтайте, а торопитесь, если желаете, чтобы ваш коллега побыстрее вышел… Узилище ему! Ишь, ты!

Услышав короткие гудки, Турецкий рассмеялся и передал коллегам суть информации от Меркулова. Но они уже и так большую часть сказанного поняли по репликам Александра Борисовича.

Филипп рассмеялся:

— Надо понимать, та беглая красавица с острова Кипр «сделала» своему супругу большую и некрасивую «козью морду»?

— И, что надо особо отметить, именно красиво сделала, тьфу, тьфу, тьфу! — Турецкий ухмыльнулся, трижды сплюнув через левое плечо, стараясь, чтобы не задело Щербака. — Но знаете, что мне, ребятки, категорически не нравится? Представляете? Это у нас с вами, обладающих колоссальными, если смотреть правде в глаза, связями и возможностями, ничего не получается! Не можем мы добиться справедливости и защитить честных людей. А что же тогда им самим-то делать? Куда мы идем, кто мне скажет?

— Ага, камо грядеши? — неожиданно проявил недюжинную степень знания и ответственности Филипп Кузьмич. — Ну, вы решайте, как хотите, а лично я с одной дамой отбываю, друзья мои, на Оку. Буду рыбу ловить и… даму кормить. Я свою долю служебного долга выполнил честно.

— Дама-то хоть согласна? — простенько так «посочувствовал» Филиппу Николай Щербак.

— Как говорил один известный в свое время поэт, которого изгоняли из Литературного института, но он все равно остался поэтом, «она была на все согласна, и даже — на худой конец!» — немедленно «выступил» в своем ключе Александр Борисович, вызвав естественную реакцию взрослых людей.

А когда хохот затих, бойкий Филя, неожиданно потупившись, как красна девица, объявил, что дама, в принципе, уже давным-давно сидит в машине, изнывая от страстного желания поскорее покинуть первопрестольную столицу на как можно более долгое время, если не навсегда, и ждет, когда, наконец, закончится короткое, как обычно, утреннее совещание. При этом он опасливо оглянулся на Алевтину, которая тоже забавно хохотала и показывала ему язык. А он, снова скромно потупившись, высказал предположение о том, что если больше нетдругих срочных вопросов, то он бы… так сказать… в общем, наверное… ну, короче, всем понятно, да?..

Ничего не поделаешь, обещали десятидневный отпуск, а тут человеку явно уже не терпится. Приперло, как говорится, человеку… Пока, Филя, привет прекрасной даме!

И, когда он поспешно вышел, провожаемый ухмылками, Всеволод Михайлович, посмотрев ему вслед, убрал улыбку и сказал серьезно:

— В связи с вновь открывшимися обстоятельствами, я имею в виду возможность активизации внутри тюремной деятельности Ловкова с Грошевым, а также, — он развел руками, — с отлучкой нашего друга Фили, считаю нужным усилить охрану объектов, согласно нашему договору о защите лиц и имущества. Саня, именно тебе и придется активизироваться, в первую очередь. По твоему же личному ходатайству, как я понимаю, наш друг катит в сторону Касимова для принятия воздушных ванн, не так ли?

— Истинно так, начальник, — склонил голову Турецкий. — Нельзя же пренебрегать чувствами близких людей… — присутствующие хихикнули. — Потому я и заявил, что готов подменить друга. Кажется, возникает необходимость усилить наблюдение и контроль над территорией нашего Истринского пансионата, тем более что там находятся без присмотра две женщины, которым наверняка будет грозить серьезная опасность. Так что, если вы не возражаете, я, так уж и быть, взвалил бы на свои плечи… этот объект.

— Ага, — гулко засмеялся Володя Демидов. — Солдат, а солдат, чего тебе дать, хлеба аль пирога?.. А мне все равно, давай хоть пирога!..

— Обсудим, — смеясь, сказал Голованов, — и учтем пожелание товарища. Меня другое волнует. Пока решается вопрос с оперативной группой, на свободе по-прежнему остаются исполнители — охранники, а вот они по-настоящему опасны. Я думаю, что мы, не снимая охраны, должны, тем не менее, активизировать их поиск. Ваши мнения?

«Оперативка» потекла своим чередом…

Не знали, конечно, отпускники, что этим же утром прибывший к папе на свидание в следственный изолятор, обозленный до крайности Игорь Грошев встретил отца, тоже переполненного ярости. Чувствуя, что будет очередная гроза, Игорь твердо решил в объяснениях с отцом ссылаться только на то, что с нотариусом их подставила собственная папашина супруга, которая была знакома с женой Саруханова. Давно еще. А о себе он решил твердо молчать. Но вот почему мать их подставила — это ясный вопрос: заложила! Тем более что неожиданная встреча у подъезда родного дома С сыщиком, у которого с матерью определенно уже что-то было, судя по их отношениям, недвусмысленно указывала на это обстоятельство. Ничего теперь не поделаешь, мать сама виновата. С этого и начался разговор».

— Где мать, где эта сука?! — на такой громкой ноте начал свою встречу с сыном Григорий Грошев, совсем не стесняясь контролера, стоявшего неподалеку. — Она мне срочно нужна! Пусть немедленно явится, иначе я ее!.. Я наплюю на все свои обещания и шкуру спущу с этой…

Игорю, даже при всей его внезапно обнаружившейся нелюбви к собственной матери-предательнице, все-таки очень неприятно было слышать непотребную брань отца в ее адрес. Но как было остановить этот поток?

— Ее нет в Москве, — с мрачным выражением на лице ответил Игорь, у которого по-прежнему болело все тело, напрасно он отказался от рентгена, видно, придется сходить… — Рыбу она ловить уехала! — зло усмехнулся он.

— Рыбаков поехала ловить эта… — уже без удержу матерился Грошев-старший. — А не рыбу! Найди ее и немедленно приведи сюда!

— Пап, что здесь случилось? Зачем? — Игорь почувствовал очень недоброе для себя.

— Да затем, чтоб она пасть больше не разевала! А язык свой навсегда заткнула себе в…! Иначе я ей заткну! Она одна знала про тот наезд, сука! Никто больше не знал!.. Егор должен «откинуться» вот-вот, и они его сразу возьмут за хобот… А теперь еще и Еську на меня вешают! Это ж ясно, тоже ее работа! Ну…!

Говоря о Еське, отец уже имел в виду нотариуса — Иосифа Лаврентьевича. Ну, и как было после этого сказать Игорю, что он сам как раз и был просто вынужден привезти ментов к Саруханову?.. И мать, какой бы она ни была, тут ни при чем?.. Нет, кажется, у отца совсем плохо дело, и надо молчать…

А про мать — да что теперь про нее говорить-то? Ну, не нашел… А куда девалась, хрен ее знает… Потому что встречаться снова с тем уродом Игорь больше не хотел… О себе думать надо. В конце концов, каждому предстоит отвечать за свое, и усугублять собственную вину Грошев-младший не собирался…

Оглавление

Пролог ПРОПАВШИЙ КАРАВАН

Глава первая КАРДИНАЛЬНОЕ РЕШЕНИЕ ВОПРОСА

Глава вторая НЕОЖИДАННЫЙ ПОВОРОТ ТЕМЫ

Глава третья НОВЫЕ ИГРОКИ

Глава четвертая УТОЧНЕНИЕ ПОЗИЦИЙ

Глава пятая СТЫЧКИ

Глава шестая ВОКРУГ ДА ОКОЛО

Глава седьмая ЗАДЕРЖАНИЯ

Глава восьмая ПРОКОЛ ЗА ПРОКОЛОМ

Глава девятая ОПЕРАТИВНЫЕ ДЕЙСТВИЯ

Глава десятая НОВОЕ УТОЧНЕНИЕ ПОЗИЦИЙ

Эпилог КАЖДОМУ — СВОЕ