Мольба Мариам [Джин П Сэссон] (fb2) читать онлайн

Джин Сэссон МОЛЬБА МАРИАМ

От нашей героини Мариам Хаиль:

Эти воспоминания об Афганистане посвящены трем людям, которые любили эту страну всей душой: моим любимым родителям и моему «большому брату» Фариду, по которым я тоскую каждый день.

От автора Джин Сэссон:

Посвящается всем афганским женщинам, молча страдающим от оскорблений мужчин, которые должны любить и почитать их. Не сомневаюсь, эти женщины считают, что до них никому нет дела. Мне есть дело.

ПРОЛОГ

Афганские девочки могут предаваться мечтам, однако лишь желания мальчиков воплощаются в жизнь. Афганским миром владеют мужчины, а женщины, выполняющие по преимуществу роль прислуги, обязаны ублажать мужчин. И хотя всем известно, что мальчики должны вести себя жестко по отношению к девочкам, сердце мое обливалось кровью, когда я видел, как маленькие девочки робко пробираются в школу Шар-и-Нау в пригороде Кабула в первый учебный день.

Однако я заставил себя распрямить плечи, выпятить грудь и, крепко взявшись за руку матери, с самодовольным видом пройти мимо робких существ, которые испуганно жались к своим матерям и старшим сестрам.

Я ощущал важность происходящего, ибо меня одели во все новенькое, с иголочки — начиная от белой рубашки и заканчивая серыми шортами и черными туфлями. Я то и дело проверял, не осела ли на них кабульская пыль, — они были такими блестящими, что я мог рассмотреть в них собственное отражение. Я был облачен в очень дорогие вещи, так как в Афганистане люди тратят последнее, чтобы наилучшим образом обеспечить своих сыновей, хотя в моем доме никому не пришлось идти на такие жертвы, ибо моя семья была вполне состоятельной.

Это был 1966 год, и мне было пять лет. Мальчиков и девочек в Афганистане разделяют, когда они достигают половой зрелости, а до этого момента им позволено общаться друг с другом. Таким образом, мне предстояло оказаться в одном классе со своими сверстницами, хотя я и должен был вызывать большее почтение, будучи мальчиком.

Мы вошли в класс, и мама выбрала парту в той части, где концентрировались мальчики. Она склонилась, чтобы поцеловать меня, но я отпрянул, ощущая себя взрослым и стыдясь публичного проявления чувств. Мама погладила меня по недавно выбритой голове, бросила на меня последний ласковый взгляд и вышла, оставив своего единственного сына Йосефа Ага Хаиля. Это был самый счастливый момент в моем детстве, ибо я почувствовал, что скоро стану мужчиной, о чем мечтал с тех пор, как себя помнил.

Я оглядел класс. Мальчики собирались в одной его стороне, девочки в другой. Девочки, не привыкшие к отсутствию своих матерей, сидели, склонив головы, и казались парализованными от страха, мальчики вели себя вполне уверенно. Я оглянулся на маму, стоявшую в дверях и сдержанно кивнул ей.

В первые месяцы учебы я зарекомендовал себя как один из самых отважных мальчиков в играх и прилежный ученик, так как от мальчиков требовалось большее усердие. В сущности, школьная жизнь была довольно однообразной вплоть до того страшного дня, когда моя старая нянька, которую мы все называли Мумой, необдуманно надела на меня шорты с очень тугой застежкой.

Сейчас я уже могу простить ей эту роковую оплошность, ибо Мума так состарилась, что волосы ее побелели, как снег на горных вершинах, хотя она и красит их иногда хной. Она была родом из Паншера, того района Афганистана, где, по слухам, у женщин бывает столько молока, что они могут кормить нескольких детей. Именно по этой причине многие состоятельные семьи нанимают паншерских женщин кормилицами. Мума была кормилицей в семье моей матери в течение многих лет. Когда моя мать ждала первого ребенка, моя бабка Хассен отправила к ней Муму, чтобы та о ней позаботилась. Когда на свет появилась моя сестра Надия, выяснилось, что молоко у Мумы давным-давно закончилось, но моя мать все равно оставила при себе верную няньку.

И вот, когда в тот день мне потребовалось справить естественную нужду, я понял, что не могу совладать с пряжками. Служитель, работавший в туалетах для мальчиков, предложил мне свою помощь, но я отказался, поскольку должен был хранить свою тайну. Вскоре положение стало отчаянным, ибо, того и гляди, я мог обмочиться. Моя обычная уверенность уступила место сдавленным всхлипам. Тогда служитель схватил меня за руку и отвел обратно в класс к учительнице. Но когда она склонилась, желая помочь мне, я увернулся, пытаясь спастись от ее любопытных рук.

От все возрастающей неловкости я начал рыдать еще громче, и встревоженная учительница отправила служителя на поиски моей старшей сестры Надии. Примчавшаяся на помощь Надия расстегнула застежку на моих шортах. Вероятно, она не слишком хорошо соображала, потому что, вместо того чтобы оставить шорты на месте, она стащила их вниз перед всем классом.

Все изумленно ахнули.

Я посмотрел вниз, едва переводя дыхание. Моя тайна была обнаружена. Йосеф Хаиль не был мальчиком! Он был девочкой!

В ужасе я натянул свои шорты и бросился в туалет для мальчиков, где мне наконец удалось справить свою нужду, а затем спрятался в коридоре, так как мне было стыдно вновь предстать перед учительницей и одноклассниками. Однако вскоре меня заставили вернуться в класс. Когда я вошел, присутствующие сидели с искаженными от изумления лицами. Некоторые хихикали. Я поспешил на свое место и сел, опустив голову, внезапно став похожим на девочек, над которыми еще недавно посмеивался. В мгновение ока из всеобщего любимчика я превратился в жалкую девчонку.

Моя учительница проявила щепетильность и ни словом не обмолвилась о том, что в классе появилась еще одна девочка. Страшный день наконец подошел к концу, и я бросилась на улицу, где меня должна была встречать няня. Мне не терпелось добраться до дому.

Наш дом в пригороде Шар-и-Нау находился настолько близко от школы, что няня каждое утро провожала меня, а днем забирала. Я облегченно вздохнула при виде ее знакомой фигуры, но тут навстречу ей вышла учительница, пригласившая ее в кабинет директора. Я, залившись краской и ощущая, как у меня колотится сердце, проводила ее взглядом.

Мне отчаянно нужна была мама, но она уехала. В те времена состоятельные афганцы предпочитали лечиться за рубежом, и мой отец повез маму в Москву, чтобы там разобрались с ее щитовидной железой. Моя мать была настолько умной и отважной, что она наверняка убедила бы директора в том, что произошел неприятный казус и в действительности ее младший ребенок является мальчиком, однако няня не могла бороться с начальством. Плечи у меня опустились. Сейчас няня все расскажет моим учителям и объяснит им, почему дочь известного пуштуна Аджаба Хаиля выдавала себя за мальчика.

Все произошло именно так, как я опасалась. Директор быстро познакомился с моей историей — я так мечтала быть мальчиком, что отказывалась играть с девочками и яростно протестовала, если кто-нибудь не хотел признавать меня мальчиком, — и отправил за мной учительницу. Сердце мое ушло в пятки, когда мне сказали, что меня ждут в учительской. Я начала дрожать от страха. Я не сомневалась, меня жестоко накажут за ложь и мое унижение станет беспредельным. Однако, как ни странно, когда дверь открылась, я увидела улыбающиеся лица. Я облегченно вздохнула. Неужто Мума совершила невозможное и убедила всех в том, что на самом деле я мальчик, а все дневные события были не более чем недоразумением?

Директриса ласково обняла меня за плечи и вывела на середину учительской.

— У всех у нас особый день, — сказала она. — Сегодня ученик младшего класса Йосеф становится Мариам. — Она победоносно улыбнулась. — Позвольте представить вам Мариам Хаиль.

Я была так потрясена, что потеряла дар речи, и принялась в полном недоумении чесать свою бритую голову. А довольные учителя начали меня поздравлять. Затем директриса подарила мне школьную форму для девочек и сказала:

— Мариам, ты удивительная девочка и невероятная красавица.

А когда в учительскую вошла еще одна учительница с огромным букетом ярких цветов, я от изумления чуть не потеряла сознание. А потом директриса позвала школьного фотографа, который сделал общую фотографию. Однако, несмотря на искренние поздравления и благожелательность всех учителей, я ощущала себя страшно несчастной, глядя на платье, которое держала в руках. Теперь мне предстояло носить эту ненавистную форму — серо-коричневое платье ниже колена, черные чулки и белый шарф. Мальчики могли носить шорты или брюки с чистыми рубашками любого цвета, зато девочки должны были всегда быть в форме. Поэтому мы не могли играть, кататься на велосипедах или роликах, так как боялись упасть и обнажить ноги и трусики, что стало бы для девочки несмываемым позором.

Передо мной вновь замаячило будущее афганской девушки. Теперь я должна буду занимать подчиненное положение по отношению к мальчикам, которые всегда будут в центре внимания. Самые интересные предметы станут преподавать мальчикам, а я вместе с остальными девочками буду учиться шить или готовить обильные трапезы для родственников-мужчин. А потом у меня начнутся месячные, и из зеркала на меня уже будет смотреть лицо взрослой женщины. Меня выдадут замуж в чужую семью, и я превращусь в служанку матери своего мужа.

Я так и не проронила ни слова, пока притихшая Мума не вывела меня на улицу. Ноги у меня подгибались от охватившего меня отчаяния. Мне казалось, что жизнь моя кончена. Я вспоминала каждое мгновение своего существования в образе Йосефа. Я не хотела становиться Мариам, ибо в течение многих лет слышала, как многочисленные родственники выражали свои сожаления в связи с моим полом.

Я была второй дочерью и последним ребенком у своих родителей — Аджаба Хаиля и Шарифы Хассен. После рождения моей сестры Надии все родственники и друзья мечтали о том, что второй ребенок будет мальчиком, так как в Афганистане не уважают родителей, производящих на свет лишь дочерей. Поэтому с самого начала я для многих послужила причиной разочарования. Впрочем, хотя я и не была мальчиком, о котором все мечтали, я никого не оставила равнодушным, поскольку неординарно появилась на свет.

Я родилась ночью в пятницу 16 декабря 1960 года. Днем мама в последний раз посетила своего гинеколога, которому сообщила, что ей кажется, ребенок вот-вот родится. Однако врач заявил, что, на его профессиональный взгляд, это произойдет не ранее чем через десять дней. Я доказала его некомпетентность уже через несколько часов — я была готова появиться на свет и привнести в него свою долю неприятностей.

Зимы в Афганистане длинные и холодные, а в том декабре высота снежного покрова составляла тридцать сантиметров, и снег продолжал падать. Предполагалось, что мама будет рожать в больнице, и, чтобы доставить ее туда, требовался транспорт. В то время в Афганистане мало у кого был личный телефон, поэтому папа бросился на главную улицу к телефону-автомату. Он позвонил в скорую помощь и сообщил: «Приезжайте скорее! Надо отвезти мою жену в больницу!»

Однако в Афганистане быстро ничего не происходит, и бедному папе пришлось простоять на условленном месте, чтобы показать водителю дорогу к нашему дому, под снегом два часа. А пока его не было, схватки у мамы становились все сильнее и сильнее. Няня Мума и папина мама — бабушка Майана Хаиль — по очереди растирали ей поясницу, чтобы ослабить боль. Наконец они услышали сирену «скорой помощи», бабушка осторожно закутала маму в тяжелое зимнее пальто, и они поспешили к выходу.

Однако тут у мамы произошла особенно сильная схватка, она осела на верхнюю ступеньку, а когда приподнялась, я появилась на свет. К счастью, Мума умела ловить младенцев. Возможно, холод и ледяной ветер сообщили мне подвижность, так как позднее Мума утверждала, что глаза у меня блестели и с самого начала я проявляла невероятную бойкость.

Мне говорили, что в младенчестве я была своевольным и трудным ребенком, ничем не похожим на нежных и послушных мусульманских девочек. Возможно, это было связано с тем, что всякий раз, когда наша семья собиралась по праздничному поводу, мои тетки, дядья и двоюродные братья с горестью замечали: «Как жаль, что она не мальчик!» И хотя мои современные и умные родители отметали подобные замечания фразой «Отчего же? Мариам — наш сын», мое отношение к женскому полу было безвозвратно определено.

Я начала стесняться своего пола, а позднее стала злиться на себя, что не мальчик. Мой пол оказался мне настолько ненавистен, что я решила, будто могу изменить его силой воли. Я насмехалась над сверстницами и играла лишь с двоюродными братьями и соседскими мальчишками. Родители ни в чем мне не препятствовали: они позволяли не только носить мальчишескую одежду, но и коротко стричься. Они не стали возражать и тогда, когда я заявила: хочу обрить голову наголо. Я коллекционировала игрушечные машинки, научилась запускать «змея» — любимое развлечение афганских мальчишек, а также кататься на роликах и велосипеде. Я чувствовала, что ничем не отличаюсь от мальчишек.

Я так умело скрывала свой пол, что вскоре все, похоже, позабыли о том, что я совсем не то, за кого себя выдаю. Я ошибочно предполагала, что смогу продолжать хранить свой секрет, когда моя сестра быстро и необдуманно раскрыла мою тайну. Школа составляла существенную часть моей жизни, и за пределами дома меня никогда уже не будут воспринимать как мальчика.

Родители уехали из Афганистана незадолго до этого происшествия. Я и так постоянно беспокоилась о маме, а события этого дня заставили меня почувствовать себя сиротой. Мои родители, в отличие от большинства афганцев, были чрезвычайно прогрессивными людьми, и теперь мне лишь оставалось надеяться на их чудесное вмешательство. Оба были хорошо образованны, с готовностью принимали все новое и почти всегда поддерживали эксцентричное поведение своей младшей дочери. Я не сомневалась, что родители смогут защитить меня от уготованной мне судьбы, но, конечно же, я была еще слишком юна, чтобы понимать все, на что обречена афганская женщина. Мне еще предстояло узнать, что даже жена шаха может быть умерщвлена по прихоти своего мужа, отца или брата. И, случись такое, никто не встанет на ее защиту. Люди примут самые хлипкие доводы, ибо в Афганистане само собой разумеется, что если мужчина убивает женщину, то повинна в этом она сама. Они зададутся лишь одним вопросом: «Что же совершила эта преступница, что ее бедные родственники были вынуждены убить ее?»

Завидев родной дом, я ускорила шаг. Больше всего мне хотелось забиться в угол.

Тогда я еще не понимала, что мы живем в одном из самых роскошных пригородов Кабула, столицы Афганистана. Этот древний город, насчитывающий более трех тысячелетий, расположен среди живописных гор Гиндукуш на берегу реки Кабул. Во времена моей юности здесь располагался центр экономической и культурной жизни северо-восточного Афганистана. Тогда Кабул был прекрасным городом, и все школьники учили наизусть стихи, воспевавшие его красоту, включая «Кабул» персидского поэта Саиба Тебризи.

Тогда не было человека, который не восхищался бы Кабулом, и никто не догадывался о таящихся в будущем разрушительных войнах, превративших его в руины.

Несмотря на то что мы жили в богатом пригороде, наш одноэтажный дом выглядел достаточно скромно и не отличался изысканной роскошью. У нас была небольшая гостиная, родительская комната и маленькая, но уютная кухня. Самой большой комнатой являлась родительская спальня — настолько просторная, что там размещались четыре кровати. Я и Надия спали на одинаковых стандартных американских кроватях в одном углу, а кровати родителей стояли в глубине комнаты. Самая красивая кровать из дорогой древесины принадлежала папе. Это был подарок английского генерала, когда-то жившего в Афганистане. Рядом с его кроватью стоял антикварный резной столик, подаренный индийским махараджей. Дерево всегда высоко ценилось в Афганистане, ибо деревьев здесь мало.

Помню, как мне нравилось забираться в мамину постель, а проспав там несколько часов, переползать к отцу. Какое это было невинное и сладкое время. У нас имелась еще одна маленькая спальня, где жила бабушка Майана, но она была затворницей, и мы редко с ней виделись.

Когда мы с Мумой собирались уже войти в сад, я заметила бабушку, которая, опустив голову и погрузившись в глубокую задумчивость, прогуливалась между деревьями. Я замедлила шаг, схватила Муму за руку и потянула ее обратно. Бабушка Майана была слаще сахара, однако в этот день я меньше всего хотела с ней встретиться, так как она излучала поразительно гнетущую ауру. Папа как-то заметил, что пережитое ею горе превратило ее лицо в маску вечной скорби.

Я продолжала плестись черепашьим шагом в надежде, что она уйдет в свою комнату, в свое крохотное убежище, которое редко покидала. И в этот момент она подняла голову и увидела меня — в глазах ее ничего не отразилось, и губы ее не раздвинулись в улыбке. Впрочем, и я ей не улыбнулась. После этого ужасного дня я совершенно не хотела думать о том, что ее прошлое может стать моим будущим.

Семейная легенда гласила, что бабушка Майана была одной из самых красивых девушек Афганистана. Однако даже выдающаяся красота не может спасти афганскую женщину от напастей.

ГЛАВА 1

Было время, когда бабушка строила воздушные замки. Несмотря на то что она родилась в бедной семье, даже обездоленным не возбраняется мечтать об уютной хижине, седле барашка по праздникам и замужестве с последующим рождением сыновей.

Отец Майаны был бедным фермером в Саид-Караме, уезде провинции Пактия, располагавшемся в шестидесяти милях к югу от Кабула и населенном представителями племени Хаиль. Эта сухая, каменистая местность, лишенная деревьев и другой растительности, представляет существенные трудности для фермеров.

Несмотря на суровый климат, требовавший серьезных физических затрат, отец Майаны был вполне доволен своей жизнью — у него была трудолюбивая жена и любимые дети. Семья славилась своими красивыми сыновьями и привлекательными дочерьми, но никто не мог сравниться с Майаной. Она была так прекрасна, что на нее обращали внимание даже женщины, отмечавшие ее изысканность, чувственные губы, ямочку на подбородке и огромные черные глаза.

И хотя в Афганистане девочкам не выдавались свидетельства о рождении, считалось, что бабушка Майана родилась где-то в 1897 году, когда в Афганистане все было относительно спокойно. Во времена бабушкиной юности Афганистан находился почти в полной изоляции отчасти потому, что не доверял соседям, а отчасти в силу собственной недоступности, так как был окружен высокими горами. Население Афганистана насчитывало около шести миллионов человек и состояло в основном из враждующих между собой племен. Афганистан пытались оккупировать англичане и русские, так как он находился в зоне их интересов, однако они потерпели поражение и были вынуждены отступить, так что теперь от них остались лишь кости, выбеленные жарким афганским солнцем.

«Не переходить» — значилось на плакатах, расставленных вдоль всей границы, охраняемой солдатами. Каменные вышки стояли вдоль древних караванных дорог, которыми пользовались еще Александр Македонский и Чингисхан. Железных дорог и телеграфных линий не существовало. Любые продукты, ввозившиеся или вывозившиеся из страны, грузились на вьючных животных, которые собирались в караваны ослов, лошадей, верблюдов и даже слонов.

Составной частью культуры являлась жестокость с такими официально санкционированными наказаниями, как расстрел заключенных из пушек, обезглавливание саблями, закапывание заживо, ослепление и забивание камнями. Возможно, самым безжалостным наказанием было морение голодом, когда воров помещали в металлические клетки и высоко поднимали на шестах в центре города, так что друзья не могли передать им ни пищу, ни яд. Мучительная смерть наступала от отсутствия воды и еды — счастливцы умирали от теплового удара или переохлаждения в зависимости от времени года.

Эмир обладал ничем не ограниченной властью, однако представители правящей фамилии проявляли друг к другу не меньшую жестокость, чем к своим подданным. Многих наследников умышленно ослепляли, поскольку в Афганистане мужчина с физическими недостатками не может занять высокого положения.

В 1913 году бабушке было пятнадцать-шестнадцать лет. В то время эмира Афганистана сильно тревожили разбойники, вооруженные банды которых совершали набеги на север страны, после чего отходили в долину Хост. В том же году в Кабуле был раскрыт заговор против эмира. Заговорщики были разоблачены и забиты камнями, так что восстание провалилось. Страна кипела, но бабушка вряд ли обращала внимание на волнения, так как вопросами политики могли заниматься лишь мужчины. В своем юном возрасте все ее помыслы были сосредоточены на грядущем замужестве.

Ее красивое лицо и сияющие глаза могли бы привести к дверям ее дома многих женихов, однако суженый был определен сразу после ее рождения. Ей предстояло стать женой своего двоюродного брата — сына брата отца. И всех это вполне устраивало: браки между двоюродными братьями и сестрами поощряются в афганской культуре, однако тут вмешалась судьба, и исключительная внешность Майаны заставила ее отклониться от предначертанного пути.

Официальный закон при поддержке афганской племенной культуры требовал, чтобы женщины носили паранджу, однако в семье моей бабушки женщинам позволялось переходить от одного соседского дома к другому с непокрытым лицом, поскольку дома располагались очень близко друг от друга. Тем не менее женщины одевались очень скромно, прикрывая свои тела накидками, а головы шарфами.

И случилось так, что, когда однажды бабушка вышла из убогой хижины своего отца, чтобы направиться к тетке, мимо на лошади проезжал глава племени Хаиль Ахмед Хаиль-хан.

Классическая наружность Майаны так поразила Ахмеда Хаиля, что, по позднейшему его признанию, он онемел. Привыкнув к тому, что все его желания тут же исполняются, он решил, что возьмет прелестницу и сделает ее своей четвертой женой. Ахмед Хаиль-хан уже был женат шесть раз, но в тот момент у него было всего три жены, и он мог позволить себе четвертую, не прибегая к разводу. Он был не только самым могущественным человеком в клане Хаиль, но и пуштуном-суннитом, и ислам позволял ему иметь четырех жен.

Несмотря на охватившее его желание, Ахмед Хаиль сдержал себя и ничего не сказал в тот момент. Он лишь осмотрелся, чтобы запомнить место, где находился, и затем отправить сюда своего посланца для организации свадьбы. На следующий день в доме Майаны появился представитель хана с множеством дорогих подарков. Он вручил свои сокровища изумленному отцу Майаны и попросил его отдать красавицу дочь главе племени Хаиль Ахмеду Хаилю в жены.

Отец Майаны был уважаемым человеком, и, несмотря на то что богатство и почет, сопутствовавшие такому союзу, обладали несомненной привлекательностью, он отказал хану.

— Вы почтили мой дом своим приходом, — мягко ответил он. — Но я не могу принять эти прекрасные дары и ваше предложение о заключении брака. Моя дочь скоро выйдет замуж за сына моего брата. Она была обещана ему, едва родилась.

Посланец остолбенел. Еще никто никогда не отказывал могущественному Ахмеду Хаиль-хану. Бедняга поежился при мысли о том, что его могут лишить жизни, если он вернется с отвергнутыми дарами и без обещания отдать прекрасную дочь. Против воли он удалился, готовясь к худшему. Ему предстояло сообщить, что столь желанная для Ахмед-хана девушка была обещана другому.

Как он и ожидал, хан пришел в ярость. Все вокруг замерли, боясь привлечь к себе внимание.

— Кто этот бедный крестьянин, осмеливающийся перечить главе своего племени?! — заорал он, размахивая руками. — И где этот жалкий жених, намеревающийся присвоить себе такую красавицу?

И пока семья Майаны готовилась к свадьбе, хан начал приводить в действие свои грязные планы. Он решил, что Майана никогда не выйдет за своего суженого, того единственного мужчину, которого она видела своим мужем и отцом своих будущих детей.

Через два дня после отъезда посланца хана мимо дома Майаны проскакал всадник, сбросивший у двери неряшливо перевязанный мешок. Отец Майаны разрезал мешковину и тут же в ужасе отпрянул. Внутри находилось изуродованное тело его племянника. Все сразу поняли, что это зловещее послание от главы племени Хаиль: никто не имел права перечить хану. Это убийство жестоко напоминало о том, что хан обладает непререкаемой властью над членами клана. Убитая горем семья во избежание дальнейшего кровопролития послала хану известия, что их младшая дочь Майана прибудет через несколько дней.

И Ахмед Хаиль, как всегда, добился своего.

Так моя бабка Майана стала «краденой невестой», как и многие другие афганские красавицы, которых отдают в жены богатым и влиятельным людям.

Бабушка редко рассказывала о своей юности и первых годах замужества. И хотя она очень любила меня и мою сестру, но предпочитала помалкивать о своей жизни, и любопытство внучек не могло соперничать с ее стоической скрытностью. Мне ужасно хотелось что-нибудь узнать о ее юности, но не хватало мужества спросить, любила ли она своего несчастного двоюродного брата, за которого собиралась выйти замуж, и оплакивала ли его.

И все, кто знал ее, тоже хранили молчание. Лишь когда мне исполнилось десять или одиннадцать лет, я узнала о ней что-то более или менее существенное. Никто в моей семье не осмеливался говорить о ее браке — вдруг слухи об этих разговорах дойдут до хана и обрекут нас всех на погибель. Однако, когда я повзрослела, родители и другие родственники время от времени стали упоминать мелкие эпизоды из жизни Майаны в роли жены Ахмеда Хаиля. Эти грустные истории всегда вызывали у меня слезы. И бабушка при виде них предупреждала остальных:

— Не надо рассказывать такие грустные вещи при ребенке.

Однако родственники продолжали шептаться.

Я знала, что замужество — это повод для праздника, но бабушку выдали замуж за человека, которого она даже не знала. Женщины нарядили перепуганную Майану в свадебное платье, посадили на лошадь с вплетенными в гриву и хвост яркими лентами и препроводили ее к дому хана, который находился на расстоянии шести миль от их деревни.

Пока Ахмед-хан с нетерпением ожидал свою невесту, три его жены умирали от ревности. С помощью прислуги они узнали, что хан абсолютно очарован красавицей — дочерью невежественного крестьянина. Они считали себя гораздо выше этой простушки и были не одиноки в своей ненависти к ней. Взрослый сын Ахмеда Шер, считавшийся наследником титула и состояния Ахмед-хана, также был недоволен появлением молодой жены, так как она могла произвести на свет наследников, которые стали бы его конкурентами. И, роди она сына, Шеру пришлось бы делить с ним наследство. Поэтому многие стояли у окон, стараясь разглядеть необразованную простолюдинку.

Шесть миль верхом — неблизкий путь по колдобистым афганским дорогам, но все родственники Майаны отправились вместе с ней к дому хана. Одни плакали, другие думали о том, как бы с максимальной выгодой для себя воспользоваться ситуацией. В конце концов, теперь их родственница принадлежала к самому влиятельному роду в округе. И возможно, все они смогут от этого выиграть.

Дом главы племени в действительности являлся укрепленным поселением. Галах располагался на возвышенности, чтобы отражать военные набеги. Воинственные племена из соседних областей представляли постоянную угрозу. Галах был независимым поселением, так как его окружали тысячи акров пастбищ, на которых паслись лошади, козы и овцы, принадлежащие хану. Кроме того, он владел полями, на которых росли овес, пшеница и другие злаки.

Галах был возведен на вершине холма на фундаменте из серого афганского песчаника. Здесь же высилась кирпичная стена высотой почти в пятнадцать метров. На каждом углу были оборудованы высокие башни для ведения огня. Окна башен были созданы специально для наблюдения и представляли собой узкие прорези в стене, через которые можно было стрелять из луков и ружей.

Неудивительно, что женщины из поезда невесты, прибывшие из простой деревни, были потрясены этим зрелищем. Они редко покидали свои дома и не могли любоваться такими проявлениями богатства и власти, как этот массивный галах, который прекрасная Майана будет теперь называть своим домом.

У огромных деревянных ворот стояла группа крепких мужчин, готовых открыть их перед свадебным поездом. Миновав ворота, поезд оказался во внутреннем дворе, окруженном еще одной оборонительной стеной. Во внешних стенах были расположены апартаменты, предназначенные для гостей Ахмеда Хаиля, которым было запрещено входить во внутренние покои, где жили его жены.

Затем бабушку и ее родственниц провели во внутренние покои хана, которые были снабжены высокими окнами, чтобы он мог наблюдать за своими работниками. Его жены и дети жили в отдельном крыле, окна которого были затянуты традиционной исламской деревянной решеткой. Непроницаемая снаружи, она позволяла женщинам и детям наблюдать за жизнью, в которой они не могли участвовать.

Рядом с семейным крылом жила прислуга и содержалась часть скота, здесь находился главный источник — глубокий колодец с чистой водой, которая является редкостью в Афганистане, если, конечно, не живешь на берегу высокогорной реки.

Никто не помнил, что произошло дальше, но все сходились во мнении, что свадьба началась, как только Майана переступила порог дома хана. Хан придерживался традиционных взглядов, поэтому для проведения церемонии мужчины и женщины были разделены.

Бабушке Майане предстояло познакомиться с тремя женами хана, оскорбленными тем, что в их замкнутом кругу появится необразованная девица. Они поносили ее бранью еще до ее приезда, но при виде ее красоты их ярость возросла еще больше. Одного взгляда на прелестное лицо Майаны было достаточно, чтобы они поняли, их муж вводит в гарем молодую жену. Однако Майана и не догадывалась, что оказалась среди клубка змей. Дома она привыкла к дружелюбным отношениям между женщинами. И лишь Ахмед Хаиль-хан, подстегиваемый сластолюбием и мечтающий о плотских утехах с молодой и послушной невестой, с нетерпением ждал встречи с Майаной.

Безнадежно покоренный красотой и нежностью Майаны, вскоре хан объявил, что она является его любимой женой. И хотя раньше его никогда не интересовали чувства его жен, по отношению к Майане он начал проявлять предупредительность. И таким образом их союз оказался счастливым.

Хан не мог нарадоваться на свою юную жену и, когда узнал, что Майана страдает из-за ревности других жен, пылая гневом, отправился в свой гарем и предупредил их, что не потерпит такого поведения.

— Если хотите быть наказанными, то наказание не заставит долго себя ждать, — пригрозил он. — Я приказываю всем почитать мою жену Майану как хозяйку галаха. И выполнять все ее желания. — Громко топая, он вышел из гарема, всем своим видом демонстрируя недовольство.

Зная, что хан не из тех, кто бросает пустые угрозы, женщины попытались преодолеть свою ревность и обиду. Однако с каждым днем страсть Ахмеда Хаиля к Майане проявлялась все ярче, вызывая у его жен еще большую ненависть к новой госпоже.

Вероятно, Ахмед Хаиль продолжал страстно любить Майану, так как за три года она родила ему троих детей. Все оказались девочками и получили имена Пикай, Зерлат и Нур. Ревнивые жены хана и его взрослые сыновья были очень обрадованы этим фактом. В те времена никто не знал, что именно семя отца определяет пол ребенка, и вся вина взваливалась на плечи матерей. Поэтому они становились объектами насмешек и издевательств. В то же время одна из прежних жен родила сына, который был назван Шахмастом, и это лишь увеличило презрение к Майане, рожавшей лишь дочерей, что было непростительно в культуре, где ценились лишь мальчики.

В 1917 году немецкие агенты начали поднимать в Афганистане волнения, пытаясь заставить эмира выступить на стороне Германии против России. Однако мудрый эмир продолжал упорно сохранять нейтралитет в этом конфликте. В том же году положение моей бабушки как любимой жены укрепилось, так как она родила хану долгожданного сына. Это и был мой будущий отец Аджаб Хаиль. Прислуга и воины галаха собрались на праздничное торжество. Лишь поздравления от других жен и наследника хана Щера оказались сдержанными.

В течение первых двух лет своей жизни мой отец благоденствовал, окруженный любовью родителей, трех старших сестер и многочисленной прислуги. Однако длилось это недолго.

Большую часть времени Афганистан сотрясали восстания и войны. Соперничающие группировки то и дело вступали в ожесточенные стычки. В 1919 году возникшее напряжение привело к конфликту с Британской империей. Моему отцу тогда было два года. Проблемы начались после убийства эмира Хабибуллы, который поддерживал мир в Афганистане в течение многих лет. После его смерти престол наследовал его сын эмир Аманулла. Будучи менее опытным в поддержании добрых отношений с могущественными государствами, он вскоре вступил в мелкий конфликт с англичанами, который решил разрешить с помощью оружия. Он счел, что после разрушительной Мировой войны Англия настолько ослаблена, что он сможет покорить Британскую Индию.

По всему Афганистану прокатился клич «под ружье», и Ахмед Хаиль, муж Майаны и отец моего отца, собрал несколько сотен воинов. Его старший сын Шер стал генералом и возглавлял собственное военное соединение. Таким образом глава племени Хаиль и его наследник отправились на войну, оставив в галахе встревоженных женщин и прислугу.

Несмотря на плохое вооружение, афганцы были отважными воинами. 3 мая 1919 года афганские силы пересекли границу Индии и заняли деревню Багх.

Англичане ответили массированным наступлением, что повлекло за собой ожесточенные сражения. Хорошо обученная и вооруженная британская армия быстро взяла верх и вытеснила афганцев с территории Индии. Новые и действенные военно-воздушные силы позволили англичанам глубоко вторгнуться в пределы Афганистана, подвергнув угрозе даже дворец эмира во время бомбардировки Кабула.

В одном из сражений мой дед Ахмед Хаиль получил роковое ранение в левый глаз. К несчастью, он умер не сразу, и его уход оказался трагически медленным и мучительным. Шер отправил раненого через знаменитый перевал Хибер к известному английскому врачу, жившему на территории современного Пакистана, однако трудное путешествие лишь усугубило страдания его отца и он скончался по дороге.

После смерти деда, его люди двинулись обратно в провинцию Пактия, чтобы сообщить его женам и детям скорбные вести. Несмотря на тактическую победу англичан, эмиру Аманулле удалось заключить мирный договор, в соответствии с которым Афганистан мог продолжать вести внешнюю политику как независимое государство.

Все эти потрясения плохо сказались на моих предках. Бабушка Майана наслаждалась нежданным счастьем с Ахмедом Хаилем. Его искренняя любовь к молодой жене и четырем их детям оскорбляла его других жен. После того как главой клана стал Шер, презиравший Майану с первого дня ее появления в доме, она должна была подчиняться ему. Ни ее красота, ни высокое положение любимой жены, которым она пользовалась при жизни хана, теперь не могли ее спасти. В отсутствие своего защитника она была абсолютно беспомощна, и ей оставалось только молиться, ибо это единственное, что могут делать женщины в Афганистане.

ГЛАВА 2

Мой дед был весьма состоятельным человеком. А по мусульманским законам полагалось, чтобы после смерти отца его собственность распределялась среди жен и детей, сыновьям же переходила двойная доля наследства. Но один лишь Шер достиг совершеннолетия ко времени смерти отца, и таким образом по праву старшинства под его опеку попадали младшие братья и сестры. И хотя по закону шариата жены должны получать свою долю наследства после смерти мужа, в Афганистане мужчины часто пренебрегают мусульманскими законами, если те касаются прав женщин, и редко заботятся об оставшихся в живых вдовах и дочерях, чтобы заполучить их состояние. Так Шер, став во главе семьи, завладел всем богатством отца. Его желания, решения и приказы становились законом для каждого, кто принадлежал к племени Хаиль.

Жизнь моей бабушки и четверых ее детей резко изменилась. Шер-хан возвысил собственных жен до положения, занимаемого некогда женами отца. И это новое положение сделало их еще ненасытнее. Когда Майана с дочерьми предстала перед Шер-ханом, тот в грубой форме велел им отдать все свои драгоценности и золото, чтобы он мог украсить ими шеи и руки своих жен. Но еще больше Майану потрясло его следующее заявление:

— Вы отныне слуги. И разделите с ними их обязанности.

В один день моя бабушка превратилась из хозяйки галаха в скромную служанку, которая мыла посуду, готовила овощи, скребла полы, доила коров и исполняла любые прихоти пасынка и его жен. Обязанности служанки были поручены ей специально, так жены и дети Шера получали огромное наслаждение, обдумывая все новые и новые унижения для женщины, занимавшей еще недавно иное положение.

И хотя мой отец был еще крошкой, даже его не пощадили. Ему запретили играть и приказали зарабатывать себе на пропитание. Всякий раз, когда Шер покидал галах, мой отец Аджаб обязан был взбираться на самую высокую каменную стену, чтобы следить оттуда за возвращением старшего брата. Он должен был вглядываться вдаль и дожидаться появления клубов пыли из-под копыт лошадей. Едва заметив ее, он сбегал по каменной лестнице к центральным воротам так быстро, как это позволяли ему маленькие ножки. Кроме этого, в обязанности отца входил уход за оружием и головным убором хана.

Шер часто возвращался далеко за полночь. А мой отец был слишком мал, чтобы выстоять на ногах до утра, и в первую же ночь своего караула уснул. Он проснулся в ужасе, оттого что Шер поднял его и ударил по лицу, пригрозив:

— Еще раз заснешь, Аджаб, и будешь сурово наказан.

После этого всякий раз, когда глаза начинали слипаться, отец боялся вновь заснуть. Кроме угрозы старшего брата, маленького мальчика подстерегали и другие опасности. Афганистан кишит самыми разнообразными ядовитыми змеями, скорпионами и тарантулами, и, борясь со сном, отец проводил большую часть времени, наблюдая за этими смертоносными созданиями. Спустя годы он рассказывал мне, как великий страх вынуждал его разговаривать с самим собой, подпрыгивать и даже щипать себя, борясь со сном.

Еще одним решением Шера стал переезд семьи. Эмир Афганистана подарил Шеру несколько сотен акров на окраине Кабула. И Шер возвел на этой земле галах куда больше прежнего. И хотя за образец была взята конструкция старого галаха, интерьер оформили в современном стиле, и по своей роскоши он напоминал дворец, в котором были собраны самые экстравагантные бытовые мелочи. Однако бабушка и ее дочери потеряли свой единственный настоящий дом. Всю семью охватило уныние, но еще тяжелее стало, когда бабушка и ее дочери подверглись новым ограничениям.

Хотя бедняки Афганистана научились довольствоваться самой скромной пищей в виде грубого хлеба и овощей, богачи привыкли к изысканным блюдам, приготовленным из дичи, баранины и риса, а также к особым десертам. Хаиль приучил свою семью к деликатесам, однако Шер велел выдавать моей бабушке и ее детям еду, которой едва хватало для поддержания жизни. Им разрешался чай, но без сахара. Позволялся хлеб, но без джема. Оголодавшие дочери Майаны просили немного сыра или чего-нибудь, что могло бы скрасить однообразие их скудной пищи, но мольбы оставались без ответа. Едва Шер-хан слышал от них жалобы на голод и получал просьбы о прибавке к еде, он говорил: «Облизывайте свои пальцы».

Бабушкино сердце обливалось кровью, когда ее голодные дочери плакали, моля хоть о каких-нибудь сластях. Сама же она страшилась, что Шер предпримет что-нибудь, дабы разлучить ее с детьми, поскольку знала, она не сможет пережить эту разлуку, не сможет своей любовью принести им утешение.

Моей бабушке шел всего третий десяток, она была молодой женщиной, все еще сохранившей красоту, несмотря на рождение четверых детей и пережитые недавно потери. А потом Шер приказал ей прийти, и она в страхе ожидала этой встречи, ибо изо дня в день его ненависть к ней все возрастала. Когда она наконец предстала перед своим пасынком, его лицо исказила ненависть. И голосом, исполненным злобы, он объявил ей:

— Майана, один старик, живущий вдали от нашего галаха, принес за тебя большой выкуп. Ты вскоре будешь отдана за него.

Майана чуть не упала без чувств. Она понимала, что это замужество будет значить для ее семьи. Согласно традиции ее дети должны будут тогда остаться под властью Шер-хана. Если она выйдет замуж, то покинет этот галах и никогда не сможет увидеть снова своих дочерей и сына. Она станет собственностью мужчины, которого никогда не знала и которому вынуждена будет рожать детей. Понимая, что любые возражения лишь усугубят решение пасынка, она промолчала и опустила глаза, как и подобает послушной женщине. Наконец ей было позволено удалиться.

Этот разговор заставил Майану принять тяжелое решение. Она знала, что скорее умрет молодой, чем вынесет боль от потери детей, которых от нее отнимут, как только она будет отдана другому мужчине. Мужчине, который позакону будет иметь право надругаться над ее телом и бить ее изо дня в день и который, конечно же, не позволит видеться с детьми. Она решила, что если ее разлучат с детьми, то она предпочтет тихую могилу аду на земле. Верный слуга раздобыл для нее мышьяк и в нужном количестве спрятал в табакерке, так что в случае необходимости она могла быстро уйти из жизни.

Но прошло несколько лет, а новых разговоров о замужестве так и не последовало. Шел 1922 год, и эмир обратился к афганским мужчинам, призывая их посвятить себя гражданской службе и поощряя образованные семьи отправлять своих юных сыновей на обучение за границу. Таким образом молодые афганцы получали возможность познакомиться с миром, а вернувшись, заложить основы для будущих перемен на родине. И хотя наша страна уже начала пробуждаться ото сна, движение вперед, к прогрессу, шло очень медленно, и в галахе все сохранялось по-старому, о чем бабушке напомнил эпизод, когда Шер попытался убить ее единственного сына, моего отца.

Шер завел железное правило, в соответствии с которым мой отец, чтобы проявить уважение, должен был всякий раз при встрече с ним снимать шапку. Однажды, выбежав встречать брата, мой маленький Аджаб забыл про это правило. При виде шапки Шер пришел в ярость и направил свою лошадь прямо на брата, намереваясь затоптать его. Мой отец прикрыл голову руками и застыл в ожидании неотвратимых ударов копыт.

Однако эта лошадь была очень привязана к отцу. Она встала на дыбы, перебирая передними ногами в воздухе и отказываясь далее идти на мальчика. Придя в себя, папа бросился наутек и спрятался в укромном месте, где и оставался, пока гнев Шера не прошел.

В 1923 году, через несколько месяцев после этого случая, Шер решил отправить моего отца в закрытую военную школу. Бабушка была ошарашена — ее маленькому сыну было всего шесть лет, и он был слишком мал для военного обучения. Но Шер отказался слушать ее, заявив:

— Из твоего сына нужно сделать мужчину.

Прощание было недолгим, ибо Майане сказали об отъезде сына в самый последний момент. И она беспомощно наблюдала за тем, как крошечная фигурка ее сына была водружена на лошадь и увезена прочь из галаха.

Хотя военная школа находилась всего в десяти милях от галаха, путешествие верхом по ухабистым дорогам Афганистана было нелегким. Когда Аджабу дозволялось приезжать домой, старший брат загружал его делами, и ему редко удавалось видеться с матерью. Единственное, что его радовало, так это избавление от жестокости брата.

В 1929-м, когда моему отцу исполнилось двенадцать лет, в Афганистане произошел переворот. Эмир Аманулла, возглавивший прогрессистов, провел реформы, предусматривающие образование для женщин, введение европейского платья и установление торговых отношений с зарубежными компаниями. Однако эти законы вызвали волнения среди предводителей племен, которые не желали каких бы то ни было перемен. Особенно представители духовенства и главы племен были разгневаны тем, что единственная жена Амануллы ходила без паранджи во время своего недавнего посещения Европы. И еще до завершения года эмир был вынужден опубликовать воззвания, полностью перечеркивавшие его реформы, но на тот момент он уже потерял поддержку духовных лиц и глав племен. В тот день, когда ему пришлось отречься от престола, Афганистан потерял умного реформатора, способного привнести в жизнь моей страны столь необходимые для нее изменения.

В том же году, ознаменованном народными волнениями, отец узнал, что его мать серьезно больна. И тогда он сделал то, чего прежде никогда не делал. Он попросил о личной встрече с деканом — своим братом. Войдя к Шеру, он произнес:

— Брат мой, могу ли я получить у тебя разрешение увидеть свою мать? Я слышал, что она тяжело больна.

Шер не сказал ничего определенного и лишь грубо распорядился:

— Придешь в конце дня.

Надежды окрылили моего отца. Неужто брат изменился и позволит ему съездить домой? Однако, когда отец вернулся к нему вечером, Шер уже ждал его и принялся избивать. Затем он швырнул его на пол и заорал:

— Вот тебе ответ. Нет! Неужто ты считаешь, что особенный только потому, что приходишься мне братом? Знай, Аджаб, ты такой же, как все остальные, и не будешь видеться с матерью, пока учишься здесь.

Казалось, Шер должен был бы стать покровителем брата, но вместо этого он причинял ему только зло. Папа постоянно находился настороже, не зная, когда и откуда может быть нанесен следующий удар. Другое, более серьезное событие произошло через несколько лет. Мой отец безмятежно проходил мимо кабинета брата, как вдруг Шер выбежал оттуда и без всяких оснований грубо пихнул его. В этот момент папа стоял как раз на верхней ступеньке высокой лестницы. Застигнутый врасплох, он полетел кубарем головой вниз.

Так случилось, что в это время мимо проходил наследный принц Дауд. Чрезвычайно удивленный увиденным, он схватил моего отца и спас его тем самым от серьезных травм. И хотя Шер сделал вид, что не имеет никакого отношения к падению моего отца, принц понял, что это была ложь. Однако и сам он в это время был всего лишь мальчиком и ничего не мог поделать со всемогущим Шер-ханом.

Пока мой отец пытался держаться подальше от брата, Майана все больше погружалась в себя, продолжая жить только ради своих детей. Ее дочери становились красивее с каждым днем, и она тревожилась о том, что принесет им будущее. В Афганистане красивых девушек выдавали замуж в совсем юном возрасте и за большой выкуп.

У старшей — Пикай — были небесно-голубые глаза и черные волосы. Ее лицо было столь прекрасно, а ресницы так длинны, что женская прислуга собиралась полюбоваться ее красотой, пока она спала. У Зерлат, средней дочери, были зеленые глаза и белокурые волосы. У младшей дочери Нур глаза были синими, а волосы светло-каштановыми. Все девушки были необычайно красивы, хотя Пикай выделялась из них троих. Слух о ее красоте разлетелся по всей стране, заставив даже эмира Афганистана поинтересоваться ее возрастом и возможностью заключения с нею брака. Но Шер солгал, ответив королю: «Она еще не достигла брачного возраста». Шер не хотел, чтобы одна из ненавистных ему сводных сестер, выйдя замуж, попала бы во влиятельную семью и, заняв там положение, стала бы защищать от его жестокости свою мать, а также брата и сестер.

Прошли уже годы с тех пор, как Шер пригрозил Майане замужеством. И она почти убедила себя в том, что он забыл об этом, как вдруг он опять призвал ее к себе.

— День настал, — заявил Шер. — Твой брак улажен. Твой муж стар, но достаточно богат, чтобы это замужество состоялось.

Охваченная решимостью, Майана протянула руку к яду, все еще хранившемуся в табакерке. Когда стража и слуги догадались о ее намерении, они набросились на нее, пытаясь выбить мышьяк из рук. Но Майана была непоколебима, она сжимала яд, извиваясь, крича и сопротивляясь из последних сил.

Побагровевший Шер взревел:

— Запереть ее в комнате!

Перепуганную бабушку утащили и заперли в ее комнате, поставив возле дверей и под окном охрану.

Бабушкино намерение покончить с собой во избежание брака со стариком было расценено как мятеж. И Шер поклялся:

— Я не потерплю бунтарей в своем доме!

В приливе гнева он объявил, что Майана будет забита камнями за непослушание.

Слуги медленно стали сходиться для выполнения приказа Шера. Собранные камни они сложили в высокие кучи во дворе.

Среди слуг был один старик, который по-прежнему скорбел о своем прежнем хозяине Ахмед-хане и не одобрял бессердечности его сына. Он верно служил Майане в те дни, когда она была хозяйкой галаха, и чувствовал себя обязанным спасти жизнь доброй и невинной женщины, которую так любил его хозяин. Он полагал, что лишь Аджаб, который был тогда подростком, мог бы спасти свою мать. И он кинулся прочь из галаха, много часов проведя на извилистых тропах и заброшенных грунтовых дорогах. Он добрался до военной школы уже глубокой ночью и сразу же вызвал Аджаба, сообщив ему, что только он может спасти свою мать от мучительной смерти. Придя в ужас от услышанного, отец вспрыгнул на лошадь и помчался в галах. Он знал, как умрет его мать, если он не приедет вовремя. На протяжении всего пути он представлял себе страшные картины того, что могло происходить в этот самый момент.

Несомненно, забивание камнями — один из самых жутких видов казни. В Афганистане, по законам шариата, это законный способ наказания за супружескую неверность. Кроме того, это единственная смертная казнь, требующая наличия четырех обвинителей, каждый из которых может подтвердить факт измены. Но Шер сам устанавливал законы. И Майану было решено наказать за ее неповиновение.

Для забивания камнями в земле выкапывается узкая глубокая яма. Руки преступницы связываются. Затем ее опускают в тесную расщелину, которая не дает ей пошевелиться. На поверхности остается лишь голова и верхняя часть туловища.

Возглавляет процедуру один из представителей власти, он предлагает палачам, обычно мужчинам, собраться у груды камней. В забивании женщины камнями нет ничего противозаконного. Более того, рекомендуется убивать ее медленно. Выбираются специальные камни, способные нанести травму и не вызвать быструю и желанную смерть. Палачам не советуют наносить смертельные удары по голове по крайней мере до тех пор, пока жертва еще способна испытывать боль и страдание. В идеале мучительное избиение грешницы продолжается час, если не больше.

Тело человека бессильно против твердого камня. Через два часа закидывания мелкими камнями тело превращается в кашу. Кровь, текущая из небольших ран, ослепляет человека. Нежная женская кожа быстро превращается в лохмотья. Крики боли и мольбы о пощаде в сочетании с командами, подаваемыми предводителем, доводят палачей до безумства, так что они забывают о том, что перед ними человек, и начинают воспринимать ее как сосуд греха и объект ненависти. Перед смертью лицо жертвы представляет собой маску из запекшейся крови. Часто жертва находится еще в сознании. И лишь когда голос предводителя хрипнет, а руки палачей начинают уставать, мучители выбирают камни покрупнее, чтобы нанести последний, смертоносный удар.

Солнце уже почти взошло, когда перед моим отцом предстал галах.

До него донеслись рыдания сестер, и, решив, что мать, должно быть, уже мертва, он на ходу спрыгнул с лошади. Разглядев груду камней посередине двора, он вздохнул с облегчением, однако тут же увидел свою мать, которую вели к центру двора. Как завороженная она смотрела на ожидающую ее яму и не замечала сына.

Понимая, что времени осталось в обрез, мой отец бросился сквозь толпу, вбежал в галах и принялся звать брата.

При виде Шера он упал перед ним на колени и взмолился:

— Брат! Не убивай мою мать. Я заберу ее и сестер из галаха. Ты больше никогда нас не увидишь. Я не вернусь ни сюда, ни в школу. Я отдам тебе свою долю наследства, брат. Только не убивай мать. Ты не имеешь права казнить ее. Перед лицом Аллаха, нельзя это делать за такой проступок.

Не дожидаясь ответа, мой отец выбежал во двор, обнял мать и закричал сестрам:

— Идите ко мне, сестры! Мы заберем нашу мать и навсегда уедем из галаха.

Слуги и охранники замерли с камнями в руках. Им совершенно не хотелось убивать Майану. Вся ненависть к Майане и ее детям исходила от хозяев, а не слуг. Аджаб с сестрами, окружившими мать, двинулся к воротам. Как вдруг из покоев Шера появился его старший слуга, объявивший:

— Хан саиб! Постой! Хан велел тебе остаться. Он удостоил тебя чести принять твою просьбу о сохранении жизни твоей матери. И дает тебе слово, что ее не станут принуждать к браку.

Аджаб остановился, понимая, что сейчас нельзя ослушаться приказа брата. Ибо теперь уход из галаха означал бы верную смерть для всей его семьи. Брат не потерпел бы непослушания, оно означало бы для него потерю авторитета, а этого он допустить не мог. Единственное, что успокаивало Аджаба, — это клятва брата, полученная через доверенного слугу, который во всеуслышание огласил решение Шера. И Шер будет обесчещен, если не сдержит своего слова.

Дожидаясь брата, Аджаб поцеловал мать в щеку и попытался успокоить ее словами: «Не тревожься». Когда Шер-хан наконец появился, не спуская взгляда с брата, Аджаб ринулся к нему и принялся целовать ему руки:

— Спасибо за твое милосердие, брат мой.

Чтобы не ударить в грязь лицом перед собравшимися, Шер заявил, что все обиды прощены, и пригласил брата пройти в свои покои. Тем же днем Шер-хан приказал своему шоферу отвезти брата назад в школу.

У отца не оставалось иного выбора, как покинуть мать и сестер и вернуться в школу. Он понимал, что должен получить образование, чтобы затем найти приличную работу и всех обеспечивать. Его три прекрасных сестры уже достигли брачного возраста, однако, как ни странно, Шер так и не попытался найти им мужей. И папа мог лишь предположить, что Шер не хочет выпускать его сестер из-под своего контроля.

Папа часто повторял, что, несмотря на свой страх и юные годы, он стал мужчиной в тот день, когда спас мать от страшной смерти.

ГЛАВА 3

Годы шли, и почти ничего не менялось. Бабушка Майана и ее дочери по-прежнему жили у бессердечного Шер-хана, а мой отец продолжал учиться. Он был необычайно серьезным молодым человеком, и его мысли были постоянно заняты возложенными на него обязанностями. Единственной его целью было завершить обучение, найти постоянную работу и вернуться в галах, чтобы защищать мать и сестер.

После успешного окончания учебы в военной школе Аджаб был зачислен в Британский военный колледж, располагавшийся на севере Индии, ныне территории Пакистана. В то время Индия еще была британской колонией, и большинство студентов там были англичане. Лишь немногие индийцы, выходцы из влиятельных семей, допускались к обучению.

Английская система образования существенно отличалась от афганской, к которой привык мой отец. Курсы были сложнее, а дисциплина строже. Но, несмотря на это, он полюбил новую школу, так как понимал, что получает здесь отличное образование, которое предоставит ему широкие возможности в будущем.

Здесь он сделал несколько открытий. Невзирая на многолетнюю британскую оккупацию, британские военные продолжали пренебрежительно относиться к индийским мальчикам. И хотя англичане дружелюбно вели себя с индийцами во время занятий в колледже, вне его стен они предпочитали с ними не общаться. Мой отец понял, что не темный цвет кожи индийских мальчиков служит этому причиной. Ведь те же британские студенты не испытывали предубеждения по отношению к нему, темнокожему афганскому юноше. Они часто приглашали моего отца на выходные в любимый всеми Британский парк. Они даже подбивали его на заигрывание с англичанками, гулявшими в парке.

Несмотря на всю свою серьезность, мой отец так увлекся разными студенческими делами и был так занят, что впервые в жизни забыл об оставшейся в Афганистане семье, перестав писать письма матери и брату. Из-за прервавшейся переписки Шер-хан был вынужден отправиться из Афганистана в колледж, чтобы лично узнать о делах моего отца. Когда он приехал, начальство сообщило ему, что Аджаб отбыл в Кашмир на короткие каникулы. Шер пришел в бешенство и покинул колледж, решив отыскать своего беглого брата. Через несколько дней поисков он наконец обнаружил моего отца, который в этот момент катал девушку по озеру на лодке.

Шер был крупным мужчиной с громоподобным голосом. И он закричал так, что мой отец услышал его, находясь на другом берегу:

— Аджаб, греби к берегу! Сейчас же!

Испуганный отец быстро развернул лодку и поплыл к брату, который нетерпеливо ожидал его на берегу. Сердце у отца бешено колотилось: он не только боялся сам получить побои, но и опасался того, что нечто дурное может случиться с его матерью или одной из сестер. Когда он добрался до берега, разгневанный Шер саркастически заметил:

— Я вижу, у тебя все в порядке.

Во рту у папы пересохло, и он не мог произнести ни слова.

Шер резко повернулся и быстро пошел прочь. Он покинул брата, не сказав больше ни слова.

Никогда потом отец не забывал извещать брата о своем местонахождении, хотя он так и не понял, зачем тому понадобилось совершать столь длительное путешествие лишь для того, чтобы найти его. И в его голове забрезжила мысль, что, возможно, спустя годы, в холодном сердце брата зародилась некая привязанность к нему.

В годы Второй мировой войны мир за пределами нашей страны переживал страшные потрясения и перемены, но Афганистан продолжал хранить нейтралитет. Однако по окончании войны изменения захватили и наш уголок планеты. Прежде всего, в 1946 году Афганистан был официально принят в члены Организации Объединенных Наций. В 1947-м пришел конец британскому владычеству в Индии. В соответствии с законом от 18 июля английский парламент создавал два доминиона — Пакистан и Индийский союз. В Пакистане мусульмане воплотили наконец свою мечту о создании независимого мусульманского государства. Однако мусульманский Афганистан единственный проголосовал против новой страны. Такое решение объяснялось его озабоченностью правом на самоопределение афганцев северо-западной пограничной провинции.

Тем временем папа окончил военную школу в Индии с таким впечатляющим успехом, что его выдвинули на получение стипендии в США. Однако, к его огорчению, когда местный принц-плейбой потребовал стипендию себе, на достижения моего отца не обратили внимания. Впрочем, вскоре появилась еще одна стипендия — в Британскую военную школу в Лондоне, которую он получил взамен американской.

Шер неожиданно проявил необычную гордость за брата и позволил ему отправиться в Лондон и продолжить там свое обучение. Отец слышал захватывающие истории об Англии от своих британских сокурсников, так что он с нетерпением ждал переезда в столицу.

Таким образом в 1947 году папа трогательно простился со своей матерью и тремя сестрами. Даже спустя все эти годы жены Шера продолжали изводить их, запрещая участвовать в обычной жизни семьи. Мой отец пообещал, что изменит их жизнь, едва вернется в Афганистан. Когда станет образованнее и просвещеннее большинства афганцев, включая даже старшего брата Шера, главу племени Хаиль.

Хотя Вторая мировая война уже закончилась, Лондон все еще не пришел в себя после немецких обстрелов, и в воздухе стояла пыль от непрерывно ведущихся восстановительных работ. Влажный климат в совокупности со строительной пылью разрушительно подействовал на легкие моего отца. Так что через некоторое время он уже едва дышал.

Меньше всего он хотел прекращать учебу. Ему нравился Лондон и академические занятия. Его сокурсники были приятными юношами из самых известных правящих семей мира. И отец понимал, что в дальнейшем им предстоит возглавить свои страны.

Однако его здоровье продолжало ухудшаться, и английские врачи предупредили, что легкие у него ослаблены и для того, чтобы поправиться, ему необходимо сменить климат. Они порекомендовали ему путешествие в Швейцарию для прохождения курса лечения, поэтому он на время покинул военную школу. В Швейцарии подтвердили, что его здоровье серьезно подорвано. Он полагал, что пробудет в больнице всего несколько недель, и был потрясен, узнав, что для полного выздоровления потребуется год с лишним. Несмотря на болезнь, ему разрешались прогулки в горах на свежем воздухе, и вскоре он полюбил эту страну и ее народ. Потом он говорил, что эти пятнадцать месяцев стали самым счастливым временем в его жизни. Когда ему стало лучше, он вернулся к учебе в Лондоне и завершил ее с отличием. Сообщение в те годы было таким трудным, что связь с семьей, оставшейся в Афганистане, поддерживалась нерегулярно, за год удавалось получить лишь несколько писем.

В 1953 году Афганистан все еще находился в конфликте с Пакистаном. В сентябре этого года Мухаммед Дауд-хан, двоюродный брат короля, в свое время спасший моего отца, когда Шер столкнул его с лестницы, занял пост премьер-министра. Это было в тот самый год, когда папа закончил учебу и по приказу Шера должен был вернуться в Афганистан.

Годы, проведенные отцом в Европе, были столь счастливыми, что сама мысль о возвращении к тяжелой жизни в Афганистане приводила его в ужас. Он очень хотел остаться жить в Англии, хотя понимал, что должен вернуться к своей семье.

Отправляясь в странствие, отец даже не подозревал, что таившееся в Афганистане зло безжалостно заберет всех, кого он любил. Безрадостным стал его приезд. Повсюду его ждала смерть. Едва его ноги коснулись афганской земли, как он узнал, что из пяти его братьев и сестер лишь один остался в живых, и это был его старший брат Шер.

Его сводный брат Шахмаст, мягкий и уравновешенный юноша, недавно закончивший медицинскую школу в Турции, погиб от лихорадки во время эпидемии. Три папиных сестры-красавицы также недавно скончались. Поскольку все три отличались превосходным здоровьем, по Афганистану пронесся слух о том, что они были отравлены специально до вступления в права наследования. Но мало кто осмеливался задавать вопросы об их смерти, ведь это были всего лишь женщины, любимые разве что матерью и братом.

Теперь лишь Шер-хан и мой отец должны были разделить состояние своего отца. Шер сказал папе, что его сестры умерли от туберкулеза. И отцу пришлось поверить этому, поскольку в 1953 году в Афганистане не было доступных научных методов, чтобы доказать противное. А любое обвинение во лжи могло грозить страшным наказанием.

И все же папа понял, что ему суждено стать следующей жертвой Шера. Поэтому он заявил ему:

— Меня не интересуют деньги. Ты можешь владеть и распоряжаться всем имуществом нашего отца. Я могу довольствоваться малым. Выдавай мне немного денег, пока я не найду себе государственную должность. Я отказываюсь от своих прав.

Я часто думала, что мой отец спас себе жизнь этой мудрой речью. К тому же все сказанное им было правдой, ибо он был из тех, кто не стремится к богатству и умеет обходиться самым необходимым. Особо его тревожило психическое состояние матери. Майана и ее дочери, объединенные общими невзгодами, были привязаны друг к другу больше, чем остальные матери и дочери. Обреченные на тяжелую жизнь в галахе, они могли находить утешение и поддержку лишь друг у друга. Все четверо были неразлучны и даже спали вместе.

Майана винила себя в том, что осталась жива. Она не могла жить, зная, что ее дочери лежат в земле. Она убивалась по своим любимым дочерям, которые не испытали ни минуты радости после смерти отца. Их жизни прервались, когда они были в самом расцвете, когда они могли бы обнимать своих собственных сыновей и дочерей. Бабушке Майане казалось, что это она во всем виновата. Теперь они ушли навсегда, и она могла только оплакивать их утрату, причем так сильно, что сын беспокоился за ее рассудок.

ГЛАВА 4

По возвращении в Афганистан мой отец был принят в высших слоях общества. Впрочем он проявлял к этому странное безразличие, предпочитая спокойную жизнь. Он поселился в галахе и как мог утешал свою мать. Карьера поглотила остальное его внимание. Знание языков, высшее образование и знакомство с миром вскоре привело к его назначению на должность главы разведки афганской армии. Его подразделение много работало в течение 1953 года, когда Пакистан разбомбил селения племени африди, создав напряжение между Карачи и Кабулом. Эти события показали, что между двумя соседствующими мусульманскими странами никогда не установится мир. В стране ширилось движение за союз между Афганистаном и Россией, и вскоре в Кабуле был подписан договор. Наше правительство ликовало, поскольку СССР дал понять, что предпочитает Пакистану Афганистан.

Происходили и другие значительные перемены. Правительство Афганистана постепенно выходило из многолетней изоляции, направляло народ на работы по улучшению транспортных сетей, на строительство ирригационных каналов и на добычу нефти.

С папой все чаще заговаривали о женитьбе. Обычно афганцы женятся молодыми, а он все еще оставался холостым, хотя и достиг уже зрелого возраста. В 1953 году моему отцу исполнилось тридцать шесть лет, и близкие решили, что ему пора жениться. Шер, считавший заключение брака исключительно своим делом, объявил, что высшее образование моего отца сыграет им на руку, когда они будут сватать невесту из влиятельной семьи.

— Я найду для своего брата лучшую жену, — самоуверенно заявил он.

Однако у папы были свои представления о том, на какой женщине, он хочет жениться. После всех лет, проведенных в Европе, он понял, что получает удовольствие от общения с образованными женщинами, которые могли быть не только женами для своих мужей, но и их друзьями. Он восхищался тем, что англичане часто выбирают жен, не считаясь с ожиданиями семьи, и решил, что должен жениться на равной себе, на женщине, которая была бы его партнером во всех областях жизни. Конечно же, мой отец должен был получить от старшего брата разрешение на брак с такой женщиной, поэтому он собрался с духом и объявил Шеру:

— Брат, я принял решение жениться на образованной женщине, которая была бы мне ровней.

Шер, считавший, что женщины немногим лучше вьючных животных и созданы лишь для доставления мужчинам удовольствия и вынашивания сыновей, был ошарашен. Он еще никогда не слышал, чтобы мужчина так говорил о женщине. Его собственный отец Ахмед-хан за свою жизнь имел семь жен, которые, за исключением того, что прислуживали ему и вынашивали его детей, не играли никакой роли. Правда, отец Шера проявил удивительную привязанность к Майане, но Шер никогда не уважал своего отца за любовь к молодой жене и расценивал эту привязанность как оскорбление, нанесенное всем мужчинам.

Точка зрения Шера не была какой-то особой. Большинство мужчин Афганистана относились с презрением к женщинам и жестоко обращались с ними, так что почти все афганские женщины жили в подчинении, граничащем с рабством. Услышанное от своего брата, что женщина должна стать ему ровней, привело Шера в такое изумление, какое он едва мог вынести. Впервые он пожалел о том, что отправил младшего брата в Европу.

Для Шера взгляды брата оказались настолько неприемлемы, что, придя в себя, он разразился криками:

— Я тебе не позволю позорить семью браком с образованной женщиной! Неужто ты думаешь, что женишься на женщине, которая будет говорить лишь на фарси? Неужто думаешь жениться на женщине, которая захочет работать вне дома? Неужели хочешь ввести в семью женщину, которая будет показываться другим мужчинам? Нет! Нет! Нет!

Мой отец стоял спокойно, исполненный вновь обретенной невозмутимости и решительности. И хотя ему с трудом удавалось преодолевать страх перед братом и привычки детства, образование и жизненный опыт придали ему уверенности в том, что он может вступать в полемику. Он откашлялся и тихо произнес:

— Если ты не позволишь мне жениться на той женщине, на которой я захочу, я не женюсь вовсе. Я не продолжу род Хаилей. Наш род уменьшится. Я слушался тебя всю жизнь. Но я не женюсь на женщине, которую не уважаю. Я не женюсь на женщине, которую не люблю.

Шер плюнул, передернул плечами, не веря собственным ушам, и велел жестом моему отцу убираться. Он полагал, что брат вскоре изменит свое решение, ибо каждый мужчина мечтает о сыне, но ожидания Шера оказались напрасными. Мой отец продолжал вести холостяцкий образ жизни в течение трех последующих лет и казался вполне удовлетворенным, занимаясь карьерой и проводя время с приятелями.

Мой отец считался столь выгодной партией, что многие его приятели мечтали видеть его своим родственником. Наибольшую настойчивость проявлял его лучший друг Рахим.

— Аджаб, у меня есть двоюродная сестра, которая не только образованна и умна, но и красива, — говорил он. — Она так умна, что ее даже приняли в медицинский колледж, но она решила стать учительницей. Она окончила колледж и теперь преподает в школе для девочек. — Рахим помедлил. — Она очень необычная, Аджаб. Она не говорит на пушту. Она говорит на фарси. У нее есть работа. И при любой возможности она ходит без паранджи.

Мой отец внимательно слушал. В то время лишь немногие женщины Афганистана получали образование выше начального. Большинство девочек забирали из школы после шестого класса, чтобы выдать замуж. Судя по всему, двоюродная сестра Рахима была совсем иной. Больше всего его поражало то, что она осмеливалась снимать паранджу, так как в 1956 году появление афганской женщины без паранджи считалось противозаконным.

Рахим снова помедлил. Ему надо было сообщить папе что-то еще.

— Она из таджиков, — произнес он наконец.

У моего отца отвисла челюсть.

— Из таджиков? — Не веря своим ушам, он покачал головой: — Рахим! Ты хочешь, чтобы брат убил меня голыми руками? Он никогда не разрешит мне жениться на таджичке!

Пуштуны и таджики являлись двумя господствующими племенными объединениями, постоянно находившимися в состоянии вражды. В долгой истории Афганистана влиятельные партии не раз прибегали к вооруженному противостоянию.

Наше пуштунское племя является крупнейшим и наиболее влиятельным этническим объединением. К тому же исторически именно пуштуны всегда находились у власти. И хотя родина пуштунов располагалась на юге области Хинду-Куш, со временем они распространились по всей стране. В основном пуштуны занимаются сельским хозяйством, хотя есть среди них и кочевники, которые живут в палатках из черной козьей шерсти.

Таджики — вторая по величине этническая группа, в основном обитающая в Панджшерской долине к северу от Кабула, а также в северо-восточных провинциях Парван и Бадахшан. Некоторые таджики также занимаются земледелием, но в основном разводят овец и коз.

Пуштуны и таджики ведут разный образ жизни, и их культура определяется различными неписаными законами. Географические факторы сыграли существенную роль в сохранении различий между двумя племенами. Эти две группы говорили даже на разных языках, пуштуны — на пушту, а таджики на персидском дари, или фарси. В то время как пуштуны упорно избегали контактов с таджиками, сами таджики терпимо относились к другим племенам. Благодаря своей терпимости к различиям и готовности к переменам, таджики урбанизировались с большей легкостью.

Несомненно, клан моего отца был самым нетерпимым, и чем большую нетерпимость он проявлял, тем сплоченнее становился. Пуштунские мужчины испытывали непреодолимое стремление властвовать и защищать все, что знали. Оскорбленный пуштун должен был отомстить физической расправой или потребовать денежной или материальной компенсации. Порой законы поведения пуштунских мужчин вступали в противоречия с законами шариата. И в таких случаях пуштуны «поступали по-пуштунски», предпочитая племенные порядки религиозным. Для пуштуна нет ничего более важного, чем «поступать по-пуштунски», не считаясь с теми, кто может пострадать от этого.

Мой отец не походил на других афганских мужчин: он выступал против старинных племенных законов, возможно, потому, что сам стал свидетелем событий, к которым приводят невежество и непреклонность. Однако он вовсе не горел желанием воевать с братом из-за брака с женщиной из рода таджиков.

— Забудь об этом, Рахим, — ответил мой отец. — У меня и без того хватает проблем. Мой брат не позволит мне жениться даже на образованной девушке из рода пуштунов. Он никогда не примет таджичку. Да он просто убьет меня.

Рахим понимал, что доводы моего отца убедительны.

— Ну, она лишь на половину таджичка, — добавил он, пытаясь как-то оправдать свое предложение. — Правда, эта половина и имеет значение. Ее отец таджик. Ее мать пуштунка.

Оба они знали, что в Афганистане национальность мужчины важнее.

— Послушай меня! Забудь об этом, Рахим, — повторил мой отец.

Но Рахим, уверенный в том, что эта женщина станет прекрасной парой моему отцу, не оставлял попыток убедить его. И после долгих уговоров мой отец наконец сказал Рахиму:

— Хорошо. Я взгляну на нее. Но не буду знакомиться с ней. Просто один взгляд.

Мой отец знал, что не сможет жениться на таджичке, и все же не хотел обидеть друга. Он и в самом деле выступал против расовых и этнических предубеждений и ничего не имел против таджиков, более того, многие его приятели были таджиками. Да и кому мог навредить один-единственный взгляд?

Спустя годы отец поддразнивал мою мать:

— Я думал, Рахим не прекратит превозносить свою кузину до тех пор, пока я хотя бы не посмотрю на нее. И я решил, что, взглянув, извинюсь и уйду, заявив, что его кузина слишком высокая или низкая, слишком толстая или тощая.

Мои родители понимающе смотрели друг на друга, посмеиваясь чему-то своему.

И так два друга направились в Кабул, чтобы папа мог бросить на эту особу единственный, но оказавшийся роковым взгляд.

— Аджаб, я предупреждаю тебя. Моя двоюродная сестра необыкновенная. Ты влюбишься в нее, — говорил Рахим своему приятелю по пути.

Но отец лишь по-дружески отмахивался от него. И как его только угораздило согласиться проделать долгий путь из галаха Хаиль в Кабул только для того, чтобы взглянуть на девушку, жениться на которой он все равно не сможет?!

Добравшись до места, папа припарковал свою машину за школьными воротами и не успел отдышаться, как Рахим взволнованно воскликнул:

— Вон! Вон! На лестнице! Это она.

Мой отец с раздражением выдохнул. Затем заморгал и прищурился. Первое, что он заметил, что на женщине было нарядное зеленое пальто, непривычная одежда для афганки. После обратил внимание на то, что она высокая и худая. Потом его взгляд переместился на ее стройные ноги. Они были видны ниже колена, великолепные ножки с изящными лодыжками. Женщина была одета очень модно: шелковые чулки и туфли на высоких каблуках. У него перехватило дыхание, и он почувствовал, что очарован стоявшей на лестнице. Она беседовала с другой учительницей, и все вокруг звенело от их смеха. У красавицы к тому же есть и чувство юмора, подумал он. Когда она приблизилась, мой отец смог разглядеть ее лицо, которое она спрятала, выйдя за пределы школьной территории. Она была прекрасна: светлокожая, с необычайно темными глазами и блестящими каштановыми волосами.

И тут папа понял, что одного взгляда будет недостаточно.

В его жизни было мало радости и много горя. Он полагал, что повидал все, и вдруг он словно возродился благодаря чувству, возникшему к незнакомой женщине. Он не верил в любовь с первого взгляда. И все же ему пришлось бороться с непреодолимым желанием сразу же подойти к кузине Рахима. Он хотел как следует рассмотреть ее, узнать все, о чем она думает.

Папа был опытным мужчиной, он встречался и ухаживал за многими женщинами, пока жил в Европе. Но теперь он находился не в Европе, где мужчины и женщины могли общаться легко и непринужденно. В Афганистане случайная встреча с красивой учительницей могла вызвать скандал и спровоцировать ее родственников на жестокую месть.

Чувство досады охватило папу. Он не представлял себе, что делать.

Он знал, что в Афганистане брак с ним считали выгодной партией, и он мог выбрать практически любую женщину из хорошей пуштунской семьи. Однако теперь он хотел получить ту женщину, которой не мог обладать.

Ее звали Шарифа Хассен. Она происходила из состоятельной и уважаемой в Кабуле семьи. Более того, ее отец имел влияние на монаршию семью и в свое время являлся верховным советником шаха. По сравнению с консервативным семейством моего отца ее семья была более современной, а потому счастливой. Шарифа оказалась необычайно целеустремленной девушкой. Одной из первых женщин, она поступила в медицинскую школу, хотя магистерскую степень получила по педагогике. Окончив колледж, она не стала спешить с замужеством, а заняла место преподавателя истории и географии в престижной средней школе Малалай, построенной специально для девочек в начале 1920-х при содействии Франции. Там-то отец впервые и увидел ее.

— Договаривайся о свадьбе, — хрипло произнес отец.

Рахим ликовал, оттого что оказался прав, но не промолвил ни слова, когда они покидали школу.

На протяжении всего долгого пути в галах мой отец испытывал самые противоречивые чувства — восторг и ужас. Он был охвачен лихорадочным волнением, потому что для себя уже принял решение, что женится на Шарифе Хассен. В то же время он каменел при мысли о том, что его фанатичный брат сделает все возможное, чтобы предотвратить союз пуштуна из семьи Хаиля с образованной таджикской женщиной, что для Шера было просто неприемлемо. Кроме того, Шер-хан мог воспользоваться этим поводом и убить своего брата во избежание подобного скандала.

В течение последующих нескольких недель мой отец регулярно посещал отца и братьев Шарифы, хотя и не просил их о ее руке. Мужчины семьи Хассен произвели на папу сильное впечатление, они были умны и интеллигенты. Они казались ему близкими по духу в отличие от его сводного брата, который был грубым и необразованным человеком.

Отец понимал, что не может более откладывать трудный разговор с братом. Он не смел продолжать посещать семью девушки, не заявляя о своих намерениях, поэтому собрался с мужеством и отправился к Шеру. Он тихо стоял на цветном ковре, покрывавшем просторную залу, в ожидании, когда брат завершит работу с бумагами. Наконец Шер поднял свои ледяные глаза и с раздражением уставился на него.

— В чем дело? — как всегда, с недовольным видом осведомился он.

Папа знал, что стоит ему замешкаться, и смелость покинет его.

— Брат, я нашел женщину, на которой хочу жениться. Она точно соответствует твоему описанию. Она говорит только на фарси. Она образованна. Она работает школьной учительницей. Она ходит с открытым лицом не только дома. — Мой отец сделал паузу, прежде чем добавить самый убийственный факт. — Она из племени таджиков. Ее отец тесно связан с монаршей семьей. — И тут папа совершил то, что ему совершенно не было свойственно, — он солгал. — Я уже говорил с ее отцом.

Отец видел, как на лице Шера отразилась чудовищная ярость. Он то бледнел, то краснел. Его темные глаза гневно блестели. Затем он сжал кулаки и начал медленно подниматься.

Папа собрался с духом.

Шер откашлялся, вышел из-за массивного рабочего стола и неторопливо двинулся к папе, белки его глаз налились кровью. Когда он приблизился вплотную, взгляды обоих встретились. Эта дуэль казалась бесконечной, но, к удивлению отца, Шер первый отвел глаза, крикнув через плечо своему слуге, чтобы тот позвал его первую жену Нине и его любимую дочь Симу. До прихода женщин ни Шер, ни мой отец не проронили ни слова.

— Мой брат Аджаб присвоил себе мои права, права главы этой семьи. Он за моей спиной попросил неподобающую женщину стать его женой, — прорычал разъяренный Шер.

Женщины словно окаменели. Они никогда прежде не слышали о такой наглости и, вероятно, решили, что, если Шер велел им явиться, они уже могут готовиться к похоронам моего отца. Пуштуна могли отправить в могилу и за меньший проступок.

Шер презрительно усмехнулся:

— Поскольку мой брат уже совершил определенные шаги в том, что его вовсе не касалось, я оказался в безвыходной ситуации. На карту поставлена наша честь, так что семье придется продолжить начатое. Но я отказываюсь принимать в этом участие. Вместо этого ты, — он кивнул сначала Нине, а затем Симе, — и ты, вы свяжетесь с семьей невесты и займетесь необходимыми приготовлениями.

Нине и Сима задрожали при мысли о возложенной на них ответственности. Такая важная свадьба обычно устраивалась главой племени, но Шер возложил эту миссию на женщин. И они знали, что будут наказаны, если он останется недовольным их усилиями.

Испуганные женщины выскользнули из комнаты, за ними последовал и отец.

Губы у Нине дрожали, а руки тряслись, когда она, отведя папу в сторону, спросила:

— Аджаб, кто эта женщина?

— Ее зовут Шарифа Хассен. Ее семью хорошо знают в Кабуле.

Нине покраснела и завизжала:

— От тебя одни проблемы, Аджаб! А теперь ты еще и нас втянул во все это! Как ты мог решать такое важное дело за спиной своего брата?

Мой отец пожал плечами. Как можно объяснить любовь?

Повзрослев, отец перестал бояться брата и почти не обращал внимания на его угрозы. И все же теперь он опасался, что его ложь будет разоблачена. Ведь он еще не просил у отца Шарифы Хассен ее руки. Папа знал, что имя Хаиля будет посрамлено, если он попросит руки женщины и будет отвергнут. А Шер постоянно был озабочен сохранением своей чести. Уловка моего отца привела его к желанной цели, но, если его обман раскроется, последствия будут ужасающими.

Папа понимал единственное: так или иначе, но он женится на Шарифе Хассен, даже если ему для этого придется, взяв невесту и мать, бежать из Афганистана.

Нине и Сима разузнали, где живет отец учительницы Шарифы Хассен, и организовали с ним встречу. И без заявлений Аджаба семейство Хассен хорошо понимало, что отец приходил к ним с определенными намерениями. Они догадывались, что наследник Хаиля положил глаз на одну из дочерей Хассен, но только не знали, на какую именно.

Все раскрылось, когда к ним с визитом пожаловали жена и дочь Шера. Семья Хассен встретила их гостеприимно, щедро выставив на стол фрукты и сладости. Обе семьи обменялись любезностями, прежде чем приступить к интересующему их делу. В Афганистане брак считается слишком важным делом, чтобы предоставить его жениху и невесте, если речь идет о союзе двух состоятельных семейств.

Нине заговорила первой, сообщив, что она и ее дочь представляют семью Хаиля и просят отдать за младшего брата Аджаб-хана дочь Хассен-шейха — Шарифу.

— Я с радостью встречусь с Шер-ханом для обсуждения этого дела, — с доброжелательной улыбкой ответил Хассен-шейх.

Нине боялась подобного ответа. Нежелание главы семьи явиться для обсуждения предполагаемого брачного союза считалась страшным оскорблением.

Нине откашлялась и продолжила:

— Именно для этого я и пришла, Хассен-шейх. Мой муж Шер-хан занят сейчас неотложными делами, поэтому не смог встретиться с вами лично.

Хассен был так потрясен, что не мог произнести ни слова. Подобное поведение считалось равносильным пощечине. Впрочем ему удалось сдержаться, так как Нине была всего лишь женщиной, выполняющей приказ своего мужа.

— Передайте, пожалуйста, вашему мужу, что, когда он освободится, я буду счастлив принять его в своем доме. И тогда мы все уладим.

Трудно было не понять смысла сказанного.Хассен не даст разрешения на брак, не обсудив это с главой клана Хаиль.

Нине и Сима с тяжелым сердцем отправились домой, опасаясь стать гонцами, принесшими дурные вести.

Проблема заключалась в том, что Хассен-шейх не только обладал большими связями и привык к уважению, но и являлся к тому же ярым приверженцем соблюдения общепринятых правил. Однако отцу повезло, что его ложь так и не была разоблачена. Никто в галахе по-прежнему не знал, что он еще и не просил руки Шарифы.

Нине и Сима не были наказаны за то, что не справились с заданием. Несмотря на показное негодование, вызванное их известием, втайне Шер был доволен. Отказываясь выполнить основные правила сватовства, он тем самым обеспечивал отказ со стороны семьи невесты, избранной моим отцом. Теперь он мог заняться выбором более подходящей партии для своего младшего брата.

Шер вызвал к себе моего отца.

— Ты знаешь, что Хассен-шейх возражает против этого брака? — спокойно спросил он с притворной грустью. Он вздохнул и развел руки в жесте безнадежной покорности. — Я ничего не могу поделать. Но не волнуйся, брат мой, я нашел для тебя девушку из нашего племени, красавицу, дочь почтенного военачальника. Ваш союз принесет огромную выгоду нашей семье.

Когда Шер заметил, как отец нахмурился, он добавил:

— Эта девушка отвечает твоим требованиям, Аджаб. Она умеет читать и даже немного писать. Но она стремится лишь к тому, чтобы стать послушной женой и хорошей матерью.

Шер-хан был доволен собой, даже улыбнулся, что редко с ним случалось. Отец очень огорчился. Он так долго ждал этой свадьбы, надеясь на то, что красавица, в которую он влюбился с первого взгляда, станет его женой. Он медленно вернулся в свои покои, где его ждала мать. Со слезами на глазах он рассказал ей о том, что случилось. Майана не могла смириться со страданиями своего сына. Она потеряла всех своих детей, кроме единственного сына. Она не смогла помочь бедным дочерям и решила рискнуть своей жизнью ради оставшегося ребенка. Ибо его счастье значило для нее больше, чем собственная жизнь.

Не раздумывая о последствиях, она бросилась к хану, человеку, который превратил ее жизнь и жизнь ее детей в сущий ад. Она не договаривалась с ним о встрече и знала, что одно лишь ее появление приведет Шера в дикое бешенство. И все же она уверенно направилась в его покои, хотя это и было запрещено. При виде нее все находившиеся там окаменели.

Не говоря ни слова, она сняла с себя паранджу, свою черную накидку, и положила ее у ног хана. Все затаили дыхание.

В афганском обществе существуют определенные правила поведения. Если женщина снимает таким образом свою паранджу, значит, она выражает абсолютную покорность. В своем стремлении защитить сына и принести ему счастье, бабушка воззвала к нанг (честь), намус (доброе имя женщины) и гаярат (гордость и достоинство).

Таким образом афганская женщина демонстрирует свою уязвленность. И хотя при желании мужчина может убить эту женщину, так поступает лишь бесчестный мужчина. Он также вправе проигнорировать женщину, прогнать и не принять ее предложение о мире, но в нашей культуре для мужчины это равнозначно потере лица.

Никто не произнес ни слова. Никто не шевельнулся. Хан никогда не предполагал, что его ненавистная мачеха прибегнет к этому старинному обряду для того, чтобы обезопасить себя и гарантировать исполнение желаний своего сына. Шер-хан сидел так тихо, что воцарившаяся в зале тишина, казалось, звенела.

Позднее бабушка рассказывала сыну, что напряглась в ожидании побоев, но ее пасынок ничего не сделал. Наконец Шер-хан встал, поднял паранджу и накинул черную ткань на плечи и склоненную голову моей бабушки.

— Ты можешь идти, — тихо произнес он.

Отец и бабушка вместе ожидали решения Шер-хана и пришли в неописуемый восторг, когда тот вызвал своего брата, чтобы ехать в Кабул для заключения выгодного брачного договора.

Однако на пути папу вновь ожидали преграды. На этот раз источником проблем послужило различие между племенами пуштунов и таджиков. У пуштунов, и в особенности у главного пуштунского клана, рода Хаиль, размер выкупа, предлагаемого семье невесты, должен был соответствовать положению и статусу главы рода, которым в данном случае являлся Шер-хан. А он считался одним из главных вождей в стране, поэтому выкуп, предлагавшийся за мою мать, был весьма значителен.

Таджики придерживались иных взглядов. Они следовали учению Пророка Мухаммеда, согласно которому размер свадебного выкупа должен был быть скромен. Ибо большой выкуп намекал бы на то, что отец продает свою дочь торгашу. И Хассен-шейх согласился принять не более тридцати афганей, чтобы не опозорить себя и свою дочь.

Сложилась безвыходная ситуация, поскольку оба были горды и готовы до конца отстаивать свою честь. Ни тот ни другой не желал уступать.

Но когда уже казалось, что переговоры зашли в тупик, Шер-хан раздраженно встал и, извинившись, вышел, приказав своей жене и дочери урегулировать эту проблему.

И женщины согласились на то, чтобы сумма выкупа составляла тридцать афганей.

Хассен ликовал.

Дата свадьбы определилась. И через несколько месяцев тридцатидевятилетнему холостяку Аджабу предстояло вступить в брак. Шарифе Хассен, его невесте, исполнялось двадцать семь к моменту их свадьбы, и по афганским меркам она уже считалась старой девой.

Но если мой отец пребывал в радостном волнении оттого, что женится на своей избраннице, моя мать выражала куда меньшую радость. Ее образованная мать повлияла на отношение дочери к браку, а она относилась к нему весьма критически. Еще в детстве мама узнала о всеобъемлющем законе, согласно которому женщины беспомощны перед всевластием мужчин. Она понимала, что замужество для афганской женщины означает полное подчинение своему мужу. И если поведение Аджаба изменится после женитьбы, никто не сможет ей помочь. Она станет собственностью мужа.

Мамино нежелание выходить замуж вызвало разлад в ее семье. Она спорила со своими тремя братьями, которые с восторгом отнеслись к перспективе породниться с состоятельным семейством Хаиля. Ее братья утверждали, что Аджаб Хаиль идеально подходит ей. Ее жизнь будет отличаться от жизни других замужних женщин, говорили они. Аджаб очень образован и не консервативен. К тому же они слышали непосредственно от кузена Рахима, что Аджаб хотел, чтоб его жена была образованной и равной ему в браке.

Но моя мать продолжала сопротивляться. Сестры уже поддразнивали ее, предупреждая, что такая консервативная пуштунская семья заставит ее носить традиционную паранджу, бросить работу и разговаривать на пушту, языке, который мама не знала. Поэтому когда папа с Нине и Симой обсуждали окончательные свадебные приготовления, мамин младший брат Валид взял ее за руку и подвел к двери, чтобы она сквозь замочную скважину могла взглянуть на жениха. Моя мать заявила, что, хотя мужчина, который хочет на ней жениться, очень красив и великолепно выглядит в военной форме, она по-прежнему остается при своем мнении.

Мама чувствовала себя несчастной. Она вела сказочную жизнь в Афганистане. За стенами особняка Хассена мужчины принимали во внимание желания и просьбы женщин, и она боялась, что лишится всего этого, как только выйдет замуж.

Но ее отец пообещал Аджабу руку своей дочери, и она ничего не могла с этим поделать. Несмотря на то что ее семья придерживалась прогрессивных взглядов, считалось, что любая афганская девушка должна рано или поздно выйти замуж. Но для большинства женихов она была уже слишком стара. Мама ощущала свою абсолютную беспомощность перед непреодолимым противодействием ее желанию жить одной и наконец уступила.

И вот день свадьбы настал.

Шел судьбоносный 1957 год. Именно в этот год был подписан договор между Афганистаном и Советским Союзом. Советские технические специалисты стали наводнять Афганистан, а советское правительство передало моей стране вооружение стоимостью в двадцать пять миллионов долларов.

Однако мои родители не обращали внимания на все возрастающую советскую угрозу, они были слишком поглощены предстоящей свадьбой.

Обе семьи согласились, что свадьба должна проходить в галахе Хаиля. И вот семья Хаиль ждала прибытия семьи Хассен. При этом мужчины собрались в одном месте, а женщины — в другом, ибо разделение празднества по половому признаку играло огромную роль. Наконец в галахе появилась вереница машин, из них начали выходить члены семьи Хассен. Внезапно над галахом зазвучала громкая музыка. Женщины Хаиля столпились у окон своих комнат, а мужчины, стоявшие во дворе, начали обмениваться недоумевающими взглядами. Что происходит? Что за пение? Откуда эта музыка?

Шер-хан полагал, что всем он руководит в своем доме. И хотя позднее вечером предполагались и музыка, и танцы, по его указаниям мужчины и женщины должны были веселиться раздельно: мужчины танцевать с мужчинами, женщины — с женщинами. Он и представить себе не мог, что семья невесты привезет с собой своих музыкантов, певцов и танцоров.

Веселье Хассенов сопровождалось таким шумом, что тот встревожил даже домашний скот. Привратник Шера открыл ворота, и восторженные члены семьи Хассен, пританцовывая, вошли во двор. Под барабанный бой и звон цимбал женщины в такт музыки махали своими прозрачными паранджами и покачивали бедрами.

Семья Хаиль была потрясена. Аджаб соединяется с семьей, в которой женщинам разрешено открывать свои лица и непринужденно танцевать. И изгибаться перед незнакомыми мужчинами!

И тут раздались выстрелы. Музыканты побросали свои инструменты, а танцующие застыли на месте. Люди закричали и, сбивая друг друга с ног, бросились прятаться, решив, что попали в засаду.

Но затем испуганные гости увидели разгневанного мужчину, который шел по двору, размахивая ружьем.

— Это Шер-хан, старший брат жениха! — закричал один из людей Хассенов. — Не двигайтесь! Он убьет всех нас!

Шер и вправду был в ярости. Гости не оказали уважения его семье и их традициям.

Кто-то в толпе закричал, что здесь запрещены совместные танцы и пение. И некоторые здравомыслящие гости принялись отделять мужчин от женщин, направляя последних в женские покои. Им предстояло отмечать свадебные торжества в доме вместе с женщинами Хаиля, в то время как мужчины будут праздновать во дворе. Мужчины тоже развлекались танцами, но перед ними танцевали мужчины, переодетые в женское платье. Вот как в мире Шер-хана отмечались свадебные торжества.

Больше никаких неприятностей не произошло, и отец наконец женился на избранной им женщине. Моя мать вскоре обнаружила, что ее братья оказались правы и ее муж действительно отличался от других афганских мужчин. Он хотел видеть в ней равную себе. Молодая чета проводила много времени друг с другом, получая от этого удовольствие. И мама вскоре осознала, что едва не отказалась от брака с тем единственным мужчиной в Афганистане, который мог бы относиться к ней с почтением и принести счастье.

Семья отца пребывала в меньшем восторге от этого союза.

Моя мать стала самой образованной женщиной, вошедшей в семью Хаиля, и проблемы, связанные с этим, не заставили себя ждать. Как и предполагалось, мои родители стали жить в галахе, поселившись в просторных комнатах над главными воротами, которые раньше предоставлялись гостям.

В Афганистане молодожены редко отправляются в путешествие во время медового месяца, вместо этого они обустраивают свою семейную жизнь дома. Через десять дней после свадьбы отец вернулся к военной службе, а мама возобновила работу в школе Малалай.

Шер-хан кипел от ярости оттого, что женщина, живущая под его кровом, бросает ему вызов и самостоятельно зарабатывает деньги. Будучи главой клана, он запретил моей матери покидать галах без бежевой паранджи и жуткого облачения, которое она ненавидела от всей души. Паранджа набрасывалась на голову и скрывала всю фигуру вплоть до пальцев ног. Крошечная волосяная сетка в районе лица представляла собой единственное окошко во внешний мир. Этот традиционный костюм оскорблял чувства мамы, так как она привыкла носить модную западную одежду.

Худшие опасения стали сбываться. Ее просвещенный муж был добр и нежен с ней, но и он не мог полностью защитить ее от своего консервативного брата.

Условия ее жизни ухудшились еще больше, когда Шер-хан узнал, что она беременна. Шер так неистовствовал, узнав, что беременная женщина все еще покидает галах, что мама в конце концов была вынуждена уволиться и больше не выходить за пределы галаха.

Все складывалось непросто.

Мама была поглощена своей беременностью, а потому вначале практически не жаловалась. Но ее собственная мать так тревожилась о дочери, что отправила к ней няню Муму, чтобы та ухаживала за ней, а потом помогла с ребенком. Мума оказалась замечательной помощницей и легко вошла в нашу семью.

Каждая афганская семья молится о рождении сына-первенца, поэтому рождение моей сестры Надии 21 марта 1958 года было встречено с горечью и раздражением. Шер, который произвел на свет девять сыновей и трех дочерей, так разгневался от этой новости, что даже отказался поздравлять моих родителей и признавать ребенка.

Остальные домочадцы Хаиля вели себя с моей матерью столь же нелюбезно, обращаясь с ней так, как прежде с бабушкой Майаной и ее тремя дочерьми. Хотя маму и не заставляли работать по дому, к ней относились с презрением. К счастью, она была сильной женщиной и смогла не обращать на это внимания. Она занималась маленькой Надией. Бабушка Майана, добрая, словно ангел, старалась изо всех сил помочь своей невестке. Четыре женщины моего отца, его жена, мать, дочь и добрая няня, заботились друг о друге.

Но после рождения Надии Шер-хан стал вести себя еще грубее с моим отцом, полагая, что рождение бесполезной дочери окончательно погубило их отношения. Жены, дочери, а также слуги Шера почувствовали эту перемену и последовали примеру главы семейства, проявляя все большую враждебность.

В галахе стиркой всей одежды семьи Хаиля занималась прислуга. И как-то раз после очередной стирки мама получила свои вещи испорченными — с дырками и разрезами. У нее был дорогой европейский гардероб, и она вознамерилась выяснить, кто сделал с ним такое. Для этого она решила спрятаться во дворе и, пока слуги занимались стиркой, увидела, как два сына Шера подкрались к корзине и приказали напуганным слугам показать одежду Шарифы. Затем они вытащили ножи и принялись кромсать ее вещи.

Узнав о случившемся, папа очень рассердился, но он понимал, что конфликт с Шером из-за его сыновей может привести только к прямому столкновению. После этого мама стала оставлять грязные вещи у себя, чтобы отсылать их для стирки к своей матери. Впрочем, тогда еще никто не догадывался, что здоровье моей бабушки с материнской стороны ухудшалось и ей оставалось всего несколько лет жизни.

Затем мама обнаружила еще более зловещие признаки того, что на нее объявлена травля. В разных уголках своих апартаментов она нашла несколько маленьких кукол, проткнутых множеством булавок. И хотя ислам запрещает черную магию, некоторые мусульманки искушают судьбу, призывая злых духов. Не оставалось сомнений, что кто-то из домочадцев Шера использовал черную магию, чтобы запугать ее.

Моим родителям ясно давали понять, что их присутствие в доме нежелательно. Вскоре это давление стало сказываться на здоровье моих родителей, папа похудел и выглядел изможденным. Родители понимали, что причина крылась в их местонахождении и что единственное решение проблемы — переезд из галаха.

Однако, несмотря на неприязнь, которую испытывали Шер, его жены и дети к моим родителям, когда отец объявил ему о переезде в частный дом в Кабуле, Шер резко воспротивился этой идее.

— Ты станешь изгоем! Никто не будет уважать тебя! Я никогда не позволю парии получить долю наследства моего отца! — заорал он.

Но в душе папа знал, что его собственная жизнь и жизнь его ребенка находятся в опасности, исходящей от Шера. Теперь он уже не сомневался, что Шер извел всех своих братьев и сестер, чтобы одному унаследовать богатство Ахмед-хана. И отец решил, что если Шер и не убьет его, то лучше он будет счастливым нищим, чем несчастным богачом. Той же ночью он покинул галах вместе с женой, матерью, дочерью и няней Мумой.

Семейство Хассен представляло собой полную противоположность клану Хаиля. Разумные люди, они вырастили семь образованных и жизнерадостных дочерей, ни в чем не уступавших своим трем братьям. При необходимости они всегда помогали друг другу и, когда узнали о затруднительном положении моих родителей, поддержали их и помогли найти скромный, но уютный дом в Кабуле. Они также помогли им деньгами, поскольку мои родители жили весьма скромно на зарплату отца. Теперь мои родители стали неразлучны и наслаждались жизнью вдали от напряженной атмосферы галаха.

— Горечь отравит любое счастье, — часто говаривал папа.

Мама признавалась, что самым счастливым для нее стал тот день, когда они уехали из галаха, прочь от злокозненной семьи моего отца. Сбежав из галаха, мама одержала редкую победу над женоненавистничеством, которое окутывало галах и всех, кто там жил.

ГЛАВА 5

Мой отец был наделен выдающейся внешностью, он был высоким и красивым, а также образованным человеком и интересным собеседником. У него была бледная кожа, большие, выразительные, с янтарными прожилками карие глаза и глубокая ямка на подбородке. Я помню, как он ходил, засунув руки в карманы, и дружелюбно улыбался. Он одевался безукоризненно и носил обычно накрахмаленную белую рубашку и серые или бежевые брюки. Отец так внимательно относился к своей одежде, что у каждой женщины в семье существовали свои обязанности по содержанию его гардероба в порядке.

Я с раннего детства чистила его обувь. И хотя многие возлагавшиеся на меня обязанности я терпеть не могла, эту всегда выполняла с готовностью. Я могла часами чистить и полировать его туфли. Не обращая внимания на усталость, я трудилась до тех пор, пока его европейские кожаные туфли не начинали блестеть.

Обычно, когда он возвращался с работы, я уже ждала его на дорожке перед домом. Еще в мои обязанности входило снять с него туфли и носки и принести ему свежую выглаженную пижаму. А когда он снимал рабочий костюм, я аккуратно вешала его на вешалку. Наградой мне служила его добрая улыбка и нежная ласка.

— Мариам, пойди сюда! Ты мое сердечко!

Он крепко обнимал меня, брал в свои большие руки мое маленькое личико и целовал в щеку. Балуясь со мной, он подзывал и мою сестру.

— Надия, иди сюда! — Он обнимал и ее, приговаривая: — А ты — моя печень!

Стоит мне закрыть глаза, и я тут же представляю, как он одной рукой обнимает меня, другой — Надию и кричит с гордым видом:

— Здесь мое сердце! Здесь моя печень!

И хотя я чувствовала, что я его любимица, он любил обеих своих дочерей больше жизни. Я часто думала, что, возможно, эта любовь к нам объяснялась тем, что он не смог спасти своих дорогих сестер от несчастий и ранней смерти.

Отец совсем не походил на остальных афганских мужчин. С каждым домочадцем он общался спокойно, никогда никого не ругал и не повышал голоса на женщин. Его не волновало то, что у него не было сына. Большинство мужчин в Афганистане пренебрегает дочерьми, утверждая, что рождение девочки означает «проклятие небес». Мальчиков же ждут как маленьких богов. И хотя некоторые члены семьи и друзья переживали из-за отсутствия у него сына, папа отмахивался от любого, кто был настолько глуп, чтобы упомянуть об этом при нем. С широкой улыбкой на лице он отвечал, что его девочки — это его сердце и печень, и он не в силах прожить без них ни минуты.

Для Афганистана такое отношение было неслыханным.

Даже мама переживала, что больше не сможет подарить моему отцу детей. Она дошла до того, что принялась упрашивать нашего отца взять вторую жену, что совсем не соответствовало ее характеру. Я помню некоторые из этих странных разговоров, во время которых мама умоляла его жениться вновь, пытаясь убедить, что другая женщина сможет родить ему сына. Умная и образованная, моя мать все еще не могла избавиться от предрассудков, царящих в Афганистане. Она стыдилась того, что родила лишь двух дочерей. Она также наивно полагала, что если бы папа имел сына, то Шер-хан стал бы любящим братом.

Однако, вместо того чтобы радоваться, что он женился на женщине, которая покорно смирится с присутствием другой и будет готова разделить с ней его любовь, папа пришел в ужас от этого маминого предложения:

— Моя дорогая жена. Образованный человек не может опуститься до того, чтобы заводить гарем.

С замиранием сердца я слушала, как он объяснял маме, что она не только его первая, но и последняя жена. Он заявил, что никогда не сможет полюбить другую женщину так, как ее. И для него эта тема закрыта.

Я так любила отца. И была счастлива, узнав, что его вполне устраивает его семья. Какую ревность я бы испытывала, если бы была вынуждена делить его с другой семьей.

Мама ничем не походила на отца. Если он смеялся, она хмурилась. А с годами ее лицо стало совсем серьезным и строгим. Мои детские друзья побаивались ее и всегда старались вести себя хорошо, если мама находилась где-то поблизости. Несмотря на снисходительность, проявляемую ею к своим упрямым и непослушным дочерям, пока они были маленькими, с годами стало ясно, что у ее терпения есть границы. Она любила своих девочек, но могла быть суровой и легко выходила из себя.

Меня очень баловали в детстве, и, когда я подросла, маме пришлось очень потрудиться, чтобы вернуть меня в берега. Всякий раз, когда я огорчала ее, она пронзала меня суровым взглядом. А потом переставала обращать на меня внимание, отказываясь разговаривать до тех пор, пока я не принесу свои извинения, чаще всего в форме длинного письма, в котором я должна была раскаяться в своих проступках и выразить сожаление за доставленные маме неприятности. Только тогда она раскрывала объятия и восклицала:

— Мариам, дорогая. Пойди сюда! Твоя мама любит тебя.

При росте в пять футов и шесть дюймов моя мать считалась высокой женщиной по тем временам. Ее каштановые волосы с рыжеватым оттенком были слишком тонкими, поэтому ей приходилось постоянно зачесывать их наверх, чтобы прикрыть макушку. Мамино настроение поднималось, если родные или друзья отпускали ей комплименты, особенно когда говорили, что она похожа на чувственную итальянскую кинозвезду Софи Лорен. Мама стала рано ложиться спать, потому что прочитала где-то, что Софи Лорен считала свою красоту следствием длительного отдыха. Поэтому каждый вечер ровно в девять мама говорила:

— Я должна пожелать всем спокойной ночи. Софи много спит, и я должна следовать ее примеру.

Каждый день мама рано вставала, чтобы успеть сделать зарядку.

— Хотя у Софи и пышный бюст, фигура у нее стройная, — повторяла она.

Помню, как она прижимала к животу чашку с кофе, утверждая, что теплое полезно для ее желудка. Согрев живот, она массировала его. Потом я наблюдала за тем, как она отбирала разнообразные фрукты и овощи, резала их пополам и натирала ими лицо и шею.

— Девочки, послушайте свою мать, — говорила она, — лицо женщины тоже нуждается в пище.

Это звучало убедительно, хотя я так и не решилась спросить, кормит ли свое лицо Софи Лорен.

Ее желание подражать Софи Лорен стало влиять на ее макияж и выбор одежды. Мама утверждала, что Софи Лорен никогда не появляется на публике без макияжа и красивых нарядов. Поэтому мама проявляла исключительную заботу о своем внешнем виде и никогда не покидала дом без легкого слоя пудры на лице. Ее брови были модно выщипаны, а губы подведены помадой любимого темно-розового оттенка. Она не носила туфель на плоской подошве и всегда выходила из дому в шелковых чулках и на высоких каблуках.

Моя бабушка по маминой линии умерла за год или два до моего рождения, поэтому я не знаю, унаследовала ли мама свои манеры от нее, хотя подозреваю, что это так. Мне неизвестно, как умерла бабушка, но полагаю, что от старости. Много лет спустя я узнала, что бабушка ненавидела своего мужа, несмотря на многолетний брак и его постоянные попытки завоевать ее любовь. Было очевидно, что дедушка Хассен страстно любил свою умную и волевую жену, поэтому я была потрясена, когда узнала об этих необычных отношениях любви-ненависти между ними. Я выросла в представлении, что если семью отца преследовали беды, то семья матери, напротив, благоденствовала. Но теперь я знала, что в каждой семье хранятся свои секреты.

Мама однажды рассказала мне, что ненависть бабушки была следствием того, что уже в тринадцать лет ее выдали замуж за абсолютно неизвестного ей человека. Всю свою юность она вынашивала детей, произведя на свет семь дочерей и трех сыновей. Однако в промежутках между родами она по-прежнему интересовалась внешним миром и охотно училась. Острый ум и начитанность отличали ее от всех остальных афганок. Более того, она потребовала, чтобы ее дочери получили образование. Сама она ходила по дому, повторяя, словно мантру: «Лучшие друзья в жизни — это твои книги. Лучшие друзья в жизни — это твои книги». Однако ее ум представлял собой обоюдоострое оружие. Хотя сама бабушка происходила из прогрессивной семьи, жизнь женщины в Афганистане оставалась чрезвычайно ограниченной, и образованность лишь раскрыла ей глаза на царившую несправедливость.

Ее муж, мой дедушка, был высоким и красивым мужчиной. Он занимал руководящие посты в афганском правительстве и находился в близких отношениях с одним из успешнейших эмиров Хабибуллой-ханом. Сохранилось множество историй из захватывающей жизни дедушки в годы его службы доверенным лицом у самого влиятельного человека в стране.

Дедушка Хассен дружил с молодым принцем Хабибуллой еще до того, как тот стал эмиром. Затем он без всяких усилий сделался его правой рукой, когда Хабибулла начал править после смерти своего отца, Абдурахмана, мирно почившего в 1901 году. Это был тот редкий случай в истории Афганистана, когда шах наследовал трон в спокойной обстановке и к власти пришел человек, способный управлять страной. Отец обучил его науке власти, так что, когда трон перешел к нему, он оказался готовым к выполнению возложенных на него обязанностей.

В период правления эмира Хабибуллы дедушку Хассена назначили послом в Россию. Высокий пост обязывал его поселиться в России, однако, ко всеобщему удивлению, он отказался покидать Кабул. Каким-то образом дедушке Хассену удалось убедить эмира в том, что он может быть полезнее Афганистану, если останется на родине, и он выполнял свои обязанности посла, ни разу не посетив Россию.

При эмире Хабибулле Афганистан избегал серьезных политических потрясений на протяжении восемнадцати лет. Но хорошие времена не длятся вечно. В феврале 1919 года по пути на охоту на рябчиков эмир Хабибулла с сопровождающими его лицами, среди которых был и мой дедушка, остановился во дворце Джелалабада. Той же ночью в эмира стреляли, и он умер не приходя в сознание.

Весь мир бурлил от предположений, гадая, кто стоит за убийством эмира. Лондонские газеты утверждали, что убийство было совершено по приказу Ленина, сообщая следующее: «Известно, что Ленин и его товарищи придают колоссальное значение пропаганде в Британской Индии. До последнего времени их усилия оставались безрезультатными, поскольку эмир Афганистана перекрывал путь советским агентам, как во время войны он не пропускал агентов из Германии».

Это событие представляло огромный политический интерес для всего мира, в особенности для Англии, России и Индии, но для моего деда и других афганцев утрата эмира стала личным горем. Худшие опасения сбылись, когда последовавшие волнения привели к власти нового главу государства. Со всех сторон на нового эмира обрушилась критика. И поскольку ничто так не укрепляет государство, как война, Афганистан вступил в четырехмесячные военные действия с Великобританией. Эта война дорого обошлась семье моего отца, именно тогда погиб мой дедушка Ахмед-хан.

Ко времени моего рождения дедушка Хассен начал терять память и не мог поделиться со мной всеми своими захватывающими историями о службе при дворе эмира. Помню, как вместе с двоюродными братьями и сестрами проскальзывала в его комнату и он радостно встречал нас, принимая за своих старых знакомых. Он оживленно описывал красную форму жандармов, рассказывая, что сам участвовал в выборе специального обмундирования. Он сплетничал о правительственных интригах, которые играли такую большую роль в эпоху правления эмира Хабибуллы. И что нас особенно развлекало, иногда звал воображаемых слуг: «Седлайте моего коня! Я еду на охоту с эмиром!» Мы подыгрывали ему, делая вид, что седлаем коня, а сами клали седло на стул и помогали ему сесть в него. Несколько раз он приводил нас в смущение, заявляя, что отправляется на тайное свидание.

— Скорей, скорей! Меня ждет танцовщица Лейла, — объявлял он.

Он аж причмокивал в радостном предвкушении встречи с этой танцовщицей!

Потом, когда я спрашивала у мамы: «Кто такая Лейла, которая танцевала для дедушки Хассена?» — мама прикладывала палец к губам. Позднее я узнала, что Лейла — это танцовщица, некогда завладевшая сердцем моего дедушки. Возможно, именно из-за нее бабушка так ненавидела своего мужа.

Но когда мы были детьми, от его потрясающих историй у нас дух захватывало. Мы смеялись вместе с ним до упаду, пока кто-нибудь из родителей или нянек не приказывал нам разойтись и не бросался поправлять подушки под спиной дедушки Хассена.

Как я жалею, что не успела с ним близко познакомиться, пока он был в здравом уме.

Мне недоставало и другого дедушки, с отцовской стороны, которого я никогда не видела. Если бы он не погиб, у меня были бы три прекрасные тети и счастливая бабушка, не сломленная бедами и несчастьями.

Мне говорили, что когда-то бабушка Майана отличалась потрясающей красотой, но жизненные трудности уничтожили то, что было. В детстве она казалась мне высохшей и даже страшной старухой. Я подолгу сидела, всматриваясь в ее черты, пытаясь представить себе легендарную красавицу, увидев лицо которой мой дедушка онемел. Но мне не удавалось найти и намека на эту красоту.

Бабушка была такой застенчивой и тихой, что мы едва замечали ее присутствие, хотя она жила в доме моего отца с того самого момента, как он покинул галах.

В детстве я считала, что она редко покидает свою спальню и никогда не участвует в семейной жизни из-за своего горя. Она никогда не ела вместе с нами, если только не приходили гости. Я никогда не интересовалась, почему ее нет с нами, но после маминой смерти я спросила у отца, почему бабушка держалась так обособленно. И была потрясена, когда папа сказал, что именно мама не позволяла бабушке участвовать в общей жизни.

Тогда я вспомнила проблески радости, озарявшей бабушкино лицо, когда я проскальзывала к ней в комнату, чтобы поболтать. Однако наше общение всегда было мимолетным: она целовала меня в щеку и говорила: «Возвращайся к маме. Не надо ее огорчать». Теперь я знаю, почему она не хотела задерживать меня. И мне грустно думать, что она ни разу ничего не просила, даже любимого лакомства.

Жизнь моей бабушки пошла наперекосяк после того, как хан заметил ее красоту и потребовал ее себе. Как ни странно, бабушка прожила бы куда более счастливую жизнь, если бы родилась невзрачной или даже некрасивой.

Моя сестра Надия унаследовала свою внешность от бабушки и считалась одной из привлекательнейших девочек в Кабуле. Она была высокой, с прекрасными длинными волосами, обрамлявшими ее лицо с правильными чертами, большими выразительными глазами и изящным носом. Все восторгались ее необычайной красотой. Надия обладала не только красотой, но и замечательным умом, и по успеваемости опережала всех в своем классе.

Когда я родилась, Надие было уже почти три года. Она наслаждалась тем, что была единственным ребенком в семье и все внимание было обращено исключительно на нее. Однако с моим появлением ей было суждено пережить острую боль от соперничества с сестрой. Когда она заявляла: «Избавься от этого ребенка!» — мама лишь смеялась, не обращая внимания на приступы ревности старшей дочери. В конце концов, ей тогда еще не исполнилось и четырех лет. Но как-то раз маме понадобилось пойти в ванну, и она попросила Надию посмотреть за спящей сестрой. Вернувшись, мама осталась довольна тем, что я не плачу, несмотря на свою капризность. Она не обратила внимания на то, что Надия была необычайно весела, скакала, смеялась и прыгала с ноги на ногу.

— Твоя сестра спит, — попыталась утихомирить ее мама.

— Нет, не спит. Она умерла, — со смехом ответила Надия.

Обезумевшая от страха мама бросилась в спальню и обнаружила, что Надия завалила меня подушками и одеялами. Когда она сбросила их на пол, я уже задыхалась. С тех пор мама не спускала с меня глаз, пока я не выросла.

К счастью, к тому времени, когда я научилась ходить, Надия стала моей защитницей. Но когда я достигла подросткового возраста, ее ревность снова подавила сестринскую любовь. Она стала очень требовательной и строгой, и, если я сердила ее, она без зазрения совести могла исцарапать мне лицо или ударить меня. Надия продолжала проявлять агрессивность, пока ей не исполнилось восемнадцать лет. Потом в течение нескольких лет мы стали очень близки, прежде чем наши отношения испортились окончательно уже в зрелом возрасте.

Наша семейная жизнь не была простой.

Я часто размышляла, сожалели ли мои родители о рождении второй дочери. Я была таким упрямым ребенком, что в нашем доме царил настоящий беспорядок. Мое упрямство проявилось еще в раннем детстве. По каким-то причинам я отказывалась от молока и сока, если их предлагали мне не в детской стеклянной бутылочке. И ничего нельзя было поделать. Моя мама рассказывала, что я зажимала губы, морщила лоб и застывала, отражая все попытки накормить меня, если к стеклянной бутылочке не крепилась соска. Доведенные до отчаяния мама, бабушка и няня Мума прибегали ко всевозможным уловкам, но я делала вид, что готова умереть от голода, так что в результате им приходилось капитулировать.

Когда я достигла годовалого возраста, ситуация еще больше ухудшилась. Сделав последний глоток молока или сока, я отклонялась, чтобы бросить рожок в стену, об которую тот разбивался вдребезги. Казалось, я получала огромное удовольствие от звука бьющегося стекла, в то время как моя сестра и мама кричали, а бедная няня Мума бросалась собирать осколки с пола. Меня не могли остановить ни укоры, ни шлепки. От полной безысходности мама намазала соску красным перцем, а затем с изумлением взирала на то, как я, покраснев от жгучего перца, продолжаю пить молоко из бутылочки.

Потом цены на стеклянные детские бутылочки возросли. Они ввозились в Афганистан, и мама тратила немало семейных денег на этот дорогостоящий товар. Наконец в происходящее вмешалась одна из шести маминых сестер. Она пришла к нам и с серьезным видом протянула мне рожок.

— Мариам, это последняя стеклянная бутылочка во всем Афганистане. Эмир издал указ, по которому детям отныне запрещено пить из стеклянных бутылочек, так что если ты разобьешь ее, то больше у тебя их не будет, — сказала она.

Вся семья собралась, чтобы посмотреть на мою реакцию. Все афганцы повиновались эмиру, даже маленькие дети. Неразрешимая проблема в итоге должна была закончиться. Я схватила бутылочку, выпила молоко до последней капли, самодовольно посмотрела на зрителей и разбила бутылочку об огромный каменный камин, после чего удалилась со счастливым видом.

Меня удивило то, что родители не наказали меня. И каким-то образом им удавалось обеспечивать меня стеклянными бутылочками вплоть до того счастливого дня, когда я утратила в них надобность.

У меня была еще одна отвратительная привычка. В Афганистане все члены семьи собираются на ужин на полу в гостиной. Эти несколько часов занимают особое место в жизни афганской семьи. Пол покрывается огромной чистой скатертью, вокруг раскладываются подушки. Еда выставляется на скатерть слугой, и все берут ее правой рукой, как это принято в нашей культуре. Когда все заканчивали есть, тот же слуга появлялся с кувшином воды, тазом, мылом и запасом перекинутых через руку чистых полотенец, чтобы все могли вымыть и вытереть руки. Слуга обходил всех по кругу, начиная со старшего в семье и заканчивая мной, младшей.

Это мытье рук занимало совсем немного времени, но я всегда получала огромное удовольствие, удлиняя эту церемонию и таким образом задерживая родных и гостей, ибо никто не мог покинуть семейный круг, пока все не закончат мыться. Я утверждала, что мои руки еще грязные или что мыло не годится. И моя несчастная семья с нетерпением дожидалась, пока слуга метался туда и обратно, наполняя кувшин или выливая воду из таза.

Конец моим выходкам был положен, когда папа взял нас на семейный прием в дом Шер-хана. Хотя мои родители больше не жили в галахе, находившемся за Кабулом, мой отец не утерял полностью связи со своим старшим братом. Наша маленькая семья по-прежнему ездила туда в дни общесемейных праздников. Помню, тогда было устроено огромное пиршество. После трапезы я по привычке взялась за старое — начала усердно мыть руки. А родные, как обычно, ожидали окончания ритуала. Но семья моего отца оказалась не такой терпеливой, и его родственники устремили на меня недовольные взгляды. Тетки и двоюродные сестры принялись вздыхать и вопросительно кряхтеть.

И вспыльчивый брат моего отца быстро потерял терпение. Он был не из тех, кто стал бы потворствовать прихотям какого-то ребенка, тем более девочки. Пока я наслаждалась своим маленьким ритуалом, передо мной вдруг выросла его огромная фигура, и, подняв глаза, я увидела его свирепый взгляд. Мои маленькие ручки продолжали вспенивать мыло, а я, уже окаменев, взирала на это угрожающее мне чудовище. У него были гипнотизирующие глаза, длинный прямой нос и тонкие губы.

— Ты! Дочь сатаны! Ты закончила? — прогремел у меня над ухом его голос. — Отныне ты будешь намыливать руки только один раз. Иначе, — он наклонился для придания убедительности своей угрозе и прорычал: — ты лишишься своих пальцев, девочка.

Это прозвучало очень убедительно. Я ни на секунду не усомнилась, что он способен отрезать мне пальцы своим церемониальным мечом. Он так напугал меня, что я тотчас излечилась от своей пагубной привычки долго мыть руки. И хотя мои родители не были сторонниками запугивания детей, не сомневаюсь, что в данном случае они испытали чувство благодарности к Шер-хану. Отец, чье несчастное детство изобиловало страхом, угрозами и побоями, не мог устраивать выговоры своим дочерям, даже если знал, что это необходимо. Мои нежные родители, несомненно, слишком терпимо относились к своим своевольным дочерям. Хотя мама и стала строже, когда мы достигли подросткового возраста.

И конечно же, именно это способствовало моему желанию быть мальчиком, что порождало одни сплошные проблемы, пока меня не заставили наконец прекратить этот маскарад. По правде говоря, я не знаю, как родители справлялись со мной. Оглядываясь назад, я понимаю, что была одной из счастливейших девочек в Афганистане, стране, где женщины созданы для того, чтобы ощущать себя лишними. И хотя история нашей семьи изобиловала трагическими женскими судьбами, до подросткового возраста я блаженствовала в состоянии неведения.

Немногим афганским девочкам выпала подобная удача.

Я родилась в 1960 году, всего лишь через год после того, как женщинам позволили ходить без паранджи. За три года до этого на радио Афганистана впервые появились женщины-дикторы. Во время Недели Независимости в 1959 году родственницы эмира и жены правительственных чиновников появились без паранджи, провозглашая таким образом наступление новой эпохи для афганских женщин. И хотя муллы принялись яростно протестовать, наш премьер-министр Мухаммед Дауд, старинный школьный друг моего отца, отправил их в тюрьмы.

1960-е годы стали особым временем, когда во всем мире люди начали бороться за права человека и гражданские права, и женщины обрели новые свободы. Но моя страна была слишком отсталой, а в женском вопросе Афганистан отставал от многих стран и вовсе на несколько веков. Афганистан по преимуществу оставался феодальным государством. Несмотря на внедрение промышленного производства, большинство семей продолжало жить так, как веками жили их предки, под властью главы клана или местного вождя.

Подобная родовая власть практически исключала проведение преобразований, поскольку племенные и религиозные законы обладали преимуществом перед законом гражданским. Шариатский суд и исламская полиция могли заставить подчиниться некоторым законам, в особенности в области семейного права. Однако при столкновении родового закона с шариатским большинство афганцев предпочитало следовать родовому.

Ислам признает равенство мужчин и женщин и дает женщинам разнообразные права, такие как право наследования, право выбора супруга и право на получение работы. Но афганские мужчины всегда игнорировали эти права и вместо этого обращались к тем разделам законов шариата, которые давали мужчинам власть над женщинами. Так, например, в шариатском суде свидетельства двух женщин приравниваются к свидетельству одного мужчины. А при разводе выигравшей стороной всегда оказывался мужчина.

При наличии множества законов у разнообразных групп, отказывающихся подчиниться государственным порядкам, ни одно правительство Афганистана не могло управлять должным образом, а женщины не могли добиться права голоса.

Но и в навозной куче нашлось несколько алмазов. Некоторые афганские эмиры пытались проводить реформы, это были смельчаки, старавшиеся ослабить ограничения, наложенные на женщин. Но никто из них не проявил такой решительности, как сын эмира Хабибуллы, правителя, столь любимого моим дедушкой Хассеном. И если его отец имел сто жен, эмир Аманулла взял себе в жены лишь одну и оказывал уважение женщине, делившей с ним постель. Когда в 1919 году закончилась короткая англо-афганская война, он направил свои усилия на поощрение иностранных инвестиций и промышленности. Затем он попытался модернизировать Афганистан, поощряя отказ от традиционных нарядов и ношение европейского костюма. Он способствовал созданию единого гражданского кодекса законов и, на удивление, проявлял еще большую прогрессивность, когда речь шла о жизни женщин. Он добилсяпроведения реформ, запрещавших заточение (полную изоляцию женщин) и ношение паранджи, позволил женщинам учиться вместе с мужчинами и отменил браки, заключавшиеся до восемнадцатилетнего возраста невесты. Согласно еще одной ошеломляющей реформе государственный чиновник мог иметь лишь одну жену.

Смелые реформы эмира стали первой серьезной конфронтацией с предрассудками, терзавшими Афганистан, а особенно его женщин, с незапамятных времен.

Все было пропитано оптимизмом женщин, когда образованная городская элита поддержала идеи эмира. Но за пределами городов ситуация выглядела иначе. Там возбужденное воображение мужчин рисовало образы развратных женщин, танцующих и выставляющих напоказ свои неприкрытые лица незнакомцам. Провоцируемые племенными вождями и духовенством, мужчины приходили в ярость при мысли об этом и поднимали восстания. В результате эмиру Аманулле пришлось бежать из Афганистана и искать прибежища в Европе. Он оказался слишком прогрессивным, и его низложили. Надежды потерпели крах, убитые горем женщины Афганистана медленно потянулись в свои дома и надели более плотные паранджи.

Последующие годы мало чем отличались друг от друга: повсюду царили беспорядки и племенные конфликты. Эмиры приходили и уходили. Один эмир навел страх на всех афганцев, когда уничтожил своих врагов, использовав их как пушечные ядра. Другому было всего девятнадцать, и, хотя в дальнейшем он доказал свою состоятельность, вначале вместо него правили его дядья. В отсутствие сильного эмира в Афганистане царил хаос и взаимная ненависть, которая перерастала во множество внутренних конфликтов.

Но мне повезло! К моменту моего рождения в стране вновь возобладало разумное начало. Впереди вновь замаячило освобождение. Но я, находясь под защитой отца, все еще не догадывалась, что свобода, принимаемая мною как нечто само собой разумеющееся, была всего лишь миражом, и любая афганская женщина могла подвергнуться немыслимому насилию и притеснению.

Древний противник все еще обитал среди нас.

ГЛАВА 6

Во многих отношениях у меня было прекрасное детство. Мои родители уважали друг друга и любили меня, простодушная бабушка была доброй, хотя и печальной, а многочисленные тетушки, дядья и двоюродные братья с материнской стороны старались оберегать меня от грубой реальности. Таким образом до десятилетнего возраста я радостно резвилась в окружавшем меня коконе любви. Но что еще важнее, по некоторым признакам можно было судить о том, что правительство намерено проводить щадящую политику по отношению к женщинам, по крайней мере в Кабуле. Моя мать стала одной из первых женщин, снявших паранджу, но она могла позволить себе это лишь в безопасных местах, таких как школа, где она работала, и домах друзей и родственников. Теперь впервые в жизни она не нарушала закон, появляясь без паранджи на улицах.

Мама часто вспоминала о том, какой восторг вызвало у всех женщин долгожданное сообщение об отмене закона, предписывавшего носить паранджу. Мальчики заводили свои скутеры, девочки вскакивали на задние сиденья и, размахивая паранджами и крича от радости, катались по городу.

Папа любил повторять:

— Девочки, вам повезло, вы родились в счастливое время. Вы сможете получить образование, и вас будут уважать за ваши достижения.

Мои родители были настолько современными людьми, что самым главным считали образование. И мне, и Надие они говорили, что ни о каком замужестве не может быть и речи, пока мы не закончим колледж. Даже сегодня редко встретишь столь прогрессивных родителей.

Мы чувствовали себя в такой безопасности, что глупо полагали, будто женщины больше не нуждаются ни в каких свободах. Увы, будущее Афганистана и мое собственное доказало, как мы заблуждались.

До шестилетнего возраста я считала, что являюсь пятым ребенком в семье, что у меня есть старший брат по имени Фарид и еще две сестры кроме Надии — Зармина и Зиби. Это были не воображаемые персонажи, Фарид приходился нам двоюродным братом, а Зармина и Зиби — двоюродными сестрами. В течение некоторого времени Фарид и Зармина даже жили с нами. И Фарид называл мою мать мамой. Их близкие отношения с нашей маленькой семьей сложились вследствие душераздирающей истории.

Несчастье обрушилось на старшего маминого брата Хакима вскоре после того, как родители с Надией переехали из галаха в город.

Хаким придерживался идеалистических взглядов и являлся представителем Афганистана в афганском посольстве в Берлине до и в течение Второй мировой войны. Прибыв в Берлин, чтобы занять свой дипломатический пост, он стал свидетелем чудовищного преследования немецких евреев. И хотя Хаким старался помалкивать, он использовал свое положение в посольстве, предоставляя визы евреям, стремящимся бежать из Германии. Они настолько боялись за свою жизнь, что готовы были ехать даже в Афганистан — страну, находившуюся на гораздо более низком уровне развития по европейским меркам. Несмотря на то что людей, помогавших евреям, приговаривали к смертной казни, Хаким продолжал пользоваться своим положением в афганском посольстве и выдавать несчастным евреям фальшивые афганские документы. Он даже помогал перевозить их из Берлина через всю Германию к границе со Швейцарией.

Меня всегда впечатляло, что дядя Хаким никогда не пытался получить вознаграждение за свою гуманную деятельность. Более того, он всегда избегал разговоров на эту тему и смущался, если кто-нибудь начинал его восхвалять; он говорил, что был не единственным, кто симпатизировал евреям и рисковал. Однако своим домашним он как-то сказал, как гордится тем, что ему удалось спасти нескольких еврейских ученых, позднее добившихся крупных достижений в своих научных областях.

Хаким оставался в Берлине и после войны и вернулся в Афганистан лишь после того, как это стало безопасным. Родные в Афганистане так долго не получали от него вестей, что уже решили, он убит во время страшной битвы за Берлин, в который вошли русские в 1945 году. Эта кровопролитная битва унесла такое количество жизней гражданских лиц, что сведения о ней просочились даже в Афганистан. Неудивительно, что возвращение Хакима было встречено с таким восторгом, словно он восстал из мертвых.

Будучи воспитанным в семье, поощрявшей образование женщин, и проведя много лет в Европе, где женщины пользовались широкими правами, Хаким по возвращении в Афганистан женился на образованной афганке по имени Зарина, которая возглавляла школу для девочек.

У них родилось двое детей: сын Фарид и дочь, которую они назвали Зарминой. Когда Фариду оставалось четыре месяца до шести лет, а Зармине было три года, у Зарины начались серьезные проблемы с сердцем. В Афганистане с ними справиться не могли, и друзья Хакима в Германии договорились, что он привезет свою жену туда, чтобы она получила самое современное лечение.

Фарид и Зармина переживали и мучились, скучая по матери. И моя мама предложила свою помощь. Каждый день она брала с собой Надию и няню Муму, чтобы та следила за всеми тремя детьми в доме брата.

Наконец, через четыре месяца, пришло радостное известие, что Зарина вернется домой ко дню рождения Фарида. Никто не знал, что немецкие врачи предупредили ее, ей нельзя путешествовать, сердце настолько повреждено, что напряженный перелет может представлять угрозу ее жизни. В то время для того, чтобы добраться из Европы в Афганистан, надо было совершить несколько пересадок. Но Зарина твердо решила, что будет присутствовать на дне рождения сына, и пренебрегла рекомендациями своего врача.

Огромная семья Хассен отправилась вместе с Хакимом и его детьми в аэропорт. Никто не хотел пропустить счастливую встречу.

Когда впереди показалась бледная и уставшая Зарина, Фарид пробился через толпу и бросился в распростертые объятия своей матери. Вслед за ним ринулась Зармина. Дети и мать плакали и смеялись одновременно, и наблюдавшие за этим родственники тоже не могли сдержать слез при виде этого счастливого воссоединения.

И вдруг Зарина умолкла. В мгновение ока выражение радости на ее лице сменилось недоумением. Что-то произошло. И уже в следующее мгновение Зарина согнулась, не выпуская сына из своих объятий, и рухнула на землю.

Обезумевший Хаким бросился к жене с криком: «Она мертва! Зарина умерла!»

Зармина была слишком мала для того, чтобы понять, что произошло, зато потрясенный Фарид принялся рыдать и звать маму. С этого момента Фарид и его сестра проводили у нас столько же времени, как у себя дома, и моя мать пыталась восполнить их страшную утрату.

Таким образом благодаря их несчастью я получила «старшего брата». Мамина любовь создала безопасное пристанище для детей ее брата. И даже после того, как дядя Хаким вторично женился на милейшей женщине, Фарид продолжал относиться к моей маме как к родной матери. Через полгода после моего появления на свет у дяди Хакима и тети Рабии родилась дочь Зиби. И даже когда я наконец поняла, что нахожусь в двоюродном родстве с Фаридом, Зарминой и Зиби, я продолжала относиться к ним как к родным.

Иметь старшего брата было крайне выгодным. В Афганистане братья всегда защищают своих сестер, а моя жизнь в дальнейшем потребовала такой защиты, которая никому и не снилась.

Фарид стал моим учителем, когда я была еще совсем маленькой. Он был старше меня на девять лет, он был красивым и отважным, и я не сомневалась, что он все знает. В результате я и его сестра Зиби стали называть его «ага», что означает «хозяин», и выполняли все его указания.

Помню, как Фарид решил превратить меня в мальчика, поскольку я так мечтала об этом. Зиби тоже захотела в этом поучаствовать. Фарид приказал нам сесть и принялся намазывать нам щеки клеем, после чего прилепил к нашим лицам черную овечью шерсть. Затем он выдал нам два своих костюма, из которых уже вырос, и велел их надеть. Потом он попросил нас пройтись туда и обратно и сказал, что мы прошли испытание, после чего предложил нам посетить своего деда по материнской линии.

— Он так стар, что большинство его друзей уже умерло, — сообщил он. — И ему очень одиноко.

Фарид решил, что мы с Зиби сойдем за старых друзей старика и сможем его приободрить.

— Поиграйте с ним, — распорядился Фарид.

Когда мы с Зиби вошли в комнату старика, тот просветлел и воскликнул:

— Эй, Фазаль-хан!

Затем он глубоко задумался и принялся изучать наши маленькие фигурки.

— Эй, Фазаль, а что это ты стал таким маленьким? — помолчав, осведомился он. — Неужто жена перестала тебя кормить?

Но когда старик сделал шаг в нашу сторону, мы с Зиби завизжали от ужаса и, к крайнему неудовольствию Фарида, бросились прочь.

Когда мне исполнилось девять лет, Фариду было уже восемнадцать. Он превратился в высокого стройного юношу с густыми каштановыми волосами и блестящими карими глазами. Все утверждали, что он красивее американской кинозвезды Рока Хадсона. Но для меня гораздо важнее, что он может делать все, что ему заблагорассудится. Фарид мог носить любую одежду, дружить с кем захочет, ездить с любой скоростью и даже курить сигареты, то есть делать все то, о чем я так мечтала.

Фарид чувствовал мою неудовлетворенность жизнью и подтрунивал над моим желанием стать мальчиком. Он представлял меня друзьям как своего «младшего брата» и брал с собой носиться по городу, изображая Бэтмена. Однажды, когда мы сидели в саду, я снова начала жаловаться:

— Фарид, ну почему я не могу быть мальчиком? Мальчики делают все, что им вздумается, — я помолчала. — Один факт их существования делает всех счастливыми.

Фарид нахмурился, а затем произнес:

— Мариам, я открою тебе тайну. Девочки могут стать мальчиками.

Я напряглась.

— Есть один американский доктор, который делает такие операции, — прошептал он. — Приходишь в больницу девочкой, а выходишь мальчиком. Вот так! Чудеса!

Я готова была подвергнуться такой операции хоть сейчас.

— А этот американский доктор когда-нибудь бывает в Кабуле?

— Я слышал, что да. Но прежде чем подвергнуться операции, надо купить пенис.

Я чувствовала себя придавленной безнадежностью положения. Я не сомневалась, что ни один мужчина в здравом уме ни за какие деньги не продаст мне свой пенис. И все же спросила:

— А где девочка может купить пенис?

— Это конфиденциальная информация, Мариам, — ответил Фарид. — Наверно, ты сама понимаешь, что пенисы пользуются огромным спросом. Поэтому они хранятся в универмаге «Хамид Зада» в центре Кабула. Так что тебе надо просто зайти туда и спросить.

В любой другой ситуации я бы обратилась к папе и попросила его свозить меня в универмаг, но он уехал из Афганистана диагностировать свою загадочную болезнь. Так что мне ничего не оставалось, как попросить маму отвезти меня в универмаг. Естественно, моя бедная мама не догадывалась, что я планирую, поэтому пришла в ужас, когда я с достоинством произнесла продавцу:

— Один пенис, пожалуйста.

Глаза у продавца вылезли на лоб, нижняя челюсть отвисла, и он онемел.

Однако я с такой страстью продолжала настаивать на том, что в универмаге продаются эти предметы, что ему пришлось вызывать менеджера. Узнав о моей просьбе, бедняга нервно рассмеялся и неодобрительно заметил:

— Подобные вещи не продаются в нашем универмаге. Кому взбредет в голову покупать такое?

Я разрыдалась, чувствуя, что лишилась последней надежды стать мальчиком. Все это было лишь очередным розыгрышем Фарида. Но ничто не могло охладить моего к нему отношения.

Однако вскоре мое беззаботное детство резко закончилось, когда моему любимому отцу был поставлен страшный диагноз — рак. Счастливая жизнь трагически оборвалась, когда мы узнали, что обследование в России принесло наихудшие результаты — у него диагностировали рак мочевого пузыря.

Горе словно парализовало нашу семью. Вернуться к прежней жизни было уже невозможно. Папа, занимавший высокое положение в вооруженных силах, подал в отставку и перестал получать жалованье, хотя правительство сохранило ему небольшое пособие. Единственным человеком, поддерживавшим семью, стала мама. Но что было хуже всего, папе предстояло в течение длительного времени оставаться в России, поскольку в Афганистане он не мог получить адекватной помощи.

У моего отца всегда было слабое здоровье, но я уверена, что именно стресс стал причиной его болезни — я читала, что стресс может разрушить иммунную систему организма и вызвать рак и другие серьезные заболевания. А папа, несомненно, с самого детства жил очень напряженной жизнью.

Нам с Надией предстояло остаться без родителей, когда мама решила, что поедет в Россию, едва папе будет сделана первая операция с последующей химиотерапией. Никто не знал, как долго они будут отсутствовать и вернется ли папа, ибо в то время рак считался смертным приговором. Я слышала, как шептались взрослые: «Аджаб вернется в саване».

Одна мысль об этом приводила меня в ужас — сердце мое кровоточило и трепетало.

Меня и Надию оставили на попечение бабушки, няни Мумы и нашего слуги Аскера. Аскер работал у нас еще с тех пор, когда папа служил офицером. Это был невысокий мужчина с густой бородой и черными глазами. Он был очень добрым человеком и обладал удивительным чувством юмора. Как и Фарид, он мог рассмешить меня, когда мне было совсем не до смеха. Прожив в Кабуле несколько лет, он сменил традиционный афганский костюм на модную одежду.

К тому же рядом жили мамины братья Хаким и Азиз со своими женами, которые всегда готовы были оказать нам поддержку, но, несмотря на большую семью, ничто не могло облегчить мои муки одиночества. Теперь рядом не было даже Фарида, ибо в нашей семье детей отправляли учиться в зарубежные университеты и Фарид совсем недавно отправился в Индию.

Я чувствовала себя такой несчастной, что постоянно плакала и молилась, чтобы Бог поскорее вернул мне моих родителей. Меня грела лишь надежда на звонок из России. Я мечтала о том, что услышу голос папы, который сообщит мне, что его вылечили и что я должна встретить его в аэропорту в среду — единственный день, когда прибывали рейсы из Советского Союза.

Каждую среду я готовилась к поездке в аэропорт, и всякий раз это заканчивалось разочарованием, ибо родители отсутствовали в течение долгих девяти месяцев. А затем мама в одиночестве вернулась в Кабул и мы решили, сейчас она сообщит нам, что папа умер и похоронен в далекой России. Но мама нас утешила:

— Ну-ка избавьтесь от этого кислого выражения лиц. Ваш отец жив, и состояние его улучшилось. А я вернулась домой только потому, что очень соскучилась. И отец ваш тоже скоро вернется домой.

И в тот момент, когда я уже потеряла всякую надежду, вообразив, что мама скрывает правду и папа на самом деле умер, он вдруг неожиданно прилетел в Кабул. Ко всеобщему изумлению, он передвигался на своих двоих и всем говорил, что у русских самая лучшая медицина и они чудесным образом вызвали у него ремиссию.

Еще никогда я не испытывала такого счастья!

Однако длилось оно недолго, ибо смерть, как меч, нависла над нашим домом. Папа продолжал болеть. К работе он так и не вернулся и лишь медленно бродил по окрестностям, навещая родственников и старых друзей.

С того момента, как папе был поставлен страшный диагноз, я забросила свои детские развлечения. И хотя в школе оставалась бунтаркой, дома я была послушной любящей дочерью, которая ходила по магазинам, помогала на кухне и выполняла прочие бытовые обязанности. Однако все реагировали на происходящее по-разному, и теперь моя сестра Надия начала вести себя несдержанно — она непрерывно жаловалась на маму и устраивала сцены из-за ерунды, например из-за меню, выбранного на обед.

Бедная мама, устававшая на работе, опасавшаяся за здоровье мужа и доведенная до предела дочерью, которая словно получала удовольствие от издевательств над ней, была на грани нервного срыва. То и дело она уходила в спальню, откуда доносились ее восклицания: «Что я сделала не так, Господи? За что мне это?»

Вся ее мягкость куда-то делась. Чем больше на нее наваливалось, тем больше заострялись черты ее лица, и даже ее глубокий чувственный голос стал резким и пронзительным.

Отец пробыл дома всего несколько месяцев, после чего неприятные симптомы возобновились, и он был вынужден вернуться в Россию для продолжения лечения. Теперь за рубежом он начал проводить времени больше, чем дома.

Когда папа уезжал, наша семья словно теряла смыслообразующий стержень.

А затем мы пережили новое потрясение, утратив бабушку Майану. Слава Аллаху, папа был дома, когда она заболела. Бабушка Майана никогда ни на что не жаловалась и вела призрачный образ жизни, стараясь не встревать в отношения мамы и папы. Я привыкла заглядывать к ней каждый день. И в тот день, когда она заболела, я зашла к ней и обнаружила, что она неподвижно лежит на кровати. Это был разгар дня.

— Бабушка, с тобой все в порядке? — изумилась я.

Она покачала головой и слабо прошептала:

— Мариам, я не могу дойти до ванной. Я не могу совершить омовение и помолиться.

Бабушка была очень набожной и всегда молилась пять раз в день. Но я была еще слишком мала и не знала, что мне делать. По какой-то необъяснимой причине я не стала тревожить маму, а дождалась прихода отца. Когда он вошел в дом, я бросилась к нему с криком:

— С бабушкой случилось что-то ужасное!

Он сразу прошел в ее комнату, а затем вышел и приготовил ей жидкую пищу, после чего попытался уговорить ее поесть, однако ему это не удалось.

Тогда папа пригласил к нам нашу соседку — русского врача.

Стоя в дверях, я наблюдала за тем, как она достает свои инструменты и измеряет бабушке давление.

— Очень низкое, — повторяла она, — очень низкое. — Потом она со значением посмотрела на папу: — Ей надо есть. Она очень слаба.

— Да. Я заставлю ее есть, — кивнул папа.

Остаток вечера мы с папой по очереди сидели с бабушкой. Она пыталась что-нибудь съесть, чтобы не расстраивать нас, но почти ничего не могла проглотить. Я пошла на кухню и сделала ее любимый напиток — сладкий лимонад, так что она немного попила.

На следующее утро я сразу бросилась к ней в комнату, чтобы узнать, как она себя чувствует.

Отчаянное выражение ее лица напугало меня.

— Мариам, — прошептала она, — позови свою мать. — Бабушка еще никогда не обращалась ко мне с такой просьбой.

— Мама! — закричала я, выбегая из комнаты. — Тебя зовет бабушка!

Мама встала и, не говоря ни слова, медленно направилась в крохотную комнатку бабушки. Я видела, как мама помогла бабушке добраться до ванной, где та умылась, чтобы приступить к молитве. Затем она снова легла и закрыла глаза. Выглядела она как труп.

Мы с мамой молча обменялись взглядами, и мама пошла за врачом. Она вернулась с той же русской, которая быстро осмотрела бабушку и сообщила:

— У нее отказывает сердце. Ей осталось жить несколько часов.

Меня охватил ужас, и я начала сожалеть о том, что так бездумно транжирила время, которое могла проводить с моей милой бабушкой. Я тут же бросилась к ней и сжала ее сухую руку.

Бабушка открыла печальные глаза.

— Мариам, — прошептала она, — ступай в школу, детка.

— Я хочу остаться с тобой, — ответила я срывающимся голосом.

Она слабо кивнула и попросила:

— Тогда, пожалуйста, достань мою коробку, детка.

Я знала, что она хранит у себя в комнате какую-то коробку, но не догадывалась, какие в ней скрываются сокровища. Однако послушно достала ее.

К этому времени вернулась мама.

Бабушка бросила выразительный взгляд на свою невестку и произнесла:

— Шарифа, когда я умру, открой эту коробку. Там ты найдешь достаточное количество денег, чтобы похоронить меня. Я долго их копила, чтобы моему сыну не пришлось тратиться на мои похороны. Пожалуйста, похороните меня в Пактии. Шарифа, пожалуйста, отвези меня домой.

Мое юное сознание было не в состоянии выносить разговоров о смерти и похоронах. Помню, я выбежала из бабушкиной комнаты, потом остановилась в коридоре и бросилась обратно. Я посмотрела на часы. Они показывали 10.30 утра, когда моя бабушка испустила последний вздох.

Вскоре домой вернулся папа, и ему сообщили, что его любимая мать умерла. Он бросился в ее комнату и разразился громкими рыданиями, как маленький ребенок. Я еще никогда не видела, чтобы мой папа плакал. Я подбежала к нему и заглянула в его искаженное болью лицо. Он вздрогнул и сказал:

— Дочь, я оплакиваю печальную жизнь своей матери.

Мама вела себя более спокойно и лишь заметила:

— Твоя бабушка была ангелом, Мариам.

Мусульман следует хоронить в течение суток после смерти, а потому уже через несколько часов мы направлялись в Пактию — маленькую деревушку, где бабушка родилась и провела первые шестнадцать лет жизни. Там мама с женой и дочерьми Шера омыла ее тело и завернула в чистый белый саван, после чего мужчины отправились предать его земле.

Я не могла смириться с мыслью, что бабушки больше нет. Вся моя жизнь была овеяна ее доброжелательным присутствием. Без нее наш дом осиротел, хотя она никогда активно не участвовала в семейной жизни. И хотя была еще ребенком, я чувствовала, что мы недостаточно внимательно к ней относились. Через две недели личные вещи бабушки были вынесены, ее маленькую комнатку отремонтировали и превратили в столовую.

Я не могла избавиться от ощущения вины, понимая, что пренебрегала ее обществом: никогда не гуляла с ней и мало обращала на нее внимания. Это чувство не оставляло меня и в отрочестве. Однажды я собралась с силами и спросила папу:

— А почему бабушка всегда сидела у себя в комнате? Почему она никогда не присоединялась к нам? Почему она не выходила и не участвовала в наших трапезах? Почему она вела такое одинокое существование в доме своего сына?

— Сначала твоя бабушка выходила и ела вместе с нами, — ответил папа. — Однако твоя мать настаивала на том, что все должны сидеть за столом и есть серебряными приборами. А бабушка, по сложившейся традиции, любила сидеть на полу и есть руками, и я попросил твою мать, чтобы она позволила ей это делать. Когда вы были маленькими, у нас произошла страшная ссора из-за этого. Твоя мать собрала свои вещи и сказала, что уходит. Более того, она потребовала развода. Она сказала, что заберет вас, а я могу оставаться со своей матерью.

Папа посмотрел на меня и испустил печальный вздох.

— И я сказал ей, чтобы она уходила, если ей так хочется. Однако твоя бабушка услышала шум и вышла из своей комнаты. Узнав, что мы ссоримся из-за нее, она сказала: «Сын, не дай уйти своей жене. Я уже прожила свою жизнь. С этого дня я буду есть в своей комнате и никогда не встану между тобой и твоей женой».

У меня засосало под ложечкой, и я ощутила вспышку ненависти к своей матери. Ее бессовестное поведение отравило жизнь самой доброй женщины, которую мне только доводилось встречать.

Папа, понурившись, вышел.

Вскоре ему снова стало плохо. И в этот раз мама уже не поехала с ним. Утратив бабушку и зная о тяжелой болезни отца, я сблизилась с мамой. Когда она уходила, у меня начинались приступы паники. Я стояла на балконе в ожидании ее возвращения и безмолвно молилась, чтобы ее не сбила машина и ей не стало плохо. А когда различала вдали ее фигуру, я неслась ей навстречу с таким видом, словно мы не виделись несколько недель.

Кроме того, усугубляя мою тревожность, у мамы появилась странная привычка при каждой встрече предупреждать меня о грядущих потрясениях:

— Твой отец скоро умрет, Мариам. Спасти его невозможно. И когда он умрет, его брат Шер приедет и заберет тебя и Надию в свой галах. Потом он выдаст тебя замуж за одного из своих сыновей, если тебе повезет, а если нет, то ты окажешься женой старика. Будь готова к этому, Мариам. Тебя могут выдать за жестокого человека. И мы больше никогда не сможем увидеться.

Когда я представляла себе эту картину, у меня начинался истерический приступ. В Афганистане над женой и детьми усопшего полную власть получает его брат. Мы не представляли себе, пошлет ли Шер-хан своих людей в Кабул за женой и дочерьми брата, однако, зная о его жестокости и предшествующем поведении, мы готовились к худшему.

Маму пугала перспектива утраты дочерей, и ей не удавалось в одиночку справиться со своим страхом. Невольно высказываемые ею опасения довели меня до такого состояния, что большую часть ночи я проводила в страстных молитвах: «Пожалуйста, Аллах, верни нам папу! Пожалуйста, исцели его. Пожалуйста, не дай Шер-хану забрать меня. Я же еще ребенок и слишком юна для того, чтобы стать чьей-то женой».

Маму обуял такой параноидальный ужас, что она начала опасаться, что Шер похитит меня и Надию, не дожидаясь смерти папы.

— Если я не смогу забрать вас из школы, никогда не садитесь ни к кому в машину, если это не наш шофер и не ваш отец, — предупреждала она нас. — Никогда. Даже если это будут папины родственники, не соглашайтесь. Не проходит дня, чтобы в этой стране не похитили какую-нибудь девочку. Вас заберут, выдадут замуж за стариков или отправят в чайхану и сделают из вас танцовщиц.

Мы были перепуганы до смерти.

Однажды мы с Надией вышли из школы и не нашли маму на обычном месте. Ее нигде не было. Однако вскоре мы заметили Аскера, который сидел в такси. Он помахал нам рукой и крикнул:

— Ваша мама готовит обед и послала меня забрать вас.

И хотя мы знали Аскера всю свою жизнь, мы испугались. Никогда раньше Аскер не приезжал за нами на такси. Мы с Надией переглянулись, думая об одном и том же. А вдруг Аскера подкупил Шер-хан? Вдруг наш преданный слуга предал нас? И теперь приехал за нами, чтобы отвезти нас в галах? Вдруг он собирался совершить похищение, о котором нас предупреждала мама?

Мы начали переминаться с ноги на ногу, придумывая, что делать, чтобы не оказаться в одной машине с потенциальными похитителями.

— Ну скорее садитесь в машину! — нетерпеливо закричал Аскер. — Что вы тянете время?!

И мы с Надией, не зная, что предпринять, осторожно забрались на заднее сиденье. Наши худшие опасения подтвердились, когда машина двинулась в противоположном от нашего дома направлении.

— Ваша мать попросила меня купить фрукты на рынке, — обернувшись, пояснил нам Аскер.

Надия знала, что фруктовый рынок располагался в старой части Кабула, вдали от нашего дома, и начала плакать. У меня начались желудочные спазмы. Все мамины ужасы становились реальностью. Нас похищали!

Мы уже рыдали хором. А Аскер и водитель такси поглядывали на нас как на умственно отсталых.

— Да уймитесь вы, глупые девчонки! — закричал Аскер.

Но это привело лишь к тому, что мы заревели еще громче.

Вскоре мы добрались до рынка, и Аскер, разгневанный нашим поведением, выскочил из машины, оставив нас оплакивать свою судьбу. Я кинула взгляд на водителя такси. У него были грубые черты лица, и вид его внушал ужас. Он тоже вылез из машины и направился к группе каких-то странных мужчин. Он что-то произнес, и мужчины, развернувшись, уставились на нас. Мы сразу же поняли, что они тоже участвуют в заговоре.

— Мне срочно надо в туалет, Надия, — сказала я сестре.

Мы знали, что на базаре нет туалета для женщин. Боль и неконтролируемый понос заставили меня согнуться вдвое.

Надия схватила полиэтиленовый пакет и сунула его мне:

— На, используй вот это.

Я попыталась, но испачкала платье и сиденье такси. И несмотря на то что Надия выбросила пакет из окна машины, внутри зависла нестерпимая вонь.

Заметив, как Надия выбрасывает пакет, водитель вернулся к машине и тут же отпрянул, издав странный звук.

— Что это?

Мы с Надией снова заплакали.

У меня началась истерическая икота, и все же, обезумев от страха, я умудрилась выкрикнуть:

— Вы хотите похитить нас? Пожалуйста, не делайте этого! Я не хочу замуж за старика! Я еще маленькая!

Разъяренный водитель, кипя от негодования и топая ногами, отошел в сторону, бросая на меня свирепые взгляды. Когда вернулся Аскер с фруктами, он распахнул дверцу и приказал нам выходить из машины.

— Что случилось? — изумленно осведомился Аскер.

К этому моменту водитель уже трясся от ярости.

— Забери этих засранок из моей машины! — закричал он. — Посмотри, что они наделали! — завопил он, указывая на пакет. — Они испортили мое такси! Убери их с глаз моих прочь!

Аскер тоже рассвирепел, когда мы оказались на базаре, где не было ни одного такси. Мы проблуждали почти час в поисках другой машины. И за это время успели рассказать Аскеру обо всех своих страхах.

Он служил у нас, но был гордым человеком, тщательно охранявшим свою репутацию. Из-за нас его унизили на базаре, где он часто бывал. Поэтому, когда мы вернулись домой, он набросился на нашу мать с упреками:

— Своими параноидальными опасениями ты довела девочек до сумасшествия.

В защиту нашей матери следует сказать, что в Афганистане регулярно похищали детей обоего пола, превращая их в сексуальные игрушки или рабов. В моей стране дети лишены каких бы то ни было прав. Так что мамины опасения не были необоснованными.

И в моей жизни был эпизод, когда меня действительно чуть не похитили. Это произошло в 1973 году, когда мой отец вернулся после очередной поездки в Россию. Только что закончился священный месяц рамадан, когда мусульмане постятся с восхода до заката, замаливая свои грехи. И в первый день следующего месяца празднуется день разговения — Ураза-байрам.

В тот год этот праздник пришелся на зиму, самое веселое время, так как в афганских школах каникулы приходятся на три зимних месяца, а не на лето, как в других странах. В наши жестокие зимы ходить в школу было практически невозможно. Афганцы среднего и высшего класса уезжали зимой в Джалалабад — один из самых красивых городов Афганистана, который я очень любила. И все родственники моей мамы отправились в Джалалабад к ее брату, чтобы провести там рамадан и отметить Ураза-байрам.

Я лучилась от счастья: папа был дома, а я отмечала Ураза-байрам со своими двоюродными братьями и сестрами. Несмотря на то что больше не заикалась о своем желании стать мальчиком, я продолжала коротко стричься и совершенно не интересовалась нарядами в отличие от своей сестры и кузин.

Вместе с Зиби я запускала воздушных змеев. Наш возраст все еще позволял нам играть в мальчишеские игры. Я слышала, как кое-кто из родственников заметил, что во мне больше мальчишеского, чем девичьего, и щеки мои зарделись от удовольствия.

Во время нашего пребывания в Джалалабаде родители решили посетить исламскую святыню, которая располагалась в пятидесяти километрах от города, неподалеку от границы с Пакистаном. Мама сказала, что мы должны помолиться за избавление от всех обрушившихся на нас бед. Она утверждала, что не только наша семья, но и вся страна переживает эпоху бед.

Начиная с 1969 года Афганистан пережил три засушливых года, сопровождавшихся обильными зимними снегопадами, которые приводили к весенним наводнениям. Засуха, чередовавшаяся с наводнениями, не давала афганским крестьянам получать урожай. Страну охватил голод. Однако, поскольку мы жили в Кабуле, а правительство держало все в тайне, мы ни о чем даже не догадывались, пока в городе не появились странного вида американские хиппи, которые начали рассказывать, что в сельской местности людям нечего есть и они питаются корешками. Начали распространяться страшные истории о детях, умирающих от голода.

Несмотря на поступление гуманитарной помощи из России и Америки, ходили слухи, что правительственные чиновники конфискуют пшено и другое продовольствие и продают его на аукционах. С каждым днем недовольство и отчаяние все возрастало.

Впрочем, невзирая на то что экономическое положение нашей семьи ухудшилось из-за хронической болезни папы, мы не голодали. Но мама сказала, что мы должны помолиться в святилище за бедных голодающих людей. Кроме того, она решила взять на воспитание какую-нибудь девочку из области, охваченной голодом, так как узнала, что после умерших родителей в землянках порой оставались несчастные младенцы.

Мы с Надией пришли в восторг от перспективы спасти ребенка и обрести маленькую сестричку. Мамины планы разрастались с каждой минутой: она говорила, что эта девочка станет смыслом нашей жизни и после того, как мы ее откормим, мы начнем учить ее читать и писать.

И еще мама собиралась молиться за здравие нашего отца, чтобы его вылечили от рака.

Я была счастлива и не сомневалась, что паломничество к святилищу разрешит все наши проблемы. Голод прекратится, голодающие дети будут накормлены, а папина опухоль исцелится.

Храм оказался битком набит людьми. Но мои родители удовлетворились лишь после многочасовых молитв, и мы двинулись в обратный путь.

Я была тем более потрясена, когда после всех наших молитв и высоких упований несчастья обрушились на нас прямо на обратном пути. У нас лопнула шина, а запасного колеса не было. Мы стояли на грунтовой дороге в неизвестном месте, поэтому папа сказал водителю, чтобы тот оставался в машине, а мы вернемся с лопнувшей шиной в городок, который незадолго до этого проезжали. Мы поймали машину и через несколько часов оказались в авторемонтной мастерской. Пока механик чинил колесо, мы подыскивали машину, на которой могли бы вернуться обратно. Папа, ослабленный химиотерапией, договорился с водителем грузовика, что тот доставит починенное колесо к машине. Водитель взглянул на меня и заявил, что кто-нибудь из нас должен будет поехать с ним, чтобы он смог найти нашу машину.

— Ладно, оставайтесь здесь с женой и дочерью и отдыхайте, а я возьму с собой вашего сына, чтобы он показал мне вашу машину, — не сводя с меня глаз, сказал водитель папе.

Я выпятила грудь от чувства гордости. Этот человек принял меня за мальчика, доставив мне невыразимое удовольствие. Папа был абсолютно честным человеком, а потому чересчур доверял окружающим. Он поблагодарил водителя и сказал мне:

— Поезжай с этим человеком. Ты знаешь нашу машину. А когда колесо будет установлено, возвращайтесь за нами в город.

Водитель радостно схватил меня за руку и потащил к грузовику. Я решила, что он просто торопится.

Однако мою сестру Надию, которой в то время было пятнадцать лет, вдруг охватили дурные предчувствия, и она дернула папу за руку:

— Не отправляй Мариам с этим грязным водителем. Случится что-то плохое.

Но папа лишь пожал плечами, решив, что Надия преувеличивает.

Но тут даже хозяин мастерской, наблюдавший за происходящим, понял, что меня собираются похитить: в последнее время в области было раскрыто несколько дел по перепродаже мальчиков в сексуальных целях, так как этот трафик был чрезвычайно прибыльным делом. Хозяин бросился в папе, который уже сел в такси, собираясь с мамой и Надией вернуться в центр города. Он замахал руками и закричал:

— Если вы сейчас отпустите своего сына с этим водителем, вы больше его никогда не увидите! Подозреваю, что он собирается его похитить и продать в Пакистан.

— Папа! — в ужасе закричала Надия. — Пойди забери Мариам!

Моя бедная мама окаменела — ее давние опасения, что нас похитят, начинали сбываться.

Папа выскочил из такси и бросился к грузовику:

— Стой! — закричал он. — Я передумал. Мы поступим иначе.

— Если вы хотите, чтобы ваше колесо было поставлено на машину, то предоставьте этим заняться мне! — грубо ответил водитель. — А если вы не пошлете своего мальчика со мной, я не стану этим заниматься, — помолчав добавил он.

— Вылезай из грузовика! — закричал мне папа.

Водитель выскочил из грузовика и, сжав кулаки, принялся отталкивать моего отца. Я была потрясена и в то же время польщена тем, что водитель так хотел видеть меня в качестве своего спутника. Вокруг начали собираться люди. Папа крикнул, чтобы позвали полицию. Надия и мама кричали мне, чтобы я вылезала из машины и убегала.

Я была в полной растерянности и не могла понять, что произошло с моими родными. Я так радовалась тому, что меня приняли за мальчика и поручили настоящее мужское дело, что теперь была крайне недовольна происходящим: мои родные хотели все испортить.

— Оставьте меня в покое! Я поеду! — закричала я.

И тогда Надия, перекрывая общий шум, крикнула:

— Мариам — девочка! Она не мальчик!

Обескураженный водитель замер и другими глазами начал изучать мою маленькую фигурку. В этот момент появились полицейские, и он, вырвавшись из рук отца, бросился прочь, как испуганная лошадь. Вскоре его и след простыл.

— Никогда не доверяйте своих детей незнакомцам, — убеждал хозяин мастерской папу. — Этот водитель просто хотел поразвлечься с маленьким мальчиком. А как только он обнаружил бы, что это девочка, он бы убил ее или продал в танцовщицы.

Потрясенный папа заплатил крупную сумму, чтобы такси доставило нас обратно к нашей машине.

Так что посещение святилища не принесло нам удачи, о которой мы мечтали. Я едва спаслась. Голод продолжался, унося все большее количество жизней, в стране начались волнения. Бедная сиротка, найденная мамой, была так перепугана, что от всех шарахалась. Когда мама попыталась взять ее на руки, она бросилась прочь и отказалась идти с ней. Позднее мы узнали, что ее вместе с тысячами других детей, утративших обоих родителей, поместили в нищий сиротский дом.

В 1973 году в Афганистане, как в оранжерее, процветали несчастья. Вскоре после нашего возвращения из паломничества родители получили сообщение из психиатрической клиники, где находилась одна из дочерей Шера, моя кузина Амина. Она была старше меня всего на пару лет, но уже была замужем и имела двоих детей. Она недавно поступила в больницу, и теперь администрация просила забрать ее.

Я знала Амину с самого детства и всегда восхищалась ее привлекательной внешностью и ярко-зелеными глазами. Однако с отцом ей не повезло. Шер не позволял своим дочерям учиться и получать образование. Он воспринимал их как собственность, которой можно было торговать, и продавал их, когда они были еще совсем юными. С Аминой он обошелся ничуть не лучше, чем с бабушкой Майаной.

В женском вопросе время словно остановилось в Афганистане.

Помню, как мы вошли в унылое помещение, где нас ожидала Амина. Бедняжка лишилась своей красоты, хотя я сразу узнала ее по зеленым глазам, которые теперь горели диким огнем. Я даже не успела поздороваться, как она, плача, бросилась осыпать меня поцелуями.

Я смутилась, так как она слишком демонстративно проявляла свои чувства и не владела связной речью.

— Что случилось? — спросила я маму. — Я не понимаю ее.

Лицо мамы заволокла печаль:

— Мариам, муж Амины бил ее по ушам и причинил ее слуху такой вред, что она теперь живет в беззвучном мире. Она оглохла.

Я пришла в такую ярость, что решительно заявила:

— Если мой муж станет меня бить, я сама оторву ему уши!

Я знала о том, что многие афганские мужчины жестоки, но наивно полагала, что если дать им сдачи, то все можно уладить. Думаю, я так считала, потому что жила с мягким и нежным отцом, который никогда не поднимал руку на свою жену и дочерей.

— Так, значит, Амина не сошла с ума? — изумленно спросила я, недоумевая, зачем ее тогда заперли в сумасшедшем доме. Некоторые его обитатели так громко кричали, что их крики даже проникали сквозь толстые стены туда, где мы находились.

— Нет, Мариам, Амина не сумасшедшая, — печально улыбнулась мама, — хотя она очень расстроилась, когда ее муж взял вторую жену. А когда она начала протестовать, муж избил ее. И тогда Амину поместили сюда, чтобы за ней не надо было ухаживать.

До меня донеслись новые отчаянные женские голоса, взывающие о помощи, и я вздрогнула. Скольких здоровых женщин поместили сюда неудовлетворенные мужья? Неудивительно, что моя бедная кузина стремилась сбежать из этого жуткого места.

Мы осторожно усадили Амину рядом со мной на заднем сиденье машины. Я старалась не смотреть на печальное зрелище, которое представляла собой моя когда-то красивая и оживленная двоюродная сестра, однако отвести взгляд от страдальческого выражения ее лица было довольно трудно. Она провела в психиатрической больнице полгода, и за все это время персонал ни разу не позволил ей принять ванну или вымыть голову. От нее так пахло, что этот запах тут же заполнил нашу машину, а кожа была такой грязной, что выглядела гораздо темнее привычного оливкового цвета. Волосы Амины свалялись в колтуны. Платье было грязным и рваным.

Когда мы добрались до дому, мама провела Амину в ванную ипозволила мне остаться с ними, пока она раздевала и мыла мою двоюродную сестру.

Амина прожила с нами месяц, но с каждым днем ей становилось все хуже и хуже, так как она тосковала по своему маленькому сыну и крохотной дочке и опасалась, что вторая жена ее мужа жестоко с ними обращается. Ее дети должны были разделить ее судьбу — ни на что не годной женщины, которую можно было содержать лишь в сумасшедшем доме. Никто не мог защитить ее детей, даже ее могущественный отец, придерживавшийся традиции, что после замужества дочь переходила в полное владение мужа, и тот мог поступать с ней как заблагорассудится. К тому же, зная отношение Шер-хана к женщинам, можно было не сомневаться в том, что он и думать забыл об Амине.

Через месяц родители неохотно согласились отвезти Амину к ее мужу и его новой жене. Его отношение к ней не изменилось в лучшую сторону. При виде Амины он зарычал и тут же поднял на нее руку. Он наверняка снова избил бы ее, если бы рядом не было моих родителей.

У меня сердце кровью обливалось при мысли, что нам придется оставить Амину в доме ее мужа-злодея. Но бедняжка ничего не могла поделать, так как любила своих детей. Позднее мы слышали, что ее жизнь представляла собой череду побоев и оскорблений, но ничто не могло заставить ее бросить беспомощных детей.

Во время этой драмы родственники моей матери получили приглашение на пиршество, которое устраивалось в доме свекра Амины. Он был состоятельным землевладельцем, и все знали, что он владеет одной из самых красивых ферм под Кабулом.

Ферма действительно была очень красивой: повсюду бежали ручьи и росли огромные деревья. Он гордился своим фруктовым садом и настоял на том, чтобы мы прогулялись и собрали корзины персиков и абрикосов.

Он объявил, что пиршество организовано в честь Хассен — семьи моей матери. Я быстро обратила внимание на то, что вокруг были одни мужчины, но, когда спросила, где же женщины и девочки, все уставились на меня с изумлением. Кто-то прошептал, что «его женщины» заперты в доме за высокими стенами. А когда я поинтересовалась, почему женщины не участвуют в празднике, кто-то рядом со мной пробормотал: «Добро пожаловать в настоящий Афганистан, девочка». Я поняла, что имеется в виду: женщин, живших за пределами городов, почти никогда не показывали чужакам, даже если они были дальними родственниками.

Мама и ее сестры захотели поболтать с женщинами и после пиршества направились к большому дому. Там нас ожидали большие сюрпризы. Навстречу вышла старшая дочь хозяина, которая оказалась на удивление разумной и решительной.

— После того как я видела, как отец обращается с моей матерью и другими своими женами, я решила, что буду бороться за свои права и никогда не выйду замуж, — сообщила она нам.

Моя мать и тетки казались шокированными столь дерзкими речами, однако я чувствовала, что поступила бы так же, окажись в ее положении. Но вскоре в гостиную вышла ее мать и две других жены ее отца.

Эти бедные женщины выглядели старше, чем моя бабушка Майана в день своей смерти, хотя все они были ровесницами моей матери. Но самое ужасное заключалось в том, что все три передвигались, согнувшись пополам, глядя в пол и ощупывая предметы, чтобы не споткнуться.

Вначале я решила, что они тройняшки, родившиеся с одним и тем же врожденным дефектом.

— Знаете, что случилось с этими милейшими женщинами? — спросила старшая дочь хозяина дома.

Никто не ответил.

— Это сделал мой отец, — пояснила она. — Всякий раз, когда одна из этих женщин рожала, он приходил в ярость и заявлял, что они нарушают его покой своими криками. Он врывался к ним в комнату и, не обращая внимания на их страдания, кричал, чтобы они заткнулись. А если им не удавалось сдержать стоны, он принимался пинать их до тех пор, пока они не замолкали.

Во рту у меня пересохло.

— Вы не знали, что таким образом он отправил на тот свет пять своих жен? — продолжила девушка.

Мама издала какой-то слабый звук. Я затрясла головой, но язык меня не слушался. Теперь я понимала, что Амина обречена, так как ее муж был сыном чудовища. Сын такой же, как отец, подумала я.

— Моя мать и эти две выжили, но получили такие тяжелые травмы во время родов, что теперь уже никогда не смогут распрямить свои спины. — Девушка издала саркастический смешок. — И теперь он бьет их за то, что они стали калеками. Говорит, что его тошнит от одного их вида.

Она бросила на нас свирепый взгляд, словно мы были ее врагами.

— Я никогда не выйду замуж! — решительно повторила она.

Так мне в очередной раз напомнили о бездне, разделявшей городских женщин и живших в сельской местности. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, именно в этот день девочка, искренне любившая свою страну, стала ненавидеть ее традиции.

Я была потрясена судьбой этих невинных женщин. Но никто из нас ничего не мог сделать. Наша культура предполагает, что всем управляют мужчины. Наша культура не позволяет наказывать жестоких мужчин. Наша культура утверждает, что во всех несчастьях виноваты сами женщины.

Я продолжала оплакивать новый отъезд моего отца в Россию для очередной химиотерапии, еще не догадываясь, что скоро буду прыгать от радости, что его нет с нами и он находится в безопасности, ибо Афганистан вступал в новую эпоху опасных волнений. Старые конфликты в правящей династии в сочетании с недовольством, вызванным голодом, привели к организации заговора против Захир-шаха. За чем последовал правительственный переворот. И, окажись мой отец в Афганистане, ему, как бывшему главе военной разведки, наверняка грозила бы опасность, если не от одной фракции, так от другой.

Я была еще маленькой и не понимала, что Афганистан ждет еще большее зло, чреватое целой цепью потрясений, изменивших жизнь афганцев самым страшным образом.

ГЛАВА 7

Король Мухаммед Захир-шах пришел к власти 8 ноября 1933 года, в тот самый день, когда его отец король Надир-шах был убит в школе, где он вручал награды. Захиру было всего девятнадцать лет, но его сразу же провозгласили королем, когда ему принесли присягу три его дяди и влиятельные племенные вожди. Захир-шах мудро правил Афганистаном в течение сорока лет. Он правил, когда я родилась, обеспечивая Афганистану один из самых длительных периодов относительного мира и процветания. Однако все это благоденствие закончилось 17 июля 1973 года, когда мне было всего двенадцать лет.

Я хорошо помню этот день. Папа был в России. Стояло раннее утро, и я собиралась в школу. Внезапно в дверь позвонили, и, когда мама открыла дверь, за ней оказался мой наставник.

Он стоял, высоко подняв голову и гордо расправив плечи, так что казался выше, чем обычно. Он вошел в дом и объявил:

— Сегодня самый счастливый день для всего Афганистана. Эпоха монархии закончилась. Мы обрели президента. Его зовут Дауд-хан.

На маму это не произвело никакого впечатления. Она поджала губы и простодушно спросила:

— А чем он отличается от предшествующих? Он приходится двоюродным братом нашему королю. То же дерьмо, только пахнет иначе.

Мой наставник был потрясен проявленным мамой отсутствием уважения к новому главе государства.

— Я больше не являюсь наставником вашей дочери, — заявил он. — Я записался в армию.

Мама наградила его брезгливым взглядом, словно перед ней оказалась тарелка с протухшим мясом.

— Люди предполагают, а Аллах располагает, — промолвила она.

Наставник по-военному развернулся, что-то пробормотал и вышел из дома.

Радуясь тому, что не пойду в школу, я принялась, подпрыгивая, носиться по дому и кричать:

— Школе нет! Война приближается!

Однако не в мамином характере было манкировать образованием дочерей. Даже государственный переворот не мог изменить ее позицию.

— Нравится тебе это или нет, Мариам, но ты идешь в школу, невзирая на все перевороты.

Поэтому и в этот день в нашей обычной жизни ничего не изменилось. Я оделась, собрала учебники, и мы вышли к машине, чтобы отправиться в школу. Наш путь пролегал мимо дворца, где мы увидели президента Дауда, который стоял на улице, приветствуя доброжелателей. Мама приказала водителю остановиться, чтобы мы получше могли разглядеть человека, не остановившегося перед свержением короля. Пока она удовлетворяла свое любопытство, я, высунувшись из окошка, жизнерадостно махала рукой нашему новому президенту. Он тоже помахал мне, вероятно сочтя маму своей сторонницей. Однако я искренне желала ему добра, так как смутно помнила о том, что, когда мой отец был студентом, этот самый Дауд спас его жизнь во время ничем не спровоцированных преследований Шер-хана. И моя память меня не подводила: Дауд действительно спас папу, когда Шер-хан столкнул его с лестницы школы, после чего между ними установились дружеские отношения.

Однако, несмотря на детский восторг, пора было посмотреть в лицо правде: смелые, но необдуманные поступки Дауда обрекали нас на войну.

Дауд являлся премьер-министром Афганистана большую часть 50-х и в начале 60-х годов. Однако после разногласий с Пакистаном по поводу района пуштунов на границе Захир-хан сместил его с правительственного поста, вызвав тем самым незабываемую обиду у своего племянника.

Захир-шах мог бы воспрепятствовать перевороту, но он находился в Европе со своими родственниками, так как ему предстояло подвергнуться офтальмологической операции. И принц Дауд, зная, что король в Италии, осуществил переворот и провозгласил новую Республику Афганистан и себя в качестве ее президента, заявив, что время эмиров прошло.

И действительно, Захир-шах оказался последним единоличным властителем Афганистана. Вместо того чтобы вернуться на родину и вступить в борьбу за престол, он предпочел остаться в Европе. Возможно, он понимал, что мир меняется и монархии выходят из моды.

Хотя переворот 1973 года был практически бескровным, большая часть афганцев была крайне обеспокоена, так как правительственный переворот является серьезным делом в стране, которая разделена не только реками и горными кряжами, но и разными вероисповеданиями и принадлежностью к различным племенам, за верность которым их члены готовы были драться до последней капли крови. Однако после недавних волнений, вызванных голодом, коррупцией и столкновениями на границе с Пакистаном, афганские племена миролюбиво отреагировали на перемены в ожидании того, не принесет ли им новое правительство каких-нибудь благ.

После первых нескольких дней возбуждения переворот 1973 года мало чем повлиял на нашу ежедневную жизнь. Вскоре вернулся папа, который чувствовал себя настолько хорошо, что впервые за много лет начал подыскивать себе работу. Он организовал частное предприятие с одним французом, с которым познакомился за рубежом, по продаже афганских ковров и ремесленных изделий. Папе потребовались фотомодели для демонстрации фасонов национальной одежды, и мы с Надией позировали ему, что было чрезвычайно увлекательным занятием для двух девочек-подростков.

Наша семья снова начинала процветать, так как у нас появились деньги. Мне показалось, что меня посетил мой ангел-хранитель, когда папа сообщил, что мы все на два месяца уезжаем в Индию — нам с Надией впервые предстояло оказаться за рубежом.

И хотя в дальнейшем я много путешествовала по свету, я никогда не забуду тот волшебный день, когда мы выехали из Кабула, — это было 2 января 1974 года, через год после переворота.

Я была так возбуждена, что всю ночь перед отъездом не могла заснуть. Я лежала, рассматривая паспорт с пакистанской и индийской визами, и представляла себе, что они дадут мне возможность уехать в Америку. По какой-то причине я считала, что должна жить в Нью-Йорке.

Я была еще ребенком и ничего не знала ни о Нью-Йорке, ни об Америке, кроме того, что слышала от взрослых: именно благодаря им я решила, что Нью-Йорк — это рай на земле, что все его жители прекрасны и богаты, что они возлежат на тончайших шелках и едят экзотическую пищу с китайского фарфора. Мне казалось, что лучше этого места и придумать невозможно.

Я нервничала и боялась, что что-нибудь случится и помешает нашему отъезду. Поэтому усердно молилась Аллаху, чтобы он беспрепятственно позволил бы нам выехать из Афганистана.

Погода была холодной, как обычно в Афганистане в январе. Мама настояла на том, чтобы я надела старое пальто, и я была в отчаянии оттого, что окружающие будут лицезреть меня отнюдь не в модном одеянии. Однако, когда к дому подъехало такси, которое должно было доставить нас на автобусную станцию, мое внимание переключилось на более насущные проблемы. На автобусной станции нас окружила толпа возбужденных друзей и родственников. Казалось, весь наш род собрался, чтобы проводить нас. Тетушки и двоюродные сестры вручили нам корзины с продовольствием, чтобы мы не проголодались в дороге. Даже наш бывший наставник, простив маме необдуманные слова, произнесенные ею в день переворота, стоял расплывшись в широкой улыбке.

Папа приобрел билеты на автобус, и я сразу же бросилась в салон выбирать лучшие места. Потом появился водитель, двери закрылись, и мы тронулись. Прощальные приветствия, выкрикиваемые нашими родственниками, долетали до меня на протяжении еще целого квартала.

К счастью, Кабул и Джелалабад связывала одна из лучших дорог в стране. Мы беспрепятственно выбрались из города и начали петлять между покрытых снегом скал. Я следила за ручьями, струящимися по иссохшей земле, и птицами с ярким оперением, которые перепархивали в зеленых кустах.

Я наблюдала за складками холмов, перераставших в горы, и думала о том, сколько людей видело это уже до меня. Вскоре мы поднялись настолько высоко, что оказались среди облаков. Мама была так напугана опасными поворотами, что закрывала глаза, чтобы не видеть, как дорога извилистой лентой спускается вниз.

Мы разглядывали газелей, вскидывавших высоко в воздух свои изящные тела, и несколько одичавших гончих. Дорога в основном пролегала вдоль реки, которая становилась все шире и синее. Мое внимание больше всего привлекали крепостные сооружения, с помощью которых сельские жители охраняли свои поселения, оставляя в башнях расщелины для винтовок.

Хромой ослик, брошенный на обочине дороги умирать, заставил меня прослезиться. Это было горестное зрелище. У меня на родине охромевших животных бросают на дороге. Афганцы не убивают животных, избавляя их от страданий, они препоручают их Аллаху, чтобы тот принял решение — жить им или умереть. Поэтому я лишь вздохнула и отвернулась — я ничего не могла поделать.

Вскоре солнце опустилось за горы, придав белому снегу розовый оттенок, а теням цвет яркого индиго. Как раз в этот момент папа сообщил, что мы пересекли границу с Пакистаном. Мы вышли из нашего роскошного автобуса и погрузились в такое ветхое такси, что мне показалось, оно рассыпется, не доехав до Пешавара.

Внезапно улицы заполонили толпы людей. Никогда в жизни я еще не видела такого количества народу. Я почувствовала себя неуверенно, ибо привыкла к малонаселенной стране, но стоило нам выйти из такси, как мое внимание привлек поезд, на котором мы должны были добраться до Нью-Дели. Я еще никогда раньше не ездила на поезде.

— Почему это Пакистан гораздо более развит по сравнению с Афганистаном? — спросила я отца.

— Англичане, оккупируя страну, занимаются ее развитием, — терпеливо пояснил папа. — Они строят дороги, поезда, правительственные здания, школы и организуют торговые предприятия.

— Тогда мне жаль, что англичане не оккупировали Афганистан, — вздохнула я, зная, что британцы неоднократно пытались это сделать, но ничего не получилось. Мне было горько видеть, что моя родина на много лет отставала от нашего ближайшего соседа.

— Дочь моя, — с грустью откликнулся папа, — неужто ты хочешь жить под флагом чужого государства?

— Нет, — вынуждена была согласиться я.

Я гордилась тем, что никому не удавалось завоевать Афганистан. Наши отважные и свирепые воины готовы были дать отпор любому завоевателю. Самые многочисленные и хорошо выученные армии мира не могли подчинить себе Афганистан.

— Вот и хорошо, — с довольным видом кивнул папа. — Вот и гордись тем, что ты — афганка. Ты свободна и живешь под флагом своей родины.

«Свободна быть бедной и отсталой», — подумала я, но ничего не сказала, так как папа явно гордился тем, что афганским воинам удавалось противостоять всем завоевателям.

Поездка в поезде до Дели стала незабываемой. У нас было отдельное купе с откидными полками и широким сиденьем. Я часами смотрела в окошко, знакомясь с новым миром, о существовании которого и не подозревала. А мама кормила нас вкуснейшими бутербродами, которые принесли нам в дорогу родственники, и поила чаем.

Ночь мы провели в поезде, а проснувшись, я первым делом бросилась искать туалет. Тут-то я и поняла, что в Пакистане не все так замечательно. Туалет в поезде оказался настолько грязным, что никто из членов моей семьи не решился им воспользоваться. И когда поезд остановился в Лахоре, я уже скакала на одной ноге. Папа сказал, что мы быстро доберемся до гостиницы, но в действительности дорога заняла полчаса. Когда мы добрались до гостиницы, я уже не могла терпеть и тут же бросилась внутрь. Администратор быстро заполнил необходимые документы, и я со всех ног помчалась в номер в поисках туалета.

На следующий день мы снова сели на поезд, который должен был доставить нас к конечному пункту нашего путешествия — в Нью-Дели. Когда мы добрались до места, я попросила папу выйти со мной погулять. Однако путешествие так его утомило, что он решил вздремнуть. Однако мои мольбы были столь красноречивы, что мама согласилась ненадолго выйти со мной посмотреть город.

Едва мы отошли от нашей гостиницы, как до нас донеслись истошные крики и топот ног. Мы слишком поздно заметили толпу, которая неслась прямо на нас.

Мы с мамой поспешно отскочили в сторону, чтобы нас не растоптали. Люди промчались мимо с такой скоростью, что я ощутила порыв ветра. К счастью, нас не повалили на землю. Мы с мамой с облегчением посмотрели друг на друга, полагая, что худшее позади. И тут с ужасом поняли, что эти люди спасались от разъяренного быка, несшегося прямо на меня. Он не сводил глаз с моей маленькой одинокой фигурки.

Я не знала, что в Индии быкам и коровам дозволено свободно бродить по улицам. Однако, сообразив, что меня сейчас растопчут, я выскочила на запруженную проезжую часть.

Бык не задел меня, зато это сделала машина, которая не смогла вовремя затормозить. Я врезалась в нее на полной скорости и высоко взлетела, решив, что это бык подбросил меня своими рогами. Я с грохотом рухнула на проезжую часть. Жгучая боль пронзила все мое тело, но я даже крикнуть не могла, так как у меня перехватило дыхание.

Вокруг тут же собралась толпа — свидетели происшествия кричали и размахивали руками. И хотя я находилась в центре всего этого шума и гама, мне казалось, что все происходит где-то вдали, а каждый образ был нечетким и расплывчатым, как в испорченном черно-белом телевизоре. Голоса отдавались эхом, и я ничего не могла как следует расслышать. Мне казалось, что какие-то люди собирают вещи, выпавшие из моей сумки и разлетевшиеся по дороге.

Но где же была мама? Я попыталась повернуть голову, но мне не удалось этого сделать.

Внезапно, сквозь толпу пробился какой-то человек на мотоцикле, и я почувствовала, что меня поднимают. Мужчина остановил машину и что-то прокричал водителю. У меня возникли смутные опасения, что меня вновь пытаются похитить, но я никак не могла воспрепятствовать этому. Я была ранена и абсолютно беспомощна, и родителей рядом не было.

И, лишь оказавшись в больнице, я поняла, что была спасена добрым самаритянином. Я начала разглядывать себя и с ужасом обнаружила, что моя правая нога распухла и стала толщиной со ствол дерева. Время остановилось, и лишь позднее я узнала, что меня тут же отправили в операционную.

Первое, что я увидела, очнувшись от анестезии, — мамино лицо, склонившееся надо мной. Мама потеряла сознание, увидев, как на ее дочь несется рогатое чудовище, а в следующее мгновение сбивает автомобиль. Участливые зеваки привели ее в чувство и проводили в ближайшую больницу, куда меня повез добрый самаритянин.

Я получила серьезные травмы. Меня доставили в больницу с внутренним кровотечением. Правая нога была сломана. Опытным индийским хирургам удалось остановить кровотечение и соединить мою голень со щиколоткой с помощью стальных спиц. Я была в отчаянии, когда мне сообщили, что должна буду находиться в гипсе два месяца — все то время, которое мы планировали провести в Индии. Я пробыла неделю в больнице, после чего меня перевезли в гостиницу.

Только тогда я осознала в полной мере, как мне не повезло.

Мой самаритянин исчез сразу после того, как убедился, что я нахожусь в безопасности. Я больше никогда его не видела, и мои родные не смогли его отблагодарить за доброту.

Конечно же, я мечтала о совсем других каникулах и тем не менее успела полюбить Индию, эту сложную, прекрасную и экзотическую страну, в которой через несколько лет нам удалось найти убежище. В 1975 году моя сестра Надия закончила школу и, как и многие другие наши родственники, отправилась в Индию поступать в университет. С этого момента мы по нескольку раз в год ездили ее навещать. Слава Богу, со мной больше не происходили несчастные случаи.

Когда мне исполнилось шестнадцать лет, папин брат Шер умер. В течение всего времени, что он был предводителем племени, его злобный дух витал над папой, бабушкой, а позднее и надо мной. Несмотря на то что моим родителям удалось сбежать из галаха, когда Надия была совсем маленькой, его существование ежедневно продолжало преследовать нашу семью все это время. Однако, невзирая на прошлые злодеяния Шера, папа всегда пытался сохранить с ним дружеские отношения. Мама старалась не обсуждать Шера с папой, хотя успешно пользовалась его именем как пугалом для меня и Надии. Бабушка Майана отказывалась даже произносить его имя и умерла, оставаясь в уверенности, что он намеренно погубил ее дочерей.

Шер пользовался в своем доме такой властью, что близкие считали его чуть ли не бессмертным. И вот когда ему было уже за семьдесят, у него случилось обширное кровоизлияние в мозг, после чего он быстро скончался.

Не могу не признать, что мы все испытали чувство облегчения, узнав о его смерти. Я больше могла не опасаться того, что меня похитят и отдадут под его власть, если папа умрет от рака мочевого пузыря, поскольку сыновьям и внукам Шера не была присуща его жестокость.

После того как Шер-хан испустил последний вздох, предводителем клана Хаиль и ханом стал мой отец. Однако при правительстве президента Дауда предводители племен стали играть куда меньшую роль. Кроме того, за несколько лет до своей смерти Шер-хан приказал оставить землю предков и построить галах в другой части Афганистана. Президент Дауд предусмотрительно начал отделять ханов от их племен с целью уменьшения их власти.

Папа, будучи скромным человеком во всех отношениях, не стал претендовать на наследство, которым распоряжались сыновья Шера. Так что все, что осталось от дедушки Ахмед-хана, перешло в руки сыновей Шера. И хотя папа стал ханом Хаиля, он воспринимал это лишь как почетный титул, поэтому наша жизнь почти не изменилась.

Президент Дауд объявил, что Шер-хан будет удостоен военных похорон. И после торжественного шествия тело Шера было препровождено на территорию клана Хаилей.

Однако, не успев избавиться от угрозы оказаться во власти жестокого Шер-хана, я тут же столкнулась с новым злом, которое подползало к нам как утренний туман. И на этот раз его жертвами предстояло стать не только женщинам. Мужчинам тоже было суждено ощутить на своем горле его страшную хватку, и, для того чтобы освободиться от нее, пришлось заплатить множеством жизней.

ГЛАВА 8

Русские наступали, и вскоре они уже были в Кабуле повсюду. Они появились под предлогом оказания технической, медицинской и общеобразовательной помощи. К этому времени моя семья переехала из нашего дома в квартиру в Микрорайоне — современном пригороде Кабула, выстроенном русскими. Папа счел, что наша жизнь станет лучше, так как в квартирах был водопровод и современные туалеты. Кроме того, дома были снабжены центральным отоплением — несказанной роскошью в холодные зимы, бассейнами, теннисными кортами и баскетбольными площадками.

Новая квартира была гораздо просторнее нашего прежнего дома — в ней было три больших спальни, современная кухня и два туалета.

Моя комната казалась мне раем на земле, и я быстро украсила ее постерами с изображениями Элвиса Пресли и Тома Джонса. И еще я могла разместить здесь свою коллекцию старых монет и марок.

Кроме того, что в Микрорайон переехали многие афганцы, обладавшие связями, там жило множество русских — советских специалистов в самых разных областях. Наши русские соседи были настолько симпатичными, что мы даже не догадывались, какую они представляют угрозу. Члены моей семьи, как и многие другие афганцы, наслаждались и радовались привнесенной в нашу страну модернизации, не задумываясь о том, что мы можем утратить свою культуру и независимость. Вскоре мы поняли, что советское правительство вкладывает такие огромные суммы и тратит столько сил и времени лишь на те страны, которые намерено оккупировать. У Афганистана и Советского Союза была общая граница длиной в тысячу миль, и русские, как и до них англичане, считали, что Афганистан должен находиться в сфере их влияния.

Однако лично для меня 1978 год должен был стать удачным. Я заканчивала школу Малалай в Кабуле, где преподавала моя мать. Это была одна из лучших женских школ в Афганистане. Она была названа в честь легендарной афганской героини Малалай.

Малалай была простой сельской девушкой, которая, как многие афганские женщины, последовала за своими родственниками-мужчинами на войну, чтобы готовить им пищу, носить воду и ухаживать за ранеными. Свой выдающийся подвиг она совершила 27 июля 1880 года, когда британская армия атаковала наши войска в очередной попытке захватить Афганистан. И хотя по численности афганские войска превосходили англичан, те были лучше вооружены. Количество павших с афганской стороны было настолько большим, что стало очевидно — сражение проиграно. Малалай воодушевленными призывами заставила подняться отца и братьев и продолжить сражаться. А когда в бою пал знаменосец, Малалай бросилась вперед и подхватила флаг. В конечном счете ее подстрелили, и она умерла, но до этого момента своим мужеством она вдохновляла мужчин.

С того времени она являлась великой героиней для всех афганских школьников.

Я сохранила прекрасные воспоминания об этих школьных днях, когда сидела в просторном классе, залитом солнцем, струившимся внутрь сквозь высокие окна. Несмотря на то что у нас была женская школа, нам преподавали те же предметы, что и мальчикам. Благодаря замечательной программе самые влиятельные афганцы отправляли учиться своих дочерей именно в эту школу. Среди моих одноклассниц были внучки президента Дауда и дочери многочисленных принцев.

И хотя ежедневные школьные занятия отнимали у меня довольно много времени, я уже мечтала о том, как уеду из Афганистана в Индию и поступлю там в университет. Мои родители настаивали на том, чтобы я так же, как Надия, поступала на медицинский факультет. Однако я мечтала об отделении политологии, полагая, что из меня может получиться неплохой дипломат.

По целому ряду причин я пользовалась в школе огромной популярностью. Отчасти это было связано с тем, что я была смелой бунтаркой, а подростков всегда восхищают подобные качества в своих сверстниках. Будучи непререкаемым лидером в компании подруг, я постоянно чем-нибудь их развлекала.

В тот год моим любимым предметом был французский язык, возможно, потому, что мне легко давались языки. Вероятно, я унаследовала способность к языкам от отца, который говорил на фарси, пушту, французском, хинди, русском, английском и турецком. Мама говорила лишь на фарси и немного по-английски, не упуская возможности посмеяться над папиным пуштунским. Поэтому мы с Надией говорили на фарси с мамой, и на пушту с папой. Кроме того, мы немного владели английским, русским, хинди и французским. Больше всего мне нравился французский: мне казалось, что это самый красивый язык в мире.

Втайне я восхищалась нашей учительницей французского, в которой дух бунтарства сочетался со спокойной уверенностью. В начале учебного года она установила новое правило: все на ее занятиях должны были говорить только по-французски. Если она слышала, что кто-то из нас говорит на фарси или пушту, с нас брали штраф в пять афганей. На эти деньги нам предстояло отправиться в Пагман, красивый летний курорт, расположенный в тридцати километрах от Кабула, где мы собирались остановиться в гостинице и наслаждаться прекрасными пейзажами и вкусной пищей. Многие ученицы на протяжении учебного года по забывчивости переходили на родной язык. И к концу первого семестра уже накопилась достаточная сумма для поездки, назначенной на 27 апреля 1978 года.

За день до отъезда в классе царило невероятное возбуждение. Наша учительница французского намекнула, что на время поездки она отменит кое-какие школьные правила и позволит нам слушать музыку, танцевать и курить. Она даже пообещала купить нам сигареты. Многие ученицы старших классов курили, так как это считалось модным, но никому из них не хватало мужества признаться в этом родителям. Еще ни одному взрослому не удавалось стать нашим доверенным лицом. И теперь нас переполняли радостные ожидания.

Однако, едва выйдя из школы, мы поняли, что надвигается беда. Обычно у школы стояли машины, которые состоятельные родители отправляли за своими дочерьми. Но в тот день на школьной стоянке оказалась лишь одна военная машина. Кроме того, перед школой стояли два вооруженных солдата. В небе кружило несколько вертолетов.

Впрочем, в предвосхищении поездки мы не обратили внимания на эти тревожные знаки. Наша большая компания забралась в такси и попросила водителя отвезти нас в любимую мороженицу, расположенную в центре города.

В Кабуле в каждой мороженице работал человек, умевший жонглировать бокалами и тарелками как цирковой фокусник. Мы с удовольствием наблюдали за тем, как он посыпает наши тарелки снегом, привезенным с горных вершин, а затем сбрызгивает его сиропом. К десерту добавлялась сладкая пастила, нарезанная узкими полосками. Затем в шейкере сбивались сливки с розовой водой, и все это выливалось на тарелку.

Мы были счастливы в тот день, и, возможно, это был мой последний счастливый день в Афганистане. Мы болтали о предстоящей поездке, предвкушая, как будем купаться в холодной воде и устраивать пикники в роскошных садах. Я была вдвойне счастлива, так как мой отец позволил мне сесть за руль и отвезти моих подружек к школе на своей машине, где нам предстояло сесть в автобус. А машину папа собирался забрать позднее.

Несмотря на то что кое-кто из жительниц Кабула умел водить машину, никто из них не осмеливался сесть за руль без мужчины. Я была одной из немногих кабульских девушек, кому было позволено ездить на машине без сопровождения отца.

Когда вечером такси доставило меня к дому, я удивилась, увидев выбегающих из дверей маму, Надию и няню Муму. Няня Мума трусила с воздетыми вверх руками, словно собиралась отразить летящую пулю. Мама плакала.

— Ты жива! Ты жива! — бормотала Надия, приехавшая на каникулы из Индии, вытаскивая меня из машины.

— Что случилось? — испугалась я. — Что-то с папой?!

— Марш в дом! — взвизгнула мама.

— Слава Аллаху, ты жива! — воскликнула Мума, вытирая свои покрасневшие глаза.

К этому моменту я была уже настолько обескуражена происходящим, что меня начала бить дрожь. Теперь я уже не сомневалась, папа умер! Что еще могло довести моих близких до такого состояния? Не успели мы войти в дом, как раздался оглушающий взрыв, потрясший все здание до основания.

Мама вскрикнула. Надия и Мума бросились в разные стороны.

— Что случилось? — закричала я, чувствуя, что к глазам у меня подступают слезы.

Мама бормотала что-то бессвязное, поэтому я кинулась к телефону и набрала номер офиса моего отца. Номер был занят.

Только тут я различила звук автоматных очередей, после чего снова раздался взрыв, от которого содрогнулся дом.

Затем зазвонил телефон.

— Мариам, слава богу, ты дома, — раздался в трубке папин голос.

Когда по телефону до меня тоже донесся звук автоматных очередей, внутри у меня все сжалось от страха. Неужели папиной жизни что-то угрожало?

— Кто это стреляет? — спросила я.

— Немедленно возвращайся домой! — закричала мама, вырывая трубку из моих рук.

Но оттуда доносились лишь короткие гудки — связь была прервана.

Я стояла как вкопанная.

— Боже мой! Боже мой! Спаси его! Спаси! — с этими криками мама кинулась в спальню.

В течение нескольких часов наш благополучный мир перевернулся вверх тормашками. Я снова набрала номер отца и была изумлена, когда кто-то взял трубку, но в тот же момент на другой стороне линии раздался взрыв. Теперь я уже не сомневалась, что папа погиб.

Я кинулась к маме и принялась трясти ее, пытаясь остановить рыдания.

— Мама! Что происходит? Кто на нас напал?

— Мариам, это заговор. Это военный переворот, — между всхлипами выдавила она из себя.

— Где? Что?

— Известно лишь то, что кто-то напал на дворец.

Мы с мамой уставились друг на друга. Папа работал всего лишь в квартале от президентского дворца.

Никогда еще я не испытывала такого ужаса. Я думала лишь о своем отце, человеке, который еще в детстве окунулся в военную жизнь, но ни разу не участвовал в настоящих военных действиях.

Мама, Надия и няня сидели по своим комнатам, а я в ожидании застыла у входной двери. Я простояла так три часа, вздрагивая от оглушительных звуков боевых действий, которые доносились отовсюду, и стараясь не представлять себе причиняемых ими разрушений. И как раз в тот момент, когда ноги у меня уже начали подгибаться, я увидела папину машину, которая на полной скорости неслась по дороге.

Я выбежала на улицу и тут же ощутила запах дыма. Отовсюду доносились автоматные очереди. Но я об этом даже не думала, главное, папа был жив.

Увидев меня, он выскочил из машины и обхватил меня за плечи, увлекая обратно в дом. И тут мы услышали свист пуль, врезавшихся в стены ближайших домов.

Нас тут же окружили родные.

— Меня спас Жорж Перуш, — сообщил нам папа.

Жорж Перуш был послом Франции и дружил с моими родителями, дядей Хакимом и его семьей. А посольство находилось по соседству с папиным офисом.

— Во время небольшой передышки сотрудники французского посольства начали эвакуироваться, — продолжил папа. — И тогда ко мне вбежал Жорж, прокричавший, чтобы мы перебирались в посольство. Он считает, что надо уходить из Кабула. Мои сотрудники отправились с французами, а я бросился домой. — Он улыбнулся. — Разве я мог оставить своих девочек? Боюсь, Дауд убит, — добавил он после последовавших слез и объятий.

Я вскрикнула. Мне всегда нравился наш президент, особенно потому, что его образ ассоциировался у меня с благополучием отца.

— Резиденция президента была окружена и понесла серьезные разрушения, — похлопав меня по руке, сказал папа. — Когда я уезжал, стены были пробиты, а сам дворец окружен танками, хотя сражение к этому времени уже закончилось. И никто не стрелял ни снаружи, ни внутри, — он печально покачал головой. — Боюсь, там никого не осталось в живых.

Сердце у меня забилось еще сильнее. Две внучки Дауда были моими близкими подругами. И я видела их в школе накануне. Они беззаботно смеялись, даже не догадываясь о нависшей над ними опасности. Неужели и они были мертвы?

— Миновав резиденцию Дауда, я увидел нескольких школьниц, которые бежали по улице, — продолжил папа. — Им грозила смертельная опасность, поэтому я остановился и предложил им подвезти их. И представляете, что они мне ответили? «Грязный старик! И не стыдно тебе охотиться на девочек?!» — Он вздохнул. — Мне ничего не оставалось, как оставить их на волю случая.

Затем папа вспомнил, что нам понадобятся запасы еды, поскольку неизвестно, сколько времени продлится сражение. Он позвал Аскера, и тот, как привидение, возник из глубины квартиры. И только тут я поняла, что все это время не видела его. Где он мог скрываться?

— Аскер, по-моему, наступила небольшая передышка, — сказал ему папа. — Быстро ступай и купи все, что можно. — Он порылся в карманах и передал Аскеру целую пачку банкнот.

Я позавидовала Аскеру — он мог выйти и собственными глазами увидеть, что происходит на улице. Когда мама с папой ушли, чтобы обсудить события дня, а Надия и няня Мума удалились к себе, я взяла ключи от машины и выскользнула на улицу. По дороге я подхватила Аскера, который успел отойти от нашего дома всего на пару кварталов. Когда он выразил беспокойство по поводу моего появления, я солгала:

— Папа сказал, чтобы я тебя подобрала. В машине можно будет привезти больше продуктов.

На улице было не так спокойно, как надеялся папа. Тут и там продолжали идти уличные бои. Повсюду лежали раненые и убитые. Однако вооруженная подростковым чувством собственной неуязвимости, я бесстрашно продолжала ехать вперед, хотя навстречу бежали перепуганные люди и отовсюду доносились взрывы и свист пуль. Я только чувствовала, как во мне нарастает возбуждение.

Над президентским дворцом в небо поднимался столб коричневого дыма. Что там могло происходить? Где мои подруги? Что стало с женщинами и детьми королевской семьи? Что будет с Афганистаном, лишившимся своего трезвомыслящего президента?

Рынок был переполнен людьми. Покупатели кричали и толкались, запихивая продукты в свои мешки. Мы с Аскером тоже принялись хватать все что ни попадя, впрочем нам повезло больше, так как многие продавцы знали нашу семью. Перед нами выставляли мешки с рисом, банки с сухим молоком, консервы, туалетную бумагу и другие предметы первой необходимости, которые мы тут же загружали в машину. А когда мы с Аскером попытались расплатиться, продавец отказался брать деньги и лишь закричал:

— Уезжайте! Уезжайте! Потом рассчитаемся!

Мы рванули домой, так как сражение возобновилось, и моментами мне казалось, что нам не удастся прорваться. Никогда в жизни я еще не переживала такого выброса адреналина. Добравшись до дому, я припарковала машину как можно ближе к подъезду и бросилась вытаскивать провизию. Я гордилась собой и полагала, что меня встретят как героиню. Однако вместо этого родители набросились на меня, кипя от ярости.

— Мариам! Мариам! — кричала мама.

И я чувствовала, что ее раздирают два противоречивых желания — обнять меня, поскольку я осталась жива, и избить за то, что я доставила им столько волнений.

Даже интеллигентное лицо моего папы исказил гнев.

— Мариам, как ты могла?! На улице революция! Ты что, рехнулась, spi zoia?! — Папа редко ругался, но теперь он назвал меня сукиной дочерью, что являлось одним из тяжелейших оскорблений в мусульманском мире.

Я опустилась на пол и обхватила колени руками.

— Прости, папа. Прости. Я не подумала.

Однако ни мать, ни отец не сделали ни единого примирительного жеста. И миновал не один день, прежде чем они сменили гнев на милость.

Ту первую ночь мама, няня Мума, Надия и я провели вместе в гостиной. Папа с Аскером спали в маленькой комнатке в глубине квартиры. Всю ночь до нас доносились взрывы и автоматные очереди. Мы слышали, как рядом с домом грохочут танки. Этот переворот ничем не напоминал бескровную революцию 1973 года. Теперь все было гораздо серьезнее. Мама и Надия всхлипывали при каждом новом звуке. Мне по какой-то причине удавалось сохранять спокойствие, и я даже немного поспала, несмотря на шум.

Так что на следующее утро лишь я выглядела свежей и отдохнувшей. Папа настроил радиоприемник на правительственный канал Кабула, но там передавали лишь бодрую музыку. Наконец около десяти утра музыку прервал голос диктора, произнесшего на фарси с пуштунским акцентом: «Афганистан освобожден от феодализма и империализма. Теперь свободная Республика Афганистан принадлежит народу».

Затем вновь зазвучала веселая музыка. Я глубоко вздохнула и принялась изучать встревоженные лица своих родителей. Первой заговорила мама.

— Коммунисты хотят превратить Кабул в пригород Москвы, — с отвращением произнесла она. — Из нашего дома сделают коммунальную квартиру, а твоему отцу прикажут поделиться с кем-нибудь его бизнесом. Частные земли будут конфискованы и розданы неизвестным людям. Эти коммунисты станут попирать даже законы ислама.

Няня Мума вскрикнула и зажала рот ладонью.

Я промолчала, погрузившись в грустные размышления. Впервые за долгие годы мы могли лишиться многого. Только-только папа начал прилично зарабатывать, как появились эти коммунисты. Это несправедливо! Судя по выражению лица папы, он думал о том же, однако ничего не сказал и лишь испустил глубокий вздох.

В этот момент музыка затихла, и тот же голос объявил: «Я — министр обороны Республики Афганистан, майор Аслам Ватанджар».

Я чуть не расхохоталась, не поверив своим ушам. «Ватанджар» означает «умру за страну». Очень символичное имя для человека, выдающего себя за патриота. Однако со временем я узнала, что по иронии судьбы его фамилия действительно была Ватанджар.

Не успели мы обсудить услышанное, как майора прервал другой голос, говорящий на пушту: «Сограждане, справедливость наступила для мужчин и женщин, к которым будут относиться с должным уважением в новом Афганистане».

Эта информация могла взбесить практически всех афганских мужчин и пролить елей на сердца афганских женщин, впрочем никто из нас не сомневался, что за этим не последует никаких перемен. Мальчики, еще находясь в утробе матери, уже начинают испытывать пренебрежение к женщинам по мере формирования их мозговой ткани. И кто мог это изменить? Это было не под силу даже коммунистам.

Если до этого у нас еще и оставались сомнения относительно того, кто стоял за этим переворотом, то заявление о равенстве всех граждан Афганистана сделало очевидным, что это русские. Всем афганцам предстояло стать равными, с тем чтобы в стране не осталось ни бедных, ни богатых. Всеобщее образование: первой задачей нового правительства станетборьба с безграмотностью, и это при том, что большей части девочек родители запрещали ходить в школу.

Несомненно, всеобщее образование было прекрасной целью, однако вряд ли она была достижима в контексте афганской культуры.

Выступавший закончил свою речь лозунгами: «Да здравствует социализм! Долой империализм! Долой Америку!»

Весь день мы просидели перед радиоприемником, который был нашей единственной связью с внешним миром. К вечеру диктор сообщил слушателям о том, что президент Дауд подал в отставку по состоянию здоровья.

— О если бы это было так! — воскликнул папа, сложив ладони на уровне груди и подняв глаза к небесам.

Позднее официальный радиоканал принес более отрезвляющие известия: «Родина свободна от ига диктатуры Мухаммеда Дауда. Наступило время равенства и братства. Раздавлены последние остатки империалистической тирании и деспотизма. Национальный революционный совет будет следить за соблюдением ваших прав. Впервые за всю историю власть в стране принадлежит народу».

Тон этого сообщения привел нас в смятение — теперь мы уже не сомневались, что президент убит. Тогда где остальные члены семьи? Естественно, что после столь ожесточенных боев мы ожидали худшего. В президентском дворце жило много женщин и детей. У президента были жена, дочери, невестки и множество внуков, некоторые еще не вышли из младенческого возраста. Кроме того, во дворце работала масса слуг и правительственных чиновников. Никто из членов королевской семьи или бывших чиновников ни разу не выступил с момента начала переворота.

Я хорошо знала биографию Мухаммеда Дауда, хотя мало задумывалась о его судьбе на протяжении многих лет. Он родился в Кабуле, а его отец, являвшийся послом Афганистана в Германии, был убит в Берлине в 1933 году. Принца взяли под крыло родственники, и он получил образование во Франции. Затем вернулся в Афганистан, где занимал ряд правительственных постов: он был министром обороны, министром внутренних дел и послом во Франции, а в 1953 году его назначили премьер-министром. За десять лет правления он неоднократно обращался к Советскому Союзу за военной помощью, и именно при нем начался конфликт с Пакистаном из-за спорных территорий. Возможно, именно это привело к его отставке. Еще через десять лет он осуществил тихий переворот, свергнув своего двоюродного брата Захир-шаха, пока тот находился в Европе. Он объявил Афганистан республикой и установил должность президента.

В 1974 году президент Дауд вновь обратился за военной помощью к Советскому Союзу, и она была ему предоставлена. Казалось, за одну ночь Кабул заполонили советские политические советники, врачи, учителя и военные.

Однако уже через два года президент Дауд наконец осознал реальность и попытался дистанцироваться от Советов, но было уже поздно. Тут-то он и столкнулся с настоящими проблемами. В 1977 году он нанес визит Леониду Брежневу в Москве, который потребовал удалить из Афганистана всех специалистов НАТО и ООН.

Неизвестно, что еще произошло во время этой встречи, очевидно лишь то, что президент Дауд после нее еще больше укрепился в мысли, что должен избавиться от советского влияния. Это стало началом вереницы событий, которые привели к власти советское марионеточное правительство и к вторжению в Афганистан одной из сильнейших армий в мире, повлекшему за собой множество смертей и практически полное разрушение нашей страны. Последним похоронным звоном по Афганистану стали возвышение «Талибана» и разрушительные акции саудовского террориста Усамы бен Ладена.

К счастью, в 1978 году мы еще не догадывались о том, что нас ждет и что жизнь нашей семьи будет разрушена навсегда. Мы были одной из многих афганских семей, которые молились о том, чтобы хаос и беспорядки прекратились, и мы могли бы вернуться к нормальной жизни.

Но наши молитвы не были услышаны.

ГЛАВА 9

Неудивительно, что столь ожидаемая поездка так никогда и не состоялась. Как и большинство афганцев, наша семья не выходила из дому в ожидании того, что произойдет дальше. Через несколько дней новое правительство объявило: дети должны вернуться в школы. И мы выполнили это распоряжение. Оказавшись в школе, я тщательно проверила, все ли мои подруги на месте. Отсутствовали лишь девочки из семьи бывшего президента Дауда. И хотя мы надеялись скоро увидеть их, ни одна не появилась в школе.

По Кабулу ходили слухи о том, что переворот был организован Хафизуллой Амином, которого президент Дауд заключил под домашний арест за его пламенную речь в защиту афганских коммунистов. Дауд не стал казнить своего оппонента, как поступили бы предыдущие правители. Он проявил великодушие и даже позволил Амину принимать посетителей. Это великодушие и оказалось его смертельной ошибкой, так как, по слухам, посетители Амина выдали его зачинщикам переворота. Лишь много лет спустя мы узнали, что в действительности произошло в тот день. Тщательно спланированное восстание начали мятежные солдаты в международном аэропорту Кабула. Они сражались с военными соединениями, верными президенту Дауду, до тех пор, пока им не удалось пробиться к центру города.

Узнав о вооруженном восстании, родственники Дауда покинули свои резиденции и бросились искать укрытия во дворце. Вероятно, они полагали, что будут в большей безопасности, если окажутся вместе, хотя на самом деле им бы удалось спастись, рассеявшись по городу или же вовсе покинув страну.

Когда дворец подвергся нападению антиправительственных сил, все члены семьи собрались в большом приемном зале, у дверей которого была выставлена верная охрана, готовая защищать их до последней капли крови.

Президент Дауд сообщил своим родственникам, что никогда не отречется от власти и откажется капитулировать, даже если ему предоставится такая возможность. К вечеру все члены семьи были убиты, за исключением двух принцесс, которых ранили во время штурма и доставили в больницу, где они скончались позднее.

Мусульман положено хоронить в течение двадцати четырех часов после смерти, и даже самые свирепые враги позволяют провести необходимый погребальный обряд. Однако могил Дауда и его родственников так и не появилось. Судьба правившей семьи оставалась покрытой тайной, и лишь тридцать лет спустя стало известно, что они похоронены в общей могиле.

Вскоре мы узнали, что нашим новым президентом стал человек по имени Нур Мухаммед Тараки, а премьер-министром Хафизулла Амин. Они вступили в переговоры с представителями Советского Союза, желая определить дальнейшую судьбу афганского народа.

Через три месяца после переворота новый президент Тараки опубликовал программу реформ, которая должна была уничтожить традиционную культуру Афганистана. В декабре президент Тараки отправился в Россию для подписания советско-афганского договора о дружбе и сотрудничестве, рассчитанного на двадцать лет, который предполагал вторжение советских войск в Афганистан. Вскоре в разных провинциях начали вспыхивать спонтанные восстания. Даже в Кабуле время от времени происходили вспышки недовольства. Афганцы были в ярости и не скрывали своих чувств.

Я была потрясена быстрыми переменами, начавшими происходить в нашей жизни. Школьная программа претерпела изменения, и из курса истории внезапно исчезла история Афганистана. Вместо этого нам стали рассказывать о победоносной русской революции и выдающихся достижениях коммунистических лидеров Советского Союза.

В драматическом кружке перестали ставить спектакли по традиционным афганским легендам, таким как легенда о каменном драконе или о священной могиле жениха и невесты. Мы больше не пели классических песен на слова афганских поэтов. Вместо этого нам было приказано воспевать новое социалистическое правительство. Помню одну глупейшую песню о процветании Афганистана под руководством России. Были и другие, высмеивающие Америку и Англию.

Нашу школу постоянно показывали русским оккупантам. Череда высокопоставленных лиц приезжала в Кабул, чтобы посмотреть на то, как афганские школьницы становятся образцом коммунистической молодежи.

С каждым днем наша жизнь становилась все более причудливой и странной. И с каждым днем в моей душе закипал все больший гнев. Я вспоминала свою первую поездку за рубеж, когда была расстроена отсталостью Афганистана по сравнению с Пакистаном и Индией, и папа сказал мне: «Зато, Мариам, ты живешь под флагом собственной страны». Однако наше новое правительство изменило афганский флаг так, чтобы он походил на флаг Советского Союза. И теперь я жила под флагом чужой страны.

Сестра президента Тараки стала новой учительницей в моей школе. И хотя лично к ней я не испытывала неприязни, я не могла смириться с тем, что она близко связана с нашим новым коммунистическим режимом. Она была ярой сторонницей всего того, что ненавидела моя семья. Она заставляла всех девочек в моем классе вступать в коммунистический союз молодежи. И хотя некоторые мои подруги сделали это, изменив своим убеждениям, я отказалась. Но поскольку меня считали лидером в школе, она принялась уговаривать меня, а порой и угрожать:

— Мариам, если ты не вступишь в коммунистический союз молодежи, твои шансы на получение высшего образования сильно уменьшатся.

Но подобные угрозы делали меня лишь еще более упрямой.

— Нет, спасибо, — спокойно отвечала я, чувствуя, как у меня чешутся руки расцарапать ей физиономию.

— Мариам, это плохо отразится на твоей семье.

Я промолчала. Я чувствовала, что поступаю правильно. Я не лицемерка. Я решила, что, если коммунисты не позволят мне уехать из Афганистана учиться в Индию, я пересеку границу без официального разрешения.

Мой отказ вступить в коммунистический союз молодежи сочли подрывной деятельностью, но я никогда не сожалела о своем поступке. Одноклассницы, вступившие в союз, рассказывали, что их заставляют доносить на собственных родителей и сообщать обо всех услышанных ими антикоммунистических высказываниях. Их принуждали посещать партийные собрания, на которых присутствовали мужчины, что категорически противоречило нашей культурной традиции.

И если в детстве я играла с мальчиками, то, достигнув подросткового возраста, уже никогда не посещала мероприятий, где могли присутствовать лица противоположного пола. И хотя кое-какие аспекты коммунистического правления меня привлекали — равенство мужчин и женщин при приеме на работу, предоставление женщинам права голоса и других политических прав, — это еще не означало, что я готова была общаться с незнакомыми мальчиками. Коммунисты взяли ошибочный курс в консервативном Афганистане.

Как и многие афганцы, я стала более религиозной после прихода к власти коммунистов. До этого я легко относилась к религии, чувствуя свою веру абсолютно защищенной. Однако, когда в стране начали происходить столь кардинальные изменения, я, как и многие другие афганцы, с новой страстью обратилась к исламу. Во время рамадана я стала прилежно поститься, не принимая ни еды, ни питья в течение дня.

Именно во время рамадана в нашу школу приехала телегруппа из Польши. Перед ее приездом мы получили от учителей инструкции, в соответствии с которыми должны были превозносить новое правительство. Это была чистая показуха. Все мои знакомые презирали новый режим.

Я находилась в дурном расположении духа еще до приезда телегруппы.

Поскольку мы учились в выпускном классе, предполагалось, что прежде всего беседовать будут с нами. Нас вывели во двор и приказали сесть в круг. Польская телегруппа расставила вокруг нас слепящие прожекторы.

Я заметила, что один из молодых операторов ест яблоко. Позднее я никогда не обращала внимания на то, что немусульмане едят во время рамадана, но в тот день я пришла в страшное негодование и пожалела, что не обладаю правом обречь этого человека на бичевание.

— Как тебе не стыдно, придурок! — воскликнула я на фарси. — Сейчас рамадан, а ты ешь яблоко! Мог бы проявить уважение к нашей религии!

Кое-кто из моих одноклассниц хихикнул. А одна из них прошептала:

— Мариам, твой язык доведет тебя до беды.

— Они слишком глупы, чтобы понимать фарси, — высокомерно ответила я.

— Простите, вы правы, — отшвыривая в сторону яблоко, на идеальном фарси ответил молодой человек.

Я была потрясена и смущена.

Когда заработали камеры и началась съемка, этот поляк, евший яблоко, оказался ведущим программы.

— Вот вы, — обратился он ко мне, — что вы думаете о вашем новом правительстве?

Кровь прилила к моему лицу, когда дерзкая непокорность взяла верх над здравым смыслом.

— Сами можете догадаться, — сверкнув глазами, заявила я. — Вы ведь из Польши. Вы тоже кукла, живущая в марионеточном государстве. И что вы об этом думаете?

До меня донесся недовольный ропот окружающих, но я слишком долго копила в себе раздражение и теперь уже не могла остановиться:

— Не забывайте, что мы — афганцы. И мы никогда никому не подчинялись. Мы никогда не превратимся в марионеточное государство, — выпалила я. — В отличие от вас мы выгоним своих захватчиков.

До меня донеслись сдавленные вздохи, но никто не осмеливался остановить меня, пока пришедшая в себя директриса не завизжала:

— Обратно в класс! Сию минуту!

Это была новая директриса, недавно заменившая милую и добрую предыдущую, которую мы все любили. Эта новенькая не знала даже, как нас зовут, и мы ее терпеть не могли.

Не успели мы занять свои места, как она влетела в класс с таким красным лицом, как то яблоко, которое ел ведущий.

— Как тебя зовут?! — угрожающе осведомилась она, подходя к моей парте.

Я ответила, все еще гордясь тем, что мне удалось проявить национальное достоинство:

— Я Мариам Хаиль, дочь Аджаба Хаиля, и мы — гордые афганцы.

— Кто стоял рядом с тобой? — хватая ручку и лист бумаги, осведомилась она.

Впервые я почувствовала легкое сожаление о сделанном. Я с самого детства была смелой девочкой и зачастую совершала дерзкие поступки, за которые потом расплачивалась, перенося наказания с гордым молчанием, но мои подруги были другими.

— Не помню, — солгала я.

Директриса принялась допрашивать моих одноклассниц. И одна перепуганная девочка поспешно назвала имена моих лучших подруг.

— Оставайтесь здесь! — провизжала директриса своим отвратительным голосом. — Всем молчать! Я сейчас вернусь. — И она вылетела из класса, громко хлопнув тяжелой дверью.

Прошло несколько минут, а затем девочки набросились на меня, укоряя за столь неразумное поведение.

— Теперь у нас у всех будут неприятности из-за тебя, Мариам. Они сообщат КАД (афганская разновидность КГБ). Они арестуют всех наших родственников. — Кое-кто начал плакать.

И хотя я ужасно переживала из-за того, что втянула своих подруг в эту историю, я не сожалела о том, что откровенно высказала свои мысли. Более того, я гордилась этим. Я ощущала себя истинной патриоткой, мужественным борцом с завоевателями.

Пока я с довольным видом сидела в классе, директриса сообщала о моем поступке властям. К счастью для меня, она связалась с человеком, который в течение многих лет был другом моего отца. Министр был потрясен, узнав, что дочь Аджаба Хаиля стала инициатором бунта в самой престижной женской школе Кабула. Он уговорил нашу директрису все предоставить ему, пообещал, что лично проследит за тем, чтобы я была примерно наказана, и попросил ее не сообщать об инциденте органам безопасности.

Мои родители узнали обо всем еще до моего возвращения домой. И вновь, войдя в дом, я увидела их разгневанные лица. Папа велел мне изложить свою версию событий. Мама упала в кресло и разрыдалась.

— Мариам, — сжав зубы, произнес папа, — из-за тебя нас всех бросят в Пули-Чархи.

— Пули-Чархи? — механически повторила я.

При коммунистах Пули-Чархи стала одной из самых страшных афганских тюрем, известной пытками и убийствами. Самые светлые умы Афганистана исчезали в ее застенках.

— Да. Мой приятель из министерства сказал мне, что, если бы не его вмешательство, вся наша семья была бы уже арестована. Однако теперь мы будем внесены в список подозреваемых, и за нами будет вестись наблюдение. Они будут знать обо всем, что мы делаем и говорим. — Он щелкнул языком, показывая этим, что разговор окончен. — Ты подвергла, нас очень серьезной угрозе, Мариам.

Как и предупреждал папа, наша семья попала под прицел коммунистов. Вскоре русские закрыли цементный завод дяди Хакима, и семья Фарида лишилась материального обеспечения. Папин бизнес тоже переживал кризис, так как экспортировать товары стало практически невозможно; а его французский партнер с большим трудом въезжал и выезжал из страны, хотя этот отважный человек умел преодолевать все препоны.

В тот год Ураза-байрам походил не столько на праздник, сколько на похороны. В этот день собралась вся наша семья, и, пока маленькие дети играли, взрослые обсуждали возможность бегства из страны. Я слышала, как папа сказал:

— Есть контрабандисты, которые смогут перевести нас через границу в Пакистан. А оттуда мы сможем перебраться в Индию.

— Нет. Только неделю назад я слышал о семье, нанявшей такого контрабандиста, — возразил дядя Хаким. — Как только они оказались в безлюдной местности, всех мужчин связали, а женщин изнасиловали. Нет, нет и нет. Мы не можем так рисковать. — Он умолк, что-то обдумывая, а затем продолжил: — Я вот что думаю. Надо воспользоваться связями. Фарид сейчас работает над тем, чтобы раздобыть нам визы.

В душе у меня словно забрезжил огонек: мой герой Фарид, мой любимый двоюродный брат наверняка всех нас спасет. После непродолжительной учебы в Индии он поступил в хороший колледж в Иране. Однако Иран также сотрясали волнения, и все усиливавшееся напряжение заставило Фарида искать убежища в Бахрейне, где он нашел выгодную работу. Несомненно, Фарид всех нас спасет.

— Слава Аллаху, Фарида не было здесь, когда все это началось, — вздохнул дядя Хаким. — Надо набраться терпения и посмотреть, что удастся сделать Фариду.

Затем дядя Хаким обнял меня за плечи и отвел в сторону:

— Мариам, я вижу, как ты раздражена и несдержанна. Твоя мать рассказала мне о твоей выходке в школе.

Я посмотрела на дядю и кивнула, понимая, что меня ждет нравоучительная лекция. Я любила своего дядю Хакима и знала, что он мудрый, добрый и смелый человек. В свое время он не побоялся противостоять даже нацистам.

— Мариам, держи свой рот на замке. Когда я жил в Германии, я заметил, что именно молодежь активно высказывалась против нацизма. А ты знаешь, что произошло с этими молодыми людьми? — Он щелкнул пальцами. — Они исчезли, Мариам. Исчезли, и больше их никто никогда не видел. Естественно, потом мы узнали, что Гитлер и его сторонники убили всех, кто осмеливался противодействовать их зверской политике.

Он склонился ко мне, и я впервые в жизни увидела страх в его глазах.

— Мариам, — прошептал он, — по степени жестокости лишь коммунисты могут сравниться с нацистами. Они без колебаний уничтожат нашу молодежь, даже столь юную девушку, как ты. Но перед тем как убить тебя, они подвергнут тебя пыткам. И это убьет твоих родителей. Так что пообещай мне молчать, Мариам.

И я пообещала. Если уж дядя Хаким был напуган, то мне явно следовало проявлять осторожность.

Однако я знала, что это обещание будет трудно сдержать.

ГЛАВА 10

К несчастью для нашей семьи, опасения дяди Хакима оказались пророческими. Вскоре мы потеряли двух своих самых интеллигентных родственников.

Из-за отвратительного характера Шер-хана мы всегда поддерживали более близкие отношения с семьей мамы. И все же мы знали и любили наших кузенов — доктора Сабора и его старшего брата Мухаммеда, который работал в Министерстве юстиции в Кабуле. Поскольку они были старше нас, мы называли их «дядями», что в нашей культуре является знаком уважения. Оба состояли в браке со своими двоюродными сестрами. У Сабора была полугодовалая дочь, а у Мухаммеда — четверо малышей.

Сабор был высоким мужчиной, излучавшим доброту. У него были большие выразительные глаза, и он очень походил на голливудского киноактера Кларка Гейбла. Несмотря на то что Сабор всякий раз заливался краской, когда ему отпускали комплименты в связи с его внешностью, он очень гордился своей идеально подстриженной бородой и ухоженными усами.

Сабор был одним из самых трудолюбивых врачей в Афганистане, а его забота о бедняках приводила к тому, что мы редко с ним виделись. Обычно он заскакивал раз в месяц с полными карманами свежих фруктов. Я бы, конечно, предпочла сласти и жвачку, но он всякий раз объяснял мне, что это нанесет вред моему здоровью. Сабор в своем стремлении к здоровому образу жизни намного опережал наше время.

Несмотря на отсутствие сладостей, я всегда очень радовалась приходам Сабора. Он постоянно интересовался самыми мелкими подробностями моей жизни. А сам развлекал нас рассказами о забавных мелочах больничной жизни и наиболее интересных случаях.

Старший брат Сабора Мухаммед также был высокого роста и являлся обладателем точеного носа и полных губ. Он был беззаботным и веселым человеком, любившим подшутить над младшей ребятней. Он подсмеивался над строгими принципами своего брата и тайком подсовывал нам шоколад и другие запрещенные сладости. Мы были с ним так близки, что, когда папы не было, он выполнял часть его обязанностей: забирал нас из школы, угощал мороженым и гулял в парке. Каждый четверг Мухаммед приглашал всю нашу семью на обед в один из лучших кабульских ресторанов, который располагался в бывшем дворце, а затем вел в кино.

Мы и не догадывались, сколь недолгим будет наше общение с этими милыми людьми. Вскоре после коммунистического переворота появились сообщения об аресте молодых людей из состоятельных семей, которые осуществлялись без объяснений и видимых причин. По слухам, было арестовано несколько тысяч человек, и больше их никто никогда не видел. И хотя мы радовались тому, что Фарид находится в безопасности за пределами Афганистана, нас волновала судьба остальных кузенов в возрасте от четырнадцати до сорока лет. При новом репрессивном режиме с ними могло произойти все что угодно.

А затем мы получили страшное известие о том, что тайная полиция провела рейд в больнице Сабора и забрала его без объяснений. В тот же день чиновники КАД неофициально явились в кабинет Мухаммеда. Его также арестовали.

Все, знавшие этих милых людей, не могли поверить в то, что они способны совершить что-то дурное. И теперь мы представляли себе страшные картины пыток в тюрьме Пули-Чархи.

В Афганистане, как и во многих европейских странах, важно не то, кем ты являешься, а то, с кем ты знаком. Поэтому все мужчины нашей семьи принялись связываться со своими знакомыми, работавшими в правительстве, чтобы выяснить, почему арестовали этих людей. Однако советский стиль общения существенно отличался от нашего. Никто ничего не мог сказать. С каждым днем наши опасения все больше возрастали.

С исчезновением моих любимых двоюродных братьев, вулкан в моей душе начал вновь закипать. Я испытывала к коммунистам такую ненависть, что с трудом общалась с нашими русскими соседями, хотя они были милыми людьми и не имели никакого отношения к нашим бедам.

У нас было еще два кузена, которые занимали высокие военные посты. К счастью, новый режим обошел их своим вниманием, и они смогли оказывать мелкие услуги нашей семье. У одного кузена были голубые глаза, а у другого — зеленые, поэтому дети в семье шутливо называли их «голубой дядя» и «зеленый дядя».

Через несколько дней после исчезновения Сабора и Мухаммеда у нас дома зазвонил телефон, а когда я сняла трубку, в ней раздался голос: «Говорит командующий армией, — в трубке помолчали, а затем добавили: — Это я, твой дядя».

— Голубой или зеленый? — игриво осведомилась я.

— Голубой, — рассмеялся он и уже серьезно добавил: — Передай отцу, чтобы он был вечером дома — мне надо с ним повидаться. Я приеду к девяти.

Как только папа вернулся, я тут же бросилась сообщать ему новости, и, судя по всему, они его обрадовали.

Ровно в девять в нашу дверь позвонили. Я бросилась открывать, полагая, что увижу своего «голубого» дядю, но на пороге стоял незнакомец в военной форме. За его спиной виднелись два автоматчика. Еще один офицер стоял с краю. Лица у всех были мрачными и сосредоточенными.

— Что вам угодно? — осведомилась я. Только тут я поняла, что по телефону со мной разговаривал не дядя. Меня провели.

— Нам надо увидеться с твоим отцом.

Услышав незнакомые голоса, папа вышел из гостиной.

— Товарищ, вы должны пойти с нами, — распорядился офицер.

— Почему вы забираете моего отца?! — закричала я.

Но на меня никто не обратил внимания.

На папином лице появилось недоуменное выражение. С тех пор как у него был диагностирован рак, он не имел никакого отношения к военному ведомству. Он не входил в правительство и был уже далеко не молодым человеком.

В этот момент из своей комнаты вышла мама. Вид вооруженных солдат настолько ее напугал, что она словно онемела.

— Собери лекарства мужу, — рявкнул офицер. — Он пойдет с нами.

Мы переглянулись, подумав об одном и том же: у них было заведено на папу дело, иначе откуда бы им было знать о его болезни и необходимых ему лекарствах.

Мама справилась с сердцебиением и поспешно покинула прихожую.

У меня внутри так все сжалось, что я едва могла дышать. Я взглянула на папу. Вид у него был безропотный, однако руки дрожали. Никогда еще я не испытывала к нему столь сильной любви. Это был худший момент моей жизни, ибо я ничего не могла поделать. Вооруженные солдаты не спускали с нас глаз. Мы находились в полном их распоряжении. Они могли всех нас перестрелять, не дав нам опомниться.

Моя ненависть к новому правительству возросла еще больше.

Потом из спальни выбежала мама с папиными таблетками, запихивая по дороге в полиэтиленовый пакет смену белья и сигареты. К счастью, ей хватило благоразумия собрать именно то, что могло ему понадобиться, если его бросят в тюрьму.

Офицер кивнул, один из солдат забрал у мамы пакет, и папу повели к двери. Силы ко мне вернулись, я закричала и вцепилась в папу, боясь, что больше никогда его не увижу, что он исчезнет, как Сабор и Мухаммед. Меня покинула всякая стыдливость.

— Не забирайте его! — умоляла я срывающимся голосом. — Он болен!

Один из солдат оторвал меня от папы, и тогда я поняла, что мы имеем дело с людьми, у которых каменные сердца.

— Пожалуйста, не делайте из нее сироту! — закричала мама.

Но мы были бессильны. Мне оставалось лишь наблюдать за тем, как папу сажают в военную машину. Его затолкали на заднее сиденье и увезли, возможно навсегда.

Мама сползла по стене на пол, а я собралась с духом, бросилась к телефону и набрала номер министра сельского хозяйства. Он был давним другом нашей семьи, и папа неоднократно оказывал ему разнообразные услуги. Папа помог ему получить стипендию в одном из европейских университетов, где впоследствии ему присвоили докторскую степень. Кроме того, папа способствовал его выдвижению на министерский пост в правительстве. Я не стала стесняться и сразу же напомнила ему об этом:

— Пожалуйста. Мой отец оказал вам множество услуг и никогда ни о чем не просил. Но сейчас ему нужна помощь.

Если министр и был поражен моей бесцеремонностью, он никак не показал этого. Думаю, к этому времени уже все афганцы, занимавшие высокие посты, привыкли к подобным отчаянным просьбам.

— Мариам, сегодня я ничего не смогу сделать, — ответил он. — Но завтра утром сразу же займусь этим. Обещаю.

Мысль о том, что папа находится в тюрьме, приводила нас в ужас. Близкие друзья и родственники собрались подбодрить нас. Никто не мог заснуть.

В два часа ночи в дверь неожиданно позвонили. Все бросились к двери, сбивая друг друга с ног. Я была крайне изумлена, когда увидела на пороге улыбающегося министра сельского хозяйства. Он сделал шаг в сторону, и за его спиной показался папа.

Мы с мамой вскрикнули и разрыдались. Мы словно обезумели от счастья.

— Только меня собирались увести на допрос, как вдруг дверь открылась и на пороге оказался мой друг, — широко улыбаясь и похлопывая министра по плечу, сообщил папа.

Впрочем, мы не могли успокоиться даже после того, как выяснили причину папиного ареста. Оказалось, что члены племени Хаиль подняли восстание против советского режима.

В новом Афганистане каждый считался преступником. А папа после смерти Шера стал номинальным главой клана. Члены племени так его любили и почитали, что его заподозрили в том, что именно он являлся организатором восстания. А ведь новый режим ничто так не пугало, как восстание свирепых племенных воинов.

Не спаси папу министр, он мог бы погибнуть во время допросов, так как новое правительство любило прибегать к пыткам, а папино здоровье оставляло желать лучшего. Папа не смог бы сообщить своим мучителям того, что они от него ждали, так как и для него восстание стало полной неожиданностью, хотя и приятной. Меня же распирала гордость: наши сородичи взялись отстаивать нашу честь. И лишь позднее мы узнали, что все они были обречены на полное истребление. Тысячи людей были арестованы и брошены в тюрьму, а некоторые казнены.

Моей ненависти к новому режиму уже не было предела.

Самой страшной новостью стала публикация новым правительством списка арестованных после переворота. Он содержал тысячи имен, включая Сабора Хаиля и Мухаммеда Хаиля. Никаких конкретных обвинений против них не было выдвинуто, так как ни тот ни другой никогда не нарушали закон. Их арест был обусловлен лишь тем, что оба были образованны и происходили из влиятельного клана. Задолго до переворота коммунисты спланировали уничтожение большей части интеллигенции. Они стремились истребить всех, кто мог бы организовать и возглавить восстание против нового режима. Многие молодые люди были сосланы в Сибирь на изнуряющие работы. Другие были казнены по прихоти следователей.

Рядом с именами Сабора и Мухаммеда значилось: «Скончались в тюрьме от естественных причин».

Мертвы? Убиты? Невозможно описать глубину нашего отчаяния. Мы не могли представить себе мертвыми этих двух добродушных красавцев. Несмотря на то что мы обратились с просьбой выдать нам их тела, наши запросы остались без ответа. Впрочем, позднее от друга, работавшего в правительстве, мы узнали об обстоятельствах их смерти. Сабора и Мухаммеда допрашивал один из самых жестоких следователей в течение нескольких месяцев. Обоим во время пыток были нанесены страшные травмы. Однако ни тот ни другой не признались в антиправительственном заговоре, так как ни в чем не были виноваты. А потом однажды их вывели из камер. Мои кузены обезумели от радости, полагая, что этот кошмар закончился. Они думали, что им позволят вернуться к своим женам и детям. Но вместо этого их посадили в советский вертолет. Там над ними принялись жестоко издеваться, заявляя, что их ничтожные жизни не стоят советских пуль. И когда вертолет оказался над безлюдной местностью, их попросту выкинули из вертолета, их идеально сложенные тела разбились о камни любимой родины.

Невозможно было спокойно слушать о последних мгновениях их жизни.

Меня обуяла такая ярость, что я даже не могла плакать. Впервые в жизни я поняла, что способна убить человека.

И вот в один роковой день папа позволил мне взять машину, чтобы съездить с подругой в мороженицу. По дороге мне надо было пересечь один из главных мостов Кабула. И в тот самый момент, когда я к нему приблизилась, я увидела двух русских женщин, которые, смеясь, переходили его с таким беззаботным видом, словно вокруг ничего не происходило. И вдруг я впала в неистовство. «Эти две суки, — подумала я, — наверняка знают, что их мужья бросают в тюрьмы и убивают лучших афганских юношей. Может, именно их мужья сбросили Сабора и Мухаммеда с вертолета».

Дикая отвага овладела мною, и мне стало казаться, что эти две русские являются источником всех бед Афганистана. Я вывернула руль и до упора вдавила педаль газа. Мотор взревел, и я ринулась на женщин. Они оглянулись и увидели мчащуюся на них машину. Одна из них схватилась за ограждение и прыгнула в реку. Вторая попыталась совершить такой же кульбит, но оказалась более неуклюжей, поскользнулась и упала. И я могла бы ее переехать, если бы в последний момент не поняла, что не обладаю душой убийцы. Я круто вывернула руль влево и объехала ее. Для того чтобы поскорее скрыться с места преступления, я рванула с места. В зеркало заднего вида я разглядела, как вскочившая на ноги женщина с ужасом уставилась мне вслед.

Я не испытывала сожалений по поводу происшедшего. Скорее напротив, ощущала прилив возбуждения. Любые способы дозволены, когда речь идет о борьбе с абсолютным злом, — убеждала я себя. А моя цель оправдывала средства.

Я сделала несколько глубоких вдохов и спокойно отправилась за своей подругой. Когда мы ели мороженое, она заметила, что я выгляжу спокойнее, чем обычно. И я чуть было не рассказала ей о своих кровожадных намерениях, но вовремя опомнилась. В течение нескольких дней у меня было прекрасное настроение.

Однако через неделю папа вернулся домой в удрученном состоянии.

— Мариам, нашу машину видели на мосту! — крикнул он. — И теперь ищут молодую женщину, которая сидела за рулем. Что случилось? Что ты наделала?

Кровь отхлынула от моего лица, но я ничего не ответила.

— Мариам, на этот раз тебя ждут большие неприятности! Мне сказали, что девушке, которая сидела за рулем моей машины, будут предъявлены серьезные обвинения.

Обрывки мыслей заметались в моей голове. Мне следовало бы догадаться, что меня вычислят и мой глупый поступок не сойдет мне с рук. Я была одной из немногих женщин, водивших машину. Вероятно, кто-то смог описать нашу машину и сообщить, что за рулем сидела девица. Возможно, пострадавшие даже запомнили номер: «S 54189 Кабул». Вспомнив предупреждение дяди Хакима, я принялась переминаться с ноги на ногу, ощущая все возрастающую тревогу. Что теперь будет?

Увидев на моем лице выражение тревоги, папа окончательно удостоверился, что я виновна.

— Мариам, — рявкнул он, — у тебя будут серьезные неприятности!

Я молча закусила губу. Я не могла рассказать папе всю правду, так как она расстроила бы его еще больше.

Мой интеллигентный отец, никогда не поднимавший руку на жену и дочерей, схватил стул и, подняв его над головой, начал приближаться ко мне.

Я в ужасе рухнула на пол, заползла под обеденный стол и вскрикнула, когда стул с оглушительным грохотом опустился на стол и разлетелся на части.

Я перестала дышать, боясь, что сейчас он вытащит меня из-под стола и устроит мне показательную порку.

Но в этот момент в комнату вбежала мама.

— Что случилось? Аджаб, в чем дело?

— Мариам совершила преступление, находясь в нашей машине, — ответил папа. — А теперь отказывается рассказать мне, что именно она сделала.

— Боже милостивый! — вскричала мама. — И почему у меня такая дочь?! Почему она стремится всех нас погубить?

Папа двинулся прочь.

Я проползла в свою комнату и закрыла за собой дверь, стараясь никому не попадаться на глаза.

Однако, к моему ужасу, ближе к вечеру к нам явились представители тайной полиции КАД. Я на цыпочках вышла в коридор и подошла к двери гостиной, чтобы подслушать, о чем там говорят.

Полицейские вели себя очень вежливо, но я знала, что вряд ли они станут проявлять подобную учтивость долго.

Я задержала дыхание, когда они принялись рассказывать папе о том, что в то утро жена высокопоставленного русского генерала гуляла со своей подругой. А убийца, сидевшей за рулем папиного автомобиля, попытался раздавить обеих женщин. Они спаслись, но получили незначительные травмы. И теперь генерал хотел найти человека, пытавшегося убить его супругу, и показательно наказать его.

— Это была ваша машина, — сообщили они папе. — Кто сидел за рулем? Ваша дочь Мариам?

— Вы ошибаетесь, — глухим, но спокойным голосом ответил папа. — Мариам никогда бы так не поступила. Даже не знаю, брала ли она мою машину в тот день.

— Вы должны привести свою дочь завтра утром на допрос, — заявили полицейские перед уходом.

Я слышала, как папа, проводив представителей тайной полиции, позвонил министру планирования — еще одному своему близкому другу.

— Мне надо повидаться с тобой, — сказал папа. — Нет. Прямо сейчас. — Он бросил трубку и кинулся к двери.

Я, дрожа, вернулась в свою спальню. Я проклинала себя за отсутствие самообладания и за то, что подвергла папу таким переживаниям. Из-за моего бездумного поступка они могли казнить всю нашу семью. Но я ведь никого не убила! Приходилось признать, что я не слишком действенный борец за свободу.

Папа отсутствовал более трех часов, а когда вернулся, отправился обсуждать положение с мамой. Он был настолько зол, что даже видеть меня не хотел, поэтому ко мне пришла мама, чтобы объяснить, чего мне ожидать.

Папа рассказал своему другу всю правду о том, как его глупая дочь потеряла рассудок и попыталась задавить двух русских дам. Понимая, что меня казнят, если КАД получит подтверждение моей вины, они сфабриковали достоверную историю, согласно которой в происшествии была виновата жена французского партнера моего отца. Она сопровождала своего мужа во время деловой поездки в Афганистан. В тот день она взяла нашу машину. Она была плохо с ней знакома и в какой-то момент потеряла управление. Она не знает фарси и слишком испугалась, чтобы притормозить и оказать необходимую помощь. А папа даже не знал об этом инциденте, пока к нему не пришли представители КАД. Он и не предполагал, что во время этого происшествия пострадали пешеходы, и считал, что супруга его партнера просто съехала с дороги.

Французский партнер отца действительно посещал Кабул, но покинул его вместе с женой за день до инцидента. И теперь нам оставалось лишь молиться, чтобы КАД не установил точную дату их вылета из Кабула. К тому же это означало, что папин партнер никогда больше не сможет приехать в Кабул, по крайней мере в течение всего того времени, пока у власти будут находиться коммунисты.

Последствия моего поступка были ужасающими.

Папин приятель из министерства оказался настолько возмущен моими действиями, что заявил, что больше никогда не станет меня прикрывать и если я вновь ввяжусь в какие-нибудь неприятности, то буду сама иметь дело с КАД. Это было серьезное предупреждение.

Зашедшая ко мне мама тоже сообщила мне ряд нелицеприятных вещей.

— Мариам, — сказала она, — ты своевольная и упрямая девчонка. Ты наивный и незрелый человек и демонстрируешь полное пренебрежение к святости жизни не только посторонних, но и членов собственной семьи. Ты страшно разочаровываешь меня и своего отца.

В глубине души я понимала, мама права, но считала, что поступаю так из патриотизма и идеалистических представлений. Русские оккупировали мою родину и убивали моих друзей и родных, а афганцы всегда славились своим боевым духом. И я была истинной афганкой. Я страдала лишь потому, что ставила под угрозу свою семью. Только поэтому я извинилась перед родителями и министром, оказавшим мне помощь.

Мама молча выслушала мои извинения и лишь кивнула.

Папина реакция потрясла меня до глубины души: он так долго пронзал меня взглядом, что мне показалось, он больше никогда не станет со мной разговаривать.

— Вон с моих глаз! — наконец произнес он.

На следующий день ему пришлось идти в штаб КАД. Он пошел туда один.

— Я не могу тебе доверять: вдруг ты попытаешься оскорблять чиновников, которых мне предстоит умиротворить, — заявил он мне.

С каждой минутой мы нервничали все больше, так как папы не было целый день. Его продержали несколько часов, задавая одни и те же вопросы и пытаясь поймать на лжи.

Несмотря на то что папе не был присущ боевой дух, он был исключительно умным человеком и понимал, что должен хранить спокойствие, для того чтобы убедить представителей КАД в том, что я невиновна, а машину вела француженка, которая находилась за пределами их досягаемости. КАД не стремился к конфликту с Францией, хотя позднее мы узнали, что генерал попытался раздуть международный скандал из этого происшествия, но чудом все рассосалось само собой.

Я вновь была спасена.

Но с тех пор меня уже никогда не посещало ощущение счастья в родной стране. Мои родители общались со мной как с прокаженной. Они лишили меня всех привилегий и установили строгий режим наказаний. Я не могла встречаться с подругами за пределами школы. Мне запретили садиться за руль. Когда прислуге предоставляли длинные выходные, я должна была выполнять всю домашнюю работу. Мне приходилось вставать в пять утра и заниматься уборкой до школы. А после школы я должна была являться в папин офис и заниматься там канцелярской работой. За исключением занятий в школе, родители не спускали с меня глаз.

Моя жизнь превратилась в сплошную муку.

И тем не менее я закончила школу Малалай. И несмотря на то что русские преподаватели считали меня бунтаркой, мне была предложена стипендия в Московском университете. Однако я так ненавидела все русское, что отказалась от нее.

Мои родители были в ужасе: мало того, что их тревожило мое поведение, они были крайне огорчены тем, что их младшая дочь не получит медицинского образования.

Помимо всего прочего, папа дружил с послом Кубы в Афганистане, и тот предложил устроить мне стипендию в Гаванском университете. Я очень обрадовалась этому, пока родители не объяснили мне, что Куба является марионеточным советским государством и мне предстоит там получить коммунистическое образование.

Я могла бы учиться и в Кабульском университете, но мои родители твердо вознамерились удалить свою непокорную дочь из Афганистана. Они понимали, что если я останусь, то моя ненависть к режиму рано или поздно прорвется наружу и я окажусь в тюрьме.

Меня привлекала мысль об учебе в Индии, где все еще получала образование Надия, но это было невозможно. С момента советской оккупации все поездки в некоммунистические страны, за исключением официально спонсируемых визитов, были запрещены.

Тысячи афганцев нелегально покидали страну пешком и на машинах, пересекая границу с Пакистаном и даже с Ираном, но подобные путешествия были опасны. Многих ловили, возвращали в Кабул и казниликак предателей. Поэтому мои родители говорили, что такая возможность даже не обсуждается.

Было решено, что ближайший год я проведу дома, изучая английский язык, поэтому я записалась на курсы английского. А затем по прошествии нескольких месяцев после совершенного мною преступления папа сообщил мне, что я являюсь образцом примерного поведения и, поскольку раскаялась, мне будет позволено самостоятельно ходить в кафе на ланч.

Я так устала от постоянного надзора, что даже эта поблажка вызвала у меня невероятную радость. Я вышла из папиного офиса и отправилась в ближайший ресторан «Ситра», где готовили восхитительные кебабы и бургеры. Никогда еще я не получала такого удовольствия от одиночества. Поев, я неторопливо двинулась обратно к папиному офису и в какой-то момент обратила внимание на два припаркованных русских автомобиля. Движимая необъяснимым инстинктом, я, как робот, подошла к машинам, открыла сумочку и достала из нее швейцарский военный нож, который всегда носила с собой. Оглянувшись и удостоверившись, что за мной никто не наблюдает, я проколола шины со стороны тротуара.

Сладкое удовлетворение от выхлестнувшейся ярости омыло мою душу. И я, напевая что-то себе под нос, вернулась в папин офис.

Я была не одинока в своих чувствах. С каждым днем ситуация в Афганистане все больше накалялась. В феврале 1979 года был похищен и убит американский посол в Афганистане. В марте взбунтовались афганские солдаты, размещенные в Герате. В августе началось вооруженное восстание в крепости, расположенной неподалеку от Кабула; против восставших были направлены правительственные войска, и дело закончилось крупномасштабным сражением. В сентябре беспорядки усилились, в результате переворота был смещен президент Тараки. Президентом стал Хафизулла Амин, заявивший, что его правление будет отмечено установлением более совершенного социалистического порядка.

В конце сентября была объявлена всеобщая амнистия. Правительство надеялось, что это успокоит недовольных, ненавидевших социалистический режим, но оно ошибалось. Афганский народ уже был сыт по горло и не намерен был больше терпеть коммунистов. Именно в это время наши мусульманские друзья и соседи — Пакистан и Саудовская Аравия — начали помогать афганским повстанцам оружием. Поскольку в разгар «холодной войны» Америка являлась противником Советского Союза, оказалось, что Соединенные Штаты также готовы оказывать нам помощь, впрочем как и Англия, и Китай. Узнав, что такие крупные и могущественные страны готовы встать на нашу сторону, мы плакали от радости.

Я была в восторге и молилась о скорейшем начале войны, так как лишь она могла очистить мою родину от коммунистов.

В это же время стали происходить перемены и в моей семье.

В конце октября 1979 года новый президент Хафизулла Амин объявил, что позволит некоторым выехать в Индию для лечения. Публичное заявление так и не было опубликовано, так что речь шла об избранных. Всем, кто был действительно болен, он предоставлял возможность уехать. Надо было только заплатить правительству 25 тысяч афганских долларов (500 американских).

Нам позвонил один из кузенов, который все еще работал в правительстве. Он знал, что все члены семьи с ужасом ждут моей очередной выходки, в результате которой вся родня по линии Хаиль и Хассен будет уничтожена. Кроме того, ему было известно, что я проявляю интерес к обучению в медицинском колледже в Индии. Поэтому он посоветовал: «Воспользуйтесь инцидентом с Мариам в Индии, когда она сломала ногу» — и назвал имена двух своих родственников, которые были близко знакомы с представителями власти.

— Попросите их проводить завтра Мариам в администрацию президента, чтобы она могла подробно рассказать о своем несчастном случае и заполнить документы для поездки в Индию, — посоветовал он.

На следующий день мои кузены отвели меня в штаб президента Амина, где мне дали бланк заявления, который я должна была заполнить, указав причины поездки в Индию. Описав свои несчастья, я вернула заполненный бланк и стала ждать. А в два часа дня предстала перед президентом Афганистана. Как это ни невероятно, глава правительства персонально беседовал со всеми, кто подавал заявление на получение медицинской визы.

Я сообщила президенту, что необходима еще одна операция для выправления лодыжки. Я отдала ему деньги и медицинскую справку, подписанную индийским хирургом-ортопедом, которая хранилась у меня уже несколько лет. К счастью, на справке не было даты, и в ней лишь сообщалось, что Мариам Хаиль перенесла несколько операций после автокатастрофы и, возможно, будет нуждаться в последующих. Кроме того, я просила о том, чтобы моему отцу было дозволено сопровождать меня, поскольку находилась в юном возрасте, а ни одна афганская семья не позволила бы женщине путешествовать в одиночку.

Завершив свою речь, я взглянула на президента Амина и обнаружила, что он хитро улыбается. Я так ненавидела Амина за то, что он сделал с моей страной, что была изумлена, поняв, что он обладает исключительной красотой и обаянием. У него оказались большие карие озорные глаза. Он был безупречно одет, а его густые седые волосы аккуратно пострижены.

В его взгляде промелькнуло восхищение, и он принялся заигрывать со мной:

— А, Мариам Хаиль! Ты действительно хочешь поехать в Индию для того, чтобы лечь на операционный стол? Или ты хочешь сниматься в Болливуде?

Я была ошарашена. Мне не было еще и двадцати лет. Для меня он был стариком, хотя и весьма привлекательным. Я выжала из себя улыбку:

— Вряд ли я готова к тому, чтобы сниматься в кино, господин президент.

Он хохотнул и без каких бы то ни было препирательств подписал мое заявление.

— Вы поедете в Индию!

Я вышла из кабинета сразу, как только заявление оказалось в моих руках.

— Когда вернешься в Кабул, навести меня, — крикнул президент мне вдогонку, когда я закрывала за собой дверь.

Наш президент вел себя неприлично, и я не стала ему отвечать.

Несмотря на то что я была переполнена радостными ожиданиями отъезда, порою меня захлестывало чувство грусти при мысли о том, что мама останется в Кабуле одна. Кроме меня заявления на выезд из Афганистана подали еще несколько наших родственников, хотя лишь одна моя кузина Лейла получила разрешение. Моей другой двоюродной сестре Моне было отказано. Так что многие наши близкие были вынуждены оставаться на многострадальной родине.

Нас ждало еще несколько испытаний. Мы с папой должны были пройти проверку в криминальной полиции, но это нас не тревожило, так как мы находились под защитой наших министерских друзей. Через месяц мы получили в Индийском посольстве паспорта и визы и купили билеты на самолет.

Мне ни на мгновение не приходило в голову, что я покидаю родину навсегда, но и уезжать, не зная, когда вернешься, тоже было нелегко. Как только все проблемы разрешились, я оказалась перед лицом реальности. Вскоре мне предстояло оставить родину, не представляя, что ее ждет в будущем. К тому же мы не знали, позволят ли маме присоединиться к нам и если разрешат, то когда. А без мамы свобода не могла приносить радость.

Поэтому папа велел мне все сложить в небольшой рюкзачок, чтобы внушить чиновникам мысль о том, что мы собираемся вернуться.

У меня всегда имелось множество «сокровищ», поэтому я очень расстроилась, когда мне сказали, что я не смогу взять с собой коллекцию марок и монет. Я долго сидела на краю кровати, перебирая редкие монеты, камушки и модельки машин, которые сохранились у меня еще со времени мальчишеского детства. Много часов я провела над коллекцией, подаренной мне дедушкой Хассеном и включающей массу редких и ценных марок. Я спрятала ее в своей комнате и поклялась, что непременно вернусь, так как не имею права потерять это семейное сокровище.

Затем я сложила несколько платьев и взяла свой дневник, которому, как близкой подруге, доверяла все свои мысли. На следующее утро я вышла в сад, взяла пригоршню афганской земли и осторожно завернула ее в лоскут ткани, собираясь взять с собой.

Я даже не смогла попрощаться с друзьями и родственниками, поскольку мои родители мне не доверяли и боялись распространения слухов, что мы уезжаем навсегда. О наших намерениях знали лишь мамин брат Омар и его младшая дочь, и то лишь потому, что они любезно согласились отвезти меня и папу в аэропорт. Мама тоже собиралась нас проводить, но вот вернуться ей уже предстояло в пустой дом.

27 декабря 1979 года пришлось на четверг — начало мусульманских выходных. Дядя Омар с дочерью приехали рано утром. Когда дверь в квартиру за нами закрылась, я ощутила приступ тошноты, но ничего не сказала и лишь смахнула выступившие слезы. По дороге в аэропорт мы почти не говорили.

Аэропорт был заполнен толпами людей и повсюду стоял страшный шум. Нам едва удалось пробиться сквозь столпотворение. Казалось, множество афганцев заплатило за то, чтобы выехать из страны для получения медицинской помощи. Только тогда я поняла, почему президент Амин лично рассматривал все заявления. Несомненно, его закрома теперь ломились от полученных денег.

Наш президент был вором, хотя и обаятельным.

Мы с папой сели, остальные встали вокруг, и тут удача отвернулась от нас: к нам подошли два полицейских в гражданской одежде. Они проверили наши документы, паспорта и медицинские справки, а затем обратились к папе:

— Вы тоже улетаете?

— Да, — спокойно ответил папа. — Моей дочери предстоит операция.

Тот, что был повыше, посмотрел на меня и ухмыльнулся:

— Смотри не повреди больную ногу такими высокими каблуками.

Я не ответила и лишь в глубине души принялась ругать себя, что надела столь неподходящую обувь для человека с больной лодыжкой.

Оба уселись рядом, стараясь найти повод, чтобы арестовать нас. Слава Аллаху, уже через несколько минут объявили посадку на наш рейс. Я принялась целовать и обнимать маму, дядю и кузину. Мама заплакала, и мы с папой тоже расчувствовались. Никто не знал, когда мы увидимся вновь.

Выходя из зала ожидания, я ощутила на себе взгляды полицейских. Я попыталась прихрамывать, но актриса из меня всегда была никудышная, и поняла, что они видят меня насквозь. Однако полицейские ничего не сделали, чтобы остановить нас.

Когда мы с папой вошли в салон самолета и устроились на своих местах, я уже разрыдалась по-настоящему. Несмотря ни на что, я любила свою страну. И глубоко внутри чувствовала, что больше никогда ее не увижу.

Папа тоже был перевозбужден утренними событиями.

— Больше всего я хочу жить и умереть здесь, в стране, где я родился, — промолвил он, пытаясь справиться со слезами. — Жизнь моя погружается в страшные сумерки.

Он повернулся к иллюминатору, и я последовала его примеру, чтобы сохранить в памяти бесценные воспоминания. И тут мы оба с изумлением увидели множество советских самолетов, из которых выгружали танки, вооружение и солдат. Русские солдаты бежали по взлетным полосам. Что это?

У меня перехватило дыхание, а папа побледнел.

Афганистан стоял на пороге каких-то значительных событий. Неужто мы наблюдали военное вторжение русского чудовища?

Папу начала бить дрожь. Он, стиснув зубы, вглядывался в иллюминатор до последнего мгновения, пока мы не взлетели. За два часа полета до Нью-Дели он не проронил ни слова.

ГЛАВА 11

В течение многих лет Нью-Дели был местом нашего семейного отдыха. Мы всегда приезжали в этот город, обуреваемые радостными предчувствиями. Однако в тот день, 27 декабря, мы выходили из самолета в крайне мрачном настроении. Прежде всего мы направились к мистеру и миссис Дилеп, индийской чете, у которой обычно останавливались и которая была изумлена нашим неожиданным приездом. Однако они оказались настолько гостеприимны, что уже через несколько минут на столе стоял изысканный индийский обед. Во время трапезы папа сообщил им о тяжелых временах, наступивших в Афганистане. Они с сочувствием отнеслись к нашему отчаянному положению.

Извинившись, я вышла из-за стола, чтобы достать мешочек с афганской землей, спрятанный в моем бюстгальтере.

— Папа, смотри. Это тебе, — объявила я, вернувшись в комнату.

Папа кинул на мешочек недоуменный взгляд, пока до него не дошло, какой ценностью обладает этот предмет. Он схватил меня в объятия и начал покрывать поцелуями.

После обеда мистер Дилеп проводил нас к маленькому двухкомнатному меблированному домику, который нам предстояло снять. Домик находился недалеко от их места жительства, так что чета Дилеп могла по-прежнему помогать нам.

Надеясь на то, что утро принесет нам известия о причинах советского военного вторжения, я практически сразу легла и крепко проспала до утра, поскольку очень устала.

Я очнулась от громких криков папы:

— Мариам! Вставай! Мариам!

Он слушал свою любимую радиостанцию Би-би-си.

— Мариам! Я не верю своим ушам! Это оккупация! В тот самый момент, когда мы взлетали, Афганистан был оккупирован советскими войсками!

— Что ты сказал?! — потрясенно переспросила я.

— Все убиты. Русские расправились с президентом Амином и всей его семье й.

— Президент Амин убит? — изумленно переспросила я. Я не могла представить себе его мертвым. Несмотря на то что я его ненавидела за введение коммунистического строя и мечтала о его свержении и изгнании из страны, я вовсе не желала ему смерти.

Естественно, прежде всего нас тревожила судьба мамы и остальных наших родственников. Им, несомненно, грозила опасность. И мысль об этом была невыносима.

И тут в домик вбежала Надия. Она училась в медицинской школе в Бангалоре, но, когда мы приехали, папа позвонил ей, и она отпросилась, чтобы встретиться с нами в Нью-Дели.

Папа рассказал Надие обо всем, что произошло в Кабуле с момента ее отъезда. Тогда-то я и узнала многое, о чем даже не догадывалась. Мама настояла на том, чтобы меня сопровождал папа, поскольку ему грозил арест. Приятель, имевший связи в правительстве, предупредил родителей, что коммунисты планируют истребление всех офицеров, которые раньше служили эмиру. Это распоряжение распространялось и на тех, кто давно находился в отставке. Так что, останься папа в Кабуле, его скорее всего казнили бы.

Теперь нам следовало как можно быстрее вызволить из Афганистана маму. Сначала папа попытался воспользоваться легальными способами и написал письмо своему другу в министерстве о том, что у него возобновились симптомы болезни, а я нахожусь на операционном столе, поэтому мы оба нуждаемся в мамином присутствии. Министр ответил, что, к сожалению, маме было отказано в ее просьбе навестить нас в Индии. Впрочем, он обещал еще что-нибудь предпринять, но папа уже понимал, что все это ни к чему не приведет. Русские не позволяли всем членам семьи выезжать за границу, оставляя одного в качестве заложника. Они не сомневались в том, что мы вернемся, если они не выпустят маму.

Тогда папа сообщил, что успел договориться с контрабандистами, обещавшими вывезти маму из Афганистана, если не будет получено официальное разрешение. Мы должны были вызволить ее любыми способами.

Я страшно волновалась, так как понимала, что, если маму поймают при пересечении границы Афганистана, ее казнят прямо на месте.

Папа позвонил маме в Кабул и сказал:

— Сходи к своей тете. — Это был условный сигнал, после которого мама должна была связаться с контрабандистом.

Тот явился в этот же день и принес маме платье, шаровары и шарф — традиционный костюм кочевников. Грязное платье было пропитано запахом пота, чтобы мама не только выглядела как кочевница, но и источала такой же запах. Позднее мама рассказывала, что запах был настолько сильным, что ее чуть не стошнило, однако она заставила себя облачиться в это одеяние.

Папа договорился о том, что тем же путем из страны будет выведен один из племянников мамы по имени Касим. Касим был счастлив, что выбор пал именно на него, так как теперь все члены семьи Хассен, как и клана Хаиль, мечтали покинуть родину.

Все оставляли Афганистан при малейшей возможности.

Когда мама вышла за порог, на улице ее уже ждала машина контрабандиста. Она увидела, что в ней сидит Касим. Он выскочил из машины и собрался помочь сесть в нее.

Позднее мама говорила, что в этот момент ее охватило дурное предчувствие, и она поняла, что ни в коем случае не должна оказаться в этой машине. Она не сомневалась, что впереди ее ждет смертельная опасность.

— Поехали, тетя, — позвал ее Касим.

— Садитесь! — рявкнул контрабандист.

Но мама попятилась, ощущая все возрастающий страх.

— Нет, я не могу, — заявила она. — Я передумала.

— Я сказал — садитесь! — рассвирепел контрабандист. Он схватил ее за руку и попытался затолкать на заднее сиденье. — Быстро залезайте!

— Нет! Я же сказала, что не поеду! — отмахиваясь от него, воскликнула мама.

— Я не стану возвращать вам деньги! — побагровев от ярости, выкрикнул контрабандист.

— Понимаю. Но я все равно не поеду с вами, — ответила мама, кинув взгляд на своего изумленного племянника. — Я не могу, — повторила она. — У меня дурное предчувствие. Мне кажется, все плохо закончится.

— Тетя, это все нервы, — попытался урезонить ее Касим. — Поехали. Иначе тебе не удастся выбраться из Афганистана.

Но мама продолжала стоять на своем, и водитель, потоптавшись у машины, сел наконец за руль.

— Я не верну деньги! — рявкнул он еще раз, прежде чем нажать на газ и увезти Касима.

Мама переживала из-за того, что упустила единственную возможность бежать из страны, и тем не менее она не сомневалась, что поступила правильно.

Когда она позвонила нам в Дели, папа страшно расстроился из-за рухнувших так тщательно разработанных планов в связи с ее «дурными предчувствиями».

Мама еще в течение трех месяцев в одиночестве жила в Афганистане, пока мы тревожились за нее в Индии. Вскоре папа решил перебраться в Бангалор, чтобы жить вместе с Надией.

Меж тем в Афганистане все тревожились о судьбе Касима, который так и не появился в Пакистане. Никто ничего не слышал о нем с того момента, как он уехал с контрабандистом. И папа начал догадываться, что инстинкт маму не обманул.

Через несколько месяцев родственникам Касима позвонили из тюрьмы, расположенной на востоке Афганистана. Контрабандист и его клиенты были арестованы. Все были подвергнуты бичеванию и осуждены на восемь лет тюремного заключения. Мы все боялись, что Касим не вынесет заключения, так как при коммунистах тюремный режим ужесточился. И уж конечно, его не вынесла бы моя хрупкая мать.

С этого времени папа уже никогда не смеялся над мамиными предчувствиями, более того, он начал относиться к ним с огромным уважением.

В Бангалоре мы поселились в маленькой гостинице, обслуживавшей английских экспатриантов. Гостинице принадлежал ряд гостевых домиков, и мы с папой поселились в одном из таких бунгало. Поскольку папа не работал, я еще не поступила в колледж, а Надия была постоянно занята, мы скучали и не знали, чем себя занять. Но самое ужасное, что из Афганистана ежедневно поступали мрачные известия. После нашего отъезда там восстали афганские мусульмане. И Советский Союз направил сорокатысячную армию для того, чтобы подавить восстание.

Я знала, что афганцы не сдадутся, сколько времени ни потребовало бы это противостояние. И рано или поздно могущественная Россия будет повержена. Это может занять год или пятьдесят лет, но русские захватчики будут изгнаны. Афганский народ еще ни перед кем не склонял своей головы. А руководители Советского Союза, судя по всему, были плохо знакомы с нашей историей.

Волна недовольства уже начинала подниматься. Из-за «холодной войны» и напряженных отношений Советского Союза с Америкой и Европой весь остальной мир встал на нашу сторону. Президент Джимми Картер неоднократно указывал русским на их ошибку. Резолюция 104–18, принятая на специальном заседании Генеральной Ассамблеи ООН, требовала немедленного вывода иностранных войск из Афганистана. Иностранные журналисты сообщали о казнях и массовых убийствах.

Афганистан переходил к военным действиям. Просмотр новостей превратился в настоящее мучение, так как по телевизору показывали толпы беженцев, женщин в паранджах с маленькими детьми — по четверо-пятеро у каждой, которые перебирались через границу с Пакистаном, чтобы потом оказаться в палаточных лагерях. Неужто и наши родные, которые еще недавно вели вполне зажиточную жизнь, теперь дрожали от холода в этих палатках? Никогда я не смогла бы смириться с тем, что происходило с моей страной и с моими соотечественниками.

Больше всего мы тревожились о маме. И хотя в Кабуле оставались ее родные, мы страшно переживали за ее безопасность. В феврале 1980 года в Кабуле и других крупных городах Афганистана была проведена общая забастовка с многолюдными демонстрациями, которые были жестоко подавлены коммунистической милицией. В апреле того же года демонстрацию провели студенты Кабульского университета, в результате чего пятьдесят человек были убиты. Узнав об этом, папа тяжело вздохнул и произнес:

— Слава Аллаху, что мы не в Кабуле. Ведь ты бы непременно оказалась во главе демонстрантов, не правда ли? И что бы тогда с нами было?

В июне за пределами Афганистана сплотилось несколько племенных групп, называемых моджахедами, что в переводе с персидского означает «воины». К ним начали присоединяться воины из соседних мусульманских стран. Люди со всего мира приезжали в Афганистан, чтобы оказать сопротивление советской армии.

Именно в этот момент до нас дошли радостные известия. Дядя Хаким получил разрешение выехать из Афганистана со своей женой Рабией и дочерьми Зарминой и Зиби. Они летели в Индию, а отсюда во Францию, после чего могли присоединиться к Фариду в Бахрейне. Однако наше счастье омрачалось мыслью о том, что с их отъездом круг маминых близких станет еще уже и наша тревога за нее возрастет.

Папа продолжал поддерживать связь со своим другом из министерства, и приблизительно раз в неделю я слышала, как он испускает глубокий вздох, садясь за очередное письмо с просьбой о помощи. И вдруг папа получил известия, которых мы так ждали. Папин друг исподволь работал над тем, чтобы получить для мамы официальную визу в Индию, и наконец ему удалось это сделать. Через день мама вылетала из Кабула.

Мы были бесконечно счастливы, когда увидели маму, выходившую из аэропорта с равнодушным видом, словно она приехала на выходные и наше воссоединение было совершенно естественным событием. Мы прожили друг без друга полгода — самые длинные полгода в нашей жизни.

Папа меж тем взялся обзванивать своих многочисленных знакомых, с которыми он сблизился во время пребывания в Европе. А затем он сообщил нам, что в Индию прилетает его хороший друг из ЦРУ. Когда американский агент появился в нашем доме, мы с мамой с изумлением обнаружили, что это женщина, и к тому же очень симпатичная.

После минутного изумления я ощутила прилив любви к Америке, стране, где женщины могли заниматься всем, чем угодно. Мы с папой пришли в восторг, когда американка сообщила нам, что наши визы будут готовы к концу недели и к этому же времени она договорится об авиабилетах для нас. Мы летим в Америку! — так я по крайней мере думала.

Однако мама была настроена против.

— Там сплошные гангстеры, — утверждала она. — Мы не сможем ужиться с такими людьми.

— Да, в Чикаго есть гангстеры, — возражал папа, — но большинство американцев вполне приличные люди.

— Жизнь будет там слишком тяжелой, Аджаб, — настаивала мама. — Тебе придется работать таксистом или швейцаром. Надие придется бросить учебу и мыть полы. А Мариам вообще не сможет получить образования. Будет подавать гамбургеры в дешевой забегаловке.

Я закусила губу, чтобы не рассмеяться. Мама явно насмотрелась американских фильмов.

Мы с папой были за то, чтобы лететь в Америку.

Мама и Надия хотели остаться в Индии.

Папа заколебался, когда мама сообщила ему, что у нее дурное предчувствие и она знает, что с нами произойдет что-то плохое, если мы полетим в Америку.

Я догадывалась, что мама лишь делает вид, что у нее предчувствие, чтобы уговорить папу. Но я не могла предъявить ей такое обвинение. Ведь главное — теперь мы снова вместе, а все остальное не имело значения. И тем не менее я не сомневалась, что мы совершаем ошибку, меняя жизнь в богатой многообещающей Америке на существование в Индии.

Надия полностью поддерживала маму, и папа не мог противостоять своей жене и старшей дочери, поэтому он был вынужден принять решение отказаться от американских виз и остаться в Индии.

Это была ошибка. С этого момента наша жизнь пошла наперекосяк.

Я полюбила Индию еще три года назад, когда оказалась в ней впервые, и каждые каникулы, проводимые тут, доставляли мне огромное удовольствие. Однако, когда было решено, что она станет нашим постоянным местом жительства, я начала догадываться о том, что такое жить в чужой стране с чужими обычаями. Что-то мне подсказывало, что Индия не та страна, с которой я должна связывать свое будущее. Еще большее беспокойство охватило меня, когда я убедилась в том, что мне здесь ничего не нравится.

Самый страшный враг изгнанников — время. Все мы были на чужбине. Мама и папа так страдали, что это стало отражаться на их здоровье. В отчаянии они решили отправиться во Францию и навестить дядю Хакима и его семью.

Вернулись они довольными и сообщили, что мои кузины Зиби и Зармина приспособились к западной жизни. Но самое главное заключалось в том, что Фарид во время поездки в Лондон познакомился с афганской девушкой, которая похитила его сердце. Фарид собирался жениться!

Все мы были изумлены, так как Фарид всю свою жизнь был законченным плейбоем, хотя многие девушки боролись за его внимание. Но, несмотря на наши сомнения, мы были счастливы, если счастлив был Фарид.

Мое настроение тоже улучшилось, когда я вновь увидела родителей после их месячного отсутствия и узнала семейные новости. Я еще не догадывалась, что в ближайшем будущем нас ждут серьезные беды.

Через неделю после возвращения из Франции папино состояние здоровья резко ухудшилось. Его тут же госпитализировали, и врачи обнаружили новую опухоль в мочевом пузыре. Необходимо было оперативное вмешательство и последующая поддерживающая терапия. И вновь мы жили в страхе за жизнь главы семьи.

Папа провел в больнице несколько недель, и, поскольку Надия училась, мы с мамой сидели у него по очереди. У меня была ночная смена, а у мамы дневная.

И вот однажды мама не пришла в больницу.

Мы страшно испугались, решив, что с ней мог произойти несчастный случай, поскольку я тут же вспомнила свою историю с быком. В стране, где коровам было позволено свободно бродить по улицам, могло произойти все что угодно. И я не знала, что мне делать: оставаться с папой или бежать искать маму.

И тут в палату с криком вбежала Надия:

— Мама заболела. У нее сильные боли в области живота. Ей делают анализы.

Врачи не смогли поставить точный диагноз, но все сходились во мнении, что с мамой ничего серьезного. Я несколько недель бегала от одной больничной койки к другой, пока обоих моих родителей не выписали. Папа поправлялся довольно быстро, а мама все больше слабела и бледнела.

К концу 1981 года после посещения ряда специалистов мы получили самые неутешительные известия. Маме был поставлен диагноз: рак желудка. Опухоль была довольно обширной, и она была обречена. В течение нескольких месяцев она находилась в больнице, где врачи старались сделать все возможное, а затем мы забрали ее домой, чтобы за ней ухаживала я. Я мыла ее, кормила и делала массаж. Я любила ее. Однако, несмотря на весь мой уход, ее состояние ухудшалось с пугающей скоростью. Она стонала от боли, пока врач не прописал ей инъекции морфина и не научил меня каждые четыре часа делать уколы.

Весной 1982 года моя любимая мама совсем исхудала, и глаза у нее ввалились. Я носила ее на руках из комнаты в комнату. И однажды вечером она сказала:

— Дочка, если ты действительно любишь меня, помоги мне умереть.

Это была страшная ночь, когда меня терзали сомнения. Утром 11 июня 1982 года я проснулась с первыми лучами солнца, все еще не зная, смогу ли это сделать. Когда пришла к маме, она молча взглянула на меня. И ее взгляд сказал мне все. Следующая инъекция стала самым страшным мгновением в моей жизни. Я преднамеренно увеличила дозу.

Не сводя с меня глаз, она удовлетворенно кивнула. Мое лицо стало последним, что она увидела в своей жизни. Она была моей матерью и всегда любила меня. И я тоже любила ее настолько, чтобы выполнить ее последнюю просьбу.

Я обняла ее исхудавшее тело, и мы до конца смотрели друг другу в глаза.

Моей мамы не стало.

ГЛАВА 12

Через четыре месяца после смерти мамы, 30 октября 1982 года, мы с папой отправились в Америку — страну моих грез. Мы мечтали вернуться в мирный Афганистан, но это стремление оставалось несбыточным. Стоило нам вернуться в Кабул, и нас тут же арестовали бы и казнили.

В Америке нас ждала безопасность и благоденствие, если бы не мысли о родине. Мусульманские моджахеды продолжали вести кровопролитные бои с советскими войсками. Через четыре года советского военного присутствия наша страна стала сателлитом Москвы: коммунисты по-прежнему правили в городах, а сельская местность находилась в руках повстанцев.

Когда мы прилетели в Америку, в аэропорту Вашингтона нас встретила мамина сестра тетя Шагул, ее сын Назир со своей женой Хатол и моя двоюродная сестра Разия. Тетя Шагул внешне очень походила на мою мать, так что, когда она принялась меня целовать, моя боль немного отступила.

До нас уже многие члены семьи Хассен переехали в Америку. Благодаря своим дипломатическим связям, им удалось избежать жалкой судьбы, ожидавшей большинство беженцев из Афганистана, живших в палаточных лагерях в бедности и нищете. Шагул обосновалась в Северной Виргинии. И несколько родственников с папиной стороны также поселились поблизости.

В течение нескольких месяцев я словно пребывала в гипнотическом трансе, живя в полной безопасности и с огромным количеством удобств. Мне хотелось узнать все об этой стране с помощью кинофильмов и популярной музыки, но вскоре я поняла, что Америка — страна противоречий. В моем представлении американцы были богатыми и беззаботными людьми, жившими в роскошных особняках, питавшимися деликатесами, любившими друг друга, а по вечерам танцевавшими под мотивы диско.

Но все оказалось гораздо сложнее. Мало кто из американцев был настолько обеспечен, чтобы ни о чем не тревожиться. Большинство жило очень скромно, а многие и вовсе едва сводили концы с концами, так что времени на танцы у них не оставалось. Это было первое ожидавшее меня потрясение.

Второе было связано со взаимоотношениями детей и родителей в Америке. Я выросла в культуре, где отцы семейства обладали непререкаемой властью и ожидали беспрекословного повиновения. Дети в Афганистане не возражали своим родителям. Их видели, но не слушали. Американские дети были гораздо более самонадеянными и капризными и не стеснялись устраивать скандалы на глазах у окружающих. Я слышала, как в супермаркете они спорили с родителями по поводу тех или иных продуктов, а в магазинах требовали купить им игрушки или модную одежду. Подобную дерзость и представить было невозможно в Афганистане.

Третье потрясение ожидало меня в магазине. С новыми короткими юбочками и бикини я мечтала поскорее расправить крылья и освободиться от папиного контроля и традиционных афганских табу. В Америке женщины имели право голоса, и я также мечтала его обрести. Однако, к моему ужасу, папа и остальные родственники считали, что я должна продолжать вести жизнь консервативной мусульманки, даже находясь в стране, обитателям которой было абсолютно наплевать на наши традиции. И мои родственники единодушно заявили, что Мариам Хаиль не будет участвовать ни в каких диско-танцах.

Американские девушки не только носили все, что им нравится, и ходили куда им вздумается без паранджи, они еще пользовались такой сексуальной свободой, о которой ни одна афганка и подумать не могла. Вскоре после приезда я познакомилась с симпатичной беременной американкой. Я спросила ее о муже и в ужасе отпрянула, когда она сказала, что не замужем.

— Но если ты не замужем, как же ты могла забеременеть? — в смятении выпалила я.

— Это Америка, — ответила она. — А если у тебя проблемы с этим, возвращайся к себе на родину.

Мы с папой вскоре переехали от тети Шагул в маленькую квартирку неподалеку, и я быстро нашла работу в афганском ресторане. И хотя я работала там официанткой, а не посудомойкой, я постоянно вспоминала мамино предупреждение о том, что в Америке я сгожусь лишь на то, чтобы подавать бургеры.

Я считала эту работу временной и была настроена на поступление в университет. Я поклялась себе, что накоплю денег и куплю машину, а пока мне оставалось только работать. Вскоре меня полюбили клиенты, которые по преимуществу были такими же беженцами из Афганистана. Я была вполне довольна своей жизнью, чего нельзя было сказать о папе. После пережитого им подъема, когда он посещал всех своих знакомых, обосновавшихся в Виргинии, он замкнулся и стал нелюдимым. Причина его горя коренилась в маминой смерти — скончавшись, она словно унесла с собой и половину его жизни. Он плакал в течение нескольких недель после ее смерти, и слезы служили ему утешением. А потом слезы у него иссякли, а подавленное состояние осталось.

Мое четвертое потрясение было связано с потоком брачных предложений. В округе жило много холостых афганцев, и все искали себе невест. Папино происхождение и его репутация стали причиной того, что многие захотели породниться с нашей семьей. И вскоре папа вновь оказался при деле, принимая предложения о браке с его дочерью.

Папа очень серьезно отнесся к своим обязанностям. Он загорелся желанием выдать замуж свою младшую дочь и настаивал на том, что моим мужем должен стать афганский пуштун. А повинна во всем была моя сестра Надия. Незадолго до маминой смерти она призналась, что влюбилась в иностранца и тайно заключила с ним брак. Она не только вышла замуж за человека, с которым не были знакомы родители, она нарушила и еще целый ряд запретов: ее муж не был афганцем и не принадлежал к нашей мусульманской секте. Он был иранским шиитом.

Для тех, кто не знает, ислам распадается на два основных течения — суннитов и шиитов, которые враждуют со дня смерти Пророка Мухаммеда, так и не назвавшего преемника. Близкие Пророка не могли договориться, кто возглавит ислам. Согласно историческим свидетельствам, это привело к страшной распре, когда обе группы выдвигали своих претендентов, вследствие чего ислам раскололся на две ветви. И теперь по прошествии многовекового противостояния обе ветви продолжают враждовать. Сунниты категорически запрещают своим дочерям выходить замуж за шиитов, и шииты проявляют не меньшую категоричность в этом вопросе. Людей убивали и за меньшие проступки.

Сначала Надия пыталась смягчить удар, сообщив родителям, что она влюбилась в шиита и они собираются вступить в брак. И лишь я знала, что они уже давно состоят в этом браке. Однако моих родителей и эта информация потрясла. Тем не менее они жили в надежде на то, что Надия образумится и передумает.

А потом мамина болезнь и смерть отвлекли папу от замыслов Надии. Но когда мы обосновались в Виргинии, у папы появилось время, чтобы поразмыслить над ее непослушанием. Но поскольку Надия находилась далеко в Индии, он решил сосредоточить внимание на своей младшей дочери и заняться ее многочисленными брачными предложениями.

Он даже не удосуживался посоветоваться со мной, так как мысленно все еще находился в Афганистане, где брак считается слишком серьезным делом, чтобы доверять его детям. И мне стало страшно. Меньше всего я хотела выходить замуж. Мне было всего двадцать лет, я наслаждалась жизнью в новой стране и хотела получить образование. Я учтиво попросила папу подождать и дать мне немного времени. Ведь они с мамой всегда утверждали, что, перед тем как вступать в брак, надо получить образование.

Но папа, одержимый страхом, что его дочь может выйти из повиновения, если ее не выдать замуж, упрямо продолжал гнуть свою линию.

Я ощущала себя заложницей семейной драмы, и ничто не могло помешать папе выдать меня замуж. Мне как никогда не хватало мамы, поскольку я не сомневалась в том, что она воспрепятствовала бы выдаче меня замуж. Мама всегда считала, что сначала у ее дочерей должны оказаться дипломы об окончании колледжа, и лишь после этого они смогут выйти замуж. Но мама была мертва и покоилась в своей могиле в Индии. Теперь она уже не могла меня защитить.

Я была потрясена, когда остальные родственники горячо поддержали папу и организовали крупномасштабную кампанию против двадцатилетней девушки. Тетя Шагул напомнила мне о моем долге и ответственности перед семьей.

— Твой отец тяжело переживает утрату твоей матери, — вздохнула она. — Жизнь в чужой стране и волнения за Надию лишь усугубляют его состояние. Неужто и ты решишься огорчить его?

Мне даже позвонил дядя Хаким из Франции, который тоже начал распространяться о папином душевном состоянии.

— Твоему отцу одиноко, Мариам. Ему надо принести радость. Рождение внука могло бы вывести его из этого меланхолического состояния.

Я застонала, понимая, что этого внука должна произвести на свет именно я.

Я понимала, что нахожусь в безнадежном положении, когда все родственники начали петь хором: «Аллах не забудет тебя. Он вознаградит тебя. Он сделает тебя счастливейшей женщиной во всем мире».

Похоже, всех волновало лишь одно, чтобы я вышла замуж и сделала это как можно быстрее.

Я всегда говорила себе, что никто не выдаст меня замуж против моей воли. Я слишком хорошо была знакома с трагическими подробностями жизни бабушки Майаны, кузины Амины и других афганских женщин. Однако сочувствие к папиному горю и желание быть послушной дочерью вступали в конфликт с моими прежними представлениями.

В течение нескольких месяцев я старалась плыть против течения, избегая всех разговоров о браке. Я надеялась, что папе надоест расспрашивать моих потенциальных мужей, и молилась о чьем-нибудь вмешательстве. Однако с каждым днем мне становилось все страшнее. У меня перехватывало дыхание при мысли, что папа может заявить, что выбрал для меня мужа. Никогда еще я не ощущала себя такой одинокой и такой несчастной. Я чувствовала, как теряет силу моя решимость перед напором родственников.

А потом папа заболел и сказал мне, что ему недолго осталось жить на этом свете и скоро он присоединиться к маме. Это заявление настолько меня потрясло, что я тут же сдалась. Я склонила голову и с вымученной улыбкой произнесла:

— Папа, если ты хочешь, чтобы я вышла замуж, я сделаю это. И мне все равно, кого ты выберешь мне в мужья. Я буду счастлива, если ты будешь счастлив.

Состояние папиного здоровья тут же начало улучшаться. Он вдруг стал энергичным и быстро договорился по телефону о встрече с несколькими потенциальными женихами.

Я почувствовала облегчение оттого, что мне удалось доставить папе радость, но, когда он прилег отдохнуть, у меня случился приступ безудержной рвоты. Я проклинала себя за малодушие.

Зато теперь все хвалили меня за мое послушание. Теперь я была хорошей дочерью. Я готова была выполнить желание отца вопреки собственным желаниям. И в отличие от сестры хранила верность нашей пуштунской традиции.

В течение некоторого времени я радовалась и даже ждала свадьбы. Я считала, что, выйдя замуж, приобрету определенные преимущества. Так, например, незамужним девушкам не позволялось посещать клубы. А выйдя замуж, я смогу ходить на танцы. Моя наивность граничила с глупостью. И из-за этой глупости я не понимала, что проигрываю самую важную битву в своей жизни.

Вскоре папа объявил, что выбрал мне мужа и что этот человек обладает всеми возможными добродетелями.

Моего будущего мужа звали Каис. Он был старше меня на пятнадцать лет. Он не отличался красотой, но и не был уродлив, и его рост составлял пять футов девять дюймов. Он был пуштуном и происходил из той же южной части Афганистана, что и мой отец. В юности папа, хотя и недолго, знавал его отца. Но главное для папы было то, что он являлся пуштуном.

Мне сообщили, что Каис горит желанием заключить брак с дочерью Аджаба Хаиля, хана племени Хаиль, несмотря на то что этот титул был всего лишь почетным.

Каис обхаживал моего отца, потчуя его разнообразными посулами. Он готов был стать для него не просто зятем, а настоящим сыном. Он соглашался со всеми условиями, выдвигаемыми папой, лишь бы эта свадьба состоялась.

— Конечно, Мариам должна закончить свое образование в колледже. Я прослежу за этим, — клялся он, с нескрываемой гордостью глядя на меня. — У меня хорошая работа в гостинице. Обучение вашей дочери будет стоять во главе угла.

«Ну что ж, по крайней мере он мягкий и уступчивый», — утешала себя я. Я и забыла о том, что многие афганцы готовы были изображать из себя кого угодно, лишь бы добиться желаемого.

А потом к нам приехала Надия из Индии, что случалось нечасто. Она все еще не сообщила папе, что состоит в браке с человеком, неприемлемым для пуштунов, а потому хотела, чтобы я побыстрее вышла замуж, надеясь, что сможет признаться в этом в удобный момент всеобщей радости. Она полагала, что папа будет счастлив оттого, что я вступаю в брак, и легче отнесется к ее собственному замужеству.

— По-моему, он очень милый, — улыбаясь, уговаривала она меня. — Так что не тяни со свадьбой.

— Ну конечно, тебе будет проще примирить папу со своим иранским мужем, если я выйду за пуштуна, — саркастически откликалась я.

— Ты что, Мариам, принцесса, ждущая своего принца? Ведь у тебя нет никого другого. Ради Аллаха, выходи ты за этого Каиса. И покончи с этим. — Моя сестра взирала на меня с напускной скромностью. — Будь я на твоем месте, я бы принесла эту жертву. В этом заключается наш долг. Хорошая дочь всегда жертвует своими желаниями ради блага семьи.

Я кивнула. Она была права. Я действительно ни в кого не была влюблена и ничего не знала о романтической любви. Поэтому меня легко было поймать на удочку любви и уважения к отцу. После маминой смерти он стал для меня всем. И я понимала, что, если пойду на попятныйпосле того, как о помолвке было уже объявлено, это сведет папу в могилу. А этого я бы себе никогда не простила.

Оставалось следовать пуштунским законам и быть послушной дочерью.

— Ладно, Надия, — ответила я. — Я так и сделаю.

Какой я была наивной и глупой! Как я могла забыть все, что знала с детства о браках, заключающихся из-под палки!

Довольный папа уже договаривался с сияющим Каисом о дате свадьбы.

Каис был опьянен своим счастьем и вел себя так, словно обрел огромное сокровище в Мариам Хаиль. И его поведение внушило мне мысль, что и после свадьбы мой муж будет так же почитать меня. Я напрочь забыла, что перед пуштунскими женщинами преклоняются как перед богинями до свадьбы, а после нее к ним относятся как к рабыням.

Когда было объявлено о свадьбе и нашим друзьям и родственникам стало известно имя моего жениха, мы были немало удивлены тем, что многие начали предостерегать отца.

— Аджаб, ты должен отменить эту свадьбу, — заявили два его знакомых родом из Кабула. — Это грубый и жестокий человек, и у него ужасная репутация. Все, кто знал его в Кабуле, считают его опасным человеком.

Страшная мысль промелькнула в моем мозгу: зло, от которого я бежала из Афганистана, настигло меня в Америке, и теперь я оказалась в западне.

— Папа! — закричала я, требуя, чтобы он расторг помолвку.

Но папа принялся гневно защищать Каиса, который так польстил ему, пообещав стать ему сыном. Когда его доброжелатели ушли от нас, папа заявил:

— Это всего лишь их слово против слова Каиса. А я верю Каису.

А потом я узнала, что, когда дядя Хаким сообщил о моей помолвке с Каисом своим дочерям, те в ужасе закричали:

— Нет, только не это! Это ужасный человек! Он низкий и жестокий. Надо разорвать помолвку.

— Пожалуйста, папа, происходит что-то дурное! — умоляла я отца. — Отмени свадьбу или отложи ее, пока мы не разберемся в предъявленных ему обвинениях.

Но папа лишь сердился, что я верю всяким глупым слухам, когда он нашел для меня такую прекрасную партию.

Лишь после свадьбы я узнала, что отца хотела предостеречь и другая наша родственница, жившая в Америке.

— Я знаю этого дурного человека, — сказала она тете Шагул. — Он преступник. Он сидел в Афганистане за убийство. Ты должна воспрепятствовать этой свадьбе.

— Слишком поздно, — покачала головой моя тетя.

— Ты можешь спасти свою племянницу. Ради Аллаха, позвони ее отцу.

— Слишком поздно, — повторила тетя и так и не позвонила папе.

Накануне свадьбы, обуреваемая дурными предчувствиями, я лежала, парализованная страхом. Загнанная в угол, ощущая, что не могу опозорить отца, расстроить родственников и разгневать жениха, я надела свое роскошное свадебное платье и модную тиару и посмотрела на себя в зеркало. Снаружи я была прекрасна, но внутри меня обуревало отчаяние. Больше всего мне хотелось собраться с мужеством, поймать машину и уехать отсюда как можно дальше.

Но это бы нанесло неизлечимую рану моему отцу и, несомненно, убило бы его. Я не могла так поступить.

Я произнесла клятву и стала замужней женщиной. Все произошло в мгновение ока. После бракосочетания в свадебном зале был устроен роскошный прием. Каис прохаживался как гордый павлин, принимая поздравления от своих друзей, а я жалась к стене, чувствуя, как горечь сменяется ужасом.

Вскоре вместе с Каисом мы отправились в наш новый дом — квартиру в высотном здании, расположенном рядом с гостиницей, где он работал.

Почему-то никто из моих родственниц не подготовил меня к тому, что я должна была знать о первой брачной ночи. Не успели мы войти в квартиру, как Каис подскочил ко мне и принялся сдирать с меня платье. Будучи девственницей, я была потрясена и напугана его поведением. Каис обошелся со мной настолько грубо в эту первую брачную ночь, что она закончилась для меня на больничной койке.

Я плакала как ребенок, когда мне оказывали необходимую врачебную помощь.

— Отвези меня к отцу, — крикнула я Каису. Не прошло и нескольких часов, а супружеская жизнь уже вызывала у меня непреодолимую ненависть.

Каис отвез меня домой, и я бросилась к папе. Я сидела у него на коленях и плакала.

— Я хочу остаться здесь, папа, — умоляла его я.

— Что случилось? — изумленно поинтересовался он.

— У нее болит живот, — ответил Каис странным голосом и закатил глаза при виде папиного недоумения.

Папа не знал, как себя вести в этой щепетильной ситуации. Ему недоставало жены, которая могла бы разрешить эту деликатную женскую проблему.

— Ступай домой, Мариам, — осторожно подтолкнул он меня. — Ступай домой со своим мужем.

Плечи у меня опустились. Мне было некуда деваться. Меня окружал кошмар, созданный моими собственными руками.

Каис ухмыльнулся и повел меня прочь. Мы вернулись в его квартиру, и он снова набросился на меня, как только дверь за нами закрылась.

Мой брак с Каисом превратился в одну сплошную безжалостную схватку. Мой муж был низким и жестоким человеком. Вся моя жизнь стала жалким круговоротом, состоявшим из домашних обязанностей, работы в ресторане и насилия. Никто уже не упоминал о прогулках под луной и диско-танцах. Мой муж работал, ел и насиловал жену. Из этого складывалась его жизнь. Иногда мне в голову приходила страшная мысль о том, что Каис является реинкарнацией папиного старшего брата Шер-хана.

Вскоре наступило время подавать заявление в колледж. Я стремилась к переменам и мечтала о том, что буду проводить время со сверстницами, получать образование и хотя бы на несколько часов избавляться от своего мужа.

Однако Каис лишь рассмеялся, когда я сказала ему об этом:

— Конечно нет. Никуда ты не пойдешь. Мне не нужна ученая жена. Она должна быть такой же, какая была у моего отца, и беспрекословно мне повиноваться.

Это стало для меня настоящей пощечиной. Все его предсвадебные обещания испарялись как утренний туман.

— Ты обещал моему отцу, что позволишь мне учиться в колледже, — пробормотала я.

— Конечно обещал, — ухмыльнулся Каис. — Надо было произвести хорошее впечатление. Хороший торговец всегда заставит покупателя купить его товар. Я был товаром и должен был заставить твоего сентиментального отца купить его, чтобы он отдал мне свою дочь.

«Ну все, больше я не буду покоряться этому животному», — сказала себе я.

— Я буду учиться в колледже, — заявила я. — И ты меня не остановишь. Это Америка.

Каис бросился ко мне и так сжал мою голову руками, что мне показалось, будто мой череп вот-вот расколется.

— Не смей так разговаривать со мной! Поняла? Только попробуй еще раз перечить мне, и ты пожалеешь об этом.

Еле передвигая ноги, я вышла из комнаты. Моя жизнь становилась зеркальным отражением жалкого существования бабушки Майаны. Я ничем не отличалась от своей кузины Амины. Мое самопожертвование выглядело еще глупее, так как у меня не было детей, которые привязывали бы меня к моему жестокому мужу. Я вела рабское существование, хотя всю свою жизнь клялась себе, что со мной этого никогда не произойдет. Какой я была глупой! Все мои грезы о счастье, самосовершенствовании и танцах до упаду развеялись как дым. Я думала лишь о том, как сбежать от Каиса и подать на развод.

Обстоятельства изменились, когда через несколько недель меня начало подташнивать по утрам. Затем меня уже рвало без передышки, и все съеденное тут же выходило наружу. Я нуждалась в медицинской помощи, но Каис отказывался показать меня врачу и согласился на это лишь тогда, когда я уже не могла вставать с кровати.

Доктор сообщил мне, как ему казалось, хорошие новости:

— Вы не больны. Вы беременны. Поздравляю.

Я кинула взгляд на Каиса, полагая, что это должно было его обрадовать. Я надеялась, что перспектива рождения сына сможет изменить его и он снова станет таким, каким казался вначале.

Но Каис лишь равнодушно пожал плечами. Доктор сказал, что я ежемесячно должна приходить на осмотр, и покраснел.

— Ах этот жадный сукин сын! — принялся ругаться Каис, как только мы вышли из клиники. — Он не получит мои деньги. Ты не станешь ходить сюда и раздвигать перед ним ноги каждый месяц.

Я промолчала, но запомнила дату своего следующего визита, понимая, что здоровье ребенка мне дороже требований Каиса. Через месяц, когда я собралась уходить, Каис встал перед дверью.

— Ты никуда не пойдешь, Мариам. Моя мать никогда не ходила к врачам. По прошествии девяти месяцев она удалялась в свою комнату и производила на свет ребенка, а на следующий день уже снова занималась домашними делами. И ты будешь поступать так же! — Он отшвырнул меня, а затем снова завалился на диван смотреть телевизор.

Каису и в голову не приходило, что я могу его бросить. Но по мере того, как в моем теле росло мое невинное дитя, все больше возрастала моя решимость. Я с бесстрастным выражением лица кинулась к двери и выбежала с криком: «Я пойду к врачу!» Я выскочила на улицу и поймала такси.

Впервые я поняла, почему Амина вернулась к своему мужу, невзирая на его побои, чтобы защитить своих детей. И хотя мое дитя все еще находилось в моем чреве, и я еще никогда не видела его личика, я уже любила его сверх всякой меры.

После визита я направилась домой, с ужасом готовясь к тому, что меня там ожидало. Я проскользнула в квартиру, готовясь сбежать в любую минуту, если Каис снова набросится на меня.

Но он подошел ко мне с улыбкой:

— Нам надо как следует позаботиться о тебе. Твой отец сказал, что, если я буду хорошо за тобой ухаживать, ты родишь мне сына.

Я замешкалась, опасаясь очередной выходки, которая могла застать меня врасплох.

— А если это будет девочка?

— А если это девочка, Мариам, надеюсь, она умрет в твоем животе. Мне нужен сын! — Он склонился ко мне, сверкая глазами. — Ты меня слышала? Я признаю только сына.

Я молча кивнула, опасаясь спорить с Каисом и прекрасно понимая, что не могу гарантировать того, что родится мальчик.

В последующие месяцы он стал реже бить меня, хотя наша совместная жизнь продолжала оставаться взрывоопасной.

27 января 1984 года я проснулась от резких болей в пояснице. По дороге в больницу Каис молил Аллаха:

— Аллах! Пусть это будет мальчик. Он может быть слепым или калекой, главное — мальчик! — Он повторял эту мантру на протяжении всего времени, что я находилась в родильном отделении. А потом я поймала себя на том, что тоже молюсь Аллаху, чтобы это был мальчик, так как я слишком боялась, что Каис убьет ребенка, если он окажется девочкой.

Аллах смилостивился и наградил меня крепким и здоровым мальчиком. Все были счастливы. Каис вдруг начал проявлять внимание и заботу, радуясь, что теперь может хвастаться крупным и здоровым новорожденным сыном. Папа, заливаясь слезами радости, ворвался ко мне в палату. Я вернула ему смысл жизни, и он наконец получил столь желанного внука.

В этот волшебный день я даже испытала чувство любви к Каису.

ГЛАВА 13

Когда на свет появилось мое бесценное дитя, я на время позабыла о всех трудностях и проблемах, связанных с его отцом. Я даже представить себе не могла, что можно так любить своего ребенка. Я впервые была счастлива с момента своего несчастного замужества. Я обнимала своего сына Дюрана и заглядывала в его нежное личико и очаровательные глазки. Этот младенец освободил меня от всех страданий, и я была переполнена радостью.

Я даже готова была уступать своему мужу, лишь бы он снова не впал в ярость и не напугал нашего маленького сына. И вначале все шло хорошо. Каис был счастлив, что у него родился сын, хотя и не был склонен проводить с ним много времени. Его пренебрежение своими отцовскими обязанностями очень устраивало нас с папой, так как в отсутствие Каиса мы могли в полной мере наслаждаться обществом маленького Дюрана.

И, глядя на папино счастливое лицо, когда он обнимал своего внука, я понимала, что все мои мучения были не напрасны. Я давно уже не видела папу таким счастливым. Брак с Каисом стал для меня катастрофой, но меня утешало то, что хоть папа от этого выиграл. Глядя на крошечное личико Дюрана, сияющее незамутненной радостью, я впервые поняла афганских женщин, готовых сносить жестокость своих мужей. Ничто в этом мире не могло сравниться с ребенком.

Папа стал совсем другим человеком. Он с восторгом бегал по магазинам, покупая все, в чем мог нуждаться мой сын, начиная от последней модели коляски и заканчивая символической серебряной ложечкой. Наблюдая за тем, как папа балует моего сына, я неизменно ощущала печаль, что мама была лишена этого. Какое счастье она смогла бы испытать, став бабушкой!

Но меня с Каисом по-прежнему разделяла бездна, ибо я не могла любить изувера, который был моим мужем и отцом моего ребенка. Я утешала себя лишь мыслью о том, что научусь смиряться с ним по крайней мере до тех пор, пока наш ребенок не вырастет. Однако вскоре Каис начал жаловаться, что плач ребенка мешает ему спать, и приказал мне с Дюраном переехать к папе. Мой бесчувственный муж даже не догадывался, как будут рады папа, я и Дюран.

Но мне следовало бы догадаться, что это перемирие не сможет продлиться долго, так как Каис был из тех, кто постоянно вступал в конфронтацию. Неприятности начались заново, когда я стала водить Дюрана в общественный бассейн. Стараясь не возбуждать неуправляемую ревность Каиса, которая приводила к ожесточенным спорам, всякий раз уходя из дома, я оставляла записки с подробным описанием того, чем собираюсь заняться.

Не прошло и часа, как у бассейна появился Каис. Холодок пробежал по моей спине, когда я поняла, что муж в ярости.

— Мариам! Домой! Сию минуту! — низким угрожающим тоном произнес он.

Бедняжка Дюран захныкал в предвкушении бури. Он уже знал, на какие взрывы способен его отец. Несколько пловцов, заметив свирепое выражение лица Каиса, предусмотрительно вылезли из бассейна и отошли подальше. Стараясь избежать публичного скандала, я бросилась собирать наши вещи.

Каис двинулся прочь, и я, похватав мокрые полотенца и взяв на руки Дюрана, поспешила за ним. Стыд застилал мне глаза при мысли о том, что я выгляжу послушной женой, каковой, в сущности, и являлась. Когда Каис захлопнул за нами дверь, я бросилась укладывать Дюрана в его постельку. «Что могло так вывести его из себя?» — судорожно думала я. Я ничего не сделала, чтобы вызвать его гнев. И все же я понимала, что ссоры не миновать.

Каис, тяжело дыша, двинулся за мной. И я решила, что он в очередной раз собирается изнасиловать меня, что происходило регулярно. Он схватил меня за руку и грубо втолкнул на кухню. Неужто он изобрел какое-то новое сексуальное извращение? Он выдвинул ящик кухонного стола и достал из него наш самый большой нож.

Я окаменела. Вид ножей всегда приводил меня в ужас.

Одной рукой Каис схватил меня за горло, а другой принялся кромсать мой купальный костюм. Задыхаясь, я наблюдала за тем, как ошметки моего костюма падают на пол. А когда я оказалась совершенно голой, он приставил острие ножа к моему горлу. Я понимала, что, стоит мне пошевелиться, и я сама напорюсь на лезвие, даже если Каис не попытается меня зарезать. Он склонился к моему лицу и угрожающе произнес:

— В следующий раз, когда моя жена станет щеголять в купальном костюме перед другими мужчинами, я ее убью.

Я вздрогнула от боли, когда он резанул по моему горлу острым лезвием. Кровь хлынула из раны. А глаза Каиса возбужденно расширились при виде крови.

Он действительно хочет меня убить, решила я, лихорадочно прикидывая, что можно сделать, чтобы спасти собственную жизнь и жизнь Дюрана.

В этот момент он закричал в своей колыбельке. Он хотел есть.

Каис ударил меня по лицу и лягнул.

— Иди займись своим сыном! — рявкнул он.

На этот раз меня спас Дюран.

Зажимая рукой рану на горле, я бросилась к нему. При виде меня Дюран загулил и начал улыбаться. Я схватила его на руки и побежала в ванную. Там я обмотала горло полотенцем, потом вынесла Дюрана на кухню, покормила его и принялась укачивать, пока он не заснул.

Затем я вернулась в ванную и рассмотрела свою рану в зеркале. Шея распухла оттого, что ее сжимал Каис. Однако рана была неглубокой и уже перестала кровоточить. Я с облегчением выдохнула, потому что, если бы мне потребовалось накладывать швы, Каис не отпустил бы меня в больницу.

Когда я на цыпочках попыталась пробраться в комнату Дюрана, из-за двери выскочил Каис — он дал мне еще несколько пощечин, швырнул в нашу супружескую постель и грубо овладел мной.

На следующее утро Каис проснулся в том же отвратительном настроении. Встав на колени на кровати, он снова дал мне несколько пощечин, после чего опять меня изнасиловал. Лишь насилие доставляло ему сексуальное удовольствие. Я попыталась оттолкнуть его, но, когда он начал меня душить, мне ничего не оставалось, как подчиниться. Я должна была жить ради своего сына. Я знала, что, если Каис убьет меня, мой сын останется беззащитным.

Наконец Каис оставил меня в покое и отправился в ванную собираться на работу. И лишь после того, как он ушел, я разрыдалась. Однако быстро взяла себя в руки и ради сына постаралась забыть о своем невыносимом существовании.

Позднее я столкнулась с одним из наших соседей, который с изумлением уставился на огромный синяк на моем лбу и кровоподтеки. Ему уже неоднократно доводилось видеть травмы, которые наносил мне Каис.

— Что с вами случилось? — осведомился он.

— Я упала, — тихим голосом ответила я, отводя глаза в сторону.

— Опять? Значит, вы очень неуклюжая для своего юного возраста, — заметил он.

— Наверное, — отворачиваясь, смущенно ответила я.

— Это неправильно. Ты должна уйти от него, — очень серьезно произнес он.

Я залилась краской и поспешила прочь, стыдясь своей беспомощности. Слезы струились по моему лицу. Это заставило меня вспомнить давнюю историю, и передо мной возникло давно позабытое женское лицо.

Когда мне было шестнадцать лет, к нам однажды прибежала Джамиля, милая женщина, жившая по соседству. Я была в гостиной, когда она ворвалась к нам без стука. Я решила, что за ней гонится свора бешеных собак. Я схватила ее за руки и усадила в кресло.

— Что случилось? — спросила я и кликнула няню Муму, чтобы та принесла ей стакан воды. — Скорей-скорей! — подгоняла я Муму.

Наконец Мума явилась со стаканом сока в одной руке и мокрым полотенцем в другой.

— Держи, держи, — нежно промолвила она.

— Что случилось? — снова повторила я, хотя уже заметила следы побоев на теле нашей соседки.

Я слышала, как родители шепотом обсуждали ее жалкое положение, но никогда еще ее травмы не выглядели так ужасно. Джамиля всегда страдала молча, объясняя свои ссадины и кровоподтеки то тем, что споткнулась об одного из своих детей, то тем, что неуклюже врезалась в дверной косяк. Однако, несмотря на ее объяснения, все знали, что ее бьет муж.

В тот раз Джамиля впервые попыталась укрыться в нашем доме.

— Он хочет убить меня, — простонала она. — Можно я останусь у вас на ночь?

— Конечно-конечно! — воскликнула я, гадая, что возможно сделать, чтобы засадить ее изувера мужа в тюрьму. В то время я наивно полагала, что женщины просто должны обращаться к правосудию.

В это время Надия уже училась в Индии, и у меня была собственная спальня.

— Ты будешь спать в моей комнате, Джамиля, — заявила я. — И твой муж не осмелится туда войти.

Она, продолжая плакать, кивнула с облегчением. Я вгляделась в ее лицо. В день свадьбы Джамиля была красавицей, но годы семейной жизни страшно ее состарили. Ее лицо все больше грубело с каждым новым годом. Теперь оно и вовсе распухло, а нежная кожа была покрыта кровоподтеками. Бедняжку жестоко исполосовали.

— Чем он тебя бил, Джамиля?

— Это я во всем виновата, — всхлипнула она. — Я убежала из кухни, когда заплакал ребенок, и его обед подгорел. Он был голоден, а есть было нечего. Это я во всем виновата, — повторила она.

— Перестань, Джамиля. Ты ни в чем не виновата. Твой ребенок болеет уже две недели. Естественно, что ты должна была им заняться.

— Нет… нет… я виновата. Я заслужила эти побои.

Я глубоко вздохнула. Как я ненавидела афганок за то, что они оправдывали своих мужей. Если женщину били, она сама была в этом виновата. Если ее убивали, значит, она была проституткой и сама заслужила такую участь. Мужчины были чисты, во всем были виноваты только женщины.

Всю ночь Джамиля плакала, а я не могла заснуть. Я помню, что злилась на ее покорность, на ее неспособность постоять за себя! До утра мы так и не заснули, и бедная Джамиля проплакала всю ночь.

На следующее утро она пила чай в гостиной, когда в дверь начал ломиться ее муж. Няня Мума открыла ему.

Он сразу же направился к своей жене, не испытывая никаких укоров совести при виде ее жалостного вида.

— Ладно, иди домой, Джамиля. Вечеринка закончилась.

Я пришла в ярость при виде того, что это чудовище даже не раскаивается в содеянном.

Меня обуял такой гнев, что я даже запыхтела, и это заставило мужа Джамили обратить на меня внимание.

— А ты почему не в школе?

— Потому что я собираюсь отвезти твою жену к врачу. У нее страшные боли от твоих побоев.

— Она никуда не поедет, — осклабился он.

Но тут, поскольку в комнате находились другие женщины, Джамиля осмелилась возразить ему.

— Мариам отвезет меня в женский центр, и я расскажу о всех твоих побоях, — выпалила она с неожиданной дерзостью.

Муж Джамили сделал несколько шагов по направлению к жене и ударил ее с такой силой, что голова у нее откинулась назад, а чашка с чаем выпала из рук.

— Правда? Вряд ли ты сможешь что-нибудь сообщить, если умрешь. А теперь заткнись, возвращайся домой и займись своими детьми.

С этими словами он развернулся и вышел вон.

Джамиля снова заплакала.

— Джамиля, поехали, — обняв ее за плечи, сказала я. — Его надо наказать.

— Нет. Нет. Я не могу. Он убьет меня. И что тогда будет с моими детьми? — и с этими словами она вырвалась из моих объятий и двинулась к двери.

Мы еще долго поддерживали близкие отношения, но больше она никогда не обращалась к нам за помощью, хотя побои мужа становились все более жестокими.

Мне всегда казалось, что мне уготовано иное и я никогда не повторю судьбу Джамили. Находясь под защитой нежного отца, который никогда не поднимал руку на свою жену и дочерей, я не сомневалась, что мне не грозят подобные проявления агрессии. Однако теперь я была столь же беспомощна, как те женщины, к которым привыкла испытывать жалость. Теперь я стала объектом жалости.

Я чувствовала, что жестокость Каиса росла с каждым днем и ради своего сына я должна уйти от него. Сравнивая себя с Джамилей, Аминой и другими афганскими женщинами, я напоминала себе, что нахожусь в Америке, а потому мое положение в корне отличается. Я могла избавиться от своего мужа-насильника, потому что в этой стране женщины обладали правами.

И я начала действовать. Прежде всего обратилась к папе.

— Папа, я понимаю, что для тебя неприемлемо слово «развод». Я знаю, что это слово — табу для пуштунских женщин. Но я по глупости вышла замуж за Каиса лишь для того, чтобы доставить тебе удовольствие. Я вышла за него лишь для того, чтобы у тебя была хотя бы одна дочь, состоящая в браке с пуштуном.

Папа с изумлением вскинул на меня глаза, и я задумалась, как это незнакомец видит раны на моем теле, а папа, общающийся со мной каждый день, нет.

И тогда слезы хлынули из моих глаз.

— Я не должна была выходить за него замуж. Тебя предупреждали, что Каис — жестокий человек. И это правда, папа: мой муж регулярно избивает меня. Он причиняет мне боль. Меня пугают его неуправляемые вспышки ярости. И дело кончится тем, что он убьет меня. Ты этого хочешь, папа?

Папа ничего не ответил, однако встал, закрыл дверь и обнял меня. И мои горькие слезы вдруг сменились радостью: папа таким образом давал мне понять, что я могу вернуться жить к нему. И хотя пуштунский закон запрещал женщинам разводиться, он готов был смириться с тем, что я уйду от своего мужа.

А потом папа сказал:

— Прости меня, пожалуйста, за то, что произошло. Это моя вина. Это я выбрал тебе в мужья такое чудовище.

Я еще громче разрыдалась в папиных объятиях, прощая его за все. Впервые он взял на себя ответственность за мои страдания.

Через три дня Каис ворвался в папину квартиру, умоляя, чтобы ему предоставили еще один шанс.

— Да, Аджаб, признаю, я причинял боль твоей дочери. Я так люблю Мариам, что схожу с ума от ревности. Клянусь, больше это никогда не повторится.

Папа наградил его пронизывающим взглядом.

Я наблюдала за Каисом и думала, как столь низкий человек может выглядеть настолько обаятельным. Мой жестокий муж начал проливать крокодиловы слезы. Схватив папину руку, он принялся покрывать ее поцелуями.

— Прошу тебя, прости меня.

В этот самый момент проснулся спавший Дюран и, узнав своего отца, загулил от радости.

Папа посмотрел на Дюрана, а затем кинул на меня негодующий взгляд. Его чувства были ясно написаны на его лице: «Твоему сыну нужен отец».

«Мариам, твой муж придерживается политики „разделяй и властвуй“, — услышала я голос матери. — Уходи от него, дочь моя. Уходи».

Я с мольбой посмотрела на отца, пытаясь передать ему это безмолвное послание. «Папа, он не изменится и снова будет поступать точно так же».

Папа отвернулся с беспомощным видом.

— Прошу тебя, Мариам, — кинулся Каис мне в ноги. — Умоляю. Обещаю, что отныне буду относиться к тебе с любовью и уважением.

Я беспомощно наблюдала за тем, как два пуштуна — мой муж и мой отец, — объединившись, набросились на меня.

Я ощущала родство со всеми пуштунскими женщинами, жившими до меня. У нас не было прав и не было власти. Мы были слишком слабы, чтобы защитить себя. Бабушка Майана всегда говорила мне, что женщина должна быть послушной, преданной и самоотверженной, чтобы соответствовать пуштунским традициям. Я никогда с ней не соглашалась, но, несмотря на все свое детское бунтарство, теперь, когда выросла, я оказалась такой же слабой.

Как я и предполагала, папа откашлялся и произнес:

— Возвращайся в свой дом, Мариам. И попробуй начать все сначала, дочка. Ради сына.

Зная, что никто не встанет на мою защиту, я почувствовала, что силы вновь меня покидают. Почему так происходило, я не знала. Мое афганское воспитание лишило меня чувства собственного достоинства.

Я глубоко вздохнула и начала собирать вещи Дюрана. Каис взял нашего сына на руки, и я молча последовала за ним.

Когда Надия приехала к нам на каникулы в следующий раз, я уже вернулась к работе. Боясь оставлять своего сына с отцом, я предпочитала отводить его к папе, так что моя сестра могла позабавиться, глядя на его смешные выходки. Как-то вечером я зашла домой, чтобы приготовить Каису обед, перед тем как идти на работу. Я возилась на кухне у плиты, когда он подошел, остановился за мной и изо всех сил ущипнул меня за ягодицы. Я вскрикнула и обернулась.

— Больно, Каис! Зачем ты это сделал?

— Затем, Мариам, — угрожающе прошептал он, — что на тебе облегающие брючки и твоя задница выглядит очень соблазнительно.

— Спасибо, — приняв это за комплимент, хотя и несколько странный, ответила я.

Но прежде чем я успела пошевелиться, он схватил нож и распорол мои брюки.

У меня перехватило дыхание, и я попыталась увернуться.

Но он размахнулся и ударил меня кулаком в живот.

Я упала на пол.

— Вот мой закон, Мариам, — пиная меня ногами, закричал он, — моя жена не будет вертеть задницей перед другими мужчинами! Бог знает, сколько из них мечтает о том, чтобы трахнуть тебя!

Я вскочила на ноги и бросилась в ванную — единственное помещение, в котором была задвижка. Я поспешно захлопнула дверь и заперлась.

Еле переводя дыхание, я принялась рассматривать свое лицо в зеркале. Я не помнила, чтобы Каис ударял меня по лицу, но губы у меня уже распухали. Затем я заметила глубокую рану на пояснице, там, где Каис ножом разрезал мои брюки.

Я сидела в ванной, пока из комнаты не послышались звуки телевизора, который включил Каис, тогда я осторожно выскользнула и бросилась звонить своему начальнику в ресторан.

— Простите, — прошептала я в телефонную трубку, — я заболела и не смогу сегодня выйти на работу.

— Мариам, если у тебя травмы на лице, можешь не выходить, — тяжело выдохнул он. — Но если Каис отпинал тебя только по ногам и кровоподтеки не видны, то ты мне будешь очень нужна сегодня. У меня не хватает рабочих рук.

Я едва сдержалась, чтобы не закричать. Оказывается, все всё знали и происходящее со мной ни для кого не было тайной. Я была несчастным существом, не способным защитить себя от собственного мужа. Никогда еще я так не ощущала свою никчемность. И слезы хлынули у меня из глаз.

— Дитя мое, уходи от него, — зашептал мой начальник в трубку. — Уходи, пока он тебя не убил.

Весь вечер я делала вид, что ничего не произошло, а на следующий день, отведя Дюрана к папе и оказавшись в безопасности, позвонила Каису.

— Каис, больше так не может продолжаться. Я хочу развестись. Я буду хорошо заботиться о твоем сыне. И ты сможешь встречаться с ним когда захочешь.

— Мариам! — завизжал он. — Немедленно возвращайся домой! Ты принадлежишь мне!

— Послушай меня, Каис. Ищи себе другую жену. Найди такую, которая не станет жаловаться на твои побои. Женись на послушной женщине, такой же, какой была твоя мать. Я тебя больше слушаться не буду. И не стану покорно сносить твое насилие.

— Тебе удастся уйти от меня, Мариам, только если ты умрешь, — пригрозил он. — И ты сможешь от меня отделаться только тогда, когда мы тебя закопаем.

Холодок пробежал у меня по спине, но я не уступила.

— В понедельник я свяжусь с адвокатом и подам на развод. — Я повесила трубку, ощущая себя гораздо более уверенно, несмотря на весь свой страх. Я наконец приняла решение и была готова исправить свою жизнь.

Каис перезвонил моему отцу и, впервые сбросив свою фальшивую личину, рявкнул:

— Попрощайся со своей дочерью, Аджаб! Дни ее сочтены!

И папа наконец понял, как он ошибался насчет Каиса. Тот был фальшивкой. Его зять обманывал его с первого дня.

Папа поставил в известность полицию, но ему объяснили, что он находится в Америке, где личные угрозы не являются преступлением, если только вслед за ними не следуют насильственные действия. Впервые я пожалела о том, что мы находимся не в Афганистане, где за угрозу физической расправы следовала племенная месть.

На следующий вечер у папы снова зазвонил телефон. Звонил близкий друг Каиса.

— Он убьет меня, если узнает, что я звонил тебе, Аджаб, — сказал он. — Но он что-то замышляет. Забирай дочь и внука и бегите.

— В Соединенных Штатах Америки существует закон, — возразил папа. — Что может сделать этот негодяй? Его постигнет кара.

— Пожалуйста, уезжай, Аджаб. Каис договорился с наемным убийцей. Это не шутки.

— С кем? — ошарашенно переспросил папа.

— Не заставляй меня повторять. Говорю тебе, твой зять нанял человека, чтобы тот убил твою дочь! Забирай Мариам с ребенком и бегите из города. И никому не говори, куда вы направляетесь. Предупреждая тебя, я рискую собственной жизнью!

Когда папа передал мне этот разговор, у меня началась истерика.

— Убийца?!

Но папа продолжал придерживаться мнения, что все это пустые угрозы, направленные на то, чтобы я вернулась к Каису. И только я знала, что это не так. Я слишком хорошо знала Каиса. Он был жестоким убийцей и уже неоднократно пытался убить меня до этого. Все зашло слишком далеко. Мы с ним находились в патовой ситуации. Я знала, что никогда к нему не вернусь. А он не намерен был меня отпускать.

И тут из Парижа нам позвонил Фарид. Папа сообщил ему последние новости. И Фарид, внимательно выслушав все, сказал:

— Приятель Каиса говорит правду, дядя. Подумай как следует. Зачем ему предупреждать тебя? Совершенно очевидно, что он боится оказаться замешанным в расследование убийства.

— Может, он такой же безумный, как Каис? — с надеждой в голосе предположил папа. Меньше всего ему хотелось покидать свой уютный дом.

— Я скоро приеду, — ответил Фарид.

— Из Парижа?

— Да. Оставайтесь на месте. Двери держите на запоре. Я прилечу первым же рейсом.

Фарид всегда держал слово. Не прошло и суток, как он вошел в папину квартиру. Мой двоюродный брат был прекрасен как всегда.

— Не волнуйся, братишка, — хитро посмотрев на меня, произнес он. — Твой старший брат защитит тебя.

Фарид никогда не забывал о том, что в детстве я изображала из себя мальчика.

Но тревога отравляла мне даже радость от встречи с Фаридом.

— Фарид, он нанял убийцу. Он действительно хочет убить меня, а потом заберет сына и сбежит в Афганистан.

Фарид успокоил меня, а затем занялся делами. Нам с Дюраном предстояло уехать как можно дальше, не покидая при этом американского континента. Тем же вечером Фарид отвез нас в аэропорт и посадил на самолет, летевший в Лос-Анджелес, штат Калифорния. У Фарида жили там близкие друзья, которые готовы были позаботиться о нас.

Затем папа с Фаридом должны были присоединиться к нам. Я надеялась, что все обойдется и я смогу спокойно заниматься воспитанием сына. Нам предстояло начать новую жизнь, жизнь без насилия, боли и оскорблений, — так, по крайней мере, считала я.

ГЛАВА 14

Я подала на развод и единоличную опеку сына в свете жестокости, проявляемой Каисом. Я не претендовала на получение алиментов. Мне не нужны были деньги Каиса. Я просто хотела в мире и безопасности растить своего сына.

Оказавшись вдали от Каиса, я немного успокоилась и время от времени даже начала ощущать мгновения счастья. Дюран был веселым, цветущим ребенком и, похоже, совсем не скучал по своему отцу. Вскоре он начал говорить и произносить мое домашнее имя — Мало. Впрочем, у него оно звучало как Мано. Никогда в жизни не слышала ничего более приятного, чем голосок маленького Дюрана, когда он звал меня: «Мано! Мано!»

Угроза, однако, сохранялась, а это означало, что мы можем давать свой адрес и номер телефона только ближайшим родственникам. А потом однажды утром нам позвонила моя тетя из Техаса. Она сообщила, что Каис обзванивает всех наших родных и утверждает, что ему ничего не надо и он просто хочет сделать меня счастливейшей женщиной в мире. Он всем рассказывает, как любит меня и сына и как по нам скучает. А поняв, что моя тетя начинает поддаваться, он сосредоточил на ней свои усилия, и она поддалась его злым чарам. Не ведая что творит, она дала Каису мой адрес и номер телефона. Стоило ему несколько раз поговорить с ней, и она поверила, что он хороший человек.

— Мариам, он хороший, — принялась она убеждать меня. — Он изменился. Теперь он будет хорошим мужем.

Развод был таким немыслимым явлением в моей культуре, что большинство родственников хотело, чтобы я смирилась со своей участью и молча терпела насилие, как это делают все женщины в Афганистане.

Я бросила телефонную трубку и кинулась к папе:

— Тетя дала ему наш адрес!

И в тот же момент телефон зазвонил снова. Я схватила трубку, думая, что это снова она.

— Мариам, — раздался зловещий шепот Каиса, — даже если ты взлетишь в воздух, я поймаю тебя за ногу. Даже если ты закопаешься под землю, я вытащу тебя за волосы. Тебе от меня не убежать!

У меня от ужаса перехватило дыхание, и я бросила трубку.

Телефон зазвонил снова, и трубку снял папа.

— Аджаб, я еду в Лос-Анджелес, — услышал он. — Я собираюсь убить Мариам и тебя. Если потребуется, я и сына своего убью. Неужто ты считаешь, что я боюсь электрического стула? Я войду в историю! Афганец, отдавший свою жизнь ради чести!

— Если ты хочешь войти в историю, — закричал папа, — отправляйся обратно в Афганистан и участвуй в джихаде! Езжай сражаться с русскими! И больше никогда сюда не звони!

Папа швырнул трубку, и это был мой нежный папа, никогда в своей жизни не причинивший никому зла. Но теперь его распирало от воинственного духа. И, появись Каис в этот момент перед нашими дверьми, я не сомневаюсь, папа забил бы его до смерти.

Полиция, хотя и проявляла к нам симпатию, по-прежнему отвечала, что со словесными угрозами ничего не может поделать и будет иметь право арестовать Каиса лишь после того, как он действительно нападет на кого-нибудь из нас. Мы были ошеломлены, что американское правосудие проявляет исключительное благородство по отношению к преступникам и гораздо менее справедливо относится к их жертвам.

Мой адвокат заполнил необходимые документы, хотя я уже сомневалась, что мой иск будет удовлетворен.

А потом Каис позвонил снова, и я изумилась, услышав его спокойный голос.

— Ладно, сдаюсь, — произнес он. — Только хочу сказать, что бил тебя не из ненависти, а из любви. Просто я не хотел, чтобы на тебя смотрели другие мужчины. Если бы я был волшебником, Мариам, я постоянно носил бы тебя с собой в кармане. Но я не волшебник. И поэтому позволю тебе уйти, потому что люблю тебя. Я дам тебе развод… но при одном условии. Ты больше никогда не выйдешь замуж.

Я согласилась, так как не знала, что еще можно сделать в этой ситуации.

— Ладно, я согласна. Я не стану выходить замуж. Да и зачем мне это? Ты показал мне, что брак — это кошмар. Я хочу только одного — чтобы меня оставили в покое и я могла бы воспитывать своего сына.

— Хорошо. Договорились. Тогда давай останемся хорошими родителями для нашего сына.

— Ладно, — ответила я, ощутив облегчение. Неужто Каис опомнился? Неужто он наконец понял, что Америка — это не Афганистан и здесь мужья не бьют своих жен?

Каис вновь позвонил через неделю и заявил, что должен регулярно встречаться с сыном. Он собирался перебраться в Лос-Анджелес.

Я была в ужасе, но не могла его остановить. Америка — свободная страна. После переезда в Лос-Анджелес Каис вновь начал вести себя любезно с моим отцом и демонстрировать себя с самой лучшей стороны. Никто так не умел притворяться. И, к моему ужасу, папа вновь начал покупаться на его чары и забывать о том, каким он был чудовищем.

Однако меня обмануть уже было невозможно. Я знала, что скрывается за маской приличий. И меня тошнило от одного его вида.

Я запретила ему одному встречаться с сыном, поэтому всякий раз сопровождала Дюрана, когда он приходил за ним. На пятый или шестой раз я сидела у аптеки и наблюдала за тем, как Дюран играет со своим отцом.

— Мариам, мне нужна зубная паста. Не согласишься купить ее мне? — крикнул Каис, указывая на аптеку за моей спиной.

— Конечно, — потеряв бдительность, ответила я и бросилась в аптеку.

Когда вернулась через пять минут, ни Каиса, ни Дюрана уже поблизости не было. Сердце у меня остановилось. Я начала метаться как безумная в поисках Каиса и своего сына, проклиная собственную глупость.

Мой адвокат не мог поверить в то, что я оказалась столь наивной.

— Суд еще не принял решения о передаче ребенка под вашу полную опеку, — сказал он. — Поэтому мы не можем заявить о том, что Дюран был похищен собственным отцом.

Я была в ужасе и во всем винила себя, не зная, удастся ли мне вернуть сына. Я не представляла, что делать и к кому обратиться, и лишь в ожидании стояла у телефона. По прошествии мучительной недели раздался звонок.

— Я даю тебе сутки на то, чтобы вернуться в Виргинию, — ехидно произнес он. — Я даю тебе сутки на то, чтобы вернуться к супружеской жизни со мной. Иначе я уеду в Афганистан и заберу твоего сына с собой. И ты больше никогда его не увидишь.

Если бы у меня были крылья, я бы тут же ринулась к своему сыну. Я бросила работу, папу и новый дом и уже на следующий день оказалась в Виргинии. Я была готова снести любые унижения, лишь бы мне вернули сына. Но как только я вошла в квартиру Каиса, меня избили и изнасиловали еще до того, как я успела увидеть сына.

Каис взял четырехдневный отгул на работе и непрерывно насиловал меня на протяжении этих бесконечных четырех дней и ночей. А когда он ушел на работу, то запер меня в спальне и оставил стеречь меня одного из своих приятелей, афганского моджахеда, приехавшего в Соединенные Штаты залечивать рану, полученную во время сражения с русскими. Это был безжалостный и неумолимый человек, прекрасно выполнявший обязанности охранника.

Большинство афганских мужчин постоянно в чем-то подозревает женщин. Они считают всех женщин развратницами, а потому полагают, что они должны быть изолированы от посторонних мужчин во избежание сексуальных извращений. И этот моджахед полностью поверил моему мужу, утверждавшему, что я безнравственная женщина. Он легко принял на веру, что я отказываюсь оставаться дома и заботиться о нашем сыне и являюсь настолько порочной, что меня приходится избивать и запирать на ключ. Он заявил, что я такая беспутная, что, если не следить за мной, я брошу мужа и сына и отправлюсь танцевать и совокупляться с другими мужчинами.

В действительности же я жила лишь ради Дюрана, который находился в ужасном состоянии после недельной разлуки со своей матерью. Стоило мне на секунду исчезнуть из поля его зрения, и он тут же начинал истошно кричать. Я не знала, что произошло с моим крошкой за то время, что он находился у отца. Терпение не было присуще Каису. Вполне возможно, что он бил его и морил голодом.

По прошествии месяца мой тюремщик снова отправился воевать в Афганистан. Каис врезал в двери мощные замки и то и дело заезжал с работы домой в неурочное время, чтобы удостовериться, что я не сбежала.

Наступил священный месяц рамадан, но я впервые решила не соблюдать пост с тех пор, как русские вторглись в нашу страну. Постоянное напряжение и непрерывные надругательства истощили меня. Я так исхудала, что кости у меня торчали наружу. Я чувствовала, что погибну, если не сбегу, но мне надо было тщательно спланировать побег, чтобы навеки не потерять своего сына. Я действительно не знала, что делать. Все мои родственники считали, что жизнь моя наладилась, после того как Каис заставил меня позвонить папе и заверить его в том, что мой муж сдержал свое обещание и стал заботливым и любящим. И видимо, все почувствовали облегчение, что я не навлекла бесчестья на семью и отказалась от бракоразводного процесса.

Однако перемены наступили раньше, чем я думала.

Однажды днем Каис вошел на кухню и увидел, что я готовлю еду для себя и Дюрана. При виде того, что я пренебрегаю постом, он широко осклабился.

— Посмотри-ка! Ест во время рамадана. Запад тебя окончательно испортил.

Я прикусила язык, не желаявызвать его гнев. Каис был в дурном настроении, а это всегда заканчивалось для меня побоями.

— Ты чудовищно выглядишь, — заорал он, — худая и отвратительная. Какая у тебя уродливая мать, Дюран, — повернулся он к сыну.

Я продолжала молчать. Дюран начал хныкать — он уже знал, что в присутствии отца следует опасаться непредсказуемых вспышек насилия.

Я сделала вид, что не замечаю этого.

— Пива, — толкнул меня Каис. — Я хочу пива. Ступай в магазин и купи мне пива, — распорядился он.

— Каис, пожалуйста, не пей пива во время рамадана.

— Принеси мне пива, сука! — ощерился он, как дикий зверь. — Ты кому вздумала перечить? Разве ты постишься? Вот и я хочу разговеться с помощью пива.

— Лицемер, — пробормотала я, выходя из кухни. Слишком поздно я поняла, что произнесла это несколько громче, чем предполагала.

— Что ты сказала, сука? — схватив меня за руку, взревел Каис.

Притянув меня к себе, он сжал мне горло и начал душить. Все потемнело перед глазами. Я услышала, как от страха закричал Дюран. Я старалась вырваться, чтобы в последний раз взглянуть на сына, но передо мной плавали лишь черные тени. Паника охватила меня. Своими возражениями я лишила сына матери, и теперь Дюрану предстояло оказаться в руках безумца.

Но тут зазвонил телефон, и его звонок отрезвил Каиса. Хватка его ослабла.

— Я убью тебя потом, — сухо изрек он, направляясь к телефону.

Я задыхалась, отчаянно пытаясь вдохнуть.

Каис что-то произнес в трубку и вышел из квартиры, хлопнув дверью.

Я подползла к сыну и крепко сжала его в объятиях. Дюран принялся покрывать поцелуями мое лицо.

— Мано, Мано! — кричал он своим нежным голоском.

Я добралась до телефона и набрала номер полиции, молясь Аллаху, чтобы Каис не застал меня за этим. Стоило ему узнать, что я обратилась к властям, и он действительно прикончил бы меня.

Вскоре квартира заполнилась офицерами полиции: один из них принялся записывать мои показания, а другой снимать нанесенные мне травмы. Другие обыскивали квартиру в поисках признаков борьбы. И еще до возвращения Каиса меня с Дюраном отвезли в приют для женщин, подвергшихся насилию, где мне предстояло пробыть до ареста мужа.

Наконец меня услышали, и серьезность моего положения привлекла внимание властей. Каис был арестован, но уже через несколько часов выпущен под залог. Основываясь на серьезности полученных мною травм, судья согласился отправить Каиса за решетку. Слушания должны были состояться через две недели.

На судебном заседании Каис и его адвокаты громоздили одну ложь на другую.

Согласно их утверждениям, это я постоянно избивала Каиса.

А Каис никогда не грозил убить меня и похитить Дюрана.

Он был святым, а его жена — сущей дьяволицей.

Судья изучил улики, включая фотографии моих травм, сделанные полицией, и я получила единоличное право опеки над своим сыном, хотя, к моему ужасу, Каису позволили навещать его. Я сразу поняла, что в первый же свой визит Каис постарается выкрасть Дюрана и увезти его в Афганистан. Я должна была что-то предпринять, чтобы не лишиться сына навсегда.

ГЛАВА 15

Я вместе с сыном вернулась в Лос-Анджелес, пытаясь придумать, как можно опротестовать приговор суда. Адвокат согласился с тем, что моему сыну действительно грозит опасность: его могут похитить и увезти в Афганистан. Мы решили дождаться первого визита Каиса и пригласить его в суд, когда будем юридически подготовлены.

Пока я спасала своего сына от Каиса в Виргинии, Надия закончила в Индии медицинский факультет и переехала к папе. Жизнь наладилась, насколько это было возможно, хотя я страшно опасалась того момента, когда нагрянет Каис, чтобы заявить о своих правах на встречи с сыном.

Он пожаловал в среду 30 июля 1986 года. Мы с Надией готовили обед в ожидании прихода гостей. Папа сидел с Дюраном в гостиной. В дверь постучал домоуправ и сообщил, что Каис внизу требует, чтобы его пропустили к сыну.

— Не впускайте его! — выкрикнула я, чувствуя, как от ужаса у меня побежали мурашки по всему телу.

Я предчувствовала, что сейчас произойдет нечто ужасное.

— Скажите ему, что до того, как он сможет посетить своего сына, ему надо получить, официальное разрешение в суде Калифорнии, — срывающимся голосом произнесла я. — Так что в понедельник встретимся в суде.

Я знала, что Каис так просто не уступит.

— Надия, — предупредила я сестру, — если Каис окажется у двери, не впускай его в квартиру. Он похитит Дюрана, и тогда мы больше никогда его не увидим. Он уже грозил увезти его в Афганистан. Так что надо быть начеку.

— Да ладно, Мариам, — попыталась успокоить меня Надия. — Ты и так уже доставила достаточно хлопот всей семье. Ты развелась с Каисом, и теперь он ничего не может тебе сделать. И не надо раздувать из мухи слона. Надо впустить беднягу. Он всего лишь хочет повидаться с сыном.

Я не могла поверить своим ушам. И хотя с самого моего рождения у нас были бурные отношения любви-ненависти, теперь, когда обе выросли, мне казалось, что все это уже позади. К тому же она знала, что происходило между мной и Каисом, что он пытался убить меня, и, конечно же, должна была быть на моей стороне.

Но, к моему изумлению, папа тоже поддержал Надию.

— Ну что может произойти? Мы все здесь, с тобой. В конце концов, он же отец Дюрана. Просто впусти его, чтобы он повидался с сыном.

— Нет! — вскрикнула я и добавила, чтобы убедить их в том, что не перебарщиваю: — Даже адвокат сказал, Каиса нельзя подпускать к Дюрану. Нет, нет и нет!

— Послушай, Мариам, — затаскивая меня в нашу общую спальню, зашептала Надия, — мы с папой здесь прекрасно жили, пока сюда не явилась ты со своими драмами. Неужели ты не понимаешь, что из всего делаешь трагедию? Что этот Каис может с нами сделать? Ничего!

Последовавший за нами папа присоединился к моей сестре:

— Мариам, не надо его обижать. Если мы будем добры к нему, он вернет нам добро сторицей. А если ты не позволишь своему сыну видеться с отцом, то Дюран возненавидит тебя, когда вырастет. Неужто ты хочешь, чтобы Дюран тебя возненавидел?

Я в изумлении уставилась на папу — ведь Каис угрожал и ему расправой. Что произошло? Вероятно, пока я жила в Виргинии, моя сестра убедила папу, что я все преувеличиваю.

— Я знаю этого человека гораздо лучше, чем любой из вас, — наконец произнесла я. — Он не представляет себе, что такое доброта. Зато он умеет хитрить и обманывать. Адвокат сказал…

— Знаем мы этих адвокатов, — махнула рукой Надия.

— Мы живем в демократическом обществе, — заметил папа, направляясь к двери. — Будь разумна. Я спущусь вниз и приглашу его к нам.

Я бросилась за папой, чтобы остановить его, но Надия схватила меня за руку, отшвырнула на кровать и, выскочив из комнаты, задвинула щеколду с внешней стороны. Я не могла поверить своим глазам! Я начала стучать в дверь, трясти ручку и кричать. Потом остановилась и прислушалась. Снаружи донеслись голоса. Я тут же представила себе, как Каис хватает Дюрана, выскакивает с ним из дома, садится на самолет и увозит мое дитя туда, где мне никогда не удастся его найти.

Затем дверь отворилась, и в щелке появилось лицо моей сестры.

— Он хочет видеть тебя. Постарайся держать себя в руках.

Я вбежала в комнату и увидела, как Каис целует моего сына. Затем он тепло улыбнулся мне и папе.

— Я перееду в Лос-Анджелес, чтобы быть поближе к сыну, — объяснил он и снова посмотрел на меня. — Я хочу остаться твоим другом, Мариам, не более.

Затем он повернулся к Надие и принялся уговаривать ее елейным голосом:

— Если бы только Мариам согласилась вернуться ко мне. Я простил ее, даже несмотря на то, что она пыталась упечь меня за решетку. Я по-прежнему люблю твою сестру.

У меня сжались кулаки, когда я услышала эту лицемерную ложь.

— Никогда в жизни я не стану жить с человеком, который меня бьет, — стиснув зубы, произнесла я.

— Я бил тебя, Мариам, только из любви.

Я в ярости выскочила из комнаты, чувствуя, что больше не в силах выносить его фальшь и притворство.

— Ладно-ладно, — крикнул мне вслед Каис. — Я не стану просить тебя вернуться. Я просто перееду в Лос-Анджелес, чтобы быть рядом с сыном.

Папа и Надия в едином порыве начали настаивать, чтобы он остался на обед.

Проницательный Каис сразу понял, что обрел соратника в лице Надии, и удвоил свои усилия по обольщению ее и папы.

Когда прибыли гости, Каис при поддержке Надии начал вести себя как хозяин дома и принялся предлагать им чай и соки. Он был таким талантливым актером, что тут же завоевал всеобщую симпатию. Его поведение было невыносимым. Когда я поняла, что больше ни минуты не смогу вынести его притворства, я забрала Дюрана и ушла с ним в свою комнату.

Вскоре за мной последовала Надия.

— О боже, Мариам, он все еще хочет тебя, — усевшись на край кровати, вздохнула она. — Даже после всего, что ты сделала. И он такой милый, такой замечательный. Неужели ты не дашь ему еще один шанс?

— Надия! Что ты говоришь?! Ты хочешь, чтобы я дала ему возможность сломать мне шею? Ты хочешь, чтобы я дала ему возможность убить меня? — Я закрыла лицо руками. — Не верь ему, Надия! — Я судорожно вдохнула. — Пожалуйста, прислушайся ко мне, а не к тому, кто пытался убить меня.

Но Надия проигнорировала мою просьбу и ясно дала мне понять, что считает меня истеричкой.

Я чувствовала себя полностью опустошенной, даже родная сестра мне не верила.

Гости вскоре разошлись, и Каис последовал за ними, коварно нащупав слабое звено в моей обороне. Не прошло и часа, как он позвонил Надие.

— Надия, позволь мне вернуться. Мне так одиноко в этой холодной гостинице.

И, несмотря на мои протесты, Надия вышла из дома и отправилась за Каисом. Через час они уже вернулись, и папа любезно предоставил Каису свою кровать. Я пододвинула колыбель Дюрана поближе к себе, понимая, что при малейшей возможности Каис попытается похитить его, пока мы спим.

На следующий день двадцать наших друзей устраивали пикник в парке Марина-дель-Рей, мы также были приглашены. Каис взмолился, чтобы Надия достала ему приглашение. Мне становилось все страшнее. Я чувствовала, что-то назревает, но точно ничего не знала о планах Каиса. Однако вряд ли он сможет похитить Дюрана в присутствии такого большого количества людей. В предыдущий раз я потеряла бдительность, но теперь знала, что больше этого не повторится. Я никогда не оставлю Дюрана наедине с его отцом.

Несмотря на папины и Надии возражения, я решила остаться с Дюраном дома и не рисковать. В тот день Дюран был особенно обаятельным, и мне было жаль, что он пропустит пикник и наши друзья не увидят, какой он очаровательный и забавный в голубой рубашечке с белыми полосками и синих шортиках.

После пикника папа и Надия вернулись с компанией наших друзей. К моему ужасу, среди них был и Каис, чувствовавший себя уже членом семьи. Его актерское мастерство достигло несказанного совершенства. Все восхищались этим негодяем так, словно он выиграл конкурс «Лучший муж мира». Меня то и дело отводили в сторону и осыпали его похвалами. «Какой замечательный мужчина!», «Это он готовил барбекю», «Специально просил передать тебе кебаб из печенки. Сказал, что сам очень любит печенку, но лучше отдаст ее тебе, Мариам».

Я все это пропускала мимо ушей, бдительно наблюдая за Каисом, который вертелся на кухне вокруг моей сестры. А потом вместе с Дюраном я села смотреть телевизор. Дюран пил сок из своей бутылочки. Родственники продолжали громко обсуждать Каиса, так чтобы я слышала.

— Мариам глупо поступила, что позволила ему уйти.

— Да. Он все еще любит ее и хочет вернуть.

— Даже после того, как она усадила его за решетку.

Мне начало казаться, что я нахожусь в сумасшедшем доме. Как Каис мог так околдовать моих родственников и друзей? Они же все знали. Чувствуя, что вот-вот сорвусь, я опустила Дюрана на пол перед телевизором и сказала:

— Папа, пригляди, пожалуйста, за ребенком, пока я выйду в ванную.

Я заглянула на кухню, убедилась в том, что Каис по-прежнему занят моей сестрой, улыбнулась своему любимому сыну и сказала ему:

— Мано пошла в ванную. Я сейчас вернусь.

Мое маленькое сокровище ответило мне улыбкой и помахало рукой:

— До свидания, Мано.

Я помедлила, любуясь своим прекрасным сыном и ощущая, что важнее его в моей жизни нет ничего. Затем поспешила в ванную, чтобы привести себя в порядок, раздумывая о том, как мне убедить родственников, что Каис совсем не тот, за кого себя выдает. Надо было как-то объяснить им, что они напрасно стараются заставить меня жить с потенциальным убийцей.

Я прижала руки к лицу, обдумывая свое положение и подбирая слова, которые могли бы убедить моих друзей и родственников прислушаться ко мне. Я столкнулась с традицией женоненавистничества, которая далеко уходила в глубь веков. Пуштунские женщины никогда не жаловались и никогда не разводились со своими мужьями.

И всем было наплевать, что Каис пытался убить меня. Никто не вспоминал о том, что он также угрожал убить папу и Дюрана. Я застонала от отчаяния, потрясенная безразличием тех, кто утверждал, что любит меня. Казалось, родственники предпочли бы видеть меня несчастной сексуальной рабыней своего мужа, чем разведенной и независимой.

Впервые в жизни я поняла, с чем боролась бабушка Майана, и заново почувствовала острую боль.

Мои родственники ошибались, и мне предстояло объяснить им их неправоту. Я отличалась от бабушки Майаны, подчинявшейся мужчинам. Меня звали Мариам Хаиль. И жила я уже не в Афганистане, а в Америке, где к правам женщин относились с должным уважением.

Я решу этот вопрос раз и навсегда. Я отделаюсь от Каиса. Я нарушу все правила приличия и раскрою все унизительные подробности его преступлений — от побоев до сексуального насилия.

Я вошла в гостиную, автоматически ища взглядом Дюрана, что делала постоянно, для того чтобы удостовериться в его безопасности. В гостиной его не было.

— Где Дюран? — спросила я.

— Его отец пошел с ним в торговый центр купить сок, — ответил папа.

Не говоря ни слова, я вылетела из квартиры и начала метаться от магазина к магазину. Продавцы знали Дюрана, но в тот день его никто не видел.

Я кинулась обратно в квартиру. Каис и Дюран не появлялись.

— Вызовите полицию! — закричала я. — Кто-нибудь, позвоните в полицию!

Родственники принялись хватать меня за руки, стараясь усадить и призывая успокоиться.

— Возьми себя в руки, Мариам. Они сейчас вернутся. Не волнуйся!

Но я вырвалась и сама бросилась к телефону. В гробовой тишине я выслушала, что полиция ничего не может с этим поделать. Суд позволил Каису навещать сына. И лишь в понедельник мы должны были получить новое постановление суда. Но до понедельника было еще три дня.

Я словно обезумела. Я рыдала, кричала, обвиняла отца и сестру в том, что они позволили похитить моего ребенка, что, несмотря на все мои предостережения, они вновь поверили Каису.

— Вы впустили его в дом! Вы отдали ему моего сына!

Я схватила сумку, ключи и выбежала из комнаты. Я мчалась в международный аэропорт Лос-Анджелеса, нарушая все ограничения скорости. Странно, что не разбилась, ибо слезы застилали мне глаза и я почти ничего не видела. Аллах был на моей стороне, так как я в целости и сохранности добралась до аэропорта. Я влетела в зал отправления и начала метаться от одной стойки к другой, умоляя мне помочь. Как только служащие узнали мою историю, все бросились проверять свои рейсы в поисках имени Каис.

Ничего.

Но я отказывалась уходить даже после того, как мне сообщили, что мой муж и сын не вылетали ни на одном рейсе, если только Каис не использовал вымышленное имя.

Я позвонила папе в надежде, что Каис опомнился и вернул Дюрана домой.

Ничего.

Я провела в аэропорту всю ночь, предположив, что Каис спрятался в ожидании какого-то конкретного рейса.

Но он так и не появился.

В шесть утра я снова позвонила папе. Но моего сына по-прежнему не было. Папа умолял меня вернуться, но я отказалась. Он сам приехал в аэропорт, чтобы уговорить меня. Я, рыдая, упала в его объятия и согласилась последовать за ним. Я вела машину и плакала.

— Мариам, но такое ведь уже было, — постаралась утешить меня Надия. — Он просто хочет, чтобы ты вернулась. Он тебе позвонит.

— Нет. На этот раз все иначе. Я больше никогда не увижу Дюрана.

Я опустилась на кровать, обняв подушку и одежду Дюрана. Наверное, он сейчас плачет от страха. Он был моим сыном и не знал своего отца, кроме ощущения страха от его присутствия.

Я продолжала рыдать. Потом кинулась на кухню, намереваясь покончить с собой. И папа с Надией бросились прятать все острые предметы.

Передо мной стояло лицо Дюрана, каким я его видела в последний раз: его очаровательная улыбка, сладкий ротик и слова: «До свидания, Мано!» И снова горькие слезы хлынули из моих глаз — я уже невыносимо скучала по своему сыну. Я обязана была вернуть его. Я не могла жить без него. Я должна была обнять крохотное существо, произведенное мною на свет.

Я упала на кровать, лелея свое горе, грозившее убить меня. В глубине души я чувствовала, что больше никогда не увижу Дюрана.

В двадцать шесть лет жизнь для меня закончилась.

ГЛАВА 16

Папа использовал все свои связи, чтобы найти Каиса. И вскоре нам стало известно, как он выехал из страны. Как я и предполагала, Каис тщательно спланировал побег до приезда в Лос-Анджелес. Он знал, что, если ему удастся внедриться в мою семью, он найдет момент, когда меня не будет рядом с Дюраном. А я сглупила, положившись на папу и доверив ему Дюрана. Пять минут в ванной — и жизнь моя разрушена.

У хитрого Каиса на улице стояла машина, взятая напрокат. И как только папа позволил ему взять Дюрана и пойти за холодным соком, Каис забросил в машину сына и рванул через Калифорнию и штат Вашингтон в Канаду. В Канаде он укрылся в маленькой деревеньке, а через неделю вылетел в Европу. Там он получил необходимые документы для возвращения в Афганистан — единственное место на земле, где он был вне досягаемости закона Соединенных Штатов и находился под защитой племенных законов.

Как ни печально, происшедшие события доказали мою правоту: лишь я знала истинное лицо Каиса — чудовища, взращенного чудовищем. Я была знакома с его биографией лишь потому, что однажды, в тот редкий случай, когда Каис действительно был искренним и нежным, он рассказал мне о своем детстве.

Его отец был жестоким и невежественным человеком. И, по ранним воспоминаниям Каиса, семья состояла из изувера отца, двух послушных жен и множества детей. В детстве Каис постоянно жался к матери, которую мучил отец. Отец Каиса обладал таким неуправляемым темпераментом, что все дети, завидев его, прятались по углам. Когда Каису исполнилось четыре года, его матери поставили диагноз: туберкулез. Его отец пришел в ярость из-за того, что его жена стала переносчиком заразной болезни, и принялся жестоко избивать ее. Затем он приказал увезти ее на семейную ферму, где ее заперли в маленькой темной комнатке. Бедняжку кормили раз в день и даже не выпускали в туалет. Болезнь приняла угрожающие формы, и вскоре она умерла.

Так что Каис очень рано потерял мать. В отсутствие защитницы он сам стал жертвой многочисленных побоев, и это воспитало в нем жестокость. Он превратился в бессердечного мальчишку, который теперь сам избивал животных и своих младших братьев. Он с гордостью сообщил мне о том, что заколол несколько человек за мелкие провинности, а однажды даже участвовал в демонстрации того, как можно нанести наибольшее количество увечий с помощью маленького ножика.

Таков Афганистан, думала я, одно чудовище порождает другое. Неужто это произойдет и с моим сыном? Неужели жестокость отца исковеркает его нежную душу? Неужто самый милый ребенок в мире превратится в бесчувственного тирана, такого же как его отец?

Еще больше я мучилась оттого, что все мои родные с улыбкой встречали мои предостережения, пока Каис не перехитрил их. Но больше всего я страдала оттого, что на самом деле Каис не любил Дюрана. Он гордился тем, что у него сын, и радовался, что может хвастаться этим перед другими афганцами, но при мне он никогда не проявлял к нему никаких чувств. Я вздрагивала при воспоминании о том, как он легко раздражался на Дюрана, кричал на него, избивал меня у него на глазах и даже грозил ему кулаком. Лишь мое присутствие спасало моего сына от насилия.

Дюран действительно едва знал своего отца. Большую часть своей жизни он провел отдельно от него. Вместо отца у него был мой нежный папа. И когда Дюран пугался, он звал меня или деда.

Моему сыну было всего два года, и он был слишком мал, чтобы осознать отсутствие матери. Я была уверена, что он ищет меня точно так же, как я пытаюсь найти его.

Я позвонила любимой сестре Каиса Зине, которая жила в Германии. Она лицемерно доброжелательно сказала, что ей ничего не известно о местонахождении Каиса. Она поклялась на Коране, что сообщит мне, если что-нибудь узнает. Чувствуя, что она лжет, я воззвала к ее любви к собственным детям, но она продолжала утверждать, что не в курсе происходящего.

Я предполагала, что Каис и Дюран скорее всего, живут у нее. Через неделю я уже была в Германии. К счастью, немецкая полиция проявила редкое участие. Они тут же обеспечили меня необходимыми документами и отвезли к дому Зине.

Зине пришла в ужас при виде суровых полицейских, входящих в ее квартиру.

— Что я сделала? — закричала она, прижимая руки к груди. — Зачем вы пришли?

Полицейские обыскали ее дом, но ничего не нашли. Затем они развели по разным комнатам Зине и ее детей и стали их допрашивать. В конце концов перепуганная Зине разговорилась и призналась, что Каис с Дюраном действительно провели у нее несколько недель и оба находились в ее квартире, когда я звонила ей. Затем со слезами на глазах она сообщила, что Каис обращался с моим сыном жестоко и сказал ей, что забрал его лишь для того, чтобы причинить мне боль. Затем немецкая полиция выяснила, что за неделю до моего приезда Каис с Дюраном вылетел из Франкфурта в Москву, а оттуда в Кабул.

Мое дитя теперь находилось в опасной стране, раздираемой насилием и жестокостью. Стоял сентябрь 1986 года, и Афганистан пребывал в состоянии крупномасштабной войны. Еще в начале года в Афганистане был принят новый закон, обязывающий всех мужчин старше восемнадцати лет служить в армии. Может, Каиса тоже призовут и отправят на фронт? И кто тогда будет ухаживать за моим ребенком? Я читала о крупных сражениях в Панджшерской долине под Кабулом, где моджахеды противостояли русским. Советские и афганские войска несли страшные потери, но больше всего я переживала за гибель гражданских лиц. Самое ужасное заключалось в том, что в тот самый момент, когда Каис должен был прилететь в Кабул, в международном аэропорту произошел страшный взрыв, в результате которого пострадало более двухсот гражданских лиц. В еще одном тревожном сообщении говорилось о советской программе, согласно которой афганские дети отнимались у родителей и отправлялись в Советский Союз на десять лет для обучения.

В Афганистане не было места для моего сына. От одной мысли о том, какая опасность грозит моему ребенку, я теряла рассудок, колени у меня подгибались, и я начинала рыдать как умалишенная.

Через несколько недель после возвращения из Германии я получила по почте большой конверт. Обратного адреса на нем не было. Меня затрясло от ужаса, когда я представила себе, что может находиться внутри.

Я вскрыла конверт. Внутри оказалась фотография моего обожаемого сына, посылающего воздушный поцелуй. Внизу Каис написал большими печатными буквами:

ДО СВИДАНИЯ, МАНО!

В глазах у меня потемнело, и я упала в обморок.

ГЛАВА 17

Я невыносимо страдала, горе мое было бесконечным.

Я чуть не лишилась рассудка.

Я заклеила все стены нашего дома размноженными фотографиями Дюрана, непрерывно покрывала их поцелуями и бормотала:

— О Аллах, как там мой сын? Сыт ли он? Не мерзнет ли он?

Однажды, отправившись, как обычно, в магазин, я увидела маленького мальчика, который попросил мать купить ему шоколадку. Она отказала, а он расплакался. Я поспешно достала шоколадку и протянула ее мальчику. Его мать, глядя на меня с подозрением, попятилась, но я взмолилась:

— Позвольте ему съесть шоколадку. Мой сын тоже любит шоколад, но теперь его нет, и я ничем не могу его угостить.

Вид ее очаровательного ребенка заставил меня разрыдаться, и я выбежала из магазина. Однако эта милая женщина подхватила своего сына и направилась вслед за мной к моей машине. Она обняла меня за плечи и расплакалась вместе со мной.

Будучи не в силах сдерживать свои чувства, я вскоре начала избегать мест, где могла встретиться с детьми. Дома я разговаривала сама с собой и спала в обнимку с любимой игрушкой Дюрана. Депрессия привела к тому, что моя кожа покрылась струпьями, которые болели, чесались и не поддавались никакому лечению.

Преследовавшие меня угрозы Каиса лишали меня сна. Он всегда повторял: «Если ты уйдешь, Мариам, я найду и уничтожу тебя, но сначала лишу жизни твоего сына. И перед смертью ты увидишь своего гибнущего сына». Неужели он отвез Дюрана в Афганистан для того, чтобы убить его там?

Но даже если его не убьет отец, я опасалась, что мой сын может стать жертвой военных действий. 1986 год не принес облегчения жителям Кабула. В город хлынули измученные и оголодавшие беженцы, вследствие чего население Кабула увеличилось вдвое и достигло двух миллионов человек. Около пяти миллионов афганцев лишилось крова, а приблизительно четыре миллиона из них стали беженцами. Точные цифры неизвестны.

Я следила за событиями в Афганистане с того самого момента, как мы покинули страну, но теперь, зная, что мой сын находится в Кабуле, я выискивала малейшие подробности. Заливаясь слезами, я слушала телевизионные новости, в которых сообщалось о взрывах, обстрелах, убийствах и беспорядках. По официальной оценке, за последние месяцы в Афганистане было убито более двенадцати тысяч гражданских лиц. А согласно последним сообщениям, сложившаяся обстановка в Афганистане приближалась к геноциду. Соплеменники моего отца сражались с русскими с самого начала, и теперь я узнала, что в родной папиной провинции Пактия было убито семьсот борцов сопротивления.

Как маленький ребенок мог уцелеть в такой мясорубке? Я защищала его с момента появления на свет, заботилась о его безопасности и благополучии. Кто теперь готовит ему его любимые блюда? Кто его согревает? Кто рассказывает ему сказки, играет с ним в прятки и смешит его?

Каис был не из тех, кто стал бы тратить время на малыша.

— Я молюсь Аллаху, чтобы он вернул нам Дюрана, — пытался утешить меня папа, после чего замечал: — По крайней мере, ты знаешь, что он со своим отцом.

Я не стала напоминать папе, что Каис — чудовище, которое даже своей родной сестре призналось в том, что не любит Дюрана. Я просто повернулась и вышла.

Надия тоже не хотела признаваться в том, что была не права.

— Ты должна была остаться с Каисом. Если бы ты жила со своим мужем, ничего не произошло бы.

— Значит, я должна была ждать, когда меня забьют до смерти?! — не веря своим ушам, вскрикнула я.

— Он бил тебя только потому, что ты с ним пререкалась, — пожала плечами Надия. — Тебе следовало проявлять к нему большее уважение.

Надию мало волновали мои переживания, поскольку папа наконец разрешил ей выйти замуж за ее шиита, не догадываясь о том, что они уже давно состоят в браке. Теперь, когда она официально могла считаться замужней дамой, Надия купалась в счастье, в то время как моя жизнь становилась все невыносимее.

Я намеревалась улизнуть в Афганистан, чтобы заняться поисками сына, но папа, опасавшийся этого больше всего, спрятал мой паспорт, заявив, что он будет находиться у него в большей сохранности. И мне никак не удавалось его уговорить, что я найду проводника, который поможет мне пересечь афганскую границу, отыщу там своего сына и вернусь с ним в Америку. Но возможно, папа был прав, так как война с Россией в то время была в полном разгаре и границы были закрыты. Даже закаленные бойцы с трудом передвигались по стране. Весь Афганистан превратился в запретную зону. В него нельзя было попасть и из него нельзя было выбраться.

Папа постоянно поддерживал связь с друзьями и родственниками, оставшимися в Афганистане. И теперь он просил их помочь в поисках моего сына.

— Я верну тебе сына, Мариам. Обязательно верну, — повторял он.

И по прошествии восьми месяцев после исчезновения Дюрана папе наконец удалось найти адрес. Впервые за все это время мы узнали, что Каис и Дюран живы. Я бросилась в Госдепартамент Лос-Анджелеса, наивно полагая, что американское правительство отправит в Афганистан спецгруппу, чтобы вызволить моего сына, но получила убийственный ответ.

— Мы ничего не можем сделать, — ответил мне чиновник Госдепартамента. — У Соединенных Штатов нет в настоящее время дипломатических отношений с афганским правительством.

Привыкнув к тому, что живу в стране, где глава государства зачастую лично откликается на просьбы граждан, я написала письмо в Администрацию Рейгана, умоляя американского президента помочь мне вернуть сына. Но от него я получила лишь формальный ответ с теми же самыми данными, которые мне уже сообщил чиновник Госдепартамента. «Соединенные Штаты не поддерживают дипломатических отношений с Афганистаном».

Когда я снова впала в отчаяние, папа показал мне газетную статью о маленьком мальчике, который был похищен во Флориде и убит.

— Зачем ты мне это дал? — обезумев от страха, воскликнула я. Неужто то же самое произошло с Дюраном и папа таким образом пытался меня подготовить к страшному известию?

— Просто подумай, как тебе повезло, — ответил папа. — По крайней мере, твой сын был увезен не чужим ему человеком и его никто не убил. Ведь он находится со своим отцом, Мариам.

Я лишь покачала головой, изумляясь отсутствию у него проницательности и сочувствия.

Мы убедились, что Дюран жив, когда Каис передал мне сообщение через папиных друзей в Афганистане: «Если Мариам пересечет границу Афганистана, я отрежу ей ноги и отправлю их обратно в Лос-Анджелес».

Жившие в Кабуле друзья и родственники продолжали прилагать усилия для того, чтобы увидеться с Дюраном. Кое-кто даже пытался относить ему подарки, но на пороге дома их регулярно встречал разгневанный Каис, угрожавший свернуть им шею. Кроме того, мы узнали, что Каис разорвал отношения с афганскими патриотами и стал советской марионеткой. Он доставлял пищу русским и неплохо зарабатывал. Я старалась убедить себя найти в этом хоть какое преимущество: Каис не ушел на фронт и не бросил Дюрана на попечение чужих людей. И хотя Каис служил врагам моей страны, я надеялась, что часть получаемых денег он тратит на моего сына.

Потом одной женщине удалось проникнуть в дом Каиса и увидеть Дюрана, так как Каис не знал, что она моя подруга. Она успокоила меня, сказав, что Дюран жив, хотя часто плачет и постоянно кричит: «Мано! Мано!» Она была изумлена, когда в ответ на эти известия я начала рыдать.

Я часто молилась, чтобы мой сын забыл меня, полагая, что тогда жить ему станет легче. Но, судя по всему, Дюран получил такую психологическую травму, что даже после десяти месяцев разлуки продолжал ждать меня. Когда я поняла это, мои мучения лишь усилились. Друзья и родственники начали шептаться, что эти переживания убьют меня и вскоре им придется меня хоронить.

Но едва я узнала, что мои кузины уже шьют мне саван, я решила, что должна быть сильной. Если я умру, кто станет бороться за возвращение моего сына? Я знала, что, как только на моем надгробии выбьют эпитафию, все позабудут о судьбе несчастного Дюрана.

Тогда-то я и осознала: у меня нет другого выхода, я обязана жить.

ГЛАВА 18

В октябре 1987 года я устроилась на необременительную работу в видеосалон, где надо было проверять выдаваемые и возвращаемые кассеты. Еще никогда у владельца салона не было такого ответственного работника. Я функционировала как робот: рано приходила, работала с бешеной скоростью и оставалась допоздна, не прося при этом дополнительного вознаграждения. Вся моя жизнь теперь состояла из работы, а посетители становились моими друзьями. Некоторые мужчины приглашали меня на свидание. Но я всем отказывала.

— Ты что, лесбиянка? — наконец поинтересовался один из них.

Я передернула плечами и не стала объяснять, как брак разрушил мою жизнь. У меня не было сил на новые отношения.

Как раз в это время Надия родила девочку. И в мою жизнь вернулась доля радости, которую я ощущала, глядя на маленькую племянницу. Сьюзи стала смыслом моей жизни. И хотя порой я снова впадала в состояние глубокого отчаяния, для меня пришло время начать жизнь заново.

Вскоре после рождения моей племянницы в салон зашел высокий мужчина с Ближнего Востока, чтобы взять напрокат кассету. Я попросила его предъявить видеокарту и удостоверение личности. Удостоверение принадлежало другому человеку, а он объяснил, что приехал навестить шурина и зашел взять какой-нибудь фильм для семейного просмотра. Когда он сообщил, что приехал из Саудовской Аравии, я не раздумывая спросила:

— И привезли с собой четырех жен?

Он добродушно рассмеялся:

— Не все мужчины Саудовской Аравии имеют по четыре жены. А у меня вообще нет.

Затем он стал заходить каждый день и вскоре пригласил меня на обед.

— Почему бы и нет, — ответила я без особого энтузиазма.

Многие мусульмане считают жителей Саудовской Аравии отсталыми в основном из-за того, что они грубо обращаются с женщинами, но мой араб оказался совершеннейшим джентльменом, и общаться с ним было интересно.

А потом он удивил меня, спросив:

— А ты веришь в любовь с первого взгляда?

— Определенно нет.

— А я верю. Я влюбился в тебя, как только увидел. Выйдешь за меня замуж?

Я рассмеялась и попросила его отвезти меня домой.

На следующий день он снова пришел в салон с еще одним арабом. Его приятель был красивым темноволосым мужчиной с живыми зелеными глазами.

— Это мой друг Халид, — сообщил мне мой ухажер, а затем повернулся к Халиду. — Халид, это девушка, на которой я собираюсь жениться.

Затем он вновь повернулся ко мне:

— Мариам, я сегодня улетаю в Саудовскую Аравию, и о тебе позаботится Халид. И пожалуйста, обдумай мое предложение в мое отсутствие.

Я снова рассмеялась, решив про себя, что мужчины Саудовской Аравии очень влюбчивы. Возможно, это вполне согласовывалось с их закрытым обществом. Но я, несомненно, не собиралась снова выходить замуж, поэтому воспринимала его предложение как шутку.

Халид начал регулярно захаживать в салон и болтать со мной о всяких пустяках. Ни он, ни я не вспоминали о его друге.

Время шло очень медленно. Моя жизнь состояла из работы и слез по сыну; однако 1989 год принес обнадеживающие вести, что русские, потерпевшие поражение, изгнаны из Афганистана. Теперь передо мной вновь забрезжила надежда, что я смогу вернуться в Афганистан и забрать своего сына. Маленькому Дюрану к этому времени исполнилось уже пять лет, но он все еще был слишком мал для того, чтобы жить без матери. Но в тот самый момент, когда я уже строила планы относительно своей поездки, все снова разрушилось. Как только русские были изгнаны за пределы Афганистана и афганские военачальники избавились от советских пут, они начали вести борьбу против афганского правительства, поддерживаемого Советским Союзом. И если еще вчера афганцы сражались с русскими, то теперь они бились друг с другом. Страна погрузилась в гражданскую войну.

Я снова распаковала вещи, понимая, что афганцы не успокоятся, пока не истребят друг друга. Я тщательно следила за всеми сражениями, от битвы при Джалалабаде до падения Кабула и полного захвата Афганистана.

Неужто моему сыну не суждено увидеть мирную жизнь?

Халид начал заходить каждый день и брать такое количество кассет, что однажды я спросила его:

— Как ты при этом успеваешь учиться? Похоже, ты только и делаешь, что смотришь фильмы.

Он ничего не ответил и лишь расплылся в обаятельной улыбке.

А затем он однажды позвонил и попросил моего совета.

— Мариам, где находится самый романтический ресторан на побережье? Я хочу отвести одну потрясающую женщину в самый лучший ресторан.

— Есть один замечательный индийский ресторан с прекрасным видом на пристань в Редондо-Бич, — посоветовала я.

И в тот же вечер, когда я уже закрывала салон, появился Халид.

— Мариам, позволь мне пригласить тебя в этот индийский ресторан. Я хочу познакомить тебя с этой потрясающей женщиной.

— Это очень любезно с твоей стороны, Халид, но я не могу. Я сегодня очень устала.

— Но ты ведь, наверное, проголодалась.

— Да, однако я слишком устала, чтобы куда-нибудь идти.

— Ну пожалуйста. Ты ведь сама сказала, что там очень вкусно кормят.

Я внимательно взглянула на Халида, гадая, зачем ему понадобилась я на свидании с его «потрясающей женщиной».

— Пожалуйста.

— Ну ладно, — согласилась я, решив, что посещение ресторана избавит меня от необходимости готовить себе ужин. К тому же наверняка у Халида были свои причины на то, чтобы познакомить меня со своей подружкой. Он был очень симпатичным человеком. Возможно, он хотел узнать мое беспристрастное мнение о ней.

Мы прождали ее полчаса, но она так и не появилась.

— Ее величество опаздывает, — наконец заметила я. — А я умираю с голоду.

— Подожди! — Халид встал и направился к выходу.

Я решила, что он пошел звонить своей подруге.

Он вернулся через несколько минут с огромной красной розой на длинном стебле.

— Мариам, ты и есть та самая потрясающая женщина, о встрече с которой я мечтал всю свою жизнь, — широко улыбаясь, проговорил он.

Я заморгала от изумления, чувствуя, что ситуация становится все более странной.

— Халид, что у вас там происходит в Саудовской Аравии? Сначала твой друг сделал мне предложение на первом же свидании, теперь ты говоришь, что мечтал обо мне всю жизнь. Это так принято у вас? То есть друзья влюбляются в одну и ту же девушку и оба делают ей предложение? — рассмеялась я. — Наверное, это национальный обычай, о котором я просто еще не слышала.

— Мариам, я за своего друга не отвечаю, — рассмеялся Халид. — Он вернулся в Саудовскую Аравию и только вчера сообщил мне, что, как оказалось, привезти туда жену из другой страны очень сложно. Думаю, он потерпел поражение. Но я-то здесь. И я не собираюсь отсюда уезжать. Я не хочу с тобой расставаться.

Сначала я не отнеслась к этому серьезно. Однако он продолжал ежедневно звонить мне, и вскоре я поймала себя на том, что жду его звонка. И очень быстро наши встречи переросли в настоящие свидания. Мы стали близки.

Однажды он спросил меня:

— Мариам, почему у тебя такие грустные глаза?

Я и вправду стала гораздо чаще погружаться в задумчивость после похищения сына. Тогда же я поняла, что люди очень редко говорят о том, что для них действительно важно. Воспоминания о моем похищенном сыне хранились в глубине моей души. И я никому не рассказывала о своей тайне.

Но Халид был таким нежным и заботливым, что мне ничего не оставалось, как отвести глаза в сторону.

— Когда-нибудь я расскажу тебе, Халид, но не сейчас.

В ту ночь я особенно долго думала о Халиде. Он оказался самым уравновешенным из всех известных мне мужчин. Я никогда не слышала, чтобы он повышал голос. Он никогда не критиковал меня. Мы никогда не спорили. А если наши мнения расходились, то мы спокойно обсуждали тот или иной вопрос. Халид относился ко мне с уважением. А это было то, чего редко удостаивались афганские женщины.

Халид был полной противоположностью Каиса.

И именно поэтому я влюбилась в него.

Когда я сказала сестре, что влюбилась в мужчину из Саудовской Аравии, она встала на дыбы:

— Из Саудовской Аравии? О боже, Мариам!

— Да. Из Саудовской Аравии. И он самый прекрасный человек, которого мне только доводилось встречать.

— Ты представляешь себе, как живут женщины в Саудовской Аравии?

— Скажи, Надия, неужто может быть хуже, чем жизнь афганки?

— Хуже, — заявила Надия. — Ты знаешь, как там относятся к женщинам?

— Лучше, чем в Афганистане. Послушай, этот человек любит меня и относится ко мне с уважением. Лучше него я никого не знаю. Ни один афганец не сможет с ним сравниться.

— Папа знает? — изучающе глядя на меня, осведомилась Надия.

— Нет. И ты ему ничего не говори. Ты уже однажды разрушила мою жизнь, Надия, и я не позволю тебе сделать это снова.

На самом деле я просто боялась сказать об этом папе. После исчезновения Дюрана папина жизнь лишилась какой бы то ни было радости. Поэтому вряд ли его обрадовало бы, если бы он узнал, что я встречаюсь с другим мужчиной, особенно выходцем из Саудовской Аравии, так как афганцы считали, что все остальные мусульмане находятся на более низкой ступени по сравнению с ними самими. Даже шейх Саудовской Аравии был бы сочтен недостойной партией для пуштунки.

Во избежание разногласий я начала пользоваться именем своей подруги для встреч с Халидом.

И вот однажды вечером я все ему рассказала. Не стараясь вызвать его сочувствия, я поведала ему о жестокости своего первого мужа и всех его издевательствах. И в довершение сообщила о похищении Дюрана. Болезненные воспоминания вновь возродили все мои опасения за его жизнь, поскольку в Афганистане по-прежнему бушевал огонь. Так что, не успев закончить свой рассказ, я уже рыдала в объятиях Халида.

Халид нежно вытирал мне слезы.

— Никогда не отчаивайся, Мариам. Твой сын обязательно к тебе вернется.

А затем он снова попросил меня стать его женой.

Впервые за много лет я ощутила прилив счастья.

— Да. Да, Халид, я согласна.

ГЛАВА 19

С папой возникли осложнения. Я слишком нервничала, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз, а потому написала проникновенное письмо и оставила на его подушке.

Папа, я влюбилась в замечательного человека. Он добрый, нежный и совсем не похож на Каиса. Халид родом из Саудовской Аравии. И я прошу тебя позволить мне выйти за него замуж. Пожалуйста, дай свое согласие. Но даже если ты откажешь, я всеравно это сделаю. Прошу, сообщи мне, что благословишь мой брак. Твоя любящая дочь, Мариам.

Я надеялась, что папа с улыбкой согласится, но он и вовсе не ответил на мое послание. И лишь по прошествии месяца я набралась мужества, чтобы вернуться к обсуждению этого вопроса. В тот день папа попросил, чтобы я отвезла его в аэропорт. Он на три месяца уезжал во Францию погостить у дяди Хакима и других родственников. Целуя меня на прощанье, он вручил мне толстый конверт.

— Внимательно прочитай это письмо, Мариам, — с торжественным видом сказал он. — И надеюсь, что ты со мной согласишься.

Он улетел без свойственных ему длительных и нежных прощаний. Я ощутила приступ безнадежности и запихала конверт в сумочку, чтобы прочесть письмо позднее дома.

Если ты выйдешь замуж за этого Халида, дочь, ты больше никогда меня не увидишь. Он родом из Саудовской Аравии, из самого консервативного общества в мире. Тебе не удастся там выжить. Мужчинам в Саудовской Аравии предоставляется полное право владения их детьми. Если ты выйдешь замуж за этого человека и родишь ему детей, ему даже не понадобится похищать их. Они будут по закону принадлежать ему.

Он находится в Соединенных Штатах лишь для того, чтобы завершить свое образование, а затем вернется в Саудовскую Аравию и бросит тебя. Ты же останешься с разбитым сердцем.

Неужто ты ничему так и не научилась, Мариам?

И не забывай, что, если ты хочешь еще когда-нибудь увидеть Дюрана, ты не имеешь права выходить замуж. Ты должна терпеливо ждать, когда тебе вернут сына. Я стараюсь найти способ вернуть Дюрана, но, если ты заключишь брак, никто в Афганистане не станет нам помогать.

И самое главное, Мариам, не забывай, что ты принадлежишь племени пуштунов. Твой долг выйти замуж за пуштуна. Пожалуйста, не предавай забвению историю своей семьи. Моя мать мужественно сносила строгость моего брата и осталась вдовой. Она жила ради своих детей. И если ты не найдешь себе в мужья другого пуштуна, ты обязана поступить так же.

Я от отчаяния разрыдалась. Как папа мог забыть о том, как сам боролся с устаревшими традициями нашей культуры и женился на женщине из другого племени? Как он мог с такой легкостью вернуться обратно в Средневековье? Трудно себе представить более опасного и низкого человека, чем тот пуштун, которого он сам выбрал для меня.

В действительности моя неприязнь к отцу и сестре начала накапливаться с того самого дня, как у меня похитили Дюрана. Я понимала, что именно мои родные позволили Каису отнять у меня сына. Без папиной и сестриной помощи Каису никогда бы не удалось этого сделать, и мой сын был бы по-прежнему со мной. Мой гнев вспыхнул заново, и я решила, что больше никому не позволю принимать за себя решения, даже своему отцу.

Я вышла на кухню, взяла ножницы и искромсала папино письмо на множество кусочков. А потом позвонила Надие, которая временно жила в Мэриленде. Я была в такой ярости, что тут же начала кричать на нее:

— Я выйду замуж за Халида, нравится вам это с папой или нет! Мне наплевать!

Надия была настолько потрясена, что я, будучи послушной дочерью, так себя веду, что не произнесла ни слова.

Мы с Халидом поженились, пока папа был во Франции, и уехали на медовый месяц в Лас-Вегас. Впервые за все время пребывания в Америке я получила возможность развлечься. Наконец я обрела любовь.

Однако через три месяца мужество начало покидать меня. После папиного возвращения я не могла собраться с силами и признаться ему в том, что вышла замуж. Вместо этого я сказала:

— Папа, я внимательно прочитала твое письмо. И много думала. Но я действительно люблю этого человека, папа, и никогда не буду счастлива с другим. Я прошу тебя только об одном, чтобы ты с ним познакомился. Я уверена, он понравится тебе.

Папа не ответил.

Халид тем временем жил у друзей, пока я уговаривала папу. Вскоре терпение покинуло его, и он начал настаивать на встрече с моим отцом.

Поэтому мне пришлось объявить:

— Сегодня вечером к нам придет Халид. Пожалуйста, будь с ним любезен.

Бедный Халид так нервничал, что захватил с собой племянника. Позднее он рассказывал мне, что остановился перед нашей дверью и начал читать наизусть Коран, чтобы набраться мужества.

Папа встретил гостей вялым и холодным рукопожатием. Затем он уселся в любимое кресло, взял газету и демонстративно уткнулся в нее.

— Как поживаете, сэр? — откашлявшись, тихо спросил Халид.

Папа не ответил.

— Папа, — смутившись, окликнула его я. — Халид очень почтительно осведомился, как у тебя дела.

Папа опустил газету.

— В каком университете вы учитесь? — рявкнул он.

— Университете Южной Калифорнии.

— И чем вы занимаетесь?

— Бизнесом.

Папа закряхтел, показывая, что больше ему говорить не о чем. Затем встал и ушел в спальню, прикрыв за собой дверь.

Я последовала за ним.

— Папа, не надо так себя вести. Это недостойно.

— Я хочу посмотреть новости, — ответил он. — И закрой за собой дверь.

— Папа, но ты ведь сам не был женат на пуштунке. Неужели я должна напоминать тебе о всех тех препятствиях, которые тебе пришлось преодолеть для того, чтобы жениться на маме?

— Это было другое, — решительно ответил он, поворачиваясь ко мне спиной.

— Другое? Почему? Потому что ты мужчина, а я женщина? Как это низко, папа. Ты меня разочаровываешь.

На следующий день папа неожиданно отправился в Мэриленд, чтобы помочь Надие с ее двухлетней дочерью. Сразу по его прибытии Надия радостно сообщила ему, что я уже вышла замуж, нарушив данное мне обещание хранить тайну.

— Передай Мариам, что я больше не хочу ее видеть. — И больше никогда не стану с ней разговаривать.

Я не из тех дочерей, которые могут прожить, не общаясь со своими отцами, поэтому я позвонила дяде Хакиму и попросила его вмешаться. Папа всегда прислушивался к его мнению. И вскоре это возымело свое действие.

Меня и Халида пригласили в Мэриленд. И хотя вначале папа вел себя замкнуто и грубо с моим мужем, вскоре доброта Халида растопила его сердце. Папа согласился вернуться с Лос-Анджелес и жить вместе с нами. Я поступила на факультет пульмонологии. Мне нравилось учиться, и я любила своего мужа.

Вскоре Халид и папа очень сблизились, и я впервые за долгое время начала ощущать себя членом счастливой семьи. Нам недоставало лишь Дюрана, которого по-прежнему удерживали в Афганистане. И я опасалась, что мое бедное дитя не знало ни мгновения покоя, с тех пор как его похитил отец. С того июльского дня 1986 года сначала он жил в атмосфере войны с русскими, а теперь в самом жерле гражданской войны. Несмотря на падение Кабула, город постоянно подвергался артобстрелам, так как ни одна из сторон не желала признавать поражения. Социалистическое правительство готово было сражаться до конца, как и полевые командиры группировок, и могли превратить в развалины всю страну. Я еле сдерживалась, когда в новостях показывали руины Кабула. Мне казалось, что там уже не осталось ни одного целого здания. И где же среди этих разрушений находилось мое дитя? По многу часов я читала Коран и молилась за спасение Дюрана.

И вот однажды тетя Шагул заявила, что в январе 1990 года собирается предпринять опасное путешествие в Афганистан, где осталась одна из ее дочерей. Кроме того, она собиралась найти Каиса и повидаться с моим сыном. Она была решительной женщиной, и я знала, что так или иначе ей удастся это сделать. Мне очень хотелось послать своему сыну игрушки и одежду, но стоило мне войти в детский магазин, как я тут же падала без чувств, поэтому покупками занялись папа, Надия и тетя Шагул, приобретя все, что могло приглянуться подросшему мальчику. Моему сыну должно было исполниться семь лет 27 января, как раз в то время, когда в Кабуле должна была оказаться тетя Шагул.

Тетя благополучно добралась до Кабула, хотя город по-прежнему подвергался обстрелам. Она легко отыскала Каиса, поскольку тот все так же занимался ресторанным бизнесом. Сначала он работал на русских, а затем, после их отступления, на просоветское правительство. Это доказывало, что он готов служить любой группировке, находящейся у власти. Только благодаря этому ему удалось сколотить приличное состояние.

Дом у Каиса был большим и очень красивым. Дверь тете открыл привратник, но вслед за ним тут же появился Каис, чтобы выяснить, кто к нему пришел. Он сразу узнал тетю Шагул, которую видел на семейных праздниках, и тут же разразился криками:

— Не подходи к моему сыну!

— Мне надо всего лишь повидаться с ним, Каис, — спокойно, но твердо заявила тетя Шагул. — Я не собираюсь устраивать никаких сцен. Даю тебе слово. — Ее невозмутимое поведение убедило Каиса, и он позволил ей пройти в дом.

Тетя Шагул быстро выяснила, что Каис вновь женился на очень скромной женщине, которая безмолвно сидела в углу гостиной.

Каис позвал Дюрана, и тот с удивленным видом спустился по лестнице.

Тетя Шагул потом говорила, что у нее дыхание перехватило при виде него — таким он стал взрослым и красивым.

Мой сын взглянул на отца и спросил по-английски:

— Кто эта дама?

— Я — твоя двоюродная бабка, — бесстрастно ответила тетя Шагул. — Я привезла тебе подарки.

— Это подарки от той дамы на фотографии, которая была моей секретаршей! — грубо рявкнул Каис. — Можешь отнести их к себе в комнату.

Дюран безмолвно забрал подарки и вышел, даже не попрощавшись с тетей Шагул. Дюран показался тете печальным и молчаливым ребенком.

— Он ничего не знает о своей матери? — спросила тетя Шагул, глядя на Каиса.

— Нет. И если ты скажешь ему, я убью тебя.

— У вас есть дети? — поворачиваясь к жене Каиса, спросила тетя.

Но та была слишком напугана, чтобы говорить.

— Нет, у нее нет детей, — свирепо ответил за свою жену Каис. — Она здесь для того, чтобы присматривать за моим сыном. А когда он вырастет, я позволю ей рожать собственных. Ну, посмотрела? Спектакль окончен. А теперь убирайся! И если явишься сюда снова, то горько пожалеешь об этом.

— Каис, пожалуйста, позволь мне его сфотографировать, — принялась упрашивать тетя Шагул. — Для его матери.

— Проваливай! Я пришлю тебе его фотографию, — заревел Каис, открывая дверь. — И передай от меня Мариам, что, если она появится в Кабуле, я расчленю ее и буду по частям отсылать ее отцу в пластиковых мешках, — угрожающе крикнул он вслед тете.

Кое-что в этом мире не меняется никогда.

Как ни странно, Каис выполнил свое обещание. По прошествии почти пяти лет у меня появилась новая фотография моего сына. Он уже превратился в серьезного и очень миловидного мальчика. Я бесконечно целовала его фотографию. Я увеличила ее, вставила в рамку и повесила на самое видное место в нашей гостиной. Я не могла оторвать от нее глаз. Я плакала от радости при виде такого крепкого и здорового сына. А потом я рыдала от горя, что он даже не догадывается о моем существовании.

ГЛАВА 20

Гражданская война в Афганистане не утихала. И порой мне казалось, что она будет идти там вечно. Выводя свои войска, русские бросали тяжелое вооружение, которое теперь перешло в руки полевых командиров, обращавшихся с гражданским населением еще безжалостнее, чем советские солдаты.

Все мы опасались за Дюрана. Пытаясь спасти моего сына от царящего в стране безумия, папа написал Каису и предложил ему оплатить пансион для Дюрана в Индии или любой другой стране на выбор Каиса. Папа отправлял одно письмо за другим. Однако мы не знали, получал ли их Каис, хотя за это время он успел избить до полусмерти нескольких наших посланцев.

Кое-кто из друзей в Кабуле, зная о нашем горе, пытался выкрасть Дюрана. И некоторые из них были настроены исключительно серьезно. В особенности это относилось к одному нашему знакомому, который вместе со своим младшим братом сделал вызволение Дюрана делом своей жизни. Они начали следить за домом Каиса, отмечая время его ухода и отправление Дюрана в школу.

И вот однажды утром они остановились у дома Каиса как раз тогда, когда Дюран должен был идти в школу. Едва Дюран вышел из дома, брат моего приятеля приблизился к нему и стал уговаривать подойти к машине.

Но точно так же, как меня в детстве запугивала мама тем, что меня может похитить Шер-хан, Каис объяснил Дюрану, что его могут украсть, чтобы потом потребовать выкуп. Так что стоило этому брату приятеля приблизиться к Дюрану, как тот начал истошно кричать. Его крики услышал Каис, случайно оказавшийся дома, который тут же бросился на помощь.

Мои друзья успели сбежать, но Каис их выследил.

Той же ночью Каис с группой бандитов явился к ним в дом, вооруженный автоматом. Он избил брата моего друга до полусмерти и застрелил бы его, если бы не мать, которая бросилась в ноги Каису, умоляя его пощадить сына. Затем Каис потребовал, чтобы к нему привели моего друга, но того не было дома, и Каис пообещал, что вернется и тогда уже перестреляет всех. Поскольку Каиса прикрывали власти, а мои друзья не могли надеяться на защиту закона, им пришлось бежать в Пакистан.

Эта неудавшаяся попытка повлекла за собой самые тяжелые последствия для меня, поскольку Каис забрал жену и Дюрана и уехал из Кабула в неизвестном направлении. Теперь я даже не знала, где находится мой сын.

Именно в это время афганские изгнанники впервые услышали о новой группировке, поднимающейся из бетонных обломков того, что когда-то было Афганистаном, а именно о «Талибане». Эта группа, возглавляемая муллой Мухаммедом Омаром, вышла из Кандагара в 1994 году. Афганцы узнали о Мулле Омаре и его верных сторонниках, когда те выступили на защиту обычных людей от жестокости коррумпированных военачальников и спасли нескольких девушек из бедных семей, изнасилованных на дороге в Кандагар.

Вначале гражданское население Афганистана, уставшее от безжалостной жестокости и непрерывных боев между моджахедами, встретило «Талибан» с распростертыми объятиями.

Мы с папой ощущали сдержанный оптимизм, поскольку талибами назывались религиозные послушники («талиб» на арабском означает «ученик», и в Афганистане этот термин применялся по отношению к учащимся религиозных заведений, изучавшим Коран на арабском языке). И хотя папа никогда не стремился к тому, чтобы во главе государства оказалось религиозное движение, мы надеялись на то, что благочестивая группа набожных воинов сможет вернуть мир на нашу землю.

Мы даже представить себе не могли, что «Талибан» обречет наших соотечественников на невыносимые страдания и преследования.

В это тревожное время Халид закончил колледж и изумил меня желанием вернуться в Саудовскую Аравию. Халид был выходцем из большой семьи, и дома у него оставалось десять братьев и сестер. Кое с кем из них я уже успела познакомиться, когда они приезжали к нам в Лос-Анджелес. И они произвели на меня приятное впечатление.

— Но мы же договорились до свадьбы о том, что никогда не будем жить в Саудовской Аравии, — напомнила я ему.

— Мы туда ненадолго. Я просто хочу познакомить тебя со своими родными.

— Но, Халид, это ведь Саудовская Аравия! — мне не хотелось произносить вслух то, что знали все: ни одна женщина в здравом уме не согласилась бы жить в золоченой клетке Саудовской Аравии.

— Брось, тебе понравится Джедда, — заверил меня Халид.

Я мало что знала о родине своего мужа, кроме того, что женщины там по-прежнему ходили в никабе, им не дозволялось водить машину и мужчины, как правило, были многоженцами. На протяжении многих лет я слышала массу историй об американках, оказавшихся в Саудовской Аравии, где их мужья брали себе новых жен, или, того хуже, об арабах, похищавших своих детей у американок, так что те лишались возможности увидеться с ними.

Все знали, что в Саудовской Аравии плохо относятся к женщинам. Поэтому не было ничего удивительного в том, что я предпочитала жить в стране, где женщинам были обеспечены гражданские права, — и мы оба прекрасно понимали это. Афганистан тоже не был приспособлен для нормальной жизни женщин, и с каждым днем им становилось там все хуже. Так зачем же мне было покидать свободную Америку и отправляться в другую страну, где ненавидели женщин?

И тем не менее я согласилась поехать с Халидом в Саудовскую Аравию. Халид оставил решение за мной, сказав, что если я откажусь ехать, то и он не поедет. И такое отношение ко мне вызвало у меня еще большее доверие к нему. Но самое главное, я уже успела убедиться в том, что женитьба совершенно не изменила Халида. В отличие от Каиса он не превратился из влюбленного поклонника в чудовище. Я могла на него положиться. Однако папа и Надия были настроены категорически против моего решения. Но им не повезло, ибо после похищения Дюрана я поклялась никогда не позволять им принимать за меня решения.

Я собиралась рискнуть, так как знала, что Халид не способен на какую-нибудь подлость.

Моих родных это ужасало. Папе исполнилось уже семьдесят семь лет, и он понимал, что его годы сочтены. Он хотел, чтобы его дочери были рядом. Однако я отказалась менять свои планы, пообещав лишь, что через полгода вернусь в Америку.

Когда мы прощались в аэропорту, папа обратился к Халиду:

— Халид, боюсь, моей дочери будет не слишком уютно в «мужской стране» (так папа называл Саудовскую Аравию).

Халид безмятежно улыбнулся.

И так я оказалась в Джедде. Я напряглась, когда Халид в самолете передал мне черное платье в полиэтиленовом пакете:

— Когда мы прилетим в Саудовскую Аравию, тебе придется надеть его.

Я вынула из упаковки черную легкую накидку и впервые рассмотрела это обязательное одеяние, называемое абайей, которое носили все женщины Саудовской Аравии. Я догадывалась, что буду выглядеть как вампир на палящем солнце Саудовской Аравии, вампир, поджаренный в собственном соку. И хотя по своему крою она существенно отличалась от складчатой пастельного цвета паранджи, в которую облачались афганские женщины, цель была той же — скрыть женщину от внешнего мира. Моя мать нарушила афганский закон, отказавшись носить паранджу. Я вообще никогда ее не носила, за исключением одного случая, когда в детстве изображала нищенку, выпрашивающую деньги на билет в кинотеатр, перед родными и друзьями. Что, вполне естественно, повлекло за собой отповедь от моих теток, утверждавших, что нищие могут попрошайничать ради пропитания, но не ради фривольных развлечений.

Если бы мама была жива, не сомневаюсь, она бы в клочки разодрала это одеяние, чтобы не позволить своей дочери подчиняться этим устаревшим традициям. Я глубоко вздохнула. Куда меня опять занесло?

За час до приземления нашего самолета в Джедде я заметила, что говорливые и оживленные арабки, летевшие с нами, притихли и начали надевать свои абайи. Кое-кто даже надевал никаб. Вся атмосфера в салоне самолета изменилась, когда очаровательные женщины стали превращаться в черные тени.

По просьбе Халида я тоже набросила на платье абайю и свободно покрыла голову шарфом. Я лишь пожала плечами, полагая, что мне повезло больше, чем остальным жительницам Саудовской Аравии, поскольку я всегда могла уехать. По крайней мере так я тогда думала.

ГЛАВА 21

Я прилетела в Джедду 29 октября 1994 года. Это был поразительно красивый город на берегу Красного моря, утопающий в зелени колеблющихся на ветру пальм. Родня Халида вела себя очень гостеприимно и доброжелательно. И я была вполне счастлива.

И все же, несмотря на то что город мне очень нравился и вскоре я свела знакомство со многими женщинами, а родственники мужа меня просто обожали, я бы солгала, если бы сказала, что Саудовская Аравия благоволила к женщинам. И хотя я выросла в Афганистане, стране известной своей дискриминацией женщин, в Саудовской Аравии существовало столько антиженских законов, что трудно было ощущать себя здесь счастливой.

Меня удручало то, что я не могу водить машину, хотя Халид с готовностью отвозил меня в любое место по моему желанию. Кроме того, оказавшись в Саудовской Аравии, я с грустью узнала, что не могу куда-либо отправиться без письменного разрешения своего мужа. Да и покинуть Саудовскую Аравию было не так просто, как я предполагала, и я оказалась бы в ловушке, если бы Халид вдруг изменился и вознамерился бы контролировать мои действия. К тому же женщине здесь было трудно найти работу, хотя я была опытным специалистом в своей области — пульмонологии. К тому же социальное общение здесь ограничивалось для меня лишь женским обществом, от чего я уже давно отвыкла.

Список ограничений для женщин был бесконечным. А когда всей властью обладают мужчины, многие из них начинают жестоко обращаться с женщинами.

Даже среди родственников Халида находились мужчины, повинные в жестоком обращении с женщинами. У одного из кузенов моего мужа было более двадцати жен. И поскольку ислам разрешает мужчине единовременно иметь лишь четырех, он был постоянно занят тем, что разводился и снова женился. Его первая жена приходилась ему двоюродной сестрой. В Саудовской Аравии брак с двоюродными сестрами считался гарантией против развода, поскольку многие мужчины не решались вызывать семейные разногласия, разводясь с близкой родственницей. Этот кузен Халида был исключительно состоятельным человеком и в рамадан раздавал своим женам деньги в подарок. И вот одна из молодых и наиболее привлекательных жен получила от него большую сумму, чем старшие и менее симпатичные жены. Однако ислам запрещает давать одной жене больше, чем другим, будь то внимание или материальные ценности. И ревнивые жены часто цитируют это место из Корана, чтобы добиться своего. Короче, все четыре жены принялись препираться и довели брата Халида до такого состояния, что он заявил, разведется с ними со всеми.

Он развелся с женой номер два, номер три и номер четыре, но, когда он сообщил об этом жене номер один, та упала в обморок. При виде ее бездыханного тела, лежащего на полу, он смилостивился и решил не разводиться. Стоило ей услышать эту радостную новость, как она забыла о своем обмороке и радостно вскочила на ноги.

— Слава Аллаху! Слава Аллаху!

— И теперь ты осталась единственной женой? — спросила я.

— Нет, Мариам, — громко рассмеялась она. — Он быстро взял себе еще трех. Моему мужу постоянно нужно иметь четырех жен. И я уже смирилась с этим.

Она так весело рассказывала, что мне ничего не оставалось, как рассмеяться вместе с ней, хотя на самом деле мне хотелось плакать.

Я знала, Халид хочет детей, и понимала, из него получится прекрасный отец, но я так переживала из-за потери сына, что боялась, что не смогу забеременеть. К тому же я жила в стране, где дети считались собственностью отца, а мать не имела на них никаких прав. И хотя Халид оставался тем же любящим мужчиной, как в день нашей свадьбы, я знала, в этой жизни не существует никаких гарантий, и это тревожило меня.

А потом он ни с того ни с сего заявил:

— Мариам, что бы ни произошло, я никогда не заберу твоего ребенка.

Я посмотрела на него с благодарностью, но не стала что-либо обещать.

К тому же я знала, что некоторые мои американские подруги, вышедшие замуж за саудовских арабов, страдали от страшных унижений. Одна из них, Линда, вышла замуж за араба из Саудовской Аравии, когда тот учился в Соединенных Штатах. Когда Мухаммед получил диплом, его семья переехала в Саудовскую Аравию. К этому времени у Линды и Мухаммеда было уже двое детей. И вот вскоре после нашей встречи с Линдой Мухаммед привел домой какую-то арабку. Сначала Линда решила, что это его родственница, но Мухаммед грубо объяснил ей, что это его новая жена и Линде следует доброжелательно к ней относиться.

Линда была так ошарашена, что потеряла дар речи. Прежде Мухаммед никогда так себя не вел, и она даже представить не могла, что он способен на подобное хамское поведение.

На следующий день она позвонила мне, заливаясь слезами:

— Мариам, пожалуйста, приезжай. Захвати упаковочные ящики. Я ухожу от него. — Линда полагала, что она должна всего лишь нанять адвоката и вместе с детьми улететь из Саудовской Аравии.

Халид так распереживался из-за Линды, что посетил со мной несколько магазинов, чтобы собрать необходимое количество ящиков. Когда мы добрались до Линды, она была вне себя от отчаяния. Она позвонила в американское посольство, и ей сказали, что у нее есть два выхода. Она может уехать из страны и лишиться детей, поскольку правительство Саудовской Аравии не позволит ей забрать их с собой. Дети принадлежали мужу. Она произвела их на свет, но в соответствии с законами Саудовской Аравии не имела на них родительских прав. Или она может остаться в Саудовской Аравии и продолжать жить со своим мужем и его новой женой. И Линде, не способной расстаться со своими детьми, пришлось терпеть унизительное положение. Новая жена Мухаммеда превратила его в злобное существо.

Через год другая моя подруга Джойс пережила то же самое, когда ее муж привел в дом вторую жену. Муж Джойс Ахмед оказался еще более безжалостным. Взяв вторую жену, он забрал у Джойс детей и отправил их в другой город к своей матери. А Джойс было позволено навещать их лишь раз в месяц. Она боялась развестись с Ахмедом, поскольку он предупредил ее, что в этом случае она больше никогда не увидит своих детей.

Все эти истории лишь обостряли мои страдания из-за утраты Дюрана, хотя я была бы счастлива, если бы мне позволили видеться с ним хотя бы раз в месяц.

Халид доставил мне огромную радость, когда снял для нас очаровательный трехкомнатный домик у Красного моря, из окон которого открывался восхитительный вид, а накатывающие волны успокаивали и умиротворяли.

И тогда я вдруг забеременела. Халид был вне себя от радости. Он во всех отношениях настолько отличался от Каиса, что меня это постоянно приводило в восторженное изумление. Всякий раз, когда мне надо было посетить врача, Халид отправлялся со мной. И я впервые ощутила всю прелесть беременности, когда рядом с тобой находится любящий муж.

Учитывая законы Саудовской Аравии, вполне естественно, все вокруг мечтали о рождении мальчика. Помню, как одна из кузин Халида спросила меня:

— Интересно, что чувствуешь, когда у тебя в животе растет маленький здоровый мальчик?

Я сморщила нос и рассмеялась.

— На этот раз мне хотелось бы родить маленькую здоровую девочку.

— О нет-нет-нет! Даже не говори этого! — вскричала она, размахивая руками, словно пытаясь разогнать сказанные мною слова. — Мариам, ты не должна мечтать о девочках! В девочках нет ничего хорошего. Ты обязана мечтать о мальчике. Тебя будут уважать лишь в том случае, если ты родишь мальчика.

И для того, чтобы не вступать с ней в полемику, мне пришлось прикусить язык.

Со временем жизнь в Саудовской Аравии начинала раздражать меня все больше и больше. Как-то Халид позвонил в кабельную компанию и попросил установить телевизионную «тарелку» на нашем новом доме. Когда прибыл мастер, я сидела в гостиной, а наша горничная убирала дом. И тут Халид впервые повысил на меня голос:

— Сейчас же ступай в спальню, Мариам, и оставайся там, пока я тебя не позову.

Мне стало неловко оттого, что горничная оказалась свидетельницей грубости моего мужа.

— Почему? — осведомилась я.

— Потому что я так сказал.

После ухода сотрудника кабельной компании между нами произошла первая семейная сцена.

— Почему горничная может оставаться в комнате, а меня выдворяют вон? — поинтересовалась я.

— Потому что она — горничная, Мариам. Посторонний не должен видеть тебя в доме. Ты моя жена. Все очень просто.

В следующий раз, когда к нам пришел мастер, я решила настоять на своем. Скромно облачившись в свою абайю и шарф, я уселась в гостиной. Однако Халид схватил меня за руку и вывел в спальню. Я пришла в ярость, когда он запер дверь.

Мать и сестры Халида отстаивали его правоту:

— Горничная — это никто. И ничего не произойдет, если ее увидит посторонний. А ты — жена. Это кое-что значит. Тебя должны уважать.

Вот так!

Я не хотела переходить к военным действиям, но и особой радости это положение вещей мне не доставляло. Однако уже на следующий день я позабыла о всем своем гневе на Халида при виде душераздирающей сцены, происходившей у наших соседей. Когда в дверь позвонили, ее открыла я. На пороге стояла наша соседка Сара, двадцатитрехлетняя арабка, у которой был четырехлетний сын Али. Я пригласила ее в дом, хотя и удивилась, поскольку прежде она никогда не искала моего общества. В Саудовской Аравии люди редко общаются с соседями, предпочитая ограничивать свои связи семейным кругом. Но я была рада ее видеть, тем паче что испытывала особую привязанность к маленьким мальчикам, которые напоминали мне Дюрана. Я плохо говорила на арабском, зато она владела вполне сносным английским, так что нам удалось найти общий язык.

Стоял июль, и влажная жара в Джедде была невыносимой. Я сразу поняла, что Сара и ее сын голодны и хотят пить. Поскольку они недавно переехали, а съемные дома в Саудовской Аравии не были оснащены холодильниками и плитами, я не придала особого значения ее просьбе и с радостью принесла им питье и закуски.

Насытившись, они встали и удалились.

Ближе к вечеру я приготовила сэндвичи, налила в термос холодной воды со льдом и отправилась в соседний дом. Когда позвонила в колокольчик, дверь открыл муж Сары. Он пожал мне руку, что несколько обескуражило меня, так как в Саудовской Аравии мужчины не прикасаются к посторонним женщинам. Сарин муж был исключительно любезен, бегло говорил по-английски и сразу же сообщил мне, что является военным летчиком, получившим образование во Франции.

Я обрадовалась, что у нас такие симпатичные соседи.

На следующий день Сара и Али пришли снова. Али тут же бросился к помойному ведру и начал копаться в отбросах. Я решила, что причиной тому является исследовательский инстинкт, свойственный детям, пока не увидела, как он отрывает жилы от куриной грудки и запихивает их себе в рот. Сара тоже принялась указывать себе на рот, прося чего-нибудь съедобного. Я поспешно накрыла на стол, и они принялись жадно поглощать пищу, потом запили ее двумя стаканами холодного сока и поспешно удалились.

Ночью, мучимая бессонницей, я услышала, как кричит кот. Я выглянула из окна, но ничего не увидела.

На следующее утро до меня снова донеслись те же звуки, я опять выглянула из окна и с изумлением увидела, что это Сара издает этот странный вой. Она стучала по окну второго этажа, и я сквозь стекло услышала, что она зовет меня: «Мариам!»

— Сара! — закричала я. — Что случилось?

Бедная женщина начала рыдать.

— Мы заперты. Муж уехал. Мы хотим есть. Нам нужна пища! — крикнула она. — Мой сын умрет, если его не накормить. Ты не можешь кинуть нам чего-нибудь в окошко?

Но как?

Все дома в Саудовской Аравии окружены высокими стенами, а вход на территорию преграждают мощные металлические ворота. Я вышла из сада на улицу и подергала ворота. Они были заперты. Я предположила, что и входная дверь тоже заперта, иначе Сара не стала бы кричать из окна, а просто сбежала бы. Я вернулась на кухню, собрала провизию и поднялась по лестнице, пока не оказалась с Сарой на одном уровне. Она открыла окно во всю ширину, и я принялась бросать хлеб и сыр, хотя большая часть, конечно же, падала в сад.

Халида не было, он уехал в деловую поездку, поэтому я обратилась к нашему садовнику.

— Мне надо, чтобы ты пробрался в сад к нашим соседям, — попросила я. — Там в доме заперта женщина, и у нее голодает сын.

— Госпожа, я не могу, — дрожащим голосом ответил он, оглядываясь по сторонам, словно намереваясь сбежать. — Я бедный индиец и работаю здесь, чтобы моя семья не умерла с голоду. Если я вломлюсь в арабский дом, меня навсегда посадят в тюрьму, и тогда моя семья умрет с голоду.

Я знала, что в Саудовской Аравии зачастую плохо обращались с эмигрантами из Индии и других азиатских стран. И я решила все взять в свои руки. Что они могли сделать беременной мусульманке, состоящей в браке с саудовским арабом? Ничего — так я себя убеждала. Я взяла молоток из ящика с инструментами, вынесла на улицу стул и забралась на стену, разделявшую наши дома. Памятуя о том, что нахожусь на седьмом месяце беременности, я исключительно осторожно спустилась со стены на противоположной стороне.

Как я и предполагала, все двери в доме были заперты, поэтому я взяла молоток и разбила большое окно, расположенное с тыльной стороны. Вытащив осколки, забралась внутрь, и меня тут же окружила раскаленная духота. Кондиционер был выключен, хотя в Джедде царила влажная жара. Я стала звать Сару, идя на звук ее голоса, пока не оказалась перед закрытой дверью. Я выбила замок и освободила Сару и маленького Али. В комнате завис кислый запах.

Мы втроем бросились в наш дом.

Я ощупала их раскаленные лбы. У обоих была лихорадка после двухдневного заключения в крохотном помещении без кондиционера. Я настояла на том, чтобы они приняли душ, а сама отправилась готовить роскошный обед.

Они съели все с невероятной жадностью.

— Сара, надо вызвать полицию, — сказала я.

— Нет-нет! Он убьет меня! — зарыдала Сара.

Не успела я ответить, как в дом ворвался Сарин муж, даже не удосужившийся позвонить в колокольчик. Он кинулся к Саре, ударил ее несколько раз по голове и потащил прочь. Али закричал истошным голосом.

Эта сцена жестокого насилия напомнила мне жизнь с Каисом, когда он избивал меня, а перепуганный Дюран был вынужден смотреть на это.

— Как ты можешь запирать свою жену и сына и морить их голодом?! — закричала я. — Ты в своем уме?!

Он обернулся ко мне и ощерился, вместо цивилизованного человека я увидела перед собой зверя. Затем он вновь набросился на жену и вытолкал ее из моего дома.

Я была вне себя от ярости. Как только вернулся Халид, я сразу бросилась рассказывать ему о происшедшем. Но он пришел в ужас оттого, что я вмешалась в супружеские отношения.

— Мариам, это Саудовская Аравия. Мужчины могут делать все что угодно со своими женами и детьми. И никто не имеет права в это вторгаться. Мужчина может устанавливать собственный закон в своем доме. Даже силы безопасности считают это частным делом. Если он захочет, он может убить ее, и никто не станет возражать.

Я кивнула, понимая, что, как ни грустно, он говорит правду. И хотя Саудовская Аравия была богатой страной, а Афганистан бедной, когда речь шла об обращений с женщинами, в них все происходило одинаково. Здесь женщины были такими же беспомощными, как и в Афганистане.

Я не спала почти всю ночь, думая о Саре. Она переживала тот же кошмар, в котором когда-то существовала я, только ее положение было еще хуже. По крайней мере, я в самые тяжелые моменты могла сбегать к своему отцу. У Сары не было и этой возможности.

На следующий день Сара изумила меня, вновь явившись к моему дому. Она стучала в дверь и кричала, заливаясь кровью. Вдали уже виднелся бегущий за ней муж. Я отскочила в сторону со всей возможной скоростью, на которую только была способна беременная женщина, и схватила единственное оружие, оказавшееся под рукой, — большой кухонный нож.

Я вернулась в гостиную, где это животное продолжало избивать Сару. Я подняла нож и закричала:

— Я вызываю полицию!

Военный летчик бросил на меня один-единственный взгляд и разразился хохотом при виде беременной женщины в ночной рубашке с ножом, поднятым над головой.

— Давай вызывай! Я даже сам наберу для тебя номер. Шеф полиции тоже бьет свою жену.

Мне стало страшно, но я не намерена была отступать.

— Это не Америка, — заявил он. — И не суйся в мои семейные дела, иначе я посоветую твоему мужу тебя выпороть.

Халид не хотел, чтобы его втягивали в эту историю.

— Пожалуйста, Мариам, мы ничего не можем сделать. Никто не может запретить мужу бить свою жену. Никто. Даже родственники жены.

И вновь я вернулась мыслями к собственным печалям. Все мои родственники умоляли меня сохранить брак любой ценой, хотя это и означало, что я вновь стану жертвой физического насилия и буду глубоко несчастна.

Что же происходило с этим миром?

— Послушай, ты ждешь ребенка, — привлекая меня к себе, зашептал мне Халид. — Ты носишь наше дитя. Этот человек может причинить тебе вред. Ты не должна ввязываться в их отношения.

Но как бы я ни хотела прислушаться к своему мужу, я не могла этого сделать. На следующий, день, когда мы отправились на обед к моей свекрови, я вновь подняла эту тему. Я умоляла своячениц переговорить со своими мужьями, один из которых состоял в дружеских отношениях с шефом полиции.

— Если вы не поможете, мне придется заниматься этим самой, даже если это навлечет на меня гнев Халида.

В результате с шефом полиции связался один из моих свояков. И на следующий день к дому наших соседей подъехала полицейская машина. Когда полицейские сообщили летчику, что на него поступила жалоба, он пришел в такую ярость, что сразу же выгнал Сару, заявив, что разводится с ней. Как ни странно, он позволил ей оставить Али у себя и отправил их к своему свекру.

Перед отъездом Сара зашла ко мне.

— Спасибо, Мариам, — обняв меня, прошептала она. — Я никогда тебя не забуду. Ты спасла мне жизнь.

Я была невероятно счастлива, пока Халид не сообщил мне, что Али будет жить с Сарой лишь до достижения им семилетнего возраста, так как после этого судьбу своих сыновей должны были устраивать мужчины Саудовской Аравии. Но я решила, что и этих нескольких лет Саре будет достаточно, а за это время могло произойти все что угодно. А останься она со своим жестоким мужем, он наверняка убил бы ее. И тогда Али лишился бы матери.

ГЛАВА 22

Запад впервые обратил внимание на «Талибан» в 1994 году. За два года это движение полностью покорило Афганистан и захватило власть. В ноябре 1996 года «Талибан» провозгласил собственный закон, основанный на законе шариата, только в гораздо более жесткой интерпретации по сравнению с другими исламскими странами. В то время папа навещал нас в Джедде и, прочитав законы в газете, решительно заявил, что талибанская трактовка ни в малейшей степени не согласуется с мнением признанных исламских ученых.

Основная суть заключалась в следующем: никто в Афганистане не будет наслаждаться свободой и испытывать радость.

Большая часть законов касалась прежних свобод женщин. Теперь они не имели права в одиночку выходить за пределы своих домов. Лицам женского пола запрещалось посещать школы и работать, если только они не были заняты в сфере здравоохранения.

Кроме того, появляясь за пределами дома, женщины должны были быть облачены в плотную паранджу, так чтобы не было видно даже их глаз, а если из-под нее выглядывала ножка, то женщину могли на месте подвергнуть бичеванию, за чем следила полиция нравов.

Женщинам запретили стирать одежду на берегах рек — то, чем они занимались с незапамятных времен. А поскольку многие дома не имели стиральных машин, перед ними вставала проблема поддержания чистоты.

Им возбранялось танцевать даже на свадьбах. Музыку тоже нельзя было слушать. При обнаружении кассет с записью музыки владельца арестовывали и бросали в тюрьму.

Женщины-врачи не могли лечить мужчин. А женщины могли обращаться за медицинской помощью только к женщинам, что приводило к чудовищным трагедиям, когда больные женщины не могли получить медицинскую помощь. (А позднее женщины-врачи и вовсе были уволены.)

Таксистам запретили перевозить женщин, если их лица не прикрыты паранджой. Если женщину заставали на улице в одиночестве, ее мужа избивали или подвергали тюремному заключению.

После опубликования следующего закона у афганских мужчин оставалось всего полтора месяца на то, чтобы отрастить бороду. Если афганец позволял себе побриться, он рисковал оказаться за решеткой.

Любимое развлечение — конструирование и запуск воздушных змеев — запретили. Все магазины, торгующие воздушными змеями, были закрыты, а тех, кого заставали за их изготовлением, отправляли в тюрьму.

Фотография была приравнена к идолопоклонству. Телетрансляции были запрещены. Все камеры, фотографии, фильмы и портреты должны были быть уничтожены.

Даже громкий смех в общественном месте мог привести к тюремному заключению.

И почти тут же мы увидели новости из Афганистана: на экране представители «Талибана» избивали женщин, покрытых паранджой. За что — так и осталось не ясным. Похоже, «Талибан» ненавидел женщин за сам факт их существования.

Но если в сельской местности женщины всегда носили паранджу, то в городах они уже давно привыкли к западному платью. Мало кто надевал традиционную паранджу, состоящую из десятка ярдов плиссированной ткани, в которой прорезалось лишь маленькое отверстие для глаз. В соответствии с законом даже под паранджой женщина должна была носить скромное одеяние, хотя вряд ли кто-нибудь из представителей «Талибана» стал бы заглядывать женщине под подол, чтобы удостовериться в этом.

Я радовалась, что мама не дожила до этого времени. Несомненно, она стала бы первой афганкой, которую подвергли бы порке за цоканье высоких каблучков по мостовым Кабула.

До нас доходили известия от наших друзей и родственников, остававшихся в стране. Многие уже успели подвергнуться унижениям, а некоторые и вовсе рисковали своей жизнью.

Одна из моих кузин сообщила о том, что запреты были введены без предварительного предупреждения. И многих афганцев избивали и арестовывали за действия, которые они даже не воспринимали как противозаконные.

Женщины довольно быстро облачились в паранджи, однако не все догадывались о том, что цвет туфель тоже может привлечь внимание полиции нравов. Однажды кузина отправилась со своим мужем на базар. На ней были белые туфли, которые прежде не вызывали нареканий. А тут без всяких предупреждений на них накинулся красномордый представитель «Талибана». Они окаменели от ужаса, даже не догадываясь, что сделали не так. Но вскоре их обидчик объяснил им, что возбудился при виде носка белой туфельки, выглядывавшей из-под голубой паранджи.

Кузина не сомневалась, что он убьет и ее, и мужа прямо на месте. Она начала молиться Аллаху, прося его вернуть ее к маленьким детям, которые оказались бы на улице, если бы лишились родителей. Но, слава Аллаху, они остались живы, хотя представитель «Талибана» и избил ее мужа, а потом попытался оттоптать ей пальцы ног. К счастью, моя кузина оказалась достаточно проворной и вовремя отскочила. Все это означало, что большеона не сможет выходить из дома, так как эти белые туфли были ее единственной обувью.

Один мой приятель осмелился надеть джинсы, которые «Талибан» считал греховным изделием Запада, и стал жертвой нападения целой группы представителей «Талибана». Но поскольку он счел, что его собираются ограбить и лишить последних денег, на которые он собирался купить хлеб, он дал отпор нападающим. Однако его повалили на тротуар и сорвали с него джинсы. И тут он по-настоящему испугался, так как решил, что его собираются изнасиловать. Тем не менее нападавшие оставили его в разорванном нижнем белье и задом наперед водрузили на спину какого-то осла. После чего принялись возить по городу в качестве образчика, подвергшегося тлетворному влиянию Запада.

Мир явно сходил с ума.

Но были и еще более страшные истории, повергавшие меня в ужас.

Одну мою одноклассницу «Талибан» обвинил в том, что она содержит частную школу на дому, поскольку девочкам было запрещено ходить в школу. Она учила лишь свою дочь, племянниц и двух соседских девочек, но «Талибану» и этого было довольно — четыре шедшие вместе девочки вызвали его подозрения. Представители «Талибана» последовали за девочками и удостоверились в том, что в дом вошло еще несколько девочек, одна из которых прижимала к груди книгу.

Затем члены «Талибана» ворвались в дом, уничтожили карандаши и учебники и арестовали всех, включая детей. Женская тюрьма была страшным местом, где даже зимой не было отопления. Кормили там лишь черствым хлебом и жидким супом. Мою бедную подругу каждую неделю били кнутом и продержали за решеткой два года, не позволяя в течение всего этого времени видеться с детьми, которых освободили через несколько недель.

Здоровье ее было подорвано, и через год она скончалась от рака. Судьба двух ее дочерей осталась покрытой мраком, поскольку ее муж был убит «Талибаном» за какой-то проступок.

Другая моя любимая подруга Нури, трудившаяся из последних сил, чтобы выбраться из нищеты, также была уничтожена «Талибаном». Отец ее умер еще до войны с русскими, и мать была вынуждена пойти в прислуги, стирать белье и убирать дома, чтобы заработать на образование дочери. Нури лучше всех успевала в своем классе, и наконец ее мечта обеспечивать семью стала реальностью, когда она получила диплом об окончании школы и место учительницы.

В первый же день, выйдя на службу, она сказала матери, что той больше никогда не придется стирать чужое грязное белье и заниматься уборкой в чужом доме. Нури аккуратно вносила арендную плату и никогда не забывала купить все необходимое. Она очень гордилась тем, что может обеспечивать свою мать.

Нури решила не выходить замуж, опасаясь того, что муж может запретить ей помогать матери. Зато замуж вышла сестра Нури, у которой было уже пятеро детей, и Нури души в них не чаяла. К несчастью, во время войны с русскими дом сестры подвергся бомбежке. Сестра Нури, ее муж и двое их детей погибли. Нури забрала трех оставшихся к себе. Она относилась к ним как к своим собственным и любила их безмерно.

После ухода русских страну захлестнула гражданская война. Но Нури удалось сохранить свою семью. А потом к власти пришел «Талибан». И в первую очередь он закрыл женские школы, а затем запретил женщинам работать. За военные годы было убито столько мужчин, что семья Нури была одной из многих, где деньги зарабатывали женщины.

В отсутствие кормильца маленькая семья Нури внезапно оказалась на пороге голода.

Хотя «Талибан» и запрещал женщинам занимать достойные должности, он сквозь пальцы смотрел на проституцию. И Нури сделала немыслимое для уважаемой афганки — она начала торговать своим телом. В первый раз она получила очень большие деньги, поскольку была девственницей. Но вскоре расценки снизились, и она была вынуждена принимать по нескольку клиентов за ночь. Поскольку «Талибан» запрещал женщине появляться на улице без сопровождающего ее мужчины, ей приходилось брать с собой двенадцатилетнего сына своей сестры, когда она отправлялась на поиски клиентов. Бедный ребенок стоял на холоде, прислушиваясь к звукам сексуальных утех своей любимой тети.

Вот что принес «Талибан» Афганистану.

И хотя с детства я уже успела познакомиться со множеством женских трагедий, я никогда не предполагала, что афганки подвергнутся еще большему унижению.

Я впадала в полное отчаяние, когда думала о своем бедном сыне, который по-прежнему оставался заложником у своего отца и жил в безумном мире «Талибана». Как я хотела вызволить его оттуда!

И все же, несмотря на весь этот мрак, пребывая вдали от родины, я обрела радость в жизни.

ГЛАВА 23

31 марта 1996 года в 19.40 я снова стала матерью. Я произвела на свет прекрасного мальчика и тут же назвала его Дюраном. Все мои родственники и родственники Халида возражали, утверждая, что нельзя называть второго ребенка тем же именем, что и первого, утраченного. И лишь Халид поддержал меня:

— Мариам имеет право назвать этого ребенка так, как ей хочется.

Дюран был идеальным ребенком, чего нельзя было сказать обо мне как о матери, ибо стоило ему заплакать или чихнуть, как я тут же бросалась с ним к врачу. После того как я трижды за день заставила водителя превышать скорость, врач усадил меня в своем кабинете и строго сказал:

— Мариам, дети должны плакать. С Дюраном все в порядке. Вы меня беспокоите гораздо больше.

— Простите, доктор, но моего первого сына похитили, когда он был совсем маленьким, — призналась я. — И с тех пор я его не видела. Поэтому так волнуюсь за этого ребенка. Я не допущу, чтобы с ним произошло что-нибудь плохое. Еще одну потерю я не перенесу.

Несмотря на то что мои близкие были страшно рады рождению Дюрана, папа с каждым днем чувствовал себя все хуже. Он начал пользоваться кислородной маской, а прогноз врачей составлял не более двух лет жизни. Халид согласился с тем, что я должна уделять ему как можно больше времени, и мы договорились, что я на полгода уеду к нему в Виргинию, а затем вернусь с ним в Джедду. И я счастлива, что сделала это, поскольку пробыла с ним все время до самого его ухода.

Мы уже жили в Джедде, когда папе стало совсем плохо. Я уже лежала в постели, когда в дверь постучала горничная и сообщила, что мой отец с трудом дышит, вспотел и глаза у него закатились. Я поспешно оделась и позвала водителя и садовника, которые перенесли папу в машину. Мы помчались в больницу.

— Мне так хочется спать, дочка, — пробормотал папа, едва мы добрались до места.

Я обняла его, но он уже испустил дух. Я выскочила из машины и начала метаться по стоянке:

— На помощь! На помощь! — кричала я.

Но никто уже не мог его реанимировать. Папа почил с миром, а я продолжала жить в окружавшем меня безумии.

В Саудовской Аравии все сопряжено с трудностями, даже смерть. Как и все мусульмане, папа мечтал о том, чтобы его похоронили в святом для мусульман городе Мекке. Но правительство Саудовской Аравии отказало нам в этом. Я позвонила в американское консульство, и консул пообещал мне получить необходимое разрешение, но на это могло уйти три дня. Это было невозможно, так как, согласно нашей религии, усопшие должны быть похоронены в течение суток после смерти. Поэтому Халид договорился похоронить папу в Джедде. Похоронами, как и многим другим в Саудовской Аравии, могли заниматься только мужчины. Арабы считают, что женщины могут утратить самообладание во время похорон, рвать на себе волосы и раздирать одежду, поэтому их оставляют горевать дома за закрытыми дверьми. Мне запретили присутствовать на похоронах собственного отца. И впервые за все это время я была вынуждена признать, что отец был прав: в Саудовской Аравии не было места женщине.

Папина смерть ударила по мне сильнее, чем мамина, возможно, потому, что теперь я окончательно осиротела.

Убитые горем находят облегчение, посещая могилы. И по прошествии недели я решила, что смогу проскользнуть на могилу отца, хотя женщинам было запрещено посещать общественные кладбища. Я заставила нашего водителя отвезти меня к кладбищу, а потом дала взятку кладбищенскому служителю, чтобы он пропустил меня внутрь. Оказавшись за воротами, я позвонила Халиду:

— Халид, где расположена могила моего отца?

— А почему ты спрашиваешь?

— Потому что я на кладбище и хочу посетить его могилу.

— Ты где?! — закричал Халид.

— Я собираюсь посетить могилу своего отца. Либо ты объяснишь мне, где она находится, либо я буду бродить по кладбищу и спрашивать об этом у всех встречных.

Халид застонал. Он сразу понял, насколько решительно я настроена, и, опасаясь моего ареста, тут же объяснил мне, где находится могила, но приказал сразу после посещения ее вернуться домой, удостоверившись, что меня никто при этом не видел. На кладбищах Саудовской Аравии нет надгробий, там места захоронений обозначаются лишь на земле. И Халид объяснил мне, куда идти.

Я положила цветы на папину могилу, помолилась, поговорила с ним, и мне стало легче.

Я так скучала по нему, что стала посещать могилу каждую неделю, не посвящая в это Халида. Вскоре мой водитель привык к этому, а смотритель кладбища радовался нежданному доходу. Для меня это стало настоящим утешением.

И мне было наплевать на то, что я нарушаю глупый закон Саудовской Аравии, запрещающий женщинам посещать кладбища. Подобные бессмысленные законы и создаются лишь для того, чтобы их нарушали.

Время, проведенное в Афганистане, а затем в Саудовской Аравии, научило меня тому, что жизнь женщины всегда подвергается опасности, если она не берет все в свои руки. И это доказала история, происшедшая с моей подругой из Ирана Сорайей. Я познакомилась с ней в Египте еще до переезда в Саудовскую Аравию. И с тех пор мы с ней очень сблизились.

Однажды Сорайя позвонила мне и сообщила, что находится в больнице. Она просила меня приехать как можно быстрее. Я тут же бросилась в больницу и убедилась в том, что она действительно серьезно больна — каждый выдох вырывался из ее груди со свистом. Между вдохами Сорайя проклинала себя за то, что переехала в Саудовскую Аравию.

— Сорайя! Экономь силы! Расскажи, что случилось.

Сорайя, задыхаясь, поведала, что болезнь навалилась на нее ночью, когда у нее резко поднялась температура. Она позвонила в «неотложную помощь», прося забрать ее в больницу.

— А где твой махрам? — поинтересовался оператор, имея в виду мужчину-опекуна.

— Это мой брат, но его сейчас нет — он находится за пределами страны в деловой поездке.

— Тогда тебе придется подождать его возвращения, — ответил оператор. — Он должен поставить свою подпись для того, чтобы тебя забрали в больницу.

— Я умру к моменту его возвращения. Думаю, у меня воспаление легких, — сказала Сорайя.

— Если не умрешь к этому времени, можешь снова нам позвонить, — будничным тоном ответил оператор.

Бедная Сорайя, сочувственно кивая подруге, подумала я. Мне тоже не позволили расписаться за маленького Дюрана, когда ему надо было сделать обрезание. Я не смогла поехать с семьей Халида в Таиф, так как Халид в это время отсутствовал в городе и не мог расписаться за меня.

Но Сорайя была изобретательной женщиной. Она медленно оделась, вышла на дорогу, поймала такси и каким-то образом уговорила таксиста отвезти ее в больницу. Оказавшись в больнице, она столкнулась с новыми препятствиями, так как ее отказывались принять из-за отсутствия опекуна. К счастью, в этот момент вмешался врач, приехавший с Запада, Сорайю положили в реанимацию и начали лечить.

Но увы, время уже было упущено, и пневмония захватила весь организм Сорайи. Моя подруга скончалась через несколько часов после моего ухода. Так погибла еще одна прекрасная женщина из-за нелепых законов, направленных против женщин.

И снова мне не позволили присутствовать на похоронах Сорайи. Однако Халид, чувствуя свою вину, в тот же день предложил отвезти меня на кладбище на могилу отца. Тогда-то я и сообщила ему, что регулярно ее посещаю.

Бедный Халид хлопнул себя по лбу и все же повез меня на кладбище Ив.

— Зачем мы сюда приехали? — удивленно спросила я.

— Мне казалось, ты хочешь посетить могилу своего отца.

— Он похоронен на другом кладбище, — огрызнулась я, чувствуя раздражение оттого, что мой муж не помнит, где похоронен его тесть.

— Так ты собиралась на кладбище Квази? — с изумлением переспросил Халид.

— Да, могила моего отца находится на кладбище Квази.

— Мариам, твой отец похоронен не там. Он покоится здесь, на кладбище Ив.

— Как это так? — заикаясь, спросила я. — Сталлех отвез меня именно туда.

— Мариам, — рассмеялся Халид, — Сталлех не присутствовал на похоронах твоего отца. Я отправил его по делам в день похорон. Вероятно, он предположил, что твоего отца похоронили на кладбище Квази, но он ошибся.

Я вспыхнула при мысли о том, сколько раз я подкупала кладбищенского служителя, сколько цветов принесла на неведомую могилу, сколько молитв произнесла и сколько часов провела, беседуя с незнакомцем!

— Это все твоя идиотская страна! — закричала я. — Если бы жила в Америке, я бы знала, где похоронен мой отец, и могла бы свободно посещать его могилу. Даже в Афганистане мне бы позволили похоронить отца и посещать его могилу.

Халид только рассмеялся, зато я кипела от негодования. Новое разочарование постигло меня, когда мы добрались до кладбища Ив и я поняла, что здешний смотритель неподкупен. Я была уязвлена до глубины души, когда Халида с Дюраном пропустили на кладбище, а меня, дочь усопшего, заставили ждать за воротами на палящем солнце.

Мне так никогда и не удалось увидеть могилу отца, хотя я по иронии судьбы несколько месяцев ухаживала за могилой незнакомца.

Несмотря на то что была мусульманкой и выросла в мусульманской стране, я с большей радостью общалась с выходцами с Запада, нежели с арабами. В Саудовской Аравии существовало слишком много «пунктиков» по отношению к женщинам. Я вступила в Комитет американских женщин, который занимался благотворительностью.

Маленькому Дюрану исполнилось уже четыре года, и он жил счастливым ребенком с добрым отцом и любящей матерью. Он рос умным ребенком и, что еще важнее, впечатлительным и заботливым. Однако любовь к Маленькому Дюрану не затмила моей любви к моему первому сыну, которого я теперь называла Большим Дюраном. Каждый день я думала о Большом Дюране, горюя, что пропустила его детские годы. Большой Дюран был старше Маленького на двенадцать лет, то есть теперь он уже достиг шестнадцатилетнего возраста, чего я никак не могла себе представить.

Когда Маленький Дюран подрос, я сказала ему, что у него есть старший брат, с которым он когда-нибудь познакомится. Маленький Дюран страшно обрадовался и начал отбирать свои самые любимые игрушки.

— Это я подарю своему брату, когда он к нам приедет, — заявил он.

Мысль о том, что Большой Дюран стал мужчиной, даже не догадываясь о том, что у него есть мать, которая не переставала искать его все это время, заставила меня вновь попытаться проникнуть в Афганистан. Меня не останавливало даже то, что он по-прежнему находился под властью «Талибана». Однако Халид, знавший о том, что Каис грозился убить меня, если я переступлю границу страны, категорически воспрепятствовал этому. И все же я удвоила усилия по розыску своего сына, а новые технологии предоставили мне новые возможности.

ГЛАВА 24

Когда в 2000 году мы с Халидом получили доступ к Интернету, я специально создала веб-страницу, посвященную Большому Дюрану. Там я разместила свою биографию и все, что мне было известно о сыне. Эта информация сопровождалась просьбой: «Я не видела своего сына четырнадцать лет. Он был похищен у меня, когда ему было всего два года. 27 января ему должно исполниться шестнадцать. В своих мечтах я никогда не расставалась со своим сыном. Пожалуйста, помогите мне найти его».

Многие выражали мне сочувствие, но один респондент непрерывно дразнил меня, присылая послания следующего содержания: «А я знаю семью Дюрана».

Я умоляла его, чтобы он предоставил мне хоть какие-нибудь сведения, но он лишь отвечал: «Если хочешь узнать о своем сыне, сначала тебе придется подружиться со мной».

«Я согласна с тобой дружить, — написала я, — но в первую очередь я должна получить сообщение непосредственно от моего сына».

Ответа не последовало, хотя я еще долго гадала, кто мог быть моим таинственным корреспондентом.

Я отправила письма трем министрам правительства «Талибана». Поскольку предполагалось, что они являются глубоко религиозными людьми, я попыталась сыграть на их набожности: «В Коране есть упоминание о том, что ноги матерей попирают рай. И если вы настоящие мусульмане, вы поможете мне найти сына».

Я не слишком надеялась на получение ответа, поэтому была крайне удивлена, когда один из министров позвонил мне.

— Я состою в приятельских отношениях с отцом Дюрана Каисом, — вежливо, но твердо сообщил он. — Дюран — хороший мальчик и лояльно относится к своему отцу. У него все в порядке. Однако Дюран принадлежит своему отцу. И оставьте его в покое. У него есть семья, и эта семья находится в Афганистане.

Я прокляла этого человека, понимая, что все мужчины всегда будут держаться вместе против женщин.

Я стала собирать сведения у друзей, остававшихся на территории оккупированного «Талибаном» Афганистана, и ничуть не удивилась, когда узнала, что теперь Каис являлся приспешником нового правительства. Сейчас он осмеивал коммунистический режим, которому когда-то служил, и занимал высокое положение в правительстве «Талибана». Кроме того, мне сообщили, что после моих писем министрам «Талибана» Каиса предупредили и теперь моего сына охраняли от сношений с его матерью. Другие друзья передали мне информацию о том, что мой сын специализируется в компьютерной технике и «Талибан» широко использует его навыки в своих целях. Вероятно, мой сын находился в безопасности, но я не могла радоваться тому, что он близко общается с людьми, которых я считала преступниками. Судя по всему, Каис пользовался моим сыном как пешкой для повышения своего престижа среди глав «Талибана».

И в тот момент, когда я сочла, что хуже уже некуда, ситуация еще больше усугубилась.

11 сентября 2001 года я находилась в Джедде, когда по телевидению стали транслировать страшные сцены из Америки. Я взвыла от ужаса при виде смертей и разрушений. Я любила Америку и американцев — страну и людей, приютивших меня, когда моя родина была в огне, и я не могла спокойно смотреть на столь масштабные страдания невинных.

А когда мы узнали, что за этой атакой стоял Усама бен Ладен, которого в Афганистане поддерживал «Талибан», мы поняли, что дни его сочтены. Америка собиралась предпринять военные действия в ответ на теракт, осуществленный на ее территории.

Когда Америка начала сбрасывать бомбы на мою родину, я оказалась на грани нервного срыва, так как знала, что они нацелены как раз туда, где находится мой сын. Аллах спас его во время войны с русскими и гражданской войны, но теперь Афганистан противостоял Америке, самому могущественному государству в мире! Наступит ли когда-нибудь мир на афганской земле?

Я сидела перед Кораном и молилась: «О Аллах, спаси, пожалуйста, всех добрых людей в Афганистане. И прошу, спаси моего сына». На Афганистан сбрасывали столь разрушительные бомбы, что, по слухам, людей просто разрывало на мельчайшие частички. Неужели мне не суждено вновь увидеть своего сына?! Я отправилась в Мекку и стояла у дверей к Каабе, прося Аллаха, чтобы он отвел бомбы от моего сына.

К декабрю американские войска продвинулись в глубь страны, вытесняя из нее «Талибан». Афганские друзья сообщали, что Каис по-прежнему поддерживает «Талибан» и держит Дюрана при себе. Больше всего я боялась, что американцы убьют моего сына, сочтя его за представителя «Талибана».

Я непрерывно писала письма в американское посольство, рассказывая все, что мне было известно о Каисе и Дюране, и умоляя чиновников найти моего сына и вернуть его мне. Я почувствовала полную опустошенность, когда мне сообщили, что, поскольку Дюрану в январе исполнилось восемнадцать лет, он теперь считается взрослым и находится вне юрисдикции американских властей. С точки зрения американского закона теперь мой сын мог жить с кем угодно и мог вернуться ко мне лишь по собственной воле.

Именно в это время я получила известия от своего двоюродного брата Фарида, который собирался вернуться в Афганистан и возродить наш семейный бизнес.

Меня это очень встревожило. За пределами охраняемых американцами постов Афганистан по-прежнему оставался довольно опасным местом.

— У тебя же хорошая работа в Париже. Не надо рисковать, Фарид! — убеждала его я.

— Сейчас наступает особое время, Мариам. Наша страна нуждается в патриотах, — возражал он. — К тому же кто-то должен найти твоего сына.

У меня сжалось сердце. Фарид всегда был моим защитником, даже теперь, когда я стала взрослой женщиной и была замужем. Он был настоящим волшебником. И может, ему удастся наконец привезти ко мне Дюрана.

Но еще до того, как Фарид добрался до Кабула, мне позвонил наш родственник, сообщивший потрясающие новости: ему удалось встретиться с Дюраном!

— Мариам, твой сын здоров и счастлив, — сообщил он мне. — Он свободно говорит на английском и фантастически владеет компьютером. Сейчас он учится на первом курсе в колледже.

— Я еду в Кабул! — закричала я в трубку.

— Нет, Мариам, он не хочет тебя видеть. Я рассказал ему о тебе. Теперь он знает, что у него есть мать, но ему здорово промыли мозги. Он считает, что ты продала его отцу за пять тысяч долларов.

Я в отчаянии бросила трубку. И хотя мне было горько услышать, что мой сын не хотел иметь ничего общего со своей матерью, я была счастлива, поскольку он жив и теперь узнал о моем существовании. По крайней мере это было хоть что-то.

В этот день ко мне вернулась надежда, и сердце мне подсказывало, что вскоре я воссоединюсь со своим сыном. Может, это произойдет не завтра и даже не через год, но рано или поздно я должна была увидеть своего похищенного сына. Однако, понимая, что его отец будет продолжать настраивать его против меня, я подумала, что, вероятно, эту встречу следует организовать на нейтральной территории. Может, его как-нибудь можно будет вывезти в Америку?

Весной 2002 года в Кабул отправилась моя сестра Надия. Она пыталась разыскать там Дюрана, но выяснилось, что он уехал. Надия позвонила, чтобы сообщить мне новые сведения.

— По крайней мере, Мариам, ты можешь больше не тревожиться о безопасности Дюрана. Каис в очередной раз переметнулся. Сначала он поддерживал коммунистов, потом «Талибан», а теперь он помогает американцам в их борьбе с «Талибаном».

Все что касается Каиса, меня уже не могло удивить. Этот человек по своей сути никому не мог быть верен. Он менял политические пристрастия с такой же легкостью, с какой я переворачивалась в кровати.

Я тут же поняла, что больше ждать нельзя.

— Надия, я еду, — сказала я. — Я возвращаюсь домой за сыном.

— Нет! — завизжала Надия. — Мариам, этого нельзя делать. Твое присутствие всех подвергнет опасности.

— Почему?

Надия передала трубку нашему кузену, и он объяснил:

— Каис разработал изощренный план на тот случай, если ты попытаешься встретиться с сыном. Он распространяет лживую информацию и всех настраивает против тебя. Только появившись в Кабуле, он сообщил всем, что матерью Дюрана была американка, которая скончалась. Он никогда не признавался в том, что похитил Дюрана. Когда члены нашей семьи сообщили властям правду, они обратились к старейшинам племени Каиса, и те согласились допросить его. Они снова и снова задавали ему вопрос, почему он покинул Америку. И если бы им удалось уличить его во лжи, ему бы пришлось носить паранджу до конца своих дней.

Обречь мужчину на ношение паранджи было страшным оскорблением. Однако порой, когда мужчина уличался во лжи или совершал какой-нибудь другой недостойный поступок, старейшины племени выносили подобное решение. Если бы к ношению паранджи приговорили Каиса, он, несомненно, стал бы всеобщим посмешищем. Более того, он был бы вынужден покинуть страну, чтобы скрыть свой позор.

— Однако, Мариам, — продолжил кузен, — если старейшины решат, что не Каис, а ты повинна в разводе, тебя обрекут на смерть вне зависимости от того, являешься ты гражданкой Америки или нет.

— Ах вот как? Значит, мужчину в качестве наказания можно просто унизить, а женщину за это же преступление необходимо убить?! — Кровь у меня вскипела. — Знаешь что? Я приеду в Афганистан и приведу своего бывшего мужа в суд. В присутствии американцев ситуация будет выглядеть несколько иначе.

— Ты что, считаешь, что афганские племена живут по американским законам?! — повысил голос мой кузен. — Каис будет говорить и поступать так, как ему вздумается, и ему будут верить, потому что он мужчина. Ты же знаешь, что женщины не обладают никакой властью. Ты знаешь, что слово мужчины важнее слова женщины. Твоим словам никто не поверит, потому что ты — женщина. И твой приезд в Кабул, Мариам, станет началом войны между двумя племенами. И кто тогда будет растить наших детей?

Я затряслась от ярости, когда мой кузен добавил:

— Твой сын теперь знает о тебе. И если он захочет тебя увидеть, он с тобой свяжется. А если не захочет, значит, такова твоя судьба. А теперь, пожалуйста, оставь нас в покое.

— Тебе все понятно? — беря трубку, осведомилась Надия.

Я была раздавлена разочарованием и с нетерпением ждала, когда Большой Дюран свяжется со мной, представляя себе нашу первую встречу. Что я скажу своему сыну? И что он скажет мне? Казалось, все просто: я признаюсь ему, как люблю его и как по нему скучала.

Однако я так и не получала сведений от Дюрана. Он продолжал хранить молчание. Было очевидно, что Каис настроил моего сына против меня. И с тяжелым сердцем я решила, что, возможно, никогда не увижу Большого Дюрана.

Летом 2003 года я с маленьким Дюраном поехала навестить свою кузину Зиби в Дюссельдорф. Мы наслаждались завтраком, когда вдруг зазвонил телефон. Из ответа Зиби я поняла, что звонил Халид.

— О боже, спасибо, — прошептала она в трубку и разрыдалась.

Я бросилась к ней, видя, как она записывает на листке бумаги телефонный номер. Первыми цифрами были «93» — международный код Афганистана.

Я потеряла самообладание и принялась метаться по комнате.

— Это номер Дюрана! Он позвонил!

Зиби попыталась успокоить меня.

Но я выхватила у нее трубку:

— Халид? Халид? Это он звонил? Это он?

— Любимая, — ответил Халид своим мягким голосом. — Сделай глубокий вдох. Это хорошие новости. Твоя сестра снова в Кабуле. И она нашла твоего сына. Он звонил тебе! — Голос у Халида сорвался. — Он оставил свой номер телефона. Позвони ему. Я с тобой прощаюсь. Перезвони мне потом и расскажи, как ваши дела.

Я обезумела от радости. Может, Надия наконец поняла, какую роль она сыграла в похищении моего сына. И если теперь ей удастся соединить нас, я прощу ей все.

У меня никак не получалось правильно набрать номер Дюрана — руки дрожали, а слезы застилали глаза.

Наконец муж Зиби забрал у меня телефон и сам набрал нужный номер.

Сердце у меня колотилось с бешеной скоростью, и я тут же забыла все подготовленные слова.

— Алло, — послышался в трубке мужской голос.

Вряд ли он мог принадлежать моему маленькому Дюрану.

— Алло? — чувствуя, как у меня перехватило дыхание, ответила я.

— Алло? — повторил мужчина.

— Дюран?

— Да.

— Это твоя мама, Дюран. Твоя Мано. — И я разразилась рыданиями. — Помнишь, когда ты был маленьким, ты называл меня Мано?

— Пожалуйста, перестаньте плакать, — холодно ответили мне.

Кто был этот человек? И где был мой сын?

— Перестать плакать? Да как же я могу перестать плакать?! Я ждала этого мгновения семнадцать лет. — С языка у меня срывалось совсем не то, что я собиралась сказать. — Послушай, я сейчас же приеду к тебе. Первым же рейсом я прилечу в Кабул.

— Я запрещаю тебе появляться в Кабуле! — закричал мой собеседник.

— Ты запрещаешь мне? Но, Дюран… сын мой… любовь моя… я должна тебя увидеть.

Этот холодный голос уже убивал меня, но теперь он стал еще жестче:

— Послушай, сестренка, не надо сюда приезжать. Я повешусь, если увижу твое уродливое лицо.

— Зачем? Зачем ты говоришь это? — всхлипнула я. — Я твоя мать. Я жила лишь ради того, чтобы встретиться с тобой. Я…

— Послушай, сестренка, согласно законам Пактии развода не бывает.

В голове у меня все помутилось. Почему мой сын называл меня сестренкой, да еще с такой ненавистью? Почему он был таким жестоким?

— Как ты посмела развестись с моим отцом?! — закричал он, прежде чем я успела ответить.

— Дюран, Дюран, сейчас не время обсуждать это. Но ты должен знать, что я развелась с твоим отцом, потому что он избивал меня.

— Папа сказал, что ты отказалась от меня после развода и продала меня ему за пять тысяч долларов. Он сказал, что ты никогда меня не любила.

Сердце у меня заныло, и я прижала руку к груди.

— Дюран, послушай меня! — слова хлынули из меня потоком. — Это неправда! Я могу показать тебе документы, свидетельствующие о том, что твой отец похитил тебя. Дюран, твой дед и я делали все возможное, чтобы найти тебя. Ты должен мне верить. Ты даже не назовешь меня мури? — помолчав, добавила я. («Мури» по-пуштунски означает «мама».)

— Прежде чем я смогу назвать тебя матерью, тебе придется ответить на целый ряд вопросов, — холодно ответил он. — И тогда я решу, стоит ли мне с тобой встречаться.

Зиби взяла параллельную трубку:

— А теперь оба успокойтесь, — промолвила она. — Вы впервые беседуете за много лет. Понятно, что вы нервничаете.

Дюран, не говоря больше ни слова, повесил трубку.

Я была так потрясена, что не могла вымолвить ни слова. Я столько лет мечтала о том, что признаюсь сыну в своей любви и расскажу о том, как ни на мгновение не переставала его искать. И вот моя мечта обернулась кошмаром. Мое дитя, мой обожаемый Дюран, не испытывал любви к своей матери. Более того, всеми возможными способами он показал мне свою ненависть.

Зиби безуспешно пыталась утешить меня:

— Мариам, отец Дюрана промывал ему мозги на протяжении семнадцати лет. Мальчик в полной растерянности и не знает, что ему думать. Он еще объявится. Дай ему время.

Заливаясь горькими слезами, я позвонила Халиду и сообщила о происшедшем. Но Халид, как всегда, остался непоколебимым.

— Не волнуйся, милая. Мы перезвоним тебе, когда он будет готов. Это займет некоторое время.

Я бродила, как дикое животное в клетке, обвиняя себя, что все сказала не так, как мечтала. Мне хотелось накричать на своего спокойного мужа. Время? Разве семнадцати лет, которые я провела в разлуке с сыном, было недостаточно?

Дюран позвонил снова через два дня. И на этот раз мне удалось совладать со своими эмоциями, хотя это было непросто. Я надеялась, что он звонит, так как вспомнил что-то, но, увы, это было не так. Он по-прежнему думал лишь о своем отце. Дюран опасался, что я могу создать ему проблемы.

— Твоя сестра все мне рассказала. Но я не стану с тобой разговаривать, если ты не простишь моего отца. Ты не должна обрекать его на судебное разбирательство. Ты не должна ввергать его в неприятности.

Я готова была пообещать ему все что угодно, лишь бы мы оставались на связи.

— Сын, обещаю тебе, что ничего не сделаю, что могло бы навредить твоему отцу.

— Ты должна простить моего отца.

Я выдержала длинную паузу, прежде чем произнести эти непростые слова, хотя и была готова на все ради воссоединения с сыном.

— Хорошо, я прощаю твоего отца, Дюран.

Его интонации тут же изменились, и в голосе звучали дружелюбные нотки — он даже неожиданно заявил, что собирается уехать из Афганистана.

— Думаю, я поеду учиться в Индию. И я разрешу тебе посетить меня там. Но в Америку не поеду. Америка — это та страна, где ты развелась с моим отцом.

Конечно же, я хотела встретиться со своим сыном в Америке или в Саудовской Аравии, но я заставила себя набраться терпения.

— Дюран, я всего лишь хочу, чтобы ты был счастлив. И я поступлю так, как ты захочешь.

Похоже, его обрадовало то, что я готова подчиняться его решениям.

Через несколько недель после моего возвращения в Джедду Дюран позвонил мне снова. Три телефонных звонка меньше чем за месяц! Я была вне себя от радости. И во время этого разговора он неожиданно назвал меня мамой.

— Дюран! Сыночек мой!

И тогда, к моему изумлению, Дюран сообщил мне, что теперь не сомневается в том, что я не продавала его за пять тысяч долларов.

— Послушай, я поговорил с отцом, — сказал он, — и знаю, что все это время он лгал мне. Я больше не люблю его. Я его ненавижу. И мне осточертел ислам. Я решил, что поеду в Америку.

Мой сын сам не понимает, что делает, решила я. Сначала он ненавидел Америку, а теперь хочет там поселиться.

— А почему бы тебе не приехать сюда, в Саудовскую Аравию, и не пожить с нами?

— Я ненавижу арабов, — решительно ответил он. — Да, ненавижу.

Я ничего не сказала, хотя его решимость и смутила меня. В конце концов, его отчим был арабом, а его сводный брат араб наполовину.

Сразу после нашего разговора я созвонилась с американским посольством в Кабуле и сообщила, что мой сын наконец связался со мной. Я хотела договориться о том, чтобы Дюран получил необходимые документы и американский паспорт. Если Дюран хотел жить в Америке, его «американская» мать должна была всячески помочь ему сделать это.

Через неделю Дюран позвонил в четвертый раз и вновь с тревожным сообщением.

— Папа сказал, что, если я с тобой встречусь, он лишит меня наследства, отречется от меня. А когда я сообщил, что собираюсь в Америку, он избил меня. Поэтому мне пришлось сбежать из дома, и теперь он повсюду разыскивает меня и угрожает убить.

От ужаса у меня перехватило дыхание. Я не сомневалась, что Каис способен убить Дюрана, лишь бы не позволить ему встретиться со мной. Мысли мои метались, и я не могла собраться с духом.

— Где ты сейчас?

— Я в укрытии, под защитой бойцов Северного альянса.

Мне это совершенно не понравилось. Каис был слишком тесно связан с «Талибаном», а, мой сын оказывал талибам множество услуг. Я знала, что талибы и Северный альянс являются смертными врагами. И представители альянса могли вознамериться убить моего сына.

Мне казалось, что Афганистан кишмя кишит убийцами и все охотятся за моим сыном. Довелись мне оказаться в Афганистане, я бы боролась за его жизнь до последней капли крови, но я была в Саудовской Аравии, слишком далеко от него.

Найти сына только для того, чтобы снова потерять, — эта мысль терзала меня. И тут я вновь вспомнила о Фариде. Слава Аллаху, он все еще был в Кабуле, где старался возродить бизнес своего отца. Я позвонила двоюродному брату, рассказала об обстоятельствах Дюрана и попросила его найти моего сына и защитить его от Каиса.

— Не волнуйся, братишка, — рассмеялся Фарид. — Я возьму его под свою защиту.

И действительно, не прошло и нескольких дней, как Фариду удалось найти Дюрана, каким образом — я до сих пор не знаю. После чего он доставил его в американское посольство. Там его допросили консульские чиновники, сообщившие Дюрану, что проблем с американским паспортом у него не будет, если он на самом деле мой сын и сможет предоставить ДНК-тест, доказывающий это.

Я решила сразу же сдать тест на ДНК, чтобы решить проблему раз и навсегда. Сделать такой тест в Афганистане было проблематично, поэтому мы договорились встретиться в Пакистане. Американские власти согласились провести тесты там.

Основным препятствием оказалось отсутствие заграничного паспорта у Дюрана. Поэтому решено было нанять контрабандистов для перехода через границу. Я не знала, с чего начать, и вновь Фарид сделал все необходимое. Он нашел верных людей, которые в течение многих лет нелегально пересекали границу.

Смогу ли я когда-нибудь отблагодарить Фарида? Мой «старший брат» раз за разом доказывал мне свою преданность. Однако за несколько дней до отъезда Дюрана в Пакистан мне позвонил встревоженный Фарид:

— Мариам, только не позволяй Дюрану пользоваться твоим мобильником, когда вы встретитесь в Пакистане, и не давай ему денег.

— А в чем дело?

— Мариам, между радостью встречи и катастрофой всего лишь один шаг, — помолчав, ответил Фарид.

— Что ты имеешь в виду, Фарид?

Я чувствовала, что мой брат очень тщательно выбирает слова, слишком старательно.

— Он твой сын, Мариам, и я его не знаю. Просто сделай так, как я попросил. И будь осторожна.

Я знала Фарида как себя. Он был предусмотрительным человеком. В чем же он заподозрил моего сына?

Меня обуревали тревожные предчувствия, но теперь меня уже ничто не отделяло от моей мечты.

Ничто не могло помешать моей встрече с Дюраном.

ГЛАВА 25

Халид очень волновался, что я еду в Пакистан одна.

— А что, если тебя там встретит Каис? Все это может быть ловушкой, Мариам.

Я покачала головой и оттолкнула Халида.

— Даже табун диких лошадей не помешает мне встретиться с сыном.

Халид глубоко вздохнул.

— Халид, я не видела сына с восемьдесят шестого года. И все это время мечтала о встрече с ним. Я не упущу своего шанса.

Халид тяжело опустился на диван, не сводя с меня глаз.

— Только подумай, что бы ты чувствовал, если бы кто-нибудь забрал у тебя маленького Дюрана, — попыталась объяснить ему я. — Тебя бы тоже никто не смог остановить. Я должна поехать. Прости меня. Но обещай, что, если со мной что-нибудь случится в Пакистане, ты присмотришь за маленьким Дюраном.

— Конечно, любимая, конечно, — задыхаясь от переполнявших его чувств, ответил Халид.

И я не сомневалась, что так оно и будет. Мой муж совершенно не походил на остальных арабов. Он ни на йоту не изменился со дня нашего знакомства и оставался таким же внимательным и предупредительным. Мне страшно повезло, и я понимала это.

Через четыре дня, 25 июля 2003 года, Дюран отправился из Кабула в Пешавар в компании контрабандистов. И я на следующий день вылетела из Джедды в Исламабад, а там пересела на автобус, который должен был доставить меня в Пешавар. Автобус был переполнен, несколько оконных стекол было разбито, однако внутри висела страшная духота. Я ни на что не обращала внимания. Я торопилась на встречу с сыном.

Когда я выезжала из Исламабада, встававшее солнце окрасило здания в розовый цвет, а их тени в тона индиго. Сзади от колес поднимались струйки пыли. Эта мелкая пыль оседала у меня во рту и носу. Я вновь погружалась в мир, который знала с детства. И внезапно поняла, как давно я была здесь в последний раз: минуло более двадцати лет, с тех пор как мы похоронили в Индии маму и уехали с папой в Америку. Тогда мы уезжали в подавленном состоянии, ибо оба тяжело переживали мамину кончину. Теперь я возвращалась сюда одна. Папе не удалось дожить до этого дня, когда он снова мог бы встретиться с Дюраном.

Дюран! Я действительно ехала на встречу с ним! Я по-прежнему представляла его себе круглолицым ребенком, смеющимся над своей Мано. Я не могла себе представить, что теперь он стал взрослым мужчиной.

Я грезила на протяжении всего пути в Пешавар. Я не обращала внимания ни на изъеденное оспой лицо своей соседки, ни на пение шофера. Перед моими глазами маячило лишь лицо маленького Дюрана. Я наизусть заучила место, где мы должны были встретиться: «Грин-отель», номер 114.

Я вбежала внутрь без стука. В номере сидело пять мужчин с длинными бородами в традиционных афганских костюмах — контрабандисты, которые проводили моего сына через границу. А потом я увидела молодого мужчину, сидевшего на кровати, и вскрикнула. Он был одет в каждодневный европейский костюм. Я бросилась к нему и принялась внимательно рассматривать его лицо. Чувство невероятного счастья омыло мою душу.

— Если это сон, пожалуйста, Аллах, я не хочу пробуждения! — вскричала я, прижимая к своей груди молодого человека. — Сын мой! Сын мой!

Это был самый счастливый момент в моей жизни.

Дюран молчал.

— Каким ты стал красивым, — сказала я, пытаясь совладать со своими чувствами.

Мой сын отстранился и холодно посмотрел на меня.

— Ты тоже считаешь, что мне надо сделать пластическую операцию? — неожиданно произнес он. — Терпеть не могу свое худое лицо и обтянутые скулы.

Контрабандисты рассмеялись.

— Мамаша рыдает от счастья при виде сына, — между взрывами хохота заметил один из них. — А сынка волнует собственный вид!

Мой сын перевел взгляд на контрабандистов и смутился.

— Я тоже рад, что ты приехала за мной, — наконец произнес он.

Я залилась краской радости.

— Дюран, сын мой, ты даже представить себе не можешь, как долго я мечтала об этом моменте.

Контрабандисты обменялись взглядами и встали.

— Мы вас оставим, — заметил их главарь. — Вам надо поговорить с глазу на глаз.

Я улыбнулась, выпроваживая их за порог. Мне не терпелось остаться наедине с Дюраном. Я хотела как можно скорее преодолеть разделяющую нас бездну времени. А для этого мы должны были получше познакомиться и поделиться всем, что произошло с нами за эти годы.

— Однажды я видел твою фотографию, где ты с отцом, — пробормотал Дюран. — На тебе было белое платье. Я сказал отцу, что это похоже на свадебную фотографию, а ты выглядишь как невеста.

— И что тебе ответил отец?

— Он сказал, что однажды был в Америке на свадьбе и все присутствовавшие на ней женщины хотели с ним сфотографироваться. Он сказал, что ты тоже там была. Я видел эту фотографию лишь один раз, потому что потом отец ее убрал куда-то.

Я кивнула, чувствуя, что Дюран готов говорить об отце и обо всей той лжи, которая вбила клин между нами. Однако я воздерживалась от того, чтобы говорить о Каисе что-либо дурное. Возможно, Дюран меня просто испытывал. Может, он просто искал повод для того, чтобы оттолкнуть меня.

В тот день я должна было сконцентрироваться лишь на положительных вещах.

Я улыбнулась, не сводя глаз со своего сына. Я не могла на него наглядеться.

— Пожалуйста, говори еще, — попросила я, — я хочу слышать твой голос.

Дюран закряхтел.

Я прикусила язык, чувствуя себя на грани пропасти. Один ложный шаг — и все будет потеряно.

— А как твоя мачеха, Дюран? Она была добра стобой?

— Нормально, — пожал он плечами. — Она была глупая. Иногда она была доброй, иногда злой. Но когда отец бил меня, она иногда пыталась меня защитить.

— О! — воскликнула я, закрывая лицо руками. Это я должна была защищать свое дитя. — Твой отец плохо с тобой обращался, Дюран? — спросила я.

— Только тогда, когда я его не слушался. Тогда он бил меня.

Таков был Каис. Всякий раз, когда ему отказывались повиноваться, он пускал в ход свои кулаки. Я глубоко вздохнула.

— Расскажи мне все, Дюран, и хорошее и плохое.

И тогда плотина молчания, разделявшая нас, рухнула, и мой сын начал говорить.

Он сообщил, что, когда ему было шесть лет и он смотрел из окна второго этажа на улицу, кто-то толкнул его и он вывалился из окна. Он бы сломал себе шею, если бы не попал в густые кусты. Ему так и не удалось выяснить, кто его вытолкнул — отец или мачеха.

Я узнала, как однажды в морозный день, когда Дюран не мог справиться с домашним заданием, Каис избил его и вышвырнул на снег. И пока мой сын, дрожа от холода, лежал в сугробе, Каис кричал ему, что заставит его провести в снегу всю ночь и, возможно, лишь это чему-нибудь его научит.

Дюран рассказал, как в одиночестве добирался до дома дяди, который жил довольно далеко, чтобы его отогрели. И я представила, как мое дитя, облаченное лишь в легкую пижамку, пробирается через снежные заносы.

Я узнала, что, когда Каис присоединился к русским, Дюран неоднократно становился свидетелем его пьянства.

Я выяснила, что Каис купил ему прекрасный рояль, чтобы Дюран выучился играть на инструменте.

А потом Дюран рассказал, как рояль разбили после прихода к власти «Талибана».

Он поведал мне о том, каким религиозным человеком начал прикидываться Каис, когда к власти пришел «Талибан», и как он нанял священнослужителей, чтобы те научили Дюрана читать Коран наизусть.

А потом к Каису пришел один из руководителей «Талибана», который сказал, что у них есть много людей, наизусть читающих Коран, зато им нужен человек, владеющий английским и разбирающийся в компьютерах. И тогда мой сын стал компьютерным экспертом.

Я узнала, как в сердце моего сына росла ненависть к «Талибану». Он любил играть на рояле, петь и танцевать, но с приходом «Талибана» к власти все эти удовольствия были запрещены.

Я выяснила, что мой сын так возненавидел «Талибан», что это чувство распространилось и на ислам. Я узнала, что мой сын даже подумывал о том, чтобы обратиться в христианство, и мое мусульманское сердце сжалось при мысли об этом.

Чем больше он говорил, тем сильнее его лицо покрывалось потом, и он начал производить впечатление больного человека.

Для того чтобы отвлечь его от столь болезненной темы, я попросила его спеть мне. Сердце мое затрепетало, когда я услышала его прекрасный голос.

В ту ночь я впервые за долгие годы спала спокойно.

Однако на следующий день один из контрабандистов отвел меня в сторону и прошептал:

— Будь осторожна, вполне возможно, что его отправил к тебе его отец для того, чтобы он получил американский паспорт. Возможно, он не говорит тебе всей правды.

Я посмотрела на Дюрана, который в это время оживленно беседовал с двумя другими контрабандистами.

— Видимо, вы правы. Но мне придется рискнуть. Интересно, узнаю ли я теперь свою родину, — промолвила я, пытаясь сменить тему разговора. — Сохранились ли здания, которые я помню с детства.

— Мало что уцелело, — приподняв одну бровь, ответил контрабандист. — От наших сокровищ ничего не осталось. «Талибан» уничтожил все.

Сердце у меня сжалось от боли за мою страну. Когда я была маленькой, Афганистан переживал эпоху расцвета, но за ней последовали годы тяжелых потрясений. И теперь все было утрачено. Впервые за многие годы я подумала о том, что могло произойти с нашими семейными ценностями — коллекцией марок дедушки Хассена и моей собственной коллекцией монет. Казалось, прошло сто лет с тех пор, как я запрятала их в своей комнате. Может, их нашел какой-нибудь ребенок?

На следующий день мы отправились в Исламабад сдавать анализы на ДНК, чтобы Дюран мог получить американский паспорт. И хотя я понимала, что это может быть ловушкой Каиса и этот молодой человек может оказаться одним из многочисленных сирот, выброшенных за борт исторических конфликтов, что-то подсказывало мне, это действительно мой сын. Однако я понимала, что для американцев материнский инстинкт никогда не сможет стать доказательством.

Американское посольство было поставлено в известность о нашем приезде. Там деловито взяли у нас кровь и сообщили, что результаты будут получены через две или шесть недель.

— От двух до шести недель? — пришла в ужас я. — А где мы будем жить? Мы не можем жить все это время в дешевой гостинице с контрабандистами. — Я огляделась по сторонам. — Может, мы можем остаться здесь?

Но чиновникам посольства было плевать на мои переживания. Они не могли позволить себе личной заинтересованности.

Так что нам ничего не оставалось, как вернуться к контрабандистам. Они согласились охранять нас и заботиться о нашей безопасности на протяжении всего периода нашего вынужденного пребывания в Исламабаде.

Дюран продолжал вести себя со мной очень осторожно, и его настроение непредсказуемо менялось. То он готов был изливать мне душу, то раздраженно отворачивался, обуреваемый подозрениями.

— Ну и что с того, что он бил тебя? — однажды вечером осведомился он. — Это еще не повод для того, чтобы разводиться. Ты была его женой, а муж имеет право бить свою жену.

Я вздрогнула. Чему Каис научил моего сына?

— Нет, Дюран, хороший муж никогда не бьет свою жену, — осторожно ответила я.

— В Коране сказано, что муж имеет право бить свою жену. Это позволено.

— Зато в Соединенных Штатах это запрещено, — пробормотала я.

Дюран отвел глаза, избегая моего взгляда.

— Мой отец говорит, что все женщины нуждаются в порке. Иначе они не будут знать своего места.

— Твой отец бил твою мачеху?

Дюран кивнул:

— Да. Я слышал, как она кричала и плакала. Он не позволял ей видеться с ее родственниками и посещать свадьбы. Ей приходилось все время сидеть дома. Помню, когда он однажды избивал ее, она пригрозила выкрасть меня и уехать, так чтобы он никогда не смог меня найти.

У меня перехватило дыхание. Все мои худшие опасения оказались правдой. Дюран действительно подвергался побоям. Он видел, как Каис избивал его мачеху. Каис был садистом, и мой сын оказался вовлеченным в его садистский мир.

— Но после этой угрозы моя мачеха забеременела. И после этого мой отец постоянно следил за тем, чтобы она все время была беременной, чтобы она не сбежала. У меня семь братьев и сестер.

— Прости, Дюран.

Дюран горько рассмеялся:

— Неважно. Это сделало из меня мужчину.

Мурашки побежали по моему телу.

За это время я несколько раз заставала Дюрана за тем, что он звонил по моему мобильнику в Афганистан. И тогда я вспомнила о предостережениях Фарида.

— Дюран, ты звонишь своему отцу? — спокойно спросила я.

— Я ничего ему не сказал, — сухо ответил Дюран. — Я просто хотел услышать его голос. И он хотел услышать мой голос.

— Дюран, мы оба рискуем своей жизнью. Если твой отец узнает, где мы находимся, он может приехать и убить нас обоих.

— Он убьет только тебя, — резко рассмеялся Дюран.

Я молча кивнула.

Я молилась о скорейшем получении результатов ДНК-тестов, чтобы поскорее отправить Дюрана в Америку, за пределы досягаемости его отца.

По прошествии трех недель мы получили результаты теста.

И они подтвердили, что Дюран является моим сыном.

После этого события начали развиваться очень быстро. Американское посольство выдало Дюрану паспорт, и мы начали выбирать рейс на Виргинию. Дюран решил, что будет жить у Надии в Виргинии и поступит там в колледж. Я собиралась отвезти моего сына к сестре, а затем ежегодно посещать ее, как делала это, пока был жив папа. Теперь я могла по полгода общаться со своим сыном.

Я была на седьмом небе от счастья!

Надия и Сьюзи встречали нас в аэропорту. Все не помнили себя от радости… за исключением Дюрана. Его совершенно не трогало это воссоединение с семьей матери. Когда мы приехали к Надие, я показала все игрушки, которые покупала ему на протяжении всех этих лет. Я сохранила все.

Дюран не проявил к ним никакого интереса.

— Почему ты не отдала их своему другому сыну? — пожав плечами, с безразличным видом спросил он.

— Мне нужен компьютер и и-мейл, — заявил он затем Надие. — У меня в Кабуле есть друзья, с которыми я должен общаться.

Надия нервно заерзала. Госдепартамент предупредил ее о том, что она должна быть осторожна, так как после семнадцати лет противостояния вряд ли Каис согласится сдаться без боя.

— Хорошо, Дюран, у тебя будет компьютер и и-мейл, — твердо произнесла она, — ты можешь общаться со своими друзьями, но ты не должен сообщать им о том, где находишься. Ты не должен называть им наш адрес и номер телефона. Это опасно. И поскольку мы защищаем тебя, ты обязан защищать нас.

Дюран промолчал, но залился краской.

Затем он заявил, что ему нужен собственный почтовый адрес.

Мой сын уже успел закончить первый курс Кабульского университета, где учился на «отлично». А теперь я зачислила его в Общественный колледж Северной Виргинии, где училось много иностранных студентов. Мы надеялись, что Дюран освоится там, а затем сможет перевестись в университет. Кроме того, Дюран хотел найти работу. На два дня в неделю он устроился в офис Надии, а в остальные дни работал в «Макдоналдсе». И я радовалась тому, что он усердно учится и много работает.

Мне не хотелось расставаться с сыном, но в Саудовской Аравии меня ждали муж и Маленький Дюран. Поэтому, когда Дюран обосновался в Америке, я решила, что могу оставить его на несколько месяцев. Я отправилась в Саудовскую Аравию, предварительно сообщив Дюрану, что вернусь через несколько месяцев.

Через две недели после моего возвращения в Джедду мне позвонила перепуганная Надия. Она сказала, что мой сын больше не сможет жить у нее.

— Мариам, я хочу, чтобы он сейчас же покинул мой дом.

Мы с Халидом надеялись, что конфликт рассосется и Дюран сможет остаться в колледже. Но на всякий случай Халид подал бумаги на получение визы для Большого Дюрана, чтобы он мог приехать в Джедду.

Как мы и надеялись, Дюран и Надия помирились, и он пробыл у нее еще три недели. Но потом они вновь поссорились из-за того, что Дюран хотел пойти в клуб, а Надия считала его еще слишком юным для такого времяпрепровождения. Дюран переехал от Надии к тете Шагул и пробыл у нее до тех пор, пока не получил визы в Саудовскую Аравию.

Однажды, когда мы с Халидом отправились в гости, у нас зазвонил телефон. Когда горничная сняла трубку, она услышала мужской голос, кричавший по-английски и интересовавшийся моим местонахождением. Когда она сказала, что меня нет дома, мужчина потребовал к телефону Маленького Дюрана. И когда мой маленький сын взял трубку, мужчина прокричал ему: «Я убью твою мать, Дюран! И тебя я тоже убью!»

Мой маленький сын был потрясен. Мы все решили, что это был Каис, хотя и не могли понять, как ему удалось найти наш номер телефона, который нигде не значился.

Большой Дюран приехал в Джедду спустя несколько недель. Маленький Дюран был в восторге оттого, что ему наконец удастся встретиться со своим старшим братом, о котором он так много слышал.

И когда я увидела рядом своих сыновей, сердце мое переполнилось радостью. Разве я могла заподозрить, что человеком, так напугавшим Маленького Дюрана, был мой старший сын?

ГЛАВА 26

Я не могла вступать в конфронтацию с Большим Дюраном, зато он с легкостью ссорился со мной и теми, кого я любила. Даже в первый вечер, ставший для меня самым радостным в моей жизни, он вел себя холодно и отчужденно. Он даже умудрялся игнорировать своего младшего брата, который стремился к установлению теплых отношений со своим никогда не виденным старшим братом.

Я тут же начала нервничать, но Халид посоветовал мне успокоиться, объяснив, что Большому Дюрану надо еще свыкнуться с переменами. Просто на это требуется время, вот и все.

— Добро пожаловать в твою новую семью, — сказал за обедом Халид Дюрану. — Надеюсь, ты будешь чувствовать себя здесь как дома.

— Насколько я понимаю, теперь ты будешь моим отцом, потому что я ненавижу своего сучьего отца Каиса.

Халид был потрясен, ибо в Саудовской Аравии никто не стал бы критиковать своего отца, каким бы он ни был.

— Ты не должен обзывать своего отца, — спокойно произнес он. — Несмотря ни на что, он приходится тебе отцом. И я бы не хотел, чтобы ты пользовался такими выражениями в моем доме в присутствии своего младшего брата. Теперь ты здесь. Тебе ничто не угрожает. И постарайся владеть собой.

— А что, в этом доме есть какие-то законы? — ехидно осведомился Большой Дюран.

Он еще не знал моего мужа, который, по моему убеждению, был самым спокойным человеком в Саудовской Аравии.

— Конечно. В любом доме есть свои законы, — кивнул Халид.

— А если мы на пару недель отменим все законы? — начал препираться с ним Дюран. — Предоставьте мне свободу, и не надо указывать, что можно делать, а чего нельзя. А потом я буду подчиняться всем вашим правилам.

Мы с Халидом обменялись взглядами. И я последовала примеру мужа, когда он просто рассмеялся. Мы оба понимали, что в Джедде Дюрану ничего не угрожает. В Саудовской Аравии нет клубов, баров и кинотеатров. И вся общественная жизнь практически полностью сосредоточена на семейном круге.

В течение двух недель все шло хорошо. Мы ходили с моими сыновьями на пляж, плавали, играли в волейбол и посещали магазины. Мы вели нормальную жизнь, однако Большому Дюрану так не казалось.

Я смущалась, когда он смотрел на меня и заявлял:

— У тебя слишком откровенное платье.

Сердце у меня замирало, ибо именно это произносил Каис, прежде чем начать избивать меня.

Однако потом я вспоминала, что Дюран — совсем молодой человек, воспитанный чудовищем, которому ничего не известно о приличных манерах. Поэтому, вместо того чтобы укорять его, я просто обнимала его и говорила:

— Спасибо, сынок.

А потом Большой Дюран решил, что Саудовская Аравия ему не по нраву.

— Мы должны переехать в Виргинию, — заявил он. — Я буду учиться. И я позволю вам взять с собой вашего сына.

— Тебе же не понравилась Виргиния, — напомнила я Дюрану. — Ты же сам изъявил желание приехать сюда.

— Здесь мне тоже не нравится. Здесь мне нечего делать. Мы должны вернуться в Америку.

— Но тут мой муж и мой сын. И мы будем жить как прежде — полгода в Саудовской Аравии и полгода в Америке.

Он насупился и ничего не ответил. С этого момента Большой Дюран начал проявлять особую враждебность по отношению к нам, срываясь по малейшему поводу. Я была так счастлива его возвращению, что постоянно его фотографировала. Но когда я отдала пленку на проявку, выяснилось, что она засвечена. Служащий мастерской осмотрел мою камеру и заявил, что она сломана. Поэтому мне ничего не оставалось, как купить новую. Я печально вздохнула и поведала Большому Дюрану о том, что все кадры оказались поврежденными. Но я сниму его еще — заверила его я.

Однако его реакция оказалась непредсказуемой. Он вскочил с дивана и начал кричать на меня:

— Идиотка! Неужели нельзя было использовать нормально работающую камеру?!

Затем он принялся метаться по комнате как сумасшедший, хватая разные предметы и швыряя их в стены.

— Глупая женщина! Ты ни на что не годишься! — остановившись передо мной, заорал он.

Я остолбенела. Мой сын вел себя как безумец без всяких на то оснований. И я впервые осознала, насколько он похож на своего отца.

Дюран откинул голову назад и истошно закричал. Затем направился в свою комнату и громко хлопнул за собой дверью, так что задрожали стены.

Маленький Дюран был безутешен. Никогда раньше он не видел, чтобы люди так себя вели. Он хотел побежать к брату и узнать, все ли с ним в порядке, но меня что-то насторожило, и я остановила его.

— Не ходи к нему, — сказала я Маленькому Дюрану. — Оставь своего старшего брата в покое.

На следующий день мы получили из Виргинии счет Дюрана за мобильник. Он звонил в Кабул так часто, что за месяц потратил полторы тысячи долларов. Меня это очень огорчило, но мне не хотелось вступать в новую конфронтацию с сыном.

— Ты сказал, что боишься своего отца, поскольку он может забрать тебя обратно в Афганистан, — спокойно сказала я. — И тем не менее ты постоянно звонишь ему.

— Я не непрестанно звоню ему, — с ненавистью во взгляде ответил мне сын.

— Тогда кому?

— У меня в Кабуле много друзей.

Я вздохнула:

— Послушай, мы не очень богаты. Мы живем довольно скромно. Этот счет я оплачу, но в дальнейшем не смогу этого делать.

Приближалось 27 января 2004 года — день двадцатилетия Дюрана, и я планировала устроить для него большую вечеринку, которую могла организовать впервые за семнадцать лет. Вечеринку устроили у бассейна в американском жилом квартале, где жили мои друзья. Я отправилась туда пораньше, чтобы все организовать, а Халид привез мальчиков к началу вечера.

С первого же момента Большой Дюран начал вести себя настолько воинственно, что гости стали перешептываться. Мой сын стоял в отдалении, бросая на меня злобные взгляды и огрызаясь при каждом моем обращении к нему. Мои гости старались вести себя максимально любезно, но Дюран был настолько груб, что вскоре они начали расходиться. Когда я днем уезжала из дома, он был в хорошем настроении, поэтому я спросила Халида:

— Что-то случилось после моего отъезда?

Халид бросил на меня многозначительный взгляд:

— После твоего отъезда он два часа говорил по телефону. Он говорил на пушту.

Сердце у меня остановилось. Я поняла, что мой сын поддерживает тесную связь со своим отцом. Что они замышляли?

На следующий день из Австралии позвонила моя двоюродная сестра, которая хотела поздравить Дюрана с возвращением в нашу семью. Я внимательно прислушивалась к их разговору и услышала, как мой сын сказал ей:

— Я хочу эмигрировать в Австралию.

Судя по всему, сестра изумилась и спросила, с чего бы ему ехать в Австралию.

— Я хочу получить высшее образование и стать доктором.

Видимо, сестра объяснила ему, что для начала надо получить степень бакалавра.

Я направилась на кухню за соком. Когда проходила мимо Дюрана, он молча сильно ударил меня по голове телефонной трубкой. У меня дух перехватило от боли и неожиданности. Дюран бросил на меня ненавидящий взгляд и вышел вон.

Я взяла трубку и спросила у сестры, что могло вызвать такую ярость моего сына. И она повторила мне то, о чем они говорили. Судя по ее тону, ее тоже волновало происшедшее.

Я вошла в комнату Дюрана и спросила:

— Зачем тебе надо в Австралию? И почему ты ударил свою мать?

— Я не хочу говорить об этом! — рявкнул Дюран.

Мне следовало бы наказать его тогда, но я слишком боялась потерять его снова. Я должна была бы догадаться, что, игнорируя мелочи, порождаю еще более крупные проблемы.

Однажды утром я отправилась на собрание американских дам Джедды, оставив дома обоих сыновей с горничной Рамой. Когда я вернулась, дома царил кавардак. Маленький Дюран был очень напуган. Большой Дюран заперся в своей комнате и отказывался с кем-либо разговаривать. Рама в расстроенных чувствах стояла на кухне.

— Что случилось? — испуганно спросила я.

— Когда я пришла пылесосить комнату с телевизором, там сидели ваши сыновья, — сказала Рама. — И ваш старший сын, госпожа, сжимал шею Маленького Дюрана! Увидев меня, он отпустил его, и Маленький Дюран бросился ко мне с криком, что его пытались задушить. А ваш старший сын сказал, что они просто играли.

Рама покачала головой и отвернулась.

Услышав мой голос, на кухню вбежал маленький Дюран:

— Мама, Дюран пытался задушить меня! — жалобно промолвил он.

Вероятно, Дюран подслушивал, так как тут же вышел из своей комнаты и рассмеялся:

— Ничего подобного, — он закатил глаза. — Мы просто играли. Ничего особенного.

Не желая верить тому, что мой старший сын действительно хотел причинить вред Маленькому Дюрану, я тоже рассмеялась:

— Дружок, это серьезное обвинение. Конечно же, твой брат и не думал тебя душить. А теперь извинись перед ним за то, что ты обвинил его в таком преступлении.

Большой Дюран посмотрел на своего маленького брата, потом перевел взгляд на меня и торжествующе улыбнулся.

Однако, когда я рассказала об этом Халиду, на него это произвело гораздо большее впечатление.

— Мариам, он плохо управляем. У него проблемы с психикой. — Однако при виде того, как я поникла, он поспешил утешить меня: — Я ни в чем не обвиняю Дюрана. Его отец бил его и оскорблял. Ничего удивительного, что у него нестабильная психика. Но я думаю, его надо показать врачу. Думаю, надо отвезти его в Виргинию. Найди там врача, и пусть он поможет твоему сыну.

Я промолчала, и Халид продолжил:

— Мы не можем рисковать жизнью нашего сына, Мариам.

— Я поеду с ним в Соединенные Штаты в июне, как мы и планировали. Я возьму обоих своих сыновей… — повторила я, — как мы и планировали.

— Нет, Мариам. Это слишком долго. За пять месяцев может многое произойти. Я не хочу, чтобы мой сын подвергался угрозе. Я не доверяю Большому Дюрану, Мариам. Мы не можем рисковать.

Я прикусила язык. Я не могла смириться с тем, что у моего старшего сына психические проблемы и он опасен. Я не хотела его ни в чем упрекать. Слишком много лет я искала его, чтобы теперь оттолкнуть.

— Послушай меня, Мариам, — настойчиво повторил Халид. — Твой сын ударил тебя. Он швыряется вещами. Он легко возбудим. Думаю, он может проявлять такую же агрессию, как его отец. Ты никогда не простишь себе, если что-нибудь случится с нашим сыном.

Было очевидно, что терпение Халида на исходе. Да и кто мог его обвинять в этом? И хотя я гнала от себя мысль о том, что Большой Дюран мог попробовать задушить своего младшего брата, было совершенно очевидно, что Халид придерживался другого мнения.

Но я не могла оставить своего младшего сына на такой длительный период времени, невозможно было оставить одного, чтобы заботиться о другом.

— Дай мне подумать, Халид. Позже вернемся к этому разговору.

Еще не решив, как поступить, я наняла для Дюрана преподавателя, чтобы тот подготовил его к поступлению в колледж.

— Нет-нет-нет, — заявил Дюран. — У меня каникулы.

— Твои каникулы давно закончились, Дюран, — воскликнула я. — И тебе пора приступить к занятиям!

— Ты не мать, — ухмыльнулся Дюран. — У тебя слишком начальственный тон. Может, ты думаешь, что сможешь заменить мне отца? Так ты ошибаешься.

Я не знала, что на это ответить, поэтому промолчала.

В тот же день я вновь застала его говорящим по телефону. И на этот раз без всякого смущения подслушала его разговор. Я осторожно проскользнула к двери его комнаты, так что все могла прекрасно слышать. Дюран говорил на пушту. Сердце подсказало мне, что он говорит со своим отцом и они что-то замышляют. Реплики Дюрана мало о чем говорили.

— Нет, пока нет, — отвечал он. — Я не хочу делать это сейчас. Нет. Нет. Она обещала достать мне американское свидетельство о рождении. Да. Она сказала, что сделает это. Не волнуйся. Я сделаю это после того, как получу все документы.

Кровь прилила к моей голове. Сделает что? Чего хотел мой бывший муж от моего сына?

Теперь уже и я начала волноваться. Неужто Каис настолько промыл ему мозги, что Дюран готов был причинить вред мне и моему младшему сыну?!

На следующий день мы сидели с Дюраном в саду, когда он внезапно сказал:

— Мне надо позвонить.

— Кому тебе надо позвонить, сын?

— Мне надо позвонить, — повторил Дюран и встал, наградив меня пронзительным взглядом.

Я последовала за ним.

Он набрал номер и начал говорить на пушту. Заметив меня, развернулся и вместе с телефонной трубкой двинулся в сад.

Но я настырно последовала за ним, повторяя:

— Если ты говоришь со своим отцом, Дюран, я хочу, чтобы ты немедленно повесил трубку.

Мой любимый сын обернулся и закричал:

— Придет день, и я вскрою тебе горло и буду смотреть на то, как ты истекаешь кровью! И тогда моя миссия будет выполнена!

Я бросилась прочь от моего любимого Дюрана. Куда делось мое нежное дитя? Что это было за чудовище, называвшее себя моим сыном?

Закончив беседу, Дюран спокойно вернулся в дом, словно это не он только что угрожал убить свою мать.

И все же материнская любовь непобедима: я вновь протянула к нему руки, отчаянно желая помочь своему сыну, который, как я знала, рос в самой ужасной атмосфере, после того как его отняли у его матери. Какие страдания ему пришлось вынести! Мое дитя подвергалось жестоким избиениям, мучилось от страха, а потом ему внушили, что его мать продала его: несомненно, все это и определяло его агрессивное поведение.

Я должна была спасти своего сына! Это была моя обязанность! Я попыталась объяснить ему, что всегда его любила и никогда его не бросала.

— Почему, сын мой, за что? — в отчаянии выкрикнула я. — Почему ты так ненавидишь свою мать? Ведь это твой отец похитил тебя у меня, когда ты был совсем крошкой. Ведь это он подвергал тебя побоям. Это он лгал тебе. А твой дед и я все это время тратили все свои деньги на то, чтобы найти тебя и вернуть домой.

Мой сын не ответил.

— И чего ты хочешь теперь, Дюран? Что может сделать тебя счастливым?

Он с невыразимой ненавистью посмотрел на меня, словно передавая мне все то, что испытывал ко мне Каис.

— Я приехал сюда, чтобы получить деньги, — ощерился он. — Много денег. — Он передернул плечами. — Я считал, что в Саудовской Аравии все миллионеры. Я ошибся. Тебе нечего дать мне. И я больше не хочу оставаться здесь, раз у вас нет денег.

— Я твоя мать. Я люблю тебя. Ради тебя я готова на многие жертвы. Я хочу, чтобы ты получил образование. Как ты можешь оставаться таким бесчувственным к матери, которая любит тебя сверх всякой меры?!

— Нет. Ты просто моя биологическая мать, — презрительно рассмеялся он. — И ты мне даже не нравишься. Ты слишком молода для того, чтобы быть моей матерью. Я ненавижу твои наряды и твой обольстительный вид. Ты совсем не похожа на мать. Ты — сексуальный объект, который сводит мужчин с ума. — Он двинулся прочь. — Я хочу иметь набожную мать, которая будет ходить в парандже. Я хочу иметь мать, которая будет сидеть дома, а не играть в теннис, заниматься йогой или плавать в бассейне. Я… — от возбуждения он начал заикаться, — я хочу быть таким же, как мой отец!

Я старалась хранить спокойствие, ничем не выдавая ужаса, завладевшего мной: я была вынуждена признать, что мой сын действительно страдает серьезными психическими нарушениями.

— Дюран, ты говорил, что ненавидишь своего отца. И ты хочешь стать таким, как он, и тоже избивать свою жену и сына?

— Может, я и испытываю к нему ненависть, но все равно я хочу стать таким же, как он. — Дюран заметался по комнате, как медведь в клетке. — Я решил, что уеду и буду жить в Германии.

— В Германии? — остолбенела я.

— Я буду жить у папиного брата.

— Но мы же собирались в июне в Виргинию. Я…

— Я передумал. Отец хочет, чтобы я вернулся. Я хочу вернуться к своему отцу.

— А как же твои планы, Дюран? Ты ведь хотел получить образование и жить в Виргинии…

— Планы? — он разразился злобным смехом, приближаясь ко мне. — Мой единственный план — убить тебя.

У меня защемило в груди.

— Дюран. Чем я провинилась перед тобой кроме того, что безмерно тебя любила?

Дюран отвернулся с отсутствующим видом.

Я лихорадочно обдумывала, что надо ему сказать, чтобы задержать его до тех пор, пока я не найду врача. Я понимала, что, если он сейчас уедет, я потеряю его навсегда.

— Дюран?

— Я получил то, что хотел, — американский паспорт. Денег у тебя нет. У тебя нет ничего, что мне требуется. Я уезжаю в Германию. И женюсь там на своей двоюродной сестре. А потом вернусь в Кабул и буду жить со своим отцом. Он обещал дать мне все, что я захочу.

— Дюран, ты говорил, что настолько ненавидишь своего отца, что даже готов сменить фамилию, — напомнила я ему.

Он снова злобно улыбнулся:

— Да, я его ненавижу. Но он научил меня обводить вокруг пальца других.

Сердце мое разрывалось на части, но я не могла остановить Дюрана. Он был взрослым мужчиной, который сделал свой выбор. Когда Халид узнал об угрозах Дюрана, он пришел в ужас и сказал, что я должна позволить своему сыну уехать.

Он быстро купил ему билет до Франкфурта. Дюран возвращался к своему отцу. Мы с Халидом проводили его до аэропорта, делая вид, что все будет хорошо.

Несмотря ни на что, я продолжала любить своего бедного сына. Дюран уже двинулся к самолету, а я, рыдая, вцепилась в ограждение, но в последний момент он обернулся, посмотрел на меня пустыми глазами и произнес:

— Какая ты наивная. Видишь, как мы легко обвели тебя вокруг пальца.

И с этими словами мой сын исчез из моей жизни навсегда.

ЭПИЛОГ

Вскоре после того, как мой сын навсегда покинул Саудовскую Аравию, Маленький Дюран признался, что старший брат пытался склонить его к очень дурным поступкам. Это было что-то настолько плохое, что, сколько мы ни уговаривали его рассказать нам все, он так и не решился. И теперь Маленький Дюран так же радовался исчезновению своего старшего брата, как раньше его приезду. Его старший брат стал для него страшилищем. Он пытался задушить его и злоумышлял против его матери. После отъезда Большого Дюрана Маленький Дюран даже ни разу не упомянул его имя.

На этом несчастья не закончились. Не успел Фарид успешно возродить семейный бизнес в Афганистане, как заболел ангиной, которая никак не поддавалась лечению. Он настолько ослаб, что полетел в Париж для получения консультации. И я с ужасом узнала, что Фарид, куривший всю жизнь, болен раком горла. Так рухнули его надежды на возрождение Афганистана. Вместо этого он остался в парижской больнице, где его начали подвергать химиотерапии. Прогноз был неутешительным. По телефону мы говорили с ним о Большом Дюране, и он посоветовал мне забыть сына, сказав, что глупо было думать, что чудовище, выращенное Каисом, может превратиться в любящего сына.

Фарид знал, что умирает, и, когда я разрыдалась, велел мне вытереть слезы, так как вскоре он окажется со своими двумя мамами и все будет хорошо.

Фарид еще совершил прощальную поездку, и в последний раз мы с ним встретились в Виргинии в октябре 2004 года. Он остановился у Надии, и я не поверила своим глазам, когда увидела своего красавца брата облысевшим от химиотерапии и распухшим от лекарств. Он выглядел как совершенно чужой человек. И лишь его большие глаза оставались такими же, по которым я узнала бы его где угодно.

— Я стараюсь бодриться, братишка, — сказал он. — Просто стараюсь бодриться.

Он вернулся в Париж, где раковая опухоль разрослась еще больше, но Фарид остался несломленным. Его сестра Зиби говорила мне, что в один из последних ее визитов он расспрашивал о «братишке Мариам». И даже когда он лишился голоса, его выразительные глаза продолжали следить за всем, что происходило в палате. Вскоре Фарид умер, повергнув нас всех в страшное горе.

И хотя я знала, что с облегчением должна встретить его уход, я скучала по нему каждый божий день. И по сей день Фарид остается самой светлой фигурой в моей жизни. В его доброте и предусмотрительности было некое благородство. И когда мой «большой брат» Фарид скончался, я поняла, что такого человека мне никогда уже не доведется встретить. Я молилась лишь о том, чтобы он действительно встретился со своей и моей мамой.

Я продолжала надеяться, что ко мне вернется мой старший сын Дюран, что он поймет, что такое любить и быть любимым. Однако, к сожалению, вскоре после своего отъезда он начал вести со мной ожесточенную войну.

Когда он звонил в последний раз, то сказал:

— Привет. Это твой враг номер один.

Я попыталась обратить его слова в шутку:

— И тебе привет, враг номер один.

Вне зависимости от его обращения со мной, я по-прежнему любила своего сына и была счастлива слышать его голос.

— Хочу тебе сказать, что жалею только об одном.

Сердце у меня затрепетало от радости в ожидании его следующих слов, ибо я решила, что он извинится и выразит желание вернуть и начать все заново.

— О чем же ты сожалеешь?

— О том, что не изнасиловал тебя. Но каждый вечер я мастурбирую, представляя тебя.

У меня перехватило дыхание, я вскрикнула и в ужасе бросила трубку. Я бросилась в ванную, сорвала с себя одежду, запрыгнула под душ и принялась тереть лицо и тело, стараясь смыть грязь, которая, как мне казалось, облепила меня со всех сторон. Можно ли было себе представить большего извращенца! Как же Каису удалось вырастить такое чудовище?! Он забрал у меня ангельское дитя и превратил его в психопата, мечтающего не только о том, чтобы изнасиловать и убить свою мать, но и о том, чтобы задушить своего невинного младшего брата.

Я опустилась на пол, обливаясь горькими слезами и вспоминая тот момент, когда Дюран появился на свет.

— О Аллах, почему он оказался мальчиком, а не девочкой? — восклицала я. Каис ведь грозился убить девочку, но я бы сбежала, и он никогда не стал бы похищать у меня дочь. Все было бы хорошо, если бы у меня родилась девочка. — О Аллах, почему ты не дал мне дочь?!

Со временем я все чаще оглядываюсь назад и с грустью вспоминаю всех женщин нашей семьи. И меня все время преследует один вопрос: почему мы не оказались сильнее? Почему мы не смогли защитить себя от наших мужчин? Бабушка. Амина. Мама. Сара. Я. Все мы. Мы все сопротивлялись, но были слабы и в результате смирялись. Наша борьба может быть уподоблена не попытке выплыть против течения… а попытке дать бой цунами. Мы сражались с древней культурой, требующей от женщин повиновения и слабости. И вот я заканчиваю там, где начала, мечтая о несбыточном. Ибо где бы я ни жила, мысленно я всегда остаюсь в Афганистане, где в жизнь воплощаются лишь желания мальчиков.

ЧТО С НИМИ СТАЛО

Мариам, Халид и Маленький Дюран по-прежнему живут в Саудовской Аравии и часто ездят в Соединенные Штаты, навещая Надию, Сьюзи и других своих родственников.

Старший Дюран вернулся в Афганистан. И хотя с тех пор он не виделся со своей матерью, он шлет ей сообщения по электронной почте. Некоторые из них содержат угрозы и оскорбительны по своему содержанию. Но Мариам по-прежнему любит своего сына и тревожится о том, как складывается его жизнь в растерзанной войной стране.

Дядя Хаким, отец Фарида, Зармины и Зиби, скончался от болезни Альцгеймера в марте 1994 года в Париже.

Кузен Фарид умер от рака горла в Париже 5 апреля 2005 года. Несмотря на то что Фарид несколько раз вступал в брак, у него не было детей. Он похоронен рядом со своим отцом на парижском кладбище.

Кузина Зиби, сестра Фарида, вышла замуж за известного афганского певца. Их сын играет на клавишных инструментах в ансамбле отца, а также работает моделью в Германии.

Кузина Зармина, старшая сестра Зиби, живет с мужем и четырьмя детьми в Калифорнии и абсолютно довольна своей ролью домохозяйки.

Сестра Надия живет в Виргинии и занимается медициной.

Племянница Сьюзи живет в Виргинии со своей матерью Надией. В мае 2009 года она закончила университет Джорджа Вашингтона и стала практикующим врачом.

Тетя Шагул, сестра матери Мариам, скончалась в преклонном возрасте в 2007 году в Ферфаксе (Виргиния), там она и похоронена. Ей было 86 лет.

Кузина Амина, дочь Шера, умерла несколько лет тому назад. Мариам так и не удалось узнать причину ее преждевременной смерти, но она опасается, что в этом повинен ее жестокий муж.

ХРОНОЛОГИЯ СОБЫТИЙ

Англо-афганские войны

За семидесятилетний период состоялись три англо-афганских войны (между Британской Индией и афганскими племенами): в 1839–1842 годах, 1878–1880 и в 1919-м. Несмотря на то что англичанам удалось взять под контроль внешнюю политику Афганистана, они так и не смогли сделать Афганистан своей колонией. 19 августа 1919 года англичане утратили контроль и над внешними сношениями Афганистана.

Современный Афганистан: 1919–2010

1919 — эмиром становится Аманулла.

1919 — после третьей войны с Великобританией Афганистан добивается полной независимости.

1926 — эмир Аманулла осуществляет социальные реформы.

1929 — из-за мощной оппозиции консервативных сил эмир Аманулла вынужден бежать.

1929 — собрание племенных вождей провозглашает королем Надира.

1933 — король Надир убит в школе во время вручения наград.

1933 — королем провозглашен девятнадцатилетний сын Надира Захир-шах.

1963 — король Захир назначает премьер-министром генерала Мухаммеда Дауда.

1963 — Дауда вынуждают уйти в отставку после того, как он начинает обращаться к Советскому Союзу за экономической и военной помощью.

1973 — во время переворота Дауд захватывает власть, и Захир вынужден отправиться в изгнание.

1973 — президент Дауд заявляет о том, что время эмиров и королей миновало, и объявляет Афганистан республикой.

1978 — Советский Союз сближается с Афганистаном и начинает претендовать на участие в работе афганского правительства.

1978 — президент Дауд убит во время переворота, организованного Народной демократической партией при поддержке советского режима. Партию возглавляют Хафизулла Амин и Нур Мухаммед Тараки.

1979 — Амин и Тараки вступают в борьбу за власть, из которой победителем выходит Амин. Восстание афганских племен, афганские регулярные войска терпят поражение. Советский Союз посылает свои войска для свержения Амина. Амин казнен.

1980 — при поддержке Советского Союза президентом становится Бабрак Кармаль. Моджахеды усиливают свою борьбу с советскими войсками, а Соединенные Штаты, Саудовская Аравия, Пакистан, Китай и Иран обеспечивают их средствами и вооружением.

1985 — усиливается противодействие советским войскам и правительству, поддерживаемому Советским Союзом. По разным оценкам, 50 % афганского населения вынуждено бежать и перебирается в соседние Пакистан и Иран.

1986 — Соединенные Штаты снабжают афганских и иностранных полевых командиров ракетами «Стингер» для уничтожения советских вертолетов.

1986 — Бабрака Кармаля заменяют на Мухаммеда Наджибуллу, которого также поддерживает советский режим.

1988 — Советский Союз начинает выводить свои войска после того, как Афганистан, Соединенные Штаты и Пакистан подписывают с ним мирный договор, однако Наджибулла остается у власти, что приводит к продолжающимся столкновениям между афганскими группировками.

1991 — Соединенные Штаты и Советский Союз договариваются о прекращении поддержки тех или иных афганских группировок. Просоветский президент Мухаммед Наджибулла оказывается брошенным на произвол судьбы.

1992 — моджахеды захватывают Кабул и свергают президента Наджибуллу. Противостоящие отряды начинают сражаться за власть.

1993 — после того как противоборствующие фракции приходят к соглашению, президентом провозглашается Бурхануддин Раббани.

1994 — фракционная борьба продолжается под предводительством пуштунского «Талибана», представляющего основную угрозу правительству президента Раббани.

1996 — «Талибан» под руководством Муллы Омара занимает Кабул. Вскоре после захвата власти новое правительство устанавливает в стране законы самого консервативного варианта ислама. Введены жестокие наказания, включая ампутацию конечностей и забивание камнями. Женщинам запрещено работать и участвовать в общественной жизни. Многие вдовы и дети переживают страшные времена в отсутствие мужчин, которые могли бы защитить их и обеспечить.

1997 — Саудовская Аравия и Пакистан признают «Талибан», в то время как остальной мир считает главой государства президента Раббани.

1998 — Западный мир узнает об Усаме бен Ладене и «Аль-Каиде», когда его впервые обвиняют в подрывах американских посольств в Африке.

1998 — президент Билл Клинтон приказывает нанести воздушные удары по предполагаемым базам «Аль-Каиды» в Афганистане.

1999 — Организация Объединенных Наций использует финансовые санкции и накладывает воздушное эмбарго на афганское правительство с целью заставить Муллу Омара и «Талибан» выдать Усаму бен Ладена, чтобы он предстал перед судом за подрывы посольств. Мулла Омар отвечает отказом.

2001 — «Талибан» взрывает знаменитые статуи Будды, несмотря на попытки международного сообщества спасти их.

2001 — «Талибан» ужесточает законы, требуя, чтобы религиозные меньшинства носили ярлыки, указывающие на то, что они не являются мусульманами. Гуманитарные организации всего мира протестуют, однако их протесты игнорируются.

2001 — убит легендарный афганский полевой командир Ахмад Шах Масуд, возглавлявший борьбу с «Талибаном». Многие обвиняют в этом «Аль-Каиду» и «Талибан».

2001 — 11 сентября захвачены четыре американских авиалайнера. Два самолета врезаются в здания Всемирного торгового центра. Один самолет направлен на Пентагон. Четвертый разбивается в Пенсильвании. Во время этой атаки на гражданское население погибает 2986 человек. Организатором нападения является «Аль-Каида». Правительство Соединенных Штатов просит Муллу Омара выдать Усаму бен Ладена — саудовского араба, организовавшего нападение на Соединенные Штаты. Но Мулла Омар продолжает упорно отказываться.

2001 — после атаки на Нью-Йорк и Вашингтон 11 сентября 2001 года к Соединенным Штатам присоединяется Великобритания.

2001 — в октябре Соединенные Штаты и Великобритания осуществляют воздушные удары по Афганистану. Английские подводные лодки выпускают ракеты «Томагавк» при поддержке Королевских военно-воздушных сил.

2001 — в ноябре Великобритания наращивает свое присутствие в Афганистане. В результате объединенных действий США и Великобритании силы оппозиции отступили в Кабул и другие крупные города Афганистана уже через месяц после нанесения первых воздушных ударов.

2001 — в декабре Усама бен Ладен и его последователи из «Аль-Каиды» вынуждены бежать из Афганистана. В это же время Мулла Омар и представители «Талибана»бегут из Кандагара; местонахождение Муллы Омара остается неизвестным.

2001 — 22 декабря главой переходного правительства, состоящего из тридцати человек, становится пуштунский роялист Хамид Карзай.

2002 — в Афганистан входит первый контингент иностранных миротворцев.

2003 — объединенные силы продолжают операции по очистке юго-восточных районов Афганистана от сил «Талибана» и «Аль-Каиды».

2004 — Национальное собрание утверждает новую конституцию Афганистана.

2004 — президент Карзай переизбран, получив 55 % голосов.

2005 — впервые за тридцать лет проводятся парламентские и местные выборы, в результате которых на правительственные посты выбрано несколько женщин.

2005–2006 — во взрывах смертников, унесших 200 жизней, подозреваются «Аль-Каида» и «Талибан».

2006 — НАТО берет на себя ответственность за обеспечение безопасности в Афганистане. (Примечание: в эти годы многие страны участвовали в международном обеспечении безопасности. Среди них Соединенные Штаты Америки, Великобритания, Канада, Турция, Италия, Франция, Германия, Нидерланды, Бельгия, Испания, Польша, другие страны Европейского Союза и члены НАТО, а также Австралия, Новая Зеландия, Азербайджан и Сингапур.)

2007 — в результате сопротивления, оказываемого «Талибаном» и «Аль-Каидой», НАТО и вооруженные силы Афганистана начинают совместную операцию «Ахиллес», направленную против «Талибана» на юге страны.

2008 — «Талибан» отказывается вести мирные переговоры с президентом Карзаем.

2008 — правительства Афганистана и Пакистана договариваются вести совместную борьбу с вооруженными группировками на общей границе.

2009 — только что избранный президент Соединенных Штатов Барак Обама заявляет, что Соединенные Штаты усилят свое присутствие в Афганистане, отправив туда дополнительно 17 000 человек. И еще 20 стран НАТО настаивают на увеличении своего военного контингента в Афганистане.

2009 — президент Барак Обама заявляет о новой стратегии подготовки афганской армии и полиции.

2009 — американские военные силы предпринимают новое наступление на «Талибан» в провинции Гильменд.

2009 — в атмосфере обвинений в подлоге проходят президентские и местные выборы.

2009 — объявлено, что Хамид Карзай выиграл президентские выборы, нанеся поражение своему конкуренту Абдулле Абдулле. Из-за обвинений в подлоге результатов голосования объявляются новые выборы, но Абдулла снимает свою кандидатуру с голосования еще до начала новых выборов.

2009 — президент Хамид Карзай переизбирается на второй срок.

2009 — премьер-министр Гордон Браун заявляет, что численность английских войск в Афганистане не будет превышать 9500 человек при условии, что афганская национальная армия и афганское правительство обеспечат необходимое количество войск для сражений в Гильменде.

2009 — президент Соединенных Штатов Барак Обама заявляет, что увеличил контингент американских войск в Афганистане еще на 30 тысяч, доведя общую численность до 100 тысяч. В то же время он заверяет, что в течение 2011 года Соединенные Штаты начнут выводить свои войска из Афганистана.

2009 — семь агентов ЦРУ убито на американской военной базе в городе Хост.

Когда я пишу эти строки в январе 2010 года, в Афганистане продолжают гибнуть солдаты и гражданские лица.

Оглавление

ПРОЛОГ

КАБУЛ

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

ГЛАВА 15

ГЛАВА 16

ГЛАВА 17

ГЛАВА 18

ГЛАВА 19

ГЛАВА 20

ГЛАВА 21

ГЛАВА 22

ГЛАВА 23

ГЛАВА 24

ГЛАВА 25

ГЛАВА 26

ЭПИЛОГ

ЧТО С НИМИ СТАЛО

ХРОНОЛОГИЯ СОБЫТИЙ