Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))
По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...
В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная
подробнее ...
оценка) состоит в том, что автор настолько ушел в тему «голой А.И», что постепенно поставил окончательный крест на изначальной «фишке» (а именно тов.Софьи).
Нет — она конечно в меру присутствует здесь (отдает приказы, молится, мстит и пр.), но уже играет (по сути) «актера второстепенного плана» (просто озвучивающего «партию сезона»)). Так что (да простит меня автор), после первоначальных восторгов — пришла эра «глухих непоняток» (в стиле концовки «Игры престолов»)) И ты в очередной раз «получаешь» совсем не то что ты хотел))
Плюс — конкретно в этой части тов.Софья возвращается «на исходный предпенсионный рубеж» (поскольку эта часть уже повествует о ее преклонных годах))
В остальном же — финал книги, это просто некий подведенный итог (всей деятельности И.О государыни) и очередной вариант новой страны «которая могла быть, если...»
p.s кстати название книги "Крылья Руси" сразу же напомнили (никак не связанный с книгой) телевизионный сериал "Крылья России"... Правда там получилось совсем не так радужно, как в книге))
По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.
cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".
Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.
Итак: главный
подробнее ...
герой до попадания в мир аристократов - пятидесятилетний бывший военный РФ. Чёрт побери, ещё один звоночек, сейчас будет какая-то ебанина... А как автор его показывает? Ага, тот видит, как незнакомую ему девушку незнакомый парень хлещет по щекам и, ничего не спрашивая, нокаутирует того до госпитализации. Дальше его "прикрывает" от ответственности друг-мент, бьёт, "чтобы получить хоть какое-то удовольствие", а на прощание говорит о том, что тот тридцать пять лет назад так и не трахнул одноклассницу. Kurwa pierdolona. С героем всё ясно, на очереди мир аристократов.
Персонажа убивают, и на этом мог бы быть хэппи-энд, но нет, он переносится в раненое молодое тело в магической Российской империи. Которое исцеляет практикантка "Первой магической медицинской академии". Сукаблять. Не императорской, не Петербургской, не имени прошлого императора. "Первой". Почему? Да потому что выросший в постсовке автор не представляет мир без Первого МГМУ им.Сеченова, он это созданное большевиками учреждение и в магической Российской империи организует. Дегенерат? Дегенерат. Единица.
Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно
Все вокруг представлялось совершенной идиллией. Авиньон нежился в ясный утренний час под безоблачным голубым небом и тянулся к нему среди зеленого ландшафта своими живописными башнями и башенками исторических строений, а также красными черепичными крышами столь же простых, сколь и прекрасных жилых домов. Теплый прозрачный свет заполнял обширную площадь перед стенами церкви, благополучно пережившей и сохранившей свой величественный вид не одно столетие. Тут уже сновали многочисленные туристы, обуреваемые жаждой открытий; и как обычно, без спешки и ажиотажа они подолгу задерживались у киосков, в которых продавались открытки; пристально изучали планы города, рыскали между сувенирными лавчонками и передвижными стендами, входили и выходили через арки ворот, открывавших доступ на огороженную каменной стеной меньшую площадь – непосредственно перед церковным порталом.Лишь четыре человеческие фигуры, казалось, не совсем вписывались в эту картину сравнительно недавно пробудившегося места паломничества. Все четверо были в строгих черных костюмах и белоснежных рубашках, (с одним-единственным исключением), их глаза были прикрыты элегантными солнечными очками. Двое из них заняли позицию перед величественными мощными створками церковных ворот, бросая зоркие, испытующие взгляды на проходящих мимо людей, в то время как третий внимательно наблюдал за отражениями в хромированных ободах антрацитно-черного «Ситроена», а также украдкой вел слежку через полуоткрытое боковое тонированное окно со стороны водителя. Последний из этой примечательной четверки лежал на капоте уже упомянутой роскошной машины – на спине, в расслабленной позе, с раскинутыми в стороны руками и вздернутым кверху подбородком, и единственное, что доказывало, что он жив, было ритмичное постукивание среднего пальца его правой руки по ветровому стеклу. Серебристо-серая рубашка на нем была расстегнута чуть ли не до пояса и позволяла увидеть обнаженную верхнюю часть его стройного и достаточно мускулистого корпуса. Правая часть его груди была украшена какой-то замысловатой татуировкой, доходившей до самой шеи.Но даже эти странные часовые не могли омрачить идиллическую картину перед церковью, похожую на книжную иллюстрацию. Люди в черном лишь на короткий миг привлекали внимание отдельных туристов, после чего те быстро о них забывали, вновь обращая глаза к шедеврам старинной архитектуры, подходя к витринам с открытками или к торговцам сувенирами, прежде чем их мозг оказывался в состоянии вырваться из инерции покоя и лени и задать вопрос, задумавшись над увиденным.В то время как Божий дом снаружи уже проснулся и пробуждал все большие ожидания, его внутреннее убранство находилось в тени, или, лучше сказать, в световом пространстве, почти лишенном теней. Сквозь многочисленные окна свет проникал в центральный неф[1] и погружал его, а также узкие скамьи для молящихся, украшенные великолепной резьбой, и колонны, отделявшие боковые нефы и находящиеся там высеченные из светлого камня фигуры святых, в мягкую белизну. Эта церковь, без сомнения, могла затмить не один с великой роскошью построенный храм; в наше время в очень немногих кафедральных соборах царила столь спокойная и уютная атмосфера.Скамьи были пусты. Перед крестильной купелью в правом боковом нефе стоял священник, который приветливо улыбался находящейся напротив него женщине:– Итак, ты хочешь, дочь моя, чтобы твой сын Давид был окрещен в нашей церкви?Маленькие пальчики младенца, лежавшего на руках у женщины, касались четок, которые она держала, перебирали их и играли с деревянными бусинами. Малыш улыбнулся, словно понял слова святого отца и теперь хотел укрепить свою мать в убеждении, что она приняла правильное решение и пора сделать последний шаг, который необходим, чтобы с благоволения Господа ее сын принял таинство крещения в этой церкви.– Да, – ответила молодая женщина тихим нежным голосом. – Я этого хочу.Она была красива – более того, она была совершенством красоты. Мягкий белый бархат облегал ее безупречно стройную фигуру и ласкал не менее бархатистую, гладкую и удивительно светлую кожу. Большой капюшон, переходивший спереди в глубокое декольте ее платья, не мог полностью скрыть светлые с золотистым отливом локоны. Ее облик опроверг бы каждого, утверждавшего, что симметрию и совершенство невозможно найти в земном лице. Полные, красиво изогнутые губы, тонкий, безупречной формы нос и будто нарисованные краской брови под высоким гладким лбом… Лицо этой женщины
Последние комментарии
4 минут 42 секунд назад
8 минут 32 секунд назад
8 минут назад
17 минут 49 секунд назад
20 минут 22 секунд назад
30 минут 34 секунд назад