Дракон в серебряной чешуе [Андрэ Мэри Нортон] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Андре Нортон Дракон в серебряной чешуе
повесть
Глава первая. ЧУЖЕСТРАНЦЫ
Буря бушевала в полную силу. Штормовые валы, разбиваясь о скалы, перехлестывали через риф, под защитой которого обычно стояли рыбацкие лодки. Но обитатели Варка заранее знали о приближении шторма, ибо никто так не разбирается в изменениях погоды, как те, чья жизнь зависит от ветра, моря и рыбацкой удачи. И потому у рифа не осталось ни людей, ни лодок, кроме выброшенного волной на берег приземистого баркаса Оманда и самого Оманда, заботливо осматривавшего его. Однако тем утром на залитый водой берег пришел не один Оманд, потому что буря, способная лишить рыбаков их жалкого достояния, могла также и обогатить их, и жители Варка — те, кто обладал резвыми ногами и острым зрением, столпились на песке, ожидая, не бросит ли прибой к их стопам какого-нибудь подарка. Порой после шторма оставался янтарь, и эта находка была поистине драгоценной. Один раз Дерек обнаружил пару золотых старинных монет, и Эфрина, Мудрая Женщина, взглянув на изображения на них, определила, что это работа Древних. Дерек тут же отнес их в кузницу и переплавил в слиток, дабы изгнать из доброго металла всякие следы чародейства. Море постоянно выбрасывало плавник и водоросли, из которых женщины делали краску для теплой одежды, и причудливые раковины, служившие игрушками детям. Иногда прибой приносил обломки кораблей, никогда не виданных жителями Варка, кроме тех, кому удалось побывать в гавани Джорби, потому что морские суда никогда не заходили в уединенную, окруженную рифами бухту. На сей раз море принесло людей. Поначалу рыбаки, стоявшие на берегу, сочли носимую волнами лодку пустой, но потом углядели, что в ней что-то шевелится. Но у лодки не было весел. И когда жители Варка стали звать и махать руками, им никто не ответил. Решение принял кузнец Калеб. Он скинул одежду, обвязался канатом и поплыл к лодке. Добравшись до нее, он знаками дал понять, что там — люди, и закрепил канат, чтобы лодку можно было подтянуть с берега. Их было двое. Женщина сидела, привалясь к борту. На ее измученное лицо падали спутанные волосы, и она все время слабо двигала рукой, точно пытаясь отбросить эту завесу с глаз. Мужчина лежал без движения, и на виске у него темнела открытая рана, поэтому сперва решили, что он мертв. Но Эфрина, призванная как знахарка, распахнув его мокрую рубаху, уловила биение сердца и сказала, что ни море, ни злая судьба не забрали его жизни. И мужчину перенесли в жилище Эфрины так же, как и женщину, которая была словно бы в забытьи, не слышала обращенных к ней слов и все пыталась откинуть волосы с лица, глядя перед собой неподвижными расширенными глазами. Так чужестранцы попали в Варк, да там и остались, хотя и были по-прежнему чужими. Мужчина, похоже, сильно изменился после ранения. Поначалу он был подобен ребенку, и женщина кормила и обихаживала его, подобно тому, как мать лелеет малое дитя. Покрой их одежды, грязной и пропитанной морской солью, был неизвестен в Варке, а женщина не походила видом ни на кого из известных рыбакам людей. Эфрина поначалу утверждала, будто язык их ей незнаком, однако выучила его довольно скоро. И с тех пор стала избегать разговоров о тех, кого приняла в своем доме, и уклонялась от расспросов жены старейшины Гедиты и прочих женщин, точно стремилась укрыть какую-то тайну, одновременно притягивающую и страшащую ее. Тогда женщины Варка стали донимать разговорами своих мужчин, и кончилось это тем, что Оманд направился в дом Эфрины, чтобы по праву старшего над общиной спросить чужеземцев об их именах и намерениях, дабы доложить их лорду Лейлерду, во владениях которого располагался Варк. Дело было в год Саламандры, еще до великой войны, до прихода захватчиков. Жизнь в Хай-Халлаке текла мирно, и страна твердо блюла законы, особливо на побережье, где поселения основаны были с давних времен. Чужеземец сидел, греясь на солнцепеке. Лоб его пересекал огромный свежий шрам. Сам же он был красив, с черными волосами и правильными чертами лица, совершенно отличного от облика обитателей Долин. Он был высок и строен, но руки его бессильно лежали на коленях, и Оманд заметил, что на них не было и следа от мозолей, какие оставляют весла. Похоже, ему прежде никогда не приходилось жить тяжким трудом. Он встретил Оманда открытой и ясной улыбкой, и что-то заставило Оманда так же улыбнуться ему в ответ, словно собственному сыну. И Оманд сразу же подумал — о чем бы ни болтали местные сплетницы, о чем бы ни спорили мужчины за вином, нет никакого зла в этом несчастном чужаке, и он, старейшина, придя сюда, понапрасну тратит время. В то же мгновение дверь приоткрылась, и в проеме Оманд разглядел лицо женщины, явившейся из волн морских вместе с улыбающимся незнакомцем. И хотя Оманд был человек простой, и вдобавок всегда обремененный множеством забот, занимавших все его мысли, при виде этого лица что-то дрогнуло в глубине его сознания. Женщина, как и ее спутник, была стройна и черноволоса, почти одного роста с Омандом. Ее узкое, исхудавшее лицо никто бы не назвал красивым, но, однако, было в этом лице нечто такое… В свое время, при утверждении в старшинстве, Оманду пришлось побывать в парадном зале замка Вестдейл и повидать Владетеля Долины и его госпожу во всем блеске их власти и могущества. Но чужестранка, на которой не было ни перстней, ни ожерелий, ни золотых бубенцов, украшающих волосы, а лишь грубое, дурно сидящее платье, перешитое из одежды Эфрины, внушала ему более сильный почтительный трепет, чем вся роскошь Вестдейла. Он сразу понял, что виной всему ее глаза — он не мог определить их точного цвета, знал только, что они Темные и чересчур большие для ее худого лица, и на их дне… Не размышляя больше, Оманд сдернул вязаную рыбацкую шапку и протянул руку с раскрытой ладонью, как приветствовал он владычицу Вестдейла. — Мир тебе, — женщина говорила тихо, хотя в ее словах слышалась сдержанная сила. Она отошла в сторону, пропуская Оманда в дом. Эфрина сидела на низкой скамеечке у очага. Она не встала и не встретила гостя, предоставив делать это чужестранке, будто именно та была хозяйкой дома. На столе ожидали гостя праздничный рог с добрым вином и блюдо, полное свежих лепешек. Незнакомка, соблюдая обычай, протянула руку, и ее тонкие холодные пальцы легко коснулись обгоревшей на солнце руки Оманда. Она подвела его к столу, сама же села напротив. — Позволь от всего сердца поблагодарить тебя и твой народ, старейшина Оманд, — произнесла она в то время, пока он пил вино, с неожиданным ощущением радости, что посреди странного и неясного попалось нечто вполне понятное. — С вашей помощью мы обрели второе рождение. Дар этот воистину велик, и теперь мы перед вами в долгу. И ты вправе ждать подобающей платы. Так что он не успел задать вопроса, с которым сюда шел. Здесь, подобно владетельному лорду, распоряжалась она, однако он вовсе не был обижен, а принял это, как нечто само собой разумеющееся. — Родом мы из-за моря, — сказала она. — Там сейчас приходится тяжко, слышен лай псов войны. И наступил миг, когда мы оказались между смертью и бегством. Поскольку есть возможность спастись, смерть по своей воле никто не выбирает. Мы поднялись на корабль, чтобы уплыть в другие края. Вдоль наших побережий в собственных городах живет народ сулкаров. От них мы узнали о вашей стране. Мы поплыли на их корабле, но… — она неожиданно запнулась, разглядывая свои длинные пальцы, — началась сильная буря, не пощадившая нашего корабля. Когда мой господин садился в лодку, рухнула мачта и ударила его. Однако судьба смилостивилась, — ее пальцы, лежавшие на столе, задвигались, сложившись в какой-то знак, и от внимания Оман да не ускользнуло, что Эфрина вздрогнула и глубоко вздохнула, — и он упал на меня. Однако больше никто не сумел добраться к нам, и нас носило волнами, пока мы не встретились с вами. Признаюсь честно, вместе с кораблем погибло все наше достояние. У нас нет ни имущества, ни родных. Мой господин выздоравливает и, хотя ему приходится всему учиться заново, как ребенку, он делает большие успехи. Скорее всего, нам никогда не удастся вернуть того, что отнято морем, и все же он будет в силах выполнять любую мужскую работу. Что до меня — можешь спросить у вашей Мудрой. Я владею некоторыми способностями, подобными тем, что есть у нее, и они к твоим услугам. — А… возможно, вам лучше отправиться в Вестдейл? Она отрицательно покачала головой. — Море доставило нас сюда, и здесь, бесспорно, кроется некая цель, — она снова сделала над столом непонятный знак. Почтение Оманда усилилось, ибо он понимал теперь, что она подобна Эфрине, но много могущественней, и ему было ясно, почему Эфрина держится с ней, как прислужница. — Мы останемся здесь. И Оманд решил ничего лорду Вестдейла не сообщать, а поелику ежегодный налог был уже уплачен в гавани Джорби, слуги лорда в деревне не появлялись. Первоначально женщины сторонились пришельцев. Однако, когда чужестранка помогла Олебе в столь тяжких родах, что все были уверены, будто ребенку не покинуть живому лона матери, тогда отчуждению пришел конец. Благодаря зелью из трав, которое приготовила пришлая женщина, и рисункам заветных рун на животе роженицы, Олеба и младенец остались живы. Правда, никто из деревенских не держался с чужестранкой столь же доверительно, как с Эфриной, ибо она все же была не их роду-племени. Называли ее всегда леди Ольсивия и так же почтительно относились к ее мужу — Труану. А тот и в самом деле выздоровел и, когда окончательно окреп, начал ходить в море с рыбаками. Он научил их по-новому плести сети, и улов у них увеличился. Еще он посещал кузню. Там он работал со слитком металла, найденным в горах, и выковал себе меч. С ним Труан постоянно упражнялся, будто в будущем от этого много зависело. В холмы леди Ольсивия и Труан ходили часто, причем туда, куда люди Варка ни за что бы не пошли. Там паслись полудикие овцы, ценимые ради шерсти, бродили олени и другая дичь, служившая охотникам славным дополнением к рыбе. Но кроме этого, там сохранились следы Древних. В ту пору, когда народ Варка пришел в эту страну из южных краев, она не была пуста. Правда, Древних оставалось совсем мало — большинство ушли неизвестно куда, а прочие вели небольшую торговлю с переселенцами, держась уединенных мест, и редко кому удавалось их увидеть. Достойно удивления, что Древние не представляли собой единого народа, подобно людям Хай-Халлака. Иные из них были чудовищами, но другие, как правило, не были уродливы, однако людей продолжали чуждаться все сильнее. После их ухода сохранились места Власти, где они некогда строили свои укрепления. И люди их всегда сторонились, чувствуя, что нельзя будить древнее молчание, а если в таких местах громко смеяться или дерзко вопрошать, ответить может тот, от кого ответа лучше не получать. В некоторых местах магия или заклятья сохраняли свою силу, поэтому проникать туда решались лишь самые отважные либо отчаянные люди. Поговаривали, что некоторым из них везло и исполнялись их сокровенные желания, но всегда оказывалось, что удача, в конечном счете, оборачивалась несчастьем. Такое место было среди холмов Варка. Охотники и пастухи старались избегать этого места, но бывало, что им приходилось забредать туда или следом за заблудившейся скотиной, или в погоне за дичью. Правда, ничего дурного с ними там не случалось, только внезапно их нутро пронизывало чувство стыда, словно они потревожили покой тех, кого нельзя беспокоить. Это было пространство, огороженное невысокими, чуть ниже человеческого роста стенами, образующими фигуру звезды с пятью лучами. Посредине его стоял камень пятиугольной формы, напоминающий алтарь. В каждом из лучей звезды был насыпан песок различного цвета: красный, голубой, серебристый, зеленый и, наконец, золотой. Внутри ограды, похоже, вечно стояло безветрие, и песок выглядел так, будто его насыпали совсем недавно. Снаружи ограды располагалось нечто вроде заросшего, одичавшего сада. Раза три или четыре его посещала Эфрина в поисках трав. Она-то и привела впервые сюда чужестранцев, а после они уже ходили одни, но чем занимались, никто не знал. Из одного подобного похода Труан и принес тот самый слиток, из которого выковал себе меч. Потом он снова принес слиток и изготовил из него кольчугу. Работал он так искусно, что Калеб и другие жители деревни, наблюдавшие за ним, только дивились, как умело вытягивает он стальную нить и скручивает ее в кольца. За работой он всегда что-то пел на непонятном языке, а сам при этом, казалось, находился в глубоком сне. Когда он трудился в кузне, туда нередко заходила леди Ольсивия. Она смотрела на него, и руки ее сжимались, словно в каком-то тайном усилии. Глаза ее наполнялись печалью, и она, понурившись, покидала кузню, точно предвидя нечто неизбежное, несущее в себе зерно изначального зла. Но она никогда ни словом, ни делом не препятствовала своему мужу в его трудах. Однажды ночью, в начале осени, она поднялась с постели до восхода луны и, подойдя к Эфрине, прикорнувшей в своем углу, коснулась ее плеча. Труан не проснулся, когда они вышли из дома и двинулись вверх по тропе. В то время, как они достигли вершины, появилась луна, осветившая им дорогу. Впереди шла леди Ольсивия, за ней следовала Эфрина. У каждой из них в одной руке был сверток, а в другой — ясеневый прутик, очищенный от коры и серебрившийся в лунном свете. Они пересекли одичавший сад. Госпожа перебралась через ограду. Ее ступни отпечатались на серебристом песке. Эфрина двигалась за ней, ступая точно след в след. Так они добрались до пятигранного алтаря. Эфрина извлекла из своего свертка красивые фигурные свечи, от которых шел запах сухих трав, и установила по одной в каждом углу алтаря. Тем временем госпожа развязала свой сверток, вынула деревянную чашу, грубо сработанную явно непривычной к подобной работе рукой. Верно — леди Ольсивия собственноручно вырезала ее в тайне от всех. Она поставила чашу в центре пентаграммы и принялась сыпать в нее по щепоти песка из каждого луча звезды. Серебристого песка она бросила двойную долю. Песок заполнил чашу до половины. Затем она сделала знак Эфрине — до поры они действовали молча, чтобы не потревожить тишины. Тогда Мудрая стала разбрасывать вокруг чаши пригоршни белого порошка. Наконец леди Ольсивия заговорила. Она позвала и получила ответ. Из тьмы ударило белое пламя, и белый порошок занялся огнем, который был так ярок, что Эфрина вскрикнув, зажмурилась, чтобы не ослепнуть. Но госпожа неподвижно стояла и пела. И пока она продолжала петь, пламя полыхало, хотя питавшего его порошка уже не было. Снова и снова повторяла она определенные слова своего заклинания, затем воздела руки и, когда уронила их, пламя погасло. Однако теперь на алтаре вместо чаши стоял сиявший серебром кубок. Госпожа схватила его, быстро обернула тканью и прижала к себе, как бесценное сокровище, что было дороже ей не меньше жизни. Свечи догорели, но нигде на камне не было видно потеков воска. Поверхность камня оставалась чистой. Женщины двинулись обратно. Перелезая через стену, Эфрина обернулась и увидела, что по песку пробежала рябь, уничтожившая их следы. — Исполнено, исполнено, как должно, — устало произнесла госпожа. — Осталось лишь подождать конца… — Желанного конца, — робко вставила Эфрина. — Их будет двое. — Да… — Да, за двойное желание платят вдвойне. Мой господин получит сына, который, по приговору звезд, будет во всем подобен ему. Но доля защитницы выпадет ей… — А цена, госпожа моя? — Цена тебе известна, подруга моя и мудрая сестра. Эфрина замотала головой: — Нет! — Не спорь — ведь мы вместе гадали на рунах. Приходит время, когда одна должна уйти, а другая заступить на ее место. Раньше наступает это время или позже — для благой цели не имеет значения. За моим господином будет кому присмотреть. И не гляди на меня так, лунная сестра. Мы обе знаем, что подобные нам уходят, оставляя за собой двери открытыми, пусть слабые глаза этого мира их не различают. Моим уделом должна стать радость, а не горе! Лицо леди Ольсивии было, как всегда, спокойным и грустным, но когда она с кубком в руках входила в дом, от него исходило словно некое сияние, невыразимая красота. Она наполнила кубок отборным из лучших вин Эфрины, подошла к постели своего мужа и положила руку ему на лоб. Он проснулся. Она улыбнулась и что-то произнесла на своем родном языке. Труан улыбнулся в ответ и до половины осушил кубок. Остальное допила леди. Он протянул к ней руки и она приникла к нему. Все свершилось, когда луна покидала небо, сменяемая первыми лучами рассвета. Беременность госпожи вскорости стала заметна, и деревенские женщины, перестав бояться, охотно беседовали с ней о том, что помогает женщинам в тягости. Леди Ольсивия отвечала им ласково, а они несли ей небольшие подарки: полосу мягкой шерсти, чтобы обернуть живот, или еду, полезную при беременности. Госпожа больше не ходила в холмы, а занималась хозяйством или молча лежала, уставившись в стену, как будто видела нечто, не замечаемое другими. Труан же постепенно все больше объединялся с деревенской общиной. Вместе с Омандом он ездил в Джорби для уплаты ежегодного налога и продажи местных товаров. Вернувшись, Оманд с восторгом повествовал, как славно Труан сторговался с сулкарами, добившись самого большого барыша за все прошлые годы. Настала зима, и люди предпочитали не покидать своих жилищ, кроме как в праздник Конца Года. В ту ночь женщины бросали в костры омелу, а мужчины — остролист, дабы приходящий год Морского Змея оказался счастливым. Раннюю весну сменило лето, а в деревне это время рождения детей. Все роды принимала Эфрина, но леди Ольсивия больше не сопровождала ее, и те из женщин, кому удавалось ее увидеть, только головами качали, потому что по мере того, как тело леди наливалось тяжестью, лицо все больше худело, руки стали тонкими, как прутики, и передвигалась она с трудом. Но, несмотря на это, леди Ольсивия улыбалась и выглядела всем довольной. Ее муж тоже был по-прежнему весел и не замечал, как изменилась жена. Ее время пришло лунной ночью, столь же ясной, как и та, когда они с Эфриной вызывали Силы у каменной звезды. Произнося древние заклинания, Эфрина чертила особыми красками руны на животе роженицы, затем на ладонях, ступнях, а напоследок, на лбу. Ей пришлось долго и тяжело потрудиться, но в конце концов послышался плач двух новорожденных — мальчика и девочки. Госпожа, ослабевшая настолько, что не могла приподнять головы, взглянула на Эфрину, и та быстро приблизилась к ней с серебряным кубком в руке. Она плеснула туда чистой воды и поднесла его госпоже. Леди Ольсивия с огромным трудом подняла правую руку и окунула пальцы в воду, а потом коснулась ими девочки, которая уже не плакала, а молча смотрела на мать странным, почти осмысленным взглядом, будто понимала значение происходящего. — Эйдис, — произнесла леди Ольсивия. Лорд Труан стоял рядом, и в его лице читалось какое-то ужасающее сознание того, что его всегдашней беспечности пришел страшный и бесповоротный конец. Он тоже омочил пальцы в воде, дотронулся до вопящего и барахтающегося мальчика и сказал: — Эйнин. Так им были даны имена, а спустя четыре дня после их прихода в мир леди Ольсивия навек закрыла глаза. Труан предоставил Эфрине и другим женщинам сделать все, что полагалось в таких случаях, а после, завернув тело жены в шерстяной плащ, ушел к холмам. Те, кто видели его лицо, не спрашивали, куда он идет, и помощи своей не предлагали. Он вернулся один только на следующий день и с тех пор никогда не упоминал имени своей жены. Он вообще стал молчалив, хотя с готовностью брался за любую работу. Жить он остался в доме Эфрины, и детям своим уделял больше внимания, чем любой другой мужчина в деревне. Но люди предпочитали не вступать с ним в расспросы, ибо более не чувствовали себя свободно в его обществе, словно темное облако, всегда окутывавшее госпожу, отныне опустилось на него.Глава вторая. КОЛДОВСКОЙ КУБОК
Все рассказанное выше — лишь начало этой истории, которую я узнала по большей части от Эфрины и в малой степени от Труана-Чужестранца, моего отца. О леди Ольсивии мне тоже рассказала Эфрина. Мои родители не были уроженцами Хай-Халлака, и не пришли из Долин. Их родиной был Эсткарп. Отец никогда не рассказывал, как они жили там, а мать поведала Эфрине совсем немного. Эфрина, Мудрая, знала толк в травах и заклинаниях, умела готовить зелья, снимать боль, принимать роды и пользовалась властью над деревенскими женщинами, однако мастерства в высшей магии она не достигла. Знания моей матери были много больше, но она избегала пользоваться этими знаниями. Согласно догадкам Эфрины, мать лишилась большей части своей силы, когда бежала из родной страны вместе с отцом, причем причины их бегства так и остались неизвестны мне. Моя мать не только была прирожденной волшебницей, но, пройдя должное обучение, превзошла предел мастерства, поэтому Эфрина рядом с ней чувствовала себя малолетней ученицей. Но существовала некая преграда, мешавшая матери вернуть себе прежнюю власть и употребить ее в Хай-Халлаке. Ока сумела собрать воедино прежние способности к Вызову, лишь пожелав иметь детей, и заплатила за это высшей ценой — собственной жизнью. — Однажды она гадала на рунах, — рассказывала мне Эфрина. — Бросала палочки вот на этом столе, когда твоего отца не было дома. И руны сказали, что ей отпущено немного. Тогда она решила, что не может покинуть своего господина, не оставив ему сына, которого он так желал, сына, способного понести за ним его меч и щит. Женщины, подобные ей, редко рожают детей, ибо это мешает им надевать мантию Силы и управляться с жезлом Власти, это ведет к нарушению обетов, а страшнее ничего быть не может в целом свете. И все же, ради своего господина, она решилась. Теперь у него есть Эйнин. Я кивнула. Во время нашего разговора отец с братом перетаскивали лодки на берег, приготовляя их к лету. — Но есть еще и я! Эфрина, зажав коленями ступку, толкла высушенные травы. — Верно. Она пришла в Место Власти просить о сыне, но выпросила также и дочь. Я думаю, она хотела, чтобы дочь заступила на ее место в мире. Ты, Эйдис, по крови прирожденная волшебница, однако я могу дать тебе очень мало знаний по сравнению с теми, которыми обладала твоя мать. Но все мои знания будут твоими. Это признание странным образом возвышало меня, ибо если Эфрина признавала во мне дочь моей матери, унаследовавшую от рождения частицу древней Силы, то отец видел во мне только второго сына. Я носила не юбку, как все деревенские девушки, а штаны и рубаху, как мой брат, потому что отец гневался, если замечал меня в иной одежде. Причиной этого, как считала Эфрина, было мое сходство с матерью, которое с возрастом все увеличивалось, причиняя отцу боль. В мужской же одежде я становилась похожа на Эйнина, что было отцу по нраву. Сыном, не дочерью, я должна была стать для него не только с виду — с детства я училась обращению с оружием наравне с Эйнином. Поначалу мы упражнялись на маленьких деревянных мечах, но когда вошли в возраст, отец выковал нам по настоящему. Так что в искусстве боя я разбиралась лучше любого оруженосца в Долинах. И все же отец не запрещал мне проводить все остальное время с Эфриной. Мы собирали травы в холмах, она показывала мне места прежних жилищ Древних и обучала обрядам и ритуалам, соответствующим разным фазам Луны. Я видела пятиугольные стены, за которыми мать творила Высшую магию Луны, но сама ни разу не осмелилась войти внутрь. Мы ограничивались сбором трав в одичавшем саду. Мне многократно доводилось видеть кубок, который мать добыла своим последним волшебством. Эфрина бережно хранила его среди самых дорогих вещей и никогда не касалась его голыми руками, а лишь обернув их предварительно драгоценной сине-зеленой тканью. Кубок был серебряный, но если его повернуть, отливал множеством цветов. — Это чешуя дракона, — говаривала Эфрина. — Серебряная чешуя. В старинных легендах слышала я о серебряных драконах, но не видела их до тех пор, пока сам дракон не создал из огня этот кубок по велению госпожи. Он обладает великой властью, поэтому береги его. — Ты говоришь так, словно он принадлежит мне, — я восхищалась кубком, ибо такое сокровище возможно встретить только раз в целую жизнь. — Он будет принадлежать тебе, когда прикажут время и обстоятельства, — она сделала паузу, потом добавила. — Кубок означает связь между тобой и Эйнином, но только ты в силах ей воспользоваться. И больше она не говорила ничего. Я рассказала здесь об Эфрине, которая была мне ближе всех, и о моем отце, который двигался, разговаривал и жил так, словно незримая стена отгораживала его от всех остальных людей. Но я покуда ничего не сказала об Эйнине. Мы были близнецами, но во всем отличались друг от друга. Сходные только по виду, мы жили совершенно различными устремлениями. Он рвался к действию, любил играть мечом и не уживался в тесных границах Варка. Он был легкомыслен и беспечен, и отец нередко наказывал его за то, что он втягивал других мальчиков в разные опасные авантюры. Я часто видела, как он смотрит на далекие холмы с такой тоской в глазах, какая может быть у сокола в клетке. Я стремилась к внутренней свободе, а он жаждал свободы внешней. Ему скоро прискучило учиться у Эфрины. С возрастом он все чаще заговаривал о том, что уйдет в Джорби и поступит на службу к какому-нибудь владетельному лорду. Мы были убеждены, что в конце концов отцу придется отпустить его, но за нас все решила война. В год Огненного Тролля Хай-Халлак подвергся вторжению извне. Враги явились из-за моря, и когда отец услышал о нашествии на крепости и прибрежные города, лицо его окаменело. Захватчики были исконными врагами его родного народа. Однажды ночью он твердо заявил нам, что уходит к лорду Вестдейла, чтобы предложить ему свой меч. Хорошо зная обычаи своих стародавних врагов, он мог научить, как сподручнее с ними сражаться. По его лицу было видно, что ничто на свете не заставит его изменить решение. Тогда Эйнин встал и сказал, что если отец уйдет, то он тоже пойдет с ним в качестве его оруженосца. Настроен он был столь же решительно, как и отец. В это мгновение они были так схожи, что один походил на зеркальное о сражение другого. Однако в поединке характеров победил старший, настояв на том, что сейчас долг Эйнина — заботиться обо мне и Эфрине. Тем не менее он дал нерушимую клятву позже прислать за Эйнином. Но ушел отец не сразу. Два дня и две ночи не покидал он кузни, а до того направился в холмы, ведя с собой вьючного пони. По возвращении пони еле двигался, нагруженный кусками металла, который, похоже, когда-то уже подвергался обработке, а затем был сплавлен в слитки. С помощью Калеба отец принялся за работу. Вместе они изготовили два меча и две тонких прочных кольчуги. Одна из них предназначалась Эйнину, другая — мне. Положив их перед собой, отец, словно желая, чтобы его словам было придано особое значение, произнес: — Я не обладаю даром провидения, каким обладала она, — он крайне редко говорил о матери и никогда не называл ее имени, точно великую госпожу, которую подобает бояться и почитать, — но порой вижу сны, подсказывающие мне, что тебе, дочь моя, предстоит такое опасное свершение, которое потребует от тебя всей храбрости и силы духа. И хотя я, воспитал тебя не по-девичьи, но… Казалось, он не может найти нужных слов. Не глядя мне в лицо, он передал кольчугу, резко повернулся и вышел, а на рассвете уехал в Вестдейл. Больше мы его никогда не видели. Минул год Огненного Тролля, но опасность все еще не коснулась нашей общины. Только Оманду не пришлось по осени ехать в Джорби, потому что однажды из-за холмов явились несколько измученных и оборванных людей, которые рассказали, что Джорби за одну ночь был уничтожен огнем и мечом, а замок Вестдейл в осаде. И тогда жители Варка собрались на Совет. Они привыкли жить морем, но теперь море могло принести им смерть. Не безопаснее ли отойти с побережья в глубь страны? Молодые и бессемейные выступали за то, чтобы не покидать Варка, но все прочие считали более разумным оставить деревню, а впоследствии, если не случится беды, туда вернуться. Это мнение одержало победу, потому что слишком хорошо было известно — налетчики, учиняя повсюду грабежи и пожары, не оставляют за собой ничего, кроме руин. Мой брат не принимал участия в спорах, но по его лицу я видела, что он уже все для себя решил. Когда мы вернулись в дом, я сказала: — Приходит время, когда никто не вправе держать меч в ножнах. Если хочешь идти — прими мое благословение и пожелание удачи. Мы остаемся, но о нашей безопасности не беспокойся. Коли нам предстоит уйти в холмы, кому, как не мне с Эфриной, лучше всаго известны их тайны? Эйнин долго молчал, потом взглянул мне прямо в глаза. — Весь этот год я был, как в клетке, но меня связывала клятва. Я встала и подошла к шкафу Эфрины. Та, сидя у очага, посмотрела на меня, но не произнесла ни слова. Я извлекла на свет наше наследство — кубок серебряного дракона, поставила на стол, развернула ткань, в которую он был завернут, и крепко обхватив ладонями холодную поверхность, подержала их так некоторое время. Эфрина поднялась и принесла склянку с травяным настоем, которую мне никогда прежде не доводилось видеть. Склянку она держала обеими руками, а пробку вытащила зубами, словно опасаясь пролить хоть каплю. Золотистая струя, что потекла в кубок, источала запах созревающих трав. Эфрина наполнила кубок, который я продолжала держать, до половины и вышла, оставив нас вдвоем с Эйнином по разные стороны стола. Отпустив кубок, я взяла ладони Эйнина и прижала их к гладкой поверхности серебра. — Пей, — сказала я. — Отпей половину. Прежде, чем мы расстанемся, нам нужно выпить вместе из этого кубка. Он молча исполнил мой приказ, а затем я, приняв у него кубок, выпила остальное. — Во время нашей разлуки, — продолжала я, — по этому кубку я буду читать твою судьбу. Пока серебро такое ясное, как сейчас, значит, с тобой все хорошо, если же оно затуманится… — Идет война, сестра, — прервал он меня, — и ни один мужчина не может оградиться от опасности. — Верно. Однако порой опасность способна стать гибельной. Эйнин нетерпеливо взмахнул рукой. Его никогда не привлекало Древнее Учение. Думаю, он считал его пустой тратой времени и сил, хотя никогда не говорил об этом. Ничего не сказал он и сейчас. Тем временем я спрятала кубок, и мы с Эфриной стали готовить то, что понадобится Эйнину в дороге, — одеяло, еду, флягу с водой и мешочек с целебными травами. И он ушел, как отец. Жители Варка тоже покинули деревню. Часть молодежи ушла с моим братом — он, несмотря на юность, был их признанным вожаком из-за мастерского владения оружием. А мы, все прочие, заколотили двери своих домов, навьючили своих пони и пустились в глубь холмов. Зима была очень тяжелой. Поначалу мы остановились в одном поселке, а когда стало известно о приближении захватчиков, двинулись дальше, к пустошам. Мы скрывались в пещерах, но и там нас достигали слухи о новом наступлении врагов. Мы с Эфриной не знали покоя, врачуя не только раны беженцев, присоединявшихся к нам после очередной проигранной битвы, но также многочисленные болезни, порожденные голодом и тяготами жизни, иной же раз нас призывали просто принести утешение. И с тех пор, как мы стали жить под угрозой вечной и неожиданной опасности, я не расставалась с кольчугой и мечом, что сделал для меня отец. Еще я выучилась стрелять из лука как ради добычи, так и ради тех, кто нападал на нас, прельстившись нашим нищенским достоянием. Всегда, когда в стране падает власть законов, на свет выползают гнусные хищники, обирающие слабых из своего же народа. Таких я убивала без всякой жалости, ибо не считала их за людей. Единственным, чем я дорожила, оставался кубок, на который я смотрела каждое утро. Его светлая поверхность ни разу не потемнела, и я знала, что брат мой жив и здоров. Иногда я пыталась пройти по мосту снов, испив дурманного зелья, а проснувшись, никогда ничего не могла ясно припомнить. Но я стремилась к большему знанию, чем могла дать мне Эфрина, жаждала сравняться знанием с моей матерью. Странствуя, мы не раз встречали Места Власти, оставшиеся от Древних. От иных вместе с Эфриной старались увести наш поредевший и измученный отряд как можно дальше, поскольку они источали тлетворный туман, зараженный злом и чуждый всему человеческому. Другие были совершенно пусты, будто их обитатели давно ушли или умерли. Были и места, где чувствовалось доброе влияние, тогда мы с Эфриной шли туда, надеясь призвать эти Силы. Но, не обладая должными знаниями, мы лишь уносили ощущение покоя и душевного света. Годы, последовавшие дальше, не имели названий и отличались только сменой сезонов. На третье лето мы положили конец скитаниям. Правда, часть наших откололась и ушла дальше, но большинство остались. Во главе по-прежнему был Оманд, совсем скрючившийся от ломоты в костях, его младшие братья с женами, две дочери с детьми — их мужья ушли вместе с Эйнином, и потому они таили злобу на меня, хотя всегда молчали об этом — и еще три почтенных семьи. Такова была основа общины. Мы отыскали маленькую долину высоко в горах, где прежде никто постоянно не жил, но раньше держали летний выгон пастухи. От них оставалось несколько хижин, в которых мы и разместились вместе с гуртом овец и десятком пони, а тем, кто всю жизнь кормился морем, досталась тяжкая участь земледельцев. На высоте, с которой открывался обзор на подходы к долине, мы устроили сторожевой пост. Уклад жизни так переменился, что на часах стояли по большей части женщины, вооруженные луками и копьями, переделанными из гарпунов. Стража была необходима — мы знали, что ждет маленькие деревни в случае неожиданного нападения. То, о чем я расскажу, произошло примерно через год, как мы поселились там. Большинство наших высаживало в поле запасенные с осени семена, а я несла стражу наверху, когда впервые увидела на дороге всадников. Обнажив меч, лезвие которого отражало солнечные блики, я условленным знаком сообщила об угрозе, сама же стала спускаться по тайным тропам, чтобы проследить за чужаками вблизи. Теперь для нас все чужаки были врагами. Вытянувшись на разогретой солнцем каменной плите, я увидела, что они, похоже, не представляют для нас опасности. Их было только двое, а мы успели подготовиться к нападению. Это были, несомненно, воины, но их кольчуги были пробиты и искорежены. Один из них удерживался в седле только потому, что был к нему привязан, в то время как другой держал поводья его коня. Их головы были обмотаны окровавленными тряпицами, а привязанный к седлу имел еще и рану на плече. Его спутник время от времени озирался, словно страшась преследования. Он еще сохранил свой шлем с изображением атакующего сокола, но одно крыло его было отбито. На кольчугах обоих еще можно было разглядеть родовой герб, но разобрать девиз я была уже не в силах. Впрочем, я все равно ничего не понимала в геральдике Долин. Они были вооружены мечами, сейчас находившимися в ножнах, а у всадника в шлеме имелся еще и арбалет. При них не было седельных сумок, и их кони едва переставляли ноги. Я слегка откинулась назад и возложила стрелу на тетиву: — Стоять! На приказ, раздавшийся ниоткуда, всадник в шлеме поднял голову. Лица его под забралом я не видела, зато заметила, как рука привычным движением легла на рукоять меча. Но меча он не вынул, поняв, вероятно, что этим себе не поможет. — Сам выходи из засады! Голос его был низким и хриплым, но твердым; голос человека, привыкшего идти навстречу опасности. — Нет, — отвечала я. — Твоя смерть в моих руках, наглец! Прочь с коня и бросай оружие! Он рассмеялся. — Если хочешь, убей меня, ты, таящийся в скалах, но меча своего я не брошу. Тебе нужен мой меч — попробуй взять его! Он вызывающе вырвал меч из ножен и изготовился к бою. Его спутник пошевелился и застонал. Человек в шлеме мгновенно развернул коня и загородил своего товарища от того места, откуда по его расчетам я могла выстрелить. — Зачем вы сюда явились? Я вспомнила, как он озирался, и предположила — не ведет ли он кого за собой. С этими двумя мы управимся, но если за ними придут другие… — Нам больше некуда идти, — невыразимая усталость послышалась в его голосе. — Мы пытаемся уйти от погони. Ты и сам мог бы догадаться, если только не спал. Трое суток назад армия Хефордейла стояла у переправы на Вегре. От нее остались считанные бойцы. Мы прикрывали отступавших сколько могли, но… — он сделал неопределенный жест. — Судя по выговору, ты — из народа Долин, а не из Псов Ализона. Я — Джервон, в прошлом — офицер меченосцев, со мной — Пэл, младший брат моего лорда. Мрачная враждебность его исчезла, побежденная тяжким бременем усталости, и я совсем ясно, словно по гадательным рунам, читала, что от этих людей моему народу беды не будет, поэтому покинула укрытие. В кольчуге он счел меня за мужчину, а я не стала его разубеждать и отвела их в поселок, перепоручив попечению Эфрины. Оманд и все остальные поначалу осуждали меня, твердя, что чужие принесут нам несчастье, но когда я спросила, что должна была сделать — убить их? — они устыдились. Хотя они огрубели и ожесточились от тягот лихолетья, но не забыли еще прежних добрых времен, когда дома не запирались и каждого путника ждали хлеб и вино. Рана Пэла была тяжела, и все мастерство Эфрины не могло отпугнуть гонца смерти, как отчаянно ни билась она за его жизнь. Джервон же, хоть и старался выглядеть сильным и готовым к бою, свалился в лихорадке из-за воспаления в ране и несколько дней пролежал в сильном жару, блуждая сознанием. Пэл умер еще до того, как Джервон вошел в разум, и был погребен на маленьком кладбище, где уже лежало четверо наших умерших. Я сидела у постели Джервона, с жалостью гадая, не унесет ли и его жестокая горячка, когда он открыл глаза и взглянул на меня. Потом он нахмурился и сказал: — Я тебя помню. Приветствие, конечно, странное, но что требовать от человека, не оправившегося от тяжелой болезни, чьи бредовые видения помрачают разум? Я обхватила его за плечи, приподняла и поднесла питье. — Ты должен меня помнить, — ответила я, когда он напился. — Это я привела вас сюда. Он ничего не ответил, продолжая угрюмо разглядывать меня, а потом спросил: — А где лорд Пэл? — Ушел вперед, — ответила я сообразно обычаю Долин. Рот его сжался, глаза закрылись. Мне было неизвестно, что для него значил Пэл, но они были, по меньшей мере, товарищами по оружию, и я видела, что Джервон сделал все для спасения его жизни, поэтому не знала, что ему сказать. Есть люди, которые ни с кем не хотят делить своего горя, предпочитая бороться с ним молча и в одиночестве. Мне показалось, что к таким людям принадлежит и Джервон. Я выхаживала его, пока он был прикован к постели. Хотя от лихорадки и от предшествующих ей испытаний Джервон сильно исхудал, но это не испортило его приятной наружности — красивое лицо, крепкое сложение, прирожденный боец, подобно моему отцу. Судя по цвету волос, которые были гораздо светлее, чем обожженная солнцем кожа, он был уроженцем Долин. Он нравился мне, но на таких мыслях задерживаться не стоило. При дальнейшем знакомстве это могло перерасти в нечто большее, а он, как только поправится, уйдет, как ушли отец и Эйнин.Глава третья. СЕРЕБРО ПОТЕМНЕЛО
Хотя Джервон и выздоравливал, но все же не так быстро, как бы ему хотелось, обессилев от лихорадки и не обретя еще возможности свободно действовать раненой рукой, пальцы на которой окостенели и не сгибались должным образом. Однако он упорно упражнялся, перебрасывая камень из одной руки в другую и пытаясь с силой обхватить его всеми пальцами. Джервон трудился вместе с нами, обрабатывая наши скудные земельные наделы и неся стражу на высоте. Это всех устраивало, и ему была предоставлена полная свобода. Вечерами мы собирались, чтобы послушать его рассказы о войне. В них мелькали названия долин, городов, переправ и трактов, которые нам никогда слышать не приходилось — ведь люди Варка со времен переселения всегда жили оседло. Из его слов выходило, что война складывается не в пользу народа Долин. На южном побережье все крепости пали, и разрозненные отряды из разбитых армий отступили на север и запад. При последнем отступлении погиб и клан Джервона. — Однако лорды вошли в союз с теми, чья сила больше заключенной в мечах и стрелах, — говорил он. — Весной года Грифона заключен договор с Всадниками-Оборотнями, по которому они будут сражаться вместе с нами. Кто-то тихонько свистнул. Воистину неслыханное известие — люди Долин обратились к Древним! Потому что Всадники-Оборотни принадлежали к Древним. Во время прихода переселенцев большинство Долин пустовало, но кое-кто из владевших этой страной от века остался. Некоторые из них были невидимы, подобно тем, с кем общалась моя мать, но были и сходные с людьми. Такими были Всадники-Оборотни: отчасти — люди, отчасти — нечто совсем иное. Во множестве слухов, распространявшихся о них, отделить зерно правды от лжи казалось невозможным, потому что слухи никогда не исходили от прямых свидетелей. Но от их помощи никто не стал бы отказываться. Ненависть к захватчикам — Псам Ализона — была так сильна, что мы были рады любым чудовищам, лишь бы те приняли нашу сторону. Долгое лето близилось к концу, а Джервон все еще восстанавливал силы и упражнялся, тренируя руку. Он бродил с арбалетом по холмам в поисках дичи, не считая себя, впрочем, настоящим охотником. Человек он был сдержанный, учтивый в обращении, но, подобно моему отцу, умел построить невидимую стену между собой и всем миром. У Эфрины он задержался ровно столько времени, чтобы стать в состоянии самому заботиться о себе, а потом поставил себе хижину поодаль от остальных. В нашу общину он так и не вошел. Виделись мы с ним теперь редко, потому что моя меткость в стрельбе со временем возросла, и я ходила бить дичь, мясо которой вялили и солили на зиму (нам удалось найти кристаллы соли — большая удача), поэтомупостоянно покидала поселок. Однажды я спустилась к ручью, чтобы напиться, и увидела лежащего у воды Джервона. Заслышав мои шаги, он вскочил, хватаясь за меч, а потом, вместо того, чтобы поздороваться, сказал: — Я вспомнил, где тебя видел раньше, но этого не может быть! — Он покачал головой с явной растерянностью. — Разве ты могла сопровождать Франклина и одновременно находиться здесь? И все же я готов поклясться… Я резко обернулась к нему. Если он встречался с Эйнином, то его действительно должно поразить наше сходство. — Там был мой брат. Мы близнецы. Скажи мне, где и когда ты его видел? Выражение растерянности исчезло с его лица. — Это было на последнем воинском сборе в Айнкайре. Люди Франклина придумали вести бой по-новому. Они укрывались в засады, пропускали врагов вперед, а потом обрушивались на них с тыла. Это очень опасно, — Джервон смолк и посмотрел на меня, точно пожалев о своей откровенности. Я ответила на невысказанную мысль. — Эйнин — сын своего отца, опасность для него наслаждение, и я никогда не предполагала, что он будет ее избегать. — Они одержали великую, славную победу, и твой брат оказался не в последних рядах. Несмотря на молодость, он был среди вождей. Он не обладал правом голоса на военном совете, однако занимал место за плечом Франклина. Я слышал, что Франклин обручил его со своей дочерью и наследницей леди Крунисендой. То, что Эйнин стал замечательным воином, не удивило меня, ибо я всегда считала его таким, но весть о его помолвке меня потрясла. Я ведь все еще думала о нем, как о мальчике, не знавшем войны и ушедшем из Варка, стремясь увидеть блеск скрестившихся в схватке мечей. Потом я вспомнила, что с тех пор прошли годы, и мысли мои повернулись в другое русло. Если Эйнин теперь стал мужчиной, следовательно, я — женщина. Но меня не учили быть женщиной. Отец учил меня быть сыном, Эфрина — Мудрой, а собой я не была никогда. Теперь я — охотник, в случае необходимости — воин, но только не женщина. — Да, вы с братом очень похожи, — голос Джервона нарушил мои размышления. — Твоя жизнь слишком тяжела для девушки. Но я не позволила бы ему себя жалеть, моя гордость не допускала этого. — Похоже, так оно и останется. — Сейчас он рассматривал свою руку, разминая пальцы. Я тоже посмотрела на нее и сказала: — Она стала лучше действовать, — что соответствовало истине. — Выправляется, хотя и медленно, — заметил он. — Когда я смогу держать оружие, уйду. — Куда? Он улыбнулся. При всей его замкнутости, изменившееся выражение лица мгновенно превратило его в другого человека. У меня мелькнула неожиданная мысль: каким стал бы Джервон, если бы мог содрать с себя тот наносной слой, что был следствием войны, если бы у него в жизни был свободный выбор? — Трудно сказать, куда, леди Эйдис, — ведь я не знаю точного расположения вашей Долины относительно своего прежнего местопребывания. Поеду на охоту и приложу усилия, чтобы самому не стать дичью. — Здесь, в горах, снег выпадает рано, и все перевалы закроются. Он взглянул на вершины гор. — Охотно верю. Вам уже приходилось здесь зимовать? — Да. К весне нам пришлось туго затянуть пояса, но в этом году положение с припасами улучшилось. Мы засеяли два новых участка земли, и в засолке — мясо шести диких коров. Прошлой зимой этого не было. — Чем же вы занимаетесь, когда снег преграждает все выходы из долины? — Сидим по домам. Поначалу мучались из-за того, что не было топлива, — меня передернуло при воспоминании, как трое наших умерли от холода, — но потом Яхимо нашел горючий черный камень. Он обнаружил его совершенно случайно — развел рядом костер, а камень разгорелся и долго выделял тепло. Мы натаскали его корзинами — да ты, верно, и сам видел груды этого камня у наших хижин… Мы прядем, ткем, вырезаем из дерева и кости разные безделушки, скрашивающие нашу тяжелую однообразную жизнь. И у нас есть свой сказитель — Оттар. Он не только помнит старинные сказания, но и складывает новые, о наших скитаниях. Еще он сделал арфу и играет для нас. Нет, зимой нам не скучно. — И ты всегда знала лишь такую жизнь, леди Эйдис? В твоем голосе мне послышалось нечто, чего я не понял. — В Варке мы жили более насыщенной жизнью — там было море и Джорби поблизости… и у нас с Эфриной было больше времени для наших занятий. — Каких занятий? Ты ведь не рыбачка и не крестьянка. — Нет, я — Мудрая Женщина, охотница и воин. И мне пора вернуться к своей охоте, — я поднялась. Что-то в его тоне меня смутило. Неужели он смеет меня жалеть? Меня, Эйдис, владеющую большими знаниями, чем любая знатная леди в Долинах! Пусть я не обладаю познаниями своей матери, но есть места, куда могу пойти только я, и дела, которые только я могу совершить — такие, при одной только мысли о которых каждую из тех леди кинуло бы в дрожь — эти нежные цветочки, жалкие ничтожества! Я ушла, помахав Джервону рукой. Но в тот день удача от меня отвернулась — мне удалось подстрелить только пару небольших птиц. Каждый день я не забывала доставать из тайника кубок, что связывал меня с братом, и осмотреть его. Все это я делала тайно от всех, кроме Эфрины. На четвертый день от того, когда я столкнулась с Джервоном, я развернула кубок и застыла. Сияние серебра потускнело, поверхность кубка словно подернулась мутной пеленой. Эфрина вскрикнула, я же смолчала, но ощутила резкий удар — не боли, но страха, того, что по природе своей сродни боли. Я стала тереть поверхность кубка. Бесполезно. Это была не грязь. Затуманилась основа серебра, а это означало не гибель, где моя помощь была бесполезна. Это было первое предупреждение, что Эйнин находится в опасности. — Я хочу видеть, — обратилась я к Эфрине. Она направилась к грубому ящику, где хранились ее теперешние скудные припасы, извлекла оттуда большую глубокую раковину, несколько мелких склянок и кожаную флягу, и, наконец, медный котелок величиной не больше моей ладони. В него она принялась по щепоткам всыпать разные порошки, а потом по ложке добавлять того или иного зелья, пока не образовалась жидкость темно-красного цвета. Она встряхнула котелок, чтобы смесь лучше растворилась. — Готово. Я вытащила из очага горящую лучину и подпалила смесь в котелке. Оттуда повалил зеленоватый дым с резким запахом. Эфрина вылила смесь в колдовской кубок, стремясь заполнить его до ободка, а затем быстро перелила ее в раковину. Я села. От острого запаха дыма у меня кружилась голова, я чувствовала, что упаду, если не возьму себя в руки. Нагнувшись, я стала вглядываться в рубиновую жидкость на дне раковины. Не в первый раз мне приходилось прибегать к силе магического зеркала, но никогда прежде это не значило для меня столь много. Сосредоточившись, я ожидала быстрого и ясного видения. Багряный оттенок жидкости начал бледнеть — теперь я словно смотрела через далекое окно. Передо мной была комната, хоть и слабо освещенная, но видимая четко и во всех подробностях. Судя по полумраку, стояла ночь. Подле алькова высился канделябр почти в человеческий рост, в нем горела свеча в руку толщиной, освещая пышную кровать. Расшитый полог не был задернут. В постели лежала молодая женщина, явно уроженка Долины. Она была очень красива — с утонченно-правильными чертами лица и пышными золотистыми волосами, падавшими ей на плечи. Женщина спала, во всяком случае, веки ее были сомкнуты. Окружающая обстановка была проникнута такой роскошью и богатством, какие я могла представить себе разве что в сказках. Красавица была в комнате не одна. Кто-то вышел из тени, и когда лицо его осветилось пламенем светильника, я узнала своего брата, только выглядел он старше, чем я его помнила. Он посмотрел на спящую женщину, словно боясь ее разбудить, потом подошел к окну, которое было закрыто тяжелыми ставнями и заперто тремя брусьями, заложенными в скобы. Похоже на то, что он — или тот, кто запер окно — хотел увериться, что легко открыть его не удастся. Эйнин вынул кинжал и начал пытаться сдвинуть брусья, приподнимая их в разных местах. У него было такое сосредоточенное выражение лица, будто его занятие значило для него что-то необычайно важное. Он был одет в свободную домашнюю одежду, перехваченную поясом, и когда поднял руки, сжимавшие кинжал, соскользнувшие широкие рукава открыли мощные мышцы. Простыни на постели были в беспорядке, на подушке, где, вероятно, покоилась его голова, виднелась вмятина. Мой брат действовал с такой непонятной решимостью, что она передавалась мне, покуда я смотрела на него. Кто-то звал его там, за ставнями, за преградой, и я тоже ощутила этот беззвучный отдаленный зов. Чувство походило на то, что испытываешь, когда раскаленный конец горящего прута касается обнаженной плоти. Мое сознание пронзила боль, точно после настоящего ожога. Я содрогнулась, ломая силу видения, и оно растаяло. У меня вырвался глубокий вздох, словно я спаслась от некоей опасности. И опасность эта действительно существовала. Нечто, двигающее поступками Эйнина и весьма грозное, принадлежало не нашему миру, если только наш мир не переменился полностью с того дня, когда мы, расставаясь с Эйнином, испили из кубка дракона. — Опасность, — уверенно произнесла я. — Эйнин околдован кем-то из Темных Древних. — Но пока это лишь предупреждение, — Эфрина кивнула в сторону кубка, — призрак опасности. — Предупреждение предназначено мне. Если Эйнина околдовали, ему будет трудно освободиться. В нем кровь нашего отца, а не нашей матери. Дара у него нет. — Верно. Значит, ты пойдешь к нему? — Пойду. И надеюсь успеть. — У тебя есть то, что я сумела тебе передать, — я слышала боль в ее голосе, — и то, что принадлежит тебе по праву рождения, но ты не владеешь знаниями, составляющими силу госпожи. У меня никогда не было детей от своей крови и плоти, потому что я не свернула на ту дорогу, по которой когда-то решилась пойти твоя мать. Но ты — дочь моего сердца. Я не вправе удерживать тебя, но с тобой погаснет мое солнце. Опустив голову, она закрыла лицо руками, и я впервые с изумлением увидела, что они высохшие и морщинистые гораздо сильнее, чем лицо, а это свидетельствовало о наступлении старости. Раньше у Эфрины была гладкая и плотная кожа, и держалась она всегда прямо, но сейчас она сжалась на своей скамье, как побитая, словно тяжесть всех минувших лет разом рухнула на нее и придавила своим грузом. — Ты была мне матерью, — я обняла согбенные плечи, — и я ничего не пожелала бы, кроме того, чтобы остаться твоей дочерью, Мудрая, но у меня нет выбора. — Знаю. Твоя мать была уверена, что удел твоей жизни — служить другим, как некогда служила она, но меня будет мучать страх за тебя. — Не говори об этом! — прервала я ее. — Сама мысль о страхе уже рождает страх. Ты должна приложить все усилия, чтобы поверить, что я ухожу не для того, чтобы погибнуть, а чтобы победить. — Где ты собираешься его искать? — мгновенно осведомилась она, уже прикидывая дальнейшие действия. — Об этом спросим руны. Эфрина снова направилась к ящику, достала из него сложенный кусок полотна и разостлала его на столе. Полотно разделялось золотыми полосами на четыре квадрата, а те, в свою очередь, были рассечены на равные треугольники красными линиями, сходящимися посередине в одну точку. В каждом треугольнике были написаны рунами Слова Власти, которые люди уже разучились читать. Затем она извлекла золотую цепочку, с которой свисал хрустальный шарик. На другом конце цепочки было закреплено кольцо. Эфрина надела его на палец и, встав у стола, протянула руку так, что шарик завис над самой серединой полотна. Рука ее оставалась неподвижной, а шарик начал раскачиваться взад и вперед. Потом он передвинулся и принялся раскачиваться только над одной красной полосой. Я смотрела и запоминала. Значит, мне следует направиться на юго-запад, причем как можно скорее, поскольку, как я сама остерегала Джервона, мог выпасть снег и перекрыть все перевалы, так что долину вообще невозможно будет покинуть. К этому времени шарик перестал раскачиваться, и Эфрина, пока я складывала полотно, поместила его обратно в мешочек. — Завтра, — сказала я. — Лучше всего, — согласилась Эфрина и незамедлительно принялась собирать меня в дорогу. Я знала, что она вооружит меня всеми орудиями Мудрого Знания, что имеются в ее распоряжении, и тут же отправилась в жилище Оманда. Поскольку всем было известно, что мы с Эфриной можем видеть незримое и ведаем тайное, мое известие не показалось там невероятным. Разумеется, мы никогда не объясняли, каким способом можно видеть далекое, поэтому я просто сказала Оманду, что, прибегнув к своим знаниям Мудрой Женщины, проведала о нависшей над моим братом опасности, которая исходит не от войны, а от Темных Древних. Из этого следует, что я, как его близнец, обязана поспешить к нему на помощь. Оманд кивнул, хотя его женщины, как обычно, недоверчиво покосились на меня. — Ты верно говоришь, госпожа, выбора у тебя нет. Итак, вскоре ты покинешь нас? — Завтра с рассветом, потому что снег в нынешнем году может выпасть рано. — Согласен. Что ж, госпожа, ты многое сделала для нас, равно как и твои родители, когда жили среди нас. Но ты не связана с нами узами рода и крови, а люди обязаны откликаться на их зов, когда придет пора. Посему — прими нашу благодарность за все твои благодеяния и еще… — он тяжело поднялся и подошел к сундуку, — вот малый дар за всю былую помощь, но пусть он по ночам согревает тебя в этих суровых краях. Он передал мне дорожный плащ, над изготовлением которого, очевидно, изрядно потрудились. Сшитый из мохнатых шкур горных коз, светло-пурпурным цветом он напоминал оттенок туманного заката. Подобный цвет может получиться только в результате какого-то удачного смешения красок, повторить который невозможно. Словом, плащ был замечательной красоты, особенно при нашей нынешней жизни. Сомневаюсь, чтобы какая-нибудь знатная леди владела лучшей одеждой для зимы. Моя благодарность могла проявиться только словами, однако я была уверена, что Оманд понял, что значит для меня такой плащ. У меня в жизни было немало добротных вещей, но они крайне редко отличались красотой. А Оманд лишь улыбнулся, взял мою руку в свои и, наклонив седую голову, коснулся ее губами, точно я и вправду была его госпожой. Хотя я всегда считала себя чужой народу Варка, но в ту минуту осознала, что это отчасти и мой народ и что-то теряется в моей судьбе. Но не все рассуждали, как Оманд, и его домашние были, похоже, рады моему уходу. Перебросив плащ через плечо, я вернулась к Эфрине — больше здесь не с кем прощаться. Но, к моему удивлению, в доме я нашла Джервона. Эфрина продолжала укладывать мой дорожный мешок, а Джервон сидел за столом, держа чашку с отваром из трав и дикого меда. При моем появлении он встал с какой-то особой стремительностью, которой я прежде в нем не замечала. — Мудрая Женщина говорит, что ты уезжаешь, госпожа. — У меня есть дело, не терпящее отлагательств. — У меня тоже есть дело, которое я давно стремлюсь исполнить. Но по нынешним временам нужно следить за обеими сторонами дороги и людям не следует путешествовать в одиночестве. Мы отправляемся вместе. Джервон не спрашивал, а утверждал, и это задевало мою гордость, но я понимала, что он был прав и большой удачей будет путешествовать с человеком, гораздо лучше знающим возможные опасности дороги, поэтому я не стала отвергать его помощь, однако же спросила: — А если моя дорога лежит в другую сторону, меченосец? Он пожал плечами. — Я ведь говорил, что не знаю, где сейчас мой господин. Если ты собираешься искать брата на юго-западе, то я могу там же разузнать, где собирается войско моего лорда. Но предупреждаю тебя — мы рискуем очутиться в пасти дракона, а вернее — в зубах Псов. — Мои знания охранят нас, — возразила я, твердо решив, что в дороге не позволю себя оберегать, как нежную леди из Долины, и нянчиться, как с младенцем. Раз мы отправляемся вместе, то на равных правах, как товарищи по оружию. Правда, я пока не знала, как ему об этом сказать. Эфрина при виде плаща принялась громко восхищаться моей теплой обновой и тут же достала фибулу, чтобы застегнуть плащ. Мне было известно, что на эту фибулу наложены самые сильные чары для защиты в пути, какие только могла навести Эфрина. Джервон отодвинул чашу. — Итак, на заре, госпожа? Идти пешком не придется — ведь есть кони, мой и Пэла. — На заре. — согласилась я. Упоминание о лошадях меня обрадовало, обещая скорость передвижения. Значит, на юго-запад… Но куда и как далеко?Глава четвертая. ГРОМОВОЕ УЩЕЛЬЕ
Ехать пришлось по той же дороге, по которой добрался сюда Джервон — другой ведь не было. И с тех пор по этой дороге никто не проезжал. Она была очень старой, и вдоль нее нередко встречались метки. Кто их расставил? Люди? «Нет, — решила я, — до нас в здешних местах бывали одни охотники и пастухи, скитающийся люд. Выходит, дорога проложена Древними». — Она проходит в миле от Переправы, — рассказывал Джервон, — однако здесь делает крюк в сторону моря. Мы свернули на нее только потому, что по дороге было быстрее и сподручнее ехать. Но куда она ведет и откуда… — он пожал плечами. — Это дорога Древних, а кто разгадает их прихоти? Такая поговорка была в Долинах. Но я знала, что действиями Древних двигала не прихоть, а логика, хотя, возможно, и отличная от нашей. — Ты родом не из Долин, — это утверждение прозвучало подобно меткому арбалетному выстрелу, поражающему насмерть. «Насмерть»? Почему мне на ум пришло именно это сравнение? Но ответила я честно: — Я родилась в Варке, так что можно сказать, что я родом из Долин, но мои родители прибыли из-за моря. Не из Ализона, нет. Их народ искони воевал с Псами, и когда мой отец узнал о нашествии, то немедля ушел на войну. Больше мы никогда ничего не слышали о нем. С тех пор прошли годы, он наверняка погиб. А моя мать умерла после нашего с Эйнином рождения. Вот и вся правда о моем происхождении, воин. — У тебя нет ничего общего с жителями Долин, — продолжал он, словно бы пропустил мои слова мимо ушей. — Народ из Варка рассказывал о тебе… — …то, что болтают о каждой Мудрой Женщине, — закончила я фразу. Не подлежало сомнению, что обо мне ходило множество пересудов, и, наверняка, не только одобрительных, потому что я ни с кем не дружила, кроме Эфрины, а остальные, как женщины в доме Оманда, всегда относились ко мне с подозрением. Я была незамужней и не собиралась выходить замуж, потому что это помешало бы моему предназначению, а это было против обычая. Если бы у нас оставалось больше здоровых мужчин, я оказалась бы перед выбором, особенно тягостным для меня, ибо не хотела становиться служанкой домашнего очага ни одного мужчины Варка. — Говорят, что ты больше, чем просто Мудрая Женщина. Они шепчутся, что ты связана с Древними, — в его голосе я не услышала ни страха, ни отвращения, а только интерес. Так солдат, увидевший неизвестное ему оружие, спрашивает, как им пользоваться. — Если бы так! Способный общаться с Древними не будет жить такой жизнью, как наша. Но людям свойственно думать, что Сила может все: построить замок из воздуха, обратить вражеские войска в прах, развести цветущий сад на голых камнях. Ты видел что-нибудь подобное у нас в поселке? Он рассмеялся, что меня удивило. — Мало похожего, девушка-воин. Но я ведь не умаляю значения Мудрых Женщин, где бы они ни жили — в деревне или монастыре, просто я считаю, что Древним нет дела до наших мелких свар, каковыми, вероятно, представляются им все наши устремления, и в их власти разделаться с каждым, кто осмелится их потревожить. — Их должно искать. Сами, без зова, они не приходят. Возможно, в моих словах заключалось провидение, но тогда я этого не знала. Двигаться приходилось осторожно, потому что ехали мы по пересеченной местности и не хотели загонять лошадей. Около полудня мы свернули на обочину, оставили коней пастись, а сами пообедали хлебом и водой из ближнего ручья. Джервон растянулся на спине, глядя на ветви дерева, склоненные над ручьем. — А я родом из Долин, — сказал он. — Мой отец был в семье третьим сыном и поэтому остался безземельным. Тогда он, как водится, принес вассальную клятву владетелю Дорка, которому приходился родичем с материнской стороны, и стал офицером в его коннице. Моя мать была в родстве с леди Гвидой. Так что я получил хорошее воспитание. Отец мечтал, когда я стану взрослым, отправиться на дикие незаселенные земли, на север, чтобы найти собственную долину. Но с приходом захватчиков надеждам на поход в северные земли пришел конец. Надо было думать о том, как бы сохранить то, что имелось. Дорк находился как раз на линии первого удара Псов. Перед этим они в пять дней захватили Малис, потому что у них было новое невиданное оружие, выбрасывающее огонь и плавящее камни. Еще через три дня до нас добрались двое — все, кто выжил из Дорка. Он был уничтожен, стерт с лица земли. Мы поначалу не могли в это поверить. Той же ночью я приехал на вершину холма и увидел Долину Дорка. Там не осталось камня на камне. Рассказывал он совершенно спокойно, очевидно, время стерло горечь. Потом он замолчал. Взгляд его не отрывался от дерева, но я знала, что он видит что-то свое. — Я остался в Хефордейле и принес лорду вассальную клятву. Но мы не смогли удержать дорогу на запад, не смогли противостоять чудовищному оружию Псов. Впрочем, со временем это оружие удалось уничтожить, а другого, подобного, у Псов, похоже, не оказалось. Во всяком случае, никто не видел, чтобы в этих краях они его применяли. Но пока оно у них было, Пек воспользовались им сполна. Все большие Долины юга были разрушены, все до единой! — Рука его сжалась в кулак, хотя голос звучал все так же бесстрастно. — У нас не было вождя, способного сплзтить вокруг себя лордов всех Долин. Псы смогли в этом убедиться. Редерд из Дорка, Мейрик из Гестандейла, Лауги — все лишились своих владений и солдат либо погибли. Псы хорошо подготовились к войне. Им были известны все наши уязвимые места, а их, как видно, оказалось больше, чем укрепленных. Силы лордов были разрознены, и Псам ничего не стоило уничтожить их по одному, подобно тому, как сбивают с дерева созревшие плоды. Нам же оставалось бежать, прятаться и опять бежать. От нас сохранились бы только кости, белеющие в поле, если бы с севера не пришли четыре лорда, сумевшие навести некоторый порядок в наших рядах. Они убедили всех, что нужно либо объединиться, либо умереть. Так возник союз, заключивший договор с Всадниками-Оборотнями. Совершилось это не скоро, но мы повернули течение вспять: отбивали у Псов долину за долиной. Правда, и они порой одерживали победы, как случилось у Переправы на Вегре, и все же, я верю, придет время, когда Псы будут скулить, а не лаять, и мы разочтемся с ними сполна. Только с чем мы тогда останемся? Большинство лордов погибло, Долины лежат в развалинах. Хай-Халлак должен претерпеть сильные перемены. Вероятно, он будет управляться четырьмя верховными лордами, хотя нет, тремя — ведь Скаркер умер, не оставив сына и наследника. Да, наша страна будет совсем другой. — Что же будешь делать ты? Останешься служить Хефордейлу? — Ты имеешь в виду — если доживу? — он улыбнулся. — Для меня нет смысла загадывать о будущем. Кто-то переживет войну, но я, будучи воином, вряд ли окажусь среди этих выживших. Я не уверен, что увижу окончательную победу, ибо с тех пор, как я вошел в возраст, вся моя жизнь проходит на войне. Мира я почти не помню. Но в мирное время присягу Хефордейлу я не принесу. Возможно, постараюсь осуществить мечту своего отца — отправлюсь на север за собственной долиной, но я ничего не загадываю наперед. Сейчас умнее всего — жить сегодняшним днем. — Рассказывают, будто на севере и на востоке сохранилось больше строений Древних, чем у нас, — я старалась припомнить то малое, что слышала об этих краях. — Правильно. Может быть, как раз потому война туда и не дошла. Пора ехать дальше, девушка-воин. Ночь застигла нас среди скал, где мы и расположились на ночлег, не разжигая костра, который мог нас выдать. Я предложила Джервону разделить со мной плащ Оманда, и он воспринял это совершенно естественно, словно рядом с ним был Эйнин, а не Эйдис. Вдвоем под плащом было тепло, и мы хорошо выспались, не обращая внимания на мороз. На следующий день мы достигли Переправы. Там все еще сохранились следы сражения, но поодаль виднелись останки погребального костра. Джервон, вытащив меч, отдал им честь кострищу. — Это сделал Хефордейл. Его воины воздали почести павшим. Выходит, они снова воссоединились и выступили. Спешившись, он принялся искать брошенное оружие. Его добычей был десяток арбалетных стрел, который пополнил его небогатый запас, а также красивый кинжал с усыпанной драгоценными камнями рукоятью и лезвием, совершенно не затронутым ржавчиной, несмотря на то, что кинжал долго пролежал на открытом воздухе. — Работа Псов, лучшее, на что они способны, — пояснил Джервон, заткнув кинжал за пояс и вновь поднимаясь в седло. — Едем — отсюда начинается торговый тракт на юг, в Трименкипер. Хотя, может статься, этого города уже не существует. Уже вечерело, но мы не остались ночевать у Переправы. Здесь слишком близко был погребальный костер, и это место вызывало слишком много воспоминаний у моего спутника. Мы поехали дальше, пока Джервон не свернул в ущелье. Здесь было пространство, защищенное от ветра, где оставалось множество старых кострищ и какая-то загородка из жердей. — Здесь был лагерь, — Джервон пошевелил сапогом золу. — Давно остыла. Думаю, тут мы будем в безопасности. Но костер разжечь мы снова остереглись. Эта ночь была лунной, и я решила взглянуть на свой талисман. Несмотря на то, что сейчас я была не одна и сохранить тайну не представлялось возможным, мне необходимо было узнать, что с Эйнином. Сразу после ужина я вынула кубок, развернула его и чуть было не уронила. Пятно, ранее казавшееся туманным, успело потемнеть, захватив ножку, а вся нижняя часть кубка совсем почернела. Мне стало ясно, что злые силы захватили Эйнина, и все же он был жив — в противном случае, кубок почернел бы полностью. — Что это? — спросил Джервон. Я не хотела объяснять, но уйти от ответа было нельзя. — Эта вещь предупреждает, что Эйнин в опасности. Вначале он только потускнел, а сейчас… Видишь черное пятно? Оно ползет вверх, значит, опасность возрастает. А если кубок почернеет полностью, значит, Эйнин мертв. — Почернел примерно на треть, — заметил Джервон. — Ты знаешь, что именно это за опасность? — Нет. Знаю лишь то, что она рождена не превратностями войны, а пришла дорогой Власти. Он попал под какие-то чары. — Народ Долин не владеет колдовством, за исключением того, что известно Мудрым Женщинам, а у Псов собственная магия, ничем не связанная с нашими обычаями, выходит… Древние… Мне было трудно представить, как Эйнин сумел потревожить Древнее Зло. Его никогда не привлекали подобные вещи. Я начала припоминать свое видение: комнату, где спала молодая женщина, и как мой брат пытался раздвинуть брусья, запиравшие ставни. — Ты можешь увидеть то, что вдали? — Отсюда — нет. Здесь нет необходимых приспособлений… — сказала я и усомнилась собственным словам. Привыкнув следовать за Эфриной, я невольно представила вызов видения на ее манер. Но ведь она сама всегда утверждала, что моя власть гораздо сильнее. Между мной и Эйнином кровная связь, мы близнецы, и, глядя друг на друга, словно смотрелись в зеркало. Следовательно… — Передай мне флягу с водой. Джервон передал мне ее. Я отыскала льняную тряпицу, которую захватила на случай, если придется перевязывать раны, растерла в ней щепоть трех разных трав из запасов Эфрины и развела водой из фляги. Полученной смесью старательно протерла руки и, только очистившись, взяла кубок. Хотя он был пуст, я вглядывалась в него, как прежде в раковину, полностью отгородив сознание от всего, кроме стремления увидеть, где находится и что делает Эйнин. Вдруг мне почудилось, будто я сама оказалась на дне кубка — кругом разливалось сияние серебра. Это лишь на мгновение сбило меня с толку, а затем я увидела окружающее прояснившимся взглядом. Это были высокие колонны, напоминающие стволы деревьев, только гладкие, блестящие, без намека на ветки, и на них не покоилась никакая крыша — только небо, усыпанное звездами и освещенное луной. Колонны были расположены не в ряд, а по спирали, поэтому, двигаясь между ними, поневоле приходилось углубляться в ее сердцевину. И тут меня охватил такой ужас, подобного которому я в жизни не испытала. Нечто, затаившееся в сердце спирали, было по природе своей настолько далеко от жизненных путей, что представлялось мне воплощением чистого, всеохватного зла. Потом… Оно переменилось, словно прикрыло свою сущность личиной или загородилось щитом. Страх испарился, уступая место жгучему любопытству и жажде видеть то, что его вызвало. Однако я помнила об убийственной эманации того, что ждало в засаде, и чары на меня не подействовали. В просвете показался силуэт всадника на боевом коне, в шлеме, кольчуге и с мечом у пояса. Спешившись, он уронил поводья, точно дальнейшая участь коня его не заботила, и, словно торопясь на зов, направился к спиральному проходу. Я хотела закричать, хотела преградить Эйнину дорогу, на которой его ждало что-то страшнее смерти, но мой брат вошел… — Эйдис! — меня трясли за плечо. Я сидела, склонясь над кубком… над пустым кубком… сияла луна, но под ней не было спирального леса колонн… Я быстро подняла кубок к глазам, страшась увидеть, как увеличилось черное пятно. Если Эйнин действительно пошел по этой дороге, то как ему помочь? Но чернота оставалась на прежнем уровне. — Что это было? — спросил Джервон. — Ты словно бы видела нечто невыразимо ужасное и кричала имя своего брата, будто пыталась отогнать от него смерть. Джервону эти края были известны гораздо лучше меня, он должен был знать и о спиральной дороге с колоннами — такое жуткое сооружение не могло быть оставлено без внимания народом Долин. — Выслушай меня… — заворачивая и пряча кубок, я пересказала Джервону свое прежнее видение — как мой брат силился открыть окно, и видение нынешнее. — Где может находиться это место? — Ни в Трименкипере, ни в его окрестностях ничего подобного нет. Однако заколоченное окно… что-то такое я однажды слышал… — он потер висок, стремясь припомнить. — Заколоченное окно… Точно! Замок в Громовом ущелье! Есть старое предание, что там из одного окна в донжоне видны отдаленные холмы, и если в какой-то урочный час их увидит мужчина, то он садится на коня и уезжает, чтобы никогда не возвращаться назад. Пропавших пытались искать, но не могли найти даже следа. Поэтому замок в Громовом ущелье перестал быть резиденцией лорда и превратился в обычный военный гарнизон, а окно в башне забили. Но все это случилось еще при жизни моего деда. — С тех пор Громовое ущелье снова могло стать резиденцией лорда! Ты рассказывал, что мой брат заключил помолвку. Из моего видения следует, что он успел жениться, и все же оставил молодую жену, отправившись на поиски чего-то. Я еду в Громовое ущелье!Когда мы прибыли в замок, нас ожидал довольно необычный прием. Меня впервые приветствовали на сторожевом посту именем лорда Эйнина. Но я, желая узнать все возможное о своем брате без лишних вопросов, не стала возражать, а лишь сказала, что была в разведке и новости они узнают в должное время. Может, это объяснение и было шито белыми нитками, но его никто не оспаривал, и все, похоже, радовались моему возвращению. Джервон, со своей стороны, тоже не уличил меня в обмане, а только взглянул на меня удивленными глазами, потом опустил их, словно согласившись с моим решением. Я же настоятельно заявила о своем пылком желании увидеться со своей супругой и госпожой, потому что, как я правильно угадала, Эйнин уже был женат на леди Крунисенде. Окружающие заулыбались, послышались смешки и перешептывание. Я догадалась, что люди всегда себя так ведут, когда свежеиспеченный муж заявляется домой. Но старший из стражи, несомненно, воин высокого ранга, отвечал, что мой неожиданный отъезд был для леди Крунисенды ударом, и с того дня она не покидает спальни. Я изобразила сильное беспокойство и пришпорила коня. Наконец я ступила в ту самую спальню, что была показана мне, и та красавица все так же лежала в постели. Однако теперь рядом с ней была немолодая женщина, в чем-то схожая с Эфриной. Я решила, что это воспитательница из Мудрых Женщин. Красавица с криком «Эйнин!» кинулась ко мне. Ее ночная одежда сидела вкривь и вкось, веки опухли от недавних рыданий, а глаза уже вновь струили слезы. Но пожилая женщина, внимательно взглянув на меня, подняла руку и сделала хорошо известный мне знак, на что я без колебаний ответила тем же. Ее глаза расширились, а Крунисенда уже висела у меня на шее, обращясь ко мне, как к Эйнину, и требуя, чтобы я объяснил, где был и почему ее бросил. Сделать этого я не могла, а потому вывернулась из ее объятий. Она отшатнулась, уставившись на меня диким взглядом, в котором через мгновение проступил страх. — Ты… переменился! О, мой любимый, что с тобой сделали! Она истерически расхохоталась и, бросившись на меня, успела полоснуть ногтями по лицу прежде, чем я заломила ей руки. При этом она вопила, что я не тот, за кого себя выдаю. Женщина быстро подошла к ней и, развернув к себе, отвесила ей пощечину. Вопли тут же стихли, и Крунисенда, держась за щеку, стала переводить взгляд с женщины на меня. И каждый взгляд, брошенный на меня, сопровождался вздрагиванием. — Ты не Эйнин, — сказала женщина и выговорила фразу, также известную мне. Но раньше, чем она кончила заклинание, я перебила ее: — Я — Эйдис. Разве Эйнин никогда не упоминал обо мне? — Эйдис… Эйдис… — пробормотала Крунисенда. — Но Эйдис — его сестра, а ты — мужчина, настолько схожий с моим господином, что жестоко ввел меня в заблуждение! — Я — Эйдис. Если мой брат рассказывал обо мне, то тебе должно быть известно, что меня воспитывали почти так же, как его. С детства мы в равной мере учились владеть оружием до поры, пока наши дороги не разошлись, но все же мы по-прежнему связаны. Поэтому, когда я получила известие, что ему угрожает опасность, я приехала точно так же, как он бы отправился в путь, узнав, что опасность грозит мне. — Но… как ты узнала о его исчезновении? Он пропал среди холмов. Замок не покидал ни один гонец, и мы держали все в тайне, потому что, если она вскроется, будет хуже, — пристальный взгляд Крунисенды, устремленный на меня, выражал уже знакомую мне у других женщин подозрительность, и я знала — хоть она и жена моего брата, однако настанет время, когда она пожелает, чтобы я поскорее убралась. Но из всех женщин Эйнин выбрал ее, и потому я обязана быть с ней учтивой, хотя первейшая моя забота — исчезнувший брат, а не она. Старшая женщина приблизилась ко мне, внимательно всматриваясь в мое лицо, словно ища на нем какой-то печати, подтверждающей подлинность моей сущности. — Честно говоря, леди, — произнесла она, — лорд Эйнин мало рассказал нам кроме того, что лишился отца и матери и что у него есть сестра, оставшаяся среди народа, некогда давшего им пристанище. Теперь я вижу, что он мог бы поведать нам много больше, — и она опять сделала тайный знак, на который я ответила, добавив нечто от себя, чтобы она поняла — мои знания не меньше. — Значит, ты, леди, имела видение и, разумеется, знаешь, где он сейчас… — Это чары Древних, — я обращалась к ней помимо Крунисенды, — причем не светлые, а черные. Пришли они отсюда… — минуя тупо смотревшую на меня Крунисенду, я подошла к окну, возле которого видела брата. Оно опять было прочно забито, точно Эйнин и не пытался его открыть, но когда я прикоснулась к нижнему бруску, за моей спиной раздался сдавленный крик. Я обернулась. На постели, зажав ладонями рот, сжалась леди Крунисенда. В ее глазах застыл бессмысленный ужас. Снова вскрикнув, она без памяти рухнула на скомканные простыни.
Последние комментарии
4 часов 50 минут назад
4 часов 54 минут назад
5 часов 6 минут назад
5 часов 7 минут назад
5 часов 21 минут назад
5 часов 38 минут назад