Сквозь огненные штормы [Георгий Алексеевич Рогачевский] (fb2) читать онлайн

Рогачевский Г.А. "Сквозь огненные штормы"

Третья любовь

В начале была первая любовь. Она не могла не прийти - все вокруг дышало ею. И называлась она - авиация.

Ошеломляющие, дерзкие полеты Валерия Чкалова. Разве могли они не взбудоражить нас, подростков?! Или сверхдальние рейды могучих крылатых кораблей через Сибирь и Атлантику? И Северный полюс?

Авиация!… Все мы в детстве были летчиками. По крайней мере, в мечтах. Каждый мысленно взлетал в голубую высь, видя себя в летных доспехах.

И я, выражаясь морской терминологией, был не то что в одной мили, а в одном кабельтовом от свершения мечты.

Судите сами. В школе я увлекался авиамоделизмом. Нам предоставили помещение для мастерских - целый дом. И ключи от него доверили мне. И не только ключи, но и право вести кружок. Я получил справку инструктора авиамоделизма. Конечно, не за красивые, как говорится, глаза выдали мне ее, а за мозоли. В Глухове мы были на виду у своих сверстников. Да и не только у них. Ведь мы не просто строили модели, но и пытались испытывать их. А чтобы эту самую модель смастерить, надо не только соображение иметь, но и мозоли заработать. За эти мозоли, наверное, и выдвинули меня в инструкторы. Пятнадцатилетний авиационный инструктор - разве это не шаг к мечте?!

А дальше… Райком комсомола предложил нашей школе определить пять кандидатов для поступления в летное училище. Тогда-то как раз гремел по всей стране призыв: «Комсомолец, на самолет!» Я тут как тут - первой грудью. Меня включили.

- Вначале, товарищи, необходимо пройти медицинскую комиссию, - сказали нам, когда мы все пятеро явились в райком.

Тут же пошли к врачам.

- Что тут откладывать?! Давай сразу! - решили. [247]

Но к концу комиссии этот энтузиазм остался только у одного из пяти. Кстати, у самого младшего по возрасту. Четверых забраковали, а пятым оказался я.

Почему- то запомнился терапевт. Когда я вошел к нему в кабинет, он -надо же! - насвистывал мелодию популярного «Марша авиаторов».

«Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,

Преодолеть пространство и простор.

Нам разум дал стальные руки-крылья,

А вместо сердца - пламенный мотор», -

повторял я мысленно слова марша. Доктор прекратил свист и начал прослушивать меня. Осмотром остался доволен. Улыбаясь, сказал:

- Вот ты-то и рожден, чтоб сказку сделать былью. Именно у тебя вместо сердца - пламенный мотор. Заводи его и - на взлет!

- Готовься! Поедешь в летную школу, - похлопав меня по плечу, сказал и представитель райкома комсомола.

Я не мог сдержать радости. Растрезвонил об этом на весь райцентр:

- Ухожу в летчики!

Говорил об этом везде и всюду, но только не дома. Все не решался сказать матери. Не было уверенности, что она поддержит меня, согласится. Но слухи дошли и до нее. Прихожу как-то из школы, смотрю, мать сидит темнее ночи, слезы вытирает.

- Что с вами, мама? - спрашиваю.

- Что, что, - она мне, - поди, сам знаешь что… Что же это ты, мать не спросив, в летчики записываешься?

- Да я…

- Знаю, что ты, не я же… Обо мне-то и не подумал, о сестренках. Две их у тебя. Младшая-то совсем маленькая. А ты - в летчики. Разбиться хочешь?! Погибель ищешь?! Отца похоронили, а теперь ты?! - зарыдала мать.

Я как умел успокаивал ее. А потом и сам слезу пустил. То ли от жалости по разрушающейся мечте, то ли от сочувствия к матери. Хотя плаксивым я не был измальства. Жизнь не баловала.

Отец мой Алексей Трофимович был из многодетной семьи плотника. С пятнадцати лет работал мальчиком на побегушках в лавке, затем слесарничал, был помощником [248] машиниста паровоза. Участвовал он в первой мировой, был награжден георгиевским крестом. Мать - Мария Федоровна - тоже из семьи многодетной, но крестьянской. В шестнадцать лет вышла замуж. Первым на свет появился я - 5 мая 1920 года. В селе Лесном, Середино-Будского района, тогда Черниговской, а ныне Сумской области. А затем - еще две сестренки. Сперва Валентина. (Сколько ее качать пришлось - не сосчитать и суток! Сюда-туда эту колыбель, что шлюпку по волнам - монотонно и нудно! Сестренка часто болела - вот и приучили). Когда мне было 9 лет, появилась Галя. Ну с этой полегче. Няньчила ее Валентина. Я свое уже откачал… Хотя и это занятие - препротивнейшее! - переносил с должным терпением. Семейная закалка. Характер, как теперь бы сказали, в генах.

В 1922 году наша семья переехала в город Глухов, где отец работал в сельхозкоммуне «Свеклопосевщик». Жили коммунары в доме бывшей помещицы Шпаковской. Две семьи - наша и тети Юли, сестры отца, - занимали одну комнату. Спали все вместе на полу. И так почти два года. Мне рассказывали, что когда я был совсем маленький, какой-то коммуновский шутник отколол номер: взял да и посадил меня в пустую бочку. Нетрудно представить, что я видел оттуда: округлый кусок своей будущей мечты - неба. И еще сказывают, что проявлял характер. Молчал. А мать и все соседи с ног сбились в поисках, как оказалось, маловозрастного Диогена. Пока мать по чистой случайности не заглянула в эту кадушку навырост…

В пять лет я уже умел читать. И прочитал первый рассказ о лошади. Трудилась она у хозяина всю свою жизнь, а когда стала старой и немощной, выгнал ее хозяин. Пошла она по деревне никому не нужная. И подошла она к пожарному колоколу, стала жевать веревку, и колокол жалобно-жалобно начал позванивать. Трудно передать, как мне было жаль лошади тогда. И даже до сих пор осталась в душе та первая детская жалость…

Впертый, говоря по-нашему, а, поди ж ты, - сентиментальный, чувствительный.

Потому- то, наверное, и не выдержал, когда мать меня увещевала, просила не ходить в летчики. [249]

Ну как же, мам, я же согласие дал, - цеплялся я за последнее.

- Согласие? А мать спросил?! Мал еще согласия сам давать. Я вот такое согласие им дам!

И как ее ни удерживал, ни умолял, она тут же побежала в райком.

Я прямо- таки сгорал со стыда. Как завтра в глаза друзьям смотреть-то?! Успокоил, как мог, ревущих сестренок и вслед за матерью побежал в райком. А она там уже все устроила по-своему.

- Успокойся, Георгий, - сказали мне. - Мать права. Трудно ведь ей одной. А ты - помощник.

- Так ведь все равно год-два - и уеду учиться!

- Ну это год-два, а там будет видно…

Вот тебе и «рожден, чтоб сказку сделать былью». Вот тебе и «пламенный мотор»! В общем, сказка былью не стала, а вот быль-то и стала сказкой…

Как я переживал эту первую свою неудачу! Даже в авиамастерские шел, как на эшафот. А потом все как-то улеглось, успокоилось.

В школе дел - невпроворот! В младших классах я был в составе известной тогда легкой кавалерии. Какие «наскоки» она совершала! Меня определили в «кавалеристы», выявляющие учащихся, которые посещают церковь. И вот первое серьезное задание. Собрались, решили обсудить сообща план своих действий.

- А что обсуждать?! - недоумевали одни. - Давай напрямую в церковь, там все и увидим.

- А чего сегодня? - резонно возражали другие. - Если и есть там эта их служба, так наших, школьников, там нету, они ведь только с занятий домой пошли.

- Да и не звонили в церкви…

Все умолкли. Затем кто-то предложил:

- Завтра ведь воскресенье. Вот и пойдем утром на это их богомолие…

- Или на обедню, а?

- Правильно! - поддержали все хором. - Как колокола отзвонят - так и туда!

На второй день все мы, «кавалеристы», с важным видом зашли в церковь. Народу много. А мы - напролом, вперед проталкиваемся. Туда, где, судя по голосу, поп расхаживает. Пробиваемся, по сторонам поглядываем.

- Вон, - вскрикнул один. - Васька за мать прячется!

- И Машка тоже здесь! - громко сообщает другой. [250]

На нас вначале зашикали. А потом, как увидели, что мы в шапках, верующие взбеленились. Как навалились на нас, шапки с голов посрывали и в дверь церкви выкинули. Мы уж и сами за шапками хотели деру дать да не тут то было. За уши нас, да что есть силы за уши да и - вон из церкви. Еще и: «Вот - бог, а вот - порог!» - приговаривают. Так нас и выкинули наши местные фанаты. Больно было, уши горели, места прикосновений обуви верующих почесывали, но не плакали.

- Темнота нещасная! - грозились мы кулаками в сторону церкви.

Но стратегию потом изменили. Да и учителя, узнав обо всем, посоветовали иначе дело строить:

- Что ж это вы сами? - говорили они нам. - Надо со старшими советоваться.

- А разве мы не правы? Чего они детей в церковь волокут?

- Правы-то правы, но во всяком деле свой подход нужен. Разумный. Оправданный подход.

Безусловно, старших мы слушали. Но и самостоятельность у нас в те годы очень развита была. Этому учила и сама школа. Весь уклад ее жизни.

Тогда еще не было Дворцов пионеров. А работа пионерская велась так, что некоторым нынешним дворцам со многочисленными штатами позавидовать бы да позаимствовать. У пионерской организации нашего города Глухова была далеко не дворцовая, но родная своя база. Здесь проводились общие сборы. Были стенды достижений отрядов. Мы ходили в походы, организовывали военные игры, проводили спортивные состязания. Причем, соревнования - в самих отрядах.

Тогда много внимания уделялось школьному самоуправлению. Работали самые различные секторы, заведующих и членов которых мы выбирали на общих собраниях. Это поднимало и чувство ответственности каждого перед коллективом и воспитывало гражданственность. Меня, кроме того, что я был бессменным старостой класса, выдвинули пионервожатым в пятый класс. Помню такой случай. Идет урок. И тут появляется завуч и вызывает меня в коридор.

- Иди, - говорит, - приведи свой пятый в порядок.

Иду. Захожу в класс. Сидят, не шелохнутся. Кого же тут к порядку приводить? Замечаю, что нет учителя.

- Что случилось? - спрашиваю. [251]

Поднимается председатель совета отряда.

- Шлемка на уроке по партам бегал. Вот учитель и вышел из класса.

- Что делать будем? - спрашиваю. Молчат.

- Ну что ж, обсудим…

И начинаем обсуждение. Вначале приходим к выводу, что это нехорошо. Понятное дело, виноват наш общий товарищ - Шлемка. Но ведь все видели, как он по партам бегал. И никто не одернул. Значит, извиняться перед учителем будем все.

- А Шлемку?

- За срыв урока наказать! - предлагают.

Сообща определяем наказание. И выбираем самое строгое: лишить права играть в футбол на пять игр!

Самое суровое наказание - отлучение от коллектива. Страшнее тогда для нас не было ничего. Всех нас, детей рабочих и крестьян, сама жизнь убеждала в том, что именно в коллективе для нас все: наука, работа, отдых - жизнь.

В десять лет я лишился отца. Без него, конечно, был не мед. После похорон тетя Юля - сестра отца - забрала нас всех в Глухов. Мама пошла работать учеником печатника в типографию. Получала она 35 рублей. Да еще небольшая пенсия за отца. Чтобы понять, много это или мало, приведу такой пример. Хлеб выдавался по карточкам. Продавался и так называемый коммерческий. Очередь за ним нужно было занимать с вечера. Но это еще не беда. Вся загвоздка в том, что стоил он 1 рубль за килограмм. Такой хлеб нам, конечно, был не по карману.

Мать еле- еле сводила концы с концами. Часто я наблюдал такую картину. Сидит мама и раскладывает деньги на кучки: за квартиру, за воду, на керосин, на ремонт обуви. За счет экономии на протяжении двух, трех месяцев -на покупку одежонки кому-нибудь из нас. А вот это - на непредвиденные расходы. Остаток - на питание. Он делится ровно на тридцать или тридцать один, в зависимости от количества дней в месяце.

И вот эта сверхэкономия, даже полунужда, учили нас еще больше уважать коллектив, ценить Советскую власть, дорожить ею. Разве выдержали бы мы тогда в одиночку? Конечно, нет. Я, а затем и Валя, получали в школе бесплатные обеды. О нас постоянно заботился [252] профсоюз полиграфистов. Типография арендовала поле на котором выращивался картофель. Осенью урожай делили и развозили рабочим по домам. Летом семьи печатников проводили выходные в однодневном доме отдыха. Мама часто ездила в дома отдыха, я и Валя - в пионерские лагеря, Галя росла в детских яслях.

Разве не будешь после этого коллективистом?! Потому-то с таким энтузиазмом мы, школьники, брались за любое дело, которое доверяли нам старшие. Очищали сады от гусеницы, подвязывали хмель, дергали коноплю - все делали с большим удовольствием, соревнуясь между собой в ловкости, стремясь сделать побольше и получше.

А вообще- то мы были обыкновенные мальчишки, как и все, как в любые времена -озорные, непоседливые. Большая страсть была у нас, мальчишек, - походы. Летом ребята с утра уходили в лес. Я к этому времени выбраться из дому не успевал: надо было управиться по хозяйству. Но что мне стоило пробежать пять километров, чтобы догнать друзей?! Зимой мы ходили на лыжах. После этих лесных пробегов я в девятом классе принял участие в соревнованиях и победил. А потом занял первое место и в районе.

В этих походах как-то незаметно рождалась и приходила ко мне моя вторая любовь. Однажды в одном из походов заметил: песок какой-то необычный.

- Хлопцы, глядите, какой песок!

- Песок как песок, - недоуменно пожали плечами мои приятели. - Разве что пожелтее.

- То-то и оно! А может, золото?

- Хе, золото. Его давно бы выскребли, еще до революции.

Мы пошли дальше, но мысль о необычном песке не давала мне покоя. Я побывал на этом месте несколько раз, потому что заметил в песке более крупные золотистые пластинки. Их-то я и добыл. Собрал, завернул в бумажку. Долго носил с собой, не решаясь кому-либо показать. А потом отважился и подошел к учителю.

- Скажите, пожалуйста, что это? - обратился к нему, разворачивая бумажку. - Не золото?

- А ну-ка, ну-ка, - взял в свои руки мои личные сокровища учитель. - Точно - золото!

- Да ну! - ахнул я.

- Да, это золото. Но - кошачье. [253]

- Как кошачье? - еще больше удивился я.

- Так его назвали геологи. А на самом деле это кусочки слюды в песчанике, - подвел итог моим многодневным сомнениям учитель. А потом предложил: - Слушай, Рогачевский, если ты к геологии имеешь такой интерес, сделай-ка доклад на тему: «Происхождение нефти на земле». И тебе польза будет и школе. Договорились?

- Смогу ли?

- Постарайся.

Я с радостью и, конечно же, с большим волнением взялся за подготовку доклада, даже не подозревая, как много будет значить в моей жизни геология, что она и станет моей второй любовью. Верность, которой я пронесу сквозь тысячи штормовых военных и невоенных морских милей, а на старости лет все мои дни и даже ночи будут заполнены ею, геологией…

А в школе все шло, как говорится, по расписанию. Занятия. Общественная работа. И дружба.

И вот что интересно. Уже не годы, а десятилетия прошли от тех школьных лет, а вот дружба первая, юношеская живет и сегодня. С одноклассниками (кто остался в живых - ведь прошли войну!) я до сих пор поддерживаю связь. Встречаемся при первой же возможности, как родные. Те из нас, которые работали учителями, сейчас уже на пенсии. А мы, надо же, как встретимся - своих учителей вспоминаем.

Я чаще всего двух. Анастасию Владимировну и Пелагею Ивановну. Анастасия Владимировна, я тогда считал, прямо-таки замучила нас Пушкиным, поэзию которого она боготворила. Честно скажу, что ее отношение к поэту мы не разделяли. И в первую очередь потому, что, как нам казалось, он был далек от нашей эпохи, от наших пролетарских задач. Но учитель вправе требовать, чтобы его предмет изучали. Вот Анастасия Владимировна и требовала, чтобы мы знали наизусть двадцать стихотворений Пушкина. Среди них - «Деревню». А стихи-то по размеру - длинные. Я и схитрил. Думаю, выучу половину, если вызовет, не будет же до конца такое длиннющее стихотворение слушать. Так и сделал. И точно - вызвала. Начал я бойко. Анастасия Владимировна даже глаза закрыла - слушает, блаженствует. «Неужели не остановит», - мелькнула тревожная мысль. Остановился сам - на том месте, до которого [254] выучил. Стою, молчу. Анастасия Владимировна, не открывая глаз, полушепотом мне:

- Читайте, читайте, Георгий, очень хорошо!… Молчу.

- В чем дело, Рогачевский? - открыла глаза Анастасия Владимировна.

- Дальше не знаю.

- Как?!

- Не учил.

- Не учил?! Двойка вам, Рогачевский! А я возьми да и скажи в ответ:

- Носитесь со своим Пушкиным, как с писаной торбой!

Анастасия Владимировна никак не ожидала такого. Расплакалась и вышла из класса.

После уроков - собрание. Кончилось все тем, что мне пришлось извиниться перед Анастасией Владимировной. А, значит, и перед Пушкиным.

Я думал, учительница затаит на меня обиду. Но, нет. Более того, по ее отношению ко мне я понял, что она даже довольна. Да и учить литературу я стал прилежнее.

Много лет спустя после войны в Глуховском педагогическом институте был вечер встречи. Выступала здесь и Анастасия Владимировна - совсем уже глубокая старушка - и представила меня так: «Мой лучший ученик». Эти слова для меня были приятнее командирской похвалы.

А вторая учительница, Пелагея Ивановна, преподавала математику. Мой любимый предмет, но, как я считал тогда, не давала мне учительница жизни. Станет у парты и весь урок смотрит, что и как я делаю.

- Ну, Рогачевский опять вылез через окно, хотя и знал, где дверь надо открывать.

Это означало, что я решил задачу окольными путями. Своеобразный турнир с Пелагеей Ивановной так меня натренировал, что на конкурсах я успевал решать задачи двумя и тремя способами. И это все заслуга моего терпеливого и настойчивого преподавателя. Всю жизнь благодарил я ей за науку.

А выпускной вечер все ближе и ближе. - Куда же ты подашься-то? - первой поинтересовалась мать. - Может, здесь останешься? [255]

- В Москву поеду.

- За песнями, что ли?

- Не за песнями, а за профессией.

- А может, здесь, а? В Глухове? Пединститут есть.

- Из меня учитель, как из камня подушка, - буркнул я.

- Так оно и будет: камень вместо подушки, - ответила мать, догадываясь, куда и зачем я собираюсь податься в столицу. - Будешь мыкаться по белу свету. Места не согреешь. Всю жизнь загубишь…

- Вам так: в небе для меня тесно - еще разобьюсь, а на земле - слишком просторно, гляди, затеряюсь, - намекнул я матери на то, как отбила она меня от летного дела. - Мне-то надо определяться - не в небе, так на земле.

- Да, надо… В Москве, может, и полегче. Если что, тетя Юля там… Да вот мы тебе не помощники, - сокрушалась мать. - Учиться-то ведь не просто. И одеться надо, и поесть. А чем мы поможем?

- Да что я один такой?! - остановил я мать, видя, что у нее и слезы вот-вот закапают.

На том и завершился наш семейный совет. Вскоре уже был в Москве - у тети Юли.

- Ну и куда? - спросила первым делом тетя Юля, разбирая небогатые глуховские гостинцы. - Дай-ка аттестат.

- В горный институт. На инженера, на геолога учиться думаю…

- На инженера можно. У тебя по нужным предметам одни пятерки. Но этот самый горный нам не подходит!

- Почему?

- Хочешь инженером? Пожалуйста! Тебя выучат. Государство выучит - не мы с матерью. Мы не осилим… Я уж тут тобой занималась. В общем, завтра поведу тебя в военкомат. Ничего, ничего, - махнула на меня рукой, заметив, что я собираюсь ей возразить. - Если зрячий - увидишь, если умный - поймешь…

И вот я во Фрунзенском районном военном комиссариате города Москвы. При мне документы и заявление с просьбой направить для поступления в инженерное военное училище.

Снова медицинская комиссия. Суровый на вид военный мне говорит:

- Будете служить на флоте. [256]

- Как?!

- Вы направляетесь в Севастополь, в военно-морское учебное заведение.

Прощай, любимый город!

Уходим завтра в море.

И ранней порой

Мелькнет за кормой

Знакомый платок голубой.

Есть такая песня. А я вот, можно сказать, точно уходил в море. Еще не ведая того, что надо мной берет власть самая главная любовь моей жизни, флотская любовь, которой отдал 38 лет.

Испытание характера и чувств

- Ну что, берем якоря и отдаем швартовы? - с напускной важностью обратился ко мне на вокзале мой первый морской начальник Коля Редин.

- Не знаю, что брать и кому что отдавать, но надо лезть в вагон, может, еще успеем отвоевать местечко, где и вздремнуть можно будет, - по-крестьянски рассудительно ответил я ему и добавил: - Путь-то неблизкий…

А предстояла длинная дорога от Москвы до Севастополя. Ехали мы поступать в военно-морское артиллерийское училище имени Ленинского Коммунистического Союза Молодежи Украины. Было в то время такое. Заканчивали же учебу в другом, совсем видоизмененном. Николай Редин, по моим понятиям, стоящий моряк. Почему? Да потому хотя бы, что уже твердо готов им стать. Ведь до этого он был студентом второго курса одного из гражданских вузов Москвы, но от всего отказался и решил стать флотским командиром. Я же пока еще хуже юнги - совершенно не представляю, что такое морская служба.

Когда мы более-менее сносно устроились в одном из купе, пришвартовались, так сказать, Редин и дальше продолжал выводить меня на широкие морские просторы. А точнее - вводить в конфуз своей осведомленностью. - Слушай, а знаешь ли ты, что такое швартов? - спрашивал он меня. [257]

- Мне кажется, веревка, - неуверенно ответил я, вспоминая книги о моряках, которые довелось мне прочитать.

- Ты смотри! - искренне удивлялся Редин. - Почти знаешь! Да, это трос, с помощью которого подтягивают и крепят судно к причалу или же к другому кораблю. А кабельтов?

- То же самое - сказано же: кабель то!

- Да, есть такой трос специальной выделки, но, главное, - это морская мера длины, а равна она одной десятой мили! - давил на меня своими познаниями мой первый морской начальник.

По самолюбию это, конечно, било здорово. Но я терпел. Редин в самом деле мой начальник. Ему, как старшему по возрасту, в военкомате вручили и мои документы и определили в командиры.

- А миля знаешь какой длины? - сдирал с меня шкуру Редин.

- Десять кабельтовых! - схитрил я.

- А километров? Молчишь? Хе-хе!… Один целых и 852 тысячных километра. Нельсон… Тут уж я не стерпел:

- Я тебе как врублю сейчас в твой нельсон - долго помнить будешь!

- Да ты что?! Это же адмирал такой был знаменитый! - пошел на попятную Редин. - В двенадцать лет был уже мичманом. В девятнадцать - лейтенантом. В двадцать - капитаном фрегата. А в тридцать восемь лет - адмиралом.

- И на самом деле, чего ты к парню пристаешь? - вступился вдруг за меня пожилой мужчина крепкого телосложения. - Узнать про все это - дело не такое уж хитрое. А что касается Нельсона, так наш Ушаков или Нахимов ему бы носа утерли - будь здоров.

Мы, и я и мой морской начальник Редин, глянули на попутчика с особым уважением. А он расспросил нас, куда курс держим, одобрил решение, да и сам представился - бывший матрос он. И чего только не понарасказывал нам бывалый моряк. Сколько морей избороздил, в каких переделках бывал!

- А что же вы сейчас? - поинтересовался Редин. - Где плаваете? - И были в этом вопросе и восхищение, недоумение - возраст ведь… [258]

- Нет, уже не плаваю, - ответил моряк и, ухмыльнувшись, добавил: - Попом работаю!

- Как попом?! - воскликнули мы в один голос.

- Крещу корабли, - продолжал улыбаться седоусый моряк. - Строим мы их на верфи и на воду спускаем…

На рассвете наш поезд подошел к славному городу Севастополю. Серо-фиолетовое небо безоблачно. Мы выходим из вагона и направляемся в город. У редких прохожих спрашиваем дорогу. И вот мы у ворот училища. Выходит молодой флотский командир. «Лейтенант, - шепнул Редин. - Дежурный по училищу». Лейтенант, расспрашивая нас о том, о сем, ведет в казарму. Там такая же, как и мы, разношерстная братва. В один из взводов определяют и меня.

- Поесть бы, - обращаюсь к своему новому товарищу по взводу, - запасам - амба, - ввернул и я морское словечко.

- Сейчас будет построение, - отвечает тот.

- Ты что, не понимаешь? Я тебе о еде, а ты мне о построении!…

И тут команда. Все побежали. Я, как вновь прибывший, пристроился в хвосте. Кстати, замечу, что в строевом расчете нашей роты я был двадцать вторым, хотя рост имел немалый - 182 сантиметра. Рослые парни шли в моряки!

И вот первый раз строем идем в столовую. Пища - отличная! И… пошло-поехало! Распорядок - военный. Подъем, утренний туалет, завтрак и т. д., и т. п. Дисциплина строжайшая. Выход с территории училища запрещен. Я с тоской начал поглядывать на ворота, т. е. КПП. «Что же это за порядки?!» - возмущался я про себя, привыкший к вольготной жизни. И вдруг меня осенило: «Не буду я поступать в училище!» А между тем уже прошел медкомиссию - здоров. Вот и первый экзамен. Русский язык, да еще и диктант. «То, что мне нужно!» - обрадовался. Для меня он и будет последним.

На следующий день после диктанта собрали нас. Сижу в классе, а мыслями уже в поезде. Преподаватель, помню - Токаржевская ее фамилия, объявляет оценки. Многие получившие двойки приуныли. Жду себе приговор. Вдруг слышу и ушам своим не верю: «Вы, Рогачевский, что же, специально так делаете? - спрашивает Токаржевская. - Где можно было допустить ошибку, [259] у вас ее нет, а где никто не сделал - вы умудрились… Тройку вам ставлю, Рогачевский!» Остальные экзамены заняли еще два дня. И тоже - без осечки. Решающее слово за мандатной комиссией. «Нет, - думаю, - за мной будет решающее слово!» И вот категорически заявляю вконец удивленной мандатной комиссии: «В училище поступать не хочу!» Вечером меня вызвали к начальнику училища Озолину. Спустя некоторое время я все понял и оценил: ведь такой большой флотский руководитель, а, поди же, возится с закапризничавшим ни с того ни с сего парнем из далекого городка на Сумщине. Видимо, думал и о моей судьбе, и о судьбе флота.

Начальник училища внимательно расспросил меня обо всем. Я ему откровенно и выложил все свои сомнения. Выслушав, он улыбнулся доброй улыбкой и сказал:

- Все мы в молодости были ершистыми, а в отношении свободы - привыкнешь, оботрешься. Флотский порядок всю жизнь ценить и уважать будешь… - А затем построже: - А кто заплатит государству за твой проезд в Севастополь?! Значит так: ты зачисляешься курсантом.

Вышел я от начальника училища совсем убитый. И тут подходит ко мне какой-то лейтенант.

- Ты, что ли, - спрашивает, - из Глухова?

- Да, я…

- Надо же… А я с Дубовичей, слышал?

- Конечно, есть такая деревня в нашем районе.

- Значит, земляки…

Разговорились. Я начал рассказывать ему о своих невзгодах. Посидели мы, потолковали. Навсегда запомнились мне его слова, которые он мне тогда сказал:

- Брось ты фордыбачиться! Трудности пройдут, а стать моряком я всегда считал делом чести.

Вскоре я отослал матери посылку с личными вещами, получив взамен синее рабочее морское платье. Приказом по училищу я был зачислен курсантом в отдел морской артиллерии на отделение вахтенных командиров.

Морская служба началась со строевой подготовки. Для этого мы отправились в лагерь. Два месяца по жаре: «Выше ногу!» Наш лексикон дошел до положенного минимума: «Есть, так точно, никак нет!» Руководил сбором майор Карпецкий. Можно сказать, бог строевой подготовки. До сих пор удивляюсь, как он выдерживал на такой жаре с утра до вечера «прокручивать» [260] курсантские роты и все показывать и показывать, как нужно правильно выполнять тот или иной строевой прием.

Для строевой подготовки очень важно иметь удобную обувь. Наши флотские рабочие ботинки на вид были, как лапти, - носки широкие и даже заокруглены. А по весу - прилично. Но уж коли «дадим ножку» ротой - слышно далеко окрест: шаг тяжелый, твердый, морской. При всей внешней неуклюжести эти ботинки были очень удобны. Тяжелые, а нога их не чувствовала: крепкие, а мозолей никто не натирал. Со временем мы проверили их и на устойчивость: даже на качающейся палубе стоишь ногами крепко.

В нашей лагерной жизни бывали и отдушины, когда занятия по строевой подготовке прерывались изучением уставов и личного оружия - трехлинейной винтовки, трехразовым приемом пищи, да еще трижды в день купались на пляже Учкуевка.

За два месяца жары и занятий мы все, как один, окрепли, закалились, возмужали. При таких нагрузках дружно просили на камбузе добавки. Почему-то, в основном, не хватало хлеба. Всем курсантам высокого роста определили полторы нормы питания. Я вначале при росте 182 сантиметра весил 63 килограмма, а через четыре года курсантской службы уже тянул на 84 килограмма. Так и другие. В нашей роте рекорд по прибавке веса побил Володя Кудряшов - за первый год он прибавил 16 килограммов. Хороший был товарищ, погиб во время войны на Балтике, будучи командиром торпедного катера.

По возвращении в училище нам выдали ленточки «ВМ арт. училище им. ЛКСМУ», гюйсы, т. е. форменные воротнички, и ремни с бляхами. Наш замкомандира взвода главный старшина Зинченко все время поучал:

- Ежедневно чистить бляху до зеркального блеску, чтобы можно было в ней увидеть себя, ясно?

- Так точно! - дружно отвечали мы.

А ведь это целая наука драить медяшки! Жаль, что о наших боцманах, как и о сухопутных старшинах довоенных и послевоенных лет, как мне кажется, в романах, повестях написано мало. А жаль! Какие необыкновенно своеобразные люди, эти первые помощники офицеров. И строгие, и находчивые, и заботливые. Однажды наш главный старшина Зинченко явился перед строем с увесистой книгой, открыл ее и начал читать: «До сведения [261] моего дошло, что некоторые из нижних чинов не умываются. Так как такое неряшество бывает причиной болезней и из числа таких, которые прямо дают дурную славу команде, то я и прошу господ ротных командиров обратить все внимание на водворение между нижних чинов их рот необходимой чистоты, которою должен отличиться образованный военный человек».

Зинченко поднял вверх указательный палец и громко, по слогам, повторил:

- Образованный военный человек из самых нижних чинов, то есть матросов. Это было сказано в приказе по Черноморскому флоту 14 июня 1846 года. И тогда уже передовые адмиралы считали матроса образованным военным человеком. А приказ этот - вице-адмирала Владимира Алексеевича Корнилова. Думаю, что он действует и сейчас! - Глубокомысленно помолчав, главный старшина скомандовал: - Разойдись…

Что это значило, понимал каждый. Накануне у нас выявились некоторые недостатки во внутреннем порядке, вот и сослался главный старшина на такой авторитет. Правильно он поступил или нет, судить не буду, но на нас, новобранцев флота, это подействовало самым сильным образом. Любой разнос, ругань были бы ничем, пустым звуком в сравнении с этими спокойными словами.

С какими только вопросами мы ни обращались поначалу к нашему главстаршине. Как-то возник спор: почему на наших форменных воротничках на синем три белых полоски. Большинство утверждали, что все это идет от трех главных побед русского флота: у Гангута - 1714 год, Чесмы - 1770 год и Синопа - 1853 год.

- Не знаю, - чистосердечно признался тогда Зинченко. - Только ведь побед у русского флота было больше, чем три, и тоже значительные. Но если узнаю о полосках на воротничке - расскажу.

И точно, через некоторое время он вернулся к этому разговору. Хотя окончательного ответа и не дал, но сказал, что были ведь славные победы адмирала Ушакова, а они среди названных курсантами трех не значатся. Честно говоря, я и сам до сих пор не уверен, есть ли окончательная версия возникновения этих трех белых полосок на синих воротничках. Ведь была блестящая победа в 1807 году у адмирала Синявина, у Ушакова в 1799? Тогда должно быть хотя бы пять полосок в честь [262] побед русского флота, значащихся в истории до 1881 года, когда окончательно утвердился форменный воротничок в таком виде, каким он есть и поныне. Я прослужил на флоте 38 лет, был капитаном 1-го ранга, а такие, как наш главстаршина, думается мне, были не слабее нас, по крайней мере в делах житейских, в вопросах нашей флотской службы.

От таких, как Зинченко, и начинается уважение к флотской форме. И как он быстро нас обучил: какая форма один, и форма три, и форма пять, и шесть. Форма один - белые брюки и форменка, белая бескозырка, а еще белые парусиновые туфли покупали сами - не запрещалось. К форме три - черные суконные брюки, синяя фланелевка, черная бескозырка и выходные ботинки. Как было красиво, когда моряки в этой форме шли строем! Разве мог не остановиться любой прохожий, могла не улыбнуться девушка, не пристроиться к колонне восторженный мальчишка?!

Нам же поначалу эти улыбки и не снились. Начались плановые занятия. На первом курсе много времени отводилось общеобразовательным дисциплинам: тут и высшая математика, и теоретическая механика, английский язык, электротехника, наша, корабельная. Потом навалились основы морских наук - лоция, навигация, метеорология, астрономия. Преподавали старые кадровые командиры, имеющие большой практический опыт флотской службы. Одним словом, настоящие «морские волки».

- Ну, послушали, - говаривали такие «волки», - теперь закрывайте рты, дальше нужно все в конспектах записывать. На каждую флотскую байку еще и формула соответствующая имеется! Цифирь - никуда не денешься.

Или вдруг преподаватель метеорологии разразится каскадом пословиц и поговорок: «Ходит чайка по песку, моряку сулит тоску», «Если солнце село в тучу, жди, моряк, от моря бучу», «Небо красно к вечеру - моряку бояться нечего», «Небо красно поутру - моряку не по нутру»…

- Конечно, в нашем учебнике об этом ничего не сказано, но настоящие моряки - народ наблюдательный, и пословицы эти возникли не просто из наблюдений только моряков, а из наблюдений целых народов. Учтите это… [263]

Учились мы с большим интересом, с какой-то необычайной жадностью к знаниям. Мне уже и вспомнить было стыдно о том, что хотел уйти из училища. Темпы учебного процесса все возрастали. Вначале была привычная система: шесть уроков, час самоподготовки. Вскоре самоподготовку довели до трех часов и перешли на лекции. После вечерней прогулки - поверка и отбой. Сон - вот и все, курсант, твое личное время.

Несмотря на такой жесткий распорядок, я по-настоящему увлекся учебой. Можно сказать, отрешился от внешнего мира. Так длилось несколько месяцев. И вдруг на вечерней поверке раздается команда курсанту Рогачевскому выйти из строя на три шага.

- Товарищи курсанты, Рогачевский не пишет домой, - слышу. И дальше: - Всем будет отбой, а курсанта Рогачевского мы посадим писать письмо матери…

Моему стыду не было границ. Ощущение такое, будто меня, как старую робу, выстирали, потерли о морскую гальку, выкрутили, да и повесили на виду у всех сохнуть!…

Ребята улеглись, а я сел писать письмо. В сердцах назвал мать Марией Федоровной, написал, что все у меня нормально, служу, учусь, передал приветы сестренкам. Кончил писать, доложил о выполнении приказа, после чего мне разрешили присоединиться к спящей роте.

Вскоре от матери пришло письмо. Ох и была мне выволочка за эту Марию Федоровну! Но потом я получил прощение. Матери ведь умеют прощать своих детей. Заканчивалось письмо просьбой: «Пиши, сынок». Вот и такая наука была мне в жизни… Да и мне ли одному? Главное, чтобы вовремя, а не тогда, когда уже ничего не изменишь, ни письма не напишешь, ни словом не согреешь…

Писал домой теперь я регулярно. Хотя свободного времени стало еще меньше. И по собственной, можно сказать, вине. Заимел я, как нынче говорят, хобби. Как-то в один из воскресных дней нам предложили:

- Кто желает походить на шестивесельных яслах?

Охотники нашлись. Капитан Кривошеий увел шестерку с собой к морю.

- Ну что, молодцы, начнем с древнейших вариантов морского дела, а? - то ли в шутку, то ли всерьез обратился к нам на берегу капитан шлюпки.

- Начнем, - нестройно ответили мы. [264]

- Тогда - по местам!

Расселись в шлюпке, как положено. Стараемся, гребем изо всех сил. Гребцов шесть, а лишь двое, а то и один, смогли бы порезвее погнать шлюпку. Раз гребнем дружно, а раз - кто-то уже поймал «щуку», не вышло у него весло после гребка, задержалось в воде. Нашему командиру шлюпки ничего не оставалось, как подать команду:

- Суши весла!

Сидим, сушим. Затем снова команда: «Шабаш!»

- Весла уложили.

- Рангоут ставить!

Рангоут, это - совокупность всех составных частей, служащих для крепления парусов. Ставить так ставить. Вот уже поднята мачта, обтянуты ванты, наброшены на гак рой с парусом, обнесены шкоты.

- На фале поднять парус!

Парус подняли сразу, рывком, и фал закрепили. А море волнуется - 2-3 балла. Шлюпка тут же накренилась, а вода так и зашуршала за бортом. Брызги полетели в наши разгоряченные лица. Мы оторопели, уцепились намертво за банки, сидим, словно котята, только завороженно смотрим за борт на этого пенящегося дикого зверя - воду. Боимся пошевелиться. Вода идет буквально краем шлюпки, вот-вот наш ковчег перевернется.

Но командир, набрав ход рулем, заставил суденышко пересечь линию ветра и лечь на другой галс. Шлюпка тут же завалилась на другой борт. Под окрики капитана Кривошеина мы с горем пополам выбрали шкоты и почувствовали легкий ход шестерки под парусом. Еще не улегся страх, но понемногу каждого из нас наполняло неповторимое чувство парящего полета с ритмическими ударами форштевня о набегавшую волну.

Шлюпка пошла к пирсу. Вот уже мы спустили парус, срубили рангоут. Причалили. Нам разрешили выходить, но мы сидим.

- Что, понравилось?! - Улыбается капитан Кривошеий. - Может, повторим?

Как ни парадоксально, но в данном случае капитан был прав. Никто ему ничего не сказал в ответ, но именно в тот день укомплектовалась команда шестерки. Мы упорно тренировались и вскоре обошли всех и выиграли соревнование. А затем, после переформирования, когда мы все оказались в Черноморском высшем военно-морском [265] училище, мы не пропустили ни одной флотской гонки. Среди курсантов каждый раз выходили победителями. В масштабах Черноморского флота, правда, выше второго места не поднимались. Наша шлюпка была стандартная, кронштадтка. А первые места занимали тогда либо шестерка эскадры, либо караульного полка - там спортсмены ходили на облегченных специально подготовленных для гонок шлюпках. Состав же нашей команды не изменился до самого окончания училища. Мы выступали на соревнованиях и как ротная команда, и как училищная.

Упорные постоянные тренировки дали нам морской глазомер, ориентировку на водной глади, умение точно видеть линию ветра, расчет галса и точки поворота. Такая практика важна для любого моряка, но для того, кто служит на торпедном катере, необходима во сто крат.

А еще романтика! Сколько раз мы ходили под парусами, по замечательным севастопольским бухтам, совершали переходы и в другие крымские порты. Шлюпочником я оставался долго (левый борт, средняя банка) - до сорок седьмого года, исключая военные годы, конечно. Люблю этот сильный и красивый вид спорта и поныне.

А вообще- то в нашем училище была целая флотилия своих плавсредств: шлюпочная база и две группы рейдовых катеров, которые назывались по заводам -«Рыбинец» и «Ярославец». На них мы делали учебные походы, отрабатывали правила совместного плавания, стояли вахты рулевыми, радистами, командирами. Как говорится, набивали глазомер и расчетливость. Так мы готовились возглавить на флоте экипажи малых кораблей, шли навстречу самостоятельной службе. А на поверку оказалось, что готовились не к учебным боям и походам, а к войне…

Учеба шла, и мы уже не просто с интересом наблюдали за жизнью кораблей, стоявших в севастопольских бухтах. А - со знанием дела, почти профессионально. Знали все эсминцы, различали издали крейсеры, с гордостью смотрели на линкор «Парижская коммуна».

И вот наступило долгожданное время - первая морская практика. Лето 1938 года мы провели в дивизионе канонерских лодок. Нашу учебную группу определили на «Красную Абхазию». Корабль был в образцовом [266] порядке - красавец! А экипаж! Дружный, сплоченный. К нам отнесся, как к родным. Но наибольшее восхищение вызывал командир. Экипаж его не просто любил, а обожал. Все гордились, что служат под началом старшего лейтенанта Кандыгробы. А уж если бывалые моряки так ценят своего командира, то что уж тогда нам, курсантам. Был он крупный, крепко сколоченный мужчина, всегда в любой обстановке невозмутимый, спокойный. Только одно меня однажды смутило. Как-то я нес службу как рассыльный. Дежурный приказывает: «Немедленно к командиру». Побежал в его каюту. Только попытался представиться, как старший лейтенант Кандыгроба, раздетый по пояс, поворачивается ко мне грудью, а на ней огромными буквами выколото: «Боже, храни моряка».

- Что, Рогачевский, онемел? - улыбнулся Кандыгроба и объяснил: - Это еще от царского флота осталось. В гражданскую войну и пули свистели и сабли секли, кое-где следы свои оставили, а вот этой татуировки и огнем не выжжешь. Ничего,главное не то, что на груди, а что в груди, товарищ будущий адмирал.

А в груди старшего лейтенанта Кандыгробы билось сердце истинного советского моряка. Мы учились у него всему - и обхождению с людьми, и командирскому мастерству. Старались, как он, отдавать приказания - громко, немного резко, но четко, без лишних слов. Восхищались, как командир маневрировал при швартовке - расчетливо, без единого ненужного движения.

На корабле, который имел небольшой ход - до 12 узлов, мы прошли все порты от Туапсе до Одессы. Малый ход позволял нам изучать побережье, маяки, знаки, створы, делать зарисовки, чтобы лучше запоминать все данные лоции. Мы помогали штурману вести простую прокладку, брали отсчеты метеорологических приборов, несли вахту у котлов и паровых машин - всего и не перечислишь.

Побывали мы в районе Тендры, Очавы, где проводили артиллерийские стрельбы. Нам поручили установить макеты танков на полигоне. Затем готовили корабль: снимали плафоны, зеркала - все, что может разбиться при стрельбе. Впервые мы почувствовали, что такое артиллерийский огонь трех 130-миллиметровых орудий: грохот выстрелов, звон и боль в ушах, содрогание корпуса небольшого корабля. Задача была выполнена отлично, [267] после чего мы получили приказ следовать в Одессу; а затем осмотреть побережье Днестровского лимана.

Будучи в Тамани, по просьбе местного колхоза, вышли на сбор хлопка - тогда его там выращивали. Мы знали, что квалифицированные сборщики за трудовой день сдают по 30, а то и по 60 килограммов хлопка.

- Защитим честь флота! - под таким лозунгом ринулись мы на хлопковую плантацию.

Мы так старались, что к вечеру уже буквально ползали на четвереньках. И что же? Оконфузились. Собрали в среднем по 12 килограммов на каждого.

Но колхозники благодарили нас от души.

- Молодцы, ребята, - говорили они на прощанье, - хлопка на тельняшки вы себе насобирали. А это немалая подмога и нам, и флоту!

Вернулись на свой корабль и жизнь потекла своим чередом. Одно лишь омрачило нас. Отдается печалью в душе и по сей день. То, что произошло на моих глазах в то летнее утро в Одесском порту, до сих пор стоит перед глазами.

Утро. Я несу службу на юте у трапа. Подъехала черная эмка. Из нее вышли трое и направились на корабль. Я представился.

- Кому и как о вас доложить? - спрашиваю.

- Вызовите дежурного по кораблю, - последовал ответ.

Дал сигнал, прибыл дежурный. Прибывшие показали удостоверения и в сопровождении дежурного прошли на корабль. Минут через десять появился старший лейтенант Кандыгроба, за ним трое. Подаю команду: «Смирно!» Командир ничего не ответил, только внимательно посмотрел на меня.

В обед нас построили и старпом объявил, что командир арестован, как враг народа.

Это сообщение не укладывалось в голове. Как не укладывалось в голове и то, что когда мы вернулись в училище, тоже был арестован начальник политотдела - пламенный трибун, удивительный собеседник с орденом Красного Знамени на груди. Тоже враг народа… Вскоре на занятия по навигации не пришел преподаватель капитан 1-го ранга Гостев. Дежурный по классу обратился в учебный отдел и получил тот же ответ: «Враг народа». Возможно, я бы не вспоминал эти события. Но ведь не всегда мы, люди, учитываем то обстоятельство, [268] что они немало повлияли на формирование характера моего поколения, на то, что оно, несмотря ни на какие испытания, не потеряло веру и силы - это главное поколение времен Великой Отечественной войны, поколение победителей.

У каждого времени - свои проблемы и свои сложности. И надо пройти их достойно, помня о конечной цели - служении народу, Отчизне.

И мы, комсомольцы-краснофлотцы, стремились к этому в большом и малом. В те годы мы, молодежь флота, обращались нередко к одному документу, да и сейчас он не утратил свою силу. Хотя с 1922 года прошли десятилетия. Я имею в виду документы V съезда РКСМ, принявшего шефство комсомола над флотом. Именно там прозвучали слова: «Принимая шефство, мы прежде всего обращаемся к комсомольцам-морякам: будьте лучшей боевой частью флота, служите примером для всех молодых моряков. Усердно и настойчиво постигайте все трудности морской службы… Лучшей комсомольской организацией будет та, которая сможет больше всего внести в дело помощи красным орлам наших морей. Комсомольцы и краснофлотцы под одним знаменем будут творить одно и то же дело - строить Советскую республику и защищать ее берега».

Тогда же на съезде флоту было вручено шефское знамя с такими символическими на многие десятилетия надписями. «Орлам революции морякам Красного Военного Флота Республики от V-го Всероссийского съезда Российского Коммунистического Союза Молодежи» - так было вышито золотом на одной стороне и ярко светило призывом на обратной: «Да будет оно знаменем побед!»

И разве не символично то, что первым кораблем, который восстановила комсомолия, был знаменитый крейсер «Аврора»!

Стажировкой на канонерской лодке «Красная Абхазия» у нас завершился всего лишь первый курс. Дальше - еще три года учебы. Штурманская практика на Каспии и на эскадренном миноносце «Бдительный», на котором я был дублером штурмана лейтенанта Бориса Ефремовича Ямкового. И наконец испытание испытаний - практика после третьего курса на крейсере «Коминтерн [269] «. Проверка не так крейсером, как его командиром капитаном 1-го ранга Барбариным. Вот сейчас говорят, что для современного мотострелка самое суровое испытание - обкатка танком. Думаю, что обкатка капитаном 1-го ранга Барбариным была бы штукой посерьезнее. Вся жизнь - бегом. Все только так: долетел до люка, и уже на нижней палубе - съехал на руках по поручням трапа. Циркачи позавидуют! Построение - за одну секунду. После команды «Разойдись!» на месте, где был строй, - ни души. И еще, по глубокому убеждению капитана 1-го ранга Барбарина, краснофлотец всегда должен чуть-чуть улыбаться. Несмотря на тяжелую обстановку, смертельную усталость. Моряк - всегда невозмутим.

Но вот в конце четвертого курса среди нашего брата вдруг появились такие настроения, что, мол, нам, почти выпускникам, можно бы жизнь и немножко полегче сделать. По этому поводу начальник училища вице-адмирал В. П. Дрозд собрал четвертый курс и в присутствии преподавателей разнес нас в пух и прах, подведя итог недвусмысленно и категорично:

- Мы здесь создали вам такие условия службы, что когда на флот придете, скажете - в рай попали!

С тем мы и пришли к государственным экзаменам.

А в отношении строгости и требовательности война показала, что командиры наши были правы. [270]

Крещение, и сразу - огнем

До начала войны оставалось всего три месяца, а мы отправлялись на шестимесячную, уже последнюю и окончательную командирскую стажировку. 18 марта 1941 года. Мы, дублеры-стажеры, сидим в автобусе и едем к новому месту службы: из бухты Стрелецкой - в бухту Карантинную. Сухорукое, Енютин, Лозицкий, Олейник, Мещанкин, Загудаев, Степанов, Анищенко, Турин, Харитонов, Чепик, Соседко, Лосевский, Ловейко, Петров… Так и хочется написать лейтенант Сухорукое, лейтенант Енютин… Но - увы! Выпускники училища, четыре года грызли мы гранит науки, но все-таки не лейтенанты, а - мичманы. Очередная реформа: предстоит полугодовая подкомандирская практика дублерами, а уже потом [270] - самостоятельная служба в должности командира, помощника командира малого корабля, командира БЧ - боевой части, кроме электромеханической, и, надо полагать, только после этого - лейтенантское звание. Мы, правда, отличались от курсантов. Все получили вместо бескозырок с лентой фуражки с крабами и по четыре узеньких золотистых нашивки мичманов, которые тут же нашили на курсантскую форму. Таким образом стали вроде бы начальниками по службе. Семьдесят четыре таких начальника уехало на Балтику, а более четырехсот остались на Черноморском флоте.

Настроение радостное, приподнятое. Не потому, что за четыре года мы твердо усвоили матросскую привычку - никогда не унывать, а оттого, что, как бы там ни было, начинается главная настоящая флотская служба. Рады потому, что определены в прославленный боевой коллектив - бригаду торпедных катеров.

Катерники бригады ведут отсчет своей истории с августа незабываемого 1919 года, когда в составе Волжской флотилии катера под прикрытием ночи прорвались через линию фронта по Волге к Камышину. Решительным ударом они уничтожили склады с боезапасом и горючим и захватили катер «Пчелка». А на нем - штаб белогвардейского камышинского гарнизона. Таким образом парализовали вражеские войска. С этого героического рейда и начинается боевая история нашей 1-й бригады ТКА Черноморского флота. Будущие черноморцы отличились не только на Волге, а и на Каспии, где во время гражданской войны активно участвовали в боевых действиях. А именно, в знаменитом захвате шхуны «Лейла», в освобождении наших кораблей, угнанных английскими империалистами-пиратами в Иран.

И вот в первых числах августа 1920 года катера «Зоркий», «Жуткий», «Смелый», «Пылкий», «Прыткий», «Пронзительный», «Дерзкий» были спущены с платформ в Мариупольском порту. Катерный десант после Волги и Каспия прибыл на подмогу в Азовское и Черное моря для разгрома барона Врангеля. Главная заслуга здесь, безусловно, красноармейцев, которыми командовал М. В. Фрунзе, ведя их через Сиваш, но и наш брат-катерник не прятался в тихих бухтах. Жаль, что эта страница истории нашего флота совсем мало изучена. После изгнания белогвардейцев катера на законном [271] основании заняли базу в одной из бухт революционного Севастополя.

В этой бухте и предстояло нам, новоиспеченным мичманам, служить. По прибытии в бригаду нас пригласили в конференц-зал для встречи с руководством. Командир бригады капитан 2-го ранга И. А. Хабаров, начальник штаба и начальник политотдела побеседовали с нами, распределили по дивизионам и пожелали успехов в освоении должности командира торпедного катера. Я попал во второй боевой дивизион в звено, состоящее из двух торпедных катеров - ТКА-12 и ТКА-22. Правда, между дивизионом и звеном еще была одна объединяющая боевая единица -»подразделение. Сокращенно - ОТКА, то есть отряд торпедных катеров. И таких в дивизионе имелось два-три. А в самом отряде - 6 торпедных катеров, организационно разделенных на три звена. Вот и выходит, что у нас, катерников, как у авиаторов, боевой порядок: ведущий - у них, а у нас - головной катер командира звена, у летчиков - самолет ведомого, а у моряков - концевой катер.

Командиром звена был старший лейтенант Михаил Владимирович Злочевский. Он очень обрадовался моему появлению.

- Значит так: ты только из училища - теорией силен, прилежания не занимать и бумажная работа тебе еще не надоела.

Сказал это и тут же возложил на меня все обязанности предпоходовой подготовки командира. Естественно, познакомил с каждым членом двух экипажей катеров. На ТКА, кроме командира по штату, были еще боцман, радист, старшина группы мотористов - все сверхсрочники и один-единственный рядовой краснофлотец-моторист. Эти десять моряков приняли меня так же радушно, как и наш общий командир. Все мне показали, обо всем рассказали. И я довольно быстро начал ориентироваться на катере, на равных принимая участие во всех авральных работах. А их было немало. Самая тяжелая была - раз в каждые десять дней - обязательная обработка корпуса ТКА. По расписанию катер вручную поднимался и ставился на кильблоки, расположенные на подвижных платформах, и заводился здесь же на береговой базе в крытые эллинги в соответствующие ячейки. Подводную часть сначала мыли пресной водой, удаляя осевшую морскую соль. Пятна [272] коррозии тщательно зачищались и закрашивались, как мы его называли, кузбаслаком. Винты были изготовлены из высококачественной рубельбронзы. Их полировали до зеркального блеска, чистили валы, а потом все смазывалось отработанным маслом, которое менялось через каждые 25 часов работы. Каждый раз ставились новые цинковые прожектора.

- Тяжело и надоедливо, - сказал однажды старшему лейтенанту Злочевскому.

- А что же ты хотел? - насмешливо взглянул на меня Михаил Владимирович. - Зря летный паек давать не будут…

И это была сущая правда. До войны питание личного состава катерников приравнивалось к нормам летного состава легкобомбардировочной авиации. Но не за авральные работы, конечно. Это было связано с изнурительной работой катерника в море. К примеру, за два часа выхода в море в штормовую погоду катерник теряет около 3-4 килограммов собственного веса. Поэтому за выход в море на период более двух часов раз в сутки выдавался бортпаек для восстановления сил. В бортпаек входили стограмовая плитка шоколада, немного копченостей, сыра, пачка галет.

Условия для работы на этом маленьком суденышке, если сказать, что очень сложные, это значит ничего не сказать. И работали и отдыхали, скрючившись, сжавшись в комок - места чрезвычайно мало. А ход какой?! Максимальный - 60 узлов! Узел - одна миля в час. Умножь-ка каждую на 1852 метра! Поэтому на этом маленьком суденышке были установлены два авиационных высокооборотных мотора. Конструировал их, как рассказывали мне старые механики, даже шаг винта подгонял для достижения максимальной скорости в последующем выдающийся авиаконструктор трижды Герой Социалистического Труда А. Н. Туполев. Эти два мотора были 18-цилиндровые, а мощность имели до 1000 лошадиных сил каждый. Целая тебе конармия на одном катере!

При условии самого тщательного ухода, согласно существовавшему положению, торпедный катер должен был прослужить в первой линии, то есть в боевом составе, пять лет. Затем он переводился во вторую линию, как вспомогательный для обеспечения боевой подготовки. Но катерникам удавалось продержать ТКА в первой линии [273] по два и более срока. Сказывались тщательный уход, экономия моторесурсов, горючего, боезапасов.

Короче, на берегу мы трудились в полную силу, привлекали нас и к несению дежурства по дивизиону, а вот в море использовали только в качестве наблюдателей. Правда, старший лейтенант Злочевский, когда позволяла обстановка, давал подержаться за руль - но не больше. Смилостивился через некоторое время командир отряда старший лейтенант Томашевский: на выходах в хорошую погоду днем разрешал нам подменять штатных командиров.

- Когда мы будем выполнять задачи по курсу? - спрашивали мы.

- Успеете, - снисходительно отвечали нам, - придет время: примете катера, станете командирами, а дальше и все остальное…

Но мне невероятно повезло. Старший лейтенант Томашевский вдруг переводит меня в другое звено и не просто стажером, а на место командира ТКА-42 старшего лейтенанта Глухова, который в свою очередь был переведен на морские охотники. В годы войны Дмитрий Глухов стал прославленным командиром дивизиона морских охотников. Я обрадовался перемещению по службе. Глядишь, раньше в море самостоятельно выйду. Да не тут-то было. ТКА-42 стоял на ремонте. Личный состав катера трудился на равных с рабочими мастерских. Причем конца этому ремонту не видать. Мне, новоиспеченному командиру, практически делать там было нечего. И я вернулся к Злочевскому - на его ТКА-12. Все-таки здесь надежд больше, чем на разобранном на части «моем» ТКА-42.

И точно. Как-то в море на ТКА-12 вышел начальник штаба дивизиона старший лейтенант Б. П. Ваганов. Поставил меня за руль. Правда, разговоров после этого было не на один день. Короче, меня забраковали по причине замедленной реакции. Все правильно, конечно: по природе я медлительный. Но откуда же взяться молниеносной реакции, если навыков никаких нет? На меня набросились все мои коллеги, которые выходили в море в качестве морских наблюдателей:

- Эх ты, оскандалился! И так не дают ходить на катере, а теперь и вовсе руля не видать.

Но нет худа без добра. Все оказалось наоборот. В дивизионе сделали правильные выводы и решили, что [274] новичкам нужно давать больше практики. Такого же мнения был и командир отряда. Иногда ходил с нами в море и понемногу обучал искусству управлять катером на разных скоростях.

Вскоре прибыл новый командир нашего 2-го дивизиона старший лейтенант А. А. Сутырин, ранее служивший на Балтике. И опять я оскандалился. Новый командир взял меня на выход с собой и поставил за руль. Чтобы не показаться слишком медлительным, я пошел на хорошей скорости и при повороте на новый курс не уменьшил хода, заложил руль больше положенного и оборвал штуртрос. Катер стал неуправляемым. Пока ремонтировались в море, ох и наслушался я упреков от командира катера!

Запомнил я этот случай на всю долгую службу на катерах. Даже под огнем противника, когда дороги самые малые мгновения при выходе с атаки, я уменьшал ход на поворот и сразу же увеличивал его до полного. Точнее, учил механика этому маневру скоростей во время резкого поворота.

Служба шла своим чередом, а я все так же безвылазно сидел на базе, не сходя на берег. Это заметил мой новый начальник - командир звена старший лейтенант П. В. Рубцой (это уже в апреле-мае, когда я был откомандирован на ТКА-42). В одно из воскресений он вызвал меня к себе.

- Почему вы никогда не бываете в городе? Весна на улице, а вы здесь? - начал он меня расспрашивать.

- Там нечего делать! - ответил я ему. Рассмеялся он в ответ, а потом скомандовал:

- Мичман Рогачевский, приказываю уволиться в город!

Мне ничего не оставалось делать, как сказать «Есть!». Но произнес я это нехотя, пожав при этом плечами. Командир не мог не заметить этого. И говорит своему соседу по комнате:

- Лейтенант Орлов, провести мичмана по городу во время увольнения.

Повел меня лейтенант Орлов - большой любитель танцев - по весеннему Севастополю. А в городе в то время действовало семнадцать танцевальных площадок и залов. На следующий день мой командир звена снова вызывает к себе.

- Ну как, понравилось? - спрашивает с улыбкой. [275]

- Не очень…

Подошло воскресенье и старший лейтенант Рубцов опять отдает приказ:

- Уволиться с лейтенантом Орловым…

На третье воскресенье я уже сам пришел к командиру звена за увольнением. А еще через месяц многие девушки знали меня по имени, здоровались, сами приглашали на танцы. Как же - выпускник, готовый жених!

Но где- то там, за горизонтом, уже зарождались штормы. Надвигалась страшная сила -война. В мае до нее оставались недели, а в июне - уже считанные дни. И если утверждают сейчас, что флот готовился к ней, встретил ее организованно, то я, рядовой флота в то время, считаю, что так оно и было на самом деле. Вот что, к примеру, я видел со своего даже не командирского, а мичманского мостика.

Внезапно и незаметно в мае перебазировался третий отряд нашего дивизиона в Новороссийск. Командиром ушел старший лейтенант А. Д. Томашевский. Проводил я с ними и своего наставника по танцам Васю Орлова - на ТКА-172 он возглавил третье звено. Этот отдельный отряд катеров вошел в состав Новороссийской военно-морской базы. Для усиления Керченской ВМБ был также организован отдельный отряд торпедных катеров из пяти боевых единиц. Возглавил морское подразделение капитан-лейтенант В. И. Довгай, в последующем прославленный черноморский катерник. Так усиливались военно-морские базы, отвечающие за оборону районов базирования кораблей флота.

Накануне прошли общефлотские учения. Закончились они 18 июня. Последние корабли вернулись в Севастополь 21 числа. Как пишет вице-адмирал И. И. Азаров в своих воспоминаниях, эти учения, на которых отрабатывалось десантирование, получили высокую оценку заместителя наркома ВМФ адмирала И. С. Исакова. Вот где берет свое начало тот впоследствии знаменитый Григорьевский десант в осажденную Одессу!

«Днем 21 июня начальник разведотдела флота полковник Д. Б. Наичаладзе сообщил нам с Бондаренко, что английское радио открытым текстом передало сообщение: фашистская Германия в ночь на 22 июня готовит нападение на Советский Союз», - так свидетельствует вице-адмирал И. И. Азаров об информации, которую [276] они получили с Бондаренко - начальником политотдела флота.

Тогда же, как известно, нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов направил в Севастополь телеграмму вот такого четкого содержания: «В течение 22 и 23 июня возможно внезапное нападение немцев. Нападение немцев может начаться с провокационных действий. Наша задача не поддаваться ни на какие провокации, могущие вызвать осложнения. Одновременно флотам и флотилиям быть в положении боевой готовности встретить внезапные удары немцев или их союзников. Приказываю: переход на оперативную готовность № 1 тщательно маскировать. Ведение разведки в чужих территориальных водах категорически запрещаю. Никаких других мероприятий без особых распоряжений не проводить. Кузнецов». А в 1 час 3 минуты 22 июня 1941 года поступила другая срочная телеграмма: «Оперативная готовность № 1 немедленно… Кузнецов». Об этих документах я в то время, понятно, не знал.

21 июня точно в 19.00 я заступил дежурить по второму дивизиону. После успешных учений командующий Черноморским флотом вице-адмирал Ф. С. Октябрьский разрешил увольнение на берег. Как всегда, тридцать процентов краснофлотцев убывало в таких случаях в город. Ушли по домам офицеры и сверхсрочники. В бригаде из боевого ядра в 15-минутной готовности в дежурстве находилось звено ТКА. Я провел вечернюю поверку личного состава, принял с увольнения людей, произвел отбой. Сходил на эллинг, проверил несение службы. Затем направился в курилку подымить.

Захожу туда, глядь, а там еще один полуночник - командир отделения, радист из ТКА-52 Ефим Уваров.

- Ты почему не спишь? - удивился я. - Тебе свои обязанности передать или дневальным поставить? С удовольствием подремаю…

- Да вот, еду завтра в отпуск, - отвечает Ефим. - Уже и отпускной в кармане, а не спится. Растревожился что-то. Думаю…

- Что, жалко карантинских девчат оставлять? - пошутил я, имея в виду девчонок, живущих у Карантинной бухты. - Как они переживут-то?

Потолковали мы о сем о том, повеселел вроде Ефим.

- Пойду, наверное, спать, - говорит.

- Иди, иди, сынок, - шутя я ему вдогонку. [277]

- Спокойной ночи…

- Спокойной…

Сынком я его назвал неспроста. Служил Ефим на катере старшего лейтенанта А. И. Кудерского, которого за относительно солидный возраст в дивизионе звали батей, а радиста Уварова в связи с этим окрестили сынком. Ефим ушел, и мне вдруг стало как-то не по себе. Прошел к дежурному звену ТКА. Там тоже тишина. Командиры и весь личный состав - эта дружная десятка - похрапывали в своей 15-минутной готовности в палатках, разбитых непосредственно возле катеров.

Вернулся я снова в курилку. Закурил, вспомнил Глухов, своих родных. «Ну и сынок, - ругнулся мысленно, - разбередил душу своим отпуском».

Тут позвонил оперативный дежурный и объявил:

- Произвести экстренный вызов живущих на квартирах офицеров и сверхсрочников.

Так, я теперь понимаю, у нас, в дивизионе ТКА, начали действовать телеграммы и указания не смыкавших в ту ночь ни на миг глаз наших флотских начальников - и в Севастополе и в Москве.

Поднял нужных краснофлотцев, построил, раздал карточки оповещения и выслал по маршрутам. Вскоре начали появляться офицеры и сверхсрочники. Прибыл командир дивизиона. Примерно через час все были в сборе. Последовал сигнал «боевая тревога», и все разбежались по своим катерам. «Все ясно, - подумал я, - командующий флотом после короткого перерыва решил продолжить учение». Сдав дежурство старшине команды, я пошел на свой катер, который, как и прежде, стоял в ячейке, но уже на плаву - ремонт заканчивался. Поговорил с личным составом о том, что у нас готово, что нужно еще доделать, чтобы быстрее начать ходовые испытания. Хотя катер еще не в строю, не числится в боевом ядре, но сумку командира я все же взял - там хранились карты, чтобы в нужный момент сменить кодировку квадратов - иначе как ты будешь докладывать о своем местонахождении в море.

- В общем, действуйте, - сказал экипажу. - А я пошел в штаб.

В это время и нашему катеру подвезли боезапас. «Значит, скоро будем в строю», - подумал я и направился к сопке, на которой находился штаб. На территории [278] - полное затемнение. Светомаскировка, дело ясное. По радио раздается голос оперативного:

- Самолеты противника! Не стрелять!

И действительно - в районе Херсонесского мыса, Казачей и Камышовой бухт в ночном небе шарят лучи прожекторов. На ученьях - картина обычная.

И вдруг по радио раздается крик начальника штаба бригады:

- Самолеты противника! Стрелять фактически!

Смотрим: действительно прожекторы поймали самолет, летящий курсом на нас вдоль береговой черты, и ведут его к нам подключившиеся другие прожектора. Показались еще самолеты. И началась такая пальба - кошмар! Вдруг один из самолетов начал резкое снижение. В лучах прожекторов было видно, как он задымил и пошел в сторону моря.

- Видимо, этот волновой самолет - мишень, - говорю приятелю, - здорово его сшибли.

Прожекторы продолжали делать свое дело - вели еще несколько самолетов. Вдруг из них начали спускаться парашюты. А пальба продолжается.

- Их же расстреляют! - закричал мой приятель.

- А может, это манекены, - высказал я догадку.

- Наверное, - согласился он. - Не станут же по живым людям на учении стрелять!

Наш разговор прервали два оглушительных взрыва. Посыпались окна штабного здания.

- Вот это да! - воскликнул приятель и мы рванули в штаб. Там тоже обстановка неясная, но каждый четко выполняет свои обязанности, предписанные в таких условиях. Мы быстро сменили кодировку карт и вышли на улицу.

Все та же звездная ночь. На востоке светлеет. Тишина. Но отбоя боевой тревоге нет. Все на катерах. Командиры стоят группой. Обсуждаются события ночи. Кто-то из добиравшихся из противоположного конца города - в центре внимания.

- Когда я бежал по Греческой улице, - говорит он, - видел, как четыре дома словно корова языком слизала.

- Да ты что?!

- Точно. Сам видел.

- А люди?! - спрашивает кто-то.

- А что люди…

- Ну и влетит кому-то за такие дикости! [279]

Поступило приказание: «Личному составу завтракать, оставить у пулеметов дежурных». Наскоро, без аппетита поев, снова собрались и опять разговоры. Пришла свежая новость:

- На Приморском бульваре взорвалась бомба!

Ничего себе - в центре города!

Все прояснилось в полдень. По радио выступил нарком иностранных дел В. М. Молотов и объявил, что фашистская Германия, вероломно нарушив Пакт о ненападении, вторглась в границы нашей страны. А на Севастополь было совершено воздушно-минное нападение. И отделялись от самолетов не манекены, а мины. На Приморском бульваре в домах были выбиты окна. В филиале Института физических методов лечения имени Сеченова многие больные ранены и контужены. В эту ночь в Севастополе было 30 человек убито, 200 ранено и контужено. Но и воздушные пираты тоже понесли потери.

«Командование Черноморского флота с первого дня войны, - отмечал нарком Военно-Морского Флота адмирал Н. Г. Кузнецов, - взяло инициативу в свои руки. Флотская авиация наносила удары по важным объектам в Румынии. Дунайская флотилия, отбив первое нападение с румынского берега, высадила на него десант. Подводные лодки вышли к румынским и болгарским берегам, чтобы найти и атаковать вражеские корабли».

Об этих успехах писала в первые дни войны наша газета «Красный черноморец». И особенно было приятно среди фамилий отличившихся встретить тогда и четырех наших мичманов. Сверстники-выпускники вступили в бой.

Готовы были к сражениям и мы, катерники бригады. У нас состоялся короткий митинг личного состава. Сразу же поступил приказ получить на артскладе личное оружие. Командирам катеров полагались пистолеты ТТ. Катерных боцманов, старшину группы мотористов и радиста вооружили наганами. Остальные получили винтовки СВГ или трехлинейку. Получил я пистолет, боеприпасы и осознал: «Началась война…»

В связи с тем, что часть офицеров убыла к новому месту службы, два наших мичмана Анатолий Олейник и Алексей Мещанкин возглавили экипажи ТКА-82 и ТКА-122. Я же командовал ТКА-42. [280]

Штиля на войне нет

Раньше, еще до начала войны, Черноморский флот существовал для меня как-то разобщенно: вот линкор «Парижская коммуна», которым мы так гордимся; вот крейсер «Коминтерн», на котором я стажировался; вот канонерская лодка «Красная Абхазия», давшая мне путевку в морскую жизнь; родные торпедные катера. Теперь я на них посмотрел иначе, как бы с другой стороны: крейсеров - полдюжины, а подводных лодок, насколько я знал, около полусотни, полтора десятка эсминцев, а канонерские лодки, а лидеры, а тральщики, а десятки катеров-охотников и не одна сотня самолетов нашей морской авиации! А береговая артиллерия, зенитчики, другие войска! Вот что такое Черноморский флот. Силища-то какая!

И оно, это флотское могущество, уже давало о себе знать: наглухо закрыло свои береговые базы, высадило десанты в Румынии, выдвинуло подлодки к вражеским берегам для поиска противника, нанесло авиационные удары, а затем и с моря - по важнейшей базе не только Антонеску, но и самой фашистской Германии - по Констанце. Не зря же руководитель учебного центра германского флота в Румынии, находившийся 26 июня в Констанце, вынужден был все же констатировать: «Следует признать, что обстрел побережья русскими эскадренными миноносцами был очень смелым. Тот факт, что в результате этого обстрела возник пожар нефтехранилища и был подожжен состав с боеприпасами, является бесспорным доказательством успешности обстрела. Кроме того, в результате повреждения железнодорожного пути, было прервано сообщение Бухарест-Констанца; в связи с большими повреждениями вокзала, причиненными обстрелом, возникли затруднения с поставкой горючего».

Еще не известно, как бы все повернулось, если бы мы скрестили шпаги с вражескими моряками непосредственно в наших Черноморских водах. Но гитлеровским планом «Барбаросса» такой вариант не предусматривался. Весь неприятельский флот на Черном море хотя и составлял около 500 кораблей, но это были - 50 быстроходных десантных барж, 123 каботажных судна, 26 охотников за подлодками, постоянно растущее количество [281] тральщиков - около полусотни. А, например, подводных лодок за всю войну, как выяснилось позже, было максимально до 9 единиц, эсминцев - четыре… Плюс торпедные катера, быстроходные баржи, другие плавединицы. Гитлеровцы надеялись молниеносно захватить наши военно-морские базы с суши, подавить авиацией. Как подчеркивает Н. Г. Кузнецов, фашисты хвастались, что советский Черноморский флот скоро «сам умрет сухопутной смертью», лишившись всех своих баз. Но и этим коварным планам, как известно, также не дано было осуществиться. Моряки умеют и могут защищать свою честь не только на море, но и на суше!

Наши базы с моря были прикрыты надежно, в полном соответствии с оперативным искусством и законами военной науки того времени. В зоне ВМБ организация и осуществление всех видов обороны: противовоздушной, противокатерной, противоминной, противолодочной - возлагались на соединения обороны водного района и охраны рейда. Оборудовалась и целая система береговых артиллерийских батарей. Так, в Севастополе были установлены две двенадцатидюймовые береговые батареи в районе Любимовки и мыса Херсонес - самые мощные среди остальных в системе обороны. С самых первых дней войны над главной базой флота был настолько плотный зенитный огонь, что не позволял самолетам врага идти строем. А отдельные прорвавшиеся бомбардировщики, не выдерживая огня, сбрасывали свой груз бесприцельно - лишь бы освободиться от него.

Даже для нас, моряков, большую опасность, как ни странно, представляла не вражеская авиация, а своя, родная, зенитная артиллерия. Осколки снарядов с неба сыпались изрядно. Причем валились на нас целые стаканы, видимо, от шрапнельных снарядов, крупные обломки и осколки зловеще шелестели по воде. Правда, потерпевших не было. Но при очередном налете я уводил свой личный состав в находящееся рядом своеобразное укрытие - пожарный сарай. Главное, чтоб была крыша над головой. Это делалось потому, что наш TKA-42 пока по боевой тревоге в море не уходил - все еще ремонтировался. А все остальные катера покидали бухту и по плану рассредоточения выходили на Бельбекский рейд. [282]

Так было и в этот раз. Четвертая ночь войны - четвертая боевая тревога. Катера бригады за тридцать минут покинули бухту. Остались лишь плавединицы, не имеющие своего хода. У т-образного пирса стоит деревянный водолазный бот. На причале, на расстоянии от бота метров пятьдесят, - наш ТКА-42, на котором продолжаются монтажные работы всех устройств и главных двигателей.

Мы все стоим в пожарном сарае. В дверном проеме хорошо видно ночное небо. Со стороны моря, от мыса Херсонес прожекторы ведут самолет за самолетом. С максимальной скорострельностью бьет зенитная артиллерия кораблей и батарей. В этот раз огня несколько меньше, чем в первую ночь. Крупнокалиберные пулеметы не стреляют - не достают. И уж коли наши пулеметчики не стреляют, то мы в своем пожарном сарае самые натуральные наблюдатели - зрители, одним словом. Вдруг Василий Шулов, наш командир отделения мотористов, попятился назад, вскинул руку вверх и что-то замычал нечленораздельно. Я выскочил в проем двери: вижу, что-то быстро опускается на парашюте. С тихим всплеском упало в воду. Прямехонько между нашим катером и водолазным ботом. И тут мгновенно всплыло в памяти, что на минувших учениях я наблюдал высотное торпедирование нашей авиации. Вспомнив все это, я бросился к телефону и доложил оперативному:

- В бухту между моим катером и водолазным ботом противник на парашюте опустил торпеду!

- Значит, уже вторая, - ответил оперативный. - Мне доложили с нового эллинга, что тоже наблюдали падение парашюта в бухту. - И распорядился: - Немедленно убрать личный состав с пирса на сопку.

Мы дружно помчали по тропе к штабу. Сидим. Вот уже и стрельба прекратилась, и прожектора погасли. И тишина такая, что в ушах звенит. Мы, сбившись в кучу, сосредоточенно смотрим в сторону своего катера. Надо же, с ремонта еще не вышел, а уже погибнет от торпеды. Время идет. «Любая торпеда уже давно бы израсходовала свой моторесурс и утонула бы, - рассуждаю про себя. - Почему же она не взорвалась? Да ведь это, наверное, мина?! - вдруг осенило меня. - В какой опасности катер, а мы чего-то ждем?!»

У меня даже мурашки побежали по коже, когда я представил возможный исход. [283]

- Пошли скорей, - говорю боцману, - за швартовы оттянем катер подальше вдоль пирса.

Тут же поднялись и побежали вниз. Боцман подошел к кормовому швартову, я - к носовому. Только взялся за конец, как тут же грохнул мощный взрыв, выкинув вверх столб воды. Вот что значит инстинкт самосохранения. Смотрю, я уже у старого эллинга, будто меня сюда взрывной волной кинуло. Но точно помню, что бежал. Если бы засечь время, быть мне чемпионом мира на всю жизнь и на грядущие поколения. Невдалеке лежит, прижавшись к старой пирамиде от винтовок, мой боцман. Я все же успел повернуть голову и посмотреть, что с катером. Наш 42-й подпрыгнул выше пирса и тут же опустился. Окатило грязной водой, забрызгало глаза. Когда поднялись с боцманом, глядим, а наш катер качается на волне. Такая радость охватила меня, не передать. Жив катер! Я тут же побежал к телефону, звоню оперативному.

- Докладывает мичман Рогачевский, - радостно кричу в трубку, - взорвалась мина. Разрешите перевести катер к старому эллингу!

Оперативный дежурный рассвирепел:

- Немедленно вернитесь в указанное место! Должна взорваться еще одна мина.

Нам с боцманом снова пришлось подниматься на командную сопку. Вскоре начало светать, и силуэт катера обозначился четче. Вроде бы все в порядке. И тут боцман говорит:

- Мы все на свой катер смотрим, ждем, когда мина взорвется, а по бухте уже народ шастает.

И впрямь, лодки плавают, даже шестерка вышла, словно на шлюпочные гонки собрались. Что за чертовщина! Принимаю решение, и мы, не спросясь оперативного, спускаемся к ТКА-42. Осмотрели катер: сверху немного забрызган илом, оборван короткий поручень, вода только в отсеке рубки. Морской порядок! Но на швартовых все же оттащили катер подальше - на всякий случай. Водолазный бот пострадал больше: его левый борт изрядно покорежило, сорвало деревянную обшивку, обнажило шпангоуты. А лодки и шестерка в бухте - «рыбаки», собирали «улов» после мины. Особенно много было лобанов. Боевой трофей поджарили на камбузе. Так понемногу начинали привыкать к войне. [284]

А вот к минам никак не могли приноровиться. Еще в первый день подорвался буксир севастопольского порта СП-12. На третий день войны, 24 июня, мы, пообедав в столовой командного состава, вышли на веранду покурить. День был чудесный: солнце в зените светило ярко, море синевой отливало на рейде до горизонта. Полный штиль. Курим, смотрим, как маленький буксирчик «Муша» заводит к нам в бухту 25-тонный плавучий кран. Подвел его уже ко второму стволу. И вдруг поднимается громадный водяной столб. Когда он опустился, крана на плаву уже не было, а буксирчик ходил кругами - заклинило руль. На помощь поспешило дежурное звено ТКА. Подобрали людей, и - на мобилизационный причал. Раненых отправили в госпиталь, а десять человек погибли… Вот тебе и чудесный день! Несколько дней спустя, минуя боновое заграждение, на выходе подорвался эскадренный миноносец «Быстрый». Корабль вынужден был сесть на каменную отмель Константиновского равелина. И снова на помощь пошли торпедные катера 11, 21, 31, 51 и 91, сняли 53 человека с потерпевшего корабля и доставили их в Карантинную бухту.

Так встал вопрос: первоочередной задачей является противоминная оборона. Выяснилось еще, что мины эти необычной конструкции - неконтактные. Из истории флота довольно широко известно, как ученые и моряки искали средство для борьбы с этим коварным подводным врагом. Вот почему в бригаду прибыл командующий флотом вице-адмирал Ф. С. Октябрьский. Он собрал всех командиров и катерных боцманов на совещание. В то время ему было немногим более сорока. Я знал, что он пришел на флот в 1918 году, через год вступил в партию большевиков. Наш - катерник. Был командиром катера, отряда, дивизиона, бригады торпедных катеров. До назначения на Черноморский флот возглавлял Амурскую военную флотилию.

Понятно, что у Ф. С. Октябрьского были и свое решение, и рекомендации флотского руководства, специалистов относительно борьбы с минами, но он решил посоветоваться и со своим братом катерником, со всеми сведущими - вплоть до боцмана. На совещании окончательно пришли к выводу: оптимальный способ борьбы с неконтактными минами - использование глубинных бомб для подрыва мин или загрубления их взрывателей. [285]

Тут же было решено провести опытное боевое учение на Инкерманском створе.

Для этой цели выделили три старых катера второй линии, которые уже не принимали торпед. Командир отряда старший лейтенант К. Кочиев прибыл на импровизированный командный пункт руководителя учения. Это был «поплавок» - два понтона с настилом. Здесь же находились и катера. Старший лейтенант довел задачу до личного состава, объяснив, насколько это серьезное и важное дело. Затем «проиграл» с боцманами и радистами порядок бомбометания - как бы провел небольшой тренаж. Но моряк - не моряк, если он в любой ситуации не пошутит.

- Итак, товарищи, все вы попадете в историю, - сказал Кочиев. - Вы первыми в практике Военно-Морского Флота будете уничтожать неконтактные мины бомбометанием!

ТКА- 73, ТКА-83 и ТКА-93 вышли из Карантинной бухты в Северную. По отмашке старшего лейтенанта К. Кочиева боцманы и радисты бросали вручную малые глубинные бомбы. Начали бомбометание от боковых заграждений. Держали малый ход, поскольку бомбы нужно бросать с определенными интервалами, чтобы избежать непредвиденного взрыва. Но мин в воде не оказалось. Или, точнее, подрыва мин не произошло. После серьезного разговора на подведении итогов Кочиев снова пошутил:

- Если мы так будем уничтожать вражеские мины, то Черноморский флот останется без глубинных бомб!

И все же, несмотря на первую неудачу, этот способ был взят на вооружение. Правда, в дальнейшем для этих целей катера использовались поодиночно. И не безуспешно. Чаще всего на бомбометание ходил ТКА-93 лейтенанта Б. Г. Енютина. К концу октября 1941 года экипаж подорвал девять мин! А ведь они очень рисковали. Дважды при взрыве мин катер получал повреждения корпуса и механизмов. А бомбометатели боцман М. С. Кудашкин и радист А. Т. Кушниренко получали травмы и контузии.

Бомбометания не были просто самоцелью, своеобразной профилактикой, что ли. Хотя и это важно. Но каждый раз задача ставилась конкретная, боевая. Так, 6 июля отряду торпедных катеров под командованием капитан-лейтенанта Бирзнека было приказано обеспечить [286] выход крейсера «Коминтерн» из главной базы за внешнюю кромку минного заграждения. Крейсер шел из Севастополя фарватером № 1 до подходной точки в районе мыса Тарханкут. В 12 часов 05 минут ТKA-91, следуя по Лукульскому створу впереди по курсу крейсера на расстоянии 6-8 кабельтовых (немногим больше километра), сбрасывал глубинные бомбы «М-1». На траверзе Качи катер подорвал немецкую мину. Она взорвалась за кормой метрах в 50-70, не причинив ТКА вреда. Благополучно прошел фарватером и крейсер, проследовав курсом на Одессу.

Вообще- то, сопровождение целых отрядов боевых кораблей с первых же дней войны стало важной задачей торпедных катеров. Для этого мы заблаговременно производили обследование района от подходнойточки до Северной бухты. Строй фронта, дистанция между катерами 4-5 кабельтовых, скорость 32 узла позволяли отряду ТКА обследовать трехмильную полосу -за час около 90 квадратных миль. Затем мы развертывались в строй фронта и, следуя в голове, просматривали поверхность моря - нет ли плавающих мин или перископов подводных лодок. Если ход кораблей приличный - эдак узлов 20, то трудностей в эскортировании у ТКА не возникало. А если тихоходы? Тут уж нам одно мучение! Ходим вокруг них зигзагами, на одном моторе, забегаем вперед, стопорим и ждем, пока подойдет один из них. Хлопот с этим невпроворот, а ведь не ради маневров мы сопровождаем корабли, а охраняем их от нападения врага, от мин.

Я снова несу службу под началом Злочевского. Через некоторое время после того, как взорвалась мина у пирса, было принято решение с целью оперативного рассредоточения наш 2-й дивизион перебазировать в Балаклаву. Меня - вместе с ним (ТКА-42 все еще ремонтировался).

Перед убытием нас инструктирует новый комбриг капитан 2-го ранга А. М. Филиппов. Опять знакомый ТКА-12. Наш катер идет головным. Сзади - весь дивизион. Десять катеров, поотрядно, согласно тактических номеров, в строю кильватера. Смотрю назад. Картина внушительная. Над водой видна только носовая часть и рубка идущего за нами ТКА-22 и дальше - остальных катеров. В Балаклаве нас расставили по звеньям, носом на выход. Наш первый отряд встал у причала, напротив [287] входа в Балаклавскую бухту. Первое звено - в тридцати метрах от двухэтажного домика, где разместился штаб дивизиона.

Меня первым, как «вольноопределяющегося» командира катера, назначают на новом месте службы дежурным по дивизиону. И моему звену первому к вечеру поступает команда на выход в море. Узнав об этом, я тут же побежал к комдиву.

- Товарищ командир, подмените на выход.

- Чего торопишься?

- Ведь наше же звено!

- Еще успеешь наплаваться, нечего суету создавать! - И смягчившись добавил: - Твой сорок второй уже в Севастополе после ремонта испытания проходит… Скоро получишь…

Я, спросив разрешения уйти, направился к пирсу, чтобы проводить старшего лейтенанта Злочевского. Там увидел, что вместе с ним на нашем катере уходит в море и комиссар дивизиона батальонный комиссар А. X. Каримов. «Мне и места нету», - подумал про себя.

Утром возвращается ТКА-22, и командир его младший лейтенант Михайлов докладывает командиру дивизиона:

- ТКА-12 взорвался, личный состав погиб.

В это невозможно было поверить. Как это - погиб? Ведь несколько часов тому назад вот здесь, на этом самом месте, стоял и улыбался старший лейтенант М. В. Злочевский; что-то по-отечески говорил самому младшему в экипаже мотористу старшему краснофлотцу Игорю Кудрявцеву комиссар А. X. Каримов; прошли на свои места лучшие специалисты дивизиона, а может, и бригады, старшина группы мотористов Г. А. Катренко, командир отделения мотористов А. И. Казаков, радист Г. П. Филиппченко. Взмахнул мне рукой за спиной командира перед уходом в море катерный боцман, как и я, мичман В. Е. Степаненко. И вдруг такое: «Личный состав погиб!»

Когда на поле боя ты видишь подкошенного пулей товарища, мстишь за него в атаке, а потом возвращаешься, чтобы захоронить его, отдать последние воинские почести, это тяжело, но по-человечески понятно. Но как понять гибель моряка, вот так ушедшего, словно растворившегося в горизонте, в седой морской пучине?! Это была первая гибель, поэтому особенно тяжелая… [288]

Через сутки после случившегося поступило распоряжение комдива: мне убыть в Севастополь и вступить в командование ТКА-42.

К моему прибытию катер уже провел обкатку моторов на швартовых и ходовых испытаниях. Их обеспечил старший лейтенант К… А. Пашков из 1-го дивизиона.

- Еще помощь нужна? - спросил он при встрече.

- Не откажусь, - откровенно признался я. Опытный командир помогал мне на выходах: сделали замер скоростей без торпед и с торпедами, определили девиацию компасов в таком же порядке. А тут подоспел и командир отряда капитан-лейтенант Н. И. Дегтярев. Под его наблюдением я и перевел катер в Балаклаву. Итак, ТКА-42 стал в первую линию, в боевое ядро бригады. А для меня этот небольшой корабль IV ранга Военно-Морского Флота стал и родным домом вплоть до июня 1944 года.

Обживали мы его в бухте Ак-Мечеть. Чаще всего на катере приходилось находиться круглосуточно. И мы постепенно приноравливались. Как говорится, отрабатывали свой быт. Спать ложились каждый на своем боевом посту. Командир, то бишь я, располагался на верхней палубе между двух низеньких поручней, за которые крепились отпорные крюки. Пистолет не снимал. Кобура крепилась на пасынках к ремню, сдвинешь свой ТТ на живот, подстелешь брезент, кинешь под голову кожанку и - спокойной ночи. Боцман наш чаще спал в рубке, на подножках, свернувшись там калачиком. Радист сидел на надувных подушках в радиорубке, либо забирался в таранный отсек. Механик облюбовал аккумуляторные ящики по левому борту на входе в моторный отсек. Мотористы - возле своих моторов. Может сложиться впечатление, что у нас там были целые аппартаменты. Как бы не так! Длина катера всего 18 метров, а ширина - 3,3. Умывались на корме с консолей. Питание получали в небольших термосах, которые доставлялись в резиновых надувных спасательных шлюпках, вмещавших двух человек, или на рейдовом катере.

Еще перед войной в ходе боевой подготовки заместитель командира бригады по тылу интендант 2-го ранга Л. М. Пройдаков развернул большую работу по организации базирования торпедных катеров в пунктах оперативного рассредоточения. Леонид Михайлович - опытный моряк, знающий флотскую жизнь до тонкостей. [289]

В гражданскую воевал. Участвовал в бою наших канонерских лодок с флотилией белых у Обиточной косы. Был там дивизионным артиллеристом. Еще до войны интендант 2-го ранга доказал, что он знаток своего дела: он создал маневренную базу, состоящую из подвижных средств. Она-то и есть сейчас у нас в Ак-Мечети: радиостанция - два автофургона, автокомпрессор, автобензозаправщик, торпедовоз, автокран «Январец», плавцистерна с бензином на 50 тонн, походные армейские кухни. И дальше - рейдовый катер, доставляющий нам обед в термосах. Возглавляли маневренную базу обычно начальник службы снабжения капитан Стороженко или же инструктор по физподготовке штаба бригады капитан Шилин. Но главное, конечно, боеготовность. А она была учтена в первую очередь. К примеру, стоянка катера оборудована бочками на мертвых якорях. Заводя за бочку носовой швартов «серьгой», мы были уверены в безопасности катеров даже при штормовой погоде. Одновременно обеспечивалась высокая готовность к немедленному выходу в море.

Да и этот пришвартовавшийся рейдовый катер - не последнее дело. Передав нам термосы, он ушел, а мы расстелили на палубе скатерть-самобранку - брезент - и начали обедать. Я смотрел на людей и все больше приходил к мысли, что в их поведении, характере проявлялись черты этакой праздности. Да, по очереди несут вахту - бдительно, четко. А что еще? Обычного распорядка, где вся деятельность экипажа расписана до минуты, нет. Проверил материальную часть, убедился, что она в боевой готовности - и все, можно отдыхать. Вот, например, механик катера, недавно главный старшина, а теперь уже - мичман Андриади, по сути, вырос в бригаде, хорошо знает службу на катерах. Опытен и командир отделения мотористов сверхсрочник Шулов. А остальные? Моторист краснофлотец Индилов и радист краснофлотец Старенький - в службе первогодки, только из учебного отряда. Боцман Кириченко, хоть и солидный на вид, недавно призван из запаса. То же и я - командир, а опыта у меня совсем мало. «Нет, так дальше нельзя, - решил я. - Надо наводить порядок». Сразу же после обеда, пока все еще не разошлись, а объявил:

- Распустились мы. Для поддержания боевой готовности необходимо восстановить ежедневный утренний [290] осмотр и проворачивание всех механизмов. О замеченных неисправностях докладывать мне. Определим часы ухода за материальной частью…

И тут я понял, что время для таких преобразований выбрано неудачно. Первым возмутился мичман Андриади. Его поддержал другой «старик» - Шулов. Дело в том, что на катере длительное время не было командира и мичман Андриади привык считать себя старшим.

- Вы не командир, а практикант, - заявил мне Андриади. - И не командуйте, что нам делать. Мы еще не знаем, как вы будете действовать в бою…

Хорошо, что хоть на «вы» и без крепких слов. Меня ведь и на самом деле никто официально как командира не представлял, да и форма на мне курсантская, только и всего, что четыре курсовых знака, нашивки мичмана да фуражка с крабом. Одним словом, разговор не получился. Что делать? Решил сходить на шлюпке к командиру звена - ТКА-32 стоял в ста метрах от нас. Удивился П. В. Рубцов: мол, что за визит без вызова.

- Команда выразила мне вотум недоверия, - говорю и вкратце объясняю суть дела. Петр Васильевич посмеялся и говорит:

- Ну что ж, посиди здесь за меня, а я схожу, поговорю.

Часа через два возвращается Рубцов, машет рукой в сторону ТКА-42 и говорит:

- Иди к себе и командуй.

Что он там говорил - не знаю. Но команда встретила меня, как обычно, словно ничего и не произошло. Боцман подал команду: «Смирно!» Только мичман Андриади продолжал дуться, хотя это было не в его характере.

А учебу на катере я начал с отработки боевой организации. Затем приступили к тренировкам в приеме и передаче семафора. В училище мы сдавали нормативы и по флажковому семафору и светом ночью, вот и пригодилось теперь. Изучали значение флагов, отрабатывали сигналопроизволство. На одном из таких занятий рассказал об оказании помощи при швартовке корабля к стенке. Как принимать бросательные, выбирать проводник, а затем и швартов. Как крепить на пал, на кнехты. Я ведь знал морскую практику, и все с удовольствием не только слушали, но и учились вязанию морских узлов, сращиванию троса, заделыванию его конца, чтобы не размочаливался, кнопом, редькой. [291]

А по вечерам - теория. Мы изучали корабельные правила, вопросы морской этики. В один из вечеров углубились и в историю, но нашу профессиональную - катерную.

- Я как-то читал, что в 1916 году царское правительство закупило в США 32 катера-истребителя, - начал разговор Николай Андриади. - С этого, что ль, времени начинаются наши катера?

- Да это всегда так было при царе: у нас изобретут, а царь все равно на поклон к иностранцам - что, мол, наши Иваны, - заметил Василий Шулов.

И был прав. Ведь сама идея создания и боевого использования подобных катеров принадлежит русским, в частности адмиралу Макарову. В 1876 году, будучи лейтенантом, он предложил превратить быстроходный пароход в плавучую базу катеров, вооруженных сперва шестовыми минами и потом движущимися снарядами - торпедами. Эта военно-морская новинка была применена в русско-турецкой войне, тогда благодаря использованию минных катеров русские войска контролировали полностью район переправы на Дунае, в одной из атак потопили турецкий монитор. А у берегов Кавказа уничтожили восемь транспортов. Там же был потоплен сторожевой корабль турков «Интибах» - впервые в мире - нашей, русской торпедой.

- Так что основоположник нашего отечественного катерного флота, - подытожил я, - не иностранец по имени США, а Степан Осипович, то есть русский адмирал Макаров.

Историю русского флота я как будто знал, а советского - тем более. Ведь училище только-только закончил, знания свежи. Рассказал команде о том, что шестилетней программой военного кораблестроения с 1926 по 1932 год предусматривалось строительство 36 торпедных катеров, что уже в 1927 году А. Н. Туполев, возглавив группу авиационных конструкторов, создал первый советский торпедный катер «Первенец». Спустя некоторое время доработанный его вариант ТКА «Туполев» утверждается к серийному производству. В 1928 году на флот поступили первые советские торпедные катера. К концу 1932 года их насчитывалось 50.

- Сколько же их сейчас? - поинтересовался моторист краснофлотец Индилов. [292]

- Это военная тайна, ответил ему радист Старенький.

- Ты что, арифметики не знаешь? - добродушно буркнул боцман Кириченко. - Вот у нас, в дивизионе…

А в бригаде…

И пошел подсчет боевого состава Черноморского флота. Сила оказалась немалая: что-то около сотни торпедных катеров. И, надо сказать, мы, простые моряки, не очень-то и ошиблись. К началу войны на Черноморском флоте их было 84. На Северном - 2. Но в дальнейшем число их там значительно возросло - для ТКА на Северном флоте был один из главных театров боевых действий. Но к июню 1941 там было всего 2 катера. На Балтике - 48. И 135 - на Тихоокеанском флоте. Всего же наш Военно-Морской Флот располагал к началу боевых действий в Великой Отечественной войне 269 торпедными катерами.

Такие беседы, занятия, тренировки, несение дозорной службы, совместная круглосуточная жизнь на нашем маленьком островке - все это сплачивало небольшой боевой коллектив.

Однажды к нам в бухту зашел эскадренный миноносец под флагом комбрига, которым оказался капитан 1-го ранга Пермский. Корабль стал на якорь в центральной части бухты.

До его прихода в воздухе было тихо. Не появлялись вражеские самолеты, да и наши - ни разу. Хотя нам было известно, что прикрывать нас с воздуха должна авиация, дислоцирующаяся в районе Евпатории. А тут только зашел в бухту эсминец, как послышался рев самолетов. Курсом на наши стоянки шли два остроносых истребителя. Мы хорошо различали силуеты наших «чаек»- И-15 и «ишаков» - И-16. Над нами же совсем другие: остроносые, черные, да и по скорости превосходят «чаек» и «ишаков». На посту наблюдения и связи (НИС) появился сигнал: «Самолеты противника». Эсминец открыл зенитный огонь. Мы дружно поддержали пулеметами. Истребители, зачем-то помахав крыльями, скрылись. Насколько быстро они улетели, настолько быстро с аэродрома поступил сердитый сигнал: мы обстреляли своих! На следующий день после обеда на большой высоте снова появился самолет - одиночный. На посту опять сигнал: «Самолет противника». Эсминец, как и вчера, палит из зениток. Мы - молчим, наблюдаем: [293] нашими ДШКА не достать. Прекрасно видим силует самолета. Вроде бы наш тяжелый бомбардировщик ТБ-3 - держит курс на запад. Вот он уже в зоне зенитного огня. Хлюпают выстрелы. И тут из-под крыла бомбардировщика вырывается два самолета поменьше - истребители. А он делает крен вправо и уходит за горизонт. Загадка.

Разгадка приходит очень скоро - из штаба флота. Мы сорвали налет на Констанцу. Авиаторы попытались испробовать новинку на наших зенитках без предварительной информации о пролете. А на флоте в то время было так: если самолет пытается пролететь над кораблем, значит, он - чужой, бей его без всяких сомнений!

У нас же в бухте неразбериха с авиацией закончилась быстро. Эскадренный миноносец ушел в море - самолеты больше не появлялись.

Пережил я и одну свою личную неразбериху. Периодически покатерно мы ходили в Севастополь на обработку корпуса. Наступил и наш черед. Сошел я на берег, гляжу - идет один из наших мичманов-выпускников в форме лейтенанта.

- Привет, - говорю. - Это тебе за какие заслуги лейтенантские нашивки выдали?

- А тебя за что разжаловали?

- Как?

- Да так! Еще в конце июня подписан приказ о присвоении нам всем воинского звания «лейтенант». Все наши мичманы уже давно переобмундировались. Давай в училище: чем быстрее добежишь - тем быстрее станешь лейтенантом!

Ну, думаю, разыгрывает! Поэтому торопиться в училище не стал. Встретил еще одного нашего мичмана. Точно - и этот лейтенант. Довелось-таки идти в Стрелецкую бухту. Ритуал посвящения в лейтенанты был более чем будничным. Снял я все свое курсантское обмундирование, даже тельник забрал вещевик. А вместо него получил лейтенантское приданое, вплоть до простыней и наволочек. Затолкал все в матрасный мешок, да и поволок в бухту Карантинную.

Еще одну новость услышал от своих товарищей по выпуску. Мне нужно было встретиться с Ваней Степановым - моим сокурсником.

- А его уже нет, - ответили мне.

- Как нет?! [294]

- Да жив он, не волнуйся. Лейтенант Степанов добровольцем ушел в морскую пехоту.

Оказывается, многих наших мичманов вызвали к себе командир бригады капитан 2-го ранга А. Филиппов и новый комиссар бригады М. Иванов на беседу, объяснили обстановку на фронте и предложили войти в формируемый 3-й полк морской пехоты. Вместе со Степановым ушли мои сверстники лейтенанты Виктор Лозицкий, Георгий Петров. С ними во главе с инструктором физподготовки бригады капитаном И. Н. Шилиным направились на фронт еще около 60 человек личного состава. Затем убыли 22 ученика катерных боцманов, а в октябре группа наших краснофлотцев влилась в бригаду курсантов Черноморского высшего военно-морского училища - отстаивать Ростов-на-Дону. Ваню Степанова я так и не встретил - 1 октября он погиб в бою под Одессой… 3-й же полк затем занимал оборону под Севастополем, на Мекензевых высотах. А лейтенанты Лозицкий, Петров и Горнаев - все три после ранения, в 1942 году возвратились в бригаду и продолжили службу.

В тот же день я убыл со своей командой на ТКА-42 в Ак-Мечеть - и уже лейтенантом.

- Вот теперь порядок, - улыбнулся мичман Андриади. - А то два мичмана на один катер - многовато…

Снова - к родным бочкам в бухте. А вскоре сигнал боевой тревоги. В считанные минуты снялись с якоря и со скоростью 6 узлов двигаемся на выход из бухты, занимая свое место за ТКА-32 - катером командира нашего звена. За нами два катера «бати» - А. И. Кудерского. От пирса отваливает ТКА-22 под брейдвымпелом командира дивизиона и выходит в голову. Через некоторое время мы у большого транспорта, идущего из Одессы. Занимаем места в кольцевом охранении. Скорость транспорта 12 узлов. Идем на одном моторе, зигзагами. Это не просто. Но главное - наблюдение. В моторном отсеке один Василий Шулов. Индилов вызван для усиления наблюдения. На подходе к мысу Тарханкут начало темнеть. Мы оставляем транспорт, в темноте возвращаемся в бухту, на ощупь занимаем свои бочки.

Это был мой первый самостоятельный выход в море для выполнения боевой задачи. Перед сном я долго думал об этом, о своих действиях, о команде катера - о всех и каждом в отдельности. Перед глазами все стоял [295] транспорт. Мы видели, что творилось на нем, - тьма раненых в кровавых повязках, как и сама Одесса - израненная, но сражающаяся, непокоренная.

В бригаде - первая медаль

Зачем были созданы торпедные катера? Казалось бы, вполне понятно, зачем. Раз есть катер, а на нем торпеды, значит, он должен доставить их по назначению. Для этого у него есть и скорость, и надлежащий радиус действий, и экипаж специалистов. Именно так считалось до войны, и это было нашей главной задачей. Еще нам вменялось в обязанность: разведка, высадка десанта и разведгрупп, несение дозоров в системе обороны крупного базирования, прикрытие тральщиков и даже спасение экипажей самолетов.

Чем же мы занимались в первые два месяца войны? В основном - конвоировали транспорты и эскортировали боевые корабли. Еще - производили глубинное бомбометание для подрыва мин. И, безусловно, несли противолодочные, противоминные, противовоздушные дозоры в Севастополе, в Балаклаве, в Керчи, Новороссийске. Особенно часто противолодочные. В сумерках торпедные катера занимали предполагаемый район до появления вражеской подлодки. Сотни глаз просматривали все вокруг, чтобы обнаружить и уничтожить ее торпедой. Напряжение большое, а эффективности - ноль. Спустя некоторое время на катера выдали древнее изобретение под названием «Посейдон». Это была толстая труба с поперечными ответвлениями на конце, на котором на изогнутых рогах - резиновые груши. Мы опускали «Посейдон» в воду, а сами надевали наушники и слушали шум моря. Появится посторонний звук, вращай трубу в нужном направлении - там и находится подводная лодка (если, конечно, она там находится). Это позволило посылать в противолодочный наряд значительно меньше катеров - до одного отряда.

Конечно, попытки использовать ТКА для решения главной задачи: нанесения торпедных ударов по кораблям и судам противника - были, но крайне редки. Ведь где коммуникации противника? В районе устья реки Дунай, у острова Змеиного, Нашим катерам Г-5, у которых [296] радиус действия 140 километров, не достать. Так что основная задача для нас отпадает. Вот разве что Д-3. радиус действия которого 333 километра. Но он был только в бригаде - в Севастополе. И чтобы хоть немного сократить расстояние до коммуникаций врага, этот дальнеходовой катер переходит к нам в Ак-Мечеть.

27 августа в 16.00 были получены данные воздушной разведки флота: обнаружен транспорт на переходе в районе острова Змеиный. Через час Д-3 под командованием лейтенанта Олега Чепика, одного из наших мичманов, вышел в море. На борту флагманский штурман бригады капитан-лейтенант Б. В. Бурковский и командир отряда старший лейтенант К. Г. Кочиев. Со скоростью 25 узлов катер следовал в район поиска. Сначала погода благоприятствовала, но примерно на половине пути начался шторм до 6 баллов. Командир отряда принял решение продолжать выполнение задачи. Встречная волна заставила значительно уменьшить скорость. Компасы показывали не направление, а «погоду» - вертушка ходила вправо-влево на десятки градусов. Попробуй удержи курс!

Прокладка по счислению и тогда и после на ходу не велась. Боцман, правда, делал записи для навигационного журнала на дюралевой дощечке черным карандашом, чтобы вода не смывала, - время, компасный курс, обороты. Но когда я попытался восстановить прокладку по этим записям, то получилось, что ходили мы совсем не по морю, а по берегу. А точным в этих записях было лишь то, что начали мы свой поход на воде. В дальнейшем опытные командиры с этим справлялись, курс держали при любой погоде.

Вот в таких условиях катер под командованием лейтенанта Олега Чепика пробирался в район поиска. И ничего не обнаружил. Ведь даже при ходе 10 узлов транспорт за эти 6-7 часов переместился на 60-70 миль. Вот так, не солоно хлебавши, в 23 часа 40 минут катер повернул обратно. Шли за волной - легче, не так заливает. Тем не менее на рассвете, сбившись с курса, катер сел на отмель острова Орлов в Тендровском заливе и был снят силами личного состава. В Ак-Мечеть Д-3 прибыл в 11 часов 40 минут 28 августа. Хотя и неудачно, но так состоялась практическая проверка возможностей использования ТКА на путях морских сообщений [297] противника, удаленных от наших пунктов базирования.

Д- 3 ходил к острову Змеиному еще раз -30 августа. Погода была отличная, но ночной поиск снова оказался безуспешным.

- Вот если бы авиация корректировала курс, наводила на цель… - сетовал Олег Чепик.

До этого ли было в первые месяцы войны нашей авиации? Да и нам тоже? Мы выполняли все, что диктовалось потребностями дня.

20 сентября получили распоряжение подойти к пирсу. Снялись с якоря. Я аккуратно подрулил, своевременно дал задний ход и заглушил моторы. Все по науке. Комдив, встречавший нас, судя по выражению его лица, остался доволен.

- Стоять здесь в немедленной готовности к выходу! - приказывает.

- Есть! - отчеканил я.

Поставил задачу экипажу, а сам сошел на пирс. Все же какое это удовольствие - пройтись по твердой земле! Когда смотрю - фашисты! Под забором стоит три немецких летчика. Наши истребители сбили недавно бомбардировщик - мы это видели. Вот стоят трое пленных и ждут своей дальнейшей участи под забором: наглые, с презрением поглядывают на меня. «Тьфу ты, - мысленно ругнулся я. - Самолет сбили, а спесь осталась. Ничего, погодите, и спесь собьем!» И так захотелось в бой, что я в нетерпении тут же вернулся на катер. Но выполнять приказ комдива - стоять в немедленной готовности - пришлось целые сутки. Вечером следующего дня он прибыл лично со штурманом дивизиона лейтенантом В. Лясниковым. Мне дали курс и расстояние - и все. Быстро просчитал компасный курс и время перехода в точку на различных оборотах. Белая ракета - и мы отошли от пирса. За нами - длинная цепочка катеров дивизиона. Идем головными.

Ходовые огни выключены. Горит только слабый кильватерный. Маскировка во всем. Стекла рубки снаружи покрашены под цвет катера, чтобы не блестели при луне и на солнце. Оставлена лишь прорезь для механика - следить за буруном впереди идущего ТКА.

Быть головным катером - ответственность немалая. Тем более для меня: выход-то первый. Часто поглядываю на компас, стараюсь точно удерживать катер на [298] курсе. При хорошей погоде это не трудно: когда ход 32 узла, катер сам твердо держит курс. Но время от времени слегка придавливаю «баранку», таким образом подправляя точность лежания катера на курсе. Шли примерно около четырех часов. Указанная нам точка - на подходе к Одессе. Южнее несколько миль. Наконец подошли к означенному месту - береговой черты не видно. Здесь, в море, я узнал, что прибыли мы сюда для прикрытия со стороны моря высадки десанта. Как он нужен был в те дни для осажденной Одессы, объяснять не надо.

С 8 августа 1941 года город на осадном положении. Месяц тому назад к нам в руки попало обращение Одесских обкома и горкома партии. «Враг стоит у ворот Одессы - одного из важнейших жизненных центров нашей Родины. В опасности наш родной солнечный город, - так говорилось в листовке. - Держитесь за каждую пядь земли своего города! Уничтожайте фашистских людоедов! Будьте стойкими до конца!»

Накануне же Ставка Верховного Главнокомандования в директиве от 5 августа требовала: «Одессу не сдавать и оборонять до последней возможности, привлекая к делу Черноморский флот». Сегодня общеизвестно, что корабли эскадры под командованием контр-адмирала Л. А. Владимирского сделали более ста пятидесяти выходов, поддерживая наземные войска артиллерийским огнем. А другие виды боевой деятельности? И не перечислишь!

Но враг нажимал. 18 дивизий осаждало Одессу! Бойцы и краснофлотцы, жители города - все встали грудью на ее защиту. Но к 12 сентября резервы кончились. Командование Одесского оборонительного района во главе с контр-адмиралом Г. В. Жуковым телеграфировало об опасности в Ставку. И. В. Сталин лично продиктовал текст ответной телеграммы: «Передайте просьбу Ставки Верховного Главнокомандования бойцам и командирам, защищающим Одессу, продержаться 6-7 дней, в течение которых они получат подмогу в виде авиации и вооруженного пополнения… И. Сталин».

И вот наступило время ставшего затем известным в истории Великой Отечественной войны Григорьевского десанта. В 25 километрах от Одессы в населенный пункт Григорьевка высадился 3-й морской полк, куда вошли и наши катерники, в том числе и товарищи по выпуску [299] из училища. План операции, согласно докладу командующего Приморской армией генерал-лейтенанта Г. П. Сафронова, был утвержден Военным советом Одесского оборонительного района 20 сентября. Чтобы неожиданным ударом отбросить врага от стен Одессы, было намечено следующее:

«1. Днем 21 сентября и в ночь на 22 сентября 1941 года авиация флота бомбовыми ударами по аэродромам и скоплению войск противника в восточном секторе нейтрализует противодействие его авиации и срывает сосредоточение войск.

2. Корабли Черноморского флота мощным артогнем по скоплению живой силы противника подготавливают высадку.

3. После короткой артподготовки кораблей 3-й морской полк высаживается в районе Аджалыкского лимана у Григорьевки. С началом высадки корабли переносят огонь в глубину и поддерживают высадку, сосредоточение и наступление полка в течение дня 22 сентября.

4. 3- й морской полк, закончив к 5 час. высадку, овладевает районом Чебанка, высота 57,3, Старая и Новая Дофиновка, где закрепляется и переходит к обороне. Внезапными действиями с тыла он способствует выполнению основной задачи по нанесению контрудара войсками Одесского оборонительного района.

5. Одновременно с высадкой десанта части 421-й и 157-й стрелковых дивизий осуществляют наступление в восточном секторе с целью отбросить противника и лишить его возможности вести артобстрел города и порта с северо-восточного направления.

6. Истребительная авиация с рассветом 22 сентября содействует наступлению 3-го морского полка и прикрывает корабли поддержки с воздуха.

7. В тыл противника выбрасывается группа парашютистов, которая нарушает связь и боевое управление противника, создает панику в его тылу».

Прибыв в указанную точку, я сразу же дал команду боцману проверить готовность торпедных аппаратов и самих торпед к залпу. Вся ночь прошла в непрерывном наблюдении. Противник не появился.

Когда рассвело, получили по радио приказ: «Возвратиться в базу». Дивизион построился в кильватер. Возвращались севернее указанной точки. Здесь шел бой. [300]

Огонь по берегу вели крейсеры «Красный Кавказ» и «Красный Крым», эскадренные миноносцы «Безупречный» и «Бойкий».

3- й морской полк мощно теснил врага. И там среди 1929 человек личного состава десантников было более 60 человек недавних наших сослуживцев -катерников, морских пехотинцев.

Десант продвинулся на 10 километров, занял, как и было намечено, Старую Дофиновку. Нанесли контрудар и основные силы Одесского оборонительного района. Согласованные действия всех родов войск позволили отбросить врага от Одессы на 5-8 километров. Противник потерял около 2 тысяч человек и долго еще не мог прийти в себя.

Переход наш к месту базирования в Ак-Мечеть намечался ночной, поэтому днем мы зашли в Одессу. Хоть и не сходили на берег, все же мы увидели и услышали сполна: и налеты вражеской авиации, и разрушения от бомбежек, и грохот недалекого боя… Неподалеку стоял мой старый знакомый крейсер «Коминтерн», когда-то такой ухоженный - сколько мы, курсанты, драили его палубу, натирали медь! Как он постарел, наш ветеран! На левом борту оббита краска, множество пробоин, особенно в носовой части…

Когда стемнело, мы вышли из Одессы. Я опять головным с комдивом и штурманом дивизиона на борту. Рассекая волны, катер вздымает веером брызги. Колко и непрерывно они бьют в лицо. Все внимание на поверхность моря впереди форштевня катера. «Включаю», насколько возможно, и боковое зрение. Получается сектор обзора этак градусов под тридцать. Но вода, перелетая через ветроотбойник - небольшой откидной щиток из дюраля, расположенный на площадке для прицела, - слепит глаза, аж искры летят. Если б не боцман, худо было бы. Уж этот видит все - и небо и море. Обычно старшина группы мотористов, стоя правой ногой на подножке, не выпускает из рук акселераторы газа, удерживая заданное расстояние между катерами. Сегодня ему это ни к чему - идем головными. Но если нужно будет уменьшить или увеличить ход, я левой рукой толкаю его правое плечо вперед или назад. Радист несет вахту в радиорубке - небольшой выгородке с задвижкой внизу справа, у ног командира. Сидит он, обложившись пятью надувными подушками, засунув ноги под рацию. И в такой [301] позе, сколько бы ни длился поход, наушников не снимать. Связь с командиром, то есть со мной, - моя нога. Он тянет меня за нее и сует листок радиограммы. у правого мотора - командир отделения, у левого - моторист.

Вот так и идем. Прошло несколько часов, слева Тенд-ра - все правильно. Все так же в темноте заходим в бухту Ак-Мечеть. По крайней мере, я так считаю. Уменьшаю ход до 800 оборотов. И тут началось. Сперва штурман:

- Куда ты нас завел? Ведь это Ярылгач! Верно, есть такая бухта на побережье - севернее Ак-Мечеть. Вмешивается комдив:

- Давай выходи обратно.

«Ну, - думаю, - вам видней». Перечить старшим по званию не положено. Повернул обратно. Прошли вдоль берега. Обнаружили темное пятно в обрывистом берегу. Штурман дает команду:

- Входи!

Я начал подходить и вдруг кричу штурману:

- Это берег!

Подошли, и впрямь - берег. Отошел назад. И снова двинулись вдоль побережья к югу. Опять команда:

- Бухта, входи!

Приказ есть приказ, снова осторожно подруливаю. Вдруг как засверкает, загорится море перед форштевнем! «Сети!» - мелькнуло в голове. Немедленно дал команду «Назад!». Комдив понял, что все может кончиться плачевно: не мель, так сеть. Темень адская, небо в облаках. Куда идти? Приказал отойти от берега и лечь в дрейф.

До утра я проторчал на своем месте в рубке, следил за дрейфом и раздумывал о случившемся. Вначале мысленно ругал штурмана и себя. Штурмана за то, что больше отсиживался на берегу, чем ходил в море; а себя за то, что, кроме побережья от мыса Сарыча до Тарханкута, остальные районы Черного моря знал плохо. Затем ругал только себя. В первую очередь за то, что не выполнял свои функции. Ведь при наличии старшего начальника на борту я, по сути, вахтенный командир, а не рулевой. «Это мне еще в училище вдалбливали!» Все так просто! Когда мы зашли в бухту, я должен был дать сигнал опознавательных, получить ответ, обменяться позывными. По ответам с поста НИС можно [302] было бы определить, что это за бухта. А ведь я был уверен, что мы пришли правильно. Из-за моей несообразительности и начались эти мытарства.

Начинало светать, и тут примерно в 5 милях от нас на восток я обнаружил мыс Тарханкут. Разбудил комдива, доложил. Штурман тут же взялся за расчет курса к Ак-Мечети. Через тридцать минут уже входили в бухту. На причале нас встречает старший лейтенант Б. Ваганов и говорит:

- Ночью какие-то катера подошли к бухте, покрутились на входе и ушли…

Командир дивизиона дипломатично промолчал, а я не мог сдержать улыбки - все-таки экзамен на самостоятельное ночное плавание сдал.

К задачам, которые стояли перед ТКА, война выдвинула и новую: постановка мин. Необходимость в этом возникла так. После того, как наши войска в конце августа оставили Очаков и враг двинулся вдоль побережья Черного моря, нужно было перекрыть выход из Днепробугского лимана с целью воспрепятствовать здесь судоходству противника. Эта задача была поставлена нашей 1-й бригаде в сентябре.

Из опыта по глубинному бомбометанию мы знали, что для этой цели в бригаде можно было использовать только четыре, так сказать, экспериментальных катера. И снова выбор пал на Д-3 под командованием лейтенанта О. Чепика и на ТКА-103, которым командовал лейтенант А. Пивень. Возглавил звено, как и на учениях по бомбометанию, опытный командир 2-го отряда 3-го дивизиона старший лейтенант К. Г. Кочиев.

Проблем возникло немало. Поскольку ТКА не предназначены для постановки мин, их надо дооборудовать. Первым делом сняли торпедные аппараты бортового сбрасывания. Для приема мин в желоба на мины надели бугели с лапками. Потом укладывали на параллели и крепили стопорами, как и торпеды. Парашютные же системы с мин снимались. В желоба катер мог принять 4 мины. На палубе установили специальные деревянные стеллажи, на которых помещалось шесть авиационных неконтактных мин.

26 сентября 1941 года ТКА Д-3 под брейд-вымпелом командира отряда - на грот-мачте синяя косица вместо красного корабельного вымпела - и ТКА-103 в 18 часов 45 минут вышли из Ак-Мечети в район Очакова. Ветер [303] 3-4 балла, море - до 3 баллов. Скорость хода 25 узлов.

При проходе Тендровской косы ветер и волнение моря усилились - стало заливать. Зашла луна, и видимость резко ухудшилась. В результате командир ТКА-103 вначале потерял из виду головной катер, затем сбился с намеченного курса и сел на отмель Тендровской косы.

Катер Д- 3, как более мореходный, да и командир опытный, продолжал движение. Он благополучно прошел Тендровскую косу и в 03 часа 40 минут 27 сентября произвел постановку мин на Очаковских створах в районе Кинбурнской косы. К 10 часам возвратился в базу. ТКА-103 при помощи личного состава торпедных катеров, базирующихся на Тендре, был снят с отмели и в ближайшую ночь тоже разгрузился от мин в заданном районе. Правда, не совсем удачно. Одна из мин, не причинив вреда, взорвалась. Очевидно, в карман гидростатического предохранителя попала вода и разъела тающее тело. Это и привело мину в боевое состояние.

Этот важный факт постановки мин отмечается и в истории торпедных катеров в годы Великой Отечественной войны. Среди фамилий отличившихся катерников называлась и фамилия командира отряда старшего лейтенанта К. Г. Кочиева. По агентурным данным на 5 августа 1942 года, при следовании по створам в районе Очакова на мине подорвался буксир, который вел караван барж. Буксир затонул, а баржи получили серьезные повреждения.

Это лишь один зафиксированный факт. Но взрыв постоянно держал фашистов в напряжении, в страхе - ведь теперь они знали, что створы в районе Очакова заминированы.

Кстати, в Очакове в первые дни войны была база 2-й бригады ТКА. Но в конце июля, когда бои уже шли на подступах к Одессе, основной состав бригады был переведен в Тендру. В октябре на этой узенькой полоске земли базировалась и часть катеров нашей бригады. Причалов нет. Рейд открыт для всех ветров и особенно для северных. ТКА подходили и упирались в песок, якорь заводили с кормы. Это в хорошую погоду, когда и жить-то личному составу можно было в землянках. А когда ненастье, ветер, шторм? Морякам оставалось одно: стоять в воде и руками удерживать катера - иначе их выбросит на берег. А маскировка? Брезенты да [304] чехлы. От вражеской авиации - сильно ли замаскируешься? И фашистские самолеты не давали спуску, бомбили. По мирным временам каторга, а не служба. Но шла война, и моряки не сетовали на свою судьбу, четко выполняя поставленные перед ними задачи, в первую очередь по обеспечению обороны Одессы.

После перебазирования катеров 2-й бригады из Очакова оставшийся там было вначале отряд ТКА капитан-лейтенанта Изофатова был передан в состав нашего дивизиона. Он стал у нас третьим отрядом. Соответственно поменялись и номера катеров. К примеру, катер командира первого звена раньше имел номер 135, теперь же стал 132. Во втором звене катер нашего же выпускника лейтенанта Андрея Черцова значился 165, ныне - 162. Конечно же, эта нумерация не соответствовала количеству катеров. Ведь известно, что на всем Черноморском флоте к началу войны было 84 ТКА.

В чем же тут дело? Разгадка - в боевой организации соединений торпедных катеров. Их на Черном море было два - 1-я и 2-я бригады. Каждая из них состояла из двух-трех ДТКА, то есть дивизионов. В каждом из них - по два-три отряда. Отряд состоял из трех звеньев, а звено - из двух катеров. Отсюда и нумерация. Каждый дивизион имел свою: в нашей бригаде - 1, 2, 3; во второй бригаде - 4, 5; 7-й отдельный дивизион в Поти определялся по нулевым номерам. И этот номер дивизиона значился всегда в конце нумерации каждого катера. У нас в дивизионе все номера ТКА кончались двойкой. Таким его знали в бригаде и на флоте. А первые цифры в номере катера указывали, из какого он отряда, его порядковый номер в дивизионе. К примеру, катер моего наставника старшего лейтенанта Злочевского в дивизионе был первым - ТКА-12, мой четвертым - ТКА-42. Именно этот номер, как правило, определял и его место в походном строю в море.

Однако эта удобная в обиходе мирного времени организация с началом войны просуществовала недолго. Нам предписывалось выполнять задачи только звеньями. Но различный расход моторесурсов, износ, повреждение техники, гибель катеров диктовали свои законы. Сплаванность и отработанность, что было основой звена, со временем перестали учитываться. На задание посылали тех, кто в строю, или тех, кто находился ближе к указанному району, где торпедным катерам предстояло действовать. [305] Так началась путаница, смешение не только катеров из разных отрядов, дивизионов, но и бригад. И не без волевых решений сухопутного командования, которые могло «привлекать к делу флот». Такая постановка вопроса приводила к тому, что мы, к примеру, в дальнейшем буквально месяцами не встречались с командиром звена П. В. Рубцовым. А командира отряда мы вообще не видели. Как же они могли нас, молодых командиров, вчерашних мичманов, обучать и воспитывать?! Именно в этом мы очень нуждались. Все это заставляло каждого командира ТКА повышать чувство ответственности - единственный выход, чтобы постоянно находиться в готовности четко выполнить задачу и, что немаловажно, сохранить катер, экипаж.

Как уже говорилось выше, отряд ТКА капитан-лейтенанта Изофатова был передан в состав нашего дивизиона. Но пока еще организованного, с четким определением места в строю. Поначалу отряд Изофатова базировался в Скадовске. Его задача состояла в том, чтобы прикрывать побережье Джарылгачского залива от возможной высадки десантов противника. Но враг наступал не со стороны моря, а по суше. К 10 сентября передовые части фашистов были уже на подходе к порту Скадовск. Капитан-лейтенант Изофатов получил приказание командира бригады: «Оказать помощь местным властям». Все, что могло достаться фашистам, нужно было уничтожить. В ночь на 12 сентября наши катерники вместе с представителями партийной организации Скадовска и местных органов Советской власти уничтожили около 700 ящиков снарядов различных калибров, 30 ящиков малых авиабомб, был сожжен элеватор.

- Ускорьте выход! - распорядились прибывшие на рассвете в порт руководители города. - Фашисты - рядом.

Забрав на борт группу партийных и советских работников Скадовска, катера начали спешно вытягиваться на выход в море по очень узкому и коварному каналу. Второпях один из ТКА, предпоследний, сел на бровку канала. Концевой катер под номером 162 начал сталкивать его на чистую воду и забил сосун забортной воды водорослями. В это время на причал выскочили вражеские танки и начали разворачиваться для ведения огня. Личный состав катера действовал хладнокровно и [306] споро. Быстро очистив сосун, катер вышел под огнем танков в море и присоединился к отряду.

- Ох и переволновались мы, - рассказывали потом моряки из спасенного катера. - Нас столкнули, а сами запутались вводорослях. Мы развернули пулемет, но что он против брони, все равно что из рогатки стрелять.

- Торпедой надо было их! - полушутя бросил кто-то.

Пошутили, но не предполагали даже, что придет еще время и для такой тактической новинки в катерном деле, как нанесение торпедного удара по берегу. И даже - использование на ТКА реактивных установок, знаменитых «катюш».

Третьему отряду, в частности TKA-132 старшего лейтенанта А. Градусова и ТКА-162 лейтенанта А. Черцова, в тот же день предстоял еще один опасный поход. Им было приказано дозаправиться и доставить в порт Хорлы группу подрывников.

- Имейте в виду, - инструктировал комдив Градусова и Черцова, - в Хорлах обстановка неясная - возможно наличие противника.

Катерники никогда не забывали об осторожности. Но как тут обойдешься без риска? Иначе задание не выполнить. В 18 часов 15 минут катера подошли к причалу. Произвели разведку и узнали, что утром тут проехали танкетка и мотоциклисты противника. Командиры ТКА расставили личный состав для охраны подходов к причалу. Подрывники уничтожили магазины, телефонную и электростанции. Гранатами потопили несколько парусно-моторных судов, стоящих в порту на якоре. Взяв на борт личный состав поста наблюдения и связи, которые, как и прежде, несли свою службу, эвакуировав представителей Советской власти, катера взяли курс на Ак-Мечеть.

В эту ночь и наш отряд был в море. Мы конвоировали большой транспорт от Тендры до подходной точки Севастопольского ФВК - контрольного военного фарватера. Погода была хорошая. Задание выполнили успешно. Утром я подошел к причалу на дозаправку бензином, а там на берегу - настоящий шторм. Оказывается, исполняющий обязанности комиссара дивизиона старший политрук Руденко дает разнос.

- Мародеры! Отдам под трибунал! Кто разрешал брать?! Перед ним - виновники. Градусов и Черцов, командиры [307] катеров, ходивших в Хорлы. Здесь же и оба экипажа. Оказывается, они взяли - для военных же нужд! - на метеостанции приборы. Но это еще не все. Был грех и потяжелее. И этот грех ярко сиял медью в торпедных желобах. Это были трубы из духового оркестра, которые катерники взяли в клубе. Прихватили «мародеры» и барабан. И вот теперь получают за это от старшего политрука. Командиры молчат, а кто-то из матросов - сказался короткий срок службы - не выдержал и в паузе между угрозами произнес:

- Не оставлять же оркестр фашистам, чтобы победный марш играли!

От такого чисто политического аргумента старший политрук замолчал, потом махнул рукой и ушел в штаб.

Катера нашей бригады принимали участие и в эвакуации Одессы. Эта вынужденная операция - заметный факт в Великой Отечественной войне. Скрытно, считай - под носом у врага, снять оборону крупнейшего объекта, отвести и переправить морем за столько миль войска - такого не было в истории войны. За это воздалось и продолжает воздаваться должное сухопутным полководцам, но неоценимо высокая здесь заслуга и морских военачальников.

Да, Одесса после успешного десанта под Григорьев-кой могла еще сражаться. Но эвакуация Одесского оборонительного района была неизбежна. С 1 по 16 октября, завершая 73-дневную оборону, Черноморский флот переправил из Одессы в Крым войска в количестве 86 тысяч человек, а также около 15 тысяч гражданского населения. Не удивительно, что небезызвестный гитлеровский «стратег» Манштейн в своих воспоминаниях «Утерянные победы» назвал этот приморский город крепостью. «16 октября, - писал он, - русские эвакуировали безуспешно осаждавшуюся 4-й румынской армией крепость Одессу и перебросили защищавшую ее армию по морю в Крым. И хотя наша авиация сообщила, что потоплены советские суда общим тоннажем 32 000 тонн, все же большинство транспортов из Одессы добрались до Севастополя и портов на юго-западном берегу Крыма. Первые из дивизий этой армии вскоре после начала нашего наступления появились на фронте».

Все правда, кроме лжи. А ложь очень большая. Потоплены были не суда, и не тоннажем 32 тысячи, а один только резервный концевой старый транспорт «Большевик» [308] водоизмещением 4 тысячи тонн, имевший максимальный ход 6 узлов. Он уходил последним, покидал Одессу в 4.00 буквально перед самым взрывом порта. Если весь громадный конвой из 37 транспортов пошел в Крым ночью, то «Большевику» довелось преодолевать этот немалый участок моря днем.

В Центральном архиве Военно-Морских Сил хранится дневник командира звена и ТKA-51 старшего лейтенанта С. Т. Преснова. Вот как он описывает то утро и тот день в действиях личного состава своего катера и ТКА-132: «16 октября торпедным катерам была поставлена задача сопровождать караван судов из Одессы. Мы встали в охранение транспорта «Большевик», который имел малую скорость хода и отставал от конвоя. Через 15 минут появились шесть бомбардировщиков противника Ю-88, которые с пикирования начали сбрасывать бомбы на конвой. Все суда и катера открыли огонь по самолетам. Бомбы упали в море, не причинив вреда. Ветер крепчал. Волнение моря до 5 баллов. Снова появилась группа Ю-88. Транспорт «Большевик», маневрируя, отстреливался. Катерный боцман Гусев открыл огонь… Один из самолетов был сбит, другой поврежден. Приближались сумерки. Погода ухудшилась. Еще минут 25-30 и сумерки скроют конвой от авиации противника, но вдруг из облаков появляется группа торпедоносцев. Самолеты начали по очереди сбрасывать торпеды по транспорту и обстреливать ТКА из пулеметов. Транспорт «Большевик», маневрируя, уклонялся от торпед. Но все же одна из них попала и судно через три минуты скрылось под водой. Во время обстрела наш катер получил несколько пулевых пробоин. Я был тяжело ранен в ногу, но не оставил управления катером. Боцман мичман Гусев продолжал вести огонь по самолетам, расстреливающим плавающих матросов с транспорта. Когда торпедоносцы скрылись, уже в темноте мы приступили к спасанию людей». Катера подобрали 31 человека из команды транспорта. А конвой из 37 транспортов в охранении двух крейсеров «Червона Украина», «Kpаcный Кавказ», эскадренных миноносцев «Бодрый», «Смышленный», «Незаможник», «Шаумян», «Дзержинский», морских охотников уже подходил к мысу Тарханкут в зону прикрытия наших истребителей.

После этой операции мичман М. Т. Гусев первым в [309] нашей бригаде получил боевую награду - медаль «За отвагу».

Усиливаются налеты вражеской авиации на места базирования катеров. Командир бригады принимает решение о переходе всех сил в Севастополь. Первым убывает туда отряд К. Изофатова. Эвакуируется Тендровский боевой участок. Последним уходит наш ТКА-101 лейтенанта В. Сухорукова - у него на борту командование участка. Отправляется в нелегкий путь по суше на автомашинах и наша маневренная база. В эти же дни при очередном налете на Ак-Мечеть находившиеся в бухте торпедные катера 72, 92, 112 и 122. сбивают «юнкерс». Двое из экипажа Ю-88 выбросились на парашютах в море. ТКА-92 устремился к месту приводнения. Пленных вытащили» и доставили, куда нужно.

И вот горькие минуты прощанья с нашей Ак-Мечетью. Все делалось в строжайшей тайне, а люди каким-то чутьем поняли - уходим. И заспешили - стар и мал - в бухту провожать катера. Многие плачут, пришли сюда с узелками… «Возьмите с собой!» Но есть приказ - никого из гражданского населения на военные корабли не брать. «Звери идут! Что ж вы оставляете нас на поругание!» - Девичьи, материнские голоса-плачи на пирсе… [310]

Грудью - к свинцовым ветрам

30 октября 1941 года в 16 часов 30 минут береговая батарея № 54 открыла огонь по моторизованной бригаде - авангарду 11-й немецко-фашистской армии Манштейна. С этой минуты началась героическая 250-дневная оборона Севастополя. Здесь, у стен черноморской твердыни, враг потеряет около 300 тысяч человек убитыми и ранеными.

А пока фашисты - самоуверенные и наглые - идут напролом, пытаясь овладеть Севастополем с ходу. Радужное настроение у будущего фельдмаршала - он живет в предвкушении будущего отдыха в собственных апартаментах на берегу Черного моря: фюрер за взятие Крыма пообещал Манштейну Воронцовский дворец в Алупке. Ведь этому солнечному полуострову по бредовым планам Гитлера уготавливалась судьба превращения его в неотъемлемую часть третьего рейха. [310]

Но Севастополь, спустя почти сто лет после той 349-дневной обороны 1854-1855 годов, снова явил миру образец мужества и стойкости перед лицом во много крат более жестокого, коварного, сильного врага. Обороняли Севастополь все, кто находился в городе, будь ты военный человек или гражданский, молодой или старый, видный руководитель или простой труженик. Пехотинцы, авиаторы, моряки.

В общем строю защитников были и наши катерники. 1-я бригада ТКА отдала свои последние резервы личного состава для пополнения морской пехоты. Героически сражались с первых дней обороны наши, так и не ставшие мотористами, выпускники электромеханической школы. Приняли на себя удар фашистов, наступающих из района деревни Камышлы, защитники дота № 11. Ценой собственной жизни они задержали врага. Среди героически погибших Дмитрий Погорелов и Петр Корж - бывшие мотористы нашего 3-го дивизиона.

Но это все было несколько позже. Конечно, мы понимали, что положение серьезное, но у нас и в мыслях не было, какие тяжелые испытания ожидают защитников Севастополя, насколько трудными курсами придется ходить нам, катерникам.

Бригада собиралась убыть к новому месту базирования на Кавказе - в Новороссийск, в Цемесскую бухту. «Вот отобъемся, - думалось, - и через пару недель, ну через месяц снова вернемся в главную базу…» Начались обычные сборы. Семейных отпустили на квартиры. Хотя семьи и временно эвакуированы, но ведь там вещи - необходимое можно взять с собой. Мне забот мало. Что холостяку: принес свой мешок с лейтенантским «приданым» - и все тут. И вдруг я вспомнил: часы! В один из своих приходов из Ак-Мечети я сдал их в ремонт. Спросил разрешения у командира, побежал в город, но, как и следовало ожидать, часового мастера и след простыл.

На душе тревожно. Обидно, что вынуждены уходить. Надолго ли? Но ведь береговая база уже эвакуировала свои склады, механические мастерские. Ушли с личным составом и рабочие мастерских с семьями. Вот их последний эшелон: теплоход «Белосток» со станками, имуществом, даже недоремонтированный ТКА-103 разместился на верхней палубе. Тревожно…

Подходит наш черед. Второй дивизион - все семнадцать [311] катеров - вытягивается в длинную цепочку, обозначенную бурунами. На скорости 30 узлов мы быстро дошли до Феодосии. В темноте швартуемся у пирса. Непрерывный гул - огонь ведет наша артиллерия: на фоне вспышек хорошо видны силуэты зданий, портовых сооружений. В порту очень много людей. Неужели идет эвакуация войск?! Так оно и было на самом деле - уходила 51-я армия… Поочередно подводя катера к пирсу, заправляемся бензином. Первыми уходят ТКА-52 и ТКА-62 - звено А. И. Кудерского. Оно получило задание сопровождать в Новороссийск транспорт «Чехов» с ранеными на борту.

Снова вышли в море. Погода испортилась - уже 3-4 балла. С юга надвигается шторм, катер заливает. Поневоле снижаем обороты и продолжаем движение.

Наш катер разделен водонепроницаемыми перегородками на четыре отсека, обеспечивающими ему плавучесть, способность держаться на воде даже при затоплении одного из отсеков, кроме моторного. Он хотя и отделен от рубки перегородкой, но, к сожалению, водопроницаемый.

- Воды много в трюмах? - спрашиваю у механика мичмана Н. Андриади.

- Успеваем откачивать, - ответил он.

При проходе мимо Керченского пролива сильное волнение развалило наш строй. Это уже была, если взглянуть со стороны, не строгая линия кильватера, а что-то наподобие ползущей змеи. Каждый стремится все же удержаться в строю. Для этого мы тоже увеличили ход. Увидев совсем рядом бурун впереди идущего ТКА, Андриади резко сбрасывает газ. Очередная волна бьет в правый борт. И тут же глохнет мотор. Не успели мотористы опомниться, как вторая волна через выхлоп заливает водой цилиндры мотора. И так всю ночь. Шторм баллов 7, а то и 8. Еще четыре-пять месяцев тому назад, если бы мы на катере по такой погоде прошли из Крыма на Кавказ, восхищений было бы! Но нас никто и не выпустил бы тогда в море. А теперь вот целый дивизион идет, и такой гибельный риск превратился уже в будничное дело. Иное ныне мерило поступкам - война. Но в душе я все же позавидовал экипажам катеров, которые в эту ночь находились не в открытом море, а в обжитой бухте Севастополя. [312]

А в Севастополе осталась хоть и меньшая, но значительная часть сил нашей бригады. Там продолжали базироваться, обеспечивая оборону, торпедные катера первого дивизиона и приданные ему ТКА третьего дивизиона. Возглавляли эту группу командир 1-го дивизиона капитан-лейтенант Г. П. Дринько, начальник штаба капитан-лейтенант И. Н. Погорлюк, механик старший лейтенант А. Д. Папанин - брат дважды Героя Советского Союза, исследователя Арктики, тоже моряка, И. Д. Папанина. Политическую работу организовывал комиссар дивизиона старший политрук И. Т. Сидоренко. Около полутора десятка катеров было передано в оперативное подчинение командиру охраны водного района - ОВРа. Задачи перед ТКА стояли те же: эскортирование, противолодочная, противоминная и противовоздушная обороны.

Учитывая то, что противник продолжал минирование фарватера, катера каждую ночь выходили туда и занимали назначенные точки для наблюдения за падающими минами. Это были плавающие посты минного наблюдения (ПМН). Иногда, при засечке приводнившихся мин и обвехования места, катера применяли глубинные бомбы для уничтожения мин. При встрече кораблей и транспортов в подходной точке фарватера № 3 в районе мыса Сарыч, ТКА, обследовав район в противолодочном и противоминном отношении, вступали в охранение, вели суда в бухту Северную. Одно звено находилось в постоянной готовности к отражению нападения надводных кораблей противника. Базировались катера в бухте Карантинной, а штаб размещался в одной из торпедных штолен. Много труда, сил, флотской изобретательности, находчивости проявили механики, а вместе с ними и весь личный состав. Ведь мастерских не было, а технику надо держать в постоянной готовности. Катера приходили сильно поврежденные, прямо-таки избитые, но в каждой критической ситуации побеждали флотские мастера, смекалка наших папанинцев, и ТКА становились в боевой строй.

Как нужны были они флоту! Команды поступали одна за другой. Подорвался транспорт, и по боевой тревоге катера спешат из бухты Карантинной для спасения людей. На рейде упал сбитый «мессершмиттами» У-2, надо найти и подобрать летчика. В районе Евпатории поврежден [313] наш транспорт, необходимо снять документы и потопить его…

17 декабря противник, собрав силы, ринулся на второй штурм Севастополя. Героически сражались защитники оборонительного района, возглавляемые вице-адмиралом Ф. С. Октябрьским и его заместителем по сухопутной обороне командующим Приморской армией генерал-майором И. Е. Петровым. Но враг имел почти двойное превосходство в людях и технике: в наступлении участвовало 7 немецко-фашистских пехотных дивизий, 2 румынские горнострелковые бригады, 1275 орудий и минометов, свыше 150 танков. В районе Мекензиевых гор противник продвинулся в сторону Северной бухты и мог уже вести прицельный артиллерийский обстрел бухт и Инкерманского створа.

Проводка кораблей в светлое время суток стала возможна только под прикрытием дымовых завес - новая задача для торпедных катеров. В эти трудные дни ТКА более 90 раз прикрывали дымами проход транспортов и боевых кораблей, под ударами артиллерии спасли семь летчиков, сбитых над морем, прибуксировали гидросамолет МБР-2, сделавшим вынужденную посадку на рейде.

И тут для защитников черноморской твердыни приходит долгожданная подмога. Крейсеры «Красный Крым», «Красный Кавказ», лидер «Харьков», эскадренные миноносцы «Бодрый», «Незаможник», транспорты перебрасывают по морю две стрелковые дивизии и одну бригаду. Торпедные катера встречают их, проводят, прикрывая дымами. Без устали действовали катерники второго звена старшего лейтенанта С. П. Саблина. Его ТКА-31 и ТКА-41 лейтенанта Л. З. Келина обеспечили высадку морской стрелковой бригады. Транспорты прикрывал также экипаж моего товарища по выпуску лейтенанта В. Н. Сухорукова. Противник усилил артиллерийский огонь, а Виктор увидел, что у них запас дымовых шашек кончается. ТКА-101 увеличивает скорость, под вражеским огнем устремляется в район Качи и сбрасывает все оставшиеся шашки - Инкерманский створ плотно прикрывается дымами. Транспорты могут заходить в бухту.

Прибывшие войска, при огневой поддержке кораблей флота и авиации, наносят противнику контрудар и отбрасывают его. Как известно, этот не предполагаемый заранее шаг нашего командования несколько отодвинул [314] сроки проведения заметной в истории войны и столь нужной для Севастополя Керченско-Феодосийской десантной операции. Активно участвовали в ней и мы - моряки 1-ой бригады ТКА. Заранее готовились к ней.

К тому времени мы уже дислоцировались на юге: в Кулеви, невдалеке от Поти. Основная наша база была развернута на реке Хопи, севернее реки Риони. Непросто было пройти по этой небольшой речушке. Помню свой первый заход. Вода у левого берега желтее - это отмель. У правого - серая, значит, поглубже. Иду против течения. Вода поднимается, и развал волны выплескивается на берег. Катер поднимается вместе с уровнем воды, такое впечатление, что двигаемся по земле. Идем толчками под одним мотором. Иначе нельзя - размоем правый, обрывистый берег. Тогда - конец «фарватеру». Маленькая наша Хопи, но имеет еще и приток. Вот он проходит справа - река Цива.

- Командир, - шутит Андриади, - поглядывай в лоцию…

А я поглядываю на командира отряда. Он на берегу. Это уже база. Вдоль левого берега инженерная служба флота сделала небольшие деревянные причалы, у которых могут стать бортом два катера. Береговая база размещалась в сельсовете и других общественных зданиях. Выше по течению стояла торпедная баржа с краном. За ней вскоре поставили старый колесный пароход, в каютах которого мы отдыхали, когда находились в базе.

Наше звено на неделю сходило в Поти на дежурство. Стояли у пассажирского пирса. В городе, возможно, ничто и не напоминало бы о войне, если бы не множество эвакуированных - в основном, с Украины.

Морской вокзал заполнен до отказа: старики, женщины, дети… Оттуда постоянно доносился многоголосый гул. Часто раздавался детский плач. К этому гулу я привык быстро, а вот детский плач все не давал покоя, и каждый раз напоминал мне моих сестренок Валю и Галю.

…Когда началась моя служба на торпедных катерах, где мне было положено дополнительное питание, я стал собирать шоколад. Думал, поеду в отпуск - сестренкам угощение будет.

«Погоди, - вспомнил, - что же это я вожу с собой шоколад?!» Полез в таранный отсек и вытащил банки с «Золотым ярлыком», его не меньше 3-4 килограммов [315] собралось. Взял все это и пошел на морской вокзал.

Как эти тоненькие ручонки хватали сказочные сладости! Разве передать все это словами?! С тех пор я не съел ни одной плитки шоколада. Не мог…

Вскоре кончилась короткая передышка и для нас, и для катеров. Получили приказ перейти в Новороссийск. Тщательно готовимся, проверяем буквально все. Заменили патроны ДШКА. Они подмокли, и появилась ржавчина.

- А как запасной комплект? - спрашиваю боцмана.

- Наверное, нормально, - отвечает он. - Они же в цинке.

- Наверное или точно?

- Сейчас проверю…

Идем смотреть вместе. Бумажная прокладка влажная, патроны покраснели. Покраснел и сам боцман, хотя в этом не виноват. Но вину чувствует: думал не проверять. Заменили и эти патроны.

Наш переход возглавляет командир отряда на ТКА-122 Леши Мещанкина. За ним наше звено - ТКА-32 и ТКА-42. Замыкают - А. И. Кудерский на 52-м и Б. Г. Коломиец на 92-м. Дозаправились в Туапсе и в таком же составе пришвартовались в Новороссийске у Лесного пирса.

К счастью, пирс высокий и надежно прикрывает катера от разбушевавшегося норд-оста. Идет так называемый бора с гор - на порт, на город. Температура минусовая, ветер ураганный: сокрушает все на своем пути. На наших глазах свирепый бора разрушил на причале склад, разметал окрест все, что там хранилось, на нас посыпались веники.

- Уже и порт выметает нас вениками, а мы все стоим, - угрюмо сказал боцман, но его никто не поддержал, хотя всем уже надоело стоять без дела и ждать погоды. А попробуй дождись погоды в декабре!

Двадцать второго декабря утром мы выходим отрядом в море. Проскакиваем мимо Анапы, обходим мыс Железный Рог. Подходим к основанию косы Тузла. Между ею и косой Средней есть небольшая промоина. Головной катер с ходу преодолевает ее. Вот и причал Тамани. После заправки приказано отойти, рассредоточиться на якорях по рейду. Оглядываюсь вокруг - Таманский залив открыт с севера и востока, довольно обширный и при норд-осте, как сейчас, волну здесь [316] гонит приличную. Якорь держит плохо. Время от времени приходится сниматься с якоря. Днем эта процедура терпима. А вот ночью!… Рейд затемнен, ориентиров нет - куда тебя может снести - неизвестно. Вынужденное ожидание затягивалось и не только из-за погодных условий. Часть флота и войск из планируемого десанта была снята и спешно направлена, как мы уже знаем, в осажденный Севастополь. Наконец подошло время начала боевых действий и здесь у берегов Тамани и Керчи. Первым из нашей бригады принял участие в десантной операции катер СМ-3 старшего лейтенанта И. С. Белоусова. Причем еще до начала ее. Командованию фронта потребовались разведданные, и Белоусов скрытно высаживает группу разведчиков в районе мыса Чауда и в указанное время там же забирает их и доставляет на свой берег.

И вот ровно через месяц, 26 декабря, начинает осуществляться идея Военного совета Закавказского фронта высадки морского десанта на Керченский полуостров, о чем докладывалось Ставке Верховного Главнокомандования еще 26 ноября 1941 года. Верховный Главнокомандующий, одобрив идею, приказал командованию фронта разработать план операции и немедленно приступить к ее подготовке. 5 декабря Ставка запросила мнение командующего Черноморским флотом. Вице-адмирал Ф. С. Октябрьский на следующий день доложил: операция возможна, флот ее выполнит, просил дать на подготовку 15 дней. Кроме высадки десанта в Керчи, он поставил вопрос и о десантировании в Феодосию. Окончательный вариант плана был выработан 13 декабря. Замысел был таков: окружить и изолировать от севастопольской группировки врага керченскую; уничтожив ее, приступить к освобождению всего Крыма. 26 декабря в 4 часа утра морские охотники с горными стрелками на борту и торпедные катера, имея по 25 краснофлотцев в составе штурмовых групп, отошли от причалов Тамани и Комсомольского. За ними начали выдвигаться восемь транспортных отрядов первого эшелона десантирования в сопровождении ТКА. Этот день выдался очень трудным - и для морских пехотинцев и горных стрелков, и для нашего брата, тех, кто совершал высадку. Волнение моря, огонь врага - все было против нас.

Так, катер старшего лейтенанта В. В. Иванчика, подойдя [317] к старому карантину, не сумел с ходу высадить штурмовую группу, возглавляемую интендантом 2-го ранга А. Д. Григорьевым. По шуму моторов противник обнаружил ТКА, открыл огонь из пулеметов и минометов. Лишь с третьей попытки В. В. Иванчику удалось высадить на берег краснофлотцев, и они сразу же ринулись в бой.

Катер успел отойти в море, но в нескольких кабельтовых остановился - перегрелись моторы.

«Забит сосун», - решили. Боцман главный старшина С. С. Кравец несколько раз ныряет в ледяную воду и очищает сосун. Завели моторы. Воспользовавшись темнотой и тем, что противник, сосредоточив пока огонь по десанту, по катеру не стрелял, постояли на месте. К всеобщей радости, температура мотора упала. Однако, когда дали ход, мотор снова стал перегреваться.

«Значит, винты», - стало ясно всем. Теперь наступил черед главного старшины Н. С. Ганжи и краснофлотца В. И. Булгакова. Медлить нельзя. Уже светает и катер может стать объектом вражеской артиллерии. Моряки ныряют с кормы и тут же докладывают: «Винты обмотаны обрывками рыбацкой сети». Пробуют освободиться - не выходит. Старший лейтенант В. В. Иванчик приказывает Ганже и Булгакову подняться на борт, а сам начинает попеременно моторами малым ходом хоть потихоньку удаляться от берега. Остановка и отход. И так несколько раз. Кое-как доползли до Тузлы. Теперь можно распутать винты, здесь уже свои.

Целый день штурмовая группа вела неравный бой у старого карантина. Лишь ночью, не дождавшись подмоги, несколько морских пехотинцев, оставшихся в живых, обнаружив на берегу лодку, отошли на косу Тузлу.

В бухте Камыш-Бурун очамчирский отряд морских охотников (МО) капитан-лейтенанта А. А. Житко, неся потери, пытался высадить передовые подразделения горных стрелков. МО-0100 сел при подходе на затопленное судно, МО-091 получил несколько повреждений и остался без хода. Но двум другим морским охотникам все-таки удалось высадить часть десанта. Огонь противника усиливался. Начальник штаба военно-морской базы, который находился на головном охотнике, видя эго, не разрешил идущим следом буксирам с баржами заходить в бухту, а направил их в пункт высадки на косе. [318]

Тем не менее, командир полка горных стрелков не ушел вместе со всеми. Он подозвал к борту сейнера, на котором находился, ТКА-32 и ТКА-52, сопровождавших десантный отряд. Он посадил на катера свой штаб, связистов и охрану и приказал войти в порт. Враг встретил их сплошной стеной огня. Начали маневрировать, но безуспешно. «Отступай назад!» - начал кричать по-пехотному полковник. Маневрируя во время отхода, наши катера столкнулись и получили дополнительные повреждения. Высадив командира полка горных стрелков назад на сейнер, ТКА-32 и ТКА-52 отошли к Комсомольскому причалу - необходим был ремонт. И все-таки два торпедных катера прорвались. На причал судоремонтного завода они высадили десант из 50 человек. На ТКА-182 П. И. Вайнеровского нес свой брейд-вымпел командир отряда капитан-лейтенант В. М. Довгай.

Старший лейтенант Б. Г. Коломиец также высадил штурмовую группу под Эльтигеном. Но при косом накате волны не удержал катер и ТКА-92 выбросило на берег.

- Не беда, - успокоил экипаж старший лейтенант, - катер, в общем-то, цел. Расширим плацдарм, придет пополнение и катер с мели снимем. А сейчас поддержим штурмовую группу.

Б. Г. Коломиец оставил на катере боцмана Лопаева, старшину группы мотористов Шевцова, радиста Сивогривова и моториста Павлусенко, а сам вместе с командиром отделения Кичо присоединился к ведущим бой краснофлотцам, которых возглавлял майор Лопата. Штурмовая группа в 50 метрах от торпедного катера заняла каменный рыбацкий сарай, приготовилась обеспечивать высадку на плацдарм основных сил.

Одно тревожило: в самом начале высадки был убит радист, поэтому майор Лопата не мог поставить в известность командира военно-морской базы контр-адмирала А. С. Фролова о занятии плацдарма. Майор надеялся, что это не изменит существенно раньше намеченный план.

Но вышло иначе. Учитывая, что на Камыш-Бурунской косе был достигнут успех, командование, не получив сообщений с пункта высадки в Эльтигене, перенацелило намеченный для высадки здесь отряд на Камыш-Бурун - и чтобы зря не рисковать людьми, и чтобы усилить [319] натиск на участке, на котором фашистов потеснили.

Так горстка краснофлотцев осталась один на один с врагом. Сражались весь день. В неравном бою погибли и командир ТКА-92 старший лейтенант Б. Г. Коломиец, и командир отделения Д. И. Кичо.

На катере убит радист Сивогривов, умер от ран Шевцов, тяжело ранен моторист Павлусенко. На ногах один боцман Лопаев, но и у того пуля задела руку. На ДШКА закончился боекомплект.

Уже в темноте боцман затягивает в таранный отсек Павлусенко и накрепко задраивает люк. Сжимая в руке наган, Лопаев решает драться до конца. Моряки - не сдаются! Когда пулемет умолк, фашисты, осмелев, приблизились к катеру, забрались в рубку, в моторный отсек. Лопаев слышал, как ходили они по катеру, как били прикладами приборы. Он боялся, как бы не застонал Павлусенко. Услышат - конец. Наконец кованые сапоги перестали громыхать. «Ушли», - подумал Лопаев. Осторожно выглянул из люка - никого. Когда надувал резиновую шлюпку, заметил часового у сарая. Выбрав удобную минуту, перенес Павлусенко в шлюпку и, преодолев накат волн, вышел в Керченский залив.

Двое суток они болтались в штормовом море. А 27 декабря было 7-8 баллов! Но в конце концов они вышли к Таманскому берегу. Когда шлюпка села на камни, боцман, совсем обессиленный, побрел к берегу и там уже упал без сознания. Когда его подобрал патруль, он, придя в себя, произнес:

- Там мой товарищ в шлюпке…

Был подобран и Павлусенко. После госпиталя отважные моряки снова вернулись на флот. За мужество и стойкость Лопаев был награжден орденом Красного Знамени, а Павлусенко орденом Красной Звезды.

Из всех, кто был на плацдарме, в живых осталось еще двое: майор Лопата и краснофлотец Сумцов. Они, также воспользовавшись темнотой, ускользнули от фашистов и двое суток пробирались к своим в Камыш-Бурун.

26 декабря, преодолевая шторм и огонь противника, в районе мыс Зюк - мыс Хрони высадились передовые отряды десанта и корабли Азовской флотилии. Среди Десантников 83-й бригады морской пехоты был и наш недавний сослуживец-катерник, старший политрук [320] И. А. Тесленко, бывший инструктор политотдела 1-й бригады ТКА. В течение трех суток группа краснофлотцев, возглавляемая комиссаром 1-го батальона старшим политруком И. А. Тесленко, вела жестокий бой с врагами. Моряки не просто отбивались от наседавших на них гитлеровцев. Они сами совершали дерзкие вылазки, отбили у фашистов несколько минометов, захватили две артиллерийские батареи, уничтожили много живой силы. За героизм и мужество, умелое руководство боем нашему бывшему сослуживцу старшему политруку И. А. Тесленко было присвоено высокое звание Героя Советского Союза.

Так сражались наши катерники в первый день Керченско-Феодосийской десантной операции. Не меньше отваги и мастерства проявили они и в последующие дни. Поэтому с глубоким чувством заслуженной гордости и волнением мы слушали, затаив дыхание, торжественный голос Левитана, читавшего сообщение Советского информбюро: «Наши войска заняли Керчь и Феодосию. 29 и 30 декабря группа войск Кавказского фронта во взаимодействии с военно-морскими силами Черноморского флота высадила десант на Крымском полуострове и после упорных боев заняла город и крепость Керчь и город Феодосию. При занятии Керчи и Феодосии особенно отличились войска генерала Первушина, генерала Львова и группа военно-морских сил во главе с капитаном 1-го ранга Басистым. Противник на обоих участках отходит, преследуемый нашими частями».

Удар по врагу был ошеломляющий. Фашисты начали спешно перегруппировку сил для отражения угрозы со стороны Керчи и Феодосии. Это почувствовали и защитники Севастополя. Если раньше здесь всех тревожила одна мысль, как отразить натиск гитлеровцев, то теперь стало ясно, что врага можно вышвырнуть из Крыма. Об этом активно говорили моряки и бойцы. Появились соответствующие замыслы и на картах флотских и сухопутных военачальников. В ряде таких операций приняли участие и наши катерники, дислоцирующиеся в Севастополе.

В период успешного хода Керченско-Феодосийской десантной операции было принято решение о высадке отряда морской пехоты в Евпаторию. 5 января морские охотники и базовые тральщики, подавив своей артиллерией огневые точки противника, осуществили этот замысел. [321] Однако при штурме города погиб командир десанта. К тому же на тральщике «Взрыватель» кончился боезапас. Моряки были отрезаны от побережья и блокированы в ближних кварталах города.

В 12 часов 10 минут по тревоге срочно из бухты Карантинной вышло звено ТКА-91 старшего лейтенанта В. Клюйкова и ТКА-101 лейтенанта В. Сухорукова. Вел катера командир отряда капитан-лейтенант Б. Бирзнек. На борту находился капитан 2-го ранга Абрамов, который получил приказ возглавить десант.

Звено направилось на Лукульский створ. В районе Мамашай попало под сильный артиллерийский огонь с побережья, занятого противником. Маневрируя зигзагом, катера уклонились от снарядов и ушли. Но попали, как говорится, из огня да в полымя. В 12 часов 34 минуты на параллели Качи на них навалились три «мессершмитта». ТКА-101, увеличив ход до максимального, сделал координат влево, а ТКА-91, тоже добавив оборотов, лег на циркуляцию. Но в это время получил повреждения. Остановился. Мессеры сыпанули еще и катер загорелся. ТКА-101 подошел к нему на 9-10 кабельтовых, но капитан 2-го ранга Абрамов приказал:

- Немедленно в базу!

Пришлось подчиниться, вернуться в Карантинную бухту. Высадив на причал старшего начальника капитана 2-го ранга Абрамова, капитан-лейтенант Бирзнек повернул катер в море к месту боя с фашистскими истребителями. На поверхности моря ничего не обнаружили. Очевидно, катер взорвался и затонул. Не стало еще одного экипажа: Клюйкова, Махова, Кретинина, Безлепкина, Баранова, Карелина…

Но на этом несчастья для дивизиона не закончились. Базовый тральщик «Взрыватель» запросил с Евпаторийского рейда боезапас. Дежурное звено направили в бухту Стрелецкую, где в желоба катеров погрузили боеприпасы. В 18 часов 40 минут старший лейтенант Юрченко на ТКА-111 вместе со штурманом дивизиона лейтенантом Хмыровым повели за собой курсом на Евпаторию ТКА-121 лейтенанта Лавриновича. Погода была сложной: ветер - 6 баллов, море - 5 баллов. Шла плотная метель - видимость ноль. Берег покрыт снегом. По морю - белые полосы. Придя на Евпаторийский рейд, катера произвели поиск тральщика, но не обнаружили. Сообщили в базу. Оттуда распорядились - возвращайтесь. [322] Идя вдоль берега, заметили силуэт корабля. Решили швартоваться. И оба катера выскочили на берег, на песчаную отмель. ТКА-121 удалось на заднем ходу, с откатом волны, вырваться. Пытались помочь ТКА-111, но безуспешно. В 23 часа 20 минут ТКА-121 возвратился на базу. Доложили о случившемся по команде. Судьба экипажа катера, выскочившего на отмель берега, занятого врагами, так и осталась невыясненной. Моряки значатся в списках без вести пропавших. Вот такой печальный факт зафиксирован в истории нашей бригады.

В ночь с 8 на 9 января 1942 года в соответствии с теми же наступательными замыслами флотского руководства ТКА-101 В. Сухорукова, ТКА-121 В. Лавриновича, оставшиеся в строю после обеспечения высадки в Евпатории, совершили поход в оккупированную врагом Ялту. На борту был и командир отряда Б. Бирзнек. Вместе с катерами шли и два морских охотника. Противник к этому времени базировал в Ялте свои торпедные катера и подводные лодки, действующие на нашей коммуникации Севастополь - Новороссийск. В 0 часов 50 минут ТКА-101 с дистанции 10-15 кабельтовых произвел выстрелы двумя торпедами, но они не пошли. Торпеды были старого образца, имели на зарядном отделении стальные лобовые взрыватели - техника и подвела. В дальнейшем их заменили на новые, а торпедные аппараты 1-го дивизиона переделали. Ничего не дала и артиллерийская стрельба по Ялтинскому порту наших морских охотников. Хорошо, что вернулись в базу без потерь.

К сожалению, эти горькие неудачи случились именно в те дни, когда на Крымском театре боевых действий отмечался общий успех. Но и в Керченско-Феодосийской десантной операции для нас, катерников, итоги были тоже малоутешительными. Мы потеряли здесь 4 катера, а 17 катеров было повреждено. Наверное, в чем-то виноваты и командиры катеров, особенно молодые. Ведь мы составляли примерно третью часть всех командиров в бригаде. Можно считать, из училища - прямо в бой. Но яснее ясного и другое: наши катера сделали всепогодными и многоцелевыми, вопреки их возможностям и тактико-техническим данным. Использование торпедных катеров как высадочных средств, - крайняя мера. Ведь старший лейтенант Б. Г. Коломиец, командир ТКА-92, [323] бывалый морской командир, его не упрекнешь в отсутствии опыта. И он сознательно пожертвовал катером, оставив его на отмели, лишь бы высадить десант. В таком положении, при отсутствии оборудованного места для подхода, находятся все катера. Особенно в штормовую погоду. Если каменистый берег - пробьешь днище, если песчаный - забьешь сосун, выведешь из строя моторы. Безусловно, добиться успеха любой ценой - главное в бою, но не менее важно использовать технику умело, по назначению. Этому нас всех - и моряков, и сухопутных воинов - учила война.

Наш экипаж тоже был в числе потерпевших - мы намертво сели на мель.

- Очевидно, вам придется здесь зимовать, - сказал батальонный комиссар М. Любович, посетивший нас в Таманском заливе. - Ну, а летом снимем…

После первого января появилась шуга, затем лед, образовался береговой припай. А мы - на катере. Запас продуктов кончился. На шлюпке к берегу не пробиться - лед. Не было пресной воды. Пробовали растапливать морской зеленовато-голубой лед, в результате получали морскую воду. Но когда кусок льда поставить на ребро, он выветрится и станет сахаровидным. Вот тут-то и вода - чисто дождевая… Когда лед уже мог выдержать человека, мы с боцманом, обвязавшись в паре бросательным концом, вооружившись отпорными крюками, пробились к берегу и доставили команде продукты и воду. В общем, рассказывать о том, как мы боролись за катер и свою жизнь, можно много, суть не в этом. Суть в том, что наш ТКА должен был воевать, а не сидеть среди льдов. И только ли наш катер? Оказались в ледовом плену и наш командир звена старший лейтенант П. В. Рубцов со своим катером, другие экипажи. И сколько нужно было проявить воли, находчивости, сколько раз побывать всем в ледовой купели у борта ТКА, чтобы все же вытолкать его на чистую воду и не летом, а в конце января - начале февраля… Таким образом мы возвращались в строй и снова приступали к выполнению заданий командования. А они все усложнялись и усложнялись, как и сама обстановка в районе Крымского полуострова.

Образованный в конце января Крымский фронт с 27 февраля по 13 апреля трижды пытался перейти в наступление, но успеха не имел, и вынужден был занять [324] оборону. Фактор внезапности не был использован, инициатива потеряна… Хотя сил на полуострове было сосредоточено немало. Как свидетельствует вице-адмирал Г. Н. Холостяков, за зиму Черноморский флот перебросил в Крым 300 тысяч человек личного состава, 15 тысяч лошадей, 15 тысяч орудий и минометов. Но в мае 1942 года советские войска вынуждены были эвакуироваться, теснимые противником, на Таманский полуостров.

В этом же месяце гитлеровцы снова взялись за Севастополь. Артиллерийский обстрел города велся непрерывно. Причем фашисты доставили сюда тяжелую и сверхмощную артиллерию. С воздуха Севастополь блокировали 600 самолетов. Усилились боевые действия противника на море. Вначале, когда транспорты еще могли заходить в бухты Камышовая и Казачья, торпедные катера, кроме тех задач, какие они выполняли раньше, начали использоваться как плавсредства для переброски грузов и боезапаса на берег, доставки на борт раненых. Для оказания помощи Севастополю флот все чаще начал использовать подводные лодки, особенно для доставки горючего. Для них потребовалась дистиллированная вода. И вот под руководством механика А. Д. Папанина налаживается производство и бесперебойное обеспечение ею подводных лодок. 3 июня самолеты противника несколько раз забрасывают территорию береговой базы нашей бригады, место расположения дивизиона ТКА, зажигательными бомбами. Предано огню было все - горела трава и даже земля.

Пробиться к обороняющимся становилось все труднее. Не только в самом Севастополе, но и на подходе к нему. На коммуникации действовали не только самолеты противника, но и его торпедные катера, подводные лодки, базировавшиеся в Ялте. Вспомнился первый набег туда наших торпедных катеров и морских охотников. Что ж, первый был неудачный, но последующие такими быть не должны.

Боевая техника катерников Севастополя была сильно потрепана, справиться с задачей ей уже не по силам. Поступил приказ совершить второй налет, несмотря на многомильную удаленность ТКА от основных сил бригады. Но если даже действовать из Анапы, ближайшей от Ялты базы, то катера нашего типа, Г-5, - не подходят.

Снова - Д-3… [325]

Возглавил выход командир отряда старший лейтенант К. Г. Кочиев. Разрабатывал операцию начальник службы торпедных катеров флота капитан-лейтенант Г. Д. Дьяченко - в будущем командир нашей бригады. На борту катера Д-3 лейтенанта О. М. Чепика, кроме Г. Д. Дьяченко, находился и штурман 2-го дивизиона лейтенант В. С. Мясников. Было учтено многое. ТКА взял дополнительный запас топлива. Для устойчивой связи, как ретранслятор, в район мыса Меганом был выдвинут ТКА-52 А. И. Кудерского.

Вот как описывает в письме ко мне этот боевой эпизод бывший торпедист Д-3 Г. Ф. Гавриш:

«По плану похода мы должны были быть в районе Ялты около двух часов ночи, т. е. произвести набег под покровом темноты. Но когда пришли в Анапу, то оказалось, что бензина там нет, а заправщики где-то задержались. А топлива нам нужно было много - должно хватить дойти до Ялты и вернуться обратно. В бензоотсек мы могли принять только 3,6 тонны горючего, а нам надо около 5 тонн. Необходимо было погрузить на палубу 12 двухсотлитровых бочек. Хоть и с большим опозданием, но бензозаправщики пришли. Мы спешно приняли топливо и вышли в море. Было это в ночь на 13 июня. Одно утешало, что погода отличная. Шли хорошим ходом, ровно, 30-32 узла. По мере расхода топлива мы перекачивали бензин в штатные цистерны, а пустые бочки заполняли забортной водой - чтобы в случае попадания не взорвались пары бензина. Но так как задержались в Анапе из-за бензозаправщиков, то в Ялту мы прибыли, когда взошло солнце.

Подходили к Ялте на малых оборотах, иногда Кочиев стопорил моторы, что-то рассматривал на берегу, потом давал ход, и мы двигались дальше.Враг на берегу не подавал никаких признаков беспокойства. Мне кажется, потому, что Д-3 у нас был единственным и здорово отличался от остальных ТКА. Фашисты просто мало о нем знали. К тому же, силуэт его очень изменен бочками на борту. Но ведь на катере развевался военно-морской флаг СССР!

Заходим в порт, непосредственно в его акваторию, Кочиев внимательно рассматривает порт в бинокль. Время от времени толкнет катер моторами, снова застопорит. Не выдерживаю и подхожу к Кочиеву: [326]

- Будем стрелять залпом, сразу двумя, или одиночными?

- Ставь левую, - невозмутимо отвечает он. Поставил стрелку стрельбы на левую торпеду, занял место у аппарата. Волнуюсь, а вдруг торпеда не выйдет?!

Кочиев не стреляет. Немцы на берегу молчат. Кто-то на пляже делает гимнастику. Мы стоим на входе, а прямо против нас бортом стоит быстроходная десантная баржа (БДБ), груженная какой-то техникой. Кочиев все присматривается.

И тут торпеда с шумом вылетает из аппарата и шлепается в воду, подняв брызги. Когда на гладкой поверхности моря появился четкий белесый след, ко мне вернулось спокойствие - торпеда пошла. Прямо на цель! А Кочиев снова невозмутим: стоит и смотрит. И только когда торпеда вонзилась в баржу, подняв огромный столб огня и дыма, Кочиев дает двигателям полный газ. Резко бросает мне команду: «Дым!» Взревели моторы, катер рванул вперед, дымзавеса густым шлейфом потянулась за нами. Берег открыл ожесточенный огонь: бьют орудия, пулеметы и даже минометы. Вокруг катера вода буквально кипит от разрывов. С креном на правый борт - торпеда в аппарате, прикрывшись дымами, отрываемся от обстрела и благополучно приходим в Новороссийск».

Состоялся и второй боевой поход на Ялту. Воздушная разведка представила снимок: в порту подводная лодка, несколько торпедных катеров, другие плавсредства. К выходу срочно подготовили еще один катер СМ-3, он был экспериментальный, со стальным корпусом, килевой, более мореходный, имел три мотора и винта. В Новороссийске оба катера произвели отстрел торпедных аппаратов болванками и погрузили боевые торпеды. Потом перешли в Анапу, где дозаправились, взяли бочки с горючим.

В этот раз вышли раньше, хотя опять задержались - бензозаправщики снова не появились к указанному сроку. Головным идет Д-3- любимец К. Г. Кочиева, он его называет «золотым катером». К утру в тумане вышли к мысу Айтодор. Уже видно Ласточкино гнездо.

И тут создалась непредвиденная ситуация. Второй катер идет уступом влево. И тут боцман СМ-3 В. Д. Розенбергер обнаруживает, что к ним уступом влево пристроился [327] катер противника и стал запрашивать опознавательные сигнальным фонарем.

- Что делать? - спрашивает в растерянности Розенбергер.

- Отвечай! - кричат в один голос командир звена старший лейтенант Д. С. Карымов и командир ТКА лейтенант М. К. Турин.

Пока Розенбергер соображал, с берегового поста тоже начали запрашивать опознавательные. Тут его и осенило ответить запросом немецкого катера: он и передает запрос немецкого катера на пост, а запрос с поста - на немецкий катер. Некоторое время идут втроем. Но, очевидно, какие-то сомнения у фашиста остались. Он увеличивает ход, подтягивается к головному, запрашивает фонариком и его опознавательные. Тут боцман Д-3 главный старшина Г. П. Меняйло к Кочиеву:

- Что отвечать?!

- Передай «Д. К.», - молниеносно дает распоряжение Кочиев.

Боцман и передал немцу - «Д. К.», так и не поняв, что это может обозначать. Уже после боя спросили у Кочиева:

- Что это значит - ДК?

Кочиев пожал плечами, что, мол, тут непонятного, и ответил:

- Дурак.

В это время из моторного отсека показывается мичман Мишин и докладывает о том, что в правом моторе лопнул коленчатый вал. Выход один - надо продолжать выполнение задания, но как можно быстрее. Катер подходит к берегу, подворачивает вправо и ложится на боевой курс. Противник открывает огонь. Д-3 дает залп двумя торпедами и отворачивает вправо, начиная отход.

- Дым! - дает команду Кочиев.

Торпедист краснофлотец Г. Ф. Гавриш откручивает вентили, а дыма нет - попадание в баллон, воздух вышел.

Теперь весь поток огня - на СМ-3. Но он успевает дать залп по стоянке кораблей противника и под ураганным огнем отходит. Фашистский катер, пристроившийся в свое время к нашим ТКА, пытается загородить выход. Карымов направляет СМ-3 прямо на него, а боцман Розенбергер дает несколько очередей по рубке и [238] корпусу. Вражеский катер выбрасывается на ялтинский берег.

Вслед за взрывами четырех торпед начинает грохотать береговая артиллерия. Весь огонь сосредоточен на отходящем СМ-3. Дымовой завесы, к сожалению, нет. Случилась беда: когда торпедист краснофлотец Н. П. Крупенников начал открывать вентили, разорвался снаряд и осколком срезал редуктор. Крупенников, сраженный осколками, упал, заслонив собой находящихся в рубке командиров. Сперва СМ-3 обогнал Д-3, который тянул на двух моторах. Затем, получив сразу несколько попаданий, он резко сбавляет ход. Впереди единственное спасение для катеров - густой туман, стоящий буквально стеной. СМ-3 ныряет в него первым, следом - Д-3.

Пройдя немного, катера останавливаются. Кочиев осматривает Д-3: несколько осколков пробило борт в надводной части, мина попала в левый торпедный аппарат. Вид СМ-3 ужасный - весь левый борт в пробоинах, рубка в черных пятнах, стекла выбиты. Лейтенант М. К. Турин докладывает командиру отряда, что два человека убиты - торпедист Н. К. Крупенников и командир отделения мотористов В. Р. Блинников. Из моторного отсека появляется техник лейтенант В. М. Кокошкин.

- Два мотора вышли из строя. В катер поступает вода, - говорит он.

Кочиев посылает своего командира отделения мотористов Женю Шмакова и торпедиста Г. Ф. Гавриша на борт СМ-3 на помощь. Боцман В. Д. Розенбергер перевязывает своего стажера, недавно призванного из запаса и впервые взятого на задание, краснофлотца Марковского, затем моториста Н. Комарова, раненного в шею. П. П. Марковский пострадал чрезвычайно: он ранен в грудь, в шею, в правую руку, в обе ноги…

Кое- как удерживая на плаву СМ-3, забив пробоины, Кочиев пустил его вперед, чтобы подстраховать и в случае необходимости немедленно оказать помощь. Шли в густом тумане. Трудно держаться в зоне видимости, зато спасены от вражеской авиации. И вот техник Кокошкин и опытнейший моторист Шмаков доложили:

- Работает второй мотор.

Через некоторое время запустили и третий. Пришли в Новороссийск, и на глазах у всех СМ-3 вдруг начал [330] оседать в воду. Кинулись заделывать пробоины и все-таки удержали его на плаву. Потом подсчитали: СМ-3 получил более 190 пробоин, из них 44 подводных. Умер от ран в госпитале краснофлотец Марковский… Дорогой ценой досталась победа катерников. Но враги получили сполна: советские моряки подорвали подводную лодку, несколько других плавсредств противника.

А в Севастополе положение складывалось критическое. Ряды защитников города таяли, боеприпасов становилось все меньше. 18 июня, хотя и с большими потерями, гитлеровцам удалось выйти к Сапун-горе, Инкерману, бухте Северной.

В тот же день поступило распоряжение торпедным катерам оставить Севастополь и перейти на Кавказ. 19 июня вышла первая группа. Второй в назначенный срок выйти в море не удалось - начался сильный шторм. Но дольше ждать было нельзя, и в ночь на 22 июня ТКА вытянулись на рейде.

От многочисленных пожаров на берегу багряными всплесками полыхала бухта Северная. К рассвету катера смогли дойти только до мыса Херсонес. Часто останавливались - отказывали моторы. Так и шли в пяти-бальный шторм. На траверзе Ялты у ТКА-73 К. К. Лосевского отказали моторы. Все попытки привести его в действие оказались безуспешными. Катер решили потопить. Несмотря на огромные сложности, весь личный состав, часть вещей и продуктов перетащили на ТКА-83 начальника штаба дивизиона капитан-лейтенанта И. Н. Погорлюка. На траверзе Судака отказали моторы и у него. Теперь уже ТКА-31 С. П. Саблина начинает спасательные работы. На борту катера собралось 28 человек - целый десант. Бензина мало - 400 килограммов. Выход один: отойти от мыса Меганом на юг, где в основном ходят корабли эскадры, и ждать помощи. Пытались связаться с Новороссийском, но безуспешно - сели аккумуляторы.

Волна бросала катер, как игрушку. Кончались продукты, воду пили из торпед. 24 июня на горизонте появился лидер «Харьков» и два эсминца, следовавших в Севастополь. Дали серию красных ракет - терпим бедствие. Подошел эскадренный миноносец, взял на борт 11 человек, оставив два мешка сухарей и воды. И, главное, сообщил в базу о месте нахождения TKA-31. Около часу ночи подошел МО-115 и взял катер на буксир. При [330] подходе к Цемесской бухте их обогнал лидер «Харьков» и два эсминца, возвращавшиеся из Севастополя.

Последний корабль, прорвавшийся в Севастополь, был лидер «Ташкент» - краса и гордость Черноморского флота. Он доставил туда подкрепление - 1264 человека из 142-й стрелковой бригады, а в обратный рейс взял 2 тысячи 300 человек раненых, женщин, детей. Авиация противника неотступно преследовала его.

Всем торпедным катерам, базирующимся в Новороссийске, была дана команда выйти в охранение израненного лидера. Когда ТКА в 70 милях от берега подошли к «Ташкенту», моряки увидели угнетающую картину. «Ташкент», самый быстроходный корабль на флоте, шел малым ходом с притопленным носом. На поднятой кверху корме плотно стояли сотни людей. Торпедные катера стали в круговое охранение. На своем борту лидер «Ташкент» вывез и оставшиеся относительно неповрежденными 86 кусков живописного полотна панорамы «Оборона Севастополя». [331]

Бастионы у моря

Размышляя о периоде с начала войны и до 1943 года, нарком ВМФ СССР Н. Г. Кузнецов в своих воспоминаниях «Курсом к победе» отмечал: «Ставка, подчиняя флоты фронтам или отдавая приказы непосредственно Военным советам флотов, требовала от моряков прежде всего с сухопутными войсками оборонять побережье, приморские фланги фронтов. Когда обстановка складывалась особенно тяжело, мы по приказу Верховного Главнокомандования формировали морские бригады, которые сражались на суше как обычная пехота…»

Так было и в середине октября 1942 года. Наши сухопутные войска, теснимые противником, попали на Туапсинском направлении в критическое положение. 17 октября враг, заняв город Шаумян - в непосредственной близости от Туапсе и побережья, всеми силами рвался вперед.

А силы эти были немалые - 162 тысячи гитлеровцев, 2266 орудий и минометов, 147 танков и штурмовых орудий. Поддерживали наступление фашистов 350 самолетов. У нас же было немногим больше 100 тысяч человек [331] личного состава, почти вдвое меньше орудий и минометов, всего 71 самолет.

Как действовал в этот период Черноморский флот? Вот лаконичные строки из его боевой летописи: «Для ликвидации угрозы крейсеры «Красный Кавказ» и «Красный Крым», лидер «Харьков»,» эскадренные миноносцы и торпедные катера в течение пяти дней перевезли из Поти в Туапсе три гвардейские стрелковые бригады и горнострелковую дивизию»; «В сентябре - ноябре корабли и суда Черноморского флота доставили в Туапсинский оборонительный район 52 844 бойца и 57 796 тонн груза. Обратными рейсами было вывезено около 15 тысяч человек, около 20 тысяч тонн груза и эвакуировано более 2500 раненых»; «Кроме того, во время напряженных боев за Туапсе около 10 тысяч моряков сражались на суше»; «Всего же за период обороны Кавказа было перевезено более 213 тысяч человек, около 2 миллионов 600 тысяч тонн различных грузов».

Мы, катерники, базировавшиеся в Туапсе, были свидетелями и такого. По решению Военного совета Черноморского флота мой крейсер «Коминтерн» - тот, на котором я сдавал зачетную артиллерийскую стрельбу, был… разоружен. Крейсер-ветеран, построенный в 1905 году, доблестно прикрывавший своей огневой мощью Одессу и Севастополь, должен был пожертвовать собой ради защиты Туапсе - одного из береговых бастионов Черноморского флота. Личный состав крейсера снял артиллерийские установки главного и зенитного калибров. Из них было сформировано пять батарей береговой обороны, сведенных в 167-й отдельный артиллерийский дивизион Туапсинской военно-морской базы, а затем Туапсинского оборонительного района, возглавил который контр-адмирал Г. В. Жуков.

Тогда же в Кулеви наша бригада провожала 74 человека в морскую пехоту. К ним присоединилась группа со 2-й бригады торпедных катеров. Вместе они составили роту морского ударного батальона, командиром которого стал капитан Зорька. Затем из Кулеви убывали группы по 15-20 человек, тоже в морскую пехоту, но уже в 16-й батальон майора Красникова, бывшего инспектора физической подготовки флота.

Фронт в сентябре 1942 года находился в каких-то двадцати с небольшим километрах от Туапсе. Наш 2-й дивизион находящимися в строю катерами базируется в [332] Туапсе вдоль южного мола. Стоянка здесь более безопасна, она удалена от тех основных причалов, где шла переброска грузов с транспортов и боевых кораблей флота.

Рядом на Южном причале оборудован выносной командный пункт командира 1-й бригады ТКА. Звучит громко, а на самом деле это палатка комбрига в голове Южного причала. Поближе к нам оперативный дежурный походного штаба БТКА - он расположен в небольшой деревянной будке, очевидно, в мирное время, это было место службы охранника порта. На ближайшей высотке - радиостанция, да еще протянуты провода полевой связи. Вот и весь выносной командный пункт.

Так же громко определялась и наша задача: поддержание благоприятного оперативного режима в прибрежных районах. Мы несли постоянно дежурство в УПГ. Кто-то из наших острословов перевел это сокращение так: «Убегай, подлодка гонится!» А вообще-то УПГ - ударно-поисковая группа противолодочной обороны. Состав группы: МО-4 - морской охотник, имеющий гидроакустику и глубинные бомбы, и два ТКА с торпедами, а в перегруз мы еще брали четыре малые глубинные бомбы. Но куда их пристроить? Решили - в рубку. И на них, как ни в чем не бывало, возвышался боцман, выполняя свои обязанности в походе.

Все было бы так спокойно и хорошо, как я здесь рассказываю, если бы не одно обстоятельство: противник бомбил весь день. Только в августе - с 6 по 19 число - фашистская авиация произвела на Туапсе 57 налетов. Помню, 6 августа пополудни большая группа Ю-88 шла со стороны моря на порт и город. Первыми открыли огонь девушки-зенитчицы батареи, расположенной на сопке под Южным причалом. И с первого же залпа сбивают самолет ведущего. «Ура!» - в один голос закричали мы на катере. Молодцы, девчата! Ю-88, потеряв ведущего, тут же начали поспешно сбрасывать бомбы - поскорее бы освободиться от груза. Одна из бомб угодила в нефтяной причал. Начался пожар. Но вторая бомба угодила в то же место, и взрыв мгновенно потушил огонь.

Но, откровенно, к бомбежке, как и ко всему на войне, привыкают. Двум смертям не бывать, а с одной уж как-нибудь справимся!…

И вот однажды во время обеда, а питались мы в столовой [333] дивизиона сторожевых катеров, расположенной на высоком берегу, на второе подали мое любимое блюдо - гуляш с гречневой кашей. Как же без добавки? Естественно, попросил еще. Только сел за стол, завыла сирена. Ну, ничего, думаю, по-быстрому успею. А тут - как ухнет! Зашатались деревянные стены столовой, посыпались из окон стекла - хорошо не в кашу. Подхватился, держу в руке миску и хлеб, и - к двери. Пока добежал, пришлось еще раз присесть - второй взрыв потряс помещение. «Вот, гад, и поесть не дает!» - промелькнула мысль. Выскочил на улицу, окинул взглядом все вокруг. Внизу стоит эскадренный миноносец с оторванным носом по самую кают-компанию - там не спрячешься! Нырнул я под сарай и присел за штабелем больших глубинных бомб. От осколков укрытие хорошее, но если вдруг прямое попадение - не приведи господь!

Бомбежка длилась недолго. Поставив пустую миску на штабель, помчался вниз - нужно быстрее на катер. А к нему побольше километра. Лечу в буквальном смысле слова. Догоняю нашего боцмана Николая Рудакова.

- Давай быстрее! - бросаю ему на ходу.

Пробегаю вблизи стоянки отряда МБР-2. Там пожар - горит самолет. На нем рвется боезапас - пули свистят над головой. «Хорошо, не бомбы», - думаю и невольно пригибаюсь.

Подбегаю к Южному причалу. Он весь в дыму. С разбитых бочек вытекло техническое масло и широким ручьем расползлось по всему пирсу. Оно горит и сильно дымит. Сквозь дым видны высокие борта большого транспорта, который уже отходит от пирса. На верхней палубе сплошной плач и крик - там женщины и дети. Эвакуация…

Раздается крик оперативного дежурного:

- Всем выходить на рейд!

- Понял!

Вскакиваю на свой катер. Спрашиваю у Андриади:

- Все на месте?

- Нет боцмана.

- Сейчас будет, - говорю и даю команду: - По местам! Отдать швартовы!

Боцман успевает прыгнуть на палубу. Вышли на рейд. Глубина большая - на якорь не станешь. [334]

Пришлось отойти южнее и лечь в дрейф. Благо погода штилевая. Начинает смеркаться, все заметнее зарево над южным пирсом, черный дым заволакивает город. Завожу моторы, и мы пытаемся войти в порт. Горят Нефтяной и Южный причалы. Несколько буксиров, включив пожарные шланги во всю мощь, пытаются усмирить горящий мазут. Но он, растекаясь, горит еще лучше. Пройти нельзя.

Возвращаемся на рейд. Идем на минное поле и ложимся в дрейф. Самое безопасное для нас место - минное поле. Здесь никто не рискнет ходить.

Утром снова пошли в Туапсе. Голод - не тетка. И так без ужина остались. Мазут уже не горел. Отшвартовались у брекватера на старом месте. Но вместо ужина и завтрака нам выдают сухой паек, и тут же во главе с начальником штаба дивизиона капитан-лейтенантом Б. П. Вагановым уходим в Сочи.

К обеду прибыли в порт Сочи. Наконец-то, обед. Боцман занялся его приготовлением: режет хлеб, вскрывает консервы. На костре - чайник.

- Купаться! - поступает распоряжение.

Вот это благо! Такое не часто бывает. Все время на воде, а выкупаться времени нет. На соседнем катере решили обучить молодого парня плаванию. А то парадокс: моряк - а плавать не умеет. Я, выбрав место поудобнее, тоже бросился в воду.

И тут посыпались бомбы. Проклятые, и здесь достали! С моря прокрались бомбардировщики. Все начали спешно выкарабкиваться из воды и бежать на свои катера. Наши ТКА повреждений не имели. Личный состав тоже цел. Правда, когда засвистели бомбы, в суматохе забыли о начинающем пловце - молодом матросе. Бедняга уже начал было пускать пузыри, но тут его заметил боцман Мазыкин и под грохот бомб вытащил на катер.

Мы потом его спрашивали, как себя чувствовал, когда рядом рвались бомбы.

- Очень сдавливало водой, даже выталкивало, - отвечал он, - но я больше всего боялся утонуть. Спасибо боцману, вытащил…

А обед пропал. Его просто накрыло илом и песком - от взрыва бомбы. Пришлось послать фашистам вдогонку тысячу чертей. [335]

К вечеру возвратились в Туапсе и снова заняли свои постоянные места. А все ведь началось с гречневой каши…

Все это, можно считать, мелочи. Но ведь мы еще, во-первых, конвоировали транспорты и большие шхуны на север - в Геленджик и на юг - в Сухуми и Поти; во-вторых, обследовали районы подходных точек фарватеров; в-третьих, бомбили их глубинными бомбами, чтобы не допустить туда подводных лодок противника; в-четвертых, несли дежурство в УПГ; в-пятых, шестых и т. д. - выполняли все задачи командования Туапсинского оборонительного района.

А все то, о чем я рассказал, было только фоном, на котором мы несли свою боевую флотскую службу. А она ведь не только с пусков торпед по вражеским кораблям, дерзких набегов на его бухты состояла. Это, так сказать, вершинные моменты нашей боевой деятельности. А вообще служба как служба, обычная, фронтовая, но есть в ней свои краски и тона. Плохо, если читатель ждет в рассказе ветерана войны только грохота орудий, свиста пуль, скрежета металла. Но на войне ведь воевало не железо - люди…

При таком фоне в Туапсе непросто было следить за состоянием катера. А еженедельная обработка корпуса? ТКА поднимали на стропах плавкрана, бегло осматривали подводную часть. Иногда подкрашивали. Мастерских нет. Есть ли настоящий уход за матчастью? Где уж! А косметический ремонт? Сделать хотя бы самое необходимое! Каждая деталь, механизм - на вес золота.

Как- то моторист Фармагей, разбирая циркулярную помпу забортной воды, на брекватере снимал крышку. Жесткая пружина разжалась и полетела в воду. Мы обомлели. Где взять запасную?! Фармагей, не ожидая команды, тут же прыгнул в море. Вынырнул, отдышался и снова в воду. Все молчат. Первым приходит в себя боцман:

- Безнадежно. Я мерял: здесь глубина одиннадцать метров.

Шли томительные секунды. И вот на поверхности воды появляется сперва рука с пружиной, а затем и голова незадачливого моториста. Напряженную тишину всколыхнули дикие крики всего экипажа. Даже командир бригады капитан 1-го ранга А. М. Филиппов испугался. [336] Выскочил из своей палатки, вокруг все спокойно, а мы кричим.

- Что там у вас стряслось? - спрашивает.

Я и объяснил ему. Узнав, что Фармагей достал пружину с такой глубины, он призвал его к себе, для согрева налил ему того, что следовало по тем временам, и поблагодарил по-командирски, по-флотски.

Такие на войне были обычаи, хорошие они или плохие, хвалить, а тем более осуждать не буду, но, как говорится, из песни слова не выкинешь. Хотя все зависит от самого человека: большой ты начальник или малый, или вовсе не начальник, а надутый пузырь - маленький на громадной поверхности моря.

Помнится, 3 октября после проводки конвоя мы получили приказ прибыть в Сухуми. Нас, привычных ко всяким вводным, быстрая смена обстановки не пугает: Сухуми - так Сухуми.

- Ждать указаний, находиться в немедленной готовности к выходу! - приказали нам по прибытии в Сухуми.

Сижу на рубке, когда подъезжают две «эмки». Значит, начальство.

Подхожу, представляюсь:

- Командир ТКА-42 старший лейтенант Рогачевский.

Генерал- лейтенант пожал руку, спрашивает:

- Катер готов к выходу?

- Так точно!

- Ну пойдем, - говорит он другому генералу. Попрощались с провожающими, поднялись на катер.

- Смирно!

- Вольно!

- Куда идти?

- В Туапсе.

- Есть!

Отходим от пирса, ложимся на курс вдоль берега, набираем обороты. Держим 40 узлов. Катер идет, как по маслу. Сзади - приличный «петух» из-под винтов, спереди - «усы» от переднего редана полукругами. Красив катер, прекрасен берег. Генералы стоят за моей спиной довольные, любуются природой, громко разговаривают. Даже на сердце радостно. На траверзе Сочи идет навстречу БТЩ - базовый тральщик, хороший такой, [237] аккуратненький кораблик. Генерал-лейтенант, наклонившись ко мне, кричит:

- Нельзя ли поближе, хотим посмотреть корабль.

Киваю головой, мол, понял. Подворачиваю, чтобы пройти метрах в 50-ти. Сам тоже бросаю взгляд на БТЩ, виноват, отвлекаюсь. И тут катер неожиданно прыгает - раз, второй! Попали на развал волны тральщика, сто чертей! Мои генералы падают с подножки, аж фуражки покатились в трюм. «Ну, - думаю, - нагорит».

Уменьшаю ход, начинаю извиняться. И вдруг в ответ слышу:

- Ничего, мы ведь сами попросили, - отвечает на мои извинения генерал-лейтенант спокойным голосом.

А в порту, сойдя на причал, генерал снова жмет мне руку и благодарит за прекрасную морскую прогулку. Затем сует мне большой сверток.

- Это нам приготовили на дорогу, - говорит он. - Но уже без надобности. Угоститесь.

Этот обаятельный генерал-лейтенант был командующий Черноморской группой войск Иван Ефимович Петров.

К сожалению, угоститься не пришлось. Там же на причале у меня, вконец растерявшегося, неожиданно из рук забрал сверток Петр Васильевич Рубцов.

- Тебе еще рано генеральский харч есть! - смеясь, сказал он и вместе со своим закадычным другом Яшей Лесовым, постарше возрастом, как и Рубцов, тут же удалились. Мне осталось только одно: после удовлетворить свое любопытство.

- Что там было в свертке? - спросил я Петра Васильевича.

- Коньяк и закуска! - снисходительно бросил он.

Так это было или нет, но я огорчился не сильно: к спиртному пристрастия не имел, а, к тому же, говорили бывалые, - коньяк клопами отдает…

Некоторое время спустя мне довелось еще раз выполнить подобное задание: следовало доставить в Геленджик флотского начальника контр-адмирала… Те же 40 узлов. Та же штилевая погода. Прошли Джубгу. И тут боцман, хлопнув меня по голове, показывает рукой справа вверх. Смотрю: шесть бомбардировщиков следуют встречным курсом на юг. Кивнул головой. Думаю: «Надо действовать по науке - адмирал на борту!» [338]

- Дать опознавательные! - кричу. Боцман выпускает белую ракету, а я делаю крутой поворот влево - этот комплекс действий обозначал на данный момент для нашей авиации сигнал «Я свой корабль». Глядь на самолеты: ужас - бомбардировщики противника! А я им еще и опознавательные дал! По науке… Хотя они нам и не страшны: на встречных курсах атаковать им трудно, разворачиваться из-за нас не станут - но ведь при начальстве конфуз… С досады увеличил ход до 50 узлов. Так и влетел в бухту Геленджика. Обойдя входной мыс Толстый, последовал к городскому причалу, сбросив скорость до 32 узлов. «Ну, - думаю, - покажу хоть класс при швартовке».

«Стоп». «Назад». «Глуши». Тут все по науке тоже. Содрогнувшись, катер стал. Затем мягко подходит бортом к причалу. Боцман и радист с набранными швартовыми стоят на местах. Но радист в расстроенных чувствах: потерял бескозырку - на большой скорости ее сорвало с головы и швырнуло за борт. Он то с этого расстройства и учудил. По команде «Подать швартовы» радист вместо пирса набрасывает флаги конца на адмирала, стоявшего у рубки катера. Тот, брезгливо сбросив с себя грязный швартов, даже не ответив на мою сверхгромкую команду «Смирно!», спрыгнул на причал и, не оглянувшись, пошел к ожидавшей его легковой машине.

Какая уж тут благодарность за «прекрасную морскую прогулку» и сверток с коньяком и закуской для Петра Васильевича и Яши Лесова. Видимо, такая щедрость среди высоких начальников попадается не часто…

…А бои шли на суше и на море.

…При выполнении задачи выявления огневых средств противника в районе Эльтиген - Камыш-Бурун внезапным сосредоточенным огнем вражеской артиллерии был расстрелян ТКА-152 старшего лейтенанта М. К. Овсянникова. Шедший впереди. А. И. Градусов не мог оказать ему помощи. При любой попытке его встречал шквал огня. Судьба экипажа погибшего катера неизвестна до сих пор. В живых остался, по-видимому, лишь один М. К. Овсянников, проживающий ныне в Ярославле. Тяжело раненный, без сознания, он попал в плен, там остался без ноги, и еще были у него долгие и страшные мытарства… [339]

…При неожиданном налете авиации противника бомба упала в нескольких метрах от швартовавшегося в этот момент ТКА-112 командира звена старшего лейтенанта Мартынова. Он был смертельно ранен осколками в живот. Тяжелейшие ранения у комиссара нашего дивизиона старшего политрука Тарасова - перебита рука, оторваны ноги. Погибли старшина группы мотористов Терешкин, боцман Сытник, командир отделения мотористов Гаврилов. На борту находился и командир 3-го дивизиона капитан-лейтенант В. И. Довгай. Раненный в бедро, он перебрался с горящего катера на причал. Прямо перед ним с окровавленным лицом падает в воду радист Эсикман и начинает звать на помощь. Оказалось, он ничего не видит. В. И. Довгай вытащил радиста на берег. Выбиравшемуся через люк мотористу Даниленко на руке оторвало палъцы…

Из всех, кто был тогда на ТКА-112, только капитан-лейтенант В. И. Довгай после излечения в госпитале вернулся в бригаду.

В этот сложный период на флоте мы не только оборонялись, но и наступали. Так, вечером 31 июля наша воздушная разведка обнаружила в бухте Двуякорной - южнее Феодосии - пять быстроходных десантных барж (БДБ) противника. В наступивших сумерках в очередной набег ведет свои дальнеходные катера капитан-лейтенант К. Г. Кочиев. Как всегда, он на головном вместе с Олегом Чепиком, за Д-3 следует и CM-3 M. К. Турина. Придя в район Феодосийского залива, включили глушители и малым ходом проникли в бухту Двуякорную. Обнаружив три силуэта БДБ, стоящих на якорях, дали поочередно два торпедных залпа. После взрыва противник включил прожектор и открыл зенитный огонь. Но в небе, понятно, никого не было. Зашарили по бухте, обнаружили катера и перенесли огонь на них. ТКА - они уже имели это грозное оружие на борту - дают по фашистам два залпа реактивными снарядами и топят две вражеские БДБ. Сняв глушители, прикрываясь дымами, катера уходят в базу.

Энтузиастом внедрения корабельной реактивной артиллерии на Черноморском флоте был капитан-лейтенант Г. В. Терновский. Еще в начале 1942 года будущий Герой Советского Союза вместе со старшим техником лейтенантом Н. С. Поповым не только разработали, но и сами изготовили пусковые установки для 82-миллиметровых [340] реактивных снарядов. Их смонтировали на 45-миллиметровых орудиях сторожевого катера капитан-лейтенанта А. Т. Кривоносова. Под Анапой в начале марта этого же года прошли экспериментальные стрельбы, утвердившие рождение флотских «катюш». А через некоторое время по проекту младшего лейтенанта А. Н. Белова были изготовлены установки для ТКА. В набегах на порты, оккупированные фашистами, в нашей бригаде участвовали немногие. Но в уничтожении плавсредств врага на путях их морских коммуникаций - почти все. Моряки четко выполняли поставленную во второй половине 1942 года народным комиссаром ВМФ Н. Г. Кузнецовым перед Черноморским флотом трудную задачу: нарушать морские сообщения противника, наносить удары по пунктам базирования с целью срыва его перевозок.

В связи с этим на флоте у всех была конкретная задача. Крейсера и миноносцы выходили для нанесения огневых ударов не только в Крым, но и к берегам Румынии. Авиация обрушивала удары в Азовском море, в Керченском проливе. Понятно, что не остались без дела и мы, катерники. Для ТКА был обозначен треугольник действия: Феодосия, включая бухту Двуякорную, - Камыш-Бурун - Анапа.

Район был на достаточно большом расстоянии от места нашего постоянного базирования. Поэтому возникли трудности с горючим. Но наш флагманный механик бригады инженер-капитан 2-го ранга Н. С. Гулим проявил смекалку. Скудными силами ремонтной группы в Туапсе он наладил изготовление дополнительных емкостей на 500 и затем 1000 килограммов горючего. Эти бензобаки устанавливались в желоба вместо одной торпеды. Значит, стрелять нужно было точнее, чтобы одной торпедой потопить транспорт врага. Зато радиус действия наших ТКА намного увеличился. Мы выходили в свою зону ночного поиска поотрядно, при хорошей организации боевой работы. «Во время битвы за Кавказ торпедные катера потопили и повредили свыше 30 вражеских барж и катеров», - так отмечается в боевой истории Черноморского флота.

И вот после ежедневного бомбового грохота, после напряженных штормовых ночей наш дивизион следует в Кулеви, в основную базу бригады. Отводят, так сказать, в тыл на отдых и переформирование не нас, личный [341] состав, а в первую очередь нашу технику. Она уже не выдерживала столь длительного и напряженного походного образа жизни. Например, рубашки цилиндров мотора, сделанные из силумина, давно повредила коррозия - пресную воду для охлаждения уже не держали. В походе ничего не оставалось делать, как доливать морскую. Поэтому злополучные рубашки мы каждый день «бинтовали» на белилах, но это было все равно, что мертвому припарка. Жарко было нам: в моторном отсеке стоял густой пар - из всех тридцати шести рубашек тонкими струйками лился непрерывный горячий душ…

В полдень подошли к устью Хопи. Вот и старый знакомый - крейсер «Коминтерн». Несет здесь свою последнюю вахту в качестве брекватера - притопленный крейсер защищает устье Хопи от северных и северо-западных ветров. Позже узнал, что ремонту он уже не подлежал: из-за ржавого ветхого металла не выдерживал сварку. Последний пост крейсера тоже, конечно важный. Ведь на этой небольшой речушке, кроме нашей 1-й бригады ТКА, дислоцировались еще и малые подлодки, и другие флотские единицы.

Первое, что я услышал, когда затих рев моторов и мы ступили на деревянные причалы, было пение птиц. Надо же, на земле еще поют птицы! Единственный раз к нам в Кулеви добрались вражеские бомбардировщики. Спешно и бесприцельно сбросили бомбы. Одна из них упала недалеко от базы в болото, подняв фонтаном тяжелую жижу.

В тот же день я пошел проведать свое «малое».

- Испугались, небось? - спрашиваю.

- Нет, - отвечает «малое». - Мы с Надей сидели под химскладом и ждали, когда все кончится. Бежать-то некуда…

«Малое», как ее все называли, это химик береговой базы Тася Малинко. Черноглазая, с ямочками на щеках, коротко стриженная, озорная девчонка. Она у всех вызывала чрезвычайную симпатию. А у меня - даже больше этого. Было у нас в Кулеви любимое местечко, где мы встречались перед вечерней поверкой личного состава. Удивительно, но она прямо-таки чувствовала, когда мы возвращаемся в базу, и всякий раз встречала меня на берегу. Переписку мы вели не по почте, а попутными Катерами - и надежнее, и быстрее. Треугольник с тремя [342] крестами - значит, срочно! И поныне - через сколько-то лет - при встрече бывшие сослуживцы спрашивают: «Как там малое?» Ничего удивительного в этом нет, поскольку Таисия Андреевна Малинко - моя жена.

Тихая, мирная жизнь способствовала возрождению наших традиционных флотских привычек: подтрунивали над каждым, кто попадал под руку. Больше всех доставалось командиру береговой базы - Грише, грузному сверх меры интенданту. Он и сам был как ходячий анекдот. Нужно нам было для днища 5 килограммов кузбаслака - такая норма. Выписал, иду к Грише за визой. Он, важно восседая за столом, берет ручку, перечеркивает цифру 5 и пишет 2,5. Ни на какие доводы Гриша не реагирует. Пришлось нам с боцманом принять решение: красить только заклепки и места, где оголился дюраль. Нужно было еще поменять магнето. Опять то же самое: перечеркивает и пишет «полмагнето». Слушать, естественно, ничего не желает. Возмущенный бегу к замкомбригу по тылу интенданту 1-го ранга Пройдакову. Он выслушал, посмеялся, а потом говорит:

- Не обижайся, времена такие - надо во всем экономить. Вот он и экономит по-своему.

- А как же нам быть с этим «полмагнето»?

- Выпиши еще раз, - посоветовал Пройдаков, - он тебе еще полмагнето завизирует. Вот по двум накладным и будет у тебя целое. [343]

Впереди девятого вала

Торпеды с загубленными - для стрельбы по берегу - взрывателями погружены. Этим грозным оружием торпедным катерам предстоит усилить артподготовку при штурме Новороссийска. Такое использование ТКА применяется впервые. Это не просто тактическая новинка, но и необходимость, продиктованная обстановкой. Свыше 500 дотов насчитывает оборона оккупированного врагами нашего порта. Их надо подавить. Конечно, эти огневые точки поразить непросто. Поэтому и решено использовать все имеющиеся средства, в том числе и торпеды.

Задача нашего ТКА-42 предельно ясна: выстрелить по противнику в секторе мыс Любви - линия фронта [343] Малой земли, затем прибыть к пирсу Кабардинка для переброски десанта. Особое внимание уделялось тому, чтобы торпеды не ударили по нашим позициям. Для этого было решено обозначить линию фронта мощным фонарем красного света в сторону Цемесской бухты.

Экипаж настроен по-боевому. И тут поступает распоряжение: выход отставить. Дав необходимые указания личному составу, вышел на причал покурить. Досада взяла! Ведь у нас как говорят: «Отклад не идет на лад!»

Только на следующий день к вечеру началось развертывание всего малого флота. Из катерников первым вышел отряд прикрытия Цемесской бухты - четыре артиллерийских катера 2-й бригады, командовал которыми старший лейтенант И. П. Шенгур, и наши ТКА-21 С. С. Романова и ТКА-31 И. И. Опушнева, возглавляемые капитан-лейтенантом С. П. Саблиным.

За ними - отряд обеспечения высадки под общим командованием командира 2-й бригады капитана 2-го ранга В. М. Проценко. Здесь было шесть катеров их бригады и наш ТКА-93 под командованием А. Е. Черцова. Вместе с ними вышел отряд прорыва капитан-лейтенанта А. Ф. Африканова - три катера 2-й бригады и три наших - 71-й Л. М. Золотаря, 72-й П. Я. Коновалова и 81-й А. А. Кононова. На борту ТКА-71 находился дублер А. Ф. Африканова на период выполнения задания старший лейтенант Б. М. Першин.

Последними Геленджик покинула ударная группа стрельбы торпедами по берегу, ведомая начальником штаба нашей бригады капитаном 3-го ранга Г. Д. Дьяченко. Он возглавил отряд стрельбы в районе Западный мол - мыс Любви, где действовали ТКА-73 В. Н. Сухорукова, ТКА-102 Я. И. Лесова, ТКА-52 А. И. Кудерского, ТКА-91 С. В. Ковтуна, на борту которого начальник штаба 1-го дивизиона капитан-лейтенант П. П. Ткаченко и ТКА-112 В. А. Лозицкого. Отряд стрельбы в районе Восточный мол - линия фронта вел командир 3-го дивизиона капитан 3-го ранга В. И. Довгай. Здесь ТКА-103 В. И. Максименых, ТКА-33 А. Г. Кананадзе с начальником штаба 3-го дивизиона капитан-лейтенантом И. Н. Погорлюком на борту, ТКА-43 Г. П. Петрова, ТКА-13 Л. З. Келина с заместителем начальника политотдела бригады майором Ф. И. Драпкиным на борту. Отряд стрельбы в районе мыс Любви - линия фронта [344] Малой земли возглавил командир 2-го дивизиона капитан-лейтенант А. А. Сутырин на ТКА-62 М. П. Валюшко. Мы покидали бухту Геленджик последними.

Надо сказать, что со второй половины 1943 года, в силу нехватки катеров, мы многие боевые задачи выполняли совместно со 2-й бригадой. Раньше мы просто были знакомы друг с другом, встречались когда-то. А тут познали истинную цену каждого в боевой обстановке.

В Цемесскую бухту заходили в полной темноте. Легли на Пенайские створы и вышли в район сосредоточения сил высадки, которые обозначились во мгле длинным темным пятном. В районе Кабардинки - три створа красных огней. По ним тремя большими отрядами проследуют все плавсредства в Новороссийск. Силы высадки составляли 150 кораблей и вспомогательных судов, имеющих слабое навигационное оборудование. Потому-то для них и створ из красных огней.

Получив сигнал «Добро», уменьшаем ход, поворачиваем влево, идем занимать исходную точку. Напрягая зрение, ищу ориентиры на берегу. Наконец со стороны левого борта вижу красный огонь - это линия фронта. Справа по носу темнеет пологий мыс Любви. Темно, фронт молчит. Лишь кое-где в Новороссийске, в районе порта, горят слабые огоньки.

До начала действий минут двадцать.

И тут получаем сигнал - высадку в порт перенесено на один час.

Тревожно тянется время. Все стоят на своих местах. Нервы напряжены до предела. Мы с боцманом вглядываемся в темень - аж боль в глазах. Дышим буквально одним дыханием. В эти тревожные минуты мы мысленно клялись быть стойкими, бить фашистов так же, как, например, героический экипаж нашего торпедного катера СМ-3.

Это было совсем недавно. Одиннадцатого июля, когда катер возвращался с боевого задания, напали «мессершмитты». Пулеметчик вел прицельный огонь, но был ранен. Командир ТКА старший лейтенант Д. С. Карымов, оставив у руля проходившего у него стажировку лейтенанта В. С. Белобородого, вдвоем с главным старшиной К. А. Юдиным отнесли раненого пулеметчика в кормовой моторный отсек. К пулемету стал Константин Юдин. Бесстрашно отбивает [345] он одну за другой атаки пяти мессеров. Но следующая очередь вражеского самолета сражает и его. На катере все больше повреждений, ход снизился до самого малого, маневренности почти нет.

Д. С. Карымов, опять передав управление ТКА Белобородому, сам начинает вести прицельный огонь по Ме-109. Самолеты сделали еще один заход, остервенело сыпанули трассами свинца и ушли. Но одной из очередей был убит старший лейтенант Карымов. Упал в рубке тяжело раненный лейтенант Белобородый. Погиб боцман старшина 1-й статьи С. Ф. Ткаченко.

«Я слышал грохот на палубе, - рассказывал потом моторист катера Н. С. Калинько. - У нас в люке тоже вспыхнуло пламя. Командир отделения Комаров начал тушить огонь, а мне приказал выйти на палубу. Здесь были все убиты. Заглянул в кормовое моторное отделение, вижу, Анатолий Пихтелев перевязывает раненного в ноги и голову пулеметчика Кириенко. Забрался в рубку - у руля стоит радист Иванов. Он сказал, что командир успел передать по радио о нападении самолетов противника…»

Тут появились наши истребители. Вот почему так спешно убрались, не завершив свое черное дело, фашисты! Наши летчики помогли сориентироваться радисту по курсу. Вскоре изрешеченный пулями торпедный катер СМ-3 подошел к причалу. Все члены его экипажа были награждены орденами и медалями. А главный старшина К. А. Юдин занесен навечно в списки личного состава 3-го дивизиона нашей 1-й Севастопольской ордена Нахимова I степени бригады торпедных катеров Черноморского флота.

Разве наши погибшие товарищи не с нами сейчас здесь, под Новороссийском, в боевом строю? Разве все они, занесенные и не занесенные навечно в списки частей, не навсегда в наших сердцах? Они незримо присутствуют на палубах кораблей, на капитанских мостиках и в рубках, у пулеметов и орудий, у торпедных аппаратов. Они - наша несокрушимая сила, невидимый боезапас сердец.

…Я смотрю на красный свет фонаря, обозначающий линию фронта Малой земли, и вижу кровавые сполохи недавних дней и недель, предшествовавших сегодняшнему решающему штурму. Сколько светлых жизней взорвалось в этом огне за время битвы за Кавказ, и они [346] умножатся сегодня в нашем гневе, войдут впобедный красный цвет наших знамен, перетекут в незатухающее пламя Вечного огня.

Да и сегодняшний штурм Новороссийска, разве начнется он сегодня? А не идет уже столько месяцев, еще с 4 февраля - вон там, где обозначается линия фронта кровавым светом, - на Малой земле? Тогда, семь месяцев тому назад отряд моряков, сформированный из числа только добровольцев кораблей и частей Новороссийской военно-морской базы, под командованием майора Ц. Л. Куникова, захватил небольшой плацдарм. Затем моряки-черноморцы перекинули туда еще под ураганным огнем, сквозь огненные волны своих собратьев по флоту, ушедших воевать на сушу, - 255-ю и 83-ю морские стрелковые бригады. А спустя 5 дней на Малой земле уже было до 17 тысяч наших воинов. Много было тяжелых дней потом на всем протяжении фронта обороны вдоль всего Кавказа, а что уж говорить о том положении, в котором были краснофлотцы и красноармейцы на Малой земле - но они выстояли, а, значит, победили.

«Я командую моряками, - писал Ц. Куников своей сестре. - Если бы ты видела, что это за народ! Я знаю, что в тылу иногда сомневаются в точности газетных красок, но эти краски слишком бледны, чтобы описать наших людей».

Сколько раз приходилось быть и нам как бы крошечным продолжением Малой земли в море, маленьким ее островком в виде торпедного катера, в ночном море - и штилевом, а чаще штормовом. Мы несли дозорную службу у Мысхако, охраняя коммуникации Малой земли, были бессменными в течение многих ночей часовыми, прикрывая пункт высадки на плацдарм со стороны моря. Так что могли считать себя как бы островными малоземельцами…

…Вдруг необычайной силы гром сотрясает все вокруг. Это 300 стволов одновременно дали залп - началась артподготовка. От этого первого залпа невольно вздрагиваю и оглядываюсь вокруг. Все побережье от цементных заводов до Пеная освещается орудийными вспышками. На берегу, занятом противником, возникают и тут же исчезают огненные вспышки разрывов. Замечаю, на одной из высот, в секторе нашей стрельбы, неистовствует дот противника. Над головой - ад кромешный. [347]

Сплошной гул, шелест и свист. Снаряды летят через наши головы. В первые минуты такое ощущение, что один из снарядов может зацепить тебя за макушку.

Поднятая взрывами пыль, дым пожаров - все это постепенно начинает заволакивать побережье. В то же время на фоне зарева над портом стал четко вырисовываться справа темный западный мол. Через несколько минут все затянуло пеленой, берег совсем не просматривается. Огня прибавилось. Пошли залпы ста двадцати семи, как нам потом стало известно, установок гвардейских минометов - «катюш».

Артиллерия бьет уже 12 минут. Наступает и наше время. Я как засек в начале артподготовки «свою» точку - фашистский дот, и смотрю на нее, словно завороженный.

Заводим моторы и даем залп по вражеской огневой точке. Сходим влево с курса и уменьшаем скорость. Хорошо видно, как в зареве усилившихся после удара «катюш» пожаров обе торпеды идут по поверхности воды. Все в порядке: первая задача выполнена.

В группе прорыва были катерник старший лейтенант А. Черцов. Действовал он энергично и инициативно. Имея совместное со всей группой задание, он был дополнительно проинструктирован капитаном 1-го ранга А. М. Филипповым. А. Черцов должен был продублировать действия ТКА старшего лейтенанта А. Куракина по разграждению входа в порт при условии, если тот не сможет сделать это сам.

Так и получилось. На пятой минуте артподготовки старший лейтенант А. Черцов увидел, что катер Куракина стоит без движения, а надо действовать немедленно. Андрей тут же стреляет торпедой в намеченном ранее направлении. При отходе засекает автоматическую пушку противника на восточном моле, ведущую интенсивный огонь, и выпускает вторую торпеду по этим вспышкам. Потом подходит к катеру А. Куракина, выясняет, что на нем повреждения, и начинает буксировать его в Кабардинку. Казалось, задание выполнено блестяще, помог товарищу в беде. Но нет!

Катер А. Черцова принимает на борт десант и отправляется в Новороссийск. Уже рассвело и противник при входе ведет по ТКА ураганный огонь. Но катер все-таки прорывается в порт, двигаясь на Каботажную пристань. Огненные струи поливают катер, выведен из [348] строя один мотор, загорелся бензоотсек. Команда самоотверженно борется за спасение своего ТКА-93. Командир отделения мотористов накрыл кошмой пробитый бензобак, огнетушителем сбил пламя. Мотористу Кузнецову удалось запустить заглохший мотор. Черцов ранен в живот, но продолжает управлять катером, упорно держит курс на Каботажную пристань. Тут глохнут оба мотора. Получив сквозное ранение в грудь, падает главстаршина Н. Ченчик. Теряет сознание командир. Но уже осталось какой-то десяток метров, и катер идет по инерции. Вот он уже ткнулся в берег. Десантники ринулись в бой.

Мотористы снова каким-то чудом запустили моторы. Перевязали Андрея Черцова и он, превозмогая боль, провел ТКА-93 на выход. Выведя катер из порта, А. Черцов потерял сознание. И тут за штурвал стал юнга Валя Лялин. Тяжело ему - катер идет неровно, зигзагами. А тут еще с мыса Любви снова начал стрелять противник. Командир ТКА-91, находившийся рядом, прикрыл израненный катер дымовой завесой. ТКА-93 вышел к мысу Дооб. Но моторы не успевают откачивать воду, поступавшую в катер сквозь пробоины.

- Выбрасывайся на берег! - передали команду Вале Лялину.

Он так и сделал, а подоспевший катер В. Максименко с командиром дивизиона капитаном 3-го ранга В. И. Довгаем на борту подобрали раненых и доставили их в Геленджик.

Стремились успеть сделать как можно больше для поддержания десантников и катера нашей второй группы. Вот как говорится об этом в записях возглавлявшего отряд, бывшего к тому времени начальника штаба 2-й БТКА, а в последующем контр-адмирала, профессора, доктора военно-морских наук, Георгия Даниловича Дьяченко:

«Придя в Кабардинку за второй группой десантников, мы встретились с командующим флотом Львом Анатольевичем Владимирским и командиром Новороссийской военно-морской базы Георгием Никитовичем Холостяковым, которые настойчиво выпытывали у всех приходящих первыми, в том числе и у нас, детали обстановки в порту. Трудно было в коротком докладе дать обобщенную картину боя. Ясно было, что в целом дела идут успешно, хотя последнее слово должен был сказать [349] десант. Близился рассвет, и мы торопились на ТКА-73 сделать еще рейс. За нами устремились катера - ТКА-91 Ковтуна, ТКА-22 Ильина и Лесова - ТКА-102. Пока шли к входу в порт, за несколько минут взошло солнце. Прицельный огонь противника усилился. В это время уже последовало распоряжение контр-адмирала Г. Н. Холостякова высадку прекратить. Но наша четверка уже вкатилась в порт. Изо всех уголков его нас жгли языки трассирующих пуль и снарядов. Значит, сопротивление противника в порту еще не подавлено. Ясно, что при свете начавшегося дня назревают неоправданные потери, из состава нашей четверки в том числе. Описав большую циркуляцию в порту, подчиняясь приказу командира высадки, начинаем отход. Оба пулемета на нашем катере ведут ответный огонь. Но вот заминка у носового пулемета, из которого стрелял радист Михаил Ковров. На выручку ему спешит замполит 3-й ДТКА капитан-лейтенант А. П. Воробьев, рискуя на большой скорости быть сброшенным за борт. Он заменяет убитого Коврова, мастерски разворачивает пулемет в сторону противника, отвечая на его огонь ливнем своего пулеметного огня. Политработа требует не только слов, но и дела, личного примера…»

Такой же личный пример показывал и начальник штаба, а затем командир нашей бригады, Георгий Данилович Дьяченко, проявлял не только незаурядные командирские, организаторские способности, талант, но и личное мужество, смелость, отвагу, мастерство катерника. К сожалению, записи эти передал нам уже не он лично, а его супруга Татьяна Тимофеевна…

Решительно действовала и третья группа под командованием капитан-лейтенанта А. Ф. Африканова. Вот как вспоминает об этом один из ее участников, командир ТКА-81 лейтенант А. Кононов:

«…Наконец получен сигнал «Путь свободен». Все ринулись в порт. Используя скорость, наш катер тоже пошел, обгоняя высадочные средства. В воротах чуть не наскочили на бочку, едва успев оставить ее слева. Влетели в порт через стену сплошных разрывов. Катер получил несколько попаданий. В порту легче - огонь противника ослаблен. Наши цели - Импортный и Цементный причалы. Поворачиваю вправо и уменьшаю ход, рассматриваю обстановку в западной части порта. С Импортного причала бьет пушка. Приведя ее огонь на [250] мачту, стреляем торпедой. Для стрельбы по Цементному пирсу нужно подвернуть вправо, однако штурвал вправо не поворачивается. Один осколок попал в барабан штурвала. Пришлось сделать циркуляцию влево. За это время боцман удалил осколок, заклинивший штурвал. Не спеша навожу нос катера на Цементный причал и стреляем второй торпедой. Обе торпеды взорвались, огонь противника прекратился…»

В составе этой группы воевал под Новороссийском и наш ТКА-71 под командованием старшего лейтенанта Л. М. Золотаря. На борту этого катера находился также старший лейтенант Б. М. Першин - дублер А. Ф. Африканова. ТКА-71 первым ворвался в порт и атаковал торпедами огневые точки на пирсах напротив ворот. Развернувшись, получил повреждение корпуса. На выходе еще одно прямое попадание и затонул. Личный состав оказался в воде. Проходящий мотобот подобрал всех, за исключением мичмана Олейника - старшины группы мотористов. Выплыв на восточный мол, Олейник добыл трофейное оружие и присоединился к штурмовой группе моряков. Они, действуя решительно и дерзко, выбили фашистов из помещения электростанции. Мичман Олейник на вторые сутки вернулся на базу в Геленджик. Его мужественные действия не остались не замеченными - он был награжден орденом Красного Знамени.

Наступала вторая ночь не менее решительного штурма большими силами десанта. Время неимоверно тяжелой работы наших торпедных катеров.

9- й километр Сухумского шоссе. Мы с Левой Келиным включены во вторую группу торпедных катеров, выделенных для высадки десанта в порт Новороссийск. Кроме нас, все остальные -из 2-й бригады. Оттуда и командир отряда капитан-лейтенант Левищев. Собрав нас, он сообщил:

- Все причалы в порту захвачены первым броском. Удерживаются с большим напряжением сил. Нужна немедленная помощь.

Поставлена задача: принять на борт десант и, следуя за головным в кильватере, прорваться в порт и высадить его. Мой ТКА-42 идет в строю третьим.

К нам в желоба погрузились минометчики со своими плитами и стволами, боезапасом. Глядя на их неторопливую, но спорую, бесшумную погрузку, спокойные, сосредоточенные [351] лица, я почувствовал, как и ко мне приходит такая же уверенность. Да, эти дадут прикурить любому врагу. Все средних лет - сибиряки.

На подходе, на восточной окраине города, с высоты противник начал стрелять трассами белого цвета. Все ясно, показывает нас. «Усы» и «петух» даже в темноте демаскируют. К тому же шесть катеров своими двенадцатью авиационными моторами создают такой рев, что слышно далеко окрест. Не уменьшая хода - примерно 42 узла, приближаемся к воротам порта.

Теперь уже вся артиллерия противника бьет с максимальной скорострельностью, ставя сплошную свинцовую завесу. Плотность такая, что кажется - вода кипит. «Где же ворота?» - мелькает мысль. Но тут головной исчезает в огненной завесе, за ним пропадает второй катер. Очередь за нами. Лечу на той же скорости, лишь успеваю подумать: «Очевидно, головной видел ворота, коль так решительно ведет нас». В руки, держащие штурвал, отдает попадание многочисленных осколков снарядов по корпусу катера. Ворота проскочили. Стало легче.

Уже без помех подходим к Элеваторному причалу, в район затопленного теплохода «Украина». Все шесть катеров в сборе. Прямо удивительно - после такого штормового шквала. Готовимся к высадке десанта. И тут с теплохода и эстакады враг начинает поливать нас автоматным и пулеметным огнем. Все немедленно отворачиваем и идем в голову причала. Стрельба затихает. Значит, высокий бетонный пирс прикрывает наши маленькие катера. Сразу же, разворачиваясь на выход, швартуюсь на обратной стороне причала. Боцман Николай Рудаков и радист Филипп Тарасов ловко взбираются по деревянным брусьям облицовки на причал и на швартовых удерживают катер. Десантники тоже взбираются наверх и неслышно исчезают в темноте. Решил посмотреть курс. Наклонил голову над магнитным компасом. И тут же обожгло лицо. В рубку спрыгивает боцман:

- Высадились все!

- Заводи моторы! - подаю команду.

Сразу же выходим на середину акватории порта. Со стороны Каботажной пристани потянулись огненные пучки трасс. Но проходят пока то впереди, то сзади. Огонь становится плотнее. Из моторного отделения [352] доносятся крики: «Газуйте, газуйте!» Море снова закипело от разрывов. Но мы уже проскочили ворота - проход между молами. Метров через двести глохнут сразу оба мотора.

- Разбит водяной коллектор правого мотора и вышло масло из левого, - докладывает механик.

Так вот почему он кричал: «Газуйте!…» Стрельба утихла. Волна несет нас вдоль западного мола к берегу. Нос катера притонул. Боцман с радистом пытаются заделать пробоины в подводной части таранного отсека - вода уже выше колен. В ход идет все, в том числе и наши плавающие пожитки. Вдруг в рубке слышу запах бензина. Малейшая искра, и мы взлетим в воздух. Из порта выскакивает еще один катер. Кричу боцману:

- Немедленно дать красные проблески!

Но условный сигнал почему-то не принят, катер скрывается в темноте. И тут на малом ходу из порта, словно призрак, выходит шхуна. «Вот так и нам надо было, - упрекаю себя. - Тихонечко, скрытно, малым ходом, прижавшись к восточному молу. А то летишь, как оглашенный, напрямую, поднимая буруны к небу!» Когда набьют, всегда умнее становишься…

- Эй, на шхуне, - кричу во всю мощь, - возьмите на буксир!

И вот уже мы медленно следуем за шхуной к своему берегу. Не обошлось, конечно, и без приключений. Я стою за штурвалом, держу строго в кильватер буксира. Вдруг вижу: впереди катера над палубой то взмахнет рука, то исчезнет. Померещилось, что ли? Да нет, явно видел. Колеблясь, все же вылезаю из рубки и бегу к носовой части. Действительно, уцепившись за буксир, тащится по воде человек. Мгновенно падаю на палубу и, зацепившись ногами за поручни, свешиваюсь головой вниз и хватаю за руки «бегущего по волнам». А потом истошно кричу:

- Боцман, боцман! Слышу, появился Рудаков.

- Чего? - спрашивает.

- Тащи! - кричу.

- Кого?

- Да скорее!

И тут до него дошло. Подцепив матроса за робу крюком, боцман вытаскивает его на палубу. Затем за ноги - меня. Заводим «утопленика» в рубку. [353]

- Кто такой? - спрашиваем.

Молчит, никак не придет в себя. Андриади, присмотревшись, говорит:

- Да это же моторист с ТКА-112! Тормошим его: где катер, где команда? Наконец, заговорил:

- Катер утонул. Вода хлынула в моторный отсек, я еле успел выскочить через люк. Весь экипаж во главе с командиром. Пошли к берегу, а я в темноте отстал…

И тут мне докладывают о готовности левого мотора к запуску. Все это время мотористы заделывали масленую магистраль и собирали для мотора масло. И вот - результат. Пары бензина на катере не ощущаются. Значит, можно заводить левый мотор. Немного поманеврировав в поисках команды ТКА-112 и убедившись, что никого нет, мы следуем вдоль берега в Геленджик.

Я решил к пирсу не подходить, а выброситься рядом - носом на пологий берег. Так надежнее. И оказался прав: днем в корпусе катера насчитали около 300 пробоин. К тому же правый мотор можно было отремонтировать только в мастерской. Предстоял поход в Кулеви… А пока я пошел докладывать обстановку в штаб бригады - капитану 3-го ранга Г. Д. Дьяченко.

Приведя в порядок катер и команду, мы отправились в поход в Кулеви. Спустя некоторое время по прибытии вызывает меня к себе начальник политотдела капитан 3-го ранга Г. А. Коновалов. Настоящий, боевой, флотский товарищ, душевный человек. До назначения к нам в бригаду был комиссаром легендарного лидера «Ташкент».

- Садись, - говорит. - Есть у меня к тебе разговор. Я недоуменно поднимаю брови.

- Пришел ты на флот по путевке комсомола. Воюешь хорошо, - продолжал Григорий Андреевич. - Как ты думаешь, не пора ли тебе в партию поступать?

Я от неожиданности привстал. Затем сел и опустил голову. Понял, что это еще не предложение писать заявление, а совет старшего внимательнее присмотреться к самому себе, оценить свои дела и поступки, сделать из этого выводы.

- Я комсомолец, значит, беспартийный большевик, - ответил вычитанной недавно в нашей бригадной газете фразой. - Но допускаю шалопайство. Рановато мне в партию. Немножко подтянусь, повзрослею, стану [354] серьезней, надежнее. Отличусь в бою, чтобы идти в партию не с пустыми руками, а с боевыми результатами.

- Насчет серьезности ты прав, - согласился начальник политотдела. - Тут действительно тебе нужно подтянуться. А вот боевые результаты у тебя заметные. Орден Красного Знамени за Новороссийск получил?

Под Новороссийском отличились многие. И боевые ордена и медали получили - тоже. Но велики были и наши потери. Особенно во вторую ночь высадки десанта. В нашей первой группе потоплены катера 21 и 91. Командиры ТКА капитан-лейтенант Саблин и старший лейтенант Ковтун, начальник штаба дивизиона капитан-лейтенант Ткаченко, часть личного состава погибли. Погиб и ТКА-112 от прямого попадания крупного снаряда. Командир В. Лозицкий и экипаж остались живы - их подобрала шхуна, а мы - немного погодя - моториста. Потерял ход из-за поврежденных моторов катер Левы Келина, и его взял на буксир Иван Опушнев.

Такая же участь постигла в ту ночь и вторую, и третью группы. И все происходило, как правило, на обратном прорыве. Головной катер второй группы Тихонова был прибуксирован морским охотником. На втором катере убит лейтенант Флешин и тяжело ранен командир Смирнов. ТКА, весь избитый, в базу привел боцман Савич. На катере Мастеровича половина команды ранена. Катер Володи Степаненко потерял ход у западного мола, его вынуждены были затопить, а экипаж присоединился к десанту, ведущему бой у мола. Досталось и третьей группе капитан-лейтенанта Африканова. В довершение ко всему, благополучно вернувшийся было в Геленджик, катер Попова тоже перестал существовать. С желоба ТКА извлекали тело убитого десантника, в руках которого была зажата граната. Она и взорвалась. Огромным костром катер долго еще горел в бухте…

Пять ТКА уничтожено, девять получили серьезные повреждения - таков итог второй ночи десантирования. Но задачу катерники выполнили.

18 сентября 1943 года Новороссийск был освобожден. Радовался в те дни весь советский народ… А мне вспоминается, как в разгар битвы за Новороссийск один из наших катеров, ТКА-22 старшего лейтенанта П. Ф. Ильина, получил не совсем обычное задание: выловить и доставить в штаб «авиаязыка». Дело в том, что над морем в районе Анапы в воздушном бою наши [355] истребители сбили двух фашистских летчиков. Они болтались где-то на волнах, их-то и нужно было снять и доставить в базу. Сделать это требовалось под носом у врага - а это очень опасно.

Через два часа ТКА-22, прикрываемый нашими истребителями, в указанном районе начал поиск, приближаясь к берегу. Вскоре летчика обнаружили. Подошли, подобрали. К удивлению команды, летчик страшно обрадовался.

- Гитлер капут! - кричал он, когда его поднимали на борт.

Нашли и второго летчика, но он, при подходе катера, застрелился. Его подняли на борт, как вещественное доказательство.

- Этому тоже капут, как и Гитлеру, - хмуро пошутил кто-то из моряков.

9 октября 1943 года весь Таманский полуостров был полностью очищен от фашистов. [356]

Галсами победы

Тогда, в октябре 1943 года, враг, безусловно, уже был не тот, что в начале Великой Отечественной войны, но тем не менее оставался еще очень силен. Ведь раненый зверь страшнее. Нам предстояли бои с озверевшим фашизмом.

Труднейшие бои. Стоит только взглянуть на карту фронта осени 1943 года. Особенно на Днепре возле Киева, в районе Букринского и Лютежского плацдармов.

В этот период определялся и у нас, на Черноморском побережье, свой плацдарм, ставший впоследствии тоже легендарным. Готовилась Керченско-Эльтигенская десантная операция.

Совсем небольшой клочок суши - Керченский полуостров - был сильно укреплен, буквально начинен войсками. Его оборонял 5-й фашистский корпус численностью 85 тысяч человек. Усилился к этому времени и вражеский флот. В Керчи, Феодосии, Камыш-Буруне базировались 30 быстроходных десантных барж, 37 торпедных и 25 сторожевых катеров, 6 тральщиков, другие вооруженные суда. Керченский пролив нашпигован минами. Только лишь за последние месяцы 1943 года [356] противник выставил здесь 1484 мины. Всего же в Крыму находилось 5 немецко-фашистских и 7 румынских дивизий.

Почему же Гитлер так цеплялся за Крым? Неужели ему не давали покоя бредовые планы нового нашествия на Кавказ?! Возможно… Для таких, как он, закон не писан, говорят у нас в народе. Но были здесь и более реальные, конкретные цели: оккупация Крыма сковывала значительные силы наших войск, позволяла Германии продолжать давление на Турцию, удерживать в своем агрессивном блоке Румынию и Болгарию.

В ночь на 1 ноября торпедные катера северной и южной групп обеих бригад вышли из Анапы и Тамани и заняли исходные позиции для прикрытия и обеспечения высадки десанта на нашу родную Крымскую землю. Погода в районе была сложной, море волновалось до 6 баллов.

Наш 2- й дивизион во главе с командиром капитан-лейтенантом А. А. Сутыриным находился на линии десантных средств. Нам предстояло, как и всей этой группе, форсировать Керченский пролив с севера, идти впереди десантных порядков, прикрывая их дымзавесами от огня противника с берега.

В 4.00 все у берега пришло в движение. А через полчаса артиллерия фронта начала огневую подготовку: на кавказском берегу вспыхивали многочисленные залпы, в темноте они как бы перемещались с места на место, а Крымский берег покрывался красными фонтанами разрывов.

Но как только прекратилась артиллерийская подготовка, на вражеском берегу вспыхнул прожектор и начал шарить лучом по горизонту. Мы увеличили ход и пустили впереди высаживающегося десанта дымовую завесу. Загорелся второй, третий прожектор, еще несколько. Нам работы добавилось. Находясь впереди и на флангах общего движения десантных отрядов, мы при приближении луча тут же ставили короткую дымовую завесу. Зайдя за нее, следили за прожекторами. Лучи буквально вязли в дыму. Вот так потушим один прожектор, спешим навстречу следующему. И, надо сказать, до места назначения дошли почти беспрепятственно.

При подходе десанта к месту высадки сбросили несколько дымовых шашек прямо в воду, и ветер понес [357] дым вдоль берега, не давая вражеской обороне вести прицельный огонь, а потом отошли к головному ТКА-102, на котором находился наш комдив.

Рассвело. Из района высадки врассыпную отходят наши плавсредства - морские охотники, шхуны, мотоботы; летят полным ходом - кто сколько может выжать. Видимость уже хорошая, и артиллерия противника бьет по ним на выбор. У нас на ТКА-42 еще остались дымовая смесь в аппаратуре и несколько шашек. Видя эту тяжелую картину, я запросил комдива:

- Прошу разрешения прикрыть дымзавесой.

- Добро, - последовал ответ.

Крикнув Яше Лесову: «Подстрахуешь!», - завел моторы и дал ход. Катер устремился к берегу противника. На полных оборотах через несколько минут мы влетели в зону огня. Я рассчитывал отсечь отходящих одной длинной дымовой завесой от берега. Приблизившись, понял, что это невозможно. Разношерстные и разно-скоростные плавсредства заняли всю площадь от уреза воды - растянулись. Пришлось зажечь оставшиеся шашки и, запустив дымовую аппаратуру, пройти вдоль фронта всей высадки, ориентируясь по головным отходящим катерам. Маневр удался. Дыма хватило, завеса вышла плотной. Все суда спешили побыстрее войти в ее спасительную темноту.

Так общими усилиями десант в Эльтиген оказался успешным. Был захвачен плацдарм 5 километров по фронту и 2 километра в глубину. Высадка же десанта на главном направлении - северо-восточнее Керчи - в ту ночь не удалась. Это уже потом, 3 ноября, когда враг сосредоточил силы в Эльтигене, пытаясь сбросить наших в море, была высажена и 56-я армия, которая к 12 ноября отбила плацдарм на расстоянии от Азовского моря до предместий Керчи. Но Эльтигенский десант, продержавшийся в ожесточенных боях до 11 ноября, сыграл важнейшую роль в освобождении Крыма. Неспроста ведь 129 участникам его было присвоено высокое звание Героя Советского Союза. Среди них был и командир нашего 2-го дивизиона ТКА капитан-лейтенант Александр Александрович Сутырин - первый Герой нашей бригады торпедных катеров. Мы с Яковом Сесовым были награждены орденом Красной Звезды.

С первого до последнего дня, пока сражались десантники, в Эльтигене, мы прикрывали их с моря. Так, [358] в ночь на 3 ноября отряд капитан-лейтенанта А. И. Кудерского совместно с морскими охотниками и бронекатерами успешно отбил все попытки быстроходных десантных барж противника прорваться к плацдарму. В это же время к обороняющимся следовали наши плавсредства отряда обеспечения. Противник открыл по ним огонь. ТКА-43 Г. П. Петрова смело прошел под шквальным огнем между быстроходными десантными баржами врага и плавсредствами обеспечения и поставил плотную дымовую завесу. Наши без потерь дошли до пункта высадки. В следующую ночь этот же отряд капитан-лейтенанта Кудерского вел бой с шестью торпедными катерами противника и также отразил их набег.

Вечером 3 ноября нам была поставлена задача стать на боевую вахту у Эльтигена.

- Катеров нет, придется вам в этом районе нести службу одиночно, - сказал комбриг. - Идешь один, в дрейф не ложись, все время маневрируй.

Так мы и делали: движением и ревом умножали свои силы. Во второй половине ночи в темноте обнаружили два удлиненных приземистых силуэта. Увеличиваю обороты и обхожу их по носу - возможно, на фоне пожаров можно будет разглядеть, что это за корабли. Опознавательные давать нельзя. Как назло, берег темный. Не могу определить - враг или наши. Так и иду параллельным курсом: то удаляясь, то подходя ближе. Не думаю, что нас на борту не заметили, но помалкивают… Эльтиген остался позади - заходить туда эти силуэты не пытались. Смотрю, подходим уже к косе Тузла. Вот и Камыш-Бурун. И тут зажигаются зеленые огни входного створа. Из-за Камыш-Бурунской косы выползают слабые огни порта. Силуэты видны четче: баржа!

- Правый товсь! - кричу боцману. Надо успеть - еще немного и враг ускользнет, для маневра времени нет.

Головная баржа уже заходит на створ. Прицеливаюсь по второй и даю залп. Сходим с боевого курса, ждем. Баржа будто бы пошла зигзагом. А взрыва нет. Готов лопнуть от досады! Второй торпеды нет. На ее месте в желобах дополнительные емкости с бензином…

Расстроенный возвращаюсь в Анапу. Докладываю комбригу. А он улыбается, хлопает меня по плечу и говорит: [359]

- Ничего, главную задачу ты выполнил - вытеснил баржи с охраняемого района. А потопить ты ее успеешь, никуда она от тебя с Черного моря не уйдет. Рано или поздно - пустишь ко дну!…

В ночь на 6 ноября ТКА-103 Максименко с командиром отряда К. Г. Кочиевым на борту и ТКА-13 Келина ходили у Эльтигена галсами север - юг вдоль побережья пункта высадки. После поворота на новый галс против волны головной катер уменьшил ход до 600 оборотов. Раздался взрыв и катер начал быстро погружаться. Весь личный состав оказался в воде. Подошел ТКА-13 и начал поднимать людей на борт. Стали пересчитывать - все ли? И тут боцман кричит:

- По корме мина!

А из- за кормы зычный голос «мины» -К. Г. Кочиева:

- Я тебе покажу мину!

Подобрали и его.

Каждую ночь идут жестокие морские бои за подходы к Эльтигену. Тают наши ряды - и катерников, и морских охотников. Наша бригада за неделю от мин и артогня противника уже потеряла три катера. А сколько получено серьезных повреждений? С большим трудом мы удерживаем контроль за обстановкой на море, еще труднее приходится десантникам на плацдарме. Хотя они пребывали на горе Митридат, им пришлось оставить отбитую у врага знаменитую высоту. Советское командование 11 ноября эвакуировало десант, но, как отмечается в истории: «Керченско-Эльтигенская десантная операция была одной из наиболее крупных десантных операций войны».

В тот и последующий периоды нам приходилось решать и другие задачи. К примеру, наши катерники снова совершали набеги на порты, оккупированные фашистами. Это особенно было необходимо тогда, когда Приморская армия вела бои за расширение плацдарма севернее Керчи. Фашисты усилили свои перевозки морем, используя для этого Камыш-Бурун. Наша воздушная разведка постоянно вела наблюдение за этим портом. Однажды сообщила: там скопление плавсредств противника.

Первыми после такой информации авиаторов ушли на задание ТКА-33 А. Кананадзе, ТКА-43 Г. Петрова и ТКА-53 А. Иванова. Вел их командир отряда капитан-лейтенант А. Кудерский. Он скрытно подвел своих [360] катерников к входу в Камыш-Бурунскую бухту. Малым ходом они вошли в порт. Решительно и четко ТКА произвели атаку пятью торпедами. Противник ответил ураганным огнем, но было уже поздно. Катера, прикрывшись дымовой завесой, вылетели из бухты. Повреждений и потерь, кстати, не имели. А вот фашисты, как зафиксировала все та же воздушная разведка, урон понесли немалый: две быстроходные десантные баржи водоизмещением 600 тонн были потоплены, еще две такие же повреждены.

Возмездие подстерегало гитлеровцев теперь везде: и на земле, и в портах их базирования, и в открытом море. Особенно усилились наши действия на коммуникациях противника весной 1944 года. Восьмого апреля началась Крымская наступательная операция. Все пришло в движение. На суше - плацдарм в районе Керчи и войска 4-го Украинского фронта от Перекопа и Сиваша. На море - Черноморский флот и Азовская военная флотилия. В небе - авиация ВВС и Флота. Цель была не только расчленить и уничтожить крымскую группировку противника, но и не допустить ее эвакуации.

Нарком ВМФ потребовал от нас: всеми имеющимися в строю катерами каждую ночь действовать на коммуникациях врага в районе Севастополя. Как быстро вели наступательные боевые действия сухопутные войска, так же незамедлительно нужно было выдвигаться для выполнения задачи катерам нашей бригады. Вопреки всем флотским суевериям, ровно тринадцатью ТКА со всех дивизионов, да еще и 13 апреля бригада вышла в Ялту.

Не везло нам поначалу и в боевой работе. Ночь за ночью выходим в море в определенный для нас район и все безрезультатно. Рядом работает 2-я бригада торпедных катеров, у них боевой счет уже открыт, а мы все на нуле. Поиск ведем в том же районе, прилегающем к Севастополю, только 2-я бригада ближе к северу, а мы - к югу, Ялте.

И вот очередной выход. В ночь с 26 на 27 апреля отправляются катера Сандро Кананадзе, Жоры Петрова и Яши Лесова. На головном катере снова командир отряда А. И. Кудерский. Как обычно, начали поиск в районе Херсонесского маяка и дальше по фарватеру.

Около 23.00 был обнаружен конвой из двух транспортов. В его охранении насчитали восемь торпедных [361] катеров, больших охотников и тральщиков. В голове конвоя также шел тральщик.

А. И. Кудерский, еще раз спокойно все рассмотрев, - пересчитав катера и тральщики, оценил обстановку и скомандовал:

- Атаковать!

Катера находились на острых курсовых углах левого борта конвоя. Звено Кананадзе - он и Петров - прорвалось через охранение между головным тральщиком и кораблем, идущим слева от транспорта. В последний момент, обнаружив буруны ТКА, противник осветил район ракетами и пытался отразить атаку всеми огневыми средствами. Но тут катер Якова Лесова, оставив головной тральщик противника справа, пошел вдоль линии охранения для атаки с правого борта. Фашисты сосредоточили огонь на нем. Этим воспользовался Кананадзе. Он, а за ним Петров, пересекли курс транспорта по носу и вышли так же на его правый борт, но между охранением и транспортом. Все - отлично, но мала дистанция для залпа. Нужно немного отойти. И этот маневр удалось сделать благодаря самоотверженным действиям лейтенанта Я. Лесова и его экипажа, принявшего весь огонь на себя. Он и сам атаковал один из кораблей охранения. Услышав грохот выстрелов и рев моторов, противник всполошился и на берегу. Там немедленно включили прожекторы и начали освещать район боя. Но это было только на руку нашим морякам. Ведь прожекторы слепили вражеских корабельных артиллеристов и пулеметчиков, а для наших создавали более благоприятные условия для атаки. Кананадзе со своего ТКА атаковал сразу двумя торпедами головной транспорт водоизмещением около 5 тысяч тонн. После взрыва транспорт с большим креном погрузился в воду. Жора Петров пошел в атаку на второй транспорт. В него вонзились обе торпеды, и транспорт затонул.

В горячке боя, когда каждый из катеров стремился нанести как можно больший урон врагу, никто не думал о себе. Огнем обожгло сердце Афанасия Кудерского, когда он увидел, как накрытый трассами со всех сторон, взорвался катер Яши Лесова. И уже ничем нельзя было ему помочь…

Большая победа в бригаде и большая потеря. Вот мы называли Петрова - Жора, Кананадзе - Сандро, а Лесова - Яша. Все мы - командиры катеров, лейтенанты, [362] старшие лейтенанты. А ведь Яша - Яков Исакович - был в свое время парторгом ЦК ВКП(б) на Сталинградском тракторном заводе. Пришел же на флот командиром ТКА с высокой должности заместителя министра мясной и молочной промышленности Эстонской ССР. Мог бы этим делом всю войну где-нибудь в тылу заниматься. Но не таков бывший парторг Яков Исакович Лесов. Он определил свое место в первый день войны. На самом опасном, самом трудном участке был он и в этом бою. Во имя выполнения боевой задачи вместе с ним отдали свои жизни Родине боцман Ф. И. Мазыкин, старшина группы мотористов А. Ф. Тараненко, командир отделения мотористов Г. Т. Паршин, радист Н. С. Кузмичев, моторист Д. Д. Гаврилов, пулеметчик И. И. Нагорский.

В ночь с 3 на 4 мая выходит на поиск противника наша группа катеров. Головным идет катер И. И. Опушнева, на борту которого командир дивизиона капитан-лейтенант С. Н. Котов. За ним наш бывший сорок второй под новым номером ТКА-323. А опушневский значится 301-м. За нами держится Федор Бублик, он со второй бригады, его катер после Керченской десантной операции был в ремонте, и Федор сегодня вот идет с нами в бой.

Перед выходом боцман Рудаков на торпеде вывел слова «За Севастополь!» и «За Родину!». Он у нас в экипаже агитатор. К тому же, мы все - комсомольцы, а он - коммунист. Через некоторое время, уже со счетом боевых побед, подал заявление и я. В 1944 году - победном для Черноморского флота - стал кандидатом в члены Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков).

При подходе к мысу Сарыч сгустились сумерки, наступила ночь. Пройдя Херсонес, пересекли Инкерманский створ и, следуя действиям головного, уменьшили ход, заглушили моторы - в 30-и кабельтовых от мыса к северу. «Будем действовать с засады», - понял я.

Темной полоской, закрывая половину южного горизонта, простирается многострадальная севастопольская земля. Угадываю слева Северную бухту - по пожарам и отдельным вспышкам взрывов.

- Вижу корабли противника! - крикнул мичман Андриади, показывая рукой в сторону мыса Херсонес.

Действительно, вдали виднеются силуэты кораблей. [363]

Докладываю на головной. Считаю силуэты: один, два, три, четыре… Восемнадцать! Многовато… Но, главное, обнаружили. Наконец-то и нам предстоит настоящий жаркий бой!

Набираем ход, ложимся на параллельный конвою курс. Так и идем. Постепенно уменьшаем расстояние, приближаемся на видимый контакт с противником. Головной резко увеличивает скорость, пошел влево. Я - за ним. «Атака!» - мелькнуло в голове.

Враг нас заметил. С дистанции 10-11 кабельтовых одновременно открывает огонь. «Хорошо, - думаю, - обозначил границы своего порядка». Огонь хоть и интенсивный, но малоэффективный, а вот мы определили, что атакуем концевую часть конвоя.

Но вот дистанция 5-6 кабельтовых и фашисты уже ведут огонь более прицельно - трассы впереди катера, пересекаются справа и слева, пучок с двухсторонним веером охватывает нас. Я - влево. Пучок - тоже. Вправо - та же картина. Вот уже через штурвал передается - начались попадания в корпус катера. Потопят! А стрелять торпедой рано - дистанция великовата. Вот уже хорошо видны громадные силуэты трех транспортов, а впереди - корабли поменьше - видимо, быстроходные баржи. Ну и охрана, понятно. А огненный веер хлещет, приближается. Что делать?! «Только маневрируя скоростью, можно спастись», - приходит мысль. Протягиваю руку к плечу механика. Резко сбрасываем 200 оборотов. Потом увеличиваем. Еще раз. Еще! Огненный веер - впереди, сзади. Внезапно взрывы метко накрывают транспорты конвоя. Гитлеровцы опешили. Огонь тут же ослаб, а главное, расстроился.

Ложусь на боевой курс. Нажимаю кнопку электрострельбы правого аппарата и кричу:

- Залп!

Катер мягко подтолкнуло, торпеда сошла. Механик сразу сбрасывает газ. Отходим.

- Осмотреть отсеки, исправность матчасти доложить! - командую.

Еще есть у нас одна торпеда. Снова полезем в пекло.

- Пробоины в таранном отсеке забиты, - доложил боцман.

- Все в порядке! - отрапортовал Андриади.

Боцман показывает пробоину в рубке и улыбается: [364]

- Пронесло. Правда, немного оглох на левое ухо…

Снова пошли на сближение. Решаю атаковать с левого борта. Пересекаю курс конвоя сзади. Хорошо вижу корму концевого. «Вот бы, - думаю, - садануть прямо по курсу - вдоль всего конвоя, чтобы потопить одной торпедой всех сразу!» А тут даже по концевому транспорту не попасть - маловата ширина цели. Но решаю атаковать именно его. Замечаю, что транспорт остался один. Значит, два мы потопили. Хорошо.

Противник ведет огонь. Прицельные трассы - с правого борта. Корабли охранения, маневрируя, тоже ведут прицельный огонь, заставляют отходить влево. Выскочив из зоны огня, снова разворачиваюсь для сближения. Опять заставляют отойти влево. Огонь настолько плотный, что занять дистанцию для залпа никак нельзя. Пришлось отвернуть и в третий раз. Отвернув, обнаруживаем - нас кто-то обстреливает и с этой стороны. Мы между двух огней. Что делать? По курсу шесть быстроходных десантных барж следуют в кильватер общим курсом на Севастополь. Но вот головная повернула на параллельный конвою курс, вторая ложится на поворот, третья - подходит к точке поворота. Дистанция до головной 2 кабельтова. Мы почти на боевом курсе. Прицеливаюсь по третьей БДБ. Залп! Отворот. Взрыв!

Однако и мы нахватали пробоин. Правый мотор вышел из строя - перебиты масленые магистрали. Идем под одним мотором. 18 узлов - больше не выжать. До Ялты - миль 70. Больше трех часов ходу. Глядишь, к рассвету успеем…

- Слева по корме - три буруна! - докладывает моторист Фармагей, вызванный для усиления наблюдения.

Три - значит, противник. Если бы наши - было бы два. Отворачиваю вправо, уменьшаю ход. Отсылаю Фармагея в моторный отсек - надо быстрее вводить мотор в строй. Через некоторое время снова подворачиваю на берег. И снова впереди по курсу три буруна. Противник! Отвернешь - подставишь борт. А катера уже открывают огонь. Решаю прорываться: два - справа, один - слева.

- Заводи! - кричу Андриади. - Газ! Катер слева повернул на нас, сближаясь, бьет в упор.

- Дай ему! - это боцману. [365]

Рудаков стреляет длинной очередью, и противник отворачивает, дымя дизелями.

И чудо - наш ТКА выходит на два редана, заработал правый мотор! Проскакивает между катерами врага. Боясь перестрелять друг друга, противник прекратил огонь. И тут мне докладывают:

- Ранен боцман.

Даю по радио: «Имею раненого, прошу машину на причал».

Швартуемся. Встречает комбриг. Подъехала машина из госпиталя и боцмана уносят на носилках. Увезли в госпиталь и легко раненных механика и моториста. А боцмана Н. Ф. Рудакова спасти не удалось. Посмертно он был награжден орденом Отечественной войны 1-й степени.

И снова бьем врага. Следующей ночью под руководством командира отряда капитан-лейтенанта К. Г. Кочиева Виктор Сухорукое топит транспорт водоизмещением 3 тысячи тонн, Леонид Келин - 2 тысячи тонн, Василий Белобородый - 2 тысячи тонн. Уже 9 мая особо отличился старший лейтенант Андрей Черцов - он отправил на дно две БДБ врага, 11 мая он топит транспорт водоизмещением 4 тысячи тонн и вместе с Опушневым две БДБ.

Севастополь - наш!

Вот боевой счет 1 бригады ТКА при его освобождении. За период с 27 апреля по 12 мая наши катера потопили 8 транспортов, 6 БДБ, 3 самоходные баржи общим водоизмещением более 25-и тысяч тонн.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 16 мая 1944 года нашим катерникам А. Г. Кананадзе, С. И. Котову, К. Г. Кочиеву, А. И. Кудерскому, А. Е. Черцову было присвоено звание Героя Советского Союза. Вместе со своими боевыми товарищами был удостоен этой высокой чести партии и народа и я. Бригаде приказом Верховного Главнокомандующего было присвоено звание «Севастопольской».

Родной Севастополь!

Если говорят, что Киев - матерь городов русских, то для моряка и Севастополь - тоже матерь, родившая всех нас для службы флотской; да он же еще и отец, отец нашей морской славы.

В середине лета 1944 года возвращались мы в родные севастопольскиеводы: торпедные катера нашей бригады [366] 19 июля первыми входили в Карантинную бухту в место своего базирования. Трудно передать, каких чувств больше было в наших сердцах - радости или горести. Радости возвращения. И горести от того, что содеяли здесь враги. Вглядываясь с печалью и гневом во все окрест, мы понимали, что Родина требует от нас и дальше отдавать и силы и жизни для окончательной победы.

И наши катерники с достоинством и честью выполняли все поставленные перед ними задачи. Вместе с сухопутными войсками, морскими пехотинцами мы овладели Сулиной и Тульчей, принесли знамя освобождения в Констанцу и Варну.

Всенародное ликование пришло в родной Севастополь 5 ноября 1944 года. В этот день под корабельный стоствольный гром 21 залпа Салюта наций сюда вошла Черноморская эскадра. Это был праздник и всего флота, и каждого моряка.

Ведь как в жизни любого советского человека переплетается и общенародное и твое личное! Каким символичным стал для меня и моих детей и нынешних моих внуков Праздник Победы. Именно 9 мая 1945 года у командира отряда торпедных катеров капитан-лейтенанта Рогачевского и краснофлотца Малинко, по решению комбрига, да и всей бригады, а нас двоих - особенно, состоялась свадьба.

Символичен и день 24 июня 1945 года - день Парада Победы в столице нашей Родины, принимали участие в котором и представители нашей прославленной бригады. Я же в этот день со своими боевыми товарищами выполнял задание по очистке от мин фарватера Керчь - Жданов: восстанавливаемый завод «Азовсталь» требовал руду. Мы готовили порт к мирной, трудовой жизни. А ведь этим мы, военные, в том числе и моряки, занимаемся всю свою жизнь. Все наше призвание - в служении миру на земле. [367]

Вахту передаем молодым. Вместо эпилога

Осенью 1986 года я стоял на берегу Тихого океана. Время было такое, когда еще выдаются теплые солнечные дни, но уже слышно дыхание осени: особенно в шуме океана - глубоком, раздольном, мощном. Под стать времени года и дыханию океана было и мое настроение: накатывались воспоминания, словно волна за волной.

В этот раз я пришел к родной стихии не в привычном мундире флотского офицера, а в гражданской одежде, точнее - в робе, необычной для моего 66-летнего возраста - в штормовке геолога. Ныне я работаю старшим инженером-геологом в Институте геохимии и физики минералов Академии наук УССР. Вернулся-таки к своему увлечению детства - той, второй любви. Но не за эту верность, понятно, определен на штатную должность в институт. Еще во время службы на флоте, в 1967 году, стал, как говорится, геологом по совместительству. Все свои отпуска проводил в поисках минералов. Побывал (читай - обходил) на всех основных месторождениях полезных ископаемых. Маршруты таковы, что лучше называть их крайние точки: от Закарпатья до Чукотки, от Кольского полуострова до Приморья, от Таймыра до Памира и Алтая… Собрал внушительную коллекцию образцов минералов, был принят в действительные члены Всесоюзного минералогического общества. После увольнения в запас, в марте 1975 года, я начал работать в Институте геохимии и физики минералов.

До этого, понятно, была продолжительная, сложная и интересная служба на флоте - только после войны ровно 30 лет. Сделав на своем ТКА-42 289 боевых походов, я закончил войну командиром отряда. В 1955 году, будучи уже начальником штаба бригады ТКА, был направлен на учебу в Военно-морскую академию и после ее окончания стал служить на Тихоокеанском флоте.

Более 15 лет был истым тихоокеанцем.

Но больше всего думалось мне о моих боевых товарищах, об их послевоенной флотской и уже не флотской судьбе. Первыми после победы прощались с нашей 1-й Севастопольской ордена Нахимова I степени бригадой торпедных катеров Черноморского флота матросы, [368] старшины и мичманы. То есть те, которые пришли перед войной на срочную службу, да и затянулась она у них на столько огненных лет. Вначале увольняли в запас прослуживших 7-9 лет. Среди них уходил и командир отделения мотористов ТКА-92 старшина 1-й статьи Е. В. Маклаков. После этого он много лет проработал на судах Рыбфлота, награжден орденом Трудового Красного Знамени. Сейчас на заслуженном отдыхе и живет в родном для всех нас Севастополе. Бывший командир отделения мотористов ТКА-62 старшина 1-й статьи А. Г. Вербенко, сойдя на берег, трудился на восстановлении завода «Азовсталь», поднимал из руин «Ростсельмаш», завод «Красный Аксай». За доблестный труд награжден орденом Октябрьской Революции. Ныне - пенсионер, но продолжает работать слесарем в Ростове-на-Дону. Участник Парада Победы эрликонщик ТКА Д-3 старшина 1-й статьи Г. Ф. Бельба, прослуживший в нашей бригаде с 1937 по 1948 год, уехал в свое родное село Первомайское, в Краснодарский край. Бывший военный моряк растит хлеб там и поныне. Ушел тогда в запас и мой боевой друг по ТКА-42, первоклассный знаток катера механик мичман Н. Г. Андриади. Полон сил и энергии, он живет и трудится в поселке Дивноморское, Геленджикского района - недалеко от мест, где так часто мы проходили боевыми курсами в годы войны. Стал после войны уважаемым человеком и бывший боцман ТКА-32 старшина 1-й статьи А. И. Садомов. К двум боевым орденам он добавил еще два за доблестный труд - ордена Октябрьской Революции и «Знак Почета». В октябре 1985 года его не стало.

По состоянию здоровья вынужден был уйти из флота наш доблестный, бесстрашный, всеми уважаемый и любимый - и матросами и командирами - Герой Советского Союза К. Г. Кочиев. Он уехал на свой родной Кавказ, долго и упорно лечился. Казалось, здоровье Константина Георгиевича идет на поправку, он начал работать в аппарате ЦК ВКП(б) Грузии, но через некоторое время в бригаде была получена телеграмма, в которой сообщалось о преждевременной кончине верного сына нашей Родины секретаря ЦК, Героя Советского Союза К. Г. Кочиева. А Г. Ф. Гавриш, верный морскому боевому братству, проживающий ныне в Николаеве, делает все возможное для увековечения памяти [369] Героя, для того, чтобы донести до сознания молодого поколения, какой это был человек, наш бесстрашный Коста.

Нет уже в живых ветеранов нашей 1-й бригады ТКА Героев Советского Союза А. А. Сутырина и А. И. Кудерского, наших боевых командиров бригады. Контр-адмирал А. М. Филиппов в последние годы был начальником Калининградского военно-морского училища. А контр-адмирал Г. Д. Дьяченко был профессором Военно-морской академии, доктором военно-морских наук, имел почетное звание заслуженного деятеля науки РСФСР.

Трудно сложилась послевоенная судьба у Героя Советского Союза А. Е. Чернова. Вскоре после войны он заболел, ему сделали сложную операцию и боевой флотский командир вынужден был уйти в отставку капитаном 3-го ранга. Но он нашел свое второе призвание. Андреи Ефимович закончил Московский государственный университет, стал журналистом. Он автор многих книг. Еще один командир торпедного катера - В. С. Белобородый, также сразу после войны ушедший в запас, добился больших успехов на ином поприще: он профессор одного из ленинградских институтов.

Но большинство офицеров нашей бригады продолжали службу на флоте. Герой Советского Союза А. Г. Кананадзе после окончания Военно-морской академии командовал соединениями, служил начальником штаба тыла Краснознаменного Черноморского флота. Ныне он - капитан 1-го ранга в отставке, но трудится в одном из центральных учреждений Военно-Морского Флота. Герой Советского Союза С. Н. Котов в конце войны был начальником штаба нашей бригады. В настоящее время контр-адмирал в отставке С. Н. Котов проживает в Феодосии. Еще один наш ветеран и тоже контр-адмирал в отставке, бывший флагманский связист бригады, Н. Г. Иванов на заслуженном отдыхе, живет в Москве. Два капитана 1-го ранга в отставке Б. П. Ваганов и И. Н. Погорлюк также немало сделали для славы нашего флота. Сейчас Борис Павлович живет в Севастополе, а Иван Никифорович - в Риге. Есть у нас, как принято говорить среди ветеранов, и полный адмирал. Бывший флагманский штурман бригады Б. Е. Ямковой после бригады служил в оперативном отделе штаба флота и в главном штабе ВМФ, был на высоких [370] командных должностях на Северном и Тихоокеанском флотах.

В грохоте и шуме волн Тихого океана многое может услышать старый моряк. Но чаще всего каждый из нас, отдавший Военно-Морскому Флоту почти всю свою сознательную жизнь, ощущает единый шум волн всех океанов и морей, омывающих берега нашей могучей Родины.

Мы, ветераны-моряки, во многих городах живем и трудимся, в различных званиях закончили службу, но, уверен, что в такой момент все бы думали одинаково: О. М. Чепик и К. К. Лосевский - из двадцати человек наших катерников, живущих ныне в Севастополе; А. И. Градусов и Б. Я. Бирзнек - из десяти однополчан, ныне ленинградцев; Н. С. Тарасов и М. О. Кудашкин - из десяти москвичей; теперешний одессит Г. К. Годун и сочинец Н. Ф. Ченчик; рижанин В. А. Лозицкий и ярославец М. К. Овсянников; С. Д. Гусев из Керчи, В. А. Погребняк из Таганрога, Н. С. Колинька из села Карпиловки, Черниговской области, Ф. Д. Перетятько из Опишни, что на Полтавщине, - да разве всех перечислишь?

Особо вспомнил я моего первого наставника по службе на торпедных катерах ныне капитана 2-го ранга в отставке А. Д. Томашевского, живущего в Керчи. Это он и учительница Керченской средней школы № 20 В. В. Лошакова прислали мне год тому назад газету «Керченский рабочий», посвященную Дню рождения комсомола, в которой корреспондент вел взволнованный репортаж из необычного музея этой школы: «…Такая уж военная судьба выпала нашему городу - теперь море словно стало частью мемориала погибшим. В те огненные годы бороздили его катера, ведомые отважными экипажами… Эти смелые люди заслужили, чтобы как можно больше юных керченцев узнали об их подвигах. Об этом, наверное, думал и ветеран, капитан 2-го ранга в отставке, бывший командир дивизиона торпедных катеров А. Д. Томашевский, когда в 1978 году, придя на сбор в 4-А класс, предложил пионерам создать музей боевой славы…» Почти десять лет действует этот музей. Сколько сделано пионерами, комсомольцами - об этом нужен отдельный рассказ. Но главное - сохраняется память, дыхание времени, биение сердец.

Каждый год ветераны флота вместе со школьниками [371] из лучших поисковых отрядов в канун Праздника Победы 8 мая выходят на сейнере в море и опускают венки в знак памяти о погибших моряках в годы Великой Отечественной войны.

И об этом тоже я думал на берегу Тихого океана. Ведь именно те, начавшие в Керчи поиск, прикоснулись совсем юными сердцами к пламени битв с врагом, сегодня становятся в строй моряков нашей прославленной Севастопольской ордена Нахимова I степени бригады торпедных катеров Краснознаменного Черноморского флота. Или заступили на боевую вахту на широтах Тихоокеанского флота. И хочется им сказать, нашим преемникам: «Мы свою боевую вахту отстояли честно, как велит долг перед Родиной, и передаем ее вам, в ваши надежные молодые руки. Наш ветеранский приказ: «Так держать!»

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

01.04.2015