КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706108 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124642

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Тень за троном (Альтернативная история)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах (ибо мелкие отличия все же не могут «не иметь место»), однако в отношении части четвертой (и пятой) я намерен поступить именно так))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

Сразу скажу — я

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Азъ есмь Софья. Государыня (Героическая фантастика)

Данная книга была «крайней» (из данного цикла), которую я купил на бумаге... И хотя (как и в прошлые разы) несмотря на наличие «цифрового варианта» я специально заказывал их (и ждал доставки не один день), все же некое «послевкусие» (по итогу чтения) оставило некоторый... осадок))

С одной стороны — о покупке данной части я все же не пожалел (ибо фактически) - это как раз была последняя часть, где «помимо всей пьесы А.И» раскрыта тема именно

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Оползень. Золотой киль [Десмонд Бэгли] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Десмонд Бэгли Оползень Золотой киль



Оползень

Перевод с английского А. Дубянского.

Глава 1

I
Сойдя с автобуса в Форт-Фаррелл, я почувствовал усталость. Как ни хороши автострады и ни удобны сиденья, после нескольких часов езды все равно кажется, что всю дорогу сидел на мешке с камнями. Вот и я, от усталости, не пришел в восторг от вида Форт-Фаррелла — «самого большого маленького города в глубине Северо-Запада» — так гласила надпись на придорожном щите.

Это была конечная остановка, и автобус здесь не задерживался. Я вышел, никто не вошел, и он, развернувшись, отправился обратно в Пис-ривер и к Форт-Сент-Джордж, назад к цивилизации. Население Форт-Фаррелла увеличивалось на одного человека — временно.

Было около двенадцати, и у меня оставалось время на мои дела. От того, как они пойдут, зависело, насколько я задержусь в этой столице лесных чащ. Я не стал искать гостиницу, оставил сумку в камере хранения и спросил, как мне найти Дом Маттерсона. Маленький толстый парень, очевидно служитель при камере, посмотрел на меня, насмешливо прищурившись, и хихикнул.

— Что, впервые в наших краях?

— Поскольку я только что вылез из автобуса, надо полагать, ты не ошибся, — согласился я. — Предпочитаю информацию получать, а не давать.

Парень как-то хрюкнул, и глаза его погрустнели.

— Это на Кинг-стрит. Не пропустите, если не слепой, — сказал он ехидно. Он, видимо, был из тех любителей повыпендриваться, которые считают своей привилегией все время хохмить. Таких в маленьких городках всегда уйма. Ну да черт с ним! Я пока не думал заводить знакомства, хотя очень скоро мне предстояло оказать на жизнь здешних жителей некоторое влияние.

Хай-стрит — главная артерия города, такая прямая, словно ее провели по линейке, была не только главной, но и, по сути, единственной улицей Форт-Фаррелла (население — 1806 человек плюс один). Вдоль нее тянулся обычный ряд зданий с фальшивыми парадными фасадами. Они тщились выглядеть больше, чем есть на самом деле. В них находились различные коммерческие предприятия, с помощью которых местные жители зарабатывали свои честные доллары: заправочные станции с продажей автомобилей, бакалейная лавка, которая величала себя «супермаркетом», парикмахерская «Парижская мода» со всяким барахлом для женщин, магазин рыболовных снастей и охотничьих принадлежностей. Я заметил, что имя Маттерсон встречалось невероятно часто, и решил, что этот Маттерсон — большая шишка в Форт-Фаррелле.

Впереди маячило, бесспорно, единственное приличное здание в этом городе — восьмиэтажный гигант, который, конечно, наверняка и был Домом Маттерсона. Окрыленный надеждой, я ускорил шаг, но там, где Хай-стрит, слегка расширяясь, переходила в небольшой сквер с подстриженными зелеными газонами и тенистыми деревьями, приостановился. Посредине сквера возвышалась бронзовая статуя человека в форме. Сначала я подумал, что это какой-то воинский мемориал, но это оказался памятник отцу основателю города — некоему Уильяму Дж. Фарреллу, лейтенанту Королевского корпуса инженеров. Ах, первопроходцы! Этот тип давно уже умер, и в то время, как незрячие глаза его скульптурного образа слепо взирали на фальшивые фасады по Хай-стрит, непочтительные птицы пачкали его форменную фуражку.

Когда я, не веря своим глазам, уставился на название парка, холодный пот выступил у меня на спине. Трэнаван-парк был расположен на перекрестке Хай-стрит и Фаррелл-стрит, и это имя, выплывшее из далекого прошлого, ошеломило меня. Уже приблизившись к Дому Маттерсона, я все еще не пришел в себя.

Говарда Маттерсона оказалось не так-то легко увидеть. Я выкурил в его приемной три сигареты, изучая прелести пухлой секретарши и размышляя об имени Трэнаван. Не такое уж обычное имя, не так уж часто встречается; на самом деле на моем пути оно попалось лишь однажды, и при таких обстоятельствах, о которых я предпочел бы не вспоминать. Можно даже сказать, что Трэнаван изменил мою жизнь, но как — к худшему или к лучшему, — на этот вопрос трудно ответить. Я призадумался, стоит ли мне оставаться в Форт-Фаррелле. Однако тощий кошелек и пустой желудок — самые убедительные аргументы, и я решил задержаться и посмотреть, что мне предложит Маттерсон.

Внезапно, без всякого предупреждения секретарша сказала:

— Мистер Маттерсон может вас принять.

Я не слышал ни звонка, ни телефонного вызова, и я уныло улыбнулся. Значит, он из тех ребят, кто демонстрирует свою власть таким образом: «Мисс Такая-то, подержите-ка этого Бойда полчаса, а потом впустите его». И думает при этом: «Пусть знает, кто здесь хозяин». А может, я ошибался, вдруг он действительно был занят.

Он оказался крупным и плотным, с красным лицом и, к моему удивлению, моего возраста — года тридцать три. Исходя из назойливого мелькания его имени в городе, я подумал, что он постарше: в таком возрасте обычно не успевают создать империю, даже самую маленькую. У него были широкие плечи, но он был явно склонен к ожирению, о чем свидетельствовали тяжелые складки у подбородка и на шее. Как ни велик он, а я все-таки немного выше его. Ну, я-то ведь тоже не крошка.

Стоя за столом, он протянул мне руку.

— Рад вас видеть, мистер Бойд. Дон Хальсбах говорил мне о вас много хорошего.

«Еще бы ему не говорить, — подумал я, — если иметь в виду, что я принес ему целое состояние». Затем мне пришлось приложить некоторые усилия, чтобы достойно ответить на костоломное рукопожатие Маттерсона. Я старательно мял его пальцы, пытаясь доказать, что наши силы равны.

— Ну ладно, садитесь, — ухмыльнулся он, выпустив мою руку. — Я оформлю вас на это дело. Процедура самая обыденная.

Я сел и взял сигарету из коробки, которую он подтолкнул ко мне через стол.

— Вот что, мистер Маттерсон, — сказал я. — Не буду вводить вас в заблуждение. Я рассчитываю на то, что работа будет непродолжительной. Я хочу освободиться к весне.

Он кивнул.

— Я знаю. Дон говорил мне об этом; он сказал, что летом вы хотите вернуться на Северо-Западные территории. Вы рассчитываете извлечь для себя какую-нибудь выгоду из такого рода геологии?

— Другие-то извлекали, — ответил я. — Было много удачных проб. Я полагаю, что здесь в земле больше металла, чем мы думаем, и все, что нам надо, — найти его.

Он осклабился.

— «Мы» подразумевает «вы». — Затем он покачал головой. — Вы обгоняете время, Бойд. Северо-Запад еще не готов для эксплуатации. Какой толк в богатом месторождении, если оно расположено в диких лесах, и чтобы разработать его, требуются миллионы?

Я пожал плечами.

— Если жила достаточно крупная — деньги будут.

— Может быть, — сказал Маттерсон сухо. — Как бы там ни было, из слов Дона мне ясно, что вы хотите работать недолго, с тем чтобы сразу получить все вознаграждение и уехать, правильно?

— Что-то вроде этого.

— Хорошо, мы вам подчиняемся. Теперь об общей картине. Корпорация уверена в громадном потенциале этого района Британской Колумбии, и дел у нас по горло. Мы организуем производство по многим взаимосвязанным направлениям с опорой главным образом на древесину. Выпускаем целлюлозу, фанеру, пиломатериалы. Мы задумали построить фабрику газетной бумаги, расширяем фанерные цеха. Но есть одна вещь, в которой мы сильно нуждаемся, — энергия. В особенности электроэнергия. — Он откинулся в кресле. — Конечно, мы могли бы провести трубопровод к месторождениям природного газа в районе Доусон-крик и использовать его для генераторов. Но это обойдется недешево, мы за этот газ никогда не расплатимся. Если мы пойдем по этому пути, поставщики газа будут держать нас на крючке. Используя излишки средств, они запустят руки в наше дело и отхватят себе лакомый кусочек. А мы хотим этот пирог съесть сами! И вот что мы задумали.

Он махнул рукой в сторону карты, висевшей на стене.

— Британская Колумбия богата электроэнергией, но совершенно в этом отношении неразвита. Она дает полтора миллиона киловатт из возможных двадцати двух. А здесь, на Северо-Западе, где можно получить пять миллионов, — ни одной электростанции, чтобы пенки снять. Черт знает сколько энергии пропадает!

Я сказал:

— Ведь на Пис-ривер, у Портейдж-Маунтейн строится плотина.

Маттерсон хмыкнул.

— Это займет годы, а мы не можем ждать, пока правительство построит плотину стоимостью в миллиард долларов. Энергия нужна нам сейчас. Поэтому мы поступим так. Мы построим собственную плотину — небольшую, но вполне достаточную для нас с учетом планов на обозримое будущее. Мы уже подобрали место и получили благословение правительства. А от вас нам нужно вот что: проследить, чтобы мы не допустили ошибки, из-за которой потом кусали бы себе локти. Нам бы не хотелось затопить двадцать квадратных миль долины, а потом узнать, что мы похоронили под стофутовым слоем воды богатейшую медную жилу в Канаде. Этот район никогда всерьез не изучался геологами, и перед тем, как строить плотину, мы предоставляем его вам для полного обследования. Вы сумеете это сделать?

— С того места, где я сижу, это выглядит пустяком, — сказал я. — Но мне хотелось бы посмотреть карту.

Маттерсон удовлетворенно кивнул и взял телефонную трубку:

— Принеси карты района Кинокси, Фред. — Затем повернулся ко мне. — Мы горными работами вообще-то не занимаемся, но не хотелось бы упускать шанс. — Он потер подбородок. — Я давно подумывал о том, чтобы провести геологическую разведку всех наших владений. На этом ведь можно что-то поиметь. Если вы здесь хорошо поработаете, мы будем рассчитывать на вас в будущем.

— Я подумаю, — ответил я сухо. Не было желания сразу связывать себя обязательствами.

Вошел человек с рулоном карт. Выглядел он как банкир. Что там Дж. П. Морган! Одет аккуратно, в изящном старомодном деловом костюме. Лицо — худое и невыразительное, глаза — светло-голубые, холодные. Маттерсон сказал:

— Спасибо, Фред, — и взял карты. — Познакомьтесь. Это — мистер Бойд, геолог, которого мы приглашаем. Фред Доннер — один из наших администраторов.

— Очень приятно, — сказал я.

Доннер сдержанно кивнул и обратился к Маттерсону, разворачивавшему карты:

— Владельцы «Национального Бетона» нажимают на нас с подписанием контракта.

— Поводи-ка их пока за нос, — ответил Маттерсон. — Мы ничего не подпишем, пока Бойд не сделает свое дело. — Он взглянул на меня. — Смотрите. Кинокси — приток Квадачи, которая впадает в Финлей, а дальше — в Пис-ривер. Вот в этом месте — ущелье. Здесь Кинокси превращается в каскад стремнин и порогов. А там — долина. — Он рубанул рукой по карте. — Мы поставим плотину здесь и получим отличный, стабильный перепад уровней. А внизу под откосом соорудим генераторный зал. Напор будет хорошим. Топографы считают, что вода поднимется вверх по долине миль на десять при ширине водоема около двух миль. Появится новое озеро — озеро Маттерсона.

— Воды будет много, — заметил я.

— Но озеро будет неглубоким, — сказал Маттерсон. — Поэтому мы считаем, что сможем обойтись недорогой плотиной. — Он ткнул пальцем куда-то вниз. — Теперь дело за вами. Вы должны дать нам знать, потеряем ли мы что-нибудь в пределах этих двадцати квадратных миль.

В течение некоторого времени я разглядывал карту, затем сказал:

— Я сделаю это. Где находится эта долина?

— Миль сорок отсюда. Когда мы начнем строительство, то дотянем туда дорогу. А сейчас вам туда попасть не удастся. Район труднодоступный.

— Ну не такой же, как Северо-Западные территории, — ответил я, — ничего, доберусь.

— Да уж придется, я думаю, — ухмыльнулся Маттерсон. — Но дело обстоит не так уж худо. Мы доставим вас туда и обратно на вертолете корпорации.

Это меня обрадовало. Хоть подошвы целей будут. Я заявил:

— Возможно, мне понадобится сделать пару пробных скважин, в зависимости от того, что я там обнаружу. Я хочу, чтобы вы взяли в аренду буровую установку и дали мне пару человек таскать оборудование.

Доннер сказал:

— Ну, это уж слишком. Сомневаюсь, что это необходимо. И к тому же, я считаю, в контракте нужно оговорить, что всю необходимую работу вы делаете сами.

Я произнес ровным голосом:

— Мистер Доннер, мне платят не за то, что я сверлю в земле дыры. Мне платят за то, что я шевелю мозгами, чтобы понять, что значат те образцы породы, которые берутся из скважины. Далее: если вы хотите, чтобы я работал в одиночку, я лично ничего не имею против, но это потребует в шесть раз больше времени и счет за работу я вам предъявлю, исходя из моих собственных расценок. А это недешево, уверяю вас. Так что я стремлюсь сэкономить ваши же денежки.

Маттерсон махнул рукой.

— Кончай, Фред. Может, всего этого и не понадобится. Вы ведь будете бурить только в том случае, если найдете что-то определенное, правда, Бойд?

— Конечно.

Доннер посмотрел на Маттерсона своими холодными глазами.

— Еще одно, — сказал он. — Пусть Бойд не касается северного угла. Это не…

— Я знаю, что «это не», Фред, — перебил Маттерсон раздраженно. — С Клэр я улажу.

— Да уж, — сказал Доннер, — а не то все планы рухнут.

Этот обмен репликами ничего мне не сказал, но из него я понял, что между этими двумя произошла стычка по каким-то личным мотивам и мне лучше не встревать. Однако нужно было внести ясность, и я все же спросил:

— Хотелось бы знать, кто же мой работодатель? От кого я должен получать распоряжения? От вас, мистер Маттерсон? Или от мистера Доннера?

Маттерсон уставился на меня.

— Распоряжения отдаю я, — сказал он решительно. — Мое имя Маттерсон, и эта корпорация — Маттерсона.

Он бросил взор на Доннера, словно приглашая его на диспут, но Доннер после продолжительной паузы кивнул, пошел на попятную.

— Я тоже так думаю, — сказал я непринужденно.

Затем мы начали торговаться по поводу условий контракта. Доннер был скупердяем, и, поскольку он привел меня в бешенство попыткой зажать оплату возможных буровых работ, цену я назначил более высокую, чем обычно.

Предстоящее дело казалось простым и очевидным, и в деньгах я действительно нуждался, но чувствовались во всем этом какие-то подводные течения, что мне совсем не нравилось. А тут еще всплыло имя — Трэнаван, хотя особого отношения к происходящему оно, кажется, не имело. Впрочем, условия, которые я буквально вырвал из Доннера, были так хороши, что я понял — работу надо брать. Эти деньги дадут мне возможность заниматься своим делом на Северо-Западе в течение года.

Маттерсон Доннеру не помогал. Он просто устроился рядом с нашим рингом и ухмылялся, пока я утюжил Доннера. Ничего себе манера руководить корпорацией, черт возьми!

Когда все детали были обговорены, Маттерсон сказал:

— Я зарезервировал для вас номер в Доме Маттерсона. Это не «Хилтон», но я думаю, вам там будет достаточно удобно. Когда вы сможете приступить к работе?

— Как только получу свое оборудование из Эдмонтона.

— Доставьте его по воздуху, — сказал Маттерсон. — Мы оплатим рейс.

Доннер фыркнул и вышел из комнаты с видом человека, который знает, что в его присутствии больше не нуждаются.

II
Отель «Маттерсон-хаус» оказался частью «Дома Маттерсона», так что мне не пришлось идти. По дороге я обратил внимание на цепочку контор, носивших имя Маттерсона, а на углу квартала находился Банк Маттерсона. Форт-Фаррелл действительно казался старомодным городком одной-единственной компании, а когда Маттерсон построит свою плотину, в нем появится вдобавок еще и «Маттерсон Энерго». Маттерсон тогда окончательно затянет петлю на шее этого лесного района.

С дежурившим в отеле клерком я договорился, чтобы мою сумку переправили сюда из камеры хранения, и заодно спросил, существует ли здесь городская газета.

— Да, и выходит по пятницам.

— А где находится редакция?

— В Трэнаван-парке, с северной стороны.

Я вышел из отеля и снова направился вдоль по Хай-стрит, пока вновь не очутился у сквера. Смеркалось. Лейтенант Фаррелл незрячими глазами уставился на заходящее солнце, последние лучи которого подсвечивали его лицо, покрытое вперемежку с белесыми пятнами — следами птичьей непочтительности.

Интересно, как бы он отреагировал, узнав, во что превратилось основанное им поселение? Судя по выражению его лица, он таки знал и не пребывал в восторге от этого.

Редакция «Форт-Фарреллского летописца», по-видимому, занималась в основном не газетой, а выпуском всякой печатной мелочи, но на свой первый вопрос я получил вразумительный ответ. Его дала девица, по-видимому, единственный редакционный сотрудник, по крайней мере, других не было.

— Да, конечно, мы храним экземпляры газеты. Что именно нужно?

— Примерно десятилетней давности.

— Они уже переплетены в отдельные тома. Вам придется зайти внутрь, — и состроила гримасу.

Я вошел вслед за ней в пропыленную комнату.

— Вам какой день нужен?

Назвать этот день для меня не составляло никакого труда — каждый ведь помнит день своего рождения.

— Вторник, четвертого сентября тысяча девятьсот пятьдесят шестого года.

Она глянула на верхнюю полку и смущенно сказала:

— Это там, высоко, я сама не достану.

— Разрешите мне, — сказал я и снял с полки том, по весу и размеру равный десятку Библий. Где уж ей было справиться с этой громадиной, наверное, равной ей самой по весу.

Она предупредила:

— Вам придется читать его здесь. И не делайте вырезок, это наши контрольные экземпляры.

— Не буду, — пообещал я и положил том на стол. — У вас тут свет есть?

— Конечно. — Она щелкнула выключателем и вышла.

Я пододвинул стул и открыл тяжелую обложку тома. В нем содержались номера «Форт-Фарреллского летописца» за два года — сто четыре свидетельства о здоровье и болезнях местного общества, о рождении и смерти, о радостях и печалях, хотя, если вдуматься, не столь уж пока многочисленных, преступлениях, о добрых делах. Добрых дел могло бы быть и побольше, но они ведь обычно и не стремятся быть на виду. Словом, это была типичная провинциальная газета.

Я нашел выпуск за седьмое сентября — конец той недели, на которой произошла катастрофа. Одновременно я страшился того, что ничего не найду. Но вот оно, прямо на первой же странице, кричащими жирными буквами на желтом газетном листе: ДЖОН ТРЭНАВАН ПОГИБАЕТ В АВТОКАТАСТРОФЕ.

Хоть я и знал эту историю наизусть, я внимательно прочел газетную заметку и нашел в ней некоторые подробности, неизвестные мне раньше. Сама по себе история была проста, к сожалению, банальна и не заслуживала такого, как здесь, крупного заголовка; насколько я помню, в ванкуверской газете ей отвели четверть колонки внизу второй страницы и всего лишь параграф — в Торонто.

А дело заключалось вот в чем. Джон Трэнаван был могущественной фигурой в Форт-Фаррелле, старшим партнером в фирме Трэнавана и Маттерсона. Внезапно Бог-отец скончался, и весь Форт-Фаррелл погрузился в скорбь. Скорбь глубокую, откровенную, черным по белому.

Джон Трэнаван (56 лет) ехал из Доусон-крика в Эдмонтон со своей женой Анной (возраст не приводится) и сыном Фрэнком (22). Они ехали в новой машине мистера Трэнавана, «кадиллаке», но эта сверкающая новая игрушка в Эдмонтоне так и не появилась. Вместо этого она очутилась у подножия двухсотфутовой крутой скалы вблизи от дороги. Следы от колес и царапины на стволах деревьев свидетельствовали, как все произошло. «Возможно, — заявил следователь, — автомобиль вышел из-под контроля из-за большой скорости. Но ничего нельзя утверждать наверняка».

«Кадиллак» представлял собой груду искореженного, обгоревшего металла. Тела троих Трэнаванов изуродованы. Все они погибли. К тому же оказалось, что в машине присутствовал четвертый пассажир, молодой человек, по имени, как выяснилось позже, Роберт Грант. Он был еще жив, хотя сильно обожжен, с разбитым черепом и многочисленными переломами костей. По всей вероятности, этого Гранта мистер Трэнаван по доброте душевной подобрал где-то на пути от Доусон-крика к месту катастрофы. Предполагалось, что он не выживет — слишком уж тяжелое состояние.

Весь Форт-Фаррелл, более того — вся Канада, писал автор заметки, скорбят по поводу ухода Джона Трэнавана и сожалеют о конце славной эпохи. Связь Трэнавана с городом тянулась с героических времен лейтенанта Фаррелла. И прискорбно (лично для автора), что имя Трэнаван не унаследуется по мужской линии. Существовала, однако, некая мисс К. Т. Трэнаван, племянница, обучавшаяся в Лозанне (Швейцария). Выражалась надежда, что трагедия, смерть любимого дяди, не помешает ей завершить образование, которое дядя стремился ей дать.

Я откинулся на спинку стула. Так. Трэнаван, значит, был партнером Маттерсона, разумеется, не того, с кем я разговаривал, этот слишком молод. В момент катастрофы Маттерсону было около двадцати, словом, примерно столько же, сколько и погибшему молодому Трэнавану. А теперь я в таком же возрасте. Итак, существовал еще Маттерсон, скорее всего отец Говарда, который и сделал сына коронованным принцем маттерсоновской империи, если, конечно, тот вступил в права наследства.

Я вздохнул. Какими же дьявольскими совпадениями ознаменовался мой визит в Форт-Фаррелл! Я вернулся к газетам, просмотрел следующий номер, но не нашел в нем ничего, касающегося этого дела. Никакого продолжения не было и в последующих номерах: ни некролога, ни соболезнований, ни читательских откликов — абсолютно ничего. Имя Трэнавана вообще больше не упоминалось.

Я посмотрел еще раз на газеты. Все-таки это более чем странно: в родном городе Трэнавана, в городе, где он был буквально королем, местная газета не извлекла для себя никакой выгоды из факта его смерти. Ничего себе манера вести газету, черт возьми!

Стоп, уже второй раз за этот день аналогичная мысль пришла мне в голову. В первый раз — в связи с Говардом Маттерсоном и тем, как он вел дела в корпорации Маттерсона. Я стал размышлять над этим и задался таким вопросом: «А кто, собственно, владелец „Форт-Фарреллского летописца“»?

Девица из редакции просунула голову в дверь:

— Вам придется уйти. Все, мы закрываемся.

Я улыбнулся ей:

— А я думал, газетные редакции работают круглосуточно.

— Ну, мы же не ванкуверское «Солнце» и не монреальская «Звезда».

«Это уж точно, черт побери», — подумал я.

— Ну, что, нашли, кого искали? — поинтересовалась она.

Я вышел за ней в переднюю комнату.

— Да, нашел несколько отгадок, но еще больше загадок.

Она посмотрела на меня непонимающим взглядом. Я спросил:

— Где тут можно выпить чашечку кофе?

— А вот через сквер греческое кафе.

— Может, присоединитесь ко мне? — Я подумал, что, поговорив с ней, сумею разузнать что-нибудь еще.

Она улыбнулась:

— Мама не велит мне встречаться с незнакомыми мужчинами. Кроме того, у меня свидание.

Я взглянул на нее, полную жизни в свои восемнадцать лет, и мне захотелось вновь стать молодым, таким же, как до катастрофы.

— Ну, что ж, в другой раз, может быть, — сказал я.

— Может быть. — Она неумело пудрилась.

Я вышел и пошел через сквер. Следует держаться поосторожнее, чтобы не заслужить обвинения в похищении детей, подумалось мне.

Не знаю, почему так получается, но в любом месте, где есть спрос на дешевую еду, обязательно найдется какой-нибудь грек, который откроет небольшую кофейню или пирожковую. Вместе с ростом населения расширяется и его дело, из родных краев выписываются родные братья, и очень скоро в городе средних размеров греки подминают под себя весь продуктовый бизнес, уступая в нем долю лишь итальянцам, которые вообще-то склонны к более тонким предприятиям. Так что я оказался в греческом кафе, не в первый и, конечно, не в последний раз, во всяком случае пока я лишь бедный геолог в поисках удачи.

Я взял кофе и кусок пирога и отошел к пустому столику, чтобы, устроившись поудобнее, хорошенько пораскинуть мозгами, но такой возможности мне не представилось — кто-то подошел к столику и попросил разрешения присесть.

Это был старый, лет семидесяти, человек с темным лицом цвета скорлупы грецкого ореха, с тощей, иссушенной возрастом шеей. Волосы у него были белые, но густые, голубые глаза пытливо смотрели из-под лохматых бровей.

Я довольно долго созерцал его, пока он наконец не сказал:

— Я — Мак Дугалл, главный репортер местной скандальной газетенки.

Я махнул рукой в сторону стула:

— Садитесь, пожалуйста.

Он поставил на стол чашку кофе, которую держал в руках, и, усаживаясь, негромко пробормотал:

— А также главный наборщик и единственный печатник. А еще литературный редактор. В общем, вся контора.

— И издатель?

Он иронически фыркнул.

— А что, я разве похож на издателя?

— Не слишком.

Он сделал глоток кофе и взглянул на меня из-под зарослей своих бровей.

— Нашли то, что искали, мистер Бойд?

— А вы хорошо информированы, — заметил я. — Нет еще и двух часов, как я в городе, а «Летописец», похоже, уже готовится сообщить обо мне. Как вам это удается?

Он улыбнулся.

— Это ведь маленький город, и я знаю в нем каждого мужчину, каждую женщину, каждого ребенка. Я только что был в Доме Маттерсона, и я знаю о вас все, мистер Бойд.

Этот Мак Дугалл казался дьявольски проницательным. Я сказал:

— Держу пари, вам известны и условия моего контракта.

— Возможно. — Он ухмыльнулся, и лицо его приняло шаловливое выражение мальчишки. — Доннер не особенно доволен. — Он поставил чашку. — Вам удалось узнать то, что вы хотели, о Джоне Трэнаване?

Я погасил окурок.

— У вас очень смешная манера вести газету, мистер Мак Дугалл. Никогда в жизни не встречал такого странного и внезапного молчания.

Улыбка исчезла с его лица, и он сразу предстал таким, каким был на самом деле, — уставшим старым человеком. Некоторое время он сидел молча, потом неожиданно произнес:

— Вам нравится хорошее виски, мистер Бойд?

— Такого еще не бывало, чтоб я от него отказался.

Он мотнул головой в сторону редакции газеты.

— У меня там есть комната наверху, а в комнате — бутылка. Присоединитесь? Мне вдруг захотелось напиться.

Вместо ответа я встал из-за стола и заплатил по счету за двоих. Пока мы шли через сквер, Мак Дугалл рассказывал:

— Эта комната мне досталась бесплатно. Зато я обязан находиться в пределах досягаемости двадцать четыре часа в сутки. Не знаю, для кого эта сделка выгоднее.

— Может, вам лучше как-то передоговориться с издателем?

— С Джимсоном? Это смешно, он просто винтик, подчиняющийся владельцу.

— А владелец — Маттерсон, — предположил я, пуская стрелу наудачу.

Мак Дугалл искоса взглянул на меня.

— Значит, вы уже настолько в курсе дела? Вы меня заинтриговали, мистер Бойд, в самом деле заинтриговали.

— И вы меня начинаете интриговать, — сказал я.

Мы поднялись по лестнице в его комнату, скромно обставленную, но удобную. Мак Дугалл открыл шкаф и достал бутылку.

— Есть два сорта виски, — сказал он. — Есть то, что производится миллионами галлонов: к спирту добавляют хорошего виски для вкуса и жженый сахар для цвета и затем выдерживают семь лет, чтобы оно заслужило почетное имя шотландского виски. А есть, — продолжал он, поднимая бутылку, — настоящая вещь из пятнадцатилетнего чистого солода, которую приготовляют с любовью и пьют с любовью. Это — с Айли, лучшее, что может быть.

Он разлил соломенного цвета жидкость в большие бокалы и один протянул мне. Я сказал:

— За ваше здоровье, мистер Мак Дугалл. Кстати, к Мак Дугаллу у вас еще какое имя?

Готов поклясться, он вдруг покраснел.

— У меня хорошая шотландская фамилия, и я мог бы быть довольным, но мой отец почему-то решил присоединить к ней имя Хэмиш. Зовите меня лучше Маком, как все. Тогда мы избежим потасовки. — Он усмехнулся. — Боже, сколько же драк я затевал из-за этого в детстве.

Я сказал:

— Меня зовут Боб Бойд.

Он кивнул головой:

— И что ж у вас за интерес к Трэнаванам?

— А разве есть интерес?

Он вздохнул:

— Боб, я — старый журналист, поэтому сделайте мне одолжение, просто согласитесь, что я знаю, что мне делать. Я всегда присматриваюсь к тем, кто заглядывает в старые газеты. Вы не поверите, как часто это приносит плоды. Я десять лет дожидался, чтобы кому-нибудь понадобился именно тот номер.

— А зачем «Летописцу» сейчас проявлять интерес к Трэнаванам? Трэнаваны мертвы, и «Летописец» сделал их еще мертвее. Согласитесь, разве возможно покушение на память?

— Ну, русские, к примеру, мастера этого дела. Они могут убить человека и вместе с тем оставить его в живых, ходячим трупом, — сказал Мак Дугалл. — Посмотрите, что они сделали с Хрущевым. Вот на эту идею набрел и Маттерсон.

— Вы не ответили на мой вопрос, — сказал я резко. — Прекратите вилять, Мак.

— Да, официально «Летописец» не проявляет интереса к Трэнаванам, — сказал он. — Если я напишу статью о ком-либо из них или хотя бы упомяну их имя, меня тут же выбросят. Мой интерес — сугубо личный, и если Булл Маттерсон узнает, что я беседовал с кем-то о Трэнаванах, я окажусь в большой опасности. — Он ткнул в меня пальцем. — Поэтому держите язык за зубами, понимаете? — Он налил себе еще виски, и я заметил, что руки у него дрожат. — Ладно, так что там у вас?

— Мак, пока вы не расскажете мне о Трэнаванах, я ничего вам не скажу. И не спрашивайте меня почему, все равно не отвечу.

Он долго задумчиво смотрел на меня и наконец проговорил:

— Ну а потом скажете?

— Может быть.

Мой ответ пришелся ему не по вкусу, но ему пришлось проглотить его.

— Хорошо. Другого выбора у меня все равно вроде бы нет. Я расскажу о Трэнаванах. — Он подтолкнул ко мне бутылку. — Налей-ка, сынок.

Трэнаваны были старой канадской семьей, ведущей происхождение от Жака Трэнавана, который прибыл в Канаду из Бретани с намерением обосноваться в Квебеке еще в XVIII веке. Но Трэнаваны не отличались склонностью к оседлости и не занимались торговлей, по крайней мере в те времена. Они были непоседы, и какой-то зуд гнал их все дальше на запад. Прапрадед Джона Трэнавана считался довольно известным путешественником, другие Трэнаваны были охотниками. Ходили слухи, что кто-то из них пересек континент и вышел к Тихому океану задолго до Александра Макензи.

Дед Джона был разведчиком в отряде лейтенанта Фаррелла, и когда Фаррелл построил форт, решил в нем остаться и пустить корни в Британской Колумбии. Страна оказалась хороша, она понравилась ему, к тому же он увидел заложенные в ней громадные возможности. Хотя Трэнаваны перестали кочевать, их активность не угасла. Три поколения Трэнаванов создали лесопромышленную империю, небольшую, но солидную.

— Именно Джон Трэнаван действительно сильно двинул это дело, — сказал Мак Дугалл. — Он принадлежал уже двадцатому веку — родился в тысяча девятисотом — и вошел в бизнес, будучи молодым. Ему было двадцать три года, когда умер отец. Британская Колумбия в те времена была совсем неразвита и стала тем, что она есть сейчас, благодаря усилиям таких людей, как Джон Трэнаван. — Он задумчиво посмотрел на свой бокал. — Я полагаю, что, с чисто деловой точки зрения, одним из самых удачных его предприятий стало то, что он объединился с Буллом Маттерсоном.

— Вы второй раз употребляете это имя, — сказал я. — Но это же не тот, с которым я виделся в Доме Маттерсона.

— Да нет, черт возьми. То — Говард, никчемный сосунок, — ответил Мак Дугалл презрительно. — Я говорю о старике, отце Говарда. Он был на несколько лет старше Трэнавана, и они нашли друг друга в тысяча девятьсот двадцать пятом году. Джон Трэнаван играл роль мозгового треста и формировал стратегию их союза, а Маттерсон предоставлял энергию и напор, так что дела тут завертелись круто. В каждом куске пирога была их доля, одного или другого. Они объединили разрозненные лесоповальные участки в одно хозяйство, они первые поняли, что необработанные стволы ни к черту не годятся и надо что-то с ними делать прямо на месте. Они построили целлюлозные и фанерные фабрики и зарабатывали на этом громадные деньги, особенно во время войны. Уже к концу войны местная публика проводила свободные вечера, развлекаясь гаданием о том, каковы же в самом деле состояния Трэнавана и Маттерсона.

Он наклонился к столу и взял бутылку.

— Конечно, они занимались не только лесом. Почти сразу они проникли в другие области, приобрели заправочные станции, пустили автобусную линию, потом продали ее Грейхаунду, завели продуктовые, бакалейные магазины, в общем, все в этом районе так или иначе зависели от них.

Он помолчал, затем добавил с сомнением в голосе:

— Не знаю, насколько все это хорошо для местных жителей. Я-то не люблю всякого рода отеческое покровительство, даже если намерения самые лучшие. Но здесь сложилось таким вот образом.

Я сказал:

— Они еще и владельцы газеты.

Лицо Мак Дугалла скривилось.

— Это единственное дело Маттерсона, не приносящее ему дохода. Оно невыгодно. Город не настолько велик, чтобы иметь собственную газету. В свое время Джон Трэнаван начал выпускать ее в качестве своего рода благотворительности, как побочное дело для типографии. Он считал, что народ в городе имеет право знать, что творится вокруг, и, кстати, на издателя никогда не давил. А Маттерсон держит газету с другой целью.

— Какой?

— Контролировать общественное мнение. Он не решается закрыть газету, потому что Форт-Фаррелл растет и кому-нибудь может прийти в голову идея выпускать честную газету, которая будет ему не подвластна. А пока есть «Летописец», он спокоен, потому что для двух газет в городе места нет, это уж точно.

Я кивнул.

— Итак, Трэнаван и Маттерсон, каждый нажил себе состояние. А дальше что?

— А дальше — ничего. Трэнаван был убит, а Маттерсону достались все угодья на корню и с потрохами. Ведь Трэнаванов-то никого не осталось.

— Как не осталось? «Летописец» ведь упоминает некую мисс Трэнаван — племянницу Джона.

— Ты имеешь в виду Клэр, — сказал Мак Дугалл. — Да она в действительности и не племянница, так, седьмая вода на киселе. Двести лет тому назад Трэнаваны были раскидистым деревом, но их восточная ветвь усохла. Насколько я знаю, Клэр сейчас вообще последняя из Трэнаванов в Канаде. Джон случайно встретился с ней в Монреале. Она была сиротой, и он принял в ней участие, считая, что какие-то родственные узы между ними должны существовать. Относился он к ней, как к родной дочери.

— Но она не была его наследницей?

Мак Дугалл покачал головой.

— Нет, формально он ее не удочерил, а возможности как-то доказать родство никакой, кажется, не оказалось. Так что здесь ей ни на что не приходилось рассчитывать.

— Так кому же достался капитал Трэнавана? И как Маттерсон загреб долю Трэнавана в их деле?

Мак Дугалл криво ухмыльнулся.

— Ответы на эти вопросы взаимосвязаны. Согласно завещанию Джона, учреждался фонд для опеки его жены и сына, а весь капитал передавался в собственность Фрэнка по достижении им тридцатилетия. Это было с умом составленное завещание, в нем все оказалось предусмотрено, в том числе, разумеется, и на тот случай, если Джон переживет всех, кого оно так или иначе касается. Тогда фонд должен был быть использован для открытия лесотехнического факультета в Канадском университете.

— Ну и что, его открыли?

— Да. Этот фонд вообще делает хорошее дело. Однако мог бы делать гораздо больше, и чтобы ответить на вопрос, почему, нужно вернуться назад к тысяча девятьсот двадцать девятому году. Именно в это время Трэнаван и Маттерсон осознали тот факт, что они, в сущности, создают империю. Никто из них не хотел, чтобы смерть одного из партнеров положила конец их начинаниям, и они выработали соглашение, по которому, если один умирает, другой имеет преимущественное право приобрести его долю в деле по номинальной цене. Что Маттерсон и сделал.

— Значит, фонд был объединен с владениями Трэнавана, но попечители его были обязаны продать их Маттерсону, если б он захотел воспользоваться своим правом. Я не вижу в этом ничего незаконного.

Мак Дугалл раздраженно прищелкнул языком.

— Не будь наивным, Бойд. — Он стал загибать пальцы. — Во-первых. Эта сделка предусматривала покупку по номинальной цене, и, когда Доннер закончил манипуляции с бухгалтерскими книгами, эта цена каким-то таинственным образом упала. Это одна сторона дела. Во-вторых. Председатель совета попечителей — Уильям Юстус Слоа, он практически у Булла Маттерсона в кармане. Совет попечителей даже то немногое, что оставалось под их контролем, быстренько переинвестировал в Корпорацию Маттерсона, и если кто-то контролирует эти деньги, так это старик Булл. В-третьих. Этому совету потребовалось черт знает сколько времени, чтобы оторвать свою коллективную задницу от кресла и привести в исполнение условия попечительства. Открытие лесотехнического факультета затянулось не меньше, чем на четыре года, да и сделано это было, прямо скажем, без большой охоты. Как я слышал, этот факультет сильно нуждается в средствах. В-четвертых. Условия продажи собственности Трэнавана Буллу никогда не оглашались. Я думаю, он должен был прирезать себе где-то от семи до десяти миллионов долларов, но вот совет попечителей вложил в корпорацию только два. В-пятых… Эх, да что я теряю время!

— Значит, вы полагаете, что Булл Маттерсон вроде как украл деньги Трэнавана?

— Не может быть никаких «вроде бы», — рявкнул Мак Дугалл.

— Да, мисс Клэр не повезло, — сказал я.

— Да нет, с ней все не так уж плохо. В завещании оказался пункт, касавшийся ее. Джон оставил ей полмиллиона долларов и порядочный кусок земли. На это Булл наложить лапу не смог. Это не значит, что не пытался.

Я вспомнил тон газетной статьи, в которой содержалось пожелание, чтобы мисс Трэнаван не прерывала свое обучение.

— Сколько ей было, когда погиб Трэнаван?

— Она была девушкой семнадцати лет. Старый Джон послал ее учиться в Швейцарию.

— А кто написал статью в номер от седьмого сентября тысяча девятьсот пятьдесят шестого года?

Мак Дугалл улыбнулся.

— А, значит, ты понял, в чем дело? Ты, оказывается, смышленый парень. Статью написал Джимсон, но, держу пари, под диктовку Маттерсона. Можно или нельзя было помешать совершению сделки, вопрос спорный, тем более, Клэр формально не принадлежала к семье Джона, но Маттерсон решил исключить всякий риск. Он сам полетел в Швейцарию, уговорил Клэр остаться там и подсунул ей ту статью, чтобы показать ей, что люди в Форт-Фаррелле думают так же, как и он. Она знала, что «Летописец» — честная газета, но не могла знать, что Маттерсон подкупил ее сразу же после смерти Трэнавана. Она была семнадцатилетней девушкой, которая ничего не смыслила в делах.

— А в чьем ведении находились полмиллиона долларов до ее совершеннолетия?

— Государственного попечителя, — сказал Мак Дугалл. — В таких случаях это происходит автоматически. Булл попытался как-то вклиниться в это дело, но у него ничего не вышло.

Я прокрутил в уме всю эту неприглядную историю и покачал головой.

— Чего я никак не понимаю, зачем Маттерсону понадобилось так задавить имя Трэнавана? Ему что, надо было что-то скрывать?

— Не знаю, — признался Мак Дугалл. — Я надеялся, что человек, спустя десять лет заинтересовавшийся тем номером «Летописца», сможет мне что-нибудь рассказать. Ведь с того дня и по сей день имя Трэнавана просто-таки вымарано из жизни города. Банк Трэнавана был переименован в Банк Маттерсона, как и любое другое носившее имя Трэнавана предприятие. Он попытался перекрестить и Трэнаван-парк, но тут на его пути стала миссис Давенант, этакая старая боевая лошадь, председатель Форт-Фарреллского исторического общества.

— Да, — сказал я, — если б не это, я бы и не узнал, что Форт-Фаррелл был городом Трэнавана.

— Ну и что из того?

Я не ответил, и Мак Дугалл сказал:

— Он также не мог переименовать Клэр Трэнаван. Думаю, он молил Бога, чтобы она поскорее вышла замуж. Она, кстати, сейчас живет недалеко от города и от души ненавидит Булла Маттерсона.

— Значит, старик еще жив?

— Конечно. Ему сейчас около семидесяти лет, и для своего возраста он еще просто живчик. Да он всегда был довольно буйным жеребцом. Джон Трэнаван еще как-то сдерживал его, но когда тот погиб, Булл как с цепи сорвался. Он влез со своей компанией куда только можно и прямо-таки набросился на город с целью добычи денег. И здесь уж он не гнушался никакими средствами и сейчас не гнушается, если уж на то пошло. А какими лесными угодьями он владеет!

Я перебил его:

— Я думал, что все леса находятся во владении государства.

— В Британской Колумбии девяносто пять процентов земли принадлежит государству, а пять процентов — примерно семь миллионов акров — частным лицам. Буллу принадлежит не менее миллиона акров, а кроме того, он имеет лицензию на лесоповал на двух миллионах акрах государственных земель. Он добывает шестьдесят миллионов кубических футов древесины в год и постоянно переходит границы дозволенного. Правительство этого не любит, поэтому он всегда может ждать крупных неприятностей, но до сих пор ему всегда удавалось выйти сухим из воды. Сейчас он собирается строить собственную гидростанцию, и когда она будет готова, тут-то он окончательно возьмет эту область страны за горло.

— Но молодой Маттерсон сказал, что станция строится только для нужд Корпорации.

Мак Дугалл саркастически ухмыльнулся.

— А что такое весь Форт-Фаррелл, как не Корпорация Маттерсона? Тут у нас есть двухтактный движок, но он никогда не дает нужного напряжения, все время ломается. Теперь за дело берется Электрическая Компания Маттерсона, а Маттерсон имеет привычку постоянно расширять свои операции. Я думаю, что старый Булл спит и видит себя хозяином куска Британской Колумбии от Форт-Сент-Джорджа до Киспиокса, от Принц-Джорджа до Юкона — в общем, собственное королевство, в котором делаешь, что хочешь.

— А какова во всем этом деле роль Доннера? — спросил я с любопытством.

— Он — бухгалтер, имеет дело с деньгами. Мыслит только долларами и центами. И каждый доллар жмет до тех пор, пока тот не закричит — «Мама!». Беспощадный и коварный негодяй. Он составляет планы для Маттерсона, а тот приводит их в исполнение. Сейчас Булл занимает позицию наверху в качестве председателя правления, а повседневные дела он возложил на Говарда, и Доннер сейчас пасет его, чтобы тот не взбесился.

— Что-то он не слишком преуспел в этом, — заметил я и рассказал о том, что произошло в кабинете Говарда.

МакДугалл фыркнул.

— Доннер в состоянии справиться с этим подонком одной левой. Он уступает ему в вопросах малозначительных, но когда речь заходит о серьезных вещах, тут последнее слово всегда останется за Доннером. Говард пыжится, старается выглядеть настоящим мужчиной, но внутри он — труха. В нем нет и десятой доли той силы, которой обладает его отец.

Я сидел и довольно долго усваивал всю эту информацию, потом сказал:

— Хорошо, Мак. Вы сказали, что у вас есть во всем этом личный интерес. Какой же?

Он посмотрел мне прямо в глаза и сказал:

— Может, тебе покажется странным, что у простого газетчика есть чувство чести. Джон Трэнаван был моим другом. Он часто захаживал сюда, сидел, пил мое виски, рассказывал всякие истории. Мне тошно было смотреть, как удружил ему «Летописец» после его смерти. Я работал в газете, но ничего не сделал, чтобы помешать этому. Джимсон — неумелый дурак, а я мог бы написать такую статью, что Джона Трэнавана никогда не забыли бы в Форт-Фаррелле. Но не написал. И знаешь почему? Потому что я трус, потому что я боялся Булла Маттерсона, потому что я не хотел потерять работу.

Голос его дрогнул.

— Сынок, когда Джона Трэнавана убили, мне было около шестидесяти — возраст почтенный. Я всегда любил тратить деньги, хотя и не имел их. И я никогда не забывал о том, что происхожу из семьи долгожителей, так что впереди у меня оставалось еще много лет. И что бы стал делать без работы шестидесятилетний старик? — Его голос окреп. — Сейчас мне семьдесят один, и я все еще работаю на Маттерсона. Работаю хорошо, поэтому он и держит меня. Не из благотворительности, конечно, он и слова такого не знает. За последние десять лет мне удалось скопить кое-какие деньги, жить мне теперь осталось не так уж долго, и я хочу сделать что-нибудь для моего друга Джона Трэнавана. Страха во мне больше нет.

Я сказал:

— Ну и что вы надумали?

Он глубоко вздохнул.

— Вот это скажешь мне ты. Ведь человек с улицы просто так, без всякой причины заходить в редакцию, чтобы почитать газету десятилетней давности, не будет. Я хочу знать эту причину.

— Нет, Мак, — сказал я. — Не сейчас. Я даже не представляю, есть ли в действительности причина или нет. Не знаю, имею ли я право вмешиваться в местные дела. Я ведь в Форт-Фаррелле совершенно случайно, и все, что здесь происходит, меня не касается.

Он надул щеки и с шумом выдохнул.

— Я что-то не понимаю, — сказал он. — Нет, я решительно не понимаю. — Вид у него был озадаченный. — Ты что, хочешь мне сказать, что это у тебя бзик такой — читать старые газеты, что ты просто любишь копаться в провинциальной газетной трухе? А, ты, наверное, хотел узнать имя домохозяйки, которая на той неделе получила первый приз на конкурсе тыквенных пирогов, да?

— Не надо, Мак, — вы из меня ничего не выудите до тех пор, пока я сам не буду готов к этому. А до этого пока еще очень далеко.

— Ладно, — сказал он спокойно. — Я тебе много рассказал, достаточно для того, чтобы Маттерсон, если узнает, оторвал мне голову. Так что моя голова уже на плахе.

— Со мной вы в безопасности, Мак.

Он проворчал:

— Да уж надеюсь, черт побери. Не хотелось бы быть вытуренным без всякой пользы.

Он встал и взял с полки какую-то папку.

— Пожалуй, я мог бы сообщить тебе еще кое-что. Мне пришло в голову, что если Маттерсон хочет стереть с лица земли имя Трэнавана, то причина кроется в том, как погиб Трэнаван.

Он вынул из папки фотографию и протянул ее мне.

— Знаешь, кто это?

Я взглянул на свежее молодое лицо и покачал головой. Я видел копию этой фотографии раньше, но не сказал об этом Мак Дугаллу. Я просто положил фотографию на стол.

— Это Роберт Грант. Четвертый пассажир в автомобиле, — сообщил Мак Дугалл, постучав пальцами по карточке. — Этот юноша остался в живых. Никто не мог в это поверить, но он действительно выжил. Через полгода после смерти Трэнавана я ушел в отпуск и решил провести небольшое расследование в тайне от старого Булла. Я отправился в Эдмонтон и заглянул в госпиталь. Там я узнал, что Роберта Гранта перевели в Квебек, в какую-то частную клинику и связаться с ним не было никакой возможности. След его потерялся. А ведь от старого опытного репортера, в особенности когда клюнула какая-то идея, скрыться не так-то просто. Я разослал копии этой фотографии моим друзьям-газетчикам по всей Канаде, но за десять лет наружу так ничего и не выплыло. Роберт Грант просто исчез с поверхности земли.

— Ну?

— Ну вот я и спрашиваю, сынок, видел ли ты этого парня.

Я снова посмотрел на карточку. Грант выглядел совсем мальчиком, может, ему было лет двадцать — впереди полная, прекрасная жизнь. Я медленно произнес:

— Насколько я знаю, этого лица я никогда не видел.

— Что ж! — сказал Мак Дугалл, — я так спросил, на всякий случай: я ведь сначала думал, может, ты его друг и приехал по его просьбе прощупать здесь почву.

— Извините, Мак. Никогда с этим человеком не встречался. А кстати, зачем ему-то возвращаться сюда? Он-то во всей этой истории лицо вроде случайное?

— Может быть, так, — протянул Мак Дугалл задумчиво. — А может быть, и нет. Но мне хотелось бы поговорить с ним, это точно. — Он пожал плечами. — Давай-ка выпьем еще, черт возьми!

* * *
Этой ночью меня посетил сон. Уже по меньшей мере лет пять он не снился мне, и теперь, как прежде, он вызвал во мне леденящий страх. Я видел гору, покрытую снегом, из которого торчали, словно щербатые зубы, острые черные скалы. Я не поднимался в гору и не спускался с нее, я просто стоял, словно пригвожденный к месту, и когда пытался двинуть ногой, снег становился тягучим, словно клей. Я чувствовал себя как муха, попавшая на липучку.

Снег все падал и падал, вокруг меня росли сугробы, и вот я уже по колено в снегу, затем — по пояс. Я знал, что если не буду двигаться, меня завалит окончательно, и вновь пытался бороться со снегом, наклонялся и черпал его голыми руками.

И тогда вдруг до меня дошло, что снег не холодный, а обжигающе горячий, хотя и остается в моем сне белым. Я застонал от боли и страдания, отдернул руки и застыл в беспомощном ожидании. А снег незаметно окружал, укутывал мое тело. Вот он коснулся рук, потом лица, и я закричал, когда он, раскаленный добела, навалился на меня и стал меня жечь, жечь, жечь…

Я проснулся в холодном поту в комнате неизвестной мне гостиницы с одним желанием — глотнуть превосходного виски Мак Дугалла.

Глава 2

I
Первым ощущением в моей жизни была боль. Не многим случалось испытать муки собственного рождения, и я никому не пожелал бы этого. Впрочем, дело не в моих пожеланиях, никто ведь не решает сам, рождаться ему или нет, да и выбор, каким образом произойти на свет, никому не предлагается.

Я чувствовал боль, как муку, прочно укоренившуюся в моем теле. С течением времени она усиливалась, поглощала и сжигала меня, словно ярко пылавший огонь. Я боролся с ней как только мог и, казалось, вышел победителем, но мне сообщили, что боль утихла благодаря наркотикам. Она ушла, и я погрузился в беспамятство.

Когда я родился, мне было двадцать три года, так мне, во всяком случае, сообщили. Еще мне сказали, что я провел несколько недель в состоянии комы, балансируя на грани жизни и смерти. Думаю, что это пошло во благо, потому что, если бы я находился в сознании хотя бы частично, чтоб только ощущать боль, она убила бы меня, и жизнь моя оказалась бы короткой.

Когда сознание вернулось ко мне, боль, хотя еще и сидела в моем теле, значительно уменьшилась, и ее можно было терпеть. Гораздо хуже оказалось положение, в котором я себя обнаружил. Я был распят — привязан за руки и за ноги, лежал на спине и, очевидно, погружен в какую-то жидкость. Остального мне определить не удалось, потому что мне никак не удавалось открыть глаза. Лицо мое словно чем-то сковало. Мне стало страшно, и я попытался освободиться.

Чей-то голос строго проговорил:

— Тихо-тихо. Вам нельзя двигаться. Вы не должны двигаться.

Голос звучал приятно и мягко, я расслабился и снова соскользнул в благодатную кому.

Время шло, и сознание все чаще возвращалось ко мне. В моей памяти об этом периоде сохранилось немного, только то, что боль перестала преследовать меня и я стал крепнуть. Меня начали кормить через трубку — супами, фруктовыми соками. Кажется, три раза меня возили в операционную. Об этом я узнал из разговора медсестер. В целом я пребывал в радостном состоянии осознания действительности, и мне не приходило в голову задаваться вопросами, что я здесь делаю и как я сюда попал. Как новорожденный младенец в колыбели, я довольствовался тем, что мне хорошо и удобно, а остальное меня не трогало.

Наступил день, когда с моего лица сняли бинты. Голос, тот мужской голос, который я уже слышал, сказал:

— Так, спокойно. Держите глаза закрытыми, пока я не скажу.

Я покорно зажмурился и услышал клацанье ножниц, разрезавших бинты. Чьи-то пальцы коснулись моих век, и кто-то прошептал:

— Кажется, все в порядке. — Кто-то дышал мне в лицо. Он сказал: — Хорошо. Теперь открывайте глаза.

Я открыл глаза и увидел полутемную комнату. Прямо передо мной смутно вырисовывался силуэт человека. Он спросил:

— Сколько пальцев я вам показываю?

Какой-то белый объект подплыл ко мне. Я ответил:

— Два.

— А теперь?

— Четыре.

Он с облегчением вздохнул.

— Ну, зрение ваше, кажется, не пострадало. Вы счастливчик, мистер Грант.

Человек немного помолчал.

— Но вы ведь Грант, не так ли?

Я стал думать над этим, и человек решил, что я не собираюсь отвечать. Он спросил:

— Ну-ну, если вы не Грант, так кто же?

Как мне потом сообщили, именно в этот момент я стал кричать и меня пришлось утихомиривать с помощью лекарств. Я не помню этого. Все, что я помню, — какое-то ужасное ощущение пустоты, когда я понял, что не знаю, кто я.

Я достаточно подробно изложил историю моего нового рождения. Удивительно то, что я жил в течение этих недель, нимало не беспокоясь о том, кто я такой. Позже мне все разъяснил Саскинд.

Доктор Мэтьюз, специалист по пересадке кожи, был одним из группы специалистов, которая по частям сшивала меня, и он первый обратил внимание на то, что со мной что-то неладно, помимо состояния моего тела, разумеется. И в группу дополнительно включили Саскинда. Я никогда не звал его по-другому, он сам и представлялся так — Саскинд, и стал он для меня просто хорошим другом, ничего больше. А это, я полагаю, и есть главное достоинство психиатра. Когда я уже встал на ноги и мог выходить из здания госпиталя, мы часто гуляли вдвоем и даже вместе пили пиво. Не знаю, насколько обычен такой метод психиатрического лечения, — я-то всегда думал, что эти охотники за душами предпочитают вцепиться в больного, прочно сидя на мягкой табуретке рядом с его койкой. Но у Саскинда оказались свои подходы, и он вправду стал моим другом.

Он вошел в полутемную комнату и посмотрел на меня.

— Я — Саскинд, — сказал он коротко и оглядел комнату. — Доктор Мэтьюз считает, что тебе можно дать больше света. По-моему, идея хорошая. — Он подошел к окну и раздвинул занавески. — Темнота плохо действует на психику.

Он вернулся к кровати и стоял, глядя на меня. У него было волевое лицо с крепкой нижней челюстью и носом, похожим на клюв, но глаза — неожиданно мягкие, карие, словно у умной обезьяны.

— Можно, я сяду?

Я кивнул головой, и он пододвинул к себе стул, подцепив его ногой. Затем он непринужденно сел, положив ногу на ногу, и я даже увидел его полосатый носок и выше — кусок волосатой кожи.

— Ну как самочувствие?

Я опять покачал головой.

— В чем дело? Ты что, дара речи лишился?

Я вновь не отвечал, и он сказал:

— Слушай, парень, ты ведь в беде. Как же я смогу тебе помочь, если ты со мной не разговариваешь?

Прошедшая ночь была для меня ужасной. Я бился над вопросом: «Кто я?» — и к утру оказался не ближе к его решению, чем вначале. Я устал и не испытывал желания говорить с кем бы то ни было.

Саскинд начал говорить сам, негромким, мягким голосом. Я не помню, что он тогда сказал в точности, но потом он возвращался к этой теме неоднократно, и я думаю, что его речь тогда выглядела примерно так:

— Эта проблема рано или поздно возникает в жизни каждого человека, и он вдруг задает себе в высшей степени неудобный вопрос: «Кто я?» и сопутствующие этому вопросы: «Почему я существую? Почему я нахожусь здесь?» К человеку равнодушному эти вопросы приходят поздно, может быть, уже на смертном одре. Люди думающие спрашивают себя об этом раньше, погружаясь в мучительную работу мысли.

Именно из такого самовопрошения произошло много прекрасных вещей, хотя так бывало и не всегда. Некоторые из тех, кто подступали сами к себе с этими вопросами, сходили с ума. Некоторые становились святыми. Большинство же находило какой-то компромисс. Из этих вопросов родились великие религии, философы посвятили им несметное количество книг, содержащие горы чепухи и зерна истины. Ученые искали ответы на них в движении атомов, в воздействии на человека лекарственных препаратов. В общем, эта проблема затрагивает каждого, и тот, кто отмахивается от нее, не имеет права считаться настоящим человеком.

Ну вот, а ты, можно сказать, прямо лоб расшиб об эту проблему, да еще и в наиболее острой форме. Ты думаешь, что раз ты не можешь вспомнить свое имя, ты — ничто. Это неверно. Личность заключается не в имени. Имя — всего лишь слово, своего рода описание человека, принимаемое нами для удобства. Самосознание, ощущение, что в глубине твоего существа есть то, что можно назвать «Я», — это есть в тебе. Если бы не было, тогда и в самом деле лучше было бы умереть.

Ты также полагаешь, что, поскольку не можешь вспомнить никаких событий из твоей прошлой жизни, твоя личная жизнь подошла к концу. Но почему? Ты дышишь, ты живешь. Вскоре ты покинешь госпиталь, думающим, задающим вопросы человеком, готовым исполнить все то, что тебе предназначено. Наверное, нам придется еще над тобой поработать, и есть шансы, что в течение дней или недель твоя память вернется обратно. Вероятно, это займет много времени. А я здесь для того, чтобы помочь этому. Ну?

Я взглянул в его строгое лицо с нелепыми добрыми глазами и прошептал: «Спасибо». Потом я в изнеможении закрыл глаза и сразу же погрузился в сон. Когда я проснулся, Саскинда рядом не оказалось.

Он пришел на следующий день.

— Как себя чувствуешь, получше?

— Немного.

Он сел.

— Не возражаешь, если я закурю?

Он прикурил, потом посмотрел на сигарету с неодобрением.

— Я курю слишком много этой чертовщины. — Он протянул мне пачку. — Хочешь?

— Не употребляю.

— А откуда ты знаешь?

Я задумался на некоторое время. Саскинд терпеливо и безмолвно ждал.

— Нет, — сказал я, — нет, я не курю, я знаю это.

— Ну что ж, неплохое начало, — заявил он с каким-то яростным удовлетворением. — Значит, тебе кое-что о себе известно. Ну, а что ты вспомнишь в первую очередь?

Я сразу же ответил:

— Боль. Боль и качку. А еще то, что я был связан.

Саскинд пустился в подробные рассуждения по этому поводу, и мне показалось, что, когда он кончил, на его лице отразилось какое-то сомнение. Он спросил:

— Ты имеешь какое-нибудь представление о том, как ты попал в этот госпиталь?

— Нет. Я здесь родился.

Он улыбнулся.

— В твоем-то возрасте?

— А я не знаю, каков мой возраст.

— Ну, насколько мы можем судить, тебе двадцать три года. Ты попал в автокатастрофу. А об этом ты что-нибудь знаешь?

— Нет.

— Но ты, однако, представляешь себе, что такое автомобиль?

— Конечно. — Я помолчал. — А где произошла катастрофа?

— На дороге от Доусон-крика к Эдмонтону. Знаешь, где это?

— Знаю.

Саскинд погасил окурок.

— Эти пепельницы чертовски малы, — пробормотал он и закурил новую сигарету. — Хотел бы ты знать о себе немного больше? Конечно, это будет твое собственное знание о себе, но все же. Возьмем, к примеру, твое имя.

Я сказал:

— Доктор Мэтьюз звал меня Грант.

Саскинд осторожно заметил:

— Да, насколько мы знаем, это твое имя. Более точно: Роберт Бойд Грант. Что еще тебе хотелось бы знать?

— Так. А чем я занимался? Где я работал?

— Ты был студентом Университета Британской Колумбии в Ванкувере. Помнишь что-нибудь об этом?

Я покачал головой.

Он вдруг спросил:

— Что такое мофетт?

— Это отверстие в земле, через которое вырывается углекислый газ вулканического происхождения. — Я посмотрел на Саскинда. — Интересно, откуда я это знаю?

— Ты специализировался в геологии, — ответил он коротко. — А как звали твоего отца?

— Не знаю. А почему «звали»? Он что, умер?

— Да, — сказал Саскинд и быстро продолжал: — Предположим, ты отправился в Ивнинг-хаус, Нью-Вестминстер, что ты там ожидаешь увидеть?

— Музей.

— Есть у тебя братья или сестры?

— Не знаю.

— Какой политической партии ты симпатизируешь?

Я подумал, потом пожал плечами:

— Не знаю. Не знаю, интересует ли меня политика вообще.

Саскинд задавал десятки вопросов, словно расстреливая меня ими, и требовал быстрых ответов. Наконец он остановился и вновь закурил.

— Я буду с тобой говорить напрямую, Боб, во-первых, потому, что предпочитаю не скрывать от моих клиентов неприятные факты, а во-вторых, потому, что ты сможешь их принять. Потеря памяти в твоем случае носит, так сказать, личный характер, она касается только тебя. Все те знания, которые не имеют отношения к тебе как индивиду, такие, скажем, как сведения из геологии, географии, умение водить машину, у тебя сохранились целиком и полностью. — Он сбил пепел с сигареты над пепельницей. — Другие же, связанные с твоей биографией, отношениями с людьми, исчезли. Не только твоя семья начисто выпала из твоей памяти. Ты не можешь вспомнить никого из твоего прошлого: ни преподавателя по геологии, с которым ты занимался, ни лучшего друга в колледже. Словно кто-то внутри тебя взял и стер все это, как со школьной доски.

Я чувствовал, что убит. Что остается в жизни человеку моего возраста, когда он лишен всех человеческих связей — родственных и дружеских? Боже мой, даже врагов у меня не осталось, а человек, у которого нет врагов, просто ничтожество.

Саскинд ткнул меня своим толстым указательным пальцем.

— Не отчаивайся, парень. Мы ведь только начали. И потом — посмотри на все с другой стороны: найдется немало людей, которые душу бы заложили, чтобы иметь возможность начать жизнь заново. Я тебе кое-что объясню. Подсознание — любопытная вещь. У него есть своя логика поведения, с виду довольно странная, но вполне определенная, и работает она по строго определенным правилам. Наша задача — эти правила вычислить. Мы с тобой проведем несколько психологических тестов, и тогда, я думаю, мне удастся понять, как привести тебя в порядок. Тем временем я попробую покопаться в твоем прошлом, вдруг мы что-нибудь обнаружим в этом направлении.

— Саскинд, каковы шансы?

— Я тебя не буду обманывать, — сказал он. — Не вдаваясь в детали, замечу только, что твой случай — не простая потеря памяти. О тебе надо книгу писать, что я со временем и сделаю. Смотри, Боб. Некто получает удар по голове. Происходит потеря памяти, но ненадолго. Через пару дней, в худшем случае, через пару недель, все приходит в норму. Это обычное дело. Но бывают случаи посерьезнее. Недавно мне пришлось иметь дело с восьмидесятилетним стариком, которого сбили с ног на улице. На следующий день он пришел в госпиталь, и выяснилось, что он потерял год своей жизни. Он ни черта не мог вспомнить из того, что произошло с ним за весь год до этого.

Он помахал сигаретой перед моим носом.

— Это случай полной потери памяти. Частичная же, выборочная потеря, как у тебя, встречается нечасто. Ну, а как пойдет восстановление памяти, в обоих случаях предсказать трудно. К сожалению, с частичной потерей мы сталкиваемся гораздо реже и потому знаем о ней меньше. Я был бы счастлив уверить тебя, что память вернется к тебе через неделю, но я этого не сделаю, потому что сам ничего не знаю. Все, что мы можем, — продолжать работать. И вот мой тебе совет: прекрати переживать по этому поводу и сосредоточься на чем-нибудь другом. Как только позволит состояние твоих глаз, я принесу кое-какие книги, и ты вновь станешь трудиться. Когда снимут бинты с рук, начнешь писать. Имей в виду, парень, что через двенадцать месяцев тебе предстоит сдавать экзамены.

II
Саскинд заставлял меня работать, и если я ленился, мне крепко доставалось от него. Он становился прямо-таки ядовитым, если считал, что это на пользу дела. После снятия бинтов он тыкал меня носом в книги и устраивал мне всякие тесты — на интеллект, на личность, на призвание. Результаты как будто его удовлетворяли.

— А ты не дурак, — объявлял он, размахивая пачкой листков. — Сто тридцать три балла по системе Векслера-Бельвью — не так уж плохо. Мозги у тебя есть, так что давай шевели ими.

Все мое тело было иссечено шрамами, особенно на груди. Новая кожа на руках была неестественного розового цвета. Когда я касался лица, пальцы ощущали неровные борозды.

Однажды доктор Мэтьюз в сопровождении Саскинда зашел проведать меня.

— Нам надо поговорить с тобой, Боб, — сказал он.

Саскинд ухмыльнулся и мотнул головой в сторону Мэтьюза.

— Серьезный малый вот этот. С ним шутки плохи.

— Дело в самом деле серьезное, — сказал Мэтьюз. — Боб, ты должен принять решение. Я сделал для тебя все, что мог. С глазами у тебя все в порядке, но все остальное… Тут я бессилен. Я не гений, а всего лишь обыкновенный больничный хирург, специализирующийся на пересадке кожи.

Он помедлил, явно подыскивая слова.

— Ты никогда не интересовался, почему здесь нет зеркал?

Я покачал головой, и тут влез Саскинд.

— Наш Роберт Бойд Грант человек очень непритязательный. Хочешь увидеть себя, Боб?

Я приложил руки к щекам, пальцами ощутил грубую шероховатость кожи.

— Не знаю, не думаю, — сказал я, чувствуя, что меня начинает трясти.

— Все же я советую тебе это сделать, — сказал Саскинд. — Это жестоко, но зато поможет тебе принять решение.

— Ладно, — ответил я.

Саскинд щелкнул пальцами, и сестра, стоящая рядом с ними, вышла из палаты. Она вернулась почти сразу же с большим зеркалом, которое положила на столик стеклом вниз. Затем она снова вышла и закрыла за собой дверь. Я посмотрел на зеркало, но не пошевелился.

— Ну, давай, — сказал Саскинд.

Я медленно взял зеркало и повернул его к себе.

— Боже мой! — вырвалось у меня. Я быстро закрыл глаза, к горлу подкатывала тошнота. Через некоторое время я вновь посмотрел в зеркало. Передо мной было чудовищно отвратительное лицо, розовое, пересеченное в разных направлениях белыми швами. Ребенок, если бы попытался вылепить из воска человеческое лицо, что-нибудь подобное мог бы изобразить. В нем не чувствовалось ни характера, ни осмысленности, — ничего, что должно было бы соответствовать моему возрасту, просто ничего.

Мэтьюз сказал тихо:

— Теперь ты понимаешь, почему у тебя отдельная палата?

Я вдруг начал смеяться.

— Это же смешно, чертовски смешно, оказывается, я потерял не только себя, но и свое лицо.

Саскинд положил руку мне на плечо:

— Лицо — это просто лицо. Человек его не выбирает, оно ему дано, и все. Послушай-ка, что тебе скажет доктор Мэтьюз.

Мэтьюз заговорил:

— Я не специалист в пластических операциях. — Он указал на зеркало. — Ты сам все видишь. Когда тебя доставили сюда, не могло быть и речи о каких-то тонкостях. Ты бы просто умер, если бы мы занялись всякими изысканными штуками. Но сейчас ты в достаточно хорошей форме, чтобы сделать следующий шаг, если хочешь, конечно.

— А именно?

— Еще одна операция. Хирург — один толковый человек в Монреале. Лучший специалист своего дела в Канаде, а может быть, и во всем Западном полушарии. Ты имеешь шанс получить новое лицо и заодно — новые руки.

— Еще операция! Ну нет, я уже сыт этим по горло.

— У тебя есть несколько дней на размышления, — сказал Мэтьюз.

Саскинд обратился к нему:

— Мэт, оставь это дело мне. Я поговорю с ним, ладно?

— Ладно, — сказал Мэтьюз. — Давай действуй, а я пошел. Пока, Боб.

Он вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Саскинд прикурил, бросил пачку на стол и стал меня уговаривать:

— Я, приятель, на твоем месте согласился бы. С таким лицом, как у тебя, на публике не покажешься, разумеется, если ты не собираешься блистать в фильмах ужасов.

— Хорошо, — сказал я сквозь зубы. Я ведь понимал, что на это все равно придется пойти. — Но меня ют что интересует: кто за все это платит? Кто оплачивает эту палату, кто будет платить лучшему хирургу в Канаде?

Саскинд щелкнул языком.

— А вот это загадка. Но кто-то страшно любит тебя, это точно. Каждый месяц доктор Мэтьюз получает конверт с тысячей долларов сотенными бумажками и вот с этим.

Он порылся в карманах, выудил какую-то карточку и передал ее мне. Я внимательно ее осмотрел. На ней ничего не было, кроме одной машинописной строчки: «На благо Роберта Бойда Гранта».

Я недоверчиво посмотрел на Саскинда.

— Уж не вы ли этим занимаетесь?

— Боже милостивый! Хотел бы я посмотреть на госпитального психиатра, который в состоянии отвалить тебе двенадцать тысяч долларов. Я не в состоянии дать тебе даже двенадцати тысяч центов. — Он ухмыльнулся. — Но за комплимент спасибо.

Я ткнул пальцем в карточку.

— Может, это и есть ключ к моему прошлому?

— Нет, — сказал Саскинд как-то тускло. Он выглядел удрученным. — Ты, наверное, заметил, что я избегал говорить с тобой о твоем прошлом. Хотя я ведь обещал тебе навести справки.

— Да, и я все собирался спросить вас об этом.

— Ну, кое-что я разузнал. Но у меня нет уверенности даже не в том, что тебе сказать, а в том, надо ли мне об этом говорить вообще. Знаешь, Боб, люди, как правило, имеют превратное представление о моей профессии. Они полагают, что в таком случае, как твой, мое дело — вернуть пациенту память, и все дела. Я смотрю на это иначе. Я как тот врач, который говаривал, что его задача помочь гению постепенно пребывать в состоянии нервного расстройства. Я не стремлюсь делать людей нормальными, я хочу сделать их счастливыми. И то, что эти два понятия не равны, — симптом серьезной болезни мира, в котором мы живем.

— Ну, а я тут при чем?

Саскинд произнес серьезным тоном:

— Мой совет тебе — оставь все как есть. Не копайся в прошлом. Живи новой жизнью и забудь все, что случилось с тобой до того, как ты попал сюда. Я не буду помогать тебе восстанавливать память.

Я уставился на него:

— Саскинд, неужели вы думаете, что после таких слов я оставлю вас в покое?

— А что?

— Ну, будь вы на моем месте, вы что — успокоились бы?

— Да нет, наверное, — сказал он и вздохнул. — В общем-то, я отдавал дань профессиональной этике, но, видно, этого разговора не избежать. Ладно, держись. Я буду краток, а ты слушай и не перебивай меня.

Он опять глубоко вздохнул.

— Твой отец бросил твою мать вскоре после твоего рождения. Жив он сейчас или нет, неизвестно. А мать умерла, когда тебе было десять. Откровенно говоря, небольшая потеря, она была всего-навсего дешевой шлюхой. Кстати, твои родители в браке-то не состояли. Ты остался сиротой и был отправлен в приют. Там ты прославился как буян и хулиган, и скоро тебя уже официально считали неисправимым. Ну, что, может, хватит?

— Продолжайте, — прошептал я.

— Твое досье в полиции открывается кражей автомобиля, после которой ты загремел в исправительную колонию. Но она тебя не очень-то исправила. Все, что ты там приобрел, — это опыт уголовника. Ты сбежал оттуда и некоторое время перебивался мелкими кражами. Тебя опять схватили и опять отправили в колонию, к счастью, в другую. Тамошний начальник сумел найти подход к тебе, и ты стал понемногу исправляться. Из колонии тебя направили в общежитие для прохождения испытательного срока. Ты сумел окончить школу с неплохими отметками и поступил в колледж. Казалось, жизнь твоя налаживается.

В голосе Саскинда зазвучали какие-то жесткие нотки.

— Но ты оступился. По-видимому, ты просто не мог идти по прямой дороге. Тебя притянули за курение марихуаны — еще один подвиг для досье. Был еще случай, когда одна девчонка умерла в результате аборта, сделанного каким-то шарлатаном. Имя его стало известно, но определенных доказательств собрать не удалось, так что оставим это. Хочешь еще?

— А есть еще?

Саскинд печально кивнул головой:

— Есть.

— Я слушаю, — сказал я ровным голосом.

— Так. Тебя снова замели за наркотики. На это раз ты заинтересовался героином и тут уж дошел почти до ручки. Существовали подозрения, что ты участвуешь и в торговле, но поймать тебя с поличным не смогли. Полиция, однако, теперь не спускала с тебя глаз. И вот наступила развязка. Ты знал, что декан колледжа собирается тебя выпереть, и Бог свидетель, у него было достаточно оснований для этого. У тебя оставалась единственная надежда — блестящая успеваемость. Но успеваемость и наркотики плохо сочетаются друг с другом, и тебе взбрела в голову дурацкая мысль проникнуть в комнату декана и подлечить свои отметки.

— И меня поймали, — сказал я скучным голосом.

— Если б поймали, тебе же было бы лучше. Нет, тебя не схватили на месте преступления, но ты все проделал так топорно, что директор колледжа вскоре послал за тобой студента. Когда тот нашел тебя, ты уже накачался наркотиками и встретил его с кулаками. Избив парня до полусмерти, ты смылся. Непонятно, где ты хотел найти убежище: на Северном полюсе, что ли. Во всяком случае, хороший человек по имени Трэнаван согласился подвезти тебя, и вдруг — бах! — Трэнаван погиб, его жена — погибла, их сын — погиб и ты погиб на девяносто девять процентов.

Он потер глаза и сказал устало:

— Вот, пожалуй, и все.

Я покрылся холодным потом.

— Вы думаете, что это я убил Трэнавана и его семью?

— Я думаю, произошел несчастный случай, и только, — сказал Саскинд. — Теперь послушай меня внимательно, Боб. Я тебе говорил, что подсознание имеет свои логические законы. И ют я обнаружил кое-какие любопытные вещи. Когда тебя тягали за употребление героина, было проведено психиатрическое обследование. Я видел эти документы. — Саскинд откинулся на спинку стула. — Один из их тестов проводил с тобой и я. И вот я сравнил результаты — их и мои — и увидел, что они совершенно не стыкуются. Как будто проверяли двух разных людей. И я тебе еще вот что скажу, Боб: тому парню, которого проверяли в полиции, я бы не доверился ни за что, а тебе я бы доверил даже свою жизнь.

— Значит, кто-то допустил ошибку, — сказал я.

Он решительно покачал головой:

— Нет, ошибки не было. Ты помнишь человека, которого я однажды привел с собой сюда. Он присутствовал на одном из тестов. Он специалист по необычному состоянию человеческой психики — множественному расщеплению личности. Ты когда-нибудь читал книгу «Три лика Евы»?

— Я видел эту картину — с Джоан Вудворт.

— Вот-вот. Теперь ты понимаешь, куда я клоню. С тобой произошло примерно то же, что и с ней. Скажи-ка, какого ты мнения о прошлой жизни парня по имени Роберт Бойд Грант?

— Она тошнотворна. Я не могу поверить в то, что все это сделал я.

— Ты не делал, — сказал Саскинд резко. — Насколько я могу понять, произошло вот что. Этот человек, Роберт Бойд Грант, был довольно паршивым типом, и он это знал. Я думаю, он сам себе надоел и хотел как-то от себя убежать — отсюда пристрастие к наркотикам. Но марихуана и героин могут освободить человека лишь временно, и он, как и всякий наркоман, стал их пленником. Наверное, это ему самому было противно, но он ничего не мог с собой поделать — сознательно и по своей воле изменить свою личность человек не в силах. Но, как я сказал, у подсознания есть своя логика, и мы в этом госпитале ненароком подыграли ей. Тебя доставили сюда с ожогами третьей степени, покрывавшими более шестидесяти процентов поверхности тела. В таком состоянии класть тебя на больничную койку было нельзя, и тебя поместили в физиологический раствор, который для твоего подсознания сыграл роль околоплодных вод. Понимаешь, о чем я говорю?

— Возвращение в материнское лоно?

Саскинд щелкнул пальцами:

— Именно. Теперь слушай, я тебе все объясню попросту, совершенно непрофессиональным языком, так что не вздумай где-нибудь цитировать меня, особенно в разговорах с психиатрами. Положение, в котором ты оказался, словно было создано по заказу для твоего подсознания. Наметился шанс для твоего рождения заново, и мы за него ухватились. Остается неясным, видимо навсегда, существовала ли твоя вторая личность уже в готовом, так сказать, виде и ждала, когда ее востребуют, или она формировалась в то время, как ты лежал в растворе. Впрочем, это не имеет значения. То, что вторая личность у тебя есть, причем лучшая, — это факт, и я готов утверждать это под присягой в любом суде, что, вероятно, мне еще и придется делать. Ты один из немногих людей, про которых можно сказать: «родился заново».

Все это невозможно было переварить сразу. Я сказал:

— Боже, тут есть над чем поразмыслить.

— Я должен был тебе все это сказать, — ответил Саскинд. — Мне надо было убедить тебя не касаться своего прошлого. Когда я рассказывал тебе о том, что натворил этот Роберт Грант, тебе ведь казалось, надеюсь, что эта история кого-то другого, постороннего, не так ли? Позволь, я приведу тебе такую аналогию. Вот ты сидишь в кино, и с экрана на тебя вдруг бросается тигр. Ну, и ничего страшного не происходит — кино есть кино. Но если ты очутился в Африке и там на тебя прыгает тигр, пиши пропало. Это — жестокая реальность. Если ты будешь копаться в своем прошлом и преуспеешь в этом настолько, что все произошедшее с тем парнем станет твоими воспоминаниями о себе самом, ты расколешь себя надвое. Лучше оставь это дело. Считай себя человеком без прошлого, но с большим будущим.

— А вдруг этот тип неожиданно объявится во мне?

— Думаю, что вероятность невелика. Тебя можно считать человеком с сильной волей, а тот явно был слабовольным. Люди с сильной волей обычно к наркотикам не тянутся. Ну, а так, в каждом из нас сидит какой-нибудь бес, каждому приходится подавлять в себе первобытные инстинкты. И в этом отношении ты такой же, как все.

Я взял зеркало и вновь посмотрел на то, что было издевательством над человеческим лицом.

— А как я… нет, как он выглядел?

Саскинд вынул бумажник и извлек оттуда фотографию.

— Не знаю, есть ли смысл в том, чтобы показывать ее тебе, но если ты хочешь, смотри.

Роберт Бойд Грант был юнцом со свежим, гладким лицом, на котором вопреки ожиданиям следов порока заметно не было. По виду типичный студент любого из североамериканских колледжей. Выглядел он довольно симпатично, хотя совсем по-детски, и я почему-то подумал, была ли у него девчонка, на которой он бы хотел жениться.

— Я бы на твоем месте выкинул его из головы, — сказал Саскинд. — Не возвращайся в прошлое. Ну а Роберте, пластический хирург, — это просто скульптор. Он тебе такое лицо сделает, что сможешь пробоваться на роль рядом с Элизабет Тэйлор.

Я сказал:

— Мне будет вас не хватать, Саскинд.

Саскинд фыркнул:

— Не хватать? Тебе не придется скучать по мне, приятель. Я от тебя не отстану. Я буду писать о тебе книгу, так и знай. — Он пускал клубы сигаретного дыма. — Вообще-то я хочу уйти из госпиталя и заняться частной практикой. Мне уже предложили партнерство, знаешь где? В Монреале!

У меня на душе полегчало — все же Саскинд будет неподалеку. Я опять взглянул на фотографию и сказал:

— Пожалуй, мне надо идти до конца. Новый человек — новое лицо… А может, и новое имя, а?

— Прекрасная мысль, — согласился Саскинд. — Какие предложения?

Я вернул ему фотографию.

— Это Роберт Грант. А я буду Боб Бойд. Не такое уж плохое имя.

III
В Монреале в течение года мне сделали три операции. Я провел несколько месяцев в таком положении, когда левая рука притянута к правой щеке для пересадки кожи, а затем — так же — с правой рукой, соединенной с левой щекой.

Робертс оказался гением. Он тщательно измерил мою голову, затем сделал ее гипсовую модель, которую однажды принес в палату.

— Ну, какое лицо тебе хотелось бы иметь? — спросил он меня.

Вопрос был не из легких, ведь речь шла о том, как я буду выглядеть до конца моих дней. Мы с Робертсом перепробовали много вариантов, налепляя на гипс куски глины. Не все из желаемого было выполнимо.

— У нас в распоряжении слишком мало телесного материала, — сетовал Роберте. — Пластическая хирургия по большей части имеет дело с сокращением плоти, к примеру, с укорочением носа. А здесь более сложная работа, а наши возможности по пересадке тканей ограничены.

В общем, все это казалось бы даже забавным, если, конечно, такие жутковатые вещи могут развлекать. Не каждому выпадает шанс выбрать себе лицо, даже при ограниченных вариантах. Сами операции отнюдь не были забавными, но я их перенес мужественно, и постепенно стала вырисовываться грубоватая и мятая физиономия человека намного старше двадцати четырех лет. Она была испещрена морщинами, как бы следами многотрудной жизни, и выглядел я намного умнее, чем был на самом деле.

— Не беспокойся, — сказал Роберте. — Ты все равно дорастешь до такого лица. Даже самые тщательные пластические операции оставляют шрамы, от этого никуда не денешься, и я постарался скрыть их складками кожи, подобными тем, что появляются с возрастом. — Он улыбнулся. — Сдается мне, что с таким лицом тебе не придется соперничать с парнями твоего возраста. Они будут робеть перед тобой, сами не зная почему. Впрочем, посоветуйся с Саскиндом, как вести себя в подобных ситуациях.

Мэтьюз передал Саскинду право распоряжаться ежемесячно приходившей на мое имя суммой в тысячу долларов. Приписку к ней «На благо Роберта Бойда Гранта» Саскинд трактовал весьма широко. Он заставил меня продолжить образование, заниматься как следует, и, поскольку колледж я посещать не мог, он пригласил частных преподавателей.

— У тебя мало времени, — говорил он. — Ты родился не в прошлом году, и если ты сейчас профукаешь возможность получить образование, ничего тебе в жизни, кроме посудомойки, не видать.

Я работал упорно и тем отвлекался от нависших надо мною проблем. Я обнаружил, что мне нравится геология, и дела мои шли неплохо, тем более что геологических фактов в моем мозгу, видимо, хранилось немало. Саскинд договорился с колледжем, и между второй и третьей операциями (со все еще забинтованными головой и руками) я сдал письменные экзамены. Что бы я делал без Саскинда, не знаю.

После экзаменов я стал посещать библиотеку и, несмотря на предупреждения Саскинда, откопал газетные сообщения о той автокатастрофе, в которую попал. В них не оказалось того, что Трэнаван был довольно крупной фигурой в каком-то захолустном городишке Британской Колумбии. В общем, катастрофа была заурядная и больших откликов не вызвала. Но мне после чтения этих газет стали сниться дурные сны. Это напугало меня, и я прекратил свои изыскания.

Наконец мои мучения подошли к концу. Была сделана последняя операция, и с меня сняли бинты. На той же неделе пришли результаты экзаменов, и я превратился в бакалавра наук и свежеиспеченного геолога без работы. Саскинд предложил отметить мой успех и пригласил меня к себе домой. Мы сидели, попивая пиво, и разговаривали.

— Ну, что ты теперь собираешься делать? — спросил Саскинд. — Будешь писать диссертацию?

Я замотал головой.

— Нет, пока, я думаю, не буду. Мне надо поднабраться практического опыта.

Саскинд одобрительно кивнул.

— Ну а что ты собираешься делать?

— Мне не хочется связываться с какой-либо фирмой. Буду работать самостоятельно. Я полагаю, что в Северо-Западных территориях возможностей для свободного геолога хоть отбавляй.

Саскинд задумался.

— Не знаю, так ли уж это хорошо. — Он посмотрел на меня и улыбнулся. — Что, все-таки комплексуешь немного по поводу своей внешности? Думаешь забиться куда-нибудь подальше от людских глаз?

— Пожалуй, и это тоже, — протянул я неохотно. — Но, в общем, в самом деле я хочу двинуть на север.

— Ты пробыл в госпитале полтора года, — сказал Саскинд. — Ты мало знаком с людьми. Может, тебе лучше, выйдя на свет Божий, напиться, завести друзей, жениться, наконец!

— Боже мой! — воскликнул я. — Я бы не смог жениться.

Саскинд взмахнул своей кружкой.

— Почему это? Найди по-настоящему хорошую девушку, расскажи ей все, она все поймет, если полюбит тебя.

— Так, стало быть, теперь вы превращаетесь в брачного консультанта. А почему же вы в таком случае сами не женаты?

— Ну, кто ж пойдет за такого охламона, как я? — Он нервно задвигался в кресле и обсыпал свою грудь пеплом. — Да я ведь кое-что от тебя утаил, дружок. Ты ведь оказался страшно дорогим клиентом. Ты думаешь, тысяча долларов в месяц могли покрыть все расходы на тебя? Как бы не так! Один Роберте чего стоил! А ведь были еще и преподаватели, не говоря уже о баснословной стоимости моих услуг.

— Что вы хотите этим сказать, Саскинд? — спросил я.

— Когда пришел первый конверт с деньгами, в нем было еще кое-что, — сказал Саскинд и протянул мне листок бумаги. На нем были известные мне слова: «На благо Роберта Бойда Гранта», но ниже шла еще одна фраза: «Если этой суммы окажется недостаточно, напечатайте в колонке объявлений частных лиц газеты „Солнце Ванкувера“ следующее: „Р. Б. Г. нуждается в добавке“». — Когда тебя перевели в Монреаль, — продолжал Саскинд, — я решил, что настало время давать объявление. И этот кто-то, кто, сдается мне, сам печатает деньги, удвоил сумму. За полтора года он отвалил тебе тридцать шесть тысяч долларов. Сейчас в загашнике осталось около четырех тысяч. Как ты думаешь ими распорядиться?

— Отдам на благотворительные цели, — сказал я.

— Не валяй дурака. Ты что, собираешься выйти в открытое море без снаряжения и припасов? Спрячь в карман свою гордость и забирай деньги.

— Ладно, я подумаю, — согласился я.

— Чего тут думать! Вариантов все равно нет. У тебя ведь за душой ни гроша.

Я повертел в руках листок.

— Интересно все-таки, что за этим стоит? Кому все это понадобилось?

— Во всяком случае, к твоему прошлому это не имеет никакого отношения. Банда, с которой якшался Грант, вряд ли смогла бы наскрести и десять долларов. Вообще-то все госпитали получают такого рода пожертвования. Не такие большие, конечно, и не такие специфические, но дело, в общем, обычное. Может, какой-нибудь чудак миллионер прочел о тебе в газете, и ему взбрела в голову мысль помочь тебе. Кто знает? — Он пожал плечами. — Да, а деньги-то, две тысячи в месяц, всееще идут. Что будем делать?

Я написал несколько слов на клочке бумаги и передал ему. Он прочел и рассмеялся.

— «Р. Б. Г. говорит: „Хватит“». Хорошо. Я отправляю это в газету, и посмотрим, что будет. — Он разлил оставшееся пиво в стаканы. — Ну, и когда же ты отправляешься в свои заснеженные поля?

— Что ж, я воспользуюсь этими деньгами. И как только достану нужное оборудование, отправлюсь.

Саскинд сказал:

— Мне было приятно иметь с тобой дело, Боб. Ты хороший парень. Постарайся таким и остаться, слышишь? Оставь свое любопытство, забудь прошлое, смотри только вперед, и все будет в порядке. В противном случае ты можешь, как бомба, разлететься на куски. Ну и сообщай о себе время от времени.

Две недели спустя я покинул Монреаль. Я полагаю, что если бы кто-то спросил меня о моем отце, я бы назвал Саскинда, человека с сильным, беспощадным и добрым умом. Он привил мне вкус к табаку, хотя по количеству выкуренных сигарет я никогда даже не приближался к нему. Кроме того, он дал мне жизнь и здоровую психику.

Его полное имя было Авраам Айзек Саскинд.

Я всегда его звал просто Саскинд.

Глава 3

I
Вертолет завис прямо над верхушками деревьев. Я крикнул пилоту:

— Давай! Вон к той полянке на берегу озера.

Он кивнул, машина медленно пошла на снижение. На гладкой воде появилась рябь от воздушной струи. Последовал обычный толчок — колеса коснулись земли, сработала гидравлическая амортизация, и машина остановилась, продолжая слегка вибрировать от крутившегося винта.

Пилот не глушил мотор. Я открыл дверь и начал сбрасывать оборудование, которому падение с небольшой высоты не могло нанести вреда. Затем я выбрался из вертолета и стал вытаскивать ящики с инструментами. Пилот и не думал мне помогать. Он сидел на своем месте и просто наблюдал за тем, как я работаю. Можно было подумать, что устав профсоюза летчиков запрещает им возиться с багажом.

Я выгрузил все и крикнул ему:

— Через неделю прилетишь?

— Ладно, — откликнулся он. — Утром, что-нибудь около одиннадцати.

Я отошел. Вертолет оторвался от земли, поднялся и исчез за деревьями, похожий на большого неуклюжего кузнечика. Я начал устраиваться на месте. Других планов на сегодня у меня не было, может, еще поудить немного. Конечно, тем самым я лишал Компанию Маттерсона значительной части моего рабочего дня, но я давно понял, что набрасываться на работу сразу, без подготовки не следует.

Многие люди, особенно горожане, если им приходится жить на природе, превращаются в свиней. Он не бреются, не оборудуют туалет, питаются одним горохом. Я же люблю устраиваться основательно и удобно, а это требует времени. Еще оно из моих правил: работа идет, даже если ты просто бродишь вокруг лагеря. К примеру, сидя на берегу с удочкой в ожидании поклевки, можно обозревать местность, и ее характер немало скажет опытному геологу. Чтобы понять, что яйцо тухлое, не обязательно есть его до конца, и так же не обязательно перелопачивать каждый метр территории, чтобы узнать, что есть в земле и чего нет.

Итак, прежде всего я оборудовал лагерь. Выкопал яму под отхожее место и тут же им воспользовался. Набрал на берегу сухого хвороста и разжег костер. Отыскал кофейник, налил в него воды и поставил его на огонь. Затем набрал лапника для своего ложа. К этому моменту кофе поспел, я сел и, прислонившись спиной к камню, начал рассматривать озеро. Насколько я мог видеть со своего места, местность вокруг озера была геологически неоднородна. Берег, на котором я сидел, был почти наверняка мезозойским: осадочные породы, вулканические скалы, словом, пейзаж для изысканий многообещающий. Другой берег, судя по характеру местности и по тому, что мне удалось заметить с воздуха, был, вероятно, палеозойским и сулил мало интересного. Впрочем, мне все равно предстояло отправиться туда и посмотреть все на месте. Я глотнул горячего, обжигающего кофе и набрал в руку горсть мелкой гальки. Не торопясь, я разглядывал ее, позволяя камушкам по одному падать с ладони. Оставшийся камушек я забросил в озеро, и он булькнул, образовав расходящиеся круги на воде.

Озеро было ледникового происхождения. Точнее, это был типичный для Канады замкнутый мореной пруд, не более мили в длину, подпитываемый с севера довольно крупным ручьем. С воздуха я видел и морену, и речку, вытекавшую из озера и мчавшуюся на юг к долине, где Корпорация Маттерсона собиралась строить плотину.

Я выплеснул остатки кофе, сполоснул кофейник и кружку и принялся сооружать ветрозащитную стенку. Палаток я не люблю. Во-первых, в них не теплее, чем снаружи, во-вторых, с ними много возни, и если их хорошо не натянуть, они легко промокают. А стенку можно сделать из подручного материала, который не надо таскать с собой, как палатку. В случае дождя легко соорудить и непромокаемую крышу. Конечно, тут нужно умение, но за время моих долгих скитаний по Северо-Западным территориям я его приобрел.

К середине дня лагерь был готов. Все вещи, которые могли мне понадобиться, находились под рукой, в определенных местах, и мне легко было до них добраться. Эту систему я отрабатывал долго, следуя примеру эскимосов, у которых она достигла совершенства: любой странник может зайти в незнакомый шатер-иглу и, протянув в темноте руку в нужном направлении, обнаружить масляную лампу или костяные рыболовные крючки.

Плеск рыбы в озере заставил меня вспомнить о том, что я голоден, и возникшая в воображении картина кипящей на сковороде форели показалась мне привлекательной. Вообще-то на рыбной диете в холодном климате долго не протянешь, но в Форт-Фаррелле я все-таки поел мяса, а в дальнейшем, если нужно, разжился бы олениной.

В этот вечер, лежа на мягком лапнике и глядя в разукрашенное звездными алмазами небо, я думал о Трэнаванах: до сих пор, памятуя о том, что сказал мне Саскинд, я избегал этого, но сейчас я не пытался себя пересилить. Когда случайно прикусишь щеку, язык невольно тянется к больному месту. Так все время влекла к себе и эта история.

Она и в самом деле представлялась странной. Какого черта Маттерсону надо было так старательно вычеркивать из жизни имя Трэнавана и память о нем? В задумчивости я курил сигарету, глядя на красные угли потухшего костра. Я все более убеждался в том, что ключ ко всему — автокатастрофа. Но трое из попавших в нее погибли, а четвертый ничего о ней не помнил, да и не хотел вспоминать Ситуация зашла в тупик.

Кому же выгодна смерть Трэнавана? Конечно, Буллу Маттерсону. Он стал единоличным хозяином целой империи. Можно это считать мотивом убийства? По словам Мак Дугалла, Маттерсон был в бизнесе тверд и жесток, но ведь не всякий же бизнесмен с кулаками — убийца.

Далее: где находился Булл Маттерсон во время катастрофы? Кто еще выиграл от нее? Еще Клэр Трэнаван. А где она была в это время? Ах, дурак, она была в Швейцарии, зеленой школьницей. Так что оставим Клэр Трэнаван в покое.

Кто еще? Кажется, больше никто особой выгоды в результате этой истории не получил, во всяком случае финансовой. Вообще о тех, кто так или иначе с ней связан, я знал очень мало. Здесь тоже был тупик.

Тут я решительно прервал свои полудремотные рассуждения. О чем это я думаю? Я должен от всего этого держаться подальше, для меня это слишком опасно. В том, что это так, я убедился скоро, в два часа ночи, когда проснулся в холодном поту и лихорадочной дрожи. Меня вновь посетил Сон.

II
С рассветом мне полегчало, и все, как это и бывает по утрам, предстало в ином свете. Я соорудил завтрак: горох, ветчину, яичницу и с аппетитом проглотил все это. Затем надел приготовленный с вечера рюкзак. Полевой геолог на ходу обычно напоминает движущуюся рождественскую елку. Я — человек крупный, но и для меня груз был значительным. Теперь понимаете, почему я не люблю брать с собой палатку?

На лицевой стороне моего рюкзака — большой желтый круг. Я придаю ему серьезное значение, ибо, бродя по лесам Североамериканского континента, нетрудно пересечься с каким-нибудь дураком охотником, который разрядит свою пушку по любому движущемуся предмету. Желтый круг должен заставить его повременить, прежде чем давить на спусковой крючок, и в это мгновение сообразить, что на животном в лесу таких кругов не бывает. По той же причине я беру с собой накидку столь ярких цветов, какую ни одни индеец, даже в пьяном виде или под страхом смерти, носить не будет. А моя шерстяная шапка снабжена большим красным помпоном. В общем, я в прямом смысле слова представляю собой колоритную личность.

Я проверил затвор своего ружья, убедился, что патрона в стволе нет, поставил предохранитель и отправился по берегу озера на юг. С южной части долины я и собирался начать разведку. Через неделю вертолет перебросит меня на север. Я планировал тщательное изучение всего района.

В конце первого дня работы я сверил мои результаты с выпущенной правительством геологической картой и нашел, что мои данные более точны. Я обнаружил следы молибдена, цинка и свинца, но ничего такого, из-за чего Компания Маттерсона могла поднять шум. Когда геолог говорит о следах, он именно это и подразумевает.

Я продолжал работу и к концу недели пришел к твердому убеждению, что добыча ископаемых в южной части долины Кинокси — дело бесперспективное. Я упаковал все свои вещи и стал ждать вертолета. Он прибыл с потрясающей точностью.

На этот раз летчик высадил меня в северной части долины, у ручья. Один день я опять посвятил оборудованию лагеря, а на следующий отправился осматривать местность.

На третий день я понял, что за мной наблюдают. Признаки этого были малозаметны, но они были: нитка, зацепившаяся за сучок, свежая царапина на дереве, сделанная не мной, и однажды — блеск неосторожно выдвинутого на солнце бинокля.

В северных лесах не принято подходить к чьей-либо стоянке и не знакомиться с ее хозяином. Тот, кому нечего скрывать, так не сделает. Я, конечно, не возражаю против того, что у людей есть свои секреты, у меня они тоже есть, но когда эти секреты касаются меня, мне это не нравится и злит меня. Впрочем, пока я ничего не мог с этим поделать и продолжал работать как ни в чем не бывало, надеясь скоро преподнести этому типу сюрприз.

На пятый день я запланировал обследовать крайнюю часть долины в северной стороне и решил, что заберусь на север как можно дальше и там где-нибудь заночую. Я пробирался вдоль ручья и вдруг услышал сзади меня голос:

— Куда это ты направляешься?

Я замер и обернулся. Невдалеке стоял высокий человек в красной накидке и с небрежно взятым наперевес охотничьим ружьем. Оно не было повернуто в мою сторону, но это могло произойти в любую секунду, так что фактически я оказался у него на мушке. Поскольку этот парень только что появился из-за дерева, он явно поджидал меня в засаде. Момент, чтобы уличить его в этом, был неподходящий, и я просто спросил его:

— Эй, откуда это ты взялся?

Я заметил, как у него напряглись желваки на скулах. Парень был молодой, немногим более двадцати. Он сказал:

— Ты не ответил на мой вопрос.

Его напряженные скулы мне не понравились, и я опасался, как бы не напрягся и его палец на спусковом крючке. Парни его возраста заводятся с пол-оборота. Я поправил рюкзак и сказал:

— Я иду вверх по долине.

— Зачем?

— Вообще-то это не твое дело, сосунок, но я веду разведку для Корпорации Маттерсона.

— Но не на этой земле. — Он мотнул головой в сторону. — Видишь этот знак?

Я посмотрел туда, куда он указал, и увидел небольшую кучу камней. Она сильно заросла зеленью, почему я и не приметил ее. С той стороны, откуда я подошел, она была совершенно невидима. Я взглянул на своего молодого друга.

— Ну и что?

— А то, что здесь земля Маттерсона кончается. — Он ухмыльнулся, но без тени юмора. — Я ждал, когда ты объявишься здесь, — знак облегчает мне задачу объяснить тебе, что к чему.

Я прошел немного и оглядел камни. Парень двинулся за мной, сжимая свое ружье. Теперь знак оказался между нами, и я сказал:

— Здесь-то я могу стоять?

— Конечно, — сказал он весело. — Там ты можешь стоять. Законом не возбраняется.

— Не возражаешь, если я сниму рюкзак?

— Нет, если ты его не положишь по эту сторону границы. — Он улыбнулся, и было видно, что он доволен своей забавой.

Я решил пока не обращать на это внимания, снял рюкзак, поставил его на землю, расправил плечи. Это его насторожило, он заметил, что я крупного телосложения, и ружье дернулось в мою сторону, сейчас я уж точно оказался у него под прицелом.

Я вынул из бокового кармана карту и взглянул на нее.

— Но здесь нет никакой границы.

— А ее и не может быть. Это ж карта Маттерсона. А земля — Трэнавана.

— А, то есть Клэр Трэнаван?

— Вот именно. — Он нетерпеливо повел ружьем.

— А где она? Мне бы хотелось с ней встретиться.

— Она — здесь, но ты ее не увидишь, пока она сама этого не захочет. — Он издал короткий смешок. — Я на твоем месте не торчал бы здесь в ожидании встречи. А то превратишься в пень.

Я кивнул.

— Я устроюсь вон там, на полянке. А ты, сынок, отваливай и скажи мисс Трэнаван, что я знаю, где хоронят мертвых.

Сам не понимаю, почему я сказал это, но мне казалось в тот момент, что так было надо. Он вздернул подбородок.

— Что?

— Беги и передай это мисс Трэнаван, — сказал я. — Ты ведь у нее мальчик на побегушках.

Я наклонился, взял рюкзак и ушел, оставив его стоять с открытым ртом. Когда я достиг поляны и посмотрел назад, его уже и след простыл.

Костер разгорелся, кофе булькало, когда я услышал приближавшиеся сверху по долине голоса. Появился мой приятель, охотник, но на этот раз без своей артиллерии. За ним шла аккуратно одетая женщина — в джинсах, в рубашке с открытым воротом и накидке. Некоторым женщинам идут джинсы, но не многим. Как заметил Огден Нэш, женщина, захотевшая носить брюки, должна представлять себе, как она будет выглядеть в них со спины. Несомненно, фигура мисс Трэнаван смотрелась бы в любом наряде, даже в джутовом мешке.

Она была прекрасна даже в состоянии ярости. Решительно приблизившись прямо ко мне, она провозгласила:

— Что это все значит? Кто вы такой?

— Мое имя Бойд, — сказал я. — Я геолог и работаю на контракте у Корпорации Маттерсона. Я…

Она взглянула на меня леденящим взором. Я никогда не видел такого холода.

— Хватит. Дальше этого места вверх по долине вы не пойдете, мистер Бойд. Последи за этим, Джимми.

— Да я ему говорил, мисс Трэнаван, но он не захотел меня слушать.

Я повернул голову и посмотрел на него.

— Не влезай в это дело, малыш. Мисс Трэнаван на земле Маттерсона по приглашению, а ты нет, так что лети отсюда. И больше не тыкай в меня ружьем, а то я завяжу его тебе вокруг шеи.

— Мисс Трэнаван, это ложь, — завопил он. — Я никогда…

Тут я развернулся и ударил его. Это хороший прием: вы распрямляете руку снизу вместе с поворотом корпуса, и когда она входит в контакт, скорость набирается приличная. Мой кулак попал ему под челюсть и приподнял его чуть ли не на фут. Он шлепнулся на спину, потрепыхался немного, как вытащенная на берег форель, и затих.

Мисс Трэнаван смотрела на меня с широко открытым ртом — можно было свободно заглянуть внутрь. Я потер кулак и сказал спокойно:

— Не люблю лжецов.

— Он не лжец, — воскликнула она. — У него не было ружья.

— Когда на меня смотрит дуло тридцатого калибра, я уж как-нибудь знаю, что это такое. — Я указал пальцем на распростертое снизу на сосновой хвое тело. — Этот тип следил за мной в течение последних трех дней. Я этого тоже не люблю. И он получил, что ему причитается.

По тому, как она оскалила зубы, я решил, что она собирается меня укусить.

— Вы — варвар, вы даже не дали ему возможности вам ответить. Я оставил это без внимания. Я бывал в разных заварушках и не настолько глуп, чтобы давать такие возможности другим. Пусть этим занимаются спортсмены, которые как раз и зарабатывают тем, что позволяют вышибать из себя мозги.

Она опустилась на колени перед распростертым телом.

— Джимми, Джимми, ну как ты? — Затем взглянула на меня. — Вы, должно быть, сломали ему челюсть.

— Нет, — сказал я. — Не так уж сильно я его ударил. Ну, пострадает духом и телом несколько дней, и все. — Я взял кружку, зачерпнул из ручья воды и вылил ее на лицо Джимми. Он пошевелился и застонал. — Через несколько минут он встанет. Отведите его к себе и скажите ему, чтобы он перестал бегать за мной с ружьем, а не то я убью его.

Она сердито засопела, но ничего не сказала. Джимми очнулся и смог нетвердо стать на ноги. Его взгляд в мою сторону был исполнен неприкрытой ненависти. Я сказал:

— Когда вы уложите его, мисс Трэнаван, рад буду повидать вас вновь. Я буду на этом же месте.

Она повернула ко мне удивленное, вспыхнувшее лицо:

— Почему это вы думаете, что я захочу вас снова увидеть?

— Потому что я знаю, где хоронят мертвых, — сказал я вежливо. — И не бойтесь. Я никогда не поднимаю руку на женщин.

Я мог бы поклясться, что она произнесла несколько слов из лексикона лесорубов, но сделала это вполголоса, и я их не расслышал. Затем она подала Джимми руку, и они, пройдя мимо знака, скрылись из виду. К этому моменту кофе весь выкипел, и я, выплеснув остатки, принялся готовить новую порцию. Взглянув на небо, я обнаружил, что день на исходе и пора подумать о ночевке.

Когда сгустились сумерки, я заметил ее фигуру среди деревьев, она возвращалась. Я сидел, удобно устроившись спиной к огню, и обрабатывал жирный кусок утки, поджаренной мною на вертеле. Она подошла, остановилась прямо передо мной и резко спросила:

— Что вам здесь нужно на самом деле? — Я взглянул на нее.

— Хотите поесть? — Она нетерпеливо отмахнулась. — Жареная утка, свежий хлеб, сельдерей, горячий кофе, по-моему, неплохо, а?

Она присела на корточки рядом со мной.

— Это я приказала Джимми следить за вами. Я знала о вашем приходе. Но я не велела ему заходить на землю Маттерсонов. И о ружье ничего не говорила.

— А может, и следовало бы, — заметил я. — Может, следовало сказать так: «Джимми, не бери с собой ружье!»

— Я знаю, Джимми немного диковат, но это не извиняет того, что вы сделали.

Я взял кусок хлеба из глиняного очага, положил его на деревянную тарелку.

— Вам когда-нибудь приходилось смотреть в направленное на вас оружейное дуло? Довольно-таки неприятное ощущение, а я человек нервный и в такие моменты теряю над собой контроль. — Я протянул ей тарелку. — Немного утки?

Ее ноздри почуяли аромат жареного мяса, и она засмеялась.

— Ладно, купили меня. Пахнет действительно вкусно. Я начал разрезать утку.

— С Джимми ничего страшного не случилось, если не считать, конечно, оскорбленного самолюбия. Если он будет продолжать ют так носиться по лесам с ружьем, в один прекрасный момент он ухлопает кого-нибудь, и его повесят. Так что я спас ему жизнь. А кто он?

— Один из моих людей.

— Значит, вы знали о моем приходе сюда, — произнес я задумчиво. — Да, новости распространяются здесь быстро, особенно если учесть, что населения здесь раз, два и обчелся.

Она выбрала на тарелке кусочек грудки и отправила его в рот.

— Обо всем, что касается меня, я должна знать. У-у, это и впрямь вкусно!

— Ну, повар из меня никудышный, — сказал я. — На свежем воздухе все кажется вкусным. А каким образом я касаюсь вас?

— Вы работаете на Маттерсона. Вы были на моей земле. Это касается меня.

Я сказал:

— Когда я подписывал контракт на эту работу, Говард Маттерсон немного поспорил с человеком по имени Доннер. Он сказал, что уладил какой-то вопрос с некоей Клэр, то есть, по всей вероятности, с вами. Ну и что? Уладил?

— Я не виделась с Говардом Маттерсоном уже месяц и предпочла бы вообще с ним не встречаться.

— Вы не можете меня винить в том, что я не знаю всех обстоятельств. Я был уверен в том, что дело это чистое. Да, Маттерсон странно ведет свои дела.

Она взяла утиную ногу и стала аккуратно ее обгладывать.

— Не странно, а бесчестно. Впрочем, это зависит от того, о каком Маттерсоне вы говорите. Жулик — Булл Маттерсон, а Говард просто недотепа.

— Вы думаете, он просто забыл поговорить с вами? — спросил я с удивлением.

— Что-то в этом роде. — Она ткнула в мою сторону утиной косточкой. — О каких это мертвецах вы говорили?

Я улыбнулся.

— А, я просто хотел побеседовать с вами. Я знал, что это вас заставит прийти.

— Почему это? — Она уставилась на меня.

— Но ведь вы пришли, правда? Вообще-то это вариант старой шутки: один любитель розыгрышей послал своим приятелям такую телеграмму: «Немедленно беги, все раскрылось». И что же? Девять из десяти тут же удрали из города. Почти у каждого есть, что скрывать.

— Вам просто недоставало компании, — сказала она едко.

— Мог ли я пропустить возможность поужинать с прекрасной женщиной в лесу?

— Я вам не верю, — сказала она ровным голосом. — Оставьте при себе комплименты. В конце концов, я могла бы оказаться старой каргой лет под девяносто. Впрочем, вы, конечно, наводили обо мне справки. Так что же вам нужно, Бойд?

— Хорошо, — сказал я. — Давайте начнем вот с чего. Вы когда-нибудь подробно интересовались соглашением о партнерстве Трэнавана и Маттерсона, а также сделкой между Маттерсоном и попечителями владений? Мне кажется, что эти дела стоят того, чтобы в них углубиться. Почему этого никто не сделал?

Она смотрела на меня, широко открыв глаза.

— Ничего себе! Если вы занимались такими расспросами в Форт-Фаррелле, то как только старый Булл узнает об этом, считайте, что вы в беде.

— Да, — сказал я. — Я знаю, что ему бы хотелось забыть о существовании Трэнавана. Но не волнуйтесь Он ничего не пронюхает. У меня есть сугубо личный источник информации.

— А я и не волнуюсь, — сказала она холодно. — Но вы, наверное, думаете, что сможете обращаться с Маттерсоном так же, как с Джимми. Я бы на вас не поставила.

— Я понимаю, что это вам безразлично, — сказал я с улыбкой, — но почему никто не попытался разобраться в той сделке? Ведь она с запашком. Ну вот вы, например?

— А что я? — произнесла она быстро. — Какое мне дело до того, как Маттерсон облапошивает своих попечителей. Впутывание во все это денег бы мне прибавило?

— Вы хотите сказать, что вам нет дела до того, что намерения Джона Трэнавана были искажены, и это прибавило денег Маттерсону? — спросил я нарочито мягким тоном.

На мгновение мне показалось, что она швыряет в меня тарелку. Лицо ее побелело, щеки пошли красными пятнами.

— Идите вы к черту! — закричала она. Потом, постепенно успокаиваясь, добавила:

— Однажды я такую попытку сделала. Но ничего из этого не вышло. Доннер содержит все документы Корпорации Маттерсона в таком дьявольски запутанном виде, что развязать этот узел сможет лишь команда из высокооплачиваемых юристов, да и то лет, наверное, за десять. Это мне былоне по карману, и мой адвокат посоветовал мне не влезать в это. А вас-то все-таки почему это интересует?

Я наблюдал за тем, как она обмакнула кусок хлеба в соус, и подумал, что девушки с хорошим аппетитом в моем вкусе.

— Не знаю, интересует ли меня это в самом деле. Над этим тоже следует подумать. Как и над тем, почему Маттерсон хочет похоронить Трэнавана навечно.

— Не высовывайтесь, голову отрубят, — предупредила она меня. — Маттерсон таких вопросов не любит. — Она поставила тарелку на землю, встала и направилась к ручью сполоснуть руки. Затем вернулась, вытирая их большим мужским носовым платком. Я налил кофе.

— Но я ведь спрашиваю не Маттерсона, а Трэнаван. Любой Трэнаван сам должен задавать такие вопросы время от времени, не так ли?

— Разумеется. И, как любой другой, не получать на них ответа. — Она пристально посмотрела на меня. — Что вам все-таки нужно, Бойд? Кто вы, черт возьми?

— Я просто свободный наемный геолог. А Маттерсон часто вас беспокоит?

Она отхлебнула горячего кофе.

— Да нет. Здесь я бываю редко. Я приезжаю сюда на пару месяцев в году, чем, наверное, раздражаю его. Вот и все.

— И вы так и не знаете, что он имеет против Трэнавана?

— Нет.

Я посмотрел в огонь и произнес задумчиво:

— Кое-кто мне сказал, что хотел бы, чтобы вы вышли замуж. Подразумевалось, что тогда здесь не осталось бы никого с фамилией Трэнаван.

Она вспыхнула.

— Это Говард… — Она запнулась и закусила губу.

— Что — Говард?

Она вскочила на ноги и отряхнулась.

— Вы мне не нравитесь, мистер Бойд. Вы задаете слишком много вопросов, а я не могу на них ответить. Я не знаю, кто вы, чего вы хотите. Если вы хотите заняться Маттерсоном, это ваше дело. Но вот вам бесплатный совет: «Не надо». Маттерсон котлету из вас сделает. Впрочем, меня это не касается. Но вот что запомните — оставьте меня в покое.

— А что вы мне сделаете такого, чего не сделал бы Маттерсон?

— Имя Трэнаван не совсем забыто. У меня есть хорошие друзья.

— Надеюсь, получше, чем Джимми, — предположил я саркастически.

И тут мне пришло в голову, что ссорюсь я с ней напрасно. В этом не было никакого смысла. Я поднялся на ноги.

— Послушайте, я ведь не собираюсь воевать с вами и вмешиваться в ваши дела не собираюсь. Я человек безобидный, конечно, если в меня не тычут ружьем. Я отправлюсь к Маттерсону и просто скажу ему, что вы не пустили меня в свои владения. Мне-то что от этого?

— Ну вот и отправляйтесь, — сказала она, и в голосе ее послышались какие-то нотки сомнения. — Странный вы человек, Бойд. Приходите сюда как посторонний и вдруг начинаете копаться в истории десятилетней давности, которую все уже забыли. Откуда вы вообще о ней узнали?

— Тот, кто мне об этом рассказывал, предпочел бы остаться неизвестным.

— Не сомневаюсь в этом, — сказала она с презрением. — Такое впечатление, что жители Форт-Фаррелла находят удобным иметь короткую память и излишнюю робость.

— У вас, наверное, и в Форт-Фаррелле есть друзья? — спросил я.

Она застегнула накидку, становилось свежо.

— Я не собираюсь торчать здесь и играть с вами в секретики, мистер Бойд. Запомните одну вещь: никогда не появляйтесь на моей земле.

Она повернулась, чтобы уходить. Я сказал:

— Стойте! В лесу ведь всякие духи, лешие, животные, мало ли на что можно налететь. Мне бы не хотелось, чтобы вы повстречались с медведем. Я провожу вас до вашего лагеря.

— О, Господи! Лесной кавалер нашелся, — сказала она с неприязнью, но остановилась. Пока я забрасывал землей костер и проверял ружье, она при слабом свете луны рассматривала мою стоянку.

— Неплохо устроились.

— Дело опыта. Ну что, пошли?

Она зашагала рядом со мной, и когда мы миновали знак, я сказал:

— Благодарю вас, мисс Трэнаван, за то, что вы разрешили мне вступить на вашу землю.

— Не могу устоять перед галантностью, — сказала она и, показывая рукой в сторону, добавила:

— Идем туда.

III
Ее «лагерь» оказался для меня полным сюрпризом. После того как мы более получаса шли вверх по склону, что дало ощутимую нагрузку на мускулы ног, перед нами неожиданно возник темный силуэт дома. В луче фонаря, который она вынула, мелькнула стена из гранита и бревен, сверкнули большие окна. Она толкнула незапертую дверь и сказала с некоторым нетерпением:

— Ну, что же вы не входите?

Внутренность дома поразила меня еще больше. Дом был большим и теплым, с центральным отоплением. Она зажгла свет, и я увидел комнату, столь громадную, что дальний ее конец тонул в темноте. Одна стена была застеклена, и через нее открывался великолепный вид на долину. Далеко внизу блестело под луной озеро, вокруг которого я вед разведку. Она еще раз щелкнула выключателем, и комната ярко осветилась. Я увидел отполированный деревянный пол, покрытый шкурами, современную мебель, яркие полоски книг на другой стене и грампластинки, разбросанные на полу, перед встроенным в стену проигрывателем, словно кому-то неожиданно помешали слушать музыку.

Настоящий дачный домик миллионера! Я оглядывался кругом с удивлением и, вероятно, с широко открытым ртом.

— М-да, можно было бы даже стать президентом по одной-единственной причине рождения в подобном доме, — сказал я.

— Я не нуждаюсь в ваших шуточках, — сказала она. — Если хотите выпить, пожалуйста, это вон там. И если хотите, займитесь камином. Необходимости в этом нет, но я люблю смотреть на огонь.

Она исчезла, прикрыв за собой дверь. Я поставил ружье и подошел к камину. Он представлял собою громадное гранитное сооружение, над очагом можно было свободно зажарить лося. В нем тлело несколько угольков, и я заправил его дровами из находившейся рядом поленницы. Подождав, пока огонь разгорится, я совершил обход комнаты, полагая, что хозяйка вернется не так скоро. Известно, что жилище способно много рассказать о его владельце.

Книжки оказались самые разные. Много современных романов, но в основном не авангардных, так, всякие надуманные истории; солидная порция английской и французской классики; полка биографий с вкраплениями истории, главным образом Канады. Что больше всего меня поразило, так это куча книг по археологии, по большей части ближневосточной. Да, Клэр Трэнаван, кажется, оригинальная женщина.

Я оставил книги и двинулся дальше по комнате, рассматривая образцы разномастной керамики и скульптуры, на вид относившиеся ко временам Мафусаила, фотографии животных, в основном канадских, набор ружей и пистолетов в стеклянном шкафу. Я с любопытством рассматривал их сквозь стекло и обнаружил, что, хотя они содержались в порядке, все покрыты налетом пыли. Затем я задержался взглядом на фотографии великана медведя и решил, что тому, кто его снимал, даже пользуясь телевиком, пришлось подойти к нему чертовски близко.

Она сказала за моей спиной:

— Немного напоминает вас, верно?

Я обернулся.

— Я не такой огромный. Он же раз в шесть больше меня.

Она переоделась в хорошо скроенные брюки, купленные, надо думать, в дорогом магазине.

— Я сейчас навещала Джимми. Думаю, с ним все будет в порядке.

— Я ударил ровно настолько, насколько это было необходимо, — сказал я. — Достаточно для того, чтобы научить его, как себя вести. А гнездышко ничего себе.

— Бойд, меня тошнит от ваших слов, — сказала она холодно. — Вообще можете убираться отсюда. Вы грязный человек, если думаете, что я делю это «гнездышко» с Джимми Вейстрендом.

— Ай-ай-ай, — сказал я. — Вы делаете слишком поспешные выводы, Трэнаван. Я имел в виду лишь то, что все это чертовски здорово. Я никак не ожидал все это увидеть в лесу, больше ничего.

Медленно краска сошла с ее щек, и она сказала:

— Извините, если я поняла вас неправильно. Может быть, я излишне нервничаю. Если так, это ваша вина, Бойд.

— Не надо извинений, Трэнаван.

Она вдруг начала смеяться, сначала тихо, потом громче и громче. Я не мог удержаться, последовал за ней, и секунд тридцать мы хохотали, как безумные. Затем она взяла себя в руки.

— Нет, — сказала она, мотая головой, — так не пойдет. Не надо звать меня Трэнаван. Зовите меня лучше Клэр.

— А я — Боб, — сказал я. — Привет, Клэр.

— Привет, Боб.

— Ты знаешь, я в самом деле никак не намекал на твои отношения с Джимми. Он недостаточно мужествен для тебя.

Она погасила улыбку, сложила руки на груди и посмотрела на меня долгим взглядом.

— Боб Бойд, до сих пор я не встречала ни одного человека, общение с которым заставляло бы меня вот так все время вставать на дыбы. Если ты думаешь, что я сужу о людях по тому, каковы они в драке, ты сильно ошибаешься. Вообще тебе надо было стать анестезиологом — стоит тебе открыть рот, как тут же сморозишь что-нибудь. Ладно, ради Бога, помолчи и налей мне чего-нибудь.

Я направился к бару.

— А тебе не следует заимствовать остроты у герцога Эдинбургского. Это выглядит претенциозно. Что будешь пить?

— Виски с водой, пополам. Там есть отличное виски.

Да, виски действительно было отличное — «Айлейский туман». Я с почтением взял бутылку и вспомнил о Хэмише Мак Дугалле — интересно, как давно он не виделся с Клэр Трэнаван? Вслух я этого, конечно, не произнес и решил, как она советовала, помолчать.

Когда я передавал ей стакан, она спросила:

— Сколько времени ты в этих лесах?

— Около двух недель.

— Не хочешь принять горячую ванну?

— Клэр, за это я отдал бы душу. Озерная вода слишком холодна, и часто в ней не пополощешься.

Она показала пальцем:

— Иди в ту дверь, а там — вторая дверь налево. Полотенце для тебя приготовлено.

— Могу я взять с собой виски?

— Конечно.

На ванную стоило посмотреть. Выложенная белым и синим кафелем, она была настолько большая, что здесь можно было бы проводить собрания, если б такая фантазия пришла вам в голову. Сама ванна представляла собой выемку в полу и больше напоминала плавательный бассейн. Из крана лилась горячая вода. Тут же была гора полотенец, каждое величиной с акр.

Пока я отмокал в воде, разные мысли посещали меня. Я думал о том, почему Клэр вспомнила Говарда Маттерсона, когда я заговорил о ее замужестве; о рисунках на этикетках от виски, в особенности того, с острова Айлей; об изгибе шеи Клэр Трэнаван у воротничка рубашки; о человеке, которого я никогда не видел, — Булле Маттерсоне, о том, как он выглядит, о завитке волос за ухом Клэр Трэнаван.

Ни одна из этих мыслей не получила какого-либо завершения, так что я выбрался из ванны, насухо вытерся и допил свое виски. Когда я одевался, до меня донеслись откуда-то из глубины домика — ничего себе домика! — звуки музыки, заглушившие отдаленное ворчание дизельного генератора, и, вернувшись в комнату, я застал Клэр сидящей на полу и слушающей финал Первой симфонии Сибелиуса.

Она подала мне пустой стакан и рукой показала на бар. Я налил нам по новой порции виски и тихо уселся рядом с ней. Музыка кончилась, она зябко поежилась и, глядя через окно на долину, залитую лунным светом, сказала:

— Мне всегда кажется, что эта музыка изображает вот это.

— Финские пейзажи очень напоминают Канаду, — подтвердил я. — Леса, озера.

Она приподняла бровь.

— Ого, лесной кавалер не только галантен, но и образован.

Я улыбнулся.

— У меня и диплом есть.

Она покраснела.

— Прошу прощения. Мне не следовало так говорить. С моей стороны это скверно, да?

— Да ничего, — сказал я, махнув рукой. — А почему ты построила дом здесь?

— Как тебе, наверное, сообщил твой таинственный осведомитель, я ведь выросла в этих краях. Дядя Джон и оставил мне эту землю. Я ее люблю, потому на ней и обосновалась. — Она помедлила. — Кстати, поскольку ты так хорошо информирован обо мне, ты, наверное, знаешь, что он мне, собственно, не родной дядя.

— Да, — сказал я и решил сменить темп. — У меня есть к тебе одно замечание. Ружья и пистолеты нужно чистить почаще.

— Я сейчас ими не пользуюсь. У меня пропало желание убивать животных. Я теперь пристрастилась к фотоохоте.

— Вот такого рода? — спросил я, показывая на крупный план оскаленной пасти медведя. Она кивнула головой, и я сказал:

— Надеюсь, когда ты снимала это ружье было под рукой?

— Я была вне опасности. — Мы погрузились в молчание и долго смотрели на огонь. Потом она спросила:

— Боб, сколько тебе еще осталось работать на Маттерсона?

— Недолго. Я фактически все закончил. Остался лишь кусок Трэнаван. — Я улыбнулся. — Думаю, тут ничего не поделаешь. Владелец — с норовом.

— А потом что?

— А потом вернусь на Северо-Западные территории.

— На кого ты там работаешь?

— Ни на кого, на себя.

Я рассказал ей немного о своей работе.

— Я вел там разведку полтора года и кое-что нашел. Это позволило мне протянуть еще пять лет. Но это время было неудачным, потому я и подрядился к Маттерсону — надо обеспечить мои дальнейшие изыскания.

Она задумалась.

— Ищешь холостую жилу, тыкая пальцем в небо?

— Что-то вроде этого, — согласился я. — А ты чем занимаешься?

— Я — археолог, — сказала она неожиданно.

— Ну! — вырвалось у меня.

Она встрепенулась и посмотрела на меня.

— Я не дилетант, Боб. Я не какая-нибудь богачка, которая носится со своим хобби, пока не вышла замуж. Я работаю в этой области, почитай мои статьи.

— Да что ты так отбиваешься? Я верю тебе. Где ты ведешь свою разведку?

Она засмеялась.

— В основном на Ближнем Востоке, хотя я делала раскопки и на Крите. — Она показала на статуэтку женщины в юбке с оборками и с обнаженной грудью. — Вот это — с Крита. Правительство разрешило мне взять ее.

Я взял статуэтку в руки.

— Это Ариадна?

— Я тоже так думаю. — Она посмотрела в окно. — Каждый год я стараюсь вернуться сюда. Средиземноморье такое голое и без лесов, меня тянет в родные места.

— Я понимаю.

Мы проговорили еще долго, пока не погас огонь. О чем мы говорили, я толком не помню, просто обо всяких обычных вещах, что составляют жизнь каждого. В конце концов она сказала:

— Меня клонит в сон. Который час?

— Два часа.

Она засмеялась.

— Ничего удивительного. — Она помолчала. — Если хочешь остаться, есть лишняя кровать. Возвращаться в лагерь уже поздно. — Она строго посмотрела на меня. — Но запомни: никаких заигрываний. Будешь приставать — тут же вылетишь вон.

— Хорошо, Клэр. Не буду, — обещал я.

* * *
Спустя два дня я вернулся в Форт-Фаррелл. Как только я добрался до своей комнаты в гостинице Дома Маттерсона, то первым делом наполнил ванну и забрался в нее, чтобы предаться любимому занятию: лежать в воде, попивая что-нибудь крепкое и обдумывая свои дела.

Я покинул дом Клэр на другое утро после нашей встречи. К моему удивлению, она была сосредоточенна и замкнута. Правда, она приготовила отличный и вполне подходящий для мужчины завтрак, но так поступила бы любая хозяйка просто по привычке. Я решил, что, может быть, она сожалела о сближении с врагом, в конце концов, я ведь работал на Маттерсона; а может быть, ее все же задело то, что я на самом деле не приставал к ней. Женщин никогда толком не поймешь.

Во всяком случае, когда мы прощались, она вела себя весьма сдержанно. Когда я сказал, что ее дом будет стоять на берегу нового озера, как только Маттерсон построит плотину, она взорвалась:

— Маттерсону не удастся затопить мою землю. Можешь передать ему, что я вступаю с ним в борьбу.

— Хорошо, я передам ему.

— Ну, иди, Бойд, У тебя, я думаю, дел по горло.

— Да, — сказал я. — Но я их не буду делать на твоей земле. — Я взял свое ружье. — Выше голову, Трэнаван.

И ушел. На полдороге я оглянулся, но все, что смог увидеть, была фигура Джимми Вейстренда, стоявшего на возвышении; по-ковбойски расставив ноги, он смотрел мне вслед, словно проверяя, действительно ли я удалился.

Закончить разведку маттерсоновских владений было делом недолгим, я вернулся в свой лагерь рано и почти весь день еще слонялся вокруг, пока не прилетел вертолет. Через час я уже был в Форт-Фаррелле и нежился в ванне.

Я плескался в воде и уточнял план своих действий. В комнате зазвонил телефон, но я не обратил на него внимания, и он смолк. Сначала я должен был встретиться с Маттерсоном, затем мне хотелось повидать Мак Дугалла, чтобы проверить некоторые свои подозрения. Все, что оставалось сделать дальше, — написать отчет о разведке, получить деньги и успеть на автобус из города. Ничто, кроме некоторых личных переживаний, с Форт-Фарреллом меня больше не связывало.

Телефон зазвонил снова, и я выбрался из ванны. Звонил Говард Маттерсон. Он оказался раздосадованным, что его заставляют ждать.

— Я слышал о вашем возвращении, — сказал он, — и уже жду вас.

— Я тут полирую ванну, — сказал я. — Когда буду готов, повидаюсь с вами.

Некоторое время он переваривал это. Полагаю, что он не привык к тому, чтобы ждать кого-то. Потом он сказал:

— Хорошо, давайте побыстрее. Как ваша экспедиция?

— Так, ничего особенного. Расскажу обо всем при встрече. В двух словах: серьезных оснований для горной добычи в долине Кинокси нет. Подробно все напишу в отчете.

— Ага, это именно то, что я хотел знать, — воскликнул он и повесил трубку.

Я, не торопясь, оделся и отправился в его контору. Теперь мне пришлось ждать еще больше, минут сорок. Наверное, он решил по тому, как я с ним говорил по телефону, что я заслуживаю этого. Но, когда я, минуя его секретаршу, вошел наконец в его кабинет, встретил он меня достаточно дружелюбно.

— Рад вас видеть, — сказал он. — С вами ничего не случилось?

Я поднял брови.

— А что, могло что-то случиться?

Улыбка застыла на его лице, словно не зная, исчезать ей или оставаться, потом все же осталась.

— Конечно, нет, — произнес он сердечно. — Вы же человек опытный, я знаю.

— Спасибо, — сказал я сухо. — Впрочем, кое-кому я помешал. Я вам, пожалуй, скажу об этом, потому что могут последовать жалобы. Знаете некоего Джимми Вейстренда?

Маттерсон прикуривал сигару.

— В северной части? — спросил он, не глядя на меня.

— Да-да. Дело дошло до кулаков. Но я справился с этим делом, — заметил я скромно.

Маттерсон выглядел удовлетворенным.

— Значит, вы провели разведку целого района?

— Нет, не провел.

Он нахмурился.

— Нет? Почему?

— Потому что я не дерусь с женщинами. Мисс Трэнаван категорически не разрешила мне проводить работы на ее земле от имени Корпорации Маттерсона. — Я наклонился вперед. — По-моему, вы сказали мистеру Доннеру, что уладите этот небольшой вопрос с мисс Трэнаван. Как оказалось, вы этого не сделали.

— Я попытался с ней связаться, но ее не было на месте. — Он забарабанил пальцами по столу. — Жаль, но тут уж, я думаю, ничего не поделаешь.

Я видел, что он лжет, но уличать его в этом не имело смысла. Я сказал:

— Что касается остальной части района, то, насколько я вижу, в нем нет ничего такого, что можно было бы разрабатывать.

— Следы нефти, газа?

— Ничего. Я составлю для вас полный отчет. Вероятно, я заберу у вас машинистку на время. Тогда вы получите его быстрее, да и я быстрее уеду отсюда.

— Конечно. Я это устрою. Давайте делайте поскорее.

— Хорошо, — сказал я и поднялся. У двери я остановился. — Да, вот еще что. У озера в долине я обнаружил следы плывучей глины. Это обычная вещь в осадочных породах для этих мест. Она может принести вам неприятности. Нужны дополнительные исследования.

— Хорошо, хорошо, — сказал он. — Обо всем этом напишите в отчете.

Когда я покидал здание, то подумал о том, что Маттерсон вряд ли понял, о чем я говорил. Впрочем, в отчете я напишу об этом подробно.

* * *
Я дошел до Трэнаван-парка и убедился, что лейтенант Фаррелл по-прежнему стоит на часах, охраняя голубей. В греческом кафе я попросил принести мне кофе и сел за столик. Если Мак Дугалл хоть наполовину такой газетчик, каким он себя считает, его следовалоожидать с минуты на минуту. И точно, минут через пятнадцать он появился и молча уселся рядом со мной. Я наблюдал за тем, как он помешивает свой кофе.

— В чем дело, Мак? Язык проглотили?

Он улыбнулся.

— Я жду, что ты мне что-нибудь расскажешь. Я хороший слушатель.

Я сказал:

— Никто не может остановить Маттерсона в строительстве плотины, кроме Клэр. Почему вы не предупредили меня, что она там?

— Я думал, что тебе лучше обнаружить это самому. А что, были неприятности?

— Да нет, ничего. А что это за тип, Джимми Вейстренд?

Мак Дугалл засмеялся.

— Сын смотрителя дома, брыкливый щенок.

— Он явно насмотрелся голливудских вестернов, — сказав я и описал Маку эпизод с Джимми.

Мак Дугалл посерьезнел.

— С парнем надо поговорить. У него нет никакого права выслеживать людей на земле Маттерсона. Что касается ружья, — он покачал головой, — отец должен за это спустить с него шкуру.

— Я полагаю, что уже наставил его на путь истинный, — сказал я и взглянул на Мака. — А когда вы в последний раз видели Клэр?

— Месяц назад, когда она проследовала через город по пути к своему дому.

— И с тех пор она здесь не появлялась?

— По-моему, нет. Она обычно оттуда не вылезает.

Я подумал, что для Говарда Маттерсона не составляло никакого труда сесть в вертолет и преодолеть расстояние в сорок пять миль. Почему же он не сделал этого? Может, он действительно недотепа, как сказала Клэр? Я обратился к Мак Дугаллу:

— А какие отношения у Клэр с Говардом?

— Он хочет жениться на ней.

Я уставился на него с удивлением, потом расхохотался.

— У него же нет ни малейшей надежды! Послушали бы вы, что она говорила о Маттерсоне, о папаше и сынке.

— У Говарда толстая шкура, — сказал Мак Дугалл. — И он надеется со временем переупрямить Клэр.

— Но он не сможет этого сделать, находясь вдали от нее или затопив ее земли. Кстати, каковы ее юридические права в этом отношении?

— Довольно шаткие. Дело в том, что большинство гидроэлектростанций в Британской Колумбии находятся под контролем правительства. Но есть исключения. Например, Канадская Алюминиевая Компания построила собственную гидроэлектростанцию в Китимате. Это — прецедент для Маттерсона. Он уже подготовил почву в правительственных кругах, и тут у него все схвачено. Если будет решение, что строительство плотины отвечает потребностям общества, Клэр проиграет.

Он печально улыбнулся.

— Джимсон и «Форт-Фарреллский летописец» сейчас как раз работают в этом направлении, но меня, естественно, к этому не допускают, и я пробавляюсь свадьбами и похоронами. Когда я уходил из конторы, Джимсон кропал редакционную статью о том, как по-рыцарски блюдет интересы общества Корпорация Маттерсона.

— Он, наверное, уже знает о результатах моих исследований от Говарда, — сказал я. — Сожалею, но ничего не поделаешь.

— Ты здесь ни при чем, это твоя работа, — он взглянул на меня искоса. — Ну и что ты собираешься делать?

— В каком смысле?

— В смысле всей этой вонючей ситуации. Я думал, что ты там в лесах обо всем поразмыслил.

— Мак, я ведь не рыцарь в сверкающих латах. Я не знаю, чем бы я мог быть здесь полезен и чем вообще тут можно помочь.

— Я тебе не верю, — сказал Мак Дугалл резко.

— Верите или не верите, один черт.

Я вдруг почувствовал, что мне надоело его цепляние, или я ощутил что-то вроде чувства вины, хотя в чем, сам не знаю.

— Я пишу отчет, забираю деньги, сажусь в автобус и уматываю отсюда. Вся эта ваша заварушка меня не касается.

Мак Дугалл встал.

— Что ж, значит, я ошибался, — сказал он уставшим голосом. — Я думал, ты мужчина. Я думал, у тебя есть мужество противостоять Маттерсонам и поставить их на место, но я оказался не прав. — Он ткнул в меня дрожащим пальцем. — Ты что-то знаешь. Я знаю, что ты что-то знаешь. Наверное, у тебя есть свои причины скрывать это, так подавись ими! Ты не мужчина, а бесхребетный манекен, трусливая тряпка! Я рад, что ты уезжаешь из Форт-Фаррелла, потому что при каждой встрече с тобой меня бы тошнило!

Он повернулся и, пошатываясь, вышел на улицу. Я видел, как он, словно слепой, пересек площадь, и мне стало очень жаль его. Но что я мог поделать! Человеком, располагавшим информацией, был не Боб Бойд, а Роберт Грант, который умер десять лет назад.

У меня произошла еще одна, последняя схватка с Говардом Маттерсоном, когда я вручил ему отчет. Он взял бумаги и карты и бросил их на стол.

— Я слышал, у вас состоялась приятная беседа с Клэр Трэнаван?

— Я угостил ее обедом. Любой поступил бы так же.

— И вы отправились к ней в дом?

— Конечно, — сказал я непринужденно. — Я думал, это будет в ваших интересах. Я надеялся сделать ее более сговорчивой.

Его голос стал ледяным:

— А ночь в ее доме вы провели тоже в моих интересах?

Это ошеломило меня, Бог мой, парень-то ревновал! Но откуда он узнал обо всем? Клэр, разумеется, не могла ему ничего рассказать, так что, вероятнее всего, это сделал Джимми Вейстренд. Этот подонок отвечал мне ударом на удар, наушничал Маттерсону. В Форт-Фаррелле, должно быть, все знали, что Говард сохнет по Клэр, но не имеет у нее успеха.

Я улыбнулся Маттерсону.

— Нет, это было в моих интересах.

Его лицо густо покраснело, и он поднялся.

— Тут нечего улыбаться, — сказал он ледяным тоном. — Мы заботимся о мисс Трэнаван и об ее репутации.

Он начал двигаться вокруг стола, поигрывая плечами, и я понял, что он собирается наброситься на меня. Я не мог в это поверить, этот парень так и не повзрослел. Он вел себя как обыкновенный драчливый мальчишка, все достоинства которого в кулаках, или самец антилопы, готовый защищать свой гарем от любого пришельца.

Я сказал:

— Маттерсон, Клэр Трэнаван способна сама позаботиться о себе и своей репутации. И я не думаю, что, устраивая драку, вы ее репутацию укрепите. Мне известны ее взгляды на этот вопрос. А она обо всем узнает, будьте уверены, потому что, если вы коснетесь меня хоть пальцем, я вышвырну вас из ближайшего окна, и возникнет скандал.

Он продолжал двигаться, но потом одумался и остановился. Я сказал:

— Клэр Трэнаван предложила мне принять ванну и переночевать, но заметьте, не в своей постели. А если вы думаете о Клэр подобным образом, не удивительно, что ваши шансы невелики, теперь давайте мой гонорар.

Низким придушенным голосом он сказал:

— Вон конверт, на столе. Берите и убирайтесь.

Я взял конверт, разорвал его и вынул из него листок бумаги. Это был чек на сумму, о которой я договаривался с Маттерсоном. Я повернулся и вышел из офиса вне себя от ярости. Тем не менее я не забыл зайти в Банк Маттерсона и получить по чеку деньги, прежде чем Говард как-то воспрепятствует этому.

С пачкой банкнот в кармане я почувствовал себя лучше. Я отправился в свой номер, упаковал чемодан и выписался из гостиницы. Идя вниз по Кинг-стрит, я отдал последние почести лейтенанту Фарреллу, фигуре в Трэнаван-парке, и проследовал дальше, мимо греческого кафе к автобусной остановке. Автобус уже был на месте, я с радостью сел в него, и через некоторое время Форт-Фаррелл уплыл в прошлое. Городок в общем-то так себе.

Глава 4

I
Зимой я выполнил еще один заказ в долине Оканаган около границы с США, и к весне я был готов вернуться на Северо-Западные территории. Я ждал таяния снегов, заснеженный пейзаж представляет для геолога унылое зрелище. Только короткое лето давало мне возможность поработать, так что пока ничего не оставалось делать, как ждать.

Я сообщил Саскинду обо всем, что случилось со мной в Форт-Фаррелле. Его ответ убедил меня в том, что я все сделал правильно.

«Я думаю, — писал Саскинд, — ты поступил мудро, удрав из Форт-Фаррелла. Такого рода любопытство не принесло бы тебе ничего хорошего. Если ты не будешь думать об этом эпизоде, плохие сны оставят тебя в покое.

Между прочим, я сейчас вспомнил кое-что, о чем нужно было давным-давно рассказать тебе. Как только ты покинул Монреаль, появился какой-то сыщик и расспрашивал о тебе, точнее, о Роберте Гранте. Я отправил его восвояси с фингалом под глазом и синяком пониже спины. Тогда я не сказал тебе ничего, считая, что ты еще не готов к восприятию таких новостей. А потом забыл об этом.

Кто нанял этого детектива? Я наводил справки, но ничего не разузнал, здесь я дилетант. Как бы то ни было, дело это давнее, и сейчас, наверное, все это не имеет значения, но я все же решил тебе сообщить о том, что кто-то еще, кроме твоего неизвестного благодетеля, интересовался тобой».

Новость была интересной, но давно устаревшей.

Я подумал над ней некоторое время, но, как и Саскинд, ни к чему не пришел.

Весной я отправился на север в дистрикт Мак Кензи и провозился там в поисках месторождений все лето. Но год выдался неудачным, и я стал подумывать, не бросить ли все и запродаться какой-нибудь компании для регулярного заработка. Но я знал, что не сделаю этого. Мне слишком хорошо знаком вкус свободы, чтобы сковать себя по рукам и ногам, да и человек я не компанейский. Но для продолжения работы следующим летом нужны были деньги, значит, мне вновь предстояло двигаться на юг, к цивилизации.

Наверное, надо было быть круглым дураком, чтобы опять очутиться в Британской Колумбии. Я действительно стремился следовать совету Саскинда и забыть о Форт-Фаррелле, но порой трудно себя контролировать. Днем, когда я чувствовал себя одиноко, и в особенности ночью я думал о странной судьбе Трэнаванов. Я чувствовал своего рода сопричастность ей, ведь я был в том разбившемся «кадиллаке» — и даже некоторую смутную вину. И, конечно же, я испытывал чувство вины за то, что удрал из Форт-Фаррелла, последние слова Мак Дугалла все время звучали у меня в ушах, несмотря на уверения Саскинда в моей правоте.

И еще я много думал о Клэр, несомненно гораздо больше, чем следовало одинокому мужчине посреди диких лесов.

Как бы то ни было, я возвратился и зимой подключился к группе ученых, работавших недалеко от Кэмлус в Британской Колумбии над проблемой землетрясений, — платили мне немного, да и атмосфера внутри этой компании высоколобых оказалась мне не по душе, но я делал свое дело и кое-что скопил.

По мере приближения весны меня стало охватывать какое-то беспокойство, но я понимал, что ресурсов для самостоятельной экспедиции у меня все же недостаточно. Похоже было на то, что мне не удастся вырваться из порочного круга зависимости от наемной работы. Однако вскоре я получил деньги, но таким образом, что вместо этого предпочел бы лет двадцать трудиться на кого-нибудь.

Мне пришло письмо от некоего Джарвиса, партнера Саскинда. Он извещал меня о неожиданной смерти Саскинда от сердечного приступа и о том, что Саскинд оставил мне пять тысяч долларов.

«Я знаю, что у вас с Саскиндом были особые отношения, — писал Джарвис, — более глубокие, нежели простая связь врача и пациента. Примите мои искренние соболезнования и знайте, что вы всегда можете рассчитывать в случае необходимости на мою профессиональную помощь».

Я испытал чувство огромной потери. Саскинд был единственным отцом, которого я знал. Он был единственным моим якорем в том мире, который отобрал у меня три четверти моей жизни. Хотя встречались мы в эти годы очень редко и нерегулярно, нас связывала переписка, а теперь не будет ни писем Саскинда, ни его самого, грубоватого, умного.

Известие о его кончине выбило меня из колеи. Во всяком случае, я почему-то стал задумываться о геологической структуре Северо-Востока Британской Колумбии и о том, нужно ли мне этим летом возвращаться на свой крайний север. Словом, я решил ехать в Форт-Фаррелл.

Задним числом я объяснил свое решение. Пока был жив Саскинд, существовала какая-то реальная связь с моими истоками. Когда его не стало, она оборвалась, и мне нужно было опять бороться за себя и попытаться узнать, кто же я такой. А это можно было сделать только разобравшись в моем прошлом, чем бы ужасным это мне ни грозили. Ну, а путь к прошлому лежал через Форт-Фаррелл, через события, связанные с гибелью семьи Трэнаванов и рождением лесопромышленной империи Маттерсона.

В то время я, конечно, так не рассуждал. Я действовал не раздумывая. В течение месяца я завершил работу, которой тогда занимался, собрал свои вещи и отправился в Форт-Фаррелл.

Городок совершенно не изменился. Когда я сошел с автобуса, то увидел в камере хранения все того же толстого парня. Он смерил меня взглядом и произнес:

— Что, опять к нам?

Я улыбнулся.

— Теперь мне уже не надо спрашивать, где находится Дом Маттерсона. А скажи мне лучше вот что: Мак Дугалл на месте?

— На прошлой неделе был. С тех пор я его не видел.

— Из тебя вышел бы хороший свидетель, — сказал я. — Умеешь аккуратно давать показания.

Я направился к Кинг-стрит и далее — к Трэнаван-парку. Здесь все же кое-что изменилось. Греческое кафе теперь обрело имя, яркие неоновые буквы сообщали, что теперь это кафе «Эллада». Лейтенант Фаррелл, однако, совершенно не изменился. Я опять поселился в гостинице Дома Маттерсона, но не мог сказать твердо, сколько в ней проживу. Когда я начну шевелить камни, чтобы посмотреть, какую мерзость они под собой скрывают, Маттерсон, как хозяин гостиницы, вряд ли позволит мне оставаться его клиентом. Но это дело будущего, а пока я решил разузнать, как идут дела у Говарда.

Я поднялся на лифте в его офис и попросил секретаршу, уже новую, передать хозяину, что его хочет видеть мистер Бойд. На этот раз он принял меня в рекордно короткое время, минуты через две. Должно быть, Говард сгорал от любопытства узнать, зачем я вернулся в Форт-Фаррелл.

Он тоже нисколько не изменился, да и почему он должен был меняться? Все такой же малый с бычьей шеей и со склонностью к полноте. Пожалуй, он только немного пополнел за это время.

— Так, так, — воскликнул он, — вот уж не ожидал вас снова увидеть!

— Почему же не ожидали, — сказал я невинным голосом. — Вы же сами предложили мне работу.

— Что? — Он уставился на меня, не веря своим ушам.

— Да, вы предложили мне работу. Вы же сказали тогда, что хотели бы провести геологическую разведку всех владений Маттерсона, и поручили это дело мне. Вы что, не помните?

Он осознал, что рот его широко открыт, и захлопнул его.

— Господи, да вы нахал! Вы что, думаете, что… — Он запнулся и фыркнул. — Нет, мистер Бойд, боюсь, что наши планы изменились.

— Очень жаль, — сказал я. — В этом году я не смог отправиться на север.

Он злорадно усмехнулся.

— Да? А что такое? Некому вас субсидировать?

— Что-то в этом роде, — сказал я и напустил на себя удрученный и опечаленный вид.

— Да, времена сейчас трудные, — пустился он в рассуждения, наслаждаясь ситуацией. — Должен вам признаться, что, к сожалению, для человека вашей профессии в наших краях работы нет. Более того, сейчас вообще подходящей работы для вас не найдется. В этом году безработица в Форт-Фаррелле достигла невероятных размеров. Впрочем, я, конечно, попытаюсь для вас что-нибудь подыскать. Например, в гостинице — место коридорного. Они там все-таки прислушиваются к моим рекомендациям. Я надеюсь, что таскать чемоданы для вас не составит труда?

Я не препятствовал его развлечению. Я просто встал и сказал:

— Нет, я все же до этого еще не дошел.

Это не удовлетворило Говарда. Ему страшно хотелось еще потыкать меня носом в дерьмо.

— Садитесь, — сказал он сердечно, — давайте поговорим о прошлом.

— Давайте, — сказал я и снова сел. — Встречались в последнее время с Клэр Трэнаван?

Это ошарашило его. Он резко сказал:

— Давайте не будем ее касаться.

— Я просто хотел узнать, здесь ли она сейчас, — сказал я. — Очень милая женщина. Было бы приятно снова с ней повидаться.

Он выпучил глаза, как будто проглотил жевательную резинку. Ему, наверное, пришло в голову, что я серьезно увлекся Клэр, что, кстати, было недалеко от истины. Теперь уж точно срок моего проживания в гостинице будет непродолжительным, подумал я.

Говард взял себя в руки.

— Ее нет в городе, — сказал он с видимым удовлетворением. — Ее вообще здесь нет. Она далеко, в другом полушарии, и не скоро вернется. Весьма сожалею.

Действительно жаль. Я все мечтал, как мы вновь будем с ней обмениваться колкостями. Но, в конце концов, не она была главной причиной моего появления в городе, хотя в ее лице я, конечно, потерял возможного союзника.

— Ну, что ж, — сказал я, вставая, — на самом деле все нелегко.

На этот раз он меня не останавливал. Ему, наверное, не понравилось предложенное мною направление разговора о прошлом. Я подошел к двери и сказал:

— До встречи.

— Вы что, собираетесь здесь остаться?

Я засмеялся:

— Это зависит от того, насколько ситуация с работой, обрисованная вами, соответствует действительности.

Я закрыл за собой дверь и улыбнулся его секретарше.

— Ну и хозяин у вас — сила! Да-с!

Она посмотрела на меня, как на сумасшедшего. Я подмигнул ей и вышел.

Издевки над Говардом Маттерсоном были пустым ребячеством, но я не мог удержаться от этого. Я хоть чуть-чуть поднял себе настроение. Сам он меня в общем-то не интересовал, да и что я знал о нем, кроме того немногого, о чем мне рассказывали Клэр Трэнаван и Мак Дугалл. Но теперь я снова убедился в том, какой он смельчак. Ничто не радовало его больше, чем возможность пнуть ногой упавшего человека. Садизм, продемонстрированный им, только расшевелил меня, и, кроме того, я был удовлетворен, что поставил его на место.

Шагая по Кинг-стрит, я взглянул на часы и ускорил шаг. Если Мак Дугалл все еще придерживался своих привычек, он уже сидит в греческом кафе, то бишь в кафе «Эллада». И точно, он уже сидел там, задумавшись над пустой кофейной чашкой. Я взял две чашки кофе, который выдавало хромированное чудовище, выпускавшее пар из каждой своей щели и грохотавшее, словно ракета на старте. Я отнес кофе к столику, где сидел Мак, и поставил одну чашку перед ним. Если он и удивился, увидев меня, то виду не показал. Его ресницы слегка дрогнули, и он проговорил:

— Что тебе нужно?

Я уселся рядом с ним.

— Мое настроение изменилось, Мак.

Он ничего не ответил, лишь пожал плечами.

Я показал на кофейную машину.

— Когда здесь появился этот признак благосостояния?

— Пару месяцев тому назад. И кофе чертовски скверный, — сказал он кисло. — Рад видеть тебя, сынок.

Я сказал:

— Я буду краток, мне кажется, лучше нам вместе тут перед всеми долго не маячить. Говард Маттерсон знает, что я в городе, и он в ярости.

— Почему?

— У меня была вечеринка с ним перед отъездом, полтора года тому назад.

Я рассказал Маку о том, что произошло между нами, и о моих подозрениях относительно Джимми Вейстренда. Мак поцокал языком.

— Подонок! — воскликнул он. — А знаешь, что сделал Говард? Он сказал Клэр, будто ты хвастался тем, что провел с ней ночь. Она была вне себя от ярости и проклинала тебя на чем свет стоит. Так что теперь ты не самый желанный гость в ее доме.

— И что, она поверила ему?

— А почему бы ей не поверить? Кто же еще мог сказать об этом Говарду? О Джимми никто и не подумал. — Он вдруг фыркнул. — Так вот оно как Джимми получил свое место — он работает сейчас у Маттерсона на строительстве плотины.

— Значит, они все-таки строят ее?

— Угу. Общественное мнение было хорошо обработано, а сопротивление Клэр Маттерсон просто-таки смял. Строительство началось прошлым летом и продвигается такими темпами, будто Маттерсон приказал закончить его ко вчерашнему дню. Зимой они, конечно, бетонными работами заниматься не могли, зато сейчас гонят их днем и ночью. Через три месяца там появится озеро длиной миль в десять. Уже начали валить там лес, правда не принадлежащий Клэр. Она сказала, что пусть лучше он уйдет под воду, нежели на лесопилку Маттерсона.

— Я хочу сообщить вам кое-что, — сказал я. — Но разговор это долгий, я зайду к вам вечером.

Мак Дугалл улыбнулся.

— Клэр, когда уезжала, оставила мне немного «Айлейского тумана». Кстати, ты знаешь, что ее нет здесь?

— Да, Говард с большим удовольствием известил меня об этом, — сказал я сухо.

— М-м-м, — протянул он и одним глотком осушил свою чашку. — Сейчас вспомнил, что у меня есть дело. Увидимся, приходи где-то около семи. — Он с трудом поднялся. — Мои кости стареют, — сказал он, состроив гримасу, и направился к выходу.

Я допил свой кофе не торопясь и пошел к себе в гостиницу. Шагая быстрее Мак Дугалла, я почти нагнал его на Хай-стрит, но он вдруг свернул в сторону и скрылся в телеграфном отделении. Я прошел мимо. Все, что надо, я скажу ему вечером, а сейчас снова показываться вместе не стоило. Уже через несколько дней я стану в Форт-Фаррелле подозрительным человеком, и любой маттерсоновский служащий поостережется поддерживать со мной отношения из страха потерять работу. Мне совсем не хотелось, чтобы Мак Дугалла уволили.

Из комнаты меня пока не выселили. Вероятно, Говард не думал, что у меня хватит наглости останавливаться в Доме Маттерсона, и ему не пришло в голову проверить, но как только я заварю здесь кашу, он, конечно, обнаружит меня и велит вышвырнуть меня вон. Придется обсудить с Маком вопрос о пристанище.

Я пробездельничал почти до семи часов и направился в жилище Мака. Он сидел перед зажженным камином. Мак молча указал мне на бутылку, стоявшую на столе. Я налил себе виски и присоединился к нему.

В течение некоторого времени я смотрел на пляшущий в камине огонь, затем сказал:

— Мак, вы вряд ли поверите тому, что я собираюсь вам рассказать.

— Газетчика моего возраста ничем не удивишь, — ответил он, — мы — как врачи или священники, нам столько всего приходится слышать. Ты не поверишь, сколько к нам поступает информации, которая по тем или иным причинам не публикуется.

— Ладно, — сказал я, — все же, думаю, моя история вас удивит. К тому же я никогда не рассказывал ее ни одной живой душе. О ней знают лишь несколько врачей.

И я рассказал ему все: о пробуждении в госпитале, о Саскинде и его лечении, о пластических операциях — все, включая таинственные тридцать шесть тысяч долларов и появление частного детектива. Под конец объяснил:

— Вот почему, Мак, я утверждал, что не знаю ничего, что могло бы помочь в этом деле. Я не лгал.

— О, Боже, как мне стыдно, — пробормотал он. — Мне стыдно за то, что я наговорил тебе тогда. Таких вещей нельзя говорить друг другу. Сожалею.

— Но вы же не знали, — сказал я. — Не надо извиняться.

Он встал и взял папку, которую показывал мне раньше, и выудил из нее фотографию Роберта Гранта. Пристально посмотрев на меня, он перевел глаза на фотографию, потом вновь на меня.

— Невероятно, — выдохнул он. — Невероятно, черт побери! Никакого сходства.

— Я последовал совету Саскинда, — сказал я. — Роберте, пластический хирург, сверялся с этой фотографией, чтобы знать, чего не надо делать.

— Роберт Грант, Роберт Б. Грант, — пробормотал он. — Почему, черт возьми, мне не пришло в голову узнать, что стоит за буквой Б? Хороший из меня репортер! — Он положил фотографию в папку. — Не знаю, Боб. Не знаю, нужно ли нам сейчас влезать в это дело. Ты заставил меня усомниться в этом.

— Но почему? Ничего же не изменилось. Трэнаваны по-прежнему мертвы, и Маттерсон по-прежнему хранит все, что связано с ними, за семью печатями. Почему вы не хотите продолжить расследование?

— Из того, что ты мне рассказал, я делаю вывод, что это опасно для тебя лично, для твоей головы. Ты можешь сойти с ума. — Он покачал головой. — Я не хочу этого.

Я встал и стал ходить по комнате.

— Я должен докопаться до правды, Мак. Несмотря на предупреждение Саскинда. Пока он был жив, со мной все было в порядке, я опирался на него. Но сейчас мне необходимо выяснить, кто же я. Неизвестность просто убивает меня. — Я остановился у него за спиной. — Я делаю это не для вас, Мак, я делаю это для себя. Я был в автомобиле, когда он разбился, и мне кажется, корни всей загадки — в этой катастрофе.

— Но что ты собираешься предпринять? — произнес Мак беспомощно. — Ты ведь ничего не помнишь.

— Я собираюсь поднять здесь волну. Маттерсон не желает, чтобы о Трэнаванах говорили. Прекрасно. В ближайшие дни я только и буду делать, что говорить о них. Рано или поздно что-то произойдет. Но для начала мне нужна информация, и ее можете предоставить вы, Мак.

— Ты в самом деле решил идти до конца? — спросил он.

— Да.

Он вздохнул.

— Хорошо, Боб. Говори, что тебе нужно.

— Прежде всего я хочу знать, где был старый Маттерсон во время катастрофы.

Мак скривил лицо.

— Я раньше тебя подумал об этом. Было у меня такое же подозрение. Но это все впустую. Как ты думаешь, кто докажет его алиби?

— Откуда я знаю?

— Я, черт меня дери! — воскликнул Мак с отвращением. — Да, он торчал в конторе «Летописца» чуть ли не целый день. Мне бы хотелось сказать, что я его не видел, но я видел его.

— А в какое время дня произошла катастрофа?

— Нет, нет, — сказал Мак. — Здесь ничего не выйдет. Я уже прикидывал всякие варианты с точки зрения времени. Булл никак не мог оказаться на месте происшествия, абсолютно.

— Он очень многое приобрел в результате этого, — сказал я, — единственный. Все остальные только потеряли. Я убежден в том, что он участвовал в этом.

— Ради Бога, не надо! Когда ты слышал о том, чтобы один миллионер убил другого? — Мак вдруг замер. — Я имею в виду, лично, — сказал он тихо.

— То есть вы хотите сказать, что он мог нанять кого-то?

Мак устало поглядел на меня:

— Мог, но если он это сделал, у нас нет никаких шансов доказать это. Убийца, вероятно, доживает где-нибудь в Австралии с солидным счетом в банке. Прошло ведь двенадцать лет, Боб. Как, черт возьми, мы сумеем что-то доказать?

— Ничего, мы найдем возможность, — сказал я упрямо. — То соглашение о партнерстве, с ним действительно все в порядке?

— Кажется, да. Джон Трэнаван, конечно, здорово сглупил, что не аннулировал его, когда женился и начал семейную жизнь.

— Есть возможность подделки?

— Ни малейшей, хотя мысли такие у меня мелькали. Старик Булл откопал живого свидетеля, который удостоверил подписи.

Мак Дугалл подбросил полешко в огонь и уныло добавил:

— Нет, не вижу никаких шансов.

— У Маттерсона есть уязвимое место, — возразил я. — Он приложил все усилия к тому, чтобы уничтожить имя Трэнавана, значит, у него должна быть веская причина на это. Я начну говорить о Джоне Трэнаване на каждом углу Форт-Фаррелла, и он как-нибудь отреагирует.

— А дальше что?

— А дальше посмотрим. Все будет зависеть от того, какой получится расклад. В случае необходимости я пойду в открытую и объявлю, что я — тот самый Роберт Грант, который был в машине Трэнавана. Это подействует.

— Если дело с катастрофой действительно нечисто и если Маттерсон действительно к ней причастен, тебе не поздоровится, — предупредил Мак. — Если Маттерсон убил троих, он не остановится перед убийством четвертого. Ты будешь в опасности.

— Я сумею постоять за себя, — сказал я, искренне полагая, что это действительно так. — Есть еще проблема. Как только я начну тревожить здешнее болото, я не смогу оставаться в Доме Маттерсона. Вы не поможете мне с жильем?

— У меня есть небольшой домик за городом, — сказал Мак. — Перебирайся туда.

— Черт возьми, это невозможно. Маттерсон повяжет вас вместе со мной, и вы тоже окажетесь в опасности.

— Я уже ухожу на покой, — сказал Мак спокойно. — В любом случае в конце лета я бы ушел. Ну, уйду чуть раньше, какая разница. Я уже старик, Боб, скоро семьдесят два. Пора дать отдых старым костям. Займусь рыбной ловлей, давно хотел.

— Хорошо, — сказал я. — Нам придется задраить люки. Ожидается ураган, который поднимет Маттерсон.

— Да не боюсь я Маттерсона и никогда не боялся. Он знает это. Ну, вытурит с работы, и все. Черт с ним! Тем более что я собираюсь стать лауреатом премии Пулитцера. С журналистикой я завязываю, но один репортаж все же хотел бы написать и он прогремит по всей Канаде. А материал для него зависит от тебя, Боб.

— Сделаю все, что смогу, — сказал я.

* * *
Вечером уже в постели у меня возникла мысль, которая заставила меня похолодеть от ужаса. Мак Дугалл предположил, что Маттерсон для достижения своих грязных целей нанял убийцу, и я вдруг с ужасающей очевидностью осознал, что этим убийцей мог быть некий неразборчивый подонок по имени Роберт Грант.

Конечно, можно предположить, что Грант провалил порученное ему дело и попал в катастрофу по чистой случайности. Но ведь можно предположить и то, что Роберт Бойд Грант все же был убийцей троих человек, кто же тогда я, Боб Бойд?

Меня прошиб холодный пот. Саскинд все же был прав. Я могу обнаружить в своей прошлой жизни такое, что сведет меня с ума.

Я крутился и вертелся на своей постели почти всю ночь, пытаясь успокоиться. Я стремился отыскать любую возможность доказать невиновность Гранта. По словам Саскинда, Гранд находился в бегах, когда произошла катастрофа. Полиция преследовала его за нападение на студента. Пошел бы он на умышленное убийство только потому, что кто-то попросил его?

Пошел бы, если бы ему хорошо заплатили. Но как тогда Маттерсон вышел на него? Не мог же он подойти на улице к обыкновенному студенту и сказать ему: «Послушай, тут есть семья из трех человек, надо ее вырубить». Это смешно.

Я начал думать, что вся построенная мною и Мак Дугаллом схема, хотя внешне и правдоподобна, не выдерживает критики. Обвинять в убийстве уважаемого, хотя и жестокого, миллионера?

Затем мои мысли обратились к моему неизвестному благодетелю и тридцати шести тысячам долларов. Может, это была плата Роберту Гранту? А частный детектив? Какова его роль?

Я все же задремал наконец и вновь видел Сон: я погружаюсь в горячий снег и наблюдаю, как вздувается пузырями и чернеет моя кожа. Но в этот раз происходило кое-что новое. Я слышал какие-то звуки: треск пламени, доносившийся откуда-то, и видел прыгающие красные блики на снегу, который оседал, таял и превращался в ручьи крови.

II
На следующее утро я вышел на улицу в неважном состоянии. Я был угнетен, разбит, все тело болело так, словно меня поколотили. Яркий солнечный свет раздражал меня, в глазах саднило, как если б их запорошило мелким песком. В общем, я чувствовал себя скверно.

Чашка крепкого кофе немного подкрепила меня. «Ты ж знал, что так будет, — говорил я сам себе. — Ну что, сдрейфил? А ты ведь по-настоящему и не начинал. Дальше будет труднее. С другой стороны, подумай, — возражал я, — как здорово можно ударить по Маттерсону. Не думай о себе, думай об этом негодяе».

Когда я допил кофе, мой внутренний спор увенчался успехом, мне стало намного лучше, и я проголодался. Я заказал завтрак и мигом проглотил его. Мне стало совсем хорошо. Удивительно, сколько психологических проблем проистекает из пустого желудка. Я вышел на Кинг-стрит, огляделся. В одном конце улицы я заметил магазин по продаже новых автомобилей, а в другом находилась лавчонка, где можно было купить подержанные. Магазин принадлежал Маттерсону, и я направился к лавке, поскольку не желал, чтобы мои деньги шли в его карман.

Пока я осматривал всякую валявшуюся вокруг рухлядь, появился человек и сказал:

— Чем могу быть полезен? Есть хорошие вещи, и недорого. Лучшие автомобили в городе.

— Мне нужен небольшой грузовичок с двумя ведущими осями.

— Что-то вроде джипа?

— Да, если он у вас есть.

Он покачал головой.

— Могу предложить «лэндровер». Это даже лучше, чем джип.

— А где он?

Он указал на кучу старого металлолома с четырьмя колесами.

— Вот, лучше не найдете. Английское производство. Лучше, чем эти детройтские железки.

— Не торопитесь, приятель, — сказал я и подошел к «лэндроверу», чтобы осмотреть его. Кто-то здорово попользовался им. Краска почти вся сошла, вмятины налезали друг на друга во всех мыслимых и немыслимых местах. В кабине тоже все было изношено донельзя и выглядело ужасно. Но «лэндровер», в конце концов, — это не роскошный лимузин. Колеса у него были хорошие.

— Можно посмотреть мотор?

— Конечно, — он открыл капот, продолжая болтать, — это, знаете ли, будет хорошая покупка. У него был только один владелец.

— Да-да, — сказал я, — какая-нибудь старая дама, ездившая на нем только в церковь по воскресеньям.

— Поймите меня правильно, — сказал он. — Я говорю то, что есть. Он принадлежал Джиму Куперу, у него гараж с грузовиками за городом. Он купил новую машину, а эту сдал мне. Но эта тачка еще неплохо бегает.

Я взглянул на мотор и подумал, что хозяин, кажется, прав. Мотор был чистым, без красноречивых масляных подтеков, но состояние коробки передач — это дело, конечно, особое, и я обратился к хозяину:

— Могу я взять его на полчаса?

— Конечно, — ответил он. — Ключ в замке.

Я выехал со двора и направился в северном направлении. Я знал, что там плохие дороги, и, кроме того, в том направлении находился домик Мак Дугалла, и мне предоставлялась возможность точно определить его месторасположение, чтобы в случае нужды быстро до него добраться. Я нашел неровный участок дороги и пустил по нему машину на скорости. Рессоры вроде в порядке. Побитый кузов машины издавал какие-то неприятные звуки, но на них не стоило обращать внимания.

Добравшись до поворота к домику Мака, я выехал на действительно жуткую дорогу: ухабистую, грязную. Я попробовал на ней все скорости, их набор составляет одно из приятных преимуществ «лэндровера», а также передний ведущий мост, и нашел, что машина в приличном состоянии.

Небольшой домик Мака живописно расположился на склоне холма. Лицом он был обращен к лесу, а позади него протекал ручей, в котором вполне могла водиться рыба. В течение пяти минут я осматривал окрестности, затем вернулся к машине и поехал обратно.

Мы немного поторговались с хозяином и наконец остановились на цене, которая показалась ему маловатой, а мне — великоватой, так что мы оба были слегка разочарованы. Я дал ему деньги и подумал, не начать ли мне осуществление своего замысла с него — какая разница?

— Вы помните человека по имени Трэнаван, Джон Трэнаван?

Он поскреб в затылке.

— Да, пожалуй, я помню старого Джона. Интересно, я в последние годы и не вспоминал о нем. А вы что, его знакомый?

— Нет, я с ним не встречался. Он жил здесь?

— Жил здесь? Мистер, Форт-Фаррелл — это и был он!

— А я думал — Маттерсон.

Тут последовал плевок, который чуть не попал мне на ногу.

— Маттерсон! — Тон, которым это было произнесено, был недвусмысленным. Я сказал:

— Я слышал, он погиб в автокатастрофе. Это правда?

— Да, и его жена, и сын. По дороге к Эдмонтону. Прошло уж небось больше десяти лет. Неприятная история, скажу я вам.

— А что у него была за машина?

Он посмотрел на меня с подозрением.

— А почему все это вас интересует, мистер?..

— Меня зовут Бойд. Боб Бойд. Кое-кто попросил меня поразузнать об этом, если я окажусь в этих краях. Кажется, Трэнаван оказал услугу одному моему другу много лет тому назад. Что-то связанное с деньгами, по-моему.

— Это похоже на Трэнавана. Он был хорошим человеком. Меня зовут Саммерскилл.

Я улыбнулся ему.

— Рад познакомиться с вами, мистер Саммерскилл. А что, Трэнаван у вас купил тот автомобиль?

Саммерскилл расхохотался.

— Нет, черт возьми. У меня не тот уровень. Старина Джон мог позволить себе «кадиллак», а кроме того, у него самого вон там по улице был автосалон: Форт-Фаррелл Моторс. Теперь он принадлежит Маттерсону.

Я посмотрел в ту сторону.

— Должно быть, сильная конкуренция для вас?

— Да, — согласился он, — но я не бедствую, мистер Бойд.

— Любопытно, мистер Саммерскилл, — сказал я, — я здесь уже некоторое время, и постоянно мне попадается имя Маттерсона и никаких других. Банк Маттерсона, Дом Маттерсона. Я полагаю, здесь должна быть и Корпорация Маттерсона. Он что, откупил все, чем владел Трэнаван?

Саммерскилл состроил гримасу.

— То, что вы видите, — это верхушка айсберга. Маттерсон, можно сказать, владеет тут почти всем. Лесоповал, лесопилки, целлюлозные фабрики — все его. Он большая величина, чем был старый Джон. В смысле могущества, конечно. Но не в смысле человечности, нет, сэр! Трэнаван обладал большим сердцем, ни у кого такого не было. А что касается откупа, я мог бы вам рассказать об этом кое-что интересное. Впрочем, все это быльем поросло, лучше не ворошить.

— Похоже, что я приехал сюда слишком поздно.

— Да, скажите своему другу, что он припозднился лет на десять. Если он что-то должен старому Джону, сейчас уж не вернет.

— По-моему, тут дело в другом, — сказал я. — Вроде бы он хотел наладить старые связи.

Саммерскилл кивнул.

— Понятное дело. Вот я — родился в Хезельтоне и покинул его очень рано. А все хотелось вернуться назад. Ну, спустя пять лет и вернулся. И что же? Первые же два парня, которых я пошел навестить, оказалось, умерли. Вот так. Все меняется на этом свете.

Я протянул руку.

— Хорошо, мистер Саммерскилл, я рад, что имел дело с вами.

— К вашим услугам, мистер Бойд. — Мы пожали друг другу руки. — Заходите в любое время, если понадобятся запчасти.

Я забрался в кабину и высунулся из окна.

— Если мотор вдруг выпадет из этой кучи металла, обязательно зайду, — сказал я, смягчив свои слова улыбкой.

Он засмеялся и помахал рукой. Когда я выезжал на Кинг-стрит, я подумал, что хоть в одной голове удалось восстановить память о Джоне Трэнаване. А дальше Саммерскилл, быть может, упомянет об этом своей жене, паре своих дружков.

«Слушай, тут я разговорился с одним человеком… Ты небось помнишь старого Джона Трэнавана? Помнишь, он организовал газету „Летописец“ и все думали, что она скоро накроется?»

Так это и пойдет. Круги будут расходиться все шире и шире, особенно если я подброшу еще камушков в этот стоячий пруд. Рано или поздно они дойдут до злобной старой щуки, которая царит в этом пруду, и, как я надеялся, она начнет действовать.

Я остановился у офиса лесничества и вошел в него. Начальник по имени Тэннер оказался любезным и предупредительным. Я сказал, что я здесь проездом и интересуюсь приобретением лицензий на лесное хозяйство.

— Ничего нет, мистер Бойд, — ответил он. — Корпорация Маттерсона скупила все лицензии на использование здешних государственных земель. Осталась пара кусочков, но они такие маленькие, что их переплюнуть можно.

Я поскреб подбородок.

— А можно взглянуть на карту?

— Конечно, — быстро сказал он и, вытащив большую карту, расстелил ее на столе. — На ней вы сразу все и увидите. — Он обвел пальцем большой кусок территории. — Вот это — владения Маттерсона, частная собственность. А это… — на сей раз его палец очертил еще большее пространство, — государственная земля, сданная в аренду Корпорации Маттерсона по лицензиям.

Я внимательно смотрел на карту, чувствуя, что все это очень интересно. Чтобы отвлечь Тэннера от моих действительных целей, я спросил:

— А как обстоят дела с коллективными хозяйствами? — Я имел в виду районы, которыми занималось лесничество, выдававшее лицензии на лесоповал по краткосрочным контрактам.

— Нет, здесь таких нет, мистер Бойд. Места у нас глухие, и лесничество хозяйством не занимается. Это все гораздо южнее.

— Да, похоже, тут втиснуться действительно некуда. Скажите, а это правда, что у Корпорации Маттерсона неприятности по поводу переруба?

Тэннер взглянул на меня настороженно, ведь переруб, с точки зрения лесничества, самое страшное преступление.

— Ничего не могу сказать по этому поводу, — сказал он напряженно.

Я сначала подумал, что он, вероятно, подкуплен Маттерсоном, но потом решил, что вряд ли. В Британской Колумбии подкуп лесничего дело почти невозможное, это все равно что подкуп кардинала церкви. Половина доходов провинции идет от лесной промышленности, и сохранение лесов можно уподобить евангельской заповеди. Нарушение ее значило бы что-то вроде оскорбления материнства.

Я вновь взглянул на карту.

— Благодарю вас, мистер Тэннер, вы были очень любезны, но, кажется, для меня тут ничего нет. Вакантных лицензий не ожидается?

— В ближайшее время нет. Корпорация Маттерсона вложила большие средства в лесопилки, в целлюлозное производство, они настояли на том, чтобы лицензии были долгосрочные.

Я кивнул:

— Правильно. Я поступил бы так же. Что ж, еще раз спасибо, мистер Тэннер.

Я вышел, так и не удовлетворив любопытства, которое явно светилось в его глазах, и отправился в камеру хранения, где хранилось мое геологическое оборудование, присланное мною заранее. Толстый парень помог погрузить его в «лэндровер».

— Что, думаете задержаться?

— Да, ненадолго. Совсем ненадолго. Считай меня последней надеждой Трэнавана.

На его лице появилась гнусная похабная улыбка.

— Вы имеете в виду Клэр Трэнаван? Тогда остерегайтесь Говарда Маттерсона.

Мне хотелось двинуть его по физиономии, но я сдержался и сказал вежливо:

— Не Клэр Трэнаван, а Джона Трэнавана. А с Говардом Маттерсоном, если он будет вмешиваться, я справлюсь. Есть тут телефон поблизости?

Изумленно уставившись на меня, он машинально произнес:

— Там, в холле.

Я прошел внутрь, он, пыхтя, засеменил за мной.

— Эй, мистер, ведь Джон Трэнаван мертв. Он уже десять лет как мертв.

Я остановился:

— Я знаю, что он мертв. В этом все и дело. Не понимаешь? Ну и вали отсюда. У меня личный разговор.

Он повернулся, недоуменно пожал плечами и пробормотал:

— Рехнуться можно!

Я улыбнулся. Еще один камень был брошен в пруд, новые круги должны напугать голодную щуку.

«Слышал о сумасшедшем, который свалился на наш город? Он сказал, что он последняя надежда Трэнавана. Я сначала думал, он имеет в виду Клэр Трэнаван, но он сказал — Джона. Ты усек? Ведь Джон-то десять, нет, двенадцать лет как мертв. Этот парень был здесь пару лет тому назад и стыкнулся с Говардом Маттерсоном по поводу Клэр. Откуда я знаю? Мне говорила Мэгги Хоун, она тогда секретаршей у Маттерсона работала. Я посоветовал ей держать язык за зубами, но она не послушалась, и Говард выпер ее. Но этот парень — псих. „Нет, говорит, я имею в виду Джона Трэнавана“. Да ведь он умер».

Я позвонил в редакцию «Летописца» и попросил Мака.

— У вас есть на примете хороший юрист?

— Возможно, — сказал он осторожно. — А для чего он тебе нужен?

— Мне нужен юрист, который не побоялся бы лягнуть Маттерсона. Земельное законодательство мне в общем знакомо, но необходимо юридически грамотно оформить то, что я знаю.

— Есть тут один, некто Фрэзер. Сейчас он в отставке. Это мой друг, и он Маттерсона терпеть не может.

— Прекрасно, — сказал я. — Надеюсь, он ненастолько стар и сможет появиться в суде?

— Нет, он, конечно, появится в суде, если надо. А что ты затеял, Боб?

— Я собираюсь вести разведку на земле Маттерсона. Полагаю, это ему не понравится.

В трубке послышался глухой шум, и я дал отбой.

Глава 5

I
К долине Кинокси вела теперь новая дорога. В одну сторону по ней шли грузовики с материалами для плотины, а в другую — лесовозы, груженные стволами деревьев. Дорога была плохая, сделанная наспех, разбитая тяжелым транспортом. На болотистых участках были проложены гати из бревен, езда по которым заставляла клацать зубами. Местами грунт был снят, и машины шли по твердой скальной породе.

На меня никто не обращал внимания. Я был просто водитель обшарпанного грузовичка, который вполне вписывался в окружающую обстановку. Дорога шла вниз, к основанию ущелья, где строили генераторный зал, который пока что представлял собой приземистую конструкцию, словно плававшую в озере жидкой глины. Там в поте лица своего трудилась бригада постоянно переругивавшихся строителей. Вверх по ущелью, параллельно с бурой от глины речкой шла тридцатишестидюймовая труба, по которой должна была подаваться вода к генераторам. Дорога пересекала речку и по склону холма зигзагами поднималась наверх к плотине.

Я поразился, насколько далеко продвинулись работы. Мак Дугалл был прав: через три месяца они все закончат. Я съехал с дороги и в течение нескольких минут наблюдал за тем, как заливают бетон. Я отметил, что грузовики с песком и гравием подходили один за другим. Все было здорово организовано.

Мимо меня прополз, словно колесница индийского бога, груженный бревнами громадный лесовоз, и мой «лэндровер» подпрыгнул на своих рессорах. Следующий грузовик не должен был последовать сразу, так что я вернулся на дорогу, миновал плотину и поднялся по долине. Там я опять съехал в сторону и поставил машину за деревьями, с дороги ее было не видно. Затем я начал карабкаться по склону холма до места, откуда долина открывалась, как на ладони.

Зрелище оказалось удручающим. Тихой долины, где, как я помнил, в речке плескалась рыба, а в лесах паслись олени, больше не существовало. На ее месте моему взору предстала пустыня с неровными пнями, усеянная сучьями и лапником от поваленных деревьев. На грязной почве повсюду виднелись следы колес. Выше и в стороне от долины, около небольшого озерка, все еще зеленел лес, но оттуда доносился резкий визг электрических пил, вгрызавшихся в живое дерево.

Я был в шоке. Обычно при лесоповале выбираются только спелые деревья. Здесь же рубили все подряд. В общем, это было, конечно, логично. Если долина будет затоплена, какой смысл оставлять в ней деревья? И все же то, что я увидел, покоробило меня. Это было грубое насилие над землей, нечто невиданное с довоенных времен, когда еще не были приняты законы о сохранении лесов.

Я произвел в уме некоторые приблизительные подсчеты. Новое озеро Маттерсона должно затопить территорию примерно в двадцать квадратных миль. Из них пять на севере принадлежали Клэр Трэнаван. Это означало, что Маттерсон вырубает солидный кусок в пятнадцать квадратных миль, и лесничество позволяет ему это делать по причине строительства плотины. Такого количества древесины вполне достаточно, чтобы оплатить стоимость этого строительства, и еще черт знает сколько осталось бы. Да, Маттерсон сообразительный малый, только, на мой взгляд, жестокий, как дьявол.

Я вернулся к «лэндроверу» и отправился обратно. Миновав плотину и проехав полпути вдоль ущелья, я вновь съехал с дороги и остановился. Однако на сей раз я не прятался, я стремился к тому, чтобы меня увидели. Порывшись в инструментах, я взял все, что нужно, чтобы и неспециалист понял мои намерения. Затем совершенно открыто яприступил к действиям, которые должны были показаться подозрительными. Я отбивал молотком образцы пород, делал дырки в земле, словно суслик, копающий кору; я рассматривал камни сквозь увеличительное стекло, я мерил шагами местность, пристально глядя на шкалу некоего прибора, который держал в руке.

Примерно через час меня заметили. Снизу прилетел джип и со скрежетом остановился неподалеку. Из него вышли двое и направились ко мне. Я тем временем снял часы, взял их в руку и наклонился, чтобы поднять большой камень. Ноги в ботинках с хрустом приблизились, я выпрямился и обернулся. Тот, что был покрупнее, спросил:

— Что это вы тут делаете?

— Веду разведку, — сказал я невозмутимо.

— Какого черта! Это — частные владения.

— Не думаю, — сказал я.

Второй спросил, указывая пальцем:

— Что это у вас там?

— Это? Это — счетчик Гейгера.

Я поднес прибор к камню и одновременно к часам с люминесцирующим циферблатом, которые держал в руке. Он запищал, как обезумевший комар.

— Интересно, — сказал я.

Тот, что покрупнее, наклонился вперед.

— Что это?

— Может быть, уран, — сказал я. — Но не думаю. Скорее всего торий. — Я пристально посмотрел на камень, потом небрежно бросил его в сторону. — Сам по себе он не имеет значения, но важен как указание на что-то. Вообще тут любопытная картина с точки зрения геологии.

Они посмотрели друг на друга с некоторым беспокойством. Затем большой сказал:

— Возможно, но это — частные владения.

Я вежливо сказал:

— Вы не можете мне запретить вести здесь разведку.

— Неужели? — произнес он угрожающе.

— Вы бы лучше посоветовались со своим начальством.

Маленький сказал:

— Слушай, Новак, может, и правда поговорить с Вейстрендом? Уран, другая какая-то штука, вдруг это серьезно?

Большой поколебался, затем сказал грубым голосом:

— У вас имя есть, мистер?

— Имя — Бойд, — сказал я. — Боб Бойд.

— Ладно, Бойд. Я поговорю с боссом. Но я не думаю, что вам позволят здесь крутиться.

Я смотрел, как удалялся их джип, иулыбался. Часы я надел обратно на руку. Значит, Вейстренд теперь здесь босс. Я вспомнил, что Мак Дугалл говорил о какой-то хорошей работе, которую получил Вейстренд. Я взглянул на телефонный провод, висевший над дорогой. Так. Большой скажет Вейстренду, Вейстренд, конечно, тут же позвонит в Форт-Фаррелл. Реакцию Говарда Маттерсона можно предвидеть: он взорвется.

Не прошло и десяти минут, как джип появился вновь, на этот раз в нем сидел еще третий. Я узнал Вейстренда, хотя он сильно повзрослел — раздался в плечах, стал как-то крепче и уже не выглядел юнцом, у которого молоко на губах не обсохло. Но все же он не мог сравниться со мной по массе, и, прикинув, я решил, что в случае необходимости справлюсь с ним, конечно, если двое других не вмешаются. Вариант «трое на одного» был не в мою пользу.

Вейстренд подошел ко мне с нехорошей улыбкой на лице.

— А, так это ты? Я не был вполне уверен, когда мне назвали имя.

Прими наилучшие пожелания от мистера Маттерсона и убирайся отсюда к черту.

— От которого Маттерсона?

— От Говарда Маттерсона.

— Значит, ты по-прежнему бегаешь к нему ябедничать, Джимми? — спросил я саркастически.

Он сжал кулаки.

— Мистер Маттерсон просил меня убрать тебя отсюда без лишнего шума. — Чувствовалось, что он с трудом сдерживает себя. — Я должен тебе возвратить кое-что, Бойд, и для меня не составит труда сделать это. Мистер Маттерсон сказал, что если ты не уйдешь по-тихому, я могу действовать, как мне будет угодно. Так что отваливай и отправляйся в Форт-Фаррелл. Решай, что тебе лучше, уйти самому или быть вынесенным отсюда.

Я сказал:

— Но у меня есть право находиться здесь.

Вейстренд сделал знак своим спутникам.

— Хорошо. Берите его, ребята.

— Подождите, — сказал я быстро. — Я ухожу. — Я понимал, что дать себя поколотить сейчас было бы неразумно, хотя у меня чесались руки, страшно хотелось сбить с его физиономии наглую ухмылку.

— Где ж твоя храбрость, Бойд? Перед человеком, готовым к драке, ты ее что-то не показываешь.

— Тебя я достану в любое время, — сказал я. — Когда ты будешь без ружья.

Это ему не понравилось, но он никак не отреагировал. Они наблюдали за тем, как я собирал свое оборудование и грузил его в машину. Затем Вейстренд влез в свой джип и медленно стал спускаться по дороге вниз. Я следовал за ним, а за мной шел другой джип. Они принимали меры, чтобы я никуда от них не ускользнул.

Мы спустились к низу ущелья, и Вейстренд сделал мне знак остановиться. Сам он подкатил ко мне и сказал:

— Жди здесь, Бойд. И без всяких штучек.

Он рванул с места и подлетел к идущему по дороге лесовозу. Поговорив о чем-то с водителем, он вернулся.

— Ладно, верзила. Езжай. И не думай возвращаться обратно. Хотя лично я был бы рад.

— Я тоже, — сказал я. — До встречи, Джимми.

Я резко включил передачу и отъехал. Впереди меня по дороге медленно двигался тяжелый груженный бревнами лесовоз. Я быстро нагнал его, но обойти его возможности не было. Здесь дорога шла по скале со снятым грунтом, который образовал насыпи по обеим сторонам. Я не мог понять, чего этот парень так ползет, но, конечно, не стал искушать судьбу в попытке проскочить вперед. Быть смятым в лепешку двадцатью тоннами металла и дерева мне не хотелось.

Грузовик пошел еще медленнее, и я полз за ним со скоростью пешехода. Возможно, у шофера были свои серьезные причины так ехать, но меня это раздражало, я сидел в своей машине и ругался, хотя, по правде говоря, в Форт-Фаррелл особенно не торопился.

И вдруг, бросив взгляд на зеркало заднего вида, я похолодел. Этот парень впереди и впрямь имел серьезные причины ехать медленно. Сзади на меня надвигался громадный восемнадцатиколесный лесовоз, более двадцати тонн, летевший со скоростью тридцать миль в час. Он был уже так близко, что, когда водитель ударил по тормозам, я услышал пронзительное шипение воздуха совсем рядом. Теперь он пополз, кик и мы, а уродливый квадратный передок его машины почти касался моего «лэндровера».

Я очутился внутри жуткого бутерброда. Мне было видно, как самозабвенно хохотал шофер заднего грузовика, и я знал, что стоит мне допустить оплошность, как бутерброд окажется смазанным чем-то красным, и это будет отнюдь не кетчуп, можно не сомневаться. «Лэндровер» перекосило на сторону, когда тяжелый бампер грузовика вдруг уперся в него, послышался скрежет. Я нажал на педаль газа и бросил машину немного вперед, к первому грузовику. Но слишком близко приближаться к нему было нельзя, иначе я получил бы удар громадным бревном по ветровому стеклу. Я запомнил этот участок дороги по пути туда и знал, что на протяжении мили съезда с нее не будет, а мы еще не преодолели и четверти. Так что впереди меня ждали еще три четверти мили такой свистопляски.

Второй грузовик заревел клаксоном, и передний прибавил скорости. Я тоже нажал на газ, но не успел избежать нового удара сзади, на этот раз более сильного. Все оказалось сложнее, чем я предполагал. Кажется, начиналась гонка, и она была смертельно опасной.

Мы подъехали к спуску, и скорость возросла миль до сорока в час. Водитель заднего грузовика явно стремился держаться вплотную к переднему, нимало не заботясь о том, что находится между ними. Ладони мои вспотели и скользили по рулю, мне приходилось проделывать замысловатые трюки, манипулируя акселератором, тормозами и сцеплением. Одна ошибка с моей или их стороны, и «лэндровер» превратился бы в груду искореженного металла, а его мотор оказался бы у меня в животе.

Преследовавший меня грузовик еще три раза налетел на мой «лэндровер», и я старался не думать о том, во что превратился его зад. Однажды я был зажат между стальными бамперами обеих машин и на какой-то момент, клянусь, почувствовал, что меня поднимает в воздух. Перед самым моим носом очутилось бревно, которое превратило переднее стекло в мельчайшую сеть трещин, так что я перестал что-либо видеть перед собой.

К счастью, хватка разжалась, и я оказался на свободе. Через боковое стекло я видел, что мы уже в конце окаймленного насыпями участка дороги. Одно из бревен на переднем лесовозе было уложено выше других, и я решил, что мой «лэндровер» сумеет пройти под ним. Я должен был выбраться из этой ловушки, а не то эти проклятые садисты, не давая мне ни малейшей возможности для маневра, протащили бы меня до самой лесопилки, и то, если б я смог разобрать дорогу.

Поэтому я резко крутанул руль и понял, что ошибся. Машина под бревном не прошла. Между ним и крышей не оказалось никакого зазора, и я услышал скрежет раздираемого листового металла. Но мне уже не удалось остановиться, и, отчаянно надавив на акселератор, я вырвался на свободу. В ту же секунду я обнаружил, что моя машина, подпрыгивая на ухабах, несется прямо на громадную ель. Я вцепился в руль и, отчаянно крутя его из стороны в сторону, совершил слалом между деревьями, продолжая двигаться параллельно дороге.

Догнав передний грузовик, я, увеличив скорость, вылетел перед ним на дорогу. Восемнадцатиколесное чудовище гналось за мной, грохоча и ревя клаксоном. Разумеется, я и не думал останавливаться, чтобы выяснять отношения с этими парнями. Они бы из-за меня даже не притормозили, и я вместе с «лэндровером» перестал бы существовать. Теперь я имел преимущество в скорости и уходил от них. Миновав поворот к лесопилке, я ехал еще не меньше мили, прежде чем остановиться.

Руки мои дрожали, рубашка намокла от пота и прилипла к телу. Я закурил и некоторое время сидел, стараясь успокоиться. Когда дрожь в руках унялась, я вылез из машины посмотреть, что с ней стало. Перед был еще ничего, хотя струйка воды указывала на лопнувший радиатор. Ветровое стекло совершенно вышло из строя, а верх кабины имел такой вид, словно ее вскрыли тупым консервным ножом. Зад был, конечно, размолочен основательно. Деревянный ящик с инструментами был разбит, как и моя походная лаборатория. Валялись осколки бутылок, на днище кузова образовалась лужа от реактивов, издававшая сильный кислотный запах. Я поспешно вытащил оттуда счетчик Гейгера, этому тонкому прибору соседство с кислотой могло повредить.

Теперь я решил посчитать, во что обойдется компенсация убытков. Так. Два водителя — два расквашенных носа. Джимми Вейстренд — вероятно, сломанная шея. И Говард Маттерсон — новенький «лэндровер». Впрочем, к Говарду я решил быть снисходительным. Вряд ли он отдавал приказ раздавить меня таким образом. А вот Джимми Вейстренд, без сомнения, отдавал и должен был ответить за это на всю катушку.

Через некоторое время я въезжал в Форт-Фаррелл, чувствуя на себе удивленные взгляды прохожих на Кинг-стрит. Я въехал во двор лавки Саммерскилла. Он тут же выбежал и воскликнул в тревоге:

— Ой, я в этом не виноват, это все случилось после того, как вы ее купили!

— Да, я знаю, — успокоил я его. — Я просто хочу, чтобы вы немного ее подлатали. Нужен новый радиатор, поставьте задние фонари.

Он обошел вокруг машины и уставился на меня:

— Что случилось? Вы что, попали под танк?

— Что-то вроде этого, — согласился я.

Он махнул рукой.

— А задний бампер! Он же превратился в крендель. Как это произошло?

— Может, он нагрелся и переплавился в крендель? Ладно, хватит охать. Сколько вам нужно времени?

— Вы хотите, чтобы машина работала, и все? Ремонт на ходу?

— Да, этого достаточно.

Он почесал в голове.

— У меня, кажется, есть радиатор от «лэндровера», там, в сарае. Так что вам повезло. Ну, скажем, часа два?

— Отлично. Через час я вернусь и помогу вам.

Я двинулся к Дому Маттерсона. Наверное, пора начинать ссору с Говардом.

Я ворвался к нему в приемную и, не останавливаясь, бросил секретарше:

— Я — к Маттерсону.

— Но он занят, — завопила она.

— Конечно, — подтвердил я, — он очень, очень занятой человек.

Я открыл дверь его кабинета и вошел внутрь. Говард вел какие-то переговоры с Доннером.

— Привет, Говард, — сказал я. — Разве ты не хочешь видеть меня?

— На каком основании ты вламываешься ко мне таким вот образом? — спросил он. — Ты видишь, я занят. — Он нажал на какую-то кнопку. — Мисс Керр, на каком основании вы разрешаете людям…

Я подскочил поближе и сбросил его руку с кнопки.

— Она не разрешала мне, — сказал я мягко. — Не вини ее. Она просто не могла остановить меня. А теперь я тебе задам схожий вопрос: на каком основании ты велел Вейстренду выпихнуть меня оттуда?

— Глупый вопрос, — прорычал он. И обратился к Доннеру: — Объясните ему.

Доннер щелкнул костяшками пальцев и сказал равнодушно:

— Любое геологическое исследование на территории, принадлежащей Маттерсону, организуем мы сами. Ваши услуги нам не требуются, Бойд. И не потребуются, я полагаю.

— Не потребуются, держу пари, — повторил Маттерсон.

Я сказал:

— Говард, неужели ты впрямь думаешь, что, располагая долгосрочными лицензиями на пользование землей, ты становишься ее владельцем? Через несколько лет ты, чего доброго, всю Британскую Колумбию объявишь своей собственностью. У тебя что-то с головой не в порядке, Говард.

— Не называй меня Говардом, — рявкнул он. — Говори по делу.

— Хорошо, — сказал я. — Я находился не на земле Маттерсона, а на государственной. А всякий, у кого есть лицензия на проведение изысканий, может заниматься этим на государственной земле. И ты не имеешь права мне этого запретить только потому, что у тебя есть право выращивать и валить на ней лес. А если ты считаешь, что вправе, я подам на тебя в суд и сделаю это так быстро, что ты и ахнуть не успеешь.

До Маттерсона наконец дошло, и он беспомощно посмотрел на Доннера. Я улыбнулся Доннеру и сказал, пародируя Маттерсона:

— Объясните ему.

Доннер сказал:

— Если вы были на государственной земле, в чем я еще не уверен, то вы, вероятно, правы.

— Не может быть никаких «вероятно», и вы это прекрасно знаете, — сказал я.

Маттерсон вдруг вмешался:

— Сомневаюсь, что ты был на государственной земле.

— Давайте посмотрим карты, — предложил я. — Держу пару, вы уже много лет их не видели, считая весь этот район своей собственностью.

Маттерсон дал знак Доннеру, и тот вышел. Злобно глядя на меня, он спросил:

— Что тебе нужно, Бойд?

— Я просто хочу немного подработать, — сказал я непринужденно. — Земли здесь перспективные, не хуже, чем на севере, да тут и намного теплее.

— Для тебя может оказаться слишком тепло, — сказал он ядовито. — Ты ведешь себя здесь недружелюбно.

Я удивленно посмотрел на него:

— Ну уж только не я. Побывал бы ты сегодня утром на дороге к Кинокси. Лучше дружить с каким-нибудь гризли, чем с некоторыми из твоих шоферов. Как бы то ни было, я здесь не для того, чтобы участвовать в конкурсе на популярность.

— А для чего же?

— Co временем узнаешь, Говард, если у тебя с головой все в порядке.

— Я просил тебя не называть меня Говардом, — раздраженно сказал он.

Вошел Доннер с картой, копией той, которую я изучал в лесничестве. Говард расстелил ее на столе, и я сказал:

— Долина Кинокси поделена между вами и Клэр Трэнаван. Она — на севере, вы — на юге. У вас, конечно, львиная доля. Но земли Маттерсона кончаются сразу перед ущельем. Все, что к югу, принадлежит государству. А это значит, что и плотина на верху ущелья, и генераторный дом внизу находятся на государственной земле, и я имею право вести там разведку. Вопросы есть?

Маттерсон взглянул на Доннера, тот слегка покачал головой.

— Кажется, мистер Бойд прав, — сказал он.

— Это точно, я прав, черт возьми, — сказал я. Затем обратился к Маттерсону: — Есть еще одно дело, о котором я хотел бы поговорить. Я имею в виду разбитый «лэндровер».

Он посмотрел на меня.

— Меня не касается, как ты водишь машину. При чем здесь я?

По его тону я понял, что он в курсе дела.

— Ладно. В ближайшем будущем я буду часто ездить по дороге вдоль Кинокси. Вели своим водителям не приближаться ко мне, а то кто-нибудь погибнет в дорожном происшествии, причем не я.

Он оскалил зубы и сказал:

— Я знаю, что ты проживал в Доме Маттерсона. — Он сделал сильный акцент на глаголе в прошедшем времени.

— Намек понял, — сказал я. — Враги до гроба, да, Говард?

И я вышел, не говоря больше ни слова.

В гостинице администратор, увидев меня, встрепенулся, но я предупредил его:

— Я так понимаю, что вы меня выписали.

— Э-э… Да, мистер Бойд. Вот ваш счет.

Я заплатил, поднялся наверх и упаковал чемодан. Выйдя из гостиницы, я направился к автолавке Саммерскилла. Он вылез из-под «лэндровера» с озадаченным видом.

— Еще не готово, мистер Бойд. — Он поднялся на ноги. — Мистер Бойд, знаете, произошло что-то странное. Рама выгнулась.

— Как это выгнулась?

Саммерскилл раздвинул руки с согнутыми пальцами и стал их медленно сближать, словно при игре на аккордеоне.

— Эту чертову раму вот так сжали. — Вид у него был растерянный.

— А это отражается на езде?

— Не так уж сильно, если вы не требуете слишком многого.

— Тогда оставьте ее в покое, — посоветовал я. — Я скоро вернусь, пойду чего-нибудь перекушу.

Я зашел в греческое кафе, ожидая встретить там Мак Дугалла, но тот не появился. В редакции «Летописца» мне встречаться с ним не хотелось, так что я побродил немного по городу, всюду ища его глазами. Спустя час, так нигде и не увидев Мак Дугалла, я вернулся в лавку Саммерскилла, который уже почти закончил работу.

— Сорок пять долларов, мистер Бойд, Я беру с вас недорого, — сказал он.

Я положил в машину купленные мною продукты и достал бумажник, мысленно добавив сорок пять долларов к счету, который я когда-нибудь предъявлю Маттерсону. Пока я отсчитывал деньги, Саммерскилл говорил:

— С крышей я ничего не мог поделать, мистер Бойд. Я постарался выпрямить листы и накрыл верх брезентом, будет хоть какая-то защита от дождя.

— Спасибо, — сказал я. — Если я попаду еще в одну переделку, а это вполне вероятно, опять к вам приеду.

Он кисло улыбнулся.

— Еще одна такая переделка, и чинить будет нечего.

* * *
Я выехал из города и добрался до домика Мак Дугалла. Выгрузив все из машины, я поставил ее так, чтобы она была не видна с дороги. Внутри я разделся, сменил одежду и согрел воды. Постирал рубашку и штаны, приготовил кофе. Сложив привезенные с собой продукты в кладовку, я принялся за осмотр своего оборудования: надо было точно знать, что повреждено. Когда я горевал над разбитым сцинтиллометром, послышался шум автомобиля, и, выглянув из окна, я увидел подъехавший старый, видавший виды «шевроле». Из него вылез Мак.

— Я так и думал, что найду тебя здесь, — сказал он. — В гостинице я узнал, что тебя выписали.

— Да, Говард мне устроил это.

— С полчаса тому назад я имел разговор с самим Богом. Старый Булл позвонил мне. Он обеспокоен. Хочет знать, кто ты, откуда, зачем сюда приехал и долго ли пробудешь в Форт-Фаррелле.

— Никаких ответов, — сказал я.

— Что ты имеешь в виду? — Мак поднял брови.

— То, что у меня есть данное мне от Бога право держать рот на замке. Скажите ему, что я отказываюсь отвечать на вопросы прессы. Я хочу, чтобы он помучился в догадках. Пусть сам придет ко мне.

— Это правильно, — сказал Мак. — Но он не знает, где ты. Никому не известно, что ты здесь.

— Ну, это недолго будет тайной, — сказал я. — Особенно в таком городишке, как Форт-Фаррелл. — Я улыбнулся. — Что ж, значит, мы все-таки расшевелили старика. Интересно, что заставило его встрепенуться?

— Причины могли быть разные, — сообщил Мак. — Бен Паркер, например, думает, что ты сумасшедший.

— Кто это — Бен Паркер?

— Парень на автобусной станции. Клэри Саммерскилл, наоборот, отозвался о тебе с уважением. Он сказал, что тот, кто за три часа сделал то, что ты сделал с «лэндровером», несомненно, самый крутой парень в Канаде. Он исходил из того, что на тебе-то не оказалось ни царапины. Что, в самом деле, произошло?

— Я поставлю еще воды для кофе, — сказал я. — «Лэндровер» стоит там, сзади. Посмотри на него.

Мак вышел и вернулся с перекошенным лицом.

— Ты что, свалился в пропасть?

Я рассказал ему все, и он расстроился:

— Да, ребята не собираются шутить.

— Это еще что, так, просто игрушки. Вообще это — затея Вейстренда. Маттерсон тут ни при чем. По-настоящему они еще и не начинали.

Чайник вскипел.

— Я выпью чаю, — сказал Мак. — Кофе в больших количествах сказывается на моих нервах. А зачем ты отправился к плотине?

— Я хотел побеспокоить Говарда. И хотел, чтобы на меня обратили внимание.

— Это тебе удалось, — заметил Мак сухо.

— Интересно, сколько может стоить эта плотина? — спросил я.

Мак подумал.

— Принимая в расчет все — и плотину, и генераторный зал, и линии связи, миллионов шесть. Не такая дорогая, как на Пис-ривер, но все же не фунт изюму.

— Я тут подсчитал, что Маттерсон выберет древесины из долины Кинокси миллионов на десять. Он же берет все, имейте это в виду, все, а не тот процент, который разрешает рубить лесничество. Значит, прибыль его составит четыре миллиона зелененьких.

— Недурно, — заметил Мак.

— Дело обстоит даже лучше. Ему ведь эти четыре миллиона как таковые не нужны, на них налог будет слишком велик. Но электростанция нуждается в обслуживании; прими во внимание еще и амортизацию, во все это он вкладывает три миллиона, и дело в шляпе. У него остается миллион чистыми, и на всю будущую жизнь он обеспечен бесплатной электроэнергией.

— Добавь к этому деньги, которые он получит, продавая энергию, — сказал Мак. — Это самые настоящие сливки. Тут чувствуется рука Доннера. Этот парень чует деньги там, где никто другой их и не предполагает. Притом все законно.

Я сказал:

— Мне кажется, что Клэр Трэнаван — сентиментальная дура. У нее вместо мыслей — эмоции. Долина Кинокси будет затоплена, и этому никто не сможет помешать.

— Ну и что?

— А то, что пять квадратных миль ее лесов пропадут зря, и она упускает три миллиона долларов только потому, что злится на Маттерсона. Она понимает, что делает?

Мак покачал головой:

— Она, конечно, не бизнесмен и не интересуется этим. Ее финансовые дела контролирует банк в Ванкувере. Сомневаюсь, что она толком обдумывала эту ситуацию.

— А что же лесничество молчит? Ведь глупо терять столько древесины.

— Лесничество не наказывает за неповал леса. С подобными случаями они раньше не сталкивались.

— Имея три миллиона, она могла бы построить свою лесопилку, — настойчиво продолжал я.

— Сейчас уж что говорить. Поздновато, — заметил Мак.

— Да, очень жаль. — Я помолчал в раздумье. — У нее больше сходства с Маттерсоном, чем она думает. Она тоже очень эмоциональна, но немного более предсказуема, чем он. — Я улыбнулся. — Я надеюсь, что сумею заставить Маттерсона попрыгать.

— Только не думай, что ты сможешь то же самое со стариком, — предупредил Мак. — Он — орешек покрепче и не так прост. У него в запасе окажутся такие гостинцы, что голова кругом пойдет. Не знаешь, откуда ждать беды.

Он внезапно переменил тему разговора:

— Что будешь делать дальше?

— В общем, то же самое. Старик Маттерсон отреагировал быстро, значит, мы нащупали больное место. Я продолжу разговоры о Трэнаване и буду околачиваться около плотины.

— А плотина тебе на что? Я почесал в затылке.

— Толком не знаю. Но у меня есть подозрение, что именно там найдется какой-то ответ. На самом деле мы точно не знаем, что именно насторожило Булла Маттерсона в моем копании там. А еще я хочу подняться к дому Клэр. Я же не могу этого сделать, не пересекая владений Маттерсона.

— Туда ведет окольный путь, — сказал Мак. Он не спросил меня, зачем мне подниматься к дому Клэр, а просто вытащил старую истертую карту. Я внимательно посмотрел на нее и вздохнул. Объезд оказался чертовски длинным, и я готов был заложить душу за вертолет Корпорации Маттерсона.

II
Весь следующий день я провел в Форт-Фаррелле, продолжая нужные мне разговоры. На этот раз я уж старался вовсю. Если до этого я упомянул имя Трэнавана только двоим, то теперь завел значительную часть населения Форт-Фаррелла. Я чувствовал себя чем-то вроде частного детектива и работника Института Гэллапа одновременно. Вечером в домике Мака я занялся обработкой и сортировкой результатов опроса общественного мнения.

Наиболее поражала та невероятная легкость, с которой имя человека удалось вытравить из людской памяти. Из тех, кто поселился в Форт-Фаррелле за последние десять лет, целых восемьдесят процентов никогда о Джоне Трэнаване не слыхали. То же самое можно было сказать о молодежи, выросшей уже после его смерти.

Другие, более старые люди, вспоминали о нем не сразу, но по большей части тепло. О Маттерсонах говорили, как правило, с возмущением, хотя и с некоторым страхом. Корпорация Маттерсона настолько подмяла под себя экономическую жизнь местного общества, что могла так или иначе задавить любого его члена. Почти все жители Форт-Фаррелла, если не сами, то через родственников, зависели от Маттерсона, поэтому прямых ответов на мои неудобные вопросы они старались избегать.

Реакция на имя Джона Трэнавана была более определенной. Люди, казалось, сами удивлялись тому, что забыли его: «Не знаю, почему, но уже много лет я не вспоминал старого Джона». Я-то знал, почему. Когда единственное средство массовой информации в городе молчит по этому поводу, словно набрав в рот воды, когда письма к редактору о погибшем не печатают, когда всесильная в городе персона не поощряет всякие разговоры о нем, особой охоты вспоминать его не возникает. Живые погружаются в суету будней, а мертвые уходят в забвение.

Одно время поговаривали об открытии памятника Джону Трэнавану напротив статуи лейтенанта Фаррелла.

«Не знаю, почему, но идея как-то заглохла. Может, денег на это не оказалось. Хотя, черт возьми, Джон Трэнаван буквально накачал этот город деньгами, будьте уверены. Вы думаете, людям стало стыдно за себя? Ничего подобного. Они просто забыли все то, что он сделал для Форт-Фаррелла».

Мне надоело слушать этот припев: «Не знаю, почему». Самое печальное состояло в том, что они действительно не знали, не знали, что Булл Маттерсон вычеркнул имя Трэнавана из их жизни. В отношении контроля над умами людей он превзошел Гитлера и Сталина, и я не уставал поражаться его настойчивости, хотя причин ее все же никак понять не мог.

— Где похоронены Трэнаваны? — спросил я у Мака.

— Эдмонтон, — ответил он коротко. — Так решил Булл.

Значит, Трэнаваны даже были лишены возможности покоиться в городе, который они создали.

После энергичного зондирования тайны Трэнаванов я решил предоставить Форт-Фарреллу день отдыха. Если всего-навсего два разговора задели Булла Маттерсона, то, продолжая свои усилия в этом направлении, я уж наверняка приведу его в ярость. Исходя из психологических соображений, мне полезно было исчезнуть, пусть он поищет меня и действительно дойдет до точки кипения. Поэтому и к плотине ехать мне пока не имело смысла, и я решил отправиться к дому Клэр Трэнаван. Почему я так решил, не знаю. Во всяком случае, для того, чтобы скрыться с глаз Маттерсона, это место было не хуже других. Кроме того, там я мог бы без помех предаться размышлениям, а также немного поудить рыбу.

Туда вели сто двадцать миль разбитой и ухабистой дороги, окольный путь вокруг владений Маттерсона, и, когда я добрался до дома, все тело мое ныло.

Дом показался мне больше, чем я его помнил: длинное низкое строение, крытое лемехом из красного кедра. Поодаль виднелся небольшой домик, попроще, из серой трубы которого вился дымок. В двери показался человек с коротким ружьем. Он прислонил его к стене и посмотрел в мою сторону.

— Мистер Вейстренд? — спросил я.

— Да.

— У меня есть к вам письмо от Мак Дугалла из Форт-Фаррелла.

Мак Дугалл настоял на том, чтобы я взял с собой письмо к отцу Джимми, потому что его преданность Клэр Трэнаван была абсолютной, а отношение к Бобу Бойду скорее всего плохим.

«Ты приложил его сына и оскорбил Клэр, вернее, он так думает, — сказал Мак, — лучше, если я разъясню ему суть дела. Я дам тебе письмо».

Вейстренд оказался человеком лет пятидесяти, с лицом, изрезанным морщинами и коричневым, как орех. Он читал письмо медленно, шевеля губами, затем окинул меня взглядом своих голубых глаз и стал читать его вновь, столь же внимательно. Закончив, он сказал немного неуверенно:

— Старина Мак говорит, что ты парень в порядке.

Я перевел дыхание.

— Не знаю, не мне судить об этом. Но я ему доверяю. А вы?

Вейстренд нехотя улыбнулся.

— Думаю, что да. Чем я могу быть для вас полезным?

— Ничего особенного не надо. Место, где я смог бы разбить лагерь, и буду вам обязан, если пожертвуете мне рыбешку из ручья.

— Форель вас ждет, а разбивать лагерь не надо, здесь есть лишняя кровать. Можете спать на ней, если хотите. Моего сына сейчас здесь нет. — Его глаза встретились с моими.

— Спасибо, мистер Вейстренд. Вы очень добры.

Идти на рыбалку мне все же не пришлось, потому что Вейстренд приготовил вкусный гуляш и пригласил меня. Он был медлителен, молчалив, мысль его работала на первой передаче, но это не значило, что он был глуп, просто, чтобы прийти к решению, ему требовалось немного больше времени, вот и все.

После еды я попытался разговорить его.

— Вы давно знакомы с мисс Трэнаван?

Он вынул изо рта трубку и выпустил клубы голубого дыма.

— Прилично.

Я ничего не сказал и сидел, ожидая, что колеса постепенно раскрутятся. Он задумчиво курил в течение нескольких минут, затем произнес:

— Я был со стариком.

— С Джоном Трэнаваном?

Он кивнул.

— Я начал работать у него сразу после школы, сосунком. И с тех пор так и остался.

— Говорят, он был хороший человек.

— Да, наверное, лучше всех.

Он стал рассматривать тлеющие угольки в своей трубке.

Я сказал:

— Ужасно, что произошла эта катастрофа.

— Катастрофа?

— Ну да, автомобильная.

Опять последовало долгое молчание, прежде чем он вновь вынул трубку изо рта.

— Да, некоторые, кажется, называют это автомобильной катастрофой.

Я затаил дыхание.

— А вы?

— Мистер Трэнаван был хороший водитель, — сказал он. — Он бы не стал гнать машину по обледеневшей дороге.

— Неизвестно, он ли вел машину. Может, за рулем была жена. Или сын.

— Не на этой машине, — сказал Вейстренд убежденно. — Это был новый «кадиллак», всего двухнедельный. Мистер Трэнаван никому бы не позволил вести его.

— Что же случилось, как вы думаете?

— Тогда много странных вещей происходило, — сказал он загадочно.

— Например?

Он выбил трубку о каблук.

— Вы задаете много вопросов, Бойд. Почему я должен на них отвечать? Правда, старина Мак просил меня об этом, но вы мне не очень-то нравитесь. И вот что я хочу знать наверняка: не собираетесь ли вы предпринять что-нибудь против мисс Трэнаван?

Я посмотрел ему в глаза.

— Нет, мистер Вейстренд, не собираюсь.

Он еще некоторое время задержал свой взгляд на мне, затем сделал рукой широкий жест.

— Все земли, тут сотни тысяч акров, принадлежат Буллу Маттерсону, кроме вот этой части, которую Джон оставил мисс Трэнаван. Булл получил почти все, что построил Джон, — лесопилки, целлюлозные фабрики. Не кажется ли вам, что катастрофа произошла очень вовремя?

Я почувствовал досаду. Все, что Вейстренд мог сказать, было, кажется, просто подозрением, таким же, какое преследовало Мака и меня. Я спросил:

— А есть ли у вас свидетельства того, что это не было катастрофой? Хоть какие-нибудь?

Он тяжело мотнул головой.

— Нет.

— А что Клэр… мисс Трэнаван думала обо всем этом? Я имею в виду, не тогда, когда это случилось, а позже.

— Я не говорил с ней об этом. И она мне ничего не говорила.

Он выбил трубку и положил ее на выступ над камином.

— Я пошел спать, — сказал он резко.

Я еще посидел немного, вновь и вновь обдумывая ситуацию, затем тоже пошел спать в комнату Джимми Вейстренда. Она была почти голой, какой-то унылой, как номер в гостинице. Кроме кровати, в ней находились умывальник, шкаф и несколько пустых полок. Складывалось такое впечатление, что Джимми съезжал отсюда навсегда и поэтому ничего здесь не оставил. Мне стало жаль старого Вейстренда.

На другой день я немного порыбачил, затем стал колоть дрова. На звук топора вышел Вейстренд и наблюдал за мной. Мне стало жарко, и я снял рубашку. Вейстренд смотрел некоторое время, как я работаю, и сказал:

— Вы — сильный человек, но тратите свою силу зря. Так топором не размахивают.

— А вы знаете, как надо?

— Конечно. Дайте-ка его мне.

Он встал перед чуркой и как-то небрежно опустил топор. Отлетело полено, затем еще и еще.

— Видите? — спросил он. — Тут дело в работе кисти. — Он показал медленно. — Попробуйте так.

Я последовал его совету, вначале неумело, но постепенно осваиваясь. Действительно, дело пошло лучше.

— А вы — опытный человек, — сказал я.

— Я работал лесорубом у мистера Трэнавана. А потом меня придавило бревном, я повредил спину. — Он улыбнулся. — Поэтому предоставляю вам право продолжать работу. Моей спине это вредно.

Я поколол еще немного и спросил его:

— Вы имеете представление о стоимости древесины?

— Кое-какое имею. Я был главой участка, кое-что знаю.

— Маттерсон очищает от леса эту часть Кинокси, — сказал я. — Он берет все, не только позволенный лесничеством процент. Как вы считаете, какова стоимость древесины с квадратной мили?

Он подумал и сказал:

— Не намного меньше семисот тысяч долларов.

— Вам не кажется, что мисс Трэнаван должна что-то предпринять на своей территории? Она много потеряет, если все эти деревья будут затоплены.

Он кивнул головой.

— Да, здесь ведь не рубили со времени Джона Трэнавана. Деревья выросли, здесь много спелого леса, который уже пора бы рубить. Думаю, что здесь можно получить миллион долларов с квадратной мили.

Я присвистнул. Выходит, я недооценил ее потери. Пять миллионов долларов, громадная сумма.

— А вы говорили с ней об этом?

— Она давно сюда не приезжала. А писать я не мастер.

— Может, мне написать ей? — предложил я. — На какой адрес?

Вейстренд заколебался.

— Напишите на банк в Ванкувере. Ей передадут.

Я пробыл со старым Вейстрендом до полудня, нарубил ему чертову гору дров, с каждым ударом топора проклиная Джимми. Этот молодой щенок не имел права оставлять отца одного, тем более с больной спиной.

Когда я уезжал, Вейстренд сказал:

— Если увидите моего парня, передайте ему, что он может вернуться сюда в любое время.

Я не сказал ему, что уже встречался с ним.

— Передам, я его обязательно увижу.

— Вы тогда правильно поставили его на место, — сказал Вейстренд. — Сначала я так не думал, а потом, после разговора с мисс Трэнаван, понял, что он это заслужил. — Он протянул руку. — Я не в обиде, все в порядке, мистер Бойд.

— Все в порядке, — сказал я, и мы обменялись рукопожатием. Я сел в «лэндровер», включил зажигание и поехал вниз по тряской дороге. Он смотрел мне вслед — одинокая, печальная, быстро уменьшавшаяся фигурка.

Я довольно быстро проделал обратный путь, но когда оказался на дороге, ведущей к домику Мак Дугалла, стемнело. Неожиданно передо мной возник автомобиль, стоявший на дороге. Он увяз в грязи в одном из узких мест, и мой «лэндровер» с трудом протиснулся мимо него. Это был дивный, похожий на сон, «линкольн-континентал», размером с боевой фрегат, автомобиль, совершенно не подходящий для подобных дорог. Он был слишком длинный и, вероятно, все время скреб дорогу своей кормой. На крыше салона свободно могла разместиться вертолетная площадка.

Подъезжая к дому, я увидел, что в нем горит свет. Машины Мака поблизости не оказалось. Я заглушил мотор и тихо вышел. Будучи человеком осторожным и не зная, что произошло в мое отсутствие, я счел за лучшее сначала посмотреть, кто этот неожиданный гость. Подкравшись к окну, я заглянул внутрь.

Перед камином сидела женщина и спокойно читала книгу. Женщина, которую я никогда раньше не видел.

Глава 6

I
Я толкнул дверь, и женщина повернулась ко мне.

— Мистер Бойд?

Я смотрел на нее. Для Форт-Фаррелла она выглядела так же нелепо, как появившаяся бы здесь манекенщица с обложки журнала мод. Она была высокой и тощей, что, кажется, сейчас модно, Бог знает почему. Можно было подумать, что она питается салатом и черным хлебом без масла. Бифштекс с картошкой, без сомнения, нанес бы сокрушительный удар по ее пищеварению. Вся, с головы до ног, она была отражением мира, который добрые люди Форт-Фаррелла знали очень мало. Этому миру, беспокойному миру стиляг шестидесятых годов, принадлежали и прямые длинные волосы, и мини-юбка, и вычурные лакированные ботинки. Я не особенный любитель всего этого, но, наверное, я старомоден. Во всяком случае, работа «под девочку» совершенно не шла этой женщине, которой, видимо, было за тридцать.

— Да, я Бойд, — сказал я.

Она встала.

— Я — миссис Эдертон. Простите, что ворвалась к вам без предупреждения, но здесь так принято.

По выговору она могла быть канадкой, подражающей английскому стилю. Я сказал:

— Чем могу быть полезен, миссис Эдертон?

— О, не вы мне, а я вам. Я услышала, что вы находитесь здесь, и просто заехала навестить, так, по-соседски, знаете ли. — Она выглядела столь же «по-соседски», как Бриджит Бардо.

— Спасибо, что побеспокоились, миссис Эдертон, — сказал я. — Но я не думаю, что в этом есть необходимость. Я уже большой мальчик.

Она оглядела меня.

— Да, действительно, — произнесла она с восхищением, — вы такой большой.

Я обратил внимание на то, что она успела попользоваться виски Мака.

— Выпейте еще, — сказал я иронически.

— Благодарю, пожалуй, выпью, — согласилась она.

Я начал понимать, что избавиться от нее будет нелегкой задачей. И правда, что можно сделать с женщиной, которую ничем не проймешь? Остается только вышвырнуть ее на улицу к чертям собачьим, но это не в моем стиле. Я сказал:

— А я, пожалуй, не буду.

— Как хотите, — ответила она спокойно и щедро плеснула себе «Айлейского тумана», напитка, столь ревниво оберегавшегося Маком. — Долго пробудете в Форт-Фаррелле, мистер Бойд?

— А почему это вас интересует?

— О, вы знаете, я так радуюсь каждому новому человеку в этом болоте. Не знаю, чего я застряла здесь, просто не знаю.

Я сказал осторожно:

— А мистер Эдертон работает в Форт-Фаррелле?

Она засмеялась:

— Нет никакого мистера Эдертона. Больше нет.

— Извините.

— Ничего, мой дорогой. Нет, он не умер, мы развелись.

Она закинула ногу на ногу и предоставила мне лицезреть изрядную порцию ее бедра — мини-юбка скрывает не много. Но для меня женское колено — анатомическое сочленение, а не предмет вожделения,так что она зря теряла время.

— Для кого вы работаете? — спросила она.

— Я — свободный геолог, — ответил я.

— О, Боже, человек науки. Не говорите мне о ней, я в ней абсолютно ничего не понимаю.

Я все никак не мог взять в толк, что этой «соседке» от меня нужно. Домик Мака расположен вдалеке от наезженных дорог, и только очень добрый самаритянин заехал бы в эту глушь, дабы дать утешение и милость, особенно если это связано с риском утопить в грязи «линкольн-континенталя».

Она спросила:

— А что вы ищете, уран?

— Все, что ценно.

Интересно, почему она наговорила об уране? В моем мозгу прозвенел предупредительный звонок.

— А мне говорили, что земля здесь исследована вдоль и поперек, вдруг вы работаете здесь впустую? — Она вдруг заливисто засмеялась и одарила меня сверкающей улыбкой. — Впрочем, где мне знать обо всем этом, я просто слышала всякие разговоры.

Я обаятельно улыбнулся ей в ответ.

— Знаете, миссис Эдертон, я предпочитаю во всем убедиться сам. Я ведь не новичок в этом деле.

Тут она посмотрела на меня невероятно кротким, застенчивым взглядом.

— Я нисколько в этом не сомневаюсь. — И сделала глоток на треть стакана. — А вы интересуетесь историей, мистер Бойд?

К такому повороту я был не готов и смотрел на нее некоторое время непонимающим взглядом.

— Какой историей? Я вообще как-то об этом не думал.

Она поболтала виски в стакане.

— Знаете, в Форт-Фаррелле надо чем-то заниматься, а то с ума сойти можно. Я вот хочу вступить в Форт-Фарреллское историческое общество, его председатель миссис Давенант, знакомы с ней?

— Нет. — Я не мог понять, к чему все эти разговоры. Во всяком случае, миссис Эдертон такой же историк, как я — хвостатый лемур.

— Вы знаете, я вообще-то очень застенчивый человек. Вы, наверное, об этом не подозреваете, — сказала она. И была права: мне такое и в голову не могло прийти. — Мне как-то неловко вступать в это общество одной. То есть быть новичком среди опытных людей. Вот если кто-нибудь вступил бы вместе со мной, для поддержки, тогда другое дело.

— Вы хотите, чтобы я вступил в историческое общество?

— Говорят, что у Форт-Фаррелла очень интересная история. Вы знаете, что он был основан лейтенантом Фарреллом в… ну, неважно. А помогал ему некто Джон Трэнаван, и семья Трэнаванов фактически создала этот город.

— Неужели? — сказал я сдержанно.

— Жаль Трэнаванов, — посетовала она как бы между прочим. — Вся семья погибла не так давно. Не правда ли, ужасно, что семья, построившая целый город, вот так исчезла?

Снова предупредительный звонок зазвенел в моем мозгу, на этот раз оглушительно громко. Миссис Эдертон оказалась первым человеком, который поднял тему Трэнаванов по собственной воле; всех других надо было наводить на нее. Я вспомнил все, что она говорила ранее, и решил, что она старалась расколоть меня, хотя и не очень искусно. Она подняла и другую тему — урана, а ведь именно я внушил парням у плотины, что я ищу уран.

Я сказал:

— Но ведь вся семья не исчезла. Ведь есть еще некая мисс Клэр Трэнаван?

Она как-то сникла.

— Да, кажется, есть, — сказала она коротко. — Но я слышала, что она не настоящая Трэнаван.

— А вы знали Трэнаванов? — спросил я.

— О да, — сказала она поспешно, слишком поспешно. — Я знала Джона Трэнавана очень хорошо.

Я решил разочаровать ее и встал.

— Сожалею, миссис Эдертон. Я не очень интересуюсь местной историей. Я — инженер, и история — не моя область. Конечно, если б я решил остаться в вашем городе — тогда другое дело, наверное, у меня и возник бы интерес. Но я кочевник, миссис Эдертон, я, знаете ли, постоянно в движении.

Она посмотрела на меня нерешительно.

— Значит, вы в Форт-Фаррелле ненадолго?

— Это зависит от того, что я найду, — сказал я, — судя по вашим словам, я вряд ли могу надеяться на успех. Что ж, спасибо за информацию, хоть и негативную.

Она казалась растерянной.

— Вы не вступите в историческое общество? — промолвила она тихо. — Вас не интересуют ни лейтенант Фаррелл, ни Трэнаваны, ни… ээ… другие, кто создал этот город?

— А почему они должны меня интересовать? — спросил я с удивлением.

Она встала.

— Ну да, я понимаю. Мне не надо было задавать этот вопрос. Хорошо, мистер Бойд. Если вам что-нибудь понадобится, скажите мне, я помогу.

— И где же мне найти вас? — спросил я с иронией.

— Э… э… э… портье в Доме Маттерсона всегда знает, как связаться со мной.

— Я безусловно буду рассчитывать на вашу помощь, — сказал я и взял меховое пальто, переброшенное через спинку стула. Когда я подавал его ей, мне в глаза бросилось письмо, стоявшее на камине. Оно было адресовано мне. Я вскрыл его и прочел всего лишь одну строчку от Мак Дугалла: «Приезжай ко мне на квартиру как можно быстрее. Мак».

Я сказал:

— Вам понадобится помощь, чтобы вывести ваш автомобиль на дорогу. Я возьму свой грузовик и подтолкну вас.

Она сказала:

— Кажется, вы поможете мне больше, чем я вам, мистер Бойд. — Она покачалась на высоких каблуках и на мгновение прижалась ко мне. Я растянул рот в улыбке:

— О, чисто по-соседски, миссис Эдертон, чисто по-соседски.

II
Я остановился у темной редакции «Летописца» и увидел свет наверху, в квартире Мака. Меня ожидал невероятный сюрприз. На стуле лицом к двери сидела Клэр Трэнаван. Вся комната была завалена вещами, выброшенными из ящиков и комодов. Мак Дугалл стоял посредине комнаты, держа в руках стопку рубашек. Клэр взглянула на меня равнодушно:

— Привет, Бойд.

Я улыбнулся ей.

— С возвращением, Трэнаван. — Я удивился, насколько я рад видеть ее.

— Мак говорит, что я должна перед тобой извиниться.

Я нахмурился.

— Не знаю, за что ты должна передо мной извиняться.

— Я тут крепко поминала тебя, когда ты уехал из Форт-Фаррелла. Сейчас я знаю, что это было несправедливо, что Говард Маттерсон и Джимми Вейстренд состряпали против тебя мерзкую историю. Извини.

Я пожал плечами.

— Неважно. Извини, что так получилось.

Она натянуто улыбнулась.

— Ты имеешь в виду мою репутацию? У меня скверная репутация в Форт-Фаррелле. Здесь я чудачка, которая ездит за границу, выкапывает из земли посуду и предпочитает якшаться с грязными арабами, а не с добрыми христианами.

Я посмотрел на разбросанные по полу вещи.

— А что здесь происходит?

— Меня выперли, — сказал Мак Дугалл буднично. — Джимми рассчитал меня сегодня днем и велел выкатываться из квартиры до утра. Я бы хотел использовать твой «лэндровер».

— Разумеется. Сожалею, Мак, — сказал я.

— А я нет, — ответил он. — Ты, наверное, куснул-таки старого Булла за нежное место.

Я взглянул на Клэр.

— Что заставило тебя вернуться? Я собирался писать тебе.

На ее лице появилась улыбка мальчишки-сорванца.

— Помнишь историю, которую ты рассказывал мне? Ну, о человеке, который послал телеграмму десятку друзей: «Вылетай, все обнаружилось». — Она кивнула головой в сторону Мак Дугалла и сунула руку в карман своей твидовой юбки. — Некий псевдошотландец по имени Хэмиш Мак Дугалл тоже способен сочинять загадочные телеграммы. — Она развернула бумажку и прочла: — «Если тебе дорог душевный покой, прилетай быстро». Какова приманка?

— Ты отреагировала быстро. Но я тут ни при чем.

— Я знаю. Мак мне сказал. Я была в Лондоне, кое-чем занималась в Британском музее. Мак знал, где найти меня. Я вылетела первым же рейсом. — Она махнула рукой. — Садись, Боб. Нам надо серьезно поговорить.

Пока я подвигал к себе стул, Мак сказал:

— Я ей поведал обо всем, сынок!

— Обо всем?

Он кивнул.

— Она должна знать. У нее есть право знать. Джон Трэнаван был ее самым близким родственником, а ты находился в «кадиллаке», когда он погиб.

Я был раздосадован. Ведь я рассказал ему о своей жизни по секрету и не хотел, чтобы эта история распространялась дальше. Она была не из тех, которую всякий правильно поймет. Клэр наблюдала за выражением моего лица.

— Не беспокойся, — сказала она. — Дальше это не пойдет. Я ясно сказала об этом Маку. Ладно. Прежде всего, о чем ты собирался написать мне?

— О лесе на твоей земле в долине Кинокси. Ты знаешь, сколько он стоит?

— Я об этом не особенно думала, — призналась она. — Меня не интересует лес как древесина. Все, что я знаю, — это что Маттерсон не заработает на ней ни цента.

Я сказал:

— Я разговаривал с твоим мистером Вейстрендом. Я сделал прикидку, и он согласился с ней, вернее, поправил меня. Если эти деревья уйдут под воду, ты потеряешь пять миллионов долларов.

Ее глаза расширились.

— Пять миллионов долларов?! — выдохнула она. — Нет, это невозможно.

— А что тут невозможного? — вмешался Мак. — Валить-то надо все, до единого дерева. Боб прав.

Розовые пятна выступили у нее на щеках.

— Ну и скупердяй, ну и сукин сын! — воскликнула она горячо.

— Кто?

— Доннер. Он предложил мне двести тысяч долларов за право рубить лес на моей территории. Я предложила ему пойти и утопиться в озере Маттерсона, когда оно будет достаточно глубоким.

Я взглянул на Мака. Тот повел плечами.

— Вот тебе Доннер, — сказал он.

— Подожди, — обратился я к Клэр. — А он не набавлял цену?

— Нет, у него не осталось времени на это. Я вышвырнула его вон.

— Маттерсон постарается не допустить, чтобы этот лес утонул, — сказал я. — Он попытается выжать из него деньги. Держу пари, что скоро он сделает еще одно предложение. Клэр, меньше четырех миллионов не бери, он и так имеет крупный доход.

— Не знаю, что делать, — ответила она. — Я не хочу класть деньги в карман Маттерсона.

— Не будь такой совестливой. Выстави его на столько, на сколько возможно, а потом подумай, как с помощью этих денег его пригвоздить. Всякий, кто не любит Маттерсона, распоряжаясь миллионами, найдет способ нанести ему немалый ущерб. Если ты считаешь, что эти деньги запачканы, не храни их.

Она засмеялась.

— Ты оригинально рассуждаешь, Боб.

Тут неожиданная мысль пришла мне в голову.

— Знает ли кто-нибудь из вас некую миссис Эдертон? — спросил я.

Брови Мака поползли вверх, как две гусеницы, пока не добрались до шевелюры.

— Люси Эдертон! Где, черт возьми, ты ее видел?

— У вас в доме.

Мак лишился дара речи и некоторое время клокотал, как индюк. Я взглянул на Клэр. Она сказала:

— Люси Эдертон — сестра Говарда. Она — Маттерсон.

Озарение не столько находит на человека, сколько ударяет в него, как молния.

— Теперь понятно, что за игру она вела. Она пыталась выяснить, откуда происходит мой интерес к Трэнаванам. Но не преуспела в этом.

Я рассказал им о моей встрече, и, когда я кончил, Мак заметил:

— Эти Маттерсоны хитры. Они знали, что меня в доме не будет, что я съезжаю с квартиры, а ты о Люси и представления не имеешь. Старый Булл послал ее на разведку.

— Расскажите о ней побольше.

— Ну что, сейчас она пока без мужа, — сказал Мак. — Эдертон был ее вторым мужем, кажется. Она развелась с ним около полугода тому назад. Удивительно, что она оказалась здесь. Обычное ее занятие — вращаться в обществе где-нибудь в Нью-Йорке, на Майами или в Лас-Вегасе. Я слышал, что она нимфоманка.

— Она — ведьма, пожирающая мужчин, — сказала Клэр спокойным, ровным голосом.

— Теперь мы точно знаем, что Булл обеспокоен, — сказал Мак удовлетворенно. — Любопытно, что его не заботит, знаем ли мы об этом. Он мог бы догадаться, что ты спросишь у меня об этой Эдертон.

— Мы поразмыслим над этим позже, — сказал я. — Сейчас надо собрать все это барахло и отвезти в дом.

— Поедем с нами, Клэр, — предложил Мак. — Ты разместишься на кровати Боба, а молодой парень может переночевать и в лесу.

Клэр ткнула меня пальцем в грудь, и я понял, что она как-то по-своему истолковала выражение моего лица.

— Я сама позабочусь о своей репутации, Бойд. Неужели ты думаешь, что я буду останавливаться у Маттерсона в гостинице?

III
Я резко сменил передачу — мы подъезжали к домику Мака. Вдруг впереди послышалось шуршание листьев и топот, что-то тяжело двигалось, удаляясь.

— Интересно, — произнес Мак озадаченно. — Сюда олени обычно не заходят.

Свет фар скользнул по стене дома, и я увидел какую-то фигуру, бросившуюся в укрытие.

— Какой это, к черту, олень? — сказал я и, выпрыгнув из автомобиля, побежал следом. Раздался звон стекла, выбитого изнутри дома. Я приостановился, развернулся и метнулся в дверной проем. Вдруг на меня кто-то налетел с кулаками. Но справиться с человеком моей комплекции не так-то легко, и я затолкал его назад просто за счет своей массы. Он скрылся во тьме дома, а я сунул руку в карман за спичками. Но тут мне в нос ударил густой удушливый запах керосина. Я понял, что дом буквально пропитан им и зажечь в нем спичку все равно что закурить в пороховом погребе.

В темноте кто-то пошевелился, а затем я услышал шаги Мака, подходившего к двери.

— Не приближайся, Мак! — закричал я.

Глаза мои начали привыкать к темноте, и я различил полоску окна на противоположной стене. Присев на корточки, я медленно обвел взглядом комнату. И вот полоска на мгновение затемнилась — кто-то двигался слева направо, чтобы незаметно добраться до двери. Я нырнул туда, где, как мне казалось, должны были быть его ноги. Он упал на меня, и резкая боль пронзила мое плечо. Мне пришлось ослабить хватку, и, не успев откатиться в сторону, я получил удар ногой в лицо. Когда я с трудом, спотыкаясь, добрался до двери, снаружи донесся лишь топот убегавшего. Я увидел Клэр, склонившуюся над распростертой фигурой.

Это был Мак. Когда я подошел, он, шатаясь, поднялся на ноги, схватившись за живот.

— Что случилось? Как вы?

— Он… долбанул… меня, — еле-еле выговорил Мак, — вышиб из меня дух.

— Ничего, не волнуйтесь, — сказал я.

— Давай поможем ему добраться до дома, — предложила Клэр.

— Туда нельзя, — сказал я резко. — Дом в любую минуту может взорваться, как бомба. Достань фонарь, там, в «лэндровере».

Она отошла, а я отвел Мака в сторону и усадил на пень. Он тяжело дышал, как старая паровая машина, и я выругался на чем свет стоит. Вернулась Клэр и направила на меня луч света.

— Боже! Что у тебя с лицом? — воскликнула она.

— На него наступили. Дай мне фонарь.

Я вошел в дом и осмотрел его. Керосинная вонь чуть не вывернула меня наизнанку. Да это и понятно. Все внутри было вверх дном: одеяла и простыни сорваны с кроватей, матрасы вспороты ножом, и все это свалено в кучу посредине комнаты и щедро полито керосином. Потрачено было галлонов пять, так что и на полу разлилась керосиновая лужа.

Я взял фонарь-жужжалку, несколько банок консервов из кладовки и вышел.

— Придется ночевать на улице, — сказал я. — Домом нельзя пользоваться, пока не приведем его в порядок. К счастью, я не распаковал еще мой чемодан, там найдутся простыни.

Маку тем временем стало лучше, он стал дышать более свободно. Он спросил:

— А что там в доме?

Я рассказал ему, и он начал изрыгать ругательства, пока не вспомнил, что рядом находится Клэр.

— Извиняюсь, — пробормотал он. — Меня понесло.

Она засмеялась.

— Я не слышала, чтобы так выражались, с тех пор как умер дядя Джон. Боб, как ты думаешь, кто это все сделал?

— Не знаю. Лиц я не разглядел. Но Маттерсон действует быстро. Миссис Эдертон доложила, и он сразу отреагировал.

— Надо заявить в полицию, — сказала она.

Мак хмыкнул.

— Много это даст, — сказал Мак язвительно. — Мы не видели никого, и нет никаких данных о том, что тут замешаны Маттерсоны. В любом случае я не представляю себе полицейских, ведущих расследование против Булла Маттерсона, он слишком крупная рыба, чтобы сержант Гиббонс ловил его на удочку.

— Вы хотите сказать, что этот Гиббонс подкуплен, как и все другие?

— Я ничего не хочу сказать, — ответил Мак. — Гиббонс хороший парень, но прежде чем он даже заговорит с Маттерсоном, ему нужны твердые доказательства, а что мы имеем? Ничего существенного.

Я сказал:

— Давайте устроим ночлег, а потом еще обсудим все это. Расположимся подальше от дома.

Мы выбрали полянку в четверти мили от дома, и я занялся костром. Левое плечо болело, и, приложив к нему руку, я увидел кровь. Клэр встревоженно спросила:

— Что это?

— Господи, меня, кажется, пырнули ножом!

IV
На следующее утро я оставил Мака и Клэр приводить в порядок дом, а сам отправился в Форт-Фаррелл. Рана в плече была несерьезной, собственно, это оказался порез, который Клэр забинтовала без особого труда. Плечо ныло и затекло, но поскольку кровь удалось унять, это меня не беспокоило. Мак спросил:

— Куда ты собираешься?

— Нанести визит, — ответил я коротко.

— Не лезь на рожон, слышишь!

— Никаких происшествий не будет, — пообещал я.

Карбюратор затарахтел, поэтому я оставил «лэндровер» у Клэри Саммерскилла и двинулся по улице до полицейского участка, где тут же узнал, что сержанта Гиббонса нет на месте. В этом не было ничего удивительного — у сержанта полиции провинциального округа большая паства, а округ Гиббонса гораздо больше остальных.

Констебль выслушал все, что я рассказал, и, когда я сообщил ему о ножевой ране, он нахмурился.

— А вы не опознали этих людей?

Я покачал головой.

— Нет, было слишком темно.

— А у вас или мистера Мак Дугалла есть враги?

Я сказал осторожно:

— Не исключено, что эти люди могут оказаться на службе у Маттерсона.

Лицо констебля как-то закрылось, словно опустилась штора. Он сказал:

— Ну, так можно сказать о половине населения Форт-Фаррелла. Ладно, мистер Бойд, я займусь этим делом. Буду благодарен, если вы, ради соблюдения формы, изложите все на бумаге.

— Я пришлю вам заявление, — сказал я устало. Я понял, что без твердых доказательств мне здесь делать нечего. — Когда возвращается сержант Гиббонс?

— Через пару дней. Я прослежу за тем, чтобы ему доложили об этом.

«Могу поспорить, что проследишь», — подумал я с горечью, конечно, констебль будет только рад сплавить это дельце сержанту. Сержант прочтет мое заявление, понюхает носом воздух, ничего не найдет и все это дело прикроет. В данном случае его и винить будет не в чем.

Я вышел из полицейского участка, пересек улицу и подошел к Дому Маттерсона. Первым человеком, которого я увидел в фойе, оказалась миссис Эдертон.

— Привет, — сказала она весело. — Куда идете?

Я глянул ей прямо в глаза.

— Иду потрошить вашего брата.

Она залилась своим неестественным смехом.

— Знаете, я бы этого вам не советовала. У него теперь телохранитель. Вы к нему и близко не подойдете. — Она посмотрела на меня оценивающе. — Значит, старый шотландец вам что-то говорил обо мне?

— Ничего в вашу пользу.

— Нет, правда, я бы на вашем месте не пошла к Говарду, — проговорила она, когда я двинулся к лифту. — Неужели вам хочется лететь с восьмого этажа? Кроме того, вас хочет видеть старик. Поэтому я здесь, я вас ждала.

— Булл Маттерсон хочет меня видеть?

— Именно. Он послал меня за вами.

— Если он хочет меня видеть, я ведь часто бываю в городе, — сказал я. — Он найдет меня, когда ему нужно.

— Разве так можно относиться к старому человеку? — сказала она. — Моему отцу семьдесят семь, мистер Бойд. Он почти не вылезает из дому.

Я потер подбородок.

— А зачем ему, а? За него все делают другие люди. Хорошо, миссис Эдертон. Я готов повидаться с ним.

Она сладко улыбнулась:

— Ну вот, я знала, что вы поступите правильно. Мой автомобиль на улице.

Мы забрались в «континентал» и выехали из города в южном направлении. Сначала я думал, что мы направляемся к Лейксайду, форт-фарреллскому варианту пригорода с домами высшего класса. Там жили все крупные чиновники Корпорации Маттерсона. Но мы миновали его и проследовали дальше на юг. Тогда мне пришло в голову, что ведь Булл Маттерсон не крупный чиновник и он не причисляет себя к высшему разряду. Он царь и построил себе приличествующий своему сану дворец.

По пути миссис Эдертон почти все время молчала, потому что я довольно грубо осадил ее. У меня не было настроения слушать ее болтовню, и я дал ей это понять. Ее это, по-видимому, не задело. Она курила сигарету за сигаретой и вела машину одной рукой.

Дворец Маттерсона оказался типичным французским замком, по размеру больше, чем дворец Фронтенак в Квебеке. Я понял, увидев дом, что собой представляет Маттерсон. Это был экземпляр, подобные которому, как мне казалось, вымерли еще в девятнадцатом веке: барон-грабитель, готовый совершить налет на железную дорогу или корпорацию, а затем использовать добытые деньги, чтобы награбить сокровищ в Европе. Просто удивительно, что такие люди еще существуют в середине двадцатого века, но эта порода на редкость крепкая.

Мы вошли в холл, просторный, как средних размеров футбольное поле, обставленный рыцарскими доспехами и прочим антиквариатом. А может, это были и подделки под старину, не знаю. Впрочем, какое это имеет значение! Важно, что обстановка отражает характер Маттерсона. Мы миновали громадную лестничную клетку и подошли к двери лифта, незаметно расположенной в углу. Кабина была тесной, и миссис Эдертон не упустила случая поприставать ко мне во время подъема. Она крепко прижалась ко мне и произнесла с упреком:

— Вы не слишком добры ко мне, мистер Бойд.

— Я вообще не очень общаюсь с гремучими змеями, — ответил я.

Она дала мне пощечину, а я дал ей сдачи. Я, конечно, согласен с понятиями о слабом поле при условии, что он действительно слабый. Нельзя же быть и слабым, и наглым одновременно, не правда ли? Я ударил ее не сильно, но это оказалось для нее настолько неожиданно, что она в ужасе уставилась на меня. В своем окружении она привыкла раздавать мужчинам пощечины направо и налево, а тут какой-то невежа не оценил ее по достоинству.

Дверь лифта бесшумно открылась. Она выбежала и, показывая рукой в конец коридора, придушенным голосом произнесла:

— Туда, черт бы тебя побрал! — И поспешила в противоположном направлении.

Дверь вела в кабинет, обрамленный шкафами с книгами, тихий, как усыпальница. Должно быть, немало благородных коров пошло под нож ради того, чтобы переплести все эти книги. Светло-коричневая кожа тускло поблескивала — то ли от того, что их много читали, то ли от забот какого-нибудь лакея, начищавшего их время от времени заодно с хозяйскими ботинками. На противоположной стене кабинета находились высокие, от пола до потолка, окна. Перед окнами стоял большой стол, покрытый зеленой кожей с золотым тиснением.

За столом сидел человек — Булл Маттерсон.

Я знал, что он на пять лет старше Мак Дугалла, но выглядел он на пять лет моложе — бодрый старик с подстриженными усами такого же металлического оттенка, как волосы на голове. Он был крупный, плотный, широкоплечий, все еще мускулистый. Я понял, что он до сих пор занимается спортом. Единственное, что выдавало возраст, — это коричневые пятна на руках и несколько отрешенный взгляд голубых глаз.

Он жестом пригласил меня садиться.

— Садитесь, мистер Бойд. — Голос у него оказался резким, твердым, начальственным.

Я посмотрел на низкое кресло, улыбнулся и остался стоять Старик явно намеревался использовать психологические трюки. Его голова нетерпеливо дернулась.

— Садитесь, Бойд. Вас ведь так зовут?

— Да, это мое имя, — согласился я. — Но я лучше постою. Я не предвижу продолжительного разговора.

— Как хотите, — сказал он сухо. — Я попросил вас прийти сюда по определенной причине.

— Надеюсь, что причина действительно веская, — сказал я.

Улыбка чуть смягчила его твердые черты.

— Я выразился неудачно, — согласился он, — но не беспокойтесь. Я еще не впал в маразм. Я хочу знать, что вы делаете в Форт-Фаррелле.

— Почему-то все хотят это знать, — вспылил я, — а какое вам до этого дело, мистер Маттерсон?

— А вы не догадываетесь? Некто приходит на мою землю, начинает вести на ней разведку, и вы считаете, мне до этого и дела нет?

— На государственную землю, — уточнил я.

Он раздраженно отмахнулся от моей поправки.

— Что вы здесь делаете, Бойд?

— Стараюсь заработать на жизнь, только и всего.

Он посмотрел на меня задумчиво.

— Шантажировать меня бесполезно, молодой человек. Были люди, посильнее вас, пытались, но я ломал им хребет.

Я поднял брови.

— Шантаж? Я ничего у вас не просил, мистер Маттерсон, и не намерен. При чем тут шантаж? У вас могут быть свои тайны, но я ведь не лезу в ваши дела.

— Почему вы интересуетесь Джоном Трэнаваном? — спросил он прямо.

— А почему вас это интересует?

Он грохнул кулаком по столу так, что тот задрожал.

— Прекрати играть со мной, ты, молокосос!

Я наклонился над столом.

— А кем вы себя считаете, скажите на милость? И кем вы считаете меня? — Он вдруг неожиданно притих. — Я ведь не житель Форт-Фаррелла, которым вы заткнули рот. Вы думаете, я буду стоять в сторонке и смотреть, как вы сжигаете дом старого человека?

Он побагровел.

— Вы что, обвиняете меня в поджоге?

— Давайте будем говорить о покушении на поджог. Попытка не удалась.

Он откинулся в кресле.

— Это чей же дом я собирался поджечь?

— Вы не удовлетворились тем, что выгнали Мак Дугалла с работы, только потому, что он завел дружбу не с тем, с кем нужно, вы…

Он стукнул рукой по столу:

— Когда был этот так называемый поджог?

— Прошлой ночью.

Он нажал на кнопку.

— Пришлите ко мне дочь, — сказал он резко в какой-то невидимый микрофон. — Мистер Бойд, уверяю вас, я не занимаюсь поджогом домов. А если б занимался, они бы сгорали дотла. Не было никаких попыток. Ладно, вернемся к нашему разговору. Так почему вы интересуетесь Джоном Трэнаваном?

Я ответил:

— Возможно, меня интересует семейный круг женщины, на которой я собираюсь жениться. — Я сказал это по внезапному озарению, но потом решил, что получилось не так уж плохо.

Он хмыкнул.

— А, охотник за сокровищами.

Я улыбнулся.

— Если бы я был охотником за сокровищами, то положил бы глаз на вашу дочь. Но чтобы ее переварить, нужен другой желудок.

Я так и не узнал, что бы он сказал на это, потому что как раз в этот момент вошла Люси Эдертон. Маттерсон повернулся и посмотрел на нее.

— Прошлой ночью была совершена попытка поджечь дом Мак Дугалла, — сказал он. — Кто это сделал?

— Почем я знаю, — ответила она раздраженно.

— Не лги мне, Люси, — произнес он скрипучим голосом. — Тебе это никогда не удается.

Она бросила на меня неприязненный взгляд и пожала плечами.

— Я же говорю тебе, не знаю.

— Значит, не знаешь, — сказал Маттерсон. — Ладно. Кто отдал приказ: ты или Говард? Не обращай внимания на то, что здесь Бойд. Говори правду, слышишь?

— Ну, хорошо, я, — выпалила она. — Мне показалось, что это хорошая мысль. Ты же сам хотел, чтобы Бойд уехал отсюда.

Маттерсон глядел на нее с изумлением.

— И ты решила, что ты прогонишь его тем, что сожжешь дом старого Мака? Ну и идиотка ты у меня! Ну и чушь! — Он ткнул пальцем в мою сторону. — Взгляни на этого человека. Он взялся нанести удар по Корпорации Маттерсона и уже дал прикурить Говарду. Неужели ты думаешь, что поджог дома заставит его взять и удалиться?

Она глубоко вздохнула.

— Папа, этот человек ударил меня.

Я улыбнулся.

— Это был ответный удар.

Маттерсон проигнорировал мои слова.

— Для меня ты еще не настолько взрослая, чтобы я не решился выпороть тебя, Люси. Может быть, мне следовало бы сделать это раньше. А теперь убирайся к черту. — Он подождал, пока она подошла к двери. — И запомни: никаких штучек. Я сам справлюсь с этим делом.

Дверь хлопнула. Я сказал:

— Вы, конечно, справитесь с ним законно.

Он посмотрел на меня прищуренными глазами.

— Все, что я делаю, я делаю законно. — Выпустив пар, он успокоился и, доставая из ящика чековую книжку, проговорил:

— Сожалею от том, что произошло с домом Мака. Это не мой стиль. Каков ущерб?

Поскольку я не сторонник излишних церемоний, к тому же деньги возвращались Маку, я сказал:

— Тысяча долларов покроют убытки. — И добавил: — Еще ставлю вопрос о моем «лэндровере».

Он взглянул на меня из-под серых бровей и сказал едко:

— Не пытайтесь вытрясти из меня лишнее. Что там еще?

Я рассказал ему, что случилось на дороге к Кинокси.

— Говард велел Вейстренду потолкать меня, и тот постарался.

— Я, кажется, воспитал идиотов, — проворчал он и, выписав чек, перебросил его мне через стол. Чек был на три тысячи долларов.

Я сказал:

— Вы предупредили вашу дочь. Может, теперь предупредите и сына? Если он будет еще фокусничать, я попорчу ему внешний вид, будьте уверены.

Маттерсон посмотрел на меня оценивающим взглядом.

— Что ж, это вам по силам, а ему поделом. — В голосе его послышалось презрение, и я на мгновение даже почувствовал жалость к нему. Он взял телефонную трубку.

— Соедините меня с кабинетом Говарда.

Он прикрыл микрофон рукой.

— Я это делаю не ради Говарда, Бойд. От вас я избавлюсь все равно, но это будет на законном основании, и вам не удастся отыграться.

В трубке что-то крякнуло.

— Говард! Послушай-ка. Оставь Бойда в покое. Я сам им займусь. Да, он отправится к плотине. Он имеет право там быть. Да, законно. Что он будет там делать? Неважно, отстань от него, слышишь? Кстати, ты имеешь отношение к этой истории с домом Мак Дугалла? Не знаешь? Ну, спроси свою сестру-идиотку.

Он шлепнул трубку на место.

— Удовлетворены?

— Конечно, — сказал я. — Я ведь не хочу неприятностей.

— Но вы их будете иметь, — пообещал он. — Если не помнете Форт-Фаррелл. С вашим прошлым вы легко можете угодить в кутузку.

Я подался вперед.

— С каким прошлым, мистер Маттерсон?

— Я знаю, кто вы, — произнес он надменным голосом. — Ваше новое лицо не обманывает меня, Грант. Ваш послужной список в полиции достаточно обширен: воровство, баловство с наркотиками, нападение на человека. Вы — преступник, и стоит вам сделать один неверный шаг в Форт-Фаррелле, как вас быстро упекут. Не затевайте здесь ничего, Грант, оставьте нас тут в покое, и вас никто не потревожит.

Я задохнулся от неожиданности:

— Я вижу, вы выражаетесь без обиняков.

— Это моя обычная политика. И предупреждений своих я не повторяю, — сказал он убежденно.

— Значит, сержант Гиббонс вами подкуплен.

— Не будьте глупцом, мне незачем подкупать полицию, она и так на моей стороне. Гиббонс будет следовать закону, а он — против вас.

Интересно, откуда он узнал, что я был Грантом, подумал я. И тут я понял, что это он подослал того частного детектива, чтобы навести обо мне справки. Но он не стал бы этого делать, если б его что-то не беспокоило. Значит, он все же кое-что скрывает, и это придало мне уверенности. Я сказал:

— Ну вас к черту, Маттерсон! Я сделаю то, что считаю нужным.

— Тогда мне вас жаль, — сказал он мрачно. — Послушайте, мальчик, не вмешивайтесь в эти дела, не связывайтесь с тем, что вас не касается. — В его голосе мне послышалась странная нота. Если бы он разговаривал не со мной, я бы решил, что это умоляющая интонация.

Я сказал:

— Как мне добраться обратно до Форт-Фаррелла? Ваша дочь привезла меня сюда, но обратно она меня, я думаю, не повезет.

Маттерсон холодно произнес:

— Ничего. Вам полезно пройтись. Тут всего пять миль.

Я пожал плечами и вышел. Я не стал пользоваться лифтом и спустился по лестнице. Холл внизу был пуст. Покинув дом, я почувствовал себя так, словно освободился из тюрьмы. На ступеньках я постоял немного, с наслаждением вдыхая чистый воздух.

«Континентал» Люси Эдертон стоял там же, где она оставила его. В замке зажигания торчал ключ. Я сел в машину и отправился в Форт-Фаррелл. Ей пройтись будет еще полезнее.

V
Я припарковал машину у Дома Маттерсона, взял в банке выписанные мне Маттерсоном деньги и, перейдя улицу, зашел к Клэри Саммерскиллу.

— Я починил карбюратор, мистер Бойд. За это мне придется взять с вас еще пятнадцать долларов. Знаете что. Возьмите лучше другую тачку — эта скоро развалится. Я только что получил джип, он подойдет. А вы мне вернете «лэндровер» с доплатой.

Я улыбнулся.

— И сколько вы мне доплатите?

— Мистер Бойд, о чем вы говорите? Вы же его совершенно разбили. Мне он пригодится только на запасные части. Но я с вас все равно много не возьму.

Так мы поторговались немного и завершили тем, что я поехал к Маку в джипе. Клэр и Мак только-только закончили уборку дома, но густой запах керосина все еще висел в воздухе. Я вручил Маку тысячу долларов.

Он спросил изумленно:

— Что это?

— Деньги раскаяния, — ответил я и рассказал ему о своем посещении Маттерсона.

Он кивал головой.

— Старый Булл, конечно, безжалостный негодяй, — сказал он, — но его еще никто не поймал на беззаконии. Честно говоря, я был немного удивлен тем, что случилось.

Клэр произнесла задумчиво:

— Интересно, откуда он знает, что ты — Грант?

— Он нанимал детектива, чтобы выяснить это. Но дело не в этом. Мне хотелось бы знать, почему он пошел на это спустя много лет. И еще одна вещь интересует меня — характеристика.

— Что ты имеешь в виду?

— Понимаешь, в чем дело, мне он показался честным. Может, он жесток, как Чингисхан, и вообще крепкий орешек, но я думаю, человек он прямой. Такое у меня сложилось впечатление. Что скрывать такому человеку?

— Он ведь сам заговорил о шантаже, — вспомнила Клэр. — Тогда поставим вопрос так: чем его можно шантажировать?

— А каково твое впечатление о нем, Мак? — спросил я.

— Во многом такое же. Я уже сказал, что никто его на чем-либо незаконном еще не поймал. Ходили разговоры, что, мол, такие деньги честным трудом не наживешь, но все это пустой треп, в основном неудачников. Я думаю, вполне может быть, что он действительно честен.

— Тогда что же навело его на мысль о шантаже?

— Я все время думаю об этом, — признался Мак. — Ты лучше-ка сядь, сынок, то, что я сейчас скажу, может сбить тебя с ног. Клэр, поставь чайник, время нам выпить чаю.

Клэр улыбнулась, наполнила чайник и вышла. Мак подождал, пока она вернется.

— Это и тебя касается, — сказал он. — Я хочу, чтобы вы оба слушали внимательно, это довольно сложно.

Он помолчал, видимо, не зная, с чего начать, затем заговорил:

— Люди сейчас стали другие по сравнению с прошлым, особенно молодежь. Раньше можно было легко отличить богатого от бедного по одежде, теперь — нет. А о юнцах и студентах и говорить нечего. Ну вот. В том «кадиллаке», который разбился, находилось четверо: Джон Трэнаван, его жена и двое молодых людей — Фрэнк Трэнаван и Роберт Бойд Грант, оба студенты. Фрэнк был сыном богача, а Роберт — забулдыга, если не сказать больше. Но по одежде они не отличались. Знаете, студенты ведь часто стремятся к какому-то единому стилю — скажем, джинсы, рубашки с открытым воротом. Вот так были одеты и те двое. Пиджаков на них не было.

Я медленно произнес:

— Мак, к чему ты клонишь?

— Ладно, выложу сразу, — сказал он. — Почему ты считаешь, что ты Роберт Бойд Грант?

Я открыл было рот, чтобы ответить, но тут же закрыл его.

Он улыбнулся насмешливо.

— Только потому, что кто-то это сказал тебе, но не потому, что ты сам в этом уверен.

Клэр недоверчиво спросила:

— Вы что же, намекаете, что он, возможно, Фрэнк Трэнаван?

— Возможно, — сказал Мак. — Понимаете, я никогда не был падок на всю эту психиатрическую чепуху. Фрэнк был хорошим парнем, и ты, Боб, такой же. Я наводил справки о Гранте и пришел к выводу, что подобного сукина сына я в жизни своей не встречал. Для меня то, что ты Грант, — форменная бессмыслица. Твой психиатр, этот Саскинд, все очень здорово разъяснил с помощью теории раздвоения личности, но мне на нее наплевать, черт побери! Я считаю, что ты Фрэнк Трэнаван, и все тут, ты тот же парень, только так вот случилось, что ты потерял память.

Я был ошеломлен. Через некоторое время мой мозг бешено заработал. Я сказал:

— Спокойно, Мак, спокойно. Саскинд не мог допустить такой ошибки.

— А почему, собственно? — заявил Мак. — Не забывай, ему ведь сказали, что ты — Грант. Ты должен представлять себе, как это все происходило. Опознавал тело не кто иной, как Маттерсон, и он определил их как тела Трэнаванов. Естественно, что в отношении Джона и его жены он ошибиться не мог, а мертвого юношу он назвал Фрэнком. — Он хмыкнул. — Я видел фотографию этого трупа, и как он сумел его опознать, черт его знает.

— Но ведь должны же существовать более надежные способы опознания трупов, — сказала Клэр.

Мак взглянул на нее скептически.

— Ты, я думаю, не знаешь, что такое действительно серьезная автомобильная катастрофа, да еще сопровождающаяся пожаром. Вот Боб получил ожоги, изменившие его до неузнаваемости. Но он хоть остался жив. А другой парень был сожжен, он погиб. Обувь с их ног слетела, часы тоже исчезли, рубашки обратились в золу. Джинсы были одинаковые. Оба были крупными ребятами, примерно одинаковой комплекции.

— Да нет, это смешно, — сказал я. — Как же я мог сохранить какие-то знания по геологии, если б не учился на геолога, как Грант.

Мак кивнул.

— Это верно, — он наклонился ко мне и похлопал меня по колену. — Но ведь и Фрэнк Трэнаван занимался геологией.

— Боже мой! — воскликнул я. — Вы заставляете меня поверить в эту безумную историю. Значит, они оба учились на геолога! Может, они знали друг друга?

— Не думаю. Грант занимался в университете Британской Колумбии, а Трэнаван — в университете в Альберте. Скажи мне, Боб, прежде чем я продолжу, есть ли в той информации, которой ты располагаешь, хоть что-нибудь, что противоречило бы моей идее? Можешь ли ты привести хоть одно твердое доказательство того, что ты Грант, а не Фрэнк Трэнаван?

Я стал размышлять над этим, пока не заныло в висках. С тех пор, как мною занялся Саскинд, я знал, что я — Грант, но только потому, что мне это сообщили. Прибегая к каламбуру, можно сказать, что мне гарантировали, что я Грант. И теперь я испытывал потрясение от того, что мое знание оказалось поколебленным. Как я ни старался, я и в самом деле не сумел обнаружить ни одного реального довода в пользу того или другого решения.

Я покачал головой.

— Нет, с моей точки зрения, я не вижу никаких доказательств.

Мак сказал мягко:

— А это ведет к очень странной ситуации. Если ты — Фрэнк Трэнаван, то ты наследник Джона, что ставит Булла Маттерсона в чертовски затруднительное положение. Вопрос о судьбе состояния Джона возвращается на исходные позиции. Вероятно, Маттерсон как-то сможет убедить суд признать его договор с Трэнаваном, но все равно придется обратиться к тебе, и все откроется.

У меня отвисла челюсть.

— Погодите, Мак. Не заходите так далеко.

— Я просто рассуждаю логически, — сказал он. — Если ты Фрэнк Трэнаван и можешь это доказать, ты становишься богачом. Но тебе придется отобрать это богатство у Маттерсона, а это ему не понравится. Не говоря уж о том, что его могут обвинить в мошенничестве, и хорошо, если ему удастся избежать тюрьмы.

Клэр сказала:

— Понятно, почему ты ему здесь совершенно не нужен.

Я потер подбородок.

— Мак, вы говорите, что вся эта канитель происходит оттого, что тела опознавал Маттерсон. Как вы думаете, он сделал все умышленно или просто ошибся? И была ли это вообще ошибка? Все же, насколько я знаю, покамест я Грант.

— Я думаю, он хотел, чтобы Трэнаваны погибли, — сказал Мак обыденным тоном. — Наверное, он решил рискнуть. Не забывай, что тот, кто остался в живых, находился в ужасном состоянии и вряд ли должен был протянуть более полусуток. Если бы так случилось, что ты выжил бы как Фрэнк Трэнаван, что ж, он бы признал, что ошибся, — в тех обстоятельствах вполне возможная вещь. Черт возьми, может, он действительно не знал, кто есть кто, но воспользовался ситуацией и оказался в таком выигрыше, какого он даже не ожидал. Ты выжил, но потерял память, а он опознал тебя как Гранта.

— Он упомянул шантаж, — сказал я. — И исходя из того, что вы сейчас говорили, у него есть все основания думать, что я буду его шантажировать, если я Грант. Такой тип, как Грант, так бы и поступил. А стал бы это делать Фрэнк?

— Нет, — тут же отозвалась Клэр. — Он был не такой. Кроме того, заявлять свои законные права — это не шантаж.

— Черт побери, какой-то заколдованный круг, — произнес Мак с отвращением. — Если ты действительно Грант, ты ведь и не вправе его шантажировать, для этого у тебя нет оснований. — Он посмотрел на меня задумчиво. — Я думаю, что скорее всего он совершил один противозаконный поступок — и весьма значительный, которому ты был свидетелем. И он боится, как бы дело не вышло наружу, потому что для него это будет означать полный обвал.

— И что же это за поступок?

— Ты знаешь, что я имею в виду, — резко сказал Мак. — Давай не будем мямлить по этому поводу и скажем прямо — убийство.

После этого мы говорили немного. Последние заявления Мака были, пожалуй, чересчур решительными, и обсуждать их, не имея никаких определенных доказательств, мы не имели права. Мак погрузился в какие-то дела по дому и упорно молчал. В то же время он все время поглядывал на меня испытующе, что мне в конце концов надоело, и я пошел прогуляться. Клэр взяла джип и уехала в город под предлогом покупки простыней и матрасов для Мака.

Я уселся на берегу ручья. Мак обрушил на меня проблему, серьезней которой в моей жизни не бывало. Я вновь мысленно возвращался к моим истокам: дням, проведенным в госпитале в Эдмонтоне, где я заново родился, и пытался отыскать хоть какой-нибудь ключ к прошлому, но ничего определенного не находил. Единственное, что я хорошо осознавал, — это то, что у меня было два вероятных прошлых. Разумеется, я предпочел бы быть Трэнаваном. Я много уже слышал о Джоне и мог бы гордиться тем, что я его сын. Конечно, в этом случае наши отношения с Клэр осложнились бы.

Я кидал камушки в ручей и предавался размышлениям о том, в каком родстве состояли Фрэнк и Клэр и стало бы оно препятствием их браку. В конце концов я решил, что нет.

Короткое и ужасное слово «убийство», которое произнес Мак, повергло нас в смятение. Все выглядело туманным, и ничего определенного в отношении Маттерсона не вырисовывалось, тем более что у него было алиби в лице самого Мака. Я так и сяк прокручивал в уме всякие возможности и вероятности, представляя себе Гранта и Трэнавана как двух отдаленно знакомых мне молодых людей. Это был способ, которому меня научил Саскинд, чтобы я не очень влезал в проблемы Гранта. Понятно, что и это ни к чему не привело. Подъехала Клэр, и я оставил это занятие.

Мне снова пришлось расположиться на лесной полянке, так как Клэр еще не ушла к себе, в долину Кинокси, а вдомике Мака было всего две комнаты. Этой ночью я вновь видел Сон. Горячий снег превращался в реки крови, и слышались такие звуки, словно гудела и содрогалась земля. Я проснулся, задыхаясь, и чуть не захлебнулся холодным ночным воздухом. Спустя некоторое время я развел костер, приготовил себе кофе и выпил его, глядя на домик Мака. Внутри горел огонь, кто-то, видно, не спал.

Наверное, Клэр?

Глава 7

I
В последующие дни никаких особенных событий не происходило. Я ничего не предпринимал против Булла Маттерсона, и Мак Дугалл меня к этому не подталкивал. Я думаю, он понимал, что мне нужно время, чтобы свыкнуться с новой для меня ситуацией.

Клэр отправилась к себе домой. Перед ее уходом я сказал ей:

— Может быть, тебе не следовало препятствовать моей работе на твоей территории. Вдруг я натолкнулся бы там на что-нибудь, обнаружил бы, например, залежи марганца. А этого достаточно, чтобы предотвратить затопление долины.

Она медленно сказала:

— Допустим, ты найдешь что-нибудь сейчас. Это ведь уже ничего не изменит.

— Как сказать. Если месторождение окажется крупным, то правительство может начать его разработку вместо строительства плотины. Это привлечет больше рабочих рук.

— Тогда почему бы тебе теперь не провести разведку? Сделать прощальную попытку? — Она улыбнулась.

— Хорошо, — сказал я. — Дай мне несколько дней подумать.

Я начал свои изыскания, но к плотине на этот раз и близко не подходил. Несмотря на уверения Маттерсона, что-то все же могло там произойти, скажем, между мной и Вейстрендом или шоферами. А я не хотел никаких конфликтов прежде, чем справлюсь с неразберихой в собственной голове. Поэтому я потихоньку копался на государственных землях с западной стороны, не ведя никаких целенаправленных поисков.

Спустя две недели я вернулся в Форт-Фаррелл в том же состоянии, что и раньше. По ночам я видел сны, которые бередили мне душу. Они все время менялись, становясь все более пугающими и реальными, — сожженные тела, разбросанные на обледеневшем пространстве, резкие звуки, невыносимые по своей интенсивности. Когда я добрался до Мака, я был уже совершенно измочален.

Он отнесся ко мне с участием:

— Жалею, сынок, что вывалил на тебя все это. Наверное, мне не следовало говорить об этом.

— Нет, вы все сделали правильно, — сказал я. — Мне тяжело, Мак, но я выдержу. Знаете, получаешь что-то вроде шока, когда узнаешь, что у тебя существует выбор прошлого.

— Я поступил как дурак, — продолжал Мак. — Мне бы десять минут на раздумья да на десять центов соображения, и я поступил бы иначе. Я все время шпыняю себя за то, что раскрыл свою пасть.

— Забудьте об этом, — сказал я.

— Но ты ведь не забудешь. — Он помолчал. — Если ты сочтешь необходимым бросить все это и забыть обо всем, я не стану думать о тебе хуже, мой мальчик. И не упрекну тебя ни в чем, как в прошлый раз.

— Я так не поступлю, — сказал я. — Слишком многое изменилось с тех пор. Старик Маттерсон пытался меня запугать, но я не поддался. Есть и другие причины.

Он посмотрел на меня проницательно:

— Значит, ты еще размышляешь. А почему бы тебе тем временем не поработать на земле Клэр? Ты ведь обещал. Как раз будет еще время подумать.

Он никак не подходил на роль Купидона, но мыслил правильно, и идея действительно была не плоха. Словом, через пару дней я отправился на джипе к северной Кинокси. Дорога со времени моего последнего путешествия туда отнюдь не улучшилась, и когда дом Клэр появился в поле зрения, я чувствовал себя более уставшим, чем если б шел туда пешком.

Вейстренд вышел встретить меня своей неторопливой, скованной походкой. Я спросил:

— Мисс Трэнаван дома?

— Гуляет в лесу, — ответил он коротко. — Вы остаетесь?

— Ненадолго. Мисс Трэнаван хочет, чтобы я провел геологическую разведку местности.

Он молча кивнул.

— Мне не удалось увидеть вашего сына, поэтому я не смог передать ему ваши слова, — сказал я.

Он пожал плечами.

— Это, пожалуй, без разницы. Вы ели?

Я немного поел вместе с ним, затем стал колоть дрова, а он наблюдал за мной с одобрением, видя, что теперь я управляюсь с топором более умело. Вспотев, я скинул рубашку, и он через некоторое время спросил:

— Не хочу совать нос не в свое дело, но скажите, вас что, медведь порвал?

Я бросил взгляд на рубцы и блестящую кожу на моей груди.

— Скорее, красный петух, — сказал я. — Я попал в автокатастрофу.

— О, — произнес он. Это было все, чем он отозвался на мои слова. Посидев еще немного, он ушел, а я продолжал махать топором.

Клэр пришла из лесу к закату и, кажется, была рада видеть меня. Она спросила, что предпринял Маттерсон, но когда я сказал ей, что с обеих сторон никаких шагов предпринято не было, она просто кивнула головой.

Мы пообедали в доме. За обедом она интересовалась предстоящей разведкой, так что позже я вытащил карту и показал, где я буду работать и как. Она спросила:

— А есть надежда найти что-нибудь?

— Судя по тому, что я видел на маттерсоновской земле, боюсь, что небольшая. Хотя шансы всегда есть, иногда на месторождения наталкивались в самых неожиданных местах. — Поговорив еще на эту тему, я пустился в воспоминания о Северо-Западных территориях. Неожиданно Клэр сказала:

— Почему ты не возвращаешься туда, Боб? Почему ты не уезжаешь из Форт-Фаррелла? Что здесь хорошего для тебя?

— Ты — третий человек, который предложил мне удрать, — сказал я. — Маттерсон, Мак Дугалл, теперь вот ты.

— Я это сделала, вероятно, по тем же причинам, что и Мак. Но не сравнивай меня, пожалуйста, с Маттерсоном.

— Я понимаю, Клэр. Извини, — сказал я. — Но я не удеру.

Она поняла, что я настроен решительно, и не стала больше на меня давить. Вместо этого она спросила:

— А можно мне пойти с тобой на изыскания?

— Почему бы нет? Это твоя земля, — ответил я. — Следи внимательно, чтобы я что-нибудь не стянул.

* * *
Мы собирались выступить на следующее утро пораньше, но сильно замешкались. Во-первых, я проспал, чего вообще-то со мной никогда не случается. В первый раз за три недели я спал крепко, без сновидений и проснулся отдохнувшим, но очень поздно. Клэр сказала, что она не решилась меня будить, а я по этому поводу не протестовал. Длительная задержка привела к тому, что на нас с неба свалились неожиданные и непрошеные посетители.

Я находился в своей комнате, когда услышал звук вертолета и увидел, что тот приземлился на полянке за домом. Из него вылезли Говард Маттерсон и Доннер. Клэр вышла им навстречу. Пилот заглушил мотор и тоже покинул кабину, так что стало ясно: Говард прилетел сюда отнюдь не на минутку.

Кажется, там шла какая-то дискуссия. Говард говорил без передышки, Доннер время от времени вставлял свои дурацкие замечания, а Клэр стояла с каменным лицом и отвечала односложно. Потом Говард махнул рукой в сторону дома, и Клэр пожала плечами. Все скрылись из виду, и затем я услышал, как они разговаривают в большой комнате.

Я колебался, стоит ли мне прислушаться, но потом решил, что все это не мое дело. В конце концов, Клэр знала о ситуации с лесом на ее земле, и я был уверен, что она не позволит Говарду надеяться на что-то. Я продолжал собирать свой рюкзак.

Я слышал раскаты голоса Говарда и тихие, бесцветные реплики Доннера. Клэр, кажется, вступала редко, и я надеялся, что она произносила слово «нет». Затем раздался стук в дверь, и она вошла ко мне.

— Не присоединишься ли к нам? — Ее губы были сжаты, красные пятна на щеках, какие я уже видел раньше, сигнализировали об опасности.

Я последовал за ней. Говард при виде меня побагровел и нахмурился.

— Что он тут делает? — спросил он.

— А тебе что? — сказала Клэр. Она указала на Доннера. — Ты привез сюда своего счетовода. А это — мой советник. — Она обратилась ко мне: — Они удвоили цену. Они предлагают полмиллиона долларов за право рубки леса на пяти квадратных милях моей земли.

— Ты выдвинула контрпредложение? — поинтересовался я.

— Пять миллионов долларов.

Я улыбнулся ей.

— Будь благоразумна, Клэр. Маттерсонам это не выгодно. Я не предлагаю тебе делить разницу пополам, но думаю, что, если ты вычтешь из твоей их цену, может возникнуть основание для сделки. Четыре с половиной миллиона долларов.

— Это смешно, — заявил Доннер.

— А что тут смешного? — Я повернулся к нему. — Вы же сами знаете, что собираетесь смошенничать.

— А тебе лучше держаться в сторонке, — Говард уже начинал заводиться.

— Я здесь по приглашению, Говард, — сказал я. — То есть несколько иначе, чем ты. Извини, что спутал твои карты, но уж ничего не поделаешь. Ты прекрасно понимаешь, что наше предложение справедливо, и вот мой совет: принимай его или оставь это дело в покое.

— Клянусь Богом, мы оставляем его, — произнес он сквозь зубы. — Пошли, Доннер.

Я засмеялся.

— Твоему отцу это не понравится, и он тебя здорово отчихвостит, Говард. Сомневаюсь, что он сам когда-нибудь провалил хоть одну сделку из-за жадности.

Это подействовало на него. Он переглянулся с Доннером и сказал:

— Мы должны посовещаться вдвоем.

— Давайте, — сказала Клэр. — На улице сколько угодно места. Они вышли, и Клэр сказала:

— Надеюсь, что ты прав.

— Я-то прав, но Говард способен заупрямиться. Он ведь из тех, кто нацеливает себя на определенный курс и уже от него не уклоняется. Он не гибок, а ведь гибкость для бизнесмена — качество весьма важное. Боюсь, что он сваляет дурака.

— Что ты имеешь в виду?

— Он уже настроен на то, чтобы сорвать здесь крупный куш, и это делает его неспособным к разумной договоренности. И я не думаю, что Доннер сумеет его здесь удержать под своим контролем. Все дело может сорваться. Ты позволишь мне поторговаться с ними?

Она улыбнулась:

— Ты, кажется, знаешь, что делаешь.

— Вероятно. Но до сих пор мои самые крупные сделки касались подержанных автомобилей. Здесь я могу оказаться не на высоте. Я никогда не торговался на миллионы.

— И я тоже, — сказала Клэр. — Но если все, что я слышала о продавцах старых машин, правда, то они торгуются ничуть не хуже всех остальных. Попытайся представить Говарда Клэри Саммерскиллом.

— Это было бы обидно для Клэренса, — сказал я.

Говард и Доннер возвратились. Говард проникновенно заговорил:

— Хорошо, забудем то, что было. Я пропускаю мимо ушей те оскорбления, которые были допущены Бойдом в виде его предложений, и делаю вам свое, новое. Клэр, я удваиваю сумму, и получается круглый миллион долларов — справедливее ничего быть не может.

Она холодно смотрела на него.

— Четыре с половиной.

Доннер произнес своим резким голосом:

— Вы слишком жестки, мисс Трэнаван.

— А вы слишком привольны и беспечны, — сказал я и улыбнулся Говарду. — У меня есть идея: давайте пригласим Тэннера из лесничества, и он даст независимую оценку. Я уверен, что Клэр согласится с ней.

Я мог совершенно не бояться того, что Маттерсон пойдет на это. И он не пошел. Его голос прозвучал как треск льдины.

— Нет никакой необходимости тратить время на чепуху. Плотина почти готова — через две недели будем пускать заслоны. Меньше чем через четыре месяца эта земля будет затоплена. До этого необходимо вывезти отсюда древесину. Сроки поджимают, и мне придется задействовать всех своих людей до единого, чтобы сделать это вовремя, даже если мы начнем прямо сейчас.

— Ну так и начинайте сейчас, — сказал я. — Соглашайтесь на разумное предложение.

Он посмотрел на меня с отвращением.

— Клэр, разве мы не в состоянии договориться? — Он перешел на умоляющий тон. — Разве мы не можем обойтись без этого типа, сующего свой нос в наши дела?

— По-моему, он все делает правильно, — сказала она. Доннер быстро проговорил:

— Полтора миллиона.

— Четыре с половиной, — флегматично сказала Клэр.

Говард негодующе фыркнул, а Доннер сказал:

— Мы все время идем вам навстречу, мисс Трэнаван, но вы не делаете никаких попыток ответить нам тем же.

— Всего лишь потому, что я знаю цену моих владений.

Я сказал:

— Ладно, Доннер. И мы пойдем вам навстречу: скажем, четыре с четвертью.

— Ради Бога! — воскликнул Говард. — Разве он имеет право вести переговоры от твоего имени, Клэр?

— Да, — сказала она, глядя прямо на него.

— К черту, — сказал он. — Я не имею дела с разорившимися геологами, для которых наскрести два цента — уже проблема.

— Тогда наши переговоры закончены, — сказала Клэр и встала.

Я никогда не восхищался ею больше, чем в этот момент. Она поверила в человека, которого едва знала, и от этого меня бросило в жар.

Вмешался Доннер.

— Не будем так торопиться. — Он локтем толкнул Говарда. — Вот мое предложение, Бойд, чистых два миллиона долларов и ни цента больше.

Доннер казался спокойным, но Говард был готов сорваться с цепи. Он прибыл сюда, надеясь заполучить пятимиллионную собственность за полмиллиона, и получил отпор, что ему совершенно не понравилось. Но в какой-то момент я усомнился, что поступаю правильно: в конце концов, моя прикидка могла быть и неверной, я ведь никак не был связан с лесом, а старый Вейстренд был всего-навсего работником по дому.

Я почувствовал, что пот ручьем течет у меня по спине, когда сказал:

— Не пойдет.

Говард взорвался.

— Все! — закричал он. — Конец! Доннер, уходим отсюда, к черту! У тебя не советник, а дурак, Клэр. Даже человеку, заблудившемуся в пустыне, он не сможет посоветовать, как тому сделать глоток воды. Когда захочешь принять наше последнее предложение, приходи. Знаешь, где меня найти.

Он направился к двери. Я взглянул на Доннера, который явно не хотел уходить, и понял, что в конце концов я оказался прав. Доннер был готов продолжать обсуждение условий сделки и сделать новое предложение. Но он уже утерял контроль над Говардом, как я и предполагал. Того уже обуяла ярость, и он не дал бы Доннеру возможности вести переговоры дальше. То, чего я боялся, кажется, должно было вот-вот произойти. И я сказал:

— Наступило время посмотреть, кто здесь мужчина и кто мальчик. Клэр, позови старого Вейстренда.

Она взглянула на меня с удивлением, но послушно вышла, и было слышно, как она звала его. Говард смотрел на меня в нерешительности. Доннер задумчиво взирал на меня. Клэр возвратилась.

— Я предупреждал тебя, Говард, — сказал я, — что твоему старикану это не понравится. Если ты выпустишь из рук хорошую сделку, на которой можно сделать большие деньги, я не думаю, что он позволит тебе оставаться во главе Компании Маттерсона. Что скажете, Доннер?

— Что вы хотите, чтобы я сказал? — сказал Доннер, криво улыбаясь.

Я обратился к Клэр:

— Принеси бумагу и перо. Напиши официальное письмо Маттерсону, в котором предложи ему право рубки за четыре с четвертью миллиона долларов. Он собьет цену до четырех и все же спокойно положит в свой карман миллион долларов. И скажи ему, что предпочитаешь иметь дело с мужчиной, а не с мальчишкой. Пусть Вейстренд сегодня же доставит это письмо.

Клэр подошла к письменному столу и села. Говард, по-моему, готов был наброситься на меня, но Доннер схватил его за пальто и потянул назад. Они оба отошли в сторону, и Доннер начал что-то яростно шептать Говарду на ухо. Я прекрасно знал, что он говорил. Если письмо дойдет до Булла, это будет означать признание Говардом факта, что он провалил серьезное дело. Из того, что я уже успел увидеть, легко было сделать вывод, что старик относится к сыну с презрением, недаром он приставил к нему Доннера в качестве няньки. Булл Маттерсон никогда не простит Говарду, что тот чуть не потерял миллион долларов.

Вошел Вейстренд. Клэр взглянула на него и сказала:

— Пожалуйста, отвези это письмо в Форт-Фаррелл, Мэтью.

Шепот в углу перерос в шипение, и Говард пожал плечами. Доннер сказал решительно:

— Подождите минутку, мисс Трэнаван. — Затем он обратился прямо ко мне, и на этот раз в его тоне не прозвучало сомнения, что у меня есть право вести переговоры. — Вы имеете в виду, Бойд, что вы берете четыре миллиона долларов?

— Мисс Трэнаван возьмет.

Его губы на мгновение сжались.

— Хорошо. Я уполномочен согласиться. — Он вынул из кармана контракт. — Все, что нужно, — это обозначить сумму и получить подпись мисс Трэнаван при свидетелях.

— Я ничего не подпишу, пока мой адвокат все не проверит, — холодно сказала Клэр. — Вам придется подождать.

Доннер кивнул головой. Он и не ожидал ничего другого, так как сам был законником.

— По возможности поторопитесь. — Он вынул ручку, заполнил графу посредине листа, затем сунул ручку в руку Говарду. — Подпишите.

Говард поджал губы и размашисто расписался. Выпрямившись, он ткнул в мою сторону дрожащим пальцем.

— Смотри, Бойд, ой, смотри. Больше тебе не удастся так вести себя со мной.

Я улыбнулся.

— Говард, в порядке утешения скажу тебе, что у тебя здесь не было никаких шансов. Во-первых, мы прекрасно знали, что имели, и, во-вторых, мне пришлось долго уговаривать Клэр согласиться на продажу. Ее это не интересовало, а это большое преимущество при деловых переговорах. Тебе нужна была сделка, непременно. Твой старик ее бы не упустил.

Доннер сказал:

— Видите? Я заверяю подпись мистера Маттерсона. — Он расписался и положил бумагу на стол. — Я думаю, это все.

Говард повернулся на каблуках и вышел, не произнеся ни слова. Доннер последовал за ним. Клэр медленно разорвала письмо, которое она написала, и сказала Вейстренду:

— Необходимость ехать в Форт-Фаррелл отпала, Мэтью.

Тот потоптался на месте, потом рот его растянулся в улыбке.

— Кажется, вас хорошо опекают, мисс Клэр. — Он взглянул на меня дружелюбно и ушел.

Я вдруг почувствовал, что у меня подкашиваются ноги, и сел. Клэр сказала деловито:

— По-моему, тебе надо выпить. — Она подошла к бару, достала виски и налила мне большую порцию. — Спасибо, Боб.

— Я не думал, что нам удастся провернуть такое дельце, — сказал я. — Когда Говард собрался уходить, мне показалось, что все рухнуло из-за меня. — Я помотал головой.

— Ты его шантажировал, — сказала она. — Он до смерти боится своего отца, и ты это использовал, чтобы напугать его.

— Поделом ему. Он попытался навязать тебе нечестную сделку. Впрочем, старый Булл об этом не узнает, и он будет счастлив со своим миллионом долларов. — Я взглянул на нее. — Ну, а ты что собираешься делать со своими четырьмя?

Она засмеялась.

— Теперь у меня есть возможность организовать собственные раскопки, раньше я не могла себе этого позволить. Но сначала я хочу помочь тебе. Мне не понравилось высказывание Говарда о разорившихся геологах.

— Да нет, — сказал я. — Я ничего особенного не совершил.

— Ты сделал много больше, чем смогла бы я одна. Мне бы не выдержать такого разговора с Говардом. Так что комиссионные — по праву твои.

Об этом я даже и не подумал. Клэр продолжала:

— Давай будем разговаривать по-деловому. Ты проделал определенную работу, и тебе за нее положена плата. Ну, скажем, двадцать процентов?

— Ради Бога! Это слишком много. Десять процентов.

— Мы поделим разницу, — сказала она. — Это будет пятнадцать процентов. Ты их получишь.

Я сделал хороший глоток виски и чуть не поперхнулся при мысли о том, что только что заработал шестьсот тысяч долларов.

II
Как я уже говорил, мы вышли в тот день поздно, и, когда остановились, чтобы перекусить, были не так уж далеко от дома. Наблюдая за тем, как Клэр разжигает костер, я понял, что она привычна к лесу, — костер получился как раз такой, какой надо. Я спросил ее:

— А как вышло, что Вейстренд работает у тебя?

— Мэтью? Он работал у дяди Джона. Он был хорошим лесорубом, но с ним случилось несчастье.

— Он мне рассказывал.

— Он вообще много горя хлебнул. Примерно в то же время умерла его жена — кажется, от рака. На его руках остался мальчик, и дядя Джон позвал его к себе помогать по дому, что в Лейксайде. Лесорубом он уже работать не мог.

Я кивнул.

— И он вроде как перешел потом к тебе.

— Да. Он присматривает за домом, когда меня нет. — Она нахмурилась. — А молодой Джимми, он прямо сошел с ума, к сожалению. Он крупно поссорился с отцом из-за чего-то и ушел работать в Корпорацию Маттерсона.

— Я догадываюсь, из-за чего они поссорились. Ведь работа, которую получил Джимми, — плата за то, что он наговаривал Говарду обо мне.

Она покраснела.

— Ты имеешь в виду, о той ночи в доме?

Я сказал:

— Джимми мне должен за это и еще кое за что. — И я рассказал ей о дикой гонке по дороге с Кинокси, когда я был начинкой в бутерброде из лесовозов.

— Ты чуть не погиб! — воскликнула она.

— Конечно, но все было бы представлено как дорожное происшествие. — Я улыбнулся. — Но старый Булл оказался джентльменом. Он хорошо мне заплатил, и ют теперь у меня есть джип.

Вытащив геологические карты, я объяснил Клэр, что собираюсь делать. Она схватывала на лету.

— Это почти так же, как в археологии. Глядя на карту, всегда знаешь, где копать. Только значки отличаются.

Я согласился с ней.

— Этот район называется Скальный Разлом. Он возник в результате геологических катаклизмов, и обычно в таких местах на поверхности обнаруживаются разные интересные вещи. Так что у нас есть шанс кое-что обнаружить, хотя рядом, на земле Маттерсона, ничего и не было. Давай пойдем прямо в верховье долины.

До верховья было всего миль десять, но время поджимало, и по дороге разведкой я не занимался. Я решил, что лучше уж скорее добраться до места, а потом, на обратном пути, спускаясь, присмотреться. Так будет легче.

Когда мы разбили лагерь, стемнело. Луны не было, и единственный свет шел от костра, который весело потрескивал и распространял приятное тепло. За костром начиналось черное пространство, океан деревьев: елей, сосен, кедров, других хвойных. Все они были очень ценны с коммерческой точки зрения. Я спросил Клэр:

— Сколько же у тебя земли?

— Около десяти тысяч акров, — ответила она. — Их мне оставил дядя Джон.

— Тебе, наверное, следует завести небольшую лесопилку. Смотри, сколько спелой древесины, ее давно пора рубить.

— Ее ведь придется тащить через Маттерсонову землю. В обход — страшно невыгодно. Вообще, надо подумать об этом.

Я оставил ее заниматься приготовлением пищи и пошел набрать лапника для постелей, которые я решил устроить по обе стороны от костра. Она распоряжалась у костра со знанием дела, не производя ни одного лишнего движения. Я видел, что тут ее нечему учить. Скоро вокруг распространился вкусный запах мяса, и она позвала меня. Вручив мне полную тарелку нарезанного мяса, она улыбнулась и сказала:

— Утка, которой ты меня угощал, была вкуснее.

— Нет, это просто чудесно. А завтра мы, может быть, раздобудем свежего мяса.

Мы ели и разговаривали, потом пили кофе. Клэр порылась в своем рюкзаке и достала фляжку.

— Хочешь выпить?

В день, когда тебе привалило шестьсот тысяч долларов, отказаться было невозможно. И я сказал:

— Ну, один глоток не повредит.

Ночь выдалась чудесная. Даже летом на Северо-Восточных территориях Британской Колумбии теплые ночи редкость, а это была одна из них — мягкая, покойная ночь со звездами, окутанными дымкой облаков. Я потягивал виски и, наслаждаясь его крепким вкусом, вдыхая аромат дымка от костра, чувствовал себя легко и свободно. Может, это происходило из-за присутствия рядом женщины; ведь в тех местах, где я обычно разбивал свой лагерь, женщин встречаешь редко, а когда случается, у них оказываются плоские носы, широкие скулы, черные зубы и кожа, намазанная прогорклым жиром, они привлекательны для своих соплеменников-эскимосов, но не для меня.

Я расстегнул рубашку и вытянул ноги.

— Не хочу никакой иной жизни.

— Тем более что ты можешь теперь иметь все, что пожелаешь, — заметила Клэр.

— Ах да, и впрямь могу, — сказал я. О деньгах я действительно не думал, к мысли о том, что я богат, еще не привык.

— Что думаешь делать? — спросила Клэр.

Я ответил полусонно:

— Я знаю одно местечко к северу от озера Слейв, куда человек с деньгами может снарядить настоящую экспедицию, и там есть надежда наткнуться на что-нибудь стоящее. Нужна магнитная разведка, а для нее необходим самолет или, еще лучше, вертолет. Вот на это деньги и пригодятся.

— Но ты ведь богат, — заметила Клэр. — Ну, точнее, будешь богат, когда сделка совершится. У тебя будет больше, чем у меня, когда я получила наследство от дяди Джона. А я себя никогда не считала особенно бедной.

Я взглянул на нее.

— Я только что сказал, что не хочу никакой иной жизни. У тебя есть твоя археология, у меня — моя геология. И ты прекрасно знаешь, что мы занимаемся этими вещами не из праздного любопытства.

Она улыбнулась.

— Наверное, ты прав.

Затем, внимательно посмотрев на меня, спросила:

— А что, вот этот шрам на груди, это?..

— Катастрофа? Да. В тех местах, которые скрыты от глаз, хирурги работали не особенно тщательно.

Она медленно вытянула руку и коснулась пальцами шрама. Я сказал:

— Клэр, ты была знакома с Фрэнком Трэнаваном. Я знаю, что у меня не его лицо, но если я Фрэнк, то, Бог ведает, должно же что-то от него сохраниться во мне. Ты ничего такого не замечаешь?

Ее лицо помрачнело. Она сказала неуверенно:

— Не знаю. Это случилось так давно, я была совсем девочкой. Когда я уехала из Канады, мне было шестнадцать, Фрэнку — двадцать два. Он относился ко мне как к маленькой сестре, и я в действительности не знала его. — Она покачала головой и повторила: — Не знаю.

Ее пальцы все еще оставались на моей груди. Я обнял ее за плечи и прижал к себе.

— Не огорчайся, на самом деле это не имеет никакого значения.

Она улыбнулась и прошептала:

— Ты абсолютно прав, это не имеет значения. Меня не интересует, кто ты и откуда. Для меня ты — Боб Бойд, и все.

И мы стали целовать друг друга, как безумные. Ее рука оказалась под моей рубашкой, и она притягивала меня к себе все ближе и ближе. Внезапно раздался шипящий звук — афф! — это стакан с виски опрокинулся в костер, и к небу взметнулся большой язык желто-голубого пламени.

III
Позже этой ночью я сказал в полусне:

— Ты — неистовая женщина, Клэр. Ты заставила меня набрать вдвое больше лапника, чем нам нужно.

Она ткнула меня под ребро и теснее прижалась ко мне.

— Знаешь что? — протянула она задумчиво.

— Что?

— Помнишь, тогда, когда ты ночевал у меня в первый раз япредупредила тебя, чтоб ты не заигрывал со мной?

— Да что-то такое было, помню.

— Я должна была тебе это сказать. Если б не сказала, все, я бы пропала.

Я открыл один глаз.

— Пропала?

— Да, уже тогда. Даже сейчас, когда вспоминаю об этом, меня охватывает волнение. Знаешь, Боб Бойд, ты ведь мужчина. Для меня, может быть, слишком, мне трудно с этим совладать. Ты теперь уж, будь любезен, не источай свою мужественность перед другими женщинами.

Я сказал:

— Не говори глупостей.

— Нет, я серьезно.

Через несколько минут она спросила:

— Ты спишь?

— Угу.

— Ты не рассердишься, если я скажу тебе кое-что не слишком умное?

— Смотря что.

Она помолчала, затем сказала:

— Не забывай, что свои комиссионные ты заработал, слышишь? И я очень рада этому, но по особой причине.

— По какой? — спросил я в полусне.

— Ты чертовски гордый, — сказала она. — Я боялась, что тебя отпугнут мои деньги. Но теперь деньги есть и у тебя, так что мои опасения отпали.

— Чепуха! — воскликнул я. — Что там какие-то шестьсот тысяч долларов? Мне нужны все. — Я обнял ее крепче. — Мне нужно все, что принадлежит тебе.

Она слегка застонала и снова отдалась мне. Наконец, когда небо перед рассветом стало медленно и как бы нехотя светлеть, она заснула, положив мне голову на плечо, а рука по-прежнему покоилась у меня на груди.

IV
Разведка, на которую хватило бы и четырех дней, затянулась на две недели. По сути дела, это был медовый месяц, проведенный нами до свадьбы. Так случается со многими, и, наверное, это не самый страшный из грехов в нашем мире. Я знаю только одно: для меня это оказалось счастливейшее время в моей жизни.

Мы говорили друг с другом, Боже, как мы говорили! Ведь чтобы двум людям по-настоящему сблизиться, требуется дьявольски много слов, это при том, что самое важное можно выразить лишь молча. К концу двух недель я узнал уйму сведений по археологии; а она познакомилась с геологией настолько, чтобы понять: наши изыскания завершились неудачей.

Но нас это нисколько не обеспокоило. Три последних дня мы провели у маленького озера, спрятавшегося в складках гор. Мы разбили лагерь прямо на берегу и купались каждое утро и в полдень, не заботясь о купальных костюмах. Потом мы вытирали друг друга насухо и согревались. По ночам под шум леса мы тихо разговаривали, в основном о себе, о своем будущем. Потом мы любили друг друга.

Но всему приходит конец. Однажды утром она сказала:

— Мэтью, наверное, уже собирается организовать наши поиски. Ты знаешь, сколько мы отсутствовали?

Я ухмыльнулся:

— У Мэтью достаточно здравого смысла, чтобы не делать этого. Надеюсь, он уже привык мне доверять. — Я потер подбородок. — И все же надо возвращаться, я думаю.

— Да, — сказала она глухо.

Мы ликвидировали наш лагерь и собрали вещи молча. Я помог ей надеть рюкзак и сказал:

— Клэр, ты знаешь, мы не можем пожениться сразу.

— Но почему? — спросила она удивленно.

Я наподдал ногой камень.

— Это будет несправедливо. Если я женюсь на тебе и останусь, ситуация здесь может резко обостриться, и это повредит тебе. Если уж этому суждено произойти, пусть произойдет до нашей свадьбы.

Она открыла рот, чтобы возразить, она вообще была великая спорщица, но я остановил ее.

— Саскинд, наверное, был прав. Стоит мне слишком углубиться в свое прошлое, и я свихнусь. Я не хочу, чтобы это случилось с тобой.

Она помолчала, затем спросила:

— Предположим, я соглашусь с этим, и что ты намереваешься делать дальше?

— Я собираюсь взорвать эту ситуацию, выпустить все наружу — перед тем, как мы поженимся. У меня теперь есть за что бороться, кроме меня самого. Если я пройду благополучно через все это, мы станем мужем и женой. Если нет, что ж, никому из нас не придется совершить непоправимой ошибки.

Она сказала спокойно:

— Ты самый здравый человек из всех, кого я знаю, буду полагаться на это.

— Да нет, — сказал я. — Ты не представляешь себе, Клэр, что это такое — не иметь прошлого или, если уж на то пошло, иметь их два. Это гложет человека. Я обязан все знать и хочу сделать попытку узнать. Саскинд сказал, что это может расколоть меня пополам, и я не хочу, чтобы это слишком отразилось на тебе.

— Но это меня касается! — закричала она. — Это уже очень меня касается!

— Все же не так, как если бы мы были женаты. Смотри, Клэр, ведь в этом случае я бы проявил колебания там, где колебания опасны, я бы не шел напролом, когда это потребовалось бы, я бы не рисковал, даже если бы риск был необходим. Я все время думал бы о тебе. Дай мне месяц, Клэр, только один месяц.

— Хорошо, месяц, — сказала она едва слышно. — Только один месяц.

* * *
Мы добрались до дома поздно, уже к ночи, уставшие и разбитые. В этот день мы говорили друг с другом мало. Мэтью Вейстренд встретил нас. Он улыбнулся Клэр и пристально посмотрел на меня.

— Камин разожжен, — сказал он хрипло.

Я направился в свою комнату и с облегчением скинул рюкзак. Когда я переменил одежду и вышел, Клэр уже нежилась в ванне. Я спустился к домику Мэтью. Он сидел у огня и курил. Я сказал ему:

— Я скоро уезжаю, присмотрите за мисс Трэнаван.

— Что, она нуждается в этом больше, чем обычно? — спросил он мрачно.

— Может быть, — ответил я и присел рядом. — Вы отправили то письмо, что она дала вам? — Я имел в виду письмо Клэр в Ванкувер своему адвокату с контрактом Маттерсона.

Он кивнул.

— Уже пришел ответ, — сказал он и нахохлился. — У нее.

— Хорошо. — Я подождал, не скажет ли он чего-нибудь еще, но он молчал. Я встал и сказал:

— Ладно. Я пошел.

— Погодите, — сказал он. — Я тут все думал о ваших словах тогда, ну, о том, не случилось ли чего-нибудь необычного в то время, когда старый Джон был убит. Я кое-что вспомнил; не знаю, правда, сочтете ли вы это необычным.

— А что это?

— Старый Булл через неделю купил себе новый автомобиль. «Бьюик».

— Действительно, что ж тут необычного?

— Любопытно то, что «бьюик» заменил автомобиль, который у него уже был. Который он приобрел всего за три месяца до того.

— Интересно. А тот что, был не в порядке?

— Не знаю, — коротко ответил Вейстренд. — Только я сомневаюсь, что за три месяца он мог сильно поломаться.

— А куда он потом делся?

— И этого не знаю. Он просто исчез.

Я поразмыслил над этим. Узнать, что произошло с автомобилем, который взял и «просто исчез», чертовски трудно, особенно спустя двенадцать лет. Сомнительно, чтобы такая тоненькая ниточка куда-нибудь привела, хотя кто его знает? Может, и стоит проверить в регистрационной конторе.

— Спасибо, Мэтью, — сказал я. — Вы не возражаете, если я буду звать вас Мэтью?

Он нахмурился.

— Ваша эта самая разведка что-то затянулась. Как там мисс Трэнаван?

Я улыбнулся.

— Никогда не чувствовала себя лучше, она сама мне это сказала. Спросите у нее.

— Да нет, чего там, — пробурчал он. — Да, зовите меня по имени, я не возражаю. Оно ведь для того и существует, а?

V
Я уехал на следующее утро, как только рассвело. Тот разговор, который произошел между нами, вряд ли можно было назвать спором, но после него возникло ощущение какой-то напряженности. Клэр считала, что я неправ, и хотела, чтобы мы поженились как можно скорее. Я думал иначе, и мы дулись друг на друга, как маленькие дети. Напряженность, однако, прошла ночью в ее постели, мы уже начали привыкать к образу жизни супружеской четы.

Мы еще раз обсудили контракт с Маттерсоном, который ее адвокат нашел не слишком грабительским. Она подписала его и дала мне. Я должен был занести его в кабинет Маттерсона и взять там копию, подписанную им. Когда я уезжал, Клэр сказала:

— Все же не слишком подставляй свою голову, Боб. Топор старого Булла не знает пощады.

Я заверил ее в том, что не буду, и покатил по дороге к Форт-Фарреллу, куда добрался к середине дня. Мак Дугалл слонялся по своему дому и, когда я вошел, окинул меня проницательным взглядом.

— Что это ты какой-то взъерошенный? — спросил он. — Сколотил себе состояние?

— Почти что, — ответил я и рассказал ему о том, что произошло у нас с Говардом и Доннером.

С ним чуть не случился припадок от хохота. Он ловил ртом воздух, рычал, топал ногами и наконец проговорил:

— Значит, ты заработал шестьсот тысяч колов только тем, что нанес оскорбление Говарду Маттерсону? Где мое пальто? Я сейчас же иду в Дом Маттерсона.

Я тоже смеялся.

— Вы абсолютно правы. — Я показал ему контракт. — Последите, чтобы он дошел до Маттерсона, но не отдавайте его, пока не получите подписанную им копию. И просмотрите ее внимательно.

— Не сомневайся, просмотрю, черт побери, — сказал Мак. — Я этому подонку, пока у меня мозги варят, не доверюсь. А что ты собираешься делать?

— Я пойду к плотине, — сказал я. — Говард в связи с ней чем-то обеспокоен. Что там вообще происходит?

— Плотина почти закончена. Пару дней назад опустили заслоны, и вода начала подниматься. — Он хмыкнул. — У них, я слышал, были неприятности с доставкой генераторного оборудования. Это ведь штуки большие, с ними не так-то легко управляться. В общем, они там застряли где-то в грязи недалеко от турбинного зала.

— Я посмотрю, — сказал я. — Мак, еще одна просьба. Когда будете в городе, распространите слух о том, что я тот парень, который выжил после катастрофы, когда были убиты Трэнаваны.

Он опять хмыкнул.

— Понятно, ты наращиваешь давление. Хорошо, я пущу этот слух. К вечеру весь Форт-Фаррелл будет знать, что ты Грант.

— Нет, — резко сказал я. — Не так. Вы имен не называйте. Просто говорите — парень, который выжил после катастрофы, и все. Мак явно был в недоумении, поэтому я продолжал:

— Мак, я не знаю, Грант я или Фрэнк Трэнаван. Так? Пусть себе Булл Маттерсон думает, что я Грант, но я хочу, чтобы выбор оставался открытым. Может быть, наступит момент, когда я преподнесу ему сюрприз.

— Это хитро, — сказал Мак восхищенно. Он посмотрел на меня понимающе и добавил: — Значит, ты настроен решительно, сынок?

— Да, я настроен решительно.

— Ну и хорошо, — сказал он сердечно. Потом, как бы вспомнив, спросил: — А как Клэр?

— Прекрасно.

— Ты, наверное, основательно прошелся по ее владениям?

— Прошелся, — ответил я безразличным тоном. — Я уверен, что там нет ничего стоящего. Пришлось поработать две недели.

Мак, по-моему, собирался продолжать свои расспросы, но я предпочел от них уклониться и сообщил:

— Ну, я поехал к плотине. Увидимся вечером. И, пожалуйста, сделайте все точно.

Я влез в свой джип. А Мак остался в некотором недоумении.

VI
Мак был прав, когда говорил, что у Корпорации Маттерсона нелады с генераторами. Хотя эта гидроэлектростанция не столь велика, как станция на Пис-ривер, но все же турбины к ней были приличных размеров, и их транспортировка по проселочным дорогам оказалась делом исключительно трудным. Их выписали из Штатов, и пока они шли по железной дороге, особых хлопот не доставляли, но потом началось…

Я едва сдержал взрыв хохота, когда проезжал мимо турбинного зала внизу ущелья. Большой лесовоз, груженный арматурой, почти утонул в грязи, и его окружила толпа рабочих, исходивших потом и руганью. Другая группа, барахтаясь в море жидкой глины, наводила гать к турбинному залу, до которого всего-то оставалось ярдов двести.

Я остановился и наблюдал этот спектакль. Да, монтажникам не позавидуешь: дотащить все эти конструкции к месту в сохранности было адской задачей. Посмотрев на небо и увидев, как с запада, со стороны Тихого океана, надвигаются дождевые облака, я подумал, что один хороший ливень осложнит работу раз в десять.

На дороге показался джип и, заскользив по грязи, остановился. Из него выбрался Джимми Вейстренд и подошел ко мне:

— Какого дьявола ты тут делаешь?

— Развлекаюсь, — ответил я, показав на застрявший грузовик.

Его лицо потемнело.

— Тебя сюда никто не звал, — сказал он грубо. — Проваливай.

— А ты консультировался с Буллом Маттерсоном по этому поводу? — спросил я спокойно. — А Говард тебе разве ничего не говорил?

— А, черт! — воскликнул он раздраженно. Его, конечно, подмывало прогнать меня отсюда, но Булла он боялся больше, чем меня.

Я сказал ему почти нежно:

— Один твой неверный шаг, Джимми, и Буллу Маттерсону вручат повестку в суд. Это обойдется ему дорого, и ты можешь держать пари на свой последний цент, — если он у тебя, конечно, сохранится, — что это отразится на твоем кармане. Тебе лучше всего поставить на то, чтоб заниматься своим делом и расхлебать вон ту кашу до повторного дождя.

— Повторного дождя? — изумился он. — Никакого дождя еще не было.

— А откуда же взялась эта грязь?

— Откуда я знаю, черт побери! — огрызнулся он. — Взялась и взялась. — Он уставился на меня. — Какого черта я тут с тобой тяну резину? — Он повернулся и зашагал к джипу. — Запомни, — прокричал он оттуда, — не балуй, а то мы тебя высечем!

Я проводил его взглядом и стал с интересом рассматривать глину. На вид в ней не было ничего особенного. Я наклонился, взял щепотку и растер ее между пальцами. Глина была мягкой, лишенной зернистости и скользкой, как мыло. Она послужила бы хорошей смазкой буров для нефтяных скважин. Маттерсон мог бы подзаработать на ней, продавая ее в бутылках. Я попробовал ее кончиком языка. Привкуса соли не оказалось, но я его и не ожидал, так как человеческий язык — инструмент недостаточно надежный.

Я еще понаблюдал, как скользят на глине люди, потом подошел к своему джипу и достал из него пару колб. Зайдя в самую гущу грязи и основательно при этом перепачкавшись, я наклонился и наполнил колбы сероватой, тягучей массой. Затем, вернувшись к джипу, я тщательно упаковал их и двинулся вверх по ущелью.

На его склонах и на дороге, карабкавшейся по ним, грязи не было. Работа над плотиной завершалась, заслоны уже закрылись, и вода накапливалась за бетонной стеной. Печальная картина разорения, которую я увидел, уже исчезла под слоем чистой воды. Наверное, это даже милосердно: скрыть свидетельство человеческой жадности. Новое озеро, довольно мелкое, постепенно растягивалось в длину, то тут, то там оставляя на поверхности одиноко и жалобно торчащие чахлые деревца, из которых даже Маттерсон не сумел бы извлечь выгоды. Им суждено умереть, и, как только вода размоет их корни, они упадут и начнут гнить.

Я посмотрел вниз, где копошились люди, словно муравьи вокруг подохшего жука. Но подобно тому, как муравьи, сколько бы ни старались, не справились бы с телом большого насекомого, так и люди вокруг грузовика суетились без особого успеха.

Я вынул одну из колб и задумчиво стал рассматривать ее содержимое. Затем уложил ее обратно в гнездо, сделанное из старой газеты. Десять минут спустя я уже мчался по дороге к Форт-Фарреллу.

Мне срочно понадобился микроскоп.

Глава 8

I
Когда Мак вернулся из города, я все еще возился с микроскопом. Он сбросил коробку с продуктами на стол, так что картинка, которую я рассматривал, задрожала.

— Ну что там, Боб?

— Беда, — ответил я, не отрываясь от микроскопа.

— Для нас?

— Для Маттерсона, — сказал я. — Если это то, что я думаю, плотина не стоит и двух центов. Впрочем, я могу ошибаться.

Мак разразился смехом.

— Это же лучшая новость за последние годы. А что это за беда такая?

Я встал.

— Посмотрите и скажите мне, что вы видите.

Он наклонился и приник к окуляру.

— Да что там увидишь — какие-то кусочки камня, что ли; во всяком случае, мне кажется, что это камень.

Я сказал:

— Это вещество, которое образует глину; это действительно каменные частицы, верно. Что еще? Расскажите мне так, будто описываете, что видите, слепому.

Он сначала помолчал, потом произнес:

— Ну, это не мое дело описывать такие вещи. Я же не могу сказать, что это за камни. Ну, несколько круглых кусочков побольше и много маленьких, плоских.

— А эти маленькие какой формы?

— Трудно сказать. Просто тонкие и плоские. — Он распрямился и потер глаза. — А каковы их размеры?

— Большие округлые — это песчинки. Они довольно велики. А меленькие плоские — порядка двух микронов впоперечнике. Это частицы минералов. По-моему, это монтмориллонит.

Мак стукнул ладонью по столу.

— Стой, ты меня уже запутал. Я же в школе вон когда учился, целая вечность прошла. Что такое микрон?

— Тысячная доля миллиметра.

— А этот, монтмо… Как там его?

— Монтмориллонит. Это один из минералов, самый обычный.

Он пожал плечами.

— Не вижу причин для волнения.

— Немногие увидят, — сказал я. — Кстати, я предупреждал Говарда, но этот проклятый дурак не удосужился проверить. Мак, а есть тут у кого-нибудь буровая установка?

Он ухмыльнулся.

— Ты что, нашел нефть?

— Мне нужен бур, который вошел бы в мягкую глину не глубже, чем футов на сорок.

Он покачал головой.

— Даже такой едва ли найдется. У нас тот, кто хочет пробурить, например, колодец, обращается к Питу Бурке. Это в Форт-Сент-Джордже. — Он взглянул на меня с любопытством. — Ты чем-то расстроен?

Я сказал:

— Эта плотина рухнет, если что-то срочно не предпринять. По крайней мере, я так считаю.

— Меня это не беспокоит, — сказал Мак решительным тоном.

— А меня — беспокоит, — сказал я. — Если не будет плотины, не будет и озера, и Клэр теряет четыре миллиона долларов, потому что тогда лесничество запретит порубку.

Мак посмотрел на меня с открытым ртом.

— Ты что, считаешь, что это может произойти прямо сейчас?

— Это может произойти уже ночью, а может не произойти и в ближайшие месяцы. Вероятно, я вообще ошибаюсь, и тогда вообще ничего не случится.

— Ладно, убедил меня. А что все-таки способно разрушить такую бетонную глыбу за ночь?

— Плывучая глина. Это вещь убийственная. Из-за нее погибло много людей. Сейчас у меня нет времени объяснить все подробно, Мак. Я еду в Форт-Сент-Джордж. Мне нужна хорошая лаборатория.

Я быстро вышел и, когда джип тронулся с места, посмотрел на окно. Было видно, как Мак, почесывая в голове, наклонился к микроскопу. Я резко надавил на акселератор, так что колеса провернулись на месте, и стремительно покатил прочь.

II
Я был не в восторге от того, что мне пришлось нестись по ночной дороге двести миль, но время я показал хорошее и прибыл в Форт-Сент-Джордж ранним утром, когда городок еще спал. Кругом было мертвое царство, работала только автозаправка, которая дежурила круглосуточно. Я остановился в отеле «Кондил», где полусонный служащий записал меня в книгу и где я смог часа два поспать перед завтраком.

У Пита Бурке меня ждало разочарование.

— Извините, мистер Бойд, ничем не могу вам помочь. У меня три установки, и они уже все задействованы. На ближайший месяц все расписано, ничего нельзя сделать.

Ситуация складывалась скверная. Я предложил:

— Может, с переплатой? Приличной?

Он развел руками.

— Извините.

Я посмотрел в окно конторы на двор.

— А вон там какой-то бур стоит, — сказал я. — Это что?

Он хрюкнул.

— Это вы называете буром? Это же музейный экспонат.

— Но с его помощью возможно пробить сорок футов глины и взять образцы? — спросил я.

— Если вам нужно только это, пожалуй, да. Ну, конечно, повозиться придется. — Он засмеялся. — Знаете, это моя первая буровая установка. Я с ней начинал свое дело. Сейчас она уже разваливается на части.

— Идет, — сказал я. — Снабдите ее только двухдюймовыми бурами.

— Вы думаете, она у вас заработает? Учтите, я вам никого в помощь не дам.

— Я сам справлюсь, — сказал я, и мы приступили к уточнению финансовой стороны дела.

Я уехал от Бурке с буровой установкой, уложенной в джипе, и занялся поисками коллеги-геолога. Я нашел одного в конторе нефтяной компании и попросил его разрешить мне попользоваться лабораторией пару часов. Одной колбы с глинистой субстанцией оказалось достаточно для того, чтобы установить то, что мне было нужно: минералом оказался монтмориллонит, как я и подозревал; содержание соли в воде меньше четырех граммов на литр — еще один плохой признак; а получасовое погружение в «Прикладную минералогию глины» Грима подтвердило мои самые худшие ожидания.

Однако эти выводы носили все же предварительный характер, и, чтобы сделать их окончательными, нужны были глубинные пробы. И вот где-то около полудня я уже ехал обратно в Форт-Фаррелл. В моем багаже лежала буровая установка, которая по своему внешнему виду вполне могла служить иллюстрацией к трактату Агриколы «О горном деле».

III
На следующее утро, вдыхая аромат горячих пышек, приготовленных Маком, я обратился к нему с просьбой:

— Мне нужен помощник. Не знаете ли какого-нибудь сильного молодого парня, который не боится Маттерсона?

— Вот он — я.

Я окинул взглядом его костлявую фигуру.

— Мне нужно затащить буровую установку на верх ущелья. Думаю, что вы не подойдете для этого, Мак.

— Боюсь, что ты прав, — произнес он с горечью. — Но можно, я все же пойду с тобой?

— Конечно, если чувствуете, что это вам по силам. Но мне необходим еще один человек.

— Что ты думаешь о Клэри Самерскилле? Он не любит Маттерсона и симпатизирует тебе.

Я сказал с сомнением:

— Клэри не совсем соответствует моему представлению о молодом сильном парне.

— Нет, он крепкий человек, — сказал Мак. — Не всякий в его возрасте так сохранится.

После некоторого размышления я принял идею Мака.

Хотя я вообще в состоянии управиться с буром, но данное изобретение каменного века могло оказаться капризным, и присутствие рядом механика не помешает.

— Хорошо, — сказал я. — Сообщите это ему. И если он согласится, попросите его взять инструменты. Возможно, ему придется лечить тяжелобольного.

— Он согласится, — весело заявил Мак. — Его любопытство не позволят ему остаться в стороне.

IV
К полудню мы уже ехали по дороге, ведущей мимо турбинного зала и поднимавшейся дальше по ущелью. Маттерсоновская бригада монтажников, судя по всему, не слишком преуспела в доставке оборудования на свое место, и там было столько же грязи, сколько и раньше, только еще более взбаламученной. Мы миновали это место, и я остановил машину примерно на полпути вверх. Мы вылезли, и я сказал, указывая на место под плотиной.

— Вон там мы сделаем первую дырку, прямо в центре.

Клэри взглянул вверх на голую бетонную махину.

— Ничего себе, а? Обошлась в кругленькую сумму, как я слышал. — Потом он перевел глаза вниз. — А эти ребята не причинят нам неприятностей, мистер Бойд?

— Не думаю, — ответил я. — Их предупредили.

В глубине души я, однако, не был в этом уверен. Слоняться вокруг, что-то там искать — одно дело, а бурить скважину — совсем другое.

— Давайте разгружаться.

Самой тяжелой частью установки оказался бензиновый движок, который давал жизнь этому чудовищу. Клэри и я на руках, спотыкаясь и скользя, потащили его по склону и свалили в месте, которое я выбрал, а Мак тем временем оставался в джипе. После этого дело пошло намного легче, хотя прошло около двух часов, прежде чем мы приступили к работе.

Подлый движок отказывался заводиться и, если б не Клэри, никогда бы и не завелся. Это был выживший из ума старый двухтактный мотор, который долго сопротивлялся, но Клэри удалось его обмануть, и на двенадцатой попытке он разразился шумным треском. Клапаны страшно загрохотали, и мне казалось, что распределительный вал вот-вот взлетит из машины. Но благодаря удаче и исходившей от Клэри магической силе он удержался на месте, и я, подключив бур, начал работать.

Как я и ожидал, шум привлек внимание. На дороге появился мчащийся во весь опор джип, остановившийся сразу за нашим. Из него выскочили двое «моих друзей» и бросились ко мне. Новак на ходу завопил, перекрывая рев двигателя:

— Какого черта вы тут делаете?

Я приложил руку к уху и прокричал:

— Не слышу!

Он приблизился.

— Что это вы делаете с этой штукой?

— Делаю пробную скважину.

— Остановите эту проклятую машину, — проорал он.

Я покачал головой и махнул рукой, показывая, что нам надо отойти. Мы отошли в сторону, где можно было вести вежливый разговор и где барабанные перепонки не подвергались бы опасности. Он спросил агрессивно:

— Что вы имеете в виду, говоря, «делаю пробную скважину?»

— Только то, что я сказал: делаю отверстие в земле, чтобы посмотреть, что выйдет оттуда.

— Вы не имеете права заниматься этим здесь.

— Почему?

— Потому что… потому что…

— Потому что потому, — отрезал я. — Я имею полное право бурить на государственной земле.

— Посмотрим, — произнес он угрожающе и пошел к своему джипу. Я посмотрел ему вслед и вернулся к своей установке, чтобы проконтролировать взятие первого образца.

Бурение глины — дело быстрое, к тому же сильно углубляться необходимости не было. Образцы шли один за другим, я нумеровал их, а Мак складывал в джип. Мы разделались с первой скважиной к тому моменту, когда к нам прибыл с визитом Джимми Вейстренд.

Клэри с некоторым сожалением выключил двигатель, и тут Мак толкнул меня локтем.

— Приближаются неприятности.

Я выпрямился, чтобы встретить Вейстренда. Судя по его виду, у него самого были неприятности там, у турбинного зала. Он был облеплен Грязью с головы до ног и пребывал в состоянии озлобленности.

— Ну что, опять будем конфликтовать? — заявил он.

— Да нет, если ты не напрашиваешься на это, — ответил я. — Я не делаю здесь ничего такого, что должно привести к конфликту.

— Неужели? — И он показал на бурильную установку. — Мистер Маттерсон знает об этом?

— Если ему никто не сказал, то нет, — ответил я. — Я у него разрешения не спрашивал, да мне это и ни к чему.

Вейстренд чуть не лопнул от ярости.

— Ты буришь скважину между плотиной Маттерсона и турбинным корпусом Маттерсона и не считаешь, что тебе нужно разрешение? Ты, наверное, с ума сошел!

— Земля-то все-таки здесь государственная, — сказал я. — Если Маттерсон хочет сделать ее своей, то ему, наверное, надо заключить какой-нибудь договор с правительством. Я могу изрешетить эти склоны скважинами и сделать их похожими на швейцарский сыр, и Маттерсон мне ничего не сделает. Свяжись с ним по телефону и сообщи ему об этом. Скажи ему еще, что он не читал моего отчета и что он в большой опасности.

Вейстренд расхохотался.

— Что? Он в опасности?

— Безусловно, — сказал я. — И ты тоже, судя по твоим грязным штанам. Опасность велика, вот так и скажи Говарду.

— Я скажу ему, — сказал Вейстренд. — И могу гарантировать, что ты больше не пробуришь ни одной скважины.

Он плюнул на землю возле моей ноги и пошел.

Мак сказал:

— Не увлекся ли ты, Боб, а?

— Вероятно, — ответил я. — Ладно, надо продолжать. Мне нужны еще две скважины. Одна — вон там на склоне, другая — около дороги.

Мы опять поволокли установку, теперь вверх по склону, и пробурили вторую скважину. Затем проделали весь обратный путь к джипу и там пробурили третью. На этом мы работу закончили и сложили все оборудование в джип. Обычно когда я планирую продолжать изыскания, то оставляю установку на месте, но в этот раз условия были, разумеется, необычными, и я знал, что если не приму мер, то утром обнаружу мою технику в еще более разбитом, чем она пребывала, виде.

Мы двинулись вниз по дороге, но вскоре нам пришлось остановиться — навстречу шла машина, которая резко затормозила, перекрывая нам путь. Из нее вышел Говард Маттерсон и подошел к нам.

— Бойд, больше терпеть твои выходки я не намерен, — сказал он, еле сдерживаясь.

Я пожал плечами.

— А что я такого совершил?

— Джимми Вейстренд говорит, что ты тут занялся бурением. Так вот, ты его сейчас же прекратишь.

— Очень может быть, — согласился я. — Это зависит от того, какие оно дало результаты. Кстати, мне не пришлось бы этим заниматься, если бы ты прочел мой отчет. Я тебя предупреждал, что надо опасаться плыву…

— Мне наплевать на твой отчет, будь он проклят! — прервал он меня. — И плевать на твое бурение. Но что меня действительно интересует, так это слухи о том, что ты и есть тот самый парень, что погиб в катастрофе с Трэнаванами.

— А что, люди говорят об этом? — спросил я невинно.

— Ты сам знаешь, что говорят, черт возьми. И я хочу, чтобы это прекратилось.

— Но как я-то могу это прекратить? — спросил я. — От меня не зависит то, о чем говорят люди между собой. Что хотят, то и говорят. Меня это не волнует. А вот тебя, кажется, волнует, — сказал я, приятно улыбаясь, — интересно, с чего бы это?

Говард вспыхнул.

— Слушай, Бойд или Грант, или как тебя там. Не пытайся совать свой нос в дела, которые тебя не касаются. Это — последнее предупреждение. Мой старик уже предупреждал тебя, теперь это делаю я. А я не такой мягкий, как он со своим старческим маразмом. И я говорю тебе: убирайся отсюда к черту, пока тебе не наподдали как следует.

Я показал рукой на его машину.

— Как же я уберусь отсюда с этой штукой на дороге?

— Все шутишь, — сказал Говард, но пошел к машине, сел в нее и отвел в сторону. Я проехал немного вперед и встал рядом с ним.

— Говард, — сказал я ему, — меня не так легко столкнуть с моего пути. И еще, я бы не назвал твоего отца мягким. Он, возможно, узнает обо всем этом, и тогда ты на своей шкуре убедишься в его мягкости.

— Я даю тебе двадцать четыре часа, — сказал Говард и нажал на газ. Его отъезд был подпорчен грязью на дороге. Колеса забуксовали, машину несколько раз кинуло из стороны в сторону и затем задом — на скалу. Я улыбнулся, помахал ему вслед рукой и двинулся в Форт-Фаррелл.

Клэри Саммерскилл задумчиво произнес:

— Да, я что-то такое слышал вчера. Это правда, мистер Бойд?

— Что правда?

— То, что вы тот самый парень, Грант, который разбился вместе с Джоном Трэнаваном.

Я посмотрел на него искоса и сказал тихо:

— А мог бы я быть кем-то еще, кроме Гранта?

Саммерскилл был озабочен.

— Если вы были в этой катастрофе, я что-то не вижу, кем бы еще вы могли быть. Что это за игра, мистер Бойд?

— Не думай об этом слишком много, Клэри, — посоветовал Мак. — Ты можешь перенапрячь мозги. Бойд знает, что он делает. Это беспокоит Маттерсонов, правда? Ну так почему это должно беспокоить тебя?

— Да я особенно не беспокоюсь, — сказал Клэри, немного приободрившись. — Я просто не понимаю, что происходит.

Мак хмыкнул.

— Никто не понимает, — сказал он. — Никто не понимает, но мы постепенно что-то нащупываем.

Клэри сказал:

— Будьте поосторожнее с Говардом Маттерсоном, мистер Бойд. Он заводится с пол-оборота. А если уж заведется, может слететь с катушек. Иногда я думаю, что он немного того.

Я придерживался того же мнения, но заявил:

— Я бы не придавал этому значения, Клэри, увидишь — он мне по зубам.

Когда мы подъезжали к домику Мака, Клэри воскликнул:

— Эй, это случайно не машина мисс Трэнаван?

— Точно, — сказал Мак. — А вот и она сама.

Клэр вышла нам навстречу, приветливо помахав рукой.

— Я волновалась, — объяснила она. — И приехала узнать, как обстоят дела.

— Очень рад, — отреагировал Мак. И с улыбкой обратился ко мне: — Тебе опять придется ночевать в лесу.

Клэри спросил:

— Как ваш автомобиль, в порядке, мисс Трэнаван?

— Все прекрасно, — заверила она его.

— Вот и хорошо. Ну что ж, мистер Бойд, я, пожалуй, двину домой. Жена уж, наверное, ищет меня. Я еще вам понадоблюсь?

— Может быть. Езжайте, Клэри. Говард Маттерсон видел вас со мной. Не принесет ли это вам неприятности? Я ведь здесь не слишком желанный гость.

— Э, не беспокойтесь, он уже много лет пытается выпихнуть меня из бизнеса, но пока что не преуспел в этом. Когда я вам буду нужен, позовите меня, мистер Бойд. — Он покачал головой. — Но вообще-то страшно хочется знать, что такое происходит.

— Узнаешь, Клэри, — сказал Мак. — Как только мы сами узнаем.

Саммерскилл уехал домой, а Мак повел нас с Клэр в дом.

— Боб тут напускает какого-то туману, — сказал он. — У него появилась сумасшедшая идея, что эта плотина в скором времени рухнет. Если это произойдет, четыре миллиона долларов улыбнутся тебе, Клэр.

Она быстро посмотрела на меня.

— Ты это серьезно?

— Да. Но я смогу рассказать об этом больше только после того, как исследую образцы. Давайте вынем их, Мак.

Скоро стол оказался заваленным двухдюймовыми цилиндрами. Я расположил их в правильном порядке, откладывая в сторону те, которые были не нужны. Затем, разделив их на три группы, сказал, обращаясь к Клэр:

— Они вынуты из трех скважин, которые мы сегодня сделали около плотины. — Я потрогал один из цилиндров и посмотрел на свой увлажнившийся палец. — Если бы вместо них были динамитные заряды, они оказались бы не так опасны.

Мак как-то нервно дернулся, а я улыбнулся.

— Да нет, в них самих ничего страшного нет. Меня беспокоит порода, составляющая склоны ущелья. Вот в чем дело.

Я подошел к шкафчику, вынул из него тюбик с лаком для волос. Отвинтив крышку, выдавил немного содержимого на ладонь.

— Это вещество находится почти в твердом состоянии, — сказал я. — Но когда я его растираю в ладонях, — вот так — оно превращается в жидкость. Я втираю ее в волосы, и оно смачивает каждый волосок. Затем я причесываюсь, а жидкость тем временем опять застывает.

— Очень интересно, — заметил Мак. — Собираешься открыть салон красоты, сынок?

Я оставил его реплику без внимания и продолжал:

— Теперь я беру одну из проб. Это глина. Сейчас я вам кое-что покажу. Мак, у вас есть острый нож?

Мак дал мне острый нож, и я отрезал от пробы два четырехдюймовых столбика. Один из них я поставил на стол вертикально.

— Люди обычно не верят, — сказал я, — пока им все не покажешь. Мне бы нужно этот опыт продемонстрировать Маттерсону, тогда, возможно, что-нибудь и проникло бы в его крепкий череп. Вот у меня здесь несколько плоских гирек. Как вы думаете, сколько фунтов может выдержать этот столбик из глины?

— Откуда я знаю? — сказал Мак. — Но ты, наверное, к чему-то клонишь.

— Поперечное сечение столбика чуть больше трех квадратных дюймов. — Я положил десятифунтовую гирьку на цилиндр, на нее — другую. — Двадцать фунтов. — Я добавил еще несколько гирек, сооружая небольшую башню, покоящуюся на столбике из глины. — Итого всего двадцать девять фунтов. Таким образом, мы доказали, что эта глина выдержит вес около полутора тысяч фунтов на квадратный фут. На самом деле и больше.

— Ну и что? — спросил Мак. — Ты доказал, что она достаточно прочна. И что теперь?

— Достаточно прочна? — спросил я спокойно. — Дайте-ка мне кувшин и столовую ложку.

Он проворчал что-то о показе фокусов, но сделал, что я просил. Я подмигнул Клэр и взял другой столбик глины.

— Леди и джентльмены! Прошу убедиться в том, что у меня в рукавах ничего нет.

Я положил глину в кувшин и стал энергично размешивать ее ложкой, словно тесто. На Мака все это явно не производило никакого впечатления, но Клэр вдруг посерьезнела. Я сказал:

— Вот в чем все дело, — и опрокинул кувшин. Струя жидкой грязи выплеснулась из него и потекла, образуя расширяющуюся лужу. Она достигла края стола и начала капать на пол. Мак подскочил.

— Откуда взялась вода? Она уже была в кувшине, — выдвинул он обвинение.

— Вы же знаете, что там ее не было. Сами же мне давали кувшин. — Я показал на коричневое болото. — Ну и какой вес выдержит это, Мак?

Мак был совершенно потрясен. Клэр протянула руку и сунула палец в грязную лужу.

— Но откуда же все-таки взялась вода, Бойд?

— Она уже наличествовала в глине. — Я кивнул на другой столбик, все еще державший башню из гирек. — Это вещество наполовину состоит из воды.

— Я все же не в силах в это поверить, — заявил Мак. — Хотя и сам все видел.

— Давайте повторим, — предложил я.

— Да нет, не надо, — он махнул рукой. — Не трудись. Лучше скажи, как это глина держит воду, словно губка.

— Помните, когда вы смотрели в микроскоп, то видели массу плоских частичек? — Он кивнул. — Они страшно малы — пятисотая доля миллиметра, но в кубическом дюйме их миллионы. И они — в этом все и дело — расположены так, что образуют как бы карточный домик. Ты когда-нибудь строила домики из карт, Клэр?

Она улыбнулась.

— Пыталась, но до высоких дело не доходило. Дядя Джон был искусен в этом.

— Значит, ты должна знать, что такой домик состоит в основном из пустот. — Я щелкнул пальцем по одной из проб. — А тут пустоты заполнены водой.

Мак выглядел несколько удивленным, но сказал:

— Звучит правдоподобно.

Клэр тихо спросила:

— Ну а дальше? Ты ведь это все показывал нам не как фокусник на вечеринке, не ради забавы, я полагаю.

— Конечно, нет, — сказал я. — Клэр, что наиболее характерно для карточного домика?

— То, что он мгновенно разрушается.

— Вот именно. Это очень неустойчивая структура. Теперь я поведаю вам пару историй, чтобы продемонстрировать, что такое плывучие глины, или плывуны. Несколько лет тому назад странный случай произошел в Николе, в провинции Квебек. Местная школа, гараж, несколько домов, бульдозер вдруг поехали куда-то, а на их месте образовался провал длиной в шестьсот футов, шириной в четыреста и глубиной в тридцать. Что послужило толчком к оползню, так никогда и не выяснилось. А ют еще один пример.

Это случилось в Швеции. Там есть такой город, Сурте, довольно большой. Однажды он буквально сполз в реку. Сто миллионов кубических футов почвы вдруг помчались как сумасшедшие и увлекли с собой шоссе, железную дорогу, дома. На этот раз дыра была длиной в милю, а шириной с треть. А причиной катастрофы оказался копер, которым забивали сваи под фундамент нового дома.

— Копер! — воскликнул Мак и не сразу закрыл рот.

— Да, чтобы привести в движение плывучие глины, не требуется даже особенно сильной вибрации. Изменения в ней происходят даже при простом прикосновении. И если это случается, то при определенных условиях огромные пласты тверди превращаются в жидкость и начинают двигаться, причем стремительно. Катастрофа в Сурте продолжалась всего три минуты. Один дом переместился на расстояние в четыреста пятьдесят футов. Вам бы не хотелось находиться внутри дома, который вдруг помчался со скоростью примерно двадцать миль в час?

— Я бы не хотел, — произнес Мак мрачно.

Клэр сказала:

— И ты думаешь, что все это угрожает плотине?

Я показал рукой на образцы, лежавшие на столе.

— Я взял пробы по всей ее длине, и они подтверждают наличие плывучих глин по склонам и по дну ущелья. Не знаю, как далеко их слой заходит вверх и вниз, но полагаю, что достаточно далеко. Во всяком случае, снизу сейчас целое скопище жидкой грязи. Оползень из плывучей глины способен двигаться со скоростью двадцать миль в час при угле наклона всего лишь один градус. А в этом ущелье мы имеем градусов пятнадцать, так что в случае катастрофы глина помчится вниз весьма быстро, и турбинный зал будет похоронен под стофутовым слоем грязи. Кроме того, будет, вероятно, подорвано основание самой плотины, и за грязью последует все маттерсоновское озеро. Сомневаюсь, что от турбинного зала вообще что-либо останется.

— Или кто-либо в нем, — сказала Клэр тихо.

— Или кто-либо в нем, — согласился я.

Мак, ссутулившись, близко рассматривал образцы.

— Ну и что теперь делать? — спросила Клэр.

— Нужно все же как-то сообщить обо всем Маттерсону, — сказал я. — Я попытался что-то сказать Говарду, но он и слушать меня не стал. В своем отчете я указывал на опасность плывучих глин, но, по-моему, он его даже не читал. Ты права, Клэр, как бизнесмен он беспомощен. — Я потянулся. — Но теперь мне надо узнать побольше об этих образцах, и особенно, сколько в них воды.

— Сначала я приготовлю ужин, — сказала Клэр. — Освободи-ка стол от этого безобразия.

V
После ужина я вновь занялся образцами и обнаружил, что содержание в них воды в среднем равно сорока процентам. Из этого следовало, что квадратный фут вещества мог держать вес около тонны. Если учесть, что вода нового озера будет подпитывать слой глины, то ее содержание в глине скоро удвоится. Сопротивляемость глины упадет до пятисот фунтов на квадратный фут. А это будет означать, что какой-нибудь здоровяк с тяжелым шагом вполне способен стать причиной оползня.

— Все-таки что же следует предпринять, чтобы спасти плотину? — спросила Клэр.

Я вздохнул.

— Не знаю, Клэр. Наверное, нужно спустить озеро, затем определить те места, где глина выходит на поверхность, и как-то закрепить ее. Положить там, скажем, слой бетона. Но это вряд ли уменьшит опасность.

— А дальше? — спросил Мак.

Я улыбнулся.

— А дальше — закачать в глину еще воды. — Лицо Мака приняло такое выражение, что я не удержался от смеха. — Нет, правда, Мак. Только я имею в виду густой раствор соли, который окажет на глину связующее действие.

— У тебя на все готов ответ, — произнес Мак едко. — Ладно, ответь-ка на такой вопрос: как ты заставишь выслушать себя Корпорацию Маттерсона? Ты что, ворвешься в кабинет Говарда и прикажешь ему открыть заслоны? Он подумает, что ты сбрендил.

— Я бы могла поговорить с ним, — сказала Клэр.

Мак пренебрежительно фыркнул.

— С точки зрения Говарда, вы с Бобом надули его на четыре миллиона долларов, которые он считал по праву своими. Если ты посоветуешь ему прекратить работы на плотине, он тотчас же решит, что вы затеваете какое-то новое дельце. Он не способен понять, в чем оно состоит, но будет в полной уверенности, что вы его хотите обвести вокруг пальца.

Я предложил:

— А как насчет старого Булла? Он бы нас выслушал.

— Он мог бы, — подтвердил Мак. — Но, с другой стороны, ты сам просил меня распространять слухи в Форт-Фаррелле, и это наверняка обозлило его. Я бы не поручился, что он захочет услышать что-либо от тебя.

— Вот черт! — воскликнул я. — Ладно, давайте спать. Может, завтра что-нибудь придет в голову.

* * *
Я опять расположился на полянке, так как мою кровать заняла Клэр. Заснуть я не мог и размышлял о том, чего я достиг. И достиг ли я чего-нибудь вообще? Форт-Фаррелл был тихим, застойным прудом, когда я прибыл сюда; теперь его взбаламутили, трудно было разобраться в поднявшейся мути. Я продолжал ломать голову над тайной Трэнаванов, а уколы, которые я наносил Маттерсонам, до сих пор были бесплодными.

Обдумывая ситуацию в целом, я нашел, что в ней есть что-то странное. Старый Булл с самого начала знал, кто я такой, и мое появление встревожило его. Из этого я заключил, что ему есть что скрывать, и, по-видимому, я был прав, так как именно он столь решительно затоптал имя Трэнавана.

Говарда же беспокоили другие вещи: наше соперничество по поводу Клэр, его поражение в стычке относительно моей разведки на государственных землях, другое — в связи с порубкой леса во владениях Клэр. Но когда я попросил Мака распространить историю о том, что я — тот, кто выжил в катастрофе с Трэнаваном, Говард немедленно сорвался с цепи и дал мне двадцать четыре часа на то, чтобы я убрался из города.

Вот что странно! Булл Маттерсон знал, кто я, но не сказал об этом своему сыну, почему? Значит, он что-то скрывал и от него? А Говард? Какова его роль во всем этом? Почему он так встревожился, когда узнал, кто я? Может, он как-то оберегал отца?

Тут я услышал, как треснула сухая ветка, и быстро сел. Тонкая фигура двигалась между деревьями, приближаясь ко мне. Теплый голос Клэр сказал:

— Ты думал, что я позволю тебе ночевать здесь одному?

Я перевел дыхание.

— Мак будет шокирован.

— Он спит, — сказала Клэр, укладываясь рядом со мной. — Кроме того, шокировать репортера его возраста не так-то легко. Он, между прочим, взрослый.

VI
На следующее утро за завтраком я сказал:

— Я все же сделаю еще одну попытку воздействовать на Говарда, попытаюсь воззвать к его здравому смыслу.

Мак проворчал:

— Ты думаешь, тебе удастся подойти близко к Дому Маттерсона?

— Нет, я отправлюсь в ущелье и начну там сверлить еще одну дыру, он тут же сам прибежит ко мне. Попросите, пожалуйста, Клэри присоединиться к нашей компании.

— Да, — согласился Мак, — это заставит Говарда прийти.

— Но там может возникнуть стычка, — предупредила Клэр.

— Ничего, я рискну, — сказал я и впился зубами в горячий пирог. — Возможно, ситуация прояснится. Мне надоело это хождение вокруг да около. А вы на этот раз оставайтесь дома, Мак.

— Ты хочешь дать мне отставку, — с обидой проговорил Мак и добавил, копируя меня: — Но ты не имеешь нрава запретить мне проводить изыскания на государственной земле. — Он потер руками глаза. — Беда в том, что я порядком устал.

— Вы что, не спали?

Уткнувшись в тарелку, Мак пробормотал:

— Слишком много какого-то шевеления ночью было. Кто-то ходил туда-сюда.

Клэр потупилась, ее шея и лицо густо покраснели. Я дружески улыбнулся Маку.

— Вероятно, вам лучше было ночевать в лесу, там очень спокойно.

Мак встал, отодвигая стул.

— Ну, я поехал за Клэри.

— Скажите ему, что могут возникнуть неприятности, — сказал я. — Пусть сам решает, присоединяться ему ко мне или нет. Он-то здесь ни при чем.

— Клэри будет счастлив попытаться обломать Говарда.

— Дело тут не в Говарде, — сказал я, имея в виду Джимми Вейстренда и двух его телохранителей.

Клэри прибыл, и мы втроем двинулись по дороге на Кинокси. Клэр тоже хотела ехать с нами, но эту идею я зарубил на корню.

— Вернувшись, — сказал я, — мы проголодаемся. Так что приготовь обед, а также бинтов и йода.

Никто не остановил нас, когда мы миновали турбинный зал и поехали дальше по дороге вверх. Мы остановились у самой плотины — я решил взять пробу прямо у ее основания. Исключительно важно было знать, есть ли слой плывучей глины под ней.

Мы с Клэри вытащили движок и остальное оборудование, перетащили их к месту бурения и подготовили установку к работе. Никто по-прежнему не обращал на нас внимания, хотя нас было очень хорошо видно отовсюду. В низу ущелья люди все так же копошились с турбиной. В их действиях наметился явный прогресс, потому что в трясину кинули столько бревен, что их хватило бы для работы маттерсоновской лесопилки в течение полных суток. Слышались крики, ругань, команды, но скоро они потонули в реве движка, который завел Клэри. Бурение началось.

Я осторожно вынимал образцы, поднятые с глубины тридцати четырех футов, и один из них показал Маку.

— Смотрите, здесь более влажно.

Мак нервно переминался с ноги на ногу.

— А здесь безопасно? Не может это случиться прямо сейчас?

— Может, — сказал я. — Но не думаю, что случится, пока нет. — Я улыбнулся. — Меня вовсе не привлекает перспектива скатиться вниз, особенно с плотиной на голове.

— Вы, ребята, говорите так, будто ждете землетрясения, — заметил Клэри.

— Это то, о чем я тебе рассказывал, — сказал Мак. — Вот об этом мы и говорим.

— Гм, — выдавил Клэри и стал озираться по сторонам. — А как же вы предсказываете землетрясение?

— Вот, например, одно из них приближается, — сказал я и показал пальцем. — На нас идет Говард в полной боевой готовности.

Он спускался по склону ущелья вместе с Джимми Вейстрендом, и, когда приблизился к нам, я увидел, что он клокочет от ярости.

— Я предупреждал тебя, Бойд! — заорал он. — Теперь ты получишь!

Я стоял не шелохнувшись, внимательно наблюдая за Вейстрендом, и, когда они оказались рядом, сказал:

— Говард, ты глупец, черт тебя возьми, почему ты не прочел мой отчет? Посмотри вон на то болото внизу.

По-моему, он даже не услышал моих слов. Тыча в меня пальцем, он гнул свое:

— Убирайся сейчас же, ты нам здесь не нужен.

— Нам? Ты имеешь в виду себя и своего отца?

Это, пожалуй, было лишнее; сейчас не имело смысла просто ругаться с ним, существовали вопросы поважнее.

— Послушай, Говард. Ради Бога, охолони немного. Помнишь, я тебя предупреждал о плывучей глине?

— Какой еще плывучей глине?

— Ты ведь не читал моего отчета, там об этом сказано.

— Иди ты к черту со своим отчетом! Что ты мне все талдычишь, отчет да отчет! Я тебе заплатил за него, а читать или не читать — это мое дело.

— Нет, в конце концов, это не только твое дело. Речь идет о жизни лю…

— Заткнись сейчас же, хватит об этом! — завопил он.

Мак сказал резко:

— Лучше выслушай его, Говард.

— Не вмешивайся не в свое дело, старый дурак, — прорычал тот. — И ты, Саммерскилл. Вы оба еще пожалеете, что связались с этим типом. Я сам об этом позабочусь.

— Говард, ты Мак Дугалла не трогай, — сказал я, — не то я тебе сломаю шею.

Клэри Саммерскилл искусно сплюнул и как бы невзначай попал на Говардов сапог.

— Вы меня нисколько не напугали, Маттерсон.

Говард шагнул ко мне и занес свой кулак. Я быстро сказал:

— Стой, Говард. К тебе идет подкрепление. — Я кивнул головой в сторону.

По склону осторожно спускались двое: один — одетый в униформу шофер; он вел другого, старика, поддерживая его под локоть.

Сам Булл Маттерсон вылез наконец из своего замка.

У Клэри отвисла челюсть, когда он посмотрел на эту пару и на стоявший на дороге большой «бэнтли».

— Ну и ну, черт возьми! Я уже целую вечность не видел старика, — сказал он вполголоса.

— Он, наверное, приехал защитить своего отпрыска, — сказал Мак язвительно.

Говард пошел навстречу отцу, чтобы помочь ему, — воплощение сыновней почтительности. Но тот сердито отвел протянутую ему руку. Он выглядел вполне прилично и явно не нуждался в посторонней помощи. Мак сказал со смешком:

— А старикан-то в лучшей форме, нежели я.

Я сказал:

— Такое впечатление, что приближается момент истины.

Мак лукаво взглянул на меня:

— Так, кажется, говорят про корриду, когда матадор заносит кинжал, чтобы убить быка. Чтобы свалить этого, тебе нужен очень острый клинок.

Наконец старик подошел к нам и пристально оглядел всю сцену. Шоферу он коротко бросил:

— Иди к машине. — Затем он задержал взгляд на буровой установке и перевел его на Джимми Вейстренда.

— Ты кто такой?

— Я работаю на строительстве станции.

Маттерсон поднял брови.

— Неужели? Вот и отправляйся туда.

Вейстренд нерешительно посмотрел на Говарда, тот слегка кивнул.

Обратившись к Клэри, Маттерсон отрезал:

— Ты нам тоже не нужен. И ты, Мак Дугалл.

Я спокойно сказал:

— Клэри, подождите нас у джипа. А Мак Дугалл пусть останется.

— Что ж, это его дело, — сказал Маттерсон. — Ну, что, Мак Дугалл?

— Я хочу посмотреть на честную борьбу. Двое на двое. — Он засмеялся. — Боб займется Говардом, а мы с вами, я думаю, образуем вполне подходящую пару для турнира ветеранов прошлых веков. — Он пощупал ладонью кожух движка, не слишком ли он горячий, и непринужденно прислонился к нему.

Маттерсон покачал головой.

— Хорошо, я не возражаю против свидетеля. Пусть послушает, что я скажу. — Он вонзил в меня взгляд своих холодных голубых глаз, отнюдь не выцветших от старости. — Я предупреждал тебя, Грант. Ты предпочел не обратить на это внимания.

Говард вмешался:

— Ты что, действительно считаешь, что он — Грант и что он был в той катастрофе?

— Помолчи, — сказал Маттерсон ледяным тоном и не поворачивая головы. — Я занимаюсь этим делом. Ты и твоя сестра наделали уже достаточно глупостей. — Он все не отводил от меня взгляда. — У тебя есть что сказать, Грант?

— У меня есть что сказать, но не о том, что могло произойти с Джоном Трэнаваном и его семьей. Я хочу сказать о более насущных…

— Ничто другое меня и не интересует, — перебил меня Маттерсон. — Говори, если есть о чем. А если нет, убирайся отсюда к черту, или я постараюсь тебе в этом поспособствовать.

— Конечно, — сказал я не торопясь. — Я бы хотел вам кое-что сообщить, но боюсь, это вам не понравится.

— Мне многое не нравилось в жизни, — произнес Маттерсон надменно. — Еще кое-что ничего не изменит. — Он немного наклонился вперед. — Только смотри, будь осторожен со всякими обвинениями. Они могут обернуться против тебя.

Я заметил, что Говард как-то нервно дернулся.

— О, Боже, — сказал он, глядя на Мака, — не надо торопить события.

— Я тебе приказал молчать, — сказал старик. — И повторять больше не намерен. Ну, Грант, что там у тебя, говори, но помни о моем предупреждении. Я — Маттерсон, владелец этой земли и всех, кто на ней живет. А те, кем я не владею, все равно зависят от меня, и они прекрасно об этом знают. — Его губы тронула мрачная улыбка. — Обычно я так не разговариваю с людьми, это — плохая политика. Люди ведь не любят слушать правду о себе. Но это правда, и ты это прекрасно понимаешь. — Он распрямил плечи и продолжал: — Так вот. Не думаешь ли ты, что твое слово что-нибудь значит против моего? Особенно если я обнародую правду о твоем прошлом. Кто поверит слову наркомана и торговца наркотиками? Ладно, говори, и черт с тобой, Грант!

Я смотрел на него задумчиво. Он явно был уверен в том, что я что-то такое откопал, и открыто призывал меня высказаться, уповая на то, что репутация Гранта сведет все это на нет. Это был бы искусный маневр, если бы я впрямь что-то знал, а я ведь не знал, и если бы я был Грант. Я сказал:

— Послушайте, вы все время зовете меня Грантом, почему?

Выражение его лица слегка изменилось. Он резко сказал:

— Что ты имеешь в виду?

— Вам лучше знать, — сказал я. — Вы же опознавали тела. — Я мрачно ухмыльнулся. — А что, если я — Фрэнк Трэнаван?

Он не пошевелился, но лицо его приобрело грязно-серый оттенок. Затем он покачнулся, попытался что-то сказать, но лишь сдавленный хрип сорвался с его губ. Прежде чем кто-нибудь успел поддержать его, он рухнул на землю, словно одно из деревьев, сваленных на его угодьях.

Говард бросился к нему и наклонился над ним. Через его плечо я видел, что старик был жив, но дышал тяжело и неровно. Мак схватил меня за рукав и оттащил в сторону.

— Сердечный приступ, — сказал он. — Такое с ним уже бывало, я видел. Поэтому он особенно не вылезает из дому.

В момент истины мой клинок был остер, наверное, даже слишком. Да и был ли это момент истины? Этого я еще не знал. Я ведь так и не знал, кто я — Грант или Фрэнк Трэнаван. Я все еще был одинокой душой, слепо бродящей в потемках прошлого.

Глава 9

I
Все произошло стремительно.

Говард и я обменялись выкриками над распростертым телом. Кричал в основном Говард, я старался успокоить его. Шофер со всех ног бросился к нам от своей машины, и Мак отвел меня в сторону. Он показал пальцем на Говарда и сказал:

— Сейчас он хлопочет над своим отцом, но есть еще Джимми Вейстренд. Он может быстро очутиться здесь. Говард науськает на тебя своих ребят, как свору собак на зайца. Давай-ка лучше сматываться отсюда.

Я колебался. Старику было плохо, и я хотел убедиться в том, что с ним все же не произошло ничего страшного. С другой стороны, я видел, что Мак прав, — задерживаться здесь не стоило.

— Пошли, — сказал я. — Двигаемся.

Клэри Саммерскилл, увидев нас, спросил:

— Что там произошло? Вы что, пристукнули старика?

— Да ты что! — воскликнул Мак с возмущением. — У него приступ. Давай залезай в машину.

— А бур?

— Мы его здесь оставим, — сказал я. — Мы тут сделали все, что необходимо. — Я посмотрел вниз на маленькую группу людей под плотиной. — Может быть, даже переборщили.

Ведя джип, я приготовился ко всему, но ничего не произошло. Мы спокойно миновали турбинный зал, и я немного расслабился. Мак задумчиво произнес:

— Я смотрю, это вышибло-таки дух из старого негодяя, правда? Хотел бы я знать, почему.

— Меня начинает занимать этот Булл Маттерсон, — сказал я. — Мне кажется, он не так уж плох.

— После всего того, что он наговорил тебе? — Мак был рассержен.

— Нет, он, конечно, крепкий орешек и не особенно выбирает средства достижения целей, но по существу, мне кажется, он честный человек. Если он умышленно неправильно опознал тело после катастрофы, он бы точно знал, кто я такой. Он не был бы потрясен настолько, чтобы свалиться с сердечным приступом. Он был просто в шоке, Мак.

— Пожалуй, да, — сказал Мак, покачивая головой. — Действительно, тут и для меня что-то не ясно.

— И для меня, — сказал Клэри. — Кто-нибудь скажет мне, что вообще происходит?

Я сказал:

— Клэри, вы можете оказать мне услугу? Поезжайте в контору, где выдают номера на автомобили, и узнайте, зарегистрировал ли Маттерсон примерно в середине сентября пятьдесят шестого года новый «бьюик». Я слышал, что он сделал это.

— А что из того? — спросил Мак.

— Надо знать, что случилось со старой машиной. Мэтью Вейстренд сказал мне, что ей было всего три месяца. Вы ведь имеете дело с подержанными автомобилями, Клэри. Можно что-нибудь выяснить?

— Через двенадцать лет? — воскликнул он. — Я думаю, невозможно. Но я все же попытаюсь.

Мы подъехали к домику Мака. Клэри вернулся в Форт-Фаррелл на своей машине. Мак и я рассказали Клэр обо всем, что произошло. Она помрачнела.

— Я его звала дядя Булл, — сказал она. — Вы знаете, он неплохой человек. Ведь только с появлением Доннера Корпорация Маттерсона стала такой зубастой.

Мак все же был настроек скептически.

— Доннер же не руководитель Корпорации. Он на службе, ему платят. В конце концов, плоды операции с Фондом Трэнавана пожинает именно Булл Маттерсон.

Клэр слабо улыбнулась.

— Мне кажется, он не видел в ней ничего незаконного. Для него она была просто удачно провернутым делом. Без всякого жульничества.

— Но аморальным, — ввернул Мак.

— Я согласна, что такого рода соображения действительно не приходили ему в голову, — сказала Клэр. — Он превратился в машину для делания денег. Он в тяжелом состоянии, Боб?

— Когда мы уезжали, он выглядел не блестяще, — сказал я. — Что же нам делать дальше, Мак?

— В связи с чем — с делом Трэнавана или с этой плотиной? — Он пожал плечами. — Я вообще думаю, что это уже не твоя забота. Теперь ход Говарда, и он может начать тебя преследовать.

— Но все-таки надо что-то решить по поводу плотины. А если повидаться с Доннером?

— Ты до него теперь не доберешься, — сказал Мак. — Говард его обработает соответствующим образом. Все, что тебе остается, — сидеть и ждать развязки или исчезнуть из города.

Я сказал:

— Господи, хоть бы мне никогда не слышать об этом Форт-Фаррелле! Извини, Клэр.

— Не говори глупостей, — сказал Мак. — Ты что, раскис из-за того, что со стариком случился сердечный приступ? Черт, я, кстати, не знал, что у него вообще есть сердце. Не оставляй борьбы, Боб. Попытайся всадить в них новую пулю, пока они сбиты с толку.

Я проговорил медленно, словно в раздумье:

— А если мне покинуть город, отправиться в Сент-Джордж и попытаться там возбудить чей-нибудь интерес? Где-нибудь, кого-нибудь вдруг привлечет мое предположениео том, что плотина может рухнуть.

— Куда бы ты ни отправился, какая разница, — сказал Мак, — ведь ясно одно — Маттерсоны сейчас потревожены, как осиное гнездо, и никто в Форт-Фаррелле пальцем не пошевелит, чтобы помочь тебе: каждый чувствует на своей шее горячее дыхание Говарда. Старый Булл прав: Маттерсоны владеют этой землей, и все это знают. Никто тебя даже слушать не станет, Боб. А что касается того, чтобы ехать в Сент-Джордж, имей в виду: тебе сначала нужно проехать через Форт-Фаррелл. Мой тебе совет: подожди темноты.

Я уставился на него:

— Вы что, с ума сошли? Я что, беглый каторжник, что ли?

Но его лицо оставалось серьезным.

— Я вот что думаю. Теперь, когда Булл поневоле оказался в стороне, Говарда никому не удержать. Доннер с ним не справится, тут и думать нечего. Джимми Вейстренд и другие говардовские головорезы могут сделать из тебя котлету. Помнишь, Клэр, что случилось пару лет назад с Чарли Бернсом? Сломанная нога, сломанная рука, четыре перебитых ребра и изуродованное лицо. Эти ребята не шутят, и держу пари, они уже ищут тебя, так что не выезжай пока в Форт-Фаррелл.

Клэр встала.

— Но ничто не препятствует выехать в Форт-Фаррелл мне.

Мак взглянул на нее.

— Зачем?

— Встретиться с Гиббонсом, — сказала она. — Пора уже в это дело вмешаться полиции.

Он пожал плечами.

— Чем может помочь Гиббонс? Сержант провинциальной полиции в подобной ситуации вряд ли будет в состоянии что-нибудь сделать.

— Неважно. Я должна его повидать, — сказала она и вышла из домика. Было Слышно, как она завела мотор и уехала. Я спросил Мака насмешливо:

— Так вы это вы там говорили про другую пулю и про то, что они сбиты с толку?

— Ладно, не придирайся. Возможно, я поторопился, не все еще сумел толком переварить.

— А что это за парень, Бернс?

— Да был тут один, не поладил с Говардом. Его избили. Причем все знают почему, но никто не осмелился обвинить в этом Говарда. Берне уехал из города и никогда больше здесь не появлялся. Я уж и забыл о нем. Между прочим, он и вполовину так не уел Говарда, как ты. Я никогда не видел его таким взбешенным, как сегодня утром. — Он встал и заглянул в печку.

— Надо выпить чаю, пойду принесу дров.

Он вышел, а я остался сидеть и думать о том, что же делать дальше, К сожалению, я нисколько не продвинулся в раскрытии тайны Трэнаванов, а человек, который мог бы мне рассказать об этом, вероятно, уже в больнице. Меня подмывало тут же отправиться в Форт-Фаррелл, зайти в кабинет Говарда в Доме Маттерсона и дать ему по морде. Конечно, это вряд ли решило бы проблему, но я хотя бы разрядился.

Дверь внезапно распахнулась, и я понял, что необходимость ехать в Форт-Фаррелл отпала. На пороге стоял Говард с винтовкой в руках, и круглая дыра уставленного на меня ствола выглядела как бездонная яма.

— Так, сукин сын, — сказал он, тяжело дыша. — Что это за треп о Фрэнке Трэнаване?

Он вошел в комнату, продолжая держать меня на мушке. За ним появилась Люси Эдертон, смотревшая на меня, зловеще улыбаясь. Я попытался приподняться, но он прорычал:

— Сидеть! Ты, негодяй, оставайся на месте.

Я плюхнулся обратно на стул.

— Чего тебя так интересует Фрэнк Трэнаван? Он ведь уже давно мертв, не так ли? — Я старался говорить ровным голосом, но когда прямо на тебя направлено оружие, с голосом что-то происходит.

— Испугался, Бойд? — спросила Люси Эдертон.

— Спокойно, — сказал Говард. Он облизал губы и медленно подошел ко мне, не спуская с меня глаз.

— Ты — Фрэнк Трэнаван?

Я расхохотался ему в лицо. Я должен был как-то иначе отреагировать на его вопрос, но я просто расхохотался.

— Отвечай, черт побери! — закричал он, и голос его дрогнул. Он сделал еще один шаг вперед, и лицо его задергалось. Я надеялся, что спусковой крючок его винтовки был не слишком легким, не выпуская из поля зрения его правую руку, ждал, когда он подойдет поближе. Тогда у меня появился бы шанс, вступив с ним в борьбу, отвести винтовку от своего лица. Он остановился.

— Слушай, — произнес он дрожащим голосом, — ты ответишь мне, и ты скажешь мне правду. Ты — Фрэнк Трэнаван?

— Какое это имеет значение, — сказал я. — Возможно, я Грант, а возможно, я — Трэнаван. В любом случае я был в машине.

— Да, это верно, — сказал он. — Ты был в машине. — Он как-то опасно затих, изучая мое лицо. — Я знал Фрэнка, и я видел фотографии Гранта. Ты не похож ни на того, ни на другого. Тебя много оперировали. Это видно. Тебе было больно, я надеюсь.

Люси Эдертон захихикала.

— Да, — повторил он. — Ты был в машине. Люси, шрамы заметны, если смотреть вблизи. Они тонкие, как волос.

Я сказал:

— Я смотрю, ты заинтересовался, Говард.

— Я все думаю — ты все время зовешь меня Говардом. Так звал меня Фрэнк. Ты — Фрэнк?

— Ну, какая разница?

— Конечно, — согласился он. — Какая разница? А что ты видел в автомобиле? Ну-ка скажи мне, а не то твое милое личико придется подвергнуть новым операциям.

— Это ты мне скажи, что я видел, а я скажу, так это или нет.

Его лицо потемнело от ярости, и он слегка подвинулся ко мне, но недостаточно для того, чтобы я смог броситься на него. Сидя, я был в слишком неудобной и невыгодной позиции.

— Давай не будем играть, — проговорил он резко. — Говори!

Голос у двери вдруг произнес:

— Положи винтовку, Говард, а не то я сделаю из тебя решето.

Я скосил глаза и увидел Мака с двустволкой в руках. Говард замер и медленно повернулся. Мак крикнул:

— Винтовку, Говард! Клади ее сейчас же. Я повторять не намерен.

— Да-да, — сказала Люси быстро, — у него ружье.

Говард наклонил винтовку. Я встал и подхватил ее в момент, когда он выпустил ее из рук — чего доброго, она разрядилась бы сама. Затем я отошел назад и взглянул на мрачно улыбнувшегося Мака.

— Я положил ружье в джип, — сказал он, — так, на всякий случай. Удачно вышло. Ладно, Говард, подойди-ка к той стене. И ты тоже, сестрица Люси.

Я осмотрел Говардову винтовку. Предохранитель был снят, и, когда я передернул затвор, из патронника вылетел заряд. Да, я был недалек от смерти.

— Спасибо, Мак, — сказал я.

— Сейчас не до вежливости, — сказал Мак. — Говард, садись на пол и прислонись к стене. И ты, Люси, тоже. Не стесняйся.

Лицо Говарда полыхало ненавистью. Он проговорил:

— Тебе далеко не уйти, Бойд. Мои ребята тебя пришпилят.

— Бойд? — удивился я. — А я думал, что я Грант или Трэнаван. Тебя гнетет, Говард, то, что ты этого не знаешь, не правда ли? Ты не уверен.

Я повернулся к Маку.

— Что теперь?

— Теперь ты отправляйся и догони Клэр. Обязательно привезите сюда Гиббонса. Мы прижмем этого прохвоста за вооруженный налет. Я подержу его здесь.

— Смотрите, чтобы он как-нибудь не прыгнул на вас. — Я с недоверием посмотрел на Говарда.

— Он побоится, — сказал Мак, похлопывая свое ружье. — У меня здесь крупная картечь. На таком расстоянии она расщепит его пополам. Слышишь, Говард?

Тот ничего не ответил, и Мак добавил:

— Тебя это тоже касается, Люси. Сиди там спокойно, миссис Эдертон.

— Хорошо, Мак, — сказал я. — Увидимся через полчаса. — Я поднял винтовку Говарда, разрядил ее и ссыпал патроны в угол. По дороге к джипу я бросил винтовку в кусты и через минуту был уже в пути. Но недолго.

Когда я сворачивал к Форт-Фарреллу, то неожиданно увидел лежащее поперек дороги дерево. Я даже не успел нажать на тормоз, и мой джип налетел прямо на него. К счастью, на повороте я немного сбавил скорость, но все равно столкновение ничего хорошего передку джипа не принесло. А я ударился головой о ветровое стекло.

В следующий момент я ощутил, как кто-то вытаскивает меня из машины. Послышался пронзительный свист и чей-то крик:

— Вот он!

Кто-то схватил меня за рубашку и притянул к себе. Я наклонился и что есть силы укусил державшую меня руку. Раздался вопль, и рука разжалась. Я выиграл секунду, чтобы хоть что-то сообразить. Пока я видел только одного человека, который готовился вновь наброситься на меня. Я нырнул в сторону и выскочил из джипа с другой стороны — для человека моей комплекции принимать бой на переднем сиденье джипа было явно невыгодно.

У меня гудело в голове после удара, но я все же заметил, что человек приближается ко мне, обогнув джип. К сожалению для него, он приближался чересчур быстро, так как на всем ходу налетел коленом на мой каблук, и это почти вывело его из строя. Пока он катался по земле, завывая от боли, я рванул к лесу, слыша за собой крики и топот по крайней мене двух пар сапог.

Спринтер из меня никудышный — слишком много мяса приходится тащить на себе, но все же при необходимости я развиваю неплохую скорость. Парни позади меня, видимо, тоже бегали неплохо, и в первые пять минут расстояние между нами сохранялось. Но они орали на бегу, сбивая дыхание, а я помалкивал, и они стали отставать.

Наконец я рискнул оглянуться. Вблизи никого не оказалось, и я слышал, как они вопили неподалеку. Я спрятался за деревом и постарался дышать потише. Крики приближались, захрустели сучья. Первый проскочил мимо меня, и я позволил ему уйти, а для второго я подобрал камень, очень кстати попавшийся мне под руку. Когда он приблизился, я вышел из-за дерева прямо перед ним.

Остановиться он не успел. И вообще ничего не успел сделать, кроме как открыть от удивления рот. Я его закрыл прямым ударом в челюсть, в который вложил всю свою силу. Основной эффект произошел, конечно, от камня в руке. Что-то хрустнуло, ноги у парня подкосились, он упал на спину, затем перевернулся и больше не двигался.

Я прислушался. Того, кого я пропустил вперед, было не видно, но он продолжал кричать. Я слышал и другие крики, несшиеся с дороги, и понял, что преследователей было человек десять. Я снова пустился бежать, на этот раз под прямым углом к прежнему курсу.

Мне было не до раздумий, было ясно одно — что на меня спущена маттерсоновская свора, возможно, во главе с Джимми Вейстрендом. Первым делом надо было ускользнуть от них, а это оказалось нелегко. Это были лесорубы, привыкшие к лесу и, вероятно, знавшие его лучше меня. Да и вообще эту местность они, конечно, изучили. Поэтому никак нельзя было позволить им гнать меня удобным для них путем. Лучше всего — совсем оторваться от них.

Поближе к городу лес поредел. Он состоял из тощих деревьев, не представлявших коммерческой ценности и использовавшихся жителями Форт-Фаррелла для своих домашних нужд. Лес этот, к несчастью, хорошо просматривался и не имел подходящих для укрытия мест, особенно если еще учесть красную шерстяную рубашку, которая была на мне. Не раз мне казалось, что я уже вне досягаемости, но тут поблизости раздавался крик, и я понимал, что меня заметили.

Я отбросил ненужную осторожность, прибавил скорости, стремясь побыстрее достичь гребня холма. Оттуда открывался вид на всю долину, покрытую настоящим лесом с крупными деревьями. Там у меня был шанс обмануть преследователей. И я сломя голову бросился вниз, в долину, как заяц, преследуемый лисой.

По крикам, доносившимся сзади, я определил, что сохраняю дистанцию, но это меня не слишком утешило. Ведь десяток решительно настроенных людей в конце концов всегда загоняют одиночку, им легко менять лидера и давать друг другу отдых. Но и у одиночки есть преимущество — подскок адреналина в его крови при мысли о том, что с ним случится, если он будет пойман. Относительно этого я никаких иллюзий не питал. Десяток здоровых лесорубов не станут тратить свои силы на бег по пересеченной местности только для того, чтобы поиграть в казаки-разбойники. Если они поймают меня, они изуродуют меня на всю жизнь. В свое время я видел, как одна банда настигла беглеца и измолотила его ногами. То, что получилось в результате этого, уже едва ли можно было считать человеком.

Так что для меня убежать — был вопрос жизни. Я знал, что, если проиграю, жизни, которой стоило бы жить, у меня больше не будет. И я не обращал внимания ни на боль в мускулах ног, ни на хрипы в горле, ни на боль в боку. Я приготовил себя к долгому бегу через долину. Я не оглядывался, так как потерял бы на это время — возможно, всего доли секунды, но, накапливаясь, они сыграли бы свою роковую роль. Я просто работал ногами и внимательно смотрел перед собой, выбирая наиболее удобный путь, стараясь при этом не сильно отклоняться от прямой линии.

Кроме того, я постоянно вслушивался в крики — одни громче и ближе, другие — слабее и дальше. Судя по всему, группа моих преследователей вытянулась в цепочку с наиболее выносливыми из них впереди. Если бы их было только двое, как вначале, я бы остановился и поборолся с ними, но против десятка у меня шансов не было. И я еще наддал, увеличивая скорость, несмотря на усиливавшуюся боль в боку.

Деревья приближались — высокие до неба ели, кедры, лиственницы, громадный лес, простиравшийся отсюда к северу до Юкона. Нырнув в него, я обретал возможность бороться. Здесь показались стволы, за которыми мог скрыться не то что человек — грузовик; здесь существовала игра света и тени, когда лучи солнца, пробиваясь сквозь кроны, создавали на земле мозаику из пятен; здесь имелись поваленные деревья, за которыми можно было укрыться, и ямы; толстый слой хвои внизу помогал двигаться бесшумно. Словом, лес — это мое спасение.

Наконец я достиг ельника и позволил себе оглянуться. Один из парней был на расстоянии двухсот ярдов, остальные бежали за ним длинной цепочкой. Я сделал перебежку к другому дереву, затем сменил направление и перебежал к прежнему. На опушке леса деревья росли еще довольно редко, и человека было хорошо видно, но все же это, конечно, лучше, чем открытое пространство.

Теперь я передвигался медленнее, но более аккуратно, чтобы пореже попадаться на глаза преследователям. Я делал зигзаги и перебегал от дерева к дереву, наклонившись. Гонка кончилась, началась игра в кошки-мышки. И мышкой был я.

Поскольку я сбавил обороты, то немного отдышался, хотя сердце продолжало бешено колотиться и буквально выпрыгивало из груди. Я все же улыбнулся, подумав, что преследователи, вероятно, не в лучшей форме, и нырнул поглубже в лес. Вдруг стало как-то тихо, и я даже решил, что погоня прекратилась, но тут раздался крик слева и ответный крик справа. Значит, они рассыпались и решили прочесать лес.

Я опять ускорил свой бег, надеясь, что следопытов среди них не окажется. Однако такой возможности не стоило исключать. До заката оставалось еще много времени, часа четыре, и я не знал, хватит ли у маттерсоновской братии энтузиазма, чтобы покончить со мной. А пока я решил отыскать хорошее место, чтобы спрятаться и дать погоне пройти мимо.

Впереди виднелось скопление валунов, покрытых растительностью, — отличное укрытие, но я миновал его. Такое место они не пропустят и обыщут каждую щель. Это потребует некоторого времени, а таких дыр — видимо-невидимо, и в этом состоял один из моих шансов. По крикам сзади я понял, что преследователи поотстали, что было естественно: им приходилось тыкаться туда и сюда, заглядывать во всякие дыры и под поваленные деревья.

Я не хотел забираться в лес слишком далеко. Я беспокоился о Маке, о том, сколько времени он продержит Говарда и его сестру. Когда Клэр поехала за Гиббонсом, ситуация была не такой острой, Гиббонс мог не торопиться. В общем, мне надо как-то вернуться в дом, и лишний ярд в глубь леса означал лишний ярд обратно.

Кругом меня вздымались вверх ели с массивными голыми стволами футов на пятьдесят. Но вскоре мне попалось то, что нужно, — молодой кедр с достаточно низко росшими ветвями, по которым было легко карабкаться. Я взобрался на одну из ветвей, пролез немного вверх и устроился в зелени так, что снизу меня не увидели бы. На всякий случай я снял свою красную рубашку, свернул ее в комок и стал ждать.

В течение десяти минут ничего не произошло. Затем они появились — так тихо, что сначала я заметил только какое-то движение, а лишь потом — легкий звук шагов. На краю небольшой полянки возник человек и стал озираться по сторонам. Я замер. Человек стоял ярдах в пятидесяти от меня и пристально вглядывался через полянку в лес, внимательно исследуя каждый метр пространства. Затем он сделал жест рукой, и к нему подошел еще один. Вместе они начали осторожно продвигаться вперед.

Обычно люди редко смотрят вверх, и эти двое не были исключением. Ни дать ни взять герои Фенимора Купера, они пересекли полянку и остановились под кедром. Один из них сказал:

— Кажется, мы его упустили.

Другой резко рубанул рукой воздух.

— Тс-с! Он может быть где-то рядом.

— Да нет, он уж, наверное, милях в пяти отсюда. Ой, как болят ноги!

— У тебя не только ноги заболят, если Вейстренд узнает, что ты провалил дело.

— Ух, гаденыш!

— А что ты с ним сделаешь? Давай попробуй, только я на тебя не поставлю. Все равно этого парня надо изловить, Маттерсон велел. Так что кончай скулить.

Они отошли, но я не расслабился. Вдалеке послышался крик, но рядом со мной все было тихо. Я просидел на дереве целых пятнадцать минут, затем спустился. Было довольно прохладно, но рубашку я оставил на дереве, заткнув ее между ветвями так, чтобы она была не видна.

Я не пошел обратно по своим следам, а сразу взял угол в направлении на домик Мака. Если бы я сумел добраться туда и если Мак все еще держал Говарда под присмотром, я получил бы хорошего заложника, своего рода охранный паспорт. Я неторопливо трусил, тщательно всматриваясь в каждое более или менее открытое место, прежде чем выйти на него. К тому моменту, когда я подошел к выходу из леса, я не встретил никого.

В любом коллективе всегда найдется человек, который стремится подбросить товарищу свою долю работы или просто сачкует. Вот такой и сидел под деревом на опушке, неторопливо сворачивая цигарку. Он, видимо, натер ноги, и его ботинки были расшнурованы — он, конечно, снимал их и теперь надевал вновь.

Он оказался для меня страшной помехой, так как, несмотря на то, что явно сачковал, его позиция на опушке оказалась идеальной для обзора поросшего кустарником пространства, которое мне предстояло пересечь. Вообще говоря, если бы Вейстренд оставил его здесь специально, лучшего места он не придумал бы.

Я бесшумно отошел и огляделся в поисках какого-нибудь орудия. Атака должна была быть внезапной и быстрой. Я ведь не имел представления о том, сколько его приятелей находилось поблизости. И если бы он только квакнул, мне пришлось бы опять пуститься в бегство. Я поднял с земли длинный сук и ножом сострогал с него ветки. Когда я вернулся, он все так же сидел под деревом. Цигарку он уже скрутил и теперь наслаждался, попыхивая ею.

Я тихонько подобрался к дереву сзади и выскочил из-за него, занеся свою палицу. Он даже не сообразил, что свалило его. Удар пришелся по скуле, и он, не охнув, упал на бок, выронив из размякших пальцев цигарку. Я отбросил свою дубину и подошел к нему, машинально погасив ногой огонек вспыхнувшей сухой хвои. Быстро подхватив парня под мышки, я втащил его в кусты.

Холодок пробежал по моей спине: мне показалось, что он мертв. Но он застонал, веки его задрожали. Угрызений совести, что я ударил его сзади, у меня не было, но убивать я никого не хотел — за это можно оказаться и на виселице. Закон в таких случаях очень суров, а мне нужно иметь Гиббонса на своей стороне.

На нем была темно-серая рубашка, как раз то, то мне нужно. Я снял ее с него и обшарил его карманы. В них ничего особенного не оказалось: кошелек с тремя долларами, какие-то личные бумаги, табак и спички, складной нож. Нож и спички я взял, остальное оставил. Затем я надел его рубашку, которая могла послужить мне хорошим маскировочным средством.

Я положил его в таком месте, где вряд ли кто-нибудь споткнулся бы об его тело, и смело вышел из леса, чтобы пересечь большую, поросшую кустарником поляну. Дом Мака, по моим расчетам, должен был находиться не больше чем в миле отсюда. Вдруг кто-то окликнул меня. К счастью, он стоял довольно далеко и в наступающих сумерках не мог различить моего лица.

— Эй! Что там случилось?

Я сложил руки рупором и прокричал в ответ:

— Мы потеряли его!

— Всех собирают у дома Мак Дугалла, — прокричал он. — Маттерсон хочет поговорить с тобой.

Сердце мое упало. Что произошло с Маком? Я помахал рукой и ответил:

— Иду туда.

Он двинулся в мою сторону, и когда расстояние между нами сократилось, я отвернулся и сменил направление. Как только он скрылся из вида, я бросился бежать. Вскоре в густеющей темноте засветились огни, и я остановился, соображая, как поступить дальше. Надо было выяснить, что случилось с Маком, поэтому, описав круг, я подошел к дому с тыла и услышал раздававшиеся в нем голоса.

Кто-то вынес фонарь и поставил его на приступку. С места, около ручья, где я улегся, видно было, что перед домом разгуливают человек двадцать мужчин. Вместе с теми десятью, что гнались за мной по лесу, отряд уже насчитывал человек тридцать или больше. Говард собрал целую армию.

Я лежал долго, возможно час, и пытался понять, что происходит. Никаких признаков присутствия Мака, Клэр или Гиббонса не было. Я видел, как к группе присоединился Вейстренд. Он выглядел уставшим, даже изможденным, но так, наверное, выглядел и я, поэтому никакого сочувствия к нему я не испытывал. Он что-то спросил у одного из парней, и тот махнул рукой в сторону дома. Вейстренд вошел в дом, и скоро я все узнал. Он почти тут же вышел, за ним следовал Говард.

Говард встал на крыльце, поднял руки, и наступила тишина, прерываемая только кваканьем лягушек.

— Так, — сказал Говард громко. — Вы знаете, почему вы здесь. Вы должны найти человека — человека по имени Бойд. Большинство из вас видели его в Форт-Фаррелле и знают, как выглядит. Вы знаете, зачем он нам нужен, а?

В толпе раздался нестройный гул.

— Для тех, кто опоздал, повторю. Этот Бойд избил моего отца. Он ударил человека вдвое старше его, старика. Моему отцу — семьдесят шесть.

Кровь застыла у меня в жилах, когда я услышал реакцию этих людей.

— Теперь вы знаете, почему он мне понадобился, — выкрикнул Говард. — Пока вы ловите Бойда, я плачу вам полную зарплату, без вычетов. Тому, что первым заметит Бойда, даю сто долларов.

Толпа издала рев, и Говард отчаянно замахал рукой, призывая к тишине.

— А те, кто поймает его, — завопил он, — кто поймает его, получат по тысяче долларов каждый!

Толпу охватило какое-то безумие, и Говард на этот раз ее не укрощал. На его лице, освещенном резким светом фонаря, появилась кривая ухмылка. Постояв так некоторое время, он вновь поднял руку.

— Сейчас мы его временно потеряли. Он где-то там, в лесах. У него нет пищи, и, держу пари, он напуган. Но будьте осторожны, он вооружен. Когда я пришел сюда, чтобы отомстить ему за отца, он стал угрожать мне винтовкой. Так что остерегайтесь его.

Вейстренд что-то прошептал Говарду на ухо, и Говард поправился:

— Я, вероятно, ошибся, ребята. Вейстренд говорит, что у Бойда не было оружия, когда он удрал в леса. Это облегчает дело. Сейчас я разделю вас на группы, и приступайте к делу. Когда поймаете его, известите меня. Запомните, не ведите его в Форт-Фаррелл, он, чего доброго, ускользнет. Держите его на месте до моего прибытия. Свяжите его. Если не будет веревки, сломайте ему ногу. И если вы немного пощекочете его, я плакать не стану.

Раздался взрыв дикого хохота. Говард сказал:

— Ладно. Командовать группами будут Вейстренд, Новак, Симпсон и Гендерсон. Пойдемте в дом, ребята, обговорим детали.

Мне страшно хотелось знать, о чем они там совещались, но голосов не было слышно. Я полежал минуты две на своем месте, а затем неторопливо и осторожно отодвинулся подальше в темноту.

Теперь на примере Говарда я узнал, как организуется суд Линча. Этот мерзавец натравил на меня шайку, жаждавшую крови, и с тысячей долларов, предложенной за мою голову, я не мог рассчитывать на безопасность где бы то ни было в форт-фарреллской округе. Эти лесорубы — крутые ребята, а он зарядил их такой бессовестной ложью, что пытаться что-то объяснять было бы абсолютно бесполезным.

Внезапно мне в голову пришла счастливая мысль. Я пополз к тому месту, где я ночевал накануне, и порадовался, что проявил небрежность — не занес свой рюкзак в дом. Там он по-прежнему и находился, и я теперь был обеспечен минимально необходимыми для долгого нахождения в лесу вещами, за исключением еды и оружия.

Со стороны дома послышался шум и рокот заводившихся моторов. Кто-то, спотыкаясь, прошел рядом со мной через кусты. А я никак не мог решить, что же мне делать. За всю мою жизнь я никогда не находился в столь критической ситуации, пожалуй, только в госпитале, когда я пришел в себя и осознал, что у меня нет прошлого. Я подтянул лямки рюкзака и мрачно подумал о том, что, если я прошел через такие трудности, эти как-нибудь преодолею.

«Думай хорошенько, — сказал я себе. — Надо найти безопасное место».

Единственным безопасным для меня местом, несомненно, оставалась тюрьма, где я пребывал бы в качестве почетного гостя, разумеется. Я решил, что в одной из камер Гиббонса мне было бы, пожалуй, так же спокойно, как и в любом другом месте, до тех пор, пока это все не кончится. Тогда, возможно, мне удалось бы найти кого-нибудь здравомыслящего, кто выслушал бы мои объяснения. И я направился в город окружным путем, чтобы не привлекать внимания.

Но мне следовало бы сообразить, что Говард учтет этот вариант. Он не хотел привлекать полицию к этому делу ни в коем случае — ведь если бы я добрался до Гиббонса, многое из его планов пошло бы насмарку. Скажем, вряд ли Говард продолжал бы настаивать на том, что я ударил старого Маттерсона. Правда вышла бы наружу, а этого он никак не хотел допустить. Поэтому, хоть он и был уверен, что я скрываюсь в лесах, он предпочел подстраховать себя и оставил засаду на моем предполагаемом пути к Гиббонсу.

Этого я не предполагал, хотя во всем остальном соблюдал большую осторожность и, войдя в Форт-Фаррелл, город, геометрически спланированный вдоль одной главной улицы, выбирал на пути к полицейскому участку самые тихие и малолюдные места К моему несчастью, светила полная луна, и мне постоянно приходилось искать затемненные места. Мне никто не попался навстречу, и я уже решил, что замысел мой удался. Только бы Гиббонс оказался на месте, молил я Бога.

Я был примерно в ста ярдах от участка, когда меня накрыли. Близость к цели все же, вероятно, расслабила меня, и я потерял бдительность. В лицо мне внезапно ударил сноп яркого света, и раздался крик:

— Вот он!

Я пригнулся и бросился в сторону, но тут что-то со страшной силой ударило меня по рюкзаку. Я потерял равновесие и растянулся на земле. Луч фонаря запрыгал где-то рядом, нащупывая меня, я был обнаружен, и носок чьего-то ботинка ударил меня под ребро. Я перевернулся, зная, что, если мне не удастся встать на ноги, меня забьют до смерти. У лесорубов тяжелые кованные железом ботинки, и хороший удар ногой способен размозжить грудную клетку человека и всадить его ребра в легкие.

Поэтому я стал перекатываться, стараясь, несмотря на мешавший мне рюкзак, делать это как можно быстрее, чтобы уйти от света проклятого фонаря. Голос неподалеку прохрипел:

— Хватай его, Джек! — И новый удар ботинка пришелся мне по бедру. Лежа на спине, я оперся руками о землю, приподнял согнутые ноги и стал яростно молотить ими по воздуху. Мне удалось зацепить того, кто стремился ко мне, и он рухнул прямо на меня. Видимо, при этом он ударился головой о землю, потому что тут же обмяк. Я смог сбросить его с себя и встать на ноги. И очень вовремя — на меня уже несся, как бык, второй. Еще один, черт бы его взял, стоял в стороне с фонарем, не давая мне никакой возможности скрыться во тьме, но это, по крайней мере, ставило меня и нападавших в равные условия.

Мысли о честной борьбе были здесь ни к чему. Представление о ней существует в цивилизованном мире, а там, где тридцать человек выпущены на одного, цивилизация кончается. Когда нападавший оказался рядом, я поднял согнутую ногу и распрямил ее так, что внешняя сторона моего ботинка с силой проскребла по его голени вниз. Затем, прижимая каблуком его ногу в подъеме, я левой рукой нанес ему удар в живот, а правой схватил его лицо так, что низ ладони пошел под подбородок и пальцы давили ему на глаза, — и резко оттолкнул его голову от себя.

Он успел нанести мне два неплохих удара по корпусу, но потом его собственные проблемы заняли его целиком. Он завыл от боли, так как кожа на голени была содрана до кости, а руками попытался защитить глаза. Я еще раз ударил его поддых, он судорожно стал глотать ртом воздух и осел на землю. Я парень крупный и сильный, и мне уже не составило труда приподнять его и швырнуть в сторону приятеля с фонарем. Они столкнулись, и фонарь упал. Я услышал звон разбитого стекла, но не стал смотреть, что произошло дальше. Сколько там было этих головорезов, я не знал. Поэтому, не раздумывая, я рванул во всю мочь в сторону лесов.

II
К полуночи я ушел далеко, но пребывал в состоянии совершенной измотанности. Меня преследовали, чуть было опять не схватили, потом я едва избежал встречи еще с одной маттерсоновской бандой, видимо, брошенной на подмогу. И я повернул на запад, в направлении, с их точки зрения, наименее вероятном — в дикую тайгу.

Это направление не давало мне никаких особых преимуществ, но по крайней мере я мог немного отдышаться и продумать план действий. Луна стояла высоко, и я довольно быстро нашел укромную расщелину в камнях и с облегчением снял рюкзак. Я, конечно, устал. Охота за мной продолжалась уже в общей сложности часов десять, и, понятно, дух из меня почти весь вышел. Я еще и проголодался, но с этим пришлось смириться, разве что затянуть потуже ремень.

Временно я считал себя в безопасности. Ночью Маттерсон вряд ли смог бы организовать толковую операцию по моей поимке, даже если бы ему был известен район, где я находился, и единственное, чего следовало бояться, — это какой-нибудь случайной встречи. Я нуждался в отдыхе и сне, тем более что следующий день обещал оказаться повеселее.

Я снял ботинки, сменил носки. Ноги теперь мои лучшие друзья, на ближайшее будущее они требуют достойного обхождения. Затем я сделал глоток из фляги, притороченной к рюкзаку. Запас воды у меня еще оставался: я наполнил флягу из попавшегося мне по дороге ручья, но все же стоило расходовать воду бережно. Я попал в незнакомую местность и не был уверен в том, что впредь по пути мне встретятся водоемы.

Я сидел, расслабившись, разминая пальцы ног, и размышлял. В первый раз за последнее время мне представилась возможность хорошенько подумать — до сих пор моей главной заботой было просто спастись.

Прежде всего я вспомнил о Клэр. Что же с ней случилось? Она отправилась к Гиббонсу и должна была возвратиться к Маку с ним или без него еще до заката. Но я не видел ее в то время, как Говард произносил свою речь, призывавшую к линчеванию. Оставалось две возможности: или она находилась в доме, и это означало, что ее держат под присмотром, или она находилась вне дома, и тогда — неизвестно где.

Теперь — Мак. Маттерсон каким-то образом вышел из-под прицела его ружья — значит, с Маком что-то случилось. Скажем так: Мак вышел из игры, Клэр — тоже, и остался на свободе из нас троих только я, и только я имел возможность еще что-то сделать. Но покамест я делал только то, что бежал, словно участник олимпийского марафона.

Я проанализировал то, что говорил Говард, его специальные инструкции лесорубам. Стало быть, меня должны были держать до прихода Говарда на месте. Это усугубляло мое и так скверное положение, так как означало, что он меня собирается убить. Другого варианта я не видел.

Разумеется, он не мог убить меня открыто. Его люди вряд ли пошли бы на это. Но меня можно было убить, предположим, «случайно», или, предположим, Говард сказал бы, что он убил меня при самообороне, или я «убежал» бы от Говарда, и никто никогда меня больше не увидел бы. Словом, способов устроить что-нибудь подобное существовало множество, а в густых лесах всегда найдутся места, где тело не обнаружишь и за столетие.

Все это заставило меня взглянуть на Говарда с другой точки зрения. Почему он хочет убить меня? Ответ: потому что именно он как-то связан с автокатастрофой, а не старый Булл. А как он связан с автокатастрофой? Ответ: он, вероятно, сам ее и организовал. Иначе говоря, вероятно, он — убийца.

В свое время я интересовался, где находился во время катастрофы Булл, но мне не пришло в голову сделать то же в отношении Говарда. Ведь когда есть некто с ясными мотивами и возможностями для совершения преступления, кому же придет в голову, что юноша двадцати одного года — убийца? На этом я и промахнулся. Где был Говард, когда случилась катастрофа? Ответ: я не знаю, не в силах догадаться.

Если, поймав меня, он отправил бы меня в Форт-Фаррелл, вся эта история вышла бы наружу. Поэтому ему надо было избавиться от меня во что бы то ни стало, и единственным способом достичь этого было еще одно убийство.

Меня передернуло. Жизнь моя была сурова, но еще не случалось, чтобы за мной так настойчиво охотились с целью убить. Теперь это новый для меня жизненный опыт и не исключено, что последний. Конечно, еще имелись шансы удрать. Я мог, двигаясь дальше на запад, затем повернув на юго-запад, выйти к побережью около Стюарта или Принс-Руперта, а затем исчезнуть для Форт-Фаррелла навсегда. Но я знал, что не сделаю этого из-за Мака и Клэр, особенно — из-за Клэр.

Откопав в рюкзаке одеяло, я накрылся им. Я смертельно устал и был не в состоянии прийти к какому-либо определенному решению. Днем у меня будет время поразмыслить о том, что делать дальше. Я стал погружаться в сон. В ушах у меня звучали слова Мака: «Не оставляй борьбы: всади в них новую пулю, пока они сбиты с толку».

Это хороший совет, хотя не известно, сбиты они с толку или нет. Уже засыпая, я решил, что важны две вещи. Первая: бороться на своей собственной территории, то есть на местности, которую я хорошо знал. Таковой была долина Кинокси, где я проводил разведку и где, как я полагал, я сумел бы переиграть любого.

Второй жизненно важной вещью была необходимость сделать преследование Боба Бойда в высшей степени невыгодным делом. Я должен абсолютно ясно показать, что задевать меня не стоит даже ради обещанной тысячи долларов. Существовал единственный способ проучить этих лесорубов: прибегнуть к насилию. Трое из них уже убедились в этом: у одного разбита коленная чашечка, у другого — разбита челюсть, у третьего ободрана до кости голень. Если понадобились бы более сильные меры, чтобы охладить их пыл, я позаботился бы о том, чтобы осуществить их.

Я хотел выманить Говарда на открытое пространство, лишить его прикрытия негодяев, а чтобы сделать это, надо было их испугать. А это чертовски трудная задача. Во-первых, это весьма опасно, а во-вторых, лесорубы — народ не из пугливых. И все же я должен был это сделать, чтобы избавиться от них, и, значит, мне предстояло совершить что-нибудь настолько убедительное, что им придется хорошенько подумать прежде, чем идти зарабатывать свои деньги.

Глава 10

I
На следующее утро с восходом солнца я уже был на ногах и двигался на север. По моим расчетам, я находился в двенадцати милях к западу от Форт-Фаррелла и, как я надеялся, за пределами раскинутой Маттерсоном сети. Голод начал беспокоить меня, и хотя я еще не чувствовал себя ослабленным, через день-другой проблема пищи могла стать серьезной.

Я шел непрерывно, поддерживая постоянную скорость в две с половиной мили в час — быстрее, чем я обычно хожу во время моих экспедиций. Я постоянно оглядывался — не для того, чтобы посмотреть, не идет ли кто за мной, а просто чтобы удостовериться в том, что я не отклонился от прямого курса, и запомнить оставленную позади местность. Это могло пригодиться, если бы мне снова пришлось убегать. А исключить это было нельзя: я понимал, что на территории с плотностью населения один человек на три квадратных мили к любому встречному следовало отнестись с подозрением и считать его появление неслучайным.

По дороге я собирал кое-какую еду. Грибов у меня было уже около двух фунтов, но сырыми их есть я не решался. Вряд ли я отравился бы ими до смерти, но неприятности с животом вывели бы меня из строя.

Я регулярно останавливался, чтобы отдохнуть, но ненадолго: минут по пять в час. Большие остановки расслабили бы меня, а я хотел быть в форме. Даже в полдень я сделал привал только для того, чтобы сменить носки. Грязные я постирал в ручье, из которого также наполнил флягу. Влажные носки я пристроил для просушки на рюкзаке и продолжал свой путь на север.

За два часа до захода солнца я начал присматриваться, где бы мне разместиться на ночь, и нашел хорошее укромное место на вершине одного из холмов, откуда местность просматривалась в обе стороны. Я скинул рюкзак и с полчаса просто сидел и смотрел, нет ли кого-нибудь поблизости. Затем я распаковал рюкзак и достал со дна свою «коробку жизни».

Когда я работал на Северо-Западных территориях, мне приходилось бывать в тайге месяцами подряд, и поскольку патроны вещь тяжелая, я брал их немного, а свежее мясо научился добывать другими способами. С годами у меня сложился набор необходимых предметов, помещенных в жестяную коробку из-под шоколадных конфет, которую я всегда клал на дно рюкзака.

Незадолго до заката я заметил зайчат, игравших на полянке. Я выудил из коробки, стараясь не задевать рыболовных крючков, три проволочных петли и смастерил трое силков — судя по следам, зайцев здесь было много. Затем я набрал хворосту — в первую очередь сухих, как кость, веток лиственницы и соорудил из них пирамидку для костра. Зажечь ее я собирался после заката, когда дым будет не заметен. Найдя березу, я вырезал ножом кольцо бересты и поставил ее, как полый цилиндр, вокруг пирамидки на камешки так, чтобы снизу образовалась тяга.

Спустя полчаса я зажег огонь и отошел в сторону посмотреть, заметен ли костер. Мне он был заметен только потому, что я знал, что он есть; в противном же случае его мог обнаружить человек столь же опытный, как я. Удовлетворенный, я вернулся к костру, налил в сковородку немного воды и бросил туда собранные мной грибы. Пока они жарились, я отправился проверить силки. Двое оказались пусты, а в третий попалась молодая зайчиха Мяса в ней было немного, на два глотка, но пока и это удача.

После ужина я обошел лагерь и, вернувшись, рискнул выкурить сигарету. Я прикинул, что прошел уже около тридцати миль к северу. Теперь если я от этого места поверну на северо-запад, то миль через пятнадцать выйду к долине Кинокси примерно там, где располагался лагерь маттерсоновских лесорубов. Это, конечно, опасно, но мне пора было начинать ответную операцию. Ходить вокруг да около — это, безусловно, прекрасно, но ничего не дает. Мне необходимо влепить им по первое число.

Через некоторое время, убедившись, что костер погас, я заснул.

II
Я поднялся на гребень холма над долиной Кинокси около двух часов дня. Озеро Маттерсона сильно увеличилось с тех пор, как я видел его в последний раз, и занимало теперь примерно треть площади, затопив пустошь, образованную после рубки леса. Я находился у северного края. Предназначенная для вырубки территория поднималась выше по долине, видимо, почти до самых владений Клэр Трэнаван. Свою землю Маттерсон раздел донага.

С движением границы лесоповала переместился и лагерь лесорубов, но пока я его не видел. Мне пришлось пройти еще немного на север, скрываясь за гребнями холмов над долиной. Теперь можно было считать, что я находился в запретной зоне, но я об этом не думал. Ведь до сих пор я действовал исключительно в Форт-Фаррелле и около плотины, расположенной в южной части долины.

Мысленно поставив себя на место Говарда Маттерсона, я попытался подумать за него — неприятное, признаться, занятие. «Бойд доставил нам неприятности в Форт-Фаррелле, и мы его там чуть не поймали, значит — внимание! — он может попытаться что-нибудь там снова устроить. Бойд интересовался плотиной, бурил там, надо следить и там, возможно, он вернется туда. Но к самой долине Кинокси Бойд никакого интереса не проявлял, и так какой же смысл ему туда идти».

Я-то знал, какой — я собирался устроить там настоящий ад! Это были места, где я работал, и я их хорошо знал: извивы и повороты ручьев, подъемы и склоны, ровные места и овраги. Я намеревался держаться поближе к густым лесам на севере, заманить туда Говардовых охотников и там наказать их так, чтобы им неповадно было продолжать это дело. Надо разрубить этот узел и вывести Говарда на чистую воду.

И лучшим местом для устройства ада я счел маттерсоновский лагерь лесорубов.

Я прошел к северу мили четыре и увидел его. Он расположился на дне долины прямо посреди порубки. Кругом было открытое пространство, что меня, конечно, не устраивало, но с этим уж ничего не поделаешь. До наступления ночи спускаться туда было опасно, поэтому до заката я просто сидел, прорабатывал ситуацию.

В лагере ничего особенного не происходило, стояла тишина. Никаких звуков не доносилось и из долины, оттуда, где шел лесоповал. Создавалось впечатление, что Говард задействовал всех своих работников в охоте на меня, и, как я надеялся, они все еще сидели, протирая свои штаны, где-нибудь поблизости от Форт-Фаррелла. Над лагерем поднимался дымок, шедший, как я полагал, от кухни, и в моем животе при мысли о еде заурчало. Вот и еще одна причина для того, чтобы спуститься вниз.

Я пристально наблюдал за лагерем в течение последующих трех часов и заметил в нем не более шести человек. Издалека было плохо видно, но, по-моему, все это были пожилые люди, которые использовались в качестве поваров и посудомоек, а на то, чтобы валить лес или преследовать Боба Бойда, они уже не годились. Так что я не ожидал внизу больших затруднений.

Потирая подбородок, я размышлял о последствиях действий Говарда и о выводах, которые из них следовали. То, что он отвлек от работы столько лесорубов, наверняка влетит ему в копеечку. Если он вовремя не вернет их на свои места, то не успеет вырубить лес на затапливаемой территории, если, конечно, не открыть заслоны плотины. Но даже и в этом случае он проигрывает в финансовом отношении. Ведь от рубки леса зависела работа лесопилки, и прекращение притока бревен из долины скажется на ней — ее придется пока закрыть.

Очевидно, что я просто необходим Говарду, и это добавило еще кирпичик в здание моих обвинений против Говарда. Это, конечно, не обвинения в юридическом смысле слова, но меня они устраивали.

Когда стало смеркаться, я приготовился действовать. Я вынул из рюкзака свои простыни и, сделав из них мешок, начал спускаться в долину. Вскоре я уже оказался рядом с лагерем. Два вагончика были освещены, кроме этого, никаких признаков жизни я не заметил, если несчитать доносившихся откуда-то звуков расстроенной гармоники. Я осторожно пробрался к кухне. По моему мнению, никаких причин, чтобы не разжиться здесь съестными припасами за счет Говарда, не существовало.

Вагончик, где располагалась кухня, был как раз одним из тех, где горел свет. Дверь была приоткрыта. Я заглянул в окно и никого не увидел. Тогда я проскользнул внутрь и притворил за собой дверь. Большой чан стоял на печи, и запах готовившегося мяса чуть не свел меня с ума. Но мне было теперь не до роскоши, меня интересовала в первую очередь кладовая.

Я обнаружил ее в конце кухни: небольшую комнату с полками, на которых во множестве стояли консервные банки. Я стал загружать ими свой мешок, стараясь, чтобы они не стукались одна о другую и для верности прокладывая их своими рубашками. Только я собрался уходить, как кто-то вошел в кухню, и я быстро прикрыл дверь кладовой.

Других дверей или окон в кладовой не оказалось — предосторожность, направленная против зверского аппетита вороватых лесорубов. Поэтому мне предстояло либо дождаться, когда кухня опустеет, либо прорываться через нее с боем.

Я чуть-чуть приоткрыл дверь и увидел у печи человека, помешивавшего в чане деревянной ложкой. Он попробовал варево, положил ложку, отошел к столу за солью. Это был пожилой человек, припадавший на одну ногу, и я решил, что о насилии не может быть и речи. Он не причинил мне никакого вреда и не думал делать этого, а я вовсе не хотел, чтобы он хоть в какой-то степени отвечал за грехи Говарда.

Мне показалось, что он торчал на кухне вечность, в действительности не более двадцати минут, и что он никогда не покинет ее. Он двигался как сомнамбула: помыл пару тарелок, отжал какую-то тряпку и повесил ее сушиться около печи, направился к кладовой, но на полпути, когда я уже решил, что мне придется-таки ударить его, остановился, повернул назад, опять попробовал содержимое чана, пожал плечами и вышел.

Удостоверясь, что в кухне никого нет, я вышел из кладовой и затем вместе со своей добычей выскользнул наружу. К этому моменту у меня уже созрел план, как устроить тут сумасшедший дом. Лагерь освещался электричеством от генератора, глухое ворчание которого слышалось с дальнего конца, так что найти его по звуку проблемы не составляло, надо было только двигаться осторожно, стараясь держаться в тени.

Генератор располагался в отдельном домике. Я хорошенько осмотрел ближние подступы к нему, чтобы не оказаться в уязвимом положении в случае опасности. В следующем от генераторного домике находилась ремонтная мастерская, а между ними стояла тысячегаллоновая цистерна с дизельным топливом. Судя по индикатору, она была заполнена наполовину. Рядом с мастерской я нашел хороший топор, который с силой швырнул в цистерну, и он довольно легко пробил листовой металл, из которого она была сделана.

Шум получился что надо, и когда я проделал это еще пару раз, со стороны лагеря послышались тревожные крики. Из цистерны выплескивалась солярка и, растекаясь по земле, быстро образовывала громадную лужу. Я отошел и зажег приготовленный из бумажных жгутов факел. Метнув его в сторону цистерны, я скрылся в темноте.

Поначалу я думал, что факел не достиг лужи, но тут произошла яркая вспышка, и к небу взметнулся столб огня. Обернувшись, я увидел какую-то фигуру, растерянно взирающую на пожар, и рванул вверх по склону быстро, как только мог, несмотря на то, что был совершенно уверен: никто меня преследовать не будет.

III
Рассвет застал меня уютно устроившимся на развилке дерева в глухом лесу северной части долины. Я хорошо поел и часа четыре поспал. Пища, состоявшая из тушеного мяса и бобов, хотя голодная, придала мне силы, и теперь я был готов отразить любое нападение Маттерсона. Интересно узнать, с чего он начнет.

Скоро я это узнал, даже раньше, чем слез с дерева Я услышал шум винта, и надо мной, едва не касаясь вершин деревьев, пролетел вертолет. Вращавшиеся лопасти окатили меня волной холодного воздуха, и на землю посыпался дождь из сосновых игл. Я оставался на месте, и он, конечно же, появился снова, на этот раз несколько западнее.

Я спрыгнул с дерева, отряхнулся и надел рюкзак. Говард сделал тот вывод, какого я и добивался, и разведка с воздуха стала его первым шагом. Через некоторое время в долине появятся его ударные силы, но пока было еще рано, и я размышлял, что мне делать дальше.

Я слышал, как вертолет удалился вниз по долине, но знал, что очень скоро он появится вновь и сделает второй заход. Я выбрал место, с которого можно было за ним наблюдать. Он летел вдоль русла долины, и, напрягшись, я смог разглядеть в нем лишь двух человек: пилота и пассажира. Я прикинул, что если они меня и заметят, то садиться не будут, так как пилот от машины не отойдет, а пассажир в одиночку не рискнет со мной связаться. Это оставляло мне возможность маневра.

План мой был прост и опирался на знание человеческой психологии. У меня, правда, не было уверенности в том, правильно ли я, с этой точки зрения, оценил этих парней, но единственной возможностью выяснить это оставалась проверка на практике. Еще мой план предусматривал использование некоторой простейшей технологии, и опять-таки мне предстояло проверить, насколько те хитрости, которым я обучился на севере, применимы к поимке не только животных, но и людей.

Я с полмили прошел через лес, вышел на известную мне звериную тропу и принялся сооружать западню. Проволочная петля годится для зайцев, а для антилопы или человека требуется что-нибудь покрупнее, причем для человека еще и намного хитрее.

В одном месте тропа огибала холм и шла по его склону. С одной стороны находился четырехфутовый подъем, а с другой — шестифутовый спуск. Я вкатил вверх по склону громадный валун и закрепил его в неустойчивом положении так, что достаточно было легкого прикосновения к нему, чтобы он покатился. Затем я достал свою «коробку жизни» и сделал из лески петлю с расчетом на человеческую ногу. От петли леска шла к небольшому камню, который держал валун на склоне.

Возня с западней заняла у меня около получаса, за это время я не раз слышал рокот вертолета, облетавшего противоположную сторону долины. Я замаскировал леску и прошелся туда-сюда мимо петли, чтобы убедиться в том, что все выглядит вполне невинно. Лучше я не мог придумать. Затем я прошел тропой ярдов четыреста к месту, где она выходила к небольшому болотцу. Я намеренно влез в это болотце, пересек его, вылез на сухое место и потоптался на нем. Я хотел оставить как можно больше следов своего пребывания: примятой травы, отпечатков ног, комков грязи. Пройдя вперед еще немного, я сошел с тропы, сделал круг и вернулся к своей западне.

Это была первая половина плана. В соответствии с другой я спустился по тропе на прогалину, где бежал ручей. Оставив рюкзак у тропы, я подошел к ручью и стал набирать воду во фляжку как раз в то время, когда, по моим подсчетам, над прогалиной должен был появиться вертолет.

Я рассчитал правильно. Он появился внезапно и даже быстрее, чем я ожидал. Видимо, густые ели скрыли от меня звук его приближения. Я взглянул наверх и увидел белое пятно чьего-то лица. Не раздумывая, я со всех ног бросился в укрытие. Вертолет покрутился в воздухе, еще раз прошелся над прогалиной, затем сделал круг побольше и быстро устремился вниз по долине. Маттерсон наконец обнаружил Бойда.

Я вернулся к прогалине и там, с сожалением оторвав от рубашки кусок ткани, прицепил его к какому-то колючему кусту. Я должен был направить этих ребят по нужному мне курсу, а для этого мне приходилось заманивать их. Выбрав укромное местечко, откуда открывался вид на мою западню, я перетащил туда рюкзак и приготовился ждать. Чтобы не терять времени даром, с помощью охотничьего ножа я принялся вырезать себе приличную дубинку.

По моим прикидкам, вертолет вновь появится здесь с минуты на минуту. Вряд ли он пролетел дальше плотины. Это миль десять — восемь минут. Даем им пятнадцать минут на принятие решения, восемь минут — на обратный путь. Всего около получаса. Вертолет доставит людей, но погрузиться в него могут всего четверо, не считая пилота. Ссадив этих, он улетит за другими — скажем, еще двадцать минут.

Итак, в моем распоряжении оставалось двадцать минут, чтобы разделаться с четырьмя людьми. Немного, но, как я надеялся, достаточно.

Прошло почти три четверти часа, прежде чем вертолет вернулся. По низкому тону рокота мотора я понял, что он снижается на прогалину. Затем он поднялся и начал кружить над ней. Я никак не мог понять, почему он не улетает, и испугался, что весь мой план рухнет. Наконец я с облегчением услышал, как он удаляется на юг, и стал пристально наблюдать за тропой, надеясь, что моя наживка будет проглочена.

Скоро до моего слуха донесся слабый крик, в котором я различил нотки триумфа, — наживку, кажется, заглотили целиком. Сквозь листву я увидел людей, быстро идущих по тропе. Они были вооружены — два ружья и винтовка, — что мне совсем не понравилось. Подумав, я, однако, решил, что это не имеет значения, так как моя операция строилась на эффекте неожиданности.

Они почти бежали по тропе, четверо молодых, крепких парней, которых, как это принято в современной армии, доставили к полю боя с удобствами. Если бы мне пришлось убегать от них, они догнали бы меня уже через милю, но это не входило в мои замыслы. В первый раз я удирал, потому что был застигнут врасплох, но сейчас ситуация совершенно изменилась. Эти парни не догадывались, что жертва теперь не я, а они.

Они шли по тропе парами, но вынуждены были выстроиться друг другу в затылок там, где тропа сузилась и стала огибать холм. Я затаил дыхание, когда они приблизились к западне. Первый проскочил петлю, и я чертыхнулся про себя. Но второй поставил свою ногу прямо в нее, рванул и выдернул камень, поддерживающий валун. Валун скатился прямо на третьего и ударил его в бедро. От неожиданности тот вцепился в идущего впереди, и оба они с криками и руганью покатились по склону вместе с валуном, весившим никак не меньше полутораста фунтов. Скоро они уже приземлились внизу — один сидел, тупо глядя на сломанную ногу, второй, — завывая от адской боли в бедре.

Командиром этой группы был Новак, здоровый малый, с которым я раньше уже общался.

— Надо смотреть, куда ставишь свои костыли! — заорал он.

— Да он просто свалился на меня, Новак, — стал оправдываться тот, что с поврежденным бедром. — Я ни черта такого не делал.

Я лежал в зарослях футах в двадцати от этой сцены и улыбался Я правильно рассчитал, что если на человека с шестифутовой высоты сваливается валун, то перелома костей не избежать. Таким образом, одного я вывел из строя начисто, и шансы мои возросли.

— У меня сломана нога! — закричал другой.

Новак спустился вниз и стал рассматривать его ногу, а я затаил дыхание. Если они обнаружат остатки петли, то поймут, что инцидент был не случайным. Но мне повезло — то ли леска порвалась, то ли Новак не заметил ее. Он выпрямился и начал ругаться.

— Не прошло и пяти минут, как мы здесь, а один из нас уже готов, а может, и двое, — заключил он. — Как твое бедро?

— Болит, черт бы его побрал. Мне кажется, что повреждена тазовая кость.

Новак еще проворчал что-то и сказал:

— Скоро придет подкрепление. Оставайся здесь с Бэнксом, попробуй наложить ему шину. А мы со Скотти отправимся дальше. Бойд с каждой минутой удаляется от нас.

Он выбрался на тропу и, сделав несколько выразительных замечаний о Бэнксе и его косолапых предках, кивнул четвертому:

— Пошли, Скотти. — И они удалились.

Мне предстояло действовать быстро. Когда они скрылись из глаз, я перевел свой взгляд на Бэнкса. Он стоял спиной ко мне, склонившись над товарищем, и рассматривал его ногу. Я вышел из укрытия, согнувшись, пробежал двадцать футов и ударил его своей дубиной. Не успев повернуться, он рухнул. У того, кто лежал, от ужаса округлились глаза. Не давая ему времени опомниться, я схватил ружье и ткнул дулом ему в лицо.

— Только пикни, и еще что-нибудь сломаешь.

Он закрыл рот и уставился, кося глазами, в круглую железную дыру перед ним. Я скомандовал:

— Поверни голову.

— А?

— Поверни голову, черт возьми! У меня мало времени.

Он повернул голову с неохотой. Я поднял выпущенную из рук дубинку и ударил его. Удар был недостаточно сильным, мне все же претило бить человека со сломанной ногой. Он обмяк и слабо замотал головой. Я не мог позволить ему закричать, пришлось ударить его вторично, на этот раз сильнее, и он отключился.

Я ощутил какую-то неприятную слабость. Мне пришло в голову, что если я буду вот так колошматить людей по черепу, в один прекрасный момент мне попадется кто-нибудь с тонкой костью, и я убью его. Тем не менее, мне приходилось рисковать. Я должен был как-то припугнуть этих парней, а этого, как я полагал, можно было добиться только будучи беспощадным.

Я вынул из штанов Бэнкса ремень и быстро связал его, соединив сзади его руки с ногами. Затем, захватив ружье, бросился за Новаком и Скотти. С тех пор как они ушли, прошло минуты четыре, не больше. Я должен был раньше, чем они, добраться до места, где тропа пересекала болотце. Я бежал как заяц, петляя между деревьями, и успел-таки вовремя. Тяжело дыша, я спрятался за деревом неподалеку от болотца.

Я услышал, как они идут: не так быстро, как прежде. У двух преследователей все-таки меньше уверенности, чем у четырех, даже если они вооружены. Как бы то ни было, они двигались медленнее. Новак шел впереди и первым увидел мои следы на болотце.

Он ускорил шаг и проскочил мимо меня. Скотти, не заметив, что так взволновало Новака, немного поотстал. Он и не увидел, как прикладом ружья я ударил его по затылку. Он упал, уткнувшись лицом в грязь.

Новак услышал звук падения и обернулся, но я уже взял ружье на изготовку и нацелил в него.

— Брось винтовку, Новак, — приказал я.

Он пребывал в нерешительности. Я похлопал ладонью по ружью.

— Я не знаю, какой здесь заряд, Новак, на зайца или на лося, но, если не бросишь винтовку, я это выясню на тебе.

Он разжал руки, и винтовка шлепнулась в грязь. Я вышел из зарослей высокой травы.

— Хорошо, теперь подойди поближе, только медленно.

Он вылез из болотца, чавкая грязью, на твердую землю. Я сказал:

— Где Вейстренд?

Новак ухмыльнулся.

— Скоро будет.

— Я надеюсь на это, — сказал я. И на лице Новака появилось озадаченное выражение. Я дернул ружье в сторону лежащего Скотти.

— Подними его, но не думай схватить винтовку, не то я снесу тебе череп.

Я отступил с тропы и наблюдал за тем, как он взгромоздил Скотти себе на спину. Он был крупный мужчина, почти такой же, как я, и Скотти для него не представлял серьезной тяжести.

— Хорошо, — сказал я. — Теперь пошел назад.

Я поднял ружье и безжалостно погнал Новака по тропе, не давая ему ни малейшей передышки, так что, когда мы присоединились к другим, он изрядно запыхался, чего я, собственно, и хотел. Бэнкс уже очнулся и, когда увидел Новака, открыл рот, чтобы заорать. Но затем в поле зрения его очутился я с направленным на него ружьем, и он закрыл рот, клацнув челюстью. Парень со сломанной ногой был еще без сознания. Я обратился к Новаку:

— Брось Скотти туда вниз.

Новак метнул на меня зверский взгляд, но сделал, как я сказал. Правда, он свалил Скотти довольно неаккуратно, и тот имел все основания быть в претензии, но, как я полагал, вина все равно будет возложена на меня.

Я сказал:

— Теперь сам спускайся, только не торопись.

Когда он оказался ниже тропы, я велел ему идти вниз, не оборачиваясь. За ним слез и я. Услышав это, Новак дернулся и обернулся, но, увидев, что я продолжаю держать его на мушке, затих.

— Так, — сказал я. — Теперь сними у Скотти ремень и свяжи его. Привяжи его руки к ногам. Но сначала вынь свой ремень.

Он расстегнул ремень и вынул его из штанов. В какой-то момент мне показалось, что он хотел бросить его в меня, но под дулом, направленным ему в живот, передумал.

— Теперь спусти штаны, — приказал я ему.

Он крепко выругался, но снова подчинился. Человек со спущенными штанами обычно не способен к решительным действиям, это слишком неудобно — проверено на опыте теми, кого заставали с чужими женами. Но Новак, надо сказать, был парень не из таких.

Он заканчивал связывать Скотти и вдруг бросился мне в ноги, пытаясь свалить меня. Но он не знал, что как раз в это время я приноравливался к тому, чтобы ударить его сзади. Подбородком он налетел на опустившийся вниз приклад, и это вырубило его.

Я проверил, как Новак связал Скотти, и увидел, что он, конечно, схалтурил. Я связал его как следует, затем быстро сделал то же самое и с Новаком. Времени до прибытия вертолета оставалось совсем мало. Взяв одно из ружей, я размозжил его приклад о скалу, а патроны забрал. Вдруг мне пришла мысль обшарить карманы Новака. Я нашел в одном из них свинчатку — короткую, но тяжелую, обшитую кожей дубинку с петлей для кисти. Теперь, если мне и дальше придется бить по черепам, я смогу это делать, пользуясь инструментом, специально для этого предназначенным.

Я положил ее в карман, конфисковал у Скотти бинокль и взял второе ружье. Вдали уже слышался шум приближавшегося вертолета, несколько запаздывавшего сравнительно с моими расчетами.

Достав клочок бумаги, я нацарапал на нем несколько слов: «Кто хочет получить то же самое, пусть продолжает преследование. Бойд». Вложив эту записку в рот Новака, я стал уходить вверх по холму.

Отойдя на безопасное расстояние, я залег в кусты и приготовился наблюдать в бинокль сцену встречи двух групп. Вертолет сел вне пределов видимости. Вскоре на тропе появились четыре человека и тут же наткнулись на мой маленький квартет. Я видел, как они замахали руками, а один побежал назад к вертолету. Слышать я ничего не мог, но догадывался, какие слова вылетали из их уст.

Новака приподняли, и он сидел, держась рукой за челюсть. Кажется, он не мог толком ничего сказать. Он выплюнул изо рта бумагу, и кто-то прочел ее. Ее пустили по кругу, и я заметил, как один из них нервно оглянулся через плечо. Проверив оружие, они поняли, что у меня теперь есть ружье.

После длительного обмена мнениями они соорудили носилки и унесли парня со сломанной ногой на прогалину. Никто не вернулся вновь, и винить их в этом было нечего. Я расправился в течение получаса с четырьмя из них, и это подействовало им на нервы. Никто не жаждал броситься в лес, чтобы получить там такой же прием. Или хуже.

Я не был склонен надуваться от гордости, как лягушка, из-за того, что я сотворил. Это была операция, основанная не только на искусстве, но и на удаче, и повторить ее было бы, вероятно, невозможно. Я не особенно падок на трескучие фразы вроде: «Он боролся за правое дело и потому победил». По-моему, чаще в этом мире побеждает всякая дрянь — возьмите Гитлера, к примеру. Но все же, как сказал Наполеон, моральный фактор относится к физическому как три к одному, и я это могу подтвердить на своем трудном опыте. Если вы в состоянии ошеломить своих врагов, вывести их из равновесия, расчленить их, то у вас есть шанс на победу.

Я отложил бинокль в сторону и взял ружье. Мне хотелось посмотреть, во что превратился бы живот Новака, если б я нажал спусковой крючок. Когда я достал из двух стволов патроны, кровь застыла у меня в жилах. Они были гораздо опаснее, чем заряд на крупного зверя. Это была даже не дробь, а жаканы — самодельные рифленые пули, неровные куски свинца. Когда такая штука попадает в тело, получается дыра, в которую можно засунуть оба кулака. Если б я нажал-таки на крючок, потроха Новака разлетелись бы по всей долине Кинокси. Не удивительно, что он бросил винтовку.

Я с отвращением отбросил эти патроны в сторону и, покопавшись в своей добыче, нашел более подходящие для моих целей. Если выстрелить ими с не слишком близкого расстояния, можно поразить человека, но вряд ли убьешь его. Это было то, что нужно. Я вовсе не хотел, чтобы каким-нибудь мрачным утром надо мной закачалась веревочная петля.

Оглядев еще раз расстилавшийся передо мною безлюдный пейзаж, я встал и двинулся вверх по долине.

IV
В течение двух дней я петлял по северной части долины Кинокси. Говард Маттерсон, должно быть, побеседовал со своими ребятами и вернул им некоторую уверенность. Они вновь приступили к охоте за мной, но, как я заметил, теперь передвигались группами, не меньше, чем в шесть человек. Я играл с ними в прятки, стремясь по возможности уходить к востоку, и они так ни разу меня и не увидели. Если в одиночку еще можно остаться в лесу незамеченным, то команде из шести человек это не удается, а они только вместе и ходили. Новак, конечно, рассказал им о том, что произошло, и предупредил, чтобы они не разделялись.

Я соорудил за два дня еще полдюжины ловушек, но сработала только одна, в результате чего кого-то со сломанной рукой увезли на вертолете. Однажды я услышал перестрелку и не мог понять, что произошло. Вообще-то, когда по лесу бродит множество вооруженных людей, часто случается, что один из них когда-нибудь да нажмет спусковой крючок в самое неподходящее время, но это не объясняет сильной ответной стрельбы. Впоследствии я узнал, что в кого-то действительно стреляли по ошибке, он ответил, и тогда стали стрелять и другие. Парня увезли с огнестрельными ранами. Ему, бедняге, сильно не повезло.

Запас пищи у меня подходил к концу, и я задумался о его пополнении. В лагерь лесорубов идти было опасно. Маттерсон наверняка прочно закрыл его для меня. Оставался один выход: пробираться к дому Клэр. Я знал, что там смогу запастись продуктами, и надеялся увидеть ее. Кроме того, нужно было как-то связаться с Гиббонсом. Я знал, что он не одобрит охоту на человека в пределах его участка, и ему придется что-то быстро предпринять. В любом случае мне нужно было узнать, что произошло с Клэр.

Дважды я пытался прорваться к востоку, но наталкивался на маттерсоновских бандитов, поэтому вынужден был отступить и попытался обойти их. С третьей попытки мне это удалось, и когда я добрался до дома, то страшно устал. Тем не менее, я не утратил бдительности и проявлял чрезвычайную осторожность.

В сумерках я выбрался на склон против дома, улегся и некоторое время наблюдал за ним. Кажется, там все было спокойно, и я с сожалением отметил, что огонь в доме не горит. Следовательно, и Клэр там не было. Но старый Вейстренд, видимо, был на месте, так как в его домике ярко горел свет.

Я подобрался к нему путаными путями, все время оглядываясь, и сначала заглянул к Вейстренду в окно. Надо было убедиться, что он один. Старик сидел перед печкой в облаках сизого дыма от трубки, и я, обойдя дом вокруг, хотел уже было войти, но дверь, вопреки обыкновению, оказалась заперта. Это меня удивило.

— Кто там? — послышался голос Вейстренда.

— Бойд.

Я слышал, как он, шаркая подошвами, подошел к двери.

— Кто, вы сказали?

— Боб Бойд. Откройте, Мэтью.

Он отодвинул щеколду, дверь немного приоткрылась, и луч света упал на меня. Тогда он открыл дверь пошире.

— Входите, входите быстрее.

Я перешагнул через порог, а он захлопнул дверь и задвинул щеколду. Затем он повесил на крюк только что снятое им ружье.

— Они вас беспокоят, Мэтью?

Он повернулся, и я увидел его лицо. Оно было в синяках и царапинах.

— Да, — сказал он мрачно, — меня беспокоили. Что это за чертовщина происходит кругом, Бойд?

Я сказал:

— Говард Маттерсон сорвался с цепи и охотится за моей головой. И своих ребят он настроил против меня. Он сказал им, что я вышиб дух из старого Булла.

— Вправду вышибли?

Я посмотрел на него.

— Чего я буду бить старика? Говарда теперь-то уж я растерзал бы, но это другое дело. У старого Булла был сердечный приступ. И я это видел, как и Мак Дугалл. И Говард тоже, но он все время лжет.

Мэтью кивнул головой.

— Я тебе верю.

Я спросил:

— Кто вас побил, Мэтью?

Он уставился в пол.

— Я дрался со своим собственным сыном, — сказал он, и руки его сжались в кулаки. — Он поколотил меня. Я всегда думал, что сумею справиться с ним, но он меня поколотил.

Я сказал:

— Я позабочусь о нем. Он у меня второй по счету. А что произошло?

— Он приходил сюда с Говардом три дня назад, — сказал Мэтью. — Они прилетели на вертолете. Интересовались, нет ли тут тебя поблизости. Затем Говард сказал, что хочет обыскать дом мисс Трэнаван, а я сказал, что он не имеет права этого делать. Тогда он заявил, что наверняка вы там прячетесь, а я спросил его, не считает ли он меня лжецом. — Мэтью пожал плечами. — И пошло, и поехало, слово за слово, а кончилось тем, что сын ударил меня. Мы подрались. — Он поднял голову. — Он поколотил меня, мистер Бойд, но в дом я их не пустил. Я взял это самое ружье и приказал им убираться к черту.

Старик с поникшим видом опустился на стул перед огнем, и я почувствовал к нему жалость.

— И больше они ничего не предпринимали?

— Нет, ничего. У меня даже появилась мысль убить Джимми, и я мог бы нажать спусковой крючок, он знал это. — Старик посмотрел на меня полными горечи глазами. — Он совсем сошел с ума Я подозревал, что рано или поздно это случится, но не думал, что наступит момент, когда мне захочется убить собственного сына.

— Очень сожалею, что так случилось, — сказал я. — А что, Говард никак не пытался вмешаться?

— Нет, — сказал Мэтью с презрением. — Он просто стоял и хохотал, как жена, когда мы дрались, но перестал хохотать, когда я направил на него ружье.

Это было похоже на Говарда. Я снял свой рюкзак и опустил его на пол.

— Вы не видели в последнее время Клэ… ээ… мисс Трэнаван?

— Целую неделю не видел, — ответил он.

Я вздохнул и сел. Значит, с тех пор, как все это началось, Клэр не была дома, и неизвестно, где она и что делает.

Мэтью посмотрел на меня сочувственно.

— Вы устали, — сказал он. — Я тут все рассказываю о своих неприятностях, но у вас их, видимо, больше.

Я сказал:

— Меня преследуют вот уже шесть дней. Эти леса кишат ребятами, которые надеются поймать меня и выбить из меня мозги. Если хотите заработать тысячу долларов, Мэтью, все, что нужно, — донести на меня Говарду.

— На что мне тысяча долларов? — проворчал он. — Вы голодны?

Я улыбнулся.

— Трех поросят я бы сейчас съел, но не больше, аппетит что-то пропал.

— У меня есть жаркое. Сейчас подогрею. Минут через пятнадцать будет готово. А пока приведите себя в порядок. — Он вынул из коробки связку ключей и бросил ее мне. — Это от большого дома. Пойдите примите ванну.

Я подбросил ключи на ладони.

— А Говарду вы их не дали.

— Говард — это другое дело, — сказал он. — Он же не друг мисс Трэнаван.

Я принял горячую ванну, сбрил недельную щетину и почувствовал себя человеком. Когда я вернулся в домик Мэтью, на столе меня уже ждала тарелка с едой, на которую я тут же набросился и, проглотив все в мгновение ока, попросил добавки.

Мэтью улыбнулся и заметил:

— Вам полезно жить на воздухе.

— Только не так, как в последние дни, — сказал я и достал из кармана куртки ружейные патроны. — Это заряды на медведя, Мэтью.

Он взял один из патронов, осмотрел его и в первый раз при мне смачно выругался.

— Вот сволочи! Я с таким зарядом и на оленя бы не пошел. — Он взглянул на меня. — Старый Булл, наверное, умер.

Я не думал о нем все это время и похолодел.

— Надеюсь, что нет, — сказал я искренне. — Надеюсь, что он поправится. Он единственный человек, который может вытянуть меня из этой ямы. По крайней мере, он может сказать этим лесорубам, что я не трогал его. Без него мне не стряхнуть Говарда со своего загривка.

— Ну разве не смешно, — заговорил Мэтью голосом совсем не веселым, а наоборот, очень грустным, — я никогда не любил Булла, но у нас с ним есть много общего. Наши сыновья оба взбесились.

Я ничего не ответил на это, что тут можно сказать, в самом деле? Я покончил с едой, выпил кофе и почувствовал себя гораздо лучше. Мэтью сказал:

— Постель для вас готова. Вам надо хорошо поспать. — Он встал и взял ружье. — Пойду огляжу окрестности, чтобы вас ничто не побеспокоило.

Я бухнулся в мягкую кровать и сразу же провалился в сон. Проснулся я от ярких лучей солнца, бьющих мне в лицо. Я встал, оделся и вышел в большую комнату. Мэтью не было, но на печи стоял кофейник, а рядом — сковорода с яичницей и ветчиной.

Я выпил чашку кофе и только успел приняться за яичницу, как услышал снаружи чей-то топот. Схватив ружье, я подбежал к окну. Мэтью мчался к дому изо всех сил. Он рванул дверь и выпалил задыхаясь:

— Там куча парней… за мной… не больше десяти минут…

Я быстро надел куртку и рюкзак, который показался мне потяжелевшим.

— Я там кое-что положил, — сказал Мэтью. — Извините, все, что смог.

— Вы можете еще кое-что, — заговорил я быстро. — Доберитесь до Форт-Фаррелла, свяжитесь с Гиббонсом, расскажите ему, что здесь происходит. Постарайтесь разузнать что-нибудь о Мак Дугалле и Клэр. Сможете?

— Я отправлюсь туда сразу же, — сказал он. — Но вы лучше уходите скорее. Эти парни бежали быстро.

Я вышел из домика и бросился к деревьям, к тому месту на холме, откуда я предыдущей ночью наблюдал за домом. Добравшись туда, я достал бинокль.

Они уже появились. По крайней мере, шесть человек сновали в округе домика Мэтью, заходили в него, вели себя как хозяева. Я видел, как они ворвались в дом Клэр и обыскивали его. Я недоумевал, откуда им стало известно, что я был в нем, и понял, что они, наверное, выставили наблюдателя. Он и заметил огонь, горевший в доме, когда я принимал ванну.

Я выругал себя за эту идиотскую оплошность, но предаваться раскаянию было поздно. Именно такие дурацкие ошибки обыкновенно выдают преследуемого человека, и мне в будущем лучше было бы их не повторять.

Один из парней подошел к «пикапу» Мэтью, и я закусил губу. Он открыл капот, сунул туда руку и вытащил что-то похожее на связку макарон — автомобильную электропроводку. Теперь Мэтью не скоро сможет попасть в Форт-Фаррелл или куда-либо еще.

Глава 11

I
Погода испортилась. Поползли низкие облака, пошел дождь, затем облака просто опустились на землю, и мне пришлось идти в тумане. Это было и хорошо и плохо. Плохая видимость означала, что меня не так просто теперь обнаружить, а о проклятом вертолете и речи быть не могло. С другой стороны, я весь промок, но не решался зажечь костер, чтобы просушиться. Влажные складки одежды стали натирать мне тело; вдобавок я простудился и чихал, что могло оказаться в какой-то момент даже опасным.

Работа говардовского штаба улучшилась. Меня зажали на небольшой территории не более чем в три квадратные мили, постепенно и неуклонно сжимая вокруг меня петлю. Бог знает, сколько теперь народу было в распоряжении Говарда, но явно слишком много на меня одного. Трижды я пытался под прикрытием тумана выйти из окружения, но трижды терпел неудачу. Парни теперь не боялись использовать ружья, и в последней попытке меня чуть не изрешетили крупной дробью. Я отделался царапиной на бедре. Отойдя к своей норе, где я скрывался, я заклеил царапину пластырем. Нога немного болела, но это, к счастью, не сказалось на скорости передвижения.

Я промок, продрог, чувствовал себя несчастным и, само собой разумеется, проголодался. Мне показалось, что я дошел до ручки. Теперь я был готов лечь прямо на землю и заснуть где угодно, и пусть они приходят и хватают меня. Но все же я помнил, что со мной тогда сделают, и не имел намерения остаться на всю жизнь калекой — и тоже в том только случае, если Говард удовлетворился бы этим. От таких мыслей я встряхивался, вставал и снова шел, пробираясь сквозь туман и настойчиво пытаясь найти выход из сужающегося круга.

И вдруг я чуть не споткнулся о медведя. Он зарычал, попятился и встал во весь свой восьмифутовый рост, двигая передними лапами с крепкими когтями и обнажая зубы. Я отбежал на приличное расстояние, чтобы обдумать ситуацию.

О медведях-гризли ходит много нелепых слухов, больше, чем о каком-либо другом животном, за исключением волка Взрослые люди поведают вам ужасающие подробности о своих встречах с гризли; расскажут о том, что гризли нападают на человека, как только увидят его; о том, что гризли бегают скорее лошади, валят наземь деревья и вообще быстро приходят в бешенство без всякой причины. Правда состоит в том, что гризли, как и всякое другое животное, имеет достаточно здравого смысла, чтобы не связываться с человеком без серьезных на то оснований. Действительно, они бывают в плохом настроении весной после зимней спячки, но то же самое можно сказать и о людях, когда они вылезают из постели. И еще весной их мучает голод.

Но сейчас было лето, и именно тот его пик, которого вообще достигает лето в Британской Колумбии. И этот гризли на вид был сыт и упитан. Он вернулся в прежнее положение, встал на четыре лапы, и к прежнему занятию — выкапыванию каких-то корешков. Время от времени он косил на меня глазом и ворчал, показывая, что он меня вовсе не испугался.

Я зашел за дерево, чтобы не тревожить его и заодно сообразить, что мне делать. Я, конечно, мог просто взять и уйти, но у меня возникла идея — использовать медведя в качестве своего союзника, конечно, если удастся привлечь его на свою сторону. Не каждый выдержит нападение гризли.

Ближайшие маттерсоновские бойцы находились не более чем в полумиле от этого места и медленно приближались. Естественно, что медведь будет уходить от них. Они, как я заметил, передвигались довольно шумно, и он вскоре должен был их услышать. Что касается меня, то я научился скользить по лесу бесшумно: в той ситуации, в которой я очутился, другого мне ничего не оставалось, иначе я был бы давно уже мертв.

Мне предстояло заставить медведя, вопреки его естественному желанию, бежать в другую сторону — навстречу надвигающимся людям. Но как это осуществить? Его же нельзя просто шугануть, как корову, а решение принимать надо было быстро.

После минутного раздумья я достал несколько ружейных патронов и начал ковырять их ножом. Пули и дробь я выбрасывал, а порох собирал в перчатку, чтобы он сохранился сухим. Затем я наклонился и ножом разворошил слой хвои. Сосновые иглы не впитывают воду, она скатывается с них, как с утки, и мне не пришлось долго искать, где набрать хорошего горючего материала.

Все это время я не спускал глаз с братца медведя, аппетитно чавкавшего в стороне и в свою очередь косившего глазом в мою сторону. Он вроде бы не собирался нападать на меня, пока я не беспокоил его, во всяком случае, так мне казалось. Тем не менее, я облюбовал себе дерево, на которое можно было бы легко взобраться в случае необходимости. Из кармана рюкзака я извлек геологическую карту и блокнот. Я разодрал карту на бумажные полосы, а из блокнота вырвал все страницы и изготовил бумажные жгуты. Затем, пересыпая эти жгуты порохом и обложив их сосновой хвоей, я соорудил основу для костра. Я сделал пороховую дорожку, подведя ее к трем ружейным патронам.

После этого я прислушался, но, не услышав ничего подозрительного, продолжил свою работу. Я стал обходить медведя по окружности и, пройдя примерно шестую ее часть, заложил таким же образом новый заряд, потом, уже на противоположной стороне, — еще один. Медведь ворчал, глядя на меня, пятился, но я ближе к нему не подходил, и он успокоился.

Заложив заряды, я стал ждать, когда маттерсоновские ребята приблизятся еще. Медведь должен был их учуять и дать мне знак, а пока я просто стоял, держа в руках ружье, и терпеливо ждал, не сводя глаз с животного.

Наконец, когда я еще ничего не слышал, медведь что-то учуял, заволновался, шумно понюхал воздух, затем, заворчав, отвернулся от меня в другую сторону. Я достал спички. Благодаря своему опыту я знал, как их хранить сухими, — я заливал коробок парафином, и они хранились как бы в парафиновом кирпичике. Я отодрал три спички и приготовился их зажечь.

Медведь стал пятиться назад, в мою сторону. Он беспокойно оглянулся, чувствуя, что он в какой-то ловушке, а когда гризли испытывает это чувство, лучше всего быть от него подальше. Я наклонился, чиркнул спичкой по коробку и бросил ее на пороховую дорожку. Порох с треском вспыхнул, а я сломя голову помчался к другому заряду, крича во все горло.

Медведь приступил к действиям и уже несся прямо на меня, но взрыв патрона заставил его резко остановиться.

Сзади медведя послышались возбужденные крики — кто-то тоже услышал выстрел.

Медведь растерянно повертел головой, снова начал двигаться в мою сторону, но в первом заряде взорвался еще один патрон, и это ему не понравилось. Он отвернулся от меня, не прекращая ворчать, а я в это время зажег второй заряд и побежал к третьему.

Мишка просто не знал, что делать, — с одной стороны его подстерегала опасность в виде приближавшихся людей, с другой — в виде громких будоражащих звуков. Вновь раздались людские крики, и он, видимо, принял решение поворачивать от них, но тут для него разверзся ад: патроны стали рваться один за другим, словно на войне.

Нервы гризли сдали, он опять отвернулся от меня и пустился бежать. Я еще наподдал ему, выпустив по его заду из ружья порцию мелкой дроби, и бросился следом за ним. Он мчался среди деревьев, как демон, вылетевший из преисподней, — полтонны устрашающей, дикой ярости. На самом деле он сам был безумно напуган, но именно в такие моменты гризли наиболее опасен.

Я увидел трех человек, стоявших внизу склона, с лицами, мгновенно побелевшими от ужаса при виде того, что неслось на них сверху. Для них это, наверное, выглядело как сплошные зубы и когти, да еще вдвое крупнее обычных — я представил себе, как потом они будут рассказывать обо всем в забегаловках, если доживут до этого. Они бросились врассыпную, но один замешкался, и медведь на ходу рванул по нему лапой. Тот закричал, падая на землю, но, к счастью для него, медведь не остановился, чтобы его растерзать.

Я тоже стремительно проскочил мимо. Но за медведем угнаться мне было трудно, он уже значительно опережал меня. Впереди послышался еще один вопль, затем прогремели два выстрела, и я выскочил на парня, стоявшего с ружьем, направленным в сторону убегавшего медведя. Он обернулся и, увидев меня, быстро сближавшегося с ним, выстрелил. Но патронов в стволах ружья уже не оказалось, оно сухо щелкнуло, и тут я на всей скорости врезался плечом в его грудь. Я сшиб его с ног, он распластался на земле, а я на ходу успел еще дать ему затрещину. Кое-чему я у медведя научился.

Я не останавливался в течение пятнадцати минут, пока не убедился, что меня никто не преследует. Я не сомневался в том, что они там сейчас ухаживали за тем, кого задел медведь. Хотя сделал он это походя, но когти-то ведь у него как стальные.

Туман поднимался, и я увидел своего приятеля гризли, прыгавшего по склону. Он замедлил ход, остановился и оглянулся. Я помахал ему рукой и свернул в сторону — с этим медведем в ближайшие пару дней мне встречаться больше не хотелось.

II
Погода улучшилась. Я вырвался из Говардова заколдованного круга, но не сомневался, что они опять пустятся за мной в погоню. Пока я мог передохнуть. После того как в течение целого дня я не видел и не слышал никого из преследователей, я решился убить антилопу, надеясь, что никто не заметит выстрела. Я освежевал ее и развел небольшой костер, чтобы поджарить печень, то, что быстрее всего готовится и лучше всего усваивается. Затем я подержал на огне полоски мяса и полусырыми уложил их в рюкзак. Остатки туши я спрятал и быстро снялся с места, опасаясь, что меня настигнут.

В этот раз я заночевал на берегу ручья, в первый раз с тех пор, как на меня началась охота. Это было вполне естественно для находящегося в лесу человека, но я давно уже не осмеливался на это из страха быть схваченным. Но теперь мне все осточертело, и я махнул рукой на возможные последствия. Напряжение последних дней начинало сказываться, и я, похоже, внутренне уже был готов к сдаче. Мне хотелось только одного: хорошо выспаться, и я был решительно настроен на то, чтобы это сделать, несмотря на риск проснуться и увидеть направленное на меня дуло.

Я нарезал лапника, чего тоже давно себе не позволял, не желая оставлять никаких следов, и даже запалил костерок. Конечно, я не дошел до того, чтобы раздеться, но расстелил свои простыни и растянулся на них, наевшись мяса и с кружкой кофе в руке. Все выглядело так же, как в мои лучшие времена.

В этот день я стал лагерем довольно рано, потому что от непрерывной ходьбы устал до предела, и к закату меня уже клонило в сон. Сквозь дремоту я услышал шум мотора и свист лопастей и усилием воли встряхнулся. Проклятый вертолет опять преследовал меня, и они, конечно, заметили мой костер, светивший во тьме как маяк.

Я просто-таки застонал от отчаяния, но заставил себя встать на ноги. Шум вертолета внезапно где-то к северу от меня исчез. Я потянулся и оглядел лагерь. Жаль было его оставлять, но ничего не поделаешь, надо было возобновлять гонку. Но тут мне в голову пришла такая мысль: а почему, собственно, я должен бежать? Почему бы мне не оставаться здесь и не принять бой?

В то же время сидеть сложа руки и быть пойманным, как птица, не имело смысла. И я кое-что придумал. Найти рядом бревно примерно моих размеров не составляло труда, и вскоре, закутанное в мои простыни, оно выглядело как спящий человек. Для усиления иллюзии я прицепил к нему леску, чтобы, дергая за нее, создавать впечатление движения человека во сне. Я нашел себе удобное место, откуда мог лежа управлять бревном, и испробовал свое изобретение. Оно обмануло бы и меня, если б я не знал, в чем дело.

Что бы ни случилось этой ночью, мне нужен был хороший свет, и я подбросил дров в костер, пока он не разгорелся как следует. И тут меня ожидал сюрприз. Треск ветки на расстоянии дал мне знать, что у меня гораздо меньше времени, чем я полагал. Я нырнул в укрытие и проверил там свое ружье — заряжено ли оно и есть ли у меня в кармане патроны. Поскольку огонь был рядом, стволы могли давать блики, и я обмазал их мокрой глиной. Затем я расположился поудобнее и стал ждать.

Кто-то уже был поблизости, а это означало или то, что вертолет шел впереди наземной группы, или то, что он высадил всего одну партию людей, то есть не больше четырех человек. Неразумность такой операции уже была подтверждена на практике, и я недоумевал, не собираются ли они повторить свою ошибку снова.

Сучок в лесу треснул снова, на этот раз гораздо ближе, и я напрягся, стараясь понять, с какой стороны последует нападение. То, что сучок треснул с западной стороны, не исключало возможности, что какой-нибудь более осторожный малый двигается с востока или, может быть, с юга. Мурашки поползли у меня по коже — я лежал на южной стороне, и прямо сзади меня уже, возможно, стоял кто-то, готовый вышибить из меня мозги. Я лежал на животе в крайне неудобной позиции, ноэто было необходимо, чтобы находиться вблизи от костра и в то же время не высовываться.

Я хотел было осторожно оглянуться, когда в поле моего зрения возник силуэт — кого-то или чего-то. Я затаил дыхание. Фигура подвинулась к огню, и я обомлел — это оказался Говард Маттерсон. Наконец я выманил лису.

Он тихо крался, аккуратно ступая, словно земля была покрыта яичной скорлупой. Вот он подошел к моему рюкзаку и склонился над ним. Определить принадлежность рюкзака не составляло труда: на нем стояла наклейка с моим именем. Я слегка потянул леску, бревно повернулось, и Говард выпрямился.

В следующую же секунду он вскинул ружье, и ночь раскололась от вспышек и грохота. Он один за другим всадил в бревно под простыней четыре заряда.

Холодный пот так и прошиб меня. Теперь я имел очевидное и окончательное доказательство того, что Говард Маттерсон стремится убрать меня с дороги самым решительным и зверским образом. Он подошел к моему ложу и носком ноги ткнул бревно. Я закричал:

— Говард, подлец, ты попался! Ты…

Но я не закончил фразу, так как он резко повернулся в мою сторону и вновь зарядил ружье. Вспышка огня ослепила меня. В ту же секунду сзади раздался дикий вопль, и чье-то тело с жутким хрипом рухнуло на землю. Я был прав, предполагая, что кто-то должен был идти с той стороны. Джимми Вейстренд стоял совсем рядом со мной, футах в шести. Говард поспешил нажать на спусковой крючок, и молодой Джимми получил полный живот свинца.

Я вскочил на ноги и выстрелил в Говарда, но глаза мои после вспышки во тьме видели плохо, и я промахнулся. Говард в изумлении смотрел на меня и тут же, не целясь, вновь нажал на крючок. Но выстрела не последовало, он забыл, что в его автоматической винтовке всего пять патронов, и курок только сухо щелкнул.

Должен признать, действовал он быстро. Одним прыжком он скрылся во тьме, и я услышал плеск воды — он, видимо, пересекал ручей. Я еще раз выстрелил в темноту, но, вероятно, опять не попал. Было слышно, как он с шумом продирался сквозь кусты на другой стороне ручья, потом звуки стали ослабевать, и скоро все стихло.

Я наклонился над Джимми. Он был мертв, как может быть мертв человек, а я уж этого повидал. Винтовка Говарда, вероятно, была заряжена патронами с этими проклятыми самодельными пулями, и Джимми получил одну прямо в центр живота. Она прошла через тело и вышибла кусок позвоночника. Кругом валялись разодранные внутренности.

Я выпрямился на дрожащих ногах, сделал несколько шагов в сторону, и меня вырвало. Все хорошее мясо, которое я недавно съел, оказалось на земле, подобно кишкам Джимми Вейстренда. Минут пять меня трясло, словно в лихорадке, затем я взял себя в руки. Я поднял ружье и зарядил его, выбрав патрон с той же пулей, что была у Говарда, — он заслужил всего самого лучшего. Затем я бросился в погоню.

Идти по его следам оказалось задачей не из трудных. Короткие вспышки моего фонаря освещали то примятую или грязную траву, то согнутые ветки. Но тут я сообразил, что при нем все еще оставалось ружье, которое он, по-видимому, перезарядил, так что, если я стану пользоваться фонарем, включая его хоть на секунду, его цель будет удобно подсвечиваться, и все, что ему придется сделать, — это подстеречь меня где-нибудь и нажать спусковой крючок. Для меня это означало бы верную смерть.

Я остановился и призадумался, в первый раз после того, как Говард начинил своими пулями бревно, — все ведь произошло так стремительно. Я перевел мой мозг на низкую передачу и начал спокойно рассуждать. По-видимому, вокруг меня сейчас никого, кроме Говарда, не было, иначе меня бы прикончили, когда меня выворачивало наизнанку над трупом Джимми Вейстренда. С вертолета, который должен был находиться не так уж далеко, сошли только двое.

Звук вертолета, когда он прилетел, резко прекратился в северной стороне, значит, где-то там он и сел. Я вспомнил, что как раз в этом направлении находилось удобное место для приземления: скалистая площадка с тонким слоем почвы на ней. Говард удалился в западном направлении, и он вряд ли хорошо ориентируется в лесу, значит, у меня есть хорошие шансы добраться до вертолета раньше него.

Я оставил его след и пошел в нужном мне направлении. Не отягощенный рюкзаком, я двигался быстро. После того как я столько протаскал его на себе за последние две недели, его отсутствие давало мне великолепное ощущение свободы и легкости. Оставляя рюкзак, я, конечно, рисковал. Без вещей, которые остались в нем, надежды на то, чтобы выжить в лесах, у меня не было. Но в то же время у меня появилось какое-то неодолимое предчувствие того, что я приближаюсь к развязке: либо я пройду через все это, либо потерплю поражение, что в данном случае означало пулю Говарда в моем животе, как у Джимми Вейстренда. Иначе он просто не смог бы меня остановить.

Я шел быстро и тихо, временами останавливаясь, чтобы прислушаться. Говарда я не слышал, но очень скоро до меня донесся свист воздуха, разрезаемого лопастями. Вертолет не только стоял на том самом месте, о котором я думал, но и был готов к взлету. По-видимому, пилот занервничал и завел мотор, когда услышал выстрелы.

Я решил действовать грамотно и сделал круг, чтобы подойти к вертолету с противоположной стороны. Выйдя на открытое место, я стал подползать к нему на четвереньках. Шум винта сделал мое приближение бесшумным, и я очутился рядом с пилотом, который стоял, глядя на юг, и ждал развития событий.

Для него события действительно стали развиваться стремительно. Я ткнул дуло ружья ему под ребра, и от неожиданности он подскочил на месте.

— Спокойно, — сказал я. — Это — Бойд. Знаешь, кто я?

— Угу, — произнес он нервно.

— Прекрасно, — сказал я. — Мы, кстати, встречались пару лет назад. В последний раз ты переправлял меня из долины Кинокси в Форт-Фаррелл. Теперь тебе придется сделать это еще раз. — Я сильнее нажал дулом на его бок. — Теперь сделай шесть шагов вперед и не оборачивайся, пока я не скажу. И не пытайся выкинуть какой-нибудь фокус, сам знаешь.

Он отошел на шесть шагов и остановился. Он мог бы свободно удрать от меня, скрыться в темноте безлунной ночи, но, должно быть, он сильно напугался. Я, видимо, пользовался уже определенной репутацией. Забравшись на пассажирское сиденье вертолета, я крикнул ему:

— Давай влезай.

Он вскарабкался в машину и занял свое место. Я сказал ему простым, обыденным тоном:

— Так, я не умею управлять этим механизмом, а ты умеешь. Значит, ты сейчас полетишь в Форт-Фаррелл и сделаешь это гладко и тихо, без затей. — Я вытащил свой охотничий нож, и его лезвие блеснуло в слабом свете приборной доски. — Это будет у тебя под боком, и если тебе придет вдруг в голову устроить катастрофу, помни, что ты будешь так же мертв, как и я. Мне сейчас жизнь безразлична, а ты, вероятно, относишься к ней иначе. Ясно?

Он кивнул.

— Ясно. Все будет как надо, Бойд.

Я произнес угрожающе:

— Для тебя — мистер Бойд. Ладно, взлетай и двигай, куда я сказал.

Он заработал рычагами и тумблерами, мотор заревел сильнее, лопасти завращались быстрее. И в это время на краю поляны что-то вспыхнуло, и одно из стекол разлетелось вдребезги. Я закричал:

— Взлетай быстрее, черт, а не то Говард Маттерсон снесет тебе голову.

Вертолет внезапно подпрыгнул, как испуганный кузнечик. Говард выстрелил еще раз, что-то дзынькнуло сзади меня, машина вздрогнула, но уже летела над темным прибоем моря лесов. Пилот перевел дыхание, и я почувствовал, как он расслабился в своем кресле. Я тоже немного расслабился, мы набрали высоту и взяли курс прямо на юг.

Путешествие по воздуху — чудесная вещь. Мы неслись вдоль долины Кинокси и уже через пятнадцать минут миновали плотину. Еще миль сорок, скажем, полчаса, и мы в Форт-Фаррелле. И действительно, вскоре показались огни. Я сказал:

— У Булла Маттерсона есть, наверное, вертолетная площадка?

— Да, рядом с домом.

— Садись там.

Мы пересекли Форт-Фаррелл, группу домов на окраине у озера и внезапно оказались над громадой фантастического замка Маттерсона. Когда вертолет приземлился, я сказал:

— Выключи мотор.

Когда винт остановился, наступила потрясающая тишина. Я спросил:

— Обычно кто-нибудь встречает тебя?

— Ночью нет.

Это меня устраивало. Я сказал:

— Ты оставайся здесь. Если я не обнаружу тебя, когда вернусь, то найду рано или поздно. Знаешь, чем это грозит?

— Я буду здесь, мистер Бойд, — сказал пилот дрожащим голосом. Мужеством он явно не отличался.

Я спрыгнул на землю, спрятал нож и, держа в руках ружье, направился к дому, силуэт которого смутно вырисовывался на темном небе. В доме кое-где горел свет, но большинство его обитателей, по-видимому, спали. Я не знал, сколько нужно обслуги, чтобы содержать в порядке такое здание, но решил, что сейчас в нем народу немного.

Я намеревался войти через парадную дверь, так как это был единственный знакомый мне вход. Когда я приближался к ней, она вдруг открылась, и полоска света легла на землю. Я отскочил в сторону и укрылся под крышей навеса, оказавшегося гаражом. Послышались голоса, и я весь обратился в слух.

Мужчина сказал:

— Помните, ему нужен покой.

— Конечно, доктор, — ответила женщина.

— Если что, сразу звоните мне. — Хлопнула дверь автомобиля. — Я буду дома всю ночь. — Мотор заурчал, зажглись фары. Автомобиль обогнул двор, на мгновение высветив внутренность гаража, и уехал по аллее. Парадная дверь дома тихо закрылась, и снова стало темно.

Я подождал, пока женщина вернется на свое место, и исследовал гараж. По первому впечатлению Маттерсоны были владельцами десяти автомобилей. В коротких вспышках моего фонаря я увидел большой «континентал» миссис Эдертон, «бэнтли» Булла Маттерсона, пару потрепанных «понтиаков» и спортивный «Астон Мартин». В глубине гаража свет фонаря выхватил из тьмы «шевроле» — это была старая побитая машина Мака. А рядом с ней стоял автомобиль Клэр!

Я судорожно сглотнул, теряясь в догадках, где же Клэр и Мак.

Не тратя больше времени даром, я вышел из гаража, смело подошел к двери и толкнул ее. Большой зал внизу был скупо освещен, и я на цыпочках прошел к лестнице и стал подниматься. Я решил идти к кабинету старика, в конце концов, это единственная комната в доме, которую я знал.

Внутри нее кто-то был. Дверь была приоткрыта, и сквозь щель в полутемный коридор пробивался свет. Я осторожно заглянул внутрь и увидел Люси Эдертон, открывавшую один за другим ящики стола Булла. Она увлеченно бросала на пол бумаги, которые уже покрывали его, как слой пыли. Я решил, что она самая подходящая фигура для моих планов, резко открыл дверь и в мгновение ока очутился рядом с ней. Прежде чем она смогла что-то сообразить, я оказался позади нее, сгибом локтя сжимая ей горло. Ружье я бросил на пол, покрытый мягким ковром.

— Тихо, без шума, — сказал я спокойно. В горле ее что-то забулькало, когда перед ее глазами очутилось лезвие ножа. — Где старик?

Я немного ослабил хватку, чтобы она глотнула воздуха и смогла говорить. Из ее горла вырвался шепот:

— Он… болен.

Я приблизил острие ножа к ее правому глазу — примерно на дюйм от зрачка.

— Я второй раз спрашивать не буду.

— В… спальне.

— Где она? Ладно, показывай. — Я спрятал нож в ножны и наклонился, не отпуская ее, за ружьем. — Если будешь шуметь, убью. Ваша семейка уже у меня в печенках сидит. Давай, где эта комната?

Я продолжал держать ее за горло и чувствовал, как дрожит ее худое тело. Я вытащил ее из кабинета. Рукой она махнула в сторону одной из дверей. Я сказал:

— Хорошо, поверни ручку и открой ее.

Как только она повернула ручку, я ногой открыл дверь и швырнул ее внутрь. Она приземлилась на колени и растянулась на толстом ковре. Я быстро вошел в комнату следом за ней, закрыл дверь и взял ружье наперевес, ожидая чего угодно.

«Что угодно» оказалось всего лишь медсестрой в аккуратном белом халатике, которая смотрела на меня широко открытыми глазами. Я не обратил на нее внимания и осмотрелся. Комната была большая, с окнами, занавешенными темными шторами. Громадная кровать стояла в тени. Ее полог был из того же материала, что и шторы, но отдернут.

Сестра дрожала мелкой дрожью, но оказалась отважной. Она встала и спросила:

— Кто вы такой?

— Где Булл Маттерсон? — спросил я.

В это время Люси Эдертон приподнялась, пытаясь встать на ноги. Я поставил ногу на ее зад и, толкнув, вернул ее в лежачее положение. Сестра задрожала еще больше.

— Вы не должны беспокоить мистера Маттерсона. Он очень болен. — И тихо добавила: — Он умирает.

Скрипучий голос донесся из постели:

— Кто это умирает? Вы говорите чепуху, девушка.

Сестра повернулась к Маттерсону.

— Вам нужно лежать тихо, мистер Маттерсон. — И, вновь обращаясь ко мне и глядя на меня умоляющими глазами, сказала: — Прошу вас, уходите.

Маттерсон спросил:

— Это вы, Бойд?

— Это я.

Его голос зазвучал насмешливо:

— Я так и думал, что вы объявитесь. Что задержало вас?

Я было собрался рассказать ему все, но он перебил меня раздраженным тоном:

— А почему я лежу в темноте? Молодая леди, ну-ка зажгите свет.

— Но, мистер Маттерсон, доктор…

— Делайте, что я говорю, черт возьми. Не волнуйте меня, а то знаете, что случится. Зажгите свет.

Сестра подошла к кровати и щелкнула выключателем. Лампа осветила лежащую на ней худую фигуру. Маттерсон сказал:

— Бойд, подойдите поближе.

Я поднял Люси с пола и подтолкнул ее вперед. Маттерсон хмыкнул.

— А, уж не Люси ли это? Наконец пришла навестить своего отца? Ладно, выкладывай все, Бойд. Сейчас я уже не боюсь шантажа. Поздновато.

Я обратился к сестре:

— Запомните. Вы сидите здесь абсолютно тихо и не пытаетесь покинуть комнату.

— Я не собираюсь покидать моего пациента, — ответила она сухо.

— Что вы там шепчетесь? — спросил Маттерсон.

Я подошел к его кровати, крепко держа Люси.

— Говард взбесился, там, на Кинокси. Он сколотил из ваших лесорубов банду линчевателей, подогрел их всех историей о том, что я будто бы побил вас. Они гоняли меня почти две недели. Но это не все. Говард убил человека. Сейчас он от нас в восьми часах ходьбы.

Маттерсон смотрел на меня без всякого выражения.

— А кого он убил? — спросил он бесцветным голосом.

— Парня по имени Джимми Вейстренд. Он не намеревался его убить, целился он в меня.

— Это тот парень, которого я видел на плотине?

— Да, тот. — Я бросил на кровать патрон. — Он был убит вот такой штукой.

Маттерсон зашарил по одеялу слабой рукой, и я вложил патрон в его пальцы. Он поднес его к глазам и сказал:

— Да, это надежный способ убийства. — Патрон выскользнул из его пальцев. — Я знал его отца. Мэтью — хороший человек. Целую вечность его не видел. — Он закрыл глаза, и я увидел, как по его щеке покатилась слеза. — Значит, Говард опять сделал это. О, я должен был знать, что это случится.

— Опять! — воскликнул я. — Мистер Маттерсон, это Говард убил Джона Трэнавана и его семью?

Он открыл глаза и посмотрел на меня.

— Кто ты, сынок? Ты Грант или мальчик Джона Трэнавана? Я должен знать.

Я покачал головой и сказал серьезно:

— Я не знаю, мистер Маттерсон. Я действительно не знаю. Я потерял память в автокатастрофе.

Он слабо кивнул.

— Я думал, она вернулась к тебе. — Он помолчал, в горле его что-то клокотало. — Они были все сожжены, черные тела, живое мясо… Я не знал. Боже, помоги мне! — Его глаза смотрели куда-то в пространство, в далекое прошлое и видели ужасное зрелище катастрофы на дороге к Эдмонтону. — При опознании я рискнул, я думал, так будет лучше.

«Кому лучше?» — подумал я с горечью, но не допустил, чтобы горечь окрасила мои слова, и спросил ровным голосом:

— Мистер Маттерсон, кто убил Джона Трэнавана?

Медленно он приподнял худую руку и указал дрожащим пальцем на Люси Эдертон:

— Она убила. Она и ее беспутный братец.

Глава 12

I
Люси Эдертон резко дернулась и, вырвавшись из моей хватки, побежала к двери. Старый Булл, хотя был очень слаб, вложил все свои силы в короткую команду:

— Люси!

Она остановилась в центре комнаты. Маттерсон холодно сказал:

— Чем заряжено твое ружье?

— Рифлеными пулями, — ответил я.

Голосом, еще более холодным, он продолжал:

— Даю свое согласие на то, чтобы пришить ее такой пулей, если она сделает еще один шаг. Слышишь, Люси? Мне бы самому надо было это сделать двенадцать лет тому назад.

Я сказал:

— Я столкнулся с ней в вашем кабинете, где она рылась в бумагах. Наверное, она искала ваше завещание.

— Похоже на то, — сказал старик саркастически. — Я породил дьяволов. — Он поднял руку. — Девушка, подключите телефон сюда.

Сестра вздрогнула от прямого обращения к ней. Все, что здесь происходило, было для нее слишком неожиданно. Я сказал:

— Подключайте, подключайте побыстрее.

Она взяла аппарат, поднесла его к кровати и соединила с розеткой, которая находилась рядом с ней. Я спросил у нее:

— У вас есть чем писать?

— Ручка? Есть.

— Записывайте все, что услышите здесь. Возможно, вам придется выступать на суде.

Маттерсон возился с телефоном, но не совладал с ним. Махнув рукой, он обратился ко мне:

— Соедини меня с Гиббонсом.

Он дал мне номер, я набрал его и поднес трубку к его уху. Сначала была пауза, потом он сказал:

— Гиббонс, это Маттерсон… Да черт с ним, с моим здоровьем. Слушайте: приезжайте сейчас же ко мне… Здесь произошло убийство… — Его голова упала на подушку, я взял трубку и положил ее на рычаг.

Все это время я продолжал держать ружье, направленное в сторону Люси. Она стояла, вытянув руки по швам, белая как мел, неестественно спокойная. Только правая ее щека все время дергалась. Маттерсон заговорил тихим, низким голосом, и я подтолкнул сестру поближе, чтобы ей лучше было слышно. Старик говорил медленно, поэтому ей не составляло труда записывать все подробно.

— Говард всегда завидовал Фрэнку, — начал он. — Молодой Фрэнк был хорошим парнем, и все было при нем: ум, сила, любовь окружающих, все, чего не было у Говарда. Он получал хорошие отметки в колледже, а Говард плавал на экзаменах; у него были девушки, которые даже не смотрели в сторону Говарда, и он, наконец, скорее всего, стал бы во главе дела, когда мы с Джоном сошли бы со сцены. И не потому, что Джон Трэнаван просто предпочел бы Говарду своего сына, нет, речь шла о более подходящем кандидате. И я со своей стороны тоже выбрал бы Фрэнка, и Говард это знал.

И он убил Фрэнка. И не только его — он убил Джона и его жену. Ему был двадцать один год, и он стал трижды убийцей. — Маттерсон вздохнул и слабо пошевелил рукой. — Не думаю, что он сам это придумал, идея была ее. У Говарда не хватило бы мужества пойти на такое дело самому, на это его толкнула Люси. — Он повернул голову и посмотрел на нее. — Говард был похож на меня, немного, но все-таки. А эта пошла в мать. — Он вновь обратился ко мне: — Ты знаешь, что моя жена покончила с собой в сумасшедшем доме?

Я помотал головой, чувствуя жалость к старику. Он говорил о своих детях в прошедшем времени так, будто они уже умерли.

— Да, — тяжело произнес он, — я думаю, что Люси такая же сумасшедшая, как и ее мать к концу жизни. Она видела, что перед Говардом стоит проблема, и она решила все в своем духе — безумно. Молодой Фрэнк был для Говарда препятствием — значит, надо просто избавиться от него, чего проще? То, что оказались убиты старый Джон и его жена, — событие случайное. Целью был не Джон, целью был Фрэнк!

Меня вдруг охватил озноб — в этой большой, теплой, с батареями центрального отопления комнате, — озноб ужаса. Я посмотрел на Люси Эдертон. На ее лице ничего не отразилось, словно все, что было сказано, не касалось ее ни в малейшей мере. И то, что в машине еще оказался некий попутчик Грант, тоже было случайным событием, не имевшим никакого значения.

Маттерсон вздохнул:

— Итак, Люси подбила Говарда на это дело, причем, я полагаю, без особого труда. Он всегда был слабовольным и испорченным мальчишкой. Они взяли мой «бьюик», последовали за Трэнаванами по Эдмонтонской дороге и столкнули их со скалы вниз умышленно и хладнокровно, воспользовавшись тем, что Джон знал и мою машину, и их самих.

Я выдавил из себя:

— Кто вел машину?

— Не знаю. Никто этого теперь не скажет. «Бьюик», конечно, пострадал, и скрыть от меня это было невозможно. Все стало ясно, как дважды два. Я припер Говарда к стенке, и он потек, как мокрый бумажный пакет.

На некоторое время старик замолчал. Потом сказал:

— Что я мог сделать? Ведь это мои дети! — В голосе его зазвучали умоляющие ноты. — Разве отец отдаст своих детей в руки судей за убийство? И я стал их соучастником. — Теперь он заговорил тоном самоосуждения. — Я стал их покрывать, прости меня Бог. Я скрыл их за стеной из моих денег.

Я спросил:

— Это вы посылали деньги в госпиталь, чтобы помочь Гранту?

— Мое сердце разрывалось, — сказал он. — Я не хотел, чтобы на моей совести оказалась еще одна смерть. Да, я посылал деньги, это все, что я мог сделать. Но я, кроме того, не хотел терять тебя из виду. Я знал, что ты лишился памяти, и до смерти боялся, что она вернется к тебе. Я нанял частного детектива следить за тобой, но он как-то упустил тебя. Наверное, когда ты сменил имя. — Его руки судорожно хватали одеяло. — И я боялся, что ты можешь начать свое расследование в попытке вернуть себя. Я должен был как-то действовать, и я решил избавиться от имени Трэнавана: странное имя и легко западает в память. Джон и его семья были единственными Трэнаванами в Канаде, за исключением Клэр, и я знал, что, если ты наткнешься на это имя, ты можешь им заинтересоваться, и я постарался уничтожить его. Как ты на него вышел?

— Трэнаван-парк, — ответил я.

— Ах, да, — он усмехнулся. — Я и его хотел переименовать, но эта старая кляча, Давенант, не дала. Она, пожалуй, единственный человек в Форт-Фаррелле, который ни черта не боится меня. Независимый источник дохода, — пояснил он. — Как бы то ни было, я продолжал строить свою компанию. Бог его знает, для чего, но в то время это мне представлялось самым важным делом. Мне очень недоставало Джона, он всегда был мозгом нашего предприятия, но тут мне попался Доннер, и дела наши пошли очень успешно.

Судя по тону, каким он это говорил, раскаяния в том, как он вел свои дела, у него не было. Он оставался таким же крутым, неразборчивым в средствах, хотя по-своему и честным. Послышался звук быстро подъехавшего автомобиля: шелест гравия, скрип тормозов. Я обратился к сестре:

— Все записали?

Она посмотрела на меня несчастными глазами.

— Да, но лучше б всего этого не было.

— Я тоже этого хочу, дитя мое, — сказал Маттерсон.

— Мне бы следовало самому прикончить эту парочку двенадцать лет тому назад. — Он протянул руку и дернул меня за рукав. — Ты должен остановить Говарда. Я знаю его. Он теперь будет убивать, пока с ним не покончат. Он легко теряет голову и совершает ужасные ошибки. Он будет убивать и убивать, думая, что находит выход из положения, и не соображая, что увязает все глубже.

Я сказал:

— Оставим это сержанту Гиббонсу, он все-таки профессионал.

Внизу раздался стук в дверь. Я кивнул сестре.

— Пойдите встретьте его. Я не могу отлучаться, пока она здесь.

Я имел в виду Люси Эдертон, с которой не спускал глаз. Ее лицо продолжало спазматически дергаться. Когда сестра вышла, я обратился к ней:

— Так, Люси. Где они? Где Клэр Трэнаван и Мак Дугалл?

Холодок пробежал у меня по спине. Я боялся за них, боялся, что эта безумная женщина убила их. Маттерсон вяло пробормотал:

— Господи, еще кто-то?

Я не ответил ему.

— Люси, где они? — повторил я. У меня не было к ней жалости, я знал, что пойду на все, чтобы вырвать у нее ответ. Я вытащил охотничий нож. — Если ты мне не скажешь, Люси, я выпотрошу тебя так же, как потрошу дичь, с той только разницей, что тебе придется все это хорошенько прочувствовать.

Старик ничего не говорил, но дыхание его участилось. Люси тупо смотрела на меня. Я сказал:

— Ладно, Люси, ты сама этого хотела.

Я должен был получить от нее ответ как можно быстрее, прежде чем появится Гиббонс. Он не одобрил бы моих методов добычи информации.

Люси вдруг захихикала. Это было тихое идиотское хихиканье, которое, сотрясая все ее тело, переросло в дикий маниакальный хохот.

— Я скажу, — завопила она. — Я заперла эту шлюху в кладовой и старого дурака вместе с ней. Я хотела убить их обоих, да Говард мне не дал, идиот, черт бы его побрал.

Гиббонс слышал все это. Он открыл дверь, когда она стала хохотать, и стоял у входа с побелевшим лицом. Я почувствовал страшное облегчение и сказал, обращаясь к нему:

— Сестра уже рассказала вам?

— Да, кое-что. — Он помотал головой. — Не могу в это поверить.

— Но вы ведь и сами уже кое-что слышали. Она посадила Клэр Трэнаван и Мак Дугалла в какую-то камеру в этом мавзолее. Советую вам надеть наручники на нее, и следите за ней — это убийца.

Я держал ее под прицелом до тех пор, пока он не сковал ей руки, затем бросил ему ружье и сказал:

— Сестра вам все опишет в деталях, а я пойду на поиски Клэр и Мака. — Потом посмотрел на старика, чьи глаза были закрыты, он, видимо, мирно спал. — Нет, сначала взгляните на пациента, — сказал я сестре, — я бы не хотел сейчас его потерять.

Я выбежал из комнаты и помчался вниз по лестнице. В холле я увидел человека в халате, стоявшего с озадаченным видом. Он, шаркая ногами, подошел ко мне и спросил с акцентом, выдававшим в нем англичанина:

— Что это за суматоха? Почему у нас полиция?

— Вы кто? — спросил я его.

Он подтянулся и ответил:

— Я дворецкий мистера Маттерсона.

— Хорошо, у вас есть дубликаты ключей от кладовой?

— Сэр, я не знаю, кто вы…

— Я из полиции, — проговорил я нетерпеливо. — Ключи!

— У меня есть набор всех ключей в буфетной.

— Принесите их. И поскорее.

Я пошел за ним и проследил, как он достает ключи из шкафа, содержимое которого пришлось кстати в какой-нибудь слесарной мастерской. Затем я заставил его бегом спуститься в подвал, где находились кладовые, под стать всему дому — громадные и в основном пустые. Пока мы осматривали их, я время от времени кричал, и наконец до моего слуха донесся слабый голос.

— Вот, — сказал я ему. — Откройте ту дверь.

Он сверился с номером, выбитым на двери, неторопливо стал отыскивать в связке соответствующий ключ, а я стоял, прямо-таки дрожа от нетерпения. Дверь со скрипом открылась, и Клэр очутилась в моих объятиях. Когда мы оторвались друг от друга, я увидел, что она в грязной одежде, впрочем, не более грязной, чем моя, что лицо ее тоже в грязи, лишь тонкие светлые полоски оставались там, где текли слезы.

— Слава Богу! — воскликнул я. — Слава Богу, ты жива!

— Маку нехорошо, — сказала она, поворачиваясь назад, и всхлипнула. — Они не кормили нас. Говард иногда заходил, но вот уже пять дней, как мы его не видели.

Конечно, со стороны Люси было естественным не кормить людей, которых она считала мертвыми.

Я обратился к дворецкому, застывшему рядом с открытым ртом.

— Пошлите за врачом и за каретой «скорой помощи». И поскорее, черт возьми.

Он зашлепал по коридору, а я вошел внутрь посмотреть на Мака. Он часто и неглубоко дышал, пульс был слабым. Я взял его на руки, он весил не больше, чем ребенок, и поднялся с ним по лестнице в холл. Клэр шла сзади. Дворецкий был там, и я обратился к нему:

— Спальню. Затем еды на шестерых, большой кофейник и галлон воды.

— Воды, сэр? — спросил он.

— Ради Бога, не повторяйте за мной. Да — воды.

Мы уложили Мака в постель, и к этому времени дворецкий уже поднял на ноги весь дом. Я предупредил Клэр, чтобы она не пила сразу слишком много воды, и она набросилась на холодные котлеты так, словно голодала не пять дней, а пять недель. Я подумал, что, в конце концов, моя жизнь на Кинокси не столь уж плоха.

Мы оставили Мака на попечение врача и пошли разыскивать Гиббонса, который, как выяснилось, сидел на телефоне, пытаясь убедить кого-то в невероятном.

— Да, — говорил он. — Он где-то в долине Кинокси. У него ружье с самодельными пулями. Да, да, Говард Маттерсон. Конечно, я уверен. Мне это сказал сам Булл. — Он взглянул на меня и добавил: — Тут у меня есть один, в которого Говард стрелял. — Он вздохнул, но потом повеселел, так как смысл его слов дошел, видимо, наконец до кого-то на том конце линии. — Теперь слушайте, — продолжал он. — Я сейчас сам выезжаю на Кинокси, но вряд ли я его обнаружу, мало ли где он ходит. Мне нужно подкрепление, надо будет поставить кордоны в лесах.

Я печально улыбнулся Клэр. Все происходило так же, как со мной, только на этот раз во время охоты на человека я был в другой группе, не той, которую ловят. Гиббонс отдал еще кое-какие распоряжения и закончил:

— Позвоню вам непосредственно перед выездом. Может, раздобуду еще какую-нибудь информацию. — Он положил трубку. — Это просто уму непостижимо, черт возьми!

— Это вы мне говорите? — сказал я усталым голосом и сел. — Вам удалось поговорить с Буллом?

Гиббонс кивнул, и на лице его появилось смешанное выражение отчаяния и ужаса.

— Он дал мне специальное указание, — сказал он. — Я должен стрелять в Говарда и убить его на месте, словно бешеную собаку.

— Булл недалек от истины, — сказал я. — Вы ведь видели Люси. Она же совсем сумасшедшая.

Гиббонс передернул плечами, затем взял себя в руки.

— Ну, такого мы, конечно, не допустим, — заявил он. — Я доставлю его живым.

— Не делайте из себя героя, — посоветовал я. — Не забывайте, что у него автоматическое пятизарядное ружье с рифлеными пулями. Он почти развалил Джимми Вейстренда надвое одним выстрелом. — Я пожал плечами. — Впрочем, вы профессионал, вам виднее.

Гиббонс повертел в руках несколько листков бумаги.

— А это что, все правда? Об убийстве Трэнаванов?

— Это буквальная запись того, что сказал Маттерсон. Я — свидетель.

— Ладно, — сказал он. — Тут у меня есть карта. Покажите, где вы в последний раз видели Говарда.

Он развернул карту, и я наклонился к ней.

— Вот тут. Он сделал два выстрела по вертолету. Кстати, вы можете им воспользоваться. Он стоит за домом, и в нем, возможно, даже есть пилот. Если он откажется лететь на Кинокси, скажите, что я велю ему это сделать.

Гиббонс пристально посмотрел на меня.

— Эта сестра довольно путано рассказала мне о вас. Я так понимаю, что Говард и отряд лесорубов гонялись за вами в течение трех недель?

— Нет, это преувеличение, меньше двух.

— Почему же, черт возьми, вы не пришли ко мне?

И тут мной овладел смех. Я смеялся до тех пор, пока слезы не выступили у меня на глазах и не заболело в боку. Потом смех перерос в истерику, и ко мне позвали врача, чтобы он меня успокоил. Когда меня клали в постель, я все еще смеялся, но, как только голова моя коснулась подушки, тут же заснул.

II
Я проспал целый день, и когда проснулся, рядом сидела Клэр. Она повернулась ко мне в профиль, и я подумал, что никогда в жизни не видел ничего более прелестного. Она почувствовала, что я не сплю, и посмотрела на меня.

— Привет, Бойд, — сказала она.

— Привет, Трэнаван, — ответил я и с наслаждением потянулся. — Который час?

— Начало первого. — Она оглядела меня весьма критически. — Тебе не мешает привести себя в порядок. Ты давно не смотрелся в зеркало?

Я потер подбородок. Он был колючим, щетина подросла. Я предложил:

— А может, мне отрастить бороду?

— Только попробуй! — Она погрозила пальцем. — Вон там ванная комната. Я раздобыла тебе бритву.

— Надеюсь, я не оскорблю твою девичью скромность, — сказал я, отбрасывая в сторону одеяло. Я вылез из постели и прошел в ванную. Лицо, смотревшее на меня из зеркала, было лицом незнакомца, осунувшееся и дикое.

— Боже мой! — воскликнул я. — Недаром пилот наложил в штаны. При взгляде на меня небось и коровы прекратят доиться.

— Возьми мыло и помойся как следует, — сказала Клэр.

Я наполнил ванну и полчаса блаженствовал в ней, затем побрился и оделся. Причем в свою собственную одежду.

— Где ты ее взяла?

— Я попросила, чтобы ее привезли из дома Мака.

Только тут я о нем вспомнил.

— Как он?

— Ничего, все будет в порядке. Он такой же крепкий, как и Булл. А тот даже в таких обстоятельствах держится хоть куда.

— Я бы хотел, чтобы он выступил в суде, рассказал бы все. А потом пусть помирает.

— Не будь к нему так суров, Боб, — сказала Клэр серьезно. — Ему и так пришлось нелегко.

Я помолчал, потом спросил:

— Тебе сообщили все детали этого развлечения?

— Я думаю, большую часть. Я надеюсь, остальное расскажешь мне ты. Но это потом, дорогой. У нас еще много времени впереди. — Она прямо взглянула на меня. — Ну, ты уже понял, кто ты?

Я пожал плечами.

— А какая разница? Нет, Клэр. Я не ближе к разгадке, чем раньше, хотя продолжаю думать об этом. Между прочим, Грант по сравнению с семейкой Маттерсонов просто малек. Мелкая торговля наркотиками — и многочисленные убийства. Есть разница? Может, Грант был и не таким уж плохим парнем, в конце концов. В любом случае какая разница? Что касается меня — я просто Боб Бойд.

— Дорогой, именно в этом и я пыталась тебя убедить! — воскликнула Клэр, и мы минут пять провели в страстных объятиях. Когда мы оторвались друг от друга, я сказал, стирая со щеки помаду:

— Сейчас мне пришла в голову любопытная вещь. Ты знаешь, я ведь часто видел страшные сны, прямо скажем, жуткие кошмары, и я просыпался от них весь в поту и даже кричал во сне. Когда я в действительности оказался под страшным прессом, на Кинокси, с этими парнями, жаждавшими моей крови, и с Говардом с ружьем в руках, — я спал очень мало, а когда спал, совсем не видел снов. По-моему, это странно.

Клэр сказала:

— Вероятно, то обстоятельство, что ты подвергался реальной опасности, разрушило воображаемую реальность сна. Что в прошлом, то в прошлом, Боб. Сны ведь не могут причинить тебе зла. Надо надеяться, что они не вернутся.

Я усмехнулся.

— Теперь, если меня вновь посетят кошмары, они, вероятнее всего, будут связаны с воспоминанием об автоматическом ружье Говарда. Вот от чего можно было завопить.

* * *
Мы пошли навестить Мак Дугалла. Он находился под действием лекарств и пребывал в полузабытьи, но врач сказал, что в скором времени он поправится и что за ним ухаживает хорошенькая сестра. Мак все же нашел в себе силы подмигнуть мне и слабым голосом проговорил:

— В той кладовой я на минуту было подумал, что ты забыл обо мне, сынок.

Булла Маттерсона я не видел, при нем находился врач, а с ночной сестрой встретился. Я сказал ей:

— Прошу прощения за то, что так налетел на вас, мисс… э… э…

— Смитсон, — представилась она и улыбнулась. — Ничего, мистер Бойд.

— Я рад, что вы оказались хладнокровным человеком. Будь на вашем месте какая-нибудь наседка, она своим кудахтаньем подняла бы весь дом и разрушила бы мои планы.

— О, я ни при каких обстоятельствах не стала бы шуметь, — сказала мисс Смитсон, поджав губы. — Это плохо повлияло бы на здоровье мистера Маттерсона.

Я посмотрел на Клэр, которая едва сдерживала приступ смеха, и мы покинули жилище Маттерсона. Когда мы ехали по дороге в автомобиле Клэр, я взглянул в зеркало на хвастливое великолепие этого фальшивого замка и пожелал себе больше никогда его не видеть.

Клэр задумчиво сказала:

— Знаешь, сколько лет было Люси, когда они с Говардом убили дядю Джона, тетю Энн и Фрэнка?

— Нет.

— Ей было восемнадцать лет, всего восемнадцать. Как можно в восемнадцать лет совершить такое?

Я не знал, что ответить на это, и мы молча миновали Форт-Фаррелл и выехали на дорогу к дому Мака. Только перед самым поворотом к нему я вспомнил ужасную вещь. Стукнув рукой по рулю, я воскликнул:

— Боже мой! Я, наверное, сошел с ума. Я же никому не сказал о плывучей глине. Начисто забыл о ней.

Наверное, в этом не было ничего удивительного. Ведь я все время думал о другом: например, как избежать быть убитым. Да и откровения Булла Маттерсона также способствовали тому, чтобы эта самая глина выветрилась из моей головы. Я резко затормозил и хотел даже повернуть обратно, но потом передумал.

— Нет, лучше ехать к плотине. Там наверняка установлен полицейский пост, чтобы никого не пропускать в долину.

— Как ты думаешь, они уже поймали Говарда?

— Наверняка — нет. Он еще от них побегает.

Я включил передачу.

— Я подброшу тебя к дому.

— Нет, — сказала Клэр, — я еду с тобой на плотину.

Я посмотрел на нее и вздохнул. Упрямое выражение ее лица говорило о том, что она готова к отпору, а времени на то, чтобы спорить, не было.

— Ладно, — согласился я. — Но будь осторожна.

И мы помчались по дороге на Кинокси. Грузовиков на ней не оказалось, нам никто не мешал, но в полумиле от турбинного корпуса мы были остановлены флажком патрульного полицейского. Он подошел к нам.

— Дальше ехать нельзя.

— А что там происходит?

— Ничего такого, что касается вас, — терпеливо разъяснил он. — Просто поворачивайте назад и уезжайте.

— Мое имя — Бойд, а это — мисс Трэнаван. Мне нужно повидать вашего командира.

Он с любопытством посмотрел на меня.

— Так вы тот самый Бойд, который заварил всю эту кашу?

— Я заварил?! — воскликнул я с возмущением. — А разве не Говард Маттерсон?

— Да, пожалуй, так, наверное, — задумчиво протянул он. — Вам нужно найти капитана Краппера — он где-то у плотины. А если там нет, дождитесь его.

— Вы еще не поймали Говарда? — спросила Клэр.

— Насколько я знаю, нет, — ответил патрульный и отступил, давая нам дорогу.

Работы у турбинного зала все еще продолжались. Маленькие фигурки людей виднелись и на голой бетонной громаде плотины. В низу ущелья по-прежнему стояло море липкой жидкой грязи, взбитой грузовиками. Для двух из них оно оказалось непреодолимым, и они стояли, завязнув в грязи по колесные оси. Группа рабочих, поставив лебедку на высоком сухом месте, пыталась вытащить одну из них.

Я остановился рядом с большим автомобилем, в котором, как оказалось, сидел Доннер. Он посмотрел на меня без всякого выражения, затем вылез из машины. Мы вместе с Клэр подошли к нему.

— Доннер, вам грозит беда, — сказал я, проводя рукой в сторону турбинного корпуса и плотины.

— Беда! — с горечью отозвался он. — Это вы называете бедой? — Для человека, лишенного крови и нервов, каким всегда казался Доннер, это был просто эмоциональный взрыв. — Проклятые Маттерсоны поставили меня в дьявольски трудное положение!

Я понял, что его беспокоило. Он — один из тех людей, которые занимаются изготовлением пуль, а стреляют другие. Сам он никогда не рискнул бы нажать на спусковой крючок. В общем, прекрасная вторая рука Булла Маттерсона, но лишенная его мужества и решительности. И вот теперь, хоть и временно, он оказался во главе маттерсоновской империи, и это раздражало его, тем более что она явно разваливалась на части. Кроме того, вся ее история должна была скоро выплыть наружу, в частности манипулирование Фондом Трэнавана, и Доннер уже искал способ свалить на кого-нибудь всю вину.

В общем, это, видимо, не обещало больших хлопот Булл чувствовал себя плохо и уже не мог сопротивляться, а из убийцы Говарда сделать козла отпущения не составляло труда. Тем не менее, для Доннера наступило время испытаний. Меня, однако, его личные проблемы не волновали, надвигалась опасность посерьезнее. Я сказал:

— Беда гораздо большая, чем вы думаете. Вы читали мой отчет о геологии долины Кинокси?

— Это дела Говарда, — ответил он. — Я простой бухгалтер. Я его не видел, а если б и видел, ничего бы в нем не понял.

Он уже старался увести свою голову из-под топора. Он чувствовал приближение каких-то неприятностей и снимал с себя ответственность. Впрочем, скорее всего он действительно моего отчета не видел, но все это не имело уже никакого значения. Сейчас самым важным становился срочный вывод всех рабочих со строительства.

Я указал на ущелье:

— Вот этот склон в любую минуту может рухнуть, Доннер. Вам нужно убрать оттуда людей.

Он взглянул на меня с удивлением.

— Вы что, с ума сошли? Мы и так потеряли уйму времени из-за того, что этот дурак Говард отправил рабочих ловить вас. Каждый день обходится нам в тысячи долларов. И еще эта грязь, она нас тоже сильно задержала.

— Доннер, поймите своей башкой, что вам грозит беда. Я не шучу. Этот чертов склон обрушится на вас.

Он повернул голову в сторону ущелья, потом опять посмотрел на меня изумленным взглядом.

— Что за чушь вы городите? Как этот склон может обрушиться?

— Вам следовало бы почитать мой отчет, — сказал я. — Я обнаружил в долине плывучую глину. Господи, вы что, не производили геологической разведки там, где собирались строить плотину?

— Об этом должен был позаботиться Говард. Он отвечал за техническую сторону дела. А что такое плывучая глина?

— На вид это плотное вещество, которое превращается в жидкость под воздействием внезапной встряски, причем особой встряски даже и не нужно. Насколько мне удалось установить, слой такой глины проходит под плотиной. — Я мрачно ухмыльнулся. — Давайте надеяться на лучшее: если она поплывет, пара миллионов тонн почвы, которую она понесет с собой, накроет ваш турбинный корпус.

Клэр тронула меня за локоть.

— А в худшем случае?

Я кивнул в сторону плотины.

— Эта глыба бетона может лишиться опоры. Если это произойдет, вода, скопившаяся за плотиной, покатит как раз через место, где мы сейчас стоим. Кстати, сколько воды в водохранилище, Доннер?

Он не ответил на мой вопрос. Вместо этого он ехидно улыбнулся.

— Вы хорошо рассказываете, Бойд. Мне понравилось. Просто здорово. Отдаю должное вашей творческой фантазии. Но меня на это не возьмешь. — Он поскреб подбородок. — Одного не могу понять, что вы-то выгадываете, если приостановят работы. Просто не пойму ваших расчетов.

Я уставился на него. Да, Мак Дугалл прав — этот человек все человеческие побуждения рассматривал только с точки зрения долларов и центов. Я глубоко вздохнул и сказал:

— Вы невежественный чурбан! — Я отвернулся от него с отвращением. — Ладно! А где полицейский капитан, который должен быть здесь?

— Вон он едет, — сказал Доннер. — Возвращается из долины.

Я посмотрел на дорогу, шедшую вверх по склону мимо плотины. По ней спускался автомобиль, оставляя за собой клубы пыли.

— У капитана Краппера нет полномочий останавливать работы, — заметил Доннер. — Хотелось бы все-таки знать, к чему вы все это затеваете, Бойд, Правда, скажите мне, что у вас на уме.

Клэр произнесла взволнованно:

— То, чего вам не понять, Доннер. Он просто хочет спастивашу жизнь, хотя, черт меня побери, я не понимаю, зачем. Он хочет спасти и других людей, несмотря на то, что они совсем недавно охотились за его головой.

Доннер пожал плечами и улыбнулся.

— Припасите ваши речи для младенцев, мисс Трэнаван.

— Доннер, вы уже попали в переделку, — предупредил я его, — но еще не в такую, какая вам угрожает. Покамест самое худшее для вас — угодить в тюрьму. Но если кто-нибудь погибнет из-за того, что вы пропустили мимо ушей мои предостережения, многие захотят оторвать вам голову, и вы еще посчитаете, что вам дико повезло, если вас не повесят на первом попавшемся дереве.

В этот момент подкатил полицейский автомобиль, и из него вылез капитан Краппер.

Доннер сказал:

— Капитан Краппер, это мистер Бойд и мисс Трэнаван.

Краппер жестко посмотрел на меня.

— Гм, из-за вас тут целая история возникла, Бойд. Сожалею о том, что с вами произошло. И с вами, мисс Трэнаван. — Он взглянул на Доннера. — Очевидно, придется начать расследование по делу о Корпорации Маттерсона. Охота на человека выходит за рамки нормальной деловой деятельности.

— Это затея Говарда, — поспешно сказал Доннер. — Я об этом ничего не знал.

— О нем можете не беспокоиться, — сказал Краппер коротко. — Мы поймали его.

— Поймали! — воскликнул я. — Быстро. Я думал, это займет у вас больше времени.

— Очевидно, он не так хорошо ориентируется в лесу, как вы, — мрачно пошутил Краппер. — Мы потеряли хорошего человека.

— Сожалею об этом.

Он хлопнул перчаткой по бедру.

— Гиббонс был ранен в колено. Ему ампутировали ногу.

— Я предупреждал его, чтобы он был чрезвычайно осторожен с Говардом. И Булл говорил ему о том же.

— Я знаю, — сказал Краппер устало. — Но мы всегда вначале стараемся все разрешить мирным путем. Мы не имеем права стрелять в человека просто потому, что кто-то нас об этом попросил. В этой стране есть законы, Бойд.

Я что-то не замечал этих законов на Кинокси в последние две недели, но решил эту тему не затрагивать.

— Тут может погибнуть еще много хороших людей, если этот идиот Доннер не отзовет их со строительства, — заметил я.

Краппер быстро отреагировал на мое замечание. Он обвел взором здание турбинного корпуса, затем уставился на меня и холодно спросил:

— Что вы имеете в виду?

Доннер произнес почти ласковым тоном:

— Мистер Бойд полагает, что должно произойти внезапное землетрясение. Он старается убедить меня в том, что вон тот склон скоро обвалится.

— Я — геолог, — сказал я, обращаясь к Крапперу. — Ответьте мне, капитан, какова дорога на Кинокси, сухая или мокрая?

Он посмотрел на меня как на сумасшедшего.

— Совершенно сухая.

— Я знаю. Вы ехали по ней в облаке пыли. А теперь скажите: откуда же взялась вся эта грязь? — И я показал рукой на болото вокруг турбинного корпуса.

Краппер посмотрел туда, потом в задумчивости перевел глаза на меня:

— Хорошо. Скажите сами.

Я опять пустился в объяснения и в конце попросил Клэр рассказать об опыте, который она наблюдала.

— Смахивает на фокус, — сказал Краппер и вздохнул. — Раз такое дело, мистер Доннер, почему бы в самом деле не отозвать рабочих и не провести экспертизу на месте?

— Послушайте, Краппер, — возразил Доннер, — мы и так сильно запаздываем. Я не хочу терять тысячи долларов только из-за рассказов Бойда. Он все время пытается нам помешать, и я не собираюсь идти у него на поводу.

Краппер пожал плечами:

— Боюсь, что ничего не могу поделать, мистер Бойд. Если я закрою работы на плотине и выяснится, что ей ничто не грозит, мне не сносить головы.

— Это точно, черт возьми, — угрожающе произнес Доннер.

Краппер недовольно взглянул на него и продолжал:

— Однако, если бы я был уверен в том, что приостановка работ отвечает общественным интересам, я бы сделал это немедленно.

— Вам не обязательно полагаться на мои слова, — сказал я. — Позвоните на геологический факультет любого университета. Постарайтесь раздобыть специалистов. Любой сколько-нибудь квалифицированный геолог подтвердит вам то, что я сказал.

Краппер спросил с решимостью:

— Где тут у вас телефон, мистер Доннер?

— Подождите, — закричал Доннер. — Вы что, собираетесь играть на его стороне? Да, Краппер?

Тут неожиданно вмешалась Клэр.

— Доннер, а вы знаете, почему у Булла Маттерсона случился сердечный припадок?

Он пожал плечами:

— Это вы о том, что Бойд — это Фрэнк Трэнаван? Это все враки.

— А что если это все правда? — вкрадчиво спросила она. — Ведь это значит, что Боб Бойд станет в будущем хозяином Корпорации Маттерсона. Вашим хозяином, Доннер. Я на вашем месте подумала бы об этом.

Доннер встревоженно посмотрел сначала на нее, потом на меня. Я улыбнулся ей и сказал:

— Ладно, довольно.

Она, конечно, блефовала, но в данном случае это было полезно, чтобы как-то воздействовать на Доннера. Поэтому я попытался нажать на него:

— Так вы отведете людей или нет?

Доннер пребывал в замешательстве. События развивались слишком стремительно для него.

— Нет! — сказал он. — Это невозможно.

Он был человеком очень далеким от жизни. Он привык манипулировать колонками цифр и даже не замечал того, что живет в искусственном мире. Представить себе ситуацию, которая находилась бы вне его контроля, он оказался не в состоянии.

Краппер резко сказал:

— Либо делайте что-нибудь, либо не мешайте. Где прораб?

— У турбинного корпуса, — произнес Доннер безразличным тоном.

— Пошли туда, — сказал Краппер и зашлепал по грязи.

Я сказал Клэр:

— Садись в машину и уезжай отсюда.

— Я пойду туда же, куда и ты, — упрямо сказала она.

Я понял, что тут ничего не поделаешь, разве что дать ей тумака, и не стал с ней спорить. Пока мы шли, я наклонился, взял немного глины и растер ее пальцами. Было все то же ощущение чего-то скользкого, мыльного — ощущение близящейся катастрофы.

Я нагнал Краппера.

— Вы на всякий случай рассчитывайте на худшее, капитан. Предположим, плотина рухнет, тогда озеро хлынет сюда, и вода помчится вдоль русла Кинокси. Весь этот район следует эвакуировать.

— Слава Богу, плотность населения здесь минимальная. Может пострадать лишь пара семей. Да еще тут только что разбит новый лагерь для лесорубов. — Он щелкнул пальцами. — Где этот чертов телефон?

Когда Краппер заканчивал свои телефонные переговоры, подошел Доннер. За ним следовал крупный парень, которого я в последний раз видел в тот момент, когда приклад моего ружья сокрушал его подбородок.

Это был Новак.

Он набычился, увидев меня, и сжал кулаки. Затем, оттеснив Доннера плечом, вышел вперед. Я внутренне приготовился встретить его, надеясь, что Краппер быстро прекратит стычку. Не спуская с него глаз, я тихо сказал Клэр:

— Отойди от меня быстро.

Новак встал передо мной с грозным видом.

— Бойд, шельмец, — прошептал он. Его рука двинулась вверх, но, к своему удивлению, я увидел не кулак, а дружески протянутую ладонь.

— Извиняюсь за прошлую неделю, — сказал он. — Говард Маттерсон нас всех накачал.

Когда я взял его руку, он улыбнулся и другой рукой потер свой подбородок.

— Ты ведь чуть не своротил мне челюсть, — сказал он.

— Это не по злобе, — сказал я. — Не сердись.

— Ладно, не сержусь, — он засмеялся, — все же хотелось бы как-нибудь по-дружески ответить тебе, просто посмотреть, смогу ли я тебя отделать.

— Ладно, — произнес Краппер раздраженно. — Вы тут не дома на каникулах. — Он посмотрел на Доннера. — Ну что, вы ему скажете или должен я?

Доннер как-то съежился и стал казаться меньше, чем был на самом деле. Поколебавшись, он выдавил из себя:

— Выведи людей со строительства.

— Что? — переспросил Новак, тупо глядя на Доннера.

— Вы слышали, что он сказал. Выводите людей, — приказал Краппер.

— Да, я слышал, но что это за чертовщина? — Новак постучал рукой по груди Доннера. — Вы нас подгоняли с этой работой, а теперь велите, чтобы мы ее прекратили, так?

— Так, — сказал Доннер кисло.

— Хорошо, — пожал плечами Новак. — Надеюсь, я понял вас правильно и отбоя не будет.

— Подожди минутку, — сказал я ему. — Давай все сделаем грамотно. Пойдем. — Мы вышли из турбинного корпуса. — Сколько человек у тебя здесь?

— Около шестидесяти.

— Где они?

Новак махнул рукой.

— Примерно половина у турбинного корпуса, другие — на плотине, с десяток рассыпаны по разным местам, я точно не знаю где. Строительство ведь большое. Что все-таки происходит?

Я указал рукой вдоль ущелья к плотине.

— Видишь этот склон? Никто не должен ходить по нему. Скажи ребятам на плотине, чтобы они забирались повыше, в сторону от нее. А капитан Краппер пусть уведет всех от турбинного корпуса. И помни — на этот склон — ни ногой!

— Ладно. Ты, видимо, знаешь, что говоришь. Пока за это отвечает Доннер, мне все равно. Снять ребят с плотины нетрудно, у нас есть телефонная связь с ними.

— Еще одно. Перед уходом отсюда надо открыть заслоны.

Конечно, я знал, что это чисто символическое действие для того, чтобы спустить озеро, потребуется длительное время, но в любом случае — рухнет склон или нет — его надо было спускать, и чем скорее, тем лучше.

Новак вернулся в корпус, а я остался на месте и смотрел на плотину. Минут через десять я увидел, как маленькие фигурки людей уходят с нее, покидают опасную зону. Удовлетворенный этим, я тоже пошел в турбинный корпус, где Краппер уже занимался эвакуацией рабочих.

— Идите отсюда, — говорил он, — и держитесь возвышенных мест. Не выходите на Форт-Фарреллскую дорогу и не приближайтесь к реке. Вообще на дно долины не спускайтесь.

Кто-то выкрикнул:

— Вы что, боитесь, что плотина рухнет? С ума, что ли, сошли?

— Я знаю, что плотина надежная, — сказал Краппер. — Но есть некоторые опасения, и я вынужден принимать меры предосторожности. Двигайтесь, ребята, и не дрожите за свои кошельки. Вы пока на полном жалованье. — Он язвительно улыбнулся Доннеру и сказал, обращаясь к нам: — Мы тоже все уходим отсюда.

Я почувствовал облегчение.

— Разумеется. Давай, Клэр. На этот раз тебе придется уйти. Впрочем, как и мне.

Доннер раздраженным тоном спросил:

— Ну, все уходят. А дальше что?

— А дальше надо получше проанализировать положение дел, — сказал я.

— Но что вы в этой ситуации сможете сделать?

— Кое-что можно, — ответил я. — Есть специалисты, которые разбираются в этом лучше меня. По моему мнению, единственно возможный путь — спустить озеро и блокировать выходы плывучей глины. Будем надеяться, что до этого она не поплывет.

— Плывучая глина? — вдруг спросил Новак, как будто что-то вспомнил.

— Да, что-нибудь слышал о ней?

— Я всю жизнь на строительстве, — заявил он. — Не такой уж я болван.

Кто-то прокричал через весь корпус:

— Новак, мы не можем найти Скиннера и Бурке.

— Чем они занимались?

— Они корчевали пни под плотиной.

Новак взревел:

— Джонсон! Где, дьявол, Джонсон?

Дородный парень отделился от толпы и подошел к нам.

— Ты посылал Скиннера и Бурке под плотину?

— Да, — ответил Джонсон, — а их еще нет здесь?

— А как они собирались корчевать пни? — спросил Новак.

— Вообще-то они почти все уже сделали. Осталось там штуки три заковыристых, и я дал им немного аммонала.

Новак замер и взглянул на меня.

— Боже! — сказал я. — Их надо немедленно остановить.

Я представил себе, как воздействует взрыв на карточную структуру плывучей глины. Она подастся в одном месте, затем цепная реакция пойдет по склону, как падают одна за другой поставленные в ряд костяшки домино. Глина мгновенно превратится в жидкую массу, и весь склон обрушится вниз.

Я быстро повернулся к Клэр:

— Сейчас же уходи отсюда.

Она увидела выражение моего лица и, не прекословя, повернулась, чтобы уйти.

— Краппер, выводите всех отсюда немедленно.

Новак бросился мимо меня к двери.

— Я знаю, где они, — прокричал он.

Я побежал за ним, и, выскочив наружу, мы стали смотреть на плотину.

— Я думаю, они вон там, справа, — хрипло сказал Новак.

— Бежим, — сказал я, и мы бросились вверх по склону.

Я схватил Новака за руку:

— Давай не особенно топать, а то мы сами можем вызвать оползень.

Если сила внутреннего сцепления в глине начала ослабевать, то даже небольшой толчок мог бы вызвать цепную реакцию. А по моим оценкам, эта сила сейчас была меньше того давления, которое производил на почву ботинок бегущего сломя голову Новака.

Мы старались бежать помягче, но быстро и четверть мили до плотины преодолели минут за пятнадцать. Новак закричал:

— Скиннер! Бурке!

Голое бетонное тело плотины, нависшей над нами, гулко отразило его голос.

Кто-то неподалеку откликнулся:

— Эй, что такое?

Я повернулся и увидел человека, сидящего на корточках за большим камнем. Он удивленно смотрел на нас.

— Бурке! — воскликнул Новак. — Где Скиннер?

— Там, за скалой.

— Что он делает?

— Мы сейчас будем взрывать вон тот пень.

Он показал на громадную корягу, остаток высокого дерева. Я заметил, что к ней был проведен тонкий провод.

— Никаких взрывов, — сказал Новак и быстро направился к коряге.

— Эй, — встревоженно закричал Бурке, — не ходи туда, она может взорваться в любую секунду.

Тут я стал свидетелем по-настоящему смелого поступка. Новак подошел к коряге, наклонился и выдернул из нее шнур с электрическим детонатором. Он небрежно бросил его на землю и вернулся к нам.

— Я сказал, не будет никаких взрывов. Теперь уматывай отсюда, Бурке. И иди вон по той дороге, к турбинному залу не спускайся.

Бурке пожал плечами.

— Ладно, ты — начальник. — Он повернулся и пошел. Затем остановился. — Если нужно прекратить взрывы, поторопитесь. Скиннер собирался взрывать три пня одновременно. Этот лишь один из них.

— Боже! — сказал я, и мы с Новаком одновременно посмотрели в сторону нагромождения камней, где находился Скиннер. Но было уже поздно. Оттуда послышался резкий хлопок и одновременно сухой щелчок неподалеку — это оказался безобидный взрыв детонатора, который Новак вытащил из коряги ярдах в пятидесяти от нас. В воздух взметнулись два облачка пыли и дыма, и ветер неторопливо стал относить их в сторону.

Я затаил дыхание, потом стал медленно выпускать воздух из груди. Новак улыбнулся:

— Похоже, в этот раз пронесло. — Он приложил руку ко лбу и посмотрел на влажные пальцы. — Взмокнешь от этих дел.

— Давай-ка удалим Скиннера оттуда, — сказал я, и в этот момент до моего слуха донесся слабый гул, как будто где-то вдалеке прогремел гром. Я воспринял его даже не ушами, а всем своим существом, как и легкое дрожание почвы под ногами.

Новак замер на полушаге.

— Что это? — Он с удивлением посмотрел вокруг себя.

Звук, если это был звук, повторился, и колебания почвы стали сильнее.

— Смотри! — крикнул я Новаку, показывая на высокие тонкие деревья. Их верхушки тряслись, словно трава под напором ветра. На наших глазах дерево вдруг стало наклоняться и упало на землю.

— Оползень! — закричал я. — Началось! На склоне появилась фигура.

— Скиннер! — закричал Новак. — Беги оттуда!

Земля затряслась под моими ногами, и окружающий пейзаж стал стремительно меняться. Скиннер побежал в нашу сторону, но не успел покрыть и половины расстояния, как изменения вокруг приобрели катастрофический характер.

И Скиннер исчез. Там, где он только что находился, мы увидели поток движущихся камней, из которого, как пробки, иногда вылетали отдельные валуны. Весь склон буквально потек, и все, что было на нем, плавно поехало вниз. Одновременно возник страшный, оглушающий гул, какого я до сих пор не слыхал. Он был похож на гром, на тысячекратно усиленный рокот оркестровых литавр, на близкий рев реактивного бомбардировщика и в то же время не похож ни на что. А из глубины шел еще один звук — чавкающий и сосущий, — такой бывает, когда вытаскиваешь из трясины ногу, только сейчас это была нога великана.

Новак и я стояли, словно пригвожденные к земле, и беспомощно смотрели на то место, где исчез Скиннер. Собственно, местом это назвать было нельзя, потому что само это понятие предполагает нечто определенное, неподвижное. В ущелье же ничего неподвижного уже не существовало и «место», где Скиннера перемололо камнями, оказалось уже ярдах в ста от нас и быстро уносилось вниз.

По-видимому, мы стояли так не больше чем две-три секунды, но они показались нам вечностью. Преодолев шок, я вышел из состояния оцепенения и крикнул Новаку, стараясь перекрыть шум:

— Беги, Новак. Оно разрастается.

Мы повернулись и стремглав пустились бежать вверх к дороге, которая означала для нас безопасность и жизнь. Но цепная реакция, развивавшаяся в слое глины в тридцати футах под нашими ногами, шла быстрее нас, и земля, казавшаяся твердой, начинала колебаться, скользить, раскачиваться, словно океан.

Мы бежали через рощу молодых деревьев, которые наклонялись и падали в разные стороны, и одно рухнуло прямо передо мной, с обнаженными корнями. Я перепрыгнул через него и продолжал бежать, но тут сзади до меня донесся звук — наполовину крик, наполовину стон. Я обернулся и увидел, что Новак лежит на земле, придавленный ветвью другого упавшего дерева.

Я подбежал к нему и понял, что он почти без сознания. Напрягая все свои силы, я начал высвобождать его. Это было нелегко, хотя дерево, к счастью, оказалось небольшим. Я чувствовал тошнотворную слабость, невероятный грохот оказывал на меня почти паралитическое воздействие. Впечатление было такое, что я находился внутри гигантского барабана, по которому что есть мочи лупил какой-то великан.

Но я все же вытащил Новака из ловушки и как раз вовремя. Громадный валун, подпрыгивая, как мячик, скатился в том месте, где только что лежал Новак. Глаза его были открыты, но остекленели, и он явно ничего не соображал. Я дал ему сильную пощечину, и он пришел в себя.

— Беги! — прокричал я. — Беги, Новак, черт тебя возьми!

И мы побежали снова, только теперь Новак тяжело опирался на мое плечо. Я старался придерживаться прямого курса к дороге, но это было почти так же невозможно, как при переходе реки с сильным течением. Прямо перед нами неожиданно взлетел фонтан высотой футов пятнадцать и окатил нас грязной водой, выдавленной из плывучей глины. Ко всем трудностям добавилась новая. Земля под нашими ногами становилась влажной, и мы начали беспомощно скользить и спотыкаться.

И все же нам удалось выбраться из опасной зоны. По мере того, как мы приближались к краю оползня, колебания земли уменьшались, и наконец у меня была возможность сбросить Новака на твердую почву и судорожно перевести дыхание. Неподалеку я увидел лежащего Бурке, руки которого двигались, словно он хотел загрести под себя всю землю. Он пронзительно кричал.

Со времени падения первого дерева до того момента, когда мы очутились в безопасности, прошло, вероятно, не больше минуты, одной долгой минуты, понадобившейся нам, чтобы пробежать целых пятьдесят ярдов. Это, конечно, не было рекордом, но я сомневаюсь, что какой-нибудь чемпион спринта мог бы его улучшить.

Я хотел помочь Новаку и Бурке, но что-то, скорее всего профессиональный интерес, заставило меня задержать внимание на самой катастрофе. Я увидел, что вся земля вокруг ущелья двигается вниз с возрастающей скоростью. Фронт оползня оказался уже почти у турбинного корпуса. Из потока вылетали, как спички, целые деревья, громадные валуны бились друг о друга с громоподобным грохотом. И вот фронт потока ударил в турбинный корпус, стены его рухнули, и все строение, как бы сложившись и превратившись в плоскость, исчезло под рекой плывущей почвы. Она двинулась дальше на юг, и мне казалось, что этому теперь не будет конца. Повсюду виднелись фонтаны выжимаемой из глины воды, а подошвами ног я чувствовал вибрацию миллионов тонн потревоженной земли.

Но конец все-таки наступил. Стало тихо, если не считать отдельных, возникавших то тут, то там шумов, свидетельствовавших о том, что давление внизу постепенно выравнивается, напряжение спадает. Не прошло и двух минут после взрыва пней, а оползень приобрел громадные очертания, две тысячи футов в длину и пятьсот футов от одного склона до другого. Повсюду стояли озера мутной воды. Глина отдала всю свою жидкость, и опасность нового оползня стала теперь невелика.

Я посмотрел вниз, на то место, где был генераторный зал, и увидел там лишь голое пространство взрытой земли. Оползень уничтожил его и, пройдя ниже, перекрыл дорогу на Форт-Фаррелл. Группа машин, которая стояла на дороге, тоже исчезла, а из-под языка оползня вырвался поток воды, который быстро пробил себе русло в мягкой почве и побежал на слияние с Кинокси. Никакого другого движения внизу не наблюдалось, и меня пронзила мысль о том, что Клэр погибла.

Новак, шатаясь, встал на ноги и покрутил головой, словно стараясь вернуть на место мозги.

— Как же, черт возьми… — зарычал он, потом с удивлением посмотрел на меня и начал еще раз, более спокойно: — Как же, черт возьми, нам удалось спастись от всего этого? — Он махнул рукой в сторону оползня.

— Удача и крепкие ноги, — ответил я.

Бурке все еще продолжал цепляться за землю и кричать. Новак повернулся к нему.

— Ради Бога, заткнись, — рявкнул он. — Ты же спасся. — Но Бурке не обратил внимания на его слова.

Выше на дороге стукнула дверь машины, и появился полицейский, глядевший в нашу сторону с таким выражением лица, словно не верил своим глазам.

— Что случилось? — спросил он.

— Мы рванули слишком много аммонала, — прокричал Новак с насмешкой. Он подошел к Бурке и стукнул его по голове. Вопли неожиданно прекратились, но тот продолжал всхлипывать.

Полицейский спустился к нам.

— Вы откуда? — спросил я его.

— Мы едем сверху из долины Кинокси, — ответил он. — Я везу арестованного в Форт-Фаррелл.

— Говарда Маттерсона?

Он кивнул. Я сказал ему:

— Держите покрепче этого негодяя. Езжайте скорее вниз, найдите там капитана Краппера, если он жив. — Я увидел еще одного полицейского на дороге. — Сколько вас всего?

— Нас четверо, плюс Маттерсон.

— Вы, наверное, будете нужны на спасательных работах, так что не задерживайтесь.

Полицейский посмотрел на Новака, поддерживавшего Бурке.

— Ну, вы тут справитесь?

Меня подмывало поехать с ними вниз, но Бурке сам двигаться был не в состоянии, а Новак не мог нести его в одиночку.

— Справимся, — сказал я.

Он повернулся, и в этот момент раздался какой-то стон, словно от страшной боли. Сначала я решил, что это застонал Бурке, но звук повторился, на этот раз сильнее, и прокатился по долине.

Это стонала плотина под напором воды, и я понял, что это означает.

— Боже мой! — прошептал я.

Новак подхватил Бурке и начал карабкаться с ним по склону. Полицейский тоже бросился вверх, словно за ним гнались черти. Я подбежал к Новаку, чтобы помочь ему.

— Отойди, — прохрипел Новак, — не глупи, ты все равно не сможешь помочь.

В самом деле, двое не смогут тащить человека вверх по склону быстрее, чем один, так что я просто держался за Новаком, чтобы помочь ему, если он оступится. Шум со стороны плотины усиливался, появились странные потрескивания, похожие на взрывы. Я оглянулся через плечо и увидел нечто невероятное: вода била из-под плотины фонтаном высотой в сто футов, и водяная пыль от него ложилась на мое лицо.

— Она подается! — закричал я и, обхватив одной рукой ствол дерева, другой схватил Новака за пояс.

Послышался громкий хруст, и на поверхности плотины появилась трещина, зигзагом прочертившая ее сверху донизу. Плывучая глина ушла из-под плотины, и воды озера Маттерсона вымывали ее опору, не оставляя ничего, что держало бы огромный вес.

Еще одна трещина появилась в плотине, и затем все массивное сооружение стало подаваться под колоссальным напором плотной стены воды. Большой кусок железобетона, весивший никак не меньше пятисот тонн, был вырван из тела плотины, подброшен в воздух и, кувыркаясь, грохнулся в море грязи внизу. Секунду спустя через него уже перекатывался вал, несшийся из озера.

И рядом были мы.

Мы не успели пройти вверх по склону еще хоть несколько шагов, и поток, быстро поднимаясь, накрыл нас. Я набрал в легкие воздуха, чтобы не захлебнуться, но, когда вода сбила с ног Новака, я почувствовал, что меня может разорвать пополам. Одной рукой я, схватив Новака за ремень, держал вес двух человек, и мне казалось, что руку вот-вот оторвет, а другой, до боли напрягая мускулы, держался за дерево. Когда я наконец смог глотнуть воздуха, легкие мои готовы были разорваться.

Первый большой вал заполнил долину от края до края слоем воды глубиной в сто футов, но он быстро прошел, устремившись на юг. Мне стало легче — это полицейский взял на себя Новака. Тот мотал головой и задыхался.

— Я не мог ничего поделать, — с отчаянием воскликнул он. — Я не мог его больше держать.

Бурке не было видно.

Внизу текла только что образовавшаяся новая река. Это был теперь немного успокоившийся, но неумолимый поток, в триста футов шириной и пятьдесят глубиной, несший многие миллионы галлонов воды. Теперь он постепенно, час за часом, будет убывать, пока не исчезнет с лица земли озеро Маттерсона и не побежит опять ручей, именуемый рекой Кинокси, который вытекал из этой долины в течение последних пятнадцати тысяч лет.

Пошатываясь, я выбрался на дорогу, с наслаждением ощущая под ногами замечательную твердую почву. Я оперся на полицейский автомобиль, и судорога от только что пережитого сотрясла все мое тело. В этот момент я почувствовал, что кто-то пристально смотрит на меня. В глубине автомобиля, зажатый между двумя полицейскими, сидел Говард Маттерсон. Зубы его были обнажены в волчьем оскале. Он выглядел совершенно безумным.

Кто-то хлопнул меня по плечу.

— Садитесь в машину, мы подвезем вас.

Я отрицательно покачал головой.

— Если я окажусь рядом с этим человеком, вы не сможете мне помешать убить его.

Полицейский с удивлением посмотрел на меня.

— Как хотите.

Я шел по дороге вниз, и моим единственным желанием было увидеть Клэр. Мне стали попадаться люди, медленно, как сомнамбулы, бредшие в ту же сторону. Слава Богу, что они спаслись. Потом я наткнулся на Доннера. Он был с головы до ног покрыт липкой грязью и стоял, устремив свой взор на поток мчавшейся мимо воды. Когда я поравнялся с ним, то услышал, что он что-то бормочет. Я разобрал:

— Миллионы долларов, миллионы долларов — все пропало!

— Боб! Боб!

Я повернулся, и в следующее мгновение в моих объятиях оказалась Клэр, плачущая и смеющаяся одновременно.

— Я думала, что ты погиб, — говорила она. — О, дорогой, я думала, ты погиб.

Я улыбнулся вымученной улыбкой.

— Маттерсоны провели свою последнюю атаку на меня, но я ее отбил.

— Эй, Бойд! — Это был Краппер, аккуратная и чистая форма которого превратилась теперь в отрепья бродяги. Любой из его подчиненных тотчас же отправил бы его в тюрьму только лишь на основании его внешнего вида. Он протянул мне руку. — Я уж и не ожидал вас снова увидеть.

— И я вас тоже, — сказал я. — Каковы потери?

— О пяти жертвах я могу говорить наверняка, — ответил он серьезно. — Мы еще не всех разыскали. Бог его знает, что там обнаружится ниже по течению. Там людей не успели предупредить.

— Можете считать наверняка семь, — сказал я. — Скиннер и Бурке все-таки погибли. А Новак выбрался.

— Ну ладно, дел по горло, — сказал Краппер, — я пойду.

Я не предлагал своей помощи. С меня уже было достаточно. Больше всего мне хотелось забиться в какое-нибудь тихое, спокойное место.

Клэр взяла меня под руку.

— Пошли, — сказала она. — Попробуем найти путь в обход этой воды.

И мы медленно стали подниматься вверх. Дойдя до гребня, мы остановились отдохнуть и посмотрели на север, на долину Кинокси. Убывающие воды озера Маттерсона очень скоро обнажат уродливые пни на истерзанной земле. Но на севере леса стояли — леса, в которых на меня охотились, как на зверя, но которые все же спасли мне жизнь.

Мы с Клэр потеряли четыре миллиона долларов, так как лесничество ни за что теперь не разрешит полную вырубку. Но это нас не так уж огорчало, зато деревья сохранятся и вырастут и срублены будут в свой срок, когда понадобится, а до тех пор в их тени станут пастись антилопы, и быть может, я подружусь с братцем медведем, сначала попросив у него прощения за те неприятности, что я ему доставил.

Клэр взяла меня за руку, и мы продолжили свой путь по гребню холма. Этот долгий путь домой нам предстояло еще преодолеть.

Золотой киль

Посвящается Джоан — кому же еще?

Перевод с английского Т. Луковниковой.

Книга первая Действующие лица

Глава I Уокер

1
Мое имя Питер Халлоран, но все зовут меня Хал, за исключением жены, которая всегда величала меня только Питер. Женщинам, видимо, не по нраву фамильярное обращение с собственными мужьями. После войны я, как и многие, эмигрировал в колонии, проделав тернистый путь от Англии до Южной Африки через Сахару и Конго. Впрочем, это совсем другая история. В конце концов, в тысяча девятьсот сорок восьмом году я оказался в Кейптауне без работы и с почти пустым карманом.

Сразу же по приезде я ответил на несколько объявлений о найме, которые вычитал в «Кейп Таймс», и в ожидании результатов бродил по городу. В то утро я осмотрел доки и напоследок остановился против стоянки яхт.

Облокотившись о перила, я разглядывал стоявшие на приколе суда, как вдруг кто-то за моей спиной спросил:

— Какую из них выберете, если появится такая возможность?

Я обернулся и встретил взгляд седовласого человека лет шестидесяти, высокого роста, сутуловатого. У него было темное обветренное лицо и огрубевшие руки.

Я показал на одну из яхт.

— Думаю, эту. Она достаточно велика, чтобы ее использовать для дела, но не настолько, чтобы ею не смог управлять один человек.

Мой ответ, видимо, ему понравился.

— Это «Грация», — сказал он, — я сам ее строил.

— Хорошо смотрится, — продолжил я, — у нее изящные обводы.

Мы поболтали немного о судах. Я узнал, что он владеет верфью недалеко от Кейптауна, в районе Милнертона, и что специализируется на строительстве рыбацких шхун для малайцев. Я уже обращал внимание на эти крепко сколоченные, но малопривлекательные суда с высокими носами и с ходовой рубкой, торчащей наверху как курятник; в море, правда, они были очень надежными. Узнал, что «Грация» — всего-навсего вторая его яхта.

— Здесь, того и гляди, начнется большой спрос на яхты, война-то кончилась, — заметил он. — У людей заведутся денежки, и они будут их тратить. Думаю, надо расширять дело в этом направлении.

Он взглянул на часы и кивнул в сторону яхт-клуба.

— Не зайти ли нам выпить кофе?

Я замялся:

— Я не состою в этом клубе.

— Зато я состою, а вы — мой гость.

Мы вошли в здание клуба, уселись на диван, откуда видна была стоянка яхт, и он заказал кофе.

— Между прочим, меня зовут Том Санфорд.

— А я Питер Халлоран.

— Англичанин, — констатировал он. — Давно здесь?

Я улыбнулся:

— Три дня.

— Я здесь немного дольше — с тысяча девятьсот десятого года. — Он пил кофе маленькими глотками и задумчиво разглядывал меня. — Сдается, вы понимаете кое-что в судах.

— Всю жизнь был связан с ними, — ответил я. — Мой отец владел верфью на восточном побережье, рядом с Гуллем. Мы тоже строили рыбацкие лодки, до самой войны.

— А во время войны?

— Во время войны верфь выполняла оборонные заказы Адмиралтейства — строили моторные лодки для защиты гавани и другие мелкие суда, на большие не хватало мощностей. — Я пожал плечами. — А потом был воздушный налет.

— Худо. И все было уничтожено?

— Все. Наш дом стоял рядом с верфью — его тоже зацепило. Родители и старший брат погибли.

— Боже! — прошептал Том. — Совсем худо. Сколько же вам было лет?

— Семнадцать. Пришлось уехать в Хэтфилд и поселиться у тетки. Там я поступил работать на завод Хэвиленда — строительство «москитов», самолетов с деревянными конструкциями, им нужны были плотники. Все мои желания, насколько я помню, сводились к одному — наесться досыта, а потом меня забрали в армию.

Он оживился.

— Знаете, а ведь перспективная вещь — эти новые методы, которые разработали на заводе у Хэвиленда. Например, метод горячей формовки. Вам не кажется, что его можно использовать при строительстве судов?

Я постарался представить себе это.

— А почему бы нет, даже здорово. В Хэтфилде мы не только строили новые модели, но и выполняли ремонтные работы, и я видел, что происходит с такого типа изделием, когда его сильно нагревают. Метод, возможно, и более дорогостоящий, чем традиционные, но при массовом производстве он наверняка окупится.

— Я думаю, как использовать этот метод в строительстве яхт, — неторопливо проговорил Том. — Вы должны как-нибудь рассказать мне о нем более подробно. — Он улыбнулся. — А что еще вы знаете о судах?

— Когда-то я мечтал стать конструктором. Даже лет в пятнадцать сконструировал и построил гоночную шлюпку.

— И были победы?

— Да, мы с братом всех обставляли, — похвастался я. — Она была быстрой, как ветер. Сразу после войны, прохлаждаясь в ожидании демобилизации, я снова увлекся этим, ну, конструированием, что ли. Полдюжины новых моделей напридумывал — помогало время коротать.

— А чертежи сохранились?

— Да, валяются где-нибудь на дне чемодана, давно в них не заглядывал.

— Интересно было бы взглянуть на них, — сказал Том. — Слушай, парень, а не хотел бы ты поработать у меня? Я уже говорил, что хочу расширить свое дело, заняться строительством и продажей яхт. Такой ловкий парень, как ты, мог бы мне пригодиться.

Вот так и случилось, что я начал работать у Тома Санфорда. На следующий же день я приехал на верфь со своими чертежами. В целом Том их одобрил, но предложил подумать над тем, как удешевить строительство: у него была масса соображений на этот счет.

— Ты прекрасный конструктор, — сказал он, — но тебе нужно хорошо изучить практическую сторону дела. Ну ничего, научишься. Когда можешь приступить к работе?

Встреча со старым Томом была самой большой удачей в моей жизни.

2
В последующие десять лет произошло много приятных событий, заслужил я все это или нет — другой вопрос. Просто было хорошо снова строить лодки. Я не растерял те навыки, которые приобрел, работая с отцом, и, хотя был уже несколько староват, чтобы начинать все сначала, вскоре сравнялся в мастерстве с другими рабочими, а в чем-то, может быть, и превзошел их. Том подбивал меня на строительство новых конструкций, при этом безжалостно тыкал носом в ошибки.

— Ты хорошо видишь линию, — говаривал он. — Из твоих конструкций выйдут хорошие яхты, но они безумно дороги. Тебе надо побольше работать над деталями. Подумай, как снизить себестоимость судна.

Через четыре года Том сделал меня старшим мастером на верфи, и сразу же ко мне пришла первая удача. Я представил проект на конкурс, организованный местным журналом для яхтсменов, получил вторую премию и пятьдесят фунтов. Мало этого, мой проект понравился одному из местных яхтсменов, и тот сделал заказ на постройку яхты по этому проекту. Том выполнил его заказ, а я получил авторский гонорар, который увеличил мой и без того уже немалый счет в банке.

Том радовался моим успехам и предложил взяться за проект судна нового класса для поточного строительства на его верфи — так я создал судно водоизмещением в шесть тонн, которое очень хорошо пошло. Новый класс получил название «пингвин», и в первый же год Том построил и продал дюжину этих яхт по две тысячи фунтов за каждую. Мне так понравилась эта посудина, что я попросил Тома построить одну такую яхту для меня, и эту просьбу он выполнил, взяв с меня совсем немного, да и то с рассрочкой на два года. Создание проектной конторы дало предприятию новый толчок. Известность наша росла, клиенты теперь обращались ко мне чаще, чем к английским и американским коллегам. У нас ведь они могли сразу обсудить свой проект с исполнителем. А Тома это устраивало, потому что большинство заказов поступало на его верфь.

В тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году он сделал меня управляющим верфи, а через год предложил стать его компаньоном.

— Мне некому оставить дело, — сказал он прямо. — Жена умерла, сыновей нет. А я старею.

— Вы, Том, и в сто лет будете строить свои лодки, — возразил я.

Он покачал головой:

— Да нет, я уже слышу звонок.

Брови его нахмурились.

— Я тут изучал приходные книги и обнаружил, что ты вкладываешь больше меня, поэтому решил продать тебе половину дела по льготной цене, всего за пять тысяч фунтов.

Пять тысяч — смехотворная цена за партнерство в такой процветающей фирме, но у меня не было и половины этой суммы. Поймав мой унылый взгляд, он прищурился.

— Знаю, что у тебя нет таких денег, но ты ведь неплохо заработал на своих проектах за последнее время. По моим подсчетам, около двух тысяч.

Том, как всегда проницательный, был прав — у меня было даже на две сотни больше.

— Около того, — схитрил я.

— Ладно, вкладывай две тысячи, а остальные три возьмешь в банке. Они дадут тебе ссуду, когда проверят наши счета. Вернешь их за три года из прибыли, особенно если осуществишь свой план с гоночной шлюпкой. Ну, так как?

— Идет, Том, — согласился я радостно, — сделка что надо!

Идея постройки гоночной шлюпки, о которой упомянул Том, давно зрела в моей голове, ведь в Англии уже вовсю выпускались наборы готовых конструкций «Строим сами». На обширных просторах Южной Африки много маленьких озер, и я подумал, что мог бы поставлять туда маленькие суденышки, если налажу их серийное производство, — и целые лодки, и недорогие наборы готовых деталей для самостоятельной сборки.

Мы построили еще один деревообрабатывающий цех, и я разработал проект лодки — родоначальницы класса «сокол». Молодому парню Гарри Маршаллу передали подряд на ее строительство, и он отлично справился с делом. Фирма к этому касательства не имела, и Том, оставшись в стороне, выражал свое презрение фразой: «Эта ваша чертова фабрика…» Но нам она принесла кучу денег.

Тогда же я познакомился с Джин, и мы поженились. История нашей с Джин совместной жизни не имеет отношения к моему рассказу, и я бы не стал упоминать о ней, если бы не одно происшествие, которое случилось гораздо позже. Мы были счастливы и крепко любили друг друга Дела шли хорошо, у меня была жена, дом — о чем еще мечтать мужчине?

В конце тысяча девятьсот пятьдесят шестого года совершенно неожиданно скончался от сердечного приступа Том. Наверное, он знал, что с сердцем у него не все в порядке, хотя никогда об этом не говорил. Свою долю в фирме он завещал сестре своей покойной жены. Она оказалась полным профаном и в коммерции, и, тем более, в судостроении, так что мы наняли адвокатов для переговоров, и наследница согласилась продать мне свой пай. Я выложил намного больше тех пяти тысяч, которые заплатил когда-то Тому, но сделка была выгодной, хоть я и испытал финансовый страх, так как крупно задолжал банку.

Я горевал по Тому. Он дал мне такой шанс, который редко выпадает на долю молодого человека, и я был благодарен ему. Верфь, казалось, опустела с тех пор, как он перестал появляться у стапелей.

Но фирма процветала, и мой авторитет конструктора окончательно утвердился, так как я владел большим количеством патентов. Джин взяла на себя управление конторой, а поскольку большую часть времени я проводил у чертежной доски, то сделал Гарри Маршалла управляющим верфи, и он вел дело очень умело.

Джин, как истинная женщина, навела в конторе ослепительную чистоту, едва успев взять бразды в свои руки. Однажды она откопала какую-то старую жестяную коробку, которая годами пылилась на дальней полке. Порывшись в ней, она спросила:

— А почему ты хранишь эту газетную вырезку?

— Какую вырезку? — спросил я рассеянно.

В этот момент я читал письмо, речь в котором шла о весьма выгодной сделке.

— Ну, эту, о Муссолини, — приставала Джин, — я прочту тебе.

Она присела на край стола, придерживая пальцами пожелтевшие клочки газетной бумаги: «Шестнадцать итальянских коммунистов осуждены вчера в Милане за причастность к делу об исчезновении сокровищ Муссолини. Сокровища, пропавшие в конце войны, включали партию золота из Итальянского государственного банка и много личных вещей Муссолини, в том числе эфиопскую корону. Предполагается, что большое количество правительственных документов исчезло вместе с сокровищами. Все обвиняемые, однако, заявили о своей непричастности к делу».

Джин смотрела на меня.

— О чем тут речь? Что все это значит?

Я вздрогнул. Далеко ушло то время, когда я задумывался об Уокере и Курце, о драме, которая разыгралась в Италии. Улыбнувшись, я ответил:

— Я мог бы разбогатеть, если бы не эта газетная история.

— Расскажи, пожалуйста, — попросила Джин.

— История длинная, как-нибудь в другой раз.

— Нет, — настаивала Джин, — сейчас. Меня всегда занимали рассказы о сокровищах.

Пришлось отложить непрочитанную почту и поведать ей об Уокере и его безумной затее. История эта возвращалась ко мне из тумана прошлых лет обрывками. Кто упал со скалы — Донато или Альберто? Или его столкнули? Рассказ мой тянулся долго, и работа в конторе была в этот день заброшена.

3
С Уокером я встретился в Южной Африке, куда приехал из Англии сразу после войны. Мне посчастливилось получить хорошую работу у Тома, но отсутствие друзей и легкое чувство одиночества привели меня в спортивный клуб Кейптауна, где можно было в компании посидеть и размяться. Уокер был одним из тех пройдох, которые вступают в клуб для того, чтобы иметь возможность выпить в воскресенье, когда другие питейные заведения закрыты. Его никогда не видели в клубе на неделе, но каждое воскресенье он непременно появлялся, играл для приличия партию в теннис, а все остальное время проводил в баре.

В баре мы с ним и познакомились. Там стоял невообразимый шум, и я вскоре понял, что попал в самый разгар спора о сдаче Тобрука.[1]

Одно только упоминание об этом городе вызывало бурные споры в любом уголке Южной Африки, потому что его капитуляция воспринималась как национальный позор. Сходились всегдана одном — южноафриканцев бросили в беде, но постепенно разговор переходил в горячий и неопределенный спор. То обвиняли британских генералов, то командующего южноафриканским гарнизоном генерала Клоппера — все шло в ход в тех длинных и бесполезных ссорах.

Меня спор не волновал, ведь моя военная служба прошла в Европе, поэтому я сидел, спокойно наслаждаясь пивом и не вмешиваясь в разговор. Моим соседом оказался молодой человек приятной наружности, но со следами беспутной жизни, которому, очевидно, было что рассказать, так как каждое свое выступление он сопровождал ударом кулака по стойке. Я встречал его здесь и раньше, но знаком не был. Все сведения о нем я почерпнул из своих наблюдений: он, как я понял, много пьет, даже сейчас, за время, что я тянул свое пиво, он успел выпить две порции бренди.

В конце концов, и этот спор умер естественной смертью, так как бар опустел, и в нем остались только мой сосед да я. Допив свой стакан, я собрался уходить, но тут он с горьким презрением заявил:

— Много они знают об этом!

— Вы были там? — спросил я из вежливости.

— Был, — ответил он мрачно. — И оказался в этом мешке вместе с другими. Правда, ненадолго, из лагеря в Италии я выбрался в сорок третьем.

Он взглянул на мой пустой стакан:

— Выпьем по одной на дорожку?

Делать мне тогда было нечего, поэтому я согласился.

— Спасибо, я буду пиво.

Он заказал пиво для меня и порцию бренди для себя.

— Меня зовут Уокер, — представился он. — Да, я бежал после того, как пало правительство Италии, и присоединился к партизанам.

— Это, вероятно, было интересно, — сказал я.

Он рассмеялся.

— Пожалуй, подходящее слово. Это было интересно и жутко. Наверное, вы вправе сказать, что я и сержант Курце действительно интересно провели время — с этим типом мы были почти неразлучны.

— С африканером? — вырвалось у меня.

В Южной Африке я был чужаком и мало что успел узнать об этой стране, но такое имя могло быть только у представителя народа африкаанс.

— Точно, — подтвердил Уокер. — Настоящий крепкий парень. Мы держались друг друга после побега из лагеря.

— Трудно было бежать из плена?

— Легче не бывает, — ответил Уокер. — Охрана была с нами в сговоре. Двое из них даже пошли с нами проводниками — Альберто Корсо и Донато Ринальди. Мне нравился Донато… Пожалуй, он спас мне жизнь.

Увидев, что заинтриговал меня, Уокер с увлечением стал рассказывать свою историю.

Когда правительство в сорок третьем году пало, Италия оказалась во власти хаоса. Итальянцы не знали, чего ждать от немцев, и потому относились к ним настороженно. Тогда-то и появилась возможность бежать из лагеря, тем более заманчивая, что нашлись два проводника. Выйти из лагеря не составило труда, но все осложнилось тем, что немцы начали операцию по окружению всех военнопленных из числа войск союзников, находящихся на свободе в Центральной Италии.

— Тут я и попал в беду, — сказал Уокер, — мы тогда речку переходили…

…Внезапность нападения ошеломила их. Такая тишина вокруг стояла, лишь журчала вода да кто-нибудь тихо выругается, оскользнувшись на камне… И вдруг пулеметная очередь превратила ночь в кошмар с жутким визгом пуль, рикошетом отлетающих от речных валунов.

Два итальянца развернулись и открыли огонь из автоматов. Курце, взревев как бык, порылся в подсумке, свисавшем с его пояса, и вот уже его рука описала дугу. Громкий всплеск — и ручная граната, не долетев до берега, взорвалась в воде. Еще один бросок Курце — граната взорвалась на берегу.

Уокер почувствовал толчок в ногу и упал. Пришел в себя он от лившейся в рот воды. Свободной рукой пошарил вокруг, наткнулся на камень и в отчаянии уцепился за него.

Курце бросил третью гранату — и пулемет захлебнулся. Итальянцы, расстреляв обоймы, перезаряжали автоматы. Вокруг снова воцарилась тишина…

— Наверное, они приняли нас за немцев, — рассказывал Уокер. — Не могли же они предположить, что в них стреляют сбежавшие военнопленные. Счастье еще, что у итальянцев были автоматы. Так или иначе, но пулемет заткнулся.

Потом они подождали несколько минут, стоя на середине стремительного ледяного потока, не решаясь двинуться. Минут через пять Альберто негромко спросил:

— Синьор Уокер, вы живы?

Уокер с трудом встал и очень удивился, обнаружив, что все еще сжимает так и не выстрелившую винтовку. Его левая нога онемела и замерзла.

— Все в порядке, — ответил он.

Курце перевел дыхание и скомандовал:

— Ладно, пошли… Только тихо.

Они добрались до противоположного берега и, не передохнув, поспешили вверх по склону горы. Вскоре нога Уокера разболелась, и он начал отставать. Альберто возмутился:

— Нужно торопиться, склон надо перейти до рассвета.

Уокер сдерживал стон, когда ступал на левую ногу.

— Меня задело, — сказал он, — думаю, что задело.

Шедший впереди Курце спустился к ним и раздраженно спросил:

— Magtij,[2] давайте живей, что вы тянетесь?

— Совсем плохо, синьор Уокер? — спросил Альберто.

— Что случилось? — Курце не знал итальянского.

— У меня пуля в ноге, — наконец признался Уокер.

— Этого только не хватало, — вздохнул Курце. На фоне ночного неба его фигура виднелась темной заплатой, но Уокер разглядел, что от нетерпения у него дергалась голова.

— Мы должны добраться до партизанского лагеря затемно.

Уокер переговорил с Альберто, а затем перешел на английский.

— Альберто сказал, что здесь недалеко. Если свернуть направо, есть место, где можно спрятаться. Он считает, что кто-то должен остаться со мной, пока он сходит за подмогой.

— Я пойду с ним, — Курце аж зарычал. — А второй итальянец побудет с тобой.

Они двигались вдоль горного склона и вскоре оказались в узкой расселине. Низкорослые деревья создавали небольшое укрытие, а под ногами было высохшее русло реки.

Альберто остановился.

— Сидите здесь, пока мы не вернемся. И не вылезайте из-за деревьев. Постарайтесь как можно меньше двигаться.

— Спасибо, Альберто, — сказал Уокер.

Несколько коротких слов на прощание, и Альберто с Курце исчезли в темноте. Донато устроил Уокера поудобней, и они приготовились пережидать ночь.

Для Уокера это было тяжелое время. Болела нога, и он очень замерз. Они оставались в ущелье весь день, а к следующей ночи Уокер стал бредить, и Донато с трудом утихомиривал его.

Когда наконец пришла помощь, Уокер был без сознания. Очнулся он в комнате с побеленными стенами. Всходило солнце, и у постели, где он лежал, сидела маленькая девочка…

Уокер внезапно замолк и посмотрел на свой пустой стакан.

— Выпьем? — поспешил предложить я.

Уговаривать его не пришлось, и я заказал еще пару порций.

— Значит, так вы и выбрались, — сказал я.

Он кивнул.

— Да, так оно и было. Господи, как было холодно в те две ночи на той чертовой горе. Если бы не Донато, я бы умер.

Я спросил:

— Итак, вы были спасены. Но где же вы оказались?

— В партизанском лагере высоко в горах. Партизанское движение тогда только создавалось, по-настоящему оно заработало, когда немцы начали укреплять свою власть в Италии. Немцы были верны себе — вы же знаете этих наглых ублюдков, — а итальянцам это не нравилось. В общем, партизаны не могли не появиться. Местные жители их поддерживали, и вскоре партизаны даже могли проводить крупномасштабные операции. Конечно, все они были разными — от бледно-голубых до ярко-красных. Коммунисты ненавидели монархистов, монархисты ненавидели коммунистов, ну и так далее. Группа, в которую меня занесло, состояла из монархистов. Там я познакомился с Графом…

…Графу Уго Монтепескали ди Тоди в то время перевалило за пятьдесят, но выглядел он моложе и был еще полон энергии. Смуглый, с орлиным носом, с короткой седеющей бородкой, раздваивающейся книзу на два воинственных рога. Его род считался древним уже в эпоху Возрождения, так что аристократом он был до мозга костей.

Поэтому он и ненавидел фашизм, ненавидел выскочек правителей с их претензиями, коррупцией, с их липкими загребущими руками. Для него Муссолини всегда оставался посредственным журналистом, который преуспел в демагогии и держал короля фактически под арестом.

Уокер познакомился с Графом в первый же день своего появления в горном партизанском лагере. Как только пришел в себя и увидел серьезное личико девочки. Она улыбнулась ему и молча покинула комнату. А через несколько минут в нее вошел невысокого роста широкоплечий человек с бородкой, похожей на щетину, и заговорил на английском языке:

— А-а, проснулись? Теперь вы в безопасности.

Уокер помнил, что задал какой-то бессмысленный вопрос.

— Где я?

— Разве это имеет какое-нибудь значение? — насмешливо спросил Граф. — В Италии, но от итальянских фашистов вы защищены. Лежите, пока не восстановите силы. Вы потеряли мною крови, так что постарайтесь отдыхать и есть, есть и снова отдыхать.

Уокер был настолько слаб, что ему ничего не оставалось, как снова улечься на подушку. Спустя пять минут вошел Курце, а с ним молодой человек с худощавым лицом.

— Привел эскулапа, — сказал Курце, — так, во всяком случае, он себя называет, но подозреваю, что он всего-навсего студент-медик.

Доктор, или студент, осмотрел Уокера и остался доволен.

— Через неделю будете ходить, — пообещал он, сложил свои инструменты в сумку и вышел.

— Придется присмотреть за этим скользким taal,[3] — сказал Курце и поскреб в затылке. — Похоже, мы здесь надолго.

— И никакой возможности пробраться на юг? — спросил Уокер.

— Никакой, — решительно отрезал Курце. — Граф, этот гном с bokbaavdjie,[4] говорит, что ближе к югу немцев больше, чем стеблей на маисовом поле. Он считает, что немцы собираются строить линию оборонительных сооружений южнее Рима.

Уокер вздохнул:

— Тогда мы действительно застряли.

Курце усмехнулся:

— Не отчаивайся. Здесь хотя бы кормят лучше, чем в лагере. Граф хочет, чтобы мы вошли в его группу. Он, как я понял, руководит своего рода истребительным отрядом, который контролирует часть территории, потому и собирает людей и оружие, пока есть такая возможность. Мы могли бы воевать здесь не хуже, чем в армии. Что касается меня, то я всегда мечтал действовать самостоятельно.

Толстая женщина внесла дымящуюся миску с мясным бульоном для Уокера, и Курце сказал на прощание:

— Вылезай из-под одеяла и почувствуешь себя лучше. А я пока порыскаю вокруг.

Уокер выпил бульон и ненадолго заснул, а проснувшись, снова поел. Через какое-то время возникла маленькая фигурка, которая несла в руках тазик и свернутые бинты. Это была уже знакомая девчушка. Уокер решил, что ей не больше двенадцати лет.

— Папа велел сменить вам повязку, — сказала она по-английски ясным детским голоском.

Уокер приподнялся на локтях и разглядывал ее, пока она шла к кровати: одета аккуратно, в белом накрахмаленном фартуке.

— Спасибо, — сказал он.

Девочка наклонилась, чтобы срезать болтавшуюся на ноге шину, затем аккуратно смотала бинт, обнажив рану. Он посмотрел на нее сверху вниз, как на ребенка.

— Как тебя зовут?

— Франческа.

— Твой отец — врач?

Он чувствовал, как ее прохладные руки нежно прикасаются к его ноге.

Она покачала головой и коротко ответила:

— Нет.

Промыв рану теплой водой с явными, судя по запаху, добавками какого-то антисептика, Франческа присыпала ее порошком. Действовала она так ловко, что через минуту нога уже была забинтована.

— Ловко у тебя получается, — сказал Уокер.

Только теперь девочка взглянула на него — у нее были холодные светло-карие глаза.

— У меня большая практика, — ответила она, и Уокер смешался под ее взглядом и проклял войну, которая делает из двенадцатилетних девочек опытных медицинских сестер. — Теперь тебе нужно скорее поправляться.

— Я постараюсь, — пообещал Уокер, — изо всех сил. Ради тебя.

Она удивленно посмотрела на него:

— Не ради меня, а ради нашей борьбы. Ты должен поправиться, чтобы идти в горы и убить много немцев.

Она степенно собрала грязные бинты и вышла из комнаты под изумленным взглядом Уокера. Так он познакомился с Франческой, дочерью графа Уго Монтепескали. Прошло чуть больше недели, и он уже смог передвигаться, опираясь на палку, выходить из хижины, в которой помещался госпиталь. Тогда Курце и показал ему лагерь. Отряд в основном состоял из итальянцев, дезертировавших из армии и ненавидевших немцев. Тут же нашли пристанище и бежавшие из плена люди разных национальностей.

Из бывших военнопленных Граф создал отряд под командованием Курце. Они называли себя иностранным легионом. За два последних года войны многим из них суждено было погибнуть в боях с немцами. Альберто и Донато по настоятельной просьбе Курце прикомандировали к его отряду в качестве переводчиков и проводников. Курце был самого высокого мнения о Графе.

— Этот kere[5] знает свое дело, — говаривал он. — Он вовсю вербует в свой отряд солдат итальянской армии, и каждый должен принести с собой оружие.

Когда немцы перешли к зимней позиционной войне, базируясь в районе Сангро и Монте Кассино, партизаны развернули действия по уничтожению вражеских коммуникаций. Иностранный легион принимал участие в этой операции, специализируясь на взрывных работах. Перед войной Курце был минером на золотых рудниках в Уитвоте-стенде и умел обращаться с динамитом. Вместе с Харрисоном, канадским геологом, он обучал других взрывному делу.

Они минировали южные ущелья, взрывали дороги и мосты, устраивали крушения поездов и время от времени нападали на транспортные конвои, тотчас же отступая, если встречали сильный отпор.

— Мы не должны участвовать в крупных сражениях, — не раз повторял Граф. — Нельзя допустить, чтобы немцы прижали нас. Мы всего лишь москиты, покусывающие немецкие шкуры. Будем надеяться, что у них от этого начнется малярия.

Уокер назвал этот период временем дальних увеселительных прогулок, приправленных страхом. Дисциплина была необременительной, обязательная армейская муштра отсутствовала. Он стал поджарым и крепким, ему ничего не стоило совершить дневной переход в тридцать миль по горам с полной выкладкой — оружие да еще ранец с детонаторами за спиной.

К концу сорок четвертого иностранный легион значительно поредел. Многие погибли, а оставшиеся в живых после того, как союзные войска заняли Рим, предпочли прорываться на юг. Курце заявил, что остается, а значит, остался и Уокер. В отряде остались также Харрисон и англичанин Паркер. Иностранный легион теперь стал действительно очень маленьким…

— Граф использовал нас как вьючных животных, — сказал Уокер. Он еще раз заказал выпивку, но бренди уже ударило ему в голову: глаза налились кровью, язык заплетался.

— Как вьючных животных? — переспросил я.

— Отряд был слишком мал, чтобы вступать в настоящую драку, — объяснил он, — поэтому Граф использовал нас для переброски оружия и продовольствия на своей территории. Вот тогда мы и натолкнулись на тот конвой.

— Какой конвой?

Уокер уже с трудом ворочал языком.

— Это было так. Одной из итальянских бригад было поручено раздолбать немецкую почту, предполагалось, что действовать она будет совместно с другой партизанской группой. Граф места себе не находил, потому что эта группа состояла из коммунистов. Граф опасался, что они, как это не раз бывало, подведут нас, ведь он был монархистом, и коми ненавидели его больше, чем немцев. Они уже строили планы на послевоенное время и не очень-то рвались в бой. Такова итальянская политика, понимаешь?

Я кивнул.

— Поэтому он хотел подбросить Умберто — парню, командовавшему итальянцами, — парочку пулеметов, так, на всякий случай, и Курце взялся доставить их.

Уокер смолк, уставившись в свой стакан. Я спросил:

— И что же с этим конвоем?

— О, проклятье, — заговорил он, путая слова, — никакой надежды достать его оттуда. Оно останется там навсегда, если Курце ничего не придумает. Я расскажу тебе. Мы шли к Умберто и неожиданно наткнулись на транспортный немецкий конвой там, где никакого транспорта и быть не могло. Мы его и прихлопнули…

…Когда они добрались до вершины горы, Курце объявил привал.

— Отдохнем минут десять и двинем дальше, — скомандовал он.

Альберто глотнул воды и спустился пониже, откуда хорошо просматривалось ущелье. Он взглянул вниз, на каменистую пыльную дорогу, затем взгляд его поднялся чуть выше. И вдруг подозвал Курце:

— Посмотри!

Курце спрыгнул вниз. Вдалеке, куда тонкой змейкой убегала раскаленная солнцем темная дорога, висели клубы пыли. Курце быстро вскинул бинокль и навел его на дорогу.

— Что они здесь делают?

— Кто — они?

— Колонна военных грузовиков… немцы… Кажется, шесть машин.

Он опустил бинокль.

— Похоже, пытаются улизнуть окольными путями. Из-за нас главные дороги стали опасными для их здоровья.

Уокер и Донато присоединились к ним. Курце взглянул на пулеметы и перевел взгляд на Уокера.

— Что скажешь?

— Ты насчет Умберто?

— А, с ним все в порядке. Просто Граф становится несколько беспокойным — ведь война идет к концу. Считаю, нужно захватить эту небольшую колонну, у нас же два пулемета, справимся.

Уокер пожал плечами:

— Я согласен.

— Пошли. — И Курце побежал назад, к тому месту, где сидел Паркер.

— Подъем, kere, — скомандовал он. — Война продолжается. Где только черти носят этого Харрисона?

— Иду, — отозвался тот.

— Быстрей тащите все вниз, к дороге, — приказал Курце. Он посмотрел вниз. — Этот поворот — самое lekker[6] место.

— Какое? — жалобно спросил Паркер. Он всегда морочил Курце с его южноафриканскими словечками.

— Никакое, — огрызнулся Курце, — быстрее спускайте все вниз, к дороге. Надо успеть приготовиться.

Они нагрузились пулеметами и спустились по склону горы. На дороге Курце сделал мгновенную прикидку.

— На повороте они сбавят скорость, — сказал он. — Ты, Альберто, берешь Донато и устанавливаешь пулемет с таким расчетом, чтобы обстрелять последние два грузовика. Последние два, понял? Быстро выводишь их из строя, чтобы остальным назад ходу не было. — Он обернулся к Харрисону и Паркеру. — А вы свой пулемет поставьте здесь, с противоположной стороны дороги, вы подобьете первый грузовик, и мы запрем их.

— А что делаю я? — спросил Уокер.

— Пойдешь со мной. — Курце устремился вверх по дороге.

Он добежал почти до поворота, свернул с дороги, взобрался на небольшой камень, откуда мог разглядеть немецкий конвой. Когда Уокер плюхнулся около него, Курце уже наводил бинокль.

— Грузовиков четыре, а не шесть, — сказал он. — Впереди штабная машина, а перед ней мотоцикл с коляской. Похож на те, что выпускает фирма БМВ, в коляске — пулемет.

Он передал бинокль Уокеру.

— Определи расстояние между хвостом колонны и штабной машиной.

Уокер взглянул на приближающийся транспорт.

— Приблизительно шестьдесят пять ярдов, — подсчитал он.

— Пожалуй. — Курце забрал бинокль. — Отойдешь по дороге ярдов на шестьдесят пять с тем, чтобы, когда последний грузовик будет поворачивать, штабная машина уже оказалась рядом с тобой. Мотоцикл пропустишь — я возьму его на себя. Иди назад и передай ребятам: огонь не открывать, пока не услышат взрывы, начну я, с мотоцикла. И еще: пусть сконцентрируют весь огонь на грузовиках. — Курце повернулся и посмотрел назад: пулеметов видно не было, и дорога казалась безлюдной.

— Отличная засада, лучше не придумаешь, — сказал он. — Почище тех, что устраивал мой oura[7] на англичан.

Он хлопнул Уокера по плечу.

— Теперь ступай. Я приду на помощь, как только покончу с мотоциклом.

Уокер побежал по дороге, остановился у пулеметов, чтобы передать приказания Курце. Затем выбрал себе подходящий камень на расстоянии около шестидесяти ярдов от поворота, привалился к нему и проверил автомат.

Вскоре он услышал голос бегущего по дороге Курце:

— Четыре минуты! Они будут здесь через четыре минуты. Приготовиться!

Курце промчался мимо и исчез у края дороги.

Уокер говорил, что четыре минуты в такой ситуации могут показаться четырьмя часами. Скрючившись, он вглядывался в пустынную дорогу, не слыша ничего, кроме биения собственного сердца. Ему показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он различил рев моторов и лязг сцеплений.

Он плотнее прижался к камню и ждал. Ногу свела судорога, во рту пересохло. Мотоциклетный шум теперь перекрывал все остальные звуки, и Уокер снял автомат с предохранителя.

Он увидел проезжавший мотоцикл, водителя в огромных очках, похожего на уродливую химеру, охранника в коляске, вертевшего головой во все стороны, крупным планом — его руки, сжимавшие гашетку пулемета.

Как во сне, перед ним проплыла рука Курце, небрежно метнувшая гранату. Граната легла между водителем и бортиком коляски. Встревоженный пулеметчик повернулся, и от его резкого движения граната соскользнула внутрь коляски. Раздался взрыв.

Коляску разнесло, а пулеметчику, должно быть, оторвало ноги. Мотоцикл, как пьяный, завихлял поперек дороги, и Уокер увидел вышедшего из-за укрытия Курце, стрелявшего в водителя из автомата. Тогда и он вышел вперед, и уже его автомат поливал непрерывным огнем штабную машину.

Уокер рассчитал очень точно, так как хорошо представлял себе, где расположено водительское место, и стрелял не целясь — ветровое стекло разнесло вдребезги как раз на уровне лица водителя.

Он слышал стрекочущий звук и смутно понимал, что это пулеметы открыли по грузовикам огонь длинными очередями, но не имел ни времени, ни даже желания взглянуть в ту сторону. Уокеру было не до них. Прыгая на дороге, он увертывался от потерявшей управление машины, за рулем которой сидел покойник.

Офицер, сидевший рядом с водителем, поднялся во весь рост и судорожно рвал из кобуры пистолет, но короткая автоматная очередь — это подоспел Курце — превратила его в тряпичную куклу, нелепо повисшую на металлической раме разбитого ветрового стекла. Пистолет выскользнул из его руки и глухо стукнулся о землю.

С раздирающим грохотом автомобиль врезался в скалу и наконец остановился, хорошенько встряхнув на заднем сиденье солдата, стрелявшего в Уокера. Уокер услышал свист пуль над головой и нажал на курок. Дюжина пуль впилась в немца и отбросила его на спинку сиденья. Уокер уверял, что между ними было каких-нибудь девять шагов, и клялся, что слышал, как пули входили в живую плоть — по звуку это напоминало удары палкой по ковру.

Потом что-то кричал Курце и показывал рукой на грузовики. Уокер побежал по дороге за ним и увидел, что первый грузовик остановлен. На всякий случай он дал очередь по кабине, укрылся за ней и, оперевшись на горячий радиатор, перезарядил автомат.

Пока он возился с автоматом, бой кончился. Все грузовики были захвачены, и Альберто с Донато вели двух контуженных немцев. Курце рявкнул:

— Паркер, беги к повороту и проверь, нет ли там еще кого-нибудь. — Потом повернулся, чтобы осмотреть тот хаос, который явился результатом задуманной им операции.

Двое в мотоцикле были убиты наповал, в штабной машине было трое убитых. В каждом грузовике два солдата сидели в кабине и один — в кузове. Те, что сидели в кабинах, попали под пулеметный огонь и были уничтожены в считанные секунды. Как сказал Харрисон:

— На расстоянии двадцати ярдов нельзя было промахнуться — мы просто обстреляли первый грузовик, потом второй. Это же все равно что из пушек по воробьям стрелять.

Из семнадцати охранников уцелели двое, у одного на руке была открытая рана. Курце спросил:

— Обратили внимание?

Уокер покачал головой. Его трясло от пережитой опасности, а в таком состоянии он уже ничего не замечал.

Курце подошел к одному из пленных и ткнул пальцем в эмблему на его воротнике. Тот съежился.

— Они эсэсовцы. Все.

Курце отвернулся и зашагал к штабной машине. Офицер лежал на спине, наполовину вывалившись из передней дверцы. Курце взглянул на него, перегнулся и выдернул с переднего сиденья прижатый трупом кожаный портфель, который оказался запертым.

— Значит, в нем что-то интересное, — сказал Курце. — Почему же они выбрали именно эту дорогу?

— Ты же знаешь, они будут прорываться любыми путями, и здесь им бы это удалось, если бы случайно не нарвались на нас.

— Понимаю, — сказал Курце, — идея у них была неплохой и почти удалась. Это-то меня и беспокоит. Обычно немцам не хватает воображения, они следуют привычному порядку. Что же, интересно, заставило их изменить привычке? Только одно, я думаю, — необычный характер груза. — Он посмотрел на грузовики. — Неплохо бы заглянуть внутрь.

Он послал Донато следить за дорогой с другой стороны, а остальные, кроме Альберто, охранявшего пленных, направились осматривать грузовики.

Харрисон заглянул через борт первого грузовика.

— Здесь негусто, — сказал он.

Уокер подошел к нему и увидел на дне кузова множество ящичков — маленьких деревянных ящичков около восемнадцати дюймов в длину, в фут шириной и высотой не больше шести дюймов.

— Груз какой-то маленький, — сказал он. Курце нахмурился и медленно произнес:

— Такие ящички я уже где-то видел, но не могу вспомнить где. Дай-ка сюда один, посмотрим.

Уокер и Харрисон залезли в грузовик, оттащили в сторону тело убитого немца, и Харрисон ухватился за угол ближайшего ящика…

— О, черт! — воскликнул он. — Проклятая штука прибита! Уокер помог ему, и ящик сдвинулся с места.

— Нет, не прибит, просто очень тяжелый, наверное, в нем свинец. Курце опустил задний борт.

— По-моему, его лучше вытащить и вскрыть на земле, — предложил он дрогнувшим от волнения голосом.

Уокер с Харрисоном волоком подтащили ящик к краю и перекантовали вниз. Ящик грохнулся на пыльную дорогу. Курце попросил:

— Дайте-ка мне вон тот штык.

Уокер вынул штык из ножен у мертвого немца и передал Курце. С визгом вылетали гвозди, но крышка не поддавалась. Наконец Курце сорвал ее:

— Так я и думал.

— Что это? — спросил Харрисон, утирая лоб.

— Золото, — тихо ответил Курце.

Все застыли…

Уокер был уже вдребезги пьян, когда дошел до этого места своего рассказа. Он еле держался на ногах и, чтобы сохранить равновесие, хватался за стойку бара и торжественно повторял:

— Золото!

— Ради всех святых, скажите, что вы с ним сделали? — воскликнул я. — И сколько же его там было?

Уокер тихонько икнул.

— Как насчет… еще по одной? — спросил он.

Я тотчас сделал знак бармену.

— Давай рассказывай, мне не терпится узнать, чем все закончилось.

Он искоса посмотрел на меня.

— Вообще-то, не надо бы мне рассказывать тебе об этом, — сказал он. — Да черт с ним!.. Теперь уже все равно. А дальше было вот что…

Долго стояли они, глядя друг на друга.

— Я же говорил, — сказал Курце, — что мне эти ящики знакомы. Такие использовали на золотом руднике. Риф для упаковки слитков перед погрузкой на транспорт.

Убедившись, что все ящики в этом грузовике одинаковой тяжести, они как безумные бросились к другим машинам. Второй грузовик разочаровал их: он был забит коробками с какими-то документами.

Курце, копаясь в коробке и выкидывая оттуда бумаги, произнес с досадой:

— И кому понадобилась эта макулатура?!

Уокер выбрал подшивку и пролистал.

— Похоже, это документы из Итальянского государственного архива. Может быть, сверхсекретные?

Из глубины кузова донесся приглушенный голос Харрисона:

— Эй, ребята, смотрите, что я нашел!

Он вынырнул оттуда с пачками бумажных лир в обеих руках — чистенькими, новыми банкнотами.

— Тут их целый ящик! А может, и больше!

В третьем грузовике опять оказалось золото, но его было меньше, чем в первом; там же стояло несколько крепко сколоченных деревянных ларцов с запорами. И снова им пришлось поработать штыком.

— Боже! — прошептал Уокер, когда открылся первый ларец. С благоговейным ужасом он достал оттуда переливающееся всеми цветами радуги драгоценное ожерелье из бриллиантов и изумрудов.

— Сколько оно может стоить? — спросил Курце у Харрисона.

Харрисон обалдело мотал головой.

— Откуда мне знать? — Он слабо улыбнулся. — Я в этом не разбираюсь.

Они стали копаться в ларце, и Курце наткнулся на золотой портсигар.

— Здесь что-то написано, — сказал он и громко прочитал: — «Саго Benito da parte di Adolfe. Brennero. 1940»[8].

Харрисон медленно заговорил:

— Гитлер встречался с Муссолини на Бреннерском перевале в сороковом году. Тогда-то Муссолини и принял решение вступить в войну в качестве союзника Германии.

— Ну вот, теперь мы знаем, кому это принадлежит, — сказал Уокер, помахивая рукой.

— Или принадлежало, — задумчиво поправил его Курце. — А вот кому это принадлежит теперь?

Они переглянулись и примолкли. Курце первым прервал молчание:

— Пошли посмотрим, что в последнем грузовике.

Четвертая машина была набита уже знакомыми коробками с документацией. Но в ней еще был ящик с короной, инкрустированной драгоценными камнями — рубинами и изумрудами, но без алмазов.

Харрисону пришлось поднатужиться, чтобы поднять ее.

— Какой же гигант носил ее во дворце? — спросил он, собственно, ни к кому не обращаясь. — Недаром говорят, что «долу клонится глава под тяжестью короны», — вполголоса пробормотал Харрисон, укладывая корону обратно в ящик. — Ну и что будем делать?

Курце поскреб затылок.

— Действительно, проблема, — согласился он.

— Давайте заберем все себе, — прямо заявил Харрисон. — По праву победителей это — наше.

Простодушный Харрисон сказал то, что было у всех на уме. Атмосфера разрядилась, и всем стало легче.

Курце счел необходимым собрать всех и провести голосование.

— Что толку голосовать, если хоть один не согласится, — небрежно обронил Харрисон.

Его сразу поняли. Если хоть один из них решит, что нужно обо всем рассказать Графу, большинство вынуждено будет подчиниться. Наконец Уокер предложил:

— Без паники. Проголосуем, а там посмотрим.

На дороге все было спокойно, поэтому Донато и Паркера отозвали с постов. Пленных загнали в грузовик, так что Альберто тоже смог участвовать в обсуждении. Все вместе они приступили к работе, как парламентская комиссия по процедурным вопросам.

Харрисон напрасно волновался — проголосовали единодушно. Слишком велик был соблазн, чтобы кто-то отказался.

— Не попасть бы впросак, — сказал Харрисон, — ведь когда обнаружится пропажа, начнется самое грандиозное в истории расследование, независимо от того, кто выиграет войну. Итальянское правительство не успокоится до тех пор, пока не найдет пропажу, особенно документы. Бьюсь об заклад: они страшнее динамита.

Курце погрузился в размышления.

— Значит, мы должны спрятать и сокровища, и грузовики. Ничего не должно быть обнаружено. Надо сделать так, чтобы все решили — транспортный караван исчез бесследно.

— Как же мы это сделаем? — спросил Паркер. Он посмотрел себе под ноги: везде были камни. — Нам потребуется неделя только на то, чтобы закопать сокровища, но нам не удастся закопать даже один грузовик, не говоря уже о четырех.

Харрисон щелкнул пальцами.

— Старый свинцовый рудник, — сказал он, — он же недалеко отсюда.

Лицо Курце просияло.

— Точно, — сказал он, — там есть подземная выработка, в которую все и войдет.

Паркер недоумевал:

— Какой свинцовый рудник… какая подземная выработка?

— Понимаешь, это горизонтальный ствол шахты в горе, — объяснил Харрисон. — Эти шахты заброшены еще с начала века. Никто к ним и близко не подходит с тех пор.

Альберто понял:

— Мы загоняем внутрь грузовики…

— …и взрываем вход, — смачно закончил Курце.

— А почему бы не прихватить что-нибудь из драгоценностей? — предложил Уокер.

— Нет, — отрезал Курце, — слишком опасно. Харрисон прав. Тут такая адская заварушка начнется, когда выяснится, что груз исчез. Его нужно припрятать и дождаться момента, когда опасность минует и можно будет спокойно достать все обратно.

— У тебя есть знакомые среди скупщиков краденых драгоценностей? — съязвил Харрисон. — А если нет, как ты избавишься от них?

Решили спрятать все: грузовики, трупы, золото, документы, драгоценности — абсолютно все. Загрузили машины, собрав все ценное в два грузовика, а все остальное, включая бумаги; — в два других. Решили первой в туннель загнать штабную машину, на которую водрузили мотоцикл, за ней — грузовики с документацией и трупами и последними — грузовики с золотом и драгоценностями.

— Так нам будет легче добраться до них, — пояснил Курце.

Освободиться от грузовиков удалось довольно легко. От пыльной дороги, где они находились, к шахтам вела заброшенная колея. Подъехав туда, они завели машины в самый большой туннель задним ходом, именно в том порядке, как и было задумано. Курце и Харрисон приготовили заряд для взрыва, чтобы завалить вход. Нехитрое дело заняло всего несколько минут. Курце поджег фитиль и отбежал.

Когда пыль осела, они увидели, что вход в туннель, ставший отныне пышной гробницей для семнадцати мертвецов, исчез.

— Что мы скажем Графу? — спросил Паркер.

— Скажем, что имели небольшую стычку на дороге, — сказал Курце. — Кстати, так ведь и было, верно? — Он широко улыбнулся и велел трогаться в путь.

По возвращении в лагерь они узнали, что Умберто попал в хороший переплет и потерял много людей. Коммунисты нарушили договоренность и не явились, а ему так не хватало пулеметов…

— Ты думаешь, золото и теперь там? — спросил я Уокера.

— То-то и оно. — Уокер треснул кулаком по стойке. — Давай еще по одной.

После этой порции я уже ничего не мог от него добиться. Мозги его пропитались бренди, и он отвечал невпопад. Но на один вопрос ответил довольно связно.

Я спросил:

— Что стало с теми двумя пленными немцами?

— А, с ними, — пренебрежительно ответил он, — убиты при попытке к бегству. Курце взял это на себя.

4
Уокер так набрался в тот вечер, что не мог идти. Пришлось мне узнавать его адрес у клубного администратора. Я загрузил его в такси и забыл обо всем. Не принимать же всерьез его историю — обычная пьяная болтовня. Возможно, он и нашел что-нибудь ценное в Италии, но вряд ли это были четыре грузовика с золотом и драгоценностями — настолько моего воображения просто не хватало.

Но если я и забыл об Уокере, то ненадолго. В следующее же воскресенье я увидел его в клубном баре сидящим за стаканчиком бренди. Он поднял глаза, но, узнав меня, поспешно отвел взгляд, словно смутившись. Я не сделал попытки заговорить с ним, ведь он человек не моего круга, да и вообще не люблю иметь дело с пьяницами.

Но позже, выйдя из бассейна и блаженно затянувшись сигаретой, я обнаружил, что рядом стоит Уокер. Он поймал мой взгляд и, преодолевая неловкость, заговорил:

— Кажется, я остался вам должен за такси?

— Забудьте, — коротко ответил я.

Внезапно он пал на одно колено:

— Я очень сожалею, что причинил вам неприятности.

Я невольно улыбнулся.

— Вспомнить не можете?

— Ни черта не помню, — сознался он. — Я не лез в драку, не скандалил?

— Нет, мы только разговаривали.

На миг он отвел глаза.

— О чем же?

— О ваших приключениях в Италии. Вы рассказывали мне довольно странную историю.

— О золоте?

Я кивнул.

— Был пьян, — сказал он. — Надрался как сапожник. Не должен был я говорить вам об этом. Надеюсь, вы еще никому не рассказывали?

— Нет, — ответил я. — Вы что же, хотите сказать, что все это правда?

Сейчас Уокер определенно не был пьян.

— Именно так, — мрачно ответил он. — Груз по-прежнему лежит там, на итальянской земле. И мне бы не хотелось, чтобы вы об этом болтали.

— Не буду, — пообещал я.

— Пошли выпьем, — предложил он.

Я поблагодарил и отказался. Вид у него был подавленный. Мы попрощались, и я видел, как вяло поднимался он по лестнице.

После этого разговора, казалось, Уокер уже не мог обходиться без меня. Возможно, доверив мне тайну, считал необходимым следить за ее сохранностью. Он вел себя так, будто мы с ним участники заговора: кивал, подмигивал, менял темп разговора, опасаясь подслушивания.

При ближайшем знакомстве оказалось, что он неплохой, в общем-то, малый, если не брать во внимание непреодолимую тягу к спиртному. При необходимости он умел быть обаятельным, а основным объектом его внимания всегда оказывался я. Думаю, он мог и не стараться так: я был чужаком в этом экзотическом крае, а он составил мне какую-никакую компанию.

Ему бы стоило пойти в актеры, он обладал врожденным даром подражания. Когда он рассказывал мне свою историю, его подвижное лицо неуловимо менялось, менялся голос — и передо мной возникали то Курце с его решительным упрямством, то мягкий Донато, то мужественный Альберто. И хотя в речи Уокера слышался легкий южноафриканский акцент, при желании он освобождался от него и легко переходил на гортанный язык африканеров или на быстрый и певучий итальянский. По-итальянски он говорил бегло, вероятно, он относился к тем людям, для которых выучить чужой язык — дело нескольких недель.

Мои сомнения в правдивости его истории постепенно таяли. Слишком уж много в ней было подробностей. А самое большое впечатление на меня произвело то место в его рассказе, где говорилось о надписи на портсигаре. Не мог я представить себе, чтобы Уокер выдумал такое. И вскоре стало совершенно ясно, что бренди здесь ни при чем, — рассказывая эту историю в очередной раз, Уокер не менял в ней ни одного эпизода, независимо от того, выпил он или нет.

Однажды я заметил:

— Единственное, чего не могу себе представить, это огромную корону.

— Альберто считал ее короной эфиопских правителей, — сказал Уокер. — Она предназначалась не для приемов, а только для обряда коронации.

Это звучало убедительно.

— А почему ты так уверен, что кто-то другой из вашей группы еще не добыл клад? Ведь есть же еще Харрисон и Паркер, а уж для итальянцев и вовсе просто — они там живут.

Уокер покачал головой:

— Нет, остались лишь Курце и я. Остальные погибли. — И он скривил рот. — Выяснилось, что приближаться к Курце небезопасно, тогда я перепугался вконец и удрал.

Я пристально посмотрел на него.

— Хочешь сказать, что Курце убил их?

— Не приписывай мне того, чего я не говорил, — парировал Уокер. — Я знаю только, что четверо погибли, когда были поблизости от Курце.

Он перечислил их по пальцам.

— Харрисон погиб первым — на третий день, после того, как закопали добычу.

Он постучал по второму пальцу.

— Следующим был Альберто, я сам видел. Здесь не подкопаешься — несчастный случай, да и только. Потом Паркер. Он был убит в стычке точно так же, как Харрисон, и опять рядом не было никого, кроме Курце.

Он держал уже три пальца и медленно разгибал четвертый.

— Последним был Донато. Его нашли недалеко от лагеря с разбитой головой. Сказали, что погиб, случайно сорвавшись со скалы, но меня-то не проведешь. С меня было довольно, я собрал пожитки и смотался на юг.

Я немного помолчал, а потом спросил:

— Что ты имел в виду, когда сказал, что видел гибель Альберто?

— Мы пошли на разведку, — начал рассказывать Уокер. — Как обычно. Но немцы опередили и заперли нас в ловушке. Оставалось одно — спускаться с отвесной скалы. Курце был в этом деле мастак, поэтому они с Альберто пошли первыми, впереди — Курце. Он сказал, что хочет найти самый безопасный путь. Дело привычное — он ведь всегда так поступал. Курце прошел по карнизу и скрылся из виду, затем вернулся и знаком показал Альберто, что все в порядке. Потом подошел к нам и сказал, что можно начинать спуск. Паркер и я двигались за Альберто, но, завернув за выступ, увидели, что он застрял. Впереди ему не за что было держаться, но и назад он вернуться не мог. Как раз в тот момент, когда мы приблизились, Альберто потерял самообладание: мы видели, как он трясется от страха. Он торчал, как муха на стене, под ногами — адская пропасть и свора немцев, готовая свалиться на голову, вот он и дрожал как студень. Паркер позвал Курце, и тот спустился. Ему едва хватило места, чтобы разойтись с нами, и он сказал, что пойдет на помощь Альберто. Только он дошел до того места, где стоял Альберто, как тот упал. Я готов поклясться, что Курце подтолкнул его.

— Ты это видел? — спросил я.

— Нет, — признался Уокер. — Я ведь не мог видеть Альберто после того, как вперед прошел Курце. Курце — малый здоровый и не стеклянный. Но зачем тогда он дал Альберто знак идти по этому карнизу?

— Может быть, он просто ошибся?

Уокер кивнул.

— Я сначала тоже так думал. Потом Курце объяснил: он не предполагал, что Альберто уйдет так далеко. Не доходя до места, где застрял Альберто, был подходящий спуск. По нему Курце и провел нас вниз.

Уокер закурил.

— Но когда на следующей неделе подстрелили Паркера, я задумался.

— А как это случилось?

Уокер пожал плечами.

— Обычное дело. Знаешь, как бывает в стычке? Когда все кончилось, мы нашли Паркера с дыркой в голове. Никто не видел, как это случилось, но ближе всех к нему был Курце.

Уокер помолчал немного.

— Дыра была в затылке.

— А пуля немецкая?

Уокер фыркнул.

— Братишка, у нас не было времени на вскрытие. Но и оно не прояснило бы ничего. Мы ведь пользовались немецким оружием и взрывчаткой — трофеи, а Курце с самого начала воевал с немецким автоматом, считал, что немецкое оружие лучше английского.

Вид у Уокера был печальный, но он продолжал:

— Случай с Паркером заставил меня задуматься всерьез. Слишком уж все как на заказ — ребята погибали так нелепо. И когда погиб Донато, я смылся. Все равно от нашего иностранного легиона почти никого не оставалось. Я дождался момента, когда Граф послал Курце куда-то с заданием, собрал свои манатки, сказал «гуд бай» и подался на юг — к союзникам. Мне повезло — я добрался до них.

— А что же Курце?

— Он оставался с Графом до прихода американцев. Встретил я его в Йоханнесбурге два года назад. Перехожу улицу, направляясь в пивную, и вдруг вижу — туда входит Курце. Я и передумал, выпить-то я выпил, но только в другом месте.

Внезапно он вздрогнул.

— Нет, лучше держаться от Курце подальше. Между Кейптауном иЙоханнесбургом тысяча миль — должно хватить.

Он резко встал.

— Пошли выпьем, ради Бога!

Мы пошли и выпили, и не по одной.

5
Я чувствовал — Уокер что-то хочет мне предложить. Он говорил, что ему причитаются непонятно откуда деньги, что он нуждается в человеке, на которого можно положиться. Наконец он решился.

— Слушай, — начал он, — мой старик умер в прошлом году и мне причитается две тысячи фунтов, если удастся вырвать их из лап адвокатов. Я мог бы съездить в Италию на эти две тысячи.

— Конечно, мог бы, — сказал я.

Он прикусил губу.

— Хал, я хочу, чтобы ты поехал со мной.

— За золотом?

— Да, за золотом. Поделим поровну.

— А как же Курце?

— К черту Курце! — горячась, сказал Уокер. — Я не хочу иметь с ним дело.

Его предложение заставило меня задуматься. Я был молод, настроение в те дни — паршивое, а тут такое заманчивое предложение, если, конечно, Уокер не врет. Да хотя бы и врал, почему бы мне не прокатиться в Италию за его счет? Путешествие сулило интересные приключения, но я колебался.

— А зачем я тебе?

— Не справлюсь я один, — ответил он. — Курце я бы не доверился, а тебе доверяю, честное слово.

Я решился.

— Хорошо, договорились, но при одном условии.

— Выкладывай.

— Ты перестанешь напиваться, — сказал я. — Пока ты трезвый, все хорошо, но в пьяном виде ты невыносим. К тому же, сам знаешь, ты болтаешь много, когда наберешься.

Он скорчил самую серьезную мину.

— Согласен, Хал, больше не притронусь.

— Ладно, когда отправляемся?

Теперь-то я понимаю, какими наивными дурачками мы тогда были, собираясь без всяких хлопот вытащить из-под земли несколько тонн золота. Мы и не представляли себе, сколько изворотливости ума, усилий потребуется от нас, все это ожидало нас в будущем.

Уокер вздохнул:

— Адвокат говорит, что завещание вступит в силу только через шесть недель. Тогда мы сразу можем с тобой отправляться.

Мы частенько обсуждали с ним предстоящее путешествие. Собственно, практическая сторона дела Уокера не интересовала, он и думать не хотел о том, как достать золото из шахты, как переправить его. Он находился под гипнозом каких-то призрачных миллионов.

Однажды он сказал:

— Курце подсчитал, что золота там четыре тонны. По нынешним расценкам выходит больше миллиона фунтов! Да, там ведь еще лиры — коробки просто набиты ими. Ты даже представить себе не можешь, какое количество лир только в одной такой коробке.

— О них можешь забыть, — предупредил я. — Только вынешь такую бумажку, как тут же окажешься в лапах итальянской полиции.

— Совсем необязательно тратить их в Италии, — недовольно буркнул он.

— Тогда придется иметь дело с Интерполом.

— Да ладно, — нетерпеливо отмахнулся он, — забудем про лиры. Но там еще драгоценности: кольца, браслеты, бриллианты и изумруды! — Глаза его загорелись. — Бьюсь об заклад, что эти драгоценности куда дороже золота.

— Да, но их труднее сбыть, — сказал я.

Меня все больше и больше беспокоило его явно иллюзорное представление о практической стороне задуманного дела Ситуация осложнялась еще и тем, что Уокер не говорил, где, собственно, находится этот свинцовый рудник, так что я был лишен возможности активно участвовать в подготовке нашего путешествия.

Он вел себя словно ребенок в предвкушении рождественских подарков. Я не мог заставить его подумать о фактической стороне дела и был готов отказаться от участия в этой безумной затее. Тем более что временами передо мной маячила перспектива низкооплачиваемой работы после длительной отсидки в итальянской тюрьме.

Вечером, накануне того дня, когда Уокер должен был пойти к адвокату подписать последние бумаги и получить наконец наследство, я зашел к нему в гостиницу. Полупьяный, он лежал на постели, рядом стояла бутылка.

— Ты же обещал больше не пить, — холодно сказал я.

— А, Хал, я не пью, совсем не пью. Только пригубил чуть-чуть, чтобы отметить событие.

— Будет лучше, если ты прервешь свое ликование и почитаешь газету.

— Какую газету?!

— Вот эту, — сказал я, вынимая из кармана сложенные газетные листы. — Вот, маленькая заметка в самом низу.

Он взял газету и тупо уставился на нее.

— Что я должен читать?

— Заметку под заголовком «Приговор итальянцам вынесен».

Заметка была крошечной, такие обычно используют в газетах для подверстки.

Уокер сразу протрезвел.

— Но они же не виновны, — прошептал он.

— Это, как видишь, не спасло их от веревки, — грубо ответил я.

— О, Господи! — воскликнул он. — Они все еще ищут.

— Конечно, ищут, — нетерпеливо сказал я. — И будут продолжать поиски, пока не найдут.

Интересно, подумал я, что их больше волнует: золото или документы?

Эйфорическим грезам Уокера был нанесен серьезный удар. Теперь ему придется взглянуть в лицо действительности и понять, что охота за золотом на итальянской земле сопряжена с опасностями.

— Тогда поездка отменяется, — медленно процедил он. — Мы не можем ехать туда сейчас. Подождем, пока все уляжется.

— А ты думаешь, уляжется… когда-нибудь? — спросил я.

Он поднял на меня глаза.

— Я не поеду туда сейчас, — сказал он с решительностью напуганного человека. — Все откладывается… на неопределенное время.

В каком-то смысле я почувствовал облегчение. В Уокере все-таки была какая-то слабина, смущавшая и беспокоившая меня. Я уже давно сомневался в целесообразности поездки в Италию, а теперь все решилось само собой.

Я ушел не простившись, так как он занялся своим привычным делом: наливал себе очередную порцию.

По дороге домой мне пришло в голову, что газетный репортаж в деталях подтверждал рассказ Уокера. А это было самым главным.

6
День уже клонился к вечеру, когда я закончил свой рассказ. В горле у меня пересохло, а глаза Джин стали больше и круглее.

— Прямо из историй Испанской армады, — сказала она, — или триллеров Хэммонда Иннеса. А золото все еще там?

Я пожал плечами:

— Не знаю. В газетах больше ничего не писали. Думаю, что там… если, конечно, Уокер или Курце не откопали его.

— А что было дальше с Уокером?

— Он получил свои две тысячи фунтов и начал потихоньку спиваться. Потерял работу и исчез с горизонта. Кто-то сказал, что он уехал в Дурбан. Во всяком случае, я его не видел с тех пор.

История с золотом захватила Джин, и вскоре мы стали играть, придумывая, каким способом можно вывезти из Италии четыре тонны золота незаметно, Чисто теоретически. Джин обладала завидным воображением, и некоторые ее идеи были небезынтересными.

Собственно, проблема сводилась к тому, как практически можно вывезти четыре тонны золота не просто незаметно, а так, чтобы вообще никто не увидел груза.

В пятьдесят девятом году мы, благодаря строгой экономии, расплатились с банком. Верфь теперь целиком принадлежала нам, мы отметили это событие закладкой нового судна водоизмещением в пятнадцать тонн, которое я спроектировал для себя и Джин. Моя старая, надежная яхта «Королевский пингвин», родоначальница этого класса, идеально подходила для прибрежного плавания, но мы мечтали совершить как-нибудь путешествие по океану, а для такого плавания требовалась посудина побольше.

Яхта водоизмещением в пятнадцать тонн — самое подходящее судно для двоих: и управлять им легко, и места для запасов достаточно, чтобы не ограничивать время плавания. Предполагалось, что габариты ее будут соответствовать сорока футам длины, тридцати футам по ватерлинии и одиннадцати футам ширины. Яхта должна была быть оснащена в полном соответствии с требованиями океанского плавания и иметь в запасе большой дизель. Назвать ее мы решили «Санфорд» в честь старого Тома. После окончания строительства мы собирались взять годовой отпуск и отплыть на север, чтобы побывать на Средиземном море, возвратиться вдоль восточного побережья, совершив таким образом круиз вокруг Африки. С озорным блеском в глазах Джин сказала:

— Возможно, мы привезем с собой то самое золото.

Но два месяца спустя случилось непоправимое.

Я закончил проект судна для Билла Медоуза и отправил ему чертежи. На беду, чертежи внутреннего устройства яхты забыли вложить в пакет, и Джин вызвалась отвезти их в Фиш Хоек, где находился дом Билла. Дорога туда чудесная, вдоль мыса Чэпмена, с видом на море и горы, по красоте превосходящая все, что я видел на Ривьере. Джин отвезла чертежи, а на обратном пути в сумерках какой-то пьяный придурок на скоростной американской машине снес ее с дороги, и она упала в море с высоты трехсот футов.

С утратой Джин моя жизнь утратила всякий смысл. Мне было все равно, что водителю той машины дали только пять лет за непредумышленное убийство, какая разница — Джин ведь все равно не вернуть. Я запустил дела на верфи и, если бы не Гарри Маршалл, наверняка бы разорился. Тогда я передумал всю свою жизнь и мысленно подвел итог — мне тридцать шесть лет, я занимаюсь любимым делом, которое идет хорошо, но теперь оно уже не так увлекает меня, я здоровый и сильный — работа на верфи и хождение под парусами помогли мне сохранить хорошую форму, и у меня нет долгов, наоборот, в банке у меня скопилось столько денег, сколько никогда не было. А с другой стороны, мне ужасно не хватало Джин, и ничто не могло избавить меня от этой тоски.

Я понял, что не смогу оставаться на верфи и даже в Кейптауне, где за каждым углом меня подстерегали воспоминания о Джин. Я хотел уехать и ждал только повода.

Я был готов на любые авантюры.

7
Спустя две недели я сидел в баре на Эддерлей-стрит и выпивал. Не то чтобы я ударился в пьянство, но пил все-таки гораздо больше, чем раньше. И только хотел осушить третий бокал бренди, как почувствовал, что кто-то трогает меня за локоть, и чей-то голос произнес:

— Привет, не встречал тебя целую вечность.

Повернувшись, я увидел Уокера.

Годы не пощадили его. Он отощал, потерял облик смуглого красавца, черты лица заострились, волосы поредели. Одежда на нем была мятая и вытертая по краям, весь его потрепанный вид производил удручающее впечатление.

— Привет, — ответил я. — Откуда ты свалился?

Уокер не мог оторвать взгляд от моего стакана с бренди, и я предложил ему выпить.

— Спасибо, — поспешно согласился он, — мне двойную.

Я понял, в чем причина его плачевного состояния, но мне было не жаль потратиться на его выпивку, и я заказал двойную порцию бренди.

Слегка дрожащей рукой он поднес стакан к губам и одним глотком осушил две трети. Оторвавшись от стакана, он сказал:

— У тебя вид процветающего человека.

— Дела идут неплохо.

— Мне было тяжело узнать о гибели твоей жены.

Увидев мой вопросительный взгляд, он торопливо добавил:

— В газете прочитал. И подумал, что это, должно быть, твоя жена — имя и все остальное.

Видимо, он какое-то время разыскивал меня. Ведь старые друзья и приятели — самые милые люди для алкоголика. Можно растрогать и выставить их на выпивку или перехватить пятерку.

— Все было и быльем поросло, — отрезал я. Без умысла, но он задел меня за живое — напомнил о Джин. — Чем ты теперь занимаешься?

Он пожал плечами:

— Всем понемногу.

— Золото еще не откопал? — с умышленной жестокостью спросил я. Мне хотелось отплатить ему за ту боль, которую он причинил мне, спросив о Джин.

— Неужели я похож на владельца золотых россыпей? — произнес он с горечью. Потом неожиданно сказал: — Я видел Курце на прошлой неделе.

— Здесь? В Кейптауне?

— Да. Он возвращался из Италии. Наверное, сейчас он уже в Йоханнесбурге.

Я улыбнулся:

— Значит, он привез с собой золото?

Уокер покачал головой:

— Он сказал, что ничего не изменилось.

Он порывисто схватил меня за руку.

— Золото еще там — никто не нашел его. Оно еще там, в туннеле — четыре тонны золота и все драгоценности.

В его настойчивости была безумная одержимость.

— Так почему же Курце ничего не предпримет? — спросил я. — Почему он не поедет и не достанет эти сокровища? Почему бы вам вдвоем туда не поехать?

— Он меня терпеть не может, — мрачно ответил Уокер. — Едва ли он станет разговаривать со мной.

Он взял из моей пачки сигарету, и я дал ему прикурить, забавляясь всей этой сценой.

— Вывезти такой груз из страны нелегко, — продолжил Уокер. — Даже такой высокомерный и всемогущий сержант, как Курце, не может ничего придумать. — Он загадочно усмехнулся. — Нет, ты только представь себе, даже мозговитый Курце ничего не может сделать. Он загнал золото в подземную дыру, но слишком труслив, чтобы достать его оттуда.

Уокер истерически захохотал. Я взял его за руку.

— Успокойся.

Он резко оборвал смех.

— Все нормально — сказал он. — Заплати еще за одну порцию. Я забыл бумажник дома.

Я подал знак бармену, и Уокер заказал себе вторую двойную. Становилась понятной и еще одна причина его деградации. На протяжении четырнадцати лет мысль о том, что золото лежит в Италии и ждет, когда его заберут, пожирала Уокера, как тяжелая болезнь. Уже тогда, десять лет назад, я знал за ним эту пагубную страсть, очевидно, крушение надежд подкосило его. Мне было интересно: а как Курце переносит такое напряжение? По крайней мере, он, видимо, что-то предпринимает, хотя бы присматривает за ситуацией.

Я осторожно спросил:

— Если Курце возьмет тебя, готов ли ты отправиться в Италию за добычей?

Вдруг он стал совершенно спокоен.

— Что ты имеешь в виду? Ты что, говорил с Курце?

— Я его в глаза не видел.

Уокер взглядом нервно обшарил бар, потом выпрямился:

— Ну, если он… согласится, если… я буду ему нужен — готов. Он произнес эти слова с явной бравадой, но уже в следующее мгновение из него полезла злоба. — Ему без меня не обойтись. Нужен же я был ему, когда мы прятали добычу.

— И ты не будешь его опасаться?

— Что ты хочешь сказать? Почему я должен его опасаться? Я вообще никого не боюсь.

— Ты же был абсолютно уверен, что он совершил, по крайней мере, четыре убийства.

Мои слова вызвали у него раздражение.

— А, это… Так это было давно. И я никогда не говорил, что он убил кого-нибудь. Этого я никогда не говорил.

— Да, буквально так ты не говорил.

Он нервно заелозил.

— Да какая разница! Он не позовет меня с собой. Он так и сказал на прошлой неделе.

— Нет, позовет, — тихо сказал я.

Уокер вскинул на меня глаза.

— Это почему же?

Я невозмутимо ответил:

— Да потому, что я знаю, как вывезти золото из Италии и доставить в любое место земного шара просто и почти без риска.

Он вытаращил глаза.

— Что-что? Как же ты можешь это сделать?

— Я не собираюсь рассказывать тебе, — спокойно продолжал я. — Ведь ты не говоришь мне, где спрятано золото.

— Так, пожалуйста, — сказал он, — я расскажу тебе, где золото, ты достанешь его, и сам черт тебе не брат. Зачем же брать с собой Курце?

— Для такого дела потребуется больше двух человек, — возразил я. — К тому же он заслуживает своей доли: Курце приглядывал за золотом четырнадцать лет, и это значительно больше того, что сделал ты.

Я не стал говорить, что считаю Уокера самым ничтожным из всех созданий Божьих.

— Если мы договоримся, как ты будешь ладить с Курце?

Он отвернулся, надувшись.

— Ладно, я согласен, если только он оставит меня в покое. Не собираюсь я терпеть его насмешки.

Он в изумлении вдруг посмотрел на меня, как бы отмахнувшись от всего, о чем мы только что говорили.

— Так ты считаешь, что есть шанс вывезти груз? Реальный шанс?

Я кивнул и встал из-за стойки.

— Теперь извини, мне пора.

— Куда ты идешь? — поспешно спросил он.

— Звонить в контору авиалинии, — ответил я, — чтобы заказать билет на завтрашний рейс в Йоханнесбург. Хочу встретиться с Курце.

Вот он, знак судьбы, которого я ждал!

Глава II Курце

1
Воздушное путешествие — чудесная штука. В середине следующего дня я уже оформлял гостиницу в Йоханнесбурге, за тысячу миль от Кейптауна. В самолете я много размышлял о Курце. И решил, если мы с ним не договоримся, отказаться от своей затеи, потому что на Уокера положиться нельзя. Я должен придумать, как приручить Курце; по словам Уокера, у него дьявольски упрямый характер. Мне-то все равно, при случае я тоже могу проявить характер, но идти на конфликт не хотелось. Вероятно, он будет подозрителен как черт и мне понадобятся мягкие лапки.

Была еще одна проблема — финансирование экспедиции. Я решил крепко держаться за верфь на случай провала экспедиции. Но если продать часть дела Гарри Маршаллу, продать дом, автомобиль и кое-что из вещей, то наберется около двадцати пяти тысяч фунтов. Не слишком-то много для такого дела.

Однако все зависело от Курце. Я не смог удержаться от улыбки, узнав, где он работает. Это была Центральная плавильная фабрика, на которой шла очистка золота со всех шахт Рифского рудника. За последние несколько лет через его руки прошло, вероятно, золота больше, чем все военные правители стран Оси закопали в землю. Какие же танталовы муки он должен был испытывать! Во второй половине дня я позвонил на фабрику. Трубку долго не брали.

Наконец я услышал отрывистое:

— Курце.

И сразу взял быка за рога.

— Меня зовут Халлоран, — начал я, — наш общий друг, мистер Уокер из Кейптауна, говорит, что у вас трудности с транспортировкой товаров из Италии. Я из фирмы по внешнеторговым перевозкам и, думаю, мог бы вам помочь.

Молчание было таким глубоким, что давило на уши. Я продолжал:

— Моя фирма располагает всем необходимым для выполнения такого рода услуг. Кроме того, у нас никогда не было неприятностей с таможенной службой…

Казалось, я бросил камень в бездонный колодец и жду, когда раздастся всплеск.

— Почему бы вам не навестить меня, — предложил я. — Не хочу отнимать у вас время сейчас, уверен, вы занятой человек. Приходите в семь вечера, и мы за обедом все обсудим. Я остановился в гостинице «Ридженси», она находится…

— Я знаю, где она находится, — прервал меня Курце. Голос у него был низкий, с неприятным гортанным акцентом уроженца Южной Африки.

— Хорошо, буду ждать, — закончил я разговор и опустил трубку. Я был доволен нашим первым контактом. Курце подозрителен, и правильно, не дурак же он. Но, если он придет в гостиницу, считай, я его зацепил, и мне останется только не дать ему соскочить с крючка. Моя уверенность в том, что он придет, основывалась на знании природы человеческого любопытства, которое и должно было привести Курце ко мне. Если он не придет, значит, все человеческое ему чуждо или он сверхчеловек.

Курце пришел, но не в семь, и я уже начинал сомневаться в своих рассуждениях о слабости человеческой натуры. Он постучал в дверь в начале девятого и, убедившись, что именно я ему звонил, сказал:

— Про обед забудем — я только что поел.

— Ладно, а как насчет выпивки?

Я пересек комнату и взялся за бутылку бренди, не сомневаясь в его выборе — большинство южноафриканцев предпочитают этот напиток.

— Я бы выпил виски, — неожиданно сказал он и запоздало добавил: — Спасибо.

Пока я разливал, мне удалось рассмотреть его. Громоздкий и неуклюжий, с широкой грудью, с черными вьющимися волосами и весь какой-то лохматый. Я был уверен, что если его раздеть, то он будет похож на медведя гризли. Черные брови нависали над глазами неожиданно ярко-синего цвета Вид у него был получше, чем у Уокера. Видимо, в отличие от того Курце следит за собой: живот подтянут, здоровьем так и пышет.

Я протянул ему стакан, и мы уселись друг против друга. Чувствовалось, что он напряжен и насторожен, хотя пытается скрыть свое состояние, непринужденно развалясь в кресле. Мы напоминали дуэлянтов, скрестивших клинки.

— Сразу перейду к сути, — начал я разговор. — Давным-давно Уокер рассказал мне интересную историю о некоем золоте. Было это десять лет назад, и, хотя мы собирались кое-что предпринять, из этого ничего не вышло. Оно и к лучшему, потому что мы наверняка испортили бы все дело.

Я ткнул в него пальцем.

— Вы следили за ним. Вероятно, вы наведывались в Италию не один раз только для того, чтобы следить за общей ситуацией. Ломали голову над тем, как вывезти золото, но так ничего и не придумали. Сейчас вы в тупике.

В его лице ничего не дрогнуло, должно быть, он хороший игрок в покер. Он спросил:

— Когда вы видели Уокера?

— Вчера в Кейптауне.

Его бесстрастное лицо рассекла ироническая усмешка.

— И вы прилетели в Йоханнесбург только потому, что такой пьяница, как Уокер, наплел вам небылицы? Уокер — жалкий бродяжка, да я таких дюжинами встречаю в парках. — В голосе его звучало глубокое презрение.

— Он ничего не выдумал, готов доказать это.

Курце продолжал сидеть неподвижно, уставившись на меня как истукан, со стаканом виски в руке, утонувшим в его огромной лапище.

Я продолжал:

— Почему, спрашивается, вы здесь, в этой комнате? Если все это выдумка, вам достаточно было еще во время нашего разговора по телефону задать мне вопрос: о чем, черт возьми, я с вами говорю? Но вы здесь — и это подтверждает достоверность рассказа Уокера.

Он быстро принял решение.

— Ладно, что вы предлагаете?

— Вы все еще не придумали, как вывезти четыре тонны золота из Италии. Так ведь?

Он натянуто улыбнулся:

— Допустим.

— А я знаю надежный способ.

Он поставил стакан и достал сигареты.

— И какой же?

— Я не собираюсь говорить вам… пока.

Он хмыкнул.

— Значит, Уокер не рассказал, где спрятано золото.

— Да, не рассказал, — признался я. — Но обязательно расскажет. Уокер — человек, легко поддающийся воздействию… вы же знаете.

— Да, он слишком много пьет, — согласился Курце, — а когда пьянеет, слишком много болтает. Уверен, всю историю он выложил вам по пьянке.

Он закурил.

— И сколько вы хотите?

— Равную долю, — твердо ответил я, — третью часть, после того, как будут оплачены все расходы.

— И Уокер идет с нами на дело, так?

Курце поерзал в кресле.

— Мужик ты стоящий, — сказал он, — не знаю, правда, стоящий ли у тебя план. Пару раз мне тоже казалось, что я справлюсь с задачей. Но, допустим, твой план подойдет. Зачем же нам брать с собой Уокера?

Он поднял руки.

— Да нет, я не предлагаю выкинуть его из доли или что-то в этом роде, хотя он, поверь, надул бы нас, не задумываясь. Рассчитаемся с ним после того, как все закончим, но, ради всех святых, не надо брать его в Италию. Он обязательно натворит там что-нибудь.

Я вспомнил о Харрисоне, Паркере и двух итальянцах.

— Похоже, ты его не жалуешь.

Курце рассеянно поглаживал пальцем шрам на лбу.

— На него нельзя положиться, — сказал он. — Дважды он чуть не убил меня во время войны.

— И все же Уокера мы возьмем. Я не уверен, что мы справимся втроем, но вдвоем-то наверняка не справимся. Если только ты не захочешь взять в дело еще кого-нибудь.

Он воспринял мои слова как шутку.

— Хватит, достаточно тебя. Но Уокеру теперь лучше заткнуться.

— Будет лучше, если он вообще бросит пить, — предложил я.

— Правильно, — согласился Курце, — держи его подальше от спиртного. Несколько банок пива еще ничего, но не более. Пусть это будет твоей обязанностью. Я не хочу иметь дело с этим предателем.

Он покурил и продолжил:

— Теперь давай послушаем, что ты предлагаешь. Если предложение стоящее, я пойду с тобой. Если ты меня не убедишь — выйду из игры. В таком случае вы с Уокером можете делать все, что заблагорассудится, но если отправитесь за золотом, вам придется иметь дело со мной. Я большая сволочь, когда мне перебегают дорогу.

— Я такой же, — сказал я.

И мы рассмеялись. Этот человек мне, в общем-то, понравился. Я не стал бы доверять ему больше, чем Уокеру, но у меня сложилось впечатление, что если Уокер способен всадить нож в спину, то Курце, по крайней мере, будет нападать в открытую.

— Ну ладно, выкладывай, — сказал он.

— Я не собираюсь ничего говорить здесь, в этой комнате. — Увидев выражение его лица, я торопливо продолжил: — Но не потому, что не доверяю. Просто ты не поверишь. Тебе надо увидеть то, что я предлагаю, своими глазами в Кейптауне.

Курце долго испытующе смотрел на меня, потом произнес:

— Если нельзя иначе, я согласен.

Он помолчал, подумал.

— У меня здесь хорошая работа, и я не собираюсь менять ее на твое неизвестно что. На подходе у меня три выходных. Я слетаю в Кейптаун. Если твоя идея мне подойдет, работу можно послать к чертям, если нет — все останется по-прежнему.

— Я оплачу твои расходы, — предложил я.

— Мне это самому по карману, — пробурчал он.

— И все же, если у нас не сладится, я беру все расходы на себя, — настаивал я. — Не хочу, чтобы ты понес убытки.

Курце поднял глаза и усмехнулся:

— Думаю, мы поладим. Где твоя бутылка?

Пока я разливал, он спросил:

— Так, говоришь, вы с Уокером собирались в Италию? Что же вам помешало?

Я достал из кармана газетную вырезку и протянул ему. Он прочитал и засмеялся.

— Представляю, как перепугался Уокер. Я был там в это время, — неожиданно для меня сказал он.

— В Италии?

— Да. Я отложил армейское жалованье и наградные и в сорок восьмом году вернулся в Италию. Приехал, а тут как раз началась невероятная шумиха вокруг этого процесса: чего только не понаписали в газетах! В жизни не слышал такой чепухи. На всякий случай я решил держаться подальше, поэтому отпуск провел в основном с Графом.

— С тем самым Графом? — удивился я.

— С ним, — подтвердил он. — Я каждый раз останавливался у Графа, когда приезжал в Италию. Уже четыре раза ездил.

Я поинтересовался:

— Как же ты собирался сбывать золото после того, как вывезешь его из Италии?

— Это я продумал, — самоуверенно заявил он. — В Индии всегда есть спрос на золото и за него дают хорошую цену. Ты не представляешь, сколько контрабанды вывозится туда из этой страны мелкими партиями.

Он был прав, Индия — золотой рынок мира, но я заметил вскользь:

— А у меня идея обратиться в другую сторону — в Танжер. Открытый порт с легальным золотым рынком. Четыре тонны золота сбыть там не составит труда — главное, на законном основании. Никаких проблем с полицией.

Он посмотрел на меня уважительно.

— Об этом я не подумал. Вообще я плохо разбираюсь в международных финансовых делах.

— Тут есть одна загвоздка, — сказал я, — в следующем году лавочку в Танжере прикроют, его присоединяют к Марокко. Он перестанет быть свободным портом, значит, и золотому рынку конец.

— А точная дата известна?

— Девятнадцатого апреля, — сказал я, — осталось девять месяцев. Думаю, мы должны успеть.

Он улыбнулся.

— Мне никогда и в голову не приходило, что можно сбыть золото легально. Считал, что это невозможно, что правительство давно наложило лапу на операции с золотом. Жаль, я раньше тебя не встретил!

— А что толку, — сказал я. — Тогда у меня еще не было такого опыта.

Он засмеялся, и мы дружно допили бутылку.

2
Курце прибыл в Кейптаун через две недели. Я встретил его в аэропорту и отвез прямо на верфь, где нас ожидал Уокер.

Уокеру, казалось, стало не по себе, когда я сообщил о приезде Курце. Как он ни хорохорился, я-то понял, что предстоящая встреча его совсем не радует. Впрочем, если даже половина из того, что он рассказывал про Курце, правда, то у него были все основания бояться. Да и у меня тоже, если подумать!

Курце, вероятно, впервые в жизни попавший на судостроительную верфь, с любопытством разглядывал все вокруг и даже задавал толковые вопросы. Наконец он не выдержал:

— Так что ты хотел показать?

Я повел их к центральному сливу, где яхта Джимми Мерфи «Эстралита» ожидала подъема из воды для капитального ремонта.

— Это парусная яхта, — сказал я, — водоизмещением в пятнадцать тонн. Какая, думаете, у нее осадка?

Курце оглядел ее и задрал голову к верхушке мачты.

— Нужен порядочный противовес, чтобы удержать такую махину, — сказал он. — Но точно не скажу — ничего не понимаю в парусниках.

Если учесть его последнее замечание, ответ был вполне разумным.

— При нормальной загрузке ее осадка — шесть футов, — просветил их я. — Сейчас осадка поменьше, так как часть такелажа с нее сняли.

Курце прищурил глаза.

— Я подумал, что осадка должна быть побольше. А если в паруса надует сильный ветер? Она не перевернется?

Все шло как надо, и Курце оказался толковым малым.

— У меня как раз строится такое же судно. Пошли посмотрим. — И я повел их к стапелю, где в это время находилась яхта «Санфорд».

Яхта была почти готова к спуску, оставалось только облицевать ее покрытиями из стекловолокна и закончить внутреннюю отделку.

— Ну и громадные же они на суше! — воскликнул Курце.

Я улыбнулся: обычная реакция новичка.

— Поднимемся на борт, — предложил я.

На него произвел большое впечатление просторный салон, и он вполне одобрил общую планировку.

— Это все ты сам спроектировал? — спросил он.

Я кивнул.

— Здесь можно недурно пожить, — заметил он, осматривая кубрик.

— Мы и будем здесь жить, — сказал я. — На этой яхте и вывезем четыре тонны золота.

Мои слова поразили его, он нахмурился.

— Где же его тут разместить?

— Присаживайся, и я расскажу тебе кое-что о парусниках.

Курце неловко устроился на краешке дивана, на котором еще даже не было матраса, и терпеливо ждал моих объяснений.

— У этого судна водоизмещение, то есть вес, десять тонн, и…

— Мне послышалось, что ты сказал — пятнадцать тонн, — вмешался Уокер.

— Это по системе, принятой для яхт на Темзе. Там ее тоннаж другой.

Курце зыркнул на Уокера:

— Заткнись и дай человеку сказать. — Он повернулся ко мне. — Если судно весит десять тонн, а ты добавишь еще четыре, оно может легко затонуть, так? И потом, где ты их тут разместишь? Не класть же их на видном месте, чтобы сразу заметили полицейские.

Я терпеливо объяснил:

— Я обещал рассказать о парусниках то, чего ты не знаешь. Теперь слушай: сорок процентов веса любого парусника составляет балласт, который обеспечивает равновесие судна при сильном ветре. — Я постучал ногой по переборке. — К днищу этой яхты прикреплен кусок свинца весом как раз в четыре тонны.

По глазам Курце было видно, что смысл моих слов начинает доходить до него.

— Пойдемте покажу еще кое-что.

Мы вышли наружу, и я обратил их внимание на свинцовый килевой балласт.

— Через неделю все это закроется, потому что всю яхту отделают специальным покрытием для защиты от древоточцев.

Курце присел на корточки, разглядывая киль.

— Так вот оно что, — медленно проговорил он. — Понял — золото будет спрятано под водой, как составная часть судна.

Он захохотал, к нему присоединился Уокер. Я тоже не сдержался, и стены ангара загудели от нашего смеха. Но вдруг Курце снова стал серьезным.

— А при какой температуре плавится свинец? — неожиданно спросил он.

Я знал, к чему он клонит.

— При температуре четыреста пятьдесят градусов по Цельсию, — ответил я. — На верфи есть небольшой плавильный цех, где изготовляют кили.

— Да, — тяжело обронил он, — свинец можно отливать и на кухонной плите. Но у золота точка плавления свыше тысячи градусов, и нам понадобится что-нибудь более серьезное, чем плита. Уж я-то знаю, переплавка золота моя специальность. Тут здоровенные печи нужны.

Ответ у меня был готов.

— Об этом я уже подумал. Поднимемся в мастерскую, я покажу вам то, чего вы никогда в жизни не видели.

В мастерской я открыл шкаф.

— Вот эта игрушка — последнее изобретение.

Я установил прибор на верстаке.

Курце с недоумением разглядывал его. Действительно, ничего особенного — обыкновенная металлическая коробка размерами девятнадцать на пятнадцать и высотой в девять дюймов, с асбестовым покрытием наверху и с клеммами, расположенными по системе Хита Робинсона.

— Вы, конечно, знаете о быстрорастворимом кофе. Ну, так же быстро с помощью этого прибора можно получить высокую температуру. — Я начал готовить аппарат к работе. — Вода для охлаждения должна подаваться под давлением не менее пяти футов на дюйм — сгодится водопроводный кран. Прибор, кроме того, работает от обыкновенной электросети, так что его можно устанавливать где угодно.

Я вынул главную деталь прибора — кусок черной ткани, размерами три на четыре дюйма.

— Какой-то фокусник в Штатах открыл способ вытягивать и сплетать нити из чистого гранита, а другой придумал для него вот такое применение.

Я поднял ручку машины, вложил графитовую прокладку и плотно зажал ее. Затем взял кусочек металла и протянул его Курце. Он повертел его в руках и спросил:

— Что это?

— Кусок обыкновенной малоуглеродистой стали. Но если эта игрушка способна расплавить сталь, то она расплавит и золото. Верно?

Курце кивнул и с явным сомнением взглянул на прибор — очень уж он был неказистый.

Я взял кусочек стали и уронил на графитовую прокладку, затем вручил Уокеру и Курце по паре защитных очков.

— Лучше надеть их, свечение будет ослепительным.

Мы надели очки, и я включил прибор. Зрелище получилось эффектным. Графитовая прокладка моментально нагрелась до белого свечения, стальной брусок накалился докрасна, затем пожелтел и наконец стал белого цвета. Он растекался, как воск, и меньше чем за пятнадцать секунд превратился в маленькую лужицу. Вся процедура сопровождалась яростными фонтанами искр, так как металл на воздухе окислялся. Я выключил прибор и сдвинул очки.

— При плавке золота такого фейерверка не будет, оно окисляется не так быстро, как железо.

Курце не отрываясь смотрел на прибор.

— Как он это делает?

— По принципу сварочного аппарата, — ответил я. — Температуру можно довести до пяти тысяч градусов по Цельсию. Прибор, конечно, лабораторный, но, думаю, за один прием можно расплавить два фунта золота. Три таких прибора с большим количеством запасных прокладок — и мы сможем работать довольно быстро.

Курце засомневался:

— Если мы будем отливать по два фунта, киль получится с трещинами и пузырями и развалится под собственной тяжестью.

— Это тоже предусмотрено, — спокойно парировал я. — Ты видел, как отливают бетон?

Он было нахмурился, но потом понял, что к чему, и даже пальцами прищелкнул.

— Мы готовим опоку, закладываем внутрь проволочную сетку, — растолковывал я. — Она-то все и держит.

Я показал ему модель, которую изготовил на досуге из мягкой проволоки и свечного воска. Он ее внимательно рассмотрел.

— Ты проделал гигантскую работу по подготовке, — наконец проговорил он.

— Ну кто-то же должен был это сделать, — сказал я. — Иначе золото пролежит там еще лет четырнадцать.

Курце мои слова пришлись не по вкусу, они выставляли его в невыгодном свете, но возразить было нечего. Он что-то забормотал, потом оборвал себя, лицо его горело. Потом глубоко вздохнул:

— Ладно, убедил. Я буду участвовать.

Теперь и я мог вздохнуть — с облегчением.

3
В тот вечер мы совещались.

— Теперь начнется муштра. «Санфорд» будет готова к испытаниям на следующей неделе. После испытаний вы оба под моим руководством начнете постигать науку управления парусами. Ровно через четыре месяца мы отплываем в Танжер.

— Черт побери! — воскликнул Уокер. — Мне это совсем не нравится.

— Ничего не поделаешь. Сотни людей мотаются по Атлантике в наши дни. Люди совершают кругосветные путешествия на суденышках поменьше нашего. — Я посмотрел на Курце. — Наше предприятие надо будет как-то финансировать. У тебя есть деньги?

— Около тысячи, — признался он.

— Эти деньги пойдут в дело… вместе с моими двадцатью пятью тысячами.

— Magtig, — изумился он, — это же огромная сумма!

— И каждое пенни из нее пойдет в дело. Нам, вероятно, придется купить небольшую верфь в Италии, только так можно будет втайне отлить киль. Я сдам ее в аренду фирме «Уокер. Курце и Халлоран» под стопроцентные дивиденды. И чтобы мне вернули пятьдесят тысяч до того, как начнется дележка. Можешь то же самое проделать со своей тысячей.

— Вполне справедливо, — согласился Курце.

— Уокер денег не имеет, а коль скоро ты бросил свою тысячу в общий котел, то и у тебя их нет. Поэтому я беру вас к себе на жалованье. Нужно же вам на табак и трехразовое питание на все это время.

Мое сообщение заметно приободрило Уокера. Курце кивнул в знак согласия. Я сурово посмотрел на Уокера:

— А ты воздержись от выпивки, не то мы тебя выкинем за борт. Запомни это!

Он уныло кивнул. Курце спросил:

— А почему мы начинаем с Танжера?

— Надо заранее подготовить все для переплавки золота в стандартные слитки, — сказал я. — Какой банкир примет у нас золотой киль? В любом случае это дело будущего, а сейчас нужно сделать из вас сносных моряков — ведь для начала необходимо доплыть до Средиземного моря.

Я взошел на борт «Санфорд», чтобы начать испытания, а Курце и Уокер — прогуляться и посмотреть, во что, собственно, они впутались.

Яхта оказалась воплощением всех достоинств, о которых можно было мечтать, — вполне приличная скорость, хорошая устойчивость. Немного подправить паруса, и судно станет еще послушней, серьезных переделок не понадобится.

Когда мы легли на курс и вышли на длительную пробежку, яхта легко набрала скорость и весело понеслась, рассекая волны, журчащие вдоль бортов и заигрывающие с палубой.

Уокер позеленел.

— Ты вроде говорил, что с помощью киля эта штука будет держаться вертикально. — Он мертвой хваткой вцепился в бортик кокпита.

Я засмеялся.

— Можешь не волноваться. Крен не такой уж большой. Не перевернемся.

Курце не сказал ни слова — был слишком занят: его донимала морская болезнь.

Следующие три месяца прошли в заботах и хлопотах. Люди забывают, что наш мыс назывался Мысом Бурь до того, как какой-то чиновник назвал его Мысом Доброй Надежды. Когда задувает «Берг», море там становится самым неуютным местом в мире.

Я гонял Уокера и Курце немилосердно. За три месяца я должен был сделать из них приличных моряков «Санфорд» слишком большая яхта, чтобы управлять ею в одиночку. Я надеялся, что в паре они заменят мне одного опытного морехода. Мои ожидания были обоснованы, как мне кажется, тем, что за три месяца они провели в море больше времени, нежели посредственный яхтсмен, выходящий в море только в выходные дни, за три года. К тому же им крупно повезло с инструктором — я спуску им не давал.

На берегу время проходило за изучением морского дела: как вязать узлы, чинить паруса. Они пытались роптать, но я быстро утихомиривал их: «А что, если меня смоет за борт посреди Атлантического океана?»

Наконец мы решили проверить, чему я их научил, на практике, вначале — в заливе, потом — в открытом море, не удаляясь далеко от берега, а вскоре уже уходили на такие расстояния, что и земли не видать.

Я думал, что Курце и на море окажется таким же выносливым, каким, очевидно, был на суше. Но из него настоящий моряк не получался. Подводил желудок. Курце все время тошнило, он не выдерживал качки, так что толк от такого рулевого был невелик. Но в дальних рейсах он героически взялся исполнять обязанности кока. Не очень-то это благодарная работа для человека, страдающего морской болезнью. Снизу доносились его проклятия, когда из-за резкого крена яхты во время непогоды ему на колени опрокидывался горячий кофейник. Однажды он признался, что знает теперь, как чувствуют себя кости для игры в покер, когда их встряхивают. Он бы не выдержал таких мучений, если бы не сильная жажда овладеть золотом.

Подлинным чудом оказался Уокер. Мы с Курце отвадили его от выпивки, несмотря на все его протесты. Он теперь лучше питался, а воздух и физические нагрузки явно пошли ему на пользу. Он поправился, его впавшие щеки округлились, грудь расправилась. Ничто, конечно, не могло вернуть ему былую шевелюру, но теперь он гораздо больше походил на того красавчика, каким я встретил его десять лет назад. Но что удивительней всего, — Уокер оказался прирожденным моряком. Ему нравилась яхта, и яхта отвечала ему взаимностью. Из него получился хороший рулевой, и, когда мы шли против ветра, он управлялся с яхтой не хуже меня. Сначала я неохотно оставлял на него яхту, но по мере того, как он проявлял себя в деле, сопротивление мое слабело.

Пришло время, когда ждать больше было нечего. Мы загрузили яхту провиантом и взяли курс на север двенадцатого ноября, рассчитывая Рождество отпраздновать в море. Перед нами простиралась водная пустыня, а за ней маячили четыре тонны золота.

Быть может, кто-нибудь осмелится назвать это приятной морской прогулкой!

Книга вторая Золото

Глава III Танжер

1
Через два месяца мы входили в танжерскую гавань, выбросив «Q» флаг, и стали ждать, пока доктор разрешит нам выйти на берег, а таможенная служба проведет беглый досмотр. Порт радовал глаз изящными силуэтами современных зданий, выделяющимися на фоне неба. На правой стороне расположился старый город, город арабов: приземистые дома с плоскими крышами, прилепившиеся к горе, только минарет, как копье, взметнулся в небо. По левому борту — Европа, по правому — Африка.

Для Уокера и Курце здесь не было ничего нового. В молодости они вдоволь покуролесили в Каире и Александрии, находясь на армейской службе. Во время плавания они часто вспоминали свои приключения в эти годы, да еще на итальянском языке. Мы взяли за правило говорить по-итальянски, и, хотя мои спутники довольно неплохо знали язык, я не сильно от них отставал к тому времени, хотя пришлось начинать с азов.

Мы придумали подходящую легенду для прикрытия наших похождений в Средиземном море. Я выступал в роли южноафриканского судостроителя, совершающего путешествие не только для развлечения, но и с деловой целью: меня привлекал богатый средиземноморский рынок, возможно, я бы и верфь купил, если цена и условия окажутся подходящими. Эта легенда была недалека от истины и могла пригодиться на тот случай, если нам действительно придется покупать верфь для выплавки золотого киля. Курце изображал горного мастера, которому доктора рекомендовали для поправки здоровья провести отпуск на море, поэтому он поступил помощником ко мне на «Санфорд». Это как-то оправдывало его интерес к заброшенным свинцовым рудникам.

Уокер — неплохой лицедей — взял на себя роль плейбоясреднего достатка. Деньги у него якобы водились, а работать он не любил, вот и готов на что угодно. И в этот средиземноморский вояж он пустился, потому что ему надоела Южная Африка и захотелось сменить обстановку. На него ложилась обязанность вести все переговоры в Танжере и приобрести уединенный домик, где мы могли бы завершить нашу операцию.

В общем и целом я был доволен, хотя в дороге уже немного устал от Курце. Тому не нравилось, что я всем распоряжаюсь, и пришлось довольно грубо вдалбливать ему, что на корабле может быть только один хозяин. В этом он смог убедиться, когда мы попали в шторм у Азорских островов. К тому же Курце бесило, что презираемый им Уокер оказался лучшим моряком, чем он.

Здесь, в Танжере, он пришел в себя, и к нему вернулась прежняя самоуверенность — он все чаще проявлял свой норов. Я понял, что пора опять его осадить.

Уокер оглядел стоянку для яхт.

— Здесь не очень-то много парусников, — заметил он.

Действительно, в гавани стояло всего несколько неуклюжих на вид рыбацких суденышек и один щеголеватый двухмачтовый парусник, направляющийся, вероятно, в Карибское море. Зато было, по крайней мере, двадцать больших моторных судов, по виду быстроходных, с низкой осадкой. Я знал об их назначении — флот контрабандисток сигареты — в Испанию, зажигалки — во Францию, антибиотики туда, где на них можно заработать (хотя теперь на них спрос упал), наркотики — в любое место земного шара. Интересно, сколько оружия они поставляют в Алжир? Вскоре прибыли официальные службы, осмотрели яхту, оставляя на досках палубы следы от подбитых гвоздями ботинок. Я проводил их до катера, и как только они уплыли, Уокер тронул меня за руку.

— К нам еще один визитер.

Я обернулся и увидел весельную лодку, пересекающую гавань. Уокер сказал:

— Наблюдал за нами в бинокль вон с того судна. — Он указал на одно из моторных судов. — Потом направился сюда.

Я следил за приближающимся яликом. На веслах сидел европеец, лица не было видно, он плыл к нам спиной, но как только человек развернулся к борту нашей яхты и взглянул вверх, я узнал Меткафа.

Меткаф был из той разноязычной банды прохвостов, численность которых в мире не превышает сотни. Эти кондотьеры стекаются к горячим точкам планеты, пренебрегая опасностью, в расчете поживиться. Собственно, я нисколько не удивился, увидев Меткафа в Танжере, который с незапамятных времен был цитаделью пиратов и, конечно же, одним из постоянных мест деловых встреч.

Я был знаком с ним в Южной Африке, но весьма непродолжительное время и понятия не имею, чем он там занимался. Знаю только, что он великолепный моряк, взял не один приз на гонках в Кейптауне и даже занял одно из первых мест на лодочном чемпионате Южной Африки. Меткаф купил одну из моих яхт класса «сокол» и проводил много времени на верфи в период отделочных работ. Он нравился мне, и пару раз мы ходили с ним под парусами, частенько выпивали вместе в баре яхт-клуба, втроем проводили выходные — Джин, я и он. Наши отношения могли перерасти в дружбу, но вдруг он покинул Южную Африку, удирая от полиции, С тех пор мы не встречались, но до меня доходили кое-какие упоминания о нем, и даже иногда я встречал его имя в газетных сообщениях, рассказывающих, как правило, о волнениях в какой-нибудь экзотической стране.

Теперь Меткаф поднимался на палубу яхты «Санфорд».

— Я сразу подумал, что это ты, — сказал он, — но для уверенности посмотрел в бинокль. Что тебя сюда привело?

— Просто путешествую, — ответил я, — сочетаю бизнес с отдыхом. Захотелось посмотреть, какие перспективы здесь, в Средиземноморье.

Он широко улыбнулся:

— О, они великолепны, брат! Но не в твоем вкусе. Или ты изменился?

Я покачал головой и сказал:

— В последний раз я слышал о тебе в связи с событиями на Кубе.

— В Гаване я пробыл недолго. Это место не для меня. Революция там настоящая, по крайней мере до тех пор, пока ее возглавляют коммунисты. Не могу конкурировать с ними, потому и вышел из игры.

— А чем занят теперь?

Он улыбнулся и бросил взгляд на Уокера.

— Позже расскажу.

Я представил своих спутников:

— Познакомься, это Уокер, а это Курце.

Они обменялись рукопожатиями, и Меткаф сказал:

— Приятно вновь слышать южноафриканскую речь. У вас прекрасная страна, вот только полиция слишком ретивая.

И обернулся ко мне:

— Где Джин?

— Умерла, — сказал я. — Погибла в автомобильной катастрофе.

— Как это случилось?

Я рассказал ему о дороге вдоль побережья, о пьяном водителе и о падении машины в море с высоты трехсот футов. Пока я рассказывал, лицо его каменело, и когда я закончил, он сказал:

— Значит, этот ублюдок получил всего пять лет, а если будет вести себя примерно, то выйдет через три с половиной. — Он потер переносицу. — Мне нравилась Джин. Как зовут того парня? У меня остались друзья в Южной Африке, которые позаботятся о нем после выхода из тюрьмы.

— Забудь, это не вернет мне Джин.

Он кивнул, потом хлопнул в ладоши.

— А теперь все поедем ко мне. Остановитесь в моем доме. Там армию можно разместить.

Я был в нерешительности.

— А что будет с яхтой?

Он улыбнулся:

— Вижу, ты наслушался рассказов о портовых ворах Танжера. Все правильно. Но ты можешь не беспокоиться, я поставлю охрану. Никто не покусится на то, что принадлежит моим людям… или мне.

Он уплыл на другой конец гавани и быстро вернулся с марокканцем, судя по лицу, испуганным, и что-то сказал ему на быстром и гортанном арабском. Затем повернулся ко мне:

— Все устроилось. Скоро все в доках будут знать, что вы мои друзья. Так что твоя яхта в полной безопасности, все равно что дома, на верфи.

Я поверил ему. Не могло быть сомнений, что он пользуется влиянием в таком месте, как Танжер.

— Поехали на берег, — сказал он. — Я проголодался.

— И я, — сказал Курце.

— Великая радость — не возиться с готовкой хоть какое-то время, правда? — спросил я.

— Да я бы не огорчился, если б никогда в жизни не увидел сковородку, — ответил Курце.

— А жаль, — заметил Меткаф. — Я ведь уже размечтался, что ты приготовишь мне что-нибудь, вроде koeksusters.[9] Всегда обожал южноафриканскую кухню. — Он громко засмеялся и хлопнул Курце по спине.

Меткаф занимал большую квартиру в доме на авенида де Эспанья, мне он предоставил отдельную комнату, а Курце с Уокером — одну на двоих. В моей комнате он задержался, непринужденно болтая, пока я распаковывал свой чемодан.

— Южная Африка стала слишком спокойным местом для тебя? — спросил он.

Я пустился рассказывать ему о причинах, которые заставили меня уехать, переплетая правду с вымыслом. У меня не было оснований доверять Меткафу больше, чем любому другому человеку, возможно, даже меньше, учитывая род его занятий. Не знаю, насколько убедительной показалась ему моя история, но он согласился, что хорошая верфь в Средиземноморье — выгодное дело.

— Ты можешь не получить много заказов на строительство новых судов, но, несомненно, здесь есть возможности для процветания обслуживающей и ремонтной верфи. Дела хватит. На твоем месте я бы отправился восточнее, в сторону Греции. Верфи на островах обслуживают в основном местных рыбаков, а там есть простор для тех, кто разбирается в яхтах, и для яхтсменов.

— А для чего ты приобрел катер? — поддразнил я его.

— Ну ты же меня знаешь. Я перевожу все виды грузов, кроме наркотиков. — Меткаф скорчил рожу. — Конечно, я закоренелый прохвост, но с наркотиками не связываюсь. А что другое — всегда готов.

— Включая оружие в Алжир? — рискнул спросить я.

Он засмеялся.

— Французы в Алжире смертельно ненавидят меня и два месяца назад даже пытались перехитрить. Я перевалил груз в несколько рыбацких лодок и отправился в Алжир на заправку. И все — я был чист! Все документы в порядке и помещения пусты. Отпустил экипаж на берег размяться и выпить, а сам прилег и захрапел. Потом что-то разбудило меня, слышу — глухой удар, а затем странный звук, который, казалось, идет откуда-то снизу. Я вскочил и обшарил все помещения — никого. Выхожу на палубу и вижу — лодка отплывает, а в воде рядом с ней — человек. — Он усмехнулся. — Ну, я человек осторожный и подозрительный, так что надел акваланг и поплыл осматривать корпус. И что же, ты думаешь, придумали эти ублюдки из французской службы безопасности?

Я покачал головой.

— Откуда же мне знать?

— Они прилепили магнитную мину к рулю. Решили, должно быть с досады, раз не могут задержать меня официально, то все средства хороши. Если бы эта штука сработала, разворотило бы всю корму. Ладно, снял я мину и крепко задумался. Взрывать ее в гавани они не станут — не очень-то красиво, скорее всего взрыв приурочен к тому времени, когда мы выйдем из гавани. Тогда я поплыл к тому месту, где болтался в гавани полицейский патрульный катер, и прилепил мину на его корму. Пусть, думаю, разорятся на новый катер. На следующий день мы отчалили рано, как и собирались, и вот слышу — заработал полицейский катер. Долго они сопровождали нас, а я плыл не спеша, со скоростью десять узлов, чтобы они меня из виду не потеряли. Висели они у меня на хвосте миль тридцать, наверное, предвкушали взрыв и умирали от смеха. Но им стало не до смеха, когда раздался взрыв и снесло задницу их собственного катера. Я вернулся и подобрал их. Хорошая шутка вышла, чистая — никто не пострадал. Когда я их всех выловил, то отвез обратно в Алжир — благородный спаситель! Ты бы видел лица ребят из службы безопасности, когда я неожиданно свалился на них. Пришлось им провести церемонию с выражением благодарности за спасение этих вшивых моряков — жертв кораблекрушения. С самым невинным видом я рассуждал о том, что, должно быть, взорвалась глубинная бомба для подводных лодок, которая лежала на корме. Они сказали, что не может быть, полицейские катера не возят глубинных бомб. На этом все и закончилось.

Он расхохотался, страшно довольный собой.

— Нет, не любят меня в Алжире.

Я посмеялся вместе с ним. История была хороша и рассказана отлично.

К Меткафу у меня было двойственное чувство: с одной стороны, он мог нам здорово помочь в Танжере, так как знал все ходы и выходы и имел большие связи. С другой — нам следовало сохранять осторожность, чтобы он ничего не учуял. Он был чертовски хорошим парнем и все такое, но если он узнает, что мы собираемся объявиться с четырьмя тоннами золота, то ограбит нас, не задумываясь. Для него мы превратились бы в просто хорошую добычу. За такими он и охотился.

Да, нужно быть осторожными с мистером Меткафом. Про себя я подумал, что следует предупредить и остальных, чтобы не болтали лишнего.

— Какое у тебя судно?

— Фэамайл, — ответил он. — Я, конечно, поставил новый мотор.

Я слышал об этих судах, но никогда не видел. Во время войны их строили сотнями для береговой охраны. Ходил даже анекдот, что их готовят, как сосиски, милями, и отрезают по мере надобности. Длиной в сто двенадцать футов, с мощными двигателями, они свободно развивали скорость до двадцати узлов в час, но, как говорили, они плохо выдерживают штормовую качку. Брони или другой защиты на них не было, строились они из дерева, и когда несколько таких судов вошли в Сен-Назер вместе с «Кэмпбелтауном», их здорово потрепали.

После войны можно было купить списанный фэамайл тысяч за пять, и они пользовались большим успехом у контрабандистов Танжера. Если Меткаф сменил двигатель на своем судне, значит, он увеличил мощность для того, чтобы отрываться от сборщиков пошлины, развивая в случае необходимости скорость до двадцати шести узлов. У «Санфорд» не было никаких шансов уйти от такого преследователя, если бы дело дошло до стычки.

— Я хотел бы его посмотреть, — сказал я, подумав, что не мешает составить представление о потенциальном противнике.

— Конечно, — с воодушевлением сказал Меткаф. — Только не сейчас. Я ухожу завтра ночью.

Новость мне понравилась — за время отсутствия Меткафа мы могли спокойно заняться своими делами.

— А когда возвращаешься? — спросил я.

— Где-нибудь на следующей неделе, — ответил он. — Все зависит от ветра, дождя и тому подобного.

— Подобного тем сукиным детям из службы безопасности?

— Вот именно, — небрежно бросил он. — Давайте поедим.

2
Меткаф предоставил нам свою квартиру, сказав, что мы можем жить там в его отсутствие — слуги будут тоже в нашем распоряжении. В тот вечер он проехал со мной по городу и кое с кем познакомил. Многие из этих знакомств были явно полезными, например, поставщик провианта и судостроитель. Для чего нам нужны были другие: злодейского вида хозяин кафе, грек без определенных занятий и венгр, который долго объяснял, что он борец за свободу, бежавший из родной страны после неудавшейся революции тысяча девятьсот пятьдесят шестого года, я так и не понял. Но венгр мне особенно не понравился.

Думаю, Меткаф таким образом давал понять, что мы его друзья, и тем самым избавлял от фокусов, которые обычно разыгрывают над приходящими сюда яхтсменами. С Меткафом неплохо иметь дело, если он твой друг, а ты яхтсмен. Но ведь я не обычный яхтсмен, для меня Меткаф мог стать опасным.

Перед уходом мне удалось поговорить с Курце и Уокером без свидетелей.

— Здесь надо держать язык за зубами и строго придерживаться легенды. Ничего не будем предпринимать, пока Меткаф не отвалит, и попытаемся закончить все приготовления до его возвращения.

Уокер спросил:

— Разве он опасен?

— Вы что, не слыхали о Меткафе?!

Я растолковал, чем он занимается. Конечно, оба слышали это имя; вокруг Меткафа было много шума — журналисты прямо обожают писать о таких колоритных фигурах.

— Так это тот Меткаф! — воскликнул потрясенный Уокер.

Курце сказал:

— Не вижу в нем ничего особенного. Вряд ли он будет нам опасен.

— Дело не в одном Меткафе. Конечно, он хозяин на своей территории. Но самое главное: он профессионал, а мы любители, так что держитесь подальше от него.

Я хотел еще добавить: и можете рассматривать мои слова как приказ, но передумал. Иначе Курце привязался бы ко мне, а я не хотел пока идти на конфликт. Правда, все равно это случится, рано или поздно.

Дня полтора мы вели себя как примерные туристы, бродили по Танжеру, вертя головами и глазея на город. Если бы мысли наши не были так заняты делами, прогулка могла быть даже интересной, а так — пустая трата времени.

По счастью, Меткаф полностью был занят собственными таинственными делами. И мы его мало видели. Однако я поручил Уокеру выяснить у Меткафа одну важную вещь до его отъезда.

За завтраком Уокер приступил к выполнению моего задания.

— Мне нравится Танжер. Было бы неплохо пожить тут пару месяцев. Погода здесь всегда такая?

— Почти всегда, — отвечал Меткаф. — Многие, уйдя от дел, переселяются в эти места.

Уокер улыбнулся:

— У меня нет никакого дела, от которого я мог бы уйти.

Он оказался лучшим актером, чем я ожидал. Последний штрих был просто восхитителен. Уокер продолжал:

— Если бы я купил дом, можно было бы тогда пожить здесь подольше.

— Пожалуй, Средиземноморье самое подходящее для вас место. Здесь много курортов: Ривьера и другие.

— Не думаю, — сказал Уокер. — В Танжере не хуже, чем в других местах. А на Ривьере стало так многолюдно. — Он внезапно умолк, как будто ему в голову пришла неожиданная мысль, затем воскликнул, обращаясь ко мне: — Но ведь мне понадобится яхта! Вы не могли бы спроектировать для меня яхту? Я закажу ее в Англии.

— Конечно, мог бы. Только она вам недешево обойдется, — ответил я.

— Вот и отлично, — сказал Уокер. — В конце концов, нельзя же здесь жить и не иметь верной подруги — яхты.

Тут он явно начал переигрывать, Я заметил, что Меткаф поглядывает на него с насмешливым презрением, и поспешил вмешаться:

— Он великолепный моряк. В прошлом году чуть не выиграл чемпионат Мыса по парусному спорту.

Как и следовало ожидать, Меткаф попался на эту удочку.

— О, — произнес он с уважением.

Несколько минут они увлеченно болтали о яхтах. Наконец Уокер приступил к главному:

— Конечно, лучше всего было бы иметь дом где-нибудь на побережье, с собственной стоянкой и ангаром. Все при себе, так сказать.

— Собираетесь составить мне компанию? — с широкой улыбкой спросил Меткаф.

— О нет, — ответил Уокер, ужаснувшись, — нервы не те. Денег мне хватает, кроме того, я не переношу моторные суда: шумно и топливом отвратительно воняет. Нет, я мечтаю о настоящей парусной яхте. — Он повернулся ко мне. — Знаете, чем больше я думаю, тем больше мне нравится эта идея. Я попрошу вас спроектировать яхту водоизмещением в десять тонн, которой я мог бы управлять один. А здешние места — великолепный трамплин для прогулок в Карибское море. Трансатлантический переход! Неплохое развлечение…

Уокер доверительно заговорил с Меткафом:

— Эти ребята, которые носятся туда-сюда через океан и ведут всякие дела, очень хорошие ребята, но большинство среди них — жертвы банкротства, они вынуждены жить за счет своих яхт. А мне-то зачем это нужно? Представляете, как чудесно иметь свой дом с ангаром в глубине сада, где можно подготовить яхту к плаванию, вместо того чтобы торчать в этой вонючей гавани.

Действительно, великолепная идея для богатого плейбоя — в одиночку пересечь Атлантический океан. Я отдал должное изобретательности Уокера. Меткаф не нашел ничего странного в его прихоти.

— Идея неплохая, если вы можете себе это позволить. Вот что, разыщите Аристида, моего друга. Он поможет снять что-нибудь приличное, у него большой выбор. Скажите, я вас направил, и он будет сговорчивее.

Меткаф нацарапал адрес на клочке бумаги и протянул его Уокеру.

— О, благодарю, — сказал Уокер, — вы действительно очень добры.

Меткаф допил свой кофе.

— Пора. Увидимся вечером перед моим отъездом.

Когда он ушел, Курце, сидевший все это время с каменным выражением лица, сказал:

— Я вот тут думал о зо…

Я пнул его ногой и кивнул в сторону слуги-марокканца, который только что вошел в комнату.

— Давайте прогуляемся.

Мы вышли из дома и сели за столик в ближайшем кафе.

— Неизвестно, знают ли слуги Меткафа английский. Не хочу рисковать. Так что ты хотел сказать?

— Я думал о том, как мы доставим сюда золото… Ну как мы это сделаем? Ты ведь говорил вчера, что золото в слитках надо предъявить на таможне. Но мы же не можем прийти и сказать: «Слушай, друг, у моей яхты киль из золота, и он весит около четырех тонн».

— Ты прав, — сказал я. — Скорее всего нам придется доставить его контрабандой, перелить в стандартные слитки, вывезти по частям и снова завезти, предъявив таможне.

— На все это нужно время, — сказал Курце, — а у нас его нет.

Я вздохнул:

— Хорошо, давай разберемся, как у нас обстоит дело со временем. Сегодня двенадцатое января, а Танжер закрывает свою золотую лавочку с девятнадцатого апреля. Значит, у нас девяносто семь дней, или четырнадцать недель.

Я начал подсчитывать. Неделя оставалась до нашего отплытия из Танжера, две недели — чтобы доплыть до Италии, две недели — на обратный путь, и еще одну я накинул на случай непогоды… Дальше: пара недель на подготовку и вывоз золота, три недели на переплавку — всего одиннадцать недель, и три остается в запасе. Мы прекрасно укладывались.

— Итог подведем, когда вернемся в Танжер с золотом. Было бы золото, а покупатель найдется. Как бы не сглазить! Давай лучше пока не говорить о нем.

Мне вдруг представилось, как мы плывем назад в Египет или даже в Индию, обреченные, как «Летучий Голландец», вечно мотаться по морям на яхте стоимостью в миллион фунтов стерлингов.

Уокер почти не участвовал в разговоре. Решать организационные вопросы он предоставил Курце и мне. Слушая нас вполуха, он изучал адрес, который дал ему Меткаф.

Неожиданно он вмешался в наш разговор:

— Я-то думал, что старина Аристид — агент по продаже недвижимости, а оказывается — нет. — Он прочитал вслух адрес: «Аристид Теотопопулис, Танжерский торговый банк, бульвар Пастер». — Может, он нам что-нибудь посоветует?

— Ни в коем случае, ведь он друг Меткафа. — Я посмотрел на Уокера. — Ты хорошо держался с Меткафом. Но, ради Бога, не перебарщивай с псевдооксфордским произношением, и поменьше этих «о, благодарю» и тому подобного. Меткафа провести трудно, тем более он жил в Южной Африке и знает что почем. Ты бы лучше использовал мамсберийское произношение. Но теперь уже поздно. Во всяком случае, сбавь на полтона.

Уокер ухмыльнулся:

— О'кей, паря.

— А теперь, — сказал я, — пойдем, навестим Аристида Теото-как-его-там. Было бы неплохо взять напрокат машину. Мы ведь должны выглядеть как богатые туристы.

3
Аристид Теотопопулис оказался человеком-«шаром» — диаметр его тела равнялся его высоте. Когда он сидел, посредине проходила складка, как у полунадутой футбольной камеры. С подбородка и затылка стекали на воротник жировые каскады. Даже руки его были пышными жировыми шарами, сверкавшими золотом колец, которые глубоко врезались в пальцы.

— Ах, мистер Уокер, да-да, знаю, вам нужен дом. Утром мне звонил мистер Меткаф. У меня есть для вас именно то, что вы хотите. — Он говорил по-английски бегло и почти без акцента.

— Так у вас есть такой дом? — учтиво осведомился Уокер.

— Конечно! Зачем же, по-вашему, мистер Меткаф послал вас ко мне? Он знает Каза Сета. — Он примолк. — Не возражаете, если дом старый? — озабоченно поинтересовался он.

— Какая нам разница! — небрежно ответил Уокер. — У меня хватит средств позволить себе любые переделки в доме, лишь бы он мне подошел.

Он поймал мой взгляд и поспешно добавил:

— Я хочу сказать, что сейчас сниму дом на шесть месяцев, а потом куплю.

Лицо Аристида вытянулось и из шара превратилось в эллипс.

— Хорошо, как вам угодно, — произнес он, и в голосе его послышалось сомнение.

Он повез нас вдоль северного побережья на «кадиллаке», а следом Курце вел взятую нами напрокат машину.

Дом выглядел карикатурной копией здания из фильма Чарльза Адамса, казалось, что из окна вот-вот выглянет Борис Карлов. Архитектура этого дома не испытала марокканского влияния, всего-навсего образец викторианской готики — большей безвкусицы и придумать трудно. Но несмотря на это, он мог нам подойти.

Мы вошли внутрь и бегло осмотрели изъеденные деревянные панели стен, отметили отсутствие необходимых удобств. Кухня была оборудована по старинке, за домом тянулся заросший сад. А за ним простиралось море, и с небольшого обрыва мы посмотрели на отлогий морской берег.

Все казалось замечательным. Был там и лодочный ангар, достаточно большой, чтобы приютить «Санфорд», если предварительно снять с нее мачту, был и проржавевший слив, нуждавшийся в капитальном ремонте. Заметили мы и пристройку с односкатной крышей, где можно было расположить литейный цех.

Я огляделся, прикидывая, сколько времени понадобится, чтобы навести здесь порядок, затем отвел Курце в сторонку.

— Что ты думаешь? — спросил я.

— Думаю, надо брать. Во всей Северной Африке не найдется более подходящего уголка.

— И мне так кажется. Вот хорошо бы в Италии найти что-нибудь в этом роде. Наймем местных людей для ремонта слипа и, если поднапрячься, сможем за неделю закончить. Придется немного поработать и в доме, но основная часть денег должна пойти на покупку дезодорантов — на то время, когда мы будем здесь, он должен быть пригоден для жилья. Я предупрежу Уокера об этом, он горазд придумывать невероятные причины для выполнения дурацких вещей.

Мы вернулись к Уокеру и Аристиду, который с большим воодушевлением превозносил достоинства дома, и я незаметно кивнул Уокеру. Тот ослепительно улыбнулся Аристиду.

— Бесполезно, мистер Теотопопулис, вам не удастся отговорить меня. Я обязательно куплю этот дом… предварительно сняв на шесть месяцев, конечно.

Аристид, у которого не было ни малейшего намерения отговаривать кого-либо от чего-либо, был ошарашен, но, поняв игру, включился в нее:

— Понимаете, мистер Уокер, я не могу вам дать никаких гарантий…

— Все в порядке, старина, — весело сказал Уокер, — но я должен все-таки иметь шестимесячный опцион на дом. Не забудьте об этом.

— Думаю, это можно будет устроить, — сказал Аристид с наигранным сомнением.

— Как замечательно, наверно, жить в таком прекрасном доме! — сказал мне с пафосом Уокер.

Я уставился на него. Вечная с ним морока: слишком увлекается своею ролью. Взгляд мой остался незамеченным, потому что Уокер уже повернулся к Аристиду.

— Нет ли в доме привидений или еще какой-нибудь нечистой силы? — спросил он таким тоном, как будто вопрошал о мертвых крысах за деревянной панелью. Тоже мне Гамлет!

— О нет, — поспешно заверил его Аристид, — никаких привидений.

— Жаль, — небрежно заметил Уокер, — я всегда мечтал пожить в доме с привидениями.

Аристиду пришлось тут же менять свое отношение к привидениям, поэтому я решил вмешаться и прекратить этот балаган. Я не имел ничего против заблуждения Аристида, полагавшего, что он имеет дело с дураком, но таких дураков, какого изображал Уокер, просто не бывает, и я испугался, что Аристид заподозрит неладное.

Я предложил:

— Давайте вернемся в контору мистера Теотопопулиса и обговорим все детали. Уже поздно, а меня ждет работа на яхте. — Потом обратился к Курце: — Тебе не надо с нами. Встретимся в ресторане, там, где были вчера вечером.

Я видел, что от дурачеств Уокера в нем растет раздражение, и решил отослать его, чтобы избежать взрыва.

Всегда трудно, когда имеешь дело с людьми, но особенно тяжело с такими антагонистическими типами, как Курце и Уокер.

Мы вернулись в контору Аристида, и все шло нормально. На доме он нас, конечно же, нагрел, но я не стал возражать. Тот, кто сорит деньгами подобно Уокеру, может быть кем угодно, но только не честным человеком.

А потом Уокер понес такое… У меня даже кровь в жилах застыла, хотя спустя какое-то время, по зрелом размышлении, я пришел к выводу, что он, пожалуй, неплохо ведет игру и сможет выйти сухим из воды.

— Танжер — забавное место. Слышал, что тут буквально на каждом шагу валяются золотые слитки.

— Конечно, золото не валяется под ногами. — Аристид снисходительно улыбнулся. Он уже заработал сегодня свой кусок и готов бил потратить несколько минут на пустую болтовню, к тому же этот идиот Уокер собирается жить в Танжере — на нем можно будет еще заработать. — Мы храним золото в очень больших сейфах.

— Хм, знаете, забавная вещь, — сказал Уокер, — я прожил всю жизнь в Южной Африке, где золото добывают в больших количествах, а между тем его ни разу в глаза не видел. Ведь в Южной Африке запрещена купля-продажа золота.

Аристид так высоко поднял брови, как будто никогда и не слышал о таком.

— Говорят, вы можете покупать здесь золото на фунты, как масло в магазине. Было бы забавно приобрести немного золота. Представляете, имея такие деньги, я никогда не видел золотого слитка, — произнес он патетически. — У меня, знаете ли, очень много денег. Некоторые друзья говорят, что даже слишком много.

Аристид нахмурился. Для него слова Уокера прозвучали как ересь. Нет такого человека, у которого было бы слишком много денег. И он стал очень серьезным.

— Мистер Уокер, лучшее, что может сделать каждый в наше тревожное время, — это купить золото. Единственное надежное капиталовложение. Ценность золота не подвержена изменениям, какие весьма часто случаются с этими бумажками. — Легким движением руки он отмахнулся от ложных претензий американского доллара и фунта стерлингов. — Золото не ржавеет и не усыхает, оно всегда под рукой, всегда надежно и всегда в цене. Если вы пожелаете вложить свои деньги выгодно, я в любой момент готов продать вам золото.

— Неужели?! — изумился Уокер. — Вы продаете золото, вот так просто?

Аристид улыбнулся:

— Вот так просто. — Но тут же улыбка на его лице опять сменилась озабоченностью. — Раз уж вы задумали покупать золото, то должны сделать это не откладывая, потому что свободный рынок в Танжере очень скоро закрывается. — Он пожал плечами. — Говорите, никогда не видели ни одного слитка золота? Я покажу вам слитки — много слитков. — Он повернулся ко мне. — И вам тоже, мистер Халлоран, если желаете, — сказал он небрежно. — Идите за мной.

Он повел нас вниз, куда-то в недра здания, через решетчатые двери, и привел к огромному сейфу. По дороге к нам присоединились два широкоплечих охранника. Аристид открыл дверь сейфа толщиной в два фута и впустил нас внутрь.

Золота было много. Конечно, не четыре тонны, но все же очень много. Золотые слитки были аккуратно сложены штабелями в зависимости от размеров, а золотые монеты хранились в специальных ящичках — в общем, чертова уйма золота.

Аристид показал на один из слитков.

— Это — танжерский стандартный слиток. Весит четыреста унций монетного веса или примерно двадцать семь с половиной фунтов обычного веса. Его стоимость больше пяти тысяч фунтов стерлингов.

Он показал на другой слиток, поменьше.

— Этот более удобного размера. Он весит килограмм — чуть больше тридцати двух унций — и стоит примерно четыреста фунтов стерлингов.

Аристид открыл ящичек и стал любовно перебирать монеты, пропуская их сквозь короткие и жирные пальцы.

— Здесь и британские соверены, и американские двуглавые орлы, а вот французские наполеондоры, австрийские дукаты.

Насмешливо посмотрев на Уокера, он сказал:

— Теперь понимаете, что я имею в виду, когда говорю, что золото никогда не утратит своей ценности.

Он открыл еще один ящичек.

— Не все золотые монеты старинные. Вот эти, например, изготовлены по заказу одного из банков Танжера — не моего. Это танжерский геркулес. В нем ровно одна унция чистого золота.

Аристид вынул монету из ящика, положил на ладонь и позволил Уокеру взять ее. Уокер повертел монету в пальцах и неохотно передал мне.

С этого мгновения наша безумная экспедиция перестала быть для меня только приключением. Прикосновение к жирной тяжести золотой монеты отозвалось во мне странным образом, и я понял, что имели в виду люди, когда рассказывали о золотой лихорадке. Я понял, почему золотоискатели копаются, как одержимые каторжники, в пустынных и бесплодных землях. И дело не в стоимости золота, то, что они ищут, — золото само по себе. Плотный желтый металл способен воздействовать на человека, изменить его; золото такой же наркотик, как любое чертово зелье.

Рука моя слегка дрожала, когда я возвращал монету Аристиду.

Подбрасывая монету на руке, он сказал:

— Золото в виде монеты обходится дороже, чем в слитке, потому что в ее стоимость входит работа по чеканке. Но зато это самая удобная форма. — Он сардонически улыбнулся. — Мы продаем много золота политическим эмигрантам и южноамериканским диктаторам.

Когда мы вернулись в контору, Уокер спросил:

— У вас там внизу очень много золота. Но где вы его берете?

Аристид пожал плечами.

— Я покупаю золото, и я продаю золото. Обе операции приносят мне выгоду. Покупаю, где могу, продаю, когда могу. В Танжере такие сделки не преследуются законом.

— Но оно должно откуда-то поступать, — настаивал Уокер. — Я имею в виду вот что: какой-то пират, вернее, какой-то контрабандист пришел к вам с полтонной золота. И вы бы его купили?

— Если подойдет цена, — мгновенно ответил Аристид.

— Не выясняя, откуда оно?

Легкая усмешка появилась в глазах Аристида.

— Нет ничего более анонимного, чем золото, — сказал он. — У золота нет хозяина. Оно временно принадлежит тому, кто дотрагивается до него. Да, я купил бы это золото.

— Даже тогда, когда свободный рынок закроется?

Аристид только пожал плечами и улыбнулся.

— А вот представьте себе, — продолжал Уокер с глупой и бессмысленной настойчивостью, — к вам должна поступить большая партия золота, прибывающая в Танжер…

— Я продам вам золото, как только вы пожелаете, мистер Уокер, — сказал Аристид, усаживаясь за свой письменный стол. — Полагаю, вам понадобится счет в банке, раз вы собираетесь жить в Танжере.

Перед нами снова был деловой человек. Уокер бросил взгляд на меня, затем сказал:

— Ну я не знаю. Пока я совершаю круиз вместе с Халом, обо всех моих нуждах заботится мой верный друг — аккредитив из Южной Африки. Я уже сорвал немалый куш в одном из здешних банков — ведь не мог я рассчитывать, что фортуна пошлет мне столь благосклонного банкира. — Уокер не поскупился на широкую улыбку. — Мы здесь проездом, — продолжал он, — отплываем через пару недель, но я вернусь, да, я вернусь. Когда мы возвращаемся, Хал?

— Мы направляемся в Испанию и Италию, потом — в Грецию. Вряд ли нас занесет в такую даль, как Турция или Ливан, хотя все может быть. Я бы сказал, что мы вернемся сюда через три или четыре месяца.

— Вот тогда-то я и поселюсь в своем доме основательно. Каза Сета! — произнес Уокер мечтательно. — Звучит превосходно!

Мы распрощались с Аристидом, а как только вышли на улицу, я в ярости накинулся на Уокера.

— Что заставило тебя натворить столько глупостей?

— Каких? — невинно спросил Уокер.

— Ты отлично знаешь, о чем я говорю. Мы договорились не болтать о золоте.

— Должны же мы хоть иногда поговорить о нем, — возразил Уокер. — Как мы сможем продать золото, ни слова не говоря о нем? Я даже подумал, что нам повезло: мы сумели выяснить, как относится Аристид к золоту из неизвестного источника. Считаю, я неплохо справился с этим.

Пришлось его еще и похвалить, но все-таки я счел нужным сказать:

— Знаешь, ты бы поменьше валял дурака. Меня чуть удар не хватил, когда ты начал морочить голову Аристиду привидениями. На карту поставлены важные дела, а ты, видите ли, развлекаешься.

— Знаю, — сказал он рассудительно. — Я понял это, когда мы находились в сейфе-хранилище. Я успел забыть, как выглядит золото и что при этом испытываешь.

Значит, и его задело за живое. Я успокоился и сказал:

— Ладно уж, но не забудь. И, Бога ради, не валяй дурака в присутствии Курце. Мне и так трудно сохранять мир, хотя бы такой, какой есть.

4
Когда мы встретились с Курце за ленчем, я сообщил:

— Сегодня утром мы видели чертовски много золота.

Он выпрямился.

— Где?

— У Аристида, в очень большом банковском сейфе, — ответил Уокер.

— Я полагаю… — начал заводиться Курце.

— Ничего не случилось, — сказал я, — все прошло очень спокойно. Мы посмотрели разные слитки золота. Существует два стандартных размера, которые с готовностью принимают здесь в Танжере: один весом в четыреста унций, второй — в один килограмм.

Курце нахмурился, и я поспешил объяснить:

— Это приблизительно два фунта с четвертью.

Он что-то буркнул и глотнул виски.

— Мы с Уокером обсудили все и пришли к заключению, что Аристид купит золото даже после того, как золотой рынок здесь прикроют, но, возможно, нам придется заранее обратиться к нему, чтобы он успел сделать необходимые приготовления.

— А я думаю, что нам следует заняться этим немедленно, — заявил Уокер.

Я покачал головой.

— Нет! Аристид — друг Меткафа. Это все равно что тигра приглашать на обед. Мы не должны вступать в переговоры до тех пор, пока не вернемся, а тогда уж придется рискнуть.

Уокер промолчал, поэтому я продолжил:

— Загвоздка вот в чем: вряд ли Аристид с радостью примет четырехтонную глыбу золота к себе в банк, поэтому нам все равно нужно будет переплавлять киль в слитки. Наверняка Аристиду придется как-то мухлевать с банковскими счетами, чтобы отчитаться за дополнительные четыре тонны, но тогда знать об этом он должен до того, как закроется рынок, следовательно, мы должны вернуться до девятнадцатого апреля.

— Не так много времени, — проворчал Курце.

— Я уже определил возможные сроки для каждого этапа операции, у нас в запасе остается месяц. Но возможны всякие непредвиденные обстоятельства, и нам этот месяц может понадобиться. Сейчас меня волнует совсем другое.

— Что именно?

— А вот что. Когда — и если — мы привезем сюда золото и начнем переплавлять его, то получим большое количество слитков, которые будут валяться у всех на виду. Не хочется сбывать их Аристиду маленькими партиями — это плохая политика, слишком велика опасность вмешательства посторонних лиц. Лучше переправить все золото разом, произвести с ним расчеты по всем правилам через швейцарский банк и удалиться со спокойной душой. Но вот тогда и получается, что вся Каза Сета будет завалена грудами золотых слитков, а это никуда не годится.

Я вздохнул.

— Где же нам хранить эти проклятые штуковины? Складывать в жилой комнате? И сколько этих чертовых слитков туда войдет? — добавил я с раздражением.

Уокер взглянул на Курце:

— Ты говорил, что там около четырех тонн, не так ли?

— Да, — ответил Курце, — но подсчет приблизительный.

Я спросил Курце:

— Ты же на своей работе имел дело с переплавкой золота в слитки. Вспомни, насколько точен тот подсчет?

Он задумался, мысленно вернувшись к событиям пятнадцатилетней давности, сравнивая то, что видел тогда, с тем, что узнал позже. Человеческий мозг — удивительное устройство. Наконец медленно произнес:

— Думаю, подсчет точный, очень точный.

— Ладно, — сказал я. — Значит, четыре тонны. Это составляет, девять тысяч фунтов. Точно, как в аптеке. В фунте шестнадцать унций и…

— Нет, — неожиданно вмешался Курце. — Золото измеряют в монетных унциях. В английском фунте 14,58333 в периоде монетных унций.

Он так уверенно оперировал этими цифрами, что я понял — он знает, о чем говорит. К тому же — ведь это его профессия.

— Давай не усложнять, — предложил я, — пусть будет четырнадцать с половиной унций на фунт. Вполне достаточно.

Я начал подсчитывать, делая массу ошибок, хотя скорее всего расчет был совсем простой. Математика в моем проектном деле не вызывает такого эмоционального подъема.

Наконец я получил результат.

— На большую точность я не способен, но если округлить, то выходит, что мы получим около трехсот тридцати слитков по четыреста унций в каждом.

— А сколько получится, если умножить количество слитков на пять тысяч фунтов стерлингов? — спросил Уокер.

Я снова стал марать бумагу и с изумлением уставился на результат моих усилий. В первый раз я представил все это в виде денег. До этого времени я был слишком занят организационными вопросами, а четыре тонны золота и без того казались мне достаточно кругленькой суммой, чтобы не забыть о ней.

В полной растерянности я произнес:

— По моим подсчетам получается один миллион шестьсот пятьдесят тысяч!

Курце удовлетворенно кивнул головой:

— Такая же сумма вышла и у меня. Но есть еще драгоценности. У меня были свои соображения насчет драгоценностей. Аристид был прав, когда говорил, что золото анонимно, а о драгоценностях такого не скажешь. Драгоценности несут на себе печать владельца, и их легко опознать. Мне казалось, что драгоценности лучше оставить в туннеле. Но к этому моих компаньонов надо было подвести постепенно.

Уокер сказал:

— Каждая безделушка по полмиллиона с лишним.

— Хорошо, допустим, полмиллиона каждая. Остающиеся сто пятьдесят тысяч фунтов стерлингов можно пустить на возмещение расходов. К тому времени, когда все завершится, мы потратим больше, чем вложили.

Я вернул разговор к тому, с чего начал:

— Так, значит, у нас триста тридцать слитков золота. Что с ними делать?

Уокер проговорил задумчиво:

— В доме есть подвал.

— Во всяком случае, это уже что-то.

Он продолжал:

— Знаешь, когда мы были в хранилище у Аристида, у меня появилась фантастическая идея. Я подумал, что оно напоминает хозяйство каменщика, в котором повсюду лежат кирпичи, почему бы нам не построить стену в подвале?

Я посмотрел на Курце, он — на меня, и мы оба расхохотались.

— Что в этом смешного? — жалобно спросил Уокер.

— Ничего, — с трудом выдавил я. — Просто здорово, вот и все.

Курце, ухмыляясь, сказал:

— Я могу быть великолепным каменщиком, если мне хорошо заплатят.

Кто-то заблеял у меня над ухом, и я оглянулся. Рядом с нашим столиком торчал уличный продавец лотерейных билетов и протягивал мне толстую пачку. Я отмахнулся от него, но благодушный как никогда Курце примирительно сказал:

— Нет, парень, надо взять один. Подстраховаться не мешает.

Билет стоил сто песет, мы наскребли эту сумму, сложив вместе сдачу, лежавшую на столе, после чего вернулись на квартиру Меткафа.

5
На следующий день мы всерьез принялись за работу. Я оставался на яхте, готовя «Санфорд» к длительному плаванию и терроризируя поставщиков. К концу недели яхта была укомплектована и готова плыть хоть на край света.

Курце с Уокером занимались отделочными работами в доме, восстанавливая лодочный ангар и слип, наблюдали за рабочими, которых они нашли благодаря любезной помощи Меткафа. Курце приговаривал:

— Проблем не будет, если обращаться с местными туземцами так же, как со своими аборигенами на родине.

Я не был уверен в его правоте, но дело, казалось, подвигалось.

К тому времени как вернулся Меткаф из очередного таинственного вояжа, мы полностью закончили подготовительную работу и были готовы к отплытию. Я не стал заранее ничего говорить Меткафу, полагая, что чем меньше он будет знать, тем лучше.

Поставив «Санфорд» в ангар, я отправился на судно Меткафа. Рыжеволосый мужчина, поливавший из шланга палубу, сказал мне:

— Вы, должно быть, и есть Халлоран, угадал? А я Крупке, правая рука Меткафа.

— Он здесь?

Крупке отрицательно замотал головой.

— Он ушел с вашим другом… как его… с Уокером. Сказал, чтобы я показал вам все, если вы прибудете на борт.

— Вы американец, я угадал?

Он заржал.

— Точно, я из Милуоки. Не хотелось возвращаться в Штаты после войны. Мне двадцати еще не было — совсем щенок. Я и подумал тогда — раз дядя Сэм оплатил мне дорогу, нужно этим воспользоваться.

Вероятно, перебежчик, подумал я, и потому не смог вернуться в Штаты, хотя там, возможно, уже давно прошла амнистия для дезертиров. Я не знал, правда, насколько положения гражданских законов соответствуют военным. Из осторожности я ничего не сказал — ренегаты самолюбивы и иногда оказываются невероятными патриотами.

Ходовая рубка, которую Крупке назвал палубной, была хорошо оборудована. В ней размещалось два эхографа, один — с самописцем. Блок управлениядвигателем находился прямо под рукой рулевого, а лобовые окна были снабжены экранами Кента на случай плохой погоды. Были там и большей приемопередатчик морского типа, и радар.

Я положил руку на дисплей радара и спросил:

— Какой у него радиус действия?

— У него несколько диапазонов, — объяснил Крупке, — выбираешь наиболее подходящий. Сейчас покажу.

Он щелкнул тумблером и повернул ручку настройки. Через несколько секунд экран засветился, на нем возникло крошечное изображение гавани. С помощью вращающейся антенны можно было обозревать все пространство гавани. Даже «Санфорд» была видна — грязноватое пятнышко средь множества других.

— Этот для ближнего наблюдения, — объяснил Крупке и снова щелкнул тумблером. — А это максимальный диапазон — пятнадцать миль, но отсюда, из гавани, много не увидишь.

Изображение береговой стороны стало размытым, а со стороны моря я отчетливо увидел двигающееся пятнышко.

— Что это?

Он взглянул на часы.

— Наверное, паром из Гибралтара. Он сейчас за десять миль отсюда — можно определить по сетке координат на дисплее.

— Такая штука незаменима при ночных подходах к берегу.

— Конечно, — ответил американец. — Нужно только сравнивать экранное изображение с картой. И неважно, что нет луны или туман.

Хотелось бы иметь такую установку и на «Санфорд», но на паруснике трудно будет ею пользоваться — слишком много линий от оснастки яхты попадет в обзор антенны. Да и мощности у яхты не хватит.

Я оглядел рубку.

— Имея такое оборудование, можно обойтись без большого экипажа, даже если судно большое, — сказал я. — Сколько человек у вас?

— Да мы с Меткафом можем и вдвоем управиться, — ответил Крупке, — особенно далеко мы не ходим… Но обычно мы берем с собой еще одного человека — того марокканца, который дежурит у вас на «Санфорд».

Я пробыл на фэамайле уже довольно долго, но Меткаф с Уокером так и не появились, пришлось мне вернуться в квартиру Меткафа. Курце был уже там, где остальные — никто не знал, и мы пошли обедать вдвоем.

Покончив с едой, я сказал:

— В ближайшее время будем отправляться. Все, что нужно, мы сделали, и дальше задерживаться тут — только впустую тратить время.

— Да, — согласился Курце, — впереди, что ни говори, не увеселительная прогулка.

Мы вернулись на квартиру, где по-прежнему было пусто, если не считать слуг. Курце прошел в свою комнату, а я решил дождаться Уокера и, сидя в кресле, просматривал журналы. Около десяти часов я услышал, что кто-то вошел, и поднял глаза.

От бешенства во мне все закипело. Уокер был пьян — вдребезги, мертвецки пьян. Он висел на Меткафе, колени его подгибались, он вращал мутными глазами, но ничего не видел. Меткаф был тоже пьян, но не настолько. Он вздернул Уокера, чтобы не дать ему грохнуться, и весело сказал:

— Мы отправились в город, чтобы хорошо провести вечерок, но ваш друг плохо перенес его. Помоги мне его уложить.

Мы дотащили Уокера до комнаты и уложили на постель. Курце, дремавший на соседней кровати, проснулся и спросил:

— Что случилось?

— У вашего приятеля слишком слабая голова для выпивки. Он упал в обморок и прямо в мои объятья… Да, напился он до потери сознания.

Курце посмотрел на Уокера, потом на меня и гневно сдвинул свои черные брови. Я сделал ему знак помолчать. Меткаф потянулся:

— Ладно, пойду-ка и я спать.

Он взглянул на Уокера и с явным снисходительным презрением сказал:

— Ничего, утром он будет в порядке, если не считать тяжелого похмелья. Скажу Измаилу, чтобы приготовил ему на завтрак улиток.

Он обернулся к Курце:

— Как вы называете их на своем африкаанс?

— Regmaker, — буркнул Курце.

Меткаф засмеялся.

— Вот-вот, это первое слово на африкаанс, которое я выучил.

Он направился к двери.

— Увидимся утром, — бросил он и вышел. Я прикрыл дверь.

— Какой же дурак! — вырвалось у меня.

Курце встал с постели, сгреб пьяного Уокера в охапку и начал трясти.

— Уокер, — заорал он, — ты рассказал ему что-нибудь?

Голова Уокера безжизненно болталась из стороны в сторону, и он начал хрипеть. Я схватил Курце за плечо:

— Успокойся, разбудишь весь дом. Да и без толку, сейчас от него ничего не добьешься — он же без сознания. Потерпи до утра.

Курце, черный от гнева, стряхнул мою руку и отвернулся.

— Говорил я тебе. — Он перешел на яростный полушепот. — Говорил, что от него добра не жди! Кто знает, что наболтал спьяну этот подонок!

Я снял с Уокера ботинки и укрыл его одеялом.

— Выясним все завтра, — сказал я, — сделаем это вместе. Только не набрасывайся на него, а то перепугаешь до смерти и он вообще ничего не скажет.

— Я из него душу вытрясу, — с угрозой прошипел Курце. — Истинная правда!

— Оставь его в покое, — сказал я резко. — У нас и без того достаточно хлопот, не хватало еще вашей свары. Уокер нам нужен. — Курце только фыркнул. — Да, Уокер проделал здесь такую работу, какую мы с тобой никогда бы не сделали. У него талант разыгрывать всех самым убедительным образом.

Я посмотрел на спящего Уокера и с горечью добавил:

— Жаль только, что иногда он сам ведет себя как последний дурак. Во всяком случае, он может опять нам понадобиться, так что оставь его в покое. Поговорим с ним завтра утром, вместе.

Курце нехотя согласился, и я ушел в свою комнату.

6
На следующее утро я встал рано, но Меткафа уже не было. Я направился проведать Уокера и застал Курце уже наполовину одетым. Уокер похрапывал в постели. Я взял стакан воды и вылил ему на голову. У меня не было настроения церемониться с ним. Уокер пошевелился, застонал и открыл глаза, тогда Курце схватил графин и вылил на него всю воду. Уокер сел в постели, помотал головой, разбрызгивая вокруг себя воду, и вновь бессильно опустился на подушку.

— Голова, — простонал он, сжимая руками виски.

Курце сгреб рубашку на груди Уокера и приподнял его.

— Ну, козел безногий, что ты рассказал Меткафу? — Он яростно встряхнул Уокера. — Что ты ему сказал?

Такое обращение вряд ли облегчало страдания Уокера, поэтому я вмешался:

— Полегче. Дай я сам поговорю с ним.

Курце отпустил его и отошел, теперь я встал перед Уокером, выжидая, когда он придет в себя после такой встряски. Потом сказал:

— Прошлой ночью ты напился как последний дурак, а главное, нашел с кем пить — с Меткафом!

Уокер посмотрел на меня. Я увидел глаза человека, жестоко страдающего от монументального похмелья, и присел к нему на постель.

— Вспомни, ты говорил ему про золото?

— Нет, — закричал Уокер, — нет, не говорил!

Я спокойно продолжал:

— Не лги, если это неправда, то сам знаешь, что мы с тобой сделаем.

Уокер бросил испуганный взгляд на разъяренного Курце, стоящего поодаль, и закрыл глаза.

— Ничего не помню, — сказал он, — пустота. Ничего не помню.

Так было уже лучше. Скорее всего теперь он говорил правду.

Полный провал в памяти — один из симптомов алкоголизма. Я проанализировал ситуацию и пришел к заключению, что если Уокер и не сказал Меткафу о золоте, то легенду свою, вероятно, развеял. В один миг образ, который он так усердно создавал, мог полететь к черту, и тогда он предстал перед Меткафом таким, каким и был на самом деле — алкоголиком и неприятным типом.

Меткаф — человек проницательный, иначе он не уцелел бы в преступном мире. Крах легенды Уокера вызвал бы у него сомнение в достоверности легенды старинного приятеля Хала и его экипажа. Вполне достаточно, чтобы Меткаф насторожился. Теперь исходить надо из того, сочтет ли он нас достойным объектом для дальнейшего изучения.

— Что было, то было, — сказал я и посмотрел на Уокера. Тот потупил взор и нервными пальцами перебирал одеяло. — Посмотри на меня, — потребовал я.

Он медленно поднял глаза и встретился со мной взглядом.

— Думаю, ты говоришь правду, — ледяным тоном произнес я. — Но если ты обманул, пусть тебе будет хуже. И запомни, если ты за время нашего путешествия хоть раз напьешься, я уничтожу тебя. Ты думаешь, что здесь тебе следует опасаться Курце, но у тебя будет больше оснований опасаться меня, если ты позволишь себе хоть один глоток. Понял?

Он кивнул.

— Мне безразлично, сколько ты выпил вчера, дело прошлое. Через шесть месяцев можешь упиться хоть до смерти, меня это касаться не будет. Но еще один такой запой во время нашего путешествия — и ты покойник.

Уокер вздрогнул, а я повернулся к Курце:

— А теперь оставь его в покое, он будет вести себя нормально.

Курце взмолился:

— Дай мне только вздуть его, ну хоть разок.

— Все, кончено, — нетерпеливо сказал я. — Надо решать, что дальше делать. Собирайтесь, мы уезжаем.

— А как же Меткаф?

— Скажу, что нам захотелось попасть на фестиваль в Испании.

— Какой фестиваль?

— Откуда я знаю, какой! В Испании всегда какие-нибудь дурацкие фестивали. Я выберу самый подходящий для нас. Мы отплываем сегодня, как только я смогу получить разрешение на выход из гавани.

— Я вот думаю, что бы такое сделать с Меткафом, — проговорил Курце.

— Оставь Меткафа в покое, — сказал я. — Может, он вообще ничего не подозревает, а если вздуть его, то он сразу поймет — здесь что-то нечисто. С Меткафом лучше не связываться. Он человек влиятельный, не то что мы.

Мы немедленно упаковали чемоданы и отправились на яхту; притихший Уокер все время держался сзади. Моулей Идрис восседал на передней палубе, ловя кайф от послеобеденной сигареты. Мы прошли вниз и начали готовиться к отплытию.

Только я успел вытащить карту Гибралтарского пролива, чтобы проложить курс, как вошел Курце и тихо сказал:

— Мне кажется, кто-то обыскивал яхту.

— Что за черт! — воскликнул я.

Меткаф ведь ушел очень рано — у него было достаточно времени, чтобы хорошенько обшарить «Санфорд».

— Печи? — первое, что спросил я.

Мы самым тщательным образом замаскировали три плавильные печи. Некоторые детали сняли и рассовали по двум коробкам в подсобке, где они перемешались с другим барахлом, которое обычно накапливается в судовом хозяйстве. Главные детали — контейнеры с тяжелыми трансформаторами — были распределены на яхте так: один зацементирован в основание каюты, второй замаскирован под рацию, а третий встроен рядом с двигателем.

Вряд ли Меткаф догадался об их назначении, даже если и обратил на них внимание, но сам факт, что они спрятаны, должен был его заинтриговать. В таком случае нас не ожидало ничего хорошего. Облазив всю яхту, мы убедились, что все осталось на своих местах. Вообще-то, кроме печей и запасных графитовых прокладок, вмонтированных в двойное покрытие крыши, на борту не было ничего, что отличало бы «Санфорд» от других яхт, курсирующих в этих водах.

— Может, это марокканец проявил любопытство? — предположил я.

Курце выругался.

— Если он сует нос, куда его не просят, я швырну его за борт.

Я поднялся на палубу. Марокканец сидел на том же месте.

— Мистер Меткаф? — спросил я.

Он показал рукой на стоявший в гавани фэамайл. Я спустил ялик и поплыл к нему.

Меткаф встретил меня вопросом:

— Как Уокер?

— Полон раскаяния, — ответил я, наблюдая, как Меткаф пришвартовывает мою лодку. — Жаль, что все так получилось. Его будет мутить как собаку, когда мы поплывем.

— Вы уходите? — удивился Меткаф.

— Я не успел сказать тебе об этом вчера. Берем курс на Испанию. — Я выдал ему заготовленную байку, а напоследок сказал: — Не знаю, зайдем ли на обратном пути. Уокер, конечно, вернется, а мы с Курце пройдем вдоль восточного побережья и домой, в Южную Африку.

Я думал, что мои слова звучат убедительно.

— Очень жаль, — ответил Меткаф, — я надеялся, что ты спроектируешь для меня ялик.

— Знаешь что, я напишу в Кейптаун и дам верфи поручение выслать тебе комплект «сокола». За мой счет, конечно. Тебе останется оплатить транспортные расходы.

— Ну спасибо, очень мило с твоей стороны.

Мне показалось, что он доволен.

— Рад, что могу отблагодарить тебя за гостеприимство.

Он протянул мне руку, и я пожал ее.

— Удачи тебе, Хал, во всем. Надеюсь, ты осуществишь свой замысел.

Я был неосторожен.

— Какой замысел? — резко спросил я.

— Да я о твоем плане покупки верфи! Разве у тебя на уме еще что-нибудь?

Я обругал себя в сердцах и с трудом выдавил улыбку.

— Нет… конечно, нет.

Я повернулся, чтобы спуститься в лодку, и услышал спокойный голос Меткафа:

— Ты не годишься для такой жизни, как моя, Хал. Если у тебя и была подобная мысль, то лучше выброси ее из головы. Жизнь эта сложная, и в ней слишком много конкурентов.

Выгребая к «Санфорд», я размышлял над словами Меткафа: не скрывалось ли в них намека на то, что он в курсе наших дел? В определенном смысле Меткаф был честным человеком и не стал бы без нужды нападать на друга. Но он пойдет на это, если друг будет ему мешать.

В три пополудни мы покинули танжерскую гавань, и я взял курс на Гибралтар. Мы вышли на выбранный нами путь, но позади оставили слишком много ошибок.

Глава IV Франческа

1
Мы шли, сражаясь с ветром в проливе, когда Курце предложил отправиться прямо в Италию.

— Слушай, если мы сказали Меткафу, что идем в Испанию, значит, мы пойдем в Испанию.

Он хлопнул кулаком по обшивке кубрика.

— Но у нас нет времени!

— Придется наверстывать, — сказал я упрямо. — Я предупреждал, что у нас могут быть непредвиденные обстоятельства, которые съедят наш резервный месяц, вот тебе одно из них. До Италии нам теперь добираться целый месяц вместо двух недель, в запасе остается только две недели, но придется пойти на это. Может, удастся наверстать в Италии.

Он проворчал в ответ, что напрасно я опасаюсь Меткафа. Тогда я сказал:

— Ты ждал такой возможности пятнадцать лет — сможешь подождать лишние две недели. Мы зайдем в Гибралтар, Малагу и Барселону, посетим Ривьеру, Ниццу и Монте-Карло и только потом попадем в Италию. Мы посмотрим корриду, поиграем в рулетку, побываем в казино — будем вести себя как самые обычные туристы. Причем такие прилежные туристы, каких Меткаф в жизни не видывал.

— Но Меткаф остался в Танжере!

— Возможно, что сейчас он уже в Испании. В любой момент он мог обойти нас на своем фэамайле. Мог прилететь на самолете, переправиться в Гибралтар на пароме — он может все. Если Меткаф хоть что-то заподозрил, уверен, он будет следить за нами.

— Черт бы побрал этого Уокера! — взорвался Курце.

— Согласен, — сказал я. — Но что было, то сплыло.

Я стал вспоминать, сколько ошибок мы наделали. Под номером один — опрометчивое заявление Уокера Аристиду, что он пользуется аккредитивом. Это ложь, да к тому же бессмысленная — аккредитив был у меня, и Уокер мог так и сказать. Только контроль за финансовой стороной нашей экспедиции давал гарантию, что Курце не обманет меня. Ведь я еще не знал, где находится золото.

Аристид, естественно, может навести справки у своих знакомых банкиров о финансовом положении «богача» Уокера. Ему ничего не стоит получить такую информацию, все банкиры связаны между собой (и плевать им на этику). Он, конечно, выяснит, что мистер Уокер не брал никаких денег ни в одном из банков Танжера. Вполне вероятно, Аристид спросит об этом у Меткафа, а для Меткафа такое обстоятельство станет еще одним поводом для подозрений. Он выведает у Аристида, что Уокер и Халлоран интересовались вопросами ввоза и вывоза золота.

Меткаф может сам отправиться в Каза Сета и там собрать сведения. Допустим, он не узнает ничего такого, что противоречило бы легенде Уокера, но именно его легенда должна вызывать наибольшие подозрения — ведь Уокер после того, как напился, напрочь выпадал из нее. При упоминании о золоте у Меткафа небось уши торчком встали — такие люди издалека золото чуют. И я бы на месте Меткафа тоже проявил интерес к маршруту прогулочной яхты «Санфорд».

Все мои рассуждения имели смысл только при одном условии: пьяный Уокер не рассказал о золоте. Если же рассказал, то и рассуждать нечего — беды не миновать.

Мы бросили якорь в Гибралтаре и провели там целый день, глазея на берберийских обезьян и искусственные пещеры. Затем попали в Малагу и до тошноты наслушались цыганской музыки. На второй день нашего пребывания в Малаге, когда мы с Уокером, как все добропорядочные туристы, отправились к цыганским пещерам, я обнаружил, что за нами следят. Усатый молодой человек с нездоровым цветом лица сидел в отдалении, когда мы закусывали в уличном кафе; он мелькнул на стоянке яхт, аплодировал исполнителям фламенко во время нашего посещения цыган.

Я ничего не сказал своим спутникам, но убедился, что правильно оценил возможности Меткафа. Наверняка у него есть друзья в каждом средиземноморском порту, и он, вероятно, сидел в Танжере, как паук в паутине, принимая телефонограммы из тех мест, где мы появлялись. Возможно, он знал не только наш маршрут, но и наши расходы до последней песеты.

Единственный выход — вести себя как ни в чем не бывало и надеяться, что ему надоест за нами следить и он в конце концов оставит свои подозрения.

В Барселоне мы пошли на бой быков. К тому времени я уже развлекал себя тем, что угадывал людей Меткафа, Вычислить их при желании не составляло особого труда, на этот раз наблюдателем оказался молодчик высокого роста с острым подбородком.

Я с полным основанием считал, что если кто и попытается ограбить «Санфорд», то это непременно будут друзья Меткафа. Разнесется слух, что он за нами охотится, и мелкая рыбешка оставит яхту в покое. Я нанял на судно сторожа, который явно не внушал доверия — по лицу было видно, что он родную бабушку продаст за десять песет, и мы втроем отправились на бой быков.

Перед уходом я позаботился о тщательном камуфляже: набросал ложную смету расходов по устройству судостроительной верфи в Испании, положив ее вместе с ворохом технической документации; оставил на виду предположительную схему нашего маршрута вплоть до Греции, перечень адресов людей, которых надо посетить. С точностью до миллиметра определил расположение каждой бумажки.

Когда мы вернулись, сторож доложил, что все было спокойно, я расплатился, и он ушел. Но бумаги оказались сдвинутыми со своих мест, в запертую кабину кто-то входил, несмотря на присутствие сторожа… а может быть, и благодаря его присутствию. Интересно, подумал я, сколько ему заплатили, и, главное, поверил ли Меткаф в то, что мы — самые обыкновенные путешествующие бездельники.

Из Барселоны мы пошли через Лионский залив в Ниццу, не заходя на Мальорку из-за нехватки времени. Опять я вел свою игру, обходя судостроительные верфи, и опять вычислил наблюдателя Меткафа, но на сей раз совершил ошибку: сказал обо всем Курце. Тот раскипятился.

— Почему не сказал раньше? — пристал он ко мне.

— Что бы это изменило? — отбивался я. — Все равно мы ничего сделать не можем.

— Не можем? — удивленно переспросил он и смолк.

Ничего особенного в Ницце не произошло. Место приятное, если у вас нет срочных дел где-то еще, но мы там задержались, чтобы сделать нашу легенду более убедительной, а затем проплыли несколько миль до Монте-Карло — места паломничества всех туристов.

В Монте-Карло я остался на яхте, а Курце с Уокером сошли на берег. Никаких дел, кроме обычной уборки, у меня не было, и я расположился в кокпите, наслаждаясь ночным покоем. Курце и Уокер отсутствовали долго. Когда они вернулись, Уокер показался мне необычно молчаливым. Когда Курце спустился вниз, я спросил Уокера:

— Что случилось? Язык проглотил? Понравилось тебе в городе?

Уокер мотнул головой в сторону трапа, по которому только что спустился Курце.

— Он кого-то пришиб.

Я похолодел.

— Кого?

— Парня, который следил за нами весь день. Курце вычислил его. Мы позволили этому типу ходить за нами до темноты, а потом Курце завел его в глухой переулок и избил.

Я вскочил и ринулся вниз. Курце промывал на кухне разбитые костяшки пальцев.

— Значит, ты все-таки дорвался! Тебе обязательно надо пускать в ход свои идиотские кулаки, головой ты работать не можешь. Ты даже хуже Уокера. У него хоть оправдание есть — он больной человек.

Курце удивленно посмотрел на меня:

— В чем дело?

— Я слышал, ты кого-то избил.

Курце посмотрел на свой кулак и усмехнулся мне в лицо.

— Он больше никогда не побеспокоит нас — месяц в больнице ему обеспечен.

Бог мой, он еще гордился собой!

— Ты же все испортил. — Я старался говорить сдержанно. — Мне только-только удалось подвести Меткафа к мысли о нашей непричастности к темным делам. Теперь ты избил его человека, и он убедится, что не напрасно подозревал нас — что у нас действительно есть какие-то тайные замыслы. С таким же успехом ты мог позвонить ему и сказать: «У нас тут на подходе золото, приезжайте и заберите». Ты же дурак!

Лицо Курце потемнело.

— Никто не смеет так говорить со мной.

Он поднял кулак.

— Я смею. И если ты хоть пальцем до меня дотронешься, можешь распрощаться с золотом. Ты не поплывешь ни на этом, ни на другом, даже самом паршивом судне, и Уокер помогать тебе не станет — он люто ненавидит тебя. Ты ударишь меня — и исчезнешь навсегда. Ты можешь избить меня, давай, пожалуйста, но за такое удовольствие заплатишь чистых полмиллиона.

Такой разговор назревал давно.

— Паршивый англичанишка, — сказал он.

— Ну, давай, бей. — Я приготовился встретить удар Курце.

Он явно передумал драться, но угрожающим жестом вскинул руку.

— Берегись, мы с тобой еще разберемся!

— Ладно, разберемся потом, но до тех пор командовать буду я. Понял?

Его лицо снова потемнело.

— Никто мной командовать не будет, — прорычал он.

— Хорошо, тогда мы отправляемся назад по тому же маршруту — Ницца, Барселона, Малага, Гибралтар. Уокер поможет мне управиться с яхтой, а ты на него можешь не рассчитывать, он для тебя палец о палец не ударит.

Я повернулся, чтобы уйти.

— Подожди, — сказал Курце, и я остановился. — Так и быть, — прохрипел он, — но берегись, когда все закончится, черт побери, будешь ходить и оглядываться.

— Но до тех пор командую я?

— Да, — сказал он угрюмо.

— И ты выполняешь мои приказания?

Курце сжал кулаки, но сдержался.

— Да.

— Тогда получай первое: ничего не предпринимать, не посоветовавшись со мной.

Я уже поднимался по трапу, когда меня осенила одна идея, и я опять спустился.

— Хочу предупредить: не вздумай что-нибудь затевать против меня и Уокера, в противном случае тебе придется иметь дело не только со мной, но и с Меткафом. Буду рад отдать Меткафу твою долю, если еще что-нибудь натворишь. И в целом мире не найдется такого места, где ты сможешь укрыться от Меткафа.

Курце зло посмотрел на меня и отвернулся.

Я вышел на палубу. Уокер сидел в кокпите.

— Ты все слышал? — спросил я.

Он кивнул:

— Рад, что ты считаешь меня своим союзником.

От возбуждения меня трясло. Сомнительное удовольствие — сцепиться с таким медведем, как Курце, одни рефлексы — и ни капли ума. Разделаться со мной ему так же легко, как другому сломать спичку.

— Господи, и угораздило меня отправиться в это безумное путешествие с такой пьянью, как ты, и таким маньяком, как Курце. Вначале ты наводишь Меткафа на след, потом Курце окончательно загоняет нас в тупик.

Уокер мягко возразил:

— Я не хотел этого, Хал. Мне вообще кажется, что я ничего не говорил Меткафу.

— Надеюсь, но свою игру ты все-таки испортил.

Я потянулся, чтобы расслабить мышцы.

— Впрочем, это не важно. Или мы добудем золото — или нет. Вот и все.

— Ты всегда можешь рассчитывать на меня, если тебе понадобится помощь против Курце.

Я улыбнулся. Рассчитывать на Уокера — все равно что рассчитывать на сломанную мачту во время урагана — урагана в лице Курце. Своей слепой первобытной силой он подавлял таких людей, как Уокер. В общем, зверь, а не человек.

Я хлопнул Уокера по колену.

— Ладно, отныне мы союзники.

Я постарался придать голосу некоторую суровость, потому что Уокера тоже надо было держать в ежовых рукавицах.

— Но чтобы никакой выпивки. Там, в Танжере, я говорил всерьез.

2
Следующая остановка была в Рапалло, порт, который мы первоначально выбрали для создания базы в Италии, при условии, конечно, что найдем там подходящее место для выполнения задуманного дела. На двигателе мы вошли на стоянку яхт, и провалиться мне на этом месте, если я сразу не узнал одного из своих «соколов», стоявшего у причала. Вот уж не думал увидеть их когда-нибудь здесь, в Европе.

Раз мы пришли из другой страны, нас ожидали обычные формальности: таможенный и медицинский досмотр. Я потолкался немного с ребятами из таможни, обсуждая яхты и стили вождения, сказал им, что сам я конструктор и строитель яхт. Как бы, между прочим, добавил, что собираюсь открыть верфь где-нибудь на Средиземном море, указав на «сокола», как на один из образцов моей продукции.

На таможенников это произвело впечатление. С человеком, чья продукция пользуется спросом за шесть тысяч миль от того места, где ее создали, надо считаться. Они ничего не смогли рассказать о местных условиях, но дали несколько полезных адресов.

Я был вполне доволен. Если уж создавать себе репутацию порядочного человека, следует начинать именно с таможни. Этот невесть откуда взявшийся «сокол» подвернулся очень вовремя.

Сходя на берег, я приказал Уокеру и Курце оставаться на борту. Никакой необходимости в этом не было, но хотелось испытать свою власть над ними. Курце вернулся как будто в обычное состояние и даже успел отпустить парочку шуток — ему свойственно было постоянно шутить. Но я не заблуждался насчет того, что он все забыл. Африканеры известны своей злопамятностью.

Я направился в яхт-клуб и предъявил рекомендации. Одно из преимуществ яхтенного спорта в том, что тебе гарантирован теплый прием в любой точке земного шара. Чувство товарищества между яхтсменами очень поддерживает в мире, который готов послать к черту даже сам себя. Благодаря интернациональному братству и тому, что морское право не требует лицензии на вождение малых судов, путешествие под парусами — одно из самых приятных занятий на свете.

Я поболтал о том о сем с секретарем клуба, превосходно владеющим английским. Он пригласил меня в бар, угостил и познакомил с местными членами клуба и его гостями. Потолковав немного о плавании из Южной Африки, я перевел разговор на местные верфи и кое-что о них разузнал.

Путешествуя по Средиземноморью, я пришел к заключению, что моей легенде о покупке верфи вовсе не обязательно оставаться только легендой, она может составить реальную цель нашего плавания. Я охладел к поискам золота, особенно после выкрутасов Уокера и Курце, зато мой интерес к перспективам коммерческой деятельности в Средиземном море возрос. Кроме того, я нервничал и сомневался, сможем ли мы втроем довести начатое дело до конца — слишком большая разница характеров создавала напряженность, угрожая провалом всего предприятия.

Жажда золота, овладевшая мной в подземелье Аристида, еще не исчезла, но поутихла. Правда, ее власти надо мной еще хватало, чтобы заставить продолжать гонку, противостоять Курце и Уокеру, пытаться перехитрить Меткафа. Но если бы я узнал тогда, что в игру готовы вступить другие силы, я бы скорее всего отказался от этой затеи тут же, в баре рапалльского яхт-клуба.

За день я посетил несколько верфей. Но не только с целью выяснения деловых перспектив. «Санфорд» прошла длинный путь, и ее днище заросло ракушками и водорослями. Необходимо было поднять яхту из воды и почистить, что увеличило бы ее скорость на пол-узла.

Мы договорились, что под этим предлогом поднимем яхту, а небрежно оброненное мной в яхт-клубе замечание о неисправности в креплении киля оправдало бы его замену. Для этого я и подыскивал тихое местечко, где мы могли бы отлить наш золотой киль.

Я забеспокоился, не обнаружив за собой слежки. Если Меткаф снял наблюдение, убедившись в нашей невиновности, то можно радоваться. Но такой вариант казался маловероятным после того, как Курце выдал нас. Скорее всего что-то готовится, и это что-то обязательно будет связано с нашей яхтой. Я свернул свои поиски и поспешил на стоянку.

Увидев Курце, я сообщил ему, что за мной никто не следил.

— Говорил же я тебе, что мой способ самый надежный, — сказал он. — Они струхнули.

— Если ты думаешь, что Меткаф отступится из-за того, что избили нанятую им причальную крысу, тебе придется переменить мнение о нем, — сказал я и сурово посмотрел на него. — Если я отпущу тебя на берег размяться, есть гарантия, что ты не изобьешь кого-нибудь, кто, как вдруг тебе покажется, косо смотрит на тебя?

Курце попытался выдержать мой взгляд, но не сумел.

— О'кей, — буркнул он сердито, — буду осторожен. Но ты все равно поймешь, что мой способ самый надежный.

— Посмотрим. Вы с Уокером можете сойти на берег для закупки продуктов. — Я повернулся к Уокеру. — Помни, никакой выпивки, даже вина.

Курце вмешался:

— Я присмотрю за этим. Мы теперь с ним неразлучны, правда? И он хлопнул Уокера по спине.

Они взобрались на край причала и зашагали в сторону города: неторопливыми большими шагами — Курце и быстрой семенящей походкой — Уокер. Я начал было ломать себе голову над тем, что же затевает Меткаф, но нашел это занятие бесполезным, спустился вниз подумать о делах, которые предстоят нам в ближайшие дни. Я растянулся на койке и (должно быть, сказалась накопившаяся усталость) проснулся только, когда совсем стемнело, лишь в иллюминаторах мерцали огни города.

По палубе кто-то ходил — эти шаги и разбудили меня.

Продолжая лежать, прислушался — действительно, легкие шаги. Тогда я осторожно встал, поднялся по трапу до люка и тихо позвал:

— Курце?

Незнакомый голос произнес:

— Это вы, синьор Халлоран?

Голос принадлежал женщине. Я быстро вышел в кокпит.

— Кто здесь?

Темная фигура двинулась мне навстречу.

— Мистер Халлоран, мне надо поговорить с вами.

Она говорила по-английски с едва заметным итальянским акцентом, и голос ее был приятным и тихим.

— Кто вы? — спросил я.

— Наверное, знакомиться лучше всего при свете, когда видишь друг друга. — В голосе зазвучали повелительные нотки, как у человека, привыкшего добиваться своего.

— Хорошо, — согласился я, — спустимся вниз.

Женщина проскользнула мимо меня к трапу, и я последовал за ней, включив верхний свет в салоне. Теперь я мог ее рассмотреть, а смотреть было на что. Волосы цвета воронова крыла, забранные вверх с двух сторон гладкими прядями, темный разлет бровей над спокойными светло-карими глазами. Высокие скулы подчеркивали впалость щек, но она ничем не напоминала тех изможденных, в угоду моде, красоток, которых демонстрирует журнал «Вог». Одета она была в простое шерстяное платье, которое красиво облегало ее великолепную фигуру. Такое платье с одинаковым успехом могло быть куплено как в местном универмаге, так и в парижском салоне, но все-таки я склонялся к последнему — нельзя быть долго женатым и не узнать что почем.

Туфли она несла в руке, и это обстоятельство было в ее пользу. Женщина весом в сто фунтов в туфлях на шпильках давит вниз с силой в две тонны, что чертовски плохо отражается на палубных досках. Значит, либо она что-то знает о яхтах, либо…

Я показал на туфли:

— Вы не очень-то опытный грабитель. Следовало бы повесить их на шею, чтобы освободить руки.

Она засмеялась:

— Я не грабитель, мистер Халлоран, просто не особенно люблю ходить в туфлях, к тому же мне приходилось бывать на яхтах и раньше.

Я подошел к ней. Высокая, почти с меня ростом. Лет около тридцати или, возможно, немного за тридцать. Губы не накрашены, и вообще очень мало косметики. Одним словом, очень красивая женщина.

— У вас есть преимущество: вы знаете, как меня зовут, а я — нет, — сказал я.

— Я графиня ди Эстреноли.

Я указал на диванчик:

— Прошу вас, графиня, присаживайтесь.

— Не графиня, а мадам, — сказала она и присела. — Во время наших взаимных отношений вы будете называть меня «мадам».

Я медленно опустился на соседний диванчик (воистину Меткаф донимал меня сюрпризами!) и осторожно спросил:

— Значит, мы становимся партнерами? Я и подумать не смел о таком прекрасном партнере. Когда начнем?

— Это не то партнерство, о котором вы думаете, мистер Халлоран, — сказала она ледяным тоном. И вдруг сменила темп. — Я вижу… ваши… э… компаньоны сошли на берег. Они не заметили меня — я хотела поговорить с вами наедине.

— Мы одни, — коротко ответил я.

Она собралась с мыслями и сказала убийственно точно:

— Мистер Халлоран, вы отправились в Италию с мистером Курце и мистером Уокером, чтобы вывезти из нашей страны некоторые ценности. Вы намерены сделать это нелегально, поэтому весь ваш план держится на секретности — вы не сможете, ну, скажем так, действовать, если кто-то заглядывает вам через плечо. Так вот я как раз и намерена заглянуть вам через плечо.

Я с трудом удержался, чтобы не застонать вслух. Значит, Меткаф все знал! Единственное, что ему не известно, это где спрятано сокровище. Эта женщина права, утверждая, что нам его не вывезти, в любом случае тут же появится он и потребует своей доли. Значит, Уокер все разболтал в Танжере.

Пришлось пойти на переговоры:

— О'кей, графиня, и сколько же хочет Меткаф?

Она подняла свои крылатые брови.

— Меткаф?

— Да, Меткаф, ваш хозяин.

Она покачала головой.

— Не знаю никакого Меткафа, и мне все равно, кто он. Я сама себе хозяйка, уверяю вас.

Думаю, мне удалось не выдать своего удивления. Вопросы так и рвались с языка. Если эта графиня связана с Меткафом, то почему отрицает это? Если не связана, то кто она такая, черт побери, и как она узнала о сокровище?

Я спросил:

— А если я предложу вам убраться?

Она улыбнулась.

— Тогда вам ни за что не вывезти эти ценности из Италии.

В ее словах был намек на возможность договориться, и я сказал:

— Но если я предложу вам остаться, то мы сможем вывезти груз, не так ли?

— Часть груза, — пошла она на компромисс. — Без моего сотрудничества вы немало времени проведете в итальянской тюрьме.

Здесь определенно было над чем подумать, и после размышлений я спросил:

— Хорошо, кто вы и что вы знаете?

— Я узнала, что в район порта пришел сигнал следить за яхтой «Санфорд». Я узнала, что владельцем яхты является мистер Халлоран, а сопровождают его мистер Курце и мистер Уокер. Для меня этой информации было достаточно.

— И что же решила предпринять графиня ди Эстреноли? Как же решилась итальянская аристократка иметь дело с уголовниками, за которыми ведется слежка?

Улыбнувшись, она ответила:

— У меня странные друзья, мистер Халлоран. Я узнала все эти интересные новости в порту. Возможно, именно ваш мистер Меткаф несет ответственность за распространение таких инструкций.

— Значит, вам сообщают, что яхта с тремя мужчинами на борту направляется в Рапалло, и вы говорите себе: «А-а, вот эти трое собираются нелегально вывезти что-то из Италии», — мрачно пошутил я. — Придумайте что-нибудь получше, графиня.

— Видите ли, я знаю мистера Курце и мистера Уокера, — сказала она. — Большой и неуклюжий мистер Курце не раз бывал в Италии. И я всегда узнавала о его приезде и следила за ним. — Она улыбнулась. — Он напоминал мне пса перед кроличьей норой, который лает, потому что нора слишком мала для него и он не может влезть туда. Курце всегда уезжал из Италии с пустыми руками.

Теперь понятно: Курце, должно быть, раскрыл ей свои карты во время одной из поездок в Италию. Черт, но откуда она знает Уокера? Он ведь давно не бывал в Италии — или бывал?

Женщина продолжала:

— Так вот, услышав, что мистер Курце возвращается с мистером Уокером и с неизвестным мне мистером Халлораном, я поняла: готовится нечто грандиозное. Вы собираетесь вывезти то, что было спрятано, мистер Халлоран.

— А что именно, вы знаете?

— Только то, что это большие ценности, — просто ответила она.

— А может быть, я археолог? — сказал я.

Она засмеялась.

— Нет, вы не археолог, мистер Халлоран, вы строите лодки. — Заметив по моим глазам, что я удивлен, добавила: — Я много о вас знаю.

— Довольно интриговать, откуда вы узнали, что существуют какие-то ценности?

Все так же неторопливо и спокойно она рассказала:

— Человек по имени Альберто Корсо написал письмо моему отцу. Письмо он не успел закончить — его убили, поэтому информация была не такой полной, как хотелось бы. Но мне достаточно было узнать, что за мистером Курце надо следить…

Осененный догадкой, я щелкнул пальцами.

— Вы маленькая дочь Графа! Вы… э-э… Франческа!

Она склонила голову.

— Да.

— Ну вот теперь мы почти разобрались, — сказал я. — Значит, Граф охотится за добычей?

Графиня широко распахнула глаза.

— О нет! Мой отец ничего не знает об этом. Совсем ничего.

Я подумал, что ее слова нуждаются в объяснении, и уже собирался высказать свои сомнения, как вдруг кто-то спрыгнул на палубу.

— Кто это? — спросила графиня.

— Наверное, наши вернулись, — ответил я и замер в ожидании: до конца вечера возможны еще сюрпризы.

Это был Уокер. Спустившись по трапу, он застыл, увидев женщину.

— О-о, — произнес он. — Надеюсь, не помешал?

Я представил их друг другу: «Графиня ди Эстреноли — мистер Уокер».

Я пристально наблюдал за ним — узнает или нет? Но он смотрел на графиню, как смотрят на незнакомую красивую женщину, и, перейдя на итальянский, сказал:

— Рад с вами познакомиться, синьора.

Она улыбнулась ему:

— Не узнаете меня, мистер Уокер? А я ведь перевязывала вашу ногу, когда вы попали к нам в горный лагерь во время войны.

Уокер стал вглядываться, а потом недоверчиво произнес:

— Франческа?!

— Правильно, я Франческа.

— Вы… ты изменилась, — сказал он. — Выросла. Я имею в виду… а… — Он смутился.

Она оглядела его:

— Да, все мы изменились.

В ее голосе я уловил нотку сожаления. Они поболтали несколько минут, потом она подхватила с пола свои туфли.

— Мне пора.

Уокер стал возражать:

— Но ты же только пришла…

— Нет, не могу, у меня через двадцать минут свидание.

Франческа встала и поднялась по трапу, я проводил ее на палубу.

Здесь она сказала:

— Я могу понять Курце, теперь понимаю и Уокера, но вас — нет, мистер Халлоран. Вы же преуспевающий человек, сделали себе имя на профессиональном поприще. Зачем вам-то это понадобилось?

Я вздохнул.

— В самом начале у меня действительно была причина, может быть, она есть и сейчас — не знаю. Но дело зашло так далеко, что приходится продолжать.

Она понимающе кивнула, потом сказала:

— В районе порта есть кафе под названием «Три рыбки». Ждите меня там в девять утра. Приходите один. Курце я никогда не любила, а теперь, пожалуй, мне так же неприятен и Уокер. Мне бы не хотелось разговаривать с ними.

— Хорошо, — сказал я, — приду.

Графиня легко спрыгнула на причал и, грациозно изогнувшись, надела туфли. Я смотрел ей вслед и долго еще слышал дробный стук каблучков из темноты, поглотившей ее.

Внизу Уокер стал приставать ко мне с вопросами:

— Откуда она взялась? Как узнала, что мы здесь?

— «А мачты гнулись и скрипели…» — пропел я. — Ей известно все или почти все… и она облагает нас налогом.

Уокер аж рот раскрыл.

— Она узнала про золото?

— Да, — ответил я, — но больше я тебе ничего не скажу, пока не вернется Курце. Нет смысла повторяться.

Уокер пытался настаивать, но усмирил свое нетерпение, когда понял, что я не намерен продолжать разговор, и, надувшись, съежился на диване. Через полчаса мы услышали шаги Курце на палубе. Он был благодушно настроен и притащил много еды, которой предстояло разнообразить наш стол; чувствовалось, что успел пропустить пару стаканчиков.

— Знаете, эти итальяшки умеют готовить.

— Здесь только что была Франческа, — сообщил я.

Потрясенный новостью, Курце смотрел на меня.

— Дочка Графа?

— Да.

Уокер снова завелся:

— Я хочу знать, как она разыскала нас.

— Чего надо этой заносчивой суке? — Реакция Курце меня удивила.

Ну, очевидно, антипатия у них взаимная.

— Она хочет получить часть сокровищ, — прямо ответил я.

Курце выругался:

— Откуда, черт возьми, она узнала про золото?

— Альберто перед смертью написал.

Курце и Уокер обменялись взглядами, и после тягостного молчания Курце сказал:

— Значит, Альберто собирался нас предать.

— Он и сделал это, — сказал я.

— Тогда почему золото до сих пор там? — недоумевал Курце.

— Письмо не было закончено, — объяснил я. — Альберто не успел написать, где спрятано золото.

— Фу — с облегчением вздохнул Курце. — Ну тогда ничего страшного.

Его тупость меня раздражала.

— Как, по-твоему, мы будем выбираться отсюда, если пол-Италии наблюдает за нами? — спросил я. — Она все время была в курсе твоих дел, следила за тобой каждый раз, когда ты приезжал в Италию, и посмеивалась. А теперь поняла, что готовится нечто серьезное.

— Этой суке лишь бы посмеяться надо мной, — злобно сказал Курце. — Она всегда обращалась со мной, как с грязью. Наверное, и Граф хохотал как сумасшедший.

Я задумчиво потирал подбородок.

— Она уверяет, что Граф ничего не знает. Расскажи-ка о нем.

— О Графе? Никчемный старик. Он не смог вернуть свои имения после войны — почему, не знаю — и сейчас беден как церковная мышь. Живет в Милане в убогой квартире, в которой и повернуться негде.

— Кто-нибудь помогает ему?

Курце пожал плечами.

— Не знаю, может, она. Она в состоянии себе это позволить. Вышла замуж за римского графа, слышал, очень богатого, так что, полагаю, подкидывает старику кое-что на хозяйственные расходы.

— За что ты так не любишь ее?

— А потому что она из этих высокомерных сук высшего общества — я их всегда терпеть не мог. У нас в Хьюгтоне тоже полно таких, только здешние еще хуже. Она со мной и здороваться не желала. Не то что ее отец. С ним мы ладили.

Возможно, в один из приездов он приставал к ней и получил достойный отпор. А приставания Курце скорее всего были грубы и непристойны, как если бы исходили от гориллы.

— Часто она попадалась тебе на глаза в Италии?

Он подумал и сказал:

— Пожалуй. В каждый мой приезд хоть раз да попадалась.

— Понятно. Это все, что ей было нужно: засечь тебя, проще говоря.Похоже, она окружена весьма полезными друзьями и, сдается, они не из того общества, к которому ты ее причислил. Она перехватила сигналы Меткафа всем средиземноморским портам, правильно их расшифровала, так что у нее, кроме красивой внешности, есть и мозги.

Курце зафыркал:

— Красивая? Просто сука облезлая…

Она таки сидела у него в печенках.

— Неважно, но нас возьмет голыми руками. Мы ничего не сможем сделать, пока она следует за нами по пятам. Не говоря уже о Меткафе, который тоже идет следом. Странно, что он еще не проявил себя в Рапалло.

— Говорю тебе, он струхнул, — прорычал Курце.

Я даже отвечать ему не стал.

— Впрочем, не стоит ломать голову, пока мы точно не узнаем, чего она хочет. Я встречаюсь с ней завтра утром, после этого, вероятно, кое-что прояснится.

— Я пойду с тобой, — твердо заявил Курце.

— Она хочет видеть меня, а не тебя, — ответил я. — Она это специально оговорила.

— Чертова сучка! — взорвался Курце.

— И, ради Бога, подбери другое слово, надоело слушать, — раздраженно сказал я.

Он испепелил меня взглядом.

— Что, втюрился?

Я окончательно потерял терпение и ответил:

— Не знаю я эту женщину — видел ее всего пятнадцать минут. Отвечу тебе завтра.

— Она что-нибудь говорила обо мне? — спросил Уокер.

— Нет, — солгал я.

Не было смысла настраивать против нее обоих. Похоже, действовать нам придется вместе, и чем меньше неприязни, тем лучше.

— Но мне все же придется идти на встречу с ней одному.

Курце тихо ворчал, поэтому я счел нужным сказать:

— Не беспокойся: ни она, ни я не знаем, где находится золото. Ты нужен всем — и ей, и мне, и Меткафу. Кстати, мы не должны забывать о Меткафе.

3
На следующий день рано утром я отправился на поиски кафе «Три рыбки». Оно оказалось обычной портовой забегаловкой, каких полно в любом приморском городе. Приметив его, я пошел прогуляться около стоянки яхт, разглядывая элегантные прогулочные суда богатых европейцев. Среди них было немало больших судов, хозяева которых и гости вели беззаботную жизнь, пользуясь услугами наемного экипажа; но мне по вкусу были другие яхты — маленькие, удобные в управлении, где хозяева, не гнушавшиеся никакой работой, все делали сами.

С удовольствием погуляв часок, я почувствовал, что проголодался, и вернулся в кафе. Было ровно девять. Она еще не пришла, и я заказал завтрак, качество которого оказалось лучше, чем можно было предположить. Только я приступил к еде, появилась графиня и тихонько уселась напротив.

— Извините за опоздание, — сказала она.

— Ну что вы!

На ней были свободные брюки и свитер — наряд из числа тех, которые чаще встречаешь на страницах женских журналов, чем в реальной жизни. Свитер был ей к лицу.

Она заглянула в мою тарелку и сказала:

— Я уже завтракала, но, пожалуй, съем еще что-нибудь. Вы не против, если я присоединюсь к вам?

— Вы здесь хозяйка.

— Здесь хорошо кормят, — сообщила она и, подозвав официанта, сделала заказ итальянской скороговоркой. Я продолжал молча есть. Пусть заговорит первой.

Она тоже молчала и только смотрела на меня. Когда ей принесли завтрак, она набросилась на него так, словно неделю не ела. Здоровая женщина со здоровым аппетитом. Закончив, я достал пачку сигарет.

— Не возражаете? — спросил я.

В этот момент рот у нее был набит, и она только утвердительно кивнула головой. Я закурил. Наконец она со вздохом отодвинула тарелку и взяла предложенную мной сигарету.

— Пробовали наш кофе-эспрессо? — спросила она.

— Пробовал.

— Ах да, я забыла, что эти автоматы успели проникнуть даже в вашу Черную Африку. Его полагается пить после обеда, но я это делаю весь день. Выпьете?

Я согласился, и она крикнула официанту:

— Два эспрессо. — И повернулась ко мне. — Так как же, мистер Халлоран, обдумали наш вчерашний разговор?

Я сказал, что обдумал.

— И что же?

— И что же, — повторил я. — Правильнее было бы спросить — так как же? Мне надо знать о вас гораздо больше, чтобы довериться вам, графиня.

Похоже, она обиделась.

— Не называйте меня графиней, — сказала она с раздражением. — Что вы хотите знать?

Я стряхнул пепел.

— Во-первых, как вам удалось перехватить послание Меткафа? Сомневаюсь, чтобы графиня случайно могла натолкнуться на что-то в этом роде.

— Я уже говорила: у меня есть друзья.

— Кто они, эти друзья?

— Мой отец и я были среди тех, кто боролся против фашистского правительства во время войны…

— Вы были в партизанах, я знаю.

Она махнула рукой.

— Ладно, пусть в партизанах, если вам так нравится. Только не приведи Бог моих друзей услышать, как вы их называете, — коммунисты испоганили это слово. Мои друзья тоже были партизанами, и я никогда не прерывала с ними отношений. Понимаете, в то время они считали, что я, маленькая девочка, приношу им счастье. После войны многие из них вернулись к своей работе, но были и такие, кто не знал другой жизни, кроме той, в которой они убивали немцев. Это забывается не скоро. Вы понимаете?

Я спросил:

— Хотите сказать, что у них появился вкус к приключениям и им стала нравиться такая жизнь?

— Да, приключений хватало и после войны. Некоторые из них, перестав убивать немцев, начали убивать коммунистов — итальянских коммунистов. Это было ужасно. Но и коммунисты не отставали, между прочим. Некоторые ударились в другого рода приключения — даже выходящие за рамки закона, — ничего серьезного, правда, немного контрабанды, иногда кое-что похуже… Оказавшись вне закона, они невольно вступают в контакт с людьми из этого мира.

Действительно, очень логично, подумал я.

— В Генуе заправляет Торлони, один из лидеров преступного мира, большой спец в таких делах. Это он дал знать во все порты — в Савону, Ливорно, Рапалло и дальше к югу до Неаполя, что интересуется вами и готов заплатить за любую информацию. Он указал имена и название яхты.

Я не сомневался, что источником такой информации мог быть только Меткаф. Возможно, Торлони чем-то ему обязан и теперь таким образом расплачивается.

Франческа продолжала свой рассказ:

— Мои друзья услышали имя Курце — редкое в Италии, а им известно, что я интересуюсь человеком с таким именем, и сообщили мне об этом. Когда я услышала, как зовут второго, я поняла: что-то готовится. — Она пожала плечами. — С ними некий Халлоран — вы. О вас я ничего не знала, пришлось выяснять.

— Ваши друзья передали Торлони сведения о нас?

— Я попросила их проследить, чтобы Торлони ничего не узнал. Влияние моих друзей на побережье очень велико — во время войны весь этот район контролировался нами, а не немцами.

Вырисовывалась следующая картина: Франческа — талисман и дочь любимого командира. Она Хозяйка Побережья, Молодая Госпожа, которую нельзя обижать. К тому же план Меткафа, похоже, провалился, хотя бы временно. Но я на приколе у Франчески и шайки ее пиратов, а они в своем деле доки.

Я задал второй вопрос:

— Вы говорили, что отец не знает ничего об истории с золотом. А как же письмо, которое написал ему Альберто Корсо?

— Я не отдала письмо отцу, — просто ответила Франческа.

Я насмешливо посмотрел на нее.

— Вот как ведет себя дочь почтенного родителя! Не только читает чужие письма, но и скрывает их.

— Совсем не так, — резко возразила она. — Я расскажу, как это вышло.

Она облокотилась на стол.

— Во время войны я была еще очень маленькой, но отец заставлял меня работать — каждый должен был что-то делать. Мне приходилось, кроме всего прочего, собирать личные вещи погибших и складывать их в одно место, чтобы сохранить те из них, которые могут понадобиться, а остальное переправить семье погибшего. После того как Альберто погиб в горах, я собрала его небольшое имущество и среди вещей обнаружила письмо. Две исписанные страницы, адресованные моему отцу, но без концовки. Я бегло просмотрела письмо, и мне оно показалось важным, но смысла его я тогда не поняла, была слишком мала. Я положила письмо в карман, чтобы позже отдать отцу. Но немцы наступали, и нам пришлось срочно уходить. Мы укрылись в доме фермера, а вскоре ушли и оттуда. Так и вышло, что небольшая жестяная коробка, в которой лежали мои собственные вещи, осталась на ферме. И только в тысяча девятьсот сорок шестом году у меня появилась возможность вернуться на ферму, чтобы поблагодарить хозяев. Они угостили меня вином, а потом жена фермера вынесла маленькую коробку и спросила, не моя ли она. Я уже успела забыть и об этой коробке, и о том, что в ней.

Франческа улыбнулась.

— В коробке лежала кукла, ну, не кукла, а то, что вы называете… кажется, игрушечным маленьким медведем?

— Тедди-медвежонок, — подсказал я.

— Да, медвежонок… я его до сих пор храню. Были в коробке и какие-то безделушки, там же лежало письмо Альберто.

— Однако вы не передали его отцу? Почему?

Она стукнула своим маленьким кулачком по столу.

— Вам трудно понять, что происходило в Италии после войны. Ладно, попытаюсь объяснить. Тогда очень велико было влияние коммунистов, особенно здесь, на севере, и после войны они разорили моего отца. Обвинили его в сотрудничестве с немцами, в том, что он воевал с отрядами коммунистов, вместо того чтобы воевать с фашистами. И это моего отца! Который всю свою жизнь боролся с фашизмом! Они выставили ложных свидетелей, и никто не захотел слушать отца. Его поместья были конфискованы фашистским правительством, а после войны получить их он не смог. Да и как бы ему это удалось, если Тольятти, заместитель главы правительства, был руководителем итальянской компартии! Они сказали: «Он коллаборационист и должен быть наказан». Но даже несмотря на все ложные обвинения, они не осмелились посадить отца в тюрьму, только вот поместья он себе не вернул и теперь нищий.

В глазах Франчески стояли слезы. Она приложила платок к глазам и сказала:

— Извините, не могу спокойно говорить об этом.

Мне стало неловко.

— Ну что вы…

Она подняла на меня глаза и сказала:

— Эти коммунисты с их антифашистской борьбой! Да мой отец в десять раз больше сделал для победы над фашистами, чем они. Вы слышали когда-нибудь о Пятьдесят второй партизанской бригаде?

Я отрицательно покачал головой.

— Ну как же, знаменитая коммунистическая бригада, которая захватила Муссолини. Коммунисты присвоили ей имя Гарибальди. Знаете, сколько человек воевало в этой якобы знаменитой Гарибальдийской бригаде в сорок пятом году?

— Я почти ничего не слышал о ней.

— Всего восемнадцать, — с презрением сказала она. — Восемнадцать человек называли себя бригадой. Да под командованием моего отца было в пятьдесят раз больше бойцов! А когда я поехала в Парму на юбилейные торжества в сорок девятом году, то увидела, что под знаменем бригады маршируют сотни людей! Все коммунистические подонки выползли из своих нор теперь, когда война закончилась и им ничего не грозило. Они шли по улицам, и у каждого на шее был красный фуляр, и каждый называл себя партизаном. Они даже памятник Гарибальди раскрасили так, что на нем оказалась красная рубашка и красная шляпа! Поэтому я и мои друзья не называем себя партизанами. По милости коммунистов слово «партизан» стало насмешкой.

От гнева ее трясло, в глазах сверкали непролитые слезы.

— Коммунисты разорили моего отца, потому что он пользовался авторитетом и выступал против коммунистического влияния в Италии. Он всегда был либералом и придерживался умеренных взглядов. А тех, кто идет по середине дороги, сбивают. Но он не мог понять этого, — сказала она мрачно. — Он-то думал, идет честная борьба. Как будто коммунисты когда-нибудь боролись честно!

История была трогательной и типичной для нашего времени. И совпадала с тем, что рассказывал Курце. Я заметил:

— Коммунисты сегодня далеко не так сильны. Почему бы вашему отцу не подать апелляцию на пересмотр дела?

— Грязь оставляет следы, и неважно, кто ее бросил. Да и лет прошло немало — люди предпочитают не вспоминать то время; к тому же никто, особенно официальные лица, не могут признавать свои ошибки.

Франческа трезво смотрела на жизнь, и я решил, что пора вернуться из прошлого в настоящее.

— Но как это связано с письмом?

— Вы хотите понять, почему я не отдала письмо отцу после войны?

— Да.

Она сдержанно улыбнулась.

— Чтобы понять, нужно знать моего отца. Видите ли, то, за чем вы приехали, имеет большую ценность. Из письма Альберто я поняла, что речь идет о документации и большом количестве золотых слитков. Так вот, мой отец — благородный человек. Он бы все вернул правительству, поскольку правительству это все и принадлежало. И не подумал бы взять себе хоть что-то. Это было бы неблагородно.

Она опустила глаза и стала разглядывать свои руки.

— Ну а я женщина не благородная. Мне больно видеть отца, живущего в миланских трущобах, вынужденного распродавать вещи из дому, чтобы купить продукты. Он старый человек: несправедливо, что ему приходится так жить. И если у меня будет достаточно денег, я позабочусь о его счастливой старости. И он не узнает, откуда взялись деньги.

Я откинулся на спинку стула и задумчиво рассматривал ее. Она покраснела под моим испытующим взглядом. Я мягко спросил:

— Почему бы вам не посылать ему денег? Я слышал, вы удачно вышли замуж.

Ее губы искривила неприятная усмешка.

— Вы же ничего не знаете обо мне, не так ли, мистер Халлоран? У меня нет ни денег, ни мужа — точнее, нет никого, кого бы я хотела назвать своим мужем. — Она протянула вперед лежавшие на столе руки. — Я продала кольца, чтобы послать отцу денег, но это было давным-давно. Если бы не мои друзья, я бы оказалась на улице. Нет, мистер Халлоран, у меня нет денег.

Я не все понял, но задавать вопросы не решился. Какая разница, почему она решила влезть в это дело, главное, она застала нас врасплох. При ее связях мы и шагу по Италии не сделаем без того, чтобы не споткнуться о какого-нибудь ее друга, бывшего партизана. Если мы попытаемся поднять золото, не заключив предварительного соглашения с ней, она возникнет в нужный момент и спокойно все отнимет. Она связала нас по рукам и ногам.

У меня вырвалось:

— Вы такая же, как Меткаф!

— Кстати, хотела выяснить, кто такой Меткаф?

— Так, один проказник.

Она не настолько владела английским, чтобы понять мой ответ.

— Проказник? — озадаченно переспросила она. — Это что, птица?

— Один из наших общих конкурентов. Тоже охотится за золотом.

Я наклонился над столом.

— Итак, если мы примем вас в дело, то хотели бы иметь определенные гарантии.

— Не думаю, что в вашем положении можно требовать гарантий, — сказала она ледяным тоном.

— Тем не менее, хотелось бы их иметь. Только не горячитесь, это и в ваших интересах — за спиной Торлони стоит Меткаф, а он крепкий парень. Поэтому нам нужна защита от Меткафа. Из ваших слов ясно, что Торлони имеет вес, но, если у него не хватит силенок, Меткаф, возможно, призовет на нашу голову еще кого-нибудь. Сможете ли вы обеспечить защиту от этой компании?

— В любой момент я могу собрать сто человек, — гордо ответила она.

— Кого же? — спросил я грубо. — Ветеранов на пенсии?

Она улыбнулась.

— Большинство моих военных друзей живут спокойно и каждый день ходят на работу. Мне бы не хотелось втягивать их в горячие или незаконные дела, хотя они придут на помощь, если понадобится. Но моим… — она запнулась, подыскивая слово, — моим менее привлекательным друзьям я охотно поручила бы это дело. Я говорила, они предприимчивы и совсем не старые — не старше вас, мистер Халлоран, — кокетливо закончила она.

— И их наберется целая сотня?

Она немного подумала.

— Ну, пятьдесят, — призналась она. — А ветераны из отряда моего отца дадут сто очков вперед этим головорезам.

У меня не было в этом сомнений, правда, при условии, что силы в количественном отношении будут равные. Но Меткаф с Торлони, пожалуй, могут собрать головорезов со всей Италии, и они скорее всего пойдут на это — слишком велика ставка.

— Нужны и гарантии на будущее. Где уверенность, что вы нас не надуете?

— В этом можете не сомневаться, — сухо ответила она.

Я решил заняться немного мелодраматическим искусством.

— Поклянитесь в том, что не пойдете на обман.

Она подняла руку.

— Клянусь, что я, Франческа ди Эстреноли, ни в коем случае не обману мистера Халлорана из Южной Африки! — Она улыбалась. — Так вас устраивает?

Я покачал головой.

— Не совсем. Вы же сами сказали, что вы неблагородная женщина Я хочу, чтобы вы поклялись именем и честью отца.

Ее щеки зарделись от гнева, мне показалось, что она вот-вот влепит мне пощечину, и я вкрадчиво спросил:

— Так вы клянетесь?

Она опустила глаза и тихо сказала:

— Клянусь.

— Именем и честью отца, — настаивал я.

— Именем и честью отца, — повторила она и в упор посмотрела на меня. — Теперь, надеюсь, вы довольны? — На ее глазах опять появились слезы.

Напряжение, которое не оставляло меня на протяжении всего разговора, вдруг исчезло, и я почувствовал облегчение. Пусть немного, но чего-то я добился — может, сработает!

Бармен за моей спиной вышел из-за стойки и медленно подошел к столу. Он посмотрел на меня с неприязнью и, обратившись к Франческе, спросил:

— Что-нибудь случилось, мадам?

— Нет, Джузеппе, все в порядке. — Она улыбнулась. — Ничего не случилось.

Джузеппе улыбнулся ей в ответ, бросил на меня мрачный взгляд и вернулся за стойку. У меня по спине прошел холодок. А если Франческа ответила бы ему иначе? Наверняка быть бы мне верным кандидатом на уютную водяную могилу где-нибудь возле причала еще до конца недели.

Я показал пальцем через плечо:

— Этот тоже из вашей гвардии, да?

Она кивнула:

— Он видел, что вы обидели меня, и подошел выяснить, не нужно ли помочь.

— Я не собирался обижать вас.

— Вам не следовало приезжать сюда. Вам не следовало приезжать в Италию. Я еще могу понять Курце и Уокера — они дрались с немцами, прятали золото. Но вы-то тут при чем?

Я тихо сказал:

— Я тоже воевал с немцами — в Голландии и Германии.

— Простите, мне не следовало так говорить.

— Ничего. Что же касается остального… — Я пожал плечами. — Должен же кто-то быть организатором… Курце и Уокер не способны на это: Уокер — пьяница, а Курце — просто туша без признаков интеллекта. Нужен был человек, который подтолкнул бы их.

— Но почему подталкивать взялись именно вы?

— Была одна причина, — коротко ответил я. — Забудем. Давайте лучше говорить о том, что нам предстоит. Например, о дележке.

— О дележке?

— Как мы будем делить добычу.

— Я еще не думала об этом — надо обсудить.

— Надо, — согласился я. — Итак, нас трое, вы и пятьдесят ваших друзей — всего пятьдесят четыре человека. Если вы собираетесь разделить все на пятьдесят четыре равные части, то лучше забудьте сразу. Мы на это не пойдем.

— Не понимаю, как мы можем обсуждать такой вопрос, не зная, о какой сумме идет речь.

— Мы обсуждаем принцип — в процентном соотношении, — нетерпеливо пояснил я. — Вот как я себе представляю: по одной части получит каждый из нас троих, одну часть вам и одну поделят между собой ваши друзья.

— Нет, — твердо заявила она. — Несправедливо. Вы здесь вообще ни при чем. Вы просто грабитель.

— Мне казалось, вы изменили свое отношение, — сказал я. — Ну так слушайте, и слушайте очень внимательно — я не намерен повторяться. И Курце и Уокеру полагается по целой части. Они отбили золото, позаботились о нем. Не говоря уже о том, что только они знают, где оно лежит. Правильно?

Она согласно кивнула головой. Я зловеще улыбался.

— Теперь перейдем ко мне, к личности, которую вы так откровенно презираете.

Я остановил ее нетерпеливый жест.

— Я — мозговой центр, я знаю, как вывезти груз из Италии, и я подготовил это плавание. Без меня весь план рухнет, а я потратил на него время и средства. Поэтому, полагаю, у меня есть право на равную долю. — Я ткнул в ее сторону пальцем. — А теперь явились вы и шантажируете нас. Да, шантажируете, — повторил я, когда она открыла рот, чтобы возразить. — Вы еще ничего не вложили в это дело, а уже недовольны тем, что получите равную долю. Что же до ваших друзей, то, как я понимаю, речь идет о наемной рабочей силе, которой нужно заплатить. Если вам покажется, что им платят недостаточно, сможете доплатить из своей доли.

— Но ведь каждому достанется совсем понемножку, — сказала она.

— Понемножку?! — От изумления я лишился дара речи. Потом, переведя дыхание, спросил: — Вы хоть знаете, сколько там?

— Приблизительно, — уклончиво ответила она.

Я отбросил осторожность.

— Там полтора миллиона только в золоте и, вероятно, столько же в драгоценных камнях. Если разделить хотя бы золото, то пятая часть составит триста тысяч, и, значит, каждому из ваших друзей достанется по шесть тысяч. Если приплюсуете драгоценности, то можете эту сумму удвоить.

Глаза ее открывались все шире по мере того, как она мысленно подсчитывала сумму и переводила ее в лиры. Цифры получались астрономические.

— Так много, — прошептала она.

— Да, так много, — подтвердил я.

В этот момент у меня появилась идея. Камни! Они могли оказаться горячими — в криминальном плане. Придется возиться с новой огранкой, маскировать их — дело рискованное. Теперь я увидел возможность заключить выгодную сделку.

— Слушайте, — сказал я, изображая порыв щедрости, — только что я предложил вам и вашим друзьям две пятых добычи. Предположим, драгоценности составляют больше двух пятых — скорее всего так оно и есть, — тогда вы можете взять их себе целиком, а нам троим предоставить право распорядиться золотом. К тому же драгоценные камни не занимают много места и их легко спрятать.

Она попалась на удочку.

— Я знаю ювелира, который был в нашем отряде во время войны. Он сможет оценить их. Да, предложение, по-моему, вполне разумно.

Мне оно тоже казалось разумным, тем более что до сих пор я принимал в расчет только золото. Курце, Уокер и я в результате оставались при своих: по полмиллиона на каждого.

— Да, еще одно соображение, — сказал я.

— Какое?

— В том хранилище много бумажных денег: лиры, франки, доллары и прочая валюта. Никто не должен дотрагиваться до них — уверен, списки их номеров хранятся во всех банках мира. Вам придется последить за своими друзьями, когда мы доберемся туда.

— Я смогу проследить за ними, — надменно произнесла она. Потом улыбнулась и протянула мне руку. — Значит, договорились!

Я посмотрел на предложенную руку, но не притронулся к ней.

— Я еще должен обсудить это с Курце и Уокером. А они чертовски несговорчивые ребята, особенно Курце. Кстати, что вы ему сделали?

Она медленно убрала руку и странно посмотрела на меня.

— Вы почти убедили меня в своей порядочности…

Я улыбнулся.

— Необходимость, только и всего. Эти ребята — единственные, кто знает, где лежит золото.

— Ах да, я и забыла. Что же касается Курце, то он грубиян.

— Он первый признал бы вашу правоту, — сказал я, — хотя на языке африкаанс это слово имеет другое значение.[10]

Внезапно меня осенило.

— А кто-нибудь, кроме вас, знает о письме Роберто и вообще обо всей этой истории?

Франческа было отрицательно качнула головой, но вдруг остановилась, желая, видимо, оставаться честной до конца.

— Да, — сказала она, — один человек, но ему можно доверять — он верный друг.

— Ладно, я только хотел застраховаться от желающих проделать такой же трюк, какой проделали вы. Похоже, все Средиземноморье пришло в движение. Я бы не стал на вашем месте открывать своим друзьям все карты, по крайней мере до тех пор, пока дело не завершится благополучно. Если они вне закона, как вы говорите, у них могут возникнуть собственные соображения.

— Я никогда с ними слишком не откровенничала, не собираюсь и теперь.

— Правильно. Но вы должны сказать им, чтобы присмотрели за ребятами Торлони. Те ведь могут установить наблюдение за нашей яхтой и узнать, куда мы направляемся.

— Ах, ну конечно, мистер Халлоран, я непременно попрошу их присмотреть за вашей яхтой, — любезно ответила она.

Я засмеялся:

— Не сомневаюсь. Когда будете готовы, загляните-ка к нам, но торопитесь, времени осталось очень мало.

Я встал из-за стола и покинул ее, полагая, что она сама оплатит завтрак, раз уж мы с ней теперь партнеры, или, как она выразилась по-английски, «во взаимных отношениях».

4
Она появилась вечером того же дня в сопровождении мужчины внушительных габаритов, которого она представила как Пьеро Морезе. Тот любезно кивнул мне, проигнорировал Уокера и настороженно приветствовал Курце.

С Курце я замучился — его долго пришлось уговаривать, а он повторял одно и то же ворчливым басом: «Не дам себя одурачить, не дам себя одурачить».

Наконец я устало предложил:

— Ладно. Золото — в этих горах, место ты знаешь. Почему бы тебе не отправиться туда и не забрать золото? Уверен, что ты и один справишься с Торлони и Меткафом, с графиней и ее головорезами; уверен, что ты вывезешь золото и доставишь его в Танжер до девятнадцатого апреля. Пожалуйста, езжай и оставь меня в покое!

Он поутих, но вид у него был несчастный и клокотал он как вулкан, не зная, продолжать извержение или воздержаться. Теперь он сидел в салоне, с презрением смотрел на графиню и подозрительно — на итальянского великана.

Морезе совсем не знал английского, и собрание решило вести переговоры на итальянском, который я уже неплохо понимал, если разговор шел неторопливо. Графиня сказала:

— При нем все можно говорить. Он знает столько же, сколько и я.

— Я помню тебя — ты был в группе Умберто, — сказал Курце на ломаном итальянском.

Морезе только коротко кивнул. Графиня продолжала:

— Мы собрались здесь, чтобы окончательно договориться. — Она посмотрела на меня. — Вы все обсудили?

— Да.

— Они принимают условия?

— Принимают.

— Тогда говорите, где находится золото.

Со стороны Курце послышалось угрожающее ворчание, которое я заглушил громким хохотом.

— Графиня, вы меня уморите, — с трудом выдавил я. — Я умру от смеха. Вы же не рассчитывали, что получите ответ на этот вопрос, так ведь?

Она кисло улыбнулась:

— Нет, но не мешало попробовать. Ладно, так как мы действуем?

Я стал излагать наш план:

— Первое, времени у нас в обрез. Золото нужно переправить в Рапалло к первому марта, это самое позднее. Нам также потребуется спокойное место для работы с яхтой — подойдет чей-нибудь лодочный ангар или верфь. Найти такое место надо сейчас, заранее.

Она прищурилась:

— Почему именно к первому марта?

— К вам это не имеет никакого отношения, так нужно.

Морезе вставил:

— Но первое число через две недели.

— Верно, — сказал я. — Нужно уложиться. Второе. Только мы, пятеро присутствующих здесь, отправимся за золотом. И больше никто. Мы вскроем шахту, достанем спрятанные ценности, запакуем все, что нам нужно, в крепкие ящики и вынесем. Потом снова завалим вход в шахту. После этого, и только после этого, нам понадобится дополнительная помощь, но даже тогда лишь для погрузки и транспортировки на побережье. Нет необходимости посвящать слишком много посторонних в наши дела.

— Придумано толково, — согласился Морезе.

Я продолжал:

— Весь груз будет доставлен на берег к яхте, весь — включая драгоценности. Мы будем жить все вместе, впятером, в течение месяца, пока я со своими друзьями не закончу то, что нам предстоит сделать. Если вам захочется предварительно оценить стоимость драгоценностей, придется доставить ювелира к нам, а не наоборот. Окончательный расчет произведем после оценки камней, но не раньше, чем яхта окажется на воде.

— Вы как будто не доверяете нам, — сказал Морезе.

— Не доверяю, — заявил я прямо. И, показав большим пальцем на графиню, сказал: — Ваша подруга методом шантажа принудила нас принять ее в долю, так что не вижу оснований для доверия.

Его лицо потемнело.

— Недостойно с вашей стороны!

Я пожал плечами.

— Скажем так, недостойно с ее стороны. Она заварила эту кашу. Таковы факты.

Графиня положила руку на плечо Морезе, и он умолк. У Курце вырвался короткий смешок, похожий на собачий лай.

— Magtig, ты ее раскусил. — Он покачал головой. — За ней надо смотреть в оба. Это тонкая штучка.

Я повернулся к нему:

— Теперь все зависит от тебя. Что нужно для того, чтобы достать груз?

Курце наклонился вперед.

— Во время моего приезда в прошлом году я не заметил никаких изменений. В том месте по-прежнему никто не бывает. Туда ведет немощеная дорога, так что прямиком на грузовике и подъедем. Ближайшая деревня — в четырех милях.

— Сможем ли мы работать ночью? — спросил я.

Курце задумался.

— Скалы там на вид страшнее, чем на самом деле, я в этом сам убедился, опыт взрывных работ у меня есть. Думаю, двое с кирками и лопатами справятся с делом за четыре часа, а ночью, наверное, часов за шесть.

— Значит, мы пробудем там целую ночь, а возможно, и дольше.

— Да, — сказал Курце. — Если работать только ночью, то за одну не успеть.

Вмешалась графиня:

— Итальянцы не бродят ночью по горам. Можно без опаски установить освещение, но так, чтобы его не было видно со стороны деревни.

Курце возразил:

— Из деревни и так ничего не увидят.

— Все равно, нам нужно прикрытие, — заметил я. — Если мы будем околачиваться там хотя бы один день, нужна на всякий случай убедительная версия. Есть какие-нибудь идеи?

Наступило молчание, и неожиданно в первый раз заговорил Уокер:

— Может, передвижной дом на колесах? Англичане увлекаются кемпингами… У итальянцев даже слов таких в языке нет, они пользуются английскими. Если мы встанем лагерем на две ночи, то крестьяне примут нас за очередную группу английских туристов.

Мы подумали и решили, что идея подойдет. Графиня пообещала достать дом на колесах и палатку.

Я стал перечислять все, что нам может понадобиться.

— Нужны фонари…

— Используем автомобильные фары, — заметил Курце.

— Это хорошо для освещения снаружи, а фонари понадобятся для работы внутри. Значит, запастись надо, скажем, дюжиной фонарей и запасными батарейками.

Я кивнул Морезе.

— Займись этим ты. Необходимы инструменты — четыре кирки и четыре лопаты. Теперь — грузовики… Сколько их нужно, чтобы управиться за один заезд?

— Две трехтонки, — уверенно сказал Курце. — У немцев было четыре, но они везли много всякого барахла, которое мы не возьмем.

— Машины с водителями должны стоять наготове, — предупредил я. — Понадобится также много теса для изготовления ящиков. Золото придется переложить.

— Зачем это нужно, оно же упаковано, — возразил Курце. — Просто уйма лишней работы.

— Вспомни, — терпеливо объяснил я. — Вспомни, как ты в первый раз увидел эти ящики в немецком грузовике. Ты сразу опознал в них специальные контейнеры для упаковки золотых слитков. Не нужно нам, чтобы какой-нибудь любопытный проделал то же самое на обратном пути.

Уокер внес предложение:

— Не надо перекладывать золото — и теса много не понадобится. Просто прибить снаружи тонкие планки, чтобы изменить конфигурацию ящиков.

Уокер оказался настоящим генератором идей. Если бы он еще не пил!

— Там, внутри шахты, должно валяться много древесины, которую можно использовать, — добавил Уокер.

— Нет, — не согласился я, — нужен свежий тес. Я не хочу, чтобы что-то видом или хотя бы запахом напоминало о подземелье. Кроме того, на планках от старых ящиков может оказаться не замеченная нами маркировка.

— Вы хотите избежать любого риска, не так ли? — заметила графиня.

— Не в игрушки играем, — бросил я. — Древесину можно забросить в горы на грузовиках, — обратился я к Морезе.

— Я займусь этим, — ответил тот.

— Не забудьте молотки и гвозди, — добавил я, стараясь предусмотреть все: дело может сорваться из-за какого-нибудь пустяка.

Со стороны причала дважды раздался тихий свист. Морезе взглянул на графиню, и она едва заметно кивнула. Он поднялся на палубу.

Я обратился к Курце:

— Что еще? Мы ничего не забыли, не упустили?

— Нет, — ответил он. — Это все.

Морезе вернулся и обратился к графине:

— Он хочет говорить с тобой.

Она встала и покинула салон, Морезе сопровождал ее на палубу. Через открытый иллюминатор слышался приглушенный разговор.

— Я не доверяю им, — резко заявил Курце. — Я не верю ни этой суке, ни Морезе. Он паршивый ублюдок. И во время войны был ублюдком. Пленных не брал — всегда говорил, что пристрелил их при попытке к бегству.

— Ты поступил так же, — сказал я, — когда захватил золото.

Он вспылил.

— Там было по-другому. Они действительно пытались убежать.

— Очень кстати для вас, — съязвил я. Меня бесило, что этот человек, которого я мог, и не без оснований, подозревать в убийстве по крайней мере четверых, строит из себя гуманиста.

Он поразмыслил немного и сказал:

— А что помешает им отобрать у нас все, что мы достанем? Что помешает им перестрелять нас и замуровать в туннеле?

— Ничего, и это всем понятно, — ответил я. — Вот если только дочернее чувство и фамильная гордость… — Я не стал развивать эту тему. Сам чувствовал неубедительность своих аргументов.

Графиня и Морезе вернулись.

— Торлони прислал двоих в Рапалло. Они расспрашивали о вас капитана порта всего десять минут назад.

— Только не говорите, что капитан порта — один из ваших друзей.

— Нет, но начальник таможни — да. Он их сразу узнал. Одного он посадил в тюрьму три года назад за контрабанду героина, а за вторым уже давно охотится. Оба, по его словам, работают на Торлони.

— Ну что ж, мы и не надеялись, что нам удастся бесконечно скрываться, — сказал я. — Но они не должны знать, что вы с нами заодно, хотя бы на первых порах. Придется вам дождаться темноты, тогда уйдете.

Графиня заметила:

— За ними следят мои люди.

— Отлично, но этого мало, — сказал я. — Хочу отплатить Меткафу его же монетой. Надо, чтобы за Торлони следили в Генуе. К тому же установите слежку во всех портах побережья за судном Меткафа. Я должен знать, когда он прибудет в Италию. — И я подробно описал ей Меткафа, Крупке и их фэамайл. — Справитесь с этим?

— Конечно. Вы будете знать о Меткафе все с первого момента, как он ступит на берег Италии.

— Добро, — сказал я. — Тогда как насчет стаканчика?

Я взглянул на Курце.

— Похоже, тебе все-таки не удалось отпугнуть Меткафа.

Он посмотрел на меня с таким растерянным видом, что я засмеялся.

— Не огорчайся. Доставай бутылку и — выше голову!

5
Больше мы не встречались с графиней и Морезе. Но на следующее утро я обнаружил в кокпите записку, в которой меня приглашали зайти в «Три рыбки» и советовали нанять караульного на «Санфорд».

Я, конечно, пошел. На этот раз Джузеппе вел себя более дружелюбно, чем во время моего первого визита. Он лично обслуживал меня, и, когда принес мне завтрак, я спросил:

— Вы, должно быть, в курсе всего, что происходит в районе порта, и всех знаете. Не могли бы вы порекомендовать кого-нибудь в сторожа на мою яхту? Безусловно, честного человека.

— О да, синьор, — ответил он, — я знаю человека, который вам нужен, это старый Луиджи. Такая жалость, во время войны его ранило, и с тех пор он может выполнять только легкую работу. Сейчас он как раз не при деле.

— Пришлите его сюда после завтрака, — попросил я.

Так мы заполучили честного караульного, и старый Луиджи стал нашим посредником между графиней и «Санфорд». Каждое утро он приносил письмо, в котором графиня описывала свои успехи.

Мы узнавали, что за Торлони установили наблюдение, но пока ничего не происходит; его люди все еще находятся в Рапалло и следят за «Санфорд», но за ними тоже ведется наблюдение, грузовики и водители найдены, тес заготовлен, инструменты куплены, ей предложили немецкий передвижной дом, но она слышала, что в Милане продается английский, и решила лучше купить английский — не дам ли я денег на его покупку…

Казалось, все идет нормально.

Мы трое, экипаж «Санфорд», тратили много времени на осмотр местных достопримечательностей, что вызывало у шпионов Торлони огромное к нам отвращение. Я болтался в яхт-клубе, и вскоре пополз слух, что я решил осесть в Средиземноморье и подыскиваю подходящую для приобретения верфь.

На пятый день нашего пребывания в Рапалло утреннее письмо содержало указание пойти на верфь Сильвио Пальмерини и попросить разрешения на подъем и окраску «Санфорд». «Цена будет умеренной, — писала графиня, — Сильвио — один из моих, то есть наших, друзей».

Верфь Пальмерини находилась в стороне от Рапалло. Сам Сильвио, похожий на высохший стручок человек лет шестидесяти, был из тех, что мягко стелют, да жестко спать.

— Понимаете, синьор Пальмерини, я ведь тоже строю лодки и хотел бы сам выполнить эту работу на вашей верфи.

Он кивнул — ничего странного в том, что человек намерен сам позаботиться о своей лодке, раз он это умеет, к тому же и обойдется дешевле.

— И хотелось бы сделать это в тайне, — продолжал я. — Киль я установил не совсем обычным способом, и, возможно, придется его снять, чтобы проверить.

Он опять кивнул. Эксперимент — дело рискованное, лучше придерживаться старых проверенных способов. Было бы глупо, если б киль милорда отвалился посреди Средиземного моря.

Я понимал, что выгляжу глупо, и сказал:

— Мы с друзьями можем выполнить эту работу без посторонней помощи. Нам требуется только место, где мы могли бы работать без помех.

Он кивнул в третий раз. У него есть большой сарай, который запирается. Никто не будет нам мешать, даже сам он не побеспокоит нас, а уж тем более никто из посторонних — за этим он проследит. А не является ли милорд тем богатым англичанином, который хочет купить верфь? Если это так, то почему милорду не обратить свое внимание на верфь Пальмерини, красу и гордость западного побережья?

Меня аж передернуло. Опять вымогательство! Хоть и вежливо, но дают понять, что мне лучше купить верфь и тем самым заплатить за молчание. Я ответил уклончиво:

— Да, я подумываю о покупке верфи. Но мудрый человек сперва изучит все возможности. — Черт! Сам заговорил в его манере. — Я побывал в Испании и Франции, теперь в Италии, потом направлюсь в Грецию. Надо присмотреться.

Пальмерини энергично кивал, его шишковатая голова, напоминавшая сморщенное яблочко-китайку, челноком ходила вверх-вниз. Да, милорд поступает мудро, желая изучить все возможности, но он все-таки убежден, что милорд вернется на верфь Пальмерини, потому что она самая лучшая на всем побережье Средиземного моря. Что понимают греки в искусстве яхтостроения? Все, что они освоили, это строительство турецких шлюпок. А цена была бы для милорда умеренной. Коль скоро у них есть общие друзья, то стоимость верфи по договоренности можно было бы выплачивать в рассрочку, при наличии соответствующих гарантий, конечно.

Из намеков старого хитреца я понял, что он будет дожидаться завершения операции, когда у меня появится наличный капитал и я смогу доказать верность своему слову.

Я вернулся на яхту в полной уверенности, что в этой части нашей программы дела идут хорошо. Даже если придется купить верфь Пальмерини, что не так уж и плохо, какую бы цену он ни назначил, разницу можно будет списать за счет экспедиционных расходов.

На девятый день нашего пребывания в Рапалло очередное утреннее послание известило нас о том, что все готово и мы можем отправляться в любой момент. Однако оговаривалось, что следующий день воскресный и было бы лучше начать наш поход в глубь страны в понедельник. Такое соображение придавало нашему предприятию романтическую окраску. Еще одна сумасшедшая в компании сумасшедших, подумал я.

Графиня писала: «Мои друзья позаботятся, чтобы после вашего исчезновения люди Торлони ничего не заподозрили. Яхту оставите на попечение Луиджи, встречаемся в девять утра в „Трех рыбках“».

Я сжег письмо и позвал Луиджи.

— Говорят, вы честный человек. А взятку вы бы приняли?

Мой вопрос до крайности возмутил его.

— О нет, синьор!

— Вы знаете, что за лодкой следят?

— Да, синьор. Эти люди — ваши враги и враги мадам.

— Знаете ли вы, каким делом мы с мадам заняты?

Он покачал головой.

— Нет, синьор. Я пришел помогать вам по просьбе мадам. Вопросов я не задавал, — с достоинством ответил он.

— Луиджи, я и мои друзья собираемся уехать на несколько дней, яхта остается на вашем попечении. Как вы поступите, если люди, которые следят за нами, предложат вам денег, чтобы вы не мешали им проникнуть на яхту и обыскать ее?

Он даже выпрямился.

— Я брошу им деньги в лицо, синьор!

— Нет, вы поступите не так, — сказал я. — Вы будете торговаться с ними. Если они прибавят, вы пустите их на яхту.

Он смотрел на меня в полном недоумении. Я стал втолковывать:

— Пусть они обыскивают яхту, они все равно ничего не найдут. Нет таких причин, по которым вам нужно отказываться от удовольствия изъять некую сумму денег у врагов мадам.

Вдруг он засмеялся, хлопнув себя по ляжкам.

— Здорово, синьор, просто здорово! Вы хотите, чтобы они порыскали тут?

— Да, но не надо облегчать им задачу, иначе у них появятся подозрения.

Я хотел в последний раз попробовать одурачить Меткафа, как уже проделывал это в Барселоне, или, скорее, надеялся, что смогу его одурачить, вплоть до того момента, когда Курце влез со своими кулаками и все испортил.

Я написал графине письмо, в котором рассказал, чем занимаюсь, и отдал письмо Луиджи для передачи.

— Давно вы знаете мадам? — полюбопытствовал я.

— С войны, синьор, она тогда еще девчушкой была.

— И вы готовы ради нее на все?

— А как же, — удивился он, — она столько сделала для меня, что я перед ней в неоплатном долгу. После войны она водила меня к врачам, платила за операцию. Не ее вина, что им не удалось полностью выпрямить мою ногу, но без этой операции я остался бы калекой.

Я увидел Франческу в новом свете.

— Спасибо, Луиджи. Передайте письмо мадам, когда увидите ее.

Я ввел Курце и Уокера в курс дела. Теперь нам осталось только дождаться понедельника.

Глава V Туннель

1
Утром в понедельник я снова занялся камуфляжем — разложил все бумаги так,чтобы на них было легко наткнуться. Уверенный, что бумаги будут тщательно изучены, я подготовил даже смету на ремонтные работы — переоснастку «Санфорд» — у Пальмерини на верфи, а также приблизительные подсчеты стоимости верфи на случай ее приобретения. Если нас там увидят потом, это послужит объяснением. Мы покинули яхту около девяти, простились с Луиджи, который добродушно подмигнул мне, и вовремя прибыли к месту свидания. В «Трех рыбках» графиня с Морезе уже ждали нас, и мы вместе заказали завтрак. В наряде графини угадывался английский стиль, и я это оценил — в уме ей не откажешь.

— Как вам удалось избавиться от шестерок Торлони? — спросил я.

Морезе ухмыльнулся:

— Один неожиданно попал в автокатастрофу. Другой, дожидавшийся его в порту, видимо, перегрелся на солнце и внезапно упал в воду. Пришлось ему взять такси и отправиться в отель, сейчас уж, верно, переодевается.

— Ваш друг Меткаф прибыл в Геную вчера вечером, — сообщила графиня.

— Вы уверены? Это точно?

— Абсолютно точно. Он прямиком направился к Торлони и пробыл у него довольно долго. Затем поехал в гостиницу.

Ну вот и конец сомнениям. Я долго мучился — не возвожу ли я на Меткафа напраслину, может быть, это плод моего воспаленного воображения, ведь доказательств — никаких, одни догадки.

— Вы установили за ним наблюдение?

— Конечно.

Джузеппе принес завтрак, и разговор прервался. Когда он вернулся за стойку, я сказал:

— Ну, дружище Курце, теперь рассказывай, где лежит золото.

— Ну нет, — ответил он. — Я приведу вас туда, но рассказывать до этого ничего не собираюсь.

Я вздохнул тяжко.

— Послушай, эти милые люди приготовили транспорт. Что они скажут водителям грузовиков — куда те должны подогнать машины.

— Они позвонят им.

— Откуда?

— В деревне должен быть телефон.

— Ни один из нас близко не подойдет к деревне, — сказал я. — К тому же все мы иностранцы. И если ты думаешь, что я отпущу этих двоих без сопровождения, то ты свихнулся. С этого момента мы глаз с них не спустим.

— Не очень-то вы нам доверяете, — заметила графиня.

Я взглянул на нее:

— А вы мне доверяете?

— Не слишком.

— Вот и я вам так же.

Я снова обратился к Курце:

— Графиня проведет телефонные переговоры во-о-н из того телефона-автомата на углу и в моем присутствии.

— Хватит обзывать меня графиней, — огрызнулась Франческа.

Я пропустил ее слова мимо ушей и сосредоточил все свое внимание на Курце.

— Так вот, слушай, мы должны знать, где это место. Если не скажешь ты, то, уверен, скажет Уокер, но мне бы хотелось услышать это от тебя.

Он довольно долго обдумывал мои слова и наконец сказал:

— Ладно, когда-нибудь ты отспоришь свой путь на небеса! Место находится в сорока милях к северу от Рапалло, между Варци и Тассаро. — Он пустился в подробные объяснения, и Морезе заметил:

— Прямо в центре гор.

— Как думаешь, — спросил я, — может, направить грузовики прямо туда?

Франческа предложила свой вариант:

— Я скажу им, чтобы ждали в Варци. Они понадобятся нам только на вторую ночь. Мы сможем сами подъехать в Варци и оттуда направить дальше.

— Хорошо, давай звонить.

Я проводил Франческу до угла и стоял рядом, пока она давала инструкции, — не дай Бог, сболтнет что-нибудь лишнее. Ничего себе, компания неразлучных друзей!

Мы вернулись к столу, и я сообщил:

— Дело сделано. Можем отправляться хоть сейчас.

Мы закончили завтрак и встали из-за стола. Франческа предупредила:

— Только не через главный вход. Наблюдатели Торлони уже могли вернуться. Они не должны видеть, что мы выходим из кафе. Идите за мной.

Мы вышли через боковую дверь во двор, где нас ждал автомобиль с прицепленным домиком на колесах типа Эколь.

— У нас недельный запас продуктов, — сообщила Франческа, — может, пригодится.

— Не пригодится, — сказал я мрачно. — Если мы не добудем груз к завтрашнему вечеру, он нам вообще не достанется — по нашим следам идет Меткаф.

Я оглядел всю компанию и моментально принял решение.

— Каждый из нас вполне сойдет за англичанина, кроме вас, Морезе, вы совсем не похожи на англосакса. Поедете в прицепе, и не высовывайтесь, пожалуйста.

Он нахмурился и посмотрел на Франческу.

— Садись в прицеп, Пьеро, делай, как говорит мистер Халлоран, — сказала она и повернулась ко мне. — Пьеро получает указания только от меня и больше ни от кого, мистер Халлоран. Надеюсь, вы запомните это на будущее.

Я пожал плечами и сказал:

— Ладно, поехали.

Курце сел за баранку, потому что он был единственный среди нас, кто знал дорогу. Уокер тоже сел впереди, мы с Франческой — сзади. Все в основном молчали; Курце вел машину очень осторожно, так как не успел приноровиться к громоздкому прицепу, да и автомобиль оказался с правосторонним управлением.

Мы выехали из Рапалло и вскоре уже поднимались в горы — Лигурийские Апеннины. Суровый каменистый край с бедной растительностью. Редкие очаги сельского хозяйства составляли виноградники и оливковые рощи, вид которых вызывал не радость, а скорее сострадание.

За час мы доехали до Варци, свернули с шоссе и затряслись по каменистой проселочной дороге. Дождя не было уже несколько дней, и пыль висела клубами.

Немного погодя Курце стал притормаживать, а у поворота почти совсем остановился.

— Здесь мы обстреляли грузовики, — сказал он.

Миновав поворот, мы выехали на прямую пустынную дорогу. Курце остановил машину, и Уокер вышел. Через пятнадцать лет он вернулся сюда. Он дошел до большого камня справа от дороги, обернулся и посмотрел вниз. Я догадался, что это тот самый камень, за которым он когда-то стоял, посылая пулю за пулей в водителя штабной машины.

Я подумал о страшной кровавой драме, разыгравшейся на этом месте, и, окинув взглядом заросшие склоны гор, представил себе бегущих пленников, спасающихся от преследователей, которые расстреливали их в упор, и резко скомандовал:

— Нечего здесь делать, поехали.

Курце завел машину и поехал медленно, пока не сел Уокер, затем набрал скорость, и мы снова устремились вперед.

— Теперь недалеко, — сказал Уокер. Голос его от волнения стал хриплым.

Не прошло и пятнадцати минут, как Курце опять стал тормозить — отсюда шла еще одна дорога, настолько неезженная, что ее и разглядеть было трудно.

— Старая шахта там, наверху, милях в полутора отсюда, — сказал он. — Что теперь?

Франческа и я вышли из машины и с удовольствием размяли затекшие ноги. Я огляделся: на расстоянии ста ярдов протекал ручей.

— Подходящее место для лагеря. Сразу предупреждаю — никто из нас даже краем глаза не должен смотреть в ту сторону при свете дня.

Мы откатили прицеп с дороги, поставили на опоры и разбили палатку. Франческа залезла внутрь дома и разговаривала с Морезе. Я попросил:

— С этого момента, ради Бога, ведите себя как обычные туристы. Помните, мы — чокнутые англичане, предпочитающие жизнь без удобств комфортабельному безделью в гостинице.

День тянулся бесконечно. После обеда, приготовленного Франческой в маленькой кухоньке прицепного дома, мы лениво переговаривались в ожидании захода солнца. Франческа почти все время торчала в доме с Морезе, чтобы тот не скучал. Уокер то и дело вскакивал, ему не сиделось на месте. Курце глубокомысленно созерцал собственный пуп. Я попытался заснуть, но не смог.

Единственным событием дня стала фермерская повозка, медленно проехавшая по дороге. Она появилась в виде облака пыли, передвигаясь степенно со скоростью улитки, и наконец приблизилась настолько, что ее можно было разглядеть. Курце вышел из оцепенения и сам с собой заключил пари на время, которое понадобится повозке, чтобы поравняться с нашим лагерем. Повозка проскрипела мимо нас. Запряженная двумя волами, она как будто сошла с картины Брейгеля. Утрируя свое плохое знание итальянского языка, я поприветствовал крестьянина, шагавшего рядом с волами.

Он глянул искоса, что-то пробурчал, я не разобрал что, и продолжил свой путь. Другого движения на дороге за все время нашего пребывания там не было.

В половине пятого я поднялся и направился в дом, чтобы повидать Франческу.

— Нам надо поужинать как можно раньше, — сказал я. — Когда стемнеет, отправимся к шахте.

— На ужин будут консервы, — ответила она, — их недолго разогреть. Ночью, может быть, захочется есть, и я перед отъездом приготовила два больших термоса с едой. И еще термосы с кофе.

— Вы хорошо распорядились моими деньгами, — сказал я.

Она проигнорировала эти слова.

— Мне понадобится вода. Вам не трудно сходить к ручью?

— Если вы пойдете со мной, — сказал я. — Не мешает немного прогуляться.

Неожиданно у меня появилась потребность поговорить с ней.

— Хорошо, — согласилась она и, открыв буфет, достала оттуда три брезентовых ведра.

По дороге я завел разговор:

— Во время войны вы ведь были совсем крошкой?

— Да, мне было всего десять лет, когда мы с отцом ушли в горы. — Она обвела рукой окрестные скалы. — В эти горы.

— Такая жизнь мало подходит для девочки.

Она подумала над моими словами.

— Вначале было весело. Каждый ребенок любит проводить школьные каникулы за городом в палатках, и для меня такая жизнь была сплошными каникулами. Да, было весело…

— Когда же кончилось веселье?

На ее лице появилось выражение глубокой печали.

— Когда люди стали умирать. Когда начались бои, уже было не до веселья…

— И вы работали в лазарете?

— Да, я ухаживала и за Уокером, когда он прибыл к нам из лагеря военнопленных. Вы об этом знали?

Я вспомнил, как Уокер рассказывал мне о маленькой, но очень серьезной девочке, которая хотела, чтобы он поскорее выздоровел и опять пошел убивать немцев.

— Да, он говорил.

Мы дошли до ручья, я с сомнением посмотрел на воду. Она была прозрачной, но я спросил на всякий случай:

— А пригодна она для питья?

— Вскипятим, и все будет в порядке, — ответила Франческа и, нагнувшись, стала делать углубление в дне. — Нужно выкопать ямку для ведра, так легче будет набирать воду.

Я помог ей выкопать углубление, подумав, что такая практичность — результат партизанского воспитания. Если бы я один пошел за водой, то наверняка весь бы вымок и перепачкался.

Раскопав достаточно глубокую лунку на дне ручья, мы уселись на берегу, ожидая, пока осядет муть, и я возобновил разговор:

— А Курце был хоть раз ранен?

— Нет, ему везло. Ни одной царапины, хотя возможностей у него было предостаточно.

Я предложил ей сигарету и дал прикурить.

— Хорошо воевал?

— Все хорошо воевали, — сказала она и задумчиво затянулась сигаретой. — Но Курце, похоже, нравилось это занятие. Он убил много немцев… и итальянцев.

— Каких итальянцев? — живо спросил я. Мне вспомнился рассказ Уокера.

— Фашистов, — ответила она. — Тех, что остались верны Муссолини в период республики Сало.[11] В этих горах шла гражданская война. Вы знали об этом? Может, слышали?

— Нет, — признался я. — Я вообще очень мало знаю об Италии.

Мы посидели немного молча.

— Значит, Курце был убийцей?

— Он был хорошим солдатом. Он прирожденный вожак.

Я сменил тему.

— А как погиб Альберто?

— Он сорвался со скалы, когда немцы устроили облаву в секторе Умберто. Говорили, что Курце пошел спасать его, но не успел.

— Хм, я слышал приблизительно то же самое. А отчего умерли Харрисон и Паркер?

Она сдвинула брови.

— Харрисон и Паркер? Ах да, они воевали в иностранном легионе. Они погибли в бою. Только в разное время.

— А Донато Ринальди? Как он погиб?

— Его нашли мертвым около лагеря, с разбитой головой. Он лежал у подножия скалы, и все решили, что он сорвался во время подъема. Загадочная история.

— А зачем он полез туда? Он что, увлекался альпинизмом?

— Не думаю, но он был молод, а молодые люди и не такие глупости совершают.

Я улыбнулся, подумав про себя — не только молодые совершают глупости, и бросил в ручей камешек.

— Напоминает известную песенку про десять негритят: «И их осталось двое…» Почему же уехал Уокер?

Она внимательно посмотрела на меня:

— Вы что, считаете, они не сами погибли? Кто-то из лагеря убил их?

Я пожал плечами.

— Я не утверждаю этого, но кое-кому их смерть была выгодна. Судите сами, шесть человек прячут золото, и вскоре четверо из них погибают один за другим. — Я бросил в воду еще один камешек. — Кому это могло быть выгодно? Уокеру и Курце. А почему уехал Уокер?

— Не знаю. Он уехал неожиданно. Помню, отцу он сказал, что хочет прорваться к союзникам. Они тогда уже были близко.

— А когда Уокер уходил, Курце был в лагере?

Она долго вспоминала.

— Не знаю. Не могу вспомнить.

— Сам Уокер говорит, что сбежал, потому что боялся Курце. Он и сейчас его боится, и по той же причине. Наш Кобус действительно бывает страшен, иногда.

Франческа медленно заговорила:

— Альберто там, на скале… Курце мог…

— …столкнуть его? Да, мог. Еще Уокер говорил, что Паркеру стреляли в затылок. По всем свидетельствам, включая ваше, Курце — прирожденный убийца. Все сходится.

— Я всегда считала Курце вспыльчивым человеком, но…

— Вы сомневаетесь? Тогда почему он вам так не нравится, Франческа?

Она бросила окурок в воду и смотрела, как он плывет по течению.

— Просто недоразумение, которое случается между мужчиной и женщиной. Он был… слишком настойчив.

— Когда это произошло?

— Три года назад. Сразу после моего замужества.

Я колебался. Мне так хотелось расспросить ее об этом замужестве, но она резко встала.

— Пора набирать воду.

На обратном пути я сказал:

— Похоже, мне надо быть готовым к нападению Курце — он, возможно, опасен. Вам лучше рассказать эту историю Пьеро, чтобы и он был начеку.

Она остановилась.

— Я думала, Курце ваш друг. Считала, что вы на его стороне…

— Я ни на чьей стороне. Но не могу допустить убийства.

Остаток пути мы прошли молча. До самой темноты Франческа хлопотала на кухне. Как только стемнело, все занялись приготовлениями. Погрузили в багажник кирки и лопаты, несколько фонарей. Пьеро достал герметичную лампу Тиллея и полгаллона керосина — в туннеле такая лампа будет полезнее фонарей. Из прицепа он выкатил еще и тачку, сказав:

— Думаю, пригодится для уборки камней — не стоит оставлять их у входа.

Мне понравилась его предусмотрительность, я-то об этом не подумал.

Курце с профессиональным видом осмотрел кирки, но не нашел к чему придраться. По мне, кирка и есть кирка, а заступ — все равно лопата, но я допускаю, что даже в таком деле могут быть большие специалисты.

Помогая Пьеро укладывать в багажник тачку, я наступил на камень, нога подвернулась, и я всем телом рухнул на Курце.

— Прости, — пробормотал я.

— Нечего извиняться, лучше смотри под ноги, — проворчал он.

Нам удалось засунуть тачку в багажник, хотя после этого крышка не закрывалась. Тут я тихо сказал Курце:

— Я бы хотел поговорить с тобой… вон там.

Мы отошли немного от остальных, где нас прикрыла сгустившаяся темнота.

— Ну, что? — спросил Курце.

Я похлопал по твердому предмету, выпиравшему из-под куртки на его груди, и сказал:

— Похоже, у тебя здесь оружие.

— Оружие, — сказал он.

— В кого собираешься стрелять?

— В любого, кто станет между мной и золотом.

— Слушай внимательно, — твердо сказал я, — ты ни в кого стрелять не будешь, потому что отдашь оружие мне. Если не согласен, можешь один откапывать свое золото. Я приехал в Италию не для того, чтобы кого-то убивать. Я не убийца.

— Малыш, — сказал Курце, — если тебе так нужен этот пистолет, то попробуй отнять его у меня.

— Ты, конечно, можешь загнать нас в шахту под дулом пистолета. Но в темноте легко схлопотать камнем по башке, стоит только зазеваться — скорее всего я буду одним из тех, кто позаботится об этом. А когда ты, угрожая оружием, получишь золото, тебе останется только куковать рядом с ним. Без помощи друзей Франчески ты не сможешь перевезти его на побережье, а без меня — вывезти из Италии.

Я загонял его в угол. Этот прием я использовал с момента нашего отплытия из Южной Африки в тех случаях, когда он начинал взбрыкивать, и всегда успешно. Курце опять проиграл и понял это.

— А откуда ты знаешь, что в этих Богом проклятых горах не засели партизаны графини, готовые наброситься на нас, как только мы откроем туннель?

— Да оттуда, что им неизвестно, где мы находимся, — ответил я. — Единственное место, которое знают водители, — Варци. Им дано указание прибыть туда. Да и не тянут они нападать: графиня — наша заложница.

Он заколебался, и я сказал:

— Все, давай сюда пистолет.

Курце неторопливо сунул руку за пазуху и вытащил пистолет.

Тьма мешала разглядеть выражение его глаз, но нетрудно было догадаться, что сейчас они полны ненависти. Он держал пистолет, направив дуло в мою сторону, и, я уверен, боролся с искушением выстрелить в меня. Потом вдруг расслабился и положил пистолет в мою открытую ладонь.

— Ох и посчитаюсь же я с тобой, когда все кончится, — с угрозой сказал он.

Я промолчал и взглянул на оружие. Это был немецкий пистолет люгер, точно такой же я оставил в Южной Африке. Я направил пистолет в его сторону и сказал:

— А теперь стой спокойно, я обыщу тебя.

Он проклинал меня, но не дергался, пока я охлопывал его карманы. И точно, в одном из карманов были запасные обоймы. Я вынул обойму из пистолета, проверил, не осталось ли в нем патрона. Оказалось — остался.

— У Морезе наверняка есть оружие, — сказал Курце.

— Сейчас проверим. Я заговорю с ним, а ты стой за его спиной и готовься схватить, если понадобится.

Мы вернулись в лагерь, и я подозвал Франческу с Пьеро. Когда они подошли, Курце незаметно пристроился за спиной итальянца. Я обратился к Франческе:

— У Пьеро есть оружие?

От удивления она вздрогнула.

— Не знаю. — И повернулась к Морезе. — У тебя есть оружие, Пьеро?

Он помешкал в растерянности, потом кивнул. Я поднял на него ствол пистолета.

— Давай вынимай… только медленно.

Он смотрел не отрываясь на дуло пистолета, брови его от гнева сошлись в одну линию, но он привык подчиняться приказам и медленно вынул пистолет из плечевой кобуры.

— Впервые ты исполняешь мой приказ. Отдай пистолет Франческе.

Он выполнил и этот приказ, тогда я отвел люгер и забрал у Франчески пистолет. Это была армейская беретта, вероятно, память о партизанских днях. Я вынул обойму, проверил ствол и положил его в другой карман. Курце передал мне две запасные обоймы, найденные в карманах Пьеро.

Я спросил Уокера:

— Оружие есть?

Он отрицательно покачал головой.

— Иди сюда, посмотрим. — Мне не хотелось рисковать.

Оружия у Уокера не было. Тогда я велел обыскать машину, не припрятано ли там какой-нибудь игрушки. И повернулся к Франческе:

— А вы случайно не вооружились чем-нибудь?

Она скрестила руки на груди.

— Собираетесь и меня обыскивать?

— Нет, вам поверю на слово.

Она успокоилась.

— У меня нет оружия, — тихо сказала она.

Я обратился ко всем:

— А теперь слушайте. Я забрал пистолеты у Курце и Морезе. В руках у меня патроны. — Двумя сильными бросками я метнул обоймы в темноту, и слышно было, как они стукнулись о скалу. — Если нам суждено передраться, то только голыми руками. Убитых не будет, слышите?

Я достал из карманов оружие и вернул его владельцам.

— Держите, пригодятся забивать гвозди.

Они с неохотой забрали свои пистолеты, и вид у них при этом был весьма нелюбезный. А я сказал:

— Мы потеряли уйму времени из-за вашей глупости. Машина готова?

— Можем ехать, — ответил Уокер.

Когда стали усаживаться в машину, Франческа сказала мне:

— Я рада, что вы сделали это. Я правда не знала, что у Пьеро есть оружие.

— Я тоже не знал, что Курце вооружен, хотя должен был догадаться… зная о его подвигах.

— Как вам удалось забрать у него пистолет? — полюбопытствовала она.

— Психологический этюд, — загадочно ответил я. — Ему ведь важнее заполучить золото, чем убить меня. Но как только золото окажется в его руках, ситуация может измениться.

— Вам нужно быть очень осторожным, — сказала Франческа.

— Приятно знать, что о тебе беспокоятся, — усмехнулся я. — Пошли в машину.

2
Мы ехали с выключенными фарами, и Курце очень медленно вел машину по заросшей дороге. Я даже слышал, как шуршит высокая трава. Сразу за поворотом, уже не опасаясь, что нас могут увидеть из деревни, Курце включил фары и набрал скорость. Никто не разговаривал. Курце и Морезе злились на меня, злилась и Франческа, не простившая моего насмешливого тона. Уокера переполняло возбуждение, но ему приходилось сдерживаться, чтобы не раздражать остальных. Я молчал, потому что говорить было не о чем.

Вскоре мы подъехали к шахте, и фары высветили развалины строений — обветшалые остатки промышленного предприятия. Нет более тяжкого зрелища, чем вид опустевших заводских помещений и брошенных станков. Впрочем, осталось там не так уж много. Должно быть, после закрытия шахты крестьяне со всей округи, подобно саранче, делали набеги и растаскивали все мало-мальски ценное. То, что осталось, не стоило и десяти лир, а вывезти весь этот хлам отсюда обошлось бы в сотни тысяч.

Курце остановил машину, и мы вышли.

— А что здесь добывали? — спросил Пьеро.

— Свинец, — ответил Курце. — Шахту давно закрыли, чуть ли не в тысяча девятьсот восьмом году…

— В то время как раз открыли большие залежи в Сардинии, — сказал Пьеро. — Оттуда руду вывозили морем в Специю на переплавку, а это легче, чем отсюда по железной дороге.

— Так где твой туннель? — спросил я.

Курце указал направление.

— Вон там. Их здесь всего пять.

— Разверни машину так, чтобы фары освещали вход.

Курце снова сел за баранку и подогнал машину поближе. Лучи света высветили пещеру, в глубине которой и находился заваленный вход в туннель. Завал производил такое впечатление, что и за месяц его не раскопать даже с помощью саперного полка.

Курце высунулся из окна машины.

— Я тут на совесть поработал, — самодовольно заметил он.

— Ты уверен, что мы управимся за одну ночь?

— Запросто, — ответил он.

Положившись на его слова, в конце концов ведь взрывником был он, я пошел помогать Пьеро и Уокеру выгружать инструменты, а Курце отправился осматривать завал. С этого момента командование перешло к Курце, и я не мешал — ведь он специалист. Он отдавал четкие приказания, и мы все беспрекословно выполняли их.

Курце сообщил нам:

— Раскапывать все не придется. Взрывчатку я закладывал так, чтобы с одной стороны завал был не толще десяти футов.

— Десять футов — это звучит… — возразил я.

— Да ничего подобного, — ответил он с презрением к моему невежеству, — здесь же не монолитная скала, а рыхлая порода. — Он отвернулся и, махнув в сторону, сказал: — За тем зданием найдете несколько бревен, которые я приготовил три года назад. Вы с Морезе отправляйтесь за ними. Мы с Уокером начнем копать.

— А мне что делать? — спросила Франческа.

— Можете нагружать тачку породой, которую мы будем выкапывать. Потом отвозите в сторону и разбрасывайте так, чтобы выглядело естественно. Морезе прав — мы не должны оставлять здесь груды камней.

Захватив фонарики, мы с Пьеро пошли искать бревна и нашли их там, где указал Курце. Я представил себе, как Курце, приезжая сюда каждые три-четыре года, мучился над проблемой, решить которую ему так и не удалось. Вероятно, он не раз прокручивал варианты раскопок и тратил часы на подбор бревен, подходящих для осуществления работы, которую, возможно, ему никогда не придется делать. Не удивительно, что он такой вспыльчивый.

Около часа мы потратили на переноску всех бревен, за это время Курце с Уокером прошли три фута завала. Темпы были хорошими, я бы даже сказал, более чем хорошими. Курце предупредил, что дальше работа пойдет медленнее, так как придется останавливаться и укреплять кровлю, а на это уйдет время.

Проход, который они пробивали в завале, был невелик — пять футов в высоту и два в ширину — как раз впору, чтобы пролез один человек. Потом Курце взялся сортировать бревна для крепежных работ, а мы с Пьеро помогали Франческе разбрасывать породу.

Курце оказался прав. Крепежные работы отнимали много времени, но были необходимы. Если бы верх завала рухнул, пришлось бы начинать все сначала, да и пострадать кто-нибудь мог.

Взошла луна, при ее свете стало легче разбрасывать породу, поэтому фары выключили, а Курце работал при свете лампы. Он никому не уступал место в завале, поэтому Уокер, Пьеро и я по очереди помогали ему, выволакивая из прохода камни. Еще через три часа проход с прочной кровлей прорезал завал уже на шесть футов, и тут мы решили, что пора сделать перерыв и подкрепиться.

Пьеро рассказал, что он чувствовал, когда я отбирал у него пистолет.

— Разозлился я страшно в тот момент. Не очень-то приятно, когда в тебя «пушкой» тычут!

— Пистолет был не заряжен.

— Да я понял и от этого еще больше разозлился. — Совершенно неожиданно Пьеро засмеялся. — Но теперь я думаю, что ты это здорово проделал. Без стрельбы как-то лучше.

Мы в это время стояли в стороне от завала, и я спросил:

— Франческа рассказала про Курце?

— Да. Я никогда об этом не думал. Помню, тогда, во время войны, я удивился, узнав, что Донато Ринальди нашли мертвым. Но мне и в голову не пришло, что кто-то мог его убить. Мы же все были друзьями.

Золото разрушает дружеские связи, подумал я, но мой слабый итальянский помешал мне выразить эту мысль. Вместо этого я спросил:

— Ты был там, скажи, мог Курце убить тех четверых?

— Харрисона он не мог убить, я сам видел, как тот погиб. В него стрелял немец, которого я пристрелил. Но остальных — Паркера, Корсо и Ринальди — Курце, пожалуй, мог убить. Он был таким человеком, который ни о чем другом не думал.

— Убить он мог, но убивал ли? — спросил я.

Пьеро пожал плечами:

— Кто же это может знать? Прошло столько лет, и свидетелей не осталось.

Обсуждать этот вопрос дальше не имело никакого смысла, так что мы вернулись к работе…

Курце торопливо заглатывал еду, чтобы поскорее отправиться в забой. При свете лампы глаза его ярко сверкали, он весь был во власти золота, ведь всего четыре фута отделяли его от сокровищ, которыми он бредил пятнадцать лет. Уокер пребывал в таком же состоянии — едва Курце зашевелился, как он вскочил на ноги, и они поспешили к завалу.

Пьеро и Франческа вели себя спокойно. Они ведь не видели золота. Франческа неторопливо закончила полуночную трапезу, собрала тарелки и отнесла их в машину.

Я сказал Пьеро:

— Странная женщина…

— Любой ребенок, выросший среди повстанцев, будет странным. У нее трудная жизнь.

Я осторожно спросил:

— Кажется, она несчастлива в браке?

Морезе сплюнул:

— Эстреноли — дегенерат.

— Зачем же она вышла за него?

— Жизнь «аристос» отличается от нашей. Брак по расчету — так многие думают. Но на самом деле это не так.

— Как тебя понимать?

Он взял предложенную мной сигарету.

— Знаешь, как коммунисты обошлись с ее отцом?

— Она говорила мне что-то.

— Позор. Он человек, настоящий человек, они недостойны лизать его ботинки. Теперь от него только оболочка осталась, больной сломленный старик. — Пьеро чиркнул спичкой, и огонь осветил его лицо. — Несправедливость способна убить жизнь в человеке, даже если он все еще ходит по улицам.

— А какое отношение это имеет к замужеству Франчески?

— Старик был против. Он знал породу Эстреноли. Но мадам настаивала. Видишь ли, молодой Эстреноли хотел ее. В нем говорила не любовь, только желание — мадам очень красивая женщина, — поэтому он и хотел ее, но получить не мог. Она знала об этом.

— Так почему, черт возьми, она вышла за него?

— Тут Эстреноли проявил смекалку. У него дядя — член правительства, и он пообещал, что, может быть, там пересмотрят дело Графа. За определенную плату, конечно.

— Понимаю, — удрученно сказал я.

— Поэтому она и вышла за него. Но по мне, он все равно что животное.

— И выяснилось, что он не может выполнить свое обещание?

— Не может?! — возмутился Пьеро. — Да он и не собирался его выполнять! В роду Эстреноли за последние пятьсот лет не было ни одного, кто выполнял бы свои обещания. — Он вздохнул. — Видишь ли, она послушная дочь церкви, и, когда она венчалась с ним, Эстреноли знал, что получает ее навсегда. И он гордился ею, о да, очень гордился. Она была самой красивой женщиной в Риме, и он покупал ей платья, наряжал ее, как ребенок свою любимую куклу. Ни на одном манекене в Италии не было тогда столь дорогих нарядов.

— А потом?

— А потом она ему надоела. Он ведь извращенец, вернулся к своим мальчикам, таблеткам, таскался по римским притонам. Синьор Халлоран, римское общество — самое развращенное в мире.

Мне доводилось кое-что слышать об этом. Недавно был случай: утопилась девушка, и расследование этого дела угрожало спокойствию высокопоставленных развратников. Так, говорили, что итальянское правительство сделало все, чтобы эта история не получила огласки.

— В то время она помогала отцу и старым друзьям, — продолжал Пьеро. — Всем было трудно, и она делала что могла. Но Эстреноли узнал об этом и сказал, что не намерен растрачивать состояние на шайку грязных партизан. Он перестал давать ей деньги, совсем — ни единой лиры. Пытался развратить ее, довести до своего уровня, но не смог — не такой она человек. Тогда он выбросил мадам на улицу…

— Поэтому она и вернулась в Лигурию?

— Да. Мы помогаем ей, когда можем, потому что уважаем и ее, и ее отца. Мы пытаемся помочь и ему, но сделать это трудно — он отказывается принимать какую-либо помощь, называет ее милостыней.

— И она по-прежнему жена Эстреноли?

— В Италии нет разводов, а она добрая католичка. Но скажу, как перед Богом, церковь не права, когда такое творится.

— Поэтому вы и помогаете Франческе в таком рискованном предприятии?

— Мне оно не по душе, и зря она, по-моему, ввязалась в него. Боюсь, мы многих недосчитаемся в результате этой авантюры. Но я помогаю ей.

— Я только не понимаю, ведь ее отец настолько стар, что золото вряд ли поможет ему.

— Она думает не только об отце, — ответил Пьеро. — Эти средства — для всех, кто воевал вместе с ним и пострадал от коммунистов. На эти деньги она собирается лечить их, если нужно, дать их детям образование. Дело хорошее, если обойдется без жертв.

— Да, хорошо бы, — согласился я. — Мне бы тоже не хотелось убивать, Пьеро.

— Я знаю, синьор Халлоран, вы это уже доказали. Но есть другие — Торлони и этот Меткаф. Да еще ваш друг Курце.

— Ему вы не доверяете, не так ли? А Уокеру?

— Тьфу, пустое место!

— А мне? Мне вы доверяете?

Он не спеша растер ногой сигарету.

— Я бы доверился вам в другой ситуации, синьор Халлоран, ну, скажем, на яхте или в горах. А золото — другое дело, оно пробуждает в человеке не самые лучшие чувства.

Другими словами, но он выразил именно то, о чем я думал раньше. Я собрался ответить, как вдруг услышал голос разгневанного Курце:

— Какого черта, что вы там делаете? Идите сюда и вытаскивайте мусор!

И мы снова принялись за работу.

3
Завал мы прошли к трем часам утра. Курце издал радостный вопль, когда его кирка, не встретив сопротивления, исчезла в пустоте. За десять минут он проделал лаз, через который можно было проникнуть внутрь, и полез туда, как терьер за кроликом. Я протолкнул лампу через дыру и вошел следом.

Курце пробирался через обвалившиеся камни, которыми был усыпан весь туннель.

— Подожди, — крикнул я. — Не торопись!

Он никак не отреагировал и продолжал быстро удаляться в темноту. Послышался лязг, а затем проклятия Курце:

— Принеси эту чертову лампу!

Я продвигался вперед вместе с кругом света. Разогнавшись в темноте, Курце врезался в грузовик. Он рассек щеку, и льющаяся кровь промывала бороздки в густом слое пыли, покрывавшей его лицо, — вид у него был безумный.

— Вот оно! — загоготал Курце. — Magtig, что я говорил?! Я же говорил, здесь мое золото! Ну, вот оно… Здесь столько золота, сколько проходит на Рифе за месяц… — Он посмотрел на меня в странном изумлении. — Господи, как я счастлив! Я никогда не думал, что доберусь до него.

Я слышал, что остальные пробираются через лаз, и ждал, когда они подойдут.

— Кобус Курце проводит экскурсию в пещере сокровищ, — объявил я.

Уокер лихорадочно затараторил:

— Золото в первом грузовике, в этом. Основная часть здесь. Правда, во втором тоже есть золото, но больше всего здесь, в первом. Во втором драгоценности — множество ожерелий и колец, бриллиантов, изумрудов и жемчугов, зажигалок и портсигаров — все из золота, груды денег — лиры, доллары, фунты и всякие другие, кипы документов, но они справа, в задних грузовиках, вместе с трупами… — Голос его упал. — С трупами, — повторил он тупо.

Наступило молчание, все осознали, что тут не только пещера сокровищ, но и склеп.

К Курце вернулась его обычная сдержанность. Он взял из моих рук лампу, высоко поднял ее и заглянул в первый грузовик.

— Надо было уложить их штабелями, — заметил он недовольно. Крышки прогнили и прогнулись настолько, что их едва можно было разглядеть.

— Знаешь, — сказал Курце, — когда мы загоняли всю колонну сюда, я был уверен, что когда-нибудь выведу эти грузовики своим ходом. Но не думал, что это случится только через пятнадцать лет. — Он хохотнул. — Сейчас бы нам пришлось попотеть, чтобы завести их.

Нетерпеливый Уокер перебил его:

— Ну, что же вы, давайте заниматься делом.

Он, по-видимому, оправился от страха, который сам на себя нагнал. Я предложил:

— Давайте осматривать грузовики по порядку. Сначала заглянем в первый.

Курце, держа лампу, указывал дорогу. Между грузовиком и стеной туннеля можно было протиснуться. Я заметил разбитое лобовое стекло, через которое пулеметной очередью были убиты водитель и его напарник. Все покрывал толстый слой пыли, образовавшейся в основном от взрыва, который устроил Курце, закрывая вход в туннель.

Курце отбивал камнем болты заднего борта.

— Заклинило, проклятые, — сказал он, — нужен молоток.

— Пьеро, — позвал я, — принеси молоток.

— У меня молоток, — спокойно сказала Франческа. Она оказалась так близко, что я вздрогнул от неожиданности.

Я взял молоток и передал Курце. После нескольких ударов болт удалось освободить, Курце набросился на второй и подхватил падающий борт грузовика.

— Есть! — сказал он. — Теперь — к золоту! — И прыгнул в кузов.

Я передал ему лампу, влез сам и повернулся, чтобы помочь Франческе. На меня уже напирал Уокер, жаждавший поскорее увидеть золото. Пьеро, как всегда спокойный, невозмутимо залезал в кузов. Тесным кругом мы расположились на ящиках с золотом, присев на корточки.

— Где же тот, который мы открывали? — риторически спросил Курце. — Где-то сзади, должно быть.

Вдруг вскрикнула Франческа.

— Я наступила на гвоздь!

— Значит, он здесь, — заявил довольный Курце.

Франческа отодвинулась, и Курце поднес лампу. Ящик, на котором присела Франческа, явно вскрывали, а потом наспех приложили крышку. Я медленно ее поднял. В свете лампы тускло переливался желтый металл, не поддающийся ни ржавчине, ни порче, как сокровища небесные. Но это сокровище покоилось в аду.

Курце выдохнул:

— Вот оно!

Я спросил у Франчески:

— Вы не поранили ногу?

Не отрывая взгляда от золота, она машинально ответила, что все в порядке.

Пьеро вынул из ящика слиток. Не рассчитав, он попытался сделать это одной рукой, но пришлось ухватиться двумя, и он положил слиток на колено.

— Золото… — удивленно произнес он.

Слиток пустили по кругу, и каждый трогал и поглаживал его. Неожиданно для себя я вновь испытал то чувство, которое возникло у меня в огромном сейфе Аристида, когда я держал в руке тяжелую золотую монету под названием геркулес.

С паническим ужасом заговорил Уокер:

— А вдруг не во всех ящиках золото? Мы же их не вскрывали!

— Не волнуйся, — успокоил его Курце, — я проверил вес каждого ящика еще тогда. И убежден, что все в порядке. Здесь около трех тонн золота и еще одна тонна в следующем грузовике.

В золотом сиянии таилось предательское очарование, и мы никак не могли оторваться от него.

Для Уокера и Курце этот момент был кульминацией того сражения, которое они вели на пыльной дороге пятнадцать лет назад, для меня — концом сказки, которую мне довелось услышать когда-то в баре Кейптауна.

И вдруг меня словно кольнуло. Нет, подумал я, это еще не конец сказки, и, если нам нужен счастливый конец, придется немало потрудиться.

— Ладно, хватит, — сказал я. — Надо еще много чего осмотреть и еще больше — поработать.

Золотое наваждение рассеялось, мы направились ко второму грузовику, и Курце опять пришлось работать молотком, чтобы открыть задний борт. В кузове этого грузовика ящики с золотом были прикрыты другими ящиками, наваленными в беспорядке.

— Вот в этом ящике — корона! — сообщил взволнованный Уокер.

Мы все залезли в кузов и столпились у края; Курце огляделся.

Неожиданно он обратился к Франческе:

— Откройте вон тот ларец и выбирайте.

Он указал на массивный крепкий ларец со сломанным замком. Графиня откинула крышку и ахнула. В лицо ей брызнул свет переливающихся бриллиантов, ярко-зеленых изумрудов, темно-красных рубинов. Она протянула руку и, достав первое что попалось — ожерелье из бриллиантов и изумрудов, пропустила его сквозь пальцы.

— Какое чудо!

Тут заговорил Пьеро, голос выдавал его волнение:

— Сколько все это может стоить?

— Не знаю, — ответил я, — наверно, тысяч пятнадцать, если камни настоящие.

Курце заметил раздраженно:

— Вывезем груз, тогда и займемся подсчетами. Когда мы его прятали, у нас не было на это времени.

— Хорошие слова и сказаны вовремя, — съязвил я, — потому что у нас и сейчас нет на это времени. Вот-вот рассветет, а нас не должны видеть около шахты.

Мы начали убирать верхние ящики. Курце предусмотрительно оставил место между грузовиками, так что работалось легко. В четырех ларцах были драгоценности, один из них был заполнен только обручальными кольцами, тысячи колец. Слышал я, вроде во время войны женщины Италии отдавали свои обручальные кольца на общее дело, одержимые чувством патриотизма, — теперь эти кольца лежали здесь… Здесь же — ящик с усеянной драгоценными камнями короной, осенявшей когда-то не одно поколение эфиопских королей; восемь больших коробок, набитых бумажными деньгами, аккуратно сложенными и перевязанными резинками, в том числе лирами в новеньких банковских упаковках. А на самом дне — снова ящики с золотом, не меньше тонны.

Франческа ушла к машине и вернулась с флягами. Подкрепившись кофе, мы уселись рассматривать добычу. Ларец, из которого Франческа достала ожерелье, был единственным, чье содержимое имело баснословную ценность, — но и этого было достаточно. Я не разбираюсь в драгоценных камнях, но, по-моему, только этот ларец тянул на миллион фунтов стерлингов.

Один из ларцов был набит золотыми изделиями мужского назначения: карманные часы, портсигары и зажигалки, золотые медали и медальоны, ножички для обрезания сигар и прочее, прочее… Много вещиц с гравировкой, но имена там были разные, и я решил, что перед нами мужской эквивалент женских патриотических пожертвований. В третьем — опять лежали обручальные кольца, а в последнем — множество золотых монет, в основном британские соверены и тысячи других, среди которых я узнавал те, что когда-то показывал нам Аристид американские орлы, австрийские дукаты и даже танжерские геркулесы. Ящик оказался особенно тяжелым. Франческа опять достала ожерелье.

— Нравится? — спросил я.

— В жизни не видела такой красоты, — вздохнула она.

Я взял из ее рук ожерелье.

— Повернитесь. — Я застегнул ожерелье у нее на шее. — Самое надежное место — жалко, если потеряется.

Она расправила плечи — и тройная нить бриллиантов засверкала на черном свитере. Как истинная женщина, Франческа не могла не посетовать, что рядом нет зеркала. Пальцы ее бережно и любовно касались драгоценностей.

Смеющийся Уокер с трудом поднялся на ноги, держа двумя руками корону. Он водрузил ее на Курце, вдавившего круглую голову в широкие плечи.

— Король Курце, — истерически воскликнул он. — Все приветствуют!

Курце осел под тяжестью короны.

— Нет, парень, — сказал он. — Я республиканец. — Потом посмотрел в упор на меня и насмешливо улыбнулся: — Вот кто король нашей экспедиции.

Если бы нас могли увидеть со стороны, то приняли бы за сумасшедших. Четверо растрепанных и грязных мужчин, один — с уникальной короной на голове и окровавленным лицом, и не слишком-то опрятная женщина в ожерелье, достойном королевского наряда… Сами мы были не в состоянии оценить всю нелепость этой сцены — слишком долго мы рисовали ее в своем воображении.

— Давайте думать, как действовать дальше, — предложил я.

Курце двумя руками снял с головы корону. Веселье кончилось, опять начиналась серьезная работа.

— Тебе придется доделать проход в туннель, — сказал я Курце. — Того небольшого лаза недостаточно для выноса груза.

— Да, но на это потребуется немного времени, — ответил Курце.

— Тем не менее лучше сделать это сейчас. Скоро рассвет. — Я ткнул большим пальцем в сторону третьего грузовика. — Там есть что-нибудь ценное?

— Нет, только документы и мертвые немцы. Можешь посмотреть, если хочешь.

— Хочу, — ответил я, оглядывая туннель. — Пожалуй, мы с Уокером останемся здесь на день, подготовим груз и перенесем его поближе к выходу, оттуда будет легче выносить. Это сэкономит время при погрузке — не надо, чтобы грузовики здесь долго околачивались.

Я тщательно продумал этот план. На Курце ложилась обязанность присматривать за Пьеро и Франческой на случай каких-нибудь фокусов с их стороны по прибытии в Варци.

Но Курце моментально насторожился — очень уж ему не хотелось оставлять нас с Уокером наедине с сокровищами. Я разозлился.

— Черт возьми, ты замуруешь нас, а если мы пойдем на воровство, то в карманах много не унесешь, не волнуйся, останется больше. Пойми, я хочу только сэкономить время.

Покипевнемного, Курце принял мое предложение и пошел с Пьеро заканчивать работу у входа в туннель.

— Пойдем заглянем в остальные грузовики, — сказал я Уокеру.

— Нет. Не могу.

— Я пойду с вами, — спокойно предложила Франческа. — Я не боюсь немцев, особенно мертвых.

Она окинула Уокера презрительным взглядом. Я хотел взять с собой лампу, но Уокер истерически потребовал оставить лампу ему.

— Не дури, — сказал я. — Отнеси ее Курце. Заодно поможешь ему.

Когда он ушел, мы с Франческой включили фонари. Я взвесил на руке молоток и сказал:

— Ну что, пошли распугивать духов?

Третий грузовик был заполнен упаковочными коробками и оружием. Оружия там хватило бы на то, чтобы начать новую войну. Я взял автомат и проверил его — смазка застыла, но все было в полной исправности. Оглядев весь этот арсенал, я подумал, насколько тщетными оказались бы мои героические усилия по разоружению Курце и Пьеро, если бы Курце вспомнил, сколько оружия здесь припрятано. Интересно, а можно ли им еще пользоваться?

Франческа сдвинула в сторону несколько винтовок, оторвала крышку одной из картонных коробок. В ней лежали папки с выдавленным на обложках изображением «фашо» — пучком дикторских прутьев — символикой фашистского правительства Италии. Она достала одну из папок и начала читать, время от времени раздирая склеившиеся страницы.

— Что-нибудь интересное? — спросил я.

— О вторжении в Албанию, — ответила она. — Подробный план.

Она взяла другую папку и углубилась в ее изучение.

— Здесь то же самое, только об эфиопской кампании.

Я оставил ее наедине с пыльными бумагами и повернул к четвертому грузовику. От картины, представшей передо мной, веяло жутью. В туннеле не было влаги, и крысы, вероятно, здесь не водились — трупы высохли и превратились в мумии с черными черепами, плотно обтянутыми пергаментной кожей, со страшным оскалом — улыбкой смерти. Я пересчитал трупы — в грузовике их было пятнадцать, сваленных как попало, словно говяжьи туши, и два — в штабной машине, на одном сохранилась форма офицера СС. В глубине кузова стоял деревянный ящик, но я не стал его осматривать. Если в нем и было что-то ценное, пусть мертвые продолжают охранять его.

Я вернулся к штабной машине, потому что заметил там кое-что. На заднем сиденье лежал автомат-пистолет шмайссер, наполовину прикрытый мотоциклом. Я вытащил его и задумчиво повертел в руке. Мысли мои были скорее о Курце, чем о Меткафе, и приятными их не назовешь. Над Курце тяготело подозрение по крайней мере в трех убийствах, и все из-за сокровищ. Нам ведь еще предстояло распределять дивиденды, и он вполне мог сыграть такую же игру здесь или в другом подходящем месте. Ставка была огромной!

Что же до шмайссера, то это очень удобное оружие, еще во время войны я восхищался им. Выглядит он как обычный автоматический пистолет и работает по такому же принципу, но если его соединить с кобурой-ложем, в которую встроен простой упор, то вы надежно держите пистолет у плеча.

Внешне он очень напоминает старенький маузер, но на этом сходство кончается. Обоймы к этому пистолету двух размеров, в одной — восемь патронов, как в обычной пистолетной обойме, а в другой — около тридцати. С большой обоймой из него можно вести беглый огонь, как из ручного пулемета, весьма эффективно при стрельбе с близкого расстояния. Я с войны не держал в руках оружия, и мысль о том, что можно компенсировать недостаток меткости возможностью стрелять сплошными очередями, меня соблазнила.

Я огляделся в поисках запасных обойм, но ничего не нашел. Такими пистолетами обычно вооружали сержантов и младших офицеров, так что я приготовился к выполнению неприятной задачи.

Через десять минут нашлось все, что мне было нужно: кобура и ремень, потерявшие от времени эластичность, но в полной исправности, четыре длинные и четыре короткие обоймы. Нашел еще один такой же пистолет, но брать не стал. Я соединил кобуру с пистолетом и спрятал все в стенной нише. После этого вернулся к Франческе, которая при свете фонаря все так же читала подшивки старых документов.

— Продолжаете изучать историю?

Она оторвалась от своего занятия.

— Ничтожная летопись: сплошные споры и ссоры в высших сферах, аккуратно запротоколированные и подшитые. — Она потрясла головой. — Лучше оставить эти папки здесь. Все это достойно забвения.

— А ведь за них можно выручить миллион долларов, если найдется не слишком щепетильный американский университет и приобретет их. Любой историк все бы отдал за эти кипы. Но вы правы: мы не можем позволить им гулять по свету, тогда наша затея потерпит крах.

— А что вы нашли там? — спросила она.

— Омерзительное зрелище.

— Я хотела бы взглянуть, — сказала она и спрыгнула с грузовика. Мне вспомнилась маленькая девочка военных лет, которая ненавидела немцев, и я не стал удерживать ее.

Она вернулась через пять минут, бледная, с застывшим взглядом и молчаливая. Много времени спустя она рассказала, как ее вырвало от ужасного вида мертвецов. Она считала, что их было бы достойней похоронить, хотя это и немцы.

Когда мы вернулись к входу, Курце уже закончил работу. Проход получился достаточно широкий, чтобы вынести ящики. Я послал Уокера и Франческу в наш лагерь за едой и спальными принадлежностями, потом отвел Курце в сторону и сказал ему по-английски, чтобы не понял Пьеро:

— Есть ли к шахте другой подъезд, кроме той дороги, по которой мы приехали?

— Только по бездорожью, с другой стороны.

— Ты останешься с Пьеро и Франческой в лагере до наступления ночи. Если увидишь, что кто-то появился на дороге, поскорее мчись к нам, чтобы предупредить, ведь мы можем тут поднять шум. Ну а когда заснем, то и беспокоиться не о чем.

— Задумано неплохо, — сказал он.

— Возможно, Пьеро попробует разыскать обоймы с патронами, которые я выбросил. Ты приглядывай за ним. Когда поедете в Варци за грузовиками, держись все время рядом, чтобы никто не смог заговорить с ними в твое отсутствие.

— Можешь не паниковать, — сказал он, — от меня ничего не укроется.

— Отлично, — сказал я. — Теперь пойду глотнуть свежего воздуха перед длительным заточением.

Я вышел из туннеля и стал прогуливаться, не удаляясь от входа. Пока все идет по плану, думал я, если так будет и дальше, я поставлю Богу свечку. Только одно меня беспокоило. Забрав с собой Франческу и Пьеро, мы оказались оторваны от нашей разведывательной службы и теперь не знали, чем занимаются Меткаф и Торлони.

Вскоре из туннеля вышел Пьеро и присоединился ко мне. Он взглянул на небо:

— Скоро будет светло.

— Да, — откликнулся я. — Скорей бы Уокер с Франческой возвращались. — Я повернулся к нему. — Пьеро, меня кое-что беспокоит.

— Что же, синьор Халлоран?

— Курце! У него остался пистолет, и, думаю, он попытается отыскать обоймы с патронами, которые я выкинул.

Пьеро засмеялся:

— Я пригляжу за ним. Глаз не спущу.

Вот так-то! Эти двое так будут заняты взаимной слежкой, что у них не останется времени на глупости. Я даже польстил себе сравнением с Макиавелли. Франческа меня больше не беспокоила. По-моему, она вообще не способна на двойную игру. Пьеро — другое дело, не случайно ведь он сказал, что золото портит характер.

Вскоре вернулись Уокер и Франческа, привезли еду, одеяла, несколько диванных подушек из домика… Я тихо спросил Уокера:

— Были трудности?

— Никаких, — ответил он.

Зыбкий свет наступающего утра уже проступал на востоке.

— Пора, — сказал я. И мы с Уокером вернулись в туннель. Курце начал заваливать вход снаружи, а я помогал ему изнутри.

Чем выше становилась стена камней, тем сильнее я чувствовал себя отшельником, добровольно замуровавшим себя ради спасения души. Прежде чем положить последние камни, Курце сказал мне:

— Насчет Варци не беспокойся, там будет все нормально.

— Жду вас завтра, когда стемнеет, — ответил я.

— Будем как штык! — пообещал Курце. — И не думай, что я не доверяю тебе.

Последний камень полностью закрыл вход, и я еще долго слышал, как он возится с той стороны, наводя порядок, чтобы все выглядело естественно.

Я пошел в глубь туннеля и нашел Уокера, по локти закопавшегося в золотые соверены. Стоя на коленях перед ящиком, он пересыпал монеты, издававшие приятный звон.

— Нам тоже пора за дело. Перетащим половину груза, потом позавтракаем и перетащим остальное. А после этого завалимся спать.

Если работа есть, надо ее делать. К тому же я хотел, чтобы Уокер измотался и покрепче уснул, тогда я смог бы достать свой шмайссер.

Сначала нам потребовалось очистить от камней площадку перед первым грузовиком — здесь мы будем камуфлировать ящики с золотом и перепаковывать остальной груз. Работали мы быстро, не отвлекаясь на разговоры. В туннеле стояла мертвая тишина, слышалось только наше тяжелое дыхание, приглушенный шум лампы и изредка стук камня.

Через час мы расчистили площадку и начали перетаскивать золото. Ящики были чертовски тяжелыми, и носить их приходилось осторожно. Один ящик мы чуть не уронили на ногу Уокеру, тогда я предложил сбрасывать их с грузовика на диванные подушки. Подушки, конечно, пострадали, но это все-таки не такой убыток, как сломанная нога. Переносить ящики было неудобно. Расстояние между грузовиком и стеной слишком узко для двоих, а в одиночку их не унести. Я проклинал Курце, загнавшего грузовики в туннель задним ходом.

Наконец, побродив между грузовиками, я нашел буксирный трос. Теперь мы стали обматывать каждый ящик и волоком тащить по земле, сменяя друг друга. Работа пошла быстрее.

Сняв все золото с первого грузовика и перетащив его поближе к выходу, я объявил перерыв. Франческа приготовила для нас горячую еду и кофе в большом количестве. Мы ели и лениво переговаривались.

— Что ты сделаешь со своей долей? — спросил я.

— Не знаю, — ответил Уокер. — Еще не думал. Но времена настанут хорошие, это я могу сказать тебе точно.

Я скривился. Большую часть твоих денег получат букмекеры, подумал я, а остальные в первый же год уйдут в доход владельцев питейных заведений. А потом, скорее всего, Уокер умрет от цирроза печени или белой горячки.

— Возможно, отправлюсь путешествовать, — продолжал он. — Всегда мечтал о путешествиях. А ты что будешь делать?

Я мечтательно запрокинул голову.

— Полмиллиона — большие деньги. Хотелось бы построить новые яхты самых разных и невероятных конструкций, чтобы людям в здравом уме страшно было ступить на их борт. Например, огромный крейсерский катамаран… да много чего можно сделать в этой области. У меня хватит денег обзавестись испытательным бассейном, как и положено. Я мог бы финансировать личное участие в чемпионате Америки — мне всегда хотелось спроектировать двенадцатиметровую яхту. Представь, как будет здорово, если она придет первой.

— Ты хочешь сказать, что будешь работать?! — ужаснулся Уокер.

— Я люблю свое дело, а когда дело по душе, это уже не работа.

Так мы строили планы на будущее, вспоминая все, о чем когда-то мечталось… Потом я посмотрел на часы:

— Пошли вкалывать, чем быстрее закончим, тем раньше завалимся спать.

Было уже девять часов утра, и, по моим подсчетам, мы должны были закончить к середине дня.

Таскать золото из кузова третьего грузовика приходилось дальше, и на это ушло больше времени. Под конец работа пошла полегче, и скоро в машине остались только бумажные деньги. Уокер посмотрел на них с сожалением:

— А может, мы…

— Ни в коем случае, — резко оборвал его я. — Сжечь бы их, да дым могут увидеть.

Уокера, казалось, потрясло такое еретическое намерение, и он уселся считать деньги, пока я расстилал одеяла, устраивая себе ложе для сна. Когда я уже лег, Уокер вдруг сказал:

— Здесь почти тысяча миллионов лир — подумать только! И еще фунты стерлингов. Тысячи купюр по пять фунтов.

Я зевнул:

— Какого цвета купюры?

— Белые, — ответил Уокер. — Самая большая купюра, которую я когда-либо видел.

— Предъявишь одну и высоко залетишь, — сказал я. — Они поменяли ее цвет, когда выяснилось, что немцы выпустили фальшивые купюры Бог знает на сколько миллионов. Поразмышляй-ка над этим, может, те, что здесь лежат, немецкого производства. Ложись спать, потом сам будешь радоваться.

Мои слова явно огорчили его. Он забрал свои одеяла и устроился внизу. Я лежал, изо всех сил стараясь не уснуть, пока не услышал ровное дыхание крепко спящего Уокера. Тогда я поднялся и тихо пошел в глубь туннеля. Вытащил шмайссер с обоймами и принес их к себе в постель. Вначале я не мог придумать, куда их лучше спрятать, потом обнаружил, что диванная подушка у меня в изголовье порвана и оттуда вылезает набивка. Я распотрошил набивку и положил внутрь пистолет и обоймы. Подушка стала тверже, но мне было все равно — зато теперь, если кто-то станет угрожать мне оружием, у меня есть возможность ответить тем же.

4
Спали мы плохо — обоих одолевали беспокойные мысли. Я непрерывно ворочался и слышал, как ворочается Уокер. Наконец нам это надоело, и мы отказались от дальнейших попыток. Было четыре часа дня, и, если все шло по плану, наши партнеры уже должны отправиться в Варци.

Мы прошли к началу туннеля и еще раз все проверили, а потом уселись ждать наступления темноты. А может, ночь уже наступила и мои часы показывают неправильно — в туннель ведь свет не проникал.

Уокер нервничал, дважды спрашивал меня, не слышу ли я шума, но не со стороны входа, а из глубины туннеля. Трупы убитых им немцев не давали ему покоя. Я посоветовал пойти взглянуть на них, полагая, что шоковая терапия подействует благотворно. Но он отказался.

Наконец послышался слабый шум у входа Я взял молоток и приготовился — ведь это мог быть и не Курце. Упал камень, и чей-то голос позвал: «Халлоран?»

Я расслабился и с облегчением вздохнул: Курце. Упал еще один камень, и я спросил через завал:

— Все в порядке?

— Без сучка и задоринки, — ответил он, энергично разбирая камни. — Грузовики здесь.

Вместе с Уокером мы помогли изнутри разобрать завал, и Курце посветил мне в лицо фонариком.

— Ну и ну, — сказал он, — придется вам умыться.

Могу себе представить, на кого мы были похожи! Воды в туннеле не было, и пыль покрыла нас плотным слоем. Рядом с Курце стояла Франческа.

— Как вы, мистер Халлоран?

— Все в порядке. Где грузовики?

Она двигалась, едва различимая в темноте.

— Здесь, недалеко.

— С ними четыре итальянца, — сказал Курце.

— Они знают, что им предстоит делать? — поспешно спросил я.

Из темноты надвинулся Пьеро.

— Они знают, что дело секретное, а значит, наверняка незаконное, — сказал он. — Больше им ничего не известно.

— Пусть двое из них спустятся вниз к нашей стоянке, снимут лагерь и ждут там. Предупредите, чтобы следили за дорогой, и, если кто-то появится, немедленно сообщили. Двое других пусть поднимутся в горы для наблюдения за подходами к шахте, один — слева, второй — справа. Сейчас самый опасный момент, нельзя допустить, чтобы нас застали врасплох, когда мы вынесем золото.

Пьеро ушел, и я слышал, как уверенно он отдавал приказания.

— Остальные будут работать здесь. Принесите доски из грузовиков, — командовал я.

Все действительно удалось, грузовиков оказалось даже больше, чем нужно. Один из них был набит обрезками грубой древесины, а также наспех сделанными багажными клетями, в которые предстояло переложить остальной груз.

Мы вытащили доски и перенесли их в туннель вместе с инструментами — двумя пилами, четырьмя молотками и несколькими пакетами гвоздей. Там мы начали обивать ящики с золотом, меняя их конфигурацию и размеры.

Вчетвером мы действовали быстро, уже в процессе работы распределив обязанности. Уокер распиливал доски нужной длины, Курце прибивал их снизу и сверху ящиков, я обивал их с боков, а Пьеро заканчивал. Франческа занялась переупаковкой драгоценностей и золотых мелочей из тех ящиков, в которых они лежали, в багажные клети.

Через три часа мы закончили, оставалось только вынести груз из туннеля и погрузить в машины.

Я скатал одеяла, вынес их вместе с подушкой и затолкал за водительское сиденье в одном из грузовиков — в таком месте шмайссеру будет уютно.

Ящики получились тяжелыми, но Курце и Пьеро напрягались изо всех сил, поднимая их вертикально в машины и аккуратно укладывая.

Мы с Уокером опять воспользовались тросом, чтобы вытащить ящики из туннеля через узкий для двоих проход. Франческа приготовила несколько фляжек кофе и гору сандвичей; мы ели и пили, не прерывая работы. Она определенно верила, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок.

Наконец и с этим было покончено.

— А теперь, — сказал я, — надо убрать из туннеля все, что мы принесли с собой. Надо уничтожить малейшие следы нашего пребывания здесь, не должно остаться ни одной мелочи, которая могла бы выдать нас.

Мы вернулись в туннель и подобрали одеяла, подушки, инструменты, фонари, фляжки, даже погнутые гвозди и клочки обивки разодранных диванных подушек. Все снесли в грузовики, а я задержался, чтобы еще раз все осмотреть. Подобрал забытый кусок доски и направился к выходу.

Тут-то это и случилось.

Курце, должно быть, торопился, когда укреплял свод в конце входа — он ведь уже видел золото и ни о чем другом думать не мог. Когда я повернулся, чтобы выйти, злополучный кусок доски задел стенку входа и сдвинул камень. Послышался угрожающий треск, я бросился бежать, но… поздно.

От сильного удара в плечо я рухнул на колени, успел услышать нарастающий грохот камнепада и, по-видимому, потерял сознание.

Придя в себя, как сквозь вату я различил голос:

— Халлоран, как вы? Халлоран!

Что-то нежное прикоснулось к моей щеке, потом что-то холодное и мокрое. Я застонал и открыл глаза, но ничего не увидел. В затылке пульсировала боль, и ее волны застилали глаза. Должно быть, я опять потерял сознание. Но когда в следующий раз открыл глаза, изображение стало четким. Голос Курце сказал:

— Можешь двигать ногами, парень? Можешь ногами двигать?

Я попытался. Оказалось, что с ногами все в порядке, и я попытался встать. И не смог! Какая-то тяжесть на спине не пускала меня.

— Не волнуйся, парень, мы вытащим тебя отсюда, это точно!

Видимо, он ушел, и я услышал голос Франчески:

— Халлоран, вы должны лежать тихо и не двигаться. Вы слышите меня?

— Слышу, — пробормотал я. — Что случилось? — Мне было трудно говорить, потому что правая сторона лица оказалась прижатой к чему-то грубому и твердому.

— Вас придавило грудой камней, — сказала она. — Ногами двигать можете?

— Да, могу.

Франческа отошла, слышно было, как она разговаривает с кем-то. Разум возвращался ко мне, и я понял, что лежу ничком, на спине — огромная тяжесть, а голова повернута так, что правая щека упирается в камень. Правая рука вытянута вдоль тела, и я не могу ею шевельнуть. Левая рука чуть приподнята и в таком положении плотно зажата.

Вернулась Франческа и сказала:

— Теперь будьте внимательны. Курце говорит, что, если ноги свободны, значит, вас завалило только посредине. Он собирается освободить вас, но на это уйдет много времени, и вы не должны двигаться. Поняли?

— Понял.

— Как вы? Где-нибудь болит? — Голос ее был тихим и нежным.

— Тела не чувствую, — ответил я. — А главное, давит на спину.

— Я принесла бренди. Хотите глотнуть?

Я попытался покачать головой, но понял, что это невозможно.

— Нет, пусть Курце начинает разбирать завал.

Она ушла, вернулся Курце.

— Парень, — сказал он, — ты попал в трудное положение, да. Но не волнуйся. Мне уже приходилось заниматься таким делом. Все, что требуется от тебя, — лежать и не двигаться.

Вскоре я услышал скрежет камней — на лицо посыпалась пыль. Время тянулось медленно. Курце работал осторожно, не торопясь снимал камень за камнем, предварительно проверяя каждый. Иногда ему приходилось отходить, и я слышал тихий разговор, но он быстро возвращался и трудился с тихим упорством.

Наконец Курце сказал:

— Теперь уже недолго.

Неожиданно он начал убирать камни энергичней, и тяжесть на спине уменьшилась. Ощущение было прекрасным. Курце предупредил:

— Сейчас я вытащу тебя. Будет немного больно.

— Тащи!

Он ухватил меня за левую руку и дернул изо всех сил. Я сдвинулся с места, а через две минуты уже лежал под открытым небом и смотрел на бледнеющие звезды. Я хотел встать, но Франческа велела лежать и не двигаться. Светало, и уже можно было разглядеть ее лицо, склонившееся надо мной. Брови ее были нахмурены, когда она мягко прошлась руками по моему телу, проверяя, нет ли переломов.

— Можете перевернуться? — спросила она.

С болью я перевернулся на живот и услышал, что она рвет на мне рубашку. Затем я услышал, как она присвистнула.

— У вас сильно поранена спина.

Я и сам чувствовал, что сильно. Ее руки, мягкие и нежные, осторожно двигались по моей спине.

— Ни одного перелома, — с радостным изумлением заключила Франческа.

Я криво усмехнулся. По моим ощущениям, спина была перебита и кто-то развел на ней костер, но ее известие, что ни одна моя кость не пострадала, радовало. Она что-то рвала и перевязывала мои раны. Когда она закончила, я сел.

Курце держал доску размерами шесть на шесть.

— Тебе чертовски повезло, парень. Эта штука лежала поперек спины и держала весь груз камней, свалившихся на тебя.

— Спасибо, Кобус, — сказал я.

От смущения он покраснел и отвернулся, пробормотав:

— Чего там, Хал… все в порядке.

Впервые он назвал меня Хал. Потом, посмотрев на небо, сказал:

— Нам лучше сейчас же отправиться. — И обратился к Франческе: — Он может двигаться?

Я медленно встал на ноги:

— Конечно, могу.

Франческа попыталась удержать меня, но я сделал вид, что не заметил.

— Действительно, пора выбираться отсюда.

А Курце я сказал, посмотрев в сторону туннеля:

— Тебе лучше закончить с ним сейчас, используя мой маленький вклад. Тогда и тронемся.

Курце направился к туннелю.

— А где же Уокер? — спросил я.

— Сидит в машине, — ответил Пьеро.

— Пошли его вниз на стоянку и свистни двум дозорным, пусть идут с Уокером. Все они могут отправляться в Рапалло.

Пьеро кивнул и ушел. Франческа спросила:

— Не лучше ли вам немного отдохнуть?

— Отдохну в Рапалло. Вы сможете вести грузовик?

— Конечно, — ответила Франческа.

— Хорошо. Один грузовик поведут Курце и Пьеро, а мы с вами — второй. Хотя, вероятно, я не смогу подменить вас.

Мне не хотелось оставлять Пьеро и Франческу вдвоем, к тому же неплохо, если бы за другими итальянцами приглядывал Уокер. Конечно, я мог поехать и с Пьеро, но я был не в том состоянии, чтобы оказать сопротивление, если ему вздумается напасть на меня.

— Я справлюсь, — заверила меня Франческа.

В это время послышался шум обвала — это Курце завалил вход в туннель, запечатав его, к счастью, навсегда. Курце подошел к нам.

— Ты поедешь с Пьеро в том грузовике, — сказал я ему. — Не тащитесь у нас в хвосте, сохраняйте дистанцию, мы не должны выглядеть как колонна.

— Ты сможешь перенести дорогу? — спросил он.

— Смогу, — ответил я и, с трудом передвигая ноги, пошел к грузовику, в котором спрятал пистолет. Попытки залезть в кабину вызвали сильную боль в спине, но, в конце концов, мне это удалось, и я в изнеможении опустился на сиденье, не решаясь, правда, откинуться назад. Франческа лихо взлетела на водительское место и захлопнула дверцу. Она посмотрела на меня, и я махнул рукой: поехали.

Она включила двигатель, рывком тронула машину с места, и мы покатили, подскакивая на камнях, вниз по дороге, ведущей к шахте. Показавшееся на горизонте солнце светило нам в лобовое стекло.

Обратное путешествие в Рапалло не показалось мне увеселительной прогулкой. Езда в грузовике утомительна даже при самых благоприятных условиях, а для меня она стала пыткой. Я смертельно устал, все тело ныло, а ободранная спина кровоточила. В общем, состояние было плачевное.

Франческа, вопреки ее уверениям, никак не могла сладить с грузовиком. Она привыкла к переключению скоростей в легковушках, и ей никак не удавалось правильно переключать скорость у грузовика. Чтобы зря не рисковать, мы притормозили, и я показал, как это делается. Машина пошла ровнее, и мы смогли разговаривать.

— Вам нужен доктор, мистер Халлоран.

— Друзья зовут меня просто Хал, — сказал я.

Она удивленно посмотрела на меня:

— Я уже ваш друг?

— Вы не дали мне погибнуть, когда меня завалило в туннеле, — сказал я. — Значит, друг.

Она покосилась на меня:

— Но ведь и Курце помогал.

— Ему я еще нужен, без меня он не вывезет золото из Италии.

— Он действительно беспокоился, — согласилась она. — Но не думаю, что только золото тому причиной. — Она замолкла, входя в поворот. — Кто думает только о золоте, так это Уокер. Он все время сидел в грузовике, готовый в любую минуту смыться. Жалкий человечек.

Слишком усталый, чтобы вникать в ее слова, глядя на бегущую ленту дороги, я погружался в какое-то гипнотическое состояние. Среди прочих обрывочных мыслей мелькнуло: что-то я не видел портсигара, который, по рассказам Уокера, Гитлер якобы преподнес Муссолини во время их встречи на Бреннерском перевале в сороковом году…

Воспоминание о портсигаре мелькнуло, и я тут же забыл о нем, а когда вспомнил, было уже поздно.

Глава VI Меткаф

1
На следующий день мне стало лучше.

Мы благополучно прибыли на верфь Пальмерини, въехали в приготовленный для нас большой ангар, разгрузили машины и с благодарностью вернули их владельцам. Прицепной дом на колесах устроили в углу — он должен был служить нам кухней и спальней.

Для серьезной работы я еще не годился, так что Уокер и Курце взялись привести «Санфорд» со стоянки после того, как я проясню ситуацию с Меткафом и Торлони. Франческа переговорила с Пальмерини, и вскоре на верфь вереницей потянулись итальянцы с донесениями. Они тихо разговаривали с Франческой и быстро исчезали, их откровенно радовало возвращение к былой партизанской службе.

Собрав информацию, Франческа пришла ко мне, вид у нее был несчастный.

— Луиджи в госпитале, — сообщила она. — Ему разбили голову. Бедный Луиджи! Наемники Торлони и не подумали утруждать себя подкупом. Портовая полиция разыскивала налетчиков, но безуспешно; полицейские хотели встретиться с владельцем яхты для составления протокола о краже. Они думали, что это обычное ограбление.

От Франчески веяло ледяным холодом.

— Мы знаем, кто это сделал, — сказала она. — Из Рапалло им так просто не уйти!

— Прошу, не надо, — сказал я. — Оставьте их в покое.

Мне не хотелось до поры до времени раскрывать карты, а вдруг повезет — и Меткаф с Торлони поверят в мою выдумку. К тому же по причинам, неясным до конца мне самому, я не хотел открыто впутывать в наши дела Франческу — ей еще жить здесь, в Италии, а мы уедем.

— Не трогайте их, — повторил я. — Мы сами позаботимся о них. Что известно о Меткафе и Торлони?

Оказалось, они все еще в Генуе и видятся каждый день. Обнаружив, что мы исчезли из Рапалло, они прислали еще троих наблюдателей, и теперь тех здесь пятеро. Меткаф поднял свой фэамайл из воды, и Крупке перекрашивает дно. Араб Моулей Идрис исчез, и никто не знает, куда он делся, но в Рапалло его нет наверняка.

Все выглядело относительно спокойно, если не считать того, что в Рапалло стало больше людей Торлони.

Я позвал Курце и рассказал ему обо всем.

— Когда отправитесь за яхтой, сообщи в полиции, что со мной в горах произошло несчастье и я нездоров. Бурно, возмущайся ограблением, как положено честному человеку. Зайди в больницу навестить Луиджи и скажи ему, что больничный счет будет нами оплачен и сверх того он получит за причиненный ему ущерб.

— Позволь я займусь этими мерзавцами. Ведь не было у них необходимости избивать старика.

— И близко не смей подходить к ним, — ответил я. — Это можно будет сделать только перед самым отплытием.

Курце заворчал, но спорить не стал, и они с Уокером отправились выяснять, какой ущерб нанесен яхте. После их ухода я поговорил с Пьеро:

— Слышал о Луиджи?

— Да, грязное дело, но очень похоже на Торлони.

— Думаю, нам понадобится здесь охрана.

— Мы уже принимаем меры, — сказал Морезе. — Нас здесь хорошо охраняют.

— А Франческа знает об этом?

Он покачал головой.

— Женщинам не стоит вникать в такие дела. Я скажу мадам, когда будет необходимость. Но верфь хорошо охраняется. Я могу собрать десять человек в течение пятнадцати минут.

— Нужны сильные и выносливые, чтобы справиться с бандитами Торлони.

На лице Пьеро мелькнула мрачная усмешка.

— Люди Торлони — профаны, — сказал он презрительно. — А люди, которых могу собрать я, — настоящие бойцы, они убивали вооруженных до зубов немцев голыми руками. Если бы не Луиджи, я бы им даже посочувствовал.

Его слова меня успокоили. Могу себе представить, какой портовый сброд работает на Торлони, им не устоять против людей, привыкших к дисциплине и закаленных в боях.

— Только помни — трупы нам ни к чему.

— Трупов не будет, если они не начнут первыми. А если начнут… — Он пожал плечами. — Я не могу поручиться за разгневанных людей.

Я простился с ним и пошел в домик, чтобы почистить и смазать пистолет. В туннеле было сухо, и шмайссер практически не пострадал. Сомневался я в патронах: столько лет пролежали, годятся ли еще? Но выяснится это только во время перестрелки. А может, обойдется без перестрелки? Хорошо бы, Меткаф и Торлони не узнали о нашей связи с партизанами — я ведь вроде все сделал, чтобы скрыть ее. Если Торлони предпримет нападение, для него их присутствие будет сюрпризом. И все же лучше, если бы нападения не было, очень уж не хотелось вовлекать итальянцев в наши дела.

Поздно вечером Курце с Уокером привели «Санфорд» на верфь, и сыновья Пальмерини сразу занялись ею — подняли на стапель и сняли мачту.

Курце сообщил, что за ними следовал мощный катер.

— Значит, они знают, что мы здесь?

— Да, — ответил он, — но мы им доставили немало хлопот.

Уокер пояснил:

— Только мы отчалили, они за нами пустились, думали — совсем отплываем. Вышли из гавани — зыбь, качка — тут всех троих и укачало. — Он усмехнулся. — И Курце тоже.

— Яхта сильно пострадала?

— Не очень, — ответил Курце. — Взломали шкафы и разбросали вещи, но полиция успела навести порядок после этих свиней.

— А печки?

— Нормально. Я их первыми проверил.

Тогда все не так уж плохо. Сейчас успех экспедиции держался на этих печах, если бы их украли, все наши усилия пропали бы даром. Времени на замену уже не оставалось, истекал крайний срок в Танжере. Теперь все зависело от того, как быстро мы будем работать.

Курце занялся печами. Он быстро перенес их с яхты и вскоре уже монтировал на верстаке в углу ангара. Пьеро ничего не понимал, но помалкивал.

Я решил, что бессмысленно и дальше скрывать от него и Франчески наш план, да и невозможно. И вообще я начал уставать от бесконечных подозрений, в которых и сам запутался, как в паутине. Итальянцы вели себя до сих пор честно и открыто, к тому же мы целиком находимся в их власти, и, если у них было намерение отобрать груз, они давно могли это сделать.

Я объяснил Пьеро, что собираюсь изготовить новый киль для «Санфорд». Пьеро удивился:

— Зачем? Какая-нибудь поломка?

— С ним все в порядке, только вот сделан он из свинца. А я человек привередливый и хочу киль из золота.

Лицо его осветила радостная улыбка.

— А я-то гадал, как вы собираетесь вывезти золото из страны! Думал и так и эдак, но ничего не выходило, а вы казались такими уверенными…

— Да, таким вот способом, — сказал я и направился к Курце.

— Послушай, в ближайшие дни я не гожусь для тяжелой работы. Буду монтировать печи — работа сидячая, а ты лучше займись другими делами. Например, изготовлением формы.

— Я уже кое-что предпринял, — ответил он. — У Пальмерини, оказывается, много формовочного песка.

Я развязал пояс и из потайного кармана достал чертеж нового киля, который сделал много месяцев назад.

— Гарри внес изменения в кильсон, чтобы он подходил новому килю. Он, наверное, подумал, что я рехнулся. От тебя требуется отлить киль точно по этому чертежу — и он встанет как миленький.

Курце забрал чертеж и пошел разыскивать Пальмерини. Я занялся монтажом печей — работы было немного, и к ночи я завершил ее.

2
Полагаю, мало кому доводилось распиливать золотые слитки ножовкой. Работа адски трудная, потому что металл мягкий и зубья быстро засоряются. Как сказал Уокер, это все равно что патоку распиливать.

Но приходилось пилить, потому как за один прием мы могли расплавить только два фунта золота. Проблему с золотой пылью я решил, послав за маленьким пылесосом, которым Уокер весьма усердно пользовался, обсасывая каждый кусочек золота, попадавший ему под руку.

Когда Уокер в конце дня заканчивал с распилкой, ему приходилось подметать вокруг верстака и промывать собранную пыль в тазу, как в прежние времена это делали старатели. Но даже с такими предосторожностями, как я полагал, мы должны были потерять несколько фунтов золота на распилке.

На первую плавку собрались все. Курце уронил маленький кусочек золота на графитовую прокладку и включил аппарат. Чем больше накалялась графитовая прокладка, тем ярче становилось белое свечение, и золото таяло, растекалось лужицей, и через несколько секунд можно было выливать его в форму.

Три печки работали исправно, но, поскольку они были всего-навсего лабораторными аппаратами и выдавали жидкое золото маленькими порциями, работа предстояла долгая. Внутрь формы мы заложили проволочную сетку, которая должна была скреплять золото. Курце одолевали сомнения в успешном результате такого метода, несколько раз он останавливал работу и переплавлял золото заново.

— В киле будет столько пузырей и трещин, что он развалится, — говорил он.

Приходилось добавлять все больше и больше проволоки: заливая ее золотом, мы надеялись, что она сможет удержать всю эту массу.

Усталость и раны на спине давали себя знать, нагибаться для меня стало пыткой, и помогать я, естественно, в полную силу не мог. Я обсудил положение с Курце.

— Знаешь, кто-то из нас должен показаться в Рапалло. Меткаф ведь знает, что мы здесь, и, если мы все засядем в ангаре, он постарается узнать, чем мы тут заняты.

— Верно, тебе стоит показаться в городе, — сказал Курце. — Здесь ты пока не нужен.

Франческа сменила мне повязку, и я поехал прямиком в яхт-клуб. Секретарь выразил мне сочувствие в связи с нападением на «Санфорд» и надежду, что ничего не украдено.

— Вряд ли это местные, — сказал он. — У нас здесь с этим очень строго.

Он так вопросительно поглядывал на мое лицо в синяках и ссадинах, что я улыбнулся и сказал:

— Похоже, ваши горы сделаны из более твердого материала, чем наши, в Южной Африке.

— А-а, вы занимались альпинизмом?

— Пытался, — ответил я. — Разрешите пригласить вас?

Он отказался, а я пошел в бар и, заказав себе виски, занял столик у окна, из которого открывался вид на стоянку яхт. На стоянке появилось новое судно — огромная яхта водоизмещением около ста тонн. На Средиземном море такие не редкость. Их владельцы, очень богатые люди, выходят в море только в хорошую погоду, но при этом содержат постоянный экипаж, члены которого, можно сказать, наслаждаются жизнью на берегу, так как работы у них немного. Исключительно от нечего делать я стал рассматривать яхту в клубный бинокль и прочитал название — «Калабрия».

Выйдя из клуба, я засек своих наблюдателей и с удовольствием поводил их за собой по самым многолюдным туристским местам. Будь я в лучшей форме, помотались бы они у меня, но я пошел на компромисс и взял такси. Дело у них, я отметил, было поставлено здорово: подъехала неизвестно откуда взявшаяся машина и подобрала их.

Вернувшись на верфь, я рассказал об этом Франческе.

— Торлони прислал в Рапалло подкрепление, — сообщила она.

Новость мне не понравилась.

— И большое?

— Еще троих, теперь их восемь. Видимо, он хочет набрать здесь столько людей, чтобы хватило для слежки за каждым из нас, на случай, если мы разделимся. А ведь им еще спать иногда надо.

— А где Меткаф?

— Пока в Генуе. Утром его судно спустили на воду.

— Спасибо, Франческа, вы действуете великолепно.

— Буду рада, когда все это кончится, — сказала она мрачно. — Лучше бы я не влезала в это дело.

— Мороз по коже?

— Не понимаю, что вы этим хотите сказать, но боюсь, здесь скоро станет слишком жарко.

— Мне и самому все это не по душе, — честно признался я. — Но события развиваются, и их уже нельзя остановить. У вас, итальянцев, есть поговорка: что будет, то будет.

Она вздохнула:

— Да, в таких делах, если начал, иди до конца.

Вот, наконец, и она поняла, что ввязалась совсем не в ту игру. В этой игре ставки так высоки, что игроки не остановятся даже перед убийством: наши противники — наверняка, а возможно, и Курце…

Работа по выплавке киля шла полным ходом. Курце и Пьеро потели у раскаленных печей, в ярких вспышках света они напоминали двух бесноватых.

Курце сдвинул очки и спросил:

— Сколько у нас запасных прокладок?

— А в чем дело?

— В том, что они долго не выдерживают. Четыре плавки, и сгорают. Нам может не хватить прокладок.

— Пойду проверю, — сказал я. И пошел считать с карандашом и бумагой. Закончив расчеты, я пересчитал прокладки и вернулся к Курце. — Нельзя ли проводить пять плавок на одной прокладке?

Курце заворчал:

— Можно, но работать придется аккуратнее, а значит, медленнее. Хватит ли времени?

— Если прокладки кончатся до завершения работы, то время уже не будет иметь значения — так и так погорим. Надо уложиться. Сколько выйдет за день, если на каждой прокладке делать по пять плавок?

Он задумался, потом сказал:

— Двенадцать плавок в час, не больше.

Я снова пошел считать. Если взять девять тысяч фунтов золота, получится четыре с половиной тысячи плавок, из которых Курце провел пятьсот. Двенадцать плавок в час — значит триста сорок рабочих часов, по двенадцать часов в день — то есть двадцать восемь дней. Нет, это слишком долго, и я начал сначала. Триста сорок часов работы по шестнадцать часов в день — двадцать один день. А сможет ли он работать по шестнадцать часов? Я проклинал свою разодранную спину, которая выбила меня из колеи, но рисковать не имел права: если мне станет хуже, наш замысел вообще не осуществится. Ведь кто-то должен управлять яхтой, а на Уокера я теперь положиться не мог, его молчаливость и скрытность все больше бросались в глаза…

Я опять пошел к Курце, двигаясь до неестественности прямо, так как спина горела адским пламенем.

— Тебе придется увеличить свой рабочий день. Срок истекает.

— Если б мог, то работал бы по двадцать четыре часа в сутки! Но вряд ли получится. Буду работать, пока не рухну.

Я стал думать — нет ли другого выхода. Наблюдая за работой Курце и Пьеро, вскоре я сообразил, как можно ускорить весь процесс.

На следующее утро я взялся руководить ими. Курце я велел только заливать расплавленное золото в форму. Пьеро будет плавить золото и передавать Курце. Печки довольно легкие, поэтому я поставил стол так, что они свободно могли передвигаться вдоль него. Уокер успел напилить много золота, поэтому я оторвал его от верстака. Он будет забирать печку у Курце, менять прокладку, закладывать кусок золота и передавать Пьеро печь, готовую для плавки. На себя я взял обязанность чистить прокладки для повторного использования — это я мог делать сидя.

Надо было всего-навсего решить задачу на время и выстроить технологический ряд. Теперь до конца дня мы делали по шестнадцать плавок в час и расходовали гораздо меньше прокладок.

Так проходили дни. Мы начали работать по шестнадцать часов в сутки, но не выдержали, и постепенно наши дневные темпы снизились, несмотря на увеличение часовой выработки. Работа возле полыхающих жаром печей была каторжной, мы все теряли в весе и не могли утолить постоянную жажду.

Когда дневная производительность упала до ста пятидесяти плавок, а оставалось еще две тысячи, я начал беспокоиться всерьез. Мне нужны были три недели, чтобы доплыть до Танжера, а выходило так, что их у меня не будет. Стала очевидна необходимость срочных мер.

Вечером, когда мы собрались за ужином после рабочего дня, я объявил:

— Послушайте, мы все здорово устали. Нам нужно передохнуть. Завтра у нас будет выходной день, и мы ничего не будем делать — только отдыхать!

Я решил испробовать и такую возможность: пожертвовав одним днем, выиграть потом на повышении производительности. Но Курце тупо возразил:

— Нет, будем работать! Мы не можем попусту тратить время.

Надежный человек Курце, но умом не блещет!

— Скажи, ведь до сих пор я принимал правильные решения?

Нехотя он признал это.

— Мы сможем сделать больше, если отдохнем, — сказал я. — Обещаю тебе.

Он поворчал еще немного, но спорить не стал — так устал, что сил на борьбу не осталось. Остальные согласились без особого энтузиазма, и мы разошлись спать с мыслью о завтрашнем выходном.

3
На следующее утро за завтраком я спросил у Франчески:

— Чем занимаются наши враги?

— Продолжают наблюдение.

— Подкрепление есть?

Она покачала головой.

— Нет, их по-прежнему восемь человек. Дежурят по очереди.

— Пора им размяться. Мы разделимся и погоняем их по городу или даже за городом. А то они совсем обленились в последнее время. — Я взглянул на Курце. — Связываться с ними не надо — к открытому столкновению мы еще не готовы, и чем позже это произойдет, тем лучше для нас. Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь из нас выпал из игры, если такое случится — нам кранты. Все оставшееся время мы потратим на изготовление киля, надо успеть к намеченному сроку.

Предупредил и Уокера:

— А ты воздержись от выпивки. Тебя будут соблазнять, а ты не поддавайся. Помни о том, что я сказал тебе в Танжере.

Он молча кивнул и уставился в тарелку. В последнее время меня беспокоила его замкнутость, хотел бы я знать, что у него на уме! Франческе я сказал:

— А вам, думаю, пора пригласить ювелира для оценки драгоценностей.

— Сегодня встречусь с ним, — ответила она, — и, возможно, сумею договориться на завтра.

— Хорошо, но его визит должен пройти незамеченным. Если наблюдатели Торлони узнают, что здесь драгоценности, мы их не удержим.

— Пальмерини доставит его сюда незаметно, в грузовике.

— Отлично. — Я встал из-за стола и потянулся. — А теперь — путаем следы. Все расходятся в разные стороны. Пьеро, вам с Франческой лучше выйти отсюда последними, пока можно, надо держать их в неведении о нашем союзе. Но если мы все уйдем, то кто обеспечит безопасность верфи?

— Десять наших людей проведут здесь весь день, — сказала Франческа.

— Что ж, великолепно, пусть только не привлекают к себе внимание.

Предстоящий выход в город радовал меня. Спина вроде заживала, лицо больше не напоминало поле боя. Настроение было приподнятое, потому что впереди целый выходной день. Должно быть, Курце чувствовал это еще острее, подумал я. Ведь он не покидал верфь Пальмерини с того дня, как приплыл на яхте, а я за это время уже не один раз выходил в город.

Все утро я праздно шатался по городу, покупал сувениры для туристов на пьяцца Кавур, где с радостью обнаружил магазин, торговавший английскими книгами. Долго сидел в кафе на бульваре, неторопливо читая английский роман и запивая его бесчисленным количеством кофе. Сколько месяцев я не мог себе позволить такой роскоши!

Ближе к полудню я отправился в яхт-клуб, решив немного выпить. В баре стоял непривычный шум, источником которого, как я сразу определил, была группа полупьяных людей, спорящих о чем-то в глубине комнаты. Большинство членов клуба подчеркнуто не обращали внимания на столь вызывающее поведение. Заказывая официанту виски, я спросил:

— По какому поводу торжество?

— Что вы, синьор, какое торжество, просто пьяные бездельники.

Я поинтересовался, почему секретарь не прикажет вывести их из клуба.

Официант беспомощно пожал плечами:

— Что поделаешь, синьор, есть люди, для которых правила не существуют, а здесь как раз такой человек.

Я прекратил расспросы, в конце концов не мое дело учить итальянцев, как вести себя в клубе, в котором я всего-навсего гость.

Но свой бокал я понес в соседнюю комнату и уселся почитывать роман. Книга была интересной, жаль, что мне никогда не удавалось дочитать ее, а хотелось наконец узнать, как выпутается герой из такого трудного положения, в которое его поставил автор. Но я не одолел и шести страниц, как подошел официант и сообщил, что меня хочет видеть дама. Выйдя в фойе, я нашел там Франческу.

— Что вы здесь делаете? — рассердился я.

— Торлони в Рапалло, — ответила она.

Я не успел ничего сказать, потому что из-за угла появился секретарь клуба, который увидел нас.

— Нам лучше пройти внутрь, здесь мы выглядим слишком подозрительно.

Секретарь уже спешил к нам со словами:

— О, мадам, мы так давно не имели чести видеть вас у себя.

Я был членом клуба, правда, только почетным, поэтому спросил:

— Надеюсь, я могу пригласить мадам в клуб?

Вид у секретаря почему-то стал испуганным, и говорил он как-то нервно:

— Да-да, конечно… Мадам нет необходимости расписываться в книге.

Провожая Франческу в комнату, я пытался разобраться, что же так могло взволновать секретаря, но мысли мои были заняты другим, и я забыл о нем.

Усадив Франческу, я спросил, что она будет пить. Она выбрала кампари и тут же затараторила:

— Торлони привез с собой еще людей.

— Остыньте, — сказал я и заказал официанту кампари. Когда он отошел от стола, я спросил: — А что известно о Меткафе?

— Фэамайл вышел из Генуи, но где он сейчас — неизвестно.

— А Торлони?

— Час назад он заказал себе номер в гостинице на пьяцца Кавур.

Невероятно, но именно час назад я был там. Я даже мог его видеть!

— Говорите, он приехал не один?

— С ним восемь человек.

Дело плохо. Видимо, готовится нападение. Восемь и восемь — уже шестнадцать, да еще сам Торлони и, возможно, Меткаф, Крупке, марокканец, может быть, в экипаже есть и другие… Больше двадцати человек!

— Надо действовать быстро. Многое придется организовать по-другому. Поэтому я пришла сюда сама, некого было послать, — сказала Франческа.

— Сколько у нас людей?

— Двадцать пять, потом подойдут еще. Пока я не могу точно сказать. — Она была настроена решительно.

Не так уж плохо, перевес все еще на нашей стороне. Интересно, почему Торлони собрал столько людей? Скорее всего, он пронюхал о наших союзниках — партизанах, значит, такого преимущества, как момент неожиданности, мы лишились.

Официант принес бокал кампари, и, пока я с ним расплачивался, Франческа, отвернувшись, смотрела в окно на стоянку яхт. Когда официант ушел, она спросила:

— Что там за судно?

— Которое?

Она указала на моторную яхту, которую я рассматривал в свой прошлый визит сюда.

— А, эта! Наверняка плавучий бордель какого-нибудь толстосума.

В голосе ее появилось напряжение.

— А называется?

Я порылся в памяти.

— Э-э… кажется, «Калабрия».

Она так сжимала подлокотники кресла, что у нее побелели пальцы.

— Яхта Эдуардо, — тихо произнесла она.

— Кто такой Эдуардо?

— Мой муж.

Тут все стало понятно. Вот почему у секретаря было испуганное лицо. Неприлично иностранцу приглашать даму, когда ее муж где-то поблизости, а может, и в соседней комнате. Ситуация показалась мне смешной.

— Наверняка он и есть тот парень, который поднял шум в баре.

— Я должна уйти, — сказала Франческа. — Не хочу сталкиваться с ним. — Она отодвинула свой бокал и взялась за сумочку.

— Вы могли бы допить. В первый раз я вас угощаю. По-моему, ни один мужчина не заслуживает того, чтобы из-за него отказываться от такого чудесного вина.

Франческа успокоилась и подняла бокал.

— Эдуардо вообще ничего не заслуживает, — решительно заявила она. — Ну ладно, буду современной и допью вино, но все равно мне пора уходить.

И все-таки мы столкнулись с ним. Только Эстреноли — судя по тому, что я слышал о нем, — мог встать так театрально в дверях, повернувшись в сторону нашего столика, и обратиться к Франческе.

— О… моя любимая жена, — воскликнул он, — не ожидал увидеть тебя здесь, в цивилизованном обществе! Я думал, ты спиваешься под заборами.

Перед нами стоял коренастый раскрасневшийся от выпитого мужчина с красивым лицом, которое портили налитые кровью глаза и безвольный рот. Тонкие усики уродливо топорщились над его верхней губой. На меня он не обращал ни малейшего внимания.

Франческа застыла, глядя прямо перед собой и сжав губы, и даже головы не повернула, когда он тяжело плюхнулся в кресло рядом с ней.

— Вас никто не приглашал, синьор, — сказал я.

С коротким смехом он повернулся и смерил меня надменным взглядом. А потом снова обратился к Франческе:

— Вижу, итальянские подонки тебя уже не устраивают, тебе подавай в любовники иностранцев.

Я вытянул ногу и, зацепившись за перекладину кресла, в котором он сидел, сильно толкнул. Кресло выскользнуло из-под него, он кувырнулся на пол, растянувшись во весь рост. Я подошел к нему:

— Я же сказал: вас не приглашали.

Он смотрел на меня снизу — лицо его багровело от злости — и медленно поднимался.

— Я выкину тебя из страны в двадцать четыре часа, — вдруг пронзительно закричал он. — Ты знаешь, кто я?!

Жалко было упустить такую возможность.

— Мусор, который плавает на поверхности, — невозмутимо ответил я и тут же добавил: — Эстреноли, убирайся в Рим, Лигурия — не самое безопасное для тебя место.

— Что ты хочешь этим сказать, — насторожился он, — ты угрожаешь мне?

— В радиусе одной мили найдется, я думаю, по меньшей мере человек пятьдесят, готовых драться между собой за честь перерезать тебе глотку, — сказал я. — Слушай меня внимательно: у тебя есть двадцать четыре часа, чтобы убраться из Лигурии. Позже я не дам и старой лиры за твою жизнь.

Я повернулся к Франческе:

— Уйдем отсюда. Здесь дурно пахнет.

Она подхватила сумочку и пошла со мной к выходу, гордо миновав остолбеневшего от растерянности Эстреноли. Я успел услышать приглушенный гул зала — посетители обсуждали происшедшее, многие посмеивались над Эстреноли.

Полагаю, многим хотелось бы сделать то же самое, но боялись связываться — он слыл слишком влиятельным человеком. Я не сожалел о своем поступке, во мне клокотала ярость.

Насмешек Эстреноли вынести не мог. Он догнал нас в фойе. Я почувствовал его руку у себя на плече и повернул голову.

— Убери руку, — холодно сказал я.

Он был почти невменяем от злости.

— Не знаю, кто ты, но британский посол узнает о тебе.

— Мое имя Халлоран, и убери свою поганую руку.

Вместо этого он сжал мне плечо и вынудил меня повернуться к нему лицом.

Это было уже слишком. Я ткнул прямыми пальцами в его дряблый живот — задохнувшись, он согнулся пополам. Тогда я ударил его. Все, что накопилось во мне из-за неудач последней недели, я вложил в этот удар; я бил Меткафа и Торлони, всех головорезов, слетевшихся сюда подобно стервятникам. Эстреноли упал как подкошенный и остался лежать бесформенной грудой, изо рта стекала струйка крови.

В момент, когда я его ударил, спину резанула жестокая боль.

— Господи, спина! — простонал я и повернулся к Франческе. Но ее не было, а передо мной стоял Меткаф!

— Какой удар! — восхищенно воскликнул он. — Ты, наверно, сломал ему челюсть. Я слышал, как она хрустнула. Ты никогда не подумывал о профессиональном боксе?

Я был слишком потрясен и промолчал, но тут же вспомнил о Франческе и стал озираться по сторонам. Она появилась из-за спины Меткафа.

— Не поминал ли этот тип британского посла? — Меткаф осмотрел фойе.

К счастью, в фойе было безлюдно, никто ничего не видел. Взгляд Меткафа задержался на ближайшей двери, которая оказалась входом в мужской туалет. Он хмыкнул.

— Не перенести ли нам останки в соседнюю комнату?

Вдвоем мы перетащили Эстреноли в туалетную комнату и втиснули в одну из кабин. Выпрямившись, Меткаф сказал:

— Если эта пташка в хороших отношениях с британским послом, то поднимется черт знает какой шум. Кто он такой?

Я назвал имя, и Меткаф присвистнул.

— Высоко ты замахнулся! Даже мне доводилось слышать это имя. За что ты врезал ему?

— Личные мотивы, — ответил я.

— Из-за женщины?

— Из-за его жены.

Меткаф застонал:

— Ну, брат, ты попал в переплет. Влип здорово — тебя вытащат из Италии за уши не позже чем через двенадцать часов.

Он поскреб за ухом.

— А может, и нет, попытаюсь как-нибудь уладить это дело. Стой здесь и никого не пускай в эту кабину. Я скажу твоей подружке, чтобы не уходила, вернусь я через две минуты.

Я уперся в стену и попытался хоть что-то понять, но поведение Меткафа не поддавалось объяснению. Спину жгло как в аду, и рука, которой я вмазал Эстреноли, ныла. Похоже, я здорово все запутал. Столько раз предупреждал Курце, чтобы не лез на рожон, а сам сорвался и к тому же по уши завяз с Меткафом.

Меткаф сдержал слово и вернулся через две минуты. С ним пришел итальянец, толстый коротышка с плохо выбритым лицом, одетый в яркий костюм.

Меткаф представил его:

— Мой друг, Гвидо Торлони. Гвидо, это Питер Халлоран.

По взгляду Торлони я понял, что он не ожидал увидеть меня.

— Понимаешь, Хал влип, — сказал Меткаф. — Разбил правительственную челюсть.

Потом он отвел Торлони в сторону, и они тихо разговаривали. Я наблюдал за Торлони и думал о том, что ситуация все больше осложняется.

Подошел Меткаф:

— Не волнуйся, Гвидо сможет уладить это дело. Он все может уладить.

— Даже с Эстреноли? — спросил я недоверчиво.

— Даже с Эстреноли. Гвидо — мистер Главный Улаживатель в здешних местах. Пошли, пусть он сам разбирается.

В фойе я не увидел Франчески. Меткаф объяснил:

— Миссис Эстреноли ожидает нас в машине.

Мы подошли к машине, и Франческа встретила нас вопросом:

— Все в порядке?

— Все замечательно.

Меткаф засмеялся:

— Кроме вашего мужа, мадам. Он будет сильно расстроен, когда проснется.

Рука Франчески лежала на дверце машины. Я положил сверху свою и незаметно нажал, призывая к осторожности.

— Мне очень жаль, Франческа, — сказал я. — Познакомьтесь, это мистер Меткаф, мой старый друг по Южной Африке.

Я почувствовал, как напряглись ее пальцы, и быстро добавил:

— Друг мистера Меткафа, мистер Торлони, присмотрит за вашим мужем. Я уверен, с ним все будет в порядке.

— О да, — бодро подхватил Меткаф. — С вашим мужем все будет хорошо. Он больше никому не причинит вреда. — Вдруг он нахмурился. — А что с твоей спиной, Хал? Лучше, если ты покажешься врачу. Хочешь, я отвезу тебя?

— Пустяки, — отмахнулся я. С Меткафом мне никуда не хотелось ехать.

— Не глупи, — возразил он. — Кто твой врач?

Ну, если он повезет нас к врачу по нашему выбору, тогда другое дело. Я посмотрел на Франческу, и она сказала, что знает хорошего врача.

Меткаф хлопнул в ладоши:

— Отлично, тогда поехали.

Итак, он повез нас через весь город, и Франческа показала дом врача. Меткаф остановился и сказал:

— Вы идите. А я подожду здесь и подброшу вас потом на верфь Пальмерини.

Это был очередной удар. Видимо, Меткаф не придал особого значения тому, что знает о нашем местонахождении. Все становилось настолько неопределенным, что я растерялся. Как только мы вошли в приемную врача, Франческа спросила:

— Это что, тот самый Меткаф? Он показался мне приятным человеком.

— Он такой и есть, — ответил я. — Но лучше не попадаться на его пути — переедет.

Я морщился от мерзкой пульсирующей боли в спине.

— Черт возьми, что же теперь делать?

— Ничего, в сущности, не изменилось, — резонно заметила Франческа. — Мы же знали, что они появятся. Теперь они здесь, только и всего.

Замечание было точным.

— Мне жаль, что я ударил вашего мужа.

— А мне нет, — просто ответила она. — Мне только жаль, что вы сами пострадали. У вас могут быть неприятности.

— Ничего не будет, — сказал я мрачно. — По крайней мере, пока он в руках Торлони. Не могу только понять, какой интерес Меткафу с Торлони вытаскивать меня из беды. Не вижу никакого смысла.

Врач освободился и принял меня. Осмотрев спину, он сказал, что порвано сухожилие, и стал пеленать меня, как ребенка. Перевязал и руку, пострадавшую от зубов Эстреноли.

Когда мы вышли от врача, Меткаф окликнул нас:

— Садитесь, я отвезу вас на верфь.

При таких обстоятельствах причин отказываться не было, и мы забрались в машину. Когда мы тронулись, я как бы невзначай спросил:

— Как ты узнал, что мы остановились на верфи Пальмерини?

— Я знал, что вы ходите где-то в этих водах, поэтому и спросил у капитана порта, не появились ли вы на горизонте, — добродушно ответил Меткаф. — Он мне все и рассказал.

Звучало правдоподобно. И если бы мне ничего не было известно о других источниках информации, я даже поверил бы ему.

— Я слышал, у вас что-то с килем стряслось, — сказал Меткаф. Это был удар ниже пояса.

— Да-а… я попробовал новый метод крепления киля, но, похоже, из этого ничего не вышло. Возможно, придется снимать киль и крепить его заново.

— Желаю удачи, — сказал он. — Будет обидно, если он отвалится, когда вы будете в море. Перевернетесь мгновенно!

Разговор удовольствия мне не доставлял. Со стороны он, может, казался обычной болтовней двух яхтсменов, но с Меткафом никогда нельзя быть ни в чем уверенным до конца.

К моему крайнему облегчению, он переменил тему.

— А что у тебя с лицом? Еще одна потасовка?

— Свалился с горной вершины, — отшутился я.

Он сочувственно почмокал губами.

— Хал, мой мальчик, тебе надо быть поосторожней. Мне не хотелось бы, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Ну, это было уже слишком.

— Откуда такое сострадание? — съязвил я.

Он удивленно повернулся ко мне.

— Не люблю, когда колотят моих друзей, особенно тебя. Знаешь, ты ведь довольно симпатичный парень. — Он обратился к Франческе: — Не так ли?

— Да, мне тоже так кажется, — согласилась она.

Поворот в разговоре удивил меня.

— Как-нибудь переживу, — проворчал я. Меткаф уже выруливал к воротам верфи. — Не впервой.

Мы с Франческой вышли из автомобиля, и Меткаф спросил вдогонку:

— Хал, не хочешь показать свой новый способ крепления киля?

Я хмыкнул:

— Мой Бог, я же профессиональный конструктор и никому не демонстрирую свои неудачи.

Если он может вести непринужденную двусмысленную беседу, то почему я не могу. Он улыбнулся:

— Мудро с твоей стороны. До встречи!

Я подошел вплотную к машине — подальше от ушей Франчески.

— Что будет с Эстреноли?

— Ничего особенного. Гвидо доставит его к хорошему врачу: который умеет держать язык за зубами, тот подправит его, потом Гвидо забросит его в Рим, на прощанье хорошенько припугнув. По-моему, Эстреноли не из храброго десятка, а наш Гвидо может сильно напугать, когда захочет. И на этом все кончится.

Я отошел от машины слегка успокоенный. Я боялся, что Эстреноли сбросят на дно залива в бетонной упаковке, а мне не хотелось иметь на совести чью-то смерть, даже его. Я обернулся:

— Спасибо. Думаю, еще увидимся. Вряд ли можно избежать встречи… в таком маленьком городишке, как этот, не так ли?

Он включил двигатель и медленно поехал, улыбаясь мне в боковом окне.

— Ты хороший парень, Хал. Не позволяй никому обойти себя.

И он уехал, оставив меня гадать, что, черт возьми, он имел в виду.

4
Обстановка в ангаре была напряженной. Пока мы шли по территории верфи, нам встретилось много незнакомых людей — друзья Франчески. Когда мы вошли в ангар, Пьеро бросился к нам с вопросом:

— Что случилось в клубе? — Голос его дрожал от волнения.

— Ничего не случилось, — ответил я. — Ничего серьезного.

Поодаль я увидел незнакомого человека невысокого роста, со светлыми острыми глазками.

— Что за черт, кто это?

Пьеро обернулся:

— Это Кариачети, ювелир, не обращай на него внимания. Что же произошло в клубе? Ты вошел, за тобой мадам, позже — этот Меткаф и Торлони, а потом ты и мадам вышли с Меткафом. Что происходит?

— Не волнуйся, все в порядке. Мы столкнулись с Эстреноли, и мне пришлось его осадить.

— Эстреноли? — удивился Пьеро и взглянул на Франческу. Она кивком головы подтвердила мои слова. — Где он сейчас? — спросил он свирепо.

— Торлони забрал его.

Для Пьеро это было слишком непонятно. Он опустился на козлы и уставился в пол.

— Торлони? — тупо повторил он. — Что ему нужно от Эстреноли?

— Черт его знает! Вся эта история — одна из дьявольских игр Меткафа. Ясно одно: я влип с Эстреноли, и Меткаф временно изолировал его, а почему он это сделал — не сказал.

Пьеро поднял глаза.

— Говорят, ты вел себя с Меткафом, как с другом. — В его голосе слышалось подозрение.

— А почему бы и нет? Какой смысл враждовать с ним? Если хочешь знать, как все было, спроси Франческу — она все видела.

— Хал говорит правду, — сказала Франческа. — Он правильно вел себя с Меткафом. Хотя Меткаф здорово провоцировал его, Хал держал себя в руках. Кроме того, — она слегка улыбнулась, — Меткаф, похоже, из тех людей, которых трудно ненавидеть.

— Но совсем не трудно ненавидеть Торлони, — проворчал Пьеро, — а Меткаф — его друг.

Разговор зашел в тупик, поэтому я сменил тему:

— А где Курце и Уокер?

— В городе, — ответил Пьеро. — Мы знаем, где их искать.

— Думаю, им лучше вернуться, — сказал я. — События могут развернуться быстро, надо решать, как действовать дальше.

Он молча встал и вышел. Я обратился к маленькому ювелиру:

— Синьор Кариачети, как я понимаю, вы прибыли взглянуть на драгоценные камни?

— Именно так, но мне не хотелось бы задерживаться.

Я вернулся к Франческе.

— Вам лучше сосредоточить внимание Кариачети на драгоценностях. Не исключено, что у нас не так много времени.

Она пошла вести переговоры с Кариачети, а я уныло смотрел на киль, которому не хватало почти двух тонн веса. Положение было трудное, и я был в отчаянии. Чтобы закончить киль, понадобится восемь дней напряженнейшей работы, еще день — чтобы поставить и закрепить его, еще один — чтобы снять оболочку из стекловаты и спустить «Санфорд» на воду. Десять дней! Станут ли Меткаф и Торлони ждать так долго?

Вскоре вернулась Франческа.

— Кариачети ошалел от изумления, — сообщила она, — никогда не видела такого счастливого человека.

— Приятно, что хоть кто-то счастлив, — угрюмо заметил я. — А вся наша затея — на грани, катастрофы.

Она накрыла мою руку своей:

— Не кляните себя, никто не мог бы сделать больше, чем вы.

Я присел на козлы.

— Мне кажется, что дальше дела пойдут еще хуже, — сказал я. — Уокер напьется до омерзения именно тогда, когда будет нужен, Курце начнет бросаться как бешеный бык, а я упаду и переломаю себе кости.

Она обняла руками мою забинтованную лапищу.

— Никогда ни одному мужчине я не говорила таких слов: вы человек, которым я восхищаюсь!

— Только восхищаетесь? — осторожно спросил я.

Я заглянул ей в лицо и увидел, что она покраснела. Быстро убрала свои руки и отвернулась.

— Иногда вы меня очень раздражаете, мистер Халлоран.

Я встал.

— Еще недавно вы называли меня Хал. Я ведь говорил вам, что друзья зовут меня Хал.

— Конечно, я ваш друг, — медленно произнесла она.

— Франческа, я хочу, чтобы вы стали мне больше, чем другом. — От растерянности она притихла, и я положил руку ей на талию. — Мне кажется, я люблю вас, Франческа.

Она повернулась ко мне, и я увидел, как она улыбается сквозь слезы.

— Вам только так кажется, Хал. Вы, англичане, люди холодные и осторожные. А я знаю, что люблю вас.

Вот тут во мне все оборвалось, а в темном ангаре внезапно посветлело.

— Да, я люблю тебя. Но я не знал, как сказать тебе об этом, не знал, что ответишь ты…

— Я скажу: браво!

— Мы будем хорошо жить, — сказал я. — Кейп чудесное место… Да что там, перед нами весь мир!

Неожиданно она погрустнела.

— Не знаю, Хал, не знаю, ведь я замужем…

— На Италии свет клином не сошелся, — нежно сказал я, — есть другие страны, в которых развод не считается грехом. Люди, придумавшие закон о разводе, были мудрецами, нельзя же обрекать на пожизненную каторгу с таким человеком, как Эстреноли.

Она покачала головой:

— Здесь, в Италии, в глазах церкви развод по-прежнему считается грехом.

— Значит, Италия и церковь не правы. Я так считаю, даже Пьеро так считает.

Она спросила:

— Моему мужу что-нибудь угрожает?

— Не знаю, но Меткаф пообещал, что его доставят назад в Рим под охраной.

— И все? Торлони не убьет его?

— Думаю, нет. Меткаф сказал, что нет… Я верю Меткафу. Он, может, и прохвост, но я ни разу не поймал его на лжи.

Она кивнула.

— Я ему тоже верю. — Она немного помолчала. — Как только я узнаю, что Эдуардо в безопасности, я уеду с тобой в Южную Африку или в другое место. За границей я получу развод, и мы будем вместе, но Эдуардо должен быть жив и здоров, я не хочу брать на душу и этот грех.

— Не беспокойся, я поговорю с Меткафом.

Взгляд мой упал на киль.

— Но это дело придется довести до конца. Я ведь связан им со множеством людей — с Курце, Уокером, Пьеро, с твоими друзьями, я не могу все бросить. И дело не только в золоте. Ты понимаешь?

— Понимаю, — ответила она. — В твоей жизни должно было произойти что-то страшное, чтобы ты пошел на это.

— У меня была жена, которая погибла из-за такого же пьяницы, как Уокер.

— Я ведь ничего не знаю о твоей прошлой жизни, — сказала она задумчиво. — Как много мне предстоит узнать. Твоя жена… ты очень любил ее. — Она не спрашивала, она утверждала.

Я рассказал ей немного о Джин, побольше — о себе, и мы забыли о времени, тихонько открывая друг другу свои души, как это свойственно влюбленным.

5
Но тут вошел Курце. Ему не терпелось узнать причину паники. Для человека, который так не хотел отрываться от работы, он был слишком возмущен тем, что его лишили мимолетных радостей.

Я ввел его в курс последних событий.

— Почему Меткафу вздумалось помогать нам? — озадаченно вопрошал он.

— Не знаю и выяснять не собираюсь, — ответил я. — Он может сказать правду, а правда может оказаться хуже наших опасений.

Курце, в точности как я, кинулся осматривать киль.

— Как минимум, еще восемь дней, чтобы закончить отливку, — сказал я.

— Magtig, — взорвался он, — теперь уже никто не оторвет меня от работы. — Он снял пиджак. — Приступаем немедленно.

— Тебе придется поработать часок одному, — сказал я. — У меня назначена встреча.

Курце открыл рот, но промолчал, наблюдая, как я с трудом влезаю в пиджак. Франческа помогла мне натянуть его на толстую повязку, выпиравшую из-под рубашки.

— Куда ты собрался? — спросила она тихо.

— Повидаться с Меткафом. Хочу добиться полной ясности.

Она кивнула:

— Будь осторожен.

У выхода я столкнулся с Уокером.

— Что с тобой? — спросил я. — Можно подумать по твоему виду, что ты потерял шиллинг, а нашел шесть пенсов.

— Какой-то мерзавец обчистил мои карманы, — зло сказал он.

— Много пропало?

— Пропал мой по… — Он запнулся, как будто передумал. — Пропал бумажник.

— Я бы на твоем месте так сильно не переживал, — сказал я. — У нас, того гляди, все золото пропадет. Иди к Курце, он тебе расскажет.

Уокер недоумевающе посмотрел мне вслед.

Я зашел в контору Пальмерини и попросил разрешения воспользоваться его автомобилем. Он ничего не имел против, и я отправился к стоянке яхт на его маленьком «фиате». Там я быстро отыскал фэамайл, обратив внимание, что со стороны яхт-клуба его не видно. Вот почему я не засек его раньше! Крупке драил медную отделку рулевой рубки.

— Привет, — сказал он, — рад тебя видеть. Меткаф говорил мне, что ты в городе.

— Он на борту? Я хочу повидать его.

— Подожди минутку, — бросил Крупке и нырнул вниз. Он почти сразу вернулся: — Говорит, чтобы ты спускался.

Я спрыгнул на палубу и пошел за Крупке в кают-компанию. Меткаф лежал на диване и читал книгу.

— Что привело тебя ко мне так скоро? — спросил он.

— Мне надо тебе кое-что сказать. — Я посмотрел в сторону Крупке.

— О'кей, Крупке, — сказал Меткаф, и тот вышел.

Меткаф открыл шкафчик, достал бутылку и два стакана.

— Выпьешь?

— Спасибо.

Наполнив стаканы, он, не разбавляя, поднял один:

— За тебя.

Мы выпили, и Меткаф спросил:

— В чем проблема?

— Ты говорил, что Торлони позаботится об Эстреноли, это правда?

— Конечно, Эстреноли сейчас у врача.

— Я просто хотел удостовериться и попросить тебя непременно передать Торлони, что, если Эстреноли не доберется до Рима живым и здоровым, я удавлю его собственными руками.

Меткаф сделал большие глаза.

— Ого! — воскликнул он. — Видно, кто-то напоил тебя тигриным молочком. Что это ты так забеспокоился о его безопасности?

Он пристально посмотрел на меня, потом вдруг засмеялся и щелкнул пальцами.

— Ну конечно же, это графиня накрутила цыпленка!

— Ее в это дело не впутывай.

Меткаф смущенно улыбнулся:

— О, эти молодые, никогда не знаешь, чего от них ждать.

— Заткнись!

Он вытянул перед собой руки в притворном ужасе.

— Ладно, ладно. — И снова засмеялся. — Ты сам чуть не убил Эстреноли. Ударь ты сильнее — и он был бы уже покойником.

— Я не мог убить его.

— За это я не поручусь, — сказал Меткаф. — Он все еще не пришел в сознание. Эскулап вправил ему челюсть, но говорить он не сможет еще месяц.

Он снова наполнил стаканы.

— Хорошо, я прослежу, чтобы в Рим он прибыл не в худшем, чем сейчас, виде.

— Мне нужно подтверждение от самого Эстреноли, например, в виде письма из Рима по почте с датой отправки не позднее недели.

Внешне Меткаф оставался спокойным.

— Не слишком ли много требуешь? — спросил он вкрадчиво.

— Это необходимо, — упрямо сказал я.

Он пристально вглядывался в меня.

— Кто-то пытается сделать из тебя настоящего мужчину, Хал, — наконец проговорил он. — Ладно, пусть будет по-твоему.

Он подтолкнул ко мне стакан через стол.

— Видишь ли, — сказал он задумчиво и тихо, — на твоем месте я не стал бы задерживаться в Рапалло, а наскоро бы приладил киль и смылся. С таким человеком, как Торлони, лучше не иметь дел.

— У меня нет никаких дел с Торлони, я видел его сегодня в первый раз.

Он кивнул:

— О'кей, если тебя устраивает такая игра, пожалуйста, дело твое. Но смотри, Хал! Ты только что ставил мне условия, и я их принял, поскольку Эстреноли меня не интересует, а ты мне вроде приятель, да, может, я и сам согласен с твоими условиями. Но не пытайся давить на Торлони, он отчаянный малый — съест тебя и не подавится.

— Я не трогаю Торлони до тех пор, пока он не трогает меня. — Я допил стакан и поднялся. — Увидимся еще.

Меткаф усмехнулся:

— Наверняка. Как ты сказал, в таком маленьком городке трудно разминуться.

Меткаф проводил меня на палубу, и, возвращаясь на верфь, я всю дорогу размышлял о нем. Вроде бы разговор получился откровенный, но не совсем — в общем, поведение Меткафа стало для меня еще более непонятным. Он ведь сказал именно то, что думал: смывайся, пока Торлони из тебя котлету не сделал. А я пытался понять, какова роль Меткафа, что заставляет его предупреждать меня, ведь Торлони — его человек. Но это не умещалось в моей голове.

Когда я вернулся на верфь, работа в ангаре шла полным ходом, как будто никогда и не останавливалась. Я увидел ставшую привычной картину: плавится золото, излучая яркий свет, Курце наклоняется над формой и выливает туда жидкий металл.

Подошла Франческа, и я сказал ей:

— Я обо всем договорился — ты получишь известие от Эдуардо через неделю.

Она вздохнула:

— Иди поужинай. Ты еще не ел.

Поблагодарив, я пошел за ней в домик.

Глава VII Золотой киль

1
Мы работали, Боже, как мы работали!

Вспоминая ту неделю, я переношусь в темную мастерскую с мелькающими на фоне разноцветных вспышек тенями. Мы плавили и лили золото по шестнадцать часов в сутки, когда руки уже отказывались служить, а глаза воспалялись от яркого свечения печей. Мы падали поздно ночью в постель и засыпали, не донеся голову до подушки, часы сна казались мгновенными, и снова надо было вставать к этому проклятому конвейеру, который я сам придумал.

Мне стали ненавистны и вид золота, и прикосновение к нему, и даже его запах — да, во время плавки появлялся характерный запах, — и я мечтал о том времени, когда мы снова выйдем в море, и мне не о чем будет беспокоиться, кроме шквалов и береговых укрытий. Я бы скорее согласился оказаться в маленькой лодке один на один с ураганом в Вест-Индии, чем еще раз пережить такую неделю!

Но работа подходила к концу. Масса золота в форме увеличивалась, а груда слитков уменьшалась. Мы делали больше двухсот пятидесяти плавок в день и подсчитали, что опережаем составленный график на полдня. Двенадцатичасовой выигрыш во времени — не так много, но от него зависели наша победа или наше поражение.

Меткаф и Торлони вели себя на удивление тихо. За нами наблюдали — точнее, наблюдали за верфью, и все. Несмотря на подкрепления, высланные Торлони в Рапалло, и несмотря на тот факт, что он лично прибыл руководить операцией, против нас не предпринимали никаких открытых действий.

Я ничего не мог понять.

Франческа сохраняла бодрость и в такой обстановке. Она успевала вести хозяйство, получать донесения и давать указания нашей разведывательной службе. И хотя из-за напряженной работы у нас не было времени побыть вдвоем, ее маленькие знаки внимания — прикосновение руки или улыбка, посланная тайком, — давали мне силы работать.

Через пять дней после нашей встречи с Меткафом она получила письмо, которое, прочитав, сожгла, и я видел по выражению ее лица, что письмо причинило ей боль. Она подошла ко мне и сообщила, что Эдуардо в Риме.

— Значит, Меткаф выполнил обещание, — сказал я.

Легкая улыбка мелькнула на ее губах.

— И я свое выполню… — И серьезно добавила: — Завтра надо показаться врачу.

— У нас нет времени, — нетерпеливо ответил я.

— Постарайся найти, — настаивала она. — Очень скоро тебе придется управлять яхтой, ты должен быть здоров.

В разговор она втянула Курце.

— Она права. Не можем же мы зависеть от Уокера!

Еще одна забота! Уокер менялся на глазах. Он стал угрюмым и необязательным, впадал в ярость и без причины ссорился со всеми подряд. Золото портило его медленно, но верно, действуя сильнее, чем алкоголь…

— Давай, парень, отправляйся к врачу, — сказал Курце и робко улыбнулся. — Это из-за меня тебе досталось. Если бы я получше укрепил тот проход!.. Иди, я позабочусь, чтобы работа без тебя не пострадала.

Впервые Курце признал свою вину, и я почувствовал к нему уважение. Но вот моя ободранная рука сочувствия у него не вызывала, он утверждал, что настоящий мужчина должен уметь драться, не причиняя себе вреда.

Итак, на следующий день Франческа повезла меня к врачу. Он присвистывал, причмокивал, осматривая меня, бинтовал и наконец с удовлетворением заметил, что процесс заживления идет быстро, но надо показаться ему на следующей неделе в это же время. Я пообещал приехать, хотя знал, что в это время мы уже будем держать курс на Танжер.

Когда мы вернулись в машину, Франческа сказала:

— А теперь поедем в гостиницу «Леванте».

— Мне нужно на верфь.

— По-моему, тебе не мешает выпить, несколько минут ничего не изменит.

Мы отправились в гостиницу, зашли в бар и заказали выпивку. Франческа повертела в руках бокал и неуверенно сказала:

— Есть еще кое-что… есть еще причина, почему я привезла тебя сюда. Мне хотелось, чтобы ты встретился тут кое с кем.

— С кем же? Кто здесь может быть?

— Мой отец живет в этой гостинице сейчас. Хорошо бы тебе встретиться с ним.

Для меня ее предложение было полной неожиданностью.

— Он знает о нас?

Она покачала головой.

— Нет. Я рассказала ему о золоте и драгоценностях. Он очень рассердился, и не знаю, что он собирается делать. О нас с тобой я ничего не говорила.

Похоже, мне предстоял трудный разговор. Ситуация уж очень необычная: будущий зять должен услышать от старого человека, что он вор, а потом попросить у него руки дочери, которая к тому же замужем за другим.

И я сказал:

— Мне давно хотелось познакомиться с твоим отцом.

Мы осушили бокалы и поднялись в номер. Отец Франчески сидел в кресле, укрытый до пояса шерстяным одеялом; когда мы вошли, он открыл глаза. Я увидел совсем седого дряхлого человека, борода его больше не топорщилась, волосы стали тонкими и редкими. Перед нами сидел усталый старик с погасшим взглядом.

— Это мистер Халлоран, — представила меня Франческа.

Я подошел ближе:

— Очень рад познакомиться с вами, сэр.

В глазах его зажглись искорки.

— Неужели? — сказал он, не замечая моей протянутой руки, и откинулся в кресле. — Значит, вы и есть тот самый вор, который вывозит золото, принадлежащее моей стране?

Я почувствовал, как мне сводит судорогой скулы, но возразил спокойно:

— Очевидно, вы не знаете законов своей страны, сэр.

— О! Быть может, вы просветите меня, мистер Халлоран?

— Эти ценности подпадают под статью закона об утраченной собственности, — сказал я. — В соответствии с итальянским законом, первый, кто заявит на них права, становится их владельцем.

Он задумался, потом отреагировал:

— Возможно, вы и правы, допускаю, но в таком случае, к чему вся эта конспирация?

— Большие ценности имеют притягательную силу. Стервятники уже слетелись, и, несмотря на конспирацию, нам приходится трудновато.

Он прищурился:

— Не думаю, чтобы приведенный вами закон так уж подходил к данному случаю, молодой человек. Ведь эти ценности не назовешь утраченными — они отбиты у немцев с помощью оружия. Какой материал для судебного процесса!

— Даже если мы выиграем процесс, все наши деньги уйдут на судебные издержки, — сухо заметил я.

— Впрочем, поступайте как знаете, — сказал он, — но мне это не нравится, особенно, что мою дочь втянули в подобное дело.

— Ваша дочь была втянута и в худшие дела, — сказал я, зная, что поступаю жестоко.

— Что вы имеете в виду? — требовательно спросил он.

— Брак с Эстреноли.

Он вздохнул и откинулся на спинку кресла, искорки, что плясал в его глазах, потухли, и перед нами снова был угасающий старик.

— Да, знаю, — устало произнес он, — позорная сделка. Я должен был запретить, но Франческа…

— Я должна была это сделать, — заявила она.

— Но вам больше не придется терзаться из-за него — теперь он от вас отстанет.

Граф снова оживился:

— А что с ним случилось?

Франческа слегка улыбнулась и сказала:

— Хал сломал ему челюсть.

— Неужели! Неужели вы это сделали?! — Граф кивнул мне. — Подойдите сюда, молодой человек, садитесь поближе. Вы действительно ударили Эстреноли? Но за что?

— Мне не понравились его манеры.

— Многим не нравятся манеры Эстреноли, но никто до сих пор не пытался вразумить его таким образом. И здорово ему досталось?

— Один мой друг говорит, что я чуть не убил его.

— А! Жаль… — двусмысленно высказался Граф. — Но будьте осторожны, он сам влиятельный человек и имеет влиятельных друзей в правительстве. Вам надо поскорее уехать из Италии.

— Я сделаю это, но не из-за Эстреноли. Думаю, он сейчас достаточно напуган и для меня не опасен.

— Человек, который справился с Эстреноли, заслуживает моей благодарности… и моего глубочайшего уважения.

Франческа встала рядом со мной и положила мне на плечо руку.

— Я тоже собираюсь уехать из Италии, — сказала она. — С Халом.

Граф долго смотрел на нее, потом опустил голову и уставился на свои костлявые руки, сложенные на коленях.

— Поступай так, как лучше для тебя, моя девочка, — тихо сказал он наконец. — На родине ты ничего, кроме несчастья, не узнала, возможно, чтобы стать счастливой, тебе нужно жить по другим законам. — Он поднял голову. — Вы позаботитесь о ней, мистер Халлоран?

Я кивнул, не в силах говорить.

Франческа подошла к отцу, встала перед ним на колени и взяла его руки в свои.

— Мы вынуждены уехать, папа, ведь мы любим друг друга. Ты благословишь нас?

— Разве можно благословлять то, что считается греховным, девочка? Но, надеюсь, Бог мудрее служителей церкви и Он поймет. Так что я вас благословляю вас, и вы должны верить, что Бог тоже благословит.

Франческа склонила голову, плечи ее вздрагивали. Граф взглянул на меня:

— Я был против брака с Эстреноли, но она пошла на это ради меня. Такой уж здесь закон — подобные сделки нельзя расторгнуть.

Франческа вытерла глаза и сказала:

— Папа, у нас мало времени, а я должна сказать тебе еще кое-что. Кариачети — помнишь, маленького Кариачети? — будет заходить к тебе и приносить деньги. Ты должен…

Он прервал ее:

— Мне не нужны эти деньги!

— Папа, выслушай. Эти деньги не для тебя. Их будет много, и ты должен брать какую-то часть на свои нужды, но остальное надо раздать. Дашь денег Марио Прадели, у которого младший ребенок родился больным, дашь Пьетро Морелли — ему не на что послать сына в университет. Раздай деньги тем, кто воевал вместе с тобой, тем, кого, как и тебя, ограбили коммунисты, тем, кто просто нуждается в помощи.

— Моя доля золота теперь принадлежит Франческе, — сказал я. — И она может распоряжаться ею по своему усмотрению. Вырученные за золото деньги тоже можно раздать.

Граф надолго задумался.

— В конце концов из вашего дела может выйти что-то хорошее. Ладно, я приму деньги и распоряжусь ими так, как вы говорите.

— Пьеро Морезе поможет тебе, он знает, где живут твои старые товарищи, — сказала Франческа. — А меня здесь не будет, я отплываю с Халом через несколько дней.

— Нет, — сказал я, — ты останешься. А я потом вернусь за тобой.

— Я уеду с тобой, — настаивала она.

— Прошу, останься пока здесь. Я не хочу, чтобы ты плыла с нами на «Санфорд».

Вмешался Граф:

— Слушайся его, Франческа Он знает свой долг, и, может быть, твое присутствие на яхте помешает ему выполнить его.

Все в ней бунтовало, и уступила она неохотно. Граф сказал ей:

— Франческа, я хочу поговорить с Халом… наедине.

— Я буду внизу.

Граф подождал, пока она уйдет.

— Вы производите впечатление человека порядочного, мистер Халлоран. Так отозвался о вас Пьеро Морезе, когда говорил со мной прошлой ночью по телефону. Каковы ваши намерения?

— Я намерен жениться на вашей дочери, — ответил я. — Сразу же после ее развода.

— А вы понимаете, что при таких обстоятельствах она никогда не сможет вернуться в Италию? Что такой брак будет считаться здесь двоемужеством?

— Я знаю… и Франческа тоже знает. Но вы же сами сказали, что в Италии она ничего, кроме горя, не узнала.

— Это верно, — вздохнул он. — Мать Франчески умерла, когда она была еще крошкой, перед войной. Моя дочь выросла в партизанском лагере в разгар гражданской войны, с ранних лет она узнала людей разных — и героев, и предателей. Оттого и выросла непохожей на других. Кому-то ее жизненный опыт покажется горьким, но в ней самой горечи нет. Ее большое сердце готово сострадать всему человечеству — и мне не хотелось бы видеть его разбитым.

— Я люблю Франческу, — заверил я его. — И не разобью ей сердце, во всяком случае, умышленно.

— Как я слышал, вы конструктор кораблей и судостроитель?

— Не кораблей, а маленьких лодок.

— Понимаю. После разговора с Пьеро я решил побольше узнать о вас, так что один мой друг навел кое-какие справки… Оказывается, у вас высокая профессиональная репутация.

— Возможно, в Южной Африке, но я понятия не имел, что меня знают здесь.

— На вас даже как-то ссылались, — продолжал он. — Скажу прямо: мне понравилось то, что я узнал о вас. Нынешняя авантюра не в счет. Я не верю в ее успех… Но, если вам будет сопутствовать успех, поверьте, вы получите заколдованное золото — в ваших руках оно обернется жухлыми листьями. Приятно знать, что на своем профессиональном поприще вы преуспеваете.

Он подоткнул вокруг ног одеяло.

— Теперь вам надо идти — Франческа ждет. Мне нечего подарить вам, кроме добрых пожеланий, но они всегда и везде будут с вами.

Я пожал его протянутую руку и неожиданно для себя сказал:

— Почему бы вам тоже не уехать из Италии вместе с нами?

Онулыбнулся и покачал головой.

— Нет, я стар, а старики не любят перемен. Теперь мне уже не покинуть свою родину, но благодарен вам за это предложение. Прощайте, Хал, думаю вы сможете сделать мою дочь счастливой.

Я попрощался и вышел. Больше я никогда не видел Графа.

2
Просто невероятно, но наступил день, когда киль был отлит. Мы столпились вокруг формы и не верили своим глазам. Неужели весь наш пот и труд воплотился в этой застывшей массе тусклого желтого металла размером в восемь кубических футов?!

— Ну вот, — сказал я. — Через два дня спустим «Санфорд» на воду.

Курце взглянул на часы:

— Мы можем сделать сегодня еще что-нибудь. Нельзя расхолаживаться, киль закончен, но впереди еще масса дел.

Итак, работа продолжалась. Уокер начал разбирать печи, а Курце и Пьеро под моим руководством готовили «Санфорд» к замене свинцового киля. В ту ночь мы были счастливы.

Франческа доложила, что на потенциальном военном фронте — без перемен: Меткаф на борту фэамайла, Торлони в гостинице, наблюдение за верфью ведется в том же составе — в общем, все нормально, насколько это возможно в столь ненормальной ситуации.

Беда придет, если ей суждено прийти, когда мы спустим «Санфорд» на воду. При первых же признаках нашего отъезда противник будет вынужден действовать. Я никак не мог понять, почему они до сих пор на нас не напали.

Следующий день принес сплошные радости. Мы работали, как всегда, напряженно, а когда закончили, «Санфорд» стала самой дорогой в мире яхтой. Килевые болты, отлитые Курце вместе с золотым килем, легко вошли в новые отверстия кильсона, которые Гарри сделал давным-давно в Кейптауне, и, как только мы убрали тали, «Санфорд» удобно и надежно обосновалась на золоте.

— Не понимаю, почему ты не использовал старые отверстия? — спросил Курце.

— Другое распределение тяжести, — объяснил я. — Золото в два раза легче свинца, и такой киль должен иметь другой профиль. Мне пришлось поколдовать с центром тяжести. Конечно, с балластом, сдвинутым к центру, яхта будет испытывать бортовую качку, как шлюпка, но с этим уж ничего не поделаешь.

Я любовался «Санфорд»: теперь яхта стоила около двух миллионов фунтов — самая дорогая в истории пятнадцатитоннажная яхта. Я испытал за нее прилив гордости — немногие конструкторы могут похвалиться такой изобретательностью!

За ужином мы сидели притихшие и расслабленные. Я сказал Франческе:

— Сегодня ночью лучше бы вывезти отсюда драгоценности, возможно, это последний удобный момент перед «фейерверком».

Она улыбнулась:

— Это сделать нетрудно. Пьеро залил их в бетонные кирпичи — перенимаем у вас опыт камуфляжа. Они сложены около нового ангара, который строит Пальмерини.

Я рассмеялся:

— Нужно взглянуть на них.

— Пошли, — предложила Франческа, — я покажу тебе.

Мы вышли в ночную темноту, и она направила луч фонаря на рассыпанную груду кирпичей около нового ангара.

— Вот они, драгоценные кирпичики, вымазанные известкой.

— Неплохо, — оценил я, — совсем неплохо.

Она прильнула ко мне, и я нежно обнял ее. Нечасто нам выпадала такая возможность, из-за отсутствия времени мы были лишены многих радостей, которыми обычно наполнена жизнь нормальных влюбленных. Через секунду она тихо спросила:

— А когда ты вернешься?

— Как только продам золото, — ответил я. — Первым же рейсом из Танжера.

— Я буду ждать, — сказала она. — Только не здесь, а в Милане с отцом.

Она назвала мне адрес, который я запомнил.

— Тебе не жаль будет покидать Италию?

— Нет. С тобой — нет.

— Я предложил твоему отцу поехать с нами, но он отказался.

— Конечно, ему ведь за семьдесят. Он не переживет этого.

— Я тоже так думал, но все-таки решил попробовать.

Мы еще долго болтали в темноте о всяких пустяках, столь милых сердцам влюбленных. Потом Франческа пожаловалась на усталость и пошла спать. А я остался выкурить сигарету, мне было так хорошо. Я видел, как ее силуэт таял в темноте, на секунду возник прямоугольник света дверного проема, и вот она уже скользнула внутрь.

Из темноты послышался шепот:

— Халлоран!

Я вздрогнул.

— Кто здесь? — Я стал шарить вокруг лучом фонаря.

— Убери свой чертов фонарь. Это я, Меткаф.

Я выключил фонарь и шагнул в сторону, чтобы ухватить один из бетонных кирпичей. Я не разобрал, меченый он или нет; если меченый, то Меткафу достанется по башке драгоценным кирпичом. Темный силуэт приблизился.

— Я уж думал, ты никогда не кончишь любезничать со своей подружкой, — сказал Меткаф.

— Что тебе нужно и как ты сюда попал?

Меткаф посмеивался.

— Пробрался со стороны моря… за воротами верфи наблюдают ребята Торлони.

— Я знаю.

— Знаешь? — В голосе его звучало удивление. — Давно ли? — Я видел, как блеснули его зубы. — Впрочем, какое это имеет значение, теперь это ничего не меняет.

— Что не меняет?

— Хал, мальчик мой, ты в беде, — торопился сообщить Меткаф. — Торлони собирается напасть на вас сегодня ночью. Я пытался удержать его, но он совсем от рук отбился.

— Ты на чьей стороне?

Он засмеялся.

— Только на своей. — Но тут же изменил тон. — Что ты собираешься делать?

Я пожал плечами:

— А что мне остается? Конечно, буду защищаться.

— Ни в коем случае! Тебе не справиться с головорезами Торлони. Яхта готова к спуску?

— Пока нет, ее нужно шпаклевать и красить.

— Какого черта! — рассердился он. — Нашел время думать о червях в обшивке. Ведь новый киль ты уже поставил?

Я удивился — откуда он знает об этом?

— Ну и что?

— А то — втыкай мачту и спускай яхту на воду, не медли! Ты должен любой ценой убраться отсюда поживее. — Он всунул мне что-то в руку. — Вот тебе разрешение на выход. Я же говорил, что капитан порта — мой приятель.

Я взял бумагу и спросил:

— Не понимаю, почему ты помогаешь нам. Разве Торлони работает не на тебя?

Он тихо засмеялся:

— Торлони работает только на себя. Действительно, он выполнял мою просьбу, но не знал, откуда ветер дует. Я просил его присматривать за вами. И вдруг узнаю о происшествии со старым сторожем — это сделали бандиты Торлони, я здесь ни при чем.

— Я так и думал, что калечить стариков не в твоем стиле.

— Ясное дело! — сказал он. — А теперь Торлони знает подоплеку моей просьбы — все выдал этот чертов остолоп Уокер.

— Уокер? Каким образом?

— Один из подручных Торлони залез к нему в карман и украл портсигар. Портсигар, однако, оказался неплохим, из золота, а внутри маленькая надпись: «Caro Benito da parte di Adolfe. Brennero. 1940». Увидев его, Торлони сразу понял, что происходит на самом деле, вот так-то. Еще с войны люди рыщут по всей Италии в поисках этих сокровищ, и теперь Торлони уверен, что держит их в своих жирных лапах.

Мысленно я проклинал этого идиота Уокера, погоревшего на такой ерунде.

— Я пытался удержать Торлони, но это уже невозможно. За такую грандиозную ставку он перережет глотку и тебе, и мне. Вот почему я спешил предупредить тебя.

— Когда он собирается начать атаку?

— В три часа утра. Он бросит на вас всю свою банду.

— Они вооружены?

Меткаф задумался.

— Вряд ли они применят огнестрельное оружие. Торлони выгоднее проделать операцию тихо, ведь ему еще нужно вывезти золото. А это требует времени, и он не захочет, чтобы на хвосте висела полиция. Думаю, оружия у них не будет.

Хоть одна хорошая новость, которую я услышал от Меткафа с того момента, как он застал меня врасплох. Я спросил:

— Где сейчас могут быть его люди?

— Насколько я знаю, отправились спать — они не любят ночных бдений.

— Значит, они в тех же гостиницах — все шестнадцать…

Меткаф тихонечко свистнул:

— Кажется, ты знаешь не меньше меня.

— Я давно знал, что за нами следят, — признался я. — Мы засекали твоих наблюдателей, как только они прибывали в Рапалло. Впрочем, и до этого тоже, в каждом порту, куда мы заходили.

Он медленно произнес:

— Я догадался, когда Дино избили в Монте-Карло. Это твоих рук дело?

— Курце, — односложно ответил я. Тут я покрепче сжал кирпич, который держал во время нашего разговора наготове. Все-таки я принял решение оглушить Меткафа — слишком уж часто он вел двойную игру, пусть хоть раз сыграет в одну. И будет лучше, если он останется здесь под нашим наблюдением.

Он смеялся.

— Да, конечно, это его рука.

Я медленно поднимал кирпич.

— А как ты разгадал нас? — спросил я. — Это случилось в Танжере, я знаю, но что навело тебя на мысль?

Ответа не было.

— Расскажи, как это было, Меткаф! — Я поднял кирпич.

Тишина.

— Меткаф! — наугад позвал я и включил фонарь. Его не было, а со стороны моря послышался слабый всплеск и скрип уключин. Поделом мне, а то возомнил, что могу перехитрить Меткафа, — такой опытный малый мне не по зубам.

3
Возвращаясь к ангару, я взглянул на часы: десять — до штурма Торлони оставалось всего пять часов. Успеем ли мы поставить мачту и весь такелаж? Вряд ли. Если включить прожекторное освещение, то наблюдатели Торлони сразу поймут, что ситуация изменилась, и нагрянут немедленно. Если работать в темноте, то черт его знает, что из этого выйдет. Я никогда не слышал, чтобы мачту высотой в пятьдесят пять футов устанавливали в полной темноте, и сомневался, что это возможно.

Значит, другого выхода нет: придется остаться и принять бой.

Я разбудил Курце. Услышав новость, он моментально проснулся. В своем рассказе я не упомянул о той роли, которую сыграл Уокер во всей заварушке. Уокер был еще нужен, а я знал, что, если сказать Курце, у меня на руках окажутся труп и убийца. А времени на выяснение отношений у нас не было.

Курце с подозрением спросил:

— А на чьей стороне Меткаф?

— Не знаю, и сейчас это меня меньше всего волнует. Важно, что он вовремя предупредил нас, и если мы с толком не используем оставшееся время, то будем дураками. В любом случае Меткаф выпал из команды Торлони.

— Тогда за дело, — сказал Курце и вскочил с постели.

— Подожди. Что ты думаешь насчет мачты? — И я поделился с ним своими сомнениями, сможем ли мы поставить мачту в темноте.

Он потер подбородок, в ночной тишине было слышно, как потрескивает его щетина.

— Считаю, что мы можем включить свет, — сказал он наконец. — Но только после того, как приготовимся к встрече с Торлони. Нам ведь известно, что он собирается напасть, а раньше это произойдет или позже — неважно, главное, мы уже будем готовы к встрече.

Это была речь человека действия, прирожденного военного командира. Его доводы мне понравились, и я согласился. Курце поднял Пьеро, и они ушли держать совет, а мы с Уокером стали собирать и грузить на яхту вещи. Франческа вышла на шум узнать, что происходит, и ее тут же привлекли к участию в военном совете.

Вскоре Пьеро выскользнул из ангара, и Курце позвал меня:

— Послушай, что мы решили предпринять.

Перед ним лежала крупномасштабная карта Рапалло, из тех, что выпускает Бюро по туризму, и во время рассказа он показывал мне пункты, отмеченные как особо важные. Придуманный им план был очень прост, а следовательно, хорош.

Думаю, что если бы Курце не попал в плен в Тобруке, рано или поздно дослужился бы до офицерского звания. Наверняка он обладал хваткой стратега: его план, составленный по всем правилам военного искусства, предусматривал уничтожение сил противника до того, как они успеют объединиться.

— Сейчас время отпусков и гостиницы забиты. Торлони не мог поместить всех своих людей в одну гостиницу, значит, они разбросаны по всему городу: четверо — здесь, шесть человек — там, трое — здесь, а остальные — вместе с Торлони. — Во время рассказа он уверенно чертил толстым пальцем по карте. — Мы можем собрать двадцать пять человек, десять из них останутся здесь, на верфи. Сейчас у ворот верфи дежурят четверо из команды Торлони. Убрать их не составит труда — десять человек легко справятся с этим. А тогда уже некому будет сообщить Торлони, что мы включили свет.

— Идея, кажется, неплохая, — сказал я.

— Остаются пятнадцать человек для операций за пределами верфи. К каждой гостинице мы пошлем по два человека, кроме этой — туда пойдут девять человек. В этой гостинице остановились четыре человека — когда они выйдут, их оглоушат.

— Их численность сократилась уже наполовину, — сказал я.

— Верно. Дальше Торлони и с ним четыре человека направляются к верфи. Он рассчитывает на шестнадцать, но у него такого количества людей уже нет. Возможно, он растеряется, но вряд ли. Ведь он уверен, что здесь только четверо мужчин и женщина и что справиться с ними ничего не стоит. Но у нас на верфи будут четырнадцать мужчин, вместе с нами, а за спиной у него окажутся еще пятнадцать наших, которые начнут действовать, если он сунется.

Курце поднял на меня глаза.

— Ну как?

— Великолепно, — признал я. — Но ты должен сказать итальянцам, чтобы действовали быстро. Мы должны прижать этих мерзавцев раньше, чем они начнут стрелять. Меткаф сказал, что стрельба вряд ли нужна Торлони, но они могут пустить в ход оружие, если увидят, что их затея провалилась.

— Итальянцы не подведут, — пообещал Курце. — Пьеро сейчас висит на телефоне, раздавая задания. Им предстоит убрать отсюда четырех наблюдателей к одиннадцати часам. — Он взглянул на часы. — Осталось пять минут. Пойдем взглянем на это представление. Кажется, мы все предусмотрели — должно получиться.

Мне тоже так казалось, но мы ошибались!

Мы направлялись к выходу, когда я заметил Уокера, тащившегося сзади. В последнее время он держался в тени, стараясь не обращать на себя внимания. Я пропустил всех вперед, а его схватил за руку.

— Ты останешься здесь, — сказал я. — И если попытаешься выйти из ангара, клянусь, я убью тебя.

Лицо его побелело.

— Почему?

— Потому что ты потерял бумажник, — сказал я. — Идиот. Зачем тебе понадобилось таскать с собой тот портсигар?!

— Ка… какой портсигар?

Он еще пытался вывернуться!

— Не притворяйся, сам знаешь какой. Теперь сиди здесь и не высовывайся. Нечего путаться под ногами, у меня нет времени следить, чтобы ты еще каких-нибудь глупостей не натворил. — Я ухватил его за рубашку и притянул к себе. — Не останешься здесь — расскажу всем, почему Торлони собрался атаковать нас, — и Курце разорвет тебя на части.

Нижняя губа Уокера задрожала.

— Ради Бога, не говори Курце, — зашептал он, — не говори.

Я отпустил его.

— Ладно, но из ангара ни ногой.

Я нашел всех в конторе Пальмерини. Курце сообщил:

— Все готово.

Я попросил Пьеро:

— Вызови сюда Пальмерини, нам понадобится его помощь, чтобы поставить мачту.

— Я уже позвонил ему, — ответил Пьеро. — Он прибудет в одиннадцать пятнадцать, сразу после того, как мы закончим свою работу. — Он кивнул в сторону ворот.

— Отлично. Думаешь, мы сможем что-нибудь увидеть отсюда?

— Не все, конечно, но один из наблюдателей Торлони стоит прямо под уличным фонарем напротив ворот.

Мы тихо подкрались к воротам. Ворота были деревянные, старые, высушенные солнцем и с множеством глазков. Я встал на колени и через глазок увидел на противоположной стороне парня, освещенного уличным фонарем. Он стоял, спокойно покуривая сигарету, а одну руку держал в кармане брюк. До меня доносилось приглушенное звяканье — похоже, он играл ключами или монетами.

Курце прошептал:

— Сейчас начнется!

Но ничего не происходило. По-прежнему стояла тишина, только где-то неожиданно резко прокричала чайка. Пьеро тихо сказал:

— Двоих уже взяли.

— Как ты узнал?

Он хмыкнул:

— Птицы… они мне докладывают.

Тут меня осенило: чайки по ночам спят, они не могли кричать.

Вдалеке послышалось пение, которое становилось все громче, и наконец на улице появились трое мужчин, орущих во все горло. Видимо, они здорово нажрались, потому что раскачивались и спотыкались, один был особенно пьян, и двое других поддерживали его. Парень под фонарем бросил окурок и раздавил его каблуком, после чего отступил к стене, пропуская пьяную компанию. Один из пьяных размахивал бутылкой и кричал:

— Выпей, брат, выпей за моего первенца!

Человек Торлони покачал головой, отказываясь, но они облепили его со всех сторон, шумно протестуя пьяными голосами и требуя, чтобы он с ними выпил. Неожиданно бутылка резко опустилась, и я услышал глухой звук.

— Господи! Надеюсь, они его не убили?

Пьеро ответил:

— Не волнуйся, они знают, какова прочность человеческого черепа.

В тот же миг пьяницы чудесным образом протрезвели и бегом пересекли улицу, волоча обмякшее тело. Одновременно слева и справа появились другие группы, каждая тащила по наблюдателю. По улице проехала машина и свернула к воротам.

— Все четверо, — удовлетворенно сказал Курце. — Несите их в ангар.

— Нет, — возразил я, — лучше положить их в новый, недостроенный ангар. — Я не хотел, чтобы они высмотрели что-нибудь в нашем ангаре. — Свяжите их, кляп в рот, и пусть двое останутся охранять их.

Пьеро перевел мои слова на итальянскую скороговорку, и четверку унесли. Нас окружила группа итальянцев, так шумно обсуждавших проведенную операцию, что Пьеро был вынужден прикрикнуть на них, призывая к тишине.

— Вы ветераны или зеленые новобранцы? Черт возьми, да если бы Граф увидел вас сейчас — всех бы перестрелял! — После его слов шум стих. — Поставьте наружное наблюдение. Джузеппе, отправляйся в контору и сиди у телефона, если зазвонит — зови меня. Остальным — наблюдать и сохранять спокойствие.

За воротами гудела машина, и я начал нервничать. Пьеро быстро выглянул.

— Все в порядке. Это Пальмерини. Впусти его.

Маленький «фиат» въехал в ворота, и из него вывалился клубок перепутанных рук и ног — Пальмерини с тремя сыновьями. Он тут же подошел ко мне и сказал:

— Мне сообщили, что вы торопитесь спустить яхту на воду. Придется платить дополнительно за сверхурочную работу, вы понимаете?

Я усмехнулся. Пальмерини бросился защищать свои законные права.

— Сколько времени понадобится?

— При освещении — часа четыре, если, конечно, и вы будете помогать.

Оставалось всего три часа и пятнадцать минут — не успеем! Похоже, драки не избежать. Я сказал:

— Нам, возможно, будут мешать, синьор Пальмерини.

— Ладно, ладно, но всякий ущерб должен быть оплачен, — ответил он.

Очевидно, он все заносил в счет, поэтому я сказал:

— Вам хорошо за все заплатят. Начнем?

Он отвернулся и стал бранить сыновей:

— И чего вы ждете, ленивые уроды, не слышали, что сказал синьор? Послал же мне Боженька сыновей, с крепкими руками и слабой головой!

Он честил их всю дорогу до ангара, и мне почему-то стало веселее.

Когда прожектора осветили выход из ангара, Франческа сказала, задумчиво глядя на ворота:

— На месте Торлони я попробовала бы прорваться здесь на машине…

— Тараном?

— Да, ворота очень слабые.

Курце усмехнулся:

— Правильно, но мы сможем быстро остановить их. Мы прихватили один из его автомобилей. Я припарковал его поперек въезда за воротами. Если он попробует пойти на таран, то врежется в заслон более крепкий, чем ожидал.

— Тогда оставляю вас здесь, — сказал я. — Надо помочь Пальмерини. — Я побежал вниз к ангару и услышал за спиной шум мотора.

Пальмерини стоял в дверях ангара. Он был вне себя:

— Синьор, вы не можете спустить яхту в таком виде. Без краски, без купороса, голое дно… В наших водах яхта мгновенно выйдет из строя — черви проедят ее насквозь!

— У нас нет времени, придется пойти на риск.

Профессиональная этика была для него важнее всего.

— Не знаю, смогу ли я разрешить, — проворчал он. — Еще ни одна лодка не покидала моей верфи в таком состоянии. Кто-нибудь услышит об этом и непременно скажет «Пальмерини — старый осел, он такой старый, что совсем из ума выжил».

Как ни велико было мое желание поскорее закончить работу, я понимал, что он недалек от истины. И пообещал:

— Никто не узнает об этом, синьор Пальмерини, я никому не скажу.

Мы пошли с ним к яхте. Пальмерини тихо, но упрямо бубнил, что безобразие — выпускать судно с голым днищем, не защищенным от мелких морских паразитов. Он осмотрел киль и постучал по нему костяшками пальцев.

— А это что, синьор! Никогда не слышал, чтобы киль отливали из латуни!

— Я ведь говорил, что люблю экспериментировать.

Он по-петушиному склонил голову, и на его сморщенном личике появилось хитрое выражение.

— Ах, синьор, не было еще такой яхты на Средиземном море. Даже знаменитый «Арго» не сравнялся бы с вашей яхтой — золотое руно не стоило таких денег! — Он засмеялся. — Пойду посмотрю, что успели сделать мои ленивцы.

Он вышел на освещенную площадку перед ангаром, хихикая как помешанный. Думаю, никому не удалось бы сделать на этой верфи хоть что-нибудь без его ведома. Великий интриган этот Пальмерини!

Я позвал его обратно и сказал:

— Синьор Пальмерини, когда все закончится благополучно, я вернусь и куплю вашу верфь, если вы не передумаете. И дам хорошую цену.

Он все еще посмеивался.

— Думаете, я продам свою верфь человеку, который пускается в плавание на судне с голым, непокрашенным днищем?! Ах, мой мальчик, я поддразниваю вас, потому что вы всегда такой серьезный.

Я улыбнулся:

— Очень хорошо, но здесь остается свинцовый киль, который мне не нужен. Уверен, вы найдете ему применение.

По рыночным ценам на свинец старый киль стоил почти полторы тысячи фунтов.

Пальмерини одобрительно кивнул.

— Он мне пригодится. Его стоимость как раз покроет ваши расходы за работу в ночное время. — Он опять захихикал и пошел подгонять своих сыновей.

Уокер по-прежнему был мрачен и бледен, а от моих понуканий помрачнел еще больше, но я делал вид, что не замечаю его настроения, и гонял вовсю. Когда к нам присоединились Курце и Франческа, работа пошла быстрее.

Франческа сказала:

— Я оставила Пьеро за главного. Он знает, что делать. К тому же он ничего не понимает в яхтах.

— Так же, как и ты, — добавил я.

— Верно, но я могу научиться.

— Теперь тебе придется уехать. Здесь для тебя еще долго будет небезопасно.

— Нет, — упрямо заявила она, — я остаюсь.

— Ты уедешь.

Франческа с вызовом посмотрела на меня.

— А как ты сможешь заставить меня уехать?

Она обезоружила меня и знала это. Я растерялся и промолчал.

— Не волнуйся, я не только не останусь в Рапалло, но даже поплыву с тобой.

— Решим позже, — ответил я, — сейчас не время спорить.

Мы вытащили «Санфорд» из ангара, и младший Пальмерини подогнал небольшой кран. Он подцепил мачту и поднял ее высоко над яхтой, а затем медленно стал опускать ее в пяртнерс.[12] Я находился под мачтой и следил, чтобы нижним концом она встала точно в гнездо. Старый Пальмерини спустился ко мне.

— Я сам займусь креплением. Если вы так торопитесь, как говорили, то вам лучше заняться двигателем.

И я пошел на корму проверять двигатель. Пока яхта стояла в ангаре, я по два раза в неделю гонял его на разных оборотах. Двигатель завелся сразу и работал ровно и бесшумно; за него я мог не беспокоиться: лишь бы в море выйти, а там он покажет, на что способен.

Я проверил танки с топливом и водой и вернулся на палубу, чтобы помочь ребятам Пальмерини управиться с такелажем. Не прерывая работы, мы выпили кофе, который принесла Франческа. Когда я благодарил ее за кофе, она тихонько напомнила:

— Срок истекает.

— Бог мой! — воскликнул я, взглянув на часы. — У нас остался всего час! Что там у Пьеро?

— Все тихо. Сколько вам нужно еще времени, чтобы закончить работу?

— Все не так плохо, как кажется, — успокоил ее я. — Хотя, думаю, нам нужно еще около двух часов.

— Тогда придется драться, — заключила она.

— Похоже на то. — Тут я вспомнил о плане Курце. — Но ведь их должно быть немного.

— Пойду к Пьеро, — сказала Франческа. — Если что-нибудь начнется, дам знать.

Я посмотрел ей вслед и вернулся к Уокеру:

— На бегучий такелаж наплевать, закрепим его потом в море. Только пропусти фалы через шкивы и привяжи их. Времени мало.

Если до этого мы работали напряженно, то теперь просто выбивались из сил… Но все равно не успели. Из конторы к нам бежала Франческа.

— Хал, Хал, Пьеро зовет тебя.

Я бросил все и побежал, Курце — за мной. Пьеро разговаривал по телефону, когда я вошел. Через минуту он повесил трубку и сказал:

— Началось.

Курце присел к столу, на котором была расстелена карта.

— Кто там?

Пьеро ткнул пальцем в карту:

— Вот эти. За ними следуют двое наших.

— Это не те четверо, которых мы собирались сразу убрать?

— Нет, об этих я ничего не знал. — Он подошел к окну, высунулся и сказал несколько слов караульному. Я посмотрел на часы — половина третьего.

Мы сидели молча и слушали, как уходят минуты. Обстановка была гнетущей и напомнила мне, как во время войны мы сидели в ожидании атаки, не зная даже, когда и откуда пойдет враг.

Неожиданно зазвонил телефон, и мы вздрогнули.

Пьеро снял трубку, и по мере того как он слушал, губы его сжимались все плотнее. Опустив трубку, он сказал:

— У Торлони чертова прорва людей. Они собираются на пьяцца Кавур и там садятся в два грузовика.

— Проклятье, откуда они взялись? — спросил я.

— Из Специи, он объединился с другой бандой.

Мозг мой работал на полных оборотах. Почему же Торлони пошел на это? Зачем ему столько людей против нас, четверых? Или он знал, что мы действуем вместе с партизанами? Ну конечно, знал, потому и решил задавить нас численным перевесом.

— Сколько еще у него людей? — спросил Курце.

— По крайней мере, около тридцати.

Курце выругался. Его план лопнул: противник свои силы сконцентрировал, а мы свои — распылили. Я спросил у Пьеро:

— Ты держишь связь со своими людьми?

Он кивнул:

— Один наблюдает, другой у телефона.

Я посмотрел на Курце:

— Может, лучше привести их сюда?

Он яростно затряс головой.

— Нет, план все еще годится. Мы будем драться с бандой здесь, а те, кто сейчас в городе, атакуют их с тыла.

— Сколько у нас всего людей? — спросил я.

Курце ответил:

— Двадцать пять итальянцев и нас четверо.

— А у них не меньше сорока трех. Плохо дело.

— Те, что с нами, могут драться, но есть и другие, которые могут наблюдать. Я предлагаю позвать стариков, которые освободят бойцов от несения караульной службы, тогда наши боевые силы увеличатся, — предложила Франческа.

Рука Пьеро потянулась к телефону, но Курце решительно возразил:

— Нет! — Он откинулся на спинку стула. — Мысль хорошая, но слишком поздно. Перестроиться мы уже не успеем. Главное сейчас — не занимать телефон. Я хочу знать, что происходит у наших ребят в городе.

Опять потянулись тягостные минуты.

— А где Уокер? — вдруг спохватился Курце.

— Трудится на яхте, — ответил я. — Там от него больше пользы.

Курце фыркнул:

— Истинная правда. В драке от него толку никакого.

Затрещал телефон. Пьеро тотчас схватил трубку. Он слушал и сразу же быстро отдавал приказы. Я посмотрел на Курце, и он стал переводить:

— Четырех взяли… осталось тридцать девять, — закончил он мрачно.

Пьеро положил трубку:

— Молодцы ребята! Они двигаются в сторону пьяцца Кавур.

Под его рукой снова зазвонил телефон, и он снял трубку. Я сказал Франческе:

— Иди к яхте и скажи Уокеру, чтобы работал там, как будто за ним дьявол гонится. Тебе тоже лучше остаться там.

Когда она вышла из конторы, Пьеро сообщил:

— Торлони отбыл с пьяцца Кавур — две легковушки и два грузовика. Из наших там было всего два человека, и они уже упустили один грузовик из виду. Второй грузовик и легковушки двигаются прямо сюда.

Курце хлопнул по столу.

— Черт возьми, а куда же направился второй грузовик?

Я сказал насмешливо:

— Я бы не стал волноваться из-за таких пустяков. Раз ничего исправить нельзя, значит, обстоятельства будут меняться к лучшему. Хуже просто быть не может, и деваться нам некуда, поэтому будем драться.

Выйдя из конторы, я постоял в темноте. Джузеппе, караульный, спросил меня:

— Что происходит, синьор?

— Торлони со своими бандитами появится здесь через несколько минут. Скажи остальным, пусть приготовятся.

Вскоре ко мне присоединился Курце.

— Телефонную линию перекрыли, — сообщил он.

— Вот это здорово! Теперь мы вообще ничего не узнаем.

— Надеюсь, наши друзья сообразят, что к чему, и соберутся в одну группу. Если нет — мы пропали, — сказал он угрюмо.

Подошел Пьеро.

— Как ты думаешь, сыновья Пальмерини будут драться? — спросил я.

— Да, если их тронут.

— Сбегай к ним и скажи старику, чтобы поберегся. Не хотелось бы, чтобы ему досталось из-за нас.

Пьеро ушел, а Курце уселся у ворот наблюдать. Улица была пустынна и тиха. Мы долго ждали, но ничего не менялось. Может, Торлони растерялся, узнав, что исчезли его наблюдатели, и отложил налет? Или устроил перекличку и, обнаружив, что не хватает восьми человек, почувствовал себя не так уж уверенно?

Я взглянул на часы — 3.15. Если бы Торлони задержался, мы бы успели спустить яхту на воду и уплыть, а наши друзья разошлись бы. Я молил, чтобы он задержался хотя бы на полчаса.

Но мои надежды оказались тщетными.

Послышался шум мотора, с каждой минутой он становился все громче. Слева вспыхнул свет фар, показался мчащийся на большой скорости грузовик. Он поравнялся с верфью, свернул и поехал прямо на ворота.

Я благословил догадливость Франчески и крикнул по-итальянски:

— К воротам!

Грузовик врезался в ворота, раздался громкий треск сухого дерева, перекрытый тут же чудовищным грохотом, — это грузовик смял бок легковушке и остановился как вкопанный, изрядно встряхнув сидевших в нем бандитов. Мы не стали ждать, когда они очухаются, и тут же пошли в наступление. Я вскарабкался через разбитый автомобиль на капот грузовика и пробрался к пассажирскому месту. Сидевший там человек как пьяный мотал головой — по-видимому, он не ожидал такого сильного столкновения и врезался в лобовое стекло. Я добавил ему кулаком, и он тяжело сполз на пол кабины.

Водитель лихорадочно пытался завести заглохший двигатель, и я увидел, как Курце одним рывком выдернул его из кабины и швырнул в темноту. Кто-то из кузова заехал мне ногой по голове, и я не удержался на подножке, успев только заметить атакующую цепь наших людей.

Пока я приходил в себя, все кончилось. Курце вытаскивал меня из-под грузовика и спрашивал:

— Ты ранен?

Я потрогал шишку на голове.

— Нет, все в порядке. Что тут было?

— Эти парни толком не поняли, что в них врезалось, вернее, во что они врезались. Толчок был сильный, и их здорово тряхнуло. Сопротивляться они не могли, мы их просто выкидывали из грузовика.

— Сколько их было?

— Как сардин в банке! Видимо, они рассчитывали снести ворота, ворваться на верфь, а потом благополучно смыться. Но номер у них не прошел! — Курце посмотрел на ворота. — Здесь они больше не пойдут.

Ворота на верфь из самого уязвимого места в нашей обороне превратились в самое надежное. Затор из грузовика и легкового автомобиля полностью блокировал вход.

Подошел Пьеро и сообщил, что еще троих захватили в плен.

— Свяжи их и засунь к остальным, — посоветовал я.

Уж чего всегда в избытке на верфи, так это веревок. Теперь Торлони потерял одиннадцать человек, четвертую часть своих сил. Возможно, это заставит его хорошенько подумать, прежде чем предпринять новую атаку.

Я спросил Курце:

— Ты уверен, что они не обойдут нас с флангов?

— Абсолютно. Мы защищены с двух сторон зданиями. Он будет вынужден идти в лобовую атаку. Но, черт побери, куда же делся второй грузовик?

Резко зазвонил телефон.

— Связь же прервана! — Я посмотрел на Курце.

— Пьеро мне так сказал.

Мы побежали к конторе, и Курце сорвал телефонную трубку. Секунду он слушал, а потом произнес:

— Торлони…

— Надо поговорить с ним, — сказал я и взял трубку. Рукой прикрыв микрофон, прошептал: — У меня идея: приведи сюда Пальмерини. — И уже в микрофон спросил: — Что вам угодно?

— Это Халлоран?

— Да.

— Халлоран, будьте благоразумны, вы же знаете, шансов у вас никаких.

— Ваш телефонный звонок — доказательство, что шансы у меня есть, — ответил я. — Стали бы вы разговаривать со мной, если бы могли получить желаемое другим способом! А теперь выкладывайте ваше предложение, если оно у вас есть, если нет — можете заткнуться.

Голос его стал угрожающе ласковым.

— Напрасно вы так говорите со мной, вы еще об этом пожалеете. Я все знаю об этих ветеранах мадам Эстреноли, но у вас их слишком мало. Я думаю, мы поладим, если вы отстегнете мне половину.

— Катитесь к черту!

— Ладно, — сказал он, — тогда я сотру тебя в порошок и сделаю это с удовольствием.

— Еще одна атака — и сюда прибудет полиция. — Я тоже попытался его припугнуть.

Он подумал немного и вкрадчиво спросил:

— А как же вы им сообщите, если у вас нет телефонной связи?

— Я сделал кое-какие приготовления, — давил я на него. — С одним из них вы уже столкнулись. У вас ведь много людей таинственно исчезло, не так ли?

Я почти слышал, как напрягаются его мозги в поисках решения.

— Вы не позовете полицию, — пришел он к заключению. — Она вам так же нужна, как и мне. Халлоран, я сделал вам одолжение — избавил от Эстреноли, так ведь? Не могли бы вы вернуть мне должок?

— Должок за Меткафом, а не за мной, — отрезал я и повесил трубку. Вряд ли ему это пришлось по вкусу.

Курце спросил:

— Чего он хочет?

— Хочет получить половину, а может, просто хитрит.

— Сперва я увижу его в аду! — грубо сказал Курце.

— Где Пальмерини?

— Идет. Я послал за ним Джузеппе.

Едва Пальмерини вошел в контору, я спросил:

— Как дела на яхте?

— Дайте мне пятнадцать минут, только пятнадцать минут, и все будет сделано.

— Это не в моей власти. Послушайте, у вас есть несколько переносных прожекторов, которыми вы пользуетесь для работы в ночное время. Возьмите двух человек и принесите их быстро сюда. — Я обернулся к Курце. — Необходимо видеть, что происходит. На этот раз они полезут через стену, но, перебравшись сюда, им будет трудно выбраться обратно. Значит, следующая атака последняя — пан или пропал. А теперь смотри, что получается.

Я обрисовал в общих чертах свою затею с освещением, и Курце одобрительно кивнул.

За каких-нибудь пять минут мы установили прожектора, добавив к ним «фиат» и грузовик, чтобы усилить освещение их фарами. Распределив людей, мы устроились в ожидании атаки.

Долго ждать не пришлось. Из-за стены донеслись шорохи, и Курце сказал:

— Вот и они.

— Подождем, — выдохнул я.

Послышалось несколько глухих ударов — кто-то тяжело спрыгнул на землю. Я скомандовал: «Свет!» — свет вспыхнул.

Это было похоже на живые картины. Несколько бандитов уже стояли с нашей стороны, прищурившись от бьющего в них потока света. Некоторые только что приземлились и повернулись, чтобы взглянуть на происходящее.

Увиденное вряд ли придало им уверенности: сгусток ослепительного света, а дальше непроницаемая тьма, в которой может таиться опасность, в то время как сами они открыты и каждого хорошо видно. Не очень-то приятная ситуация для людей, готовивших, вероятно, внезапную атаку.

Бандиты топтались в нерешительности, и тут мы пошли на них одновременно с двух сторон. Пьеро вел группу справа, а Курце — слева. Я остался с маленьким резервом из трех человек, готовых вмешаться, если потребуется подмога.

Воспользовавшись замешательством противника, наши группы окружили бандитов, и в центре образовалась каша из орущих и дерущихся людей. Но бандиты все прибывали, быстро скатываясь со стены, и я уже собирался бросить на помощь свой маленький отряд, как вдруг услышал шум с другой стороны.

Кричали где-то сзади.

— Пошли, — скомандовал я, и мы понеслись вниз к яхте. Теперь стало понятно, куда направился второй грузовик с бандитами. Они зашли со стороны моря, и теперь у Торлони был шанс взять нас в кольцо.

Яхта была окружена. Одна лодка уже стояла на песчаном берегу, а вторая, переполненная людьми, как раз подходила к берегу. Бандиты пытались залезть на палубу, а наши люди храбро от них отбивались. Я разглядел маленькую фигурку Пальмерини — в руках его была веревка с блоком на конце, он крутил ею над головой, словно средневековым шаром на цепи. Еще круг — и блок попал в челюсть нападающего, тот грохнулся с лестницы, на которую успел взгромоздиться, и, бесчувственный, упал на землю.

Отчаянно дрались сыновья Пальмерини, я видел, как они сбросили одного. Тут же была и Франческа, размахивающая багром, как копьем. Она метнула багор в незваного гостя и острием пробила ему бедро. Он пронзительно вскрикнул и упал, багор так и остался торчать в его ноге. Я увидел гримасу ужаса на лице Франчески и отчаянно бросился в атаку со своим маленьким отрядом.

Но тщетно. Нам только удалось освободить осажденный гарнизон «Санфорд» — нападавших было раза в три больше, чем нас, и мы отступили. Бандиты не стали преследовать нас, они так ликовали, захватив яхту, что им не хотелось оставлять ее. Нам повезло с их глупостью.

Я огляделся, пытаясь разобраться, что происходит наверху. Отряд Курце оказался к нам ближе, чем я надеялся, должно быть, тоже отступили, но сам Курце в драке не участвовал, и это меня удивило. Если обе группы противника начнут действовать согласованно — мы пропали!

Франческе я сказал:

— Спрячься под этими мешками и сиди тихо. Может быть, хоть ты выберешься отсюда.

И сразу побежал к Курце.

— Что происходит?

Он ухмыльнулся и стер со щеки кровь.

— Наши ребята из города собрались и здорово бьют Торлони за стеной. Ему теперь отступать некуда — каждый, кто попытается уйти через стену, получит по башке. Отдышусь, и снова туда.

— Они захватили яхту, — сообщил я. — Обошли с моря, мы теперь тоже попали в клещи.

Грудь его заходила ходуном.

— Ладно, отобьемся.

— Постой, — сказал я, — посмотри-ка.

Мы увидели Торлони, стоя под стеной, он визгливо покрикивал на своих людей, видимо, гнал их в новую атаку.

— Сейчас мы освободим эту часть верфи и будем надеяться, что этот сброд внизу подождет нас. Идем брать самого Торлони. Где Пьеро?

— Я здесь.

— Хорошо. Скажи ребятам: атаку начинаем по моему сигналу. Ты остаешься с Курце и со мной, втроем мы берем Торлони.

Обернувшись, я увидел Франческу.

— Я же велел тебе спрятаться.

Она только упрямо тряхнула головой. За ее спиной стоял старший Пальмерини.

— Старина, — обратился я к нему, — присмотри, чтобы она отсюда не уходила.

Он кивнул и обхватил ее руками. Курце я предупредил:

— Помни, нам нужен Торлони, больше ни на что не отвлекаемся.

И мы бросились вперед. Втроем — Курце, Пьеро и я — стремительно влетели на верхнюю площадку верфи, уклоняясь от каждого, кто пытался остановить нас. Мы не дрались, мы только бежали. Курце понял меня и несся так, как будто он на поле для регби и прорывается для последнего броска.

Но здесь нашей целью был не гол, а Торлони, и мы добрались до него прежде, чем он осознал, что происходит. Он взревел, и в руке его стальным блеском сверкнул пистолет.

— Расходимся, — закричал я, и мы разделились, окружая его с трех сторон. Оружие в его руке полыхнуло, и Курце споткнулся на бегу, но мы с Пьеро накинулись на Торлони. Я вскинул руку и ребром ладони ударил его, видимо, сломав ему ключицу, — он вскрикнул от боли и выронил пистолет.

После вопля Торлони на верфи воцарилась тишина. В поведении его людей появилась неуверенность, они оглядывались назад, пытаясь разглядеть, что произошло. Я подобрал пистолет и приставил его к голове Торлони.

— Отзови своих псов, — жестко приказал я, — или я выбью из тебя мозги.

Впервые в жизни я был так близок к убийству. Торлони понял это и побледнел.

— Остановитесь! — крикнул он.

— Громче, — приказал Пьеро и сжал ему плечо. Он скривился от боли и тут же заорал на своих:

— Кончайте драку! Это говорит вам Торлони!

Люди у него были случайные — дрались, потому что обещали заплатить хорошо, а если Хозяина взяли в плен, то и денег им не видать. У наемников бескорыстной преданности не бывает. Неуверенное шарканье ног, и вот уже их фигуры исчезают в темноте.

Курце сидел на земле, прижав к плечу руку. Сквозь пальцы сочилась кровь. Он отнял руку и посмотрел на нее в тупом изумлении.

— Мерзавец, прострелил меня! — сказал он растерянно.

Я подошел к нему.

— Как ты?

Он опять потрогал плечо и встал на ноги.

— Порядок. — Он посмотрел на Торлони. — А с тобой я еще посчитаюсь.

— Позже, — сказал я, — сейчас займемся теми, внизу.

Теперь к нам присоединились наши люди, быстро перелезавшие через стену. Это возвращались те, кого мы рассылали по городу. Они приняли бой в тылу у Торлони и победили. Объединившись в большой отряд, мы двинулись в нижнюю часть верфи, к нашей «Санфорд», впереди тащили упиравшегося Торлони.

Как только мы приблизились к яхте, я ткнул дуло пистолета в мясистую шею Торлони.

— Говори им, — потребовал я.

Он крикнул:

— Покиньте яхту. Уходите! С вами творит Торлони!

Бандиты, стоявшие вокруг «Санфорд», равнодушно смотрели на нас и не двигались с места. Пьеро снова сжал плечо Торлони, и тот заорал:

— А-а-а… Убирайтесь с яхты, говорю вам!

Тут захватчики разглядели за нашими спинами большое количество людей, сообразили, что их меньше, и медленно стали отходить к своим лодкам. Пьеро тихо сказал мне:

— Это бандиты из Специи. Вон тот человек в синей фуфайке — их вожак, Морле, француз из Марселя. — Он задумчиво смотрел на их лодки. — Ты еще можешь нахлебаться с ними. Ведь им безразлично, останется Торлони в живых или нет.

Я наблюдал, как люди Морле сталкивали свои лодки в воду.

— Справимся как-нибудь, если они сунутся, — сказал я. — Главное, выбраться сейчас отсюда. Скорее всего перепалка привлекла уже чье-нибудь внимание, сюда могли вызвать полицию — мы ведь наделали много шума, и выстрел был. Много у нас раненых?

— Не знаю, пойду — выясню.

Пальмерини вместе с Франческой пробирались к нам через толпу.

— Яхта не пострадала, — сказал он. — Можно хоть сейчас спускать ее на воду.

— Спасибо, — сказал я ему. Взглянув на Франческу, я быстро принял решение. — Не передумала плыть с нами?

— Нет, непередумала.

— Ладно, только времени на сборы у тебя маловато. Мы отплываем не позже чем через час.

Она улыбнулась:

— Мой маленький чемодан уже уложен. Я приготовила его еще неделю назад.

Курце стоял рядом с Торлони и не спускал с него глаз.

— Что будем делать с этим? — спросил он.

— Возьмем его с собой, пусть поплавает. Он еще нам может пригодиться. Франческа, Кобус ранен, ты не могла бы хоть на скорую руку перевязать его?

— Ой, я не знаю, — ответила она. — Куда ранен?

— В плечо, — рассеянно ответил Курце. Он наблюдал за Уокером, слоняющимся по палубе яхты. — Где был этот kerel, когда началась заварушка?

— Не знаю, — ответил я. — Я не видел его все это время.

4
Мы легко спустили «Санфорд» на воду — помощников было хоть отбавляй. Почувствовав под ногами неустойчивую теплую палубу, я вздохнул с облегчением — как давно я мечтал об этом! До отплытия время еще было, я вернулся к Пьеро и отозвал его в сторону.

— Скажи Графу, что Франческу я взял с собой. Так, думаю, будет лучше. Торлони захочет свести счеты. Вы-то за себя сможете постоять, а ее оставлять опасно.

— Решение правильное, — согласился он.

— Если Торлони попытается еще что-нибудь выкинуть, ты теперь знаешь, как с ним надо обращаться. С его шестерками не связывайся, а выходи прямо на Торлони. За свою жизнь он видишь как трясется. А я втолкую ему, что если он опять примется за свои глупости, то кончит где-нибудь на дне залива. Узнал о раненых?

— Да, ничего серьезного, — ответил Пьеро. — У одного сломана рука, у троих ножевые ранения, а трое или четверо контужены.

— Слава Богу, никого не убили, — сказал я. — Я этого очень боялся. Думаю, Франческе есть о чем поговорить с тобой, поэтому я вас оставлю.

Мы сердечно пожали друг другу руки, и я поднялся на борт. Пьеро оказался замечательным человеком, хорошо с таким рядом в бою.

Разговор у них получился недолгий, и скоро Франческа уже стояла рядом со мной на палубе. Она тихо плакала, и я обнял ее, чтобы утешить. Расставаться с родиной грустно при любых обстоятельствах, но при таких, как у Франчески, грустно вдвойне. Я расположился в кокпите, положив руку на штурвал, а Уокер завел двигатель. Услышав шум работающего двигателя, я снова почувствовал себя капитаном.

«Санфорд» стала медленно отплывать. Долго мы еще видели освещенную площадку перед ангаром, на которой остались наши итальянские друзья. Они не расходились, продолжая смотреть нам вслед. И я понял, как мне грустно расставаться с ними.

— Мы когда-нибудь вернемся, — сказал я Франческе.

— Нет, — тихо ответила она. — Мы никогда не вернемся.

5
Мы устремились в ночь со скоростью шесть узлов, держа курс на юг, мимо мыса Портовенто. Я смотрел на мачту, едва различимую на фоне звездного неба, и думал, сколько времени нам понадобится на закрепление бегучего такелажа. На палубе царил такой хаос, что выражение «корабельный порядок» становилось насмешкой, но сделать в темноте ничего было нельзя, приходилось ждать рассвета. Уокер спустился в салон, а Курце на передней палубе сторожил Торлони. Франческа находилась рядом со мной, и мы тихо разговаривали, строя планы нашей совместной жизни.

Вдруг Курце спросил:

— А когда мы избавимся от этой мрази? Он лезет ко мне с вопросами! Боится, что мы бросим его за борт, а он не умеет плавать.

— Скажи, что мы высадим его на берег ближе к Портовенто, — сказал я. — Перевезем в ялике.

Курце ворчливо высказал свое пожелание избавиться от Торлони побыстрее и снова замолчал. Франческа спросила:

— А что с мотором? Мне кажется, у него другой звук.

Я прислушался и действительно уловил посторонний шум, но дело было не в нашем двигателе. Я уменьшил обороты — где-то неподалеку, со стороны правого борта, в море работал другой мотор.

— Спускайся быстро вниз, — сказал я Франческе и тихо — Курце: — К нам пожаловали гости.

Он бросился на корму. Я кивнул вправо, и мы разглядели в темноте белый выступ носового волнолома, приближавшийся к нам полным ходом.

С воды донесся голос:

— Месье Халлоран, вы слышите меня?

— Это Морле, — сказал я Курце и прокричал: — Да, слышу.

— Мы идем на абордаж, — крикнул он, — сопротивление бесполезно.

— Опять вы за свое, — крикнул я. — Что вам еще нужно?

Курце рассвирепел и двинулся вперед. Я выхватил из кармана пистолет Торлони и взвел курок.

— Вас только четверо, — орал Морле, — а нас много.

Носовое ограждение оказалось совсем рядом, и я смог разглядеть лодку. Людей на ней было действительно много. Потом она подошла к борту нашей яхты настолько близко, что они стукнулись планширами. Морле прыгнул на палубу «Санфорд». Нас разделяло всего четыре фута, и я выстрелил ему в ногу. Он вскрикнул и упал в воду.

Курце в это время поднял одной рукой извивающегося от страха Торлони.

— Получайте эту мразь! — рявкнул он и сильным броском швырнул Торлони в лезущих на палубу людей. Торлони взвыл и, падая, смел их, как кегли, в собственную лодку — из-за резкого крена левого борта бандиты чуть не попадали в воду.

Я воспользовался их замешательством, и расстояние между лодками стало быстро увеличиваться. По-видимому, они потеряли управление. Наверно, сбило рулевого, подумал я.

Мы слышали, как бандиты кричали, вылавливая из воды Морле, но атаковать больше не решились. Получить еще одну пулю никому не хотелось.

При свете луны мы убедились, что наш кильватер чист, и взяли курс в открытое море. Надо было успеть в Танжер — времени оставалось в обрез.

Книга третья Море

Глава VIII Штиль и шторм

1
В первые дни нам помогал попутный ветер, и «Санфорд» резво наверстывала упущенное время. Как я и подозревал, смещение центра тяжести из-за нового киля отразилось на поведении яхты. При попутной волне она совершала полный цикл за две минуты. При кормовом ветре одной четверти «Санфорд» уже не показывала, как обычно, свои лучшие ходовые качества, а шла с поперечно-килевой качкой, и мачта чертила на небе широкие дуги.

Делать было нечего, приходилось терпеть. Единственный способ избавиться от мучительной качки — равномернее распределить балласт, но именно этого мы и не могли сделать. От качки больше других страдал Курце. Он и раньше, как известно, был не ахти какой моряк, а тут еще рана в плече.

На рассвете, после той яростной ночи, мы легли в дрейф. Берег давно скрылся из глаз, и наконец можно было заняться наведением порядка на палубе. Управились быстро. Оказывается, Пальмерини сделал больше, чем я ожидал, и вскоре мы продолжали свой путь под парусами. И вот тогда валкость «Санфорд» стала очевидной. Я сделал все, чтобы как-то исправить положение, но скоро понял, что это не в моих силах, и перестал напрасно тратить время. Мы устремились дальше.

Корабельная жизнь быстро вошла в привычный ритм, определенный сменой ходовой вахты. Единственное изменение внесла Франческа — к великой радости Курце, она взяла обязанности кока на себя.

Во время плавания члены экипажа такого небольшого судна, как наша яхта, редко видят друг друга, разве что при смене вахт, но Уокер держался и того обособленнее. Когда я ловил на себе его пристальный взгляд, он вздрагивал и отводил глаза, как побитый пес. Очевидно, боялся: не скажу ли я Курце о портсигаре. Такого намерения у меня не было — без Уокера мы бы не смогли управиться с яхтой. Но и успокаивать его не стал. Пусть попотеет от страха, думал я в сердцах.

С плечом Курце дело обстояло не так уж плохо, ранение оказалось сквозным и чистым, к тому же Франческа регулярно меняла повязку. Я настоял на том, чтобы он перебрался на корму, где качка ощущалась не так сильно, и это привело к общей перетасовке. Я теперь спал на лоцманской койке в кают-компании, что по левому борту, а Франческе отвели место по правому борту, которое она отгородила куском парусины, чтобы создать себе минимум личного пространства. В результате Уокера сослали на нос, где у клюза можно было прикорнуть на стоянке: для сна во время рейса это место не годилось — неудобно, да и качает там сильнее всего. Так ему и надо, думал я без тени жалости. Но из-за этого мы стали видеть его еще меньше.

Мы хорошо шли в Лигурийском море первые пять дней, делая по сто с лишним миль в сутки. Ежедневно я брал высоту солнца и сверял по карте наш курс, проложенный к Балеарским островам. Мне доставляло огромное удовольствие обучать Франческу искусству вождения яхты — она оказалась способной ученицей и ошибок делала не больше, чем любой новичок.

С некоторым изумлением я обнаружил, что Курце, оказывается, утратил былую ненависть к Франческе. Он сильно изменился и был уже не таким колючим, как прежде. Возможно, потому, что долгожданное золото было у него под ногами в целости и сохранности, а может, вся его яростная сила ушла во время сражения на верфи. Так или иначе, но они наконец поладили с Франческой и вели длинные беседы о Южной Африке.

Однажды она спросила у Курце, что он собирается делать со своей долей добычи. Он улыбнулся:

— Куплю plaas.

— Что купишь?

— Ферму, — перевел я, — все африканеры в душе фермеры, они так и называют себя, ведь «бур» на языке африкаанс означает «фермер».

Эти первые пять дней после прощания с Италией были лучшими днями за все время нашего путешествия. Лучше не было ни до, ни тем более после.

К вечеру пятого дня ветер упал, а на шестой он так часто менял направление, будто не знал, на что решиться. Трехбалльный ветер сменялся мертвым штилем — и у нас появилась пропасть работы с парусами. В тот день мы прошли всего семьдесят миль.

На рассвете седьмого дня воцарился мертвый штиль. Гладкое море, будто политое маслом, набегало длинными языками волн. К вечеру настроение у всех испортилось: мы пропадали от безделья, нам ничего не оставалось, как только смотреть на верхушку мачты, чертившую круги по небу. Драгоценные часы уходили, а мы были все так же далеки от Танжера. Меня раздражал скрип вертлюжного штыря гика — я соорудил подпорку, и мы опустили на него гик. Потом я спустился вниз, чтобы занять себя работой с картой. За сутки мы прошли двадцать миль. При такой скорости мы опаздываем в Танжер месяца на три… Пошел проверить, сколько у нас топлива: оставалось пятнадцать галлонов — это дало бы нам сто пятьдесят миль за тридцать часов при самой экономичной скорости. Пожалуй, лучше включить двигатель, чем сидеть сложа руки и слушать, как хлопают фалы о мачту. Решение было принято, и, запустив двигатель, мы снова двинулись вперед.

Меня злило, что приходится тратить топливо — нам следовало поберечь его на крайний случай, но ведь это, похоже, и был крайний случай, и, как ни крути, тратить приходилось. Мы рассекали вязкое море со скоростью в пять узлов, и я проложил курс к югу от Балеарских островов, поближе к Мальорке. Тогда, если возникнет необходимость зайти в порт, нам не придется сильно отклоняться от курса. Ближайшим был порт Пальма.

Всю ночь и следующее утро мы шли под мотором. Ветра не было, и ничто его не предвещало. Безоблачное синее небо отражало такое же безоблачное море, но мне было не до красот. Без ветра яхта беспомощна, а что мы будем делать, когда топливо кончится? Я посоветовался с Курце:

— Думаю, нам придется зайти в Пальму. Сможем там забункероваться.

Он швырнул за борт окурок:

— Это огромная потеря времени. Придется делать крюк, а что будет, если нас там поджидают?

— Мы потеряем больше времени, если останемся без топлива. Этому штилю не видно конца.

— Я заглядывал в средиземноморскую лоцию, — возразил он. — В ней говорится, что процент штилевых дней в это время года невелик.

— На нее полагаться нельзя — в лоции приведены средние цифры, а этот штиль может тянуться еще неделю.

Он вздохнул:

— Ты капитан — тебе и решать.

Я переложил руль, взяв чуть севернее, и мы пошли в Пальму. Проверив оставшееся топливо, я усомнился, хватит ли его, но мы дотянули. В парусную гавань Пальмы мы вошли на последних оборотах. При подходе к причалу двигатель заглох, и остаток пути мы проделали по инерции.

Тут я поднял глаза и увидел Меткафа.

2
С таможенными формальностями мы разделались быстро, заявив, что на берег сходить не собираемся — нам бы только добрать топлива. Таможенник посетовал вместе с нами на неблагоприятную для парусников погоду и пообещал вызвать агента по снабжению судов.

В ожидании агента мы могли обсудить появление здесь Меткафа. Он не проронил ни слова, слегка улыбнулся нам в знак приветствия, круто развернулся и ушел.

Курце сказал:

— Он что-то замышляет.

— Да уж наверняка, — откликнулся я с досадой. — Неужели мы никогда не отвяжемся от этих стервятников?!

— Нет, — сказал Курце. — Пока у нас под ногами четыре тонны золота, которые притягивают их почище магнита.

Я бросил взгляд на переднюю палубу, где в одиночестве сидел Уокер. Если бы не этот дурак со своим длинным языком и всякими глупостями, стая хищников, возможно, и не напала бы на наш след! А впрочем, нет — у таких людей, как Меткаф и Торлони, острый нюх на золото. Но Уокер мог бы им и не помогать!

— Интересно, что он будет делать? — спросила Франческа.

— По-моему, устроит обычное пиратское нападение, — ответил я. — Стиль Испанской армады импонирует его извращенному чувству юмора.

Я лег на спину и уставился в небо. Брейд-вымпел на верхушке клубной мачты развевался от легкого бриза.

— Смотри-ка! — позвал я Курце. — Похоже, мы дождались ветра, слава тебе, Господи!

— Я же говорил, не стоило заходить сюда, — заворчал он. — Ветер бы начался рано или поздно, а вот Меткаф бы нас не засек.

И тут я вспомнил катер Меткафа и радар, особенно радар.

— Да, все равно. Наверно, он следил за нами с момента нашего отплытия из Италии.

Я быстренько прикинул возможности пятнадцатимильного радара — он может контролировать морское пространство в семьсот квадратных миль и давать информацию обо всем, что находится на его поверхности. Меткафу достаточно просто дрейфовать где-нибудь за горизонтом и держать нас в поле зрения радара. Нам же никогда не засечь его.

— Так что же теперь делать? — спросила Франческа.

— Плыть дальше как ни в чем не бывало, — ответил я, — выбора у нас нет. Но лично я не собираюсь вручать наше золото этому мистеру Пирату только потому, что он свалился нам на голову и напугал нас. Будем плыть дальше и надеяться на лучшее.

Мы запаслись топливом, пресной водой и к вечеру вышли в море. На закате солнца мы прошли Кабо Фигуэра, и я, оставив у штурвала Франческу, спустился вниз поколдовать над картой. Был у меня один план, как перехитрить Меткафа. Может, и не сработает, но попробовать стоит.

Как только стемнело, я скомандовал:

— Переложи руль на сто восемьдесят градусов.

— К югу? — удивилась Франческа.

— Именно, к югу. Ты знаешь, для чего эта квадратная штуковина на середине мачты? — спросил я у Курце.

— Нет, капитан, понятия не имею.

— Это радиолокационный отражатель, — сказал я. — Его ставят на деревянные суда в целях безопасности, потому что дерево — плохой отражатель, а так нас хорошо видно на экране радара. Если Меткаф все время следил за нами, он привык к такому изображению и в дальнейшем будет опознавать нас на больших расстояниях только по отражению на экране радарного луча. А мы уберем его! Изображение он получит, но оно будет другим, менее четким.

Я примотал небольшой гаечный ключ к руке, карабином пристегнул линь к страховочному поясу и полез на мачту. Отражатель был прикручен болтами к нижним отводам, и открутить их оказалось нелегким делом. Из-за постоянной качки работать приходилось по старинному морскому правилу: «одной рукой за себя, другой — за корабль», к тому же болты выскальзывали из-под руки, как орехи. Неудивительно, что я проторчал на мачте около часа, прежде чем мне удалось снять отражатель.

Спустившись на палубу, я закинул отражатель в кладовку и поинтересовался у Курце:

— Где Уокер?

— Дрыхнет внизу, ему в полночь заступать.

— Я забыл. Тогда мы с тобой поменяем огни.

Я спустился к себе. Клотиковый фонарь на мачте, видный издалека, был соединен с ключом для передачи сигналов по Морзе. Я замкнул ключ — теперь фонарь будет гореть постоянно. Затем позвал Курце:

— Сними огни с бака и загони их на мачту.

Он спустился ко мне.

— А это зачем?

Я объяснил:

— Видишь ли, мы свернули с курса на Танжер, теряем время, но другого выхода нет, нам нужно сбить с толку Меткафа. Мы изменили наш радарный след, но Меткаф может заподозрить неладное и тогда подойдет поближе взглянуть на нас. А мы, разукрашенные огнями, как обычные испанские рыбаки, просто рыбачим. В темноте не заметив подвоха, он отправится искать нас где-нибудь еще.

— Ну и хитер же ты, мерзавец! — восхитился Курце.

— Но это сработает только раз, — сказал я. — На рассвете опять возьмем курс на Танжер.

3
Ночью усилился ветер, и мы убрали верхние паруса, что позволило «Санфорд» изрядно увеличить скорость. Но что толку, ведь мы ни на дюйм не приблизились к Танжеру!

К рассвету ветер увеличился до пяти баллов, мы поменяли курс — теперь ветер дул сбоку в одну четверть, и яхта понеслась таким галопом, что леерное ограждение и носовой волнолом покрылись белой пеной. Я проверил показания лага и обнаружил, что мы идем со скоростью в семь узлов — с максимальной скоростью под парусами. Наконец-то все шло как надо — держим курс на Танжер, и скорость отличная.

Мы все время следили за горизонтом, чтобы не прозевать Меткафа, но он не появлялся. Конечно, если ему известно, где мы, то и появляться ему ни к чему. Поэтому я не знал, радоваться мне или огорчаться. Я бы порадовался, если б был уверен, что Меткаф попался на мою уловку, но если нет…

Крепкий бриз держался весь день и обещал к ночи усилиться. Появились крупные волны с пенными гребнями, то и дело разбивающиеся на корме. От каждого такого удара яхта вздрагивала, стряхивала с себя воду, чтобы, освободившись, снова устремиться вперед. По моим подсчетам, сила ветра приближалась к шести баллам. Как опытный мореход, я понимал, что надо убрать гротовые паруса, но мне хотелось наверстать время — его и так оставалось в обрез.

Уокер досрочно принял у меня вахту, и перед сном я попытался смоделировать действия Меткафа. Впереди у нас Гибралтарский пролив. Если Средиземное море представить в виде воронки, то пролив — ее горловина. Если в проливе притаился Меткаф, то его радар контролирует весь канал от берега до берега.

С другой стороны, в проливе движение оживленное, значит, Меткафу придется самому проверять все подозрительные яхты. Тогда опять же, если он замышляет пиратское нападение, номер у него не пройдет, ведь его легко будет обнаружить — в Гибралтаре всегда патрулируют несколько быстроходных военных катеров. Не думаю, чтобы даже Меткафу хватило наглости напасть на нас среди бела дня.

Итак, ясно — пролив надо пройти днем.

Если (я уже стал уставать от всех этих «если»), если только он не перехватит нас перед проливом или на выходе из него. Мне смутно припомнился случай пиратства в пятьдесят шестом году как раз на подходе к Танжеру: сцепились две группы контрабандистов, и в результате одно судно сгорело. Да вряд ли Меткаф планирует напасть на нас там — ведь мы будем почти у цели и сможем ускользнуть, а в парусной гавани он уже ничего с нами не сделает. Нет, не думаю, чтобы он стал откладывать свое черное дело.

А перед проливом? Тут складывается другая веселенькая ситуация, которая зависит от другого «если». Если наша уловка после Мальорки удалась и он не знает, где мы, тогда у нас есть какой-то шанс. Но если знает, то может объявиться в непосредственной близости в любой момент, и экипаж-победитель взойдет на борт. Если (еще одно «если»), если, конечно, погода позволит ему.

Засыпая, я благословлял все усиливающийся ветер, который как на крыльях нес «Санфорд» и вряд ли позволит катеру Меткафа подойти близко к ее борту.

4
Разбудил меня Курце.

— Ветер разгулялся вовсю! Может, паруса надо сменить или еще что-то сделать? — Ему приходилось кричать, чтобы перекрыть рев ветра и моря.

Я заметил время перед тем, как натянуть дождевик: было два, значит, я проспал шесть часов. «Санфорд» изрядно брыкалась, и я никак не мог надеть брюки. Резкий крен послал меня через всю каюту, и я, как бильярдный шар, влетел в койку, где спала Франческа.

— Что случилось? — испуганно спросила она.

— Ничего, — ответил я, — все замечательно, спи дальше.

— Думаешь, в таких условиях можно спать?

Я усмехнулся:

— Скоро привыкнешь. Подумаешь, ветерок задувает, о чем беспокоиться-то?

Наконец я оделся и поднялся в кокпит. Курце был прав, надо заняться парусами. Ветер устойчиво дул с силой в семь баллов. Такой ветер бывалые моряки презрительно зовут «бурей для яхтсменов», а адмирал Бофор сдержанно называл «сильным ветром». Рваные облака неслись по небу и, пролетая мимо луны, создавали быструю смену тьмы и лунного света. Море вздымалось глыбами волн с белыми гребнями наверху, и ветер срывал клочья пены. Зарываясь носом в волны, яхта каждый раз застывала и теряла на этом скорость. Уменьшение парусности позволило бы ей поднять нос и увеличить скорость, поэтому я сказал Курце, вернее, прокричал:

— Ты прав, сейчас я помогу бедняжке. Держи ее, как держал.

Я пристегнул страховочный линь к спасательному поясу и пополз вверх по безумно раскачивающейся мачте. Понадобилось полчаса, чтобы убрать два гротовых паруса и кливер, фок я оставил для равновесия. Только я принялся за кливер, как тут же почувствовал перемену — яхта стала легче взбираться на волны и почти не зарывалась в волну.

Я вернулся в кокпит и спросил у Курце:

— Ну, как теперь?

— Лучше! — прокричал он. — Похоже, и скорости прибавилось.

— Конечно, теперь она не застопоривается.

Он посмотрел на вздыбленные волны.

— А вдруг будет еще хуже, чем сейчас?

— Пустяки, — ответил я, — главное, мы идем на предельной скорости, а это то, что нам нужно. — Я улыбнулся: на маленьком судне, вроде нашего, такой шторм кажется грандиозней и страшней, чем на самом деле. И все же хотелось верить, что шторм не усилится.

Я постоял рядом с Курце, чтобы немного приободрить его. Все равно скоро — моя вахта, и не было смысла идти спать. А потом я спустился в камбуз сварить кофе; кухонная плита участвовала в общей свистопляске, и мне пришлось постоянно придерживать кофейник.

Франческа испуганно поглядывала на меня из-за своей занавески, и, как только кофе был готов, я позвал ее. Пусть уж лучше она придет к кофе, а не наоборот — меньше шансов пролить.

Мы втиснулись в узкий закуток между кухонной скамьей и переборкой и стали пить горячий кофе.

Франческа посмеивалась надо мной:

— Тебе ведь нравится такая погода, да?

— Погода просто замечательная!

— А меня она пугает.

— Что погода! — сказал я. — Опасность кроется обычно в другом.

— О чем ты говоришь?

— Об экипаже, — сказал я. — Видишь ли, в малых судах конструкторская мысль достигла почти совершенства во всем, что имеет отношение к ходовым качествам судна. Яхта, вроде нашей, запросто выдержит любые погодные трудности, если ею правильно управлять, я говорю это не потому, что сам ее проектировал и строил, это относится к любому судну такого типа. Подводит обычно не судно, а экипаж. Накапливается усталость — и в результате допускаешь ошибку, а иной раз достаточно одной… С морем ведь шутки плохи.

— И сколько нужно времени, чтобы экипаж настолько устал?

— Нам это не угрожает, — бодро заверил я ее. — Людей у нас хватает, и каждый может выспаться. Так что запас прочности не ограничен. Достается обычно героям-одиночкам.

— Ты меня успокоил, — сказала она и потянулась за другой чашкой. — Отнесу Курце кофе.

— Не надо, только соленой воды в поднос наберешь, а нет ничего отвратительней соленого кофе. Он вот-вот спустится — сейчас моя вахта.

Я застегнул дождевик на все пуговицы, плотно обмотал шею шарфом.

— Думаю, пора сменить его — трудновато ему в такую погоду торчать наверху с дырой в плече. Кстати, как она?

— Нормально заживает, — ответила она.

— Да, можно сказать, повезло ему: на шесть дюймов ниже — и пуля попала бы прямо в сердце.

— А знаешь, я изменила мнение о нем. Он неплохой человек.

— Золотое сердце под грубой оболочкой? — усмехнулся я.

Она кивнула.

— Во всяком случае, — сказал я, — сердце его тянется к золоту, это уж точно. Возможно, мы еще с ним нахлебаемся, когда избавимся от Меткафа, — не забывай о его прошлом. Впрочем, можешь дать «неплохому человеку» кофе, когда он спустится.

Я поднялся к штурвалу и отпустил Курце.

— Тебя ждет внизу кофе, — прокричал я.

— Спасибо, это как раз то, что мне нужно, — ответил он и нырнул вниз.

«Санфорд» продолжала глотать мили, ветер крепчал. И хорошо, и плохо — все вместе. Мы по-прежнему шли под парусами, но когда Уокер пришел сменить меня на рассвете, небо обложили серые тучи, сулившие дождь, и я снял еще один парус.

Не успел я ступить на трап, собираясь позавтракать, как Уокер сказал:

— Шторм скоро усилится.

Я взглянул на небо:

— Не думаю. В Средиземном море редко бывают шторма сильнее, чем этот.

Он пожал плечами.

— Про Средиземное море не знаю, просто чувствую, что погода будет ухудшаться, вот и все.

Вниз я спустился в плохом настроении. Уокер уже не раз обнаруживал сверхъестественную способность предсказывать перемены в погоде без всяких видимых признаков. Он и раньше демонстрировал нам свое чутье на погоду и неизменно оказывался прав. Я надеялся, что на этот раз он ошибся.

Но нет, Уокер не ошибся!

Я не смог снять полуденную высоту из-за плотной облачности и ограничился визуальным осмотром. Даже если бы я поймал солнце, вряд ли мне удалось бы удержать секстант на ходячей ходуном палубе. Лаг показал сто пятьдесят две мили за сутки — рекордная цифра для «Санфорд».

Сразу после полудня скорость ветра возросла до восьми баллов и продолжала расти, приближаясь к девяти. Настоящий шторм!

Мы совсем убрали большие паруса и поставили трисель, крошечный треугольник прочной парусины, рассчитанной на штормовую погоду. С большими трудностями спустили и фок-парус — работать на передней палубе становилось опасно.

Высота волн стала устрашающей. Как только появлялись белые гребни, ветер рвал их в клочья и уносил в море. Большие куски пены сбивались в белые заплаты, и море напоминало гигантскую лохань, в которую всыпали не одну тысячу тонн стирального порошка.

Я приказал никому не выходить на палубу, кроме вахтенного, который должен был все время носить спасательный пояс. Сам я улегся в койку и, чтобы не выбросило во время крена, поднял ее борта. Пытался читать журнал, но без особого успеха — меня больше занимал вопрос, в море ли сейчас Меткаф. Если в море, здорово ему достается сейчас — механическому судну в шторм тяжелее, чем парусному.

К вечеру обстановка продолжала ухудшаться, и я решил положить яхту в дрейф. Мы убрали трисель и залегли без парусов на траверзе волн. Потом задраили люки, и все четверо собрались в кают-компании, болтая о том о сем в ожидании «трубного гласа судьбы».

Но вскоре мной овладело беспокойство, ведь я не знал, где мы находимся. Выглянуть я не мог, и, хотя навигационное счисление пути и показания лага были по-своему полезны, беспокойство мое все росло. По моим предположениям, мы дрейфовали где-то в горловине воронки между испанским портом Альмерия и Марокко. Нам не грозило врезаться в материк, но именно здесь, неподалеку затаился остров под названием Альборан, который мог бы стать причиной нашей гибели, если бы нас занесло к нему в такую погоду.

Я проштудировал заново средиземноморскую лоцию. Действительно, такие шторма нехарактерны для Средиземного моря, но это было слабым утешением. Очевидно, Хозяин Погоды не читал лоцию — старый неуч просто плевать на нее хотел.

В пять часов я вышел на палубу, чтобы в последний раз осмотреться перед наступлением ночи. Курце помог мне отодвинуть водонепроницаемые перегородки, блокировавшие вход в кают-компанию. В кокпите было по колено воды, несмотря на три двухдюймовых водостока, встроенных мною.

Я подумал, что надо сделать дополнительные водостоки, и посмотрел на море. Зрелище было грозным, шторм гулял вовсю, вздымая чудовищной высоты волны со страшными гребнями. Один гребень рухнул на палубу, и яхта содрогнулась. Бедная моя старушка принимала на себя все удары, а я не знал, чем ей помочь. И если кто-то должен мокнуть и трястись от страха в кокпите, то этим человеком мог быть только я — никому бы я не доверил ту, что сам сотворил. Я спустился вниз.

— Нам нужно бежать впереди ветра, — сказал я. — Уокер, сходи на бак за бухтой четырехдюймового нейлонового троса. Кобус, залезай в свой дождевик и пошли со мной.

Мы с Курце поднялись в кокпит, и я отвязал штурвал.

— Когда мы пустим яхту по ветру, придется придерживать ее, — прокричал я. — Мы набросим трос с кормы, и он станет тормозом.

Уокер принес в кокпит трос, и мы закрепили один конец на левом кормовом кнехте. Я привел «Санфорд» в подветренное положение, и Курце начал травить трос за корму. Нейлон, в отличие от манильской пеньки, в воде не тонет, и тросовая петля действует как тормоз при диком напоре яхты.

Слишком большая скорость, когда несешься вперед штормового ветра, таит в себе опасность — судно может опрокинуться, так же как бегущий человек спотыкается о собственные ноги. Если возникает такая ситуация, нос зарывается в море, корма поднимается — и судно делает кувырок. Подобное случилось с «Цу Ганг» в Тихом океане и с яхтой Эрлинга Тамбса «Сандефьорд» в Атлантике. Он тогда потерял одного члена экипажа. Не хотелось, чтобы такое произошло и со мной.

Управлять судном в таких условиях безумно трудно. Корму нужно держать точно в соответствии с набегающей волной, и, если тебе это удается, корма плавно поднимается и волна проходит под ней. Если хоть чуть-чуть корма отклоняется, то получаешь шлепок — волна бьет сзади, тебя окатывает водой, румпель буквально рвется из рук, а ты еще раз убеждаешься, как много зависит от умения правильно держать руль…

Курце вытравил весь трос, все сорок морских саженей, и яхта стала вести себя лучше. Казалось, трос утихомирил волны за кормой — теперь они не так часто обрушивались на нас. Но я считал, что мы все еще идем слишком быстро, поэтому велел Уокеру принести еще один трос. Если мы спустим за корму дополнительный трос толщиной в три дюйма и длиной в двадцать морских саженей, скорость «Санфорд» уменьшится, по моим подсчетам, до трех узлов.

Можно было сделать еще кое-что. Я наклонился к Курце и сказал ему прямо в ухо:

— Спустись и принеси с бака запасную канистру с дизельным топливом. Отдай ее Франческе и скажи, пусть выливает в умывальник по полпинте за один раз и смывает. С интервалом в три минуты.

Он кивнул и пошел вниз. Четырехгаллонная канистра, которую мы держали про запас, сейчас пришлась как нельзя кстати. Я много слышал о том, что таким способом удавалось усмирить бушующие волны, — теперь можно проверить, насколько это эффективно.

Уокер подкладывал парусину под тросы, свисающие с кормы, чтобы они не перетирались о гакаборт.[13] При такой скорости их хватит ненадолго, а если трос порвется в тот момент, когда придется сразиться с одной из исключительно злобных волн, налетающих время от времени, — нам конец.

Я взглянул на часы. Они показывали половину шестого, и все говорило за то, что впереди скверная и тревожная ночь. Но я уже наловчился удерживать корму «Санфорд» на волне, и теперь от меня требовались только внимание и выдержка. Вернулся Курце и прокричал:

— Пошло топливо!

Я посмотрел за борт. Особых перемен не было, хотя наверное сказать трудно. Но все, что могло хоть чуть-чуть изменить ситуацию к лучшему, следовало использовать, поэтому я велел Франческе продолжать.

Волны были огромными. По моей прикидке, они достигали почти сорока футов высоты от впадины до гребня. Когда мы опускались во впадину, волны нависали над нами жуткими гребнями. Потом нос яхты опускался, и, когда волна поднимала корму, казалось, сейчас «Санфорд» встанет вертикально и прямиком пойдет на дно моря. Волна выносила яхту на гребень — тогда мы видели сверху обезображенное штормом море — и вместе с пеной несла нас горизонтально, и трудно было разобрать, где море, а где небо. И снова мы опускались в пропасть, задрав нос яхты к небесам, и снова нас пугали чудовищные волны.

Иногда, не более четырех раз в час, появлялась необычная волна — вероятно, одна волна наскакивала на другую и образовывалась двойная волна. Эти уроды, по-моему, были высотой в шестьдесят футов — выше нашей мачты! — и мне приходилось быть особенно внимательным, чтобы не черпнуть кормой.

Один раз, только раз, корму захлестнуло, и случилось это, когда Уокер перегнулся через борт. Мы еще были покрыты водой, когда огромная волна обрушилась на корму, к услышал его отчаянный крик, успел увидеть безумные глаза на бледном лице. Секунда — и его вынесло из кокпита за борт.

Курце в то же мгновение бросился к Уокеру, но не успел.

— Страховочный линь — тяни за него! — крикнул я.

Курце стер с лица воду и завопил:

— Он без пояса!

Проклятый дурак, подумал я, а возможно, не подумал, а прокричал.

Курце громко вскрикнул и показал за корму, я перегнулся через борт и разглядел в бурлящих волнах что-то темное, а потом увидел белые руки, вцепившиеся в нейлоновый трос. Говорят, утопающий хватается за соломинку. Уокеру повезло, он ухватился за более надежный предмет — за один из тормозных тросов.

Курце уже быстро выбирал трос. Это было нелегко с таким грузом, как Уокер, да еще имея рану в плече, но он тянул трос так быстро, как будто на нем и не было никакого груза. Он поднял Уокера прямо под корму и закрепил трос.

— Я спущусь через кормовой подзор, тебе придется сесть мне на ноги.

Я кивнул, и Курце начал переползать туда, где Уокер все еще крепко держался за трос. Курце скользил по корме, а я тянулся за ним, выбираясь из кокпита, пока мне не удалось сесть ему на ноги. В яростной свистопляске шторма только мой вес не давал Курце улететь в море.

Он захватил трос и потащил, плечи его дрожали от напряжения. Он держал Уокера, висящего на высоте пяти футов, — таково расстояние от поверхности воды до гакаборта. Только бы Уокер удержался, молил я Бога. Если он отпустит трос, то не только сам пропадет, но от резкого толчка и Курце потеряет равновесие. Тогда — конец.

Над гакабортом показались руки Уокера, и Курце ухватил его за обшлаг пиджака. Взглянув за борт, я завопил:

— Держись, ради Бога, держись!

Одна из этих дьявольских волн шла на нас — жуткое чудовище нагоняло корму со скоростью экспресса. Нос «Санфорд» опустился, Курце рывком подтянул Уокера выше и, схватив за шиворот, выводок на кормовой подзор.

Тут нас накрыла волна и ушла так же стремительно, как пришла. Уокер свалился на дно кокпита, без сознания или мертвый — определить я не мог, а на него упал Курце, тяжело дыша от напряжения. Он полежал несколько минут, потом наклонился, чтобы высвободить трос из железной хватки Уокера.

Когда Курце удалось отодрать его пальцы от троса, я сказал:

— Неси его вниз и сам лучше побудь пока там.

Великое озарение сошло на меня, но времени все продумать не было — нужно было вернуть трос на место, за корму, пока не выбило румпель, и следить за следующей волной.

Курце вернулся только через час, который я провел один на один со страшной стихией, не имея возможности осмыслить то, чему стал свидетелем. Шторм, казалось, закручивал все сильнее, и я уже начал пересматривать свое мнение о мореходных достоинствах маленьких судов, о которых рассказывал Франческе.

Забравшись в кокпит, Курце взялся вместо Уокера приглядывать за кормовыми тросами и, как только устроился, улыбнулся мне.

— С Уокером все в порядке, — крикнул он, — Франческа присмотрит за ним. Я откачал его — нахлебался парень под завязку. — Он засмеялся, и радостное торжество его хохота не смог заглушить злобный рев шторма.

Я смотрел на него с изумлением.

5
Шторм на Средиземном море продолжительным не бывает, нет той океанской мощи, которая подпитывала бы его, и сильный ветер скоро стихает. К четырем часам следующего утра шторм ослаб настолько, что я смог доверить управление яхтой Курце и спуститься в каюту. Сев на диван, я почувствовал невыразимую усталость, руки дрожали после долгого напряжения.

— Ты, наверно, проголодался, — сказала Франческа, — сейчас я приготовлю что-нибудь.

Я покачал головой:

— Не надо, я слишком устал, чтобы есть, пойду спать.

Она помогла мне снять дождевик.

— Как Уокер?

— Все хорошо, спит на кормовой койке.

Я медленно кивнул — Курце положил Уокера на свою койку. Еще одно подтверждение моей догадки.

— Разбуди меня через два часа, не давай спать дольше. Мне не хочется оставлять Курце одного надолго.

Я завалился в койку и мгновенно заснул. В полусне всплыло видение — Курце втягивает Уокера за шиворот на палубу.

Франческа разбудила меня в шесть тридцать, держа наготове чашку кофе, которую я с наслаждением выпил.

— Хочешь что-нибудь поесть? — спросила она.

Я прислушался к шуму ветра и проанализировал движение яхты.

— Приготовь завтрак для всех, — сказал я, — мы сейчас ляжем в дрейф и немного отдохнем. Думаю, пришло время поговорить с Курце начистоту, чем бы это ни кончилось.

Я вышел в кокпит и оценил обстановку. Ветер еще сильно задувал, но с тем, что было совсем недавно, не сравнить. Курце, как я заметил, уже выбрал оба тормозных троса и аккуратно свернул их.

— Мы ложимся в дрейф, а тебе пора поспать, — сказал я.

Он только кивнул головой, и мы вдвоем убрали бухты троса. Потом привязали румпель и проследили, чтобы «Санфорд» встала боком к волне — теперь это ничем не грозило. Когда мы спустились, Франческа возилась у плиты, готовя завтрак. Она постелила на стол в кают-компании влажную скатерть, чтобы не скользили приборы, и мы с Курце уселись.

Он начал мазать хлеб маслом, а я мучительно соображал, с чего начать. Тема была трудной, особенно если учесть взрывной характер Кобуса, и я не знал, как подойти к ней. И я начал так:

— Знаешь, я ведь еще не поблагодарил тебя по-настоящему за то, что ты вытащил меня из шахты, помнишь, когда кровля обвалилась.

Он жевал хлеб и ответил с набитым ртом:

— Нет, дружище, то была моя вина, я ведь уже сказал тебе. Мне надо было тогда как следует укрепить последний пролет.

— Уокер тоже должен благодарить тебя. Прошлой ночью ты спас ему жизнь.

Курце фыркнул:

— Нужна мне его благодарность!

Приготовившись схлопотать, я осторожно спросил:

— Между прочим, почему ты сделал это? Не вытащи ты его, получил бы около четверти миллиона дополнительно.

Оскорбленный Курце уставился на меня. Лицо его заливала краска гнева.

— Ты что, считаешь меня кровожадным убийцей?

Да, именно так я и думал раньше, но говорить об этом не стоило.

— И ты не убивал Паркера или Альберто Корсо и Донато Ринальди?

Лицо его побагровело.

— Кто сказал, что я это сделал?!

Я указал пальцем на койку, где все еще спал Уокер.

— Он и сказал.

Я думал, Курце хватит удар. Челюсти его сжались, он буквально онемел, не в силах вымолвить ни слова. Я все-таки договорил:

— По словам нашего друга Уокера, ты завел Альберто в ловушку на скале, а потом столкнул его, ты размозжил голову Донато, ты выстрелил в затылок Паркеру во время перестрелки с немцами.

— Маленький ублюдок, — процедил Курце. Он стал подниматься. — Я загоню эти лживые обвинения обратно в его поганую глотку.

Я придержал его.

— Постой, не горячись. Давай вначале разберемся. Я бы хотел услышать твой рассказ о том, что случилось тогда. Понимаешь, события прошедшей ночи заставили меня кое-что пересмотреть. Я подумал, зачем же тебе спасать Уокера, если ты такой, каким он тебя изобразил. На этот раз я хочу узнать правду.

Он медленно опустился и уставился в стол. Наконец заговорил:

— Альберто погиб по несчастной случайности. Я пытался спасти его, но не смог.

— Я верю тебе… после вчерашней ночи.

— О Донато я ничего не знаю. Помню, мне почудилось что-то странное в его гибели. Непонятно было, зачем Донато понадобилось лезть на скалы. Ему этого удовольствия хватало, когда Граф гонял нас по горам с заданиями.

— А Паркер?

— Я не мог убить Паркера, даже если бы хотел, — сказал он потухшим голосом.

— Почему не мог?

Он отвечал вяло:

— Мы с Умберто, как всегда, устроили засаду. Умберто разделил нас на две группы, они засели с разных сторон долины. В итоге засада провалилась, и каждая из групп добиралась в лагерь самостоятельно. И только вернувшись в лагерь, я узнал, что Паркер убит.

Он потер подбородок.

— Так это Уокер сказал тебе, что Паркеру стреляли в затылок?

— Да.

Он посмотрел на свои руки, лежавшие на столе.

— Уокер мог сделать это сам, понимаешь, это вполне в его духе.

— Знаю, — сказал я. — Ты как-то сказал мне, что из-за Уокера дважды во время войны оказывался в трудном положении. Когда это произошло? До того, как вы спрятали золото, или после?

Он задумался, насупив брови, пытаясь восстановить в памяти события тех далеких дней.

— Я помню один случай, когда Уокер отослал несколько человек из кювета, хотя никто ему это не поручал. Действовал он как посыльный Умберто и объяснил потом, что неправильно понял его задание. Я со своей группой тоже участвовал в этой операции, и фактически Уокер оголил мой левый фланг. — Глаза Курце потемнели. — В результате двое моих ребят погибли, а я чуть не получил штык в спину. — Лицо его исказилось при этом воспоминании. — Операция проходила после того, как мы схоронили золото.

— Ты уверен?

— Абсолютно.

Я осторожно сказал:

— Предположим, он мог выстрелить Паркеру в затылок или ударить камнем по голове Донато и изобразить это как несчастный случай во время подъема на скалу. Но тебя он, вероятно, слишком боялся, чтобы напасть в открытую или исподтишка. Знаешь, ведь ты можешь запугать кого угодно. А не пытался ли он сделать так, чтобы немцы убили тебя?

Лежащие на столе руки Курце сжались в кулаки.

— Он всегда боялся тебя, Кобус, он и сейчас боится.

— Magtig,теперь у него есть для этого основания, — взорвался Курце. — Донато вывел нас из лагеря военнопленных. Донато остался с ним на склоне горы, пока вокруг рыскали немцы. — Он посмотрел на меня глазами полными боли. — Каким же человеком надо быть, чтобы пойти на такое?!

— Надо быть Уокером, — сказал я. — Думаю, теперь мы должны поговорить с ним. Мне не терпится узнать, что он готовил для нас с Франческой.

На лице Курце появилось жесткое выражение.

— Да, пожалуй, пора прервать его lekker slaap.[14]

Он поднялся в тот момент, когда Франческа вошла с подносом, уставленным чашками. Увидев лицо Курце, она застыла в нерешительности.

— Что случилось?

Я взял у нее из рук поднос и поставил его на стол.

— Мы собираемся поговорить с Уокером. Тебе стоит пойти с нами.

Но Уокер уже проснулся, и по выражению его лица я понял, что он в курсе происходящего. Он выскочил из койки и попытался обойти Курце, но тот замахнулся на него.

— Подожди, — сказал я и схватил Курце за руку. — Мы ведь собирались поговорить с ним.

Курце с трудом совладал с собой, и я отпустил его руку.

— Курце считает тебя лжецом, — обратился я к Уокеру. — Что скажешь?

Глаза его бегали, он бросил на Курце испуганный взгляд и тут же отвел глаза.

— Я не говорил, что он кого-то убивал. Я этого не говорил.

— Действительно, не говорил, — согласился я, — но ты очень прозрачно намекал на это.

Курце тихо ворчал, но сдерживался. Я спросил:

— Так как же было на самом деле с Паркером? Ты сказал, что рядом находился Курце, когда его застрелили. Курце утверждает, что его там не было.

— Этого я тоже не говорил, — ответил Уокер мрачно.

— Ты действительно отъявленный лжец, — убежденно сказал я. — У меня хорошая память, в отличие от тебя. Я предупреждал в Танжере, что будет, если ты когда-нибудь обманешь меня, поэтому берегись! А теперь я хочу услышать правду — был Курце рядом с Паркером, когда его убили?

Повисло долгое молчание.

— Ну, так был он рядом? — требовал я ответа.

Наконец его прорвало.

— Нет, не был, — взвизгнул он. — Я выдумал это. Его там не было, он был на другой стороне долины.

— Кто же тогда убил Паркера?

— Немцы, — отчаянно кричал он, — это были немцы… Я говорил тебе, что это были немцы.

Трудно было, конечно, ожидать, что Уокер сознается в убийстве, но выражение лица выдавало его. У меня не было причин щадить его, поэтому я сказал Курце:

— Это из-за него Торлони напал на нас.

Удивленный Курце проворчал:

— Каким образом?

Я рассказал ему о портсигаре, а потом повернулся к Уокеру:

— Прошлой ночью Курце спас тебе жизнь, но, ей-богу, лучше бы он дал тебе утонуть. Сейчас я уйду, и пусть он делает с тобой, что хочет.

Уокер поймал мою руку.

— Не оставляй меня, — взмолился он.

Он всегда боялся, что это может случиться, что никого не окажется между ним и Курце. Он специально очернил Курце в моих глазах, чтобы иметь союзника в давнем поединке с ним, но теперь я был на стороне Курце. Уокер боялся физической расправы, ведь свои убийства он совершал из засады, а Курце для него был воплощением насилия.

— Пожалуйста, — хныкал он, — не уходи.

Уокер перевел взгляд на Франческу, в глазах его была страстная мольба. Она отвернулась, не проронив ни слова, и поднялась по трапу в кокпит. Я стряхнул его руку и последовал за ней, закрыв за собой люк.

— Курце убьет его, — прошептала она.

— Разве у него нет такого права? — возразил я. — В общем-то я не сторонник личной расправы, но в данном случае готов сделать исключение.

— Уокер меня не волнует, — сказала она, — я думаю о Курце. Никто не может убить подобного себе и остаться прежним. Пострадает его… его душа.

— Курце поступит так, как сочтет нужным.

В глубоком молчании, отвернувшись друг от друга, мы смотрели на беспокойное море.

Люк кабины открылся, и в кокпит вошел Курце. Хриплым голосом он сказал:

— Я собирался убить этого ничтожного ублюдка, но не смог даже ударить. Ну как можно бить человека, который не хочет даже защищаться. Это просто невозможно, правда?

Я усмехнулся, а Франческа весело засмеялась. Курце посмотрел на нас, и на лице его медленно стала появляться улыбка.

— Но что же нам делать с ним? — спросил он.

— Бросим его в Танжере, и пусть идет на все четыре стороны, — сказал я. — Он испытал самое страшное, что может испытать человек, — смертельный страх.

Мы сидели, улыбаясь друг другу, радуясь как дураки, когда Франческа неожиданно воскликнула:

— Смотрите!

Я посмотрел в ту сторону, куда она показывала рукой, и застонал:

— О нет!

Курце взглянул и выругался.

Прямо на нас, рассекая бурные волны, надвигался фэамайл.

Глава IX «Санфорд»

1
Чувство горестной досады переполнило меня. Я был уверен, что Меткаф окончательно потерял нас, но ему сопутствовало дьявольское везение. Он не смог обнаружить нас с помощью радара, потому что шторм снес все надстройки, — исчезла и радарная антенна, и радиомачта, и небольшой деррик-кран. Только по чистой случайности Меткаф наткнулся на нас.

— Спускайся вниз и заводи двигатель, — сказал я Курце. Потом повернулся к Франческе. — Ты тоже иди вниз и побудь там.

Я определил расстояние между нами — не больше мили, и приближался фэамайл со скоростью восьми узлов. Оставалось каких-нибудь пять минут. Что можно сделать за такое время! Никаких иллюзий в отношении Меткафа я не питал. С Торлони нам пришлось трудно, но он действовал только силой, а у Меткафа к тому же был ум.

Когда дул ветер, волны шли в одном направлении и были одинаковой величины. Сейчас же, с исчезновением ветра, на море воцарился хаос — уродливо-пирамидальные глыбы воды неожиданно вырастали и исчезали. Яхту сотрясала то килевая, то бортовая качка.

Но и катер Меткафа раскачивало и швыряло, когда внезапная волна обрушивалась на него, и можно себе представить, каково приходится его корпусу. Катер старый, прошел войну, и корпус, должно быть, здорово износился, несмотря на все заботы Меткафа. Ведь фактически срок службы таких судов — пять лет, да и материал, из которого они делались, не отличался высоким качеством. Мне вдруг стало ясно, что быстрее двигаться фэамайл не может. Меткаф на таких волнах выжимает из него максимальную скорость. Двигатели, конечно, позволяли делать и двадцать шесть узлов, но на спокойной воде, а сейчас превышение скорости в восемь узлов грозило катастрофой. Меткаф пойдет на все ради золота, но катером рисковать не будет.

Как только послышался старт двигателя, я открыл на полную катушку подачу топлива и успел отвернуть «Санфорд» от катера. Двигатель у нас — будь здоров, и я мог выжать из яхты не меньше семи узлов даже на такой волне. Передышка в пять минут увеличилась до часа, и, может быть, за этот час меня осенит еще какая-нибудь идея.

Поднялся Курце, и я передал ему штурвал, а сам спустился вниз. Открыл сундук под своей койкой и достал шмайссер со всеми обоймами. Франческа следила за мной, сидя на диванчике.

— У тебя нет другого выхода? — спросила она.

— Постараюсь не стрелять, во всяком случае до тех пор, пока они не начнут. — Я оглянулся. — А где Уокер?

— Заперся на баке — боится Курце.

— Ну и хорошо, не будет путаться под ногами, — сказал я и вернулся в кокпит.

Курце с удивлением посмотрел на пистолет.

— Что за черт, откуда он у тебя?

— Из туннеля, — ответил я. — Надеюсь, он еще годится для дела, ведь эти патроны пролежали столько лет.

Я загнал большую обойму и поставил на место плечевой упор.

— Тебе лучше приготовить свой люгер, иди, я постою у штурвала.

Курце кисло улыбнулся:

— А что толку! Ты выбросил все патроны.

— Черт! Хотя постой, у нас же есть пистолет Торлони. Он лежит в ящике штурманского стола.

Курце пошел за пистолетом, а я оглянулся посмотреть, где катер. Действительно, Меткаф не смог увеличить скорость, когда наша яхта увернулась. Правда, большого значения это не имело — фэамайл шел на один узел быстрее нас, и было видно, что он значительно приблизился.

Вернулся Курце с пистолетом, засунутым за пояс брюк, и спросил:

— Скоро он догонит нас?

— Не пройдет и часа. — Я поправил шмайссер. — Стрелять первыми не будем, а если придется, то только так, чтобы никого не убить.

— Ну да, а он будет расстреливать нас.

— Не знаю, — буркнул я, — возможно, и будет.

Курце заворчал и, вынув пистолет, стал проверять его. Говорить было не о чем. Я стал вспоминать, как надо обращаться с автоматом, повторять про себя основные правила, которые когда-то вколачивал в меня краснорожий сержант. Главное — помнить, что при отдаче дуло задирается вверх, и если после выстрела не прижать дуло вниз, следующая очередь уйдет в воздух. Я попытался припомнить что-нибудь, но ничего не получилось, что ж, придется ограничиться этим.

Через некоторое время я сказал Курце:

— Знаешь, не помешало бы выпить кофе.

— Неплохая идея, — ответил он и поспешил вниз: африканер никогда не откажется от предложения выпить кофе. Через пять минут Курце вернулся с двумя кружками, от которых шел ароматный пар, и сообщил, что Франческа хочет подняться.

Я оглянулся на фэамайл и отрезал:

— Нет.

Мы выпили кофе, пролив половину, когда яхта содрогнулась от удара очередной волны. Катер находился от нас в четверти мили, и я отчетливо видел Меткафа, стоявшего у ходовой рубки. Я сказал:

— Интересно, как он собирается действовать. К борту при такой волне не подойти — слишком велика опасность протаранить нам бок. А что бы предпринял на его месте ты, Кобус?

— Не стал бы подходить ближе чем на винтовочный выстрел и всех бы уложил. Как в тире. А когда волнение на море уляжется, взял бы яхту на абордаж без боя.

Звучало убедительно, однако так просто, как в тире, не выйдет — там металлические утки не отвечают выстрелом на выстрел. Я передал штурвал Курце.

— Мы можем проделать весьма забавный маневр. Но ты должен хорошо удерживать яхту. Когда скажу, что надо делать, выполняй моментально. — Я поднял шмайссер вертикально и уперся им в колено, потом спросил: — Сколько зарядов у тебя в пистолете?

— Немного, — ответил Курце, — всего пять.

Наконец катер оказался в какой-нибудь сотне ярдов от нашей кормы, и Меткаф вышел из рубки с мегафоном. Голос его загремел над водой:

— Зачем же так торопиться? Буксир не нужен?

Я приставил ладони ко рту:

— Рассчитываешь на вознаграждение за оказание помощи?

Он засмеялся.

— Досталось вам от шторма?

— Нисколько, — прокричал я. — До порта дойдем своим ходом. Если человеку хочется разыгрывать комедию — пожалуйста. Мне терять нечего.

Фэамайл дал задний ход, чтобы сохранить безопасную дистанцию между судами. Меткаф крутанул усилитель звука, и из мегафона вырвался отвратительный свист.

— Хал, — кричал Меткаф, — мне нужна твоя посудина… и твой груз.

Ну вот — высказался прямым текстом! А из мегафона неслось:

— Если мы поладим, то я согласен на половину, в противном случае забираю все.

— Торлони уже подкатывался с таким предложением, ты знаешь, чем это кончилось.

— Торлони был в невыгодном положении, — отозвался Меткаф, — он не мог пустить в ход оружие, а я могу.

В поле зрения появился Крупке с винтовкой в руках. Он забрался на верхнюю палубу и улегся прямо за ходовой рубкой.

— В точности как ты предсказал, — бросил я Курце.

Плохо, конечно, но не хуже всего остального. Крупке — в прошлом солдат и привык стрелять из устойчивого положения, двигалась обычно мишень. Пожалуй, ему будет непросто вести прицельный огонь с неустойчивой палубы фэамайла.

Катер незаметно приблизился, и я велел Курце следить за сохранением дистанции. Меткаф закричал:

— Ну как?

— Пошел к черту!

Он кивнул Крупке, и тот выстрелил. Я не видел, куда ушла пуля, скорее всего он вообще не попал. Затем выстрелил снова; на этот раз, судя по звуку, пуля срикошетила о какой-то металлический предмет на передней палубе.

Курце ткнул меня в бок.

— Не оглядывайся, чтобы Меткаф не заметил, но, похоже, нас скоро опять накроет шторм.

Краем глаза я стал наблюдать за тем, что происходит сзади. Горизонт был черен от мощного шквала, который двигался в нашу сторону. Господи, скорее бы!

— Слушай, Курце, — сказал я, — теперь надо любыми способами тянуть время.

Крупке опять выстрелил, пуля легла где-то сзади. Перегнувшись через борт, я увидел дыру, пробитую в кормовом подзоре. Он начинал пристреливаться. Я закричал:

— Если Крупке продырявит нас ниже ватерлинии, мы пойдем ко дну. Вряд ли вам это понравится.

Возникла пауза. Было видно, как Меткаф что-то объясняет Крупке. Я срочно вызвал на палубу Франческу. Эти пули в никелевой оболочке способны изрешетить тонкую обшивку «Санфорд», как папиросную бумагу. Франческа появилась одновременно с очередным выстрелом Крупке. Пуля прошла высоко, ничего не задев.

Увидев Франческу, Меткаф поднял руку, и стрельба прекратилась.

— Хал, будь благоразумен, — взывал он, — у тебя женщина на борту.

Я взглянул на Франческу и, увидев, что она покачала головой, крикнул:

— Можешь продолжать.

— Не хочется, чтобы кто-нибудь пострадал, — умолял Меткаф.

— Тогда — убирайся!

Он пожал плечами и что-то сказал Крупке. Опять раздался выстрел. Пуля клацнула по вертлюжному штырю.

Я горестно размышлял над странными представлениями Меткафа о морали, смешно, но, с его точки зрения, я становился виновником возможного убийства.

Шквал приближался. Это был прощальный пинок стихающего шторма, и долго он не задержится — как раз хватит, чтобы улизнуть от Меткафа, подумал я с надеждой. Вероятно, Меткаф еще не заметил его, слишком поглощен нами.

Крупке выстрелил опять. Глухой звук донесся с носовой части яхты — пуля попала в главный салон. Вовремя я вызвал оттуда Франческу!

Крупке начинал меня беспокоить. Несмотря на качку, он смог пристреляться и рано или поздно сумеет сделать точный выстрел. Интересно, сколько у него зарядов?

— Меткаф! — позвал я.

Он поднял руку, но Крупке уже успел нажать курок. Комингс переборки кокпита разлетелся в щепки прямо у меня под локтем. Мы присели, и я с изумлением увидел, что в тыльной стороне моей ладони торчит двухдюймовая щепка красного дерева; выдернув ее, я завопил:

— Эй, попридержи его! Это уж слишком!

— Что тебе надо?

Я заметил, что фэамайл опять надвигается на нас, поэтому приказал Курце отойти.

— Ну что? — В голосе Меткафа слышалось нетерпение.

— Я готов заключить сделку.

— Мои условия тебе известны.

— Какие гарантии, что ты не обманешь?

Меткаф был беспощаден.

— Никаких!

Я сделал вид, что советуюсь с Курце.

— Где же этот шквал?

— Если ты еще немного поводишь Меткафа за нос, нам, возможно, удастся оторваться.

Я повернулся в сторону катера:

— У меня есть другое предложение. Мы отдадим тебе треть — Уокеру не понадобится его доля.

Меткаф рассмеялся:

— Значит, вы наконец-то раскусили его, раньше надо было…

— Так что скажешь?

— Ничего не выйдет — половину или все. Выбирай, в твоем положении не торгуются.

Я повернулся к Курце:

— Что думаешь, Кобус?

Он потер подбородок.

— Как ты решишь, так и будет.

— Франческа?

Она вздохнула:

— Считаешь, этот надвигающийся шторм поможет нам?

— Это не шторм, но он поможет. Думаю, мы уйдем от Меткафа, если продержимся еще десять минут.

— А мы сумеем продержаться?

— Пожалуй, да, но с риском.

Губы ее сжались.

— Тогда стреляй в него!

Я оглянулся на Меткафа. Он стоял у двери ходовой рубки и слушал Крупке, который показывал ему на что-то сзади. А, он увидел надвигающийся шквал! Я закричал:

— Слушай, мы тут посовещались и сошлись на том, что тебе все-таки надо убираться к черту!

Меткаф нетерпеливо махнул рукой. Крупке выстрелил в очередной раз и промазал!

— Дадим им еще два выстрела, — сказал я Курце. — Сразу после второго клади руль вправо, как будто собираешься идти на таран, но, ради Бога, не врежься в него. Подойди вплотную и быстро выруливай на параллельный курс. Понял?

Не успел он кивнуть, как раздался выстрел, и пуля прошла прямо под кокпитом — Крупке начал стрелять слишком хорошо!

Меткаф не знал, что у нас есть автомат. «Санфорд» обыскивали много раз, а оружие, даже пистолеты, не валяется в Италии под ногами. Так что мы имели возможность припугнуть противника. Я предупредил Франческу:

— Как только начнем поворачивать, ложись на дно кокпита.

Крупке выстрелил еще раз, промахнулся, и Курце переложил руль.

Меткаф растерялся — еще бы: кролик нападает на удава. У нас было всего двадцать секунд на выполнение маневра, но мы уложились! Пока Меткаф приходил в себя, орал на штурвального, а тот на него, мы уже встали рядом. Крупке выстрелил, увидев, что мы подходим, но пуля унеслась неизвестно куда. Теперь он целился в меня. И тогда я дал волю шмайссеру.

Я успел выпустить две очереди. Первую в Крупке — нужно было убрать его раньше, чем он меня. Несколько зарядов попало в окно рубки, тогда я позволил отдаче задрать дуло. Пули легли дальше. Крупке покачнулся, закрыв лицо руками, и я услышал его крик.

Потом я перенес огонь на ходовую рубку и щедро полил ее. Вылетело стекло, но Меткаф успел спрятаться. Шмайссер дал осечку, и я, срывая голос, крикнул Курце:

— Уходим!

— Куда?

— Назад, туда, откуда пришли, в шторм!

Я оглянулся. Меткаф стоял на верхней палубе, наклонившись над Крупке. Катер не двигался с места. Нос его болтался из стороны в сторону, как будто у штурвала никого не было.

— Значит, сработало, — сказал я.

Но не прошло и нескольких минут, как фэамайл развернулся и пустился вдогонку за нами. Я поглядывал на небо и молился, чтобы мы поскорее оказались во власти шквала. Никогда прежде я так не уповал на плохую погоду!

2
Меткаф висел у нас на хвосте, но мы все-таки ушли. Первые порывы шквала обрушились на яхту, когда между нами оставалось всего двести ярдов, а через десять секунд катер уже исчез за плотной дождевой завесой и пенными валами. Я переключил двигатель на самую малую скорость — не пытаться же пробить эту стену. Погодка была злой, верно, но куда ей до беспредельной свирепости предыдущего шторма, к тому же я знал, что все закончится через каких-нибудь полчаса. И за такое короткое время мы должны скрыться от Меткафа.

Я поставил к штурвалу Курце, добрался до мачты, оступаясь на каждом шагу, и поднял трисель. С его помощью нас меньше сносило, и можно было определиться с направлением. Я решил пробиваться против ветра — при такой погоде решение неожиданное — и понадеялся, что, когда минует шквал, Меткаф отправится искать нас под ветром.

Яхте мой выбор явно не понравился — она вставала на дыбы, заваливалась, а я проклинал золотой киль — причину всех наших бед.

— Шли бы вы с Кобусом вниз, — сказал я Франческе, — незачем нам всем мокнуть.

Интересно, что предпримет Меткаф? Если додумается, то встанет носом к ветру, пустив двигатель на малых оборотах, чтобы устоять. Но ведь он жаждет золота и будет испытывать судьбу до тех пор, пока катер не начнет разваливаться на части. Впрочем, он продемонстрировал свое умение искусно управлять судном, пройдя через сильный шторм целым и невредимым, и этот шквал ему, пожалуй, не страшен.

Вдруг «Санфорд» резко накренилась, и у меня мелькнула мысль, что это моя яхта разваливается. Возникло странное ощущение, что она не слушается руля, а в чем дело, я не понимал — ничего похожего из своей морской практики припомнить не мог. «Санфорд» начала скользить в воде боком, при этом ужасно раскачиваясь без особых причин. Я попытался сильнее налечь на штурвал — яхта перевалилась на другой бок. Поспешно рванул штурвал в другую сторону — и она тут же вернулась в исходное положение, только крен увеличился. Управлять яхтой было невозможно — все равно что объезжать лошадь без седла. Я отказывался что-либо понимать.

Внезапно страшная догадка заставила меня заглянуть через борт. Трудно было увидеть что-нибудь в бурлящей воде, но полоса переменных ватерлиний на корпусе яхты, похоже, выступала из воды больше, чем ей положено. И тут я наконец понял, что произошло: все дело в киле, в этом проклятом золотом киле! Курце предупреждал нас об этом. Говорил, что киль получится с трещинами и не выдержит перегрузок. А за последние двое суток «Санфорд» изрядно потрепало, и этот последний штормовой заход — шквал — оказался последней каплей: разбил киль яхты.

Я опять перегнулся через борт, пытаясь разглядеть, насколько яхта поднялась из воды. Выходило, что исчезло две трети киля. «Санфорд» утратила три тонны балласта и могла перевернуться в любой момент.

Я забарабанил по крышке люка и заорал изо всех сил.

Курце высунул голову.

— Что случилось? — крикнул он.

— Быстрей на палубу! Позови Франческу! Чертов киль отвалился! Мы сейчас перевернемся!

Он недоуменно смотрел на меня.

— Какого черта… что ты несешь?

Но тут до него стало доходить, лицо налилось кровью.

— Ты хочешь сказать, что исчезло золото? — недоверчиво спросил он.

— Ради Бога, не стой разинув рот! — закричал я. — Вылезай скорее и вытащи оттуда Франческу! Кто знает, сколько мы продержимся в таком положении!

Курце побледнел, и его голова исчезла. Франческа, помогая себе руками, вылезла из каюты, следом за ней — Курце. Яхта совсем взбесилась, и я крикнул Курце:

— Убери к черту этот парус, быстрей!

Курце бросился вперед и вместо того, чтобы отстегнуть трос фала от крепительной утки, быстро снял с ремня нож и одним взмахом отсек трос. Как только парус упал, яхта немного успокоилась, но по-прежнему скользила кругами по воде, и только чудом мне удавалось удерживать ее вертикально, потому что такого опыта у меня не было, да и мало у кого он есть.

Вернулся Курце, и я крикнул:

— Надо приниматься за мачту — иначе перевернемся!

Он окинул взглядом мачту, возвышавшуюся над нами, и коротко кивнул. Интересно, вспомнил ли он сейчас, что говорил мне когда-то в Кейптауне? Тогда он измерил взглядом мачту «Эстралиты» и заметил: «Нужен порядочный противовес, чтобы удержать такую махину».

Теперь киль, наш противовес, исчез, и мачта высотой в пятьдесят пять футов несла «Санфорд» гибель!

Я показал Курце на топор, закрепленный на стенке кокпита:

— Руби ванты!

Схватив топор, он двинулся вперед и замахнулся на кормовую ванту с правого борта. Но топор отскочил от проволоки из нержавеющей стали, и я проклинал себя в тот момент, что строил «Санфорд» так добротно. Курце пришлось здорово помахать топором прежде, чем удалось перерубить проволоку. Он перебрался к носовому ванту, и я не выдержал:

— Франческа, надо помочь ему, а то будет слишком поздно! Сможешь держать штурвал?

— Что нужно делать?

— Яхта очень неустойчива, — сказал я, — поэтому нельзя резко менять положение руля. Повернуть ее можно, но только плавно, иначе она снова взбесится.

Выбравшись из кокпита, я взялся освобождать оба ходовых ролика бакштага, и наконец леера свободно провисли. На корме мачту уже ничто не удерживало.

Я поспешил на нос и встал на самом краю носовой площадки, сжавшись в комок, и, рискуя жизнью, стал откручивать острием самодельного ножа болты фок-штага Нож не годился для такой работы и все время соскальзывал; при каждом носовом погружении яхты меня окатывало водой, и все же я значительно ослабил болты. Задрав голову, я убедился, что штаг прогибается под ветром.

Оглянувшись, я увидел Курце, сражавшегося с вантами по левому борту, и принялся расшатывать стойки фор-стеньги. Теперь мачта изогнулась, как рыболовная удочка. И все-таки эта чертова кочерга никак не хотела сдаваться!

Только добравшись до носового люка, я вспомнил об Уокере и, забарабанив изо всех сил по крышке, закричал:

— Уокер, вылезай, мы тонем! — Но в отсвет ничего не услышал.

Проклиная на чем свет стоит эту мелкую душонку, я пробрался на корму и прогрохотал по трапу в кают-компанию; с трудом удерживая равновесие из-за усилившейся болтанки, дошел до двери отсека на баке. Дверь была заперта изнутри. Я колотил по ней кулаком и кричал:

— Уокер, выходи, мы сейчас перевернемся!

Наконец он откликнулся:

— Я не собираюсь выходить.

— Не будь идиотом! — взревел я. — Мы можем утонуть в любой момент!

— Хитришь, чтобы выманить меня. Я знаю — Курце только этого и ждет.

— Ты клинический идиот! — Голос мой сорвался на визг. Я продолжал колотить в дверь, но без толку — он больше не отвечал.

Вдруг яхта задрожала всем корпусом, я как безумный бросился к трапу и успел увидеть, как падает мачта. Она треснула, расщепилась в десяти футах над палубой и опрокинулась в бушующее море, удерживаемая только задними и передними стойками.

Я сменил Франческу у штурвала. Яхта по-прежнему скользила кругами, но без верхнего рангоута и такелажа ей стало легче. Я пнул ногой в ларь и крикнул Франческе:

— Спасательные жилеты… достань их.

Решение одной проблемы неизбежно вело к возникновению другой — мачта еще удерживалась в воде и ритмично билась в борт «Санфорд». Если она и дальше будет так колотить, то в корпусе образуется пробоина, и мы камнем пойдем на дно. Курце был уже на носу и наносил удар за ударом по фок-штагу, топор так и сверкал в его руках. Курце прекрасно понимал, какая угроза таится в таком положении мачты.

Быстро натянув спасательный жилет, пока Франческа держала штурвал, я схватил багор-отпорник с крыши каюты и перегнулся через борт — оттолкнуть мачту, когда она снова пойдет на таран. Курце перебрался на корму и начал рубить бакштаги задних стоек. На палубе перерубить их было легче, чем в натянутом положении, и уже через пять минут мачту стало медленно относить волнами, и вскоре она скрылась из виду в морском тумане.

Курце без сил свалился в рубку, но Франческа заставила его сразу надеть спасательный жилет.

Мы связали вместе наши страховочные лини; я, повинуясь внезапному импульсу, задраил главный люк. Если же Уокер захочет выйти, он сможет воспользоваться носовым люком. Надо было загерметизировать яхту, ведь если она перевернется и заполнится водой, то утонет в считанные секунды.

Шквал достиг пика и в свои последние минуты был особенно беспощадным. Продержись мы это время, появился бы шанс сохранить «Санфорд». Впервые я с надеждой думал о Меткафе — вдруг он находится где-нибудь неподалеку.

Но шквалу не было до нас дела. Сильный порыв ветра совпал с двойной волной, и «Санфорд» резко накренилась. В отчаянии я крутил штурвал, но напрасно: крен увеличивался, палуба встала под углом в сорок пять градусов.

Я крикнул:

— Держитесь, она уходит! — Ив этот момент яхта окончательно легла на бок и меня швырнуло в море.

Я успел изрядно наглотаться соленой воды, пока не надулся жилет и не вынес меня на поверхность. Покачиваясь на спине, я как безумный искал глазами Франческу и успокоился, когда ее головка вынырнула недалеко от меня. Я ухватил ее страховочный линь и подтягивал до тех пор, пока мы не оказались рядом.

— Назад, к яхте, — пробормотал я.

Перебирая страховочные лини, мы подтянули себя к «Санфорд». Яхта лежала на правом боку, вяло покачиваясь на волнах, и мы с трудом вскарабкались по вертикальной палубе, ухватившись под конец за стойки перил левого борта. С высоты я стал высматривать Курце — его нигде на было видно. Подтянувшись, я перевалил через перила и оказался на новой, странней формы верхней палубе — на левом боку «Санфорд».

Я помогал Франческе перелезать через поручень, когда увидел Курце, прильнувшего к тому, что осталось от киля, — очевидно, он спрыгнул в другую сторону. Он держался за спутанный клубок изогнутой проволоки, той самой, которая должна была удержать киль, но своего назначения не выполнила. Я соскользнул пониже, протянул ему руку, и вскоре мы втроем, прижавшись друг к другу на открытом всем ветрам остове яхты, гадали, что же, черт возьми, нам делать дальше. Довольно слабый порыв ветра оказался финальным щелчком шквального хлыста, и вот он уже совсем исчез, бросив поверженную яхту на произвол сумбурного моря. Я всматривался в горизонт, надеясь увидеть Меткафа, но фэамайл не появлялся, впрочем, он, наверно, только выходит из непогоды, оставленной пронесшимся шквалом.

Мой взгляд наткнулся на ялик, все еще принайтованный к крыше каюты, и тут Курце вдруг произнес:

— А знаешь, там еще много золота осталось внизу. — Он никак не мог оторваться от киля.

— К черту золото, — сказал я, — давай добудем ялик.

Мы перерезали найтовы, и ялик упал в море, правда, я предусмотрительно привязал к нему линь. Он плавал вверх дном, но это меня не беспокоило — ялик мог оставаться на плаву в любом положении. Я сполз по палубе в море и выправил его. Затем достал черпак, который оказался на месте, и начал вычерпывать воду.

Едва успев закончить, услышал крик Франчески:

— Меткаф! Меткаф плывет!

Пока я карабкался наверх, катер подошел совсем близко, шлепая со скоростью восемь узлов, которой Меткаф всегда отдавал предпочтение в плохую погоду. Поскольку на этот раз мы и не собирались убегать от него, то вскоре уже могли переговариваться.

Из рубки вышел Меткаф и крикнул:

— Бросить вам линь?

Курце махнул рукой, и катер осторожно приблизился. Меткаф раскрутил над головой веревочное кольцо. Первая попытка оказалась неудачной, но второе кольцо Курце поймал и съехал вниз по палубе, чтобы привязать линь к обломку мачты, Я отрезал две длины и закрепил их в виде петель на веревке, которую бросил Меткаф.

— Мы подойдем к ним в ялике, подтягиваясь на лине, — сказал я. — Ради Бога, не выпустите петли из рук, иначе нас унесет в море.

Спустившись в ялик, мы стали подтягиваться к фэамайлу. Дело само по себе не особенно трудное, но мы замерзли, вымокли и устали, а в таком состоянии легко совершить ошибку. Меткаф помог Франческе подняться на борт, затем поднялся Курце. Мне он швырнул линь:

— Привяжи к ялику, может, пригодится.

Выполнив его приказ, я забрался на палубу. Меткаф шагнул ко мне с искаженным от гнева лицом и, схватив меня за плечи, заорал:

— Идиот… я говорил тебе, говорил, чтобы ты надежно установил киль! Говорил же я тебе в Рапалло о киле!

Он тряс изо всех сил, а я был слишком измучен, чтобы сопротивляться. Голова моя болталась из стороны в сторону, как у куклы, набитой опилками, и, когда он меня отпустил, я просто осел на палубу.

Меткаф повернулся к Курце.

— Сколько там осталось? — строго спросил он.

— Около четверти.

Он посмотрел на брошенную «Санфорд», в глазах его светилась решимость.

— Ее-то я не упущу. Бросать целую тонну золота!

Он крикнул что-то в рубку, и марокканец Моулей Идрис вышел на палубу. Меткаф быстро отдал ему приказания на арабском, затем прыгнул в ялик и подтянулся к «Санфорд». Идрис приладил к линю тяжелый трос и, когда Меткаф поднялся на корпус яхты, вытянул его.

Нас с Франческой это мало интересовало. Мы измучились до предела и желали только одного — остаться в живых и больше никогда не расставаться; дальнейшая судьба золота нас не волновала. Курце, однако, принимал живое участие в происходящем и помогал арабу закрепить трос.

Меткаф вернулся и сказал Курце:

— Ты прав, там около тонны осталось. Не знаю, как поведет себя эта развалина, если взять ее на буксир, но мы рискнем.

Когда фэамайл сделал разворот и трос натянулся, над бурным морем засияло солнце сквозь водяную пыль, и я оглянулся на «Санфорд», которая медленно тянулась на буксире. Кокпит был наполовину залит водой, но до носового люка вода не дошла…

— Господи! — вскричал я. — Ведь там же Уокер!

— Magtig! Я и забыл о нем!

Наверное, от удара он потерял сознание, когда яхта перевернулась, иначе мы бы услышали его крики.

— Смотрите! — вдруг воскликнула Франческа. — Там… в кокпите!

Крышка главного люка была выломана изнутри, и в проеме мелькнула голова Уокера. На него обрушилась хлынувшая внутрь яхты вода, руками он пытался ухватиться за комингс рубки, которого уже не было — Крупке снес его выстрелом. Потом напор воды загнал Уокера обратно в каюту, и он исчез.

Если бы Уокер пошел через носовой люк, он бы спасся, но даже в этот гибельный момент он обязательно должен был совершить ошибку! Главный люк остался открытым, вода вливалась внутрь, и «Санфорд» тонула!

Меткаф был вне себя от ярости.

— Идиот! — кричал он. — Я думал, что вы избавились от него. Он забирает с собой столько золота!

«Санфорд» погружалась в воду. Меткаф в полном отчаянии смотрел на яхту, голос его дрожал от бешенства.

— Глупец, проклятый идиот! — кричал он. — Ведь он портил все с самого начала!

Буксирный трос натягивался, и, чем глубже опускалась яхта, тем больше оседала корма фэамайла. «Санфорд» накренилась еще больше, когда сжатый воздух из отсека вышиб крышку носового люка, и стала тонуть все быстрее, так как и в это отверстие стала вливаться вода. Тянущая вниз нагрузка на корму фэамайла становилась опасной, и Меткаф, взяв из зажима топор, встал рядом с тросом. Он оглянулся на «Санфорд», видно, никак не мог решиться, но наконец взмахнул топором и с силой ударил. Трос лопнул, как натянутая струна, свободный конец скользнул в море — и корма катера подпрыгнула. Яхта еще больше накренилась и перевернулась. Когда она погрузилась и почти исчезла в бурном водовороте, случайный луч солнца коснулся киля, и мы увидели ослепительный блеск вечного золота. И больше ничего, только море.

3
Велик был гнев Меткафа, но, как и шквал, он скоро утих, и перед нами снова предстал мудрый и жизнерадостный Меткаф, философски принимавший удары судьбы.

— Жаль, — сказал он, — но что поделаешь! Золото пропало, и мы не в силах вернуть его.

Мы сидели в салоне фэамайла, державшего курс в Малагу, где Меткаф собирался высадить нас. Он дал нам сухую одежду, накормил, и мы почувствовали себя увереннее. Я спросил:

— Чем теперь займешься?

Он пожал плечами:

— Танжер вот-вот закроется, марокканцы приберут его к рукам. Думаю рвануть в Конго, там, похоже, что-то готовится.

Меткаф и такие, как он, несомненно «рванут» в Конго, подумал я. Черные вороны стаей слетаются на поживу, но Меткаф все-таки не такой черный…

— Может, объяснишь мне кое-что?

Он ухмыльнулся.

— А что ты хочешь знать?

— Во-первых, как ты вычислил нас во время первой встречи? Почему у тебя возникло подозрение, что мы направляемся за золотом?

— Дружище, какое подозрение? Я просто знал об этом.

— Когда ты успел узнать, дьявольское отродье?

— А когда напоил Уокера. Он вывалил мне всю историю о золоте, о киле… обо всем.

Значит, он все-таки разболтал, черт возьми! Я вспомнил, сколько трудов потратил, чтобы сбить Меткафа со следа, как ломал себе голову, изобретая всевозможные уловки, чтобы одурачить его. И все впустую!

— Я думал, вы уже избавились от него, — сказал Меткаф, — ведь с самого начала и до конца от него были одни убытки. Или спустили за борт, или еще что-нибудь в этом роде.

Я увидел улыбку на лице Курце и заметил:

— Возможно, на совести Уокера еще и убийство.

— Меня бы это не удивило, — согласился Меткаф, — он был жалким предателем по натуре.

Тут я вспомнил, что, возможно, и сам убил человека.

— Где Крупке? Что-то я его не вижу.

Меткаф хохотнул.

— Причитает в своей койке. У него вся рожа в занозах.

Я показал ему руку.

— Со мной он проделал то же самое.

— Вижу, — сказал Меткаф серьезно. — Только Крупке, наверно, ослепнет на один глаз.

— Так ему и надо, черт бы его побрал! — зло сказал я. — Это отобьет у него охоту целиться в людей.

Я еще не забыл, что Меткаф и его команда негодяев старались изо всех сил убить нас всего несколько часов тому назад. Но ссориться с Меткафом сейчас не с руки — как-никак мы находились у него на борту.

— Автомат был для нас полной неожиданностью. Ты чуть не подстрелил меня. — Меткаф показал на разбитый мегафон, лежащий на буфете. — Своим выстрелом выбил у меня из рук эту замечательную вещь.

Франческа спросила:

— А почему вы так заботились о моем муже? Взяли на себя столько хлопот?

— О, мне действительно стало не по себе, когда я увидел, какой удар нанес ему Хал, — серьезно ответил Меткаф. — Видите ли, я ведь знал, кто он такой и сколько от него будет вони. Я хотел, чтобы Хал отлил киль и выбрался из Италии, и мне нужно было предотвратить вмешательство полиции.

— По этой же причине ты пытался удержать Торлони, — добавил я.

Он потер подбородок.

— Что верно, то верно, Торлони — моя ошибка, — согласился он. — Я думал, что сумею использовать его, не посвящая в суть дела. Но он отъявленный мерзавец, и, когда в его руки попал портсигар, все обернулось против меня. Я ведь хотел, чтобы Торлони только следил за вами, но вмешался этот идиот Уокер, и все полетело к чертям. Торлони стал неуправляемым.

— Поэтому ты предупредил нас.

Он развел руками.

— А что еще я мог сделать для друга!

— Дружба тут ни при чем. Тебе нужно было золото.

Он усмехнулся.

— Что теперь об этом говорить? Ты же выбрался, не так ли?

Мне горько было думать, что Меткаф вертел нами, как марионетками. Одна кукла порвала-таки ниточки, расстроив все планы, — Уокер оставил с носом и Меткафа.

— Если бы ты не впутал в дело Торлони, киль бы не развалился. Ведь отливать его пришлось в жуткой спешке, когда бандиты уже готовили нападение.

— Верно, — сказал Меткаф. — А что же ваши доблестные партизаны? Почему не помогли? — Он поднялся. — Ладно, пора заняться делами. — Он помедлил немного, а потом достал из кармана портсигар. — Возьмите себе этот сувенир — Торлони обронил. Кое-что внутри вас порадует. — Меткаф метнул портсигар на стол и вышел из салона.

Я переглянулся с Франческой и Курце, потом не торопясь протянул руку и взял портсигар. Он был тяжелым и вызвал знакомое ощущение золота, но я не почувствовал того утробного волнения, которое испытал, когда Уокер положил мне на руку геркулес — сейчас меня тошнило от одного вида золота.

Открыв портсигар, я обнаружил внутри письмо, сложенное пополам. Оно было адресовано мне, владельцу яхты «Санфорд», танжерская гавань. Я начал читать, и меня стал разбирать смех.

Франческа и Курце ничего не понимали. Я пытался остановиться, но не мог, смех буквально душил меня.

— Мы… мы выиграли… выиграли… в лотерею, — выдавил я наконец и передал письмо Франческе. Прочитав, она тоже не смогла удержаться от смеха.

Озадаченный Курце спросил:

— Какая еще лотерея?

— Неужели не помнишь? Ты же сам настоял, чтобы мы купили лотерейный билет в Танжере. И еще сказал: «Надо подстраховаться». Так вот он выиграл!

Он заулыбался:

— И сколько?

— Шестьсот тысяч песет.

— А сколько это будет в нормальных деньгах?

Я стер выступившие от смеха слезы.

— Чуть больше шести тысяч фунтов. Эта сумма, конечно, не покроет всех расходов, ведь я вбухал в эту веселенькую поездку все, что имел, но и они пригодятся: все же лучше, чем ничего.

Курце смутился.

— Сколько ты потратил?

Я стал подсчитывать. Я потерял яхту — это около двенадцати тысяч, оплачивал все расходы в течение года, что тоже немало, ведь мы выдавали себя за богатых туристов, плюс огромная рента за поместье Каза Сети в Танжере и расходы на экипировку и провизию.

— Думаю, тысяч семнадцать-восемнадцать наберется.

Глаза Курце засветились, и он полез в потайной кармашек.

— Вот, они тебя выручат? — спросил он и выкатил на стол четыре крупных бриллианта.

— Ничего себе! — изумился я. — Где ты их прихватил?

— Наверно, прилипли к моим рукам в туннеле, — развеселился он. — Так же как шмайссер прилип к твоим.

Франческа засмеялась и тронула замшевый мешочек, висевший на ее шее. Ослабив шнурок, она вытряхнула его содержимое — к лежащим на столе добавились еще два бриллианта и четыре изумруда.

Я посмотрел на них и сказал:

— Ну, жулье, как же вам не стыдно! Договорились ведь, что драгоценности останутся в Италии.

Я хмыкнул и достал свои пять бриллиантов. Мы сидели вокруг стола, хохоча как полоумные.

4
Потом мы убрали драгоценные камешки подальше от любопытных глаз Меткафа и вышли на палубу. На горизонте из тумана выплывали горы Испании. Я обнял Франческу за плечи и как-то неуверенно сказал:

— А у меня есть еще половина верфи в Кейптауне. Ты не откажешься стать женой судостроителя?

Она крепко сжала мне руку.

— Не волнуйся, Южная Африка мне наверняка понравится.

Я достал из кармана портсигар и открыл его. На внутренней стороне крышки имелась надпись, и впервые я сам прочитал ее: «Саго Benito da parte di Adolfe. Brermero. 1940».

— Да, слишком опасно хранить такую вещицу. Увидит еще какой-нибудь Торлони! — сказал я.

Франческа вздрогнула:

— Надо избавиться от него. Хал, выброси, пожалуйста!

И я швырнул портсигар за борт — золото на мгновение сверкнуло в зеленой волне и исчезло навсегда.






Примечания

1

Тобрук — город и порт в Ливии, на побережье Средиземного моря. Во время второй мировой войны, в январе 1941 г, был занят английскими войсками. В апреле-декабре 1941 г. выдержал восьмимесячную осаду немецко-итальянских войск. — Здесь и далее примеч. переводчика.

(обратно)

2

Господи (африкаанс).

(обратно)

3

Грамотей (африкаанс).

(обратно)

4

Борода (африкаанс).

(обратно)

5

Парень (африкаанс).

(обратно)

6

Здесь: подходящее (африкаанс).

(обратно)

7

Дедушка (африкаанс).

(обратно)

8

«Дорогому Бенито от Адольфа. Бреннер. 1940» (ит.) Бреннер перевал в Альпах, у границы Австрии и Италии.

(обратно)

9

Клецки (африкаанс).

(обратно)

10

A boor (англ.) — грубиян. Boor (африкаанс) — африканер (бур). Оба слова звучат почти одинаково.

(обратно)

11

Сало — город на севере Италии. В 1944–1945 гг. здесь находилось фашистское правительство во главе с Муссолини, который объявил этот маленький городок столицей Итальянской Республики.

(обратно)

12

Пяртнерс — отверстие в палубе, через которое проходит мачта, упирающаяся своим нижним концом, шпором, в степс — гнездо, укрепленное обычно на кильсоне.

(обратно)

13

Гакаборт — самая верхняя часть борта у оконечности кормы.

(обратно)

14

Сладкий сон (африкаанс).

(обратно)

Оглавление

  • Оползень
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  • Золотой киль
  •   Книга первая Действующие лица
  •     Глава I Уокер
  •     Глава II Курце
  •   Книга вторая Золото
  •     Глава III Танжер
  •     Глава IV Франческа
  •     Глава V Туннель
  •     Глава VI Меткаф
  •     Глава VII Золотой киль
  •   Книга третья Море
  •     Глава VIII Штиль и шторм
  •     Глава IX «Санфорд»
  • *** Примечания ***