КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706129 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272720
Пользователей - 124656

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

a3flex про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Да, тварь редкостная.

Рейтинг: 0 ( 1 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Крылья Руси (Героическая фантастика)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).

Факультет кругосветного путешествия [Сергей Адамович Колбасьев] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Сергей Адамович Колбасьев
Факультет кругосветного путешествия



























ФАКУЛЬТЕТ КРУГОСВЕТНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ
1

— Триста сорок пять годичных слоев! — сказал Ваня Волков и, прыгнув на соседнюю кочку, исчез за кустом.

— Чепуха! — отозвался Михаил Рубец. — Чепуха, таких берез не бывает.

Он осторожно выбирал дорогу по кочкам, стараясь прыгать покороче.

— Я тебе говорю, — раздался нетерпеливый голос, — двигайся живее, а то потеряешься. Я тебе говорю, что сам считал слои.

— Плохо считал.

Этот разговор происходит в 50 километрах к северу от Ленинграда. Может, и больше, чем в пятидесяти: в молодости мы не склонны вести точный учет пройденным километрам, а оба разговаривающие, очень молоды.

Да и как их считать неровными прыжками по болоту, если светит яркое майское солнце и на кустах лопаются почки. Если время до завтрашнего утра, до понедельника, принадлежит вам безраздельно и если ближайшие зачеты не скоро и не страшные.

Они были вузовцами, эти исследователи болота. Высокий и смуглый, похожий на американского летчика, Волков был пламенным филологом. Он восторженно верил в фонетический метод и в то, что для немедленного осуществления социализма необходимо, чтобы каждый гражданин Советского Союза говорил хотя бы на четырех языках. Он сам хорошо говорил по-английски, французски, немецки, изучал шведский и персидский. Мечтал о японском и об урду. Он прыгал с языка на язык с той безапелляционностью, с какой сейчас прыгал по болоту.

Рубец был последователем естественных наук. Он был последователен и упрям, как сама природа. Социализм он хотел строить при помощи усовершенствования человеческой породы и широкого применения электричества. Генераторы и сильные, ширококостные люди.

Он был тверд в своей вере и даже не обижался на природу за то, что она поступила с ним самим не по закону. Она сделала его маленьким, слишком стройным и с лица миловидным. За это товарищи звали его Милочкой и даже Людмилой. Он молчал и сохранял спокойствие…

Он старался сохранить спокойствие и теперь, но это было труднее. Плохо, когда болтологи суются в область точных естественных наук. Приходится успокаивать себя мыслью, что это — законное возмездие за нелогичный выбор партнера и района воскресенской прогулки.

Ванька Волков ведет себя так, как будто открывает новую Америку. Никакой Америки поблизости нет. Есть, например, деревушка Рассули: там живут пограничники, финны, на масляной превращающиеся в веек, и коровы. Другой фауны нет.

Стоило ли трястись от Финляндского вокзала в пыльном железнодорожном вагоне, а потом от какой-то платформы прыгать козлом по слишком широко расставленным болотным кочкам. Все вытерпеть, чтобы услышать сказку о небывалой березе. Дичь! С недоброжелательством, свойственным нарушенному душевному и физическому равновесию (он поскользнулся и попал ногой в жидкую грязь), он сказал:

— Плохо считал.

— Слушай, мое сладкое сердечно… (Перевод с английского и, вдобавок, гнусный, — думает Рубец).

— Слушай, мой миленький скептик. Я тебе ясно говорю: тебе будет дозволено увидеть этот пень. Он находится вблизи станции Любань, Октябрьской железной дороги. Вокруг него — площадка. У пня березовая кора — следовательно, он был когда-то березой. Он очень чисто спилен и на нем пьют чай…

Болото кончилось, приходилось продираться сквозь кусты — от этого спор ожесточается.

— Видимо, просто стол из карельской березы, — послышался из чащи презрительный Мишин голос.

— Милочка, я тебя понимаю, — это инстинкт домохозяйки, но ты, кажется, впадаешь в буржуазный уклон.

— Брахицефал! — ругается мрачнеющий Миша. Волков хочет ему ответить, но внезапно в спор вмешивается третий голос. Он приходит из самой гущи кустов и звучит деревянно. Он говорит: «Стой».

Вслед за этим из кустов показались два винтовочных дула.

— Голос добавляет: «Руки — вверх». У Миши в левой руке пакет: хлеб с колбасой. Его очень неловко держать в поднятой руке.

Разрывая кусты, на поляну выходят двое военных. Они в серой форме и странных шапочках пирожком. Они смотрят, не мигая, и зрачки у них, как кружки винтовочных дул. Откуда такие взялись?

Один из них подходит и трогает карманы. «Что за черт?» — удивляется Миша Рубец.

— Ты сам черт, сатана миес большевик, — с неожиданной горячностью говорит солдат — иди! — и подталкивает Мишу дулом.

— Мишка, не упирайся, — сказал Волков. — Мы, кажется, попали в Финляндию. Видишь — культурные европейцы. -

Говоривший по-русски солдат подтвердил — это Финляндия, целых полтора километра вглубь от границы. Он поведет их к капитану.

— Ваня, — сказал Рубец и остановился. — Допрыгались по болоту. Говорил я тебе ехать в Токсово. Ведь завтра надо в Вуз… Эх! — и с сердцем бросил завтрак в кусты. Финн достал его, внимательно осмотрел и спрятал в сумку.

Пошли лесом, те же кочки и путаница кустов. «Надо границу проводить очевидной чертой… проволоку натянуть или деревья покрасить», — думает, покачиваясь на ходу, Миша.

Волков прыгал по иностранной территории, как у себя дома, и сортировал в голове шведские слова, — может пригодиться. Плохо, конечно, что пропустят несколько дней в вузе. Зато будет шведская практика, здесь десять процентов шведов. А главное — приключение.

В лесу появилась тропинка, пошла змеей, огибая камни и деревья и вдруг, из-за угла, вышла на широкую дорогу. И сейчас же за первым поворотом дороги открылась небольшая избушка, сложенная из свеже-ободранных бревен.

На крыше — антенна, из трубы дым, а в дверях — деревянная группа серых военных. Впереди один с витыми на манер булок, золотыми погонами — это сам капитан. Он выслушал рапорт/ осмотрел булку и понюхал колбасу.

Он очень плохо говорил по-русски, но сумел объяснить, что обоих большевистских шпионов отправит в Териоки и что провоз пропагандной литературы под видом упаковки съестного не укрылся от его зоркого взора (завтрак был завернут в «Смену»). Через десять лет, когда их выпустят из тюрьмы, он надеется их встретить. На этом он замолк, повернулся спиной и путешественникам не удалось ему ответить. Их посадили в длинный, серый, неизвестно откуда появившийся автомобиль и сразу повезли.

Ваня Волков нервничал. Практика не состоялась. Не дали слова сказать. Ни на каком языке.

Рубец откинулся назад и сосредоточенно думал: надо немедленно доказать, что это простое недоразумение. Ванька сплоховал, однако, он тоже кое-что может. Он наклонился к ближайшему солдату и, густо выговаривая слова, спросил: «Эсперанто паролато?» Он не зря изучал эсперанто: это самый экономный способ общения с иноязычным миром. Один язык на всех и безо всякой болтологии.

Финн внимательно на него посмотрел, сплюнул на дорогу и отвернулся. Автомобиль вдруг зарычал и полез на кручу. Потом разошелся на спуске и стал прыгать в разные стороны, отыскивая дорогу в кустах.

Миша закрыл глаза — было противно.

2

Майор Паволайнен говорить по-русски не хотел. Он сидел, маленький и квадратный, за своим большим квадратным столом, и лысина его от сознания своей значительности сверкала ярче золота на мундире. Ведь это была лысина самого коменданта Териок.

Волков изъяснялся на безошибочном немецком языке, настолько безошибочном, что майору становилось не по себе. Кто этот молодой немец и зачем он делает вид, что он — советский студент. Почему он говорит так обстоятельно.

Ваня уже давно кончил говорить, а майор все еще не произнес ни слова. Он мечтательно ощупывал булку и колбасу и внимательно смотрел в левый угол потолка.

Потом вдруг взглянул в упор на Ваню и спросил:

— Сколько в Ленинграде членов общества воздушной войны?

— Я не понимаю… — начал Ваня, но майор поднял руку ладонью вперед и заявил: «В Гельсингфорсе поймете». Потом встал и ушел. Было слышно, как в соседней комнате звенел телефон, и майор лаял в него что-то несуразное.

3

— Ничего, Мишенька, попадаем мы с тобою в столицу Финляндской республики. Там есть наше полпредство — значит, все в порядке. Мы туда позвоним, и нас сразу выпустят. Правда, пропустим денька два, зато занимательно. В Гельсингфорсе есть хороший зоологический сад на каком-то острове.

Но ни вкрадчивость голоса, ни зоологический сад не помогали, — Рубец мрачно молчал в своем углу купе.

Стены раскачивались и постукивали. В окне бежали через белую ночь стройные ряды сосен и беспорядочные горы камней. На белом потолке сиял газовый фонарь, под ним, на круглом скате крыши, четкими красными буквами на эмали блестели три надписи: финская, шведская и русская: «Не плевать на пол».

Плюнуть очень хотелось, но только не на пол, а вообще, на все на свете. С этим неисполненным желанием оба уснули.

4

Гельсингфорсский вокзал напоминает марсианскую фабрику: высокая бетонная башня с узкой трещиной многосаженного окна, волнистая крыша и безногие великаны с гранеными фонарями в руках.

Слева дом, золотые буквы: отель «Фенния». Больше путешественники ничего не успели заметить. Ждавший их автомобиль был совершенно закрытый, вроде санитарного.

Он долго шел по улицам, иногда внезапно останавливаясь. Были слышны нетерпеливые голоса автомобилей и резкий двузвучный свист трамвая. Внутри горел свет и на белой стенке висел плакат, изображавший спасение утопающих.

Ваня не выспался и с трудом удерживал глаза открытыми. Рубец сидел совершенно безучастно, думать было лень, а сердиться надоело. Он мирно ковырял краску на стенке.

В канцелярии тюрьмы сняли оттиски пальцев. Здесь тоже говорили по-русски. Были очень любезны, но звонить в полпредство не захотели. Не сомневались, что недоразумение, и утешали: все своевременно выяснится.

Прошлой осенью один русский чудак купался и нагишом попал в Финляндию. На днях выпустили и даже дали взаймы платье до границы. Сидели всего восемь месяцев…

— Занимательно, — ответил Миша, — а главное, продолжительно, и ожег своего друга взглядом сосредоточенного презрения, взглядом такой напряженности, на какую способна лишь высокоразвитая человеческая порода.

5

На допрос возили в том же автомобиле. Допрос был бредовой: почему колбаса и булка? Почему немец? Почему не говорит всю правду? — она и без того известна. Нет, в полпредство звонить никто не будет.

Были очень дружественны, жалели, обещали недели через три поговорить опять и отослали назад, почему-то пешком.

Прямо по тротуару, с двумя элегантными штатскими спутниками. Даже с одним, другой быстро исчез.

Улица набита автомобилями. Дома аккуратные, много стекол и бетона. Люди тоже аккуратные и все торопятся. Когда стали переходить треугольную площадь, слева вывернулся большой грузовик. Оба друга, не желая ему мешать, прыгнули вперед и проскочили перед трамваем. Спутник, по консервативности своей натуры, прыгнул назад и исчез.

Трамвай был длинный с длинной прицепкой. Стоит ли дожидаться спутника. Кажется, эта мысль пришла обоим сразу. Ваня открыл дверцу такси, а Миша немедленно в него вскочил.

«Отель Фенния», скомандовал Ваня, вспомнив надпись у вокзала. Автомобиль крякнул и пошел.

— Теперь надо в полпредство, — шепчет со вздохом облегчения Рубец.

— Ничего подобного, — пишет Волков — перед полпредством нас накроют. Не понимаешь, что ли: они нас там ждать будут…

— Ты что в руках вертишь?..

Миша вздрогнул и заметил, что держит в руках толстый желтый бумажник. Он сел на него и, чувствуя неудобство, автоматически его из-под себя вытащил.

— Дай взглянуть, может, полезное, — говорит Ваня и открывает бумажник. В нем книжечка с плотной обложкой, — орел и звезды, — это американский паспорт.

— Ларри Д. Триггс… Шенектеди… 1903 год, с женой Муриель — читает Волков. — Смотри: в бумажнике зеленая лачка долларов стянутая резинкой, потом песочные бумажки — финские марки, потом еще какие-то.

— До дому хватит, сдачу вышлем мистеру по почте, — резюмирует Рубец создавшееся положение, и автомобиль с пронзительным лаем сворачивает вправо, мимо высокого, доверху зашитого фанерой, строящегося дома. Белая перчатка констебля, зеленый, наглухо застегнутый автоматическими дверьми трамвай, холеная зелень газона и белая тележка мороженщика.

— Мишка! — Волков чуть не кричит от восторга. — Мишка, есть выход! Видишь эту штуку? Это билет аэро до Стокгольма. Лететь через полтора часа, в час дня. Из меня сделаем мистера Триггса, из тебя — жену Муриель. — К черту! — недоверчиво сказал Миша.

— Ничего подобного, в Стокгольм! Там нас никто не ловит, и мы прямо заявимся в полпредство.

— Не хочу женой.

— Чудак! Спасаться надо, куда нам здесь сунуться. Выручай, друг. Заодно превосходно проедемся. Там знаменитый музей естественной истории, — самым соблазнительным голосом сказал Волков.

Музей решает дело, и, скрепя сердце,

Миша дает свое согласие на брак.

6

Трудно было спрашивать в магазине дамское белье, еще труднее бы одевать его на Мишу в закрытом автомобиле.

К счастью, у финнов основательные ноги.

Миша без особого труда натянул на шелковые чулки модные бурые туфли. Такие плетеные, с ремешками вместо шнурков,

Волков был совсем похож на Чарльза Линдберга. Трубка, фотоаппарат через плечо и чемодан свиной кожи. Его жена была очаровательна, но очень стеснялась, ощущая нижними конечностями непривычный холод. Она краснела, и тогда была так прелестна, что прохожие оглядывались. Но муж вел ее крепкой рукой, и она крепко держалась за, иллюстрированный парижский журнал.

Не удивительно, что серый страж у ворот аэростанции любезно им поклонился и с широким жестом посторонился при виде американского паспорта.

— Мистер, вы кажется, американцы? — кричит кто-то по английски. — Моя фамилия Триггс, — и Ваня до боли сжимает Мишину руку.

— Меня ограбили… Мне надо лететь… Украли документы… — настоящий мистер Триггс пытается оттеснить стража и протягивает Ване руку. Он без шляпы и взъерошенный.

Ваня чувствует, как останавливается сердце, и начинают шевелиться волосы под стильным кэпи, но вовремя вспоминает фразу из шведского учебника: «Нищий просит подаяния».

Фраза действует сразу. Мистер Триггс получает от стража удар под ложечку.

Последующее похоже на конец четвертой части «Трущоб Нью-Норка». Взбешенный герой, мистер Триггс одним ударом опрокидывает серого стража, но встречается со вторым серым и одним синим полицейским. Резиновая дубинка, столб пыли и женский визг.

Ненастоящий мистер Триггс, пожав плечами, отводит свою молодую жену подальше от неподобающего зрелища.

На скате к морю на своих паучьих ногах стоит высокий «Юнкере». Белое гофрированное тело и огромные черные буквы на крыльях.

Зеленый с золотом мальчик с пепельницей, привязанной узким ремнем над правым ухом, почтительно подает мешочки из прозрачной бумаги с какими-то шариками.

— В уши, — тихо шепчет Муриель своему растерявшемуся супругу, и тот равнодушно роняет зеленый доллар в протянутую руку зеленого мальчика.

7

Через сорок пять минут сплошного густого грома. Под конец, от привычки его почти не слышно. Внизу по широкому морю ползут острова и пароходы, такие же неподвижные, как острова.

Но вода суживается, и берега становятся выше. Из-за высокого леса встает высокий, нагроможденный на гору, город. Дома вдруг взлетают и закрывают половину неба. Навстречу летит гладкая вода. Она неожиданно прорастает мелкой рябью. Потом небо выравнивается, и город возвращается на свое место.

Море встречает сильным толчком и еще двумя, полегче. Голос мотора становится ниже, впереди расступаются сухие мачты парусников, и открывается широкий бетонный скат аэростанции. Вдруг наступает тишина. От неожиданности она воспринимается, как удар и первое время давит.

У приставленной лесенки, встречает группа джентльменов. Щелкают затворы фотографов.

— Мистер Триггс, — заявляет, обнажив седую голову, передний: — Мы, стокгольмские журналисты, одушевлены… говорит по-английски медленно и нараспев, твердо выговаривая все мягкие буквы — Какого дьявола… — шепчет прелестная Муриель.

— Необычайная быстрота вашего кругосветного путешествия свидетельствует… — Ваня крепко сжимает локоть своей неосторожной жены.

«… Приз, предназначенный первому из прибывающих журналистов — скромная память о старом Стокгольме и наше сердечное пожелание, быстрого хода на всех ваших кругосветных путях. Хурра».

Машут шапками, щелкают аппаратами, жмут руки, с низким поклоном вручают Мише, какой-то серебряный ящик.

На подносе подают шведский пунш в широких», рюмках. Он сладкий, пахнет мышами и страшно крепкий.

Опять кричат и толпятся.

Оттесняют к другому «Юнкерсу» и передают чиновнику у лесенки билет.

Волков успевает рассмотреть слово «Гамбург».

Приходится подниматься в кабину. Другого пути нет.

Опять холодный запах бензина и упругие шарики в ушах. Восторженная группа отодвигается назад и «Юнкере» осторожно лезет в воду.

Опять нарастающий гром, летящая вода и незаметный переход в воздух. Залив поворачивается на оси и уходит вниз.

Покачиваясь, проходит город, «прекраснейший на старой земле», — как о нем сказал поэт Фрединг.

«Где полпредство и твой хваленый музей?» — судорожно царапает на блокноте Миша. Говорить на лету нельзя, блокноты и карандаши развешаны для удобства под окнами.

«Внизу» — коротко подписывает Волков.

Дальше листок попеременно покрывается двумя почерками и по виду напоминает коллективное стихотворение. -

«Дурак».

«Не кусайся, Людмила» (зачеркнуто и надписано: «Муриель»).

«Куда мы летим, обалдуй?»

«Мы — кругосветные путешественники и это наш маршрут. С документами Триггса, нам приходится ехать

«Ладно, давай прыгать отсюда в море».

«Надо удрать в Гамбурге».

«Нет. Едем в Нью-Йорк. Занимательно: зоологический институт, Чикаго: палеонтологический музей. Сан-Франциско — Владивосток, — домой». — «Жалею, что тебе, идиоту, поверил».

«Так говорят все жены», — и дописывает «а» к слову «поверил».

На этом переписка обрывается. Муриель, красная от гнева, смотрит на плывущую; стеклянными озерами, лентами дорог и стогами деревень южную Швецию.

8

Гамбург пришел вечером. Он снизу вошел в окна огромными выгнутыми спинами кранов, черным дымом пароходов, холодной Эльбой и струями огня пересеченных улиц.

На земле встретили вспышками магния и букетами цветов. Речи длиннее Эльбы от истоков до устья. Наконец, в автомобиле увезли в отель «Ганза».

Опять речи и тосты. Волков воодушевился и от лица великой республики за синим океаном, начал прорицать судьбы Германии.

Этого Миша уже не мог выдержать. С остановившейся на лице улыбкой он «ткнул под столом ногу своего мужа, каким то острым предметом. Волков замер с поднятой рукой, не находя слов для обуревавших его чувств, и сел под восторженный рев присутствующих. Сверкал воздух, звенела посуда, и все ниже склонялись взволнованные лакеи.

Волков снова встал: у его жены болит голова; он просит их извинить.

В номере Миша, как был, свалился на постель. Волков, разгоряченный коньяком и победой, бегал по комнате и руками развертывал ослепительные перспективы всемирного триумфа. Какое достижение для советского естествознания… Вуз? Чепуха! Осенью можно догнать. Догнать?! За лето его перегоним. На тысячи верст. Лондон. Нью-Йорк. Второго такого случая в жизни не будет. Как выигрыш в лотерее Авиахима. Сан-Франциско. Токио. Американский паспорт — ключ во все страны. Без него мистер Триггс, плотно посидит в гостеприимной Финляндии… и денег выше головы: в одной шведской шкатулке, двадцать тысяч долларов. Что останется, пойдет беспризорным. Гонолулу. Индонезия. Ганг. Разве будет еще раз в жизни…

Ослабевший естественник невольно плыл по сверкающим водам Ганга. Подсознательные центры пересиливали логическое мышление, он последним усилием разинул рот и произнес: «Хорошо, Волков, едем». Затем закрыл глаза и сразу уснул.

У Волкова только хватило силы снять с него туфли и платье (чтоб не помялось). Последняя победа над Рубцом окончательно его ослабила. Он уснул в штанах.

9

— Значит, едем, Миша?

— Значит, едем, — отвечал тот, начиная вторую серию физкультурных упражнений. В дамском белье, с мускулистыми руками, он выглядел довольно странно.

Волков не успел рассмеяться — постучали в дверь.

Халло, Ларри, — сказал за дверью скрипучий американский голос.

— Нет, — захрипел от страха Волков, — нельзя, мы не в порядке…

— Отчего голос такой красивый? Ты, что вчера выпил, старик? — с завистью спросил незнакомец из коридора.

— Шведское холодное, — тем же хрипом ответил Волков. Миша, как сидел в углу на корточках, так и остался.

— Не опасно. Спускайся в бар. Два яичных желтка, порошок аспирину, пол: стакана виски. Взболтать и принимать с горячим молоком. Кстати, мы вместе летим в Лондон и на одной посудине, плывем из Соутгемптона домой. — После короткого молчания, голос добавил: — Значит, жду внизу. — Привет миссис! Чин-чин.

— Тудль-ду, — механически ответил Волков.

Рубец спокойно встретил судьбу. Он не согласен сдаваться. Он твердо решил попасть в Америку. К черту Англию, — есть другие пути.

Поддержанный своей верной женой, Волков спокойно беседовал по телефону с агентством Кука. Гамбургский пароход его не устраивает. Жаль, что Гаврский нескоро… Превосходно. Прямой аэропланный билет и пароход завтра. Это годится. Два билета и оборудуйте визу. Мальчика за паспортом — в отель «Ганза», номер триста сорок пять.

— Забавно, — сказал он, повернувшись к Рубцу.

— Куда теперь едем? — спросил тот, зашнуровывая хитрую туфлю.

— Забавно, что нам попалась комната с таким же номером, как число слоев на моем любаньском пне, задумчиво окончил Ваня.

— Это тот, на котором устроена целая спортивная площадка — зевая, спросил Рубец.

— Нет, тот, на котором ты сидела, когда я открылся тебе впервые в моей любви, — ответил Ваня и во время отскочил от верно пущенной туфли.

10

Волков откинулся на мягкую спинку кресла. Она приятно давила на плечи от нарастающей скорости.

Хорошо думать, полузакрыв глаза и покачиваясь на волнах тяжелого рева трех моторов. Привычка к аэроплану приходит легко. Через двадцать лет будут аэро-трамвамваи. Кондукторша будет писать на черной доске: «Сиверская, станция зеленым билетам», милиционер с летучими баками на рубль будет штрафовать гражданина, спрыгнувшего с парашютом у Публичной Библиотеки и никто не будет удивляться.

Рубец тоже перестал удивляться. Стремительные перелеты и огромные маршруты на третий день путешествия становятся обыденными. Вечером прилетят в Марсель, завтра в час дня на пароходе «Лангедок» выйдут в Нью-Йорк. Это совершенно просто.

Он взглянул в окно: внизу шашечница посевов и множество Узких извилистых змеек — мелкие речки. Отвернулся от окна также равнодушно, как сделал бы это в вагоне пригородного сообщения, и стал рассматривать спутников.

Старичок, похожий на апостола Павла, в роговых очках, мирно спал. Необъятная дама, сидевшая перед Ваней, напряженно смотрела в потолок и беззвучно охала; летит в первый раз. Сзади очевидный банковский служащий переписывался со своей очевидной возлюбленной. Она закрыла бумажку рукой и густо покраснела. «Мещанство», презрительно подумал Миша, но вдруг завидел свою собственную ногу в шелковом чулке и покраснел сам.

Кабину сильно встряхнуло в каком-то воздушном ухабе. Апостол Павел проснулся и стал судорожно поправлять поползшие на нос очки. В левых окнах поднялся город, из плана превратился в панораму кирпичной готики и зелени скверов. Панорама, сворачиваясь, ушла назад и навстречу прилетело широкое зеленое поле с белым домиком бредовой архитектуры.

— Станция Бремен, остановка на двадцать минут, первоклассное кафе, — сообщил одетый цирковым грумом мальчик.

— Мейн герр, — сказал Волкову апостол Павел. Он учтиво помог Мише спуститься с лестницы.

— Да будет проклято аэропланное сообщение и тот кто его придумал! — неожиданно заявил он и прибавил: — Кажется, это был Леонардо-да-Винчи?

— Они шумят и дурно пахнут бензином. Порядочных людей они заставляют летать, как каких-то мальчишек. Они развращают молодежь, — недовольно фыркнул он вслед гулявшей, прислонившись друг к другу, влюбленной немецкой парочке.

— Осмелюсь спросить, почему многоуважаемый господин все же им пользуется? — Из любезности осведомился Волков.

— Многоуважаемый господин, к сожалению, профессор. Если бы не эти железные птеродактили, он без помех читал бы свою палеонтологию в Гамбурге, а теперь ему дважды в неделю приходиться летать по воздуху в Мюнхен. Тамошние студенты еще большие ослы чем гамбургские! — и профессор гневно сверкнув очками, ушел пить кофе.

— Змей, — охарактеризовал профессора Миша, которому Волков перевел разговор. — Хорошо, что мне у него не сдавать.

11

Во Франкфурте на Майне было великолепные сосиски с необычайной тушеной капустой. По старинному выгнутому мосту с громкой музыкой шли оловянные солдатики рейхсвера. Впереди бежали неизбежные и интернациональные мальчишки.

Не менее интернациональный мальчишка носился по аэродрому с пачкой газет. Интонация у него была самая красногазетная.

— Милостивый государь! — перед Ваней стоял профессор. — Взгляните: вот они, плоды авиации. Сперва аэропланы, а потом большевики! — и профессор, взмахнув газетным листком, яростно плюнул в сторону грузного алюминиевого тела Юнкерса.

«Франкфур ам миттаг» жирной готикой писала: «Руки Коминтерна» и помельче: «Бой в петербургских лесах. Мятеж в Гельсингфорсе». Сама телеграмма была обстоятельна и точна: «Из Ревеля сообщают о нападении на финскую границу сильного отряда большевиков. После упорного боя большевики были отбиты, лишь двумстам человек удалось, прорваться во внутреннюю Финляндию. В Выборгском районе большевиками организован «Дом Культуры» (пропагандный центр). В Гельсингфорсе мятежники пытались взорвать аэродром и убить известного американского тенора Стриггса. Усилиями полиции порядок восстановлен. Пять полицейских ранено. Арестован известный большевик Волькен. Аресты продолжаются».

— Аэродром! — зашипел профессор, встав на цыпочки. Вы понимаете, все дело в аэродроме, — профессор так смотрел, что Волкову стало не по себе. — Там же и большевики. Волькен! Знаете ли вы, что значит? — наступал он на Волкова — Волькен — значит облака! Понимаете?

12

Из Франкфурта вылетели на другой машине. Вместо влюбленных сидели два багровых коммерсанта. Они тоже переписывались, но их переписка была не о любви, она иллюстрировалась наглядным счетом на пальцах.

Огромная дама привыкла лететь и заинтересовалась окружающим миром. Она тоже решила переписываться и, нацарапав что-то на бумажке, передала ее смущенному мистеру Триггс.

«Моя жена уральская грузинка, она не говорит по немецки», пишет Ваня даме.

«Ах, как романтично», восхищается дама: «на каком же языке вы с ней разговариваете?»

«На таджикском наречии».

«Какой вы счастливец. Спросите ее, что она чувствует в этих надземных высях?»

(Перевод) «Муриель, дорогая, дама хочет знать какую ‘пудру ты употребляешь?»

«Пошли ее к чертовой матери».

(Перевод) «Она говорит: я, как птичка, пронизанная солнцем».

«Ах, я тоже! Как поэтичен ее язык! Благословил ли вас бог детками?»

«Двое», лаконично отвечает Ваня.

Дама в восторге. Достав из ридикюля две конфетки, она передает их Мише, с запиской.

«Для наших будущих деток, дорогая», поясняет Ваня. Взбешенный Миша замер над листком бумаги, не зная, что отвечать.

Но тут над спинкой переднего кресла внезапно поднялась гневная голова профессора. Получается странное впечатление, будто эта голова принадлежит креслу, такая же коричневая кожа и та же плотность конструкции. Кресло высунуло руку, показывает на плывущие волнами лесистые хребты и другой рукой передает Волкову записку:

«Почему здесь эти горы?»

Справившись у Миши, Волков отвечает: «Шварцвальд, — складчатые горы, образовались под влиянием сжатия земной коры при охлаждении».

Лицо профессора изображает крайнее бешенство.

«Большевик», пишет он Волкову и вдруг исчезает.

«Нехорошо», пишет Миша. Это слово он понимает.

Голова профессора внезапно появляется на новом месте. На этот раз она высовывается из-под кресла и сквозь очки щурится на Мишины шелковые чулки. Лицо у него бледное и кажется хитрым.

«Черт», думает Волков: «что он вынюхивает? Если теперь струсить, то пропадешь ни за что», и он сует профессору записку:

«Стыдитесь, профессор». Тот отскакивает, выползает сбоку и на полу пишет ответ: «Потерял запонку. Хвостовой позвонок археоптерикса. Надо найти». Он старается изобразить смущение и растерянность.

«Хорошо, профессор, поищем», думает Волков и тоже слезает на пол. Но пол вдруг резко кренится вперед и, стукнувшись головами, они на четвереньках скользят мимо возмущенной дамы.

Потом толчок и обычная тряска аэродрома. Это Базель.

13

Ни Базеля, ни Рейна не заметили. Не до того было. Профессор под предлогом поисков запонки купил билет до Женевы и распорядился запросить по телеграфу для него французскую визу. На Волкова смотрел исподлобья. Неужели пронюхал?

Газеты сообщали, что в дело гельсингфорсского восстания вмешалось американское посольство. Это было плохо.

Полетели. Старались не смотреть на подозрительно ползавшего на полу профессора. Смотрели в окна.

Горы быстро выроста ли выше аэроплана. Они складывались и разворачивались все новыми и новыми комбинациями. Снежные с черными пятнами, черные с белыми полосами, серые и бурые они вставали из зеленых лесистых холме в и уходили в даль на сотни километров, где становились голубыми.

Воздух был необычайно прозрачен и небо огромно. Тело становилось тяжелым, а голова казалась непонятно легкой. Весь мир переменился и даже моторы звенели по другому.

Синим окном плывет внизу Невшательское озеро, и опьяненный Волков пишет: «Это кусок неба, похищенный людьми и вставленный в гранитную оправу».

— Нет, это грабен, — просто отвечает Миша.

14

Запонка профессора не нашлась. Он получил визу, купил билет и ехал дальше. Он сидел в углу и не сводил глаз с Рубца и Волкова. Севший в Женеве дипломат, похожий на парикмахера, следил за Мишей и крутил свои экзотичные усы.

В кабине было неспокойно. Кругосветные путешественники сидели напряженные и тревожные. Что-то должно случиться. Даже добрая дама чуяла неладное и сидела нахохлившись.

Этот дипломат свободно может оказаться шпиком. Профессор? Черт его знает, что он думает этот профессор. Ладно, надо сжаться и ждать, бежать все равно некуда.

Тяжелая машина побежала по тряской дороге. В окнах медленно разворачивались горы. Моторы начали забирать полный голос, навстречу стремительно полетела трава и вдруг все перевернулось.

Сухой треск, толчок, хвост взметнулся вверх и моторы сразу встали.

В полной тишине был слышен скрежет рвущегося металла и резкий визг полной дамы. Пассажиры вылетели из кресел.

— Тихо! — закричал из окошка в передней переборке летчик. — Все уже кончилось. Ничего страшного. Сейчас вылезем.

— Моя запонка! — вскрикнул профессор, сплюснутый у передней переборки телами пассажиров. — Я ее нашел.

Вот он мой двадцать восьмой позвонок! — и все засмеялись.

Через узкую дверь выбрались наружу. Большая птица со сломанной ногой лежала, уткнувшись в землю. Из-под правого крыла хлестала водой разбитая водопроводная труба. Она была разрыта и аэроплан на разгоне попал в канаву. Хорошо, что с малого хода.

Летчик снял шлем, тряхнул желтыми волосами и начал ругаться.

Он ругался изумительно. В его речи смешивались все языки. Размашистая русская брань подкреплялась сухими скандинавскими проклятиями и переходила в громовую немецкую, уснащенную лучшими цветами бранного творчества латинских народов.

— Вот, Миша — сказал Волков,- вот оно настоящее эсперанто. Твое никуда не годится. Слышишь, как завернул?

Но Миша, возмущенный легкомысленным отношением к эсперанто, повернул спину и ушел.

— Правильно — похвалил его Волков,- входишь в свою дамскую роль.

Мише не удалось рассердиться.

Перед ними вырос сияющий профессор.

— Друзья мои, — сказал он, — я опасаюсь, что мое поведение могло показаться вам странным. Но запонка действительно весьма ценна.

Что же касается до моего смятения при виде хребтов Шварцвальда, то я не ожидал их увидеть, полагая, что лечу в Нюренберг. Но, кажется я взял билет в Базель. Это потому, что я думал о последней работе Лиесталя. Он читает в Базеле. Он воображает, что понимает в трилобитах! Это он, осел, виноват!

Я ему покажу! — И гневный профессор, круто повернувшись, ушел.

Толстая дама тоже отказалась лететь. Она собиралась в Монте-Карло, но раз она споткнулась, она не поедет. Нет, в другой раз. Теперь она проигралась бы в пух. Она знает.

Остался только черноусый дипломат. На сомнительном французском языке он произнес цветистый комплимент отважной американке за ее мужественное поведение во время ужасающей катастрофы.

А потом, согнувшись, подал карточку: «Князь Винтила Бузиу».

15

Отель «Прованс», кажется самый роскошный в Марселе. Волков и Миша ужинали за одним из столиков, вынесенных на тротуар. Поблизости, в гордом одиночестве, мечтал румынский дипломат, князь Бузиу. Он не отрываясь, смотрел на изящную ножку миссис Триггс.

Миша уже привык к своей неотразимости и не обращал внимания.

Волков был счастлив. Бордо превосходное вино. Оно сообщает отвагу и веселье.

И море было тут же. Вот оно, огромное, чернильное, как звездами покрытое разноцветными судовыми огнями.

Из сине-золотого салона отеля скачками летит сбесившийся чарльстон, в кипящей на набережной толпе слышен задорный женский смех и соленая морская ругань, а на рейде, захлебываясь, кричит сирена. Это Марсель.

Миша встал. Надо идти спать. Он не собирается ждать пока Ваня кончит флиртовать с подавальщицей.

В пустом коридоре внезапно появился усатый князь Точно поджидал. Что за чепуха, — говорит шопотом, прижимает руку к сердцу.

Как полагается поступать в таких случаях? Миша отступил на шаг, смерил князя холодным взглядом и хоте, пройти мимо. Но князь загородил дорогу, встал на одно колено и обеими руками показывает на мишины ноги.

В этот удачный момент, из-за угла коридора появился Волков. Оценив положение, он прыгнул, как подобало разъяренному американскому мужу, и поймал за шиворот растерявшегося князя.

— Недоразумение… тысяча извинений, — лепета, князь, — я никогда не позволил бы себе… высокую леди, но где она купила эти туфли?.. Это страшно важно, — сбыт в Румынии… Я путешествую по делам фирмы, вот карточка…

На карточке напечатано: «Иона Бузиу и сыновья. Бухарест. Самая модная обувь и самые низкие цены».

16

Утром «Средиземноморский

Курьер» сообщил, что слухи о революции в Финляндии были преждевременны. Однако, американский посол в Гельсингфорсе заявил протест и стране угрожает правительственный кризис.

— Плохи дела в Гельсингфорсе, — вздохнул Ваня, — жаль мне беднягу Триггса.

Портье сообщил адрес пароходной конторы.

«Лангедок»- самый роскошны пароход, — и портье со вкусом поцеловал кончики своих сложенных пальцев. — На нем едет один американец. Из тридцать второго номера, — это самый роскошный номер. Вчера он прилетел сюда на экстренном аэроплане. Это так дорого стоит, но он настоящий миллионер. Он интересовался — будет ли попутчик американец. Вот он сидит.

Из-за стекла на них взглянуло длинное, теперь аккуратное лицо мистера Триггса. При виде их он встал.

Волков взял Мишу за локоть резко повернул и через открытую стеклянную дверь вывел его на улицу.

— Набережная Габетты, шесть, — сказал он шоферу и шофер повез.

— Мишка, надо отскакивать в сторону, — шепчет Волков. Сейчас едем в пароходную контору. Возьмем билеты.

Куда угодно, только не на «Лангедок». Морем убежим, это вернее. Куда-нибудь вбок, а потом обязательно вперед на запад.

17

— Так,- сказал американец, глядя вслед автомобилю. Не показалось ли и вам, портье, что они меня избегаю. Вы говорите, что они будут на «Лангедоке». Превосходно, значит увидимся, — повернулся и пошел дочитывать газету.

— А все-таки странно, — пробормотал, он, обсасывая сигару,- почему они меня избегают: от банкротства я ведь далек… в долг никому принципиально не даю…

Мистер Лоуелль никак не мог придумать, почему кто нибудь стал бы его избегать.

18

Еще в море был слышен пряный, сладковатый запах. Он плыл теплым ветром от сверкавшего солнцем Алжира.

Город, прижатый к морю полукольцом высоких холмов, громоздился в гору. Его высокие европейские дома были с плоскими крышами и мавританскими колоннадами в первом этаже. Они гримировались под туземцев, но грим был неубедителен — это были захватчики.

Сбоку, на окраине, собралась последняя кучка белых арабских домиков.

— Все, что осталось от старого Алжира. Ал-дже-заир, ал-бахаджа,- несравненный белый город,- с грустью сказал Волков.

Сквозь стаю двукрылых рыбачьих шлюпок с высокими острыми парусами пароход медленно подходил к пристани «Мессажери Маритим».

В прохладном холле отеля тянули соломинками воду, замешанную льдом, лимоном и пряным запахом. Стаканы были высокие и холодные, отель — вроде американских декораций к «Нищей из Стамбула».

— Ты уверен в итальянском пароходе из Кадикса? — лениво спрашивает Миша.

— Не беспокойся, единственная. Алжир-Оран — Кадикс — Нью-Йорк. Этот гениальный маршрут проработан мной совместно с марсельским агентом «Мессажери».

— Слишком гениальный, — недоверчиво Миша.

— Поезд в Оран завтра днем. Надо выйти осмотреться, с автомобиля ничего не видно.

Люди в белых шлемах с прищуренными от блеска глазами. Спокойные фигуры в черных, полосатых и белых бурнусах. Оливковые испанцы- с лотками жареного миндаля, большеносые, остроглазые турки и голубые солдаты с обветренными медными лицами. Глухой разноязычный гул.

— Лейтенант Васильев! — кричит густой русский голос с окутанной облаком пыли, гремящей и вонючей фуры.- Распорядитесь по вашему дивизиону…

— Дивизион ассенизаторов российского императорского флота, — дрожа от подавленного смеха, шепчет Волков: — врангелевцы.

Громко говорить по-русски нельзя.

19

— Пальма, настоящая финиковая и растет прямо на улице из земли, — говорит Миша. — Но даже настоящей пальмой нельзя долго восторгаться в этом пекле.

— Ванька, надо купить что-нибудь полегче, — возвращаясь к жизни говорит он, — где у тебя деньги?

— Миша!? — несмотря на жару, Волкову вдруг делается холодно, — Миша, разве ты не взял денег из шведской шкатулки? Я ж тебе говорил…

— Говорил? мне? — недоверчиво тянет Миша, — во сне говорил. Я ничего не забываю.

— Я на тебя рассчитывал… — тихо говорит Волков и Мишино лицо темнеет…

— Тогда у нас… — Волков роется в бумажнике, — десять долларов, триста с лишним франков и какая-то финская мелочь.

— Так, выходит, что виноват я? — Мишин голос неестественно протяжен. — Довольно! — вдруг вспыхивает он и, топнув, ломает французский каблук. — Еду домой! Прямым путем. Хоть пешком. Не хочу носиться в разные стороны с неорганизованным идиотом!

— Не надо громко по-русски,- у Волкова спокойный и усталый голос, — не кипятись, и без того жарко.

Миша теперь совсем не похож на изящную миссис Триггс. У него сжатые кулаки и раскаленные глаза.

— Конечно, я виноват, а не ты, — продолжает Волков.- Только ты пойми: прямым путем — значит по воде. Пешком нельзя, а наших денег не хватит даже до Марселя… Надо придумать. — Он сидит на скамье бледный и разбитый.

— Ванька, — говорит Миша новым голосом, — ты, конечно, дурак, но это неважно. Ты не сдавай — вылезем… Ну и домой…

— Хорошая ты, Мишка, жена,- слабо улыбается Волков. — Боюсь, что когда женюсь по-настоящему… Слушай!- и он вдруг вскакивает — я придумал насчет денег. Жди меня в отеле! — и, размахивая руками, Волков бежит по пустой аллее.

— Как есть дурак. Самый настоящий, — грустно качает головой Миша.

20

Дома Волков писал в «Смене». Французским владеет легко. Теперь надо дать пару очерков в «Звезду Алжира». «О воздушных путях Европы», «Алжир глазами иностранца»- что угодно. Только сперва надо сговориться.

Но вышло неожиданно и нехорошо. Кругленький редактор распластался: как не узнать мистера Триггса по гамбургским фотографиям. «Солнце Нью-Йорка» пожаловало к «Звезде Алжира» (Триггс оказывается собственником «Солнца Нью-Йорка», тираж три миллиона — хуже нельзя). Но почему это трехмиллионное солнце свернуло со своей орбиты?

Пришлось измышлять невероятные спортивные соображения. Высокомерно пожимать руки и сдержанно улыбаться. (О фельетонах не поговоришь, но как же с деньгами?..).

Теперь сидят в зале отеля. Там встретили молодую миссис Триггс (она алеутка и говорит только на своем родном наречии) журналисты, выдающиеся граждане и генералы. Пьют кислое вино и шумят.

Шейх в белом балахоне танцует с томной, густо вы крашенной дамой, сквозь голубой душистый дым плывут горячечные лица, в джаз-банде поют неизвестные тягучие инструменты.

— Цветами усыплем рельсы до самого Орана!- неистовствует кругленький редактор.

— Но как быть с деньгами? — стучит в голове у Волкова. Он не успел сказать Мише… а тот сидит напротив и улыбается Каиду Триахи.

Волков отворачивается, — страшносмотреть.

— Не беспокойтесь, — кокетливо шепчет справа туго упакованная в корсет дама, — Каид джентльмен. У него большой каидат где-то около Феца. Он друг Франции и наших дам, — и со вздохом добавляет, — очень внезапный человек.

Резким воем обрывается трот. Каид встает и говорит речь. У него лицо ястреба, гортанный выговор и медленная, неподходящая к его европейскому костюму жестикуляция.

Глухим гулом вступает музыка и все встают. Миссис Триггс тряхнув головой уплывает с бородатым полковником Спаги. Прямо в лицо Волкову сверкают верблюжьи зубы его тяжелой дамы. В гуще качающихся тел он вдруг сталкивается спиной с Мишей. — Не достал, — шепчет Волков и отшатывается в сторону, но Миша глядит насмешливо и спокойно.

После танца он подходит к Волкову, совсем как настоящая жена берет его обеими руками под руку и кокетливо шепчет на ухо:

— Остолоп, во внутреннем кармане твоего пальто нашел три тысячи долларов.

— Моя жена благодарит за оказанное внимание,- звонким голосом переводит Волков.

21

Полночи Волков уговаривал Мишу не возвращаться.

Ведь редактор рассказал, что арестованный в Гельсингфорсе большевик Волькен требует свидания с американским послом. Значит Триггс все еще сидит. Значит в Марселе был не он. Нет, надо ехать вперед.

Он передал Мише кассу. Накупил ему летних туалетов, подарил купленный в Финляндии фотографический аппарат, обещал ничего не решать единолично и наконец, уговорил.

Теперь ехали в Оран. Туда должны были прибыть в час ночи. Утром пароход.

Весь день лежали раздетые в запертом купе и безостановочно пили воду со знаменитой фруктовой солью «Эно». Так же безостановочно лился пот — если повернуть голову, то он струйкой сбегал за ухом.

Казалось, что дрожащий потолок сейчас проплавится, как лист свинцовой бумаги на спичке.

Но потолок выдержал, и к вечеру стало легче. Можно было разговаривать.

— Перрего, автобусы на Маскара!- прокричал в коридоре кондуктор.

— Маскара, — начал Волков, — там Абд-эль-Кадер, синеглазый лев, разбил французов герцога Орлеанского… Те, кто вернулся, называли тот поход маскарадом, а теперь автобусы ходят… За пятьдесят лет…

— Маслины,- прервал его смотревший в окно Миша,- видишь, какие толстые деревья. Они живут до пятисот лет… может твой любанский пень тоже был маслиной?

— Возможно, — сухо ответил Волков. Было досадно, что его прервали.

В окна внезапно вступила темнота. Ночь наступила так быстро, что казалось, будто поезд вошел в тоннель.

— Тут есть змеи, — оживился Миша, — рогатые гадюки и другие — называются тхама. Они в три метра и на хвосте стоят выше человеческого роста. Укус смертелен.

— Пустяки, — презрительно ответил Волков, — у моей бабушки был солитер в тридцать метров. Он жил за образами и такой ласковый был, что прямо из рук ел…

В голову ему полетела подушка, но отвечать не было силы. Он приспособил ее под голову и вдруг уснул.

Рубец возмущенно на него взглянул и внезапно почувствовал непреодолимое желание закрыть глаза.

22

Колеса стучали медленно и скучно. В окне висело низкое большое солнце. Волков лежал и старался вспомнить, почему это солнце казалось ему удивительным. Вспомнил, взглянул на часы и вскочил:

— Муриель, маленькая, давай вставать. Мы километров на двести проспали Оран.

Подумав, Миша принял это известие спокойно. Виноваты оба, обижаться нечего. Что делать? Пойти поговорить с кондуктором.

В коридоре стоял Каид Триахи. Он вынул изо рта папиросу и с восточной учтивостью поклонился. Он был очень удивлен, но ничего не спросил. Как теперь поступить? Лучше всего ехать до Дар-эл-Бейда, который французы называют Касабланка. Оттуда Атлантическим океаном до Кадикса еще ближе, чем от Орана.

Пароходы по вторникам и пятницам. Как раз сегодня вечером. Поезд, конечно, не поспеет, но это пустяки — на станции Уэд-Бет его ждет автомобиль.

— Поезд идет медленно и по дуге, — объясняет он по висящей в рамке карте. — До Шотт-эл-лалла дорога как стрела, разовьем хоть восемьдесят километров. Дальше будет хуже, но… в одиннадцать они выедут, а к шести он доставит их на пристань в Касабланке. Пароход в восемь. Он будет счастлив…

Посоветовавшись оставили поезд. Он ушел медленный и пыльный. Кроме глиняного домика станции кругом было пусто. Река Бет шла узким зеленым оврагом и быстро терялась в огромной каменной пустыни.

Каид бросил односложное приказание шоферу и открыл дверцу длинного песочного «Фиата».

— Мы поедем прямо по бледу, дороги не нужно. Блэд очень твердый,- пояснил он.

Автомобиль стремительно шел по хрустящей глиняной почве. От ветра под парусиновым тентом было свежее, чем в поезде. Навстречу бежала красная, ровная страна с сухими как порох кустами, широко расставленными друг от друга. Слева синели далекие горы. Их можно было бы принять за тучи. Потом был трудный подъем и страшная скорость на спуске. Группа пальм выскочила из-под земли и пролетела мимо.

Каид молчал и остановившимся взором смотрел на Мишу. Когда тот поднимал глаза, он отворачивался. Около трех часов автомобиль внезапно встал.

— Мосье Триггс, не будете ли вы любезны выйти и взглянуть на задний бак, — сказал каид после краткого совещания с шофером.

Волков встал и, разминая затекшие ноги, обошел задние колеса. В этот момент автомобиль внезапно рванулся и пошел. До Волкова донесся яростный, внезапно оборвавшийся крик Миши.

Что такое? И вдруг Волков понял: его Мишку похитили. Дурак каид влюбился или выкуп… Надо выручать.

Он бежал за автомобилем, пока не упал задохшись. Тогда он понял еще одну вещь: его бросили одного и без воды днем в пустыне. Он долго не выживет.

23

Он шел очень медленно. Он надеялся под каким-нибудь камнем найти тень, но тени не было. Он два раза видел прямые стволы пальм и прохладное серебро воды.

Ускорял шаги, но каждый раз пальмы и озеро расплывались в нестерпимом блеске и исчезали.

Земля жгла сквозь толстые кожаные подошвы и солнце тяжестью наваливалось на плечи. Пустыня гудела в ушах, губы растрескались и язык стал большим и жестким.

Он упрямо шел между двух широких, вдавленных автомобильными шинами полос и чувствовал как сердце расширяется и на дает дышать.

Когда он упал в четвертый, а может в двадцатый раз, он увидел внизу перед собой ручей и деревья. Он не поверил, но потянулся к воде. От этого потерял равновесие и скатился под откос.

Это была настоящая тень и настоящая вода. Ваня опустил в нее голову и глотал ее понемногу, не осмеливаясь сразу пить сколько хотелось.

Она была холодная и чистая, как горный воздух.

Улед-Сиди ждал, пока он напьется, а потом на глухом французском языке спросил, почему он ходит пешком по блэду.

— Я потерял своего мехари.

Мне нужно к Каиду Триахи,- сказал Волков.

Пусть лопнут глаза каида слуги неверных руми. Он Улед-Сиди, ему не попутчик, но продать мехари согласен. Человеку пешком нельзя.

Вывел из пальм высокого светлого верблюда, дал мех воды и на дорогу сказал:

— Прямо вдоль уэда.

Справа будет ксар каида. Это вроде ваших крепостей.

Сверху верблюд был страшно узкий,- казалось, что он сейчас сломается. Он шел размашисто и быстро, — от качки мутнела голова. Земля и небо встречались и расходились и солнце было как враг.

24

Глиняные стены ксара были видны издалека. Он стоял желтой грудой перед черным лесом. У ворот часовые в бурнусах скрестили ружья, но Волков сказал: «Каид» и его провели во внутренний двор.

Через несколько минут вышел слуга и на провансальском наречии конфиденциально заявил:

— Хозяин не очень обрадовался, но велел приготовить вам комнату в правом флигеле.

Волков взглянул на него внимательнее и под тюрбаном увидел типичное французское лицо с глазами на выкате и багровым носом.

«Ненадежен», — подумал Волков и спросил:

— Где дама, которая приехала с каидом на автомобиле?

— К каиду много дам ездит, — усмехнулся слуга,- я лучше велю постелить вам в палатке, а то флигель съели муравьи и от первого ветра он повалится. — Слуга повернулся и стал уходить. — Он сумасшедший, этот каид, вот что, — вдруг бросил он через плечо и скрылся.

Каид вышел в широком белом балахоне. В нем он был выше и статнее. Весь двор, наполненный людьми, склонился перед ним, как от порыва ветра. Каид поднял руки и заговорил…

— Возьмет эту женщину в жены и поставит над остальными женами, — прошептал сзади услужливый слуга француз.

Толпа расступилась в круг.

Волков двинулся вперед, но два огромных араба взяли его под руки. Каид прошел мимо не взглянув на него и остановился в центре круга. По его знаку из толпы выскочило два мальчика. Один из них подал ему барахтавшуюся курицу, а другой, наклонившись и вытянув вперед руки, встал перед ним. В полной тишине, было слышно, как курица тихо клокотала.

— Гадает, — шепнул сзади француз.

Одним движением руки каид оторвал курице голову и бросил безголовую мальчику. Тот подхватил ее и стремглав кинулся бежать. Все головы поворачивались ему вслед. Мальчик вдруг споткнулся и упал на лежавшего верблюда. Верблюд вскочил и начал плеваться.

Толпа глухо ахнула.

— Плохо вышло, — комментирует француз.

Каид отвернулся и сказал два гортанных слова. Толпа раздалась и в проходе появился Миша. Он шел в своем простом сером платье, с высоко поднятой головой. Поравнявшись с Волковым, он тихо сказал: — держись.

Перед каидом он остановился, и тот с поклоном взял его за руку. В следующий момент каид лежал в пыли, а Миша стоял на своем месте и внимательно его рассматривал.

В толпе прошла волна тихого гула. Каид вскочил и выхватил нож. Миша быстро ударил. Нож полетел в одну сторону, каид в другую. Толпа зарычала, но каид лежа на земле, поднял руку, и наступила полная тишина.

— Я хотел взять твою жену, американец, но больше не хочу, — медленно говорил он, придерживая челюсть,- я хотел убить ее и тебя, но теперь не хочу. Возьми ее и уйди. Пусть она будет тебе бичом божьим. Когда-нибудь ты сам ее убьешь… Уходи сразу, пока я не передумал. Перед тем, как жаловаться, вспомни что французы мои друзья, и подумай: не выйдет ли хуже…

Каид прокричал несколько арабских слов и стал биться в судорогах.

Им вернули чемодан, дали двух высоких мехари, воды и мешок фиников и перед ними раскрыли ворота в пустыню.

25

Компаса не было. Рубец вел по часам, но мехари все время забирали влево.

Их пустили, думали, что они приведут к воде, но они не привели. Тогда перестали им верить.

Ночью по звездам и днем по часам шли на север. Там железная дорога, но ее не было. Тогда уклонялись левее, там реки, но их тоже не было.

Шли весь следующий день. Вода была теплая и ее берегли. Фиников было мало. Вечером Волков от усталости свалился со своего мехари. Мехари убежал, и Миша ловил его целый час. У Миши смертельно болела голова. Каид в автомобиле оглушил его револьверным прикладом. Ночью спали — больше не могли.

На рассвете кончили финики и погнали мехари рысью, Железную дорогу увидели около часу дня. Вдоль рельс дошли до маленькой платформы. На глиняном доме надпись: «Айн Бехар».

На платформе несколько арабов. Один из них с трехцветным значком на груди начальник. «Когда поезд на Касабланку?» — не понимает. Волков повторяет: «Касабланка»- не понимает. Тогда Волков показал часы и махнул рукой справа налево — там Касабланка.

Начальник показывает пальцем на 8 часов: понимает.

Слева приходит поезд, тяжело дыша он проползает мимо и тучей бурой пыли исчезает вдали. Ждут очень долго.

Около восьми вечера справа появляется поезд. Он останавливается, повинуясь семафору.

Сели в пустой вагон второго класса. Все в порядке, сегодня понедельник, завтра пароходом в Кадикс, там что-нибудь найдется.

— Касабланка? — удивляется кондуктор, — мы оттуда два часа тому назад вышли. Вам надо было остановить нас, когда мы туда ехали. Я видел вас из окна. А теперь мы в Марракеш. "

Как это вышло? Волков на карте видит глубокую дугу железной дороги и соображает, что они вышли чуть левее Касабланки.

— Где встретим поезд на Касабланку?

— Встретим? — удивленно говорит кондуктор. — У нас всего один поезд. Завтра приедем в Марракеш и простоим там до среды.

— Два билета в Марракеш, — решает Волков.

— А куда из Марракеша? — спрашивает Рубец.

26

Песня была про Абд-эль-Керима, про горящее сердце вождя и слово свобода, стремительное как восточный ветер. Припев у нее был такой:

Обещают франки золото,
Но заплатят тебе свинцом.
Бартоломео Бассалини качался на плетеном стуле и пел тонким голосом, подражая речи рифов. Он с удовольствием произносил все нехорошие слова по адресу французов и испанцев. Он их не любил.

— Хорошая песня,- сказал он, вытирая круглое лицо огромным платком, — ее поют в племени Абда. Это племя раньше жило под самым Марракешем, а теперь ушло дальше на юг. Французы не лучше пешей саранчи.

В высоком пустом зале станционного буфета было жарко до одури. Снаружи было еще хуже: город плавился и горел в нестерпимом белом свете. Здесь все-таки была плетеная мебель, кипящий черный кофе и холодная вода с шербетом. Уходить отсюда не следовало.

— Но и саранча не хуже французов,- продолжал итальянец. — На прошлой неделе я встретил в предгорьях Джеб-аль-Милстин армию пешей саранчи Она шла тридцатиметровой полосой. Я видел два километра этой полосы и не знаю сколько ее всего было… Верблюды побоялись в черную реку и я повернул назад… Она была, как огонь .. Она — синьор Боссалини задохся и стал пить воду.

Рубец молча удивлялся способности итальянца говорить, а потом своей способности удивляться.

Утром они видели много достопримечательностей: широкое море плоских крыш и крытых улиц Марракеша, дворец Да-эль-Магзен, золотой пруд, пыльные метлы пальм, розовый песок, огромных пастухов из племени Дуккала и бандитов из штрафной роты Иностранного легиона.

Видели откормленных на семь пудов шестнадцатилетних невест и отощавшие скелеты остроносых рабских псов.

Ели маринованные финики и кислые песочные пирожные. Впрочем песок, в качестве необходимой части, входил во все кушания. Он скрипел на зубах и лез в нос.

Но достопримечательности надоели.

Даже Волкову. Он обтерся полотенцем, с трудом наклонился вперед, и в третий раз спросил итальянца:

— Что же вы думаете о нашем маршруте?

— В Касабланку поезд в среду не пойдет, — ответил итальянец. — Они красят паровоз и не успеют кончить.

И потом жена полковника Сегонзака должна поехать на север. Сегодня вечером она производит на свет, значит раньше субботы не поедет… Поезд, очевидно, пойдет в субботу.

— Четыре дня сидеть в Марракеше, — прошептал Волков, а Рубец от ужаса закрыл глаза

— Вот что, — вдруг заявил Боссалини, — едем со мной в Могадор… Километров сто, — пройдем не спеша в три ночи. Оттуда ходит пароход на Тенериф, знаете, Канарские острова?.. А там бывают пароходы на Гавану и Панаму…

И ждать там неплохо — там прохладно и много канареек.

Несогласиться на это предложение было немыслимо.

С наступлением темноты караван вышел из западных ворот Марракеша.

27

Вторую ночь шли по застывшему огромными волами серебряному морю.

Луна была ослепительна и чернильные тени верблюдов неправдоподобно путались на кривых поверхностях песка.

Один из вожатых, захлебываясь, пел свою самую длинную песню. От нее кружилась голова и хотелось зевать до боли в скулах.

Утром зашумел странный багаж синьора Боссалини. С высоких вьюков верещали, по-детски плакали, кашляли и свистели все голоса северо-западной Африки.

Верблюды урчали от страха и вожатые, разгружая их, ходили с угрюмыми лицами. Итальянец глухим голосом из-под платка проклинал толстопузого Гегенбека: хорошо ему пить пиво в Гамбурге и ждать пока бедный Боссалини пришлет очередную партию зверей.

Фибровый чемодан вдруг сам по себе прыгнул вбок. Он слетел с высокой кручи корзин и, ударившись о землю, раскрылся. В нем сидела огромная, в метр величиной, песочного цвета, ящерица, вроде крокодила, только голая. Она очень обрадовалась солнцу. Раздула шею и замерла.

— Уарран! — не своим голосом закричал один из вожатых и вскочил на ближайшего мехари.

Через две минуты ни одного из верблюдовожатых не было видно.

— Держите его! — кричал итальянец, прыгая за ящерицей безвредной и очень дорогой!

Верблюды, зараженные смятением, носились во все стороны, плакали тонкими голосами и плевались. Они опрокинули палатку и чуть не растоптали Мишу.

Ящики и корзинки опили как грешники в аду.

Уарран был настигнут, но сильно дрался хвостом, и Волков помогавший его ловить, получил от итальянца удар палкой по ногам.

Наконец, уарран был запрятан в чемодан и завязан, а верблюды приведены в организованное состояние.

— Поркомадонна, — отплевывался синьор Боссалини, в бою набравший полный рот песку, — теперь мои олухи не вернутся… Я их знаю; они воображают, что одного прикосновения к этой самой ящерице достаточно, чтобы мужчине потерять свою мужскую силу…

Вечером пришлось самим вьючить верблюдов, они не доверяли, бросались в стороны и топтались.

Миша впервые за всю дорогу был доволен своей женской долей. Ему не полагалось подходить к верблюдам.

Идти верблюды не хотели, — их приходилось гнать.

Эта последняя ночь похода была страшной. Воздух дрожал от непрерывного, близкого, разрывающего сердце воя шакалов. Луна взошла поздно. С черного неба дул прохладный ветер, а от земли вставал густой зной.

Было скверно.

28

Могадор, город тысячи запахов. Из них самым безвредным был запах гнилой рыбы.

Был прилив, но шлюпкам не хватало воды к пристани. Метров сто носильщики тащили по воде на скользких намасленных спинах. Идти самому нельзя: американский престиж.

Пароход был маленький и ржавый, звали его «Маршал Пелисье». Он дрожал старческой дрожью и стучал, как швейная машина.

За кормой медленно уходила под горизонт негостеприимная Африка. Было прохладно и было бы хорошо, если бы не запахи. Старый «Маршал» вез с собой полный набор могадорских ароматов и еще свои собственные: острые и печальные. Среди них выделялись перегорелое машинное масло и чеснок.

В кают-компании и каютах жили колонии клопов Людоедов. Спать можно было только на железной палубе, но она была густо усыпана угольной пылью пополам с песком.

Всю ночь на носу мычали буйволы, и непрерывно стонал всеми своими заклепками маленький обиженный пароход.

Утром машину остановили на четыре часа. Механик любовно мазал ее маслом и называл бретонскими ласкательными именами. Наконец, уговорил и она пошла.

Днем останавливались еще два раза.

Есть было трудно. Кофе отдавало жестью, рыба пахла Магадором и галеты были тверже камня.

Море совершенно безразлично относилось ко всем обидам и бедам маленького парохода и его обитателей. Оно лежало огромное, плоское, гладкое, как зеркало и довольное собой. Оно грелось на солнце.

На второе утро над горизонтом поднялся серебряный конус Тенерифского пика. Дальше пароход отказался. Механик разворотил все его внутренности и к вечеру сообщил, что ремонт больше двух суток не займет.

— Чудесная у нас машина, — заявил он, — сорок лет ходит «и пройдет еще сорок. Вот увидите, как она у меня завертится!

Но Волков и Рубец не увидели.

К концу третьих суток ремонта с севера пришел большой двухтрубный пароход. Это был англичанин «Бельмор Кастль».

Он подошел и предложил буксир до Тенерифа. Капитан с негодованием отказался.

Волков и Рубец перешли на англичанина, Они не хотели больше видеть и обонять старого «Маршала Пелисье»

При виде паспорта мистера Триггса, английский штурман почтительно ахнул,

— Знаменитый корреспондент?

Однофамилец, — отрезал Волков.

29

— Отличная жизнь,- вздохнул Волков, откинувшись на спинку парусинового кресла, жаль завтра сходить в Гаване. Миша сосредоточенно выругался, нечего сказать — жизнь, когда надо танцевать чарльстон, терпеть ритуал обеденного стола и восторженные взгляды безъязычных остолопов.

Но хуже всех был доктор Трайп. Он был знаменитым эсперантистом и Миша, увидев в его петлице зеленую звезду, обратился к нему на чистейшем всемирном языке. Доктор отвечал на другом, который почему-то считал эсперанто. Они долго пробовали говорить: один отбивая слова добротным нижегородским выговором, а другой — откусывая и поплевывая их по-американски.

Волков утешил диктора Трайпа: так говорят эсперантисты малоизвестной горной народности пошехонцев, к которой принадлежит его жена.

Мишу он хотел утешить тем, что Трайп по-английски значит Рубец. Но Миша вырвался и ударил его зонтиком. Удар был подозрителен по своей не женской силе и точности. К счастью, гуляющих по палубе не было, а в боковом прыжке почтенного доктора сказалась долголетняя практика, угнетенного мужа…

— Дорогая, — прошептал Волков сидевшему рядом с ним Мише, — в нашем высшем обществе не принято, чтобы дамы говорили такие слова или дрались зонтиками, как ты сегодня утром…

— К черту ваше высокое общество!- мрачно отвечал Рубен.

— Брось дурака валять, Мишка! Чем здесь плохо? Лучше было на вонючем маршале, что ли?

— Лучше. Здесь вонючее мещанство.

— Мишка, брось! Здесь нет клопов и есть ванны. Кормят хорошо, дурья голова. Слыхал американские станции с английского громкоговорителя? Бассейн, теннис, ласковые девушки и прочее. Нет, я за достижения буржуазной культуры…

— Не люблю филологов, — сурово сказал Миша сифону содовой воды. — Чтобы изучить иностранные языки мыслят иностранными мозгами. Деклассируются от соседства буржуазных мозгов.

— Люблю естественников, — подхватил Волков, — от долгого изучения низших позвоночных начинают мыслить крестцом. Как стегозавры.

— Дурак! Плохой перевод с буржуазного языка! Разлагайся, себе на здоровье! — и взбешенный Миша крупными гневными шагами, во всю ширину юбки, пошел к каюте. Потом вспомнил, остановился, сжал кулаки, и побежал женской рысью.

— Бедная, ты моя Мишка, — вздохнул Волков, — Каково, в самом деле флиртовать, чтобы не быть под подозрением, бриться по два раза в день, ходить на высоких каблуках и играть без осечки фешенебельную даму, Мишке, который даже великосветских фильмов не смотрел.

А насчет буржуазности он все-таки напрасно горячится. Все эти пароходные достижения хороши, надо только передать их всему рабочему классу… Чарльстон тоже хорошее достижение и вдобавок вышел из угнетенной негритянской народности.

И вообще все прекрасно: западный ветер пахнет как при Колумбе, по морю также плывут небывалые водоросли и закат стоит гигантскими воротами в новую землю.

30

Гавана оказалась немногим меньше Ленинграда. Миллионный город белых улиц и темно-зеленых навесов лапчатых пальмовых листьев.

Сверхмощные трамваи, обвешанные портретами пышного, как принц, тореадора. Пыльные автомобили из эстанций богатых помещиков. Оливковые седоки с сигарами и оливковые шоферы при шпорах.

Девушки с цветами в волосах шли в кинематограф на Чаплинский «Цирк». Туда же шел и Волков. Он шел один, Миша категорически отказался выходить.

В переменном блеске реклам звенела гитара уличного певца. Волков взволнованный возвращался домой. Этот Чаплинский цирк необходимо привезти в СССР. Об этом он напишет в «Смене»… и вдруг он остановился.

— Мистер Триггс! — кричал маленький газетчик.

— Разоблачения мистера Триггса! Позор Финляндии!- огромными буквами кричали заголовки и Волков взял газету.

Финские шюдскоры (партия фашистов — большевиков) подкуплены японцами. Нападение на знаменитого Триггса (сын солнца Нью-Йорка) с целью не дать ему побить японский рекорд кругосветного путешествия.

Каждый из пятнадцати нападавших вооружен двумя финскими ножами (вроде ятаганов).

Стопроцентные кулаки Триггса разбивают живую стену. Миссис Триггс спасена и спешит под защиту звездного знамени (посольство).

Подлый удар сзади! Его волокут в тюрьму.

Появление ложных Триггсов, В огромном количестве эти летучие голландцы летают на аэропланах по Европе. Последний из них погибает в песках Сахары (небесное правосудие).

Спаситель Кэгей (посол) угрожает американским флотом и наш Триггс спасен (свержение финского правительства).

Рекорд погиб, но войны не будет (чрезмерная гуманность).

Слушайте нашего Триггса со станции Weaf (Нью-Йорк, 491 метр) сегодня восемь пополудни».

От обилия скобок и информации у Волкова кружилась голова. Надо посоветоваться с Мишей: в Штаты ехать нельзя, да и отсюда надо скорее убираться.

В номере гостиницы Миши не было. На, столе лежала его единственная шляпа, но его самого не было. В коридоре, на широком патио, дворе обсаженном рядами деревьев, в крытой галерее — нигде не было,

Опять в номер, в столовую, в зал и еще раз в номер.

Нет. Нигде нет.

31

— Мишка! — задыхается Волков. — Это ты, кажется?

— Я. — соглашается Рубец. Он стоит перед Волковым в чрезмерно длинном пиджаке и дважды подвернутых брюках.

Спиной упирается в уличный фонарь, курит огромную сигару и улыбается.

— Мишка, скотина, что ты удрал, сын собачий? Почему маскарад? Что это значит?

— Это значит, что я больше не женщина — уверенно говорит Рубец: — Ванька ты понимаешь, я перестал быть женоненавистником. Мне их жалко. А твой костюм отдам, когда куплю брюки. В платье не полезу.

— Правильно — неожиданно соглашается Волков:- этого больше не требуется. — Слушай… — и он рассказывает ему о необычайных приключениях «сына Нью-Йоркского Солнца» мистера Триггса.

Миша наслаждается возможностью держать руки в карманах и говорить нормально низким голосом. Поэтому за будущее, он спокоен. Все обойдется.

Он счастлив сознанием своей вновь обретенной мужественности. Споткнувшись у ворот в патио, он крепко ругается, чтобы ^ лишний раз доказать, что он не женщина…

— Сеньор… — захлебывается рядом с ним, какой-то юноша. Он быстро говорит по-испански и Волков предлагает ему перейти на английский.

— Сеньор, ведь это был русский язык. Это непереводимое выражение часто попадается в ранних творениях Всеволода Иванова. О, как я был бы счастлив, если бы вы действительно знали русский язык. Кто вы такие?

Всеволод Иванов на Кубе! От этого можно ошалеть и Волков вдруг решает сказать всю правду этому странному читателю советской литературы.

32

— Сеньор, — склонившись сказал юноша, выслушав рассказ Волкова, — так великолепны могут быть только русские большевики. Я ваш друг и слуга. Мы на Кубе тоже хотим быть большевиками. Мы помним «товарищей Боливара», «Черных Орлов» и восстание Нарцисса Лопец. Я знаю, как вам нужно ехать дальше и я вам помогу!

Потом выравнялся и тихо добавил: — Мой брат погиб с генералом Запата в Мексике, в крестьянском восстании девятнадцатого года.

— Куда же нам ехать? — осторожно спросил Волков.

— Для начала к нему на дом ночевать. За вещами он пришлет. Он соберет человек пять настоящей, хорошей молодежи, они так будут счастливы. Может быть они услышат в подлиннике стихи Николо Тихонова.

Это звучит убедительно. После краткого совещания на русском языке, к которому Робледо (он не хотел, чтобы его звали по фамилии, — его фамилия Гарсиа, очень хорошая, но он просто товарищ Робледо) товарищ прислушивался затаив дыхание, решили к нему. Шпики новых стихов не (читают даже в переводе.

Робледо волновался, задавал вопросы, не давал на них отвечать и говорил дальше. Их группа хочет требовать у городского управления Гаваны переименования Калле Гранде в улицу Константина Федина. У них будет набережная Сейфуллиной и площадь комбрига Иванова.

Может быть его удивительные друзья тоже советские писатели? Они, кубанды, хотят у них учиться. Правда ли, что в Советском Союзе тоже есть кубанцы?

Нет ему прямо не верится. Неужели его друзья приехали из далекого Ленинграда. Может быть, они встречали там критика и поэта Давида Выгодского…

33

Иной корабль, как человека, можно определить по первому взгляду. Но «Пегги Ванблерк» не поддавалась такому определению.

У нее были слишком острые обводы, слишком великолепная парусность и слишком чистая палуба для честной шхуны. Такие бывают только на яхтах. Но на яхтах не бывает больших грузовых трюмов.

Превосходное судно, но сомнительное.

— Промышляет ромом или китайцами, — топотом предположил Волков. Миша и он стояли на корме «Пегги» у самого люка в капитанскую каюту.

— Джон. Почему китайцами? — удивился Рубец.

— Без визы ввозят в Соединенные Штаты. Может нас тоже отвезут в Мексику.

— Чепуха, — сказал Рубец, — не контрабандист — слишком чисто… Идти в поход на непонятном судне нехорошо. Можно не доверять морю, если веришь судну, но не доверять судну нельзя.

— Сеньор Волков, сеньор Рубетс, — крикнул снизу Робледо Гарсиа, — спускайтесь к нам, мы все придумали!

Кают-компания была просторная. Электричество, красное дерево и медь, начищенная, как на военном судне. — Это тоже было странно.

— Хау, — произнес капитан и привстал, протягивая руку. — Джиль Керриган, — добавил он, не выпуская изо рта трубки.

Рука у него была сухая и страшно сильная..»

— Друзья, — сказал Робледо, — капитан Керриган отвезет вас к нашим кампанерос, — товарищам, в Сан Хуан дель Норте. Это в Никарагуа. Он везет туда подарки: несколько… скажем швейных машин и много ящиков карамели, — Робледо улыбнулся:

— Джон. Там вы получите самые лучшие документы, там это просто сделать. Потом вас переправят на западный берег и оттуда в Мексику.

— Понимаю, — сказал Волков подумав, — но уверены ли вы?..

— Уверен. Простите, что я вас прерываю, сеньор Волков. Но другого пути нет и лучшего желать нельзя. А теперь извините меня, друзья, — мне нельзя здесь оставаться. Буэнос ночес, сеньорес, доброй ночи.

Робледо был почти официален, — даже не пытался поцеловать своих друзей, но крепко и коротко пожал им руки.

— Волков, — крикнул он с трапа, — не потеряйте мой адрес. Пишите из дому. — По палубе прозвучали его шаги и было слышно, как он спустился в шлюпку.

— Мистер Керриган, — начал Волков, — нам нужно…

— Вам нужно в заднюю каюту, — ответил капитан, — сейчас явится портовый прохвост. Его унесут пьяным и тогда выйдем в море. Клопов нет — спокойной ночи.

Капитан медленно встал и, встав оказался очень длинным. Потом полез на трап, выставил из люка голову и плечи и остановился. Снизу были видны только его безупречно белые парусиновые туфли и винно-красные шелковые носки.

— Темное дело, — вздохнул Волков, а Миша зло фыркнул.

34

Солнце вставало за кормой и справа над горизонтом обрисовывались три розовые башни — три мачты большого парусника. Ветер был ровный и теплый, «Пегги Ванблерк» легко шла по мелкой, скользкой ряби.

Великолепное дело рассвет. К сожалению, малоизвестное горожанам. Волков больше не думал о сомнительном характере «Пегги» и о вчерашней ссоре с Мишей. Ему даже жаль было Мишку, что тот спит и не увидит этого синерозового моря, огромного, низкого солнца и летучих золотых и стеклянных облаков.

— Замечательно, мистер Керриган, — сказал ок.

— Да, — ответит тот, — получим хороший ветер. Капитан прав, надо смотреть на вещи с практической стороны. Поэтому Волков решил кое-что узнать о судне и о людях, которые их почти похитили.

— Капитан, — сказал он, — какова официальная цель нашего путешествия?

Тот повернулся к нему и ответил коротко:

— Монета!

— Какая монета? — удивился Волков.

— Которую зашибают.

— Как зашибают? — Волков продолжал не понимать.

— Быстро и здорово.

Это было совершенно невразумительно. Надо было начинать сызнова.

— Как вас выпустили из Гаваны с вашими швейными машинами и конфектами? Что вы сказали портовым властям?

— Не швейные машины, а водолазные насосы, не конфекты, а кирки и лопаты, — произнес капитан с серьезным лицом и веселыми глазами, — мы идем за пиратским золотом…

— Какое золото и какие пираты? — спросил удивленный Волков.

— Пиратские клады. Разве не знаете? — и капитан вдруг оживился. Вынув трубку изо рта, он обвел ею юго-западный горизонт: — Номбре де Диос, Тортуга, — знаменитые пиратские убежища… -Джон Он говорил быстрыми, рваными фразами, мешая английские названия с испанскими: — Карибеан, — Джон Караибское море… Помните испанские золотые рудники? Галеоны и Каравеллы с золотом. Пиратство давало Флинту, капитану Киду и прочим прекрасные дивиденды. Грабили десятки лет и оставляли десятки кладов. Вместо сейфа — яма с бочками золота и скелетами тех, кто ее вырыл. Мертвые не говорят… А потом таинственные карты и охоты за старым золотом… — Глаза, капитана горели, как глаза четырнадцатилетнего читателя Стивенсона.

— Это великолепно, капитан, — сказал Волков, воспитанный на авантюрной прозе, — но неужели их все еще находят, эти клады?

— Только всякие писатели, — ответил капитан и снова стал сухим американцем, — им за это платят деньги…

— Почему же вам в Гаване поверили?

— Верное дело: золото и дураки. Дуракам продают место нахождения несуществующих кладов. Широко распространенный в Гаване промысел: сам продал три подлинных, свиной кровью писанных плана, — пояснил капитан и добавил: — Делаем вид, что «Пегги» яхта, а мы очередные дураки.

Нет, этот Джиль Керриган, несмотря на свою деловитость и любовь к чистоте, все-таки самый настоящий пират, И от этой мысли Волков улыбнулся.

35

— Здесь был Колумб, — сказал Волков, вылезая на красную гальку берега.

— Держи чемодан, — сказал Рубец.

Они высаживались на побережье залива Матика в тридцати милях севернее Сан Хуана дель Норте. Берег был голый и пустой, море изрезанное отмелями и тоже пустое. Капитан Керриган знал свое дело.

Ящики выгружали из шлюпок, стараясь не замочить. Один из них ударился о камень и треснул. Из-за отлетевших досок, выглянуло толстое серое дуло.

— Пулемет, — сказал Миша.

— Ты думал, будет швейная машина? — спросил Волков,

— Дурак! — Джон Миша был раздражен: он не любил таинственных историй, «Пегги Ванблерк», филологов, склонных к цитированию авантюрных романов, риса, приправленного керри, и многих других вещей, переполнявших его последние дни.

— Пронто! Пронто! — кричал бородатый человек в широкой круглой шляпе. Стоя на самом высоком камне, он размахивал руками, будто дирижировал оркестром. Он был одет в выцветший сине-лиловый мундир с красными эполетами, желтые кожаные брюки и невероятно высокие сапоги.

— Пронто!- кричал он и черные рваные люди отчаянно тянули тяжелые ящики, навьючивали их на мулов и угоняли мулов в кусты.

— Луис Каркинец, — сказал бородатый, подходя к Волкову и Рубцу и любезно кланяясь, — к вашим услугам.

— Триггс, — машинально ответил Волков, пожимая его руку.

Каркинец говорил по-английски с невероятным акцентом, явной нелюбовью к английскому языку, но с соблюдением правил учтивости.

— Гарсиа просит доставить вас с этим письмом в Акойапе, — Джон сказал он я вытащил из кармана конверт, который уже успел засалить. Потом отошел на шаг назад и добавил: — Сеньоры, кажется, американос, — но мне все равно, я сделаю, как сказано и доставлю вас в Акойапе. Только боюсь, что сеньорам там не поздоровится.

— Мы не американос, — сказал Волков, но Каркинец уже стоял у одного из ящиков и стремительно говорил. Его слова трещали и хлопали над головами закипевшей толпы. Судя по их действию, они были убедительны,

36

Дорога шла высохшим руслом реки. Кусты постепенно стали высокими деревьями, и деревья переплелись над головой. В темно-зеленом коридоре с песчаным дном было душно, как в парнике. Свирепо кусались золотые мухи и дико, не по-птичьему кричали пестрые попугаи. Одно из деревьев медленно развернуло длинную бурую ветвь, оказавшуюся змеей. Но ни люди, ни мулы не обратили на нее внимания. Это было в порядке вещей.

Миша хотел остановиться и взглянуть, но один из смуглых всадников вытянул его мула бичом. Мул резко прыгнул вперед, и Миша молча схватился за луку.

Так повторялось каждый раз,- останавливаться не давали. Было противно.

Вечером приехали в полуразрушенное имение. Большой дом помещика стоял без крыши. В его стенах было несколько дыр от снарядов. В окнах горел яркий свет.

Каркинец бросил поводья на шею мула и медленно слез:

— Прошу пожаловать.

В большом зале потолка почти не было. Люстра висела на веревках, укрепленных в стеках, Электрические лампочки мерцали, как свечи, видимо динамо, напрягала свои последние силы.

Осыпавшаяся штукатурка была сметена в четыре кучи по углам и по обгоревшему полу ходили чинные, разодетые пары. Единственной мебелью был громадный дубовый стол, на котором сидел оркестр: четыре человека с гитарами.

— Праздник, — сказал Каркинец, — мы сперва выпьем и потанцуем, а потом закусим и ляжем спать. От вина танцы, — от пищи сон.

— Нельзя ли наоборот, сеньор Луис? — спросил Волков. — Он был очень голоден.

Каркинец захохотал.

— Эти американос великолепны: они сперва ложатся спать, потом закусывают, начинают танцевать на кровати и напоследок пьют.

От слева «американос» толпа замерла. Один очень длинный и очень пьяный метис вынул револьвер, но Каркинец ударил его ногой и он упал.

Наступив на револьвер, Каркинец произнес длинную и выразительную речь. По окончании ее, толпа закричала:

— Вива Сандино.

— Я сказал, что вы американцы, которых надо повесить в Акойапе, и что здесь вас трогать нельзя. Вы не беспокойтесь, — объяснил Каркинец.

— Но, мы не американцы, — Джон сказал Волков.

— Это несущественно, — вы мои гости, — любезно ответил тот. — Вы, кажется голодны, пойдем, нам дадут лепешек и еще что-нибудь. — И он провел своих гостей в соседнюю комнату с сохранившимся потолком и письменным столом, уставленным кружками, горами лепешек и бутылками.

— Здесь жил один из ваших, американцев, его звали Фретт,- мечтательно говорил Каркинец, прихлебывая вино,- один из тех, которые вызвали в нашу страну свои корабли с большими пушками и своих солдат с вонючими газами. У него были медные рудники вблизи Окоталя и каучуковая плантация здесь. Мы спустили его головой вниз в его собственную шахту.

— И хорошо сделали, — согласился Волков.

— Ты может быть, действительно не американец, — заявил Каркинец, — ты мне нравишься. Выпьем!

И они выпили.

В соседней комнате дико и грустно звенели гитары и мерно топталась толпа. Лепешки из маисовой муки были жестки, дым от цигарок, свернутых в кукурузном листе, был удушлив и кругосветные путешественники были утомлены до последней степени.

37

На смену сассапарели и каучуковому дереву пришли дуб и ясень. Мулы карабкались все выше по узким крутым тропинкам. Потом появились сосны и на соснах были не обезьяны, а белки.

— Хорошо, Мишка, — сказал Волков, — совсем, как у нас.

— Похоже, — дружественно ответил Миша. Он примирился с необходимостью рассматривать природу со спины двигающегося мула. Кроме того, воздух стал свежее и легче.

Позади, внизу тянулось огромное зеленое море леса, у горизонта прочеркнутое полосой серебряного настоящего моря. Впереди медленно расступались высокие стволы и за ними мелькали голые, бурые и серые горы.

— Мишка, — береза!

— Какая береза? — Миша недоверчив и почти презрителен.

— Открой глаза, посмотри влево и увидишь, — Волков направил мула прямо к необъятному серебряному стволу.- Так, многоуважаемый профессор, сколько же здесь годичных слоев? Кажется, ты говорил, что мой пень невозможен, а что ты сейчас видишь невооруженным глазом?

— Что ты болван и что это не береза, — быстро ответил Миша.

Серебряная кора вблизи оказалась лишаем и дерево кедром.

— Не ошибаются только дождевые черви и кабинетные естественники. Но они ничего нового не открывают. — Волков не хочет сдаваться. — Я тебе говорю, что в Любани есть пень…

— Может он на Троицком мосту, — спокойно перебивает Миша.- Может ты ошибся. Такие филологи слишком много открывают и часто ошибаются.

— Великолепно,- смеется Волков,- ты, постепенно, умнеешь. Я вижу, как мозг развивается под твоей слишком толстой черепной коробкой, это, если верить твоим теориям происходит от разнообразия пищи.

Миша отвернулся,- стоит ли отвечать такому?

В этот самый момент погонщики внезапно накинулись на Волкова и Рубца, на вьючных мулов и на мулов, шедших порожняком. С треском и ржанием мулы бросились в заросли и сразу встали: дальше было невозможно.

Караван до последнего человека стоял неподвижно. Было так тихо, что Рубец с ушибленным коленом и Волков с разодранной в кровь щекой не стали ругаться. Они удивлялись и негодовали молча.

Вскоре пришло объяснение. Оно вступило в лесные шумы и шорохи нарастающим однотонным ревом. Низко, над самым лесом пролетел желтый аэроплан с трехцветными американскими кругами. Постепенно рев затих. Аэроплан, видимо, ничего не заметил.

Ночевали в лесу без костров, вповалку, с седлом под головой, на примятой траве, с волосяным арканом, кольцом охраняющим спящего от сколопендр и другой насекомой нечисти.

Каркинеца не было. Вместо него командовал некий юноша Хезус Минеро. Хезус — это Иисус, Минеро — значит рудокоп. Волков был в восторге от этой комбинации.

Минеро знал около ста английских слов. Волков за два дня в Никарагуа успел нахватать столько же туземных. Когда слов не хватало, они объяснялись наглядной жестикуляцией.

— Сеньор Каркинец? — вопросительно сказал Волков.

Минеро показал большим, пальцем назад через плечо и сказал:

— Эстанца Велайо, имение Велайо.

— Почему? — изобразил Волков руками и бровями.

— Как знать, — ответил Минеро и, в качестве предположения, очень хорошо воспроизвел звукоткрываемой бутылки, пьяное покачивание и два, три па танца.

— Он вам дал письмо? — спросил Волков, изобразив конверт из листка записной книжки.

Минеро пожал плечами. Письма не было. Каркинец сказал, что вы хорошие американос, что вас надо отвезти в Акойапе и там повесить. «Повесить» было изображено указательным пальцем, проведенным вокруг шеи и от затылка, стремительно поднятым вверх.

Волков похолодел.

— Что же он сделал с этим письмом?

— Как знать,- спокойно ответил Минеро и ушел спать.

38

Последние два дня пути были очень плохие. Волков почему-то чувствовал себя ответственным за все возможные неприятности, вплоть до повешения, но Миша вел себя философски и спокойно занимался фотографией.

«Хороший Мишка человек, жаль что естественник», — в двадцатый раз думал Волков и затевал споры на ботанические темы. Миша ругал его дураком и от этого на душе становилось спокойнее.

На четвертый вечер пути прибыли в Акойапе. Ехали по единственной улице, города между низкими домами с плоскими, густо поросшими травой крышами. Перед дверями сидели старики и женщины и мирно чистили винтовки. Хозяева винтовок спали, закрывшись широкополыми шляпами.

— Куда едем? — спросил Волков.

— К хефе, к начальнику, — ответил Хезус Минеро. — Здесь,- добавил он, показывая плетью на ворота сада.

В саду между кустов стояли пулеметы и две горных пушки. В глубине на плетеной кушетке лежал, полуотвернувшись, большой медно-красный человек в зеленом френче. Это и был сам хефе Игнасио Хлавес. Вокруг него сидела группа людей в форме и кожаных костюмах. Все молчали.

— Халло, ребята, сейчас я спою вам что-то очень смешное,- неожиданно тонким голосом по-английски и в нос сказал хефе и запел что-то несуразное.

Путешественники были ошеломлены и ждали пока он кончит. Но он вдруг повернулся, и они вздрогнули: рот у него был закрыт.

— Черт, — вскрикнул Волков, — чревовещатель. Вот напугал.

И тут произошла вторая неожиданность.

— Джон. Ты говоришь, по-русски? — медленно и раздельно сказал хефе мягким, почти украинским говором, не прерывая своего пения, и встал. Только тогда друзья увидели стоявший позади его громкоговоритель.

— Да я говорю по-русски, — почему-то так же медленно сказал Волков, задыхаясь от волнения.

— Я тоже, — добавил Рубец.

— Говоришь, как кацап, — веско произнес Хлавес.

— А ты, как хохол, — ответил Волков.

— Я хохол, а ты не кацап, ты американец, мне говорили.

— Мы не американцы, мы из России… советские, — вмешался Рубец.

— Почему я знаю, что ты не брешешь,- сказал хефе и, подумав, добавил: — В Киеве был?

— Нет, — ответили оба.

— А на Полтавщине?

— Нет, мы ленинградские.

— Какие такие?- удивился хефе Хлавес.

— Питерские…

— А гопак танцевать можешь? — внезапно спросил хефе.

Волков замялся, но Миша тряхнул головой, — если надо, он может. Хефе ударил в ладоши, и толпа поддержала. Миша прыгнул вперед.

— Бисов сын? — вдруг закричал хефе, сорвал с себя сомбреро и с громом пустился в пляс. Толпа кричала от восторга, и желтая пыль бурей носилась вокруг плясавших.

— Верно, сынки, — говорил через пять минут задыхающийся Хлавес, — вы с России. Я оттуда еще от царя ушел и здесь хлеборобом. Зовут меня по-нашему Игнат-Хлавно, а у них я хефе, — это как батько.

Батько Хлавно. — сказал Волков: — почти Махно.

И громкоговоритель рассмеялся тонким голосом.

39

В сарае у батьки Хлавно сидело несколько американцев и два немца. Сидели заложниками. Батько дал своим гостям выбрать любой паспорт, — не стесняйтесь. Он старался помочь и шумно радовался, слушая рассказ Волкова о кругосветном путешествии.

Рубец решил стать немцем, его новое имя, удостоверенное паспортом в буро-зеленой обложке, было — доктор медицины Иоганн Мертц. Волков сделался Джеральдом Келли, американцем, по профессии коммерсантом, 24 лет, женатым, но путешествующим без жены. Ему понравилось имя Джерард, и он не хотел другого.

На прощание пили соталь — мексиканскую горилку. Пили и чуть не плакали. Миша терял первого человека, с которым мог говорить в течение последних шести недель. Как знать, когда встретится следующий. Батько горевал, что ему такой никогда не встретится, что испанский язык поганый и что он так и сдохнет, не сказав больше ни одного русского слова. Волков горевал из чувства солидарности.

Уехали ночью. Тропы были крутые и забитые камнем. Из темноты окликали часовые и ржали кони, где-то внизу ревела река и в нее шлепались камни, слева и справа лаяли койоты, а в голове глухо гудела густая мексиканская горилка. Куски неба, засыпанного крупными звездами, мелькали и кружились между черных туч листвы, и казалось удивительным, что у лошадей не кружатся головы, и они могут.

Утром увидели внизу длинное синее озеро, а перед собой на поляне патруль американской морской пехоты.

Проводник, посланный хефе повернул коня и молча пропал в кустах. Патруль защелкал затворами и лег.

— Халло!: — закричал Волков, встал на стременах и поднял руку. Надо было успокоить нервный патруль. — Мы убежали от бандитов Сандино.

Лейтенант был немного оконфужен, но, взглянув на паспорта улыбнулся и дружески похлопал путешественников по спине. Потом отправил их к озеру и на моторном катере в Гранаду.

— Мистер Келли. — Джон кричал с пристани джентльмен, похожий на бульдога в котелке, — нам по телефону сообщили, что вы едете. Мы так обрадовались… Вылезайте. — И Волков, он же мистер Джерард Келли, моргая глазами спросонья полез наверх.

— Здравствуйте, — джентльмен протянул руку и Волков протянул свою. Но вместо руки он поймал пустое место и одновременно почувствовал, как над его кистью застегнулся стальной браслет.

— Вам крышка, друг Келли, — ласково сказал джентльмен. — Надеюсь, что вы не будете протестовать против поездки в Лос-Анжелес.

40

— Лос-Анжелес — бормочет Миша. — Он крепко держит чемодан и идет, опустив голову. Чемодан наливается нестерпимой тяжестью, но менять руку нельзя, — это прервет мысли. Надо думать со стиснутыми зубами, и стиснутыми кулаками.

С такой же; сосредоточенностью и с тем же упорством он когда-то ходил по длинному холодному коридору, где на стенах стенгазеты и объявления, на низком сводчатом потолке пыльные электрические лампы, а за тяжелыми дверями, в самом конце направо высокий ярко освещенный кабинет. И по нему мелкими шагами от окна к черной доске и обратно бегает круглый профессор, которому надо сдавать беспозвоночных.

Но теперь надо сдавать еще более страшный зачет. Сдавать, не зная предмета, но зная, что — провал будет гибелью, не только -для него, но и для; Ваньки Волкова.

Ведь у Ваньки нет денег, он сдал кассу еще в Алжире…

Нельзя терять его из виду: вон он идет шагах в ста впереди по той стороне улицы, под руку со своим сыщиком. Идет и не оглядывается: не хочет — впутывать Мишу и грязную историю. Молодец.

— Надо ехать за ним в, Лос-Анжелес, надо его выручать. В Лос-Анжелесе не так жарко, можно будет что нибудь придумать.

Ехать без языка; с поддельным паспортом, без путеводителя. Все равно зачет надо сдать, — другого выхода нет. И Миша идет по узкому коридору между сверкающими белыми домами с закрытыми от зноя ставнями, между серебряными от пыли деревьями, в такой пустоте, какая бывает, когда случайно опоздаешь на лекцию и видишь только отдельные фигуры неуспевающих: они стоят у стен или слоняются.

Вместо неуспевающих здесь мулы, привязанные у ворот к коновязям перед лавками и сонно машущие хвостами. В самом конце направо, в пустом зале бетонного со стеклом вокзала надо сдавать географию Никарагуа. В том окошке кассы, от которого только что отошли Волков и его спутник, надо спросить билет до порта, откуда морем едут в Лос-Анжелес.

Столицу Никарагуа зовут Манагуа, но как зовут этот порт? Миша обошел стены, надеясь найти карту. Карты не было.

Так, значит, надо напролом. Рубец подошел к окошку,

Он оперся локтем о вырез и сказал: — Сан-Франциско. — Должны понять, что ему нужен билет до моря.

Сидевшая в кассе блондинка закрыла роман в пестрой обложке и быстро заговорила по-английски. Два раза в ее реплике повторилось слово «Коринто». Она была хорошенькая и улыбалась.

— Коринто, — равнодушно сказал Миша. Это слово не звучало английским, оно должно было быть именем порта. — Коринто, — сказал он и опустил в окошко стодолларовую кредитку, чтобы хватило без осечки. Сдачу и твердый картонный билет он взял не глядя.

Блондинка больше не улыбалась, — она была обижена и даже не сказала Мише, что он уронил десять долларов.

41

Что делать, если с ним заговорят? Притвориться немцем, не говорящим по-английски. А если заговорят по-немецки?

Как в Коринто найти пароход на Лос-Анжелес? — Следовать за Ваней и сыщиком. А что если они возьмут автомобиль?

И потом, как следить за сыщиком, чтобы тот не заметил? Борода и черные очки? Глупости, их надо где-то купить, и они вовсе неубедительны. Нет, надо опять напролом, прямо на сыщика, — пусть примет за случайного попутчика. А если не поверить?- Черт с ним, хуже не будет.

Миша повернулся к окну и замер. Перед лесом лежала на спине гигантская каменная фигура с согнутыми коленями. Верхушки ее колен краснели от заходящего солнца, а повернутое к поезду лица было черно и искажено ненавистью. Миша даже вздрогнул.

Этот обломок древней индейской цивилизации явно не симпатизировал поезду. И пусть, все равно поезд ценнее остатков религиозного культа. Надо бы вокруг этого идола построить музей и водить туда экскурсии с соответственными руководителями. От таких мыслей Мише было приятно.

Поезд прогремел по короткому туннелю и выкатился в широкую долину. Впереди, в темноте смутно чернело море. Все в порядке.

На перроне, у входа в зал, под самой надписью «Коринто», вплотную, перед собой, Миша увидел спины Волкова и его неразлучного спутника. Это был решительный момент, надо было определить всю линию дальнейшего поведения.

Стиснув зубы, Миша ушиб спутника чемоданом. Тот остановился, внимательно его оглядел и, подняв шляпу, с улыбкой сказал;

— Уилли.

— Мертц, — с достоинством ответил Миша и тоже приподнял шляпу.

Уилли ласково спросил что-то насчет мистера Келли и Лос-Анжелеса, но Миша отрицательно покачал головой, сказал:

— Сан-Франциско, — и с нескрываемым неодобрением взглянул на Волкова-Келли. Тот не обратил на это никакого внимания.

На новый вопрос мистера Уилли Миша вынул из верхнего кармана две сигары и одну предложил ему. Уилли взял, но продолжал настаивать. Тогда Рубец вынул свой немецкий паспорт и руками объяснил, что по-английски не говорит.

Возможно, что любезный Уилли удивился. Во всяком случае он этого не показал, он весело закивал головой и потянул Мишу за рукав. Надо было и все втроем они пошли через пахнущий свежей краской зал. Потом по широким ступеням спустились на мощеную огромным булыжником площадь, сели в ободранный закрытый автомобиль и уехали в ночь, в неизвестном направлении.

Автомобиль кряхтел, бросался в стороны и бил задом, как лошадь со сбитой спиной. Потом лязгал расхлябанной крышкой радиатора и, дрожа, осторожно лез под гору.

Мистер Уилли был очень близко. На толчках его плечо соприкасалось с Мишиным. Если удастся, можно с первого удара его оглушить. А если не удастся? В этой темноте и на прыжках трудно попасть куда надо, — скорее, что не удастся. Тогда будет плохо, эти мистеры могут драться, они ученые. И потом, даже если его осилишь, что делать с наручниками?

Нет, не годится. Миша зажег спичку и попробовал раскурить сигару. Эго тоже не удалось и мистер Уилли рассмеялся. Автомобиль прыгнул, повернул в воздухе и мелкими скачками подъехал к ярко освещенной двери.

Выплюнув откушенный конец сигары, Миша, вслед за неразлучной парой вошел в дверь, это была проходная контора, и Миша Рубец в третий раз за этот день сказал:- Сан Франциско.

42

Пароход был не плохой и не хороший. Не дорогой и не дешевый. Стены, засиженные мухами, диваны, просиженные пассажирами, хорошая сервировка стола и невозможная скука.

Миша ехал в первом классе. В первый же вечер он постарался обезопасить себя от всяких случайностей. Он обедал за отдельным столиком, на вопросы стюарта отвечал движеньем левой руки и ел все, что давали. На пожилого джентльмена, попросившего огня, он глухо зарычал.

Он угрюм и лаконичен, это он доказал. Остались доказать, что он имеет право быть таким, каким ему хочется. Он встал, подошел к буфету и взял коробку сигар. Закурив одну, он изобразил на лице негодование и изумление, вынул ее изо рта, понюхал коробку и молча, на глазах у всех, выкинул ее через иллюминатор.

Двадцать пять штук «Кохонас» по доллару за штуку! Так мог поступить только миллионер.

Мишина репутация была сразу обеспечена, и пассажиры относились к нему с робким уважением. Их мнения расходились: одни предполагали, что он наследник Гуго Стиннеса, а другие, что он директор всегерманского красочного треста. Последние утверждали, что в газетах видели фамилию Мертц — такая знаменитая фамилия.

Одна из практически заинтересованных миллионерами девушек кокетливо обратилась к нему по-немецки. Он выслушал ее с важной и любезной улыбкой, отрицательно покачал головой, сказал:

— Штреземан, — и ушел.

Этот таинственный ответ возбудил всеобщее любопытство. Но больше ничего не удалось услышать от необщительного немецкого миллионера. На подкаливших он смотрел такими холодными глазами, что его оставили в покое: с большими людьми нельзя быть фамильярными если они сами того не желают.

Волков и мистер Уилли ехали во втором классе. Браслет был снят и Волков заперт в своей каюте. Мистер один прогуливался по палубе и ковырял в зубах перо чинным ножиком.

Хотелось подойти к каюте Волкова, но это было опасно. Рубец решил действовать осторожно, и сперва изучить самого мистера Уилли. Даже на расстоянии ему удалось по походке этого джентльмена определить, что он отнюдь не считал необходимым воздерживаться от спиртных напитков вне пределов действия запретительного закона. Наоборот, он, видимо, стремился, отправляясь в сухую страну, набрать в себя возможно больше влаги. По принципу верблюда.

Времени для наблюдений и подготовки было много.

До рейда Лони Бич, вблизи Лос-Анжелеса, было восемь дней пути. Рубец узнал это, оплатив счет буфетчика, который надеялся, что море не позволит пассажирам съесть все свои восемь завтраков и обедов, а потому предпочитал брать авансом «за весь рейс».

Но море было спокойно и аппетиты путешественников исправными. И был мир и тишина до самого порта Салина Круц, штата Техуантепек южной Мексики, — сонного белого городка, забытого на синем заливе.

Там команда узнала, что тихоокеанский союз моряков объявил забастовку кочегаров. Кочегары парохода чинно уложили чемоданы, и ушли на берег, невзирая на отказ капитана уплатить им жалованье. Они не беспокоились. В порту было отделение союза.

Котлы потухли.

На пристани стояла охрана бастующих и никого, похожего на кочегара, не пропускала на пароход. Мексиканская полиция очень дружелюбно относилась к этой охране. Полицейские сидели рядом с забастовщиками и курили.

В салоне первого класса капитан призывал пассажиров в свидетели этого безобразия, негодовал на то, что забастовщики не догадались поставить у другого борта парохода караульную шлюпку и громил правительство Соединенных Штатов, не устроившее своевременной интервенции в Мексике.

Результат налицо: честный американский пароход не может набрать себе даже самых вонючих кочегаров.

Буфетчик был в отчаянии, ему угрожало разорение, потому что отказаться кормить уплативших авансом он не мог.

Даже без знания английского языка все происходившее было понятно. Миша гулял по палубе, глубоко засунув руки в карманы фланелевых брюк и радовался. Это неожиданное событие может оказаться кстати, тем более, что мистер Уилли, чтобы усмирить свое душевное волнение, сильно нагрузился. Он ходил с котелком на затылке и неспокойно икал.

Но надежды на дальнейшие осложнения не оправдались. Капитан был настроен решительно: его власть на корабле не ограничена, он не позволит портить рейса, он им покажет!

И показал. У трапов поставили офицеров с револьверами и с четырьмя вооруженными и верными людьми, спустился на палубу третьего класса. Через пять минут у него было достаточное количество кочегаров. «Добровольцам» он обещал жалованье забастовавших, если они станут на работу, и нечто не менее убедительное, но менее приятное, если они не станут.

Команда была недовольна, но смолчала: палуба парохода — американская территория и в руках офицеров американские револьверы.

В эту ночь Ваня Волков впервые испробовал ремесло кочегара. Мистер Уилли, в порыве делового восторга, решил помочь капитану своей подначальной рабочей силой.

43

Пробуждение было внезапным и неприятным. По лицу и груди хлестала струя холодной воды, закипавшей щекочущими пузырьками. В квадратном окне стояла смутная черная фигура с сифоном в руках.

— Черт, — тихо сказал Миша и вскочил. Фигура беззвучно поставила сифон на стол в каюте и пропала.

Миша выскочил на палубу, но она была пуста. Небо и море были тоже пустые и серые. Приближался рассвет, и было холодно, особенно в мокрой рубашке.

Что ж, такие вещи могут происходить в каютах с окнами на спардек, если окна открыты. Но кому понадобилось хулиганить? Миша был озадачен и, вернувшись к себе, зажег свет.

Рядом с сифоном лежала скомканная грязная бумажка. На ней неровные, трудночитаемые карандашные буквы:

«Мишка, все в порядке. Дурак напутал. В Лос-Анжелесе освобожусь самосильно. Ежедневно, с двенадцати до двух жди у главного подъезда вокзала, с которого приедем».

Пониже было дописано: «на моем кочегарном поту едешь, буржуй собачий». Подписи не было и не требовалось.

Значит беспокоиться нечего. А что Ванька поработает, так это неплохо, — выправит психологию. Миша пошел досыпать.

Следующим вечером, когда из кочегарного люка высунулось знакомое, почти до неузнаваемости грязное лицо, Миша отошел от борта и ленивой походкой гуляющего паразита пошел к трапу на спардек. Посторонних поблизости не было.

Проходя мимо люка, Миша уронил записку, сразу схваченную угольно-черной рукой Волкова.

Читал ее Волков внизу, у лампочки, освещавшей манометры.

«Все в порядке», писал Миша, «буду ждать». А в самом низу листа было написано: «Я за достижения буржуазной культуры».

На минуту Волков увидел широкую палубу «Бельмор

Кастля» и высокий закат. Это был вечер перед Гаваной. Волков заскрежетал угольной пылью на зубах и пространно выражался.

Угольная пыль была повсеместна и неизбежна, она лезла в глаза, набивалась в ноздри и рот и раздражала мокрую спину. Ладони были обожжены и мускулы разрывались от боли. Впереди огненным ртом дышала топка, а сзади хрустели шаги механика: сейчас он заорет.

Волков взялся за горячую лопату. Нет, эта самая культура, если на нее взглянуть снизу, не так уж приятна.

Рядом в полутьме всхлипывала и вздыхала донка. Она никогда отсюда не выберется. Пока ее не отвезут на слом, она будет питать водой холодильники. И Ваня ее пожалел.

44

Пароход остановился против Сан Хуана. Через иллюминатор кают-компании Миша увидел, как мистер Уилли и Волков спрыгнули с трапа в поданный с берега катер.

Он пил содовую и от неожиданности прикусил стакан. Что же теперь будет с вокзалами в Лос-Анжелесе? И вдруг успокоился и поставил стакан на стол. Он придумал: он высадится в Лони Бич, там пароход будет часа через два. Оттуда пятьдесят километров до Сан Хуана, возьмет автомобиль. А из Сан Хуана поездом обратно в Лос-Анжелес, так он узнает вокзал прибытия.

Хорошо, когда человек способен логически мыслить.

Судовой персонал был очень смущен внезапным решением доктора-миллионера, но люди, дающие такие чаевые, могут вести себя как им заблагорассудится. Стюарт с низким поклоном снес чемодан по трапу, а капитан с мостика отдал честь.

На длинной зыби трудно прыгать с трапа парохода на катер. На всякий случай Миша, прыгнул дальше чем надо, обеими руками обхватил стоявшую в катере девушку и рухнул с ней на скамью.

— Мертц, — сказал он самым извиняющимся голосом и выпустил ее из своих объятий.

— Драгонетт, — ответила она улыбаясь и заговорила с ним по-английски. У нее были темные, круглые брови и веселые синие глаза.

Миша развел руками и нечленораздельно промычал.

То да она обратилась к нему по-немецки, но красное Мишино лицо выражало такое отчаяние, что она замолчала.

Она была очень милая и от этого Миша чувствовал себя вдвойне несчастным. Он вздохнул с облегчением только когда выскочил на пристань. Мисс Драгонетт тоже вздохнула, глядя ему вслед: этот немец был совсем не миллионером, а мальчиком. Славным, застенчивым и нуждающимся в ее сострадании.

— Сан Хуан, крикнул: Миша шоферу и автомобиль ветром погнал по широкой белой дороге.

Навстречу с ястребиным криком вылетела другая машина. В ней, почти вплотную к Мише мелькнуло лицо Волкова.

Уже темнело, но ошибиться было невозможно: рядом с ним сидел человек в котелке. Что же теперь будет? Миша откинулся на спинку сиденья. У него заболели виски и во рту появился металлический вкус.

45

В Сан Хуане отпустил автомобиль и пешком нашел вокзал. На вокзале в кассе сказал:- Лос-Анжелес — и теперь сидел в пустом, раскачивающемся вагоне.

В окнах гремя летела чернота, темнело в глазах и ослабевало тело. Колеса захлебываясь просчитывали стыки, — сколько осталось до вокзала. И Миша увидел вокзал. Он был огромный и черный с семью главными входами, где турникеты щелкая, считали людей.

И вокзалов было несколько.

Потом он увидел огромное стадо овец, которых считали какими-то сложными машинами на пл. Урицкого. Пронзительно засвистела, стоявшая посредине площади фабричная труба и овцы белыми волнами хлынули во все стороны. Они дико толкались и прижимали его к стене.

Очнувшись Миша обнаружил рослого индейца, навалившегося на него слева. Индеец был настоящий — в перьях и боевой раскраске. Трое таких же, с длинными ружьями, сидели на скамейке напротив.

Весь вагон был набит индейцами, мокасинами, перьями, скальпами, томагавками и прочими иллюстрациями к Фенимору Куперу.

Это было совершенно неправдоподобно. Хуже чем овцы на площади Урицкого. И было непонятно, чем это кончится.

Сидевший рядом индеец вынул из кармана столбик жевательной резины, разорвал цветную обертку, развернул оловянную бумагу, согнул столбик пополам и заправил его в рот.

— Ух, — сказали двое других и тоже достали жевательную резину. Третий вынул из-за пазухи очки и газету. Это было не похоже на Купера и успокоительно. Миша начал осматриваться.

С индейцами ехало трое бледнолицых. Они были больше похожи на хозяев, чем на пленников. Они были одеты в белые рубашки с закаченными до локтей рукавами и рядом с ними на скамье были навалены кожаные коробки с ремнями и сложенные треноги. На багажнике лежал огромный оцинкованный мегафон.

— Голливуд — вдруг вспомнил Миша, — ведь это здесь рядом. Они возвращаются с киносъемки. И Миша рассмеялся, но сразу замолчал. Индейцы смотрели на него неодобрительно.

46

— Мистер Карстерс, — сказал Уилли, — я привез птичку.

Тяжелый директор с голубыми щеками и розовой лысиной медленно поднял голову и долгим взглядом посмотрел на Волкова. В кабинете была совершенная тишина.

— Итак, Уилли, вы утверждаете, что этот мой сбежавший кассир?- спросил он, наконец, тягучим голосом.

— Утверждаю, — весело ответил сыщик.

— В таком случае, вы ошибаетесь, — сказал мистер Карстерс, — я нашего Келли знаю в лицо.

— Но, помилуйте, хозяин, вот его паспорт. Там написано Джерард Келли, 24 года. Все чисто и без осечки…

— Уилли, я не паспортное бюро. Мне нужен не его паспорт, а мой кассир. Тому было тридцать четыре года, — наставительно произнес директор.

— Но кто же он такой? — вскрикнул мистер Уилли.

— Я вам говорил, что я не тот, кого вы ищете, — вмешался Волков,- у людей иногда бывают однофамильцы.

— Уилли, мне это не нравится, — заметил директор.

— Я журналист,- продолжал Волков, обращаясь к сидевшему за столом,- и наш общий друг помешал мне работать в Никарагуа. Зато он дал мне много другого материала: например о жизни и подвигах кассира Келли. Кроме того, он заставил меня работать в кочегарке… Что ж, из всего этого выйдет несколько хороших фельетонов.

— Не годится, — быстро сказал мистер Карстерс и, подумав, добавил. — Уилли, вы, кажется, дурак.

— Но помилуйте… — захлебнулся сыщик.

— Нет, не помилую. Сколько вы держите на текущем счету в нашем банке?

— Четыре пятьсот.

— Сколько вы должны были получить за поимку Келли?

Две тысячи.

— Напишите этому джентльмену чек на две тысячи долларов в качестве гонорара за фельетоны, не подлежащие напечатанию… Понимаете, ваших долларов, — а не моих. Потом отправляйтесь обратно в Никарагуа и попытайтесь снова заработать эти две тысячи. Путевые издержки принимаю на себя.- Голос директора был сух и не допускал возражений.

Мистер Уилли достал чековую книжку. Пальцы его плохо гнулись и на лбу крупными каплями блестел пот.

47

Рубец второй день стоял у своего вокзала и чувствовал, что на третий силы не хватит.

Отель был ужасен: приходилось изображать глухонемого, невпопад тыкать пальцами в меню, пить чай лежа в постели, и до одури скучать в комнате с раззолоченными обоями.

Город был еще хуже. Он был огромный, многоэтажный и ревущий, до отказа набитый автомобилями, трамваями и бесцеремонной толпой. Вечером первого дня Миша попробовал пойти в кинематограф. Его впустили во время действия, в темноте он не нашел места и прошел весь партер до тускло освещенной двери под экраном. Над головой, по серебряному полотну беззвучно летел поезд. Это было неприятно, и Миша ушел домой.

Перед вокзалом кишела толпа, и ожидание было не выносимо. Волков мог решить, что Миша приехал из Лони Бич и ждать его на другом вокзале, с этого поезда в Лони Бич, кажется, не ходят. Но могло быть еще хуже: Волков мог сидеть в таком месте, откуда никакие поезда не ходят. «Освобожусь самосильно…» неизвестно еще, какой именно дурак напутал, что если он засел всерьез и надолго?

Как его найти, чтобы помочь? Как искать и где?

От этих мыслей темнело в голове и подкатывала тошнота. Миша ходил взад и вперед, увертываясь от стремительных прохожих и стараясь ни о чем не думать.

В без четверти два он налетел на толстого господина.

Тот хотел возмутиться, но взглянув на Мишино лицо осекся. Миша был готов его убить. Этот человек был олицетворением Лос-Анжелеса — города, похожего на дурной сон в поезде. Города, в котором одиночество, как во сне, страшнее, чем, в лесу и пустыне. От этого одиночества можно сойти с ума.

— Мишка! — закричал вдруг знакомый голос — Мишка, дурья голова, я искал тебя по всем вокзалам. — Волков вылезал из автомобиля.

— Почему ты здесь, Мишка?

— Ты виноват, — вдруг вскипел Рубец, — ты завел меня по болоту за финскую границу.

48

Бронзовый громкоговоритель откашлялся и произнес:

— Кэй о зед, Лос-Анжелес, Калифорния. Сопрано соло-мисс Джессика Драгонетт.

Миша вздрогнул, уронил папиросу и сполз за ней с кресла. Голос в громкоговорителе звенел и бился, как птица. Чужие слова почему-то казались Мише понятными.

— Про что она поет? — спросил он, рассматривая поднятую с пола папиросу.

— Про любовь. Специально для тебя. — Волков не знал о Мишиной встрече с мисс Драгонетт и очень удивился его внезапному румянцу. Хотел спросить, в чем дело, но не успел-в дверь постучали.

— Ивенс, — представился вошедший, склонив безошибочный желтый пробор.

— Келли,- ответил Волков, вставая.

— Совершенно верно,- согласился Ивенс:- мне о вас говорил Уилли.

— Я его знаю,- сдержанно ответил Волков.- Он дурак.

Мистер Ивенс согласился и с этим: совсем дурак, но сейчас охотится за скальпом м-ра Келли. Сидит внизу в холле отеля. Спрятался за пальмами, как ягуар, стерегущий добычу. Грызет карандаш и яростно размахивает воображаемым хвостом… А сам он (Ивенс) охотится за специалистами по Никарагуа. Он — представитель «Братьев Уорнер»- вот карточка. Директор просит мистеров на фабрику. Экспедиция на север, в горы. Никарагуанские съемки — много долларов.

Мистер Ивенс говорил много и очень быстро.

— Из студии братьев Уорнер,- заявил громкоговоритель.

— Да, — подтвердил мистер Ивенс, — это наш рекламный концерт. Поет мисс Драгонетт, одна из звезд. Оператор Хайнс играет на виолончели, а Дребетт, заведующий атмосферными эффектами, рассказывает старинные анекдоты.

Миша внимательно выслушал перевод. Чемоданы были уложены к отъезду из Сан-Франциско. На север, значит, по пути. Пароход, все равно, через три дня. А главное — этот концерт… Миша встал.

— Идем, Ванька. Надо избавиться от шпика. Проберемся в горы, а там увидим. За чемоданами пришлем с фабрики. Хуже не будет.

И Волков пошел. Он твердо верил в здравый смысл своего друга и не подозревал, что идет на зов бронзового громкоговорителя.

49

— Королева революционеров, — заявил директор Уорнер младший:- Сверхъестественный фильм. Слоны вчера прибыли из Индии. Сожжем консервный завод Никольсон — Джервис.

Дали сорок тысяч, — завод все равно прогорел. Морской департамент разрешил заснять дредноуты. Мировой шедевр.

Волков растерялся и не успел спросить о своей роли в создании этого мирового шедевра. Директор шариком выкатился из-за стола. Из двери бросил:- Идем,- и исчез. В коридоре вдруг поднял короткий указательный палец и заявил:- Мы снимем скачки слонов в Карфагене и настоящих русских генералов. Они за день съели полторы тонны овса.

— Кто?- ужаснулся Волков.

— Слоны, — ответил директор, с необычайной легкостью катясь вверх по железной лестнице.

В правом углу огромного зала прикованный к тюремной стене человек медленно проделывал па гаваи-трота. Рядом с ним, сидя на перевернутой ванне, смеялись, и пудрились две девицы. Слева, у стола, сервированного на двадцать четыре персоны, стоя, завтракала бутербродами группа молодых людей. Бутерброды появлялись из корзинки, стоявшей на полу.

— Халло, Драгонетт!- раздалось вдруг из распахнувшейся двери. Дверь бесшумно захлопнулась, и за ней зазвенело знакомое пение. Миша замер.

Он не мог пошевельнуться, и сразу заметил, что Волков тянет его за рукав:- Смотри, Мишка… Смотри. — Миша поднял голову и взглянул. Над огромным столом во весь рост вставал портрет Николая Второго. Царь был в высоких сапогах и выглядел недовольным.

— Русская революция. Придворный банкет,- пояснил директор. — Вы будете консультировать по Никарагуанской… Осторожно, эта кнопка включает «бурю». Мотор в восемьсот сил. Это для съемок авантюрных сцен.

Волков отшатнулся от распределительной доски и огляделся: на противоположной стене десятифутовым крестом распластался черырехлопастный пропеллер.

— Мы привлекли идеального консультанта по России. Через два часа приедет вместе с генералами. Проехал всю страну от Владивостока до Гельсингфорса. Знаменитый Ларри Триггс.

— Триггс будет здесь через два часа, — тихо сказал Волков.

— Что будем делать,- так же тихо спросил Рубец.

— Чемоданы внизу… а теперь держись,- и Волков, резко повернувшись к директору, зацепил ногой за свернутый ковер. Падая, он всею ладонью ударил в красную кнопку на мраморной доске. Мистер Уорнер сцепился с ним и тоже упал.

Сквозь внезапный рев был слышен треск рвущегося холста. Царь Николай тяжело рухнул на стол. Огромная скатерть взвилась, расплескивая хрусталь и серебро, и захлестнула завтракавших. Наискось через весь зал пронесся человек, прикованный к летящей стене.

В распахнувшейся внутренней двери, крепко держась за косяк, стояла невысокая девушка. Миша сразу ее узнал, сразу отвернулся и прыгнул за Волковым к лестнице. Больше делать было нечего. Он никогда ее не увидит…

50

Винтовой лестницей вниз, с лестницы — прыжком на середину прихожей. Один из стоявших прыгнул навстречу.

— Здорово, Уилли, — весело крикнул Волков и протянул руку.- Рука Уилли, сверкая браслетом, метнулась навстречу, но отлетела в сторону и браслет защелкнулся на левой руке высокого джентльмена. Джентльмен повернулся и тяжелым кулаком ударил Уилли между глаз.

Уилли показалось, что он ослеп. Это Миша набегу потушил электричество.

Они прыгали через лужи, как когда-то по финскому болоту. Вскочили в автомобиль, — в который раз их выручал автомобиль. Вылетели за город. На станции Пасадена взяли другую машину и погнали ее на север.

Дождь сплошными полосами летел в целлулоидовых окнах, тяжелыми каплями просачивался сквозь кожух и мелкой пылью бил в лицо. За дождем были лапчатые пальмы, отвесные стены бурой глины и большие камни. На поворотах кренилась земля, и останавливалось сердце. Говорить было невозможно, и думать трудно.

За сто долларов шофер обещал довезти до Сан-Франциско. Довезти быстро.

Он довез. Слева из-за дождя встало чугунное море, а справа поднялись тяжелые кубы многоэтажных домов.

По улицам, как реки, по дико размахивающему ветвями бульвару, через висячий мост над сверкающей путаницей рельс, сквозь бурю на многоводной площади и, наконец, влево, в сравнительную тишину узкого переулка.

Автомобиль остановился. В раскрывшейся дверце, сверкая черной резиной плаща, стоял шофер.

— Отель Сонора, — сказал он и получил сто долларов.

51

Навстречу пароходу шла длинная черная волна. За кормой медленно тонуло в море белое зарево Сан-Франциско. Впереди красным дымом догорал закат.

— На восток от нас лежит «крайний запад», а на запад — «дальний восток», — торжественно произнес Миша.- Странное место, — добавил он после минутного молчания и вздохнул.

— Мишка разводит географическую лирику. Мишка вздыхает.- Волков улыбнулся. Этой улыбки Миша в темноте не заметил.

— Я понимаю, почему эта зыбь называется мертвой,- продолжал Рубец свои лирические размышления.

— Я тоже, — ответил Волков: — идем переодеваться.

На таких пароходах, как «Констеллешион», к обеду надо переодеваться — это очевидно. Но Ванька — бесчувственная свинья, — это тоже очевидно… Противно, что надо переодеваться, и вообще не следовало с Ванькой в Тапори.

За обедом Миша сосредоточенно ел суп «окстейль», судя по названию, сваренный из бычьих хвостов, но совершенно несъедобный. Вареная камбала была похожа на вату, рагу на кладбище, а портер-на касторку. От сыра, поданного после безвкусных фруктов, исходил острый и тоскливый запах. В отчаянии Миша потянулся за садовой водой. При этом он, впервые за весь обед, оторвал свои глаза от тарелки и обмер.

Вплотную против него сидела Джессика Драгонетт.

— Халло, мистер Мертц, — сказала она и улыбнулась.

— Халло, халло, — механически ответил Миша и густо покраснел.

52

— Я кричу, ты кричишь, все мы кричим, потому что хотим мороженого! Мороженого! Сливочного мороженого! — захлебываясь, пел рыжий скрипач.

— Вву, хо! хо! хо! — вторил толстый негр, распластываясь по клавишам, и в тон ему бешено лаяли саксофоны.

Мисс Драгонетт танцевала с Волковым, а потом с Мишей. При этом Волков выяснил, что она сильно заинтересована Мишиной таинственной личностью, а Миша — что не привык танцевать за кавалера. Это было мучительно неловко.

Потом они сидели в углу малого кормового салона. Там было прохладно. Было много пальм, и не было людей.

— Он — переодетая девушка, — вдруг подумала вслух мисс Драгонетт. Волков рассмеялся, а Миша, узнав, в чем дело, опять покраснел и чуть не лопнул от ярости.

Хотелось многое спросить, но спрашивать было неловко. Драгонетт вздохнула.

— Дикая дрянь, — сказала она и, спохватившись, добавила: — «Королева революционеров». — Потом рассказала, что из-за этой самой «Королевы» едет в Гонолулу с двумя актерами и оператором. Гонолулу — это хорошо, но съемка… Режиссировать будет один из актеров — «злодей» Кейт Роджерс.

— Самая настоящая скотина, — вдруг вырвалось у нее, и Миша, выслушав перевод, потемнел.

— Не могу больше сниматься с идиотами и для идиотов. Купальные костюмы, пудреные парики, сантиментальность, романсы для радио, поцелуи для кассы, — брр! — Она даже топнула ногой, и Миша немедленно с ней согласился.

— Я только раз получила удовольствие. К нам в павильон пришли два чудака. Они растоптали пузатого Уорнера, и… — она запнулась:- Простите, мистер… я не расслышала вашей фамилии. Вы, кажется, тоже из Никарагуа.

— Моя фамилия Келли,- сказал Волков:- это я устроил ураган в вашем павильоне.

Мисс Драгонетт не выдержала: — Но почему же? Кто же вы такие? Зачем громите кинофабрики? Почему Уилли…- и, сконфузившись, замолчала.

— Говори всю правду, — сказал Рубец, осведомившись о содержании разговора. Волков внимательно на него посмотрел и повернулся к мисс Драгонетт.

— Русские большевики,- сказал он. Она наклонилась вперед и весело кивнула головой. Тогда Волков рассказал ей все. Он дал ей подробный отчет о всем пути от ленинградских болот через Стокгольм, Марсель и Алжир. Через Гавану, Никарагуа и Лос-Анджелес до палубы парохода «Констеллешион». Он говорил полчаса, и мисс Драгонетт, не отрываясь, его слушала.

— Великолепно, — сказала она — Вот это жизнь… Он должен быть очарователен в женском платье, — и рассмеялась.

Из-за низкой пальмы медленно поднялась голова на узких черных плечах;- Вставший был похож на очень старого коршуна. Он замигал круглыми, безбровыми глазами, пошевелил руками, будто собираясь взлететь, глухо сказал: «Безобразие», — и на деревянных ногах вышел из салона, подслушивал, — зашипела мисс Драгонетт.- Я заставлю эту падаль молчать. Я ему уши оборву! — и она соскочила с дивана.

— Но, мисс Драгонетт… — начал Волков.

— Меня зовут Джессика. Никто не смеет говорить мне «но»!

— Она исчезла.

53

— Я ему сказала:- «Здравствуй, папка», — но он не шелохнулся. Я наступила ему на ногу, он закудахтал, но разговаривать не захотел. Я ему улыбнулась и пообещала проломить его облезлый череп, если он разболтает, что подслушал.

Он тоже улыбнулся. Зубов у него нет. Мне сделалось жутко, и я опять наступила ему на ногу. Каблуком. Он опять закудахтал, и я ушла.

Пока что он нам не напакостил, но я буду за ним присматривать.

— Мисс Драгонетт, — сказал Волков.

— Джессика, а не мисс,- поправила она: — кстати, как вас обоих зовут по-настоящему?

— Меня — Волков. Джон Волков, а его — Майкель Рубец… Как вам кажется, мисс…

— Джессика, — рассердилась мисс, и Майкель Рубец, не зная, в чем дело, гневно взглянул на Джона Волкова.

Волков забыл, что хотел сказать, и потому повернулся к спрятанному за пальцами радиоприемнику. Пошарил пальцами по панели, и нечаянно включил ток.

— Мистера Триггса, — резко закричал невидимый громкоговоритель. — Власти в Гонолулу предупреждены. Лже-Келли едва ли удастся скрыться. Триггс не жалеет затрат. Он выходит в погоню на собственной яхте. Все… Слушайте синий оркестр «Пасифик — Отеля». Медленный фокс «Потому что».

Волков выключил приемник и перевел Мише радиосообщение. — До Гонолулу мы в безопасности.

— Нет,- прервал его Миша. — Радио — телеграфист. Он должен был слышать.

— Правильно, — подтвердила Джессика. Она поняла слово «радио».

— Подождите меня здесь, — на двух языках сказал Волков и по трапу вышел на верхнюю палубу.

— Моя фамилия Келли, — сказал он, входя в радиорубку. Радиотелеграфист сдвинул вперед один из наушников и внимательно на него взглянул.

— Нет ли на мое имя радиограмм?

— Келли… Келли… — задумчиво повторял радиотелеграфист. — Совершенно верно, — есть… — вдруг вспомнил он.

— Доставьте ее в мою каюту. Номер сто семьдесят три. Имейте в виду, что разглашать содержание радиограмм не полагается.

— Так точно, мистер Келли.

— Сколько с меня причитается?

— Две тысячи, — любезно ответил радиотелеграфист

54

На бланке судового телеграфа было написано:

«Мистер Триггс, на фотографии, полученной от сыщика Уилли, узнал одного человека, с которым встречался в Европе, и хотел бы вновь встретиться. Мистеру Келли рекомендуется в ночь перед прибытием в Гонолулу скрыться на одной из малых судовых шлюпок. За скромное вознаграждение (500 долларов) в этом ему поможет одно лицо, заинтересованное в его исчезновении с корабля. В двадцати пяти милях к норду от корпуса парохода будет остров Мауи. Оттуда ходят фруктовые пароходы. Радио на них нет.

Джессика нервничала и сердилась. Зачем дали мерзавцу две тысячи. Хватило бы одной. Теперь еще пятьсот за шлюпку. Как они думают на восемьсот долларов добраться до дому.

Волков устал от ремесла переводчика. Его ругали дураком: Джессика по-английски и Миша по-русски.

Что делает Триггс? Как бежать на шлюпке, если будет буря? Барометр падал, и море с каждым днем темнело — буря была возможна. Как незаметно вытащить вещи. Что рассказать о себе в Мауи. Кто такой «дохлый коршун». — Об этом говорили и думали день за днем, но придумать ничего не могли.

На шестой день с северо-запада налетел шквал. Котлом запенило море, положил пароход на левый борт и пронесся дальше. Наступила полная тишина, и море сделалось масляным.

Волна была длиннее парохода и очень низкая. Солнца не было, и воздух был свинцовым. Пассажиры ходили сумрачными и надутыми. Радиоприемник в кормовом салоне шипел и верещал сплошными грозовыми разрядами.

Большой салон был пуст. Оркестр сыграл «Где вы?», но танцующие непоявились. Тогда он сыграл «Спокойной ночи» и разошелся.

Удар пришел ночью. Волков проснулся от страшного грохота наверху и не мог понять, почему его ноги подняты вверх, а голова, прижата к переборке. В коридоре был крик и топание босых ног. Волков соскочил с койки и в этот момент все повалилось вправо. Тогда он повис на взлетевшей вверх дверной ручке, но не мог открыть двери. Она открывалась наружу.

— Надень штаны,- закричал из темноты Мишин голос. Волков отпустил ручку двери и упал в раскрывшийся шкаф. Электричество не горело. В шкафу Волков нашел мишины штаны и натянул их, сидя на полу. Потом надел туфли.

Когда они выскочили в коридор, свет вспыхнул. Коридор был почти пуст. Большинство пассажиров было к этому времени наверху. Стукаясь плечами о стенки, они побежали к каюте мисс Драгонетт.

Дверь в ее каюту была открыта. Джессика в летнем платье и бальных туфлях одной рукой держалась за раму зеркала, а другой натягивала резиновую купальную шапочку. У нее были чудесные каштановые волосы, и она не хотела их испортить, если придется плавать.

— Идем, мальчики,- крикнула она, и втроем они побежали по дико раскачивавшемуся коридору. Электричество тухло и загоралось два раза.

Салон был полон буйными, полуодетыми пассажирами. В дверях стояли матросы с револьверами, и окна сверкали сплошными молниями. Один из судовых офицеров, подняв руку, что-то кричал. За ревом толпы и громом снаружи его не было слышно. Казалось, что он молча открывает рот.

В гром и крик вмешался новый звук. На эстраде негр в нижнем белье, охватив ногами табурет, бешено бил по клавишам. Ему помогали два саксофона, медная труба и контрабас. В минуту сравнительной тишины можно было узнать мелодию. Оркестр играл фокстрот «Смешные небеса».

— Идем, Джонни,- крикнула Джессика в ухо Волкову и положила ему руки на плечи. Вниз, наискось по салону, они полетели, стараясь сохранять собственное достоинство, свойственное фокстроту. В перерыве между двумя ударами грома в толпе был слышен смех, а потом голос судового офицера.

— Опасности нет! Десять тысяч тонн! Тонуть не будем! Только мачты сломало! Опасности нет!

Миша, Волков и Джессика пробрались в кормовой салон и сели на свой любимый диван. Публика стала быстро расходиться, она вспомнила о своих костюмах и о морской болезни.

Внезапно над пальмами, смешно раскачиваясь, появилась голова старого коршуна. Она наклонилась вперед и резким голосом спросила:

— Почему качает?- В круглых, бесцветных глазах было недоумение и недовольство.

— Какого дьявола…- закричал Волков: — посмотрите в окна!

Голова взглянула по направлению протянутой руки Волкова и закивала.

— Буря… Заснул и, не заметил…- прокричал коршун.- Я могу не заметить. Я глухой.- Потом взмахнул руками и, приплясывая, пошел к двери.

55

На седьмой день урагана и тринадцатый день похода пароход вынесло к высокому горному острову. Ветер уже был слабее, а под прикрытием острова было почти спокойно.

Пошли становиться на якорь и ударились кормой о риф. Толчок был легкий, пассажиры не обратили на него внимания.

— На правом винте сломаны две лопасти. Левый вал погнут, сломан кронштейн. Пароход отсюда никуда не может двинуться,- мне говорил штурман,- докладывал Волков Джессике и Мише на следующее утро.

Ураган прекратился так же внезапно, как начался. Было синее море и синее небо, яркое солнце и непривычная тишина. Они ходили по палубе, засыпанной обломками дерева и обрывками тросов.

— Это остров Мэдисон. Принадлежит Англии, но необитаем,- продолжал Волков: — семьсот шестьдесят миль к югу от Гавайского архипелага… Грот-мачта упала на радиорубку и сделала сплошную кашу из радиотелеграфиста и отправителя. Это ему возмездие. Помощь вызвать нельзя, а винты без дока не починить. Сегодня вышлют две шлюпки, чтобы как-нибудь связаться с внешним миром.

— Пойдем на одной из шлюпок — заявил Миша.

— Куда пойдем, олух. Видал, какой здесь ветер бывает? Хочешь попробовать пересечь Тихий океан на шлюпке. -

— Глупости,- возмутилась Джессика:- Майк прав, второй бури не будет. Нам надо двигаться…

— А куда двигаться?- спросил Волков.

— Куда? Ясно, что в Австралию. Там вас не ждут и оттуда через Индию вам близко до дому. Конечно, не прямо на шлюпке до Сиднея,- рассуждала Джессика. До ближайшего населенного острова, а оттуда-как придется… Нет, Майк совершенно прав, на пароходе нам оставаться нельзя.

— Нам надо двигаться,- вслух подумал Волков.- Почему она сказала: нам?

— Потому что ей придется двигаться с вами. Нельзя мальчишек пускать одних в океан… Сверхъестественные дурни: разбрасывают тысячи долларов и портят кинофабрики… Конечно, нужна нянька! Еду в Москву,- вдруг решила Джессика:- хочу увидеть Потемкина и Чухновского. Еду на свои девятьсот долларов.

— В Москву? — Волков от удивления сел в палубное кресло.- Но ведь…- и неизвестно почему кончил:- Чухновский живет в Ленинграде.

— Значит, до Ленинграда… Они мне надоели!- вдруг крикнула она:- пусть убираются в пекло со своими королевами, принцессами и императрицами! Пусть сами снимаются в трико и целуются в диафрагму! Я буду работать у вашего Эренбурга или Мандельштама.

— Эйзенштейна,- угадал Волков и встал. Мише вдруг показалось, что солнце вспыхнуло вдвое ярче. Острый свет ударил в глаза, а горизонт задрожал, как струна, и готов был лопнуть .

56

Кэйт Роджерс, «злодей», режиссер и начальник экспедиции, усердно готовил свою злодейскую роль. Он был приверженцем «органической школы» и верил в необходимость голодать две недели перед выступлением в роли факира. Потому теперь он систематически пил плохой ром и бренди из жестяной кружки. Он работал, запершись в своей каюте, где все перевернул и создал обстановку с настроением.

Он сразу согласился на предложение мисс Драгонетт сниматься на Таити вместо Гонолулу. Прекрасные таитянки в пальмовых юбочках! Кокосовые орехи! Конечно, надо ехать сразу, и, конечно, Драгонетт-ангел. Он злодейски зарычал от восторга.

Шлюпки идут в разные стороны: одна на Фэннинг, другая- на Пальмиру. Капитан не удивился, что «звезда» Драгонетт хочет отделиться от киноэкспедиции. Он слишком долго не спал, а глаза «звезды» были как, синие звезды, и голос ее убаюкивал. Он в точности выполнил ее пожелания и ушел спать.

Преподобный Исайя Пуддль полагал, что мисс Драгонетт без него уходить в океан не следовало. Особенно с двумя молодыми людьми, с которыми она танцевала богопротивные пляски, и четырьмя, с которыми она не танцевала. Сердце миссионера звало его на подвиг, и капитан, засыпая, согласился.

Шлюпка на Пальмиру ушла первой. Оператор и робкий герой пытались протестовать по поводу отсутствия «звезды», но Кэйт Роджерс ревел, как бешеный бык, что все в порядке.

Ураган разбил трапы. В шлюпку надо было спускаться по штормтрапу, веревочному, с дощатыми ступенями, гибкому, как змея, соблазнившая Еву, и длинному, как лестница до неба, приснившаяся Иакову. От этого отец Пуддль отказался. Тогда его погрузили при помощи шлюпочных талей. Он медленно опускался, привязанный за пояс, и медленно поворачивался вокруг своей оси, крепко держа обеими руками чемодан. Его толстые ноги были растопырены и напряжены, а медное лицо сверкало потом.

Чтобы успокоиться, Миша вынул аппарат и снял его преподобие вполоборота сзади.

57

На рассвете море было пусто. Оно отливало стеклом и быстро, журча, бежало не дальше двух футов от планшира. От этой близости было не по себе.

— Хороший ветер,- сказал молодой штурман.- Чистый норд, три балла.

— Когда прибудем к Фэннингу?- спросил преподобный Пуддль.

— Своевременно или несколько позже.- Штурман сплюнул в море. Таких вопросов, особенно на парусных судах, задавать не следует.

Преподобный заерзал и вздохнул: — Сколько положено мне терпеть, господи?

— Около ста миль, — ответил штурман и строго взглянул на парус, но парус был в порядке — плотно наполнен попутным ветром и брал всей поверхностью.

Волков, закуривая, заметил, что спичка горит ровно и спокойно. Воздух казался неподвижным, и было непонятно, почему шлюпка идет, а не стоит на месте.

— Удивительно,- сказал Волков.

— Глупости, ответил Миша.- Но спорить не хотелось.

Солнце быстро, поднималось и жгло насквозь. Океан скользил длинной рябью и горел нестерпимыми извилистыми бликами. Не хотелось ни говорить, ни думать.

Потом была ночь. Огромное небо с крупными звездами, белой лентой млечного пути и черным остроугольным парусом. Сухие, колкие галеты и тепловатая, с кислинкой, вода из анкерка. Потом — смутный сон, и сквозь сон — журчанье и мерный скрип.

На рассвете второго дня впереди из воды поднялась голубая гора. К полудню она стала черной и каменной. Это был остров Фэннинг.

Против имени Фэннинг в лоции Тихого океана содержатся следующие данные: угольный склад британского адмиралтейства, станция кабеля Ванкувер-Брисбэо (собственная шхуна), вода.

Но бухта оказалась пустой. На пристани валялись обрубленные концы. Шхуна кабельной компании, по-видимому, ушла с большой поспешностью.

Дорожка, усыпанная гравием, также была пуста. В чахлом саду бродили три грязных козы и один враждебно настроенный козел. На крик никто не отозвался. Низкий, четырехоконный дом выглядел хмурым, несмотря на яркое солнце.

— Все стекла выбиты, — удивленным голосом сказал Миша.- Почему?

Из двери вдруг выскочила коза. Она с дробным топотом пронеслась по лестнице в сад и скрылась, разрывая кусты.

Стол на веранде был накрыт на четырех и стулья отодвинуты, будто сидевшие только что встали. На столе были чашки, чайник, банка молока и банка варенья.

— Ушли все и ушли неожиданно,- сказал Волков, и штурман кивнул головой.

— Халло! — крикнула Джессика, привстав на цыпочки, чтобы вышло громче.

— Халло!- проскрипел сверху насмешливый голос. Говорившего не было видно, и Джессика от неожиданности ухватилась за Мишу. Миша ощутил прилив отваги и силы.

— Кто там?- спросил Волков, и голос нараспев ответил длинным и удивительным английским ругательством.

— Молчи, скотина,- возмутился штурман и запустил в потолок банку молока. Из-за черной балки высунулась зеленая всклокоченная голова попугая. Попугай залаял, а из открытого окна вдруг раздался странный звук. Он был как щелканье пишущей машины, как дятел, долбящий сковороду и как цоканье копыт по мостовой.

Преподобный Пуддль сел на пол. Он больше не мог.

— Морзе, — сказал Миша и подвел Джессику к окну. Сверкая медью и стеклом, на подоконнике вздрагивал телеграфный аппарат. Лента давно кончилась и белым ворохом лежала на полу.

Штурман вдруг появился во внутренней двери комнаты. Осмотрелся и пошел прямо к телеграфному ключу. Аппарат замолк и сухо затрещал ключ: три точки, три тире, три точки. Пауза и опять: три точки, три тире, три точки.

— S. О. S., сигнал бедствия, — сказал штурман. — Не знаю только, куда я его дал: в Австралию или в Канаду.

Аппарат защелкал, запутался и снова защелкал, захлебываясь от волнения. Слушали его молча и напряженно. Первой не выдержала Джессика:

— Что он говорит?

Штурман пожал широкими плечами:

— Все равно. Я не знаю куда. Ничего, кроме 8. О. 8. Буду давать его каждые полчаса, пока они лично не пожалуют сюда.- И вылез в окно.

— Но почему никого нет? Куда они скрылись? — бормотал, сидя на полу, Исайя Пуддль.

— Они испугались земли и бежали в море, — голосом проповедника ответил штурман. — Смотрите! — И показал на берег.

Огромные кучи угля, насыпанные у воды, выглядели осевшими и расползшимися. Из угля торчала корма шлюпки и несколько зеленых ветвей.

— Кусты под углем не растут и шлюпки в уголь не зарывают, — пояснил штурман. — Землетрясение.

58

— Завтра пойдем на остров Рождества. Туда полтораста миль. Если там никого не найдем, двинемся на Джарвис — еще полтораста, — говорил штурман, разливая чай. Веранда была прибрана и за маленьким столом сидели вместе офицер, пассажиры и матросы. Это был демократизм, кораблекрушения.

— Может, мисс, его преподобие и джентльмены предпочтут остаться здесь. Сюда скоро придут, а провизии здесь на шесть месяцев и воды на шестьсот лет… В море может быть хуже,- сейчас неровные погоды.

— Не хочу… землетрясения… козлы… здесь нечистое место,- с полным ртом забормотал отец Пуддль.

В окне щелкал и бился телеграфный аппарат, и за домом жалобно блеяла коза.

— Берегись!- вдруг крикнул попугай:- засыпешься!

— Землетрясение… — прошептал преподобный, встал из-за стола и сразу исчез в черном саду. Джессика сложила салфетку, взглянула на Волкова и Мишу и тоже вышла с сад. Друзья пошли следом за ней.

— Пусть сами остаются, нам нельзя, — сказала она.

— Правильно, Джесс, — согласился Волков, и Миша» узнав, в чем дело, молча кивнул головой. Потом сообразил, что его кивок не был виден, и высказал свое согласие вслух:

— Идти прямо на Джарвис: там больше шансов найти судно. Напрямик двести миль.

— Надо рискнуть. Если удастся, никакой Триггс не разыщет.

— А если не дойдем?

— Чепуха.

Долго обсуждали. Решили к шлюпке и бежать сразу, если никого не встретят. В последний раз взглянули на хмурый дом. В освещенном окне стоял высокий беловолосый штурман. Он, очевидно, выстукивал S. О. S.

В темноте дорожка показалась необычайно длинной, а шлюпка — огромной. Ни в шлюпке, ни на пристани никого не было. Отдали концы и на веслах осторожно вышли в море.

Черная масса острова медленно уходила назад, по длинной волне скользили звезды и глухо стучали уключины.

— Землетрясение,- вдруг сказал голос миссионера, и куча брезента на носу зашевелилась. Отец Пуддль сегодня не доверял земле и лег спать на шлюпке.

— Землетрясение, — повторял он и завизжал, ощутив качку.

— Тише,- зашипела Джессика: никакого землетрясения. Просто штурман передумал. Послал нас, а сам остался… Мы не умеем давать сигнал бедствия.

— Чертов пудель, — мрачно сказал Рубец.

59

Рубец был штурманом. Он правил шлюпкой по всем правилам ленинградского яхт-клуба, в котором плавал три кампании. Двое суток он вел прямо на юг. Потом трое суток стояли на месте.

Был полный штиль. Море было как ртуть и как расплавленное стекло. Солнце висело над самой головой, и спрятаться от него было некуда. Хотели из паруса соорудить тент, но не посмели — ждали ветра. Ветра не было.

Сухари были с плесенью и на три банки консервов попадались две испорченных. Хуже всего было с питьевой водой.

Уходя ночью, не заметили, что команда два бочонка выгрузила на берег, вероятно, чтобы наполнить их свежей водой. Остался один.

Пробовали купаться. Прыгали в воду прямо в костюмах, а потом обсыхали. Но от этого становилось хуже, и жажда была невыносима.

Преподобный Пуддль сперва охал и причитал, а потом затих и стал быстро худеть. На него было страшно смотреть. Казалось, что он таял в отвесных лучах солнца. На четвертый день штиля полную порцию воды получила только Джессика — ее обманули.

Море было необъятно, и шлюпка была в самом его центре. От моря болели глаза, и кружилась голова. Когда жажда, лучше на него не смотреть. Трудно все время убеждать себя в том, что морскую воду пить нельзя. Волков насилу оттащил миссионера от борта.

Ночь была страшной, и звезды казались крупными каплями воды. На рассвете пятого дня преподобный Исайя Пуддль запел старинную шансонетку и Джессика расплакалась. И тогда совершенно неожиданно налетел шквал. Он поднял шлюпку и чуть не вырвал ее из воды. Рванул еще несколько раз и перешел в ровный, сильный ветер.

Джессика внезапно уснула, упав головой на Мишины колени. Рука деревeнела на румпеле, но переменить ее было невозможно. Это разбудило бы Джессику. Миша стиснул зубы и правил локтем,- он твердо держал на юг.

К вечеру впереди появилась белая полоса прибоя, а над ней — пальмы. Это был остров Джарвис.

Волна была с кормы и перерыв между двумя стенами пены был узок. Шлюпка медленно вошла кормой на гладкую волну, стремительно упала и с сухим треском раскололась на неожиданном камне. Справа ударил белый столб воды. Она слепила, кружила и тянула за плечи.

Волкова и отца Пуддля с осколком шлюпки выбросило на низкую коралловую косу. Миша стремительно поплыл к тому месту, где исчезло белое платье Джессики. Но она вынырнула на гребне и рассмеялась. Она плавала лучше его.

Миша обиделся и повернул к рифу. Из воды он вылез последним.

60

Это был праздник контракта. Шоколадные люди праздновали прибавку: два лишних часа в день и две лишних пачки табаку в неделю.

Дикие струнные инструменты аккомпанировали граммофону, гудел деревянный барабан, и глухо стучали по песку босые пятки трехсот с лишним танцоров. Они были с пиками и тросточками, с цветами на голове и в рваных фуражках, темные с веселыми глазами и ярко-белыми зубами.

Джентльмены сидели поодаль на веранде плоского дома, пили крюшон из виски с пальмовым молоком и смеялись. Джентльменов было трое, их лица под шлемами доказывали, что они часто пьют крюшон, но редко смеются.

Крюшон отдавал нашатырем и огнем, от него в глазах плыл дым и глотка становилась как войлок. Старались не пить, все, кроме доброго отца Пуддля. Волков рассказал о судьбе парохода «Констеллешион». Преподобный воодушевился и начал длинную проповедь, но внезапно исчез и вскоре появился, увитый гирляндами ярко-красных мясистых цветов. Вокруг него плясали четыре кофейных девицы в почти купальных костюмах, но он был несчастлив, он прижимал к груди жареного поросенка и горько плакал. Его увели спать.

Всю ночь горели костры и ацетиленовые прожекторы. Пели и пили всю ночь, а утром пошли встречать пароход.

Он пришел с запада, назывался «Матахива» и шел на Таити. Хозяева острова категорически отказались расстаться с преподобным, они хотели, чтобы он их просвещал, и поэтому его не разбудили.

На пароход прибыли одни и могли говорить о себе что угодно. Волков записался Джоном Вульфом, а Мишу записал Майкелем Трайпом. Это был честный перевод подлинных имен и фамилий на английский язык.

Место рождения?- написал Петербург: в Штатах есть такой.

Профессия? — думать было лень — написал: натуралисты.

Джессика решила для простоты стать сестрой Волкова. На этом разошлись по каютам и легли спать.

Во сне стучал якорный канат, мягко пульсировала машина и медленно качалась койка.

«Матахива» вышла в море.

61

На Тонгарева в группе Пенрин перебрались на шхуну «Красавица Оатафу». Она не была красавицей: на ней не было ни одного незаплатанного паруса, ни одной чистой палубной доски и от нее пахло тухлыми устрицами. Это-запах жемчужного промысла.

Экипаж состоял из пяти круглоглазых, высоких и светлокожих канаков. По вечерам они собирались на носу и пели сентиментальные песни. Капитан, волосатый и пьяный, просыпался только, когда шхуна подходила к какому-нибудь населенному острову. Он съезжал на берег и через час неизменно возвращался, бешено ругаясь. Шхуна снималась и шла дальше. Так было на Ракуанга, на острове Нассау и на островах Опасности.

Чем капитан занимался на берегу, было неизвестно и неинтересно. Шхуна приближалась к обещанному архипелагу Самоа и дела было много. Два часа в день Волков учил Джессику русскому языку и два — Мишу английскому. С Мишей было труднее.

— Здравствуй, товарищ Миша,- сказала она на третий день.

— Ол райт,- ответил Миша, но дальше разговор не пошел.

На острове Мануа капитан задержался два часа.

Возвращаясь, он стоял на корме шлюпки, размахивая огромными руками и чуть не плевался огнем.

— Чертов Штром!- заорал он, выскакивая на палубу.- Удрал на Таити,- и добавил два десятка нелестных выражений по адресу Штрома.- Мы идем назад. К дьяволу Самоа, идем на Таити!

Отправляться на Таити было не к чему. Напоминать капитану о деньгах, уплаченных вперед за переход до порта

Апиа, главного города Самоанского архипелага — тоже. Сошли на берег.

До Апии было всего восемьдесят миль. Пошли на огромной туземной лодке. Тридцать рослых самоанцев с венками на головах пели боевую песнь и в такт били воду короткими веслами.

— Римская галера,- сказал Волков.

— Физкультура,- ответил Миша, и Волков улыбнулся: Мишку ничто не изменит.

— Она долбленая,- вдруг заявил Миша,- из одного гигантского ствола… вроде твоей любаньской березы.

И оба улыбнулись.

62

Апия — хороший город. С восемью улицами, тремя отелями и просторным зданием суда, где поет хор протестантской миссии в те дни, когда не играет джаз-банд. Но с прошлого года, после того как туземцы обиделись на англичан, утопили миссионера и изжарили шестерых полицейских, в нем ощущается некоторая натянутость.

У трехсот расстрелянных осталось много недовольных родственников и друзей. Поэтому на рейде стоял австралийский миноносец «Варрего».

Оставаться в Апии не хотелось, тем более, что местная еженедельная газета «Самоан Таймс» сообщала об аварии «Констеллешиона» и таинственном похищении кинозвезды Драгонетт. Поисками руководил сам Ларри Триггс, прибывший на своей яхте на Фэннинг.

С первым же пароходом отправились на Фиджи и по пути перескочили со вторника прямо на четверг — прошли демаркационную линию.

Сува значительно больше Апии.

Прошли по магазинам, оделись с ног до головы в белую фланель и осмотрели все достопримечательности: парк губернатора и сломанный аэроплан перед отелем Импайр. На этом аэроплане Фитцджеральд прилетел из Гонолулу. Он разбил его на главной улице, изувечив двух свиней.

В отеле говорили о предстоящем футбольном матче. Туземцы Соломоновых островов, команда с острова Малаита взяли первенство темнокожих команд Тихого океана и зазнались.

Хуже всего было то, что рабочие Малаиты запросили прибавки, по пачке табаку в день. Это требовало принятие; срочных мер. Была составлена специальная белая команда. Вечером она должна была, показать чернокожим, кто их хозяева. Это было унизительно, но необходимо. Сам губернатор настаивал на матче, повторяя:

— Хорошие форварда иногда полезнее хороших крейсеров.

Так говорили в отеле Импайр, но у портного Тавуки говорили иначе. В команде Малаиты — сверхъестественный голкипер. За все свои матчи он пропустил только один мяч. Это случилось в Портленде, когда, играя, он наступил на тарантула.

Сейчас за этим парнем по имени Сулау ходят несколько небритых белых бандитов. Это очень нехорошо. Портной был сильно взволнован и поделился своими опасениями с Джессикой. Она была первой белой женщиной, которая его не обругала и не ударила.

— Грязное дело, мальчики, — сказала Джессика на улице.

— Скоты, — проворчал Миша.

— Идем, — рванулся Волков,- этого нельзя допустить.

По дороге к футбольному полю их встретила бешеная толпа. Она размахивала руками и кричала:- Сулау! Сулау!

Толпу разогнали полицейские. Один из них на вопрос Волкова усмехнулся и сообщил, что людоедскому голкиперу в драке сломали руку. Так ему, прохвосту, и надо.

Команда Малаиты стояла кучкой у железного гофрированного сарая позади поля. Голкипер лежал на земле и молчал. Кроме руки, ему сломали три ребра.

Доктор Ван-Дезен с Малаиты спокойно курил трубку. Он не впервые видел применение английских правил «честной игры». Доктор был голландцем, но его соотечественники выгнали его из Батавии за статью о голландских чиновниках, кстати, нигде не напечатанную.

— Ничего хорошего не будет,- ответит он Джессике,- остальные ребята умеют играть только ногами. Второго голкипера у меня нет.

Миша, узнав в чем дело, попросил Волкова отвести доктора в сторонку и все трое пошептались. Наконец, доктор вынул изо рта свою короткую трубку и рассмеялся. Он смеялся, как курица.

63

Обе команды стояли друг против друга, и поле было замкнуто сплошным многотысячным кольцом толпы. Белые сидели отдельно на трибунах, и их было около двухсот человек.

Голкипер Малаиты стоял, подбоченившись и слегка расставив ноги. У него было зверское лицо с черной, боевой раскраской, огромная шапка пудреных известью жестких волос и сверкающая бурая кожа с голубыми рисунками.

Хорош,- сказала. Джессика.

Судья дал свисток, и через три минуты второй,- белые получили гол. Черные скользили, избегая столкновения, носились ветром по всему полю и все время владели мячом. Их центрфорвард, длинноногий и улыбающийся, забил белым второй гол, вбив мяч вместе с голкипером. Вскоре его унесли с поля с раздробленной лодыжкой. Судья вовремя отвернулся.

Белые налетели стеной и прорвались на сторону черных. Раздавили бека и рванулись к голу. Судья засвистал. Оказалось, что, падая в обморок, бек зацепил мяч рукой. Белые били пендель. Их тяжелый, как гора, форвард занес многотонную ногу и ударил, но маленький голкипер ястребом вылетел вперед и вцепился в мяч. Потом была свалка. Голкиперу отдавили руку, но мяч вернулся на середину поля.

— Толпа ревела. Трибуны молчали.

Белые получили еще один гол и выбили с поля еще одного черного форварда. Того, что бегал с мячом, будто приклеенным к его ногам. Потом был перерыв.

Команда Малаиты хмурилась, но молчала — так учил доктор. Они больше не улыбались и после перерыва сразу вбили два гола. Судья их не засчитал.

С поля унесли еще одного черного и одного белого, ушибленного своим. Бой шел на половине черных. Их голкипер отбил четыре убийственных мяча подряд и выдержал страшный удар плечом в лицо. Он вертелся волчком, прыгал и бил без промаха.

— Они убьют его,- ахнула Джессика. Волков молчал и задыхался. Было смертельно жарко.

Огромный форвард всем телом налетел на маленького черного голкипера и расплющил его о. штангу. Падая, голкипер вырвал у него мяч и послал его своему беку. Мяч стремительно понесся к обнаженному белому голу,- но судья дал три свистка. Матч был окончен победой черных 3 : 0.

Только тогда, судья заметил, что черный голкипер стоит у штанги без своей шапки густых волос и что голова у него белокурая. Судья и двое полицейских, бросились к нему, но их опередил рослый туземец. Он схватил белокурого голкипера поперек туловища и вместе с ним исчез в толпе, хлынувшей вперед.

64

— Вас отвезут на остров Кантаву,- сказал Ван-Дезен,- оттуда как можно скорее двигайтесь дальше. Лучше не к англичанам… Дома напечатайте мою статью, на гонорар купите, книг по колониальному вопросу и пришлите мне. Книги английские или немецкие — все равно. Шлите посылкой, до цензуры посылок наши ангелы еще не додумались. Адрес простой: Малаита, Ван-Дезен.

Море было темное и берег пустынный. На дне моторного катера лежал Миша, избитый и неспособный двигаться.

Катер задрожал и медленно, задним ходом стал отходить от камней. Волков и Джессика махали доктору платками. Платок Джессики был мокрый.

65

— Совсем как мексиканские метательные ножи, — сказала Джессика, прикрывая рукой глаза, и Волков автоматически перевел ее реплику на русский язык.

— Это летучие рыбы, — тоном, не допускающем возражений, заметил Миша.

— Крылатые селедки, — отозвался Волков, но Миша не принял вызова и повернулся на другой бок, блестя шоколадной спиной.

Они лежали под пальмами доброго острова Футуна, Новогебридского архипелага, отдыхали после купания и собирались снова лезть в воду. Волков и Джессика просто потому, что больше делать было нечего, а Миша втайне надеясь, что краска доктора Ван-Дезена когда-нибудь смоется.

Темнобурый, с черной боевой раскраской малаитян, в кожаных туземных трусиках, с пристегнутым кривым ножом, он был великолепен, но это великолепие начинало ему надоедать.

— Миш, — заявила Джессика, — надо плавать.

Она сделала настолько значительные успехи в русском языке, что Миша бросил изучать английский.

— Плавать в воду, — объяснила Джессика и встала. Она была немногим светлее своего темнобронзового купального костюма.

— Миша тряхнул головой и тоже встал. Вода была как суп, теплая, с белыми водорослями вместо лапши и морской капустой на засыпку, замкнутая в огромной тарелке лагуны.

Плыть было легко и странно. Казалось, что плывешь по воздуху, до того вода была прозрачна. Внизу колыхалось многоцветное дно и искрами проносились рыбы. Коралловые башни подымались над поверхностью. На них было легко влезать, а сверху дно казалось еще чудеснее.

Миша стоял на двухсаженной высоте и наблюдал за Джессикой. Она винтом врезалась в стеклянную воду и шла почти без всплеска — это было великолепно, — и вдруг Миша похолодел: из-за скалы позади Джессики белым брюхом вверх выскользнула огромная рыба.

Акула… перевернулась на спину, чтобы схватить. В глазах потемнело, и сердце остановилось. Но только на секунду. В следующее мгновение Миша длинным прыжком летел по воздуху.

Вода гулко ударила в лицо и сомкнулась. Потом разомкнулась и закипела. Акулье брюхо было вплотную — перед глазами. Кривой нож по самую рукоять вошел в него и кривой полосой взрезал полметра.

Акула продолжала спокойно покачиваться, лежа на спине, и Миша ощутил кислую вонь.

— Миш! — весело кричала Джессика, — бей его, он мертвый!

66

Острова шли один за другим, иные с пальмами, иные без пальм и даже без названий. Иные невидимые: просто гладкие, круглые лужи среди покрытого длинной волной океана — лагуны, окруженные незаметным кольцом рифа.

Последний остров был не похож на все предыдущие. Он медленно встал из воды длинным черным хребтом. Вблизи он оказался покрытым редким лесом и густой серой пылью.

Пароход подошел к великолепному каменному молу, и автомобиль повез по безукоризненному шоссе. Каменные здания, слишком солидные и дорогостоящие для тропиков. Облицованный плитами, но почти пустой тротуар и прохожие, строем идущие посередине улицы. Позади строя — человек с револьвером.

Это столица страны дарового труда, город Нумеа, на Новой Каледонии, гордость тихоокеанской цивилизации, выстроенная руками французских ссыльных.

— Хорошо, что завтра уедем, — вздохнула Джессика.

На веранде отеля было душно, несмотря на вечер. Вдали на «Пальмовой площади» оркестр ссыльных играл невеселый вальс.

— Невозможно, — сказал Миша и встал из-за стола. Бананы, таро, и пресное кокосовое молоко были невыносимы. Хотелось черного хлеба и селедки — так хотелось, как никогда в жизни.

Миша вышел на улицу, но даже звезды были чужими и не успокаивали. Вместо, Большой Медведицы был Южный Крест, на крест непохожий, и никому ненужный. Миша фыркнул и пошел дальше.

— Миш! — позвала Джессика.

Огромный человек за соседним столиком вздрогнул и разбил стакан. Сидевший на другом конце веранды коренастый джентльмен поднялся и, пробираясь между пустыми столиками, направился к рослому незнакомцу.

— Здравствуйте, Мишле, — сказал он улыбаясь и опустил правую руку в карман, — вас трудно узнать без бороды. Я никогда не поверил бы, что вы, заключенный № 44378, прохлаждаетесь в Отель-де-Франс. На мое счастье вас ловко поймала мадемуазель, — и коренастый галантно поклонился Джессике.

— Скотина, — по-русски заявила Джессика Сержант ей не понравился. — Надо помочь этому большому дьяволу, я его подвела, — тихо закончила она по-английски.

Большой дьявол допил вино, встал и взял со стула свой необъятный пробковый шлем. Потом внимательно взгляну; на сержанта и улыбнулся.

— Идем, мой друг. Я готов, — сказал он, наклонился, мгновенно нахлобучил на сержанта свой шлем, пристукнул его сверху кулаком, так, что он опустился ниже носа, коленом опрокинул стол и одним прыжком перелетел через перила.

Когда сержант выбрался из-под стола и из-под шлема, на веранде никого, кроме мисс Драгонетт и Волкова, не было. Улица перед отелем была пуста.

— Ах, он сорвал мое колье! — лепетала по-французски Джессика. — Держите его, мосье! Держите его!

Он побежал направо…

Сержант кивнул головой и сразу исчез в темноте. Следом за ним, повинуясь непобедимому любопытству, бросился рослый негр в белом сюртуке, единственный лакей отеля.

— Мосье Мишле, — совсем другим голосом продолжала Джессика, — вылезайте из-под веранды — зам пыльно. Пятая дверь направо по коридору, номер 18.Это комната моих друзей. Дверь не заперта. Постарайтесь никого не встретить.

Огромная фигура с прежней легкостью перемахнула обратно через перила, налету любезно раскланялась и скрылась в двери коридора.

— Возмутительно, — мрачно заявил появившийся на веранде Миша. — Я прошел два квартала… Совершенно дохлое место… здесь никогда и ничего не случается…

67

— Меня зовут Клод Мишле и, к сожалению, слишком хорошо знают на этом благословенном острове.

С детства я любил хорошие вещи и обнаруживал склонность к механике. Когда мне было десять лет, моя мать потеряла ключ от комода.

Она очень горевала, потому что была экономной, а слесарь за вскрытие замков брал дорого. Я помог ей, открыв комод при помощи изогнутой шпильки, и это определило мою дальнейшую карьеру.

Закончилась эта карьера тем, что госпожа республика прислала меня сюда, думая доставить мне удовольствие. Но отведенное мне помещение оказалось неудобным и жизнь слишком однообразной: каждый день меня приглашали дробить щебень. Кроме того, я, вообще, противник колониальной политики. Итак, я решил уехать. Придя в наш лазарет, я угостил доктора его же хлороформом, побрился его великолепной бритвой и с его собственным бумажником в кармане его пиджака вышел в город. Это произошло позавчера.

Я искренне благодарен вам, мои юные, друзья, но боюсь, что вы ничем мне помочь не сможете. С этого чудесного острова мне теперь не выбраться. Друг сержант будет ждать меня у парохода. Вы этого сержанта видели: он совершенно несносный человек.

— Его надо уехать… Мы обязаны его отсюда вытащить, он такой милый и мы его подвели,- сбиваясь с русского языка на английский заговорила Джессика.

— Спрячем его в сундук, — предложил Волков.

— Таких сундуков не бывает, — ответил Миша, критически оглядев фигуру мосье Мишле.

— Можно здесь нанять шхуну и потихоньку уйти? — спросила Джессика, но Мишле покачал головой.

— За подозрительными шхунами присматривают миноносцы.

— Оденем его женщиной, — решил Миша, вспомнив как переодевался сам.

— Он хочет одеть вас дамой, мосье Мишле, — пояснил Волков по-французски и мосье Мишле в пароксизме громового хохота откинулся назад, сломал бамбуковый стул и рухнул на пол.

Рубец потемнел под краской и возмущенно высказался по поводу французской беспечности.

— Перестаньте греметь. Думать мешаете, — рассердилась Джессика.

Наступила тишина. Волков напряженно думал о способах замаскировать размеры Клода Мишле, а Миша чувствовал себя обиженным.

— Глупости, — сказала, наконец, Джессика, — некуда вы все не годитесь — ступайте спать. Здесь нужна кинопостановка. Завтра все сделаем.

68

Пароход, обысканный с мостика до киля, в час тридцать отошел от пристани. Последним на берег сошел вчерашний сержант. Теперь он был в форме, с неумолимыми глазами и распухшим, носом.

Против островка Открытия в трех милях от порта к пароходу подошел моторный катер с двумя солдатами. Один из них высокий и черноусый с нашивками сержант-мажора влез по штормтрапу и прошел к капитану.

— По распоряжению коменданта, — отрапортовал он,- прислан на случай, если беглый Мишле попытается сесть на пароход со шлюпки.

— Предъявите предписание и литер, — ответил строгий и толстый капитан.

Сержант-мажор нахмурился.

— Формальности справим по возвращении. Я пройду с вами весь рейс.

— Без предписания нельзя, — уперся капитан.

Ладно. Поворачивайте свою посуду обратно. Катер я отпустил, а вплавь возвращаться не собираюсь… Вернемся, пройдем к коменданту, и вы научите его, как следует поступать в срочных случаях.

Капитан пожал плечами. Пароход назад не пойдет и к коменданту ходить незачем. Сержант может занимать любую свободную каюту второго класса, — капитан отвернулся.

— Беглый знает меня в лицо, — продолжал сержант-мажор.

— Бедняга, — пробормотал капитан.

— Следуя инструкциям я изменю внешность. Прошу для выполнения моих обязанностей предоставить мне комплект штатского обмундирования.

— Ступайте к… — начал капитан, но вспомнил коменданта и закончил,- к стюарду.

Он выдаст вам все, что надо, из судовой лавочки под расписку.

Час спустя со сбритыми усами, в мягкой фетровой шляпе и сером костюме неузнаваемый сержант-мажор прогуливался по спардеку. Его внимание привлекла стройная смуглая девушка с двумя молодыми людьми, стоявшая у поручней. Он замедлил шаги, приосанился и хотел было взяться за ус, но вспомнил, что побрился, и передумал. Тем не менее, проходя мимо нее, он замедлил шаги.

— Вы гениальны, мадемуазель Драгонетт, — еле слышно сказал он и прошел мимо.

— Сколько стоила постановка? — спросил Миша.

— Два комплекта военной формы, наем катера, а главное — оплата услуг отельного негра. Он покупал все добро, нанимал катер и играл роль второго солдата. Всего тысяча франков с небольшим. По курсу дня около пятидесяти долларов, — ответил Волков.

— Дешево, — сказал Рубец.

69

Брисбэн-такой же превосходный и скучный город, как и все прочие, за исключением Ленинграда.

Широкие асфальтовые улицы, широкие витрины, казенная зелень скверов и памятники: генералам, герцогам и восьмичасовому рабочему дню.

— Памятники ставят после смерти, — философски заметил Миша. — Теперь, надо думать, работают не меньше десяти часов.

Брисбэна он не одобрил? Похвалил только сплошные навесы из оцинкованного железа над тротуарами главных улиц: от зноя и дождя. Вспомнил Ленинград и пожалел, что там таких нет.

Волков не менее скептически отнесся к Австралии: никакой романтики. Утконосы кончились, большинство кенгуру вывезены в европейские зоосады, а вместо них заведены кролики.

— Кролики здесь отменные, — начал Миша, — в местных условиях у них отросли когти до четверти дюйма. Лазают по деревьям и питаются фруктами…

— Пишут стихи, бреются и ходят в кино,- добавил Волков.

— Дурак, — ответил Миша, и на этом обзор достопримечательностей закончился. Поехали обратно в отель «Виктория».

70

— Триггс здесь!- Джессика влетела в комнату с целым ворохом газет. Смотрите, что пишут.

Волков, как был в пижаме, вскочил с кровати и схватил первую попавшуюся газету.

«Неутомимый Триггс» — с портретом в костюме летчика и вторым портретом в смокинге… Наш корреспондент…

Интервью… Преследует по земному шару агентов Москвы Волькен и Рубес… Гельсингфоргский погром… Восстание марокканцев… Никарагуанская революция… Разгром кинофабрики Уорнер… Похищение мисс Драгонетт (портрет жертвы)… Требуют выкуп в размере полмиллиона…

Буквы прыгали в глазах, путались и раздражали. Волков скомкал газету и швырнул ее в угол.

— Про футбол тоже пишут. Страшно ругаются. Триггс считает, что мы едем сюда и еще не приехали, а я невинная жертва, — одним духом выговорила Джессика. — Я заказала билеты до Порт-Дарвина. Это северная Австралия. Конечно, по телефону, и поезд идет через час. Одевайтесь полным ходом, — взглянула на свои ноги и вдруг заметила, что она тоже в пижаме и босиком. Бросила газеты и убежала.

Одновременно одевались, укладывались и обсуждали создавшееся положение. Миша мрачно радовался — теперь скорее двигаться будем. Волков на самое дно Мишиного чемодана упаковал свои ботинки и все разрыл, чтобы их найти. Миша ругался.

Стук в дверь. Из разрытого чемодана Волков выхватил газовый пистолет, — последняя новинка, купленная в Брисбэне. Миша подскочил к двери — свои мускулы надежнее.

— Войдите!

Вошел Клод Мишле. В ярком галстухе, с букетом цветов и коробкой конфект:

— Мадемуазель спит?

— Мы получили телеграмму, — быстро, чтобы скрыть свое смущение, заговорил Волков, — мы уезжаем. Придется нам с вами распрощаться, Мишле.

— Телеграмму? -

Мишле наклонился над развернутой на столе газетой.

Он с большим трудом разбирал английские слова и помогал себе, натирая пальцем переносицу. Потом выпрямился и заявил.

— Нам не придется прощаться, друзья мои. Я тоже получил телеграмму. Нам с вами по пути.

— Как по пути? Куда вы едете?

— Хотя бы на север, — и, взглянув на удивленное лицо Волкова, улыбнулся. -

Все пути ведут в Москву, не правда ли мой друг?

— Ладно. Вам все известно, — решительно сказал Волков — Да, мы едем на север, но при чем здесь вы?

— Я не обижаюсь, — сухо ответил француз и вдруг отвернулся.

— Что с ним? — удивился Миша.

— Друзья мои, — голос француза дрожал, — вы вытащили старого рецидивиста Клода Мишле из Новой Каледонии. Вы накормили его, и одели его. Это первый костюм, не купленный на заработки моей тяжелой профессии… Клод Мишле не может оставить вас в трудную минуту. Он поедет с вами куда угодно и сумеет не быть вам в тягость… Возьмите его с собой в Москву. Он переменит профессию и будет зарабатывать свой хлеб уроками французского языка,- и вдруг, представив себе, как он будет преподавать французскую грамматику маленьким девочкам, Мишле сел на стол и оглушительно захохотал.

— В чем дело? — Миша ничего не понимал.

— Просится ехать с нами, — объяснил Волков.

Миша схватил руку Мишле и пожал ее так, что глаза француза наполнились неподдельными слезами.

71

Вагон третьего класса был низкий и грязный. Колеса стучали вразброд и так толкали, что уснуть было немыслимо.

Из открытого окна валил терпкий дым — вагон был вторым от паровоза. Но закрыть окно было невозможно, не хватало воздуха.

Весь день в дыму летели редкие серо-зеленые кусты, всю ночь ныряли, прыгали и поворачивались звезды. На рассвете снова появились кусты.

Это было невыносимо. Но еще хуже было сознание, что Ванька спит на мягкой койке и часа через три пойдет прохлаждаться в вагон-ресторан. Будетсмеяться и болтать с Джессикой. Гад!

Джессика тоже хороша. Веселилась, когда его не пускали в первый класс. А все проклятый Ван-Дезен и буржуазный строй: проводник заметил на лице следы черной раскраски.

Туземцев в мягкие вагоны не пускают. Мерзавцы!

Дать бы ему ребят с Малаиты, они навели бы порядок. И тут он увидел голову краснорожего проводника. Сна подскакивала и ухмылялась, но рот у нее был зашнурован, как футбольный мяч. Миша с размаху ударил ее подъемом, и она взвилась свечей……

Вагон продолжал бестолково стучать, но Миша крепко спал и улыбался.

72

На каждом втором доме Порт-Дарвина был плакат: радиофотография Волкова и Миши перед Юнкерсом в Стокгольме. Лица из тонких и толстых линий, будто фотографическое изображение радиоволн. Похожим вышел только Юнкерс.

— Не узнать,- утешил себя Волков, но Миша, увидев свой женский костюм, фыркнул и отвернулся.

— Тысяча долларов награды. Дешево ценят, — злобно заметила Джессика.

— Триггс на аэроплане обследует северные порты Австралии, — сообщил Волков, оторвавшись от чтения экстренного выпуска «Порт-Дарвин Дейли». — Хорошо, что он журналист и дурак. Кричит о себе для рекламы.

— Он опасный дурак, — сказала Джессика.

— Ба! — односложно высказался Клод Мишле и пожал плечами.

В пароходной конторе потребовали документы: таково экстренное распоряжение центральной полиции. Волков обещал сейчас же принести их из отеля и вышел.

Паспорта Келли и Мертца не годились. Других не было. Нанимать шхуну?- Дорого и некогда. Да и опасно, могут поймать с поличным.

— Чепуха, — сказал Мишле, попросил подождать на бульваре и исчез. Через час вернулся под руку с краснобородым и красноносым моряком.

— Шкипер Шрифтен, — отрекомендовался моряк и икнул,- мой предок лоцман Шрифтен плавал с самим Вандер-декеном, — с Летучим Голландцем… а я тигр морей Арафура и Банда, — и снова икнул.

— Вандерфлит, — представился Волков, ради дружбы с капитаном избрав голландскую фамилию.

— Превосходно, — зарычал капитан. — Мой Друг Пуанкаре, — он обнял Клода и закачался. — Мой друг Пуанкаре говорит, что вас интересуют зондские обезьяны. У меня дома есть шимпанзе.

— Ах, как интересно, — обрадовалась Джессика.

— Очень интересно, — согласился капитан.- Я живу в двух шагах отсюда. Город Риунг на острове Флорес… Это ближайший из Зондских… Забирайте чемоданы и едем… Пуанкаре чудесный человек. Пьет, как слон.

В пять часов вечера шхуна «Остершеллинг» снялась с якоря и вышла в море.

— Австралия, была поганая, — сказал Миша.

— Новая Каледония хуже, — подумав заметил Мишле.

Берег медленно отодвигался. Домики Порт-Дарвина сливались в сплошную белую линию. Далеко в вечерней тишине звенел аэроплан.

73

— Пожар! — ревел Шрифтен,- у меня на борту десять тонн пороху. Спасайся, кто может!

Пахло гарью, и тускло светил фонарь. Тень капитана, дико размахивая руками, прыгала по стенам и потолку кают-компании.

— Нечего наряжаться, — захлебывался капитан, — не на бал. Наверх!

Схватил Мишу, искавшего бумажник, и через светлый люк вытолкнул его на палубу. В тридцать секунд кают-компания опустела.

— Женщины и дети вперед! — командовал капитан.

Пассажиров схватили и спустили в шлюпку.

Быстро бежала черная гладкая вода, и шлюпка, толкаясь о высокий борт шхуны, постепенно сдавалась к корме, С палубы доносился многоголосый рев.

— Ионсон, — кричал капитан, — бросай ее за борт.

Пожар кончился.

Сверху огненной, страшной картой неизвестного острова вылетела тлеющая рогожа. Одновременно по воде шлепнула тяжелая веревка, и сразу наступила тишина.

Шхуна вдруг ушла вперед и расплылась в темноте.

— Прощайте, пассажиры, — загремел из темноты голос Шрифтена, — спасайтесь самостоятельно. Земля на норд-вест… А мы выпьем в Риунге за ваше здоровье.

— Мошенник! — заорал Мишле: — Я… — и осекся.

74

В сплошной темноте проскрипел блок и сухим выстрелом хлопнул большой парус. Это были последние звуки с «Оостер-шеллинга». Потом наступила тишина, неподвижная и гнетущая, прерываемая только негромким плеском мелкой волны о борт шлюпки.

— Шрифтен… следовало помнить Стивенсона,- медленно проговорил Волков,- лоцман Шрифтен, тот самый, о котором вспоминал наш голландский капитан… Ведь он был самым главным мерзавцем на «Летучем Голландце», самым…

— Джон, отмени лекцию,- приказала Джессика,- Стивенсон не виноват.

— Я виноват,- хрипло вскрикнул Мишле.- Я, выживший из ума осел и недоразвитый червь. Вы меня спасли, а я… я…

— Замолчите, Мишле. Не поможет.

— Молчу, мадемуазель,- покорно ответил француз, — нет, не могу молчать. Это гнуснейшее воровство! самое мерзостное преступление перед человечеством!.. Этот голландский боров, эта плавучая вошь, этот… нет, не могу при вас выговорить его настоящего имени.

— И не надо,- отозвалась Джессика.

— Аэроплан,- неожиданно сказал Миша, и разговор прервался.

Медленно нарастая, издалека летел звонкий гул. Когда стало казаться, что вся темнота гремит сплошной волной, над самой шлюпкой появился низкий и тусклый фонарь. Он быстро прошел между звездами и исчез впереди.

— Триггс,- сказал Волков,- наш неутомимый Триггс.

— Костюм, — внезапно зарычал Мишле,- мой честный костюм с галстуком и булавкой для галстука, с трубкой и кисетом, полным превосходного табаку. Он меня ограбил. Меня, Клода Мишле! — и француз захлебнулся своей яростью.

Море вдруг осветилось снизу и под шлюпкой прошел гигантский ромб зеленого света. За ним шли еще три. Они дрожали светящейся рябью и ныряли, точно следуя по гребню невидимой глубиной волны.

— Морские черти! — ахнул Мишле

— Скаты,- сказал Миша.

Один из скатов неожиданно взмыл вверх, летящим парусом выбросился на воздух и с громом шлепнулся обратно в воду. От близкого удара шлюпка дрогнула и накренилась. Сплошным ливнем хлестнули брызги.

— Свиньи,- фыркнул Мишле.

75

Рассвет наступил сразу. В несколько минут море из черного превратилось в серое, а потом в огненное от солнца.

Мишле был необычаен: в нижнем белье с трехцветным голландским флагом, повязанным юбочкой. Он не хотел портить складки на брюках и потому, ложась спать, разделся. Остальные спали одетыми и потому живописны не были.

— Земля! — крикнула Джессика, и голос ее был, как голос матроса Колумба, первым увидевшего Америку. Ей тоже надоело ее судно.

Впереди из утренней дымки выступала волнистая полоса берега. По холмам шли ровные ряды кофейных деревьев. Это была плантация.

Ввели шлюпку в узкую бухту, остановились под сплошным навесом вьющейся зелени и стали совещаться.

На плантации должны быть белые. Придется к ним за помощью, потому что на шлюпке без воды, провизии и оружия далеко не уйдешь.

Мишле встал. Теперь он знает, как надо говорить с голландцами. Он пойдет на остров, и все устроит. Но ему необходим костюм брюки мосье Волкова — они почти по росту — и пиджак мосье Миши — он изысканный.

Мишле мог гипнотизировать словами и, вероятно, обладал запасом полезных для данного случая знаний и навыков. Он единогласно был избран делегатом.

— Мой пиджак не налезет,- запротестовал Миша, злорадно взглянув на Волкова.

— Пустяки,- через переводчика успокоил его француз:- он нужен только для стиля. Я буду нести его на руке.

Волков в трусиках голландского флага, Рубец в сетке, просвечивающей синим несмываемым рисунком кисти Ван-Дезена, и Джессика ждали на шлюпке. Ждать было трудно, особенно трудно стало на исходе третьего часа, когда все уже сделали себе маникюр, Мишиным перочинным ножом выгравировали свои имена на планшире.

Из листвы, взволнованно лопоча выглядывали маленькие обезьяны. Они вели себя, как публика в зоологическом саду: хихикали, бросали в людей орехами и не допускали с их стороны никакой фамильярности.

Звенели и кусались огненные мухи. Было душно, как в парнике. Хотелось пить.

— Нет, — вдруг сказала Джессика, — он вернется.

— Совершенно верно, мадемуазель, — раздался сверху голос француза. Между ветвями показалось довольное, лоснящееся лицо Мишле: — мадемуазель, он вернулся, блестяще выполнив… — ветви с треском разорвались, и Мишле всей грудью рухнул на борт. В следующее мгновение пассажиры плавали вокруг опрокинутой шлюпки.

— Блестящее возвращение,- отплевывалась мадемуазель. Мишле в воде пожимал плечами, разводил руками и извинялся.

76

Катамаран, как водяной паук, прыгал с волны на волну. У него было сухое длинное тело и сухие паучьи ноги, соединявшие корпус с параллельным бревном.

Нет такого ветра, чтобы опрокинуть катамаран, но сидеть на нем тесно и неуютно. Огромное тело Мишле раскачивалось над обоими бортами и размахивало руками:

— Старый дурак пришел в восторг от моей обворожительной личности. Сразу предложил быть его компаньоном и вызвал дочку. Дочка поджарая, смешанных кровей и стриженая. Она заулыбалась — ой, видимо, тоже нужен компаньон. Но я не прост, я прежде всего должен осведомиться о финансовом положении плантации. Только тогда я могу рисковать моими сотнями тысяч. Мои гульдены любят аккуратное обращение. Мне нужно в Риунг, но шлюпка, на которой я для собственного удовольствия удочкой ловлю скатов, для этого не годится. А свою яхту палисандрового дерева я отослал чистить днище.

Старый дурак с восторгом дал свой катамаран-эту самую водяную блоху. Полужелтая дочь хотела проводить, но я не позволил — надо беречь чудесный сырный цвет лица.

Это остров Сумба, тот самый, на котором моя кофейная плантация и лимонная невеста, а это Флорес, — Мишле широким взмахом обвел синевший на севере берег,- Риунг на той стороне, придется обходить остров. Придем на рассвете, так говорит наш черноносый шкипер.

Черноносый шкипер собрал в мелкие складки свои бурые малайские щеки и закивал похожей на веник головой. Большой человек ему определенно нравился. Нос у него не черный, а красный, но это, вероятно, тоже от джина и виски.

77

— Нападать сразу, — шепчет Мишле. — Вахтенного у них быть не может.

Спят, как кроты. Вы, двое, пройдете к носовому люку и запрете команду. А я с малайцем спущусь в кают-компанию. Из капитана сделаю бифштекс по-голландски…

Потом снимемся и уйдем в Сингапур.

«Оостершеллинг» мирно поскрипывал на якоре и не подозревал о надвигающейся катастрофе.

На катамаране парус был убран. Малаец, с бамбуковой тростью в зубах, сидел на носу. Он весь сжался и приготовился к прыжку. Он был счастлив драться за большого человека.

Джессика вооружилась коротким веслом, а Волков крюком, Миша, верный своим принципам, медленно сжимал и разжимал кулаки. Мишле просто стоял, заложив руки в карманы.

И катастрофа разразилась. Неожиданная не только для «Оостершеллинга», но и для катамарана. Серое небо над островом и шхуной вдруг треснуло красной полосой. Море совершенно неожиданно выгнулось и черной стеной хлынуло вперед. Потом был долгий громовой раскат, и вода закружилась. Она рвалась и выплескивалась прямо вверх, слепила пеной и захлестывала. «Оостершеллинг» чертил петли вокруг катамарана и берег был со всех сторон, а огненный столб появлялся то слева, то справа. Катамаран птицей летел по гребню огромной волны. Было страшно смотреть вниз в черную жидкую яму и невозможно от нее оторваться. Снизу на гребень выскочил моторный катер, попробовал удержаться, завертелся волчком и исчез в густой пене. Рядом из воды выбросилась огромная белесая рыба.

Впереди возник второй огненный столб, а сзади поднялось огромное черное дерево. Это был смерч. Долбленный корпус катамарана вдруг разлетелся щепками. Вода охватила за плечи и за ноги, затянула и выбросила вперед. Она была перемешана с песком и камнями и была неодолима.

Волков вдруг заметил, что крепко держит Джессику, что они стоят на дне и воды только по колено. Но дно шатается… И от этого охватил ужас.

Мимо них верхом на бревне проплыл Мишле. Потом из волны вдруг вынырнул Миша. Он показал рукой на берег и побежал.

Вода внезапно отхлынула и открыла дно. На нем была прибитая трава и кусты. Это была суша. Впереди на бревне, засевшем в камнях, огромный и неподвижный, как памятник, сидел Мишле. У опушки леса горели две большие, вдребезги разбитые при ударе друг о друга, шхуны.

Ветер внезапно прекратился. Наступила тишина, и пошел крупный темно-серый снег.

— Извержение, — глухо прокричал Миша, — пепел… Море не вернется… Здесь безопасно, — и сел на мокрую траву.

78

Утро было серое от пепла и тугих облаков пара. Извержение кончилось. В фактории пострадавшим оказывали помощь, голодным раздавали пищу и голым одежду. Имен не спрашивали — было не до имен,

Мишле в даровом мешковатом костюме, Джессика в туземном платье, и Волков с Мишей, просто оборванные, шли по плотному песчаному берегу. Линия прибоя была ясно очерчена белой полосой дохлой рыбы. Местами на ней лежали более темные и крупные предметы. От них отворачивались. Один из них показался знакомым. Рубец вгляделся в его лицо и узнал. Это был черноносый шкипер.

— Может быть лучше было погибнуть… — Жизнь казалась Мише тусклой, как это серое утро и совершенно бесцельной.- ВУЗ все равно, что на другой планете, а она идет под руку с Ванькой. Ванька ее спас. Почему он, а не я? Почему? — Рубец хромал позади остальных и тихо бормотал. Он был настолько утомлен, что даже позабыл приписать свой пессимизм дурному питанию и бессонной ночи.

— Вот он! — вдруг крикнул Мишле и, крикнув, побежал к вклиненной между деревьев шхуне. На разбитой доске кормы белели буквы «Оостерше», конец надписи был сорван.

Мишле мгновенно взобрался на палубу и исчез в люке кают-компании. Через минуту, как черт из коробки снова выскочил наверх.

— Пусто! — заревел он тряся кулаками,- все забрали, — и поперхнулся.

— Слезайте вниз, Мишле, — скомандовала Джессика: — сядем и поговорим.

Но сколько ни говорили, выхода не было.

— Действовать надо, — вскочил Волков: — прежде всего, нужно найти судно, на котором мы сможем отсюда уйти, а потом…

— Сядь, умница, — прервала Джессика.- Те, которые на берегу, не годятся, а те, которые на воде, все с людьми и тоже не годятся.

— Нам нужна шлюпка,- после долгого молчания заявил Мишле: — Мосье Волков прав и мадемуазель, конечно, тоже права. Но оба правы только отчасти. Бывают обстоятельства, когда судно с людьми тоже годится. Ждите меня здесь,- и одним прыжком скрылся за деревьями.

Волков усмехнулся: — Идем за шлюпкой. Бывают обстоятельства, как говорит любезный Мишле, когда пиратство становится явлением положительного характера.

— Молодец, Джонни, — крикнула Джессика: — таким и должен быть настоящий мужчина, — и неожиданно сконфузилась.

Миша стиснул зубы и отвернулся.

За шлюпкой далеко не пришлось. На палубе «Оостершеллинга» осталась вторая шлюпка, совершенно такая же, как та, на которой шли до острова Сумба, и вполне исправная. Втроем со страшным трудом дотащили ее до воды и спрятали в тростниках.

Погрузили на шлюпку большой анкерок пресной воды из соседнего ручья. В камбузе шхуны нашли три банки галет, много съестного и консервов, в подшкиперской — весла, мачту с парусом и большой брезент. Когда несли на шлюпку последнюю партию груза, смеялись и радовались: совсем, как Робинзон Крузо. Даже Миша развеселился: теперь можно в большой поход. Вуз стал ближе, и Джессика ударила его между лопаток копченой колбасой.

Но у самой шлюпки смех оборвался. В ней сидел человек.

— Прошу не стесняться,- сказал он повернулся лицом. Это был Мишле, лоснящийся и торжественный. Он топорщился и фыркал, как сытый кот. — Все в порядке, мои дорогие друзья, все в порядке .

79

В темноте шли через рощу на мыс. Корни переплетались на земле и в воздухе. Идти было трудно. Глухо кашляла какая-то недобрая птица и в кустах кто-то шипел. От всего этого было не по себе.

Потом пахнул горячий и сырой ветер. От него вдруг сдавило горло, и покатились слезы. Кашляя и чихая, бросились обратно. Руки и лицо горели, сквозь слезы и темноту ничего не было видно.

Земля вдруг ушла из-под ног. Падали в сплошную черноту и упали на что-то мягкое. Это был песчаный берег.

Внизу сразу полегчало.

— Газы,- прохрипел Мишле,- немецкий фронт.

Миша силился что-то сказать, но не мог, и только отчаянно качал головой, сразу кашляя и чихая. Наконец, в кратком перерыве успел выговорить:

— Древовидная крапива.

— Все равно,- простонал Волков и чихнул.

Через полчаса лежали на песке слабые, но здоровые. Слушали перевод Мишиной лекции о древовидной крапиве и рассматривали при спичке волдыри на руках.

— От прикосновения к ветке вся рука сразу распухает… Ночью деревья испускают ядовитые испарения, по запаху напоминающие чеснок…

— Чеснок?- удивилась Джессика.- Не заметила.

— Чеснок? — Мишле возмутился. — Глупости. Чеснок чудесная приправа и не испускает никаких ядовитых испарений. Довольно разговоров. Идем!

Во второй раз обходили мыс по берегу.

— Здесь, — сказал Мишле и остановился. Вверху на скале смутно белел дом.

— В этом доме живет свинья Шрифтен. С моря сюда не подойти: в бухте слишком много камней и шхун. Придется нести вещи на ту сторону мыса. Подождите, пока я их достану.

— Взлом?- равнодушно спросил Волков.

— Это будет последней моей «работой»,- торжественно ответил Мишле.- Как последняя, должна быть самой изящно выполненной.

Она была выполнена очень изящно. Через полчаса из-за деревьев медленно выполз гигантский черный шар. Он вздрагивал на невидимой веревке и подходил все ближе и ближе, потом одним прыжком соскочил на поляну. За шаром спрыгнул Мишле.

В темноте распутывали веревки и разворачивали брезент. Разбирали чемоданы, связки платья, опять чемоданы и еще платье.

— Откуда столько добра?- удивился Рубец.

— Теперь к шлюпке, — распорядился Мишле. — У старой свиньи были гости… Какой-то джентльмен и дама… Осторожнее, мадемуазель, здесь камень… Я не оставил ни одной пары брюк во всем доме… Свиньи очень крепко спят. Устали, миленькие… Сюда, сюда… Деньги были в сейфе. Не сейф, а игрушка для детей младшего возраста… А теперь деньги в моем внутреннем кармане… Сейчас же придем на шлюпке к первой попавшейся шхуне и наймем ее куда угодно… Ничего, что у нас магазин готового платья, сегодня ничем не удивишь… Жертвы землетрясения.

80

Шхуна нашлась не сразу и не сразу согласилась.

— Срочные дела, — рычал Мишле. — Ост-Индский Банк. Кук и компания. Пошевеливайтесь, бандиты. Банк платит долларами. Любите доллары, кошкодавы?

Под утро шхуна снялась с якоря и вышла в Батавию. На другие порты толстый капитан не соглашался. В Батавии его ждут маленькая жена и маленькие дети.

Легли спать. Спали до вечера, ужинали и снова спали до утра. Утром решили привестись в приличный вид. В горе брюк и прочих частей туалета Мишле разыскал свои.

Когда стали разбирать чемоданы, обнаружили, что их слишком много. Среди знакомых гельсингфорсских и прочих оказались два крокодиловой кожи с никелированными застежками незнакомца.

— Летучий Голландец их стянул, — решила Джессика. — Откуда у него такие чемоданы? У кого он их стянул?

Любопытство Джессики было непобедимо. Замки закрыты, но разве для Мишле существуют закрытые замки. Чемодан распахнулся. Из него выпала толстая обвязанная резинкой записная книжка и тоненькая синяя — паспорт.

Волков поднял паспорт, раскрыл его и прочитал:

— Ларри Д. Триггс… Шенектеди… 1903 год… с женой Муриэль.

Миша вытаращил глаза и сел. Джессика бросила ему в голову первые подвернувшиеся под руку ботинки, завизжала и рухнула на диван. Мишле охватил захлебывавшегося от хохота Волкова, расцеловал его, заревел: — Да здравствует мистер Триггс! — подбросил его в воздух и ударил головой о потолок.

Потом вместе с Джессикой вцепился в какой-то пиджак и разорвал его сверху донизу.

— Не волнуйтесь, — сказал из двери голос капитана. Его круглое лицо было белым от страха и в его руке дрожал револьвер.

— Спрячьте его, дяденька, — выкрикнул Волков, — знаете, кто я такой?

— Наверное, римский папа, — предположил капитан.

— Нет, я Триггс. Знаменитый Ларри Триггс. А это, — он показал на Джессику, — это моя жена Муриэль. Слыхали про неутомимого и единственного Триггса?

— Слыхал, слыхал, — примирительно забормотал капитан. — Он был чемпионом в среднем весе.

— Какая некультурность, — возмутилась Джессика и, топнув ногой, крикнула: — сегодня пятница и дважды два четыре. Мы совсем не сумасшедшие и хотим завтракать. Шевелитесь и распоряжайтесь!

81

— Материал для печати, — прочла Джессика.

Она держала в руках толстую записную книжку мистера Триггса и болтала ногами, сидя на стреле лебедки. Ее слушатели в самых разнообразных позах возлежали на палубе и на крышке люка.

— Если для печати, читать можно, — сказал Волков, — продолжай, Джесс.

— Поджигатели цивилизации, — продолжала Джессика,- и подзаголовок: — погоня за красным призраком… Джонни, тебе не будет сниться страшное? Нет? Ладно… Глава первая: красные по белому. В дикой и ледяной Финляндии, стране гранитных скал и гранитных черепов… — это лирика, давайте лучше читать с конца.

Глава девятая: на север! Наполеон проиграл Ватерлоо, потому что у него болел живот. Я пропустил их в Брисбэне, потому что у Муриэль болели зубы. Я послал Уилли за доктором… Здорово, значит Уилли состоит при нем… и не смог один уследить за всем, что делалось в городе. Брисбэн порядочный город.

Но сеть стягивается. Меня роскошно приняли у губернатора и сам вождь провинции обещал мне свое высокое содействие. Уилли и доктор вырвали Муриэль зуб. Бедная Муриэль, я не могу видеть, как страдает американская женщина. Но я обязан спасти другую дочь Америки. Она томится в когтях большевистских коршунов… — Это он обо мне.- Интересно знать, можно ли вообще «томиться в когтях?»

Сеть стягивается все туже. Я был у полицмейстера. Меня роскошно приняли и по телеграфу инструктировали все полицейские посты. Большевики, по сведениям железнодорожной полиции, проехали на север. Муриэль и я вылетаем завтра утром в погоню. Я стопроцентный американец и… стопроцентный дурак, — неожиданно закончила Джессика,- не стоит читать, все равно он нас не поймает,

82

В Батавии мистера Триггса и его жену «роскошно приняли». Портовая полиция сомневалась насчет личностей Клода Мишле и Миши Рубца, но Волков-Триггс небрежно объяснил, что они его партнеры для тренировки по боксу и небрежно уронил несколько десятидолларовых зеленых бумажек. Этого оказалось вполне достаточно.

Роскошный прием состоялся в отеле «Нидерланд». За бокалом шампанского мистер Триггс произнес блестящую речь о пользе запретительного закона. После ужина миссис Триггс танцевала не менее блестящий чарльстон. Батавия прекрасный город, но мистер Триггс спешил дальше. По его сведениям опасные большевики уже выехали в Бирму. Поэтому на следующий же день он, вместе со своими спутниками, сел на почтовый пароход и уехал в Рангун.

Часть вещей, чтобы быть налегке, оставил в отеле на хранение. Он телеграфирует, куда их выслать. Среди этих вещей были собственные чемоданы мистера Триггса, собрание его напечатанных и ненапечатанных произведений, а также все брюки и пиджаки. Друзья надеялись, что неутомимый Триггс со временем получит оставленное ему имущество и сумеет распорядиться брюками.

83

Пристань «Кюнард Лайн» в Рангуне была пустынна. Лежали три сонных носильщика и с огромными сигарами во рту сидели две голых пятилетних девочки.

Маунг Гаук был единственным активно настроенным человеком из всего населения Рангуна. От активности зависело его существование — он был проводником.

Он налетел на самую большую группу путешественников, пообещал доставить их в гостиницу с райским комфортом и современным оборудованием и улетел за автомобилем. Налету сообщил, что в переводе означает — господин квакающий.

— На лягушку похож, — определил Миша.

Автомобиль был белый, облезлый и тоже квакал. Под синим бирманским небом, город горел многоцветными флагами. По улицам валила густая толпа, и автомобиль полз шагом…

Раньше завтрашнего вечера на Калькутту парохода нет, — заявил Маунг Гаук — необходимо воспользоваться случаем и осмотреть Рангун, жемчужину южных морей. Сегодня небывалый праздник! Редкостный день!

В книге отеля Волков размашисто расписался: Триггс. Этот росчерк был так привычен. Волкову начинало казаться, что это его настоящая фамилия.

— Вы должны увидеть праздник Тавадента, праздник дерева желаний, и обязаны осмотреть золотую пагоду, единственную в мире.

Было жарко и в город не хотелось, но голос Маунг Гаука был неотразим. Путешественники не могли сопротивляться, и вышли из приятной прохлады отеля на огненную улицу.

Деревья желания изображались в виде гигантских деревянных павлинов. На их хвостах висело все самое желанное в этой жизни: банки сгущенного молока, шитые золотом туфли, будильники, гнутые кинжалы и красные билеты кинематографа.

На мраморных лестницах золотой пагоды стояли многотысячные ряды коленопреклоненных девушек с зажженными свечами в узких, сложенных руках. Они знали, что женщина — низшее существо, что она стоит на одной ступени с животными и иностранцами, и молились о том, чтобы в будущей жизни родиться мужчинами.

Потом была пыль, и был зной, и были нескончаемые, густо набитые цветной толпой улицы. В отель друзья вернулись совершенно разбитыми. Ужинали в номере и к концу ужина услышали стук в дверь.

— Войдите! — крикнула Джессика, и дверь открылась.

— Кто здесь мистер Ларри Триггс? — спросил рослый полисмен в пробковом шлеме. Волков встал.

— Вы арестованы, — заявил полисмен и двинулся к Волкову.

— Это ошибка, констебль, — вставая сказал Мишле.- Я Триггс, в чем дело? — и раньше, чем полицейский успел ответить, схватил его поперек туловища, выдернул из кобуры револьвер, ударил удивленного небывалым сопротивлением служителя закона головой об стену, бросил его в ванную и запер дверь на ключ.

— Теперь у нас есть пять минут, — спокойно заявил француз, вытирая руки салфеткой, — в ванной нет ни окна ни телефона, но он скоро начнет шуметь. Надо торопиться.

84

Толпа шла густой массой и глухо гудела. Впереди качался красный дым факелов, а сзади диким громом расплескивался медный оркестр. Над головами были мертвые деревянные птицы с пламенными жестяными крыльями, живые тени длинных флагов и медленные, крутые спины слонов. За слонами, припадая к земле и квакая в такт непостижимому ритму оркестра, полз грязно-белый автомобиль.

— Хорошо!- прокричал Волков, но Миша замотал головой.

— Нет, хорошо, — настаивал Волков: — без них мы не выбрались бы из отеля… И потом весело…

Гулко ударил гигантский барабан, толпа всплеснула тысячами рук и разразилась многоголосыми плачем. В плач сразу же вмешался необъятный и нестерпимый трубный рев. Это были слоны.

— Они желают, — тонким воплем пояснил Маунг Гаук, неутомимый и восторженный проводник, за рупию взявшийся доставить чужестранных дураков на вокзал. (Кто же кроме дураков станет ночью уезжать из города, если в городе праздник?).

— Чего им нужно? — зажимая уши, кричала Джессика.

— Всего… Чтобы не было белых и палок… Чтобы был рис и опиум… — захлебывался Маунг Гаук: — Это ночь желаний… Они желают всего.

Путешественники желали только тишины. Она будет в гремящем сотней колес поезде, потому что даже тысяча колес неспособна произвести всех звуков этой ночи. Но желание их было так же трудно выполнимо, как и все желания тысячерукой толпы.

Белая арка вокзала, сияя, проплыла и скрылась позади. Автомобиль не мог вырваться из черной человеческой реки. А может быть шофер просто не мог оторваться от своей игры в оркестре.

На деревьях плясали цветные луны, а над деревьями, шипя, рассыпались многоцветные звезды. Залпом взорвались бомбы фейерверка и снова затрубили слоны. Этот трубный звук сжимал сердце и, как кровь, гудел в голове. От него густел воздух, было тяжело дышать и темнело в глазах.

Мишле не выдержал. Он всем огромным телом бросился вперед, вырвал шофера с его сиденья, и, подняв его выше головы, с размаху посадил на место.

Автомобиль сразу опомнился и вполз в пустую аллею.

К вокзалу подъехали с другой стороны. Ехали мимо черных паровозных мастерских и одноглазой водонапорной башни.

— Поезд на Мандалэй, — сказал увядший проводник: — Оттуда есть поезд на Калькутту. Я пойду за билетами.

Автомобиль дрожал как загнанная лошадь и выглядел точно в мыле. Путешественники расплатились, забрали чемоданы и вошли в ярко освещенный, но совершенно пустой зал. Маунг Гаук вручил билеты, молча вывел чужеземных дьяволов на перрон, указал на стоявший слева состав, получил свою рупию и также молча скрылся. Он был оскорблен.

85

Вагон был вроде дачного с открытыми рядами кожаных кресел, пыльный и тряский. Кроме четверых путешественников в нем был только один, точно мохом поросший зеленоватой бородой старик. Он закрылся развернутым «Тайм-сом» и извергал тучи зловонного сигарного дыма.

— Сэр, — сказал Волков, и старик поднял на него свои водянистые глаза. — Сэр, сколько езды до Мандалэй?

— Откуда? — проскрипел старик.

— Отсюда.

— Нисколько. — И окутался волной дыма.

— Когда же мы туда прибудем? — настаивал Волков.

— Когда вы туда прибудете? — переспросил голос из тучи, упирая на «вы».

— Вот именно.

— Это зависит всецело от вас самих… Слезайте на любой станции, возвращайтесь в Рангун и поезжайте в Мандалэй, когда протрезвеете, — и водянистые глаза сердито взглянули из кольца дыма на качающегося Волкова.

— Но ведь этот поезд…

— Идет на Патного, а совсем не на Мандалэй. — Голос старика был едким как сигарный дым и Волков закашлялся.

Он с трудом вернулся на свое место и для верности на трех языках доложил Джессике, Рубцу и Мишле о положении вещей.

— Великолепно, — вдруг захохотал Мишле: — проводник перепутал? Из этого самого Патного ехать некуда? Тем лучше!

— Лучше? — хором удивились Волков и Джессика.

Идем в другой вагон, — заявил француз. — Подальше от этого действующего вулкана, от этого пожара в помойной яме, от этого главного фабриканта вони, — и вставая, кивнул в сторону завернутого в «Таймс» и перекрытого облаком старика.

Его слова имели силу заклинаний, им повиновались, не вникая в их смысл. Он не хотел объяснить в чем дело, но, по-видимому, имел на то достаточное основание.

Из вагона в вагон шли по шатающимся, не огражденным поручнями железным листам. Шли молча и молча расселись в следующем, совершенно пустом вагоне. В окне пролетел семафор и, постепенно замедляя ход, замелькали огни станции.

— Друзья, — сказал стоявший у окна Мишле, — идите сюда и вы все поймете.

— Констебль, — крикнул он, высунувшись из окна.

Высокий, сухой, как жердь, полисмен остановился и поднял голову. В окне вагона он увидел четыре лица. Окно медленно подходило к нему, поезд трогался.

— В чем дело? — осведомился констебль и вдруг почувствовал, что с него сняли шлем. Шлем почему-то оказался на голове красноносого человека в окне. Красноносый отдал честь, поморщился, снял шлем, обнюхал его и бросил на рельсы под фонари встречного поезда.

Шлем — честь англо-индийской полиции и на нем номер. Его нужно спасти. Полисмен соскочил на путь, подхватил шлем, выскочил на другую сторону и скрылся за вагонами встречного поезда.

— Сумасшедший,- ахнула Джессика.

— Мадемуазель, это не сумасшествие, а простой расчет,- солидно ответил Мишле, медленно опускаясь на диван, — нам полезно, чтобы полиция знала, куда мы едем… Знала, что мы едем в Патного.

— Полезно? — На этот раз даже Мишле почувствовал, что необходимо дать какое-нибудь объяснение. Он усмехнулся и снизошел:

— Полезно, потому что мы туда не едем. Со следующей станции мы вернемся в Рангун, а оттуда, хотя бы морем, отправимся в нашу дорогую и желанную Калькутту… Не беспокойтесь, все произойдет именно так, как нам нужно… Это чисто профессиональный прием, друзья мои.

Все произошло именно так, как было нужно. Со станции Тарравади беглецы возвратились в Рангун и через сутки были в открытом море на пути в дорогую и желанную Калькутту.

86

— По четкости архитектурных линий и некоторой казенной сухости Калькутта напоминает Ленинград, — сообщил Волков, — об этом писал еще Реклю.

— Сухость! — огрызнулся шлепавший по лужам Миша.

Серое небо истекало косым и липким дождем, тоже, напоминавшим родной Ленинград. В серой мгле блестели голые стены правительственных зданий и голые спины частных граждан низшего класса.

Город был враждебен. Враждебно блестели резиновые плащи и тяжелые намокшие тюрбаны полиции, и враждебными заголовками пестрели мокрые, раздевающие в руках, газеты.

Триггс уже летел из Рангуна в Индию. О грандиозном избиении бирманской полицейской бригады было известно всему миру. Большевиков ждали в Индии. Политический департамент молчал и, как у Киплинга, вел свою большую игру.

Каждый встречный индус мог оказаться шпионом, и каждый встречный белый был врагом. Но белые не узнавали красных, а шпион может быть, еще не явился. Следовало спешить. На вокзалы ехать было опасно: вокзалы в таких случаях охраняются.

В отели заходить не рекомендовалось. Мишле и Джессика с чемоданами ожидали в парикмахерской. Волков с Мишей искали и нашли автомобиль.

От Калькутты до города Хульги сорок пять километров. Дорога была гладкая и блестящая под свежевымытым солнцем. С глухим шумом проносились пальмы. Справа, сверкая, летела вода.

— Ганг, — оживился Миша, — Ванька, он тебе не напоминает Гамбурга?

— Между словами Ганг и Гамбург есть непонятное фонетическое родство, — серьезно ответил Волков.

— Дурак. Ничего похожего. Просто ты тогда болтал про Ганг.

— Это были счастливые дни нашего медового месяца… — но Миша вспыхнул и между лопаток ударил сидевшего впереди Волкова.

— Дети надо тихо,- по-русски скомандовала Джессика.

Из-за зелени вышли две старинных башни.

У моста перед башнями автомобиль остановился и шофер слез за водой для радиатора. Радиатор был с течью и мотору под отвесными лучами солнца становилось жарко.

Мишле тоже слез, чтобы размять ноги. Он разминал их, по-петушьему прогуливаясь между деревьями, и, склонив голову набок, оглядывал старинные ворота. На повороте он внезапно остановился и замер с склоненной вправо головой. Долго молчал и наконец высказался кратко, но вразумительно:

— Черт.

— Где? — поинтересовалась Джессика.

Мишле протянул руку к воротам. Оттуда выходили два французских солдата в синей форме колониальной пехоты, в полном снаряжении, с подсумками и винтовками. — Откуда могут в британских владениях появиться французские солдаты?- Мишле стало не по себе, и он резко повернулся к автомобилю. Но солдаты, дойдя до середины моста, остановились. Мишле почувствовал, что дальше они не пойдут, а потому ослабил приготовленные к прыжку мускулы.

— Мишле! — закричал Волков, — смотрите и радуйтесь. Это город Чандернагор, последнее и единственное владение Франции в Индии. Эти солдаты охраняют границу.

— Здорово, маменькины сынки, — вдруг заревел Мишле и пошел к мосту. Не доходя десяти шагов до солдат, остановился. — Поцелуйте от меня госпожу Республику, — и, вскинув голову, плюнул.

Плевок громко шлепнулся о козырек капрала, но капрал не пошевелился: его обидчик находился на иностранной территории. Об этом пограничном инциденте придется донести по начальству. Капрал, повернувшись кругом и щелкнув каблуками, ушел.

Автомобиль загудел и пошел дальше. Не доезжая города, Хугли свернул направо и вышел на линию железной дороги. На каком-то полустанке высадили своих пассажиров. Так было условлено.

— Здесь нас не знают, — пояснил Мишле: — отсюда с первым поездом двинемся на север.

87

Это был поезд паломников. Он состоял из одних просторных, как конюшни, но не таких чистых, устланных циновками, но без скамей вагонов третьего класса. Просторными они были, конечно, когда стояли пустыми на станции. Теперь в пути они были туго набиты человеческой массой.

Паломники ехали в Бенарес. Группами по кастам сидели оборванные рабочие калькуттских доков, голые, бурые земледельцы Бхар и Тару, черные горцы Дангара с цветочными венками на склеенных коровьим навозом волосах и брамины в белых с красным значком одеждах.

Появление белых саибов в вагоне было странным. Кучки светлых, темных, золотистых, каштановых и грязно-серых людей отодвинулись подальше и забормотали.

Впрочем, волнение скоро улеглось — белые, как известно, все сумасшедшие. Почему бы им не влезть в вагон паломников. Голый и лысый нищий, с серыми от золы ресницами, в узкой желтой набедренной повязке, смертельно худой и похожий на червя, долго смотрел неподвижными глазами на белых. Потом, не меняя позы, совершенно неожиданно на превосходном английском языке спросил:

— Интересуетесь этнографией?

— Интересуемся, — ответил Волков.

— В таком случае не вступайте в разговор со шпионами.- тихо сказал по-русски чей-то голос сзади.

Ни Волков, ни Миша не двинулись. В вагоне нависла опасность, и каждое движение должно было быть рассчитано.

— Этнография очень интересная наука,- спокойно произнес нищий.

— Очень,- согласился Волков и отвернулся, чтобы переставить мешающий чемодан. Позади сидела группа неподвижных людей в арестантских шапочках.

Один из них быстрыми губами, точно молитву, бормотал:

— Не оборачивайтесь, не замечайте, слушайте.

— Бенаресские пилигримы очень интересный материал для наблюдений,- по-английски сказал Волков.

— Очень,- согласился нищий.

— Правильно… не говорите между собою по — русски… Я все слышал, и все знаю… берегитесь нищего, он пока ничего не заметил, но берегитесь…- еле слышно доносилось сзади.

— Не опасно ли нам ехать в этом вагоне?- конфиденциально осведомился у нищего Волков.

— Не бойтесь, и тогда вас будут бояться,- ответил тот.

— Я поручил вас моим друзьям… студенты университета Ганди… я ухожу…- и тихий голос замолк.

Высокий сутулый человек в белой шапочке, переступая через распластанные тела, медленно пробирался вперед. Следом за ним шло двое пилигримов в бурых рубищах. Один из них, проходя, кивнул серому нищему. Потом с площадки донесся крик, и пассажиры бросились к окнам.

Человек в белой шапочке большими прыжками несся по косогору. В следующую минуту он исчез в зарослях.

88

— Бенарес на языке урду называется Каши, что означает возлюбленная,- пояснил Волков.- А язык урду это язык большей части Индии. Он родился в лагерях средневековых завоевателей. Его название одного корня со словом орда.

По утреннему розовому Гангу плыли гирлянды цветов и от пяти купален ветер доносил резкий смрад.

— Нехорошо, когда у возлюбленной такой запах,- задумчиво заметил Мишле.

— Это наша священная река и наше проклятье,- бесстрастным голосом сказал Пурун Дасс Мукерджи, ученик Ганди и спутник русских саибов, имена которых не должны произноситься вслух.

— Эта священная река разделяет на тысячи каст наш народ, подобно тому, как в своем устье она дробит сушу на тысячи островов, — продолжал Пурун Дасс-Махатма Ганди учит объединять касты в одно целое и бороться со злом, не сопротивляясь ему… но иногда мне кажется, что наш друг, долго живший в Москве, тот самый, которого вы видели в поезде, прав… Он говорит, что со змеей можно бороться только при помощи палки.

— А если нет палки?- спросила Джессика.

— Тогда змеиной же хитростью… Он не верит в победу голубя над коршуном.

— Я тоже не верю,- отозвался Волков.

— Ты большевик, Джонни, — сказала Джессика, — это хорошо.

— Он соглашатель, — не утерпел Миша: — он филолог.

— Брось, Мишка. Шутить дома будем, — с непривычной серьезностью ответил Волков.- Ты посмотри только на этот народ.

Народ шел иссушенный и изнуренный к священной грязной воде. Он пел те же молитвы, что тысячи лет назад, и шел беспомощный, но непобедимый к очищающей воде, так же как все последние десятилетия шел в очистительным огонь английской артиллерии.

— Ты прав, Волков, здесь шутить нельзя. — вдруг сказал Миша и крепко схватил своего друга за локоть. В первый раз за все путешествие он назвал его по фамилии.

89

Мишле подружился с Пурун Дассом. Он с первого взгляда на белую арестантскую шапочку Гандиста почувствовал в нем брата и не хотел верить тому, что ученики Ганди носят эти шапочки только как память о тюремном заключении своего учителя.

— Вдовы, — говорил Пурун Дасс, — к ним никто не прикасается, чтобы не оскверниться. Девушка может выйти замуж девяти лет и десяти овдоветь. До конца своих дней она будет как прокаженная. Я понимаю, почему вдовы до сих пор мечтают о сожжении вместе с телом мужа на костре.

— Ужас, — пересохшими губами прошептала Джессика.

— Там стоит вдова, — тем же бесстрастным голосом продолжал индус. — Та, что старается поднять на плечо кувшин. Ее волосы острижены, как повелевает закон. Ей никто не поможет, а кувшин тяжел. Если она его разобьет, то в доме умершего мужа ее накажут палками. Тот, кто держит пал ку, не оскверняется.

Мишле неожиданно заворчал и поднялся с ковра. Он был огромен. Голова его почти доходила до навеса. Постояв минуту, он вышел на улицу.

В его руке кувшин казался маленьким и легким. Одним движением он поставил его на плечо вдове. Вдова взглянула на него круглыми, почти детскими глазами. Она была очень молода, а белый был высок, как башня Шах Джехана в Дели. Она улыбнулась, но вдруг вздрогнула и потупилась.

Мишле медленно и нехотя вернулся под навес.

— Сегодня после захода солнца ее будут бить сильнее, чем если бы она разбила свой кувшин, — снерушимым спокойствием произнес Пурун Дасс, — она улыбнулась белому мужчине, и все это видели.

— Довольно! — вдруг закричала Джессика и вскочила. — Довольно. Мы едем сегодня же. Нечего ждать два дня этих белоголовых слизняков. И без них доберемся… Что же касается вдовы, так ее сегодня после захода солнца никто бить не будет.

90

В купе первого класса поезда девять сорок было пять путешественников. Трое мужчин и две женщины. Одна из них, переодетая в европейское платье, до неузнаваемости напудренная и насмерть напуганная.

Ее привела сюда та самая белая девушка, что теперь сидит рядом. Она налетела на нее перед домом семьи и за руку увела от ненавистных ворот. За этой белой девушкой нельзя было не последовать, от нее исходила непреодолимая сила.

Потом в прохладной комнате белая девушка через переводчика говорила о северной стране, где не бьют палками, о большом человеке и большом счастье. За этой белой девушкой нельзя было не последовать, но было смертельно страшно.

А теперь она берет за руку и что-то спрашивает на своем диком и неблагозвучном языке. Потом кладет себе руку на грудь и говорит: — Джессика. — Поочередно указывает на своих спутников и говорит: — Майкель… Джон… Клод… — Это очевидно имена, и большого человека зовут Клод.

Вдова потупилась и сказала: — Сита.

91

В Дели была пересадка на Лагор. Из густой толпы на перроне вдруг вышло человек десять сикхов полицейских. Они окружили плотным кольцом группу из пяти путешественников и оттеснили ее к стене.

Сквозь кольцо прошло двое белых.

— Мистер Волков, — сказал один из них, — моя фамилия Триггс.

Но Волкову не требовалось официального представления. Это лицо он слишком часто видел в газетах. Раньше он его побаивался, но теперь все было безразлично. Игра была проиграна.

— Очень приятно, — сказал он с дружеской улыбкой и нанес мистеру Триггсу молниеносный удар в подбородок.

Мишле сразу опрокинул двоих полицейских, Миша запустил свой чемодан в самую гущу сикхов и бросился на полицейского комиссара. Джессика подставила ножку ближайшему полисмену и крепко ударила в ухо следующего.

В схватке вдруг пролетел зеленый тюрбан, сбитый с кого-то резиновой дубинкой сикха, и сквозь гул и топот прорвался дикий вопль. Удары летели со всех сторон, и было непонятно, кто кого бьет. Потом полетели чемоданы и камни.

— Назад, — хрипел Мишле, — пусть дерутся сами по себе. — Но остановить Мишу было невозможно. Он молча бил налево и направо и молча принимал тяжелые удары. Мишле схватил его поперек туловища, громко выругался, получив от него удар в ухо, и, не выпуская его из рук, прорвался сквозь толпу.

В свалке теперь участвовало больше ста человек. Толпа крутилась водоворотом, грохотала и ревела, и от рева звенел стеклянный свод вокзала.

— Бежать, — кричал Волков. — Это наш поезд… Поезд на Лагор.

Пассажиры первого класса волновались и помогали влезать в вагон, белые должны помогать друг другу в опасности.

— С чего началось? — крикнул кто-то.

— Кого-то арестовывали и какой-то сикх сбил зеленый тюрбан с какого-то хаджи, а теперь мусульмане бьют индусов, — объяснила полная усатая дама. — Я все видела.

Над толпой вдруг появился разорванный и полуголый мистер Триггс. Он яростно пригрозил поезду кулаком. Поезд вздрогнул и, медленно разгоняясь, пошел.

92

Ночной поезд из Лагора в Пешавар вез тревожные слухи: В Лагоре коммунисты устроили восстание, избили магометан, а заодно какого-то американского миллионера. Ганди едет в Москву под предлогом торжеств в честь Толстого. На северной границе Вазири зарезали сборщика податей, и кто-то в бочке с солью отправил труп пассажирской скоростью семье зарезанного в Амритцар. Наконец жена самого вице-короля сбежала от него в Англию с каким-то субалтерном и кажется добивается развода.

Если так будет продолжаться, то индийская империя скоро пропадет.

— Пусть пропадает, — заявила возмущенной генеральше Джессика, — я хочу спать.

Вагон мягко скрипел и раскачивался. Из открытого окна летел свежий горный ветер и на сердце было легко. За переборкой были глухие спорящие голоса. Это конечно Джон спорит с Майком. Они не могут не спорить, но они чудесные ребята. Который из них лучше? — Джессика улыбнулась: не все ли равно, который лучше.

Мишле, наверное, уже спит… Так же как маленькая Сита на верхней койке… Она несомненно выйдет за него замуж… А за кого выйдет замуж мисс Джессика Драгонетт… Джессика снова улыбнулась и с этой улыбкой уснула под мерный скрип стенок, четкий стук колес и ровное жужжание вентилятора.

93

— Значит молодые саибы ищут негодные деньги?.. Они будут выкапывать из земли черные кружки, и плясать от радости? Это прекрасно и я желаю саибам успеха… Но сам предпочитаю рупии новейшей чеканки.

Старик медленно поднял дымящуюся пиалу и осторожно отхлебнул. Под ковровым навесом было тесно и прохладно. Сладко пахли сушеные фрукты.

— Таких денег много на севере, — с трудом подбирая слова проговорил Волков. — Мы спешим на север.

— Язык фарси сладко слушать, даже когда его портят так, как это делаешь ты, — продолжал старик, прихлебывая чай. — Наурус хан Гильзаи сегодня вечером едет в Афганистан… Да хранит его аллах и пусть он не возвращается. Он мошенник.

— Иншалла, — торжественно подтвердил Волков. — Да будет воля аллаха.

Старик усмехнулся и поставил пиалу на ковер.

— Он самый подходящий для вас спутник. Знает все дороги и знает толк в конях. Только за все дерет вдвое. Я пришлю его в твой караван-сарай. — И старик, приложив три пальца к темному лбу с медлительной любезностью поклонился.

— Идем, — сказал Волков своим спутникам. Встал и поблагодарил старика.

— Он великолепен, — прошептала Джессика. — Шелковая борода и роскошная учтивость.

Но Волков промолчал. Хорошо, что Джесс не говорит по-фарси. Этот старик был язвителен и неблагонадежен… А каков будет Наурус хан?

Они шли по улице кузнецов в свой караван-сарай, где остались Сита, Мишле и Рубец. Улица гремела всеми молотами кузнечного цеха и горько пахла угаром. Здесь по старой памяти продавали широкие ножи, кривые сабли и медные щиты. Здесь же можно было купить новенькую винтовку Энфильда, разобранную, хорошо смазанную и по частям запрятанную в стол с высверленными ножками.

Это была веселая и тревожная улица. Улица воинов, чернобородых патанов, раскосых тимуридов, потомков монгольских завоевателей и рваных с дикими глазами людей пограничных племен.

Они громко разговаривали и, не стесняясь, толкали европейцев. Они были дома.

Но вверху белели стены Балагиссара, каменной английской твердыни над глиняным Пешаваром и оттуда еле слышно доносился сигнальный рожок.

— Надо спешить, — сказал Волков.

94

Я сказал, что мы археологи и едем на север. Надо было что-нибудь соврать. Наурус хан…

— Бандит, — прервал Волкова Мишле.

— Выбора нет, — сказала Джессика.

— Наурус хан поведет мимо пограничных постов, — продолжал Волков. — Он сам предложил ехать прямой дорогой и не тревожить английских саибов.

— Бандит, — повторил Мишле. — Не хочет встречаться с английской полицией…

По дороге зарежет и ограбит.

— Выбора нет,- повторила Джессика.- Надо ехать.

Волков опустил голову. Старик сомнителен и его рекомендация еще более сомнительна… Наурус хан, конечно, бандит — это видно с первого взгляда.

— О, саиб! — раздался голос Наурус хана. — Кони заседланы. Надо спешить.

— Едем, — сказал Волков, подумав.

Мишле пожал плечами и встал… Этому бандиту доверять нельзя. Но пешаварский «отель» невыносим: глиняные полы и блохи… А пешаварская тюрьма может оказаться еще хуже.

— Едем, — решил Мишле.

95

Горы стояли сплошным кольцом, черные и зазубренные… При луне они казались втрое выше и город уже был внизу.

Кони звонко цокали копытами и фыркали.

— Это хорошая дорога, — произнес Наурус хан. — Под этим холмом лежит индусская свинья — ростовщик. Его ночью зарезали волки юзуфзаи. Аллах не позволяет давать деньги в рост.

— Аллах велик, — осторожно ответил Волков.

— Под теми камнями — пять путешественников, а дальше под деревьями еще двое. Это сделали волки юзуфзаи, а почему не помню…

— Юзуфзаи… легендарные «сыновья Иосифа», племя, будто бы происходящее от евреев, уведенных в вавилонский плен,- забормотал Волков. Историческая перспектива успокаивала.

— Здесь, на прошлой недели убили двух белых, которые собирали траву, — продолжал афганец. — Еще убили их конюха, бенгальского бабу и желтого повара. Он осквернил котел правоверного нечистой пищей… Да хранит тебя аллах от мести слона, очковой змеи и юзуфзая.

— Это нехорошая дорога, — сказал Волков. — Здесь слишком много убивают.

Афганец задумался, точно считая убитых. Сухо хрустел под копытами щебень, и коротко звякали удила.

— Нет, саиб. Здесь не много убивают. Здесь слишком близко к городу.

— Но мы едем от города, — вслух подумал Волков.

— Да, саиб, мы едем от города… О, каракеш, дай ей цепью по ребрам. Она заснула на ходу, твоя вьючная…

— Про что поет? — осведомился подъехавший Мишле.

— Плохое место. Тринадцать убитых на сто метров пути. Бандиты, — ответил Волков и Мишле тихо свистнул.

— Чем вооружены? — и Волков повторил его вопрос по-фарси.

— Их не следует бояться, о саиб. У них кремневые ружья и они не могут стрелять два раза, если промахнутся… только они попадают с первого раза.

— Ружьями, из которых попадают, — перевел Волков.

Француз сплюнул в темноту и вынул из седельной сумки огромный старинный револьвер. Этот револьвер непонятным образом появился у него в Пешаваре.

Решили женщин поместить в середине, а самим ехать по краям. Афганскому бандиту не доверять — стрелять его первым, если что. Опаснее всего сзади — эти горцы всегда бьют сзади из-за камней,

Камни были черные, белые и полосатые. В лунном тумане они вдруг шевелились и становились людьми в черных тюрбанах. Потом снова превращались в камни. Ружья оказывались ветвями и тюрбаны тенью.

Луна зашла. Громко звенели подковы. Впереди погонщик вьючных — каракеш пел о зеленых воротах Герата и красной крови убитых воинов. Шея болела от напряжения и во рту было сухо.

Потом карабкались по крутому дну ручья. С обеих сторон были гладкие стены до самого неба. Узкая трещина гремела камнями и гудела.

— Дорога в ад, — крикнула Джессика и хотела засмеяться. Но стены десятком хриплых голосов ответили: — Ад!- и она промолчала.

На черной пустой равнине была полная тишина. После гремящего ущелья она казалась угрожающей. Она заставляла напрягать слух.

И в тишину вошел странный звук. Сперва он был как пульс в ушах, потом стал как гул далекого барабана или кипение воды в огромном котле. Он рос и наполнял темноту.

Над самой головой вдруг появился гигантский черный дом. Бульканье шло от него, и он двигался.

Волков до крови закусил губу, чтобы не стрелять раньше времени. Громада росла и прорастала сотнями черных рук. Теперь Волков уже не мог бы выстрелить.

— Селям алейкум, — сказал голос Наурус хана. — Куда ты лезешь со своим верблюдом, о сын жабы и огнепоклонника.

— Алейкум селям, шакал, свинья и сын свиньи, — раздельно ответил хриплый чужой голос.

— Мишка, — крикнул Волков. — Это только верблюд, груженый хворостом.

— Саксаулом, а не хворостом, — спокойно ответил Миша. Верблюд бурча расплылся вдали и снова наступила тишина.

— Мишка, надо спеть, — не выдержал Волков.

— Белая армия, черный барон, — неожиданно близко зазвенел Мишин голос. Миша пел уверенно и громко, как у себя дома.

— Но от тайги до британских морей.

— Красная армия всех сильней, — с увлечением подхватил Волков. Джессика подпевала звонко и весело, путая непонятные слова, но не смущаясь.

От песни становилось легче и светлее.

96

— Это шатры юзуфзаев, — сказал Наурус хан.- Они может быть угостят нас кислым молоком.

— Может быть, — пробормотал Волков.

Шатры стояли внизу правильным черным полукругом на ярко-зеленой поляне. Перед ними стояли люди в широких белых одеждах. Они свободно, не прикрывая глаз от восходившего солнца, смотрели вверх на путешественников.

— Может быть они встретят нас круглыми железными пулями, о саиб… Но другого пути нет. Возьми своего большого друга, а остальным скажи, чтобы подождали. Поедем вперед и узнаем, чем нас угостят.

— Мишле, — сказал Волков. — Едем представляться туземцам. Пушку не показывайте, но приготовьте. Джесс, подожди здесь, смотри за Ситой. Мишка, твое место около Джессики.

Маленькая Сита была очень утомлена. Она никогда не думала, что можно так долго ехать вверх по черным горам. Она еле держалась в седле и очень хотела спать.

Ночью они встретили черного зверя, который ворчал, а теперь приехали к этим опасным людям. Они опасны — большой саиб Клод держит руку на оружии. Он поехал вперед вместе с саибом, который разговаривает, а маленький саиб почему-то взял ее коня под уздцы и не пускает вперед.

Сита вдруг вздрогнула, сверкнула черными глазами и хлыстом отбила Мишину руку. Потом улыбнулась и поехала вперед. Она должна быть там, где Клод саиб.

Миша выругался, а Джессика рассмеялась. Караван вместе с вьючными стал спускаться.

Навстречу вышли беловолосые старики с ясными глазами. Они говорили пространно и медленно на языке пушту, холодном, как ветер с гор. На страшном языке, который говорящему не позволяет открывать рта.

Они говорили медленно, точно читали приговор, и слова, непохожие на слова, были неумолимы. Потом расступившись, пропустили юношу с кувшином. Юноша подошел к всадникам и вылил воду наземь.

— Вы гости, — сказал Наурус хан. — Они принесли вам самое драгоценное — воду. Слезайте с коней, о саибы. Нам дадут овечьего молока и хлеба и для нас будут играть на двузвучной свирели.

97

Днем спали у юзуфзаев и перед вечером снова выступили в поход. После захода луны остановились в покинутом глиняном доме.

Он стоял без крыши. Черный квадрат потолка был усеян крупными и близкими звездами.

Всю ночь гудел далекий водопад и сны были странными.

Перед рассветом ржали кони.

Утром было холодно, и не было дров для костра. Шли пешком, чтобы согреться, а потом сели на коней.

— Здесь Афганистан, — сказал на перевале Наурус хан. — Форт Абазаи, форт Джамруд, форт Бара, — он обвел рукой горизонт позади. — Мы ушли от крепостей его величества.

«Его величества» он почему-то сказал на чистом английском языке.

— Мишка, мы не заметили, как перешли границу, — крикнул Волков.

— Совсем как в Финляндии, — улыбнулся Миша.

Тропинка извивалась, как та, но которой Волков и Миша впервые шли по иностранной территории. И так же неожиданно вывела на широкую белую дорогу.

Потом дорога вышла из гор и пошла садами. Навстречу ехали двое кавалеристов в защитной форме с красными значками и в высоких кепи.

— Сипаи! — вдруг крикнул Наурус хан. Солдаты вздрогнули и вытянулись. Один из них подъехал, отдал честь, держа руку ладонью вперед и почтительно выслушал приказание оборванного Наурус хана.

— Едем к котвали, леди и джентльмены, — на чистом английском языке сказал Наурус хан. — Котвали это полицмейстер, я его знаю.

— Но почему… — удивилась Джессика.

— Не все ли равно,- улыбнулся афганец. -

Гораздо важнее, почему вы сюда пожаловали… Вы, кажется, не шпионы.

— Хорош бандит, а Мишле?- спросил по-французски Волков.

— Ничего себе,- на том же языке ответил Наурус хан.- Едем, леди и джентльмены, — и уехал вперед. Сипаи поехали сзади.

Глиняные стены садов незаметно перешли в низкие глиняные стены домов. Дорога постепенно становилась улицей.

Дробно стуча копытами, слева вышел караван ослов, вьюченных плитами каменной соли. От них поднялась сплошная стена пыли и из-за этой стены вдруг донесся пронзительный клекот автомобиля.

Ослы закружились водоворотом, с громом сталкиваясь тяжелыми плитами, и пыль завертелась смерчем. Конь Мишле встал на дыбы. Остальные ржали и бились. Это было похоже на ковбойский фильм и человек, вылезший из автомобиля, смеялся, как ребенок. Он стоял, расставив ноги, пыльный, с открытыми волосатыми руками и крепкими белыми зубами.

— Я смеюсь не над вами, — сказал он на гортанном французском языке. — Извините, что я смеюсь, но это весело.

— Сделайте одолжение, — крикнул Мишле и ударом кулака между ушей заставил своего коня опуститься.

— Откуда вы едете? — продолжал человек из автомобиля. — Наурус, здравствуй, — и Наурус хан вытянулся, по-военному приложив руку к рваному засаленному тюрбану.

— Ванька, — прошептал Миша. — Наш афганец офицер, а это какой-то генерал. Говори ему все.

И Волков все рассказал в течение пяти минут. Это был точный и обстоятельный конспект всех кругосветных приключений. То «содержание предыдущих глав», которое никогда не удается в журналах.

Незнакомец хохотал, держась за бока, пока не закашлялся. Потом махнул рукой.

— Так придумать нельзя. Это должно быть правдой. Напишите об этом книгу и пришлите мне. А теперь поезжайте в ваше посольство… Наурус, достань автомобиль. Возьми мой серый в Джелалабаде и сам отвези их в Кабул,- и, качая головой от удивления, влез в автомобиль.

— Прощайте, — крикнул незнакомец высунувшись из окна. — Счастливого пути до Ленинграда. Это хороший город, но там всегда идет дождь.

Автомобиль загудел и исчез в облаке пыли.

— Что это за личность? — удивился Мишле.

— Амир саиб, — коротко ответил Наурус хан.

— Эмир и падишах Афганистана, — пояснил Волков. — Ленинград ему понравился.

98

— Пожалуй можно, — сказал улыбающийся полпред.

— Эвакуационное свидетельство пишется только на советских граждан, — предупредил осторожный секретарь.

— Пиши, пиши, я согласую, — отмахнулся полпред.- Все равно станут советскими.

— Несомненно, — через Волкова подтвердила Джессика. Они сидели под чудовищным чинаром в саду полпредства.

Секретарь задумчиво смотрел на густую листву, точно отыскивая в ней подходящий номер циркуляра.

— Товарищ Волков, — неожиданно сказал он.- Такие чинары бывают, но березы такой быть не может.

— Не может, — решительно подтвердил Миша.

Волков не успел ответить. За его спиной раздался густой бас Мишле:

— Прошу меня поздравить.

Он стоял под руку с Ситой, на полторы головы выше ее, важный и неподвижный. Сита улыбалась.

— Кроме того, прошу зарегистрировать наш брак, — и, низко наклонившись, поцеловал руку своей невесте.

— Поздравить легче чем зарегистрировать, — ответил полпред. — Вы иностранцы.

— Господин министр, — церемонно начал Мишле.- Я скорее отправлюсь в пекло, чем к французскому послу. А в мечеть я тоже не пойду. Я не турок.

— Зарегистрируетесь в СССР. Там проще, — посоветовал секретарь.

— Мне некогда ждать, — проворчал Мишле.

— Ждать недолго, — утешил полпред. — Завтра вышлем всех вас аэропланом в Ташкент. Свадьба через трое суток, а пока примите мои поздравления.

99

Сита крепко сжимала обеими руками огромную ладонь Мишле, но вниз смотреть не решалась. Воздух гремел сплошным громом, и сердце сжималось от странной качки. Так было много часов подряд и, казалось, будет до самой смерти. Что ж, пусть так и будет, если это нужно тому, чью руку она держит.

Внизу бурыми складками ползла голая, сухая земля. Потом появилась светлая полоса. Когда летели над ней, она неожиданно потемнела.

— Амударья, — на листке записной книжки нацарапал Волков. — Граница СССР. .

100

— Друзья мои, — говорил Мишле. — В этот счастливый день я поднимаю бокал за нашу прекрасную спутницу, мадемуазель Драгонетт. За ту, которой я обязан моей свободой и моим счастьем, за ту… — и удивленным голосом добавил: — почему у него нет букета?

— У кого? — удивился Волков.

— У вина, конечно.

Гости расхохотались, и Сита улыбнулась. Она знала: на свадьбе должно быть весело.

— Что вы знаете о букете виноградного вина? — с большим трудом и крутым выговором спросил по-французски толстый человек в толстовке.

— Все, что надо, и еще столько же, — прогремел Мишле.- Мой отец был виноделом в Жиронде.

Толстый человек понюхал свою рюмку и покраснел.

— Я заведую выделкой туркестанских вин, и в частности этого номера, который все -таки, несмотря на мои старания, не приобретает букета, — путаясь в придаточных предложениях, заявил он. — Хотите у нас служить? — и вдруг улыбнулся широкой детской улыбкой.

В наступившей тишине был слышен отдаленный звон трамвая и близкое кудахтание курицы. В открытое окно вечерний ветер дышал смешанным запахом роз и конюшни.

— Я согласен,- тихо сказал Мишле.- Я буду счастлив вам служить и буду служить хорошо… — потом вскочил на стул и заревел. — А теперь выпьем за новобрачную, за нашу повелительницу мадемуазель Джессику, за кругосветные путешествия, за букет и за чудесный город, в котором я буду служить и который, кажется, называется Таш…, а дальше я не могу… Но это не важно! — заревел он так, что зазвенели стекла. — Через неделю я выговорю его до конца. Выпьем за русский язык, за тот единственный язык, на котором я не позже чем через год смогу говорить с моей дорогой женой… В самом деле, товарищи, как же мне с ней объясняться?

101

Джессика была в восторге от поездного персонала, от настоящих баб, которые гораздо интереснее, чем на фильмах, от красных платочков комсомолок и веселой простоты жестких вагонов.

Волков тоже был в восторге. Он впервые вплотную услышал русскую речь и поразился богатству ее оборотов. Только что одна баба сказала про поезд: — ползет как пешая вошь.- Это здорово!

Миша был сосредоточен и угрюм. Важные вопросы нельзя решать сгоряча. Но сколько он ни сосредоточивался, ответ был один: это необходимо и рационально.

В Ташкенте он купил английский словарь: то, чего нельзя сказать, можно написать, скомбинировав необходимые слова. Когда поезд перешел в европейскую часть Союза, он начал писать. Он писал на протяжении шестисот километров пути и написал шесть слов.

Он долго колебался и отдал записку Джессике, когда Ванька побежал за папиросами в Рязани. Отдал и вышел на площадку.

Поезд тронулся. Ванька, значит, вскочил с другой площадки.

Тонко свистел в сосновом бору паровоз, и четко считали колеса. Лапчатые ели и сосны — это дом. Станет ли он ее домом? Белые березы… Березоньки, тоненькие, как она. А Ванька дурак придумал, трехсотлетний березовый пень… А впрочем хорошо, что придумал. Хорошо ли? Резко лязгая, открылась дверь из вагона. На пороге стояла Джессика с его запиской в руке. Он попробовал улыбнуться, но не смог.

— Нет, — тихо сказала Джессика. — Нельзя, Миш. Надо работать. Ты еще молодой,- и, неожиданно наклонившись вперед, поцеловала его в щеку. Потом резко отвернулась и вошла в вагон.

— Молодой, — белыми губами проговорил Миша, открыл наружную дверь площадки и сел, свесив ноги на ступеньки.

Паровоз снова засвистел, по-бабьи всхлипывая.

— Молодой,- беззвучно повторил Миша.

102

— Отстань, кретин,- и Волков замолчал. С Мишкой что-то случилось, а что не понять. Уже в Москве он вел себя странно: целыми днями где-то пропадал и появлялся в гостинице только поздно ночью.

Из его кармана однажды выпало восемь билетов кинематографа. Все разные, значит, он ходил один. Как он поспел обойти восемь кинематографов за три дня?

Он не хотел помогать устраивать Джессику. Хорошо, что она так просто устроилась: комната на кинофабрике и постоянная работа с первого слова. Эйзенштейн знал ее по фильмам. Молодчина Джесс, значит она настоящая звезда. Кто бы подумал?

С Мишкой что-то неладно. Надо его отвлечь.

— Мишка!..

Молчит.

— Мишка, ты все-таки болван, даром, что естественник. Приедем домой и в первое же воскресенье съездим в Любань. Я тебе покажу…

— Замолчи, я не интересуюсь твоей бессмысленной ложью.

— Ты чего?..

— А вот того. Ты мне надоел. Даже врешь и то бездарно

— Я тебе говорю,- задыхаясь от обиды начал Волков.

— А ты не говори. Незачем. Ты покажи. На этой самой дурацкой Любани мы слезем и посмотрим на твой пень. Наверное он вроде грибов, под которыми пьют чай.

— Глупости. Успокойся, Мишка. Надо сначала заехать домой.

— Ты отказываешься? — значит ты не только лжец, но и трус.

— Мы сойдем на станции Любань,- с трудом выговорил дрожавший от ярости Волков.

На станции Любань они не сошли. На этой станции скорый поезд из Москвы не останавливается. Так же, как скорый из Ленинграда не останавливается в Клину.

Они сошли на старом, знакомом Октябрьском вокзале.

Громко дышал паровоз, и сильно билось сердце.

— Ленинград,- вслух прочел надпись Волков.

— Ванька, я свинья, — вдруг сказал Миша. — Хуже того, я плохой товарищ. Ты меня извини.

— Это ничего,- ответил Волков.- Мы друзья, Мишка. Второго такого, как ты, у меня не будет. Я понимаю.

— И они крепко пожали руки.

Шел дождь.

103

Волков всю зиму писал книгу и всю весну бегал по ленинградским издательствам. Советовали нагрузить психологией и развернуть на шестнадцать печатных листов. Говорил про афганского эмира — не помогало. Пришлось поехать в Москву. Была, впрочем и другая причина поездки. Поехал летом.

Джессика уже успела загореть на съемке. Она была такой же смуглой и веселой, как на Тихом океане. Бойко и смешно говорила по-русски.

Накануне от Мишле пришла телеграмма: — родилась Джессика, букет найден.

Читали вслух и долго смеялись. Потом веселились по поводу литературных похождений Волкова, кино-подвигов Джесс и просто без всякого повода.

Наконец сели пить чай.

За чаем соседка принесла письмо. Оно было написано Мишиной рукой, по-английски и состояло из одной фразы.

Непередаваемыми в переводе оборотами Миша сообщал, что он не молодой и уже женился на Оле Романовой, комсомолке и журналистке.

— Поздравим его, Джесс?- спросил Волков, беря Джессику за руку.

— Дадим телеграмму,- ответила она.- Деньги есть, Ваня?

— Мне обещали аванс.

— Вот свинство, мне тоже обещали аванс, — и оба расхохотались.



Оглавление

  • ФАКУЛЬТЕТ КРУГОСВЕТНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • 6
  • 7
  • 8
  • 9
  • 10
  • 11
  • 12
  • 13
  • 14
  • 15
  • 16
  • 17
  • 18
  • 19
  • 20
  • 21
  • 22
  • 23
  • 24
  • 25
  • 26
  • 27
  • 28
  • 29
  • 30
  • 31
  • 32
  • 33
  • 34
  • 35
  • 36
  • 37
  • 38
  • 39
  • 40
  • 41
  • 42
  • 43
  • 44
  • 45
  • 46
  • 47
  • 48
  • 49
  • 50
  • 51
  • 52
  • 53
  • 54
  • 55
  • 56
  • 57
  • 58
  • 59
  • 60
  • 61
  • 62
  • 63
  • 64
  • 65
  • 66
  • 67
  • 68
  • 69
  • 70
  • 71
  • 72
  • 73
  • 74
  • 75
  • 76
  • 77
  • 78
  • 79
  • 80
  • 81
  • 82
  • 83
  • 84
  • 85
  • 86
  • 87
  • 88
  • 89
  • 90
  • 91
  • 92
  • 93
  • 94
  • 95
  • 96
  • 97
  • 98
  • 99
  • 100
  • 101
  • 102
  • 103