Радикал рок-н-ролла: жизнь и таинственная смерть Дина Рида [Чак Лашевски] (fb2) читать онлайн

Радикал рок-н-ролла: жизнь и таинственная смерть Дина Рида

Благодарности

Книга посвящена моей жене Синди, от всего сердца

Эта книга не была бы написана без помощи двух талантливых и невероятно великодушных женщин. Гейле Карлсон была молоденькой учительницей немецкого языка средней школы Александера Pэмси, когда я оказался одним из ее учеников в 1972 году. И хотя мы позже ушли из той школы, я то и дело обращался к Гейле, когда мне требовалась помощь в немецком. Такое содействие мне потребовалось в 1992 году, когда я связался с Посольством Германии и обнаружил, что только близкие родственники могут запрашивать информацию в Штази — Министерстве государственной безопасности бывшей Германской Демократической Республики. Я запросил анкеты, Гейле перевела, а мама Дина Рида заполнила их. Несколько месяцев спустя прибыли 4 тома, и Гейле часами трудилась над их переводом, пытаясь одновременно совмещать этот труд с преподаванием и заботами о семье. Полученные документы, содержащие богатейший материал о жизни Рида в Восточной Германии, иначе были бы недоступны ни мне, ни его друзьям и родственникам.

Патриция Рид Уилсон (Patricia Reed Wilson), первая очаровательная жена Дина, рано осознавшая, за какого уникального человека она вышла замуж и насколько важна каждая страница их совместной жизни, в результате сохранила каждое письмо, каждую фотографию, каждую запись в личном дневнике, которая имела к нему отношение. Она великодушно согласилась на пять интервью и пригласила меня к себе домой в Лос-Анжелес, где угостила обедом и впустила в сокровищницу воспоминаний, ответив на все мои вопросы и позволив тщательно исследовать каждую интересующую меня деталь.

Я также признателен всем друзьям и родственникам Дина Рида, нашедшим время для ответов на мои вопросы и проявившим понимание. Они не читали книгу до ее публикации, но я надеюсь, что человек, изображенный мною, не сильно отличается от того человека, которого они знали и любили.

В последние 14 лет я много времени посвятил работе над этой книгой, используя отпускные дни для поездок в Колорадо, чтобы взять интервью, или погрузившись в работу за компьютером. Я пытался сделать так, чтобы эта работа не сказывалась на семье, но, конечно, этого невозможно было избежать. Поэтому, дети мои — Дениз и Рик — моя благодарность вашему терпению, теперь вы можете видеть, чем занимался ваш отец все это время.

И, наконец, моя любимая и мудрая жена Синди, которая, как минимум, раз в год слышит провозглашение мною какой-то новой идеи и мягко отводит меня от худших из них, она делает все, чтобы помочь другим осуществить задуманное, — я очень тебя люблю.

(обратно)

Глава 1. Тело в воде

Свен Босенер разыскивал тело. Отвратительное занятие, конечно, но в то же время странным образом привлекательное для молодого офицера полиции Восточного Берлина, ибо Босенер исследовал озеро Цойтнерзее в поисках тела американца, и не просто какого-то туриста, который на денек прокрался сквозь «Чекпойнт Чарли». ^{1} В коммунистической Восточной Германии этот американец был известен так же, как и Президент Рональд Рейган. Босенер знал, что если он обнаружит тело, то это событие будет иметь национальные, или даже интернациональные последствия. Ему нравилось думать, что, возможно, он даже прославится, пусть всего и на несколько дней. Полицейский патрулировал озеро меньше получаса, за это время особенно не заскучаешь, скорее, это было приятной обязанностью в то солнечное, теплое утро поздней весны. Он неспешно повернул свою небольшую лодку к северу, его взгляд блуждал между открытой водной гладью впереди и линией берега справа. Было 8.20 утра, когда Босенер приметил что-то на поверхности воды рядом с водорослями, примерно в 70 футах от берега.

Полицейский развернул лодку, приоткрыл дроссель и, увеличив обороты до максимума, стабилизировал гребной винт, вспенивающий воду. По мере приближения к зарослям Босенер уже мог различить волосы и голубую джинсовую куртку с меховым воротником. Офицер заглушил мотор и повел лодку вдоль тела. Его сердце учащенно забилось в момент осознания того, что он вот-вот прикоснется к части истории. И в то же время его опечалил факт гибели человека, которого он при жизни никогда не встречал, но с которым так или иначе его свела судьба. Босенер обнаружил то, что искали он, его коллеги-офицеры и вся Восточногерманская секретная полиция. ^[1]

Это было тело суперзвезды — Дина Рида, киноактера и рок-певца, знаменитого и осаждаемого поклонниками по всей Южной Америке, Восточной и частично Западной Европе и в Советском Союзе. Рид был особенным. Это был американец, живущий в коммунистическом Восточном Берлине, что во времена холодной войны было так же невероятно, как наблюдать Кевина Костнера, выступающим в балагане. Обнаружение Босенером восточноевропейского аналога Элвиса Пресли произошло во вторник, 17 июня 1986 года. Но восточногерманские правительственные чиновники, направляемые секретной полицией, начали работать над раскрытием происшествия с того момента, когда в четверг вечером Рид умчался из дома и затем в пятницу не появился на назначенной встрече на киностудии «ДЕФА», расположенной недалеко от Потсдама.

Босенер взял багор и втащил тело в лодку. Он связался по рации с другими офицерами, и они вместе вынесли полностью одетое тело на берег. Следователь сделал несколько снимков длинного, атлетического тела звезды. Несмотря на то, что с момента гибели прошло несколько дней, застывшее лицо певца было почти невредимо, именно его прекрасные черты прежде заставляли миллионы девчонок падать в обмороки, а самых счастливых из них — падать в объятия Рида.

Приказы срочно были переданы по всему составу полиции. Офицерам запрещалось давать какую-либо информацию о происшествии. Босенер вздохнул. Вряд ли это стало для него неожиданностью, ведь секреты были частью жизни коммунистов. И все же, хотя бы на этот раз, он надеялся, что личность Дина Рида окажется достаточно значительной для того, чтобы сбросить завесу молчания и спровоцировать публичные проявления скорби в память этого человека, его музыки и фильмов. И тогда, может быть, частичка славы достанется и ему, полицейскому, обнаружившему тело… У бюрократов были другие планы. Правительственные средства массовой информации сообщали, что Рид скончался в результате «трагического случая» на озере, но избегали давать детали. Недостаток информации быстро породил слухи и предположения по обе стороны Атлантики — Рида убили.

Среди наиболее вероятных подозреваемых была Штази (пользующаяся дурной славой восточногерманская секретная полиция). Эти слухи были подпитаны возросшим разочарованием Рида в коммунистическом правлении Германии и его стремлением возобновить карьеру в Соединенных Штатах, где 25 лет назад он имел наименьший успех. В то время, когда Президент Рейган публично называл Советский Союз и его страны-сателлиты империей зла, а советский премьер Михаил Горбачев постепенно снимал некоторые ограничения в каждодневной жизни граждан в жестко контролируемой стране, попытки оболгать Рида не прекращались. До последнего момента от него ожидалась критика американской политики и наивные выступления в защиту жизни при социализме, которую он вел с тех пор, как переехал в Восточную Германию в 1972 году. Всего двумя месяцами ранее Рид давал интервью программе «60 минут» канала Си-Би-Эс, в котором защищал восточногерманское правительство. Однако сильные помехи появились в записи этого интервью в тот момент, когда певец признавал, что не согласен с некоторыми ограничениями в жизни людей, проводимыми правительством. И что было еще хуже — он сказал интервьюеру Майку Уоллансу о своем желании вернуться домой.

У Штази были собственные опасения. Они считали Дина Рида шпионом. Может быть, в ЦРУ это знали, а может, и нет. Может быть, Рид расскажет американской разведке все, что знает о методах их работы, а может быть, не расскажет. Вполне вероятно, что профессионалы из Восточного Берлина не хотели делать ставок на агента, который — как им было хорошо известно — непредсказуем и независим.

Но Штази тут вряд ли была в одиночестве. Существовало большое количество людей, которые чувствовали бы себя намного лучше, зная, что Рид мертв. В 1978 году Дин Рид ездил в Ливан и жил с палестинскими солдатами, в то время как они вели вооруженную партизанскую войну против Израиля. Он провел вечер с самым ненавистным врагом Израиля Ясиром Арафатом, страстно выступая в защиту палестинцев и всецело осуждая сионизм. Мог ли израильский Моссад заставить замолчать открытого союзника движения Арафата к палестинской независимости? У Моссада длинный список проникновений в другие страны с целью арестов или убийств тех, кого они расценивали как врагов Израиля, и они не слишком деликатничали по поводу того, было это законно или нет. Или, возможно, это были агенты правого крыла жестокого диктаторского режима генерала Аугусто Пиночета в Чили. Больше 10 лет Рид собирал деньги и вещал о нем на весь мир в попытках скинуть генерала. Всего три года назад американец опрометчиво оказался в Сантьяго в самый разгар ужасной карательной операции, проводимой Пиночетом, и принял участие в антиправительственной демонстрации студентов и шахтеров, что закончилось арестом и изгнанием Рида из страны. Возможно, мстительный диктатор устал от постоянных нападок певца и натравил убийц, дабы навсегда его утихомирить. Во всяком случае, однажды в Вашингтоне агенты Пиночета совершили дерзкое убийство депортированного чилийского критика, уловив момент, когда он садился в машину.

Некоторые друзья и родственники даже предполагают, что Рида убрали по приказу ЦРУ. В своем интервью программе «60 минут» Рид возобновил атаку на США, резко критикуя Рейгана и, что еще хуже, защищая Берлинскую стену более как необходимость держать Соединенные Штаты подальше снаружи, нежели граждан Восточного Берлина внутри. Будучи в Никарагуа, Рид встречался с президентом Даниэлем Ортегой и выступал в лагерях его армии, сражающейся с группировками контрас, которых поддерживала Америка и непосредственно направляло ЦРУ. Прочная поддержка, оказываемая Рональдом Рейганом восстанию против правительства Ортеги, не так давно стала очевидной и была расценена как противоправная, идущая вразрез с волей конгресса, включая поставки вооружений в Иран для продолжения финансирования контрас. И все же американские зрители были разгневаны публичными комментариями Рида и направляли в его адрес злобные письма сотнями. ^[2] Возможно, ЦРУ решило последовать общеамериканским настроениям и уничтожить этого вероломного сына страны.

А может быть, все произошло также прозаично, как убийство какого-нибудь рок-кумира или звезды эротических фильмов ревнивым мужем или любовником. Рид вел звездный образ жизни на трех континентах, и в то время как ему удавалось избегать употребления наркотиков, он не отказывал себе в сексе и рок-н-ролле. Он был женат трижды, но эти обеты ничуть не уменьшали его желания обладать красивыми и страстными женщинами. ^[3] И чей-то муж, наблюдавший за флиртующей со звездой супругой, разъярившись, легко мог последовать за общедоступным Ридом, заставить его съехать с дороги к озеру, убить и бросить тело в воду.

Восточноберлинская полиция занималась расследованием гибели Рида и обнаружила ответы на многие вопросы, которые лишь недавно, с воссоединением Германии, стали доступны. Такой же загадочной, как его смерть в возрасте 47 лет, была и жизнь Рида, захватывающая и интригующая всех, кто его знал. Рид обладал мастерством попадания в гущу исторических событий, в 1960-х, 70-х и начале 80-х годов, в какой бы части мира они ни происходили. Чаще всего он играл незначительные роли, но иногда оказывался на передовой. Порой ему даже дома, в Штатах, удавалось стать героем газет и журналов. В 1978 году Рид был арестован во время акции фермеров, протестовавших против проведения высоковольтной линии в Буффало, штат Миннесота. Он провел 12 дней за решеткой и спровоцировал международную реакцию, в результате которой президент Джимми Картер оказался заваленным телеграммами со всего мира. Информационные агентства сочиняли о нем истории, а журнал «People» освещал судебное разбирательство.

По сути, история Дина Рида — однозначно американская сказка. Так же, как и тысячи мужчин его времени, Рид хотел быть звездой и попал в сети обаяния гитарной музыки и рок-н-ролльных ритмов. Он упорно оттачивал мастерство и со временем смог назвать нескольких величайших звезд Голливуда своими друзьями. Он снимался в фильмах наравне с Юлом Бриннером и пел с Филом Эверли. Но его сердце музыканта всегда было открыто чувствам и чаяниям других. Эти чаяния, а также взгляды друзей и наставников, настолько изменили Рида, что для него стало совершенно невозможно игнорировать то, что происходило в мире. Вскоре он включился в борьбу за социальные перемены с тем же рвением, с каким трудился над записью хита или ради кассового успеха. В итоге он с готовностью положил свои карьеру и жизнь на одну линию с теми, кого — как он полагал — подавляют богатые и власть имущие, от Южной Америки до Миннесоты.

«Основной принцип Дина — отстаивать то, во что веришь, — сказал Фил Эверли, основавший вместе с братом Доном один из самых популярных дуэтов в истории рока. — Могу поручиться, он стоял бы за вас. Если он давал слово, то держал его. Это то, что не купишь». ^[4]

На панихиде по Риду его мама Рут Анна Браун, сказала тысячам собравшихся в Восточном Берлине, что она не будет предпринимать попыток перенести останки сына для погребения в США, а напротив, его прах останется в Восточной Германии, где он счастливо жил и любил двух женщин. ^[5] Но в 1991 году, после объединения Германии, Браун изменила свое решение, останки были перенесены и преданы земле на кладбище Зеленая Гора (the Green Mountain Cemetery) в Боулдере, штат Колорадо, недалеко от того места, где началось путешествие Рида по жизни. На могиле установлено простое надгробие с надписью:

Дин Сирил Рид

Денвер 1938 — Берлин 1986

Американский бунтарь

(обратно)

Глава 2. Окруженный поклонниками

Перелет из Нью-Йорка занял целый день, и Рид прибыл в Сантьяго-де-Чили с тем особым чувством усталости, которое знакомо каждому, кто хоть раз провел день сидящим неподвижно в кресле, занимая голову чем угодно, только бы отвлечься от бесконечных часов полета. Когда же самолет наконец коснулся земли, беспокойство и волнение о предстоящей поездке взбудоражили Рида. Он бодро спустился по трапу. Теплое заходящее солнце освещало горные вершины Анд, под которыми уютно расположился город. Он бегло осмотрелся вокруг в поисках информации и попытался разобрать надписи на испанском. Не сумев ничего понять, принялся искать картинки или английское слово — что-нибудь, что привело бы его к таможне. Вскоре он ее обнаружил и влился в ручеек прибывших иностранцев. В ожидании движения очереди от нечего делать грыз ногти. Сотрудники службы безопасности аэропорта не церемонились, грубо задавая вопросы и дотошно перебирая вещи в чемоданах. Так что Рид был немало удивлен тем, что таможенник лишь мельком взглянул на его багаж и, в отличие от других пассажиров, обращался с ним необычайно корректно. С гитарой и багажом Рид вышел из дверей аэропорта к ожидающей его машине и на секунду замешкался на тротуаре.

«Сеньор Дин, сеньор Дин!» — единственное, что он мог разобрать в потоке испанской речи. Никакой разговор не был бы возможен в такой ситуации, а уж тем более на фоне визгов и воплей тысячи женщин, перекрывающих любые вразумительные звуки. Его минутное замешательство было расценено как приглашение, и вся людская масса хлынула в его сторону. Толпа хотела видеть его, трогать его, проглотить его. Рид протиснулся в машину, и, несмотря на мотоциклетное сопровождение, они не могли тронуться с места. Рид широко улыбался с заднего сидения автомобиля, но это была улыбка ошарашенного победителя лотереи. Такого он не ожидал, к такому он не был готов. Ведь дома, в Лос-Анджелесе, он был просто одним из протестующих музыкантов и активных студентов. У него был заключен стандартный контракт со студией «Кэпитoл Рекордз» (Capitol Records), — один из тех, которые в течение года подписывались дюжинами, в надежде на то, что пара из них добьется золота или платины. ^{2} У него был записан всего один незначительный хит «Наш летний роман» («Our Summer Romance»), и его карьера продвигалась настолько медленно, что это могло быть обозначено как застой. Кто-то из ребят с «Кэпитол» упомянул, что «Наш летний роман» очень хорошо продается в странах Южной Америки, и 22-летний певец решил, что ему терять нечего. Он занял денег и купил билет на единственный рейс из нью-йоркского аэропорта «Ла Гуардиа» до Сантьяго на 9 марта 1961 года.

Водитель говорил только по-испански, так что Рид лишь пробурчал «вот черт…», устраиваясь на сиденье автомобиля и глядя сначала в боковые окна, затем сквозь заднее стекло и, наконец, — ветровое. Именно этот вид из окна будет вспоминаться Риду. Фургон радиостанции Сантьяго находился всего в нескольких футах впереди, вживую передавая репортаж о прибытии американской звезды. Ребята с радиостанции великолепно провели работу по подготовке аудитории, взвинтив фанатов настолько, что те не собирались отступать, завидев прибывшего кумира собственной персоной. Ведущий рапортовал о каждом взмахе рукой Рида в сторону толпы и объявлял о приближении каравана по громкоговорителю, чтобы как можно больше людей высыпали на улицы и приветствовали кортеж из открытых окон домов. «Кэпитол Рекордз» и его местные компаньоны обеспечили Рида всем антуражем суперзвезды. Отель был выбран самый лучший, в котором предпочитали останавливаться дипломаты и другие VIP-персоны из-за его расположения прямо напротив президентского дворца «Ла Монеда».

Другая многотысячная толпа собралась возле гостиницы, люди пихались и неистово визжали при виде кумира. Рид нырнул в толпу и, чуть не оставив в ней рубашку, вывалился в фойе отеля. Один раз, открыв окно комнаты, выходящее на площадь, он приветственно помахал рукой фанатам — его фанатам. Всплеск адреналина, который поддерживал его в течение последнего часа, стал утихать, и навалилась сонливость. Но Рид пребывал в экстазе.^[6]

Это был успех, обожание публики, о котором он мечтал с того момента, как бросил учебу в университете Колорадо, что-то наподобие поклонения Элвису или его друзьям, братьям Эверли, в Соединенных Штатах. Ему нужно было никак не меньше. Он почувствовал себя, наконец, рок-звездой.

На следующий день все было похоже, если не больше: подростки, в основном девушки, собрались возле отеля. Однако на этот раз водитель агрессивно ворвался в толпу, чуть было не задавив тех, кто не успел отскочить в сторону вовремя.

— Эй, ты что делаешь? — воскликнул Рид. Шофер промолчал, уставившись вперед и сигналя. Еще одна девушка была сильно задета правым крылом машины и угодила бы под колеса, если бы не руки из толпы, подхватившие ее. Рид пихнул водителя в плечо.

— Какого хрена ты делаешь? Ты угробишь кого-нибудь. Притормози, и они отодвинутся.

В этот раз водитель взглянул на своего пассажира и разразился потоком объяснений, из которых Рид не понял ни слова. Они поехали медленнее, но гнев Дина лишь возрос к моменту приезда на радиостудию, где предполагались его интервью и серия фотоснимков. На студии его встречали владелец радиостанции, переводчик и журналист из «Кэпитол Рекордз».

— Дин, рад тебя видеть… — начал было журналист из «Кэпитол», но Рид оборвал его.

— Где, черт подери, вы нашли этого водилу? Он просто маньяк, чуть не передавил там 15 человек.

— Проблемы с поклонниками, не так ли? — с ухмылкой спросил журналист. — Он просто хотел быть уверен, что ты доберешься сюда невредимым.

— Чушь собачья. Такому нет оправдания. Люди просто хотят видеть меня, и это они покупают мои записи. К ним нельзя относиться, как к мусору. Я с этим человеком в машину не сяду. Он псих.

— Дин, мы наняли его на весь день, мы не найдем никого другого.

— Отлично. Я пойду обратно пешком.

Журналист с «Кэпитол» фыркнул:

— Ты не доберешься живым. Они разорвут твою одежду на части и заставят тебя спеть все песни, которые ты только знаешь, и потом они заставят тебя петь их снова.

Но Рида переубедить было невозможно. Он велел приготовить все, что необходимо, дал интервью, благосклонно позировал для рекламных снимков и нескольких импровизированных фото с работниками радиостудии, раздал автографы, затем направился к выходу и прошел пять кварталов пешком до гостиницы. Это было неплохое решение для Рида и тем более для его поклонников. Но у полиции Сантьяго было другое мнение, ибо в течение тридцати минут более пятидесяти офицеров, обливаясь потом, распихивали фанатов и расчищали для него проход, оберегая от растерзания. ^[7]

Вечерами Рид выступал в больших театрах и клубах. Билеты были всюду раскуплены, и он выступал в переполненных залах. Фасад одного из театров был украшен трехметровым изображением американского музыканта. «В каждом городе был танцевальный зал, и собирались миллионы тинэйджеров, — вспоминала Патриция Рид, его первая жена. — Он везде был окружен толпами». ^[8]

Эти дни не сильно отличались от лос-анджелесских: он путешествовал по округе со своими рекламными снимками, разговаривал с агентами, менеджерами радиостанций, владельцами клубов — со всеми, кто мог повлиять на рост продаж его записей и увеличить популярность. Он давал интервью газетам и журналам и был приглашен на различные телевизионные шоу, некоторые из которых длились по пять часов. Разница была в том, что здесь редакторы и продюсеры хотели говорить с ним. И вместо того, чтобы быть отвергнутым восемь раз из десяти, неожиданно именно Риду пришлось говорить «нет», поскольку количество приглашений превышало то время, которым располагал музыкант в своей 17-дневной поездке.

Юный американец был очарован Южной Америкой и особенно Чили. Рестораны и кафе Сантьяго напоминали ему Лос-Анджелес, только без извечной толкотни и притворства. Может быть, так происходило потому, что здесь он находился на вершине славы, а не был просто каким-то бунтующим артистом. Каждый день возникали новые прекрасные отели, престижные ночные клубы, официанты вокруг бассейнов, лимузины, самые красивые женщины и восторженные фанаты, которым он счастливо раздавал автографы сотнями на дню. ^[9] В этой поездке также оттачивалось исполнительское мастерство Рида, как на сцене, так и вне её. Шоу зачастую длились по два часа, и он учился работать с публикой, проводить выступления и подавать себя.

«Лично он мог заставить вас плакать или смеяться, — говорила Патриция Рид. — Голос прекрасно гармонировал с внешностью. Если вы прослушаете запись, она окажется не так хороша. У него не было таланта записи музыки на продажу. Он не обладал каким-то особым даром, копировал других, Элвиса. Но у него было личное обаяние. Женщины постарше жаждали стиснуть его в объятиях, а девушки хотели быть с ним. Это все его невинность, его романтичность». ^[10]

Его концерты состояли в основном из композиций в стиле рок-н-ролл и лирических песен, записанных для студии «Кэпитол Рекордз». Песня «Наш летний роман» была единственной, которую приходили послушать, и публику взволновало открытие других американских хитов. Бывало, Рид добавлял несколько бродвейских мелодий, над которыми он работал с преподавателем Марджи Райт дома, в Лос-Анджелесе. А чтобы войти в доверие публики, он брал какую-нибудь песню, вроде «Марии» из «Вейтсайдской истории», и заменял имя в песне на популярное имя девушки той страны, в которой выступал. Почти всегда это срабатывало, и с аудиторией устанавливалась прочная связь. На своих первых концертах Рид, понятно, сильно нервничал. Опыт, приобретенный в Америке, ограничивался выступлениями в маленьких клубах, с парой сотен человек, в основном слушающих в пол-уха. В Чили же он собирал тысячные залы, и все внимание зрителей было приковано к нему, человеку с гитарой. Мысль о двухчасовом представлении приводила в ужас. Он даже не был уверен, знает ли он столько песен. Как ему разговаривать со зрителями между номерами? Но в нем обнаружилась естественная легкость поведения на сцене, и как только зажигался свет, конферансье заканчивал представление музыканта публике словами, которые только и были ему понятны — «Дин Рид», с первым прикосновением к гитарной струне нервозность улетучивалась, и он свободно импровизировал. Рид был энергичным певцом, легко перемещался по сцене, спрыгивал в зал и вытягивал женщин из кресел, чтобы потанцевать с ними. Бывало, он добавлял несколько выученных за день фразочек: «Muy bonitas chicas» — «Очень красивые девушки», — говорил он залу, оставляя партнерш по танцу и забираясь на сцену. Публика ревела от восторга и аплодировала вволю, тем самым сокращая время исполнения и позволяя ему обходиться своим песенным багажом. Трюк срабатывал. Рецензии были блестящие. Друг Рида Фил Эверли знал о его способностях и давал им хорошую оценку. «Он был своеобразным мостиком между Бадди Холли и Пэтом Буни, — говорил Эверли. — Он не был так же силен в роке, как Холли, но он был большим рокером, чем Пэт. Дин мог перепеть 50 процентов, 60 процентов певцов. Он мог переиграть многих из них. На сцене он был великолепен».^[11]

Поскольку у Рида никогда не было постоянных музыкантов, практически каждодневные репетиции отнимали уйму времени. Группа должна была работать достаточно четко, предоставляя Риду возможность свободного общения с публикой: многократного повторения припева для разных женщин или танцевания с теми, кого он вытягивал с кресел. Приезд в каждый новый город или даже в каждый новый пункт выступления означал необходимость обучения новых людей исполнению его музыки и предугадыванию его движений. «Конечно, я испытывал страх сцены, — говорил Рид. — И ежедневная практика, приобретаемая в моей профессии, так же как и в любой другой, не помогала». Она не помогала, потому что его карьера прежде формировалась в низшей лиге полуночного исполнения в клубе, болтовне на часок-другой с «охотниками за талантами» или владельцем клуба и затем в возвращении домой в своем кабриолете. Теперь он как будто неожиданно очутился на стадионе «Янки» с забитыми до отказа трибунами. После репетиций Рид пару часов отдыхал, прежде чем броситься в долгое, выматывающее шоу. Он выплескивал на фанатов всю свою энергию до последнего атома, и единственным его желанием после концерта было поскорее добраться до постели и проспать примерно неделю. Но его вечер только начинался. «Менеджеры устраивали приемы, где нужно было появиться, — вспоминал Рид. — Объявлялось прибытие какой-нибудь известной актрисы или важного человека из мира шоу-бизнеса. И ты должен улыбаться фотокамерам и звякать бокалами с шампанским».^[12]

На этих приемах Рид доводил до совершенства свои выступления, отшлифовывая то естественное обаяние, благодаря которому на них и оказывался. Всегда звучало: «Hola, yo Dean Reed» — «Привет, я Дин Рид», как будто он был официантом, а не приглашенной звездой. Такое проявление скромности было абсолютно обезоруживающим, но он тут же продолжал: «Como se llama?» — «Как вас зовут?» — с искренним желанием выяснить имя собеседника, с кем бы он ни разговаривал. Он противился соблазну осмотреться в поисках кого-нибудь позначительнее, покрасивее или поинтереснее. Напротив, его взгляд застывал на новом собеседнике, не только давая понять, что этот человек — единственный, кто его интересует в данный момент, но и изучая его, оценивая его качества. «Глаза — зеркало души», — говорил он друзьям, но кожа служит проводником к сердцу. Бывало, Дин касался руки, поддерживал локоток или похлопывал собеседника по плечу. Результат всегда был одинаковым: каждый верил, что становится близким другом Дина Рида, — и лишь немногие могли или хотели этому сопротивляться.

Выступления в Чили, Аргентине, Перу, Бразилии и Уругвае прошли с невероятным успехом. Так же как и приемы, на которые в числе прочих частенько приглашались директора радиостанций и ведущие распространители музыкальной продукции. Продажи резко подскочили, к радости ребят из «Кэпитол Рекордз». 17 дней промелькнули, и Рид, упаковав вещички, отправился домой, в Голливуд. Латиноамериканский тур придал ему большей уверенности. Теперь он знал, что значит быть Звездой. Дин был уверен, что повторить этот успех в Штатах будет делом пятнадцати-двадцати минут, так как теперь, конечно же, всем стало известно о том, как он покорил Латинскую Америку. Обратный путь был намного приятнее. Рид мирно проспал большую часть полета.

Правда состояла в том, что он жаждал славы, как растение жаждет солнечного света. Это чувство проснулось в нем сразу после приобретения первой гитары в 1950-м. После нескольких переездов семейство Рид поселилось в пригороде Денвера Уит-Ридже. Отец Дина, Сирил, подарил ему гитару на 12-й день рождения. Мальчишка не выпускал подарок из рук и самостоятельно обучился игре на гитаре и подражанию паре его любимых поющих ковбоев, Рою Роджерсу и Джину Отри. Роджерс в особенности был близок к вершине своей популярности благодаря киноролям, а впоследствии — ежедневной телевизионной передаче, которую смотрели в каждом доме по всей стране. «Вскоре я научился играть настолько хорошо, что на вечеринках или в дни школьных каникул меня часто просили: «Эй, Дин, сыграй что-нибудь». На самом деле все, чего мне хотелось, — это поразить девчонок», — вспоминал Рид.^[13]

Сирил любил рассказывать историю о выступлении сына на школьном представлении младших классов. «Тогда его называли Тощий Рид, и он был перепуган до смерти».^[14]

В старших классах уит-риджской средней школы его игра на гитаре и пение привлекли к нему то внимание, которого он добивался. Рид выступал на школьных концертах и иногда на городских мероприятиях. Лучше всего и именно так, как он этого ожидал, реагировали девочки. Он обладал способностью так подобрать лады и спеть таким тембром, что сердца девушек начинали биться сильнее. Первооткрывателем в этом смысле был Элвис Пресли, а реакция женщин на появившийся в начале 1956 года его суперхит «Отель, где разбиваются сердца» («Heartbreak Hotel») лишь подтвердила то, что Рид уже успел обнаружить самостоятельно. Исполнение чужих песен неплохо работало, но паренек нашел способ добавления к ним большей страсти. Он написал несколько своих собственных песен, и одна из первых была посвящена его подружке Линде. Магия песни сработала лучше, нежели подаренное колечко. Дин и Линда месяцами не расставались, их часто видели гуляющими по городу, держащими друг друга за руки или исчезающими куда-нибудь целоваться. Даже после расставания Дин не забыл ее и спустя несколько лет записал эту песню. К несчастью, американская публика оказалась не такой впечатлительной, как его бывшая подружка, и песня осталась незамеченной.^[15]

Общественное признание, которое уже никогда его не оставит, он приобрел, попав в переплет несколькими месяцами позже.

Рид окончил уит-риджскую среднюю школу в июне 1956 года и провел лето, работая на ранчо для отдыхающих «VC-Bar» примерно в двухстах милях к юго-западу от Денвера. Он трудился на ранчо днем, а ночью развлекал гостей в качестве певца-ковбоя. Дневная работа была тяжелой, что радовало жестокого отца Дина, считавшего именно такой труд полезным. Ночные выступления позволяли юноше расслабить больные мышцы и удерживали от того, чтобы все бросить. Билл Смит был одним из ковбоев на ранчо и обладал даром изводить придирками юных работников.

— Рид, ты все еще кормишь лошадей? Поди-ка сюда и отнеси эти седла в конюшню.

— Но я только начал кормить и поить коней. Они нуждаются в этом после объездки, и, наверное, в чистке тоже.

— Черт подери, я велел тебе накормить их пять минут назад. Мои мулы двигаются быстрее тебя.

— Заткнись, Билл, я каждый день обгоняю твоих дохлых мулов и перетаскиваю на тонну больше тяжестей, чем они. «Дин, принеси сёдла, Дин, дай лошадям сена, Дин, прихвати те мешки…»

— Мулы проворнее тебя, и они не дерзят в ответ. Да я на каждый день предпочту тех мулов вам, «летним ковбоям».

— А твоя жена в курсе, что ты их так любишь? И вообще с чего ты взял, что они быстрые? Я только однажды видел, как они передвигались быстрее, чем рысью, и то только когда увидели, как ты направляешься к ферме с тюками. Я бы обогнал их на любой дистанции.

Смит загоготал:

— Я знаю, что ты был великим спортсменом в школе, но через 10 миль твои тапочки и коротенькие шорты не оставят никаких шансов. У этих мулов выносливости побольше, чем у барного выпивохи.

— О да, и они никогда не делают остановок, просто потому что тупые, — ответил Рид. — Если вдруг этому старому мулу взбредет в голову остановиться, мне даже не нужно будет бежать дальше. Я смогу прогуляться до финиша так же неспешно, как до барака.

— Скорее уж — проползти. У мулов есть копыта, они могут топтать дорогу неделями, а твои изящные ножки превратились бы в гамбургеры, если только лёгкие не лопнули бы раньше.

— Слишком много болтаешь, дружище. Хочешь поставить на кон?

Идея Смиту понравилась. Они отправились на ранчо к хозяину за разрешением устроить состязание. Хозяин был немало изумлен, но, усмотрев в предприятии некоторое бесплатное развлечение для работников и гостей, он не только одобрил гонку, но и обеспечил ее всем необходимым. Смит, на огромном муле по имени Спиди ^{3}, отправляется в состязание с Ридом, обувью которому служили теннисные тапочки, а одеждой — шорты. Гонка стартует на арене родео у «VC-Bar», до Ганнисона и обратно дистанция составляет 110 миль. Повар ранчо сопровождает их на грузовике с провизией. Каждый должен четко придерживаться отведенных перерывов на еду и сон. Если один добирается до назначенного пункта на пять минут раньше другого, на следующем этапе у него есть пятиминутное преимущество.

Условия для человека — хуже не придумаешь: гонка проходила в первые жаркие дни августа, и хотя сосны по обочинам дороги давали какую-то тень, большую часть времени Рид бежал или шел под палящими лучами солнца. Не прошло и часа, как его майку можно было выжимать, и ему постоянно приходилось маленькими глотками прихлебывать воду, чтобы предотвратить обезвоживание. Несмотря на все упорство Рида, чертов мул все время был впереди. Оставалось всего 9 миль, и перед Дином замаячила перспектива проигрыша, но он был слишком горд, чтобы допустить такое. Отбросив свою стратегию попеременных ходьбы и бега, он рванул к финишу. Спустя 47 часов после начала гонки, прихрамывающий Рид появился на арене родео и рухнул в изнеможении прямо перед публикой, собравшейся на финальное зрелище. А через три минуты финишную линию пересек Спиди. Рид оказался прав насчет темперамента этого животного. Несколько раз он артачился, и в том числе уперся при переходе по мостику через маленький ручей уже в пределах видимости финишной черты. Реальное время состязания составило 22 часа, при средней скорости 5 миль в час. Дин был измучен, и предостережения Смита о том, что может случиться с его ступнями, точно сбылись: они сплошь были покрыты волдырями и кровоточили. Губы растрескались и были очерчены белой солевой каймой, что придавало ему сходство с женщиной, пользующейся специфическим тоном губной помады.

— Будь я проклят, Дино, — воскликнул Смит, спустившись со Спиди и подойдя к гримасничающему парню. — Когда я видел, как ты бежишь, я был уверен, что ты проиграешь. Я и не представлял, что ты выдержишь гонку, а даже если выдержишь, то я не думал, что ты сумеешь опередить нас со Спиди. Все в порядке, парнишка. Не сказать, что блестяще, но ничего страшного. Вот что я тебе должен.

Смит порылся в кармане джинсов, вытащил монетку в 25 центов и вручил ее Риду.^[16]

Они были бо'льшими болтунами, нежели спорщиками. В этом состязании был весь Рид. По словам его старшего брата Дейла, «он всегда был упрямым и своевольным».^[17]

После этого события Рид стал получать больше, и доходы ранчо «VC-Bar» также выросли.

Неделей позже Рид потратил выигранные 25 центов, в том числе на покупку журнала «Ньюсуик» («The Newsweek»). Просматривая журнал, он остановился на разделе «Государственные дела». И там, среди статей, посвященных разногласиям на съезде Республиканской партии, военному суду над ударившим рекрута сержантом и затонувшему комфортабельному лайнеру «Андреа Дориа», была напечатана история, озаглавленная «Триумфатор». Рид наслаждался известностью, и спустя годы, когда люди расспрашивали о его жизни, он непременно упоминал и состязание, и тот факт, что журнал «Ньюсуик» написал об этом. Так Рид первый раз предстал перед общенациональной аудиторией.

Он сошел с трапа самолета из Южной Америки, размышляя, привлечет ли его триумфальное турне снова внимание хороших ребят из «Ньюсуика».

(обратно)

Глава 3. Семейные странствия

Дин Рид родился 22 сентября 1938 года, вторым из трех сыновей Рут Анны и Сирила Рида. Сирил был жестким, властным человеком. Он потерял ногу в результате несчастного случая на ферме в Иллинойсе, где вырос, и с 16-летнего возраста передвигался на протезе.^[18]

По окончании колледжа Сирил перебрался на запад страны, преподавал историю и математику в средней школе Денвера. Там его внимание привлекла одна из учениц — Рут-Анна Хансен. Несмотря на 11-летнюю разницу в возрасте, они начали встречаться, полюбили друг друга и поженились в 1931 году после окончания Рут-Анной школы. До 1942 года Сирил продолжал работать учителем, в это время их третьему сыну, Вернону, исполнился год.

Сирилу 39 лет, идет Вторая мировая война, но он не подлежит призыву из-за протеза и возраста. Устав от преподавательской деятельности, он затевает серию предприятий, которые заставят его семью колесить по западу страны. Для начала он завел куриную ферму, самостоятельно выстроил курятник и продавал яйца и птицу. Но вскоре это занятие его утомило, и отныне каждые два года семейству были уготованы переезды с места на место.^[19]

Их пристанищем становились Эль-Монте в Калифорнии, к юго-востоку от Пасадены, где Сирил ненадолго вернулся к преподаванию, затем Солт-Лейк-Сити, городишки штата Аризона и пригород Лос-Анджелеса Помона, здесь Сирил заимел местное представительство по продаже газонокосилок. Разница в возрасте между Дином и Дейлом, старшим из братьев, составляла 4 года. Вдвоем они монтировали газонокосилки и демонстрировали их покупателям. Лос-Анджелес к тому времени еще не разросся настолько далеко от океана, и в сельской местности доминировали молочные фермы и апельсиновые плантации.

«Мы отлично там проводили время, затевая игры в апельсиновых садах, — говорил Дейл. — В забетонированных канавах жили бездомные. Дин вечно втягивал меня в какую-нибудь переделку. Мы незаметно подкрадывались к бродягам и воровали у них журналы с комиксами. Но он не мог бегать также быстро, так что его ловили, и он вопил: "Дейл, Дейл!"».^[20]

Но, как и прежде, те дни закончились с переездом на новое место, потому что «трудно, когда ты школьный учитель и только что оставил свою работу», говорила Рут-Анна. Ни одна из затей Сирила не делала его богаче, и он постоянно находился в поисках нового доходного предприятия. Дину исполнилось десять лет, когда семья перебралась обратно в Денвер. К этому моменту Сирил уже не только не хотел работать в школе, но и уверился в том, что в средних школах вообще не понимают, чем занимаются. Так что он забрал Дейла из обычной школы и отправил на учебу в частную Военную школу Колорадо (Colorado Military Academy), которая располагалась в пригороде Денвера Литлтауне. А поскольку Сирилу не хотелось, чтобы Дейл находился там в одиночестве, он зачислил туда же Дина.^[21]

Для братьев Рид военная школа была местом жестоким. Большинство воспитанников жили в школьном общежитии. Братья Рид считались «дневными парнями», так как каждый вечер уходили домой. У остальных учеников это вызывало ревность и зависть, основанные на том, что родители многих из них забыли о существовании своих сыновей, после того как спихнули их в эту школу-интернат. Дейл ее ненавидел и знал, что школа была наихудшим испытанием для его младшего братишки.

Только одно обстоятельство делало обучение в военной школе выносимым: еженедельно Дин брал уроки верховой езды в наиболее структурированном английском стиле. Время от времени братья развлекались, катаясь на лошадях, чаще всего во время поездок к двоюродному брату в Гранд-Джанкшен, Колорадо. Кузен давал им несколько уроков верховой езды в стиле «вестерн», и они устраивали скачки галопом по пастбищам или пробирались через предгорья. Дин любил занятия верховой ездой в школе и ладил с лошадьми. Вскоре он уже мог уверенно держаться в седле. Он мог заставить коня двигаться в нужном ему направлении, лишь слегка тронув поводья, и пускать его галопом, чуть пришпорив или прищелкнув языком. Он также мастерски научился выполнять опасные трюки в стипль-чезе, овладев искусством преодоления препятствий. «Единственное, что мне дала школа, — это радость уроков верховой езды, — вспоминал Дин Рид спустя годы. — Я и сегодня люблю это занятие. В 11-летнем возрасте я купил первую лошадь, на свои собственные деньги». Будучи учеником, он подстригал газоны, расчищал тротуары от снега, вместе с отцом и братьями рубил в лесу ели на Рождество и продавал их. Когда Рид наконец накопил 150 долларов, он купил Блонди, льняного окраса лошадь со светлыми хвостом и гривой. На ней он катался повсюду.^[22]

Эксперимент с обучением в военной школе закончился через год, и семья Рид снова отправилась в путь. Они осели в другом пригороде Денвера, Уит-Ридже, и Дин вернулся в обычную среднюю школу, в классы для учащихся 12–14 лет.

Сирил Рид был довольно типичным отцом того времени. Он не терпелсюсюканий и обращался с сыновьями сурово, а если они поднимали рев, тут же определял наказание или осмеивал. Но он также пытался привить им свою любовь к знаниям и чтению. И в этом его средний сын с радостью подчинялся. Дин читал с удовольствием, и бывало, прихватив книгу, уезжал на Блонди в поисках прохладного местечка, где можно было расположиться и почитать.^[23]

Перейдя в старшие классы, Рид все еще оставался застенчивым ребенком. Смотрясь в зеркало, он обнаруживал там худенького мальчугана с большими ушами. Однако любые физические недостатки, которые он находил, могли быть менее заметны на фоне его индивидуальности и интеллекта. Школа была буфетом с различными блюдами общественной жизни, и он старался столько попробовать, сколько мог уместить на своей тарелке.^[24]

Альбом выпускного класса Уит-риджской средней школы изображает Рида членом студенческого совета, клуба общественных занятий, спортивной дружины юниоров и юношеского хора. Он также был участником легкоатлетической команды и команды по спортивной гимнастике, где выполнял упражнения на кольцах.^[25]

Тощий новичок превратился в мускулистого юношу. В выпускном классе, в 1956 году, он уже обладал ростом в 6 футов (185 см) и атлетическим телосложением, каким и оставался до последнего дня. Уши уже не казались большими, и их частично укрыли темные волосы, уложенные в стильной прическе, пришедшей на смену «ежику» времен военной школы. Его голубые глаза часто освещались искорками веселья, а во время исполнения песен о любви — затуманивались романтической дымкой.

Рид еще раз последовал на учебу за старшим братом, как только зажили кровоточащие волдыри на ступнях после состязания в скорости с мулом. Но в отличие от поступления в военную школу теперь это был выбор Дина. Университет Колорадо в Боулдере, с возвышающимися за его территорией Скалистыми горами, представлял собой отличное место учебы для братьев, намеревавшихся заняться науками. Дейл был уже на последнем курсе университета, когда его младший брат подал документы на поступление. Сирил Рид, все еще не оставляющий попыток преуспеть, выстроил три жилых дома в Уит-Ридже и определился как начинающий домовладелец. Юноши поселились в одной из квартир, которая находилась менее чем в 25 милях от колледжа. Рут-Анна подсмеивалась над квартирами, поскольку они напоминали ей курятники, но для братьев это был, безусловно, первый шаг к независимости, хотя продуктами их продолжал снабжать отец.^[26]

Для братьев Рид это был шанс преодолеть 4-летнюю разницу в возрасте и узнать друг друга получше. Дейл не только помог брату разобраться в устройстве колледжа, где какое здание находится и тому подобное, но он также ввел Дина в свой гимнастический клуб. Так что Дин снова принялся прыгать на батуте, поднимать носки к потолку на кольцах, вертеться на перекладине и жонглировать. Кольца и перекладина держали новичка в форме, предоставляя возможности для физической активности, которая ему требовалась на смену часам, проведенным за учебниками. Гимнастика стала для Дина еще одним занятием, в котором он преуспел и с которым выходил на публику. Будучи на втором курсе он занял пятое место в национальном турнире по гимнастике в Университете штата Небраска.^[27]

В перерывах матчей баскетбольной команды «Буффало» университетский гимнастический клуб развлекал зрителей трюками с жонглированием. Время было ограничено, и Дин чаще только наблюдал за тем, как выступали Дейл и другие, хотя он мог подменить кого-то, когда это было необходимо. Дейл также владел транспортом — автомобилем марки «Додж» с откидывающимся верхом 1948 года выпуска, — на котором братья перемещались от дома до колледжа и обратно и на котором подвозили девчонок, что являлось еще одной жизненно важной услугой, оказываемой им автомобилем. Девушки были одним из величайших вкладов, вносимых Дином в жизненное устройство братьев Рид. «Он всегда был охоч до женщин, все девушки были его, а я ему помогал, — вспоминал Дейл. — Некоторых мы приглашали на ужин. Мэрилин Вандеберг, Мисс Колорадо. Они встречались. У Дина всегда были очень хорошенькие женщины. Он был красивым парнем и легко сходился с людьми. Люди любили его».^[28]

Оба юноши стремились получить степени, что заставляло их заниматься серьезно. Они были увлечены науками. Сразу же после окончания университета Дейл устроился на работу в Национальное бюро стандартов инженером по электрооборудованию и отправился проводить эксперименты в Антарктиду. Дин изучал метеорологию. Его первые оценки, однако, выявили бедственное положение студента: D — «посредственно» по предмету «Человек в мире материи», С — «удовлетворительно» по литературе и истории, а единственная А — «отлично» была поставлена по физкультуре. Переход от школы к университету оказался гораздо сложнее, чем ожидал Дин. Он засел за учебники, стал больше времени проводить в библиотеке, и к весеннему семестру оценки были исправлены. В начале второго курса Рид уже был отмечен за «прекрасные знания».^[29]

Обучение в колледже становилось приятным занятием. С первых университетских дней Рид зарабатывал на оплату за колледж и на карманные расходы, сумев убедить рестораторов Боулдера позволить ему бродить от столика к столику, распевая песни под гитару и забирая те деньги, которые посетители пожелали бы ему дать.^[30]

Летом 1957 года Рид опять отправился работать на ранчо для отдыхающих, но на этот раз в зону отдыха Эстес-Парк, что расположен в 40 милях к северо-западу от Боулдера на окраине Национального парка Скалистые Горы. Днем он занимался ручным трудом, сочетая работу спасателя и чистильщика бассейна. Но жил он ради ночной работы. Со сдвинутой за голову ковбойской шляпой и гитарой на ремне, переброшенном через плечи, Рид прохаживался между столов в популярном среди студентов университета кабаке. Управляющий приплачивал ему за пение баллад для юных парочек и флирт со студентками. У Рида был хороший песенный репертуар и доброжелательные, веселые репризы. Вряд ли многие приходили в паб ради того, чтобы послушать его пение, но казалось, что люди дольше засиживаются и заказывают больше во время его концертов. В другой раз он выступал на маленькой сцене, а поскольку публика была чрезвычайно громогласной и не стала бы слушать юного трубадура, Рид пробирался на затемненную эстраду, до максимума выставлял звук микрофона, и врывался в кабачную кутерьму всей мощью своего голоса с песней «Иерихон» («Jericho»). Фразы собеседников обрывались на середине, и даже официанты и официантки переставали греметь посудой. Все внимание принадлежало ему.^[31]

По возвращении в Боулдер для продолжения обучения на втором курсе колледжа, Рид оказался предоставленным самому себе. Дейл уже окончил университет и изучал ионосферу в Антарктиде. Как и его младшему брату, Дейлу была уготована своя порция славы — горная цепь на ледяном континенте была названа в его честь — Рид-Ридж (Reed Ridge). Собираясь в командировку, Дейл бросил ключи от «Доджа» в руки брата и велел как следует заботиться об автомобиле. Остальные члены семьи направились южнее, насколько позволяла теплая погода, Сирил, Рут-Анна и Вернон покинули Колорадо и устроились в Фениксе, штат Аризона. Быть предоставленным самому себе — это вполне устраивало Дина. У него была машина, квартира, самоуверенность студента второго курса и чувство несокрушимости, которое большинство 19-летних носит на себе как духовные доспехи. Год пролетел моментально, и Рид вернулся в Эстес-Парк работать и выступать, как предыдущим летом. Но на этот раз все пошло по-другому. Его игра на гитаре и пение начинали завоевывать симпатии. Радиостанция Денвера пригласила его выступить в шоу «Парень из Денвера», но это дело не вполне удалось. В это же время к Дину подошел один местный житель, прежде выступавший как певец в Голливуде, и предложил ему свои услуги в качестве менеджера. Рой Эберхард (Roy Eberhard), чье настоящее имя было Лерой Эберхардер, убедил Рида в том, что он может стать певцом. Эберхард разъяснил некоторые неопровержимые факты своему протеже: ничего не может выйти из Колорадо самостоятельно, кроме горных ручьев и стада коров; если Рид действительно хочет быть певцом, ему нужно отправляться туда, где есть звукозаписывающие студии. Имелись в виду места наподобие Нэшвилла, Нью-Йорка или Лос-Анджелеса. Долго уговаривать Рида Эберхарду не потребовалось.

(обратно)

Глава 4. Чешская дива

«Да что происходит в этом треклятом городе?» — ворчал за рулем Рид, уезжая от очередного отвергнувшего его клубного менеджера. Прошло всего несколько дней после возвращения из турне по Южной Америке. «Миллионы фанатов визжали на моих выступлениях в Чили и Аргентине, а этот идиот-управляющий взял какого-то мальчишку, которого никто не слышал, на четыре представления в неделю. Да чтоб он прогорел, этот мелкий драный клуб. Вот черт, я ненавижу это место».

Голливуд — не Сантьяго, и приветственно помахать рукой знаменитостям или друзьям в ресторане — совсем не то же самое, что быть окруженным толпами обожающих фанатов. Рид вернулся к занятиям актерским мастерством со своим наставником Патоном Прайсом, немало озадаченный тем фактом, что его южноамериканский успех не был привезен домой вместе с чемоданом. Он записал еще несколько композиций для «Кэпитол», но они никуда не продвинулись. Звукозаписывающая компания приняла решение вкладывать большую часть времени и денег в других звезд, и когда дело дошло до выбора между Дином Ридом и Джеком Джоунсом, «Кэпитол» предпочла Джоунса. Для компании это решение оказалось малоприбыльным, так как Джека вполне устраивало положение певца второго ряда, приличное количество альбомов которого продавалось, но при этом они никогда не попадали в число бестселлеров. Тем временем Рид концертировал в маленьких клубах с аудиторией в пару сотен зрителей — жалком подобии переполненных залов, рукоплескавших ему всего несколькими неделями ранее.

Дин всегда был очень энергичным и нетерпеливым. Еще в подростковом возрасте он принимал снотворное, чтобы немного утихомириться и поспать. И теперь его кипучая энергия искала выхода, а Лос-Анджелес стоял дамбой на ее пути. К сентябрю, всего через 6 месяцев после возвращения из Латинской Америки, его и без того слабое терпение истощилось окончательно. Мать Рида помнит его телефонный звонок.

— Мама? Это Дино.

— Привет, дорогой. Как дела?

— Я в порядке. Но меня уже достал этот город. Здесь ничего не происходит. Я целыми днями, а то и неделями, между выступлениями торчу без дела, и записи не расходятся. Мне нужно вернуться в Южную Америку. Ты могла бы одолжить мне 400 долларов?

— Не думаю, Дин. Ты ведь знаешь, что отец не был счастлив, когда ты бросил колледж и уехал в Голливуд. Так же, как и я. Может быть, пришло время, когда тебе нужно вернуться домой. Ты уже достаточно постарался.

— Мам, послушай, я очень скоро заработаю много денег. Я верну эти 400 долларов и даже больше. Ты знаешь, как меня принимали в Чили и Аргентине. Они там хорошо мне заплатят, и я раскручу продажи своих записей настолько, что им придется обратить на меня внимание в «Кэпитол», «Декке», «Ар-Си-Эй», да и в любой другой записывающей компании в Америке.

— Дино, ты знаешь, я поддержу тебя во всем, что ты делаешь. Но отец до сих пор ворчит по поводу тех денег, которые мы давали тебе раньше. Он без конца твердит, что «если этот парень хочет быть великим певцом, пусть поработает мойщиком посуды, пока не начнет грести деньги лопатой».

— Ага, я как будто его слышу. Отца невозможно переубедить, с ним бесполезно разговаривать. Я достаточно пытался. Поэтому я говорю с тобой, мам. Ты же знаешь, что я прав. Если ты дашь мне эти 400 долларов, я верну их прежде, чем отец об этом узнает. Эй, может быть, мы даже полетим с тобой в Чили, и ты придешь на мое представление.^[32]

Рид был убедителен, и вскоре от Рут-Анны пришло письмо — с вложенным чеком на 400 долларов. Но вполне вероятно, что Сирилу стало обо всем известно, поскольку эти деньги вернулись не так быстро, как обещал Дин. В октябре он опять прилетел в Чили, но въезд в страну был запрещен ему властями до тех пор, пока у него не будет работы. Так что Рид отправился в Аргентину, в Буэнос-Айрес, и провел там несколько недель, названивая агентам и менеджерам в попытках договориться о выступлениях в Чили, и тем самым обеспечить себя рабочей визой. По возвращении в Лос-Анджелес из первого южноамериканского турне Рид записался на ускоренный курс испанского языка.^[33]

И теперь, чтобы как-то убить свободное время, принялся изучать испанский на месте. Каждый день он приходил в парк, примыкающий к отелю, и слушал разговоры, иногда пытаясь применить на практике уже выученные фразы. Он обладал таким даром. «Он самостоятельно выучил испанский, — говорила Патриция Рид. — Когда он приезжал в какую-то страну, то учил язык так быстро, как только мог, чтобы иметь возможность общаться. У него был музыкальный слух, и языки давались ему легко».^[34]

После нескольких недель сидения на лавочке в парке, Рид получил необходимое разрешение на въезд в Чили и вновь принялся за работу — исполнение песен. Он вернулся, и вернулись тысячи визжащих фанатов, телевизионные шоу, радиоинтервью и сотни автографов. Поднятый шум привлек к нему внимание другой звезды, Ниты Довер (Nyta Dover).

Довер была на 10 лет старше Рида, на очень ранимые для нее 10 лет. Она родилась и выросла в Чехословакии, в семье известных политиков. Во время оккупации страны в 1939-м году нацисты схватили и отправили за решетку всю семью Довер. Им удалось бежать, но не без потерь — немцы убили отца Ниты. И семейство, вынужденное искать пристанища в другой стране, в итоге обосновалось в Южной Америке. Нита превратилась в прелестную женщину. Пышногрудая блондинка, 178 сантиметров ростом — где бы она ни появлялась, к ней тут же приковывалось внимание преимущественно низкорослых и темноволосых чилийцев, аргентинцев и уругвайцев. То, что она будет выступать на эстраде, было практически предрешено. Она была артисткой кабаре, пела и танцевала в шоу, уходя со сцены только для того, чтобы вернуться в другом одеянии, которое иногда представляло собой лишь перья, стратегически расположенные в нужных местах, а иногда — коротенькое платьице с большим декольте, обнажающее глубокую ложбинку меж полных грудей и выставляющее напоказ ее длинные ноги.

Выступления Ниты пользовались успехом, и, в конце концов, уровень ее жизни вернулся к тем высотам, воспоминания о которых неясно проступали из поры ее детства, когда немецкие танки еще не грохотали по улицам ее города. Даже во времена скитаний и обустройства на другом краю земли, мать никогда не позволяла Ните забывать о ее знатном происхождении, и Довер подавала себя как истинная аристократка. Она была своей в артистических кругах, так что не успела подняться шумиха из-за приезжего — из тех, кого повсюду сопровождают полицейские эскорты, — как Довер оказалась с ним на одной вечеринке.

Как и Мардж Райт в Лос-Анджелесе, Довер решила преподать несколько уроков вхождения в латиноамериканское общество талантливому, но «зеленому» юноше. Она наняла Риду агента, повезла в Аргентину, подобрала для него ряд шоу и познакомила с нужными людьми. Она селила его в лучших курортных отелях, в которых останавливались только очень богатые или очень знаменитые. Она же подобрала ему подружку — себя. Они стали любовниками, и ее собственной карьере отнюдь не вредили снимки сопровождающих Дина новостных репортеров, на которых она была запечатлена в его объятиях. Довер показала Риду, как эстрадный артист — богатый артист — должен жить. «У нее была квартира в Монтевидео, — говорила Патриция Рид. — Она жила в отелях и имела прислугу. Я познакомилась с ней в Аргентине. Она учила его столовому этикету, европейской живописи и общению с богачами».^[35]

Рид и Довер не скрывали своих отношений. Когда были вместе, резвились на песчаных пляжах и занимались любовью в ее гостиничных номерах. Когда были врозь, они часто писали друг другу. Довер обожала Рида, и в то же время открыто, если не сказать пренебрежительно, рассказывала обо всех мужчинах, с которыми встречалась, пока он был на гастролях. И если у Рида были другие женщины, казалось, что это не сильно ее беспокоило. Ответные ее письма были заполнены пикантными подробностями о выступлениях, росте ее карьеры и конкретными предложениями о том, что ему следует делать, чтобы продвинуть свою. В Голливуде Рид встречался с другими женщинами, но Довер была особенной. Любовная связь с нею была самой яркой и длительной в его молодости. Насколько эмоционально она повлияла на Рида, намеревался ли он жениться на ней, неизвестно. Его отношение к этому роману противоречиво. Он хранил если не все, то большую часть ее писем, однако в более поздних интервью и в его собственных воспоминаниях о своей жизни нет никакого упоминания о Довер, хотя в начале 60-х подобной скрытности не наблюдалось.

«Я люблю тебя, я люблю тебя — я люблю тебя», — писала она в одной из типичных записок.

«Итак! Теперь мне намного лучше! Спасибо за твое милое письмо… Я действительно думаю, что мы оба так счастливы, когда слышим друг о друге, что это трудно выразить…! Это здорово — быть такими близкими друг другу и так любить… правда? Ой, мне лучше умолкнуть, потому что я чудовищно по тебе соскучилась! Ты не представляешь, в каком подавленном состоянии я была, когда получила твое письмо… и все стало проще, светлее, я почувствовала себя на 100 лет моложе, и все это только благодаря твоему письму и любви, которую ты заставляешь меня чувствовать, и которую ты мне шлешь в каждой строчке».

«Ты должно быть вчера вернулся в Сантьяго. Надеюсь, что все прошло отлично, и при том грандиозном успехе, о котором ты мне пишешь, твои "фанаты", по крайней мере, не стянули с тебя всю одежду! Я смеялась, читая о разгроме радиостанции и о царапине на твоем лбу, но я знаю, насколько это все здорово!»

«Ты получаешь 1000 за пятидневный тур, а сколько ты заработал в тот день, когда они разнесли радио, разодрали костюм и чуть тебя не убили? Надеюсь, что это не включено в ту тысячу».^[36]

Рид пребывал в состоянии блаженства, проводя время с Довер или без нее, но даже он постепенно начинал осознавать, что то, как с ним обращаются, — уникально. По всей Южной Америке поднималось народное возмущение против Соединенных Штатов. Люди расценивали мощного северного соседа не как союзника, а как колониальную державу, бизнес которой состоял в закупке в их странах сырья по цене в несколько пенни за фунт и продаже товаров в несколько долларов за унцию. Они наблюдали Соединенные Штаты, поддерживающие военную администрацию и коррумпированное гражданское правительство у власти до тех пор, пока те обязываются держать рынки открытыми и проводить политику свободного предпринимательства, которая обычно благоволит американским дельцам. Как эти правительства руководят своими странами, как относятся к людям и какую политическую систему поддерживают, — Вашингтону до этого было мало дела. В 1958 году гнев народа перерос в общенациональный. В конце апреля вице-президент Ричард Никсон совершил поездку по нескольким странам Латинской Америки, и везде был освистан толпой. В Монтевидео (Уругвай) 40 студентов атаковали его машину, скандируя: «Проваливай, Никсон!» В Лиме (Перу) две тысячи демонстрантов забросали его делегацию яйцами, апельсинами, бутылками и камнями, а по возвращении в отель вице-президент был оплеван. В Каракасе (Венесуэла) две сотни человек штурмовали кортеж, забрасывая стекла его машины булыжниками. Толпа пыталась вытянуть Никсона из автомобиля. Телевизионные репортажи в Америке, дополненные кадрами, запечатлевшими надписи на стенах «Янки, убирайтесь домой!» — оказались неожиданными для многих американцев. В первый раз они заставили некоторых из них понять, что их любят не повсеместно.

Поначалу Рида это все мало заботило. Он был влюблен, с ним были Довер, его почитатели и его слава. Но Рида никогда не оставляла привычка, привитая ему отцом. Одним из основных требований Сирила Рида было: всегда читай, всегда учись. Ежедневные газеты служили Дину подспорьем в изучении испанского языка. Однажды он наткнулся на статью о чилийских рабочих, которые избили управляющего филиалом американской компании. Нанося удары кулаками и нещадно пиная, они кричали ему: «Янки, убирайтесь!» Рид похолодел от такого несоответствия. Человек, чилиец, был избит соотечественниками за преступление — работу на американцев. В то время как Рид, настоящий американец, каждый день находился среди тех же чилийцев и пел для них, и единственная опасность, которой он подвергался, — вероятность быть растерзанным фанатами. Не сумев разгадать эту загадку, он задумал собрать больше информации, решив провести какое-то время вдали от фешенебельных отелей и престижных ночных клубов и посетить другие уголки Чили. Только так он смог бы объяснить парадокс.

«Я четко помню, как проезжал мимо окраинных трущоб Сантьяго, направляясь к побережью Тихого океана, — позже писал Рид. — В этой части города, состоящей из жалких лачуг, царила неприкрытая нищета. Там по обочинам дороги стояли дети, босые, в рваных рубашках и с раздутыми животами — безошибочным признаком плохого питания. Зловоние проникало в открытые окна машины, зеленые струйки нечистот петляли между хижинами. На обочине валялась дохлая собака, тучи мух кишели в воздухе. В тот момент я начал размышлять. Существовал безопасный мир современных городов, и существовали трущобы. Официально провозглашалась крепкая дружба с моей страной, и раздавались призывы "янки, убирайтесь". Все больше и больше вопросов терзали меня. И тогда я чаще стал вспоминать моего учителя Патона Праса, который убеждал меня во всем находить истину. Что есть истина в этом мире, а что нет? Этого я еще не знал».^[37]

(обратно)

Глава 5. Джунгли и бомба

ДИН РИД ПРОПАЛ БЕЗ ВЕСТИ

ИЗВЕСТНЫЙ АМЕРИКАНСКИЙ ПЕВЕЦ ИСЧЕЗ

ПОСЛЕДНИЙ РАЗ РИДА ВИДЕЛИ В ДЖУНГЛЯХ;

ОПАСЕНИЯ РАСТУТ — ВОЗМОЖНО, ОН МЕРТВ -

трубили газеты Аргентины, Чили и подхватившие их тревогу южноамериканские издания в начале 1962 года. Никто не видел американца в течение пяти недель, но если первое время он не был занят, то позже пропустил запланированное выступление. Менеджер клуба срочно направил репортеров к пишущим машинкам отстучать депеши об исчезновении в джунглях известного музыканта. Сообщения заставили разрыдаться не одну девушку, и основной темой разговоров на ближайшие дни среди тинэйджеров стала судьба Дина Рида, жив ли он или мертв. Каждый день добавлял таинственности и увеличивал вероятность гибели звезды.

Все началось вполне невинно. 1961-й перетек в год 1962-й. В это время Рид находился на гастролях, но не дававшая покоя непоседливость уже звала его к новому приключению. В Чили Рид познакомился с тремя американцами, задумавшими совершить путешествие в джунгли Амазонки. Ранее эти трое встретили католического священника и наслушались его рассказов о племени обнаруженных им аборигенов, до которых еще не добрались ни западная культура, ни христианство. Священник жил в этом племени, преподавал основы христианского вероучения и побуждал туземцев к ношению одежды. По его настоянию индейцы выстроили маленькую часовню, в которой он мог служить мессы. Закончилось все тем, что священник подхватил малярию и был вынужден покинуть джунгли ради лечения. Когда же он вернулся к своим новообращенным, то был потрясен. Добрая весть об Иисусе не укоренилась в душах новых христиан так, как он на то надеялся. Туземцы вновь разгуливали голыми, и что еще хуже, они снесли часовню. Служитель культа грустно и монотонно вел свой рассказ. Но его печаль не трогала американцев. Заинтригованные, они расспрашивали, возможно ли добраться до тех людей и снять о них документальный фильм. Священник был слишком подавлен, чтобы вести экспедицию к месту его величайшей неудачи, но охотно снабдил их необходимой информацией. Трое американцев, оказавшихся внештатными телеоператорами, убедили «Эн-Би-Си» ^{4} профинансировать их путешествие. В одном из чилийских клубов они завязали разговор с певцом из Америки, и еще до того, как операторы успели закончить свой рассказ, Дин попал на крючок. Он попросился в экспедицию, и трое американцев, поразмыслив, что Рид может спонсировать часть похода, с радостью согласились.

Опасное путешествие в неизведанные места явилось одним из тех безрассудств Рида, которым он был подвержен с мальчишеского возраста. … А возможно свою роль сыграли отношения с отцом, которые Дин обозначал как «не очень хорошие».^[38]

Старший брат Дейл утверждал, что Дин всегда пытался доказать отцу свое мужество и отвагу. Обращенное к трем сыновьям требование Сирила быть мужчинами, воинами, резонировало в среднем из них, и Дин жаждал одобрения старика. «Он всегда рисовался перед отцом, показывая, что также хорош, как и я, — говорил Дейл. — Он был ближе к маме, а я — к отцу». Однажды Сирил взял троих ребят на Большое озеро в Скалистые горы. Дело было ранней весной, и даже несмотря на то, что температура была около 70 градусов ^{5}, большую поверхность озера покрывал тонкий лед. Дин никогда не медлил. Он стянул с себя одежду и нырнул в воду. В бесконечном состязании между двумя старшими братьями Дейл знал, что ему придется сделать то же самое. Нырнуть в ледяную воду — это все равно что «попасть под кувалду», вспоминал Дейл.^[39]

Сирил был взволнован таким проявлением силы воли сыновей, и объятия, в которые он заключил выскочивших из воды мальчишек, обрадовали Дина, пытающегося унять дрожь и утихомирить стучащие зубы. Путешествие вверх по Амазонке к неведомым местам — тут было бы, о чем рассказать старику Сирилу.

Четверо мужчин направились на север Чили и затем на восток, в Бразилию. Они наняли нескольких человек для похода в джунгли и, арендовав лодки, загрузили их продуктами, водой и безделушками на подарки индейцам, в случае их обнаружения. Большие тяжелые телевизионные камеры и канистры с видеолентами практически целиком заняли одно узкое каноэ. Рид путешествовал относительно налегке. За исключением какой-то одежды и доли провизии, он взял лишь свою мартиновскую гитару.

Путь по Амазонке проходил сравнительно спокойно. Бразильцы усердно работали шестами и веслами, борясь с речным течением. Американцы немного помогали, но были довольно неуклюжи в управлении лодками. Жара и влажность добавляли проблем. Был самый разгар южноамериканского лета, и если это путешествие с чем-либо сравнимо, то, скорее всего, с походом на веслах по флоридскому Эверглейдсу в июле. ^{6} До сих пор Риду не приходилось заниматься ничем подобным, а взросление в сухом и сравнительно прохладном климате Колорадо не подготовило его к изматывающей жаре и влажности джунглей. Не захватив с собой достаточно одежды, вечером он был вынужден развешивать насквозь промокшую рубашку на ветках, надеясь, что к утру она высохнет. Ужаснее всего были москиты, черным облаком зависавшие над лодками. Путешественники надевали рубашки с длинными рукавами и заправляли длинные брюки в носки, чтобы насекомые не кусали ноги, но спасения от москитов, беспрестанно атакующих их шеи и лица, не было. Американцы громко и часто сыпали проклятия в адрес мелких жужжащих кровососов и натирали себя различными мазями, которые им предлагали бразильские проводники. Путешествие сквозь нетронутые джунгли нельзя было назвать комфортабельным, тем более что гарантии на успешные поиски никакой не было.

После нескольких дней странствия они заметили на берегу свободный от зарослей участок земли, о котором предупреждал священник, и понадеялись на приближение к индейской деревне. Путешественники высадились на берег, и, следуя едва заметной тропинке, петлявшей среди деревьев и лиан, вскоре обнаружили поляну и хижины. Они моментально оказались окруженными множеством низкорослых, по сравнению с американцами, мужчин и женщин. Их темные волосы свисали полукругом, постриженные так, чтобы челка находилась примерно в дюйме от глаз. И точно как в фильме про Тарзана, который Рид смотрел еще будучи ребенком, некоторые из мужчин держали духовые ружья. Туземцы, однако, не казались чрезвычайно встревоженными при виде четырех белых мужчин, хотя огромная камера в руках одного из них вызвала некоторую тревогу. Но знаки рукой и несколько фраз, которым священник обучил Рида и остальных, быстро всех успокоили. Белые люди выложили подарки и пронесли их по кругу. В ответ индейцами были подарены красивые бирюзовые бабочки и разноцветные серьги, сделанные женщинами племени. Американцы перетащили остальные вещи и отправили лодочников домой, наказав, когда за ними следует вернуться.

Москиты и влажность продолжали изводить Рида, но он был очарован увиденным. Мужчины племени учили его пользоваться духовым ружьем. Казалось, не было ничего сложного в том, чтобы как следует дунуть в трубку, заставив ядовитый дротик выскочить из нее на расстояние в дюжину футов. Но первые попытки Рида вызывали хохот, и бывалые индейские воины указывали на дротик, просто вывалившийся из трубки и воткнувшийся в землю. Должно быть, заколот какой-нибудь жук, которому не посчастливилось проползать в том месте, куда упал дротик, объясняли они ему. Они показывали Риду, что он делает не так, и еще немного потренировавшись, он уже мог стрелять на расстояние в десять футов. Намного лучше шли дела в обращении с луком и стрелами, по крайней мере, с этим он был немного знаком в детстве. Но больше всего Рида поражали навыки каждодневного выживания. Индейцы расставляли сети в Амазонке так, чтобы можно было мыться и плавать в реке без боязни быть атакованными пираньями. На ночь они раскладывали горячие угли под гамаком Рида для отпугивания москитов и сохранения тепла. Гамаки были растянуты между шестами, а поскольку Рид был выше ростом и больше весил, индейцам пришлось натянуть кровать повыше, дабы обезопасить его ягодицы от горячих углей.

Женщины, как и всегда, привязывались к нему и зачастую пытались пристроиться в его гамаке. Вряд ли Рид был приверженцем долговременных связей, но здесь определенное благородство брало верх, и он мягко их выпроваживал. Он наблюдал обычай: когда днем мужчины племени отдыхали, женщины находились рядом, оберегая их от мух и других насекомых. Что касается Рида, он брал гитару и пел свои песни. А если реакция слушателей и не выражалась во всеобщем восторге, который он получал повсюду в Южной Америке, то его странный музыкальный инструмент и незнакомая речь интриговали хозяев.^[40]

С течением времени американцы начали ссориться между собой. Сказать точнее, Рид становился все более неодобрительным по отношению к своим спутникам. Возможно, все еще вспоминая изображения уродливых земляков, увиденные им в Чили перед отъездом, или понимая, что американцы просто пользуются открытостью и дружелюбием туземцев, он принялся ворчать на компаньонов.

— Послушайте, парни, мы должны вести себя здесь аккуратнее, — сказал Рид.

— Мы ведем себя здесь просто отлично. И с женщинами мы ведем себя тоже очень хорошо.

— Точно, им нравятся большие белые мужики. Они еще никогда не видели таких здоровенных петухов. Они будут скучать, когда мы уедем.

— Я вот о чем говорю, — ответил Рид. — Мы не знаем, что они думают. Может, они считают нас богами и поэтому должны угождать нам. Может быть, мужчины боятся нас и верят, что если отдают нам своих женщин, мы не причиним им зла. Я не знаю. А если вы обрюхатите кого-нибудь? Вы ж тут не появитесь, чтобы заниматься с ребенком. И вряд ли станете забирать его на выходные.

— Да брось, Рид. Это все фантазии мужиков. Их можно тарабанить как угодно, и нет никаких шансов, что однажды они объявятся на нашем пороге, чтобы опозорить перед женами и подругами.

— И потом, ты кто такой, чтобы рассказывать нам, как надо трахаться. Ты сам хвастаешься своими подружками на одну ночь и женщинами, ожидающими тебя после концерта. Так вот, мистер Рок-н-ролл, эти — наши фанаты.

— Разница в том, что я могу разговаривать на языке женщин, ожидающих меня после шоу, — сказал Рид. — Я могу провести какое-то время, ухаживая за ними и оценивая, чего они ждут от меня, не слишком ли они хрупки для любви на одну ночь. Вы же ни черта не знаете об этих женщинах. Вы просто возбуждаетесь, показываете на одну из них, снимаете штаны и ждете, пока на вас запрыгнут. Получаете удовольствие, отваливаетесь и даже не знаете, как сказать «спасибо, ма-ам».

— Черт подери, Рид, мы будем поступать так, как хотим. Если тебе нравится быть святым и держать свои штанишки одетыми — будь нашим гостем. Но мы намерены иметь этих женщин, стрелять попугаев и брать столько их еды, сколько захочется.

— Попугаи — это еще одно, — ответил Рид. — Вы убиваете слишком много птиц и других животных. Убиваете просто потому, что вам скучно, и затем складываете тушки в кучи. Вы просто как охотники на бизонов…

— Ты думаешь, что чертовски умен, Рид. Охотники на бизонов. Нас тут четверо. Бизоны все еще топтали бы прерии, если бы там было только четверо охотников. Мы не приносим вреда. Это спорт. Это забава. Это спасает голову от жары. Меня уже достали эти разговоры, есть получше дела. Только вот что я тебе скажу: отвяжись или мы оставим тебя здесь.

Компаньоны продолжали свои непростые взаимоотношения до конца пятинедельного срока экспедиции. Дин не переставал очаровываться тем, что видел. Но, наконец, вернулись бразильцы, и искатели приключений возвратились к городской жизни. Рид пропустил запланированную встречу в клубе, пока находился в джунглях, но вместо того, чтобы наградить его репутацией ненадежного партнера, это путешествие обернулось одним из лучших рекламных трюков в его карьере.^[41]

По возвращении из джунглей, заросший и с гитарой в руке, он был немало удивлен, обнаружив, что газетные репортеры и радиожурналисты разыскивали его. Когда же новость о том, что Рид жив, здоров и готов продолжать выступления, добралась до Аргентины, она появилась на первых полосах газет. В аэропорту Буэнос-Айреса фоторепортеры толпились и пихались возле прохода, пытаясь устроиться поудобнее, чтобы запечатлеть момент выхода Рида из самолета. Как только он спустился по трапу, репортеры засвистели и закричали, привлекая его внимание.

— Как вам жилось на Амазонке?

— Почему вы не давали о себе знать?

— Вы были захвачены индейцами?

Рид подробно рассказывал о неделях пребывания в джунглях и обо всем, что он видел и делал там. Он убеждал журналистов, что не был в плену у индейцев, что они дружелюбные люди и что само приключение не было таким уж великим, как кажется.

— Как индейцы относились к вам, американцам? — спросил один из репортеров.

— Вы спросили меня, имеют ли индейцы что-нибудь против американцев, — сказал Рид, и ему тут же вспомнился спор с компаньонами. — Джунгли Амазонки — единственное место в Южной Америке, где я не видел надписей «янки, убирайтесь домой», и единственное место, где я не слышал криков «янки, прочь отсюда». Для индейцев американцы — вполне нормальные люди. Они не могли иметь дурного опыта общения с нами, просто потому что ни с кем из нас не были знакомы. Теперь, когда они нас узнали, возможно, они вывесят такие плакаты.^[42]

Без какого-либо содействия приключения в диких лесах привели Рида на все телевизионные и радиошоу, что в свою очередь вознесло его имя на вершину популярности. Один из ведущих южноамериканских журналов для подростковой аудитории опубликовал опрос своих читателей, попросив их составить список самых любимых исполнителей. Номером один, с 2 330 голосами, значился Дин Рид. За Элвиса Пресли, без сомнения находившегося на вершине славы в Соединенных Штатах, было отдано всего 20 805 голосов, и соответственно он занял второе место. Пол Анка шел третьим с 17 548 голосами, и счет падал до 7 000, отданных за Рэя Чарльза, еще меньше набрали остальные, в числе которых были Денни Чилеан, Фрэнк Синатра и добрые друзья Рида — Братья Эверли.^[43]

Рид подумал, что самое время использовать такую популярность на благо чего-то большего, чем продажи билетов и записей.

Соединенные Штаты и Советский Союз находились на ранней стадии предстоящей 40-летней гонки вооружений. Каждая сторона наращивала свой арсенал боеголовок, нацеливая все большее и большее их количество на военные и гражданские объекты противника. Всего 16 лет прошло от создания первых атомных бомб и их испытаний Соединенными Штатами в Японии во время Второй мировой войны. Так как каждая сторона стремилась к разработке более крупных и совершенных боеголовок, она тестировала их. Годами эти испытания, проводимые в атмосфере, порождали гигантские количества радиоактивных осадков, которые перемещались вокруг земного шара и заражали людей, водные источники и почву тритием и другими радиоактивными изотопами. К концу 90-х обнаружится, что в результате ядерных испытаний, проводимых с 1951 по 1962 годы в атмосфере только над штатом Невада, миллионы детей подверглись заражению радиоактивным йодом. Фактически, американские исследования показали, что те дети получили десятикратную дозу излучения, по сравнению с трагедией, произошедшей на украинской Чернобыльской атомной станции. Кроме доказательств надежной работы бомб, испытания ядерного оружия выполняли еще одну задачу. Это была неприкрытая демонстрация силы. Когда Соединенные Штаты проводили атмосферные испытания, Советы с легкостью их отслеживали и узнавали, какие новинки появились в арсенале противника. Точно также, если Красная Армия взрывала одну из своих боеголовок, в пределах нескольких часов в Вашингтоне становилось известно, какую новую огневую мощь изобрели коммунисты. И все это неминуемо стимулировало новый виток исследований, разработок и испытаний.

В какой-то момент две супердержавы, казалось, осознали все безумие гонки вооружений, и в 1958 году они заключили мораторий на испытания ядерного оружия. Однако в августе 1961 года переговоры между США, СССР и Великобританией по установлению постоянного запрета на испытания ядерных вооружений развалились. В следующем месяце Советский Союз возобновил подземные испытания ядерных зарядов, и не прошло нескольких дней, как Соединенные Штаты последовали примеру. В марте 1962-го Президент Джон Кеннеди внес свою лепту. Он провозгласил по американскому национальному телевидению, что в середине апреля Соединенные Штаты возобновят ядерные испытания в атмосфере, если во время двусторонней встречи в Женеве, которая состоится через две недели. Советский Союз не подпишет договор о запрете испытаний под контролем международных наблюдателей. Двум сторонам не удалось прийти к соглашению, и 25 апреля Соединенные Штаты провели атмосферные испытания ядерной бомбы над Островом Рождества в Тихом океане, впервые после введенного в 1958 году моратория. Взрыв бомбы был резко осужден нейтральными странами и многими лидерами стран третьего мира.

Рид все еще пытался разгадать, почему чилийцы и прочие любили его и презирали Соединенные Штаты. Но как пацифист, обращенный Патоном Прайсом, Рид не испытывал сомнений по поводу испытаний ядерного оружия. Он решил присоединиться к протестующим. Проснувшись утром 26 апреля 1962 года, чилийцы обнаружили в газетах большое объявление, публикация которого была оплачена Ридом. Певец по-испански написал открытое письмо, адресованное народу Чили, сопроводив его своей фотографией.

«Друзья мои, ради гуманизма во всех странах мира, я надеюсь, что каждый из вас отправит письмо по адресу: Президенту Кеннеди, Белый дом, округ Вашингтон, США, — умоляя его отменить запланированные ядерные испытания. Каждое испытание десятимегатонных зарядов, проведенное Россией или Соединенными Штатами, обрекает 15 тысяч еще не рожденных детей на жизнь калек или преждевременную гибель. Из-за проведенных недавно ядерных испытаний тысячи детей родятся с физическими увечьями, слепыми или инвалидами. Пожалуйста, отправьте это письмо и сделайте свое дело, ради сохранения в будущем детских жизней. Искренне ваш, Дин Рид».^[44]

Бунтарство являлось унаследованной чертой Рида. Отец таскал его и старшего брата Дейла на собрания муниципального отдела среднего образования, когда их семья жила в Денвере. Сирил полагал, что средние школы не понимают, чем занимаются, он восставал против передовых идей и методов обучения детей. Бывший учитель математики был чрезвычайно расстроен по поводу «новой математики» и убеждал совет вернуться к основам, математическим вычислениям, и избавиться от идеи множеств и подмножеств. Сирил проиграл спор, но преподал урок своему среднему сыну: это Америка, а в Америке у нас есть голос в принятии решений, и тебе, черт подери, лучше им пользоваться.

Реакция чилийской прессы была быстрой и не удивила Рида. Радиостанции и газеты транслировали и публиковали рассказы и интервью, конкретизирующие его взгляды, включая статус идейного противника военных действий. Освещение в СМИ, по крайней мере, как это виделось посольству Америки в Сантьяго, было направлено против Соединенных Штатов.^[45]

Осталось неизвестным, какое количество писем в Белый дом было написано под влиянием его объявления, но оно, вне всякого сомнения, добавило известности юному певцу. Рид говорил репортерам, что в течение ближайших недель распространит похожие призывы, когда будет гастролировать в Перу, Бразилии, Аргентине, Колумбии и Венесуэле.

Лишь в одном месте открытое письмо Рида вызвало слабые отклики — Посольство США не было привычным к тому, что американские граждане критикуют собственную страну, тем более на территории иностранного государства. Несогласие с государственной политикой в пятидесяти американских штатах становилось более частым явлением, особенно в связи с массовыми демонстрациями, организованными его преподобием Мартином Лютером Кингом и направленными напрекращение расовой дискриминации, лишающей чернокожих тех же прав, что имели белые американцы в школах, автобусах, гостиницах и у избирательных урн. Однако ожидалось, что граждане, находящиеся в других странах, все же придерживаются официальной линии международной политики. И Дин Рид не был исключением.

Вот что отстучал в своей телеграмме в Государственный департамент США посол в Сантьяго Чарльз Коул: «Посольство пытается определить местонахождение Рида и предостеречь его от неправомерных публичных высказываний, порочащих Соединенные Штаты».^[46]

Один из помощников Коула, Филип Дж. Фарли, в уведомлении, отправленном неделей позже, оценил ситуацию еще серьезнее. Фарли отметил, что «поведение Рида непозволительно, если представленные факты верны. Таким образом, полагаю, посольству в Сантьяго следует поручить связаться с Ридом и объяснить, что его оскорбительные акции как гражданина Америки, путешествующего по такому политически чувствительному региону, расцениваются как идущие наперекор интересам Соединенных Штатов. Поскольку он, без сомнения, считается представителем США, пусть и неофициальным, я убежден, что поступкам его, как публичной личности, нельзя попустительствовать».^[47]

4 мая Министерство иностранных дел США выдало распоряжения посольствам в Сантьяго, Лиме, Рио-де-Жанейро, Буэнос-Айресе, Боготе и Каракасе, предписывающие установить местонахождение Рида и сообщить ему, что «его поступки расцениваются Департаментом как направленные против насущных интересов Соединенных Штатов», а затем доложить, продолжает ли Рид упорствовать в своей политической деятельности.^[48]

Эти инструкции немедленно разожгли ответный огонь. В Лиме (Перу) служащий Американского информационного центра связался с ведущим популярного перуанского телешоу Пабло де Мадаленгоитиа и рассказал ему о сделанных Ридом в Чили антиядерных заявлениях. Газетчики Лимы разузнали об этой встрече и отрапортовали, что правительство США пытается запретить появление Рида в телевизионном шоу. Уверенности в том прибавил перенос шоу с 13 на 20 мая, по официальной версии, из-за поломки оборудования, лишившего телевизионную станцию возможности выхода в эфир на весь день.^[49]

Происшествие побудило друзей Рида, во главе с Патоном Прайсом, к написанию телеграммы послу Джеймсу Лоэбу-мл.

«Шокированы вашей с послом Коулом реакцией по поводу публичных высказываний Дина Рида против испытаний ядерного оружия. Ваши попытки заставить его замолчать, надавить на радиостанцию иностранного государства и концертных продюсеров с целью разорвать заключенные с Ридом контракты являются недопустимым препятствием в использовании неотъемлемых прав американским гражданином и представляют собой опасное нападение на наши традиционные свободы слова и вероисповедания. Ваше неуместное вмешательство во внутренние дела Чили и Перу в нарушение Хартии Организации Американских Государств поднимет волну законного негодования среди народов Латинской Америки. Мы чувствуем себя обязанными донести до сведения американского народа информацию об этих нарушениях и совместно с Американским союзом защиты гражданских свобод направляем протест в адрес госсекретаря (Дина) Раска. Мы призываем вас защищать права американских граждан в Перу, вместо того, чтобы подрывать их».

Тринадцать человек подписали телеграмму. В их числе: актер Роджер Смит, в активе которого насчитывалось более полудюжины киноролей и который постоянно фигурировал в многосерийном детективе «Бульвар Сансет»; Глен Корбетт, еженедельно появлявшийся в сериале «Шоссе 66»; Хоуп Ланж, известная благодаря множеству ролей в кино, начиная от «Автобусной остановки» с Мэрилин Монро и до недавно вышедшего «Одиночки» с Элвисом Пресли; Мисс Америка Мариан Макнайт и борец за мир Дэвид Деллинжер.^[50]

Телеграмма также спровоцировала выход статьи в «Лос-Анджелес Таймс» 22 мая 1962 года, в которой цитировалось адресованное друзьям письмо Рида, утверждавшего, что кто-то из посольства США в Чили угрожал отобрать у него паспорт из-за размещенного им объявления. Несмотря на то, что история не была такой уж великой, она все же вынудила представителя Государственного департамента Линкольна Уайта заявить: «мы никому не давали распоряжения отобрать паспорт у Рида». Тем не менее, он повторно озвучил позицию Департамента, что «Риду не следует совершать поступков, приносящих вред его стране».^[51]

Рид, вознамерившись развеять неправильные представления, вероятно возникшие в посольстве, 4 июня нанес визит послу Коулу в Сантьяго. Пока его вели по посольскому коридору, он держал правую руку в кармане брючины, стараясь избежать запотевших ладоней. Рид вспоминал, как он шел, высоко держа голову и расправив плечи, а затем протянул для приветствия крепкую сухую ладонь. Он не собирался позволить послу Коулу обнаружить то, что его первый поход в американское посольство был пугающим.

— Входите, мистер Рид, — произнес Коул, поднимаясь из-за стола и протягивая руку, при этом указывая Риду на стул с прямой жесткой спинкой, а не на диван. — Насколько я понимаю, вы высказали несколько критических замечаний в адрес своей страны.

— Нет, сэр, я не высказывал, — ответил Рид, глядя прямо в глаза Коулу. — Я просто изложил научные факты. Испытания ядерных вооружений смертельно опасны для новорожденных и еще не родившихся детей. И теперь ваши люди попытались заставить меня замолчать.

— Продолжайте. Что такого, по вашему мнению, мы сделали?

— Вы, очевидно, связались с посольством в Перу и они послали какого-то человека запугать Пабло де Мадаленгоитиа, пообещав, что у него возникнут проблемы, если он позволит мне выступить в его телевизионном шоу. И действительно, он отложил мое появление, надеясь, что давление прекратится. Это возмутительный поступок правительства США и ограничение моих законных прав на свободу слова.

— Так было бы, мистер Рид, если бы все произошло таким образом, как вы описываете. Но мне трудно в это пове…

— О, все произошло именно так, я…

— Юноша, если вы перестанете меня перебивать, мы быстрее найдем общий язык. Рид хотел было сказать что-то, затем кивнул.

— Благодарю вас. Как я говорил, мне трудно поверить в то, что работник посольства каким-то образом повлиял на отмену вашего выступления. Прежде всего, я не властен над другими посольствами и не отдаю им приказаний. Я только информирую Вашингтон о том, что здесь происходит, и это уже они решают, как поступать дальше. Итак, я никому в Лиме не велел делать что-либо в отношении вас. Более того, кто-нибудь из посольства причинял вам беспокойство?

— Нет.

— Они разговаривали с вашим агентом или с кем-то из владельцев клубов, менеджеров телевизионных станций или каким-то образом пытались усложнить вам жизнь?

— Нет.

— Значит, если мы не тревожили вас здесь, где вы опубликовали ваше объявление и где вы проводите большую часть своего времени, почему же вы думаете, что мы станем беспокоить вас в Лиме, вдали от центра событий?

— Ну, прежде всего, для вас проще запугивать людей там, — сказал Рид. — Чем дальше от Сантьяго, тем меньше освещение в прессе, и ваши руки были бы свободнее.

— Очень милая фантазия, но я говорю вам сейчас, как представитель Соединенных Штатов, что ничего подобного не происходило. И позвольте задать вам еще один вопрос, мистер Рид. Отчего же вы не критиковали Советский Союз за его испытания?

— Как вам известно, господин посол, Советы не производили ядерных испытаний в атмосфере с 1958 года. В 1958-м я ходил в школу в Боулдере и не был осведомлен как следует о том, что творится в мире. Если они возобновили атмосферные испытания, я твердо уверен в необходимости опубликования еще одного объявления. Но в настоящее время опасность, исходящая от подземных ядерных испытаний Хрущева не так велика, как от испытаний Президента Кеннеди.

— Мистер Рид, я прошу вас как американца, пожалуйста, остановитесь. Это война, в которую вовлечены мы с Советами. К счастью, война пока еще не настоящая, с пулями и бомбами, но тем не менее это война. У вас здесь есть поклонники, а подобные односторонние заявления создают Соединенным Штатам образ злодея. И ради всего святого, мы не злодеи. Ваши комментарии здесь служат на руку тем людям, которые ищут повода, любого повода, навязать нам эту роль и нарушить баланс сил в Латинской Америке и во всем мире. Вам следует думать прежде, чем говорить. Вы должны думать о том, как ваши фанаты воспримут ваши замечания, как может неверно истолковать их пресса, и как коммунисты здесь, или где-либо, переврут их.

— Прошу прощения, господин посол, но я не стану молчать. Сомневаюсь, осознаете ли вы число моих сторонников здесь. Недавно я был назван самым популярным певцом Южной Америки. Когда я обладаю такой мощью, я должен ее использовать. Все, что я читал, и все, что говорит Президент Кеннеди, — неверно. Только объединившись, мы можем заставить лидеров понять, что они должны измениться. Им нужно добиваться мира. Им нужно уничтожить оружие массового поражения.

Мужчины пикировались еще несколько минут, наконец, Коул поднялся, обошел стол, пожал руку певцу и проводил его до дверей офиса. Выражаясь дипломатическим языком, дискуссия была насыщенной и откровенной, стороны придерживались своей позиции до конца. Что касается Рида, он был взволнован и прокручивал в голове беседу, выходя через посольские ворота и шагая по улицам Сантьяго-де-Чили. Точно так же, как на концертах, его нервозность практически исчезла в начале разговора. Он высказал свою точку зрения и не спасовал перед правительством Соединенных Штатов. С ним ничего не случилось. Его паспорт был при нем, и более того, он получил официальное заверение в том, что никто не пытался помешать его выступлению, и, как показалось Риду, он получил негласное подтверждение, что таких случаев не произойдет и в будущем. Он победил. В правительстве, по крайней мере, его слегка опасались, но при этом они не собирались предпринимать против него никаких действий, отделавшись порцией внушения. Эти мысли вызвали улыбку на его лице. Коул мог стараться изо всех сил, но он был вторым после отца Рида слабаком, когда дело касалось доброго спора.

Коул же остался при своем мнении относительно юного певца и встречи с ним. «Моя оценка этого юноши такова: очень эгоцентричен, самоуверен и не очень умен, — написал он в своем докладе в Государственный департамент. — Он слишком впечатлен своей популярностью среди латиноамериканских подростков и полагает, что может повести их за собой. Думаю также, что коммунисты в артистических, журналистских кругах и т. п. всячески поддерживают и поощряют его. Не убежден, что он наносит большой вред, но уверен, что он не делает ничего хорошего. Полагаю, что на него могут повлиять разумные доводы и что он воспримет с большой радостью любую публичную поддержку своих друзей в Соединенных Штатах, с их нападками на Государственный департамент или какими-то иными действиями».^[52]

Это была достаточно дальновидная оценка Рида по результатам одной встречи, но в ней содержался один изъян. Принижение умственных способностей Рида не сочеталось с его 23-летним периодом жизни внутри и вне классной комнаты. Рид не только практически свободно общался на другом языке, но, под влиянием отца, всегда оставался прожорливым читателем. И будучи ребенком, и даже после приезда в Лос-Анджелес он брал книгу и уносился на лошади или в автомобиле в поисках тихого местечка, где можно было бы посидеть и почитать, прислонившись спиной к дереву. К настоящему времени большинство прочитанных им книг были более идеалистическими, а не реалистичными и разумными, как могло показаться дипломату среднего возраста. То, что Коул принял за невежество, в худшем случае, являлось наивностью. Одной из недавно прочитанных книг, под впечатлением которой находился Рид, был роман «Жан-Кристоф» французского писателя Ромена Роллана. Главный герой по случаю оказался певцом, который наблюдал мировую нищету и слагал об этом баллады. Рид читал эту книгу, путешествуя по Южной Америке, включая поездки по трущобам. Эта книга стала для него путеводителем, и словно заядлого натуралиста, она сопровождала его повсюду, какое бы место в мире он ни называл своим домом.

«Она оказала огромное влияние на Дина, — говорила об этой книге его жена Патриция. — Он так же верил, что всегда нужно говорить правду обо всем, что видишь. Он был не только красавец, но и интеллектуал. Он мог говорить обо всем на свете. Юноша Дин был совершенно другим человеком, нежели Дин в возрасте. Он был абсолютно простодушным идеалистом. Юный Дин был авантюристом и весельчаком». Патриция подтвердила, что музыкант также познавал нечто такое, о чем подозревал Коул. «Он видел, что приобретает известность, когда шокирует людей своими взглядами. Он ощущал себя лидером. Бывало, что ночью он плакал, говоря, что хочет быть знаменитым, хочет совершить что-то значительное».^[53]

В одном из газетных интервью Дин конкретизировал точку зрения, высказанную послу Коулу. «Я думаю, что артисты обязаны отстаивать свои взгляды, где бы они ни находились».^[54]

Те же слова понимались ими по-разному, в зависимости от их роли и положения в обществе. Коулу виделся жаждущий власти и популярности рок-музыкант. Рид же позиционировал себя как человек мира, чья слава обязывает его открыто выступать против преступлений, совершаемых правительствами. И этот взгляд Рида на самого себя заставил его слегка изменить события, произошедшие в Чили, когда он рассказывал эту историю спустя 20 лет. Тогда он подкорректировал детали так, что объявление в газете побуждало чилийцев отправить письма не только Президенту Кеннеди, но также и Хрущеву.^[55]

Возвращаясь к Соединенным Штатам, экономика государства все еще была крепкой и практически ничем не нарушаемой со времени окончания Второй мировой войны, когда США оказались единственной страной, где промышленное производство не было повреждено бомбежками и баталиями, наполовину разрушившими Европу и Азию. Сильная экономика, в соединении с мощными профсоюзами, боровшимися за повышение заработной платы, а также доброжелательная политика правительства по отношению к ветеранам, произвели один из самых больших средних классов, когда-либо существовавших в мире. И хотя бедность в Америке все еще имела место, зачастую она была спрятана в маленьких городках, сельской местности или в негритянских гетто — там, где Рид вряд ли бывал. Но в Южной Америке нищета была практически на виду. Она находилась повсюду, и Рид не мог ее не заметить даже в то время, когда Довер обучала его вхождению в двухпроцентный круг богачей.

«Дин серьезно изучил ситуацию в Латинской Америке и оба класса, богатых и бедных, — говорил его друг Марв Давидов. — Бедняки жестоко притеснялись. Так что Дин, следуя радикальным воззрениям Патона и имея также свое независимое суждение, он был сообразительным парнем, оценил реальность и решил, что нужно что-то делать. Он присоединился к левым, которые обычно являлись коммунистами, к профсоюзам и организованным несогласным. Он пел на демонстрациях и акциях в поддержку и от имени угнетенных».^[56]

В своих публичных комментариях Рид выступал в качестве кого угодно, только не сторонника коммунистов. Его восприятие ситуации во многих южноамериканских государствах заключалось в том, что Соединенные Штаты обращаются с ними, как с колониями, и, допуская или даже поощряя там диктаторские режимы, направляют людей в те самые руки, которых больше всего опасаются в американской администрации. «Я думаю, что до тех пор, пока наше правительство не прекратит делить людей и страны только на два класса, коммунистов или фашистов, и не начнет работать с теми людьми из Южной Америки, которые хотят проведения земельной реформы, не считают, что "Перу — для североамериканцев" и которые так же не являются коммунистами, мы определенно отдадим всю Южную Америку коммунистам».^[57]

Рид пока еще не окунулся с головой в политику и в массовые движения в защиту множества угнетенных. Выступление дома перед прихожанами церкви, изредка исполнение песен на митингах левых в Южной Америке и даже размещение объявлений в газетах являло собой не более чем катание на учебном велосипеде. Это было начало, и Рид испытывал тот же восторг, который испытывает ребенок, когда велосипед заваливается на одну сторону, прежде чем подставляется страховочное колесо. Он не был в опасности, и его основной заботой был «Дин Рид — звезда», причем не только в Южной Америке, но и дома.

«Если кто-нибудь спросит меня сегодня, что за человек я был в то время, когда путешествовал по всей Латинской Америке, ответ прост, — свидетельствовал Рид двадцать лет спустя. — Я был человеком, который хотел приносить людям радость и поддерживать их мужество, который хотел помочь сохранить их веру в смысл жизни — своими песнями и политическими взглядами. В то время я не исполнял таких песен как "Мы революционеры". Я по-прежнему полагаю, что и простая песенка о любви, и темпераментный рок-н-ролл или кантри нужны людям».^[58]

Однако такое положение дел продлится не долго — до тех пор, пока учебные колеса не заменятся настоящими.

(обратно)

Глава 6. Братья Эверли, Райт, Розенберг и Прайс

После поединка с послом Коулом миновало несколько недель. По возвращении в Лос-Анджелес Рид волей-неволей задумался о том, насколько мало изменилось его положение с момента первого приезда в этот город поздним летом 1957 года. Тогда все казалось понятнее. Рой Эберхард, человек из Денвера, который вознамерился стать его менеджером, предложил Риду бросить колледж и оправиться в Голливуд. Он рассказывал парню, что знает там нескольких людей, и что именно там находятся звукозаписывающие компании. Риду все это казалось разумным. Закончив летнюю трудовую деятельность на ранчо для отдыхающих в Эстес-парке, вместо того чтобы поехать в Боулдер, он направился южнее, в Феникс, куда перебрались его родители и младший брат Вернон. Дин нанес им визит вежливости с посвящением в свои планы. Как отреагируют родители, ему было хорошо известно.

— Мам, пап, помните, я говорил вам о парне, его зовут Рой Эберхард? Так вот, ему отлично знаком музыкальный бизнес и он считает, что мне следует поехать в Голливуд и попытаться заключить там контракт со звукозаписывающей компанией. Он думает, что я достаточно хорош и смогу получить контракт с «Ар-Си-Эй», «Кэпитол» или «Декка».

— Конечно, посмотри, сможешь ли ты следующим летом оставить работу на пару недель, и попытай удачу, — сказал Сирил.

— Ох, пап, это же не то, что можно сделать за пару недель. Тут придется работать в полную силу, как и на любой другой работе. Я отправляюсь туда сейчас.

— Ты не можешь ехать сейчас, ведь начинается учеба, — возразила Рут-Анна.

— Нет. Я бросаю колледж.

Для Сирила это было уже слишком. Он разразился гневной тирадой.

— Да ты просто гений, знаешь ли. Бросить колледж и упустить шанс стать кем-то достойным, только для того, чтобы играть на этой дурацкой гитаре! Гитары — для развлечения. Это то, чем ты можешь заниматься после работы, это как пить пиво. ЭТО НЕ ТВОЯ РАБОТА! Метеорология — вот настоящая работа. Она задействует мозги. Это наука. Посмотри, куда наука привела твоего брата. Вот это стоящее дело. Жизнь людей иногда зависит от прогноза погоды. А от этой чертовой гитары не зависит ничего. Почему бы тебе просто не надеть берет и не стать одним из тех битников? Я слышал, они любят гитары.

— Я так устал от твоего вечного недовольства всем, что я делаю, отец. Независимо от того, чем я занят, это всегда не достаточно хорошо. Я только и слышу от тебя «посмотри на Дейла». Что ж, я не Дейл, отец. Дейл великолепен, но я проживаю свою собственную жизнь. У меня есть способности к игре на гитаре. Люди платят деньги, чтобы послушать меня. Они аплодируют мне, отец. Знаешь ли ты, что такое зал, полный людей, слушающих тебя, аплоди…

— Я провел достаточно большую часть моей жизни в зале, полном людей, слушающих меня, Дин. Ничего особенного.

— То были дети, папа, и им приходилось слушать тебя. Это же совсем другое. Вообще забавно, что ты велишь мне не бросать учебу, когда ты сам бросал практически каждое дело, за которое когда-либо брался. Я просто иду по твоим стопам.

— Черт тебя раздери, Дин. Тебя, и твой дерзкий язык. Я работал тяжелее, чем ты можешь себе вообразить. Я управлял отцовской фермой после его смерти. Я работал за двоих, чтобы поскорее закончить учебу и помогать младшим братьям. У тебя нет ни малейшего представления о том, что такое тяжелый труд. Ты не представляешь себе, что значит жертвовать и беспокоиться, а будет ли у тебя достаточно средств, чтобы у жены и детей была крыша над головой, и сможешь ли ты отложить хотя бы немного на обучение сыновей, давая им возможность пойти дальше своего старика отца.

— Я ценю это, но мы не об этом спорим. Сейчас мы говорим о том, что делаю я, и что я считаю правильным для моей жизни.

— Сирил, может быть, он может пропустить год, и посмотрим, как пойдут дела в этом музыкальном бизнесе, а если ничего не получится, он сможет вернуться и продолжить учебу, — предложила Рут-Анна.

— Он никогда не вернется. Если он бросит, он никогда не вернется к учебе. Я знаю своих парней. Он слишком упрямый. И Голливуд изменит его. Он там размякнет. Половина из тех красавчиков, которые там крутятся, — голубые. Там вряд ли найдется хоть кто-нибудь, кто имеет представление о том, как пашут землю или строят дом. Они полагают, что распевание песен и скакание на лошади в кино — это и есть реальная жизнь. Нет уж. Ему нужно остаться в колледже.

— Не знаю, зачем я трачу время на разговоры с тобой, отец. Ты никого не слушаешь. Мне надо было просто поехать в Лос-Анджелес и прислать оттуда письмо за подписью «ваш бездельник Дин». Но я подумал, что мне почти девятнадцать, и, может быть, на этот раз он отнесется ко мне, как к мужчине, и позволит мне принимать свои собственные решения.

— Я буду относиться к тебе, как к мужчине, когда ты будешь принимать решения, как мужчина.^[59]

Последнее замечание обожгло. Рид развернулся, обнял мать на прощание и вышел, громко хлопнув дверью. Сирил, все еще разгоряченный, с раскрасневшимся лицом, стоял в растерянности, не зная, то ли выкрикнуть еще что-нибудь вдогонку сыну, то ли выйти и обнять его напоследок. К тому моменту, когда гнев вновь охватил его, Дина уже не было.

Продав старенький, 48-го года выпуска, «Додж» старшего брата, Рид обзавелся собственным автомобилем — черным «Шевроле Импала» с откидным верхом, 1957 года. Он забрался за руль и, с опущенным верхом машины, отправился в путь, позволяя ветру выдувать из головы все сомнения и отцовские доводы. Дорога предстояла долгая и утомительная по двухполосному шоссе, пересекающему аризонскую и калифорнийскую пустыни. Где-то на полпути Рид заметил голосовавшего человека. Скучая в одиночестве и устав от радио, за неимением других развлечений, кроме нескольких остановок в пути, Рид притормозил и подобрал голосующего. Пассажир выглядел, как бродяга, в поношенных брюках, потрепанной рубашке и с двухдневной щетиной на лице. Но все же с ним можно было поболтать, и так, оставляя позади милю за милей, Рид рассказал ему о том, что направляется в Голливуд, чтобы записывать свои песни и добиваться успеха в качестве певца. Попутчик попросил исполнить несколько, и во мчащемся автомобиле (а Дин всегда ездил на максимальной скорости) он напел некоторые мелодии, которые исполнял в Эстес-Парке. По завершении дневного пробега вечером Рид поселил своего нового приятеля в тот же мотель, в котором остановился сам.

На следующий день они расстались, но бродяга поведал Риду о том, что тоже приезжал в Голливуд попытать счастья и даже добился некоторого успеха, солируя в кантри-оркестре. Увы, разгульная жизнь сказалась на его исполнении, а выпивка стала важнее музыки. Желая отплатить Риду за доброту, он дал ему адрес знакомого менеджера, отвечающего за артистов и репертуар на студии «Кэпитол Рекордз», и пожелал юноше удачи. Рид аккуратно запрятал записку с именем в карман. Приехав в Голливуд вечером того же дня, он быстро привел себя в порядок, сменил одежду и отправился колесить по улицам Лос-Анджелеса, пока не затормозил у здания «Кэпитол Рекордз».^[60]

Двери «Кэпитол» распахнулись и, то ли благодаря попутчику, то ли давним контактам Роя Эберхарда, Риду удалось миновать секретаря и показать все, на что он был способен, людям, ответственным за принятие решений. Им понравилась привлекательная внешность юноши, и они подумали, что, возможно, смогут превратить его в кумира подростков. Гитарное исполнение было прекрасным, голос приятным. На второй день пребывания в городе «Кэпитол» устроила Риду пробную фотосессию. На пятый день он предстал перед президентом компании.^[61]

Самоуверенность, выработанная за годы выступлений в ресторанах и на ранчо, не подвела Рида. За отведенные 10 минут он показал себя с лучшей стороны, и стандартный 7-летний контракт с годовой возможностью пролонгации был подписан. Контракт гарантировал Риду восемь оригинальных записей в год с оплатой в 45 долларов за каждый мастер. Может быть, в итоге он сможет убедить отца в том, что решение оказалось не таким уж плохим.^[62]

В то же время контрактом предполагались некоторые меры безопасности для «Кэпитол»: в случае, если Рид и его записи не произведут должного эффекта, компания оставляла за собой право передвинуть сроки контракта в конец любого года из 7-летнего периода. Так что Дин, как и любой начинающий исполнитель, поспешил.

Эберхард доказал, что он не просто так хвастался перед парнем, и перевез свою семью в Лос-Анджелес, дабы детально разобраться с тем, что, как они надеялись, окажется быстрым взлетом к вершине славы. Эберхард начал с того, что арендовал старый дом в Долине Сан-Фернандо, в числе прежних обладателей которого значилась Ширли Темпл. ^{7}. А с другой стороны холма располагалось ранчо кумира Дина — Роя Роджерса.^[63]

Рид поселился вместе с семейством Эберхардов, и его менеджер устроил серию выступлений в «Трубадуре» и других клубах в окрестностях Голливуда. Однако певец не довольствовался только тем, что предлагал ему Эберхард. Машина Рида превратилась в передвижной офис, он колесил повсюду, стучался в двери клубов, вручал свои рекламные снимки, договаривался о датах выступлений и записях синглов. «Он целыми днями объезжал округу в своем кабриолете, набитом всякой ерундой, которую обожают подростки, с гитарой, со всеми фотографиями, бумагами, песнями и музыкой», — вспоминала его жена Патриция.^[64]

Однако времена были малоприбыльными. Рид представлял собой лишь очередного привлекательного парня с гитарой, в то время как Америку наводнили красивые исполнители. Все они надеялись стать следующими Элвисами, способными зажигать на сцене и исполнять популярную музыку на свой лад. Рид разделял эти чаяния, но его музыка не являлась новаторской, а Пэт Бун, Пол Анка, Рики Нельсон и прочие уже успели представить публике образ чистого, красивого, никому не угрожающего исполнителя, заявленный Ридом. Не один раз пришлось ему поступиться своим самолюбием и обратиться к родителям, обычно к матери, за деньгами, позволявшими протянуть еще какое-то время, пока он стучался в другие двери, записывал очередной 45-долларовый сингл для «Кэпитол» или выступал в еще одном клубе.^[65]

Дела его не были совсем уж плохи. Популярность рок-н-ролла поражала записывающие компании. Тинэйджеры раскупали синглы и альбомы в невиданных доселе количествах. Они были ненасытны, и временами казалось, что на каждую выпущенную пластинку, практически независимо от исполнителя, претендовали несколько сотен тысяч подростков. Имея такой рынок сбыта, менеджеры звукозаписывающих компаний более охотно предоставляли шансы новичкам. Управляющие начинали думать, что с легкостью смогут превратить в звезду любого и пытались доказать это с Фабианом (Fabian). Этот юноша обладал слабыми вокальными данными, зато хорошим телом и фотогеничным лицом. А поскольку в 1958 году Пресли отправился служить в армию США и больше не записывал новых песен, они решили, что Фабиан сможет заполнить эту брешь. Увы, имея в арсенале лишь пару средненьких композиций, он не продержался долго, и ему пришлось дожидаться ностальгической волны 70-х, чтобы немножко подзаработать, так как этого не удалось сделать в 50-х и 60-х годах ни ему, ни его кураторам.

Рида также вдохновлял успех таких ребят как Марти Роббинс и Джонни Кэш. Как и Рид, они попали под влияние музыки в стиле вестерн-кантри, а, смешав его с быстрыми рок-н-ролльными ритмами, произвели такие хиты как «Белый спортивный пиджак и розовая гвоздика» («White Sport Coat and Pink Carnation») или «Юная королева» («Teenage Queen»). Но как бы ни приободрял себя Дин, слушая эти мелодии, добиться успеха в Лос-Анджелесе было гораздо сложнее, чем научиться ездить верхом или даже выполнять упражнения на кольцах. Его самонадеянность убавлялась вместе с банковским счетом, и вскоре Рид поведал матери, что подумывает о том, чтобы все бросить и вернуться в колледж. И, скорее всего, так бы он и поступил, если бы не знакомство с Патоном Прайсом (Paton Price).

Прайс был достаточно известной личностью в американских артистических кругах. Он обучался в Американской академии драмы и квартировал вместе с Кирком Дугласом в Нью-Йорке. Он ставил пьесы с Хелен Хайес, а Фрэнк Ллойд Райт спроектировал для него театр в Хартфорде, штат Коннектикут.^[66]

Не слишком знакомые широкой публике, его актерские и преподавательские способности были известны и очень ценились в труппе его театра.

Также Прайс являлся непримиримым пацифистом. Он отказался от службы в армии в период Второй мировой войны. Такая позиция была невероятно непопулярна. В начале 1940 года американцы были напуганы, им казалось, что мир находится на грани поглощения самим дьяволом. Гитлер установил господство на Европейском континенте и уже намеревался расплющить Британию. Япония развязала войну против Китая и других азиатских стран и затем успешно разбомбила Перл-Харбор. Урон, нанесенный американскому духу, так же как и разнесенному в щепки и затонувшему Тихоокеанскому флоту, не мог быть переоценен. Америка была уязвима. Америка могла проиграть. Страны, во главе которых находили жаждущие господства убийцы, могли одержать верх. Мужчины сотнями тысяч записывались на фронт добровольно или были призваны отдать свои жизни во имя демократии. Любой дееспособный мужчина терял уважение и терпимое отношение общества, если отказывался воевать из-за каких-то принципов. Таких презирали и оскорбляли. И все же Прайс решил твердо отстаивать свое убеждение в том, что любое убийство — даже на войне — зло.

Для начала, вместе с другими лицами, отказывающимися от прохождения военной службы по идейным соображениям, он был направлен в Гражданскую службу общественных услуг. Там работали, расчищая парки или просто копая ямы и заполняя их снова. Прайс посчитал ситуацию нелепой и ушел. Следующей его остановкой была тюрьма. Поборник мира Прайс теперь питался и работал вместе с людьми, ярость и ненависть которых приводила к избиениям и убийствам других людей. Прайс и тут не дрогнул в своей вере и приобрел, по крайней мере, одного пожизненного друга. Еще один военный отказник какое-то время был сокамерником Прайса. Пацифист Дэвид Деллинджер (David Dellinger) станет известным борцом за мир во время другой войны, двадцатью годами позже.^[67]

(Деллинджер будет одним из лидеров антивоенных демонстраций, направленных против американской агрессии во Вьетнаме, помимо участия в Национальном съезде демократической партии в Чикаго в 1968 году, и предстанет перед судом в качестве одного из семи зачинщиков — «чикагской семерки»).

После окончания войны и тюремного освобождения Прайс вернулся в театр. Однако в ближайшее время он решает покинуть восточное побережье и попытать удачи в Голливуде. Получив работу в качестве артистического наставника на студии «Уорнер Бразерз» («Warner Brothers Studios»), к концу 50-х годов Прайс завоевывает прочное уважение и признание среди юных актеров и студентов.

Через три месяца после подписания контракта с «Кэпитол», звукозаписывающая компания решила, что Риду было бы неплохо поучиться на «Уорнер Бразерз». Он был отправлен на студию для встречи с Прайсом, и учитель немедленно проникся симпатией к начинающему певцу. «То был неопытный юноша с неразвитыми способностями, и Патон полюбил его сразу, — сказал Марв Давидов, активист антивоенного движения, ставший добрым другом им обоим в 60-х годах. — Он разглядел в нем что-то достаточно необычное относительно энергии, таланта и определенного простодушия».^[68].

Рид относился к Прайсу с такой же любовью. Прайс был абсолютно не похож на отца Рида. Там, где Сирил настаивал на жесткости и контроле над эмоциями, Прайс делал акцент на чувствах, восприимчивости и верности самому себе. В то время как Сирил был несгибаемым республиканцем, Прайс являлся не только либералом, но и радикалом. На самом деле он представлял собой как раз тот тип людей, к которым, как опасался Сирил, попадет его сын в Голливуде. Рид впитывал все: и уроки актерского мастерства, и политические взгляды Прайса. Провозгласив себя пацифистом, он принялся околачиваться на митингах «Общества друзей», более известных как квакеры. ^{8}

«Несмотря на большую разницу в возрасте, Патон Прайс стал моим первым настоящим другом, я даже могу сказать — моим вторым отцом, — вспоминал Рид. — С самого начала Патон был тем человеком, который говорил о том, чего мне не доставало: зрелости. Патон обучил меня искусству поведения перед камерой, в качестве певца или в качестве актера. Но не это было самым ценным из того, что он сделал для моего развития. Первое и самое главное, он считал своей миссией передачу студентам гуманитарного толкования профессии актера. Он, кому было прекрасно известно лицемерие артистического бизнеса США, снова и снова повторял: "Как вы строите дом, если фундамент непрочен? Как вы вызываете у публики чувства, которых не имеете сами? Как вы хотите донести истину, когда сами в нее не верите и представляете ее, будучи лгунами?" Мнение Патона было неизменным: "человек не может создать ничего сто'ящего, не являясь сто'ящим человеком"».^[69]

Рид по-прежнему был сосредоточен на идее завоевания успеха в качестве певца, но теперь к его творческим планам добавилась актерская работа. Ему нравились новые друзья, которых он приобрел благодаря Прайсу. Среди них были Хоуп Ланж, Роберт Конрад, который прославится своей ролью в «Диком-диком Западе», и Дон Мюррей. Роджер Смит, исполнивший главные роли в нескольких фильмах, включая «Не время быть молодым» и «Человек с тысячью лиц», проникся симпатией к новому студенту. Там же Рид встретил Джин Сиберг, сыгравшую роль Жанны д'Арк в фильме Отто Премингера «Святая Жанна», и их дружба никогда не ослабеет, независимо от того, на каком континенте будут находиться эти два блуждающих актера. Все это были новые или бывшие студенты Прайса, в его доме они коротали время. Когда Прайс ушел из «Уорнер Бразерз», чтобы открыть собственную учебную актерскую студию, именно его студенты, орудуя кувалдами и пилами, превратили его гараж в актерскую классную комнату. «Было весело, — вспоминала Патриция Рид. — Когда нам становилось скучно, мы шли к Патону, потому что там собирались звезды».^[70]

Все эти ребята были знамениты, но для Рида наиболее волнующим оказалось знакомство с парнями по имени Фил и Дон. Выступая под именем «Братья Эверли» («The Everly Brothers»), юноши уже обзавелись множеством хитов, входящих в первую десятку, включая: «Прощай, любовь» («Bye, Bye Love»), «Проснись, малышка Сьюзи» («Wake Up Little Susie»), «Клоун Кэтти» («Kathy's Clown») и «Мечта» («Dream»). В феврале 1960-го они заключили контракт с «Уорнер Бразерз» и 11 месяцев спустя приехали в Голливуд брать уроки актерского мастерства у Патона Прайса. Ни для братьев Эверли, ни для Рида не имело значения, что братья уже находились в числе наиболее продаваемых исполнителей страны, а Дин все еще боролся за то, чтобы попасть в таблицу. Так же как не имел значения и тот факт, что Рид причислял себя к пацифистам, а «Братьев Эверли» в ноябре 1961-го призовут на военную службу в Морской корпус Соединенных Штатов.

«Мы всегда просто выбирали себе друзей, мы все были детьми, — говорил Фил Эверли. — Он был того же возраста, что и я. Это не было чем-то вроде ячейки, и он не был политиком. Мы просто вместе проводили время. Это был замечательный период жизни, как колледж. Он любил посмеяться. Он прекрасно выглядел. Он мог подцепить девчонку. Здорово, когда человек не воспринимает себя слишком серьезно». Эверли оценивал Прайса как дружелюбного человека, рядом с которым студенты могли чувствовать себя как дома, и который зачастую становился их доверенным лицом на всю жизнь. Эверли редко беседовал с Прайсом о политике, но ему была известна его позиция, и он видел, какое воздействие она оказывает на Рида. «Патон по идейным соображениям отказался от прохождения военной службы во время Второй мировой войны, — говорил Эверли. — Такое было совершенно непопулярно. Он был человеком убежденным. Он делал то, о чем говорил. Если он верил во что-то, то стоял за это. Он совершенно не верил в то, что убийствами можно что-то решить. Я думаю, что отстаивание Дином каких-то идеалов в большинстве своем было частью этого мировоззрения».^[71]

Пока формировались политические взгляды Рида, основным его занятием было продвижение карьеры. Он регулярно записывался для «Кэпитол», а в 1959 году ему даже удалось сняться в эпизоде телесериала «Холостяк-отец» («Bachelor Father»), в котором Рид предстал в образе выпускника местной средней школы, вернувшегося, чтобы исполнить свой последний хит «Кручёно-верчёно» («Twirly, Twirly»). Это был жизнерадостный номер о девушке, крутящей жезл и запавшей в его сердце. Рид выпрыгивал на сцену в белой рубашке с тонким галстуком и в темном спортивном пиджаке. Четверо юношей подпевали, а ближе к концу песни на словах «маленькая миленькая мажоретка» две девушки с тамбур-мажорными тростями маршировали по сцене. Возможно, Рид не провел и трех минут на экране, но это было его первое появление на широкой публике. После нескольких месяцев неопределенностей и отказов то было явное оживление. Он уже на пороге успеха, он будет знаменитым. Рид снова почувствовал, что станет звездой. Карьера новичка продвигалась настолько успешно, что его приезд тем летом в небольшой отпуск в Колорадо даже послужил основанием для упоминания в газете Денвера. Рид снова отправляется в Эстес-Парк. Только на этот раз ему не придется чистить бассейны — он будет отдыхать у бассейна, растянувшись в шезлонге.

Джонни Розенберг (Johnny Rosenburg) заметил газетное сообщение. Тогда ему было 20 лет. Долгое время он был прикован к кровати после операции на позвоночнике, перенесенной годом ранее. Пытаясь как-то убить скуку, находясь в постели или кресле-каталке в период восстановления, Розенберг научился играть на гитаре. Овладев несколькими аккордами, он начал развлекать себя сочинением собственных мелодий и обнаружил, что способен писать песни, при этом не имея никакого понятия о том, что делать дальше. Он начал было выступать в барах и клубах в окрестностях города, но ему хотелось записывать песни, как это делают настоящие парни. И Розенберг, наполненный юношеской бравадой, решил, что ему необходимо встретиться с Ридом. Он убедил приятеля съездить с ним в Эстес-Парк. Погрузив в машину здоровенный катушечный магнитофон, Розенберг направился к ранчо для отдыхающих «Гармония». Припарковав машину на гравийной площадке, он стал разглядывать лужайку возле бассейна. Сначала он увидел молодые пары с детьми, мужчин среднего возраста с большими животами, наполовину вываливающимися из плавок, и их жен с увядающей кожей. Наконец, в дальнем углу у бассейна Розенберг приметил отдыхавшего в шезлонге стройного мужчину с волосатой грудью. Две хорошенькие девушки, сидевшие прямо на цементном полу по обе стороны от кресла и разговаривавшие с незнакомцем, подтвердили догадку, что это был именно тот человек, которого искал Розенберг. Он вытащил тяжеленный магнитофон из машины и поволок его по направлению к бассейну.

— Вы Дин Рид? — спросил Розенберг, нависая тенью над фигурой в кресле.

— Да.

— Меня зовут Джонни Розенберг и у меня есть пара песен, которые я бы хотел дать вам послушать.

Рид внимательно посмотрел на этого человека, раздумывая, не послать ли его куда подальше.

— Ладно. Крошка, — сказал Рид одной из девушек, — не могла бы ты сходить в офис и попросить удлинитель. Скажи, что он мне нужен.

Девушка покорно выполнила просьбу, и Рид подключил магнитофон. Розенберг зарядил пленку, и сквозь железки начали пробиваться звуки мужского голоса в гитарном сопровождении, записанные в спальне. Рид прослушал запись, затем велел Розенбергу перемотать пленку и проиграть сначала. Розенберг, обрадовавшись, включил запись снова.

— Я бы хотел показать эти песни своему менеджеру, — сказал Рид после повторного прослушивания. — Как ты отнесешься к тому, что я запишу их?

— Очень любезно с твоей стороны, но я приехал сюда, чтобы узнать, не поможешь ли ты мне получить контракт. На самом деле я не хочу быть композитором. Я хочу исполнять свои произведения. Я хочу быть на сцене.

— Ага, как и все. Вот что я тебе скажу. Запиши «демо» этих песен. Я заберу их в Лос-Анджелес и вставлю в свои записи. Также я поговорю со своим менеджером по поводу твоего контракта. Если мне что-нибудь удастся сделать с этими песнями, тебе будет проще получить пробу в «Кэпитол». Думаю, что тебе стоит написать еще пару песен, если ты этого еще не сделал. Что скажешь?

— Ладно, только если ты добудешь мне пробы в качестве певца.

— Я постараюсь. Хочешь кока-колу?

— Конечно. Еще один вопрос. А что такое «демо»?^[72]

Ридрассмеялся, заказал всем напитки и объяснил Розенбергу, что в Денвере есть маленькие студии, в которых за плату можно сделать записи его песен. Мужчины еще немного поболтали, а затем Розенберг со своим приятелем, который все это время пытался произвести впечатление на девушек, поехали домой. Розенберг не был полностью уверен в том, что действительно что-то получится, но на следующий день он направился в «Вестерн саунд студио», записал демо-версии и поспешил отвезти их на ранчо Дину. Прошло два месяца, прежде чем Рид вернулся в Эстес-Парк и позвонил по номеру, который дал ему Розенберг.

— Джонни, это Дин Рид.

— Серьезно? Я уж не думал, что услышу тебя снова.

— Не надо терять веру, дружище. У меня есть хорошие новости для тебя, Джон, но лучше я их расскажу тебе лично. Можешь приехать?

— Может лосось плыть против течения? Не пройдет и часа, как я буду там.

Розенберг не раз превысил допустимую скорость, пока мчался по извилистой горной дороге. На этот раз Рид находился не у бассейна, а ждал Розенберга в своей комнате.

— Я отнес твои песни на студию, — объяснил Рид после рукопожатий и обмена приветствиями. — Я, должно быть, сделал 50 попыток записать каждую из них. Но как ни старался, я не смог спеть их лучше тебя. Не знаю, из-за тональности, темпа или это просто твои песни и ты поешь их от своего сердца. В конце концов, я бросил эту затею. Но я рассказал своему менеджеру о том, как ты хочешь тоже стать певцом. Ему понравился твой голос на демо-версиях, и он забрал их в «Кэпитол». Они хотят заключить с тобой контракт, Джон.

— ДААААААААА! — выдал Розенберг с такой силой, что эхо пронеслось по комнате и раздалось в горах. — Это здорово, Дин. Спасибо тебе. Спасибо тебе. Ух, это просто великолепно. Ты даже не представляешь, как много для меня это значит.

— Думаю, что представляю. Но это самая легкая часть, Джонни. Настоящая работа еще впереди. Мой менеджер — Рой Эберхард. Он скоро свяжется с тобой и скажет, что делать дальше. Скорее всего, он захочет, чтобы ты приехал в Голливуд как можно быстрее.

Через две недели Эберхард позвонил Розенбергу и велел ему отправляться на запад. По приезду Джон подписал контракты с «Кэпитол» и Эберхардом и вскоре поселился в его доме в Конога-Парке, что в Долине Сан-Фернандо ^{9} в одной комнате с Ридом. Розенберг записывался под псевдонимом Джонни Роуз (Johnny Rose). В отличие от Рида, он не испытывал интереса к актерской профессии и вскоре отправился на гастроли, давая по вечернему концерту в Солт-Лейк Сити, Денвере и Канзасе. Его сингл «Напоследок» («The Last One to Know») стал хитом в южном регионе. Популярность этой композиции привела Розенберга на новоорлеанское шоу «Все звезды» — радиопередачу, представлявшую молодых исполнителей. Бывало, что на пару недель Розенберг переставал колесить по дорогам и возвращался в дом Эберхарда, к Риду. Юноши болтали или играли в бадминтон с детьми своего менеджера. «За год, проведенный в Конога-Парке, я достаточно хорошо узнал Дина, — сказал Розенберг. — Ни черта он не был политиком. Мы не говорили о политике, это абсолютно точно. Он был очень эгоцентричен, продвигал себя, что и требовалось в этом бизнесе. Если вы не верите в себя, как тогда, черт подери, вы сможете заставить других поверить в вас? В этом он был более талантлив, чем я. Он был славный парень».^[73]

В конце 60-х все еще казалось, что карьера Дина продвигается вперед. Компания «Кэпитол» выпустила в свет один из его синглов «Наш летний роман» (Our Summer Romance), который взломал список сотни лучших, хотя в будущем ему так и не удастся выбраться из последней его десятки. Для постороннего взгляда 22-летний исполнитель находился на своем пути. Его брат Дейл, вернувшийся из командировки в Антарктиду, во Флориде приобрел спортивный «Эм-джи» и приехал в Лос-Анджелес в гости к Дину. «Он был знаком с Рики Нельсоном и ему подобными, — говорил Дейл, упоминая известного поющего телевизионного актера. — Его жизнь протекала достаточно хорошо. Он пригласил меня послушать его пение в ночном клубе. Но думаю, что в основном он записывался. Единственное, что я вспоминаю, — это тот ужин. Там постоянно какие-то люди махали ему и кричали: "Привет, Дин". Было похоже, что дела у него шли прекрасно».^[74]

Посещения собраний квакеров отточили не только политические и духовные воззрения Рида, но, как это ни удивительно, и его музыкальные навыки. Произошло это благодаря двум квакерам, с которыми познакомился Рид, — Мардж и Джон Райт (Marge and John Raitt). Джон Райт стал необычайно популярен после своего актерского прорыва в роли Билли Байджлоу в мюзикле Роджерса и Хаммерштайна «Карусель». Он записал 14 альбомов, в основном мелодии из мюзикла, которые хорошо продавались. Джон был востребован как театральный актер, благодаря чему отсутствовал дома неделями, а то и месяцами. Его жена Мардж была пианисткой, она часто аккомпанировала пению мужа и принимала активное участие в продвижении его карьеры. Также как и Прайс, Мардж немедленно прониклась симпатией к Риду.

«Когда мы познакомились, у него был записан один альбом и сделаны рекламные фотографии. Мы пытались раскрутить его, — вспоминала Мардж Райт. — Думаю, что он был очень талантлив. И он был очень фотогеничным. Его торс был крепким от занятий на кольцах, я этим всегда поражалась, это было очень впечатляюще. Он не обладал сильным голосом, но достаточным при хорошей аранжировке. И он был харизматичен. Он был похож на Джеймса Дина, но выглядел лучше. Если бы у него были удачные сольники, он мог бы стать кумиром молодежи».^[75]

Рид и Райт приступили к работе над проектом «кумир молодежи». Мардж вела переговоры с людьми из «Декка Рекордз», с которыми у ее мужа был заключен контракт. Она пыталась убедить их забрать Рида из «Кэпитол», но они не были заинтересованы. Она делала попытки связать его с другими людьми из музыкальных кругов и с несколькими хорошими агентами. К ней всегда относились приветливо из-за ее положения и звездного статуса ее мужа, но все усилия практически были тщетными. Это предприятие оказалось одним из наименее успешных, исходивших от семейства Райт. Дюжину лет спустя Бонни, дочь Мардж и Джона, приступила к записи альбомов в Миннеаполисе и ее старания завершились миллионными продажами дисков и наградой «Грэмми» в конце 80-х.

Мардж и Рид проводили немало времени в доме у Райтов, записывая пение Дина на магнитофон. Она указывала разные фразы и заставляла переписывать различные их версии снова и снова. Мардж давала ему уроки вокала, учила, как следует освобождать голос, как дышать, обучала специальным приемам, позволяющим посредственному певцу подняться на другой уровень. Эти музыкальные наставления были самыми объемными из тех, которые получил Рид со времен хоровой практики в уит-риджской средней школе. Райт также брала ноты и писала аранжировки к его песням, в том числе для инструментов, которые должны были аккомпанировать Риду, исполняющему свои гитарные партии. Ее помощь была неоценимой, поскольку Рид никогда не заботился о том, чтобы собрать свой собственный коллектив, и ему приходилось полагаться на студийных музыкантов, подыгрывающих ему на записях песен или на телевизионных выступлениях. В то же время Райт постепенно очаровывалась своим учеником, несмотря на то, что он был на 15 лет ее моложе. Позже Рид признался своей первой жене, что у него была любовная связь с Райт, хотя Мардж это твердо отрицает. Однако она признавала влечение к Риду со своей стороны и со стороны других женщин. «Он был очарователен, — говорила она. — Я очень чувствительный человек. Он умел сопереживать. Люди чувствовали, когда говорили с ним, что он действительно их слушает».^[76]

Карьера продвигалась не настолько быстро, как хотелось Риду, и чувство неудовлетворенности нарастало. В конце 60-х произошел такой эпизод. Джонни Розенберг находился в их комнате в доме Эберхарда, когда Рид ворвался внутрь. Он зло хлопнул дверью и в гневе стал швырять свои вещи в кучу на кровать. «Я так и не узнал причины, но он вернулся домой в бешенстве, — вспоминал Розенберг. — Он сказал: "Я убираюсь отсюда. У тебя есть талант, у меня есть талант, но никто из нас никуда не продвинется с таким менеджером. Я ухожу". Я подумал, что он наполовину спятил. Но как оказалось, извилины между его ушами, вероятно, работали немного лучше, чем мои. Не думаю, что Рой сделал бы для него достаточно. Дин был сам себе менеджер, и точка. Никто не верил в Дина Рида больше, чем сам Дин Рид».^[77]

Позже Рид объяснит, что гнев его был направлен и на Эберхарда, и на «синдикат талантов». Эберхард, получив от синдиката предложение о покупке контракта для дальнейшего представления интересов юного исполнителя и видя старания Рида, не упустил шанса быстро подработать наличности. Он продал контракт.

«Покупатели представляли организацию в Голливуде, которая занималась всем, что касалось шоу-бизнеса, и являлась чем-то наподобие синдиката, — объяснял Рид. — Так что однажды двое мужчин появились у меня на пороге и рассказали мне, что именно — по мнению их организации — я делаю не так. Они сказали, какие рубашки мне следует носить, с какими женщинами следует появиться перед фотографами в битком набитых ресторанах на бульваре Сансет, и посоветовали устроить небольшой публичный скандал с мисс такой-то. Я отказался. Я не хотел быть рабом. Я предпочел остаться совсем без менеджера».^[78]

Рид упаковал вещи и переехал жить к Прайсу и его жене, Тили. Кроме обретения нового адреса и потери менеджера, в его жизни почти ничего не изменилось. Хотя одно интригующее событие все-таки произошло. И «Кэпитол Рекордз», и Рид получали отчеты о том, что что-то необычайное происходит в Чили. «Наш летний роман», едва пробившийся в списки популярных песен в США, настойчиво взбирался к верхним строчкам в Чили и других странах Южной Америки. К концу года эта композиция станет по сути дела самой продаваемой записью на английском языке в Бразилии, Аргентине, Чили, Уругвае и Перу. «Я занял 1200 долларов у друга и отправился на юг, посмотреть, что же там происходит», — скажет позднее Рид журналисту.^[79]

Другом, без сомнения, был Прайс. Несмотря на то, что менеджеры «Кэпитол» понимали, что личное явление певца тамошней публике помогло бы компании компенсировать вложения в колорадского трубадура, они не посчитали нужным потратить на это дело какие-то деньги или усилия. При участии Прайса документы были переданы в Государственный департамент, Рид подал заявление о получении своего первого паспорта. В заявлении он написал, что проведет 17 дней в Бразилии, Аргентине, Чили, Перу и Уругвае^[80]. 9 марта 1961 года Рид вылетел из нью-йоркского аэропорта «Ла Гуардиа», направляясь на юг, к бурному приветствию, которое изменит его жизнь.

(обратно)

Глава 7. Обретение невесты

Патриция Энн Хоббз (Patricia Ann Hobbs) была великолепна; это утверждение не вызывало разногласий. Голубоглазая блондинка, при 170-сантиметровом росте и весе в 52 килограмма, она побеждала на местных конкурсах красоты примерно так же, как знаменитая Крис Эверт выигрывала теннисные турниры. Она выросла на побережье Тихого океана в Оушнсайде, неподалеку от Сан-Диего, куда ее привезли практически сразу же после рождения в Алабаме 29 апреля 1939 года. Ее жизнь в Оушнсайде могла бы служить иллюстрацией к песням популярной группы 60-х «Бич-Бойз» («Beach Boys»). Серфингистка, преданная своей школе чирлидер ^{10} и изредка модель. Она была третьей «Мисс Калифорния», оказавшейся в финале конкурса красоты «Мисс Вселенная».

В 1957 году Хоббз направилась на восток, в Денвер, для поступления в Женский колледж Колорадо, который успешно окончила, получив диплом специалиста в области гуманитарных наук и театра. Вернувшись домой в Калифорнию, она какое-то время работала в Сан-Диего на местном телевидении в качестве ведущей прогнозов погоды. В те дни местные выпуски новостей не были претенциозны. Работа ведущих прогнозов погоды заключалась в размещении на карте маленьких изображений солнца или дождевых облаков и чтении информации о погоде. Хотя от них — блондинок с длинными распущенными волосами — в основном требовалось мило улыбаться и соблазнительно выглядеть в коротеньких юбочках и тесных кофточках, в целях удержания мужской аудитории у экранов как можно дольше, по крайней мере, до следующего рекламного блока. Мужчины, как Рид, изучали метеорологию. Женщины, как Патриция Хоббз, изучали блузочки.

Хоббз обучалась в актерских классах Сэнди Мейснер в Лос-Анджелесе, время от времени снимаясь в телевизионной рекламе, эпизодах мыльных опер «Приключения Оззи и Гарриет» («The Adventures of Ozzie and Harriet»), «Святые и грешники» («Saints and Sinners») и в других шоу. Примерно через год она перебралась в Нью-Йорк, где поступила в Театральную студию. Патриция добилась роли в бродвейском мюзикле, но слава оказалась мимолетной, — шоу закрылось сразу после премьеры.^[81]

В сентябре 1963 года Хоббз вернулась в Голливуд, к рекламным съемкам. Как-то она заглянула в офис своего агента, чтобы обсудить возможные роли. Одна из них в новой телевизионной детективной драме под названием «Шах и мат» («Checkmate»), для которой начался подбор актерского состава, была ей практически обещана. Подыскивали девушку на роль подружки главного героя в исполнении звезды Дага МакКлюра.

Хоббз сидела на стуле, сплетя под ним длинные ноги, сосредоточенно вела беседу с агентом и едва ли заметила, когда открылась дверь офиса. Вошел юноша, остановился в сторонке и сказал агенту — как оказалось, своему агенту, — что есть нечто такое, что можно подсократить. Агент представил Дина Рида Патриции Хоббз, и актриса, слегка раздосадованная вмешательством, расплела ножки и встала, чтобы пожать его руку. Рид задержал взгляд на ее длинных ногах, и, сказав, что ему очень приятно с ней познакомиться, извинился за вторжение и вышел. Но не мог забыть Дин тех стройных ножек. Целый час он висел на телефоне, изводя агента, пока, наконец, тот не сдался и не выдал номер телефона Хоббз. В тот день она то и дело входила и выходила из гостиничного номера, и только после примерно двадцати попыток Риду наконец удалось застать ее у телефона. Он напомнил, что сегодня чуть ранее они виделись в офисе агента, и ему пришлось реагировать быстро, чтобы удержать ее на линии.

— Он не должен раздавать телефонные номера клиентов, — сказала Риду Хоббз возмущенно. — Послушай, мне надо идти.

— Нет, пожалуйста, не уходи. Швартц на самом деле не виноват. Помимо того, что он мой агент, мы с ним еще добрые друзья. Он очень долго сопротивлялся. Мне пришлось около часа его уговаривать и пообещать поднять гонорар. Это, должно быть, самый дорогой телефонный звонок, который я когда-либо сделал.

Хоббз хихикнула.

— Ну, думаю, он не сильно навредил, если только ты не станешь первым из пятнадцати парней агентства, названивающих мне.

— Такого не будет. Это было еще одним условием, которое я заставил его принять. Только не тебе. Я просто хотел убедиться, что у меня нет других соперников, кроме тех, которые на улице сворачивают головы тебе вслед. Когда ты сказала, что тебе нужно идти, это действительно было так или ты просто хотела от меня избавиться?

— И то, и другое. Я только что вернулась с ужина с Лесом Брауном-младшим. Он выступает недалеко отсюда, и я собиралась на его следующее шоу. Но у тебя еще есть около получаса.

— Отлииииично! За полчаса парень может успеть многое. Особенно в свой день рождения. Ты знаешь, я задул все свечки и загадал желание на тебя.

— Да ладно, у тебя не сегодня день рождения.

— Сегодня. Я родился 22 сентября 1938 года. Мне сегодня исполнилось 25 лет, и встреча с тобой превратила этот день рождения в самый счастливый из всех. Но расскажи мне о себе. Чем ты занимаешься в городе?

— В настоящий момент снимаюсь в рекламе сигарет. А когда ты меня видел сегодня, я обсуждала роль в новом ТВ-шоу. Какая-то детективная история. Называется «Шах и мат», и Швартц думает, что я получу роль подружки Дага МакКлура. МакКлур играет главного героя, так что и для меня это была бы отличная роль. Настоящий прорыв.

Рид слушал внимательно, побуждая вопросами к продолжению беседы, о себе говорил, только когда она спрашивала, и следил за тем, чтобы, не затягивая монологи, переводить разговор опять на нее. Он ее веселил. Он спел пару своих песен. Полчаса перетекли в час, затем во второй. Хоббз забыла о том, что собиралась послушать Леса Брауна и его оркестр. И только после того, как Рид наконец положил трубку, она обнаружила, что от слишком долгого держания телефонной трубки возле уха появилось горячее розовое пятно. За разговором время пролетело незаметно.

«Он был очарователен и обладал прекрасным чувством юмора, — вспоминала она. — Он был похож на деревенского парня и много путешествовал. Он не был типичным представителем Голливуда. Он не был зациклен только на себе. Он пригласил меня на вечеринку к Роджеру Смиту, рассказал о Патоне Прайсе, и я подумала, что с ними может быть весело. Я подумала, что через него могла бы познакомиться с людьми».^[82]

Следующим вечером они отправились на вечеринку к Смиту, и отлично провели время в обществе молодых и признанных знаменитостей. Рид «обрабатывал» зал, но на этот раз ради Патриции, представляя ее всем, кому только можно, таким образом завершая тактический маневр по завоеванию ее сердца. Ей нравилось знакомиться со звездами и завязывать отношения. А теплые чувства, посеянные предыдущим телефонным разговором, дали прекрасные всходы. Прихвативший с собой гитару Рид с легкостью дал уговорить себя Смиту и другим порадовать их несколькими песнями. Он чувствовал, что его кампания проходит успешно, но не торопил события. Наконец, тем поздним вечером он заметил, как Патриция проскользнула в ванную комнату. Его сердце учащенно колотилось, а по телу прокатывались волны дрожи. Он прошел в холл. Когда Патриция появилась, он уже ее поджидал. Обхватив за талию, он притянул девушку к себе. Его поцелуй был страстным, и она с готовностью ему ответила. Они на секунду прервались, затем снова слились в поцелуе. Его рука скользнула вниз по ее спине, и он еще крепче прижал нижнюю часть ее живота к своей. Теперь она физически ощущала его намерения, и для нее не стало сюрпризом предложение вернуться в отель. Она согласилась, не раздумывая. Поблагодарив хозяев, парочка быстро направилась к машине. Рид находился в приятном возбуждении, когда они добрались до номера, и все же он старался не спешить, напоминая себе о том, что в последние годы у него были красивые женщины. Но как только платье Патриции упало на пол, и она расстегнула лифчик, Рид затрепетал мелкой дрожью, уставившись на ее полные груди и точеные ножки. Влюбленные упали на кровать, и она позволила ему всё. Они предавались любви, пока не уснули обессиленными в объятиях друг друга.

Утром в дверь постучали. Патриция, медленно приходя в сознание после глубокого сна, вспомнила, что попросила маму зайти примерно в 9 часов, поскольку они намеревались отправиться на поиски квартиры. Почувствовав прикосновение, она обернулась и увидела все еще спящего рядом Рида. В панике Патриция крикнула матери, что сейчас подойдет, и, закрыв ладонью рот Дина, принялась его будить. Она велела ему не издавать ни звука, собрать вещи и спрятаться в шкафу. Затем впустила маму, извинилась за то, что проспала, попросила ее спуститься в ресторан отеля и принести чашечку кофе. Когда мать удалилась, Рид, уже успевший одеться, поцеловал Патрицию и вышел из номера. Ушел он, однако, недалеко — только сбегал за пончиками. Миссис Хоббз одурачить не удалось. Намасленные волосы Рида оставили пятно на подушке, которое она заметила сразу же, как только вошла в комнату, но не подала вида. Мать и дочь безуспешно провели тот день в поисках жилья. Вечером Рид и Патриция отправились ужинать, а затем поднялись в его квартиру. Рид занимал верхнюю половину двухквартирного дома, отличительной особенностью которого было растущее во дворе огромное дерево. Дом находился на холме и был очень уютным. Рид предложил Патриции переехать жить к нему. Она ответила отказом. Но он не отступил. Полночи они провели в разговорах, и Рид выкладывал ей свои доводы, чередуя обаяние и практичность. К утру сочетание Рида, усталости и любви сломило ее сопротивление. Она передумала и согласилась переехать к нему, заодно дав имя этому дому — отныне он будет называться «Домом у дерева».

«Он мог говорить обо всем, — вспоминала Патриция. — Так что это было не только желание, но именно общение. Мы читали друг другу. В "Доме у дерева" не было телевизора. Мы занимались чтением, музыкой, изучением друг друга, и я готовила что-нибудь вкусненькое. Это были очень теплые чувства».^[83]

Они были страстными любовниками, всегда стремившимися доставить друг другу удовольствие. Бывало, они подогревали детское масло и намазывали им друг друга или брали перья и щекотались ими. Не менее пылкими были их ссоры. Большинство конфликтов возникало из-за желания Рида видеть Патрицию лишь другом и любовницей. Он не хотел вовлекать ее в свою политику или состязаться с нею в шоу-бизнесе. Все, что ему хотелось — и чем обладал его отец, — иметь женщину, которая бы довольствовалась домашними хлопотами и ожидала его возвращения. «Но я не переставала восставать против такого шаблона, и это было причиной наших ссор, — говорила Патриция. — Он был невероятно ревнив, поскольку понимал, что я могу исчезнуть. Я перебила очень много посуды. Я была в гневе. Ему хотелось спорить. Но я ничего не швыряла в него, никогда его не ударила. Это была такая ярость и страсть. Мне нужно было что-то разбить. Я сломала дверцы стенного шкафа, и их пришлось ремонтировать на следующий день».^[84]

Рид опять находился в поисках постоянной работы в Голливуде. Ему удалось получить приглашение на выступления в кофе-хаузе Сан-Франциско ^{11}, где также выступала Джоан Баез. Рид и Патриция отправились туда вместе и провели романтический уик-энд. Днем блуждали по городу, а вечерами Рид давал концерты. И все же, их отношения стали рушиться практически с той же скоростью, с которой их охватила любовь. Мардж Райт и Патон Прайс, независимо друг от друга, внушали ученику одну и ту же мысль: сейчас не время заводить серьезные отношения с женщиной, это может повредить карьере. Он должен быть свободным, чтобы иметь возможность отправляться туда, куда поведет его карьера. Кроме того, девочки-подростки из его аудитории будут более заинтересованы в нем, если он будет свободным парнем, а не женатым мужчиной. Школьницы и студентки вряд ли станут писать свои имена и его фамилию в тетрадках, если миссис Дин Рид уже будет существовать.

В середине октября, когда Рид вернулся из недельной поездки в Мексику, где выступал в ночных клубах, его популярность на юге Калифорнии оставалась на прежнем уровне. Дома он поссорился с Патрицией, объявив ей, что они не могут больше жить вместе, практически слово в слово повторив аргументы Прайса и Райт. Рид говорил, что не готов к серьезным отношениям, это плохо сказалось бы на его карьере. У Патриции тоже была своя новость — она беременна. Внезапно сдержанность Дина испарилась, и квартира превратилась в поле сражения. Завершилось оно тем, что Патриция унеслась прочь из дома и провела ту ночь в мотеле. Даже известие о том, что она носит его ребенка, оказалось недостаточным, чтобы Рид принял другое решение, и роман, похоже, был завершен. Однако, событие, произошедшее двумя днями позже, предоставило Патриции еще один шанс. Во время катания лошадь сбросила Рида, и он сломал ключицу, пришлось ее зафиксировать, чтобы Дин имел возможность дать запланированное интервью в доме Прайса. Но боль была постоянной и очень резкой. Из-за травмы Рид не мог вести машину, так что на следующий день он позвонил Патриции и попросил отвезти его в Мехико. Она сразу же согласилась. «Я подумала, что смогу вернуться к нему», — вспоминала Патриция.^[85]

По дороге они сделали остановку в Фениксе, чтобы навестить родителей Рида. Патриции, выросшей в Калифорнии, первое знакомство с семьей Рид показалось достаточно странным. Подъехав к трейлеру, она увидела огромную доску, на которой Сирил большими буквами обозначил свое мнение по поводу предстоящих выборов. Консервативная позиция Сирила и такой нахальный способ ее выражения удивили девушку, придерживавшуюся либеральных взглядов. Дома никого не было. Дин и Патриция вошли внутрь, и Рид решил принять ванну, чтобы немного облегчить боль. В ту минуту, когда Патриция поливала Рида из душа — интимный момент неженатой пары начала 60-х — вошла Рут-Анна. «Таким было наше первое знакомство. Она благосклонно отнеслась ко всему», — вспоминала Патриция. Проведя пару дней с родителями Рида, парочка втиснулась в автомобиль, набитый всякой всячиной, и продолжила свое путешествие на юг. Казалось, что дорога оживила любовь, погибшую неделей раньше.

«Поездка была прекрасная, удивительное время, — говорила Патриция. — Был октябрь, в деревнях зажигали свечи на День Мертвых ^{12}, и это выглядело очень романтично. Мы преследовали диких ослов. Дин радостно гонялся за ними в своей шляпе-сомбреро. Это была одна из безобидных поездок. Иногда мы опускали у машины верх и любовались звездами. Затем мы добрались до места, он изменился и снова решил, что не хочет серьезных отношений».^[86]

Дорога до Мехико заняла почти пять дней, и казалось, что ее план работал. Она была уверена, что их отношения налаживаются, особенно после того, как они поселились вместе. Но у Рида были другие мысли. Он настаивал на том, чтобы Патриция сделала аборт здесь, поскольку в Штатах они были запрещены. Она отказывалась и выдвигала встречное предложение — пожениться. Рид был непреклонен, и его беременная подруга в конце концов сдалась.

«Он высадил меня в каком-то небольшом грязном квартале, где находилась обшарпанная клиника, — рассказала Патриция. — Врач с ног до головы был заляпан кровью, а Дин высадил меня, сказал "пока" и уехал. Я расплакалась. Мне дали какой-то наркотик, чтобы я почувствовала себя счастливее. Столом там служила доска, покрытая простыней с заплатами. Когда Дин вернулся, чтобы забрать меня, я была вне себя от гнева. Я была в бешенстве. Я думала, что он специально попросил меня отвезти его. У меня были страшные боли и, кроме того, я получила заражение».^[87]

Рид отправился в Мексику частично из-за полученной им роли в фильме «Многоликая любовь» («Love Has Many Faces») кинокомпании «Коламбия Пикчерз», в котором снимались такие звезды как Лана Тернер, Хью О’Брайен, Клиф Робертсон и Стефани Пауэрс. Фильм снимался в Акапулько, и Рид оставил Патрицию в Мехико приходить в себя после операции, пока находился на натурных съемках. Перед отъездом он сообщил ей, что они больше не будут вместе. Рид сказал Патриции, что у него слишком много планов и что она лишь будет мешать их осуществлению. Она проревела целый час, но Рид оставался непреклонен. Он велел Патриции одеться к запланированному ужину со своим местным агентом, Лонкой Беккер. Она подчинилась безо всякого желания, спрятав свои горести под вечерним макияжем и надеясь, что утром все может измениться к лучшему. Ничего не изменилось. Рид был отстранен, и с той же холодностью и жестокостью, с какой настаивал на аборте, сейчас он бросал женщину, которую так настойчиво добивался всего несколько месяцев назад. Такое равнодушие шло вразрез с его возрастающим беспокойством и трудами во имя угнетенных южноамериканцев и чернокожего населения в Соединенных Штатах. Джонни Розенберг свидетельствовал это ранее. Первоочередной задачей для Рида все еще являлась карьера, и он был готов сделать все, что бы ни потребовалось, для ее продвижения.^[88]

Когда эпизод с его участием был отснят, Рид не вернулся домой в Мехико, а направился обратно в Голливуд. Однако и Патриция не сидела, томясь в ожидании его возвращения. Беккер, которая также представляла интересы Энтони Куинн и на которую Патриция произвела благоприятное впечатление, пробила ей роль в том же фильме, в котором снимался Рид. Роль была небольшая, Патриция сыграла еще одну девушку, живущую у моря, но отнеслась к ней как к возможности продвинуть свою карьеру. Она запрыгнула в старенький автобус, заполненный курами и бедняками-крестьянами, и добралась до Акапулько, где представители кинокомпании поселили ее в прекрасном отеле и объяснили, куда нужно явиться на следующий съемочный день.

О’Брайену, уже завоевавшему славу исполнением роли Уайатта Эрпа в телевизионном сериале «Жизнь и легенда Уайатта Эрпа», выходившем еженедельно на канале «Эй-Би-Си» с 1955 по 1961 год, понадобилось немного времени на выяснение имени новой актрисы, играющей в эпизоде его фильма. Он сам представился Патриции и пригласил на свидание. О’Брайену не пришлось долго уговаривать ее составить ему компанию, несмотря на то, что он был на 14 лет старше 24-летней Патриции. Вскоре они вместе занялись дайвингом. Когда О’Брайен давал публичные интервью или участвовал в рекламных съемках, он обязательно брал с собой Патрицию и непременно упоминал о ней как о перспективной начинающей актрисе, которая также участвует в фильме. Она переехала жить на его шикарную виллу, и их постоянно видели вместе в различных уголках курортного города.

Рекламные снимки достигли севера, и очень скоро Рид увидел фотографию своей бывшей возлюбленной и прочитал рассуждения Хью О’Брайена и его нового объекта обожания. Газетное фото, датированное 13 февраля 1964 года, к примеру, было озаглавлено «Новости Акапулько» и изображало стильную Патрицию Хоббз и О’Брайена вместе с мексиканской актрисой Долорес дель Рио «на коктейльной вечеринке в отеле «Акапулько Хилтон», проведенной в честь Дель Рио.^[89]

Фотография вызвала у Рида жутчайшую ревность и желание, которое его удивило. Он побросал в чемодан необходимые вещи, заказал билет на самолет до Мехико вместо того, чтобы завести свою машину, и позвонил Патриции из квартиры, в которой они прежде жили. Разговор был кратким. «Я не хочу иметь с тобой ничего общего», — сказала она ему и повесила трубку.^[90]

Рид был ошеломлен. Но недолго. На следующий день он разработал план — схему действий безумного мачо. Он с парой приятелей направился из Мехико в Акапулько. Рид намеревался разыскать О’Брайена и при помощи товарищей отмутузить его как следует. Каким образом это привело бы Патрицию обратно в его объятия, оставалось неясным, но от самой идеи Рид почувствовал себя лучше. В плане Рида содержался еще один существенный изъян — ему не удалось разведать место обитания врага. По прибытии в Акапулько он обнаружил, что О’Брайен и Патриция в тот же день улетели в Мехико. Так что Рид с приятелями, настроенные уже не так воинственно, потащились обратно.

Неудачный день завершился удивительно: войдя в квартиру, Рид увидел там свою возлюбленную. Однако радость, которую мог испытать Дин от одержанной победы, прошла очень быстро. Патриция велела ему убираться вон, поскольку ему здесь никто не рад. Риду не удалось призвать на помощь присущую ему энергию и сокрушить ее доводы. Он был уставшим, как гончая, и растраченным эмоционально. Рид прибег к мольбам, говоря о том, как он сожалеет о той боли, которую причинил ей, упрашивал пожалеть уставшего человека и позволить ему остаться на ночь. Патриция не дрогнула. Он провел ночь в гостинице. «Я снималась в других фильмах в Мексике, у меня действительно начиналась новая жизнь, и я наслаждалась ею», — объясняла она.^[91]

В письме домой она описывала муки, причиняемые двум мужчинам, и ее собственные сомнения. «Что за треугольник складывается между мной, Хью и Дино, — писала Патриция матери. — Они оба настроены решительно, особенно Дино, он уже много раз предлагал руку и сердце. Хью тоже серьезен, но мы не так долго вместе, чтобы делать предложение, хотя наши отношения могут привести к чему-то подобному. Сейчас один успешнее другого, оба ревнуют и не хотят меня делить. Каждый попросил меня принять решение. Оба влюблены, оба великолепны и достойны, и я сейчас в таком смятении, что не знаю, от кого из них я хочу иметь детей, когда и где! Хорошо, если бы ты была здесь, чтобы рассудить».^[92]

Рид никогда не видел этого письма, но знал, что находится не в лучшей позиции. В конце концов, именно он заставил ее сделать аборт, которого она не хотела, бросил ее в Мексике, а теперь пытается вырвать из рук знаменитого, с хорошими связями в Голливуде, актера. Дин опять решил пустить в ход обаяние и гитару — сочетание, которое со времен средней школы ни разу его не подводило.

Патриция находилась дома, приводила в порядок прическу и выбирала наряд для очередной встречи с О’Брайеном. Она должна была выглядеть безупречно, поскольку О’Брайен хотя и не сказал ничего конкретного о предстоящем вечере, но намекнул, что он станет для них незабываемым. И тут она начала различать звучание гитарных струн под ее окнами, достаточно громкое, чтобы быть услышанным в обычном грохоте города. В ту же минуту раздался стук в дверь, и, открыв ее, она увидела трех соседских ребятишек, каждый из которых держал по огромному букету роз. Гитарный перебор продолжал звучать, но теперь он аккомпанировал песне о любви, а голос был безошибочно узнаваем. Патриция взяла на руки младшего из ребят, и все они вышли на балкон послушать серенаду. Исполнив нескольких песен, которые к тому времени уже собрали толпу соседей, Рид опустился на колени и выкрикнул Патриции предложение выйти за него замуж. В толпе закричали: «Si, Si,» — «Да! Да!», и через несколько мгновений Патриция взяла из букета розу, бросила ее Риду и сказала только: «Si, senor» — «Да, сеньор». Толпа зааплодировала, и началось торжество. Обаяние и энергия Рида перекозыряли голливудские достоинства О’Брайена. «Дин воровал для женщин розы из палисадников, и это было очень волнующе, — поясняла Патриция, — он останавливал машину посередине дороги и танцевал с тобою — это все то, что можно было бы ожидать от Джеймса Дина».

Патриция неохотно призналась Риду, что ей придется встретиться с О’Брайеном. Фоторепортеры были повсюду. О’Брайен со своей возлюбленной в компании других кинозвезд отправились смотреть бой быков, затем на ужин. Когда они вернулись на виллу О’Брайена, Патриция наконец сказала ему, что согласилась выйти замуж за Рида. О’Брайен негодовал. Он крушил мебель, закатил Патриции пощечину и швырнул ее на кровать. Ее мольбы все-таки заставили его остановиться. Гнев О’Брайена объяснялся многими причинами, одна из которых заключалась в том, что он рассказал своему пресс-агенту о намерении сделать Патриции предложение тем вечером и был уверен, что агент проанонсирует их свадебные планы на следующий день в прессе.^[93]

Следующим вечером Рид и Патриция отправились в кино на «Эль Сид» с Чарльтоном Хестоном в роли Эль Сида, благородного испанского рыцаря одиннадцатого века, и Софией Лорен в роли Чимене — женщины, которая сначала любила Эль Сида, потом его ненавидела, в конце концов вышла за него замуж и полюбила снова. «Может ли человек жить без чести? — риторически задавал вопрос Эль Сид. — Нет». Патриция проплакала почти весь фильм, увидев Рида в этом честном рыцаре. Пара еще очень долго находилась под впечатлением того вечера и фильма, и в последующие годы они часто вспоминали главных его героев. Для них это был хороший выбор. Рид был так же красив, как Хестон, а Патриция была одной из немногих женщин, которые могли бы находиться в одном помещении с Лорен, не боясь сравнения. Вопросы Эль Сида о достойной уважения жизни были теми же, над которыми бился Рид, и та же последовательность «сейчас — я люблю его, а сейчас — не люблю» появилась в жизни юной пары. Позже в тот вечер Рид еще раз попросил Патрицию выйти за него замуж. Сделав небольшие порезы на запястьях, они объединили капли своей крови. В ту ночь Патриция заснула счастливой рядом со своим женихом, но проснулась испуганной и в слезах.

Она видела ужасный сон — из тех, что будут посещать ее снова и снова, — в нем Рид оказывался в беде, а люди, говорившие на языке, которого она не понимала, преследовали его. Она пыталась его спрятать, но люди находили его и утаскивали прочь. Когда Рид появлялся опять, он находился под водой и протягивал к ней руки. Дул ветер, и Патриция видела себя уже старухой. Возникал призрак Рида, который велел ей встретиться с ним под яблоней. Сцена снова менялась, и Патриция оказывалась на покрытом травой холме, вокруг были цветы, а у подножия холма росла огромная яблоня. Под ней стоял Рид, абсолютно живой, жестами призывающий ее к себе.

Всхлипывая, Патриция пересказала сон Риду. Он обнял ее, погладил волосы и прошептал, что все в порядке. Сон превратился в ритуал. Когда бы супруги ни расставались, или даже просто перед сном, они говорили друг другу: «Увидимся под яблоней».^[94]

Долгие помолвки были не для них, и 23 марта 1964 года Дин Рид женился на Патриции Хоббз. Днем раньше, в качестве предсвадебного развлечения, Рид скакал верхом на полудикой лошади на родео в Мехико, частично — чтобы произвести впечатление на тещу.^[95]

Церемонию венчания в их квартире рядом с парком воскресным днем проводил мексиканский священник. Со стороны семейства Рид на свадьбе никого не было, а Патрицию сопровождала мать, которая помогла дочери облачиться в платье невесты, специально подготовленное Патрицией. Свадебную свиту являли собой пожилой мексиканский генерал, Мигель Алеман, и товарищ Рида Артуро, который вместе с ним ездил в Акапулько, чтобы побить Хью О’Брайена. Жена Артуро и возлюбленная его брата выступили в качестве подружек невесты. Перед церемонией жених и невеста поссорились, так как Патриция хотела сказать «I do» — «да» по-английски, а Рид настаивал на «Si» — «да» по-испански. Патриция проиграла тот спор, но если у нее и оставалась какая-то обида, то она исчезла, когда Рид удивил ее исполнением новой песни, которую написал для нее, — «Когда ты рядом» («With You by My Side»).

Я объездил весь мир, была нужна лишь одна,

Одна моя женщина, моя жена.

Однажды, в день моего рождения,

Я встретил достойную во всех отношениях.

Когда ты рядом, весь мир у моих ног

Любимая, ничего милее найти бы не смог:

Ты рядом со мной, и мир у моих ног.

Мы сплетем наши жизни в одну.

Когда тебя я ночью ласкаю,

Клянусь, весь мой страх исчезает,

До последнего дня — дня, когда я умру,

Звездам буду я благодарен и удивлен, почему…^[96]

Ночь они провели в номере для новобрачных отеля, расположенного в центре города. «Это было очень романтично, — вспоминала Патриция. — На следующий день Дин уехал в другую часть Мексики, Канкун, на 10 дней. У него был ангажемент». ^[97]

Рид и Патриция обладали определенным звездным статусом в Мексике, как Хамфри Богарт и Лорен Бэколл в Голливуде. Они были востребованы как по отдельности, так и в паре. Их лица и голос Рида были повсюду, и они делали все возможное, чтобы поддерживать свою звездность. Рид проводил кампании по написанию писем, отсылая по 10 штук самостоятельно и привлекая Патрицию и горничных к написанию поддельных фанатских писем под вымышленными именами на те же станции, с мольбами дать в эфир запись новой песни на испанском языке этого американского певца. Рид и его жена также отлично ладили с прессой и знали, что наилучший способ поддержания популярности, — это постоянная подпитка журналистов историями, хорошими обедами и вином. Песня, которую Рид написал к венчанию, «Когда ты рядом», имела большой успех в Мексике.^[98]

Супруги также стали героями журналов комиксов, которые в Латинской Америке абсолютно отличались от комиксов издательства «Ди-Си» или «Марвел Комикс», покупаемых американскими мальчишками. В отличие от энергичных и красочных изображений спасающих мир супергероев или, по крайней мере, событий в Готэм-сити ^{13}, журналы комиксов в Мексике и других странах Южной Америки более напоминали мыльные оперы. Вместо рисунков журналы содержали фотографии героев в различных позах с наложенными облачками, в которые вписывались их диалоги. Рид и Патриция очень часто выступали в роли героев комиксов, продавцы набивали карманы и постоянно подставляли их лица взорам публики. «Мы нигде не могли появиться в Мехико так, чтобы нас не узнавали, — говорила Патриция. — У меня были личные горничная, портниха и парикмахер. Мы были приглашены на самые важные, значимые приемы. Мы бывали в домах с бассейнами и водопадами внутри. Мы общались с богачами и политиками. Так было до его революционных дней».^[99]

По крайней мере внешне, Рид философски относился к своей популярности в Мексике и Южной Америке и относительной безвестности в Соединенных Штатах. Поразмыслив, он сформулировал собственную теорию такой разной реакции. «Там я другой, — сказал он в одном интервью. — И им, похоже, нравится североамериканец, способный сказать "спасибо" на их родном языке».^[100]

Чета Рид была приглашена на исполнение главных ролей в фильме «Гвадалахара летом» ^{14}. С началом съемок Патриция обнаружила, что опять беременна ребенком Рида. На этот раз об аборте речь не шла, Рид был готов стать отцом. Киносъемки подходили к концу, оставалось снять только один эпизод — массовую сцену, в которой Рид исполнял песню для Патриции. Примерно на середине съемочного процесса Патриция скрючилась от боли. Рид подхватил ее за талию, и съемочная группа поспешила доставить ее до ближайшего фермерского дома. Ее отвели в комнату, и Патриция вспоминает людей, озабоченно смотревших на нее, и то, что когда она переводила взгляд дальше за толпу, сквозь открытую дверь в доме и во дворе были видны цыплята, утки, собака, свинья и осел. Врача быстро проводили в дом, он сделал обезболивающий укол, от которого Патриция странно развеселилась и принялась истерично хохотать над зрелищем. Положение не было веселым. Она мучилась выкидышем, и черезнесколько минут доктор объявил супругам, что они только что потеряли сына.^[101]

В жизни юной Патриции это был самый ужасный день. Рид также очень тяжело перенес несчастье. Он был в восторге, когда жена сообщила ему о беременности, и сразу сочинил для их малыша песню, которую назвал «Я хочу, чтобы ты знал» («I Want You to Know»).

Хочу, чтобы ты знал, что облака не плачут.

Хочу, чтобы знал, что реки иногда высыхают.

Хочу, чтобы ты всегда спрашивал — почему.

Хочу, чтобы ты знал.

Хочу, чтобы ты знал, что цвет кожи человека

Никак не влияет на любовь, живущую в его сердце.

Хочу, чтобы ты знал, что в каждом человеке есть что-то хорошее.

Хочу, чтобы ты знал.

Хочу, чтобы ты знал, что все боги похожи,

Только люди зовут их разными именами.

Хочу, чтобы ты знал, что все они учат одному и тому же.

Хочу, чтобы ты знал.

Хочу, чтобы ты знал, что войны приносят только страдания,

Что все матери одинаково плачут, когда их сыновья погибают.

Хочу, чтобы ты знал, что жизнь — это больше, чем просто игра.

Хочу, чтобы ты знал.

Хочу, чтобы ты знал, когда станешь седым и старым,

Что Пэтти и Дино старались, насколько могли,

Показать тебе, что есть истина, каждый день, каждый день.

Хочу, чтобы ты знал. ^[102]

Период траура для Патриции длился дольше. Когда съемки фильма наконец подошли к концу, она поддалась уговорам Рида оставить работу и заняться домашним хозяйством. «Дин не хотел, чтобы я работала, — вспоминала она. — Он говорил: "Я не хочу соревноваться с собственной женой". Ему не хотелось, чтобы мужчины глазели на меня, и он хотел, чтобы я одевалась скромнее. Он желал, чтобы я сидела дома и стирала его носки».^[103]

В самом начале карьеры Рид взял за правило в день своего рождения садиться за машинку и печатать обзор прожитого года. Из-за практически постоянной занятости он отложил обзор 26-го года своей жизни до 7 ноября. Этот день он встретил в раздумьях об отсутствии эмоционального, духовного и интеллектуального роста, и о том, что женитьба и потеря ребенка истощили его.

«Самым значительным событием моей жизни за последний год стало обретение женщины, с которой я хочу прожить всю свою жизнь, — писал он. — Я влюблен намного сильнее, чем даже мог подумать о существовании подобной любви. Но наш первый год совместной жизни не был похож на то супружество, которого я хотел и которого хочу в будущем. Ни она, ни я не готовы в будущем к той жизни, которую мы вели последний год. За это время мы порой очень сильно обижали друг друга, но после многих часов размышлений я уверен, что проблема была не в том, кто была она, но в том, в какой жизненной ситуации мы находились. Думаю, что мы оба очень много узнали о семейной жизни путем испытаний и ошибок, и если мы никогда не забудем и воспользуемся тем, чему мы научились, мы станем очень счастливой парой и будем далеко впереди сообщества женатых людей. Когда она рядом, а теперь я знаю, что она может быть рядом со мной, нет ничего, чего бы я не смог добиться в жизни. За этот год, возможно, я пережил самую страшную боль, какую я только испытывал, когда мы потеряли нашего первенца, хотя в действительности мы потеряли не ребенка, а лишь представление о ребенке, который должен был родиться. Я начинаю верить в жизнь больше и больше, и сейчас я чувствую, что все к лучшему. В будущем мы должны иметь время для детей, которых мы оба очень хотим. В этот период я написал песню, которую считаю одной из самых глубоких песен, когда-либо написанных мною, это песня, которую отец поет своему сыну, она называется «Я хочу, чтобы ты знал».^[104]

Однако Рида снова начинает охватывать беспокойство. Казалось, что для него больше возможностей в одной из тех стран, которые с радостью принимали его в первый раз. Ближе к концу 1964 года Рид оставляет Мексику и отправляется на поиски жилья в Буэнос-Айрес. Семья Рид перебирается в Аргентину.

(обратно)

Глава 8. Злоключения в Аргентине

Этот день в Буэнос-Айресе был жарким и очень долгим для Рида. Он глубоко вдыхал врывавшийся в открытое окошко машины теплый ночной воздух по дороге, ведущей из города в сторону фешенебельного предместья, где они жили с Патрицией. Дин был приятно удивлен, увидев, что жена еще не легла и дожидалась его. Она протянула ему бокал вина, и, устроившись напротив большого камина в гостиной, супруги повели неторопливый разговор. Патриция приютилась рядом с мужем, рука Рида скользнула под ее блузку, и он нежно ласкал теплую упругую грудь, пока что-то рассказывал. Патриция откликнулась на ласку, повинуясь власти его поцелуя. Супруги целовались долго и страстно. Теперь Рид уже был полностью охвачен желанием. Он повернулся и поднялся так быстро и аккуратно, что его рука все еще поддерживала голову жены, когда он наклонился, чтобы поднять ее. Осторожно взяв Патрицию на руки, Рид понес ее наверх по лестнице в спальню. Патриция, отзываясь на каждое его движение, шепотом велела ему открыть дверь в гостевую комнату. Войдя, Рид обнаружил, что в этой комнате немного прохладнее, чем в других, и что здесь его любимая подготовила любовное гнездышко: курительница наполняла комнату ароматами, красный атлас струился по кровати, и по всей комнате мерцали во множестве свечи. Патрисия украсила комнату, чтобы возбудить желание в муже, хотя для него, держащего на руках такую красоту, эта работа была излишней. Рид опустил возлюбленную на атласные простыни. Стянув с себя одежду и оставшись лишь в обтягивающих плавках, он минутку попозировал, позволив жене насладиться видом его крепкого, мускулистого тела. Затем прыгнул на кровать и чуть было не съехал на пол, порушив тем самым волнующий интимный момент, так как оба принялись хохотать над его восторженностью. Дабы вернуть утраченный настрой, Рид просунул руку под голову Патриции и притянул ее губы к своим…

ЩЕЛК. ЩЕЛК. ЩЕЛК.

Дом наполнился грохотом, в котором отчетливо различались оружейные выстрелы и звук разбившегося оконного стекла. Супруги скатились с кровати на пол. Рид подполз к телефону и позвонил в полицию.

— Это Дин Рид. Кто-то обстреливает мой дом. Пришлите сюда кого-нибудь быстро, — сказал он, дважды повторив адрес.

— А стреляют из пистолета или из винтовки? — спросил офицер.

— Откуда, черт подери, мне знать? Это оружейные выстрелы. Они могут ворваться в дом и убить меня. Поторопитесь!

— Конечно, сэр. А сейчас это частый огонь или так: выстрел — тишина — опять выстрел?

— Какая на хрен разница?! — закричал Рид в трубку. — Кто-то стреляет по моему дому. Тащите сюда свои задницы, пока они не убили меня и мою жену!

Он в сердцах швырнул телефонную трубку и попытался сообразить, что делать, если бандиты ворвались в дом. У него не было никакого оружия, за исключением кухонных ножей. Он не мог вспомнить, закрыли ли они двери. Его колотило, и разум, охваченный ужасом, отказывался подчиняться.

Наступила пауза. Затем примерно через полминуты обстрел прекратился, и супруги услышали голоса нескольких мужчин, выкрикивающих с улицы: «Янки, убирайтесь отсюда или вам смерть!» Два автомобиля скрылись в ночи, и атака завершилась. Дин и Патриция нащупали руки друг друга и крепко сжали ладони. Рид не пытался приободрить супругу, говоря, что теперь все в порядке. Он не мог. Единственное, о чем он мог думать, — это о том, что если бы те люди вошли в дом, он и Патриция были бы растерзаны. И ни его слава, ни его обычная отвага не стоили бы ни черта.

«Сеньор Рид, Сеньор Рид?» — послышался голос из гостиной, домработница и ее муж звали супругов. Рид прокричал им, что они с Патрицией в порядке, и попросил их подождать. Супруги медленно оторвались друг от друга и все еще дрожащими руками натянули одежду. Полиция не приехала. Поэтому Рид позвонил своему агенту и менеджеру телеканала, еженедельно транслирующего его шоу. Агент так и не появился, а менеджер прибыл через полчаса, и Рид вместе с ним и домработницей внимательно изучили последствия нападения. Атакующие в основном сконцентрировали огневую мощь на основной спальне, полагая, что супруги Рид уже спят. Окна и балконные двери были разбиты пулями вдребезги. Вся комната была усеяна осколками стекол, а дальняя стена испещрена пулевыми отверстиями, словно угревой сыпью. Две пули застряли в передней спинке кровати. Для стрелявших снизу угол был слишком велик, чтобы задеть лежащего на кровати. Но если бы Дин и Патриция спали там и вскочили, услышав выстрелы, эти пули вполне могли бы найти свои цели. Отсутствие интереса полиции к данному происшествию, чем — как теперь осознал Рид — объяснялись глупейшие вопросы, которые задавал ему дежурный офицер, подтвердилось и позднее. Никакого полицейского расчета не прибыло той ночью. Лишь утром офицер из дневного наряда подкатил на велосипеде к дверям дома, постучался и принял отчет.

Ночное нападение явилось кульминацией направленного на чету Рид террора, обострявшегося в течение нескольких месяцев, с тех пор как они поселились в Буэнос-Айресе в конце 1964 года. Кто-то поджег поляну за виллой рядом с домом прислуги. Их немецкой овчарке подсунули отравленное мясо, собака погибла. После того как Рид исполнил песню «Моя еврейская мама» («My Yiddish Mama») в телешоу, вандалы баллончиками с краской намалевали фашистские свастики на гараже, на парадных и боковых воротах. Эти нападки беспокоили, раздражали, и, как в случае с убийством их собаки, ранили сердце. Но Риду, как и его жене, еще не было тридцати, их обожали миллионы, и они все еще обладали особым даром, присущим молодым людям, — чувством бессмертия. Стрельба же по их дому означала совершенно иное. «До того, как мы попали под обстрел, мы думали, что это какая-то игра, — говорила Патриция. — Мы не были ранены. Нам не причиняли физического вреда».^[105]

Следующим вечером, по возвращении домой, Рид обнаружил то, что не заметил, когда уезжал на работу: красные серп и молот были нарисованы на гаражных воротах. В тот вечер прибыли четверо вооруженных юношей, добровольно взявших на себя обязанности по охране их дома. Они назвались перонистами, последователями бывшего харизматичного президента Хуана Перона и его жены Эвиты. Молодые люди выразили восхищение трудами Рида в защиту обездоленных и рассказали, что прошлой ночью у его дома находились оплачиваемые киллеры, возможно, направляемые политической полицией. Мужчины вызвались охранять его дом, и Рид принял их предложение. В течение двух месяцев они несли дежурство, временами вступая в огневые стычки, но ни одна пуля больше не ударила по дому. Дин и Патриция теперь ночевали только в гостевой комнате, где они чувствовали себя более защищенными. Супруги также обзавелись револьверами.^[106]

Рид не собирался больше оказываться в ситуации, когда единственным вооружением ему служили кухонные принадлежности. «Он всегда принимал на себя серьезные риски, — говорил друг Рида Марв Давидов. — И принимал их максимально». ^[107]

В письме матери Патриции Рид попытался обрисовать некоторые события, получившие огласку, опустив при этом описание тех происшествий, которые могли послужить поводом для волнений об их безопасности. «Две недели прошли восхитительно. На прошлой неделе был произведен в Почетные Пожарные за спасение человеческой жизни. Также на прошлой неделе мое имя появилось в списке — наподобие "черных списков" в канун французской революции, — называющем меня коммунистом. Поскольку мое имя значилось в ряду великолепных писателей и просветителей, это не сильно меня встревожило. Но затем следующей ночью какие-то бандиты приходили к нашему дому и, пока мы спали, намалевали красной краской серпы и молоты по всему дому. Газетчики раздобыли информацию у полиции, и новость вырвалась на первые полосы газет, сообщая о том, что какие-то фанатики из правых атаковали мой дом. И вот с тех пор ежедневно приходят несколько вооруженных человек, предложивших сражаться за меня. Каждую ночь у нас в доме располагается полицейский пост, а когда я отправляюсь на работу, один полицейский следует со мной. Все это ужасно глупо, но так Пэтти чувствует себя намного спокойнее».^[108]

Трудно представить себе ненависть, более чужеродную, чем та, что была направлена на чету Рид. Супруги были популярны в Мексике. Рида горячо любили в Чили, Аргентине и в других странах Южной Америки, где он регулярно выступал в течение последних трех лет. Дин и Патриция ожидали примерно такого же отношения, когда в конце 1964 года прибыли в Буэнос-Айрес. Дин приобрел двухэтажный дом под черепичной крышей, облицованный белой штукатуркой, с четырьмя спальнями внутри. На заднем дворе, величиной в пару акров, располагался бассейн и росли сосны. Основная, самая большая, спальная комната находилась на втором этаже, ее окна и балкон выходили на боковую улицу, окаймленную высокими дубами с пышными кронами, дававшими приятную тенистую прохладу в летний зной. Дом был роскошный, и он обслуживался двумя помощниками по хозяйству.^[109]

У Рида не было проблем с оплатой. Он объезжал округу, выступая перед полными залами в Чили и Аргентине. Он вел еженедельное телевизионное шоу в Буэнос-Айресе и вместе со своим другом, популярным певцом Палито Ортега снялся в фильме «Моя первая любовь» («Mi Primera Novia»), который имел большой кассовый успех.

Однако материальный достаток Рида, вместо того чтобы изолировать его от царившей вокруг отчаянной нищеты, казалось, ускорял движение ей навстречу. Награждение Мартина Лютера Кинга Нобелевской премией мира для Рида явилось подтверждением правильности выбранного им пути. «С каждым уходящим годом я все больше убеждаюсь в том, что пацифизм должен стать способом жизни порабощенных народов и стран ради достижения ими своих прав и свобод, — писал Рид. — Он (Кинг) доказал, что быть пацифистом не означает сидения на заднице и дозволения другому человеку или стране использовать вас в своих интересах. Он показал, что пацифисты — не слюнтяи и трусы, и что только наиболее отважные люди могут быть пацифистами. Пусть народы Латинской Америки изучат нашу "черную революцию" и используют ее как путеводную нить для своих революций, прежде чем разразятся кровавые восстания, которые подневольные народы поднимут против своих военных диктатур».^[110]

Поощряя такой вид невооруженной борьбы, Рид выступал на собраниях профсоюзов и митингах протеста. Как позже напишет сам Рид: «В Южной Америке существуют только три категории людей: привилегированный класс, слепые и революционеры. Я стал революционером».^[111]

В другом интервью он конкретизирует то, что с ним происходило. «Южная Америка изменила мою жизнь, поскольку там разница между правосудием и несправедливостью, богатством и бедностью слишком очевидна. Так что вам приходится занимать какую-то позицию. Я стал революционером. Вы либо поддерживаете статус кво, означающий приверженность двадцати процентам владеющих всеми богатствами и мощью, либо встаете на сторону восьмидесяти процентов неграмотных и голодных — тех, кто нуждается в лучшем будущем. Я чувствовал, что известность, которую благодаря судьбе я приобрел в Южной Америке, должна быть посвящена поддержке этих восьмидесяти процентов».^[112]

Одним из проводников в его революционном путешествии стал аргентинский писатель Альфредо Варела (Alfredo Varela). Рид познакомился с ним через его 13-летнюю дочку. Выступая безвозмездно на одном из профсоюзных митингов, он заметил скромную девочку, на которую его музыка не оказывала такого же воздействия, как на весь столпившийся народ. Теперь уже Рид ожидал восторженного отношения всей аудитории к своим выступлениям, и если он замечал хотя бы одного недовольного человека из тысячи, это его беспокоило. Рид разыскал девочку с целью выяснить, отчего его музыка не находит отклика в ее душе. Девочка ответила, что музыка ей понравилась, но его политическая позиция ей нравится больше, и пригласила Дина на ужин в кругу семьи, с тем чтобы он мог познакомиться с ее отцом. Рид принял приглашение, и когда на следующий день прибыл к ним в гости, то был удивлен, обнаружив, что отцом девочки является известный писатель.^[113]

Варела был осведомлен об открытой поддержке, которую Рид оказывает беднякам и таким организациям, как профсоюзы рабочих, пытающимся изменить к лучшему людскую долю. Варела являлся активным сторонником правительства левого толка, которое бы перераспределило богатства. К этому знакомству стремились оба, и, став настоящими друзьями, они часто общались и встречались за обедами.

Будучи активным членом Коммунистической партии Аргентины, в 1951 году Варела написал книгу о своих поездках в Советский Союз, наделив его руководителей званием «надежды всего человечества». В 1960-м он с энтузиазмом писал о социализме, пришедшем на американский континент в образе революционного кубинского правительства Фиделя Кастро. Варела понимал, что обнаружил в Риде если не потенциального члена партии, то родственную ему душу. Он предложил Дину отправиться вместе с ним и товарищами из делегации Аргентины на Всемирный конгресс в защиту мира и разоружения, который состоится в Финляндии, Хельсинки, в июле 1965. «Я понимаю, что сейчас ты стремишься осознать то, что мы сделали правильный выбор, — сказал Варела Риду. — Ты гражданин Соединенных Штатов, но живешь в Аргентине, и наши люди любят тебя, а, кроме того, мир не знает границ».^[114]

Несмотря на то, что на конгрессе доминировали Советский Союз и другие коммунистические режимы, он был открыт всем нациям и привлек внимание, по крайней мере, двух величайших антивоенных западных писателей — Бертрана Рассела и Жан-Поля Сартра. Рид-читатель находился под впечатлением работ этих авторов и был сильно взволнован личным знакомством с ними.^[115]

Рид провел на конгрессе неделю, посещая заседания, слушая ораторов и, как минимум, однажды выступил с речью, критикующей растущее вмешательство США в дела Вьетнама. Он также посвятил какое-то время знакомству с представителями советской делегации, в большей степени ища содействия в получении интервью с лейтенантом Валентиной Терешковой, советским космонавтом и первой женщиной, совершившей полет в космос. Рид — один из немногих американцев, присутствовавших на мирной конференции, — представлял собой своего рода диковинку. Официальная позиция Вашингтона заключалась в том, что Конгресс в защиту мира является платформой коммунистов для ведения антиамериканской пропаганды, а раз так, должен быть проигнорирован. В среде латиноамериканской делегации Рид являлся признанной звездой, но абсолютное большинство участников конференции никогда о нем не слышали.

К концу работы конгресса, однако, разразились дебаты, по одну сторону которых стояла советская делегация со своими союзниками, а по другую — делегация Китая со своими соратниками. Более десяти лет, после прихода революционного отряда Мао Цзэдуна к власти и утверждения Китая в качестве самой многонаселенной в мире коммунистической страны, Советский Союз и Китайская Республика являлись собратьями. Но в начале 60-х эта дружба начала разрушаться. В июле 1963 года из Москвы приходили сообщения о том, что правительство Мао направило письмо в адрес Центрального Комитета СССР, жестоко критикующее руководство и политику премьера Никиты Хрущева. Китайцы обвиняли Советы в мягкости по отношению к капитализму. Русские публично заявляли, что хотят избежать мирового военного конфликта и намерены мирно сосуществовать с Соединенными Штатами и другими западными демократиями. Такая политика — нелепа, — информировал Москву Мао, — наоборот, на руинах мира, разрушенного ядерной войной, может быть построена коммунистическая цивилизация, и следует идти навстречу мировому пожару, а не держаться стыдливо от него подальше. Американцев, в свою очередь, эти пререкания позабавили и озадачили. В Америке к Хрущеву относились как к человеку, который менее чем за год до того поставил мир на грань ядерной катастрофы, когда начал отправлять ракеты кораблями на Кубу. Президент Джон Кеннеди установил военно-морской карантин вокруг острова, и в течение нескольких напряженных октябрьских дней, в то время как советские корабли шли в направлении нашей страны, США, в 90 милях от Флориды, казалось, что войны не миновать. Американцы менее всего были готовы принимать голос советского лидера за голос мира. И вот еще одна нация, настроенная даже более воинственно, чем Россия. Хотя, конечно, пока эти две страны ругаются друг с другом, им сложнее придерживаться общих целей, направленных против Соединенных Штатов и их союзников, как это происходило во время корейской войны. Действительно, Советский Союз и Китай, укрепив свои общие границы дополнительными войсками, теперь посматривали друг на друга с большим подозрением.

Таким был фон проходившей Мирной конференции 1965 года. Представительные делегации Советского Союза и Китая, присланные на Конгресс в защиту мира, практически с самого его открытия принялись соревноваться за лидерство. Сейчас с трудом контролируемое противоборство стало явным, и делегаты орали друг на друга и пихали один другого. Бертран Рассел, наблюдая, как мирная конференция перерождается в потасовку европейского футбольного матча, вытолкнул вперед Рида, предложив ему пройти на трибуну и начать петь. Дин поступил так, как просили. С гитарой наперевес, он обратился к делегатам со словами, что в Соединенных Штатах участники демонстраций за гражданские права часто держатся за руки, создавая тем самым крепкие цепочки, способные сдерживать атаки, которые, как они знают, непременно последуют. Так что, пожалуйста, убеждал делегатов Рид, возьмите за руки своих соседей. Если какая-то группа медлила с выполнением его приказаний, он просил сделать это или обещал спуститься в зал и заставить их взяться за руки. Некоторые делегаты хихикали, но все же неспешно мужчины и женщины брались за руки. Затем Рид сказал, что участники демонстраций в защиту гражданских прав поют, стоя плечом к плечу. Ударив по струнам, Рид запел: «We shall overcome…» — «Мы преодолеем…», повторяя простые слова песни снова и снова. Это сработало. Вскоре почти все держали друг друга за руки и пели. Только китайцы отказывались участвовать в этом действе, но, по крайней мере, они уже не предпринимали попыток нарушить собрание.^[116]

Советы были довольны Ридом. И не только благодаря восстановленному на конференции миру, но и из-за его открытых критических высказываний по поводу американской внешней политики. Глава советской делегации расчистил дорогу для него и его съемочной группы из «Welcome Saturday» (шоу Рида на аргентинском телевидении), предоставив им возможность 22 июля посетить Москву и взять интервью у Терешковой. А в Буэнос-Айресе каждый его шаг отслеживало американское посольство. В служебной записке на имя Дж. Эдгара Гувера, директора Федерального бюро расследований США, описывается, как региональный посольский офицер контрразведки, в середине июля и затем 23 июля, обнаружил в местной газете «El Mundo» («Мир») статьи, детально рассказывающие о пребывании Рида на конгрессе, о его намерении отправиться в Россию и ожидаемом возвращении в Аргентину 28 июля.^[117]

Субботние вечера принадлежали Риду. Аргентинцы собирались у своих телевизоров, чтобы смотреть его шоу. Программа практически ничем не отличалась от тех, что транслировались в Соединенных Штатах, в Голливуде или Нью-Йорке. Рид появлялся, исполнял несколько песен, представлял гостей и предоставлял им площадку для выступлений, если они были музыкантами. Когда приглашались какие-то известные личности, но не артисты, он интервьюировал их так же, как это делали Стив Аллен или Джонни Карсон. Через пару недель после возвращения из поездки в Финляндию и Советский Союз Рид выдал в эфир запись своего интервью с космонавтом Валентиной Терешковой. Оно собрало высочайшие рейтинги. Само по себе интервью было достаточно безобидным: Терешкова говорила о том, каково это находиться в космосе, Рид пригласил ее посетить Аргентину и высказал пожелание о том, чтобы все люди могли жить мирно. И все же содержание этого интервью оказалось неподходящим для тех времен.

Аргентина с 1955 по 1958 годы находилась во власти военного командования. Это правительство четко подстраивалось под Соединенные Штаты. В эпоху холодной войны коммунизм и Советский Союз являлись для них врагами, и, следовательно, все, что исходило от русских, представляло собой зло, а все западное — благо по своей природе. В 1958 году гражданское правительство взяло власть в свои руки, но всего четыре года спустя мирный президент также был свергнут военными. Затем менее двух лет после свержения хунты Артуро Ильиа из Гражданской партии радикалов руководил страной, вернув ей свободные выборы. Он явился реформатором, свернувшим контракты с крупнейшими нефтяными компаниями США, занимавшимися добычей и очисткой нефти в стране. Он либерализовал политику, снял запреты, наложенные военным правительством на некоторые политические партии, включая коммунистическую. Он даже зашел настолько далеко, что попытался нормализовать отношения с Советским Союзом, Кубой и другими социалистическими странами. Рид пару раз встречался с президентом и считал его своим другом. Ильиа старался проводить умеренную политику государства, что облегчило жизнь Риду. «Принимая во внимание свободную атмосферу при президенте Артуро Ильиа, я не испытывал серьезных проблем, — говорил Рид. — Я мог исполнять свои песни, делать записи, мое имя было в списках известных людей, я снимался в главных ролях кинофильмов и мог говорить все, что думаю по поводу политических и социальных проблем всего мира». ^[118]

Ильиа не хватило отведенного времени для того, чтобы изменить взгляды каждого на судьбы мира или полностью заменить правительство. Так что когда Дин Рид — кумир сотен тысяч юношей и девушек Аргентины — представил зрителям совершенно разумную и приятную беседу с советской героиней космоса, наиболее консервативным и реакционным членам аргентинского руководства это показалось уже слишком. Несмотря на отсутствие признаков того, что американское посольство обратило какое-то внимание на интервью, все еще функционировавшая секретная полиция не нуждалась в подсказках. После телешоу на студию прибыли офицеры политической полиции.

— Сеньор Рид, не пройдете ли с нами?

— Не думаю. Я устал и хочу поехать домой, — ответил Рид.

— Сеньор Рид, как видите, нас здесь трое, а вы один. И могу вас заверить, что никто из сотрудников станции не осмелится оказать нам сопротивление. Если серьезно, ничто не помешает нам размозжить вашу голову, чтобы добиться сотрудничества. Но могу предположить, что такие увечья очень плохо скажутся на вашей карьере.

Рид оглянулся и увидел, что репутация секретной полиции сделала свое дело. Управляющий, члены его команды, все рассеялись по дальним углам студии. Но, по крайней мере, они знали, кто противостоял Риду и могли сказать его жене, когда она спросит, что офицеры увели его в ожидавшую их машину. Ехали молча, пока не остановились возле старого здания неподалеку от гавани.

Рида завели в комнату спартанского вида, сродни разбросанным по всему миру комнатам допросов. Стулья с прямыми спинками, стол и яркий свет приветствовали американца. Ему приказали сесть на один из стульев, двое его тюремщиков вошли в комнату и закрыли дверь.

— Вы знаете, почему вас привели сюда?

— Действительно не знаю, — ответил Рид. — Я не совершил никакого преступления. Я не выступал против правительства. Да и президент Ильиа — мой друг. Думаю, ребята, вы ошиблись.

— Москва заплатила вам за эту передачу?

— Нет.

— Бросьте, сеньор Рид. Сколько они заплатили вам?

— Нисколько. Вы, очевидно, говорите о моем интервью с Валентиной Терешковой. Это была моя идея. Она — единственная женщина, побывавшая во внеземном пространстве. Я посчитал, что это интервью будет интересно для моей аудитории. Никаких других идей, кроме того, чтобы сделать хорошее телевизионное шоу, здесь не было.

— Не держите нас за идиотов, сеньор Рид. Вы ездили в Хельсинки на коммунистический слет. Вы путешествовали вместе с нашими коммунистами. Значит вы коммунист, и ваши коммунистические боссы велели вам привести эту космическую сучку на телевидение.

— Это полная чушь. Я не коммунист. И я был счастлив возможности взять интервью у Терешковой.

— Москва заплатила вам за передачу?

— Нет, — ответил Рид, поднимая голос.

— Сколько они заплатили вам?

— Нисколько! — выкрикнул он в ответ.

Допрашивающий быстро и сильно ударил Рида.

— Не повышай на меня голос, янки-коммунист. Позволь, я тебе объясню, что произошло. Ты говоришь, что Ильиа твой друг. Но на самом деле твои настоящие друзья — это Варела и другие коммунисты, которые пытаются разрушить Аргентину. Вы считаете, что наш президент не достаточно выполняет ваши требования. Также думают ваши московские покровители. И они организовали тебе интервью с этой космической дрянью. На самом деле они платят тебе, потому что ты, в конечном счете, жадный американец. Для них это хорошая пропаганда. Может быть, тупые аргентинцы увидят, какие прекрасные, дружелюбные люди эти коммунисты, а не то, какие они отвратительные и вероломные ублюдки, коими являются на самом деле.

— Ни один коммунист не похищал меня с работы, не отвозил в тайное укрытие и не бил меня, — ответил Рид.

— Итак, вы полагаете, что здесь, в Аргентине, коммунисты лучше, чем разумные капиталисты. Да, сеньор Рид?

— Полагаю, что они лучше вас. Но не думаю, что они лучше или хуже, чем Президент Ильиа.

— Спрошу снова. Москва платила вам за передачу?

— Нет.

— Сколько они заплатили вам?

— Нисколько.

— Зачем вы участвуете в этой советской пропаганде?

— Я не участвую в советской пропаганде. Я убежден в том, что искусство, спорт и наука — интернациональны. И в том, что ученые, атлеты и артисты в особенности должны быть привержены миру. Политики всегда тянутся сзади. Мы в авангарде.

— И что же, вас устроил бы мир любой ценой, даже если это означает, что коммунисты одержат верх в Аргентине? Это мышление труса. Однако это подтверждает мои подозрения. Москва заплатила вам за передачу, не так ли?

— Нет.

— Сколько они заплатили вам?

— Нисколько.

— Признавайтесь, сеньор Рид. Мы можем продолжать допрос всю ночь. Когда я устану, я просто передам вас офицерам следующей смены. И вы знаете, некоторые из них не такие душевные, как я.^[119]

Новые знакомцы Рида не блефовали. Они допрашивали певца в течение пяти часов. Они не давали ему пить. Они не позволяли ему выходить в туалет. В письменных воспоминаниях о той ночи Рид почти не отражает своих эмоций. Кажется, что он намеренно концентрирует внимание на проявлении своего интеллекта и выражении собственного мнения о политической ситуации в стране. Рид был уверен, что гонения на него или антикоммунистическая охота за ведьмами вряд ли возможны, пока Ильиа находится у власти. Оценка Ридом того затруднительного положения, в котором он оказался, доказывала свою правоту, но на четвертом часу допроса, должно быть, он начал испытывать некоторые сомнения. Ведь это был его первый арест. Прежде он мог свободно размещать объявления или делать подстрекательские заявления в своих интервью, и худшее из того, что произошло, — с ним захотел побеседовать посол Соединенных Штатов. Теперь все было иначе. Его увезли под покровом ночи в тайное место, и никто не узнает, где он будет пропадать столько часов или даже дней. Жена может обзвонить все полицейские участки в Аргентине, но так и не выяснит, что с ним. В те времена не существовало традиций задержания и освобождения в течение 36 часов, предоставления арестованному адвоката или хотя бы одного телефонного звонка. Наконец, решив, что достаточно встряхнули этого наглого американца, его отпустили домой, уставшего, но невредимого. Арест произвел на Рида эффект противоположный и не равнозначный. Открывая дверь своего дома, он чувствовал себя совершенно измученным и обессилевшим. Патриция уложила его в кровать. Сон был долгим, и, пробудившись, Рид признал правоту слов супруги, утверждавшей, что их семья сейчас находится в беде и что им необходимо заручиться поддержкой своих друзей. Он принял совет и начал регулярно звонить Патону Прайсу, друзьям и солидарным с ними газетным репортерам. Арест оказал на него еще одно воздействие, более сильное, чем мимолетный страх и усталость. Теперь он чувствовал, что обладает иммунитетом от стрел всемогущих. Он может бросать вызов властям, любым властям, и с ним ничего не случится. «Дин много раз пренебрегал опасностью, — вспоминала Патриция. — Он говорил, что "пули нас не достанут". Так что он собирался с силами и снова рвался вперед».^[120]

Патриция, хотя и старалась держать наготове холодные компрессы реальности, также заразилась вирусом радикальной лихорадки Рида. Они хорошо жили в Мексике, у них была большая вилла в Буэнос-Айресе, и Рид мог успокаивать свою совесть, давая концерты в пользу бедных и профессиональных союзов. Но всего этого ему было недостаточно. И после возвращения из Хельсинки, Рид принялся убеждать Патрисию в том, что им нужно поменять образ жизни. «Это было для меня ударом, — говорила она. — Я верю в благотворительность. Я пообещала, что уделю этому больше внимания».^[121]

Тьмы бедняков, сокрытых от глаз богачей Буэнос-Айреса за стенами баррио, неожиданно были увидены ею так же, как они были видны ее мужу. Теперь Патриция часто выходила за пределы своей виллы, направляясь в квартал неимущих, чтобы отнести еду и одеяла. В один из таких визитов она вошла в лачугу и увидела ребенка, лежащего на старом одеяле прямо на грязном полу. Малышка страдала от высокой температуры. Патриция несколько часов провела в хижине, помогая матери ребенка. По дороге домой она сначала зашла в клинику и умоляла докторов пойти вместе с нею к больному ребенку, но они отказались. На следующий день Патриция пыталась убедить мать ребенка позволить богатым американцам забрать дитя в госпиталь, но мать испугалась отдавать дочку из дома и отвергла предложение. На третий вечер ребенок умер на руках у Патриции.^[122]

Рид находился в концертном туре, и по возвращении его горюющая жена поведала все подробности того, чему она стала свидетелем в баррио. Рид наблюдал похожие сцены, но под влиянием эмоционального состояния Патриции, вызванного гибелью малышки, он написал песню «То, что я видел» («The Things I Have Seen»).

Как часто я в жизни смотрю на людей и говорю себе, что, наверное, я прибыл с каких-то иных планет, по крайней мере, я из другого времени.

Я видел человека с черною кожей, которому не позволено спать. Я видел, что, когда он голодный, еду запрещали ему давать.

Я видел людей, гнущих спины перед другими, потому что они бедны. Я видел, как один убивает другого, потому что он — из чужой страны.

Я видел, как люди, считая, что их бог из всех самый лучший, человека убили, спасая его заблудшую душу. Я сомневаюсь в том мире, который они хранят.

Я видел, как люди страдали в болезнях, их некому было лечить, и смерть находила их лишь потому, что к беднякам не приходят врачи.

Когда научатся люди отыскивать истину прежде, чем делать зло. Ведь только исследовав весь этот мир, познают они, что для чего.

Надеюсь, пока не оставлю планеты сей, смогу я найти то место, где ненависти любовь сильней, — ту землю, которую назову я своей.^[123]

Большинство людей за всю свою жизнь переживают одно или два героических либо ужасных мгновения. Этой паре юных американцев за короткое время их выпало несколько. Однажды вечером, когда супруги Рид возвращались домой из города, Дин увидел горящий дом. Он резко нажал на тормоз и выскочил из машины, Патриция — за ним следом. Соседи, сформировав разношерстную бригаду, передавали из рук в руки ведра с водой, а стоящий последним в ряду заливал пламя. Супруги заняли промежуток в цепочке волонтеров, несмотря на то, что дым, вырывавшийся из окон, дверей и щелей дома, явно указывал на бессмысленность сражения. Рид спросил человека, стоявшего поблизости, все ли покинули горящий дом, и услышал в ответ, что, наверное, да. Но мужские крики, раздавшиеся из глубины дома, доказали обратное.

— Пэтти, я иду внутрь на помощь, — сказал Рид.

— Я пойду с тобой, — ответила она.

— Нет, ты останешься здесь. Я справлюсь, — сказал Дин и направился к дымовой завесе.

— Ладно, но подожди, Дин, в машине есть покрывала. Намочи их водой и намотай вокруг головы, чтобы защититься от дыма.

Рид согласился, они помчались к машине, схватили несколько покрывал и затолкали их в ведра с водой. Рид вытащил одно, и, прикрывая им нос и рот, зашел в дом. Патриция последовала за ним, но теперь уже не было времени для дискуссий. Они прошли полдома, никого не увидев. Дым становился гуще, и видимость снизилась до пределов вытянутой руки. Еще один крик послышался из глубины дома.

— На этот раз останься здесь, — твердо приказал Рид. — Дым валит сильнее, мне нужно будет слышать твой голос, чтобы выбраться отсюда.

— Хорошо. Скорее.

Рид, наклонившись, пробирался вглубь дома, пытаясь держаться ниже поднимающегося дыма. Покрывало служило фильтром, но дым уже начинал пробираться в его дыхательные пути. Обнаружив пожилого мужчину, съежившегося в углу дальней комнаты, кашляющего и испуганного, Рид схватил его за руку и крикнул по-испански, что выведет его наружу.

— Пэтти, где ты?

— Сюда, Дин! Ты выберешься. Сюда, сюда. Я пока не вижу тебя. Иди на мой голос. Давай, милый, иди так же, как заходил.

Рид шел на голос жены. Теперь уже он задыхался и кашлял так же, как и человек, крепко вцепившийся в его руку. Дым жег глаза, и они слезились так, что невозможно было ничего видеть. Он двигался наугад, зная, что если перед ним окажется провал, он в него попадет. Теперь ему оставалось только положиться на провидение, и он быстро шел на голос. Никаких провалов не оказалось, он не наткнулся ни на какие стены, и через несколько секунд Патрисия уже держала его за руку. Она набросила оставшееся покрывало на голову старика, и они поспешили вон из горящего дома.

Как только все трое выбрались на открытый воздух и, кашляя и задыхаясь, скрючились во дворе, крики и затем аплодисменты раздались в толпе. Люди побросали ведра и собрались вокруг этого трио. Когда старик наконец смог видеть сквозь слезящиеся глаза, он перепугался снова, узнав в своем спасителе знаменитого певца и актера. Он щедро благодарил Дина и Патрицию. А потом попросил автограф. ^[124]

Друг Рида Варела продолжал работать над общественным самосознанием певца. Однажды днем, вскоре после возвращения из Хельсинки, но еще до атаки на виллу супругов, Варела позвонил и спросил, могут ли они пообедать у Рида дома и можно ли ему будет привести с собой гостя. Дин был рад компании и немедленно согласился. Через час зазвонил дверной колокольчик, и на пороге стоял Варела, а рядом с ним, к изумлению Рида, находился не очередной хорошо одетый интеллектуал, а, скорее, пожилой крестьянин. Потрепанный воротник пальто частично закрывал его лицо, а шляпа была глубоко надвинута на глаза. Но что было невозможно скрыть, так это то, что человек был очень нездоров. Каждый вздох его сопровождался громким присвистом, и он горбился так, будто ближе к полу находилось больше воздуха для его слабых легких. Патриция распознала в тяжелом дыхании и борьбе за воздух астму — недуг, которым страдала и она сама. Она проводила незнакомца в ванную и вручила ему лекарство, привезенное из Соединенных Штатов. Показав, как пользоваться ингалятором, Патриция вышла, но теперь, увидев лицо незнакомца, она знала, что это никакой не крестьянин, хотя ей пришлось достаточно потрудиться, оказывая ему помощь. Она направилась в сторону кухни, и разные имена проскакивали в ее сознании, пока одно не заставило ее резко остановиться на полпути. ЧЕ ГЕВАРА.^[125]

Эрнесто «Че» Гевара — одна из величайших личностей 60-х годов — родился и вырос в Аргентине, в семье обедневших аристократов. Он страдал от жесточайших астматических приступов, которые временами приковывали его к постели на несколько дней. Но, поборов ограничения, навязанные ему недугом, он со временем защитил диплом врача. В 1952-м в Буэнос-Айресе, в возрасте 23 лет, оседлав свой мотоцикл, он отправился в путешествие длиною в 10 тысяч миль, которое пролегало по территориям Чили, Перу и Боливии и которое накрепко убедило его в том, что с народами Южной Америки обращаются ужасно. В 1955-м правительство Гватемалы, пришедшее к власти в результате переворота, поддержанного американском ЦРУ, выпроводило его в Мексику, на сей раз убежденного в том, что решение — это марксизм, а проблема — Соединенные Штаты. В Мехико Гевара знакомится с Фиделем Кастро, и они становятся верными друзьями. К 1957 году оба товарища с группой боевых соратников скрываются в горах Сьерра-Маэстра на Кубе. А всего два года спустя, разгромив армию диктатора Фульхенсио Батисты, они учреждают коммунистическое правительство острова, при котором правой рукой Кастро является Гевара. В 1965-м союз Гевары и Кастро распался — возможно, инсценировано — и Гевара исчез. Западный мир терялся в догадках, куда он пропал, и даже — был ли он все еще жив. В итоге Че объявился в Африке, возглавив очередную группу повстанцев. Дело провалилось. Затем в Боливии он предпринял еще одну попытку, которая завершилась лишь тем, что Эрнесто нашел свою гибель от рук солдат правительственных войск в 1967 году.

В тот момент Гевара находился в Буэнос-Айресе, на своей территории. Он ночевал на берегу реки и в бедных кварталах, но Патриции не было сложно оказывать ему помощь, потому что: «Я была влюблена в него». Присоединившись к ней на кухне, Че соорудил соус к приготовленному на четверых спагетти. После ужина гости курили сигары и пили кофе и бренди, пока Рид исполнял свои песни под гитару. Мало-помалу мужчины перешли к обсуждению мировых событий. Они говорили о ядерных испытаниях, осоциализме в сравнении с религией, о необходимости обучать крестьян, прежде чем давать им в руки оружие, о победе, одержанной силами Батисты при поддержке ЦРУ в заливе Кочинос, и о покушениях на жизни Кастро и Гевары, предпринимаемых ЦРУ. Судьба латиноамериканского крестьянства служила канвой, с которой сплетались темы беседы. Говорили о голоде, безработице и о жестоком отношении системы, не оказывающей никакой поддержки обездоленным, зато дарующей все новые богатства толстосумам. В 4 часа утра, под прикрытием темноты, Варела и Гевара покинули дом Рида. Эта встреча заставила Дина о многом задуматься и изменила его.^[126]

«Дин был очень серьезен. Он больше не играл в игры, — говорила Патриция. — Он много размышлял после Хельсинки. Мы были совершенно чудесной парой. Он сказал: "Мне нужно сообщить тебе что-то, Пэтти. Я думаю, что стану коммунистом". Я заплакала. Сказала: "Нет, ты не можешь быть коммунистом с партбилетом в кармане. Они же враги. Че делал это, потому что он родился в Южной Америке. Ты рожден в Америке, где у людей есть еда и хорошие школы. Будь социалистом, будь пацифистом, это нормально". Мы не разговаривали несколько дней. Затем он сказал: "Я пойду без тебя". Когда он превратился в революционера и социалиста, в нем зародилась горечь. После знакомства с Че он решил, что хочет быть революционером и социалистом».^[127]

Чуть позже в том году Патриции пришлось пережить еще одно бедствие. Она снова испытывала муки преждевременных родов, и уже начинало казаться, что пара никогда не сможет иметь детей. Но на этот раз после обследования врач обнаружил, что выкидыши связаны не с абортом, сделанным в Мексике, как она опасалась, а с разделявшей матку надвое перегородкой. Патриция перенесла операцию по удалению маточной перегородки и соединению двух полостей в одну.^[128]

То, что покинуть Аргентину придется, Дину и Патриции становилось все более и более очевидно. Помимо обстрела, под который они попали в собственном доме, они видели, что Ильиа не сможет удержать власть в своих руках. Некоторые члены правительства теперь в открытую обвиняли Рида в том, что он состоит в коммунистической партии и, следовательно, представляет собой угрозу для Аргентины, Рид отвергал эти обвинения. 25 марта 1966 года Рид принимал участие в Международных днях протеста в аргентинском городе Сан-Мартин. Событие было организовано в поддержку северных вьетнамцев, сражавшихся с вьетнамцами южными в содружестве с американскими войсками, за объединение страны под коммунистическими стягами. Рид пел и выступал против американского вмешательства в дела Южной Азии.^[129]

Это публичное появление Рида на публике в Аргентине в том году было последним. 28 марта газета «La Razon» («Разум») вышла в свет с платным объявлением за подписью Рида, в котором он сообщал своим поклонникам о том, что для него и Патриции настало время покинуть страну. Рид написал, что они уезжают со слезами на глазах, из-за того счастья и доброты, которые они получали, пока жили здесь этот год. «Мы — часть вас, и я надеюсь, что все мои действия и высказывания были хорошо восприняты, поскольку единственной их целью было выражение моих стремлений к миру и процветанию всех народов планеты», написал Рид.^[130]

Как оказалось, время было выбрано ими правильно. Три месяца спустя военные направили армию против Ильиа и его Гражданской радикальной партии. Президентом они посадили своего генерала, Хуана Карлоса Онганиа, и полиция Аргентины вновь принялась защищать состоятельный класс и арестовывать всех, кто наиболее рьяно предлагал разделить богатства. Патриция вспоминает, что они покинули Аргентину по настоянию их друзей, включая Варелу, которые предвидели надвигающийся государственный переворот.

Выстроившиеся вдоль ведущей в аэропорт дороги люди махали на прощанье руками и бросали им цветы. Тысячи людей собрались в аэропорту, чтобы проводить их. И старые «друзья» из аргентинской политической полиции внимательно наблюдали за каждым их действием. Как только самолет оторвался от земли, Дин и Патриция взялись за руки, и Патриция всхлипнула, уткнувшись в грудь мужа.^[131]

(обратно)

Глава 9. Покорение Советского Союза

Даже революционеры нуждаются в отдыхе. Прилетев в Париж, Рид купил автомобиль «Пежо», и супруги отправились в путешествие. В следующие два месяца они побывают во Франции, Австрии и Германии, затем пересекут восточно-берлинский чекпойнт Чарли и посетят коммунистические Восточную Германию, Чехословакию и Венгрию. Их первой остановкой по возвращении на демократический Запад станет Италия, и затем Испания.

На Западе Европы было весело, и для девчонки из Южной Калифорнии путешествие означало романтический способ оставить в прошлом все невзгоды, пережитые ею в Аргентине за последнее время. Но настроение Патриции испортилось, как только супруги пересекли границу восточного блока. Всего двадцать лет назад здесь бушевала Вторая мировая война и зверствовали нацисты, Патриция видела множество отметин террора, развязанного Адольфом Гитлером в этих странах. А после лишения Германии ее господствующего положения свобода была отобрана коммунистическими режимами. В Венгрии на зданиях все еще можно было видеть следы от пуль там, где советскими войсками было подавлено восстание в 1956 году, когда венгерское правительство попыталось выбраться из-под влияния Советов и направить свою страну к капиталистическому и более свободному существованию. «Я думала, что все это ужасно, — сказала Патриция, вспоминая поездку по Восточной Европе. — Люди были напуганы, они не улыбались, они не разговаривали со мной, а я привыкла к общению. Мне там все время было страшно».

Рид не был напуган. Он принимал все, и ему доставляло удовольствие находиться в тех местах, которые большинство американцев уже не посещали. Он не понимал тревог и рыданий своей жены и принялся сердиться на нее за то, что она больше времени проводит в отеле, вместо того чтобы прогуливаться по тротуарам. В Праге напряжение достигло такого накала, что Рид пригрозил оставить жену раз и навсегда. Что-то происходило с ним. Когда Патриция обращала его внимание на страх в глазах местных жителей, Рид отмахивался и отвечал тем, что здесь никто не будет голодать так, как дети в бедных районах Аргентины, и что здесь никому не отказывают в медицинской помощи из-за бедности.^[132]

Завершив свое автомобильное путешествие, Дин и Патриция выбрали не самое привлекательное место для жизни. Они арендовали дом в пригороде Мадрида, в Испании. Дом был замечательным во всех отношениях, включая бассейн и теннисные корты, но невозможно было найти правительство более неподходящее Риду, чем фашистское диктаторство Франсиско Франко, вступившего в третье десятилетие своего абсолютного всевластия. Тем не менее Рид планировал съемки двух фильмов, включая картину совместного производства киностудий Испании и Аргентины с аргентинским режиссером Энрике Каррерасом. ^[133]

Также в Испании проживало мощное сообщество экспатриантов из Аргентины, в которое входил бывший ее президент Хуан Перон.

Рид постигал странности жизни приверженца левых взглядов в стране, управляемой правыми. К некоторым пустяшным законам Франко Дин и Патриция относились с презрением. Они целовались на заднем сиденье автомобиля в нарушение закона, запрещавшего целоваться публично. И все же в этот период их жизни Патриция постоянно нервничала. Рид все игнорировал, посвящая свое внимание съемкам фильмов и выступлениям в клубах. К тому же он трудился над описанием европейского путешествия, печатая его на своей портативной пишущей машинке. Позже он отправит страницы Патону Прайсу, который продаст эти истории газетам и журналам в Соединенных Штатах и перешлет вырученные за них деньги юной паре. Рид описывал предыдущие поездки, а в это время уже принимала свои очертания следующая. Выступление на шумной конференции в Хельсинки прошлым летом и, что более важно, его антиамериканские высказывания, привлекли внимание одного из членов советской делегации. Официальная позиция советского руководства в отношении рок-н-ролла состояла в том, что эта музыка загнивающего капитализма недопустима в СССР. Однако Советский Комитет защиты мира, при поддержке в правительстве, сделал предложение, от которого Рид отказаться не мог. Он был приглашен на гастроли в Советский Союз с выступлениями в одиннадцати городах бескрайней империи. Рид пришел в восторг от такого предложения и принял его незамедлительно: Дин Рид откроет новые горизонты, даже более широкие, чем в Южной Америке, эта поездка предоставит ему возможности распространить свое послание о мире между народами планеты, и оно многократно отзовется в аудитории, потому что с этим призывом придет к ним американец, их враг.

Рид также увидел в этом приглашении еще одну хорошую возможность, хотя и не настолько альтруистичную, как мир во всем мире. Когда бы редкий американский артист ни приезжал в Россию с концертами — обычно исполнитель народных песен, какой-нибудь хор или оркестр — это событие находило, по крайней мере, небольшой отклик в прессе Соединенных Штатов. Но Рид отправляется в Советский Союз в качестве самого первого рок-певца. Ни Элвис, ни «Битлз», ни Дайана Росс и «Сайпримс», ни даже его давние друзья «Братья Эверли» не удостоились этой чести. Нет, когда коммунистический режим наконец-то решился на ослабление жесткого контроля над искусством, обратились к ДИНУ РИДУ с предложением представить стране рок-музыку. Вне всякого сомнения, это событие вызовет гигантскую волну публикаций в Штатах. И тогда даже наитупейшим парням из звукозаписывающей компании (а Рид знал, что там много таких) придется осознать, что подобная известность заслуживает контракта на записи и мгновенной организации тура по Соединенным Штатам, дабы не упустить выгоды от появления музыканта, встряхнувшего СССР. Рид намеревался показать в Советском Союзе все, что ему известно о том, что такое настоящее шоу.

Как обычно, публичные выступления Рида не были согласованы с представителями официальных структур Соединенных Штатов, и сотрудники посольства в Москве были потрясены, увидев рекламные плакаты какого-то американца и прочитав в коммунистической газете «Правда» отзыв о его представлении 4 октября. ^[134]

В посольстве понятия не имели о том, кто такой Рид, и были заинтригованы высказываниями в «Правде» о его «поразительной биографии» и о том, что он «покинул свою страну в знак протеста против несправедливой военной кампании во Вьетнаме». Дж. С.Гатри из американского посольства накатал трехстраничный отчет о его поездке, признаваясь, что Рид в посольстве не появлялся, посольским работникам не удалось достать билеты ни на одно шоу, проведенное им в Москве и в других городах его гастрольного тура, и им пришлось положиться на информацию, полученную из других источников.

«Его успех как исполнителя колоссален, — написал Гатри. — Билеты на его московские представления достать было практически невозможно, даже для советских театралов, владеющих способами их добывания. Сражения за билеты на его шоу, по всей видимости, временами угрожали перерасти в общественные беспорядки, и реакция толпы была практически сравнима с бурным приемом, оказанным в западных странах группе "Битлз"».

Журналист из Америки, которому удалось побеседовать с Ридом и побывать на его московском представлении, сообщает следующее. «Его программа включает широкий диапазон различных композиций: рок-н-ролл, калипсо, негритянский спиричуэл и хиты из бродвейских мюзиклов. Он пел одну из своих собственных протестных песен о войне во Вьетнаме. Рид обладает хорошим голосом, раскован и очень умело устанавливает контакт со зрителем. Он побуждает публику к соучастию, танцует твист с девушками из зала в проходах между рядами и, исполняя некоторые песни, буквально заставляет присутствующих подпевать, хотя для них это все абсолютно внове. Реакция зрителей была восторженной, и это относилось не только к молодежной "реактивной публике"».

Канадский дипломат присутствовал на выступлении Рида 26 ноября на практически полностью заполненном 20-тысячном московском стадионе, он признает хорошие вокальные данные Рида и отмечает его заурядные навыки игры на гитаре.^[135]

Профессионализм Дина Рида в американском посольстве сомнений не вызывал. Как это бывало обычно, за неимением собственной группы, он составил небольшой ансамбль из советских музыкантов, которые сопровождали его в поездке и аккомпанировали его пению. После двухнедельных репетиций и нескольких выступлений, Рид и его музыканты превратились в единую команду. Барабанщик, бас-гитарист и другие оркестранты освоили непривычные ритмы, однако в их отношении к своему американскому лидеру и к тому, что он делает на сцене, начинала проявляться фамильярность. За полчаса до старта одного из выступлений Рида охватила тревога: не приехал Владимир, его барабанщик. Прибежавший администратор театра что-то прошептал переводчику Дина.

— Только что звонил Владимир. Он болен и не может выступать сегодня, — сказал переводчик Риду.

— Вот как! Что ж, я тоже сегодня выступать не смогу, — ответил Рид.

Помощник режиссера побледнел.

— Он говорит, что остальные музыканты здесь. Зрители здесь. Они пришли услышать тебя. Они даже не поймут, что барабанщик отсутствует, — передал переводчик слова администратора.

— Правильно. Они пришли услышать Дина Рида. Но без барабанщика шоу Дина Рида не будет полноценным. Я не выйду в зал до тех пор, пока вы не доставите сюда Владимира.

— Но он болен. Вы же можете это понять, идите и выступайте.

Рид припечатал управляющего пристальным взглядом и произнес медленно и четко своему переводчику:

— Скажи ему, что я профессионал. Я полностью отдаюсь этому делу и ожидаю от всех такого же отношения. Я не намерен представлять зрителям хреновое недоделанное шоу и позорить себя. Ясно?

— Он говорит, что у тебя контракт на сегодняшнее выступление. Если ты не выйдешь на сцену, оплаты не будет. Он расскажет партийному руководству, они отменят дальнейшие гастроли и выпроводят тебя из страны. Ты никогда не сможешь выступать в СССР снова.

Рид хмыкнул.

— Скажи этому недоумку, чтобы он не пытался торговаться с капиталистом. Это я ему нужен. Партийное руководство как раз находится там. Давай, пойди расскажи им. На самом деле, думаю, я сам им скажу, что мой треклятый барабанщик не явился и портит все дело.

Управляющий просил Рида не ходить к партийным работникам, и двое продолжали спорить, однако Рид отказывался сдвинуться с места. Время начала шоу уже наступило и потекло дальше. Прошло полчаса, и зрители, не привыкшие к тому, что представление не начинается в назначенный час, были озадачены. За 40 лет правления коммунистов люди были отучены открыто выражать эмоции в больших аудиториях, так что в зале не раздавались ни выкрикивания, ни свисты, обычно применяемые американской публикой в случаях, когда артисты медлят с выходом на сцену. Вместо этого в зале слышалось негромкое роптание. Наконец, Рид согласился на компромисс. Администратор нашел замену барабанщику, чтобы можно было начать шоу, и пообещал притащить Владимира в театр. После долгой задержки Рид выскочил на сцену, и публика взревела. Ближе к середине представления управляющий приволок в театр страдающего жутким похмельем Владимира, и он протиснулся на свое место за ударной установкой в промежутке между номерами.^[136]

Посольство отслеживало газетные интервью Рида. В одном из них он привел свое любимое латиноамериканское выражение: «если молодой человек не является коммунистом, он является трусом», и добавил, что хотя, к сожалению, он не родственник Джону Риду (американскому автору, который жил в России и писал о социалистической революции), но всегда старался быть на него похожим. Рид завершил интервью словами, что советские молодые люди — самые счастливые из всех, с кем ему доводилось встречаться в мире.

«Вывод, к которому пришли в посольстве, заключается в том, что Рид позволил Советскому Союзу манипулировать собой, особенно это проявляется в публикациях, обслуживающих советскую антиамериканскую кампанию в отношении Вьетнама. Основным эффектом его публичных выступлений, однако, явилось представление огромной и восхищенной советской аудитории некоторых образцов популярной музыки, модной в настоящее время у молодежи на Западе».^[137]

Риду все напоминало Чили 1961 года. Гигантские толпы, распроданные билеты на шоу и обожающие зрители, которые, вначале не понимая, что им нужно делать, вскоре следовали каждому его примеру. Советские подростки были привычны к виду исполнителей, истуканами стоявших у микрофонов и певших свои баллады и народные песни. Прежде они не видели и не слышали никого, похожего на Рида. Иногда он надевал узкие брюки, белую рубашку и строгий жилет, но без галстука. В другой раз он выходил в стильном костюме с полосатыми расклешенными брюками и в рубашке с орнаментом. Музыка заражала своими ритмами, и певец постоянно передвигался, то пересекая сцену, то спрыгивая в зал и вытягивая с кресел девушек и танцуя с ними во время исполнения песни. Используя свой старый трюк, он научился произносить по-русски «Вы очень красивая» и говорил эту фразу девушке, с которой только что танцевал, ее матери или пожилой даме, сидящей в зале. Уловка работала безотказно. Женщины всегда улыбались и таяли перед ним. Парни в не меньшей степени наслаждались шоу, и публике всегда его было мало. «Я помню концерт в России, — рассказывала Патриция, сопровождавшая мужа в его первой поездке. — Я двигалась в такт музыке и хлопала в ладоши, а зрители не знали, что им делать. Но он (официальный сопровождающий), флиртуя со мной, начал делать то же самое, что и я, затем за нами последовали зрители».^[138]

До первого выступления Рид не был уверен ни в себе, ни в своем репертуаре. Все, что он знал о советских людях, было прочитано им в американских газетах и журналах. Партийный контроль над обществом и предвзятое отношение заезжих репортеров к еще одной мировой ядерной супердержаве в соединении приводили к стереотипному тождеству. Репортажи последовательно сообщали о зарепрессированном обществе, в котором люди выстраиваются в очереди за дефицитными товарами. А также они выстраиваются в боевом порядке частей одной из величайших армий мира, готовые броситься на штурм Западной Европы по первому слову своих помешанных на власти лидеров.

«В Москве в то время мне было еще очень сложно, — вспоминал Рид о своем первом концерте в Театре Эстрады, расположенном через дорогу от Кремля. — О советских людях — о чем они думают, как они чувствуют, что они любят, — я знал, конечно же, еще меньше. Большая часть моего репертуара того времени, должно быть, этой публике была незнакома. "Besame Mucho" ("Целуй меня крепко"), например, эта сентиментальная латиноамериканская песня о любви, рок-н-ролл или кантри, и даже такие хиты, как "I Did It My Way" ("Я все делал по-своему"), давно уже были известны по всему миру, но я думал, что этим популярным мелодиям не удалось проникнуть за "железный занавес", который, как я все еще полагал в то время, существует. Но когда я пел, мне сразу становилось очевидно, как трепетно советские люди относятся к простым житейским историям. Публика в Театре Эстрады слышала в ковбойской песне то, что в ней поется о людях, которые хотят отдохнуть после тяжелой работы, устраивают ли они шумные скачки по улицам маленького техасского городка, сидят ли у костра в прериях или ухаживают за девушками. Каким-то образом появлялось ощущение, что эта песня выражает те же чувства, что и у русского деревенского парня, когда он вечером играет на гармони на улочке, выдает гопака или обхаживает соседскую дочку. Прошло всего минут пятнадцать, и я больше не чувствовал себя иностранцем. Я был за тысячи километров от моего дома, но люди, находившиеся напротив меня, неожиданно стали мне близки настолько, насколько могут быть близки люди».^[139]

Годами ранее, когда Рид жил еще в Чили, он познакомился со Львом Яшиным, знаменитым советским футболистом, в то время когда команда приезжала в Южную Америку на игры Чемпионата мира 1962 года. Встреча спровоцировала небольшой инцидент, когда футболист пригласил Рида на матч, а Рид ответил приглашением на одно из своих шоу. Чилийские политики и персоны, формирующие общественное мнение, предположили, что Рид втирается в доверие к советским товарищам, так как сам является скрытым коммунистом. Рид это обвинение отрицал. Однако в качестве компромисса он договорился с радиостанцией Сантьяго о своем выступлении перед советской командой. Футболисты так и не увидели представления, но Рид и Яшин стали друзьями. И здесь, в Советском Союзе, Яшин побывал на одном из шоу Рида и после выступления присоединился к нему за кулисами. Дин был счастлив увидеть своего давнего друга среди всех тех русских, которые жаждали с ним познакомиться. Гастрольный тур для него уже начинал превращаться в сплошную вечеринку. Повсюду людям хотелось пожать его руку. Шампанское и водка текли реками. Рид пытался воздерживаться, поскольку намеревался твердо стоять на ногах в своих последующих шоу и так же потому, что никогда не имел большого пристрастия к алкоголю. Уже в первую неделю гастролей Дин и Патриция почувствовали на себе «медвежью хватку» с непременным наполнением рюмок и тостов, следующих по кругу один за другим. Они пили за дружбу, пили за мир, пили за Рида, пили за Патрицию, и супруги провозглашали ответные тосты за хозяев и своих новых друзей. Вскоре все оказывались пьяны, а на следующее утро американцев ожидало тяжкое похмелье. Они промучились несколько дней, прежде чем кислород и физические упражнения вытеснили алкоголь. Подобные сцены повторялись практически ежедневно, и юная чета пришла к выводу, что их молодым организмам не выдержать состязания с многоопытными хозяевами. Но, применяя небольшие хитрости, им все-таки удавалось поддерживать хорошие отношения, завязанные не совсем честным образом. Корням находившихся поблизости растений довелось впитать немало спиртного, и супруги стали чаще наведываться в ванную комнату, возвращаясь со значительно меньшим количеством содержимого в своих бокалах. Кроме того, Патриция держала при себе в сумочке пустую бутылку и потихонечку наполняла ее крепкими напитками. Но даже если русские хозяева замечали эту проделку, они никогда не говорили и слова, и приемы продолжались. Так Риду и Патриции удавалось придерживаться трезвого образа жизни.^[140]

Работа американца оплачивалась наполовину советскими рублями и наполовину долларами США. Рубли были абсолютно бесполезны в других странах мира, но на них можно было приобретать товары в России. Пока Рид репетировал, Патриция посещала музеи и театры, приобщаясь к истории и культуре страны, затем, переключив внимание на магазины, она купила большие русские шапки и теплые меховые пальто, посуду и настоящее столовое серебро. Также она приобрела видеокамеру, чтобы иметь возможность снимать на пленку то, что ими будет увидено.^[141]

Патриция наслаждалась поездкой. Рид, довольный оказанным ему приемом, радостно хвастался своей женой перед сопровождавшими его музыкантами, российскими официальными лицами и звездами эстрады, с которыми встречался за кулисами. Патриция, как она это часто делала со времен начала их совместной жизни, брала с собой 35-миллиметровый фотоаппарат и делала снимки, документирующие выступления Рида, или жизнь, увиденную по дороге. Патриция обладала хорошим взглядом фотографа, что позволяло ей делать снимки, которые позже могли служить в качестве рекламных для продвижения карьеры ее мужа. В письмах матери она описывает оркестр из 18 музыкальных инструментов, сопровождающий Рида, его песенный репертуар, включающий рок-н-ролл, народные или собственные композиции и некоторые этнические мелодии Гарри Белафонте. Рид всегда включал в программу хит 1961 года Чабби Чекера «Твист» («The Twist»), потому что под него легко танцевать. Маленький профессиональный секрет Рида состоял в том, что он не мог по-настоящему танцевать под свою собственную музыку, за неимением тех заводных ритмов, которые бы позволяли его ногам и бедрам свободно двигаться. Твист служил Риду камуфляжем, который никогда не подводил, поскольку не оставалось ни единой девчонки, испытывающей сомнения в том, что перед нею король танца.

Все шло превосходно. На одном из своих первых концертов Рид шесть раз выходил на бис, прежде чем наконец смог удалиться в гримерную. Но двадцать минут спустя организаторы концерта умоляли его вернуться на сцену, поскольку публика не хотела расходиться. Когда он появился вновь, в зале случилась небольшая потасовка, так как поклонники ринулись к сцене, пытаясь дотянуться до певца. На следующее утро в 8 часов зазвонил телефон, российские журналисты хотели взять у него интервью, и такие звонки продолжались почти весь день. Гастроли привели их сначала в Ленинград, где было холодно и снежно, а затем на юг, в Грузию, Армению и города Черноморского побережья, где было тепло, и которые напоминали Патриции Калифорнию. Затем они вернулись в Москву, чтобы дать больше концертов в столице.^[142]

Когда же, завершая свое турне, Рид поспешил в другую советскую республику, Патриция осталась в Москве, с одним из официальных представителей, который помогал в организации гастрольного тура. Патриция была беременна, и пока Рид находился вдали, знакомая беда преждевременных родов вновь посетила ее. Она срочно была госпитализирована в московскую клинику, а Риду отправили телеграмму, спрашивая его разрешения на прерывание беременности. Рид телеграфировал согласие, а затем прислал еще одну телеграмму, в которой говорилось: «Пэтти, держись, потому что я люблю тебя». Следом за этой телеграммой пришла еще одна: «Наша любовь высока, словно горы, наша любовь глубока, словно море, наша любовь — теплый летний день, наша любовь всегда будет французским поцелуем. — Дино».^[143]

Находясь в кремлевском госпитале, Патриция познакомилась с женами революционных лидеров Мозамбика. Советский Союз поддерживал их попытки свержения правительства, и Патрицию потрясли истории, рассказанные этими женщинами. Когда супруги, наконец, воссоединились, Патриция поведала Риду все, что услышала. Рид обернул ее рассказы в песню «Свобода — главное слово сегодня» («Freedom is the Word of Today»).

Всем африканским народам, от Анголы до Мозамбика, от Родезии и до Южной Африки нужна сегодня свобода.

Храбрецам из Вьетконга известно, откуда летят к ним бомбы, их орудия смотрят в небо — им сегодня нужна свобода.

Итальянские рабочие, правосудие вскоре предвидя, маршируют против насилия, им сегодня нужна свобода.

От Бразилии до гаучо-земли начинают вставать народы, они потребуют независимости — им сегодня нужна свобода.

И в нашей стране, в США, говорить начинают люди: несправедливости больше не будет, — нам свобода сегодня нужна. ^[144]

Двухмесячное турне Рида по Советскому Союзу повсюду имело грандиозный успех. Его встречали огромные и восторженные толпы зрителей. Им нравились и музыка, и сам американец. Но каким-то образом «железный занавес» заблокировал эту новость. Если представители студий звукозаписи США и слышали о фуроре, произведенном Ридом в России, они не подавали никаких признаков. Недели перетекли в месяцы, а Рид не имел никаких известий с родины. Следуя маршруту своего путешествия, он направился обратно, в испанские апартаменты, но уже намечая подыскать новый дом в Италии. По дороге Рид сделал остановку в Праге, Чехословакия, где исполнил несколько песен на государственном телевидении и дал интервью на радио. Так же, как он поступил с некоторым количеством рублей в Советском Союзе, Рид пожертвовал плату за выступление в помощь Вьетнаму. Фактически теперь он оказывал денежную поддержку северным вьетнамцам — именно тем бойцам, которые убивали не только своих братьев с юга Вьетнама, но также, и во все больших количествах, солдат американских войск. К пожертвованиям подталкивали практические соображения. В Советском Союзе и его сателлитах пользовались деньгами, которые практически невозможно было обменять на доллары или другие западные валюты. Хотя и существовали какие-то способы решения этой проблемы, они были слишком замысловаты, и Рид подумал, что для него будет проще, и для повышения его репутации в глазах хозяев будет лучше, если он оформит безвозмездную помощь. Обдумав проблему, Рид нашел оправдание денежной поддержке врагов его страны. «Люди Вьетнама и всех стран мира имеют право устраивать свои дела так, как они того желают, и решать свои внутренние проблемы путем революции, если необходимо. Нашим солдатам нечего делать во Вьетнаме, это агрессия».^[145]

Дин Рид больше не тот пацифист, которым являлся благодаря своему другу Патону Прайсу. Пройдет всего несколько месяцев до завершения этого интеллектуального путешествия, но Рид уже начинает расценивать вооруженный конфликт как законный, если он служит делу революции. Если революция происходит от имени людей, пытающихся привести к власти правительство, которое служило бы всем гражданам, Рид одобряет вооруженное восстание. По завершении этого идейного обращения он попытается объяснить его своему отцу. «Ты упоминаешь, что "ненавидишь" Патона Прайса, так как он оказал на меня дурное влияние, — писал Дин Сирилу Риду. — Думаю, что должен сказать тебе о том, что Патон не пишет мне уже более пяти месяцев, потому что ОН ТАКЖЕ ПОЛИТИЧЕСКИ СО МНОЙ НЕ СОГЛАСЕН! Ибо, как ты знаешь, Патон — пацифист, в полном смысле этого слова, он не согласен с тем, что у одного человека есть право отбирать жизнь у другого. А я больше в это не верю. Я верю, что каждый вьетнамец имеет право и обязанность застрелить любого американского солдата, вступившего на землю Вьетнама. У него есть право и обязанность сбить любой иностранный самолет, пролетающий над его страной, несущий пожары и увечья его женщинам и детям. Так что, как видишь, Патон и я теперь по разные стороны, поскольку он считает, что даже у них нет прав убивать. Я считаю, что любое убийство — это злодейство, но что все взаимосвязано. Очевидно, что человек, защищающий свою землю, страну и дом, имеет право уничтожить захватчика, который оккупирует его дом и землю. Только так справедливо».^[146]

Риду не удалось повлиять на отцовские взгляды, такое вряд ли было возможно, да он и не стал тратить на это время. Перед ним была более широкая аудитория для обращения. Мышление Рида изменилось как раз в то время, когда он стоял на пороге самых плодотворных лет своей жизни — как актер и как радикал.

(обратно)

Глава 10. Свет, камера, депортация

В конце 60-х в среде американских актеров Италия считалась вторым Голливудом. Клинт Иствуд, Юл Бриннер и другие артисты отправлялись на юг Европы на киносъемки. Наряду с той холодностью, с которой Голливуд относился к Риду, итальянское гостеприимство казалось теплым, словно легкий ветерок Средиземноморья. Рид был нарасхват у кинорежиссеров, и он приступал к съемкам сразу же, как только запускалось производство их фильмов. Итальянские режиссеры приглашали его на главные роли вместе с такими известными актрисами, как Анита Экберг и Надя Тиллер. В 1967-м вышел фильм «Баккару» (Buckaroo). В 1968 — «Двадцать шагов к смерти» («Twenty Steps to Death») и «Три цветка» («The Three Flowers») совместного итало-испанского производства. А в 1969-м он снялся в картинах «Смерть стучится дважды» («Death Knocks Twice»), «Бронебойный бэби» («Machine Gun Baby Face»), «Сородичи Зорро» («The Cousins of Zorro») и «Пираты Зеленого Острова» («The Pirates of the Green Island»). Всего после приезда в Италию Рид сыграл в восьми фильмах.

Но именно с выходом кинокартины «Прощай, Сабата» («Adios Sabata») в 1968 году Рид оказался соблазнительно близок ко всеамериканской славе, избегавшей его почти 10 лет. Фильм был одним из серии спагетти-вестернов, снимавшихся в Италии, но с расчетом на американскую аудиторию. Ведущая роль в нем была отдана известнейшему актеру того времени — Юлу Бриннеру. Боготворимый за роль в фильме «Король и я» и главную роль в классической картине 60-х «Великолепная семерка», Бриннер все еще являлся знаковой фигурой, несмотря на то, что в последнее время кассовые сборы его фильмов не оправдывали ожиданий. Имя Рида значилось вторым после Бриннера, и роль давала ему возможность присутствия на экране вплоть до финальных титров. Голливудская студия «Юнайтед Артистс» выпустила фильм в прокат США в 1971-м, но еще в период съемок этой картины Рид убеждал себя в том, что, наконец-то, американские зрители, и что еще важнее, американские режиссеры увидят его работу и пригласят сниматься в главных ролях своих фильмов. Увы, — хотя этот фильм до сих пор периодически появляется в эфире кабельных телеканалов, — звонков из Голливуда так и не поступило. Поведение Рида на съемках также менялось. Частенько по утрам он вставал и произносил речь перед остальными членами съемочной группы, рассказывая им о своем видении проблем мира. Он говорил о помощи бедным, об освобождении от дискриминационных ограничений чернокожего населения Америки, о выводе американских войск из Вьетнама. «То были неглубоко мыслящие люди, и они этого не выносили, — говорила Патриция. — Я сказала ему: "Дин, собери столько денег, сколько сможешь, чтобы иметь возможность сражаться деньгами против денег". Богатые отправляли "к черту Дина Рида". Он злил Юла Бриннера. Когда Дин проходил мимо, Юл говорил: "Вот коммунистический ублюдок"».^[147]

В августе 1967, в перерыве между съемками, Рид и Патриция поехали в горы, на знаменитый горнолыжными трассами курорт, расположенный недалеко от Рима. В летнее время курорт также пользовался популярностью благодаря своим живописным пейзажам. Супруги совершили поход в лес, и Патриция соорудила навес из веток. Пара чуть было не распалась накануне Рождества 1966 года, чуть позднее возвращения из российского турне. Тогда Патриция улетела в Калифорнию, пару месяцев жила у матери и в течение нескольких недель встречалась с игроком Американской футбольной лиги. В итоге Рид отправился за ней в Калифорнию, и они помирились. Теперь супруги вновь собирались предпринять попытку заиметь ребенка и хотели зачать его высоко в горах под звездами. Тем вечером они приготовили ужин на костре. И пока летнее солнце скатывалось за горные вершины, а сумерки сменялись темнотой ночи, Дин и Патриция сидели у огня, потягивали вино и вели беседу. Рид погладил длинные волосы жены, и, целуя, принялся расстегивать ее блузку. Неторопливо освободив друг друга от одежды, они насладились любовью, позволив прохладному ветерку гор ласкать их обнаженные тела.^[148]

Короткое время спустя доктора подтвердили беременность Патрисии. Рид отправился в Монголию, и эту поездку в итальянской прессе сравнивали с путешествиями итальянца Марко Поло, несколькими веками ранее. Вряд ли эти приключения равновесны, но все же представление рок-н-ролла еще одной находящейся во власти коммунистов стране освещало неизведанные маршруты. Рид путешествовал по региону, отправлял снимки и рассказы для публикаций в итальянских газетах и встречался с Далай-ламой. Через месяц он вернулся к жене с подарками из тончайшего шелка.^[149]

Беременность Патрисии протекала трудно, несколько недель она находилась на сохранении. И мать, и отец ребенка очень волновались. Они уже столько раз в разных странах проходили сквозь это испытание: радость от провозглашенного вердикта врачей о беременности, предвкушение появления ребенка на свет и затем опустошительное отчаяние от того, что что-то было не в порядке и тело Патрисии отторгало плод. Рождение здоровенькой малышки в римском госпитале 2 мая 1968 года супруги восприняли как чудо. После семи неудач наконец-то держать на руках дитя своей любви — это событие глубоко потрясло обоих родителей. Охапки роз, взгроможденные в больничной палате Ридом на грудь жене, чуть не лишили ее возможности дышать и напрочь перекрыли запахи дезинфицирующих средств, обычно применяемые в госпиталях. Он держал на руках Рамону, ворковал с ней и затем, вернувшись домой, сделал то, что в особые моменты жизни делал часто. Он писал. На этот раз — письмо, адресованное дочери, которую нарекли Рамона Чимене Гевара Прайс Рид. Во многом это письмо поразительно напоминает ранние письма Рида, которые он прежде писал в день своего рождения. В этом письме к дочери Рид подытоживает то, что ему удалось узнать на своем жизненном пути, и называет тех, от кого он приобрел эти знания.

«Дорогая Рамона,

Это мое первое письмо к тебе, моей дочурке, так неожиданно быстро появившейся на свет 2-го мая. Патрисия и я выбрали сегодня тебе имена, и я уверен, что ты обязательно оценишь каждое из этих пяти очень разных имен по достоинству… Пять имен — достаточно много, я знаю, но для каждого из них имеются свои основания.

Рамона… будет напоминать тебе, что твои предки со стороны матери были индейцами. Оно будет напоминать тебе о том, как храбро и мужественно сражался твой народ, защищая свою землю. Но самое главное — оно будет напоминать тебе о важнейшей роли природы в жизни твоего народа и в жизни твоей мамы и твоего отца. Потому что ты была зачата на постели из трав, и только листья деревьев скрывали любовь двух людей от глаз звездного неба. Ты, и твои папа и мама в тот момент были частью природы, и поэтому я надеюсь, что ты вырастешь такой же свободной и независимой, как животные в лесу и птицы в небе. Ты будешь жить в единстве с природой, потому что поймешь, что ты есть живое существо, как и все остальные — такие же дети эволюции, как ты сама.

Чимене… будет напоминать тебе о том вечере, когда я, твой отец, наконец-то ощутил необходимость и набрался смелости попросить твою маму стать моей женой. Оно будет напоминать тебе о твоей матери и о ее женственности. Твоя мама и я посмотрели фильм "Эль Сид", для меня этот день очень памятен. Героем фильма был очень смелый человек, который скакал на белом боевом коне и который посвятил свою жизнь людям. А его жена, красивая Дона Чимене, посвятила свою жизнь ему. Патрисия стала моей женой, потому что поверила, что тем человеком в сияющих доспехах на белом коне был я. Жизнь показала, что доспехи теряют свое сияние и что белый конь становится серым, но ее романтическая женственность осталась неизменной. Так что твоя мама пожелала, чтобы ты носила это имя Чимене и, повзрослев, стала такой женщиной.

Имя Гевара… будет тебе напоминать о тех качества, которые должны приобрести каждый мужчина и каждая женщина. Человек, который носил это имя, прожил свою жизнь не для того, чтобы исполнять собственные желания, но ради служения всему человечеству. Ты, моя дочь, однажды сможешь рассудить, всегда ли твой отец поступал правильно или нет. А я всегда буду делать все от меня зависящее, чтобы чтить память этого имени. Потому что жизнь человека только тогда чего-нибудь стоит, если он посвящает ее своему ближнему, поиску и борьбе за более справедливый и человечный мир.

Прайс… будет напоминать тебе о том, что ты должна находить свою собственную истину и что должна защищать ее, не страшась последствий. Потому что человек, обладающий этим именем, посвятил свою жизнь поиску правды, и, поверив в то, что обнаружил ее, он был достаточно отважен, чтобы защищать ее наперекор всему миру. Он никогда не предал того, что по совести считал верным, даже когда ему пришлось за это отправиться в тюрьму. Этот человек стал моим лучшим другом. Твои убеждения в течение жизни могут измениться несколько раз, потому что знание приходит к нам только капля за каплей, медленно и иногда против нашей воли, но только так ты отыщешь свою собственную истину.

Рид… будет напоминать тебе о твоих бабушке и дедушке, которые воспитывали твоего отца, жертвуя многим. Ты тоже часть их. Имя Рид будет также напоминать тебе о честности и прямоте, с которыми твой дедушка прожил свою жизнь, и о любви, которую твоя бабушка отдавала мне, твоему отцу. Все это способствовало тому, что я стал тем, кто я есть, и они будут любить тебя так же, как я люблю. Но имя Рид постоянно будет напоминать тебе и о самом важном человеке в моей жизни. О том человеке, который не приобрел имя Рид с рождением, но принял его, понимая, что оно принесет в будущем не только радость и счастье, но и слезы и горе. Этот человек — Патриция, которой пришлось столько выстрадать, чтобы дать тебе жизнь. Помни того человека, которому пришлось провести так много болезненных часов в госпиталях прежде, чем она смогла, исполненная надежды, дождаться часа твоего рождения. Она уже столько о тебе выплакала, и наверняка снова не раз всплакнет, пока ты вырастешь. Она дала мне силы бороться. Благодаря ей узнал я, что такое любовь и что означают взаимное уважение и терпение. Она понимает, что когда я выступаю за лучшую жизнь всего человечества, Я ТАКЖЕ ВЫПОЛНЯЮ ОБЯЗАТЕЛЬСТВА ПО ОТНОШЕНИЮ К НЕЙ И ТЕБЕ, РАМОНА, ПОСКОЛЬКУ ВЫ — ТАК ЖЕ ЧАСТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА.

Это твои имена, малышка. Гордись ими. Твоя мама и я любим тебя, и мы сделаем все, что сможем, чтобы ты и твоя жизнь подтвердили, что эти имена даны тебе справедливо.

Спокойной ночи, моя крошка.

Твой отец».^[150]

Снимаясь в кино и познавая заботы отцовства, Рид не пренебрегал своим долгом просветителя. Сейчас основное его внимание было направлено на войну во Вьетнаме и все более кровожадные старания руководства Соединенных Штатов поддерживать правительство Южного Вьетнама вместе с его армией, уже доказавшее свою неспособность отражать натиски северо-вьетнамских войск. В этом смысле Рид не отличался от сотен тысяч юношей и девушек, которые организовывали мощные антивоенные демонстрации в университетских городках, у призывных пунктов и государственных зданий в Соединенных Штатах. Добрый друг Рида Марв Давидов, например, систематически проводил акции протеста у штаб-квартиры корпорации«Ханиуэлл» и промышленных предприятий в Миннеаполисе и его пригородах, поскольку «Ханиуэлл» являлся одним из главных производителей бомб и других приспособлений для ведения боевых действий во Вьетнаме. Но, в отличие от идеологических собратьев в США, Рид, казалось, был заинтересован в успехе Северного Вьетнама и озабочен гибелью его солдат не менее, чем взысканием поминальных звонов по его собственным соотечественникам. «Он думал, что правительство США убивает наших парней, — объясняла Патриция. — Он полагал, что если мы выведем войска, войны больше не будет. Он не думал об этом, как об убийстве американцев. Он говорил вьетнамцам, что нам нужно вывести свои войска, но вам нужно освободить заключенных. Он был похож на Джейн Фонду. Он думал, что эта война идеологическая».^[151]

25 мая 1967 года Рид выступал на организованном антивоенном митинге в Риме на площади Пьяцца Навона. Ночное собрание проходило с участием большого числа знаменитостей. В докладе Государственного департамента США в адрес ФБР заявляется, что Рид присоединился к выступающим у микрофонов по приглашению не установленных итальянского киноактера и греческой киноактрисы. В докладе цитируется другой американец, Харольд Хьюмз, но не приводятся слова Рида, и лишь дается замечание, что его выступление было «антиамериканским».^[152]

Летом 1967 года правительство Южного Вьетнама под руководством подполковника Нгуена Ван Тхеу и вице-президента Нгуена Као Ки подготовилось к переизбранию. В начале сентября за эту пару проголосовали только 27 процентов избирателей, но и эта цифра оказалась вдвое большей, чем у ближайших соперников. Рид не смог упустить удобного случая прокомментировать избирательную кампанию и написал письмо редактору «Интернэшнл геральд трибюн», уважаемого европейского издания американской газеты «Нью-Йорк геральд трибюн». «Геральд трибюн» выпускалась в Париже и выполняла функции прессы для американцев, живущих или путешествующих по Европе. Еще одна служебная записка, направленная директору ФБР из американского посольства в швейцарском Берне, содержала в прикреплении письмо Рида и сообщение, что «это может свидетельствовать о том, что Рид в настоящее время находится в Риме». Письмо написано в манере Дина Рида, с присущим ему частым использованием восклицаний, с обычным восхвалением американского народа и презрительным отношением к его южновьетнамскому союзнику.

«Наконец-то, моя вера в бесконечную мудрость американского народа возродилась, так как я прочел, что согласно последним опросам большинство американских граждан сомневаются в том, что выборы во Вьетнаме проведены полностью честно, — гласило частично письмо Рида. — Вне всякого сомнения, это есть недомолвка года!»

«После того как были тщательно отобраны кандидаты, начался процесс отбора избирателей. Голосование было разрешено только в районах, которые находятся под контролем сил США, — а это означает, что в пределах от двух третей до трех четвертей территории Вьетнама голосование было запрещено! — равнозначно тому, как если бы только консервативному и расистскому югу Соединенных Штатов было позволено принимать участие в выборах президента страны».

«Вот уж действительно свободные выборы! Что было действительно свободным на этих выборах, так это свободные методы и организация их проведения от первого и до последнего дня»».^[153]

Многие годы жизни и работы за границей научили Рида способам извлечения пользы из обладания американским гражданством. Весной 1969 года выступления против вьетнамской войны достигли своего пика в Соединенных Штатах и других странах, включая Италию. Итальянская полиция принимала жесткие меры, пытаясь предотвратить массовые протесты, которые ставили в неловкое положение мощного и богатого союзника Италии. В один воскресный день друзья-активисты позвонили американскому актеру и сообщили о еще одном митинге в защиту мира, намечаемом в Риме. Рид принял участие в акции и обнаружил, что митингующие направляются к американскому посольству. Огромная толпа надвигалась, но полиция была наготове, построенная в три шеренги и стоящая намертво между демонстрантами и посольством. Рид — по какой-то причине, которую он не мог вспомнить, — в тот день был при галстуке, и когда он протискивался к первым рядам участников демонстрации, его друзья просили всех уступить ему дорогу, так как он является сотрудником посольства. Вытащив свой американский паспорт, Рид помахал им перед полицейскими. На ломаном итальянском он объяснил офицерам — по подсказке друзей, — что он американский служащий, и ему нужно пройти на работу в посольство. Полицейские, больше нацеленные держать под контролем тысячи демонстрантов, мельком взглянули на Рида и позволили ему пройти за ограждения. Он прошел за баррикады и далее, ближе к тому месту, откуда посол Соединенных Штатов и шеф римской полиции наблюдали за противостоянием. Рид повернулся к толпе и произнес как можно громче, чтобы быть хорошо услышанным:

«Да здравствует Хо Ши Мин! — провозгласил он здравицу лидеру Северного Вьетнама. — Да здравствует Хо ши Мин! Остановите бомбежки. Прекратите террор. Все агрессоры — вон из Вьетнама! Да здравствует другая Америка!»

Услышав первое воззвание, посол и шеф полиции повернули головы, увидели, кто дирижирует скандированием лозунгов с территории посольства, и отдали приказ на арест Рида. Офицеры быстро скрутили его, надели наручники и вывели из посольства. Рид, довольный хитрым приемом, при помощи которого удалось провести копов, улыбался всю дорогу до полицейского участка. Через пару часов его отпустили.^[154]

Наряду с публичным высказыванием недовольства основными принципами общественного устройства и деятельности политической и экономической элиты, частным образом этот американец выражал серьезные сомнения в отношении коммунизма и Советского Союза. В середине 60-х Чехословакия, под руководством Александра Дубчека, поигрывала с более открытым общественным устройством: ослабляла свою хватку жесткая цензура в области искусства, прессы и критики правительства; власти экспериментировали со свободной торговлей, в отличие от плотно контролируемых и централизованно планируемых экономик большинства стран Восточной Европы. Допускалась критика восточного соседа — Советского Союза и велись разговоры о том, чтобы ослабить русские поводья над чешской нацией и, возможно, установить более тесные отношения с Западной Европой и даже с Соединенными Штатами. Естественно, западные чиновники аплодировали таким подвижкам, надеясь, что если они сумеют переманить с советской орбиты одну страну, другие в конце концов также начнут выбираться из внутреннего мира, замкнутого «железным занавесом». В августе 1968 года эту мечту раздавили. Генеральный секретарь Коммунистической партии СССР Леонид Брежнев отдал приказ советской армии пересечь границу, отстранить Дубчека от власти и восстановить в Праге жесткое коммунистическое правление. Появление советских танков, патрулирующих улицы чешской столицы, поразило и встревожило людей по всей Европе и в Соединенных Штатах. Одним из возмущенных был Дин Рид.

Проведя несколько недель в мучительных размышлениях об увиденном, 29 сентября 1968 года Рид сел за свою пишущую машинку и отпечатал трехстраничное, при единичном интервале, письмо Юрию, советскому литератору, с которым он познакомился во время своего первого турне по России двумя годами ранее. Юрий написал книгу, в которой утверждалось, что каждой стране необходимо по-своему переосмыслить коммунистическую идеологию с тем, чтобы она соответствовала культуре и традициям каждого народа, и что без этого понимания она не может быть никому навязана. «Юрий, в течение нескольких недель я размышлял, взвешивая все "за" и "против", следует ли мне донести свои мысли и чувства до моих дорогих товарищей в Советском Союзе, — написал Рид. — В итоге я решил, что поскольку моя жизнь, уже зрелого человека, всецело предана истине, то по совести это был бы первый нечестный и непорядочный поступок с моей стороны — воздержаться на этот раз от осуждения действия, которое я расцениваю как антимарксистское и нанесшее непоправимый вред прогрессивным силам всего мира, и которое, несомненно, произведено не в интересах даже самих советских людей. Это вид лицемерия советского руководства — вторгнуться в другую братскую социалистическую страну из-за того, что некоторые лидеры Коммунистической партии посчитали несовместимой с интересами Советского Союза ту форму социализма, которую пожелала принять эта страна». Он продолжил письмо, говоря, что миллионы людей третьего мира теперь убеждены в том, что им следует опасаться как американского, так и советского империализма. Военное вторжение повлечет за собой два других ответных действия, писал Рид своему другу. Во-первых, оно укрепит кулак консервативных сил в Соединенных Штатах, которые могут использовать инцидент для сплачивания вокруг Ричарда Никсона в его кампании против либералов и в особенности против Хьюберта Хэмфри на ноябрьских выборах. Во-вторых, молодым людям из капиталистических стран будет сложнее принимать коммунистическую идеологию, что и без того являлось мужественным и непростым поступком, — написал он. «Ты должен понять, что сейчас я являюсь преданным коммунистом, но путь, которым я шел, был небыстрым и болезненным и занял последнее десятилетие моей жизни, — завершил Рид. — Следуя велениям своей совести, я много раз подвергался гонениям, но они несравнимы со страданиями многих моих товарищей в Южной Америке и других странах мира, включая Советский Союз».^[155]

Даже когда Рид снимался в фильмах, прекрасно жил в Италии и путешествовал по Европе и Советскому Союзу, он не забывал о людях из Южной Америки, благодаря которым он впервые почувствовал себя звездой. В Аргентине мало что изменилось с тех пор как он и Патриция бежали из страны в марте 1966-го, но Рид все же наметил короткое возвращение в страну в августе 1969 года. Газета Буэнос-Айреса «Ла Разон» сообщила о запланированном прибытии 14 августа и появлении Рида в серии телевизионных шоу на «9 канале».^[156]

Очевидно, правительственные чиновники Аргентины также читали газеты, ибо когда Рид прилетел в аэропорт Буэнос-Айреса 16 августа, его уже ожидали. Ему было отказано во въезде в страну, поэтому из аэропорта Рид позвонил в посольство США и говорил с дежурным офицером, Луисом Виллаловосом. Рид сказал, что не имеет представления, почему его не пускают в страну, хотя, по его догадке, это оттого, что он — «человек Кеннеди, прогрессивно мыслящий и пацифист». Дальше Рид пояснил, что у него заключены контракты на выступления в нескольких шоу на «9-м канале». Виллаловос переговорил с чиновниками из аргентинской иммиграционной службы аэропорта, но это не помогло. Все, что они могли сказать, — это то, что у них есть приказы не пускать Рида в страну.^[157]

Власти Аргентины стояли накрепко, Рида посадили на ближайший самолет, направляющийся в Чили. Попасть в Буэнос-Айрес по прямому маршруту не удалось, так что Рид решился на обходной маневр. Чили и Аргентина имеют большую общую границу, протяженностью в тысячи миль. Не вся она находится под охраной, и друзья Рида знали, как тайно переправить его на другую сторону. Они перевезли его через границу и доставили на телестудию точно к назначенному времени его первого выступления. 20 августа он исполнил свою программу, включив в нее многие из недавно написанных им песен. Одна из них добилась своей цели, и полиция схватила его после шоу. Рид отправил телеграмму Патриции, информируя о том, что он снова арестован властями Аргентины. Патриция моментально распространила известие. «Я только что получила телеграмму из Буэнос-Айреса, в которой сообщается, что мой муж арестован за исполнение написанной им песни. Диктаторский режим объявил песню "подрывной", потому что в ней говорится о мире, свободе и демократии!».^[158]

Полиция продержала Рида взаперти пару дней, затем выслала из страны, на сей раз удостоверившись, что самолет покидает пределы континента и способов прокрасться обратно для Рида не будет. Патрицию радовало благополучное возвращение мужа в Рим, к ней и малышке Рамоне, но одновременно возрастала ее тревога за Дина, пренебрегающего собственной безопасностью. Она могла согласиться с выражением протеста в Соединенных Штатах или даже в демократических странах Западной Европы, потому что там понимали, что означают гражданские права, и следовали законам. Но поднимать голос против диктатуры Южной Америки не имело смысла совсем. «Это было ужасно, — сказала Патриция, вспоминая аргентинский арест Рида. — Как раз тогда я обвинила его в том, что он ищет своей гибели».^[159]

Удивление Патриции вызывали не мысли Рида, а то, что он стремится к их воплощению. В течение нескольких лет, вплоть до этого момента, Рид заявлял о готовности отдать жизнь за свои убеждения. И чуть что становился еще более жестким. «Понимаешь ли ты, что для миллионов людей в Южной Америке, которые составляют большинство угнетенных, и для миллионов советских граждан я САМЫЙ ЧЕСТНЫЙ И ПОРЯДОЧНЫЙ АМЕРИКАНЕЦ среди выходцев из Америки за последние годы??!!!!!! Спрашиваешь — почему? Да потому что человека судят по мотивам его действий, так же как по его действиям. Именно так я буду судить моих сыновей и дочерей. Мои мотивы — чистейшие. Я готов принять лишение свободы и смерть — НЕ ДЛЯ ПЕРСОНАЛЬНОЙ ВЫГОДЫ, НО РАДИ ТОГО, ЧТОБЫ ПОМОЧЬ СДЕЛАТЬ ЖИЗНЬ ОСТАЛЬНОЙ ЧАСТИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА МЕНЕЕ БОЛЕЗНЕННОЙ, МЕНЕЕ ГОЛОДНОЙ И НЕСПРАВЕДЛИВОЙ!!!».^[160]

(обратно)

Глава 11. Дома — проблемы, за порогом — торжества

В то время, когда бросивший учебу в колледже Рид впервые обосновался в Голливуде, образцами любящих глав семейств служили несколько сбивающие с толку мужья и отцы из телесериалов «Приключения Оззи и Гарриет» и «Отец знает лучше» в исполнении Оззи Нельсона и Джима Андерсона. Риду в своей семейной жизни, должно быть, не довелось наблюдать такого же большого количества идиллических эпизодов, поскольку его супружество с Патрицией давало трещины. Популярность привлекала к нему женщин всех национальностей, каждая из которых была прекрасна и счастлива отдаться американскому певцу всецело: на одну ночь, если ему так хотелось, или надолго, если была такая возможность. Рид отнюдь не всегда сопротивлялся, и Патриции обо всем было отлично известно, хотя к его флиртам, не прекратившимся даже после рождения дочери, она относилась откровенно пренебрежительно.

«Когда он заводил эти интрижки, я не сильно ревновала, — сказала она. — Наши ссоры были такими же страстными, как и наш секс. Патон научил меня относиться к его романам как к разновидности самоудовлетворения, поскольку они не имели ничего общего с любовью. В большинстве случаев это были проститутки или те, которые выставляются напоказ».^[161]

Патриция также охарактеризовала своего мужа как «не лучший материал для семейной жизни. Он не имел дела с каждодневными обязательствами. Как муж или отец он был ненадежен».^[162]

Рид старался быть хорошим мужем. Он засыпал Патрицию письмами отовсюду, куда бы ни уезжал от нее по своим делам, и самым частым его упреком был тот, что она редко отвечает на его письма. «В любом случае, спасибо тебе. Поскольку ты отказываешься писать мне, потому что не можешь выделить и пяти минут в сутки, чтобы написать мужу, которого — как ты говоришь — любишь, полагаю, телеграмма все же лучше, чем ничего. Интересно, ты вообще когда-нибудь задумывалась, сколько времени было бы потрачено на написание этих слов и отправление писем раз в два дня. Я знаю, что сейчас ты очень занятая деловая женщина, но мне думается, что ты могла бы уделить мне пять минут в день — даже если тебе не очень этого хочется — просто для того, чтобы твой муж почувствовал себя счастливым». В завершение он написал: «даже если я не понимаю твою любовь и мне от этого больно, я действительно очень сильно тебя люблю и не могу дождаться возвращения к тебе. Твой муж, Дино». ^[163]

Если Патрицию совершенно не заботило сочинение писем, то Рид написал посланий больше, чем апостол Павел. Иногда они были полностью заполнены новостями, иногда — философскими размышлениями по поводу их семейной жизни, но часто это были просто письма о любви. Рид страстно желал свою супругу, которую называл Котенок, или Ножки, или частенько Миссис Рид. Иногда он писал по два письма в день, и нередко по несколько штук в неделю. Казалось, что эпистолярное творчество облегчало его сердечные муки, хотя с отправкой писем они никуда не исчезали. «Я ложусь спать — ты в моих мыслях и в сердце, я просыпаюсь — ты там же. И днем, и ночью я слышу твой голос и вспоминаю наш день за городом. Только так теперь мы будем проводить наши дни. Жаль, что я не могу полететь к тебе. Я так сильно люблю тебя, моя жена».^[164]

С самого начала отношения между ними напоминали полеты космических кораблей многоразового использования НАСА. Воспламенялась страсть, и они уносились на орбиту, как это происходило во время их первых встреч, в мексиканской истории и советском турне. Но проходило несколько недель или месяцев, ссоры и отчужденность настигали их, и они внезапно срывались вниз, на пыльную взлетно-посадочную полосу, и чаще всего Патриция отправлялась к матери в Штаты. Более того, отпраздновав вместе Рождество 1966 года в Испании, супруги снова рассорились, и Патриция улетела в Калифорнию, где встречалась с другим мужчиной, пока ее муж находился в Италии и Испании. В довершение Рид полетел в Лос-Анджелес, чтобы обсудить, стоит ли им продолжать семейные отношения или следует разойтись. Патриция и ее мать постарались сделать все возможное, чтобы Рид ничего не узнал о поклоннике жены. И хотя супруги пришли к договоренности еще раз попытаться начать с нуля, письма 1967 года отражают смятение Рида, а также содержат некоторые подсказки тому, в чем он видел проблемы их супружества.

«Привет, Котенок!

Удивлен, получив за два дня два письма! Но, конечно, как обычно, я все-таки не получил ни одного. Ты знаешь, я по-прежнему возвращаюсь к той самой единственной правде — существует или нет та восхитительная любовь, о которой рассказывают, или она существует только в очень короткие периоды времени. И поэтому я возвращаюсь к той мысли, что мы будем сожалеть всю оставшуюся жизнь об этой чудовищной ошибке, если разведемся и создадим новые семьи. Я уверен, что в первые месяцы или даже годы мы, возможно, были бы более счастливы, чем прежде, так как испытывали бы то неизведанное чувство восторга, которое приходит только с чем-то Новым. Но что, если спустя три года после женитьбы мы снова одинаково почувствуем крушение иллюзий и подумаем: вот черт, да она просто не существует… — и тогда зачем же я расстался с Пэтти. Ведь, я полагаю, что мы с тобою вполне совместимы — настолько же, насколько с любой другой женщиной, которую я наверняка встречу. Отчего мы причинили друг другу столько боли? Я уверен, что мое первое ощущение разочарования наступило из-за твоих постоянных недомоганий, которые, конечно же, ты ненавидишь так же сильно, как и я, но оно никуда не исчезло. … Я так много раз хотел заняться любовью, просто когда было желание, когда я любил тебя и видел твои глаза и тело, мне хотелось тебя, но ты стала такой консервативной со мной. …Очевидно, что сейчас я глубоко восхищен тобою, уважаю и люблю тебя больше, чем в то время, когда мы только поженились. Тогда это было чисто физическое влечение. Я прожил с тобой три года, с болью, слезами и радостью… не существует женщины, которой я восторгался бы более, чем моей матерью и тобой. Ты действительно необыкновенная женщина. Мне очень хотелось сегодня позвонить тебе и сказать: "Мы оба еще постараемся, постараемся освободить меня от этой серьезности. Мне бы хотелось больше смеяться и радоваться в жизни. Мне просто нужен кто-то, кто временами увлекал бы меня за собой и смеялся надо мной, вместо того чтобы сердиться на меня"».

Он подписал письмо словами: «С любовью, твой ищущий муж — Дин», а на полях приписал: «Я скучаю по тебе!!». ^[165]

Были еще подобные письма. В них обнаруживается то, что Дин Рид, романтик с Дикого Запада, борется со своими представлениями. Вступая в семейную жизнь, он идеализировал супружество и был уверен, что Патриция относится также, твердо веря в то, что восторг медовых месяцев останется с ними навечно. То было очарование новой любовью, когда разлука с Патрицией, пусть даже на несколько часов, приводила его, грезившего о ней наяву, в растерянность. А когда он видел ее снова, его тело охватывало дрожью и перехватывало дыхание. Каждое ее слово было золотым, а смех — наслаждением. Такая радужная любовь не может длиться вечно. Однако теперь Рид пытается ее заменить чем-нибудь. Он говорит Патриции, что в настоящий момент признает то, что идеальные супружеские отношения существуют лишь в сказочных историях, и, тем не менее, отныне он настроен посвятить себя длительным отношениям с нею. Но романтика так просто не сдается, и среди писем Рида, наполненных стараниями логически проанализировать любовь, все еще встречается письмо, в котором теплится страсть.

«Моя дражайшая супруга,

Ну, я начну с чего-нибудь такого, о чем не говорил в начале писем в течение долгого времени. Одни привыкли писать эти слова в конце, но если кто-то берет на себя заботу сказать их в начале, тогда это значит, что он в действительности и глубоко это чувствует. Знаешь что — я люблю тебя, Миссис Рид… Я так жутко скучаю по тебе и думаю о тебе целыми днями. Как же мне хочется прикасаться к тебе и любоваться тем, как ветер играет твоими волосами, или бежать рядом с тобой по берегу моря. Или просто ужинать с тобой при свечах, когда еда приготовлена только для меня той единственной, которая любит меня, — я соскучился по всему этому <…> О, любимая моя, как ты нужна мне!!!»

«Пожалуйста, наберись терпения, и наша любовь будет расти и расти, потому что я постараюсь быть более хорошим мужем и потому что я не хочу оставлять тебя — ни сейчас, ни когда-либо. Мне жаль, что временами я делаю тебе больно. Пожалуйста, прости меня. Я постараюсь стать лучше. Я знаком с таким большим количеством людей, замужними женщинами и одинокими девушками, и я понимаю, что только ты — та единственная женщина, которая мне нужна в жизни, ты в моих глазах настолько выше всех остальных. Я устал и мне следует идти спать, но мне не хочется останавливаться, потому что, пока я пишу, я чувствую себя в этот момент ближе к тебе. Вся моя любовь — тебе, Твой Муж, Дино». ^[166]

Ухаживания и письма возымели свое действие, время потекло вперед, а вместе с ним и их супружеская жизнь. Патриция частично восприняла то, о чем писал Рид, и уже не противилась занятиям любовью на природе, когда чета запланировала появление Рамоны. Рид также придерживался своих письменных обещаний и старался ублажать супругу, так что большую часть времени до конца года в доме царили спокойствие и любовь. С получением известия о том, что Патриция беременна, Рид души не чаял в жене, надеясь, что на этот раз она выносит ребенка до положенного срока. После трудных родов Патриции и практически до нового года он был чудесным, заботливым отцом. Но спустя недолгое время супруги вернулись к своей прежней модели семейной жизни, и проблемы возобновились. Рид отстранял Патрицию от своих революционных забот, а ей было ненавистно, что большая часть его жизни оторвана от нее. Ссоры были сродни тем, что происходили между ними в Мексике и Аргентине, но на этот раз победы доставались Риду почти без труда. В конце концов, ведь есть малышка Рамона, и кому-то нужно оставаться с нею, когда Рид отправляется на демонстрации или выступает с очередной песней протеста.

В марте 1970 года Патриция осталась дома с заботами о ребенке, а Рид полетел в Швецию, на «Стокгольмскую конференцию по Вьетнаму» — еще одно международное собрание, призванное обсудить военный конфликт в этой юго-восточной азиатской стране и чудовищное участие в нем Соединенных Штатов. На конференции Рид встретил своего давнего друга, Марва Давидова, проживавшего в Миннеаполисе и проводившего антивоенные демонстрации против корпорации «Ханиуэлл», где изготавливались кассетные бомбы, которые, как говорили Давидов и его сторонники, убивали тысячи невинных вьетнамских граждан.

«Мы провели вместе целую неделю, — сказал Давидов. — Конференция подходила к концу, и люди стали выкрикивать его имя, прося выйти и спеть. Русские, югославские партизаны и он поднялись и запели партизанские песни времен Второй мировой войны. Все бурно аплодировали, это было чудесно. Он сказал мне: "У меня концерт в Москве. По дороге домой сделай остановку в Москве, и я познакомлю тебя с такими людьми, с которыми ты никогда не сможешь встретиться самостоятельно: советскими балеринами, Генеральным секретарем Леонидом Брежневым, со всеми". Но мне нужно было возвращаться домой».^[167]

Для конференции Рид сочинил новую песню под названием «Мир», которую исполнил в главном зале. Перед тем как накинуть на плечо ремень гитары, он выступил перед делегатами с пятиминутной речью. Он больше не испытывал сомнений в отношении своей позиции. В понимании Рида его отечество было абсолютно не право, а северные вьетнамцы — безупречны во всех смыслах. В своей речи он также озвучил идею, которая уже давно вертелась в его голове, — проверить себя на прочность в сражении, даже если ему придется предстать в образе изменника своей родины, Соединенных Штатов Америки.

«Дорогие собратья по трудам во имя мира, борьбе за мир и участники крестового похода ради мира, если среди вас есть сторонники левых, — обратился к аудитории Дин. — Еще раз мы собрались все вместе под этими сводами, люди разных национальностей и из разных организаций, которые чувствуют необходимость вложения части своей жизни и способностей в настойчивые поиски подлинного мира во Вьетнаме.

Мы, узнавшие вас, представителей вьетнамского народа, всегда рады видеть вас снова. Но прискорбным является то, что наша любовь и дружба всегда собирают нас вместе во времена критических ситуаций и новых преступных действий американского агрессора в отношении ваших людей. Я, как американец, сейчас обнимаю вас и говорю: "Простите".

Но позже, когда закончится конференция, и я вернусь к своей жене и ребенку в Рим, моя совесть скажет мне, что лично я не сделал достаточно, поскольку вы воюете не только за свое освобождение, но также и за мое. Вы отдаете свою кровь не только за свою независимость, но вы жертвуете собой ради свободы всего человечества.

И снова, когда я останусь один на один со своей совестью, она скажет мне, что я не сделал достаточно, ибо пока я пою, возможно, вы плачете. Пока я пишу стихи, вы пишете историю. Я посчитал бы за честь стоять с вами плечом к плечу не только идейно и эмоционально, но также физически, в той самой битве, которую вы ведете против нас. Моя жизнь, также как мои таланты, всегда будут в вашем распоряжении. Я вас люблю». ^[168]

После конференции и короткой остановки в Москве, Рид вернулся в Рим, где провел беспокойную весну и раннее лето. Внимание мира, и Рида в том числе, поворачивалось в сторону его второго дома, Чили. С 1960 года правительства сначала Хорхе Алессандри и затем христианского демократа президента Эдуардо Фрея принимали на себя ответственность за проведение земельных реформ. Громадные землевладения, принадлежавшие малому числу богатейших семей, постепенно передавались крестьянам. Никому пока еще не известный социалист Сальвадор Альенде настойчиво предлагал нечто отличное от того, что ожидалось от обычных антикоммунистов, друзей Америки и друзей состоятельных чилийских избирателей. Альенде говорил об искоренении колоссального разрыва между богатыми и бедными, о национализации промышленности, если потребуется, и о предоставлении прав каждому на образование и получение медицинской помощи. С этими призывами он потерпел крах в трех предыдущих раундах борьбы за президентство, но на этот раз его кампания разгоралась ярким пламенем.

Для Рида то были революционные воззвания, которых он давно ожидал. Примерно такие лозунги он и сам поддерживал, когда жил и работал в Чили. Ему было досадно находиться по другую сторону Атлантики, вдали от событий. Кроме того, Риду также было хорошо известно, что перспектива победы Альенде беспокоила президента Ричарда Никсона и его советников в Белом доме. К Никсону Рид питал отвращение. Он был удивлен и огорчен победой Никсона, одержанной над Хьюбертом Хамфри на выборах в 1968 году, и это событие подвигло Рида на написание песни, в которой он сокрушался по поводу прошедших выборов и изменений, происходящих в его стране. Теперь, наконец, все сходилось. Человек близких ему политических убеждений участвовал в президентской гонке в Чили. Известность Рида и его статус американца в Чили может быть использован для осуждения внешней политики Соединенных Штатов и поддержки кандидатуры Альенде. «В Сантьяго-де-Чили я пел на предвыборных митингах Народного фронта, — писал Рид. — Однако в то время я более ощущал себя агитатором, нежели певцом. Я считал себя интернационалистом; и в то же время я ощущал себя патриотом, как никогда прежде. Так как "Народное единство" (политическая партия Альенде) виделась мне силой, способной поставить на место тех людей в США, которые притесняли не только в Чили, но также в своей собственной стране. В том, что именно в это время я решил открыто выступить против притязаний правительства моей страны на мировое господство, не было совпадения. Чилийцам и всем народам мира следовало увидеть, что Соединенные Штаты состоят не только из Уолл-Стрит и Пентагона, но что в этой стране также есть граждане, способные отстаивать свободу и правосудие».^[169]

31 августа 1970 года, всего за несколько дней до выборов в Чили, Дин Рид появился перед посольством США в Сантьяго. Как обычно, сначала он привел в состояние готовности своих друзей из средств массовой информации, и репортеры и фотографы присутствовали, дабы запечатлеть все, что бы там поющая знаменитость ни собиралась исполнить. Рид подошел к парадным воротам посольства и представил взорам собравшихся ведро с водой и американский флаг. В то время как щелкали фотоаппараты, Рид неоднократно окунул в ведро «звезды и полосы».

«Народам всего мира, — начал Рид. — Этот флаг Северной Америки запачкан кровью тысяч вьетнамских женщин и детей, сожженных заживо бомбами с напалмом, которые сбрасываются с американских самолетов в процессе агрессии, по единственной причине, что народы Вьетнама хотят жить в мире и стремятся к свободе, независимости и самоопределению.

Этот флаг Северной Америки запачкан кровью чернокожих американцев, которых предательски убивают во время сна в их кроватях силы полиции Соединенных Штатов, проводя политику геноцида, по единственной причине, что негритянская раса хочет жить достойно, обладая всеми правами наравне с гражданами Соединенных Штатов.

Этот флаг Северной Америки запачкан кровью и наполнен болью американских индейцев, которые вынуждены жить в полуконцентрационных лагерях.

Этот флаг Северной Америки запачкан кровью и наполнен слезами миллионов людей, составляющих большинство в странах Южной Америки, Африки и Азии и вынужденных жить в нищете и несправедливости из-за того, что правительство Соединенных Штатов поддерживает диктаторские режимы, которые держат эти народы в рабстве.

Этот флаг Северной Америки — грязный, потому что великие принципы демократии и свободы, на которых он был поднят вверх, преданы правительством Соединенных Штатов.

Как добропорядочный американский гражданин, который любит свою страну достаточно для того, чтобы биться за исправление ее ошибок и неправосудия и чтобы пытаться сделать эту страну великой не только в материальном и военном отношении, но в моральном и духовном, сегодня здесь, в Сантьяго-де-Чили, я символически отстирываю флаг моей страны — Соединенных Штатов Америки». ^[170]

Как и ожидал Рид, его арестовали, а флаг выхватили из рук. «Его ненадолго взяли под стражу за нарушение общественного порядка, не за оскорбление флага США», сообщается в докладе по поводу этого инцидента в Государственный департамент.^[171]

Независимо от причины заключения под стражу, протест Рида и его арест наделали шуму в местной прессе.

«Он был в Чили, чтобы помочь Альенде, которого знал лично, как и Пабло Неруду, — сказал Марв Давидов, упоминая чилийского поэта и еще одного друга Рида. — Люди из правительства Фрея отобрали флаг, а Неруда забрал его обратно и перед посадкой в самолет отдал Дину. Люди думали, что эта акция помогла Альенде».^[172]

Флаг вызывает у этого американца сентиментальные чувства. Рид никогда с ним не расстается, а примерно через 15 лет он с гордостью вывесит его в своем восточногерманском доме. «Для меня он является частью моей родины, — объяснял Рид. — Даже при том, что мне очень нравится жить в ГДР, и при всей моей благодарности этой стране, я — американец».^[173]

Помогла эта шальная выходка Рида или нет, но менее чем через неделю чилийские избиратели направились к урнам для голосований и провозгласили Альенде своим президентом. Новость о результатах избирательной кампании облетела мир и заняла первые полосы большинства американских газет. Выборы Альенде являли собой исторический сдвиг, и хотя его правительство еще не было коммунистическим, для Северной Америки это уже не были безопасные и дружественные президенты, со времен окончания Второй мировой войны оправдывающие ее ожидания от Америки Южной.

Рид вернулся в Рим еще до дня голосования. 12 сентября из «бардачка» его спортивного кабриолета был украден его паспорт, а вместе с ним 3000 лир. Он моментально обратился в посольство США в Риме с заявлением о выдаче нового паспорта, поскольку планировал серию поездок, среди которых самым важным было возвращение в Чили на инаугурацию Альенде. Избранный президент обратился к Риду с просьбой выступить на одном из основных торжественных мероприятий в ноябре. Руководство Соединенных Штатов во главе с Ричардом Никсоном открыто выражало свое недовольство по поводу выборов в Чили. ЦРУ и прочие поддерживали несогласных, надеясь на то, что они смогут заблокировать официальное объявление победы Альенде. Посольские служащие пристально отслеживали действия нового режима, включая инаугурационные торжества. Один из сотрудников посольства, наблюдавший выступление Рида, написал, что «собравшийся народ прогнал его со сцены неодобрительными выкриками за откровенное отсутствие у него певческого таланта».^[174]

Возможно… Однако, учитывая злобный от начала и до конца тон донесения, также возможно, что враждебность посольства, направленная в сторону социалиста Альенде, с легкостью была перенесена на Рида, который, в конце концов, раздражал их многие годы своей антиамериканской позицией. В любом случае, фотографии того вечера представляют иную картину. Рид, одетый в смокинг, лучезарно улыбаясь, пожимает руку новому президенту и выглядит уверенным в себе.

Сидя в отеле Сантьяго, Дин Рид надумал написать письмо своей двухгодовалой дочери. Он понимал, что его частые отлучки и то жаркие, то прохладные отношения с Патрицией вряд ли являются тем добрым влиянием, в котором нуждалась Рамона. Вместо того чтобы сбивчиво объясняться с нею через несколько лет, Рид вознамерился немедленно все разъяснить по свежим следам и позволить ей постичь все это, когда она подрастет. Человек, который не посещает церковь и не исповедует никакой религии, пишет почти библейское по содержанию письмо, эхом отражающее идеи, заложенные в Новом Завете. А также оно необъяснимо печально, его некоторые строки звучат так, будто бы Рид больше никогда не увидит Рамону, и он завершает письмо словами: «Я был бы горд, если бы в будущем ты могла быть со мной рядом, как мой друг», — хотя вернется к ней через несколько дней.

«Возможно, найдутся люди, которые скажут, что я был плохим отцом, потому что мне следовало бы посвятить свою жизнь только тебе и твоей маме. Но сражение, в котором я принимаю участие, — это сражение за мир, которым сможете наслаждаться и ты, Рамона, и твои сыновья и дочери. Мир, в котором родится новый человек, — тот, кто не будет эгоистичным, и кто будет чувствовать, что все дети — это его дети и все люди — его братья. Мир, где ты, Рамона, сможешь жить без постоянного страха за завтрашний день, потому что основные жизненные потребности будут обеспечены тебе и твоим детям по праву, по единственной причине, что ты рождена. Только после этих целенаправленных шагов смогут наступить истинные свобода и независимость, ибо нелепо обсуждать духовную и культурную жизнь того человека, чья жизнь полностью посвящена нескончаемой борьбе за выживание. Ты, Рамона, продолжишь мое дело, поскольку судьбы мира находятся в руках твоего поколения.

Я буду помнить два с половиной года, проведенные вместе с тобою, до последнего своего вздоха, но ты не будешь помнить ни одного мгновения. Что ж, пусть так и будет. Но ты будешь знать меня. Потому что увидишь мое лицо среди лиц всех тех, кто сражается за освобождение от своих цепей. Ты увидишь мое отражение в лице старого моряка, чьи морщинки — это послания ветров. Ты увидишь мои глаза в глазах молодых людей, с вызовом и отвагой противостоящих атакам полицейских, которые своими тяжелыми дубинками пытаются разбить студентам головы, полагая, что вместе с пролитой кровью разольются и принципы равенства и справедливости. Ты почувствуешь мои слезы, когда услышишь хор голосов из Чили, поющих "Мы преодолеем", или слушая чистые и непорочные голоса детей, поющих в амазонских джунглях или монгольских степях».^[175]

Через два месяца после написания этого послания своей дочери Рид вновь отправился в турне по России и оказался идущим наперерез американскому общественному мнению. Телевидение США часто критикуют за примитивность и ожесточенность, но советское телевидение имело тенденцию к совершеннейшему занудству. Рид дал интервью московской телепрограмме, а советская версия «Телегида» обозначила тему как «Молодежь в борьбе с империализмом». И все же какие-то молодые люди, возможно, включили свои телевизоры, соблазнившись шансом увидеть своего поющего кумира. Рид говорил о запятнанном кровью американском флаге и о чилийском аресте за символическую стирку «Доблести прошлого» ^{15}. Он сказал интервьюеру о том, что арест продемонстрировал то, что старое чилийское правительство получало приказы от Соединенных Штатов. В заключение Рид сказал, что однажды «чистый американский флаг взовьется над социалистической Америкой». В посольстве США в Москве, по всей видимости, забыв о прежнем появлении Рида в стране, обозвали его «чрезвычайно отвратительным типом». Тем не менее они признавали его способности. «В своем появлении на телевидении Рид продемонстрировал обладание выразительной речью и прекрасными вокальными данными, а произведенное им впечатление можно охарактеризовать как искренность и идеализм. И если наиболее искушенные члены советского общества, возможно, поставят под сомнение изложенные Ридом факты и его высокие моральные качества, то манеры и национальная принадлежность могут придать некоторое доверие к его истеричным выпадам против США в среде людей менее образованных. Посольство будет признательно за любую доступную информацию, которая может оказаться полезной для дискредитации этой личности, включая факты, касающиеся его гражданства и состояния паспорта».^[176]

Еще более воинственной оказалась опубликованная полемика Рида с коллегой по искусству, Александром Солженицыным. Солженицыну довелось испытать то, чего так жаждал Рид, — он мощно пострадал за свое творчество. Солженицын писал длинные, сложные романы, которые исследовали и осуждали тоталитарный режим, существовавший в Советском Союзе. В 1970 году он был удостоен Нобелевской премии по литературе за свою самую испепеляющую книгу «Архипелаг ГУЛАГ», которая частично была основана на его собственных воспоминаниях о годах, проведенных в советских тюрьмах, куда он был отправлен за «преступления против государства». Непрекращающимся попыткам советского руководства заткнуть автору рот сильно мешали его высокий интернациональный статус и Нобелевская премия, поэтому он был выслан из страны. Солженицын в итоге обосновался в Соединенных Штатах, где жил в изолированном имении в горах штата Вермонт. Оттуда периодически он выдавал многословные критические замечания в адрес Леонида Брежнева и его правящей партии, и, благодаря умелому прицелу социального эссеиста, его рецензии обычно достигали своих целей и причиняли острую боль представителям правящей элиты. Его произведения вызывали в воображении мистический русский патриотизм, основанный на возвращении к простым сельским ценностям, которые он ассоциировал с девятнадцатым веком России. При ненависти к тоталитарному коммунистическому режиму, казалось, Солженицына вполне устраивало царское правление, а демократия вызывала откровенные подозрения. Американцы, в большинстве своем никогда не читавшие его книг, в начале его приветствовали, несмотря на то, что он был человеком колючим, требовавшим уединения и мало стремившимся втираться в доверие к своим новым соседям. В конце концов Солженицын принялся критиковать свою новую страну за ее материализм и за то, что им воспринималось как ее моральная слабость. Но в настоящий момент по нему стреляли как по большому русскому медведю, и его новые соотечественники болели за него так, как будто он принимал участие в каком-нибудь международном боксерском турнире.

Рид решился вывести Солженицына из заблуждения. В «Открытом письме к А.Солженицыну», опубликованном в «Литературной газете» 27 января 1971 года, Дин Рид попытался открыть глаза русского автора на ошибочность его суждений.

«Я, какамериканский артист, должен ответить на некоторые ваши обвинения, публикуемые капиталистической прессой во всем мире», — написал Рид.

«По моему мнению, они являются ложными обвинениями, и народы мира должны знать, почему они ложные.

Вы заклеймили Советский Союз как "глубоко больное общество, пораженное ненавистью и несправедливостью". Вы говорите, что Советское правительство "не могло бы жить без врагов, и вся атмосфера пропитана ненавистью, и еще раз ненавистью, не останавливающейся даже перед расовой ненавистью". Вы, должно быть, говорите о моей родине, а не о своей! Ведь именно Америка, а не Советский Союз, ведет войны и создает напряженную обстановку возможных войн с тем, чтобы давать возможность своей экономике действовать, а нашим диктаторам, военно-промышленному комплексу наживать еще больше богатства и власти на крови вьетнамского народа, наших собственных американских солдат и всех свободолюбивых народов мира!»

Рид еще только разогревался. Продолжая, он заявил, что именно Америка превратилась в насильственное общество, и именно в Соединенных Штатах в период с 1900 года было убито больше людей, чем число всех американских солдат, погибших в боях в первой и второй мировых войнах, а также в Корее и во Вьетнаме. Он сказал, что мафия в Америке имеет больше экономической власти, чем крупнейшие корпорации, а расизм допускает существование рабства и сегодня позволяет полиции избивать «каждого негра, пытающегося выступить в защиту своих прав». Затем он выдал суждение, которое впоследствии станет для него оправданием отсутствия гражданских прав в восточноевропейских социалистических режимах. Этот аргумент он будет использовать в течение следующих пятнадцати лет, когда люди станут указывать ему на то, что как американец он может свободно оскорблять свою страну, но люди в Советском Союзе, Польше или Венгрии вынуждены помалкивать.

«Затем вы говорите, что «свобода слова, честная и полная свобода слова — вот первое условие здоровья любого общества, и нашего также». Попытайтесь распространить эти мысли среди страдающих народов, вынужденных бороться за существование и жить вопреки своей воле под гнетом диктаторских режимов, держащихся у власти лишь благодаря военной помощи США. Скажите о своих мыслях людям, чье "здоровье" заключается лишь в том, что половина их детей умирает при рождении, так как у них нет денег на врача, и они всю свою жизнь мучаются из-за отсутствия медицинского обслуживания. Скажите об этом людям капиталистического мира, чье "здоровье" состоит в том, что всю свою жизнь они проводят в постоянном страхе перед безработицей. Скажите американским неграм, как много им помогли на деле "здоровье" и "свобода слова" в процессе их справедливой борьбы за равноправие с белыми, когда после двух столетий "свободы слова по-американски" во многих районах США считают, что убить негра — это все равно что поохотиться на медведя!»

«Нет, г-н Солженицын, ваше определение свободы слова как первого условия здоровья неверно. Первое условие заключается в том, чтобы сделать страну достаточно здоровой морально, умственно, духовно и физически, с тем чтобы ее граждане умели читать, писать, трудиться и жить вместе в мире».

Рид завершил это очень длинное письмо прославлением шагов, предпринятых Советским Союзом на пути построения лучшего мира, и вновь озвучил те мысли, которые он высказывал своему отцу по поводу относительности любой ситуации.

«Советский Союз всегда идет на полшага впереди ХХ века! Неужели вы предлагаете вашему народу отказаться от своей роли вождя и авангарда всех прогрессивных народов мира и вернуться к бесчеловечным и жестоким условиям, существующим в остальной части земного шара, где несправедливость воистину изобилует в атмосфере чуть ли не феодальных условий многих стран?

Верно, что в Советском Союзе есть свои несправедливости и недостатки, но ведь все в мире относительно. В принципе и на деле ваше общество стремится к созданию подлинно здорового и справедливого общества. Принципы, на которых построено ваше общество — здоровы, чисты и справедливы, в то время как принципы, на которых построено наше общество, жестоки, корыстны и несправедливы. Очевидно, в жизни могут быть ошибки и некоторые несправедливости, однако несомненно, что общество, построенное на справедливых началах, имеет больше перспектив прийти к справедливому обществу, нежели то общество, которое строится на несправедливости и эксплуатации человека человеком. Общество и правительство моей страны отстали от времени, потому что их единственная цель заключается в стремлении сохранить во всем мире статус-кво. Именно ваша страна стремится делать прогрессивные шаги во имя человечества, и если в чем-то она несовершенна и порою спотыкается, то мы не должны осуждать за эти недостатки всю систему, а должны приветствовать ее за мужество и стремление прокладывать новые пути». ^{[177] {16}}

Поскольку Дин Рид стал более убежденным социалистом или даже марксистом, то, глядя на мир, он был способен видеть пороки коммунистической системы, но лишь едва. Более он был нацелен на обнаружение дефектов капиталистических экономик Запада и оправдание изъянов Восточного блока. И все же его глаза наблюдали, так что во время посещения московского универмага ГУМ (советского аналога универсального магазина «Нейман-Маркус») он видел длинные очереди из людей, томящихся в ожидании покупок дефицитных импортных рубашек и других предметов одежды. Он знал, что такое было бы оскорбительно чуждо американским покупателям, но находил этому явлению свое объяснение. Восстановление городов после разрушительной битвы с нацистами в годы Второй мировой войны стоило Советскому Союзу миллионов рублей, и происходило оно без помощи других стран. И Советы все еще вынуждены тратиться на сглаживание «империалистических агрессивных выпадов» Запада, и в особенности со стороны Соединенных Штатов. Для того чтобы остановить страны НАТО, Советский Союз вынужден обеспечивать нефтью Кубу, оружием — Анголу и Никарагуа, заводами и фабриками — Вьетнам, тракторами — Восточную Германию и наращивать весь арсенал ядерных ракет и обычных вооружений — для поддержания мира, делал выводы Рид. К концу 70-х он примется спорить даже со своим давним другом и наставником Патоном Прайсом. И если в 60-х годах позиция Прайса, отказавшегося от прохождения военной службы по идейным соображениям во годы Второй мировой войны, у Рида не вызывала ничего, кроме восхищения, то пятнадцать лет спустя он будет считать ее ошибкой.

«Патон Прайс и я по-разному смотрели на мир в течение последних лет, — говорил Рид. — Он являлся буржуазным демократом. Я себя ощущал марксистом. Когда мы встречались с ним осенью 1978 года, мы часто спорили. Но это был спор между людьми, уважающими друг друга. Патон говорил в то время: "Я должен осуждать то, что мы препираемся. Я всегда говорил и продолжаю утверждать это сейчас, что каждый человек должен находить свою собственную истину, которую потом ему придется отстаивать, со всеми вытекающими последствиями. Ты обнаружил правду, отличную от той, которую обнаружил я. Но ты всегда должен отстаивать ее так же, как делаешь это сегодня. Только в том случае, если ты будешь также отстаивать ее и в будущем, ты останешься моим другом"».^[178]

Если Солженицын и читал письмо Рида, нет никаких признаков того, что он написал какой-либо ответ. И не то чтобы Рид ожидал его. Он высказал свою точку зрения, продолжил собирать полные залы в России, а затем направился домой, в Италию, чтобы повидаться с дочкой прежде, чем вновь отправиться в Южную Америку. Со времен восторженного приема в Чили десятилетием раньше, этому витку в жизни Дина Рида суждено стать самым драматичным.

(обратно)

Глава 12. Надлом

«Сеньор Рид, вы арестованы. Следуйте за мной».

В 1971 году для Дина Рида эта фраза звучала заезжено, в особенности произносимая его давними «приятелями» из аргентинской секретной полиции. Арест не явился для Рида полной неожиданностью, хотя это обращение на улице среди белого дня, всего через два часа после его пресс-конференции, слегка удивило. Набор из четырех или пяти полицейских агентов, окруживших его на тротуаре, ничем не отличался от предыдущих, и пока еще Рид не был сильно встревожен. Он уже столько раз подвергался арестам, и большинство его задержаний заканчивались несколькими часами протокольных допросов с последующим выпроваживанием вон из страны, как правило, на ближайшем самолете.

Но осознание того, что на этот раз все пойдет по-другому, пришло к нему очень быстро. Вместо отправки в ближайший полицейский участок, его отвезли в тюрьму Вилья Девото, расположенную в центральном квартале Буэнос-Айреса. Сотрудники секретной полиции, принявшие Рида в тюрьме, взяли у него отпечатки пальцев, сфотографировали, заставили облачиться в тюремную робу и посадили в клетку под замок. Публичных записей его ареста произведено не было, как не было предъявлено и каких-либо официальных обвинений. Дин Рид исчез.

За решетками Вилья Девото томились несколько политзаключенных, но в основном тюремные камеры наполняли убийцы, насильники, воры и прочие преступники, жертвами которых обычно становились порядочные люди Аргентины. По всей видимости, аргентинский диктатор, генерал Хуан Карлос Онганиа возложил надежды на то, что уголовники, всячески унижая Рида, превратят его жизнь в ад. В тюремный блок Рида сопроводил какой-то полковник.

— Теперь мы должны вас подстричь, — сказал полковник. — Этим у нас занимаются другие заключенные, в тюремной парикмахерской.

В то время как они проходили мимо камер, заключенные поднимали рев.

— Дин Рид, Дин Рид. Дайте его нам!

Гомосексуализм в Аргентине приравнивался к преступным деяниям, а Рида вели по тюремному блоку, в котором отбывали наказание приблизительно сорок геев. Они узнавали поющую знаменитость и бурно выказывали желание заиметь красивого американца на своей территории. Их неистовые вопли страшили, Рид был поражен.

— Отправишься к ним, если будешь вести себя плохо, — сказал Риду полковник.^[179]

Возможно, с потрясением, испытанном в том блоке, певцу удалось справиться легче, чем с последствиями посещения тюремной парикмахерской. Заключенный, орудовавший похожими на кусачки ножницами, проделал ужасную работу. Пышные и ухоженные волосы Рида всегда были опрятно уложены в прическу. Уголовник небрежной рукой вырезал большие пучки волос с одной стороны и оставлял с другой, не заботясь о том, на что это будет похоже в итоге. Когда дело было сделано, волосы оказались подстрижены практически по-военному коротко, но неровно, и выглядели всклокоченными. Когда американец взглянул на себя в зеркало, он судорожно сглотнул. Значительная часть силы Рида, как у ветхозаветного Самсона, заключалась в его волосах. Он был тщеславным человеком и знал, что его успех напрямую связан с привлекательной внешностью, немаловажную часть которой составляли локоны, подчеркивавшие красоту его лица. Красота заставляла мужчин переходить на его сторону, а женщин— оказываться в его постели. Теперь все было испорчено. Также как повержены его стойкость и уверенность в себе.

Остальные заключенные отнеслись к Риду дружелюбно. Большинству из них хотелось просто познакомиться со знаменитостью и поболтать с ним. Так что руководству страны в лице его тюремных представителей пришлось прибегнуть к другим средствам своей диспозиции, направленной на уничижение этого американца. Питание Рида было скудным: лишь чай с куском хлеба на обед и фасолевый суп на ужин. На кухне вовсе не заботились о санитарии, и в супе часто обнаруживались различные насекомые. Еда, не обеспечивая необходимыми калориями, часто причиняла расстройство желудка или в другой раз вызывала рвоту. А тюремные туалеты отнюдь не напоминали белые фарфоровые унитазы с проточной водой, они более походили на ночные горшки, которые никто не спешил вычищать, и их запах только усугублял состояние слабого желудка Рида.^[180]

Вечера поздней осени были холодными, отсутствующие оконные стекла впускали мороз в помещение, вдобавок к сквознякам, пронизывающим его тонкое одеяло. Теперь Рид переносит страдания по воле других людей. Так же, как сейчас, над ним издевались только один раз в жизни, когда ему было 10 лет и он был отправлен на учебу в военную школу Колорадо. Дрожа от холода в камере, Рид вспомнил то время.

Военная униформа, которую носили мальчики-кадеты, отнюдь не означала одновременной драпировки их дисциплиной, как на то надеялись родители ребят. Мужчины-учителя, стоявшие перед классом, обладали достаточной силой, чтобы держать внимание учеников, путем угроз, отдельного шлепка или удара кулаком. Учителя-женщины не вызывали таких опасений, и в тот день во время урока несколько ребят с задних парт принялись разговаривать. В то время как учительница, которая работала вместе с отцом Рида, пыталась утихомирить одних учеников, заговорили уже другие, и один из них бросил в учителя смоченный во рту бумажный шарик. Поведение одноклассников возмутило Рида. Он поднялся, прошел к учительскому месту и обратился к классу:

— Эй, заткнитесь и дайте ей продолжить урок, — крикнул Дин.

— Сам заткнись, Рид. Вот учительский любимчик.

— А вы реально куча жестких пацанов, которые выбирают своей мишенью женщину. Вы не бросаете эту дрянь в мужчин.

— Мы достаточно жесткие, чтобы позаботиться о тебе, Рид.

— Ребята, довольно, — сказала учительница, наконец обретая контроль над классом. — Дин, пожалуйста, займи свое место. А все остальные, обратите свое внимание опять на доску.

Раздраженное выступление Рида застало его одноклассников врасплох, и этого оказалось достаточно для того, чтобы власть вновь перешла к учителю. К тому моменту парни уже успели возненавидеть Дина и его брата Дейла за то, что они являлись «дневными учениками» — детьми, чьи родители позволяли им каждый вечер приходить домой, в то время как большинство ребят, по-видимому, забытые своими мамами и папами, были вынуждены оставаться в казармах. Теперь они держали за пазухой еще один камень для «приходящего», который выпал из их рядов и перешел на сторону администрации. Это было преступлением, и они не собирались оставлять его безнаказанным. Курсанты собрались в казарме и разработали план отмщения. Несколько дней спустя они выполнили свое обещание «позаботиться» о Риде. Заманив мальчишку в свой спальный корпус, они стянули с него штаны и плеснули разъедающей жидкостью на его ягодицы. Кислота сожгла кожу, вызвав образование болезненных пузырей. Дин не мог нормально ходить и сидеть в течение нескольких дней.^[181]

Рид содрогнулся от этих воспоминаний. Он справился тогда, справится и сейчас. Однако его стойкость и уверенность в себе постепенно теряли силу.

Все начиналось благополучно, когда он в феврале вновь совершил длительный перелет из Рима до Сантьяго-де-Чили. Правительство Альенде первый год находилось у власти. Теперь для Рида эталоном служила Республика Чили, с ее президентом-марксистом, предпринимающим попытки реформирования правительства и общества, и переменами, которые — в этом Рид не сомневался — принесут благо бедным и подрежут могущество и богатство правящих классов. Риду хотелось участвовать в этом процессе, так что весь май он провел в Чили, совершая поездки по стране и выступая от имени «Народного единства», политической партии Альенде. Во многом выступления Рида напоминали представления, которые в 30-х годах давал Вуди Гатри ^{17}. С гитарой наперевес Рид путешествовал от города к городу вместе с представителями партии «Национальное единство», помогая им создавать организации рабочих. Репертуар Рида в этом турне включал малое количество песен о любви и рок-н-ролльных композиций. Вместо них он заполнил программу народными и революционными песнями, побуждающими движение людей в профсоюзы и политическую партию, а не на танцплощадку. В больших городах он выступал в прекрасных залах. А в небольших городках сцены зачастую возводились наспех, и в качестве прожекторов использовались автомобильные фары. Образ жизни заезжей знаменитости был не для Рида. Он проводил дни в высокогорных селениях, но на ночь не укрывался в плюшевых номерах отелей Сантьяго. Он объезжал маленькие городки и фермерские хозяйства. Он жил и работал бок о бок с людьми, с которыми знакомился по случаю. Это был Рид в своих лучших проявлениях, он был в ударе. Его не беспокоили ни карьера в Соединенных Штатах, ни даже увеличение своей популярности в Чили. Он проводил время, общаясь с простыми людьми, слушая, о чем они мечтают и о реальностях их зачастую наполненных невзгодами жизней. В письме матери Патриции он описал свои мысли и чувства.

«Как ты знаешь, в последние годы у меня было много сомнений по поводу существующих в мире политических систем, позволяющих большинству населения жить в голоде и нищете, в то время как меньшинство проживает в невероятном достатке и привилегиях. Знание, которое приходило капля за каплей в течение последних лет, заставило меня определиться с собственной философией по отношению к этим явлениям и в том, что моей жизни суждено участвовать в битве по устранению этих пороков и несправедливостей. Моя позиция год за годом становилась все более революционной, ибо теперь я вижу, что люди, обладающие гигантскими богатствами, никогда по собственной воле не расстанутся с ними ради других, и что для того, чтобы выжить, народам мира придется сражаться за свое собственное существование. Здесь, в Южной Америке, большинство людей никогда не бывали в школе или госпитале».^[182]

Чилийцы тронули его сердце, но не так, как в начале 60-х, когда они благоговели перед ним, завоевывающим их страну рок-кумиром. Теперь они делили с ним свой кров и свои мысли. В удалении от больших городов ему не нужно было защищаться отрядами полицейских кордонов от людей, и он мог общаться с ними один на один или в небольших группах. Перед отъездом Рид выразил свои чувства в большом объявлении, размещенном в трех крупнейших газетах страны.

«Пришел час, который должен был прийти, час моего отъезда», — написал Рид в объявлении.

«Я прожил рядом с вами четыре месяца, и это время оказалось чрезвычайно содержательным и волнующим, как для чилийцев, так и для меня… Я приехал в Чили для того, чтобы жить рядом с вами, чтобы помочь вам и чтобы подтвердить мою солидарность с вами в достижении наших великих планов, целью которых является свободная и справедливая жизнь. Я приехал ради того, чтобы учиться и учить, потому что если между двумя партнерами существует любовь, как между вами и мной, тогда они не только ученик и не только учитель, но оба одновременно и учат, и обучаются. Я никогда не забуду последние четыре месяца, которые я прожил рядом с вами. Как можно забыть часы, проведенные с людьми из высокогорных Эль-Теньенте и Чукикамата, беседы с фермерами Консепсьона, встречи с рабочими Сантьяго, Арики и Вальпараисо, минуты общения с артистами перед их выходом на сцену и посещения людей, отбывающих тюремное наказание. Все эти чилийцы по-разному смотрят на жизнь, у каждого из них свое прошлое, но у всех есть объединяющее их будущее. Все они сегодня смотрят с надеждой и верой в будущее — новую Чили. Эти слова должны звучать для нас скорее вновь объединяющим приветствием, нежели словами прощания. Ибо мы всегда будем рядом с теми, кто вынужден сражаться с несправедливостью. Мы встанем плечом к плечу там, где рабочие, фермеры, представители интеллигенции и студенты выступают за мир, управляемый справедливостью и спокойствием. Мы в любой точке мира будем близко к тем людям, которые осознали свои гражданские права, и мы будем сражаться вместе с этими людьми. Мы также будем рядом и в тех местах, где расцветают цветы, где встает солнце, где смеется ребенок, потому что наше будущее — это мир, в котором обретут свою силу наичистейшие и наивысшие человеческие ценности. В этом мире единственным привилегированным классом станут дети, а мужчины и женщины будут посвящать свои жизни не только друг другу, но также всему человечеству, и поддержка будет оказана каждому, кто будет нуждаться в ней. Это будет мир, в котором люди будут жить достойно и в согласии. Чилийцы, я желаю вам успеха на вашем пути. Вы приняли на себя исторические обязательства, и я знаю, что вы справитесь с этой задачей. Никогда не сдавайтесь. Всегда следуйте истине. Я всегда готов прийти к вам на помощь. Обнимаю вас, Дин Рид».^[183]

Рид в то время не только исполнял свои песни. Как это случается со многими актерами, он увлекся идеями режиссуры, контроля над фильмом. Путешествуя по стране, он интервьюировал рабочих и крестьян и слушал их истории о жизни в Чили и о том, какими они видят перемены, ожидаемые от правительства Альенде. Но в конце мая Рид принял решение, что пришло время перебраться на территорию, не являющуюся тем политическим раем, который американец наблюдал в Чили.

По прошествии пяти лет после свержения гражданского правительства Артуро Ильиа в Аргентине у руля все еще стоял генерал Хуан Карлос Онганиа. Это было типично военное правительство. Оппозиционные партии, в особенности левого толка, были объявлены вне закона, а их лидеры отправлены за решетку или под угрозами были вынуждены умолкнуть. В прошлом рабочие организовывали массовые забастовки для выражения протеста против политики правительства, следовательно, также вне закона было поставлено прекращение работы. Когда в мае 1969 года рабочие Кордобы возбудили крупное выступление и митинг, полиция жестко подавила восстание. Рид предпринял несколько попыток проникнуть в Аргентину, но всякий раз его быстро задерживали, обычно в аэропорту, и сажали на ближайший самолет, покидающий страну. В июне 1971 года, Рид вновь попытался пробраться в страну, чтобы продемонстрировать свою солидарность с аргентинскими демократами, которые все еще оказывали сопротивление единоличному правлению Онганиа. В письме своей жене пару недель ранее Рид обрисовал свой план и то, почему, по его мнению, он будет удачным. «В дело вовлечены многие политические интересы, и на этот раз я думаю, что им придется либо разрешить мой въезд в страну, либо арестовать меня по ложным обвинениям. Лично я не думаю, что им сейчас нужен политический скандал, но никогда не знаешь. Во вложении — мое прощальное письмо чилийскому народу на испанском языке. Если что-то случится, мне бы хотелось, чтобы оно было у Рамоны».^[184]

Вместо того чтобы прилететь на самолете, Рид отправился сухопутным путем из Уругвая и успешно миновал пограничников. Будучи все еще известной персоной, несмотря на пятилетнее отсутствие в стране, Рид созвал пресс-конференцию в офисе приятеля-адвоката. Вопреки возможным опасным последствиям за распространение критических взглядов в отношении режима для журналистов и их изданий, представители газет, теле- и радиостанций присутствовали на конференции. Атмосфера в адвокатском офисе представляла собой смесь напряженности и восторга. По отношению к известным личностям журналисты могут напускать на себя вид индифферентности и цинизма, однако при этом они точно также счастливы согреваться от улыбки или неформального общения с суперзвездой, как и любая девочка-подросток. Однако добродушное пошучивание с поющей знаменитостью меркнет на фоне вероятного штурма отдела новостей сотрудниками правительственных спецслужб и ареста репортера или фотографа за публикацию критических комментариев. Это была не игра. Каждому из тех, кто там присутствовал, был знаком, по крайней мере, один человек, которого держали под стражей в течение, как минимум, нескольких часов. Рид поприветствовал собравшийся пишущий и снимающий люд, немного пообщался с теми, кого он знал еще со времен жизни в Аргентине, затем обратился к своим записям.

«Я всегда верил, что каждый человек обладает не только правом, но также и обязанностью принимать личное участие в борьбе против несправедливости», — сказал Рид репортерам, в то время как крутилась кинопленка и щелкали фотокамеры.

«Помимо этого, у любого артиста, которому посчастливилось стать успешным, есть специальное задание — использовать свое влияние ради свободы и общественного прогресса в мире. Существует несколько видов оружия, которые человек может использовать в этой праведной битве за социальное переустройство. Писатель использует свою авторучку в борьбе с врагом, актер использует кинофильм, певец для этого использует свою гитару, а революционера в джунглях Южной Америки — будь то это джунгли городов или природные джунгли — могут вынудить использовать оружие для защиты, посредством применения силы, от агрессоров, попирающих права людей и предпринимающих акции против народов большинства стран Южной Америки, в которых верховодят военные диктаторы. Такой бунт — это лишь реакция на годы правления скрытых диктаторов. Обычно сообщения о том, что тысячи детей умирают из-за отсутствия медицинской помощи, не попадают в заголовки газет. А это явление — результат террора, направленного против народа Аргентины, при котором миллионы людей вынуждены жить в постоянном страхе оттого, что не могут обеспечивать свои семьи самыми простыми средствами существования и их детям каждый вечер приходится ложиться спать голодными. Примерами государственного террора служат использование аргентинской полиции и армии для разгона мирных демонстрантов или забастовок рабочих, которые добиваются лучшего качества жизни, и положение, когда сотни аргентинцев брошены в тюрьмы и измучены пытками. Народ Аргентины имеет в сто раз больше прав восстать против своих диктаторов, как это сделали мои прародители, американские поселенцы, когда подняли волну протеста против Британии в 1776 году.

Аргентина уже несколько лет находится в руках генерала Онганиа, который поставил под запрет все политические партии и под гнетом диктаторства которого в постоянном страхе должны жить все честные граждане, в то время как так называемые "подрывные элементы" заключены в тюрьмы. Прогрессивные христианские демократы, социалисты, коммунисты и последователи Перона — все сегодня находятся в застенках по тем же причинам, потому что они поднимают голос в защиту истинной свободы аргентинского народа. Совсем недавно был убит Сигнор Вандор, бывший президентом крупнейшего профсоюза, за то, что он выступал против порабощения рабочего класса. Так же полицейскими был недавно убит и бывший президент профессионального союза журналистов. После долго отсутствия в Аргентине, я считаю себя обязанным проявить скромный и персональный акт солидарности с народом страны, которую я очень люблю. Я должен сказать людям Аргентины, что мы, живущие в Европе, не забыли об их бедах и их праведной битве. Им следует знать, что мы считаем военную диктатуру в Аргентине такой же безжалостной, как и военную диктатуру, которая в настоящее время установлена в Греции. Я должен сказать это. Потому что если какому-либо диктатору позволено сегодня править безнаказанно, когда он попирает права аргентинцев, то же самое может произойти завтра в Италии или в США. Я верю в то, что прогресс одержит верх во всем мире, с моей помощью или без нее, но, по моему мнению, моя жизнь только тогда имеет смысл, когда прогресс одержит верх с моей помощью».^[185]

Комментарии Рида вызвали приступ бешенства у генерала. Этот проклятый певец обвинил его во всевозможных злодеяниях по отношению к его народу, включая убийства. Он призвал к восстанию против него, используя оружие, если необходимо. Ну что ж, погоди, Дин Рид. Генерал Онганиа уже пять лет руководит страной, и никто, даже из правительства Соединенных Штатов, не вмешивался в его правление или в его методы, и он уверен, что никто и не посмеет начать вмешиваться. Прежде с Ридом поступали достаточно мягко, лишь задерживая его на короткое время и затем выдворяя из страны. Но этот надоедливый американец не усвоил уроков. Пришло время заставить этого Рида прогнуться. Онганиа отдал приказ. Через два часа после окончания пресс-конференции, Дин Рид был арестован, когда шел по улице.

Моральные силы и самоуверенность Рида таяли. Изоляция и тоскливая тюремная жизнь изнуряли его. Он всегда был активным человеком, и большую часть последних десяти лет провел, выступая перед тысячами и встречаясь с сотнями людей. Теперь, заключенный в одиночную камеру, Рид был слишком ослаблен, он не мог делать физические упражнения, и только сидел, сидел, мерил шаги и ждал. Ему нечего было почитать, он не мог писать, так как не было письменных принадлежностей, а контакт с людьми был очень ограниченным. Время текло мучительно медленно. Тюремные власти добавили еще кое-что к его и без того разрушительной психологической и физической пытке. Еще несколько политических заключенных были посажены в ту же тюрьму, что и Рид. Единственное их преступление состояло в открытых высказываниях и демонстрации протеста против тирании. Двое из тех заключенных были друзьями Рида, которые помогли ему пробраться в Аргентину. Комната пыток соседствовала с камерой Рида, и он мог видеть, как охранники волокут его друзей по коридору. Он слышал, как его товарищи кричат от боли, умоляя допрашивающих не истязать их больше, что они очень сожалеют о том, что дурно отзывались о генерале и его сторонниках. Страдания друзей почти сокрушили Рида. С одной стороны, было невыносимо слышать, как истязают его товарищей. Более того, глубоко в душе Рид считал себя виновным в том, что они были арестованы и теперь подвергаются садистским мучениям. А с другой стороны, он сам не был защищен от ожидания и страха, что может стать следующим. «Он сказал, что единственное, о чем он думал, — это о возвращении к нам, — вспоминала Патриция. — Он мечтал о нас».^[186]

Спрятанный в тюремной камере, ничем не занятый ни днем ни ночью, Рид прокручивал в мыслях звуки тех пыточных сеансов. Невероятное облечение принесла ему работа по очистке тюремных дорожек, предоставленная в ответ на бесконечные его просьбы о каком-нибудь занятии.

Дома, в Риме, Патриция поняла, что происходит что-то неладное. Несмотря на напряженные семейные отношения, Рид регулярно писал и звонил домой. Ей было известно о планах ее мужа прорваться через аргентинскую границу, и она прекрасно осознавала поджидающие его потенциальные опасности, если этот план осуществился. По прошествии недели, за которую от Рида не поступило ни одного известия, Патриция принялась писать и звонить их друзьям в Аргентине. В то же время в Лос-Анджелесе беспокойство о местонахождении друга также начинало охватывать Патона Прайса. Он подключил других товарищей, и они организовали кампанию, направляя письменные запросы в адрес аргентинского руководства с требованиями объяснить, что произошло с Дином Ридом.

Наконец, через 16 дней после того, как его забрали на улице, Рид сумел тайно переправить письмо из тюрьмы. Одна из крупнейших газет Буэнос-Айреса осмелилась опубликовать это письмо, в котором также упоминалось о том, что его держат в застенках за предполагаемую антиправительственную деятельность. Теперь все знали, на чем нужно сконцентрировать свои усилия. Патриция попросила друзей, включая старинного друга Рида по съемкам в кинофильмах Палито Ортегу, навестить его в тюрьме и передать ему свежие продукты. Рискуя своей собственной свободой, они выполнили ее просьбу. Одна супружеская пара принесла для него кокосы и папайю. Однако большая часть визитеров была отправлена от порога, и ни одного письма Патриции не проникло внутрь. Лишь один конвоир, симпатизирующий Риду, нашел способ передать ему в камеру еду и поведал суть все увеличивающегося числа сообщений, адресованных американскому заключенному. Вдобавок, ослабленные оппозиционные партии и профсоюзы рабочих, включая актерский союз, увеличили число требований освобождения Рида из-под стражи. «Я искренне обнимаю вас, и вам следует знать, что это объятие есть символ того, что весь аргентинский народ хотел бы обнять вас», — написал Хосе Руччи, генеральный секретарь профсоюзов. Эти письма, усиленные давлением североамериканской кампании Прайса, привели к тому, что через двадцать один день после заключения под стражу Рида освободили.^[187]

Патриция переслала мужу деньги, и он немедленно ими воспользовался для покупки билета на самолет, вылетающий в Рим. Когда он вышел из самолета, его жена была шокирована увиденным. «Я уверена, они думали, что сломили его, — сказала она. — Выйдя из самолета, он едва держался на ногах. Он был похож на доходягу. Он вернулся нервным, с безобразной стрижкой, с ужасными ногтями. Он не мог улыбаться долгое время. На его теле были язвы. Он был тощий и мучился от простуды, которую там приобрел. От него ужасно пахло. Единственной его отрадой была дочка. Каким-то образом его пытали, но он никогда не рассказывал об этом. Он просто стискивал челюсти. Прежде он всегда спал спокойно, а теперь у него появились ночные кошмары. Он кричал».^[188]

Генерал Онганиа не сломил Дина Рида, но повредил ощутимо. Исчезло то чувство несокрушимости, которое сохранялось после его предыдущих соприкосновений с политической полицией или обстрелов его дома.

Рид потихоньку выздоравливал в Риме, но ни радость от общения со своей трехгодовалой дочуркой, ни суровость его тюремного заключения, не могли удержать семью от распада. Свою поездку в Чили и Аргентину Рид посчитал первым шагом, ведущим к разрыву. В письме к своей теще он признавал, что не был настоящим отцом и мужем, в большей степени из-за того, что находил более важным сражение с несправедливостью, существующей по всему миру. «К настоящему времени Пэтти и я утратили то общение, которое очень важно в супружеской жизни, и я чувствую, что было бы лучше расстаться прежде, чем мы начнем ненавидеть друг друга. Я безмерно уважаю Пэтти. Она прекрасная женщина, замечательный человек и старалась быть мне хорошей женой. Если наше супружество потерпело крах, причина тому, вероятно, более во мне или, по крайней мере, в той обстановке, в которой мне приходится жить. Я прошу прощения за боль, которую я причинил Пэтти, — и которую я причинил очень много — но я не могу себя изменить, и в будущем я бы только принес ей еще больше боли, так же как и она причиняла бы боль мне».^[189]

Патриция поняла, что происходит. За время его отсутствия она получила роль в итальянском кинофильме. Их жизни вновь расходились в разные стороны, как это было восемь лет назад в Мексике, когда Рид бросил ее и она стала сниматься там в фильме. Тогда ее независимость и любовная связь с Хью О’Брайеном вернули Рида к ней. Но, как и в большинстве сиквелов, продолжение этой истории не могло совпадать с первоначальным сценарием. Однажды вечером, после возвращения из Южной Америки, Дин приехал в город, расположенный в окрестностях Неаполя, где снималось кино с участием Патриции. Они ужинали в ресторанчике, специализирующемся на блюдах с морскими продуктами, но вскоре романтическое настроение было уничтожено Ридом. Он велел жене прекратить съемки в фильме и вернуться к нему или они разведутся. Это был тот же самый застарелый спор, который супружеская пара вела со времен их бракосочетания. Рид добывал средства на жизнь. Подразумевалось, что Патриция остается дома.

«Я сказала, что не могу все бросить, мы на середине съемочного процесса и у меня главная роль, — вспоминала Патриция. — Он сказал: "Либо ты уходишь из фильма и возвращаешься ко мне, либо мы разводимся". Я ответила: "Разводись". Он этого не ожидал. Но я сказала, что "это глупо, и ты всегда в каких-то поездках…", он привозил домой подарки и рассказывал мне всякие удивительные истории, а я завидовала, потому что не была там. Когда мы расстались, мне было 30 лет, я была очень привлекательна и не сомневалась в себе. Мужчины пленялись мною. Мужчины с деньгами и славой, благодаря им я бывала в невероятных местах. А Дин хотел, чтобы я сидела дома. Его отец был очень консервативным и считал, что женщины должны сидеть дома, и Дин относился также».^[190]

Супруги заключили договор: первый, кто встретит человека, с которым ему захочется связать свою судьбу, расскажет об этом другому, и они быстро оформят развод. Тем временем они жили отдельно друг от друга. Рид забегал поиграть с дочкой, когда находился в Италии. Но западный мир вскоре останется позади. Он уже очень близок к тому, чтобы его стали называть Товарищ Рид.

(обратно)

Глава 13. Обретение невесты — 2

Большую часть лета 1971 года Рид провел за работой над своим фильмом о чилийских рабочих. Информация о киноленте была передана в ГДР, организаторам Международного Лейпцигского фестиваля документальных и короткометражных фильмов. Директор фестиваля, прекрасно осведомленный о певческой карьере Рида в восточном блоке, передал ему приглашение на показ фильма на фестивальной неделе в ноябре. Рид с готовностью согласился.^[191]

Это приглашение абсолютно не соответствовало фону дипломатической оттепели между США и СССР, к которой стремился Президент Ричард Никсон и которую он называл «разрядкой напряженности». Процессу потепления международных отношений частично поспособствовал федеральный канцлер ФРГ Вилли Брандт, проводивший переговоры со своим восточногерманским коллегой Эрихом Хонеккером по поводу снятия запретов на передвижение между двумя странами, с тем чтобы впервые за десять лет разделенные семьи смогли увидеться друг с другом. Ключевую роль в разрядке напряженности играли культурные обмены, и под влиянием оттепели или без него, американские сторонники левых, такие как певец Гарри Белафонте и активистка Анджела Дэвис, с удовольствием приняли приглашение посетить Лейпциг. Как поступают все хорошие организаторы, Министерство культуры, департамент кинопроизводства подстраховали свою ставку: они показали фильм Рида, но также попросили его выступить. Рид был счастлив оказать услугу и представил в дни фестиваля большой официальный концерт и импровизированное шоу в отеле, в котором проживал.^[192]

Никсону и Брандту разрядка напряженности виделась путем, ведущим к размораживанию льдов «холодной войны», при этом они надеялись, что большая доступность к образу жизни и преимуществам Запада, возможно, продавит колпак тотального контроля, под которым коммунистические правительства держат своих граждан. Восточным немцам все виделось иначе. Разрядка напряженности расценивалась ими как слабость Запада — то, чем необходимо воспользоваться. И они использовали ситуацию, наводнив шпионами Бонн и другие западногерманские города. Предполагалось, что западные державы попытаются сделать то же самое, и неожиданное появление американца лишь подлило воды на мельницу секретно-полицейской паранойи. «Вызывает беспокойство вопрос: что Дин Рид делал на этом фестивале документальных фильмов? Он не снимает документальных лент. Однако он не только был на этом фестивале, но присутствовал на нем как почетный гость! Официально приглашение выдано министерством, но кто стоит за ним? Вопрос заключается в том, как он вообще попал в ГДР?».^[193]

В Лейпциге проживает только что разведенная Вибке Дорндек (Wiebke Dorndeck). Рожденная в начале Второй мировой войны, в это время 31-летняя Дорндек изредка выступает в качестве манекенщицы. Она очень амбициозна в общественно-социальном смысле. В последние дни войны ее семья была вынуждена жить в шалаше, и ее борьба за нормальные условия существования продолжилась в послевоенные годы в Восточной Германии, перешедшей во власть коммунистического режима. «Она действительно "оставшаяся в живых", — вспоминала Патриция Рид. — Для нее получить желаемое означало всё. Она была полной неудачницей. Мне она нравилась, ей пришлось выживать, она стремилась к лучшей жизни и делала все, что могла, чтобы добиться этого».^[194]

Узнав, что в Лейпциг приезжает суперзвезда Дин Рид, Вибке разработала стратегию по его завоеванию. В то время она встречалась с фотографом, который, как ей стало известно, будет работать на концерте Рида. Она убедила его в необходимости взять ее с собой в качестве помощника, чтобы нести оборудование и держать вспышку. На тот концерт Вибке прибыла в кофточке с глубоким вырезом и обтягивающей юбочке. Однако лишь в тот момент, когда на сцене появился Рид, она ясно дала понять, что провоцирующий наряд предназначался взорам не фотографа, а поющей звезды. Вибке работала на сцене, как модель на подиуме, вертелась, перемещалась, следя за тем, чтобы во время выступления Рид мог ее видеть. Она вопиюще флиртовала, подмигивая ему, улыбаясь и наклоняясь так, чтобы зона декольте оказывалась полностью доступной его взорам. Особо подстегивать на этих маршрутах Рида никогда не требовалось, и он не собирался оставлять без ответа такое открытое приглашение от привлекательной девушки. После шоу Рид пригласил Вибке за кулисы, затем в гостиничный номер, где они до утра занимались любовью.

Несколько дней спустя Рида пригласили в Потсдам, расположенный недалеко от Берлина. Вибке перешла ко второму этапу своей захватнической кампании. Она устроила все так, чтобы оказаться среди моделей, работающих там, и Рид узнал ее, хотя на ней был надет темный парик, когда она горделиво шествовала по подиуму. Надежды Вибке оправдались, Дин пригласил ее на вечер, который завершился так же, как и первая их встреча, — сексом до рассвета. «Вибке была похожа на Дорис Дэй, — говорила Патриция Рид. — У нее были веснушки. Она была сильна в соблазнении мужчин. И она была прекрасна в занятиях любовью».^[195]

Дин попался. Восточногерманская киностудия ДЕФА заключила с ним на следующий год контракт на исполнение главной роли в первом совместном восточно-западногерманском фильме «Из жизни одного бездельника» («Life of a Good-for-Nothing»). Поздней зимой 1972 года Рид отправился в еще один российский тур. Как и в прошлые его гастроли, спекулянты загребали деньги, продавая билеты на его представления по 40 рублей, или 48 американских долларов ^{18}. Девочки-подросткиразорвали его желтые бархатные брюки-клеш и принялись раскачивать его машину, когда Рид пытался уехать после шоу. Корреспондент американского журнала, присоединившийся к нему в Москве, описывает его голос как слабый и бесцветный, но «он поражает, обезоруживает и приводит аудиторию в восторг, когда спускается в зал, обнимает всех девушек, которых только может обхватить, повторяя по-русски "Вы очень красивая". Он говорил аудитории, что даже его протестные песни — это песни о любви, потому что "если вы любите человечество, вы должны противостоять несправедливости". И все же, он признается, что все больше тоскует по Соединенным Штатам и плачет, когда слушает записи Фрэнка Синатры или Бинга Кросби. "Если Никсона пригласят в Пекин, меня, должно быть, пригласят в Голливуд, — говорил Рид. — В конце концов, я не маоист"».^[196]

В данное время о приглашении в Голливуд нечего было и думать, поэтому Рид отправляется в путешествие по Восточной Германии, с плавным перемещением к Лейпцигу, к своей новой возлюбленной. Их абсолютно не тревожило то обстоятельство, что Рид мало понимал по-немецки, а Вибке и вовсе не понимала по-английски.^[197]

Вибке была женщиной одурманивающей. Она была красива, как и все женщины Рида, и она была сексуальна. Но Вибке обладала еще одним качеством, которое интриговало Рида. Она была коммунисткой.

«Вибке для него была вариантом самоудовлетворения, — говорила Патриция Рид. — Ужасно говорить такое, но она была его первой коммунистической женой. Он просто хотел жениться на коммунистке. Чтобы в действительности жить этой жизнью, а не только говорить о ней. Он был человеком без своей страны».^[198]

Рид открыто признавал тот факт, что именно любовь женщины привела его в Восточную Германию. Он говорил, что если бы эта женщина была русской, полькой или венгеркой, он поселился бы в одной из этих стран. Но всех этих женщин объединяло нечто. Они все жили в коммунистических странах. «Я был очень счастлив приехать в социалистическую страну, — говорил Рид. — Мне было очень интересно увидеть, как при социализме живут люди. Это правда, что я часто бывал в Советском Союзе и других социалистических странах, но только как гость. Я жил в гостиницах, обедал в ресторанах, и, несмотря на все гостеприимство, я оставался иностранцем. Меня интересовала повседневная жизнь при социализме. Сегодня я могу сказать, что я ее знаю и люблю со всеми ее радостями и со всеми проблемами». ^[199]

Весной 1973 года Рид приехал к Патриции и сказал, что хочет получить развод, чтобы жениться на Вибке. Верные своему слову о том, что разведутся незамедлительно, если один из них захочет снова вступить в брак, они полетели в Санто-Доминго, столицу Доминиканской Республики. Раскошелившись на 400 долларов за быстрый развод, теперь уже бывшие супруги провели вместе последний романтический уик-энд. Затем Рид направился в Нью-Йорк, и в ожидании своего рейса в Германию, написал короткое послание бывшей жене. За предыдущие годы Рид нажил нескольких влиятельных недругов, но все они были политиками, людьми из властных структур, и во многих отношениях эти люди не были для него реальными. Но безнадежный романтик не мог позволить, чтобы его знакомые, и в особенности возлюбленные, были о нем низкого мнения. «Итак, каждый из нас начинает новую главу своей жизни, — завершил Рид коротенькое письмо. — Надеюсь, ты знаешь, что если тебе когда-нибудь потребуется помощь и я смогу помочь — я обязательно это сделаю. Передай от меня привет Рамоне. Береги себя. С любовью, Дин». ^[200]

30 июня 1973 года Вибке стала второй Миссис Рид. «Они поженились в маленьком селении, там были все их друзья с киностудии, — рассказывала Патриция. — Они шли по городу, и деревенские жители бросали цветы. Гирлянда из цветов украшала ее голову, а на нем был надет жакет в индийском стиле. Все это происходило, как будто бы лет сто назад. Они жили в маленьком коттедже».^[201]

Но оставаться в маленьком домике они не собирались. Вскоре Рид обратился к властям ГДР за разрешением на свободное проживание в стране и на переезд в Восточный Берлин, дабы находиться ближе к студии ДЕФА и телевизионной станции, где он изредка будет выступать с концертами и выпускать развлекательные шоу. Риду не пришлось сильно трудиться, чтобы убедить их.

«Одобрение его просьбы — в государственных интересах, — значится в записях Штази. — Соответственно, рекомендуется предоставить Дину Риду право на проживание в Восточной Германии в течение неограниченного периода времени». ^[202]

Вскоре новобрачные обосновались в уютном двухэтажном доме на берегу озера Цойтнер, в пригороде Берлина. Именно этот адрес: 1186 Берлин, Шмоквитцер Дамм, 6 — станет последним в жизни странствующего американца.

(обратно)

Глава 14. Шпион

Они именовали себя Министерством государственной безопасности, однако более известным и наводящим ужас на жителей ГДР их названием являлось «Штази». Они были беспощадны и знали свое дело. Их миссия была двойственной: выполнять функции фильтра на Западе и держать под присмотром население дома. В обоих случаях Штази являлась выдающейся организацией. Высшие круги западногерманского руководства, в особенности Вилли Брандта, неоднократно сотрясали разоблачения шпионов Штази, похищавших государственные секреты и снабжающих ложной информацией советников канцлера. Дома же любые попытки проявить несогласие подавлялись моментально. Штази обладало распространенной сетью информаторов, в которую временами, казалось, были вовлечены чуть ли не все жители ГДР, снабжающие тайных агентов информацией о своих друзьях и соседях. При таких формах доносительства и контроля население становилось запуганным и подозрительным.

«Страхов там было очень много, — говорил Фил Эверли, который дважды гостил у Рида и выступал вместе с ним в конце 70-х и начале 80-х. — Я видел в Берлине пьяного человека, которого пыталась утихомирить его подруга. Он что-то кричал, и я спросил у своей переводчицы, что он говорит такое. Она ответила, что он выкрикивает язвительно "Советский Союз — изумительная страна". Когда мы работали в шоу, там участвовала пара музыкантов, которые бывали в Сан-Франциско, и один из них взбудоражено принялся обсуждать эту ситуацию, но друзья зашипели на него, заставляя умолкнуть. Это сумасшествие».^[203]

Документы Штази, содержащиеся в четырех томах, полученных после падения восточногерманского правительства, показывают, что тайная слежка за Ридом началась практически с момента его прибытия в ГДР. Спецслужбам были известны все его передвижения, они вскрывали и копировали его письма, и, по крайней мере, периодически прослушивали его телефонные разговоры. Одним из преданных союзников Штази в течение нескольких лет являлась молодая женщина из Лейпцига, урожденная Вибке Шмидт, при первом замужестве взявшая фамилию мужа — Дорндек. Масштабную информацию о своем американском любовнике агентам спецслужб Вибке не предоставляла, однако, как минимум, в одном донесении она ответила на вопросы о нем. Причем нельзя сказать, что сотрудники спецслужб как-то сильно подталкивали ее к этому, по крайней мере, не требовали сделать это незамедлительно.

Первые годы жизни в ГДР для Рида были успешными. По горячим следам, за фильмом «Из жизни одного бездельника», в 1974 он снялся в «Кит и компания» (нем. «Kit und Co»), в 1975 сыграл в «Братьях по крови» («Blood Brothers»), действие этого фильма происходит на старом Диком Западе. Он знакомился с людьми, которые становились его друзьями, если не тотчас же, то в последующие годы. Геррит Лист, продюсер киностудии ДЕФА, работал вместе с Ридом над фильмом «Из жизни одного бездельника». Рената Блюме, одна из ведущих восточногерманских актрис, снималась вместе ним в главной роли в «Кит и Компания» и позже сыграет в его жизни более важную роль. Помимо съемок в кинофильмах, Рид гастролирует по всему восточному блоку и России и регулярно представляет развлекательные шоу на телевидении Восточного Берлина.

Валюту, которой расплачивались с Ридом в ГДР, России и во всех странах, находящихся под советским влиянием, невозможно было конвертировать в американские доллары, тем не менее он умудрялся каждый месяц отправлять по 300 долларов Патриции в качестве алиментов для Рамоны. Патриция, по своей привычке, не спешила писать ему, и Рид отправлял письмо за письмом, прося ее хотя бы раз в месяц подтверждать, что пособие на ребенка получено. Когда Патриция с Рамоной окончательно перебрались домой, в Калифорнию, Рид упростил себе жизнь, открыв в Лос-Анджелесе банковский счет и разрешив к нему доступ для Патона Прайса. Прайс ежемесячно снимал со счета сумму для уплаты алиментов. Дин и Патриция расстались миролюбиво, и он не терял контакта ни с нею, ни с ребенком, давая им знать, чем он занят и как прогрессирует его карьера. «В первые годы правительство предоставляло ему полную свободу, — сказала Патриция. — Он не бедствовал, ему не приходилось жить в квартире с десятью жильцами или без куска хлеба на столе. Он мог бы жить в России, но ему хотелось находиться ближе к Западному Берлину».^[204]

Рид отрицал тот факт, что его жизнь в коммунистической стране отличалась от жизни обычных ее граждан, и рассказывал каждому, кто об этом спрашивал, что его зарплата была ограниченной, а оплата за дом была невелика — точно так же, как и у всех. Однако правда состояла в том, что жил он в прекрасном доме и обзавелся автомобилем незамедлительно, а не ожидал пять лет в очереди на его приобретение. В действительности Риду и Вибке не было нужды стоять в очередях за чем-либо, о чем простые жители ГДР могли только мечтать. Частично причиной тому служило американское гражданство Рида, которое позволяло ему свободно перемещаться: в ФРГ, Южную Америку или Соединенные Штаты, дабы подзаработать твердой валюты или обзавестись предметами роскоши. Но и восточногерманское правительство присматривало за Ридом — американцем, желающим распространять линию партии, защищать социализм на Западе и порицать международную политику США. Его отчуждение не принесло бы режиму никакой пользы, так же как не вызвали бы доверия и его выступления в защиту социализма, будь он представлен аудитории Соединенных Штатов проживающим в гостинице. И была еще одна причина. Спецслужбы были заинтересованы в том, чтобы Рид шпионил для них.

Штази наблюдало за Ридом в течение нескольких лет. Они перлюстрировали его почту и отслеживали его отъезды и возвращения, как на Восток, так и на Запад. Наибольший их интерес вызывали его регулярные визиты в посольство США в Восточном Берлине. Именно это — вычислили сотрудники Штази — может оказаться очень полезным. В апреле 1976 года план по привлечению Рида к их деятельности был разработан детально.

«План сопровождения контакта с "Агентом".

С кем следует установить контакт: Рид, Дин.

Цели привлечения Агента. Установить личное знакомство с Ридом; выяснить, какова его реакция на наше появление и каково его отношение к Министерству государственной безопасности. Готов ли он к сотрудничеству с Министерством и выполнению заданий. Рассказывает ли он о своих связях в посольстве США в ГДР».

Служебная записка предписывает провести первую встречу у Рида дома, при содействии Вибке, которая в период своего первого замужества являлась осведомителем. Сближение должно быть безобидным, практически миролюбивым по своему замыслу. В завершение говорится, что Рид «мог бы осуществлять качественное информирование Министерства о деятельности посольства США, направленной против ГДР».^[205]

Прославленная немецкая бюрократия медленно переваривала предложение, и лишь спустя год, в июне 1977-го, разрешение на установление контакта с Ридом с целью привлечения его к сотрудничеству со Штази было получено. Встреча наконец-то состоялась: 17 августа 1977 года, в 5 часов вечера, в доме Рида.

После предварительной непринужденной беседы разговор пошел практически точно по сценарию, разработанному спецслужбами.

— Итак, господин Рид…

— Пожалуйста, зовите меня Дин. Как мы говорим в Америке, господин Рид — это мой папа.

Улыбка отразилась на лицах двух спецагентов, и гауптман Заттлер продолжил:

— Конечно, Дин. Для мелких служащих кажется довольно некорректным называть такую великую персону просто по имени.

— Понимаю, но, как вы видите, здесь я не такая уж великая персона. Дома главная роль принадлежит Вибке, полагаю, что и в ваших домах происходит так же, не так ли? В любом случае, вам известно, что я поклонник Восточной Германии и того пути, по которому идет ее руководство, обеспечивая основные потребности граждан страны. И я польщен тем, что меня посетили представители правительства. Хотя, должен признаться, меня немного удивляет, что эти представители — агенты Штази.

— Мы предполагали, что это может вызвать у вас удивление, — ответил Заттлер. — Но боюсь, наша роль в ГДР получила неверную оценку. Понимаете, с прорывом дипломатической блокады, что часто называют «разрядкой напряженности», контакты между ГДР и Западом значительно возросли. Мы это приветствуем. Диалог между людьми доброй воли может привести только к более спокойному миру.

— Да, да, я всегда в это верил, — сказал Рид.

— Но вместе с этими контактами приходит и некоторая опасность, — продолжил Заттлер. — Если люди в течение долгого времени смотрели друг на друга с подозрением, первые контакты могут быть коварными. А нам бы не хотелось, чтобы этот процесс был сорван из-за недопонимания или неверных шагов.

— Конечно, — согласился Рид. — Думаю, что действия лидеров, Эриха Хонеккера и Брандта, в этой ситуации просто великолепны и не только оправдывают наши лучшие надежды на мир во всем мире, но и демонстрируют Западу иной способ существования, нечто отличное от его прожорливого капитализма и агрессивной международной политики, необходимой для его поддержания.

— Совершенно точно, господин Ри…, э-э, Дин. Так что нам приходится выяснять, и насколько возможно заблаговременно, чтобы иметь возможность определиться, кто честен и искренен, а кто замышляет причинение вреда нашей стране. Ведь существует масса людей, которых бы порадовал провал этой инициативы. В то время как вы обладаете многими способностями, которые предоставляют вам уникальную возможность для оказания содействия этой миролюбивой миссии.

Агенты отлично справились со своим разведывательным заданием. Такая лесть всегда обезоруживала Рида. Они говорили, что он обладает уникальными способностями, а еще важнее, что его способности должны послужить тому, чтобы мир стал лучше и менее воинственен. Однако «способности» имели мало общего с его актерскими или вокальными данными. Рид попросил конкретизировать предложение.

— Сэр, вы гражданин Соединенных Штатов, актер и певец, — пояснил Заттлер. — Следовательно, вы можете с легкостью устанавливать контакты в различных дипломатических кругах. Все, что нам нужно, — это иметь возможность обсудить с вами эти контакты, если они произойдут. И опять, мы обращаемся к вам с этой просьбой лишь потому, что нам необходимо защищать посольство США так же, как и разоблачать любые антиправительственные заговоры и намерения, направленные против ГДР.

— С этим проблем нет, — ответил Рид.

Как и все хорошие следователи, специальные агенты должны были убедиться в том, что Рид чистосердечен и не водит их за нос. Теперь они задают ему вопрос, зная заранее по результатам слежки за ним, каким должен быть его ответ.

— Какие контакты предполагаются вами? Это могут быть встречи, приглашения, посещения иностранных представительств, — в действительности все, что угодно.

— Конечно, — сказал Рид. — Время от времени я бываю в посольстве США. И я достаточно хорошо знаком с вице-консулом, этого парня зовут Жак Клейн. Он приятный человек, и мы прекрасно общаемся на любые темы. Знаете, иногда бывает просто в удовольствие поболтать о баскетболе или голливудских новинках. Собственно говоря, Клейн звонил мне незадолго до вашего прихода. Он пригласил меня на посольскую вечеринку в конце месяца. Я сказал, что дам ему знать.

Рид только что прошел тест Штази. Большая часть из сказанного им уже была известна, и агенты просто радовались тому, насколько он был откровенен.

— Если это не слишком обременительно, мы были бы очень признательны, если бы вы посетили эту вечеринку и позволили нам поговорить с вами об этом на следующий день, — сказал Заттлер.

Рид без промедления дал согласие. Агенты поблагодарили его и Вибке за уделенное им время и за напитки, которые они прихлебывали во время разговора, и удалились. Вернувшись в офис, Заттлер составил рапорт о встрече. «Внешне он очень последователен и готов к сотрудничеству с Министерством, — написал агент Штази. — В его поведении не обнаружилось никаких отрицательных черт. Он выглядит спокойным и уверенным. Его манеры скромны. Похоже, он первый среди артистов, у которого не проявляются гипертрофированные замашки звезды. В настоящее время он проявляет интерес. И Министерству следует этим воспользоваться».^[206]

Несмотря на то, что Заттлер презентовал свое ведомство как средство защиты и способ ограждения мирового прогресса от саботажа, Рид был прекрасно осведомлен о репутации Штази. И он должен был понимать, что его подводят к последней черте, за которой — государственная измена. О чем он думал в действительности, на самом ли деле он верил Заттлеру или полагал, что сможет сам контролировать агентов Штази и использовать их в своих интересах, неизвестно. Ни разу Рид не поделился информацией об этом визите ни с одним из своих американских друзей. Когда Марв Давидов узнал о связях Рида со Штази, через 10 лет после гибели друга, он признал, что это является для него новостью, однако совсем не сюрпризом. «Что он мог разведать в посольстве США? — спросил Давидов. — Я бы не доверял ни одному полицейскому агентству ни в одной точке земного шара. Не сомневаюсь в том, что они пытались его использовать. Думаю, что он мог работать против американского империализма, в соответствии со своими моральными и политическими принципами».^[207]

31 августа Рид с женой присутствовали на вечере в посольстве, и он наслаждался изумлением американцев, которое было вызвано его появлением. На посольские приглашения Рид всегда отвечал уклончиво и никогда не перезванивал, чтобы подтвердить их принятие. Это была обычная коктейльная вечеринка со свободным общением между гостями. Многие из них были знакомы с Ридом, знали то, чем он занимается, и хотели поговорить с ним о его фильмах и музыке. Какая-то дамочка, хитроумным маневром оторвавшая его от Вибке, бесстыдно попросила его переспать с нею. Один из дипломатов попытался поддразнить Рида и заставить его публично высказаться по злободневным вопросам, в особенности о нейтронной бомбе — новом виде оружия, изобретенном в Соединенных Штатах, которое уничтожает население, но не разрушает зданий. США произвели фурор в Европе, заявив, что обсуждается развертывание этого вида вооружений в Германии, для использования их в качестве средства устрашения, если вооруженные силы стран Варшавского Договора пойдут на захват недоукомплектованных войск НАТО. Единственным реальным результатом этого вечера стало приглашение американских официальных лиц на показ фильмов Рида в закрытом посольском кинотеатре. Рид ответил, что был бы счастлив продемонстрировать фильмы. Спецагентов Штази это приглашение также обрадовало. На следующий день Рид открыто изложил капитану Заттлеру всю эту информацию, равно как и о том, кто присутствовал на вечеринке. Перед тем, как попрощаться, Заттлер дал Риду два телефонных номера, которыми он может пользоваться для связи со Штази, а также поинтересовался, какое тайное имя ему хотелось бы использовать. Не раздумывая, Рид ответил «Виктор» — в память о своем чилийском товарище Викторе Хара, певце, который был убит в плену после свержения правительства Альенде в 1973 году.^[208]

Однако шпион из Дина Рида получился «с колючками». Месяц спустя, 28 октября, сотрудники Штази вновь навестили Рида в его доме. На этот раз они хотели привлечь его к шпионажу в логове заклятого врага Израиля — Организации Освобождения Палестины (ООП). Всего пятью годами ранее внимание всего мира было привлечено к бойцам подразделения этой организации под названием «Черный сентябрь», ворвавшихся в гостиницу, в которой проживали израильские спортсмены, в период проведения Олимпийских игр в Мюнхене, в Западной Германии. В течение двух дней они держали атлетов в заложниках и убили двоих, требуя освободить из израильских тюрем двести палестинцев. Неуклюжая попытка освободить спортсменов привела к гибели еще девяти израильтян, пяти террористов и немецкого офицера полиции. Предвещая зловещие подозрения об организаторах уничтожения самого Рида, скажем, что на следующий год в Норвегии был убит официант-марокканец, по всей вероятности, израильскими спецслужбами, которые приняли его за вдохновителя олимпийского теракта. Ужас захвата олимпийцев, транслируемый по телевидению, омрачил отношение значительной части общемирового сообщества к действиям Палестины и ее лидеров, таких как Ясир Арафат. И все же Рид находился в ряду поклонников ООП, Арафата и их вооруженной борьбы за создание собственной страны на ныне подконтрольной Израилю территории.

Риду запланировали поездку в Бейрут, Ливан, с тем, чтобы там он связался с ООП и обсудил возможность съемок фильма о борьбе и, в частности, об осаде лагеря палестинских беженцев Таль аль-Заатар. И опять сотрудники Штази пытались убедить Рида в том, что они всего лишь предпринимают попытки по защите Организации освобождения Палестины от нападок. Проглотив похожую наживку, когда речь шла о шпионаже в американском посольстве, доносить в Штази о тех палестинцах, которые будут сопровождать его в поездке в Бейрут или о разговорах с ними, Рид отказался. «Очевидно, что он готов к сотрудничеству против американцев, однако, что касается ООП, он не желает быть упомянутым в докладах», — написал капитан Заттлер после их встречи.

Переговоры продолжились, но Рид твердо стоял на своем. Более того, он решил сбросить с себя цепь указаний и потребовал встречи с генералом Мишей Вольфом ^{19}, шефом восточногерманского шпионского ведомства, пользующимся дурной славой и благополучно рассадившим с десяток агентов в высших кругах западногерманского руководства. Если Вольф сможет объяснить ему, почему он должен доносить на ООП, союзника ГДР, тогда, возможно, он сделает это. Заттлер ответил, что не сможет организовать такую встречу, поскольку Вольф работает в другом департаменте, но он согласен привести на встречу, которая состоится 1 ноября на парковке у кинотеатра «Космос», своего собственного руководителя.^[209]

Разговор на парковке, очевидно, уменьшил обеспокоенность американца по поводу шпионажа в ООП. Он отправился на Ближний Восток и по возвращении позвонил сотрудникам Штази. В начале декабря Рид снова говорит об этой поездке на встрече со своими кураторами и «с энтузиазмом делится своими впечатлениями о борьбе, которую ведет ООП, и о планах создания фильма о бойцах этой организации». Также он докладывает, что пригласил американских дипломатов на премьеру своей новой картины «Певец» (исп. «El Cantor»), которая состоится 11 декабря. «Он ни в какой форме не выразил сомнений или опасений в отношении сотрудников ведомства, напротив, по собственной инициативе он дал понять, что желает содействовать работе Министерства».^[210]

И все же, Рид испытывал сомнения в отношении своей шпионской деятельности и, что более важно, в отношении целей, преследуемых Штази и правительством ГДР. Рид никогда не был одним из тех, кто обдумывает свои дела в тишине и одиночестве, и он ставил в известность своих кураторов об испытываемых разочарованиях. В августе 1978 года Рид запланировал посетить 11-й Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Гаване. Этот фестиваль — еще одно международное собрание, спонсированное Советским Союзом и призванное соединить атлетов коммунистического блока и нейтральных стран, — Соединенные Штаты и многие другие западные страны игнорировали в плановом порядке. Тем не менее в Штази хотели быть уверены, что Рид не причинит им хлопот. В мартовском донесении представители Штази сообщают, что певец «испытывает недоверие к деятельности Министерства» и что сотрудникам государственных органов безопасности не следует просить его выполнить какую-либо работу для них на этом фестивале. Однако веских причин для того, чтобы заблокировать его поездку на Кубу, также не было.

«Во всем остальном вопрос о ненадежности Рида не ставится. Его политические взгляды чисты, он абсолютно поддерживает наш общественный строй и, кроме того, выступает за движение к всемирной свободе от империализма. У Рида гарантированно безопасные условия жизни в ГДР и его желание покинуть нашу страну никоим образом не проявляется».^[211]

Тем временем недовольство Рида продолжало нарастать. Он признавал, что Соединенные Штаты представляют угрозу для Восточной Германии и для спокойствия в мире. Международная политика Америки была агрессивной и полностью сфокусированной на сдерживании распространения коммунизма в мире, а, если возможно, то на его исчезновении и замещении буржуазными демократиями. Но зачем же ему шпионить за союзниками, такими как палестинцы? В этом он не находил смысла. И за кем еще попросят его приглядывать? Он часто бывает в Советском Союзе и встречается с некоторыми из его самых влиятельных фигур. Точно также, как в Чехословакии, Болгарии, Венгрии и теперь намерен отправиться на Кубу. Попросят его в следующий раз доносить в Штази и об этих друзьях и союзниках? Популярность Рида в Восточной Германии набирала силу, и ему удалось завязать отношения с правящим Центральным Комитетом и даже с его Генеральным секретарем Эрихом Хонеккером.

«Мы дискутировали с ним на тему того, что происходит здесь (в Соединенных Штатах), — вспоминал Марв Давидов. — В некоторой степени я критиковал политику Советов, политику ГДР, сталинизм и мы спорили об этом. Он говорил: "Я могу дойти до самых верхов". И он мог».^[212]

Возрастающее разочарование Рида и количество вопросов об использовании его секретной полицией привели к тому, что он вознамерился прекратить внутреннюю борьбу со своими сомнениями. Он решил пообщаться с Хонеккером, напрямую и единолично, о секретной политике правительства. Что точно произошло и когда — неясно. Однажды весной или летом 1978 года Рид вел свой автомобиль по бульварам Восточного Берлина, лавируя в потоке неуклюжих и опасных восточногерманских машин, пока не прибыл к резиденции Хонеккера, где выразил шумное возмущение просьбой Штази «поработать против ООП». И хотя представители Штази пояснили Хонеккеру, что американец неправильно истолковал их инструкции, после скандала дальнейшее его использование в качестве шпиона стало неудобным. Генерал-майор Крач, высшее должностное лицо в Министерстве государственной безопасности, приказал Заттлеру и другим агентам Штази «прекратить сотрудничество с Ридом». Теперь этот вспыльчивый американец вызывает беспокойство в правительстве. Что еще выкинет этот их пропагандистский трофей? Наихудший из возможных сценариев — если Рид упакует вещички и отправится в Соединенные Штаты, где станет рассказывать газетным и телевизионным репортерам о том, что за паршивое место эта Восточная Германия, и выложит то немногое, что ему известно о тайных операциях. Они быстро наложили запрет на заграничные поездки для Вибке, поскольку теперь она обладала американским паспортом. И даже при том, что семейную жизнь пары сотрясали проблемы, руководители Штази предполагали, что оставшейся любви все же будет достаточно для того, чтобы Рид воздержался от отъезда без супруги.^[213]

Штази — организация беззастенчивая. Шпики продолжили контролировать переписку Рида, следовали за ним, когда считали это нужным, и, вероятно, прослушивали некоторые его телефонные переговоры, в особенности международные. Где-то в головном офисе, должно быть, промелькнула мысль о возможном устройстве его безвременной кончины.

Рид не совершил опрометчивых поступков. Он продолжил публично высказываться о процветании социализма и о вражеской международной политике США. Но начало переоценке его жизни и убеждений было положено.

(обратно)

Глава 15. Запах пороха

Рид чувствовал себя отвратительно. Вместо того чтобы наслаждаться праздником в домашней обстановке, последние дни рождественских каникул 1975 года он провел в берлинском госпитале, борясь с воспалением легких. Болезнь предоставила ему достаточно времени для раздумий. Часто эти размышления, подстрекаемые чувством вины оставшегося в живых, возвращали его к тем событиям в Чили, когда в результате поддержанного США военного переворота пало правительство Альенде и к власти пришел генерал Аугусто Пиночет.

Альенде выполнил свою предвыборную программу. Он национализировал медные рудники и другие промышленные производства, а также ускорил проведение земельной реформы. Однако к началу 1973 года инфляция достигла астрономических 500 процентов, что практически обесценивало платежные чеки в день их обналичивания. Иностранная помощь Республике была отозвана администрацией Никсона, а ЦРУ вело активную работу с оппозиционными группами, дабы окончательно расправиться с чилийским президентом. В итоге 11 сентября 1973 года хунта под командованием Пиночета устроила военный переворот. По улицам Сантьяго шли танки, и как минимум с одного самолета бомбили президентский дворец. Поначалу Альенде оказывал сопротивление, пытаясь объединить силы сторонников, но от бомбежки дворец охватило пожаром, Альенде оказался заблокирован, и президент принял свое последнее решение, направив оружейное дуло в рот и нажав на курок. Пришедший к власти генерал Пиночет начал свою деятельность со всесторонней и жесточайшей карательной операции. Лидеры партии Альенде, профсоюзные деятели, каждый, кто придерживался левых взглядов или подозревался в симпатиях бывшему президенту, — все были схвачены. Арестованных оказалось так много, что войскам приказали держать их на футбольном поле ^{20}. Многих подвергли пыткам. Тысячи были убиты. Некоторые просто исчезли. Помимо Альенде, во время путча погибли близкие друзья Рида, включая поэта Пабло Неруду, смерть которого косвенно связана с переворотом, и певца Виктора Хара. Рид смотрел телевизионные репортажи о действиях вооруженных сил, воочию представляя танки, идущие по тем же улицам, которые однажды были заполнены толпами его фанатов, когда он ехал из аэропорта Сантьяго в свой первый гастрольный южноамериканский тур. Гибель друзей его глубоко опечалила, но многочисленные обязательства, касающиеся киносъемок и гастролей, не позволили ему полностью погрузиться в это горе в дни событий. Теперь же, вынужденный проводить одинокие ночи и бесконечные дни в постели, он был отдан во власть раздумий.

«Твое письмо, наполненное воинственным духом, прибыло в подходящий момент, — написал Рид Марву Давидову 13 января 1975 года. — Последние две недели я провел в госпитале с воспалением легких, и даже несмотря на то, что я быстро иду на поправку, больницы в каком-то смысле напоминают тюрьмы. Я много работал над различными проектами и старался сделать все, что только возможно, для моей второй родины, Чили. Величайшая трагедия моей жизни произошла в тот день, когда были убиты мои близкие друзья, такие как Альенде, Неруда, Хара и многие другие, также же смелые и преданные, но менее знаменитые. Впервые я познал, что значит потерять друзей, и я все еще не могу спать спокойно, меня мучают ночные кошмары, поскольку я чувствую, что должен был находиться с ними».^[214]

Давидов в своем письме предложил Риду приехать в Соединенные Штаты и организовать сопротивление чилийской диктатуре и той политической поддержке, которую оказывает ей правительство США. Рид быстро принял решение и обратился к еще одному товарищу, преподавателю Калифорнийского университета Анджеле Дэвис, за помощью в организации концертов, митингов и демонстрации кинофильмов в Лос-Анджелесе. Другие мероприятия были запланированы в Сиэтле, Денвере и Нью-Йорке.

Эта поездка предоставила Дину возможность встречи со старыми друзьями. Разногласий между восточногерманским правительством и Ридом на тот момент не было, и Вибке получила разрешение на путешествие вместе с мужем. В Лос-Анджелесе они остановились у Патона Прайса и его жены Тилли. Продюсер таких фильмов, как «Пять легких пьес», «Беспечный ездок», документального фильма о войне во Вьетнаме «Сердце и разум» Берт Шнайдер устроил званый вечер в честь Дейва Деллинджера, и все голливудские сторонники левых присутствовали на нем. Там были актеры Ширли Маклейн, Хаскелл Уэкслер, Роберт Вон, Сьюзан Анспач, Кент Маккорд и другие, вперемежку с протестующими против войны во Вьетнаме, включая Давидова, который совершил перелет из Миннеаполиса, чтобы повидаться со своими давними друзьями. 30 апреля 1975 года с крыши посольства США в Сайгоне на борт вертолета был взят последний американец, всего за несколько часов до триумфального вхождения в город армии Северного Вьетнама. Для тех, кто положил годы своей жизни на борьбу против вмешательства Дядюшки Сэма в военный конфликт во Вьетнаме, это явилось доказательством их правоты в том, что помощь США, в каких бы количествах она ни оказывалась, не в состоянии поддерживать дух слабо мотивированных войск Южного Вьетнама.^[215]

На следующий день Рид в одиночестве направился в Палм-Спрингс, чтобы повидаться с Патрисией и дочерью Рамоной. Патрисия вернулась в Соединенные Штаты примерно год назад и в то время вела скромный образ жизни, работая учителем в школе для детей, пострадавших от жестокого обращения. После ужина втроем (гамбургерами, которые Патрисия прихватила с собой из фастфудной забегаловки), родители уложили спать Рамону, и Рид обратил все свое внимание на бывшую супругу. «Он ухаживал за мной тем вечером, и ночь мы провели вместе, — сказала она. — Следующим утром он спросил, как насчет того, чтобы нам опять сойтись. Я сказала, что нет, я хочу быть учителем, а тебе просто нужен кто-то, с кем кувыркаться в постели, да кто бы готовил тебе еду». ^[216]

Он поцеловал на прощание дочку, запрыгнул в машину и умчался обратно в Лос-Анджелес.

Через несколько дней Рид с женой приземлились в Международном аэропорту Миннеаполиса и Сент-Пола штата Миннесота, где их встретил Давидов. Марв отвез супругов в свою небольшую квартиру, расположенную рядом со студенческим городком Университета Миннесоты. Давидов уже организовал несколько встреч для своего друга, и на следующее утро они отправились проводить остальные. Марв, многие годы возглавлявший антивоенные протесты, был хорошо известен репортерам и редакторам газет. Он связался с сотрудниками «Миннеаполис Трибюн», крупнейшего печатного издания штата, и, рассказав им о приезде Дина Рида, предоставил биографию певца и предупредил о его намерении выступить в поддержку Чили. Редактор попросил Давидова привести Рида для интервью. «Когда я о нем рассказывал, они несли полный вздор, — вспоминал Давидов о редакторах из «Трибюн». — Так что я попросил Рида прихватить свою гитару. Он начал петь, вся работа остановилась, люди стали собираться, и мы дали интервью».^[217]

Следующая встреча состоялась в университете, где Давидов всегда мог рассчитывать на благодарного слушателя в студенческой газете «Миннесота Дейли». Редакция газеты располагалась в здании «Мерфи Холл», в тридцати метрах от Мола. Мол — центр университетского городка, представляющий собой парк с травянистыми площадками и аллеями, в обрамлении величественных кирпичных строений с учебными аудиториями и здания библиотеки. С одной стороны от Мола, к которой ведет пешеходный мостик, расположен университетский Развлекательный комплекс. С другой стороны, на приподнятой каменной площади с выходом на аллею, — здание Концертного зала. После интервью в студенческой газете «Дейли» Рид вышел на аллею и повернул направо, к Концертному залу. Лето, лучшее время года в Миннесоте, уже наступило, и тени от вязов покрывали траву на лужайках. В летнюю сессию студенты развлекались играми с фризби («летающей тарелкой») или просто валялись на газонах, болтая с приятелями. Также в это время года часто на площадь выставляли микрофон, с тем, чтобы любой желающий — от студенческих организаций, политиков и до странствующих евангелистов — мог обратиться к студентам. Давидов заметил одиноко стоящий микрофон и предложил своему другу исполнить несколько песен для прохлаждающихся студентов и привлечь дополнительный интерес. Рид так и поступил. Однако студенты не проявляли особой заинтересованности, в то время как несколько советских граждан, оказавшихся с визитом в университете, были поражены, увидев американского певца, выступающего на расстоянии менее чем в пятьдесят шагов от зрителей. Они начали выкрикивать его имя, и в конце концов Рид подошел побеседовать с ними. Должно быть, они были немало удивлены тем, что имели возможность такого тесного общения с артистом, равно как и тем, какое малое количество людей обращало на него внимание.^[218]

Тем вечером Рид выступал в университетском клубе — переоборудованном особняке на богатой улице Саммит Авеню в столице штата Миннесота Сент-Поле. Примерно 250 человек заплатили за то, чтобы услышать выступление Рида. Между исполнением песен он убеждал аудиторию в необходимости написания посланий сенаторам и представителям в конгрессе с требованием прекратить поддержку диктаторского режима Пиночета.^[219]

Проведя четыре дня в «Городах-близнецах» ^{21}, Дин и Вибке Рид покинули Соединенные Штаты и вскоре оказались дома, в Восточном Берлине. А всего несколько месяцев спустя Давидов получил такое письмо:

«Дорогой друг, товарищ Марв, сейчас в СССР я даю концерт солидарности с народом Чили. Но не как советский певец Дин Рид, но как американский певец Дин Рид. В этом году получил Премию мира от правительств Венгрии и Чехословакии. Но самая хорошая новость — Вибке беременна, и скоро в мире станет на одного революционера больше. Надеюсь, что ты в порядке, счастлив и трахаешься в той же кровати, где у нас с Вибке случился самый лучший трах во всех Соединенных Штатах. Люблю тебя, Дин».^[220]

17 мая 1976 года Вибке дала жизнь еще одной девочке Рида, которую назвали Наташа.

Через год Риду представилась возможность подтолкнуть к социалистическому пути еще неопытную испанскую демократию. Наряду с Чили и Аргентиной он считал Испанию своей землей, своим домом. Хотя Рид никогда не имел тесных связей ни со страной, ни с ее людьми, как это бывало с чилийцами, Испания стала пристанищем для него и Патрисии на пути бегства из Аргентины. Там он снялся в нескольких картинах и часто проводил по несколько недель или месяцев в Мадриде и его пределах. Испанское правительство являлось для него дискомфортным, в 30-х годах при помощи нацистской Германии в Испании воцарилось фашистское диктаторство Франсиско Франко, а после войны оно поддерживалось западными демократиями, включая Соединенные Штаты. Как это ни удивительно, за исключением неповиновения вдвоем с Патрисией закону о запрете прилюдных поцелуев, Рид не высказывался на темы Испании, ее правительства и отсутствия гражданских свобод. Но в конце 1975 года Франко наконец отправился в мир иной, и в лице короля Хуана Карлоса в стране была восстановлена монархия. В 1977-м Карлос объявил свободные выборы в демократический парламент, и, увидев шанс для коммунистов получить места и управлять народом, Дин Рид направился к югу на помощь. Он выступал с песнями на митингах коммунистов и заявил, что на одном из собраний присутствовали около 200 тысяч. Рид перенес свою политику на улицы, что естественным образом повлекло за собой неприятности.

«Однако выборы, конечно, еще не полностью свободные, — написал он Патрисии. — Например, конечно, никто не в состоянии за один день по закону короля изменить поведение полицейского, который избивал и мучил людей в течение предыдущих сорока лет. В понедельник по центральным улицам города проехали сотни автомобилей, набитых фашистами, которые всех приветствовали гитлеровским салютом. Я шел по улице с итальянским сенатором-коммунистом, и мы отвечали на фашистские провокации поднятыми вверх кулаками. Неожиданно заскрежетали тормоза двух полицейских джипов, из которых выпрыгнули примерно 7–8 полисменов в полном боевом обмундировании. Главный посмотрел на меня, указал пальцем и заорал: бейте его, бейте его! Один полицейский приблизился ко мне и попытался ударить меня дубинкой по голове. Я блокировал удар рукою. А в это время мой итальянский товарищ уже драпал по направлению к Риму! Я закричал командиру: "Что ж вы нападаете на нас, ведь фашисты там, и это именно они провоцируют!" Старший сделался красным и заорал: "Сильнее, сильнее, бейте его сильнее! " Меня ударили еще раз, прежде чем я решил, что не стоит урезонивать этих гребаных фашистов. Итаааак, как ты понимаешь, состоявшиеся выборы были настолько свободны, что дальше некуда!».^[221]

Рид счастливо сообщил своей бывшей супруге, что коммунисты набрали 9 процентов голосов, на 1 процент больше, чем фашисты, и назвал это моральной победой. Новости были не только политическими. На американца нахлынули воспоминания, и он писал Патрисии, что эта неделя в Мадриде напомнила ему многое из того времени, которое они провели вместе в этой стране, о доме, в котором они жили, о мексиканском ресторане, в котором обедали. Это было очень нежное письмо, и оно почти полностью игнорировало тот факт, что теперь они были в разводе, а Рид состоял в другом браке.

Завершив дела в Испании, он обратил свои взоры на Ближний Восток. Его взгляды в отношении Израиля и беспорядков в этой части мира менялись. В своих первых концертных турах по СССР Рид настаивал на исполнении песни «Моя еврейская мама», несмотря на недовольство антисемитского руководства в Москве. Тогда он выражал восхищение и государством Израиль, и еврейским народом в целом. Однако его постоянное смещение влево, в конечном итоге приведшее в коммунистическую страну, означало принятие того мнения, что страна Израиль — это доверенное лицо Соединенных Штатов в разжигании военной истерии и основная преграда на пути к миру.

Еврейский народ не имел своей территории до 1947 года, когда Организация Объединенных Наций проголосовала за разделение Палестины на два государства, одно — для евреев и другое — для палестинских арабов. Однако с выходом британских войск из Палестины в 1948 году, в обеспечение решения ООН, арабские государства попытались предотвратить появление на карте государства Израиль. Они потерпели неудачу, но события развивались таким образом, что бездомными остались палестинцы, когда Иордания оккупировала Западный берег реки Иордан, а Египет захватил сектор Газа. Ситуация еще больше ухудшилась после войны 1967 года, в которой Израиль впечатляюще одержал победу над Сирией и Египтом и расширил свои владения, включив в них Синайский полуостров, Голанские высоты, сектор Газа и Западный берег.

В 1973 году Рид познакомился с Ясиром Арафатом, лидером Организации Освобождения Палестины. Эти двое нашли общий язык — по причине не столько политической, сколько кинематографической. Арафат оказался большим любителем кино и поклонником итальянских картин Дина Рида. Рид всегда был очень восприимчив к славословиям почитателей, а после того как Арафат воспел хвалу его трудам и припомнил некоторые из самых любимых картин, актер был более чем счастлив проводить время с человеком, к которому многие питали отвращение. Рид выслушал версию Арафата о борьбе между палестинцами и израильтянами и вскоре твердо принял сторону ООП. В то время как многие на Западе расценивали Арафата и Организацию Освобождения Палестины как террористов, уничтожавших невинных граждан бомбами, которые взрывали на рынках в Израиле и аэропортах по всему миру, Рид видел в них оплотов миролюбия. «Он твердил нам, что Арафат добьется успеха, тут и беспокоиться не о чем, — вспоминала мать Рида. — Он говорил, что Арафат — это человек, избегающий крайностей».^[222]

Рид увлекся идеей съемок фильма о палестинцах и их вооруженной борьбе. В частности, он думал, что сюжет о двух докторах, работавших в лагере беженцев Телль аль-Заатар, в то время когда он был окружен и обстреливался войсками пришедших на подмогу израильтян во время Ливанской гражданской войны в 1976 году, окажется захватывающим. В письме своему брату Вернону он пытался объяснить то, как он понимает ситуацию в регионе.

«Несомненно, это очень важное решение в моей жизни, поскольку, как тебе известно, сионистские спецслужбы организуют политические убийства наших людей по всему миру, и, конечно, одна из тем, на которую в США наложено абсолютное табу, — это выступления против расистской и фашистской теории сионизма. Сионисты настолько хорошо провели свою пропаганду, что большое количество людей получили неверное представление о том, что если кто-то выступает против сионизма — значит он проповедует антисемитизм. Без сомнения, это ровно на 180 градусов перевернутые факты. Сегодня правительство Израиля превратилось в фашистский бастион. Конечно, когда-нибудь арабские народы поднимутся и свергнут своих собственных лживых лидеров, которые вертятся, как проститутки, между Советским Союзом и США, и — совместно с прогрессивными евреями — вместе они смогут побороть сионизм». ^{[223] {22}}

В начале ноября 1977 года Рид отправляется в Бейрут, Ливан. Организация Освобождения Палестины снабдила его телохранителем-переводчиком. Первые дни он вникал в суть событий, просматривая фильмы о сражениях палестинцев. Затем он провел несколько дней в путешествии по южному Ливану, где федаины (террористические группы ООП) регулярно вступали в огневые стычки с израильскими военными. Рид питался вместе с солдатами, пел с ними песни и замирал вместе с ними, прислушиваясь к звукам разрывающихся снарядов вначале в паре миль к востоку и затем к западу от их расположения. Потом он вернулся в Сайду, где Арафат выступал с речью перед новоиспеченными командирами-федаинами. Церемония завершилась досрочно — с появлением над их головами израильских военных самолетов. Рид также посетил сирот в лагере Тель аль-Заатар, где вновь исполнял свои песни вместе с ними. Однако его гнев набирал силу при виде того, что он расценивал как беспрестанные провокации со стороны Израиля. Пятьдесят человек погибли в разбомбленной деревне в пяти километрах от Тира. Несколько часов спустя в той же деревне от взрыва бомб с часовым механизмом погибли трое спасателей.

«Я должен был вернуться сегодня в Берлин, но меня настолько переполняет ненависть к политикам, сбрасывающим бомбы на мирных крестьян, что я сказал Махмуду, что не хочу уезжать в Берлин, — писал Рид об этой своей поездке. — Я хочу поехать на линию фронта, но не как турист. Я хочу надеть военную форму и взять в руки оружие, и я хочу находиться рядом с моими братьями, если сионистами будет развязана широкомасштабная агрессия».^[224]

Идейная трансформация бывшего пацифиста завершилась. Теперь в экипировку Дина Рида входит советский автомат Калашникова и ручная граната китайского производства. Три дня Рид бродил вокруг холмов, менее чем в двух милях от границы с Израилем. За его правым плечом висело оружие, а за левым — гитара. «Сразу после обеда снова появились военные самолеты, и мы все рассыпались по нашим позициям, — вспоминает он. — Я иду вместе с зенитчиком с одной стороны холма. Наш окоп проходит под несколькими оливами. Я думаю о том, как много лет вьетнамцам приходилось смотреть в небо, пока в их дома не пришел мир. И я задаю вопрос, сколько лет проведут в борьбе эти отважные люди, прежде чем они вновь смогут жить на своей земле».

«Но я твердо верю, что становиться революционером можно разными способами, и замена гитары на автомат не кажется такой уже странной. Это должно стать обычным процессом для каждого артиста, который называет себя настоящим революционером».^[225]

Рид попытался провести разграничительную линию между еврейским народом и «расистской и фашисткой идеологией сионизма», но это не то различие, толкованию которого он посвятил хотя бы какое-то время. Он говорит о постоянных атаках израильтян и о том, что когда ООП отвечает на одно из десяти этих нападений, израильтянами используется как повод для оправдания своих бомбардировок. «Очень плохо, что огромная часть прессы в моей стране контролируется сионистами и что мой народ слышит эту ложь и верит ей», — пишет он. Через четыре дня Рид возвращается в Бейрут, где выступает с концертом, организованным ООП в Американском университете. Той ночью Рида сопроводили в апартаменты, в которых проживал Арафат и где он писал письмо президенту Египта Анвару Садату, в котором убеждал последнего не ездить в Иерусалим на встречу с израильским премьер-министром Менахемом Бегином. Садат проигнорировал прошение, и эта историческая встреча привела к одному из первых прорывов в мирных переговорах между Израилем и арабским государством. Рид и Арафат проговорили в течение полутора часов и решили совместно работать над фильмом, посвятив его людям из Тель аль-Заатара. «Он великий лидер, самый честный и мужественный на Ближнем Востоке», — пришел к выводу Рид.^[226]

На следующий день он вернулся в Восточный Берлин. В январе Рид отправляется в Москву, где ему вручена Советская премия мира. На март он запланировал поездку на Хиддензее, маленький заповедный остров в Балтийском море, принадлежащий ГДР, где он мог бы скрыться и поработать над сценарием фильма о Тель аль-Заатаре. Однако этому фильму не суждено было появиться на свет. Рид написал сценарий и даже записал несколько песен для этой картины. Но съемки так и не начались, и он винил в этом непрекращающиеся военные действия в Ливане ^[227]. Объяснение не слишком убедительно, поскольку ни одна из прежних картин Рида не снималась в реальных условиях. Диким Западом в его фильмах служили местечки Италии и Восточной Германии, а Болгария заменяла Чили. Скорее всего, восточногерманский артистический аппарат не ссудил его деньгами, то ли оттого, что им нечего было вкладывать в его фильм, то ли из-за вражды со своим своевольным пропагандистским трофеем. «Это стало одним из того, что они обещали и не сделали, — сказала Патрисия. — Когда он приезжал сюда в 1978 году, он сказал, что Комитет причиняет ему беспокойство. Это было как раз в то время, когда возмущение Прайса достигло предела: "Ты думаешь, что можешь все? Ты думаешь, что ты Бог? "».^[228]

(обратно)

Глава 16. Линия электропередачи и журнал «Люди»

Дверь с лязгом закрылась за его спиной. Большую часть 1978 года Рид провел, не раздражая власть имущих, однако теперь вновь оказался за решеткой. На этот раз — почти в дружеской обстановке. Во-первых, здесь не было пыточных камер по соседству с ледяными отсеками. Напротив, это была крепко сложенная, хорошо отапливаемая окружная тюрьма в старом добром Буффало, штат Миннесота, и он делил камеру со своим старинным другом Марвом Давидовым и еще восемью другими протестантами из «Городов-братьев». Во-вторых, здесь он имел возможность привлечь внимание международной общественности к своему новому делу. И все же Рид по-прежнему идет окольными путями. Он вернулся в Америку вовсе не для того, чтобы быть заключенным под стражу. Он вернулся, чтобы стать звездой.

Его последняя кинокартина «Певец» (исп. «El Cantor») имела большой успех. Это был полностью фильм Дина Рида: он написал к нему сценарий и стал режиссером и исполнителем главной роли. В фильме отражена судьба доброго друга Рида из Чили — Виктора Хара. Кульминацией картины являются события, связанные со свержением правительства Сальвадора Альенде, когда по всей стране войска генерала Аугусто Пиночета начинают проводить облавы на левых. Хара, знаменитый чилийский музыкант, оказывается в числе большой группы арестованных, его подвергают страшным мучениям и казнят без суда, без предъявления обвинений. Такая несправедливость тронула сердца даже циничных восточноевропейских зрителей, и премьера фильма в Восточном Берлине завершилась овацией, зал стоя аплодировал Риду.

Возможности воплотить историю в сценарий и оживить ее в кинофильме подстегнули самоуверенность автора. В Болгарии он подыскал места, которые могли послужить заменой той территории Чили, которую он хорошо знал, и большая часть картины была отснята там. В сентябре 1976 года Рид, находясь в концертном туре по Чехословакии, написал Рамоне письмо, в котором вкратце обрисовал идею создания фильма. «Это будет очень непросто, поскольку я и автор, и актер, и режиссер. Ответственность невероятная, так как кинофильм будет стоить более миллиона долларов и он будет посвящен Виктору Хара, который был чилийским певцом и моим другом. Он был убит фашистами в Чили, но его образ будет продолжать жить для всех певцов, которые верят, что их искусство поможет простому человеку избавиться от гнета и освободит его».^[229]

И хотя в письме дочери об этом не говорится, Рид был уверен, что подобная демонстрация различных граней его таланта окажется настолько весомой, что ее не сможет игнорировать даже Голливуд.

Напрямую в Калифорнию Рид не полетел. Поездка на Запад окажется длительной, она начнется в конце августа и завершится в ноябре 1978 года. Первой остановкой в пути станет Куба, Всемирный фестиваль молодежи и студентов, где Рид повстречается со своим коллегой — Гарри Белафонте. Эти два музыканта познакомились семь лет назад на кинофестивале в Лейпциге и так прекрасно провели время на Кубе, что договорились встретиться снова в Лос-Анджелесе. Однако когда самолет из Мехико приземлился в Лос-Анджелесе, Рид не был еще готов к работе. То был частный визит, шанс побыть вместе с семьей и друзьями. Он провел неделю у моря с Рамоной и с удовольствием наблюдал за тем, как формируется характер его десятилетней дочери. Они плавали в океане, занимались серфингом и собирали ракушки. Затем он направился в Северную Калифорнию, где провел четыре дня за рыбной ловлей вместе с отцом. Рыбалка совершенно не удалась, но, как и в случае с Рамоной, для Рида самым важным было восстановление семейных связей.

«Отношения между нами окрепли, как не бывало никогда прежде, — написал Рид Вибке. — Было очень трогательно, когда мы обнялись на прощание. В конце своей жизни он уважает меня и очень любит… больше, чем других сыновей… Удивительно, как судьба может все изменить в итоге».^[230]

В своем письме Вибке, с которой недавно развелся, Рид намекает на ностальгию, редко проявляемую им публично.

«Так приятно вновь говорить на своем языке. Знаешь, не имеет значения, насколько хорошо можно выучить иностранный язык, — он все равно никогда не становится родным. Язык — вещь очень интимная, с тончайшими различиями в значениях, двойными смыслами и так далее. Забавно снова играть словами. Это очень расслабляющее… и моя индивидуальность вновь возрождается».^[231]

Отведя душу в общении с отцом и дочерью, Рид принялся за дела. Он направился в компанию «Эн-Би-Си» для встречи с Диком Кларком. Свою искрометную личность и давнее восторженное отношение к рок-н-роллу Кларк превратил в империю. Он начал карьеру в местном танцевальном шоу, впоследствии переросшем в невероятно популярную музыкальную передачу «Американская эстрада», в которой принимали участие подростки, танцевавшие под записи известных исполнителей и затем определявшие победителя. Смотрителем веселья был доброжелательный Кларк, который интервьюировал участников и приглашал ансамбли выступать «живьем» и популяризировать свои последние записи. Исходный успех открыл Кларку многие двери. Через несколько лет он добавил в свое резюме должность ведущего игрового шоу и вскоре уже продюсировал для телеканала различные телевизионные программы, от музыкальных до «смешных оговорок» телеведущих, репортеров и актеров.

В последующие дни у Рида состоялась встреча с Кларком и Эдом Льисом. Кларк пообещал до его отъезда устроить гостевое выступление в одном из шоу на «Эн-Би-Си», одной из крупнейших телерадиовещательных компаний США. Эд Льюис, начавший свою карьеру в качестве сценариста, вырос до сопроюсера фильма «Адмирал был леди» и работал в команде Мэрион Парсоннет над шоу с Фэй Эмерсон. Затем ему удалось выпустить несколько серий престижной телевизионной антологии «Шлитц-театр», посвященной знаменитым актерам, после чего он вновь занялся производством фильмов и вместе с Джоном Франкенхаймером выступил в качестве сопродюсера восьми фильмов, от «Спартака» до «И придет мессия». Льюис являлся не только одним из главных игроков в Голливуде, но практически так же, как Рид, он симпатизировал левым. Незадолго до их встречи Эд выпустил фильм под названием «Братья», который посвятил неоднозначной личности чернокожей активистки и подруги Рида, Анджеле Дэвис. Льюис предложил Риду контракт и высказал идею организации общества под именем Дина Рида. Должно быть, Льюис пребывал в воодушевлении, однако Рид проявил осторожность.

«Посмотрим… Я знаю Голливуд и знаю, как легко даются обещания», — написал он Вибке.^[232]

Скептицизм Рида был заработан на горьком опыте. Всего шестью годами ранее, во время другой попытки завоевания Америки, он был совершенно уверен в успехе. Журнал «Ньюсуик» уделил ему внимание, и было запланировано его появление в телевизионном шоу «Сегодня вечером». Каждый день миллионы американцев засиживались допоздна, чтобы посмотреть передачу Джонни Карсона, который приглашал всевозможных исполнителей и актеров, усаживал их на диванчик рядом со своим столом и мягко понуждал к рассказам о своей жизни, предстоящих кинофильмах, альбомах, клубных мероприятиях или телевизионных выступлениях. Соперников по рейтингу у передачи «Сегодня вечером» не было. Карсон самолично пытался заполучить Рида в свое шоу. Однако статья в «Ньюсуике» напугала некоторых руководителей телекомпании, которая уже пребывала под обстрелом со стороны президента Ричарда Никсона и вице-президента Спиро Агню за излишнюю либеральность, и были опасения, что радикальные взгляды Рида могут подстегнуть разногласия. Кто-то из совета директоров «Эн-Би-Си» отменил участие Рида в шоу, и даже мольбы Карсона не тронули боссов. Вместо телешоу Риду пришлось согласиться на выступление в Организации бойскаутов на обеде, где средний чек составлял 50 долларов на человека.^[233]

Скептицизм Рида в отношении Льюиса и его предложения оказался оправданным. Как вспоминает этот случай Марв Давидов, пару дней Дин мучительно раздумывал над контрактом и как поступить. Риду нравился Льюис и он думал, что это как раз может стать тем прорывом, которого он так долго ждал. Но с другой стороны, он вспоминал те ограничения, которые около двадцати пяти лет назад пытался наложить на его деятельность синдикат, как только Роем Эберхардом был продан контракт с ним. Когда же он наконец решился принять предложение Льюиса, что-то переменилось. Он звонил Льюису, и секретарь отвечала, что его нет на месте.^[234]

Ни на одном из шоу «Эн-Би-Эс» появление Рида также не состоялось.

Упаковав личные вещи, гитару и кассеты с фильмом, Рид вылетел в «Города-близнецы», где в Миннеаполисе Давидов трудился над организацией показа фильма «Певец» в студенческом городке Университета Миннесоты. В среде студентов период антивоенных протестов и очарования либеральными принципами потихоньку сходил на нет, однако территория университета все еще оставалась местом, восприимчивым к человеку, критикующему политику правительства Соединенных Штатов. Студенческая газета «Миннесота Дейли», которая обращалась среди сорока тысяч студентов и профессорско-преподавательского состава, заинтересовалась прибытием Рида и проанонсировала, что демонстрация фильма состоится вечером следующего четверга, 26 октября. В день показа «Дейли» напечатала о Риде статью, в которой он рассказывал о своей жизни, о поддержке фермеров Миннесоты, сражавшихся против строительства гигантской линии электропередачи из Северной Дакоты до ближайшей окраины столичных «Городов-близнецов». Рид также выразил недовольство тем, что его записи не продаются в Америке из-за его политических взглядов.

«Я перешел черту. Люди будут принимать Джоан Баэз, Джейн Фонду или даже Марлона Брандо, — сказал он, упоминая имена трех артистов, которые выступали с публичной критикой в адрес американской внешней и внутренней политики, — но не марксиста, живущего в Восточной Германии». Признавшись, что такое неприятие в родной стране «немного ранит», Рид тут же вернулся к своему бунтующему состоянию. «Я приеду в Америку, когда смогу участвовать в борьбе за перемены, которая будет во мне нуждаться. Но я не собираюсь приезжать в США для того, чтобы просиживать штаны. Федеральному бюро расследований такое бы сильно понравилось».^[235]

Теперь, с окончанием войны во Вьетнаме, Давидов сосредоточился на других проблемах. К одной из них — протестам против строительства линии электропередачи — в настоящее время было приковано внимание и его, и большей части жителей Миннесоты. Несколько электрических компаний разработали план внедрения того, что, как они полагали, станет дешевым электричеством для потребителей, живущих в маленьких городах и дальних предместьях «Городов-близнецов». Они намеревались построить электростанцию, примыкающую к угольной шахте открытой разработки в Северной Дакоте, и затем для доставки электричества потребителям в центральном и восточном районах штата Миннесота построить 800-километровую электрическую линию с постоянным током, проходящую через четыреста миль фермерских угодий Миннесоты. Это было крупное предприятие с ожидаемыми затратами в 1,2 биллиона долларов на строительство электростанции и линии электропередач. Геодезистам нужно было проложить курс и требовалось возвести гигантские металлические конструкции. На равнине высокие громоздкие опоры были бы видны за десятки миль и выглядели бы как фантастические роботы, застывшие на местах с поднятыми железными руками. Что не просчитали электрические кооператоры — по официальной версии, действующие в интересах фермеров, — так это сопротивление землевладельцев, через чьи земли прошла бы эта линия. Для этих фермеров электроэнергия не стала бы дешевле, вышки заняли бы драгоценную пахотную землю, кроме того, землевладельцы были убеждены, что побочное напряжение и электрические поля, исходящие от линий электропередач, могут причинить вред как поголовью скота, так и их семьям. Когда кооператоры отказались изменить маршрут или полностью отменить проект, а легальные способы протеста не возымели действия, фермеры приступили к проведению прямых акций гражданского неповиновения.

Для начала они удалили геодезические мерные вехи, но это был лишь несущественный раздражитель. Как только в морозные дни января 1978 года появились первые строительные бригады, сотни прибывших фермеров блокировали их работы, иногда на аэросанях беря строителей в окружение. Шериф округа Стернз, будучи не в состоянии контролировать ситуацию, обратился за помощью в полицию штата Миннесота, откуда и была выслана патрульная команда для наведения порядка. В то же время за дело принялись городские активисты, которые попытались убедить корпорацию и государственные службы отменить проект, утверждая, что он слишком дорогостоящий и может спровоцировать огромный скачок цен на электроэнергию. Вместо этого, говорили они, компаниям лучше бы направить свои инвестиции в эффективное использование электричества и альтернативные источники энергии, включая солнце. Рид прибыл в Миннеаполис, когда Давидов планировал еще одну протестную акцию, на этот раз примерно в сорока милях к западу от Миннеаполиса, в Делано, куда на подстанцию должны были подвести линию электропередачи. Давидов еще до приезда кратко посвятил Рида в суть электрического дела, и тот был счастлив принять участие в событиях.

«Дин остановился у меня, в моей небольшой квартире. Мы провели собрание и обсудили, кто рискует быть подвергнутым аресту в Делано, — сказал Давидов. — Когда речь зашла о нем, он сказал: "Я тоже пойду. Я еще ни разу не был в тюрьме в Америке. Меня заключали в тюрьмы Аргентины и Венесуэлы и вышвыривали то из одной, то из другой страны"».^[236]

В воскресенье, 29 октября, около двух сотен человек направились к электростанции. Речи произносили лидеры фермеров, а также Клайд Беллекорт из Движения американских индейцев и Давидов. Рид исполнял под гитару несколько протестных песен, а собравшиеся подхватывали те, которые им были знакомы. Затем толпа переместилась на дорогу, и люди уселись прямо на подъездном пути к электростанции. Помощники шерифа округа Райт (Wright County) велели им передвинуться, а когда восемнадцать человек не подчинились, их арестовали и потащили в окружную тюрьму, обвинив в том, что они вторглись в чужие владения. Сумма залога была установлена в пределах между 300 и 1000 долларов. Десять протестантов решили отказаться от поручительства. Семеро мужчин, включая Рида и Давидова, и три женщины, размещенные в камерах через проход между тюремными блоками, решили объявить голодовку, полагая, что этот акт привлечет некоторое внимание прессы, которая с первых дней проявляла к событию довольно вялый интерес, хотя дебаты по поводу строительства линии электропередачи длились более года, а с январскими акциями протеста и массовым арестом достигли максимума. Однако Рид, который в течение пятнадцати лет занимался продвижением и себя, и своих идей по всему миру, сказал своему другу, что знает способ привлечения именно того внимания прессы, которого они добиваются.

«Дин сказал мне: "Мы можем устроить международный скандал", — вспоминал Давидов. — Я ответил: "Расскажи мне, брат". Он сказал: "Я могу сделать телефонные звонки по всему миру и добиться давления по поводу этой ситуации". Я сказал: "Посвяти в эти планы остальных, и мы обсудим это с женщинами". Начальство подслушивало, но они и не подумали встревать, потому что это было интересно. Так что Дин высказал эту идею, но в нее никто не поверил. Я сказал: "Послушайте, он не блефует"».^[237]

И он не блефовал. Позвонив лидерам фермеров и получив их одобрение, Рид дождался следующего обхода с тележкой, на которой был установлен телефонный аппарат, опустил 10-центовую монетку и сделал несколько звонков за счет вызываемых абонентов: американским актрисам и своей давнишней подруге Джин Сиберг, которая теперь жила в Париже. Бывшие студенты Патона Прайса пообщались и договорились, что Джин во Франции обратится к Жан-Полю Сартру и другим. Рид позвонил Джону Рэндольфу, главе Гильдии киноактеров США. И, конечно же, он позвонил Прайсу, «Братьям Эверли», «Братьям Смозерз», Дону Мюррею и Хоуп Лэнг. Затем он обзвонил своих друзей в Чили, Восточной Германии и Советском Союзе.

План сработал незамедлительно. В офисы губернатора штата Миннесота Руди Перпича и президента страны Джимми Картера сотнями хлынули телеграммы, многие из которых — в особенности шедшие из-за Железного Занавеса — отыгрывали обратно выступления Картера в защиту прав человека, составлявшие краеугольный камень его внешней политики. Картер постоянно поучал на эту тему другие страны или обосновывал решения по оказанию американской помощи тем, насколько хорошо в этих странах соблюдаются основные гражданские свободы, такие как свобода слова, честные выборы, публичные аресты и судебные разбирательства. Джон Рэндольф направил телеграмму Перпичу, в которой говорилось: «Как гражданин и член совета директоров Гильдии киноактеров, я возмущен известием об аресте международно-известного актера и певца Дина Рида и других граждан на основании хлипкого обвинения в проникновении на частную территорию во время мирной демонстрации в поддержку фермеров Миннесоты. Мы выставляем себя идиотами в глазах мировой общественности, повсюду выступая за права человека и затем наблюдая шерифа округа Райт и его помощников, попирающих эти права в отношении тех американцев, которые были вовлечены в ненасильственную и сознательную акцию протеста».^[238]

Звонки и телеграммы стали новостью. Внезапно первые полосы газет заняла не только борьба против строительства линии электропередачи, но, наконец-то, и Рид получил некоторое печатное упоминание о себе дома, наравне с уже ставшим привычным информационным сопровождением за океаном. Информационное агентство Советского Союза ТАСС направило своего репортера, а восточногерманское телевидение выслало съемочную группу. Но самое главное, крупнейшие информационные агентства США: «Юнайтед Пресс Интернэшнл», «Ассошиэйтед пресс» и еженедельный журнал «Пипл» — все направили своих корреспондентов интервьюировать и фотографировать Рида. Масштабное освещение события заставило зашевелиться посольства США в Берлине, Москве и Будапеште, в Вашингтон направились телеграммы с требованиями сообщить о том, что произошло с Ридом, и отчетами о сообщениях и комментариях в СМИ стран Восточного блока.

«Все средства массовой информации ГДР пристально следят за событиями, связанными с недавним арестом "борца за мир и певца" Дина Рида в округе Райт штата Миннесота», гласит телеграмма из посольства в Берлине. «Рид — гражданин Соединенных Штатов, проживающий в ГДР, активный участник восточногерманских и других восточноевропейских политических и пропагандистских кампаний. Утверждают, что он якобы находится в тюрьме Миннесоты за участие в фермерской демонстрации протеста и сейчас в состоянии голодной забастовки». Далее в телеграмме сообщается, что арест «спровоцировал растущую, хорошо спланированную реакцию в поддержку Рида со стороны различных организаций ГДР», многие из которых направили президенту Картеру письменные обращения с требованиями его освобождения. Согласно посольскому донесению, ведущая газета Восточной Германии «Нойес Дойчланд» («Новая Германия»), вышедшая 6 ноября, разместила на первой полосе телеграмму Дина Рида, в которой он передает братский привет народу ГДР и Генеральному секретарю Эриху Хонеккеру. Восточногерманские источники в посольстве заинтересовались историей и пожелали выяснить американскую версию этих событий. «Точка зрения восточных германцев, с которыми мы говорили в течение последних нескольких дней, заключается в том, что этот арест, возможно, является рекламным трюком со стороны Рида и еще одной возможностью для средств массовой информации ГДР подвергнуть критике ситуацию с правами человека в США. Действительно, некоторые из наших контактов зашли настолько далеко в своих рассуждениях, что выразили беспокойство по поводу того, что американские власти предоставили Риду возможность отполировать до блеска свой тусклый образ «борца за свободу»». Телеграмма завершается просьбой проинформировать о том, что происходит с Ридом и как на это реагирует пресса Соединенных Штатов.^[239]

Еще более встревожились в американском посольстве в Москве. Они отмечают, что четверо ведущих российских музыкантов подписали письмо в адрес президента Картера, призывая его гарантировать освобождение Рида. «Нынешнее внимание прессы здесь, изображающей это событие как важнейшую проблему прав человека, связано с предложением Советам поднять этот вопрос во время визита Рибикофф-Беллмон Кодел, — упоминается предстоящий визит делегации конгресса США под руководством сенатора от Нью-Йорка Абрахама Рибикоффа. — Потенциально эта ситуация может поставить сенатора в неудобное положение, особенно в то время, когда отношения между Советским Союзом и Соединенными Штатами напряжены».^[240]

В ответ пришла телеграмма за подписью министра иностранных дел США Сайруса Вэнса, в которой детализировались обстоятельства, связанные с арестом и голодовкой, и которая в заключение сообщала, что «окажется, что в этом деле Советы сотворили, как говорится, из мухи слона».^[241]

Время в окружной тюрьме текло по распорядку. Каждое утро, около 6.30, Рид поднимался и громко запевал: «Какое прекрасное утро, какой удивительный день», к ужасу воров-домушников, пьяных водителей и прочих заключенных, которым хотелось спать. Они принимались орать, чтобы Рид заткнулся, но он допевал до конца свою арию и затем припадал к ледяному полу для отжиманий, намереваясь держать себя в форме. Несмотря на голодную забастовку, Риду было необходимо поддерживать свои мускулы в тонусе. Десятеро протестантов пили воду и ожидали, когда охранники откроют двери камер, предоставляя возможность собираться в тюремном блоке, где они могли часами беседовать о политике, левом течении в Америке и мире, и просто лучше узнавать друг друга. На седьмой день заключения навестить своих давнишних друзей, Рида и Давидова, из Калифорнии прибыл Прайс. Он умолял их прекратить строгую голодовку и, как минимум, начать пить апельсиновый и грейпфрутовый соки. После обсуждения в коллективе они согласились на соки, но не более того. Однако заключенные продолжали терять вес, и Прайса не оставляло беспокойство. Наконец, за день до начала судебного разбирательства правонарушители были отпущены под свои собственные гарантии. Никаких денег ими не было уплачено. В тот, одиннадцатый, день выпущенные из тюрьмы «десятеро из Делано» незамедлительно встретились со своим адвокатом Кеном Тилсоном, чтобы подготовиться к судебному процессу. И они впервые более чем за неделю поели твердой пищи. Тилсон, юрист из «Городов-близнецов», сделавший карьеру на представлении интересов бедняков и протестующих всех мастей, собрал своих клиентов, чтобы вместе проработать свидетельские показания и заявления, которые они сделают на слушаниях в суде присяжных.

«Когда мы репетировали наши выступления в суде, все по очереди излагали свои показания, а остальные критически их оценивали, — вспоминал Давидов. — Я помню, Дин сказал: "Меня совсем раскритиковали. Неужели меня никто не любит?" Вот в этом актер. Им нужно, чтобы их любили. В этом смысле они ненадежны. Я сказал: "Послушай, всем достается такая критика, почему же ты должен быть исключением? " А потом, после всех обсуждений, он брал гитару и говорил: "назовите какую-нибудь песню из 50-х, рок-н-ролл, любую", и он знал все из тех, которые назывались, так что мы проводили эти заседания действительно с удовольствием».^[242]

Судебное разбирательство длилось три дня, возглавляло его жюри из шести человек, в которое среди прочих входили водитель грузовика, фермер и владелица бутика. В суде присутствовали все двадцать арестованных, но было определено, что только восемь будут давать свидетельские показания и произносить речи. Рид был выбран и вошел в число этих восьми обвиняемых. Он сказал членам жюри, что был рожден и воспитан в Колорадо и перечислил все места, в которых жил с тех пор, как стал взрослым.

«Некоторые могут прийти к выводу, что я человек посторонний», — сказал он жюри.

«Но, понимаете, я интернационалист в этой, как я полагаю, единой огромной человеческой семье, поэтому как же я могу быть посторонним? Я, также как и вы, принимаю пищу (обычно), так что как я могу быть посторонним нашим фермерам, которые ее производят? В этом мире всех нас, кто хочет продолжать питаться и кто хочет, чтобы начали питаться те миллионы людей, которые сейчас умирают от голода, должны волновать проблемы фермерства нашей страны».

«Меня обвинили в проникновении на чужую территорию, но я бы хотел заявить, что я не принимаю этого обвинения. Я не подсудимый здесь. Я — их обвинитель, и я указываю на огромные угольные компании Соединенных Штатов, которые планируют извлечь гигантские прибыли, построив эти линии электропередачи. Вот кто вторгается в чужие владения! Они не только нарушают владения фермеров Миннесоты, они также нарушают их гражданские права! 29-го октября, после исполнения песен на мирной демонстрации протеста, я принес плакат с надписью "Власть — народу! " к шеренге полицейских, и продолжал петь, пока меня не арестовали. Гражданское неповиновение — одна из заслуженных американских традиций, когда другие методы в сражении с несправедливостью не достигают успеха. Кто из вас не гордится теми американскими патриотами, которые выбросили в воду чай во время Бостонского чаепития, этого исторического акта гражданского неповиновения? ^{23} Когда-нибудь американцы также с гордостью оглянутся в прошлое, на те акции гражданского неповиновения, которые сейчас проводятся по всем Соединенным Штатам в знак протеста против корпораций, загрязняющих окружающую среду и ценящих собственные выгоды намного больше, чем человеческие жизни. В этом и состоит дело сегодняшнего дня здесь — не мы, а права огромных американских угольных компаний, извлекающих гигантские прибыли, против гражданских прав фермеров».

«Как раз незадолго до моего ареста один из ваших фермеров рассказывал мне о своем 80-летнем соседе, к которому пришли люди из электрической компании и сказали, что если он не продаст им свою землю, они ее конфискуют и заберут так или иначе. Он продал свою землю и потерял все то, что за последние 80 лет давало ему силы, смысл жизни, питание, здоровье, радость и любовь».

Рид произносил все это, обращаясь напрямую к членам жюри присяжных, теперь же он повернулся и поклонился судье.

«Ваша честь. Присяжные заседатели. Сегодня миллионы людей, от Южной Америки до Европы, наблюдают за вашими действиями и вашими решениями. Они в ожидании, отдадите ли вы свои голоса в пользу больших корпораций с их прибылями или в пользу прав фермеров и граждан вашего штата и нашей страны. Я уверен, что вы примете правильное решение, потому что я уважаю вас. Именно поэтому я здесь: потому что я уважаю права фермеров Миннесоты и чувствую, что должен оказать им активную поддержку. Да. У меня есть уверенность в том, что вы придете к верному решению и признаете меня и моих товарищей невиновными. Одним из самых достойных поступков в моей жизни стало участие в голодовке протеста вместе с моими друзьями, находившимся в тюремной камере в течение последних одиннадцати дней. Они порядочные и принципиальные люди, и нам следует гордиться их мужеством и честностью. Власть — народу!».^[243]

Рид сел и выслушал другие завершающие выступления. Затем присяжные удалились на совещание. Семь часов спустя члены жюри вернулись с вердиктом: невиновны. Ответчики, радостно обнявшись и пожав друг другу руки, направились в Миннеаполис праздновать победу. Для Джимми Картера такое решение суда явилось удачным во многих смыслах. Он мог и дальше призывать другие страны к обеспечению своих граждан правами человека и верховенством закона, без того чтобы быть обремененным одним незначительным примером, на который эти страны могли бы указывать в ответ. Министр иностранных дел Вэнс направил телеграмму в американское посольство в Москве с инструкциями о том, как нужно ответить на запрос советских музыкантов, убеждавших Картера освободить Рида.

«Я понимаю, что вы направили телеграмму президенту Картеру, выражая озабоченность по поводу ареста Дина Рида, — обучал Вэнс посольских работников, как следует реагировать. — Согласно системе правосудия Соединенных Штатов, арест или обвинение не является эквивалентом осуждения, и в действительности господин Рид и те, кто были арестованы вместе с ним, 14 ноября решением местного суда признаны невиновными».

«Мы разделяем ваше внимание к правам человека и полагаем, что порядочные люди должны выражать свою озабоченность, когда бы они ни увидели возможное надругательство над этими правами, невзирая на наличие межгосударственных границ».^[244]

Рид также был доволен тем, как все разрешилось. Под текстом выступления в суде, который он отправил дочери Рамоне, Рид наспех подписал, что «это была великая победа не только для фермеров Миннесоты, но для всех прогрессивных людей Америки».^[245] И это также была победа самого певца. Судебные присяжные, заурядные американцы, выслушали то, что говорили он и другие участники, выслушали прокурора. А когда пришла их очередь выносить вердикт, приняли сторону протестантов. Кроме того, этот процесс сгенерировал так необходимую Риду публичность в американских газетах и журналах.

Тесное взаимодействие с американским правосудием также предоставило ему возможность сравнения с тем, что он видел в Восточной Европе. Он не мог не заметить, что американская система, критикуемая им в течение двадцати пяти лет, работает в пользу маленького человека, бедных студентов и тружеников-фермеров. Он знал, что в коммунистических странах дело обстояло иначе, даже когда пытался логически объяснить их суровую судебную систему, восхваляя общий эффект в достижении равноправия в доступном питании, медицине и занятости. Всего два месяца спустя Рид вновь приедет в Советский Союз выступать на международном юношеском фестивале и случайно встретится с американским дипломатом, ожидавшим своего рейса в московском аэропорту. Офицер, осведомленный предыдущей схваткой за информацию о Риде после его ареста, расспросил его о заключении и судебном разбирательстве.

«Да, я прошел через суд присяжных и был оправдан, — сказал Рид, как пишет дипломат в своем отчете. — Еще одно торжество правды, справедливости и американского образа жизни». Рид также продемонстрировал свои фотографии, на которых он был изображен поющим на митинге и заключенным в тюрьме. «Он был очень энергичен и ощущал себя звездой, когда рассказывал группе веселые истории по поводу его водворения в американскую тюрьму. Прощаясь, он поднял вверх сжатый кулак, салютуя в сторону хихикающих девушек из Интуриста, которые собрались полюбоваться на великого американского певца».^[246]

(обратно)

Глава 17. Обретение невесты — 3

Рид вернулся в Восточный Берлин, в свой опустевший дом. В феврале 1978 года он развелся с Вибке, позволив ей и Наташе еще какое-то время пожить в нем, но пожелал, чтобы к моменту его возвращения из Соединенных Штатов они переехали в другое жилище. Как Рид объяснял своему брату Вернону, эта женитьба была основана на хорошем сексе, поскольку поначалу супруги не могли говорить на языках друг друга, а как только смогли, обнаружили, что не вполне совместимы. Сразу после развода в письме Патону Прайсу он обрисовал еще мрачнее глубины.

«Я так счастлив, что больше не связан с Вибке, — написал Рид. — Сейчас она, конечно же, делает все, чего я ожидал от нее прежде, и то, что она отказывалась делать. Она преподает и принимает участие в политике (как переводчик на фестивале политической песни). Мы почти не ссоримся и трахаемся почти как прежде. На часть тех денег, которые я отдал ей, чтобы получить развод, она должна купить дом в пяти минутах от меня и переехать туда в июле. Жизнь в одиночестве иногда может быть тоскливой, но уж лучше время от времени испытывать одиночество, чем жить ненавидя того человека, с которым живешь. Никогда больше я не хочу отправляться на работу с ненавистью в сердце из-за женщины, которая живет со мною. Не знаю, почему я каждый раз женюсь на женщинах, которым хочется меня подавлять? Я отказываюсь каждодневно сражаться за равенство!!!» ^[247]

Рид следовал расписанию гастрольных поездок по Советскому Союзу и другим странам за «железным занавесом». Он записывал альбомы: попурри в основном из американского и британского рок-н-ролла, кантри и собственные авторские композиции. Он также выпускал на государственномвосточногерманском телевидении первые буффонады, в духе старых шоу Эда Салливана. Рид представлял зрителям девушек-танцовщиц, артистов с дрессированными животными и певцов со всех уголков мира. Бывало, для разогрева публики он вспоминал свое университетское гимнастическое прошлое и проходился по полу на руках. В 1979-м друг Рида Гарри Белафонте принял предложение стать гостем его программы. Однако к назначенному дню Белафонте отменил свое участие, и Рид, подыскивая ему замену, решил обратиться к своему старинному приятелю Филу Эверли.

С появлением в 1964 году группы «Битлз» слава «Братьев Эверли» меркнет, но им все же удается удерживать своих верных почитателей, продолжать записывать альбомы и выступать с концертами. В июле 1970 года они еще настолько привлекательны, что телевизионная компания «Эй-Би-Си» запускает в эфир «Шоу братьев Эверли» — эстрадное представление, на одиннадцать недель заменившее «Шоу Джонни Кэша». Увы, гармоничное звучание торговой марки «Братьев Эверли» существовало только во время их выступлений. Вне сцены голоса братьев диссонировали в бесконечных перебранках по профессиональным и личным мотивам. Все обрушилось 14 июля 1973 года в Театре Джона Вейна на Нотс-Берри-Фарм в Голливуде. В тот день у братьев было намечено три выступления, но уже на середине второго театральный арт-менеджер остановил шоу, поскольку был недоволен выступлением Дона Эверли. Фил Эверли со злости разбил свою гитару, убежал со сцены и выскочил из театра. Дон Эверли согласился исполнить соло в третьей программе, в которой и объявил о распаде группы, сказав: «"Братья Эверли" умерли десять лет назад». Фил продолжил записывать музыку, вначале для «Ар-Си-Эй», затем под британской маркой. Особого интереса эти работы не вызвали, но в 1978 году он появился в триумфальном фильме Клинта Иствуда «Победить любой ценой», в котором спел дуэтом со звездной коллегой Клинта по фильму Сондрой Лок.

Фил Эверли и Рид не общались в течение многих лет, но Прайс держал их в курсе дел друг друга. Когда Рид напрямую позвонил Филу и попросил его выступить на восточногерманском телевидении, Эверли решил, что было бы весело провести шоу вместе со старым приятелем и интересно посетить коммунистическую страну. Эверли, консервативного республиканца, в Восточном Берлине потрясли два открытия: первое — экономическая и политическая ситуация была хуже, чем он себе представлял, и второе — его друг здесь невероятно громадная звезда. «Его знали все, — вспоминал Эверли. — В любом ресторане к вам обязательно выходил шеф-повар. Все знали Дина. Если вы останавливались в его доме, это было трудно понять, но каждый день на дороге, ведущей к его дому, толпились по десять, пятнадцать девушек с цветами. Я в это не верил, пока не увидел сам». Возвращаясь домой, Эверли, вместо того чтобы пересечь Чек-пойнт и сесть на самолет в Западном Берлине, направился в восточно-берлинский аэропорт. Его, как и других вылетавших на Запад пассажиров, отвели в пустую комнату под присмотр охранников с автоматами. День близился к концу, только что закрылся магазин в аэровокзале, когда вдруг объявили, что рейс отменен. Перед Эверли возникла безрадостная перспектива протомиться в той комнате всю ночь. Американец наблюдал, как грубо обращался охранник с каждым, кто приближался к нему с вопросами, задаваемыми на немецком языке, поэтому у него не было никакого желания просить об одолжении, имея в распоряжении только английский. Взвесив все за и против, певец все же пришел к выводу, что провести ночь в той комнате аэропорта — намного хуже, чем быть обруганным, или даже побитым, солдатами. Обратившись по-английски, с добавлением нескольких немецких слов, указывая и жестикулируя, Эверли сумел довести до сознания охранника, что он знаком с Дином Ридом и что у него есть его телефонный номер. Услышав имя Рида, стражник быстро открыл магазин, позволив Эверли воспользоваться телефоном. Когда через короткое время прибыл Рид, благоговеющий перед знаменитостью охранник — с автоматом, висящим уже за плечом, а не зажатым в руках, — вывел к нему Эверли. Все остальные пассажиры рейса оставались в аэропорту до следующего дня.^[248]

В то время как для Эверли эта поездка являлась подтверждением его подозрений о том, насколько ужасна жизнь в коммунистической стране, Рида все лишь забавляло. Приятели встретились там, где расстались почти двадцать лет назад: они вели себя как закадычные друзья-студенты накануне выпускного вечера. Рид показывал Эверли городские достопримечательности, они обедали в ресторанах, репетировали для шоу и часто смеялись. А также они спорили, Эверли — республиканец, приверженец Рональда Рейгана, и Рид — американец-марксист, живущий в Восточном Берлине. Рид не был слеп к проблемам. «Он знал, что там было не так. Думаю, ему бы хотелось ощущать себя там более, как дома, — вспоминал Эверли. — Мы ехали в машине по Восточной Германии и шутили: если бы они в Америке продавали такие же апельсины, мы бы объявили войну. Апельсины были из России и выглядели так, будто бы из них уже отжали весь сок». ^{24}

И все же Рид настаивал на том, что коммунистические правительства идут по верному пути, несмотря на плохие апельсины и тому подобное. По крайней мере каждому обеспечено необходимое количество продовольствия, одежды, крыши над головой и медицинского обслуживания, даже если качество продуктов и не дотягивает до капиталистических стандартов. Люди не будут голодать, жить на улицах или в будках, как это происходит дома, в Америке, говорил Рид. Однако Эверли продолжал атаковать. Он указывал на то, что мясник, сосед Рида, принесет ему мясо на дом, так что американцу не придется выстаивать часами в очередях, как большинству восточных немцев. Эверли отмечал, что у Рида есть машина и прекрасный дом — два символа благополучной жизни, обладателями которых никогда не станут многие жители его новой страны. «Он сказал, что "правительство предоставило мне дом", — вспоминал Эверли. — Я спросил: "А что случилось с тем парнем, у которого они его забрали? " Он рассмеялся и заметил: "Прямо в точку"».

Фил Эверли не сомневается в том, что Рид действительно был искренен, возводя горы похвал над коммунистической системой и выражая открытое пренебрежение к политической стратегии Америки. При этом он убежден, что Рид никоим образом не торговал душой с Восточной Германией или Советами в обмен на прекрасный дом, кинофильмы и контракты со студиями звукозаписи. Дин Рид по-прежнему противостоял этим правительствам, когда они просили его поддержать то, во что он не верил. Филу было известно о том, что Рид исполнял песню «Моя еврейская мама» в СССР. И он свидетельствует, что в популярном телевизионном шоу Рида в Восточной Германии зачастую принимали участие исполнители, которым не благоволил местный комиссар от музыки — человек, обладавший абсолютной властью решать, кто будет работать, а кто нет. Рид не обращал на это внимания и приводил тех людей, которых ему хотелось, включая артиста, однажды убежавшего на Запад. «Я думаю, что для себя он избрал такой путь… он называл себя марксистом, — рассудил его неповиновение Эверли. — Дин имел эту независимость от (коммунистической) партии, являясь мощным инструментом в их пользу, поскольку он был из Америки».

Рид рассказывал Эверли о своих поездках и выступлениях по всему миру, во всех подробностях, включая те случаи, когда его шутки проваливались. Выступая перед палестинцами, он рассказал одну из своих стандартных баек о восточногерманском самолете, крылья которого отпадали всякий раз, как только он оказывался в воздухе, что приводило к фатальному падению. Немцы привлекали к работе над этой проблемой своих лучших ученых, но что бы они ни делали, крылья все равно отваливались от фюзеляжа, в результате чего самолет вертелся по направлению к земле. С отчаяния руководство обратилось ко всем гражданам страны за советом. Человек из Восточного Берлина сообщил инженерам, что его осенило, пока он сидел на толчке. Он предложил инженерам просверлить отверстия в крыльях близко к местам их крепления к фюзеляжу. Так и сделали, самолет взлетел, пролетел более часа и благополучно приземлился. Ученые и инженеры прибежали к тому человеку и спросили его, почему это сработало. Он ответил: «Туалетная бумага тоже никогда не рвется от перфорации». Шутка повсюду вызывала смех, за исключением палестинцев. Проблема заключалась в том, что у палестинцев не было такой туалетной бумаги, которой пользовались в западных странах, и шутка умерла, — поведал Эверли Рид.^[249]

В профессиональном смысле Риду почти не на что было жаловаться. Его концерт в Болгарии, проходивший на футбольном стадионе, собрал 70 тысяч зрителей. Какое-то время он встречался с женщиной, которую киностудия ДЕФА на время работы над фильмом назначила ему переводчиком. Эти отношения не переросли во что-то серьезное, и к 1980 году он все еще вел холостяцкую жизнь, изредка заглядывая к Вибке поиграть с дочерью Наташей. Также Рид был занят написанием сценария к другому фильму, который планировал режиссировать и в котором намеревался исполнить главную роль, как это было в «Певце». Но на этот раз ему хотелось чего-то попроще, какую-нибудь комедийную историю, случившуюся на американском Западе. Более того, ему хотелось работать со своим старым другом и наставником Патоном Прайсом. Будучи уже в преклонном возрасте Прайс и его жена усыновили ребенка, первого и единственного. Они назвали мальчика Дином. Так что Дин-старший оплатил дорогу для трех членов семейства Прайс. Он был глубоко взволнован тем, что какое-то время проведет со своим старинным другом. Он показал Прайсам Восточный Берлин и поселил их в своем просторном доме на берегу озера, который после переделки Вибке очень напоминал дом Рида в Аргентине, с его оштукатуренными белыми стенами, красной черепичной крышей и задним двориком. Большая травянистая площадка за домом с вечнозелеными растениями и несколькими лиственницами спускалась к деревянной пристани на озере.

Рид отвез Прайса на студию ДЕФА и представил Герриту Листу. Лист продюсировал первый восточногерманский кинофильм Рида «Из жизни одного бездельника», затем в течение трех лет они почти не встречались и воссоединились на фильме «Братья по крови». Их профессиональная и личная дружба окрепла, они вновь сотрудничали на съемках «Певца» ^[250]. Лист, вошедший в команду новой кинокартины, охотно согласился доверить Прайсу пост сорежиссера Рида. Фильм, который они сняли, «Пой, ковбой, пой» (Sing Cowboy Sing), «взорвал» восточногерманские кинотеатры в 1981 году.

Время от времени Рид также пересекался с одной из известных актрис студии ДЕФА Ренате Блюме (Renate Blume). Почти пятнадцать лет к тому времени киностудии заключали с Блюме контракты, а ее наиболее известной работой стала роль Женни Маркс в фильме, произведенном киностудией ДЕФА, о жизни Карла Маркса. В 1974 году вместе с Ридом они снимались в главных ролях в «Кит и Ко», и прекрасно ладили, даже во время натурных съемок в лютую русскую морозную зиму. ^{25} В то время, по завершении работы над фильмом, их пути разошлись. Теперь, уже два года как разведенный, Рид полностью посвятил свое внимание длинноволосой брюнетке, ухаживая за ней, даря цветы, исполняя песни и увлекая беседами, точно так же, как это было с Патрисией, и в меньшем объеме, с Вибке. Вопреки своим заверениям никогда больше не жениться на женщине, которая желает превосходства над ним, Рид влюбляется в ту, которая, по меньшей мере, также знаменита в Восточной Германии, как и он сам. Прайс наблюдал расцветающий роман, пока находился в Восточном Берлине, и ему это не нравилось. Он советовал Риду не жениться на Блюме, предлагал еще какое-то время оставаться холостым. В 1981 году Рид вылетел в Калифорнию навестить в госпитале своего дорогого друга, Прайс был неизлечимо болен. Дин Рид, Фил Эверли и другие ученики Патона Прайса собрались вокруг его кровати, и два певца исполняли для него серенады. Но позже пошел серьезный разговор, и Прайс убеждал Дина не связывать свою жизнь с еще одной восточногерманской женщиной. Лучше оставаться свободным, наставлял он Рида, и еще раз попытать удачу в карьере и личной жизни здесь, в Соединенных Штатах, пока еще относительно молод.^[251]

Рид проигнорировал этот совет. 22 сентября 1981 года, на свой сорок третий день рождения, он женился на 37-летней актрисе. Она была одета в красивое белое свадебное платье, а на нем был костюм, спортивный жакет и белая рубашка со свободным воротником. Вместе с Александром, сыном Ренате от первого брака, новобрачные поселились в доме Рида у озера. Они были влиятельной парой: Ренате, киноактриса со своими поклонниками, и Дин, с его фильмами, телевизионными программами и песнями. Они могли оказывать некоторое влияние на бюрократов из сферы развлечений, но, вне всякого сомнения, аппаратчики были в той же степени счастливы. Теперь можно не опасаться, что их пропагандистский приз Дин Рид ускользнет от них. Романтик Рид. А что еще можно ожидать от человека, который дважды был женат и разведен? И вот он смело надевает кольцо в третий раз. Он вновь радуется и, как мальчишка, чуть ли не теряет сознание от новой возлюбленной и выпавшего счастья. Рид страдал болезнью супружеского Альцгеймера, забывая о двух предыдущих браках и убеждая себя в том, что Ренате станет для него единственной.

Прошло всего восемь месяцев до того звонка Тилли Прайс, после которого свадебное настроение обернулось траурным. 3 мая 1982 года Патон Прайс умер от рака. Вначале Рид стойко принял известие и утешал жену своего дорого друга, но разрыдался, закончив разговор. Ни один человек, кроме, возможно, его отца, не значил для него больше, чем Прайс. Старший друг научил его многому: жизни, любви, актерскому ремеслу и поиску правды. Прайс всегда приходил на выручку, где бы Дин Рид ни оказывался лишенным свободы, будь то в Южной Америке или в Миннесоте. Даже когда Рид отбросил пацифистскую философию Прайса и решил, что оружие и война временами необходимее, они ссорились, но оставались друзьями, и их дружба неизменно росла. Боль от ухода Прайса только-только начала угасать, когда пятью месяцами позже внезапно скончался отец Рида. Сирил Рид, к тому времени вновь женатый на подруге детства, 29 октября взял одно из своих ружей и застрелился. Трудно сказать, что конкретно заставило Сирила нажать на курок. Позже Рид рассмотрит гибель отца через марксистскую призму и решит, что все произошло из-за того, что у него не хватало средств на новый протез.

«У нас при социализме есть разные причины для самоубийств, но не такие», — сказал американец, повернувшись в кресле, которое было поставлено так, чтобы можно было обозревать беспокойную поверхность озера Цойтнер. Его моторная лодка уже была поставлена на зимнее хранение. Думал ли он когда-нибудь о том, чтобы отправить отцу деньги? «Мой отец был очень гордым человеком», — сказал он. ^[252]

Брат Рида Дейл объяснил, что искусственная нога Сирила причиняла ему боль, и доктора обнаружили несколько родинок на его теле, которые нужно было удалить. Страховка покрыла бы расходы. Но Сирил, будучи до последнего дня консерватором, сказал, что кому-то придется расплачиваться, в таком случае это будут налогоплательщики. «Думаю, он был уверен, что, попав в госпиталь, никогда оттуда не выберется», — пояснил Дейл Рид.^[253]

Возможно, уход из жизни Прайса и отца послужил причиной того взрыва, что произошел неделю спустя. 5 ноября Рид вел машину по шоссе из Потсдама, неподалеку от его дома, к Лейпцигу. Установившие радар для контроля скорости движения полицейские останавливали водителей и направляли их на парковочную площадку, расположенную у дороги. Не в характере Рида было ездить с ограниченной скоростью, но в тот день он соблюдал правила. Никто из Дорожной полиции не тормозил его за превышение скоростного режима, тем не менее он свернул на парковку. Выскочив из машины, он потребовал объяснений, отчего полицейские не заставили съехать на обочину автомобиль, который только что его обогнал, намного превысив скорость. Рид успел заметить правительственные номера машин, на которых разъезжали партийные лидеры, и поинтересовался, не в этом ли причина того, что полиция позволяет им передвигаться свободно. Полицейские отказались отвечать и приказали Риду забраться в свою «Ладу» и ехать прочь. Вместо этого Рид наорал на офицеров.

«Не придав значения этому предложению, Рид принялся высказывать оскорбительные и позорящие замечания, в которых характеризовал сотрудников НП (Народной полиции) как лицемеров, сравнил ГДР с фашистским государством и выразил, что у него, как и у 17 миллионов восточногерманских граждан, это все уже "вот где". Он подчеркнул последние слова, сопроводив их соответствующим движением руки. Более того, он призвал сотрудников НП арестовать его, назвав это "обычным делом". В подтверждение он протянул руки сотруднику НП», гласит полицейский рапорт. Офицеры проигнорировали выступление Рида, поэтому он уселся перед полицейским автомобилем прямо на парковочной площадке. На этот раз офицер попросил его предъявить документы. Рид, все еще, возможно, в надежде на арест, вскочил, запрыгнул в свою машину и умчался прочь. Офицеры доложили начальству, но никто не отправился его преследовать и инцидент не имел никаких последствий.^[254]

Рид разошелся во время этого противостояния. Назвать Восточную Германию фашистским государством было самым худшим из возможных оскорблений, тем более что этот термин был зарезервирован за Соединенными Штатами и их союзниками. Он явно выражал общие настроения. Официальная западная политика разрядки, ослабевшая при администрации Рейгана, как бы то ни было, оставила глубокий след в душах граждан стран Восточного блока. В 1970-м году, с его культурными обменами и постоянной трансляцией западных радиостанций и телевизионных программ в их домах, восточные немцы, поляки и советские граждане наблюдали, насколько лучше живется на Западе. У работающего человека там есть хорошее питание, отличная музыка, лучшие фильмы, машины и классно сидящие голубые джинсы. Некоторые восточные немцы всем этим тоже владели, но то была элита, функционеры коммунистической партии и члены их семей, к которым относились по-особому, что являло собой гигантское несоответствие с официальной партийной доктриной о равном отношении к каждому. Это возмущало жителей Восточной Германии и провоцировало национальный скептицизм. Рида все это раздражало еще сильнее, поскольку в родной стране его не замечали, частично из-за открытой поддержки восточногерманского правительства и социализма в целом. Ему хотелось верить в марксистский принцип «каждому по потребностям», но все же партийные лидеры получали специальные поблажки, в то время как полиция придиралась к простым людям, которые пытались просто сводить концы с концами.

Его друзьям дома, в Америке, об этом инциденте не было известно даже спустя долгое время после его гибели. Однако он их не удивил. «Это похоже на Дина, — сказал Фил Эверли. — Он пользовался влиянием. Они использовали его, он использовал их. Он отстаивал свое».^[255]

Дорожный инцидент добавился к растущей копне неосторожностей Рида, заставлявших восточногерманские официальные лица нервничать по поводу их трофея. Рид также становился несдержанным. Не только из-за ухудшающейся ситуации внутри Восточной Германии, но из-за того, что его начинали беспокоить угрызения совести. Выбрав местом жительства коммунистическую страну, Рид прекрасно подтвердил миру то, во что верил, но это заявление стало изнашиваться. Людей теперь мало интересует, где он живет, а сражения, в которых ему хочется принимать участие, находятся далеко, в западном полушарии. Он более не ощущает себя на передовой.

(обратно)

Глава 18. Рид и кровавый диктатор

В доме генерального консула США в Сантьяго-де-Чили звонил телефон. Была пятница, 19 августа 1983 года, 6 часов вечера. Генконсул надеялся немного отдохнуть в конце бурной недели.

«Здравствуйте, это Дин Рид, — сказали с другой стороны телефонного провода. — Шестьдесят полицейских окружили дом. Они здесь, чтобы арестовать меня».

По тому малоуспешному старанию, с каким Рид пытался контролировать свой голос, посольский чиновник мог оценить серьезность ситуации. Также он рассудил, что полицейские могли бы запросто снести двери и не дать возможности Риду сделать этот звонок. Так что это был хороший знак. Он решил воспользоваться моментом и спросил певца, может ли он поговорить со старшим. Один из полицейских дал согласие, и между ним и консулом произошел короткий разговор. Офицер назвался сотрудником Чилийской международной полиции. Генеральный консул напомнил командиру о том, что Рид является американским гражданином, и спросил, на каком основании его арестовывают.

«Мы лишь хотим допросить его о той деятельности, которую он ведет здесь, в Чили, в течение последних трех дней, — пояснил офицер. — Это займет не более часа или около того».^[256]

Стражники выпроводили Рида за дверь к ожидающему автомобилю. В полицейском участке допрашивающие потребовали подписать заявление о том, что он покинет Чили навсегда. Рид был напуган, когда офицеры полиции окружили дом и вломились в двери. С момента приезда в Сантьяго его не отпускало ощущение того, что с ним что-то случится, и об этих предчувствиях он рассказал в письме дочери Рамоне. Однако те заверения, которые, как он слышал, капитан дал официальному представителю США, приглушили опасения. Он отказался подписывать какие-либо заявления. Препирательства длились минут двадцать. В результате полицейские отступили, отвели Рида к другому автомобилю без опознавательных знаков и сказали, что отвезут его в аэропорт и выпроводят из страны. Рид ухмыльнулся, устроился на заднем сиденье машины и расслабился. Он обыграл самого Пиночета.

Автомобиль выехал со стоянки и влился в уличный поток. Мысленно Рид переключился на Ренате, думая, что хорошо было бы сейчас обнять ее, поцеловать и рассказать о том, как он исполнял свои песни протеста под носом у зловещего генерала. Он выглянул в окно удостовериться, что они уже приближаются к аэропорту. Выпрямив спину, присмотрелся. Автомобиль, миновав аэропорт, двигался к пустынной местности, где не было ни строений, ни свидетелей. Кровь отлила от его лица. Машина остановилась. Американца охватил озноб, он почувствовал боль в желудке, его мускулы напряглись. Тихо, из-за внезапно пересохшего горла, Рид выдавил: «Что вы делаете?»

Два офицера явно наслаждались бедственным положением своего пассажира. «Мы просто исполняем приказы, сеньор Рид», — ответил один из них, криво улыбнувшись.

Рид не знал, что делать. Как и все полицейские автомобили, этот был заперт снаружи. Ни единая душа не ведала, где он, конвоиры превосходили его численно, и он был почти уверен в том, что погибнет. Казалось, единственно реально неизвестным оставалось лишь то, с какой стороны подойдет смерть. Время, растянувшееся в своей однообразной бесконечности, стало его жестоким властителем. Позже, когда Рид окончательно потерял счет минутам, автомобиль тронулся с места и, проехав еще несколько миль, остановился в таком же изолированном районе. И вновь ожидание, такое же таинственное и мучительное. Его ум попытался найти путь к спасению. Выхода не было. В сознании мелькали события последних месяцев.^[257]

Большую часть 1983 года Рид провел в выступлениях на сцене и в работе над фильмом. В Бельгии он снялся в одной из главных ролей японско-восточногерманского фильма «Гонки» (Races). Здесь Рид сыграл гонщика-мотоциклиста, и, как практически во всех своих кинофильмах, самостоятельно выполнял все трюки. На рекламных снимках он изображен без грима, в мотоциклетном шлеме и одетым в кожаный костюм. Это был его четырнадцатый фильм, и, как оказалось, последний.

Рид также подобрал себе, можно сказать, биографа. Уилл Робертс, независимый режиссер, повсюду за ним следовал и снимал каждое его движение. Робертс, заинтригованный деятельностью Рида, в конце 1970-х получил разрешение певца на съемку документального фильма о его жизни. Он путешествовал вместе с Ридом в Москву и видел, как его осаждали фанаты. Он интервьюировал обоих родителей Рида и побывал в гостях у него дома, запечатлев на пленку интервью американца и его новой восточногерманской жены. В середине лета Рид заговорил о том, что вновь отправляется в Чили. Когда Робертс узнал об этих планах, он позвонил Риду и настоял на том, чтобы сопровождать его в поездке.

Генерал Аугусто Пиночет для Рида был что огромная белуха для капитана Ахава ^{26}. Именно Пиночет уничтожил друга Рида и избранного президента страны Сальвадора Альенде. Именно солдатами Пиночета были схвачены, подвергнуты истязаниям и убиты многие близкие друзья Рида, в том числе Виктор Хара. Рид проводил концерты в Соединенных Штатах с целью сбора средств на борьбу с генералом, но его попытки выбить с позиции военного диктатора не давали ощутимых результатов. Теперь, в августе, был самый разгар еще одной карательной операции Пиночета в отношении диссидентов, требующих его отставки.

Держащийся за власть Пиночет был беспощаден. В 1976 году его секретные агенты провели операцию по уничтожению Орландо Летельера. Летельер занимал посты министра иностранных дел, министра обороны и посла правительства Сальвадора Альенде в Соединенных Штатах. После кровавого путча Летельер покинул страну и являлся одним из открытых противников Пиночета. 21 сентября 1976 года Летельер и его помощница были убиты взрывом радиоуправляемой бомбы в его автомобиле. Наглость киллеров была беспредельна. Убийство произошло в Вашингтоне, столице союзнического государства. Через какое-то время гражданин США Майкл Таунли, бывший сотрудником Чилийского агентства национальной безопасности, известного как ДИНА, признался в подрыве автомобиля. Таунли был экстрадирован в США, где немедленно выложил американским следователям полную историю о политическом убийстве Летельера, а также детали нескольких других дел, когда были убиты или подверглись нападениям известные оппоненты чилийского правительства. К убийству Летельера были причастны трое других агентов ДИНА, включая главу спецслужбы, генерала Мануэля Контрераса. Служба тайной полиции ДИНА подчинялась непосредственно Пиночету, однако диктатор отрицал любые обвинения в причастности к убийству Летельера. Дабы успокоить международное возмущение, он расформировал агентство безопасности. Однако международное сообщество не утихомирилось, а настояло на изоляции Чили за противоправные действия. Одним из нескольких государств, не поддержавших эти санкции, стали Соединенные Штаты, которые осудили действия агентов ДИНА, но дипломатические отношения с Чили не разорвали.

Положение международного изгоя ничуть не заставило Пиночета сбавить обороты. Согласно докладам гражданского правительства, пришедшего на смену пиночетовской диктатуре в 1990 году, в целом режим генерала обвиняется в убийстве по политическим мотивам почти трех тысяч двухсот человек, включая примерно тысячу диссидентов, арестованных спецслужбами и исчезнувших навсегда ^[258]. Факты биографии Пиночета были настолько чудовищны, что послужили причиной того, что Испания выдала ордер на его арест, который и был осуществлен британскими властями в октябре 1998 года, когда Пиночет приехал в Англию для проведения операции на позвоночнике. Испания добивалась его выдачи по подозрению в убийствах сотен чилийских и испанских граждан. В обвинениях испанской стороны значилось большое число людей, похищенных в Чили в период с 1976 по 1983 годы, увезенных в Аргентину и пропавших без вести.^[259]

Не было человека, более осведомленного о кровавом правлении диктатора, чем Рид. В течение многих лет он поддевал Пиночета издалека, однако теперь решил, что настало время подобраться поближе и бросить генералу вызов лично. В своих записях Рид поясняет, что воспользовался тем, что является гражданином США, поскольку это позволило ему отправиться в Чили, не заботясь о получении визы. Рид пишет, что чувствует себя обязанным поехать туда, поскольку считает, что сможет помочь.^[260]

Однако кровожадные наклонности Пиночета страшили Рида. Он подготовился к поездке так, будто не был уверен, что вернется живым. Он составил завещание. А 4-го июля написал длинное письмо дочери Рамоне, которой в это время уже было 15 лет.

«Любимая Рамона,

Мама приезжает завтра на две недели, затем Ренате, Александр и я отправимся в Тунис на каникулы по приглашению Арафата, а затем, 15 августа, после десятилетнего перерыва, я возвращаюсь в Сантьяго-де-Чили. Я хотел написать тебе письмо до моего отъезда в Чили. Как ты, вероятно, знаешь, Чили находится под командованием жестокой фашисткой диктатуры с 1973 года, когда демократически избранный президент Сальвадор Альенде был убит и низвергнут фашистами. Правительство Соединенных Штатов ответственно за его убийство и за свержение демократического правительства Чили. Чилийский народ уже 10 лет живет под гнетом диктатуры генерала Пиночета. Он принес моральный и экономический крах своей стране и своему народу. В этом году народ Чили поднимается и пытается взять судьбу в свои руки. Отныне они отказываются жить, стоя на коленях. Они начинают выходить на улицы и устраивать забастовки на своих предприятиях. Пришло время, и я возвращаюсь в Чили, чтобы попытаться оказать чилийцам поддержку и придать им мужества в сражении. Неизвестно, что может произойти, когда я приеду в Чили, и как отреагирует генерал Пиночет на мое прибытие. Я знаю, что рискую своей жизнью и благополучием, но каждый человек как гражданин мира должен выполнить свою миссию. Каждый человек должен быть готов рисковать чем-то ради того, чтобы другие люди имели возможность жить свободно и мирно.

Я просто хотел сказал, что рад тому, что ты живешь в этом мире. Мне жаль, что я порой не мог сделать так, чтобы твоя жизнь была легче. Я никогда в жизни не был так счастлив, как сейчас. И поэтому в моей душе есть страх перед этой поездкой, ведь мне есть, что терять. Но у меня есть чувство ответственности не только за Александра и Ренате, но также за чилийский народ. Я только тогда могу быть для Ренате хорошим мужем и хорошим отцом, когда я также являюсь хорошим человеком, а слова сами по себе не делают ни одного человека хорошим».^[261]

Рид и Робертс прибыли в Сантьяго 15 августа 1983 года. Друзья встретили их в аэропорту и кратко посвятили Рида в то, что происходило вокруг. Они рассказали актеру, что всего четыре дня назад прошли массовые демонстрации и генерал направил тысячи солдат на их подавление. Войска применили слезоточивый газ на студенческой демонстрации в университете, многих участников избили и арестовали. Двадцать семь человек погибли на улицах Сантьяго. Рид сказал, что хочет дать концерт и выступить в защиту демонстрантов. Именно на это надеялись и этого ожидали от него друзья. Все уже было подготовлено. Рид знал, что практически бросает вызов могуществу Пиночета, поэтому на следующий день он направился в посольство США и зарегистрировался. Они с Робертсом попросили и получили номер домашнего телефона генерального консула. Он также проинформировал посольство, что остановился в доме Марии Малуэнды, активиста Чилийской коммунистической партии.^[262]

Затем Рид приступил к уже привычным делам. Он провел пресс-конференцию, на которой осудил политику правительства Пиночета и поддержку, оказываемую диктатору Соединенными Штатами. Он напомнил представителям прессы о своих тесных связях с руководством Альенде и о том, как стирал американский флаг у посольства США накануне избрания Альенде президентом страны. Этого было уже достаточно, учитывая тотальный контроль Пиночета над медиа, да и всей Республикой. Но Рид еще только разминался. 17 августа он направился в Ранкагуа, где его уже поджидали сотрудники полиции. Они официально предъявили ему приказ, запрещающий выступления с концертами на том основании, что Дин Рид находится в Чили как турист, а не как артист. Рид парировал тем, что даже турист может петь все, что ему захочется, и столько, сколько захочется слушать его друзьям, причем, совершенно бесплатно.

Представители шахтерского профсоюза, последовав за логикой Рида, заявили полицейским, что являются его друзьями и в качестве гостя пригласили его в свой самый большой и красивый дом, который по случаю оказался дворцом профсоюзов. Во дворце шло собрание профсоюза рабочих медного рудника. Прокоммунистически настроенный профсоюз выступал против Пиночета и его политики. На этом собрании Рид произнес короткую речь, в которой заявил, что верит в демократическое будущее Чили и что Пиночет — вне закона, потому что законно избранным президентом был Альенде. Затем Рид исполнил несколько песен под гитару в знак солидарности с профсоюзными деятелями.

Риск был велик как для членов профсоюза, так и для певца. Служба охранки и полицейские наблюдали за митингом и могли в любой момент арестовать собравшихся. Основные гражданские свободы были попраны Пиночетом и его спецслужбами, и арестованных могли продержать в застенках несколько дней или недель, не предъявляя никаких обвинений и не давая никому знать о том, где они содержатся. Участники профсоюзного движения нервно пошучивали между собою, однако все они были свидетелями или слышали о многих своих товарищах, которые утром перед уходом поцеловали своих жен или возлюбленных и больше домой не вернулись. Пиночет должен быть остановлен, но участь мучеников их совсем не прельщала. Рид также знал, что ходит по острию. Прошло чуть больше десяти лет с тех пор, как за похожие антиправительственные выступления в Аргентине он был подвергнут аресту и мучениям. Он не жаждал повторного приглашения. Но если бы он сидел сложа руки, то чувствовал бы себя ответственным за гибель и зверства, которые постигли его друзей. Поэтому он пел.

«Признаюсь, что я был покрыт гусиной кожей от страха, когда начал петь, потому что в тот момент я думал о том, что мне говорили друзья, запуганные неминуемым лишением свободы, но с каждым словом я становился более уверенным в себе», — вспоминал Рид. Агенты Пиночета и солдаты не предприняли никаких действий. Заряженный эмоционально митинг завершился без эксцессов скандированием лозунгов в поддержку народа Чили и против диктатора. Плата за вход на собрание была равна одному килограмму продуктов, что позволило собрать достаточно большое количество муки, хлеба, риса, бобов, овощей и фруктов для восьми сотен семей шахтеров, уволенных за участие в забастовке. Страх миновал, митинг закончился без происшествий, Рид испытывал эйфорию. Он выигрывал эту игру в «кто кого». Он смотрел в глаза самому дьяволу-Пиночету, а дьявол моргал. Рид находился на передовой линии, и, ей-богу, люди были счастливы оттого, что он с ними, что он один из них, даже при том, что перед ним благоговели, как перед большой знаменитостью. Следующий день добавил восторга, когда ежедневная общественно-политическая газета Сантьяго «Эль Паис» (исп. El Pais — «Страна») вышла с репортажем о митинге шахтеров. Это был оппозиционный репортаж, хотя правительство генерала зорко отслеживало сообщения прессы. «Статья не содержала каких-либо комментариев, хотя практически служила комментарием. Потому что сам факт того, что издатель выдал полный рассудительный репортаж о моей поездке в шахтерский город Ранкагуа, не приведя ни слова в защиту режима Пиночета, ясно давал понять, какие настроения преобладают в стране», — сказал Рид.^[263].

На следующий день было выступление на митинге, организованном студентами — сторонниками левых в Педагогическом институте Университета Чили. Сценарий профсоюзного собрания практически с точностью повторился. Прозвучали речи студентов и Рида, затем американец повлек двухтысячный зал за своими песнями. И вновь люди Пиночета сновали внутри и снаружи, и напряжение было высоким. На этот раз, однако, собрание завершилось иначе. Дюжины студентов попали под арест полицейских, орудовавших своими дубинками. Одна из преподавательниц заметила, что несколько офицеров нацелили взгляды на Рида. Она схватила его за руку в тот момент, когда он шагнул в сторону бушующих полицейских, повела его к своей машине и увезла. Ведь на воскресенье было запланировано выступление Рида в большом католическом соборе Сантьяго по приглашению архиепископа Энрике Сильвы, влиятельного пиночетовского оппонента. Намечалось большое собрание, и усилия оказались бы потраченными напрасно, если бы что-то случилось с певцом и он не смог выступить.

Тем не менее Пиночет и его приспешники услышали и увидели предостаточно. И вот теперь Рид на заднем сиденье полицейского автомобиля покрывается холодным потом. Наконец водитель опять включает зажигание и машина трогается с места. Рид задышал снова. Его отвезли в другой пустынный район. В четвертый раз. Американец мог лишь мучится ожиданием, не здесь ли будет написан его некролог. Спустя два часа, по прибытии в аэропорт как раз к вылету самолета, Рид понял, что план состоял не в том, чтобы расправиться с ним, но чтобы держать его вдали от любых сторонников. Полиции не хотелось ввязываться в разгоны демонстраций, организованных в его защиту, помимо уже затухающих антипиночетовских выступлений.^[264]

Рид вылетел в Москву, где провел примерно неделю, затем вернулся домой, к Ренате, которую не оставляло беспокойство с тех пор, как муж покинул воздушное пространство Восточной Германии.

Арест и депортация из Чили добавили Риду смелости и распалили его революционный жар. Он чувствовал себя необходимым, он чувствовал, что снова выполняет свою часть работы по защите отверженных и угнетенных всего мира. Рид недолго ждал вступления в драку. Четырехгодовалое правительство Даниэля Ортеги сражалось за то, чтобы удержаться у власти в Никарагуа. Социалист Ортега бился с контрас ^{27}. Контрас поддерживались Соединенными Штатами вначале легально, затем нелегально, когда президент Рональд Рейган велел своим подчиненными продолжать снабжение диверсантов оружием, даже после того как конгресс отказался от их помощи. Многие лидеры и некоторые из бойцов бандформирований являлись бывшими командирами армии никарагуанского диктатора Анастасио Сомосы. В сущности, для них это был матч-реванш июльской революции 1979 года, в результате которой Ортега лишил Сомосу власти.

Для Рида то была превосходная ситуация: лидер-социалист сражается с коррумпированной американской военной машиной. Поэтому в апреле 1984 года Рид направляется в Никарагуа, словно под копирку повторяя свой визит в Палестину. Он встретился с Ортегой и оказал ему поддержку. Затем отправился вместе с войсками патрулировать поля и пробираться сквозь джунгли в поисках контрас. Поход привел его в маленькое селение Халапа, примерно в десяти милях от границы с Гондурасом. Вечером там смастерили подмостки и настолько тесно припарковали легковушки и джипы, что свет их фар заливал сцену во время его выступления. Между песнями Рид рассказывал публике, состоящей из крестьян и солдат, что существуют и другие американцы, отличные от тех, кто поддерживает ненавистных, беспощадных контрас. Во время исполнения песни Рид приметил юношу лет четырнадцати, стоящего среди толпы, вооруженного пистолетом и автоматической винтовкой. Допев куплет, Рид спросил юношу, не согласится ли он на время обменяться с певцом — винтовка на гитару. Юноша согласился, забрался на сцену и, ударив по струнам, запел о победе над группировками контрас, и эта песня также призывала к миру. «Я никогда не забуду этот вечер и других никарагуанцев, которых я встретил за последние две недели», — сказал Рид.^[265]

Это была тревожная поездка, с периодическими боевыми столкновениями, большинство из которых, однако, происходили на некотором удалении от тех мест, где находился Рид, и ему не довелось поучаствовать в основных операциях.

И все же отвага Рида не подвергается сомнению. Дин рисковал жизнью и в Никарагуа, и в Чили. Он мог быть захвачен в плен, избит, изувечен или убит. Он выбрал выступление на стороне тех, кого считал аутсайдерами, угнетенными, и надеялся, что его слава и популярность, особенно в Чили, помогут приблизить перемены. Но было еще одно обстоятельство. Беседы, которые Рид в течение многих лет вел со своей первой женой, убедили ее в том, что он так и не смог пережить гибель Альенде, Хара и других товарищей от рук солдат Пиночета. Он испытывал вину оставшегося в живых и задавался вопросом, отчего он выжил, а они мертвы. «Дина влекло к смерти, — сказала Патрисия. — Он желал погибнуть, полагая, что постоянно находится на войне. В нем было это стремление к смерти, но он никогда не думал о том, что они избавятся от него на самом деле».^[266]

(обратно)

Глава 19. В моем родном городе меня никто не знает

В доме у озера раздался телефонный звонок.

— Дин, это твой давнишний приятель из Колорадо, — прозвучало с другого конца провода через небольшую паузу.

— Да?

— Джонни Роуз.

— Кто? Где мы познакомились? — спросил Рид, не припоминая звонившего.

— Черт возьми, Дин, мы познакомились в Эстес-Парке. Мы жили в Канога-Парке и…

— Ах да, Джонни. Песни в стиле кантри.

Бывшие соседи по комнате, которые более двадцати лет не общались и ничего не знали друг о друге, принялись сокрушать барьеры, возведенные между ними временем и расстояниями. Они проболтали двадцать минут, вспоминая давние проделки и рассказывая друг другу о том, что происходило в их жизнях, вплоть до настоящего времени. Рид упомянул, что надеется вернуться в Денвер в следующем, 1985 году и показать документальный фильм о своей жизни, над завершением которого трудился Уилл Робертс. Роуз поведал, что теперь проживает под своей настоящей фамилией Розенберг, что счастливо женат, что его дети уже почти взрослые, и пригласил Дина к себе в гости, когда тот приедет в Денвер. Рид ответил, что придет судовольствием.

Телефонный разговор, воссоединивший двух колорадских парней, когда-то приехавших в Калифорнию в надежде добиться успеха на музыкальном поприще, произошел благодаря счастливому случаю и огромной работе, проделанной Розенбергом. Шел 1984 год, Розенберг находился в своем доме, в Ловленде, штат Колорадо, когда позвонил его брат и взволнованно сообщил, что в «Вечерних новостях» канала «Эн-Би-Си» показывают интервью Дина Рида. И действительно, один из зарубежных корреспондентов телеканала интервьюировал американского певца и актера в его восточногерманском доме. Розенберг позвонил на денверскую студию телеканала «Эн-Би-Си» разузнать, не поможет ли ему кто-нибудь связаться с репортером. С телестудии прислали съемочную группу, взяли у Розенберга интервью и оставили ему телефонный номер нью-йоркского офиса компании «Эн-Би-Си», сотрудники которого в свою очередь дали номер телефона женщины из Лондона, которая пообещала уточнить у кого-то информацию и перезвонить ему. Тем временем Розенберг звонил в российское и восточногерманское посольства в Вашингтоне. Русские оказались раздражены, восточные немцы — вежливы, однако ничем не смогли помочь. Примерно через неделю перезвонила женщина из Лондона и сообщила телефонный номер Рида.

В 1984-м году этот репортаж «Эн-Би-Си» о Риде в американских СМИ не был первым. Вероятнее всего, его появление подстегнула заметка европейского корреспондента «Нью-Йорк Таймс», также подхваченная «Интернэшнл Геральд Трибьюн» — американским печатным изданием, которое выходило и читалось путешественниками из Америки и экспатриантами по всей Европе. Статья Джеймса Маркхама в газете «Нью-Йорк Таймс», опубликованная в конце января, Риду не понравилась как по обычным причинам, так и по некоторым дополнительным. В статье говорилось, что Рид признан «народным героем в Москве, Праге, Восточном Берлине и Софии. В странах Варшавского Договора, хотя и не в самой Польше, несильным и вместе с тем приятным голосом он распевает песни о мире, незатейливые баллады антиамериканского содержания, пишет сценарии, режиссирует и исполняет главные роли в кинофильмах. Он — суперзвезда Восточного блока, этакий коммунистический Джонни Кэш». Рид рассуждал о том, что Берлинская стена необходима для защиты от западных шпионов, а не для того, чтобы удерживать людей от бегства к свободному миру, но на вопрос о тех людях, по которым стреляли и которых убивали при попытках перебраться за стену, он ответил: «Понятно, что эти действия я не могу оправдывать. Однако полиция Далласа поубивала своих людей больше, чем полиция ГДР своих». Рид также указал на отсутствие преступности в Восточной Германии: «Здесь мне не нужно выходить на улицу, чтобы протестовать. Здесь я могу прийти в Центральный комитет и обсудить проблемы, что я иногда и делаю», — допустив при этом, что люди незнаменитые, вероятно, не имеют доступа на такой высокий уровень. Он признался, что скучает по родине. «Конечно, я испытываю ностальгию, особенно на Рождество. И больше всего я скучаю по общению на моем родном языке». Маркхам отмечает в своем рассказе, что Риду периодически приходится подыскивать точное английское слово, поскольку сейчас он в основном общается по-немецки.^[267]

Проблемы, возникшие у Рида с родным языком, проявились в его письме Маркхаму, написанном после публикации этой статьи.

В письме от 4 февраля Дина Рида захлестывают эмоции. «Вы, лицемерно защищающие роль "свободной прессы" в "свободном мире", продолжаете извращать истину так, как это было бы непозволительно здесь, в социалистическом мире. Позвольте привести вам пару примеров, на тот случай, если какая-то часть вашей совести все еще функционирует». В качестве примера Рид выбрал ту фразу, в которой утверждалось, что все его песни имеют антиамериканскую направленность. «Очевидно, вы черпаете информацию из архивов ЦРУ, а поскольку они врут, эта ложь, предназначенная для использования в будущем, расползается по компьютерам тех журналистов, которые слишком предвзяты или слишком ленивы, чтобы выяснять правду». Рида больно задели слова о том, что его отец «был беспощадный школьный учитель».

«Я уверен в том, что в своих статьях вы много раз использовали слово "беспощадный" по отношению к моим друзьям, которые пытаются освободить свои земли от тирании и эксплуатации, но слово "беспощадный" — не из моего лексикона. Какой журналистский бог дает вам право писать свои собственные измышления относительно жизни другого человека? Я полагал, журналисты должны докапываться до истины, и лишь потом давать комментарии. Предполагается, что вы пишете правду, а не свои собственные измышления. Но это как раз та причина, по которой страны третьего мира стремятся приблизить день избавления от владычества американской пропагандистской машины».^[268]

Это была хорошая тирада. Единственная загвоздка состояла в том, что Маркхам написал об отце Рида как о «неприкаянном школьном учителе», дав справедливую оценку кочевой жизни Сирила, колесившего по западу Соединенных Штатов. Рид, теряющий способность автоматического восприятия английского текста, ошибся, неверно прочитав слово, и понял предложение так, будто комментарий касался личности его отца. ^{28}

Как только Розенбергом была восстановлена связь с Ридом, они начали регулярно писать друг другу. Джон Розенберг был счастлив услышать о замыслах своего старинного приятеля, но его начинало беспокоить отсутствие понимания у Рида того, насколько мало о нем знают дома, в Денвере, а еще меньше — в остальных частях страны. В одном из писем Рид предложил пройтись парадом к Денверскому Капитолию ^{29}, при этом певец и мэр города ехали бы верхом на лошадях. Розенберг хохотал, когда читал это письмо. Он тут же принялся писать в ответ Риду, что в его родном городе о нем никто не знает. «Написав это, я подумал: ты же сочиняешь песни, тебе следует написать песню об этом. И вот тогда я сочинил "В моем родном городе меня никто не знает", — сказал Розенберг. — Я подумал, что если что-то и способно заставить Рида уловить суть, так это песня. Так и вышло. Приехав сюда, он уже не рассчитывал ни на какие конные парады».

Розенберг записал эту песню на кассетный магнитофон, под собственный гитарный аккомпанемент. Он не растерял своих способностей за последние пятнадцать лет. Даже прекратив сочинять песни и выступать на сцене, он все еще обладал хорошим чутьем к поэтическому слогу и мелодиям в стиле вестерн-кантри. Эта песня не только несла сообщение Риду, но в ней также содержалось обращение к его коммерческой жилке. Рид несколько раз прослушал пленку, собрал музыкантов и направился в Прагу записывать эту песню в своем исполнении.^[269]

Получение весточки от Розенберга, вполне возможно, стало для Рида наиболее ярким событием этого года. В Восточной Германии и Советском Союзе дела у него шли не очень хорошо. В его выступлениях нуждались все меньше. Ни ему, ни Ренате с почтой не приходили сценарии фильмов, в которых они могли бы исполнить главные роли, и это его очень тревожило. Уменьшение количества приглашений на концерты и участия в киносъемках освободило ему время для работы над завершением его сценария к фильму «Кровавое сердце», рассказывающем о восстании индейцев в Южной Дакоте и 71-дневном вооруженном противостоянии участников Движения американских индейцев и правительственных войск в местечке Вундед-Ни.

История о Вундед-Ни была подходящей для экранизации. 27 февраля 1973 года участники Движения в защиту американских индейцев (ДАИ), под предводительством Дэнниса Бэнкса и Рассела Минса, прибыли в крошечный городок Вундед-Ни и захватили его. Лидеры ДАИ заявили, что напали на город в отместку за устроенную в 1890 году кровавую бойню, когда американскими солдатами была уничтожена группа индейцев ^{30}, чтобы выразить протест против не прекращающихся несправедливых нападок на племя Оглалу-Сиу со стороны федерального руководства и марионеточного правительства резервации Пайн-Ридж. Вначале агенты ФБР и другие правоохранительные силы ограничились тем, что окружили группу повстанцев, разместившихся в нескольких зданиях, включая церковь. Но 27 апреля ФБРовцы и участники ДАИ вступили в вооруженную схватку, в результате которой двое индейцев были убиты и двое федералов ранены. 8 мая индейцы сдались.

В фильм могла бы также войти кульминационная сцена суда. Главными обвиняемыми в окружном суде Сент-Пола штата Миннесота были Бэнкс и Минс, а их защитниками выступали известный всей стране адвокат Уильям Канстлер и локально знаменитый Кен Тилсен, тот самый, который представлял интересы Рида в судебном разбирательстве по обвинению в нарушении частных владений в Буффало. В результате восьмимесячных ожесточенных дебатов, в ходе которых Бэнкс и Минс настаивали на привлечении к суду федерального правительства, судья окружного суда Соединенных Штатов Фред Никол снял с них все обвинения, так как члены жюри присяжных, посовещавшись, осудили представителей ФБР и Министерства юстиции за их поведение в суде.

В событиях в Вундед-Ни Рид увидел прекрасный материал для проявления своих способностей. Насыщенная стрельбой и судебными баталиями, драма обещала быть захватывающей. Это была хорошая история. И она бы прославила угнетенное меньшинство тех, кто противостоял американскому правительству, принимающему ошибочные решения. Она также могла бы привести его в мир американского театра. В том, что в судебное разбирательство в Буффало был вовлечен адвокат Тилсен, и в том, что Рид работал над сценарием о Вундед-Ни, другом крупном судебном разбирательстве с участием Тилсона, не было совпадения. Перед судом в Буффало Дин Рид и некоторые другие обвиняемые встречались с Тилсоном в его адвокатском бюро, где Рид и заметил книгу «Голоса из Вундед-Ни», в которой содержались фотографии, сделанные во время противостояния. «Вскоре после этого он позвонил или написал мне и сказал, что хочет снять фильм о Вундед-Ни, — вспоминал его друг Марв Давидов. — И время от времени он звонил мне и просил раздобыть тот или иной артефакт, который мог оказаться полезным для фильма».^[270]

Работы по изучению материалов и написанию сценария соразмерно продвигались вперед. Но финансовая и актерская составляющие пока не выстраивались и причиняли Риду волнений больше, чем на его предыдущих фильмах. Усугубляло положение и то, что его организм вел себя предательски. Застарелые травмы, приобретенные во время занятий верховой ездой и в результате мотоциклетной аварии в Сибири несколькими годами ранее, периодически причиняли ему сильные боли. Он был госпитализирован с язвой желудка, и врачи настаивали на операции, пока не обнаружили лекарство, снявшее остроту проблемы. Также он испытывал необходимость в приеме снотворного, к чему прибегал еще будучи подростком, но за последние годы эта зависимость усилилась.^[271]

Помимо этого загадочные и зловещие события происходили с Ридом. Однажды на извилистой горной дороге, ведущей в Прагу, у его автомобиля отскочило колесо. Риду пришлось сражаться с автомобилем, не позволяя ему выйти из-под контроля и последовать вслед за сорвавшимся колесом по обрыву. И он сам, и его семья заподозрили неладное, поскольку машина находилась в ремонте и прошла полный технический контроль всего пару дней назад. И это происшествие случилось сразу после другого, когда грузовик — при отличной видимости на дороге — врезался в машину Рида. По счастью, как написал Рид Патрисии, ему удалось выбраться из разбитой машины, отделавшись царапинами. Может быть, отскочившее колесо явилось лишь результатом работы малоквалифицированных мастеров, ставшей уже штампом коммунистической жизни. Однако и Дин, и члены его семьи подумали об одном и том же: эти происшествия на самом деле являлись покушениями на его жизнь.^[272]

Некоторые странности творил и сам певец. Ренате поведала Патрисии о том, как зимой 1984 года они с Ридом проводили время в горах. Однажды вечером Рид начал пить, что делал крайне редко, и вскоре очень сильно набрался. Сорвав с себя одежду, он выбежал на улицу, стоял в снегу голым, и, обращаясь к небу, кричал и рыдал, горюя о своих двух ушедших отцах и нерешенных проблемах и проклиная холод. Ренате уговаривала его пойти в дом, в тепло, но долгое время муж ее игнорировал. Лишь выплеснув свое горе, Рид обессилено побрел к дому. Позже Ренате расценит этот эпизод как поворотный момент в жизни ее мужа, как начало пути по долгому склону.^[273]

Зародившееся в нем внутреннее напряжение искало выхода, и Рид прибег к тому, что часто практиковал прежде. Он нашел повод, чтобы отправиться в Южную Америку. На этот раз его путь лежал в Монтевидео, Уругвай, по приглашению «Широкого фронта» — движения народных масс, противостоящих военному диктаторству, почти десятилетие стоящему у власти. В 1981 году, назначенный военными президентом страны, генерал Грегорио Альварес обещал возвращение к гражданскому правлению после проведения выборов в ноябре 1984 года. Однако переговоры между военными и двумя гражданскими партиями провалились в июле 1983-го, что было использовано хунтой как повод для принятия крутых мер. Скоординированные «Широким фронтом» и другими группами протестные акции ослабили генеральскую хватку, и выборы были назначены. Представители «Широкого фронта» обратились к Риду с просьбой, и он дал свое согласие выступить на их митингах.

Но Рид не мог удержаться, чтобы не пойти дальше. 26 октября 1984 года он попытался встретиться с послом США в Монтевидео, но был перенаправлен к сотруднику информационного отдела посольства. Рид сообщил офицеру, что прибыл сюда выразить протест против поддержки правительством Соединенных Штатов диктаторского режима, правящего в Уругвае. На следующий день Рид пришел снова, но на этот раз, не успев ступить на посольскую землю, он был избит и закован в наручники местными полицейскими. Рид заявил, что хочет поговорить с послом Томасом Арандой и передать ему письмо, в котором он протестует против поддержки США диктаторских режимов по всей Латинской Америке. Как обычно, Рид поднял на ноги прессу, полиция продержала его взаперти несколько часов, затем после освобождения он описал журналистам произошедшее и рассказал им о своих планах направиться в Буэнос-Айрес на следующий день. Газеты опубликовали свои репортажи, и в пределах двадцати четырех часов все закончилось и было забыто. ^[274]

По возвращении в Восточную Германию Рида ожидала еще одна болезненная неприятность. Весной 1985 года он направился на встречу с молодежью, где катался на лошади, и в результате падения повредил копчик и поясницу. Доктор Вернер Диц, лечивший Рида, прописал обезболивающие препараты и физиотерапевтические процедуры для укрепления позвоночника. Новые медикаменты добавились к тому ассортименту лекарственных средств, которые он уже принимал. «При беседе он рассказал мне о проблемах со сном и о часто беспокоящих его болях в желудке, — сказал Диц. — Думаю, что у Дина были постоянные трудности с засыпанием и постоянные желудочные боли. После падения с лошади его обследовали и провели рентгеновский анализ желудка, патологические изменения не были обнаружены».^[275]

Геррита Листа, друга Рида с киностудии ДЕФА, также беспокоило состояние его здоровья и то количество лекарств, которые он принимал ежедневно. Приятели вновь работали совместно, на этот раз пытаясь довести фильм «Кровавое сердце» до рабочего состояния. «Дина беспокоили последствия тяжелой травмы левого колена, — сказал Лист. — У него были постоянные боли в поясничном отделе, и он часто мучился от мигренеподобных головных болей. У него постоянно болел желудок. И каждую из этих болей ему приходилось заглушать разными видами обезболивающих препаратов. Я предостерегал его в этом разговоре, что различные медикаменты способны не только облегчить боль, но и привести к дальнейшим, еще более ужасным заболеваниям. Дин очень серьезно отнесся к этим предостережениям, пообещав, что еще до окончания работы над фильмом обратится к психотерапевту и пройдет полное обследование. В течение нескольких последующих недель, когда мы, как обычно, напряженно работали, я замечал, что Дин мучается от физической боли. Когда я заговаривал с ним об этом, он увиливал от ответа. Обычно он говорил, что приехал из Колорадо, а ковбои знают, что такое боль.^[276]

(обратно)

Глава 20. Возвращение домой

Дин Рид направляется на родину. После двадцати пяти лет странствий по всему миру он возвращается домой, в Денвер. Работа над документальным фильмом Уилла Робертса «Американский бунтарь» была завершена. Рид с энтузиазмом откликнулся на предложение лично представить фильм широкой аудитории на октябрьском Международном кинофестивале в Денвере, а затем проследовать в Лос-Анджелес и Миннеаполис для дополнительных показов фильма и воссоединения с друзьями и родными. Джонни Розенберг предвкушал встречу со своим давним другом. Он провел немало времени, названивая в редакции газет и телевизионных станций, пытаясь привлечь их внимание к истории о возвращении этого блудного сына. В аэропорту Рида встречали Джонни Розенберг и несколько пристроившихся к нему репортеров, но даже Розенберг признает, что приезд этой международно-известной личности большого интереса не вызвал.

Рид прибыл в среду. В четверг он был гостем ток-шоу на радио в Денвере, и все прошло отлично. На пятницу имелось приглашение в другую радиопрограмму, которую вел Питер Бойлз. Розенберг, заподозрив неладное, убеждал Рида не ходить на это шоу, аргументируя тем, что консерватор Бойлз растерзает Рида в прямом эфире. «Он ответил: "Неужели ты думаешь, что после всего, что мне пришлось пережить в жизни, я испугаюсь какого-то ведущего ток-шоу на денверском радио?» — вспоминал Розенберг.^[277]

Предчувствия Розенберга оправдались, шоу оказалось провальным. Бойлз быстро повернул разговор на политические темы, жестко пройдясь по социалистическим воззрениям Рида. Гость из Восточного Берлина вначале пытался увертываться и парировать нападки Бойлза, заявляя радиослушателям, что «Я считаю себя патриотом Америки» и «Я не защищаю политику Советского Союза всецело», но Бойлз нанес свой решающий удар, когда Рид заговорил о Никарагуа и сандинистском правительстве Даниэля Ортеги. ^{31}

— Питер, в Никарагуа существуют двенадцать политических партий…

— И все они все закона, кроме партии сандинистов, — отрезал Бойлз.

Реплика обожгла, и Рид перевел спор из сферы политики в сферу персоналий. Бойлз давал свидетельские показания в суде над несколькими неонацистами, которые застрелили его друга и коллегу по радиошоу Алана Берга из-за его еврейского происхождения. У Бойлза были еще свежи печаль от этой потери и гнев после свершенного преступления на почве расовой ненависти, и Рид знал об этом. Бойлз заговорил о катастрофе в Эфиопии, где люди сотнями тысяч гибнут от голода, и обвинил в этом эфиопское коммунистическое правительство, не желающее принимать продовольственную помощь от западных стран.

— Люди голодают по всему миру, — возразил Рид. — Вы рассуждаете, как те неонацисты, которые убили Берга.

— Не смейте обвинять меня в этом, — гневно ответил Бойлз.

— Именно так вы рассуждаете, — сказал Рид. — И я полагаю, что это очень опасно.

— Убирайтесь отсюда, — закричал Бойлз на своего гостя. — Убирайтесь! Вон отсюда!^[278]

Рида вышвырнули с радиошоу прежде, чем закончились отведенные полчаса, а его нечувствительность оставила плохое впечатление у большинства слушателей передачи Бойлза — для человека, пытавшегося вырваться из неизвестности, результат публичного появления оказался совсем не подходящим.

Казалось, что все это совершенно не задело Рида. Он прекрасно провел воскресный вечер на кинофестивале и на завершающей его вечеринке. Многие были счастливы пообщаться с высоким и все еще красивым артистом, а документальный фильм, несомненно, добавил сияния к его образу. Среди тех, кто был без ума от Рида, оказалась Дикси Ллойд, симпатичная дамочка, которая заявила Дину, что они знакомы со школьной поры, хотя он на пару лет был ее старше. Ллойд сказала, что еще будучи детьми они вместе катались на лошадях. Рид объяснил Розенбергу, что совершенно ее не помнит, но ему кажется, что она может быть для него полезной. У нее были деньги, она умела водить грузовой автомобиль и знала, как добиться своего. Они стали любовниками.^[279]

Следующую неделю Рид провел с Розенбергом и его женой, Моной, в денверском пригороде Ловленде. В первый день Рид пребывал в подавленном настроении. В газете Денвера был устроен разнос и фильму «Американский бунтарь», и его главному герою. «Он чувствовал себя опустошенным, — вспоминал Розенберг. — Я думал, что он вот-вот разрыдается. Я сказал: "Эй, Дин, это только один обзор, переживи это". Но к такому он не был привычен. Он привык, чтобы его превозносили».^[280]

Однако в этом и был настоящий Рид. Он никогда не принимал критики ни по отношению к себе, ни по отношению к своей работе, и этот раз не стал исключением. Его душевное равновесие восстановилось лишь после общения с другом, совместной игры на гитарах и долгих задушевных бесед. Разговор постоянно заходил о возвращении Рида в Соединенные Штаты. Эмигрант никогда не говорил об этом напрямую, но его разочарование положением дел в Восточной Германии и усталость от жизни в чужой стране были очевидны. Он сказал, что мог бы жить полгода в Америке и полгода в Европе и быть при этом действительно международной знаменитостью. Увы, возвращение обещало быть непростым. Помимо того, что было необходимо строить карьеру в Соединенных Штатах заново, его жена Ренате не хотела следовать за ним. А у Рида, обремененного двумя предыдущими разводами, не было желания рушить свой третий брак. В действительности Ренате была ужасно расстроена его поездкой в Денвер, убежденная в том, что он никогда не вернется. Чтобы разуверить ее, перед отъездом из Восточной Германии Рид с несколькими товарищами притащили в сад огромный валун. Рид попросил жену выйти из дома и сказал: «Ренате, ты и я будем погребены под этим камнем. Я вернусь», — рассказал Розенберг.^[281]

Когда он говорил о смерти с Розенбергом, это был абсолютно другой разговор, нежели тот, который у него состоялся с женой. «Его действительно изводило то, что здесь его никто не знает, — вспоминал Розенберг. — Это было то, что ему хотелось больше всего. Он всегда говорил о том, как ему не хочется умереть в стране, которая не была его родиной».^[282]

Они также беседовали о политике. Трудно было найти человека, чьи взгляды более бы не совпадали со взглядами Рида, чем Розенберг. Это был ревностный, до мозга и костей консервативный американец, позиция которого заключалась в формуле «люби-или-оставь». Но в то время как Розенберг слушал рассуждения Рида о необходимости для каждого человека иметь достаточно пищи, обувь на ногах, крышу над головой и медицинскую помощь, внимал его рассказам о выступлениях на акциях протеста и об арестах по всему миру, его восхищение им усиливалось.

«Дин не разделял мои политические воззрения, но вот что я вам скажу. Он направился туда и подставил свою шею прямо под петлю, отстаивая то, во что верил, — сказал Розенберг. — Согласны ли вы с тем, что он считал верным, или не согласны — вопрос не в этом. Большинство из нас будут сидеть в комфорте внутри своих четырех стен и разглагольствовать о разных вещах, но не посмеют высунуться наружу и подставиться под пули. Дин посмел. Он был настолько уверен в справедливости того, во что верил, что не моргнув глазом рисковал жизнью, и делал это не один раз. Пиночет с легкостью мог засадить ему пулю меж глаз, ему это было известно, и тем не менее он пошел туда. Единственное, что Дин считал важным настолько, что мог за это отдать жизнь, — помощь обездоленным. Социализм. Он просто считал, что если у вас болят зубы, вы не должны идти домой и страдать от боли из-за того, что у вас нет средств на оплату стоматолога».^[283]

Спустя неделю, проведенную за игрой в баскетбол с соседями, ездой на мотоциклах и просто в отдыхе, для Рида наступило время отплатить добром за душевный прием, устроенный его старинным приятелем. Он согласился представить небольшое шоу для друзей и соседей Розенберга. Цокольный этаж Розенбергов вместил примерно 50 человек, плюс Дикси Ллойд, приехавшую по приглашению Рида из Денвера. Набросив на плечо ремень своей гитары, Рид принялся исполнять для гостей песни, рассказывать подобранные им по всему миру шутки и пригласил Розенберга исполнить несколько песен вместе с ним. Это был приятный вечер для Рида и достойный финал, знаменующий воссоединение со своим давним сценическим напарником. На следующий день он отправился в Лос-Анджелес подобрать для себя дом и навестить дочь Рамону, с которой виделся летом, когда она приезжала в Восточную Германию и путешествовала вместе с ним. В Москве Рид представлял ее Генеральному секретарю ЦК КПСС Михаилу Горбачеву.

Время, проведенное с Розенбергом, оказало на Дина общеукрепляющий эффект. Его бывшая жена Патрисия заметила, что его голос звучал лучше. Однажды она дала Риду какое-то обезболивающее и успокоительное, прописанные ее врачом и заметила, что ей нужно пройти курс детоксикации и покончить с лекарственной зависимостью. Это заинтересовало Дина, и он подробно расспрашивал Патрисию о том, какие шаги она намерена предпринять. К концу беседы Рид был твердо убежден в том, что последует примеру Патрисии. И, как чуть ранее Розенбергу, он также сказал, что возвращается в Соединенные Штаты. Рид признавался, что не уверен, сможет ли он работать в США, но поселиться он мог бы в доме у Тилли, вдовы Патона Прайса, и ее сына. На вечеринку, организованную в честь Рида, Патрисия пригласила нескольких русских эмигрантов, живущих по соседству. После ужина Дин спел несколько своих песен для гостей, и русские в особенности были взволнованы выпавшей возможностью лично познакомиться со знаменитостью. Одна из русских женщин, врач по профессии, предположила, что, если не получится ничего другого, Рид мог бы давать концерты для русских общин по всем Соединенным Штатам. Она была уверена, что он сможет неплохо зарабатывать на жизнь. И все же Патрисия предвидела сложности.

«Дин находился под большим впечатлением от работ философов, Нобелевских лауреатов, которые отстаивали права рабочих, рисковали жизнью и делали это при помощи пера. Он думал, что сможет взяться за литературный труд, — говорила Патрисия. — Но он забывал о том, что правительство контролировало его при помощи женщин и медикаментов. Он принимал много лекарств, и принимал их вместе с алкоголем. Он плохо видел, у него болели глаза, его сексуальная энергия угасла. Они могут все это делать при помощи медикаментов. Дин обманывал сам себя. Он говорил мне, что правительству наплевать на него, и он был очень расстроен».^[284]

Далее путь Рида лежал в Миннеаполис, где почву для его визита подготавливал его друг Марв Давидов. О том, что Рид приезжает в Соединенные Штаты Давидов узнал окольным путем. «Друзья, которые были в Сибири, позвонили мне, — рассказал Давидов. — Они летели в самолете из Сибири в Москву. Неожиданно все пассажиры повскакивали с мест и принялись брать у кого-то автографы, оказалось, что это был Дин. Когда Рид услышал, что они из Миннеаполиса, он спросил: "Вы знаете Марва? " Так я выяснил, что он собирается в Денвер с демонстрацией фильма. Он написал или позвонил мне, и я сказал: "Приезжай и покажи его здесь"».

Давидов поселил Дина в доме одного из приятелей, и в последующие тринадцать дней они общались и работали над его проектами. «Американский бунтарь» был показан в Университете Миннесоты, где Рид произнес короткую речь и ответил на вопросы. Миннеаполис — родина Движения американских индейцев, и двоих его лидеров, Клайда и Вернона Беллекортов, которые являлись и главными фигурами в противостоянии при Вундед-Ни. Рид был горячо заинтересован в беседе с этими двумя индейскими вождями о своем текущем проекте — фильме «Кровавое сердце». Давидов был дружен с братьями, так что он подготовил встречу.

«С Клайдом они познакомились еще на демонстрации против строительства линии электропередач, — вспоминал Давидов. — Они говорили о фильме. Повторю, Дин очень серьезно относился к тому, что касалось дела. Никакой ерунды. И очень жестко. Он не хотел, чтобы Рассел Минс (еще один лидер Движения американских индейцев) был вовлечен. Он не хотел приглашать Рассела в ГДР, потому что не думал, что может на него положиться. Он хотел, чтобы Движение американских индейцев направило братьев для участия в фильме, и они бы выступили в качестве советников, но он предупредил их, что оплата будет произведена только советскими рублями, которые здесь не имеют никакой ценности. Их нельзя было конвертировать».^[285]

Ближе к завершению того ноябрьского визита Давидов организовал вечер, на который были приглашены члены общественной организации «Женщины против военного безумия» и другие активисты борьбы за мир, присутствовал на нем и Ларри Лонг, местный фолк-исполнитель, которого пять лет назад Рид приглашал выступить в Восточной Германии. Вечер проходил в частном доме — одном из старинных, своеобразных и просторных двухэтажных особняков, расположившихся вдоль ряда озер в Южном Миннеаполисе. Рид произвел фурор. Он ходил на руках. Он играл на гитаре и пел песни, периодически деля сцену с Лонгом. «Выступая перед небольшой группой людей, он выплескивал столько же энергии, сколько и на стадионе, заполненном ста тысячами зрителей, — сказал Давидов. — Все были изумлены. Мне с ним было так здорово».^[286]

Давидов, с радостью принимавший Вибке десять лет назад, когда Рид со своей второй женой приезжал в его город, совершенно иначе отнесся к появлению Дикси Ллойд. Рид пригласил Дикси прилететь к нему в Миннеаполис через несколько дней после приезда. Он рассказал Давидову, как познакомился с Ллойд на кинофестивале в Денвере и каким полезным человеком она оказалась, став его водителем и вообще выполняя его различные поручения. Она занималась организацией фан-клубов Дина Рида и пыталась добыть ему контракт со звукозаписывающей компанией. Однако Давидов не доверял ей с того самого момента, как они пожали друг другу руки. Она постоянно фотографировала, поэтому Марв и некоторые его друзья на вечеринке в шутку называли ее «красоткой из ЦРУ». Подозрения были настолько велики, что перед тем как поехать на встречу с Беллекортами, Давидов отозвал Рида в сторонку и сказал, что не возьмет его с собой, если она тоже поедет. В конце концов, братья Беллекорты расценивались правительством как революционеры, и в ФБР хранились пухлые тома досье на обоих. Не было никакой необходимости вводить незнакомого человека в круг посвященных. Давидова также не приводили в восторг планы Ллойд на возвращение Рида в Соединенные Штаты в качестве артиста. «Будь для него хоть какие-то шансы на то, чтобы вернуться, я бы оказал поддержку, — сказал Давидов. — И все же, я не думаю, что произошло бы что-то значимое. Полагаю, Дикси за политической деятельностью не видела реальности».^[287]

Несмотря на постоянно демонстрируемый энтузиазм, колорадец также поведал Давидову о своих разочарованиях и ненастьях. Марв не обнаружил признаков депрессии в своем друге, хотя Рид откровенно признался, что его брак с Ренате распадается. Супруги консультировались у семейного психолога, но Рид чувствовал себя там неуютно, думая, что сеансы могут записываться на пленку спецслужбами. По словам Рида, Ренате была собственницей и ужасно ревнивой. Это являлось проблемой для человека, которого постоянно окружали женщины и который частенько поддавался искушениям. И все же разбитые семьи не прибавляли ему гордости, и он пытался разгадать, отчего не может прожить жизнь лишь с одной женщиной. В то же время ему приходилось бороться и с профессиональными трудностями. Он рассказал Давидову о введенной Политбюро цензуре. После исполнения песни, которую партийное руководство расценило как критику жизни в Восточной Германии, в течение недели Риду не позволяли нигде выступать. В итоге он сумел убедить лидеров в том, что они ошибались, и запрет был снят. Но горький привкус остался. Рид также сказал Давидову то, о чем он говорил всем во время этой поездки: он скучает по своей стране и хочет еще раз попытаться устроить свою жизнь и работу там, где был рожден.

«Супружеские проблемы тогда расстраивали и причиняли ему боль, — сказал Давидов. — Мы долго говорили с ним об этом. Когда он находился здесь, никаких признаков депрессии не было, а я знаю, что такое депрессия, я могу определить ее. Для него работа значила очень много. И эта работа была политической. Он написал сценарий, над которым работал годами».^[288]

Рид покинул Миннеаполис, взяв курс на Восточный Берлин. Давидов был уверен, что «Кровавое сердце» будет снято и вскоре он вновь увидит своего друга. Они обсуждали дальнейшие действия. В Америке Рид устроит премьерный просмотр фильма в индейской резервации Пайн-Ридж в Южной Дакоте и затем покажет его в Миннеаполисе. Это были хорошие планы… Они не сбылись.

(обратно)

Глава 21. Закат

Обычно каникулы предполагают восстановление душевных и телесных сил, однако с этой поездкой в жизни Рида изменилось всё. Не то чтобы это была паломническая поездка в Мекку, но все же ни одно из предыдущих путешествий в Соединенные Штаты не волновало его так, как это возвращение домой. Частично причиной тому, вероятно, служили внутренние перемены, которые обычно приносит с собой возраст. Но и общаясь с друзьями, и коротая часы в перелетах между пунктами назначения, певец погружался в глубокие раздумья. Отныне он подвергает глубокому анализу всё: себя, свою деятельность, капитализм, коммунизм, дружбу, любовь. Перемены, произошедшие с Ридом по возвращении в Германию, поразили его друга и сопродюсера Геррита Листа.

«Мне показалось, что изменились его базовые принципы, — сказал Лист. — Например, его тянуло к американцам и на родину, в Колорадо, а после завершения работы над фильмом он планировал большой концертный тур по Соединенным Штатам. Наряду с этим он то и дело принимался за критику социалистической системы. Вместе с тем он чаще стал жаловаться на периоды глубокой депрессии, конкретные причины которой назвать не мог».^[289]

Ренате также отметила, что помимо их семейных разногласий Дина мучила ностальгия. Перешагнув рубеж среднего возраста, он уже не мог более добывать средства к существованию выступлениями перед ликующими толпами и сражениями за справедливость в горячих точках мира. Он становился более сдержанным. А встречи со старинными приятелями и добродушное пошучивание на родном языке внезапно приобрели для него магическую притягательность.

Случилось так, что три направления его плана сходились воедино. Показанный в Соединенных Штатах «Американский бунтарь» принес ему некоторую порцию славы. И вот репортер одной из крупнейших телерадиовещательных компаний США Майк Уоллес позвонил ему и попросил дать интервью передаче «60 минут». Этот информационно-развлекательный телевизионный журнал-долгожитель неизменно занимал верхнюю строчку рейтингов канала «Си-Би-Эс», и Риду было хорошо известно, что любое выступление в этой программе увидят миллионы американцев. Тем временем вопрос с финансированием кинофильма практически был решен, и съемки были предварительно назначены на июнь. Интервью программе «60 минут» состарится всего на год к тому времени, как он будет готов демонстрировать на экранах США фильм «Кровавое сердце». Рид рассудил, что даже самый глупый представитель по связям с общественностью будет способен напомнить активным кинозрителям, что режиссером и исполнителем главной роли этого фильма является Дин Рид, тот самый, что давал интервью «60 минутам».

Уоллес прибыл в Восточный Берлин зимой 1986 года. Рид был счастлив встретиться с ним, как и с любым американцем. Он сопровождал репортера в поездках по городу и на киностудию ДЕФА, затем привез гостя в свой дом у озера. Он представил Уоллеса и его съемочную группу Ренате и ее сыну Александру. Интервью записывалось в режиме «один на один». Уоллес — великолепный интервьюер, еще на заре телевидения наработавший технику, позволяющую в беседе четко придерживаться интересующих его тем. Основательная предварительная подготовка предоставляла ему возможности провоцировать и выявлять малейшие преувеличения и неприкрытую ложь, которые каждый пытается внести в рассказ о себе. Рид был в наивысшей степени уверен в том, о чем собирался говорить, и в том имидже, который был намерен представить. Телезрители — он был убежден в этом — полюбят его и радушно воспримут его возвращение домой.

Интервью в программе «60 минут» вышло в эфир в воскресенье, 20 апреля 1986 года. Озаглавленное как «Перебежчик», оно началось вполне корректно. Уоллес предварил показ словами, что «обычно, когда мы думаем о тех американцах, которые перебрались на другую сторону, за Железный Занавес, мы считаем их предателями или шпионами. Дин Рид — ни то, ни другое. Рожденный в Колорадо, выросший в Америке, сейчас он проживает в Восточном Берлине просто потому, что ему больше нравится жить там. Артист, ставший советской версией суперзвезды, исполняет песни, снимается в кинофильмах и, похоже, искренне поддерживает советскую линию. Кремль даже наградил его своей премией Ленинского Комсомола. Сейчас ему не достает лишь одного: он жаждет продублировать успех, достигнутый за Железным Занавесом, на своей родине». Была показана видеозапись с Ридом, исполняющим «Рок без перерыва» и «Отель разбитых сердец» перед десятью тысячами молодых россиян на прошлогоднем Всемирном фестивале молодежи и студентов.

Дин моментально пустил в ход свое обаяние и попытался объяснить, почему он не был известен дома.

«Я думаю, что существует некий заговор молчания по отношению ко мне, и я благодарю вас за то, что вы прерываете этот заговор, чтобы люди узнали, кто такой Дин, что за песни он исполняет, какие фильмы он снимает, что он за человек, почему он суперпопулярен там, но не здесь. Думаю, что я был очень хорошим послом Америки во всем мире. Я общался с людьми, которые никогда не увидят ни одного другого американца, и я демонстрировал им ту сторону Америки, к которой, полагаю, они относятся с уважением».

Далее разговор о происходивших в его жизни и карьере событиях перешел на политические темы. Рид заявил, что поддерживает никарагуанцев и прочих латиноамериканцев, выступающих против Соединенных Штатов, потому что они не желают становиться колониями США. Уоллес быстро ввернул вопрос: «А Восточная Германия не является колонией Советского Союза, Польша не является его колонией?» Рид ответил, что нет. Уоллес выпалил названия других социалистических республик: Румыния, Болгария. Рид ответил отрицательно.

Уоллес спросил, зачем восточногерманское правительство возвело Берлинскую стену.

— Стена была установлена для того, чтобы защищать себя, в первую очередь, — ответил Рид. — И в то же время…

Уоллес прервал его:

— Стена была возведена для уверенности, что восточные немцы не окажутся на территории Западной Германии, — сказал он.

— Нет, это только половина правды, — парировал Рид. — Простите, но это неверно. Я убежден, что правительство Восточной Германии имеет право защищать себя от любых нападений. Намного проще, если войска подходят к демаркационной линии и вы их видите. Но я думаю, что это трагедия. И полагаю, что причина этой трагедии заключается в том, что правительство Соединенных Штатов не осознает, что любой народ на этой планете имеет право решать свою судьбу, хочет ли он жить при социализме или при капитализме.

После небольшой передышки, когда Рид рассказывал о том, что арендует свой дом за 40 долларов в месяц, что Александр сможет учиться в колледже бесплатно и что при социалистическом режиме каждый получает бесплатную медицинскую помощь, собеседники вновь вернулись к политике. Отказавшись называть своих друзей из Организации Освобождения Палестины и Ясира Арафата террористами, Рид перевел разговор на президента Рональда Рейгана.

«Я думаю, что терроризм — это когда, например, господин Рейган заявляет о намерении создать "Звездные войны" (противоракетную космическую оборонную систему) и выделить дополнительно миллиарды долларов военным для производства новых вооружений. Он повергает меня в ужас. Миллионы людей живут в страхе перед Третьей мировой войной. Это также называется государственным терроризмом».

Уоллес поинтересовался, не означает ли это, что Рид ставит знак равенства между Рейганом и Иосифом Сталиным, советским диктатором 30-40-х годов, ответственным за гибель миллионов граждан СССР. «Я уравниваю возможности Рональда Рейгана и Сталина. Я говорю о том, что он обладает возможностями для свершения такого же неправосудия, и, более того, возможностью спалить эту планету огнем ядерной войны».

Рид отозвался о советском президенте Михаиле Горбачеве как о человеке более нравственном, чем Рейган. Он заявил, что ГУЛАГи закончились со смертью Сталина, и пришел к заключению, что ученый и борец за права человека Андрей Сахаров не является политическим заключенным, потому что может свободно перемещаться, в пределах Советского Союза.

«Не думаю, что нужно вдруг начать придавать такое огромное значение одному человеку, который сидит и не может покинуть свою страну, и неожиданно забыть обо всех остальных, — сказал Рид. — Знаете, я думаю, что существует много видов гражданских прав, Майк. Полагаю, что все эти права важны, но давайте расставим приоритеты. Не думаю, что право на путешествия является основным правом человека».

— Вы на самом деле принимаете за чистую монету все, что делают коммунисты? — вмешалсяУоллес, и Рид ответил отрицательно, сказав, что не согласен со многими вещами. Уоллес попросил назвать три. «Я против здешней бюрократии, — ответил Рид. — Я не согласен с тем, что мы не достаточно открыты критике общественных проблем, которые здесь существуют. Я полагаю, что люди в этой стране должны быть более свободны».

В заключение он заявил, что не прочь вернуться в Колорадо и баллотироваться в сенат США. Передача завершилась исполнением песни «Никто не знает меня в родном городе», написанной и переданной Риду по почте Джонни Розенбергом в прошлом году.^[290]

Розенберг и его жена смотрели это интервью дома, в Колорадо, и Джонни лишь качал головой. Он пытался отговорить Рида от участия в программе «60 минут», когда тот впервые начал обсуждать эту тему. Точно так же, как когда-то он отговаривал его от участия в денверском радио ток-шоу. Розенберг предчувствовал, что Рид скажет что-нибудь такое, что уничтожит все шансы на принятие его в Соединенных Штатах в качестве практикующего артиста. Теперь происходило именно то, чего он опасался.

«Это было все равно что вонзить осиновый кол в сердце вампира, — сказал Розенберг. — Я просто понял, что он только что себя погубил».

Когда через три дня позвонил Рид, Розенберг был так же резок.

— Что ты об этом думаешь, Джонни? — спросил Рид.

— Хочешь, чтобы я сказал тебе правду? — переспросил друг.

— Я знаю, что ты скажешь мне правду. Это одна из причин, по которой я позвонил.

— Ладно. Прежде всего, ты не можешь защищать ту Стену в этой стране, никаким образом, ни в каком виде.

— Ну, полагаю, что мне придется приехать и пояснить некоторые моменты.

— Если ты намерен сделать это, я бы предложил тебе обзавестись бронежилетом.

Рид рассмеялся.

— Нет, может быть, мне следует обзавестись клочком земли где-нибудь в горах, — ответил Рид.

— Все, что я знаю, так это то, что ты не приобрел ничего хорошего, дав это интервью, Дин.^[291]

Это была на удивление спокойная беседа, при всей жесткости оценки Розенберга и неспособности Рида воспринимать критику. Розенберг пришел к выводу, что Рид так и не понял, что сотворил. Зная, что наилучший способ пробиться к другу — это написать ему песню, как он поступил, сочинив «Никто не знает меня в родном городе», Розенберг взял гитару, бумагу и приступил к записи еще одной мелодии. Балладу в стиле кантри он озаглавил «Yankee Man» — «Американец». Намеренно жесткий текст песни был призван поколебать уверенность друга в правоте его суждений.

Ты «звезды и полосы» обменял на то, что нам непонятно.

Теперь же ты говоришь, что желаешь вернуться обратно.

Думаю, что ты пожнешь все посеянное тобою вскоре.

Вспомни, какие ты вел о «любимой» стране разговоры.

Американец, ты слишком долго бродил по другой стороне планеты.

Ты выбрал путь, за Стену ведущий, добыть себе славы, но это не всё.

Тот образ жизни и есть самый лучший, похоже, таким было мненье твое.

И потому, видя все, что сделал, я бы сказал, друг мой, отныне напрасны твои мечтанья о том, чтоб вернуться домой.

Американец, ты просто слишком долго бродил по иной стороне.

(хор) Янки, говоришь, как гордишься тем, что в Америке ты рожден, так что же, переменившись, в пух и прах разносишь ее.

И если о США не находишь ни слова добра, останься лучше, где есть ты — в стране великой Красной Звезды.^[292]

Следующие четыре куплета песня продолжается в том же духе, рассказывая Риду о неправильном пути и о том, как его же собственные слова превратили его в изменника. Потребовалось какое-то время, чтобы завершить песню, в итоге Розенберг записал ее на кассету, которую в июне бросил в почтовый ящик. Она прибыла слишком поздно, Дину не суждено было ее услышать.

Реакцию Розенберга на интервью разделяли многие американцы, посмотревшие шоу Майка Уоллеса. На «Си-Би-Эс» потоком хлынули письма, большую часть которых переслали Риду в Восточный Берлин. Большинство писем носили злобный характер, в них Рида называли предателем своей страны или того хуже. «Он предполагал, что документальный фильм о нем и это интервью придутся кстати и что он сможет возобновить работу в США, — сказала Ренате Рид. — А вместо этого жители Америки наградили его лишь словами ненависти. Дело дошло до того, что один человек потребовал отобрать у него паспорт, поскольку он никакой не американец. Дин был очень удивлен реакцией американцев и не мог ее принять». ^[293]

Если разобраться, большая часть из сказанного Ридом в интервью была оправдана. Президент Рейган в течение первых пяти лет своего правления наряду с сокращением многих социальных программ вбухал дополнительно миллиарды долларов в Пентагон и его военные программы. Он запустил военное вторжение на Гренаду и, вопреки мнению оппозиции, продолжал оказывать поддержку отрядам контрас в Никарагуа. Его открытая демонстрация силы и наращивание военного производства вновь породили в Соединенных Штатах опасения угрозы ядерной войны, опасения, практически исчезнувшие во времена разрядки напряженности. Атмосфера была настолько накалена, что Голливуд не преминул извлечь свою выгоду, выпустив телефильм под названием «На следующий день». Картина начинается с обмена ядерными ударами между Соединенными Штатами и Советским Союзом, затем изображает оставшихся в живых на ужасающего вида участке земли, оставшемся после взрывов бомб. Во время встречи на высшем уровне в Исландии именно Рейган отверг предложение Горбачева избавиться от ядерного вооружения. А еще одну волну возмущения Рейган произвел, когда перед записью своего еженедельного радиопослания объявил в работающий микрофон, что «бомбардировка начинается через пять минут».

К несчастью для Рида, обнародование того факта, что Соединенные Штаты продавали оружие своему неприятелю — Ирану, чтобы оказывать финансовую и иную помощь группам никарагуанских контрас, не произойдет до конца этого, 1986, года, а слушания в конгрессе по делу «Иран-контрас» начнутся не ранее лета 1987-го. Это были те самые свидетельства, которые Рид мог бы использовать в поддержку своих выступлений против Рейгана и политики США. Но что действительно привело в смятение телезрителей, так это неспособность певца признать, что Берлинская стена является отвратительным строением, удерживающим восточных немцев от побегов из страны, что Польша, Венгрия и другие страны находятся под контролем Москвы и что Сахаров — это герой, открыто выступающий против поругания прав человека в Советском Союзе. Слышать об изгнании Сахарова, отправленного в ссылку внутри страны, как о мягком наказании, было особенно странно от человека, который объездил весь мир и держал «про запас» банковский счет в Западной Германии на случай, если на Востоке дела пойдут совсем плохо. К тому моменту, когда Рид стал перечислять три основных порока коммунистической системы, уже все свершилось: большинство зрителей его не слушали более, а кипели негодованием или тянулись за бумагой и авторучкой.

Физическое и моральное здоровье Рида ухудшалось. Письма американских телезрителей сделали свое дело. Его друг Геррит Лист вспоминал, что в начале мая, после выпуска телевизионного шоу в Лейпциге, Рид пришел к нему и сказал, что испытывает наихудшую депрессию в своей жизни. Лист посоветовал ему прекратить глотать таблетки и в особенности сократить количество принимаемых транквилизаторов. Лист также убеждал друга обратиться за помощью к психиатру. Но Рид сопротивлялся отказу от медикаментов. Его беспокоило левое колено, поврежденное после падения с лошади, не отпускали боли в позвоночнике и периодически возникающие сильнейшие головные боли, постоянно присутствовали желудочные боли, и он не мог уснуть, не приняв лекарства. В завершение разговора Рид пообещал, что еще до конца работы над фильмом «Кровавое сердце», пройдет полное обследование и проконсультируется у психиатра.^[294] Ренате упорно не замечала того влияния, которое оказывали психологические проблемы на здоровье ее атлетически сложенного супруга.

«Я уверена, что Дин в силу своего характера переживал очень непростое время, справляясь с тем, что я упомянула как проблемы со здоровьем, — сказала Ренате. — Он постоянно истязал себя, постоянно находился на грани своих возможностей, безо всякого к себе снисхождения».^[295]

Мировые события также вступили в сговор против Рида. В СССР Генеральный секретарь Михаил Горбачев, занявший пост в 1985 году, предпринял серию реформ. Под широким зонтиком перестройки Горбачев способствовал ослаблению жесткого централизованного контроля над экономикой страны, что со времен Сталина являлось крестовиной ее политики. Горбачев, понимая, что экономика Советского Союза терпит крах, надеялся, что, постепенно продвигаясь к большей промышленной свободе, он сможет оживить ее, избежав разрушения нации или коммунистической системы. Горбачев также был убежден в необходимости более свободного обмена информацией и мнениями, и этот процесс получил название гласность. И хотя средства массовой информации все еще находились под присмотром цензуры, обнаружились заметные подвижки в способе подачи новостей, а истории о коррупции и бюрократических несуразностях неожиданно пробрались на страницы печатных изданий. В сфере культуры также исчезли запреты на рок-н-ролл. Внезапно молодым людям Страны Советов стали доступны записи Брюса Спрингстина, «Металлики», Ван Халена и «Юритмикс», равно как и шведских и западногерманских групп. Эта свобода также подстегнула советскую молодежь к созданию своих собственных музыкальных коллективов и произведению на свет домашней версии рока. По контрасту мягкие рок-н-ролльные композиции и кантри-баллады 47-летнего американца теперь кажутся слишком степенными и скучными тем партийными функционерам, которые одобряли их прежде, а ныне восстают против. Для них Дин Рид — уже вчерашняя новость, такой же светский человек, как Перри Комо.

Фил Эверли на себе ощутил подобный закат популярности. В начале 70-х он и его брат Дон громко и публично рассорились и перестали выступать вместе, затем воссоединились и в 1984 году опять записывали музыку и гастролировали. Альбомы сравнительно успешно продавались, но этот успех не шел ни в какое сравнение с порой их расцвета конца 50-х — начала 60-х годов, и новых юных слушателей практически не прибавлялось. По мнению Эверли, сходящая на нет популярность Рида в Восточной Европе являлась «неизбежной, независимо от того, кто ты есть. Он был молодой, красивый парень, но это не может продолжаться вечно». Эверли считал, что его другу следовало принять этот закат так же, как это сделал он сам, и как в конечном итоге должны принимать все звездные личности. ^[296]

Однако для отказа от юношеских радостей требуется время и определенная зрелость, а психика Рида не выдерживает этого испытания. Он до сих пор не задумывался над тем, как он встретит преклонный возраст. Единственный имеющийся у него план представляет собой смутную идею по захвату новой крепости, Соединенных Штатов. После полученных им писем от земляков выполнение этого плана кажется маловероятным. Один из пороков Рида, отмечаемый его друзьями из Европы и США, угрожающе распалился. Рид не воспринимает критику адекватно.

«В нем была очень явная потребность быть любимым, и она вела его к определенной зависимости от аплодисментов, — сказал Лист, вторя наблюдениям Давидова и Розенберга. — Его волновала не тысяча зрителей, аплодирующих в конце выступления, а один-единственный человек, покинувший зал во время концерта. И это могло повергнуть его почти в депрессивное состояние».^[297]

Все эти воздействия мощно обрушиваются на одного человека. И отныне вопрос заключается в том, сумеет он выстоять или погибнет.

(обратно)

Глава 22. Последняя битва

Дин Рид представал в образе прекрасного семьянина, счастливчика, обладавшего красивой женой и уважительным приемным сыном. В фильме «Американский бунтарь» Ренате показана сидящей на диване рядом с дающим интервью мужем, однако, не зная английского, она мало что могла добавить к его рассказу.

В реальности все опять было иначе. Сказать точнее, Рид вновь переживал трудности, схожие с теми, что одолевали его в предыдущих двух браках. Ссоры между супругами практически не прекращались. Ренате ревновала к Вибке и завидовала тому, что у них с Ридом есть общая дочь. Дин не скрывал своего нежелания иметь еще детей, и это заставляло Ренате чувствовать себя исключенной из полноценной супружеской жизни. К тому же, этот ребенок держал Рида привязанным ко все еще привлекательной Вибке, проживавшей всего в нескольких милях от их дома. Вибке рассказала в полиции, что Ренате требовала, чтобы Рид прекратил общаться с ней и навещать их дочь.^[298] Ренате в этом также призналась, добавив, что они ссорились каждый раз, когда Дин отправлялся к Вибке, вместо того чтобы взять Наташу к себе домой.

«Все, что я хотела, так это чтобы она приходила к нам домой, поскольку мне совершенно не нравилось то, что он каким-то образом общается со своей бывшей женой, — сказала Ренате. — Он не соглашался с моим мнением по этому поводу или с моим отношением к этой ситуации. Из-за чего часто возникали проблемы и разногласия. Вот почему мой муж пришел к вводу, что, вероятно, я хочу запретить ему видеться с дочерью».^[299]

Они также спорили о воспитании сына Ренате, подростка Александра, о котором Дин Рид заботился как о собственном сыне. Рид рассказывал Листу о том, как Александр влюбился первый раз в жизни и забросил учебу. В результате он очень плохо сдал выпускной экзамен в средней школе, экзамен, который помог бы ему определиться с тем, что делать дальше. Рид хотел пойти в администрацию школы и, используя свой звездный статус, настоять на пересмотре результатов теста. Все еще романтик, он постарался бы убедить бы их в том, что это было разовое поражение, оживил бы их воспоминания о восторгах и муках первых влюбленностей и пообещал бы, что Александр станет учиться лучше. Ренате, однако, возражала против подобного вмешательства. Она аргументировала, очень жестко, что Александру не избежать последствий и он будет жить так же, как любой обычный человек, а не как сын знаменитой актрисы и приемный сын международной знаменитости. И если ему придется пойти учиться какому-то ремеслу и трудиться всю оставшуюся жизнь, что ж, так делают миллионы людей. Позиция жены вызывала у Рида недоумение, но даже после нескольких громких препирательств он так и не сумел ее переубедить.^[300]

В среду, 11 июня, все эти противоречия и споры достигли своего апогея. Примерно в 14.20 Геррит Лист, только что вернувшийся из поездки в Москву, где подписал совместные контракты с российской компанией, добрался до своего дома. После множества отсрочек финансирование и большая часть актерского состава были наконец собраны для фильма Рида «Кровавое сердце». Лист уже намеревался набрать номер своего друга, как зазвонил телефон. Это звонил Рид.

— Дин, я как раз хотел тебе звонить. У меня отличные новости, — начал Лист. — Я только что вернулся из Москвы, все контракты подписаны. Мы можем немедленно приступать к работе над фильмом.

— Я не хочу, — сказал Рид потухшим голосом.

— Дин, Дин, слишком поздно отказываться. Ты знаешь, как сложно было добыть эти контракты. Каждый, у кого только возникает идея какого-нибудь фильма, идет к ним за деньгами. И уж если ты получил их, нужно запускать…

— Я говорю не о фильме, — оборвал Рид. — Я не хочу жить. Я не хочу больше жить.

Лист был сражен. Ему потребовалось несколько секунд для осознания того, о чем сейчас говорит его звездный друг, и для того, чтобы переключиться с экономических вопросов на «горячую линию» помощи помышляющему о самоубийстве.

— Дин, погоди, успокойся, — попросил Лист. — Я знаю, что дела шли неважно, но мы можем с этим разобраться. Ты сейчас немного расстроен, но поверь мне, все наладится.

— Я так не думаю. Это не перепад настроения.

— Послушай, ты сейчас дома, так? — спросил Лист.

— Да.

— Отлично, вот что я хочу, чтобы ты сделал. Нужно пойти и прилечь. Не делай ничего. Ничего. Меньше чем через час я приеду, и мы обо всем поговорим. Ты можешь это сделать? Ты можешь просто спокойно подождать?

— Да, конечно.

Лист не был в этом уверен. Положив трубку, он тут же набрал номер генерального директора киностудии ДЕФА и пересказал взволновавший его разговор с Ридом. Директор согласился с тем, что Листу следует поспешить к Дину, а он тем временем попросит помощника позвонить в ближайший к дому Рида полицейский участок. Они могут проконтролировать и убедиться, что до приезда Листа с американцем ничего не случилось.^[301]

Когда, спустя несколько минут после звонка, полицейские вошли в дом Рида, они обнаружили Ренате, склонившуюся к левой руке супруга. Кровь струилась из множества мелких порезов, нанесенных от локтя до ладони. Ссора между Ренате и Дином произошла на втором этаже, в его кабинете. И какой бы ни была причина скандала, Ренате удалось вонзить свои словесные жала. Когда едкая боль кострищем взгромоздилась над ним, Дин почувствовал, что задыхается, и потянулся к висевшей на стене сабле. Это был тупой клинок, но он принялся отчаянно бить им по своей руке, — измученный этой войной, измотанный жизнью.^[302]

Примерно в это время в восточно-берлинской школе имени Генделя Дина Рида ожидали доктор Вернер Диетц вместе со своим 17-летним сыном и несколько сотен студентов. Диетц познакомился с Ридом годом ранее, когда лечил травмы, полученные актером в результате падения с лошади. Они подружились, и Диетц как-то спросил Дина, не сможет ли он выступить в школе, где учится его сын. Рид с готовностью согласился, ведь он часто бывал с концертами в молодежных аудиториях и в школах, и на многих других собраниях. В 15.30, когда подошло назначенное время выступления, Диетц позвонил домой Риду, к телефону подошел офицер полиции. Диетц объяснил, кто он такой и по какой причине звонит. Полицейский, сказав доктору, что с Ридом произошел несчастный случай и что он поранился о разбитое стекло, передал трубку Ренате, которая попросила его извиниться перед студентами и приехать к ним, чтобы осмотреть раны ее мужа.^[303]

Лист приехал домой к Риду примерно в 15.30, но был вынужден два часа провести в одиночестве на первом этаже, в то время как Ренате и полицейские разговаривали с Дином наверху. Наконец Ренате позвала Листа, и когда он вошел в кабинет, то увидел друга, совершенно измученного эмоционально и физически. Лист держал свое слово. Они обсудили его проблемы. Певец не мог выговориться, изливая искалеченную душу. Они проговорили еще два часа. В конце беседы речь зашла о «Кровавом сердце». Рид согласился поехать в больницу, Лист уговорил его пойти на прием к психиатру. Опасность миновала, и совершенно обессиленный, Рид сдался.

«Я сделаю, как ты всегда говорил, друг мой, то, что я должен, что обязан сделать», — сказал он Листу.^[304]

Лист передал друга в руки доктора Диетца, который — в отличие от обычной ситуации, когда пациент дожидается приема врача, — ожидал в соседней комнате. Он осмотрел порезы и ушибы и определил, что они в основном поверхностны и не являются серьезной попыткой самоубийства. По мнению доктора, это был скорее крик о помощи, как часто взывают люди, которые оказываются в тупике и не знают, как поступать дальше, но еще не готовы к тому, чтобы принять смерть. Диетц обработал раны, затем отвез певца в госпиталь. По дороге Дин рассказывал Диетцу о ревности жены и о том, насколько она усложняет ему жизнь. Он говорил о беспричинном неприятии ее Вибке, о том, насколько для него мучительно не видеться с дочерью, но ему приходится либо отказываться от поездок к ней, либо страдать от приступов бешенства Ренате. Она никогда не простит ему того, что он сделал вазэктомию, и она не сможет иметь от него ребенка. И несмотря на все это, он любит ее и не хочет с ней расставаться, сказал Диетцу Рид. После обработки ран в больнице, доктор отвез Рида обратно домой, убежденный в том, что его пациент более не задумывается о самоубийстве. Они договорились встретиться в 5 часов вечера следующего дня в госпитале Сальвадора Альенде для дополнительной диагностики ранений.^[305]

На следующий день Рид выполнил все намеченное. Вчерашнее уныние исчезло. Поздним утром они с Ренате приехали на студию ДЕФА в подтсдамский район Бабельсберг, где немного поснимали для фильма. Завершив работу, Рид отправился в госпиталь для встречи с Диетцем, и они пробеседовали до 7 часов вечера.

«Он сказал, что совместная работа с женой помогла ему справиться, и он был очень счастлив, что, несмотря на существующие разногласия, может работать с ней вместе, — сказал Диетц. — Он вновь думал о будущем и написал письмо в школу с обещанием провести там концерт на следующей неделе».^[306]

Все изменилось, когда Рид приехал домой и сел ужинать с Ренате и Александром. Супружество может быть сбивающим с толку, и для Рида оно совершенно точно было таким. Иногда муж и жена могут общаться без слов, предугадывать настроения и потребности друг друга. А в другое время они могут не видеть опасности. Они рассеяны и не замечают подстерегающего капкана до тех пор, пока не схлопнется его стальная челюсть. Ренате, полагая, что проявляет заботу о муже, приближалась к ловушке.

— Я подумала, может быть, нам стоит обратиться к психиатру, — сказала Ренате. — Я оставила предварительную запись на понедельник.

— Вряд ли, — ответил Рид. — У нас слишком много работы. Мы сделаем это позже.

— Не уверена, что это хорошая мысль. Все остальное может подождать.

— Нет, я в порядке. Нам нужно приступать к съемкам.

— Дин, мы месяцами ждали этого фильма, ждали денег, ждали одобрений. Еще один отложенный день ничего не испортит.

— Это займет не один день, Ренате. Он захочет увидеть нас снова, и затем снова. Возможно, он выпишет мне какие-то лекарства или отменит уже назначенные, захочет проследить и убедиться в правильности дозировки. Нет, психиатр может подождать несколько месяцев.

— Милый, для меня нет никого важнее тебя. Ты в последнее время сам не свой. Ты подавлен, расстраиваешься из-за мелочей, повышаешь голос на меня и Александра. Ты редко улыбаешься, если только вокруг нет других людей.

— Я ковбой. Я могу с этим справиться. Ты ничего обо мне не знаешь. И я не хочу больше это обсуждать.

Вот что действительно вызывало в Ренате ненависть. Он всегда думал, что он единственный занимается делом, а она здесь только для того, чтобы вести хозяйство и, может быть, сниматься в кино, если он ей это позволит. Ренате набросилась на него.

— Ковбой!! Тоже мне ковбой. Неужели ковбои трусливы? У тебя не хватило духу убить себя. Ты взял мелкую тупую саблю и устроил идиотское шоу. Прекрати это. Стань взрослым и веди себя, как мужчина. Или покончи с собой, или пойди к психиатру, только прекрати эти жалкие представления. Меня от них тошнит.

И еще раз словесные снаряды, направленные так, как это может сделать только любовник, достигли своей цели. Рид, разозленный и больно задетый, даже не стал отвечать. Он выскочил из-за стола и бросился в свою комнату. Он схватил свой кожаный портфель, в котором лежали сценарий, документальные материалы к фильму, ручки, рекламные фотографии, вырезки из газет со статьями о нем и бумага для записей, и небольшую желтую сумку, в которую он засунул зубную щетку, бритву, лекарства, спрей для носа, расческу, косметическое масло и гигиеническую помаду. Пройдя мимо жены, он резко распахнул дверь.

— Я поеду к тем, кто меня любит, — крикнул он ей, забрался в машину и скрылся в ночи. Было около 10 часов вечера.^[307]

С этого момента воспоминания становятся расплывчатыми, как это всегда бывает, если люди вынуждены вспоминать определенные моменты по прошествии времени. Рид позвонил Листу примерно в 22.40, как полагает режиссер. Он не знает, где находился Рид, когда звонил ему. Американец задал несколько вопросов, касающихся поездки Листа в Москву, затем спросил, может ли он приехать к нему на ночь. Лист немедленно ответил согласием. В этом не было ничего удивительного, Рид поступал так и прежде, и это было оправдано логически, поскольку квартира Листа находилась рядом с киностудией ДЕФА и они могли приступить к работе рано утром. «Ты мой единственный друг», — сказал Рид и пообещал, что приедет примерно через час. В этом разговоре не прозвучало ничего необычного. Голос Рида звучал нормально, и никаких признаков того, что он расстроен, не было. Лист подготовил постель в гостевой комнате и ожидал, когда его друг постучится в дверь. Он не пришел. Лист ждал до 2.30 ночи. Была пятница, 13 июня. Дин Рид исчез.^[308]

(обратно)

Глава 23. Кто убил Дина Рида?

Эта мрачная загадка разрешилась в 1992 году. Рут-Анна не позволила делу о гибели ее сына раствориться во времени. Она обратилась к своему сенатору Гэри Харту, который, в свою очередь, подтолкнул Государственный департамент США и Посольство в Берлине к тому, чтобы раздобыть больше информации. Мать Дина также поддерживала контакты с Вибке и Ренате. Эти связи оказались полезными, когда бурные потоки истории обрушились на восточноевропейский социалистический блок.

В СССР давний знакомый Рида, советский лидер Михаил Горбачев разжег небольшой костер, в котором, надеялся он, выгорят самые гнилые поленья коммунистической системы. Однако огонь свободы вскоре вышел из-под контроля, горячо и ярко пронесся по всему Советскому Союзу и переметнулся за противопожарные преграды межгосударственных границ. Восточная Германия оказалась выжженной одной из первых. Восточные немцы вновь отыскивали способы бегства из своего коммунистического рая, как это уже происходило до возведения Берлинской стены. С мая по октябрь 1989 года тысячи жителей Восточной Германии бежали в Прагу, столицу Чехословакии, где обращались в западногерманское посольство с заявлениями о смене гражданства, которые автоматически удовлетворялись, и им обеспечивалась транспортировка до лагеря беженцев, расположенного в одном из районов Западной Германии. В конце сентября в Восточной Германии начали проходить ежедневные и еженощные марши протеста. Демонстранты собирались в храмах, в основном лютеранских, тысячи протестантов заполняли улицы, скандируя: «Свободу немедленно! Демократию немедленно!». Зловещим эхом сказанного Ридом всего несколькими годами ранее во время конфликта с полицейскими, заставлявшими съезжать на обочину простых граждан, звучали слова комментатора о том, как восточногерманские руководители скрываются в своих загородных домах и разъезжают на «Вольво» с опущенными на окошках салонов занавесками.^[309]

Лидеры Восточной Германии в тот момент пребывали в нерешительности. Даже отдавший приказ на возведение Берлинской стены в 1961 году Эрих Хонеккер казался неуверенным в себе. В конце октября Хонеккер подал в отставку, а его преемником на всех постах стал Эгон Кренц. Эти передвижки ничего не изменили. Через месяц правительство пало. Народ сам решал свою судьбу, мужчины и женщины из восточного и западного Берлина танцевали на широкой поверхности ненавистной стены, в то время как другие разносили на куски этот самый стойкий символ Холодной войны.

С падением стены и воссоединением Германии появилась возможность доступа к бывшим некогда секретным материалам, главными из которых были документы Штази. Но поначалу информация предоставлялась только членам семей. Вибке, всегда отличавшаяся изобретательностью, раздобыла свидетельство, которое было конфисковано полицией сразу же, как только машина Рида была обнаружена у озера. На панели приборов находилась предсмертная записка Дина Рида, написанная на оборотных сторонах пятнадцати страниц сценария его нового фильма. «Как только это прощальное письмо было обнаружено, его немедленно передали штатным сотрудникам МГБ (Штази)», сказано в одном из секретных полицейских документов.^[310]

Агент Штази не упомянул о письме Рида, когда приходил домой к Ренате в день обнаружения его автомобиля. Никто ни словом не обмолвился о предсмертных записях во время беседы в полицейском управлении, когда Рут-Анне, Ренате, Патрисии и Уиллу Робертсу рассказывали об итогах следствия. Обдуманное решение о том, чтобы сохранить наличие этого письма в тайне, было принято одним из членов Центрального Комитета, возможно, Феншем. «Присутствовавшие американские граждане и родственники Дина Рида не были проинформированы о существовании прощального письма Дина Рида (согласно пожеланию заместителя начальника Управления пропаганды ЦК СЕПГ, высказанному в начале расследования)».^[311]

Так что оно было. Ключевое свидетельство, которое могло бы ответить практически на все вопросы, было официально сокрыто. Представители власти не писали служебных записок, объясняющих причину утаивания доказательства самоубийства Рида. Однако, учитывая надвигающуюся истерию по поводу того, как Запад отреагирует на его смерть, правительство, вероятно, не желало давать каких-либо поводов сомневаться, что жизнь при социализме была какой угодно, но только не великолепной. Действительно, у восточногерманского руководства не было намерений признавать, что самоубийства случаются и среди обычных граждан. В конце концов, разве страна не была раем для тружеников, где каждый имел работу, жилье и бесплатную медицинскую помощь? Разве она не превосходила загнивающий Запад, где свирепствовали преступность, бедность и расовая дискриминация? С чего тогда кому-нибудь может прийти в голову кончать жизнь самоубийством?

После того, как тело Рида было найдено, отдавались бесчисленные приказы, имевшие целью заблокировать любые возможные попытки со стороны Соединенных Штатов опорочить восточногерманское правительство. Символична служебная записка Штази, написанная в день, когда тело Рида было перенесено на берег. «Предлагается, чтобы подходящий штатный работник киностудии ДЕФА поговорил с Вибке Рид и подготовил ее к тому, чтобы она пресекала все действия, направленные против ГДР и злоупотребляющие ситуацией, связанной со смертью Дина Рида».^[312].

В то время как яркая и общительная Вибке виделась восточногерманскому руководству свободным орудием, способным пробить бреши в их сооружении под названием «трагический инцидент», она не была единственной, кто получал инструкции о том, как следует действовать. Робкая и застенчивая, по сравнению с Вибке, Ренате тем не менее являлась официальной вдовой. А после исчезновения Рида она больше, чем кто-либо другой, подверглась стрессу. Офицеры Штази были прекрасно осведомлены о ее состоянии, и из штаб-квартиры посыпались приказы проинструктировать Ренате, каким образом ей «следует отвечать на вопросы посольства США или журналистов».^[313]

Лишь спустя шесть лет после гибели Рида Вибке стала обладательницей копии предсмертной записки, найденной полицией на панели управления в машине американца. Она переслала копию Рут-Анне, и письмо было переведено для нее с немецкого языка, на котором оно было написано Ридом, на английский. Мать Рида прочитала его и не поверила. Она отказалась показать письмо журналистам, поскольку в напечатанном виде оно приобрело бы некую достоверность, большую, чем та, с которой она готова была смириться. Однако это письмо находилось среди избавленных германским правительством от грифа секретности документов Штази. И, несмотря на то, что мать Рида оставалась убежденной, что письмо было написано не им, или, по крайней мере, оно было написано под давлением, его строки эхом отражают прежние записи и мысли Дина. В письме подводились итоги текущих скандалов с Ренате, прошлой жизни и его усилий повлиять на ситуацию в различных странах. В нем высказывались мысли о будущем и надежда, что другие устранят извращения коммунистической идеологии и добьются воплощения заложенных в ней основ. Письмо датировано 12 июня. В тот четверг вечером он навсегда покинул свой дом.

«Моему другу и генералу Эбергарду Феншу –

Я сожалею, мой друг. Ты для меня являешься примером, как и многие истинные социалисты Чили или Ливана. Моя смерть не связана с политикой. И пусть наши враги, фашисты и реакционеры так ее не расценивают!

Я хотел в воскресенье спокойно приехать к тебе с Ренате. Но этим вечером, как только я вернулся домой со студии ДЕФА и сел перед телевизором (Саша, мой сын, может подтвердить это), Ренате принялась дразнить меня, что я просто шоумен, и все это для меня всего лишь "шоу".

Я попросил ее оставить меня в покое, но она кричала снова и снова, что я просто несчастный американский шоумен. Она изводит и издевается надо мной уже много лет, потому что болезненно ревнива ко всем тем людям, которых я люблю или которые любят меня: проф. Велкониг, Семит, Лес, Марлен Хоффманн, Мартин Вагнер, и особенно моя бывшая жена Вибке и дочь Наташа. Я принял ее сына Сашу как своего сына и люблю его как родного. Но Ренате уже пять лет набрасывается на меня, как только я хочу увидеться с Наташей. Она и Вибке должны быть моими врагами. Я отказываюсь ненавидеть ту, которая была мне женою. Я люблю Ренате, несмотря на ее болезнь, но я не вижу выхода из этой ситуации. Через неделю мне нужно снимать чрезвычайно важный фильм, а с Ренате это невозможно делать нормально. Когда она постоянно кричит мне, что я всего лишь позёр и не имею смелости покончить с жизнью, она доводит меня до исступления, неужели я должен это слышать до конца своих дней? Единственный способ сохранить связи ДЕФА с Советским Союзом — если я уйду из жизни. Я бы предпочел умереть в Ливане или Чили — в сражении с врагами, с теми преступниками, которые повсюду пытали и убивали моих друзей. Но сейчас мне это также недоступно.

Мои наилучшие пожелания Акиму и благодарность за все. Не злись — другого пути нет. Я хотел жить с Ренате, пока смерть бы не разлучила нас, однако день за днем она убивала меня и, говоря мне сегодня, что я слишком труслив, чтобы покончить с собой, она все продолжала, а Саша подошел ко мне и сказал, что он думает, как это омерзительно, — все, что она со мной делает. Он тоже хотел уехать. Самолюбие Ренате требовало лишь самых привилегированных продуктов — и она получила их — Франка, Гешко и меня, и затем она покончила с нами.

Я верю, как всегда, в превосходство прогрессивных людей — хорошие люди построят лучший мир — социалистический мир. Оставайся таким же честным и открытым, какой ты есть. Оставайся смелым и сражайся также против наших собственных противоречий. Я так жалею, что не погиб вместе с моим другом Виктором. Но у каждого своя судьба. Я много сражался и пытался обратить мои силы и талант ко всем, кто нуждался в моей помощи. Я надеюсь, что моя жизнь имела какую-то ценность для моих друзей в Никарагуа, Чили, Аргентине, Уругвае и для палестинского народа. Единственное решение для ДЕФА — если я умру, потому что я не могу забрать у людей деньги на фильм, который, возможно, никогда не будет закончен, ведь каждый день моя жена будет издеваться и изводить меня еще больше — а времени, чтобы найти другого актера, нет. Мне жаль Наташу, которая должна страдать только из-за ревности Ренате. Такое отношение моей жены было несправедливо и безобразно. Я люблю ее сына, но не могу любить мою собственную дочь.

Эбергард, ты всегда был преданным другом, пожалуйста, не испытывай ко мне ненависти. Я вчера был на пределе, но было бы лучше, если бы Ренате не начала обзывать меня трусом. Она сказала, что ты назвал то, что произошло вчера, "шоу". Я уверен, что она всегда врет мне, когда ей хочется поссорить меня с друзьями.

Мои добрые пожелания также Эриху. Я не согласен со всем, но ведь социализм еще не зрелый. Это единственное решение важнейших проблем человечества во всем мире. Я люблю тебя и еще очень многих людей в Чили, Аргентине, Уругвае, Палестине, Советском Союзе, Чехословакии и в ГДР, которая стала моим вторым домом за короткий срок. Пусть все прогрессивные люди возьмутся за руки, и вместе вы создадите лучший, справедливый и спокойный мир.

Передай мою любовь, пожалуйста, моей маме, которую я очень люблю и которая была для меня идеалом. Рамоне, моей дочери, Наташе, моей дочери и Саше, моему сыну.

Обнимаю тебя

Дин Рид. 12/6/86». ^[314]

Практически единодушной реакцией друзей Рида и его семьи на это прощальное письмо было неверие. Из-за того, что власти Восточной Германии так долго его скрывали, возникли подозрения, что им просто требовалось время на изготовление фальшивки. Мать Рида провела параллель с фальшивыми дневниками Гитлера, которые появились в середине 70-х и в течение нескольких месяцев считались подлинными, пока ученые и историки не сумели доказать подделку. «Мы даже не уверены, что письмо было написано именно тогда, — сказала Рут-Анна. — Где оно было все это время?».^[315]

Разумно она не находила в нем смысла и по другой причине. Ее сын несколько лет бился над тем, чтобы обеспечить финансирование своего фильма «Кровавое сердце». Всего за несколько дней до его гибели окончательно оформилось совместное предприятие между ДЕФА и одной из советских киностудий, и деньги уже находились в руках. Это был тот фильм, который, он был уверен, поднимет его до звездного уровня дома, в Соединенных Штатах. Зачем же ему было уничтожать этот шанс, наложив на себя руки? — задавалась вопросом его мать. Она разделяла мнения других людей, включая бывшего агента ЦРУ, посетившего ее вскоре после смерти Рида. Не имея никакой информации из первых рук об обстоятельствах гибели ее сына на озере, он поведал ей о «мокрых делах» — обычной тактике, распространенной среди тайных агентов по всему миру, — убить жертву и затем устроить так, чтобы все выглядело, будто бы он утонул случайно, объяснял ей бывший сотрудник спецслужб.^[316]

Известие о предсмертном письме сильно удивило Фила Эверли. Рид не был похож на человека, способного лишить себя жизни, и уж точно не в тот момент. Он был воодушевлен перспективой возвращения в Соединенные Штаты и возобновления его угасающей карьеры. «У меня не было ощущения, что разрушавшийся брак толкнул бы его на такое, — сказал Эверли. — Даже если это было в третий раз. У меня складывалось впечатление, что дела у него шли достаточно успешно. Это мог быть какой-нибудь ревнивый муж. Я предпочитаю думать о нем, как о веселом, отличном парне, который верил в мирную жизнь».^[317]

Первая жена Рида Патрисия была с ним в Аргентине, когда его там в первый раз арестовали и допрашивали. Она видела, как он противостоял различным опасностям и отстаивал непопулярные суждения. Она также не поверила в историю с самоубийством, хотя признала, что он действительно страдал. Когда в 60-х годах он сражался за бедных в Южной Америке, он был частью не слишком большого народного движения, и это было отважно, живо и весело. Бедняки одобрительно встречали его приветствиями и салютами, а идейные братья поддерживали его дух во время арестов. Газетчики, особенно левого толка, практически в любое время были счастливы поговорить с Ридом. В Восточной Германии почти ни одного из этих эликсиров предложено не было. «Много раз, когда мы занимались любовью, я успокаивала и утешала его, — сказала Патрисия. — На следующее утро он просыпался полным энергии. Причина его гибели в том, что люди, которые находились с ним рядом, не оказывали ему поддержку. Все свободомыслящие люди были с нами (в Аргентине), которые одобряли: "Да, да, да". В нашем распоряжении были газеты. Он мог позвонить репортерам, я могла, и они отдавали нам первые полосы».^[318]

И только старший брат Дейл выбивается из общей семейной линии. Он допускает вероятность суицида. Братья существовали порознь многие годы. Дейл трудился на авиакомпании «Боинг» и изредка принимал участие в решении суперсекретных военных задач. Он никогда не навещал своего брата в Восточной Германии, в частности из-за опасений, что это может поставить под угрозу право допуска его к секретным работам на правительство США и укоротит его сотрудничество с «Боингом». Дейл, как и его отец, был консерватором, и ему претила радикальная позиция Дина. Они писали друг друга письма, спорили о политике, но оба были слишком упрямы, чтобы уступить хоть по какому-то пункту, пока Дин был жив. С гибелью брата взгляды Дейла изменились. Он принялся размышлять над тем, что говорил Дин, и в конечном итоге, поменяв место работы на «Боинге», он оставил ядерные вооружения и занялся коммерческой авиацией. Он также стал сотрудничать с национальной организацией «Врачи за социальную ответственность», активно выступающую против ядерного оружия.

«Теперь я более с ним согласен, чем прежде, — сказал Дейл. — Я не признавал этого, когда он был жив. Я не обдумывал это настолько тщательно, как сейчас. Я поменял свои взгляды, частично, из-за него и мамы. Он изменил взгляды многих людей, в социалистических странах, своими песнями под гитару и рок-музыкой». ^[319]

Каким-то образом метафизическая дистанция между двумя братьями привела Дейла к мысли, что самоубийство — и есть наилучшее объяснение причины смерти его брата. Он по-прежнему не согласен со многим из того, что делал и о чем говорил его младший брат, и он не проявляет интереса к идее обращения Дина в мученика за прогресс, в праведника, сраженного во цвете лет репрессивными силами зла.

«Я видел, что он живет благополучно и действительно на высоком уровне, — сказал Дейл. — Однако у него были проблемы со здоровьем, с желудком. Его жена не собиралась переезжать в США. Было проще войти в воду и плыть, пока не закончатся силы. Мой племянник совершил самоубийство. Затем отец. Это действие не вступает в противоречие с нашей культурой».^[320]

То, что в Штази могли подделать прощальное письмо, правда, хотя в их собственных документах содержится запрос на экспертизу почерка. Для чегобеспокоиться, если ваши же агенты написали эту записку? Также верно, что тайная полиция могла очистить свои архивы от любого письменного свидетельства о приказаниях уничтожить американца. Однако это еще менее вероятно, чем убийство Рида руками спецслужб одного из иностранных правительств. Во-первых, бюрократии всего мира нуждаются в том, чтобы фиксировать свои действия. Частично — на будущее, а частично — просто по необходимому условию самих бюрократий. Для оправдания своего существования они документируют свои действия и принятые решения и отправляют документы вышестоящему начальству. Историки и журналисты веками живут за счет этой бюрократической привычки, копаясь в официальных документах в поисках подтверждения догадки и обнаружения доказательств. Они редко оказываются разочарованными, поскольку архивы прочищаются редко. А во-вторых, возможно, в Штази и попытались бы удалить некоторые из наиболее компрометирующих бумаг, но правительство Восточной Германии в 1989 году пало быстро. И даже если бы они приступили к такому осмотру и уничтожению, скорее всего, они бы начали с дел, более значительных, чем гибель Рида, с тех дел, в которые были вовлечены западногерманские официальные лица и которые в объединенной Германии могли быть использованы во вред. Или они пропустили бы через бумагорезательную машину те документы, которые содержались в делах о гибели сотен восточных немцев, пытавшихся убежать из страны, поскольку эти дела могли быть собраны вместе и направлены на рассмотрение суда как свидетельства преступления против человечности.

Неприятие версии самоубийства людьми, которые лучше всех знали Рида, легко объяснимо. Они чувствуют себя обманутыми. Был человек, который прожил насыщенную жизнь, достойную описания в книге. Однако вместо триумфального завершения все выглядит так, будто автор не знал, как написать заключительную часть. Она не была соответствующей, а, следовательно, не могла быть правдивой.

Самоубийство Рида — неподобающее, но согласующееся с его жизнью. Патрисия замечала в своем муже стремление к смерти. Он постоянно вовлекался в опасные ситуации и не однажды, еще до написания прощального письма, сокрушался, что не погиб вместе со своими друзьями в Чили. Все более непредсказуемое поведение, расстроенное здоровье и растущая горсть принимаемых лекарств — все указывает на человека, подходящего к критическому моменту, когда решение отказаться от жизни кажется обоснованным. Самыми убедительными были его исповеди Листу о том, что он постоянно испытывает глубокие и долгие приступы депрессии. Лишь находящийся в состоянии жестокой депрессии человек мог алогично написать, что только его смерть поможет киностудии ДЕФА и производству фильма, и что единственный выход для актера — лишить себя жизни. Он слепо не замечает большей картины и, ощущая только свои собственные страдания, не может найти ни единого другого способа избавиться от них, как только принять побольше таблеток и поплыть, будучи полностью одетым, к середине озера. Однако если фокусироваться на его смерти, исчезает жизнь. Марв Давидов знает лучше.

«Нет ни одного другого американца, жизнь которого похожа на эту, — сказал Давидов. — Проходя через все, он оставался американцем. История его жизни — это американская история, которая оказалась тернистой из-за того, что он был артистом и принял сторону левых».^[321]

Больше того, это вполне человеческая история. Был ли он эгоцентричен? Несомненно. А иногда и жесток. Но он был готов сражаться с любой несправедливостью, когда бы ни становился ее свидетелем. Он расплатился здоровьем и богатством. Люди, обладающие меньшими артистическими способностями, чем Дин Рид, совершили здесь, в США, головокружительные карьеры. Но они не проводили ежедневных агитаций за свои идеи. Упорно, справедливо Рид отстаивал их, вступая в схватки за мир, сражаясь за бедных, воюя вместе с теми, кто боролся за более достойных правителей, будь то в Чили, Аргентине, Соединенных Штатах Америки или коммунистической Восточной Германии. Генерал Пиночет и лидеры других правительств, которым он бросал вызовы, по меньшей мере, не любили его, а возможно, и ненавидели. Но даже они оказались не столь могущественны, как собственные демоны Рида, которые в конце концов сделали то, чего не могли сделать сильные мира сего. Они заставили его музыку замолчать…

Перевод с английского Веры Буслаевой

(обратно)

Комментарии

Dale Reed, January 28, 2006

I respectively recommend that you take what you read about my younger brother with a grain of salt. If you do not have first hand knowledge of what Dean, and those around him, actually thought, what was said, and even more importantly what was done I advise you to reserve judgment on the effects of our lives here on earth.

For sure, many of the things I have read about Dean, those things I actually know about, were not true. Especially his motivations which were by and large the same as mine..

Who is John Galt?

Дейл Рид, 28 января 2006

Я рекомендую относиться с недоверием к тому, что вы прочитали о моем младшем брате. Если у Вас нет знаний из первых рук о том, что Дин и те, кто его окружали, в действительности думали, говорили, и даже более важно, что делали, я советую Вам сдержаннее судить о последствиях нашей жизни здесь, на земле.

Без сомнения, многое из того, что я прочитал о Дине, что я на самом деле знаю, не соответствует правде. Особенно это касается его мотивов, которые были по большому счету такими же, как мои. .

Кто такой Джон Галт?

John Rosenburg, November 21, 2005

I've read the book. It is an interesting read, but one must keep in mind that many of the alleged conversations that supposedly took place are made up. For example, the conversations contributed to me and Dean never took place as written in the book.

Джон Розенберг, 21 ноября 2005

Я прочитал книгу. Это интересно читать, но надо иметь в виду, что многие из приводимых разговоров, которые предположительно имели место, были придуманы. Например, мои разговоры с Дином никогда не проходили так, как написано в книге.

Patricia Reed. November 17, 2005

In this latest book that has come out on Dean Reed, my first husband, it tells of our life together… Dean and I had traveled the entertainment and political international world in the 60's and 70's. He was mysteriously killed in East Germany in 1986.

This writer/reporter, Chuck Laszewski became a good friend, and got me through some tough times by providing my family with valuable information on Dean's death and I thank him so very much for caring and not just reporting! Chuck had gone to Germany 14 years ago, when the Wall came down and got the private police "Stasi" files on Dean. Then he had the 3 volumes translated! The book is interesting reading… he believes that Dean committed suicide, but I disagree… see what you think?..

Патриция Рид, 17 ноября 2005

Это последняя книга, которая вышла о Дине Риде, моем первом муже, она рассказывает о нашей совместной жизни… Дин и я путешествовали в 60-е и 70-е годы. Он был таинственно убит в Восточной Германии в 1986 году. Писатель и журналист Чак Лашевски стал мне хорошим другом, в трудные времена он обеспечивал мою семью ценной информацией о смерти Дина, я благодарю его за заботу, а не только за отчеты! Чак поехал в Германию 14 лет назад, когда стена рухнула, и получил в частной полиции "Штази" документы на Дина. Тогда у него было 3 тома в переводе! Книгу интересно читать… он считает, что Дин покончил с собой, но я не согласна… что вы думаете?..

(обратно)

Примечания

1

«Свен Босенер разыскивал тело…» — интервью в полиции, данное Босенером 17 июня 1986 года, материалы Штази, том 4. BStU 71–73. (Все ссылки на Штази соотносятся с документами секретной полиции Восточной Германии, полученными автором и переведенными Гейле Карлсон на английский язык. Система нумерации принадлежит Штази и соответствует определенному документу или странице документа.)

(обратно)

2

«Американские читатели были разгневаны…». Интервью полиции Ренате Блюме Рид, 30 июня 1986 г., материалы Штази, том 4. BStU 98.

(обратно)

3

«Он был женат три раза…». Интервью автору книги, данное Патрицией Рид Уилсон, Лос-Анджелес, 18–19 августа 1998 г.

(обратно)

4

.. «Основной принцип Дина…»- телефонное интервью Фила Эверли, данное автору, 31 мая 1996 г.

(обратно)

5

«На панихиде…» — из документов Штази, том 3. BStU 138.

(обратно)

6

«Фургон радиостанции Сантьяго…» — книга «Дин Рид рассказывает о своей жизни» Ганса-Дитера Брауэра. Переведено с немецкого на английский Гейле Карлсон, стр.25.

(обратно)

7

«На следующий день все было похоже…» — там же, однако некоторые диалоги придуманы автором, на основе рассказов Рида и описаниях другими людьми манеры его разговора

(обратно)

8

«В каждом городе был танцевальный зал…» — телефонное интервью Патриции Рид Уилсон, 24–25 октября 1996 года.

(обратно)

9

«Рестораны и кафе Сантьяго» — книга «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр. 26.

(обратно)

10

«Лично он мог заставить вас…» — интервью Патриции Рид Уилсон, 24–25 октября, 1996 г.

(обратно)

11

«Он был своеобразным мостиком…» — телефонное интервью Фила Эверли, 31 мая 1996 г.

(обратно)

12

«Конечно, я испытывал страх…» — книга «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр. 27–29.

(обратно)

13

«Отец Дина, Сирил, подарил…» — книга «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр. 12.

(обратно)

14

«Сирил любил рассказывать историю…» — документальный фильм «Американский бунтарь», снятый Уиллом Робертсом, 1986 г.

(обратно)

15

«Он написал несколько своих собственных песен…» — из неопубликованной рукописи «Рыцарь холодной войны» Патриции Рид, прочитанной автором.

(обратно)

16

«Билл Смит был одним из ковбоев…» — сообщение в «Ньюсуик», 6 августа 1956 г. Диалог придуман автором.

(обратно)

17

«Он всегда был упрямым…» — телефонное интервью Дейла Рида, 6 октября 1995 г.

(обратно)

18

«Он потерял ногу…» — интервью Дейла Рида, 6 октября 1995 г.

(обратно)

19

«Там его внимание…» — интервью автору Рут-Анны Браун у нее дома, в Боулдере, 18 октября 1994 г.

(обратно)

20

«Мы отлично там проводили время…» — интервью Дейла Рида, 6 октября 1995 г.

(обратно)

21

«…Потому что "трудно, когда ты школьный учитель…"» — интервью Рут-Анны Браун у нее дома, в Боулдере, 18 октября 1994 г.

(обратно)

22

«Единственное, что мне дала школа…» — книга «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр.12.

(обратно)

23

«Он не терпел…» — интервью Дейла Рида, 6 октября 1995 года и Патрисии Рид Уилсон, 24–25 октября 1996 г.

(обратно)

24

«Смотрясь в зеркало…» — Патриция Рид Уилсон, неопубликованная рукопись «Рыцарь холодной войны».

(обратно)

25

«Альбом выпускного класса…» — альбом из коллекции Дина Рида в Историческом обществе Колорадо.

(обратно)

26

«Рут-Анна подсмеивалась над квартирами…» — интервью Дейла Рида, 6 октября 1995 г.

(обратно)

27

«Будучи на втором курсе…» — из резюме Дина Рида, предоставленном Патрисией Рид Уилсон.

(обратно)

28

«Он всегда был охоч до женщин…» — из интервью Дейла Рида, 6 октября 1995 г.

(обратно)

29

«Его первые оценки…» — на основании ведомости из коллекции Дина Рида в Историческом обществе Колорадо.

(обратно)

30

«С первых дней учебы…» — документальный фильм «Американский бунтарь».

(обратно)

31

«Со сдвинутой за голову шляпой…» — интервью Дейла Рида, 6 октября 1995 г. и Патриции Рид Уилсон, 18–19 августа 1998 г.

(обратно)

32

«Мать Рида помнит его телефонный звонок…» — разговор воспроизведен автором на основе интервью Рут-Анны Браун 18 октября 1994 г.

(обратно)

33

«По возвращении…» — статья «Латиноамериканцы очарованы певцом из Лос-Анджелеса» в газете «Лос-Анджелес Таймс» 26 декабря, 1963 г.

(обратно)

34

«Он самостоятельно выучил…» — интервью Патриции Рид Уилсон, 25–25 октября, 1996 г.

(обратно)

35

«Довер была на 10 лет старше…» — интервью Патриции Рид Уилсон, 25–25 октября, 1996 г.

(обратно)

36

«Я люблю тебя…» — письмо Ниты Довер Риду, написанное в Аргентине 17 апреля 1962 или 1963 года, предоставлено автору Патрицией Рид Уилсон.

(обратно)

37

«Я четко помню…» — книга «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр.30.

(обратно)

38

Примечания к пятой главе. Все документы Государственного департамента США получены автором на основании Закона о свободе информации. «А возможно свою роль…» — документальный фильм «Американский бунтарь».

(обратно)

39

«Он всегда рисовался перед отцом…» — интервью Дейла Рида, 6 октября 1995 г.

(обратно)

40

«Четверо мужчин направились на север и затем на восток…» — интервью Патриции Рид Уилсон, 24–25 октября 1996 г. и 18 августа 1998 г.

(обратно)

41

«Послушайте, парни, мы должны…» — источник тот же, диалоги придуманы автором.

(обратно)

42

«В аэропорту Буэнос-Айреса…» — книга «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр. 32–34.

(обратно)

43

«Номером один, набрав 29330 голосов…» — данные опроса журнала «Ecran» из «Коллекции Дина Рида» в Историческом обществе Колорадо.

(обратно)

44

«Певец по-испански написал…» — копия объявления, предоставленная Патрицией Рид Уилсон.

(обратно)

45

«Радиостанции и газеты…» — телеграмма Министерства иностранных дел США за номером 927 от 26 апреля 1962 г.

(обратно)

46

«Посольство пытается определить…» — источник тот же.

(обратно)

47

«Один из помощников Коула…» — уведомление Государственного департамента США: Деятельность Дина Рида в Южной Америке, 2 мая, 1962 г.

(обратно)

48

«…его действия расцениваются…» — Инструкция Государственного департамента CW-8853, 4 мая, 1962 г.

(обратно)

49

«В Лиме (Перу) служащий…» — телеграмма посла Джеймса Лоэба-мл. в Государственный департамент, 23 мая, 1962 г.

(обратно)

50

«Шокированы вашей с послом Коулом реакцией…» — телеграмма, направленная Лоэбу, из архива Государственного департамента США.

(обратно)

51

«Телеграмма также спровоцировала…» — книга «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр. 36.

(обратно)

52

«Входите, мистер Рид…» — разговор воссоздан автором на основе воспоминаний посла Коула, Государственный департамент, телеграмма A-135 из американского посольства в Сантьяго, от 5 июня 1962 г.

(обратно)

53

«Она оказала огромное влияние на Дина…» — интервью Патрисии Рид Уилсон, 24–25 октября, 1996 г.

(обратно)

54

«Но я думаю, что артисты…» — статья «Певец из Лос-Анджелеса завоевал симпатии латиноамериканцев».

(обратно)

55

«Тогда он…» — документальный фильм «Американский бунтарь».

(обратно)

56

«Дин серьезно изучил ситуацию…» — интервью Марва Давидова, Минн, Миннеаполис, июнь 1996 г.

(обратно)

57

«Я думаю, что до тех пор…» — речь Дина Рида «Наши замаскированные колонии», 10 марта 1963 года в Первой протестантской церкви Лос-Анджелеса, предоставленная автору Патрицией Рид Уилсон.

(обратно)

58

«Если кто-нибудь спрашивает меня сегодня…» — книга «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр.36.

(обратно)

59

«Мам, пап, помните, я говорил вам о парне…» — диалог воссоздан автором на основе воспоминаний Рут-Анны Браун, интервью 18 октября 1994 г.

(обратно)

60

«Где-то на полпути…» — интервью Рут-Анны Браун, 18 октября 1994, и «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр.15–16. Рид рассказывал эту историю всякий раз, когда кто-нибудь спрашивал, с чего все началось. Он никогда не менял деталей, рассказывая об этом своей матери или первой жене Патриции. Только его друг Джонни Розенберг сомневается: «Я думаю, что это легенда. Когда я познакомился с Дином, Рой Эберхард был его менеджером», — полагая, что именно Эберхард привел Рида в «Кэпитол».

(обратно)

61

«На второй день пребывания…» — книга «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр.17.

(обратно)

62

«За отведенные 10 минут…» — интервью Рут-Анны Браун, 18 октября 1994 г. и интервью Джонни Розенберга у него дома, в Лавленде, Колорадо, 17 октября 1994 г.

(обратно)

63

«Эберхард начал с того…» — интервью Джонни Розенберга, 17 октября 1994 г.

(обратно)

64

«Он целыми днями…» — интервью Патриции Рид Уилсон, 24–25 октября, 1996 г.

(обратно)

65

«Не один раз пришлось ему…» — интервью Рут-Анны Браун, 18 октября 1994 г.

(обратно)

66

«Он обучался в Американской академии…» — интервью Марва Давидова, июнь, 1996 г.

(обратно)

67

«Сначала он был отправлен…» — источник тот же.

(обратно)

68

«Это был неопытный юноша…» — источник тот же.

(обратно)

69

«Несмотря на большую разницу в возрасте…» — книга «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр. 19–20.

(обратно)

70

«Все это были бывшие студенты…» — интервью Патриции Рид Уилсон, 18 августа 1998 г., Лос-Анджелес.

(обратно)

71

«Мы всегда просто выбирали себе друзей…» — интервью Фила Эверли, 31 мая, 1996 г.

(обратно)

72

«Он убедил приятеля…» — интервью с Джонни Розенбергом, 17 октября 1994 г. Диалог практически полностью пересказан со слов Розенберга.

(обратно)

73

«Джонни, это Дин Рид…» — источник тот же.

(обратно)

74

«Его брат Дейл…» — интервью с Дейлом Ридом, 6 октября 1995 г.

(обратно)

75

«Когда я его встретила…» — телефонное интервью с Мардж Райт Годдард, 6 ноября 1996 г.

(обратно)

76

«Он был очень привлекательный…» — источник тот же.

(обратно)

77

«Я так и не узнал причины…» — интервью с Джонни Розенбергом, 17 октября 1994 г.

(обратно)

78

«Покупатели были частью организации…» — книга «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр. 18.

(обратно)

79

«Я занял…» — статья «Певец из Лос-Анджелеса стал хитом среди латиноамериканцев».

(обратно)

80

Копия заявления на паспорт Дина Рида получена из Государственного департамента США на основании Закона о свободе информации.

(обратно)

81

«Хоббз обучалась в актерских классах…» — Патриция Рид Уилсон, неопубликованная рукопись «Рыцарь холодной войны».

(обратно)

82

«Как-то она заглянула в офис своего агента…» — интервью Патриции Рид Уилсон, 24–25 октября, 1996 г. Диалог воссоздан автором на основе ее воспоминаний.

(обратно)

83

«Следующим вечером они отправились…» — источник тот же.

(обратно)

84

«Они были страстными любовниками…» — источник тот же.

(обратно)

85

«В середине октября, когда Рид вернулся…» — интервью Патриции Рид Уилсон, 24–25 октября, 1996 г. и 18 августа, 1998 г.

(обратно)

86

«Подъехав к дому на колесах…» — источник тот же.

(обратно)

87

«Он высадил меня…» — интервью Патриции Рид Уилсон, 24–25 октября, 1996 г.

(обратно)

88

«Перед отъездом он…» — интервью Патриции Рид Уилсон, 18–19 августа, 1998 г.

(обратно)

89

«Газетное фото…» — фотография из газеты, любезно предоставленная Патрицией Рид Уилсон.

(обратно)

90

«Я не хочу…» — интервью Патриции Рид Уилсон, 24–25 октября, 1996 г.

(обратно)

91

«Он с парой приятелей…» — источник тот же.

(обратно)

92

«Что за треугольник…» — письмо матери, предоставленное Патрисией Рид Уилсон.

(обратно)

93

«Она должна была выглядеть безупречно…» — Патриция Рид Уилсон, неопубликованная рукопись «Рыцарь холодной войны» и интервью 24–25 октября, 1996 г.

(обратно)

94

«Следующим вечером…» — источник тот же.

(обратно)

95

«Днем раньше…» — Патриция Рид Уилсон, неопубликованная рукопись «Рыцарь холодной войны».

(обратно)

96

«Я объездил весь мир…» — слова песни предоставлены Патрицией Рид Уилсон.

(обратно)

97

«Это было очень романтично…» — интервью Патриции Рид Уилсон, 24–25 октября, 1996 г.

(обратно)

98

«Рид проводил кампании…» — Патриция Рид Уилсон, неопубликованная рукопись «Рыцарь холодной войны».

(обратно)

99

«Рид и Патриция очень часто…» — интервью Патрисии Рид Уилсон, 24–25 октября, 1996 г.

(обратно)

100

«Там я другой…» — статья «Певец из Лос-Анджелеса завоевал симпатии латиноамериканцев».

(обратно)

101

«Киносъемки подходили к концу…» — Патриция Рид Уилсон, неопубликованная рукопись «Рыцарь холодной войны».

(обратно)

102

«Хочу, чтобы ты знал…» — текст песни из достояния Патрисии Рид Уилсон.

(обратно)

103

«Дин не хотел, чтобы…» — интервью Патрисии Рид Уилсон, 24–25 октября, 1996 г.

(обратно)

104

«Самым значительным событием моей жизни…» — обзор Дина Рида о годе жизни, 7 ноября, 1964 г., Оушенсайд, Калифорния, предоставленный Патрисией Рид Уилсон.

(обратно)

105

«Затем прыгнул на кровать и чуть было не съехал…» — Патрисия Рид Уилсон, «Рыцарь холодной войны» и интервью 24–25 октября, 1996 г., и «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр. 44. Созданный автором диалог основан на этих источниках.

(обратно)

106

«Следующим вечером, по возвращении домой…» — «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр. 44.

(обратно)

107

«Он всегда принимал на себя…» — интервью Марва Давидова, июнь, 1996 г.

(обратно)

108

«Две недели прошли восхитительно…» — Письмо Рида Мей Хоббз, предоставленное Патрисией Рид Уилсон.

(обратно)

109

«Дин приобрел двухэтажный дом…» — Патрисия Рид Уилсон, «Рыцарь холодной войны» и фотографии; интервью Рут Анны Браун, 18 октября, 1994 г.

(обратно)

110

«С каждым уходящим годом…» — Обзор Дина Рида о прожитом годе, 7 ноября, 1994 г.

(обратно)

111

«В Южной Америке существуют…» — Записи Дина Рида, любезно предоставленные Марвом Давидовым.

(обратно)

112

«Южная Америка изменила мою жизнь…» — Документальный фильм «Американский бунтарь».

(обратно)

113

«Выступая безвозмездно…» — Записи Дина Рида, из Коллекции Дина Рида в Историческом обществе Колорадо.

(обратно)

114

«Варела являлся активным сторонником…» — «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр. 51.

(обратно)

115

«Несмотря на то, что на конгрессе…» — Интервью Патриции Рид Уилсон, 24–25 октября, 1996 г.

(обратно)

116

«Дин поступил так, как просили…» — «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр. 51–52.

(обратно)

117

Меморандум ФБР от 30 августа 1965 года, получено на основании Акта о свободе получения информации.

(обратно)

118

«Принимая во внимание…» — «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр. 45.

(обратно)

119

«После телешоу…» — Созданный диалог основан на воспоминаниях, рассказанных в неопубликованной повести «Рыцарь холодной войны» Патриции Рид Уилсон, в книге «Дин Рид рассказывает о своей жизни» и фильме «Американский бунтарь».

(обратно)

120

«Открывая дверь своего дома…» — Интервью Патриции Рид Уилсон, 18 августа, 1998 г.

(обратно)

121

«Это было для меня ударом…» — источник тот же.

(обратно)

122

«В один из таких визитов…» — Патрисия Рид Уилсон, «Рыцарь холодной войны».

(обратно)

123

«Как часто я в жизни…» — слова песни предоставлены Патрисией Рид Уилсон.

(обратно)

124

«Однажды вечером, когда супруги…» — Диалог придуман автором, на основе воспоминаний Патриции Рид Уилсон, описанных в повести «Рыцарь холодной войны».

(обратно)

125

«Вскоре после возвращения…» — источник тот же.

(обратно)

126

«Он ночевал…» — тот же источник и интервью Патриции Рид Уилсон 24–25 октября 1996 года. Из четырех человек, которые присутствовали на той встрече, жива только Патриция. Вполне вероятно, что Варела был знаком с Геварой, так как в 1960-м ездил на Кубу и восторженно писал там с Бородачем (прозвище кубинских повстанцев — п.п.). Также верно, что одним из имен, которые Рид даст своей дочери, станет Гевара. И все же об этом визите в своей книге Дин не упоминает. Это может быть объяснимо тем фактом, что в 1984 году Советский Союз принялся жестко критиковать Кастро и его политику, и в этой связи упоминание Ридом об этом событии было бы неразумным — с этим мнением согласна и Патрисия. Однако она не знает наверняка, почему ее муж не упоминает об этой встрече в своих письменных свидетельствах. Также возможно, что данное событие никогда не происходило. Гевара являлся романтической личностью для многих американцев. Его фото в берете было самым популярным постером в студенческих общежитиях по всей Америке. Он являл собой образ революционера, которым хотели стать многие юные американцы, в том числе и Патриция. «Мы любили Че, у нас на стене висела его фотография», — говорила она. Патриция допускает, что в эту историю могут не поверить, поскольку она единственный оставшийся в живых свидетель. Но в течение двух лет, рассказывая об этом событии в последующих интервью, она никогда не сомневалась в деталях.

(обратно)

127

«Дин был очень серьезен…» — Интервью Патрисии Рид Уилсон, 24–25 октября, 1996 г.

(обратно)

128

«Она снова испытывала муки преждевременных родов…» — источник тот же.

(обратно)

129

«25 марта 1966 года…» — Телеграмма из Буэнос-Айреса в Государственный департамент от 30 марта 1966, полученная на основании Акта о свободе получения информации.

(обратно)

130

«28 марта газета…» — Служебная записка ФБР, 29 июня 1966, полученная на основании Акта о свободе получения информации. В этом меморандуме содержалось больше информации о Риде, приложенной «другим правительственным органом, вовлеченным в сферу разведывательной деятельности», но она была закрашена черным цензорами из ФБР.

(обратно)

131

«Патриция вспоминает, что они покинули…» — Патриция Рид Уилсон, «Рыцарь холодной войны».

(обратно)

132

«Но настроение Патрисии испортилось…» — Интервью Патрисии Рид Уилсон, 25–25 октября 1996 г.

(обратно)

133

«Тем не менее, Рид планировал…» — Служебная записка ФБР, 19 декабря 1966 г., информация перепечатана с Бюллетеня Всемирного Совета Мира.

(обратно)

134

«Как обычно, публичные выступления…» — Служебная записка в Государственный департамент Посольства Соединенных Штатов в Москве, 7 октября, 1966 г.

(обратно)

135

«Его успех как исполнителя…» — телеграмма Дж. С.Гатри из американского посольства в Москве в Государственный департамент, 9 декабря.

(обратно)

136

«За полчаса до старта одного из выступлений…» — Имя барабанщика не раскрывалось, и диалог создан автором на основе телеграфного донесения от 9 декабря 1966 г., радиограмма в Государственный департамент.

(обратно)

137

«Вывод, к которому пришли в посольстве…» — радиограмма Дж. С.Гатри из американского посольства в Москве в Государственный департамент от 9 декабря 1966 г.

(обратно)

138

«Музыка заражала своими ритмами…! — Интервью Патрисии Рид Уилсон, 24–25 октября 1996 г.

(обратно)

139

«В Москве в то время…» — «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр. 73.

(обратно)

140

«Футболисты так и не увидели…» — Интервью Патрисии Рид Уилсон, 18 августа 1998, и «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр. 70, 76.

(обратно)

141

«Работа американца оплачивалась…» — Интервью Патрисии Рид Уилсон, 18 августа 1998 г.

(обратно)

142

«Патрисия, как она это часто делала…» — там же, и письма Патрисии Рид матери, Мей Хоббз, от 8 и 26 октября 1966, предоставленные Патрисией Рид Уилсон.

(обратно)

143

«Пэтти, держись…» — Телеграмма Дина Рида, предоставлена Патрисией Рид Уилсон.

(обратно)

144

«Свобода — главное слово сегодня» — текст песни предоставлен Патрисией Рид Уилсон.

(обратно)

145

«Люди Вьетнама…» — Расшифровка интервью на чешском радио, представленная руководителю Лос-анжелесского офиса Федерального бюро расследований посредством связи с ЦРУ и полученная автором на основании Акта о свободе получения информации.

(обратно)

146

«Ты упоминаешь, что "ненавидишь"…» — Письмо Сирилу Риду от Дина Рида, 22 апреля 1968, предоставлено Патрисией Рид Уилсон.

(обратно)

147

«То были неглубоко мыслящие люди…» — Интервью Патрисии Рид Уилсон, 18 августа 1998 г.

(обратно)

148

«В августе 1967…» — Интервью Патрисии Рид Уилсон, 18–19 августа 1998 г.

(обратно)

149

«Короткое время спустя доктора…» — источник тот же.

(обратно)

150

«Дорогая Рамона…» — Из неопубликованной рукописи Патрисии Рид Уилсон «Рыцарь холодной войны».

(обратно)

151

«Он думал, что правительство США…» — Интервью Патрисии Рид Уилсон, 18 августа 1998 г.

(обратно)

152

«В докладе Государственного департамента…» — Служебная записка в ФБР от 8 июня 1967 года, от O/Sy/L–L.E.Gruza, тема: Дин Рид, Харольд Хьюмз.

(обратно)

153

«Наконец-то, моя вера…» — Служебная записка директору ФБР от посла в Берне, 18 сентября 1967 г., тема: Дин Сирил Рид.

(обратно)

154

«В один воскресный день…» — «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр. 60–63 и документальный фильм «Американский бунтарь.

(обратно)

155

Письмо Дина Рида Юрию, 29 сентября 1968 года, предоставлено Патрицией Рид Уилсон. Непонятно, сохранилась копия или оригинал письма, и соответственно неясно, было оно отправлено или нет.

(обратно)

156

«Газета Буэнос-Айреса…» — Служебная записка от посла Соединенных Штатов в Буэнос-Айресе директору ФБР, 7 августа 1969 г.

(обратно)

157

«Человек Кеннеди…» — Доклад ФБР относительно Дина Сирила Рида, 22 августа 1969 г.

(обратно)

158

21 августа 1969 года, письмо Патриции Рид из Коллекции Дина Рида в Историческом обществе Колорадо.

(обратно)

159

«Это было ужасно…» — Интервью Патрисии Рид Уилсон, 18–19 августа 1998 г.

(обратно)

160

«Понимаешь ли ты, что…» — Письмо Сирилу Риду от Дина Рида, 22 апреля 1968 г.

(обратно)

161

Письма и речи, приведенные в этой главе, были предоставлены автору Патрицией Рид Уилсон во время встречи у нее дома, в Лос-Анджелесе, в августе 1998 г. «Когда он заводил эти интрижки…» — интервью Патриции Рид Уилсон, 24–25 октября 1996 г.

(обратно)

162

«…не лучший материал…» — Патриция Рид Уилсон, «Рыцарь холодной войны».

(обратно)

163

«В любом случае, спасибо тебе…» — письмо Дина Рида из Каракаса, Венесуэла, адресованное Патриции Рид в Оушенсайд, Калифорния, 1967 г., не датировано.

(обратно)

164

«Я ложусь спать…» — письмо Дина Рида из Буэнос-Айреса, адресованное Патриции Рид в Палм-Спрингс, приблизительно 1964 г., письмо не датировано.

(обратно)

165

«Привет, Котенок…» — письмо Дина Рида из Канн, Франция, адресованное Патриции Рид, от 23 января 1967 г.

(обратно)

166

«Моя дражайшая супруга» — письмо Дина Рида из Канн, Франция, адресованное Патриции Рид, от 2 февраля 1967 г.

(обратно)

167

«Мы провели вместе …» — интервью Марва Давидова, июнь 1996 г.

(обратно)

168

«Дорогие собратья по трудам…» — копия речи Дина Рида на Стокгольмской конференции, 27 марта 1970 г.

(обратно)

169

«В Сантьяго-де-Чили…» — «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр. 88.

(обратно)

170

«Народам всего мира…» — копия речи Дина Рида.

(обратно)

171

«Его ненадолго взяли под стражу …» — донесение в Государственный департамент по делу Дина Рида от Корри из Посольства США в Чили, от 12 марта 1971 г.

(обратно)

172

«Он был в Чили, чтобы помочь…» — интервью Марва Давидова, июнь 1996 г.

(обратно)

173

«Для меня он является частью…» — «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр. 89.

(обратно)

174

«…собравшийся народ прогнал его…» — донесение в Государственный департамент по делу Дина Рида от Корри из Посольства США в Чили, от 12 марта 1971 г.

(обратно)

175

«Я был бы горд…» — письмо Рамоне Рид, 19 ноября 1970 г.

(обратно)

176

«Молодежь в борьбе с империализмом…» — донесение в Государственный департамент США от г-на Бима, Посольство США в Москве, от 10 февраля 1971 г. Тема: «Антиамериканские выпады со стороны гражданина США Дина Рида».

(обратно)

177

«Я, как американский артист…» — доклад на имя директора ФБР от специального агента, по имени Сиэтл, у которого имелся перевод этого письма. Доклад датирован 28 июля 1971 года и приобретен автором на основании Закона о свободе получения информации.

(обратно)

178

«Восстановление городов…» — «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр. 78, 21.

(обратно)

179

«Теперь нам нужно подстричь ваши волосы…» — документальный фильм «Американский бунтарь».

(обратно)

180

«На кухне не заботились…» — интервью Патриции Рид Уилсон, 18 августа 1998 г.

(обратно)

181

Военная униформа, которую надели… — диалог создан автором, на основе интервью Дейла Рида, 6 октября 1995 г.

(обратно)

182

«Как ты знаешь…» — письмо Мей Хоббз от Дина Рида, 1 февраля 1971 г., предоставлено Патрицией Рид Уилсон.

(обратно)

183

«Час пробил…» — «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр. 89, 92–93..

(обратно)

184

«Существуют много политических…» — письмо Дина Рида от 21 мая 1971 г. Патриции Рид.

(обратно)

185

«Я всегда верил…» — «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр. 46–48.

(обратно)

186

Небольшое число других политзаключенных… — интервью Патриции Рид Уилсон, 18–19 августа 1998 г.

(обратно)

187

«Дома, в Риме, Патриция…» — «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр. 49, и интервью Патриции Рид Уилсон, 24–25 октября 1996 г.

(обратно)

188

«Я уверена, они думали…» — интервью Патриции Рид Уилсон, 24–25 октября, 1996 г., и 18–19 августа 1998 г.

(обратно)

189

«К настоящему времени…» — письмо Мей Хоббз от Дина Рида, 1 февраля 1971, предоставленоПатрицией Рид Уилсон.

(обратно)

190

«Они поужинали…» — интервью Патриции Рид Уилсон, 24–25 октября 1996 г.

(обратно)

191

«Директор фестиваля…» — резюме Дина Рида, документы Штази, том 2. BStU 25.

(обратно)

192

«Ключевую роль в разрядке…» — документы Штази, том. 1 BStU 31.

(обратно)

193

«Вызывает беспокойство вопрос…» — источник тот же.

(обратно)

194

«В последние дни войны…» — интервью Патриции Рид Уилсон, 24–25 октября 1996 г.

(обратно)

195

«Она убедила его…» — источник тот же.

(обратно)

196

«Как и в прошлые его гастроли…» — «Ньюс-уик», 20 марта 1972 г.

(обратно)

197

«Их абсолютно не тревожило…» — письмо Дина Рида брату Вернону Риду, от 28 февраля 1978 г., материалы Штази, том 1 BStU 244.

(обратно)

198

«Вибке для него была …» — интервью Патриции Рид Уилсон, 24–25 октября 1996 г.

(обратно)

199

«Я был очень счастлив…» — «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр. 107.

(обратно)

200

«Итак, каждый из нас начинает…» — письмо Дина Рида Патриции, предоставлено Патрицией Рид Уилсон.

(обратно)

201

«Они поженились…» — интервью Патриции Рид Уилсон, 23–25 октября 1996 г.

(обратно)

202

«Одобрение его просьбы…» — материалы Штази, том 1 BStU 29.

(обратно)

203

«Страхов там было очень много…» — интервью Фила Эверли, 31 мая 1996 г.

(обратно)

204

«В первые годы…» — интервью Патриции Рид Уилсон, 24–25 октября 1996 г.

(обратно)

205

«План сопровождения…» — служебная записка гауптмана Заттлера от 20 апреля 1976 г., документы Штази, том 1, BStU 152.

(обратно)

206

«— Итак, господин Рид…» — диалог создан автором, на основе доклада гауптмана Заттлера, от 23 августа 1977 г., документы Штази, том 1, BStU 162.

(обратно)

207

«Что он мог разведать…» — интервью Марва Давидова, июнь 1996 г.

(обратно)

208

«31 августа Рид с женой…» — служебная записка гауптмана Заттлера, 2 сентября, 1977 г., документы Штази, том 1, BStU 165–168.

(обратно)

209

«Очевидно, что он готов…» — доклад гауптмана Заттлера от 1 декабря 1977 г., документы Штази, том. 1, BStU 169–170.

(обратно)

210

«…с энтузиазмом делится…» — доклад гауптмана Заттлера от 13 декабря 1977 г., документы Штази, том. 1, BStU 178–180.

(обратно)

211

«…Испытывает недоверие…» — докладная записка от 29 марта 1978 г., документы Штази, том 1, BStU 249.

(обратно)

212

«Мы дискутировали с ним…» — интервью Марва Давидова, июнь 1996 г.

(обратно)

213

«поработать против ООП» — Служебные записки генерал-майора Крача от 14 сентября 1978 и капитана-майора Заттлера от 24 ноября 1978, документы Штази BStU 251, 252 и 259

(обратно)

214

«Твое письмо, наполненное…» — письмо Дина Рида Марву Давидову от 13 января 1975 г., предоставлено Давидовым.

(обратно)

215

«Разногласий между…» — интервью Марва Давидова, июнь, 1996 г.

(обратно)

216

«Патрисия вернулась…» — интервью Патрисии Рид Уилсон, 24–25 октября 1996 г.

(обратно)

217

«Когда я о нем рассказывал …» — интервью Марва Давидова, июнь, 1996 г.

(обратно)

218

«Также в это время года…» — источник тот же.

(обратно)

219

«Примерно 250 человек…» — ежедневная газета Сент-Пола «St. Paul Pioneer Press», 19 июня 1975 г.

(обратно)

220

«Дорогой друг, товарищ Марв…» — письмо от Дина Рида, предоставлено Марвом Давидовым.

(обратно)

221

«Он пел на митингах коммунистов…» — письмо Дина Рида из Мадрида Патрисии Рид Уилсон, 18 июня 1977 г.

(обратно)

222

«Он твердил нам…» — интервью Рут-Анны Браун, 18 октября 1994 г.

(обратно)

223

«Несомненно, это очень важное…» — 28 февраля 1978 г., письмо Вернону Риду, документы Штази, том 1, BStU 243.

(обратно)

224

«Я должен был вернуться…» — 3 ноября 1977, отчет Дина Рида о поездке, документы Штази, том 1, BStU 174-175

(обратно)

225

«Сразу после обеда…» — источник тот же

(обратно)

226

«Через четыре дня…» — источник тот же

(обратно)

227

«В январе Риду предстоит…» — «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр.123.

(обратно)

228

«Это было одно из того…» — интервью Патрисии Рид Уилсон, 18–19 августа 1998 г.

(обратно)

229

Все письма и речи, о которых упоминается в этой главе, были предоставлены Патрисией Рид Уилсон, если не указан другой источник.

(обратно)

230

«Отношения между нами окрепли…» — письмо Дина Рида Вибке Рид, 17 сентября, 1978 г.

(обратно)

231

«Так приятно вновь…» — там же.

(обратно)

232

«Посмотрим…» — там же.

(обратно)

233

«Карсон самолично старался…» — журнал «Репортер Голливуда» (The Hollywood Reporter) 5 мая, 1972 г.

(обратно)

234

«Когда же он, наконец, решился…» — интервью Марва Давидова, июнь 1996г

(обратно)

235

«Я перешел черту…» — статья Дона Кларка «Красный Синатра поддерживает локальный протест против строительства электролинии», ежедневное издание «Миннесота дейли» (Minnesota Daily), 26 октября, 1978 г.

(обратно)

236

«Дин остановился у меня…» — интервью Марва Давидова, июнь, 1996 г.

(обратно)

237

«Дин сказал мне…» — там же.

(обратно)

238

«Как гражданин и член совета…» — телеграмма Джона Рэндольфа из собрания Дина Рида в Историческом обществе Колорадо.

(обратно)

239

«Все средства массовой информации ГДР…» — телеграмма из посольства США в Берлине Государственному секретарю, Вашингтон, ноябрь 1978 г., за подписью Болена. Тема: Поддержка ГДР Дина Рида.

(обратно)

240

«Нынешнее внимание прессы…» — телеграмма из посольства США в Москве, Государственному секретарю, Вашингтон, ноябрь 1978 г., за подписью Туна. Тема: Запрос об информации по делу Дина Рида.

(обратно)

241

«…В которой детализировались обстоятельства…» — телеграмма Государственного секретаря, округ Вашингтон, в посольство США в Москве, ноябрь 1978 г.

(обратно)

242

«Каждое утро, около 6.30…» — интервью Марва Давидова, июнь, 1996 г.

(обратно)

243

«Некоторые могут прийти к выводу…» — заявление Дина Рида в судебном заседании округа Райт штата Миннесота.

(обратно)

244

«Я понимаю, что вы…» — телеграмма государственного секретаря, округ Вашингтон, в посольство США в Москве. Тема: Ответ советским деятелям искусств, 16 ноября 1978 г.

(обратно)

245

«Это была великая победа…» — записка Дина Рида Рамоне Рид.

(обратно)

246

«Да, я прошел через суд…» — радиограмма господина Туна, посольство США в Москве, государственному секретарю, округ Вашингтон, 20 января 1979 г. Тема: Случайная встреча с Дином Ридом.

(обратно)

247

«Я так счастлив…» — письмо Дина Рида Патону Прайсу, 10 февраля 1978, документы Штази, том 1, BStU 240.

(обратно)

248

«Его знали все…» — интервью Фила Эверли, 31 мая 1996 г.

(обратно)

249

«Он знал, что там было не так…» — там же.

(обратно)

250

«Лист продюсировал…» — полицейский допрос Геррита Листа, материалы Штази, том 4, BStU 87.

(обратно)

251

«Теперь, уже два года как разведенный…» — Патрисия Рид Уилсон, рукопись «Рыцарь холодной войны».

(обратно)

252

«У нас есть разные причины…» — статья Джеймса М.Маркэма «Народный герой Америки для СССР» в издании «Нью-Йорк Таймс», «Интернэшнл геральд трибюн», февраль 1984, как значится в материалах Штази, том 2, документ BStU 48.

(обратно)

253

«Сирил, будучи до последнего дня…» — телефонное интервью Дейла Рида, 6 октября 1995 г.

(обратно)

254

«5 ноября Рид вел машину…» — рапорт генерал-майора Лейбхольца, материалы Штази, том 2, BStU 36–37.

(обратно)

255

«Это похоже на Дина… — интервью Фила Эверли, 31 мая, 1996г

(обратно)

256

«Здравствуйте, это Дин Рид…» — диалог создан автором на основе телеграфного донесения в Госдепартамент из посольства США в Сантьяго от 23 августа 1983 г., тема: «Изгнание американского гражданина Дина Сирила Рида» и книги «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр. 99.

(обратно)

257

«В полицейском участке…» — книга «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр. 99.

(обратно)

258

«…В целом режим генерала…» — «Смена карьеры», статья Эдуардо Галлардо, «Ассошиэйтед Пресс», в издании «Сент-Пол Пайонир Пресс», 26 ноября 1997 г.

(обратно)

259

«В обвинениях испанской стороны…» — «Арест Пиночета в Британии для выдачи испанской стороне» — «Нью-Йорк Таймс», 18 октября, статья Клиффорда Краусса.

(обратно)

260

«Рид пишет…» — «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр. 93.

(обратно)

261

«Любимая Рамона…», — 4 июля 1983 г., письмо Дина Рида Рамоне, предоставлено Патрисией Рид Уилсон.

(обратно)

262

«Друзья встретили их…» — «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр. 95, и телеграмма в Государственный департамент из посольства США в Сантьяго 23 августа 1983, тема: «Изгнание американского гражданина Дина Сирила Рида».

(обратно)

263

«Он провел пресс-конференцию…» — «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр. 96–97.

(обратно)

264

«В четвертый раз» — источник тот же, стр. 99.

(обратно)

265

«Затем отправился вместе…» — источник тот же, стр. 100–101.

(обратно)

266

«Дина влекло к смерти…» — телефонное интервью Патриции Рид Уилсон, июль 1996 г.

(обратно)

267

«…Народным героем в Москве…» — «Американский народный герой в Восточном блоке» Джеймса М.Маркхама, «Нью-Йорк Таймс»/«Интернэшнл Геральд Трибьюн», февраль 1984 г., как значится в материалах Штази, том 2, документ BStU 48.

(обратно)

268

«Вы, лицемерно защищающие…» — письмо Дина Рида Джеймсу Маркхаму, 4 февраля 1984 г., материалы Штази, том 2, документы BStU 46–47.

(обратно)

269

«В одном из писем…» — интервью Джонни Розенберга, 17 октября 1994 г.

(обратно)

270

«Перед судом…» — интервью Марва Давидова, июнь 1996 г.

(обратно)

271

«Застарелые травмы…» — интервью в полиции Ренате Блюме Рид, 30 июня 1986 г., материалы Штази, том 4, BStU 100.

(обратно)

272

«Однажды, на извилистой горной дороге…» — интервью в полиции Патрисии Рид Уилсон, 25 июня 1986 г., материалы Штази, том 4, BStU 77–78.

(обратно)

273

«Однажды вечером…» — интервью Патрисии Рид Уилсон, июль 1996 г. и 18–19 августа 1998 г.

(обратно)

274

«26 октября…» — телеграмма в Государственный департамент из американского посольства в Монтевидео, государственному секретарю, Вашингтон. Тема: арест американского гражданина Дина Сирила Рида, ноябрь 1984 г., и «Дин Рид рассказывает о своей жизни», стр.141.

(обратно)

275

«При беседе он…» — интервью в полиции доктора Вернера Дица, 7 июля, 1986 г., документы Штази, том 4, BStU 105.

(обратно)

276

«Дина беспокоили…» — интервью в полиции Геррита Листа, 27 июня 1986 г., документы Штази, том 4, BStU 90.

(обратно)

277

«На пятницу имелось приглашение…» — интервью Джонни Розенберга, 17 октября 1994 г.

(обратно)

278

«Бойлз быстро повернул разговор…» — «Тайна Дина Рида», статья Дэвида Маккоя в газете «Денвер Пост», 23 ноября 1986 г.

(обратно)

279

«Среди тех, кто…» — интервью Джонни Розенберга, 17 октября, 1994 г.

(обратно)

280

«Он чувствовал себя…» — источник тот же

(обратно)

281

Помимо необходимости начинать…» — источник тот же.

(обратно)

282

«Его действительно изводило…» — источник тот же.

(обратно)

283

«Дин не разделял мои…» — источник тот же.

(обратно)

284

«Однажды она дала…» — интервью Патрисии Рид Уилсон, 24–25 октября 1996 г.

(обратно)

285

«Друзья, которые…» — интервью Марва Давидова, июнь 1996 г.

(обратно)

286

«Выступая перед небольшой…» — источник тот же.

(обратно)

287

«Он рассказал Давидову…» — источник тот же.

(обратно)

288

«Я знаю, супружеские…» — источник тот же.

(обратно)

289

«Мне показалось, что…» — интервью в полиции Геррита Листа, 27 июня, 1986 г., документы Штази, том 4, BStU 89.

(обратно)

290

«Обычно, когда мы думаем…» — стенограмма передачи «60 минут», вышедшей в эфир 20 апреля 1986 г.

(обратно)

291

«Это было все равно что…» — интервью Джонни Розенберга, 17 октября 1994 г.

(обратно)

292

«Ты обменял "звезды и полосы"» — текст песни, предоставленный Джоном Розенбергом.

(обратно)

293

«Он предполагал, что…» — интервью в полиции Ренате Блюме Рид, 30 июня 1986 г., материалы Штази, том 4, BStU 98.

(обратно)

294

«Его друг Геррит Лист вспоминал…» — интервью Геррита Листа в полиции, 27 июня 1986 г., материалы Штази, том 4, BStU 89–90.

(обратно)

295

«Я уверена, что Дин…» — интервью в полиции Ренате Блюме Рид, 30 июня 1986 г., материалы Штази, том 4., BStU 100.

(обратно)

296

«Неизбежной, независимо от того…» — интервью Фила Эверли, 31 мая 1996 г.

(обратно)

297

«В нем была очень явная…» — интервью в полиции Геррита Листа, 27 июня 1986 г., материалы Штази, том 4, BStU 89.

(обратно)

298

«Дин не скрывал своего нежелания…» — интервью в полиции Вибке Рид, 27 июня, 1986 г., материалы Штази, том 4, BStU 84.

(обратно)

299

«Все, что я хотела…» — интервью в полиции Ренате Блюме Рид, 30 июня 1986 г., материалы Штази, том 4, BStU 98.

(обратно)

300

«Рид рассказывал Листу…» — интервью в полиции Геррита Листа, 27 июня 1986 г., материалы Штази, том 4, BStU 91

(обратно)

301

«Геррит Лист добрался до дома…» — диалог воссоздан автором на основе воспоминаний Геррита Листа, записанных во время интервью в полиции 27 июня 1986 г., материалы Штази, том 4, BStU 91.

(обратно)

302

«Когда, спустя несколько минут…» — интервью в полиции Ренате Блюме Рид, 30 июня 1986 г., материалы Штази, том 4, BStU 98.

(обратно)

303

«Они подружились, и Диетц…» — интервью в полиции доктора Вернера Диетца, 7 июля 1986 г., материалы Штази, том 4, BStU 103.

(обратно)

304

«Они проговорили еще два часа» — интервью в полиции Геррита Листа, 27 июня 1986 г., материалы Штази, том 4, BStU 92.

(обратно)

305

«Он осмотрел порезы и ушибы…» — интервью в полиции доктора Вернера Диетца, 7 июля 1986 г., материалы Штази, том 4, BStU 104–107.

(обратно)

306

«Он сказал, что совместная работа…» — источник тот же.

(обратно)

307

«Я подумала, может быть, нам…» — диалог воссоздан автором на основе воспоминаний Ренате Блюме Рид, записанных в полицейском интервью 30 июня 1986 г., материалы Штази, том 4, BStU 98 и перечня восстановленных, как значится в материалах Штази, документов, том 4, BStU 135–136.

(обратно)

308

«Рид позвонил Листу…» — интервью в полиции Геррита Листа, 27 июня 1986 г., материалы Штази, том 4, BStU 88.

(обратно)

309

«С мая по октябрь 1989 года…» — «Ньюс-уик», 16 октября 1989 г.

(обратно)

310

«Как только это прощальное письмо…» — 24 июня 1986 г., рапорт Главного управления XX/7, документы Штази, том 2, BStU 117.

(обратно)

311

«Присутствовавшие американские граждане…» — 23 июня 1986 г., докладная лейтенанта Кол. Хоссака, документы Штази, том 2, BStU 129.

(обратно)

312

«Предлагается, чтобы подходящий…» — 18 июня 1986 г., рапорт Главного управления XX, документы Штази, том 2, BStU 98.

(обратно)

313

«Офицеры Штази были прекрасно осведомлены…» — служебная записка от 17 июня 1986 г., документы Штази, том 2, BStU 82.

(обратно)

314

«Моему другу и генералу…» — документы Штази, том 2, BStU 63–77.

(обратно)

315

«Мы даже не уверены..» — интервью Рут-Анны Браун, 18 октября 1994 г.

(обратно)

316

«Ее сын несколько лет…» — источник тот же.

(обратно)

317

«У меня не было ощущения…» — интервью Фила Эверли, 31 мая 1996 г.

(обратно)

318

«Много раз, когда…» — интервью Патрисии Рид Уилсон, 18 августа 1998 г.

(обратно)

319

«Теперь я более с ним согласен…» — интервью Дейла Рида, 6 октября 1995 г.

(обратно)

320

«Я видел, что он живет…» — источник тот же.

(обратно)

321

«Нет ни одного другого американца…» — интервью Марва Давидова, июнь 1996 г.

(обратно)

Комментарии

1

«Чекпойнт Чарли» — самый известный контрольно-пропускной пункт в бывшем Восточном Берлине, созданный после разделения города Берлинской стеной, — примечание переводчика, далее — п.п.

(обратно)

2

Золотой или платиновый диск — статус музыкального альбома, присваиваемый в зависимости от количества проданных копий. — п.п.

(обратно)

3

Speedy — Прыткий, — п.п.

(обратно)

4

одну из крупнейших телерадиовещательных компаний США — п.п.

(обратно)

5

2^оС — п.п.

(обратно)

6

Эверглейдс — обширный заболоченный район в южной Флориде, — п.п.

(обратно)

7

Ширли Темпл — актриса, затем государственный деятель, — п.п.

(обратно)

8

Квакеры — первоначально «Христианское Общество Друзей Внутреннего Света», протестантская секта, не имеющая духовенства, отвергающая религиозные обряды и таинства; известны неприятием насилия в любой форме и широкой социальной деятельностью, направленной на утверждение в обществе идеалов гуманизма и пацифизма. — п.п.

(обратно)

9

в пределах Лос-Анджелеса — п.п.

(обратно)

10

участница танцевальной группы поддержки спортивной команды — п.п.

(обратно)

11

кофе-хауз — небольшой ресторанчик, в котором подают кофе и публика собирается на поэтические чтения, выступления музыкантов, другие развлечения и неформальное общение — п.п.

(обратно)

12

похоже на Хэллоуин — п.п.

(обратно)

13

Gotham City — вымышленный город, в котором происходит действие историй о Бэтмене — п.п.

(обратно)

14

исп. «Guadalajara en verano» — п.п.

(обратно)

15

первоначальное название Государственного флага США, 1831 года — п.п.

(обратно)

16

Письмо было опубликовано в журнале «Огонек» № 5 (2274), 1971 г. и еженедельном издании «Литературная газета» № 5, 1971 г. — п.п.

(обратно)

17

американский певец, автор, фолк и кантри музыкант, колесивший по Америке с исполнением своих песен о тяжёлом труде, странствиях, лишениях и социальной несправедливости — п.п.

(обратно)

18

при среднемесячной российской заработной плате в 100 рублей— прим. пер.

(обратно)

19

Маркус Иоганн Вольф — п.п.

(обратно)

20

стадион «Чили» был превращен в те дни в концлагерь — прим. переводчика

(обратно)

21

столичный район штата, образованный примыкающими друг к другу городами Миннеаполис и Сент-Пол — прим. переводчика

(обратно)

22

Сионизм — общественное движение, провозгласившее своей целью возрождение еврейского национального самосознания и создание еврейского государства в Палестине. Антисемитизм — враждебность по отношению к евреям и/или иудеям. — Прим. переводчика

(обратно)

23

Бостонское чаепитие — событие 1773 года в ходе борьбы английских колоний в Северной Америке за независимость. После принятия закона о чае в знак протеста против беспошлинного ввоза английского чая в Северную Америку члены организации «Сыны свободы», переодевшись индейцами, проникли на английские корабли в Бостонском порту и выбросили в море партию чая — 342 сундука, — примеч. переводчика

(обратно)

24

Эверли очевидно что-то путает. В России апельсины, как известно, не растут, и маловероятно, чтобы цитрусовые экспортировались в ГДР из какой-либо республики бывшего СССР — примеч. переводчика.

(обратно)

25

Фильм снимался в Карелии, — примеч. переводчика.

(обратно)

26

главный герой романа Мелвилла «Моби Дик», одержимый идеей убить гигантского кита и в итоге погибший в полярных льдах вместе с командой, — примеч. переводчика

(обратно)

27

антиправительственные вооруженные формирования — примеч. переводчика

(обратно)

28

Рид воспринял английское слово rootless, имеющее смысл «неприкаянный; не имеющий корней; не имеющий твердого положения в обществе», как ruthless — «безжалостный, беспощадный, жестокий» — примеч. переводчика.

(обратно)

29

зданию правительства штата — примеч. переводчика.

(обратно)

30

тогда в индейской резервации были расстреляны около 350 человек, включая женщин и детей, — примеч. переводчика

(обратно)

31

Сандинисты — революционеры, после победы сделавшие упор на проведении аграрной реформы, ликвидации безграмотности, создании системы медицинской помощи для малообеспеченных слоев населения, противостояли отрядам контрас — вооруженной оппозиции, организованной США, — примеч. переводчика

(обратно)

Оглавление

Благодарности

Глава 1. Тело в воде

Глава 2. Окруженный поклонниками

Глава 3. Семейные странствия

Глава 4. Чешская дива

Глава 5. Джунгли и бомба

Глава 6. Братья Эверли, Райт, Розенберг и Прайс

Глава 7. Обретение невесты

Глава 8. Злоключения в Аргентине

Глава 9. Покорение Советского Союза

Глава 10. Свет, камера, депортация

Глава 11. Дома — проблемы, за порогом — торжества

Глава 12. Надлом

Глава 13. Обретение невесты — 2

Глава 14. Шпион

Глава 15. Запах пороха

Глава 16. Линия электропередачи и журнал «Люди»

Глава 17. Обретение невесты — 3

Глава 18. Рид и кровавый диктатор

Глава 19. В моем родном городе меня никто не знает

Глава 20. Возвращение домой

Глава 21. Закат

Глава 22. Последняя битва

Глава 23. Кто убил Дина Рида?

Комментарии

*** Примечания ***