Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))
По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...
В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная
подробнее ...
оценка) состоит в том, что автор настолько ушел в тему «голой А.И», что постепенно поставил окончательный крест на изначальной «фишке» (а именно тов.Софьи).
Нет — она конечно в меру присутствует здесь (отдает приказы, молится, мстит и пр.), но уже играет (по сути) «актера второстепенного плана» (просто озвучивающего «партию сезона»)). Так что (да простит меня автор), после первоначальных восторгов — пришла эра «глухих непоняток» (в стиле концовки «Игры престолов»)) И ты в очередной раз «получаешь» совсем не то что ты хотел))
Плюс — конкретно в этой части тов.Софья возвращается «на исходный предпенсионный рубеж» (поскольку эта часть уже повествует о ее преклонных годах))
В остальном же — финал книги, это просто некий подведенный итог (всей деятельности И.О государыни) и очередной вариант новой страны «которая могла быть, если...»
p.s кстати название книги "Крылья Руси" сразу же напомнили (никак не связанный с книгой) телевизионный сериал "Крылья России"... Правда там получилось совсем не так радужно, как в книге))
По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.
cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".
Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.
Итак: главный
подробнее ...
герой до попадания в мир аристократов - пятидесятилетний бывший военный РФ. Чёрт побери, ещё один звоночек, сейчас будет какая-то ебанина... А как автор его показывает? Ага, тот видит, как незнакомую ему девушку незнакомый парень хлещет по щекам и, ничего не спрашивая, нокаутирует того до госпитализации. Дальше его "прикрывает" от ответственности друг-мент, бьёт, "чтобы получить хоть какое-то удовольствие", а на прощание говорит о том, что тот тридцать пять лет назад так и не трахнул одноклассницу. Kurwa pierdolona. С героем всё ясно, на очереди мир аристократов.
Персонажа убивают, и на этом мог бы быть хэппи-энд, но нет, он переносится в раненое молодое тело в магической Российской империи. Которое исцеляет практикантка "Первой магической медицинской академии". Сукаблять. Не императорской, не Петербургской, не имени прошлого императора. "Первой". Почему? Да потому что выросший в постсовке автор не представляет мир без Первого МГМУ им.Сеченова, он это созданное большевиками учреждение и в магической Российской империи организует. Дегенерат? Дегенерат. Единица.
Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно
Неожиданно — к своему ужасу — она проснулась. Что произошло? Случилось нечто ужасное. Нет — ничего не случилось.
Только ветер раскачивал дом, трещали окна, грохотал кусок железа на крыше и от этого она ужасно дрожала.
За окном туда-сюда порхали листья; внизу на бульваре целая газета парила в воздухе как потерянный бумажный змей и падала, натыкаясь на сосновые иголки.
Холодно. Лето закончилось, наступила осень — все казалось безобразным. Грохотали телеги, качаясь из стороны в сторону; два китайца бежали вперед вприпрыжку под деревянными хомутами с переполненными овощными корзинами — их косички и синие блузы развевались на ветру.
Мимо калитки, скуля, проковылял на трёх лапах белый пёс. Всё закончилось! Что именно? Да всё! И она принялась заплетать волосы трясущимися пальцами, не осмеливаясь взглянуть в зеркало. В прихожей мама разговаривала с бабушкой.
Вот дурочка! Как можно в такую погоду что-то оставлять без присмотра… Теперь вот моя лучшая чайная скатерть канарской вышивки просто превратилась в клочья. Чем это так странно пахнет? Каша пригорает. О, господи, всё этот ветер!
В десять часов у неё начинается урок музыки. От этой мысли минорные пассажи из пьесы Бетховена [1] зазвучали в её голове, трели, длинные и ужасные, как маленькие раскатистые барабаны….
Мари Свенсон забегает в сад по соседству нарвать «хризантемочек», пока их не смело. Её юбка взлетает выше талии; она пытается сбить её вниз, подвернуть между ног, пока она нагибается, но всё без толку — юбка опять взлетает.
Рядом с ней колышутся ветви деревьев и кустов. Она как можно быстрее срывает цветы, но она в смятении. Не осознаёт, что делает — выдёргивает растения с корнями, сгибая стебли, выкручивает их, топая ногами и ругаясь.
— Ради бога, не открывай парадную дверь! Обойди с чёрного хода, — кричит кто-то. Потом она слышит голос Боуги:
— Мама, тебя к телефону. Телефон, мама. Это мясник.
Как чудовищна жизнь — отвратительна, просто отвратительна… Теперь вот и лента у её шляпки порвалась. А как же ещё? Она наденет свой старый берет и улизнёт с чёрного хода. Но мать уже заметила.
— Матильда. Матильда. Вернись не-мед-ленно! Что у тебя такое на голове? Выглядит как грелка для чайника. И почему у тебя на лбу копна волос?
— Я не могу возвращаться, мама. Иначе я опоздаю на урок.
— Вернись немедленно!
Она не хочет. Она не будет возвращаться. Она ненавидит мать. Иди к чёрту, — выкрикнула она, убегая вниз по дороге.
Волнами, клубами, большими вихревыми кругами надвигается едкая пыль, а в ней мелкие пучки соломы и силос с навозом. Ветер с ревом проносится по деревьям в садах, и стоя в конце дороги у калитки мистера Буллена, она слышит рыдающие звуки моря: «А-а!.. А-а!.. А-а-а!»
Но в гостиной мистера Буллена тихо как в пещере. Окна закрыты, шторы наполовину опущены, и она не опоздала. Девочка, которая приходит «перед ней», только что заиграла «К айсбергу» Макдауэлла[2]. Мистер Буллен переводит на неё взгляд и слегка улыбается.
— Садись, — говорит он. Садись там в уголке на диване, маленькая леди.
Он такой весёлый. Смеётся он не то чтобы над тобой… но есть что-то… Ну до чего же здесь спокойно. Ей нравится эта комната.
Пахнет мебельной саржей, и застоявшимся дымом, и хризантемами… большая ваза с ними стоит на каминной полке позади бледной фотографии Рубинштейна… [3] мой друг Роберт Буллен.
Над чёрным, сверкающим пианино висит картина «Одиночество»[4] — темноволосая, трагического вида женщина, укутанная в белое, сидит на камне, скрестив ноги и придерживает ладонями подбородок.
— Нет, не так! — говорит мистер Буллен и наклоняется над той, другой девочкой, протягивает руки над её плечами и играет для неё тот пассаж. Глупенькая — она покраснела! До чего же смешно!
Вот девочка, что «перед ней» ушла, захлопнулась входная дверь. Мистер Буллен возвращается и тихонько прохаживается взад и вперёд — в ожидании её. Но до чего же необычно.
Пальцы так дрожат, что ей не развязать узел на папке с нотами. Всё этот ветер… И сердце бьется так сильно, что кажется, будто оно своими движениями приподнимает ей блузку.
Мистер Буллен не говорит ни слова. Потертое красное сиденье у пианино достаточно длинное. На нем легко бок о бок могут уместиться два человека. Мистер Буллен садится рядом с нею.
— Мне начинать с гамм? — спрашивает она, сжимая свои руки. Я выучила также несколько арпеджио.
Но мистер Буллен не отвечает. Она сомневается, что он вообще слышит её… и тут вдруг его бодрая рука с кольцом на пальце протягивается сверху, и он открывает Бетховена.
— Поиграем немного этого старого мастера, — произносит он.
Но почему он говорит с такой добротой — таким ужасно приятным
Последние комментарии
10 минут 58 секунд назад
11 минут 46 секунд назад
14 минут 29 секунд назад
21 минут 52 секунд назад
2 часов 26 минут назад
2 часов 30 минут назад