Рассказы [Сергей Николаевич Есин] (fb2) читать онлайн

Сергей Есин РАССКАЗЫ

ПРИШЕЛЬЦЫ

Архитектор жил в коммуналке на ул. Бакунина. На двери его подъезда я увидел предвыборную агитку: «Вахлаков. Кто он?» Решение простого народа было радикально и немедленно. Кто-то не поленился подписать под портретом шариковой ручкой: пидарас. И уже не имело значения, что у кандидата в депутаты два высших образования, что он женат, имеет четырех детей и владеет железнодорожной веткой. Люди нюхом определили его истинную суть.

Далее по подъезду запах помойки и обычные в наше время надписи на стенах: «на все насрать!»«все козлы!», «Все на свете дерьмо!» Помню раньше только в одном укромном месте города можно было прочитать, что весь мир бардак, люди бляди. Теперь же анархия мысли стала практически повсеместной.

Я вошел в маленькую комнатку Архитектора, где царили беспорядок, запущенность и полутьма. Везде пыль, грязь, паутина. Драные шторы наглухо задернуты. Чем-то противно воняет. На столе, заваленном каким-то хламом, стоит нерабочий телевизор. Я вспомнил слова Архитектора: «Я телик вообще не смотрю, даже морду лица последнего президента никогда не видел, да он мне и на хуй не нужен, то есть она не нужна.»

На полу валялись вещи мастера сорта по боксу Михалыча, который последнее время зависал тут на Бакунина и регулярно пиздил пригревшего его хозяина. У боксера неслабо клинило. Он недавно умер на Заполке в очень самогонном районе, сидя на лавке. Прямо как писатель Эдгар По, который по протоколу полиции выпил перед смертью стакан вина.

У Архитектора еще сохранилась бутылка с мочей Михалыча. Он ссал туда ночью, чтобы не бегать на дольняк в конце коридора. Однажды по пьяни Архитектор хлебнул из этой бутылки.

Собственно на хуя я приперся к товарищу? Ах, да, его ведь заебали зеленые человечки. Пришельцы из космоса. Инопланетяне ебаные в рот. Он жаловался мне, когда выпивали на природе, что, мол, задолбали в конец черти не русские. Фильтруют мысли, диктуют поступки. Только он устроится на работу, они делают так что его тут же увольняют. Архитектор, который волокет в конструктивизме и знает кто такой Корбузье, обносился и весь покрылся перхотью. Он пьет мерзкий самогон и общается со всякими уродами.

— Тут на Бакунина они недавно местного авторитета Федьку Протеза грохнули. Труп нашли в овраге за помойкой. Считается загадочное убийство, но я то знаю чьих рук дело, — шепотом сообщил Архитектор.

Из ркна сквозь дыры в шторах виднелось здание в стиле конструктивизма. Изначально оно предназначалось для коммунального житья передовых граждан города. В последние годы здесь проживали отбросы общества. Теперь здание пустует, однако, Архитектор утверждает, что там обитают зеленые человечки. Я высказал мысль, что неплохо бы отреставрировать эту конструкцию и превратить ее в первоклассный отель. Потом разместить там депутатов, бизнесменов, попсу и прочую шушеру и в оконцовке взорвать их там на хуй вместе в инопланетянами.

— Вышел тут прогуляться как-то вечером по Бакунина, — продолжал жаловаться Архитектор, — подваливает ко мне нормальная такая девушка и говорит: сопроводите меня, пожалуйста, поссать. Ну, я не смог отказать такой клеевой телке. Веду ее к оврагу и думаю, что заодно выебу овцу возле помойки исключительно раком. Только она села и мне улыбнулась, подлетают зеленые человечки и уволакивают ее в конструктивисткую трущебу делать эксперименты.

А начали ведь с того, гады, что вытатуировали у Архитектора на указательном пальце свастику. Он рассказывал по этому поводу, как едет однажды в троллейбусе и его конкретно прижало к одной ничевошной жопе. А та крутая оказалась. Кричит: я тебе сейчас яйца оторву! И тут он — даже сам от себя не ожидал — жестко ей говорит прямо в рожу: молчи, сука, я фашист. И тычет ей в харю свой палец со свастикой. Та сразу озябла, пидораска, заткнулась, а он кончил ей прямо на белый плащ.

Чего эти пришельцы только с бедным Архитектором не делали. Обварили кипятком, уронили его вниз ебальником на асфальт, сломали ногу, пробили голову, сколько раз сдавали в ментовку. Он признавался мне, что в последнее время его так и подмывает пойти в церковь, чтобы плевать там в иконы и ругаться громко матом. Михалыча эти твари тоже, наверное, капитально обработали. Он стал упертым и явно сместился в право. Свою правоту он доказывал понятно мордобоем. Не терпел он, например, аморальности и если какая-то девка раздевалась в его присутсвии, чтобы потанцевать на столе, он присекал это дело в корне прямым накаутом. Забросил работу и бродил по городу как натуральный зомби, одетый в жару в теплую кожанку. Михалыч также крайне ненавидел вечно ноющих бюджетников. Особенно учителей и врачей, от которых простой народ страдает больше всего. Он доказывал на пальцах, что бюджетникам не только не стоит поднимать их жалкие зарплаты, но наоборот следует опустить в общую парашу как самый вредный элемент.

Через какое-то время мы с Архитектором захотели отвлечься от мрачной темы и углубились в лингвистический спор. Нас крайне интересовал такой вопрос: почему выражение хуево означает плохо, а пиздато очень хорошо. Тут мы забрались в такие дебри, что ебать мой хуй. Но так и не нашли какого-нибудь удовлетворительного ответа. Пытались заговорить о литературе, но тут Архитектор как закричит не своим голосом:: «ебал я вашу ебаную литературу!» Я понял, что пришельцы его достали конкретно. Пришлось найти нейтральную тему. Речь зашла о пидорасах. Архитектор утверждал, что их до хуя среди попсы. Фактически в шоу-бизнес не прорваться, если тебя не выебут в жопу. Да и в Думе их хватает. И в армии. И, конечно же, среди ментов.

Короче, поговорили мы так с Архитектором, попили Анапки, ему, вроде, полегчало. Ну, я и пошел домой спать.

НА РАДИЩЕВА

В начале лета, в самую жару я, как нарочно, забухал и моя, как обычно, выгнала меня из дома. Мне деваться было абсолютно некуда, хоть ты, блядь, под кустом ночуй. А это чревато: могут расчленить в элементе.

Некоторое время я кричал, как идиот, под окном, чтоб меня пустили, а потом вдруг вспомнил, что Батюшка на днях, как знал, что со мной беда случится, дал мне номер своего нового «мобильника»..

Батюшка по жизни мой последний шанс, он меня сколько раз уже выручал в критический момент. Прямо спаситель мой по жизни, блядь буду.(Тут я перекрестился). Позвонил ему тотчас же. Еще автоматы бесплатные были. Стояли последние халявские дни. Правда найти нормальный телефон была проблема: местные вандалы повсюду отрывали трубки, опрокидывали будки, исписали все свастиками. Но нашел все-таки рабочий аппарат и сразу же дозвонился. Батюшка на месте был, слава Аллаху, и в добродушном расположение духа. Чаще у него заебы случаются, крышезъезд и ебаная паранойя. Но тут он, видимо, удачно похмелился самогоном от Крысы на ул, Радищева, где тогда обитал и чудил в компании аборигенов самого левого толка. Кричит мне в «трубу»: приезжай, разъебай хуев, будем тебя спасать!

Ну, нажрались само собой в жопу на этой Радищева, чтоб она провалилась. Впрочем, это довольно милая и тихая окраинная улочка, состоящая из одноэтажных домиков, сарайчиков, садиков и огородиков. Яблони, вишни, жасмин, цветы, укроп, лук, лопухи, кошки, собаки, петухи. Даже свиньи пробегают. Идиллия. Народ-то не дурак — чтоб не сдохнуть от голода обзавелся хозяйством.

Рядом параллельно и перпендикулярно проходят такие же уютные литературные улочки: Белинского, Пушкина, Лермонтова и очень короткая Льва Толстого, практически тупик. Самая большая и, типа, центральная у них это улица Шолохова, где базар со своим смотрящим. Есть пивняк, игральные автоматы. Ларьки. Здесь днем торгуют и обманывают, а вечером грабят и убивают. Кончается район не совсем в тему улицей Котовского, на которой у нормального мужика Петровича самый приличный в округе самогон. Абсолютно не вонючий и очень ядреный. Но туда пилить далеко и не в любом состоянии дойдешь в эти турлы, а Крыса живет рядом, хотя у нее пойло хуже отравы. Сдохнуть можно легко. Да и сдыхают на Радищева до хуя и больше народа. В основном молодые мужики и бабы.

У этой Крысы я однажды хлебанул такой заряженной дряни, что потом до утра не мог найти Батюшку, блуждая по всей Радишева кругами. Чуть не утонул в какой-то грязной луже и был отпизжен ночными бомбистами. Весь мокрый, окровавленный и начисто расстроенный, я только когда уже во всю орали придурошные петухи, добрался до дома Полковника, где обитал Батюшка.

Хозяин ходил обычно по гражданке, а форму одевал только в случае если нужно было с кем-то конкретно разобраться. Или запирать свою сожительницу Машку-лысую абсолютно бабу с хомячковой рожей конченой алкашки. Он пиздил ее армейским ремнем и держал несколько суток в гараже, где стоял мотоцикл «Урал», без жратвы и алкоголя. Так он учил суку, чтоб уважала и боялась. Так им и надо, а то в конец распустились, твари, блядь буду.(Тут я перекрестился).

Батюшка приехал к обеду на своей бело-грязной «Оке». Длинные черные волосы, блестящая лысина, клочковатая борода, бледное лицо, горящие безумные глаза, засаленная ряса. Пьяный в жопу. По трезвости он за руль хуй когда садился. Кричит мне: «садись, разъебай, в тачку, поедем к блядям.»

Я сел в эту задроченную «Оку», и мы покатили к Танку. Раньше туда приезжали отметиться и сфотографироваться на долгую память новобрачные пары, а теперь там стоят минетчицы. Мы взяли хоть и не очень молодую, но сисястую и жопастую шалаву веселого нрава. Добрая была и общительная. Помню, однажды нам попалась одна очень молодая, но худая и страшно выебистая особа. Строила из себя крутую. В наглую пила наше пиво, курила сигареты и пиздела как работала на минетах в Голландии. (По ихнему эта работа называется " ходить в ромашки») Батюшка слушал ее пиздешь, слушал, а потом и благословил кулаком по тупой башке.

Но эта грудастая нормально отсосала у нас по очереди с разными шутками и приколами. На что Батюшка долго не мог кончить, и то довела до кондиции. Он дал ей закурить и благословил крестным знамением, чтоб больше не грешила.

Полковник со своей Машкой в свободное от дикого пьянства время, в основном ночью, промышляли тем, что «рысачили» по огородам, а рано утром продавали напизженное бабкам на базаре. Чтоб зацепить какую-нибудь копейку, они также сдавали кровь, в составе которой преобладал алкоголь, собирали металл, бутылки, бумагу. Так жили почти все на Радищева.

Между прочим, Батюшку местные только в лицо любили и уважали, а за глаза унижали, оскорбляли и даже однажды ночью, когда он мало чего соображал, зверски избили, переломав все ребра. Спихнули же это дело на ночных бомбистов. То есть, малолеток, которые оттягиваются тем, что пиздят пьяных мужиков. Таким образом они самоутверждаются в этой ебаной жизни.

В тот вечер Полковник, одетый по всей форме, пиздил свою бабу Машку. Со злобы от недопития он обзывал ее последними словами, типа, овца ебаная, мразь пастозная и тварь ебливая. Та не возражала, так как была пожизненно благодарна мужику за то, что он в свое время нашел ее на помойке, куда сам лазил в поисках жрачки, и принял в дом рваную, грязную, босую и практически безволосую.

Батюшка сидел в углу, по видимому обдумывая что-то божественное, нам дуракам не ясное, косо поглядывая на Полковника и его жалкую половину, шепча мне время от времени, что кто-то из них скоро, он блядь будет(я крестился) непременно крякнет. Да тут на Радищева «труповозки» курсировали так же часто, как маршрутки по центральной улице Шолохова. Порой казалось, что люди в этом районе только и делают, что поминают, справляют сначала девять дней, потом сорок, после пол года, год и так далее…

Батюшка, наконец, что-то надумал и исчез куда-то. Полковник слегка ожил. Достал из своего загашника целую сигаретку Прима, протянул мне и многозначительно поднял вверх палец. Это значило, что по идее и воле Аллаха мы должны скоро обязательно выпить.

А пока мы, чтобы поднять настроение, вспоминали как недавно отпиздили цыган на Котовского. Они там наехали на одну знакомую хромую девушку в кожаных штанах, которую мы с Батюшкой угостили ядреным сэмом от Петровича. Выпили, и она пожаловалась нам на цыган, которые хотели отнять у нее крартиру. Пришлось Полковнику срочно надевать форму и брать с собой пушку. Разобрались с чертями не русскими конкретно. По дороге уже на Шолохова попались нам мормоны в черных костюмах. Дали и им неслабых пиздюлей, чтоб не ебали нашим людям мозги. Потом еще на базарчике разбросали азеровские лотки и предупредили, что подожгем их казино на хуй, если они не уебут к себе на родину. Я даже задремал под эти сладкие воспоминания, а когда проснулся, увидел веселую рожу Батюшки. Он в высоких сапогах, кожаном пальто, из-под которого виднеется обтрепанная ряса и в черной широкополой шляпе. Он бросает Полковнику пачку денег и завет меня покататься, пока хозяева будут накрывать на стол. Мы садимся в разъебанную «Оку», и Батюшка, бухой практически в жопу, давит на газ. Мимо летят стоящие, идущие, ползущие и лежащие жители Радищева. Те, кто еще в состояние, шумно приветствуют отца родного. Батюшка благодушно посылает их на хуй и отпускает грехи. Они коварные эти местные. Одних только «Мобил» у Батюшки штук пять спиздили и сдали чуркам на базаре.

Мы мчались, счастливо минуя посты ГАИ, но тут у Батюшки опять заклинило. Он впал в пьяный ступор и стал наезжать на меня как на самого крайнего. Я у него и подонок был и распиздяй конченый и последний мудак. Я все это слушал спокойно, зная по опыту, что возражать ему бесполезно. У него одно полушарие напрочь блокировано. Он и сам прекрасно понимал, что творит словесный беспредел, но ничего поделать с собой не мог. Все дело в том, что при рождении он очень не хотел появляться на свет Божий, как знал что ничего хорошего тут нет. Но злые тети тянули его клещами и при этом повредили голову. Отсюда все эти заебы.

У Полковника Батюшка был сначала угрюмый и никого не хотел благословлять. Даже дал Машке ногой под жопу, так что та ебнулась об пол. Полковник при этом только ухмыльнулся в усы. Но после трех стопарей сэма о т Крысы Батюшка повеселел, потом вообще разошелся. Начал служить, типа, черную мессу. Включил старенький хард — Дип Пепл и Лед Зепелин на всю громкость. Задергался в диком роке, растянулся в твисте. Затрясся в шейке и прошелся в ирландском степе по всей хате. Потом схватил большой крест и кадило и стал благословлять всех подряд. Кого по голове, кого по жопе.

Утром, чтобы немного развеяться и малость отойти, мы поехали с Батюшкой на озеро Сказка. В красивые места. Пили пиво, базарили о всякой отвлеченной поебени. Ночью поставили сети. Было холодно, одолевали комары. Ближе к утру поймали кило три рыбы и двух водяных крыс. Рыбу обменяли у местных на самогон, а крысами заторнули, так как зверски проперло на жер.

Короче, раскумарились, поплескались в этой Сказке и погнали обратно на Радищева. А там новость: Полковник крякнул. Заснул и не проснулся. Труповозка уже приезжала. Крыса охуевает по всей улице: Полковник ей двадцать рублей остался должен. Машку трясти бесполезно. Она в глубоком трауре. Ничего не понимает. Плачет.

Батюшка нахмурился и задумался. Теперь эти похороны на него лягут. Больше это никому здесь не уперлось. Он ведь за всю эту блядскую Радищева в ответе и вечно молится.

ПРИКИНЬ

Расскажу я тебе, друг, все по порядку. Отмечали мы вчера день рождения, да не кому-то, а самому Полю Макартни. Прикинь. Святое дело. Шестьдесят человеку, прикинь. Летит же время. За столом нас собралось человек десять ярых поклонников группы «Битлз». Пили «Распутинскую», «Амарето», вино «Агдам» наше любимое, (пятнадцать бутылок), пива тоже было немерено. «Хорошо сидите, прямо как в Израиле», — помню заметил по ходу еврей Зельцер, который уехал туда, а теперь приезжает регулярно делать совместный бизнес и надирается тут в кафе «Зорька», как свинья. Совсем недавно по-пьяни снес на машине киоск «Роспечати», и после этого там газет уже не продавали, только водку, вино и пиво. Прикидываешь?

Жрали, брат, тоже много, и все такое отличное, я тебе скажу. Пиццу, гамбургеры эти, грибочки всякие, мясные салаты, шницеля…Я блевал сегодня, ты ж, наверное, сам видел. Солидный харч кинул, не так ли? За что боролись? Короче, земляк, пили мы за Поля. Это ж такая фигура, даже страшно. Не верится, хоть убей, что ему шестьдесят ебнуло. Печка, старый битломан, который начал собирать их диски, когда за Битлов еще сажали, рассказал один случай про то, как Поль однажды приезжал в наш город. Не веришь? Абсолютно точно. Сто пудов. Прикинь. Только инкогнито, никто не знал про это. Просто частная поездка под другим именем посмотреть памятники древней архитектуры. У нас же собор, например, самый лучший в мире. Так же? И битломан Печка как-то случайно на Макартни вышел. Закиряли они в баре «Русский чай». Сидят, разговаривают. Вдруг входит Сказочник. Этот чувак, прикинь, собрал классную библиотеку сказок народов мира, сотни томов, все в отличном состоянии, с красочными иллюстрациями, а потом в два дня пропил все это богатство. Наши люди. Ничтяк. Прикидываешь? Короче, Сказочник только Битлов и слушал, а всю остальную музыку презирал и игнорировал напрочь. Фанатик был, молился на своих кумиров. А тут входит в «Русский чай» выпить сотку и видит, блядь, живого Макартни. Родной перед ним в полный рост. Ёбнулся чувак, прикинь. Крыша у него поехала капитально. Думал, что допился уже до глюков. Живьем самого нашего Пашу увидать это тебе не ебаный в рот. Правильно? После этого закирял Сказочник по-черному и сейчас тормознуться не может.

И вот мы сидим в этой ебаной «Зорьке», отмечаем день рождения Поля, поем «Хэппи бездей», вспоминаем его песни, а Сказочник выпил пару рюмок и наехал на еврея Зельцера, что тот не сечет в музоне ни грамма. Прикинь, они задрались прямо в зале. Думаю: сейчас менты нагрянут, официантки-падлы их моментом вызывают в таких случаях, знаю прекрасно, а те гребут всех подряд без разбора. Решил я, брат, линять оттуда пока не поздно.

* * *

Свалил я, короче, друг, из этой Зорьки, где прошли лучшие годы, и только вышел, встречаю, веришь, одного знакомого мужика по имени Лоций. Прикинь. Сто лет его не видел. Он с западной Украины сам, западынец по ихнему, и не любитель вмазать за всю беду. При нем причем батл водки, а выпить не с кем. У него такая натура, братан, он один пить не может. Как и я, блядь, дело прошлое. Аналогично. Тащит короче меня с собой бухать. Но не в подъезде же, там менты могут хлопнуть. Легко. А нам это надо, друг? Вот именно. Скажем дружно…Лоций тогда говорит, что пошли, мол, к одной его знакомой, тут недалеко живет и тоже западынка. Прикинь.

Приходим к ней прямо на хату, земляк. Прикидываешь? Баба нормальная, средних лет зовут Катерина. Только вся чем-то измученная на вид. Задроченная такая. Суетится на кухне. Выпила с нами, впрочем, довольно охотно. Сечешь фишку? Жалуется после: такая жизнь проклятая началась, хочется напиться и забыть все на свете. Короче, уговорили мы эту бутылку довольно быстро. Лоций, друг, колется еще на одну, а Катя, молодец, добавляет. Не жлобиха оказалась. Лоций тот вообще вижу завелся, хоть у него и давление. Тянет меня в гараж, где у него стоит «Москвич». Хочет срочно ехать на базар за водярой. Он, учти брат, мужик такой плотный, коренастый, тертый, с толстой красной шеей (типа пивко потягивает), в пятнистый камуфляж одетый. Пока ехали, все хвастался мне, что у него теперь земля есть, прикупил недавно гектар несколько. Сейчас нужно землю брать обязательно, говорит, иначе сдохнем все от голода. Прикинь. Приподнимает вдруг свой камуфляж на полной скорости, а у него там на животе куски кожи прямо в тугой узел завязаны. Кошмар. Прикидываешь? Ранение, земляк, осколочное. Тоже поучаствовал, говорит мне с гордостью, имея в виду то ли Афган, то ли Приднестровье, то ли Чечню, а, может, вообще какую-нибудь далекую Боснию с Герцоговиной.

На базаре же, друг, куда домчались моментом, потому что пьяный Лоций гнал, как сумасшедший, полный бардак оказывается. Лотки опрокинуты, все разбросано, раскидано, повсюду валяются давленые овощи-фрукты и видны лужи крови. Ты, возможно, брат, слышал про это побоище. Настоящапя бойня была на рынке. Чеченцы, знаешь да, убили таксиста с целью ограбления. Угнали тачку. А дружки покойничка после похорон товарища решили отомстить черным. Прикинь, что там было. Громили все их лотки, а дорогие фрукты раздавали бедным гражданам. В результате драки, однако, чеченцы зарезали еще одного таксиста. Такие дела. Прикидываешь?

Короче, купили мы пару бутылок левой водяры у бабок. Катя все вздыхала, жаловалась на жизнь, когда выпивали по новой у нее на кухне. Одна она осталась с двумя детьми — мальчик и девочка. Степан Иваныч, ее хороший знакомый, помогает, правда, но у него ведь своя семья, много ли он может дать.

Лоций, друг, прикинь, прилично уже под кайфом, как уставится вдруг на меня, слушай. Смотрит в упор и как заорет. Просто дико: я экстрасенс, понял, лечить тебя буду от алкоголизма! Прикидываешь. Какой мудак. Провел у меня ладонью над головой и спрашивает, как я себя чувствую. Пошло ли тепло Я, вроде, почувствовал. Там не поймешь, если по честному. Башка и так горит после этого левака. А Лоций объясняет мне, сука, что я пить больше не буду. Пиздабол! Кого он лечит? Ну так же, земляк? И тут же, прикинь, выпивает в наглую всю водку, что там на столе оставалась. Ну не змей ли? Как ты считаешь? Правильно. Мудазвон херов. И после этого встает экстрасенс хуев практически готовый и бубнит, что ему надо срочно ехать. В таком состоянии практически нестояния. Прикидываешь? Мы с Катериной, конечно, отговариваем его, как можем, пытаемся удержать и положить спать. Куда там. Пьяная скотина. Рвется за руль, как бык, никак его не сдержишь. Замкнуло, в общем, у человека. Конкретно. Я стою у машины, друг, прошу его, гада, как родного, чтоб не ехал, а он, черт, сидит в тачке — плотный, морда налитая до блеска аж лоснится, самодовольный такой, издевается над нами и ловит свой кайф от того, что его двое умоляют. Упертая свинья! Просто тащится от этого. И вот, прикинь, он хочет зажигание включит, но тут ключ у него, бац, и ломается на две части. Лоций как закричит на меня, что это, мол, мои штучки, я ему колдую якобы. На меня, то есть, грешит, падла.

Ну, мы его с Катькой затащили все-таки в комнату, бросили на полу, а то ведь обоссаться может на кровати. Хозяйка знает по опыту.

Кстати, земляк, я тут среди ночи проснулся и попросился в туалет. Ты то спал, я видел. Вывели меня. Сходил я в уборную, а потом попил. И кружка у них, прикинь, вся одеколоном провоняла. Это что ж, менты тут одеколон хуярят что ли?

Ладно, слушай дальше. Катерина легла с дочкой, а меня положила на диване с сыном. Парнишка гляжу лет четырнадцати. Усатый уже такой, бабки сам зарабатывает. Моет на базаре машины да, может, и чистит их по возможности. Он еще долго не спал, смотрел телевизор. Какой-то детектив показывали с эротикой. Я глянул немного одним глазом, потом уже не мог больше. Быстро отрубился. Просыпаюсь среди ночи, брат, во рту сушняк страшный. Вижу: Катя на меня в упор смотрит с соседней койки. Лежит практически голая. Я к ней, друг — шасть. Прикидываешь? Чего теряться, так же? Баба она нормальная. Такая черненькая, смуглая. Тоже с западной Украины, как и Лоций, волк позорный, но уже давно забыла украинский язык. Вся горячая притом, как печка. Шепчет мне, что Степан Иваныч хороший человек, даже очень, но ему уже пятьдесят три года. Я понимать должен. Как не понять мне женщину. Мне ее тело понравилось, кстати, все упругое такое, хотя бабе уже хорошо за сороковник. Отличная, между прочим, грудь. Короче, все дела. И хочет, как из дула сучка драная. Прикидываешь? А когда я ей уже почти вставил, шепчет, блядь, что у нее менструация, Как бы виновата она. Но это все хуйня. Меня не остановишь, брат, раз я настроился. Впер ей по самые помидоры, несмотря, на месячные. После все там в крови, разумеется, — простынь, одеяло, ее ночная рубашка, мои трусы.

Катька вскочила, побежала в ванную мыться. Я лежу, прикинь, довольный. Понравилось мне очень, как баба ебется. Разошлась, блядюга, видно, у ее Степана Иваныча не очень получается. Со мной отвела душу, наконец, оттопырилась в полный рост. Может настроение у нее, думаю, теперь улучшится, поднимится жизненный тонус, жить опять захочется вопреки трудностям.

Вдруг вижу, брат, рядом девочка лет двенадцати лежит. Я ее как-то не замечал до этого. А она, прикинь, прямо на меня смотрит и улыбается. Карие такие глазки с огоньком. Смугленькая, симпатичная, с махонькой грудкой. Тоже западыночка. Прикинь. Прижал ее, друг, стянул трусишки и трахнул от всей души. За всю хуйню, земляк. За «Битлз» в целом и за Пашу нашего родного Макартни в частности. За его, блядь, бездей. Не пискнула даже малышка. Тогда, разойдясь уже не на шутку, думаю, а что ж мальчишка? Сыгнишка Катькин то есть. Перелез мигом обратно на диван и засадил спящему пацану в попку. Он так и проснулся, шалопай, насмотревшись своих детективов с пошлой эротикой. Ну, и хуй с ним. Зато я оттянулся за всю беду. Эх, Хэппи Бездей! Вдул я всем троим от всего сердца за вечно живого Поля.

И тут, друг, начал я чего бояться. Хер его знает. Представился мне этот Степан Иванович. Что за жлоб? Может, какой агрессор. Вдруг полезет драться, а мне этого не надо?. Почему-то испугался страшно, пошла кошмарная шугань и чудилось мне, брат, что вот-вот должен придти этот мрачный тип. Дело-то к утру шло. Решаю тогда однозначно: надо дергать от греха подальше. Иначе будет плохо. Оделся моментом и выскочил на улицу, пока Катерина подмывалась там в ванной.

Короче, я на этом не успокоился, конечно, ни хуя. Требовала душа продолжения праздника. Шел пешком через весь город, который уже просыпался, напевая битловские песни. Между тем уже практически рассвело, транспорт начал фунционировать. Сам знаешь, как у нас автобусы ходят. Правильно. Херово даже очень. Прикинь, пришлось часа два ждать, пока появился наконец. Люди похмелялись по ходу, но у меня не было ни копейки. По нулям полностью. Мрак. А тут еще начался штурм. Лезли в автобус, бились, толкались, пинали и лупили друг друга по чем попало.

Одна толстая такая баба, прикинь, в черном плаще, как сейчас ее суку, вижу, застряла, зажатая толпой в дверях. Ни туда, ни сюда. Намертво ее прижало. И орала просто истерически Скоты! Животные! Твари! Мрази! Звери! Придурки, что же вы делаете?

На нее напирали. Ее били, пинали, лягали со всех сторон. Особенно усердствовал один усатый черт своим большим зонтиком. И по голове ей, и в спину тыкал. Неистово крича при этом, чтоб проходила, тварюга. Торчит тут, мол, как пробка, паскуда грязная.

Это вообще оказался нервный, хотя и интеллигентный, судя по разговору, тип в старомодном прикиде. Выступал потом всю дорогу насчет того, что где-нибудь за границей давно бы уже сожгли такой автобус к черту. Тогда сразу стали бы подавать на линию через каждые пять минут.

«Это в какой же стране так делают?» — спросил в конце концов, не выдержав, с почтением и живым интересом в голосе фитильной работяга в сильно поношенной куртке.

«Как в какой? В Америке, конечно. Нас же с вами американцам продали, не так ли?» — живо объяснил интеллигент гнилой в белом парусиновом картузе, колотя время от времени своим старорежимным зонтом тех, кто терся и толкался рядом, особенно часто попадая по худенькой девочке в рваных джинсах, нервно жующей жевательную резинку и старающуюся изо всех сил не обращать внимания на неприятного дядю.

«А коли Америке продали, надо и делать, как в Америке».- заключил мужчина.

И все нес и нес свою ахинею в подобном же духе и дрался большим зонтом, пока эта маленькая совсем девчонка вдруг как не даст ему прямо по ебальнику, как не закричит дико на весь переполненный салон: «ах, ты, козел вонючий!»

Тут мне, слава богу, выходить надо было. Вовремя я слинял, а то там уже драка начиналась. Кто за гражданина с зонтом, кто за дерзкую девчонку начинали махаться. А мне это нужно, друг? Вот именно. Прикинь. Свалил я оттуда пока не поздно.

Я соскочил, чтобы забежать в общагу к одному другу. Он в «физах» учится на последнем курсе. Заканчивает. Футболист, мастер спорта. Фамилия у него Корчагин. Может, слыхал ты.

Захожу, прикинь-он лежит на койке под красным флагом с серпом и молотом. Такой флаг поменяли, кстати, на полосатую тряпку. Так же, друг? Корчагин мой вижу чуть живой. Оттягивается пивком из трехлитровой банки. Рассказывает, что обмывали вчера экзамен. Он и две бабы-гимнастки. Одну я, мол, должен знать. Это Жанка с необъятной грудью из серии «неужели это все мое» А другая такая плоская шкура. Короче, взяли они для начала ящик пива. Прикидываешь? Пили потихоньку, слушали музон. У Корчагина, кстати, неплохие записи. Цой, ДДТ, Аквариум, Сектор Газа. Но и Битлов тоже уважает чсловек. Про Поля Макартни они тоже вспомнили. Кирнули за его бездей…

Ладно, допили они это пиво надо еще чего-то хапнуть. Ну, поехали на базар за левой водкой. Потом еще по ходу купили три банановых ликера в ночном магазине. И уже под утро гоняли на тачке за шампанским. Намешали, в общем, всякого, поэтому и отходняк такой тяжелый.

Ночью пошел гулять по общаге мой дружок Корчагин. Стал стучаться к первокурсникам на девятом этаже. Никто не открывает. Прикинь. Что за дела? Он дверь ногой выбил на хер, входит — они там все пьяные сидят.

Прикидываешь, говорит мне Корчагин, какая борзость? Да мы на первом курсе вообще спиртного в рот не брали. Боялись. А тут такая наглость. Полный беспредел. Все сидят вумат просто. Положил он их в итоге там всех штабелями и ушел спать. А утром его встречает декан Тимофеич. Он страшный бухарик, между прочим, вечно едва живой на лекциях лыка не вяжет, бормочем что-то непонятное. Студенты его спать посылают, но не идет, падла. Итак, встречает этот мудак. Корчагина в коридоре и спрашивает, зачем он сбросил ночью из окна первокурсника Бутылкина.

Прикол, бля. Прикинь. Он помнит прекрасно, что выбросил из окна пустую бутылку, это было, но что б студента Бутылкина, да никогда в жизни.

«Хоть бы и бутылку», — говорит пидор Титофеич — у него, кстати, есть одна шутка железная, коронный прикол, все уже надоел давно, а он постоянно на лекциях прикалывается. Говорит; чтоб детей не рожать, надо чай пить. А когда девчонки интересуются наивные, мол, до того или после, то старый пердун говорит, что вместо того, и смеется потом полный час, не может просто, долбоеб. Корчагину же, моему дружку, делает замечание: а хоть бы и бутылку ты выкинул из окна, разве можно, вдруг кому-нибудь на голову?

«А пусть не ходят, гады, в три часа ночи около общаги».- говорит ему Корчагин.

В общем, друг, пообщался я с Корчагиным за всю хуйню. Он меня пивком похмелил. Уже сбегал с утра пораньше на точку. Что значит футбалер. Не поленился с банкой до шалмана «Мутный глаз» добежать. Его, сам знаешь, закрывали, а недавно открыли по новой, и пиво там всегда свежее.

Потом еще дружбан мой где-то на водку нашел. Масть пошла. Выпили белую, купили два «Агдама», наше любимое вино. После бутылочного пива штук пять. Кто-то еще зашел и угостил самогоном. В итоге, прикинь, Корчагин вырубается на хер, а я иду слоняться по общаге. Забрел на какой-то этаж, сам, блядь, не помню и попал к девчонкам-гимнасткам. Попросился полежать у них полчасика, так как подустал малость, а комнату друга уже найти не в состоянии.

Прилег, а они в койке рядом лежат и слышу разговаривают, перетерают между собой.

«Меня Корчагин вчера ебал-ебал, часа три, наверное,».-одна подруга говорит, — «потом устал, не стоит у него ни хуя больше, тогда я беру его за жабры — опять встал хуй, как железный, долго еще после этого ебались».

" Да зачем нам твой Корчагин», — говорит тут вторая, «мы и без него обойтись можем, правда?

И вижу, прикинь, ложится одна на другую сверху, и начинают трахаться весьма энергично. Прикидываешь? Тут, блядь, я не выдержал, земляк, собрал остатки сил, вскочил, штаны на ходу скинул. За что боролись, брат!? А на хуй за Поля, за его бездей. Кинулся к девкам, пристроился сзади к той, что была сверху. Засадил ей, друг, в жопу. Потом первая, прикинь, лизала второй и дрочила ей одновременно, а я тремя пальцами мастурбировал первой и ебал вторую, после чего первая взяла у меня в рот, а я лизал пизду второй, а потом выебал первую, в то время как вторая лизала мне яйца и зад, а я дрочил ей двумя пальцами… И так продолжалось, друг, ох, долго. Прикинь.

Прикидываешь теперь, в каком состоянии нестояния я был, когда вышел из этой ебаной общаги? Зачем я только ее покинул и на улицу поперся на свою жопу? Ахда, вспомнил, девки дали мне денег и послали за вином «Агдам». Ну и там, только вышел, как закон подлости, прямо в объятия к ментам. Вяжут меня, козлы, моментом и везут сюда. От судьбы, видно, не уйдешь, сколько не дергайся, такая наша, брат, участь. Пркинь. Ладно, тут до утра чуть-чуть осталось. Продержимся как-нибудь

_КОНЕЦ

…ВЕСЁЛЫЕ КАРТИНКИ

Настроение было хуевое. Россия опять вступила в полосу реакции. Уже в который раз. Тупорылая Дума принимала в наглую антинародные законы. Жирели чиновники, борзели менты. Контора опять впала в крайнюю паранойю. Все живаые силы в стране объявлялись экстремистами у входа в общагу: разорвите меня на части, ребята! Нашлись вскоре два барбоса. Подошли, понюхали и разодрали ее пополам. Дети гнали грязную жалкую бичиху. Орали, обзывали, бросали в нее камни. Сбили, наконец, с ног, стали добивать у помойки.

Эти сценки меня слегка взбодрили и даже навеяли приятные воспоминания. Как-то раз я возвращался с Югов практически по нулям. Кажется, рубль был в кармане, когда садился в поезд до Москвы. Проводница хорошо попалась молодая и слегка поддатая. Договорились с ней без билета. Дам, мол, денег. Которых, разумеется, не было. Что делать? Отходняк притом ебал довольно сурово. Прошел в кабак, надеясь крутануть какого-нибудь нанайского лоха. Вижу мужик сидит веселый, улыбка добрая, прямо гагаринская. Изрядно притом датый. Подсел к нему, и он сразу пошел на контакт. Оказался действительно добродушный общительный. Налил мне сходу полный фужер и полез в разговор. Начал открывать душу, как это водится в поездах. Начал рассказывать как однажды попал в гости к буржуям. У них элитная квартира. Огромная кухня со всеми прибамбасами, на стенке телевизор огромный «Плазма», компьютор с Интернетом, жакузи-хуюзи… Сами, муж и жена, пьяные, противные. Болтают про заграничные курорты. Она получает сообщения на мобильник от своих египетских хахалей, которые ее целуют во все места, он — по Интернету одну парнуху смотрит. Отвратительные рожи. Сидят, нажрались своей дорогой жрачки, напились виски и ругаются. Все им, падлам, мало. Подавай новые тачки, шубы по пять штук баксов. Круизы-хуизы… Тут люди с голода помирают, а они в своем элитном доме забаррикадировались и все наши беды им по хую. Дурят простой народ и наживаются. Собеседник мой смотрел на них, смотрел, потом не выдержал Схватил стакан, как заебет в этот экран во всю стенку. Кричит: ебал я ваше виски!.Схватил нож, порезал всю кожаную мебель. Бизнесмена этого замочил прямо в джакузи, наполнил ее кровью. Жену, телку сисястую, выебал и выбросил в окно. Насрал там им по всей квартире и съебался оттуда.

Мужик рассказывал и сам смеялся в полный рот. Я еще один фужер ебанул, стал, вроде, в себя приходить Сейчас, думаю., раскумарюсь. Но тут, блядь, полный облом. Залетает в кабак жена этого лоха и начинает орать на него. Обзывает пьянью, мразью. пидарасом и конченным гандоном. Короче, снимает его и уводит в купе. Что делать? Опять я в тоске, но надежды не теряю. Ни хуя! Стою в тамбуре, курю. Колочусь слегка и матерюсь про себя. Проехали Джанкой. И тут мне опять начинает везти. Рядом стал покурить пожилой хрен. Разговорились. Оказывается этот мудила местный, но послал фуру с фруктами в Москву и сам догоняет поездом. Спрашивает у меня: из каких я краев. Я отвечаю Мужик тут просто хуеет. «Да что ты!» — орет. — «Не может быть на хуЙ!» Бросился меня обнимать, как родного. Оказывается, он родом из наших мест, но лет двадцать уже там не был. Очень обрадовался, что встретил земляка. И тащит меня в кабак, чтобы обмыть такую встречу.

В итоге пили всю ночь. Напоили и выебали проводницу. Она полностью удовлетворилась, забыла, что я ей должен за проезд и мертвецки спала до самой столицы. Утром пошли с дедом в пивняк «Жигули» на Арбате. Взяли много пива и рыбы. Я завелся, но тут у старого черта переклинило. Он начал тормозить и зажимать бабки. Послал меня даже на хуй. Пришлось набить торгашу ебальник. Но опять я остался без копейки. А ведь планировал взять у мудака башлей, чтоб добраться до дома. Но не унываю ни хуя. Хуйня! Надо только срочно выпить. Прусь в бар и заказываю стакан водяры. Бармен куда_то отлучается на минуту, а я тем временем залпом одеваю стакан и линяю из бара. Бегу по Тверской. Через подземный переход на другую сторону. Только мотор стучит. Хуй догонишь! Прыгаю в троллейбус на ходу и еду до вокзала.

Да поебать! До дома добираюсь на перекладных. Сначала меня выкидывают из поезда в Можайске. Не теряя самообладания тотчас пересаживаюсь в на электричку и доезжаю до Гагарина. Тут меня опять ссаживают. Думаю: надо бухнуть и осмотреться. Снимаю у станции местную девку и говорю ей, что мне надо выпить, пожрать и посмотреть город. Попалась добрая шкура. Купила огнетушитель «Вермута» и принесла из дома термос с борщом. Повела сразу на кладбище, типа больше смотреть в этом городке нечего. Сели на какой-то безымянной могиле. Выпили. Последнее, что помню, она взяла у меня в рот. Просыпаюсь… Не хуя себе! Глубокая ночь, веночки позвякивают, кресты, могилки…Ни девки, ни моей куртки. Вот почему меня так колотит. Не унываю, однако, ни хуя. Бегу на станцию и прыгаю в проходящий поезд.

Эти воспоминания меня даже развеселили. Захотелось жить, совершать поступки. Прошла, кажется, ебаная депресуха. Вижу тащится мимо телка с низкой толстой жопой и жирной тупой харей. Сосет по ходу пивко. Торможу ее и веду в ближайший подъезд. Там, как обычно, пахнет мочей, говном, дешовым вином и спермой. Тут люди пьют, срут и ебутся. Прижал эту большую жопу к горячей батарее и начал ебать. Все было ништяк. Заебись. Россия не пропадет. Вырулем. В процессе выяснилось, что девушка недавно вскрывалась мойкой и провела три месяца в дурке. Теперь ей все по херу. Мне тоже. Ебись оно все в рот! Сверху по лестнице спускался какой-то пенсионер. Сделал нам замечание. Мол, что это скотство. Я, не думая и не прекращая ебать шкуру, въебал ему ногой так, что он полетел вниз по ступеням. На хуй тут в сраном подъезде мораль разводить.

Потом я опять сидел на лавке, но уже совсем в другом настроении. Пришла полная уверенность, что Россия все же разберется с реакцией. Метов обуздают. Контору опять разгонят. Чиновников пересажают и частично расстреляют. Тупорылую Думу распустят Наступит революционная ситуация. Вот тогда и погуляем. Держитесь, суки! Въебем за всю хуйню!

_КОНЕЦ

СКУКА

Вечером у меня зазвонил телефон. Уже давно никто не звонил. Я думал, что вымерли все. Такая скука. И вдруг…

Оказалось, старый друг меня вспомнил. Тыщу лет его не видел. С тех пор как он занялся бизнесом, наши пути разошлись. А тут приглашает в гости. Я чуть не ебнулся — с какой стати?

Ладно, согласился приехать. Время хоть и позднее уже, но трамваи еще ходят. Надоело, честное слово, дома сидеть. Захотелось мне слегка развеяться.

Поехал один: моя то каждый день на работе до поздна. Устроилась в зоомагазин и одновременно увлеклась не на шутку зоофилией. Ее теперь от зверей хуй оторвешь.

Я ехал в трамвае к товарищу, чья фамилия, между прочим, Заморочкин. Две тетки вцепились друг в дружку, орали что-то за политику, царапались, драли волосы.

На спинке моего сидения нацарапано «Ленин жив» и нарисована большая звезда. Мужик, сидевший рядом со мной, такой же тип, как и многие прочие граждане пассажиры, одетый в коричневую старенькую шубку и кроликовую шапку, сходу обратился ко мне запанибрата. Стал рассказывать эпизоды своей сложной жизни.

Только что оказывается с поминок едет. Хоронил мать-старушку. Она одна жила в покинутой деревне. Пришли два негодяя, забрали пенсию, ее убили, дом спалили.

На поминках были: сестра, дочка, зять. У зятя два отца. Один интересный такой мужик лет шестидесяти с большой бородой, веселый, прикольный. На голове ходит, смешит всех, истории разные рассказывает и постоянно материться. Что характерно, хуй, пизда, ебтвоюмать — это от него только и слышно, не взирая на женщин.

Короче, наш человекю.

А второй отец зятя — большой начальник или бизнесмен. Хуй его знает, кто он на самом деле. Босс какой-то. Толстый такой, как боров, и всем вечно недовольный. Нажрался за столом и сидит слюни пускает. Потом начинает хрюкать, после рычать.

Кому такое понравится? Тем более на поминках.

Я ему говорю, когда выпили уже прилично: «Ты кончай тут, слушай, ядом дышать. Люди сидят культурно поминают, а ты хуйней страдаешь — хрюкаешь, рычишь, слюни пускаешь. Неприятно на тебя глядеть даже со стороны. Вроде, солидный человек.»

Не перестал, братан. Неа… Не доходит до животного. Тогда я подскакиваю — раз ему в ебальник. Толстомордый такой, прикинь, угрюмый. Ну, скотина натуральная. Набычившись так сидит и тяжело дышит, падла. Только бубнит недовольно: бу-бу-бу…

Залил ему, братан, морду кровью. Он встать не может. Пузо-то огромное, и жопу оторвать не в силах. Я воспользовался. Еще ему по харе — бам-бам… ебать ту Люсю! Он только му-му… Му-му ебет, короче. И шуршит, как хуй в коробке. Ах, ты, бутер, думаю, свинья ебаная, ты хер за мясо не считаешь! Все мы люди. У меня тоже батя был младший сержант Золотых. Он геройски погиб в бою под Яйцевым. Брательника моего убили старшего. Его ребята-каратисты отоварили. Отбили печень, почки. Изо рта у него пахло гнилью перед смертью.

Теперь жизнь эта все веселей. Раньше все было дешево, а на хуй мне эта свобода?

А этот боров, слушай, все шуршит что-то непонятное. Ну, думаю, мразь! Тут народ поминает, а он все портит, тварюга.

Так получи же! Хрясь! Тресь! После еще бутылкой по кумполу. Короче, в итоге он отключился. Верке, моей сеструхе, было уже хорошо. Нинка, дочка, в ауте. Зятя искать негде. А первый отец зятя, Захарыч, наш человек, ходил на голове и рассказывал прикольные байки исключительно матом.

Тогда я хватаю со стола нож и ну этого босса ковырять. Колол, колол, а рука устала. Жир так и брызгал.

Братан, веришь-нет, я кромсал его, резал на части, отрезал щеки, нос, уши — все кидал в общак на закусь. Пойми, пойла-то оставалось еще много, а со жратвой было плохо. Пожалели бабы денег.

Эх, выколол ему, скоту, глаза, кастрировал чорта и в оконцовке подпалил урода…

* * *

Я приехал к Заморочкину, которого не видел сто лет. Мы выпили. Говорить собственнобыло не о чем. Скука. Выпили еще. Заморочкин стал жаловаться: сыну пять лет, а он не сказал еще ни слова.

Я утешил: ничего мол, композитор Драгомыжский тоже до шестилет молчал, все думали, что идиот растет, а первой его фразой было: «Эх, съел бы я сейчас грибочков.» Поел и тут же начал сочинять гениальную музыку.

Друг мой скучал — дела шли плохо. Увлекся салутаном да эйфедрином. Посадил печень, сердце. Он довольно быстро напился и ушел спать на четвереньках.

Мы с женой друга допили эту водку «Звезда России». Она ничего, мягкая. По телику показывали какие-то мерзкие хари. Потом дрочились остопиздевшие Леонтьев, Киркоров, Маккартни. Я одел бутылку пива из горла и думаю: «Ебаная Настя!». Что делать, если моя увлеклась серьезно зоофилией. Я не осуждаю, ни боже мой. Пусть. Ее дела. Бывает. У каждого свои убеждения.

Я осмотрелся. Увидел, что жена Заморочкина куда-то свалила. Пить больше было нечего. Скука. Тоска зеленая. Надо было линять пока еще трамваи ходили.

Олег Разумовский.

РУССКИЙ БУНТ

В День независимости мы сидели с бывшим переводчиком Филей в сквере возле бронзового Осла (советские солдаты привезли его с дачи Геринга и подарили детям) и мирно беседовали.

Филя после того как гавкнуло пиздой его издательство из-за ебаного дефолта (верхушка-то обогатилась, понастроили, суки, особняков, а мелкая сошка, как обычно, в пролете) ушел в сторожа, забил болт на английский, пил исключительно паленую водяру и поносил все на свете. Да и делом подкреплял свою независимость: мог поссать в открытую где угодно.

Сидим мы, короче, пьем и вдруг чуем какой-то чуждый нам аромат дорогого парфюма. Отрываем глаза от левака на лавке и видим группу чиновников во главе с самим губернатором Похеровым. Они мимо канают и давят на нас неслабого косяка. И тут мы с другом непроизвольно начинаем вдруг блевать самым наглым образом. Она «Свобода» хоть и ничего среди паленых, но тут ее оказалось слишком много.

А что же чиновники? Да все нормально. Быстрым шагом прошли мимо, брезгливо отвернув носы. Только солидный мент полковник подбежал к нам и сделал замечание. Типа аккуратней надо. Мы хором послали его на хуй.

После того как мы с Филей харч кинули, «Свобода» у нас скончалась и надо было брать еще пузырь. А когда возвращались от левых бабок, вижу, вдруг сидит у Осла бывший майор КГБ. Он нас с Филей в свое время щемил за всякую хуйню. Сейчас этот товарищ комитетчик сбичевался в конец. Вид у него стал как у меня почти в былые годы — длинные патлы, рваные джинсы, грязные руки. Он здесь в сквере собирает бутылки, а потом покупает сэм и давит его из горла. Ишак помоечный.

Я подошел к ублюдку и, ни слова не говоря, въебал черту по постылой роже. Бич даже не дернулся, сжался только весь. Тут Филя подлетел и дал ему с ноги.

КГБ, где оно на хуй? А мы — вот они. Пьем левую «свободу».

Какая-то баба с толстой жопой и хитрой мордой села посрать прямо у фонтана, грозя дать пиздюлей начальству. Шел старик в обносках с хуем наружу. Так он протестовал по-своему против войны в Чечне. Молодые совсем девчонки пили баночное пиво и громко ругались матом, как бы открыто бросая вызов обществу.

Я выпил из горла пол бутылки водки и прямо в одежде прыгнул в фонтан. Искупался с большим удовольствием, послал всех конкретно на хуй, а потом снял по ходу поддатую худую шкуру. Вернее она сама меня зацепила. Кричит: «Эй, ты, хуила с Нижнего Тагила, соси сюда!» Я подошел, дал ей по голове, затащил в телефонную будку и стал ебать в стояка. И пока занимался этим веселым делом, видел, что происходит в ебаной реальности.

Какой-то задроченный растерзанный уебок орал блядским голосом: «Ебаная Россия!» Я заметил, кстати, что на смену пресловутому совку, который во всю отсасывал у системы, пришел отстойный россиянин, который вечно недоволен властью.

Праздник продолжался и набирал силу.

Клево прикинутый пацан подошел к ларьку и, не желая ждать продавца, врезал в стекло кулаком. Взял бутылку пива и спокойно удалился. Высокая пьяная девушка-милиционер с длинной дубинкой у пояса и глупой улыбкой во весь блядский рот тащила маленького плюгавенького и совершенно отвязанного мусора. Трое обдолбанных юнцов врезались на своей новой «Ауди» в бетонный столб. Вся троица прямо в морг. Возле гостиницы «Россия» киллер не спеша целился в бизнесмена, выходящего из забитого бабами и бабками джипа.

Я быстренько доебал шалаву и кинулся в толпу, которая к этому моменту охуев от «Свободы» громила магазины, жгла машины и пиздила буржуев.

Праздник был в разгаре. Я сам разбил витрину модного бутика «Леди Гамильтон», хозяйка которого недавно унизила меня. Просто оскорбила. Эта кобыла в модном прикиде, с которой я учился в школе, считала меня неудачником, потому что я так и не сделал деньги. Сучара.

Какая-то молодая незнакомая поросль, называющая себя «Левые демоны», энергично скандировала: «Бей скинов, просто пизди! Свастика хуйня, спасай Россию!»

Чуть позже, ближе к вечеру я подловил в темной подворотне солидняка в дорогом костюме. Порезал его весь в лоскуты. Хотелось, не скрою, взорвать какой-нибудь особнячок, отомстить, бля, за Филю, который давно уже был в ауте, но не было с собой ни грамма тротила.

Очнулся утром на трамвайной остановке. Пришедшие в себя граждане, хмуро спешили на работу, с трудом припоминая вчерашнее. Посмотрел на себя — ох, ни хуя себе! Ни куртки, ни ботинок. Так босиком и пошел до дома.

Олег Разумовский.

ЧУМА

Она крепко схватила меня за яйца в подворотне возле модного пивняка «Кружка», где оттопыривались центровые маргиналы. Не глупые, порой талантливые молодые люди, выкинутые на обочину жизни проклятым сообществом злостных обывателей, карательных органов и нерезаных еще буржуев.

Мы пили все что имелось в наличии в то чумное время: вечное вино Анапка, роковой портвешок «777», крутую водку «Черная смерть» с черепом на баночке, предательский напиток «Макбет» и белорусскую отраву «Малина», после которой вас трясет болотная лихорадка и конкретно глючит. Мы бухали в подъездах, в подвалах, на кладбище(иногда ночью), на всяких лавках, опасаясь ментов, в котельнях и на многочисленных запущенных хатах.

В «Кружке» Чума напилась в жопу и заснула прямо на столе. Никто ей там слова не сказал. Она уже однажды навела тут порядок, то есть разнесла все помещение и наразбивала хуеву тучу посуды. Пиздила бутылками и кружками обслугу, которая пыталась сделать ей замечание. Потом они поняли, что ее лучше не трогать.

Да поебать! Кругом рушились устои, вымирала нация, борзели менты, жирели и наглели чиновники, глумились буржуи. Многие из нас выпали тогда в осадок, а тех кто приподнимался мочили в подъездах, взрывали в тачках. Такие как мы выродки, прозванные с чъей-то легкой руки птеродактилями, плотно садились на стакан или иглу, спускали последнее или даже проссывали квартиры за ящик водки. Но все было абсолютно по хую. Мы не хотели замечать ебаную реальность. Слушали Нирвану, Моторхед, Эксплойтид, Мэрлин Мэнсона. Тусовались в " Бешеной лошади» или «Пиковой даме». Опускались. Попадали в дурку. Бичивали. Умирали.

Когда Чума проснулась, я отвез ее к себе домой, в свою разъебанную хрущебу. Она выпила из горла бутылку паленой «Столичной», съела упаковку Родедорма и конкретно охуела. Что она творила. Это было нечто. Чума орала, как потерпевшая. Выла и причитала, будто буйно помешанная. Разорвала на себе одежду и раздолбала в конец мою итак расхуяченную напрочь хату с жалкими остатками еще советской мебели. Кричала «хайль Гитлер» и хотела сделать себе харакири тупым кухонным ножом. Металась по комнате и с грохотом падала на пол. В своей буйной дикости была похожа на Валькирию, только гораздо круче, учитывая наши чумовые реалии. Я боялся, что она скинится с балкона и поэтому дал ей хороших пиздюлей и пинками спустил с лестницы.

Она мне это припомнила. Дождалась, сучка, когда я вышел на улицу и въебала сзади по башке приличной железкой. Я истекал кровью, но решил не сдаваться. Кое-как доканал до больнички. Голову мне зашили без всякой анастезии. Я стал действительно какой-то бесчувственный. Станещь тут при такой жизни. В палате съел чей-то лимон прямо с кожурой. Ребята пожалели меня, угостили водкой «Ни шагу назад» с портретом Сталина и салом. Я взбодрился и смылся из больницы через задний проход.

С окровавленной перевязанной башкой я носился по городу, как легендарный Щорс. Птеродактили меня неслабо поддержали и морально и пойлом. Да мне поебать! У меня крепкие гены. Дед мой прошел всю финскую. Оба родителя воевали в Сталинграде, а отец еще дошел до Берлина. Дядька служил в НКВД и участвовал в расстреле польских офицеров в Катыне. Потом защищал Брест и партизанил на Смоленщине. Тетка была снайпершей. Под Кенигсбергом в лесу вступила в поединок с немецким снайпером-ассом и победила. Я говорю, у меня та еще родня. И вся моя жизненная дорога покрыта трупами безвременно рухнувших товарищей. Нас нещадно косила чума эпохи.

Несколько суток я охуевал в центре с пробитой башкой. Чистые граждане мной брезговали, зато бичи уважали и угощали последним сэмом. Случалось до меня доебывалась всякая шпана, но все кончалось как-то удачно для меня и хуево для них. Однажды напали менты. Пытались хлопнуть, как обычно, не за хуй. Я вырубил двоих, конечно, но они вызвали подкрепление и дубинкой сломали мне руку. Отбили почки. и на время испортили настроение.

Чума, как выяснилось позже, искала меня по всему городу. Странно, что мы не пересеклись, но бывает. Она жрала свои чумовые колеса носилась повсюду, как охуевшая ведьма. По ходу попала под машину, получила сотрясение, вскрылась мойкой, вызвала себе «шестую бригаду» и отметилась в «дурке», сдернула оттуда, ширнулась на халяву «геранью», отпиздила в трамвае по ходу какую-то пожилую гражданку совершенно не при делах и в оконцовке сломала ногу.

Когда она нарисовалась на пороге моей хаты на костылях, с бутылкой водки в руках и идиотской улыбкой на блядской роже, я просто охуел от восторга. К тому же в гипсе у нее была занекана тыща рублей.

Мы трое суток не просыхали и поминали всех погибших товарищей. Хмелили и местных птеродактилей, которые в итоге обнаглели и стали приператься к нам глубокой ночью. Тогда мы с Чумой поймали тачку и поехали к бывшему панку Мартову. Там меня уважали. При моем появлении сразу же появились косячки, немецкая водка «В.И. Ленин», где на этикетке сам вождь в знаменитой кепке, и приличная закусь, типа салями и ветчинки. Мы пили эту водяру и резко радикализировались. Хотелось со всей дури въебать по проклятой репрессивной системе. Выпили с хозяином за погибших, и он стал нам читать свои стихи. Сквозной темой в них проходило разложение, разрушение, умирание. Чуму такая поэзия явно цепляла. Она просто торчала. Потом смотрели по видео «Апокалипсис наших дней», «Мертвеца» и «Страх и ненависть», после чего шла только крутая порнуха. Тут я не выдержал и отрубился. Нет, пизжу. Мы еще выпили, о чем-то спорили, кричали. Посылали все на хуй и одновременно в пизду. Потом я точно отъехал, потому что устал капитально.

Мне снились стройные ряды скелетов, поднимающиеся вверх по Б.Советской, выходящие на ул. Ленина, доходящие до пл. Восстания и строящиеся там в четкие шеренги. Они несли красные флаги с черными черепами. Среди покойников я узнавал своих верных товарищей суровой юности. Что ж нас так смертельно выкосило? Чума, одетая в черное, неистово дирижировала с балкона Дома Советов. Звучала какая-то адская музыка. Скелеты орали ей славу и готовились к последнему штурму.

Тут она разбудила меня и резко приказала ебать ее. Я отказался. Говорю: устал, блядь, смертельно.

Что потом было. Это страшная сказка. Она разнесла все в квартире бедного Мартова, который забился в углу и крестился. Разгром был натуральный. Чума порезала ножом диван, ковер, картину, изображавшую свастику. Перерезала горло большому персидскому коту с мордой почти человеческой. Только литр водяры «Черная смерть» привел ее несколько в чувства.

Заканчивали мы с Чумой у Фадея на Б.Советской, куда слетелись последние птеродактили. Пили паленую водку, пели суровые песни, типа «Смело товарищи в ногу», «Варяг», «Там вдали за рекой«…Чума обнимала всех по очереди и целовала горячими губами.

ИМПЕРИЯ ЧУВСТВ ЗЛА

«Полюбил моряк морячку…голубой прибой…» пела пожилая женщина в черной потертой железнодорожной шинели, простых чулках и стоптанных чунях на больных ногах, проходя мимо поликлиники. «Я пьяная, а иду еще за бутылкой, потому что, понимаешь, мне мало» — обратилась она неожиданно к молодому доктору, для которого рабочий день только что закончился. «Ты меня, сынок, не осуждай, пожалуйста.»

Не дай бог. Он и не думал. Скорее наоборот. Рожа у нее красная, глаза слегка выпучены и смотрят как бы с удивлением в разные стороны. А врач с восхищением наблюдал за ней, проходящей мимо. Покачиваясь. Напевая: «Ах, эти милые глаза в японском стиле, один сюда, другой — туда, меня пленили.» Смеясь черт знает над чем. Удаляясь от него в сторону винного.

Он с сожалением смотрел на уходящую натуру. Вот бы прикоснуться к такой. А на следующий день и повезло крупно. Она на прием к нему пожаловала с утра пораньше. Вошла в кабинет полусогнутая: резкие боли, даже рези, можно сказать, в желудке. Выпила, должно быть, какой-нибудь дряни, вот и плачевный результат.

Врач велел ей раздеться наголо немедленно, не задавая лишних вопросов. И так все ясно. Уложил на кушетку. Железнодорожница безропотно подчинилась, готовая на все лишь бы прекратились страшные боли. На лице гримаса страдания, а пахнет от бабы каким-то керосином просто. Но даже этот неприятный запах почему-то возбуждал его. Тянуло к ней очень сильно. Особенно к нижней ее половине, чего там темнить. Но то, что скрывалось под трусами, было совершенно сверх ожиданий — густая, жесткая как сапожная щетка, обильная шерсть.

Он едва сдержался. Возбуждение было просто дикое.

Пощупал ее слегка для порядка, помял твердый живот (она вскрикивала то и дело), сказал, наконец, почти хладнокровно, деланно равнодушно: «Что ж, придется резать, женщина», — тут же, не дожидаясь ответа, выхватил из кармана халата острый ланцет и шарахнул по животу без всякой анестезии. Она закричала, заплакала, задергалась, заругалась. Он засунул руку глубоко в кровавое месиво, стал шарить там, искать чего-то. Она рыдала, причитала, молила сжалиться над ней и одновременно крыла его отборным матом. Даже пыталась плевать в него, но он ловко уклонялся, делая свое привычное дело, как учили. Долго копался во внутренностях у пациентки, даже вспотел немного. Пот капал со лба и по носу. Извлек, наконец, искомый кусочек пораженного мяса и бросил его решительно в ведро с какими-то ошметками. Провел осторожно рукой по надрезу и тот сразу же зарубцевался, только маленький совсем шрамик остался, еле заметный.

Вот и вся операция. Длилась-то всего минут пятнадцать. Женщина встала с облегчением. Вся боль сразу исчезла чудесным образом, как и не было ее совсем. Появилось легкость, бодрость, нахлынул прилив сил, энергии. Захотелось засадить срочно стакан водяры, заторнуть капусткой и салом.

— Какое там здоровье, — жаловалась она потом молодому хирургу в интимной атмосфере своего неприлично грязного жилья, угощая дорогого гостя от всей души самогоном, — я ж вся насквозь отравленная. Когда еще лен этот на полях убирали, химии нанюхалась больше некуда. Понял? Если б не пила водку, давно б сдохла. Точно.

«Раздеть бы ее, сучку, наголо, повозить мордой по грязи, нассать на нее, насрать, потом поставить раком и отхлестать мокрой половой тряпкой по жопе,»- размышлял врач. Дернув стакан ядреного гнета.

— Потом еще по жизни всякие неприятности, ты учти это, пожалуйста, — продолжала Она, балдея на старые дрожжи. — Мужик мой помер три года назад, отравился водкой. Правда, это ладно. Погиб Максим и хуй с ним. Мишка Черный теперь зато ко мне открыто ходит постоянно. Частенько заглядывает. Когда хочу, прогоню, правильно? Зачем связываться. Он злится. Если я его выгоняю, говорит: не приду больше. А потом увидит меня, когда едет на своей дрезине, и бежит обратно сюда. Тянет его непреодолимо.

— Видно, вы его притягиваете, — предположил молодой человек, сам, если откровенно, неслабо привороженный красномордой железнодорожницей.

Муж мой ладно, не жалко, а тут послушай, еще дочка молодая совсем умерла. Ей в школе ребята лягушку сунули за пазуху, она очень испугалась, начались припадки. Однажды упала головой в лужу и захлебнулась. Вот так в пятнадцать лет и ушла. Хорошо мне теперь одной в хате пустовать? Как считаешь?

Он хотел пожалеть ее. Красные до блеска щеки немолодой женщины были уже мокры от слез. Утешить бы ее хоть немного. Но вместо жалости вдруг охватила ярость. Резко схватил большой столовой нож и решительным движением вставил его ей в бок. Она ахнула от такого сюрприза. И тяжело съехала со стула на пол. Рухнула и растянулась на давно неметенном полу. Он стал в исступлении топтать ее ботинками. Бил по голове, пинал все тело. Она корчилась, стонала, материлась и обливалась кровью.

Успокоившись минут через десять, не оставив на бабе к этому времени живого места — грудь вся синяя и под обеими глазами по большому фингалу — он вынул нож из глубокой раны и осторожно, с нежностью касаясь кровоточащей поверхности, заживил ее. Почти ничего не видно стало.

Железнодорожница, побледневшая от потери крови и слегка похорошевшая, лежала на диване.

* * *

— Подлюга ты вороная, — говорила женщина доктору на следующий день, когда они гуляли вечером вдоль путей под грохот проходящих мимо составов, в основном тяжелых товарников, — ты зачем меня зарезал, мясник?

— Это для профилактики, — отвечал он мягко, успокаивающе, как и положено медперсоналу.

— А-а-а, — протянула она, — а я думала…»

И вдруг запела громким хриплым голосом: «Но ты должен понимать, что я буду запивать…»

И, прервав песню на полуслове, просила у хирурга за что-то прощения.: «Ты прости меня, сынок, пожалуйста, я, ты знаешь, психованная. Жизнь у меня очень трудная. Мать меня родила, когда ей было пятьдесят четыре года, а отцу семьдесят восемь лет, У него были седые волосы и борода, глаза голубые-голубые, брови же густые и черные. А мать настоящая уродина была. Она людей ненавидела и живьем начала гнить. Червяки ее съели заживо. Так ее, сынок, бог наказал, потому что она идиоткой была.»

Возле станции догнивал большой фанерный щит с выцветшей надписью: СССР-оплот мира и социализма. «Здесь бы ее, сучку,» подумал хирург сладострастно. Возбуждение было просто страшное. Между тем темнело, острее пахло углем, керосином, мазутом. Вспоминалась одна история из студенческого времени. Он познакомился с абитуриенткой, провалившей вступительный экзамен. Пригласил ее выпить, чтобы утешить. Она отказалась, он ей по роже-выпила, сучка драная. Стал обнимать-ломается. Он ей опять по роже-успокоилась. Попробовал раздеть — та ни в какую. По роже ей, обратно, по роже. Нормально разделась, падла. Успокоил он целочку эту.

Этот эпизод врач частенько вспоминал и смаковал с большим удовольствием. Железнодорожница тем временем кричала изо всех сил, чтобы перекричать грохот проходящих товарников: «Что б тебя черт забил! Выпил стакан и уже пьяный в дупель, дурень! Сразу за нож, живодер. Не умеешь водку пить, нюхай навоз. Понял? Я ж вся в былиночку высохла… такая жизнь…К тому ж в магазинах, сам видишь, одни иностранные тряпки — ни фуфаек, ни галош…Какие сами, такие, короче, и сани…вот теперь зверобой взять…Раньше, слушай несчастный, в газетах писали, что он полезный от всех болезней; от давления, например, и желудок успокаивает тоже, а теперь какой-то хуеплет, слышь, написал в газете «Гудок«…ты понял меня, ай нет?» — орала она охрипшим голосом. — «Я говорю, какой-то хуеплет написал, что коровы этот зверобой не едят, будто он для печени вредный…А я этому хуеплету, между прочим, не верю, чтоб ты знал. Сейчас вообще в газетах правды нет.

Или телевизор взять. Вот мы смотрим Изауру, рабыню, после Марианну. Теперь Просто Марию. Я, например, Санту Барбару очень люблю, про Си-Си…Смотрим, сынок, и переживаем, как будто это нас касается. Да? А ведь у нас самих разве нет горя? У нас же, слушай несчастный, то понос, то золотуха. Что, не так разве?»

Они проходили мимо сожженного недавно приватизированного ларька, овощного магазина, выкупленного уголовником. Жители поселка были возмущены-раньше там хоть иногда можно было купить огурцов или помидоров, а теперь только портвейн Три семерки. Хорошо хоть этого уголовника, владельца магазина, потом наказали рэкетиры. Устроили ему катастрофу. Он ехал на своей «Волге»-разбился сразу насмерть. В девушке при нем лет шестнадцати отняли обе ноги.

— А Мишки Черного больше нет, сынок, — продолжала пожилая женщина, — под Пасху выпивал он с мужиками и говорит им, что никакого бога фактически нет: ну, как это, его прибили гвоздями, а он воскрес. Вот прибейте меня, оживу я или нет?! А те, недолго думая, пригвоздили его к стенке свинарника. И вправду не воскрес Мишка.

Я сама только что с похорон, слушай. Брата родного хоронила. Ты понял, ай нет, что я говорю? Нашли в ментовке забитого насмерть. Череп проломали ему, гады. Жена утром пришла забирать его из клоповника, бутылку с собой принесла, чтоб охмелить человека. Приходит, говорит: вставай, Миша. А он и не дышит.

«Хватит», — подумал доктор с некоторым даже ожесточением в сердце, — «пора кончать». Взял женщину решительно за руку, Потащил, Тяжелый товарняк не спеша приближался к станции. Железнодорожница дерзко глянула на хирурга своими косящими голубыми глазами: что ты, мол, спешишь, как голый ебаться, погуляли б еще вдоль путей, подышали б свежим воздухом. И тут он резко и сильно пихнул ее под надвигающийся поезд.

Несчастную перерезало аккуратно пополам. Причем верхняя ее часть улетела ввысь, через переходной мост, куда-то в сторону депо, а нижняя половина туловища упала на платформу и забилась у ног молодого человека. Он судорожно схватил дрожащую плоть, прижал к груди и кинулся со всех ног к туалету при станции. Что стоял неподалеку от стенда «СССР — оплот мира и социализма». В руках он держал то, что несколько минут назад было неосторожной железнодорожницей.

Я НЕ ПОЭТ

На остановке объявление:

«Хуейте с нами!

Хуейте быстро!

Хуейте правильно!

Хуейте с умом!»

Это вместо «худейте с нами». Буква» Д «стерта.

Две бабы мирно между собой о собаках. Одна, та что потолще, рассказывает:.

Меня соседний пес заколебал просто, Зина, абсолютно достал. Пошла за водой к колодцу — прижал к забору, оборвал всю фуфайку. Это Полкан соседкин. Она многодетная, у них с питанием плохо. Все деньги, что за детей дают, детские эти несчастные, пропиваются моментом, А за собакой не смотрит. Иду я это по улице — опять нападает, бросается прямо, тварюга. Мне себя не жалко, Зина, пусть кусает, а жалко шубу порвет новую! Ну, это ж немыслимо. Если у тебя собака, то за ней следить надо, так же? Пошла я к участковому. А тот мне: «что я могу поделать?» «Ах так», — думаю, — «ну, ладно». Встречаю знакомых ребят, говорю; «ребята, я вам бутылку ставлю, убейте только эту собаку, пожалуйста.» И ушла в дом.

Они ее поймали, Зина, привязали к дереву. Я выхожу, а они ей уже топором всю голову разрубили. Меня вырвало тут же.

За собаками следить нужно, так же? Вот у моего деда аж четыре собаки и у него три на привязи, а только одна бегает, потому что она безопасная….

Эта толстая тетка, мне показалось, без конца могла бы болтать о собаках, затронув такую злободневную тему, если б в этот момент к двум бабам не приблизился некий мужичонка довольно доходяжного вида. Худенький, обносившийся в конец, с почерневшей от бухалова рожей. Бабы только его увидели, как накинутся тут же с ходу, словно на паршивую собаку.

Михеич, ты что ж это делаешь? Совесть у тебя есть ли? Ну ты подумай, мамка дома мертвая лежит, нехороненная, а он, блядь, взял деньги, которые соседи собрали на похороны, сказал, что поедет за гробом и вот уже три дня как пропадает. Где ж ты был, змей ты паршивый? Черт! Мамку теперь в мешковине хоронить будем!

Жалкий мужичонка, пропивший похоронные деньги, мямлил в ответ что-то невразумительное и при этом жалко улыбался, как идиот, обнажая при этом два желтых остаточных клыка. Вместо совести у него давно уже вырос хуй.

Я ехал в трамвае, сидя на своем любимом месте, где на спинке сиденья вырезано гвоздем довольно резко: я не поэт. Мне эта надпись очень нравилась.

Рядом со мной сидела толстощекая девочка лет четырнадцати. Из ее сумки скромно выглядывала эротическая газетка «Двое». Рядом лежала книжка «Пора любви». На коленях у герлицы сидел парнишка с короткой стрижкой и тремя булавками в ухе. Рожа у пацана была довольно дебильная тоже.

Стоящие надо мной две старушки рассуждали меж собой на злободневную тему: распадется ли Россия?

— Кто нас упорядочит, а? Только иностранцы могут нас упорядочить. Немец или американец? Скорее всего, что американец все-таки.

Напротив меня сидел вонючий узбек или таджик, кто их разберет чертей узкоглазых. Одет в тонкий грязный халат. Рядом с ним девочка затрапезного вида. Ёбаные беженцы. Я вспомнил по этому поводу стишок из детской книжки: у москвички две косички, у узбечки — двадцать пять. Нищие узбечки, таджички или вообще киргизки, хуй их там проссышь желтолицых, сидели в ряд в подземном переходе, выставив вперед свои будто окаменевшие черные руки. Они любили сесть в самом проходе, не то что русские нищие, которые скромно прижимались к стенке. Азиатки внаглую путались под ногами. Так и подмывало пнуть их, чертей нерусских, врезать им как следует с ноги. Но какие замечательные расшитые золотом и серебром штаны были на этих бедных женщинах. «Дать им что ли денег», — думал я порой, проходя мимо, — «чтоб сняли штаны прямо здесь в переходе».

Однажды со мной произошел такой забавный случай. Я перекусывал в привокзальном буфете и вдруг чувствую страшную вонь. Такой вони я не ощущал ни до ни после. Огляделся по сторонам — вижу возле стеночки тихонько стоит чуть живая бичевка. Еле дышит причем сама, но воняет, падла, на весь вокзал. Я тогда спокойно доедаю свой гамбургер, подхожу к ней, с трудом сдерживая отвращение, задираю ее жалкие лохмотья и ебу бабу в стояка. Кончаю и ухожу гулять по вокзалу, поджидая свой поезд. А когда возвращаюсь к тому месту, где жрал свой гамбургер, бичевки там уже нет. Ее, по видимому, увели амбалистые омоновцы, что проходили тут недавно. Однако, запах этот специфический остался. Очень стойкий такой оказался аромат. У меня аж хуй встал непроизвольно.

Вагоновожатая между тем гнала, как это часто бывает с ебнутыми вагоновожатыми, без всяких остановок, а сидящий за моей спиной явно задроченный тип в стареньком сером пальто и грязной кепке обижался на это и все кричал хриплым голосом:

— Эй, товарищ, надо предупреждать остановки. И запомни: каждая остановка должна останавливаться.

У кричавшего мужика, я заметил, обернувшись на голос, было под обеими глазами по здоровенному фингалу, а рожа вся посиневшая и опухшая.

— Да что финалы, брат, — тронул он меня за плечо, так что я не смог его не выслушать чисто по человечески, — посмотри один глаз красный какой, ничего не видит и не проходит никак. Труба дело. А как получилось. Пришли ко мне на днях двое — требуют денег. Как, почему, за что? Без понятия. Слово за слово, хуем по столу. Ну и получи, короче. А за что, почему, с какой стати? Я хуй его знает, братан. Не при делах. Веришь-нет?

У меня работа такая, земляк, пойми правильно — я пришел, проверил журнал, расписался, если заказов нет, то пошел домой. Прихожу к себе и в люлю. Поспал, встал, поел, газетку почитал, и опять поспал, проснулся, пожрал, попил, посмотрел телевизор, брат, похавал, поссал, почитал книжку, обратно поспал, встал, посрал… и так кажный божий день. Правда. И получаю слезы. Такая, друг, жизнь.

А тут у меня, как назло, брат родный умер. Хотел к нему поехать. Двадцать человек, прикинь, обзвонил — никто ни копейки не дал. Ни одна падла! Ну разве это люди, земляк? Сегодня, блядь, килограм ливерки купил с горя. А что эта ливерка? Зато у нас зарплату вовремя получают, землячок, не задерживают, как на заводах. Там по пол года не платят.

Я голосовать не ходил и не пойду, братан. Что толку? У нас, пойми, столько харь еще осталось от предыдущего режима и все, друг, хотят себе хапнуть — и дачу, и машину, и квартиру. Что толку голосовать, я тебя спрашиваю?

Сейчас предложит выпить, скажет: есть тут у меня, земеляк, грамм двести, на хапни. Так я подумал и не ошибся. Сколько вот таких же задроченных типов постоянно предлагают мне по ходу свои кровные пять капель, отрывая, кажется, от самого сердца, доставая пузырь из-за пазухи, а потом охотно открывают душу нараспашку и рассказывают все самое заветное.

«Эх, рассказать тебе что ли, братан, свою историю», — подумал я, " чтоб ты, земляк, вообще охуел целиком и полностью».

Но вместо этого я рассказал ему нечто весьма поучительное про то, как семеро смелых норвежских кинооператоров хотели снять фильм о людоедах. Им посчастливилось найти такое племя где-то в глубине России. Там где собственно и бьет ключом настоящая жизнь.

Однако, прибыв на место, норвежцы были крайне разочарованы: оказывается, каннибалы к этому времени уже завязали с людоедством. Встали, так сказать, на путь исправления, решили вести новую жизнь. Кинооператоры, тем не менее, были настроены крайне решительно. Зря они что ль в такую глушь добирались? И вот при помощи серии провокаций им все же удалось заставить экс-негодяев вернуться к своим кровавым ритуалам.

Дело кончилось тем, однако, что вошедшие в аппетит дикари, стали поедать одного храброго норвежца за другим, а те продолжали самоотверженно снимать кровавые оргии на пленку, до тех пор, пока в живых остался лишь один оператор. Но и его захавали беспредельники.

Когда, наконец, спасатели прибыли в это отдаленное местечко, они обнаружили там только кинокамеру среди груды обглоданных костей — все что осталось от съемочной группы смельчаков.

Фильм о каннибалах потом стал сенсацией и с успехом обошел экраны всех цивилизованных стран мира.

В трамвае между тем назревала драка. Фитильной, поддатый и раскрасневшийся летчик в расстегнутой кожанке приставал к толстощекой девице, на коленях у которой сидел ее парень. До поры до времени они мирно беседовали промеж собой. Девушка рассказывала:

— Ты Капу знаешь, который на базаре торгует? Он стоит там с мужиками, я такая подхожу, он мне говорит: ты пить будешь? Я такая удивляюсь — типа с чего бы это? Вроде, мало знакомы. Потом соглашаюсь: ага, наливай. Стакан, блядь, выпила. Вино «Старая мельница» Оно вкусное. Бутылку выпьешь и хорошо. Водки не надо. Только его запретили недавно. Ядовитое оказалось. Потом Капа такой говорит, что его брату типа срочно нужна баба. Он, короче, только что прибыл из Калининграда на новом «Оппеле», поддал как следует и кричит, что хочет местную бабу трахнуть, отметиться в нашем городе. Я такая посмотрела на него — мужику, блядь, лет тридцать. Страшен до ужаса. Думаю: на хуя мне такая картинка Репина? И такая ушла от них.

Вот на этом самом месте и пристал к девушке этот поддатый лейтенант, который до этого стоял, покачиваясь, подслушивая и сопя в обе дырки.

— Она что плотная? Спрашивает вояка у парнишке с тремя булавками в ухе.

Тот сразу завелся, с пол оборота. Вспылил, полез в залупу. Вскочил. Оказался такой маленький, кривоногий, но крепкий как орел, резкий и весьма приблатненный. Кричит:

— Ты что несешь, следи за языком, старлей. Следи за своей болтушкой по натуре.

Он прямо так и налетал на офицера.

— Какая она тебе плотная, а? Ты что оборзел? Фильтруй базар, вояка.

— Плотная, отвечаю, сто пудов, — стоял на своем пьяный летчик. — А ты не матерись, парень. В трамвае надо себя культурно вести. Это общественное место. И дети тут и женщины едут. Ты понял на хуй? Одурел что ли с горя? Ёб твою дурака мать! Я тебе говорю, что плотная и успокойся в пизду.

— Да ты что, старлей, — парнишка просто из себя выходил, оскорбленный в душе, — за болтушкой следить надо. Не грузи по натуре. Какая она тебе плотная? Это моя девушка, ты не понял что ли? Кончай, говорю, хуйней страдать, летун.

— Ты что, пацан, охуел, что ль совсем с горя? Ёб твою полуеб! — Длинный летчик еще больше раскраснелся, распахнулся и прямо наседал на приблатненного коротышку, угрожающе нависая над ним, воняя кожей и водкой. По ушам получить хочешь? Ясный хуй-плотная она.

— Я тебе конкретно говорю, кончай хуйней маяться, летун, нарвешься, — не унимался парень, грудью встав на защиту чести своей девушки, — не плотная она, я за свои слова отвечаю.

— Ни хуя себе картинка Репина, — только и нашла что сказать сама толстощекая герлица и отвернулась к окну.

Короче, в трамвае назревала драка, а мне как раз нужно было выходить. Моя остановка, к счастью, останавливалась.

* * *

Я вышел возле базара. Щел вдоль бани сквозь плотный строй торгующих всякой мелкой ерундой цепких торгашей. Был выходной день — на вещевом рынке толпа прямо сумасшедшая. С трудом пробивался сквозь густую людскую толщу. Народ словно одуревший: все такие возбужденные, расторможенные, орущие, бестолковые, толкающиеся. Мне казалось, они до конца еще не верят в такое изобилие товаров после стольких лет скудности. Отсюда вся эта ненормальная эйфория. Люди воспринимают толкучку как мираж. Но и прикупают, не без тог. Хотя больше все же продают. Скоро будет как в Стамбуле, где никто ничего уже не покупает, но все чего-то продают.

Я походил немного среди палаток и нашел, наконец, то, что мне было надо-набор японских ножей. Маленький нож для чистки картофеля, нож побольше для общего пользования, большой секач и нож мясника в виде самурайского меча.

Стояло отличное осеннее утро. Прохладно и тепло одновременно. Воздух бодрил. Летала легкая паутина. На душе было хорошо и спокойно. Сердце пело. Хотелось усилить кайф во что бы то ни стало. Я купил баночку баварского пива и двести грамм салями. Порезал колбаску новым ножичком средних размеров. Выпил пивка, заторнул вкуснятиной и почувствовал себя просто великолепно. Закурил «Уинстон». Тут и подошел ко мне здоровенный, но рыхлый бич с навек заплывшей мордой и дебильной улыбкой от уха до уха. Он как бы просил меня, мол, дай закурить, братан. Я должен был его выручить, если нахожусь в отличном настроении. Но мне почему-то захотелось сделать обратное. Я врезал козлу между глаз и сбил ублюдка с первого удара. Бичуга тяжело рухнул на грязный асфальт. А когда бил его, интересно, у меня ощущение было, будто рука проваливается во что-то мягкое и мокрое. Как бы в прокисший торт. Да и харя у бродяги была похожая — бело-красная, рыхлая, пористая…

Возле бани…Нет, вру. Возле туалета, откуда шел резкий специфический запах, стоял растерявшийся мужичонка, вернее образина. Кнороз вонючий. Грязная скотина. Ишак помоечный. Тварь пастозная. Уебище полное. Два гнилых остаточных клыка торчали из мокрого рта. К тому же лишь одна рука у жалкого индивида. На губах умоляющая улыбка. Бьет на жалость, гнида. Инвалид никак не мог застегнуть свои штаны одной рукой. Они спадали, и он просил прохожих: сделайте, пожалуйста, такую божескую милость, люди добрые, помогите застегнуться.

Но люди спешили мимо, как бы не замечая бедолагу. И правильно делали, потому что от калеки пахло хуже, чем от уборной.

Бедняга радостно заулыбался, когда я к нему приблизился, еще больше обнажив свои мерзкие клыки. Он протянул мне концы веревки, которой подпоясывал свои рваные штаны.

— Сделайте такую божескую милость.

Завязывая веревки, я обнял вонючего старика, прижал к себе и крепко поцеловал в губы. В колючую щетинистую рожу.

— Спасибо, — благодарил он меня сердечно и униженно улыбался.

И тут я совершенно неожиданно выхватил из коробки большой нож похожий на самурайский меч и вставил ему прямо в сердце.

_КОНЕЦ

ТКАЧИХА

Она рассказывала: позвонили, мол, ночью в 12 часов, не могли раньше в девять, например, раз он умер в 7 часов. А ночью то, знаешь как неприятно. Я прямо рухнула, хорошо по телефону успела соседке сообщить. Она медсестра. Хоть укол пришла сделала.

Я потом целый год из дома почти не выходила, почернела вся.

«Любили его что ли очень?» — спросил студент.

«Да, «сказала она, слегка улыбаясь густо накрашенными малиновой помадой губами. Она — черноволосая, с сединой, смуглая, с большой несколько отвислой грудью под синей майкой. Сверху расстегнутая спортивная куртка.

«Врачи тоже черти, «продолжала она, «бляди крашеные. Думаешь, они лечат? Да ни в жизнь. Потом как умер, бабы пугали, что будет приходить, мол, является хозяин, а я не боялась, он мне даже не снится. Раз только было — лежу я поздно ночью и слышу будто говорит: подвинься, мне тесно. Я глаза открыла, смотрю — дымок такой возле кровати. Узкая полосочка. И все. Исчезло. Бывает такое, а?»

Молодой парень в черных таиландских джинсах и турецком желтом свитере с надписью «Бойс» сказал, что еще как бывает.

«Говорят, есть книга такая, «сказала женщина, задумавшись, «про это самое, хочу достать. "

«Есть, «подтвердил молодой человек, «но дорого стоит. "

* * *

За окном электрички линяла осенняя природа. Пожилая тетка ехала на дачу доделывать там последние дела, студент — случайный попутчик — в неизвестном направлении. Сидевший рядом с ними мужик в штопаных штанах рассказывал всю дорогу тупо молчащей бабе в платке.

«Вот слушай. Поставил он двустволку себе между ног, да как шарахнет — пол-черепа снесло сразу. Глаз один вырвало на хер, другой едва болтается. Неприятно было смотреть на него в гробу. "

Баба тупо молчала, никак не реагировала на мрачное сообщение спутника.

Молодой человек спортивного вида рассматривал свою собеседницу. Она ему, в общем, нравилась. Не совсем старая. Одна губа у нее далеко выдавалась вперед, делая лицо слегка обезьяньим, ноги в черных трико тонковаты, зато грудь очень даже приличная и узкая талия. Для ее возраста совсем неплохо.

«Что я видела то в жизни, «жаловалась она, «работала ткачихой до самой пенсии, нервы как струна. Теперь бы только пожить, как он умер, а все-поздно.»

«Что вы, вы ж еще молодая, вам только и жить теперь, «утешал студент.

«Брать кого попало, детка, не хочется, «улыбалась она, явно польщенная комплиментом, «ты Ленку не знаешь случаем из Петуховского магазина. Продавщица, худая такая девка? Вот. У нее мать взяла себе мужика на старости лет, так он ее зарезал. И еще две недели ж ил с ней мертвой. Издевался, как хотел над трупом. Утюгом ее прижигал. Ужасы! Нет, мне такого счастья не надо. И потом, я ж со своим столько лет прожила, любила его сильно. Какой никакой, а я за ним ухаживала за больным. Когда мне ясно стало, что умрет, я ему все купила — рубашку, тапочки. И бахрому. Только покрывала не было, не могла достать. Потом достала все-таки, детка, с большим трудом. Только ему не показывала, конечно. А рубашку давала примерить. Он спрашивает: зачем мне, я все равно лежу? Я врала, мол, пригодится еще. "

«… его с работы уволили и прав лишили за пьянку», — рассказывал рядом мужик в рваных штанах, разных туфлях — на помойке, наверно, нашел, сейчас с обувью туго, — думала ткачиха, «…а у меня от мужа сапоги хорошие остались, они двести рублей теперь стоят»-«вот случай, «обращался этот оборванец к все так же тупомолчащей бабе в стареньком платке, «а он переживал очень, поддал и бросился под электричку, его долго-долго тянуло, перемололо всего, накрутило на колеса, понимаешь… "

«Вы такая молодая еще… «говорил студент ткачихе.

«А что я видела в жизни, детка?0н был следователь. Часто дома не бывал. Где пропадал, я не знаю. Может, по работе, а, может, гулял только где-нибудь. Приходил пьяный. Бил меня. Да так ловко, что фингалов не оставлял, как другие мужчины своим женам, а три-четыре дня после этого ходила, как контуженная. Сам то пропадал днями и ночами, а если я задержусь где, не дай бог, на пять минут, приставал как пиявка: где была, мол? А где я была? Кобеля принимала, вот что. Как будто не знает, что дел — море. Одни эти жуки на даче чего стоят, не справишься с ними никак, и выводить бесполезно. Бьюсь из года в год, а что толку?»

«Слушай частушку новую, «говорила круглая как бочка контролерша в зеленой куртке своей подружке с корзиной для грибов: как многие той осенью женщина запасалась, так как зима намечалась очень голодная, «слушай, подруга, частушку — у Мишки Горбачева на голове проталина. Всю Россию развалил, а прет на Сталина».

«Это ж надо такое придумать — проталина, «смеялась грибница и замечала после глубокомысленно: «нет, Маруся, все-таки умный у нас народ и талантливый. "

«Это, да. Только что толку, живем как свиньи, «говорила контролерша, давясь смехом и уходя вдаль вагона ловить безбилетников.

«Нервы как струна, «повторяла ткачиха, «вою жизнь до пенсии на этом льнокомбинате проработала. Никто нормальный меня теперь не возьмет, а какого-нибудь пьяного вечно черта мне не нужно, тем более что среди мужиков сейчас блядей. ты меня извини, детка, больше, чем среди баб. "

«Вы меня извините, «обратилась вдруг к ткачихе женщина в грязном байковом халате и резиновых сапогах, «вы только что говорили, как нужно крыс травить, повторите, пожалуйста, рецепт, будьте так добры. "

Оба они, студент и его пожилая собеседница, удивились, конечно, потому что ни о каких крысах у них речь не шла ни в коем случае. Лишь об умершем около года назад супруге ткачихином и всяких перипетиях ее непростой жизни.

«Вот теперь дача эта, куда я сейчас еду, детка. Я ее не хотела. Муж настоял. Говорит: будешь меня хоть вспоминать. А легко мне одной теперь на ней пахать. Вспоминаю, конечно, делать нечего. "

«Вот видите, «сказал молодой человек задумчиво.

«Правда, картошки хватает на участке, покупать не приходится. Наоборот, продала на триста рублей где-то.»

«Насчет картошки, «обернулся к ним мужчина в штопанных полосатых штанах, разных туфлях, «был недавно случай. Мой сосед поехал на свою дачу копать картошку. Приезжает, а там двое уже во всю роют. Он подходит, говорит: ребята, что вы тут делаете? А они ему: не теряйся, мол, батя, становись рядом. Он видит: они здоровые оба как быки, драться с ними бесполезно. Стал, что ж делать. Капают втроем. Парни себе покрупней, хозяину помельче достается. Накопали себе ребята, сколько им надо, сели в Жигули и уехали. А соседу моему так, ерунда осталась. Мелочь. Вот что нынче делается. "

* * *

Дня через два ткачиха встречала студента на перроне станции. Пригласила, застенчиво улыбаясь, зайти к ней. Мол, хочет показатьхромовые сапоги, что остались от мужа. Они стояли теперь 200 рублей на базаре. У нее приличная двухкомнатная квартира. Хорошая мебель, всякие шифоньеры. один шкафчик красиво вделан в стенку — это муж покойник, он любил мастерить, золотые руки. Вот и он сам, Коля-большая цветная фотография в милицейской форме на телевизоре.

Студент сидел на диване, не снимая кроссовок, поставив их прямо на дорогой ковер. Она волновалась: ведь он мог подошвы загрязнить о рельсы, а там мазут этот, потом не ототрешь ничем. Пригласила его на кухню. Он все спрашивал: где ж сапоги то? Сделала яичницу с салом. Он отказался, говорил, что сыт, не любит жирного. Потом все-таки съел все, исключая сала.

«А Коля любил очень. Однажды, «рассказывала ткачиха, «шли с ним от дочки после ее свадьбы. Мою дочь, кстати, Сказка кличут. И вот возле самого дома, он, муж мой то есть, раз меня в подыхало. Их там, в милиции, детка, учат как бить, что б следов не было. Сапогом врезал, а после и кулаком, но не в рожу, а по голове сверху /после три дня болела, гудела вся/. Тут я озверела просто, схватила его за галстук и стала давить. Задушить могла запросто, если б не сосед, такой кучерявый, весь черный, пьянь последняя и ворюга, не видно его что-то, верно, опять посадили. Он еле-еле оттащил меня, а то б задавила точно, как пить дать».

«А вы его любили?» спросил студент, потягивая горячий кофе.

«Еще как, детка. Не поверишь. Я после его смерти чуть с ума не сошла. Похудела сильно, еще сейчас не пришла в норму. до сих пор вон грудь дряблая, ты заметил?

Он протянул руку и дотронулся до вожделенной сиськи под халатом.

Потом они сидели на диване перед телевизором, смотрели какой-то итальянский фильм. Он не въезжал в сюжет. Мужчина целовал женщину, уткнувшись ей лицом между ног. Чувиха явно балдела, ахала, закатывала глазки.

«Почему нам в свое время такого не показывали?» спросила ткачиха чисто риторически, от делать нечего. «Кстати, через неделю у Коли день рождения, пойду на кладбище, некоторые говорят, что не надо ходить, не положено, но я навещу все-равно. А во сне он мне не снится. Я в церковь сходила и землю с его могилки осветила. Так нужно, детка, что б мертвец не беспокоил. Хочешь водки, а? давай налью что ли. "

Она притащила бутылку, налила по стопке. Выпили.

«Где ж сапоги — то обещанные?» опять спросил он.

«Погоди. Я после Колиной смерти пить было начала. Хотела водкой отравиться и умереть. Соседка ко мне стала ходить, алкоголичка. Но раз прогнала ее, и пить бросила. А то у меня в ванной и петля была приготовлена».

Он обнял ее за шею, пощекотал за ухом.

«Между прочим, «сказала она, «в окно все видно, что мы с тобой здесь делаем. Я тут, расскажу тебе, от нечего делать, одной то вечерами скучно, за одним мужиком наблюдаю. Он на кухне у себя голый ходит, а в комнате у него черные шторы, ничего не видно, не знаю даже, есть ли у него баба или нет. Хочешь, покажу тебе альбом с фотографиями?

Сна принесла альбом с плюшевыми крышками темно-бордового цвета.

«Это на кладбище. Вот он Коля в гробу, на первом плане та рядом, смотри, одни алкоголики стоят, видишь какие рожи, как специально подобрались, бичи просто. Меня здесь, слава богу, нету. Я валялась где-то. Откачивали. Плохие фотографии, да? Его дружки снимали, милиционеры. Пьяницы. Вот он перед строем стоит, Коля. Видишь, какой высокий, здоровый. А это моя дочка, Сказка. Ей четырнадцать лет здесь. В пионерлагере с подружкой загорают в одних купальниках.

Он смотрел на эту Сказку. Большая грудь, крутые бедра, симпатичная мордашка. Думал напряженно: «где ж эти сапоги чертовы, почему не несет она?

«Сними ты кроссовки, «сказала ткачиха неожиданно.

«А где сапоги, вы ж обещали показать?»

«Потом, куда они денутся?»

Пока он развязывал шнурки, она достала из дивана подушку и простыни. Сказала хрипло: «снимай штаны тоже».

Он скинул джинсы, прилег с ней рядом. Она вытерла с губ жирную помаду. Студент поцеловал ее, потом еще раз по ее просьбе. Помял с удовольствием эти огромные сиськи. которые так понравились ему еще в электричке.

«Давай согрешим, детка, а?» попросила ткачиха. «Нет, — отрезал он, показывайте сапоги, я из-за них пришел.»

«Согрешим, а? Ну, пожалуйста. Я чистая, не подумай. СПИДа нету. Как Коля умер, я ни с кем, честное слово. Ни разу. У тебя же было ко мне желание, я чувствовала».

«Где сапоги то?» он крикнул. Натянул быстро джинсы и уставился на экран, где итальянец целовал итальянку. Завязал кроссовки и выскочил из ткачихиной квартиры.

* * *

Он уже неделю жил на кладбище, после того как поругался с женой. Она там бляданула где-то, с кем-то. Он расстроился. Психанул. Ушел из дома, некоторое время занимался онанизмом среди могилок. Однажды почувствовал сильнейшее возбуждение при виде фотографии женщины на памятнике. Разрыл могилу руками, вскрыл гроб и оттрахал молодую еще в принципе бабенку, не выходя из ямки.

Студент весь истрепался, изорвался. Модный недавно еще прикид — черные таиландские джинсы и желтый турецкий свитер — стали грязные, рваные, все в сырой земле и глине. Рожа не бритая, пожелтевшая. Хотелось жрать постоянно и ебаться. Каждую ночь почти он разрывал себе могилку.

А однажды, ближе к вечеру, таясь в кустах, увидел ткачиху, свою знакомую. Она сидела возле красивого надгробья из черного мрамора, над которым памятник со звездой. Перед ней стояла бутылка водки, лежала всякая закусь. Сало, яички, пирожки, колбаска. Он неслышно подкрался поближе и как вампир набросился на женщину. Бешено сорвал с нее куртку, кофту, лифчик… Бросил ее на черное надгробье. Содрал с нее черное трико. Навалился всем дрожащим телом, вставил ей. Она вскрикнула, но негромко. Студент заебал по ее смуглой роже, расквасил сразу же нос. Кровь хлынула на могилу. Опрокинулась банка с цветами, помялись венки. Он передохнул малость, выпил водки, заторнул пирожком и салом. Разбил бутылку о памятник и тем, что осталось в руках, перерезал ткачихе горло.

_КОНЕЦ

ЗАТМЕНИЕ

Маруся, ты права, как обычно. Все Абсолютно точно. Справедливо. Я тебя нисколько не осуждаю, милая Ты сделала свой выбор. Ведь это такое время… Кажется, все куда-то катится со страшной силой, улетучивается, распадается. и в природе полный бардак. Зима, Рождество. А снегу нету ни грамма, одна грязь на улице. Говорят, будет затмение.

Как быстро темнеет в этом году, Маруся, уже ж три дня хоть глаз коли. А если тебя ограбят или вставят пику в бок, то ничего удивительного. Обычнее явление нашей непростой жизни нельзя теперь выходить на улицу в хорошей одежде, лучше в фуфайке и кирзе, так надежней.

Сообщения же по радио и теленовости напоминают сводки боевых действий. Повсюду вокруг нас идут сражения, а жертв так много, что не хватает никакого даже самого больного воображения. Отключится от всего хочется. Как никогда ты права, Маруся.

Какие у тебя холодные, однако, руки.

В гостях у одного тут знакомого бизнесмена как-то вечером я почувствовал себя, знаешь, прямо как в бункере Гитлера накануне последнего штурма Рейхстага, помнишь знаменитую картину Кукриниксов. По полу валяются пустые коньячные бутылки, на столе остатки заграничных консервов, пустые пачки американских сигарет… полумрак, черные шторы, спертый воздух, бледные испуганный лица. Это была еще приличная компания, ты не подумай плохого Маруся. Один только из них, поэтическая, видимо, натура, нажрался каких-то, то крутых колес, выбежал во двор голый и стал орать что-то дикое про конец света. Пока не приехала шестая бригада, из дурдома значит.

Да вот еще хозяин квартиры, к моему удивлению оказался «голубым». А не подумаешь. Мужик вроде нормальный. Хотя это теперь не редкость. Расплодилось их как тараканов. Даже в газеты дают объявления на предмет знакомств, открыто призывают друг друга к сожительству. Раньше-то их сажали, петухов, а теперь власти почему-то терпят, вот в итоге и приревновал хозяина его сожитель к флейтисту из филармонии. Такому женственному «длинноволосому, манерному. Набил ему морду, разбил очки дорогие с английской диоптрией.

Хозяин, понятно. очень расстроился, всех гостей прогнал, Маруся, кроме почему-то меня. Налил нам по стакану вермута. Хорошего, ты не подумай, итальянского. Мы выехали, и он повез меня к писателям, по его словам, лучшим из лучших. Это под Рождество, я напоминаю тебе, и по радио обещали затмение.

Долго-долго ехали на тачке через весь город. Плевать, не мне платить и ладно.

0, что за грудь, дорогая, какие нежные сосочки. Разреши потрогать, раз я уже все равно расстегнул кофточку и снял твой лифчик. Ты так любила нашу родину, Маруся, Советский союз, я имею в виду, которого теперь нету, расчленили его, сволочи.

Короче, там, у писателей, из которых. я никого не знал точно, в центре комнаты стоял большой стол, накрытый для праздника. В углу скромная елочка, по телевизору показывали рождественское богослужение. Теперь любят у нас, Маруся, эту церковную канитель. Попы у нас вишь нынче в моде. Такой, мы народ переменчивый. Начни тут по радио ислам пропагандировать, так многие в мусульмане подадутся, я уверен. А эти священники, между прочим, только наживаются на нашей беде.

Ладно, за столом, что самое главное сидело человек двадцать писателей и все, как выяснилось чуть позже, были пидарасами. Вот тебе картинка из Русского музея. На вид вполне приличны люди, не броско одетые. Пили «Пшеничную», закусывали по-простому-салом с отварной картошкой, консервами томатными. Скорее всего реалисты, я прикинул. Общались между собой по-хорошему, потом пошли танцевать парами, кто с кем сидел рядом. 0бнимались, ласкались, целовались, любезничали. Тут я все и понял, дорогая моя.

Ты знаешь, что характерно, Маруся, на следующий день, страдая на отходняке, как падла, получаю я письмо из родной деревни Самодурово. Пишут земляки, значит. И среди последних, новостей, которыми они меня постоянно балуют, вот такое сообщение- почтальонка наша Любочка, всеобщая любимица, пошла на доставку корреспонденции и не вернулась. Оказывается, дошла женщина до ближайшего пруда и ухнула туда в прорубь прямо с тяжелой сумкой, в которой, ты понимаешь, масса всякой интересной информации: газет, журналов и писем, где одни только стоны и жалобы друг другу на мрачную жизнь.

Я снимаю твою юбку. Лады? Какие у тебя гладкие ножки и прохладные тоже! А что за животик, прямо прелесть! Такой беленький, как первый снежок. Жирноват, правда, чуток, да ничего, я это люблю, для меня такое просто сахар. Целую тебя, милая, в твой пупок. Так бы и захавал всю тебя, так ты мне нравишься.

Я бежал тогда из этого притона голубых, милая моя, прихватив с собой бутылку водки. Хотел зайти к знакомому художнику, посидеть у него по-человечески, без извращений побазарить за искусство. Застал его вместе с женой на лестничной площадке, у дверей их квартиры. Никак не могли войти почему-то. Обои пьяные в раскатень, да к тому же замок заело. А через глазок было видно, что в квартире кто-то есть. Там горел свет, ощущалось какое-то движение. Грабители, возможно. Ничего удивительного, сейчас это случается сплошь и рядом. Бомбят хаты, прямо эпидемия.

— Ах ты, блядюга! — психанул чего-то художник и заехал своей жене изо всех сил по морде. — Блядюга! Тварь ебаная! Сука! — И врезал ей еще раз со всей дури. Стал избивать просто изуверски свою супругу. Вот они, Маруся, наши интеллигенты. Опустились все, разложились. Что за смутное время!

Я целую твои ножки, можно? Начиная и пальчиков и все выше и выше. Ух, хорошо! Аж мороз по коже. А сам вспоминаю непроизвольно, как этот белорус, объевшийся националистической пропаганды, орал намедни в трамвае: " погубили, проклятые москали, нашу скромную белую родину! Испоганили нежную нашу Беларусь, чертовы кацапы, стрелять вас надо через одного, негодяев!» — И плакал, зажатый намертво на задней площадке битком набитого вагона. В самом центре учти, Маруся, нашей России. Да в другое более спокойное время ему б так нарезали, подонку, что не доехал бы до своей своей Синеокой. А тут ничего, молчат наглухо, задроченные россияне, никакой реакции. Народ стал у нас равнодушный, до того отупели, что поленились даже пристыдить гада. Пусть болтает, раз свобода слова. Вместо этого вдруг набросились на своего мужика в шляпе, мол, это партократ херов, вон натрепал морду, тунеядец, загораживает аж весь выход, вернее задний проход, пройти из-за него невозможно. А белорус все орал, как сумасшедший, пока не докричался-убогий наш трамвайчик сошел- таки с рельсов и помчался резко вниз с горы, мимо нашего красивого собора, пока не завалился набок. Крови потом было море. Две или три «скорые» прибыли к месту происшествия, как обычно у нас, через два часа. А те, кому повезло, Маруся, и отделались легким испугом, не растерялись, проявили солдатскую смекалку и начали срывать с раненых и убитых путяные шапки, которые потом можно хорошо вставить.

Я долго сидел, дорогая, в шоке на остановке, ожидая следующий номер. Ехать-то надо, как ты считаешь?

Между прочим, снимаю твои трусики, обнажаю… не будем спешить однако.

На остановке той сидели вместе со мной еще два плохо одетых типа, из тех, кто также чудом остались в живых после этой мясорубки, и во всю материли правительство, жидов, буржуев, заграницу, дерьмократов, прибывая, как и я, в шоке. К тому же, представь, прямо у наших ног имелась нехилая куча свежего говна, что вызвало, наконец, мое недоразумение: при теперешней дороговизне, плохой скудной пище, отсутствии практически средств к существованию и срать-то, в общем, должно быть нечем. А тут-получите вам, да так много. И учти, в публичном месте.

«Ха, наивный», — спасибо просветили меня братья по несчастью, оба уже пожилые, опытные, не раз битые этой жизнь, перенесшие и немецкую оккупацию. — «Запомни, — говорят, — «молодежь сейчас нигде не работает, спекулирует только, да пьет-жрет вволю. Хулиганит и озорничает. Распустились все дальше некуда. Порядка нет потому что. Вот немцы, те умели заставить нас работать. Только бывало остановишься передохнуть, как дадут палкой, сразу начинаешь обратно, как миленький, вкалывать. Видно, нужен нам новый Гитлер, без него нельзя тут, балуемся мы, портимся».

Выходило у них, Маруся, что только фашизм мог еще отчасти спасти гибнущую Россию. А тут еще непонятно откуда взявшаяся старушка стала рассказывать про свиней, которые, судя по ее рассказу, прямо жрут друг дружку с голодухи, а недавно пьяная свинарка Дарья упала к ним туда случайно, так захавали враз беднягу, одни резиновые сапоги от нее остались.

«Кстати про свиней», — сказал, подходя к нам, небритый не первый уже день мужик в потертом пальтишке с оторванным карманом и с окровавленной рожей, — «тут намедни шурин мой Никодим забил борова. Ну, опалил его, как надо, только хотел заносить в хату, подъезжает " скорая», выходят из нее два амбала, санитары, бьют шурина без разговоров по ебалам, потом еще верности молотком по черепу, оглушают блин наглухо, ложат после борова на носилки, как больного, прикрывают сверху одеялом и быстренько уезжают, как и не было их. Такие вот нынче дела творятся, граждане».

Я вспомнил тут, милая, почему-то разговор свой последний со своим старым знакомым, Кандалом Колей, когда распивали с ним с ним поллитру у него дома. Он рассказывал мне про конфликт один свой.

«Вот как с тобой», — говорит, — «я с этим идиотом здесь сидел, выпивали литруху и он мне, волк, вдруг заявляет, что я козел и на ментов пашу, сука, да за такие вещи убивают сразу. Ведь я ж людей никогда не сдавал, гадом буду. Клянусь могилой матери. И пидарасом тоже не был, ты знаешь. Ну и двинул ему в ебло сразу, чтоб не пиздел лишку. Он-брык с копыт моментально, лежит, падла, отдыхает. Я вижу топор валяется рядом, хватаю его и начинаю шинковать этого черта…»

«Что ты с ним стал делать?» — не сразу понял я товарища.

«Ну, членить начал придурка. — «А как ты его, слушай?» " «А как бог на душу положил, так и разделал негодяя.

Ладно, все, Маруся! Теперь ты передо мной вся как есть обнаженная. Я ложусь рядом. Ты такая вся холодная, просто прелесть.

Что за жизнь у нас, в самом деле? Какое-то затмение. Взять хотя бы наших соседей этажем ниже. Кобашей этих. Ты отлично их знала. Ну, как же, простые ведь русские люди. Она толстая, как бочка, красноносая, вечно зимой и летом в фуфайке носит постоянно жратву своим свиньям в ведерке. Он-тощий такой, быстрый, резкий. Постоянно в керзе и рваном ватнике, притом всю дорогу, сколько я его помню, поддатый. И ничего. Жили же нормально до последнего времени. А тут слышу, Маруся, сидя в туалете, как Кабашиха орет, что лично подожжет Белый дом и взорвет на хуй Кремль. Кабаш сам бубнит что-то непонятное, но явно страшное. Потом они начинают ругаться. Я вставал, родная, и в три часа ночи, чтобы поссать, понимаешь, и слышал их дикие крики. Достали просто своим идиотизмом.

Наконец Кабашиха вылетела полуодетая на лестничную площадку и заорала благим матом, что Кабаш ее сжег всю свою одежду и выбросил в окно все запасы еды-муку, соль, сахар, макароны. Основную жратву, то есть. Якобы в знак протеста против антинародной политики правительства. А ее саму хочет зарезать, изверг. Призывала соседей спасти невинную душу. Только всем сейчас, ты знаешь, дорогая, абсолютно по еру, если кого и убьют, тем лучше даже, другим больше жрачки достанется.

А тут еще у Кабашей случилось несчастье. Большое горе. У них украли всей курей в сарае, а из подвала одновременно в тот же день вынесли варенье, маринованные грибы, консервированные овощи. Разоренье, короче полное. Как зимовать?

Неизвестно. Тут они совсем ошалели. Кто кого спровоцировал, я не знаю, врать не буду, факто только, что случилось это в момент затмения. Уже и по радио объявили. Я сам чуть живой ходил, какой-то ужас меня преследовал. В общем Кабаш просто одурел от всех этих дел. Исколол свою толстую бабу ножиком, ран сто ей нанес, наверное. Она орала страшно, только никто не обращал никакого внимания само собой. После того, как сдохла окончательно, он сварил ее в баке, в котором они много лет совместно готовили пищу своим свиньям, и захавал в принципе родного человека. Наевшись от пуза, сам пошел в милицию и во всем повинился.

Такие дела, Маруся. Хорошо хоть ты отравилась, родная, умерла вовремя и ничего больше не видишь. Права ты как всегда, дорогая моя.

_КОНЕЦ

Олег Разумовский

ЭЛЕОНОРА

Леша пришел ко мне как- то осенью, когда жрать было уже практически нечего, и, не переступая порога, как бы забив на все неприятности по примете, опросил: «как ты насчет порева?»

Он такой задроченный, худой, выгнанный из армии за пьянку. На вид просто доходяга, а туда же- дай ему девочек. Лет тридцати пяти. В желтой старой болоневой куртке красной шапочке.

Я отказался, конечно, ехать снимать шкур, потому что, во-первых, не было денег, а ведь водка стоит четвертной не меньше, а во-вторых, от того что нечего было есть напала какая-то апатия, из дома не хотелось выходить.

Дней через несколько я повстречал Лешу возле помойки, где наш смурной народ, записанный в очередь толстой бабой в фуфайке и застиранном синем больничном халате. Она работала санитаркой при дурдоме. Ждали уже не первый час машину с капустой.

Идиоты ругались между собой, кляня чертову перестройку, вспоминали добрым словом Брежнева.

Стоял октябрь в середине, ожидалось резкое похолодание, но пока на солнце было тепло и приятно. Поэтому разговаривали Лешой сугубо об эротике. По ходу вспомнили несколько фильмов с интересными сюжетами. Какой-то мужик и старых джинсах и ватнике, тот самый, который потом хапнул себе восемь мешков с капустой, так что мне, бедному, чья очередь была прямо за ним, вообще ничего не досталось, говорил тетке в больничной куртке, что ему лично масло совсем не нужно; чай он не пьет, в суп масло не ложит. Была б водка, так вот и на нее ж талоны ввели- две штуки в месяц, разве не блядство.

Болтали, что зима должна быть по всем признакам холодная, а голод будет настоящий, как в старые времена.

«Моих ста пятидесяти да ее ста думаешь хватит нам с женой и двумя детьми?» спрашивал меня Леша, и я ему ответил напрямую, чего темнить в атмосфере гласности, что, конечно же, нет, и что обязательно загнутся к весне. Детишки первыми кончатся, понятное дело — сперва младшенький, после старшенькая. Мать обезумеет, кинется на теплый еще трупик, начнет его терзать и грызть. Тут Леша и даст ей по голове камнем, достав его слабеющей рукой из бочки с квашеной капустою, которую они съели еще до Нового года. Ну, 31 декабря еще было чем заторнуть водяру, всего бутылка и была, между прочим, какая там пьянка, одна тоска, а остальную водку. полагающуюся по талонам, супруги распили, не утерпев с горя от такой жизни, еще раньше.

Что б среди прочего заглушить хоть как то страшный голод, даже детушкам наливали по чуть-чуть, а что делать- ведь плачут сутками, бедненькие. Сначала хоть картошечка была, выручала, не говоря уже о мясе, которого не было с того октября, когда мы сошлись с Лешей в ожидании машины с капустой.

«А помнишь Эмануэлу?» вспомнил он видео-хит про французскую эротоманку.

Как же я не помнил. Мы живо обсосали особенно смачные сцены из популярного сериала, который смотрели, когда пожрать еще было более-менее вволю. У меня, например, некоторые вкусные эпизоды женского онанизма, лесбоса, или совращения малолетних девочек взрослыми женщинами навеки ассоциировались теперь с мясом по-еврейски. цыплятами гриль, котлетами по-киевски, люля-кебаб. И все это под хорошее марочное вино и водку, 0, мы часами смотрели эти секс-фильмы и жрали, жрали, чревоугодники, до икоты, поноса или наоборот запора. Вот теперь и пришла пора расплачиваться.

«Помнишь Сад радости в третьей серии? Эти групповушки, когда можно брать любую бабу, какую схватишь и драть ее драть, сучку. Жалко, что у нас нет борделей, — «расстраивался Леша.

«Ничего, — «утешал я его, как мог, «скинут большевиков, все будет нормально с сексом, вот увидишь, как в Венгрии. Да и с мясом тоже, кстати. У них там, знаешь, сейчас есть услуги — например, в такси включают счетчик и пошел ее катать, шлюху, как хочешь, а она должна исполнять любое твое желание. А в перерывах какая угодно фирменная жратва — пицца, гамбургеры, хот-доги всякие.

Леша мечтательно улыбался усатой половиной рожи из-под натянутой чуть не до носа красной шапочки. На солнышке приятно расслабится и совсем не хочется думать о зиме и ее ужасных последствиях — прямом людоедстве в ряде случаев.

Курили Астру, которую теперь покупали у цыган за два пятьдесят пачка. Был случай недавно в нашем подъезде вечером. Мальчишка ПТУшник попросил у пенсионера и ветерана дяди Коли, который курил перед сном на воздухе, сигаретку, а дед по привычки послал пацана на хуй. Тот и пошел, вернее, побежал да же вверх по лестнице к себе домой и скоро вернулся уже с молоточком. да так дал старому жлобу, с его точки зрения, по темечку, что тот тут же умер на месте, не приходя в сознание.

«Помнишь мою первую жену?» — спросил Леша задумчиво, в то время как младшенький, Ленина копия, не подозревая о своей горькой участи в проклятое зим нее время, весело катал тачку, в которую потом при распределении, увы, не попало большое количество кочанов. Как обычно у нас, победили самые наглые, крикливые и тупые. Здоровое большинство, так сказать. Не говоря о депутатах, конечно, которые как начальство хапнули себе львиную долю. Ну, а мы с Лехой, размягченные сексуальными воспоминаниями недалекого прошлого, пролетели мимо кассы. Ему еще достались несколько кочанов, а мне вообще ноль.

«Красивая у тебя баба была, я отлично помню, «сказал я, имея в виду его первую жену, припоминая с трудом сквозь винный дурман шапочного знакомства ее чувственное личико, черные как смоль волосы, упругий высокий зад и весь вообще жантильный, слегка жеманный вид в отличном по тем временах прикиде — кожаный плащ и высокие итальянские сапоги. Вот все, что я запомнил. Она куда- то тащила Лешу, который хотел продолжить: вина то было море и очень дешевого, но не умел сопротивляться, не мог как следует показать перед шкурой мужской характер. А еще офицер. Я ж был тогда неслабо парализован убойной бормотушной дозой и не смог задержать товарища, отбить его от агрессивной женщины. Да и хуй с ним, самому больше досталось.

«Она, между прочим, очень любила, когда кто-то третий присутствовал, когда мы трахались, «объяснял Леша, «поэтому любила этим делом в гостях заниматься или, если к нам кто приходил с визитом. Даже при родителях у нее дома. И обнажаться обожала, ходить практически голой перед отцом-матерью. Ну, там накинет какой-нибудь легенький пеньюар, а все сиськи-письки просвечиваются очень отчетливо. И при всяком удобном случае тянет меня на кровать, хотя знает прекрасно, что мамаша или батя постоянно заходят в комнату по хозяйским делам — ну, там варенье варят, катят помидоры, маринуют грибы. Ты помнишь, время то было, лет десять назад, когда жрали еще прилично. а у нее старики только тем и занимались, что запасались. Но предкам ее, я тебе скажу, кажется, абсолютно по хую было, что мы при них ебались.

А если у нас вообще никого под рукой не было, кто б видел наш с ней половой акт, тянула меня на улицу Элеонора, так ее звали, ты помнишь, в подъезд или на автобусную остановку, что б только люди нас видели. Она от этого просто торчала, а иначе ей трудно было кончить.

Однажды в гостях у одного лейтенанта я ей говорю: «Элеонора» — зато после того как перепихнулись с ней, а он лежит на койке рядом, говорю ей с понтом, — «а ты не против, если я его позову к нам в постель?» 0на так говорит, как бы между прочим, знаешь, как хочешь, мол, Леша, это от тебя зависит, а сама, вижу, прямо трясется вся от желания. Но я тогда конечно этого блядства не позволил. Молодой был, не понимал многого и имел этом смысле определенные принципы жена все-таки. Дурак! Теперь бы все по- другому само собой устроил. Специально мужиков приглашал бы, да еще брал бы с них деньги за приятный вечер, Представляешь, как пригодилась бы она сейчас, когда жрать практически нечего, цены растут катастрофически, да и выпить стоит у цыган двадцать пять рваных, хошь бери, хошь нет, а наша натура такая — одна бутылка мало, две не хватает, сам знаешь, цыгане же, блядь, за годы этой перестройки на нашей беде озолотились просто и отроят себе такие дома, дворцы прямо, ездят на ладах, ходят в самой модной одежде, все в золоте… Слыхал говорят, что еще пять таких вот лет, и они ихним коням золотые зубы вставят. "

«Да ты мог бы ее такую озабоченную/сочувствовал я человеку, «иностранцам сдавать. Сейчас за валюту можно любую жратву покупать и отличное фирменное пойло. "

«Да-а, «мечтательно протянул Леша, аккуратно докуривая бычок, обжигая пальцы, щурясь на солнышке, «я очень надеюсь все-таки, что она вернется. Не приживется, думаю, у этого черного в его ебаном Баку. Там же у них о бабами строго, а она блядануть любит, как следует. Азербайджане за это убить могут, не так ли? Плюс эти погромы там и русских гонят вон на хер. Я знаю, она на деньги польстилась, только вряд ли у нее что получится. Не выдержит Элеонора при ее характере, Как считаешь?»

«А сколько она уже там?»

«Пять лет уже. "

«Скоро приедет, «поддержал я человека в его предположениях, " к весне, если сам жив будешь.

«Когда в Монголии жили, она с этим азербайджанцем спуталась. Тоже мне друг называется. Жили в одной квартире. Ну, знаешь как в армии — трехкомнатная хата и три семьи в ней — кухня общая. А Элеонора наденет коротенькую рубашечку и готовит чего-нибудь без трусов. Готовила она, между прочим, классно. Жрали там неплохо, потому что с продуктами было отлично, особенно мяса завались, страна то скотоводческая. Пельмени она обожала делать, мы их жрали потом под водочку. Как вспомню… Вот, а у Элеоноры, когда она у плиты, все из-под рубашки видно, если нагинается, вся пизда, как говорится, наружу. Мужикам то нравилось, а бабы, их жены, были, разумеется, против. Рычали на нее. А ей хоть бы хуй, улыбается только. Ну, а этот черножопый возбудимый оказался чрезвычайно. К тому ж она, представь, когда душ принимала, никогда не закрывала дверь в ванную, спецом, что б мужики могли войти случайно и увидеть. Там было на что посмотреть, я тебе отвечаю. "

«А скажи, «спросил я, заинтересованный такой клевой чувихой, сколько ей лет было, когда вы поженились?»

«Восемнадцать. Уже не целка, конечно. Первый раз ее мужик старше ее отца трахнул, ей и шестнадцати не было. Он из Москвы сам, какой-то там воротила теневой экономики, а отдыхал в нашем городе в доме отдыха. Элеонора там рядом была в спортлагере. Она рассказывала: он стал ее расхваливать, какая у нее классная грудь, фигура, попка, ей очень нравилось, ну, и раз затащил к себе в комнату и потом две недели, что там пробыл, драл ее каждый день. Вообще то, между нами. ей надо было в день три раза, это я по собственному опыту сужу- утром после завтрака, дальше после обеда как штык и на ночь перед сном обязательно, очень плотно подъев перед этим делом. Иногда приходишь с дежурства, особенно в этой Монголии ебаной, где служба вообще не подарок, а она — давай, мол, и все, ее не интересует, блядь, что я измотан до крайности.

А у этого мафиози, который ее дефлорировал, выражаясь по научному, мы потом с ней несколько раз в Москве останавливались, и он ее там постоянно трахал. Я то не знал, не догадывался даже, он же старше ее намного. Говорила, что хороший знакомый ее отца, но потом перед разводом все рассказала. Когда ж вы успевали, спращиваю. А помнишь, говорит, ты в гастроном за водкой бегал. Или отрубался пьяный, а мы с ним до утра тешились.

Я теперь, знаешь, иногда думаю, ну, и хер с ней, если она такая заводная. Даже интересно, правда? А тогда пытался ее как — то сдерживать. Но она меня все равно постоянно обманывала. После то, как разводились, все рассказала. "

Тут Леха отвлекся от сладостных воспоминаний, потому что его ребеночек, младшенький, который к весне, когда начнет ядовито таить снег, обнажая там и здесь разложившиеся трупы стариков и детишек в первую очередь, мучительно скончается, до самой смерти вопя истошным охрипшим голосом, умоляя бедную мамку дать ему чего-нибудь пожевать, а та, бессильная помочь станет заламывать руки, кусать локти, рвать на себе ночнушку и т. д. Так вот этот Лешин мальчонка куда то исчез, и Леха отправился на поиски. Нашел его неподалеку, на помойке, где маленький надыбал какой-то корм и жрал все подряд. Слава Богу, ранней осенью еще было чем поживиться. Но было опасно там находится, потому что крысы, чуя голодуху, перебирались поближе к людским жилищам и спокойно могли захавать малыша, не дав ему как надо умереть своей смертью.

«Этот у меня уже от второй жены, от Ритки, «объяснял Леша, «эта баба — полная противоположность первой. Ей секс нужен раз в две недели и то не обязательно. Я уже ей и литературку давал почитать по половой жизни. Говорю, ты ж понимаешь, что для меня вредна эта фригидность. Хоть имитируй тогда, что тебе приятно, делай вид. Она вроде начала стараться, только это ж совсем не тот кайф. Согласен? И что характерно, к еде Ритка. совершенно безразлична. Я с ней просто опустился во всех отношениях.

А Элеонора, та помешена была на эротике. И подрочить себе пизду обожала очень. В перерывах между поревом лезла туда двумя руками и просила при этом, что б я ей рассказывал всякие сексуальные истории. Я ей иногда помогал мастурбировать. Однажды были в гостях у одного лейтенанта. Жратвы было навалом отличной. Борщ помню, был классный, очень жирный, и тушеное мясо, потом еще блины, на масленицу что ли, пироги с картошкой, много сала и вволю водки. И хозяйка как на грех дала посмотреть шведский журнальчик, а в нем ничего особенного — одни голые телки и все, а Элеонора так возбудилась, слушай, смотрит и вижу — тащится, не мажет, прикрылась журнальчиком, положила на коленки и лезет рукой под юбку. Тут я ей говорю: дай я. И стал дрочить ей. На свою голову только, потому что, когда кончала, она заорала так, что и хозяева и гости просто приторчали, были, конечно, шокированы. пришлось дергать оттуда поскорей. А жаль, еды и бухалова там оставалось еще очень много.

А теперь случай как она меня обманула. Тут вообще то не совсем ясно кто кого, но слу шай. Помнишь, мы с тобой ночевали у одного знакомого с четырьмя чувихами. Еще официант был с нами, Сашка. Припоминай, ну. Вот. Так, когда вы все заснули, я всех четырех шкур по очереди оттрахал. На свою, кстати, жопу. У тебя то ничего после той ночи, все нормально? Видишь. А у меня с конца закапало. Элеонора в это время в больнице была, поэтому я и загулял, ты понял, но уже выздоравливала и надо было ее навестить обязательно. И там где-то в темном углу она меня прижала. Пришлось засадить. А что сделаешь, жена все-таки. Потом уже в части, в Монголии этой ебаной, думаю: вое, кранты, теперь жди письма о разводе. Однако, нет, пишет — жди, еду. Только когда разводились, рассказала. Оказывается, да точно, подцепила она трипак, но подумала не на меня, а на одного из трех своих хахалей, с которыми она в больнице трахалась — врача-анастезиолога, медбрата при кухне, который ее подкармливал, и парнишку совсем молоденького из больных, Как тебе нравится это?»

Мы беседовали, а день был в разгаре. Субботний, неспешный, прохладный в тени, но на солнце теплый. Полный всяческих мелких забот о хлебе насущном и злобы на сук, которые лишают нас последней радости в жизни, хаванины, то есть. Наши людишки, мужики и бабы, базарили за жизнь, что становилась все хуже.

«А то знаешь еще чего предлагала, — «вспомнил Леша новый прикол и улыбнулся щепоткой усов, «говорит, давай пригласим фотографа, пусть поснимает нас во время акта в разных интересных позах. Ну, я ни в какую. Глупый тогда, принципиальный. Сейчас бы конечно — полный вперед… Но она в итоге своего добилась все-таки. Присылает мне в эту Монголию ебаную фотокарточки перед самым своим приездом. Это незадолго уже до развода было, запомни, когда Элэонора с этим черным спуталась. Ну, и там на фото она абсолютно голая, в разных ракурсах. Я потом спрашиваю: кто снимал то тебя хоть? Отвечает: Подружка, Светка. Была у нее такая, верно. По музучилищу. Еще покруче, может быть, чем моя Элеонора в плане секса. Я вообще заметил там у них в «музыкалке» все девки какие-то насчет эротики сдвинутые. А Светланка любила, например, свою грудь неожиданно обнажать, когда смотрели вечером телевизор и жрали при этом голубцы. Они очень их любили и та и другая, Красивые сиськи, ничего не скажешь. Просила Элеонору, что б та их ей гладила. Да они, наверно, и спали вместе неоднократно. И не наверно, а точно. К лесбосу моя тяготела явно только я тогда не понимал этих дел. Темный был, необразованный. Теперь то мы видиков насмотрелись, просветились, не так ли?

Ну, а как фотки эти увидел, где она голая, думаю: ага, подружка тебя фотографировала — с большим болтом.

И все же я очень надеюсь, что она вернется скоро, сбежит из этого позорного Баку, испугается погромов, резни, немотивированных убийств, самосуда, гонений на русских и всех притеснений, какие выпадают на долю женщины в мусульманской стране… наплюет на большие бабки своего азера и приедет сюда к нам. К весне, может быть? Так ты считаешь?»

Я заверил товарища, что обязательно приедет, будет здесь весною.

«Тут- то я ее и возьму ее в оборот», — закончил Леша на такой. мажорной ноте.

ЖИТЬ ХОРОШО, А НЕ ЖИТЬ ЕЩЁ ЛУЧШЕ

и преследовались за всякую хуйню. Лихо давились последние свободы. Уровень дозволенного абсурда был явно превышен. Короче, все было довольно мрачно.

Но вечер выдался хороший теплый майский. Я присел на лавочку возле сараев, недалеко от помойки, и, чтобы как-то отвлечься от нехороших мыслей, стал наблюдать всякие забавные эпизоды.

Какой-то абсолютно обдолбанный наркот совершал прыжки с шестого этажа. Четыре раз нормально приземлился, прежде чем разбился насмерть. Пожилой небритый хуй с почерневшей рожей, в рваной куртке и штопаных милицейских штанах загнал в сарай пятнадцать женщин и грозился поджечь их, если они срочно не дадут ему десятку на опохмел. Пьяная девка, страдая от недоеба, орала Танька Шкодина приперлась ко мне рано утром, когда я еще не отошел от вчерашнего «мама не горюй». А если честно, неделю пробухали с этим Узбеком ебаным и пили исключительно левую водяру. От нее клинит, гаси свет. Конкретно. Реально. Пошли все на хуй! Потом на стремаках весь, на проклятой измене. Думаешь, может, грохнул кого по пьяни: ведь провалы памяти полные, здесь помню, а здесь ни хуя. У самого Узбека, по его словам, сорок трупов и подписка о невыезде. (Как подопьет кричит: будет сорок первый!) Его вот-вот должны менты хлопнуть, так что ему, придурку, терять нечего, Он где-то бегает, а у меня тут спазмы и кошмары. Только присну слегонца, начинаются цветные ужасники, один страшнее другого. Я уже плохо отличаю бред от реальности. Еще бы, блядь. Столько выпить! Как еще живем только? А, может, сдохли уже давно, и вся эта хуйня нам только кажется? Типа: жить хорошо, а не жить еще лучше. Хуй с нами тоже.

Вот Шкода эта ввалилась вся грязная, прямо как со сраной стройки, и вонючая, будто всю ночь ебалась на помойке. Чуть живая, хрипло шепчет, и лезет под батарею. Улеглась на пестрое лоскутное одеяло времен хиповой молодости. Успела только сообщить мне, что вся на измене, домой идти боится: там Сашка ее прибьет точно, она же вчера с Кукушкинорй своей напилась в лоскуты и домой приперлась уже поздновато было. А Сашка не пьет, гад, уже пол года, злой, как черт, всех дома построил, он как бы самый правильный, деловой, и чуть что пиздит. Шкодиной еще повезло вчера, так как Сашка в ванне мылся. Выскочил, кинулся за ней голый вниз по лестнице и еще по улице пробежал до аптеки, что напротив «Оптики», но Шкода рванула так резко, что очнулась только в ночном баре «Шери», выпив триста грамм водки. Потом танцевала с какими-то крутыми пацанами дикие танцы, и в оконцовке подралась с одной тупорылой овцой, которая вечно быкует в этом ебаном баре и бухает там исключительно на халяву. Животное! Нет, просто пресмыкающдееся. Кукушкина, пизда, однажды о морду этой хуесоски сломала три пальца за то, что та спиздила у нее чекушку. Эта тварь крысятничает там в наглую. Шалава приблудная!

Дальше Шкода мало что помнила. Что-то бормотала себе под нос. Потом пригрелась под моей батареей и отключилась наглухо. Мкорее всего ночью она еблась все-же на помойке с бичами. Хуй с ней, идиоткой.

Я прилег на свой раздолбанный, разорванный и прокуренный диван с отпиленными ножками и видом на обгоревшую стенку. Это когда мак варили, пожар здесь устроили. Еще Можай был жив, покойник. Он хуйнул девяносто таблеток «ношпы» и запил стаканом водки. Крякнул, конечно. Сколько же Кентов, блядь, уже померло, это ужас. Мы с Узбеком зашли к Цуре через балкон, потому что хозяин был в полном отрубоне, и кое-как его растолкали, а потом стали с Цурей вспоминать. Оказалось, что все уже дружки наши считай откинулись.

У Цури тогда зависала одна гражданка — мадам Брошкина. Цуря говорил, что поначалу она веселая была, шубутная, все танцевала, пела, прикалывалась, давала всем подряд мужикам, кто приходил к Цуре хмельнуться, а после что-то сникла. Сейчас все больше лежит на полу с закрытыми глазами, а если открывает зенки, то сразу просит водки.

Мы то с Узбеком притащили несколько пузырей. Выпили все, ожили за чуток, побазарили за жизнь. Узбек предлагает идти ломать подвалы, потому что со жратвой у нас хуевато. Даже очень. Водяры-то можно еще напиздить у левых бабок, а мяса — хуй. Потому что на базаре такие амбалистые уродки мясом торгуют, что если увидят как наш брат чего пиздит, убьют на месте. Даже за крохотный кусочек. Я сам недавно видел, как одна баба, конь с яйцами, забила у всех на глазах вонючего бича. А у Узбека, между тем, талант пропадает: он же отличный повар. Такой бы, блядь, плов мог сварганить. Крупу, что мамка принесла, Цуря еще не всю успел проссать и сменять на сэм.

В подвалы мы идти отказались, потому что затяжелели трохи. Узбек он шустрый. Пусть бежит и ломает замки. И тут кому-то из нас в голову пришла замечательная мысль. Надо замочить эту бесполезную мадам Брошкину и сожрать ее на хер. Долго не думали, зарезали ее огромной штыриной, которую Цуря хранил за диваном на всякий пожарный случай. Это был, что называется, мессер. Разрубили ее потом топором, который у Цури завсегда у дверей стоит для непрошенных гостей. Дальше дело, вернее тело, передали Узбеку как классному повару. И правда получилось изумительное блюдо. С рисом, с перчиком, аджигой и прочими специями. Типа плова. Мясо нежное такое, особенно бедра. Мадам Брошкина еще молодая была девка, из тех шкур, что ведутся на всякую хуйню и идут с мужиками куда угодна, была бы водяра. Вот и нарываются порой на расклад типа такого.

Вспоминал я эту и подобную хуетень довольно долго. Потом вижу — Шкодина встала на четвереньки, пернула три раза и проснулась окончательно. «Ни выпить», — говорит, — «ни покурить. Это очень хуево. И домой идти страшно. Там Сашка убьет на хуй.»

Делать абсолютно нечего. Телика у меня уже давно нет, не знаю, блядь, что в мире творится. Да и хуй с ним! Тут еще Шкодина сидит со своей блядской рожей. Хочется въебать ей в табло ногой, потому что и так тошно.

Вспомнил, чтоб отвлечься от нехороших мыслей, как в том году поехал к ней в гости. К черту на кулички. Она жила на самом конце города. Дальше шел овраг и маленькие домишки, в каждом из которых продавался сэмыч… Она обитала в мрачной общаге, внутри которой отвратно воняло, а по стенам шли идиотские надписи, типа: Нирвана — хуета! Рэп — как! Все на свете дерьмо! Интересно, что Шкода, когда ее сильно кумарило, не боялась по ночам гулять в этом Чертовом рву за общагой, где каждый день находили как минимум один расчлененный труп.

Ехал я к ней и колотился весь, как падла. Реально. А тут еще кондукторша попалась базарная. Орет: «пассажиры. кто не обелетимшись, обелетивайтесь!» Пристала, пидораска, к одной гражданке: «девушка в кожаной куртке с волосами, берите билет сейчас же!» Потом до меня доебалась. Обычные их тупые приколы. Мол, на водку деньги нашел, а на билет найти не можешь. Надоело уже. Тут хорошо один амбалистый мудак ее отвлек. Беспредельник хуев. Сначала он пристал к пожилому мужику в дорогой песцовой шапке. Оскорбил его по всякому, сорвал шапку и бросил ее на грязный пол. Мужик возмутился понятно. Говорит, что он за таких как этот наглый придурок в Афгане кровь проливал. Но амбал на это не повелся. Крутой попался черт. Как только автобус остановился и двери открылись, он пинком вышиб ветерана на улицу, после чего стал лаяться с кондукторшей. Та ему замечание сделала и лучше бы не трогала урода. Он ей как понес в ответ. Типа, и собака у нее во рту, чтоб у нее пизда перевернулась, и якобы клитор ей надо на футбольный мяч натянуть… Короче, тут и так подыхаешь с бадуна, да еще эти придурки ядом дышат…Мрак. Чутьне блеванул, честное слово. Едва сдержался. Еле доехал в эти ебаные турлы Сашка тогда еще бухал. Нормальный же был человек. Сам за сэмом в частный сектор побежал, а мы пока со Шкодой баловались. У нее пизда смешная, между прочим, спасу нет. Хорошо там время провел.

Только я вспомнил об этих приятных мгновениях моей ебаной жизни, как врывается ко мне этот придурок Сашка. Представьте, абсолютный голый, красный, обросший шерстью, с длинными как у гориллы руками. Ну, конкретные глюки. Реально. Как он только свою, блядь, Шкодину у меня вычислил? Видно, всю ночь по району бегал, все ее точки проверял. Смотрю: глаза бешеные у животного. Схватил шкуру и утощил на хер. Очевидно, решил замочить бабу. Совсем озверел, волчина. Вот что значит долго не пить. От такого напряга люди просто шалеют и становятся реальными шатунами

Оглавление

ПРИШЕЛЬЦЫ

НА РАДИЩЕВА

ПРИКИНЬ

…ВЕСЁЛЫЕ КАРТИНКИ

СКУКА

РУССКИЙ БУНТ

ЧУМА

ИМПЕРИЯ ЧУВСТВ ЗЛА

Я НЕ ПОЭТ

ТКАЧИХА

ЗАТМЕНИЕ

ЭЛЕОНОРА

ЖИТЬ ХОРОШО, А НЕ ЖИТЬ ЕЩЁ ЛУЧШЕ