Аналгезия [Вера Петровна Космолинская] (fb2) читать постранично

Гарольд Бранд (В. П. Космолинская) Аналгезия

Боги! И чем же заняться человеку, когда он молод, богат и знатен — и абсолютно неспособен ощутить вкус к жизни? Все пресно, все, все прах и тлен, а может, и того хуже… Да нет, не хуже, тоска, она и есть тоска. Говорят, что есть еще и чувственные наслаждения, животные, доступные любому бедняку и негодяю. Что? Верно? Ну-ну-ну… и я когда-то так думал.

Боги… все дело в том, что с некоторых пор я начал терять остроту чувств — тех самых животных, плотских, сильных. Просто перестал чувствовать многие вещи, и все. С этим надо было что-то делать, пока я не превратился совсем уж в покойника. Хоть самоубийством с собой покончить, что ли?

Ну, хвала богам, у нас как-никак была война. «И шел тщеславный враг на нас, чтоб покорить и уничтожить…» Короче, что-то в этом роде. Тоже, конечно, ерунда изрядная, но, говорят, война, азарт, муки и смерть — это ощущения сильнейшие. Значит, стоило испробовать на себе это лекарство, уж раз никак другие не спасали.

Итак, уж несколько недель болтался я в походном стане, со всею доблестью обороняя родную землю, со всем ее наводящим зевоту приданым. Вообще-то, пока не очень помогало. Мы отползали понемногу, враг наступал, все страшно сокрушались, а я только со смутным страхом ощущал, что ничего по-прежнему не чувствую. Тут требовалось что-то посильнее обычных средств — подраться да поваляться в отсыревшей палатке. Так что, когда мы решили, что неплохо бы кому-то пробраться во вражий стан и устранить неприятельского вождя ударом ножа, имея при этом все шансы попасться, независимо от успеха мероприятия, и быть преданным самой мучительной смерти, я с радостью вызвался добровольцем.

Ночь была черна как сажа, о которую можно было с легкостью вымазаться с ног до головы. Но пробираясь по чужому лагерю я был абсолютно хладнокровен и безмятежен, и, думаю, именно поэтому ни на кого ненароком не наступил. Я обходил клюющих носами стражей, подавляя смешки и озорное желание похлопать ребят по плечу и сказать «ку-ку!». Но в таком случае, вряд ли я добрался бы до своего главного приза, верно? Так что, я шел себе дальше и никого не будил.

А вот и главный шатер. Фу ты! Все духи Гадеса — и тут ни огонька. Похоже, вождь их решил хорошенько всхрапнуть в ночь перед новой битвой. Итак, я нащупал вход и прислушался к храпу. Кто может себе позволить храпеть громче всех? Конечно, самый главный.

Я прокрался на звук, подождал, пока глаза настолько не привыкнут к темноте, что можно будет сообразить, где у лежащего голова, где ноги, взмахнул кинжалом, давно бывшим наготове, и всадил клинок ему куда-то пониже храпа. Есть! Точнехонько по горлу! Этот тип и не вскрикнул, лишь выдал такой рулад храпа, какого я в жизни не слыхивал, и затих.

Вот незадача… От храпа-то никто не просыпался, да во внезапной тишине я вдруг отчетливо услышал, как дыханье спящих сбилось. Один за другим они принялись вздрагивать и шевелиться, и я стал потихоньку отодвигаться в самую густую тень, сообразив, что именно внезапная тишина всех без исключения разбудила.

— Что такое?! — раздался в темноте недовольный визгливый голос, и будь я вполне здоровым человеком, у меня бы мороз прошел по коже — это был голос Порсены, их вождя, сто раз мы слышали, как он выкрикивает приказы этим гнусным голосом. Потом послышался какой-то плюх, принюхивание, и Порсена завопил:

— Здесь кровь! Измена! Огня! Держи убийцу!

Я бросился было прочь, да налетел на кого-то, споткнулся, и полетел вверх тормашками. Тем временем, в шатер ворвались люди с факелами. Порсена, похожий на ошарашенного жирного бычка, дико оглядывавший свою измазанную кровью пятерню, бросил один взгляд на мертвеца, бывшего, по-видимому, его телохранителем и, вот забавность — даже облаченного по-царски — как будто это можно было разглядеть в темноте, резво вскочил, схватил свой меч, и стремглав выпрыгнул из шатра наружу. Я попробовал под шумок последовать за ним, начав наконец ощущать что-то отдаленно похожее на азарт, но несмотря на суматоху меня тут же заметили, распознали как чужака и моментально схватили. Конечно, я попробовал найти славную смерть в бою, с оружием в руках, но это было все равно, что драться с огромным комом теста — оно просто навалилось, облепило вокруг и свалило меня с ног своей тяжестью — хоть режь его, хоть не режь. Потом меня выволокли из шатра на воздух, где все уже пестрело огнями и бросили к ногам Порсены, который уже сидел на каком-то подобии трона из деревяшек, накрытых шкурами и парчой. Кому он хотел пустить пыль в глаза, хотел бы я знать? А еще я хотел бы знать, куда подевались все римские лучники, когда был такой удобный случай? Но ни одна собака им не воспользовалась. Вот так вот! Всегда все приходится делать самому!

— Кто ты, римлянин? — грозно вопросил Порсена, сверкая очами в свете многочисленных теперь факелов и окружавших его «трон» жаровен.

Я покосился на окружавшие меня наконечники копий, неторопливо поднялся и отряхнулся.

— Гай