На ночлеге [Николай Георгиевич Гарин-Михайловский] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
Николай Гарин-Михайловский На ночлеге
* * *
Короткий зимний день подходил к концу. Потянулись тёмные тени, вырос точно оголённый лес, белым снегом занесённые поля стали ещё сиротливее, ещё неуютнее. Я в последний раз пригнулся к трубе теодолита, но уже ничего не было видно. Рабочие лениво ждали обычного приказания: – Баста. Складывают геодезические инструменты, топоры, побежали за санями. Я и мой помощник совещаемся, где ночевать нам. Решаем ночевать в только что пройденном посёлке. В Ярославской губернии почти в каждой деревне вы встретите несколько богатых домов, владельцы которых разного рода подрядчики (маляры, столяры) живут сами с семьёй в Питере, а дома оставляют на какую-нибудь старую родственницу. Дома хорошие, двухэтажные, родственница живёт где-нибудь в подвале, в конурке и на совесть стережёт хозяйское добро. Добро оригинальное и разностороннее: какой-нибудь старинный подсвечник или редкие бронзовые часы рядом с самодельным диваном; какая-нибудь ненужная здесь из богатого дома безделушка и громадная, половину комнаты занимающая, печь. Всё это достаточно некрасиво, безвкусно, ярко и неуютно. И всё напоказ. На ночёвку впускают охотно, не хотят рядиться с вечера, а утром требуют столько, сколько стеснились бы попросить даже в столичной гостинице. Но в выбранном нами посёлке ни одного такого дома не оказалось. Мы за день достаточно продрогли и потому, не теряя времени, остановились перед первой ничем не лучше, не хуже других старенькой избой. Мы вошли в неё. Посреди избы стоял прядильный станок, – он работал, шумел и во все стороны разлеталась от него пыль. Крупные частицы её тут же опускались на пол, на стол и скамьи, на платье, а мелкая так и стояла в воздухе, погружая избу, не смотря на горевшую лампочку, в удушливый полумрак. Казалось сперва, что в избе никого не было. Но на вопрос: – А что, можно у вас переночевать? Поднялись сразу несколько фигур и маленький корявый крестьянин спросил, бодрясь: – А вы чьи? – Мы изыскания делаем: линию наводим. Этого было достаточно. Крестьянин, успокоенный, скрывая даже удовольствие, ответил с напускным равнодушием: – Что ж?.. Милости просим… Самовара только нет… Окромя писаря и во всей деревне нет. – А попросить у писаря? Крестьянин почесал затылок, подумал, опять почесал и решительно проговорил: – Не пойду! – Чего не пойдёшь? – спросила спокойно, в упор, пожилая, измождённая высокая женщина, оставляя работу у станка. И, помолчав немного, она бросила мужу укоризненное восклицание и начала торопливо натягивать на себя тулуп. В дверях, накидывая уже платок, она сказала нам: – Будет самовар! – и исчезла. Мы разделись, внесли наши вещи, достали свечи, хлеб, закуски и, присев за стол, принялись за свой обед. За день ходьбы аппетит нагуливается хороший и, хотя и мёрзлое, мы едим усердно, жуём, глотаем и в то же время знакомимся с окружающим. Корявый крестьянин, – глава, – оставался и при более ярком освещении всё таким же корявым. Всклокоченный и напряжённый он напоминал собой загнанного петуха, совершенно помятого, но готового, несмотря на это, отстаивать и дальше свою позицию. Эта взвинченность – явление заурядное в теперешней обстановке деревни: нужда лезет во все щели и в конец обесцененной работой не заткнуть этих щелей. Старшая дочь села за станок. Такое же испитое, зелёно-жёлтое лицо. Остальные обитатели, один другого меньше, до пятилетнего и у всех тот же болезненный, изнурённый вид. Впечатление какого-то походного, где-нибудь на войне, лазарета выздоравливающих тифозных. Ещё бы: такой ужасный воздух! – Зачем вы этот станок в избе держите? – А куда же его? – В пристрой. – Пристрой – построй, – обидчиво бросил крестьянин и завозился с таким решительным видом над куском кожи, что я на время оставил его в покое. Он заговорил сам нехотя и раздражённо: – В этой не знаю, как усидеть, – того и гляди свалить велят… – Кто? – Кто?.. Мир… Вишь, не по планту изба, а что такое не по планту? Только и всего, что место приглянулось у кого мошна потуже… Тебе ни строить, ни чинить не дают: как развалится – уходи… Хозяин нервно хватает руками и опять складывает их. – Да… вот так и уйду: ночью и выхожу на починку… так и тянем. Да, вот так и ушёл тебе: небойсь. Хозяин жаловался на мир, порядки, а я слушал. Кто знаком с деревней, тот знаком с такого рода жалобами. И нельзя не признать основательности таких жалоб, конечно. Я сижу и вспоминаю… Человек двадцать лет платил выкупные за надел: умер – и семья его нищая. С вдовы мир торопится сорвать всё, что может и пускает по миру её и детей. Когда дети вырастут (только мальчики), они сядут опять на землю, но до тех пор они могут и умереть с голоду… Страховку фабричного получит семья, состояние в остальных сословиях частная собственность; только крестьяне лишены её. Неравенство в сравнении с другими, говорящее громко за себя. Игнорировать его грех- 1
- 2
Последние комментарии
3 часов 12 минут назад
4 часов 19 минут назад
5 часов 16 минут назад
5 часов 31 минут назад
14 часов 41 минут назад
14 часов 42 минут назад