КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706108 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124643

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Тень за троном (Альтернативная история)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах (ибо мелкие отличия все же не могут «не иметь место»), однако в отношении части четвертой (и пятой) я намерен поступить именно так))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

Сразу скажу — я

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Азъ есмь Софья. Государыня (Героическая фантастика)

Данная книга была «крайней» (из данного цикла), которую я купил на бумаге... И хотя (как и в прошлые разы) несмотря на наличие «цифрового варианта» я специально заказывал их (и ждал доставки не один день), все же некое «послевкусие» (по итогу чтения) оставило некоторый... осадок))

С одной стороны — о покупке данной части я все же не пожалел (ибо фактически) - это как раз была последняя часть, где «помимо всей пьесы А.И» раскрыта тема именно

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

10 досужих сплетен [Николай Михайлович Сухомозский] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

10 ДОСУЖИХ СПЛЕТЕН


Сплетня 1. Хуже шпиона

(1970 год; в/ч 56653, п. Косулино-1, Белоярский р-н, Свердловская обл., РСФСР)

Отмотал очередные 15 суток на гауптвахте. И вдруг оказалось, что комбат приготовил мне неприятный сюрприз. Не успел я появиться в расположении воинской части, как прозвучала общая команда строиться на плацу.

Спустя пару минут обе батареи уже там стояли. И вдруг еще один приказ:

- Сухомозский, десять шагов вперед, шагом марш! Кругом!

Я никак не мог взять в толк: что происходит? Отчего мне такая честь?!

И тут возле нас (рядом со мной - комбат и старшина) появляется замполит с заплечным вещевым мешком. И не абы каким, а моим, хранящимся, как и положено, в батарейной каптерке!

Еще больше удивился так как знал, то ничего «компрометирующего» меня там нет. Наоборот, в армейском рюкзаке хранились исключительно письма девушек, с которыми я переписывался.

Их накопилось сотни две, отчего и держал свое «богатство» не в прикроватной тумбочке, а в вещевом мешке. Но зачем он понадобился офицерам, да еще перед строем?!!

Заговорил, как и положено, старший по званию - комбат. Речь его была чрезвычайно лаконичной:

– Вы знаете, что находится здесь? – поднял он перед строем рюкзак.

Поскольку все, естественно, молчали, тот продолжил в полной тишине:

– Здесь – огромное количество писем, присланных рядовому Сухомозскому!

«А что, в этом есть какой-то криминал?» – подумал я.

Недоумевали, похоже, и в шеренгах.

– Вы можете спросить: «А что здесь, мол, такого?», – комбат свою речь явно оттачивал перед зеркалом. – И я вам отвечу: на первый взгляд, ничего. Если бы не одно «но».

Шеренги качнулись в нервном напряжении.

– Эти письма написаны разными девушками из различных концов страны – от Бреста до Камчатки! – голос комбата едва не сорвался на фальцет.

Я все еще ровным счетом ничего не понимал. Зачем было строить батареи? Чтобы сообщить, со сколькими девушками я переписываюсь? Так ни в одном уставе это количество не оговаривается.

– Вы представляете, товарищи бойцы?! – между тем, продолжал нагнетать обстановку комбат.

Судя по реакции (я ведь тоже стоял лицом к строю) «бойцы», как и я, ни хрена не представляли. И тогда командир батареи выбросил главный козырь (ради этого и готовился весь спектакль):

– Он же, – кивок в мою сторону, – сообщив адрес ракетной воинской в несколько сот адресов… (многозначительная пауза)… рассекретил ее. Ему удалось то, что, возможно, не удалось десятку до зубов экипированных и прошедших специальную подготовку шпионов!

Так я стал врагом если не народа, то, по крайней мере, армии.

– От имени командира гарнизона, – донеслось до меня, – объявляю рядовому Сухомозскому пятнадцать суток ареста! Разойтись!

Так, даже не побывав в расположении взвода, я опять был оправлен на гауптвахту.


Сплетня 2. Эротичная гиря

(1972 год; г. Киев, УССР)

Как-то утречком мне на работу позвонил однокурсник Анатолий Згерский – он тогда работал в пресс-центре Киевской городской администрации:

- В однодневную командировку приезжает Юра Евтушик (во времена студенчества – староста нашей группы, а ныне – заведующий отделом Львовской областной государственной телерадиокомпании). Так что в 17.00 узким кругом - у меня в кабинете.

Собрались и под водочку-закуску зазвучало нескончаемое «а помнишь?» Воспоминания выплескивались через край не только через горячительное и редкие встречи, но еще и потому, что я жил в одной комнате с Юрием.

- Чугунную сковородку не забыл? – хитро улыбаясь, посмотрел он на меня.

- Еще бы!

- Какую еще сковородку? – встрепенулся А. Згерский. – Почем я не в курсе?!

- Какую, какую, - Юрий со смаком опрокинул стопку. – Ту, которую он – кивок головой в мою сторону – на хрену держал.

- Так не сковородку, а пудовую гирю! – возразил Анатолий.

Мы с Юрием расхохотались. И экс-староста уточнил чугунную диспозицию:

- Про гирю это Вовка Рубчак придумал! А на самом деле это была сковородка. Та большая, на которой мы для всей 33-й комнаты картошку жарили.

- Не понял, - налил по очередной рюмке всей честной компании Анатолий Згерский. – А ну, давайте, хоть сейчас, спустя четверть века, колитесь!

Пришлось рассказать.

Дело было молодое. Просыпаешься утром, и взгляд тут же натыкается …на палатку, натянутую из простыни или одеяла (или того и другого вместе) торчащим членом. А поскольку оболтусов в комнате пятеро (четыре кровати + раскладушка), то и количество «легких тканевых построек» - соответствующее. И, в любом случае, почему бы не поэкспериментировать?

Сначала, используя детородные органы в качестве пращ, пуляли карандаши на расстояние. Потом кому-то пришла в голову (головку?) идея конкурса на удержание тяжестей. Озвучено – сделано! «Удерживали» по утрам (учились во вторую смену) через трусы. Победителем стал я. Предметом, который удержал, и была пресловутая чугунная сковородка.

Естественно, о конкурсе решили не распространяться: мало ли, журналистика – факультет партийный, более того, сам Ю. Евтушик – член КПСС. Однако слух вскоре пошел. Как мы установили, источником был один из участников В. Рубчак. Причем, оставаясь патриотом комнаты №33, он нашептал на ухо другим, что держал-де победитель …пудовую гирю. Навесив оную не с краю, а у корневища.

Опровергать ложь – молодость! – тогда не стал. А дальше все забылось.

Чтобы всплыть на поверхность через четверть века в столичной мэрии. Где слух, наконец, и был опровергнут, что называется, из первых уст.


Сплетня 3. Признавайся: жену задушил?!

(1973 год; г. Киев, УССР)

При помощи товарища, закончившего учебу раньше и оставшегося работать в профкоме университета, Петра Шляхтуна удалось попасть в студенческий профилакторий. За символическую плату там три раза отменно кормили.

А поскольку я уже был женат, нам выделили палату на двоих – о чем еще можно мечтать?!

Но поскольку мы учились в разные смены (Надежда – в первую, а я – во вторую), то встречались мы только поздним вечером. Да отводили душу на выходных или когда один из нас прогуливал лекции.

В тот день супруга с утра уехала на занятия, а я стал что-то конспектировать (случалось и такое).

Вдруг стук в дверь. Открываю.

На пороге – заведующий профилакторием, главный врач и сзади – уборщица. Не могу взять в толк: по какому такому торжественному случаю ко мне столь представительный и в то же время чрезвычайно разношерстный отряд?

– Что вы здесь делаете? – суровым голосом, не предвещающим ничего хорошего, спрашивает зав.

– Ничего, – отвечаю, не поняв сути вопроса.

– Совсем ничего?! – уточняет главврач.

– Не то чтобы, – вовсе теряюсь я. – Вот конспектирую…

– А супруга где?

– На занятиях, – еще меньше понимаю я.

– Зайти разрешите?

– Пожалуйста!

Мужики заходят в палату, а уборщица - как бы не рискует. Обведя крохотную комнату пытливым взглядом, заведующий вдруг наклоняется и… заглядывает под кровать. Сначала – под одну, потом под вторую.

Сказать, что я в шоке, – значит, не сказать ничего. Даже дар речи, кажется, потерял.

– А кто у вас, извините, пять минут назад тут так стонал?!

И тут до меня доходит. Дело в том, что я имею странную, но многолетнюю привычку. Когда пишу, обязательно пою. Точнее, как говорят украинцы, «мугычу». А поскольку господь меня слухом обделил, а силой голоса вознаградил, то это самое «мугыканье» обычно слышно едва не за квартал.

Уборщица, моющая коридор, услышав подобные «рулады», решила, что в комнате кого-то душат. И, проявив бдительность, поспешила донести свою нездоровую сплетню начальству.


Сплетня 4. Полтинники - лопатой

(1976 год; г. Пирятин, Полтавская обл., УССР)

Старший брат моей матери Николай Бондаренко прожил отведенный ему срок записным приколистом! Женился шесть или семь раз. Если бухал, то – чтобы застолье непременно сменить на подстолье.

А приврать уж был мастак – не приведи господи! И, самое невероятное, говорил так убедительно, что ему, человеку, не умеющему не то, что читать - расписаться, верили и люди с высшим образованием.

Как-то я, приехав в очередной раз к родителям на побывку (был студентом), где-то на третий день удивился:

- А что это Антоновича не видно?

На что мать, опустив очи долу, ответила:

- Отец его выгнал и сказал, чтобы больше его ноги у нас не было.

- Почему?

- На заводе в перерыве завели разговор о взрослых детях. То да се. И вдруг кто-то из женщин отцу говорит: «А что тебе, Миша, печалиться – сынка-то твоего Николай Бондаренко выучил».

Он, конечно, взбеленился: сам знаешь, какой всю жизнь пахарь – по две смены ежесуточно тянет. Не знаю, в каком ключе беседа пошла дальше, но отцу прозвучавшее аргументировали …утверждениями дядьки Николая. Мол, эту новость все давно знают, только до нас она не доходила. А он как-то на утверждение, что Сухомозские, вон, как жилы рвали, лишь бы сын получил высшее образование, удивился: «Какие жилы? Его выучил я!» На чье-то возражение не говорить лишнего, возмутился: «У меня денег таких не было? Да у меня чердак до сих пор полтинниками завален – беру лопату, лезу и черпаю, когда хочу и сколько хочу».

И, представь себе, ему верят!

- Не может быть! – воскликнул я. – Если бы речь шла о бумажных деньгах, спрятанных где-то под стрехой – ладно бы. А то – полтинники…

Лет через двадцать, когда уже не было в живых отца, я разговаривал со своей одноклассницей, получившей институтские корочки – она уже ломала голову, как «выучить» своих отпрысков. И по ходу выдала:

- Им бы такого дядю, как у тебя! Пусть бы не выучил, но хотя бы помог…

Николай Антонович умер в 2008 году. Не раз спрашивал его о мифических полтинниках, подчеркивая, что, на самом деле, к моему обучению он не приложил даже одной монеты меньшего достоинства – на что я, впрочем, никогда не претендовал – он неизменно махал рукой: «А что, разве не правда?» И переходил на другую тему.

Иными словами, официальной сатисфакции не последовало. О чем я не шибко и печалюсь…


Сплетня 5. Миллион в бАрачной корзине

(1981 год; г. Пирятин, Полтавская обл., УССР)

К нам в Киеве с ночевкой из моего родного города приехала чета Волыков – Иван и Лидия. Супруге требовалось обследование у столичных медицинских светил. Их дом в Пирятине – напротив дома, в котором я вырос, так что, как водится у нормальных соседей, жили-дружили. Однако в Киеве у нас они никогда не были – визит оказался первым.

На следующий день, когда дамы отправились в диагностический центр, а мы, мужики продолжили завтрак, плавно перетекший (в буквальном смысле слова – тоже!) в обед, Иван сказал:

- Извини, конечно, Коля, но мы с Лидой, когда ехали, думали, что квартира у вас – поприбамбасистей!

- Кузьмич, откуда?!

- А-а-а, - как-то не совсем убедительно протянул гость, и мы продолжили затянувшуюся трапезу.

В какой-то момент разговор коснулся коньяка, в ходе которого неожиданно выяснилось, что Кузьмич, выросший сиротой и оттрубивший весь стаж водилой, благородного напитка ни разу в жизни не пробовал. Как назло, в баре его тоже не оказалось. Так что пришлось мне, одевшись, смотаться в ближайший магазин.

Таким уважением к его личности гость – простецкая душа! - был тронут. И когда коричневой жидкости в поллитровке оставалось едва на донышке, вдруг заявил:

- Ты, Михалыч, настоящий друг!

- Ну и?

- И я тебе скажу то, что недоговорил утром про квартиру…

- Про какую квартиру? – Честно говоря, я ровным счетом ничего не понимал.

- Про твою!

И, видимо, для убедительности ткнул пальцем в стену кухни:

- Вот эту!

- Слушаю.

- Когда мы с Лидой собирались к вам, то представляли вашу квартиру панскими хоромами. И очень удивились, увидев двухкомнатную стандартную панельку.

- На какие бы, интересно, шиши мы ее приобрели?! Жилье, вернувшись после развала СССР в Украину, выбирали по принципу: «Микрорайон – поотдаленней, дом - постарее, этаж - повыше, квартира – поубитее». И все едино повесили на шею семь штук баксов долга, а это в те времена – был еще тот хомут!

- Ну.., - Кузьмич отчего-то заколебался.

- Что «ну»? Давай, погоняй!

- Ну, а отцовы деньги?

Я так расхохотался, что пришлось, чтобы унять спазмы, в одиночку допить остающийся коньяк.

- Ты чего? Обиделся?!

- На что, Кузьмич!

- Ну, что я напомнил про миллион.

- Какой миллион? На самом деле это халва… К тому же, чужая…

- Какая… чужая… халва?

- А та, о которой сколько не вспоминай, во рту слаще не становится.

В этот момент в дверь позвонили – вернулись наши жены. И разговоры, естественно, завертелись вокруг других тем. А наутро гости уехали. И только тогда я вспомнил, что так и не прокомментировал Кузьмичу волнительную пирятинскую историю о миллионе Михаила Сухомозского, оставленном им супруге и сыну.

А события развивались следующим образом. После похорон отца и отбытия девятин я и жена, забрав с собой мою мать, уехали на Житомирщину – родину супруги. Чтобы немного отойти от далеко не радостных похоронных и послепохоронных «процедур». Через неделю я с матерью вернулся в Пирятин, оставив жене еще немного погостить в родной деревне.

Смерть – да еще внезапная – что и говорить, выбивает из колеи. Но жизнь продолжается, и поневоле возвращаешься к обыденности.

При «подведении итогов» выяснилось, что из дома в дни похорон исчезли отцова электробритва, десяток платочков, припасенных матерю на смерть, несколько банок закатки из погреба и, что особенно существенно, 600 рублей. Повозмущались, пообсуждали, поприкидывали, кто бы это мог, да и успокоились: что с воза упало, то пропало. С тем мы с женой по окончании отпуска и убыли в Ашхабад.

Каким же было наше удивление, когда уже зимой мать написала, что деньги …нашлись. Набирая дрова и уголь в сарае (мой товарищ Гриша Кравченко по некой прихоти именовал их бараками), она наткнулась на полиэтиленовый пакет, засунутый в выброшенную за ненадобностью старую корзинку. Развернула, а там – деньги, с которыми уже попрощалась.

По какой причине отец их там спрятал, теперь не узнать. А мать на радостях поделилась новостью с лучшими подругами. И когда мы с женой следующим летом приехали отдыхать, молва встретила нас, как самых богатых в районе наследников. Ибо 600 рублей самым непостижимым образом трансформировались …в миллион (и это в 1981 году). Как-то реагировать на подобную чушь (отец всю жизнь, как проклятый пропахал чернорабочим на кирпичном заводе) – своих нервов не беречь. И спустя некоторое время слухи угомонились. Лишь иногда, по рассказам матери, на ее сетования о тяжкой постперестроечной жизни, в ответ звучало типа:

- Кто-то, а ты бы молчала! Михаил ведь миллион оставил, а все мало…

В 2004-м умерла мать. Дом мы продали, и в Пирятине стали бывать лишь раз в года – помянуть близких. Естественно, на кладбище не до пустых разговоров. Да и уезжаем мы в тот же день. Так что сплетня о миллионе нами благополучно забылась.

А в Пирятине, что неожиданно подтвердил Иван Кузьмич, все еще жива. Ну, и черт с ней! Единственное, чего слегка опасаюсь – времена-то еще те! – чтобы не явились ко мне отморозки с раскаленным утюгом.


Сплетня 6. Осторожно - Николай!

(1982 год; г. Ашхабад, ТССР)

Приходу М. Горбачева к власти особенно радовались журналисты. И то: цензура стала ослабевать. То и дело мы брались за темы, о которых еще полгода-год назад и помыслить не смели. И что еще больше поднимало творческий тонус – материалы не шли в корзины (исключения, конечно, были, но как исключения, а не массовые явления), а попадали на страницы газет.

Думаю, не погрешу против истины, если скажу: вольготнее остальных чувствовали себя собственные корреспонденты центральных газет – в первую очередь, «Правды», «Известий», «Труда», «Комсомольской правды». Во-первых, каждого в регион командировали, как правило, на пять лет, и с местным высоким руководством им детей крестить нужды не было. Во-вторых, за спиной ребята всегда чувствовали главный калибр – Первопрестольная с всемогущим Центральным Комитетом КПСС.

Однако и провинциалы стремились задних не пасти – норовили выдавать на-гора материалы позубастее. Не всегда получалось, но мы старались. И всегда считали за честь услужить московским собкорам. Даже без ссылок на нас или наши публикации.

В ту неделю я побывал на уборке хлопка в Тедженском районе Ашхабадской области. «Бились» за урожай все, включая школьников, а кое-где и студентов. У меня возникла идея показать, насколько существенна помощь взрослым учеников. И я выбрал данные по тем и другим. И …ужаснулся. Ибо цифры убедительно свидетельствовали: не школьники помогали колхозникам, а, наоборот, колхозники – школьникам. Не помню точно цифр, но соотношение было примерно 3,5:1.

Вот это на тему вышел: использование детского труда не в каком-нибудь Гондурасе, а в первом социалистическом государстве!

Задумано – сделано. Главный редактор областной газеты «Знамя Октября» Валентина Немировская, у которой я был замом, материал дала, причем с выносом на первую страницу. Шум получился изрядный. Шло к тому, что, невзирая на провозглашенную М. Горбачевым гласность, нам могли дать по шапке (гневливую реакцию мы оба предполагали, однако не думали, что «горячо» станет до такой степени). Что ж, в лес бояться – в информационный лес не ходить.

Поздно вечером дома в очередной раз ожил телефон. Звонил собственный корреспондент газеты «Комсомольская правда» по Туркменистану Евгений Соломенко (ныне – известный питерский писатель). Он уже видел мой материал и спрашивал разрешения использовать фактаж при подготовке заметки в Москву. Само собой, я согласился: во-первых, был с Женей в нормальных отношениях, во-вторых, приятно, когда к тебе обращаются ребята из центральных изданий и, в-третьих, публикация в «Комсомолке» наверняка ослабила бы нажим местных властей на меня и главного редактора. В определенной степени орган ЦК ВЛКСМ превращался для нас в некий щит.

Надо сказать, что к сбору данных я всегда относился с пиететом. Мое творческое кредо в этом отношении было таким: «Если на каждый озвученный мною факт подадут в суд, я не должен проиграть». А тут, сам не могу объяснить почему, сказал:

- Жень, подожди минуту, я еще раз загляну в записную книжку по одной из цифр.

Заглянул. Все в норме. О чем и заявил собеседнику. Спустя несколько дней мы (и не только!) прочитали соответствующую заметку в «Комсомольской правде».

Здесь я вынужден сделать небольшое отступление.

Любой журналист мечтал и стремился со временем перейти в издание рангом повыше: из районной прессы – в областную, оттуда – в республиканскую и дальше, верх карьерного роста, - в центральную.

Примерно такая же ситуация сложилась и между собственными корреспондентами уже центральных газет. «Пик желаний» украшала «Правда», за нею шли «Известия». Потом – где-то в одной градации, несмотря на различный статус, – «Труд» и «Комсомольская правда». Ну и издания «пожиже», вплоть до «Пионерской правды».

Я на момент приезда в Ашхабад Е. Соломенко внештатно сотрудничал с «Правдой». И вот месяца через полтора после эпопеи с использованием в республике детского труда позвонил собкор этой самой «Правды» и сообщает новость:

- А ты знаешь, Женя всем говорит, чтобы вели себя с тобой осторожно.

- В каком смысле?

- В том, что ты можешь подвести, подсунув непроверенный факт. Что-то там у него с тобой было. Меня, кстати, тоже предупредил.

К счастью, я в Туркменистане к тому моменту прожил уже около десятка лет, люди меня хорошо знали и на Женино «доброжелательство», насколько я мог судить, не повелись. Ему же так ничего и не сказал.

Да, мечта Е. Соломенко позже таки сбылась – он стал собственным корреспондентом «Правды».


Сплетня 7. Проклятый зэк

(1987 год; г. Пирятин, Полтавская обл., УССР)

Раньше соседей не выбирали – где выделили, естественно, бесплатно, земельный участок, там и возводи дом. Рядом с моими отцом и матерью строилась Агафья с сожителем Петром.

Родители первым делом возвели времянку – саманную мазанку с глиняным полом и камышовой крышей. Неказистое, зато свое! И в нее, по сути, толком не высохшую, поздней осенью вселились.

Агафья же сразу сделала ставку на хату. И живя в другом месте, работала на участке, потихоньку подвигая дело. И все бы - чин чинарем, да уж очень Петр любил заложить: не столько в фундамент, сколько за воротник. Мужчина же он был богатырского телосложения. И, представьте себе, выпив, он становился трудно управляемым. Больше всего доставалось гражданской жене: то ли, действительно та имела скверный характер, то ли просто чаще других оказывалась под зудящей рукой.

Не знаю почему, но убегать от пьяного громовержца Агафья повадилась к нам. Когда прокрадется, маскируясь, тихо и юркнет под стол, а когда, убегая от Петра, – с воплями на всю улицу. И хочешь - не хочешь, моему отцу приходилось вести тяжелые переговоры с чумовым соседом. Представляю, как ему это надоело: иногда доходило едва не до рукопашной. Как, кстати, и матери – драки на соседнем подворье возникали регулярно, точнее, едва не ежедневно. Что касается меня, то признаюсь откровенно: меня эти неадекватные ситуации попросту пугали. Однако терпел, как и взрослые. Соседи ведь, с которыми жить и которых не выбирают.

Шли годы. Петр подался в далекие края. Агафья меняла сожителей, как больной экземой шелуху на язвах. Те то ли так совпадало случайно, то ли, умудренная тумаками и синяками, слабая сторона осуществляла жесткий отбор, в основном тихие. А раз никто не гонял, незачем убегать. Другой же причины посещать наше подворье, как оказалось, не было. И отношения сошли на «нет» - до уровня «Здравствуйте». Что, как казалось мне, повзрослевшему, прекрасно устраивало обе стороны.

…В то лето, будучи в отпуске, мы с женой, как водится, жарили во дворе шашлык. Очередному (она сама, наверное, им счет потеряла!) сожителю Агафьи не понравился запах дымка, идущего в направлении их усадьбы. И он начал издавать через забор соответствующие междометья.

Я не обращал на «инцидент» никакого внимания. До тех пор, пока возбужденный не в меру Николай не плеснул через забор водой из ведра. Схватив топор, лежащий рядом со мной на земле, я вскочил на слегу и, загнувши трехэтажным матом (с волками жить – по-волчьи выть), погрозил мирным плотницким инструментом.

Жена тут же стащила меня со слеги, однако я успел разобрать, как мой выверт прокомментировала невидимая Агафья:

- У-у, зэк проклятый, как тебя только из тюряги выпустили?!

В этот момент на шум из дома вышла моя мать. И, чтобы я ненароком что-то не так понял, начала объяснять:

- Не обращай внимания, она это уже давно говорит. Не один год. Люди без конца интересуются «А правда ли, что твой сын в тюрьме сидит?»

Недоуменно переглядываемся с супругой:

- А мы такую новость слышим впервые.

- Не хотела вас расстраивать, - говорит мать.

И добавляет:

- Думаете, мне легко эту напраслину сносить?!

- А чего обращать внимание на откровенную бредятину? Подумала бы немного сама Агафья – не стала бы трепать языком. Как же я могу мотать срок на зоне и ежегодно приезжать к тебе в гости?

- Не думай, она не глупая. Утверждает, что тебя за хорошее поведение отпускают.

- Ну, вот видишь, и в плохом встречается хорошее! – Не очень уклюже пошутил я, понимая, что на уровне уличных кумушек матери, единственный сын которой мотается по зонам, приходится не сладко.

Что касается нас с женой, то мы перестали с Агафьей здороваться. Сначала она виду не подавала, а со временем несколько раз здоровалась первой, однако мы в своем решении остались непреклонными.


Сплетня 8. Плод фантазии

(1990 год; г. Ашхабад, ТССР)

После окончания Ташкентской высшей партийной школы меня распределили на должность заместителя редактора газеты «Туркменская искра», с чем я и отбыл в отпуск. Увы, когда вернулся, оказалось, что ЦК КП Туркменистана меня за это время «перераспределило». Новая должность называлась заместитель заведующего отделом Ашхабадского обкома партии. Мне туда страшно не хотелось. И не потому, что был диссидентом (не соглашаясь с излишней казарменностью общества, никогда не был противником социализма), а потому, что ненавидел чиновничью службу, на которой, по сравнению с журналистским творчеством, - ни уму, ни сердцу. Увы, переговоры редактора с третьим секретарем ЦК М. Моллаевой, курирующей «идеологию», ни к чему не привели, и я вынужденно стал партийным функционером.

Семь месяцев под крышей обкома стали для меня, пожалуй, самым тяжким жизненным испытанием: не раз, ложась в постель, я мысленно желал себе …поутру не проснуться. Чтобы не ехать на ненавистную службу.

Почему семь месяцев, а не год или два-три? О человеке, сумевшем вытащить меня из «партийной обоймы», - мой рассказ.

В те годы М. Горбачев начал внедрять практику «горизонтального перемещения кадров». И на должность редактора республиканской газеты в Ашхабад из Минска «переместили» Василия Владимировича Слушника. Как он рассказывал мне позже, первым делом он хотел обновить редакционный коллектив. И начал «зондировать» почву. Кто-то назвал мою фамилию. Не знаю, перепроверял ли он информацию и сколько раз, но как-то в моем кабинете раздался телефонный звонок. И после знакомства (мы друг друга в глаза не видели) состоялся примерно такой разговор:

- Нет ли желания вернуться на журналистскую стезю?

- Сплю и вижу, когда это случится!

- Так я предлагаю этот сон превратить в явь став моим заместителем.

- А кто тот эльф, способный такой маневр осуществить?

- Я! – Прозвучало без ложной скромности.

Если бы я беседовал со знакомым человеком, то сказал бы, что он слишком много на себя берет, а если бы с другом – что он рехнулся. Однако абоненту, голос которого слышишь впервые, так не заявишь – и правила этикета грубейшим образом нарушишь, да и прямота, скорее всего, будет расценена, как невоспитанность и даже грубость, если не хамство. Поэтому я осторожно заметил:

- Вряд ли ЦК меня отпустит!

- Мы в данный момент не обсуждаем вопрос «отпустит – не отпустит». Мне важно знать – ты пойдешь или нет.

- Не пойду – побегу. Задрав штаны!

- Решили! Жди, как что прояснится – перезвоню.

На удивление ожидание не затянулось. Уже на пятый день В. Слушник мне сообщил: он только что из ЦК, вопрос утрясен, так что не сегодня-завтра мне – собирать вещи.

Так я снова вернулся к своей профессии. Как оказалось, «добро» на мой переход дала та же М. М Моллаева, которая чуть более года назад была на этот счет обратного мнения.

Проработал мы с моим «освободителем» душа в душа более трех лет. Работали бы и раньше. Если бы не коварная сплетня…

Василий Владимирович весь отдавался газете. Поэтому часто задерживался в редакции допоздна. Когда дежурил я, мы с ним и долгие беседы вели, и по рюмке выпивали или бутылке пива выпивали, и в баталии на шахматной доске устраивали.

По накатанной колее развивались события и в тот вечер. Он зазвал меня в свой кабинет, мы накатили по рюмахе коньяка и сели, по его предложению, играть, изредка, как это бывает, обмениваясь репликами. Очередная из которых отправила меня в нокаут:

- Коля, - сказал В. Слушник, передвигая фигуру, - как ты мог мне исподтишка такую свинью подсунуть?

- Какую? – недоуменно спросил я.

- Ну, вместе в Переплесниным (журналист, на тот момент – инструктор отдела агитации и пропаганды ЦК КПТ) организовали «сигнал», а потом и расследование по нашим спецвыпускам…

Тут я вынужден объяснить непосвященным, что имелось в виду. В «духе времени» наша газета начала готовить некие приложения к «Туркменской искре» для газодобытчиков республики, которые, тоже в «духе времени», теми оплачивались. Занимались этим без отрыва от основного производства секретариатчики, направлял процесс Василий Владимирович. Я никогда не интересовался «побочным продуктом» и понятия не имел, что там и как (кстати, не имею и спустя два десятилетия). И вдруг – такое!

Поэтому говорю:

- Я не врубаюсь. Объясните.

- А что тут объяснять?! Вы с Михаилом (Переплесниным) инициировали негласную проверку ЦК, чтобы по-крупному подставить меня. Наверное, с какой-то целью…

- Впервые от вас это слышу!

- Да, ладно, мне Корзун все рассказала (Людмила Александровна – второй заместитель Слушника).

Я, который, в самом деле ни о чем – ни сном, ни духом, было крепко обидно. Особенно жгло то, что редактор поверил откровенно злокачественной сплетне Корзун, а мне, судя по течения разговора, не верил.

Предположения, зачем она это сделала, у меня возникли сразу: некоторое время назад я отказался принять на работу подругу Людмилы Александровны, заместителя редактора областной газеты, о чем она («Корзун – Н.С) очень просила. Понимал и ход мыслей визави: я, мол, вытянул его из обкома, сделал своим замом, мы стали общаться семьями, а он втихую готовил мне нож в спину.

Шахматная игра, между тем, как ни в чем ни бывало, продолжалась. Хотя до ее анализа мне было?!

- Мат! – объявил В. Слушник. И добавил, не глядя на меня:

- Трубачев уходит из «Вечерки» (редактор газеты «Вечерний Ашхабад). Почему бы тебе не попробовать занять его место?

- Я подумаю!

Уже на следующий день после практически бессонной ночи я набрал телефонный номер первого секретаря Тюменского обкома партии В. Чертищева (в бытность, когда он возглавлял Ашхабадский обком, я был там замзавотделом и, несмотря на мой уход, отношения у нас сохранились вполне нормальные) и поинтересовался работой. Связавшись снова через несколько дней, услышал несколько предложений и просьбу прилететь обсудить все на месте. Так мы с женой оказались в Новом Уренгое.

Вся «операция» заняла около пяти месяцев. Все это время мы с В. Слушником работали, не подавая вида. Ежедневно я десятки раз встречался и с Л. Корзун – наши кабинеты были один напротив другого. Время от времени контачил с М. Переплесниным. И больше никого ни о чем не спросил! Понаслышке знал, что проверка «спецвыпуска» таки осуществлялась, что закончилась она ничем.

Да, за месяц до нашего отъезда из Туркмении редактор попал в больницу, из которой вернуться ему не судилось. Некоторые авторитетные работники редакции просили меня не уезжать и возглавить газету, чтобы не прислали «чужака». Но менять решения я не привык. И, как запланировал, укатил на Север.

Время лечит, и ныне я ни на кого зла не держу. Душу жжет лишь «теоретическая» обида: отличный мужик Василий Слушник умер с мыслью, что я его подло предал...


Сплетня 9. Гроздь омерзения

(1991 год; г. Пирятин, Полтавская обл., УССР)

Спиртного я никогда не избегал. Но и встреч с ним судорожно никогда не искал. В любой момент дня и ночи, если нужно, я мог остаканиться, а мог – нет. Никогда желание хлебнуть по накалу не напоминало желания спустить штаны при диарее. Или освободить мочевой пузырь под утро. Между «выпить» и «нет» я выбирал, как между двумя ломтями хлеба – черным и белым: могу съесть этот, а могу – тот, мне без разницы.

Отношение со спиртным я сам характеризовал следующим образом: «Алкоголизм мне не грозит хотя бы потому, что я никогда не жажду процесса и не испытываю эйфории после. Я пью точно с теми же ощущениями, с какими, к примеру, землекоп роет яму»: на водке не женат и с коньяком в противоестественных отношениях не состою. Само собой, ни с похмельем, ни, тем более, с запоями я не только не в родственных отношениях, но даже не на «ты».

Рядом с компьютером у меня бар, нутро которого никогда не «просыхает». Неделями, а то и месяцами я его не открываю. А могу открыть. Через минуту. И выпить 50 граммов горячительного. Или 100. Или 200. Или поллитровку (при хорошей закуси). Если по какой-то причине нужно. Однако в смысле кайфа мне – ни холодно, ни жарко.

Хотя скрывать не стану: вкушать «гроздь омерзения» все же приходилось. До десятка раз за прожитые годы. Если не быть ханжами, то это – уровень статистической погрешности, не более того.

Так вот, в один из отпусков в дом моей матери заглянул сосед – Виталий Степура, младший меня на десяток лет. Как водится у славян, сели промочить горло. И покалякать – о том о сем и обо всем. Через пару часиков, когда гость уже достиг стадии «Ты меня уважаешь?», прозвучало нечто иное:

- Коха (он так меня всегда называл), а можно тебе задать один вопрос?

- О чем шепчешь? Задавай сколько душе угодно!

- Понимаешь, - неожиданно замялся Виталий, - вопрос, как бы точнее выразиться, непростой…

- Ну, не по ядерной же физике, надеюсь! А если не смогу – так и скажу.

- Хорошо. Только не обижайся, ладно?! Ты, правда, лечился в ЛТП (лечебно-трудовой профилакторий, где при социализме пытали отвадить от выпивки хронических алкоголиков)?

Я опешил:

- Откуда такая информация?

- Какая разница!

- В принципе – никакой! Но все же…

- Люди говорят, - ушел от конкретного ответа Виталий.

- Вынужден «людей» разочаровать – нет, не лечился. Так им и передай! Да и как я мог быть пациентом ЛТП и оставаться при этом членом КПСС, заместителем главного редактора? Сам подумай!

Тема была исчерпана. Однако я видел, что собутыльник мне если и поверил, то лишь частично – не до конца. Переубеждать его не стал. В самом деле, какая мне, к черту, разница, что обо мне судачат в Пирятине?!

А спустя несколько дней В. Степура сказал мне, хотя я его об этом и не спрашивал, что услышал информацию от другого соседа – Василия, который, в свою очередь, получил «абсолютно надежные данные» от уже упоминавшейся Агафьи.


Сплетня 10. Зубы на полку

(2000 год; г Киев, Украина)

Прошло два года, как у нас живет моя мать. Выдернули ей остающиеся во рту «пеньки» и приготовились, как договаривались, ставить съемные протезы.

Не известно, как бы они держались, но течение жизни приняло иной оборот. Через полтора месяца, необходимых для заживления ран, пошли мы к стоматологу, благо частный кабинет открыли буквально у подъезда нашего дома. Врач осмотрела «место предстоящей работы» и назначила первую встречу.

Не знаю, что повлияло на мать, но когда возвращались домой, она заявила, что никаких протезов ставить не намерена. Уговоры, сколько я их не начинал, не помогли. Несмотря на то, что оставшиеся годы жизни она не ела, а мучилась, своего решения так и не изменила.

Весной, когда основательно потеплело, я отвез мать в Пирятин. С тем, чтобы осенью снова забрать. Тот же маятник качнули и на следующий год. А потом она осталась у нас навсегда – здоровья жить самостоятельно не осталось.

Однако я время от времени в места своей молодости наведывался: как-никак там без присмотра старился дом. И в одно из таки посещений со мной заговорила Галина П., с семьей которой многие годы дружила наша семья. Извинившись, она деликатно спросила:

- Коля, что там у вас в Киеве за история с зубами приключилась?

- Как-к-кими зубами? – не сразу врубился я.

- Ну, с материными.

- В каком смысле?

- Да на нашей стороне уже давно болтают, что ты специально вырвал матери зубы, чтобы она не так много ела.

Объяснил что к чему. И уехал. Мать вскоре умерла. Дом мы продали. Так что в Пирятине я бываю в среднем раз в два года – езжу на кладбище. А поскольку ни к кому не захожу и даже уличных встреч избегаю (настолько изменился характер), то даже не знаю, до сих пор ли там считаю, что я уморил мать голодом.