Люди большой отваги [Евгений Тимофеевич Беломестнов] (fb2) читать онлайн

Люди большой отваги

ЛЮДИ БОЛЬШОЙ ОТВАГИ

Гвозди б делать из этих людей:

Крепче б не было в мире гвоздей.

Н. Тихонов

„Баллада о гвоздях“

В этот день в вечернем университете марксизма-ленинизма при Доме офицеров шли экзамены по политэкономии. Слушатели, негромко разговаривая, толпились у дверей комнаты, в которой работала экзаменационная комиссия.

Командир саперного взвода Марк Гаврилюк — невысокий, широкоплечий лейтенант — явно не торопился предстать перед комиссией. Он стоял в стороне от всех, у раскрытого настежь окна, и не спеша перелистывал тетрадь с конспектами.

Вчера лейтенант ездил по срочному заданию в небольшое местечко. Там вблизи детдома ребятишки вырыли две артиллерийские мины. Подорвав их, Марк проверил щупом и миноискателем большой участок местности, домой вернулся поздно вечером и, хотя засиделся за полночь, не успел повторить все записи по политэкономии.

И надо же было именно в такое горячее время раскопать детдомовцам эти мины! Впрочем, так случается нередко. Подтает снег, забурлят ручьи и то тут, то там обнажат «сюрпризы» — неразорвавшийся снаряд, авиационную бомбу или припрятанную много лет назад мину. Давно уже позаросли быль-травою старые окопы, а война нет-нет да и напомнит о себе.

Жители окрестных сел хорошо знают лейтенанта Гаврилюка. Не потому, что он здешний, а потому, что смелая рука сапера не раз отводила от них грозную опасность. Немало на его счету обезвреженных гитлеровских снарядов, авиабомб, мин и целых складов с боеприпасами.

…Дочитав конспект, лейтенант закрыл тетрадь: кажется, все повторил, можно сдавать экзамен. Но не успел офицер отойти от окна, как в коридоре появился дежурный:

— Лейтенант Гаврилюк, к телефону.

Марк подошел к аппарату.

— Немедленно зайдите ко мне, — раздался в трубке знакомый голос начальника штаба.

— Товарищ полковник, у меня экзамен, — взмолился лейтенант.

— Бросьте все. Есть неотложное дело.

Когда Гаврилюк зашел в кабинет полковника, тот сказал:

— Политэкономию сдадите после. А сейчас вам предстоит другой экзамен.

И полковник коротко рассказал.

Звонил директор девятой средней школы. В пригородном поселке обнаружены крупнокалиберные снаряды. В сорока метрах от школы. Копали девятиклассники котлован под теплицу и наткнулись, по всей вероятности, на склад боеприпасов. Надо срочно поехать в поселок и принять меры безопасности.

Через полчаса лейтенант прибыл на место происшествия. Еще не спустившись в котлован, увидел: в правом углу ямы лежит 150-миллиметровый немецкий снаряд. Потемневшая от окиси медная гильза в зеленых прожилках. Рядом торчат из земли еще два таких же снаряда.

Коля Хитрый и Таня Широкая, перебивая друг друга, пытаются рассказать лейтенанту, как они обнаружили снаряды.

— Пусть говорит кто-нибудь один, — останавливает их офицер.

— Так вот, я ж кажу, — путая русские слова с украинскими, продолжал Коля. — Ударил лопатой, чую — железо. Хлопцы, гукаю, металлолом тут! А Таня нагнулась и каже: «Якись трубы». Федор Степанович, наш учитель по труду, обрадовался: «Вот добре, трубы нам нужны. Тащите!» Потянули — снаряд! Федор Степанович побачив, побледнел… «Марш все наверх!». Прогнал нас из ямы.

Гаврилюк попросил всех удалиться и спрыгнул в котлован. Ткнул легонько щупом в то место, где вскрыли ребята снаряд. Щуп уперся в металл. Сделал еще несколько осторожных уколов поблизости — то же самое. Лейтенант сантиметр за сантиметром начал исследовать дно котлована. Оказалось, что боеприпасы уложены плотными штабелями в правом углу ямы прямоугольникам метра в два длиной. Офицер вылез наверх и, мысленно продолжив прямоугольник, стал «прощупывать» грунт. Так и есть. Догадка его правильна: снаряды зарыты в старой траншее. Промерил шагами поверхность над складом — двенадцать метров!

Вернувшись в котлован, Гаврилюк начал разгребать землю. Показались прогнившие доски ящика. Они легко крошились при нажиме пальцами, и сапер вскоре оголил снаряды, уложенные в ящиках тесными рядами. Марк отнес их в сторону и продолжал работу. Внизу, под снарядами, оказались фаустпатроны и артиллерийские мины различных калибров. Лейтенант не стал их трогать. Вполне возможно, что склад заминирован, а время уже позднее, в сумерках работать опасно.

Гаврилюк прошел в школу, предупредил директора, чтобы никто не подходил к котловану, и позвонил в штаб. Доложил обо всем, попросил выставить на ночь охрану.

На следующее утро саперное подразделение выстроилось на развод. Все уже знали о «находке».

— Склад боеприпасов, — объявил майор, — поручено обезвредить лейтенанту Гаврилюку. Кто желает пойти с ним?

Из строя шагнули двенадцать саперов.

— Хватит, — остановил Гаврилюк еще нескольких солдат, подавшихся вперед. — Мне нужно только пять.

Двенадцать саперов стояли молча, настороженно следя за выражением лица лейтенанта. Кому окажет доверие? Кого посчитает самым достойным пойти на опасную работу?

Марк Гаврилюк не спешил. Надо взять в помощники самых опытных и отважных, таких, у кого не дрогнут рука и сердце. Он знал всех, кто вышел из строя, но в эту минуту еще раз взвешивал качества каждого. Лейтенант назвал пять фамилий. Все пятеро радостно заулыбались: можно было подумать, что командир взвода берет их не на рискованное дело, а на приятную прогулку.

Кто же они, эти пятеро? Помощник командира взвода старший сержант Никонов, не раз принимавший участие в разминировании. Это он в числе первых комсомольцев поехал по призыву партии на освоение целины, жил в палатке, не отступил перед свирепой казахстанской зимой. Секретарь комсомольской организации роты ефрейтор Рудольф Кирсанов. Комсомольцы ефрейторы Ефим Брикель и Юрий Никулин. Ефрейтор Юрий Найденышев. Все люди надежные.

Отведя добровольцев в сторону, Марк Гаврилюк сказал:

— Хочу предупредить, товарищи. Идем на очень опасную работу… Подумайте, еще не поздно отказаться.

— Мы уже подумали, — ответил за всех Кирсанов, — твердо решили.

Оставив Никонова для получения взрывчатки, лейтенант приказал остальным садиться в машину. Прихватили с собой миноискатель, щупы, лопаты. По распоряжению командира взвода ефрейтор Никулин положил в кузов доску.

— Сделаем из нее деревянные лопатки, чтобы очищать от земли снаряды, — пояснил Гаврилюк.

Машина выехала. Лейтенант торопился. Надо договориться с директором школы, чтобы прервал занятия на все время работы саперов, а также предупредить жителей поселка, определить границы «запретной зоны». Проинструктировать начальника охраны, где поставить оцепление.

Все это заняло около часа. Школа — белое трехэтажное здание — опустела. Прекратилось движение на улице и около ближних жилых домов. Саперы приступили к раскопке боеприпасов.

По приказу лейтенанта все сняли гимнастерки: работа точная, тонкая, ничто не должно стеснять движений. Вслед за командиром взвода в котлован спустились Кирсанов и Брикель. Наверху остались Никулин и Найденышев.

— Возьмите этот, — сказал Кирсанову лейтенант. Ефрейтор осторожно поднял один из снарядов, вырытых вчера командиром. Бицепсы сапера вздулись.

— Килограммов двадцать пять будет, — заметил он.

Гаврилюк очистил пальцами алюминиевую головку снаряда от засохшей земли.

— Смотрите, — сказал он, — металл окислился, крошится. Головка — самая опасная часть снаряда, здесь вмонтирован взрыватель. Малейший удар — и конец всем. Главное — все делать не спеша, осмотрительно. Заметишь проводок, прекрати работу, проверь, не поставлена ли мина на неизвлекаемость.

Кирсанов бережно, как ребенка, передал снаряд Никулину. Тот так же осторожно понес его от ямы, уложил на мягкую траву.

Трое в котловане, передав наверх выкопанные снаряды, начали осторожно разгребать грунт. Каждый работает на своем участке. Сперва очистит от земли и остатков гнилых досок корпус гильзы, потом подбирается к головке снаряда. Тут лопатку лучше отложить: если попадется проводок, пальцы почувствуют его, а лопатка может оборвать. Вот под снарядом образовалось углубление. Сапер медленно подводит под головку ладонь, а другой рукой продолжает отгребать землю. Проверив, не припаяна ли к снаряду проволока, плавно приподнимает его, тщательно осматривает, подает товарищу и снова опускается на колени.

Разобран первый слой боеприпасов — 150-мм снаряды в сгнивших ящиках. Затем пошли артиллерийские мины, сложенные навалом.

Пластмассовые головки у них потрескались, взрывные устройства у некоторых мин частично оголились — в этом их главная опасность. Да к тому же и лежат они как попало. Марк Гаврилюк приказал показывать ему каждую извлеченную мину. Вот одну держит Брикель. Головка почти совсем оголена. Тряхни посильней — и взрыватель сработает.

— Что с ней делать? — сдавленно спросил ефрейтор.

— Передай Никулину. Пусть отнесет подальше, положит отдельно. Да осторожно смотри!

В голосе лейтенанта прозвучали тревожные нотки, но он тут же спохватился, успокоил себя. Ведь многое, почти все — и жизнь этих саперов, и успех работы — зависит сейчас от его выдержки, его примера. Надо быть все время начеку, собрать воедино волю, каждый нерв. Заставить сердце биться не так часто. Он может, обязан умерить этот учащенный стук в груди. Коммунист все может, даже побороть боль, как легендарный Камо…

Разгребая грунт, Марк обнаружил противотанковую мину незнакомой конструкции. Пластмассовый корпус весь в трещинах. Очистив вокруг землю, лейтенант чуть-чуть приподнял мину, заглянул под нее: ни с чем не соединена. Офицер встал на ноги и на вытянутых руках понес мину из котлована. Саперы переглянулись: всем стало ясно, что даже из рук в руки эту мину передать нельзя — развалится. А лейтенант шел, провожаемый тревожными взглядами помощников. Пройдя несколько сот метров от склада, осторожно положил смертоносную коробку в канаву. Когда командир повернул обратно, все саперы облегченно вздохнули. Позднее эту особо «коварную» мину подорвал на месте Никонов.

Работа продолжается, траншея становится глубже, растет в длину. Кирсанов до крови ободрал пальцы. Лейтенант предложил:

— Иди, комсорг, без тебя управимся.

Кирсанов отказался — коротко и твердо, без громких слов. Такие скромные, сильные люди делают свое дело, какое бы трудное оно ни было, без шумихи. «Вот кому бы я дал рекомендацию в партию без всяких оговорок», — подумал Марк. А Брикель? А Никулин и Найденышев? Какая сила духа открылась в них в эти грозные минуты! Ведь знают, что в любую секунду можно взлететь на воздух, и как все делают по-будничному, просто. А Кирсанов нет-нет да и перекинется шуткой.

Трое саперов в котловане почти не разгибают спины, и количество изъятых снарядов и мин увеличивается. С чем сравнить их адскую работу? С трудом ювелира, который наносит филигранную отделку на золото? С усилиями землекопа, вгрызающегося в твердый грунт? С напряжением грузчика, таскающего тяжелые мешки? Нет, первый применяет только отточенное мастерство, второй и третий — ловкость и физическую силу. А сапер все эти качества соединяет вместе да умножает их на бесстрашие. Вот что такое сапер, когда он берет в руки самое смерть!

Никулин насчитал наверху 250 снарядов и мин. Марк Макарович Гаврилюк объявил перерыв. Мокрые от пота, вымазанные в земле саперы вылезли из котлована. Лейтенант осмотрел сложенные на траве боеприпасы. Некоторые головки мин, нагретые солнцем, начали осыпаться.

— Нужно поскорее отвозить, — решил Гаврилюк.

Подрывать здесь нельзя: рядом школа, люди, жилые дома. Выход одни — везти за город, на полигон. Старший сержант Никонов уже пригнал машину для транспортировки боеприпасов.

— Первый рейс я сделаю сам, проверю дорогу, — сказал лейтенант Никонову, — а вы с остальными подъедете к полигону на другой машине, без снарядов.

Быстро набросали в кузов земли. Сложили на эту мягкую подстилку снаряды и мины. Марк Гаврилюк сел в кабину к водителю, внимательно глянул на него.

Рядовой Громыко перехватил пристальный взгляд офицера, понял его значение и в душе обиделся: «Сомневается лейтенант. Первый год, мол, служит. Справится ли? Будто я хуже других…»

А лейтенант спокойно сказал:

— Трогаем. На первой — второй скорости.

Машина плавно двинулась. Выехали за ограду, миновали улицу. Ехали медленно-медленно. В поле дорога ухудшилась, машину часто встряхивало на неровностях. Гаврилюк видит, как у Николая Громыко побелели пальцы, сжимавшие баранку. Из-под пилотки струйками катится по веснушкам пот. Чуть вздрогнет автомобиль, маленький шофер втягивает в плечи и без того короткую шею. А сам говорит:

— Порядок. Доедем. Вот жара только какая…

«А он молодчина! — думает лейтенант. — Умеет себя держать».

Шесть километров машина шла полтора часа. Остановились у старого танкового окопа. Вскоре на полигон приехали остальные саперы. Углубили один окоп, потом второй. Выгрузили в них боеприпасы. Марк Гаврилюк и Рудольф Кирсанов остались подрывать, а Никонова, Никулина, Брикеля и Найденышева командир послал в оцепление.

Через полчаса полигон потрясли два мощных взрыва.

Пообедав возле школы, саперы продолжали раскопку склада. Командир части прислал на помощь Гаврилюку лейтенанта Виктора Гаврилюка — однофамильца. На одной машине, нагруженной снарядами, Виктор уехал на полигон и занялся там подрывом боеприпасов. На другой машине вывозили снаряды Никонов и Громыко.

Некоторые мины были настолько «ненадежными», что пришлось отвозить к месту уничтожения каждую отдельно. На протяжении шести километров медленного пути Найденышев, Брикель, Кирсанов держали их в руках, словно это были хрупкие стеклянные предметы.

Очистив траншею на участке котлована, саперы сняли верхний грунт на ее продолжении за котлованом. В узком проеме мог работать лишь один человек. Вот Кирсанова сменил Брикель. Обрабатывая очередную артиллерийскую мину, ефрейтор заметил на самой головке, покрытой фольгой, темную спираль. Брикель стал вынимать под миной землю. Вдруг спираль спружинила и отскочила в сторону. Сапер отпрянул, оцепенели наблюдавшие за ним Кирсанов и Найденышев. Секунду-другую они стояли не дыша. Но взрыва не произошло.

— Ну, Ефим, а я уж решил: не дотянул ты до увольнения в запас, — пошутил Кирсанов, стирая с лица росинки пота.

К Брикелю подошел Марк Гаврилюк:

— Что случилось?

— Да вот проволочка соскочила с мины.

— А ну, пустите, — и лейтенант просунул руку под мину. Отыскал проводок, поскреб его ногтем, широко улыбнулся:

— Это корень от какого-то растения. Но будьте внимательны, тут могут быть и настоящие провода.

К вечеру, когда была расчищена половина траншеи, саперы столкнулись с новой загадкой. В земле обнажились небольшие ящики из гофрированного железа. Что это такое? Мины? Слишком велики. Ящики для снарядов? Маловаты по размеру.

Командир велел всем отойти подальше, оставил с собой только Брикеля. Если это неизвестные сверхмощные мины, надо быть ко всему готовыми. Гаврилюк и мысли не допускал о прекращении раскопок. Начали с ефрейтором счищать с ящиков землю. С внешней стороны одного из них показалась деревянная ручка. Дерево превратилось в труху, и ручка сразу же рассыпалась, остался только металлический стержень. Взявшись за него, лейтенант чуть-чуть приподнял ящик.

— Посмотри, Брикель, нет ли под ним проводки?

— Не видно.

Гаврилюк медленно повернул ящик на ребро, затем бережно приподнял и поставил на край траншеи. Что же все-таки в нем находится? Верхняя крышка прикреплена шурупами. Отвинтили их, сдвинули крышку. Внутри ящика поблескивали, как новенькие, 37-миллиметровые снаряды. Двенадцать штук.

Действуя по-прежнему осмотрительно, саперы извлекли из траншеи еще девять металлических ящиков. На этом пришлось закончить работу — стало темнеть.

За день откопали 620 снарядов и мин.

На следующий день среди снарядов и мин стали попадаться гранаты, дополнительные заряды и взрыватели. Саперы со скрупулезностью хирургов извлекали все это из черного чрева траншеи.

Особенно напряженные моменты были во время работы у ефрейтора Никулина и лейтенанта Марка Гаврилюка.

Вот Юрий Никулин откопал еще один ящик, обитый жестяными обручами. Дерево местами выпало, и сапер увидел сквозь щели немецкие противотанковые гранаты с вставленными запалами. Кроме того, все содержимое ящика опутано проволокой. Нетрудно было сообразить, что фашисты сделали это специально, рассчитывая на оплошность тех, кто будет распаковывать гранаты.

Лейтенант Гаврилюк категорически запретил разбирать ящик.

— Как же быть? — спросил Никулин.

— Что-нибудь надо придумать.

— А если я его вынесу целиком?

— Пожалуй, это единственный выход, — согласился Марк Гаврилюк. — Только не трясите, запалы могут сработать.

Опять все отошли подальше. Ефрейтор Никулин, напрягая все силы, осторожно поднял ящик и вынес его из траншеи.

Несколькими минутами позже лейтенант на самом дне окопа нашел гранату. Длинная деревянная ручка сгнила, веревочка к терочному воспламенителю истлела. Как взять в руки такую штуковину? И все-таки Марк Гаврилюк ее взял, пронес несколько метров и положил в стороне от мин и снарядов.

К концу раскопок обнаружили два фугасных снаряда — каждый весом свыше 100 килограммов. Чтобы вынуть их из траншеи, пришлось выкопать вокруг широкую яму. Поднимали метровые снаряды вдвоем.

Большую помощь в этот день оказал группе лейтенанта Марка Гаврилюка сержант Порублев с отделением своих солдат. Они также проявили мужество и выдержку. Два рейса на полигон совершил на машине с боеприпасами шофер ефрейтор Ужданавичус.

Всего за три дня отважные саперы, пренебрегая опасностью для жизни, откопали, вывезли и подорвали около шестнадцати тонн боеприпасов. Это на шесть тонн больше, чем в таком же складе в Курске!

Верные сыны советского народа коммунист лейтенант Марк Гаврилюк, комсомольцы старший сержант Геннадий Никонов, ефрейторы Рудольф Кирсанов, Ефим Брикель, Юрий Никулин, рядовой Николай Громыко, лейтенант Виктор Гаврилюк, беспартийный ефрейтор Юрий Найденышев с честью выполнили задание. Жители поселка спокойно трудятся, их дети ходят в школу. Пусть в их памяти никогда не потускнеет подвиг восьми саперов, пусть он служит им примером мужества и верности долгу перед Родиной.

КРЫЛАТАЯ ПЕХОТА

1. Трудный рубеж

Давно уже опровергнуто мнение о том, что смелость — наследственное качество и дается человеку от природы: один, мол, рождается храбрым, другой — трусом. Этот неверный взгляд опровергается и службой авиадесантников. Она воспитывает мужество, закаляет волю, делает человека хозяином своих чувств.

Совершить прыжок с парашютом — это уже своего рода подвиг. И не каждый способен на него, как говорят десантники, «с первого захода».

Рядовой Юрий Гусев не считал себя робким и, готовясь к первому прыжку с аэростата, не испытывал заметного беспокойства. Под руководством инструктора парашютного спорта и командиров он изучил материальную часть парашюта, освоил правила его укладки, прошел предпрыжковую тренировку. И до той самой минуты, когда Гусев занял свое место в гондоле аэростата, его не покидала уверенность в том, что он совершит сбой первый прыжок без особого труда.

Но вот гондола плавно отделилась от площадки, и горизонт стал расширяться. Из-за леса показались белые хаты деревни, а дальше в сизой дымке засеребрилась извилистая змейка реки. Гусев глянул через борт гондолы вниз, и в груди у него похолодело. Люди, автомашины на земле уменьшились до размеров игрушек. Солдат поднял глаза на товарищей, сидевших с ним рядом, увидел их серьезные, сосредоточенные лица и услышал, как гулко забилось у него сердце.

Нет, не об опасности подумал в эту минуту Гусев. Он знал: парашют надежен, не подведет. В душу его вкрадывался безотчетный страх перед высотой, и он не умел, не знал, как остановить, сдержать его натиск.

— Приготовиться, — спокойно сказал пилот-воздухоплаватель и откинул дверку гондолы. Сосед Гусева поднялся, встал на порожек, прижал к себе запасной парашют.

— Пошел!

Солдат провалился вниз, гондолу слегка качнуло. Гусев услышал шелест разматывающихся строп и глухой хлопок раскрывшегося купола. Потом пилот-воздухоплаватель снова скомандовал: «Приготовиться!» Гусев подумал: «Это мне» — и сделал шаг к порожку.

…Командир, проводя занятие по парашютной подготовке, наставлял молодых солдат: «Отделяясь от гондолы, не смотрите вниз». Юрий не забыл об этом совете, но сейчас что-то подмывало его взглянуть на землю. Он посмотрел и… отпрянул назад, вцепившись руками в борта гондолы.

— Что случилось? — спросил пилот.

Юрий с трудом выдавил:

— Не могу…

Человеку, ни разу не испытавшему, что значит ринуться в воздушную пропасть с высоты в несколько сотен метров, трудно представить с полной ясностью тот вихрь ощущений, который овладевает парашютистом в момент отделения от самолета или аэростата. В эти считанные секунды в душе человека схватываются две силы: инстинкт самосохранения и чувство долга, сознание необходимости.

В Гусеве на этот раз верх одержал страх. Солдат сидел, забившись в правый угол гондолы, с белым как полотно лицом. Оно стало красным позднее, когда прыгнули два остальных парашютиста и аэростат начал снижаться. В этот момент Юрий испытал чувство посильнее страха: стыд. Ему хотелось крикнуть пилоту-воздухоплавателю: «Остановите спуск, я прыгну!», но язык не повиновался. А гондола все снижалась и снижалась, и Гусев мучился: что он скажет командиру, как взглянет товарищам в глаза? Каждый может теперь поднять его на смех, назвать позорнейшим словом «трус»…

Но ничего этого не случилось. Никто над ним не смеялся, никто не обжег презрительным взглядом. Все были заняты своим делом и словно не замечали его. Гусев вылез из гондолы, отошел в сторонку. Рядом сразу же оказался командир взвода, участливо спросил:

— Испугался? Ничего, на первых порах бывает и такое.

Гусев вспыхнул и, отведя взгляд от лейтенанта, упрямо проговорил:

— Все равно прыгну!

Солдат ожидал, что командир будет его «пробирать», а вместо этого услышал в голосе офицера сочувствие.

— Конечно, прыгнете, — согласился лейтенант, — а сейчас снимите парашюты, передохните немного, пока я вас не позову.

Так и не высказал никто Гусеву упрека. Много времени спустя он понял, что эта особая деликатность, чуткость к товарищу присущи десантникам. Они, каждый по-своему «переживший» свой первый прыжок, хорошо знают, какой это трудный рубеж и какое напряжение воли требуется, чтобы преодолеть его.

Через полчаса Гусев снова поднялся в воздух. Рядом с ним сел опытный парашютист ефрейтор Аниськов. Пока аэростат набирал высоту, Аниськов убеждал Гусева:

— Ты не бойся, Юрий. Сколько сегодня народу прыгало, и все приземлились благополучно. Парашюты у нас безотказные, сами укладывали их, видели — все в порядке. Главное — оторваться от гондолы, а там все пойдет как по маслу. Прыгай сразу за мной. Смотри, как я буду делать, так и ты.

Гусев напряг всю свою волю, чтобы отогнать страх, твердил про себя только три слова: «Все равно прыгну!»

Аэростат достиг нужной высоты и остановился. Точно выполняя команды, ефрейтор Аниськов встал на порожек дверки, обернулся на секунду к Юрию, задорно подмигнул ему и исчез. Гусев рывком поднялся и, глядя прямо перед собой, занял место на опустевшем порожке.

— Пошел.

Юрий, пригнув колени, отделился от гондолы. Сила тяжести с нарастающей быстротой понесла его вниз, земля качнулась, поплыла куда-то наискосок. Гусев почувствовал, как замерло у него сердце, перехватило дыхание. Но тут что-то с силой дернуло, мотнуло его в сторону, и он повис, как ему показалось, на одном месте. Юрий взглянул вверх и увидел над собой белый купол парашюта. Ощущение радости, большой победы заполнило сознание солдата. Трудный рубеж был взят!

Волнение, которое испытывает парашютист при первом прыжке, не исчезает бесследно. Сколько бы ни прыгал десантник, он каждый раз волнуется. Разница тут состоит только в том, что с опытом приходит осознанная смелость — умение держать себя в руках, находчивость, трезвая оценка обстоятельств, способность не поддаваться растерянности. В основе этого лежит глубокое сознание воинского долга, отличное знание материальной части парашюта, техники прыжка и тренировки силы воли, привычка побеждать в себе инстинкт самосохранения.

Опытный парашютист-инструктор офицер Поляков так сказал по этому поводу:

— Не верьте тому, кто говорит, что для него совершить прыжок с парашютом все равно, что выпить стакан чаю. Человек есть человек. Я шестьсот тридцать шесть раз опускался под куполом и каждый прыжок «переживал». Все дело в том, способен ли человек держать себя в руках. Если он умеет побороть свою робость — значит, он храбр. Вот эта власть над собой и называется у нас, десантников, смелостью.

Такое качество приобрел со временем и рядовой Гусев. Когда он с некоторой иронией рассказывал мне о своем первом прыжке, к нам подсели еще несколько десантников. Завязался разговор об особенностях службы «крылатой пехоты», о мужестве и находчивости. Воины с гордостью называли имена лучших парашютистов, приводили примеры рискованных случаев в воздухе, когда наиболее полно раскрывались замечательные качества наших десантников — мастерство, смелость, самообладание. Один такой случай произошел с сержантом Николаем Викторовым, совершавшим свой пятнадцатый прыжок.

Отделившись от самолета, Викторов попал в сильную струю воздуха. Четыре стропы перехлестнули купол, и парашютиста начало крутить вокруг оси. Опытный десантник сразу же оценил всю сложность обстоятельств: парашют может погаснуть совсем, а если и не погаснет, то при такой большой скорости приземления не избежать тяжелой травмы. Растеряйся Викторов на секунду, не прояви самообладания и находчивости, дело могло бы кончиться плохо. Сержант моментально нашел правильное решение: открыть запасной парашют. Но чтобы это сделать, требовалась величайшая осмотрительность и осторожность: вращательное движение могло закрутить второй парашют. И вот в воздухе, когда от быстрого падения свистит в ушах и руки не так послушны, как на земле, комсомолец Викторов нашел в себе силы, дернув кольцо, не выпустить из рук запасной парашют. Выбрав удобный момент, он оттолкнул его, придержав кромку купола, тем самым давая возможность заполниться ему воздухом. Сержант действовал с трезвым расчетом, и на все это ушло намного меньше времени, чем на наш рассказ о самом случае.

Чем, как не смелостью и отвагой, можно назвать действия Николая Викторова? А ведь он в свое время тоже совершил первый, очень простой по условиям, прыжок и так же, как Юрий Гусев, немало переволновался. Преодолев первый страх, он тем самым освободил в своей душе место мужеству, тому самому свойству, которое делает человека в решительные минуты героем.

2. Сотый прыжок

На площадке приземления шли последние приготовления к прыжкам. Туго натянутый трос удерживал невысоко над землей огромное, отливающее серебром, китообразное тело аэростата. Пилот-воздухоплаватель занял свое место в гондоле. Вслед за ним вошел в нее высокий, широкоплечий парашютист в куртке и шлеме. Привычным движением он зацепил карабин вытяжной веревки за специальную металлическую рейку и опустился на откидное сиденье.

— Опять показательный прыжок старшины Матвеева? — дружески спросил его пилот.

— Так точно! — в тон ему ответил парашютист. — Да вот еще двух орлят поручено выпустить в первый полет.

К гондоле приближались два солдата в полном десантном снаряжении. Стянутые лямками подвесной системы парашютов, они шагали по-медвежьи неуклюже, широко расставляя ноги.

— Садитесь, — пригласил их Матвеев. — Вы — рядом с пилотом, а вы — на скамейку справа.

И как только солдаты разместились на указанных местах, гондола отделилась от земли. Аэростат начал набирать высоту.

В это время на так называемой рабочей площадке, расположенной недалеко от места подъема аэростата, инструктор парашютного спорта офицер Поляков уже открыл свою «академию» — вел беседу с молодыми десантниками.

— Вы должны гордиться тем, что служите в авиадесантных войсках, показавших в годы войны замечательные образцы героизма и храбрости…

Увлеченные рассказом офицера о подвигах, о доблести фронтовиков-парашютистов, молодые солдаты стоят в шеренгах не шелохнувшись. Многие из них еще ни разу не поднимались в воздух, но романтика десантной службы, овеянной даже в мирное время особым колоритом отваги, уже завладела их сердцами.

— Прыжок с парашютом, — продолжает Поляков, — есть проверка моральной и физической закалки человека. Какими же качествами должен обладать парашютист? Прежде всего — дисциплинированностью. Не менее важны для него аккуратность, находчивость и хладнокровие. Ведь совершить прыжок — не поле перебежать. Тут требуются и трезвый расчет и большая выдержка. Сейчас будут прыгать два молодых товарища и опытный парашютист-инструктор старшина Матвеев. Внимательно следите за его действиями и слушайте мои объяснения…

В гондоле в те минуты тоже завязался разговор. Когда начался подъем, молодые солдаты Яманов и Медведев, перебросившись несколькими фразами, притихли. Оба, стараясь скрыть свое волнение, застыли в напряженных позах. Старшина, лукаво улыбнувшись, с подчеркнутым спокойствием проговорил:

— Да… Значит, у вас, друзья, боевое крещение — первый прыжок. А я сегодня в некотором роде именинник — в сотый раз буду спускаться с парашютом. Юбилейный прыжок.

Молодые десантники с уважением посмотрели на Матвеева. Шутка ли сказать: сто прыжков! И солдаты невольно внутренне подтянулись, повеселели их глаза. Наверно, и тот и другой подумали в этот момент: «Зря я робею. Вот человек в сотый раз будет прыгать, и хоть бы что: цел, невредим».

А старшина, взглянув за борт гондолы, как бы невзначай заметил:

— Народу-то сегодня порядочно собралось на площадке. И все смотрят на нас. Не подкачать бы! А?

Пилот-воздухоплаватель усмехнулся: ну и хитер старшина! Кстати напомнил новичкам о зрителях. Это прибавит им смелости.

Скромный по натуре, Василий Матвеев в других обстоятельствах не обмолвился бы о своем юбилейном прыжке. Но рядом с ним сидели два еще «неоперившихся» десантника. Он видел слегка побледневшие лица Яманова и Медведева, понимал, как напряжены их нервы. Тонкий знаток людей, чуткий человек, старшина не стал читать нравоучения — в воздухе они были неуместны, — а с умыслом обронил, словно между прочим, несколько слов, которые и подбодрили молодых солдат, и задели их самолюбие.

Яманов и Медведев прыгнули без заминки. Довольный ими, Матвеев подошел к входной двери гондолы и легко оттолкнулся ногами от порожка. Почувствовав динамический удар, он осмотрел купол, сел поудобней в подвесной системе и взглянул вниз. Там, на земле, за ним с любопытством следили сотни глаз. И он должен не просто приземлиться, а показать начинающим десантникам способы управления парашютом: развороты вправо и влево, скольжение. Действуя с безупречной точностью, старшина выполнил в воздухе все, что ему предписывалось руководителем прыжков.

Опустившись на площадку, Матвеев сразу же оказался в кольце сослуживцев. Старые десантники офицер Лихтер, старшина Софронов и другие горячо жали ему руки, поздравляли с юбилейным прыжком. Откуда они узнали об этом? Ведь он только в воздухе проговорился о своем сотом прыжке. Оказывается, не так просто скрыть такое важное событие в жизни десантника.

Поздравления друзей растрогали старшину. Значит, его успехи в службе, скромный труд воспитателя ценят товарищи по оружию, значит, не зря он так много работал с солдатами.

Почти десять лет служит в авиадесантной части старшина сверхсрочной службы Василий Сергеевич Матвеев. За эти годы он не только сам стал мастером военного дела, отличным парашютистом, но и воспитал десятки отважных десантников. Многие из них, такие, как старшины Джадживани и Савенков, пользуются в части славой опытных парашютистов, умелых наставников и воспитателей воинов.

Но сказать о Матвееве только как о парашютисте было бы недостаточно. Он хорошо владеет стрелковым оружием, изучил тактику и приемы современного боя, отлично действует на полевых занятиях. Свой опыт бывалый воин настойчиво передает подчиненным.

Как-то группа десантников во главе со старшиной Матвеевым получила учебную задачу: десантироваться в тыл «противнику», оседлать важную дорогу. Тщательно, вдумчиво готовился старшина Матвеев к этим занятиям. Проверял, инструктировал солдат.

— Заметил я, — сказал он, — что некоторые из вас все заботы сосредоточили только на укладке парашютов. Это, конечно, очень важное дело, но нельзя забывать и о другом. Какая задача поставлена перед нами? Высадиться в тыл «противнику», вступить в бой. Значит, надо хорошо подготовить и оружие и боеприпасы. Парашют — это лишь средство, с помощью которого мы можем появиться там, где враг меньше всего нас ждет. А воюем мы оружием, и десантник должен владеть им особенно хорошо. Ведь ему приходится действовать в основном в тылу противника, в самых сложных условиях. И если он стреляет плохо, не умеет быстро окапываться, переползать, дерзко нападать, стойко обороняться — какой от него толк? Десантник не имеет права стрелять мимо — запас патронов у него ограничен. Он не одержит победы, не научившись маскироваться, орудовать саперной лопатой, точно бросать гранаты. Между тем есть у нас еще отдельные товарищи, которые неправильно считают, что главное для них — смело прыгать с парашютом, а стрельба и тактика — дело, мол, второстепенное.

Эта беседа надолго запомнилась каждому солдату, оказала влияние на действия группы в тылу «противника». Занятия прошли поучительно.

Качествами, которые воспитывает Матвеев у молодых воинов, — мужеством, находчивостью, смелостью — он обладает сам. Об этом говорит один случай, происшедший с ним.

Однажды в воздухе старшина попал в тяжелые обстоятельства. Будучи старшим воздушного корабля, он покинул борт самолета последним. Поднявшийся внезапно ветер понес Матвеева вправо от намеченного места приземления, на середину озера. На парашютисте не было спасательного жилета, применяемого при спуске на воду. Что делать?

Раздумывать некогда, и Матвеев решил: использовав скольжение, увеличить скорость снижения и уйти в сторону от озера. С силой потянул на себя три стропы. Форма и площадь парашюта изменились, от убыстренного падения зазвенело в ушах. Однако, посмотрев вниз, старшина определил, что его отнесет лишь ближе к берегу, но воды не миновать.

Надо немедленно приготовиться к освобождению от подвесной системы, иначе запутаешься в парашюте и утонешь. Старшина выпустил стропы, перебросил запасной парашют за спину. Затем, не теряя ни секунды, отстегнул ножные обхваты, грудную перемычку и, держась левой рукой за лямки выше головы, освободил правую руку от плечевого обхвата. И лишь успел он это сделать, как ноги коснулись воды. Матвеев выскользнул из подвесной системы и с головой окунулся в воду. Ветер подхватил купол и понес к берегу. Старшина вынырнул и с трудом поплыл. Вот он уже на твердой земле. Стряхнув с себя воду, вытянул на сушу парашют, замаскировал его в прибрежных кустах и бегом направился к окраине ближайшей деревни, на сборный пункт.

Десантники уже заняли оборону, спешно рыли окопы.

Спустя некоторое время группа завязала бой с «противником». На занятиях воины действовали энергично, метко вели огонь, показали высокую тактическую выучку, умение правильно использовать особенности местности для маневра. Задача, поставленная командиром, была выполнена с отличной оценкой…

Рабочий день старшины Матвеева загружен: и за порядком в казарме надо проследить, и наряд назначить, проинструктировать, и на склад сходить. Но, выполняя хозяйственные дела, Василий Матвеев не забывает о главном — ведь прежде всего он командир, воспитатель. И старшина умеет выкроить время для беседы с солдатами, побывать на занятиях, поделиться с подчиненными своим богатым опытом. Ему, зрелому, умелому воину, есть чему поучить молодых десантников.

3. Командир наш боевой

Над полями сгущались сумерки, заволакивая туманной пеленой холмистую даль. Утомленные длительным маршем десантники шли к намеченному рубежу. Натруженные ноги будто свинцом налились, а тут еще эта гололедица, сковавшая дорогу, — того и гляди поскользнешься. Студеный ветер обжигает лица, идти все труднее и труднее.

— Передохнуть бы, — сказал солдат Остапенко.

— Теперь уж немного осталось, — обнадежил его рядовой Грипинич.

И, в самом деле, подразделение вскоре достигло намеченного рубежа. Но передышка была короткой. Не успели солдаты расположиться поудобней на кромке придорожной канавы, как младший сержант Лебедев вернулся от командира взвода и скомандовал: «За мной!»

Отделение цепочкой двинулось в темноту. На скате пологой высотки Лебедев остановился:

— Здесь будет наша позиция. Сейчас же начнем окапываться. «Противник» может появиться в любую минуту.

Не говоря ни слова, солдаты вынули из чехлов саперные лопаты. Промерзшая земля не поддавалась: ударишь со всего размаху — отваливается маленький кусочек.

— Все равно что реку ложкой черпать, — невесело сострил Варгасов. — Так мы до утра провозимся!

И взялся за кирку. Коренастый, крепко сбитый, он пользуется в роте славой первого силача. Недаром занимается в секции штангистов.

Стальное жало кирки, глубоко вонзаясь в твердый грунт, откалывает большие комья земли. Дело сразу пошло быстрее. Кирка переходит от одного к другому. Но вот случилась беда: от сильного удара деревянная ручка сломалась. Солдаты приостановили работу.

— Как же теперь? — и все посмотрели на командира отделения.

— Будем долбить лопатами, — сказал младший сержант Лебедев.

— Может, перейти на другое место, где земля помягче? — послышался несмелый голос. — Ведь устали все — такой марш.

— Нет, — решительно оборвал говорившего Лебедев. — Нам приказано окопаться здесь.

Солдаты знали: уж если сказал командир, так тому и быть. От слов своих он не отступается. А заметил слабинку, малодушие, ну тогда держись! Вот и сейчас в его словах звучат нотки недовольства.

— Не забывайте, что мы — десантники. В любых условиях сохранить бодрость, боеспособность — вот наша главная задача. Прыгнул с парашютом — сразу же в воздухе подумай: на земле тебя может ждать враг. Будь готов к схватке. Отшагал километры — не ищи кустика, чтобы прилечь. Сначала отрой окоп, а то и с ходу — в атаку. К этому надо приучать себя теперь, когда пули не свистят и снаряды не рвутся.

Снова отделение берется за лопаты. Сам командир пример подает — рубит твердую землю, не разгибая спины. Рядовой Грипинич взял отброшенную было в сторону кирку — одной рукой за обух, другой за обломившийся черенок — и с ожесточением долбит, долбит. Рядом с таким же упорством работают Агафонычев, Уткин и другие. Сантиметр за сантиметром вгрызаются солдаты в землю все глубже и глубже. Но вот твердый слой пробит, и начался мягкий грунт. Десантники с облегчением выпрямляются и, передохнув, опять пускают в ход лопаты.

На рассвете «противник» пошел в атаку. Но отделение младшего сержанта Лебедева успело уже хорошо подготовиться к «бою». Окопы отрыты в полный профиль, искусно замаскированы, оружие заряжено: попробуй сунься!

На разборе занятий офицер отметил:

— Отделение младшего сержанта Лебедева показало на занятиях хорошую боевую выучку.

Не впервые слышали такую похвалу подчиненные Николая Лебедева. И, как всегда, хороший отзыв поднял их настроение. Солдаты словно забыли об усталости, о трудностях, которые довелось им перенести за минувшие сутки.

— А командир наш знает дело! — кивнул в сторону Лебедева рядовой Грипинич, лучший солдат отделения.

— С таким не пропадешь! — согласился Агафонычев.

Чем заслужил уважение своих подчиненных младший сержант Лебедев?

А тем, что он сумел за сравнительно короткое время сделать отделение одним из лучших в роте. Строгой требовательностью, личным примером, убеждением молодой командир поднял солдат на достижение высоких успехов в учебе. И разве кто-нибудь из них, войдя в ленинскую комнату, не испытывает гордости? Там, на самом видном месте, помещена Доска отличников, а на ней — портреты всех воинов отделения.

Есть еще одно, особое обстоятельство, дающее право Николаю Лебедеву на уважение сослуживцев. Он — человек большого мужества.

Мы сидим с младшим сержантом Лебедевым в ротной канцелярии. Широкое русское лицо Николая, посмуглевшее от ветра и солнца, выражает здоровье и молодость. Но глаза его, серые, слегка прищуренные, — глаза зрелого человека. Они светятся из-под густых бровей умом и спокойной волей.

— Что вам сказать о себе? Биография моя обыкновенная. Как сделал шестьдесят семь прыжков? Так это ж не только в армии. Парашютизмом я увлекся еще до службы. Брат мой старший в десантной части служил. Вернулся домой — рассказал о прыжках. Ну и заело меня: неужели я не прыгну?

И Николай Лебедев неторопливо рассказывает, как он однажды заявился в Ярославский аэроклуб к Леониду Масленникову, известному парашютисту-спортсмену, и сказал ему, что хочет прыгнуть с парашютом.

— Так сразу, без подготовки? — удивился Масленников.

— А что, разве долго подготовиться? Посмотрю, как другие делают, — и все.

— Нет, молодой человек. Если вы серьезно намерены прыгать, придется потрудиться.

И Николай стал посещать занятия парашютной секции. Работал он тогда штукатуром в одной из строительных организаций Ярославля. Свободного времени — в обрез. Только снимет рабочий костюм, умоется, поест — и в аэроклуб. Домой возвращался поздно ночью. Мать волнуется, ругает, а сама глядит ласково:

— Отчаянный ты у меня, Колька. Боюсь я, как бы чего не случилось с тобой. Брось ты эту секцию, лучше в кино сходи.

Но отговорить парня уже никто не мог. С юношеским пылом полюбил он парашютизм — спорт отважных и храбрых. Приятно сознавать, что он умеет управлять своей волей, побороть в себе робость.

Сначала были простые учебные прыжки. Потомпришла пора спортивного мастерства. Он прыгал с самолета По-2 днем и ночью, на точность приземления, на воду, с фигур пилотажа — с виража и спирали.

Когда инструктор убедился, что Лебедев хорошо владеет собой в воздухе, достаточно закален и натренирован, он разрешил ему прыжки с задержкой раскрытия парашюта — самое сложное упражнение, требующее исключительной выдержки.

В первый раз Николай летел, не раскрывая парашюта, пять секунд. Затем постепенно увеличивал время свободного падения и довел его до 20 секунд — почти 1000 метров свободного падения вниз головой с нарастающей скоростью. При этом парашютист должен в воздухе управлять своим телом, чтобы не войти в штопор, и, лишь отсчитав установленное число секунд, выдернуть кольцо.

Лебедев совершил несколько таких прыжков. Ему был присвоен второй разряд по парашютному спорту.

Настал срок призыва в армию. Николай попросил военкома направить его в авиадесантные войска. Просьбу удовлетворили. Он прибыл в часть хорошо подготовленным парашютистом и был зачислен в учебное подразделение.

— Не скажу, чтобы у меня все шло гладко, — скромно говорит Лебедев. — Парашютное дело я знал неплохо, но надо было еще изучить оружие, тактику, уставы, научиться командовать. Так что пришлось изрядно поработать…

Суровая и нелегкая служба у воинов-авиадесантников. Но зато каких стойких бойцов воспитывает она Отчизне! Закаленные телом и духом, они самоотверженно выполняют свой воинский долг.

ШКОЛА МУЖЕСТВА

Рядовой Акопжанян напрягал все силы. Ему казалось — еще два-три взмаха киркой, и он свалится в окоп. В это время, словно угадав состояние товарища, Локтев тронул его за плечо:

— Поменяемся местами.

Солдат с трудом разжал онемевшие пальцы, и кирка, оказавшись в руках Локтева, снова врезалась в каменистый грунт, высекая искры. Только теперь она ударяла чаще и методичнее, выворачивая крупные глыбы земли.

Акопжанян выпрямился и остро ощутил, как заныло в пояснице. Передохнуть бы сейчас минут пять, но совестно перед Локтевым. Он и так больше работает. И откуда такая силища у человека: будто всю жизнь был землекопом! Все у него получается ловко. Правда, и он уже изрядно попотел. Только виду не подает, что устал. И рядовой Акопжанян берется за лопату, отставленную в сторону Локтевым.

Когда начался «трудный» грунт, командир отделения приказал им работать вместе: одному кайлить, другому выбрасывать землю наверх, периодически меняясь местами. Дело пошло быстрее, а сержант Граница все-таки торопит. Вот он сейчас опять подходит и говорит:

— Поскорее, товарищи! Можем не уложиться во время. «Противник» нагрянет, а у нас окопы не готовы.

Что ему возразишь? Акопжанян видит, как сержант и сам трудится за двоих — на целый штык ушел глубже других в землю. И все-таки солдат проговорил:

— Трудно здесь.

— Трудности нас ждут впереди, — ответил сержант. А потом, испытующе взглянув на Акопжаняна, подбодрил:

— Главное, не думайте об усталости, и она отступит. Я на себе испытал. Да и Локтева спросите, он подтвердит — не первый год служит.

— Какие же еще трудности впереди? — спросил Акопжанян, когда Граница отошел. Локтев будто не расслышал вопроса, продолжал энергично взмахивать киркой.

Сутки назад подразделение получило задачу: окопаться и удерживать занятые позиции. Прибыли сюда ночью и сразу же взялись за лопаты. Целый день рыли землю. Другая ночь приближается, но солдаты и глаз не сомкнули. Для Акопжаняна — солдата первого года службы — это большая нагрузка. Но сержант говорит, что все трудности еще впереди. Неужели на новые позиции перейдем и опять все сначала начинай?

Солдат напрасно боялся этого. После ужина командир отделения, выставив наблюдателя, разрешил солдатам спать. Акопжанян, улегшись в окопе, сразу же уснул. А рядовой Локтев, взглянув на обложенное густыми тучами небо, прошелся по траншее, выбрал место повыше, в ячейке.

Сержанта Границу разбудили холодные струйки воды, проникшие за воротник. Он вскочил, еще не понимая, что произошло, и почувствовал, как под ногами захлюпала вода. Темное небо словно прорвалось, проливной дождь лил сплошным потоком. Граница бросился по траншее. Локтев уже поднимался, пряча оружие под полу шинели. Через несколько шагов сержант наткнулся на Акопжаняна. Тот спал. Под ним — большая лужа воды, а он и не шелохнется. Граница разбудил его. Солдат нехотя встал. С шинели и вещмешка стекала вода.

— Что такое? — растерянно спросил Акопжанян и схватился было отжимать шинель. Сержант остановил его:

— Бесполезное дело: дождь еще не перестал. Потом займемся этим. Сейчас надо усилить наблюдение.

Распоряжение это было своевременно. Через несколько минут прибежал связной от командира роты и передал приказ: на позицию взвода должна возвратиться из ночного поиска наша разведка. Наблюдать зорче, в случае необходимости прикрыть ее отход огнем.

Минуты тянутся медленно. Акопжанян стоит в своей ячейке, всматривается в темноту, прислушивается, стараясь уловить в монотонном шуме дождя шаги разведчиков. Он промок до нитки, тело пробивает мелкая дрожь, и сонливость как рукой сняло. А дождь все поливает и поливает.

Лишь на рассвете разведчики бесшумно вышли цепочкой к траншеям. Первым их заметил Локтев и, спросив пароль, пропустил.

Акопжанян облегченно вздохнул: теперь самый раз доспать — дождь перестал, можно подыскать место посуше и хоть на полчаса еще прикорнуть. Но сержант распорядился продолжать работу по оборудованию позиций. Сначала отжали шинели, потом стали касками и котелками вычерпывать воду из траншеи. Ее накопилось в окопах по колено. До завтрака еле управились с этой работой. Затем командир приказал сделать ниши и перекрытия, отрыть ступеньки, замаскировать оборонительный рубеж отделения. Весь день прошел в труде. Одновременно солдаты поочередно вели наблюдение за «противником». Им удалось засечь несколько огневых точек, а на опушке леса обнаружить замаскированные танки.

На третью ночь совсем не удалось сомкнуть глаз. В первом часу «противник» начал артподготовку. Имитационные толовые шашки неожиданно начали рваться у самой траншеи. Сержант выставил одного наблюдателя, остальным солдатам приказал уйти в укрытия, приготовить оружие, боеприпасы, гранаты.

И тут для Акопжаняна начались испытания потруднее прежних. «Не на это ли намекал сержант?» — думал он, отбивая вместе с другими воинами наседающего «противника». Атаки следовали одна за другой. Акопжанян вел огонь из автомата, Локтев прильнул к гранатомету. А «противник» все ближе и ближе. Командир роты приказал отойти на вторую линию траншей. Но и здесь не пришлось долго задержаться. Подразделение получило задачу: совершить обходный маневр и ударить по левому флангу наступающего «противника».

В темноте нелегко было передвигаться. Ноги вязли в грязи. Арам Акопжанян шел, наклонившись вперед. Перед ним маячила широкая темная спина Локтева. Арам старался идти за ним след в след, но не получалось: то вправо занесет его, то влево. Ему хотелось пить, но боялся остановиться, чтобы отстегнуть флягу: замешкаешься на минуту — и потом потеряешь отделение. А тут еще начала саднить потертая нога.

В одном месте Акопжанян споткнулся о кочку и упал на мокрую траву. Дуло автомата звонко ударилось о каску.

— Тише! Чего вы гремите? — услышал солдат голос сержанта и, поднимаясь, почувствовал, как Граница подхватил его под локоть, помогая встать. — «Противник» недалеко, может услышать…

Шли оврагом, затем поднялись наверх, осторожно пробирались по опушке леса. И тут снова неудача — Арам провалился в старый окопчик, наполовину заполненный водой. Он невольно ойкнул. Услышав вскрик товарища, Локтев вернулся.

— Что с тобой? — спросил он тихо.

— Провалился в яму.

— Давай руку. Не ушибся?

Локтев потянул Акопжаняна.

— Постой, постой, — забеспокоился молодой солдат. — Сапог там остался.

— Не везет тебе сегодня, — приглушенно засмеялся Локтев и, нагнувшись, вытянул сапог из окопа, вытряхнул из него воду. — Надевай живее, а то отстанем.

Они бегом догнали отделение. Арам шел теперь рядом с Локтевым, держась за упругое, сильное плечо товарища. Ему казалось, что он может упасть, если снимет свою руку с плеча Локтева.

Раньше, когда взвод выходил на тактические занятия к высоте «Безымянной», что километрах в трех от военного городка, Акопжанян воспринимал все эти перебежки, самоокапывания, броски в атаку как игру в войну. Порой ему казалось, что командир слишком уж много придает значения таким простым вещам, как отрывка ячейки, маскировка, переползания. Солдату покажи раз — и он поймет, что к чему. Зачем же бесконечно повторять одно и то же? Правда, и там, на высоте «Безымянной», он, Арам, каждый раз сильно уставал. Но все те занятия не идут ни в какое сравнение с этими. Лишь теперь он не только разумом осознал, но всем своим существом почувствовал: солдатская учеба — это не игра в наступление и оборону, а тяжелый, очень напряженный труд. По закону службы, по воле командира солдат проходит всестороннюю проверку на крепость и твердость, его закаляют, проводят через испытания. И все это делается для того, чтобы в нужный час, когда потребует Родина, он вступил в бой привычно, со спокойной уверенностью в победе над врагом.

Рядовой Акопжанян, раздумывая над этим, впервые за полгода службы понял всю глубину мудрости суворовского изречения, которое так часто повторял командир отделения: «Больше пота в ученье, меньше крови в бою».

Рота продолжала марш. Прошли не один километр, затем с ходу — стремительный бросок вперед. Неожиданная контратака во фланг расстроила ряды «противника». Он начал откатываться назад.

«Ну, теперь конец. Передохнем», — подумал Акопжанян.

— Не задерживать темп наступления! — послышался голос сержанта Границы. Акопжанян бежал, стараясь не отстать от Локтева, стрелял на ходу. Его захватил азарт боя — будто и не было трех суток напряженной работы, бессонницы, ноющей боли в суставах.

Наступил какой-то внезапный взлет сил, солдат потерял ощущение усталости.

«Бой» закончился. Акопжанян опустился на бруствер окопа и только теперь почувствовал, как вздрагивают у него мышцы ног. Перед глазами расплывались лиловые круги. Товарищи снова взялись за лопаты, зарывали траншеи. Акопжанян последним усилием воли заставил себя подняться и тоже начал бросать лопатой липкую землю.

Неразговорчивый Локтев, работавший с ним рядом, улыбаясь сказал:

— Вот, брат, теперь знаешь, как достается победа в бою.

…Много еще таких испытаний у солдата впереди. И после каждого тверже будет его шаг, крепче рука, сильнее воля. И вся его служба — школа мужества. В суровых армейских буднях растет солдатское мастерство, формируется характер, куется стойкость и верность советской Отчизне. Он поднимается в своем сознании до высот государственного понимания своего воинского долга, готовности к подвигу во имя счастья народа, во имя победы коммунизма.

СТАНОВЛЕНИЕ

Дождь, начавшийся еще ночью, не переставал ни на минуту, оседая мелкой водяной пылью, скрадывая очертания мишеней. Солдаты промокли до нитки, а на стрельбище все шло своим чередом: одна за другой следовали короткие команды, глухо хлопали карабины, с треском прошивали дождевую пелену пулеметные и автоматные очереди. В тылу огневого рубежа царило в это время обычное деловое беспокойство — солдаты готовились к стрельбе.

На огневой рубеж вызвали очередную смену. Младший сержант Касьяненко встал рядом с руководителем стрельб и пристально следил, как его подчиненные рядовые Циквитария и Сидоров выдвигались с пулеметом на позицию.

Офицер подал команду: «Огонь!»

И сразу же хлестко ударила длинная очередь. Мишень слегка качнулась. «Попал!» — отметил про себя Касьяненко. Пулеметчики продолжали выполнять задачу. Сидоров подал наводчику второй магазин. Тот быстро вставил его, прицелился. Но что такое? Задержка? Так и есть — наводчик беспокойно завозился, передернул рукоятку, отнял магазин. А время уже истекло.

— Встать!

Циквитария вскочил как ужаленный, обернулся к Сидорову, черные глаза гневно сверкнули:

— Цхе! — выдавил он сквозь зубы и почти бегом бросился с огневого рубежа. Следом за ним, склонив голову, пошел Сидоров. На лице солдата — растерянность.

— Что случилось? Почему задержка произошла? — как можно спокойнее спросил Касьяненко.

Циквитария схватил магазин:

— Смотрите, как он снарядил? Перекрутил пружину.

— Произошло заклинение патрона в приемнике магазина. Я недосмотрел, — честно признался Сидоров.

— Как недосмотрел? — вскипятился наводчик. — А для чего же у меня помощник?

Жестом руки остановив Циквитария, командир отделения строго сказал:

— Верно, Сидоров виноват. Но и наводчик не меньше. Вы должны были проверить, как снаряжен магазин.

Циквитария примолк. Взглянув в лицо солдата, Касьяненко понял: теперь он не только Сидоровым, но и собой недоволен. Вот и хорошо. Урок не прошел даром. Младший сержант круто повернулся и пошел проверить, как готовятся к стрельбе другие солдаты. Шел не спеша и улыбался: на глазах меняется Гулико Циквитария. В характере солдата явственно вырисовывалась новая черточка — сдержанность. А давно ли еще стоило только повысить голос, как Циквитария весь вздрогнет, побледнеет…

Да, трудно было командиру отделения первое время с рядовым Циквитария. Горяч характером. Укажешь на ошибку — обидится и на занятия идет без всякой охоты. Командир противопоставил неуравновешенности солдата свою выдержку. Все приказания и замечания Касьяненко делал подчеркнуто спокойно, не снижал командирской требовательности и не делал никаких скидок на «трудный характер» солдата.

Затрудняло учебу Циквитария слабое знание русского языка. Младший сержант сумел увлечь солдата чтением художественной литературы, научил его писать по-русски. Теперь Циквитария мог самостоятельно готовиться к занятиям, изучать уставы и наставления.

И все-таки воин заметно отставал в учебе, занимался без огонька, без задора. Вот тут-то и необходимо было тонкое чутье командира: какую «струнку» души солдата тронуть, чтобы пробудить в ней нужный отзвук?

Как-то командир роты заметил Касьяненко:

— Мне думается, вы слишком опекаете Циквитария. Попробуйте найти такое средство, чтобы солдат сам загорелся желанием быть впереди. Он, кажется, очень гордится своей матерью?

— Да. Она старая коммунистка, известная в Абхазии звеньевая, рекордные урожаи чая выращивает.

— Вот об этом ему и надо напомнить.

Младший сержант стал чаще заводить с солдатом разговор о долге перед Родиной и, между прочим, интересовался, что пишет Леволина Закировна, не уступила ли она своего первенства.

— Что вы! — обижался Циквитария. — Она у меня твердая, своей славы не уронит!

— А в письмах она опрашивает о ваших успехах по службе?

— Конечно. Но что ей ответить?

— Понимаю: неудобно писать о том, что у вас еще не все ладно с учебой. Ей, наверное, хочется, чтобы сын был отличником?

И Касьяненко заметил, что каждый раз после такого разговора солдат действует на занятиях с особым старанием.

Младший сержант подбадривал:

— У вас дела пошли лучше. Станете отличником, сам командир пошлет письмо вашей матери!

И как-то незаметно для всех рядовой Циквитария подтянулся, а затем стал и передовым. Он заслужил несколько поощрений. Достижения солдата в службе росли изо дня в день.

Становление солдата… Только тот, кто сам учил солдат военной науке, знает, сколько труда, искреннего порыва души, ума и воли надо затратить, чтобы вырастить настоящего воина! Это благородное дело требует от сержанта, чтобы он был одновременно и взыскательным наставником, и умным педагогом, строгим начальником и чутким товарищем.

Когда перед Касьяненко предстал рядовой Сидоров и доложил, что он явился «для прохождения дальнейшей службы», младший сержант, окинув солдата оценивающим взглядом, отметил про себя: немало придется повозиться.

И не ошибся. Сидоров на первых же занятиях в поле вызвал у сослуживцев иронические улыбки. Он выдохся, сделав несколько перебежек, лоб его покрылся крупными росинками пота. Однако, приглядевшись к новичку, Касьяненко заметил, что Сидоров хотя и слаб физически, но терпелив и настойчив. Он не жалуется на трудности и после каждой неудачи хмурится — сердится, видно, на себя.

Надо было в первую очередь помочь ему приобрести физическую закалку. Поэтому на занятиях по физической подготовке командир отделения уделял Сидорову особое внимание. Но, очевидно, не верил солдат в свои силы и занимался без особого старания. Командир настойчиво ему внушал: тренировка может сделать сильным любого солдата. Как-то он сослался на Суворова, который тоже в молодости был слаб физически, но сумел закалить себя и до самой старости переносил походы.

Разговор о Суворове или что-либо другое подействовало на Сидорова, но перемена, внезапно происшедшая с ним, бросилась в глаза Касьяненко. Бывает же так: не верит солдат в себя и вдруг наступит момент, и он обретает эту драгоценную веру. Так и с Сидоровым случилось. Однажды вечером, вернувшись из библиотеки, командир отделения заметил, что Сидоров куда-то исчез.

— Он на спортплощадке занимается, — сказал младшему сержанту рядовой Решетняк, оставшийся за командира.

Младший сержант пошел туда. Начинало уже темнеть. Касьяненко остановился у изгороди, огибающей площадку, и вдруг увидел, как в дальнем ее углу поднялся с земли Сидоров и повис на турнике. Подтянулся три раза, попробовал перекинуть через перекладину ногу, но, видно, устал, не смог. Потом, передохнув минуту, снова пошел к турнику.

«Молодчина!» — подумал Касьяненко и приблизился к нему.

— Правильно поступаете, — сказал он Сидорову. — Вижу, вы хотите стать хорошим солдатом и понимаете, что без физической закалки этого достичь нельзя. Но только одному вам будет трудно добиться успеха. Давайте вместе сюда ходить.

После этого разговора Касьяненко и Сидорова каждый вечер можно было видеть у гимнастических снарядов. Младший сержант, сам хороший спортсмен, помогал подчиненному осваивать одно упражнение за другим. Мускулы Сидорова день ото дня наливались силой, он окреп, подтянулся, сдал нормы на значок ГТО. Как-то здесь же, на спортплощадке, Касьяненко сказал Сидорову:

— Вам нужно крепче взяться и за огневую подготовку. Присмотритесь к нашим лучшим стрелкам Калашникову и Решетняку. Будете тренироваться вместе с ними. И ко мне не стесняйтесь обращаться с вопросами…

Шли дни напряженной учебы. Рядовой Сидоров занимался с душой, старательно. Боевая выучка воина заметно крепла. Он хорошо освоил пулемет, научился метко из него стрелять, сноровисто действовать на тактических занятиях. В журнале успеваемости против его фамилии все чаще стали появляться хорошие и отличные оценки.

…Окопчик, в котором замаскировался младший сержант Касьяненко, оказался знакомым ему.

Ранней весной вот на этой самой высотке, заросшей диким орешником, он окапывался с отделением и вырыл ячейку в мягкой, набухшей весенними соками земле. Младший сержант отбрасывал тогда саперной лопаткой жирные комья земли к молодому кустику орешника, что робко и неуверенно протягивал свои тонкие ветви к солнцу.

А теперь! Куст вымахал до пояса, стоит гордо и прочно. Жесткий осенний ветер срывает с разросшихся ветвей оранжевые листья, но орешник стоит неколебимо. Ему уже не страшны ни ветры, ни бури, ни зной. Он крепко держится за землю.

Касьяненко повел взглядом по высотке и улыбнулся. В нескольких шагах от него лежали в своих ячейках Сидоров и Циквитария, немного подальше — Калашников, Решетняк и другие солдаты. Не так ли, как окреп этот куст, возмужали они с весны! Теперь это стойкие, закаленные солдаты. Не страшны им любые испытания.

Поправив пилотку быстрым движением руки, Касьяненко поднялся во весь рост, громко подал команду. И сразу же все его отделение ринулось вперед. Касьяненко увидел серьезные, обветренные лица своих солдат, их грозную стремительность — будто они и в самом деле идут в настоящий бой.

Вот, вырвавшись вперед, бежит с пулеметом Циквитария, следом за ним поспевает приземистый и ловкий Сидоров, а дальше промелькнула плечистая фигура Решетняка. Хорошо поднялись! Такие, если кликнет Родина, пойдут на врага без страха, и никакая преграда не сможет остановить их боевого натиска.

ЧЕСТЬ ОТДЕЛЕНИЯ

Вот они все стоят перед ним: широкоплечий крепыш Шапаев, черноглазый Хусаинов, стройные подтянутые Коленов, Петров, Булатов. Каждого из них младший сержант Сметанин изучил «наизусть», знает, у кого какой характер и привычки, достоинства и недостатки.

Степан Сметанин проходит перед строем отделения, пристально всматривается в необычно серьезные лица солдат, Проверяя снаряжение, оружие, наличие боеприпасов, он негромко бросает на ходу замечания: «Скатку поправьте», «Подтяните ремень», «Не забудьте — огонь вести только по команде!»

Так, бывало, на фронте командир наставлял солдат перед боем.

Накрапывает дождь, ветер крепчает. Сметанин спешит на вызов командира взвода. Под ногами стелется только что пробившаяся нежная трава. Сапоги ступают неслышно, словно по ковру.

Сметанин худощав, невысок, пожалуй, ниже всех в отделении. Издали он похож на подростка, а приглядишься поближе — нет, это уже не тот робкий паренек, что, впервые перешагнув порог казармы, неловко переминался с ноги на ногу, неуверенно смотрел по сторонам, вздрагивал от громкой команды старшины.

На всем облике Степана Сметанина уже лежит печать зрелости. Лицо — волевое. Упрямо сдвинуты брови. Глаза смотрят прямо, спокойно. Походка твердая, уверенная. Нет, как ни говори, мужает на службе человек!

Выслушав рапорт, командир взвода спросил:

— Как Хусаинов? Не подведет?

— Не должен бы. Мне кажется, перелом у него наступил.

— Это верно. И все-таки не надо упускать из виду…

Возвращаясь к отделению, Сметанин усмехнулся: «Не упускать из виду!» Сколько внимания было уделено Хусаинову, а все, казалось, без толку. И только две недели назад на этом же стрельбище Хусаинов впервые порадовал всех. Выполняли тогда одиночные стрельбы. Все солдаты отделения отстрелялись на «отлично». Последним вышел на огневой рубеж Хусаинов и выполнил упражнение с хорошей оценкой. Но не это взволновало Сметанина, хотя он немало «повозился» с Хусаиновым на тренировках и рад был его успеху, а одна фраза, оброненная солдатом как бы невзначай. Когда объявили результаты стрельбы, Хусаинов воскликнул:

— Вот наше второе отделение! Показывает пример!

А ведь совсем еще недавно Хусаинов и в грош не ставил честь отделения. Сколько маяты с ним было! Направили его к Сметанину из другого подразделения. Шофером там был и в чем-то набедокурил. Прийдя в отделение, Хусаинов сразу повел себя независимо, на товарищей посматривал с пренебрежением: что, дескать, вы видели, молодежь зеленая! Нет-нет да вступит в пререкания, без разрешения уйдет к друзьям шоферам.

Сметанин пошел к командиру взвода:

— Трудный солдат, как с ним быть?

— Требуйте служить как положено, никаких поблажек не давайте солдату, заботьтесь о нем, — посоветовал старший лейтенант. — В воспитании и обучении воина используйте силу коллектива.

И, правда, как он раньше сам не догадался? Поведением Хусаинова недовольны все солдаты отделения. Оно всегда считалось лучшим в роте, и солдаты гордились этим. И на́ тебе — один спотыкается, а краснеть приходится всем. Надо, чтобы и товарищи взялись за него.

— Давайте исправлять Хусаинова сообща, — сказал младший сержант солдатам. — Нам всем дорога честь отделения.

И вскоре Хусаинов почувствовал силу коллектива. Раньше кое-кто из сослуживцев не замечал его проступков, и он пользовался этим. Теперь все дружно осуждали его недостатки. Сначала Хусаинов стал было уединяться — не желаете, мол, знаться, не надо. Но потом понял — тяжело быть на отшибе, не уйти ему, не спрятаться от укоряющих взглядов. Стал лучше учиться, соблюдать дисциплину. Солдат проникся уважением к коллективу. Честь отделения стала его личной честью, а добрая слава друзей — его славой. Вот и сегодня, когда собирались на стрельбы, Хусаинов беспокойно суетился и, проходя мимо младшего сержанта, сказал:

— Паклю для чистки оружия чуть не забыл.

— Возьмите для всех.

— Конечно, прихвачу на все отделение.

…Из траншеи, которую заняло отделение, видно все стрельбище — широченное поле, изрытое окопами. Справа — озеро. Влево от него островками разбросаны кустарники, бугорки, проволочные заграждения. Сметанин успел уже хорошо изучить местность, знает, по данным разведки и наблюдателей, вероятное расположение некоторых огневых точек «противника». Сейчас их не видно. И не потому, что тонкая паутина дождя смазывает очертания предметов. Просто «противник» не выдает преждевременно себя. Притаился. Ждет.

Задача, поставленная отделению, ясна: выбить «противника» из первой и второй траншей, наступать на высоту «Безымянная». Решение принято. Приказ отдан. Каждый солдат знает свою задачу. Но сегодня особая ответственность лежит на нем, младшем сержанте Сметанине. От того, насколько умело он будет командовать подчиненными, управлять их огнем, зависит успех стрельбы.

Первая цель, «пулемет», появилась на желтом бугре. Сметанин прикинул расстояние — 400 метров. Подал команду пулеметчику Шапаеву и снайперу Александрову открыть огонь. Мишень исчезла. Через минуту немного левее появилась вторая цель — группа стрелков.

— Стрелять всем отделением! — приказал младший сержант. Дружно застрекотали автоматы и пулемет. Увидев, что и эта цель поражена, Сметанин отдал распоряжение приготовиться к атаке. Немного времени нужно солдату, чтобы дозарядить оружие, приготовить гранаты, подогнать снаряжение.

— В атаку, вперед!

Выскочив из окопа, отделение ускоренным шагом двинулось вперед, ведя огонь на ходу по брустверу первой траншеи и замаскированным в кустах «перебежчикам». Когда до позиции «противника» осталось метров 70, показалась грудная мишень. По условиям упражнения Сметанин помнил, что это одна из самых важных целей. Она появляется всего на 10 секунд, и, если в ней не окажется пробоин, отделение получит плохую оценку. Чтобы сбить ее наверняка, младший сержант подал команду на залповый огонь.

Отделение продолжает наступление. Вот оно, послушное воле командира, построилось в колонну по одному и броском преодолело узкий проход в проволочном заграждении. Несколько секунд — и солдаты снова развернулись в цепь. Над полем проносится «ура», в окопы «противника» летят гранаты. Захватив первую траншею, отделение устремилось дальше, ко второй.

Степан Сметанин зорко следит за действиями солдат, за полем «боя». Организованным огнем подавлены еще несколько огневых точек, в том числе пулемет. Хорошо действуют гранатометчик рядовой Коленов и пулеметчик Шапаев. Эти знают свое дело! Не отстают от них автоматчики. Особенно приятно видеть Сметанину старание Хусаинова.

Преодолена вторая траншея. Наступающие устремились к высоте «Безымянной». Она все ближе и ближе. Вдруг из-за гребня высоты показались танк и пехота «противника». Это — контратака.

— Ложись!

Коленов бьет из гранатомета по танку, остальные сосредоточили огонь на пехоте. Вскоре контратака была отбита, отделение снова поднимается и преследует отступающего «противника».

На исходную позицию возвращались не торопясь. Лишь теперь воины почувствовали, какое большое физическое напряжение они выдержали. И от того, что все трудности остались позади, что все мишени оказались с пробоинами и отделение получило отличную оценку, солдат охватило веселое настроение.

Они перебрасывались шутками, улыбались.

Степан Сметанин поравнялся с Хусаиновым.

— Ну как?

Солдат вытер рукавом обильный пот со лба, сверкнул черными озорными глазами:

— Поработали знатно!

Дождь давно уже перестал, ветер гнал облака на юг. Над стрельбищем сияло по-весеннему голубое небо.

ДРАГОЦЕННЫЙ ДАР

Почерк на конверте показался знакомым. Майор Ищенко взглянул на обратный адрес:

— Так и есть, из Москвы, от Петра Фомина. Не забывает старшина.

Читая письмо, Андрей Демьянович улыбался. Бывший старшина роты приглашал майора на свою свадьбу.

«Мне бы хотелось, — писал Петр, — в этот знаменательный для меня день видеть за праздничным столом и вас — человека, который помог мне многое понять в жизни…»

— Эх, Петя, Петя, товарищ старшина Фомин, — проговорил Ищенко. — Скоро же ты забыл наше вечное армейское «некогда». До свадьбы ли тут! Завтра чуть свет на учения.

Майор аккуратно вложил листок в конверт и вышел из кабинета. На улице уже смеркалось, над входной аркой в военный городок загорелась лампочка. Ищенко, не заходя домой, направился на почту. Взяв телеграфный бланк, четкими буквами написал дату вручения, текст телеграммы:

«Поздравляю законным браком. Желаю много счастья».

Возвращаясь домой, офицер вспомнил последнюю встречу с Фоминым. Прошлой осенью, кажется, в конце октября, старшина прибежал на квартиру Ищенко, остановился в дверях взволнованный.

— Простите, товарищ майор, что я так запросто ворвался к вам. Через полчаса уезжаю. Может, никогда больше не увидимся…

Вся военная служба Петра Фомина прошла на глазах у Ищенко. Еще в те дни, когда майор был заместителем командира батальона по политчасти, а Фомин молодым, угловатым и неловким солдатом, узнали они друг друга. Учился Петр прилежно, довольно быстро стал отличником. А вот с дисциплиной… Нет, Фомин не нарушал уставного порядка, а глубоко не понимал его. Не нравилось, например, ему, что сержанты отдают приказы строгим, не допускающим возражений тоном.

— Зачем так? — высказался как-то он откровенно в беседе с замполитом. — Можно ведь мягче сказать, я и так все сделаю. Или вот: в библиотеку идешь — спроси разрешения, в магазин надо, купить зубную щетку, — тоже доложи командиру отделения. К чему это?

— А к тому, — разъяснил солдату офицер, — что с этих, на ваш взгляд, мелочей и начинается воинская дисциплина. Объявят тревогу, а командир не может собрать отделение, потому что не знает, где его подчиненные. Что сказать о таком командире? Плохой командир. Теперь представьте себе такую картину. Идет бой. Пулемет противника не дает продвигаться отделению, а может, и целой роте. Что же, сержант должен сказать вам: «Рядовой Фомин, пожалуйста, забросайте гранатами вражеский пулемет»?

Фомин рассмеялся:

— В бою, конечно…

— Ну вот, видите. Почему же вы хотите, чтобы командир упрашивал, а не приказывал? — спросил майор и, не дождавшись ответа, заключил: — Беспрекословному повиновению солдата учат в мирное время.

Не раз еще беседовал Ищенко с Фоминым, и Петр осознал: неправильно он рассуждал. Обижаться на требовательность командира может только тот, кто не понимает смысла воинской дисциплины.

Однако случилось так, что Ищенко пришлось вернуться к теме этого разговора позднее. К тому времени Петр Фомин, как один из лучших командиров отделений, был назначен старшиной роты, а майор Ищенко стал секретарем партийного бюро полка.

Однажды командир роты поделился с секретарем партбюро своими сомнениями:

— Боюсь, что рано доверил Фомину старшинские обязанности. Не дорос он, пожалуй, до этой должности.

— А что произошло? — поинтересовался Ищенко. — Не слушаются его солдаты?

— Да нет. Солдаты как раз в нем души не чают, а вот сержантов кое-кто начал не признавать. Пошли в роте разговоры, что, мол, старшина наш — душа-человек, а командиры отделений только и знают, что «прижимают»: это не так, да то не эдак. Я уж беседовал с Фоминым, но вижу — мало подействовало. Продолжает панибратские отношения. Как бы не пришлось снимать его с должности.

— Не спешите, — посоветовал секретарь партбюро. — Я поговорю с Фоминым.

На другой день майор Ищенко зашел в роту. Потолковал с солдатами, побывал с ними на занятиях в поле, в столовую во время обеда заглянул. И все время незаметно наблюдал за старшиной.

Фомин — человек веселый, общительный. Он мог запросто пошутить, посмеяться с солдатами. Все это, в сущности, совсем неплохо, если в меру. Близость с подчиненными — хорошая черта командира. Но Фомин меры не знал, и некоторые солдаты и сержанты иногда фамильярно относились к старшине. В столовой, когда закончился обед, сержант Дурьян в присутствии всей роты обнял старшину и сказал:

— Здорово «подрубали», Петя!

Видно было, что Фомину это не понравилось, но он смолчал, боясь «попортить отношения».

Вечером майор Ищенко завел с Фоминым разговор.

— Как вы думаете, товарищ старшина, — спросил он, — почему в последнее время в роте несколько ослабла дисциплина?

Фомин замялся, пожал плечами. Конечно, нарушения порядка бывают, но не так уж часто. И это — незначительные нарушения…

— Не знаете? — продолжал Ищенко. — Так я вам скажу: вы в этом повинны.

— Я вас не совсем понимаю.

— И я вас тоже. Почему вы, старшина, позволяете подчиненным называть себя Петей?

— Так это же по-дружески. Я не обижаюсь.

— Вот и плохо. А как вы обращаетесь к солдатам? Ваня, Гриша, Юра. Детсад здесь, что ли? Командир роты, кажется, указывал вам на это. Почему вы не сделали для себя выводов?

— Сразу как-то неудобно все переменить. Я думал — постепенно.

Секретарь партийного бюро повел разговор о взаимоотношениях начальников и подчиненных.

— К солдатам, конечно, надо относиться душевно, — заметил он. — Но нельзя снижать командирской требовательности. В ней проявляется забота командира о подчиненных. А вы только подыгрываетесь к ним, подаете плохой пример терпимости к недостаткам.

Видно, крепко запомнились Фомину наставления майора. Он по-иному стал смотреть на обязанности старшины. А секретарь партбюро еще долго держал его под своим наблюдением, где нужно, поправлял, советовал. Месяца через два Фомин признался Ищенко:

— Хороший урок вы мне преподали, товарищ майор. Уважать стали меня в роте по-настоящему. И порядка стало больше.

— Сердятся на требовательность?

— Было поначалу. Удивились некоторые солдаты: круто повернул старшина. Но потом поняли — так и нужно в армии.

— А Петей вас называют? — не без иронии опросил секретарь партбюро.

— Что вы! Теперь я для всех «товарищ старшина»…

На одном из заседаний партийного бюро, когда обсуждались меры по претворению в жизнь постановления ЦК КПСС «О задачах партийной пропаганды в современных условиях», Андрей Демьянович Ищенко сказал:

— В основу всей нашей воспитательной работы мы должны поставить индивидуальный подход к людям. Доходить до ума и сердца каждого воина — вот к чему призывает нас партия.

Чтобы вести за собой других, надо заслужить доверие людей. Майор Ищенко обладает этим даром. Он умеет подобрать ключик к солдатскому сердцу, повлиять на человека, пробудить в его душе лучшее, знает настроения, запросы, думы солдат. Это драгоценное качество коммуниста, партийного вожака снискало Андрею Демьяновичу уважение и признательность многих.

Кто не помнит в полку истории с «перерождением» рядового Алексея Лукьянова? Солдат неважно учился, нарушал дисциплину. И пошла о нем дурная слава как о неисправимом.

— Значит, Лукьянов «безнадежный»? — наседал Ищенко на парторга батареи старшего лейтенанта Дзюбенко. — Испробовали все — и не помогает?

— Не помогает, — подтвердил Дзюбенко. — Беседовали, разъясняли, наказывали. Что еще можно?

— Лукьянов комсомолец?

— Да.

— Попробуем обсудить его поведение на комсомольском собрании.

Неделю спустя состоялось собрание. Надолго запомнилось оно артиллеристам, а Лукьянов, наверное, не забудет всю жизнь. С докладом выступил майор Ищенко. Андрей Демьянович подобрал очень веские, убедительные факты, доводы. Он напомнил Лукьянову об его отце, который честно сражался с фашистами и сложил свою голову за Родину. Говорил Ищенко спокойно, но так, что слова его доходили до самого сердца.

Душевный накал секретаря партбюро передался комсомольцам. Горячо, взволнованно выступали сержант Данилов, ефрейтор Майструк, рядовой Ламидзе, старшина Хомула и другие сослуживцы Алексея. Все требовали: пусть скажет Лукьянов, как он думает дальше служить.

Тяжело было Лукьянову, но пришлось встать, выйти вперед. Долго молчал: не так легко подобрать слова, которым бы поверили товарищи. Дал обещание исправиться.

После собрания Ищенко остался в ленинской комнате с командиром батареи, парторгом и комсомольским секретарем.

— Все вы коммунисты и вдвойне отвечаете за Лукьянова. Будьте внимательны к нему. Сейчас у него в душе целая буря разыгралась. Поддержите солдата добрым словом. Самый малый его успех не оставляйте незамеченным. Поднимайте в Лукьянове все хорошее. Человек оступился, и теперь ему нужно помочь избежать новых ошибок. Перевоспитывать человека надо умеючи, с тактом, не оскорбляя его недоверием, видя в нем не только недостатки, но и хорошее. Вот на это хорошее и должен опираться в своей работе настоящий воспитатель.

Всякий раз, наведываясь в батарею, секретарь партбюро справлялся: «Как Лукьянов?» Разговаривал с ним, но тот больше отмалчивался, опускал глаза. У него еще бывали срывы, но в поведении солдата наметились явные перемены. Под воздействием командиров, комсомольцев, всех сослуживцев Лукьянов постепенно исправлялся. И с учебой у него дело пошло лучше. Солдат повеселел, стал общительным, не сторонился товарищей.

Однажды на учениях Ищенко зашел на огневые позиции батареи. Через плечо у него висел фотоаппарат.

— Товарищ майор, сфотографируйте нас, — попросили артиллеристы.

— Можно. Только у меня объектив особый: отличников берет, но отстающие не получаются.

Артиллеристы дружно рассмеялись:

— Есть у нас и отличники!

А командир батареи предложил:

— Снимите Лукьянова. Он теперь у нас лучший.

Солдат стушевался:

— Есть и получше меня.

— Становись к пушке, крестник, — потребовал Ищенко. — С великим удовольствием сфотографирую. И объектив на этот раз осечки не даст.

Лукьянов, смущаясь, встал у орудия, взял в руки снаряд.

— Так. Хорошо. Снимаю.

Через минуту они сидели рядом на бруствере. Плотный, приземистый секретарь партийного бюро и худощавый, невысокий солдат. Серые спокойные глаза Лукьянова светились доверием. Теперь он уже не отводил своего взгляда от больших проницательных глаз майора.

— Вернемся с учений, — сказал Ищенко, — отпечатаю две фотокарточки. Одну передам командиру батареи, пусть в ленинской комнате на Доске отличников повесит. А другую вам подарю. На память.

— Спасибо, товарищ майор. Извините меня… Столько вам беспокойства доставил.

— А им? — кивнул Ищенко на артиллеристов.

— И им тоже.

Оба помолчали. Потом майор поднялся с бруствера, подал руку солдату:

— Ну, удачи вам. Мне еще надо успеть к стрелкам, во вторую роту…

Во всех подразделениях полка служат коммунисты. Через них, а также путем личного общения секретарь партийного бюро связан с массами воинов. Едва ли в части найдется солдат, который бы не знал в лицо майора Ищенко. С ними он всюду — и на учении, и на стрельбах, и в часы досуга. К Андрею Демьяновичу Ищенко можно обратиться по любому вопросу. Он внимательно выслушает, даст добрый совет, разделит радость, поможет в беде. Не потому ли идут к нему люди — коммунисты и беспартийные — с открытым сердцем? Это доверие — лучшая награда партийному руководителю за его нелегкий, но благородный труд.

Оглавление

ЛЮДИ БОЛЬШОЙ ОТВАГИ

КРЫЛАТАЯ ПЕХОТА

  1. Трудный рубеж

  2. Сотый прыжок

  3. Командир наш боевой

ШКОЛА МУЖЕСТВА

СТАНОВЛЕНИЕ

ЧЕСТЬ ОТДЕЛЕНИЯ

ДРАГОЦЕННЫЙ ДАР