Евангелие отца [Герман Сад] (fb2) читать онлайн

Герман Сад

ЕВАНГЕЛИЕ ОТЦА

роман

Москва Издательство

«Кучково Поле», 2011

Моей Семье.

«Et cognoscetis veritatem et veritas liberabit vos»

(И познаете истину, и истина сделает вас свободными.)

Евангелие от Иоанна 8:32

«Берегитесь,

как бы кто-нибудь не ввел вас в заблуждение, говоря:

"Вот, сюда!" или "Вот, туда!"

Ибо Сын человека внутри вас.

Следуйте за ним!»

Евангелие от Марии

Пролог.

На свете есть всего две вещи, которые заслуживают нашего внимания и которые, в то же время, совершенно не подвластны нашему желанию – рождение и смерть. Остается только маленький отрезок времени под названием жизнь, который, как нам кажется, в нашей власти.

Мы корчимся в муках, призывая Бога, чтобы получить ответ на вопрос: кто мы. Но, это лукавство – мы не хотим знать ответ на этот вопрос, потому что каждый из нас уверен, что уж он-то точно знает, кто он. Мы хотим знать ответ только на один вопрос: Ты поможешь или нет, раз уже приговорил и к жизни, и к смерти? А если все равно так случится, то мы хотим от Тебя денег, удовольствий и минимального общения с Тобой. Ты же сам создал эту игру и мы готовы играть по Твоим правилам, но дай нам то, чего мы хотим и тогда мы обязательно будем в Тебя верить: а вдруг Ты действительно есть? То есть, по праздникам обещаем заглядывать в Твой Дом, а Ты за это уж будь любезен по будням подкидывай что-нибудь стоящее, чтобы стать таким же успешным, как Ты. Только хотелось бы без некоторых моментов из Твоей биографии и пусть эта Твоя игра со мной продлиться дольше.

Обратили внимание, что самые преданные Господу это нищие и богачи? А где мы? Те, кто копошится посередине? У кого еще что-то есть, но недостаточно много, чтобы придти к Богу, и недостаточно мало, чтобы Он поверил в нашу веру.

Нас к Нему не допустят и те, и другие, но и мы сами пока не готовы. Мы старательно стремимся выжить, балансируя между жизнью и смертью. Изредка последнее кажется неплохим выходом из сложной ситуации, но только изредка. Чаще мы просто стараемся не думать о конце и рвем друг другу глотки, в надежде, что обманутые и затоптанные могут утолить Его желание поиграть и с нами. Вдруг Он забудет о нас немного? Вдруг Ему хватит тех, кто уже к Нему пришел? Вдруг устанет и поспит, а мы пока еще побегаем в поисках еды.

Мы же созданы Им по образу и подобию Его! Если мы хотим есть – мы едим и на время забываем о бренности собственного бытия. Значит, и Он такой же. Какая бренность, какая смерть, если на столе есть мясо, водка и хлеб? Если по телевизору показывают очередное шоу дураков, если убили опять не тебя, а соседа, если президент говорит, что все хорошо будет буквально очень скоро. Нет! Я не хочу! Я хочу еще шоу с мясом: любым, но, чтобы под музыку и пляски! Я хочу еще поменять жену на другую девочку помоложе или завести себе слона. Кораблики хочу, машинки, домики и часы хочу каждый день менять. Не чтобы время смотреть, а чтобы другие смотрели на то, какие у меня часики. Я знаю, что умру, но после Вас, сэр! После Вас и Вашей супруги с бриллиантами на толстых пальцах! Но, только Вы не умирайте раньше того, как подпишите приказ о моем повышении. И еще мне дайте посидеть в Вашем кресле. А по-другому я не согласен, я хочу сладко жить, и пусть пока проигрывают другие, которые глупее меня – мне кажется, что я вечен, что я и есть избранный Богом и людьми, что я есть Бог!

Вы скажете, что Вы не такие? Бросьте! Вы ничем не отличаетесь от меня – Вы уже в этой игре. Вопрос только в том, кто из нас первый к кому придет на проводы: я желаю быть первым. Поэтому мне нужна власть и деньги и я знаю, где все это взять. А если мне это удастся, то я точно буду знать, что все произошло не без Твоей помощи. Потому что все в Твоей власти, а если это не так, то жизнь совершенно лишена смысла.

Гл. 1

Очень жарко. Я сижу в кафе, столики которого стоят почти на проезжей части набережной. Ничего особенного: греческий кофе, греческий салат, греческий хлеб, масло (судя по жидкой массе, скорее всего, тоже греческое), сыр, утро, греческие лица официанток и греческий язык… Жуть какая-то. Месяц в Афинах и вот все очень быстро превращается в катастрофу. Никто не собирается со мной говорить по-английски. А я? Могу поздороваться и попросить чашечку кофе: калимера паракало эна кафе! В крайнем случае, могу попросить несколько чашечек кофе (если совсем есть захочется): дио кафес, триа, тесера, пенде и далее по обстоятельствам. И потом почти вприсядку: Поли кала! Поли оре! Как хорошо и как прекрасно жить на белом свете среди людей, которым на тебя наплевать! И обязательно поцеловаться с причмокиванием два раза, вскрикнув, как от укола: Хронья пола! Мягонько произнести «л» в конце, а то примут за киприота, пожелав всего хорошего на долгие годы, развернуться, забыв моментально о существовании этого человека, и пойти по своим делам. Да здравствует Греция – страна, которой нет дела до всего остального мира! Черт, черт, черт!!! Сколько я чертей созвал за месяц? Если их построить в ряд, колонна дотянется до Крита, изогнется и обогнет Кипр, шарахнется в сторону Турции, а потом вернется через Сицилию в Грецию….

Они думают, что если они породили человечество (кстати, вместе, со всеми грехами его!), все должны говорить по-гречески. Ладно бы просто говорить – думать по-гречески. А вот это практически невыполнимо. Потому как, думать по-гречески, это не думать вообще. Английский они не признают, французского не знают (кто такие французы?), итальянский им генетически неприятен, а других языков просто нет и все. Куда делись местные Боги? И причем здесь иудейский проповедник? Видимо, он тоже был греком – иначе, как греки могли ему поверить? Безусловно, важно, что он говорил по-гречески – значит – грек. Иначе и быть не может. Ладно. Самое неприличное в этой истории, что черт, как был, так и остался чертом без уточнения национальности. И вот он уж точно не грек. Словом, я собрал всех чертей - не хватало мне еще одного маленького чертика для полного счастья – сейчас он как раз запарковал авто между столиков кафе и входит на террасу.

- Кофе? – я постарался быть вежливым.

- Нет. Виски, лед, немного содовой, лимон не выжимать. - Его распирало от возможности делать все, что он хочет и говорить, понимая, что сегодня его слова останутся без последствий. Он подумал, что я официант? На моем лице одета дурацкая улыбочка? Может быть, волосы блестят от мокрого геля? Может быть, взгляд усталый уже с утра, чуть надменный и вопросительно-насмешливый (оттого, что только официант знает, какая дрянь находится за красивыми названиями блюд)?

- Всенепременнейше, обязательно, все наилучшим образом и сразу, и только для Вас… Пороху в это пойло не добавлять? – Я опять постарался быть тактичным.

- А чего ты такой нервный? – Он (отдаю ему должное, хотя зря) не терял лица.

- Жду, когда ты насладишься своей минутой славы. – Я жестом подозвал официанта (а все-таки руки у него дрожат, и официант это заметил) и сказал слово, которое на греческом, скорее всего, означало то же самое, что и на английском: «Виски». Официант ждал точного указания – я указал на бутылку неизвестного мне греческого коричневого напитка, напоминавшего издалека шотландский виски, и вытянул у него перед носом один палец – ровно настолько он должен налить. После этого мой палец развернулся на сто восемьдесят градусов и указал на моего гостя. Официант усмехнулся, но, кажется, понял, что я не собираюсь угощать придурка, а, напротив, с радостью его отравлю.

- Где Книга? – Мой вопрос был чисто риторическим – ответ на него я и не ждал.

- Там. – Придурок махнул рукой в сторону моря, прищурился, взял салфетку и поднял на меня глаза.

- У тебя нет ручки. Ладно, вот возьми. – Я вынул из кармана официанта, который протирал в это время наш столик, слегка покусанную шариковую ручку с выпадающим стержнем, и протянул ему.

У меня даже сомнения нет в том, что я ангел. Я очень терпеливый, я золото, я еще секунд тридцать смогу его видеть, ничего не делая руками и ногами. Я смогу, смогу, смогу, я.… Тридцать секунд – это не очень много, но достаточно, чтобы выстрелить восемь раз по сидящей напротив меня противной гелевой, как ручка официанта, голове.

Он внимательно посмотрел на стакан, который принес официант и, кажется, все понял. Дело не в стакане – стаканы в кафе с утра всегда грязные и липкие со вчерашнего дня. Это нормально. Дело не в напитке – он такого же цвета, как и виски, пока его не попробуешь. И дело не в количестве – дело в сломанной ручке. Она прыгала по салфетке красного цвета и вместо уверенной суммы написала дурацкие каракули с тремя нулями. Получилось неуверенно, некрасиво и совсем не так, как он того хотел. Да и цифра, которую еще надо суметь прочитать, давала мне повод слегка похулиганить.

- Это надо делать не так. - Я взял салфетку, смял и положил в пепельницу. – Давай попробуем еще раз. – Его передернуло: второй раз вообще писать глупо, тем более, если хочешь выглядеть решительным и очень сильным.

- Двести. - Он все-таки смог это сказать. Прозвучало дурно и вяло. Он еще и не выпил, но что-то мне говорило, что он уже и не хочет – ветром, что ли из стакана запах донесло до его длинного носа. Мне давно уже стало дурно от его предполагаемой реакции на напиток. И я все-таки отодвинулся подальше на всякий случай. Единственное, что добавляло сходство напитка с виски – то, что в стакане был лед. Но это все. Я боюсь спонтанной реакции организма на холодную жидкость желтого цвета. Гадость.

- Двести – это очень плохая цифра. Ты же не хочешь меня обидеть? – Я опять постарался быть вежливым, но два раза за одно утро – это уж слишком.

- Двести – это как раз. Но, если ты настаиваешь…

- Я не настаиваю никогда. Я только прошу тебя подумать – сколько еще времени ты смог бы продержаться? Разве не все условия соблюдены? Разве ты не хочешь вернуться домой? Разве у тебя еще есть дела здесь и разве ты не боишься того, что тебя ожидает? Разве ты готов принять на себя всю ответственность за то, что произойдет? И последний вопрос: разве ты готов умереть в этом чужом для тебя мире? У тебя есть еще шанс. Воспользуйся им и дай мне один ответ на все мои вопросы. Желательно, чтобы он был отрицательным на все, кроме двух. Резюмирую: ты не хочешь отдать мне книгу просто так, без условий? Но, конечно, за деньги. За привычную тебе сумму? Нельзя менять правила игры: тридцать сребреников как раз. На этот вопрос ответ не может быть отрицательным – подумай, прежде чем отвечать. (Кажется, я был очень убедительным). И потом, скажи мне: что ты собираешься делать с деньгами? В местных банках старинное серебро на бумажки не меняют.

- Я не могу отдать тебе книгу просто так. Так не может быть. – Он уже не был так в себе уверен. – И потом, где гарантии? Да! И кто тебе сказал, что она у меня? И еще, Книга пока не полная. Только несколько страниц.

- Тогда я вообще не вижу смысла в нашей встрече. Ты нехороший человек. Хотя, ты вообще-то не человек – так, какое-то «зеркало». Ну-ну, не напрягайся. Я же совсем тихо сказал. – Я усмехнулся, увидев его испуг, моментально перешедший в обиду. Лицо его как-то перекосило.

- Неужели ты и вправду хочешь навсегда уйти от них? – Я был готов к такому повороту событий, но надеялся, что он не ответит вот так, сразу. Слишком уж это было бы легко и просто. Но его понесло.

- Я могу намного больше, чем они предполагают. Они думают, что я только солдат и собой ничего не представляю! А я могу больше! Я могу стать….- Его голос вдруг сорвался на шепот и он затих и опустил голову. Я не верил своим ушам: вот так просто? Или опять ловушка? Пусть лучше уходит. Пусть все остается, как есть. Пусть еще пройдет время – никуда он не денется. Он готов к предательству – пусть это будет его решение. Как тогда.

- Все. Уходи. – Я положил несколько монет на стол. – Уходи, если ничего больше не хочешь мне сказать. – Это я сказал чуть тише, уже встав и наклонившись к нему. Он вздрогнул, потому что не видел, когда я вставал.

- Ничего… не хочу… потом. Мне надо время. – Кажется, опять его начинала мучить головная боль.

- Позвонишь в отель и скажешь, что хочешь передать для меня. – Я решил уйти. На сегодня хватит – я достаточно засветился. Если кто-нибудь нас видел вместе – мне конец. Ну, или… словом, меня ждут осложнения. В любом случае, я не знаю, где Книга и я могу потерять этого придурка. Рискованная игра. Хотя…

- Слушай. Я завтра вечером уеду. - Я постарался быть спокойным и очень убедительным. - Катер уходит в восемь. Если ты не позвонишь, все будет, так как было. Если решишь мне помочь - я смогу помочь тебе. В конце концов, книги пишут люди, и персонажи изредка из плохих становятся хорошими. Или еще были случаи, когда, например, повесившийся на осине, вдруг во второй части романа, неожиданно опять появляется…. Всякое бывает.

Я оставил его одного. Отошел на несколько шагов и обернулся. Он смотрел на меня и вдруг что-то крикнул. Благодаря очаровательному афинскому движению, сопровождаемому постоянными воплями водителей, я не услышал. Мало того: то, что я не услышал, могло стать последним, что я не услышал в своей жизни. Туристический автобус решил на меня наехать, но не наехал - в последний момент у водителя, наверное, проснулась совесть. Последовала короткая словесная перепалка.… В смысле, водитель, скорее всего, напомнил мне о моих родителях, вспомнил мою родословную, а я попытался вспомнить несколько слов по-гречески (не получилось). Вернее, получилось, но не по-гречески. Словом, грек выслушал длинную французскую тираду и ничего не понял. Хотя, наверное, понял, что если человек не грек, то он не совсем человек и его матушка была права, что если и стоило рождаться на этом свете, то только греком и только в Греции.

Всем стало легче: автобус уехал – я пошел дальше незадавленный. Жизнь прекрасна.… Но не здесь и не сейчас...

…В отеле для меня ничего не было ни в восемь, ни в десять вечера. Целый день я ждал. Прошел еще один дурацкий день - жаль. Он ничего не принес, кроме отупения от шума Афин, преследующего (даже после долгого горячего душа) запаха пота сотен людей и странного желания вообще ничего не делать. Чтобы вообще больше никогда ничего не происходило, чтобы все кончилось, чтобы я лежал на кровати и не двигался, но так не будет – все только начинается и мне этого не хочется. Но самое противное, что это уже не остановить.

Гл. 2

Я с детства ненавидел зеркала. Мне никогда не нравилось мое отражение – я не хотел иметь ничего общего с тем, кто был ТАМ, по ту сторону. Он всегда глупо выглядел, имел плохую фигуру и кривлялся, но часто я замечал, что порой вдруг он очень странно смотрел на меня. Мне казалось (сейчас я в этом уверен), что смотрит он испытующе и осуждающе. В чем была моя вина, я не знал. Сейчас я понимаю, что мы просто всегда были по разные стороны баррикад, и мне всегда было трудно объяснить ему свои поступки. Он читал мои мысли, видел все мои минусы, знал мои проблемы и только смотрел, смотрел, смотрел. Мне хотелось ему крикнуть: ты, сволочь! Подскажи, дай знать, что мне делать, потому что ты, наверное, знаешь.… Но он только смотрел, молчал, и тупо шевелил губами.

Я пробовал к нему не подходить, но он звал, и я опять и опять подходил и он смотрел. Это была глупая игра – кто кого. Я знал, что мне не повезет, что ему можно все – мне ничего. Я разбил зеркало. В тот день мне здорово попало от матери. Когда она успокоилась, она сказала, что это к несчастью – тогда мне было смешно. Тогда мне казалось, что это глупо. Это было – тогда. Теперь я так не думаю. Теперь мне страшно.

Когда я подошел к осколкам (я должен был их убрать сам – это было наказание), я увидел там себя, но я был… разорванный на части, что ли? Это было, как в калейдоскопе только куда-то пропал цвет. Потом я разбил еще много зеркал и однажды доктор сказал, что это такая болезнь. Какая? Доктор не знал. Как все доктора он придумал для мамы непонятное слово, и она успокоилась. Это был первый раз, когда я встретился с латынью – она меня заворожила, и я стал читать. На самый глупый вопрос, которым мучают взрослые детей, я отвечал: буду библиотекарем в детском саду. Они всегда смеялись, и мама решила, что я глупый ребенок. Но эта игра отвлекла меня от зеркал. Доктор опять что-то говорил маме, но мама его уже не слушала: нас с доктором ей заменил вице-президент французской банка. Ей с ним было лучше, потому что куда приятнее, когда растут цены на твои акции, а не твои дети.

Время прошло быстро, и я перестал ходить в школу. Я ходил в университет – это было хорошо. Я курил, как все, я спал со всеми, как все, я пил, как все и я учил что-то. Впрочем, как все. Плохо помню – что именно, но было интересно: сборы пожертвований в пользу больных педофилией, манифестации в поддержку белых голубей, подруги-лесбиянки и трава. У меня был запас времени – банковский деятель был еще жив. Когда университет вдруг закончился, и мне сказали больше не приходить – вице-президент уже был не совсем жив. Потом он стал мертвым и неприятный осадок от похорон чужого и малознакомого мне человека остался на некоторое время: в конце концов, кроме неприятных воспоминаний он оставил маме свою фамилию, неплохую ренту и большой дом, записанный на мое имя в предместье Парижа. Наверное, я должен быть ему благодарен? Я благодарен. Дом – это хорошо.

Мама про этот дом, как ни странно, кажется, ничего не знала и ни разу там не была, поэтому я стал в нем жить. Наверное, он купил это дом с обстановкой и в обстановку входила большая библиотека – я жил в этой библиотеке. Сбылась мечта – я стал библиотекарем. Честно говоря, мне было на все наплевать, кроме старых книжек, ветчины, сыра, хлеба и вина. Однажды я зашел в банк и положил на стойку карточку - мне судорожно заулыбались, встали из-за своих конторок и почти хором назвали «дорогой мсье». Когда я спросил: сколько у меня на счету и надолго ли мне хватит денег, мне ответила блондинка в строгом черном деловом костюме в обтяжку и, конечно, без нижнего белья: «О, мсье! Вам не о чем беспокоиться». Стало быть, хватит – и я себе больше не задавал этот вопрос никогда. Хотя, если быть до конца честным, то про счет я забыл, а про блондинку нет. Мне понравилось, что деньги на счету были, а белья в тот день действительно на ней не было.

Это удовольствие длилось почти пятнадцать лет (я только про счет – блондинку вскоре сменило что-то рыжее) – мама была молода: ее новый товарищ еще моложе и жили они счастливо по ту сторону океана. Все было очень хорошо. Потом наступил четверг.

Гл. 3

Наступил четверг. Шел дождь. Телефона в доме не было никогда, поэтому он не звонил. Я опять читал большую старую книгу. Хотя, нет – не так… Я разбирал слова книги со словарем, которых в библиотеке было очень много. Латынь и греческий.… Они меня волновали с детства. Это была такая новая игра: на страницу уходила неделя и к ее концу (страницы и недели) кончались ветчина и вино. Я ехал в деревню. Ехать надо было больше десяти километров, а машины у меня не было. И не было никакого смысла ее покупать – я не выходил из дома. Женщины? Странный вопрос…. Уверяю вас, что можно было бы и без них, если бы они сами не появлялись, время от времени.

Ну вот, а каждую пятницу утром мимо меня проезжал один винодел (у него были виноградники неподалеку) – это было честно: он бесплатно болтал про отвратительную погоду, а я не платил за бензин. В деревне я покупал ветчины на неделю, столовое анжуйское урожая этого года (я не разбираюсь в вине, просто оно меньше разбавлено, чем сок), а он ругался в мэрии. Потом мы шли в банк, где он платил по своим счетам, а я снимал немного денег со своего, и мы ехали обратно. Забыл! Я только потом вспомню лицо милой девушки в кассе банка (кажется – Лили) – она всегда смотрела на меня как-то странно. Словно, я был не из этого мира, и однажды спросила: хочу ли я все-таки узнать состояние своего счета и распечатать ли мне все операции по счету. Я сказал, что не хочу, потому что никаких операций, кроме снятия наличных по счету не делал. И я ушел. Надо было послушать Лили?

У выхода из банка меня ожидал винодел – он всегда был чем-то недоволен (проклятые иммигранты, зажравшееся правительство, вранье насчет глобального потепления), и ему явно хотелось убраться отсюда поскорей. Обычно он не задавал мне никаких вопросов – вы знаете, как это бывает во французской деревне? Соседи никогда не задают вам вопросов – они все незаданные вам вопросы задают флику – местному полицейскому, который при случае задаст их вам. Что ж в этом удивительного? На то и созданы соседи, чтобы были полицейские. Иначе, что делать с законами? Кому они нужны, если все будут приятными и честными, как мой сосед-винодел. Какой смысл в государстве, если никто ни на кого не жалуется, и никто никого не трогает. Что делать президенту, если не надо ни с кем воевать? Просто жить, что ли? Нет, господа, просто жить неинтересно. Просто жить и никому не мешать нельзя. Просто жить и быть приличным человеком стыдно – обязательно надо понимать, что без последствий такая жизнь не останется. Обязательно надо бояться или пугать - выбор за Вами. Для этого и существует святая троица: государство, церковь и полиция. Именно они надежда и опора соседей. Скучно жить без врагов, господа. Скучно. Неужели же только любовь имеет право на существование? Одна сплошная любовь? Но, мы же не хиппи – дети цветов. Мы уверенно размножаемся даже там, где цветы не растут. А как же ненависть? Надо же кого-нибудь ненавидеть. Иначе теряется равновесие, иначе нет стимула двигаться вперед. Туда, где жирные земли соседей, сладкие и сочные поля, где есть рыба в реках, и есть нефть и случайно был найден газ, где леса еще полны деревьев и люди пока еще улыбаются…. Почему они улыбаются-то? Любовь…. Любовь бывает только к Родине обязательно в лице ее лидера, а не к лавочке в собственном дворе – все остальное разврат, преступление и индивидуализм.

И яростная, неистребимая злость к чужому имуществу порождает великую любовь к своей несчастной родине, где всего этого уже нет. Ату их! Во имя своей невероятной и сильной любви к тому, что не принадлежит тебе! Бог на нашей стороне. Глупо говорить о Боге? Почему? Бог и Родина едины, значит то, что надо Родине (в лице кого-нибудь) – надо Богу (уж, точно не в лице надоеды в тяжелом одеянии). И знают Всезнающие, что надо Богу, потому что близко с Ним знакомы и у них с Ним гешефт. Знают, что надо Родине и тем, кто смеет ее портить, населяя ее всякими микробами и отходами - то есть нам. А кому же знать, как не им?

И вокруг Него были апостолы, готовые во имя любви порвать на части любого. И правильно, что много апостолов вокруг президента. Апостолы в форме: их должно быть много - нас же много, желающих есть и говорить! Как с нами справиться?

Свобода и справедливость! Давайте тогда поговорим еще о том, что мы их сами выбираем. Давайте о глупостях. Бедные они, бедные – как нам повезло с ними и как им не повезло с нами.

А в Бога мы верим. Это обязательно. По четвергам и субботам и воскресеньям, конечно. Но вера в Бога, прежде всего – это вера в апостолов. Не веришь Апостолу, значит, не веришь президенту, значит, не веришь Богу – ты враг и бяка. Ведь веру в короля создает его свита. А основной закон Веры – вера без оглядки: сказано – ешь.

И кажется народу, что его глас не слышит король. Какой такой народ? Это кто? Разве не апостолы? Вот и слушает король свою свиту. Будучи апостолом веры в самого себя, окружи себя такими же верными себе, как сам. А апостол должен быть грозен, поэтому истинная вера всегда только в руках человека с ружьем и правом карать по подозрению в неверии. И сильна эта вера, пока есть сила. И пока в соседнем лесу подрастает новый бог надо быть настороже. Он ведь обязательно подрастает, как бы ни хотелось ему, сегодняшнему, быть вечным и единственным. Он обязательно придет и надо все сделать правильно – сделать так, чтобы он не пришел как можно дольше, потому что у него уже есть свои апостолы и они голодны, злы и молоды. Но хорошо, что мы знаем об этом…. Или нехорошо? Зачем нам очередная революция? К чему нам так часто менять веру? Хотя, если честно, то постаревший апостол выглядит как-то не очень. Ведь полюбили-то мы его за красоту, силу и ловкость. А если портреты на стене начинают отличаться от действительности - что надо менять? Портреты или апостола? Вообще-то, убрать короля легко - труднее найти ему замену. Все они не совершенны: у всех запоры, насморк и другие неприятности. Но вот тут как раз недалеко есть маленький полицейский – чем он не маленький апостол? И пусть его пока никто не знает – сюрприз! Может и правильно, что каждый новый бог поначалу бывает неизвестным? Про известных все известно, а новый может окажется симпатичнее и стройнее. Ну, или информированнее. Все в его руках: и доносы на соседа, и молоденькая дочь мэра – пусть его – таким все прощается, лишь бы не трогал своих. А своим так хочется стать – и потихоньку продаем и продаемся. Любовь к одному разве не ненависть к другому? Запутаешься тут с вами к чертям собачьим. Лучше есть ветчину, пока она есть.

Мой сосед все-таки задал мне один вопрос на обратном пути: все ли у меня хорошо. У меня все хорошо, сказал я и почувствовал голод – ветчина пахла возбуждающе. Он довез меня, и мы расстались. Прошла неделя и в этот четверг вечером он, наверное, тоже собирался завтра утром в деревню. Все должно было произойти именно так, как всегда, если бы не письмо, которое я получил.

Гл. 4

Я никогда не хотел быть почтальоном: их ждут, но не любят, потому что, ни один почтальон на свете никогда не приносит тех известий, которые от него ждут. Меньше, больше, но не те и не то, поздно или слишком рано – приговор всегда один: где этот бездельник шляется или зачем его Бог принес? И это несмотря на дождь, когда горит камин и все должны быть дома – даже собаки жмутся на крыльце. И вот, когда он все-таки приходит – его ругают: в такой дождь надо ставить стакан на стол, сбрасывать теплый плед и идти открывать. Ладно бы только грязь в прихожую несет почтальон – он всегда чем-то недоволен и зол. И всегда или неприятности, или счета. И свежие, но мокрые газеты падают на стол в прихожей. А мокрые – это почти что грязные – их противно брать в руки. Почтальоны почти всегда отвратительны, но это их судьба.

Он позвонил в дверь и ко мне. Я ведь никого не ждал, я не хотел открывать, потому что я не выписывал газет, а писем мне никто не писал, а счета мне вообще почему-то никогда не приходили (я всегда думал, что это добрый мсье Пико так все устроил, что мне было хорошо и удобно – я оказался прав, но только наполовину). Но что было делать? Почтальон не мог ошибиться, потому что от дороги к дому надо было еще доехать метров сто, и это было бы глупой потерей времени для почтальона, так ошибиться. Я спустился вниз и открыл.

- Вы мсье Пико? – Почтальон, как и ожидалось, выглядел жалко. А вопрос вообще глупый: неужели он никогда не видел настоящего мсье Пико?

- Нет. Я его…, впрочем, теперь, наверное, да. – Какой смысл было рассказывать мокрому и злому почтальону, что мсье Пико умер, и я живу в библиотеке и читаю книгу со словарем?

- Письмо с уведомлением для мсье Пико. - Он протянул мокрый конверт и такую же книгу. – Расписаться надо. – Я расписался. Я предложил ему бокал вина, потому что в такую погоду вино могло ему пригодиться. Но он не пил анжуйское этого года. Что ж – мне нечего было больше ему предложить – он ушел.

Письмо было старое. Дату отправления, место, ничего нельзя было разобрать, как если бы почтальон просто положил письмо в лужу и долго на него смотрел, пока оно там плавает. Такой – почтальон-буддист, понимаете? Штамп какой-то был, но, то ли это штамп, то ли чья-то печать… кто его знает...

Я люблю старые вещи. Люблю читать старые письма, люблю смотреть на старые фотографии. Там другие люди – люди, совершенно лишенные зеркал. Они смотрят прямо и уже ничего не боятся. В конце концов, они и есть зеркала, потому что тех, кто заставлял их паясничать, петь, дурацки наряжаться и шевелить губами, чтобы повторять ничего не значащие слова, уже нет. Их нет, а эти есть. И не говорите, что тень уходит вместе с вами: это уходите вы, а тень остается в зеркалах и фотографиях. Слова ваши уходят, мысли пустые уходят, поступки, лишенные здравого смысла – уходят и на земле становится тише, чище и спокойнее. А в зеркалах продолжается жизнь, но она не ваша и никогда не была вашей…. Я начал разговаривать с кем-то? Это нехорошо.

Я всегда смотрел на старые фотографии, и мне становилось понятно, почему так любят фотографироваться люди. Есть шанс остаться, задержаться здесь и быть намного лучше, чем был, когда мог заплатить пару франков за фотографию. Писал письма, выбирая слова, оттачивая мысль, и был благороден в словах, потому что письма могут задержаться и слова сыграют потом свою роль, когда кто-нибудь о тебе вспомнит. Считаете это неважным? Потому что глупы и молоды. Кто сказал, что Бога нет? Может мысли оставшихся на земле будут влиять на ваш карьерный рост на том свете? Откуда вы знаете, что это не так? Очень важно успеть перед смертью стереть из компьютера грязные снимочки и удалить всю деловую переписку: зачем расстраивать родственников, которые обязательно полезут на сорок первый день рыться в ваших вещах. Зачем внучке знать, что дедушка не то чтобы не любил бабушку, но просто предпочитал ей по субботам бокал хорошего вина и групповую оргию с лицами обоего пола и совершенно не стеснялся врать друзьям, подставлять партнеров и не платить налоги. Так что, пусть думают о вас хорошо. Мысли материальны (наверное). А поступки? Только в том случае, если о них было написано в словах…. Поэтому в письмах полно волшебства, а на фотографиях лица светятся и глаза…, глаза. В прошлом все было так прекрасно! И все было лучше до тебя, не так, не так плохо, не так безысходно, не так страшно, как сейчас, когда ты не знаешь, что случиться потом. А что случиться, кроме смерти? А ничего. Апостол окажется противным трупом, а родственник отражением в старой фотографии. И чем удачнее фотография, тем продолжительнее память задержавшихся на этой земле. Они остались такими – значит, они такими и были. А то, что они делали и говорили – чушь, русская метель – прошла и забылась и снова тепло…

…Конверт был из плотной бумаги. Сейчас такие конверты никто не делает. «Мсье Пико. Округ Париж. Собственный дом» - и весь адрес. Я открыл. Лист бумаги с каким-то геральдическим знаком сверху. Посередине текст:

Ибо сказал апостол:

"Manduca panem tuum cum silentio",

что значит:

"Вкушайте свой хлеб в молчании".

И сказано в псалме:

"Posui ori meo custodiam",

что значит:

"Я думал, мой язык предаст меня",

что значит –

Я придержу свой язык, чтобы не говорить ничего плохого.

Ни подписи, ни даты. Было странно похоже на угрозу…. Или на шутку.

Я не силен в геральдике, но я живу в библиотеке мсье Пико – что-нибудь найду. Все-таки новое развлечение. Больше всего меня интересовал конверт. Конверт меня завлекал. Очень. Особенно обратный адрес: «Камышовый остров». Можно сейчас сказать, что я вдруг сразу все понял, но это неправда. Я ничего не понял и никакого камышового острова я тогда не знал. Словом, все это было совершенно бессмысленно.

Я отложил письмо и постарался продолжать разбирать слова в старой книге, которая лежала раскрытой у лампы. Не получилось – письмо мешало. Я начал искать геральдический справочник, который как-то попадался мне на глаза. Надо, наверное, рассказать, что было в библиотеке? Не знаю. Мне не было бы это так интересно, тем более что к делу это отношения не имеет: книги, книги, книги на полках…. Хотя, пожалуй, кроме множества книг на запыленных полках, интересным для вас могли бы быть девять тяжелых деревянных ставень, которые закрывали девять окон в библиотеке? Хорошо. Я несколько раз пытался их открыть. Я думал, что мой отчим боялся солнечного света – свет мог повредить старинным книгам. Я так думал, но мне не хватало солнца или глаза уставали от тусклого света старой лампы. В любом случае, я старался открыть ставни. Я не знал, что этого не стоило делать, и я не знал, что через несколько дней совершу одну из самых больших ошибок в моей жизни, а может и наоборот…. Многое, очень многое абсолютно не стоит делать, многого не стоит знать, если оно само тебе не открылось. Мы же все время пытаемся, что-то открыть, не понимая простого: закрыто только для тех, кому откроется и кому дано открыть. Но открывшим по своей воле - не увидеть…. Часто слепота душевная – благо и верить тому, что видишь просто так, без объяснений, надо безоговорочно – именно так создан мир: видеть и принимать. Это и есть способ жить. Беда тому, кто пытается объяснить истину – мир создавался не для объяснений.

Гл. 5

Прошло три дня. Я забыл про конверт, я забыл про герб и справочник, я не читал книгу – я хотел открыть окна. Приспичило и все тут. Я нашел замок на тяжелых ставнях (странно: зачем мсье Пико сделал замок так, чтобы его очень трудно было найти). А письмо лежало на столике рядом с пачкой табака и кого-то ждало. Замок я нашел, но замки прячут не для того, чтобы их можно было легко найти, а уж тем более легко открыть – я не смог. Я подумал, что можно в деревне кого-то попросить. Сделаю это в пятницу.

Наступило утро пятницы. Помню, что был сильный ветер и опять противный дождь. Вокруг дома просто месиво из грязи – дорожки из гравия расползлись, как тушь по лицу обманутой жены. Ни о какой деревне и думать не приходилось. Да и, в конце концов, анжуйское всегда можно заменить водой, а ветчина вредна для печени: у меня были сыр, немного кофе и хлеб. Можно съездить завтра или через день. Кто же знал, что завтра будет уже не до деревни? Кто знал, что я поеду, но намного дальше, чем в деревню и совершенно не по своей воле и не за анжуйским?

В пять в дверь постучали. Опять почтальон? Нет – это был другой человек. Я открыл – он вошел. Все происходило так, словно это я по ту сторону двери, а не он. Словно не я ему открыл, а он мне: его лицо выражало даже какое-то недоумение – он даже кажется, немного удивился, увидев меня по эту сторону. Он как-то фыркнул, что ли. Но проблема была не в этом – проблема была в том, что я смотрел не на его лицо, а только на его руки, которые сжимали конверт – такой же конверт, как тот, что лежал у меня в библиотеке.

- Вы, собственно, кто, мсье? – Я не попытался помешать ему войти. Я даже посторонился, чтобы ему не мешать.

- А что такое? – Он опять слегка удивился. Нет. Точно. Создавалось впечатление, что он вернулся домой и застал у себя давно знакомого, но совершенно неуместного в этот час человека. Он уже сбросил плащ и шляпу на кресло у журнального столика и, пройдя мимо меня, поднимался по лестнице в библиотеку.

- Да кто вы, наконец, такой? – Получается, что я уже оказался позади него и спрашивал его спину. Он даже не остановился.

- Вино, конечно, кончилось. – Он не спрашивал – он утверждал, и мне пришлось с этим согласиться. – Принесите сыра и хлеба в библиотеку: Вам надо поесть. Да! - Он остановился и повернулся ко мне. – Сыр и хлеб в кухне во втором шкафу справа от холодильника.

Мне и с этим пришлось согласиться: они действительно были там. Но кто этот человек, который знает, что я сегодня переложил сыр и хлеб во второй шкаф справа от холодильника, потому что в первом сломалась полка?

- Мне ничего не берите – я поем позже, когда Вы уйдете.

- Но я не собираюсь никуда уходить из собственного дома. – Я начинал злиться.

- Вы очень быстро соберетесь, не сомневайтесь. Мы поговорим немного, и еще не пробьет одиннадцати, как Вы уйдете.

– Почему одиннадцати?

Меня удивил не тот факт, что меня выгоняют из собственного дома двое незнакомцев с патологическим отсутствием каких-либо манер. Меня удивил тот факт, что я должен успеть убраться до одиннадцати. Странно порой работает собственный мозг! Между прочим, так проваливались самые талантливые шпионы: концентрация напряжения в одном отдельно взятом кусочке мозга дурно влияет на его работу в целом - отсюда и появляется подтверждение тезиса, что «язык мой – враг мой». Я ляпнул глупость, и это трудно было не заметить, но, кажется, обошлось…

Прошу прощения, но должен Вас отвлечь не несколько секунд! Люсьен вообще-то часто заигрывался в своей жизни. Его постоянное внимание к собственной персоне и частое использование буквы «Я» давало повод сомневаться в его способности работать в команде. Но руководство решило, что этот «маниакальный артистизм» (придумал же штатный психолог такой термин!) скорее на пользу делу, чем во вред. Так что не обращайте особого внимания на некоторые странности в поведении Люсьена – я Вас умоляю. Потом все само собой разъяснится – если, конечно, оно будет – это «потом».

…Что-то сегодня слишком громко стучали часы у стены напротив дивана и кресел, между которыми стоял столик с бокалом недопитого вина, пачкой хорошего голландского табака и конвертом с письмом. Слишком громко стучали – по вискам. Я ждал момента, когда они начнут бить одиннадцать утра, и боялся, что удары разобьют мне голову. Жаль, что петухи уже пропели – значит, эта нечисть не пропадет? Человек уже замолчал. Говорил он медленно, но все произошло очень быстро, и часы не пробили одиннадцать, а просто остановились. Не дойдя до цифры несколько секунд.

В мире бывает много совпадений, и это могло быть одно из них, но это не было совпадением – часы остановились, как только он закончил говорить. Теперь я понимал, что его фраза, брошенная в начале разговора, как бы, между прочим: «Вам надо все узнать до одиннадцати», была сказана не просто так. Часы неожиданно остановились, не дойдя пары минут до одиннадцати! Жуть какая-то, как в фильмах Хичкока. Хотя, не было тут никакой мистики: все оказалось много проще. Из короткого рассказа незваного гостя, намеревающегося съесть после моего ухода весь мой сыр, следовало, что рейс из-за моего опоздания переносить не будут – не такая я фигура. Следовательно, чтобы успеть в аэропорт надо выехать не позже одиннадцати. А часы остановились просто потому, что остановились и все.

Выбор у меня, судя по его рассказу, был, но не очень приятный. По словам этого господина, мне следовало либо беспрекословно подчиниться ему, либо у меня совсем скоро возникнет небольшая проблема, которая может плохо сказаться на моем здоровье. На мой тупой вопрос: «А может быть все-таки как-нибудь…?», ответ был отрицательный с некоторой долей нетерпения. Словом, я понял, что мсье Пико в своей жизни что-то не то натворил и вот теперь я, как его наследник, вполне возможно могу оказаться заложником его давних махинаций. А этот господин, как доверенное лицо старых друзей мсье Пико, уполномочен помочь мне выйти достойно (то есть, живым) из этой ситуации. Но для этого я просто обязан поехать и поговорить с одним их партнеров мсье Пико, который сам, в силу некоторых обстоятельств, приехать ко мне не может.

Таким вот образом складывались дела для человека, которого звали Люсьен. Складывались весьма удачно, потому что история для субтильного юноши была весьма убедительной: жил он странно и непонятно – могло ли так продолжаться вечно? Нет, не могло. Должен ли был Люсьен, как человек молодой, неопытный и беззащитный испугаться такого поворота событий? Конечно. Он беззастенчиво жил за чужой счет, как самый последний балбес. И, вот наступило время узнать, что его псевдопапа жулик, который кому-то еще при своей жизни наступил на какую-то часть тела. Хорошо еще, что есть кто-то, кто хочет ему помочь – надо хвататься за соломинку. Люсьен и должен был схватиться: в конце концов, человек не кошка – человека очень легко можно заставить делать то, что ему делать не хочется.

Ну, а для меня эта жутко печальная история, рассказанная вторгшимся в дом мокрым негодяем, лишний раз подтверждала тот факт, что в свое время все расчеты на появление кого-то подобного, или чего-то в этом роде, были сделаны верно, и в ближайшее время мне не грозит употребление дешевого вина и ветчины, которую я видеть больше не могу. Таким образом, получалось, что и я сам, и я, как Люсьен, наконец, можем переходить к финальной части этой странной и весьма продолжительной истории. Конец ее, правда, был совершенно непредсказуем, но уже одно то, что серьезные люди в нее поверили, говорило в пользу других серьезных людей, которые ее придумали…

- Теперь Вы знаете достаточно, чтобы принять решение. - Его глаза были почти закрыты. – Вы можете уйти.

- Но, если я не хочу, если мне все это не нравиться, если мне это не надо? – Я был совершенно сбит с толка. – Почему я должен Вам верить? – У меня еще была надежда, что это идиотский розыгрыш.

- Вас никто не заставляет верить мне, но не верить мне Вы не можете, потому что все, что я сказал, будет так и никак иначе. Все дело в Вас. Именно Вы получили письмо, а здесь ошибкибыть не может.

- Что это за письмо? Бред какой-то.

- Считайте это повесткой.- Человек слегка улыбнулся.

- Повесткой куда?

- Никуда. Просто повестка. Неважно. Важно, что последует за этим. Все сложилось так, что именно Вы обладаете правом на Книгу, которой нет здесь, и, возможно, именно Вам дано право ее дописать, чтобы она тут появилась. Но именно Вам надлежит ее сначала найти. Но дело даже не в Книге – дело в письме, которое Вы получили. Куда Вы смотрите? – Я озирался по сторонам, и со стороны это выглядело не лучшим образом. Наверное, было ощущение, что я ищу глазами какую-то книгу, которую пришелец просто пропустил. Вот он сейчас ее увидит, возьмет и уйдет, а я проснусь и пойду выпью кофе с сыром – в этой маленькой деревне делают хороший сыр, хотя бы, поэтому тут стоит жить. Или уже – стоило? Кажется, это утро началось напрасно. Он смотрел на меня, и я понимал, что я уже не проснусь.

- Откуда Вы знаете, что ее здесь нет? – Я все еще надеялся. – Может быть, ее просто спрятали в другое место?

- Зачем, молодой человек? Зачем прятать то, чего пока нет?

- То есть как – нет? Что же Вы ищите? – Я совершенно запутался. – Вы же только что мне сказали, что эта Книга…

- Пока нет. – Он улыбнулся, и на его лице улыбка была совершенно не к месту. - Проблема лишь в том, что на этот раз именно от Вас зависит, появится ли она. Но, кажется, Вы меня совершенно не слушаете? – Он слегка улыбнулся. – А что Вы знаете о своем отчиме?

- Мы почти не общались. – Я в тот момент не думал ни о Пико, ни об этом странном человеке – я вдруг подумал о соседе, который мог бы приехать и в дождь, черт его возьми! И в этот момент в дверь позвонили. Я не мог слышать звука подъезжающего автомобиля, потому что в библиотеке, как я уже говорил, все окна были наглухо закрыты тяжелыми деревянными ставнями. Если это винодел – дело будет проще: пусть позовет полицию – и все закончится.

Я, молча, встал, спустился вниз и открыл дверь. На крыльце стоял мой сосед. Слава Богу! Дождь перестал, и даже выглянуло солнце. Мне всегда казалось, что библиотека, расположенная на втором этаже дома, была на самом деле в подвале – там всегда было темно и мне это нравилось. Терялось ощущение дня и ночи – наверное, мсье Пико был прав, заделав окна.

- Как Вас зовут? – Сосед впервые задал мне этот вопрос. Вот странность! А где «Здравствуйте»?

- Люсьен.

- Ну да, конечно. – Сосед странно посмотрел на меня. – Вас зовут Люсьен. Жак наверху?

- Кто? Какой Жак? – Я совершенно забыл спросить у незнакомца его имя. – Жак? Да, конечно, он… наверху. А откуда Вы…? - Сосед вошел в дверь и пошел по лестнице наверх. История повторялась. Это ведь бред какой-то. И кажется, никто мне не будет звать полицию, и кажется сегодня точно плохой день.

Когда я вошел в библиотеку, они стояли спиной к двери и о чем-то говорили. Они давно знали друг друга?

- Постойте, мсье. - Мне надо было окончательно все разъяснить. – Кто вы такие? Почему вы в моем доме? Что вообще происходит?

Незнакомец, которого, как оказалось, звали Жак, повернулся ко мне первым.

- Все что Вы должны знать, Вам уже рассказано. Жюль отвезет Вас в аэропорт. Вы улетаете через пять часов. И, кстати, дом этот не Ваш – Вы просто некоторое время в нем жили. – Он опять попытался улыбнуться – лучше бы его физиономия этого не делала – у нее это опять не очень получилось.

- Но, куда? – Я пропустил важное замечание про дом. Хотя должен был услышать: не каждый день у вас забирают дом, и отправляют вас черт знает куда.

- Жюль Вам расскажет остальное по дороге. Уходите – здесь опасно для Вас.

- А Вы?

- Мне надо навести порядок.

- Я имею право на один вопрос! – А что мне было делать? Язык сам говорил ерунду.

- На один? Давайте. Но только один.

- Книга. Я ничего не понял. Что за Книга и кто вы?

- Хорошо. Коротко, только потому, что Вы уезжаете. Вы верующий?

- Слегка. – Я усмехнулся.

- Конечно. Так часто случается. Так вот: есть люди, которые верят по-настоящему и есть те, кто верит слегка и только тогда, когда это им удобно. Если Вера часть сути жизни сама жизнь имеет для Вас смысл, как чудо и таинство. Если Вера только инструмент и средство проживания, как банковский счет, то Ваше отношение к самой жизни совершенно иное, так? Есть история, которую Вы читаете, и которую Вам рассказывают, и есть история, которая в действительности произошла. Это две разные истории, верно? Но, ни одна из них не лжива. Конечно, я говорю не о версиях или мнениях людей: я говорю об изначальных Книгах, созданных для разных людей. Для тех, кому надо знать и для тех, кому надо только верить. Просто есть тайна, которую не стоит открывать, как эти ставни в этой библиотеке. (Откуда он узнал про ставни?) Есть много Книг, как отражение одна другой. И они созданы только для того, чтобы каждый получал свое: Богу Богово, а кесарю кесарево. Вы же понимаете, что не стоит всем знать истину? Знание не всегда идет на пользу – чаще оно используется во вред. Уже были случаи, когда некоторые люди пытались уничтожить одну Книгу за счет другой, мотивируя это открытием Истины. Но, ничто в этом мире не создано в единственном числе и всегда есть зеркало, отражающее поступки и явления с другой стороны. Вы же не любите зеркала, Люсьен?

- Не люблю, но откуда…?

- Не важно. Так вот: никто не любит зеркала, кроме совершенно глупых людей, которые полностью довольны собой. Кому какая разница, что Рождество празднуют в декабре, когда на самом деле это стоило бы делать в марте. Если, конечно, Вы внимательно читали Библию. Не все имеет смысл открывать – многое лучше скрывать. Просто люди подозрительны и во всем видят не таинство, а тайну. Тайна притягательна и предлагает шанс обрести что-то, что принесет выгоду, а таинство требует самоотречения.

- Как же насчет «Возлюби самого себя»? – Мне бы помолчать немного.

- Любить себя и нравиться себе – это не одно и тоже, Люсьен. Теперь совсем коротко, потому что у Вас совершенно не осталось времени. У Вас есть шанс спасти мир.

- Мир спасают американцы.

- Смешно. Но у Вас действительно есть шанс остановить катастрофу. Мы бы не трогали Вас, если бы в нескольких частях света не произошли события, которые могут повлиять на большую часть живущих. Проблема в том, что никто не знает, чем все закончиться. Будет ли лучше, или произойдет непоправимое. Это не в наших руках – в Ваших. А теперь Вам совершенно пора. Все остальное Вы узнаете потом от других, кто Вас найдет. У нас нет прав на большее.

Дальше все было опять очень быстро и просто: я и Жюль через десять минут уже ехали по дороге в его машине. Мне не пришлось брать с собой никаких вещей – рюкзак, который лежал в машине и был моими новыми вещами.

Долго мне молчать не удалось: два незнакомых мне человека проявляются на пороге моего дома сегодня утром. Один, которого зовут Жак, говорит мне, что я должен куда-то ехать, второй, которого я себе представлял, как своего соседа, приезжает и увозит меня в аэропорт. Нормально? Это нормально? И я не сопротивляюсь. Да – еще письмо. И это было самое странное – письмо было адресовано мне (так они сказали). Кем? Пока рано говорить – и они не сказали. Они показали дату отправления письма. Этого хватило, чтобы я окончательно решил во всем с ними соглашаться, ни с чем не спорить, ни о чем не спрашивать, соглашаться, подчиняться с одним желанием: поскорее выбраться, остаться одному и благополучно добраться до ближайшего полицейского участка. Парочка сумасшедших (может быть сектантов, может и хуже того), выбрала меня своей жертвой. Так бывает – не я первый.

Но человеческий мозг – странная штука: почему я думаю только о закрытых девяти окнах? Почему мне не дают покоя эти ставни? Не о чем мне больше думать? Ведь я спросил Жака об этом и он ответил: «Их откроют, но это будете не Вы». И весь ответ…

- Очнитесь, Люсьен. – Голос Жюля прозвучал слишком громко, чтобы не напугать.

- Что Вы говорите?

- Я говорю, что мы приехали. Ваш рейс 354. Посадка через десять минут. Когда прилетите, Вас встретят и проводят туда, где Вы будете пока жить. – Невозмутим и загадочен. Но по дороге к стойке вылета есть пара полицейских – об этом «винодел», кажется, не подумал. – Кстати, о полиции. Не надо пытаться вмешивать в это дело полицию. Вы же не хотите в психушку? – Нет, он об этом подумал. Мне это не понравилось – сумасшедшие не могут быть так рассудительны. Следовательно, что-то совсем неприятное получается – они не психи – и это, к сожалению, очень плохо.

- Я могу спросить, кто вы? – Была маленькая надежда, что он хоть что-нибудь скажет, что мне может помочь.

- Можете, но какой в этом смысл? Все, что я Вам могу сказать, Вам уже сказали. Но, кажется, Вы не поняли, потому что не поверили.

- А в это можно поверить?

- В это надо поверить, потому что Вы тот, кому адресовано письмо.

- Но письмо могло быть адресовано мсье Пико? – Я все еще надеялся, что письмо, таинственный Жак, прикидывающийся виноделом Жюль (или как там их на самом деле) просто опоздали – мсье Пико умер чуть раньше.

- Письмо не могло быть адресовано ему, так как это он Вам его передал.

- Дата отправления, как Вы сами сказали - 18 марта 1314 г. – этому я должен поверить? Чему? Что мой отчим умер в 1314 году? Что сейчас 1314 год? – Я вдруг подумал, что идти в полицию с такой информацией как раз и будет сумасшествием, но уже с моей стороны.

- Не нервничайте так сильно. Кстати, по поводу полиции: вас нет ни в одном компьютере, кроме банковского и это может сильно осложнить Вашу дальнейшую жизнь. Тем более, что в банковском компьютере Вы известны, как человек, который только снимал деньги, но никогда не клал и не платил никаких налогов. Полиции это точно не понравится – они не любят тайн, если только не сами их создают. Ваши документы подделка и Вас нет среди живых…. Понимаю, что Вам это покажется странным, но Вас просто нет. И сейчас не 1314 – сейчас, увы, уже 1315. Письмо, к сожалению, слишком долго шло.

1315?

Гл. 6

Не замечали, что время в самолете длится дольше, чем на земле, но при этом расстояние от пункта А до пункта В становится короче? А все потому, что, находясь на месте, вы преодолеваете не расстояние, а время, возвращаясь назад или совершенно напрасно забегая вперед.

Один человек однажды вылетел навстречу времени и через сутки полета опоздал на свой день рождения ровно на сутки. Навстречу ему вылетел в установленное время другой человек и прилетел ровно на сутки раньше того дня, в который вылетел. И они встретились там. Ничего хорошего из этого не получилось – их часы остановились в одно и то же время. Вопрос ведь не в том, какое сегодня число – вопрос в том, кончается ли на этом счет?

А в голове вертелись, не переставая слова Жюля, сказанные в последние минуты, когда он провожал (если можно это так назвать) меня на посадку. Он, словно, съежился и совершенно перестал командовать. Может быть, отсутствие его приятеля так сказывалось – может сам он был слегка смущен некими обстоятельствами. Не знаю. Только вот стал он суетиться и на глазах опять превращался в винодела, которого я знал несколько лет. «Вы только ничего не бойтесь, пожалуйста!» Он уже почти просил. «Ничего не бойтесь и ничему не удивляйтесь» - шептал он мне на ухо у регистрационной стойки. Речь его вдруг превратилась в поток полубессмысленный, невнятный, с какими-то всхлипываниями и резкими сменами тем: «И не обижайтесь, пожалуйста, на Жака. Он хороший человек. Но ему так досталось в свое время, так досталось, что совершенно непонятно, как он вообще смог…. Но Вы только там не смущайтесь, когда доедете. Все образуется, если, конечно, Жак чего не напутал в смысле Вас, конечно…. Встаньте с утра, примите душ, и на пляж. А там уж и до дела недалеко. А они, конечно, все объяснят…. А Вы уж не подведите, когда придет время. И обязательно возвращайтесь, если сможете. А вот и девушка, а вот и паспорт наш и хорошо, и хорошо, и пусть все будет, как будет. И не обижайте старика». Все это уже совершенно выбило меня из колеи. Старик? Да ему не больше чем мне лет. Хотя, если сейчас 1315 год, то он слегка староват, конечно. Я даже был рад, когда оказался в самолете и закрыл глаза.

«Какого черта он наплел? Куда я лечу, и что происходит?» Капитан сказал, что полет будет приятным, что погода в Иерусалиме хорошая, что скоро подадут легкий завтрак.… В Иерусалиме???

Гл. 7

Выйдя из аэропорта, Жюль не подошел к своей машине, которая стояла на автостоянке, а коротким жестом подозвал такси. В такси он достал телефон из кармана куртки и нажал кнопку быстрого вызова абонента. Когда абонент ответил, Жюль постарался быть кратким: «Он вылетел. Да. Все в порядке. Он знает. Жак просил быть к нему снисходительным, ибо он слеп, но не глух». Не более чем через полчаса, Жюль быстро поднимался по лестнице в библиотеку.

Жак сидел в кресле, прикрыв глаза. По периметру комнаты горели свечи в тяжелых бронзовых канделябрах. Не было в этой библиотеке ничего ценного – только тяжелый спертый воздух комнаты и запах старых книг. Не было ничего интересного, как не было и самой библиотеки – и был это просто большой муляж. Все было только для того, чтобы комната выглядела библиотекой и не более. И дом был муляжом – его современные стены скрывали другие, более старые. Если бы кто-нибудь мог догадаться и сломать стену – он был бы несказанно удивлен – между двойными стенами был проход вокруг всего дома, а стены прохода справа и слева были украшены резьбой в строгом соответствие повторяющей узоры, которыми когда-то были покрыты стены исчезнувшего Иерусалимского Храма. Снаружи дом был огромный и безобразный: создавалось впечатление, что хозяева не задумывались над его внешним видом, когда его строили. Как выглядело строение раньше: что это было? Небольшая крепость? Церковь или какое-нибудь другое строение? В любом случае, когда Люсьен первый раз приехал в этот дом, он показался ему тюрьмой: высокие каменные стены, огромный зал на первом этаже и посередине широкая лестница, которая уходила на второй этаж, где находились библиотека и спальня хозяина. Был еще подвал, в который вела тяжелая дверь. Конечно, Люсьен первым делом постарался попасть в подвал – где, как не в подвалах находятся все тайны? Но, открытий не случилось – и дверь была не заперта, и подвал был просто огромным пустым подвалом, в котором ничего не было вообще. Разочарование, что ж тут поделаешь? Раздражали огромные размеры первого этажа и, не поверите, ни картин, ни каких-нибудь других украшений или архитектурных изысков, просто не было. Около пятисот квадратных метров пустого пространства, устланного старыми выцветшими коврами в восточном стиле и слишком большое количество старых деревянных скамеек вдоль стен…. Церковь или зал собраний?

Но Люсьен быстро успокоился, потому что совершенно не бывал на первом этаже: идеи по поводу тренажерного зала в подвале быстро забылись, а кухня была не нужна – холодильник был и на втором этаже. Бог с ней, с архитектурой – была другая странность, которая не могла не радовать нового хозяина виллы «Звезда» - за несколько лет не пришло ни одного счета, ни за электричество, ни за воду, ни за газ. И если есть на свете чудеса – это и было чудо.

После почтальонов, самыми неприятными личностями во Франции (как и во всей Европе) являются «счетчики» - люди, которые в любое им удобное время заходят на территорию твоего дома и с невероятным наслаждением снимают показания счетчиков за коммунальные услуги. Результатом их визитов являются ежемесячные приговоры на красивых бумажках с обязательной угрозой об отключении чего-нибудь, в отсутствие отплаты в срок. Угрозы действуют, потому что отключенное включить в десятки раз тяжелее, чем, скрипя зубами, дойти до банка. Но…не было, ни одного счета! И ни разу ничего никто не отключал. Сказать, что у граждан есть совесть все равно, что рассказать смешной анекдот: чем платить за воду – проще ночью воровать ее у соседей. Конечно, Люсьен и не думал ходить в мэрию городка – он тихо ждал – а вдруг о нем забыли. Но будем разумными – могут забыть о тебе и твоем существовании, но забыть о счетах за электричество и воду? Не смешно. Счета приходят часто и после смерти владельца – и пойди не заплати! Пойди докажи, что это сволочь умерла, совершенно не зная о счете за воду и электричество или за газ. Натуральная сволочь – спокойненько себе умер, а кто платить будет? Поэтому оплачивать придется кому-то другому: смерть не повод, чтобы не оплачивать счета. Вот и у Люсьена так - кто-то исправно оплачивал его ежемесячные счета. Кто? Любопытно, конечно, но несущественно, если этот кто-то все оплачивает в срок. К хорошему быстро привыкаешь, поэтому и этот вопрос исчез в запахах козьего сыра и импортного колумбийского кофе.

Да! Еще название виллы – «Звезда». Люсьен предпринял попытку его изменить. Просто так, чтобы хоть что-нибудь изменить. Он поехал с соседом в деревню, где его принял мэр, который, услышав о его желании, сослался на завещание мсье Пико, в котором отдельным пунктом было записано, что мсье Пико в категорической форме запрещает «в какой-либо форме изменять название виллы, производить какие-либо строительные работы на территории виллы - строить, перестраивать, изменять архитектурный облик или цвет внутри и снаружи, добавлять или изменять в какой-либо форме что-либо снаружи и/или внутри, включая детали интерьера, мебели…» и т.д. и т.д. и т.д. Люсьен спросил мэра в шутку, может ли он сменить собственное имя? «Можете, ибо ничего в завещании по этому поводу не сказано», - мэру было не до шуток – мэр давно подозревал нелюдимого мсье Пико в странностях и лишний раз опять себе напомнил, что от этого дома надо держаться в стороне. «Если уж сам наследник этой несуразной крепости не знает что ему можно, а чего нет, значит, тут уж точно есть какая-нибудь тайна. А тайны в наше время штука пренеприятная. Стоит все-таки еще раз поговорить с Клодом насчет этого дома – если он начальник полиции – должен же он, хоть что-нибудь знать». И мэр, проводив Люсьена, сделал на следующую неделю запись в календаре…

Жак открыл глаза, посмотрел на вошедшего, не задал никакого вопроса и встал. Вообще, со стороны показалось бы, что они просто механически выполняют какое-то давно отлаженное действо: Жюль по очереди проверил ставни на окнах, подошел к каждому светильнику, состоявшему из шести свечей, и погасил пальцами две центральные. Кивнул утвердительно, встретив вопросительный взгляд Жака, и подошел к лестнице, намериваясь спуститься вниз, но на секунду задержался и еще раз оглянулся.

- Что-нибудь не так, Наставник? – Вопрос Жака прозвучал тревожно.

- Что-то не так, брат Жак. Что-то здесь не так. Меня не покидает ощущение, что Пико мог просто ошибиться тогда.

Если бы Люсьен был рядом, он уж точно удивился бы, увидев, как поменялись ролями Жюль и Жак. И что не было уже никакого Жюля и Жака, и что загадочный Жак ведет себя по отношению с «соседу-виноделу» слишком почтительно.

- Наставник, ошибка невозможна. Мы следили за Люсьеном все двадцать пять лет. Не было ни одного повода усомниться.

- За это время было столько ошибок, брат Жак, что я не удивлюсь еще одной. Правда, цена этой ошибки будет во много крат выше, чем все предыдущие вместе взятые. Позвони брату Кристофу – пусть сделает сначала еще одну проверку. Пусть. На всякий случай. Кто знает. Он никому не писал - у него просто не было возможности ничего никому сообщить, ведь так? Вы знаете все его контакты, брат Жак?

- Да, Наставник. Это было не сложно все эти годы – Пико все сделал правильно – парень был достаточно изолирован.

- Последнее время были женщины?

- Да, но не здесь.

- Дай мне еще раз список всех, кто хоть как-то мог интересоваться этим домом. Меня все-таки не покидает ощущение, что мы не одни здесь.

- Кто мог знать о Книге, Наставник? Все хранят веру.

- Вера такая штука, брат Жак, что ее нельзя долго хранить – она начинает портиться. Верой надо пользоваться. Вопрос только в том, насколько умело пользоваться и с какой целью. Знаешь, как портится вино? Хорошее вино? Оно портится быстрее плохого, потому что в то, что оно хорошее перестаешь верить, если его хоть раз не попробовать. А если ты его хоть раз откроешь и попробуешь – оно уже никогда не будет дорогим и хорошим вином – ты его уже открыл. Так кто, ты говоришь, интересовался этим Домом последнее время?

- Никто, Наставник, кроме шефа местной полиции несколько дней назад. – Жак как-то невольно съежился под ставшим очень колючим взглядом Жюля (или теперь называть его Наставником?).

- Полицейский? Кто он?

- Он здесь очень давно, Наставник. Ничего предосудительного. Все, как обычно: кляузы, взятки, покер, в который он почти всегда проигрывает и потому залезает в кассу своего участка, также, как ночью залезает в камеры к задержанным проституткам, страх, что что-то вскроется и лишат пенсии и очень много вина каждый вечер. Словом, все как у нормального полицейского. Но жители деревни довольны – штрафы теряются, договориться можно и деньги берет по-божески, в смысле, что десять процентов чаевых обязательно относит в церковь. Простите, Наставник, так говорят жители деревни.

- Присмотрись к нему, брат. Если он такой правильный и тихий полицейский – почему его заинтересовал этот дом? – Жюль тяжело поднялся из кресла. Странно было видеть, как еще не старый внешне, подтянутый Жюль с трудом встает на ноги. Странно все это, господа, как, впрочем, странно многое в нашей жизни.

Жак достал из кармана куртки телефон и набрал номер. Разговор был тихим и коротким – «винодел» не слушал, а одну за другой гасил, оставшиеся свечи в библиотеке. Когда Жак убрал телефон, тот, кто называл себя Жюлем, уже медленно спускался по лестнице.

Когда они вышли из дома, прошли за ворота и сели в машину, стоящую неподалеку, от забора отделилась фигура человека в полицейской форме. Человек проследил глазами, как отъехала машина, и только тогда вышел из своего укрытия, которым ему служило очень старое дерево. Оно росло рядом с каменной оградой и даже словно вросло в камень. Этому вязу было не менее двухсот лет – сколько он видел на своем веку? Хорошо, что люди столько не живут. Как говорил старый еврей, с завистью покачивающий головой вслед очередной похоронной процессии, мимо его глиняного дома проходившей по направлению к кладбищу: «Меньше лет – меньше бед. Слава Иосифу, что у него есть еще дети. А кончаться – займем у соседей». Странная фраза, тем более из уст пожилого человека, но как не верить, если уж ему-то точно пришлось повидать на своем веку и кому, как не ему знать, сколько бед приходится на жизнь человека?

Человек посмотрел вслед отъехавшей машине и достал свой телефон из кармана форменного дождевика.

- Метр, они только что уехали. Что мне делать? – Видимо, ответ был коротким и точным, потому что полицейский, ничего не ответив, выключил телефон и убрал его в карман. После этого он пошел вдоль каменной ограды к оставленному там мотоциклу.

Где-то вдалеке прозвонил церковный колокол. Полицейский чему-то усмехнулся и опять достал телефон.

- Здравствуйте, мсье, это Клод. Да, все прошло хорошо – молодой человек летит к Вам. Нет, мсье, мне не пришлось вообще ничего делать. Они все сделали за меня. Что Вы, мсье, я не достоин такой чести. Спасибо, мсье. Я буду ждать. Конечно, мсье, я наблюдаю за домом постоянно, и если кто прибудет, то я немедленно Вам сообщу. Еще раз спасибо, мсье.

Дождь во Франции больше чем дождь. Это проклятие. Нет ни одной страны в мире, где бы дождь имел такое почти мистическое значение. Всегда возникает странное ощущение, что дождь отмывает грехи прадедов – как еще объяснить то, что все это выливается не на головы проклятых англичан? Мотоцикл завелся и, виляя задницей и подпрыгивая на ходу, как дешевая девка в кабаке, выбрался на дорогу, ведущую к деревне. Но какая, в конце концов, кому разница нравятся Клоду англичане или нет – нигде не написано, что нельзя у них брать деньги. Надо же как-то покрыть недостачу в кассе после субботнего покера? Да и пенсия не за горами: всегда полезно подумать о будущем. А триста евро – это всегда триста евро. Если люди платят такие деньги просто за то, чтобы посмотреть за домом – какая мне разница, кто они? И какая мне разница, кто те, что только что уехали? Вопрос только в том, что такого сделать хорошего с деньгами, чтобы и карман не жгли, и попусту не пропали. В банк не положишь – жена узнает, спрятать негде, класть в кассу как-то глупо – потом как-нибудь. Куплю жене сережки, которые ей понравились на ярмарке (кажется что-то около тридцатки), а еще браслетик куплю новой телефонистке – может она согласится выпить по стаканчику в субботу?

Гл. 8

Самолет уже пошел на посадку, и я открыл глаза. Странный сон был: сплошные краски, цвета – ничего больше, а потом только огонь. Много огня и головная боль. Потом еще привкус какой-то металлический во рту. Нельзя есть в самолетах, нельзя. Это не еда – это или остатки от прошлого рейса, мелко порезанные на порции, или подавать эту завернутую в фольгу субстанцию надо вместе с таблетками от диареи. Сами же видели, что когда летишь «туда» порции большие и есть выбор, а когда летишь «обратно» тем же рейсом, и порции меньше и выбора нет.

Дурацкий сон: так было только один раз, когда в детстве мне делали операцию и добрый мсье доктор дал какого-то порошку. «А я пил кофе в аэропорту? Пил. С этим «соседом», черт бы его побрал». Настоящее опять навалилось и я все вспомнил: лучше бы никакого мсье Пико в моей жизни не было. Я жил спокойной жизнью, я никого не трогал, я читал книги, я просто жил – все кончилось слишком быстро, если только это не шутка и не ошибка. Что ошибка? Моя собственная жизнь? Боязнь зеркал? Ощущение постоянного страха людей, меня окружавших? Нет – все логично: так и должно быть. Жил, как все. Может только чуть в стороне от всех, но это не грех, за который надо страдать! Да и надо ли вообще страдать? Но наступает день, когда приходит кто-то и говорит, что ты больше не будешь жить так, как тебе нравится. Они обязательно приходят, приходят ко всем, кто думает, что спрятался от них. Неужели есть люди, которым повезло, к которым не пришли. Неужели есть люди, которые прожили, глядя на солнце, и которых радовала ночь. Вряд ли – обязательно кто-то всегда приходит и прекращает все это…

Стюардесса выдавила из себя улыбку – получилось вымученная гримаса усталости и напряжения. Что-то не так? Хотя, что я спрашиваю – в Израиле все не так. Стрельба, взрывы, угоны, смертники «Хамас», мертвое море, мертвые герои и долгоиграющие легенды. Видели вы лица полицейских в аэропорту «Бен-Гурион»? Нет? Тогда посмотрите на лицо этой стюардессы. Если я ей в ответ улыбаюсь – я что-то не договариваю, если я в ответ хмурюсь – я что-то утаиваю, а если я испуган и напряжен перед посадкой и слегка паникую – то я и что-то утаиваю и в чем-то виноват, а если я прилетел сюда – я вообще потенциальный враг: не достопримечательности же я прилетел осматривать? Их можно понять – все перед ними виноваты, кроме тех, кого уже проверили. Но и эти последние требуют еще большего внимания, так как нет человека без греха, а потаенный грех – самый страшный.

«Добро пожаловать в Израиль». Спасибо – знала бы она, как я сюда попал, меня уже у трапа ждали бы машины «Моссада». Хотя…. Может уже и ждут где-нибудь. Фу. Нет – лучше – тьфу, тьфу, тьфу - так вернее.

- Заполните, пожалуйста, иммиграционную карту, мсье де Лонж (какое идиотское имя мне придумали эти два клоуна Жак и Жюль!). – Стюардесса наклонилась ко мне так, что кончик ее форменного платочка на шее почти попал мне в глаз. Знаем мы эти платочки! Уж наверное стюардессы умеют душить ими террористов.

– Мне прибудем в аэропорт «Бен-Гурион» через 30 минут.

- Уже заполнил. Спасибо. А Вы не дадите мне стакан воды?

- Конечно, мсье. – Сказала она, отошла и сразу про меня забыла - в салоне сидели еще триста пятьдесят потенциальных врагов Израиля и сто двадцать два их потенциальных спонсора. И те и другие нужны Израилю, иначе его существование теряет смысл. Всю жизнь я мучился одним глупым вопросом: почему у маленьких государств такие большие самолеты, которые занимают почти половину всей площади страны? Вот и «EL-AL» летает на 747-х Боингах. Большой самолет – большое самомнение или в большой самолет в случае необходимости проще попасть ракетой? Ведь Израиль не договаривается с террористами, и если тебе не повезло, и твой самолет захватили, ты гибнешь с радостью за свою страну вместе с врагами – смерть террористам и да здравствует Израиль. Черт знает что – мои мысли, кажется, расплываются и превращаются в кашу, которую я ненавижу с детства.

Осталось тридцать минут до того момента, когда я окажусь в стране, в которую никогда не собирался вообще. Так часто бывает – ты всегда попадаешь туда, куда меньше всего собирался. А это странно. Можно не приехать в Стамбул, можно не попасть в Дели, можно не увидеть Трою и не пройтись по Риму, но если ты там был – это всегда повод думать, что больше этого не увидишь…. Хотя…. Живут же люди и без Трои, и без Тадж-Махала…. В любом случае – все будет Кока-Кола…. Или не будет.

Какие глупые мысли – вот так всегда перед чем-то новым и неведомым. Я всегда чего-то боялся: мне всегда казалось, что если мне что-то удалось, значит, за это придется заплатить, а если что-то случилось хорошее, значит все остальное еще впереди и это уже плохо. Я был ребенком, как вы. Что это изменило в наших судьбах? Теперь мы сидим, друг напротив друга и считаем свои потери: у кого больше – тот выиграл. А что хорошего в том, что жизнь меня нянчила? Для чего? Родители не знают, что счастливое детство – это не билет в счастье – это неистребимое, горячее и невозможное желание вернуться в детство всю оставшуюся жизнь. И счастливы взрослые дети, у которых не было счастливого детства – у них еще есть шанс стать счастливыми.

Прошло не более суток с того момента, когда я узнал, что та жизнь закончилась, что больше не будет того, что мне нравилось – одиночества, странных и непонятных книг, ветчины, сыра и вина по пятницам в лавке мсье Деловье. Спокойствие, которое длилось более пятнадцати лет, закончилось. Почему мне никогда не хотелось узнать, что давало мне такую странную и мирную жизнь? Меня не беспокоили ни приходящие ежемесячно достаточно большие суммы на мой счет (правда, что я не особенно интересовался их происхождением – были деньги на жизнь, и другое было неинтересно), ни даже наличие каких-либо других счетов в других банках. Не знаю, что лучше – знать о себе правду или пребывать в неведении?

Чем это соседка шуршит? Подпевает…. Красивая грудь…. О чем я думаю? О еврейской груди. Идиотизм – меня засунули в самолет и отправили в Израиль, а я думаю…. Она подпевает? Ага, у них тут есть музыка – какого черта я сидел столько времени и не слушал? Но сон оказался сильнее музыки – всегда спишь спокойно, когда сам начинаешь в собственную историю. Еще немного и я и вправду стану Люсьеном даже в собственном сне под убаюкивающие звуки «Серенады Солнечной долины»…

«Если ты видел когда-нибудь свет – ты сможешь меня понять. Я говорю о ярком свете: не о свете солнца. Что ж, солнце! Отрывок и отблеск, не более. И звезды – осколки. Я говорю о свете, который дает тебе утренний вздох – когда ты чувствуешь, что тебе опять повезло, и сон отпустил, и ты опять вернулся. В этот раз смог. Завтра – посмотрим, завтра – еще попытка и случай может стать не твоим. Ты потихоньку устаешь…. И красный уже не красный и синий предпочитаешь голубому, и волны мешают лежать на воде. Ты становишься старым, и сон твой становится короче, но это обман: твои дни, сколько бы ты за них не цеплялся, уже не будут радовать тебя: ты отдаляешь сон, но есть то, что неотдалимо – ты просто об этом забыл еще в детстве. Твоя мать никогда не говорила тебе, что все, что есть в твоей жизни – лишнее? Что прошлое не заменит того, что произойдет через пять минут? Что все кончится быстрее, чем начиналось…. Что потом?» Это очень плохая песня. Потом твой самолет потеряют радары и диспетчер, устало утерев вспотевший лоб, сможет сказать себе только несколько слов и в них не будет ничего про тебя. Как тебя зовут, ушедший? Кто ты? «Покажи мне, Просветленный, суть вещей, какими они есть на самом деле. Гато, Гато, парогато, паросамгато, бодхи свах ОМ» и все – конец. Ты так и не успел получить от Него точной информации о будущем. Или наоборот – тебе повезло, и ты упросил Его, и Он ускорил свершение твоей мечты: познать Истину...?

Быстро погасли огни, и человек в плаще допил свой бокал. Завтра у него трудный день: завтра надо опять выходить на работу…. Тебе не надо. Твоя работа еще впереди. Твой самолет садится в аэропорту Бен-Гурион. Уже загорелась табличка, и капитан вспомнил, что обещал Таше купить тонкие кожаные перчатки: «Опять будет сцена». Он устал от этих сцен. Но ты не думай о капитане – тебе хватит своих проблем. Просыпайся, Люсьен, тебя уже ждут гости. Начинается их праздник. Только помни: гости уйдут, а тебе за ними убирать.

Гл. 9

Я – Бальтазар и мое каждое новое утро в Танжере похоже на каждое прошедшее. Все одновременно и всего понемногу. Немного свежо, немного жарко, немного пыльно, немного надежды на дождь, которого не будет. Немного того, немного этого и сплошное похмелье. Но Ахмеду все равно – его рабочий день – это его жизнь. Все уже написано – мактуб. Все будет так, как должно быть. Пусть пьют белые люди – они глупы. Мы выпьем потом, когда семьдесят девственниц запоют свою первую песню, когда реки станут прохладны и полны воды и берега укроют от зноя, когда станем счастливыми и вспомним о Нем, который возвращает своих детей домой…. Пусть они пьют – мы выпьем потом. Сладок будет этот вечный праздник сытой и счастливой жизни. А пока…. Пока надо жить так, как написано. А этот француз смешной. Этот француз не настоящий – пусть играется – ему недолго.

- Ты – луковый суп, Бальтазар. Ты - луковый суп.… В тебе нет ни горечи, ни зла, ни вкуса – ты просто холодная жидкость странного цвета. - Ахмед сидел на корточках напротив, покачиваясь и улыбаясь, как мягкий фаршированный баклажан, который не доели пьяные соседи.

- Сколько раз я тебе говорил, Ахмед, что я не француз – причем здесь луковый суп?

- Все. Молчи. Молчи всегда. Ты – луковый суп и погремушка. - Ахмед перестал раскачиваться и медленно сполз с корточек на землю.

- И никакой я не Бальтазар. – Я смотрел на его улыбающуюся физиономию, в которой отражалось блаженство совершенно счастливого человека. – Что за дурацкое имя?

- Ты – Бальтазар. Я – Ахмед. Ты – не умеешь пить. - Он растянулся на ковре и закрыл глаза.

Я оставил его в покое – пусть спит, бедный и счастливый Ахмед – человек, готовый умереть каждую минуты. Человек, который ждет смерти и надеется на ее скорый приход. Человек, который сделал все, чтобы ничего не иметь и ни к чему не привязываться, чтобы уйти незаметно, как только будет такая возможность. И, кажется, он видит эту возможность во мне. Бедный, счастливый Ахмед, я завидую тебе – осталось совсем немного. Уже одели свои нарядные платья твои девственницы, уже горит огонь в очаге, на котором твои братья приготовят тебе молодого барашка. Я обещаю тебе, что все будет так, как ты того хочешь – тебе уготована дорога героя. А названное тобой мое имя Бальтазар я оставлю себе – оно мне нравится. Пусть так меня зовут. Оно напоминает мне детство и пиратов, которые были счастливы и беспечны ровно столько сколько длился путь стопушечного королевского фрегата к их старому, повидавшему многие бури кораблю под веселым, но очень мертвым Роджером.

Танжер просыпался – у всех есть дела: базар просыпался – у всех есть дела. Я шел в никуда по узкой улице досыпающего города. Все чего мне хотелось – заснуть, как Ахмед и спать, спать, спать и улыбаться во сне – он живет, когда спит. Он счастливый и очень хитрый человек. Почему он работает на меня? Ему все равно: пока плачу я – он работает на меня. Потом будет платить другой, а я не хочу увидеть Ахмеда в стане моих врагов. Но и это неправда, а вы поверили. Он такой же Ахмед, как я Бальтазар.

Я иду – пять утра. Гудит голова – очень пусто внутри…. Совсем…. И собака вот проводила меня укоризненным взглядом – у нее есть дела – скоро встанет хозяин и прошамкает босиком по сырому от влаги глиняному полу, поджимая теплые со сна ноги, к медному чайнику с чистой водой…

Скоро в его доме запахнет хлебом – у него есть жена – она еще спит. Но пока есть жена – есть кому печь хлеб. Больше жен - больше хлеба. Все просто. Больше жен – больше мальчиков, которые вырастут и будут кормить на старости лет своего отца. А говорят, Он несправедливо создал этот мир! Все справедливо: женщина должна рожать мальчиков и печь хлеб, а мы будем молиться, чтобы мир не изменился. Если случайно родятся девочки – это тоже ничего, потому что должен же кто-то рожать мальчиков? Чтобы белые люди, которые поклоняются смерти и несчастью, преклоняют колени перед страданием и болью, не желая снять Его с креста, так и остались в невежестве и темноте…

Сколько прошло дней? Этот вопрос очень повеселил бы Ахмеда. У него один отсчет: время – это расстояние между двумя кольцами, которых у него шесть. А расстояние между кольцами – это разница в возрасте жен, которых только три. Поэтому, если колец шесть, а жен три, а денег не хватает, то время – это только количество денег – не более того. Мы считаем время и его становится меньше, и деньги мы считаем, и их становится меньше – поэтому смысл жизни в увеличении денег, тогда и время начнет крутиться в обратную сторону, и жен станет шесть, как колец, и колец может стать девять…. Почему нет? Аллах будет только радоваться, глядя на Ахмеда. А меня, наверное, Аллах не замечает и это плохо, когда тебя видит только один из Богов – ты что-то теряешь от этого. Я помню – прошло три недели. И эти три недели стоили жизни не только мне. Когда смерть становится реальностью, а жизнь вымыслом, многое видится не так, как ранее. Прошло всего три недели…

…Надо выпить. Очень надо. И не воды. И я, конечно, выпью. Потому что зол на Алла-Эд-Дина, который обещал забрать меня с этой «золотой» баржи еще вчера вечером. Надоело два месяца болтаться в море даже на такой роскошной посудине, как эта. Два месяца рядом с толстым, старым, вечно потным и постоянно что-то жующим принцем.

Вы видели когда-нибудь человека весом в сто пятьдесят килограммов, в розовом шелковом пиджаке, синем галстуке, и оранжевых шелковых штанах и желтой рубашке, которая постоянно вылезает из штанов и не сходится на пузе? Уже нехорошо? А если добавим золотые украшения на толстые пальцы и шею, которая отсутствует? А я ем рядом с ним пять раз в день. Вернее, он ест и чаще всего баранину, а я, наблюдая все это, давно на диете. Именно передо мной он пять раз в день стоит коленками на восток, и именно я вижу его огромную задницу пять раз в день во время молитвы, потому что я не должен выходить из его каюты (если можно каютой назвать зал, в котором можно, не мешая друг другу, проводить одновременно съезды республиканцев и демократов, а сбоку еще и международный Конгресс партии «зеленых», если бы не шест для стриптиза посредине).

Я, конечно, весь в черном. Конечно. А в чем еще я могу быть в сорокаградусную жару в центре Средиземного моря? Черный костюм, белая рубашка, галстук и обязательно лакированные туфли. Ну, вы понимаете: как на похоронах, в начале корпоративных вечеринок и на торжественных обедах у мэром небольших городков. Слава Богу, я ношу черные очки – это ему нравится – мне тоже, потому что солнце днем на палубе светит в глаза именно мне, а не ему. Мистеру Андреасу (какой он Андреас - он стопроцентный не Андреас – он все что угодно, только не Андреас – что это еще за имя для еврея?) хочется, чтобы я был не за его спиной, а за спиной его гостей. И вот – он сидит спиной к солнцу – я стою лицом к солнцу и ни черта не вижу. Я не вижу ни его гостей, ни их очаровательные груди, ни их плоские животы, ни их практическое отсутствие трусиков, ни даже их уставшие рты – я вижу перед собой тушку, которая не заслоняет солнце, но блестит не хуже. Вчера я попытался стать чуть сбоку (вы понимаете) – он заверещал, как пустой миксер и я встал на свое место. Правда, я шел эти два шага очень медленно, потому, что камушек каратов на пять в пупке одной гостьи и два бриллиантовых колечка в розовых сосках другой, заставили меня вспомнить, как мне все это надоело. Я хочу задушить мистера Андреаса, отлепить от себя костюм (французский модельер постарался сделать так, чтобы тончайшая верблюжья шерсть моего костюма за три тысячи евро навсегда уничтожила во мне малейшие намеки на доброе отношение к достойному, в целом, животному). Я хочу перенять у этого животного только одну его замечательную привычку плеваться. А еще больше я хочу взять этих двух гостей и еще двух, отсыпающихся от ночных игр с мистером Андреасом, и плюхнуться с ними бассейн, около которого мы все сейчас и находимся. Уверен – мне было бы проще смириться с присутствием мистера Андреаса и с его любимым жестом (это когда он вытирает своим пятисотдолларовым галстуком свои толстые губы после того, как очередной жирный кусочек баранины отправлен в рот), если оставшиеся 3 недели, я буду стоять за его спиной и очень внимательно (я вам обещаю) наблюдать за гостями. Тем более что вчера капитан предупредил меня, что сегодня вечером ожидается вертолет с новой партией блондинок (брюнетки сейчас не идут – не сезон – брюнетки хороши зимой). «А этих куда?» Это я спросил. «Этих в отпуск» - сказал капитан. Так можно сойти с ума: нельзя привозить по пять красавиц каждые две недели – они могут просто не выдержать (не все любят запах потной баранины). «Их надо менять чаще». «А чаще нельзя» - сказал мне капитан вчера. Если чаще менять - они идут уже по розничной цене – то есть поштукам. А мистер Андреас любит все покупать партиями и отгружать партиями – так он экономит на транспорте.

Я все это понимаю – я не понимаю только одного – зачем я здесь? От кого я его охраняю? Я же ночью рядом не сижу в его будуаре, когда все самое такое и происходит. А днем его топить у гостей уже нет сил…. Что он с ними, интересно, делает? Тишина ночью на палубе стоит, как рыбки в море плещутся слышно, а гостей не слышно. Вот ведь – загадка, а вы мне про воскрешение…

Ночью на палубе тихо. Хотел бы сказать, что матросы поют, что я в легкой майке и шортах со стаканом «гибсона» в руке…. Картинка из старого мюзикла. Слава Богу, никто не поет и я в костюме, и «гибсон» невозможен – мистер Андреас учует запах маринованной луковицы за милю. Как это возможно после баранины – не спрашивайте, не знаю. А вот звезды есть, и сигарета есть, и еще три недели есть, чтобы попытаться придумать, что я буду делать, когда мне отдадут последний чек. Когда заберут костюм, который стал моей второй кожей (хотя, костюмов, кажется штук семь – я их просто меняю каждое утро), и я вернусь в Танжер к своей проблеме: что делать дальше? Что я буду делать дальше?

Я знаю только два места в мире, где мне было также нехорошо, как сейчас: в большом казенном доме на берегу Потомака и в кафе на окраине Рима, когда на жирный и липкий пластиковый стол постелили вчерашнюю «Carriere della sera», поставили трехлитровый графин с дешевым вином и тарелку маленьких маринованных осьминогов. Последствия от этого обеда были такие же, как ежедневные ноющие и липкие ощущения предательства своих граждан собственной родиной все двенадцать лет службы в «конторе».

Я не говорю, что мне не нравилось ощущения собственной избранности, причастности к практически «неприкасаемым», ощущение вседозволенности, возможности испортить чужую жизнь, придумать судьбу любому человеку и искалечить ее же. Иметь в кармане телефон и несколько номеров, по которым достаточно только позвонить и твои проблемы станут проблемами других. Мне нравилась возможность входить в любую дверь и закрывать ее перед другими, заставлять одним только видом твоего документа впадать в транс любого служителя закона, чиновника, превращая его в его же глазах в швейцара дешевого отеля, унижать любого заслуженного и известного человека, если мне казалось, что он кое в чем замешан (а кое в чем замешан любой). Мне это нравилось. Мне это нравилось в молодости, когда нет мозгов, мне это нравилось и позже, когда мозги превратились в камень, а лоб был еще цел.

Какая цена за все это? За возможность быть временно «избранным»? Это, как кредит – берешь сейчас – платишь потом. Это такая игра с простыми правилами: оттянуть срок выплаты до тех пор, пока сам «банк» не лопнет. И действия просты: если придут кредиторы – бах, а тебя нету. Они опять за тобой – бах, бах, а ты опять в другом месте. В общем, игра в прятки с собственной жизнью. Главное, чтобы эти «бах» были не в пустоту. Главное, чтобы кредиторы обязательно в кого-то попадали – тогда они временно от тебя отстают. До следующей «кормежки». Можно этой беготни с металлическим свистом избежать? Можно. Это как в балете – начинать надо с раннего детства. Простое признание самому себе, что ты идеален – и все. И чем скорее ты это себе скажешь – тем быстрее начнется твоя карьера. Надо начинать лет в десять, надо практиковаться на одноклассниках, на друзьях, провоцировать, запоминать, вести дневник и никогда не говорить то, что думаешь. Никому. Даже классному руководителю. Ему только правду про друзей, а о нем самом уже правду директору школы, а о нем уже дальше…. Правда превыше всего! Только надо выбрать какую правду, кому и о ком. И не надо ни о чем много думать – не надо терять на это время. А желательно и перестать думать вообще: до добра доводят не собственные мысли, а распоряжения начальства – это простой закон. Агент секретной службы не думает – он действует. Желательно после письменного указания, чтобы было на кого сослаться в случае появления встречной силы.

Кто думает в детстве, что будет больно и трудно жить? Кто верит, что плохое случится именно с ним? Кто, выбрав в качестве мечты путь в сотрудники специальной службы, думает о справедливости, вере и законе? Юноши верят только в то, что если есть такая работа, которая позволяет не получить сдачи в ответ на удар – такая работа стоит всех идеалов и ценностей. А правильным словам научат! Правильные слова легко запоминаются - их не так много. Главное ведь – прожить спокойно и сытно, правда? А ни то, ни другое мозгами не достичь – нужны приемы самбо и карате, крепкие мускулы, гибкое тело, быстрая речь и ничего не выражающее лицо.

Поэтому, если вы увидели мальчика, который стучится в двери секретного заведения, а не в университет – бейте его палкой – это плохой мальчик. Если ему дать возможность вырасти и стать взрослым – он захочет власти и многим придется туго.

Самое смешное, что такие люди и в самом деле не хотят денег – они патриоты, идеалисты и бессребреники. Они следуют только закону, который им внушили: Закон – это ты…. Хорошо – не ты – твой начальник. Если убрали твоего начальника – твой новый начальник. Главное в этом, чтобы не убрали тебя . Молчи и слушай, веди дневник, провоцируй таких же, как ты, тренируй свои навыки на друзьях и мечтай дожить только до завтрашнего дня…. Правда, эта мечта приходит с опытом. Если бы в фильмах про агентов разведок показывали не горы трупов врагов, а Страх, который они испытывают всю свою жизнь. Если бы умели показывать страх.… Не ужас, а животный страх маленького человечка, накачивающего бицепсы в спортивном клубе, маленького человечка, умеющего убивать одним ударом, но не умеющего чувствовать чужое горе, любить и жить, как живут люди. Человечка, для которого даже мать может стать врагом. Это было бы кино про правду, но, такая правда, никому не нужна, и фильм бы провалился в прокате.

Я бы написал такой сценарий, если бы не боялся. Не маленьких человечков в черных костюмах, а самого себя – я слишком много лет боялся, чтобы перестать это делать. Это стало сутью и смыслом существования – испытывать страх. Когда уходит страх – тебя уничтожают. И наступает конец. Всему. А главное, становится ненужным завтрашний день – так умирают служебные псы, которых учили убивать и служить хозяину. Если дать такому псу все что ему надо, но перестать использовать его по назначению – он или подохнет, или убьет своего хозяина – таких псов, уничтожают пока они еще сильны.

У людей есть еще один выход – спиться и исчезнуть. Я выбрал этот путь. Когда наступил день, которого все боятся – день, когда надо решить: умирать или жить – я выбрал первое. Прав я или нет – я смогу понять потом, когда может быть уже будет поздно…

А мистер Андреас прекрасен в своих шелковых трусах. В руках тонкая сигарета, на ногах желтые шелковые туфли…. Что я привязался к его шелку? Какая мне разница? Не в шерстяных же трусах ему ходить, а мне осталось совсем недолго это видеть.

Яхта пристанет в последнем порту на одну ночь, когда хозяин спит – терпеть он не может вонь и грязь портов, крики людей, грохот и всякое другое, что напоминает ему о том, что есть еще кто-то, кто может неожиданно для него надеть такие же шелковые трусы. Мы пополним запасы топлива, воды и пищи и отойдем еще на 3 недели в море. Где-то у какого-то греческого острова (это держится в секрете) кто-то очень важный должен прилететь на яхту, поэтому последняя партия белокурых птичек будет в этом сезоне последней.

Чем занимается этот шелковый человек? Пустой вопрос. Зачем я рассказываю о нем? Еще более глупый вопрос: а как рассказать о себе, не противопоставив себя хорошего, кому-то плохому? Вы делаете не так? Ну, конечно, я поверил.

Что может приносить большие деньги, а их владелец старается находиться только посреди моря, постоянно передвигаясь в нейтральных водах? Сами думайте – мне за это не платят. Но когда такому человеку приходится все время двигаться по морю и не иметь постоянного адреса, когда навигационные приборы его корабля зашифрованы так, что вычислить местонахождение его не представляется возможным, что можно думать о таком человеке? Правильно – он умный бизнесмен.

Он сократил все возможные личные неприятности до минимума – чтобы с ним встретиться, нужен вертолет – у вас есть вертолет? Чтобы его уничтожить – нужна подводная лодка или крейсер – у вас есть? Ну, если человек все время перемещается – значит, есть те, кто интересуется, где он. Ну, или он - идиот. Но это вряд ли.

Кстати, когда прилетит тот, кто должен прилететь – я уже улечу. В смысле, что меня куда-то денут, чтобы я не видел того, кто прилетит. Жду, не дождусь этого дня. Улететь желаю с последней партией белочек, но я уже видел улетающих – у них на лицах написано, что они еще месяца три не захотят видеть мужчин. Ни в шелковых трусах, ни без оных.

Осталось еще три недели.… А стоит ли ждать? Впереди последний порт и последняя ночь, когда есть шанс уйти. Мне просто надоело…

Что я теряю? Последний чек на три тысячи долларов? Это много, согласен. В моем положении – мне нужны эти деньги, а в Танжере на них можно жить полгода, особенно не задумываясь. Но три недели рядом с мистером Андреасом? Еще три недели видеть вокруг себя море и тупых (правда, красивых, но одинаковых) белочек? Да и не совсем понятно, куда меня собираются деть перед прилетом того, кого ждут. Я ухожу сегодня. Не забывайте, что чеков скопилось много, но их еще надо успеть обналичить. Пока это просто красивые листочки с добрыми словами и цифрами. Обналичить и превратить в еще более красивые бумажки…. Вот проблема. Успеть. И вот как раз это и не просто.

Гл. 10

Великий Мастер Джонатан Тиз плохо спал в эту ночь. Ему редко снятся сны – сегодня была редкая ночь – он увидел сон, который поднял его с постели в четыре утра и не прекратился. Все на месте: стол, Руководство для офицеров и Братьев Ложи, пачка сигарет, фотография дочери, список Великих Офицеров и недописанное вчера вечером письмо Великому Надзирателю.

Сон не отступал. Человек из сна продолжал стоять перед его глазами. Он все говорил и говорил, и говорил. Голова Великого Мастера не просто болела – её, словно сдавили горячим медным обручем. Не хватало воздуха, и не было сил подойти и открыть тяжелые дубовые ставни, чтобы впустить свежий ветер из долины.

Возможно, то, что случилось вчера, и было первопричиной сна – случилось невероятное, и это было. И это был не сон, и это не приснилось…

Все было правильно: Братья и он стояли по разные стороны алтаря в центре зала собраний. Рядом с алтарем, обитом старинной тканью, стояли Три Малых Светоча. Он говорил, и вот тут что-то случилось – совершенно невероятное. Тень. Это точно была странная длинная тень, как тень от человека, стоящего в проеме двери пересекла пространство между алтарем и Востоком. Внезапно открылась дверь в преддверие: Привратник, которому не только не дозволялось входить в зал собрания ложи без разрешения Второго Эксперта, но и подавать свой голос из-за двери, резко распахнул двери. Досточтимый Мастер, Обрядоначальник, все Великие Офицеры находились внутри, и никто даже не представлял, что без предупреждения, нарушая все законы этикета и хорошие манеры, в зал войдет бывший Мастер Великой Ложи. Тишина звенела. Джонатан Тиз просто слышал этот звон - он и до сих пор в его голове. Но то, что случилось потом, превзошло все самые ужасные ожидания, порожденные этой минутой появления Дайса Ледуайена.

Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, и как будто что-то почувствовав, из зала собраний тенями стали исчезать все Братья. Бывший Великий Мастер обошел алтарь и стал рядом с Джонатаном.

Дайс вел себя, как сумасшедший, но Великий Мастер знал, что все что делает Ледуайен, заслуживает доверия. Дайс очень медленно взялся за концы ткани, покрывавшей алтарь, и резким движением рванул ее на себя. Дальше Великий Мастер услышал стон. Чей? Собственный? Ледуайена? Чей?

На алтаре, святом месте Великой Ложи, который неукоснительно требовалось содержать в идеальной чистоте, на котором даже треснувшая краска была предметом тяжелых разговоров с Обрядоначальником, на алтаре каким-то острым предметом было нацарапано слово «СВЕРШИЛОСЬ».

- Этого не может быть, Дайс. - Слова Великого Мастера звучали глухо в пустом зале собраний. Ледуайен молчал. Он как-то криво усмехался. Или это гримаса? Гримаса боли? «Похож на паралитика, он похож на паралитика».

- Там просто написано «свершилось», Джонатан. Или ты думаешь, что это глупая шутка, месть отвергнутого кандидата? Открой глаза.

- Я не про алтарь, Дайс. Я не про алтарь. Теперь это не имеет значения: кто это сделал. Это сделано.

- Ты понял это, Джонатан. Теперь пора уходить. Всем. Надо, чтобы ты об этом сказал. Наше время пришло – нам надо поговорить…

Горел камин. Давно горел. Треск дров заменял разговор. Бутылка виски была наполовину пуста, а они не сказали ни слова друг другу. Джонатан привез Ледуайена к себе домой час назад после того, как Заместитель Великого Мастера объявил Братьям, что завтра утром Великий Мастер сам выступит с речью. У Джонатана Тиза была в запасе одна ночь.

- У меня есть письмо, Джонатан. - Тяжело, словно выдохнув, проговорил Ледуайен. – Оно у меня в кармане пальто. Возьми.

Тиз встал и подошел к брошенному на спинку кресла пальто.

- Трудный день случился, Джонатан? – Ледуайен повернул голову к Тизу, рука которого застыла в воздухе, так и не дотянувшись до кармана пальто. Он посмотрел на Дайса.

- Ты ждал этого?

- Всю жизнь. Так же, как и ты. И так же, как и ты, не верил. Теперь это случилось. Бери письмо.

Джонатан достал сложенный вчетверо листок бумаги. Руки предательски дрожали. Не должны так дрожать руки у человека в его положении. Он должен был быть готов к этому дню, но руки дрожали.

Листок развернут – короткий текст и в конце одно слово «СВЕРШИЛОСЬ» и подпись Pro Fanum. Все.

- Что это, Дайс? Что означает этот текст?

- Ты забыл латынь, Великий Мастер? – Криво усмехнулся Ледуайен. - Или ты совсем забыл свою историю? Читай и вспоминай.

Джонатан пробежал глазами текст электронного письма, распечатанный на принтере.

Подарок должен включить все, что имели тамплиеры, поддерживали, обладали непосредственно или через других.

Все, что принадлежало упомянутому Дому и ордену рыцарей

тамплиеров, магистру и членам ордена, права и привилегии, которые во время их ареста принадлежали ордену или членам ордена рыцарей тамплиеров или могли принадлежать им, которыми упомянутый магистр и члены ордена рыцарей тамплиеров были законно обеспечены.

Все то, что мы представляем, передаются навсегда упомянутому ордену Госпиталя.

СВЕРШИЛОСЬ

PRO FANUM

- Я помню эти слова, Дайс. Это отрывок из буллы Климента V, написанной в мае 1312 года, после разгрома Ордена тамплиеров. Но причем здесь «СВЕРШИЛОСЬ» и кто такие Pro Fanum? «Вне Храма». Это наш термин. Что - это новая организация?

- Опять ты меня удивляешь, Джонатан. Люди назвавшие себя так, где-то рядом с тобой. Неужели не ясно, что это те, кто, не обладая Знанием, обладает властью. Неужели ты думал, что так много времени никто кроме тебя не знает Истину? Они получили от проклятого папы все имущество, но не узнали тайну. Судя по письму – теперь они ее знают.

Бывший Великий Мастер налил себе еще виски и замолчал. Тиз подошел и сел в свое кресло. Что весит листок бумаги? Ничего. Но, казалось, что камень упал на деревянный стол – так тяжелы были слова, напечатанные на нем.

- Ты хочешь сказать, Дайс, что все это время рядом с нами существовал Орден госпитальеров? Этого не может быть – они канули в небытие.

- Нельзя так долго быть Великим Мастером, Джонатан. Знаешь, почему я сложил свои полномочия? Величие губит быстрее, чем любая болезнь. Это страшная штука – привыкнуть к своему «величию». Знаешь, я начал пить. Это плохо. Но, я жив и это хорошо.

- Сегодня ты нарушил все законы, Дайс…

- Перестань, Джонатан. - Голос Ледуайена неожиданно стал резким. – Ты о манерах и этикете? Нет ни одного закона, который бы не был писан людьми. Даже Божьи законы мы знаем только в людской редакции. Законы защищают одних от других, но соблюдать законы одних другие не обязаны. Слушай меня внимательно, если ты хочешь еще успеть что-то сделать. Слушай меня очень внимательно. Мы с тобой знали, а остальным неведомо, что кроме нас есть на этих весах еще третья чаша. Она не мешала нам сохранять равновесие в мире. До поры, до времени. Люди глупы и не понимают, что об этом говорит даже статуэтка Фемиды! У истины три стороны: правда и ложь лишь гири ее весов, а она всегда посередине. Церковь знает о нас. Мы знаем Церковь. Мы хорошо знаем друг друга. Но, ни они, ни мы не представляли себе, что все это время рядом с нами были они. А может быть они-то как раз и знали. Госпитальеры никогда ничего не делали просто так – они всегда ждали, когда закончится бой, и убирали падаль, и тем кормились. Им нравилось быть нищими и грязными. Нищета – это болезнь, которая даже при свалившемся на голову огромном богатстве, не позволит есть кусок целиком. Она заставит его спрятать в сырой подвал, где он сгниет, а нищета будет питаться только крохами от него. Нищета заразна. Она превращает человека в шакала. Она порождает злобу и подлость, ложь и лицемерие, болезни и ненависть. Есть такое выражение: нищий духом – это про тех, кто, умирая от голода, оставляет в сундуке глубоко под землей несметное богатство. Это про тех, кого ненавидят потом собственные дети за несчастное детство. Потому что богатство только тогда в радость, когда не болен дух. Госпитальеры никуда не исчезали – они всегда были рядом. Они позволили тамплиерам быть. Они вынуждены были позволить. Церковь склонилась перед храмовниками – госпитальеры шли за спиной церкви. Они ждали. И они склонились вместе с ней, и храмовники поверили, потому что были также самонадеянны, как мы. Но они, Джонатан, не церковь – будь она не ладна. И не имеют они отношения к Церкви. Они наше «альтер эго». Ведь ты думал над тем, что они помогли храмовникам исчезнуть и избежать полного истребления? Думал. Так почему ты не подумал о том, что они не рядом, что они внутри? Тем более, Джонатан, именно мы, назвавшись другим именем, присвоили себе право хранить Тайну храмовников. И храним ли мы ее? Я хочу сказать: знаем ли мы ее вообще? Ты знаешь? То, что мы знаем с тобой, скорее всего, лишь часть Тайны. Неужели ты уверен, что вольные каменщики и тамплиеры это одно и то же? Мне думается, что мы только подмастерья и вряд ли будем мастерами. Нелепые и мало кому понятные слова и обряды. Джонатан, разве существование нас отрицает существование еще кого-то? Почему именно мы имеем Право? Книги? Заветы? А Истина? Она-то где? Ты ее ищешь в древних книгах, а она оказывается в бульварных газетах. Ты возносишь молитвы к праотцам, а они достигают лишь ушей сидящих рядом в метро….

Устал я, Великий Мастер, от поиска истин. Их стало слишком много.

- Как давно ты узнал об их существовании?

- Перестань так акцентировать слова, дорогой. ИХ! Кого – их? Таких же, как мы недоумков? Чем мы занимаемся, кроме Собраний? Распределением финансовых средств среди своих – вот чем. Ладно. Разговор долгий и он имел бы смысл, если бы на вывеске нашего «банка» не было написано «сборище уволенных со службы строителей, решивших, что они некогда были тамплиерами, а теперь ставших псевдорелигиознотайным обществом придурков, возомнивших, что они превыше всех». Это просто клуб финансистов, ничего более. От скуки, как пейнтбол. Ну, и мы, перекладывающие слова с места на место. Скорее уж обычные строители настоящие масоны, чем мы, не бравшие мастерка в руки. Хранители Веры. Какой? Имитация. Хранители должны уметь убивать. Мы разучились это делать. Теперь убивают только за деньги. Если раньше власть держалась на вере, то теперь власть стоит на деньгах и вера не имеет для нас больше никакого значения, кроме как развлечение выходного дня и красочное шоу. Теперь убивают за веру только на Востоке. И пора назвать вещи своими именами: мы долго прикрывались именем иудейского Бога, но наступает другое время – мы люди с Востока – тебе ли не знать? Кажется, мы сделали все, чтобы Война опять началась. Только теперь это война не остановится никогда. Эту кровь не смыть.

- Перестань, Дайс! Нет нашей вины в том, что люди сошли с ума. Что террористы взрывают все подряд! Как можно равнять войну с террором с войной за Веру? Причем тут мы?

- Очнись, Великий Магистр. Кто они – террористы? Можно сказать, что это люди, слова которых не доходят до ушей других, и они взялись за оружие. А можно сказать, что они преступники…. Только вот какие законы они преступают, кроме наших? И где в наших законах написано, что еретики не будут гореть в геенне огненной? У них такие же книги – вот мы уже и горим по-настоящему….

- Хватит, Дайс! Не время сейчас. Потом поговорим об этом. Сейчас надо разобраться в насущном.

- Хорошо. Хочешь разобраться? Давай. Первое письмо я получил за два дня до того, как ты перестал быть моим Заместителем и стал тем, кого величают Великий Мастер. – Ледуайен опять нехорошо усмехнулся.

- Почему ты не сказал мне, Дайс? Причина твоего ухода была в этом?

- Причина в этом…. Не только в этом, Джонатан. Я понял, что они не угрожают, ничего не требуют, ничего не хотят, они просто вернули нас на семьсот лет назад и назвали нас по имени и поэтому они страшны. Подумай сам: они знают меня, они знают адрес моей электронной почты, они точно знают каждого из нас, никакая электронная защита не распознала письмо, – так ли крепка была наша оборона? Они просто пришли и сказали: «Хватит». У тебя не возникает мысли, что они имеют к нам прямое отношение? Что они, может быть, и создали нас? Откуда мы вообще взялись? Почему мы так уверены в наших книгах? Посмотри сколько вопросов. Откуда ты знаешь о справедливости нашего пути?

- Ты испугался, Дайс. Ты теряешь Веру. Вера не требует ни подтверждения, ни доказательств – тебе ли этого не знать. Откуда ты знаешь, что речь идет о тайне. Хакеры, хулиганы, да кто угодно…. Среди наших Братьев возможно кто-то…

- Ну же, договаривай! Что же ты? – Ледуайен смотрел Джонатану прямо в глаза. – Предатель? Хулиган? Авантюрист? Псих? Веришь ли ты сам в это, Великий Мастер?

- Хорошо, Дайс. Пусть так. Что было в первом письме и сколько было писем за эти два года? – Тиз почувствовал, что сейчас вдруг появилась злость на старого Ледуайена. Куда-то ушло беспокойство, и он позабыл на время о письме.

- Я не скажу тебе всего, Джонатан. Я расскажу про письмо, которое пришло за месяц до моего ухода с поста Великого Мастера Я покажу его тебе. – Ледуайен достал из внутреннего кармана пиджака еще один сложенный листок и протянул его Тизу.

Джонатан развернул листок.

Все владеющие землями, привилегиями, замками или каким бы то ни было имуществом, принадлежащим ордену Храма, независимо от государства, известности или достоинства, даже если это - понтифики, должны отказаться от них в пределах месяца после запроса магистра и членов ордена Госпиталя, или любого из них, или их поверенных. Все должно быть полностью и свободно передано ордену госпитальеров.

PRO FANUM

- Что это значит? Опять кусок из буллы Климента V? Какого черта? Они не знают другого документа?

- Прошу тебя! Текст буллы писал не слабый Папа. Кто стал бы его именем приказывать нам что делать? Это значит только то, что они требуют вернуть им все, чем мы владеем. И это не пресловутая Тайна или артефакты – это власть и деньги, на которых и построена наша власть. Я повиновался и оставил наше Общество на тебя, хотя этого делать было нельзя, не будь этого письма. Ты слишком предан вере, а она-то тут как раз не причем. И, поверь мне, и черт здесь не причем: ты сам знаешь, что совпадений не бывает. Не тот случай. И дело не только в том, что они знают, кто мы – просто пришло время и что-то произошло – иначе бы они не раскрылись. Ставка в этой игре не мы – ставка выше. Боюсь я, Джонатан, другого. Кажется, маски сняты, и встретиться придется глаза в глаза, и назвать друг друга по имени.

- Значит, ты хочешь сказать, что в нашем Обществе предатели?

- Что с тобой, Великий Мастер! О чем я тебе говорил все это время? Нет ни предателей, ни преданных: наступило время Истины, о которой мы так долго мечтали. А вот хорошо ли это? Хороша ли будет Истина? Я хочу сказать, что пришло время вспомнить еще одно значение слова «pro fanum» - «неверующий» или «богохульный». Нам объявили войну, Джонатан, и на этот раз враг сильнее нас. Ибо мне кажется, что именно он и знает Истину, а мы играли в его пьесе. И его имя не Иисус.

Гл. 11

Я получил бы восемь тысяч за два месяца стояния в черном костюме при температуре плюс сорок градусов. Минус три тысячи, которые я не получил, потому что из этих восьми недель три я уже не стоял. Таким образом, пять тысяч за тупое времяпрепровождение, ненависть к морю и год сытой жизни в Танжере впереди. Неплохо. Плохо только то, что из Танжера придется уезжать – хозяева не любят, когда их покидают без предупреждения, обижаются и могут сделать а-та-та. Куда? Пока не скажу – не знаю. Маленькие человечки в черных костюмах, прилипших к потному телу, тоже должны попытаться подумать.

И вот еще что я вам скажу – Сицилия – это не солнечная Италия. Тем более, ночью, когда я совершенно мокрый. Тем более, в августе. Именно таким я выбрался на берег. Наверное, пропахну рыбой. Точно пропахну.

Склады, телеги, старые велосипеды без колес, луна, и очень скользко. Мне пришлось спуститься по трапу с другой стороны яхты, плыть долго. Так долго, что я вероятно еще очень не скоро захочу купаться в море. Путь к причалу был скушен – что об этом говорить? Плыть в темноте не меньше пары часов (стояли на рейде) и все это время держать свою одежду и документы в руке над головой – это, наверное, было похоже на высадку союзников в Нормандии. Слава создавшему Средиземное море! Оно сравнительно маленькое и доплыть до нужного берега можно, если заранее зайти в рубку и посмотреть: где Израиль, а где Италия.

Как по-итальянски будет: как доехать до аэропорта? «Скузи. Прего. Аморе мио» - все. Иссяк. Лучше бы это была Франция – Лазурный берег или Монако. Там люди говорят хоть и по-французски, но это больше похоже на человеческий язык. Мне с детства мяукать трудно – у меня была собака.

Вон, там, под фонарем сидит человек – подойду и спрошу.

- Скузи, сеньор. Где здесь аэроплано, прего. (В запасе осталось только «Аморе мио», но, кажется, сейчас не стоит это говорить).

При этом я расставил руки и стал ими совершать движения, по моему разумению крайне похожие на высший пилотаж или хотя бы сильную турбулентность. Я даже немного подпрыгивал для пущей убедительности и немного гудел. Судя по глазам ошалевшего старого итальянца, я был похож скорее на уволенного за пьянку сумасшедшего орнитолога, чем на самолет. Словом, редко выпадает на долю сторожа такие увлекательные встречи. Пьяные матросы, бывает, выползают из моря, рыба тоже, бывает, выпрыгивает, местные жители кого-то топят – это нормально. Но, чтобы орнитологи! Они – редко. Сегодня хорошая ночь. Завтра он расскажет друзьям, что из моря вылез голый сумасшедший псих, и долго летал вокруг него, и ему больше никогда не нальют перед сменой выигранный в нарды стакан кьянти.

Я еще немного погудел и полетал, но, видя, что реакция не та – итальянец не подхватывает игру, махнул рукой ему на прощание и пошел вдоль набережной, напевая случайно пришедшую на ум песенку итальянских коммунистов «Бандьера росса».

Было уже 3 часа ночи. Кажется, я просох. Стоит одеться, чтобы не вызвать обвинений в недостойном орнитолога поведении. Хотелось пить, но это я могу сделать в аэропорту, когда найду такси. Оказывается, я знаю еще два слова по-итальянски: аэропорт и такси! Хорошо.

Из-за поворота выехал автомобиль, и я махнул рукой. Растопырив пальцы, я показал все десять, добавил слово доллар, махнул в куда-то вдаль и сказал заветное итальянское слово «Аэропорт». Водитель молча кивнул и я сел в машину.

Минут через сорок тряски в полной темноте, вдали показались огни. И только тут я понял, что сел в полицейскую машину. Водитель был не в форме – она валялась на заднем сидении, а вот между нами лежал симпатичнейший карабин, который и уткнулся мне в бок.

«Американец»? Водитель посмотрел на меня. Да. «Турист»? Опять – да. «Домой»? Черт возьми! Си, сеньор. «Хорошо», сказал водитель и уткнулся вперед. Я бы тоже так сумел поговорить, будь я водителем или полицейским, но слава всем Богам на свете, мы уже подъезжали к местному аэропорту.

Я вылез и вспомнил еще «Милли грация». Кажется, так назывались колготки у последней моей девушки. Стоп. Нет. Грация – это то, что у нее было точно, а милли – это столько, сколько у меня не стало на счету после ее ухода. «Прего», ответил славный парень – сицилийский полицейский, взял десять долларов и вылез вместе со мной. Неожиданность? Но, ничего неожиданного не произошло. Он показал мне на двери зала вылета, нырнул в машину и вынырнул с форменной рубашкой и карабином. Махнул мне рукой и пошел в другую сторону.

В зале вылета немного народа. На маленьком табло было несколько рейсов: в Рим, в Рим (через час), в Рим (еще через час), в Ларнаку, в Мадрид, в Рим (через три часа) и еще в Тель-Авив. Мерси – я выбрал Мадрид, потому что вдруг во рту опять появился отвратительный вкус маринованных детенышей осьминогов в римском кафе, а Израиль вообще не рассматривается – он в моем плане стоит на последнем месте.

Из Италии в Испанию самолет летит минут пятьдесят. И уходят они каждый час, как автобусы. Было четыре часа утра, и я никак не рассчитывал увидеть на борту много пассажиров. В любом случае, есть почти час, чтобы подумать, что делать дальше, съесть сэндвич с тунцом и поспать.

Я подумал, что будет неплохо покататься немного и вернуться назад. Например, из Мадрида полететь на Кипр, потом паромом в Израиль и маленькой частной авиакомпанией в Египет. Оттуда на автобусе в Бейрут (пока не очень стреляют), потом опять самолетом на Кипр и паромом в Александрию. Если кто-нибудь все-таки постарается на меня рассердиться из-за столь невежливого ухода с работы и решит меня поискать, что очень возможно – он должен запутаться и уж точно решит меня искать рядом с местом исчезновения в последнюю очередь.

В Каире есть пара моих друзей, с которыми меня связывает давняя история. Частенько мы работаем вместе. Они, как и я, когда-то очень быстро покинули контору (в чем я им немного помог) и организовали в Египте частную авиакомпанию (два самолета, которые всегда стоят на ремонте). Их небольшой офис находится в районе Хан-Халиль в старом городе. Если кто-то начнет искать этот офис, то еще до того, как он его найдет, офис исчезнет и превратится, ну, скажем, в лавку, торгующую маслами и уксусом. Шум от твоих шагов всегда бежит впереди тебя, говорят в старом Каире.

Таким образом, одно из звеньев моего «петляния» исчезнет – то есть пропаду я где-то в Израиле. Меня это устраивает. Все придумалось удачно, и должно было бы так и случиться, если бы не одно но…. Выглядело это «но» очаровательно, если возможно применить это слово к невысокой женщине средних лет в форменном костюме какой-то авиакомпании. «Но» подошло к креслу, на котором я сидел, улыбнулось и носком грациозной туфельки 6 номера тронуло бумажку, валявшуюся на полу.

- Вы летите в Мадрид, сеньор? – Голос для четырех часов утра тоже был очаровательным: легкая хрипотца средиземноморской вдовы с устойчивым запахом крепкого кофе и конька.

- Увы.

- Тогда Вам пора на посадку. Ваш рейс 1226.

- Еще раз – увы. Вы ошиблись, милая. Мы не знакомы и Вы, вероятно, приняли меня за другого.

- Нет, сеньор. Вот тот, видите, человек, который выходит из аэропорта с большой сумкой на плече, просил Вам передать конверт (она протянула мне конверт) и вот эти слова: «Вас ждут завтра в Тель-Авиве».

- Где меня ждут?

- Подробности в конверте. – Она продолжала улыбаться.

- А почему тот милый сеньор с большой сумкой сам не подошел? – Я почему-то смотрел на ее не слишком миниатюрные ноги.

- Какой сеньор? - Я поднял взгляд – она смотрела прямо мне в глаза. Я посмотрел в сторону выхода и никого не увидел. Она больше не улыбалась.

- Вы сказали…. – Она уже повернулась уходить, но на секунду задержалась и обернулась ко мне.

- Завтра Вы обязательно должны быть в Израиле. Завтра и не позднее полуночи.

- А я…. – Она больше не слушала. Она уходила: вся такая милая и не слишком миниатюрная….

Я сбежал с красивой яхты, я плыл по морю, я промок и прикидывался сбитым самолетом на ночном и мокром берегу. Я тайно все сделал – никто не знал о моих планах и вот - в аэропорту совершенно неизвестного мне итальянского города, именно ко мне, подходит миленькая стюардесса и предлагает (если можно это принять за предложение) завтра быть в Тель-Авиве…. Это нормально? Я вскрыл конверт, который, безусловно, предназначался не мне…. Увы, мне. Лучше бы я остался сторожить мистера Андреаса и его птичек – там все было понятно – здесь, кажется, начинается чертовщина. Не так - это не чертовщина – это могло бы быть шуткой, если бы не было моего имени на конверте: «Д. Джей. Ливайн».

«Иисус увидел младенцев, которые сосали молоко. Он сказал ученикам своим: Эти младенцы, которые сосут молоко, подобны тем, которые входят в царствие. Они сказали ему: Что же, если мы - младенцы, мы войдем в царствие? Иисус сказал им: Когда вы сделаете двоих одним, и когда вы сделаете внутреннюю сторону как внешнюю сторону, и внешнюю сторону, как внутреннюю сторону, и верхнюю сторону как нижнюю сторону, и когда вы сделаете мужчину и женщину одним, чтобы мужчина не был мужчиной и женщина не была женщиной, когда вы сделаете глаза вместо глаз, и руку вместо руки, и ногу вместо ноги, образ вместо образа,- тогда вы войдете в царствие». (Евангелие от Фомы. 27)

Милый Ливайн! Надеюсь, что твоя вера столь же сильна, как и желание заработать? До встречи в Иерусалиме. Твой друг.

И что теперь? Прошлое становится прошлым только в том случае, если его не было. Мое прошлое было, и оно держало меня крепко. Как всегда ты думаешь, что откуда-то уходишь, но вот думают ли так те, кто тебя не отпускал? Но, я попробую еще раз. Они думают, что я подпрыгну и поеду в Тель-Авив…. Объявили посадку на Тель-Авив: я подпрыгнул и пошел. Надо же, как Библия работает! Быстро пошел, очень быстро в сторону посадки на рейс… до Ларнаки. (Это на Кипре, если кому интересно). Я спорить не буду – я приеду в Израиль, но дорогу к Храму каждый выбирает для себя сам. Поэтому, если Вам настоятельно советуют быть в таком-то месте, в такое-то время и обязательно добраться конкретным видом транспорта, да еще и ангелом, принесшим эту весть, является хриплая стюардесса с неприличным размером обуви, подумайте, а стоит их желание Вашего времени и может быть Вашей жизни?

Гл. 12

- Послушай, Дайс, - Великий Мастер Джонатан Тиз смахнул рукой несуществующую крошку со столика из тикового дерева. – Послушай…. Давай еще раз. Спокойно. Объясни мне: при чем тут возможные госпитальеры, о которых века ничего не было слышно? Где доказательства? Это просто похоже на помешательство и бред. Давняя паранойя, сродни ревности – храмовники и госпитальеры.

- Нет у меня доказательств, Джонатан, кроме одного…. Поднимись, надень свое пальто, и пройди в зал собраний. Там ты найдешь свой алтарь и увидишь слово. Кто мог на алтаре написать его? Ты веришь в привидение? Или один из братьев сошел с ума? Или все-таки это сделали те, кто знает, что надо делать. Но всех их ты вчера видел перед собой…. Кто еще, кроме церкви и нас существует в этом мире? – Ледуайен поднес к губам стакан, наполненный виски больше, чем на половину, но остановил руку и удивленно посмотрел на него, словно впервые увидел. - Это госпитальеры. Может быть, я прав, может быть – нет. Но, если кто-то из них поступил также как мы тогда, то мог и находиться веками рядом с нами…. Это возможно.

- Возможно, но маловероятно, Дайс. Никто не мог знать Истину. Именно храмовники получили доступ к информации, и именно мы их преемники.

- Перестань, Джонатан. Опять ты с этой истиной. Далась она тебе. Начни думать: если мы смогли возродиться, как утверждают предки, почему никто больше не мог сделать то же? И еще раз спрошу тебя: ты лично знаешь тайну? Ты знаешь, какова она или в чем истина, которую, по твоим словам, мы храним? Нет, ты не знаешь. Потому что, вполне возможно, что масоны были созданы лишь для того, чтобы все думали, что именно они что-то знают. Тебе не приходило в голову, что мы были созданы только для отвода глаз, а настоящая тайна на то и тайна, чтобы ее никто не знал – даже те, кто считает, что хранит ее.

- Они были при церкви. Зачем им это надо было? Церковь не знала ничего, она испугалась….

- Испугалась? Чего? Что могло так напугать Церковь, обладавшую полной властью над всеми и над всем? А если никто ничего не прятал, если никто ничего не находил? Если это всего лишь идеальная и великая Мистификация? Никто не забыл слов Великого Магистра, которые сбылись, Джонатан. Не это ли подтверждение чуда, исполнение которого могло быть совсем даже не в руках Божьи, а совсем наоборот – в руках тех, кто создавал, как теперь говорят, проект.

- Подожди, Дайс, ты думаешь, что они шли все эти годы по нашим следам?

- Но, если никто не шел по следам, Джонатан? Что, если хранители Истины именно они? Что, если истина не в том, о чем думаем мы, а в чем-то ином? Что, если истина всего лишь в знании правил игры, придуманной Церковью? Что, если это всего лишь проект церковников, а мы заигрались и поверили в себя, хотя именно нас-то и не существует? Госпитальеры. Проект мог дать сбой на каком-то этапе. Они получили все, что хотели, кроме одного – того, что они хотели на самом деле.

- Дайс, были те, кто был совершенно открыт…. Может быть, они? Их мрачная слава покрыта не одной тонной крови.

- Ты про Орден Псов Господних?

- Да.

- Маловероятно. Они сделали свою работу. Да и потом это просто инквизиция, то есть служба безопасности. Они не более опасны, чем любая секретная служба, про которую все знают, что она очень секретная. Опасны оказались те, кто, как мы думали, не существуют. Мне почему-то начинает казаться, что вся проблема в нашем собственном выживании, а не в истине. Вот причина, по которой я отдал свое место тебе. Струсил? Да. Устал. Не знаю: и то, и другое.

- И все-таки, я должен знать, что произошло на самом деле, Дайс. Завтра я свяжусь с братьями в Кастилии и Германии. Нам нужно расследовать это дело.

- Тебе надо распустить Ложу, Джонатан. Если ты следуешь закону до конца.

- Я понимаю…. Ложа будет распущена. Я сделаю это завтра. Я напишу Великому Надзирателю. Я должен просить совета перед принятием решения – этого требует этикет.

Ледуайен поставил свой стакан на столик и тяжело поднялся.

- Ты знаешь этикет, но у тебя больше нет времени. Вспомни, Джонатан, алтарь осквернен. И это не просто образ – это катастрофа. Это война. Вопрос только – кого с кем на этот раз! Если мы и вправду наследники храмовников, то пришло время отложить финансовые книги и взять мечи. Хотя, ты знаешь историю не хуже меня: ты знаешь о Кельнской хартии 1553 года, подписанной делегатами девятнадцати лож, активными деятелями Реформации. По словам хартии, масонский орден не происходит от какого-либо другого общества, а древнее их всех и ведет свое начало чуть ли не от учеников Иоанна Крестителя. До 1440 года общество даже называлось по этой версии - «Общество братьев Иоанна». Это многое объясняет. Это объясняет, прежде всего, то, что мы только прикидывались наследниками тайны тамплиеров, а на самом деле, мы плоть от плоти госпитальеры. И если это так, то совершенно ясно, откуда у нас богатства и власть: все это Церковь отобрала у храмовников. И последнее: если это правда, и истина, в своем малом проявлении такова, то те, кто осквернили алтарь, не враги, а друзья. Те, кто после многих веков решил открыть тайный заговор Церкви. То есть, это и есть храмовники. И нам с тобой не бояться их надо, а искать и просить о прощении. Вот такие дела, Великий Магистр того, чего уже нет. – Ледуайен пьяно засмеялся. - Они пришли за своим и они взывают о справедливости. – Он подошел к своему пальто, валявшемуся на кресле. – Глаза бывшего Великого Мастера блестели от слез. Хотя, просто могли слезиться старые глаза, да и выпил он много для своего возраста.

- Не знаю, Дайс. – Джонатану стало его жаль. – Я не знаю….

Хотя, если быть совершенно откровенным, то жаль должно быть себя. Если то, что предположил старый Мастер истинно, значит не только зря прожита жизнь, но и незаконно. А если это шанс все исправить?

Прошло часа два. Джонатан Тиз сидел за своим столом. Виски он со стола не убрал – дело было такое, что виски еще могло понадобиться. Письмо Великому Надзирателю не было закончено. «Не до версий сейчас, Дайс, пойми. Не могу я рисковать. Если все не так, если все только кажется тебе, старому испуганному Мастеру? Но, я…. Я должен следовать тому, что стало моей клятвой. И если случиться так, что все это ложь, что мы просто заложники чужой игры – Бог свидетель – я сделаю все, чтобы прекратить это. Я обещаю тебе». Ночь наступала. Но было душно, очень душно. Ночь предстояла тяжелой – мешала стоящая перед глазами Тень…

Она смеялась, беззвучно, без лица… «Откуда ты знаешь, Джонатан, что она смеется? У нее нет лица,Джонатан!»

- Она смеется, я чувствую. - Тиз услышал свой голос и очнулся. Было уже четыре часа утра. Он все-таки встал. На столе светился экран компьютера – в углу экрана пульсировал маленький белый конверт.

Голова болела. Впервые в жизни Джонатан Тиз позволил себе выпить так рано – виски разлился теплом. Он отодвинул письмо Великому Надзирателю и открыл электронную почту. Если бы Бог был фокусником – раздался бы гром, или ожил бы Элвис Пресли, но грома не было – на экране был лист бумаги, и были слова: «В Иерусалиме полночь». Это был код. Они уже знают его решение, и, кажется, знают каждый его последующий шаг. Откуда? Он еще не сделал звонок, который обязан сделать. «Они просто впереди, если только не они создали эту игру», - прошелестело в голове. Кто – они? Не могут госпитальеры существовать. А если и существуют до сих пор, то они не те, за кого себя выдают. Кто-то поселился в его голове. «Они тут не причем, Джонатан. Какие, ко всем святым, госпитальеры? Можно себя назвать кем угодно, но бедные рыцари госпитальеры так ничего реально и не получили. Все осталось в руках французского короля». Стой! А если вся тайна только в финансовых книгах? Что, если не было никакой тайны? Что была извечная мечта о власти? Что есть власть, как не власть денег? Разве не храмовники именем Христа создали первый банк и сделали ростовщичество, презираемое всеми, уважаемым видом современного бизнеса? «Вот, Великий Мастер. Теперь ты ближе к Истине?» Это не так. Мы говорим о разных вещах! «Брось, Джонатан. Тебе страшно остаться без привычной кельи и положения. Подумай об этом». Думать уже не было времени: до первого самолета в Мадрид оставалось часа три, наверное. Теперь все стало на свои места. Скоро станет.

Великий Мастер Ложи, которой суждено было сегодня перестать существовать, набрал на мобильном телефоне номер, помеченный в телефонной книжке просто крестом.

- Ваш номер? – услышал он в телефонной трубке.

- 737, - ответил Джонатан, невольно оглядываясь в комнате, словно в четыре утра в его кабинете кто-то мог быть.

- Говорите. - Услышал он.

-«Предали огню святилище Твое; совсем осквернили жилище имени Твоего…», - процитировал он Псалом 73:7.

- Насколько Вы уверены, Брат? - Услышал он следующий вопрос.

- Абсолютно. - Быстро ответил Тиз.

- Тогда Путь Святых из Иерусалима в Ривлу обязан пролегать через Дамаск. - Коротко ответил голос, и связь прервалась.

Пароль был принят, код получен, встреча назначена: теперь последний звонок. Этот разговор будет еще короче, потому что ситуация оказалась сложнее, чем предполагал Дайс Ледуайен. Дело было уже не в раскрытии секрета Общества – случилось что-то более серьезное. Еще никогда не встречались лицом к лицу те, кто не должен встречаться в своем истинном обличие, никогда не смотрели друг другу в глаза, потому что никогда в этом не было необходимости. Все было организовано правильно. И этого не должно было случиться никогда. Но это случилось.

Звонок Великому Надзирателю действительно был коротким – его просто не было. Джонатан написал смс сообщение из двух слов: «Нас нет» - ответа не требовалось – дальше все произойдет так, как того требует Протокол и этикет…. Просто этой Великой Ложи просто никогда не было.

Гл. 13

Было уже довольно жарко. В девять часов утра жарко – что будет днем? Ай-яй-яй. Но, в любом случае, это лучше, чем ночная Сицилия. На центральной автобусной станции Иерусалима уже полно народу.

Мне надо попасть в Старый город к полудню. Это совсем рядом – по улице Яффо чуть пройти, через базар Махане-Иегуда, через квартал хасидов Меа-Шеарим и все. (Последнее – самое трудное, но об этом потом). Но есть еще время. Надо осмотреться. В центр не поеду. Можно, конечно, пройтись пешком – я же не русский – встретить соседей по подъезду из какого-нибудь маленького городишка под каким-нибудь Омском мне точно не грозит. Но, жарко уже и гулять я буду потом. Там, где есть кондиционеры.

В кармане несколько сотен шекелей, на небе солнце, на часах – девять с небольшим: разве это не повод стать туристом? Автобус № 99 более чем подходит для этого, тем более что на этом маршруте удобно примелькаться полиции – кто хочет быть незамеченным, в этот автобус никогда не сядет.

Чуть меньше десяти шекелей и радостный автобус с разговорчивым водителем в десять ровно отправился в путь по кольцевому маршруту вокруг Иерусалима. Правда, что-то захотелось есть, но – потерплю – запахи еды в автобус не проникают, хотя ими пропитан весь город – в автобусе пахнет потом и смесью пота с туалетной водой…. Потерплю…. Наверное…. Или не вытерплю? Вытерплю…. Какая же все-таки это гадость так смешать все на свете: вид Стены Плача, автобус без кондиционера, запах вчерашнего французского одеколона и вчерашнего же пива, выпитого сверх всякой меры на пароме. Почему это не Иран? И где религиозная полиция? Хотя, у них есть туристическая полиция: полиция по борьбе с туристами что ли? Неважно. Пиво надо было запретить еще на Кипре, впрочем, как и одеколон…. Ехать еще минут двадцать, но я уже не люблю автобус и особенно водителя с его диким английским, который напоминает индуса, говорящего на французском, но слишком долго прожившего в Биробиджане среди спившихся запорожских казаков. Хотя, кажется, это уже чересчур – так не бывает.

Что мне может принести радость? Не думаю, что встреча с Робом…. Ему уж точно не очень понравится, что я приехал. Хотя, я – это его деньги, а они ему всегда нужны. Ну, что же. Тогда я поем. Тем более, что после шефтальи в Ларнаке я ничего не ел. Кстати, так себе шефталья была – ливанская кухня может быть только в Ливане, а в Ларнаке ливанец, который мне радостно сообщал про свежесть барашка, подозрительно был похож на армянина. Я не знаю ничего по-армянски. Кажется, этот водитель, тоже армянин…. Неужели в Армении так много евреев? Мистика какая-то. Хотя, при желании евреем может стать любой, если только не желает быть собой. С мамой же можно договориться – маме все равно: не ей же делать обрезание. Есть хочу, и автобус качает, хотя, мы двигаемся, но как всегда на Востоке, почти никуда не едем. Десять шекелей, господа, за дорогу по кругу в никуда!

Почему в корабельном ресторане вдруг решили угощать баварским колбасками, я не знаю. Баварские свиные колбаски по дороге в Израиль. Это смешно. Странный выбор шеф-повара. Может у него с прошлым что-то не то? Кто ест баварские колбаски, кроме немцев и русских? Только австрийцы и нелегалы из Мозамбика, которые едят все. Но нелегалов из Мозамбика в Израиле нет: может, в Мозамбике нет евреев? Этого не может быть - евреи есть везде, просто не все едут в Израиль. Что будет делать палестинец на задании, если наткнется на это? Страшнее чернокожего еврея только негр блондин с голубыми глазами. Взорвется раньше времени, наверное. Дурацкие колбаски …. А вот немцы как-то неохотно едут в Израиль. Почему бы это? Надо будет как-нибудь спросить какого-нибудь бюргера: «А когда вы, мой господин, последний раз были в Иерусалиме?» Печаль, которая отразится на его лице, а еще к тому же тоска, и испуг (конечно, обязательно испуг – а вдруг Вы что-то знаете, чего не знает он про своих предков) будет хорошей реакцией на шутку. Конечно, если не даст по морде – всякое бывает. Хотя, без пива не даст. Мораль: не хотите получить по морде – не угощайте друзей пивом.

Словом, я не знаю, почему на ужин были баварские колбаски и все. Зато я знаю один ресторанчик на улочке Натан-Штраус, где готовят удивительную «Иерусалимскую смесь». Готовят по всем законам кашрута: куриные пупки, сердце, куриная грудка, печеночка вместе со сладким перцем, всякими травами и пряностями долго томятся, а потом вам толстым слоем обмазывают питу хумусом и все это туда…. Какие могут быть после этого религиозные противоречия? Кто откажется от этого? Если, конечно, ты с детства ненавидишь куриц, как факт земной жизни, тогда, конечно. И ислам тут совершенно не причем: не красота спасет мир – мир спасет «Иерусалимская смесь». Еще, конечно, обязательно взять фалафель. Штучек восемь или десять. Такие шарики: чеснок, перец, соль, пряности и турецкий нут – все это обжарено в оливковом масле…. Вы меня понимаете? А вечером, конечно, фаршированную рыбу. И не просите ради всех святых никакой фаршированной щуки – не будьте потцем! Нет в Израиле фаршированных щук и все. Не слышали они об этом кошмарно-некошерном безобразии. Это только русские думают, что евреи и жиды это одно и тоже. Это разные люди, господа! И разница эта именно в том, что одни могут есть фаршированную щуку, а другие эту отвратительную, пахнущую водорослями зубастую тварь вообще в глаза не видели. Я проголодался и поэтому продолжу. Еще хацелим из баклажанов. И еще цимес: овощи в сладком апельсином соусе. И потом хоменташ с маком. Все. Или еще что-то? Нет, все. И если Роб ничего мне хорошего не скажет, в любом случае, я вкусно поем, если не лопну. Поэтому встречаться я с Робом буду поздно вечером – или вся еда превратиться в пустую трату времени и денег. Потому что после плохих новостей есть нельзя. Чтобы еда не превратилась в яд, она должна быть уже переварена и с твоими искренними извинениями за баварские колбаски из совершенно некошерной свиньи должна быть принята твоим желудком.

Но все это будет потом, когда я выберусь из этого проклятого автобуса, и когда от меня отлипнет двухсотфунтовая француженка с синими бусами, которые, кстати, красятся на ее очаровательной шее, которая только с большим усилием воли и воображения отличима от плеч. Потому что это никакие это не сапфиры, мадам. Это крашеные камушки, но – т-с-с, мы никому об этом не скажем….

Автобус приехал туда, откуда и уехал. Теперь я иду есть. Я забыл даже про колбаски и француженку с ее синей шеей. Кстати, я подумал, что про хасидов ничего говорить не буду: ни хорошего, ни плохого, ни забавного, никакого. Ничего не буду. (Обещал, но не буду – я толерантен в вопросах веры. Ну, или почти толерантен). Я шел через квартал Меа-Шеарим и чувствовал себя полным идиотом. Единственное, что нас роднило, было, отсутствие галстуков и наличие шляп. То есть, я не надел галстук вовсе не потому, что не хотел никого оскорбить (хотя до сих пор не могу найти в узле галстука напоминание о кресте, которое так мучает их) – я его просто не ношу со времени ухода из конторы. А шляпы у нас совершенно разные и потому они тоже к делу совершенно не относятся. Тем более, что у них шляпы странные и черные, а у меня хорошая и белая. Ладно. Не важно. Пусть верят в то, что они люди, «обладающие знанием собственной сущности и что они знают, что им недостает, и беспокоятся о том, чтобы восполнить недостающее». Для меня все это слишком сложно. И я им даже немного завидую…. Мне только не нравиться, что их жены бреют головы и потому ходят в париках. Словом, для меня все это слишком сложно. Но мне не нравятся и женщины без лиц в парандже, женщины в платочках, бьющиеся в припадке лбом о пол, женщины водители и женщины прокуроры. Еще мне не нравятся женщины-танкисты и женщины, которые не знают, зачем продают хорошие лезвия для бритья. Мне нравятся женщины с прямым взглядом прищуренных глаз, не носящие нижнего белья. Боюсь, что мне также не нравятся женщины в норковых шубах. Вернее, нравятся, но на голое тело. И дело даже не в убитых норках. Хотя, женское тело, покрытое голубой шерстью…. Вообще-то, гадость. Но, я был бы не против проснуться с одной из них в небольшом уютном пансионате на берегу моря, завернутый в сухую длинную шубу из голубой норки. Но я не русский и мне так не отдыхать.

Причем здесь хасиды? Не причем. И действительно, к Шхемским воротам есть дорога намного короче. Это вообще дорога не туда – я сделал целый круг. Просто, проходя через квартал хасидов, очень удобно увидеть того любопытного, который может идти за тобой. Он точно не будет похож на хасида – для него был бы слишком сложен такой маскарад. Тем более, что в других районах, он бы бросился мне в глаза – вдруг я заверну в неприличное заведение? Ну, в «Макдоналдс», например.

В полдень я вошел через Яффские ворота в старый город и пошел через Христианский квартал в сторону Шхемских ворот. В полдень (чуть позже) я увидел Марка - Марк увидел меня, и мы оба этому совершенно не удивились. А я удивился, что он не удивился. Все-таки я предполагал, что товарищи примут меня за сюрприз. Но, товарищи не приняли. Они, в лице Марка, кивнули издалека, сделав вид, что посмотрели сначала на небо, а потом, вздохнув, себе под ноги. (Эдакий затяжной кивок). И пошли совершать святотатство. Я тоже. Что делать, если всю свою жизнь ты занимаешься тем, что неприемлемо порядочным людям? Что делать, если всю свою жизнь ты используешь то, что и в голову не придет порядочным людям? Но ведь должен же кто-нибудь создавать этот порядок, чтобы эти люди были порядочными? Это была неуместная шутка. Мы шли к Стене Плача.

Я вложил в камни Стены записку. Я не забыл в конце написать, что прошу легкой и быстрой смерти, если вдруг она будет уж так необходима Ему, и еще денег, но чтобы второе было намного раньше первого. Я постоял и отошел. Теперь была очередь Марка. Он подошел и положил свои ладони на Стену, постоял и отошел – вот именно так моя просьба к Богу не дошла. Но, кто знает, где живет Бог? Хотя, если говорить о первой моей просьбе, то это как раз Марку по силам, а вот вторая – вряд ли. В любом случае, сегодня Бог меня не услышит. Надеюсь, что Он меня и не видел – зачем мне еще и эти проблемы?

Я уже говорил, что Марк отошел от стены? Теперь была моя очередь, и это было, я думаю, со стороны очень смешно. Постоял человек, подумал – все ли он попросил у Бога? Не все – решил человек и подошел еще раз…. Ответ Марка теперь был у меня.

Я еще погулял и пошел сначала пить чай, а потом кушать. В записке был телефон Роба. Запоминать телефон смысла не было - после такого контакта номер уже не действует никогда. Поэтому я просто положил бумажку в сигаретную пачку и позвонил из первой телефонной будки.

- Роб?

Металлический голос автомата попросил оставить свое сообщение. Я назвал место, в котором буду в восемь вечера. (К тому времени я уже все съем). Конечно, это будет ресторанчик на улице Бен-Иегуда, на углу улицы Кинг Джордж. Там много людей, там всегда полно туристов, там вкусно кормят и там слишком дорого, чтобы за соседним столиком долго сидели одни и те же люди. Смена лиц успокаивает.

Когда сам назначаешь встречу меньше шансов получить сюрприз, если, конечно, сам Господь не вмешается. На этот раз Господь проявил себя совершенно неожиданно. Вот и думай потом – ту ли веру ты избрал и в том ли месте родился.

Гл. 14

Жаркое солнце. Пустое солнце. Не проходит ни дня, чтобы не возникала жажда дождя – но его не будет до ноября. Это был плохой год. Мало дождей. Йохам Бершай сидел на крыльце своего старого дома и медленно ковырял в песке длинным прутиком. Муравей был упорнее, муравей знал, что ему обязательно надо преодолеть странное препятствие, которое оказалось на его пути. Он делал несколько быстрых шагов вперед, но вдруг какая-то неведомая сила отбрасывала его назад. Он опять собирался с силами, и опять делал бросок, и опять его отбрасывало назад…. Так длилось уже довольно долго: что скажет он дома? Как объяснит, что не смог добраться до цели? Все братья принесут добычу (в этом он не сомневался) и только он придет пустым? Это невозможно – ему грозит изгнание. Он не мог себе этого позволить…. Еще, конечно, невеста…. Что он скажет ее родителям? Что он – слабак? Что он не сможет прокормить их внуков? Нет. Нельзя. Надо дойти. Надо найти силы. Он от рождения был как все и никогда не проявлял больших способностей, но родители верили в него, и он старался быть их достойным.

Тогда был большой дождь, но праздник решили не отменять…. Почему? Они были бы живы сейчас…. Его отбросило последний раз и вдруг все прекратилось. Он сделал один рывок и замер. Потом еще один и опять остановка. Потом сделал медленный шаг вперед и опять остановился. Цель была близка: прекрасное длинное бревно лежало на его пути. Его как раз хватило бы, чтобы достроить крышу. Он смог бы разделить его пополам и одну часть обменять на еду, а второй закрыть дыру в стене, через которую соседи могут подглядывать за ним и прекрасной Солей. Еще один шаг…. Вот уже он ухватился за конец бревна – как будет она гордиться им, когда он принесет на площадь это бревно! Он попытался сдвинуть его – все будет очень медленно, но к вечеру он обязательно успеет. Только бы свет не погас….

Йохам бросил прутик и встал, посмотрел на солнце – день начинал уходить. Надо идти к жене, сказать, чтобы готовила еду. Скоро, очень скоро он сможет покинуть этот старый дом и надеть костюм, и встать в полный рост, и сказать всем, как они заблуждались, думая, что он простой плотник…. Наступает время Истины – и простой плотник станет тем, кому воздадут почести по заслугам, забытым всеми Святыми Писаниями! Он сможет доказать им, что все, что свершилось было делом рук и трудов его, а не тех, кому приписывали тысячелетия его лишения. Сколько горя! Сколько лжи и несправедливости! Вечность забвения. Горе, горе вам, презревшим Истину! Дети, забывшие отца и непомнящие родства, горе вам!

Дети проснулись после дневного сна. Вот уже кричат и смеются. А старшему скоро в школу…. Все скоро кончится, только не надо никого жалеть – Бог свидетель – все во славу Его. И Йохам сделал шаг и свет погас для трудолюбивого муравья, и не дождется Солей своего жениха, и счастливы будут теперь ее родители, потому что к Солей вчера сватался сын Распределителя труда. Никогда не будет ее муж таскать бревна и еду – не будут смеяться над ними соседи, когда их зять грязный и усталый принесет заработанные за долгий день остатки пищи из общего котла. У них будет собственный дом, и дочь будет всегда сыта, и их внуки уж точно станут Охранниками, и будут на них работать эти грязные скоты….

И Йохам сделал шаг к дому, с отвращением думая о домашнем обеде. Только один день отделял его от счастья, и он его проживет во славу всех Святых. Телефон, как всегда, завибрировал неожиданно в кармане широких старых рабочих брюк – он всегда пугался – никак не мог привыкнуть к этой штуке. Звонок он не мог поставить – жена не должна была знать, что у него есть телефон. Запилила бы точно, потому что уже очень давно она просила его купить такой, а он отговаривался верой, которая запрещает такие небожьи приспособления. И вера запрещала, но не всем. Вера вообще пластичная штучка: любой закон работает только для тех, для кого писан, но не для тех, кто пишет. В этом суть закона. Нельзя же соблюдать то, что сам придумал? Поверить в собственную фантазию – удел слабых умом, а вера – удел слабых духом…. Впрочем…. Надо отвечать на звонок. Йохам зашел в курятник и достал телефон. Звонить мог только один человек, и это был он.

- Говори.

- Тебя уже ждут.

- Хорошо. Завтра наступит утро, тогда и поговорим. – Собеседник его понял. - Скажи, чтобы все приготовили. Я приеду сегодня ночью. Пусть все случится так, как написано. Больше не звони.

Йохам выключил телефон, потом открыл крышку аккумулятора, вынул его и аккуратно опустил в навозную кучу. Крышку засунул туда же, а сам телефон, ставший совершенно бесполезным куском пластмассы, положил под мельничный круг и медленно повернул колесо – раздался легкий треск, превративший некогда весьма приличную, хотя и недорогую «Моторолу» в мелкую черную крошку. Йохам смел пластмассовую пыль себе под ноги, и курицы сразу налетели, думая, что им бросили еды. Он подумал и, зачерпнув пригоршню зерна, посыпал себе под ноги: «Глупые птицы, пожирающие сотовый телефон. Смешно и грустно». Он вышел из курятника и пошел к дому. «Так и мы: даже не думаем, что делаем. Но, выхода нет. Кто кого – так было и так будет. И все во славу Его. Ему решать и Он уже тогда все решил. Каждому по трудам и терпению его да воздастся». Жена стояла у двери и, молча и медленно, вытирала руки о передник.

- Есть будешь?

- Поем в городе. – Он прошел в дом.

- Тогда я отдам твою долю соседке – она вчера дала нам фруктов из сада господина Штока. – В спину мужу прокричала жена. Со слухом у нее что-то второй году уже, вот и орет. Думает, что ее не слышно – а что слышать-то?

- Господина Штока. - С издевкой пробормотал Йохам. – У этого господина мать стирала чужое белье, а отец пас овец у Кфар Кану и слыхом не слыхивал о Чуде Господнем…. Взять бы его за грудки, да головой об стену, чтоб спесь его улетучилась. Господин…. – Йохам надел куртку и, оглянувшись – не вошла ли в комнату жена – достал из-под доски в стене запечатанный конверт, еще один телефон и кошель с пачкой наличных. Приладил на место доску в стене, рассовал все по карманам куртки и вышел из дома, протиснувшись между стоявшей, словно камень толстой женой и дверным косяком, который давно стоило бы приладить на место, да все руки не доходили.

Дорога до деревни Наин была неблизкой. Надо было поспеть до полуночи и еще подняться на гору Табор. Времени отчаянно мало, но это случится сегодня. Пора. Все слишком долго ждали и устали. Кто от ожидания, кто от страха. Ладно. Хватит историй, фантазий и сказок – наступает время истины, которая нужна только Ему.... (Нужна ли, Йохам? Ты уверен в этом?)

В двух часах езды от дома Йохама, в зале прибытия аэропорта Бен-Гурион, сидели три человека. Три молодых человека в ярких рубашках не вызывали никакого подозрения у офицеров полиции, которые следили больше за прибывающими, чем за встречающими. В этом всегда ошибка стражей. Зло не входит в двери, как гость – оно приходит нежданно и живет в доме и ждет, когда все пойдут навстречу входящему. Вот тогда оно окажется у них за спиной – и в это момент начинается праздник.

Самолет подруливал к стоянке и один из трех молодых людей оборвал громкий разговор о футболе и посмотрел на монитор. Двое других продолжали громкий спор. Рядом стоящие полицейские улыбались, слыша, как жарко спорят эти молодые люди. (Всегда, всегда надо говорить отчетливо и громко, чтобы тебя не заподозрили, а если твой разговор тих и невнятен – тебе не надо удивляться потом, что кому-то ты стал интересен).

Самолет подруливал и в самолете был я. Самолет подруливал дольше, чем все, что случилось потом (так мне показалось). Дальше все очень быстро – быстрее, чем в романах – не прошло часа и в окне автомобиля Тель-Авив. «Здесь опасно. Террористы взрывают бомбы. Надо быть осторожнее». Странно насколько глупость глубоко внутри: о чем я думаю? Какие террористы? Я в машине. В машине три молодых человека, которые просто подошли ко мне после паспортного контроля и взяли мою сумку. Проводили меня к машине, и я молчал. И молчали они. И вот – мы едем: они и я. Глупость? Конечно. Но, мы же едем. И это я. И это они. А за окном Тель-Авив, где террористы, наверное, уже взрывают бомбы….

Гл. 15

Машина остановилась у большого здания. Конечно, здравствуй город, который никогда не спит, как говорят его жители. Многое в Израиль привезли с собой те, кто приехал на Землю Обетованную. И это выражение стащили без зазрения совести те, кто приехал из Нью-Йорка: евреи считают Синатру своим в доску. Может потому, что споры, чья мафия круче – итальянская или еврейская - никак не могут утихнуть. Мне открыли дверь – я вышел. Наверное, я дорогой гость, если меня привезли в большой отель «Дан Тель-Авив» на Хайаркон-стрит. Последний этаж – роял-сюит. Я вошел – они нет. Обычное дело: обыкновенный человек в пустом номере с видом на море. И подо мной от Герцлии до Бат Яма от отеля к отелю, от «Шератона» к израильской Опере, от французского до американского посольства – люди, люди, люди…. Они специально построили все шикарные отели на одной улице вместе с посольствами? Для удобства террористов? Или чтобы удобнее было их ловить на живца? Где-то прямо передо мной по улице Фришмана знаменитый Сити-Холл…. Ни одного танка – наверное, телеканалы платят репортерам хорошие деньги за вранье. О чем я опять думаю? Стою один, как шлюха по вызову – не задал ни одного вопроса. Меня привезли, меня доставили и, конечно, меня поимеют. Хотя, становится интересно, только очень хочется…. Нет, не хочется. Нет, хочется. К черту – где тут туалет?

Открылась дверь и вошел человек. Слава Богу, я все успел. (Неужели и в этом замешан Бог? Вот работка.) Человек стоял и смотрел на меня. Молча стоял, и смотрел на меня.

- Здравствуйте. Я… - Я чуть не сказал: «Я приехал». Вот так сходят с ума, когда Бог помогает в одном и отнимает способность в другом.

- Как Вам Тель-Авив? – Я только сейчас заметил, что у человека в руках конверт. «Только не с Камышового острова» - почему-то подумалось. Какая мне разница? Может это деньги за беспокойство?

- Вы не ответили. – Человек ждал.

- Я не знаю…. Вы кто? Зачем я здесь?

- Кто Вы, Вы узнаете позже. Зачем Вы здесь, Вы узнаете сейчас.

Я не сводил глаз с конверта. Он проследил мой взгляд и улыбнулся.

- Красивый конверт, правда? Старый очень только. – Его глаза смеялись. А что? Он прав – вообще очень смешно все. Живой молодой французский придурок в плохих ботинках. Пока живой, наверное.

- Садитесь. – Он указал на огромное кожаное кресло около резного деревянного столика. Сам прошел и сел в соседнее. Я подождал для приличия несколько секунд и тоже сел. Честно говоря, ноги подводили – я начинал потихоньку побаиваться последствий. Нет никакой гарантии, что меня также быстро и красиво отвезут обратно. Нет такой гарантии… и шанса, кажется, такого тоже нет.

- В этом конверте Ваш новый паспорт, авиабилет, кредитная карта, несколько дорожных чеков, рекомендательное письмо и инструкции.

- Я должен взорвать что-нибудь? – Мне оставалось только пошутить, ибо все становилось еще хуже, чем я мог себе представить.

- А Вы умеете? – Он прищурился.

- Нет. Не умею.

- Тогда оставьте это другим – у Вас иная миссия. – Он сделал паузу. – Спрашивайте.

- Кто Вы? – Пора, наконец, что-то понять. Не правда ли?

- Вас интересую я или то, что происходит с Вами? – Он опять прищурился, и глаза его опять засмеялись.

- Хорошо. Кто Вы?

- Вы задали правильный вопрос. То, что происходит с Вами лишь последствия. Причина далеко от Вас. И сегодня часть этой причины я. Скажем так – я рыцарь.

- Отлично. Я Микки Маус. – Кажется, надо перестать бояться. Если бы мне хотели навредить – они уже сделали бы это. И незачем меня везти так далеко – это просто очень дорого.

- Вы не Микки Маус. – Он был совершенно серьезен, и на этот раз глаза его не смеялись.

- Все из-за мсье Пико? – Была, была еще надежда, что это финансовые махинации отчима привели к какому-то недоразумению и эти люди ищут, например, его деньги. Какой-нибудь клад или счет, на который он спрятал ворованные миллионы еврейской мафии. Мсье Пико еврей? Да, запросто! Если очень надо, можно стать кем угодно.

- Мсье Пико? Нет. Он хорошо все сделал – он охранял Вас много лет и смог сохранить тайну Вашего существования.

- То есть, я не Люсьен Пико?

- Нет, Вы не Люсьен Пико и не Микки Маус.

- Кто же? – Но он не собирался отвечать. Он встал и посмотрел на меня сверху.

- Вы тот, кого никто не ждал. Больше того, Вас не должно быть, но Вы есть. И это огромная проблема для многих людей. И сильных людей. И если Вы появились – этого уже нельзя скрыть. К сожалению, уже многие знают, что Вы появились. Наступило время Истины, но чем оно закончится, не знает никто.

- Кажется, я что-то такое видел. В кино. «Омен». Смотрели? – Я старался шутить, но все становилось совсем плохо – это ненормальные. Рыцарь, живущий в королевском номере лучшего отеля Израиля и я – «жуть, пришедшая из преисподней». Секта, что ли? Пико был в секте? Почему-то очень захотелось к маме и ее плаксивому бойфренду из Америки.

- Смотрел. – Кажется, он не понял шутки. – Это глупость. Не стоит приписывать небесам то, что творится на земле. Мы просто зеркала – мы отражение. Они там, а мы здесь. И теперь Бог – это человек и Сатана – тоже человек. Вернее, это общие понятия: скажем так – это разные слои общества. Понятно? Непонятно. Ладно. Есть простая земная история, если Вы об Иисусе Христе. А настоящему Богу не до нас, поймите. У него есть масса других дел, включая так называемого его политического противника, но партнера по бизнесу. Так что, уж, конечно, Вы не сын Сатаны. Ситуация куда хуже и проще, мой друг.

- Хуже?! Что может быть хуже? – Все превращалось в анекдот, когда вам говорят, что ваша смерть еще не самое плохое, что случится в вашей жизни. – А, ну, да, конечно, я наследник Иисуса! Давайте, скажите мне, что я ходячий Грааль, сын, рожденный в законном браке, прапрапрапраправнук Миссии и так далее – я читал несколько романов на эту тему.

- Нет. Романы занимательные и интересные. Кстати, там очень много дельной и правдивой информации, если внимательно и правильно их читать. Но, нет, Вы не наследник. У Иисуса не было наследников. Просто не могло быть, хотя это уже другой вопрос. Да и для сына Вы слишком молоды. (Тут, надо сказать правду, он слегка улыбнулся. Его сиятельство пошутило. Ну, конечно! Шедевр дантиста - дорогая керамика. Рыцарь в королевском сьюте и с сорокатысячедолларовым ртом). Он улыбнулся и продолжил. - Вы – семя Иуды и наследник его истории. А это хуже, потому что это плохое наследство. Хуже для Вас и для всех тех, кто уверен в предательстве Вашего предка. Но, что еще хуже, так это то, что Вы реальны и существуете. В отличие от Иисуса, Ваш предок относился к женщинам несколько в более прикладном смысле – я бы сказал не совсем с позиции духовного единения. И женщин в этом трудно обвинять: парень был красавчиком, и быстро растолковывал слова Иисуса более понятным им способом в уединенных местах под сенью олив.

Гл. 16

В районе Западных сороковых улиц Нью-Йорка нет банков. Нет больших офисов и строений. Нет парков и широких прогулочных дорожек для любителей бега. В районе Западных сороковых улиц нет ничего, чтобы отталкивало Вас и привлекало. Здесь тихо. Здесь живут тихие американцы. У них тихие жены, которые не требуют на Рождество дорогих подарков. Они просят мужей быть аккуратнее за рулем и не заснуть в дороге, потому что эти тяжелые грузовики доставляют женам столько беспокойства. Хлеб водителей-дальнобойщиков труден, но это честный хлеб. У них есть дети, которые не стремятся на Уолл-стрит – они мечтают о любви и большой семье (такой же, как у них теперь). Они разбираются в машинах с четырех лет – им всегда дарили в детстве всякие красивые цветные лампочки и никелированные переключатели. А однажды отец принес настоящего сверкающего быка с капота тягача, которого он выменял на стоянке в каком-то маленьком городке в Юте у друга за пять дешевых сигар. И бык стоит много лет, как реликвия рядом с фотографией отца. И дети вырастут и обязательно скопят на хорошую подержанную машину, но пока им сделают подарок на шестнадцать лет: бабушка и дед подарят их старый «Понтиак». Так будет. И это счастье, потому что другого счастья быть не может. Оно просто не может случиться, потому что оно не случалось у этих людей никогда. И разве его не хватит на целую жизнь? Разве его не хватит? Разве надо что-то больше? Разве надо искать то, что им не знакомо? Ведь бабушка и дед до сих пор любят друг друга, а мама не вышла замуж до сих пор, потому что фотография отца рядом с серебряным быком и есть теперь ее счастье. И разве этого мало? А ребенок, который стоит сейчас у окна и смотрит на соседний дом? Разве он не заслуживает того, чтобы их маленькое счастье заключалось в том, чтобы появилось еще одно – его маленькое счастье? Пусть такое же, как у них – чем оно плохо? А мальчик смотрит на соседний дом. Он смотрит на соседний дом, в котором, за открытыми шторами ходят взрослые люди.

…Мистер Дюпон ждал уже больше получаса в приемной. Ладно бы это была какая-нибудь приличная приемная в приличном заведении: с секретарем, фикусом, удобными креслами и большим стаканом плохого американского кофе, предназначенном для больных печенью и истерзанных плохим сном из-за неприятностей с налоговой. Но нет тут, ни секретаря, ни кресел – о кофе остается мечтать. Понятно, что разговор затянется, и маленькая чашка крепкого эспрессо будет только часа через два. Хотя…. Может все произойдет очень быстро – его предупреждали в Париже, что Уильям Скотт очень точный человек, ценящий свое время, и встреча может оказаться короткой. Вот дай бы Бог! Что ему надо? Отдать письмо, высказать то, что не доверяют бумаге и получить ответ – сколько на это надо времени? Пять минут? А он сидит уже более получаса в пустой комнате, называемой приемной, в которой есть два старых стула и вид из окна на кирпичную стену с окном, в котором уже полчаса торчит маленький мальчик.

Дверь в соседнюю комнату открылась, и вышел человек в синем костюме с американской улыбкой на тонких губах и свежим полотенцем в руках. У него были мокрые руки, и какой-то очень острый взгляд скользнул по комнате, остановившись на мсье Дюпоне.

- Вы ко мне? – Он бросил полотенце в открытую за собой дверь.

- Вы мсье Уильям Скотт? – Мсье Дюпон поднялся со скрипучего стула.

- Ну, можно и так сказать. Хотя, слово мсье в Нью-Йорке звучит как-то не очень. – Улыбка вытирающего руки стала еще шире.

- Я прилетел из Парижа. Жак Дюпон. – Француз чуть склонил голову. - Поверенный компании «Синтаксис». У меня есть письмо, адресованное лично Вам и небольшая информация на словах от главы нашей компании. Позвольте удостовериться в том, что Вы именно тот, кто мне нужен. Я прошу прощения.

- Ну, что Вы! Конечно. Секунду. – Американец достал из заднего кармана брюк бумажник и показал водительские права. После этого он жестом указал французу на стул и сел напротив. Они молчали.

- Мсье Дюпон, Вы сказали?

- Да.

- Знаменитая фамилия. – Американец усмехнулся.

- Не более чем Ваша. – Парировал француз.

- Действительно. Ну, хорошо. Давайте письмо.

Мсье Дюпон достал из кожаного портфеля конверт из плотной желтой бумаги и передал его американцу.

- Имеет смысл открывать? – Скотт повертел конверт в руках.

- Нет. Там только рекламное предложение по возможному сотрудничеству с Вашей фирмой и каталог нашей продукции на диске.

- Тогда рассказывайте. Курите? – Американец протянул Дюпону пачку сигарет.

- Спасибо. Попробуйте французские. – Дюпон достал мятую пачку «Житан» из кармана своего пиджака.

- С удовольствием. – Скот взял пачку, выбил щелчком одну сигарету и положил себе в карман пачку. Француз положил себе в карман пачку американца.

- Итак? – Скотт смотрел в окно.

- Ледуайен сказал, что его партнер может отказаться от сотрудничества.

- Даже после того, что случилось в их организации? – Скотт закрыл глаза.

- Даже после этого.

- Что может помочь ему изменить его мнение?

- Мой директор считает, что есть средства. Партнер Ледуайена уже позвонил и назначил встречу. Через час его самолет приземлится в Дамаске.

Скотт покачал головой и медленно открыл глаза.

- Что-то не похоже, чтобы он полетел в Дамаск. Значит ли это, что мсье Ледуайену не удалась его миссия?

- Похоже на то. Его партнер слишком предан идее.

- Бросьте, мсье Дюпон, нельзя быть преданным чужой идее – можно быть преданным только собственному представлению о чужой идее, как своей собственной. Ну, да это уже не так важно. Значит, встреча в Иерусалиме состоится без мсье Великого Мастера? – Странная усмешка скользнула по губам Скотта и исчезла.

- Вот этот вопрос, мистер Скотт, и нуждается в Вашем ответе. Так сказал мой директор.

- Ваш директор, наверное, думает, что мне все известно заранее?

Мсье Дюпон склонил голову в молчаливом и почтительном согласии.

- Ладно. Передайте Вашему уважаемому директору, что встреча не может состояться без участия мистера Джонатана Тиза. – Скотт удивленно поднял бровь, увидев, как Дюпон вскочил. – Что с Вами, дорогой мсье?

- Вы….

- Не нервничайте так. Это маленькая издательская контора. Мы выпускаем энциклопедические словари и мало кому понятные книжки, мой дорогой, и никому в голову не придет проявлять к нам повышенное внимание. О чем Вы? Кому интересны в Америке люди, выпускающие толковые словари латинского и древнегреческого языка и издания по античной философии? Только тем, кто интересуется историей, а господа из соответствующих служб историю не любят – все ассоциации не в их пользу. Давайте к делу, потому что у меня мало времени – меня ждут в университете Джорджии на семинаре по риторике. Если меня и знают, дорогой мсье, то только лингвисты, будущие философы и студенты, но и те и другие нас с Вами пока не должны беспокоить.

- Значит, мне передать директору, что мсье Тиз….

- Он должен быть на встрече, в ином случае, она бесполезна. Он должен быть и должен принять новые правила. В мире должно царить равновесие. Контролируемое равновесие. Хотя бы еще какое-то время.

- С этим ясно. Второй вопрос касается восточных друзей…

- Это уже улажено. Человек, которому поручено – знает об этом.

- Следовательно…

- Передайте уважаемому директору мои наилучшие пожелания и вот еще…. - Скотт встал и вышел в соседнюю комнату. Он вернулся через минуту. – Вот от нашей компании небольшой подарок. – Он протянул французу большую книгу в дорогом переплете.

- Новый словарь? «Значение идиоматических выражений и диалогов древнегреческих философов». Спасибо. Передам.

Гл. 17

Французская булочная. Запах свежеиспеченных круасанов и горячего шоколада. Кажется, нет на земле ничего более вкусного и необходимого в одиннадцать часов утра. Сколько сейчас в Париже? Утро вчерашнего или завтрашнего дня? Или вечер? Есть шанс обогнать время или вернуться назад и никакой фантастики. Мсье Дюпон не был удивлен происшедшим разговором – он вообще никогда не удивлялся происходящему – у него не было на это никаких прав. Жизнь привела его к мысли, что действительно все возможно в этом мире, кто бы и как бы его ни создал. Его служба в компании «Синтаксис», о которой мало кто знал, заключалась только в частых поездках за счет директора. Поручения были необременительны: встретиться, сказать, услышать и передать. Все. Нет…. Конечно, изредка мсье Дюпона посещала мысль, что, то, чем он занимается, может быть противозаконно. Или, например, нехорошо с точки зрения морали, если те, к кому он ездил что-то вроде мафии, ну или какого-нибудь тайного общества…. Хотя, это вряд ли. В Париже есть офис компании «Синтаксис», которая ведет дела по изданию специальной литературы и переизданию редких рукописей. Есть партнеры, есть клиенты, которые покупают такие книги. Он однажды взял домой одно такое издание и заснул на второй странице. Понятно, что это совершенно ненужная трата денег, но это не его дело. Он человек маленький и его должны заботить только точность выполнения поручений и точность следования инструкциям. А тайные это общества или нет, совершенно не его дело. Язык надо уметь держать за зубами и не задавать лишних вопросов – тогда жизнь будет долгой, а зарплата, получаемая в двух местах, покроет все его траты на собственную жизнь. Разве так важно бывшему полицейскому и бывшему священнику, ставшему профессиональным курьером, что морально, а что аморально? И то, и другое он видел уже не раз: и то, и другое совершенно не отличается друг от друга. Важно, что и то, и другое может приносить хлеб насущный.

Теперь надо просто позвонить по двум номерам – мсье Директору и на другое место службы – в приход Святого Антония в Монпелье. Разговор займет немного времени, а вот последствия его звонков могут оказаться весьма любопытными.

Первый разговор был с собственного мобильного и был коротким:

- Мсье Директор?

- Да.

- Это Франсуа Дюпон. Я передал Ваши каталоги и предложения американским партнерам. Но они настаивают на участии в сделке их британских коллег, а Ваше предложение по изданию книг для восточного региона считают удачной мыслью и готовы всячески этому способствовать. У них есть хорошие связи.

- Я понял, Дюпон. Спасибо. Будьте аккуратнее с книгой, которую Вам передал мсье Скотт – это единственный сигнальный экземпляр.

- Конечно. Я понимаю, мсье Директор. – Мсье Дюпон неожиданно закашлялся.

- Мой дорогой Дюпон, курите поменьше или переходите с французских сигарет. Кстати, я запретил курить в офисе, думаю, Вы меня поймете.

- Конечно, мсье Директор. Да я уже почти перешел на американские. – Рука мсье Дюпона дотронулась до кармана пиджака, в котором лежала пачка «Лаки Страйк». Было ощущение, что пачка весит килограмм – глупость, конечно, но немного беспокойства – часть его работы в «Синтаксисе».

Второй разговор был еще короче, но пришлось побеспокоиться слегка: в булочной не работал аппарат в зале, и он попросил разрешения у хозяйки заведения сделать звонок со служебного телефона за кассой:

- Это я. - Сказал мсье Дюпон.

- Говорите, сын мой.

- Встреча состоится в Городе. Будут все, включая наших друзей.

- Вы уверены, что будет так?

- Подтверждено.

- Вам дали новую книгу?

- Да.

- Сколько в ней страниц?

- Я смогу это понять только вечером, отец мой.

- Хорошо. Мы будем готовы. Вы возвращаетесь завтра? (Что такое завтра? Сколько сейчас во Франции? – Хотелось спросить Дюпону. - Дурацкая Америка: все с ног на голову, включая время).

- Я вылетаю завтра утром в 16.40 из Нью-Йорка. (Пусть сами считают),

- Возьмите выходной в компании. Вы нужны здесь – все начинается.

Мсье Дюпон повесил трубку.

- Мсье - священник? –Поинтересовалась милая толстая дама за стойкой.

- Почему Вы так решили? – Улыбнулся мсье Дюпон.

- Мсье говорил, как священник. Мой муж был священником в Льеже.

- Вы очень внимательны. Мадам…?

- Мадам Носонофф.

- Мадам русская? – Удивился ее чистому французскому мсье Дюпон.

- Мой дед бежал от большевиков во Францию в восемнадцатом году. Мсье…?

- Назим.

- Мсье не француз? – Удивилась в свою очередь хозяйка

- Моя бабушка встретила моего дедушку в Марокко. – Улыбнулся мсье Дюпон.

- Вы решили оставить себе такую фамилию в память о деде? О, как это мило, мсье Назим. Мило, но непопулярно. – Хозяйка хотела еще что-то спросить, но тут, слава всем Святым, зазвонил телефон в кармане. Мадам удивленно посмотрела на посетителя, но ничего не спросила: какая ей, в сущности разница, что посетитель не захотел звонить домой по сотовому телефону? Может, он из тех французских скряг, которые берегут каждый собственный цент, почем ей знать? Разве это важно? Важно то, что он совершенно неожиданно назвался настоящим именем – вот что важно.

Она внимательно посмотрела ему вслед и когда он, положив несколько долларов на стол, выходя из булочной, обернулся и приветливо помахал ей рукой, быстро вернула на свое лицо широкую улыбку. Мужчина переходил дорогу, а мадам Носонофф уже набирала номер

- Это Джемма.

- Как сегодня пирожные? – На том конце провода были намерены пошутить.

- Никос, будь другом, когда приедешь за мной – возьми по дороге два хот-дога без майонеза, с луком и горчицей. Я не могу больше это видеть и нюхать.

- Как клиент?

- Он назвал себя.

- Шутишь? – Она услышала, как человек на том конце что-то кому-то сказал, прикрыв трубку рукой.

- Сама удивилась. Может он нервничает сильно?

- Глупости. Они не допускают ошибок.

- Но, Никос, он же простой священник!

- Джемма, он не простой священник – он иоаннит.

- Ты хочешь сказать, что он – святой и ошибки ему не свойственны? – Джемма слегка перебрала с иронией. И на том конце провода явно напряглись.

- Я хочу сказать, что ты могла допустить ошибку и задать слишком прямой вопрос.

- Ой, я тебя умоляю! Или я не знаю, как надо спрашивать мужчин, чтобы они сказали правду?– Джемма попыталась сгладить неловкость. Ей это удалось, и там засмеялись.

- Кто, говоришь, был твой дед? Русский офицер? Надо менять легенду – пусть он будет русским, но евреем-ювелиром.

- Никос, так не бывает: или русский или еврей-ювелир. – Джемма засмеялась.

- Конечно, Джемма. Твоя легенда хороша тем, что любой русский в случае неожиданной эмиграции может стать евреем при большом желании…. А заодно татаром и казаком одновременно.

- Татарином, Никос, татарином – сколько раз тебе повторять?

- Ладно, пусть будет по-твоему. – Никос повесил трубку, взял из деревянной шкатулки на столе сигарету и задумался. Одна сигарета в день позволительно? Кстати, какого черта Дюпон назвался Назимом? Не мог он настолько ошибиться, чтобы назвать свое собственное имя первому встречному. Не мог…. Если, конечно, он не сделал это намеренно. Или Назим вовсе не настоящее имя. Какая разница вообще: куришь или не куришь, если голова все равно дымится?

День для Никоса, кажется, сложился крайне неудачно. Из Танжера сообщили, что с Бальтазаром разговаривать можно, но крайне сложно. Человек опустился настолько, что его, кажется, уже ничего не волнует. Странно, как-то…. Не мог он измениться настолько за такое короткое время. Что-то не сходится. Усталость? Обида? Ну, бывает. Какая справедливость в таких играх? Но еще тогда показалось удивительным, что он просто так ушел, не взяв ничего. И он на виду. Не прячется. Может – своя игра? Тогда, что ему надо? Нет, он не мог просто так превратиться в животное. Если только…. «Надо будет самому туда лететь. Этого не избежать. Тем более, что события начинаю развиваться настолько стремительно, что промедление губительно для дела. А может и не только для дела, но и для собственной жизни».

Никос набрал несколько цифр на внутреннем телефоне.

- Сэр, я могу Вас увидеть сейчас? Необходима Ваша санкция. – Он явно попал на совещание. Босс не любит таких звонков, но на этом и расчет: все знают, как босс не любит такие звонки и именно поэтому когда надо чего-то достичь – надо идти вопреки правилам. Кстати, именно он Никоса научил этому правилу еще в Ираке. – Спасибо, босс, через пять минут на лестнице. «Если он даст мне санкцию на участие в деле, есть шанс что-то сделать».

Лестница была чудным местом для разговоров. Пять этажей вверх и пять этажей вниз в полной тишине и при полном отсутствие людей – это десять минут разговора. Кто будет ходить по лестнице, если в здании четырнадцать лифтов? Никто не будет. «Два хот-дога? – Пришла откуда-то мысль. – Куда ей два? Что за мысли-то? Интересно, что скажет мистер Ной? Хотя, что бы он ни сказал – вечером надо быть во Франции. Надо убедить. Париж, конечно, слабое убеждение – если бы я сказал, что мне срочно надо в Мозамбик – я бы улетел сразу. А Париж весной…. Скажу, что потом обязательно сразу в Мозамбик». Что тут скажешь! Если человек шутит, значит одно из двух: либо все хорошо, либо все пропало. Что скажет мистер Ной?

Гл. 18

«Просто этой Ложи никогда не существовало». Это легко сказать, но это нелегко принять. Можно подумать, что мир перевернулся. Нет, не перевернулся: утро, день, вечер – все как прежде. Только вечер был уже в кафе иерусалимского аэропорта «Бен-Гурион». Беда, которая постигла Великого Мастера Джонатана Тиза, возможно, еще не была бедой – беда могла ждать впереди. «Почему я? Почему это происходит со мной? Похоже на сон только это не сон». Конечно, это не сон – во сне редко приходят электронные письма. Две милые девчушки прошли мимо столика Тиза, три молодых человека в ярких рубашках громко о чем-то спорили, когда объявили прибытие рейса из Франции, израильские полицейские смотрели футбол по телевизору на стене зала и чашка кофе, и незажженная трубка. Можно бы и поесть, но что-то мешало. Что-то не нравилось Тизу. Все слишком быстро случилось и не случилось одновременно. Он не успел прилететь и включить сотовый, как получил два коротких сообщения: «Встреча отменена. Оставайтесь в Иерусалиме» и «С приездом, Великий Мастер Ничего».

Теперь тишина. Понятно только то, что произошло непредвиденное: остается ждать. О его приезде знали обе стороны: и те, кто его направил сюда, и те, кто об этом не должен был знать. Джонатан встал из-за столика, положил несколько евро на блюдце со счетом и пошел к выходу. Голос за спиной заставил вздрогнуть. (Кажется, я слишком возбужден. Нет. Скорее, я просто испуган. Так не годится. Это плохо). Голос вежливо, но настойчиво повторил:

- Я ведь к Вам обращаюсь, сэр.

Джонатан медленно повернулся к говорившему:

- Простите?

- Вы забыли заплатить.

- Я положил…. Простите, разве Вы не принимаете евро?

- Не по субботам, сэр. Обменные пункты закрыты, а мне сдавать кассу.

- Но у меня нет шекелей, - Джонатан почувствовал себя действительно неудобно. – Что же делать?

Официант подумал немного и сказал:

- Ничего страшного – давайте в евро. Только не четыре, а, скажем, семь. За беспокойство.

- У Вас праздничный субботний курс? – Джонатан попытался пошутить. Шутка не получилась – парень поднял бровь.

- Сэр не может заплатить и, может быть, хочет, чтобы я позвал полицейского?

- Боже упаси! Вот, возьмите. – Тиз аккуратно положил на столик банкноту в десять евро.

Парень молча взял и отошел. «Здравствуй, Джонатан. - Пронеслось в голове. – Ты в Израиле».

Десять евро плюс четыре евро на блюдечке. Получается четырнадцать евро за кофе? Израильтяне никогда не пропадут, даже если их три раза выгонят из Палестины. Первое, что они сделают – станут арабскими евреями и останутся тут жить, как и жили. Будут продолжать торговать и арабы при всем их хитроумии просто станут нищими при таких ценах. Он часто думал: какая между ними разница? Никакой. Привычки, менталитет, обряды, история – все общее. Камень в храме и тот один и тот же. Одна земля и века сражений во имя Господа с двумя именами. «Джонатан, это ересь!». Голове не запретишь возражать. Но все идет к тому. Иначе, зачем ты приехал, Джонатан? Зачем? Возможно, на этот вопрос ответ будет дан сегодня.

Телефон завибрировал: «Пожалуйста, подождите. К Вам подойдут». Вежливо, как в приемном покое. И через минуту он услышал:

- Как долетели, мистер Тиз? – К нему с радушной улыбкой подходил молодой человек.

«Где я его видел? Яркая рубашка – они сидели напротив меня…. Ну, те – трое, которые громко спорили и смеялись. Все странно: странно и плохо. Я стал неаккуратен».

- Да. - Автоматически ответил Джонатан.

- Мистер Тиз. – Подошедший заговорил тихо, но улыбка не сошла с его лица. – Мистер Тиз, Вам ничего не угрожает. По крайней мере, пока Вы будете внимательно нас слушать и выполнять наши указания. Вы прилетели по приглашению рыцаря Де Жофора. Я отвезу Вас в хороший отель. Вы отдохнете, и вечером я за Вами заеду. Это будет в шесть. Постарайтесь расслабиться – все уже произошло, но мне поручили передать, что ничего плохого еще не случилось – все может вернуться на круги своя.

- На круги своя? Что я здесь делаю? – Джонатан понимал, что любой вопрос останется без ответа, но может быть этот, вызовет хоть какую-то реакцию?

- Вы встретитесь с теми, кто хотел, чтобы Вы приехали. Вы сами всегда этого хотели – это все. – Молодой человек взял сумку Джонатана и пошел в сторону стоянки такси. «Рыцарь Де Жофор? Это бред. Такой фамилии нет в списках». – А в голове кто-то ожил опять. – «В каких списках, Джонатан? В твоих? А разве нет других списков? И какие из них настоящие? Вот увидишь, оживут герои Дюма, и встретит тебя какой-нибудь Буатреси или того лучше, сам Мазарини ».

Такси плавно тронулось, и за стеклами поплыл Иерусалим. Четырнадцать евро за кофе? Как стала тяжела голова, как тяжело бьется сердце. Не надо было пить кофе…. Столько переживаний…. А за окном земля, по которой ходил Он. Столько дней и ночей ты видел ее в своих снах…. Она за окном, но тебе сюда было нельзя. Теперь можно. Теперь можно все…. Как плавно едет автомобиль и хочется спать. Я устал. Я устал. Я боюсь? Нет. Все хорошо – уже нет за окном Его Земли. Это не та…. Спать. Не надо было пить…странный кофе у них….

…Земля, у которой нет имени, земля, которая не приняла никого и никого не отпустила. Земля, во имя которой покинули мир миллионы, и именем которой они были уничтожены. Земля праведников и грешников – ибо сказано: «Всяк праведен и грешен во время иное. И пришедшие канут, и ушедшие взойдут». Земля рождения и погибели, истины и словоблудия, греха, позора и славы. Все началось отсюда, и все вернется сюда. Пройдут наши времена и наступят другие, и ничего не изменится до тех пор, пока не вернется Он – пока не вернется Вера. Или пусть только вера в Него. А Он стал многолик. И хоть плачь, хоть смейся – пред глазами встает Шива, как образ сегодняшнего дня: многорукий Бог, сменивший много масок и имен. Танцуй во имя смерти и рождения! Танцуй, пока есть силы, а мы будем видеть только то лицо, которое ты показываешь, а другое видят те, кто стоит перед нами. «Лицом к лицу – лица не увидать» - кто это сказал? Не помню. Шива…. При чем тут он? Образ многоликости мира? Зла, добра, красоты и силы. Скорее, многорукости: пока одна рука набирает телефон друга – вторая звонит его врагу. Все в одном, как «Head and Shoulders» или корейский автомобиль, способный ездить, но неспособный стать «Мерседесом». Откуда взять силы, чтобы видеть разом все лики Мира: Будду, Христа, Магомета…. Всех пророков, словно издевающихся надо мной и то появляющихся, то исчезающих? Из книги в книгу, из языка в язык: те, кто были, и кого не было никогда. Кто из них знает больше? Тот, кто молчит. Вместо литературного труда обет молчания – омерта. Кто создал мафию, тот ее и танцует. Только они знали, что делали – другие так ничего и не поняли. Но именно им я верю больше всего – тем, кто ничего никогда не видел – они знают, они ведают, они чувствуют и истинно верят. Пусть даже они верят в сказку – она полезнее правды, которая кровава и грязна. И уж точно, она не имеет ничего общего с истиной. Пусть заблуждаются, сочинив свою историю. Эта история полезнее той, что началась жарким днем и кончилась душным вечером странного дня.

И преследуют одни и те же имена, и только одного имени нет. Так теряют веру, Джонатан. Так теряют веру. Веру? Но, какую? Я верил в незыблемость Ложи. Верил? Пусть не истинно верил, но знал, что века прошли, и ничего не изменилось. А теперь? Теперь не так, теперь кто-то нарушил обет и открыл тайну. Какую тайну, Джонатан? Тайну Истины? Ой-ой! Какой истины? Ты действительно в это веришь? В то, что кто-то может ее знать и так долго хранить? Ну, или хотя бы в то, что она есть – Истина? Есть только одна тайна – тайна исповеди, но она создана лишь для того, чтобы твои грехи стали известны кому-то кроме тебя и Бога. А то, что знают трое, знает весь мир. Сказал Cпаситель и до тебя дошли эти слова и вместо ясности, породили сомнения:

"Bсе сyщества, все создания, все твоpения пpебывают дpyг в дpyге и дpyг с дpyгом; и они снова pазpешатся в их собственном коpне. Bедь пpиpода матеpии pазpешается в том, что составляет ее единственнyю пpиpодy. Тот, кто имеет yши слышать, да слышит!"…

Уши есть, но о чем Он? Не о том ли, что не может быть несколько истин? Так было для тебя всегда – что же случилось? Ты перестал верить, что только твоя правда и есть Истина? И она одна, и ее у тебя украли. Ее присвоили другие, назвав по-другому, дав ей другое имя. Что же получается? Нет разницы в наших словах, и мы говорим об одном, а потом лжем другим, лжем себе. Значит, есть только Ложь. И она тоже многолика, но она тоже одна, как Истина. Как ты их называл всегда, Джонатан? Рай и ад? Свет и тьма? День и ночь. Смешно и глупо. Глупо и банально. Слишком просто, чтобы в это поверить.

Но у палки тоже только два конца и правильный только тот, за который держишься ты – другой станет «божьим промыслом», «бичом божьим», «карающим мечом». И правильна лишь та дорога, которую указывает другой конец палки. Так? Так. И не надо сомнений – сомнения оставь другим, а ведь ты человек умный – то есть тот, у кого есть палка. Только так можно выжить. Только так.

Сколько прошло лет, а ты, Джонатан все еще не можешь успокоиться, все не можешь перестать думать. А ведь все уже сказано. И можно теперь сказать, что все уже почти сделано. Театр закрывается – актеры устали. Пора опускать занавес после еще одного спектакля. А может быть еще не все? Может быть, прилетит добрый тихий ангел и шепнет слова, и все вернется? Как долго надо было ждать этого дня, когда частицы одной лжи вторгнутся на территорию другой. Ведь мы были созданы для этого дня. Ведь каждый из нас ждет того дня, которого боится. И он приходит, и ложь побеждает. «Ложь во спасение»? Чего? Жизни, которая кончится быстрее, чем хочется? Или именно этого хочется, потому что страх, жуткий страх завтрашнего наступает уже сегодня. Не хочу! Не могу! Не желаю! Я не должен брать на себя эту ношу! Я просто человек – я не могу играть в эту игру. Мне нельзя. Мне нельзя. Мне нельзя…. Почему, Джонатан? Почему всегда было можно и только сегодня стало нельзя? Тебе сегодня позвонил Бог? Страх наступил, но ведь и завтрашний день недалек – почему бы и ему не наступить? Достаточно сказать слово, которого от тебя ждут. Ты ведь никогда не был священником, Джонатан – почему ты ведешь себя, как священник? Ты – тихий идеалист и впереди твой первый, и, может быть, последний бой. Тебе Бог не сказал, что доспехи воина прекрасны только на параде, а вообще-то они грязны, тяжелы и испачканы кровью. Хотя, любая ложь ведет к правде – иди. Но не смотри в зеркала, когда встанешь на этот путь – тебе не понравится твое лицо. И я боюсь, Джонатан, что ты его можешь не узнать….

Мысли путались, и сон достиг своей цели. Ему не найти ответ в реальности, а сон не принесет покоя и забытья: ему приснится Он – без имени и без лица. И Великий Мастер будет думать, что слышит этот голос. Но все будет не так. И это не будет голос Бога. Хотя, кто знает? Если верить Ему – мы сами и есть боги. Разве не сказал Он, что Царствие Небесное внутри нас самих? Считай, что этот далекий голос – голос только твоего Бога. Спи, Великий Мастер Ложи, которой никогда не было. Тебе сегодня повезло – какой-то человек в небольшой комнате в районе Западных сороковых улиц Нью-Йорка разрешил тебе завтра проснуться – это ли не чудо? Это ли не счастье: получить шанс еще раз увидеть чье-то лицо в зеркале против себя? Пусть даже не свое.

Гл. 19

«Война идет уже столько лет. И нет ей конца. И не будет». В старом доме на горе топилась печь. По ночам здесь холодно и неуютно, но стоит ее растопить, кажется, что за стенами дома, рядом с огнем безопасно. Горячий сладкий чай и лепешки согревают не только тело – они согревают душу и становится сытно и сладко. И верить уже не так сложно, когда есть сахар и мука. Боже, как сладко бывает в эти минуты. Лишь бы не приходило утро, и не погас огонь! Одному быть не так и плохо, даже очень хорошо. Потому что тот, второй, который рядом – кто он? Он улыбается, он говорит хорошие слова, но почему он рядом? Он другой веры, он должен быть врагом, но он рядом, потому что вдруг стал нужен тебе. Вот и все различие веры?

Крошки от лепешки упали на пол, и сразу раздался писк – это две небольшие крысы подрались. Они давно ждали еды, но голодно им было с таким жильцом. Редкие крошки перепадали несчастным и часто приходило им в голову перебраться подальше от этого скареды. Но куда? Где такой же дом, в котором пусть немного голодно, но тепло? Нет такого поблизости. Вот утром он пойдет за дровами, и будет ходить долго, собирая на ночь хворост. А потом пойдет за лепешками – он каждое утро уходит в деревню. А смысла искать еду в доме нет. Потому что ее нет. Он не оставляет за собой ничего. И остается только выбирать: голод в тепле или голод в холоде. Но чуют наши носы, что не может быть так вечно! Этот человек появился здесь недавно (у крыс свое время), но он не был тут вечно – и значит, он когда-нибудь уйдет. Но в доме всегда была печь, и были другие люди – и было сытнее. Они приходили и уходили и некоторые не скупились на объедки. У тех всегда было мясо. Но будет еще еда, ибо чуют носы, что ветер меняется к теплу – из этого дома всегда уходили весной. Надо потерпеть – ничто не вечно. И скупость человеческая и жизнь. Тем более - голодная жизнь…

Скрипнула дверь. От ветра? Вой вдалеке. Нехорошо это. «Полночь, а звонка все нет». Но никогда не приходится долго ждать то, что происходит неожиданно и в соответствие с чужой волей. Слава Тому, кто все так придумал.

Человек вошел в старый дом, и даже голодные крысы затихли и прислушались.

- Йохам?

- Ты боишься? Твой голос дрожит.

- Это от ветра, Йохам, только от ветра. – Сидевший на полу человек, аккуратно высыпал себе в рот остатки крошек.

- Ты ничего не оставишь крысам? – Вошедший позволил себе лишнего, но человек, сидящий на полу, улыбнулся в ответ.

- Разве спасут их крошки? Им, как и тебе, этого мало, Йохам. Им надо все. Все и сразу - так? И не говори о крысах так, словно они глупее тебя – отнесись к ним с уважением. Разве забыл ты, Йохам, Книгу Притчей Соломоновых? Стих 16:19. Скажи мне. Вспомни: "Лучше смиряться духом с кроткими, нежели разделять добычу с гордыми".

- Так было. Теперь не так.

- Никогда еще время не шло вспять, Йохам. Хотя, может быть, ты прав – наступает время перемен. Садись и мы поговорим. У нас очень мало времени, если ты хочешь добиться своей цели: все уже здесь.

Притихли и прислушались крысы. Если все так, как говорит этот человек – надо быть готовыми к еде. Скоро может быть много еды, как в старые времена. Рассказывали мудрые старики, а им говорили их деды, что когда на этой земле было больше людей – было больше еды. Было много мяса и крови и мы были счастливы. Мы были сыты и счастливы: было слишком много еды. Об этом они говорят, эти люди? Неужели скоро все станет так хорошо, что не надо будет подбирать крошки сухого хлеба и наступит время мяса? У нас сверкают глаза при мысли об этом – засыпать и просыпаться сытыми, и не терять время на крошки – разве это не мечта, достойная жизни? Т-с-с-с. Надо слушать. Время всегда меняется по воле одного человека: всегда есть тот, кто первым скажет о голоде и больше никто не будет счастлив, пока хорошо не поест. Наступает время большой еды, если слышим мы, крысы, что люди говорят о власти.

…Тяжелый сон, как песок в пустыне. Как уносящий жизнь стон. Резкий, болезненно-желтый на солнце, как золото. И опасный, и несущий, как золото, смерть. Призраки вокруг…. Призраки медленно движутся навстречу солнцу, а оно без стыда сияет и жжет. Несправедливо, Господи! Мерно покачиваются ветви деревьев, которых нет, как нет и тени, и воды, и почти нет жизни. Не осталось. Не уберег. Зачем? Ответь!

И идет караван мертвых людей из пустыни в пустыню. Так будет всегда. Будут идти от рождения к смерти, ища спасения в каждом камне, в каждой травинке. Спасения, которого нет. И будут поклоняться каждому цветку, выбирая самые невзрачные однодневки. И будут поклоняться камню, в котором сумасшедший увидит Тебя. И будут жечь костры во имя Твое, а когда огня покажется мало и хворост закончится – будут гореть твои дети. И станет еще радостнее у костра тем, чья очередь еще не пришла. Почему Ты так сделал? Почему так глупы, вспомнившие Тебя? Их неверие друг в друга стало верой в Тебя? И Тебя это устраивает? Тебе нравятся глупые? Разве в этом был промысел? Или это просто игра?

И тени кружились и пели вокруг несуществующих пастбищ и рек. И птицы кружились - не вороны. Их перья искрились и проливались красотой на мир, серый мир. Облака кутали землю. И были те облака мягкими, и было тепло, и солнце не жгло. И не было вокруг никого, кто мог бы отнять эту радость. И чувствовало тело душу впервые.

Мальчик устал идти. Он хотел сесть. Сколько ему было? Мало, очень мало для жизни, но нет ее в пустыне, и для нее ему было как раз, чтобы умереть. Но даже этого пустыня ему не подарила... Она дала ему больше, чем смерть — она дала бессмертие. А говорили люди, что нет хуже зла, чем вечная жизнь. Говорили и мечтали о ней — мечтали о худшем из зол — мечтали о вечности. Мечтали о том, что может наступить только после смерти. Наступит ли? Никто не знает, даже этот мальчик, который сидит сейчас у камня и ждет, когда солнце перестанет быть злым к нему и его матери.

Она больше просто не может. Она больна. Она выглядит больной: как рано ушла ее молодость. А отец? Он зол. На маму, на солнце, на пустыню, на глупого цезаря, заставившего их идти далеко от дома. Но больше всего он зол на него. И мальчик знает — почему. Взрослые часто думают, что Бог живет где-то в небесах. Они думают, что Он живет для них и ждет их молитвы. А Он живет сам по себе и люди должны это понять. А Он живет только в детях, потому что только дети верят по-настоящему и Он уходит к другим детям, когда на смену Вере приходит разум.

Мальчик долго смотрел на уходящее солнце. Сейчас отец встанет и скажет: «Пора в путь»….

Отец встал, размял ноги, посмотрел на сына странным взглядом, который так часто мальчик последнее время ловил на себе. Отец медленно перевел взгляд на почерневшее небо, на котором стали рассыпаться звезды, что-то про себя пробормотал. Отец не был плохим человеком — он просто устал от этой жизни. Он хотел прожить ее не так. Он тихо сказал: «Пора в путь».

Плохо быть евреем, которого обманывает собственная жена. Нельзя это. Не по закону. Но он просто глупый плотник, который любит жену! Что тут скажешь? Остается только молиться и постараться забыть о своем горе: один такой, что ли на этой печальной земле? А закон — что Закон? Позор ведь хуже. Бывает, когда надо закрыть глаза и просто не увидеть. Закрыть уши и не услышать. Вот может беда и пройдет стороной. Сын - не сын, а придет время, и он уйдет, и позор уйдет вместе в ним. А пока...

- Вставайте. Надо идти, пока видна дорога. Ночью прохладнее — надо пройти еще немного.

И мальчик встал, и встала мать, и посмотрела на мужа с тем виноватым выражением лица, которое помнил мальчик с первых своих ясных дней: ее глаза всегда были полны стыда. Кто верит женам, даже если делает вид, что верит? Кто верит женам, когда видит их детей и знает, что чудеса бывают только в сказках?

Надо идти. Впереди долгая дорога.

Гл. 20

- Итак, я родственник Иуды? - Разговор выглядел со стороны похожим на картины позднего свихнувшегося Пикассо. Когда уже было не разобрать: где насмешка, где прозрение, а где обострение болезни. Да и разбираться никто не хотел. Какая разница, что — главное сколько.

- Да, но Вам мало что это дает, кроме разве что шанс попасть раньше других в психиатрическую лечебницу. - Рыцарю было смешно?

- А как быть с Вами? Вы же тоже… вроде как ... того? Не простой человек. Вы же — рыцарь? - Я понемногу наглел.

- Я — рыцарь по профессии. И за мной не тянется такой неприятный след, нашкодившего родственника. - Ему точно было смешно.- Я вот все жду, когда Вы перестанете паясничать, сядете и выслушаете то, что я Вам скажу

И я опять молча сел. Странное дело: последнее время я делаю то, что мне говорят, как кукла на веревочках. Дернули — ручка вверх, дернули — ручка вниз.

- Курить можно?

- Курите, если хотите. - Открылась дверь, и вошел один из тех молодых и молчаливых из аэропорта. У него на подносе была пепельница, пачка каких-то сигарет. Израильские, что ли? (Тарабарщина какая-то на пачке написана) и спички.

- Нас подслушивают? - Я прикурил.

- Нервничаете? - В его голосе как будто даже жалость какая-то проскочила. – Нет. Нас не подслушивают. Это, вообще то, грех, если Вы помните. Библию давно читали?

Вот этого еще не хватало!

- О рыцарях и подслушивании в Библии ничего нет. - Я терял энтузиазм. И, кажется, мне становилось немного не по себе. - Интересно все же...

- Что? Кто Вы? Подслушивают ли нас? Или Вы про Библию? - Кажется, этот Рыцарь соскучился по болтовне за последние четыреста лет — несет его, как клошара, корчащего из себя гида на мосту Александра III.

- Ничего. Говорите уже скорее, что Вы там придумали про меня, и я куда-нибудь пойду, погуляю. В конце концов, я первый раз в Израиле. Будем считать, что я выиграл бесплатную поездку на историческую родину. Я в какой-то книжке читал, что французы — это испорченные Европой евреи. Так? - Я и вправду начинал тупеть, а он, кажется, наоборот — только входил во вкус игры. Но, терять мне было уже совершенно нечего, и оставалось только психовать вслух, изображая обнаглевшего от испуга юношу, коим я почти и был. - В связи с тем, что Вы явно ошиблись со мной — я готов оказать Вам услугу и потерпеть Вас, пока Вы сами не поймете, что Ваши сотрудники привезли не того. Вот ваш бухгалтер покрутится, когда Вы еще раз захотите устроить своим коллегам такую командировку. Кстати, они тоже... рыцари? - Но ему было наплевать на меня. Он смотрел в окно и покачивал ногой в симпатичном ботинке за двести евро.

- Что Вы от меня хотите? Я родственник отрицательного героя? Специалист по осиновым кольям? Вы же не станете утверждать, что родственники отвечают за некрасивые поступки их дальних...

Вот тут он меня прервал. Кажется, и ему надоело.

- Что я хочу? - Он слегка задумался. - Скоро узнаете. Вот я Вас про Библию спрашивал. Но, судя по всему, Вы ее плохо знаете. А мне говорили, что Вы часами просиживали в библиотеке своего дядюшки? Наврали, конечно. Я Вас понимаю: прижизненное издание Дюма много любопытнее, чем Библия. Впрочем, там есть одно увлекательное место, когда Ученики Его спросили: «Хочешь ли Ты, чтобы мы постились, и как нам молиться, давать милостыню и воздерживаться в пище?» Иисус сказал: «Не лгите, и то, что вы ненавидите, не делайте этого. Ибо все открыто перед небом». Не помните?

- Нет. Я не помню. Или... кажется, там ничего такого нет. По крайней мере, может у нас тексты разные? Может Вы не на французском читали?

- Я читал на арамейском, Люсьен. Хотя... Вы правы. Если этим вопросом серьезно не заниматься, то Вы могли и не заинтересоваться Дидимом Иудой Фомой.

- Как? Еще один Иуда? Или я родственник этого? Или...

- Нет. Успокойтесь. Не этого. Этот был простым человеком, не очень далеким, но по-своему милым и предприимчивым. Это ведь его труд «Евангелие от Фомы» я процитировал. Слышали?

- Я не теософ, но слышал. Вы — сектанты. Я понял. И потом, произведения этого господина нет в Библии, не так ли?

- В Библии много чего нет. Скажем так: Библия — это сборник шлягеров. Ну, самых популярных, наиболее понятных массам песен. Знаете, Pink Floyd? Ну вот, это такой…. The Best of... Полное творчество изучать долго, нудно, трудно и скучно. Там слишком сложные и длинные композиции, под которые не потанцуешь, так? А сборник послушал — и в общих чертах понятно: можно перед девчонками покрасоваться при случае. Но об этом потом. Все сложнее. Есть много Евангелий и скоро появится еще одно. Вот это и есть предмет нашей с Вами встречи, Люсьен. Можно я Вас буду называть по-прежнему, Люсьен?

- Да ради Бога, дорогой рыцарь! Хотя, если вам удобнее называть меня Иудой и повесить на осине, то - пожалуйста. Вы будете говорить, а я буду в такт тихо покачиваться, чтоб Вам не было очень скучно. У Вас есть осина в этом люксе? Нет? Понимаю — только красное дерево. Так вот — если Вам удобнее называть меня Иудой — сделайте одолжение! Не стесняйтесь!

- А Вы держитесь хорошо. Я не ошибся. - Он сделал паузу и достал из кармана серебряный портсигар. (А сигаретки-то у него были! Жмот). И словно отвечая на мои мысли, он сказал. - Были. Только я курю самокрутки, и предлагать их как-то неприлично.

- Стойте. - Я даже подскочил на кресле. - Так я читал, что откопали Евангелие от Иуды! Даже издали большим тиражом. Кстати, давно хотел кого-нибудь спросить: оно настоящее? Неужели и вправду от самого…. Родственника? (Я, конечно, уже слишком провоцировал его). Вы меня по этому поводу сюда притащили? Нашли продолжение? «Евангелие от Иуды – 2: Возвращение внука».

- Думаю, что настоящее. Хотя, кто знает? В наше время все возможно. Но продолжения не будет. То, что нашли - то нашли. Если только Вы вдруг не напишите. – Он слегка усмехнулся. – Проблема не в этом. С Вашим родственником уже как-то почти все смирились: мало ли что не рассказывал сумасшедший и презренный предатель! (Он не пропускает ударов). – Проблема не в этом, повторяю. Уже начало появляться новое Евангелие. Частями. Не полностью. Именно этому Вы и должны помешать.

- Но, как? Я не...

- Все в свое время. А теперь я Вас кое с кем познакомлю. - Он встал и подошел к двери, ведущей в другую комнату.

Дверь была слегка приоткрыта, и я услышал приглушенные голоса и шепот. Почти различимы были слова: «Это действительно он? Вы уверены?». Ответ я не услышал, но, судя по тому, что дверь резко распахнулась, и в проеме появился человек средних лет в слегка помятом черном костюме, ответ был положительным: то есть, это был точно я.

Седые волосы, очки без оправы, руки со сцепленными пальцами перед собой, внимательный, слегка настороженный, изучающий взгляд, чуть склоненная вперед голова и просто уйма благородства в молчаливой паузе на несколько минут – все выдавало в нем или священника, или вышедшего на пенсию когда-то успешного оперного артиста.

- Ну что, мой дорогой, Вы готовы? - Более глупого вопроса после нескольких минут молчания трудно придумать. Он подошел к креслу и сел напротив меня.

- К чему? – Я совершенно ни к чему не был готов. Я был готов только к тому, чтобы убраться отсюда поскорее.

- Вам предстоит небольшое путешествие. – Его голос был тих и нежен, как голос девушки, которая уже готова сказать тебе окончательное "да", но ее все еще терзают некоторые сомнения по поводу твоего банковского счета. Она смотрит на твою реакцию и хочет проникнуть в самые глубины твоей любви – ей хочется этого, как хочется матросу, чтобы на дне этой бутылки осталась еще капля гаванского темного рома. Она хочет понять, насколько глубока твоя преданность и как далеко ты можешь зайти в своем желании до того, как она разденется.

…Многие думают, что совершенно неважны мелкие, но очень важные вещи. Это глупость, которая часто приводит людей к катастрофе. Действительно, совершенно неважно какая у человека шляпа, какие ботинки и какая ручка, но говорить, что не имеет значение, какой у человека кошелек? Это верх безрассудства. Это дорога в пропасть, милые дамы! Кошелек – вот основа основ. Если новенький, дорогой, кожаный и маленький – это повод призадуматься. Он его бережет, и у него нет наличных денег с собой. Значит ли это, что он бедный? Нет. Хотя, конечно, чем меньше доходов — тем дороже вещи и тем бережнее человечек к ним относится. Но еще это означает, что все его финансы под контролем и он скорее согласен платить проценты по карте, чем потерять на улице даже один цент. Он – трус и жадина, дамы! Прочь от него! Нам с вами нужен человек с большим дерматиновым кошельком. Нам нужны шуршащие наличные! Мы не побирушки какие-нибудь — большим купюрам большой кошелек! Да! Мы готовы в ущерб имиджу брать внутренним содержанием. А что взять с чужой кредитной карты кроме судебного иска? Но вернемся к делу! Он не боится его потерять и у него, конечно, водятся денежки, плотные пачки денежек, которые он засовывает своими потными пальчиками, утрамбовывая, в свой противный кошелек, похожий на потертые поддельные носки "Адидас". Ну, даже, если придется и потерпеть от этих потных толстых пальчиков, когда они полезут не туда…. Что с того? К чему это я?... Священник…. Какой священник? Ну, да — возвращаюсь. К моменту моего возвращения священник уже удобно устроился напротив меня и настолько расслабился, поверив в то, что я это я, что достал из нагрудного кармана пиджака расческу и несколько раз аккуратно провел ей по седым волосам. (Можно на секунду еще отскочу в сторону? Кстати, он не очень и похож на священника – скорее, хочет быть на него похожим).

Вот если есть вещи, которые меня пугают с детства, так это большого размера расчески с огромными зубьями, как у лошадей (которые никакие не добрые животные, а самые настоящие лошади) и еще отвратительные черные ботинки священников. Такие блеклые, тяжелые, на толстой подошве, из грубой кожи. Зачем приличному священнику при его батистовом платочке в заднем кармане мятых серых брюк ботинки капрала? (Я видел! Он платочком слезу прелестной прихожанке чуть не утер. Достал и спохватился — быстро спрятал. Наверное, пожалел платочек). Словом, почему слуга Господа должен нажимать на педали своего нового «Мерседеса» плохими ботинками? Не понимаю. (Я возвращаюсь.)

- Не готов. Совершенно не готов я ни к чему, чего я не знаю или не понимаю. А что за путешествие? Я вроде уже того…только приехал?

- Скоро Вы все поймете. Ну, или почувствуете на себе. Словом, давайте по порядку: Вы знаете историю жизни Иисуса Христа?

- И Вы туда же! В пределах общепринятой программы обучения, а что? Что-то новое появилось? Мне же сказали тут... вот (я показал пальцем на рыцаря) этот господин пугал мне пару часов назад моей неудачной родословной.

- Не такая уж она неудачная, как Вы думаете. Есть еще более печальные истории, и, кажется, в одну из них Вы попали. Вернее, мы все попали.

- Вы меня обвиняете в чем-то? Вы сами придумали какие-то невероятные страсти по Иуде. Именно вы вытащили меня из моего дома, запихнули в самолет, привезли в самую неожиданную для меня страну, отняли у меня семью, которой, конечно, у меня и нет, но все-таки она могла быть в перспективе. Вы подбрасываете дурацкие письма от покойного дяди. - Я увидел его нетерпеливый жест, но не хотел останавливаться. Накипело. Достали. Ну, и напугали, понятное дело. Не хотел останавливаться, но остановился. Священник смотрел на меня, как на покойника: то ли с сожалением и сочувствием о потере усопшим земных удовольствий, то ли с облегчением, что одним неверующим меньше, то ли с надеждой, что за время отпевания томатный суп, со слегка растопленными на сковородке кусочками пармезана, не остынет окончательно.

- Ну, мы можем начать с того, что дом никогда не был Вашим, семьи у Вас никогда не было, да и дяди, честно говоря, тоже. Понимаете, все, что было настоящего в Вашей жизни — это письмо, которое Вы получили. Более совершено ничего, включая Вашу мать. Грубо говоря, Вы абсолютный призрак, созданный только для того, чтобы выполнить свою миссию.

Самое неприятно, что может быть в работе, это когда кто-то, Вам совершенно неизвестный, неожиданно для Вас говорит Вам правду о Вашей жизни. Это может быть случайность, может быть провокация и попытка Вас раскусить, но может быть и достоверная информация и вот тогда Вам конец. Мне его речь не понравилась. Совсем не понравилась. Почему? Позже поймете. Но надо было играть дальше.

- Вот спасибо! Теперь я совершено спокоен. А я-то мучился: кто я, зачем я? С какой целью родился, кто мой папа? А тут все так просто и хорошо: нет никакого папы, кроме Папы Римского, наверное. И есть Вы, который все так славно мне объяснил. Спасибо Вам. - Почему-то мне захотелось встать, и я встал. Они даже не отреагировали — просто синхронно подняли свои печальные глаза. - Господа, я пошел.- И ведь я действительно повернулся к ним спиной и сделал пару шагов.

- Представление окончено? - Они даже не постарались меня удерживать. - Вы должны успокоиться и сесть. У нас очень мало времени. Сейчас восемь вечера и осталось совсем немного времени для того, чтобы Вы успели сделать то, ради чего Вас сюда привезли.

- А заранее Вы не могли все подготовить? - Я почему-то опять их послушался. Вернулся к своему креслу и встал рядом. Садиться не хотелось, чтобы опять не возникло желание встать (Что уже было бы просто смешно и слишком демонстративно).

- Все-таки, сядьте. И уж если кто совершенно не в курсе, так это Папа. Хотя, - Священник неожиданно посмотрел на молчащего рыцаря. - Странная игра слов.... Что Вы знаете об отце Иисуса?

- Это о плотнике?

- Да.

- О плотнике ничего не знаю. Это-то тут при чем?

- Тогда садитесь, и внимательно слушайте, Люсьен. Он и есть цель Вашей миссии.

- Миссии? Я похож на Тома Круза? И почему, собственно, я?

- Просто потому что Вам не повезло, а может быть и наоборот – это как дело повернется. Да сядьте же Вы, наконец. Так всегда бывает в этой жизни. – Священник был то ли смущен, то ли слегка раздосадован тем, что ему так долго приходится уговаривать этого наглого молодого человека. – Вы обречены на предательство – Вы наследник Иуды и у Вас нет другого пути. Вернее, он есть, но именно Вам никогда не удастся идти по собственной воле – все предрешено. Считайте это кармой, судьбой, провидением, генетикой, семейным заболеванием и Божьей волей – всем, чем угодно. И даже – тут он слегка поморщился и на несколько секунд замолчал. – И даже, если Бога нет. Так ведь, в конце концов, тоже может быть? Люди, которые в Него верят, не дадут Вам права делать то, что противно их вере. А, следуя вере, Вы, во-первых, обладаете дурной наследственностью и на Вас клеймо, а во-вторых, Вас просто не должно быть. Но, с другой стороны, что для одних предательство, для других – подвиг. – Он опять помолчал и взглянул на рыцаря. – Если, конечно, это Вас успокоит.

Я все-таки сел. Во-первых, стоять надоело, а с другой стороны становилось и интересно, и жутко одновременно.

- Нет. Меня это не успокоило. Что вам от меня надо?

- Ничего особенного. – Священник опять посмотрел на рыцаря. (Им бы на шею по шарфику цвета радуги). – Надо еще раз предать Иисуса. То есть, конечно, не его самого, а его историю. Слегка, скажем, подправить.

- Так Он все-таки жив? В смысле… Потомки?

- Нет. Но жив его отец. Вернее… ну, Вы меня понимаете, конечно. – Он точно дразнился, этот священник. А рыцарь тем временем наливал «Кровавую Мэри» в стакан. И капли томатного сока стекали по ножу медленно-медленно, как в замедленном кино. Что-то было нехорошее в их аккуратном падении в стакан. Они не смешивались с водкой, а создавали свой собственный темно-красный слой, так похожий на кровавую лужу, вытекающую из тела Христа на землю.

Все смешается потом. Все обязательно смешается. И кровь уйдет под землю и будет выпит этот стакан. Улетят от тела сытые птицы, но что изменится? Разойдутся люди, и через полчаса за столом будут говорить о нем. Потом разговор поменяет тему, и солнце сядет и снова взойдет завтра. Бедный Иисус! Сколько всего придумано. Сколько историй и ни одной правдивой. Сколько лжи и ни слова правды. Надо было это тебе, мальчик? Ты этого хотел, чтоб по ножу в номере дорогого израильского отеля стекали капли твоей крови в стакан? Чтоб твой хлеб превратился в гамбургер? Ты и вправду верил в то, что двенадцать сидящих с тобой за одним столом будут счастливы и довольны только тем, что слушают тебя и считают себя избранными тобой? Что сыты они будут только твоей рыбой и твоим хлебом? Нет, мальчик. Им нужна твоя слава. И они возьмут ее по кускам! Возьмут. Не все – только те, кто будет сильнее. Кто из вас помнит имена этих двенадцати? Всех. Мы помним некоторых и одного – того, кто предал. Почему? А предал ли воистину? Воистину предал. Ради истины. Истина была причиной поступка.

Гл . 21

Ел ли я с аппетитом? Да. Вполне ли кошерная была пища? Опять же, да. Хотя, понятие так размыто, что я предпочитаю считать кошерным все, что нравиться моему желудку. И причем тут Ваш смех? Слушать надо только свой желудок, печень, сердце и почки – все остальное, включая телевизор и выступленияпрезидентов всех стран вместе взятых, бред. Верить можно только свежей форели под луковым соусом и лимоном и сделанному на твоих глазах бараньему фаршу из кусочка жирной ляжки. Дома пересыплете фарш помидорчиком (чем больше, тем лучше) и поставите томиться на ночь. Только не ставьте фарш в холодильник, если не хотите его угробить. И обязательно побольше лука – на два килограмма фарша не меньше пяти килограммов. И не слушайте того, кто скажет, что это много! Дайте ему почитать ибн Сену. Завтра, когда откроете крышку, все поймете. И горе тому, кто смотрит кулинарные программы по телевизору: ему никогда не есть вкусно и сытно. Да будет он стройным и голодным всю жизнь, аминь.

Я поел. Часы показали половину десятого – пора начаться празднику, но никто не пришел до сих пор. Я говорил Вам о Марке и Робе? Пустое! Забудьте – незачем было говорить – они не скоро появятся снова. Летят себе, наверное, уже в разных самолетах: один в Антверпен, второй в Дар-Эс-Салам. А может и не летят. Когда все закончиться – я тоже поеду куда-нибудь подальше. Например, в Москву. Почему, нет? Чем плоха Москва в середине лета? Не хуже любого другого города, из которого уехала половина жителей. И когда стражей порядка становиться больше граждан – чувствуешь себя веселее. Вообще, полиции или не должно быть видно совсем, или ее должно быть очень много у всех на виду – только тогда общество способно просуществовать более или менее приличный срок в покое и благоденствии. Власть должна или дружить с народом, или его бояться – нельзя же доверять ему? Поэтому я за израильскую систему – я за полное объединение народа, полиции и армии. Кто из них кто непонятно. Все избранные. Тем и достигается абсолютное равноправие: каждый должен иметь право арестовать другого.

Часы отсчитали еще пятнадцать минут. Это уже хамство! Я не могу столько есть. Сидеть, и есть в одиночестве – что может быть труднее? Ждать-то я привык. А молча есть – это преступление. Мне надо разговаривать за едой или что-то читать. Меню я уже прочитал раз тридцать – так себе книжка.

- Вы, господин Бальтазар? – Голос свыше произнес ненавистное мне имя. Я поднял голову.

- А разве не видно, сэр, что никто в радиусе пяти миль не может носить такое имя кроме меня. Мне бы еще дурацкую шапочку с английской буквой «В», что бы все знали совершенно точно, что именно этот человек и есть это самое имя. Боюсь только, что буква «Би» может вызвать нежелательные ассоциации в головах основной массы воспитанных в строгости людей. Да и зачем мне кривотолки в израильском обществе, где прочность веры неотделима от прочности семьи, а значит пола? Нет, сэр, я не стану возражать и отпираться – я именно Бальтазар – человек с отвратительным именем и, соответственно, судьбой. Вы же не будете спорить, что имя твое и есть судьба твоя?

Человек стоял и слушал. Стоял, молча, и слушал, не перебивая. А что делать? Мне же необходимо время рассмотреть и понять кто передо мной? А как сделать так, чтобы Вы замерли и слегка ошарашенно стояли и молчали, пока Вас рассматривает тот, к кому Вы обратились? Как по-другому мне успеть рассмотреть Ваши карманы – носите ли Вы оружие, есть ли у Вас что-то в руках, и какие ботинки на Вас одеты. Ботинки – вот ответ на вопрос: кто перед вами. И не в модели дело и не в цене. Дело только в том, что приехали Вы в автомобиле, если в пыльном жарком городе Ваши ботинки даже не покрыты легкой пылью. Следовательно, Вы можете быть не один, и это может быть плохо и опасно для меня. Ваши ботинки многое скажут мне, как скажут многое Ваши руки. Но, чтобы их рассмотреть, мне надо время (секунд пять). А как отвести глаза от Вашего лица, которое ничего не может сказать, потому что выражение его – выражение смутившегося человека. Вы замешкались и не сели пока я говорил? Вы или отчаянный лжец, или совсем не тот, кем стараетесь казаться. Вы просто человек «по поручению». Вы мне не интересны – мне интересно то, что Вы мне скажете словами того, кто мне заплатит в самое ближайшее время. Итак, у этого человека ботинки были в пыли, да и возраст у них был преклонный. В смысле, что он был старше меня. Само по себе это ничего не значит, но новую пару ему купить не помешало бы. Надо же проявить уважение к самому себе. Хотя, он может и сам все это знать – поэтому я всегда допускаю варианты развития событий.

- Итак, кто Вы, сэр? – Пора ему говорить. Он не опасен (по крайней мере, здесь и сейчас).

- Называйте меня мистер Смит. (Он таки присел на краешек стула).

- Проще ничего не было? Что-то уж очень распространенное имя Вы себе взяли – не чужое, надеюсь?

- Меня предупреждали, что Вы человек своеобразный. У меня поручение.

- Я понял это по Вашим ботинкам.

- Что, простите? – Он опять замешкался. Но хватит развлечений. Пора понять, что им от меня надо.

- Какое поручение? От кого?

- Я представляют некоторых господ, интересующихся событиями, которые должны произойти в ближайшее время или уже происходят в Израиле. Вас рекомендовали, как исполнительного и точного человека, обладающего некими способностями к улаживанию дел, подобных этому. Я уполномочен предложить Вам заключить с этой группой господ договор по решению проблемы щекотливого свойства. Одна из сторон намерена сорвать крайне важные переговоры. Лица, которые мне доверяют, не хотели бы допустить даже малейшего шанса на то, что встреча может не состояться. Мои друзья в Париже хотят надеяться, что Вы не откажете в любезности встретиться с той стороной, которая не желает найти выход из создавшегося положения и сделаете все возможное, чтобы все остались довольны. Как всегда в таких случаях ваши условия готовы обсуждаться.

В случае этого американского гражданина оказывается, что ботинки – это еще не все! Американцам, конечно, вообще наплевать на свой внешний вид – они не русские, для которых то, как они выглядят важнее пустого холодильника, но этот человек, кажется, не просто посланник. Смущается, поддается на провокации, но говорит дельно, четко и уверенно. А может талантливо играет?

- Хотите кофе? Садитесь и уделите мне еще десять минут. – Я сделал движение рукой, не означающее ничего, кроме самого движения. – Садитесь, прошу Вас.

- У меня нет времени на кофе. – Опять смущение. Или нет? Это не смущение? Презрение? Ему не хочется быть здесь. Кажется так.

– Я должен идти. – Он действительно встал.

- Что-то не так, сэр. – Настало время насторожиться.- Хотите стоять – стойте. Но мы так не договоримся ни о чем. (Черт, кажется, я немного начинаю волноваться: этот человек не похож на простого посланника. Он что-то большее). – Что-то не так.

- Вы спрашиваете или утверждаете, Бальтазар? – Упс! Да он улыбается! А где вежливое – господин?

- Кто Вы, мистер Смит? – Что-то я не то съел, по-моему. Видимо, и вправду какая-то часть пищи была не кошерная.

- Все в этом конверте. – Он достал из кармана видавший виды большой кожаный коричневый портмоне. (Руки не дрожат. Голос спокоен – кто Вы, мистер Популярная фамилия?)

Через несколько мгновений передо мной на столе лежал желтый конверт из плотной бумаги.

- Откройте, господин Бальтазар. Там есть послание для Вас. (В связи с тем, что «господин» опять появился, я открыл, и руки от страха не дрожали. Что я мог там увидеть? Вряд ли меня можно скомпрометировать после стольких лет сплошного компромата.).

Лист белой бумаги и несколько строчек – не силен я в истории, но слова мне показались знакомы. И еще – не скажу, что они мне понравились:

«И сказал Господь Каину: почему ты огорчился и отчего поникло лице твое?

Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? а если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним».

- Вы – чудо, мистер Смит! Я много лет скитаюсь по свету, и видел многое. Но мне никогда не доводилось вот так, за столом, после чудного обеда встретить человека, принесшего на десерт строчки из Пятикнижия Моисея. И где? На земле Обетованной. – Американец (или нет такой национальности?) стоял и внимательно смотрел за моей реакцией и она ему, кажется, понравилась. Он сел. А как не сесть, если человек, с которым разговариваешь, понял, кто перед ним? Если, прочитав, узнал текст и не стал бросаться солонками в ужасе от сектанта-приставалы, значит, ошибки нет, значит это тот, кто нужен.

- У Вас хорошее имя – Бальтазар. Редкое и глупое. Какой дурак его Вам придумал?

- Мне почему-то кажется, что Вы знаете этого человека достаточно хорошо. – Дело одновременно прояснялось и запутывалось. – Когда Вы в последний раз были в Вашингтоне?

- Недавно. И – да, знаю, но дело сейчас в нем – дело в Вас

- Почему?

- Потому что Вам надлежит исполнить нечто – с моими пояснениями, конечно. Но, и задание никто отменять не собирается. – Смешной, однако, американец.

- Письмо старинное… - А что делать? Я тянул время. Надо думать, и думать быстро. С одной стороны, его прислали, чтобы я разобрался с кем-то, кто не хочет на что-то (не мое дело, на что) соглашаться, а с другой стороны, он сам выглядит заказчиком, который имеет собственное поручение. И, вот оно-то, мне и непонятно. Так не делается: собственные игры в Конторе не приветствуются. Разве только он не один их тех, кто играет на два фронта. Понимаете, тут всегда проблема: с одной стороны, два гонорара не заработаешь, а две пули очень даже можно. Вот и думай что делать. Но, постарайся сделать так, чтобы он не успел тебя передумать, потому что это дурно, когда кто-то успевает тебя передумать. (Славное словечко получилось? Надо запомнить).

- Письмо старинное. И слова хорошие. О чем хотите сначала послушать? О письме или о поручении?

- А за что больше платят?

- За поручение. Но! Все ли исчисляется деньгами?

- Вы философ…. Не все. Конечно, не все. Только то, что можно на них купить. А я так понимаю, что именно то, о чем говориться в письме, купить за деньги и нельзя.

- Вы проницательный человек. – Мистер Смит улыбался. – Вы можете получить бесплатно собственную жизнь, например.

- Конечно, а еще банный халат и миксер.

- Как Вам будет угодно. Итак?

- Начинайте с поручения. – Я откинулся на кресло (не очень-то удобное) и сложил руки на месте, где у серьезных людей есть живот.

- Вам надо убрать одного господина.

- А я-то думал, что мне на этот раз предложат написание романа о моей жизни.

- Это вряд ли. Пока, по крайней мере. Ваш роман смог бы очень неплохо продаваться, но кто бы его подписывал читателям? Издателю, конечно, прибыль: редко выпадает такая удача – смерть автора лучше любой рекламы. Но покойнику-то что от этого? Зачем Вам чек по ту сторону света?

- Вы милый. Давайте тогда о чем-то хорошем. – Я решил больше его не прерывать.

- Итак. В самые ближайшие дни здесь в Иерусалиме пройдет встреча. Вопрос, который будет обсуждаться, касается серьезных религиозных вопросов. Я не имею в виду конкретную веру: я имею в виду ряд кардинально важных вопросов. Как Вам должно быть известно, более двух тысяч лет назад случилось то, что случилось.

- Что-то еще случилось? Или Вы об этом печальном юноше по имени Иисус?

- О нем. Все прошло очень хорошо. Проект, который готовился долго и тщательно, дал свои результаты: люди получили вариант новой веры….

- Простите, где готовился, Вы сказали?

- Я не сказал где. Но если Вам необходимо, чтобы это сказал я, то, пожалуйста: в Риме, конечно.

- Цезарь и его приспешники. Понимаю. Я книжку читал про жен Цезаря – занимательно. Это не заговор феминисток? – Ну, вот хоть убей, ну смешно же мне, что тут поделать?

- Давайте придумаем Вам другое имя. Я не могу столько раз произносить слово Бальтазар. Вы не против, скажем, Джонни?

- Я? Джонни – это прекрасно. Я всю жизнь чувствовал себя настоящим Джонни. Давайте, сэр. Будем просто как старинные друзья – я Джонни, Вы – Томми. И, конечно, надо выпить! Виски? Бурбон? Содовую? Да, что там – виски, конечно. С колой. Противно, но традиционно. По-нашему, по-американски. Или по-русски, водки с огурчиком и селедочкой? Или уже просто on the rocks?

- Мне нравиться Ваше настроение. Насколько хватит Вашей болтовни? Пусть будет так – заказывайте виски. Только не местного разлива: от него урчит в животе.

- Серьезно? А мне казалось он кошерный. Виски, который продается в Израиле вообще нечто! Попробуйте. Не может кошерная пища урчать! Это отрицает основополагающие принципы иудаизма. Вы противник иудаизма?

- Возможно. Возможно, он чистый и правильный, но пить его не советую. Вы когда-нибудь стали бы выпивать в еврейской забегаловке в Бруклине?

- Боже упаси! Но вовсе не из-за религиозной ненависти! Я настаиваю на этом.

- Я Вас услышал. Тогда Scotch. И лучше, если ему будет лет пятнадцать. Главное, чтобы открывали бутылку при нас. И когда будут наливать – не отворачиваться ни на мгновение. Впрочем, это я, наверное, зря. Все-таки, даже у праведных иудеев есть совесть. Они не станут продавать Вам подделку втридорога: это чересчур даже для них.

- Фу, какой Вы. Ну, пусть будет так. – Я жестом подозвал скучающую девушку у стойки. Интересно, как она смотрится с маленьким «узи» на ее широком бедре? Все таки, лучше большой «калашников» на маленьком и аккуратном плоском пузе, но с пирсингом! Хотя, кому как. Но, только в Израиле девушки носят военную форму так, что хочется, чтобы они ее никогда полностью не снимали. Кто создал фетиш униформы? Ладно, не евреи. Но именно они всячески его поддерживают. Надо будет попробовать жениться на еврейке когда-нибудь. Представьте себе: автомат на плече, военная рубашка расстегнута до…. Словом, уже не застегнута почти. Глазки, бровки на лице. И слегка, конечно, блесток на губах. И еще закатанные рукава, и обтягивающие бриджи…. Мамочка, я фетишист!

- Я могу продолжать?

- Будьте так любезны, сэр. Иначе это никогда не закончиться. Тем более, что у нас еще есть письмо.

Мистер Смит слегка улыбнулся.

- Письмом мы займемся завтра.

- Завтра у нас опять свидание? – Ну, не скажу, что я после всего услышанного очень удивился. Теперь было бы странно думать, что этот человек появился на пару часов. Так можно было подумать еще пятнадцать минут назад. Но, сейчас мне уже так не казалось. Тем более, мы уже заказали выпить, а это почти уже дружба. Думаю, что он в моей жизни надолго: дня на два. Если, конечно, после всех этих новостей я их проживу, эти два дня. Надо было продолжать стоять на палубе – здесь может оказаться жарче.

- Господа из Америки хотят, чтобы встреча в Иерусалиме не состоялась. Господа из Рима, напротив, хотят, чтобы все прошло спокойно. Решение за Вами: за что беретесь?

Выбор был, мягко говоря, не очень. И дело не в том, что нельзя сделать или то, или другое. Сделать как-нибудь можно. Вопрос в том, что выгоднее. И даже не в деньгах вопрос – в таких ситуациях выгоднее остаться живым после всего этого.

- Скажите, мсье, а нет третьего варианта? – Я решил тянуть. Человек мог просто помочь мне. Нет смысла предлагать то, что выглядит невыполнимым. Что-то ведь он хочет?

- Что-то Вас на французский потянуло. Ладно. Есть третий вариант, но он отрицает два предыдущих предложения, но предполагает последствия в полном объеме . Хотите послушать?

- Давайте. Я в шоке – Вы похожи на волшебника, но без рукавов и звездочек на пиджаке. И еще Вам нужна ассистентка. Я знаю одну, хотите, познакомлю? Если ее раздеть и поставить рядом с Вами в золотом бикини и в накладных ресницах, Вы сорвете куш.

- Вы трепло, Джонни-Бальтазар. – Он не очень и уставал от моей болтовни. Похоже, что он отдыхал, в отличие от меня. Я тянул время: мне надо было понять, что за игра. Кто играет. Ну и, конечно, за кого предлагается поиграть мне? – Мои ассистенты практически все мужчины и они не носят бикини, слава Всевышнему.

- Вот-вот. Наверняка, это Его заслуга. Не дать нам носить бикини?! Это кощунство! А ведь как бы красиво смотрелись голубоглазые монахи в расшитых стекляшками «Сваровски» золотых бикини на фоне икон в 3D версии и свете тысячи софитов. Свет, дым, солнечные блики бегают по церкви, а прихожане поют «Satisfaction».

- Все? Ваша фантазия исчерпана? Все это уже было в каком-то мюзикле. Могу про третий вариант?

- Можете. Я устал и хочу пить. Все равно ждем, пока принесут: выкладывайте.

- Спасибо. Третий вариант заключается в том, чтобы все прошло спокойно, встреча состоялась, но не в полном составе. А тот, кто не будет на ней присутствовать, получил бы полное удовлетворение и не остался бы в проигрыше. Следовательно, были бы почти выполнены два предыдущих поручения, а катастрофы удалось бы хотя бы временно избежать. И господа, предлагающие третий вариант, были бы Вам весьма признательны.

- А эти господа, конечно, из Швейцарии?

- Меня информировали, что Вы догадливы.

- Ну, конечно! Ну, где же еще, милый мсье, возможно было сочинить такой очаровательный компромисс, как не в удивительной стране гор, снега, сыра, часов, шоколада и детей русских чиновников? Где еще возможны чудеса, как не в Швейцарии? Уверен, что в Куршавеле, за скромным обедом тысяч на тридцать евро. Именно там и только там есть маленькие кабинетики, где встречаются добропорядочные господа и мирят всех со всеми за, ну, скажем, за пятнадцать процентов от суммы возможной победы в конфликте любой из сторон. Если конфликта не будет, платят обе стороны, если будет, то платит тот, кто выиграл. Но платит не только за себя, но и за пострадавшего. То есть, тридцать. И, по-моему, это совершенно справедливо. Так как в любом случае кто-то победит, то это хороший бизнес. И это совершенно по-божески! Это называется «политико-гуманитарной помощью». Когда все бомбы упали, по договоренности должны падать ящики с тушенкой и коробочки с «M & M’s» и презервативами. Да! И еще, конечно, маленькие ячейки в добропорядочных и скромных банках, где вместе лежат яйца Фаберже, золотые слитки из ФРС и прям как новенькие, вставные челюсти с золотыми зубками из Освенцима.

- Вы утрируете. Но речь хороша.

- Безусловно! Все давно слили в один большой слиток. Он такой большой, что уже нельзя понять, чей он. Уверен, что сокровища тамплиеров тоже там. Скажу Вам по секрету: на ратушной площади видели колокольню? Вот! Она из чистого золота. Просто выглядит не очень, потому что…. Ну, потому что грязная очень.

Так, что хотят господа из Цюриха?

- Почему не из Женевы?

- Потому что в Женеве сидят те, о ком рассказывает «Евроньюс», а в Цюрихе как раз те, о ком не говорят даже шепотом, потому как думают, что их там нет, а думают, что они в Женеве. Т-с-с! Это только абсолютно беспочвенное предположение. Так Вы, мсье, значит, из Цюриха к нам приехали? Как добрались? Как там сейчас?

- Там сейчас ветрено и дождливо, Джонни. Насколько я понял, Вам больше по сердцу третий вариант?

- А как Вы думаете? Только в Швейцарии есть шанс достойно прожить отведенный Всевышним срок. Вся надежда на нее, в смысле, на Него. Да и сами знаете, все дороги уже давно не ведут в Рим – как раз наоборот. Из Рима прямиком в тихую швейцарскую провинцию. Что уж говорить про Вашингтон? Кстати, а как Ваши друзья отнесутся к моей давней идее создать первый швейцарский автомобиль?

- Плохо.

- Почему?

- Потому что уже есть «Mercedes».

- А он не швейцарский.

- А кто Вам сказал?

- Вы хотите сказать, что и «Lexus» тоже швейцарская машина?

- А Вы хотите сказать, что нет?

- Вы циник.

- Вы тоже. Завтра в шесть часов давайте пообедаем здесь же. Мне потребуется рассказать Вам более подробно детали предложения. – Пора было уже заканчивать эту встречу. - Некоторые детали уже давно лежат в почтовом ящике дома напротив. Ящик ничей – хозяева уехали в Штаты. Возьмете и войдите в дверь дома. Там есть сквозной проход на соседнюю улицу. И идите себе с Богом. Завтра увидимся. А пока рассчитайтесь, но только посмотрите счет внимательно.

Я промолчал и только посмотрел на улыбающегося мистера Смита. Как им удалось так красиво меня просчитать? Немного неуютно. И что я сделал не так? Девушка без автомата принесла счет и мило улыбнулась. Сколько шекелей?? Однако! Особенное внимание вызывал номер счета: поразительное совпадение по количеству цифр с местным телефонным номером. И дата чека: завтрашнее число. И время чека: на три часа раньше того, что показывали часы на моей руке. Дата, время встречи и телефон для контакта. Идеально! А девушка не носит автомат! У нее, наверное, стринги пропитаны цианистым калием. Ну, да, конечно, надо быть дурнем, чтобы представить себе господ из Цюриха без девушек из Моссада. Фокусники и ассистенты. Блин. Старею.

Гл. 22

Монпелье город небольшой по мировым стандартам, но достаточный, чтобы вместить в себя несколько тихих домов, где обитают весьма любопытные граждане. Слава Господу, тут много туристов, которые едут из Италии в Испанию, с Кипра во Францию, из Израиля…. Да мало ли кто тут сидит и пьет приличное вино местных виноделов. Тут хорошая кухня, но разве это нас волнует? Мало мест на земле, где на нескольких десятках квадратных километров может поместиться сразу пять категорически отрицающих друг друга тайных обществ. И никакой иронии! Совершенно тайных. Конечно, не в такой степени, как ФСБ, МИ-6, Моссад, ЦРУ и прочая, и прочая. Таинственность этих уважаемых коммерческих предприятий трудно переплюнуть. Невозможно. Просто потому что ничто так не закрыто от посторонних глаз и ушей, как бизнес. А шпионаж – это просто бизнес и ничто иное. Покупать и продавать – вот идея государственной безопасности любой страны. Да! Забыл. Это можно еще назвать благом для страны, заботой о своих гражданах и тд. Но еще никто не придумал более удачного рекламного бизнес слогана, чем «Государственная безопасность»! И завидуйте, ребята из рекламных агентств, завидуйте. Вам не дано заработать деньги на государственной тайне – это место занято. Поэтому так злостно и справедливо карают всех тех, кто пытается торговать ей без ИХ ведома. Это преступление. Нельзя. Ату! Брысь. Государственная тайна принадлежит им и это их бизнес. Есть три слова, которые, по их мнению, сродни словам верность, честь и долг. Это: кризис, провокация и война. Конечно, тайная, потому что в настоящей войне они не участвуют – это дело грязное и оставим его военным. Бойцы невидимого фронта из уютных кабинетов с милыми сердцу коврами заботятся о благе государства – не лезть же с такими чистыми и высокими помыслами в грязные окопы. Оговоримся! Речь идет о тайной полиции – здоровых телом ребятах с очаровательными пустыми глазами, врожденным хамством и болезненной ненавистью к своим гражданам, каждый из которых есть ни что иное, как потенциальный враг-изменник-предатель. Они ребята таинственные хотя бы в том, что касается их деятельности по торговле душами. Но, оставим их в покое, чтобы не сказать какие-нибудь лишние слова, после которых придется делать вид, что стало стыдно в тиши их кабинетов. Давайте о другом.

Вы часто смотрите вокруг себя? В каждом приличном городе есть синагога, костел, кирха, храм, церковь. Туда приходят люди и молятся. Правильно. Трудно спорить. Но там еще и работают. Люди умные, образованные борются за души и кошельки своих прихожан. У этих кошельков есть одно удивительное свойство – они содержат тех, кто совершенно в них не нуждается. Люди свято верят в то, что их деньги могут помочь им приблизиться к Богу. А на фига Господу деньги? Кто первым ответит – тому бейсбольный мячик розового цвета. Люди смешны – к Богу дорога закрыта давно. И эти запоры крепки, и открыть их не могут ни деньги, ни истовая вера в Него. Да и дорога эта давно стала платной. А вера остается дома, когда Вы идете в храм. Ей дела нет до Ваших призрачных мечтаний. Что Вы хотите? Может быть еще немного удачи, еще немного денег, новую машину, лакированные туфли, конфет, повышения по службе, неприятностей врагу своему? Богу есть до этого дело? Нет. Как нет его и тем, кто входит в храм с другого крыльца. У них есть свое дело – это дело много важнее Вашего. Важнее, чем борьба за Вашу душу (в конце концов, надо же и делиться). Важнее…. Слушайте, они ведь сражаются не столько во Имя, сколько ЗА Бога. Представляете, какие пробки там? Все предыдущее население Земли, которое переехало Туда вместе со своей верой в свой рай…. Плюс, конечно, ад. А Богов сколько? Ну, вот и подумайте: сколько надо приложить усилий, чтобы поселиться Там в приличном районе, поближе к Нему. Работают люди.

…В пятницу обязательно будет дождь. Должен быть. Капли будут падать на железную крышу, а в саду цветет жасмин. Запах вокруг, в запахе можно купаться. Все бы было так весь день, если бы на столе не появилось большое деревянное блюдо с жареной бараниной под соусом из клюквы. Немного молодого вина на баранью ножку: и сразу раздается вкусный звук – и в комнате возникает легкий запах чеснока. И он не раздражает. Нет. Совсем напротив – он обязывает отложить все дела назавтра и понять, что люди могут подождать, а молодой чеснок нет. Уважение, господа! Уважение к чесноку вас не утомит. Оно заставит лишь тоньше понимать устройство мира, созданного Богом. Не я придумал чеснок и не мне позволять себе думать, что чеснок лишь приправа. Он - суть. Хотите спорить? Тогда зачем вы берете чеснок, когда готовите баранину?

Я не сказал, что баранью ножку еще вчера аккуратно разрезали вдоль кости тонкими слоями, которые сейчас не видно совсем? Обязательно разрезали! Разложили на мраморном столе, и каждый слой смазали крупной дижонской горчицей и переложили тончайшими ломтиками постной ветчины (чтобы не смешивался жир) и, привезенным из Греции удивительным сыром халуми (конечно, не соленым). Потом совсем немного гречишного меда. Слои мадам Пуссен аккуратно (впрочем, она всегда аккуратна!) сложила вместе и смазала по бокам курдючным салом. Обычно курдюк выбрасывают, но не мадам Пуссен. Для нее это грех равный трем библейским грехам. Сало в печи нагреется и затянет шрамы, как затягивается порез на коже маленького мальчика, свалившегося с дерева и ободравшего ладонь.

Пройдет шесть часов томления на медленном огне и ровно в девять часов наступит время сбора гостей. Скрипнут двери старого дома, и мадам Пуссен прислушается: шаги затихли в комнате рядом со столовой. Наступило время бокала вина и ничего не значащих разговоров об урожае. Потом пробьют часы четверть десятого, и еще раз скрипнет дверь: голоса затихнут и все воздадут хвалу Единому Творцу за то, что наступила пятница и ужин состоится. Нельзя собираться вместе за одним столом в субботу, нельзя в воскресенье – все надо успеть сделать в пятницу, когда часы еще не пробили полночь, а на столе уже остывшее пустое деревянное блюдо. Слава Создателю за то, что один раз в году есть вечер пятницы.

Мадам Пуссен все сделает вовремя – ее мать и ее бабка делали также. Нельзя опоздать, нельзя торопиться – блюдо с бараниной должно быть подано на стол только в тот момент, когда все займут свои места. И, конечно, на столе будет стоять одна бутыль «Коммандарии» из подвала кипрского монастыря. Кто знает – может быть, именно эту бутыль брал в руки Святой Лука. Но даже если и так – вино от этого не лучше, не хуже - вино такое, каким должно быть.

Мадам Пуссен тихо уйдет, притворив за собой дверь. Она съест на кухне кусок горячего хлеба с сыром из соседней лавки и, перекрестившись для аппетита, конечно, выпьет стакан вина. Простого, не старого. Зачем ей? Слава всем Именам, ей нечего стыдиться – она сегодня все сделала правильно.

А за столом сидели семь мужчин. Семеро стражей Единой Веры, семеро скучных и скромных мужчин. И не было в каждом из них того, что любой человек хочет видеть в слугах Божьих. Не было отличий, кроме разве что весили они по-разному. Кто толще, кто чуть тоньше. Ну, это уж зависит от аппетита, а не от веры, не правда ли? Хотя, еще, конечно, цветом кожи они отличались: от белого до темного. А в остальном не было в них никаких отличий. Скромность и незаметность – вот отличительная черта тех, кто имеет Право. А что до баранины – то ее есть можно, хотя кому-то кажется, что нельзя. Им – можно.

Ели весело, выпили молча – каждый по одному бокалу кипрского. И в час, когда на улице совсем затихло, все-таки пошел дождь. Наступило время разговора, иначе бы, зачем и собираться?

Все по очереди встали из-за стола, и перешли в библиотеку. На круглом столе стояли шесть глиняных чашек и глиняный кувшин, наполненный водой. В стороне стоял еще один небольшой столик, на котором стоял медный чан с водой, немного разбавленной уксусом. Мужчины подошли к столику и омыли руки в чане, и вытерли одним белым полотенцем, лежавшим рядом. Пора. Все сели. Завтра наступало через час – и ровно час был отведен на разговор. Кто был старшим, и был ли тут старший, трудно сказать, но один все же начал первым. (Я не думаю, что это случайно, но у круглого стола нет главного места – значит, все происходило в известном только им порядке).

- В Городе завтра будет встреча, о которой мы знаем. Хотим ли мы ее? Знаем ли мы результат, как знаем причину? Но кто знает, почему Иосиф перестал нас слышать?

Вопрос относился ко всем, и все его слышали. И нет причины уточнять, кто спрашивал, кто отвечал. Говорили все.

- Равновесие может быть нарушено.

- Это недопустимо.

- Но это уже случилось. В Город прибыли все, кто должен обсудить этот вопрос.

- Наш делегат уже там? – Вопрос повис в воздухе. Все знали, что человек, который был послан Стражами, уже в Городе. К чему был задан вопрос? Задавший его усмехнулся. Воистину, нет ничего более простого способа остановить пустой разговор, как задать глупый вопрос.

- В мире есть только две силы, способные это равновесие поколебать. Так было создано давно, так было создано до нас. Веками мы хранили понятие Веры в незыблемость и не пускали новых членов в наш круг. Эти две силы находятся в этой комнате. Никто не смел нарушить наше число. Но появился тот, кого можно называть по-разному. Мы знали о нем. Мы дали ему много из того, что он требовал. Но он хочет большего? Что мы можем ему еще дать?

- Мы должны понимать, что время не стоит на месте. Он решил выйти на свет.

- Имя ему – Сатана. – Сказавший это, единственный кто сидел, опустив голову. Все затихли. Разговор смолк на минуту.

- Ты всегда был слишком предан учению, Ессей. – Это сказал тот, кто взял в руки кружку и наполнил ее до краев кипрским вином.

- Советник, ты не должен второй раз наполнять свою чашу. – В комнате начался гул говорящих сразу нескольких человек. Им что-то не нравилось – наступало странное время – время недовольства своим положением? Время слабости? Они потерялись во времени.

- Все меняется, братья. – Наполнивший чашу, не стал ее пить. Он поставил ее на стол и, наполненная до краев, она готова была пролить первую каплю. Все замолчали и кто настороженно, кто хмуро, смотрели на нее. Были среди них и те, кто отвел глаза.

- Вот она – наша жизнь. – Поставивший чашу обвел глазами каждого по очереди. Все перевели свои взгляды на говорившего эти слова.

- Наступило время первой капли. Каждый из Вас может сейчас коснуться стола и капля прольется. Но это будет тот, кто готов расплескать чашу. Никто не может этот сделать по собственной воле, но каждому из Вас хочется сделать это самому. Вы видели, как я нарушил Закон и налил второй раз вино. Но только каждому из вас решать наступило ли время расплескать чашу. Жизнь переполнила нас знаниями, и мы заблудились. Мы долго ждали этого дня и боялись его. Все было очень просто – все соблюдали равновесие, но никто из нас не знал, когда наступит время Второй Чаши. Оно наступило. Но не я налил ее. Я просто хотел, чтобы каждый из вас понял, как это просто: коснуться стола, чтобы чаша пролилась.

Минуты две – не больше, все смотрели на старую чашку с вином. Каждому казалось, что грех не больше капли на столе. Что нет греха в том, чтобы все закончить – встать и выйти. Что все это только старая и глупая игра. Что нет никакой чаши, и ничто не блестит серебром, и в комнате запаха ладана и масла нет, и не виноват Тот, кого так долго мучает время. И маленький мальчик – тот, который сейчас идет по пустыне и хочет пить, и страдает от нелюбви, получит то, о чем мечтает. И не будет долгих лет мучений, и не будет необходимости в страшной и позорной казни, потому что – не было мальчика. Потому что не ждут его смерти сотни собравшихся на горе. Потому что им не до него: они уже уходят, мальчик. Засыпай. Спи спокойно – услышит твой тихий вздох отец и обернется на него. Проснется в нем любовь и коснется он твоих волос….

Но будет это не с тобой, мальчик. Увы. Ты был. И сон твой не будет спокойным, потому что найдется в этой комнате тот, кто коснется стола и прольет из чаши каплю на стол. Века не спасают от глупости, и твоя история закончится быстро для тебя – тебе просто не повезло.

- Солнце не уходит с наступлением ночи – солнце не хочет видеть наш позор. Оно просто закрывает свои глаза: себе и нам. Откройте их – наступило утро. – Никто в комнате не расплескал старую чашу. Но каждый был готов это сделать просто чтобы посмотреть – что будет дальше. В комнате было тихо. Впервые, может быть, за много лет таких встреч. И этих людей, и тех, кто их выбрал, и тех, кто был до них, и еще раньше.

- Есть вопрос и мы должны на него дать ответ. Хотим ли мы допустить, чтобы встреча в Городе состоялась? Или мы сделаем все, чтобы Иосиф ушел на покой?

- Имя ему – Сатана. – Опять один из них сказал это.

- Кто остановит его? Или мы готовы дать ему то, что он хочет? – Все повернули головы к одному человеку, кто молчал весь вечер и не сидел у стола. Он был восьмым в этой комнате, и я не говорил о нем специально, чтобы не торопить события. Теперь все смотрели на него. Он встал и кресло, на котором он сидел, не издало ни одного звука: легок был человек или крепким не по голам было кресло? Он встал и просто подошел к столу. Он взял чашу и поднял ее в руке. Все молчали и смотрели. Не пролилась капля? Нет. Рука его не дрожала. И он просто сделал глоток и поставил чашку на стол.

- Вы образцовые слуги. Вы правильно задаете вопросы, но ответ уже не зависит от вас. Пейте из этой чашки – это больше не чаша и не святое вино. Потому что все происходит независимо от вас. – Чаша перешла из рук в руки, и каждый сделал глоток. Так всегда бывает, когда кто-то первый проливает каплю – дальше начинается дождь и там где была пустыня, течет река, пока кто-то другой не построит плотину. Пустыни не случаются сами по себе: всегда кто-то где-то решает, что вода нужнее ему больше, чем его соседу.

Сказать, что в комнате что-то случилось? Что это будет означать? Ничего. Просто все честные люди, которые долго пытались быть выше самих себя, вдруг поняли, что это последний вечер. Не будет больше мадам Пуссен готовить мясо и ждать, когда пробьют часы. Почему? Что случилось? Ничего. Просто этот человек не пил вино, как пили его все остальные. Вино смочило его губы и только. Он просто стоял и смотрел, как засыпают те, кто еще несколько минут назад верил в свою избранность и не представлял, как похожи их судьбы, как близки они к истинному знанию, как скоро они узнают всю правду про мальчика, который идет сейчас по пустыне.

Его губы еще блестели от невыпитого вина, но блеск уходит и проявлялся одной каплей, которая стекала по его подбородку. Он достал платок и вытер каплю. Посмотрел на платок и увидел просто испачканный кусочек ткани. Где святое вино и почему ничего не произошло? Он усмехнулся – Иосиф может быть и заблуждается в совей правоте. Возможно, что нет у него никаких прав и история мальчика просто красивая сказка? Но был он, был Иосиф, были эти шестеро достойных мужчин. И что в остатке? Мадам Пуссен доедает свой сыр, и еще несколько минут будет смотреть свой сериал. Потом все кончится.

Он еще раз внимательно медленно осмотрел комнату. Все спали – он их не убивал. Дверь в прихожую не скрипнула. Из кухни раздавались голоса: сериал еще не кончился. Он вышел из дома и пошел вдоль дороги города, который спал. Что произошло? Ничего. Произойдет завтра, когда газеты напишут о взрыве бытового газа на кухне в старом доме. Ая-яй-яй.

Телефон на углу у аптеки. Один звонок продолжительностью одну минуту. Несколько слов и все сделано правильно. Кто звонил? Кому? А это так важно?

Хорошо: звонил тот, кто вышел из дома, где остались спящими шестеро пожилых мужчин в недорогих костюмах и одна пожилая дама по имени мадам Пуссен. На другом конце провода ему ответил человек с американским акцентом. Сказал, что все понял и поблагодарил. Сказал, что как всегда работа выполнена в срок, и он может отдыхать, потому что через три дня у него будет новая работа. Потом он аккуратно прикрыл дверь телефонной будки и сел в стоявшую рядом машину. Мотор заработал, и он включил радио. Потом медленно отъехал в направлении Парижа. Кто были эти люди? Они себя называли Стражами и больше их никто так не называл. Но они пытались договориться друг с другом, поэтому ели мясо. Они были разной веры и хотели быть одной. Хотели.

Взрыв раздастся через пять минут – их хватит, чтобы дослушать песню.

Гл. 23

Итак, дамы и господа, встречайте: мистер Ной! Не тот, кто спас овец, гусей, козлов и всяких разных птиц. Не то, кто каким-то чудесным образом (что значит иметь хорошие связи наверху) узнал про грядущий потоп. Не тот, кто вторым использовал инцест в благих целях (первым был Адам), чтобы плодиться и размножаться (он же брал на борт только родственников, а как иначе – зачем спасать чужих?).

Это был другой мистер Ной. Его профессией было не спасать от потопов, а создавать их. И что таить греха – у него это получалось много лучше, чем у других. Мистер Ной, был занятым человеком: путч, он же революция, он же кризис, он же небольшая проблема, готовая перерасти в перспективный политический и финансовый проект. Это его задача. Его фирма под названием Национальное управление информационной безопасности ни от кого не пряталась, ничего не боялась и, соответственно, ничего не стеснялась. То есть, его сотрудники не нуждались в санкциях прокурора, хороших отношениях с судьями, вежливых улыбках при встречах с сенаторами и подробных отчетах Сенату. Какие отчета, дамы и господа? У сотрудников мистера Ноя была только совесть мистера Ноя – ею и руководствовались. Но это доказывает только то, что она существует. Все только на доверии, все только ради истины, все только ради страны, каковой они себе ее представляют по телевизору и, по словам самого мистера Ноя. Ибо, правда состоит только в том, что мистер Ной все знает, мистер Ной все понимает, и мистер Ной имеет непосредственное отношение к созданию того, чем предстоит управлять и от чего спасать. И, конечно, мистер Ной знает, кого потом во всем обвинить.

Мир не состоит из двух цветов – это знают все, даже те, кто имеет степень бакалавра. Но мир состоит из двух основных положений мироздания: истины и лжи. Истинно то, что своевременно и необходимо, а лживо то, что временно не требуется. Другие правила только путают. Этим же необходимо руководствоваться при создании того, что называют общественным мнением, когда возникает острая необходимость живущим за окнами большого и красивого здания, в котором есть ковровые дорожки и недорогой буфет, сделать соучастниками своих акций и проектов тех, кто, к сожалению, еще обитает в этой стране.

Мы любим прессу и вместе с нами ее любит мистер Ной. Как жить без утренних газет? С чем есть мюсли (для здоровья) и жареный бекон с яйцами (для ощущения себя пока еще здоровым)? Чашка кофе с правильными новостями первой полосы – вот рецепт гражданского самосознания, вот картинка, в которую должен поверить гражданин. Чем больше воды в прямом и переносном смысле, тем лучше. Кофе (можно разбавленный) и новости без новостей – тридцать минут шоу про ужасы в другой стране и на десерт немного радости в своей. Свергли бяку-диктатора в развивающейся бесконечно маленькой республике – это хорошо: может она будет развиваться чуть быстрее. Главное, что это не у нас, где все незыблемо и справедливо. У нас все будет хорошо (причем ключевое слово БУДЕТ, поэтому не надо ничего менять). Мы плохих богатых под суд! А бедных трогать не будем. Нам давай справедливость! Что толку судить бедного, если конфисковать нечего. Только если бедный похож на богатого или может за него немного посидеть – тогда, конечно, все равно ему терять нечего. А богатый пусть еще немного побогатеет, чтоб хватило на всех, кто его судит. Это экономически целесообразно. Все равно никуда не денется – деньги затягивают, как наркотики. Человек, помнишь сказку про Буратино? Цивилизованный итальянец написал о поле чудес в стране дураков. Это же какой извращенный ум был у этого итальянского писатели, чтобы написать правду про всех сразу? Я настаиваю, чтобы будущих экономистов и политологов России, США, Великобритании и Зимбабве начинали учить именно с этой политэкономической доктрины! Каждый деревянный придурок в своей стране желает справедливости, но мечтает о золотом ключике. Дать ему это ключик на время! А пока пусть сажает деревья, на которых будут расти золотые. Не будут расти – его же и обвиним. А если все-таки будут? Надо давать всем зарабатывать, чтоб точно было известно, у кого потом забирать. В этом принцип демократии: пусть все богатеют, и будет у кого отнимать. Ведь демократия не что иное, как вялотекущая форма диктатуры. Про рак знаете? Ну, вот. Сначала все хорошо и Вас заботит только измена жена и новый автомобиль, который не хочется делить при разводе. Вы демократ, поэтому делаете вид, что ничего не происходит, и никто ни с кем не спит, включая Вас с собственной женой (для этого есть пара юных близняшек, живущих в пяти минутах езды от Вашегодома). Жене это все надоедает, и она объявляет Вас импотентом и уходит к Вашему другу (черт с ней, с машиной, у того же тоже есть машина). И вот Вы свободный и… мертвый. Потому что при вынужденном разделе ребенка (автомобильчик-то, слава Богу, остался при Вас) Вы прошли обязательное медицинское освидетельствование и у Вас нашли рак. Бинго! Вас уже не волнуют бывшая жена, автомобиль с кожаным салоном и даже ребенок, который под этим предлогом был отдан мамаше. Вас не возбуждают близняшки, которым Вы уже, честно говоря, по барабану, потому как они нарасхват и у них болят челюсти. Вы теперь живете в больнице и у Вас уже не просторная палата, а комната на четверых (деньги быстро кончаются) и на обед - шпинат (хотя хотелось бы котлет). Теперь Ваша жизнь зависит от хирурга, который очень не хочет тратить на Вас дорогие препараты (какой смысл-то?). Вы ругаетесь с Богом, которому, как и близняшкам, уже не до Вас (мертвые Богам не интересны), Вы клянете докторов, которые верны не Вам, а клятве Гиппократа. А как было хорошо еще два месяца назад, а? Ведь рак не проблема для всех – это проблема для Вас. И диктатура не проблема для всех – это проблема только для тех, кто заболел ею. Хотите жить при демократии? Ну, и живите с ней - каждый выбирает с кем жить. А то ведь надулись: кончилась демократия! Кричите: караул! Диктатура! Ай-яй-яй, какие мы недотроги – нас впервые поимела власть. А сколько раз до этого Вы ее имели, не замечали, не делились, ни о чем не спрашивали, и все брали сами? Разве так можно? Разве это хорошо по отношению к власти – они ведь тоже почти люди (в прошлом). Так что власть – это рак и они оба хотят кушать!

Такое скопище неприятных гадостей, которые дружат против Вас. Вы хотите победить в этой борьбе? Будьте паинькой, отдайте им все, что у Вас есть и спокойно доживете до понедельника (или до вторника, кому как повезет). А…. Забыл! Вы же еще хотели сходить на выборы, чтобы проголосовать за своего кандидата. Извините, не получится. У Вас один выбор – проголосуйте за своего хирурга пока не поздно, может он сделает Вам скидку еще до операции, пока Вам еще нужны деньги. (Кстати, я не говорил, что под хирургом подразумеваю другое? Вот я этого и не говорю). А за власть и господ оттуда голосовать не нужно, они сами уже давно проголосовали и все выбрали. Вам там места нет: у Вас рак. Обязательно рак, или пока еще демократ, который позволяет Вам делать, что Вам пока еще хочется, или уже диктатор, который ест Вашу плоть и пьет Вашу кровь…. Бр-р-р-р. Гадость, но получилось все-таки как-то образно. Теперь опять о плохом кофе, господа!

В Сомали и другой стране плохо, а у нас хорошо, хотя порой и трудно. В Правительстве тяжело работают и потому растут урожаи. А нерадивые граждане думают, что кексы и пончики заслуга фермеров и трактористов. Вот это и есть ложь (ненужная информация): за пончики и семечки надо благодарить Господа и Премьер-министра – при чем тут фермер? Ездит себе на трактора по куску земли и ни фига не знает про грядущий кризис в газовой промышленности. А туда же! Ему подавай свет, ему подавай газ, ему чтоб пиво было каждый день в баре, чтоб чипсы, чтоб жена и еще одна знакомая в соседнем селе друг о друге не догадались, чтоб керосин на заправке был. И за все эти желания он хочет благодарности в виде денег за будущие пончики, которые могут еще и пригореть? Словом, это бракодел портит чужую землю в надежде вырастить на ней урожай, который все равно сгниет. И это надо защищать? Да. Именно это и надо защищать, но только тогда, когда такие, как мистер Ной и его друзья сочтут это необходимым.

Знаете, почему кризисы неминуемы, независимо от того, кто у власти? Именно потому, что не имеет никакого значения, КТО у власти. Ключевое слово не КТО, а ВЛАСТЬ. Кто бы ни стал на капитанский мостик, кто бы не поимел вас на выборах: своей молодостью, темпераментом, прямолинейностью, обещаниями, выправкой, смелостью в словах, любовью к велосипедам – после шоу все будет как прежде, а может немного хуже. Смелость в словах после выборов чаще всего превращается в жесткость поступков. Неужели вы думает, что тот, кому ради власти пришлось перед вами устраивать цирковое представление, чтобы вы (мерзкие людишки) подумали, что от вас что-то зависит, и поставили против его фамилии крестик, простит вам это унижение? Да, упаси вас Бог так думать. Заплатите по полной, и будете платить долго, а вот все остальное (в смысле обещаний) – это как повезет. Совпадет его желание с вашим - ничья, а не совпадет, вы проиграли. (А чего это я Вас на вы? Ну, наверное, просто я Вас во множественном числе имею в виду. А вы что подумали? На Вы, но с маленькой буквы? Да, ладно! Не такой уж я циник, чтоб сразу по морде после поцелуя. Впрочем, поцелуя-то и не было).

Итак, дамы и господа, кризис и управление оным в период его наступления!

Кризис – это лекарство от ожирения и инструмент врача. Мы любим кризис! Это прекрасное свойство, отнимать, перераспределять и переделывать. Это выше Гиппократа, это сильнее веры в Господа, это вообще сам Божий промысел и есть (если считать промысел осетровых и моллюсков менее значимым). В периоды кризисов простому гражданину особенно трудно понять, кто есть друг, а кто просто рядом проходил. Кризис придуман именно для того, чтобы вы поняли, что враги не дремлют, что у врагов сила сильная, что друзей мало и их надо ценить. А ценить друзей необходимо в прямом, а не в переносном смысле: кому больше отдашь – тот твой друг на некоторое время. И это справедливо, дамы и господа! Врагу надо твое все, а другу всего лишь твоя часть. Просто надо чтобы эта часть была приличного размера, постоянно и в течение длительного времени. Иначе, зачем Вы другу, если мало и редко – Вы должны кормить друга, чтобы поддерживать в его борьбе против огромного количества врагов, которых Вы не можете видеть в силу близорукости, дальнозоркости, слепоты, глухоты и вялотекущей шизофрении. На то друзья и есть, чтобы видеть лучше Вас, слышать лучше Вас и быть лучше Вас. Признайте это и никогда не спорьте с тем, кто Вас защищает! Примите его помощь и кормите его – он спасает Вас от невидимых вам врагов. Его слова прекрасны, а его поступки понятны только ему, потому что он умнее Вас. Верьте ему – Вы его выбрали сами, когда Вам сказали, что теперь он Ваш друг. На то выборы и существуют, чтобы Ваш голос стал его собственностью. Теперь у Вас нет права говорить – Вы отдали голос: сидите и отдыхайте. И помните, что друзей надо беречь, холить и лелеять - иначе они станут Вашими врагами.

Скажу Вам по секрету: никакого кризиса вообще нет. Только – т-с-с-с! Кризис зависит только от того, у кого ключик от замочка. В кране может быть вода, может быть газ, может быть нефть. В кране вообще может ничего не быть, но и это можно удачно продать. Например, кран открыт – нет кризиса. А вот, например, кран закрыли – есть кризис. А зачем его открывать и закрывать? А вот, глупышки, для того, чтобы вы помнили, что враги не дремлют. Хотите пить – пейте! Только предъявите паспорт – чей Вы? Если наш – пейте. Если не совсем наш – цена другая. А если совсем не наш – стойте и наблюдайте. Следовательно, цель и задача кризиса состоит только в том, чтобы желающих пить из нашего краника стало больше, чем желающих пить из чужого. А как это сделать? (Оле-оле-оле! Также, как покупают тренеров и футболистов: только половина команды говорит на языке страны, за которую выступают. Но это все равно: главное, чей флаг на вершине. И нет разницы, кто его туда поставил). Одним словом, предъявите доказательства своей дружбы и пейте на здоровье. И прошли те времена, когда за сахар и кофе давали поцелуи и трактора с ракетами. Теперь все не так – теперь не надо кофе – им враги иностранные торгуют – теперь нужна публичная любовь. В смысле, если друг поселиться у Вас дома – у Вас не будет никакого кризиса, потому что друг принесет с собой ключ от краника. А вот если Вы такая бяка, что хотите жить самостоятельно и без присмотра близкого друга, то баночки с живительной влагой для Вас и Вашего дома продаются на другом конце моста.

Таким образом, выбора у Вас нет – кого-то придется пустить домой. И цель всего вышесказанного только одна – убедить Вас в том, что кризиса можно временно избежать путем правильного выбора друзей или грамотно лавируя между ними. И эпицентр кризиса искать не надо – он рядом с Вами: в красивом доме с флагом Вашей собственной страны. А вот, лаборатории кризисов всегда в скромных серых зданиях без колонн. У мистера Ноя все по-честному, у него дом без колонн. Наша контора никогда не берет на себя больше, чем может. Нельзя же и создавать и переживать одновременно?

…В кабинете мистера Ноя были только самые необходимые вещи: сам мистер Ной, его заместитель по особым мероприятиям (мистер Доу), два стола, четыре кресла, один диван, четыре телевизора, медный поднос с песком для арабского кофе (мистер Ной сам варил себе и другим кофе). Много телефонов, много книг и карт, много всяких безделушек и один деревянный стул рядом с дверью, который был предназначен для гостей и подчиненных, зашедших, естественно, ненадолго. И еще, конечно, была лестница, на которой мистер Ной лично мог встретиться с тем, чья информация его заинтересовала. Про эту лестницу знали все, но самой лестницы, конечно, не было. Какой смысл быть тому, про что знают все? Лестница – это образ придуманный мистером Ноем. Есть же дорога к храму? Почему бы ни быть и лестницы в кабинет мистера Ноя?

Чуть скрипнула дверь и Никос вошел в святая святых. Демократия в учреждении была абсолютной, то есть я имею в виду, что у мистера Ноя не было приемной с белокурой секретаршей. Вместо нее в небольшом пуленепробиваемом шлюзе сразу за дверями из красного дерева, который сканировал Вас одну минуту стоял блондин в хорошем костюме. (Ну, нравятся мистеру Ною люди-блондины. И вот только не надо глупых мыслей! Я разве не сказал, что мистер Ной черный? Нет? И ладно, что не сказал. Просто у него хороший вкус – контраст белого и черного. А может он буддист? Вам-то что?) Забыл! Мистер Ной еще и палестинец как говорят. Подозревать его в пристрастии к кому бы то ни было практически невозможно. Он – сама честность и беспристрастность. Свой народ он не любит, потому что такого народа, как отдельно взятой популяции нет, а если под палестинцами подозревать всех, кто живет в тех местах, то и самый последний иудей в чем-то палестинец. Только вот вряд ли с этим согласятся евреи. Впрочем, может быть он и не палестинец…. А может с Ямайки…. Словом, он странный немного человек. И в чем странность? Гитлер представлял себе свою нацию высокими, белокурыми и голубоглазыми, но сам при этом, ни чем таким не страдал. Если русские не должны выглядеть, как Сталин и Троцкий, то, что говорить о мистере Ное? Именно его предки получили право спасти всех, когда еще Иисус даже не покрестился. Значит ли это, что именно они избранные? Ведь именно предок мистера Ноя каким-то образом повлиял на события последующих лет в Иудее. Я заговорил вас совсем…

Шлюз открылся и Никос вошел. Запах дорогих сигар (в нашем заведении курят), запах дорогого кофе из Колумбии (его смешивают с небольшим количеством чего-то другого) и запах, безусловно, не очень дорогого, но стильного одеколона «Basala», который пропал из продажи (наверное, одеколоновый кризис).

- Никос, я рад, что Вы смогли зайти. – Мистер Ной колдовал над приготовлением кофе. Мне перепадет чашечка размером с наперсток. Это одна из религий мистера Ноя – без глотка колумбийского кофе нельзя начинать разговор.

- Спасибо, мистер Ной, что смогли меня принять. У нас проблема.

- Запланированная? – Голос подал Доу. Заместитель мистера Ноя был гласом самого Господа, если под оным понимать нежелание мистера Ноя говорить по пустякам.

- Нет.

- Это плохо. В чем причина?

- Проблема в том, что посланный нами человек ощутил дискомфорт в разговоре с Бальтазаром. Он уверен, что Бальтазар не готов к работе.

Небольшая пауза и мистер Доу посмотрел на мистера Ноя. Что сделал мистер Ной в ответ на немой вопрос мистера Доу? Задумался. Потом все-таки решился и положил еще две веточки корицы в песок и тщательно закопал. Повлияет ли закопанная корица на вкус кофе в турке, не знаю, но со стороны сам процесс выглядит хорошо.

- Знаете, дорогой Никос, что важнее всего в кофе?

- Нет, но думаю, сорт и умение его готовить.

- Не совсем так. Почему на Востоке и в Азии так важен ритуал приготовления любой пищи? Разве так важно во что Вы одеты, какие цветы в комнате, из чего сделана мебель в комнате? Кофе может быть не очень хорошего сорта, но важнее вкуса – ощущение. Понимаете? Я кладу корицу не в кофе, а в песок, на котором он готовится. Я создаю аромат вокруг Вас, а не внутри Вас. Понимаете? Поэтому создается ощущение наслаждения независимо от качества зерен. Пару дней назад мистер Доу сказал мне, что все идет по плану. Должен ли я перестать ему доверять, и обратить внимание на слова и мысли посланника? Как Вы считаете, Никос?

Просто ответить на такой вопрос? Непросто. Но отвечать надо. И отвечать по возможности честно, так как именно из суммы честных ответов своих сотрудников мистер Ной выводит самую правдоподобную ложь, за которую ему платят его клиенты. Это и есть наш продукт. Ну а потом мы с этой ложью, которую невозможно не принять за правду, работаем, стараясь ее опровергнуть всеми силами. Мы создаем вирус. Да, конечно. Но так поступают все: от фармацевтических компаний до любой приличной конторы по производству антивирусных компьютерных программ. Какой дурак будет брать на себя обязанности по борьбе с болезнью, если не знает, откуда она пришла и как она выглядит?

- Я думаю, что посланник говорит то, в чем уверен.

- Вы правы. Давайте к делу, господа.

Это означало, что кофе готов и пора узнать, что будет дальше. Мистер Ной поставил на медный столик три чашечки кофе, и мы сделали по глотку.

- Итак, два вопроса. Первый: реакция заинтересованных сторон, второй: реакция церкви.

Вопрос слегка риторический, но таков уж мистер Ной. Практика показывает, что первый ход, который всегда был за нами, после некоторой паузы заинтересованных организаций, порождал их несколько хаотичные телодвижения. Это давало пищу для размышлений над нашими следующими ходами. Хотя, все всегда предсказуемо. Почти всегда.

Мистер Доу сделал еще один маленький глоток кофе.

- Церковь сделает вид, что ничего не произошло, ибо основополагающим для них является отсутствие существования доказательств существования и артефактом и самой идеи объединения.

- Остальные?

- Масоны уже отреагировали: Мастер Тиз уже в Иерусалиме. Остальные тоже начали действовать.

- Это хорошо. Он принял неизбежное?

- Конечно, мистер Ной. Наш друг сделал все правильно. Все было, как в хорошем триллере.

- Значит ли это, что добро победит? – Мистер Ной шутил. У добра всегда две стороны: кому-то хорошо от добра, а для кого-то оно окажется злом. У каждого свое понимание истины, добра и справедливости – как всем угодишь? Мы выбираем. Все зависит только от клиента. Потому над входом в наше учреждение написаны слова «Спешите делать добро». И ключевое слово тут не добро. Надо торопиться.

- Я увижу в газетах сообщение о трагедии в Монпелье? – Мистер Ной добрый человек – он первым скорбит.

- Сегодня вечером.

- Так что же там случилось, мистер Доу?

- Взрыв газовой колонки на кухне. Пожилая кухарка не закрыла газ, как на грех. В этот вечер был небольшой ужин у хозяина дома: пришли несколько человек. Играли в карты, выпили. Словом, как обычно – муниципалитеты не следят, как следует за старыми домами. Ужас. Общественность региона будет в шоке. Муниципалитет города сделает все возможное. Похороны и так далее. Хорошо, что у них ни у кого не было родственников.

- А Вы, Никос? Вы предполагаете какие-либо последствия по своей линии?

- Нет. Все сделано чисто. Курьер уже в Иерусалиме.

- В Израиле неспокойно. Меня волнует вот что: не случиться ли в ближайшее время какой-нибудь серьезно неприятности – близится большой праздник. Очень бы не хотелось.

- Мы сделаем все возможное, мистер Ной. Но террористы последнее время слишком активны. Могут быть взрывы (Никос задумался на несколько секунд). Я думаю даже серия взрывов. И в этот раз, мне кажется, террористы даже позволят себе забыть про праздник.

- Вы хотите сказать, что это будут не мусульмане?

- Думаю, так, мистер Ной. Среди израильтян есть много агрессивно настроенных молодых людей. Даже несколько организаций, которые отрицают миролюбивые инициативы мирового сообщества. Боюсь даже, что они настроены прикрывать свою деятельность мусульманскими лозунгами.

- Вы удивительно информированы, дорогой Никос. Дальше, прошу Вас. Только не забывайте, что Ваш кофе остывает.

- Спасибо, мистер Ной, я в восторге от кофе.

- Прошу Вас.

- Мы знаем, что появились одна или две небольшие группы, которые ставят своей целью возрождение Истинной веры. Они отрицают слияние иудаизма и христианства, что вредит идее унии. Римская церковь очень обеспокоена этими слухами. Есть сведения, что русская православная церковь имеет с этими группами некоторые взаимоотношения.

- Боже упаси, Никос. Русские? Каким образом? Такой альянс чересчур даже для евреев. (Удивление мистера Ноя почти естественное).

- Ничего удивительного, мистер Ной. Не так давно русские сделали все от них зависящее, чтобы Израиль вообще возник как государство. Почему бы им не вернуться к этой идее? Все ведь, как Вы всегда говорите, возвращается.

- Увы. Почти всегда это так. Не всегда к началу, но всегда к тому пункту, который важен для тех, кто начал. И кто же они – эти… кто беспокоит всех?

- Они под крестом иоаннитов.

- Ну, конечно. Я так и думал. Удивительная штука жизнь, Никос?

- Да, сэр. Только мне внушает опасение то, что они слишком близки в своих словах и поступках к мусульманским фундаменталистам.

- Что ж в этом удивительного? Если все так, как Вы предполагаете, то они и есть фундаменталисты. Только, скажем, другие. Так Вы говорите, иоанниты? Не они ли организовали неприятности масонам? Мне кажется, что мы к этому не имеем отношения? Не так ли, мистер Доу?

- Справедливо, мистер Ной. Тем более, что заказчика у нас на этот раз нет. А разве мы работаем самостоятельно?

- Идеально. Никос, простите за назойливость, но разве не имеет смысла Вам съездить в Иерусалим?

- Именно этого я хотел просить у Вас, мистер Ной. Необходима Ваша санкция – ситуация непростая и хотелось бы знать точно: какие последствия могут возникнуть и как будут развиваться события в ближайшие дни.

- Считайте, что Вы уже получили санкцию. Еще что-нибудь?

- Да, мистер Ной. Есть еще кое-что. Здесь в скором времени появиться новая Книга. Ее фрагменты уже напечатаны в одном научном журнале.

- Книга? Вы хотите сказать, что это что-то серьезное?

- Вполне вероятно. Церковь, кажется, может сильно обеспокоиться этим вопросом. Тем более что близиться визит Папы в Иерусалим.

- Ученые всегда находят что-то неожиданно и совершенно не вовремя. Вы согласны с Никосом, мистер Доу?

- Увы, сэр. Мне тоже кажется, что Никос прав. Появление новой Книги может оказаться более серьезной проблемой, чем нам это кажется.

- Напечатаны фрагменты, говорите? Интересно было бы почитать….

- И еще раз, увы, сэр. Пока нам это недоступно. Но, мы работаем над этим.

- Что ж, раз вы оба считаете, что этим вопросом стоит обеспокоиться, то прошу Вас заняться. На этом – все, господа. Прошу меня простить, мне еще надо поработать над всем, что вы мне рассказали. Я свяжусь с Вами, Никос, еще до Вашего утреннего отъезда в Рим.

Вот так всегда, уважаемые дамы и господа! Вместо Иерусалима Никос летит в Рим, что совершенно не отменяет поездку на Святую Землю. Вот такие разговоры с боссом более всего и пугают меня: сделали вид, что поговорили, но никто никому ничего не сказал. Просто констатировали некие факты. И не было никакого разговора – обменялись мнениями и каждый сделал для себя собственные выводы. Но одно свойство мистера Ноя трудно переоценить: вместо одного заказчика у нашего учреждения с утра, к вечеру появится еще один. Только он еще об этом не знает – для этого я и лечу в Рим. Правда, думаю, что мистеру Ною, не очень понравится моя инициатива. Бизнес, дамы и господа, это пластичная композиция из цветов, денег и крови. Уродливо, немного неприятно, но в целом симпатично.

Гл. 24

Вошедший сел в углу старого дома так, чтобы свет от огня не открывал полностью его лицо. Кто знает, как повернется разговор и надо быть готовым к тому, что лицо может выдать настроение его хозяина. Кто сказал, что мы вольны управлять нашими эмоциями? Это не кино – это простая жизнь, в которой не все происходит по воле сценариста. Удобно думать, что все в наших руках и в тоже время, что все предначертано. Но наступает время, когда приходится выбирать между своей волей и надеждой, что все в руках всесильного и всезнающего.

- Я слушаю тебя, Йохам. Ты позвал меня сюда не для того, что бы угостить?

- Увы, мне нечем тебя угостить.

- Ты не прав. Слова часто бывают слаще меда и у тебя есть эти слова, если только ты не изменил своей воле.

- Все…

- В руках Всевышнего? Конечно. Тогда зачем ты хочешь что-то изменить? Или ты проник в его замысел? Мои люди сказали, что ты проснулся и хочешь вернуть себе право на место под солнцем. Так ли это?

- Так. Но ты перебил меня. Все в руках Всевышнего – это так. И моя вера как всегда сильна – просто наступило время действовать.

- Это хорошо, Йохам. Это очень хорошо. А ты говоришь, что нечем меня угостить.

- Я хочу справедливости.

- Мы оба верим в справедливость. Мы оба хотим одного: истины. Но, какая истина удовлетворит тебя, Йохам?

- В наших книгах одни и те же имена – разве это не повод назвать, наконец, и Бога одним именем?

- В нашей вере у Всевышнего нет имени, Йохам. Ты это знаешь. Мы договорились давно с иудеями о некоторых общих принципах и обычаях. Все это время мы все соблюдали наши обычаи строго и неукоснительно, и нас роднила ненависть к христианам. Сейчас христиане сталкивают нас лбами, и только от нас зависит, насколько они преуспеют в своих целях. Ты живое воплощение Веры: тебе, как у вас говорится, сам Бог велел? (Немного цинично, но сейчас не время считать: наступит время, когда посчитаем. Сейчас время договариваться, Йохам).

- Ты прав. Мы один народ.

- Твои слова слаще меда, Йохам. Только все не совсем так. У нас один враг и это важнее единой крови: наступает время Истины – время одной крови. И это кровь нашего общего врага.

Слышите, крысы? Слово сказано! Скоро, очень скоро наступит ваш день. И дети ваши станут сыты, и сон ваш станет радостным, и утро будет спокойным. Как же ненавидим мы крошки с чужого стола! Ждите, крысы, призыв – все очень скоро станет простым и понятным. И в этом не будет вашей вины – все сделают другие. Хвала тебе, крысиный Бог! Ты услышал наши молитвы. Что нам надо кроме тепла и мяса? Разве мы так много просим?

- Скажи, Йохам, ты вполне уверен, что твои друзья в Америке и Европе тебя поддержат?

- Да. Уже ничего нельзя остановить.

- Мне говорили о Книге, которая начала появляться. Это так? Прошло много лет с Кумранской находки, но мало что изменилось. Ты уверен, что на этот раз реакция Рима будет более значительной?

- Евангелие от Иуды было первым шагом. Почва подготовлена: слишком многих не удовлетворяет положение вещей.

- Разве так не было раньше? Разве они не знали и не сомневались ранее? Разве невнимательно читали апокрифы? Почему что-то должно измениться?

- Никто раньше не говорил обо мне. Громко и вслух. И никогда еще раньше не собирались в Иерусалиме все те, кто так ненавидел друг друга, чтобы воспрепятствовать мне.

- Ну, что ж, возможно ты прав. Написано в Коране: «В их сердцах — порок. Да усугубит Аллах их порок! Им уготовано мучительное наказание за то, что они лгали».

- Помнишь ли ты другие слова? «И сказал Бог Ною: конец всякой плоти пришел пред лице Мое, ибо земля наполнилась от них злодеяниями; и вот, Я истреблю их с земли».

- Это хорошие слова, Йохам. И эти слова говорят о многом. И говорят они об одном и том же: пора нам спускаться с этой горы. У меня только один вопрос, Йохам: ты хочешь их уничтожить? Ты хочешь править один? Истинный Царь?

- Нет. Я хочу, чтобы они остались и признали меня. Я хочу, чтобы они сами позвали меня. И это будет мучительнее для них, чем сама смерть. Но, если кто-то и закончит свой мирской путь – так тому и быть.

- Пусть будет так. Теперь давай поговорим о деле. Ты знаешь, что то, что ты начал станет причиной многих несчастий и великих перемен – ты готов к этому? Может случиться так, что ты будешь сожалеть – все-таки мы простые смертные.

- Я не буду сожалеть даже в случае моей смерти. Ведь если Бог справедлив во всем, он будет справедлив и ко мне: он не позволит свершиться лжи. Прошло много времени, и Бог показал, что он терпелив: разве Его терпение не должно быть вознаграждено?

- Почему ты не стал говорить с Римом один на один? Зачем тебе война?

- А разве ты не ведешь свою войну за свою веру и свою справедливость и со своими единоверцами? А мне христиане не родня, но и не враги.

- Люди глупы и я наказываю неверных – что хочешь ты? У нас странный альянс – мы слишком далеки друг от друга и в тоже время близки. Это странно, Йохам, почему я помогаю тебе…

- Ты знаешь, что совсем недавно было время, когда был один Бог и он был для всех, и мы не называли Его разными именами, и не убивали друг друга во имя Его. Да, были другие причины для смерти, но разве Бог требовал такое количество крови? Разве ради наших смертей он создавал наш мир? Кто-то что-то напутал, если ты понимаешь, о чем я.

- Я понимаю, Йохам. Я сам устал. Я понимаю, что уничтожение себе подобных – это дорога в никуда. Но остановиться мы уже не можем, как и ты. Это бессмысленность, Йохам, но это правда, которая слишком далека от истины. Я согласен объединить наши силы: твое имя и мои возможности. В твоем желании справедливости есть хоть какой-то смысл. Ладно. Слушай. В городе появился человек, которого все называют Бальтазар – ты знаешь его?

- Нет. Откуда? Кто он и почему тебя это пугает? Что он может изменить?

- Йохам, Йохам. Ты пожилой младенец с хорошей родословной. Откуда мы знаем, что он пришел не за тобой? О нем говорят разное.

- Зачем? Ты и в правду думаешь, что, убив меня, они уничтожат то, ради чего я открылся? Они, кто бы они ни были, не настолько глупы.

- Конечно, нет. Но если тебя не будет – это станет просто еще одной из теологических теорий. Вопрос только в том, что они хотят?

- Ты можешь узнать и кто они?

- А как ты думаешь. – Темный человек нехорошо усмехнулся. - В каждом человеке живет сомнение: в молящейся женщине его не меньше, чем в смертнике, идущем на гибель во имя справедливости. В нас живет два человека: тот, кто верит, и тот, кто не верит. В этом нет ничего странного: если твоя вера сильна – это еще не означает ее истинность. Молясь Христу, ты отрицаешь Аллаха, а на соседней улице твой друг делает все наоборот. Если ты говоришь, что они молятся одному и тому же Мессии, то кого же они отрицают? Ты хочешь призвать их к ответу за их ошибки. Ты прав. Но что мы будем делать, если все получится так, как хочешь ты или я? Не будет врагов, не будет крови и под ликом Христа появятся надписи на арабском и иврите. Или наоборот: не будет больше ничьих ликов, и все будут говорить на арабском или возрожденном арамейском и славить истинного Бога, имени которого никто не знает. Это красиво и очень похоже на чудо – предложи этот сюжет своим знакомым американцам. Им он понравится, но они не сделают такое кино. И знаешь почему?

- Ты скажи.

- Кроме наших желаний и нашей борьбы есть еще чужая борьба и чужие желания. Проблема в том, что всегда кто-то кого-то использует. Ты уверен, что ты сам начал свою борьбу? Если это так, то откуда у тебя столько друзей? Америка далеко отсюда: зачем им ты?

- Я много думал об этом и я не глуп. Это началось не в Америке – это началось здесь, в Израиле. И смысл всего этого только в одном: истинная вера правит миром, в котором справедливость измеряется деньгами. Разве это плохая сделка для достижения собственной цели?

Человек рассмеялся. Действительно, разве это плохая сделка? Конечно, нет. Это очень хорошая сделка именно потому, что она всем приносит то, что они хотят. Йохам не глуп именно потому, что он не хочет никого убивать и не призывает к этому, и может достичь своей цели, не совершив греха. И человек, который сидит рядом с ним, будет поддерживать его в его пути именно потому, что тоже считает сделку хорошей. Ему также пришлось найти выход из создавшейся ситуации. И это было совсем не просто: пойти против своей веры, не двигаясь ни на метр от нее, и не нарушая ее законов. Нарушить свой Закон, не нарушив его ни на одну букву. Виртуозно!

Признать брата своего во враге своем свойство сильных духом, и дух этот внутри его только по воле Аллаха. Если имя едино, то он не сошел со своего пути – он идет правильно. И Аллах поддержит его именно потому, что он понял Истину. Этот человек, сидящий напротив, может привести его к своему Богу, а Он окажется тем, к кому так стремиться он. Так может быть? Если же все случиться не так и это станет ошибкой, то Аллах передаст из своих рук в руки праведных право исправить ошибку. Это будет не трудно – сколько раз уже это происходило. И он, заблудший, но искренний – останется праведным и чистым.

Пророк написал свою книгу позже других – это всегда давало право думать, что Книга написана не просто так. Она написана, как последняя и истинная – после нее не было ни одной, которой поверили бы так много людей. А если это была еще одна попытка достучаться до людей? Если это была еще одна попытка объяснить и поправить евангелистов, которые все не так поняли и не так донесли слова Его? А если это была последняя попытка вернуть своим словам их истинный смысл, и Он отвернулся от нас? Как еще объяснить причину возникновения ислама? Как еще объяснить то, что началось не две тысячи лет назад, а задолго до этого? То, что Он пришел в мир не требует доказательств, но требует доказательств сказка, претендующая на истину.

Это не давало спать уже много ночей. Человек смотрел на Йохама и видел перед собой того, кто может вернуть ему сон.

- Завтра, Йохам, я встречусь с человеком, который приехал в город. Я хочу понять, кто он и чего от него ждать. Я не очень люблю нежданных гостей, которые задают много вопросов. Тем более, что мы с ним в некотором роде приятели.

- Когда ты придешь?

- Завтра вечером. Мы сделаем так, что Конклав затянется на несколько дней.

- Конклав?

- Ну, я пошутил, Йохам. – человек улыбнулся. – Как еще назвать то, чего еще ни разу в этом мире не было? Назовем это Конклавом – все-таки слово близко Риму. Пусть им будет приятно. Разве все это возможно было бы без их участия? В Риме много людей, мыслящих по-другому, чем им предписано верой, саном и уставом. Иначе, почему именно в это время назначен визит Папы в Израиль? К чему такие совпадения, Йохам?

- Ты страшный человек.

- Разве?

- Да. Потому что слишком умен для того, что верит только в силу оружия. Странно, что ты живешь так долго.

- Но, это поправимо. – Человек опять улыбнулся. – У меня есть еще одна новость, которая может тебе нее очень понравиться, Йохам.

- Говори раз начал. – И вот тут-то крысы услышали то, ради чего они так долго слушали этот странный разговор. Ради чего они прикрыли хвостиками детям их писклявые рты. Ради чего они оставили несколько крошек под столом нетронутыми и даже не пытались незаметно прошмыгнуть и схватить последнее, что можно было съесть. Грешно сказать, но крысы уже подумывали о Йохаме. Пусть это убийство, но голод…. Слишком сильный голод! Если он хочет жить в мире, он должен оставлять что-то тем, кто может подумать о самом дурном – о его смерти. Нельзя забывать о крысах, пусть даже они и не нравятся. А разве нравятся крысам люди? Если хочешь жить – давай другим немного. В ином случае…. Может это стать причиной его смерти? И может это стать причиной их оправдания? На все вопросы есть только один ответ: да. Все возможно при желании.

- Ты что-то еще узнал?

- Да. Не только у тебя есть друзья. Послушай, Йохам, это важно. Они привезли с собой какого-то молодого человека. Кто он я пока не знаю. Они держат это в секрете. Но, видимо, он что-то значит, раз мы не знаем о нем ничего, и он появился перед самой Встречей.

- Но, возможно, он ничего и не значит, раз вы о нем ничего не знаете? Так может быть?

- Сейчас он в номере у рыцаря. С ним еще какой-то священник. Тем более, что прилетел Великий Мастер масонской Ложи Джонатан Тиз. Как ты думаешь – это случайные гости? К тому же его встречали в аэропорту люди рыцаря и наши связи на границе ничего не дали. Я знаю пока лишь то, что это событие необычайной важности.

- Откуда тебе это известно?

- Ты меня удивляешь, Йохам. – Человек стал слишком часто улыбаться, что, как вы знаете, почти всегда означало его раздражение. – Разве слушать чужие разговоры грех? Если, конечно, это делается во благо общего дела. Да и разве мобильная связь была создана для удобства людей, а не для этого? Мне всегда казалось, что это одна из самых удачных затей Князя тьмы. Шучу, конечно. Наделять облеченных государственной властью людей силой Сатаны нелепо. – Он опять улыбнулся. – Ну, каким образом еще можно поставить миллионы людей под контроль, чтобы они еще и радовались словно дети, как не с помощью мобильной связи? А заодно еще на это круто заработать. У каждого жителя есть маленькая удобная штучка, есть номер, каждый учтен и его мысли, слова и передвижения под полным контролем. Чудесная идея: вы доверяете самое сокровенное пластмассовой трубке и еще нескольким господам, которым вы можете стать интересны. И еще вдобавок ко всему платите им за эту работу большие деньги. Так что…. Я просто подслушал их разговоры. Всем надо немного больше денег, чем у них есть: кто же откажется оказать услугу?

- Так кто он?

- Я должен узнать об этом сегодня вечером. Не волнуйся раньше времени, Йохам. Хотя, я, почему то уверен, что в нашей с тобой миссии не обойтись без жертв. И лучше, если жертвы будут не с нашей стороны. – Человек на несколько секунд замолчал и пристально посмотрел на Йохама. – И все-таки странно: зачем им этот молодой человек? Ладно. Я пойду.

Человек встал и крысы напряглись. Немного быстрее побежала кровь по венам. Если бы в этот момент сравнить пульс у Йохама и всех тех, кто слушал их разговор из темных углов старого дома…. Нет. Не поменялись бы местами крысы с Йохамом. Ни за что не поменялись бы. Что-то чудилось крысам нехорошее в будущем этих двух человек. Все-таки лучше полуголодная жизнь, чем смерть, правда?

Человек вышел, не попрощавшись, и на минуту, не более, в старый дом влетела ночь. Она коснулась Йохама, оставшегося сидеть на старом стуле. Была минутка тишины и этой минуты хватило, чтобы и Йохам и человек, уходивший вниз по склону горы, задумались: а стоит ли? Слишком опасно и непредсказуемо. Одно дело – тайная война, когда закон подлости – главный закон. Когда выстрел в спину означает подвиг. Когда героем становится тот, кто выстрелил неожиданно и без предупреждения. Когда благородство означает трусость, а преданность не что иное, как глупость. А вот другое дело: выйти с открытым лицом и объявить врага врагом. Тут все шансы погибнуть. Так стоит ли? Или лучше постоять за углом и подождать пока дело решиться само собой? Еще несколько минут длилось это состояние, и потом крысы увидели, как Йохам достал из кармана старых штанов телефон и набрал номер. Если бы кто-то видел человека, который спускался с горы, то увидел, как он тоже достал телефон и тоже куда-то позвонил. И, будьте уверены, что они звонили не друг другу.

Гл. 25

Итак, старею? Вот мне интересно: сколько умных голов сидит, и сочиняет всякие прикольные шифры и способы передачи информации? На чеке был телефон и время встречи завтра в этом же кафе. То есть, у меня есть время, чтобы немного разузнать про этого французского гражданина, который умудрился немного меня запутать. Откуда это мсье Дюпон? И кто предложил последний, третий, вариант? И кто этот персонаж, которого не должно быть на встрече, но который должен получить все что хочет? Вопросы, вопросы. А где ответы? (Еще один вопрос.)

Осталось совсем немного пройти, и я в квартале хасидов. Я вернулся сюда только за тем, чтобы пройти его насквозь. Хотите - верьте, хотите - нет, но это работает почти как очищение от грехов. Шлюз между прошлым и будущим: посмотришь на богомольцев – сам станешь чище. (Ну, или так может показаться.) Как иконы: люди прикладываются губами и касаются руками в надежде на то, что сила перейдет в их ущербное тело. Меня всегда удивляло желание прикоснуться к частям тела давно умерших святых, которые возят по городам. Вообще сам факт организации гастролей оторванных временем рук и ног уже вызывает легкую судорогу, но еще веселее желание масс смотреть на это и трогать. Попахивает некрофилией. Вот в России был один ученый Ломоносов. Гений, атеист и хулиган – он придумал собственный способ борьбы с религиозным фанатизмом. Он в самом центре города создал кунсткамеру, где в колбочках в спирту хранятся неудачники. Хотя, как сказать: вообще-то их состояние – мечта и надежда любого русского алкоголика. Им повезло не родиться вообще, или повезло родиться ненадолго не такими, как все. Туда водят школьников, а школьники хихикают. По идее это не что иное, как насмешка над религией: божьи твари в первозданном и неприличном виде на всеобщем обозрении за деньги. Жуть! Происки не удались: народ принял уродов за святых. Вот я боюсь, не получается ли в случае со святыми мощами все как раз наоборот? Не правильнее ли дотрагиваться до живых? Пока их святость не остыла: и приятнее, и полезнее. Можно поговорить, спросить что-нибудь, да и вообще ощущения другие.

Но в квартале хасидов лапать проходящих мимо святых не очень принято. Целоваться можно, хлопать друг друга по спине тоже можно, но только в том случае, если ты хасид. Всем остальным лучше воздержаться от поцелуев – не поймут и могут побить. Туристов тут мало и, как я уже говорил, идущего слишком долго за тобой, заметить не проблема.

Я зайду в один дом, на двери которого висит табличка с именем доктора Ноймайера. Скажете, что это не еврейская фамилия? Ха. Два раза. И еще два раза. Это она сейчас немецкая, а лет пятьдесят назад в Германии вам в два счета объяснили бы, в чем ваше заблуждение. Я вообще не понимаю, каким образом наци, назвав себя арийцами, не приняли индуизм, который очень близок к иудаизму, хотя бы потому, что начинается с буквы «и». Это форменное безобразие! Если ты ариец, то есть житель индийского штата Арияна, то и вера должна быть соответствующей. Индуисты спокойные и миролюбивые люди: им просто все глубоко по фигу – иудей ты или христианин хотя бы потому, что они об этом вообще не думают. А наци умудрились настолько все перепутать, что…. Хотя, чем больше путаницы, чем более сверхъестественна теория, тем более веры в нее может оказаться у толпы. Вера, как болезнь – она возникает неожиданно и впереди нее бежит страх. Если все так таинственно – может быть там сокрыто истинное? Не может правда быть проста и элементарна. Если каждый может понять причины и следствия, то какой смысл в Боге, в государстве, в правителях и в их откровениях по телевизору и в газетах? В конце концов, любое выступление почти любого президента кажется и ему самому, и его зрителям кусочком откровения. Долой президентов всех стран! Да здравствует народное собрание – ура! А фот, фигушки: передерутся. Потому и выбираем президента по походке, по умению носить штаны или произносить банальные истины коротко, ясно и без излишних эмоций. Потому и создается образ того, кто все за нас решит. Кто даст нам немного радости в кусочке плохой, потому что дешевой колбасы. Потому и радуемся кока-коле и куску пиццы, что без них «Шоу президентов» покажется пресным. Потому и вешаем портреты президентов рядом с портретами святых и рекламой гамбургеров. Прямая ассоциация: я есть президент и вот слева от меня какой-то святой, а это есть мясо: выбираете меня – едите мясо и уважаете святого. Выбираете не меня – значит, вам плевать на святого и вы остаетесь голодными. А любому президенту нужна красивая история, в которой есть место подвигу во имя нас и еще что-то, что неподвластно нашему глупому местечковому сознанию. Потому и создается тайна, которая ни в кое мере не похожа на правду – и только в такую тайну можно верить.

А избавление от тайны только в чуде, а чудес, как известно не бывает. Вот такая жуткая истина, господа. Тайна есть, а чуда нет – сидите и принимайте на веру все, что вам говорят. Смиритесь, и да пребудет с вами Бог. В смысле: не лезьте, куда вас не просят и да продляться ваши дни в соответствие с точным небесным расписанием, висящим в каждом отделении тайной полиции вашего района.

…Стук моей руки в дверь прервал мои идиотские мысли. Если в доме никого нет, идти мне дальше на Голгофу. (Улица как раз туда и выводит). На это раз, Бог миловал. В смысле, что есть шанс не ходить так далеко. В доме что-то скрипнуло, звякнуло, закряхтело и рассыпалось. Ключ с той стороны двери повернулся, и в приоткрытое пространство выглянула часть лица с правым удивленным глазом. Потом глаз медленно раскрылся и в нем промелькнуло сразу несколько чувств: от страха до понимания, что надо быстренько стать радостным. Теперь дверь уже распахнулась, и передо мнойоказался доктор Ноймайер во всей своей красе. Если, конечно, под красой понимать помятый белый льняной костюм, раритетную золотую оправу очков, криво сидящих на большом красном носу, и смятые домашние тапочки, говорящие только о том, что доктор совершенно не переносит стук собственных каблуков по деревянному полу.

- Джимми? – Его реакция была чересчур американской. Спросить мое имя, чтобы дать мне время извиниться и может быть уйти.

- Нет, доктор. А Вы случайно не сговорились? Второй раз за сегодня меня называют этим странным именем. Тем более странным кажется это имя в Иерусалиме. Давайте попробуем так: Эй! Хаим? Не получается – это хуже и не так смешно. Погодите! У меня как-то была такая машина. Не может быть, чтобы Вы знали об этом! Если Вы спрашиваете о ее здоровье, то вынужден Вас огорчить – машина умерла. Печально, конечно, но это факт. Кто-то что-то недовернул в Детройте и она, неприлично чихнув на повороте возле домика Святого Патрика, свалилась в обрыв. Слава Вашему Богу, что в ней был не я, а одна знакомая, которая в силу некоторого количества бурбона, мирно спала за рулем. Да и обрыв был на самом деле канавой. И все бы ничего, но Джимми слишком сильно подпрыгнул и его позвоночник не выдержал. Увы. Кстати, если Вы думаете, что моя знакомая перестала после этого пить, то Вы ошибаетесь: она почти перестала есть, а пить продолжает по сей день. Между прочим, ей это идет: легкий румянец экономит ей деньги на косметику.

- Понятно. – Доктор пришел в себя и стал совершенно невозмутимым. – У Вас ко мне какое-то дело?

- Совершенно никакого, доктор, если не считать небольшого желания проверить холестерин. Что-то меня стало волновать: не слишком ли много я ем свинины? Может, все-таки и вправду перейти на что-то более кошерное?

- Заходите и не святотатствуйте на Святой земле. – Доктор совсем распахнул дверь и прижался спиной к стене. – Вы не исправимы, Бальтазар.

- А Вы, доктор, надоеда. Я просил Вас не называть меня этим диким именем. Сегодня мне нравиться имя Ричард. Что-то есть в нем такое… английское, что ли. Слегка рыцарское, не правда ли?

- Уже проходите, сэр Ричард. – Доктор совсем освоился с пришествие неожиданного гостя. – Стоило бы меня предупредить. У меня же мог быть посетитель, а Вы не любите лишних людей.

- Доктор! С каких пор у Вас появились посетители? Вы стали доктором? Надеюсь, гинекологом? Потому что все иные медицинские направления от Вас крайне далеки, как Лонг-Айленд от Акапулько.

- Не настолько они и далеки, как Вам кажется. Уже проходите и все. Я психотерапевт.

Я вошел в дом. По стенам висели в изобилии странные рисунки в дешевых рамках.

- Это живопись Ваших клиентов.

- Да. Помогает. Как мне кажется. Ничего другого я не нашел в этих дурацких книжкам по психотерапии. По крайней мере, это безобидно и не наказуемо.

- А когда-нибудь это может увеличить Ваш капитал – правда?

- Ну, я работаю над этим. Идите в гостиную. – Доктор, слегка шаркая, обогнал меня, едва не зацепив один из шедевров какого-то психического гения. Как неплохо у него получается шаркать. Да и выглядит лет на пятьдесят шесть, хотя ему на самом деле пятьдесят один и редкий олень сможет его догнать, когда этот доктор вздумает смотаться.

В гостиной я уселся в огромное кресло, а доктор остановился рядом в ожидании чего-то.

- А Вы, доктор?

- Вы сели в мое кресло.

- Пардон. – Я встал и пересел на диван. – А сколько Вы берете за сеанс?

- От ста шекелей. Меня немного финансирует местная община, так что я… скажем, доступный для простых людей.

- Доступными, доктор, бывают только женщины, а доктора бывают либо плохими, либо хитрыми. Вы, например, хитрый. Кстати, а когда последний раз Вы летали на самолете?

- Вы имеете в виду мой неудачный опыт в авиационном бизнесе?

- Ну, насколько я помню, не такой уж и неудачный. Ну, так как?

- Есть один самолет, но он не совсем пригоден для дальних перелетов. А что?

- Надо бы слетать в одно место. Недалеко.

- Вам, Ричард, все не живется спокойно. Все бегаете, суетитесь. И я даже думаю, что Вы не ходите….

- В церковь? В какую посоветуете? Я в последнее время как-то запутался. Хотя, Вы правы, стоит сходить. Я подумаю. Тем более, что тут на днях они все сразу приедут на Землю Обетованную. Этакие выездные гастроли представителей всех популярных религиозных направлений. Ничего не слышали об этом?

- Кое-что слышал. Только не уверен, что это правда. Что-то случилось?

- Ничего, если не считать возможности немного заработать. Вы же знаете, доктор, что я редко появляюсь там, где ничего не должно произойти.

- Это точно, Ричард. Если Вы появились, и после этого ничего не произошло, значит, это были не Вы.

- Вы наделяете меня какими-то демоническими качествами. Я кто, по-вашему? Демон зла, что ли? Посланец ада? Карающая длань? Бросьте, доктор. Я мирный человек, уставший путешественник в поисках сокровищ. Словом, я бы не пришел, если бы мне не нужен был партнер. Мой нос чует жареное. Там у Вас точно что-то готовится на кухне. Нет? Я хочу есть, между прочим. Только не говорите мне, что Вы перешли на мацу. Я согласен ее есть, но только с оливковым маслом, луком, кетчупом и куском хорошо прожаренной говядины.

- Ну и вкусы у Вас. Шпинат, сыр и баранина Вас устроит?

- Давайте. Но сначала все же скажите: знаете кого-то по имени мсье Дюпон?

- Услуга за услугу, Ричард?

- А когда было по-иному, доктор?

- Тогда, пока я принесу Вам поесть, подумайте над вопросом: что Вам удалось узнать про мистера Андреаса такого, что может мне пригодиться.

- Говорю же, что Вы хитрый доктор. Кстати, Вы ведь и в правду доктор?

- Конечно. Доктор философии.

- Понятно. Это очень близко к психиатрии.

Доктор вышел на кухню, а я задумался. Мистер Андреас…. Откуда он знает про него? Мы с доктором расстались достаточно давно и при таких условиях, что он никак не мог быть посвящен в то, чем я занимался последнее время. Мистер Андреас вообще не был моей задачей – я просто зарабатывал имидж и немного денег. По крайней мере, так должно было выглядеть. Почему этот жирный торговец оружием и любитель четвертого номера с маленькими сосками (и это так должно было выглядеть) интересует человека, который достаточно давно ушел из конторы? Я понимаю, что нельзя перестать быть шпионом или предателем – это навсегда с тобой, потому что это не профессия – это твоя суть. Но – доктор? Я опять что-то упустил? Например, доктора? Насколько я хорошо его знал раньше? Мне казалось, что после одной не очень приятной истории, я оказал ему неоценимую услугу, но вот теперь почему-то начал сомневаться: а было ли это моей собственной инициативой? Или доктор не так прост, как мне кажется? Посмотрим, но сначала поедим.

Шипящий звук из кухни переместился в комнату. Вместе со звуком и запахом баранины, в комнату вошел доктор. Ничего ведь не выдает в человеке со сковородкой весьма талантливого шпиона, правда? Вот и я подумал, что стоит на время забыть о докторе, а подумать о своих вкусовых рецепторах. И все бы ничего, если бы не удивление доктора при моем неожиданном визите и уже готовое блюдо на кухне этого доктора, которое является моим самым любимым на свете блюдом. Так он не знал о моем визите? Если бы я только верил в совпадения! Посмотрим, чем закончится визит. Может, придется после обеда нарисовать еще одну картину в коллекцию доктора? Например, ворота с надписью «Каждому свое»? Посмотрим.

- Ну, так как, Ричард? Все разговоры после обеда?

- А как может быть иначе, если только Вы не хотите лишить меня удовольствия вкусить этот дар небес. Между прочим, я думаю, что если бы Вы открыли не психлечебницу, а богадельню с такой бесплатной кухней для паломников, в которой при принятии пищи читались бы сказки и пелись гимны, количество последователей нового учения хасидов-психиатров моментально бы превратилось в огромную толпу. Только Вам пришлось бы следить за кошерностью блюд и разводить баранов. Чем, в принципе, и занимается религия, не так ли?

- Ешьте с удовольствием, Ричард. Я рад, что Вам нравиться.

- Ну, еще бы – это мое любимое блюдо. Вы так милы, что неожиданно приготовили именно его.

- Перестаньте. О Вашем визите знаете не только Вы. Кстати, Ахмед передавал Вам привет. Осторожнее, могут быть маленькие косточки – никак не научу мясника правильно держать топор. Он все время раскалывает мозговую кость – это очень опасно.

- Раскалывать мозговую кость вообще опасно, доктор, пациент может заболеть. А Вы, я смотрю, не потеряли навык портить людям аппетит. Ахмед, говорите? А я думал, что оставил его далеко за морем?

- Вы –да, а он – нет. Недавно я получил письмо от него. Старое такое, на желтой бумаге. Он очень хотел бы с Вами встретиться. И вот что меня очень интересует, Ричард: что связывает Вас с ним? Я чего-то не знаю? Немного странный альянс. Хотя, конечно, от Вас всего можно ожидать: последнее время у Вас не все в порядке с финансами.

- Вот только не надо, доктор. Не надо мне рассказывать о моих финансах, когда я ем Вашу баранину. Сейчас мне совершенно наплевать и на финансы, и на все остальное, что не связано с сыром и шпинатом. Так что Вы говорите, Ахмед? Он то, каким образом про Вас знает? Может быть, это я чего-то не знаю?

- Сам теряюсь в догадках. Но Израиль такое место, Вы знаете. Тут все может быть. Все так перепуталось, что не понятно кто есть кто. Но, я думаю, что Вам будет крайне интересно с ним встретиться. Тем более, что Вы найдете ответы про мсье Дюпона…. А вот, мистер Андреас интересует именно меня. Так как?

- Слава Богу, что Вас интересует мистер Андреас, а не его цыпочки. А то я бы решил, что Вы стареете: такие женщины могут интересовать только пожилых господ в желтых галстуках. Женщина ведь хороша тем, что ей дал Бог, а не косметический хирург. В несовершенстве женского тела ее сексуальность, доктор. И не говорите мне, что Вы думаете иначе, потому как я заподозрю Вас в неискренности! Вы никогда не думали, почему царица Нифертити везде и всегда изображается без тела, только с одной головой и только в профиль? А вот потому, что ее тело – явно не предмет поклонения, а в анфас она просто невозможная дурнушка. Ибо нет ничего более отвратительного, чем совершенство. Конечно, если это не касается такой баранины, как Ваша, с приправой из шпината и козьего сыра. Так почему Вас волнует мистер Андреас?

- Этот мистер не совсем тот, за кого он себя выдает, Ричард. А мне претят господа, скрывающие свои истинные намерения. Хотя, это можно сказать почти обо всех людях на земле.

- Вы не любите людей, доктор. Неужели Вы пессимист?

- Ричард, наше с Вами прошлое дает мне право говорить почти искренне и все же…. Мне хотелось бы быть уверенным, что Ваши намерения здесь совпадают с моими. Вы понимаете, что я хочу сказать?

- Доктор! Вы и в правду верите, что такое возможно? Мы работали в одной конторе и выпивали в одном баре. Возможно даже, что мы с Вами волочились за одними и теми же красотками в обличие секретарей-референтов. Но! Разве это повод думать, что мы работали на одного и того же босса? Сколько в конторе управлений? А сколько боссов? И Вы хотите сказать, что все они играют в одной команде? А как же собственные интересы? Ну, например, дом на Канарах, яхта – небольшая, конечно: боссы обычно крайне скромные люди. Приличная пенсия и еще, конечно, небольшой доход по процентам на вклады в нескольких банках. Это же надо как-то заработать?

- Вы, Ричард, работали в другом управлении, но здорово помогли мне однажды.

- А Вы нуждались в этой помощи? Что-то я начинаю сомневаться.

- Не обвиняйте меня в собственных грехах, Ричард. Но Вы мне действительно помогли уйти.

- Вот-вот. Мы оба ушли…. Но, кажется, не далеко. – Мне давно хотелось поговорить с ним об этом. Сейчас было самое время. Прошли немногим более пяти лет, и по моим расчетам, доктор должен был бы находиться совсем в другом месте и заниматься совсем другим делом. Он ушел чисто и спокойно: то есть, у него не было никаких оснований не заниматься философией в каком-нибудь университете в западных штатах или, на худой конец, в Европе. Но он находится там, где я его нашел. Там же, где он находился и пять лет, когда был на карантине после ухода из конторы. Тогда все было понятно: он заканчивал свои дела, но сейчас он по-прежнему здесь. А это вызывает вопросы: почему психиатрия, почему другое имя, почему один, почему в этом квартале…. И дождаться ответов, кажется, мне не придется.

Мы работали в разных управлениях большой конторы: он – аналитик, я – исполнитель. Оба управления никогда не были довольны друг другом: исполнители не любили аналитиков за то, что те посылали нас чаще всего не туда, куда следовало, и, соответственно, исполнители делали все, чтобы аналитики сели в лужу перед своими боссами. Ведь и боссы играли каждый в свою игру и вряд ли возможно назвать их отношения на самом верху даже отдаленно близкими в намерениях и целях. Каждый босс занимался только тем, что прикрывал свою задницу, подставляя чужую. Ведь есть на свете высшая справедливость, и она заключается в том, чтобы Верховный Босс приблизил именно тебя, а не твоего коллегу. Цель? А просто все. Чем ближе ты к Верховному, тем больше у тебя шансов подтолкнуть его к обрыву, когда придет время. Сами знаете, как это бывает. Важно не приближаться слишком близко к эпицентру власти, чтобы новая метла не вымела тебя вместе с тем, к кому ты близок. А что для этого надо? Надо, приблизившись к Верховному Божеству, внимательно слушать того, кто стоит за его спиной. Вот и все. Ведь тот, кто стоит за Божеством, тот его и играет. Соответственно, тот и станет следующим, если вовремя успеет отойти в сторону.

Словом, непросто и просто одновременно. Вот и доктор: я не очень в курсе причин его ухода. Но его неожиданная дружба со мной, включая утку независимости и индейку рождества, а также гамбургеры в обед и оплаченный несколько раз кофе…. Не начало ли это новой игры и не стал ли доктор одним из боссов, решивших сыграть в свою игру? Или, может быть, он поменял профессию, насмотревшись на таких, как я? Каждый, набравшись опыта и связей, может возомнить себя боссом и становится потенциальной угрозой настоящему боссу. Но обязательно надо не пропустить момент и начать играть самостоятельно, если хочешь двигаться дальше по этой жизни. В ином случае, дни твои сочтены, ибо боссам нужны подчиненные, а не самостоятельные поумневшие игроки: так устроена власть.

- Итак, доктор. Я обещаю Вам всяческое содействие в отношении мистера Андреаса, который меня не волнует ни единой секунды. Хотя, я Вас уверяю, он просто наглый, толстый и неприлично развратный торговец оружием, каких куча.

- Вот в это, Ричард, вериться с трудом. Что же Вы столько времени пропадали на его яхте. Только не говорите мне о том, что Вам очень нравятся яхты и море. Я знаю, что Вы их не переносите, а также – я знаю Вас. Немного.

- Вы не поверите, доктор, но я просто зарабатывал деньги. Мне как-то надо потакать своим низменным инстинктам, которых бесчисленное множество, но главным является ненормальная привычка принимать внутрь свежую баранину не реже одного раза в день. Я понимаю, что это ненормально, но, что поделаешь? Я таков, каков есть. Прибавьте к этому свежий айран и не менее свежий воздух, который по сегодняшним меркам стоит очень дорого. Я имею в виду свободу выбора. Я свободен, доктор, аки птица в небеси. И я люблю баранов во всех смыслах. А Вы?

- Увы. Ричард, я не могу назвать себя счастливым человеком. Но, все равно – спасибо. Я Вам благодарен за помощь и надеюсь, что моя часть нашей дружбы будет выражена в не менее значимой помощи - примерно такой же . Вернемся к делу или Вы продолжите общение со шпинатом?

- Я бы предпочел второе, но сокровенная часть моей сущности (я имею в виду желудок) отказывается продолжать сотрудничество с Вашим блистательным блюдом. Давайте выпьем чаю и поговорим о нашем арабском друге. Так как Вы говорите, он нашел меня?

- Я этого, Ричард, не говорил. – Доктор улыбнулся. – Вы, как всегда, удивительно аккуратны в высказываниях. Ведь это он мне сообщил о том, что Вы ищите меня.

- А откуда он это знает?

- Видимо оттуда же, откуда и Вы знаете про мистера Дюпона.

- Ага. – Надо как-то выруливать на финал нашей встречи. Доктор ясно дал понять, что он в курсе цели моего появления в Израиле. Но, вот в чем загвоздка: я, кажется, единственный, кто пока не совсем ее понимает. Хотя, опять повторю – это именно так и должно выглядеть. – Давайте, дорогой доктор, вспомним наши рождественские посиделки и сделаем вид, что мы на одной стороне.

- А мы на одной стороне, Ричард?

- А кто кого боится больше: я Вас или Вы меня?

- Мне почему-то кажется, что мы с Вами боимся одного и того же: остаться не у дел. Так что давайте оставим недомолвки и постараемся быть полезны друг другу. Тем более, что рождественские посиделки, о которых Вы вспомнили, были только один раз, но я храню об этой встречи самые приятные воспоминания. Я буду очень рад, если Вы будете на моей стороне, когда наступит время принятия Вами окончательного решения о выборе одного из трех предложенных вам вариантов.

- Ого! Вы и об этом знаете? Тогда давайте и в правду говорить правду. Простите за игру слов.

- Ахмед хочет с Вами встретиться по поводу конклава, который произойдет очень скоро здесь в Израиле.

- Конклава?

- Ну, такое название, привычное всем нам, дали в Ордене.

- Где, простите, дали?

- Новая организация, объединяющая некоторые спецслужбы основных церковных конфессий. Есть опасение, что через некоторое время в мире появится новая Книга, которая взорвет общество. И, поверьте, это не простые опасения. Части книги уже стали появляться в печати. Пока, к счастью, только в виде небольших публикаций в специальных журналах небольших тиражей. Но этого уже достаточно, чтобы некоторые видные господа, имеющие отношение к нескольким мировым банкам, обществам и организациям, сильно напряглись. Тем более, что этот журнал лег им на столы в один и тот же день, как будто они его заказывали. Никто пока точно не понимает, кто это делает, но за несколько последних дней произошли некоторые события, которые слегка прояснили ситуацию.

-И?

- И вот, мой дорогой Ричард, потребовались Вы, чтобы обезопасить возможные финансовые потери этих господ.

- Вот как Вы представляете мое тут появление? Я понимаю, что моя, с позволения сказать, специфика предполагает не самую интеллектуальную работу. Но все было бы ясно, получи я конкретные указания. В этом же случае происходит, воля Ваша, что-то непонятное: мне предлагают сделать сразу три взаимоисключающие вещи. Я с детства не очень любил ребусы и кроссворды – может быть, Вы дадите мне несколько подсказок? – Мне до чертиков надо получить от доктора хоть что-то, чтобы разобраться в ситуации, в которую я попал не по своей воле. Раньше все было ясно, а теперь мне предлагается сыграть в игру под названием «Хочешь стать миллионером»: один вопрос и три ответа. Выбираешь правильный – едешь спать спокойно и сладко в окружении приятных ощущений от лежащего в кармане чека на приличную сумму. Ошибаешься: получаешь сначала звук, потом удар и спишь долго и без снов. Тем более, что на самом деле у меня вообще совершенно иная задача. Если доктор знает что-то – он должен сказать. Если не знает – я вообще зря сюда пришел. Меня только немного расстраивает Ахмед. Почему я не понял, что не совсем тот, за кого я его принял? Как я не смог понять, что мой уход из конторы не только не был неожиданностью для боссов, а как оказывается, скорее всего, был хорошо разработанным планом? Значит, утка, индейка и гамбургеры с кофе – просто блеф? Обидно. А я так им верил. (Ну, и пусть они так думают.) Пока все правильно, кроме одного. Как сыграть, если не знаешь всех правил игры? – Итак, доктор. Что связывает Вас с Ахмедом?

- Не меня, Ричард. Скорее Вы интересуете того, кого представляет Ахмед. Я, как всегда, просто связываю некоторые явления в единую цепочку. Я должен по просьбе моих работодателей только помочь Вам поступить правильно.

- В ином случае?

- Вы вряд ли думаете, что Вы единственный, кто приехал в эти дни в Израиль. И, конечно же, Вы достаточно умны, чтобы не понять, насколько на Вас рассчитывают, если говорят с Вами, а не просто дают распоряжение.

- Я потрясен, доктор. Вы говорите, что у меня есть шанс не только выйти из игры с прибавлением, но и изменить свой статус?

- Конечно. Вам действительно стоит встретиться с Ахмедом. И пусть Вас не тревожит, что Ахмед представляет одну из самых сомнительных организаций мусульман – Ваш контакт санкционирован на самом высоком уровне.

- Это Ваши слова, а что их подтверждает?

- После встречи с Ахмедом, у Вас будет встреча с представителями тех, кто заинтересован в мирном разрешении сложившейся ситуации. И только после это мы с Вами обсудим возможные пути решения. Вполне возможно, что все обойдется без каких-либо резких движений, но мои боссы хотят быть готовы к любым возможным вариантам.

- Ваши боссы…. Я их знаю, доктор? Понимаю, что мой вопрос некорректен, но раз мне предлагается думать, а не действовать, значит, я имею право на часть информации. – Кто знает, может он и в правду готов мне что-то сказать.

- Часть информации Вы уже получили, Ричард. Поверьте, что и этого уже достаточно, чтобы поверить, пусть с долей скепсиса, мне на слово. Скоро события начнут происходить слишком быстро – мы просто должны быть к этому готовы. А теперь – чай?

- А теперь чай. И я надеюсь, что Вы не отпустите меня без сладостей?

- Конечно, дорогой Ричард. И Вы, надеюсь, простите меня, но я вынужден Вам выписать счет за посещение.

- Что-то последнее время мне все выписывают счета. Раньше этим занимался в основном я. Не могу сказать, что такие перемены не к лучшему, но я вынужден принять это, как неизбежное зло.

- Счет на совсем небольшую сумму, но он даст Вам то, в чем Вы нуждаетесь.

Прошли не более двадцати минут и, уже идя по улице, я понял, что сладости были лишними. Нельзя есть так много. Баранина, конечно, не в счет – ее не должно быть мало, а вот сладости…. Слишком, по моему, много внимания уделяют восточным сладостям: мне ближе китайские или кипрские. Тем более, что встреча с Ахмедом сегодня вечером, наверное, будет опять за столом – фунта три за сегодня я прибавлю точно. Если бы мой счет рос с такой скоростью, как сегодня увеличился мой вес.

Гл. 26

Два конклава (оставим это название для красоты) в одно и то же время в разных места – чудо? Скорее, надежда многих и многих религиозных деятелей. И почему в церкви не может быть альтернативных выборов?

Но, что делают сейчас эти шесть стариков, сидящих по одну сторону стены и шесть, сидящих по другую? Почему они так странно ведут себя? Тихо переговариваются и поглядывают на сидящих напротив. Кто этот тринадцатый седой мужчина, сидящий у алтарной стены алтаря, как судья? Он смотрит на них, и он молчит. Немного похоже на телевизионное шоу, где встречаются две команды, только вряд ли это смешное телевизионное шоу.

Странно и то, как они сидят. Справа шестеро распределены строго под шестью фресками: 1-я картина: "Обряд обрезания Моисея" и "Моисей в Египте", 2-я картина: "Моисей черпает воду для дочерей Федра после того, как он прогнал мадианитян и убил египтянина", 3-я картина: "Переход через Красное море", 4-я картина: "Дарование Закона Моисею на Синайской горе и поклонение Золотому тельцу", 5-ая картина: "Наказание Корея, Дафана и Авирона», 6-я картина: «Чтение завещания и передача розги, символа власти, преемнику». Хорошо. Это понятно – это команда «Ветхого завета». Теперь, сидящие слева: 1-ая картина: «Крещение Христа», 2-ая картина: «Искушение Христа и освящение прокаженного», 3-ья картина: «Призвание к апостольству Петра и Андрея», 4-ая картина: «Нагорная проповедь и исцеление прокаженного», 5-ая картина: «Передача ключей Святому Петру», 6-ая картина: «Вечеря». Хорошо. И это понятно: это команда «Нового завета». А у алтарной стены сидит ведущий шоу под фреской «Страшный Суд».

Захватывающий сюжет: впечатление производят фигуры, окружающие Христа, сурового и непреклонного Судьи. Справа внизу грешники на ладье Харона, проваливающиеся в ад; в небе ангелы, трубный глас которых призывает встать умерших. У ног Христа Святой Лаврентий и Святой Варфоломей с кинжалом в руке. Рядом с Христом смиренная Мадонна. Что делает здесь женщина, рядом с этими мужчинами? Кто знает? Женщины всегда себе на уме.

Ну, и кончено: потолок – это небо - прямая дорога к алтарю (или обратно, это как кому повезет). В центральной части потолка изображены основные библейские события. Начиная от фигуры Пророка Ионы, видим: «Отделение света от тьмы», «Сотворение солнца и луны», «Парящий в бесконечности Бог отделяет землю от воды», «Сотворение Адама», «Сотворение Евы», «Грехопадение и изгнание из рая», «Жертвоприношение Ноя», «Всемирный потоп» и, наконец, дамы и господа, самая пикантная картина - «Опьянение Ноя», как начало или конец. В любом случае, приятно, что вино – один из спутников веры. Значит, принимаем его, как дар небес. А кто будет с этим спорить? Красивая и законченная мизансцена. Художники создали поле битвы двух войск – мало кому приходит это в голову. Мало кто задумывается, что между Ветхим Заветом и Новым Заветом нет ничего общего, если не считать Новый Завет «Ветхим заветом 2 - «Продолжение истории». Две разные истории превращены в сериал: какая из историй важнее? Первая? По логике – да, но причем здесь логика, если кто-то сказал, что продолжение интереснее? Два века, две истории, два учителя. Но всему приходит конец. Итак, о чем они? Почему они здесь и зачем? Все просто, дамы и господа: нет единства в Ватикане. Значит, наступило время прояснить некоторые моменты.

Сидящий по центру, кардинал ди Корсо, молчал уже достаточно давно. Его мысли были далеко. И общее молчание двенадцати кардиналов, конечно, не мешало ему думать. Есть еще немного времени до того, когда придется нарушить возникшую тишину и начать говорить. Кардиналы ждали его первого слова, и начать придется, как бы ему этого не хотелось. Ждали не только они: ждали и в Нью-Йорке, и в Израиле, и, конечно, здесь, в Риме. В Москве? Вряд ли. Там никогда не ждут и не слушают – там делают и говорят. Но, не до Москвы сейчас – она предсказуема. Тут же все намного сложнее.

Сейчас все зависело от того, что он скажет, и что скажут те, кто сидел по разные стороны от него. Сколько лет прошло с того дня, когда первый раз был созван Конклав с одной лишь целью – выбор Папы. Много лет борьбы за Святой Престол, и какой борьбы! Может он сказать, что это была и борьба за Веру? Да. Уверенно. Но у каждого своя вера в Веру. И с этим нельзя ничего поделать: кардиналы – люди и ничто человеческое им не чуждо – пусть даже они чувствуют себя святее Папы. Да, они его выбирают, но – нет – не они столпы Веры. И редко Папа становился таковым. Сколько раз ошибались, а Вера не стала слабее: миллионы человек поклоняются их Богу. Значит ли это, что поклоняются им, сидящим по две стороны стены? Это слишком самоуверенно, но…. Конечно, и кончено с этим. Так было и так будет: вера создавалась ими, их предшественниками, и их учителями. Кто скажет, что они заблуждались? Кто кинет в них камень после того, что может произойти? Они честно делали свое дело – они воины Господа и его рабы. Они и слуги, и его агенты на земле. Только они управляют Его делами и это незыблемо. Кто посмеет сказать что-то вопреки Его воле? И кто знает Его волю, кроме них? Люди ничего не знают. Ни о чем не знают! Не им рассуждать о Вере в Него, и не им пытаться разрушить то, что создано и есть. Хватит и того, что Его разодрали на куски и растащили по разным домам: сколько еще должно появиться толкователей Его учения, и кто еще посмеет встать рядом с Ним – встать рядом с ними! Протестанты, лютеране, англиканская церковь, православные разных вариантов, версий и прочтений…. В каждой деревне есть свой мессия, который превращает воду в вино, и потому каждый день пьян.

Они знают, что все это было и до них. Сколько имен! Сколько слез и крови было пролито во имя других Имен. Египетский Хор, Аттис Фригийский, Кришна, Дионис и персидский Митра. Хватит? Хватит. Уже столько написано разоблачающих книг и снято фильмов на эту тему. Что разоблачать? Собственную веру? Жизнь? Сесть на сук и отпилить его – смешно, но больно в итоге для того, кто сам себя и уронил на землю. В голове кардинала ди Корсо шел странный диалог с самим собой, пока по обе стороны стены кардиналы этого тайного Конклава молчали и смотрели на него.

- Но, ведь это правда? Все они родились 25 декабря от девственниц, все проповедовали и странствовали, все были убиты и все ровно через три дня воскресли. Все творили чудеса и даже превращали воду в вино?

- Да. Это правда, как если бы правдой назвать восход и закат, день и ночь, рождение и смерть. Это – правда, которая выше правды. Все началось более трех тысяч лет до Рождества Христова, но были и до них – другие. И всегда приходили волхвы и говорили нам о Благой Вести.

- Значит, был кто-то кто всегда приходил и говорил? Не они ли и создавали все это?

- Это – смысл, который потерян, забыт, непонят, и потому многократно повторен. Говорить это каждому из них, каждому, назвавшемуся сторонником или противником?

- А, смысл? Какой смысл в истязании простой и элементарной истины: вера в чудо справедливости независимо от места действия, становится Верой в Него, которого каждый называет по-своему. Мы деремся не за Него – мы деремся только за эксклюзивное право на Его имя. Мы зарегистрировали за собой авторское право на Него: нам и собирать камни, которые Он разбросал. Не об этом Он говорил? Но, мы именно так поняли – камни стали золотыми, как все, к чему прикасался Он. Мы будем их собирать и строить Храмы. И потому они сверкают – пусть видит Он, что его дело в надежных руках.

- Разве хотел Он золотые храмы? Разве хотел Он, чтобы Его так поняли?

- В конце концов, каждый все понимает в меру своего заблуждения. И разве это не повод простить нас? Если мы не так поняли Его – это не преступление: вода в вино, камни в золото, а слова…. Что, слова? С них все началось и снова начнется, когда придет кто-то еще.

- А ты помнишь, кардинал, что в греческом языке слово «Логос» можно перевести не только, как «Слово» - «В начале было Слово», но и как «Идея», «План», «Смысл». Да, много еще как…

Ди Корсо не понимал: почему так случилось, что Конклав выбрал не того, кто был достоин стать Папой? Это и стало причиной всего, что произошло, и того, что произойдет. Но, так и было каждый раз – и каждый раз Папой становился не тот, потому что не ты. Потому что не я! Не отсюда ли дурные мысли о Нем, который не слышит, потому что не хочет.

- Не видит, но знает – от этого еще больнее, кардинал?

Глупо льстить самому себе, потому что знаешь об обмане. Тупик! Бег в темной комнате с завязанными глазами без права на отдых – в чем тут смысл? В награде за трудную жизнь? В смерти? Это глупо. Где были их мозги, когда пришло время, одному уйти, и другому придти? Нерешительность! Вот ключевое слово всех ошибок. И нет сострадания, и нет всепрощения, и нет любви, кроме любви к Истинному. И во имя любви свершаем грех – и это простится Им, во имя кого грешим. Рука об руку идет грех с теми, кто любит и верит. Очиститься? От чего? От какого греха? Я стал Воином Того, кто избрал меня: и эти волны, и этот ветер, и эта боль – наслаждение! Сбивает с ног, а дорога далека – значит надо идти, несмотря на голоса за спиной. Им видится только то, что они хотят видеть и слышится только то, что они хотят слышать – и все это ложь! Я есть! Я – Истина.

- Но как трудно жить с этим, когда кругом так много голосов. Правда? Они говорят и говорят – они все время говорят и нельзя их не услышать. Кажется изредка, что сходишь с ума от своей однозначности: их так много, что моего Бога может на всех не хватить. Тогда решаешь: пусть они остаются одни, а я останусь с Богом. Но они не согласны! Они хотят места в первых рядах, чтобы встретиться глазами с Тем, кто начнет Шоу.

Их становиться все больше, и мне трудно дышать от их присутствия – что они делают? Почему их спины так широки, что я уже ничего не вижу, и почему они говорят, когда надо молчать и ждать Его слов? Так сходишь с ума – так теряешь уверенность, что Он тебя увидит и вспомнит твои дела во славу Его.

Кто говорит, что Бог справедлив – тот прав. Но справедливость - не прощение, и любовь – не повод не замечать измену. Он создал Свет из тьмы и согласился с тьмой. Она есть – и значит, так тому и быть. Значит, она необходима Ему. Значит, без нее Ему нельзя…. И нам. И нам, которые вошли в Его покои, где светло, не стоит забывать о тьме. Ночь – не повод, чтобы спать. Ночью рождается свет. Значит ли это, что тьма – начало всего? Нет, вряд ли. Не так. Не может быть так. Но было именно так – и не мне менять порядок вещей. Он делал так – я делаю по образу и подобию Его. И наступает ночь – время принятия решения.

- Наступает время назвать врага, как Он когда-то назвал его. Ты про это? Признать любимого друга врагом?

Я должен сегодня принять одну из этих сторон, чтобы стать тем, кто ближе к Нему. Я должен. Должен. Должен. Но вот, что волнует меня очень давно: я люблю Бога, но поклоняюсь Его сыну, чтобы найти в нем…. Кого? Посредника? Того, кто замолвит слово перед Ним? Я не имею права обратить свои слова напрямую Ему. Я слаб, чтобы дойти до Него. Мне нужен сообщник в моей Вере. Почему?

А эти, которые ждут своей очереди прислонитьcя своими губами к ликам святых, развешанным в миллионах приходах по всей земле? Они чего хотят? У них уже есть свой посредник, который ближе всех к Главному посреднику, который, может быть, замолвит слово.

- Ты про себя?

У них есть я и я смогу замолвить за них словечко, если они того заслужат. И это мне решать. Разве этого им мало? Нет! Они хотят в первые ряды! Каждый из этих миллионов, молящих о прощении или о благе. Конечно, о благе! Им мало Его любви, о которой им говорю я. Они хотят слышать Его голос. Каждый, каждый из них! Им надо быть уверенным, что они войдут в те же врата, что и я. Их становиться все больше, и Он может не увидеть меня за ними. Зачем так происходит? Кто сказал, что у Него должно быть так много сыновей и дочерей? Зачем? Кто позволил им надежду, равную моей? Он? Нет…. Он тут ни при чем. Это я, и такие, как я вселили им мысль о Его доступности. Они уже перешли все возможные границы в своей глупости: они дали ему разные имена, они перепутали все, что можно было перепутать. Они думают, что если в их головах звучит голос, то это Его голос. Безумцы! Какое отношение Он имеет к их сумасшедшим видениям? Он устал – и я Его понимаю. Наступает время помочь Ему – я сделаю это, чего бы мне ни стоили мои поступки и слова. Наступает время ночи и утро зависит от меня…

Подошедший помощник склонился у правого плеча, и дыхание его коснулось выбивающихся из-под шапочки волос.

- Пора, Ваше Высокопреосвященство. Время наступило.

Кардинал ди Корсо очнулся. Его взгляд медленно обвел сидящих по обе стороны стены. Его мысли вернулись в Ватикан, и он встал.

- Братья мои. Я созвал вас потому, что так велел Папа. Его приказ гласит, что каждый из вас именно сегодня не позднее восьми часов вечера должен ответить мне только на один вопрос. Мы проголосуем, и наше общее мнение я доложу Папе. И будет так, как решим мы, и Папа согласится с нашим общим мнением. Я признаю, что решающим будет мой голос, но признайте и вы, что это самый трудный выбор в моей земной жизни. Вы понимаете сейчас и признаете потом, что я приму решение на основании того, что вы скажете. Да простит меня Бог за мое будущее решение.

Наш Малый Конклав собирался в истории Церкви всего несколько раз. Вы знаете его предназначение – не мне вам говорить об этом. Но я все-таки должен сказать, что за многие века Малый Конклав собирался только тогда, когда появлялась серьезная угроза не только Церкви, но нашей Вере в целом. И в этот раз цель его: найти выход из ситуации, грозящей существованию Церкви. И да будет так, как угодно Господу. И дай нам Господи сил понять Твой замысел.

Вы, которые сидите по разные стороны, всегда для всех верующих – едины. Пусть остается так. Пусть один из каждой из сторон встанет и скажет свое слово. Я верю в искренность каждой из сторон, и я хочу, чтобы вы сказали то, что думаете, и что должны сказать, и да пребудет с вами Бог.

Все стихло. Голос перестал звучать под сводами капеллы. Не было ни мух, ни доносились голоса из-за стен. И Вечный Город не беспокоил тех, кто должен был перестать думать про себя и начать говорить в полный голос. И сложность ситуации была в том, что назад слова взять будет нельзя. Сказанного нельзя будет вернуть – все случится и случившегося также будет не вернуть. Просто это? Кажется, что просто – встать и сказать. Попробуйте, если внутри Вас гвоздем застряла только одна мысль: что будет потом? Со мной? Что будет потом со мной? Вот так. Встанете? Скажете? Вряд ли. Вряд ли, потому что Вы трусливы, как и те, кто сидит вдоль стен Сикстинской капеллы. И Вы правы, потому что у Вас только одна жизнь и другой не будет. Но, так же, как в их жизни, в вашей тоже наступит время встать и сказать свое слово, иначе Вы зря появились на этой земле и зря ели ее хлеб.

Выборщиков было двое, и они будут говорить от имени остальных пяти с каждой стороны, которые будут молчать. Таков регламент. Но на этом раз, когда кардинал ди Корсо должен был умолкнуть и дождаться окончания речей двух сторон, чтобы встать и сказать, на чьей он стороне, и чье мнение он поддерживает, чтобы вынести окончательный вердикт. На этот раз он неожиданно продолжил.

- Вы знаете, что случилось, но вы знаете не все. – Он замолчал на несколько секунд, и тишина тоже замолчала и напряглась. Она перестала звенеть и задумалась: «Не все? Что еще приготовил двенадцати апостолам этот никем не любимый кардинал? Выскочка и самонадеянный человек». Так думала тишина, и так думал каждый из двенадцати присяжных, двенадцати апостолов, двенадцати шагов от рождения к смерти. Мы и только мы близки к Нему и тринадцатый из нас был назван Иудой. С тишиной трудно спорить даже тому, кто молчит. И они молчали и слушали.

- Я прошу вас всех выслушать одного человека, который приехал сюда из Франции. Этот человек не должен был никогда входить не только в это зал, но даже пересекать границу Ватикана. Он представляет того, кто посягнул на нашу Веру и нарушил покой границ, которые были установлены много веков назад, когда впервые собрался Малый Конклав, и каждый из Имеющих Право получил свою территорию.

Этот человек много лет хранил веру нашей Церкви и хранил тайну, в которую был посвящен, когда вступил на высокий пост Великого Магистра Ложи масонов. Он был благороден и честен, но настало время испытаний, и он принял то, что отвергаем мы. Мы не суд. Не нам его судить, но, как гласит договор, мы, к сожалению, обязаны его выслушать, не обращая внимания, что он предал нас, Господа и Церковь.

Если может быть тише, чем стало, когда замолчало эхо, много веков живущее в Сикстинской капелле, значит, вы понимает, что я хочу сказать. Никто! Я повторяю – никто и никогда не мог позволить подобного. И если кардинал ди Корсо сказал то, что сказал, значит, настал тот день, который называют Концом Света.

Открылась тяжелая дверь, и Рим вошел в тишину. Свет в проеме высокой двери на минуту (не более) скользнул по лицу Крестителя, внимательно смотрящего уже много лет на Иисуса, который не смотрел на него, а потупив взгляд, думал о чем-то своем. «Почему он так самонадеян – этот юноша? Неужели вера в собственное предназначение может превратить человека в слепца. Кто сказал ему о Нем? Я? Возможно, что и я слеп. Но как верят ему! Истинно говорят, что Вера приходит из пустоты самого себя, а когда наступает Прозрение – уходит вера в Него и приходит вера в себя. Так приходит конец. Боюсь я, что верят уже не в Господа – верят в Иисуса. Разве этого я хотел, когда крестил этого чудесного мальчика?».

Свет ушел. Закрылась дверь и Рим остался с тем, с чем был – в грязи и слепом непонимании. Двенадцать человек повернули головы к двери, а тринадцатый, сидящий в их главе, опустил голову и закрыл глаза. У двери стоял пожилой человек, и никто не смог бы сказать, что он смущен, напуган или удивлен своим здесь появлением. Он с интересом медленно обводил взглядом присутствующих, и, дай Бог, мне ошибаться, но я в его лице и фигуре и тени не заметил того, кто не так давно сидел в скромной комнате Великого Магистра Ложи Джонатана Тиза, и рассказывал ему о письме, о тех, кто заставил его уйти, оставив пост ему. Дамы и господа! Я удивлен не менее вашего: у двери стоял бывший Великий Магистр Ложи Дайс Ледуайен. И никакого раскаянья, следов плохого сна или отчаяния не было на его лице. Прекрасно сыгранная роль, дамы и господа! Но, мы видели только часть его спектакля – увидим ли мы продолжение? Время покажет. В любом случае, пока Дайс Ледуайен с совершенно ясным взглядом стоял у двери в зал Конклавов и с любопытством разглядывал кардиналов, Джонатан Тиз сидел в иерусалимском отеле и смотрел на молодого человека по имени Люсьен. Старый священник, который был тут недавно, куда-то исчез – Тиз его не видел, и рыцарь ему о нем не сказал. Тот, кто говорил с Люсьеном уже вошел в зал и с любопытством смотрел на кардиналов. А Джонатан Тиз, встретившись с рыцарем, теперь сидел на его месте и уже довольно долго молчал. Ему было о чем помолчать – рыцарь своим рассказом о произошедших и предстоящих событиях поверг его если не в уныние, то в шок уж точно…

Пауза закончилась. Кардинал ди Корсо поднял свою голову исказал:

- Говорите, синьор Ледуайен.

- Мсье, кардинал, называйте меня мсье Ледуайен. Да и титул Великого Магистра все-таки стоит добавить. Позволим себе остаться теми, кто мы есть. Ваше мнение ведь просто ваше мнение, не правда ли? Вряд ли оно может претендовать на истинное положение вещей. – Усмешка появилась на губах мсье Ледуайена.

- Софистика…. Хотя, мы вряд ли будем против, если Вы хотите, чтобы Вы назывались так, как хотите называться. Что ж, мсье Великий Магистр, у Вас есть наше время. Говорите – мы слушаем.

- Хорошо. Это хорошо, что Вы так легко соглашаетесь. Надеюсь, что вы все услышите то, что я скажу. Но, позвольте мне сесть, благоразумные синьоры! Надеюсь, в этих стенах есть лишний стул для странствующего рыцаря, которого Вы так преждевременно назвали предателем? – Тон, который он выбрал, был, скорее всего, правильный. Спесь кардиналов надо было сбить в самом начале – потом с ней трудно будет справиться.

Кардинал ди Корсо кивнул головой, и дверь в капеллу сразу открылась. Молодой монах внес стул и поставил его рядом с Ледуайеном.

- Оперативно и приятно, что у Вас так все отработано, словно Вы понимали заранее, кардинал, что мне все-таки придется сесть. Разговор не из приятных и коротких. Но, эта мелочь, этот стул внушает мне опасения, что ваши разговоры все-таки кто-то слушает? – Усмешка с лица Ледуайена соскользнула на лицо кардинала.

- Вы внимательный человек, Великий Магистр. Фокус со стулом был слишком предсказуемым. Итак?

- Итак, я сел. Синьоры! У нас и в правду очень мало времени. Мне поручено сказать вам, что ваше собрание не имеет ничего общего с тем, что должно произойти. Никто не собирается посягать на вашу веру в том смысле, что никто не ставит под сомнение Иисуса и ваше сегодняшнее положение. Поверьте мне на слово, что никто не хочет отнимать у вас то, чем вы владеете. Речь пойдет о другом. Дуализм вашей веры давно уже мучает вас самих, почему бы не вернуться к истокам? Вы представляете собой два лагеря, разделенных историей и живущий в приблизительном согласии только потому, что ваши лидеры когда-то договорились о разделении полномочий.

Кардиналы молчали. Он говорил ересь, но если и настало время ереси, то пусть она прозвучит именно здесь и не выйдет за пределы этого зала, как может не выйти за его пределы этот человек. Разное случалось в истории Церкви. Бывало и так, что приходилось жертвовать дарованной Господом жизнью ради Истины и Веры. В конце концов, что стоит одно сердце заблудшего? Девять евро за килограмм. Пусть говорит – мы послушаем. Каждый сам выбирает конец своего пути – Господь не спорит: у Господа в этом смысле демократия. Хотя, все может оказаться и не так – этот человек знает зачем пришел – пусть говорит.

Но, хитрый кардинал ди Корсо! Он знал о нем, и о нем не знали они! Хотя, может быть, он совершенно ничего не значит и его роль в истории, как и его жизнь глупа и никчемна? Пусть говорит – они скажут потом свое слово. И вряд ли оно понравится зарвавшемуся кардиналу ди Корсо, решившему, что он вправе посягать на ритуал и допускать к ним безумцев…

- Вам хватило времени, кардиналы мысленно меня распять? Хотя, вряд ли смерть на кресте, подобная смерти вашего Учителя…. Ну, вы меня понимаете. Правда, если вы вернетесь к ее истинной цели: распятию, как позорной казни для вора, самозванца…, ну, или просто сильно заблуждающегося человека…

- Хватит, мсье! – Кардинал повысил голос и был прав. Всему есть предел и никому не позволено, даже не признавая чужую веру, вести себя неподобающе. Ересь – это одно, а презрение к чужой вере – это другое и совершенно недопустимое дело. Говорите только о том, что знаете наверняка.

- Хорошо, синьор председатель. Хотя, дело это наше общее. Да и знаем мы, собственно говоря, наверняка только то, что происходит здесь и сейчас. И то, вряд ли наверняка, не правда ли? Тем не менее, я не буду отнимать у вас всех время. Вам оно еще необходимо до заката. Завтра может случиться совершенно не то, что вы бы хотели, если вы не измените повод вашего собрания и не придете к единственному и правильному решению.

Итак. Господа, уполномочившие меня высказать вам наше предложение, просят почтенный Малый Конклав принять его и поставить Папу перед следующим выбором: утвердить ваше будущее положительное решение, либо отвергнуть его, поставив тем самым Церковь Христову перед самым тяжелым испытанием за все время ее существования. Предложение таково: вы принимаете, что Иисус был, как принимаем это и мы. Вы принимаете, что Святой Дух – есть Бог, как принимаем это мы. Вы принимаете, что Отец – это Святой Иосиф, как принимаем это мы. Тем самым под Святой Троицей мы понимаем Святого Духа – Господа нашего, Отца Иисуса Иосифа и сына его Иисуса. Тем самым, мы принимаем, что роль Отца Иисуса Святого Иосифа должна быть принята Церковью, как краеугольный камень веры Христовой. Кто, как не он хранил и лелеял своего сына, наставлял его, взрастил и подарил ему дорогу к нам? Кто? Кто, как не Святой Иосиф заслуживает большего, чем вы ему дали спустя много веков? Кто хранил матерь его и защищал ее? Я спросил, но не нуждаюсь в вашем ответе, ибо в нем нуждаетесь вы, если хотите, чтобы все было так, как было. Люди ведь ничего не заметят, если вы выйдете и скажите им, что Церковь дарит верующим Истину, к которой они теперь готовы. Готовы сегодня, как не были готовы вчера. Просто вам открылась истина! Именно вам и никому другому. По-моему, это приятно, такое говорить, не правда ли? Вы должны сделать это, ибо Наследник Иосифа жив и завтра об этом узнает мир. И без вашей поддержки мир, может быть повергнут в сомнение об истинной цели двух тысяч лет существования Церкви. Я все сказал. И я счастлив, что именно мне выпало сказать вам об этом, и я не жалею ни об одном из сказанных слов.

Сидящим напротив Крестителя показалось, что изменилось выражение его глаз. Сидящим напротив Иисуса показалось, что он вздохнул с облегчением. Сидящим по обе стороны зала показалось, что сказанные слова сказаны не были, что это просто Рим вернулся на две тысячи лет назад и льется кровь и Константин сидит с Петром за столом. Льется вино рекой, и танцуют обнаженные наложницы, и рабы безучастно смотрят на веселящихся патрициев, уставшие от ежедневных оргий, когда вряд ли что может уже возбудить. Когда смешались вино, кровь, пот и соки жизни в одной чаше. Когда звери готовы стать людьми – столь восхитительны молодые женщины, а люди давно уже стали животными, и этим спасли себя. Когда наступило время смерти, и только она есть избавление от усталости быть человеком. Когда день стал равен ночи…

Петр слушает Константина и понимает его замысел. И молча, в углах зала и по его стенам скользят тени египетских жрецов, убедивших Константина в правильности политического выбора. И слушает Петр, назвавшийся камнем по воле Иисуса.

Симон! Бедный Симон! Как прекрасна доля рыбака – пусть даже его ожидает смерть в бушующем море: у него всегда есть выбор. Можно переждать бурю и остаться на берегу. Можно лечь на дно лодки и держаться за нее крепко-крепко: может статься, что выбросит на берег. У рыбака есть все, что надо для счастливой жизни - нет только одного – нет шанса стать царем. Но, ведь и слава Господу? Нет. Все не так. Когда сети приносят не рыбу, а что-то другое. Когда рыбак встречает на берегу за стаканом вина кого-то. Когда, сидящая глубоко внутри у каждого человека, отвратительная, но такая заманчивая и приятная мысль о своем превосходстве над другими получает свой шанс на жизнь – тогда наступает время танца прекрасных дев в глазах, и застучит по-другому сердце, и уши услышат звуки сладких слов и лживых песен. Такое время наступило для тебя, Симон, и ты стал Петром по воле того, кто испытывал тебя. Ты все понял не так. Или?

Петр слушает Константина. Заманчивые слова! Святая Вера и Святой Престол. И пусть не было этого. И пусть не Константин говорил Петру эти слова! Но, ведь кто-то говорил? Кто говорил? Чей голос он слышал в ушах своих? И он поверил. И человек захотел стать святым, но разве это та дорога? Разве Господь хотел, чтобы ты забыл о своей жизни, дарованной им, и пошел на смерть во имя того, кто назвал тебя камнем? Бедный Симон…

Надо было что-то говорить, и кардинал ди Корсо посмотрел на Великого Магистра Ложи, которую он предал.

- Ты святотатствуешь. Пусть так. Ты или слишком глуп, или слишком самонадеян. Ты пришел сюда, чтобы оскорбить нас и Господа нашего Иисуса Христа. Ты угрожаешь нам и это не ново. Не ты первый делаешь это. Что ты ждешь от нас?

- Видишь, мой дорогой брат, ты говоришь не о том Господе. Две тысячи лет не пошли на пользу церкви. Я сделал то, что должен был сделать – вам решать, что делать с этим дальше. Мое сердце успокоилось, и я могу уйти. – Дайс Ледуайен повернулся и пошел к выходу. Дверь перед ним открылась и молодой монах, почтительно склонив голову, пропустил его. Тринадцать человек молчали и не смотрели друг на друга. Через несколько минут двенадцать из них как по команде повернули головы к кардиналу ди Корсо, и он ответил на их взгляд тем, что встал.

Не первый год он возглавляет Малый Конклав. Не первый год он видит эти взгляды и понимает мысли двенадцати избранных кардиналов. Не первый год он ждал того, что только что случилось. Пусть говорят они – настало время отнестись серьезно к тому, что всегда было рядом, и от чего Церковь пыталась отвернуться две тысячи лет.

А кардиналы думали только об одном: «Кто ты, кардинал ди Корсо? Ты первый среди нас, или ты тринадцатый Апостол? Тот, кто предал Иисуса и имя кому – Иуда? Или тот, кто спас Его».

Гл. 27

Итак, я все-таки сел. Глупо стоять, когда на твоих глазах сидят и собираются выпить.

- Люсьен, Вы слышали, что я Вам сказал? – Голос из преисподней. В смысле, снизу, и как раз в том момент, когда я садился.

- Нет. Я был далеко. Общался с предком.

- И как? – Молчавший рыцарь поставил на стол пустой стакан с когда-то прекрасной «Кровавой Мэри».

- Нормально. Говорит, что вы оба психи, и пора заканчивать концерт. Он боится, что второе отделение будет скучнее первого.

- Это вряд ли, мой дорогой Люсьен. Второе, как раз, может оказаться динамичнее и веселее. – Теперь этот масон молчал. У них что – все расписано по ролям?

- Все. Мне надоели тайны. Говорите начистоту – что Вам от меня надо. – Мне и в самом деле надоело не понимать.

- Мы остановились на том, что…

- Я уже понял: я родственник Иуды, который зачем-то должен встретиться с родственником папы Иисуса, чтобы что? Папа не знает чего-то о собственном сыне?

Они переглянулись, и я хотел бы, чтобы это было в последний раз.

- Вы должны, если захотите, конечно, встретиться с ним для того, чтобы он остановился. Вы должны ему рассказать о документах, которые мы Вам покажем. Вы должны сделать все, чтобы он прервал свои связи с теми, кто обещает ему то, что ему не принадлежит. – Рыцарь вроде бы много сказал, но я, ни черта не понял. Мне, наверное, можно употреблять это нехорошее слово? Я все-таки из команды нехороших? Так?

- Давайте уже поступим со мной по-человечески: вы мне все-все рассказываете, а я постараюсь вам помочь в обмен на мое возвращение к нормальной жизни. Идет? – Если все так далеко зашло - надо как-то выпутываться. И я готов сделать почти все, что они попросят, лишь бы вернуться в старый дом в предместье Парижа. Но, что-то мне говорит, что возврата к прежнему не будет. Все закончиться как-то по-иному. Надеюсь, что они готовы сделать мне предложение, ведь это просто бизнес? Если они предлагают мне работу – они должны предложить оплату, верно? Я согласен: то время прошло. Ветчина, сыр, дешевое вино, нескончаемый счет в банке и деревенская тишина остались в прошлом. А в будущем? Может быть хотя бы программа «защиты свидетелей»? («Иеговы» - кто-то подленько захихикал в левом ухе.)

- Если Вы, Люсьен, думаете о своем будущем, то оно зависит только от Вас. – Рыцарь словно услышал его мысли.

- Каким образом?

- Вы делаете то, что зависит от Вас – мы, в свою очередь, делаем то, что можем сделать для Вас. А можем мы достаточно много, чтобы Вы никогда не жалели об этой сделке.

- Так мы выходим на бизнес отношения, мсье?

- Что в этом плохого? История – это бизнес. И занять в этой истории правильное место, значит, занять хорошее положение в нашей земной жизни. – Рыцарь перестал меня убаюкивать и, кажется, перешел к делу.

- А можно немного подробнее… про историю, в которую я попал?

- Наконец, Люсьен, Вы заговорили правильно.

- А что мне остается? Вы же не отстанете.

- Увы, у нас нет выбора.

- А у меня?

- Есть. Но он так себе, если честно говорить. Вы или выигрываете, или проигрываете. Есть два пути: Вы или все-таки есть, или Вас никогда не было. В первом случае мы сделаем то, что мы должны – с Вашей помощью, конечно. Во втором случае, мы проиграли, а это значит, о Вас никто не должен знать. Слухи и досужие сплетни: Вас никогда не было.

- Весьма внушительно и откровенно. Я подумаю немного…. Я подумал. Знаете, мне как-то по душе первый вариант, когда я есть. Все-таки, привычнее себя ощущать живым. Да и ветчину я люблю – жаль отказываться.

- Правильный выбор. Теперь можно и по делу поговорить или сначала выпьете немного?

- Теперь можно. И не немного.

- Вино?

- Как бы не так. Вы пили «Мэри»? Соорудите мне большой стакан, пожалуйста.

- С удовольствием. Итак, пока я буду Вам делать Ваш напиток, слушайте меня и многое станет понятно, хорошо? Только слушайте, а не перебивайте.

- Мне почему-то кажется, что одним стаканом дело сегодня для меня не обойдется. – Я сдался. Как ни глупо было мое существование до этого дня, как ни прелестно, как ни спокойно – все меняется. Я, конечно, понимал, что когда-нибудь придет кто-то (я вам говорил об этом) и скажет, что пора платить по кредиту. Не хотелось. Как не хотелось! Но, по-другому не бывает – они обязательно приходят, и меняется отражение в зеркалах. И смотрит на тебя уже другое лицо, которое почему-то не улыбается в ответ на твою улыбку. Может быть, потому что она становится жалкой и не настоящей?

- Нет, Люсьен. Напиваться не время. Если все получится правильно – у Вас будет время напиться и превратить в собственном воспоминании эту трагедию в фарс. Только вот штука в том, что и рассказать-то никому не получится. Никто не поверит, а если кто-то и выслушает Вас до конца, то, поверьте мне, сочтет Вас, мягко говоря, не совсем нормальным, начитавшимся бульварных романов. Однако, давайте к делу.

- Давайте уже. Только сначала один вопрос: Вы нормальны? Вы – называющие себя рыцарем и Ваш коллега, каменщик? Вы кто на самом деле? Я читал про бегающих по ночам с огромными мечами в белых балахонах с красными крестами, напоминающих одновременно медбратьев и привидения. И еще я читал про то, как Вы спасали какие-то сокровища. Про сокровища, правда?

- Хорошо. Начнем с этого, Люсьен. Про сокровища - неправда. И пусть Вас успокоит то, что мы с товарищем совершенно нормальны. У нас странная работа. Она немного…. Как бы Вам объяснить…. Неординарная что ли? Я действительно имею непосредственное отношение к одному из рыцарских орденов, которые ведут свою историю существования уже почти две тысячи лет. Только мы не бегаем с мечами. Я меч видел только в кино и в музее. Богатство…. Ну, об этом чуть позднее. Мой, как Вы изволили выразиться, коллега представляет организацию столь же древнюю сколь и таинственную. Если я сейчас Вам скажу, что я – тамплиер, а мой коллега – масон: Вы можете неправильно меня понять. Эти названия – повод для романов уже несколько веков. И, тем не менее, это так. Мы работаем на организации, которые для простоты восприятия представляются именно так. – Он улыбнулся и я понял, что он говорит правду. Не о сказке, совсем не о сказке пойдет речь. Все будет много проще и банальнее. Ну, что ж: по крайней мере, я узнаю, что мифы остаются мифами, а реальность практичнее и проще.

- Я молчу.

- Хорошо. – Он опять улыбнулся. – Понимаете, Люсьен, чтобы спрятать секрет от посторонних глаз, надо придумать сказку, а секрет положить на видное место. Ну, это банальность, конечно. Орден тамплиеров был – это исторический факт, как были сотни других орденов, о которых Вы даже и не знаете. Почти каждый мало-мальски образованный аббат создавал какой-нибудь орден со звучным названием, чтобы получить средства к собственному существованию. Это просто фондовый бизнес – Вы меня понимаете? Как сейчас: создаете неправительственный некоммерческий благотворительный фонд имени кого-нибудь. Собираете деньги, помогаете тем, кто их вложил, сократить их налоги с помощью логистиков, потом переводите проценты пайщикам фонда…. Словом, все, то же самое, что и две тысячи лет назад. Только теперь фонды создаются в основном под прикрытием культурных, врачебных, образовательных и тому подобных целей, а раньше была только одна цель – сохранение и укрепление христианской веры. Соответственно, не было столько коммерческих предприятий, отмывающих деньги, как сегодня, и живущих на комиссионные проценты от вложений, как сейчас. Был только один банк – церковь.

Сегодня, как и тогда, любой банк не что иное, как черная касса. Они делают деньги из денег – вернее деньги на несуществующих кредитных процентах, понимаете? – Я кивнул.

- Азы банковской деятельности мы проходили. Не так уж плохо французское образование.

- Ну, и ладно. Тогда у меня к Вам один риторический вопрос: чем отличается вера в капитализм, в коммунизм, в демократию, в собственную страну и в Христа? Ничем. И даже средствами укрепления этой веры, методами ведения дел и, поверьте мне, даже структурным построением организаций, занимающимися этими вопросами. Скажите, Люсьен, Вы знаете Иосифа Аримафейского? В том смысле, что слышали ли Вы когда-нибудь о нем?

- Это…. Историк? Что-то из жизни Христа? – Стыдно, конечно, но имя знакомо, а вот детали…. Надо было все-таки не пропускать лекции по истории религий. Но! Две тоненькие блондинки и еще одна мулатка в довесок к хорошей траве казались мне достаточным оправданием для иного времяпрепровождения.

- Не совсем. То есть, он, конечно, кое в чем был историком. – Улыбка рыцаря появилась только наполовину, что превратило ее в кривую усмешку, из чего я сделал вывод, что Иосиф не очень нравится этому господину. - Не совсем, Люсьен. Иосиф Аримафейский был воином. Человеком военным со всеми вытекающими из этого последствиями. А Иисус был умным и даже более чем умным и передовым для своего времени. Ему надо было создать новую организационную форму для защиты своей идеи. Вот потому, выражаясь современным языком, Иосиф Аримафейский и стал начальником секретной службы Иисуса. Мы потом перейдем к этому, но ведь именно сотрудники его службы позднее стали инициаторами крестовых походов. И именно они подняли копье, как символ веры в Христа. Вам ничего это не говорит?

- Секретная служба, оружие, люди с каменными лицами и пустыми глазами. Ничего нового пока, кроме того, что в те времена не было солнечных очков. Кто-то же должен был создать первую секретную службу – молодец Иисус. Его портреты должны украшать кабинеты шпионов.

- Ну, служба не первая – были до нее. А портреты украшают – будьте в этом уверены. Хотя, конечно, не из уважения, а, скорее, из страха перед финалом. Но, Иисус ничего нового не создал, если не считать, что его ум, талант и выдающиеся способности заложили основы самой могущественной организации в мире – Христианской Церкви. Я просто хочу коротко донести до Вас основные тезисы того, что стало причиной нашей с Вами встречи. Наберитесь терпения, и Вы очень скоро многое поймете. Дело ведь не в том, что Иисус создал секретную службу для безопасности своей Церкви. Дело в том, что после смерти Иисуса Иосиф Аримафейский, как всегда и было до и после этого, предал его, превратив идею чистой истины в борьбу за власть, которая продолжается до сих пор.

В чем новизна ситуации? В принципе, ни в чем. Всегда все всех ели, убивали, травили, топили, шпионили за родственниками и предавали учителей и так далее. Только еще никогда до этого действия тайной службы не основывали свои методы достижения власти на религиозной идее. Вот в чем ноу-хау Иосифа Аримафейского: он, говоря современным языком, криминализировал веру, как средство достижения абсолютной власти. Опять ничего нового? Конечно. Вы это видите в каждой утренней газете. Потому что именно так и поступают сейчас все секретные службы, все чиновники, вышедшие из их состава или действующие под их контролем и руководством. Только сейчас принципы Иосифа Аримафейского используются по отношению не только к церкви. И не столько к церкви, которая отошла в сторону и занимается прибыльным бизнесом. Эти принципы использования веры, как метода достижения власти работают сегодня в известных Вам рекламных слоганах: любовь к родине, вера в правительство и свою страну. Казалось бы, ничего в этом нет страшного, если бы только хорошие слова не извращались настолько, что теряли свой смысл. Потому что люди уже не оценивают претендента на власть, как профессионала – они оценивают его внешность, ораторские способности и ненависть к его предшественникам. Сегодня претендент на власть, с уважением отзывающийся о своем предшественнике, никогда не получит любовь толпы. Потому как если нет кровавого зрелища – скучно зрителю. Обратите внимание, что каждый новый начальник – это обязательно новая война или новые трагические конфликты. Ну, и, конечно, только во имя страны, во имя толпы и немного шоу при свечах у красивых икон.

- Мы не уложимся в один стакан. Требую долить! - Лекция была небезынтересна, но совершенно непонятно к чему он вел.

- Согласен. Но, я, пожалуй, воздержусь. А Вы выпейте – мы подбираемся к главному.

- Скорее бы.

- Я постараюсь короче. Итак, церковь. Мы христиане и нам не надо друг другу доказывать, что христианская вера истинна. Сегодня у нас есть если не враг, то противник – ислам. Так думают многие. И это не просто заблуждение – это доктрина христианской церкви, которая, к сожалению, ведет к катастрофе.

- Погодите. Стоп. Вы – христианин, как Вы только что сказали и Вы отрицаете постулат Церкви, пусть даже и не самый симпатичный? Разве не полторы тысячи лет назад этот тезис привел к крестовым походам? Чего это Вы мне сегодня рассказываете об этом?

- Потому что Вам видимо невдомек, что ислам был создан именно христианской церковью, мой дорогой Люсьен. Разумеется, не впрямую и не от имени Церкви. Скажем так, что в Церкви всегда были и есть группировки, исповедующие отличные друг от друга христианские тезисы.

- То есть? Вы шутите.

- А я похож на шутника?

- Ага. – Я взял из рук молчавшего священника второй стакан «Мэри» и сделал большой глоток.

- Подумайте, Люсьен. Только представьте себе, что это так и было. Почему? Да просто, потому что Иисус должен был придти снова. Это догмат. На Втором пришествии стоит Христианская Церковь. И, как Вы понимаете, Второго пришествия не должно было быть достаточно долго – иначе терялся сам смысл такой организации, как Церковь, потому что она становилась заложницей времени. Если все истинно, если лидеры Церкви знают о возможности Второго пришествия, значит они знают о приблизительных его сроках – иначе они ничего не знают. Но, точные даты никто не дает, кроме сумасшедших сектантов, возвещающих каждый год о конце света. Так? Поэтому его не должно быть или долго, или вообще не должно быть. Словом, катастрофы Церкви не избежать. Но, неожиданно для них Он пришел. И было Второе пришествие. Только он пришел не к нам, а к тем, кто его еще не знал. Пришел позднее в то же место и с той же историей. Почитайте Коран – чем он отличается от Нового Завета? Почти ничем. Те же события, те же персонажи, то же место действия. Есть одно отличие, и оно в том, что в Коране никто никого не распял. Бывают совпадения в жизни, но не до такой же степени. Получается, что истинный Иисус пришел дважды в одно и то же место. Почему? Потому что его не поняли в первый раз? Тогда первый эксперимент можно считать неудавшимся. А это значит, что Христианская Церковь – ошибка? То есть, получается, что кто-то (или Он сам), предпринял попытку создать ее заново с той же целью – объединить людей вокруг Веры в чудо истины. А, может быть, чтобы использовать ее в своих интересах. И вот тут-то возникла проблема: возникло две одинаковые веры, различия которых только в языке. Ну, Вы же смотрите телевизор, Люсьен.

- Вы про арабо-израильский конфликт?

- Ну, что-то вроде этого. Не понимаю, Люсьен, почему Вы так стараетесь, чтобы я Вас считал слегка… туповатым. Хотя нам все равно придется коснуться иудаизма. – Рыцарь улыбнулся, и мне почему-то сразу захотелось спать.

- То есть, Вы хотите сказать, что брат пошел на брата и крестовые походы – это сражение за первенство любви к усопшему и воскресшему?

- Умница. Но, не совсем так. Это – не более, чем ревность, которая приводит к преступлению. И не более, чем борьба за первенство. Есть несколько различий: Ислам отрицает распятие, отрицает позорную казнь. Ислам – это кино про историю Иисуса с перемонтированным финалом. Так сказать, режиссерская версия, которую продюсеры разрешили сделать автору для повторного показа в маленьких кинотеатрах.

- Однако, сравнения у Вас, милейший рыцарь. Богохульствуете. А Вы, часом, не мусульманин? Что-то Вы ведете куда-то не туда.

- Нет, Люсьен. Я христианин, только моя работа – контролировать ход событий, связанных с историей Иисуса.

- Так Вы из этих? Сотрудников Иосифа Аримафейского?

- Правильно. Только вот тут опять не все так просто. Служители Иисуса тоже подверглись испытанию – раскол был и в их рядах. Кто поверил в идею, кто-то не очень. В конце концов, люди слабы и даже при сильной вере в царство Божие…. Жизнь-то одна, а хочется молодую здоровую жену, дом, коня, и дорогую сбрую. – Рыцарь улыбался. Ловит что ли? Что хочет?

- Я поддерживаю! Хочется новый «Ситроен».

- Все может быть. Давайте продолжим – осталось не так много. Итак – не все пошли за идеей. Кто-то повернул назад. А позади истории Иисуса было много историй. И одна из них – история Моисея. Вы знаете, что Книга Моисея была написана за полторы тысячи лет до рождества Христова?

- Нет. И что?

- Ничего. Простая статистика. А что Новый завет был написан через сто лет после рождества Христова?

- Ну…. Предположим.

- Предположите еще вот что: сто лет после смерти Иисуса происходили события, которые не описываются никем. Несколько незначительных эпизодов и все. Тогда вопрос: что происходило сто лет? Или ничего не происходило? Вы знает эти слова? «Грех глубокой пропастью разделял человека и Творца. Сам по себе человек никогда не смог бы перешагнуть ее и снова приблизиться к Богу. Человек и не узнал бы о Нем, если бы Бог Сам не преодолел эту пропасть, и не дал человеку возможность узнать Его через Иисуса Христа. Когда Сын Божий Христос пришел к нам, к нам пришел Сам Бог. Наша вина искуплена жертвою Христа на кресте, и через искупление снова стало возможным наше общение с Богом»?

- Нет. А кто это?

- Вам ничего не даст имя. Я хочу, чтобы Вы поняли одно. Основная доктрина Христианской Церкви – это обязательный трагический финал. Чтобы через кровь, чтобы обязательно было больно. И через страх. История Иисуса, существовавшего и история Иисуса Христа, созданного – это две истории. Одна – печальная и трагичная, вторая – светлая и возвышенная. Ни в одной из крупнейших религий, в том числе в исламе и христианстве, у Бога нет имени. Никто не знает, кто он и как к нему дойти. Поэтому человеку требовался посредник. Необходимо было объяснение и недостающее звено. Но двух посредников не может быть, правда? Это конфликт интересов. Но это было бы полбеды. Есть еще не менее серьезная и важная история. Это история Иоанна Крестителя. Вот тут мы с Вами подобрались к главному. Христианская церковь не приняла Второе пришествие, как приняли его мусульмане, приняв за Первое. Надо было как-то реагировать и реагировать очень быстро. Потому что ислам с его новым финалом представлял угрозу Церкви, как институту власти. Уходил страх и привычка к крови, как естественному ходу событий. Вот тут-то и были созданы первые военные подразделения, которые скромно хранили свои мечи за ликами святых. Европе необходимо было предпринять оперативные меры против неожиданно появившихся конкурентов. Ведь ислам в своей Книге учел все ошибки предыдущих версий, следовательно, как учение стал привлекательнее и, естественно, сильнее.

- Так кто же конкретно создал ислам? Я имею в виду, что если его кто-то создал без участия Пророка, извините.

- Хороший вопрос, хотя и не ко времени, да и поставлен по-детски. – Рыцарь улыбается, и мне все это по-прежнему не нравиться.

- Имею право – я действующее лицо! – И ты, «Мэри», тоже кровавая! Что ты со мной делаешь? Нельзя так с мужчинами: привлекла, согрела и развязала язык – так неожиданно можно и жениться не подумав.

- А куда Вы думаете, делись несколько апостолов из свиты Иисуса? Я же Вам сказал, что не все пошли дальше. Кое-кто повернул назад. Ну, или просто на время остановился. Но тут вернемся опять к Иосифу Аримафейскому. Разве измену прощают? Разве ее прощают сегодня? Ну, вот и тогда. Только народ такого – «христианского» не было, но была вера, которую предать, все равно, что предать вождя. Но, времена изменились и мы вместе с ними: вождей больше не выбирают – их кто-то назначает. Как назначают Вам цену за Вашу жизнь, так назначают Вам веру в счастливое завтра вместе с тем, кого Вы должны почитать и уважать, и кого Вы знать не знали до его появления перед телекамерами. Так что получается, вождь и вера – это одно и то же. И даже не важно, что вождь – это вера, важно, что Ваша Вера – это Ваш конкретный вождь. Вернее, то, во что верит вождь. А во что верит народ? Кол, дыба, пуля в затылок? Выбор не велик. Их искали, они прятались. Кого-то нашли – кто-то уцелел. Вы помните, что жгли христиан? А которых? Тех, кто за Иисуса, как Господа нашего Иисуса Христа, или тех, кто за Иисуса, как Пророка – Сына Божьего? Вот тут-то и проблема. Но это было бы понятно и было бы просто, если бы не одно «но».

Были еще те, кто отрицал Новый Завет сразу после его появления на Соборе. И они, естественно, поддержали возникшую на Востоке новую религию. Те, кто во главу угла ставил Ветхий Завет, возникновение новой религии воспринял, как естественное течение событий. Как отрицание неудачной редакции. Как логическое продолжение истории. То есть, Коран, как Вторую Книгу после Ветхого Завета. Они не приняли Новый Завет, который появился позже всех описываемых событий и по времени, относительно вечности, конечно, незадолго до появления Ислама. Как так получилось? Что это, как не контрмера против появления новой Книги Пророка? Может так быть, что эти сто лет были потрачены на создание новой веры? Что происходило внутри церкви: она предполагала, что действия отдельных ее иерархов приведут к крупному противостоянию или Церковь знала об этом наверняка? Или Церковь сама и создала новую Книгу. Открытое противостояние противоборствующих группировок или политический проект? Ведь Новый Завет появился через сто лет после смерти Иисуса. Тем более, что через сто лет никого не осталось и появление Книги через такой промежуток времени объяснить чем-то иным, кроме тщательно спланированным проектом трудно. Легче легкого – написать бумагу, положить ее в архив и достать через несколько десятков лет. И ваша бумага станет достоянием истории и в ее достоверности трудно будет усомниться.

- Вы хотите сказать, что все это ложь?

- Я хочу сказать, что все это мог быть неплохо задуманный проект, который дал трещину всего через сто лет.

- Почему?

- Потому что была третья сила – те, кто наблюдали: сторонники Иоанна Крестителя.

- Вот тебе и на! У меня возник вопрос. – Надо было как-то разряжать атмосферу, ибо и «Мэри» и этот масон с рыцарем действовали на мои мозги наперекор их собственному распорядку дня. - Выпьем, рыцарь! Есть причина: за один день я узнал собственную родословную, познакомился с пришельцами из прошлого, наслушался ереси и много нового о религиозных безобразиях. Все было бы супер, если бы меня звали Индиана Джонс. Если Вы сейчас не скажете, что конкретно Вы от меня хотите – я, разочаровавшись с Вашей помощью, во всем чего совершенно не знал до нашей встречи, напьюсь и приму иудаизм. Он-то Вам, надеюсь, ничем не насолил?

- Иудаизм? Это интересная идея. Впрочем, Вы совсем близко от истины и, по крайней мере, Ваше возвращение в лоно Вашей собственной изначальной веры будет совершенно неудивительно.

Масону не хватало в руках циркуля. Он как-то странно посмотрел на меня, на стакан, на рыцаря, встал и вышел в соседнюю комнату.

- Что это было? Я обидел нашего дорогого строителя уж теперь и не знаю, какого культа? – Пора было заканчивать игру. Тем более, что мне уже было понятно, что шансов выбраться отсюда просто так у меня нет.

- Он вернется. Не волнуйтесь.

Рыцарь оказался прав. Только меня почему-то не покидало ощущение, что всю эту длинную лекцию рыцарь читал не мне, а ему. Тем не менее, не прошло и пары минут, как масон вернулся. В руках он держал папку с бумагами. Он сел и положил папку на столик перед собой. Потом открыл ее и достал конверт, который я уже несколько раз видел.

- Забыл…. Какой-то там остров?

- Камышовый. – Масон открыл рот? Значит, все-таки, умеет разговаривать. – Вы помните текст:

Ибо сказал апостол:

"Manduca panem tuum cum silentio",

что значит:

"Вкушайте свой хлеб в молчании".

И сказано в псалме:

"Posui ori meo custodiam",

что значит:

"Я думал, мой язык предаст меня",

что значит –

Я придержу свой язык, чтобы не говорить ничего плохого.

- Текст дословно не помню, но припоминаю. Мне еще тогда показалось, что это угроза. Это угроза? Это же надо так сильно разозлить человека, что он перешел на латынь. Кстати, а Камышовый остров – это где?

- Это в Париже. Посередине Сены.

- Посередине Сены никто не живет. Там есть островки, но там никто не живет.

- Это сейчас, Люсьен, там никто не живет. Впрочем, и раньше там никто не жил – там казнили преступников. Или тех, кого считали преступниками.

- И? Ну, говорите уже.

- На этом острове сожгли последнего Великого Магистра Ордена Храма Господнего.

- И получается…. Что это он мне пишет и пишет? – Ну, ведь язык мой… как там по-латыни? Впрочем, отступать поздно.

- Место это стало святым для тех, кто верен идее Ордена и идее верности Христу. А письмо, которое Вы получили – повестка. Вы должны следовать указаниям тех, кто придет к Вам с этим письмом.

- Понял. Это как повестка в присяжные, да? Отказаться никак?

- Вам лучше согласиться. Это в Ваших интересах. Хотя…. У Вас нет выбора.

- Это я понял уже. Значит, Вы оба тамплиеры. Ну, да. Модная тема.

- Назовите так. Один из нас – да, второй – нет. Тема сама модной не становится – это делает кто-то. Это к слову. Вы плохо образованный человек, но, Вам все станет ясно. Вам, конечно, знакомы названия: госпитальеры и тамплиеры.

- Да. Читал. Даже с интересом. Романы всякие: «Парцифаль» и еще что-то.

- Вот-вот. А Вы действительно прочитали «Парцифаль» или только Вагнера слушали? Хотя, не важно. Вы знаете, что появились эти романы незадолго до уничтожения ордена. Тоже – совпадение?

- Не знаю.

- Коротко, это выглядит так: Орден Госпитальеров был посвящен Святому Иоанну. Орден тамплиеров посвящен Храму Господнему. Долго рассказывать всю историю – об этом мы с Вами поговорим в следующий раз. Но факты следующие: отношения этих двух орденов весьма непростые. Я бы даже сказал, натянутые. Тем более, что все имущество Ордена тамплиеров после его официального уничтожения перешло Ордену госпитальеров. Почему? Вам не интересно?

- Абсолютно. Имущественный спор двух организаций. Обратитесь к адвокату по таким делам.

- Хорошая шутка, Люсьен, если бы все было не так серьезно. Но еще раз скажу: об этом потом – Вам хватит на сегодня. Люсьен, наше с Вами время заканчивается. Здесь, - он указал на папку, – здесь несколько листков бумаги, которые стали причиной большой проблемы. Это главы Новой Книги. Если она появится целиком – наша с Вами встреча была бесполезной.

- Может, тогда подождать? Может, все само собой разрешится?

- Увы. – Они молчали и смотрели на меня. Так можно провести неплохой вечер, если они посидят и помолчат. Моей голове уже казалось мало места на плечах: я понял теперь в чем смысл маленьких китайских фарфоровых фигурок с сидящими в позе лотоса толстенькими человечками, у которых голова, если ее качнуть, совершает движения под названием «туда-сюда». При этом на лице его застыла идиотская улыбка. Это я, синьоры. Это – я! Могу работать ходиками на стене, могу погремушкой, могу греческой статуей в изгнании…. А что это они интересно налили в стакан? Я вроде бы пил из той же бутылки, что и масон? У меня голова болтается и становится темно. Тайное общество педерастов и безобразников. Вот я засну, а они откроют папку и зачитают мне мои права: я имею право терпеть, молчать и улыбаться. Потерять веру, честь и совесть в лапах противных пожилых артистов. И как я сразу не заметил, что они оба теноры? Я должен был это заметить! И какой он рыцарь? Где его меч? Врун. И священник предатель! Где его сутана? И масон совершенно отвратительный. И не тыкайте мне в лицо старыми тяжелыми башмаками! Какое мне дело до его башмаков – я сам могу засунуть визитную карточку под воротничок. И что? Я после этого стану священником? Но он прикольный, и я тихонько засыпаю, а он читает вслух какую-то бумажку из своей папки и дает мне ручку. Надеюсь, это не закладная на мой холодильник. Там еще осталось немного ветчины….

Я уже не видел, как я заснул, как вошли несколько человек и легко подхватили меня на руки и вынесли из комнаты. Я – пушинка и снежинка: я лечу по темному израильскому небу в направлении Вифлеемской Звезды. В Израиле тоже идет снег…

Странная фантастическая серебряная машина медленно тронулась по дороге на Иерусалим и полетела в небо. И, кончено: я не видел, как масон и рыцарь сидели в той же позе, что и при мне. Они молчали, но, кажется, были весьма довольны проведенным со мной временем. Они бы сидели еще, но в кармане рыцаря зазвонил телефон. (Нормально? Рыцарь с телефоном?)

- Он готов? – деловым тоном спросила маленькая телефонная трубка.

- Да.

- Он в пути?

- Да.

- Тогда Вам надо возвращаться.

- Мой рейс через три часа.

- В Дамаске Вас встретят.

Рыцарь положил аппарат в карман, встал и слегка поклонился.

- Теперь Ваша очередь, Великий Магистр. Когда он очнется, у него уже не будет дороги назад.

- Вы думаете? – Я не видел, как масон встал и пожал руку рыцарю. Я много не увидел, а жаль. Мне бы это понравилось – все шло, как было задумано и даже лучше, чем мы все ожидали. Масона увозила машина, пока я спал в соседней комнате. Мне снились луга и коровы, на шее которых вместо колокольчиков висели маленькие лодочки и в них сидел маленький человек. Я не слышал, что когда масон ушел, рыцарь сказал сам себе, стоя у окна: «Ну, что ж, мистер Ной, для кого-то игра начинается, а для кого-то она близится к концу». Я много не слышал, потому что я спал.

Гл. 28

Ни ветерка, ни шороха. Лето. Вагнеровское звучание миллионов кондиционеров. Каждый кондиционер издает свой звук и их можно разложить по пультам: «Сони» отдадим первые пульты скрипок, «Панасоники» тяжелее – пусть идут к альтам правее, «Тошиба» издает утробный звук – пусть сядет напротив – к деревянным, а малоизвестные греческие, израильские и итальянские инструменты выдувания холодного звука разбросаем по всему оркестру третьими пультами: лишь бы не портили общей картины Апокалипсиса. Так. Теперь почти порядок. И раз, два, три: tutti!

Звучание Вагнера (в смысле громкости, синхронности и многочисленности), но результат так себе. Никакого оптимизма в этом кошмаре нет…

- Вы знаете, что сотни неверующих только и делают, что ищут нестыковки в Библии? Хлебом не корми – дай найти несоответствие в писаниях евангелистов. Ну, что интересного в том, что Марк не подтверждает Луку, а Матфей вообще пропускает тот или иной эпизод…?

…Лето в Нью-Йорке – отвратительное время. Много мух, а потных полицейских еще больше. В офисах сонные клерки, а в фонтанах сидят студенты и очумелые голуби. И это жизнь? Ведь, Майами тоже в Америке. Это обидно: почему океан именно там? Брызги фонтанов из пушек на баржах – рукотворная радуга во имя никому не нужной красоты. Раздражение и обида – ведь Майами тоже в Америке! Данатс с арахисовым маслом и напоминающим сырую воду апельсиновым соком на завтрак. Гамбургер без майонеза с напоминающим сырую воду кофе на ленч. Лапша из китайской забегаловки напротив с подливой, совершенно напоминающей сырую воду, и после шести - виски “on the rocks”, чтобы все это как-то продезинфицировать перед сном и заснуть с ощущением, что алкоголь сожрет калории фаст-фуда, как пожирает самка самца после совокупления. Свободу русским! Они могут продержаться без еды несколько дней, принимая внутривенно только спирт.

А мы начинаем утро бегом трусцой с гамбургером в руке – и так каждый день. Нет времени: совмещаем спорт и завтрак. В этом смысл:скачем, как олени между пулями стрелков, наевшихся соевой говядины. Зачем вам олени, люди, если от них вам нужны только рога на стене? Попросите жен – они знают секрет приготовления оленьих трофеев из собственных мужей…

- Увольте меня, если я понимаю хоть на грамм из того, что происходит. – Мистер Ной покачивал ногой. – Вы хорошо доехали, Бенджамен?

- Спасибо, мистер Ной. Все прекрасно.

- Интересно было во Франции?

- Не сказал бы, что поездка как-то отличалась от предыдущей. Все прошло быстро и просто. – Человек, который сидел напротив мистера Ноя был совершенно расслаблен, как если бы у него в теле отсутствовали кости. Так ведут себя кошки, когда спят. Абсолютная расслабленность и совершенная готовность ко всему неожиданному.

- Деньги дошли?

- Да, сэр. Все в порядке. – Разговор выглядел странно. Словно они не собирались говорить вообще. Словно ждали чего-то.

- М-да. Странная жизнь.

- Согласен, сэр. Куда странней.

- Вы читаете Библию?

- Ну, не каждый день, конечно.

- Напрасно! А я читаю перед сном: умиротворяет и не дает забыть, что все в мире преходяще. Это успокаивает.

- Согласен, сэр. Только слишком много путаницы в этой чудесной книге. Порой мне кажется, что достаточно было бы кому-то одному написать всю эту историю и не загадывать загадки.

- А в этом то все и дело: многообразие мнений и взглядов на одну и ту же историю дает Библии некий мистический образ. Это как уголовное дело, понимаете? Много свидетелей, которые упускают некие нюансы, но в одном обязательно сходятся – это и дает следователю, а потом и судье право вынесения нужного приговора. Библия это книжка не для чтения – это умно подобранная доказательная база виртуозного юриста. Нельзя, чтобы все свидетельства повторяли друг друга слово в слово – где тогда ощущение истины? Нужны четыре-пять проверенных свидетелей. А истина возникает только тогда, когда в деле тысяча страниц и тираж превышает миллион экземпляров – вот тогда можно говорить, что работа сделана на совесть. Это как мировой порядок, своего рода управляемая демократия, как в России – вроде много мнений, а в финал выходит одно – бинго!

- Вполне возможно, сэр.

- А Вам не кажется, что лучше оставлять вопрос открытым, чем обвинять Библию в противоречиях. К тому же эти расхождения не имеют никакого отношения к предмету дискуссий, и ни в какой мере не влияют на понимание смысла существования Иисуса. Как Вы считаете? Какая разница: видел Матфей двух слепых, которых исцелил Иисус перед Иерихоном или правы Марк и Лука, что был все-таки один? Какая разница? Смысл-то не меняется: был слеп и прозрел. Идея же притчи ясна. Вы согласны со мной, Бенджамен?

- Вы совершенно правы, сэр.

Прошло еще пять минут. Муха билась о стекло, какая глупость! Тупизм мухи не перестает удивлять, и смысл жужжания совершенно непонятен. А мы не так? Сидеть в душной комнате в ожидании звонка – это умнее мухи? Она хоть жужжит.

Еще пять минут.

- Они не мучались?

- Нет, сэр. Как такое возможно? Просто вспышка и все.

- Полиция?

- У них много других забот. Пьяницы, жалобы соседей на соседей – что странного в утечке газа в старом доме? Просто не повезло нескольким старым одиноким мужчинам и еще одной пожилой женщине.

- А цель оправдана?

- Сэр, не мне решать и не мне задаваться такими вопросами. Я просто видел, как взорвался дом – что я еще должен был увидеть? Я что-то упустил, по Вашему мнению, сэр?

- Нет, Бенджамен, Вы все сделали правильно. Это я так. Старею, наверное.

Телефон ожил. Мистер Ной тоже. Он ответил коротким «Да» и стал слушать. Потом нажал кнопку отбоя и повернулся к человеку, называвшему себя – Бенджамен.

- Вы когда последний раз были в Израиле?

- Вообще-то, в последний раз никогда, сэр. А во сколько мой рейс?

- Знаете, приятно с Вами работать. – Мистер Ной улыбнулся. – Вам хватит времени отдохнуть…, скажем, до завтрашнего утра?

- Мне кажется, что я прекрасно отосплюсь в самолете. Задача?

- Там все не так однозначно, Бенджамен, как во Франции. Тут не обойдется просто чисткой. Уделите мне несколько минут, и я смогу Вам вкратце описать сложность предстоящей поездки. Закажете что-нибудь?

- Пожалуй, только чай.

- И я с удовольствием. – Мистер Ной поднял трубку телефона и попросил обслуживание номеров. Два чая, лимон, крекеры, мед и еще, конечно, немного клубничного джема. Маленькие упаковки джема перекочуют в карман мистера Ноя, и вечером он отдаст их внуку. Внук поморщится (он, что, джема никогда не видел?), но возьмет. Деда обижать нельзя – дед хороший. Так говорит бабушка. А бабушка шутить не любит. Хотя, от этого гостиничного джема хочется пить, и косточки застревают в зубах. Зато, можно рассчитывать на банку колы сверх установленной бабушкой нормы. Не поймешь их! То – ешь внучок, то надо больше двигаться. А как это совместить?

- Вот какое дело, Бенджамен. – Мистер Ной на несколько секунд задумался. Как покороче и, не теряя времени объяснить задачу исполнительному сотруднику? – Вот какое дело. Скажем так: террористы захватили самолет – Ваши действия?

- Взорву самолет, сэр.

- Жестковато и не совсем в духе демократического общества. Скорее это методы Моссада. Как это Вы умудрились, сотрудничая с ними, ни разу не бывать в Израиле?

- Все просто и объяснимо, сэр. Именно потому, что я с ними часто сотрудничаю, я предпочитаю там не бывать. Это их принцип: чем меньше меня знают – тем выше мои гонорары и шансы на продолжительность сотрудничества. А что касается самолета, то и тут все объяснимо. Добропорядочных граждан в мире куда больше, чем террористов, поэтому две с половиной сотни несчастных пассажиров – это меньше, чем десять уничтоженных террористов. Таково соотношения сил добра и зла. Если в мире станет на двести-триста человек меньше - никто не заметит, а потеря десяти хорошо обученных профессионалов это серьезный удар по врагу.

- Убедительно.

- Вернемся к самолету, сэр?

- Да, да. Конечно. Вы у нас, как бы это точнее выразиться…. На полставки?

- Что-то в этом роде, сэр.

- Мне приятно, что Вы оказываете мне уважение, встречаясь со мной лично.

- Так проще и понятнее, тем более, что я предпочитаю видеть лицо босса и ничье более. Так удобнее.

- В смысле?

- Страховка, сэр.

-Ну, да. В том смысле, что Вы знаете, кто отвечает, в случае чего. – Мистер Ной позволил себе слегка улыбнуться.

- У нас не те отношения, сэр. Позволите Вас выслушать?

- Конечно. Давайте к делу. Итак, самолет тут совершенно не причем. Дело весьма деликатное и в нем замешаны несколько серьезных организаций и очень серьезные люди. Это не простая операция по устранению террористов, но очень близко к этому.

Моя контора получила заказ на проведение ряда мер по обеспечению безопасности одной встречи на высоком уровне. Встреча пройдет на днях в Израиле, но мы не знаем точно когда. Ясно, что на днях. Это первая проблема.

- Могу узнать детали, сэр? Кто цель?

- Это вторая проблема, Бенджамен. Это вторая проблема. Я вынужден открыть Вам заказчика, хотя так не делается, но без этой информации Вам будет много труднее.

- Слушаю Вас. (А куда девался «сэр», который был в конце каждого его предложения?)

- В этом третья проблема. Нет заказчика в том смысле, как мы его с Вами обычно понимаем. Под заказчиком я имею в виду некий Комитет, в который входят представители религиозных и финансовых кругов, политики и военные. Но, это только часть проблемы. С другой стороны – стороны, так скажем, «врага», я могу перечислить совершенно те же организации и господ из тех же кругов…

- То есть, сэр (сэр вернулся!), свои против своих?

- Вас это пугает? Или это слишком усложняет задачу?

- Не пугает – просто чуть интереснее, чем обычно. Так в чем же дело, сэр?

- В принципе, это нормальное состояние дел в современном мире. Никто не играет в одной команде – все играют против всех. Ибо, нет постоянных партнеров – есть временные контракты на совместную деятельность. Время не то, Бенджамен, чтобы присягать. Да и вера наша истинная запрещала клясться, не так ли? То есть, все, конечно, верят в искренность своих поступков в соответствии с поставленной задачей. Если задача измениться или цель поменяется искренность останется прежней, а преданность просто поменяет хозяина. Вы же современный человек и лишены условностей? Если прорывает плотину, гибнут люди и вода уничтожает целый город – что делает министр энергетики? Стреляется или уходит в отставку? Так могло быть раньше, когда у людей были остатки совести. Сейчас министр энергетики выступит с речью о перераспределении энергетических потоков, о недопустимости повышения расценок на электроэнергию, о преступной халатности начальника плотины, и уедет в отпуск на Лазурный берег, чтобы успокоить свои нервы. И на своей не очень дорогой вилле (миллиона два-три в евро, не более), он обязательно подпишет несколько бумажек о повышении цен на электроэнергию для пострадавшего района в обмен на пакет акций этой самой плотины. Я не сказал, что вместе с ним отдыхает министр внутренних дел и кто-нибудь из особо приближенных? Забыл. Конечно, и обязательно. Ведь всегда есть только две причины любой катастрофы: природная аномалия и недовольство распределением акций среди акционеров. Других причин нет. И второе много чаще, чем первое.

- Простите, сэр. В данном случае мне необходимо четко понять мои задачи, сэр.

- И Вы простите – старческая болтливость. Задача только одна: на встрече не должен присутствовать один господин. Но сделать это необходимо так, чтобы господин не просто не присутствовал, а официально не присутствовал. То есть, заранее отказался от своего участия, но при этом, возможно, остался бы жить. Вариант его физического неприсутствия, в случае его отказа сотрудничать, тоже возможен. Я понимаю, что это немного не по Вашему профилю, но задача слишком сложна, что бы ее доверять кому-либо еще.

- Я буду один работать по этому проекту?

- Вы проницательны, но…. Как можно быть в этом уверенным? Все в этот раз может и в правду оказаться в руках Господа.

- Надеюсь, что Вы шутите, сэр?

- Немного, но совсем немного. Речь, Бенджамен, идет о Церкви, как я Вам сказал. Надо быть очень аккуратным, ведь в деле замешан Бог. – Тут уже стало немного смешно обоим. И, конечно, они улыбнулись. Если Бог замешан в деле, что делать нам, смертным?

- Итак, сэр. Как имя того, кто не должен появиться на встрече?

- Его зовут Йохам. Человек, живущий в Иерусалиме. Но, вот еще проблема: у нас слишком мало информации о нем.

- Есть другие источники, кроме Ваших?

- Есть. И я не думаю, что для Вас станет проблемой с ними договориться тем или иным способом.

- Палестинцы?

- Не совсем. Но, скорее, да. У Вас были с ними проблемы?

- Конечно. Но, это просто бизнес. Тем более, что нет такого понятия – палестинцы. Они такие разные, с разными интересами и желаниями. Точно, как Вы описали только что. – Теперь и Бенджамен улыбнулся.

- Мы понимаем друг друга. – Улыбка на улыбку и сделка почти совершилась.

- Есть ли более точная информации о тех, с кем я должен встретиться на пути к цели, сэр?

- Человека зовут Ахмед. Более точную инструкцию Вы получите от нашего человека в Иерусалиме. Он доктор. Психиатр. И он ждет Вас завтра к полудню.

Бенджамен улыбнулся. Мистер Ной – чудесный человек, у которого в правом кармане летнего льняного пиджака лежит билет на ближайший рейс до Израиля, а в левом чек на предоплату. Все как всегда.

- Единственное, что может составить некоторую проблему, Бенджамен, это то, что в Иерусалим приехал некий господин по имени Бальтазар. Кто он, мы не очень хорошо пока понимаем. Скорее всего, он работает на Римскую Церковь, но цель его работы мы пока точно не знаем. Возможно, Вам придется с ним встретиться. Тут все зависит от того, как пойдут дела – я буду с Вами на связи. Возможно, у Вас будет только одна встреча, а возможно Вам придется с ним вместе поработать – пока понять трудно.

- Он мой коллега?

- Не совсем. То есть, да, в основных чертах. (А зачем, собственно, мистеру Ною рассказывать этому парню всю правду про Бальтазара? Пусть бывший сотрудник повертится на сковородке, которую предусмотрительно мистер Ной подогрел, а мы и посмотрим, кем Бальтазар стал сегодня).

- Хорошо, сэр. Я могу идти? Во сколько мой рейс?

Мистер Ной достал из пиджака два конверта и протянул их Бенджамену.

- Прошу Вас быть аккуратнее и без моего указания ничего не предпринимать. Все может успокоиться раньше, чем Вы туда долетите и в этом случае чек Ваш, а задача снимается. В ином случае, вы получите все необходимые инструкции уже на месте.

- Хорошо, сэр.

Прошло не более минуты, и Бенджамен исчез, как если бы его вообще сегодня не было в этом маленьком отеле в районе 52-ой улицы. И стук в дверь раздался только через десять минут после его ухода. Дверь приоткрылась, и появился портье с подносом, на котором стояли чашки, чайник, чуть подсоленные крекеры и вазочка с упаковками сливок, меда и джема.

- Я достаточно задержался, мистер Ной?

- Спасибо Джой. Мой гость ушел?

- Он вышел из отеля и взял такси до аэропорта.

- Хорошо. Никос звонил?

- Он на линии, сэр.

- Передайте ему, чтобы Бальтазар не отменял ни при каких условиях свою завтрашнюю встречу с Ахмедом, это понятно?

- Абсолютно, сэр.

- Джем свежий, Джой? – Не дожидаясь ответа, мистер Ной положил в карман пиджака маленькие круглые упаковки джема.

- Совершенно свежий, мистер Ной.

Солоноватые крекеры с медом – что может быть вкуснее? И мистер Ной намазал один. Джой налил немного чаю и повернулся к выходу.

- Знаете, Джой, пожалуй, скажите еще Никосу, чтобы кардинал набрал мне в районе десяти вечера. Я буду дома с семьей.

- Хорошо, мистер Ной. – Джой вышел и закрыл за собой дверь.

Неисповедимы дела твои, Господи. Мир был устроен Тобой просто и понятно, но модернизацией его занимаешься уже не Ты. Слишком скучно сидеть у моря в удобном кресле и слушать прибой. Смотреть на счастливые физиономии отдыхающих и наслаждаться тем, что у тебя есть, а у них это только на две недели. Запах жареного мяса из соседней таверны, проезжающий мимо мороженщик, крики чаек, передразнивающих крики капризных детей, которым всегда мало того, что им дали.

Им мало этого детства. День так долог, а противные родители не успели купить все очень важные и нужные именно сегодня игрушки. Всего не успеть. И обида с детства перекочевала в наши глупые сердца: ребенок таков, каким будет он, когда вырастет. Он, конечно, научиться терпеть и молчать, но он не только не разучиться желать, а совсем наоборот. Его желания примут другую форму и могут стать неуправляемыми – и тогда человек сойдет с ума и перестанет быть ребенком, которому открыт весь мир. Мир закроется и человек увидит только то, что он хочет увидеть – в этот день человек станет взрослым и уже больше никогда не услышит ничьих голосов, кроме своего собственного. А собственный будет шептать и ласкать: ты лучший, ты самый, ты можешь, тебе надо, тебе должны просто потому, что это ты – и ты поверишь, и станешь тем, кем должен был стать не ты, а твой сосед по лежаку справа. Но, он толстый, а жена его есть сэндвич, хотя ее еще десять лет назад надо было перевести на нечищеный рис. Как возможно, что бы он получил то, что имеешь ты? Но у него новая дорогая машина? Как случилось, Господи, что это его, а не моя машина? Это не справедливо. И вот. Ты позвал Господа, а Он остался там, откуда ты ушел, когда первый раз оскорбил собственную мать. Слышишь Ты меня? Нет? Ну, и черт с тобой!

Ты подумал, что обидел его. Ты глуп, в том-то и дело, что черт всегда рядом с Ним. Они не разлей вода. Они делают одно дело и им явно не до тебя. Они экспериментируют с детьми, и Он ставит на тех, кто говорит «Спасибо», когда им улыбаются. А другой ставит на таких, как ты. Что же удивляться, когда твоя жизнь удалась? Откуда ты знаешь – удалась ли? Ты благодаришь за это Его, а Он расстроен, потому что проиграл в споре на твою жизнь, и ты получил все, ну, может быть, кроме счастья и настоящей любви. Ну, и на фига она тебе, если у тебя есть что-то более ощутимое?

А на самом деле, счастье – это две маленьких упаковки с джемом, которые мистер Ной сегодня вечером отдаст своему внуку. А внук, который очень скоро станет вторым мистером Ноем, зашвырнет их за холодильник, где уже лежит запас недельного обеспечения джемом маленькой гостиницы. И кто из них более счастлив? Мистер Ной или мистер Ной Второй? Тот, кто дал, или тот, кто швырнул за холодильник? Опять будете спрашивать Господа об этом? Он Вам в качестве справочного бюро нужен?

В кармане завибрировал телефон. Успевший прожевать крекер, мистер Ной, ответил на звонок.

- Да.

- Мистер Никос сообщает, что встреча Бальтазара и Ахмеда завтра в полдень.

- Хорошо. Сообщите мне, когда Бенджамен прибудет на место.

- Да, мистер Ной. Что-нибудь еще?

- Нет.

Больше ничего, мистер Ной. Игра начинается. Все Ваши люди на месте и теперь самое главное постараться не ошибиться. Мы же с Вами почти боги? Наше с Вами время делать ставки на чужую жизнь.

Гл. 29

Жаркая ночь. Даже птицы не могут спать. Ветер спрятался где-то в песках и не тратит свои силы на людей. Ему ближе птицы – он сможет им помочь, когда отдохнет от прошедшего дня. А люди, что ж? Люди никогда не понимали, когда им дарили жизнь. Они предпочитали смерть! Быть мучениками, быть героями, быть несчастными, быть слепыми – вот удел людей. Куда им до птиц! Трудно понять, что счастье в самом счастье жизни, а не в том, чтобы прожить ее мучительно и трудно. И дело не в том, что люди не летают, как птицы – даже если бы и летали, что с того? Поднялись бы они выше себя? Самолеты, космические корабли и пароходы – вот анекдот! Катать людей в свободное от войн время и только. Человек глуп по природе своей. Ему обязательно хочется свалиться в пике, когда все хорошо. Свалиться в пике и выйти из него у самой земли. Выйти из пике, чтобы услышать в салоне самолета дружные аплодисменты едва не погибших по его вине пассажиров. И стать героем, преступившем Закон. По сути, героизм – это нормальное поведение нормального человека в ненормальной ситуации, которую создают ненормальные люди. Если все тихо, спокойно и хорошо - что делать владельцам фармацевтических компаний? Куда девать товар от стресса? Кто будет покупать таблетки от депрессий? Докторам и полицейским нужны герои – людям герои не нужны. Людям нужна любовь и покой.

А на этой земле всегда царил беспорядок. Во времена Ирода Великого не было таких бедствий и бесчинства, как теперь. Бедный Израиль! Достигший цели, лишенной смысла.

O сыны Исраила! Вспомните милость Мою, которую Я оказал вам, и верно соблюдайте Мой завет, тогда и Я буду соблюдать завет c вами. Меня страшитесь, и веруйте в то, что Я ниспослал в подтверждение истинности того, что c вами. He будьте первыми неверующими в это. И не покупайте за Мои знамения ничтожную цену и Меня бойтесь.

Чьи это слова и из какой книги?..

- Вы тщеславны, Йохам! – Человек стоял за столом и, опершись на него руками, чуть склонившись, смотрел на него.

- Я? Я тщеславен? Римский папа сидит на золотом троне в одеянии стоимостью в сотню тысяч евро. Патриархи контролируют церковные счета на сотни миллионов во имя Господа и говорят о покаянии и всепрощении. Акцизные марки на сигареты и водку, квоты на нефть, выделяемые служителям Бога, политические миссии по заказу господ Президентов, эксклюзивных спонсоров Церкви Христовой…. Вы смеетесь надо мной? Я что-то упустил? Что-то изменилось? В новой редакции веры Христос не выгонял торговцев из Храма и Левий не бросил свое занятие ростовщичеством? Видимо, это была шутка или заблуждение - оба ушли в политику и бизнес. Хотя, это одно и то же. Я понимаю: религия это опиум народа – именно так говаривал русский Ленин. Не опиум ДЛЯ народа, а ОПИУМ НАРОДА – так это звучало в первоисточнике, не правда ли? Значит, религия нужна именно в этом качестве. А опиум стоит дорого – сколько сейчас цена на улице? Ведь именно там верующие, не правда ли? Они не в банках, не в казино, не в правительствах – они на улице. Молящиеся топ-менеджеры, замаливающие свои грехи на всякий случай – а вдруг Он все-таки есть, а им просто не доложили. Потому что, если Его нет, то шоу со свечами было не хуже цирк Дю Солей на Евровидении. Тщеславие? Я? Я и тщеславие – очень смешно

- Что Вы хотите? Что бы изменился мир? Что бы все признали Вас Отцом, достойным поклонения? Чего Вы вообще хотите?

- Ничего. Вы не понимаете ничего. Вы знаете, как устроен мир? Вы знаете, что идет война?

- Да, неужели, Йохам? Какая война? Какую из войн Вы называете войной? Их сотни каждый день, хотя это маленькие войны и их принято сейчас называть конртеррористическими операциями. Людей поделили на праведников и террористов. Все как в церкви: есть верные, и есть неверные. Вопрос только в том: кому верные?

- Так кто тогда террористы? Откуда столько террористов? Откуда они взялись? Вот так, вдруг. Исчезли все враги? Или любой враг теперь не враг, а террорист? Нет. Это не борьба с терроризмом - это война. Война народов друг против друга. И это Крестовый поход. Только теперь он идет в обратном направлении: с Востока на Запад. Всему свое время: и разбрасывать и собирать. Вы, доктор, человек умный, и Вы не можете не понять то, что происходит. Хотя, понятно, что Вам это трудно принять.

- Вы так думаете? А, что происходит, Йохам? Объясните мне. Предположим, что в чем-то Вы правы отчасти. Но, если это не тщеславие – это Ваше желание разрушить Храм, то, что это? Поверить в чистое желание только справедливости я не могу. И потом…. Где-то я уже слышал эти слова про разрушение Храма. Вы же не просто так пришли ко мне? Вам нужна поддержка и деньги. Вам нужна не вера – Вам нужна сила власть.

- Не стоит, доктор, мне приписывать то, что принадлежит другому. Я не призываю разрушить Храм – я требую справедливости. Пусть даже Вы этому и не верите. Я хочу, чтобы Церковь признала свою ложь и восстановила истину. Пусть даже если придется ложь назвать заблуждением, а справедливость компромиссом. Я готов к этому. Это раньше давали пощечину за подлость, а еще раньше просто убивали за это. Сегодня мы называем политкорректностью чистую ложь, подлость политикой, а предательство дипломатией. Я хочу, что бы Отец Иисуса - мой далекий предок занял подобающее ему место в лоне Церкви. Я желаю, чтобы верующие знали, кому они обращают свои молитвы. Я хочу, чтобы Отец стал тем, кем он был и для Иисуса и для каждого верующего во имя Его. Я не хочу подачек в виде святого покровителя всех трудящихся, семьи, девственниц и умирающих. Покровитель всех трудящихся! Слава Богу, что его днем не считают 1 мая. Мне ближе его признание покровителем Вселенской церкви Папой Пием IX в 1870. Пусть так и будет во истину. Кстати, Вы знаете, что Святого Иосифа называют не Отцом Иисуса, а опекуном? Вот причина моих поступков – требование признанать Отца Отцом.

- И для этого Вы не нашли лучше компании, чем мусульмане? Вы же объявили войну Христианской Церкви, Йохам! Вы, который говорит сейчас об Иисусе, связал себя с террористами.

- С террористами, говорите? Доктор, побойтесь какого-нибудь Бога. Любого на Ваш выбор. Вы должны признать мое право использовать те же методы, что и христианская Церковь, которая создавала сотни рыцарских Орденов, которые упивались кровью младенцев. Отряды убийц под сенью креста. Вам по душе такое? Тем более, что я иудей. А христиане и нас не считали близкими друзьями, не так ли?

- Воины Христовы защищали Святую Веру. Не передергивайте, Йохам. Ваши сегодняшние партнеры по справедливости, согласитесь, не самый удачный выбор. И потом, те, кого Вы обвиняете во всех грехах, заработали своей кровью славу христианской Церкви.

- Они зарабатывали для Церкви деньги и больше ничего. А Церковь платила им за эту работу золотом и землей. Самая разветвленная коммерческая и военная организация в одном лице: Церковь и монастыри. Откуда богатство Церкви? Из монастырей. Откуда богатства у монастырей? От подаяний? Да перестаньте же Вы, наконец. Это смешно. На подаяния может прожить аскет в лесу, который хочет только молиться, поститься и поскорее придти к Богу своей естественной смертью. Торопятся ли к Богу наши пастыри? Отнюдь. Они, скорее, торопят на тот свет других. Да и дел у них во имя Его много, а дела стоят денег. А откуда их брать в таких количествах? Не те времена – монастыри уже никого не грабят. Так что – бросьте. Бизнес и политика – единственное занятие этих организаций. А вот когда дело заходит о мире – тут они в стороне. Что проще? Если начинается война: кто должен быть первым за столом переговоров? Политики? Нет. Священники. Это они должны уговорить паству остановиться и покаяться! Но у их другое занятие в это время – ату неверных! Нет смысла говорить о том, что есть - давайте лучше о нашем деле. Вы ведь пришли сюда вовсе не из-за обиды христиан на меня, я надеюсь?

- Нет, конечно, уважаемый Йохам. Просто я стараюсь быть объективным. Ведь слепая ненависть никому не приносила пользы, не так ли? Только сначала последний вопрос: неужели Вы и вправду считаете, что истинно верующих не осталось?

- Разве я похож на сумасшедшего?

- Ну, судя по Вашей затее – есть немного. – Скорее всего, эти двое уже знали друг друга достаточно для того, что бы чувствовать, как и что можно говорить.

- Если бы не было огромного числа истинно верующих, верующих до фанатизма, верующих настолько, что их вера затмевает их разум, разве имела бы смысл наша встреча?

- Вы мудрый человек. Меня не обманули мои ощущения и то, что о Вас говорили. - Доктор не собирался садиться. Он так и стоял, опершись руками о стол. Давала знать о себе больная спина: если он сядет, то вставать будет крайне трудно. Последний взрыв в Пешаваре причинил ему боль – кусок железа повредил позвоночник. Но эта боль в спине не давала забыть о еще большей боли: этот автобус с солдатами взорвал его младший сын. Это потом он пришел в разведку, чтобы заплатили и те и другие. Чтобы заплатили за сына своей жизнью. Но не смерть ему была нужна – ему нужно было видеть их страдание – только так могла уняться ноющая и тоскливая боль.

…Как сильна должна быть Вера моя, чтобы я мог отпустить сына к Богу?! Я должен был быть уверен, что поступаю правильно, когда он вошел в мою комнату и сказал, что принял решение стать мучеником. А что я ответил? Я спрятался за улыбку, и сын принял мою ложь и страх в молчании за истину. Принял за радость, за благословение. Пройдут годы, но боль десятков матерей с того дня не станет сильнее моей боли. Это та минута, когда очень хочется, чтобы Он был. И в эту минуту укрепляется Вера – через боль. Хочу ли я дочитать Книгу до конца? Хочу ли я знать, что будет потом? Нет. Я испытываю боль, значит, я есть. И какая мне разница, что в моей Книге все заканчивается хорошо. Смерть должна быть – без нее нет смысла в этой истории. Только познав смерть можно придти к истине. Потому что Истина только за этой дверью и страх открыть ее делает меня глупцом. Он хочет справедливости? Он ее получит. Хочет сражаться с Церковью? Хочет сражаться со мной вместе? Вопрос в том, хочу ли я этого? Моя война – это моя боль, а этот хочет славы: у нас разные причины. С другой стороны, он полезен, потому что голоден. Не хочет быть мучеником. Как не хотели те, кто был в том автобусе, но, разве им выбирать?

…Доктор думал, а Йохам наблюдал. Тот, кто стоял перед ним мог оказаться последним, кого он увидел. Так говорили об этом человеке. Лишенный предрассудков, потерявший всех, кого только можно потерять, изгой, человек без жалости – правильным ли был выбор, Йохам? Ну, хотя, теперь уже поздно об этом говорить.

- Итак, уважаемый, что ты от меня хочешь? Мы уже можем говорить, как партнеры и потому предлагаю перейти на «ты».

- Согласен. Связи. Только твои связи. Поддержку на Совете, который собирается здесь и помощь в издании Новой Книги в Америке.

- И только-то? Я думал, ты хочешь от меня большего. Хочешь поддержки? Думаю, что это можно устроить. Но, дай мне немного времени. Пару дней, не больше.

- Так мы договорились?

- Думаю, да. Ты мне интересен и мне кажется интересным то, что ты собираешься сделать. Меня могут не понять мои партнеры, но, думаю, что я смогу их убедить. А по поводу поддержки Совета…. Совет поддержит, потому что его может через пару дней просто не существовать. Поэтому придется его создавать заново. И в этом новом Совете, я почему-то в этом уверен, найдется место и для тебя, мой новый друг.

- Есть одно, чего я пока не знаю, кроме того, что мне о тебе говорили.

- Чего ты не знаешь?

- Как мне тебя называть.

- Называй, как хочешь. Впрочем, я привык кгда меня называют «Доктор». Не режет слух?

- Нет. – Йохам позволил себе, наконец, улыбнуться.

- Я познакомлю тебя, мой друг, с одним человеком. Он здесь. Он из тех, кого ты так сильно не любишь. Он монах. Только вот я до сих пор не разобрался, какого Ордена. Да и он, кажется, тоже. Последнее время он утверждает, что он буддист – очень удобная позиция на сегодняшний день. Я познакомлю тебя с ним завтра. Будь здесь в это же время.

Скрипнула дверь. Крысы молчали. Ветер молчал. Как будто и не было этого разговора: Йохам сидел один, и смолкли шаги ушедшего. Выбор сделан. Больше думать не о чем. Все началось, и назад нет пути – все случится.

Гл. 30

- Помните пункт второй Конституции Андерсона? На всякий случай, я Вам напомню: «О Светской Власти, Высшей и Назначенной. Вольный Каменщик является лояльным подданным светских властей, где бы он ни жил и ни работал; он никогда не должен участвовать в заговорах и тайных злоумышлениях против мира и благосостояния народа, равно как и не вести себя не должным образом в отношении назначенных представителей власти; ибо сколь Масонство ни страдало во все времена от войн, кровопролития и смятения, столь же расположены были древние Цари и Князья всегда оказывать мастеровым вспомоществование в силу миролюбия и верности последних, всегда давая достойный отпор их врагам и способствуя вящей славе Братства, процветавшего во времена мира. Таким образом, если Брат восстанет против государства, с ним не будут объединяться в этом его восстании, но будут сожалеть о нем, как о любом несчастном; однако если его осудят за это одно только преступление – хотя истинно лояльное, по своей сути, Братство может и должно заявить о своем неучастии в его бунтарском порыве, а также впредь не подавать поводов и не плодить зависть к существующим законным властям, - он не может быть исключен из Ложи, и его связи с ней останутся нерушимы.» Видите? Я помню это наизусть. А почему? Потому что масоны всегда были вместе с королями и князьями. Всегда. Во всем. Мы были верны, но различали понятия, потому что вера и верность понятия разные. Вера может видоизменяться, оставаясь искренней, а верность меняться не может потому что это категория иного толка. Меняться может только объект верности, ибо он не вечен, как объект Веры. Мы преданы и верны по сути своей, самой своей сутью и самим укладом своим. А во что верим мы, и во что нет – не так важно для тех, кто не с нами. Так о чем этот текст? О верности тем, кто свыше. Но, не о вере, конечно. А Вы любите игру в слова? Нет? Зря. А я вот, грешу. Играю так часто, что она стала моей любимой игрой. Внук тоже очень любит. Мы с ним назвали нашу игру «Игра в завиралки». Кто кого больше запутает. Внук, конечно, пока проигрывает, но потенциал у него огромен, потому что, судя по отзывам его учителей в школе, с ним им становится справиться все сложнее и сложнее. Ну, впрочем, я сам ему посоветовал перейти с первого уровня на второй. То есть, от экспериментов на ровесниках к экспериментам над учителями. Не мне Вам говорить, что учителя достойны самых изощренных игр – они сами виноваты в выборе своей жизни и им самим расплачиваться. Да и как возможно кого-то обучать, имея за спиной только учебное заведение? Что они знают? Их знания ограничены комнатой, где содержаться тридцать несчастных.

- Может, Ваша Светлость, вернемся чуть назад?

- Правда Ваша. Что-то стал немного брюзжать. Нехорошо. Так вот: мы преданы? Да. Об этом. Мы преданны и мы преданы. И тогда сразу вопрос: кому или кем? Понимаете меня? Одна маааленькая буковка, а какая разница в смысле. Все игра в звуки и слова. Ничего другого….- Он помолчал и вдруг неожиданно переменил тему разговора.- Вам нравится Италия?

- Италия? Да. Наверное. Не знаю. А почему Вы вдруг?

- Ну, я вот тут подумал, что Италия прекрасна и ужасна одновременно. Как же там у Пушкина было: «Гений и злодейство две вещи несовместные»? Как-то так, кажется. А почему, собственно? Идеалист был ваш Пушкин. Фантазер и максималист настолько, что собственную жизнь организовать не смог…. Очень даже совместные вещи и даже естественно совместные. Кто-нибудь видел доброго гения? Такого сочетания-то нет вообще. Есть – злой гений, а доброго нет. – Его самого даже рассмешило собственное умозаключение.

- Почему это Пушкин вдруг мой?

- Ну, Вы ведь тоже пописываете, так что не обижайтесь.

- А, знаете, с Вами страшно. – Человек, сидящий напротив развел руками. – Вы все знаете.

- Только о тех, кто мне интересен. Не приписывайте мне чужие качества. Да, и Бог и сам не знает все и обо всех. Он только о некоторых и то, вероятно, не все. Знает часть, которую ему хочется знать.

- А другую?

- Чего? Часть? А сами-то как думаете? Уж, наверное, есть тот, другой, кому положено знать то, чего не хочет знать Бог. Я подчеркиваю, не хочет. Вот вам для книжечки мой тезис: Бог не ангел – он просто политкорректный политик. Только не ссылайтесь на меня, если вздумаете использовать. Это Вам нужен скандал, а я человек маленький. Живу тихо и спокойно: зачем мне неприятности.

- И от кого это Вы можете ожидать неприятностей? От церкви?

- Нет. От церкви не может быть неприятностей, пока у нас общие дела. Организованное общественное мнение – вот причина всех невзгод и неприятностей. Так как же все-таки насчет Италии? Нравиться?

- Вы хотите, чтобы я поехал в Италию. Я Вас правильно понял?

- В точку. В самую. В Италию. Собственно, не совсем в Италию – я бы сказал в Ватикан, если уж быть географически точным.

- В Ватикааан. – Человеку надо было взять паузу, вот он и протянул звук. Не то, чтобы не соглашался (посылающий платит), и не то, чтобы соглашался. А так…. Поставил под сомнение сам интересный факт предложения и дал возможность предлагающему самому развернуть предложение.

- Ну да. Заодно Рим посмотрите.

- А я не был в Риме раньше?

- И почему я Вам разрешаю так неучтиво разговаривать с пожилым человеком?

- Скорее всего, потому что знаете – я хороший и хитрый журналист. Ну, а кроме того, я Вам очень даже нужен. И еще: я неоднократно выполнял Ваши поручения, и Вы всегда были мной довольны. Так?

- Точно. Опять в точку. Вы определенно хороший человек, по крайней мере, для меня. - Глаза утонули в морщинах, и человек не увидел того, что не увидел никто: презрение. - Ну, что – хороший человек? Едете?

- Когда?

- Да, хоть завтра.

- А цель поездки?

- Вот завтра утречком мой секретарь Вам и передаст пакетик с бумагами. В поезде и прочтете.

- В поезде? Почему в поезде? Самолетом быстрее.

- Самолетом быстрее, но я совершено не хочу подвергать Вас ненужному риску. Я последнее время не доверяю себя и своих сотрудников авиакомпаниям. Вот когда нет выбора – конечно. А когда есть – зачем провоцировать сотрудников Господа на эксперименты? Плохое случается только тогда, когда мы забываем о Боге. Например, садясь в самолет. Начинаем думать только о себе, используя Господа в качестве стюарда: «Принеси мне то, дай мне это. Хорошо ли я долечу? А можно я не буду пристегиваться, а то давит?» На самом деле Бог сидит в кабине и в данный конкретный момент ему точно не до Вас. У него любовница забеременела.

- У Вас изощренный юмор. Я бы даже сказал – извращенный слегка.

- Это не юмор. – С кряхтением и покачивая головой, словно от удивления, что старость так быстро подобралась, он встал и опять, как, впрочем, и всегда, человек напротив не смог удержаться от восхищения: в толстом пожилом господине было не меньше двух метров росту. – Это не юмор. Когда Вам от предположений до правды остается пару шагов - остается строить из себя беззаботного и согласного на все человека. Игра заканчивается, но самое обидное, что она закачивается только для тебя самого – все остальные продолжают играть. Вот и наступает время принятия решения: оставить все как есть или внести свой вклад в общую путаницу.

- И если все-таки можно будет узнать: цель визита?

- Кардинал ди Корсо.

- Упс. – Человек словно поперхнулся.

- Что такое? Вы не хотите познакомиться с таким человеком?

- О чем Вы говорите, благодетель? – Человек вскочил со своего кресла. – Могу пожать руку?

- Нет. Впрочем, поцеловать можете.

- Вы насмотрелись фильмов про мафию.

- Вчера только пересматривал третью часть «Крестного отца». Все-таки, гениальное кино. И правдивое.

- В чем?

- В боли, мой мальчик. В боли. Ни одного положительного героя и ни одного победителя. Полное отрицание самой идеи человеческой жизни и в то же время – торжество ее сути. Искренний и правдивый фильм. Так целовать руку-то будете?

- Увольте.

- Уволю. Но, Вам-то это зачем? На что будете жить?

- Эти Ваши игры в слова…. Вы великий путаник, мистер Ной.

- Вы еще с моим внуком не играли. – Мистер Ной усмехнулся. – Впрочем, если проживете еще лет пятнадцать, вполне сможете попробовать поиграть. Сам-то я уже не успею, слава Богу. Мальчик вырастет не легким человеком. Кому-то здорово не повезет.

- Надеюсь, что не мне.

- Кто знает, мой дорогой, кто знает. – Мистер Ной усмехнулся и запрыгали морщинки вокруг глаз. Хотя, действительно, кто знает: может это не морщинки, а просто складки на толстом лице. Кто может знать – выдает ли нас наше лицо или наоборот – оно и создано только лишь для того, чтобы скрывать то, что находится под сердцем в районе души. Никто не знает, никто.

- Никто не знает, никто. Вы правы, мистер. Может быть, Ваш внук еще задаст нам всем жару. Так задача в чем? Что конкретно я должен сделать в Риме?

- А вот Вы нетерпеливы. Не хотите ждать завтра?

- Желаю знать сейчас. Пакетиком пакетиком, а личное распоряжение все-таки лучше.

- И то, правда. Хотя вся прелесть в личном распоряжении в том, что оно не доказуемо и не может служить оправданием Ваших дальнейших поступков. Слова не документ – слова просто ветер. А с ветра, какой спрос? Но, если речь об удовлетворении собственного эго….

- Именно. Но, в сторону условности, мистер!

- Ну, как хотите. Итак, дело не простое. Вкратце, все обстоит следующим образом: некто, назовем его пока так, желает изменить существующий порядок. Порядок, который нас, безусловно, устраивает до сих пор. Мы, как Вы понимаете, удивлены и раздосадованы тем, что кто-то берет на себя смелость пытаться без нашего ведома что-то менять. Мы даже озадачены, хотя понимаем, что всегда была и есть опасность такого эксцесса. Мы хотим знать: первое – почему, второе – зачем, и третье кто стоит за возможными событиями. Я подчеркну – события еще не наступили. Мало того, они могут вообще не наступить, но в связи с тем, что возникли не совсем ясные разговоры и, хуже того, происходят некие несанкционированные контакты между людьми, которые не должны сидеть за одним столом, нам важно четко и ясно понимать, что может последовать в ближайшем будущем за этими слухами. Вы понимаете, о чем я говорю?

- Как, мистер Ной, я могу понимать ясно и четко то, о чем я не слышал и что не моего ума дело? Да еще когда Вы изъясняетесь на вроде известном мне языке, но говорите на нем так, словно это древнегреческий со старокитайским акцентом. Конечно, я совершенно не понимаю о чем Вы.

- Не лгите, мой мальчик. Вам не пристало обижать старого человека даже в мыслях. Вы журналист скандальной газеты. Самый известный скандальный журналист с хорошими доходами и самыми информированными источниками. Вот я задаюсь вопросом: иссякают ли источники у таких журналистов?

- Боже упаси! Я останусь без куска хлеба.

- А источники…. Они ведь простые люди, правда? Могут перестать сотрудничать, могут заболеть, могут даже умереть, Боже сохрани все информированные источники.

- Удар по почкам. Я весь внимание, одно сплошное внимание.

- Тогда уж не ехидничайте и не перебивайте, ладно? Итак, я продолжу, а детали все-таки уж завтра, ок? В пакетике вместе с билетом на поезд. Итак, события еще не наступили, но! Слишком много людей скапливается в одном месте. Это плохо для нас, потому что если бы это были просто люди – полбеды, это забота тех, кто любит тусовки и полиции. А вот если много информированных людей собираются вместе – не жди ничего хорошего. Чаще всего после этого начинают происходить всякие гнусности. Ну, и начинается полная чепуха. Вы понимаете, что порядок для того и существует, чтобы егопридерживаться строго и неукоснительно. Законы можно не очень сильно соблюдать, но порядок! Порядок это все. Это суть существования. И вот этот существующий порядок может быть подвергнут совершенно не нужному испытанию. Дело не в том, что могут возникнуть ощутимые финансовые потери – не в этом случае. У этих людей не хватит времени и сил что-то коренным образом изменить, но могут возникнуть политические проблемы. И вот как раз этого мы и не хотим. Может быть подвергнута ревизии сама, проверенная веками, база, на которой построено общество. Проблемы могут возникнуть и у нашего старинного и проверенного партнера – у Церкви. Мы этого не хотим. Но! Вопрос вот в чем: Церковь в этих события жертва или она участвует в качестве игрока? Вот это и суть моей просьбы. Кардинал наш проверенный друг и, возможно, он поможет Вам прояснить ситуацию. Но! Это надо сделать необычайно тихо и спокойно. Ваша задача дать мне понять: кто он сегодня – кардинал ди Корсо? Ведь все меняется: человек, как и вода, может нести добро, а может и зло. Сегодня дождь благословение, а завтра причина бед и страданий. Доходили слухи о странных встречах нашего доброго друга с некоторыми господами, не внушающими доверия. Надо понять: так ли уж стоек наш стареющий кардинал или он, как и все смертные, в преддверии вечности стал задумываться о праведности мира. Вам стоит подыскать причину Вашей встречи с кардиналом. Найдите ее сами, хорошо? Не мне Вас учить – мне Вам платить. В конце концов, все знают, что журналистам можно простить любую бестактность. Журналисты не могут быть ни благонадежны, ни праведны, ни честны в своих намерениях – не обижайтесь. Такова уж суть вашего брата: вы продажны, что само по себе не совсем плохо. Все продается – это принцип мироустройства. Одним словом, справитесь быстро и спокойно – считайте, что станете в газете партнером – это Ваш приз. Ну, ясно, что все расходы по этой работе несем мы. И, конечно, оплата, как обычно зависит от затраченного времени, усилий и результата. Минимум определяете сами.

- Думаю, я что-то понял.

- Конечно, поняли. Поэтому мы с Вами и работаем столько лет. Поезжайте домой и собирайтесь. Излишне напоминать, что все между нами?

- Излишне.

- Тогда в путь. Да благословит Вас тот Бог, в которого Вы верите.

- Чем Вы мне нравитесь, мистер Ной, так это тем, что Вы умудряетесь самому сложному делу придать видимость туристической поездки, а оскорбление превращаете в философскую мудрость.

- На том стоим. Человек должен все делать по собственной воле, с удовольствием и некоторым недопониманием деталей – тогда все получается легко и просто. Даже, если не получается – остается ощущение приятно проведенного времени. Даже предательство понятно, если оно во имя кого-то, но не себя. В конце концов, жизнь нас когда-нибудь обязательно предаст, отняв этот шум прибоя, это солнце, этот ветер и запах жасмина. Увы, пытаться оставлять следы на песке крайне глупо, но каждый из нас уверен, что именно он избран для вечности. Ну, это приятное заблуждение, конечно, пока вы живы. Все, что в этом может быть неприятного, так это то, что когда все вокруг Вас начинается рушиться и расползаться по швам, Вы не можете понять причину.

- Вот! Даже угрожаете вежливо и не обидно.

- Это не угроза, Вы же знаете, что я никогда никому не угрожаю. Я просто напоминаю, что все мы сами и причина и следствие собственных поступков и уж, конечно, их последствий.

Прошел час. Мистер Ной сделал один звонок после ухода журналиста, а журналист сделал два. Журналист потратил больше денег, а мистер Ной меньше. Казалось бы – выиграл мистер Ной? Возможно. Но, все не так. Мистер Ной даже не играл – играл журналист. Но, проблема только в том, что мистер Ной знал правила игры, а журналист нет. Вот в чем проблема. Но, еще хуже то, что мистер Ной думал, что знает журналиста, а оказалось, что нет. А еще надо сказать, что не всегда тот, кто придумывает игру, играет в нее лучше тех, кого нанимают в качестве игроков. Вот такие дела. Теперь о звонках, если интересно.

Звонок мистера Ноя был мистеру Гутьересу на яхту. А звонок журналиста был тоже мистеру Гутьересу на яхту. Но, мистер Гутьерес, конечно, не сказал им о звонках друг друга. Он только сказал: «Ну, вот и слава Богу. Кажется, начинается дело. Вопрос только в том, чем оно закончится, и стоило ли его начинать. Но, это мы узнаем, к сожалению, потом. Самое главное – не закончить, а вовремя закончить, правда, Мими? И глупышка Мими кивнула, как дурочка ». А сидевший в это время напротив мистера Ноя мистер Доу покачал головой. Что это означало? Кто знает. Возможно, это означает лишь только то, что мистеру Ною пора в аэропорт и чем скорее он благополучно доберется до Тель-Авива и поселился на вилле километрах в десяти от отеля, в котором совсем недавно рыцарь беседовал с Люсьеном, тем лучше для дела. А мистер Гутьерес подождет хороших новостей и все будет хорошо.

Непонятен только один вопрос: знает ли мистер Гутьерес, что его партнер по бизнесу мистер Ной летит в Израиль? Именно в то место, которое так волнует мистера Гутьереса. Если знает…. Путано все, да? Что отрицать – путано. Очень все запутано. Но, как иначе бывает? Остается попытаться разобраться в происходящем. Как? Вот это вопрос. Именно поэтому второй звонок журналиста был тоже в Израиль, но по другому номеру. И, ответивший, был задумчив уже минут десять после того, как дал отбой.

Гл. 31

Шумит улица Хайаркон-стрит. А долетает ли этот гул до пентхауза в большом отеле «Дан Тель-Авив»? Нет, не долетает. Высоко сидят два человека. Их номер соответствует их положению. Положение обязывает. Так заведено: человек, который занимает высокий пост, не может жить, как все нормальные люди. Он должен быть другим: летать высшим классом, жить в самых дорогих номерах самых роскошных отелей, носить только избранные марки часов, одежды, обуви и аксессуаров. Он должен делать многое из того, что поначалу ему не очень нравится. Потому что это утомляет – быть должным. Это утомляет – следить за каждым своим словом, за каждой мелочью в себе. Как собственный шпион, который всегда рядом: ты его наниматель – ты его жертва. Ты киллер – ты жертва. Убей себя в себе и станешь глянцевым портретом, фетишем и надеждой для других.

Посмотри на себя со стороны – вас двое: ты и он. И в этой картине ты себе по-прежнему близок, а он? Конечно, потом ты привыкнешь – трудно не привыкнуть к лучшему. Но сейчас, ты, прежде всего, должен привыкнуть к нему и к тому, что делает внутри тебя он. Почему? Потому что его поступки - это знаки, по которым его отличат свои. Они увидят его, а он увидит их и, возможно, им будет, что предложить друг другу. А ты? Где ты в этом новом, другом человеке? Кто в ком: он в тебе или уже ты в нем?

У этих людей есть все, кроме жизни. Увы, им не провести вечер с другом – их друзья: мобильный телефон и беспокойный сон. Только если сбежать на остров, которому все равно кто ты. Там можно позволить другу вместе с тобой посмеяться – ты нормальный парень на одну неделю отпуска, как деревенская девчонка на одну ночь, изображающая для тебя звезду. Ты такой же – только наоборот. Она закончит и напьется в баре с друзьями, которые посмеются вместе с ней над тобой. А ты? Ты напьешься тоже, но только от тоски, увидев свою бизнес-жену, вынимающую свой зад из лимузина. Когда-то ей тоже хотелось любви, теперь она думает, что любовь не столь надежна и крепка, как платиновая карта. Глупенькая – она думает, что еще будет время. Увы, выбор сделан и другого шанса не будет. Не будет, потому что мысли материальны. Она хотела бы танцевать на стойке бара, но уже не для тебя – не обольщайся. Теперь ей нравятся стриптизеры, потому что ей не нравишься ты: ты щедр и умен, но скушен во всем – в словах, в шикарном отеле, в салоне своего собственного самолета и, конечно, в сексе. И она чувствует, что под паролем твоего лэптопа сокрыто то, что совершенно не касается ее жизни: остатки твоих желаний. Скажи: сколько порно скачено в папку «Бизнес-презентации»? А на скольких сайтах знакомств сидит твоя бизнес-леди? Вы расходитесь, но как ни странно, вы стали ближе, чем вы думаете. Вам нужен только один разговор и именно его-то и не будет, потому что вы не близко и не далеко – вы слишком высоко, чтобы не упасть. Вы слишком вертикальны, а жизнь, которая проходит мимо – горизонтальна. Вы выбрали не то направление – эта дорога не ведет в Храм – эта дорога только для тех, кто уже умер.

Вы оба становитесь глухи к шуму улицы, который только раздражает. Раздражает опасностью оказаться среди тех, кто тебе близок. Потому что и ты, и твоя верная твоему благосостоянию спутница, знаете: чем выше ваш номер в отеле, тем меньше времени осталось до того дня, когда вы оба поймете, что выше уже нельзя. Вас там не ждут – вам там не рады, потому что вы никогда не станете теми, кем хотели стать в детстве – счастливыми. Потому что это только номер в отеле, это только ваша визитная карточка, это только оплаченная улыбка стюардессы бизнес-класса, и это не вы. Вам не дотянуться до неба, а внизу вас уже никто не ждет. И когда вы упадете, вас встретят только журналисты – и вряд ли их можно назвать друзьями.

Что дает нам выполненный проект, кроме денег и пустоты? Секунду удовольствия на пресс-конференции? Статью в глянцевом журнале? Она сначала вырезала эти статьи и складывала в папку – она гордилась тобой. Даже однажды она вырезала обложку и вставила в рамочку, которая висит на стенке в гостиной, чтобы гости видели ваше счастье тиражом в полмиллиона. Теперь и это не сближает вас. И каждый день со стены смотрят на вас два человека, которыми вы были совсем недавно. Когда? Когда горы казались большими? Когда море радовало просто тем, что оно есть? Когда за первую свою квартиру вы заплатили своими деньгами, а не своей совестью? Кто они – это двое на стене? Просто напоминание о времени, когда у вас был шанс стать ближе к небу, оставаясь на земле. Получая удовольствие только от того, что просто есть море, а не роскошный дом у моря. Это большая разница. И море теперь раздражает, потому что шумит по ночам, потому что соль и влага разъедают дорогую краску на стене дорогого дома. И потому что у тебя всего неделя отдыха, а море не спокойно. Ты заплатил за все, а на море волны не дают выпить «Дом Периньон» из пластикового стаканчика, покачиваясь на надувном матрасе желтого цвета с Мики-Маусами, зачем-то привезенного из Бразилии. Раздражение не дает тебе спать – все не так, все не то.

О чем я? Почему такие мысли? Злость на собственную жизнь? Зависть? Не думаю. Думаю, что не это причина. Одиночество и страх? Да. Один. А за окном шум и не вырваться. У дверей сидит человек и не даст выйти. Сейчас хочется убежать. А ведь шанс был…. Тупость. Повестись на приключение и попасть в самую глупую ситуацию, которая вообще возможна! Как я здесь оказался? Бедный французский мальчик по имени Люсьен. А может быть они правы? Может быть, все так и есть – я наследник проклятого рода. Ведь жизнь действительно была странной: я жил и не задумывался, откуда все бралось и почему моя жизнь никому не нужна. Никто не приходил и ничего не спрашивал. А потом пришли и все забрали. И почему-то не важно сейчас кто они. Важно, что будет потом, потому что сон не отпускает.

А во сне выжженная земля и одинокое оливковое дерево. И сидит на земле у дерева молодой человек и плачет. И никого вокруг – только одно большое горе. Все сжалось в один комок, и комок этот в горле застрял. Как случилось так, что большая радость превратилась в беду? Я слушал его слова и был неизъяснимо счастлив: солнце грело, а не жгло, птицы пели, а не кричали, и хватало куска хлеба и глотка вина, чтобы быть сытым и пьяным. От счастья? Да! И от любви. А слухи – что? Пусть говорят блудливые псы, что тебя Он любит меньше всего, что ты не первый, что не достоин, что горд и злобен, что ненасытен и жаден в Его любви. Да! Еще раз – да! Я ненасытен в ЕГО чистой любви – все остальное тлен. Я сердцем чую, что Он только для меня. Как может Он быть для всех? Как может Он раздавать любовь всем без разбора: и шлюхе и вору? Какая же это любовь, если она для всех! Нет. Нет. Так не бывает – любовь конкретна. Она для того, кто достоин ее. А грязные и оборванные глупцы – стая собак - они достойны только жалости. Вот пусть берут ее. Мне не надо! Я отдаю ее вам. Он знает: мне жалость не нужна – я беру любовь. Но, я беру ее всю и без остатка. И я забрал ее – теперь она во мне. Я сохранил Его любовь. Я спас ее! Я – любовь. Другим осталась Его тень – мне Его жизнь. Я забрал ее, потому что она принадлежит мне. Ибо, сказал праведник: «Любовь – есть жизнь. Забирая любовь, ты забираешь жизнь. Отдавая любовь, ты умираешь в том кого любишь». Так почему же так больно? Значит, любовь – это просто боль и ничего более. И в этом нет ни капли счастья, как в капле крови еще нет всей жизни. Хочешь убить человека – подари ему свою любовь. Но, только всю и без остатка, и тогда он станет тобой, как я стал Им. Я освободил Его от боли, я спас Его от боли – Он свободен и я стал Им: Его кровь на мне. Так заведено – каждый дарит свою жизнь кому-то: Он отдал ее мне. Я стал им. Им? Стал? Стало больно и ничего более. И ничего не изменилось, кроме взглядов, кроме злобы, окружающей меня. Так вот что чувствовал Он, когда пришел? Злость и ненависть? Презрение и жалость? И это все? Так стоит ли отдавать эту любовь кому-то еще, обрекая следующего на мучения…. Может быть, стоит отдать мою любовь этой оливе? И хватит об этом. Пусть прервется род мучеников. Пусть только дерево знает, сколько слез и боли в человеке – пусть дерево знает, что это зовут любовью и пусть оно теперь попробует выжить….

Сон – это просто сон. И нет доказательств того, что происходит во сне. Но! Это было так, иначе - откуда этот сон? Кто нашептал тебе во сне, как и почему, и ты поверил? И я поверил. Куда-то делся страх. Все кончилось, когда тот, кто похож на священника, наконец, сказал, что от него ждут. Он сказал, что Иуда не умирал так, как написано в Книге. Он умер в своей постели, оставив наследников, и прожив мирную жизнь мудреца и изгоя. Он знал то, что знал Он – другие знали другое. Как спорить с теми, кто придумал твою историю? Зачем? Иуда был проклят и непонят, и это справедливо. Как понять предательство? Но, предательство ли или замысел? Что для одних одно, для других другое. И, наверное, это закон жизни. У каждого своя ноша: Иуда – мой крест. А страха теперь и нет, потому что нелюбовь – это не самое страшное. Хуже – любовь. За нее надо платить жизнью. Готов ли? Нет. Иуда жил долго, значит, выполнил Завет: дарована жизнь – живи. И прочь сомнения. Он все рассказал в своей Книге. А поймут ли ее – не важно. Примут ли – не важно. Важно, что было так, как написано тем, кто единственный понял, что такое любовь и принял ее всю без остатка. Вместе с ложью, ненавистью, завистью, болью и несправедливостью тех, кто был обделен ею. Тот, кто строил из камня храм, думая, что камень поможет ему подняться, стать выше и увидеть…. Увидеть. Но, не услышать. На высоте все видно, но ничего не слышно – все звуки остаются внизу. Он строил храм, но построил дом, который назвал храмом. Но храм веры не строят из камня – его строят из чувств. И Ему не нужны следы, оставленные на стене: иначе после человека останется не любовь, а кусок мрамора, пригодный только в качестве доказательства в суде. И идут в ход могильные плиты, как доказательство номер один, таблички на дверях, как доказательство номер два и если доказательств нет: на что можно рассчитывать перед присяжными? На их веру? Без доказательств нет веры никому: и тащат в суд камни, и бросают ими в подсудимых. Чем больше брошено камней, тем больше доказательств и тем больше греха на том, в кого брошены камни. Все просто. Сон был добр к предательству, но жизнь имеет свои законы.

А я? Что делать мне? Они сказали, что все будет так, как было. Как было, или как было рассказано? Есть разница, потому что есть выбор: или я есть, или меня нет. Меня такого, каким они считают меня. Они говорят, что есть. Значит, не было осины и не было предательства и все ложь. Или ложь – это они? Был крест, была толпа разъяренных и веселых людей, которые пришли смотреть представление. Он смотрел на них с высоты – они смотрели на него снизу. Шакалы и глупые дети одновременно. Шакалы тоже могут любить и нельзя их презирать за то, что они хотят есть: им надо кормить своих детей. Он смотрел на них сверху: вы не шакалы – вы львы, которым в пасть засовывают головы дрессировщики в цирке. Как хочется сомкнуть челюсти, что бы навсегда закончился этот позор. Но, останавливает гарантированная ежедневная еда и желание просто выжить, пусть даже в грязной клетке. А дрессировщик, который истинно верит в свою силу и в то, что его день еще не настал, боится вас больше, чем вы боитесь его кнута. Но, публика ждет! Аттракцион объявлен и уже прихватывает где-то в районе живота от возможной трагедии. У зрителей всегда на секунду мелькнет надежда: что, если сегодня лев закроет пасть и будет, что рассказать соседям. Но, лев не глуп: этот дрессировщик кормит его – пусть живет. А толпа? А толпа пусть ждет каждый день – вдруг когда-нибудь настанет час и этого человека. Ожидание! Вот смысл шоу. А само по себе действие ничего не значит.

Ну, и что во всем этом не так? Наверное, то, что он не должен был бы быть здесь. Совершенный абсурд, как будто это происходит не с ним. Он смотрел на них сверху: они пришли увидеть шоу – и глупо было колоть копьем: испорчен праздник. И не было ничего сакрального во всем, что случилось. Он просто умер. И толпа разошлась, злясь не на устроителей, а на того, кто умер так быстро: столько шума и никакого удовольствия. Какой смысл в мучении, которое принесло смерть так быстро? Просто умер еще один артист. Кому было дело до того, что будет потом. Никто не думает о том, что случится позже, когда зайдет солнце и ночью станет тоскливо от непонятно откуда взявшейся пустоты.

И ты, который стоишь рядом: что чувствуешь ты, видя, как свершается преступление? И Он не виновен, и они не виновны. Виноваты те, кто создал это представление. Те, кто сидели в ложе и смотрели, как веселится и страдает толпа и еще эти двое, что остались в соседней комнате.

История, которая была талантливо написана, разыгрывается опять. Спектакль по старому сценарию: есть режиссеры, набраны актеры и публика ждет, когда погасят свет и начнется представление. Старая история, конец которой всем известен – в чем смысл? Все знают, что все кончится так, как написано давно. Но, вдруг? Вдруг все пойдет не так, и актеры перестанут слушать режиссера, и случится чудо. Не будет смерти, не будет лжи. Очнется дряхлеющий духом и встанет из золотого кресла, и скажет: хватит! Вы победили. Но, возмутится публика. Обязательно возмутится! У этой пьесы есть финал, за который заплачены деньги, большие деньги. И если финал будет другим – придется их возвращать: что может быть хуже? Хуже? Хуже может быть только никому не нужная правда. Лучше вернуть деньги – в деньги верят все. В правду никто не поверит – верят лжи. Ложь, написанная на бумаге, обязательно становится правдой через некоторое время, а все, что мы говорим, становится ложью в ту же секунду. И какой смысл их менять местами? Ты бредишь, Люсьен! Ты опять бредишь. Что ты пил с этими двумя странными людьми? Что за вино? Какой арамейский язык? Какие рыцари? Какой Иуда?

- Я брежу?

- Конечно. Разве можно говорить, как говоришь ты? Ты видел Его на кресте и слышал то, о чем Он думал. Ты был рядом с ним…. В это можно поверить? А тот, который сидел один у оливкового дерева? Он кто?

- Я не знаю. Наверное, в этот момент это был я.

- Ты болен, милый Люсьен. Правда только в том, что ты болен.

- Это хорошо, потому, что есть надежда, что я смогу выздороветь. Хотя бы, потому что больной не может заболеть. Это, конечно, шутка.

- Нет. Такой надежды у тебя быть не может – ты уже поверил во все это и назад дороги нет. Ты теперь тот, кем ты себя считаешь.

- А ты кто?

- Неважно. Важно, кто ты. Меня нет. И, может быть, и не было никогда. А вот рыцарь есть. И тот, другой, он тоже есть. И они ждут, пока ты проснешься. Но, только помни: когда ты откроешь глаза, все, что ты видел, кончится, и начнется то, новое, что уже нельзя будет изменить.

- Ты уйдешь навсегда?

- Конечно. Хотя, какое это может иметь значение, если ты все равно проснешься. Того, с кем ты говоришь, никогда не было. Главное, что ты был по-настоящему.

- Это похоже на бред.

- Это не бред, Люсьен. Это и есть сама жизнь. Она начинается тогда, когда ты перестаешь сочинять ее.

- Моя жизнь заканчивается?

- Жизнь, скорее всего, нет, а вот твоя история - да.

- Разве это не одно и то же? Так в чем же был смысл всего произошедшего?

- Ни в чем. Ничего еще не произошло и , может быть, не произойдет. Просто умер еще один артист. Хотя, еще не время: у тебя будет еще один эпизод, но он настолько незначителен, что и не имеет значения – ты его сыграешь или кто-то другой за тебя. Главное, что ты сыграл роль в чьей-то пьесе, сам того не подозревая.

Подозревая? Ты чудак, мой внутренний голос. Ты настолько уверен, что знаешь меня лучше меня самого, и ты заблуждаешься. Ты называешь меня Люсьен – называй. Ты думаешь, что я и есть тот смешной и беспокойный юноша, который запутался в своей короткой жизни? Подожди, мой внутренний голос, скоро ты все поймешь. Готов спорить, что финал истории тебя удивит, и вот тогда мы поговорим.

Гл. 32

Италия! Страна чудес и помидоров. Узкие улочки и дивный запах кофе за каждым углом. Страна, где пицца стоит ровно столько, какой обзор открывается вашему взору: на Сикстинскую Капеллу – сорок евро, на стенку соседнего дома – двенадцать с половиной. Страна, которая имеет собственный голос: так как разговаривают в Италии, больше не разговаривают нигде. Даже если просто разговаривают. Отсюда и опера, и дивные, по сумасшедшему красивые, итальянские жены, которых можно пожелать только врагу. Страна, в которой нельзя жить, если приехал сюда в здравом рассудке, родившегося в нормальном месте. Страна, которая сводит с ума своей невероятной красотой и индивидуальностью, которая восхищает своей открытостью и музыкальностью, которая доводит до бешенства своей безалаберностью, безответственностью, враньем и невероятно низкими ценами бутиков Милана. Словом, можно еще много добрых слов сказать об Италии: о великих открытиях, о шедеврах гениев, об искусстве создания самых лучших ядов и, конечно, об искусстве убивать. Страна-молотилка, в которую хочется вернуться навсегда: уж поверьте, только здесь живут очаровательные люди, некоторые из которых с удовольствием выполнят вашу мечту – остаться в ней навсегда.

…Если идти от здания администрации Радио Ватикан по Via Centrale di Bosco, то второй поворот направо в Старые Сады через метров двадцать-двадцать пять приведет вас к скамейке, которую трудно не заметить, потому что на ней сидит человек. Там одна скамейка, спросите вы? Или больше никого на скамейках в таком месте, как Старые Сады Ватикана, тем более в такое время, как два часа дня, когда солнце не щадит черные и пурпурные одеяния служителей Церкви Христовой нет, спросите вы? Нет, отвечу я. Не поэтому. Просто трудно не обратить внимание на человека, перед которым каждый проходящий замедляет шаг и склоняет голову. Никто к нему не подходит, потому что кардинал никого об этом не просит. А раз не просит, значит, такого человека и в такой час беспокоить не стоит. Значит, ему надо здесь находиться и это так. Кардинал не только ждал человека, который просил аудиенцию (до назначенного кардиналом времени еще было минут тридцать), он готовился, возможно, к самой сложной встрече в его жизни. От нее будет зависеть дальнейшее. Кто просит о встрече человека такого положения в католической церкви не важно – важно, что встреча назначается. Следовательно, просящий важное лицо или важный порученец. Встреча назначается в неурочное время, в неофициальном месте, но на территории Ватикана. А значит, встреча важна не для кардинала – она важна для Ватикана.

Человек, который появился в аллее, с виду вовсе непригоден для разговора: кто одевает коричневые ботинки на толстой подошве, широкие бежевые штаны, синюю майку и непонятного цвета льняной пиджак, прикрыв все это шляпой на встречу с кардиналом? Только тот, кто делает вид, что совершенно не имеет отношения к тому, что обязан выполнить. И, тем не менее…. Хотя, шляпа уж точно совершенно напрасно была одета. Надевая шляпу на такую встречу, надо быть уверенным, что ты готов ее снять перед другим человеком. Но, все эти рассуждения не стоят выеденного яйца, потому что все было не так, как выглядело со стороны: и одет был человек именно так, как хотелось ему, и кардинал мог ждать столько, сколько надо было этому человеку, чтобы кардинал его ждал. Человек мог гулять по Вечному городу сколько хотел: мог пить эспрессо часами, сидеть в траттории пока не занемеет задница, мог полить соусом свою шляпу в маленькой спагеттерии и подождать пока по-итальянски расторопный хозяин ее почистит, а этого можно ждать вечность – ведь это же Вечный город. Все потому, что человек знал, что кардинал будет его ждать на скамеечке столько, сколько надо – кардиналу про вечность известно практически все, впрочем, как и Вечности про практичность кардинала. Словом, кардинал ждал, потому что эта встреча была важна для Ватикана.

Человек подошел и приподнял шляпу, а кардинал не подал человеку руки. Он знал, что целовать ее человек не будет, а рукопожатие со стороны выглядеть будет как-то совсем не очень.

- Как добрались, синьор?

- Спасибо, Ваше Высокопреосвященство. Каждый раз Рим поражает: как внутри этого сумасшедшего города может сохраняться такой тихий островок истинной веры и покоя. По идее, Город должен был вас всех сожрать давным-давно. Каким образом сюда не долетает ни запах, ни шум? Птички поют, тишина. Хочешь или нет, а начнешь верить в чудеса. Но, у меня вопрос назрел, пока я летел в поднебесье: в Ватикане по-прежнему не следуют заповедям Иисуса?

- Что Вы имеете в виду, сын мой?

- Вот и я о том же. Какой же я Вам сын, если Вы мне не отец. Я же не могу ответить Вам: отец! Христос запретил так обращаться к кому бы то ни было. Ни отец, ни учитель, ибо Отец у нас один и Он же учитель. Как быть?

- Никак. Учение на то и учение, что в процессе его изучения, что-то, безусловно, может немного видоизменяться. А трактовать слова Иисуса возможно по-разному. Трактует человек, а человек склонен и ошибаться, и заблуждаться…

- Это Вы о том, что заповедь Иисуса не имеет в настоящее время значения? Когда-нибудь, при случае, но не теперь? И где границы этого «немного»?

- Это я о том, что, слушающие и запоминающие, не всегда истинны в своей памяти. Человек не всегда способен правильно понять смысл услышанного или произошедшего, а память вообще инструмент специфический. Запомнить можно и собственную версию, как истинную! Человек не самый надежный источник информации, сын мой. Вы давно последний раз были на исповеди? – Глаза кардинала ди Корсо смотрели с иронией.

- Последний раз? Никогда. А, что? Вы хотите, чтобы я чужому господину рассказал то, что должен знать только я и Он, если Ему это вообще интересно? Насколько я помню из школьной программы, исповедуются ведь не перед священником, но перед Богом, в существовании которого до сих пор не все уверены? Зачем Вам знать, Ваше Высокопреосвященство, то, что знаю я? Любопытство должно было стать первой Заповедью – вот порок так порок. Какое там прелюбодейство? Я уже молчу про «не убий».

- Про «не убий» все как раз ясно, а про любопытство…. Разве это не основной стимул к Вашей работе? Не говорите мне только, что Вы и Ваша профессия – это разные вещи. Человек выбирает себе дело по сердцу или он не станет в своей профессии более или менее значимым. Я слышал, что Ваши способности высоко ценятся в миру журналистов и издателей. Я уже не говорю о читателях: Ваше имя у всех на устах! Не скрою, я внимательно готовился к нашей встрече и вот что не смог понять: что такого интересного, в Вашем понимании, может такому специалисту, как Вы, рассказать пусть и высокопоставленный, но простой священник, как я? Чего Вы не знаете о церкви Христовой? Скандалы не по моей части – Вам стоило обратиться в пресс-службу – они дадут Вам ответ на любой вопрос.

- На любой, Ваше Высокопреосвященство? Вряд ли Ваша пресс-служба готова говорить вот так: в тени деревьев. Сунут в зубы пресс-релиз и все. Кстати, они у меня все уже есть – ничего интересного. Про педофилию как раз все понятно: чем жестче внутренние законы Церкви, тем более страсти рвутся наружу. Он всех сделал одинаковыми в страстях и желаниях. И с этим ничего не поделаешь. Не поддерживаю, отрицаю, негодую и требую прекратить. Все. Кстати, Папа извинился, а что может быть прекраснее простого человеческого извинения, которое исходит от самого Папы? Вопрос исчерпан. Но, мне нужно подробное разъяснение совершенно другого момента.

- Какого?

- Зачем римско-католической церкви так необходим проект объединения всех христианских церквей? Идея унии меня волнует очень. Сам не знаю почему. Что-то меня в этом пугает или наоборот? Столько веков противостояния в борьбе за эксклюзив на Христа между Его сторонниками и вдруг такой поворот – зачем и почему?

- Ну, это же так просто.

- Э, нет. Народ хочет знать: это слабость отдельно взятой католической церкви перед какими-то неизвестными нам предстоящими событиями или истинное желание прекратить распри и возлюбить Христа коллективно?

- Мне говорили, что Вы человек не простой. – Усмешка на лице кардинала проскользнула почти незаметно, но человеку хватило времени ее увидеть.

- А кто простой? Нет таких. У самого простого плотника есть тайны, а у Вас, Ваше Высокопреосвященство их должно быть столько, что Вас должно распирать от желания избавиться хотя бы от части их. В конце концов, спокойный сон более полезен, чем обладание папскими ключами.

- Чем? О каких ключах Вы говорите?

- Это к слову. Оборот речи и журналистский штамп. Не обращайте на это внимания – издержки профессии.

- Ну-ну. Итак, давайте к делу? Время, к сожалению, крайне ограничено и у меня есть еще несколько встреч сегодня. Вас интересует идея унии?

- На самом деле, нет. Это был лишь повод – меня интересует совершенно ругой вопрос.

- Какой же?

- Существование древних монашеских орденов сегодня и контакты католической церкви с ними. Вы ведь отвечаете в Ватикане за самый странный участок работы, так? Что это за должность такая: председатель Конклава Двенадцати?

- О чем Вы, мой дорогой, о каком конклаве? Конклав один и его задачи всем известны.

- Давайте договоримся хотя бы частично говорить правду. В пределах допустимой разумности. Вы же не согласились бы на эту встречу, если бы эта встреча была Вам не интересна, так?

- Вы умны.

- Ну, безусловно. Священник Вашего уровня не будет встречаться просто потому, что его попросил об этом пусть даже и известный, но, все же, один из тысяч известных журналистов. Значит ли это, что Вы знаете обо мне то, что Вас подвигло на эту встречу? Может быть, нам стоит быть чуть откровеннее, чем мы оба предполагали?

- Это Ваша инициатива, сын мой, или я должен думать о чем-то не очень благовидном в Ваших действиях?

- Как-то не очень просто с Вами разговаривать, Ваше Высокопреосвященство! Я журналист, мне нужна сенсация. У меня есть информация о существовании тайного Конклава Двенадцати – это не повод встретиться с тем, кто по имеющейся у меня информации – лидер этой никому неизвестной организации внутри Ватикана?

- Тогда я задам Вам два вопроса, хорошо? Исходя из Ваших ответов, мы или продолжим наш разговор, или прекратим его. Вы согласны?

- Вперед! Я готов.

- Вы обладаете весьма странной информацией, не имеющей никакого смысла. Каким образом Вы ее получили? И второй вопрос: кто Вам назвал мое имя? Если Вы сможете ответить на эти два вопроса, я смогу решить продолжать ли с Вами разговор или прекратить его немедленно, и попросить Вас покинуть пределы Ватикана.

- Ни фига себе, Ваше Высоко…. А проще у Вас вопросов не было?

- Увы. Таким вот образом. Какой Ваш интерес, таковы мои вопросы.

- Ну, и ладно. Значит, надо отвечать. Но, встречное условие: если я отвечаю честно – Вы делаете то же самое. Сможете?

- Я постараюсь, если Ваши вопросы будут разумны.

- Где она – грань разумного?

- Вы знаете это, если то, что о Вас говорили – правда.

- Ок. Тогда поехали. На первый вопрос и на второй ответ один. Но, как мне гарантировать то, что моя жизнь будет продолжаться еще какое-то время?

- Вы слишком серьезно относитесь к тем, кто хотел нашей встречи и слишком несерьезно к тем, кто ее устроил. Скажите, Вы отдаете себе отчет, что Вы находитесь уже не просто в сложном положении, а в более сложном, чем оно было вчера в Мехико?

- Упс. Вы информированы идеально. Знать, что мой билет был из Сан-Франциско – это нормально для Ваших сотрудников, но знать, что я приехал в аэропорт Сан-Франциско на машине из Мехико…. Кстати, чертовски утомительная дорога, если Вас не коробит такое выражение.

- Не коробит. Сам часто его вспоминаю. Никак не могу понять, что его не устраивало в качестве ближайшего друга, соратника и помощника. Зачем надо было устраивать такую проблему и для Него и, в первую очередь, для себя.

- Мило. Есть предположения?

- Есть. Догадки. Не более того. Слишком материя высока для нас. Но, вот поступок его и последующие действия стали примером для тех, кто живет на земле – это пугает. Предательство – самый короткий путь к известности.

- Что я получу взамен искренности, кроме Ваших заверений в моей дееспособности в дальнейшем?

- А что Вам предложили в Мехико?

- Вы хитрый человек. Сначала Вы.

- Вы не просто получите ответы на многие вопросы – Вы вернетесь домой и никто, понимаете, никто не узнает о нашем разговоре в той его части, которая касалась искренности. Ни здесь, в Ватикане, ни там, откуда Вы приехали и где ждут Вашу информацию.

- Вот, скажите, Ваше Высокопреосвященство, Вы настолько информированы, что мне ничего не остается, как ответить на все Ваши вопросы, или все же есть шанс, что Вы чего-то не знаете, и я могу быть Вам полезен еще некоторое время до моей преждевременной кончины?

- Не будьте так пессимистичны, сын мой. Если бы я знал все что мне надо знать, нашей встречи и этого разговора просто не было бы. И потом, Вы должны помнить, что Рим, который Вас все еще удивляет, имеет внутри себя…. Как Вы сказали? Оазис? Ну, вот. Это должно служить Вам гарантией, что всегда выгоднее и приятнее иметь место, где Вы найдете приют и радушный прием Ваших друзей. Итак? Ваши ответы?

- Говорю же, ответ на оба вопроса один – сеньор Гутьерес. Ну, вот. Я сказал это.

- Вы искренни.

- Откуда Вы знаете? Может я вру.

- Не врете. Если бы сказали что-то иное, Вы бы соврали, а так Вы можете рассчитывать на мою поддержку помощь. Мы продолжим разговор завтра. А сегодня, сейчас Вы вернетесь в отель и позвоните Вашему…. Ну, назовем его, издателем, хорошо? Позвоните ему и скажете, что встреча состоялась, и Вы готовы, и я готов ее продолжить завтра в час дня на этом самом месте, хорошо?

- А если сеньор спросит, как мне удалось Вас так заинтересовать Вас, что мне ответить?

- Скажете ему, что меня заинтриговала Ваша информация о Конклаве Двенадцати и я взял паузу для обдумывания нашей беседы завтра.

- Мне что-то не по себе. Пожалуй, я пойду?

- Идите, сын мой. Вы все правильно сделали. По крайней мере, в этом я совершенно искренен.

- Ну, это уже что-то. – Человек встал и еще раз прикоснулся к своей шляпе.

- Кстати, сын мой. Одно маленькое замечание позволите?

- Конечно, Святой отец.

- Тогда – два. Никогда не называйте кардинала именем Папы. Святой отец – это обращение только к Папе. – Кардинал позволил себе еще раз усмехнуться. – Расхожее заблуждение – приписывать святость всем без разбору. Только Папа имеет право на такую привилегию.

- Это было второе замечание, а первое?

- Ваша шляпа.

- Что с ней не так?

- Касание пальцами Вашей шляпы выдает в Вас не джентльмена, а совсем наоборот.

- Что Вы имеете в виду? Одиннадцатая неписаная заповедь гласит: «Не обижай во избежание неадекватных последствий».

- Простите, но я и не думал Вас обижать. Знаете, откуда у английских джентльменов появилась привычка касаться пальцами шляпы при встрече?

- От воспитания.

- Конечно. От военного воспитания. Так касаются военные головного убора. Английские джентльмены все были военными в свое время. Возможно, до того момента, как стали джентльменами. Так что, эта привычка выдает в Вас не только британского подданного, но и военного. Будьте аккуратны, сын мой. Священники вообще люди начитанные и внимательные.

- Я буду иметь это в виду, Ваше Высокопреосвященство. До завтра?

- В час дня на этой скамеечке. А потом мы с Вами пообедаем. Так что, уж будьте так добры – не завтракайте плотно. Думаю, что наша кухня Вам придется по вкусу.

Кардинал тоже встал и кивнул головой пошел в сторону или Академии Наук, или дворца Папы Пия Четвертого. Человек еще раз коснулся своей шляпы, глядя в спину уходящего кардинала, и еще немного постоял в задумчивости. Хотелось, конечно, пойти за кардиналом: только эта дорога ведет к обелиску на площади Святого Петра, но, оглянувшись, кардинал мог что-нибудь не то подумать. Ведь он достаточно недвусмысленно попросил уйти за стены Благословенного в покое Ватикана. А ведь интересное дело получается! Двадцать минут на метро по линии В и человек вышел на улицу не более чем в ста метрах от своего отеля.

Невзрачный, но тихий семейный отель в тени городских деревьев – что может быть лучше для работы и отдыха, тем более, если в этот отель не селят животных и детей младше десяти лет. Да и одиноким тоже здесь ничего не светит, потому что цены в Риме на девушек в сезон резко падают из-за наплыва туристов и этих же самых девушек с периферии: закон конкуренции всегда работает на пользу клиентов. Клиентам бы хорошо, но хозяину отеля совершенно не интересно постоянно ремонтировать мебель. Да и частая стирка белья выходит дороже, чем восемьдесят евро в сутки. Ну, то есть, конечно, не дороже, но все же затратно. Даже если прачечная принадлежит зятю: отдавать этому негодяю деньги только за то, что он стирает белье? Во-первых, плохо, а во-вторых, совершенно плохо. Белье желтое, как будто оно старое и застиранное. Да, немного застиранное, и что? Вчера попробовали слегка добавить желтой краски, и получилось очень даже неплохо. Белье из старого превратилось в старинное. И все равно: нет! Никаких одиноких туристов – даже не говорите про это! Хотите у нас жить? Приезжайте женатым и без вредных привычек в виде животных и детей и все. Жена не смогла поехать? Приезжайте с другой женой (в смысле женой друга): кому в Риме есть дело до Вашей или не Вашей жены, с которой Вы приехали, пока она сама не попросила о помощи по причине Вашего частого отсутствия в номере! Тогда, конечно, римляне всегда готовы помочь. А пока она на вашем балконе – она Ваша. Если не на вашем – она может дружить с кем хочет - дружить с чужими женами никто не запрещал. Теперь все формальности соблюдены: селитесь на здоровье.

Поэтому человека ждала милейшая женщина лет тридцати пяти в качестве жены. Она сидела на балконе с рюмочкой кьянти в руке и вазой с виноградом на аккуратном ажурном столике. Пепельница из богемского стекла, набитая доверху окурками, завершала картину «Она в ожидании мужа». Рюмочка была пятнадцатой или шестнадцатой с момента утреннего исчезновения человека из-под атласного одеяла цвета беж. В окурках почему-то лежал мобильный телефон – туда же летели косточки от виноградных плодов. Мадам скучала. Человек должен был вернуться в четыре, и они собирались ехать обедать в центр, но было уже где-то половина пятого. Море было далеко, но в голове слегка шумело: вообще-то больше похоже было на поливальную машину, но это не так эстетично, если об этом думать всерьез. Давно замечено: сначала кьянти бьет по ногам и только потом по голове. Мадам это знала и вставать не собиралась: она ждала, когда шум пройдет и наступит легкое отупение – самый приятный момент в ожидании. Никто не сказал мадам, что виноград к винограду совершенно не подходит! Лучше взять персик или кусочек бри. Но, мадам была из Англии, и все итальянское ей было чуждо, кроме нескольких моделей из бутика, кажется, в районе Via del Fori Imperiale. Что-то около восьмисот евро за штучку – недорого. Все остальное как-то в Риме не очень. Собственно, она и приезжала с человеком только потому, что еще ни разу он не сказал ей нет. Договор просто и понятен: она на балконе в ожидании мужа, муж покупает три вещи. Она не уходит с балкона до его появления больше чем на пятнадцать минут – если больше, то в соседнем доме могут не на шутку насторожиться. И чем черт не шутит: или придется отменять операцию, или вообще она может сорваться. Значит ли это, что мадам знает, что она делает? Нет. Не значит. У каждого свой бизнес – у мадам свой.

Человек зашел в парадное, поздоровался с портье, вызвал лифт, обернулся и вежливо попросил подать в номер немного закусок на двоих. Ничего особенного: среднюю порцию мидий в собственном соку, порцию в кляре, немного креветок в апельсинах, порцию чесночного хлеба и два «Мартини» с оливами. Много не стоило есть, так как впереди был ожидаемый обед в «Valentino» в отеле «Valadie» на Via della Fontanella. Работа работой, но традиции традициями: метр знает, что человек обязательно попросит Penne с сушеными помидорами и черными трюфелями, millefeuilles с лесным кремом и морской лещ Аl cartoccio. Там, на открытой террасе с видом на Рим человек и насладиться вкусной едой, и увидится с тем, кто будет его ждать ровно в восемь. А мадам? Мадам после ужина скажется слегка уставшей ипопросит такси. Человек ее посадит в машину, и водитель отвезет мадам в отель, откуда они завтра утром выпишутся и разъедутся каждый своей дорогой. Мадам в бутик и далее в аэропорт, а человек сначала в Ватикан, а потом на такси в аэропорт Милана. Оттуда прямой рейс в Пафос и через несколько часов паром из Лимассола доставит человека в Израиль. Маршрут известный и давно проверенный, но это не значит, что его пора менять. Не так давно этим маршрутом прошел тот, кто будет ожидать человека сегодня вечером на террасе.

Гл. 33

Прошло три с лишним часа с того момента, как Люсьена отвели в соседнюю комнату и он заснул сном, спровоцированным небольшим количеством мягко действующего снотворного. Сон должен был быть спокойным и мирным и, проснувшись, молодой человек будет абсолютно спокойно воспринимать все, что его окружает. Уйдут агрессивность и нервозность, появившиеся вследствие необычности происходящего, и придут спокойствие и равнодушие. Так будет, ибо химия достигла того уровня управления человеческим сознанием, когда можно не только прогнозировать, но и программировать человека на ближайшие сутки - двое. Собственно, этого должно хватить для выполнения Люсьеном его задачи. Так думал Великий Мастер Тиз и это знал рыцарь. И, возможно, все так и случилось бы: сон был бы спокойным, нервозность ушла, равнодушие к происходящему сменило сбой страх, возможно. Если бы рыцарь заранее не позаботился о том, чтобы в последнем бокале вина, который выпил Люсьен вместе с порошком, предназначенным выполнить свою задачу, не находился уже другой – эту это действие отменяющий. Смысл? Все просто: Великий Мастер должен увидеть то, что должен увидеть – Люсьен неожиданно стал засыпать и практически отключился на глазах тех, кто внимательно смотрел на него и ждал. Великий Мастер, сторонник веры и правды, противник насилия и лжи, принял все что увидел и услышал, как истину. Как отрицать то, что видишь сам? Себе веришь более, чем кому бы то ни было. Великий Мастер увидел то, что хотел увидеть: Люсьен выключился у них на глазах, как выключается компьютер – задумался и погас.

Эти три с небольшим часа времени рыцарь и Великий Мастер провели вдвоем. Всего минут на десять к ним присоединился небольшого роста мужчина, который вошел тихо, без стука, почти как тень. Он почтительно отказался от предложенного вина и сладких закусок, присел на краешек кресла, в котором сидел Люсьен. Рыцарь наклонился к нему настолько близко, насколько позволяли приличия, едва не коснувшись своими коленями его.

- В Монпелье все прошло спокойно, насколько я слышал, Бенджамен.

Мужчина кивнул головой.

- В Нью-Йорке получили информацию вовремя?

Мужчина опять кивнул.

- Наш беспокойный друг намерен продолжать свое дело и его не остановит случившееся, насколько я понимаю?

Опять короткий кивок головой.

- Вы знаете о том, что их посланник уже здесь и сегодня должна состояться встреча с исполнителем?

- Она уже состоялась, рыцарь. – Мужчина заговорил.

- И?

- Их исполнитель знает свое дело.

- Вы думаете, что он примет их предложение?

- Я еще не знаю подробностей, но думаю, что у него есть выбор.

- Но, Вы, в общем, представляете, о чем был их разговор?

- Да.

- Можете говорить спокойно. Тот, кого Вы видите рядом со мной достойный человек.

- Воля Ваша, рыцарь. Они говорили о Нью-Йорке, Ватикане и Женеве.

- Вот так?

- Да, рыцарь. Мой информатор все время был рядом.

- Вы хотите сказать, что ему предложен выбор? Это не представляется мне возможным. Прошу прощения, Ваш информатор не мог что-либо напутать? Разговор мог быть о чем угодно.

- Нет, рыцарь. Все абсолютно точно. Мой информатор человек крайне заинтересованный в своем будущем – ему нет смысла что-либо путать. И ошибаться ему не выгодно. – Мужчина слегка улыбнулся. Великий Мастер Джонатан Тиз удивился открытости улыбки, которая совершенно не вязалась с образом вошедшего и, судя по всему, с его профессией.

- Что ж. Тогда остается ждать от Вас вестей?

- Они поступят к Вам очень скоро. И я даже смею предполагать, что это случится сегодня.

- Еще вопрос: Вы можете предполагать, какой выбор сделает их исполнитель?

- В моем деле предполагать имеете право Вы, рыцарь. Я должен знать наверняка.

- Верно. Но, мне крайне важно знать Ваше мнение.

Бровь на лице мужчины немного приподнялась, выдавая этим крайнее изумление от того, что было сказано рыцарем.

- Воля Ваша, рыцарь. Мое мнение таково, что их исполнитель прибыл вовсе не для выполнения их задачи. И, если позволите мое замечание по этому поводу: я вообще не уверен, что они сами понимают, с кем имеют дело.

- Даже так? А подробнее?

- Видите ли, я встречал их исполнителя некоторое время назад на Востоке.

- У Вас был с ним контакт? Это крайне плохо.

- Нет, рыцарь, он меня не знает. Это было издалека, и только я знаю его в лицо.

- Вы можете что-то о нем рассказать? Это крайне, крайне важно.

- Я понимаю, рыцарь. Поэтому и говорю. Мне почему-то кажется, что этот человек не похож на их исполнителя. По крайней мере, я так думаю.

- Откуда такие выводы?

- Он слишком независим в своих поступках и ведет себя слишком уверенно.

- Возможно, он только производит такое впечатление?

- Я знаю, рыцарь, своих коллег по цеху и давно о нем слышал. Он был в американской конторе долгое время и ушел оттуда не самым простым способом.

- Если только это не запланированный уход.

- Все возможно. Но…. Вы спросили мое мнение – я сказал.

- Спасибо. Я подумаю об этом. Вы можете уходить – надеюсь, я сегодня еще услышу о Вас?

- Конечно, рыцарь. – Мужчина встал, коротко поклонился и вышел из комнаты.

- Кто это был? – Великий Мастер задал вопрос, который задавать не очень принято, но ситуация была таковой, что он видел лицо этого мужчины и рыцарь, не называя имени Тиза, все-таки представил его. Да и мужчина видел лицо Тиза, а возможно и знает о нем достаточно.

- Тот, кто поможет нам в нашем деле.

- Дай Бог.

- Вряд ли сейчас Бог понимает, что мы делаем. Если только Вы ему об этом не сообщили. – Шутка должна была разрядить обстановку. Великий Мастер и так увидел достаточно.

- Скажите, Вы уверены, что насилие не только допустимо, но и необходимо в настоящей ситуации?

- Мой дорогой и досточтимый Мастер, увы. Время колебаться ушло. Все слишком запуталось: как в табуне мустангов достаточно одному жеребцу взбеситься – табун становится угрозой всему, что попадается на его пути. Кто-то точно взбесился: понять бы точно - кто.

- Вы правы: когда в стоячую воду бросают камни – большие круги расходятся. Да и свойство человека такое: если кто-то первым бросил камень, другие возьмут камни побольше, и уж вряд ли скоро остановятся. Но, мне казалось, что Вы знаете ответ на этот вопрос.

- Знаю ли я? Нет. Я могу предполагать. Что представляет собой то, что происходит – хотите, предположу?

- Да. Меня сводят с ума события последних дней.

- Меня тоже. Мы мирно существовали последние лет триста – наступило время перемен. Хорошо ли это? Безусловно, нет. Вы выполняли свою работу – мы свою и охраняли ваше дело. Но, кажется, что кому-то все это надоело. А похоже все это вот на что: система дала сбой. Четкая иерархия в организации миропорядка не удовлетворяет кого-то, но кого? Церковь, масоны, правительства, состоящие и из тех, и из других, секретные подразделения, выполняющие роль охраны существующего хрупкого мира – все ясно. Но, где-то система дала сбой. В церкви? Не знаю пока. У Вас? Вряд ли. С вашими делами все в порядке. Не обижайтесь: мы взрослые люди. Мы делаем все, что бы люди думали, что масоны – центр и ядро, причина всех явлений. Для этого Вы и были созданы.

- Я не обижаюсь, рыцарь. Я хорошо себе представляю, что масоны были созданы для того, что бы отвлекать, а не действовать.

- Ну, конечно. Вы мудрый человек. В этом столетиями была Ваша роль, и масоны справлялись идеально. Правда, в последнее время вы слегка заигрались, по-моему, но, это ничего. Люди верили в тайный заговор, боялись и не понимали Вас. Да, и понять-то было невозможно то, что было придумано. Но, Вы же понимаете, что есть те, кто устанавливает правила игры, в которую мы все играем. В пятнадцати статьях и пятнадцати дополнительных пунктах масонского законодательства, составленных принцем Эдвином, сыном короля Ательстана, в изложении старейшего документа масонского права – «Поэмы о нравственном долге» мне больше всего нравиться пункт девятый: «Мастер Каменщик обязан брать только ту работу, которую способен завершить». Это суть и принцип присяги. И наступило время ее применить на деле. Тот, кто посягнул на Вашу Ложу – посягнул не на нее. Тот, кто это сделал, просто дал понять, что игра временно прекращается. Кто-то берет тайм-аут. Но, если бы были соблюдены все исторические параллели, Вас должны были бы как минимум подвергнуть более жестоким испытаниям, кроме надругательства над алтарем, верно? Значит, речь не идет о вере в преемственность масонами тайны тамплиеров и прочих наших мифах. В ином случае, ваших братьев должны были бы просто уничтожить, подтвердив тем самым миф о масонах-тамплиерах. Нет. Тут что-то не то. Кто-то двигает фигурки на доске, и этот кто-то или в самой церкви, или где-то выше, или где-то рядом.

- Выше Церкви, говорите? Я надеюсь, что Вы не поддерживаете мистическую теорию о Верховных Жрецах? Вы говорите о пресловутых волхвах?

- Ну, да, в общем.

- Но, это как раз и есть расхожий миф.

- Вы так думаете?

- Вы же не серьезно. Этих людей нет, и не может быть. Так можно договориться до зеленых человечков.

- Ну, хорошо. Пусть пока будет так. Тогда давайте о церкви поговорим. Вы знаете, что Ватикан намеревается реабилитировать Иуду Искариота. Вы знаете об этом. Два достаточно высокопоставленных чиновника Ватикана задались целью кардинально исправить образ Иуды Искариота, чье имя стало синонимом предательства для христиан с подачи Римско-католической церкви, и, в частности, евангелиста Луки. Они сами, самостоятельно такое затеяли без чьей-нибудь высшей поддержки? Представьте себе, что Иуда, ученик, который предал Иисуса за тридцать серебряников в Гефсиманском саду, возможно, будет оправдан самим Ватиканом! Что это значит? Просто Церковь идет в ногу с современными течениями, когда вновь революция становится модным мероприятием? Или это коренное низвержение основ христианской веры внутри самой Церкви? Или, может быть, это и есть возвращение к основам христианства? Как же так: простому человеку это вряд ли придется по вкусу – он не готов предателя назвать героем вот так просто. Ведь христиане издавна связывали имя Иуды с соучастием в распятии Христа, его имя стало нарицательным, оно стало синонимом слова предательство. Да и апостол Лука свидетельствует в своем евангелии, что Иуда «был одержим дьяволом».

Так что же это? Когда близкие соратники Папы Римского Бенедикта XVI – всерьез намерены работать над новым проектом и идеей, что Иуда Искариот вовсе не был предателем, а лишь исполнял волю Божью. Что ж, это не новость, не они первые, но! Это поднято, как новое знамя. Так, что это: вопрос веры или вопрос политики? Если веры, то мы с Вами знаем, что первые христиане верили, что Иуда лишь исполнял возложенную на него Богом миссию - как и остальные участники этой истории. Если политики, то это другой разговор. Что нового? Возврат к старому в отсутствие новых идей, по причине сильного давления со стороны мусульман, по причине совершенно уже неприемлемого разобщения христиан и постоянных войн во имя Христа друг с другом? Что? Или это бунт ветхозаветников? Что Вы слышали за последние лет сто об иоаннитах? Вот-вот. Конкуренция между монашескими орденами в те времена была не меньшей, чем сейчас конкуренция между секретными службами и банками за сферы влияния и чужие деньги. Сегодня предательство не есть что-то из ряда вон выходящее: нормальная политика. Сегодня, когда слабый сильному товарищ, ищи выгоду у одного и ложь у другого. Ладно, вернемся назад.

Мы с Вами знаем, что в соответствии с христианской традицией Иуда был прощен Иисусом, который велел ему уйти в пустыню и там духовными упражнениями достичь очищения. Ушел ли? Очистился ли? Или это и есть ответ и Иуде был подсказан выход из создавшейся ситуации, и Иуда действительно ушел вовремя, чтобы продолжить истинное учение? В Библии есть все ответы, но, боюсь, что дальше Нового Завета люди не заглядывают. Вот если бы современная Церковь могла запретить Ветхий Завет, ей было бы проще, но вот этого сделать никак нельзя: Новый Завет превратится из загадочной волшебной книги в самую непонятную и совершенно бестолковую, в которую никто никогда не поверит. И тогда остается предположить, что Церковь, как институт состоит из двух частей, верно? Из тех, кто ведает Ветхим Заветом и тех, кто Новым. Ведь, если Библия состоит из двух частей, то и Церковь, как институт должна придерживаться той же схемы. Только так возможно единство. И если это предположение верно, то мы с Вами имеем две Церкви в одной. Примите это только как предположение.

И вот тут на смену вопросам веры приходит политика, которая ничем от веры и не отличается. Все принципы, приемы и ритуалы те же. И там, и там преданность чему-то или кому-то, чего на самом деле может и не быть вовсе. Политика – это всего-навсего агрессивное крыло веры. Черное на белом, понимаете? Черные и белые монахи – политики и воины. Те, кто думает и те, кто выполняет. Политики - ястребы в светских одеждах, ибо Церкви сегодня не пристало самой выступать, как сила. И если ранее цари и короли, безусловно, подчинялись Церкви, то сегодня между церковной и светской властью бизнес отношения.

Мы знаем, что образ Иуды стал жертвой теологической провокации, которая послужила затем толчком к появлению антисемитизма. Значит ли это, что это просто вопрос взаимодействия с Израилем, как центра сбалансированного Востока или Германией, как основного центра Европы? Мелко для глобальной политики, управляемой бизнесом. Конечно, в это вписываются и признание холокоста Германией, Ватиканом и другими. Да и сам Понтифик, как говорят, одобряет этот проект, который может оказать серьезную помощь в налаживании отношений между христианами и евреями, которое нынешний Папа считает одним из главных приоритетов своей каденции. Все правильно и все логично: мусульмане стали настолько активны, что набирают все больше очков в этой игре за Бога и за души людей. А что если еще более серьезный приоритет – это активное движение к униатской церкви в части пересмотра приоритетов внутри Библии? Я говорю об унии, включающей в себя и иудаизм. Если вдуматься, то все выглядит и странно, и фантастично, но если при этом не отбрасывать всех возможных вариантов, то нет ничего более естественного, чем что-то кажущееся нереальным.

Великий Мастер не проронил ни слова. Задумался? Еще бы! Много лет назад, когда он только входил в масонский храм, он был уверен только в одном: свершается то, что является единственным и непреложным – истина встречает его на пороге. Теперь не так. Теперь все кажется обманом: если и была истина, то где-то в другом месте. Познавая год за годом, ступень за ступенью, градус за градусом учение масонов, Джонатан Тиз не на йоту не приблизился к Тайне. Что являло собой учение? Дорогу к истине? Возможно, но истина эта не имела никакого отношения к тому, о чем думали все: к познанию божественной тайны. Только теперь, когда он постиг тридцать третий градус, когда он оказался, как ему казалось, на вершине пирамиды, он понял всю суть идеи, созданной когда-то и кем-то: его Храм – это он сам, учение масонов – это только университет, окончив который ты оказываешься в начале пути. Только теперь он понял, что собранные воедино все артефакты и символы, все обряды, смешанные вместе в одно, все слова и действия ритуалов, вся мешанина из язычества, всех возможных религий, всех народов, всех существующих в памяти и записях человечества – все это лишь библиотека. Он понял, что нет никакой тайны – есть только долг хранить все это до времени, когда кто-то откроет двери и скажет: пора. Движение к непостижимому для истины и светлых разумом - идеальный план тех, кто не таясь, на открытом месте, создал масонский храм, как великую иллюзию. Иллюзию тайны, великого секрета, всеобщего заблуждения. А там ничего, кроме хранения накопленного за века и идеальной формы существования веры: формы униатской церкви. И теперь наступило время – открылись двери и вошли те, кто готов открыть миру правду. Является ли она истиной? Те ли вошли, кто имеет право? Вот вопросы. Все ли будет так, как предполагалось, или еще не время? Вот вопросы, на которые ответ будет дан скоро.

Все, что говорил рыцарь, полностью отвечало мыслям Великого Мастера. Но пугала теперь не мысль о врагах Ложи, которых, скорее всего, вообще не было. Где-то внутри появился страх другого, более высокого порядка: страх, что цель и высший смысл масонства действительно под угрозой, которая гораздо более серьезна, чем все, что представлялось Великому Мастеру ранее. Кто направил его сюда? Ведь он никогда не знал тех, кому сообщал все новости и кто направлял его действия. Неужели Дайс Ледуайен был прав, когда говорил о том, что он слишком поверил в свою миссию? Заигрался и перестал думать. Но, разве не абсолютная вера, не абсолютная преданность идее и есть смысл существования? Не думай, не задавай вопросов, ибо сомнения – великий грех. Видимо, нет. Масонский Храм, который стал смыслом жизни для Великого Мастера оказался не более, чем склад, который становится смыслом жизни для его заведующего. Придавать сакральный смысл полкам и шкафчикам с имуществом под инвентарными номерами – это слишком. Но, если это все-таки тот самый храм, который должен открыть свои двери и вернуть религии смысл? Если все же это и есть истина: все едино и все едины перед Богом? Тогда все правильно. Все, кроме того, что происходит теперь. А рыцарь, сидящий напротив, кто он? Он послан теми, кто крайне озабочен происходящим. Скорее всего, так. И действия, которые рыцарь предпринимает, Великому Мастеру начинают не нравиться. Зачем этот мальчик Люсьен здесь и почему он должен поверить в то, что он наследник Иуды? Кто тот, кто приходил только что? Что задумал этот человек, называющий себя рыцарем? Запахло кровью, Великий Мастер. Сильно запахло – так начинались большие войны, которые длились веками. Все припадали на колено и целовали лики святых – одних и тех же святых, и святые молча смотрели на убийц и убиенных во имя Твое. Будут еще и смерть и разрушения, и далеко то время, о котором говорится в Книгах. Время радости и счастья. Но, близко, очень близко время крови и если есть возможность его отдалить – это надо сделать тебе, Великий Мастер, ибо в чем тогда величие, если не в этом?

- О чем Вы задумались, Джонатан?

- О том, что Вы, скорее всего, правы. Настало время задать один вопрос: что будет дальше и что я должен делать в Ваших планах?

- Это не мои планы, Великий Мастер и это не один – это два вопроса. Но, время действительно наступило. Я отвечу Вам, но, только позже, если у Вас еще останутся вопросы. Сегодня Вам предстоит одно дело, которое Вы должны сделать – таков Ваш долг.

- Долг? Перед кем? Моей Ложи больше нет – или у Вас для меня есть новое назначение?

- Вы смущены тем, что Вы не знаете меня. Вы смущены, что у Вас больше нет цели? Но, ведь ее и никогда не было. Вы следовали советам и распоряжениям всю свою жизнь и теперь Вам сказали приехать сюда, и Вы приехали. В чем же дело? Вы верили много лет в истинность Вашей жизни и почему теперь Вас смущает то, что Вы воочию видите, что не видели раньше, но знали, что такое время может наступить? Радуйтесь! Вы начинаете прозревать и если то, что Вы видите, Вам не нравится, что ж, возможно все совсем не так, как Вам представлялось. Но, ведь от этого происходящее не измениться, если Вы будете мучить себя сомнениями. Вы должны принять то, что находится за пределами Вашего Храма, за строчками из Ваших книг. Что теория без практики? Я тот, кто послан уберечь и Вас и Ваше дело от тех, кто хочет разрушить веками существовавшее. Не дело простого человека менять порядок и суть вещей, но ход времени в нашей власти - есть те, кому это дозволено, кто знает, как должно быть. И есть те, кто достоин презрения и кто должен исчезнуть. Сейчас наступает время понять, кто должен уйти: мы или они.

- Они?

- Да. Те, кто посмел заговорить о равновесии, как о термине и образе бытия. Вы знаете, что это такое?

- Треугольник?

- Конечно. Тот самый треугольник, который был Вашим символом всю Вашу жизнь. Я должен предложить Вам выбор, и я предложу его, потому что сегодня произойдут события, которые могут повлиять на завтрашний день.

- Вы заговорили о треугольнике. Вы знаете, в чем смысл, кроме того, что известно всем?

- Вы тоже знаете, просто никогда серьезно об этом не думали. Что – треугольник? Рисунок, отображающий пирамиды древних и только? Графическое отображение пирамиды дает обманку всем, кто пытается понять: в основе рисунка всегда два угла – две опорные точки и потому число три стало главным. Третий угол – это вершина. Мы находим много подтверждений числу три – стоит ли перечислять. Люди доискались аж до Святой Троицы и прикрепили ее значение к собственному рисунку. Какие только объяснения не давались пирамиде! Ахинея! Глупость и не более того. Числа! Просто числа, которым вдруг придают мистический смысл. А на самом деле, в пирамиде в основе квадрат: ровный квадрат с четырьмя углами. И если смотреть с неба – это тоже квадрат, а не треугольник. Квадрат, Великий Мастер! От каждой опорной точки до вершины одно и то же расстояние, одно и то же расстояние друг от друга – совершенное равновесие и совершенный рисунок Божественной власти и ее проекции на землю. Основа жизни на земле может держаться только на четырех столпах: власть, вера, финансы и страх. В любом порядке, как пожелаете. А сверху? Сверху то, что мы называем Божеством. То, что создало этот порядок. Этот рисунок на земле. Но, вот божество ли это? Для нас – да, но для других?

- Это еще одно объяснение, рыцарь, и только. Вы логичны, но не более. Вы говорите: мы, они. Но, Вы не говорите, ни кто такие они, ни даже кто такие – мы. Вот, что странно.

- Что ж в этом странного?

- Давайте от объяснений перейдем к делу. Мне кажется, что наступило время понять окончательно смысл моего присутствия здесь.

- Ну, хорошо. Вы здесь, чтобы встретиться со мной и не более. Я первый из тех, кого Вам предстоит узнать, но я не Первый. Вы здесь для того, чтобы я был уверен, что Вы с нами, что Вы готовы от своего и нашего лица встретится за столом переговоров с людьми, которые представляют других. Тех, кто все это затеял. И я тот, кто должен принять решение: Вы можете это сделать или нет. Я тот, кто должен сделать выбор между Люсьеном и тем, кто претендует на трон.

- Вот это именно то, что мне хотелось бы узнать поподробнее. В этом причина всего происходящего?

- В этом. Но, именно об этом и завтра, хорошо. Подробно. А сегодня Вам надо уезжать в Швейцарию. Вы будете в Швейцарии всего один день и после этого Вы поедете в Бейрут, где и состоится последняя встреча, после которой все должно закончиться.

- Закончиться? Как?

- Вот этого-то никто и не знает, к сожалению. Возможно, что произойдет что-то совсем нехорошее, а может быть, даст Бог, все пройдет спокойно. Но, одно радует – все обязательно скоро проясниться.

- Значит, я теперь подчиняюсь Вам?

- Да, собственно, Вы, в смысле, все масонские ложи всегда подчинялись нам. Хотя, это звучит не очень хорошо: не стоит употреблять слово – подчинялись. Скорее, это многовековая договоренность между Хранителями зеркал и всеми, кто…

- Кем, кем, кем? Подождите. Хранителями зеркал, сказали Вы? Что это значит? Я впервые слышу такое название.

- Вряд ли, мой дорогой Джонатан. Позвольте я Вас теперь, когда мы с Вами познакомились поближе, буду так называть?

- Пожалуйста.

- Так вот, слышите Вы впервые только сочетание этих двух слов. А слова Вам более чем известны. Вы знали, что есть Высший Совет, который направляет деятельность масонских лож? Ну, если и не знали точно, то уж наверняка догадывались, так?

- Я понимал, что мы не одни.

- Все верно. Так какая разница, как называть тех, кто входит в этот Совет? Мы привыкли называть их Хранителями. Что же касаемо второго слова – зеркала, то объяснение этому Вы получите, как я и говорил завтра. Но, не здесь, а в Швейцарии – сам я не уполномочен этого делать. Вы же понимали, что ничто не конечно. Ничто не имеет пределов и границ, так? Следовательно, за тридцать третьим градусом обязательно что-то должно последовать: Вы же не верили никогда в то, что, достигнув последнего градуса, перед Вами раскроются Врата Рая или что-то в этом роде? Вы не настолько наивны, мой дорогой Джонатан. Учение бесконечно и постичь разумом, открыв одну единственную истину, которая лежит где-то, как золотой ключик…. Вряд ли Вы себе представляли так суть масонства, верно? В любой сказке есть правда и вымысел: вымысел для того и существует, что бы правда была видна не всем. В этом смысле самая показательна сказка - это «Золотой ключик», правда? Ведь поле дураков, конечно, правда, а вот нарисованного камина с потайной дверью, за которой счастье, добро и свет, нет. Но, как морковка для осла, должна быть идея – без нее не совладать с человеком. Она должна быть, за ней должны идти…. А вот куда? Это вопрос не человека, а тех, кто управляет им. Бога? Назовите его любым именем, или как иудеи, откажитесь от имени – ничего не изменится. В любом случае для связи людей одной идеей нужен орган, который будет проводить эту идею.

- Вы хотите сказать, что есть некие люди, которые управляют миром от имени Бога? И это не Церковь?

- Конечно, нет. Вернее, конечно, да. – Рыцарь засмеялся, потому что ответ получился двойственным, путанным и смешным. – Конечно, есть такие люди и, конечно, это не Церковь.

- Так значит, я их увижу в Швейцарии.

- Безусловно, но не всех, а только того, кто непосредственно занимается масонами. Все забюрократизировано, мой друг, и, как и в любом учреждении, есть строгая иерархия, этакая модная сегодня вертикаль власти. – Рыцарь опять засмеялся. – Но, Вам не придется выполнять строгие ритуалы и сложные процедуры. Скорее, как в банке: все по протоколу и отнюдь не Сиамских мудрецов – все проще намного, чем придумано у масонов, но не настолько, чтобы в этом мог разобраться простой человек.

- И что я должен сделать?

- Завтра, мой друг, завтра. Сейчас Вас проводят, а мне еще надо поработать. Да и наш юный Люсьен скоро проснется. Поверьте, все не так просто, как я рассказываю – я, конечно, немного упрощаю. Все много сложнее, но Вы, конечно, сможете понять многое. А примите ли - это зависит только от Вас. Прощайте, и увижу ли я Вас вновь сказать сложно. Трудные времена настают для нас с Вами.

Рыцарь встал, протянул руку и, не говоря ни слова, вышел в соседнюю комнату. Открылась дверь и в гостиную вошел один из тех, кто встречал Джонатана Тиза в аэропорту Бен-Гурион. Он молча поклонился, держа в руке небольшой кожаный саквояж и Великий Мастер последовал за ним из номера…

Знал бы ты, Великий Мастер, сколь непрочны и невесомы слова! Слова, которым ты привык верить, слова, которые были в основе всего. Знаки, ритуалы, знания и звания: что это все перед простым законом абсолютной смерти? Но, есть смысл в жизни, Великий Мастер. Есть. Даже если ты не понял его до последней минуты на смертном одре: не все постижимо уму человеческому. Ведь сказано в одном коптском тексте: "На верных чашах и правильным весом измерит Отец Мой долг ваш. И еще о каждом слове праздном, которое скажете вы, будете судимы. Ибо нет возможности избегнуть смерти, так же, как никто не избавит своих добрых или злых дел", т. е. наказания или вознаграждения за эти дела. Все случится очень скоро, и тебе, Великий Мастер, откроется истина, которую ты желал познать. Осознаешь ли ты ее? Успеешь ли?

«Были люди, жизнь которых продолжалась до девятисот лет, но их больше нет. И как бы долга ни была жизнь некоторых из них, все ушли, и ни один никогда не сказал: "Я не вкусил смерти". Но, то были ветхозаветные патриархи – не ты. Тебе идет пятьдесят восьмой год – последний год твоей жизни. Но, радуйся, Великий Мастер, есть надежда, ибо сказано: «Когда вы видите, чей дух скор на гнев, знайте - дни его сочтены, ибо такие погибают во цвете лет». Прожил ли ты достаточно долго и честно, чтобы подтвердить или опровергнуть эту истину? Вопрос не праздный, потому что сказано там же: «Сто одиннадцать лет исполнилось ему, когда он отошел; и никогда ни один зуб во рту его не доставил ему беспокойства, и глаза его сохранили всю свою проницательность, стан его не согнулся, и силы его не уменьшились. Но он занимался своим делом плотничьего мастера до последнего дня жизни. И был это двадцать шестой день месяца Абиб». И сегодня была середина августа – жаркое время в Израиле. День смерти Иосифа, сына Давидова, сына Иакова, сына Илии. И этот благословенный день не самый плохой день для смерти, Великий Мастер.

Гл. 34

На этот раз все оказалось совсем не так хорошо: все меняется со временем – вино становится уксусом, честный человек подлецом, а швейцарские часы вообще оказываются подделкой. И куда катится мир, синьоры? Где penne с сушеными помидорами и черными трюфелями? Где millefeuilles с лесным кремом? Где долгожданный морской лещ al cartoccio? Где они? Вместо этого в меню только жареная полента, pizzelle (вафли такие) и arancini. Зачем? Чтобы убить свои вкусовые рецепторы в угоду самому отвратительному месту на земле – желудку? Можно кого-то удивить рисовыми шариками? Мы с Вами не в Китае, прости Господи. Там – пожалуйста. Там – сколько угодно, но мы в Риме! Если такое возможно в Риме, то, что говорить об остальном мире. Если нечем угостить гостя, то хотя бы перестаньте валять дурака, изображая из себя повара! Возьмите пармской ветчины, возьмите помидоров, олив, латука, чеснока, лука и вина из Кампании. Положите на стол побольше свежеиспеченного хлеба, поставьте уксус и сыр. Пусть все думают, что Вы демократ. Но если Вы готовы на это, Ваше право, а я бы взял только суп Sartú di riso и все.

Виа дела Фонтанелла в этот час немноголюдна. Утро еще не кончилось и не время сидеть в ресторане – время наступит к вечеру, когда найти свободное место будет не просто. Это будет время совершенного безразличия к еде, время акустики, когда гул голосов сливается с голосами машин, время хаоса, когда пиво приходит на смену божественному вину – это время смерти духа и торжества плоти. А кушать надо в тишине, в одиночестве – один на один с Богом. Тогда пища – дар, а не рисовые шарики в животе.

…Я же говорил, что все меняется! Даже метр, который встретил на веранде, был другим. Человек прошел к заказанному столику, пропустив вперед даму. Дама села достаточно резко, так что перевернутые, в ожидании клиента, бокалы на столе чуть не лишили официанта его долга привести их в состояние готовности к наполнению. Она достала сигареты и зажигалку, закурила и откинула назад голову. Лицо ее ничего не выражало, ибо что может выражать лицо, половину которого занимают огромные модные темные очки, а вторую половину рот? Пожалуй, есть только одно портретное сходство с дамой в ее состоянии: пилот «Tomcat» после неудачных стрельб в ожидании разговора с командиром. Но, дама человека не интересовала: она уже получила свой гонорар и некоторую сумму на посещение пары приличных магазинчиков, торгующих готовым платьем. Остался только мелкий запланированный семейный скандал, и она также резко встанет и уйдет, а метр побежит за ней и взмахом руки подзовет ожидающее клиентов такси. А человека интересовал тот, кто уже сидел в дальнем углу веранды и потягивал вино из бокала, в ожидании пасты.

Скандальчик прошел, дама исчезла, как исчезает головная боль – забудем о ней. Не прошло и пяти минут (не очень быстро, чтобы не выглядело неучтиво и не очень долго, чтобы не потерять повод) к человеку подошел с бокалом в руке, сидевший в углу веранды, и попросил разрешения сесть.

- Конечно, синьор.

- Прошу прощения, я стал свидетелем вашей ссоры. Это так печально, когда в семье наступают тяжелые времена. – Подошедший сделал знак метру принести еще бутылочку вина. Метр понимающе кивнул головой.

- Такие времена у нас наступили в день свадьбы, так что ничего нового, синьор.

- Вы англичанин?

- Такой сильный акцент? Мне казалось, что мой итальянский не так плох.

- У Вас прекрасный итальянский, но это видимо врожденное: американец не может не узнать англичанина.

- Вы американец? Никогда бы не сказал.

- Почему? Потому что я не пью бурбон, не хожу в ковбойских сапогах и не заставляю официанта жарить мне стейк с кровью?

- Ну, не так, конечно. Просто Вы выглядите похожим скорее на европейца.

- Слишком долго жил в Европе, это правда.

Метр подошел с бутылкой вина и наполнил бокалы.

- Что-то еще, синьор?

- Нет, спасибо, все замечательно.

Когда метр отошел, человек сделал один глоток из бокала, промокнул губы салфеткой и откинулся на кресло. Никос смотрел на него с нескрываемым любопытством.

- Скажите, я могу теперь называть Вас мсье Дюпон?

- Ну, да. И погромче, чтобы официант в случае чего непременно запомнил мое имя. Как мне Вас называть?

- Лео. Лео Барт. – Никосу всегда нравились неопределенные имена. Кто такой Лео Барт? Вряд ли возможно определить по имени что-либо, кроме половой принадлежности.

- Лео Барт? Ладно. Пусть так. Итак, чем я обязан столь неожиданной встрече?

- Столь ли неожиданной, мсье Дюпон? Вообще-то, не очень получается Вам быть мсье Дюпоном: или уберите английский акцент, или станьте мистером.

- Ок. Мистер Дюпон.

- Ок. Мистер. Когда у Вас встреча с кардиналом?

- Сегодня…. Через два часа.

- Не ешьте в Ватикане.

- Почему?

- Отвратительно. Может это специально так задумано, что в монастырях и церковных заведениях плохо готовят, но я никогда не видел связи между плохой пищей и любовью к Господу.

- Ну, что Вы. Связь есть и непосредственная. Хорошая пища дарит радость и заставляет думать, что жизнь временами прекрасна, а это не входит в планы Бога.

- Вы пессимист. В смысле, что не любите церковь.

- Разве? Я просто объяснил Вам связь. А церковь я люблю… с архитектурной точки зрения.

- Ладно. Поболтали. Теперь, когда мне все ясно, поговорим о нашем деле. Вам передает привет мистер Ной.

- Спасибо, как он?

- Как он? Как всегда – прекрасно. А как Ваши работодатели?

- Вы кого имеете в виду?

- В данном конкретном случае, мистера Гутьереса, конечно. Именно он меня интересует.

- Мистер Гутьерес, я думаю, чувствует себя так же неплохо, как и мистер Ной. А вот, как мы с Вами себя чувствуем в этой ситуации, вопрос более насущный.

- Вы правы. Собственно, именно это и меня сильно занимает. Ну, так что? Будем играть свою игру?

- Свою? Вряд ли это возможно, Лео.

- Свою, в смысле, ту, которой учились в академиях: Вы в своей, я в своей.

- Вольные хлеба. Не рискованно ли?

- Ну, какие могут быть вольные хлеба в наше время. Скорее всего, нам надо выбрать в этой каше кусок побольше и послаще.

- Нам с Вами для полной идиллии на этом пикнике не хватает только третьего партнера. – Мистер Дюпон засмеялся.

- В смысле: водки и селедки? – Шутка пришлась по душе Лео-Никосу.

- В смысле русского и тогда мы с полным правом можем открыть второй фронт.

- Нет. Русские сейчас не самый удачный выбор.

- Думаете?

- А разве нет? Ребятки совсем запутались, да и свалилось на них столько, что вряд ли им до наших дел. Они лучше посидят в сторонке и посмотрят-подождут: как там у нас все сложится. А потом и определяться, когда станет понятно, кто выигрывает.

- Мне кажется, что Вы их недооцениваете. В конце концов, это не самый глупый ход в политике. Пусть они непредсказуемы сейчас, но у них есть опыт.

- Не думаю. Опыт был у их отцов и дедов – у этих другие приоритеты. Тем более, что они категорически не могут разобраться, что делать дальше. Они совершенно запутались и не понимают куда двигаться: назад или вперед. Власть есть, средств с избытком, но вот цели нет – это самая большая проблема. Только цель оправдывает средства, а если цель непонятна, то и средства только перетекают из сосуда в сосуд. Сами знаете, что вино с возрастом становится уксусом, который может отравить, но не составит кампанию Вашему бифштексу.

- Хотите сказать, что их стоит опасаться?

- Хочу сказать, что пока они сами не понимают, что они хотят, с ними лучше не иметь дела. Пусть для начала разберутся со своими паспортами.

- Господи, паспорта то их Вам, чем не угодили? Цвет, как у британских, что уже неплохо.

- Ага. И даже на две короны больше. – Лео (будем его теперь так называть, раз он так хочет) опять рассмеялся. – Только вот как быть с тем, что на главном документе гражданина России – монархические короны, а Конституция и строй президентской республики? Кстати, а на монетах, где изображен их герб, корон почему-то нет. То ли гербы разные, то ли на всякий случай. Словом, совершенная каша с полным отсутствием каких-либо кусочков чего-либо. Взяли бы уже себе царя из остатков династии и жили бы себе при царском режиме. А так: черт их разберет! По паспорту – монархия, а по всему остальному…. Пусть понаблюдают пока – может, что придумают и определятся, что хотят. Нет уж, давайте, как в старые добрые времена: пиво, бурбон и никакой водки. А то такое начнется, что и не разберешь, где свои, а где чужие.

- Убедили. А теперь, все-таки давайте ближе к делу. У меня очень мало времени осталось до встречи с кардиналом. Что я могу для вас сделать? Понимаю, что у Вас есть конкретные предложения по сотрудничеству?

- Да. Вы достаточно уверенно работаете с мистером Гутьересом – это нас крайне радует. Но, есть один серьезный вопрос: насколько далеко мистер Гутьерес готов зайти? В чем его интерес?

- Вот на этот вопрос мне затруднительно ответить, потому что я и сам слабо себе представляю смысл моей задачи. Смотрите сами: встреча с кардиналом не имеет другой цели, чтобы только постараться проанализировать отношение некоторых внутренних группировок церкви к происходящим и возможным изменениям.

- Вы, насколько я понимаю, имеете в виду появление нового Евангелия и личности, которая претендует на место рядом с Иисусом?

- Если бы все так просто…. В общих чертах, да. Но! Появление наследника Иосифа может не только изменить ситуацию, но и коренным образом изменить и церковь, и мир в целом. Ведь речь идет не только о пересмотре текстов молитв и тому подобного. Не о простом алгоритме произнесения фраз или что-то в этом роде. Речь идет о коренном пересмотре Истории: о признании прав на первенство земного отца, как Отца, понимаете, чем это угрожает?

- Я не очень силен в теософии. Мне ближе конкретные ситуации угроз – на этом поле я знаю, как действовать.

- Ну, вот, видите. А я больше специализируюсь именно на внутрецерковной политике. Насколько я понимаю, именно поэтому мы и работаем вместе.

- Именно. И мистер Ной именно поэтому хочет понимать настроение мистера Гутьереса, чтобы не совершать непросчитанных действий.

- Проблема пока только в том, что ни мистер Ной, ни мистер Гутьерес не очень доверяют друг другу, ибо каждый из них занимается своим бизнесом, и каждый из них не удовлетворен положением вещей, которое сложилось на сегодняшний день.

- Ну, почему? Мистер Гутьерес, например, уверен, что если мистер Ной откроет свои карты, он смогут быть друг другу полезны. В конце концов, у каждого из них есть что терять.

- То есть, я могу сказать мистеру Ною, что мы можем взаимодействовать достаточно открыто друг с другом?

- У меня есть полномочия на это утверждение. Вчера, после того, как я приехал в Рим, я получил точные указания на этот счет: взаимодействие с Вами по вопросу создания нового альянса санкционировано.

- Это радует. Тогда кардинал не только Ваш клиент?

- Думаю, что можно так сказать. Но, мистер Ной должен гарантировать, что любая информация, которую представит ему мистер Гутьерес, не должна никоим образом отразиться на кардинале. Мы пока и сами не очень понимаем роль кардинала во всем происходящем. Да и сам кардинал не может быть в курсе наших взаимоотношений. В ином случае, мистер Гутьерес будет все отрицать и договоренности будут аннулированы.

- Приемлемо. Тем более, что кардинал совсем не простой человек: он играет на двух досках одновременно.

- На двух? На Вашей и нашей? А вот я имею информацию, что началась партия на третьей доске. И опять кардинал играет белыми.

- Вы серьезно?

- Еще как. Не позднее завтрашнего дня он встретится с мальтийскими рыцарями. И мистеру Ною не совсем нравится то, что он не в курсе предмета их встречи. Тем более, что кардинал уже созвал Конклав Двенадцати – значит, он представляет себе, что он хочет.

- Вряд ли кардинал захочет мне что-то прояснить. Он прекрасно понимает, что ни Вы, ни я не способны помешать его взаимодействию с мальтийцами. Хотя, мистер Гутьерес будет удивлен этой информацией: он не предполагал, что мальтийскиерыцари начнут свою игру. По его мнению, они не могут быть недовольны своим положением в нашем мире.

- Кто и когда бывает доволен своим положением? Не забывайте, что мальтийцы исторически апостолы Иоанна Крестителя и их отношения с Ватиканом до сих пор большая проблема для нас: ни мы, ни вы не очень в курсе их странных отношений.

- Это так. Вы думаете, что мальтийцы начали двигать свой собственный проект?

- Боюсь, что так. Нам надо очень быстро понять какой, если он, конечно, вообще есть. Может быть, это просто рабочие контакты.

- Попробую что-то узнать. Хотя, уж точно не с помощью кардинала: он окутан тайной, как мы с вами долгами. Есть один человек, который сможет чем-то помочь. Теперь о нашем деле. Мистер Гутьерес считает, что проект с обвинениями церкви в педофилии надо прекращать, ибо он выходит из-под контроля. Лица, которые были целью Вашего проекта, уже не имеют серьезного значения. А дальнейшее развитие скандала может привести к нежелательным последствиям.

- Но, Вы же понимаете, что сейчас этот проект может послужить прикрытием для решения неожиданно возникшей ситуации.

- Мистер Гутьерес в этом не уверен. То, что происходит в Израиле, может нанести непоправимый ущерб христианской церкви, если к проекту священников-педофилов добавиться еще и проект «Иосиф». Словом, мистер Гутьерес считает, что необходимо в самом срочном порядке свернуть скандал, наказав виновных и показав Церковь в правильном свете. Сегодня надо очень быстро выстроить систему защиты против обстоятельств, которые могут в скором времени возникнуть.

- Я сегодня сообщу Вашу просьбу мистеру Ною.

- Увы, это не просьба – это условие взаимодействия. В противном случае, мистер Гутьерес не предполагает дальнейшего обмена информацией.

- Жестко.

- Но, Вы же сами видите, что Ваш проект не привел к необходимым результатам: Церковь, я имею в виду некоторых ее представителей, не только устояла, но практически не потеряла рейтинг. Вы же видите, что проект вышел из управления, и пошла цепная реакция: просто толпы жертв и отряды священников-извращенцев. Это становится смешно. Да и упорное давление на массы может привести к обратному эффекту: люди могут перестать нам верить, потому что такое количество извращенцев просто невозможно в одной взятой Церкви. Тогда как в других, почему-то ничего подобного не происходит.

- Аккуратнее со словами, мистер Дюпон, мы все-таки по одну сторону баррикад.

- Возможно, пока, Лео. Кто знает, чем все закончится. В любом случае, мистер Гутьерес предполагает, что мистер Ной примет его просьбу в той форме, как она была высказана. Без обид и недопонимания. Наступило время принятия быстрых и оправданных решений – тут не до приличий. Мы не на балу – мы в полевом штабе.

- Пусть так. Есть идея, я хочу, чтобы это знал мистер Гутьерес, решить проблему Иосифа быстро и спокойно. Он пожилой человек, у которого с мозгами не все в порядке.

- Мистер Гутьерес предполагал такой вариант, но просил мистера Ноя категорически отказаться от такого решения, потому что проект «Иосиф» не неожиданность, а вполне продуманная акция.

- Иллюминаты?

- Нет, конечно. Они, равно, как и масоны, находятся в состоянии управления. Игрушечная структура для журналистов. Вы же сами прекрасно знаете, что они не более, чем красивая вывеска, под которой убежденные в своей избранности бойскауты. Тут ситуация серьезнее: если мы сможем вместе выйти на людей, которые запустили этот проект, мы сможем не только найти компромисс, но и выстроить более совершенную систему управления мировой политикой и бизнесом. Также крайне важно, что мы сможем войти в те двери, которые были для нас с Вами закрыты. Это и есть цель. И тут даже потери христианской церкви мало что значат: кардинал, по нашей информации, один из тех, кто близок к тем, кто стоит за проектом «Иосиф». Мы просто не можем оказаться на обочине будущего мира, Вы же понимаете.

- Думаю, что мистер Ной будет удовлетворен нашим разговором.

- Главное, чтобы Вы отозвали ваших исполнителей из Израиля.

- ? - Гримаса на лица была настолько искренней, что Дюпон даже улыбнулся.

- Ну, перестаньте, Лео. Это не самая большая тайна.

- Но, если ситуация начнет развиваться не по нашему сценарию, тогда наши люди могут пригодиться.

- Безусловно. Мистер Гутьерес просил Вас только придержать их.

- Думаю, что это приемлемо.

- Что же касаемо моей встречи с кардиналом, Вы будете обладать всей допустимо возможной информацией не позднее завтра.

- Максимально возможной, мистер Дюпон?

- Да, конечно, извините. – Мистер Дюпон аккуратно обмакнул губы салфеткой, положил, не ожидая счета, на стол деньги, встал, коротко поклонился Лео и пошел к выходу из ресторана.

А паста оказалась вкуснее, чем Лео ожидал. А это всегда так: когда разговор удался, то и пища вкуснее, не замечали? Если настроение хорошее – надо поесть и самое простое блюдо окажется совершенством и дело пойдет лучше. Правда, если настроение плохое, то тоже, я думаю, в первую очередь надо поесть, тогда вероятнее всего настроение тоже может улучшиться. Не факт, но вероятнее всего. Только не берите мясо: мертвые животные могут напомнить Вам о бренности бытия, а зачем это нам надо?

Гл. 35

Нельзя представить себе мир, в котором нет тебя. Париж, где ты никогда не был, просто не существует – он не более, чем кадр из французского кино. А ад? Anno Domini – не более, чем наша эра: вот что такое ад. Творение рук человеческих, следствие наших желаний и результат поступков на поводу у страстей. Ощущение рая возникает только один раз в году на берегу океана: обнаженные смуглые красавицы, шум волн, лепестки роз на постели, массаж в четыре руки, пение птиц по утрам, добрые кошки и теплый чай с мятой. Все заканчивается ровно в тот момент, когда приходится оплачивать счет на ресепшен. Оказывается, что за рай надо много платить, а ад предоставляет услуги бесплатно. Рай приятнее, а ад выгоднее во всех отношениях. Но, есть опасность стать лучше и чище, глядя и испытывая на себе такое совершенство. А это никак не служит пропуском для возвращения в ад. Что там делать изменившемуся? Стать жертвой и только. Но, вы все равно хотите накопить на рай? Тогда чаще бывайте в аду – дешево и сердито. Экономьте! Все по бросовым ценам: все продается и все покупается и можно в кредит под хорошие проценты. Смуглянки чуть потрепаннее и сыр с просроченным сроком, и что? Сыпьте больше специй, господа! Какая Вам разница, что в банке, если на ней написано, что это королевская форель? Хотите доказательств, что мир не так уж плох? Пройдет пару недель после Вашего возращения из отпуска, и Вы с радостью поймете, что судьба Вашего предшественника, чье место Вы заняли, куда хуже Вашей – так что, все ок. В конце концов, в аду всегда есть шанс договориться, а рай он один на всех и это раздражает.

…Как и душе Иосифа, прежде чем попасть в рай, моей душе должно пройти через опасности, избегнуть демонов и не быть съеденной львом. Лев уже передо мной, а демоны: вот они – вокруг, кружат и ждут меня. Мир – воплощение зла и прав был праотец Иосиф, когда услышали его дети предсмертные слова: "Несчастный день, когда я был рожден на этот свет". Зачем столько лжи вокруг него? Чем он заслужил это? Добром к детям или завистью других к благочестию своему? Что не выделял он одного из всех, что все были милы его сердцу, что работал и усердно молился или, что не понял сына в его устремлениях? Что прожил жизнь долгую и честную? «…Жизни его было сто одиннадцать лет, и отшествие его из мира сего произошло в двадцать шестой день месяца Абиб, что соответствует месяцу Аб. Да будет над нами молитва его! Аминь».

Кто придумал, что был он простым плотником, ведь сказано: «Жил человек именем Иосиф, родом из Вифлеема, города Иудина, города царя Давида. Он был мудр, сведущ в законе и был сделан священником в храме Господнем. Он занимался также ремеслом плотника». Сказано! Был он священником в храме, который потом пытался разрушить его сын. Но, прощен! Не понят, но прощен…, потому что сын. А что руками трудился, и люди видели плоды трудов его, как человека созидающего – разве это плохо? Или этого слишком мало для славы людской?

А жизнь? Был женат и имел четырех сыновей и двух дочерей. И имена сыновей его: Иуда, Юст, Иаков и Симон. Имена двух дочерей: Ассия и Лидия. Пятым сыном был Иисус. Пятым, но стал первым для всех. А для отца? Горе, горе отцу, которого отлучают от детей, во имя одного из них. И горе детям, чей отец прославлен в угоду только одному из них. Где справедливость, Господи? Тебе, которому я посвятил жизнь. Тебе, которому я поверил, когда появился маленький Иисус. Тебе, кто мою веру отринул в угоду новой вере сына – что это за игра, Господи? Ты говорил, что истинный храм тот, в котором Тебя почитают, и ушел, оставив мой храм. Тебе мало было моей любви?

Теперь молчание и ложь, и тишина. Тишина хуже лжи. Где? В каких Книгах писано, что умер Иосиф задолго до того, как Иисус сказал первое праведное слово? Убили словами меня при жизни еще живущего. Ни в одной достоверной книге этого нет: ни у Иосифа Флавия в XX книге "Иудейские древности", ни у Евсевия Кесарийского в "Церковной истории". Это документы, а не вымыслы учеников. Они все путали – эти ученики. Все себя выставляли, все вымарывали, что им было не так. И путали, путали, путали. Матфей все настаивает, что бежал Иосиф с семьей в Египет, а Лука говорит, что не был Иосиф с семьей в Египте, а жили мирно всю жизнь в Назарете. И только на светлый праздник Пасхи ходили каждый год в Иерусалим. И в тот год ходили, когда младшему исполнилось двенадцать (2:41-42). А Петр? Спасибо тебе, что хоть детей его всех перечислил. И на том тебе спасибо, лукавый. А ведь истоки веры сына в моем храме! И суд Осириса не миновать, сказав, что его нет.

Был ли Иосиф в Египте? Нет, но душа его корнями оттуда. Оттуда, где Око Видящее и Ухо Внимающее, как Волшебное Око египетского Гора, которым он оживил своего отца - бога Осириса. Оживил отца своего! Ибо, что сын без отца? Свободен Дух: только дух в своем праве, а плоть, что курица неразумная - тлен. Ты презрел веру отца, назвав отцом своим другого, но нельзя создать ничего из ничего. Нельзя создать праведное на лжи. Нельзя презрев веру отцов, стать отцом новой веры. Нельзя сказать «я», не сказав всех предыдущих букв – слово не получится. Ведь сказанное тобой, записано во множестве Книг и в одной и той же, но на разных языках. Ты – Христос, который Сам вошел в Марию и через Нее обрел человеческую плоть. В коптском тексте сказано: "Я пришел по благоволению Моему, и волею Отца Моего, и силою Духа Святого". В арабском же тексте действует только твоя воля, воля одного Христа: "... Я воплотился по воле Моей, и Я вошел в Нее...". Это твои слова, пересказанные Твоими учениками: говорил ли ты им одно и то же? Или каждый слышал от тебя свое? Может быть, и Иуда услышал от тебя свое и исполнил ваш уговор? И не он предал тебя, а ты отдал его на растерзание во Имя свое? Или все было не так – все было по любви. В этом был твой расчет или любовь? Как понять тебя? Но, я не осуждаю тебя, ибо не имею права – я люблю тебя, как только отец может любить сына.

Мне всегда было страшно за тебя. Ты был странным мальчиком. Ты был ребенком и не более того. Ты ходил со мной в мой храм и все любили тебя: как ты узнал, что моя вера – ложь? Почему? Кто нашептал тебе это? У меня есть только вопросы, сын – у меня нет ответов. Но, если ты так силен, что в тебя верят, ответь, хотя бы на один: за что ты покинул меня? Ведь именно Ты сказал и Ты повелел своим апостолам идти по всему миру проповедовать святое Евангелие, сказав: "Возвестите им смерть отца Моего Иосифа и празднуйте святым торжеством день, посвященный ему. Кто что-нибудь вычеркнет из этой речи или что-нибудь прибавит к ней, тот совершит грех". Ты назвал меня Отцом: зачем отрекаются они потом, совершая грех? Зачем позволил? Или все-таки наказал безумием потом? Или сам поверил в свою избранность, как многие до тебя? За что ты покинул меня, сын? Или не к Нему, а ко мне был твой крик тогда ночью в Гефсиманском саду? Ты ждал от меня помощи, но я не пришел – горе мне. Я виновен, не ты и не Иуда. Моя вера предала тебя, не приняв твой дух – горе мне. Иосиф! Священник и плотник, человек веры и человек дела не понял своего сына, поверив ему ровно настолько, насколько хотел сам – горе ему. Но, любовь моя безгранична, кем бы ты не называл себя, ибо называю тебя я своим сыном. И за эту любовь я пойду, как и ты, на смерть. Ибо только так я смогу познать твою боль, пройдя твой путь до конца. И если ты прав, если ты прав, сын, мы встретимся опять, и ты расскажешь мне о своей беде, как никто не понял тебя, а я расскажу тебе о своей любви. Как не хватало мне тебя с тех пор, как ты ушел. И я слышал о тебе и удивлялся, и радовался, и печалился, и страдал. Как плакала твоя мать, чувствуя беду, как плакали твои браться и сестры, когда их радость за тебя сменило предчувствие неотвратимого.

Каждый человек, родившийся на этот свет по воле Всевышнего, вправе выбирать себе свой путь: в этом истина света. Но, Господь смотрит на нас и печалится: как мало тех, кто следует Ему. Не бьет поклоны по праздникам и после праздника забывает о Нем, не украшает серебром и золотом Его лик, а чувствует Его дыхание в ветре, слезы в дожде, улыбку в солнце и тепло Его ладоней в камнях под ногами.

Пусть ты тот, кем тебя называют! Пусть ты тот, кто пришел в мою семью великой радостью и великой бедой для твоих родителей. Пусть так, но для меня, ты слышишь, Иисус, для меня – Иосифа, ты только сын, которого я недолюбил. Не понял, не спас. Теперь мое время, теперь мой час. И моя вера будет спасать твою даже если бы ты был против. Просто у меня нет другого пути, и я не умею любить по-другому. Я встану рядом с тобой, и меня услышат все: громко, отчетливо и страшно. Ибо, я – твой отец и мой сын опять в беде, и в это раз мне решать, как вернуть их тебе, а мне вернуть себе собственного сына.

Я пишу мою Книгу – Книгу Отца. И в этой книге будет моя правда, моя любовь и мои слезы. В этот час я хочу вернуть себе сына, чтобы прожил он перед людьми свою прошлую жизнь еще раз так, как она была истинно прожита до тех пор, когда случилась беда. В моей книге не будет, не будет лжи, а будет истина, такой, какую может знать и чувствовать только отец. Потому что вера отца сильнее веры Бога, да простит Он мне эти слова, ибо только в детях укрепляется вера во Всевышнего. Ибо только семья сильнее всех народов вместе взятых, ибо только законы семьи справедливее всех других законов. Зачем тогда писаны десять заповедей, которые писаны рукой Бога? Только во имя семьи. И никто не вправе посягнуть на нее, используя в своем преступном желании имя Господа, ибо это самый большой грех – грех лжи во имя Его.

И еще скажу тебе, сын. Книга моя будет простой и понятной, короткой и жестокой, как жизнь, как любовь, как смерть. Ибо, сын за отца не в ответе и потому позволь мне сказать громко тебе и всем, как я люблю тебя. Люблю так, как я умею, как могу.

Гл. 36

В старом кафе на углу двух старых улиц, под раскидистым старым деревом сидели два молодых человека лет сорока каждый. С виду просто встреча двух старых друзей. Почему мы в молодости так любим старые вещи? Ведем себя, как умудренные годами старики – может потому, что знаем: старость – это так далеко и это загадочная и таинственная жизнь? Или потому что знаем, что уж мы-то никогда не станем стариками. У этих двоих, пьющих горячий черный чай, есть такая возможность.

Когда прошли годы учений – наступает время мудрости и вот они все возможности, когда уже не сделаешь ошибку…. Как бы так сотворить, чтобы и тело, и разум, и желания играли в одну игру? Не получается. Когда увидишь, как милая девица смотрит на тебя не с интересом, а с сожалением и некоторым уважением, пора уходить с нудистского пляжа…

- О чем думаешь, Бальтазар? Ты как будто далеко отсюда. Или не рад нашей встрече?

- Ну, если быть до конца откровенным, ожидал какой-нибудь сюрприз, но…

- Перестань. Что может быть лучше встречи со старым другом?

- Вот-вот. Об этом я и думал только что. Когда вчера ты позвонил и предложил встретиться, я обрадовался.

- Серьезно?

- Конечно. Вот, подумал я, начинаются чудеса, а говорят, что Господь скуп на приколы.

- Ну, этого добра у Него достаточно. Я ведь искренне рад тебя видеть. После того, как ты исчез из Танжера, я было подумал, что ты вернулся в Америку, а мне так хотелось продолжить наши вечерние философские беседы. Я даже был уверен, что мы обязательно встретимся. Мне даже не пришлось молиться об этом: это лишнее доказательство того, что Аллах сам знает, что делать и Его не надо беспокоить по пустякам, притворяясь Его знакомым. Хотя, вам христианам этого не понять.

-Ахмед, Ахмед. Ну, будь благоразумен. – Бальтазар улыбаясь, покачал головой и подняв бокал посмотрел сквозь зеленое, слегка мутное, толстое стекло на заходящее солнце. Со стороны Ахмеда был виден только один глаз Бальтазара, и он смеялся. – Откуда столько величия, апломба и самоуверенности? Ваша религия столь молода по сравнению с христианством, что с твоей стороны даже как-то неловко так говорить.

- Ну, да. Конечно. Наша Книга написана позже, но вам не кажется, что это было сделано именно для того, чтобы исправить все ошибки, допущенные в ваших Книгах? И, возможно, именно потому после нашей Книги больше ничего написано не было. Вы помните, что наша Книга третья по счету? А помните стих тридцать четвертый Евангелия от Марии? «Еще дважды приду я на эту землю через Матерь Святую»? Пусть не признаете вы это Евангелие, но слова-то хоть признаете?

- Подожди, Ахмед. – Бальтазар засмеялся. – У тебя нелады с математикой. Не спорю, Иисус это скорее всего сказал, но посчитай: получается, что третье пришествие приходится как раз на следующую за Кораном книгу. И может быть, весь сыр-бор как раз по этому поводу. Не надо жульничать, мой дорогой, я хорошо знаком с восточной хитростью.

- А я не хитрю совсем. Могло ведь получиться и так, что слово это было не сказано, но повторено. Вы же сами утверждаете, что понять Новый Завет возможно только при условии понимания Ветхого. Ведь именно так и получается, что возникновение ислама и есть третье пришествие. Вы вообще-то не первые, Бальтазар. Первая Книга по-вашему называется Ветхий Завет, вторая Новый Завет и последняя Коран. И не надо удивляться, что так много людей обращаются в нашу веру. Вам никогда не приходило в голову, что именно так была поставлена окончательная точка. – Теперь улыбнулся Ахмед. – Первые две Книги все-таки слегка приблизительны и непонятны, а последняя и являет собой окончательный вариант сказанного. Ты ведь американец, Бальтазар? Образованный американец?

- Вроде того.

- Ну, вот. Скажи же мне, ты знаешь про город Вавилон?

- Это где башня до неба, а потом всякие неприятности с жителями города?

- Ему более трех тысяч лет, и вы знаете про него и помните о нем, а у нас есть города, которым много больше. Много больше. А сколько лет Америке?

- Трехсот нет, и что?

- А то, что вы настолько юны и глупы в своей юности, что даже не знаете, что как минимум надо уважать старших, которые знают намного больше вас. Это азы воспитания. Старость – это мудрость и совершенное знание.

- Разве мы сейчас про хорошие манеры говорим?

- А дело не в хороших манерах. Мы говорим о знании. Везде, куда приходили неграмотные и плохо воспитанные белые люди со своей жадностью, наступала нищета и разруха, а корабли Ваших предков увозили полные трюмы произведений искусства, золота, а главное книг, которые теперь хранятся в Ваших библиотеках. Вы основали свою страну, уничтожив и коренных жителей, и их культуру, построив города на крови рабов, привезенных вместе с награбленным добром. У вас даже языка нет своего. Вы говорите на языке тех, кто в свое время тоже захватывал чужие земли кельтов – Вы поступили так же. У Вас нет ни своей религии, ни памяти, ни предков. Намешали все в одну кучу и пытаетесь уговорить остальных, что вы самые-самые. Если раздеть половину прихожан на воскресной мессе до пояса, то большая часть из них будет иметь на теле кельсткие, китайские, индуистские и прочие разные тату. Ну, и что это такое?

- Дань моде, не более.

- Ага. Не так, Бальтазар. Не так. Американец, да, впрочем, европеец тоже, курит кальян, любит индийскую, арабскую, китайскую, японскую кухню, ходит на йогу, делает себе все возможные языческие тату, а потом идет на мессу в католический или православный собор и гордиться своим собственным мнением о себе, как о чем-то совершенно уникальном. На самом деле он похож на салат «Оливье»: все, что есть в доме мелко покрошить, залить майонезом и заставить гостей подумать, что это не остатки вчерашней кухни, а первоклассное блюдо. Конечно! Да, просто мсье Оливье в России очень быстро понял, что не стоит выбрасывать объедки – их можно выгодно продать за хорошие деньги, да еще и назваться кулинаром. Скажи мне, Бальтазар, какой повар подаст на стол блюдо, которое нельзя рассмотреть и которое не имеет собственного цвета, запаха и вкуса?

- Интересное замечание. Не думал об этом. В свободное время поразмышляю над этой шуткой.

- А когда вашим детям надо надеть национальные костюмы, какие костюмы они надевают, Бальтазар?

- У меня нет детей, слава Богу.

- Мне жаль тебя, хотя я думаю, что они у тебя есть, только ты этого не знаешь. В любом случае, это поправимо. Тем более, что это не очень сложно и весьма приятно. – Ахмед еще раз улыбнулся.

- Ну, это возможно.

- Так что по поводу национальных одежд?

- Дай подумать…. Нет. Пожалуй, кожаные штаны не подойдут.

- Боже упаси тебя, Бальтазар! Ты знаешь, кто носит кожаные штаны? Я надеюсь, у тебя не по этой причине нет детей?

- Думаю, что ты знаешь обо всех моих женах, так что я вряд ли подойду на роль гомосексуалиста, Ахмед.

- Ты прав – ты не подойдешь. Так какие все же одежды?

- Я пас. Не думал об этом как-то.

- На праздники вы одеваете своих детей в форму местной команды по футболу. Это же смешно. Вы, говорящие по-английски, даже придумали себе собственный футбол, смешав регби и вольную борьбу, а игру своих английских предков почему-то назвали соккером. И говорите о первенстве. Смешно, право слово. Вы первые в придумывании собственных правил, которые ровным счетом имеют отношение только к вам и больше ни к кому.

- Ну, вот футбол-то тут при чем? Что ты все смешал? Сам из собственных слов сделал «Оливье». Мне самому американский футбол не очень нравиться, а мои предки, между прочим, были испанцами.

- Вот-вот.

- Что, вот-вот? У испанцев есть народные костюмы. Ты еще корриду сюда приплети.

- Коррида это вообще отдельный разговор. Гордиться убийством голодного животного, которое тебя не считает врагом, все равно что ударить ножом в спину собственного друга. У испанцев есть народные костюмы. Только ты американец, а не испанец. В вашей стране даже национальности нет. Что такое американец? Человек без рода, без истории, без племени. «Кока-кола», бутерброд с говядиной и странная помесь регби и футбола.

- Знаешь, мне вообще-то обидно. Сейчас я обижусь и ну тебя совсем тогда. – Бальтазар улыбался и даже не думал обижаться. Какие обиды, если эта болтовня не более словесной разминки перед возможной рукопашной? Хотя, если бы Ахмед задумал какие-нибудь гадости, то Бальтазар узнал бы об этом последним. – Сейчас во мне взыграет настоящий янки с примесью испанца – как дам тебе по голове и все.

- Ты не умеешь обижаться. Какой смысл в обидах, если их нельзя использовать. Из обид плов не получится – нужно мясо. А зачем тебе мое? Стоит ли переходить на личности? Давай лучше подумаем, чем мы можем быть друг другу полезны. Мы в Танжере не плохо ладили: ты изображал пьяницу, я твоего друга – все было хорошо. Какой смысл сейчас, когда все и так сложно, становиться друг против друга. Вспомни хорошую пословицу: «Спасешь одного человека – спасешь весь мир».

- Ты это про кого, Ахмед?

- Я к слову…. Пока, по крайней мере.

- Действительно, в Танжере было хорошо. Ну, если не считать твоей слишком навязчивой дружбы и усердной помощи спивающемуся американцу.

- Так ты все понимал, хочешь сказать?

- Нет. Ты один такой способный и умный. А как тебя было не понять, если ты не отходил от меня ни на шаг?

- А может в этом и был весь смысл, чтобы ты все понял? – Ахмед хитро прищурился.

- Ой. Кажется ты меня или совсем недооцениваешь, или что-то хочешь предложить. Что ты ходишь опять вокруг? Пора говорить – время не ждет: чай остывает.

- Напротив. Я очень высокого о тебе мнения. А чай мы еще попросим.

- Ты или твои хозяева?

- Что?

- Ты или твои хозяева высокого обо мне мнения?

- У нас нет такого понятия. Все немного по-другому, чем у вас.

- У кого – у нас? Ты про что? Вообще про продажность белых людей или про конкретного кого-то? Восток тут ни в чем не уступает: чему-чему, а этому нам еще у вас поучиться.

- А продажность и мудрость – это разные понятия. Вот и учись, Бальтазар, учись. В жизни многое может пригодиться.

- Это только в том случае, если жизнь длинная.

- Не торопись. Она может оказаться даже длиннее, чем ты думаешь, если мы сможем понять друг друга. У тебя же есть выбор, правда?

- Быть или не быть? Так вот в чем вопрос? - Бальтазар откинулся на спинку плетеного кресла.

- В принципе, ситуация схожая: Гамлет увидел призрак отца и тут что-то в этом роде. Голова у кого хочешь может настолько поехать, что совершенно забудешь о собственной жизни.

- Но, только не ты, Ахмед, да?

- Только не я, дорогой. Моя жизнь мне не принадлежит с самого рождения и в этом вся разница между мной и тобой: я об этом помню, а ты нет. Вот потому-то солнце всегда встает на Востоке и всегда заходит на Западе. И этот порядок никто не может изменить – в этом ответ на все твои вопросы. Как бы ты не хотел, но и сегодня оно зайдет на Западе, а завтра обязательно взойдет на Востоке – в этом правда, а не в Книгах.

- Ахмед, ты давно меня знаешь. Неужели ты думаешь, что я пойду с тобой в ваши сложные восточные дела?

- А, и не надо, дорогой. Не надо. Ты оставайся на своем месте, но именно наша помощь может понадобиться тебе в решении твоих проблем. Выбери из трех зол, предложенных тебе сегодня, меньшее и поезжай в Швейцарию – там твое дело, поверь мне. А мы тебе поможем.

- Ты и об этом уже знаешь. Быстро у вас информация доходит.

- Бальтазар, ты луковый суп, я же говорил. – Ахмед засмеялся. – Это все Палестина – мы один народ, хоть и говорим на разных языках. У нас одна история, пусть и в разных изданиях. Книжки ведь только для тех, кто слеп и глух. Кто не умеет видеть вокруг себя – для них и пишут книжки. Пусть хоть читают, если не умеют слушать. Так хоть себя услышать смогут, а себе человек предпочитает верить. Пусть Европа думает, как нас помирить, мы будем продолжать этот спектакль ровно столько, сколько нам потребуется.

- Ну, я как-то так себе это и представлял.

- А, что? Это для кого-то секрет? Я имею в виду тех, кто немного умеет слушать, читать и думать. Сегодня мало кто заставляет себя потрудиться во благо себя, во благо собственного духа – все почему-то кричат о благе мира или государства. А что это такое - государство, как не ты сам?

- Софистика, Ахмед. Давай все-таки перейдем из области философии к реальности.

Ахмед опять засмеялся. Пустой разговор и вправду затягивался. Пора было начинать говорить. Если Бальтазар именно тот, кем его представляет себе Ахмед, время на исходе. Есть, конечно, вариант, что он только часть операции, о которой палестинцам сообщил доктор. Если так, то есть еще кто-то, кто действительно имеет своей целью уничтожение Иосифа. Но, кто? Пока не ясно. Ясно другое: Бальтазар встречался с доверенным лицом мистера Ноя. Они говорили достаточно откровенно – значит, Бальтазар их человек. Но, кто предлагает варианты исполнителю, если у него есть цель? Странно это. В любом случае, если Бальтазар не тот, кем его считает Ахмед – его дни сочтены, потому что уже слишком много сказано. Слова ведь материальны, в том смысле, что за словами обязательно следует действие. А как и где это произойдет неважно – важно только когда. Важно только то, что чем откровеннее, в пределах разумного, с ним будет Ахмед, тем быстрее станет понятно кто на чьей стороне.

- Реальность - это только оливы и хлеб, Бальтазар. Но, я согласен – давай о деле. Я действительно готов быть с тобой предельно искренним и того же жду от тебя. Ты спросишь: почему? А я отвечу: потому что у меня нет другого выхода – вот почему. Все настолько осложнилось, что никто не понимает, чем все может закончиться. Стоит ли победа в этой войне такой цены – никто не понимает, дорогой.

- Какой цены? И о какой войне ты сейчас говоришь? Об Израиле, об Афганистане? О чем?

- Цены, которая будет всеми без исключения заплачена, если мы не сможем договориться. А война…. Большая война Востока и Запада. Не в открытую, конечно. Мы не говорим сейчас о террористах: это не война – это политика. Только не говори, что ты не понимаешь.

- Крестовый поход наоборот. Стихи. Но, не смешно. Я понимаю тебя, Ахмед, понимаю. Но, мне кажется, что ничего не получается у тех, кто его задумал.

- Почему?

- А потому что уничтожить христианскую веру невозможно.

- А кто ее хочет уничтожать?

- Вроде, вы собираетесь.

- Наказать не значит уничтожить, Бальтазар. Привести в соответствие равновесия и навести порядок, не более. Никому не надо уничтожать христианскую веру. У нас и своих проблем предостаточно, чтобы ставить такие невыполнимые цели. Христианская церковь нужна, необходима. Вопрос только в том, какая она будет в итоге? Но, уничтожать? Нельзя уничтожать созданное не тобой – это грех. Хотя, конечно, если быть до конца честным, то каждого, кто начинает войну греет прежде всего мысль о мире. Никто не хочет войны, но война – это последняя дорога к миру, если, конечно, начавший ее не последний извращенец, убийца и бандит так что, нет такой задачи: уничтожить христианство. Это никому не выгодно.

- Значит, цель не Иисус? – Бальтазар хитро прищурился.

- Фу. Как можно хотеть уничтожить собственного пророка? Я же говорю тебе: мы одной веры и читаем одни книги только в разных изданиях. Ты, что, серьезно говоришь или прикидываешься? – Ахмед на секунду поверил, что Бальтазар и вправду не понимает. Но, стоп. Что за глупости.

- Я прикидываюсь, Ахмед. Давай говорить действительно начистоту: вам я нужен потому что дела у вас плохи? Совсем все перепуталось?

- Ну, если ты и вправду хочешь так – пусть так и будет. Если ты и вправду веришь, что ты настолько силен, что можешь один исправить ошибку многих, то верь в это. Хотя, это и есть главная ошибка всех, кто начинает войны. Но, помни, что твоя ошибка может стоить тебе твоей жизни. Войны начинают в одиночку, но заканчивают их вместе.

- Не пугай, дорогой. Ты говорил, что знаешь меня – зачем лишние слова? Тем более, что цена твоей жизни ничуть не больше, правда?

- Это так. Все действительно и просто и сложно: чтобы восстановить мир и равновесие в этом мире, надо немного переместить центр тяжести в другое место, но желательно при этом ничего не менять, чтобы не раскачивать лодку.

- Задачка.

- Еще бы. Задачка в том, чтобы поддержать идею унии. Вот, я сказал тебе это.

- Мусульмане и христиане вместе под одной крышей? Вот это идея!

- У вас, я имею в виду, не тебя конкретно, Бальтазар, какое-то превратное представление о мусульманах. Вы представляете их какой-то однородной массой, совершенно противоположной христианству. Но, это ведь совсем не так, ты же понимаешь? У нас своих проблем хватает с течениями, направлениями, сектами и прочее, прочее, прочее. Мало-мальски образованный человек представляет себе разницу хотя бы между суннитами и шиитами. Но, это только два больших движения, а сколько других? Кто сосчитал сколько среди мусульман неверных и идиотов? Да, все так же, как у и христиан: ведь не сосчитаешь ваши церкви, которые сражаются друг с другом за право трактовать ту или иную главу из Библии. А каждый себя считает истинным. Словом, задача объединения мусульман – не ваша задача. Мы как-нибудь сами справимся. Речь идет об объединении основных течений наших учений – тем более, что учение-то одно. Речь идет не меньше, не больше, как о восстановлении или создании, если восстановление невозможно, новой единой веры или церкви, как хочешь назови. Не сейчас надо говорить о ее названии – сейчас надо сесть за стол всем, кто имеет право за ним сидеть. Сесть и договориться. Страшно стало жить, Бальтазар, если честно. И нет другого выхода, как сесть за стол переговоров со всеми основными игроками. Да еще умудриться сделать это так, что бы на пути сближения было как можно меньше крови. Ну, безусловно, кому-то придется замолчать навеки, а что делать? Есть слова, которые говорит не стоит, но если ты их сказал – надо за них отвечать. Пусть не перед Богом – до Него далеко и Его уши могут быть заняты. Перед людьми надо будет отвечать: люди Его создания.

- Интересно.

- Еще как интересно.

- А вот скажи-ка ты мне друг Ахмед вот что: идея Иосифа – ваша затея? Мне тут довелось уже познакомиться с новым явлением отца сыну.

- Нет, ваша.

- Как же так?

- А вот как: кто-то у вас придумал вытащить его на Божий свет, а он пришел к нам. Почему? Не знаю. Почему он не потребовал справедливости у Ватикана? Может быть, потому что знал, что его так не примут ни за что? В любом случае, кто-то его направил к нам. Прежде чем что-то сделать, дорогой, надо получить ответ на один вопрос: от кого он пришел. Но, нам нужен этот ответ, чтобы понять как с ним поступить или подождать и посмотреть, что у вас получиться.

- А больше ничего ты мне не хочешь сказать?

- Хочу. Есть еще одна история: тут появился еще один игрок и говорят, что в противовес Иосифу.

- Кто же это?

- А вот не знаю пока. Но, все должно проясниться очень скоро. А у тебя есть мысли по поводу возникновения время от времени новых текстов и Евангелий? Немного смешно, немного пугает: у вас там где-то склад что ли Откровений и кто-то дозировано вынимает то одно, то другое? С какой целью? У нас ведь все просто: есть Коран и все. Конечно, его читают по-разному и понимают по-разному. Трактуют кто как может, но все-таки Книга-то одна. А у вас время от времени такие откровения появляются, что хоть стой, хоть падай. И самое удивительное, что они все настоящие, не подделки.

- Коран – хорошая Книга. Этакий дайджест самых интересных и правильных материалов Библии. Так сказать, версия «light». Совершенно не понимаю по какому поводу столько шума между вами?

- У дайджестов, мой дорогой, всегда самый большой тираж, не замечал? Да и как одолеть огромный, запутанный труд простому человеку? Ему надо просто и понятно объяснить истину и ценность человеческого бытия – объяснить доходчиво, чтобы направить на дорогу к Храму. А по поводу извечной ссоры между мусульманами и христианами, то тут все очень просто: кто же хочет быть номером вторым?

- Мы с тобой, Ахмед, опять углубились в болтовню.

- Немного, да. Тогда пора заканчивать. Предложение простое и сложное одновременно: в Швейцарию направляется один из Великих Мастеров масонов, которого прочат на папский престол совсем в недалеком будущем. Человек он честный, глубоко порядочный и совершенно не понимающий что происходит именно в силу своей глубокой веры в Христа. Разговаривать с ним бесполезно, потому что он испуган событиями, которые начали происходить. Но, с ним и не надо разговаривать – с ним надо договориться.

- О чем? Что конкретно произошло?

- Кто-то, не будем сейчас об этом, осквернил его веру, нарушив масонские порядки и протоколы. Он думает, что совершается что-то из ряда вон выходящее и эту его уверенность поддерживают некоторые господа, которые руководят основными процессами в мире. Но, его шок пройдет как только ему объяснить, что на самом деле кроется за событиями в его Ложе. Как только он поймет, что ничего вообще не произошло, что он только фигура в игре, что никто его мирную и никому не нужную Ложу не трогал, а подтолкнули конкретно его самого – он откроет глаза. Он должен понять, что процессы, которые происходят, важнее его сидения на одном месте, его веры и его самого.

- Ахмед, какие процессы? Я знаю только один процесс, который заслуживает внимания: процесс перевода денег.

- Ну, конечно. Только деньги переводятся под что-то стоящее, под какие-то проекты, да? Если это не война, то это подготовка к войне, или восстановление после неудачной войны. А если нет никакой войны? Тогда, кризис тоже хороший проект.

- Ну, не только, Ахмед. Вот у меня одна знакомая в Нью-Йорке получает хорошие деньги на постановку всяких опер. Нашла себе психа, который сам оперу ненавидит больше, чем еврей ненавидит субботу, но его имя размером с самолет на афише театра ему нравится – вот она и эксплуатирует его любовь к самому себе стоимостью в двадцать миллионов два раза в год.

- А он?

- Что он?

- Ну, девушка должно быть еще и красивая, чтобы так успешно работать?

- Ахмед, где ты видел красивых или мало-мальски симпатичных женщин, которые бы преуспели в бизнесе? Обычно они страшнее войны.

- А Елена Троянская, а царица Нефертити?

- Уже доказано, что никакой Трои вообще не было, а Елена просто невоспитанная, взбалмошная девчонка. Что же до царицы Египта, то она вообще только в профиль изображается, потому что в анфас она выглядит так, как я тебе и сказал – ужас. Так что там с этим масоном?

- Умеешь ты давать себе время подумать пока болтаешь. – Ахмед рассмеялся.

- Я весь внимание.

- Предложение таково: этот Великий Мастер знает в лицо того, кто вводит в эту игру новую фигуру. Люди говорят, что это может быть очень сильный ход и, опять же по слухам, направлен он против Иосифа. Таким образом, нам надо понять: что он знает, кто этот, второй, и кто тот, на которого делают новую ставку. Мы предлагаем тебе поехать в Швейцарию, встретиться с ним и дать нам ответы на эти вопросы.

- Одного не понимаю, Ахмед. Почему ты и твои партнеры думаете, что я с легкостью соглашусь на сотрудничество с вами, кого я себе слабо представляю? Кто вы? Может, вы вообще террористы, а мне не только вера, мне собственные принципы не позволяют в этом случае даже чай тут с тобой распивать.

- Мы не террористы.

- Мусульмане сегодня все террористы. – Бальтазар хитро взглянул на Ахмеда. – Разве не так вас преподносят средства самой массовой коммуникации? От человека вашей веры не стоит ожидать добра: так говорят.

- Вот странность, да? А наши почему-то пишут наоборот. Чудеса какие-то. Средства массовой информации так преподносят, а средства массовой коммуникации как раз наоборот. Разные есть средства массовой коммуникации: есть например спутниковая связь, радиотелефоны, да и мобильники, в конце концов. Чем тебе не СМИ? По ним, например, те, кто вам рассказывают об угрозе с нашей стороны, друг другу рассказывают совсем другие вещи. Вам говорят, что мы почти абсолютное зло, а с нами торгуют оружием, продают и покупают нефть, уран, да и вообще предпочитают наше золото хорошим отношениям между собой.

- Тем не менее, расскажи подробнее, чтобы я тебе поверил, что вы хорошие ребятами и что я просто должен в силу своего классического воспитания с вами работать и дружить.

- А причем тут дружба? Если есть дружба – это хорошо, но можно и без нее. Можно просто существовать, как среднестатистическая семья: без особых нежных чувств, но с ощущением необходимости друг в друге.

- А вы мне нужны?

- Еще как. У тебя появляется шанс не только выйти из этой ситуации живым, но и получить то, что ты хочешь: свободу, достаточные средства к достойному существованию и безопасную, спокойную старость.

- Это слишком даже Бога – такие радости. Но, зная тебе некоторое время, я готов внимательно выслушать твое предложение.

- А я его, собственно, уже высказал. Могу только более подробно описать то, что происходит. Только лучше это сделаю не я, а тот, кто меня прислал. Хочешь познакомиться с тем, кто прольет свет на таинственные события? Ты же любишь страшные тайны и суперсекретные жуткие секреты?

- Просто даже кушать без этого не могу. Когда и где?

- А что откладывать? Поехали прямо сейчас? Пройдет не более часа и ты станешь пособником злодеев в деле спасения мира от еще больших злодеев. Хочешь?

- Не томи. Поехали уже скорее.

Ахмед встал, достал из кармана сложенную вдвое пачку купюр с серебряным зажимом, вытащил одну и положил на стол, прижав чашкой.

- Забыл только одно сказать, мой друг. Ты не можешь ничего никому рассказывать о том, что услышишь и кого увидишь. Сам понимаешь, что мы вынуждены принимать определенные меры защиты пока цель не будет достигнута. Ну, и после ее достижения тоже.

- Это я понимаю очень хорошо.

- Тогда я все сказал, Бальтазар. Дальше ты сам отвечаешь за свои поступки.

Через пятнадцать минут машина остановилась у ничем не примечательного домика на окраине Иерусалима. Во дворе, под раскидистой оливой стоял стол, накрытый к обеду, пахло жареным мясом, лимоном и жасмином. За столом сидели два человека в белых рубашках: один что-то рассказывал, а второй смеялся над этим. Наверное, просто друзья? Женщина принесла еще кувшин вина ичашу с овощами, запах от которых сразу добавился к общей картине, которая так раздражает обоняние. Яркий пучок кинзы сейчас будет разделен на несколько частей, положен на кусок свежего горячего ливанского хлеба, полит теплым оливковым маслом, соком свежего лимона, пока еще растущего на соседнем дереве. Потом немного долек почти пурпурного помидора, чуть-чуть чеснока и все. Остается немного. Остается понять, что большего в этой жизни не надо и ничего не стоит этого куска хлеба: ни деньги, ни секреты, ни любовь. Может быть только тот кусочек хорошо прожаренной баранины, что лежит совсем рядом в глиняной тарелке без узоров? Наверное, только он. Ну, может быть еще эта минута, когда еще был шанс вернуться назад и эти двое еще не повернули к тебе лицо. Но…. Поздно. Они замолчали и, улыбаясь, отодвинули свои тяжелые деревянные кресла от стола, вставая навстречу вошедшим во двор старого дома на окраине Иерусалима.

Сколько удивленных лиц видел ты, Иерусалим! Лицо Иисуса, так и не понявшего глупость иудеев, лицо прокуратора, так и не понявшего глупость Иисуса, лица иудеев, так и не понявших жертву нового Христа. К ним добавится сейчас еще одно лицо – лицо Бальтазара, который увидит среди этих двоих того, кто точно здесь и сейчас быть никак не мог. Тем более в компании с тем, кто только что рассказывал этому человеку что-то смешное.

Гл. 37

На часах было около шести. Получается, что Люсьен спал так долго? Сон не освежил голову – скорее наоборот: сны были реальнее кошмара, который с ним произошел. Голова была тяжелой, а страх еще тяжелее. Открыв дверь в соседнюю комнату, он опять, как и тогда, когда только вошел в номер отеля, увидел у окна, стоящего спиной к нему человека, назвавшегося рыцарем.

- Вы проснулись, юноша? Это хорошо. Проходите и садитесь. Мне предстоит рассказать Вам нечто крайне важное для Вашего дальнейшего существования. Рыцарь повернулся к Люсьену лицом и подошел к своему креслу.

- Хотите есть?

- Нет. Не особенно. Что-то с головой.

- Голова пройдет. Выпейте вина.

- Вот уж нет. Хватит. После Вашего вина я выключился на несколько часов. Давайте сразу к мучениям приступим – Вы же еще не все мне рассказали. Играйтесь дальше.

- Это не игры, Люсьен. И Вы простите, что мне пришлось так поступить – по-другому было нельзя. Тот человек, который был с нами, должен был уйти с уверенностью, что Вы выпили напиток и уже не сможете вспомнить что было с Вами до этого момента.

- Слава Богу, что Вы меня совсем не отравили.

- Я похож на убийцу?

- Похожи. Даже очень. А еще Вы похожи на сумасшедших заговорщиков, свихнувшихся на почве тайных обществ и мистических романов.

- Судя по Вашему разговору, Вы в полном порядке и мы можем, наконец, завершить начатое. Садитесь. Я расскажу Вам все от начала и до конца, чтобы Вы перестали нервничать и начали мне помогать. Все дело в том, что тот, кто ушел, не должен знать, что Вы объективно оцениваете реальность.

- Почему?

- Да потому, что Вы именно тот, не должен появиться сегодня на Большом Суде в Ватикане.

- Где? Меня собираются судить?

- Именно.

- Но, за что?

- За то, что не смогли сделать тогда, когда это должны были сделать. Они должны были это сделать тогда, но им не позволили – они хотят это сделать теперь.

- Вы имеете в виду, суд над Иудой?

- Конечно.

- А раз я его потомок, то судить собираются меня?

- Именно.

- За то, что сделал он, отвечать должен я? Это же бред какой-то.

- Похоже на бред, но ситуация такова, что последствия этого, по-вашему, бреда, будут более чем реальны.

- Меня повесят на осине?

- Почему на осине? Ах, Вы про это? Нет, не на осине и не повесят. Вас отравят, ну, вернее, Вы сами отравитесь.

- Я сам? Точно бред.

- Вы совсем недавно могли убедиться, то это не так уж и сложно сделать. Кто знает, какая чашка кофе будет последней в нашей жизни?

- Спасибо на добром слове. А Вы, следовательно, не хотите почему-то, чтобы меня…, чтобы я отравился. Вы, вероятно, рыцарь на белом коне. Но, насколько я понимаю, я не принцесса? Какой Вам смысл меня спасать?

- Вы недалеки от истины. Я имею в виду, что я белый рыцарь. По-вашему, я хороший – не для всех, конечно, но для Вас – точно. А спасти мне Вас надо точно, но не для того, чтобы Вы покинули эту историю, а чтобы Вы появились там, где Вашего появления не хотят. Вы должны быть здесь, в Иерусалиме, во время свершения суда.

- Значит, у Вас есть свой интерес?

- Значит, так. Я ведь не по доброте Вас спасать собираюсь – все это одна большая история, в которой и мне и Вам уготована определенная роль. Не стоит мне не доверять, тем более, что у Вас и выбора-то особенного нет.

- Вторая часть марлезонского балета.

- Вы верующий?

- Не очень, а что?

- Вспомните что-нибудь из школьного курса Слова Божия и помолитесь на всякий случай. Важно, чтобы вторая часть была последней, и нам удалось не сыграть часть третью.

- Хорошо. У меня нет никакого выбора, и все что я хочу, это чтобы все закончилось как можно скорее. – Люсьен сел в кресло напротив рыцаря и налил себе вина. Сделал один глоток и действительно почувствовал себя почти сразу много лучше.

- Что это за вино?

- Обычное вино из бара, а что?

- Как-то стало сразу лучше. Вы ничего туда опять не подсыпали?

- Подсыпал, конечно. Иначе, как Вы придете быстро в нормальное состояние? Не пугайтесь, это хороший порошок – качественный.

- Кокаин?

- Почему кокаин? Вы так говорите, словно, кокаин это что-то ужасное. Благородное зелье, между прочим, в определенных допустимых дозах. Морфий – это тоже наркотик и может нести добро, а может и смерть. Ведро выдержанного бургундского Вам тоже не добавит радости и пользы. Во всем надо знать и соблюдать меру. Нет, это не кокаин – это более безопасная смесь. По очень старинному рецепту, между прочим.

- Успокоили. Я за три часа съел две дозы непонятно чего и радуюсь, что пока еще жив – это уже большое достижение. Раньше я позволял себе только ветчину.

- От ветчины тоже можно умереть. От всего можно умереть – даже от самой жизни: жизнь вообще вреднее, чем кажется. А пока Вы здесь, на этом свете, давайте потрудимся во благо этого самого света.

- А по-другому не отпустите?

- Перестаньте кривляться. Вы достаточно умны, чтобы понять, что лучше согласиться со мной, а не пытаться продолжать соревноваться в игре в слова.

- Все, все. Мне просто хочется, чтобы это все закончилось поскорее.

- Тогда я расскажу Вам, Люсьен, то, что напрямую касается Вас лично. Все остальное Вам нет надобности знать. И мы договоримся, что Вы будете внимательно слушать и отнесетесь ко всему, что я расскажу весьма серьезно, хорошо? Просто постарайтесь понять, что это не игра, что все происходит в реальности и что от этого не сбежать. Самый правильный выход их создавшегося положения не прятать голову в песок, а следовать разумным советам. Тогда все закончится с возможно минимальными потерями и для Вас, и для нас.

- Уговорили. Все. На самом деле, мне сильно нехорошо, поэтому давайте – начинайте, я весь внимание и страх.

- А вот бояться не стоит – все не так уж и плохо. Наберитесь терпения и послушайте меня. В конце моего рассказа Вы примете единственно верное решение и мы сможем сделать то, что мы сделать должны. Поверьте мне – действительно должны. Итак, Люсьен, Вы попали в реальный мир. Конечно, очень хорошо сидеть в укромном тихом месте ни о чем не заботясь, не утруждая себя проблемами, размышлениями и заботами о хлебе насущном. На всем готовом, как на хорошей банковской ренте. Но, вся беда в том, что Вы так жили не потому, что кто-то Вам что-то подарил или так сильно Вас любил, что оградил Вас от житейских неурядиц, с которыми сталкиваются все люди. Вовсе нет. Вы так жили не только за чужой счет, но, грубо говоря, в долг. Сейчас наступило время расплатиться по этому счету. Не перебивайте меня, пожалуйста. Я вынужден рассказывать Вам все настолько подробно, насколько это позволяют мне мои обязательства и долг. И отнюдь не перед Вами – это мой личный долг и мои обязательства.

Начнем с того, кто я. Вы, наверное, читали в книжках и в прессе много интересного про разные монашеские воинские ордена, включая самые, как сейчас говорят, раскрученные. Популярнее, чем тамплиеры темы в этой области нет. Странно и загадочно падение самого богатого и успешного во всех отношениях ордена, которому приписывались невероятные грехи и который в то же время, владел какой-то страшной тайной, перед которой не одну сотню лет преклоняли колени и римские Папы, и короли, и европейская знать. Дарение земель, отказ от своих богатств в пользу этого монашеского ордена не могло не запутать людей, не предать ордену ореол не просто таинственности, но даже благоговейного ужаса. Я не буду Вам рассказывать обо всех подробностях, но расскажу главное: то, что Вам следует знать. Храмовники создали модель управления миром, по которой мы с Вами живем и сегодня: тайна – деньги – власть. Надеюсь, что Вы понимаете, что никто просто так ничего не отдаст: ни деньги, ни земли, ни свое родовое имя. Так не бывает, правда? Следовательно, все кто что-то отдавал, что-то получали взамен и это уж точно не обещания вечной жизни на том свете, потому что все предпочитают жить на этом. Среди тех, кто входил в Орден Храма сумасшедших и глупцов не было. Реальна ли тайна: вопрос несущественный. Она должна стать таковой в восприятии тех, на кого рассчитан проект. Безусловно, в основе всего должна лежать информационная составляющая, которая либо досталась случайно, либо куплена, либо украдена. Как досталась рыцарям Храма их тайна никто не знает пока, но время покажет: ничто не может быть секретом бесконечно. Все всегда со временем становится явным – это истина. А все, что происходит вокруг тайны только домыслы, догадки, спекуляции, сплетни и слухи. Но, тайна сама открывается только в трех случаях: по воле создавшего ее, случайно или по причине предательства. Чаще, конечно, последнее. И это естественно, так как тайна возбуждает и чем больше возбуждает, тем выше ее цена. Чем выше цена, тем сильнее возбуждение и желание не только обладать этой тайной, но и желание ее продать. Многие тайны и создаются только лишь для того, чтобы произошел именно этот процесс повышение интереса, а значит и повышение цены. И, безусловно, что большинство тайн вообще тайнами не являются – это не более, чем бизнес проекты. Хорошо продается только то, что высоко котируется на рынке, а секреты всегда в цене. Хорошие бизнес проекты рассчитаны на длительный период, но есть воля, чтобы или закрыть проект, или продлевать его настолько долго, насколько успешно он работает. Вы понимаете меня? За обладание тайной надо воевать, и чем таинственнее и непонятнее причина, тем дольше и кровавее война. Хочешь войны – придумай секрет и ты получишь врага очень скоро. Сегодня мало кого удивишь войной или кризисом, которые длятся несколько месяцев – за это время много не заработаешь. При современных технологиях, такой проект должен длиться года два, чтобы бюджет составил несколько сот миллиардов. А раньше для достижения необходимой цели надо было убивать друг друга десятилетиями. Хотя, это объяснимо: сегодня хватит одной смс, чтобы президент одной страны принял условия президента другой, и каждый получил при этом свое и не остался в обиде на собственный банковский счет. Кризис сразу закончится, и никто не поймет, что же все-таки произошло. А раньше депеша могла идти полгода с одного континента на другой. Обратите внимание, что все войны вроде бы начинались по какой-то не очень важной причине. Важно только чтобы эта причина в принципе была… придумана. Люди даже не обращают внимание, что каких-нибудь сорок лет назад слово кризис вообще употреблялось только в словосочетании «военный кризис», а сейчас это самое любимое слово всех президентов. А первая часть словно подразумевается, потому что, говоря – кризис, президент говорит: война. Это как если из словосочетания «милостивый государь» убрать слово «милостивый», правда? Разница в смысле получается огромной, но всем наплевать. Просто никому неизвестный человек вдруг стал твоим Государем. Вот, что страшно, юноша. Ладно, вступление было слишком длинным, а теперь вернемся к тому, с чего начали.

Тамплиеров в самом начале по всем доступным документам было всего девять человек. Это не подлежит сомнению, так как существуют тому доказательства. Кто конкретно отправил этих достойных рыцарей в Иерусалим уверенно сказать трудно, но совершенно ясно, что это не была случайная экспедиция. Они получили доступ к раскопкам от имени самого короля Иерусалима и очень длительное время занимались поисками того, что в конце концов нашли и после чего удалились туда, откуда пришли. Кто послал и зачем? Ответ есть и это не тайна: на поиски утраченного вследствие войн, неразберихи и борьбы за власть в Палестине эти рыцари были направлены теми, кто спрятал то, что было найдено и возвращено. Кто же они? Немного терпения, Люсьен. Вы поймете, почему я так подробно и издалека начал свой рассказ, который к Вам, вроде бы, и не имеет непосредственного отношения. Но, поверьте, все имеет отношение и к Вам, и ко мне, и к нашей жизни в целом. Все, что произошло, где бы то ни было, в какие бы столетия – все отражается в нашей жизни и составляет ее реальность. Мы, как зеркала, отражаем прошлую, уже разбитую, реальность, составляя из осколков ее – свою. Только потому, что мы отражаем осколки, наша реальность похожа на абсурд. Не задумывались, почему когда-то Пикассо писал картины, а потом стал рисовать нечто странное, не имеющее цельности? Как в капле воды отражается весь мир, так и в одном гении в сжатом времени происходят все те процессы, которые происходят в обществе на протяжении веков. Человек на наших глазах сходит с ума, превращаясь из любящего творца в лишенного разума убийцу – это просто модель нашего времени, которую мы не замечаем, думая, что это отдельно взятая ситуация, не имеющая к нам никакого отношения.

Вера в чудо, в спасение, в заступника, справедливого и всевидящего, и в этом парадокс, удел неверующих. Удел тех, кто не верит ни в себя, ни в тех, кто стоит над ними, ими избранными, обязавшимися их защищать. Вера – удел разочаровавшихся в этой жизни грешников. Ведь, по образу и подобию, верно? А неверие есть абсолютный грех. И если цена веры есть неверие в себя и свои силы, то получается, что нельзя стать истинно верующим, не потеряв веру в себя. Немного путано, да? Попробуйте понять. На мой взгляд, вера в Бога только тогда может стать настоящей, когда Бог увидит, что ты веришь в Его замысел: в создание тебя – человека, как Его образ. Земное существо с абсолютной Верой. Но, человек слаб. И для него вера должна подпитываться реальными чудесами, избавлением от греха, страстей, приводящих ко лжи, войнам, крови. Если этого нет, то через какое-то время на смену старой вере приходит новая: как на смену христианству чуть не пришел ислам. Века прошли, а чуда не произошло: люди ждали и верили в избавление от бед, а Его все не было. Тогда пришел ислам, как новая истинная вера. Но, что принес он? То же самое: ожидание, боль и кровь. Но, это позднее. Вернемся к рыцарям Храма.

Их было ровно девять. Они не нашли сокровищ и не было никакого богатства, которое потом исчезло с Кипра, когда Жака де Моле вызвали на последний суд во Францию. Был небольшой сундук, в котором хранились документы, которые с хроникальной достоверностью, день за днем, фиксировали судьбу одной семьи. Не более, чем подробная летопись, отчеты, хроника событий, которые произошли две с небольшим тысячи лет назад в Палестине. Почему рыцарей было девять? Казалось бы, какая разница, какое имеет значение, сколько их было? Простая случайная цифра? Вряд ли, так как в те времена, ровно, как и сейчас, в делах такого рода никаких случайностей не допускается. Вы понимаете, о какой семье я веду речь?

- Похоже, что речь идет о земной семье Иисуса.

- Правильно. И заметьте, что членов этой семьи тоже было ровно девять человек: семь детей, включая Иисуса, и двое родителей. Таким образом, каждый рыцарь хранил историю только одного члена семьи – был, как бы точнее выразиться, земным ангелом-хранителем его памяти. Хранителем истории каждого члена этой семьи и жизни их потомков. Запомните: каждому рыцарю поручено было хранить историю одного из членов этой семьи и судьбу их потомков. Забегая вперед, я скажу Вам, что никакого богатства тамплиеров, которые ищут все кому не лень, нет и быть не может. Вернее, оно есть и оно именно эти документы, собранные воедино. Но, это просто секретные файлы, которые, конечно, дорого стоят сейчас, если их выставить на продажу. Только собранные воедино документы о судьбе каждого из семьи Иисуса и составляют сокровище и тайну это странного таинственного ордена. На сегодняшний день мы имеем возможность доступа к разрозненным частям этого секретного файла, но только к частям, а не к целому. Потому что эти документы, которые исчезли в 1308 году с Кипра на одном из кораблей тамплиеров, далеко не уплыли. Они пересекли Средиземное море, и попали в Египет, где были надежно спрятаны и где совершенно случайно ли, или по воле наследников тех, кто велел спрятать, были найдены в Кумране. Вот тут-то и начинается ужасная путаница: почему эти документы, составляющие секретную информацию о святом семействе, попали в одно место с документами ессеев? Может быть, Вы о них впервые слышите, но подробнее расскажу позднее – сейчас на это нет времени. Почему те, кто хранил их, так странно ими распорядились? Был ли это план: запутать окончательно все события, стереть о них память, выдав их за документы ессеев, и тем самым поставить их под сомнение или имела место обыкновенная ошибка? Мы знаем, что были найдены сотни списков, но пока доступны немногие из этого числа. Где остальные? Вероятно, они будут появляться частями, как показали события последних лет.

Как видите, никаких сокровищ у тамплиеров не было. У них в руках было знание, которое они хранили. На самом-то деле, эти документы уже никак не могли повлиять на ход истории: прошла тысяча лет. И дело это не должно было стать предметом не только всеобщего обсуждения, но даже круг посвященных должен был быть крайне узок. Но, кому-то понадобился архив: кто-то начал новую игру. Причина Вашего появления здесь – новый этап этой сложной игры.

- Я могу Вас перебить?

- Давайте. Я и так уже много сказал Вам, Люсьен. Осталось не так много рассказать.

- Вы говорите, что знаете тайну тамплиеров. Значит, Вы один из них?

- Совершенно ничего это не значит. Я не тамплиер. Мало того, тамплиеров после уничтожения их ордена осталось крайне мало, и они вынуждены были скрываться, вступая в другие ордена или вообще прекращая свою деятельность. Одним словом, тамплиеры исчезли, а вот информация о тайнике с секретными документами бесследно исчезнуть не могла. Каждый из девяти, независимо и скрытно друг от друга выбрал своего наследника, которому передал документы. Таким образом, была выстроена самая простая, но и самая надежная система информационной защиты: каждый передавал своему тайно выбранному доверенному лицу из числа тамплиеров свою информацию. Кто есть кто, никто из оставшихся восьми этого не знал. Никто, даже Великий Магистр. Все знали только те, кто получал от каждого их девяти отчеты. Мы знаем, что это не Великий Магистр Ордена – он знал только суть тайны. Кто выдал место или это действительно случайность, сейчас не так важно…

- Вы не сказали, кто Вы?

- Подождите, Люсьен. Я помню Ваш вопрос, тем более, что Вы мне его уже задавали несколько раз. Так вот, когда проводится одна тайная операция, всегда есть другая, параллельная ей. Это закон войны разведок – знаете такой термин?

- Откуда?

- Теперь знаете. - Рыцарь усмехнулся. – Это основной закон тайных операций.

- То есть, Вы из конкурирующей фирмы, так что ли?

- Можно так сказать. Но, когда я говорил про параллельную операцию, я не сказал, что она проводится другими. Чаще всего под одной крышей или действуют несколько групп с различными интересами, или для достижения одной цели используются разными методы. Законы войны жестоки и лишены морали, и если трем людям поручить одно и то же задание, в выигрыше останется тот, кто поручает, потому что, скорее всего, трое единомышленников быстро станут тремя злейшими врагами и выживет самый беспринципный и беспощадный. И вот его-то и надо будет обязательно убрать после завершения задания. Почему? Потому что только тот, кто может уничтожить друга, может стать королем, запомните это и никогда не верьте королям!

Деятельность тамплиеров в Иерусалиме, по, с позволения сказать, наводке того же короля Иерусалима, вызывала интерес многих церковных орденов. Тем более, что появление совершенно непонятных рыцарей, у которых к тому времени не было даже утвержденного Папой статуса и устава Ордена, вызывало и раздражение и непонимание. Не забывайте, что время было проще, и вопросы решались проще: нет человека – нет проблемы. Сейчас этот принцип опять на вооружении, потому что время повернуло вспять. Но тогда тамплиеров никто не трогал - все ждали. Почему? Трудно ответить. Возможно, потому что был приказ их не трогать. И уж точно это не был приказ Папы. Папа о тамплиерах узнал чуть ли не последним.

- Я все-таки…

- Еще немного терпения, Люсьен. Я хочу, чтобы Вы поняли, что я Вам не враг и потому так подробно рассказываю о некоторых моментах. После уничтожения Ордена рыцарей-храмовников все их земли, богатства, замки, привилегии и прочее перешли во владение к другому ордену – Ордену иоаннитов. Знаете о них?

- Ну, что-то читал, конечно. Кажется, это орден посвященный Святому Иоанну Крестителю.

- Так точно. Еще их называли орденом госпитальеров. Вообще, связь этих двух орденов более тесная, чем кажется на первый взгляд. И дело не в том, что они служили в одно время в одном месте, одному Богу и под одним крестом. Задачей ордена иоаннитов было хранить и сопровождать паломников, направляющихся к святым местам в Палестине. И, вроде бы, не более того. Но, надеюсь, что Вы понимает, что и тогда, и сейчас благотворительностью занимаются или сумасшедшие, или политики и военные. Благотворительность – это возможность проникать туда, куда невозможно проникнуть никакими другими путями. Поэтому у госпитальеров была еще и конкретная цель: наблюдение за деятельностью тамплиеров. Дело даже не в том, что у тамплиеров не было четко выраженной религиозной окраски, скажем так. Дело в другом: она была у иоаннитов! Посвящение себя дохристовому пророку дело в Церкви Христовой и сомнительное, на первый взгляд, и опасное. И опять-таки не в том дело, что Иоанн Креститель признан христианской церковью со всеми почестями и уважением – дело в том, что он был ДО Иисуса, и ОН крестил Иисуса, и ОН предсказал Его появление. То есть, в восприятии многих – он и есть Мессия. Вот тут очень тонкий момент: братство иоаннитов быстро крепло, увеличивалось, становилось в Палестине политической силой, с которой все больше считались. И это неспроста, так как Иоанн Креститель – фигура местная, палестинская. И орден, посвященный этому святому, словно мостик, соединял христианскую церковь и короля Иерусалима. И процесс роста братства был настолько бурным, что 15 января 1113 года Папа Паскаль II в своей булле официально утверждает братство в статусе самостоятельной монастырской общины с собственным уставом. Этот орден был действительно в Палестине очень серьезной политической силой, поэтому странная деятельность девяти внезапно появившихся рыцарей никак не могла быть вне поля зрения иоаннитов, или происходить без их одобрения и поддержки. Обратите внимание, Люсьен: в 1118 году нашей эры девять французских рыцарей решили создать военно-монашеский орден для охраны паломников, следующих в Иерусалим. Он был организован по образцу Ордена Иоанна Иерусалимского, члены которого назывались госпитальерами. В качестве резиденции щедрый король Иерусалимский по непонятной причине выделил им территорию бывшей мечети Куббат-ал-Захры - храма Соломона.

Однако спустя 10 лет после основания Ордена рыцари Храма занимались всем чем угодно, кроме охраны христианских святынь. Они по очереди охраняли дорогу от разбойников но, в основном, рылись в подвалах храма, видимо, надеясь что-то там обнаружить. Бернар Клервосский, с чьей помощью и при чьей поддержке и был основан этот орден, усиленно работал в монастырских библиотеках, не гнушаясь помощью понимающих древнееврейские тексты раввинов. Что искали рыцари в Иерусалиме, что хотел от них Бернар и кем он был уполномочен, так и осталось тайной для непосвященных. Задумайтесь, Люсьен: кто был этот Бернар? Он основал монашеский орден, как основывают сегодня финансовые корпорации и политические институты. При этом он получил совершенную свободу действия, не придумав ничего нового: он использовал только существующие системы. Мне видится он в должности современного главы администрации какого-нибудь президента: вроде бы скромный и незаметный человечек, но обладающий всеми полномочиями и неограниченными ресурсами. Орден тамплиеров получил всяческую поддержку на всех уровнях церковной, финансовой и светской власти и моментально приобрел невероятный вес. Так бывает только если речь идет о серьезной государственной корпорации, правда? Поэтому следы вели непосредственно в Ватикан. Но, Папа был, как говорят, не в курсе, следовательно, в Ватикане были и другие силы, которые, не ставя Папу в известность, могли решать подобные вопросы. Да, это подтверждается и многими другими сомнениями и выводами. Вы никогда не задумывались, почему именно в Риме находится центр Христианской Церкви? В Риме, посланники которого и распяли Иисуса. В Риме, который был главным врагом христианской веры. Сказки про Константина? Неожиданное прозрение и раскаяние? Чушь, конечно. Остается одно: центр истории Иисуса ВСЕГДА находился в Риме. И тогда, когда об Иисусе еще ничего не слышали, и тогда, когда все уже закончилось. Позднее, даже следователи при обысках, и палачи при допросах ничего не сумели выяснить. И не могли этого сделать, потому что правду знали только девять человек, а они не были схвачены. Лишь Великий Коммандор Ордена сумел унести в могилу тайну и не нарушить обет молчания.

Вы знаете, что в 1128 году, и это чуть ли не единственный случай в истории, для официального признания Ордена тамплиеров был созван специальный церковный собор в Труа - на землях графа Шампанского. Признанный к этому времени святым Бернар Клервосский написал для Ордена рыцарей Храма устав. Главная резиденция Ордена была во Франции, в Париже, в замке Тампль, который дал рыцарям второе название - тамплиеры. Это был могущественный Орден, впитавший в себя традиции ранних монашеских орденов. Даже хоронили братьев-тамплиеров по монашескому обряду цистерцианцев - обнаженными, на доске лицом вниз. Орден Храма сразу получил несметные богатства - ему жертвовали земли светские сеньоры. Прежний орден Цистерцианцев с появлением тамплиеров отказался получать дарения и увеличивать свои накопления. Казалось, старые ордены решили передать одному новому свои богатства и познания. Все это странно, да? Тамплиеры ничего своего не придумали: они все взяли у уже существующих монашеских орденов. Казалось бы, зачем? Зачем еще один, повторяющий прежние ордена, рыцарский монашеский орден?

- Странно, интересно, познавательно. Но, какое ко мне все это имеет отношение?

- Непосредственное, юноша, непосредственное. Вы спросили меня: кто я. Мой ответ не может быть краток, потому что Вы не поймете его. Еще несколько минут и я Вам отвечу, хорошо? Всего несколько минут. Итак, Вы понимаете, что история не допускает случайностей: все случайности – следствия целенаправленных действий. Поэтому и истории этих двух орденов: иоаннитов и храмовников так крепко связаны. Ответ на мой предыдущий риторический вопрос, скорее всего, только один: нужно было «зеркало», тень, двойник уже существующего ордена, чтобы в свое время, в случае опасности или по окончании миссии, моментально раствориться или исчезнуть внутри другого ордена. Есть также подозрение, что целью была политическая и финансовая провокация тамплиеров по отношению к Ордену иоаннитов. Давайте я Вам немного более подробно расскажу об иоаннитах.

После потери власти в Палестине они оказались на Кипре, где основали Великую Коммандерию, то есть резиденцию Коммандора, на южном берегу Кипра, построив замок Колосси. Рыцари были на удивление весьма серьезными, как говорят сегодня, бизнесменами. Хотя, они были военным монашеским орденом, то есть persona mixta, преследующим две основные цели: obsequium pauperum - служение бедным и tuitio fidei - защита веры, они в кратчайшее время оказались очень успешным коммерческим предприятием. Из этого замка Орден управлял своей огромной хозяйственной индустрией на Кипре. Только территория, прилегающая непосредственно к замку, насчитывала более чем сорок деревень, выращивавших хлопок, оливковые деревья, кукурузу, сахарный тростник и виноградники. Орден имел очень высокие доходы, основанные на привилегиях, данных ему королем Хью I, и включавших в себя освобождение от экспортно-импортных пошлин, право помола кукурузы бесплатно, многочисленные имущественные, а также и другие права.

Тростник, в прежние времена культивируемый рыцарями в Сирии, произрастал на Кипре в изобилии, и мануфактура Колосси снабжала сахаром весь средиземноморский регион в течение более чем трехсот лет. Кипрский «Poudre de Chypre» очень ценился за высокое качество. Сахарная мануфактура располагалась в нескольких сотнях метров к востоку от замка. Водой из реки Курис орошались и многочисленные виноградники, принадлежащие рыцарям. Из винограда, выращиваемого здесь, производилось вино, весьма ценившееся в то время в Европе. Спустя некоторое время, все это доходное дело было достаточно неожиданно продано Ордену тамплиеров, но после уничтожения храмовников в 1312 году владения госпитальеров значительно расширились. Королевским указом им были переданы почти все владения и земли на Кипре, принадлежащие рыцарям Ордена тамплиеров.

Это очень важный аспект истории соседства двух монашеских орденов, чьи судьбы переплетены совершенно невероятным образом. Почему? Да потому что бизнес и политика две вещи совершенно неразделимые: власть над духом невозможна без власти над чревом человеческим. Чтобы забрать себе души человеческие, прежде всего надо купить их тела. Так действовали монашеские рыцарские ордена, в ком совершенно уютно могли сосуществовать и вера в могущество Бога и вера в могущество денег. Так живет церковь и сейчас и призывы Иисуса очистить храм от торговцев до нее не дошли или, что еще хуже, просто не были приняты во внимание.

Конфликт основателей Ордена и Венецианской республики привел к тому, что венецианцы вынудили рыцарей перебраться на остров Родос в Эгейском море, где они также закрепились еще в начале четырнадцатого века. Причем, рыцари это сделали без особого сопротивления. К этому времени окончательно складывается структура Ордена, имевшего уже не только всеевропейскую военно-духовную организацию, но и суверенные светские права, включая обмен послами с другими государствами. Вот здесь начинается очень важный момент, Люсьен: в дело вступает большая политика, которая влияет на равновесие в мире.

В пятнадцатом веке Константинополь пал под ударами турок, захвативших вскоре всю Малую Азию и Грецию. Однако госпитальеры не прекращали свою давнюю войну с мусульманами. Почти сотню лет спустя, в 1522 году они противостояли многотысячной армии султана Сулеймана Великолепного, осадившего Родос и, хотя войскам султана так и не удалось взять укрепления штурмом, тем не менее, после нескольких месяцев блокады Орден был вынужден поднять белый флаг, капитулировать и покинуть остров.

Через восемь лет после этого, император Священной Римской Империи, испанский король Карл V отдал госпитальерам в вечное владение остров Мальту, где Грандмастером Жаном де ла Валетт была заложена крепость, получившая название Ла Валетта, и ставшая столицей острова. Иоанниты прочно обосновались на Мальте, и с этого времени Орден получил еще одно название – «Орден Мальтийских рыцарей».

- Так вся эта долгая и путаная история только для того, чтобы Вы ответили коротко и ясно, что Вы мальтийский рыцарь?

- Коротко и ясно? А что Вы, Люсьен, знали до моего рассказа о том, кто такие мальтийские рыцари? Вы знаете только то, что есть остров Мальта, где живет малочисленное население, где много туристов, где нет никакой экономики, где снимают кино и только лишь. Что Вы знаете о маленьком государстве, которое меньше Кипра, но которое вошло в Евросоюз легко и просто, не обладая каким-либо преимуществами перед другими кандидатами с более сильной экономикой? Это, как если бы королевство Монако вошло в Евросоюз само по себе, представив свою экономику в образе казино и банков, которые используя принцип «золотого дна» легализуют огромные средства любого гражданина любой страны. Что Вы знаете о мальтийских рыцарях, кроме того, что это красивое название и их крест - это красивый сувенир на память?

- Тут Вы правы. Пожалуй, ничего особенного не знаю. Да и надо ли мне это?

- В принципе, большинству просто живущих от рождения до смерти это не надо. Вам надо, потому что Вы здесь для того, чтобы выполнить возложенную на Вас миссию. И она не игрушка, поверьте мне, как не игрушка и мальтийский орден, как и история, которую я Вам рассказываю - не просто занимательная история, не имеющая к Вам непосредственного отношения. Все имеет отношение к нашей жизни. Как сказал один умный человек: если Вы не занимаетесь политикой, то политика займется Вами. Так что уж дослушайте сию увлекательную историю: до конца осталось совсем немного, ладно?

- Хорошо. Уговорили. По крайней мере, теперь я знаю, что Вы мальтийский рыцарь. Я и в правду знаю только про мальтийских соколов и мальтийский крест. Так что уж давайте, рассказывайте – надеюсь, что я в конце концов что-то пойму.

- И я надеюсь, что мы на Вас не зря рассчитывали. Итак. В конце семнадцатого столетия начались систематические контакты Мальтийского Ордена с правящей элитой России.

- Стоп. При чем тут Россия?

- Не перебивайте, пожалуйста. Россия не причем, хотя как на это посмотреть: я взял ее лишь как исторический пример, чтобы Вам все стало еще яснее, что собой представляет Орден госпитальеров сегодня и какой силой он обладает в своем мире, если ему удалось многое в мире совершенно ему чуждом во всех отношениях. Давайте я еще немного расскажу. Время пока терпит, да и Вам будет полезно послушать.

- Есть выбор? Я не очень большой поклонник радиоспектаклей.

- Выбор всегда есть, но не для Вас и не в этом случае.

- Тогда слушаюсь и повинуюсь, во избежание чего-нибудь более неприятного.

- Хорошо. Итак, в 1697 году Петр I отправил боярина Бориса Петровича Шереметева с миссией налаживания дипломатических и военных контактов с Мальтийским Орденом, как потенциальным союзником в борьбе с Турцией. Чувствуете странность? Огромная православная страна словно идет просить помощи у небольшого, казалось бы, монашеского ордена.

- Ну, насколько я знаю, еще и не такое бывало в истории и, честно говоря, особой странности пока не замечаю.

- Вы лишены подозрительности, Люсьен. В наше время это плохо. Но, давайте пойдем чуть дальше по этому пути. На Мальте петровский посол был встречен чрезвычайно торжественно и миссия прошла столь успешно, что на прощальной аудиенции глава Ордена - Раймонд де Перейлос де Рокафюль, демонстрируя приязнь к России, возложил на ее посланника знаки Ордена святого Иоанна Иерусалимского, украшенные бриллиантами, и Борис Шереметев стал, таким образом, первым Мальтийским кавалером в России. В России у Патриарха это не вызвало особенного отторжения – он просто сделал вид, что ничего не заметил. Пока ведь ничто не предвещало опасности для православной Церкви.

Если бы Рыцарь в это время посмотрел не на свои руки, а на Люсьена, то выражение лица молодого человека, вернее, улыбка, скользнувшая по его лицу, возможно, могла изменить судьбу самого рыцаря, которая неудержимо отсчитывала минуты его жизни.

- С этого времени контакты госпитальеров с Россией приобрели постоянный характер, а в царствование императрицы Екатерины II русские морские офицеры даже проходили практику на боевых судах Ордена. Был заключен официальный союзный договор, направленный против Турции, который, хотя и не привел к систематическим совместным действиям, но послужил основанием для участия нескольких добровольцев-офицеров Мальтийского ордена в войне с турками на стороне России. Один из них, граф Юлий де Лита, с 1789 года служивший на российском флоте, успел отличиться в нескольких сражениях, и получил Золотую шпагу «За храбрость» и орден святого Георгия 4-й степени. На Мальту он вернулся в чине контр-адмирала. В 1796 году, при Павле I, граф де Литта - адмирал российского флота - вновь появился в России, как представитель Мальтийского ордена, с поручением заключить от имени Ордена конвенцию с Россией о восстановлении в пределах Российской империи Великого Приорства и возглавить этот приорат как кавалеру Большого креста. Граф де Литта от имени Ордена подал челобитную Императору Павлу I с просьбой принять на себя покровительство Ордену. Государь уважил просьбу рыцарей, и на него, как на Августейшего покровителя Ордена, были возложены знаки Ордена, состоявшие из белого креста на черной «монашеской» ленте и матерчатой звезды крестообразной формы, нашивавшейся на левую сторону груди, а также был преподнесен древний крест Грандмастера. То есть, под контролем мальтийских рыцарей было уже самое грозное оружие русских. А флот - это ведь и снабжение, заводы, инфраструктура и, в целом, соответственно, экономика России. Как говорится – военно-промышленный комплекс много важнее и что важнее - выгоднее комплекса агро-промышленного. Не так ли?

- Вы меня совершенно запутали. Что Вы хотите мне рассказать, рыцарь, у которого даже нет доспехов? Что ваша организация когда-то в прошлом была настолько сильна, что влезла в самые интимные места России? Я понял, что вы сильны своей историей, и что с того?

- Не хамите, Люсьен. – Рыцарь улыбнулся. – Что-то Вас бросает из крайности в крайность или Ваш страх так велик, что Вы отказываете себе даже в возможности меня спокойно выслушать? Я ведь Вам интересные вещи рассказываю. Тем более, что это ответ на Ваш вопрос.

- Каюсь. Больше не буду. Просто меня сейчас больше занимает день сегодняшний, и я сам – собственной персоной.

- Вот и не перебивайте. Судьба собственной персоны всегда зависит от того, кто сидит рядом с Вами. Итак, еще немного истории. Павлом I были учреждены два орденских приорства: католическое - на территории Польши и русское православное, ставшее первым приорством Ордена, члены которого не состояли ни под духовной эгидой Ватикана, ни под властью русского Патриарха. Как видите, это уже похоже на объединение православного и католического направлений христианства в одной стране, не так ли? А посредником стал мальтийский орден. Аккуратно, не наступая на мозоли ни тем, ни другим, но все-таки – сближение, которое идет с самого верха. Кстати, 4 января 1797 года была подписана конвенция, согласно которой Мальтийский орден получал в России значительные права и денежные доходы. Дальше – больше.

15 августа 1798 года, по предложению графа де Литта на собрании высших российских сановников и кавалеров Ордена, состоявшемся в Санкт-Петербурге, было решено сместить бывшего Грандмастера иоаннитов Фердинанда фон Гомпеша, обвинив его в…. цитирую: «глупейшей беспечности», приведшей к изгнанию Мальтийских рыцарей с острова, и просить государя Павла I принять звание Грандмастера». А вот это уже прямой переворот во власти могущественного государства! Торжественная церемония принятия титула Грандмастера Российским Императором состоялась 29 ноября 1798 года. В тот же день был обнародован указ об официальном учреждении в России Ордена святого Иоанна Иерусалимского, и Павлу I были переданы святыни Ордена, включая десницу Иоанна Предтечи.

- И что это доказывает?

- Безусловно, это доказывает то, последовавшее за этим убийство императора России можно рассматривать с двух сторон: месть со стороны русской православной церкви, либо месть со стороны сторонников свергнутого Грандмастера иоаннитов. Еще немного информации. После убийства Павла I, его сын и преемник Александр I, вступив на престол, манифестом от 16 апреля 1801 года объявил себя протектором Ордена, однако, всего через два года, в 1803 году сложил с себя это звание. Спустя четырнадцать лет, 20 января 1817 года, государем было утверждено положение, что после смерти родовых Командоров их наследники не имеют права на это звание и не носят Знаков Ордена св. Иоанна Иерусалимского, так как этот Орден более в России не существует. Столь радикальное изменение отношения российского императора к Ордену явилось следствием общей политики запретов и ликвидации масонских и тайных обществ в России, к каковым был причислен и Орден Мальтийских рыцарей.

- Ну, наконец-то. – Люсьен притворно вздохнул. – Вас свергли.

- Вы правы. Православная церковь, почувствовав, что совершенно теряет и средства, которые уходят на сторону, и власть над людьми, и влияние на власть, добилась своего на некоторое время. И в итоге, к XIX веку, после захвата Мальты Наполеоном и ликвидации всех отделений Ордена в России, госпитальеры остались практически ни с чем. С 1805 года Орден управлялся Лейтенантами, до тех пор, пока Папа Лео XIII не восстановил титул Грандмастера, с сопутствующим ему кардинальским званием. После временного пребывания вМессине, Катании и Ферраре, Орден окончательно осел в 1834 году в Риме.

- Красивый город.

- У Вас, Люсьен, недержание речи? В любом случае, этот красивый город Вы скоро сможете увидеть воочию. Итак, дворец на Виа Кондотти и вилла в Аветине стали их официальными резиденциями. Интересно отметить, что оба этих имения не являются территорией Италии, а имеют самостоятельный государственный статус, и являются так называемыми экстерриториальными владениями.

- Секундочку, Ваше…. Кстати, как обращаются к рыцарям?

- К кому как. Все зависит от их положения в обществе. Ко мне, молодой человек, можете обращаться просто: рыцарь. Меня это вполне устраивает.

- Хорошо. Тогда скажите мне, рыцарь: это получается, что в Италии есть не только отдельное государство Ватикан, но и еще одно отдельное государство? Что за странный народ – итальянцы?

- Вы правы – история Италии загадочнее, чем кажется на первый взгляд, но давайте как-нибудь в следующий раз об этом? Я уже подхожу к концу моего рассказа. К середине XIX века Мальтийский Орден превратился из военной, как бы, в духовную благотворительную корпорацию, коей остается и поныне. Деятельность Госпитальеров не очень бросается в глаза, хотя масштабы их гуманитарных предприятий достаточно серьезны. Например, использование передвижных поездов-госпиталей в первую мировую войну было введено в практику именно этим Орденом. Во всех войнах ХХ века белый восьмиконечный Мальтийский крест был не менее значим, чем известный всем Красный Крест. Тем более, что все, кто смотрит на Красный крест на белом фоне, представляют себе санитара, а стоило бы представлять себе рыцаря.

- Так все что делается сейчас – это благотворительная миссия с Вашей стороны? – Люсьен снова попытался съехидничать. – То есть, мне точно не грозит счет за эту поездку, номер люкс и вино, которым Вы меня напоили?

- За это точно нет, но поездка только началась, не торопитесь. Все еще может быть. Не торопитесь. На сегодняшний день не будет большим преувеличением если я скажу, что это маленькое государство Мальтийских рыцарей во дворце на Виа Кондотти по степени своего политического влияния, финансовой мощи, участия в гуманитарной, образовательной, издательской, научной сферах деятельности человечества является одной из влиятельнейших сил в современной цивилизации, намного превосходящей по своему реальному могуществу и возможностям большинство крупнейших национальных государств мира. Но если смотреть на это с официальной точки зрения, то этот малозаметный и почти забытый сегодня всеми Орден, формально насчитывающий в своих рядах около десяти тысяч членов, главной целью своего скромного существования ставит, как и прежде, посильные занятия благотворительностью и гуманитарной помощью. – Рыцарь замолчал, и на некоторое время в комнате стало тихо. – Да и кто сказал, что благотворительность – это только доставка товаров в недоступные для других организаций районы мира? У тех, кто этим занимается, есть уши, чтобы внимательно слушать и глаза, чтобы внимательно смотреть, не правда ли?

- Я должен как-то на это реагировать? Ладно, я понял, что Вы хороший и благородный рыцарь.

- Это не категории в современном мире. Здесь нет хороших и плохих, здесь нет честных и лжецов, нет преданных и предателей – есть бизнес. Все это бизнес. И веры, как института, нет, и политики, и власти – все это бизнес. Я рассказал Вам то, что написано практически во всех авторитетных энциклопедиях.

- Спасибо. А зачем мне это?

- Зачем рассказал? Насколько я понимаю, Вы из категории людей, которые безоговорочно верят только книгам, особенно тем, которые не читают или читают не внимательно. Для таких, как Вы – если написано и издано, то это неопровержимый факт. Конечно, если речь идет о толстой книжке в красивой обложке. Согласитесь, что если бы я Вам просто сказал, что мальтийский орден произошел от ордена иоаннитов и является одной из самых могущественных организаций в мире, что именно мы можем много больше того, что Вы себе представляете, что именно мы знаем, как устроен мир, то Вы бы просто не поверили мне. Пришлось прочитать Вам лекцию.

- А все-таки интересно, почему Вы взяли за пример деятельность ордена в России? Не потому ли, что другого примера нет? Или Вы хотите сказать, что и сейчас орден действует там также успешно?

- Увы, если бы это было так, то Россия была бы сегодня другой. Нет.

- То есть, как и тогда госпитальеры охраняли паломников, так и сейчас одна сплошная благотворительность? Но, кажется, Вы не так давно мне сказали что-то такое, что благотворительность и охрана паломников это не совсем то, что есть на самом деле.

- Вот видите? Я же говорил Вам, что Вы начинаете что-то понимать.

- Что я начал понимать? Я прослушал занимательную лекцию о похождениях неизвестного мне рыцарского ордена в неизвестной мне замерзшей душой России. И не более. Хотя, я понял, что в Вашем бизнесе слишком много игроков и, кажется, и мне, как и России придется отнестись к Вам серьезно.

- Вы поняли то, что должны были понять, как умный человек: в любом квадрате может быть сколько угодно треугольников.

- Вы о каком квадрате?

- Вера, власть, деньги, человек. Каждый выбирает свой треугольник, а может быть и несколько, но в итоге – этот квадрат все равно является крестом, понимаете?

- То есть, выбор сделать придется независимо от собственного желания?

- Правильно. И какой бы Вы не сделали выбор, он все равно будет неверным.

- Получается, что из всех зол надо выбрать наименьшее.

- Мало того, надо умудриться остаться при своем выборе до конца. Потому что выбор перед человеком вечен, а человек нет – соблазн делать его еще и еще раз будет велик.

- Так, коротко и ясно: что Вы от меня хотите? Теперь, когда я знаю, кто Вы и кого представляете, в общих чертах, конечно, я почти готов согласиться со всем, что Вы не скажете, кроме какого-нибудь жуткого преступления.

- Никаких преступлений, Люсьен. Вы поедете сегодня в Рим. Там Вас встретит наш человек, который доставит Вас в Ватикан и там Вы предстанете перед Конклавом Двенадцати. Вы не должны делать ничего – вообще ничего. Вас должны увидеть, просто потому, что Вы есть главный довод для некоторых господ не отвергать предложение о создании униатской церкви.

- И все? А дальше? Что будет со мной дальше?

- Ничего страшного. Вы сможете спокойно продолжать жить, как жили.

- Разве это возможно после того, что я узнал?

- Разумное сомнение. Но, об этом мы с Вами, надеюсь, поговорим после того, как все закончится. Смею надеяться, что Вы захотите продолжать свое общение с нами и, возможно, сделать его более тесным. Кто знает, Люсьен, может быть Вы даже захотите стать следующим Папой Римским?

- Вы шутите?

- Я вообще редко шучу. Я сказал: кто знает. Все будет в Ваших и, смею заметить, наших руках. Ведь в этой жизни очень важно осознать, кто рядом с тобой идет, верно? Ошибка в выборе спутника жизни может стоить человеку самой жизни, вернее, ее смысла.

- Стать Папой Римским…. Ни фига себе! Писателем, чиновником с хорошей государственной зарплатой еще куда ни шло, но священником, пусть и с такой перспективой?

- Разве я сказал, что Вы можете стать священником? Я сказал, что Вы можете стать Папой, но это не одно и то же.

- Папа не священник? Вы что-то не то сказали, кажется.

- Сегодняшний Папа – священник. Но, я говорил про Вас: времена меняются и не обязательно, чтобы следующий Папа был таким же, как прежний. Сегодня все немного изменилось: вряд ли нужны духовники, скорее необходимы менеджеры и управленцы, умеющие, как говорят сегодня, быть в теме. Президентами же становятся люди без каких-либо заслуг, кроме одной: они правильно выбрали союзников и следовали их советам. Да, и королями становились только по крови, а не по заслугам: все возвращается на круги своя. Вы имеете полное право стать первым среди других – Ваша кровь Вам это позволяет. Вы можете стать тем, кто имеет право говорить от имени новой церкви и кому поверят.

- Теперь до меня доходит. Вы хотите, чтобы в церкви восстановилось право крови?

- Не восстановилось. Его там никогда не было. Мы хотим, что бы это право стало основополагающим и единственным правом истинной церкви.

- Но, я не из семьи Иисуса.

- Да, но Вы потомок Его лучшего и любимейшего ученика, который взял на себя самую тяжелую ношу: исполнение Его воли. Ученика, ставшего апостолом Его веры, признанного предателем, принявшего презрение и очерненного клеветой других учеников. То есть, мучеником. Кому, как не Вам принять ношу не менее тяжкую, чем Вашему предку: принять на себя Его крест. Из его семьи остался только один – больше никого нет. По той или иной причине больше никого не осталось, уж поверьте.

- Вы обладаете документами тамплиеров, раз так говорите?

- Да, они у нас, хотя не все. Но, тех, которые есть – достаточно, чтобы утвердить это право. И с этим невозможно бороться – несогласным придется принять Вас. Есть прямые доказательства, что со смертью Христа история не закончилась, хотя это не очень популярная информация. Дело в том, что один из братьев Иисуса уже был главой церкви.

- Шутите? Когда? Его брат? Но, о нем ничего такого нигде нет.

- Давно. Иаков, брат Иисуса и один из руководителей Иерусалимской общины, был убит в шестьдесят первом году нашей эры. О нем и его казни говорит Иосиф Флавий в двадцатой книге "Иудейские древности" и Евсевий Кесарийский в "Церковной истории". А это все-таки ближе к реальности, чем Библия. Впрочем, Вы не читали эти книги?

- Увы. Виноват. Хотя, уже где-то слышал об этом.

- Ну, может быть позднее, если придет время, прочитаете.

- Словом, я еду в Рим и мне предстоит что-то важное и это не больно.

- Мне нравиться, что Вы начинаете шутить.

- Только обещайте, что больше никаких порошков, ок?

- Порошков не будет, Люсьен. А все, что будет позднее, зависит теперь от Вас и во многом от нас, если Вы нас не подведете и будете делать то, что мы просим. Надеюсь, что я смог Вам немного разъяснить общую ситуацию и наши планы.

- Остался только один вопрос, который меня беспокоит: кто был такой мсье Пико?

- Достойный человек. Но, если честно, он не совсем «был». Он есть, но с Вами он не имеет никаких родственных связей. Он с Вами даже не знаком, как и с Вашей матерью, кстати.

- А как же мама? Она же прожила с ним много лет, да и я его помню.

- Хотя, это не один вопрос, а целая куча, что бы с этим покончить, я Вам отвечу. Человек, который жил с Вашей матерью называл себя мсье Пико, но проблема в том, что Вас воспитывал и не он и не Ваша мать. Ваша мама, увы, давно скончалась: почти сразу, как Вы родились. А мсье Пико жив, правда о Вас знает только по нашим докладам. Кстати, он Вам не так давно прислал письмо – Вы не помните?

- Письмо? Какое письмо?

- С Камышового острова.

- Точно. Был такой старый конверт.

- Скорее, старинный, Люсьен. Это очень старинная бумага и конверт. Даже представить не могу, сколько за нее дали бы на «Сотбис».

- Значит, он живет посредине Сены в Париже.

- Когда-то там сожгли последнего Великого Магистра Ордена тамплиеров.

- О, как! Он живет в таком странном месте, Ваш мсье Пико, который мне даже не отчим?

- Там сейчас никто не живет. Этот конверт был своего рода проверкой: если бы Вы поняли, что это такое и соответственно отреагировали, мы бы знали, что Вы уже в контакте с теми, от кого мы Вас берегли и тогда, увы, Вы бы выпили порошок только один раз и уже вряд ли бы проснулись, понимаете? А так, мы Вас сберегли от неприятностей. Так что считайте, что Вы мне обязаны продолжающейся жизнью. Но, убить Вас все-таки пришлось, но только понарошку.

- То есть, тот, второй, кто был с Вами хотел меня убить?

- Ну, если быть корректным в терминах, это не совсем убийство – это скорее подготовка к казни. Осужденным всегда давали некую смесь, чтобы они приняли неизбежное неизбежным и не противились воле судей, чтобы не портить чистоту обряда.

- Вот, спасибо. Я лучше еще раз что-нибудь возбуждающее выпью и поеду в Рим. Когда еду?

- После обеда. Через час Вы спуститесь вниз через служебную лестницу, поедете в аэропорт и частный самолет Вас доставит в Рим. Вас встретят, и Вы будете следовать указаниям: просто помните, что дальнейшее зависит только от Вас. У каждого человека наступает момент, когда он должен сделать выбор и это навсегда. Больше шансов не будет.

Рыцарь позвонил в серебряный колокольчик, который стоял на журнальном столике и через пару секунд в номер вошел один из тех, кто встречал Люсьена в аэропорту.

- Скажите нашему другу, что молодой человек готов.

- Да, сэр. – Человек вышел.

- Как в армии.

- Да, Люсьен, как в армии. Я же все-таки рыцарь, Вы помните? Это единственная возможная форма организации, которая имеет право на существование в таких делах. Сегодня, к сожалению, все больше армию пытаются подменить спецслужбы и секретные формирования, типа всяких доморощенных разведок. Они думают, что они могут что-то создать, тогда как все, что они умеют это шпионить за собственными гражданами. Люсьен, разведка – это не лекарство, разведка – это болезнь. Она умеет разрушать, но никогда ничего не создает. Люди из секретных служб не умеют воевать – они умеют только уничтожать то, что завоевано армией. Я, конечно, не говорю об армейской разведке: у нее совершенно другие цели и задачи. В ней военные: люди чести и присяги, которые никогда не работают против своих. Я говорю о правительственных разведках, которые меняют свои приоритеты в зависимости от того, кто у власти каждые четыре-пять-шесть лет и кто им платит. Честь еще никому не удавалось купить. Продать свою собственную честь можно дорого, а вот купить себе ее назад никак нельзя. И не забывайте, что армия состоит, прежде всего, из народа, поэтому народ уважает свою армию, как бы трудно ей не было. Хорошо. Давайте пообедаем и будем собираться – мне есть еще кое-что Вам сказать перед дорогой. Так сказать, небольшие инструкции.

- Так против Вас работают секретные службы? Это, как мне кажется, может быть опасно. Там крутые ребята

- Не волнуйтесь, Люсьен. Не настолько, как в кино, которое они про себя любят снимать. Крутые у них, в основном, солнечные очки. Мы умеем работать и против тех, кто думает, что уже победил. Вы что предпочитаете: мясо или рыбу?

- В каком смысле?

- В смысле – пообедать.

- А Вы?

- Мясо. Предлагаю немного баранины, тушеной в красном вине с черносливом, фаршированном чесноком, и латук. Не тяжело и вкусно. И еще немного вина.

- И никаких порошков?

- Обещаю, сегодня больше никаких порошков. – Рыцарь улыбнулся. Если все пойдет не так, как задумывалось, то действительно порошок потребуется не сегодня. В конце концов, не так много вариантов решения серьезного вопроса: человек ли ты чести или просто у тебя такая работа.

Гл. 38

Сады Ватикана. Прекрасное место. Надо бы проникнуться чем-то возвышенным, но в голову приходят всякие неприличные мысли с визгом девок, реками выдержанного вина и всякими нехорошими семейками типа Борджия. Все это проходит достаточно быстро, как только среди деревьев проявляются контуры базилики Святого Петра.

Можно сколь угодно противиться вере, не соглашаться с догматами церкви, находить белые пятна и несостыковки в Библии, удивляться наивности Истории и доказывать свои собственные варианты присутствия или отсутствия Бога. Но, вот странность: как только навстречу тебе попадается человек в сутане, глаза которого прозрачны и спокойны, ты внутренне затихаешь и думаешь, что вот этот человек что-то знает про ответы на твои вопросы, потому что он на шаг ближе к Тому, кто создал тебя и весь твой мир. Тайна окутывает этих людей и не стоит недооценивать эту тайну: они из маленьких государств, где горят свечи, где поют странные песни на непонятном большинству языке, где чай и мед вкуснее, где лики святых по праву или нет, оживают на мгновения. Эти люди могут ничего не знать, но они могут чувствовать и, возможно, это сильнее, чем все знания мира. Их любовь совершеннее, потому что неконкретна и им нет необходимости ждать ответа – это освобождает. И в результате, им нечего бояться, потому что все уже предрешено и все написано. Бояться надо тем, кто словом или делом объявляет им войну: война с Богом обречена на поражение. Да, и трудно воевать с тем, кто сразу и везде под десятками имен. Люди и борются с этими именами, как с соседями: Иисус, Мохаммед, Будда, Кришна, но Бога стараются не трогать. Если быть до конца честными, то каждый знает, что Бог один, как Его не назови. Борются потому что их гложет зависть, ненависть и недоверие к тем, кто говорит, что знает, как должно быть. К тем кто, как и они, был на этой земле – любил, страдал и умер. Почему их надо слушать? Кто сказал, что они с Богом на одной волне? Чем они так уж лучше? Чем достойнее?

Быть пророком дело незавидное. Почести приходят после боли и смерти, а зачем это надо? А вот стать почти божественным при жизни – это хорошо. Стать Богом – мечта. Чтобы все поклонялись, чтоб никто не узнавал, чтоб боялись и молили о помощи, а ты ничего не делал и все бы это понимали, как знак свыше о собственном несовершенстве и ничтожестве. Богу нельзя проявлять себя ни в коем случае! Стоит один раз явить свою силу и любовь и все – больше ему покоя не будет. Люди не простят ему молчания и тоскливого созерцания их собственных бед, тупости и лени. Поэтому вожди, назначившие себя богами, так независимы от своего народа. Поэтому, чем слабее вождь, тем выше его трон, тем божественнее, недоступнее, глубокомысленнее и прекраснее он в глазах своего народа. И тем меньше в нем от человека, а все больше от идола, наскоро вырезанного неумелыми руками в погоне за прибылью наперегонки со временем. Сейчас нет времени на качество создания местного бога. Это раньше все создавалось на века: дома, музыка, картины и даже мебель. Сегодня срок действия произведения искусства – это дата проведения аукциона: не успеешь продать, к следующему аукциону это будет уже никому не интересно. Так что на чудеса у саморожденного бога слишком мало времени. Его надо изготовить быстренько, и на небольшой период, потому что слишком долго вода не может быть похожа на вино. И чем хуже становятся дела у местного бога, тем все больше вокруг него приближенных, поющих осанну. Нарисовать свой портрет и повесить его рядом с ликом пророка не значит стать таковым. Следующий шаг: убрать пророка-конкурента и дать людям свой собственный лик. И идет вор в церковь, кланяется, бьет поклоны, истово крестится и с аппетитом ест просвиру, и думает, что Бог смотрит на него. А Он смотрит в сторону – Ему неприятен человек, которого Он должен простить и полюбить: тяжело такое и не под силу даже Ему. Как полюбить человека, который смотрит на икону, а видит только свое отражение в стекле золотого оклада? Никак, но Ему приходится это делать, потому что наступит час, когда и этот человек будет просить прощение за свою глупую жизнь.

А пока – море надежд и самое важное на сегодня, чтобы средства наконец упали на его счет и он смог купить этот домик на берегу моря. Вот тогда он поверит в Его силу и оденет еще один золотой крест на свою загорелую шею, чтобы все увидели, что он верит в Него в два раза сильнее. Господа! Все что нужно для веры это хороший баланс, хороший адвокат и хороший домик у тихого теплого моря. Ведь если этого нет – о каком Боге может идти речь? И жить в абсолютном согласии с собой при молчаливом одобрении Господа – мечта и жизненно необходимая реальность!

Зажжем ароматные свечи, включим погромче виниловую пластинку с записью «Паяцев» пятьдесят восьмого года, накроем стол на берегу Средиземного моря и прочтем молитву. Спасибо Тебе, как бы Тебя ни звали, за этот сыр, за это вино, за этот рай – спасибо, но больше ничего не надо, потому что Ты сделал все, что обещал две тысячи лет назад своим ученикам. Теперь я готов стать благородным, честным и святым: у меня все есть. Ты выполнил свое обещание – займись другими. Я верую в Тебя – Ты человек слова. Я в долгу не останусь: чтобы недалеко ходить, построю собственную церковь, заведу себе собственного священника и художники распишут образами потолок. Ничего, если Мадонна будет немного похожа на мою девочку? Ну, и ладушки. Я построю свое собственное маленькое государство и объявлю себе королем. Я буду править самым испытанным способом: чем меньше людей в моем государстве, тем на больший срок хватит средств, ведь каждый понимает заветы по-своему. Плодитесь и размножайтесь не во всех случаях относиться к людям. Я отношу это к деньгам.

Прелесть маленьких государств в том, что они совершенно не беспокоятся по поводу своей обороноспособности, безопасности и независимости. Армию всегда могут заменить деньги, которые не надо на нее тратить. Зачем платить зарплаты, закупать оружие, тратить собственные средства на благосостояние других? Можно просто купить врагов на деньги от продажи и независимость обеспечена: независимость от друзей. Все сами отойдут в сторону – кто захочет связываться с психом ненормальным? Но, можно поступить по-другому, и есть тому примеры: Андорра, Лихтенштейн, Монако, Мальта и, конечно, Ватикан. Никто никого не предал, никто никого не выдал – так, торгуем потихоньку секретами, деньгами и временем. Ничто так хорошо не продается, как вечность! Легко вложить в голову клиента мысль, что чем длиннее цифра на банковском вкладе, тем длиннее и прекраснее жизнь. Если есть свободные деньги, значит есть свободное время: можно слетать в «Прадо» (это музей, а не фирма!) и посмотреть пару картинок на стенках. А не понравятся картинки – купи пару чего-нибудь «Прада»! (это фирма, а не музей). Можно даже заказать в ресторане на одного лобстера меньше: вдруг потом это сойдет за борьбу с голодом в Африке или в крайнем случае за сохранение подводного мира. Кто знает в каком Он будет в тот день настроении?

Люди в маленьких государствах не лучше меня, но счастливее. Вокруг войны, а они даже не перестают обедать в это время. Как будто ты в таверне на берегу моря наблюдаешь за морским сражением, отправляя в рот очередной кусочек фаршированного сыром «Филадельфия» кальмара: жутко интересно чем все это закончиться. Но, вопрос чисто риторический, потому что все кончится как всегда: победитель заберет приз и приумножит количество своих врагов в несколько раз. Потому что победы не прощают даже друзья – прощают только поражения. Но маленькому государству до этого дела нет. Главное, чтобы касса всегда была открыта и каждый мог положить на хранение свои деньги, чтобы потом, когда станет понятно кто победил, их оттуда забрать. Принцип простой: мы храним – вы воюете, а пока вы воюете – мы пользуемся вашими деньгами и из ваших денег делаем свои. Кто захочет напасть на нас, если все хранят у нас свои заработанные, накопленные, награбленные средства? Но, если бы можно было и вправду все купить! Как хороша стала бы жизнь. К сожалению, обязательно в конце концов сталкиваешься с каким-нибудь существом, с которым невозможно договориться или который настолько уверен в своем праве, что нет выхода, кроме самого печального.

Лео по фамилии Барт! Персонаж из мультика. Изредка даже завидуешь такому вот человечку: все у него просто и понятно. На все есть ответы, но он не похож на человека в сутане, даже если бы ему пришлось ее надеть. Он похож на человека, который может здорово осложнить жизнь.

Сколько же в одном месте одновременно появилось тех, кто старается общаться только скрытно и, по возможности, редко, используя в основном нейтральные государства и банковские переводы. Такое ощущение, что кончилось время: на одном поле сошлись четыре войска по разные стороны света. Каждый хочет победить, но как это возможно, когда никто не может понять кто чей враг? Или друг? Для войны необходимы только две стороны, а когда их больше – это уже не война – это цирк какой-то. Нельзя воевать всем со всеми – это пустая трата средств и сил. Нет проку в победе, которую придется делить на несколько частей – так начинаются еще большие войны.

Наследник отца Иосифа, мальтийцы, ессеи, масоны, мусульмане, католическая церковь и еще кто-то, о ком сегодня наверняка скажет кардинал. Все это сразу в одном месте – кажется, что взрыв просто неизбежен. Надо еще учитывать, что в этой странной игре нет спецслужб, президентов и правительств – они, как назойливые дети со своими игрушками, просто оставлены дома на попечение нянек. Никогда еще мир не знал такой абсурдной ситуации, когда правительствам и президентам было отказано не только в участии, но даже в элементарной информации. Это не просто неуважение и даже не шлепок по попе – это точное указание места, в котором должны находиться все президенты с их правительствами вместе взятые.

ООН, всякие двадцатки, восьмерки, другие сборища, альянсы и группировки – что они против небольшого квадратного стола в душной комнате скромного дома на окраине какого-нибудь Бейрута или другого городка, где встретятся те, кто и вправду решает судьбу человечества? Не Бог, который далеко – они, которые гораздо ближе. И от их встречи будет зависеть, как сложится жизнь и судьба твоей страны, потому что твой президент просто выполнит решения этой встречи. А если он не захочет – твоя страна обречена в лучшем случае на другого президента. А если он будет упорствовать? Если он пойдет своим собственным путем? Если он уверен, что его путь – путь избранного народа, что тогда? Тогда конец стране, потому что в этой душной комнате никто никого покупать не собирается: тут не будут говорить о деньгах – тут будут говорить о Боге. А Бог бывает крайне раздражителен и жесток и Его решения обязательны к исполнению.

Кардинал один из тех, кто обязан мистеру Гутьересу. Ну, или мистер Гутьерес так думает, потому что систематически и щедро жертвует католической церкви. Хотя, если говорить правду, то священники воспринимают пожертвования сообразно ситуации: чаще всего, когда речь заходит об ответной услуге они делают удивленное лицо. Разве эти дары предназначались нам? Разве не Господу? И приходит на ум нехорошая мысль, которая успокаивает: у Господа с деньгами все в порядке, а священники как были бедными так такими и остались. В любом случае, одно то, что кардинал согласился встретиться с журналистом, в котором сразу опознал военного, говорит в его пользу. Он умен. Кардинал прекрасно знает с кем, когда и зачем ему стоит встречаться. Назначенная встреча сегодня лишнее тому доказательство. Если бы кардинал и в правду не был готов к этой встрече, ее бы попросту не было.

Но, не кажется ли Вам, мистер Дюпон, что кардинал хочет через Вас что-то передать тем людям, которые платят Вам? И уж точно не мистер Гутьерес интересует кардинала. Почему? Да просто потому, что, как Вам известно, мистер Гутьерес один из тех, кто совершенно не интересен кардиналу. Ох, не получить Вам акции Вашей газеты, мистер Дюпон. Оставил бы хотя бы мистер Гутьерес Вам Вашу жизнь. Но, самое опасное заключается в том, что кардинал, кажется, понимает кто Вы, мсье Дюпон.

Гл. 39

- Глупость и жадность уже давно живут не на церковном дворе, дорогой мой. Они уже внутри церкви. Если вдруг Вы услышите, что Вам говорят «сын мой», то знайте, что либо перед Вами ваш собственный отец, либо Вы стали избранным и к Вам обращается Господь. Если последнее верно, то спешу Вас поздравить – мне это не грозит.

- Отчего же? Вы в самом сердце веры – кому как не Вам грозит стать святым.

- Не грозит, уж поверьте. Священники святыми становятся крайне редко. Чаще это судьба самых далеких от церкви людей: далеких от церкви, но близких к Богу.

- Да, Вы просто протестант какой-то. Как возможно с такими мыслями сделать такую карьеру в католической церкви?

- Я не протестант. Я считаю, что церковь необходима, но она должна выполнять только те функции, которые ей предопределены и не более того.

- Интересный разговор получается у нас. Непонятно по какой причине Вы так со мной откровенны.

- Откровенен? А что такого секретного или опасного для церкви или для кого бы то ни было, я говорю? Что нового Вы от меня слышите? Пока ничего, но в конце разговора, думаю, Вы не пожалеете, что потеряли время.

- Бог с Вами, кардинал. Какое время? Да я даже и не предполагал, что мне доведется откровенно говорить с человеком, чье имя в мозгах каждого журналиста, который бредит церковными тайнами! Вы же начальник тайной канцелярии, идеолог католической церкви.

- Вы серьезно так думаете?

- Конечно.

- Вынужден разочаровать. Нет такой должности в церкви, это, во-первых. Никакой я не идеолог, так как вся идеология изложена в Библии, это, во-вторых. Ну, а в-третьих, хочу посоветовать Вашим коллегам чаще ходить на исповеди, а не к психотерапевтам – больше пользы для мозгов.

- Ценный совет, я подумаю. Так почему, Вы говорите, церковь берет на себя излишние полномочия? Вы что-то сказали про глупость и жадность.

- Церковь, мой дорогой, мсье Дюпон, не более, чем администрация Бога, а Папа – руководитель этой администрации. Можно сказать, что это министерство Господа или управление Его делами. Но, не более.

- Все-таки, Вы странно рассуждаете, кардинал. У меня только один вопрос: почему я Вами избран для подобной беседы?

- Да потому что Вы такой же журналист, как я архангел Гавриил. Я просил мистера Гутьереса прислать для беседы именно Вас, хотя он также как и Вы, страшно этому удивлялся. Но, Ваши удивления, как бы точнее выразиться, разной эмоциональной окраски.

- В смысле?

- В том смысле, что мистер Гутьерес не знает, кто Вы, а я знаю. Он не понял, почему я попросил, чтобы его представляли Вы, а у Вас в глазах напряжение и страх, потому что Вы поняли, что речь пойдет совсем не о том, о чем Вы предполагали. У меня остается не так много времени для беседы. Давайте перейдем к тому, зачем я Вас пригласил. Попробуем?

- Давайте. Хотя, я не очень понимаю, что Вам лично от меня надо.

- Конечно, не понимаете, но это пока.

- Заинтриговали Вы меня, кардинал.

- Мое Высокопреосвященство.

-Что?

- Я говорю, что лучше использовать вместо армейского: полковник, генерал или, как Вы сейчас коротко сказали, кардинал, привычное в этих местах Ваше Высокопреосвященство. Знаете, я привык уже как-то к такой форме. Но, если она Вам кажется слишком длинной Вы можете использовать стандартное обращение – отец мой, как Вам мое предложение? – Кардинал хитро взглянул на Дюпона.

- Кто-то не так давно говорил мне, что так обращаться не стоит к кардиналу.

- Вы правы – не стоит. Но, во-первых, это общеупотребительно, а во-вторых, льстит самолюбию.

- А, в-третьих, не так далек тот день, когда такое обращение будет соответствовать Вашему новому титулу.

- Вы про папскую шапку? Увольте, мсье Дюпон. Она не по мне. Но, думаю, что Вам такое обращение вовсе не потому не нравиться, не так ли?

- Что Вы имеете в виду?

- Пора бы нам уже начать наш разговор, тем более, что от обеда Вы отказались.

- Вынужденный пост, точнее, борьба за восстановление талии. Я знаю, чем заканчиваются ваши церковные обеды.

- И чем же? Яд уже давно не подают на третье.

- Двумя новыми килограммами в области того места, где не должно быть живота. Плюшки, ватрушки, пироги и печенье, от которых нормальный человек не может отказаться, так как они хоть и не заменяют бифштекс, но чертовски аппетитны.

- Есть одно средство, которое Вам поможет в Вашей борьбе – исключите из репертуара пиво с чипсами. И еще, я современен, мистер Дюпон, и не признаю суеверий, но на всякий случай не стоит призывать лишний раз на помощь падшего ангела.

- Ага. Боитесь! Как вообще Вы собираетесь договориться с миром, если не можете договориться с собственным, пусть и заблудшим, коллегой. Пошел ангел своей дорогой, отклонился от курса партии, создал собственное независимое ведомство и все? Нет ему прощения? А ведь без него у Вас дела шли бы вообще непонятно как. Что, съели?

- Вы совершенно распоясались, мой дорогой мсье Дюпон. Хотя, Вам идет такой образ, Вы органичны. Тем более, что я понимаю Ваше ехидство.

- Понимаете и не проклинаете мерзкого журналиста, на которого непонятно зачем тратите свое время.

- Мистер Дюпон, время действительно истекает и мне нужна Ваша помощь.

- Моя? Вам?

- Не совсем Ваша, но в данном случае именно Ваша.

- Готов услужить, чем могу.

- Можете, можете. Тем более, что именно за этим Вы и здесь, чтобы я помог Вам и Вашим братьям.

- Это точно чертовщина с хвостиком. То я Вам нужен, то оказывается Вы мне. И как Вас понять?

- Я ждал Вас, мистер Дюпон. Ну, или кого-то из вашего ордена. Мне пришлось немало потрудиться, чтобы все обставить так, чтобы даже Ваш наилюбезнейший мистер Гутьерес ничего не заподозрил.

- Слушайте, Ваше Высокопреосвященство! Вот за кого Вы все-таки меня принимаете, мне интересно?

- За того, кем Вы и являетесь. Ведь Вы же ессей, мой дорогой мсье, пусть будет, Дюпон. И дело в том, что именно я могу Вам помочь в решении Вашей проблемы, как Вы можете очень помочь мне в решении моей.

- Как-то даже птички петь перестали, Ваше Высокопреосвященство. Или в Ватикане пойдет дождь, или я сегодня зря ел какую-то дрянь на обед. Вы серьезно все это сказали?

- Более чем серьезно. Вы хотите знать, кто и зачем предал смерти несколько уважаемых людей в Монпелье, не так ли? Я могу Вам помочь, но и мне необходима Ваша помощь. Таким образом, я предлагаю Вам сотрудничество. Негласное, разумеется.

- Вы меня смутили. Что еще Вы про меня знаете?

- Достаточно, чтобы Вы мне поверили. Но, я никоим образом не хочу Вас, ни смущать, ни пугать, ни шантажировать. Хотя, если честно, хотелось бы. Руки прямо чешутся. – Кардинал улыбнулся. – Но, дело, которое я Вам хочу предложить обсудить, слишком серьезное, чтобы попусту тратить наше с Вами время. Итак? Может быть, все-таки поговорим, как равный с равным?

- Ну, меня еще никогда не называли Ваше Высокопреосвященство, хотя не скрою, хотелось бы.

- Поправимо. Хотите я Вас так буду называть?

- Спасибо, я подумаю. А в чем подвох-то?

- В том, что тот, на кого Вы надеетесь и в кого верите, совсем не тот человек. Да это и нормально в наше время. Часто в жизни случается, что тот, кого ты считаешь соперником и врагом, чаще оказывается куда более преданным союзником, чем твой ближайший друг и партнер.

- Это Вы к чему?

- А вот к чему. Вы ведь давно подозреваете, что Вашему ближайшему соратнику, который называет себя мальтийским рыцарем, доверять нельзя, не так ли?

- С чего Вы взяли, что среди моих товарищей есть рыцари? Я слишком юн для таких знакомств.

- И слишком верны идее? Преданность, честность, любовь, сочувствие, прощение…. Перечислять можно долго, да? Конечно, я сам часто задумываюсь над тем, что ни в одной великой книге, включая Библию, нет слов эффективность, экономичность и целесообразность, а все те слова есть. Что случилось с миром? Мы даже с любимыми говорим на языке программистов. Хотя, сейчас и любимых чаще предпочитают называть партнерами.

- Ваше Высокопреосвященство, Вы начинаете стареть и потом - с каким такими любимыми? Вы меня пугаете.

- С теми, например, которым Вы звонили из Нью-Йорка. С теми, кто ждал Вашего возвращения из Америки, с теми, кто сев за торжественный ужин, не знал, что он будет последним. Я про тех, кто воспитал Вас таким, какой Вы есть, со всеми Вашими гримасами и прибаутками актера из бурлеска. Кто сделал Вас человеком, который умудряется не наступать на грабли, потому что знает, что они понадобятся тому, кто идет за Вами след в след. Я о тех, для кого Вы делаете очень не простую работу, играя несколько ролей сразу, что крайне опасно во все времена, и в наше особенно.

- Я не Джеймс Бонд, Ваше Высокопреосвященство. Но почему-то мне кажется, что Вы мне предлагаете еще одну роль, не так ли? Вы мне льстите - я не монстр.

- Пока нет. Поэтому мы тут так долго и беседуем. Кстати, мои коллеги наверняка заинтересуются, почему я уединился в садах с журналистом и о чем так долго и весело с ним болтаю.

- Мы скажем им, что я излагаю Вам новую версию бытия Христова, которую предложили несколько школьников из Новой Зеландии. Они, школьники разумеется, будут счастливы узнать Ваше мнение по поводу новой теории их теологического кружка, который возглавляет вдова местного пожарного, случайно погибшего при восхождении на пик Ленина в России.

- Годится.

- Так чем я Вам могу пригодиться, Вы говорите?

- Я хотел бы коротко изложить суть предложения, а Вы мне пообещаете, что отнесетесь серьезно к тому, что я скажу, идет?

- Давайте.

- Я скажу, кто и зачем убил Ваших собратьев, но мне нужна гарантия, что Вы поможете мне остановить одного человека, который намерен начать большую войну.

- А почему бы и нет? Давайте попробуем. И кто он?

- Один из Ваших, оставшихся в живых, собратьев. Именно тот, кого все называют рыцарем.

- Туманно и вряд ли доказуемо. Вы понимаете, что я вышел из того возраста, когда среди знакомых встречаются драконы, волшебники и рыцари. Тем более, что это весьма серьезное обвинение, мой дорогой кардинал, с Вашего позволения. Но, если и в правду я знаю того, о ком Вы говорите, я говорю – если! Если это тот, о ком мы оба думаем, то смею Вас уверить, что он глубоко верующий, порядочный и достойный человек.

- А разве не самые глубоко верующие в Бога люди оказывались самыми злейшими врагами человека? Подумайте об этом.

Гл. 40

- Вот послушайте внимательно: «Как истинно добродетельный человек может потерпеть в чём-нибудь неудачу? В каком случае ему недостанет сил; в какой степени бедности он не будет богатым; в каком мраке не станет он светить; в каком бездействии он не будет трудолюбивым; в какой немощи он не будет решительным; в какой слабости он не будет силён; в каком одиночестве он останется один? С ним пребудет надежда о счастливой вечности; одеждой ему будет милость Самого Высшего, а украшением - обещание ореола славы! Вспомним, что святые не превосходили нас своей природой, но были более организованы и упорядочены: они не были освобождены от грехов, но они старались изо всех сил исправлять свои ошибки». Так сказал святой Амброзий, Йохам. Стоит ли спорить со святыми? Так что, все, что ты делаешь – правильно. Как правильно то, что мы поддерживаем тебя.

- Меня волнует не истинность моих намерений.

- Что же тогда тебя волнует?

- Вы. Меня правда волнует то, что собираетесь делать вы.

- Что же такого случилось, Йохам? Ты пришел к нам сам – мы тебя не звали. Но, мы рады, что можем вместе противостоять лжи, которая опутала нас. Несправедливости и фальши тех, кто возомнил себя выше Того, кто над нами.

- Я говорю о крови, которая может пролиться.

- Кровь льется каждый день независимо от нашего с тобой желания. Люди тысячами погибают по вине тех, кто стоит над ними. По вине и прихоти, глупости и самодовольству, жадности и непрофессионализму собственных начальников, чиновников, президентов, королей. И никто из этих не принимает на себя вину за смерть им неизвестных шахтеров, водителей, солдат, прохожих. Никто не уходит в отставку от стыда перед своими детьми за свои поступки: они продолжают жить сытно и весело, думая, что будут жить вечно. Но и они не хотят крови, если быть честным. Никто не хочет крови, никто не хочет умирать, Йохам. Не верь тому, кто говорит тебе, что рад умереть во имя чего бы то ни было. Он лжет. Всевышний не хочет смерти ни одной твари раньше ей положенного срока. Он создавал эту жизнь не для смерти, а для жизни, и по Его плану смерть это переход в мир иной по заслугам твоим. И не человеку прерывать ход времени, но человеку дан выбор. Каждый в своем праве решать, следовать ли промыслу Всевышнего или поставить себя выше Его, прервав свою или чужую жизнь.

Смотри, Йохам, вокруг себя. Смотри внимательно! Тебе нравится то, что происходит? Нарушены все заповеди и нарушены они теми, кто должен их соблюдать превыше всего. Кто должен быть чище и праведнее других, кто должен быть пастухом над стадом, кто сам принял на себя эту ношу, кто возомнил свою гордыню провидением и благом для других. Бог ему судья, но пастухи нужны. Справляются ли они? Нет. Чище ли они нас – тоже нет. Праведнее ли? Опять и еще раз нет. Встать и сказать, что ты знаешь истину, значит обратить на себя Его внимание – и что тебе делать с этим? Бог милостив с падшим, убогим, праведным, но жесток к тем, кто выбрал Его ранее, чем Он сделает свой выбор.

Почему всех, кто заявлял о своей избранности, ждал скорый и печальный конец? Почему все святые были мучениками? Этого ли хотел Он, когда оставлял нам свои слова? Вряд ли, Йохам. Открой свои глаза: смерть стала инструментом в руках людей, а не истиной Божьей. Простым инструментом управления государством, таким как награды, премии, бонусы и звания. А ведь жизнь и смерть Иисуса, кем бы он себя не считал, были самой простой истиной, понятной даже ребенку! Вчитайся еще раз в эту историю, и ты поймешь, что смерть Иисуса – это простое предостережение, это знак! Как еще он мог докричаться до людей? Разве не так отчаявшийся до предела юноша бросается с крыши, так и не понятый собственными родителями? Разве не так же преданный своим продажным начальствомофицер пускает себе пулю в лоб? Это последняя надежда быть услышанным и последний неопровержимый довод. Никто не хочет умирать, но для некоторых правда дороже жизни. Но, добро слабее зла, как жизнь слабее лжи, мой Йохам. Увы, смерть непреодолимая постоянная, а жизнь вечна только во снах – в реальности она намного короче. И все бы было так печально, если бы она не была нам дана только лишь для того, чтобы сделать ее если не длиннее, то справедливее и чище. Для других! Не для себя. В этом и суть всех историй, понимаешь?

- Я понимаю, но…. Я просто боюсь, что совершаю ошибку. Ты все правильно говоришь, все правильно. Я тоже так думаю, но…

- Но? Вчера в тебе была сила, ты понимал, что имеешь право и возможность исправить положение вещей, ход истории. Что же случилось?

- Один человек сегодня утром…

- Кто здесь был? Никто не знает кроме нас, что ты здесь.

- В том-то и дело. Ты говоришь: кроме нас. Но, вас много, а я один. Я был уверен в своей правоте и вчера и ранее. Я ждал годы этого дня. Я мучился и таился, прятался от других и от самого себя. Понимаешь, что такое узнать кто ты на самом деле? Что бы ты чувствовал на моем месте?

- Не надо сейчас обо мне – я просто воин. Моя задача защищать тебя и оберегать. Скажи мне, кто был этот человек?

- Я не знаю, потому что не видел его.

- Ты сказал, что один человек…

- Да. Кто еще мог написать записку и положить ее на стол в комнате пока я спал? Крысы?

- Возможно. Крыс стало слишком много и они необыкновенно живучи и умны, так что не стоит их недооценивать. – Мирза задумался.

- Ты смеешься надо мной?

- Нет. Покажи мне записку.

Йохам кивнул на стол, в центре которого лежал листок бумаги, на котором стояла чашка с водой. Когда Мирза вошел в хижину, он не обратил внимания на этот листок. Да и кто бы обратил? Он встал с подушки, на которой сидел и подошел к столу. Странное ощущение возникло в руках: словно схватился за горящее полено. Но это было только минуту и прошло. Но все равно странно, правда? Он приподнял чашку и взял листок в руки.

И среди людей некоторые говорят: "Уверовали мы в Аллаха и в последний день". Ho они не веруют. Они пытаются обмануть Аллаха и тех, которые уверовали, но обманывают только самих себя и не знают. B сердцах их болезнь. Пусть же Аллах увеличит их болезнь! Для них - мучительное наказание за то, что они лгут. A когда им говорят: "He распространяйте нечестия на земле!" - они говорят: "Мы - только творящие благое". Разве нет? Ведь они - распространяющие нечестие, но не знают они. A когда говорят им: "Уверуйте, как уверовали люди!" - они отвечают: "Разве мы станем веровать, как уверовали глупцы?" Разве нет? Поистине, они - глупцы, но они не знают!... Это - те, которые купили заблуждение за правый путь. He прибыльна была их торговля, и не были они на верном пути!

Руки сами смяли листок и возникли сами собой в голове Мирзы строки из Корана – продолжение строк, которые он прочитал, и которые теперь жгли не руки, а глаза ярким, ослепительным огнем.

Подобны они тому, кто зажег огонь, a когда он осветил все, что кругом него, Аллах унес их свет и оставил их во мраке, так что они не видят. Глухие, немые, слепые, - и они не возвращаются к Аллаху.

Но он не выдал себя. Йохам просто не должен понять, что Мирза испугался: воины не боятся слов, написанных на бумаге – воины могут бояться только тех, кто написал эти слова. Потому что Пророк, кто бы ни воспользовался Его словами, сейчас обращался именно к нему. И это был сильный удар еще и потому, что Йохам не понял, что это просто цитата из Корана. Он прочитал его, как простое письмо, которое отвечало его сомнениям и мыслям. Мирза понимал, что перед ним обычный человек, пусть даже он потомок хорошего человека по имени Иосиф. Обычный человек. Но это не Иосиф и никогда им не станет.

- Чего ты испугался, Йохам? Это просто чья-то глупая шутка.

- Ты сам веришь в то, что говоришь? Меня пугает не этот листок, а то, что кто-то был здесь, пока я спал. Он не тронул меня, но он предупредил и меня и тебя.

- Предупредил? – Мирза старался быть совершенно спокойным, но какое к чертям собачьим спокойствие, если тайна нахождения наследника Иосифа известна не только братьям, но еще кому-то?

- Успокойся. Я разберусь. Скорее всего, это кто-то из наших. Кто-то, кто, по-видимому, недоволен своей маленькой ролью в нашем деле и хочет большего.

- Избавь меня от твоих восточных узоров, Мирза! Дело касается моей жизни!

- Вот в этом ты ошибаешься, Йохам. Дело касается теперь совсем не тебя и твоей жизни – извини за прямоту. Сегодня вечером ты предстанешь перед Судом, на котором тебя благословят, и завтра все уже будет по-иному. Не надо будет прятаться, и бояться – ты станешь тем, кем быть имеешь право. Пойми: воины Аллаха не хотят чужой смерти, как не хочет ее сам Аллах. Но сейчас у нас нет другого пути. Просто нет! Они нас не слышат – они слушают только сами себя, а так дела не делают. Пойми, Йохам, ты одной с нами крови, с одной с нами земли – нам или вместе жить, или вместе умирать - наши могилы, как и могилы наших предков, рядом. И надо сделать так, что бы услышали тебя, и тогда все получится. А пока мы с тобой будем собираться: надо ехать.

- Куда?

- В Иерусалим. Тебе пора подготовиться к встрече.

- Уже пора?

- Время, Йохам. Время наступило, и пришел твой час. – Мирза вдруг замолчал. Нехорошая мысль появилась и застряла в мозгу: а не Бальтазар ли это? Он был слишком покладист и весел, когда он видел его в последний раз. Он разговаривал с молодым человеком, который по сведениям имеет непосредственное отношение к шейху Хусейну, и Мирзе стоило бы насторожиться. Этот Ахмед давно вызывал у него недоверие – странный он человек – себе на уме. Не верил Мирза Ахмеду – нехороший он человек. Но лесть и гордыня бежит впереди нас: мы хотим слышать то, что хотим и перестаем думать, услышав. За кого он принял Бальтазара? За слабого человека, которого возможно просто перетащить на свою сторону? За исполнителя? А если все не так, если все получилось слишком легко? И он ли один ошибся? По их мнению, Бальтазар был вольным стрелком и не отличался большими моральными принципами, но что если они ошибались? А что если он не за деньгами приехал в Иерусалим? Если бы он должен был убрать Йохама, он бы уже это сделал - это точно.

Они упустили Бальтазара из виду, когда он только появился в Иерусалиме. Упустили всего лишь на час в квартале хасидов, потому что никак не могли пойти за ним – все стало бы слишком явно. Видимо, там что-то произошло или Бальтазар с кем-то встретился. В любом случае, теперь необходимо срочно что-то предпринимать, пока не стало совсем поздно. Хочется верить в это или нет, но здесь действительно кто-то был и этот кто-то своими действиями очень похож на людей Бальтазара: психические атаки в войне еще никто не отменял и часто они эффективнее, чем бомбовые.

Говорят, время покажет. А если как раз времени-то и нет? Если время кончилось и ошибку исправить уже нельзя? Мирза смотрел, как Йохам собирает в рюкзак какие-то вещи и думал, что все настолько запуталось, что нет причины сомневаться в правильности намеченного. Пусть все уйдут. Несколько взрывов и дальше будет только тишина и еще много лет никто даже не подумает начинать сначала эту опасную игру. Сколько будет жертв? Какая разница, если погибнут только те, о ком не скажет ничего ни один телеканал.

Кто эти люди, чтобы кто-то расстроился или рассердился настолько, чтобы открыть правду про всю эту историю? В том-то и дело, что все кто имеет право что-то делать, кто может что-то сказать, уйдут, словно их не было. И никто не придаст особого значения еще нескольким террористическим актам: напишут статейки, снимут репортажи, проведут несколько концертов, соберут несколько совещаний, чиновники дадут десяток интервью со скорбными лицами, выпьют за обедом и вздохнут с облегчением. Почему? Просто потому, что в войне всегда должно быть только две стороны: долго воевать на несколько фронтов и невыгодно и опасно: обязательно кто-нибудь с кем-нибудь, в конце концов, договориться. И уж лучше быть первому, кто поймет, что пора уменьшить количество участников.

Убийство отвратительно. Но, это если речь идет об убийстве конкретного человека, а если речь идет о войне, то горе уступает место статистике и уже никто не говорит о трагедии, все говорят о победе. И чем больше количество погибших, тем проще жить дальше: сто человек – это ужас, а тысяча – это статистика потерь и не более того. Когда умирает несколько человек это можно представить, а когда исчезает город, то просто появляются новые планы по застройке и новые бюджеты, которые ждут бизнесмены и новоселы.

Смерть ошалело замолкает и смотрит, как убиенные превращаются в цифры, а торжественные панихиды плавно перетекают в праздники, которые очень быстро затмевают горе. Горе конкретно, но телевизор сообщит тебе, что все было не зря и мы будем их помнить вечно – вот и давайте споем и будем говорить о вечности! А вечность прекращается с последним, кто помнит, а беспокойство прекращается с последним кто знает. Горе сегодня прекращается для всех остальных, которых оно не коснулось, сразу, как только начнется по телевизору другой концерт. Стоит ли переживать о том, что не имеет к нам ни малейшего отношения? Нам не жить вечно и нас не будут помнить и это к лучшему: кто знает, как сложится эта короткая жизнь?

Вот и сейчас, как перед каждым сложным делом, в голове все что угодно, но только куда-то подевался Тот, именем которого все и происходит. Куда Он делся, когда Он очень нужен, когда ждешь совета и поддержки? А возможно Он и прав – Он дает тебе право выбора, и ты делаешь этот выбор. В любом случае для кого-то ты будешь героем на некоторое время, и это успокаивает. Но, почему идут в бой с молитвами на разных языках, хоругвями, крестами? Не потому ли, что Он за все в ответе и если уж Он причина, то Он и вина...

Йохам собрал нехитрые пожитки и уже давно сидел в углу, склонив голову. Говорят, что люди чувствуют свой конец, но Йохам ничего не чувствовал. Хорошо это или плохо? Он сам пришел искать помощи у тех, кто дальше всего от решения проблем мирным путем. Но разве не в Библии написано об огненном мече, разящем неверных? Разве не в Коране есть такие же слова? Так в чем же разница, если и те, и эти видят друг в друге врага? Нет разницы, и есть только ложь, неверие, гордыня и злоба. Так что за дело, кто будет тем, кто встанет рядом с ним?

И опять вопрос, который не давал покоя с детства: о ком написано в Книгах? Почему Он молчит, видя все это? Надеется? Верит? Ждет? Ведь во всех Книгах написано одно и то же. Написана на разных языках одна история. Разве не так? Ведь разве не потом появились и христиане и мусульмане? Значит ли это, что были те, кто создал и тех, и других? Ничто из ничего не возникает. Но это не был Он! Он создал лишь людей – люди создают свой мир, свою войну и свою веру. В этом смысл? В игре? Или Он ищет ответа на свои вопросы: могло ли случиться по- иному тогда, давно, когда не было ничего? Как мог предать его самый верный помощник и друг? Он верил ему, доверялся во всем, а тот, недовольный тем, что имеет, предал Его и стал злом. Любимый Ангел стал Демоном, предав Свет и Истину – трагедия для Того, кто творил Добро. Но кто-то должен был взять на себя и зло, и смерть, и ночь. Мог ли Он одновременно быть и тем и другим? Вряд ли. Значит ли это, что Он сам спровоцировал того, кто был ближе к Нему и переложил на него грязную работу, чтобы остаться в белом? Или это вовсе не провокация, а замысел: должны разделять люди свет и тьму. Нельзя быть чистым, творя беду. Нельзя быть праведным и потакать злу. Ответ только один для тех, кто верит в Него: Он мудр, Он светел, Он чист, Он – надежда, Он – свет и понять Его можно лишь поняв, что все что произошло две тысячи лет назад в Палестине – это Его история, рассказанная нам.

Все сходится. Мы просто отражение в зеркале событий, происходивших давно и не здесь. Два мира и небо, как зеркало. Мы просто отражение в нем. Кто читал Библию внимательно и с верой, тот поймет, что рассказана не земная история, а притча о том, что случилось именно с Ним. И не был Иуда врагом и предателем, и не был Иисус тем, кем себя называл. Бедные актеры небесной трагедии! Им довелось не по своей воле сыграть эту пьесу. И не мне критиковать автора – я здесь, чтобы выбрать одно из двух: играть или смотреть. Автор не написал финал – оставил это актерам, поэтому каждый день мы играем старую пьесу с новым финалом, где жизнь и смерть, как орел и решка.

Люди искали ответы, и читали свои Книги и каждый находил свой ответ в меру своего ума, своей фантазии и своих целей. Приблизиться к Богу, назвавшись Его именем, накинув на себя Его одежды и взяв на себя Его право говорить – путь в пустоту. Значит ли это, что ничего не произошло: язычники верили в своих Богов и остались теми, кем были – язычниками? Значит ли это что все, что происходило потом: вся кровь, все беды не имеют к Нему никакого отношения? Это просто история, рассказанная нам и непонятая нами. И уж точно в Его планы не должно было входить то, что происходило после Него и что происходит сейчас.

- Ты готов, брат? – Мирза спрашивал Йохама, но не смотрел на него. Надо было торопиться: Мирза просто посланник тех, кто уже ждет их. Он полон своей веры и ему противен этот иудей. Но ему рассказали, что этот старый и трусливый человек послужит их делу. Значит, так тому и быть – многое приходиться терпеть во имя Аллаха.

- Готов. – Йохам медленно встал и поднял свой мешок. – Ты говоришь, что время пришло, Мирза?

- Да. И поверь, что мне тоже немного не по себе. Но это ничего не меняет, Йохам. Если ты сейчас повернешь назад и уйдешь, это уже ничего не изменит – все произойдет очень скоро. В этом случае ты просто не увидишь того, что случиться – хочешь ли ты этого?

И крысы слышали все, что говорили друг другу эти люди. И крысы знали, что пора собираться в дорогу, потому что ложь и гордыня – это первые признали будущей крови. Еще нет запаха, как не наступило утро. Но запах придет тогда, когда будет уже слишком поздно – об этом узнают все, а очень надо быть первым в том месте и тогда, когда упадет первая капля. Врун тот, кто сказал, что самое вкусное – это то, что остается последним. Не в этом случае! Надо быть первым, чтобы попробовать на вкус первую каплю и понять, что игра стоит свеч, и отойти, чтобы подождать того момента, когда наступит время дележа.

Гл. 41

- Вы кушайте мясо. Поверьте, если бы я не знал, что эту сочную баранину приготовила моя жена, я бы свято уверовал, что его приготовил самый лучший повар из всех мужчин на свете. И, конечно, лимонам уделите внимание. Люди говорят, что этому лимонному дереву две тысячи лет. Конечно, не самому дереву, но эти ветви несут в себе кровь того дерева, которое росло в этом дворе в те времена. Позвольте, я выдавлю из плода сок, и Вы попробуете? Какое мясо может быть без лимона? Не хочу показаться циником, но и этот ягненок вполне может оказаться родственником того самого агнца Божьего, который стоял у яслей младенца. Так что уж отведайте – пусть это станет Вашим причастием ну или причастностью к общему делу. – Человек, назвавшийся Хусейном, сыном Али, выдавил целый лимон на большой кусок баранины и, проткнув его ножом, достал с жаровни и положил на глиняную тарелку, стоявшую перед Бальтазаром. – Попробуйте, Вам понравится. Так вот, Иосиф был с Марией в яслях в Вифлееме, когда Иисус родился. Он также был при Матери и Младенце, когда пастухи и волхвы пришли поклониться Ему. Он привёл Марию и Иисуса в Иерусалим, чтобы представить Его Богу в Храме. Он также, как и Мария, беспокоился, когда думали, что Иисус потерялся во Храме, когда Ему было двенадцать лет. И после этого в Новом Завете Иосиф не упоминается, за исключением Евангелия от Луки 4:22, где он называется отцом Иисуса. Он не упоминается в момент распятия, и многие художники изображают его пожилым человеком, который умер в начале тридцатых годов Иисуса.

Вот уж впору нанимать частного детектива, чтобы найти ответ на самый главный вопрос: что случилось тогда во храме? Что случилось, что произошло? Почему больше не упоминали об Иосифе? Может быть, размолвка с сыном или Иосиф понял, что его сын пришел разрушить его веру? Мог ли он, священник в этом храме, пойти на то, чтобы допустить такое? Ответ: нет, не мог. Как не мог бы сам Иисус предать свою веру – в этом весь смысл – в абсолютной преданности своей вере.

Вы вообще знали, что Иосифа в средневековых пьесах изображали, чуть ли не клоуном? Отца Иисуса – клоуном? А ведь и Святой Иоанн Златоуст говорит о тревогах Иосифа как об образце испытаний всех христиан. Святой Винсент Феррер, Бригитта Шведская, и Бернардино из Сиены говорят о его абсолютной преданности сыну. Мог ли отец во имя своей веры пойти на преступление против сына? Мог. И это было совершенно нормальным поступком, понимаете меня?

- В общем, конечно. Отцовские чувства и все такое – что они, когда речь идет о святых чувствах, так? – Бальтазар попробовал мяса и мысленно был готов посвятить остаток дня именно этому низменному чувству – наслаждению. Но, какое там! Хозяин требовал участия в разговоре и как минимум ответа на его вопрос.

- И Вы будете правы, пусть все это звучит цинично.

- А позволен будет вопрос, уважаемый мистер Хусейн?

- Все что угодно, дорогой Бальтазар. Я жду Ваших вопросов.

- Зачем я здесь - я понял: я еще никогда не ел такого мяса. Но зачем Вы меня позвали? Это странно, тем более что я вижу рядом с Вами человека, которого знаю слишком давно и не с лучшей стороны. Хотя, даже его присутствие не испортит ощущения счастья, которое уже испытывают мои вкусовые рецепторы от одного только запаха, исходящего от этого превосходного куска баранины.

- Вы умеете говорить, дорогой Бальтазар. Вы умеете говорить так, что слушающий Вас не обидится. Я в данный момент не себя имею в виду. Мистер Ной, который сидит и молчит уже полчаса, говорил мне про ваши сложные отношения, но знаете, что я ему ответил на это?

- Интересно.

- Именно! Я сказал ему, что Вам будет очень интересно, и Вы сможете понять, что сейчас не время вспоминать ваши споры, тем более, что вы оба сейчас у меня в гостях и наш разговор более важен для вас обоих, чем все ваши распри и проблемы прошлых лет. Я сказал, что Вас рекомендовали, как человека, который умеет думать.

- Я прошу Вас простить меня, что перебиваю. Но наши, как Вы сказали распри, были как раз по поводу странных для меня взаимоотношений американской разведки и мусульманских организаций, которые мягко говоря, действуют против тех, кого эта разведка должна защищать.

- Это детское восприятия действительности, мой юный друг. Простите мне мой отцовский тон, но я искренне желаю Вам добра, как человеку, который сидит со мной за одним столом. Это наши правила и так было всегда. Завтра все может измениться. Но сегодня, когда мы с Вами едим вместе мы можем сделать так, что все измениться и не придется больше делить друг друга на своих и чужих. Это знаете ли как момент истины – надо успеть все решить за обедом. Воспользуйтесь моим советом и задавайте вопросы пока не село солнце, потому что когда оно сядет, наступит ночь, а ночью все кошки серые. Стоит ли терять время на выяснение причин, почему и что было до – может быть сейчас важнее, что будет после?

- Тогда пусть мой бывший командир выскажется, Вы не против? – Бальтазар посмотрел на мистера Ноя, который с аппетитом уплетал ливанский лаваш с сыром и зеленым луком.

- Он обязательно выскажется, обязательно. Так каков Ваш вопрос, дорогой Бальтазар? Сразу скажу, что о причинах Вашего здесь присутствия мы поговорим за чаем. Кстати, тут полно и других борцов с мусульманскими движениями: русских, французов, англичан, да кого угодно. Все борются и все договариваются о правилах этой борьбы. А как иначе?

- Ок. Подожду. А вопрос прост: кто Вы, мой уважаемый хозяин?

- Правильный вопрос в неправильной форме. Но понимаю, что Вы немного нервничаете. Что Вы знаете о мусульманах?

- Многое. В частности то, что вопросом на вопрос они точно не отвечают – это свойство другой нации.

- Браво! – Хусейн засмеялся. – Мне самому всегда занятно разговаривать с евреями. Они удивительные собеседники: ничего не отвечают, но все время спрашивают. И все же?

- История длинная, но я не большой специалист в исламе.

- Я, как это ни странно, тоже, хотя совершенно и на сто процентов мусульманин. Тогда коротко расскажу Вам несколько моментов, и многое Вам станет ясно, ок?

- Давайте.

- Вы точно знаете про суннитов и шиитов, так? Об этом рассказывают малообразованные журналисты почти каждый день в новостях, думая, что это кому-то что-то говорит. Две основные ветви мусульманства, которые не могут, да и не смогут, наверное, между собой никогда договориться. Нередко утверждают, что шиизм отличается от суннизма прежде всего тем, что не признает сунну - „священное предание", представляющее сборник рассказов о жизни и деятельности пророка Мухаммеда. В действительности же сунна признается и шиитами, но они основывают ее только на авторитете семьи Мухаммеда, в то время как сунниты также и на свидетельствах сподвижников пророка. Понимаете? На авторитете семьи и ее членов, а не сподвижников и учеников! Это Вам должно быть знакомо, так как очень похоже на библейские предания христианских евангелистов, верно? Их мнение почему-то важно и абсолютно, а откровения Марии, видите ли – совсем нет. Кстати, запомните мои слова о влиянии семьи пророка – это Вам поможет в дальнейшем понять мои мысли. Кроме сунны шииты имеют и свое особое „священное предание" – ахбар и, кстати, в шиизме, как и в христианстве, сильно развит культ святых мучеников. Из мучеников особым почитанием пользуется второй сын халифа Али - Хусейн. Одним из важнейших положений шиизма является вера в „скрытого имама", который должен появиться вновь и установить на земле божье царство. То есть, шииты ожидают пришествия, как и христиане. Как и сунниты, шииты признают Коран божественным откровением, однако допускают иносказательное толкование текста этой книги. Для суннитов это просто невозможно! Они признают основный текст и никаких отступлений, трактовок, версий и прочего. В отличие от суннитов, для которых священными городами считаются Мекка и Медина в Саудовской Аравии, местом паломничества шиитов являются в первую очередь иракские города Эн-Наджаф и Кербела, где, согласно преданию, погребены халиф Али и его сын - великомученик Хусейн. Потому-то и бомбежки этих иракских городов никогда не смогут возбудить любовь к американцам и европейцам в сердцах даже тех мусульман, которые расходятся с шиитами во взглядах на серу. Потому все уверения в помощи иракскому народу – ложь. Как ложь и преступление те девять лет, которые русские провели в Афганистане. Цена такой лжи всегда одна – десятки тысяч загубленных жизней.

- Софистика, не имеющая ничего общего с реальностью. – Засмеялся Бальтазар и вдруг перестал жевать. - Стоп. Вы случайно носите такое же имя, как этот мученик?

- Это очень распространенное имя на Востоке, но я его ношу совершенно не случайно.

- Родственник?

- Вы как паспортистка, ей Богу. – Хусейн рассмеялся. – Да. Родственник в очень длинном колене. Но давайте об этом чуть позже, а пока я дорасскажу свою маленькую историю.

Еще при жизни халифа Али среди его сторонников произошел раскол, давший начало третьему, сравнительно малоизвестному направлению ислама — хариджизму. Хариджиты, ярые противники сложившейся у арабов аристократической племенной верхушки, выступили в защиту прав рядовых членов племен и прочего эксплуатируемого населения. Они провозгласили принцип демократии в мусульманской общине, требовали ввести выборность халифов. Вера, согласно учению хариджизма, должна подкрепляться практическими делами. В то же время сторонники этого направления ислама проявляли еще большую, чем остальные мусульмане, нетерпимость ко всем иноверцам и вообще ко всем людям, имеющим отличные от них взгляды.

Вы, уважаемый Бальтазар, человек не очень сведущий в хитросплетениях ислама, не так ли? Ну, так вот, чтобы немного разобраться в том вопросе, ради которого мы и собрались, я скажу еще несколько слов о мусульманах, и Вам станет многое ясно, договорились?

- А можно я есть буду при этом? Честно говоря, плохая, но приятная привычка – концентрируюсь лучше. – Бальтазар прекрасно понимал, что приторное внимание хозяина дома будет не вечно, так что стоит поесть хотя бы перед неприятностями, так?

- Вы меня обяжете, мой дорогой! Кушайте на здоровье и слушайте. Ну, так вот, Вас по большей степени сейчас должен интересовать шиизм, так как именно он многочислен своими внутренними направлениями. Например, возьмем зейдитов. Очень интересные люди. Зейдизм отрицает существование „скрытого имама" и отвергает культ святых и монашество. В вероучении зейдитов, честно говоря, имеются некоторые рационалистические элементы. Они, например, отвергают догмат о предопределении, не верят в несотворенность Корана и для зейдитов характерна большая веротерпимость. Или вот еще исмаилиты. Эта секта получила свое название по имени сына шестого шиитского имама - Исмаила. Это сравнительно немногочисленная, но очень активная секта. Кстати, на вероучение исмаилизма заметное влияние оказали неоплатонизм и буддизм. В частности, из буддизма было заимствовано представление о переселении душ, поэтому Коран толкуется исмаилитами иносказательно. Исмаилиты отвергают мусульманскую обрядность, не настаивают на соблюдении поста, не требуют обязательного совершения молитв и паломничества. Пойдем дальше? Не устали?

- Я кушаю и слушаю, как я могу устать? Вкусно и интересно.

- Надеюсь, что так будет и дальше, мой дорогой. Итак. От исмаилизма ответвилась секта друзов, весьма далеко отошедшая по своим догматам от ортодоксального ислама и вобравшая в себя многие зороастрийские и христианские положения. У друзов, как и у исмаилитов, распространена вера в переселение душ. Они также верят в возможность периодических воплощений бога в человека. Согласно их вероучению, последний раз бог воплотился в фатимидского халифа Хакима. Этого халифа секта почитает как бога и ждет его второго пришествия. Чувствуете что-то знакомое? И это еще не все. Еще дальше от ортодоксального ислама отошла другая шиитская секта - нусайриты, или алавиты. Вероучение этой близкой к исмаилизму секты под влиянием христианства и зороастризма приобрело синкретический характер. Если друзы считают воплощением бога халифа Хакима, то нусайриты верят в существование святой троицы - Али, Мухаммеда и Сальмана, причем во главе троицы ставят Али. Ряд алавитских обрядов очень и очень напоминает христианские.

Обожествляется имам Али и в шиитской секте али-илахи, которая также сильно отдалилась по своей догматике от мусульманства и заимствовала многие положения зороастризма. Сторонники этой секты живут замкнутой жизнью и стараются не общаться с инакомыслящими. Ну, это ребята совсем закрытые и малочисленные, а вот последняя из крупных шиитских сект и обществ Вам и будет ответом на Ваш вопрос. Своеобразное положение в исламе занимает секта бехаистов. Возникнув не так давно, где-то в середине девятнадцатого века, в качестве шиитской секты, бехаизм полностью отказался от культовой и обрядовой сторон мусульманской религии. Бехаизм настолько далеко отошел от ортодоксального ислама, что многие специалисты по мусульманству считают его вообще отдельной религией. Бехаисты выступили с проповедью классового мира и космополитизма, чем завоевали симпатии не только среди буржуазных слоев населения Ближнего Востока, но и среди некоторых кругов в США и Западной Европе.

Да! Чуть не забыл. Есть еще правда такая секта или вернее дервишский орден бекташи. Вероучение бекташи тоже носит синкретический характер, и наряду с исламскими шиитскими положениями в нем тоже много элементов христианства. Для последователей ордена характерно безбрачие. Хотя, это Вам вряд ли интересно, тем более что про безбрачие, столь немодный тренд на Востоке, Вам лучше расскажут Ваши католические священники. Почему я о них упомянул? Просто Вы наверняка читали в детстве арабские сказки и там, конечно, встречали таких персонажей, как дервиши. Просто, чтобы Вы знали, что это не вымышленные сказочные герои.

Итак! Простите за столь подробный, но если честно, весьма скудный рассказ о некоторых направлениях мусульманства, но без этого Вам было бы непонятно кто перед Вами. Я и есть тот самый хариджит. Я не признаю толкования Корана никакими сподвижниками, соратниками или просто проходившими мимо людьми. Я, как и мои братья, верю только в Книгу, а не в ее редакции. И не скрою, что мне никогда не доводилось сомневаться в моей вере. Но время идет вперед – наступает время истины, когда надо действительно подкреплять свои мысли конкретными делами. И не скрою, что и мы, и исмаилиты, и алавиты весьма озабочены тем, что делают наши, скажем так, недруги суннитского направления в настоящее время. Очень озабочены, понимаете?

- Вы имеете ввиду ваххабитов?

- А Вы не так недоразвиты, прошу прощения.

- Очень хорошо, что я прожевал этот небольшой кусочек, а то пришлось бы подавиться и испортить Ваш праздник. Кстати, я периодически смотрю телевизор.

- Не обижайтесь, дорогой Бальтазар. Меня часто подводит мой английский: некоторые слова я употребляю неправильно. – Хусейн улыбнулся.

- Настолько часто насколько это необходимо. Я так и понял. Не обижаюсь. Так я прав?

- Совершенно и безоговорочно. Суннизм, в отличие от шиизма, не дал большого числа сект. Правда, сунниты подразделяются на четыре богословско-юридических толка — мазхаба, однако все они считаются одинаково правоверными, и каждый верующий мусульманин может принадлежать к любому из них по своему усмотрению. Если коротко, то мазбахи, например, отличаются друг от друга по практикуемому ритуалу и методу толкования Корана. Маликитский толк отличается консерватизмом, ханифитский более либерален, шафиитский допускает сравнительно свободное толкование Корана и критический анализ предания. Малочисленный в настоящее время ханбалитский толк объединяет наиболее фанатичную часть мусульманского духовенства и верующих.

И вот как раз-то внутри ханбализма и сложился ваххабизм - этакое "протестантское" движение в суннизме, возникшее в конце восемнадцатого века в связи с борьбой арабов против турецкого ига. Ваххабиты, понимаете ли, считают, что между богом и людьми не должно быть никаких посредников, и поэтому отвергают духовенство. Поэтому они не слушают духовников и это прискорбно. – Хусейн, сын Али, даже как-то слишком театрально опечалился. - Ваххабизм запретил своим адептам курить табак, пить кофе, носить шелковые одежды и драгоценности. Борясь за строгое единобожие, и резко выступая против почитания святых, секта отказалась от культа пророка Мухаммеда. Паломничество к "священному" черному камню в Каабе ваххабиты квалифицировали как идолопоклонство и, конечно, они на своем непростом пути многих потеряли: кого-то из-за очень уж жестких правил, кого-то из-за неизбывной любви к драгоценностям, ну а кто-то просто не мог жить без утреннего кофе - бывает и так. Мы нередко этим пользуемся и поэтому неплохо осведомлены о том, что происходит внутри этого крыла мусульман. К сожалению, не настолько насколько нам бы этого хотелось.

Надо сказать, что как и у вас, христиан, любителей создавать всякие секретные монашеские ордена, в суннитской среде тоже сформировался военно-религиозный орден сенуситов, целью которого является очищение ислама от чужеродных наслоений. Эти вот нас сегодня и беспокоят более всего.

- Получилось.

- Что, простите, получилось, дорогой Бальтазар? – Хусейн недоуменно взглянул на вытиравшего влажным полотенцем свои руки Бальтазара.

- Я говорю: получилось одновременно дослушать и докушать. Сыт и образован до невозможности.

- Вы удивительный человек, мне говорили. Ну, оставим это. Надеюсь, что теперь Вы понимаете, что нельзя считать мусульман однородной массой и тем более говорить, что все мусульмане равнозначны такому популярному ныне термину как «террористы».

- Тут я с Вами совершенно согласен. Тем более, что я прожил последние годы в Танжере и никто, заметьте, ни один человек или организация не замыслили против меня ни одного теракта, так что у меня нет личного опыта для такого утверждения.

- Ну, это поправимо.

- Что? Теракт в отношении меня?

- И это тоже. А теперь, раз Вы поели, мы можем сесть за другой стол, где нас ждет чай и сладости, и мы сможем перейти непосредственно к делу, все согласны?

Удивительны дела твои Господи! Мистер Ной, которого все боялись как злобного монстра умноженного на самого себя два раза, не проронил ни единого слова за весь этот долгий разговор, напоминавший лекцию по религиозным течениям внутри мусульманства. Он и сейчас, молча, встал, и, поправляя свою надетую навыпуск белую рубашку, пошел к столу под раскидистым деревом, где уже был накрыт чай. Только сейчас Бальтазар заметил, что Ахмед исчез. То ли баранина отвлекла, то ли лекция была столько интересна, но исчезновение Ахмеда для Бальтазара прошло незамеченным.

Хозяин разлил всем чай и сам положил каждому на небольшое блюдечко несколько кусочков фруктов, приготовленных в меду. Солнце начинало свой последний на сегодня путь вниз и в соседних домах кое-где уже зажигали свет, да и собаки устали от долгих перепалок. Устал Иерусалим. Казалось бы наступало время отдыха от дневной жары, но в саду Хусейна было по-прежнему жарко. Бальтазару вообще казалось, что время остановилось. И вовсе не потому, что все сосредоточенно пили чай и молчали, а потому что все было похоже на итальянскую комедию масок. Разыгрывалась какая-то комедия с большим количеством действующих лиц в полном отсутствии главных персонажей. Впервые Бальтазар совершенно не понимал ни этих разговоров, ни присутствия всех этих людей, ни повышенного внимания к нему самому, ни причин этого. Никто из них не мог знать того, что привело его в Иерусалим. Что на самом деле происходило? Чем были так озадачены сидящие за столом начальник управления информационной безопасности, которое юридически как бы вообще не существовало на бумаге, и руководитель одной из, как это стало понятно из кроткого рассказа хозяина дома, влиятельных мусульманских сект? Само по себе их сотрудничество не имело ничего странного: руководители террористов и борцы с терроризмом всегда работают вместе – это общий бизнес. Но тут было что-то совершенно другое – что? И совершенно фантастическим было то, что они, два высокопоставленных лица, тратят свое время на него – одного из тех, кто уж точно здесь быть не должен. Как бы не получилось так, что эта вкусная баранина окажется последней в его короткой жизни. С одной стороны, это хорошо, потому что на одного счастливого барашка станет больше, но, с другой стороны, на одного любителя баранины может стать меньше и это плохо.

Когда-то давно, Бальтазар служил под началом мистера Ноя и выполнял деликатные поручения, связанные в частности и с физическим устранением некоторых влиятельных лиц, но такая работа имела абсолютно понятный протокол взаимоотношений и не предполагала чаепитий и длинных разговоров с руководством. Тем более что церковь внимательно рассматривала цели Бальтазара, которые он ей предоставлял сразу после получения приказа мистера Ноя, и если утверждала их, то и брала на себя весь грех. Но, почему он сейчас и в самое для его работы неподходящее время им вдруг понадобился? Что им от него надо-то?

- А вот что: мы предлагаем Вам сегодня одну работу здесь и сразу после этого Вы вылетите в Швейцарию для выполнения еще одной работы. После этого Вы можете себя считать совершенно свободным от моих мыслей о Вас. – Мистер Ной заговорил.

- Вы телепат, мой бывший шеф?

- Вы так усиленно пытались пересчитать чаинки в Вашем стакане, что угадать ход Ваших мыслей было не трудно. Что же касается бывшего, то бывшим я могу стать только тогда, когда сам предложу Вам это.

- Тогда давайте к делу если можно.

- Можно. – Хозяин дома по имени Хусейн улыбнувшись поставил свой стаканчик чая на блюдце и отодвинул от себя. – Вам рассказал Ахмед в общих чертах то, что мы хотим от Вас?

- В общих чертах. Я должен уговорить некоего господина из масонов рассказать мне и, как я понимаю, вам все, что он знает о некоем человеке, который послал его в Швейцарию, чтобы другой никому неизвестный человек благополучно добрался до Ватикана. В общих чертах это выглядит типично русской политикой: пойди туда не знаю куда и найди то не знаю что, чтобы потом это подороже продать, а что останется пропить в кругу тех, кого потом можно будет расстрелять.

- Витиевато.

- Но это именно то, что я знаю на сегодняшний день. Кстати, Вам, мистер Ной, будет интересно узнать, что это странное задание я получил от Вашего же сотрудника.

- А я знаю, Бальтазар, знаю.

- Знаете? Он работает против Вас в Вашем же офисе или на Вас?

- Не то и не другое.

- А это как же получается?

- Многое изменилось с момента Вашего ухода от нас, Бальтазар. Политика вообще вещь сиюминутная – ни один принцип не может быть верным после того, как Вы его изложили кому бы то ни было. И наша, как Вы, вероятно, помните, работа и заключается в том, чтобы успевать за этими переменчивыми настроениями и при этом умудряться сохранять свои собственные принципы, чтобы оказаться на плаву.

- Так что же с Никосом?

- А этот перспективный молодой человек работал у нас ровно столько, сколько я ему позволял и ровно до тех пор, пока он был нам нужен. И знал он ровно только то, что я ему позволял.

- Вы уверены?

- Вы же знаете меня, Бальтазар, достаточно, чтобы самому ответить на этот вопрос, не так ли? Так вот, на самом деле этот молодой человек выполнил свою миссию как раз в тот момент, когда встретился с Вами и предал Вам мой приказ о том, чтобы запланированная на ближайшие дни встреча в Израиле не состоялась. А вот предложение о поездке в Швейцарию было его собственной инициативой.

- Но, как я понял, Вы именно этого от меня хотите?

- Да. Только Никос думает, что я это не хочу. А я как раз наоборот предлагаю Вам совершить этот вояж, но только после выполнения некой работы здесь.

- Вы как всегда все настолько запутываете, что сам Господь не разберется.

- Он-то как раз и причина всей этой сложной игры, Бальтазар.

- Вы работаете на Господа? Ни фига себе, если можно так выразиться! – Бальтазар на этот раз был по-настоящему удивлен.

- Ну не в прямом смысле, но можно сказать и так.

- Так что же я должен сделать здесь? Может, уже проясните?

- Конечно. – Молчавший до этого Хусейн перевел разговор на себя. – Что Вы знаете о явлении наследника земного отца Иисуса - Иосифа.

- Мало. Только то, что вокруг это началась настоящая возня всех кого только возможно.

- Все и просто и сложно. Этот человек требует своего признания и пересмотра всех принципов христианской церкви. И он не собирается решать свои проблемы миром: он обратился за помощью к ваххабитам. То есть, речь идет о крови, Вы понимаете? Они договорились, что встреча глав мировых конфессий, которая соберется скоро для предварительного решения этого вопроса будет целью для террористической атаки. Таким образом, если их проект удастся, то им не придется договариваться с Ватиканом, а достаточно будет предъявить ультиматум о признании Иосифа главой христианской церкви по крови.

- Каким образом Вас, мусульманина, интересуют дела христианские? Вас, как я понимаю, такое положение дел должно устраивать.

- В корне неверное предположение. Нам не нужен дисбаланс. Стабильность Европы и Америки, основанная на единстве веры в Иисуса – вот наша цель. Есть пусть и достаточно сложные, но понятные отношения Востока и Запада. Как и в любой семье – у нас есть определенные разногласия. Но до разрыва дело дойти не должно просто потому, что это никому не выгодно: большая война сегодня – это непозволительная роскошь. А сейчас мы имеем дело не просто с попыткой жесткими мерами перераспределить религиозную власть, а в принципе перевернуть все с ног на голову с тем, чтобы переподчинить светскую власть в государствах религиозной. В этом наше коренное разногласие с ваххабитами, понимаете? Если это произойдет в христианской церкви – это, безусловно, произойдет и в мусульманских странах.

- Это личные амбиции этого Иосифа или…?

- И то, и другое, мой дорогой Бальтазар.

- Так кто моя цель? Иосиф? Кстати, кто он: выживший из ума старик, амбициозный юноша или фанатик?

- Запутавшийся человек, который сам не ведает что творит.

- Так цель он? Вы заказываете человека, который даже не может защитить себя – это удар по моему самолюбию. Неужели я так плох, что не гожусь на большее? – Бальтазар посмотрел на мистера Ноя.

- Нет. – Хусейн продолжал говорить. – Не обижайтесь, и нет – Ваша цель не бедный запутавшийся старик, который поверил в легенду.

- То есть, никакой он не отец Иисуса. В смысле – не родственник отца?

- Самый что ни на есть настоящий родственник. Поэтому его жизнь не только важна определенное время, но и крайне ценна. Цель совершенно другая – цель тот, кто использует его в своих целях.

- Понятно. Заодно уберем и Ваших врагов, не так ли? Словом, для очистки совести я могу думать, что спасаю христианскую церковь, а к Вам отношения не имею, так? Но разве Иосифу не выгоден такой альянс, если все произойдет так как онтого желает?

- Пусть будет так, если Вам так спокойнее. Одним ударом Вы убьете двух зайцев. – Хусейн улыбнулся. – Что же касаемо Иосифа, то он желает лишь признания земного отца Иисуса первым среди равных на небесах. Но у него нет амбиций и целей становится Римским Папой. Он только лишь хочет справедливости в отношении своего предка, незаслуженно забытого христианской Церковью. Обиженного и забытого. Он хочет документального признания Церковью роли отца Иисуса, извинений и переписи молитв, обращаемых к Отцу Небесному, понимаете? В принципе, его цели благородны и понятны, хотя и сложновыполнимы, но это уже второй вопрос. Мы ему безусловно поможем, так как его цели нам понятны и не расходятся с нашими представлениями о равновесии и справедливости единой Церкви. Нас, прежде всего, волнует решение первостепенной задачи – пресечение возможного теракта в отношении глав мировых конфессий путем прямой ликвидации руководителя одной из мусульманских сект, которая, если честно, здорово осложняет нам взаимоотношения с Западом в проекте, который нас всех заботит.

- Ахмед сказал, что речь идет о создании новой веры или новой церкви Единого Бога, что-то в этом роде.

- Ахмед умный мальчик и он сказал Вам то, что Вы должны знать. Ибо, как выполнить задачу, если не знаешь во имя чего.

- Да я как-то никогда такими вопросами не задавался, спросите Вашего товарища, мистера Ноя.

- Это были совершенно другие частные случаи. В нашей истории все совсем по-другому.

- Тогда еще вопрос: как найти того, кто мне нужен?

- В этом Вам помогут. Еще есть ко мне вопросы?

- Есть. Ахмед сказал, что появился еще кто-то, кто противодействует Иосифу.

- Точно. И этот человек сильное оружие, как думают те, кто его продвигает. Но они кое в чем заблуждаются.

- Так кто он? И есть еще кто-то, кто в этой странной игре?

- Поверьте, что Вы даже представить себе не можете, сколько тут задействовано сил. Это такой момент, когда каждый пытается что-то выиграть для себя, и каждый может потерять все, что имеет. Вот в этом и вся сложность. Что же касается Вашего вопроса, оставим его на потом, когда Вы закончите свою работу. Если все пройдет хорошо, может быть Вам и не захочется уходить на покой.

- Мне уже кажется, что еще как захочется. Вообще-то мне уже сейчас очень хочется.

- Сейчас рано.

- Это я понял. Так кто мне поможет найти того, кто Вам мешает?

- Если мы допили чай, поели и большего я для Вас не могу сделать, то предоставляю Вас мистеру Ною для деталей. А с Вами, я уверен, мы еще встретимся. – Хусейн отодвинул свой стул, вытер руки горячим полотенцем, уже лежавшим на медном блюде и встал. – Всего Вам хорошего, мой дорогой Бальтазар. Единственная просьба: смените имя. Невозможно его произносить часто, а без имени к гостю обращаться не вежливо.

- А это вот как раз к Вашего другу мистеру Ною. Это его фантазия наградила меня таким очаровательным именем.

- Я попрошу, обещаю. Итак, до встречи, мой дорогой. – Хусейн повернулся и пошел в сторону дома. Повисла неловкая пауза, после которой мистер Ной прокашлялся и заговорил.

- Я понимаю, что все это кажется Вам слегка нереальным, правда?

- Отчасти, мистер Ной. Отчасти. Что-то такое я от Вас всегда и ожидал.

- Ну, спасибо.

- Будьте мои гостем.

- Итак, о деле. Ваша цель – Никос.

- Никос – террорист? В смысле, что он руководит мусульманскими террористами? Как это может быть?

- Может. Все в этом мире и нелепо и возможно.

- Он здесь?

- Будет здесь, если Вы не поторопитесь. Сейчас он в Италии. Он пытается через организацию, контролирующую весьма серьезные финансы и имеющую влиятельных сторонников, выйти на кардинала ди Корсо в Ватикане.

- У него такие возможности? Кардинал – человек крайне могущественный. И насколько я знаю, деньги не могут решить вопросы, связанные с тесными отношениями с кардиналом. Он, говорят, человек весьма строгих правил и принципов.

- Так и есть. Но, ему помогли организовать и контакт и возможности.

- Кто, если не секрет?

- Я.

- Мистер Ной, я не перестаю Вами восхищаться.

- Это приятно, но не стоит, я не девушка. Это просто моя работа.

- А Вы сами когда-нибудь путаетесь в Ваших же играх?

- Пока нет. Ошибка или путаница будет стоить мне слишком дорого, а у меня есть планы на внуков. Надо успеть порадоваться их успехам.

- Они, конечно, пойдут по Вашим стопам.

- Боже упаси! Я сделаю все, чтобы этого не произошло. Младший, например, любит паровозики – вот пусть пока и любит. А старший собирается стать актером или режиссером. Мне не так трудно поддержать его в этом, устроив его в пару фильмов с участием звезд Голливуда. Пусть мальчик почувствует настоящий успех сразу, а потом станет главой какой-нибудь киностудии и все у него будет хорошо. Если, конечно, ему не встретиться какая-нибудь старлетка, но думаю, что с этим семья тоже справится.

- Хорошие планы. Меня не сможете устроить в кино?

- Только скажите. Вот вернетесь из Швейцарии, и мы поговорим, ок?

- Итак, Никос? За ним кто-нибудь серьезный?

- Более чем. Не стоит Вам об этом думать. Если он неожиданно попадет в неприятную историю, которая закончится для него трагически – буду Вам весьма благодарен.

- Благодарен или обязан?

- Как скажете, Бальтазар.

- Договорились. Когда я улетаю?

- Ахмед ждет Вас на улице. Ваш самолет через два часа.

Бальтазар вышел со двора и увидел у ворот «Тойоту», которая когда-то была синего цвета. Сейчас у нее была внешность уставшей девушки по вызову: с непонятным цветом волос, с колесами, которые почему-то смотрят в разные стороны и с мутными фарами, которым уже не поможет никакая косметика. За треснувшим от солнца рулем сидел Ахмед, откинувшись на сидении, и слушал старую песенку Офры Хазы.

- Доволен?

- Ты о чем? – Ахмед открыл глаза.

- Впутал меня в историю, которая, скорее всего, не доставит мне никакого удовольствия. И почему-то мне кажется, что и дивидендов тоже.

- Это вряд ли. Бальтазар, друг мой, все еще впереди.

- Поясни мне только одну вещь, Ахмед. – Бальтазар облокотился на крышу машины. – Ты говорил мне про Швейцарию и про какого-то человека, которого надо уговорить, а я услышал совершенно иное.

- Мало ли что я тебе говорил, дорогой. Разговоры, как чай – выпил и нет – какая им цена? Швейцария от тебя никуда не уйдет. Поедешь покататься на лыжах в другой раз. Язык на то и нужен, чтобы говорить и не всегда то что мы говорим имеет отношение к тому что мы думаем.

- Это была такая восточная игра: скажи мне кто твой друг и я забуду о тебе?

- Мы просто болтали. Какая тебе разница: Швейцария, Италия? Они же рядом, правда? Ну и пусть будет Италия. Пусть будет Италия. Тем более, что никто из них даже не подозревает, как мне хочется домой – в Италию.

Машина двигалась по узким улочкам Иерусалима с такой скоростью, что казалось дома устроили игру в догонялки. Пусть будет Италия. Пусть будет. Только кажется мне, что не все так просто сложится в ближайшие дни. Уж больно все странно: мне нужны убедительные доводы и хотя бы один повод поверить мистеру Ною. Но есть один человек, который сможет кое-что прояснить перед тем, как Никос в последний раз поужинает. И если меня не убедят обстоятельства в том, что все так, как говорили Хусейн и мистер Ной, то этот парень еще поживет. Как-то неприлично убивать человека, с которым недавно пил вино просто потому, что тебя об этом попросили. Тем более, что попросили не те и не так – осталось позвонить кардиналу, чтобы уточнить детали этого шоу.

Гл. 42

Дальше все будет стремительно. Просто потому, что действительно промедление бывает в некоторых случаях смерти подобно. Партия в этой странной игре «в ничего неделание» тихонько начинает подходить к концу. Итак, уже количество персонажей превосходит все допустимые подобной ситуацией нормы. Давайте посчитаем: здесь в Израиле – мистер Ной, некий Хусейн, Ахмед из Танжера, Бальтазар, человек, называющий себя Рыцарем, Мастер масонской Ложи, малопонятный доктор, которого дважды уже упоминали, Мирза, Иосиф, наследник по крови земного отца Иисуса и юноша по имени Люсьен, которого убеждают, что он прямой потомок Иуды. В Италии: сотрудник мистера Ноя Никос, назвавшийся почему-то Лео Бартом, журналист, назвавшийся мсье Дюпоном (хотя его зовут Дюпри), бывший Мастер масонской ложи Дайс Ледуайен и кардинал ди Корсо. В Нью-Йорке мистер Смит, издающий теософский журнал и мальчик, который стоит у окна. Где-то посредине Средиземного моря мало кому знакомый мистер Гутьерес. Кажется все? Ах, да! Еще только один среднего возраста человек, который только вышел из кабинета Рыцаря. Кого-то мы еще не видели, а кто-то больше совершенно не интересен – все как в жизни. Пора начинать финальный акт пьесы.

Этот милый человек, вышедший из дверей номера досточтимого рыцаря, совершенно не собирался следовать его инструкциям и идти к служебному выходу. Он прошел по коридору вдоль лифтов, спустился по лестнице на один этаж, опять прошел вдоль лифтов и зашел в номер, который находился прямо под номером рыцаря. На широкой кровати лежали: тот, кто в нем жил еще совсем недавно и даже собирался подняться в номер к сэру рыцарю, но теперь не может по причине скоропостижной смерти, а также раскрытый чемодан, со дна которого мужчина достал выключенный мобильный телефон. Человека звали Марк. Совсем недавно они с Робом скучали от отсутствия серьезного дела и постоянного хорошего заработка, но ведь всему свое время не так ли? Бальтазар всегда говорил, что безработица не грозит людям их специальности и чем хуже ситуация в мире, тем больше пользы от них. Хотите - верьте, хотите - нет, но у этих людей есть определенные нравственные устои. По крайней мере, мне так кажется.

В записке, которую достал Марк из стены Плача, было написано следующее: «Прости им, Господи, их прегрешения и направь их на путь истинный, ибо не ведают они, что творят. Подари им, Господи, еще один день, чтобы когда наступит ночь и уйдет их надежда, они успокоились и отложили меч и выпили свое вино в последний раз и проснулись, увидев Твое лицо. И сбереги сына Твоего от нападок и ненависти, что бы нашел он Отца своего в Тебе». Немного литературно и витиевато как всегда, но понятно, что хотел от них Бальтазар. Там еще были несколько цифр на обратной стороне бумажки, но так как записка к Богу была написана на обрывке какого-то выписанного от руки чека – никто внимания и не обратил бы, если бы смог отнять ее у Марка (что вообще вряд ли). Там было несколько цифр, которые точно дали понять Марку и Робу и адрес отеля, и номер в котором надо было отработать задачу.

Последние месяцы, пока Бальтазар искусно изображал из себя, то пьяницу, то утопленника, а то и вовсе клоуна, они с интересом наблюдали за ним, потому что слишком хорошо его знали. Это совершенно в его стиле: запутать всех, но остаться понятным только самому себе и своим партнерам. Созданный много лет назад собственный бизнес был не так прост и легок, но давал совершенные преимущества перед обязательствами, которые их связывали ранее: перед конторой, перед начальством. Уже несколько лет они прекрасно справлялись со своими потребностями самостоятельно – их заказчики знали, что любые действия Бальтазара, провалы или победы, никогда не смогут связать с ними. Это всех устраивало. И особенно это устраивало самого Бальтазара – он не зависел от перемены настроений заказчиков, политических течений или еще чего-либо. Бальтазар в принципе ни от кого никогда не зависел кроме одного человека – кардинала ди Корсо.

Это началось очень давно, когда Бальтазара звали проще и понятнее, когда его образование оставляло желать лучшего, когда его поступки были совсем не умны и противоречили всем нормам приличия и поведения. Это было тогда, когда Патрик Джеймс Уэдли учился в школе святого Антония для трудных мальчиков в приходе, которым руководил преподобный О’Райан. Преподобный был умным человеком и строго следовал правилам, которые установила для этого прихода папская канцелярия. Казалось бы, где Рим, а где Бруклин, но мир настолько тесен, что расстояния совершенно не имеют никакого значения, если знаешь, что когда-нибудь ты обязательно сможешь выбраться из этой помойки.

Преподобный вел правильный отбор мальчиков: одни отправлялись в свет, когда наступало их время, другие во тьму, когда приходил их черед. Имеется в виду, что одних ждала успешная карьера, а другие были предоставлены сами себе. Патрику пришлось не сладко: его характер не давал ему никаких шансов на спокойную жизнь в будущем и поэтому его дорога была предопределена, если бы ни один случай. Однажды преподобный О’Райан заметил, что мальчик сидит в библиотеке, обложившись несколькими книжками. До этого его трудно было заподозрить в желании познать науки, а Слово Божье его словно и вообще не касалось. А тут преподобный заметил, что мальчик заснул среди груды книг несколькими из которых были: «Евангелие от Фомы» и пояснения с нему, Коран, «Пистис София» и несколько булл римских пап: Гонория III «Etsi neque qui plantat» (Магистру и братьям Тевтонского ордена в Иерусалиме о предоставленных им привилегиях) 1220 года, Климента V «Nuper in Concilio» (Всем защитникам и опекунам Дома и ордена рыцарей Тамплиеров)1312 года, всем известное письмо Бернара Клервоского «De laude novae militiae» (Похвала новому рыцарству) и протокол Процесса над орденом Храма Часть ІV «Сожжение Моле, смерть Филиппа и Климента». Столь странный набор копий документов на тему, которая в школе почти не преподавалась, удивила преподобного. Не возмутила, не встревожила, а именно удивила: мальчик совершенно не подавал даже намеков на интерес к процессу обучения. О’Райан решил подойти к мальчику и разбудить его, чтобы спросить, что нашел он интересного в этих документах, понимает ли он что он читает и почему он заинтересовался этими книгами.

- Но, почему, Патрик? - Мальчик поднял голову и непонимающе уставился на преподобного. - Что ты понял в этих книгах, мальчик мой? Ты сидел тут всю ночь? – Мальчик кивнул.

- У тебя были вопросы, и ты искал ответы? – Мальчик опять кивнул. Преподобный положил руку на «Евангелие от Фомы».

- Что ты теперь знаешь, Патрик?

- Преподобный я знаю теперь, что Иисус сказал: «В те дни, когда вы ели мертвое, вы делали его живым». А еще я знаю, что Иисус сказал: «Может быть, люди думают, что я пришел бросить мир в мир, и они не знают, что я пришел бросить на землю разделения, огонь, меч, войну. Ибо пятеро будут в доме: трое будут против двоих и двое против троих. Отец против сына и сын против отца; и они будут стоять как единственные».

- А здесь? – Преподобный положил руку на Коран.

- «A когда вы встретите тех, которые не уверовали, то - удар мечом по шее; a когда произведете великое избиение их, то укрепляйте узы». Так сказал Аллах.

- Что ты понял, Патрик?

- Я понял, что это говорил один и тот же человек и что они не любили Его.

- Кто, мальчик?

- Они. Все, кто был с Ним рядом и те, которые потом говорили, что слышали Его слова.

- Почему ты так думаешь?

- Потому что без Его смерти их не было бы их – они все виновны. Они говорят об одном и том же, только называют Его по-разному: «A кто не уверовал в Аллаха и Его посланника... то мы ведь приготовили для неверных огонь». Разве Он говорил об убийстве? Неужели не понятно, что смерть – это не инструмент веры, а цель, которую надо суметь достойно достигнуть?

Преподобный О’Райан погладил мальчика по голове и тихо ушел и оставил Патрика в библиотеке. Он прошел в свой кабинет и сел в старое кресло. «Он - тот, который послал Своего посланника c прямым руководством и верой истины, чтобы дать ей перевес над всякой верой; довольно Аллаха как свидетеля! Мухаммад - посланник Аллаха, и те, которые c ним, яростны против неверных, милостивы между собой. Ты видишь их преклоняющимися, падающими ниц. Они ищут милости от Аллаха и благоволения. Приметы их - на их лицах от следов падения ниц. Таков образ их в Tope, но в Евангелии образ их - посев, который извел свой побег и укрепил его; он стал твердым и выровнялся на стебле, восхищая сеятелей, чтобы разъярить ими неверных.

Обещал Аллах тем из них, которые уверовали и творили благое, прощение и великую награду!» Слова из Корана сами появлялись в голове преподобного. Как удивительно похожи эти Книги! Мальчик, несмышленыш, просто все понял и нашел ответ на единственный вопрос: кто мы, кто Он и как жить. Бедный мальчик – ему будет совсем непросто пройти свою жизнь до конца.

Каждый день преподобный видит прихожан: богобоязненных, верующих, лживых и притворных, приходящих только чтобы не пугать соседей своим отсутствием на службе, опустошенных этой жизнью и ищущих поддержки у Господа, скупых и жадных, думающих, что их подаяние – это спонсорская поддержка, за которую Он им будет должен потом, трусливых и сильных духом - всяких. Но никто, почти никто не читал эти Книги внимательно и по-настоящему. Они негодуют и ненавидят, веруя только в телевизор и газеты, но не в Него. А мальчик все понял за несколько ночей в библиотеке.

Он набрал номер в Ватикане.

- Ваше Высокопреосвященство, я нашел его. Он тот, кто Вам нужен.

- Вы уверены, преподобный? – Спросил голос в телефонной трубке.

- Совершенно.

- Хорошо. – Отозвался голос. – Вы знаете что с ним делать…

Кто-то в этой жизни должен стать воином, кто-то священником, кто-то героем, а кто-то предателем, кто-то врагом для кого-то, а кто-то так и останется посредине – Патрику уготовано было стать ангелом для тех, кто нашел его и хранил истину и ангелом для тех, кто искал ее. Он – тот, кто всегда будет посредине. Теперь уже преподобный давал ему нужные книги и направлял его. Когда Патрику исполнилось пятнадцать, его отправили учиться в Египет, в Александрию. Через три года он вернулся в Штаты и поступил в Аннаполис, откуда вышел одним из первых офицеров. Несколько лет на флоте дали ему все что мог дать флот и те, кто за ним наблюдал, перевели его в Лэнгли. Хорошее образование, умение убивать и умение достичь цели без крови, знание языков и ежедневные «бдения» сделали из Патрика того, кем он стал. Единственное, что Патрику не преподавали – это молитвы. Он не молился никогда, потому что он знал, что голос его Ему слышен даже когда Патрик молчит. Потом дорога привела его к мистеру Ною, который стал его работодателем на несколько долгих лет. Именно он первым назвал его Бальтазаром – Патрик с улыбкой принял это имя и привык к нему, как привыкают к чужой куртке…

Мистер Ной делал деньги на внутренних операциях. Внешняя политика не была его специализацией – гораздо выгоднее работать в болоте, чем в океане: безопаснее, неприметнее и сытнее. Созданное кем-то из администрации предыдущих президентов Национальное управление информационной безопасности внутренней политики было самой странной организацией среди всех тех, кто занимается шпионажем и спецпроектами. Последнее было коньком мистера Ноя, который в свое время получил целых два высших религиозных образования: одно под именем Ефраима Сулу в Израиле, а второе под именем Абу Магди Хуссейн в Саудовской Аравии и Иордании. Будучи при всем этом выходцем с Ямайки и обладая незаурядной, подходящей под любые религиозные направления внешностью, мистер Ной не мог вызвать никаких подозрений ни у кого кроме иммиграционных служб США. Но у них к нему как раз никаких претензий не было, так как в его файле было черным по белому напечатано, что он протестант и стопроцентный американец. Бумага замечательная вещь: ложь написанную кем-то однажды очень трудно опровергнуть – для этого нужна еще более давняя бумага, в которой написано обратное. Поэтому в лаборатории Управления стояла самая совершенная техника, которая и создавала древние манускрипты, рукописи и документы, которые после их неожиданного нахождения в каких-нибудь неожиданных же местах попадали в эту же лабораторию для установления их подлинности. Это как компьютерный вирус: самые великие борцы с ним и есть его создатели.

Мистер Ной специализировался на религиозном бизнесе. Тема непростая, но очень доходная. Мало конкурентов, не очень много игроков, весьма закрытый рынок и очень большие деньги. Мистер Ной никогда не лез в коммерческие вопросы иерархов и их офисов, чем не мог не вызвать их уважение и дружбу. Тем более что он выполнял для каждого из них весьма щекотливые и деликатные поручения. И никто не был в обиде – бизнес есть бизнес – главное, что он основывается на вере. Бальтазар через определенное время, работая на мистера Ноя и подчиняясь только лишь Конклаву Двенадцати, которым руководил с некоторых пор кардинал ди Корсо, стал весьма образованным в религиозных вопросах человеком. Свободные вечера он предпочитал проводить в библиотеках, в Сети или посещая различные религиозные диспуты, дискуссии и конференции исключительно в роли наблюдателя и зрителя. Собственно, не изменяя поставленной перед ним задаче наблюдать, изучать, систематизировать и докладывать, он тщательным образом копировал всю полученную информацию для своего собственного досье. Безусловно, что время от времени он получал и более серьезные задачи от мистера Ноя, которые выполнял сообразно рекомендациям кардинала: трудно было отличить некоторые провалы от побед и наоборот. Так или иначе, мистер Ной ни разу не предъявил Бальтазару необоснованный сомнений и не выразил недовольства.

Примерно через семь-восемь лет Бальтазар счел, что его досье достаточное полное, чтобы начать свое собственное дело и выйти из-под контроля мистера Ноя. Да и кардинал счел возможным и необходимым вывести Бальтазара из управления: ни один самый совершенный профессионал не может работать успешно более десяти лет – это аксиома шпионской профессии. Но, это необходимо было сделать так, чтобы, ни мистер Ной, ни сотрудники управления не смогли обвинить Бальтазара в нарушении внутреннего кодекса или столь же очень внутренних инструкций. Просто один раз Бальтазар вдруг не вернулся с задания вместе с еще двумя своими сотрудниками. Что тут поделаешь, если легкомоторный самолет зацепил линию электропередач на севере Аризоны во время тренировочного полета? И так как все произошло не только в Америке, где и находится управление, но и на глазах нескольких изумленных свидетелей ковбойского вида, в это трудно было не поверить. Самолет кувыркнулся в воздухе и вспыхнул как спичка. Потом упал. Потом были похороны, на которых мистер Ной отсутствовал, но, по словам очевидцев, салют морпехов был очень удачным и уж точно ничем не хуже рождественского салюта в пригороде Сан-Диего, где у одного из умерших якобы жила двоюродная тетка, по мнению его друзей – совершеннейшая стерва.

Было шумно и ярко. Как говорят, морпехи стреляли трассерами исключительно по просьбе погибших. Чего не знаем, того не знаем. Но как сказал перед началом церемонии прощания приходской священник, если есть морпехи, значит должен быть военный капеллан, но если его нет, значит, эти ребятки немало почудили в своей жизни, и, да будет им на том свете побольше виски и рок-н-ролла. Аминь.

Оно, конечно, да – аминь-н-ролл. Но если бы Бальтазар знал, что его такая милая операция по собственному исчезновению была известна с самого начала мистеру Ною, он бы сильно расстроился. Только несколько лет назад он узнал, что его босс знает о его преждевременной кончине и не очень сильно его ищет. И вот тут и закралась мысль, что что-то не чисто в королевстве кривых зеркал. К кардиналу Бальтазар, оставшийся Бальтазаром по привычке, обращаться не стал, но стал вести себя немного аккуратнее. Бог шутит не слабее черта, не так ли? Прошло время, и мистер Ной через своих людей вышел на него и где? Ночью! В аэропорту маленького итальянского городка! Работаешь, работаешь и что? Все коту под хвост? И потому Бальтазар совершенно не удивился, увидев в кафе в Иерусалиме Никоса – человека мистера Ноя. Не удивился, потому что уже совершенно точно знал, что это ловушка. Из Ватикана не было предупреждения о контакте и раз его не было – его быть не могло, но контакт-то был!

Никос проверял его для мистера Ноя, но самому мистеру Ною, получается, эта проверка была не нужна – она была нужна Никосу, который был, то ли мистером Смитом, то ли еще кем. И зачем мистеру Ною предлагать убрать Никоса? Запутано, правда? А Вы говорите! Как все в этой жизни, где враг – это тот же друг, который временно находится к тебе в оппозиции, а друг – это враг, который временно перешел в твой лагерь. Если бы Господь предполагал, что в итоге получится с его проектом он, скорее всего, задумался бы – а стоит ли вообще все это начинать? Потому что если пути Господни неисповедимы, то, что вообще можно говорить о нас, смертных?

Вопрос сейчас стоял даже не так: Марк ждал в комнате от Бальтазара звонка по разовому телефону. Один звонок и сэр рыцарь минут через двадцать может быть назван отсутствующим на этом празднике жизни. Но Бальтазар не торопился, а Марк начинал нервничать: один, в дорогом номера, без приличной одежды и права заказать что-нибудь эдакое из ресторана.

В это время Люсьен уже спустился на лестнице вниз и его встретил Роб, похожий на Марка, как попугай похож на лошадь. Честно говоря, юноше по имени Люсьен было совершенно все равно, кто его встречает, лишь бы его собственное дело шло так, как в общих чертах планировалось. Не все равно было Марку: Роб уже встретил Люсьена, и наступала очень рыцаря, который вот-вот должен был сам покинуть этот отель. А Бальтазар все не звонил.

Марк подошел к окну и посмотрел вниз, где в переулке еще десять минут назад стоял синий «Форд Таурус» девяносто пятого года выпуска. Теперь его не было и это означало, что они уехали, а Бальтазар все не звонил. Марк сел на кровать, посидел, потом немножко попрыгал на ней, проверяя насколько хорош матрас и высоко ли подлетала бы на нем его милая Марта, потом встал и подошел к окну, а Бальтазар все не звонил. Марк обернулся посмотреть, не свалился ли труп хозяина номера с кровати, пока он подпрыгивал…. Не свалился. «Тяжелый сукин сын» - подумал Марк. А Бальтазар все еще не позвонил. «И это плохо» - прозвучало в голове. Во-первых, сэр рыцарь мог уйти, а во-вторых, встреча Бальтазара могла закончиться как угодно. И вот тут телефон, наконец, беззвучно завибрировал.

- …?

- Очень хочется надеяться, что это ты? – Раздался в трубке голос Бальтазара.

- Надежды юношей питают. – Ответил Марк.

- Знаток русской поэзии?

Хорошее настроение Бальтазара могло обмануть кого угодно, но только не Марка. Оно всегда у него было хорошим: и тогда, когда у него вынимали пулю из задницы (успел пригнуться, но мальчишка выстрелил еще раз, когда упал, да так неудачно для Бальтазара, что на пляж он теперь ходил только в боксерах). И тогда, когда они узнали, что в Монпелье взорван дом старейшин, и тогда, когда Бальтазар только что съел совершенно отвратительный стейк, но благодарить за прекрасный ужин надо было непременно. Так что это совершенно ничего не значило.

- Так что мне делать? – Спросил Марк.

- Делать-то? А ничего не делать. Собирайся и уматывай оттуда.

- Как скажешь.

- Но только после того, как будешь уверен, что дело сделано. Мне звонил твой родственник и сказал, что гости разошлись поздно, поэтому будь осторожен.

В телефоне был какой-то шум, как будто Бальтазар находился на вокзале.

- Я услышу тебя сегодня? – Марку надо было точно убедиться, что Бальтазар уезжает.

- Завтра к обеду. И знаешь что?

- Что?

- Не скучай сильно.

- Не буду, уж поверь. Дел невпроворот.

- Еще одна просьба.

- Давай. – Марк напрягся.

- Я узнал о докторе, который может посмотреть твою спину. Где-то в районе… – Марк взял лежавший рядом карандаш. – Кстати, у него через неделю день рождения – не забудь поздравить. Его адрес найдешь в справочнике на столе, так что можешь положить карандаш на место. - Ты ясновидящий? – Марк усмехнулся. По дате рождения легко будет установить доктора.

- Да. Доктор очень скоро уедет, так что поторопись, хорошо.

- Сегодня он работает?

- Конечно. У него частный кабинет, где он лечит психов, так что он тебе не откажет.

Телефон замолчал. Марк сразу выключил его и, сняв крышку, вынул батарею. Положив детали в разные места в чемодане, он сел на минуту и задумался. Дело выглядело не очень: звонившим «родственником» был Роб, «гостями» Бальтазар назвал Люсьена, хозяином они всегда называли цель, и с этим все стало ясно. Плохо другое - плохо то, что Бальтазар нервничал по поводу возможности рыцаря изменить свои планы и уйти – именно поэтому он сказал, что гости разошлись поздно. Надо торопиться, тем более, что еще надо успеть к какому-то доктору, который Бальтазара сильно беспокоил. Значит, психиатр? Нормальненко. Вообще-то они всегда заранее все обсуждали, но давно привыкли к тому, что никогда ничего в этой жизни не идет по намеченному плану – всегда приходится быть готовым к неожиданностям. Итак – рыцарь?

Хоть раз Марк или Роб задумались над тем, кто эти люди, которые даже не понимали, что эти двое – это последнее, что им довелось увидеть в этой жизни? Простите, но это дурацкий вопрос. Кто задается на такой работе такими вопросами? Так недолго начать пить или еще что похуже. А это скажется на производительности труда и качестве самой работы. Нет, они такими вопросами не задавались, и напоминаю - это глупость с Вашей стороны и крайняя бестактность настаивать на этом. Я Вам скажу, что надо делать, чтобы бросить такие мысли. После трудной работы нет лучшего средства, чем горячая ванна с солью и маслом японской вишни, одна рюмочка пастиса, хороший кусок багета с сардинами в оливковом масле и старая комедия по телеку. Словом, в следующий раз, когда у Вас проснется совесть, лучше подумайте о том, чтобы не бросать на улице окурки или помогите соседу с его бедой.

Итак, Марк переоделся в костюм официанта, который уже давно лежал на кровати рядом с чемоданом. Взял поднос с серебряным сосудом, внутри которого во льду лежала бутылка «Дом Периньон» урожая девяносто второго года, стояла вазочка с черной игрой и серебряное блюдце со сливочными крекерами. Марк поправил на груди металлическую табличку с именем «Марк», подошел к зеркалу и улыбнулся своему отражению.

- Мсье? Дирекция благодарит Вас за то, что Вы выбрали наш отель. Надеемся, что в следующий раз Вы сочтете возможным остановиться именно у нас. Ваш номер всегда к Вашим услугам. – Марк подошел к столику, поставил поднос, набрал номер консьержа и, зевая в трубку, сказал: «Очень Вас прошу, через час принесите в мой номер бутылочку хорошего шампанского и икру. Я жду приятеля. Премного Вам благодарен». Марк назвал номер рыцаря – он знал, что часа ему хватит, чтобы исчезнуть. А когда придет официант, дверь будет закрыта. Но заказ уже отмечен, а на кухне всегда все путают со временем, так что никаких проблем с этим не будет, потому, что еще никогда в истории гостиничного бизнеса заказ не поднимали в номер раньше срока – всегда позже, тем более, в хороших отелях. Потом он взял поднос, еще раз посмотрел на себя в зеркало, подошел к двери и выглянул в коридор. Вышел, и, прикрывая за собой дверь на всякий случай, достаточно громко сказал: «Спасибо, мсье. Удачного Вам дня». Сделал он это не напрасно – в конце коридора из номера вышла темнокожая женщина и услышала его слова. Что ж, это к лучшему. К дополнению к камерам наблюдения, она хороший свидетель – на ее руке не было часов, и она не сможет сказать, во сколько она видела официанта с подносам. Но, то, что она его видела уже факт. Начало неплохое.

Марк поднялся на следующий этаж на лифте и подошел к двери номера рыцаря. Постучал и через пару минут дверь открылась.

- Мсье? Дирекция…

- Спасибо. – Прервал его хозяин номера. – Поставьте на столик. Спасибо. И вот Вам немного. – Он протянул бумажку в десять евро. – Благодарю Вас.

Марк вышел и спустился в свой номер. Вошел, предварительно несколько раз постучав, быстро переоделся, взял с кровати чемодан, внимательно осмотрел номер, улыбнулся трупу, и вышел. Протирать отпечатки не имело смысла, потому что как и подобает униформе отеля, он все время был в белых перчатках. Марк спустился по лестнице на шесть этажей вниз, прошел по коридору и вошел в номер, где сидел и читал газету молодой человек.

- Все в порядке?

- Подождем час. – Марк положил чемодан на кровать, подошел к столику и налил себе стакан «Перье».

- Он точно съест?

- Кто откажется от соленого крекера с черной игрой? Шампанское он пить не будет точно – так что я выиграл.

- Посмотрим.

- Я пошел. – Марк встал и посмотрел на часы. – У меня еще есть одно дело. Позвони, как только все станет известно.

- Угу. – Молодой человек поправил очки и опять углубился в газету.

Марк вышел из номера, спустился на лифте вниз и вышел на улицу. За отелем стоял серый седан с прокатными номерами. Марк сел, завел машину и в отделении для перчаток нашел телефон. Включил и набрал цифру три.

- Я только что откусил пирожное – ты не мог позвонить на пять минут позже?

- Что же это за кусочек, если ты его собираешься пять минут жевать? – Марк усмехнулся. С Бальтазаром всегда было приятно разговаривать.

- Успешно?

- Наверное. Мики через час позвонит и расскажет.

- Хорошо. Мне пора, завтра позвоню.

Марк выключил телефон, достал салфетку, вытер его, положил телефон в салфетку, вышел из машины и бросил в мусорный бачок. Потом сел и отъехал от отеля.

Минут через сорок к отелю подлетели три машины скорой помощи и два полицейских автомобиля. У дирекции теперь начнутся проблемы с постояльцами, потому что клиент из номера люкс отравился икрой, а господин этажом ниже умер от инфаркта! Где это видано, господа? Ни террористы, что было бы привычно, ни яд, что было бы понятно…. Откуда в икре были примеси ядовитой японской рыбы? Кухню арестуют, постояльцы разъедутся, скандал еще долго не утихнет, а владелец отеля наконец-то поймет, что дело не в серебряных блюдечках и белых шелковых перчатках – за кухней надо следить, вот что. Что же касается господина с инфарктом – все в руках Господа – надо меньше курить и чаще плавать в море.

Каждый получает то, к чему стремится в этом мире – это закон жизни. Рыцарь уже точно знает все ответы на все свои вопросы, и в этом смысле ему оказали неоценимую помощь. Марк ест сардины, а молодой человек выпишется из номера только завтра, когда полицейские закончат опрашивать постояльцев. Да что тут скажешь? Просто двумя господами стало меньше. Слава Богу, что они не еврей. Шалом, Израиль! Они умерли в правильном месте: отсюда самая короткая дорога к Богу.

Гл. 43

- Итак, Ваше Высокопреосвященство, предположим, что я принял Ваши слова на веру. Я говорю, предположим.

- Это хорошо. Тогда мы можем двинуться далее. Вам знакома идея униатской церкви?

- В общих чертах, если Вы имеете в виду христианскую унию.

- Нет. Речь идет о единой Церкви, объединяющей в себе основные христианские и мусульманские общества, направления и секты.

- Даже так?

- Безусловно. Это единственный путь возвращения домой.

- Красивые слова Ваше Высокопреосвященство.

- Это уже не слова – это действия. Вот поэтому мы с Вами тут и сидим.

- Это Вы называете действием?

В кармане сутаны кардинала зазвонил телефон. Ди Корсо с кем-то коротко поговорил и положил телефон обратно.

- Итак?

- Вы говорили про действие, кардинал.

- Конечно. Одни акт уже закончился. К несчастью, я не смог помочь Вам решить Вашу проблему. Прошу меня извинить.

- Мою проблему? И какую же, простите?

- Мне доложили из Иерусалима, что неожиданно в своем номере умер Ваш коллега.

- Какой коллега?

- Мы говорили с Вами о некоем рыцаре. Он умер.

- Когда?

- Сегодня. Час назад. Увы, я опоздал. Мне хотелось помочь Вам, но, конечно, не таким образом.

- И, кажется, Вам это удалось. - Дюпон внимательно посмотрел на кардинала. Случай? Или кардинал играет столь жестко? - Бог с ним. Мне жаль, но мы вряд ли говорили об одном и том же человеке. Итак, кардинал, я весь внимание.

Ди Корсо помолчал немного. Неплох, очень неплох, этот молодой человек.

- Хорошо. Тогда ближе к нашему делу. У нас с Вами один враг и он начал войну. Под одним врагом я не имею в виду одного единственного злодея, как Вы понимаете. Все действия, связанные с террором в каждой точке мира кем-то управляются – это, надеюсь, не представляет предмета для спора? Так вот – весьма сомнительно, чтобы был всемирный заговор или всемирное злодейское тайное общество, которое всех направляет и все вокруг взывает.

- Сомнительно, но возможно. Продолжайте, пожалуйста.

- Возможно, и совершенно без сомнения. Потому как более разумным представляется несколько иная форма деятельности террористов. Очень удобно все валить на таинственных врагов, которые сидят где-то в зловещем замке и придумывают как, когда и где кого-нибудь убить. Это излюбленный сюжет для киношников, а в реальности в каждой стране, испытывающей тягу к насилию в силу ограниченности, слабости и жадности власти, создаются свои собственные «террористы», чтобы народ не успокаивался и боялся не собственную власть, а их. Это прямая дорога к появлению настоящих террористов, которые видя, как удачно ведет свои дела власть, начинают действовать теми же средствами и методами. Таким образом, власть сама провоцирует террористов на действие. Не было еще ни одного случая, чтобы власть не имела никакого отношения к появлению на территории своей страны террористических организаций. Напрямую или опосредованно через оппозицию, бывших сотрудников и специалистов. И это так: террористы профессионально организованы, идеально обеспечены и отлично экипированы. У них все самые современные средства связи, оружие и огромные средства – откуда это берется? И обратите внимание на то, что террористы сегодня чаще всего прикрываются религиозными знаменами, хотя их действия совершенно далеки от религии. И никогда, заметьте, никогда среди договаривающихся сторон за одним столом не сидят иерархи религиозных конфессий. Это странно, не правда ли? Ведь если есть религиозный конфликт – все может быть улажено иерархами, не так ли? На то они и существуют. Но этого не происходит, потому что, ни терроризм, ни конфликты не имеют никакого отношения к религии. И не причем тут ни христиане, ни мусульмане: это игры политиков, как и раздувание вражды между нациями. А хаос в отношениях между народами, ненависть и расизм – это плодотворная почва для большого бизнеса. Наша цель прекратить этот бизнес, эту войну, которая приведет сначала к хаосу, а впоследствии к глобальной катастрофе для всего человечества. Мы хотим мира, мистер Дюпон.

- Вы говорите – мы. Кто - мы, Ваше Высокопреосвященство?

- Некоторые слои церковной христианской и мусульманской власти.

- Конклав Двенадцати?

- Назовите это так, если хотите. Невозможно избежать красивого ярлыка – так что изобретите любое подходящее название, Вы же журналист? История уже доказала преимущества прошлого по отношению к настоящему. Во всем. Практически во всех сферах жизни, и в вопросах веры и справедливости тоже.

- Ну, конечно. Раньше автомобили были лучше, воздух чище и облака выше.

- В этой шутке есть истина, мой дорогой мистер Дюпон. Безусловные преимущества сегодняшнего дня только лишь в том, что Вы в Нью-Йорке узнаете о взрыве в Каире или Багдаде через три секунды после того, как увидели вспышку или за три секунды до этого. Но это все. Пользы от этого нет.

- Почему же?

- А потому, аббат Дюпри, что взрыв все равно или уже случился, или точно случится ровно через три секунды после Вашего звонка. Все это только часть шоу для развлечения толпы, для получения рейтинга новостей и газет, доклад о выполнении миссии или попытка посеять страх, доказывая свое превосходство над врагом. И это все – не более того. В этом нет ничего от истины, от благородства, от чистоты помыслов или жажды справедливости. В этом есть только жажда наживы и грешное желание быть первым, аббат. А также и безусловная причастность к этому взрыву или, если хотите, сопричастность. Потому что такая информация сливается только тому, кто готов идти на все, включая подлость и предательство.

- Так ли уж плохо желание быть первым и…

- Вы только что стали первым, аббат Дюпри. Насколько лучше Вы себя чувствуете?

- Я думал, что Вы, Ваше Высокопреосвященство, оговорились, назвав меня чужим именем, но почему-то мне кажется, что Вы это всерьез.

- Не обижайте меня, аббат. Я уже достаточно сказал, чтобы Вы поверили, что я знаю много.

- Кажется, что так оно и есть.

- Тогда давайте поговорим о деле? У Вас есть вопросы ко мне – сейчас самое время получить на них ответы.

- Вы сказали, что кто-то убил рыцаря. Я хочу знать кто и почему.

- Это не самый главный вопрос.

- Я хотел бы начать с этого. Пусть это станет понятным и тогда мне станет понятным многое другое.

- Аббат, Вы даже не могли подозревать, что Ваш визит ко мне – это Ваше спасение, потому что в ином случае Вас тоже уже не было бы. Я знаю о Вас достаточно давно, чтобы убедиться в том, что Вы тот человек, который должен занятьодно из мест в будущей церкви. Подождите немного, не прерывайте меня, хорошо? Всему свое время, которого, к сожалению, почти не осталось.

Мы знали, что человек, который называет себя мистер Ной, давно и успешно работает в своем бизнесе. Мы следили за его «Ковчегом».

- Простите?

- Мы договорились, что Вы больше не будете изображать из себя плохо образованного журналиста, хорошо? Вы прекрасно знаете, что Управление, которым руководит этот человек, информированные лица называют «Ковчегом». Да и странно было бы называть его по-другому, ведь так? Имя начальника ко многому обязывает. – Кардинал усмехнулся. – Но и начальник при этом становится заложником собственных идей. Как говорят: как лодку назовешь, так она и поплывет? Мистер Ной настолько уверен в своих привилегиях, что совершил ту самую ошибку, которую совершают все, кто неожиданно для самого себя вдруг осознает, что в одночасье стал близок к Нему. Его ли это идея или кто ему подсказал, но факт остается фактом – его постиг синдром Цезаря, а эта болезнь не лечится. Ее надо уничтожать вместе с носителем, увы.

Мы знали, что Вы появились с ним рядом и заинтересовались Вами, как интересовались всеми, кто появлялся в его вотчине. Через какое-то время мы поняли кто Вы, как понял это и мистер Ной.

- То есть, Вы хотите сказать, что ни для кого не было тайной, что я из ордена ессеев?

- Ни для кого из тех, кто знал о существовании этого ордена до сих пор и искал его членов.

- Я должен все-таки еще раз Вас спросить: кто Вы? Вы все время говорите – мы. Мне как-то не очень верится, что под этим – «мы» Вы имеете в виду церковь, как существующий сегодня институт религиозного управления.

- Конечно, нет. Мы не имеем никакого отношения к сегодняшней церкви. То есть, и я и мои братья, каждый из нас, служим в ней, но – нет. Мы – это ни католическая, ни православная, ни мусульманская, ни какая-либо другая церковь. Хотя, все мы к ним принадлежим. Что делать, если что-то делать возможно только существуя в определенных предлагаемых обстоятельствах, не так ли?

- Это так. И очень театрально.

- Ну, вот. Мы знали, что Вы очень изобретательно попали в круг зрения мистера Ноя. Легенда о журналисте, ищущем дешевых и скабрезных сенсаций банальна, но объективно хорошо работает. Парочка громких разоблачающих скандалов, еще пара судебных процессов и имя журналисту готово. Именно им удается добывать интересные и мерзкие факты, потому что они не гнушаются никакими объедками и их не грызут муки совести – достаточно почитать современные газеты и посмотреть телевизор. Время стыдливых людей ушло: нет страха ни перед Богом, ни перед людьми – есть страх только перед работодателем. И чем более гнусным человеком вы являетесь, тем более успешным журналистом вы становитесь. Так что все Вами было рассчитано верно, и мистер Ной, приемы, в добывании информации которого столь же аморальны, сколь и его методы работы, купился. Проблема была лишь в том, что Вы его недооценили – он высчитал Вас и одним ударом в Монпелье убрал центр Вашего ордена.

- А Вы, значит, с чистыми помыслами убрали почему-то не его, а моего коллегу, как Вы сами только что выразились.

- Я тут совершено не причем. Вашего коллегу ликвидировал все тот же мистер Ной.

- Каким образом?

- Технически? С помощью моих людей, аббат.

- Вот теперь я окончательно теряюсь: Ваши люди убивают моего товарища по приказу Вашего врага, так что ли?

- Вроде того, хотя понимаю, что выглядит это странно.

- Ну, я бы сказал, что более чем странно.

- Вы сможете это понять, если поймете, что цель гораздо более важна, чем методы ее достижения.

- Разве это не логика террористов?

- Не путайте, аббат. Это общепринятая логика, а не чья-то конкретно. Это логика войны и надо перестать прикрываться словами про террористические или антитеррористические операции – это просто война. А на войне жертвы неизбежны. И чтобы ее прекратить, надо сначала ее назвать своим именем, понять кто твой враг, где он, сколько его и что он хочет, а потом надо понять кто твой друг. Только после этого можно начинать воевать, но вот этого никто делать особенно и не желает, потому что война – это, прежде всего, ответственность за ее последствия и за слова, которые скажут побежденные на суде. А террористы не должны подпадать под законы войны – в этой борьбе пленные лишние, здесь пленных не берут, потому что суды не нужны. От судов сплошные неприятности: адвокаты, права человека, законы, которые если не успеть переписать – придется соблюдать и так далее.

- Так Вы боретесь с террористами? Вы совершенно меня запутали.

- Нет. Я просто пытаюсь Вам прояснить некоторые моменты, чтобы Вы поняли главное – мы на пороге большой общечеловеческой войны, и она может начаться уже завтра.

- Вы сказали, что она уже идет.

- Не наша. В том-то и дело. Если нам удастся начать свою – это будет большой удачей.

- Вы бредите, простите за прямоту, Ваше Высокопреосвященство.

- Очень похоже. – Кардинал засмеялся. – Но по-другому ничего не получается уже несколько сотен лет. Пока не выбран враг – нет даже теоретически шансов на победу. Мы долго искали их – теперь враг ясен. Мы его видим.

- Кто он? И в чем смысл Вашей войны? Кто против кого?

- Вы, аббат, именно за этими ответами и пришли к мистеру Ною, не так ли? Вы нашли ответы?

- Я не искал их. Мы всегда знали, что мистер Ной имеет отношение к секретным организациям, которые финансируют межрелигиозные конфликты. Но у нас никогда не было информации, что он или они напрямую участвуют в этом.

- Если я правильно информирован, то Вы занимаетесь анализом, а Ваш погибший коллега занимался оперативной деятельностью, так? Потому его все и звали – рыцарь.

- Если Вы, Ваше Высокопреосвященство, так хорошо осведомлены в наших делах, то Вы должны знать, что основной задачей ессеев было и есть хранение истоков Веры, ее чистоты, баланса и равновесия. И у нас никогда не было военных подразделений. И уж тем более, в наши задачи никогда не входило устранение кого бы то ни было, даже если этот человек или общество потенциально опасно.

- Может быть, в этом и есть Ваша и ошибка и беда. Вы не смогли защитить себя. Вы вели работу по сбору информации, предоставлению ее всем заинтересованным сторонам для предотвращения конфликта, а Ваш коллега в основном спасал тех, кто значим в этой истории, так?

- В основных чертах.

- И постоянно Вы были кем-то, но не самими собой, так? Благородно, красиво, но совершенно не в духе времени.

- Возможно, Вы правы, но таков устав ессеев и не мне его менять или обсуждать.

- Должен Вам сказать, что рыцарю удалось спасти одного очень важного свидетеля – ему за этого низкий поклон.

- Кто этот человек?

- Некий юноша по имени Люсьен, наследник по крови Иуды. Я преклоняюсь перед тем, как Вы держитесь, но Вы должны понять, что спасение этого молодого человека стоит жизни самого рыцаря.

- Что-то такое мы и предполагали. Юноша уже знает кто он?

- Да. Рыцарь успел ему многое рассказать, но самого нам его спасти не удалось. Просто не успели. Мои люди, как и Ваши, работают под серьезным прикрытием, и у них есть право выполнять предписанные им приказы, даже если это противоречит здравому смыслу – такова цена победы.

- Это грустно и страшно.

- Тем не менее, это так.

- Вернемся к мистеру Ною: кто он?

- А Вы не поняли?

- Не успел.

- Тогда встречный вопрос: кто такой мистер Гутьерес?

- Мне не довелось его видеть – я его только слышал. Но, насколько я смог понять, мистер Ной работает именно на него?

- И на него тоже. Это управление не что иное, как центр планирования боевых операций, аналитический центр и много еще чего.

- Тогда Вы мне скажите, кто они и что я не смог понять.

- Что Вы знаете о волхвах?

- Шутите?

- Нисколько. Опустите сказочных персонажей в белых одеждах, с подарками младенцу, бородами и посохами и ответьте: что Вы действительно знаете – кто они, так называемые волхвы.

- Кое-что я знаю, но расскажите Вы.

- Давайте попробую и, надеюсь, рассказ Вас не утомит. Итак – волхвы. Мудрецы, нашедшие Младенца. Лютые враги христианской церкви и эта нелюбовь взаимна. И почему так? Церковь не перестает с двенадцатого века принимать репрессивные меры против волхвов. Она лишает их причастия, даже отлучает, почитайте, например, «Кормчую книгу», приходящих к волхвам от Церкви и тому подобное. Иногда эти меры еще более суровы. Для наиболее яркого примера, возьмем Россию. Так, в тысяча двести двадцать седьмом году в Новгороде власти приказали сжечь четырех волхвов. Поучения Серапиона Владимирского показывают, что порою и сам народ расправлялся с волхвами, видя в их деятельности причину всяких несчастий.

Вот сразу и возникает вопрос: а что это так круто с теми, чьи собратья и нашли Младенца? Почему Церковь так не любит тех, кто стоял в начале всей этой истории? Может в истории волхвов не все так просто? Может, это именно они правили миром на тот момент, и именно они и придумали Новую Веру? Ну, или они выполняли задачу, поставленную перед ними кем-то еще. Так может быть? Создание новой мировой религии. Чем не идея нового мирового порядка? И разве созданием нового порядка занимаются в церкви? Разве не армии стройными колоннами маршируют по трупам, а церковь лишь благословляет их на это? И куда они подевались? А, может, никуда и не девались? Трудно поверить в то, что жрецы старой веры неожиданно отреклись от нее и пришли поклониться Младенцу, а потом вообще почему-то куда-то подевались из Евангелия. Да и вообще загадочные они персонажи. Волхвы, как Вы знаете, с Востока – их корни у медян и персов надо искать. Еще у Геродота об этом шестом племени древних медян написано. Вот и получается полная ересь: те, кто потом приняли ислам, нашли источник христианской веры. Сами не приняли – другим отдали. Подарок или как? Может, они все-таки ошиблись с мальчиком-то?

- Вы слишком вольготно обращаетесь с историей, кардинал.

- Я? Напротив, я стараюсь быть совершенно объективным и беспристрастным – у меня нет выгоды или личных интересов ни у одной из конфликтующих сторон. Но, как быть с евангельским указанием на то, что во время рождения Христа в Иерусалим "пришли с востока волхвы и спрашивали, где родившийся царь Иудейский", как написано в Евангелии от Матфея? Что это были за люди? Из какой страны, и какой религии - на это евангелист не дает никаких указаний. Но дальнейшее заявление этих господ, что они пришли в Иерусалим, потому что видели на Востоке звезду родившегося царя иудейского, которому и прибыли поклониться, показывает, что они принадлежали к разряду тех восточных волхвов, которые занимались астрономическими наблюдениями. Я ведь еще даже не сказал, что существует не менее убедительная версия о том, что возникновение христианской веры не что иное, как политическая интрига с целью изнутри подорвать власть в Иерусалиме посредством этой новой религии. Между прочим, весьма логичная версия. Этот народ чужаков не приемлет – все должно произойти внутри этого народа и только так имеет право на существование. Но эти своими не были. Ведь нашли Младенца не иудеи. Волхвы. Именно они и никто иной! А ведь эти ребята долгое время подвизались в Риме. Там вообще-то темная история. У каждого было свое мнение на их счет: Тацит называет мудрость восточных волхвов суеверием (mаgicae superstitiones), а Плиний видит в ней "пустоту" и "обман" (vanitates magicae, mendacia magica). Римские сатирики времен Империи бичуют как самих магов, так и их многочисленных клиентов. Несмотря на это, волхвы получали все большее и большее влияние в римском обществе. Во многих домах римской знати они состояли на жаловании, а при дворе кесарей по временам жили целыми общинами, играя важную роль во всех придворных интригах.

Кстати, еще во втором веке до Рождества Христова была попытка изгнать халдеев из Рима. Закон Суллы, относившийся к разным сикариям и тайным злодеям, на практике применялся и к волхвам. В последующее время иные правители преследовали их, а другие, напротив, покровительствовали им. Так, император Август, старавшийся восстановить старый римский культ, запрещал азиатским волхвам и астрологам заниматься своими предсказаниями и даже сжигал их книги. Тиверий и Клавдий также издавали различные постановления касательно изгнания, так называемых "математиков и магов", хотя известно, что лично Тиверий был далеко не равнодушен к ним и тайно окружал себя целыми "стадами халдеев" по саркастическому выражению Тацита. Нерон относился к ним настолько благосклонно, что не прочь был принять участие в пиршествах магов. Веспасиан, Адриан и Марк Аврелий относились к ним с терпимостью. А некоторые из восточных волхвов так вообще становились суперзвездами. Как, например, Аполлоний Тианский. У него, как доносит до нас история, была громкая известность.

Самое понятие о магах все более расплывалось, и под ними разумелись вообще приверженцы всего таинственного и непостижимого. Знаменитый языческий полемист против христианства Цельсий почти не отличал магов от христиан и приписывал самому Христу знание магии. Со своей стороны, христиане объясняли магией чудеса, совершавшиеся, будто бы, известными в то время еретиками. Словом, уже тогда все потихоньку начинало запутываться. В царствование Каракаллы волхвы были сжигаемы живыми, а пользовавшиеся их чарами к вреду другим были распинаемы или отдаваемы на растерзание зверям. А некоторые правители относились к волхвам так благосклонно, что даже давали им государственное содержание. Ну? Что скажете?

- Путано и непонятно. Похоже на борьбу партий.

- Точно подмечено. Дальше – больше. Диоклетиан возобновил прежние против них указы, но вполне отрицательное отношение к ним установилось лишь при христианских императорах. То есть, христиане категорически были против волхвов, хотя, казалось бы, должны были им поклоняться как святым, нашедшим Младенца. Константин Великий издал ограничительные постановления касательно всякого волшебства, а его сын Констанций и последующие императоры запретили магию под страхом смертной казни. Ну и вот опять вопрос – почему? Почему те, кто нашел Младенца, попали в такую мясорубку? Но это, конечно, вопрос чисто риторический.

Потом все стало хорошо – их, ровно, как и других начинателей, учителей и основателей предали анафеме. Это, конечно, уже другая история. Но, как все хорошо начиналось-то. О них сложился целый цикл легенд, в которых восточные мудрецы являются уже не простыми волхвами, а царями, представителями трех рас человечества. Предание знает даже их имена: Каспар, Мельхиор и Валтасар и даже подробно описывает их наружность.

В восточных христианских сказаниях волхвы получают еще больше внешнего величия и блеска. Представляете: они прибыли в Иерусалим со свитой в тысячу человек, оставив позади себя на левом берегу Евфрата отряд войска в семь тысяч человек. Ну, и откуда у волхвов такие средства на такой странный поход? Кто его финансировал и почему? Да и не могли они обладать армией. И кто мог отдать приказ, чтобы армия беспрепятственно шла в Палестину, как не римский император? Если, конечно, это все правда. Я имею в виду и численность войска, и блеск, и все остальное в этой истории. – Тут он позволил себе усмехнуться и замолчать ненадолго. - Я, собственно, это все к тому, что брать всю правду или ее часть? Как Вы считаете? Берем только то, что нам выгодно, или все-таки все берем? Если все берем, то уж будьте уверены: придется за все и платить. А если только часть, то и платить меньше. В любом случае, недостающее допишем, чтобы часть превратилась в целое.

- И Вы хотите дописать? – Дюпри улыбнулся.

- Мы хотим это прекратить. Поставить точку в истории, которую перевирали веками. Все дело в том, что и мистер Гутьерес, которого Вы никогда не видели, а только слышали, и мистер Ной - сотрудники политической и финансовой групп, которые берут свое начало именно от волхвов. Мы называем их организацию «Жрецы». Конечно, это не настоящее название, потому что названия у этой организации попросту нет. Вы понимаете, что один из принципов глубокой конспирации – это отсутствие единого центра, точного названия, списков сотрудников, базы, названия и прочее. Сегодня они внедрены во все слои власти, законодательные органы, суды и правительства всех развитых стран и объединены лишь возможностью контактировать друг с другом каждый на своем уровне. Так достигается невозможность их конкретизации, тем более, что много лет назад ими были созданы прикрывающие их псевдо тайные общества и организации, которые не имеют никаких функций кроме одной – дезинформация и защита. Все просто: чем больше намешано мистики и тайн, тем совершенно невозможно понять кто перед тобой. Нет четкой цели, нет персонификации и конкретных задач, нет религиозной окраски и, соответственно, нет подозрений, кроме подозрения в жульничестве и мошенничестве. Вы знаете о ком я: иллюминаты, масоны, розенкрейцеры, тамплиеры, филадельфы…. Господи, да можно перечислять долго. Цель членов всех этих тайных обществ — воздвигнуть так называемый идеальный храм прогресса, зародить в сердцах народов зародыши будущей умозрительной и чистой от ржавчины деспотизма свободы. Эта благородная, но крайне идеалистическая цель придаёт тайным обществам некоторое нравственное величие, потому что без него борьба превращается в мелкую и эгоистическую войну различных партий за власть.

Казалось бы, в руководстве этих тайных обществ должны стоять ключевые фигуры организаторов или посвященных в основные цели, но – нет. И это еще одна степень защиты: верховные фигуры ни сном, ни духом не подозревают об истинных целях происходящего. И именно они делают все возможное, чтобы ситуация, которая и так накалилась до предела, была доведена до полного абсурда. А абсурд заканчивается либо полным исчезновением всех, кто еще способен думать, либо полным исчезновением всех, кто способен дышать. Выбирайте, в каком мире Вы хотите существовать? Кстати, хотел Вас спросить: Вы специально придумали себе похожие имена – Дюпри и Дюпон, чтобы не запутаться самому? И почему французские?

- Я француз по паспорту и по кулинарным пристрастиям, Ваше Высокопреосвященство.

- Принимается. – Кардинал усмехнулся. – Так вот, чтобы закончить мой небольшой рассказ мне осталось совсем немного. Вы спрашивали – кто мы? Точно такие же идеалисты, как и перечисленные мною выше организации, но с единственной оговоркой: у нас есть цель и она достижима. Вы назвали нас популярным ныне названием «Конклав Двенадцати» - на самом деле мы называем себя Хранителями зеркал.

- Это что-то новое для меня.

- Ну, слава Богу, что так. Все достаточно просто: Совет Хранителей проводит идею проекции божественной истории на земле. Чистая проекция – отражение событий и никаких отличий быть не должно! Вы понимаете? Как было при сотворении мира, так должно быть на земле: сотворение мира, яблоко, Ева и Адам, змей-искуситель, предательство и разделение мира на добро и зло, на день, когда царит добро и ночь, когда властвует зло. Все должно быть понятно и ясно разграничено. Должно, но не получается, потому что человек оказался куда более смышлен, чем предполагалось, изворотлив и неимоверно талантлив по части разного рода интриг, инсинуаций и предательства. И борьба идет, чтобы ночью во снах приходила совесть и предупреждения, а днем, помня сны, ты мог стыдиться своих поступков и успеть, что-то изменить. Зло стремиться забрать себе день, чтобы не дать добру, пришедшему в успокоении во снах, свершиться. Но эта борьба не предполагает победителей, потому что это не война – это баланс, это порядок, созданный Им. Никто не может и не должен побеждать – в этом смысл жизни. Как только кто-то сможет перевесить чашу весов, наступит конец.

- Просто равновесие….Так кто эти люди? Как вообще возможно это сделать – Вы же не чудотворцы.

- Эти люди - идеалисты. Постараюсь Вам ответить понятно. Когда Вы говорите, например, маоисты, коммунисты или социалисты – Вы подразумеваете членов некой организации, правильно? Так же и идеалисты – люди, входящие в организацию, которая ставит своей целью достижение идеальной модели общества. С оговорками, о которых мы говорили ранее. Что же касается чудес, то нет никаких чудес. Но, это с одной стороны, а с другой, что такое чудеса, как не технологии будущего?

- И все? Как же быть с божественным?

- Нет. Это сложная работа: никаких эмоций не позволяется. Все должно соответствовать истории, написанной в Книгах. Это и есть принцип зеркала: простое безэмоциональное отражение и чистая технология – никаких фокусов. Почему Вы думаете, с годами люди перестают смотреться в зеркала? Им не нравиться свое отражение. Почему? Просто они видят конец, они начинают понимать сущее, каким оно выглядит на самом деле. Не как ребенок, который видит перед собой целый мир, а себя в нем пока не видит. А как взрослый, который не видит никого кроме себя в этом мире. Мир начинает сужаться: сначала своя страна, потом свой город, потом свой район, потом дом, потом комната, стол, стул, кровать, и вот осталось: несколько метров и человек уже готов понять, что мир – это он, что мир существует только там, где есть ты. Но, увы! Время кончилось. И мир не так прекрасен, как ему казалось в детстве: мир страшен и груб, как отражение в зеркале. Мир болен, как ноги и руки этого старого человека, как желудок, который уже не может принимать пищу, как бессонница и старая, как мир луна, которая светит в окно этого человека совсем не так ярко, как в детстве. И вот она какая - эта жизнь! Страшно становится всем – королям, патриархам, пастухам, преступникам и злодеям. Оказывается, что конец совершенно одинаков для всех – нет различий и нет привилегий. Одиночество, боль и ложь, бессмысленность прожитой жизни и зачастую только ненависть к тем, кто остается. Мирно и спокойно умирают только те, кто никогда не жил, как человек или святые. Кто не заблуждался, не знал страстей, не любил, не предавал, не оступался, кому нечего жалеть. Они родились мертвыми – они просто ошибка. Святость равносильна слабоумию – в ней нет подвига, потому что святые просто заблудились. Их место не на земле. Ведь смерть – это не момент, когда тело остается странным и непонятным никому объектом, похожим на старое дерево. Смерть – это ощущение конца, которое смотрит на тебя в зеркале ванной каждое утро. Это твое отражение в зеркале. Оно ведет счет, и оно меняется: сначала оно перестает улыбаться, потом выглядит постаревшим и уставшим, а потом оно становится раздражительным и злым, и вместе с этим навсегда уходит жизнь.

- Так зачем же тогда все это?

- А Вы спросите дерево – зачем оно растет? Спросите тигра, червяка, птицу и муравья – зачем? Зачем плавает рыба и рождается теленок? Они Вам ответят просто: ни-за-чем. Не поверите? Спросите луну и солнце – зачем они восходят и заходят? Чтобы родиться, родить и умереть. Чтобы цикл не прекращался, чтобы не нарушалось равновесие и в этом все средства хороши, уж поверьте.

- Почему я Вам должен верить?

- Тогда поверьте в Бога, который создал этот мир, который спасет, прихода которого ждут. Получается? Не смешите меня: у тигра нет Бога, нет его и у муравья. Нет никого, кроме того, кто говорит что делать, когда есть и когда спать. И это правильно только потому, что по-другому нельзя. Иначе мир перестанет существовать быстрее, чем взойдет солнце. И в этом смысле Церковь не партнер нам, а враг, потому что создает иллюзию того, что над тем, кто говорит, что делать есть кто-то Высший. Но именно она и лучший друг, потому что создает псевдожизнь, в которую верят те, кто надеется, что их минует смерть. Они наши клиенты. С ними можно работать – они двигают жизнь. Вопрос только в том, чтобы она двигалась в нужном направлении. Эти люди искренне надеются, что они отличаются от других, и мы их находим. И совершенно неважно: хорошие они или плохие – они искренние. Они надеются. Надеются, пока не увидят однажды свое отражение в зеркале. А мы те, кто стоит между теми и этими: между иллюзией и истиной. Между избранными нами и теми, кто составляет массу отражения.

- Так Вы называете людей?

- А Вы? А другие? Например, те же масоны. Как их называют? Все эти тайные организации, да и Ваша, в том числе, вообще их вспоминаете, когда творите свои мало кому понятные ритуалы «ни о чем»? Давайте серьезно: мы сейчас не говорим о массе, мы говорим о редких экземплярах, которые могут чему-то научиться. И мы находим таких людей, из которых и будет создана новая Церковь.

- Кто-то, когда-то уже пытался это сделать.

- И неоднократно, Вы правы. И Иисус изгонял торговцев из Храма и призывал построить Храм Новой Веры. И Америку пытались построить, как Храм, но что из этого вышло? В России заживо сжигали тех, кто крестился не так, как это представлялось правильным тем, кто смог забраться повыше. Сейчас наступило время еще одной попытки. Кстати, в той же России в давние времена, исповедующие Христа и ислам, находили общий язык и поэтому идея взаимопроникновения религий уже тогда почти воплотилась. Но…. Деньги и власть сильнее любви и желания жить. Люди готовы умереть и покрыть свои имена позором, но только не проиграть. Жизнь давно перестала быть похожей на чудесный храм – она скатилась до казино. Вот мы и пытаемся собрать воедино осколки разбитого зеркала, чтобы отражение опять было цельным.

- Так что Вы хотите от меня?

- Понимания и помощи.

- Но что я теперь могу сделать, если я один, как Вы говорите?

- Начать все сначала. Дело в том, что Вы не совсем один: есть еще человек, который Вам поможет. Он из Вашей общины, но мало кто об этом знает.

- Кто он?

- Его называют Никос.

- Грек?

- Настолько же, настолько Вы – француз. – Кардинал опять улыбнулся. – Но у этого человека большая проблема: его приказали убить. Ваша задача его спасти и это надо сделать не позднее сегодня.

- Каким образом? Я его не знаю и не знаю где он.

- Вы его знаете. Вы встречались с ним сегодня.

- Лео?! Я совершенно не сообразил, что речь идет о нем.

- Он самый. Ваша встреча была запланирована, но Ваша реакция на нее не должна теперь иметь какое-либо значение – значение имеет только то, что Вы знаете о нем. Сегодня и он узнает о Вас. А теперь, - кардинал встал. – С Вашего разрешения я должен Вас покинуть. И Вам и мне пора.

Второй раз Дюпон смотрел на спину уходящего кардинала, направлявшегося к базилике. «Неисповедимы дела Господни», как и пути их реализации. Путано. Все запутано. Ни одно тайное общество, ни одна секретная служба, ни один человек не мог бы так невероятно и нелепо переплести, тянущиеся к Богу нити. Если только Он тут вообще при чем-нибудь.

Дюпри достал из кармана телефон и нажал цифру «один».

- Угу. – Раздался голос в трубке.

- Летишь?

- Сижу.

- И сколько еще сидеть?

- Не переживай. Слушай! Если бы ты знал, какое мороженое мне сейчас подали, ты бы просто сошел с ума от зависти.

- У меня от мороженого всегда начинается ангина.

- У тебя от всего начинается ангина. Пообщался?

- Да. Весьма предметно.

- Ну, вот и славно. Осталось несколько часов и все закончится.

- Я жду вас…

- Я знаю, где ты нас ждешь. Все будет хорошо. Кардинал в порядке?

- А что ему сделается? Ждет тебя, как я думаю, и пытается меня заинтересовать.

- Удалось?

- Ешь мороженое, а то растает.

- Шутишь? За бортом минус сорок и это здорово ощущается в улыбке стюардессы. Надо бы как-то ей помочь – что-то у нее не так в жизни.

- Будет не так, если с тобой свяжется. Ладно. Жду. Конец связи.

Гл. 44

Вы когда-нибудь ели в Цюрихе Zürcher Geschnetzelte - нежные кусочки порубленной телятины в сливочном соусе с картошечкой Rösti? Нет? совершенно напрасно. Соус из белого вина и сливок чудесен. Можно попросить вместо телятины подать Вам грибы – откуда я знаю, может быть, Вы вегетарианец или не едите мясо в это время суток.

На Bahnhofstrasse 28a Джонатан Тиз нашел тот самый ресторан, в котором была назначена встреча. Было около восьми вечера. Публика суетилась у входа, но на его имя был зарезервирован столик на двоих и он спокойно прошел в зал. В этом дивном месте под названием «Zeughauskeller» не попробуешь фондю, но это блюдо Джонатан как раз и не любил. Великий Мастер осмотрел зал и немного удивился выбору тех, кто назначал встречу: ресторан представлял собой большой зал, оформленный старинным оружием и рыцарскими доспехами. Так что уединенности и тишины здесь найти не удастся. Оставалось думать, что последнее как раз и не входило в планы хозяев.

Прошло не более пятнадцати минут с тех пор, как Великий Мастер вошел в ресторан и не более трех часов, как он прилетел в Цюрих. Все продолжительное время полета из Иерусалима он думал над тем, что же произошло и ничего, практически ничего путного из его размышлений не вышло. Понятно, что рыцарь играл какую-то более значимую роль, чем он говорил: его объяснения по поводу иоаннитов и тамплиеров не казались Джонатану достаточными, чтобы поверить ему. Исторические сведения, густо приправленные фантазиями – так Тиз представлял себе эти очень популярные сегодня темы, но было еще что-то, что не оставляло его в покое. Почему он так легко доверился этому человеку? Только лишь из-за того, что тот знал до мельчайших деталей все, что произошло в Ложе? Каждую мелочь, каждое слово, сказанное им и его братьями? Звонок, который сделал Джонатан и приказ, который он получил. Безусловно, что рыцарь был посвящен во все дела его Ложи, но, достаточно этого, чтобы поверить на слово? Вряд ли. Поэтому перед самим вылетом, в аэропорту Бен-Гурион, Великий Мастер сделал из телефонного аппарата в зоне вылета, уже после прохождения пограничного контроля, один звонок. Этот номер он никогда не использовал и не имел на это права до тех пор, пока ситуация не станет критической лично для него. Джонатан решил, что это время настало.

- Вы позвонили в секретариат по делам беженцев. Назовите себя, оставьте свой номер – мы Вам обязательно перезвоним. – Прозвучал механический голос в трубке.

- Джонатан Тиз. Мой телефон…

- Чем обязаны, мистер Тиз? – Неожиданно прервал его приятный мужской голос.

- Я хочу сообщить о проблеме.

- Вы уже сообщили, раз набрали этот номер. Насколько критична ситуация?

- Более чем. Я…

- Мистер Тиз, оставайтесь на линии. Я сейчас соединю Вас с дежурным инспектором.

Что скрывалось за названием «секретариат по делам беженцев», кто с ним говорил и кто сейчас ему ответит, этого Великий Мастер совершенно не представлял, но одно, то, что его знают, придало некоторую уверенность. В трубке странно зашелестело, и послышался голос в окружении каких-то странных шумов, словно человек разговаривал по сотовому из автомобиля.

- Здравствуй, Джонатан. – Голос при всем том, что был очень плохо слышен, показался Тизу чрезвычайно знакомым.

- С кем я говорю?

- Не волнуйся, Джонатан, ты на безопасной линии и тебя никто не слышит. Разве ты меня не узнал?

Господи! Да ведь это был голос Дайса Ледуайена. Тиз совершенно забыл о нем за всеми происходящими событиями.

- Дайс? Почему я звоню тебе? Со мной тут что-то происходит, и я не понимаю что. Но скажи сначала, каким образом я позвонил тебе? Ты где?

- Слишком много вопросов, Джонатан. Я тебе тогда говорил, что не все так просто и теперь, кажется, ты сам это понимаешь, так? Давай вот как поступим: ты летишь в Швейцарию, так? Лети. Иди на встречу, слушай, не спорь и сделай вид, что ты со всем согласен. Сыграй или подыграй – это не столь важно. Главное, будь убедительным настолько, насколько сможешь. Не впервой тебе – ты же умный человек, правда? А потом я скажу, что тебе делать.

- Дайс, а ты где?

- Я в Риме. Да это и не важно. Если все будет, так как я предполагаю, ты сам скоро тут окажешься.

- А если что-то, то о чем ты говоришь, пойдет не так? Я вообще впервые ничего не понимаю, Дайс!

- Ты никогда не понимал и только думал, что понимаешь. Сейчас расслабься и лети – все будет хорошо, я надеюсь. Удачи – я найду тебя в Цюрихе.

Телефон замолчал. Легкость, возникшая вначале, исчезла. Стало еще непонятнее – причем тут Дайс Ледуайен? Какова его роль во всем происходящем? И почему именно на него перевели звонок?

Из размышлений его вывело негромкое покашливание. Перед столиком стоял мужчина и с интересом разглядывал Великого мастера.

- Господин Тиз? Приятно познакомиться, меня зовут Питер Шрайбер, у Вас со мной встреча.

- Здравствуйте, мистер Шрайбер.

- Просто Питер, если это возможно. Я присяду?

- Да, конечно. Извините, пожалуйста. – Джонатан встал и слегка поклонился. Они сели.

- Мистер Тиз, Вы впервые в Швейцарии?

- Я был несколько раз в Женеве, но…

- Ах, да, конечно. – Весьма невежливо его прервал мужчина. – Мне говорили. Цюрих, безусловно, красивее и Вам он понравится.

- Мистер Шрайбер, зачем я здесь?

- Ок. Я готов сразу перейти к делу. Вам просили передать, что рыцарь умер и теперь от Вас зависит, на чьей Вы стороне. Я уполномочен сделать Вам предложение, суть которого в том, что Вы можете оказаться одним из самых вероятных претендентов на папский престол, если примите некоторые наши условия. Простите, но у меня совершенно нет времени на длинные вступительные речи.

- Однако! Что будет, если я скажу «нет»?

- Если нет, то предложение отзывается, и мы с Вами сразу распрощаемся. Конечно, ужин за наш счет, по этому поводу можете не переживать. Этот ресторан не из дешевых и нам бы не хотелось портить Вам настроение неприлично высоким счетом.

- Хорошо. Я готов Вас выслушать. Почему бы и нет?

- Легко согласились и даже не удивились, мистер Тиз. Вы с кем-нибудь уже говорили на эту тему? Просто немного странно, что предложение стать следующим Папой Римским принято даже без удивления.

- Вы правы. Я немного шокирован. Но, Вы знаете меня, знаете, кто я, знаете человека, пославшего меня сюда, да и за прошедшие пару дней столько всего непонятного произошло, что я действительно не очень адекватно могу воспринимать и странно реагировать на некоторые действия неизвестных мне людей. Тем более, что лучше сразу согласиться, чем потом долго жалеть о том, что задавал много вопросов.

- Вы правы, как никто! – Мужчина рассмеялся и открыл бутылку с минеральной водой. – Хотите? Говорят, что в Швейцарии самая чистая вода на свете. Я так не думаю, но другой все равно нет.

- Спасибо. Я готов Вас выслушать. Но, если позволите, новость о смерти человека, который направил меня сюда немного меня….

- Расстроила?

- Можно и так сказать. Хотя, это не совсем то слово.

- Испугала? Понимаю. Такова жизнь, мистер Тиз. И Вам ли не знать, что все мы ходим под Богом. Кому-то везет чуть больше, кому-то чуть меньше, а кого-то везение вообще обходит стороной. Вам все-таки грех жаловаться на свою жизнь, не так ли?

- Вы говорите немного свысока, мистер Шрайбер.

- Дурацкая привычка. Не обращайте внимания. Я военный человек и это накладывает свой отпечаток на манеры, которых, по сути, вообще нет.

- Я очень внимательно Вас слушаю.

- Это хорошо. – Шрайбер выпил воды, протер губы салфеткой и некоторое время молча смотрел на Великого Мастера. – Значит, нет больше Ложи и что делать Вы не знаете, как не знаете то, что происходит вокруг Вас. Еще хуже то, что Вы совершенно не понимаете, почему вдруг Вами стали управлять совершенно против Вашей воли, так?

- Отчасти.

- Да не отчасти, мистер Тиз. Так оно и есть. А дело, между прочим, очень простое: никто не осквернял Вашу ложу, никто не покушался на Ваши ценности, никто и не думал запугать Вас или, что еще хуже, играть с Вами. Вы достойный человек с достойной жизнью за спиной – Вам надо оказывать уважение и так оно и будет, если только Вы продолжите жить так как жили – достойно, благородно и умно.

- Что это значит?

- Это значит, что я представляю тех, кто был все эти годы Вашим покровителем, защитником и, если хотите, патроном. И это значит, что несмотря на все разговоры об упадке цивилизации, честные, порядочные и верующие люди еще очень нужны.

- Спасибо за такие слова. Но, если это возможно, мне всегда хотелось узнать, кто стоит за масонами.

- Но ведь Вы не пытались это сделать? И были совершенно правы. К чему пытаться узнать то, что само по себе не становится понятным? Умный человек всегда поймет, что надо знать, а что со временем, если на это будет необходимость, станет само ясно. Многие тратили всю свою короткую жизнь только на то, чтобы узнать сокрытое – и что? Смысл? Всю жизнь, вместо того, чтобы жить и наслаждаться, они капались в непонятном и сокрытом для них. Глупость это.

- Вы сказали, что Вы военный? Значит ли это, что военные имеют отношение ко всему происходящему?

- Военные всегда имеют отношение ко всему происходящему, мистер Тиз. Только это не всегда известно. Кто защищает тех, кто живет? Секретные службы? Вы так не думаете – они работают как раз против тех, кто живет, включая военных.

- И какое военные имеют отношение к папской власти?

- Опосредованное и косвенное. Не более того. Но, вполне достаточное, чтобы влиять на некоторые процессы.

- Вы из Пентагона?

- Боже упаси! С чего Вы взяли? Пентагон – это просто министерство обороны одной отдельно взятой страны. Не стоит демонизировать чиновников от армии. Давайте лучше закажем что-нибудь? И поговорим за едой? Тем более что мне не удалось сегодня поесть как следует.

Джонатан заметил только сейчас, что у ног мужчины стоял дорожный саквояж.

- Вы тоже прилетели только что, мистер Шрайбер?

- А Вы наблюдательны, мистер Тиз. Да, конечно. Как и Вы и тем же рейсом.

- Значит, встреча в Цюрихе только потому, что Вам хотелось понаблюдать за мной.

- И не только поэтому. Хотя, и это тоже. А кому Вы звонили из аэропорта? Хотя, простите, это издержки профессии. – Мужчина раскрыл винную карту и одним глазом подмигнул Тизу.

- Вы из военной разведки. И чьей?

- Угу. Из нее. Вы будете смеяться, но ничьей. Хотя, например, можно сказать, что из швейцарской – почему нет? Давайте возьмем пива? Вы как насчет пива?

- Не против.

- Давайте возьмем. – Мужчина отклонился на стуле и почти коснулся проходившего мимо официанта. Они коротко перебросились фразами на немецком и мужчина вернулся в исходное положение.

- Картошка, мясо и пиво – диета для мужчин среднего возраста, который отождествляет объем своей талии с суммой на своем счете. А, что еще остается тем, кому все остальное совершенно не приносит удовлетворения, правда? Еда, работа и еда. А где же женщины? Хотя, я это опять зря.

- Я не священник, мистер Шрайбер. Хотя с женщинами последние годы как-то не складывалось.

- Вот и у меня та же история. По ночам я вижу женщин, но они все почему-то в форменной одежде стюардесс. Это последствия частых перелетов, я думаю. Итак! Пока приносят еду мы успеем поговорить, тем более, что разговор очень короткий и все что Вам надо сделать – это сказать да или нет. Да! Кстати! Вы, я надеюсь, правильно поняли мои слова о папстве? Вы не священник и не можете стать Папой в силу установленных Ватиканом правил, но я и не говорю о католической власти в том виде, в каком она сейчас существует. Мало того – я вообще не говорю о католической церкви.

- Я предполагал что-то подобное. – Джонатан усмехнулся. – Ваше предложение было похоже или на шутку или на провокацию для необразованных людей. Я надеюсь, Вы меня таковым не считаете?

- Великий Мастер, что Вы! Ни на секунду. – Подошедший официант поставил на стол несколько тарелок с блюдами, от которых шел весьма недурной аромат. – Ваши знания вызывают уважение.

- Тогда поясните Ваше предложение.

- Дело в том, что в Ватикане, как и в любом другом подобного рода учреждении существует не сплоченная группа единомышленников, а существуют достаточно сложные взаимоотношения групп, которые построены на различных прочтениях Библии, и вообще на разнице во взглядах на историю, настоящее и будущее мировой религии, миропорядок и политику. Сейчас, когда мир настолько раздроблен, что церковная власть потеряла, простите за тавтологию, какую-либо серьезную власть над мировыми процессами вообще, наступает время серьезных перемен.

- Понимаю.

- Точно? Уверены, что понимаете? Простите, конечно, но Вы всю жизнь находились внутри не религиозного, а псевдо религиозного общества без целей, задач и реальной власти. Что дает миру масонство? Вы собирали людей, имеющих какой-то вес, создавали круговую поруку, добивались тесных связей между членами Вашей организации, окружали себя невнятными образами и малопонятными клятвами…. Для чего? Только лишь для того, чтобы по возможности во всех ключевых организациях мира, на постах светской власти стояли люди со слишком большими и заметными перстнями на пальцах, которые лоббировали бы интересы друг друга, а заодно и раздували псевдотаинственность Вашего общества. Причем, церковь всегда делала вид, что ваши дела и вы, как организация, ей не интересны, но особенно и не противодействовала вам, потому что не ждала никогда от вас каких-либо проблем. Именно потому, чтознала совершенно точно – кто вы. И Вы верите до сих пор, что эти люди, посвященные в Ваши загадочные градусы, будут выполнять миссию по превращению мира в идеальное общество? Да ведь это глупость, простите меня за это слово! Перенаправление финансовых потоков, принятие выгодных друг другу решений в политической и финансовой сфере - все это под вывеской идеального общества? Для кого? Вы представляетесь миру загадочными, но вся Ваша загадочность смешна, потому что масонство не более чем студенческое общество типа «Черепов» и «Костей». Цель масонов одна: бизнес, политика и круговая порука членов. Но тогда причем тут вера? Вы всю свою историю пытались создать о себе представление, как о тайной организации типа Ордена Храмовников и что? Удалось, но только для тех, кто дальше рыцарских романов не идет в своем образовании. Тем более что и тамплиеры не были никогда тайной организацией, если, конечно, не считать тайну банковских вкладов и операций тайной.

Не скрою, наступило время использовать связи вашей организации и ваши возможности для серьезного дела. Тем более что и масоны зашли в тупик. Сколько можно собираться мужчинам в «тайных» храмах, которые есть даже на туристических картах и делать вид, что ваши обряды что-то совершенно оригинальное, а не каша из различных религий, культов и сект? Становится уже немного неприлично, не так ли? Мы предлагаем Вам лично преобразить масонство в действующую на благо мира и мирового сообщества организацию. Как? Потому я и уполномочен предложить Вам пост Главы новой Церкви, которую мы создаем. Так сказать, главного администратора, но не идеолога, конечно. Идеология – задача других.

- Опустим Ваши умозрительные заключения про масонство в целом. Это Ваши слова и не более. Надеюсь, Вы знаете предмет, чтобы так говорить. Не буду спорить, ибо это не в моих правилах – диспуты в такой ситуации, когда я нахожусь в невыгодном положении, бесполезны. Давайте к делу. Вы говорите о Новой Церкви? Я слышал об этом.

- Вы слышали о том, что некоторые слои церковной власти пытаются объединить христианскую и мусульманскую религии в одну, пытаясь тем самым спасти от краха и ту и другую, так?

- Да.

- Я не об этом. Это глупая затея, потому что они не договорятся. И опять-таки не потому что у одних вера сильнее, а у других слабее – потому что никто не захочет терять свой собственный церковный бизнес. Мы говорим о создании Новой Церкви только лишь на основе истинного права.

- Что это значит? Истинного права. Какого истинного права?

- Ну, истоки истинного права вообще-то лежат в римском праве, если уж на то пошло. – Шрайбер рассмеялся. - В Иерусалиме есть два человека, один из которых несет кровь отца Иисуса, а второй кровь Иуды. Они пока находятся по разные стороны баррикад. И тот, и другой не знают о существовании друг друга, но эти две фигуры – козыри каждой из сторон. Вы знаете о существовании Евангелия от Иуды, но не знаете пока о том, что уже появляется Евангелие Отца. Оно уже очень скоро появится на широкой публике, но не в этом дело. Нас совершенно не интересуют эти околорелигиозные мистификации – пусть этим занимаются те, кто верит, что что-то может исправить или дописать.

- Можете уточнить Вашу мысль? Наступило время объяснить более точно.

- Конечно. Христианскую религию, ровно, как и впоследствии мусульманскую изобрели, именно изобрели, в пику иудеям. Вы так не думаете?

- Нет.

- Не важно. Хотя, это именно так. Изобрели в Риме восточные мистики, которых называли волхвами. Ничего более прозаичного, чем эта история нет. Язычники пытались укрепить свою власть над людьми своими обрядами и колдовством. Кстати, в связи с тем, что до сих пор все верят в чудеса магов, шаманов и прочих колдунов, они достигли своей цели. Посмотрите на праздники христиан: праздники солнцестояния, сжигания чучел, новогодние елки, всякие масленицы у православных, Санта Клаусы и Деды Морозы…. Чистота христианской веры, основанная на языческих традициях – очень странный бутерброд, не кажется? Люди не отказались от своих культов в угоду христианству, а умудрились все это совместить. Иисус стал одним из языческих Богов: вспомните и Древнюю Грецию, и Рим – сколько их было, этих покровителей? Христиане умудрились нарушить одну из заповедей Христа, которую самолично в заповеди не записали: не клянись! А ведь именно на клятве и построена христианская вера. И светская власть, и Ваше масонство, и все остальные общества и культы. Не клянись, говорил Христос. И что? Вы не даете право человеку стать членом любой из ваших общин, если он не принес клятву.

- Знакомая теория, но не оригинальная.

- Безусловно. Оригинально наше предложение: Вы светский человек, не священник и Вы способны здраво мыслить. Недаром же почти во всех цивилизованных странах министры обороны гражданские. Только гражданские способны контролировать и усмирять амбиции военных. Пусть мне лично это и не очень по нраву, но это логично. Кстати, военным проще договориться, потому, что они используют конкретные расчеты, а религиозным деятелям договорится или не удается, или очень не хочется, потому, что Иисус и Аллах – это бренд. Это марка. Они приносят средства и немалые. Вы можете, используя свои связи, образование, уважение к Вам очень многих влиятельных людей, стать во главе мировой религиозной общины, построенной на основе фактов истории, отталкиваясь от того, что вначале было слово, и слово это было сказано волхвами! Хотя под словом «слово» я имею в виду то, что действительно имелось в виду. – Шрайбер засмеялся. – Витиевато у меня получается, да? Не «слово» было в начале - была «идея», «проект», «задача» и еще много вариантов, если уж точно переводить «логос» с древнегреческого.

Масоны – это истинные продолжатели дела волхвов – Вы должны это понять. Масоны, если смотреть на ваши ритуалы, язычники и основные враги христианской веры. Младенец был найден, и этому способствовали знания древних. Он стал тем, кем он стал, и звали Его Иисус. Но! Он только один из многих, кто достоин полонения. В этом разница наших подходов: тех, кто хочет объединить Пророков и нас, кто хочет, чтобы Вера была не предметом мистификаций, а высшим постижением науки и культуры разных народов – смыслом существования человека перед неизбежностью жизни и смерти. Словом, совершенно экуменическая идея веры в собственную божественную сущность, но с абсолютным принятием Верховного Божества.

- Ничего себе. Это не просто витиевато – это…. Честно говоря, я в замешательстве. А как быть с теми, о ком Вы сказали? Об отце Иисуса, о потомке Иуды? Они как вписываются в Ваши планы?

- Они реальное доказательство событий, происходивших две тысячи лет назад. Они должны быть представлены миру, как люди, у которых нет ничего от сверхъестественных существ. Просто артефакты и не более того. Но не это главное. Главное то, что загнивающая западная цивилизация должна, наконец, признать, что все, чем она гордится, связано с Востоком. Религия, наука, культура, письменность, медицина. Все! И нельзя противопоставлять Запад Востоку, как нельзя и наоборот. Нельзя делить мир на части – последствием этого станет общая беда.

- С этим трудно спорить, но с этим никто и не спорит.

- Спорите. Танками, оружием, западными так называемыми ценностями. Оставляя в нищете и разрухе великие цивилизации под вывеской их развития. Как можно развивать то, что неподвластно вашим умам? У вас есть свет только благодаря нефти с Востока, у вас есть украшения только благодаря алмазам с Востока, у вас есть наука, театр, медицина только благодаря тому, что вы смогли украсть с Востока. Что вы противопоставили чаю? Кока-колу? Смешно. Стоит перестать продавать вам нефть и вам конец. Не взлетит ни одна из ваших ракет, которыми вы бомбите тех, кто дал вам все, что вы имеете и даже вашу жизнь.

- Теперь я, кажется, понимаю, что Вы не из Пентагона. Из Ваших слов возникает мысль, что Вы представляете совершенно противоположную сторону. Еще немного и Вы скажете мне, что терроризм – это только крик боли.

- Именно. Но, опять же все не так прямолинейно. Не надо путать воинов и бандитов. Никто не оправдывает виновных в злодеяниях! Терроризм – это преступление и бандитов надо наказывать. Просто надо сесть за стол и договориться о том, что есть Восток и что есть Запад. У каждой из этих двух сторон есть то, что они могут предложить друг другу. Для этого необходима воля, совесть и стыд. Но, где они сегодня, если у каждого западноевропейского патриота на счетах деньги, которые они украли у Индии, Афганистана, Пакистана, Ирана, Ирака…?

- Логика есть, но что Вы предлагаете?

- Мы предлагаем создать силу, голос которой все услышат. И это точно не ООН или любая другая организация, которой управляют такие как Вы. Только истинная и справедливая вера, построенная на соблюдении прав каждой из сторон, способна заставить людей договориться. Заставить людей поверить в новую веру не путем отрицания, а путем признания истины.

- Но, почему я?

- Потому что именно Вы можете взяться за это дело непредвзято. Именно потому, что масоны не могут считаться истинно верующими, ибо никто иной как масоны являются настоящими язычниками. Никто иной, как масоны готовы возглавить новую церковь, отказавшись от своих мистификаций и явив миру открыто свои ценности, храмы, книги философов – все, чем они обладают. И еще, потому что такой человек, как Вы – честный, неподкупный, истинный и верующий пусть и в ложную идею из детских сказок, может сделать так, что ему поверят и его станут слушать.

- Вы хотите сказать, что…

- Великий Мастер масонской Ложи, почему Вы думаете, что Вы умнее всех остальных. – В голосе Шрайбера возникли неприятные нотки.

- О чем Вы?

- Я уже битый час, вместо того чтобы наслаждаться приятной кампанией и телятиной, пою Вам дифирамбы в надежде, что Вы наконец поймете наши благие намерения и доброе расположение к Вам лично. Такие предложения делаются только один раз, не так ли? А Вы пытаетесь свести наш разговор к теолого-историческому спору двух студентов. Нехорошо это, нехорошо.

- Я чем-то Вас обидел?

- Не меня. Вы себя можете обидеть. Вы же прекрасно знали и про Люсьена и про то, кто он, не так ли? Вы даже участвовали в попытке его отравления, то есть пытались помешать нам. И это значит, что Вы знали о наших целях, верно?

- Это совершенно не так! Помилуйте, я согласился, что некоторая доля успокоительного поможет юноше придти в себя, чтобы обрести равновесие и…

- И чтобы доставить его, как чемодан к тем, против кого мы и действуем.

- Еще раз – не так! Я знал, что за ним охотятся…

- Ну, доваривайте, Великий Мастер.

- Вы можете не так громко? Называйте меня просто по фамилии, пожалуйста.

- Хорошо, мистер Тиз, раз Вы так просите. Так кто за ним охотится?

- Рыцарь сказал, что исламские экстремисты.

- И Вы просто так поверили? Вы доверились человеку, которого почему-то убили после Вашего отъезда. Почему я должен поверить, что Вы в этом не замешаны?

- Вы знаете, что не замешан.

- Не знаю, но догадываюсь. Вы вообще напоминаете мне загнанную жертву на охоте. Только эта охота не на Вас, не обольщайтесь. Да это вообще не охота. У Вас есть прекрасный шанс подняться высоко и что-то создать хорошее – не сделайте ошибки.

- Теперь я должен верить Вам на слово…. Но, я постараюсь, уверяю Вас. Скажите мне, кто этот человек – рыцарь и почему его убили?

- Отвечу. Рыцарь на самом деле рыцарь мальтийского ордена.

- Мальтийский рыцарь?

- Ну да. Это был достойный человек, который выполнял разные поручения и, в частности, наблюдал за ессеями. Хотя, они считал его своим.

- Но их давно нет! Насколько я знаю, эта община прекратила свое существование уже несколько веков назад.

- Да ну, Вас, мистер Тиз. – Шрайбер опять рассмеялся. – С Вами, как говорят русские, каши не сваришь. Как это нет? Нет тамплиеров и иоаннитов, нет рыцарей Ордена Псов Господних, нет гностиков мандеев, нет христиан, нет иудеев, которым столько же лет как ессеям? Значит, для Вас нет и учения Платона, неопифагорейцев, вавилонской мифологии, нет манихейской религии и каббалы? В конце концов, нет Маркса с его утопическими идеями и нет нью-йоркской биржи? Ничто никуда не девается и ничто бесследно не исчезает. Все приносит свои плоды и если кто-то что-то кому-то сказал или написал что-либо, значит, это обязательно кто-то услышит или прочитает. Ничто не остается неуслышанным и ничто не остается безнаказанным. Достаточно молодому пытливому разуму прочитать пару книг в библиотеке и готово - появляется продолжатель дела предков. Но, дело не в этом. Ессеи есть, и они исполняют роль наблюдателей. Они всегда были рядом с событиями, но их не было видно, потому, что они очень умело могли скрываться под чужими ликами. Нам удалось справиться с основным ядром этой секты, но не удалось решить проблему целиком.

- Почему они Вам так мешают?

- Да потому что они не просто древнейшая секта – они истоки! Из их рядов вышел Иоанн Креститель, и они имеют право голоса в решении важнейших вопросов христианской политики. И они мешают не только нам – они мешают и христианской церкви. Церковь раздроблена и в этом ее слабость. И надо понять, что или они станут в ее главе или мы. Что же касается смерти рыцаря, то мы знаем, кто это сделал, и они ответят за свой поступок. А теперь я бы просил Вас дать мне свой ответ не позднее завтрашнего утра. Мой телефон на визитной карточке. – Шрайбер протянул Джонатану карточку со своим именем и номером телефона. Великий Мастер взял карточку и положил ее в карман пиджака.

- Последний вопрос, мистер Шрайбер. – Пытавшийся было встать Шрайбер, снова сел на стул.

- Давайте. Последний. Я постараюсь ответить.

- На чьей стороне Иосиф? Кто помогает ему – вы?

- Иосиф ни на чьей стороне. Это простой человек, семья которого хранила тайну своего рода из поколения в поколения. Он сам пришел к тем, кого принято называть ваххабитами и теперь это большая проблема для некоторых и для него тоже. Он знал, что Западная церковь не станет слушать иудея, посягающего на удобно выстроенную структуру религиозной власти. И он не нашел ничего лучше, как пойти по дороге агрессии и грубой силы. Теперь них в руках совершенно неожиданно оказался такой силы козырь, что это может изменить вообще все в раскладе сил. Но мы не верим, что человек сам взял и пришел к ним. Этого не могло случиться, если ему не помогли определиться с выбором. Хотя, теперь это уже не столь важно. Важно то, что они в свою очередь пришли к нам, потому что не знают как распорядиться этим оружием.

- То есть, Вы сотрудничаете с террористами?

- Ой, какой кошмар, правда? А Вы не сотрудничали? Не чтили память убийц с красным крестом на груди? Не воздавали хвалу тем, кто проливал реки крови людей только потому, что они молились не на том языке и не тому Богу? Не называли героями убийц? Все зависит от точки зрения. Бросьте! Да и потом, если честно, то террор изобрели не мусульмане – это порождение добропорядочных европейских граждан, многие из которых ходили в церковь и молились своему христианскому Богу. А потом они бросали бомбы в своих царей, убивали министров, а заодно и их жен, детей и гувернанток вместе со священниками. Везде: во Франции, в Англии, в России террор был излюбленным методом политических заявлений для одних и способов сведения счетов для других. Но сами люди ни с того ни с сего бомбы не делают и не бросают – их к этому аккуратно подводят, их готовят, их этому учат. Беда в том, что учат их этому умные и талантливые авторы и их книги. Так что дело не в мусульманстве или христианстве, а в книгах, которые читают и в людях, которые их пишут. Страх жить среди сильных, быть слабым и ощущать себя изгоем в чужом мире – вот путь который ведет к управлению паствой. Посейте страх и вы победитель. Но самое главное в том, как этих авторов переводят, трактуют и комментируют. Сегодня, правда, добавилось телевидение и интернет и с этим сложнее стало бороться.

- Я правильно понимаю, что остановить кровопролитие и террор можно только спровоцировав обе стороны на серьезный разговор о новой религии, в которой каждый получит то, что он хочет? Создав ситуацию, в которой безвыходность и тех, и других подтолкнет к такому разговору и к дальнейшим действиям. И эта новая религия по замыслу будет объединяющей, а не разобщающей и станет во главе мира и снимет все преграды, ныне существующие? И провокация эта и есть столь неожиданное возникновение новых Книг, людей и фактов. Вы пытаетесь запутать и тех и других и заставить их придти к вынужденному принятию такого решения, да? Кажется, у Вас это неплохо получается.

Питер Шрайбер внимательно посмотрел на Великого Мастера, немного помолчал, ковырнул вилкой недоеденный кусочек телятины и улыбнулся.

- А ведь мне говорили, что Вы достойны того что имеете и еще более достойны того что можете иметь. Вас не должно волновать наше так называемое сотрудничество с ваххабитами, экстремистки настроенными мусульманскими сектами, различного рода христианскими религиями и обществами, а также различными странными личностями. Дорогой мой Великий Мастер, - Питер Шрайбер перешел на шепот и подмигнул. – Мы с Вами можем кое-что сделать – надо только очень постараться и открыть глаза. Очень постараться посмотреть на этот мир с разных точек зрения. Это трудно и часто труднее, чем кажется, но это очень надо сделать, потому что в ином случае нам грозит большая беда. И она будет страшнее, чем любая самая жуткая война. Потому что в войне хотя бы есть цель, а в нашей ситуации все действия бесцельны, если не считать целью самоуничтожение.

- И это говорите Вы, военный?

- Именно так. Потому что именно мы видим войну изнутри, потому что политики и священники не видят смерть – они видят только хронику в своих кабинетах. А для того, чтобы она превратилась в телешоу, вообще придумали человеческую боль раскрашивать – так лучше видна кровь. А настоящая кровь липкая и она пахнет крайне неприятно даже когда ее совсем немного.

- Я рад, что мы встретились и теперь многое мне видится по-иному. Только вот могу ли я Вам верить? За последние несколько дней я поверил в том, во что не мог поверить всю свою жизнь.

- Есть способ поверить. – Шрайбер посмотрел на часы. - Сейчас в этот зал войдут двое молодых людей. Один будет средних лет, а другой с виду еще совсем юноша. Они сядут вон за тот столик у окна, где висят два меча с красными кистями, видите? Тот, что помоложе и будет тем, о ком мы с Вами говорили – его зовут Люсьен. Я скоро уйду, а Вы закажите себе чаю с травами – в этом ресторане он особенно хорош. Это Вам не пакетики. И еще возьмите tirggel - медовые печенья, выпеченные в форме фигурок. Хотя до Рождества еще далеко, но здесь их Вам подадут. Порадуйте себя немного – ведь Рождество скоро могут отменить. – Шрайбер усмехнулся. - Это, конечно, не очень удачная шутка. Через минут пятнадцать к Вам подойдет тот, что постарше и предложит Вам пересесть за их столик – сделайте так, словно Вы обрадовались встрече со старым знакомым. Поговорите с Люсьеном, мне кажется, что Вам будет, что у него спросить. – Питер встал. – Да! Вот еще что. – Он достал из внутреннего кармана пиджака старый пожелтевший конверт. – Теперь это Вам. Не потеряйте. Придет время, когда Вам придется его кому-нибудь передать. Ну а мне пора и я действительно был рад с Вами познакомиться.

- Скажите еще вот что, мистер Шрайбер. Вы заранее были уверены, что я соглашусь или это импровизация?

- Был момент, когда я был готов уйти, но мне говорили, что Вы человек чести, а это понятно военным чуть лучше, чем другим. Приятного вечера.

- И это все?

- Мы увидимся завтра и уточним некоторые детали.

- Я надеюсь на Вашу честность, мистер Шрайбер.

- На честность, говорите. – Мужчина усмехнулся. – Странная категория в сегодняшнем мире. Вы верите в честность?

- Как ни странно.

- А в принципы?

- Верю.

- А в Бога?

- Вы задаете странный вопрос.

- Не такой уж он странный, поверьте. Вы искренний, честный и порядочный: как же Вы чуть не отравили юношу, который совершенно ни в чем не виноват, кроме того, что родился не под той звездой, что и Вы? – Шрайбер стоял и, улыбаясь, смотрел на Великого Мастера.

- Но, я думал, что рыцарь…. Ведь это был Ваш человек, в конце концов! Это было простое успокоительное.

- А если нет? Что Вам пришлось бы делать с Вашей порядочностью и верой? До завтра, мистер Тиз. Подумайте над тем, что я сказал.

Гл. 45

Месяц Абиб – кончается август. Жаркое время и смутное время. Закатное солнце, как затухающий огонь печи, в которой готовился хлеб. Но только нет самого прекрасного запаха на свете – запаха хлеба, потому что пахнет кровью. Ее тоже нет, но, кажется в лучах заходящего солнца, что вот-вот реки станут красными и камни оживут, и стон их разнесет ветер по выжженной земле.

Костер разгорался, а вокруг костра сидели восемь человек, молчали и перебирали пальцами четки. Ветер почти утих и треск сучьев в костре напоминал далекие выстрелы где-то там за Храмовой горой. Тут был мир, здесь молились каждый Тому, в кого верил, если вообще верил в то, что происходящее было Его волей. А по-другому и быть не могло, потому что не могли они по собственной воле придти сюда, ибо не хватило бы им силы их веры. Не могли они сами сесть так близко от святого для всех места в день смерти Иосифа – земного отца Иисуса, чтобы просто принять его и поздравить с новой жизнью того, кто сидел пока поодаль и кусал губы в ожидании.

Сколько прошло лет? Две тысячи? Наступил ли тот день, о котором мечтали поколения его семьи? И как может случиться, чтобы эти восемь человек даровали ему то, о чем молчит Он. Совершаешь ли ты ошибку, Иосиф? Если – да, то Бог тебе судья, а если – нет? Кто осудит? Кто судья, если Он молчит. Молчит и видит. Не мешает и слушает, как ветер утихает, как звезды зажигаются, как огонь в печи гаснет, а ночь становится темнее. Как слушал и тогда, когда нареченный сын Его просил Его о пощаде. Молчит. Слушает. Смотрит за драмой, которую сам создал.

Ирония судьбы. Рим, который судил и приговорил Иисуса, сделал христианство своей официальной религией. Мать римского императора Константина Великого через три века после казни приехала в Иерусалим, и на этом месте Константин возвел Церковь Гроба Господня. Для кого? Подумай, Иосиф! Для избранных или для всех? Ты вырос с верой и требуешь сейчас ответа от Того, кому веришь – как это возможно?

Открой книгу или учебник, и ты увидишь, с какой легкостью веру в Бога ассоциируют с графой в паспорте! Если ты грек, русский или киприот – то ты православный, если еврей, то, конечно, иудей. Скандинав ты или англичанин - ты протестант, а испанец или итальянец - ты можешь быть только католиком. Перс или араб не вызывают сомнений – мусульманин. Ярлыки и клише, как ценники в магазине. Но, разве все так просто? Разве название имеет значение? Значит, имеет. Татарский сын приводит русскую жену, протестантка выбирает католика, а еврейка хочет выйти замуж за арабского юношу. И все они говорят о любви. Разве любовь сегодня что-то стоит? Нет, потому что слова твоего президента о мировой угрозе становятся реальностью для твоих родителей в их тихом, купленным в кредит домике на окраине города. А их домик важнее и дороже какой-то там любви. И они уже не думают, какой хороший человек их будущий зять – они думают о том, как будут выкручиваться на вечеринке у соседей перед Пасхой! Как будут говорить, что этот приличный с виду молодой человек, мусульманин, отрицающий и их жизнь и их Бога. Что скажут соседи? Разве может что-нибудь быт важнее их мнения? Их мнение о тебе ведь важнее твоего мнения о себе, не правда ли?

Вот если бы каждый президент каждой страны мог занять это высокий пост при одном условии, которая бы была записана в Конституции: жена не может быть одной с ним веры! Если бы так было, то не было бы опрометчивых слов о чужих Богах. Но, нет, ты бредишь, Иосиф! Так не будет, потому что слова и дела редко похожи друг на друга, как правда и ложь.

Сейчас на горе становится прохладно. И ты смотришь вниз на город, пока еще изнывающий от раскаленных крыш и мостовых и тебе странно. Здесь, именно здесь центр мира – христианство, ислам и иудаизм так тесно переплелись, что если бы забыть эти слова, хотя бы на один день, наступил бы самый добрый день на этой грешной Земле. Но, не дадут, Иосиф, не дадут этого сделать те, кто не пришел сегодня на Храмовую гору. Их лимузины сюда не проедут, а их охрана хочет сытно есть – ей нельзя терять врага, потому что без него кто заплатит за ее услугу? От кого охранять, если люди будут помнить только свои имена, а Золотой Купол Храма скроет от жары головы всех, кто захочет сюда придти, забыв, как зовет Его их сосед? О чем ты сейчас думаешь, Иосиф?

- Я думаю: что если сила веры такова, что все начинается при крещении, когда вся любовь и ненависть передается с чувствами и словами и поселяется с чистых душах младенцев? Что если все дело в крещении? Если крещение младенцев не будет зависеть от веры его родителей и обряд этот будет для всех един, как было тогда? Почему раньше так было и почему теперь стало не так? Какая разница, кто и как крестит своих детей? Я – иудей и у нас так заведено, но ведь христианское крещение имеет свое начало в древних языческих культах, там же, где берет начало и наш обряд. В древних цивилизациях крещение происходило на берегу реки, как у индусов, или путем погружения в воду, как в митраизме, или путем обтирания тела водой, как у греков, или же через прохождение длительных болезненных испытаний, как у зороастрийцев. Даже в древнейших храмах Исиды, знаменитой египетской богини, были сосуды для крещения младенцев. Крещение было и в персидской религии и использовалось в египетских и греческих мистериях. Из них иудеи позднее заимствовали практику крещения прозелитов, и ранние христиане взяли его из обоих источников: и греческого и еврейского. Этот обряд, совершенный над Иисусом Иоанном Крестителем, описан почти во всех Евангелиях. Иоанн сообщает также, что у назаретян был такой же обряд, выполнявшийся в воде и последователи Иоанна называли себя «сабеи», что, означает "крестители". Марк пишет, что Иоанн Креститель крестил евреев в воде и что сам Иисус так был крещен. Для евреев, однако, символом договора с Богом было обрезание, а не крещение. Значит, Иисус был крещен дважды? Или совершил преступление, совершив крещение дважды? Христиане нарушили этот вечный договор иудеев с их Богом, заменив его своим обрядом. Тогда все началось: плоть от плоти. Но ведь неотделимы эти обряды друг от друга! Их смысл в одном – разве имеет значение форма? Ведь мусульман и иудеев роднит один и тот же ритуал, в чем же разница? В именах и языке? Почему плоти отдано так много внимания, если речь идет о душе?

Но ведь и христиане чтут Ветхий Завет. Христиане говорят, что Ветхий Завет и Новый Завет едины. Но я говорю о крещении, как начале всего для человека! Это причина и в ней нет единства. Никто не имеет права отрицать веру другого – это должен быть главный закон мира. Это говорю я, Иосиф, в ком течет кровь забытого всеми человека, отдавшего всего себя Тому, кто забыл меня во имя моего сына. Ведь в Ветхом Завете не спрашивали своих детей, когда обрезание им делали и посвящали Богу уже в младенчестве и своей верой отвечали за свое дитя. За все его будущие ошибки и свои деяния, последствия которых переходили на ребенка. Но в Новом Завете обрезание сменилось тем, прообразом чего оно и было - Крещением . «В Нем вы и обрезаны обрезанием нерукотворенным, совлечением греховного тела плоти, обрезанием Христовым; быв погребены с Ним в Крещении в Нем вы и совоскресли верою в силу Бога, Который воскресил Его из мертвых, и вас, которые были мертвы во грехах и в необрезании плоти вашей, оживил вместе с Ним, простив нам все грехи…». И в чем разница, и какая разница, какой народ, как посвящает своего младенца Богу?

О чем ты, Иосиф? Почему ты сейчас думаешь об этом? Дадут ли тебе ответ эти восемь человек, которые сидят у костра? Нет. Разве нет причины думать не о спасении человечества, а о том, как выполнить то, что задумано? Они смущены более чем ты, поэтому смотрят на тебя и молчат. Им надо решить, что с тобой делать – ты стал причиной тишины, которая повисла над Храмовой горой. Им надо решить стоит ли кровь их детей всех их молитв и обрядов. Им надо понять, что важнее: жизнь или смерть во имя Его. А ты смотришь на город, который был твоим и видишь и иудеев, и христиан, и мусульман и не можешь понять, что с ними случилось. Ты видишь, как стоит в этом городе Великий Храм. Это та церковь, которую делят между собой целых шесть христианских конфессий: греко-православная, армянская, эфиопская и сирийская, римская католическая и коптская. Они поделили Христа на части, как разделили церковь на куски – разве так возможно?

- Да, это так. И это возможно. Коптам принадлежит крошечная часовня позади усыпальницы Христа, а часовня у входа принадлежит православным грекам. Пусть так и будет. На скале Голгофы, на которой Иисус был распят, находится греческая православная часовня. В крипте церкви возле Голгофы находится армянская православная часовня, возведенная в память о святой Елене. Каждому есть место. А на крыше церкви глинобитные часовенки образуют небольшую церковь, которая принадлежит эфиопам, одной из старейших христианских общин на Святой Земле. Разве это плохо?

Великая драка за истинную веру! Легко ли смотреть Ему на это?

- Но несколько сотен лет назад, ключ от Храма Гроба Господня, был доверен двум мусульманским семьям Джуди и Нусейбе. Одна семья хранит у себя ключ, другая запирает и отпирает дверь. Каждую ночь представители рода Нусейбе запирают дверь Храма, как делали их предки последние четыреста лет. Пусть так и будет! Пусть это страшно, что веру рвут на куски без стыда и совести, но все-таки она объединяет их и заставляет быть вместе в одном доме, в одном городе, где верят в единого Бога. Где остался только один шаг, чтобы сказать об этом друг другу. И этот шаг должен быть сделан сегодня. Ты знаешь, что когда персы сокрушили вавилонян и позволили евреям вернуться, на месте уничтоженного первого еврейского Храма был построен Второй Храм. В нем Иисус проповедовал милосердие и доброту ко всем живущим. Что осталось? Только ступеньки, по которым в последние дни перед своим распятием Иисус спускался, покидая Храм. И только слова. Веры нет, потому что вера без действия пустынна.

Ты прав. И действие никогда не замедлит случиться, Иосиф. Шестьсот лет спустя, Мухаммед отправился к престолу Господнему со Священного Камня Иерусалимского, где, когда то стоял еврейский Храм. Зная о священных писания евреев и христиан, Мухаммед сказал арабам о едином Боге. И вот, как они поняли его слова: через шесть лет после смерти Мухаммеда, армия его последователей подошла к воротам Иерусалима, заявляя, что город принадлежит им. Какие слова нужны, чтобы тебя правильно поняли? Сколько раз должны были умереть пророки, чтобы те, кто смотрел на их смерть, поняли их слова и поступки? Разве мало того, что под Золотым Куполом Скалы на Храмовой горе, есть священный камень, откуда Мухаммед поднялся на небеса для встречи с Аллахом. На этом же камне, согласно преданию, Авраам готовился принести в жертву Исаака. На нем были построены древние священные Храмы евреев. И здесь был и проповедовал Иисус.

В первой книге Торы – «Берешит» (22,1-18) повествуется о том, как Господь повелел праотцу нашему Аврааму взять своего любимого сына Ицхака и принести его в жертву на вершине горы Мория. Авраам повиновался повелению Всевышнего: он взошел на гору, воздвиг на ней жертвенник, возложил на него Ицхака и уже занес над ним нож, когда ангел, посланный Богом, остановил его руку. В следующий раз ангел не остановил людей. Почему? Иосиф не смог остановить Господа и это преследует род его века. И эта вина лежит на тебе, Иосиф? Нет. Не заблуждайся – все идет, как идет и так должно быть.

- Но, почему они молчат? Разве они, собравшиеся у костра, не знают что делать? Они смотрят на меня и в их глазах страх – они видят перед собой просто человека, но этот человек жив своей кровью и кровь эта приговор их лжи и ненависти.

Когда-то отец рассказал маленькому Иосифу притчу, как величайший еврейский законоучитель рабби Акива вместе с другими мудрецами пришел однажды к руинам разрушенного Храма и увидел, что из развалин, оттуда, где находилась Святая Святых, выбежала лиса. Увидев это, все мудрецы заплакали, но рабби Акива рассмеялся. "Чему ты смеешься? - спросили его. Он ответил: "Пророки предсказывали, что Храм будет разрушен и лисы будут заходить в Святая Святых. Но, Пророки же предсказали, что придет день - и Храм будет восстановлен. Я увидел, что сбылась первая часть пророчества и теперь радуюсь тому, что это означает, что сбудется и вторая его часть". Это стало для Иосифа надеждой на то, что когда случается одно, обязательно случится и другое…

Солнце почти совсем скрылось, и только слабые лучи еще говорили о том, что жизнь отчаянно борется с тьмой. Вокруг костра говорили вполголоса. Иосиф не слышал того, что говорили, но они говорили о нем. Кто они, эти люди? Вчера, когда они спускались по склону горы от хижины, где он прятался несколько дней, он попытался расспросить спутника о том, как все произойдет и что будет потом. Спутник его отвечал очень скупо: то ли потому что не знал, то ли потому что этого не должен был знать Иосиф. Он говорил что-то про то, что будут очень важные люди и что никогда они ранее вот так не встречались, и что эта встреча может все изменить, если они смогут договориться, но очень многие хотят, чтобы всех этих людей убили. И что встреча эта может стать последней для каждого их них, потому что…. Он что-то бормотал еще и Иосиф ощутил страх. Животный страх. Но, если не убьют? Если все будет хорошо, что тогда?

- Хорошо еще никогда не было. – Неожиданно ответил его спутник.

- Тогда зачем вы согласились мне помочь?

- Чтобы эта встреча состоялась, потому что только эти люди могут решить, что делать дальше. И, слава Аллаху, она состоится сегодня вечером. Без них все могло бы быть по-другому. – Если бы Иосиф видел в этот момент усмешку, скользнувшую по лицу его провожатого, он бы понял, что страх, который он почувствовал, появился не случайно.

И вечер наступил. Белые и темные лица костер освещал по-разному. Хотя одежды у всех были просты, Иосиф понимал, что у костра сидят не простые люди. Они облечены огромной властью, связями, финансами. Они и есть власть. Не та, которая наживается на людях, а так, которая дает ей такую возможность.

И только один вопрос беспокоил Иосифа: имел ли он право приходить к тем, кто не знает другого языка, кроме языка боли и страха. Он совершил ошибку? Но, как еще быть услышанным, кроме как через крик? И пусть это будет крик тех, кто должен был его услышать. Он так думал. Теперь, когда ночь пришла, и люди у костра говорили о нем, он чувствовал, что страх не ушел, и нет ощущения победы. Нет радости от того, что его услышали, потому что он понял: те, к кому он пришел, сделали только первый шаг – второй и вероятно последний для многих из тех, кто сидит у костра, а может быть и для него, еще впереди.

Неожиданно ярко сверкнула луна и стала небом. Все окрасилось в белое: одежды людей сидевших у костра, земля и Золотой Купол Храма. Крысы на секунду прислушались, и муравьи на секунду прекратили свою вечернюю работу. Они подняли головы в небо и принюхались, но никакой опасности не почувствовали. Не пахло дождем, а значит, не стоило уж слишком торопиться: дом близко и они успеют спокойно дойти и улечься спать.

Звука не было, появился только странный свет, как будто где-то очень далеко началась сильная гроза. Но, вот и звук появился, и Иосиф увидел удивленные лица, обращенные на него. Они что-то спрашивали – они как будто кричали ему что-то все вместе. Он улыбнулся им в ответ: «Все хорошо», хотелось ему сказать. Все хорошо, Иосиф. Все уже хорошо, потому что тихо и спокойно. И так теперь будет всегда.

Гл. 46

Бальтазар предвкушал реакцию Никоса, сидевшего за столиком в кафе, когда осторожно подошел к нему со спины и бросил монетку на салфетку, лежавшую на его коленях. Никос автоматически поднял голову вверх и Бальтазар вышел из-за спины и, смеясь, сел в соседнее кресло.

- Нет, нет, нет, дорогой! Нельзя быть настолько уверенным в своей избранности: кому-то только дождь с неба, кому-то кирпичи на голову сыплются, а Вы даже мысли другой не допускаете, как ждать от Него финансовых благ.

- Кто Вы? – Реакция Никоса была смешанной: испуг, смущение и агрессия сразу.

- Скажу. Только вот что Вам это даст? Вы, мой таинственный Никос-Лео-Барт, так всех запутали, что мне поручено все эти безобразия прекратить.

- Вы киллер?

- Я - киллер? Нет. Киллер приедет минут через пятнадцать. Он просил извиниться, что задерживается – семейные обстоятельства. Но не переживайте – он человек слова. Так что у нас есть еще четверть часа, чтобы разобраться кое с чем и понять: нужно отрывать занятого человека от других дел, или пусть уж приезжает.

- Неожиданная форма исполнения приказа. Почему я?

- А почему не Вы? Почему других убивать можно, а Вас нельзя?

- Знаете. – Никос встал. – Мне не до шуток. Я жду делового партнера, и у меня нет желания портить себе настроение и вызывать полицию, что бы они разобрались с Вашими играми.

- Партнера, говорите? Не мистера ли Дюпона? Так он не придет и тоже просил извиниться. Кардинал так мило за ним ухаживает, что мистер или мсье, как Вам будет угодно, Дюпон-Дюпри подумывает вообще остаться в Ватикане в качестве фрилансера при пресс-службе.

- Значит, Вы именно ко мне. – Никос медленно сел. – Итак? Если серьезно – что Вам от меня надо?

- Я же уже доложил: заказ получен, наряд – в смысле, чек, - выписан, остается выполнить работу.

- Значит, Вы действительно собираетесь меня убить? Смысл? Кому я помешал?

- Вот в этом и надо разобраться быстро, пока не приехал человек, отвечающий за исполнение заказа. Так что у нас нет времени даже на кофе. Давайте быстренько закончим наше дело, и тогда, может быть, не будет необходимости портить частное имущество.

- Вы меня имеете в виду?

- И Вас и пулю. Все стоит денег, Никос. И Вы в том числе. Тем более, когда Вас заказывают, Вы уже можете точно узнать, сколько стоит собственная жизнь

- И сколько, если не секрет.

- Не секрет. Ваша нисколько, увы. Дружеская услуга. Так, только – командировочные и не более того.

- Обидно.

- Переживете. Итак, вопрос первый: Вы знаете, почему Вас хочет убрать Ваш начальник?

- Мистер Ной? Что за бред! Зачем ему это?

- Вот и я не понимаю пока. Но, значит, надо, раз я сюда приехал.

- Могу спросить еще раз: кто Вы?

- Можете. Итак: вопрос второй. Цель Вашей встречи с Дюпоном?

- Выход на кардинала.

- Вы сказали Дюпону, что Ваш контакт организовал мистер Ной?

- Конечно.

- А зачем врать? Это же Ваша собственная инициатива и Ваша собственная игра. Что-то мне кажется, что мистеру Ною не нужна еще одна команда внутри его собственной. Может, в этом причина?

- Как он узнал?

- Мистер знает все, на то он и Ной. – Бальтазар усмехнулся. – Вам ли не знать этого.

- Почему же Вы не исполняете заказ? Что Вас сдерживает?

- Да, если честно, ничего. Просто кардинал попросил сначала с Вами поговорить.

- Вы знаете кардинала.

- Да ну, Вас! Неужели за несколько минут до смерти Вам все еще хочется заниматься такими пустяками, как выяснение кто кого знает? Это же не шоу-бизнес, в конце концов. Вопрос третий: зачем Вы самостоятельно ввязались в эту странную историю? Или не самостоятельно?

- Деваться некуда, да?

- Это точно.

- Меня попросили.

С улицы, рядом с кафе, послышался визг тормозов. Никос оглянулся и увидел подъехавшую красную «Феррари».

- Ну, вот, дорогой Никос, киллер подъехал. У нас остается все меньше времени.

- Ваш киллер ездит на красном «Феррари»?

- Говорит, что желтого не было. А Вам не нравиться?

- Странно для человека такой профессии. Слишком заметно.

- Очень даже наоборот: кто заподозрит в идиоте, заплатившем двести тысяч евро за кусок пусть качественного, но очень капризного железа и выставляющем себя напоказ, что у него такая работа? Как по мне, так никому и в голову не придет. Тем не менее, давайте договорим.

- А он подождет?

- Конечно. Он воспитанный человек и не будет прерывать нашу беседу.

- Бред какой-то!

- У каждого свои странности. Вот Вы, например, что-то знаете, а мне не говорите – и это еще больший бред, потому как это Вы, а не я сейчас в очень сложном положении.

- Я сказал, что меня попросили.

- И кто?

- Мистер Гутьерес.

- Вот как?

- Не верите?

- Нет.

- Почему?

- Да потому что я знаю мистера Гутьереса достаточно хорошо, чтобы представить его просящим хоть что-нибудь у кого-нибудь. Обычно, все происходит наоборот.

- Тем не менее, это так.

- Ладно. Тогда придется мне самому отвечать за Вас на мои вопросы.

- Вы действительно странный киллер.

- Я уже сказал, что киллер сидит в «Феррари» и жует сэндвич с тунцом, пока Вы тут водите меня за нос. А я свободный гражданин, который хочет быть уверен, что не свершится ошибка и каждый получит по заслугам.

- То есть, Вы вродесудьи?

- Что-то в этом роде. Кстати! Скоро Вы сможете увидеться с Вашим другом.

- Не понял…

- Ну, Вы же сказали Дюпону, что ждете от него информации – вот Вам и будет информация. Но, до этого еще надо дожить в прямом смысле этого слова.

- Насколько я понимаю, Вы не только не хотите меня убивать, но, скорее, Вы намерены меня защищать от мистера Ноя, я правильно Вас понял?

- Отчасти. Убивать Вас лично я действительно не собираюсь, но это собирается сделать мистер Ной. И если сегодня, через час, он не узнает, что работа сделана, он найдет кого-то, кто будет искать уже не только Вас, но и меня. А зачем мне Ваши проблемы? Потому, я предлагаю срочненько сменить место разговора и перебраться, скажем, все в тот же Ватикан. Удивлены? – Бальтазар с удовольствием наблюдал игру чувств на лице Никоса. Вот чего-чего, а этого Никос-Лео-Барт точно не ожидал. Ангел-хранитель на красном «Феррари» - прямая дорога в психушку. – И чего мы замолчали?

- Лучше я буду делать то, что Вы предлагаете. Что-то мне подсказывает, что не стоит с Вами спорить.

- Пока точно не стоит. Чуть позже, под оливой, мы нальем вина и поспорим с удовольствием. А пока на это нет времени.

Никос положил под тарелку пятьдесят евро, и они встали. Как только они вышли из кафе «Феррари» с визгом сорвалась с места и оставила о себе только воспоминания и несбывшиеся надежды в пустой головке блондинки, пытавшейся уже пятнадцать минут обратить на себя внимание ее владельца. Подъехало такси, они сели и водитель, ни слова не говоря, отъехал от тротуара.

Гл. 47

- Проблема не в том, что нас не устраивает цена вопроса, мистер Гутьерес. Проблема в том, что нас в принципе не может устраивать положение дел, которое сложилось на сегодняшний день. – Шрайбер говорил по телефону, сидя на столе и вытянув ноги перед собой. Рассматривая новые туфли, купленные вчера в небольшом магазинчике на Rämistrasse, он заметил кое-что, что совершенно выбило его из колеи. В одном месте вставка из кожи была худшего качества, чем вся остальная кожа, и это было просто невероятно! Ехать в магазин совершенно не хотелось, но он собирался позвонить и сказать хозяину, что так дело не пойдет. И дело не в том, что кто-то это заметит – дело в том, что теперь он будет об этом думать все время. Шестьсот семьдесят пять евро и тридцать центов за пару туфель, чтобы остаться при этом недовольным? Увольте! Обувщик взял все до последнего цента, приговаривая, что тридцать центов не должны обанкротить Шрайбера, а ему они как раз пригодятся, чтобы добавить к имеющимся семидесяти и получить еще один евро. Еще одна монета к приданому его созревшей дочери, а на кусочке кожи сэкономил и думал, что Шрайбер не заметит, а Шрайбер не таков, потому он и Шрайбер, а не какой-нибудь Мюллер. Настроение портил и несколько взвинченный тон разговора, который длился уже минут десять. Утро не получилось, и кофе остыл.

- Я признаю, что мы не всегда ставили Вас в известность о наших действиях. Да, конечно. Я признаю. Но, и Вы в последнее время предприняли несколько шагов, которые вряд ли возможно назвать партнерскими…

- Да, мистер Гутьерес, Вы правы – мы действительно хотим работать вместе с Вами. Какие могут быть сомнения?..

- Да, мистер Гутьерес. Конечно. Но, Вы должны признать, что хотя церковь и противится нашему проекту, мы уже достаточно близки к достижению цели…

- Верно. И, как и всегда, мы признаем Ваши заслуги и Вашу помощь в нашем общем деле…

- Хорошо, мистер Гутьерес! Я обязательно передам Высшему Совету Ваше недовольство…. Безусловно, в форме рекомендаций. Всего доброго и до скорой связи, мистер Гутьерес. – Шрайбер положил трубку. Не самое простое дело разговаривать с человеком, который всегда разговаривает только сам с собой.

Этот невозможный человек хоть и отвратителен в своих привычках, но крайне полезен в своих возможностях. С точки зрения основной массы обывателей, мистер Гутьерес очевидное зло. Он продает оружие всем, кто в нем нуждается. Он не спрашивает кто и зачем – он спрашивает: сколько и когда. И у него есть собственные принципы. Он искренне верит в то, что баланс в мире крайне необходим и этот баланс создается только одним правилом: нельзя одним продавать намного больше оружия, чем другим. Немного больше можно, если того требует ситуация. Немного лучшего качества и немного более совершенного. Это – да. Это – можно. Но! Только тогда и только тем, кто в данную минуту находится в более сложном положении, чем их соперник. Или в случае, если он твой временный партнер в проекте. С мистером Гутьересом любят иметь дело поставщики, поскольку он точно знает, кому и сколько надо в настоящий момент. Мистер Гутьерес не подводит – он, как жена Цезаря: всегда знает, кого приблизить и ублажить, чтобы на следующий день шоу с казнями продолжилось. Чтобы зрители получили то, что хотят и участники были не в обиде.

В этом мире нельзя прожить, принимая только одну из сторон этой жизни. Если хочешь быть успешным - умей играть на оба фронта. Это трудно, это сложно, но возможно и тому пример – мистер Гутьерес, господа! Но, партнеры не всегда живут долго: партнеры – не родственники. Если уж родные люди предают друг друга, то, что говорить о тех, кого связывает только бизнес? Если уж семьи распадаются из-за мелочной ерунды, готовые убить друг друга (иносказательно, конечно!), то, как можно обвинять партнеров, если один хочет убить другого в прямом смысле этого слова? Шрайберу сейчас хотелось убить двух сразу: обувщика и мистера Гутьереса, который последние десять минут позволял себе разговаривать с ним, как с посыльным.

Мистер Гутьерес надоел всем со своими принципами. Если бы он продолжал заниматься лишь снабжение, как того требовал договор, заключенный давным-давно между организациями, то проблем было бы меньше. Нравиться ему корчить из себя ангела по снабжению – давай. Но мистер Гутьерес захотел инвестировать во власть, а политика не предполагает участие в ней снабженцев и ростовщиков. Политика – чистое искусство, хотя существует на грязные деньги. Но, если ты создаешь шедевр, какая разница из чьей кожи смастерили тебе полотно для твоей картины и чьи кости пошли на рамку! Этого мистера можно было бы утопить вместе с его яхтой, мулатками, шоколадками, охранниками и прилетающим с живым товаром вертолетом. Можно было бы найти вместо него другого спонсора, потому что деньги не только не пахнут, но и не тонут – всегда найдется тот, кому они будут принадлежать после смерти предыдущего хозяина. Можно было бы договориться и с мистером Ноем, хотя они слишком давно и успешно дополняли друг друга, как политика и финансы, и так же крепко ненавидели друг друга, но уже не могли жить в одиночестве. Если бы не одно «но». Это «но» заключалось в том, что мистер Гутьерес был крестным отцом Люсьена – тем самым мсье Пико, с которого, собственно, все и началось. Которого ни Люсьен, ни многие другие никогда не видели, но который финансировал многие из предприятий, организованных мистером Ноем и его компанией «Ковчег».

Со стороны может показаться, что все это слишком запутано, но оглянитесь! Вы представляете себе мир иным? Вам кажется, что Ваша жизнь проще? Конечно, да, если сводите человеческие отношения только к примитивному траху и, как следствие, порождению себе подобных. Конечно, да, если Вы настолько глупы, не понимая, что, используя партнера против его воли, Вы насилуете Вселенную (если верить Будде и прочим философам). А Вселенной это может и не понравиться и вот тогда она уж точно поимеет Вас, и я не уверен, что Вам это понравиться и совершенно не хочу оказаться на Вашем месте в эту минуту. Если не верите – вспомните свою последнюю жену в качестве доказательства справедливости моих слов.

Ехать надо было к обувщику, чтобы сказать ему в глаза, что он нехороший человек, но ехать пришлось совсем в другую сторону. Если добраться до остановки Rudolf-Brun-Brücke на трамвае номер четыре, то немного в стороне от остановки увидите ресторанчик «Walliserkeller». Зайдете – сядьте слева – там меньше дует от входной двери, и закажите немного мясного фондю – bourguignonne. Поверьте на слово: не помешает, чтобы поднять себе настроение.

Пока Шрайбер делал заказ, Люсьен вошел и остановился, оглядывая зал. Шрайбер поднял руку, вытер губы салфеткой и встал, сделав пару шагов навстречу молодому человеку.

- Ну, как? Нормально себя чувствуешь? Не устал?

- Нормально. Только этот Великий Мастер действительно зануда, как ты и говорил. В Израиле он не производил такого впечатления. – Люсьен сел, отломил себе кусочек хлеба и обмакнул его в тарелку Шрайбера. – А вкусно, черт побери.

- Куда деваются годы работы? – Шрайбер покачал головой и усмехнулся. – Хотя, за столько лет вранья, ты должно быть сам привык к роли чокнутого чудика. Ты опровергаешь закон молодости: слишком тебе легко все дается – все эти превращения туда-сюда.

- К этому нельзя привыкнуть, Шрайбер. Если ты поставишь на стол ветчину и то французское столовое вино, меня точно вывернет наизнанку. И все эти люди, с которыми мне пришлось встретиться за это время, и одиночество в сыром доме, и соседи, что б их пробрало в осеннее-зимний период. Надоело до ужаса.

- Совсем немного осталось, Люсьен.

- А очень надо продолжать меня называть этим диким именем?

- Ну, еще какое-то время. А что имя? Нормальное имя. Вот я же привык к Шрайберу и ничего.

- Когда мы летим в Рим?

- Сегодня. А пока расскажи мне, как все прошло с Тизом.

- Он смотрел на меня, как смотрят лошади на ананасы – с удивлением и непониманием, как такая фигня могла вообще появиться на свет. Я ему рассказал всю свою историю, вплоть до момента, когда Роб вывез меня из Иерусалима. Словом, он совершенно ничего не подозревает и, как мне кажется, совершенно поверил в то, что ты ему говорил.

- Это хорошо. Теперь вот что: сегодня в Иерусалиме произойдет небольшой взрыв, при котором погибнет несколько туристов, непонятно каким образом ночью забредших на Храмовую гору. Кажется, кто-то из них разведет костер, и никто не заметит, что на этом месте лежит неразорвавшийся палестинский самодельный снаряд. Словом, глупая случайность и ничего более. Жалко, конечно, но что тут поделаешь. Ночью в Иерусалиме совсем не безопасно. Тебе надо успеть до взрыва на самолет. Будет хорошо, если когда кто-то копнет поглубже…. Я имею в виду всех этих полицейских, политиков и церковников. Пусть ты будешь на рейсе из Цюриха в Рим, чтобы никто даже и не подумал, что ты как-то в этом замешан.

- Ты кого-то конкретного имеешь в виду?

- Ну, в Риме достаточно умных людей, которые отслеживают ситуацию. Еще вот что. Не забудь, что в аэропорту тебя встретят, и ты передашь этому человеку рукопись Евангелия Иосифа. Оно в газете слева от тебя.

- Тоненькое какое-то. Не видно даже. Ты хочешь сказать, что оно действительно существует?

- Естественно. Конечно, существует, что-то же в газете лежит. Тоненькое! Это же не «Война и Мир». Хотя, возможно, эффект произведет не меньший. – Шрайбер улыбнулся. – Давай, бери еще фондю. Удивительно, сколько всего вкусного можно сделать из куска сырого мяса. Так вот, передашь, ок?

- Ты мне скажи: это действительно рукопись этого старика? Он, что, сумел что-то написать сам? Жаль его: погибнет и ничего не поймет.

- И мне жаль, но что делать? Он не первый и не последний. А по поводу рукописи, то нет, конечно. Мы сами умеем – зачем нам авторы? С авторами мороки не оберешься. Сейчас время не писателей, а редакторов: можно вообще ничего не знать и не уметь писать, но хорошая редактура чужих произведений запросто даст тебе какую-нибудь литературную премию. Ну, а мы за премиями не гонимся – у нас другая цель. – Шрайбер положил в рот кусочек и прожевывая так скривил физиономию, что Люсьен засмеялся. - Только осторожнее с этим: лаборатории мистера Ноя пришлось много поработать, чтобы ни один углеродный анализ не докопался до истины. Бумага просто идеальная, словно ей действительно две тысячи лет.

- Будете издавать?

- Уже. В Нью-Йорке запустили в печать несколько глав. У тебя единственный рукописный экземпляр, так что…. Ну, ты понимаешь. Слушай, тут такое дело. Ты не обижайся, конечно, но я должен спросить ты понимаешь, что в Риме все может пойти не так красиво, как было до этого? Там такие волки вокруг церкви есть: если что почувствуют, то мало не покажется.

- Да я понимаю, но куда отступать-то? Думаю, что я смогу.

- Ну, дай Бог.

- А вот у меня тоже есть один вопрос. Давно назрел. Ты сам-то как относишься ко всему этому?

- Знаешь, я так скажу. Я только одно знаю: нельзя всерьез влезать во все эти религиозные хитросплетения. Иначе точно начнутся глюки и чудеса. Я стараюсь находиться в стороне и смотреть на это как на очередной сложный проект, вроде политической войны нескольких стран по поводу строительства разных нефтепроводов. Это только со стороны кажется, что речь идет об отоплении квартир и заправке автомобилей, как и в нашем случае о душах паствы. На самом деле идет война, в которой страны воюют вот таким способом. С одной стороны оно и понятно: сейчас и согреваются и уничтожают друг друга одним и тем же химическим составом – очень удобно. А вот с другой стороны не хочется думать, что мы все к этому причастны.

- Кто мы? Ты нас конкретно имеешь в виду или…?

- Или. Собственно, одно и успокаивает, что народ заслуживает тех, кто ими правит, и жалеть эти народы нет особенной необходимости. Да и возможность выжить пока еще есть, только вот ждать времени нет. Приходится действовать, как действует хирург, а не терапевт. Грубо говоря, терапия уже совершенно ни к чему – пора резать по живому.

- Террор не приводит ни к каким результатам.

- Кто говорит о терроре? Террор тут не причем. Но хуже всего то, что мы все ему способствуем.

- Ты хочешь сказать, что то, что произошло в Иерусалиме…

- Произойдет.

- То, что произойдет в Иерусалиме сегодня ночью – ошибка?

- Если честно, то – да. И дело даже не в том, что твой крестный собирается убрать своего давнего партнера мистера Ноя вот таким способом. Я понимаю, что мистер Ной не агнец Божий – туда ему и дорога, но…. И твой крестный выполняет задачу финансистов, а не политиков, которые уже, кажется, готовы на все, лишь бы навечно закрепиться в своих креслах. Я все понимаю. И мои начальники всячески помогают твоему крестному, потому что военным тоже не интересно тушить пожар на Ближнем Востоке. Тут и мешки с деньгами, и автоматы в одном багаже. Ладно: не наше дело решать – наше дело исполнять. Наша задача не допустить переместиться центру веры в Палестину из Рима. И заодно, не дать им там между собой договориться, потому, что потом в Риме надо будет устраивать музей религии вместо Святого Престола. Рим этого допустить не может, биржи этого допустить не могут, банки не могут, правительства европейские не могут. Почему? Да потому что две тысячи лет назад Прокуратор Иудеи наблюдал за выполнением проекта «Иисус». Он был послан туда именно для того, чтобы это произошло. И Пилат сделал все, чтобы он воскрес. Мы с тобой не знаем, но есть всего два варианта: или он действительно погиб на кресте и Пилат уже потом все обставил надлежащим образом, или, то, что ему дали выпить, усыпило его и потом он просто испарился и Пилат все сделал уже без него. Ведь никто, конечно, кроме пары сомнительных заявлений, не видел Иисуса после смерти, и потому нет никаких доказательств ни его смерти, ни вполне возможной жизни после якобы смерти. Разумные головы в Риме делали все, что бы была создана новая вера, и она была создана. Прошли столетия и появились Книги, последователи, поклонники и почитатели и, говоря современным языком, спонсоры проекта, которые увидели прямую выгоду для будущего усиления власти Рима. И, в конце концов, Рим принял христианство. Ты представляешь всю силу организации, которая находилась внутри языческого Рима, чтобы столько времени продвигать идею и победить. Волхвы были сильнее и умнее, чем о них думали государственные деятели. Правителям вообще стоит оглядываться, когда они поверили в свое могущество. Потому что, как только ты достиг цели, наступает самое сложное – удержаться. И вот тут-то все и прокалываются и совершают глупые поступки. Так что, была крайне сложная и хитрая операция, которая успешно завершилась. И теперь все это должно рухнуть? Отношения с Римом выстроены совершенно у всех западных правительств. Не могут они признать центром мира Иерусалим. Потому что тогда надо не только обедать в арабских ресторанах и восхищаться чудесами восточной цивилизации – надо вернуть всем этим странам украденное у них, признать их истоками человечества, признать все свои ошибки, признать, что они не ниже, а выше или равные по уровню своего развития и имеет право на достоинство, уважение и, главное, что они имеют свой собственный голос, к которому должны прислушиваться все западные страны. Могут это сделать те, кто руководит нами? Им не хватает мозгов, потому что их жизнью руководит страх лишь за собственную жизнь и благополучие. Представь себе, Люсьен, что Большая восьмерка будет состоять совершенно из других государств, а прежние ее члены станут простыми наблюдателями – вот какие дела. Но, посмотри на толпы стоящих часами под дождем и солнцем туристов, которые хотят попасть в Лувр, в Прадо, в музеи Лондона и США. Зачем они стоят? Чтобы увидеть то, что европейцы привезли из Палестины, Ирана, Ирака, Афганистана, Индии и других стран. А потом посмотри на музей в Каире: насколько он беднее английских музеев. Все именно потому, что все его реликвии в Европе и Америке. А ведь, люди, чтобы увидеть и понять должны ехать не в Париж, а в Каир, Дамаск, Тегеран.

- Так, может быть…

- Я думал об этом. – Шрайбер задумчиво посмотрел в окно на проходящих мимо ресторана прохожих.

- И что придумал?

- А ничего не придумал. Или они, или мы с тобой. Какой у нас выбор? Учить арабский? Так Франция, Нидерланды и Швеция уже готовы к этому. И это надо остановить. Словом, лететь тебе сегодня в Рим, и пусть потом кто-нибудь еще раз попробует.

- А взрыв на Храмовой горе?

- Говорю же: трагическая случайность по неосторожности самих беспечных туристов. Думать надо, прежде чем ночью лезть туда, куда и днем нормальные люди боятся ходить…

В августе ходить по Цюриху неудобно, потому что слишком много туристов, которые глазеют в витрины, словно у них в городах витрины чем-то отличаются и еще, потому что все смотрят на твои туфли. Да! У меня бракованные туфли! А у Вас на руке копия Vacheron Constantin за двести долларов. Так что идите и смотрите в витрины, а потом поезжайте на рынок в Мюнхен, где Вы можете купить все это в идеальных подделках и копиях. И никто Вам из Ваших знакомых ничего не скажет, потому что у них почти у всех, то же самое. Почему меня не раздражают копии? Да потому что все, что происходит в нашей жизни, уже было. Мы копия и отражение чужой жизни и чужой судьбы в своих словах и своих поступках, мы совершенная копия их ошибок и заблуждений, а вот, чтобы стать самими собою нам надо здорово потрудиться. Но за это никто не заплатит – поэтому: да здравствуют прецеденты и исторические аналогии! Покрутите любого политика высшего эшелона, и Вы увидите, что он делает только то, что знает из курса, который изучал. Следовательно, и бороться с ним можно только теми же способами, которыми боролись с его предшественниками. Но, стоит ли борьба усилий, если все на свете ходит по кругу?

У газетного киоска Шрайбер замедлил шаг и остановился. Первые полосы всех мировых газет, которые лежали на прилавке, пестрели крупными заголовками о наводнениях, землетрясениях, экологических катастрофах, голоде, терактах и заявлениях по этому поводу всяких чиновников. Кого-то собираются забивать камнями в Тегеране, кого-то захватили в плен мятежники, кто-то бастует, а кто-то поет. Все идет своим чередом к полному закату и Шрайбер впервые поймал себя на мысли, что лежащие рядом с этими газетами порножурналы вызывают у него гораздо больше симпатии. Симпатяжки в неприличных позах гораздо приличнее фотографий трупов и изъеденных мухами лиц детей в Афганистане. Да и звуки, которые вырываются из горла в момент оргазма куда пристойнее слов некоторых политиков о равноправии, демократии и вере. Все потому, что симуляция оргазма перед камерой куда безопаснее для зрителей, чем симуляция веры и порядочности.

Завтра все эти газеты напишут о взрыве на Храмовой горе. Президенты и политики всех мастей будут бить себя в грудь, настаивая каждый на своем: кто на прекращении переговоров с террористами, кто на непредвзятом расследовании, кто на окончательном и бесповоротном признании палестинского государства. И никто из них не будет знать о том, что действительно случилось, но каждый из них будет рад новому шансу дать интервью, чтобы получить как можно больше голосов перед очередными выборами в Кнессет, в парламент и еще куда-нибудь. И только блондинка с соседней глянцевой обложки, широко раскрыв голубые глазки, будет настаивать на продолжении жизни.

Гл. 48

В самом центре Рима есть изящный ресторан «Ciao Bella». Часы показывали уже половину третьего, и до закрытия оставалось меньше получаса. В это время дня, когда итальянцы предпочитают отдыхать, на Via Vittorio Veneto полно туристов. Это немного раздражает местных жителей – они хотят спать ведь впереди еще бессонная ночь, которую надо как-то компенсировать. Но, как бы ни так: туристы в августе наглы до неприличия. Им хочется внимания, итальянских улыбок, пасты и низких цен. В августе? Если хочется всего этого сразу – езжайте в Милан – Рим до этого не опустится. Улыбки – да, но и хватит! Это Рим!

- Это центр всего, что имеет смысл называть человечеством. – Бальтазар развел руки в широком жесте, словно пытаясь обхватить ими если не все человечество, часть которого проживает в Вечном городе, то хотя бы его часть. - И кто говорит, что Афины создали цивилизацию – глуп, потому что именно Рим навел порядок в том, что называли демократией. Цивилизованным обществом можно назвать только то общество, в котором демократия превратилась в республику, не растеряв при этом саму идею. Смысл в словах почти один и тот же, но есть большая разница в произношении: что ни говорите, а язык много значит. Конечно, ничего особенно примечательного и замечательного в республике нет, но история показывает, что знание истоков, примиряет с созерцанием настоящего.

- Знание истоков чаще всего раздражает. – Хмуро проговорил Никос.

- Да, Вы, как я погляжу, совершеннейший пессимист! Давайте я расскажу Вам кое-что из далекого прошлого. Кто знает, может мы сойдемся во взглядах на возможность некоторых перемен?

Когда-то давно, в начале прошлого века в Аргентине один русский военный читал лекцию по истории этого вопроса. Я там не был, но текст этой лекции попал ко мне от отца, который там был. Время у нас есть и если позволите, я Вам частично кое-какие фрагменты перескажу. Очень интересно и поучительно – может быть что-то в Вашей голове проясниться, а то Вы выглядите таким потерянным, словно у Вас отняли прошлое. Поверьте, его отнять нельзя – можно только заново сочинить, что не всегда плохо по отношению к ныне живущим. В любом случае, история никогда не бывает показана истинной целиком – чаще заявления о честности по отношению к собственной истории касается только ее некоторых удобных режиму и созданному им обществу деталей. Но, так как истина лежит не в ближайшем прошлом, а в самом отдаленном от нас ее начале, то мне эта информация кажется весьма поучительной, особенно в части классификации политических режимов. Надо же понимать, в конце концов, смысл слов, которыми мы пользуемся и то, что за ними стоит!

Итак, как известно, Аристотель установил шесть абстрактных форм политических режимов: три правильные формы и три извращения этих правильных форм. Для этого он одновременно придал окончательную форму политической терминологии, которая сохраняется практически неизменной до наших дней. Самый выпуклый, ясный и краткий вариант этой классификации Аристотеля гласит следующим образом:

«В первом исследовании различных государственных форм мы различили три правильных строя: монархия, аристократия и полития, и три отклонения от них: тирания от монархии, олигархия от аристократии и демократия от политии». (Аристотель. Политика. 1289 а, 25).

Аристотель поясняет, что самая лучшая форма, то есть монархия, трудноосуществима, и встречается крайне редко, ибо почти невозможно найти необходимого для этого во всех отношениях хорошего человека. То же самое можно сказать и про аристократию. Посему из трех правильных, то есть, хороших политических режимов, лишь третий является сравнительно легко достижимым на практике, ибо на самом деле он является комбинацией, или смесью элементов всех трех хороших режимов с элементами двух искаженных режимов - олигархии и демократии, но без тирании. Исторический анализ всех режимов приводит Аристотеля к убеждению, что чаще всего этот третий хороший политический режим - полития или республика является смесью аристократии, олигархии и демократии, а иногда также и монархии.

Обратите внимание, что три правильные формы политических режимов имеют своей функцией и задачей общее благо всех граждан. В зависимости от того, кто стоит во главе политической власти, эти правильные формы являются монархией, аристократией или политией. В монархии правление принадлежит одному человеку, в аристократии немногим, а в политии многим. Однако, во всех этих трех случаях, все те, кто возглавляет эти три формы, действуют на благо всех граждан, а не на благо самих себя. Здорово, да? Во благо не самих себя! И явно это должно быть не на словах, а на деле, правда?

Когда же эти три вида правления не действуют на благо всех, а в первую очередь на благо самих носителей власти, то в таком случае власть одного, то есть монархия извращается в тиранию, власть немногих - аристократия извращается в олигархию и власть многих, то есть полития, извращается в демократию. Вот, что такое демократия на самом деле. И вот, приблизительно три века спустя после него, римский политик и писатель Цицерон перевел на латынь только лишь один из этих шести терминов Аристотеля, а именно название третьей правильной политической формы, Цицерон перевел его латинским словом «республика», что буквально означает - «общее или публичное дело», являвшимся одновременно и одним из названий Римского Государства. С тех пор, во всех переводах Аристотеля употребляется именно это латинское слово, наряду с другими пятью сохранившимися греческими названиями остальных политических форм. Причем эта подмена греческого слова «полития» латинским словом «республика» происходит до наших дней не только в латинских языках, но также и в германских и славянских. Такая подмена одного из шести терминов со временем явилась поводом и для других подмен и даже подлогов во всей этой системе политической терминологии, с целью идеологических манипуляций. Смешно, но слово «политик» осталось при этом неизменным!

Например, в Афинской демократии все кандидаты на государственные должности, распределяемые путём метания жребия, должны были предварительно публично исповедовать свою приверженность религиозным верованиям и нравственным убеждениям своего народа, помимо подтверждения принадлежности к нему, принадлежности личной и своих отцов. Кстати, в своем «Седьмом письме», Платон сводит все свои сложные требования по отношению к политикам к двум основным: порядочности и компетентности. Оба эти качества требуют соответствующего воспитания, а посему Платон и придает ему такое значение. В Афинах вообще считалось, что без полного среднего целостного воспитания: гуманитарного, артистического, спортивного и военного, никто не может быть полноценным гражданином полиса. Заметьте! Ни одного слова о религиозном воспитании! А теперь немного о том, в чем мы тут все и погрязли: о Церкви и о себе, в смысле, как о подданных государства, которые вынуждены в виде неприличного объекта болтаться в этой проруби, называемой жизнью. – Бальтазар усмехнулся. - В своём «Шестом новом законе» о «Симфонии», Святой Император Юстиниан Великий определил условия, необходимые для достижения «доброй симфонии», то есть «благосозвучия», между Церковью и Государством. Во главе Церкви должно стоять беспорочное и верное только лишь Богу священство, а Государство должно иметь правильный политический строй и быть возглавляемо компетентными и порядочными правителями. Интересно, что император Юстиниан Великий употребил в греческом тексте этого своего закона буквально те же самые слова, которыми пользовались за девять веков до него Платон и Аристотель. Шестая новелла затем вошла в «Номоканон» и стала обязательным ориентиром для всех православных христиан. Такие вот дела творились во времена оные, мой дорогой Никос. Истинно языческое стало истинно христианским из чего можно сделать вывод, что движение может быть направлено и в другую сторону, ведь так? То есть, никакой разницы между морально-нравственными принципами язычников и христиан нет и быть не может.

- Это Аристотель так сказал или Вы? – Никос слушал Бальтазара внимательно, прикидывая, к чему тот затеял этот странный разговор.

- Это сказал я, но мне лично нравиться, как я сказал. Тем более, что Аристотель, если бы сидел сейчас с нами за этим столиком, наверняка бы меня поддержал. Итак, продолжаю. В то время как Платон в своих изучениях и описаниях политической жизни человечества стремится к установлению идеального политического режима, Аристотель не ищет идеального режима в будущем, на основании наблюдений над прошлым. Аристотель исходит лишь из политических экспериментов, каковыми богата история, и пытается привести в порядок и классифицировать результаты этих экспериментов. Таким образом, он устанавливает, что все политические режимы, в той или иной мере, являются смешанными, ибо во всех них, так или иначе присутствует несколько разных абстрактных политических начал, лишь с превосходством одного из них. Знаете, что он писал дословно?

«Я поднял крепкий щит для одних и для других и не допустил, чтобы ни одни, ни другие победили несправедливо».

Между прочим, один аргентинский политический деятель однажды высказал очень интересную мысль: «Ожесточенная демократия является самым опасным недугом, которым может страдать общество. Кто раздражается, когда видит неравное отношение к равным, но не волнуется, когда видит равное отношение к неравным, не является демократом, а является плебеем». Вот, собственно, на этом и построена моя позиция.

- И к чему вся эта длинная лекция?

- А к тому, что Вы, уважаемый Никос, хоть и говорите по-гречески сносно, никаким греком не пахнете. – Бальтазар хитро прищурился и поднял бокал с вином. – Давайте за римлян! Они хоть многое и переврали, но довели вранье до совершенно логической формы. И ложь перестала быть ложью, а стала законом. Игра в слова и в образы – вот что такое политика, которая не имеет ровным счетом ничего общего с «политией».

- Ну, хорошо. И в чем же смысл того, что Вы делаете? Я не понимаю. То, что Вы говорите, сродни чему-то крайне радикальному.

- Радикальному? – Бальтазар рассмеялся. – Помилуйте! Ничего подобного даже близко в моих словах не было. Я просто вернулся к истокам и напомнил Вам то, с чего началась путаница. – Бальтазар улыбался. - Смысл в том, что мы поддерживаем жизнь на этой земле такой, какая она существует на самом деле, дозируя иллюзии, страх, радость и горе. Потому что одно без другого существовать может, но только в иллюзиях. А какие иллюзии могут быть, если жизнь реальна и жестока? Надо быть готовыми к реальности. Как бармены в большом и грустном старом пабе: мы смешиваем и разбавляем. Кто из посетителей видит, кто пришел и кто ушел? Никто, кроме бармена. Кого утихомирить, кого подбодрить за счет заведения, кому еще налить, а кому хватит. Просто поддерживаем равновесие в накуренном зале: нашкодивших выкидываем, а когда становится особенно напряженно, заводим новую песню в музыкальной машине.

- Вы сравниваете человеческий мир с кабаком? Вот так просто?

- А Вы зайдите в любой бар и увидите весь мир сразу: кто главный, кто уже умер, а кто только в начале этого пути. Кто может еще радоваться и пить, а кто принес сюда свое последнее горе в надежде встретить спасение в лице бармена. Бармена! Он – спаситель! Вы верите, что бармен спасает Вас, наливая очередную пинту? Также Вы верите в президентов. И только одно Вы никогда не встретите в пабе никогда – зеркал. Нет таких животных, которые могли бы выглядеть так страшно и противно, как люди. И люди именно этого и не хотят видеть. Вдумайтесь только, что города всегда строили по одному и тому же принципу: дом, церковь, кабак, кладбище. Вот и весь круговорот человеческой жизни – вот и вся система, вот и весь смысл. Что бы Вы для себя лично не поменяли в этой системе, она не поменяется. Вам будет казаться, что Вы отличаетесь от других и ходите по другой стороне улицы, но дело-то в том, что улица одна и ведет она в ту же сторону, не важно по какой стороне этой улицы Вы идете. Нету другой, нету.

- Вы смотрите на мир глазами безумца! И я не совсем понимаю, к чему все это и зачем я Вам.

- Напротив. Безумны те, кто верит в справедливость лжецов. Кто рядом с ликами Святых ставит фотографии президентов. Я не безумен – безумны те, кто пытается доказать Богу, что Его нет. Они безумны. Безумны те, кто думает, что Он мог создать все это вне строгого порядка. Это все равно, что говорить жизни, что ее нет, все равно, что говорить рождению и смерти, что их тоже нет, что Ваша собственная жизнь принадлежит Вашему начальнику, а не Господу. Никто из родившихся не избежал смерти и тот безумен, кто радуется рождению малыша, не понимая, что обрекает его на смерть. Словом, мы все немного безумны! Но, получается, что безумие есть единственная и правильная форма жизни. Разве не к этому призывает церковь? Разве не к этому призывает Вас Ваше правительство и Ваш президент? БЕЗУМИЕ – это жизнь без ума. Жизнь только верой и чувством долга. Мы все должны всем и все время: родителям, школьным учителям, полицейскому, налоговому инспектору, своему ребенку, своей стране, в конце концов. Так как же быть? Жить без ума или без веры? И то и другое вместе невозможно, тем более что сама жизнь подтверждает факт безумства. «И я говорю вам, что все святые и все люди, какие родятся на этом свете, будь они праведны или нечестивы, должны непременно вкусить смерти» - знаете, откуда это слова?

- Из «Книги плотника Иосифа»?

- А это: «Всякое пророчество, которое изрек Отец Мой о сынах человеческих, должно исполниться во всякой вещи». Знаете? Конечно. Вот этим и руководствуемся в своей работе. Всякое! Обязательно! К исполнению! Вот и все. На том и стоит вся человеческая жизнь.

- Вы сами себе во многом противоречите.

- Верно, как верно то, что противоречие и есть жизнь. Но, разница между нами в том, что я точно вижу противоречия, а Вы нет. Что же касается лично Вас, то Вы нам нужны именно как представитель ордена, который нес все эти нравственные нормы еще до Христа. Понимаете в чем дело – нельзя и очень опасно делать вид, что все началось всего лишь две тысячи лет назад. Такое складывается ощущение, что для одних мир существует только в цифрах на его календаре. И вот, когда он видит, что у китайцев уже, к примеру, прошло около пяти тысяч лет, а у индусов и того больше, то возникает комплекс недоразвитости европейцев, который и перерастает в ненависть ко всем, кто умеет считать не только на калькуляторе. Но, нельзя и умалять важности событий, произошедших тогда в Палестине – это еще один поворотный момент истории цивилизации, но только части ее, а не всей. И это надо четко понимать и уважать чужой мир, как свой собственный. Кстати, у китайцев, пищу которых мы любим, чьим календарем мы пользуемся – тигры, крысы и драконы, нет линейного исчисления лет. По китайскому календарю история повторяется каждые шестьдесят лет. Вот так то! Так что думайте, что наступил поворотный момент и все мы, предположим, китайцы. Может Вам так легче будет.

- Вы, что? Посредник между Богами? Хотите их всех в одну корзину положить?

- Ну, что-то вроде того, если хотите. Только одна поправка: мы есть, а вот есть ли Бог никто еще никому не доказал, кроме Вашего знакомого священника из соседского прихода. Вот в чем дело. Но, кому-то нужны доказательства, а кому-то нет. Нам – не нужно. Можно сказать, что Бог – это закон, если Закон – это Бог для тех, кто не верит в Него. Смешно, правда, но, в общем и целом, справедливо. Но, беря на себя то, что, возможно брать, не следовало бы, мы делаем то, что делали Боги в свое время. Возможно, что мы и заблуждаемся, но заблуждаемся вместе с Богами. Так что…. Помните: «О, смерть, уничтожающая всякое знание и исторгающая столько слез и столько горестных воплей, поистине Бог, Отец Мой, даровал тебе эту власть. Люди гибнут из-за непослушания Адама и жены его Евы, и смерть не щадит никого из них. Но, ни один не может быть взят из этого мира без дозволения Отца Моего….». Или вот еще: «Пророчество Отца Моего исполнилось на Адаме по причине непослушания его, и все совершается по воле Отца Моего. Если человек преступает предписания Бога и творит дела дьявола, совершая грех, - его дни исполнились; ему сохраняется жизнь, чтобы он мог покаяться и избежать рук смерти. Если он упражняется в добрых делах, время жизни его продолжится, дабы распространились слухи о его преклонном возрасте и праведные подражали бы ему». Все ведь совершенно просто и понятно: веришь, поклоняешься - живешь. Не веришь, не поклоняешься, следовательно, враг и жить тебе не престало. Разве что-то не так в том, что мы делаем? Точное исполнение воли Божьей не есть преступление, не правда ли? И вообще, у каждого, считающего себя слегка образованным человеком, до начала публичных выступлений, дискуссий, и выражений собственного мнения в активе уже должны быть прочитанными и Библия, и Коран, и Бхагавадгита, и другие, не менее важные для понимания своей жизни книги. Задачка выполнимая, потому что книги эти и есть вся нравственная мудрость мира, да и потому что написаны они простым и понятным любому языком, просто люди думают, что им хватит только одной – вот и живут только на часть своей жизни. А от понимания своей «частичности» и психические болезни появляются – только этим можно объяснить то, во что превратился человеческий мир с его ненавистью друг к другу.

- Вы все ставите с ног на голову, но я спорить не буду. Значит ли то, что я услышал, что наша жизнь – это только повторение уже случившегося, только отражение небесной истории, только иллюзия?

- Совершено с Вами согласен: только кино, точнее, не самостоятельное кино, а ремейк старого кинофильма. Ни одного нового героя, ни одного самостоятельного персонажа – все совершенно так, как написано в старой Книге.

- И в чем тогда смысл?

- Вы зря меня не слушали внимательно: именно в этом и смысл. В нравственности. Должно быть так, как сотворено. Зло должно быть наказано, как в голливудских фильмах. – Бальтазар улыбнулся. – Американцы снимают свое кино в точном соответствии с нравственными понятиями – пусть кому-то это и кажется неестественным и сказочным. Поэтому нация, при всех их отклонениях, в целом здоровая. Именно так: история повторяется и должна повторяться, иначе смерть победит. Но вот тут есть закавыка. А какой смысл в торжестве смерти? Зачем ей это самой? Если все умрут – что делать смерти? На первый взгляд Вам покажется ужасным то, что я скажу: мы помогаем смерти выжить, чтобы жизнь продолжалась. Иначе…

- Наступит хаос?

- Нет, нет. Это не будет хаос. Хаос – это жизнь, пусть безалаберная, но жизнь. Наступит ничто, когда на месте нашего с Вами бара будет только пустота, ни ветра, ни звука, и никто никогда не построит новый бар. Никто и никогда.

- Вы хотите сказать, что управляете жизнью во благо смерти? Так что ли? Создаете жизнь, чтобы потом ее уничтожить, создаете храмы, чтобы потом их разрушить? Рождаете детей, чтобы убить? Значит, Вы делаете благое дело, так что ли?

- Это не категории в нашей работе: мы просто делаем то, без чего жизнь исчезнет. Ибо сказано, что смерть есть начало, а рождение - это последний путь.

- И что Вы сделали теперь? Уничтожили врага?

- Ну, это не мы сделали, в том-то и дело. В каждой работе бывают ошибки и недочеты. – Тут Бальтазар позволил себе еще раз улыбнуться. Лицо неожиданно посетила весьма привлекательная улыбка довольного собой человека. – Многие превратно понимают тезис о божественности человека. Поддерживать в человеке ощущение, что он есть Бог – не наша идея. Читайте Будду – этот весьма неглупый принц был первым, кто сказал то, что стало причиной недопонимания. Хотя, если быть откровенным, именно он пытался балансировать между смертью и рождением. Но нельзя зависнуть посередине – система не позволяет работать в спящем режиме. – Он опять улыбнулся.

- Это говорил и Иисус, между прочим. Ну, если на то пошло, Будда как раз говорил о прекращении этого цикла: рождение - смерть.

- Говорил. Да. Но, в результате? Если все сделать, как говорил Будда, на земле не останется ни одного живого существа. Все будут находиться не в жизни, а в нирване, что по его теории и есть рай. Правда, рай у него получался каким-то… не настоящим что ли. Эдакая сиеста в испанском городишке, когда идешь по улице и не понимаешь: вроде город жив, а вроде и нет. Но, больше всего, если точно следовать Будде, это похоже на абсолютное ничто, то есть, полусмерть без права на рождение. И все права достанутся только тем, кто просветился и стал жить вечно, не боясь конкуренции от вновь родившихся. Таким образом, все умрут и будут счастливы в смерти. Что подтверждает и Иисус в своих проповедях, призывая всех прожить эту жизнь, страдая и очищаясь, тольколишь затем, чтобы умереть. А мы, как раз, говорим об обратном – не о массовом счастливом самоубийстве, а о продолжении жизни как таковой, какая она есть. В строгом соответствии с Книгами. Я надеюсь, что Вы не против этого?

- По счастью – нет. Остается только прояснить: мы говорим об одних и тех же Книгах?

- Ну, вот и славно. Возможно, мы успеем как-нибудь поговорить и об этом. А теперь к делу, если наши разговоры о бессмертии и бренности существования закончились. Вы знает, кто мы? Кого я представляю?

- Мне кажется, что я начинаю догадываться.

- Ну, так догадывайтесь вслух. Уже пора поставить все правильные акценты.

- Вы мне представляетесь иоаннитом, так?

- Вы действительно умный человек. А что Вас натолкнуло на эту мысль?

- Ваша категоричность в суждениях. Безаппеляционность, безрассудство и ортодоксальные взгляды. Я бы сказал еще – жестокость и цинизм.

- Вы слишком наблюдательны и критичны, Никос. Неплохо, но жестокость тут совершенно не причем. Знаете, почему буддистские монахи бьют своих учеников палкой? Нет? Думаете, они жестоки? Все дело в том, что образность понимания справедливости в буддизме такова, что необходимо быть справедливым не только к себе, но ко всем остальным. Таким образом, если на третий раз ученик не понял, что ему говорит учитель – учитель его бьет палкой, и это говорит только о том, что ученик оскорбил учителя и довел своей глупостью его до стадии, когда человеческие слова излишни и учитель превратился в дикое агрессивное животное. То есть, глупость, тупость и лень способны превратить человека в тупое существо, которое способно только на удар палкой. Кстати, а можно я Вас буду назвать Вашим настоящим именем?

- То есть?

- Ну, Вас же зовут – Хасен. Раз уж мы так разоткровенничались, что Вас даже перестала пугать перспектива быть застреленным при попытке съесть лишний кусочек этой восхитительной пиццы с анчоусами, то давайте уж будем откровенными до конца. Хотя бы в том, что Ваше имя – Хасен. И Вы один из последних ессеев.

- Вы информированы. Но, по поводу ессеев…. Вы знаете арамейский? – Хасен засмеялся.

- Кто сегодня знает арамейский? Ни Вы, ни я. Просто я знаю, что «хасен» в переводе с арамейского - святой и слуга Божий. Да, и все, что Вы делали в последнее время, наводит на эту мысль. Только вот совершенно непонятно, зачем Вы залезли во все эти дела? Вы же были так далеки от всего этого? Ваше дело было только наблюдать.

- Знаете, что мне сейчас подумалось? Что Вы блефуете! Что Вы совершенно не собираетесь меня убивать – Вам просто этого не надо.

- Теперь не надо. - Бальтазар посмотрел на часы, поднял голову и свистнул, подозвав официанта, который слегка вздрогнул от такой формы обращения. – Свежую газету, мой дорогой.

- Какую, синьор?

- Любую из приличных. – Официант, слегка пожав плечами, ушел.

- Что Вы хотите прочитать в газете?

- Что Ваш приговор отменен, Хасен.

- Это будет написано в газете?

- Иносказательно. Впрочем, я и так это знаю.

- Могу я задать вопрос теперь, когда моя жизнь, вроде как не в опасности?

- Жизнь всегда в опасности. Вон, поглядите! Мотороллер, а на нем пышногрудая римлянка в короткой кожаной юбке размером с носовой платок. Хотите сказать, что она не может быть причиной Вашей смерти?

- Мотороллер – да, а она вряд ли. – Никос заметно расслабился.

- А, по-моему, так запросто может случиться и наоборот. Кто знает. Итак, Ваш вопрос?

- Кто Вы и кого представляете? Почему Вы обо мне что-то знаете, а я про Вас ничего? Почему мы в Риме и что меня ждет?

- Ни фига себе – один вопрос!

- Простите, так получилось. Сами виноваты – я слишком долго молчал.

- Деваться некуда. – Бальтазар притворно вздохнул. – Вы меня приперли к стене, возродившись к жизни, как Феникс. Придется отвечать. Мы здесь, чтобы встретиться с Вашим коллегой и еще одним важным лицом из Ватикана. Это – раз. Второе: я о Вас знаю не кое-что, а почти все и не только я, между прочим. Третье: я представляю некую организацию, которая хочет перемен, как и Вы, но ведет себя спокойнее и вежливее, чем Вы. И четвертое, наконец: я – это просто я – хороший человек, когда надо и не очень хороший, когда того требуют обстоятельства. Смотря для кого, конечно. И Вы сами назвали меня иоаннитом, что справедливо только частично. Ну, как? Удовлетворены?

- Скорее нет, чем да. Еще более не удовлетворен.

- Тогда съешьте пиццы или познакомьтесь с этой блондинкой – она выглядит вызывающе. Впрочем, пицца выглядит лучше, на мой взгляд. Но, раз Вы ессей только по остаточным признакам, Вам можно общаться и с тем, и с другим.

- Вы разговариваете свысока – почему? В чем причина?

- В Вас, милый Хасен. Вы совершенно запутались. Вы молоды и вся причина такого внимания к Вам, что среди Ваших братьев по ордену остались только два человека. Один скоро появится, а второй – это Вы собственной персоной. И мне приказали Вас оберегать, чтобы, простите, Вы возродили то, что было уничтожено несправедливо. Вот, собственно, и все. И я вообще-то немного устал и от Вас, и от Вашего непонимания. Хотя, отдаю должное Вашему терпению, обреченности и тупости. Прошу прощения за резкое выражение.

- Да уж. Вы в словах не стесняетесь.

- А Вы? Вы, кажется, и в поступках не стесняетесь? Вы ессей, который даже не знает, что это значит! Вот почему кому-то приходится расхлебывать недостатки Вашего образования? – Бальтазар комедийно вскинул ладони к небу. – Боже! Прости меня за недостойное поведение, но Ты сам должен был позаботиться о них! Хотя, понимаю, что у Тебя и других забот полно и безропотно принимаю часть Твоей работы на себя. – Бальтазар всхлипнул и чуть не уронил голову в тарелку. Подошел официант и положил на стол газету.

- «La Stampa»? Ничего приличнее не было? – Официант покачал головой и ушел.

- Чудовищно.

- Вам не нравиться эта газета?

- Мне вообще не нравятся газеты.

- И что там? – Хасен немного вытянул шею, пытаясь увидеть заголовки на первой полосе.

- Ничего такого. Так себе и все. Словом, Вы свободны, как ветер. Но, если хотите все это закончить – поехали – нас уже ждут.

- Откуда Вы знаете?

- В газете написано.

- Шутите?

- Нет. Вот тут так и написано: «Пора ехать».

- Где? Покажите?

- Вы, что, шуток не понимаете? Даже о Вашей смерти написали бы в лучшем случае на последней странице в рубрике «Опять эти туристы». Ишь, Вы! Первая полоса! Словом, поехали – ненавижу анчоусы.

- Что же мы так долго сидели здесь?

- Я Вас развлекал лекцией про демократию и республику. Скажите еще, что было неинтересно.

- Только зачем?

- Время убивал вместо Вас. – Бальтазар отодвинул стул и встал. – Надо же было как-то развлекаться? Ничего лучшего в голову не пришло. А то бы Вы вопросами замучили. Поехали, нам действительно пора.

К веранде подъехало уже знакомое Хасену такси. Они сели и таксист, опять не задав ни единого вопроса, резко развернувшись через сплошную, рванул старенькую «Ляньчу» на юг…

Что изменилось в мире за это утро? Ничего. Никоса, наконец, назвали его собственным именем – Хасен, что ему не очень понравилось, с одной стороны, потому что предполагало новый неожиданный резкий вираж в его жизни, и принесло облегчение с другой, потому что усталость и напряжение последних лет были уже невыносимы. Он давно потерял всяческую связь со своим орденом. Он понимал, что если его не трогают, значит еще не пришло время. Но, когда он узнал, что в Монпелье, во время взрыва в старом доме, погибли родные ему люди, он понял, что он следующий и настало его время. Он знал, что этот взрыв организовал мистер Ной – его непосредственный начальник и сделал все возможное, чтобы отплатить ему той же монетой.

Хасен, тогда еще Никос, вошел в контакт с группировкой ваххабитов в палестинской части Иерусалима и начал свою собственную игру. Он не знал, что вокруг него идет сложная игра религиозных общин. Он не знал, что ввязался в историю, которая неизвестно еще как могла закончиться для всего остального мира – он хотел крови мистера Ноя и больше ничего. За своего отца, за своего дядю, за своих братьев, которые тогда погибли в Монпелье. Никос совершенно ничего не знал ни о Люсьене, ни об Иосифе – он знал только то, что мистер Ной его же собственными руками убил его же собственных родственников и братьев. Его руками, потому что именно Никос планировал операцию, детали которой от него скрывались.

Никос нашел информацию, которая открыла ему имя того, кто конкретно выполнил эту работу и, приехав в Иерусалим, встретится с ним лично. Доктор так и не успел ничего понять – он знал, что Никос служит в этом же Управлении и у него не возникло никаких подозрений. Никос убил его? Конечно, нет. Это запрещено верой ессеев. Но, нигде не написано, что нельзя врага отдать другому врагу, что, собственно, Никос и сделал. Он просто рассказал все, что знал о докторе и его основной работе Ахмеду. Дальше уже все было совершенно не его заботой. Правда, случился небольшой казус. После того, как Ахмед выполнил свою работу, на квартире доктора появился еще один человек, которому ничего не оставалось делать, как только сообщить Бальтазару, что кто-то выполнил его поручение раньше. Небольшое расследование, устроенное Марком и Робом, привело Бальтазара опять к Никосу, и чего греха таить, дало лишний повод выпить. Ведь если грех убийства взял на себя кто-то другой и если собственная цель достигнута пусть и совершенно неожиданно, то приятное ощущения от собственной непричастности будет еще приятнее, правда?

Потом Ахмед узнал от Никоса о том, что на Храмовой горе будет встреча лидеров исламских умеренных группировок, которые готовы заключить договор с христианскими общинами Иерусалима при поддержке некоторых специальных служб и управлений. Для Ахмеда это был шанс самому выйти в лидеры – такое везение два раза в жизни не выпадает и им грех не воспользоваться. А не грех ли лишать жизни нескольких человек? И не грех ли стать на тропу ваххабитов? А вот это пустое! У Ахмеда теперь собственный путь и он читал Коран! Там написано, что предавший достоин смерти. То, что Ахмед думал вчера, его слова Бальтазару, его дела – все пустое против шанса стать тем, кем был его начальник. Выглядит дурно? С чьей стороны? Все меняется! Все очень быстро меняется в этой жизни. Друзья, враги, партнеры, родственники. Что это перед Богом? Случайность и не более. Когда появляется шанс стать первым – это все меняет.

Человек плетет интриги, человек планирует свое будущее (часто за счет будущего других), человек все настолько точно рассчитывает, что знает: нет у врагов никакого шанса! Все выверено неоднократно и человек понимает, что ошибок быть не может. Тем более, если этот человек такого уровня, как мистер Ной. Опыт, связи, информация, параллельные операции для дубляжа возможных неувязок, значительные финансовые средства, алчность человеческой натуры, продажность политиков и бизнесменов, амбиции середнячков и ненависть мелких игроков к успешным – все просчитано. Все? Не все! Потому что приходит один-единственный человечек, которого даже в расчет особенно не брали, и летит в пустоту вместе с жизнью самого влиятельного и одаренного из подлецов огромная отлаженная машина стоимостью в сотни миллионов. Летит в пропасть все, что могло изменить мир. К лучшему? К худшему? Кто знает? Могло! Но не изменило, потому что все усилия мистера Ноя по организации тайной встречи на Храмовой горе теперь не стоят даже ее пыли. Не было никакого мистера Ноя – кто такой мистер Ной? Всего два человечка по цене два доллара за каждого и нет десяток тех, кто мог договориться о будущем этой земли.

Так рушатся государства и погибают целые народы, когда по прихоти одного человека, из-за его желаний и амбиций, его боли уходит одна эпоха и приходит другая. И кто сказал, что та, которая пришла, будет лучше и чище той, которой больше нет? Но, был шанс что-то изменить, если даже такой человек, как мистер Ной это понимал.

Так Никос уничтожил мистера Ноя и его партнеров, кроме мистера Гутьереса. И он не знал, что вокруг него умные люди делали все, чтобы этого не случилось. Договаривались, интриговали, играли, врали, предавали, подставляли друг друга, тратили огромные средства, чтобы купить информацию и людей…. Оказалось, что все эти игры против одной простой человеческой мести ничего не значат! Опять все произошло просто потому, что кто-то совершил поступок, который хотел совершить. Акт ненависти одного человека к другому свел к нулю всю долгую работу и надежды людей на прекращение затянувшейся войны.

Что еще? Из аэропорта Цюриха вылетели с разницей в два часа рейсы «Al Italia» и «Swiss Air» по маршруту Цюрих-Рим. На борту одного первым классом летел Великий Мастер Джонатан Тиз, а на борту второго в экономическом классе сидели двое мужчин, числившихся в списке пассажиров, как мистер П. Шрайбер и мсье Л. Пико.

Что еще? В Ватикане кардинал ди Корсо попросил своего личного доверенного секретаря назначить на завтра экстренную встречу членов так называемого «Конклава Двенадцати» и попросил особо удостовериться в том, что администрация Папы не будет осведомлена об этом. Еще кардинал попросил позвонить синьору Дайсу Ледуайену и узнать, читал ли тот свежие газеты и готов ли он к срочному решению проблемы. Секретарь доложил, что он был готов к такому поручению и поскольку он сам уже читал газеты, то взял на себя смелость самостоятельно осведомиться у синьора Ледуайнена о том, о чем просит его сейчас кардинал.

- Вы превосходите мои ожидания, Марио.

- Спасибо, Ваше Высокопреосвященство.

- И что Вам ответил синьор Ледуайен?

- Он ответил, что в курсе событий и будет на завтрашней встрече.

- Спасибо, Марио.

Потом кардинал набрал еще один номер по защищенной линии, и некоторое время ждал ответа. Когда абонент отозвался, кардинал спросил:

- Вы знаете о том, что случилось?

- Кардинал, я читаю газеты. Хотя, я узнал об этом чуть раньше.

- А Вы, случайно конечно, не узнали, кто или что было причиной такой трагедии?

- Увы, Ваше Высокопреосвященство, нет, не знаю. Возможно, это действительно нелепая случайность.

- Надеюсь, что это так. Наша встреча подтверждается?

- Конечно. Сегодня через три часа все будут на месте.

Когда Бальтазар повесил трубку, они уже были на полпути к цели и выехали из Рима. Хасен сидел, закрыв глаза, и Бальтазар сделал то же самое. Так легче думалось. Только что он впервые сказал кардиналу неправду. Раньше так не было. Но Бальтазар уже не раз и не два ловил, про себя, конечно, кардинала на лжи. Времена меняются и мы вместе с ними – так стоит ли кардиналу знать действительную причину того, что произошло на Храмовой горе? Пока не стоит – посмотрим, возможно, что в будущем можно будет из этого извлечь какую-нибудь выгоду. Пока только эти двое: Никос и Бальтазар знали, что стало причиной крушения проекта «Иосиф». Если, конечно, это была действительно эта причина.

Гл. 49

Совсем рядом с Ватиканом на Via Nicolo V есть дом, в котором живут многие из тех, кто никогда не был в Ватикане. На третьем этаже этого дома, в большой и просторной квартире с видом на отель «Emi’s Guest House», пахло свежими овощами, луком и свежим хлебом. Где-то в кухне готовился суп и, похоже, что недавно кухарка принесла свежий хлеб. Странно, что с утра, когда она позвонила в пекарню и попросила доставить несколько булок и до этой минуты, хлеб продолжал невероятно вкусно пахнуть. То ли хлеб был так хорош сегодня, то ли зная о жителях этой квартиры достаточно, чтобы их уважать, его испекли прямо к назначенному часу. Тем не менее, в гостиной, где сидели несколько человек, хлебом пахло настолько сильно, что разговор поначалу не очень получался.

Независимо от того, кто были эти люди, и чем закончится разговор, кухарка знала одно – после разговора хозяин должен поесть суп. Так было уже много лет, и еще ни разу этот закон никто не пытался изменить. Это и хорошо, потому, что любая попытка этого пресеклась бы кухаркой в самом начале. Она готовил кардиналу еще с тех времен, когда он был совсем другим человеком и жили они далеко от Рима и не он, а она устанавливала правила в его доме. Каждый должен заниматься своим делом: кухарка должна готовить, а Его Высокопреосвященство ждать, пока суп будет подан на стол. Можете возразить?

Вокруг овального стола сидели четыре человек. Два графина молодого виноградного вина, несколько бутылок минеральной воды, несколько хрустальных бокалов, по числу гостей и чашка зеленого чаю для кардинала – вот, пожалуй, и все, что было на столе. Хотя, нет – были еще приборы перед пока пустующими стульями – очевидно, что здесь ждали еще не менее пяти человек. Ничего не значащий разговор о том, как кто долетел и какая погода сейчас в Цюрихе, об упадке нравов на Западном побережье и к чему приведет награждение канцлером Германии карикатуриста из Дании – вот все, что пока слышала кухарка. Она тихо прошла к двери, ведущей в зал, и аккуратно прикрыла ее. Она хорошо знала, что не только кусок хлеба за обедом может быть лишним для здоровья, но и случайно услышанное слово. Жизнь достаточно хороша и без лишнего знания и кардинал всегда ей говорил: «Хочешь прожить долго и счастливо – меньше слушай чужие разговоры и больше Джузеппе Верди». Она прошла в кухню и налила себе в небольшую миску свежесваренного супа. С одной стороны, надо снять пробу, а с другой стороны, надо поесть, пока суп свежий и масло на хлебе тает. Кардиналу она масла не даст – у него печень в последнее время что-то пошаливает. «Надо будет этому, из Цюриха, перед уходом намекнуть, что кардиналу надо на воды. Чего столько работы делать – отдохнуть следовало бы. И уважение тоже надо. А то приехали! Никто даже подарка не привез ему. А он трудится с утра до вечера – так недалеко и до беды». Да. Кухарок настоящих мало осталось. За революциями и не углядели, что некому будет суп сварить по-человечески. Жена разве может? Куда ей? Она посмотрела на кусочек масла: тает. И суп удался. Она включила маленький телевизор – скоро розыгрыш в лото – выиграть не выиграю, но…. Но, я отвлекся и пропустил начало разговора в зале.

- У Вас в голове каша, милый мой Хасен. Позволите мне Вас так называть? Бальтазар сказал, что Вы не будете против.

- Прошу Вас, Ваше Высокопреосвященство.

- Спасибо. Так вот, иоанниты – это последователи Иоанна Крестителя, так? А, Иоанн Креститель, по прозвищу Ха-Матбил - "тот, кто омывает", был одним из ессеев. Все просто. Действительно, он покинул кумранский орден и поселился на берегу Иордана. Но, это был его Подвиг. Говорили, что он "был послан всему народу израилеву". А зачем? Чтобы ритуалом омовения смыть все грехи с этого народа. Так что сам ритуал крещения водой, который прошел Иисус, был придуман ессеями. Знаете, как сам Иоанн Креститель называл ессейский ритуал омовения? "Покаянной тевиллой"! Потому что он символизировал внутреннее очищение. Прежде, чем зайти в воду, приходившие исповедовали свои грехи, а Наставник требовал переоценки всей жизни, полного внутреннего переворота. Он восклицал: "Исуву!" Буквальный смысл его возгласа таков: "Опомнитесь, обратитесь, покайтесь!". Уже позже близкие ученики Иоанна Крестителя, Андрей и Иоанн по прозвищу "Сын грозы", были призваны Иисусом за свои пламенные натуры и стали Его апостолами. То есть, Вы понимаете, что среди апостолов новой веры были самые прилежные ученики и апостолы веры старой. Зачем? Чтобы наблюдать, поправлять и, говоря по-современному, консультировать. Или, чтобы направлять Иисуса. И, надеюсь, что Вы также поняли, что иоанниты – последователи учения ессеев. Так что Вы теперь не одни.

- Смелое предположение. Это я по поводу «направлять Иисуса». – Подал голос Бальтазар, которому кардинал еще с детства позволял некоторую фривольность в разговоре. Это развлекало их обоих, когда напряжение было слишком высоким. Но, Бальтазар прекрасно знал предел дозволенного в общении со своим патроном.

- Мне можно – я кардинал. – Ди Корсо засмеялся. – Мне вообще больше можно, чем остальным. В этом одна из привилегий быть кардиналом. А все новое всегда поначалу кажется или слишком смелым, или чересчур наглым, или глупым и наивным и, конечно, совершенно несвоевременным, амбициозным и вредным. Но, тут речь идет не о новом, а, наоборот, о совершенно старом. Таком старом, что и представить себе страшно. Ведь ессеи или ессены, если угодно, - члены дохристианских тайных организаций, существовавших на территории палестинских государств. Тех самых, которые сегодня не могут разобраться со своими территориями, верованиями и, в целом, правом на жизнь и смерть. Так что ничего не изменилось, а ведь, сколько времени прошло, которое ничему нас не научило? Не научило жить как людей, а не членов каких-то там организаций. Но, вернемся к нашей теме. Историки связывают зарождение этих общин со вторым веком до рождения Христа. Большинство ессеев жило на западном берегу Мертвого моря очень задолго до Иисуса, вот в чем дело. Вы читали Евангелие от ессеев, Хасен?

- Я знаю о нем.

- Но, полностью не читали, верно? Этическое развитие было основой их духовного продвижения. Воздержание от клятв, лжи, равнодушие к наслаждениям, умеренность, скромность, постоянство входили в "нравственный кодекс общины". Ношение белых одежд было символом духовной чистоты и часто ессеев еще называли "братством чистых". Отказавшись от храмовых жертвоприношений и посещения синагог, они создавали "храм человеческий", где воскурения пред Богом совершались в виде добрых дел. Реальных дел, а не слов, понимаете? И высшим наказанием считалось изгнание из ордена. Кстати, мы никогда не узнаем, почему Иоанн ушел из этого сильного в то время тайного ордена. Сам и по собственной ли воле? Или его что-то заставило это сделать. Тем не менее, факт остается фактом – о ессеях известно очень и очень мало, а вот Иоанн стал значительной фигурой в истории.

Немного об учении ессеев. Основной тезис – это тленность тела и всего материального. Человеческие души - бессмертны и они имеют преджизненное существование. Они, воплощаясь, соединяются с телами, как с темницами. После смерти тел очищенные души попадают в мягкий эфир, а для дурных душ уготована "мрачная бездна". Знания философии, логики и физики ессеи подчиняли бытию Бога. Словом, ничего для Вас нового, правда? Только вот все это говорилось и писалось за две тысячи лет до Рождества Христова. А Евангелие от ессеев стоило бы почитать. Оно понятное, простое и доступное для понимания. Ессеи ждали прихода Мессии, вставая до рассвета в полном молчании. Обращаясь на восток, каждый ессей возносил молитвы. Встающее утреннее солнце символизировало для ессеев Божественную Мудрость. Понимаете?

- Что Вы этим хотите сказать? Конечно, весьма все это любопытно, но…

- Восток. Солнце, встающее на Востоке и заходящее на Западе, когда ессеи замолкали. Богом было Солнце, а это совершенно языческий символ, известный и в Древнем Египте и задолго до него. Отсутствие торговли, занятие ремеслом и земледелием, умение защитить себя - обеспечивали полную самостоятельность ессейских общин. Члены ессейских орденов, связанных между собой, селились в пустынях, окрестностях городов и селений. У них не было своих городов, но путешествующие ессеи всегда могли найти кров и поддержку в любом из домов единоверцев.

Вступающие в ордена проходили испытательный срок в течение трех лет, переходя на скромное "безубойное" питание и изменяя свой образ жизни. Посвящая себя совершенствованию, давая обет, который подразумевал преданность общине, они руководились тремя основными принципами: любовью к Богу, любовью к добродетели, любовью к человеку. И это была их Святая Троица.

- Спасибо, Ваше Высокопреосвященство. – Подал голос Никос-Хасен. – Это действительно интересно и понятно, но запросто может свести с ума кого угодно, потому что Вы – католический кардинал – говорите ересь.

- Вряд ли, молодой человек. Вас свести с ума будет затруднительно. Но, давайте подождем еще нескольких гостей, которые придут с минуты на минуту. И тогда многое для Вас лично станет понятнее.

- И кто это?

- Терпение, молодой человек. Терпение. Позвольте, я Вам предложу что-нибудь до того, как будет подан скромный обед. Моя кухарка, очаровательная и строгая женщина, держит меня на диете, но для гостей делает исключение. Так что я просто уверен, что у нее найдутся на кухне ее знаменитые кальцони с моцареллой и помидорами. – Кардинал видимо нажал на какую-то кнопку под столом, потому что ровно через минуту в приоткрывшуюся дверь заглянуло пожилое женское лицо и вопросительно посмотрело на кардинала.

- Синьора Паули, у Вас найдется, что перекусить до обеда нашим гостям? Я вижу по Вашему лицу, что кальцони уже давно готовы. – Кардинал хитро улыбнулся. Кухарка сотворила недовольное лицо и коротко кивнув, исчезла за дверью, которая после этого медленно и тихо притворилась как бы сама собой.

На лице кардинала не было видно практически никаких эмоций, кроме абсолютного спокойствия, если не сказать, равнодушия и к происходящему, и к нетерпеливому ожиданию сидящих за столом некой развязки событий. Было очевидно, что финал всей этой истории близок, но каким он будет для каждого из них? В конце концов, уже произошло что-то из ряда вон выходящее – все сидящие за столом знали об этом. Но каждый знал только то, что представлял себе правдой. В действительности, кардинал был очень напряжен, и это чувствовала и точно знала только одна кухарка. Попросить кальцони перед овощным супом он мог только в том случае, если ситуация была настолько сложна, что даже он ничего не мог с ней поделать. Необходимо было, чтобы гости чем-нибудь занялись, пока кардинал лихорадочно что-то обдумывал. Если сейчас он извиниться и выйдет позвонить, то…

- Вы позволите мне на минуту вас оставить, синьоры? – Кардинал встал. – Мне надо отдать некоторые распоряжения по поводу важной встречи, которая произойдет завтра.

Сидевшие за столом поднялись со своих стульев. Получилось весьма вовремя, потому что, знак уважения к кардиналу плавно перешел в знак приветствия внесенных кухаркой горячих кальцони.

Кардинал быстро прошел в свой кабинет и, притворив за собой дверь, набрал на мобильном телефоне номер. Автоматический голос ответил, что абонент недоступен или находится вне зоны действия сети. Это было совсем странно: не мог Дайс Ледуайен отключить телефон – это вне правил. Это могло произойти только в одном случае, и это было, и невероятно и возможно одновременно: Дайс мог выключить телефон сам. Время прибытия тех, кого ожидал Кардинал прошло. Секретарь давно сбросил смс сообщение, что рейс приземлился по расписанию, но прошло уже более часа после этого, а их не было на пороге квартиры на Via Nicolo V.

Гл. 50

И не могло быть. Потому что все пятеро: Дайс Ледуайен, Джонатан Тиз, Дюпри, Люсьен и Шрайбер сидели в небольшом ресторанчике неподалеку от аэропорта Рима.

- Объясни мне, Дайс. – В голосе Джонатана было напряжение. – Что все-таки происходит.

- Последний акт невероятной трагедии или комедии, как для кого, Джонатан.

- Объясни.

- Пусть лучше это сделает мсье Дюпри – это его часть работы.

- Кто Вы, мсье Дюпри? – Джонатан повернул голову к человеку, которого он видел впервые.

- Я тот, кто нужен для того, чтобы кардинал не чувствовал себя в безопасности. – Дюпри слегка улыбался кончиком губ. – Нас с вами всех вместе в эту минуту ожидают на квартире кардинала ди Корсо, где по его идее должен состоятся разговор, который приведет к выработке тактики по представлению Люсьена главным козырем на секретной встрече кардиналов в Ватикане, известной под названием «Конклав Двенадцати». Но, нас с вами сейчас там нет и это уже через минут десять даст понять кардиналу, что нас там и не будет. Что в свою очередь заставит его предпринять ряд мер по поиску сидящего среди нас Люсьена, ибо именно он имеет для кардинала важнейшее значение. Мы с вами его не слишком интересуем, поэтому я предполагаю, что нами займутся те, кто обеспечивает Его Высокопреосвященству защиту его интересов. Именно этих людей стоит нам опасаться, по крайней мере, до завтрашнего вечера.

- Кто они?

- Неважно. Важно, что они умеют. А умеют они достаточно для того, что планы некоторых сильных мира сего не свершались. Хотя, поверьте, что планы были очень надежно защищены. И, тем не менее, эти люди могут многое испортить во имя кардинала.

- Значит ли это, что и наши планы под угрозой? – Шрайбер помял в руке сигарету.

- О, да. – Дюпри усмехнулся. – Но, вот какое дело: кардинал уверен, что я им настолько очарован и обезоружен, что я вообще вне поля его интересов. Сделаю все, что он мне скажет, ибо я из тех, кто сидит сейчас в его квартире.

- А на самом деле, кто Вы? – Шрайбер все-таки закурил.

- А на самом деле я из тех, кто сидит в этом римском кафе, мистер Шрайбер. – Дюпри улыбался. – И вовсе не собирается ехать на квартиру кардинала.

- Позвольте теперь я скажу. – Дайс Ледуаейн выпил глоток кофе. Все повернули голову к нему. – Мсье Дюпри позже детально объяснит наши дальнейшие действия, но я должен вам всем рассказать о том, что давно гложет мистера Тиза. Не так ли, Джонатан?

- Хотелось бы, Дайс кое-что узнать. – Тиз внимательно посмотрел на Дайса.

- Все дело в том, что ты, Джонатан, честный и порядочный человек. Это факт, не требующий доказательств. Но, в делах такого рода на одного порядочного приходится сотня людей, у которых не все в порядке с приличиями, нравственностью и моралью. Но, это не значит, что эти люди плохи сами по себе – просто работа, цели и задачи обязывают быть такими, какими требует того ситуация. Ты помнишь, с чего все лично для тебя началось?

- Как не помнить?

- И наш разговор помнишь? Тебе, наверное, думалось, что я предал и тебя и Ложу и все что только можно было предать, так ведь?

- И такие мысли приходили в голову.

- Я понимаю тебя, но все не совсем так, как тебе кажется. Я никого не предавал, скорее даже наоборот. Все, что произошло тогда в Ложе, сделал не кто-то, настроенный агрессивно по отношению к масонской Ложе, а именно я и никто другой. Именно я вынужден был сделать нечто такое, что вывело тебя из состояния сна и привычной жизни. Не было другого способа вывести тебя из Ложи, как прекратить ее существование – ты был нам нужен для другой цели. Но объяснить тебе это словами было бы совершенно невозможно, потому что ты просто не понял бы, не согласился, возмутился, ну и так далее. Надо было кардинально разрушить твой мир, чтобы ты увидел другой – настоящий, понимаешь?

- То есть, ты во благо, что ли все это сделал?

- Во благо. Да, видимо, так. Подожди, прежде чем делать выводы или возмущаться. Послушай сначала. Церковь заговорила о признании Иуды не виновным. Это дало очень многим повод выстраивать свои собственные планы на церковь, как институт управления, финансовый ресурс и политический орган. Сам понимаешь, что нарушение равновесия во взаимоотношениях в Европе и Америке, где наиболее сильна христианская церковь, не только опасно, но и чревато последствиями разрушительной силы. Тем более что и позитивно настроенные исламские организации очень быстро отреагировали положительно на возможное изменение курса христианской церкви. Представь себе только, что все изменилось: мусульмане и христиане ходят в один Храм и молятся одному Богу, нет врага, кроме остатков экстремистов, которые быстро после этого исчезнут, увидев, что мир может быть иным и не надо терять своих детей, мужей и женщин. Что не надо бороться за своего Бога своей кровью, если Он живет на соседней улице и благословляет и тебя, и твоих бывших врагов. Что твои дети счастливо ходят в любой одежде по улицам и больше никто не делает различий между Книгами и все признают их величие и читаются молитвы в одном месте и на арабском, и на латинском. Что наступило время, о котором говорили Пророки…. Готовы ли люди к этому? К счастью и радости, к равноправию и справедливости? Нет, не готовы. И это может оказаться самым большим обманом и самой большой иллюзией. Но, самое главное, что к этому не готовы правительства – у них свои сроки счастья и свои планы на рай. И, может быть, что они правы, ты так не думаешь? Признание Иуды может оказаться первым шагом к пропасти и стоит ли так торопиться объединяться?

- Может быть, все-таки, стоит спросить об этом тех, от имени кого ты сейчас говоришь? Спросить людей?

- Шутишь? Устроить референдум? Чтобы они друг другу глотки перерезали? Нет, Джонатан, так нельзя. Но, вопрос не в этом. Это противопоставит народы и их правительства: уйдут все запреты и законы и люди, почувствовав право делать все в соответствие с Книгами, просто перестанут слушать своих президентов. Ты хочешь глобальной катастрофы? Хаос приведет людей в пустыню, в конце концов. Так что никак нельзя, никак. Рано. И те в церкви, кто жаждет равноправия и справедливости, не понимая этого, идут против собственной паствы. Истина не всегда прекрасна: если поступить сейчас, как поступал Иисус, выгоняя торговцев из Храма, придется оттуда выгнать абсолютно всех и оставить Храм пустым. Люди хотят гарантий, пособий, выплат и так далее. Как они этого лишатся? И когда они поймут, что их лишила привычного пайка и устоев жизни их же Вера – они не только пойдут против нее – они разрушат Храм до основания. Вот этого мы и не должны допустить и это совершенно не вопрос признания Иуды – это вопрос спасения жизни тех, кто верит в Бога. Это вопрос сохранения жизни, а с верой мы потом потихоньку, очень медленно, аккуратно разберемся. Нельзя совершать необдуманные поступки: нельзя сжигать Книги, потому что это уже делось в нацисткой Германии, нельзя рисовать карикатуры на чужих пророков, нельзя убивать христиан, просто потому, что они верят в распятие, но нельзя и в одночасье забыть две тысячи лет крови и обняться – это так не делается. Сейчас тот самый случай, когда надо идти на любые мерзости и безобразия во имя спасения и речь не идет о справедливости.

- Но, зачем вам я? И кто стоит за вами?

- Ты нужен для того, что бы стать одним из первых в церкви. Потому что ты честный, верующий, но нерелигиозный человек.

- Мне уже господин Шрайбер это говорил. Но, ты сказал, что церковь…

- Она должна быть такой, какой ее себе представляют все, кто в нее верит. Но кто сказал, что внутри церкви надо все оставить, так как есть сейчас, когда разложение достигло последней стадии?

- И мной будет удобно руководить?

- Ты сам все поймешь и сам примешь новые правила – ты умный человек.

- А Люсьен?

- Люсьен не совсем такой, каким ты себе его представляешь. – Дайс посмотрел на молчавшего Люсьена и кивнул ему головой. – Правда?

- Это точно. – Люсьен прищурился и посмотрел на Джонатана. – Понимаете, Мастер, тут ведь вот какое дело: я давно в игре. С самого начала.

- То есть, Вы не совсем…

- Совсем не запутавшийся молодой человек, которого огорошили известием о его избранности. Это уж точно. – Люсьен засмеялся. – Я с этим живу с самого детства.

- То есть, все это была просто игра?

- Сложная и опасная. Кстати, мне пора Вас покидать, я правильно понимаю, мсье Дюпри? – Люсьен посмотрел на Дюпри.

- Кардинал тебя заждался, Люсьен. – Дюпри достал телефон из кармана. – Ну, что? Ты готов сбежать от похитителей?

- Жду не дождусь. – Люсьен усмехнулся. – Только вот как бы, известный всем Бальтазар, все-таки не догадался.

- Бальтазару хватит нас в качестве цели, мой дорогой. Какое-то время он будет занят, а потом, я думаю, мы с ним справимся, правда Шрайбер?

- Идиотское имя! – Шрайбер ковырялся ложкой в кашке кофе, пытаясь выловить какую-то мошку. – Но, правда. Единственное, что меня волнует, это поверят ли кардинал и его люди в легенду?

- Как не поверить, если Люсьена привезет сам Великий Мастер? Побег из плена, что может быть чудеснее и романтичнее? Да и мое предательство как раз кстати. Совсем в традициях, которые чтит кардинал ди Корсо. – Дюпри отдал телефон Великому Мастеру. – Включайте и звоните, Мастер. Настало Ваше время.

- Вы мне доверяете?

- Если Вас не убедила речь Вашего друга, если Вы не понимаете, что может произойти, то мы в Вас ошиблись. И эта будет роковая ошибка. Не только для нас – это не игра в футбол. Для всех. Но, если Вы все сделаете правильно, и кардинал поверит в то, что Вы спасли Люсьена от нас, то у церкви появиться враг, которого стоит опасаться и кардинал поймет, что, произошедшее в Иерусалиме, еще не решение проблемы. Для кардинала станет ясно, что еще не время подписывать мир – и это и станет достижением нашей цели. Вы понимаете меня?

- Кажется, да. Теперь понимаю. Вы хотите сказать, что гибель на Храмовой горе многих из тех, кто был готов составить кардиналу конкуренцию в новой церкви, гибель рыцаря – это не случайность? Не было случайного неразорвавшегося снаряда, не было ядовитой рыбы?

- Вы верите в случайности, Великий Мастер? Я – нет. Мы не знаем пока всех подробностей, но – нет, это не были случайные смерти. И кардинал должен понять, что еще не время собирать Конклав и представлять Люсьена, чтобы заявить об истине.

- А что будете делать вы все?

- Бежать и прятаться, правда, господа? – Дюпри засмеялся. – Нет, конечно. Мы вернемся каждый на свое рабочее место, каждый в свою контору и будем наблюдать за дальнейшим развитием событий. Мне почему-то кажется, что Вас ожидает интересная судьба, Великий Мастер. Конечно, мы всегда будем с Вами на связи, Вы же понимаете? Но, Вы ведь всегда хотели правды? Вот она и начинает перед Вами открываться потихоньку.

Дюпри встал и встали все остальные. Дюпри поднял чашечку кофе, словно хотел произнести тост.

- Господа! Я допиваю этот кофе и чувствую себе намного лучше. Мне хочется думать, что все это временно закончилось и какое-то время мы сможем заниматься другими делами. И с вашего позволения я сделаю при вас один звонок. - Он протянул руку Шрайберу, который передал ему другой телефон. Дюпри набрал номер, нажав на одну цифру короткого вызова. – Мистер Гутьерес, как Вы поживаете? Жарко? Сочувствую Вам. Успокаивает одно – у нас становится прохладнее. Да? Спасибо, я передам. – Дюпри закрыл крышку телефона и вернул его Шрайберу.

- Ну, вот и все, господа. Теперь, когда все слова сказаны, мы можем расходиться. Надеюсь, что мои заверения мистера Гутьереса в том, что все происходит в соответствие с его планом, были не напрасны и самоуверенны. И последнее. Мистер Тиз, у кардинала Вы познакомитесь с неким Никосом, он же Хасен. Можете быть к нему лояльнее, чем к остальным. Это хороший человек, поверьте.

Через несколько минут несколько автомобилей разъехались в разные стороны от маленького римского кафе. А в кармане кардинала завибрировал телефон.

Гл. 51

Разговор был очень коротким. Кардинал даже не успел выйти из комнаты и, сидевшие за столом, стали свидетелями странной сцены.

- Да? – Кардинал ответил на звонок. – Что?? – Реакция кардинала поразила Бальтазара. Он многое видел, но никогда такого лица у своего патрона.

- Вы знаете адрес? Я жду Вас. – Кардинал нажал кнопку прекращения разговора, положил телефон на стол и откинулся на спинку стула. – Господа. – Кардинал выдохнул. - Случилась непредвиденная ситуация и потому я прошу вас всех меня извинить и перенести нашу с Вами встречу на сегодняшний вечер немного позже. Я сообщу Вам время. Марк и Роб проводят Никоса, а тебя, Бальтазар я очень прошу задержаться.

Марк, Роб и Никос встали и вышли из гостиной. Бальтазар молчал и смотрел на кардинала.

- Ты не поверишь, Бальтазар. Джонатан Тиз и Люсьен только что смогли убежать от тех, кто их захватил в аэропорту. Они едут к нам.

- Ваше Высокопреосвященство, Вы платите мне не за веру – вера это Ваша епархия. Меня больше волнует вопрос, кто их захватил. Вот это по моей части.

- Совершенно невообразимо, но это все меняет. Дюпри и Ледуайен оказались не теми, кем я их считал.

- Мне трудно это понять, потому что я их не знаю. Вы говорили, что это не моя работа. Что теперь? Кто они?

- Это долгий разговор и потом я смогу тебе что-то прояснить. Вопрос не в этом. Если два человека, в которых я сильно ошибся, оказались предателями, или изначально были не теми, кем я их воспринимал…. Это очень странно. Поверь, у меня была полная и подробная информация о них и, кажется, я зря не подключил тебя к контролю за этими людьми. Но, ты не мог делать два дела одновременно! Я ошибся. И это меняет мои планы на некоторое время. Сейчас сюда приедут Тиз и Люсьен. Мне надо понять, верно ли то, что они говорят. Хотя, и это в настоящий момент не существенно.

- Не совсем понимаю, Ваше Высокопреосвященство.

- Люсьен будет здесь – это главное.

- А Тиз?

- Что ж…. Джонатан Тиз фигура известная и если он оказался вместе с Люсьеном – так тому и быть. Посмотрим – время покажет. Теперь спешить нет необходимости.

- Ваше…

- Подожди секунду, Бальтазар. – Кардинал взял телефон со стола и набрал номер. – Марио, будьте любезны, в срочном порядке отменить завтрашнюю встречу членов Конклава и передайте каждому мои заверения, что не позднее завтрашнего веера они получат все мои объяснения по этому поводу. Спасибо.

Бальтазар внимательно следил за действиями кардинала. Что-то пошло не так, как предполагалвсесильный кардинал. Что-то пошло не так.

- У Вас, мой милый Бальтазар, есть рекомендации по встрече с Люсьеном и Мастером Тизом?

- Есть. Прежде всего, я рекомендую Вам ни в коем случае ничего не выяснять и принять сразу и безоговорочно на веру все, что они Вам скажут. Убежали – хорошо. Слава Богу, что смогли добраться и теперь они здесь. Никаких выяснений – оставьте это мне. Это долгий и кропотливый процесс. Если тем двум господам, которым Вы доверяли, удалось Вас обмануть, значит, против Вас стоят сильные игроки. Не стоит начинать с недоверия – пусть все будет спокойно. Это даст мне возможность начать делать свою работу.

- Вы, как всегда даете идеальный совет. Спасибо, Бальтазар. Вы будете при нашем разговоре, и прошу Вас, как только Вы сочтете возможным, начать расследование этого инцидента. Это крайне важно. Результаты Вашей работы повлияют на всю мою дальнейшую работу.

- Спасибо, Ваше Высокопреосвященство. Не попросите ли подать суп? Пусть все выглядит чуть спокойнее, чем может им показаться.

- Вы хотите есть?

- Я думаю, что они должны хотеть. Если нет, то мне стоит присмотреться к ним внимательнее.

Кардинал взглянул на Бальтазара и кивнул головой. Он сел на свой стул и нажал кнопку вызова. Через несколько секунд вошла кухарка, и кардинал кивнул ей головой.

- На сколько персон, Ваше Высокопреосвященство?

- На четверых.

- Хорошо. – Кухарка скрылась и в ту же минуты в дверь позвонили.

- Я открою, Ваше Высокопреосвященство.

Бальтазар подошел к двери, подождал, пока не позвонили еще раз и открыл. На пороге стояли два человека. Он, молча, кивнул и посторонился – пришедшие вошли. У них был весьма растрепанный вид и Бальтазар подумал, что не всегда все в истории заканчивалось хорошо. Даже, если подумать, чаще всего все заканчивалось из рук вон плохо. Следовательно, если и в этот раз все придет для этих двоих к печальному финалу – это будет, лишь подтверждением исторических прецедентов.

Они прошли в гостиную, где на столе уже дымились тарелки с чудесным овощным супом, в котором не хватало, по мнению Бальтазара, только куска хорошей жирной баранины. Кардинал в этот момент отламывал кусочек свежего хлеба, а кухарка закрывала крышку супницы.

- Люсьен! Слава Богу, Вы здесь! – Кардинал резко отодвинул стул и встал. Его широкая и добрая улыбка осветила лицо, и Бальтазар подумал, что Джорджо Стрелер, основатель «Piccolo Teatro di Milano», в свое время упустил великого актера из поля своего зрения. А может быть и, слава Богу, как говорит кардинал?

Гл. 52

В самолете всегда приятно поговорить. Тем более что после всего, что произошло, было ощущение и усталости и приятного чувства хорошо и красиво выполненной работы. Почему же не поговорить о чем-нибудь? Шрайбер и Дюпри сидели в почти пустом салоне первого класса и наслаждались уже вторым по счету бокалом мартини с маленькой маринованной луковкой внутри.

- А как Вы все-таки узнали о том, что я готов поверить Вам и убедить свое руководство войти в отношения с мистером Гутьересом? – Шрайбер с интересом взглянул на Дюпри. – Откуда Вы знали, что моему руководству это интересно?

- Может быть, мы родственные души, может быть у нас параллельные жизни, а может быть у Вас просто жучок в машине. Все может быть. – Дюпри сделал небольшой глоток.

- Понятно. Знаете, всегда приятно иметь дело с профессионалом.

- Ага. Не всегда. Я поклонник дилетантов – они доставляют меньше хлопот.

- Ну, это конечно. Но только не на своей стороне.

- Когда как, знаете.

- Скажите, Дюпри, в дальнейшем мы сможем работать вместе?

- Почему нет? Все может быть. – Дюпри зевнул. – Время покажет: вместе или как. Все меняется со временем.

- Это, конечно. Последний вопрос. Я не так хорошо сведущ в вопросах богословия, но все-таки хочу понять, в чем же разница между позициями этих религиозных групп?

- Я бы не назвал их религиозными. Это скорее вопрос бизнеса и политики. Да и вопрос этот на три года разговоров, милый Шрайбер.

- А если кратко?

- Если кратко, то ответьте мне, что вы знаете о таком выражении в библеистике - «источник Q»?

- Скорее всего, слишком мало.

- Дело в том, что невозможно, чтобы очень долгий период в религии не происходило ничего нового или, скорее всего, правильнее будет сказать, хорошо забытого старого. Жизнь идет вперед и человек меняется вместе со временем. Меняется его мировосприятие, взгляды практически на все аспекты жизни, на семью, политику, вообще на все вокруг. Необходимо дозировано что-то вбрасывать для того, чтобы человек оставался предан какой-либо идее или вере во что-то. Без этого мы стадо, которое не знает куда идти, а это опасно для тех, кто управляет. Порядок необходим, но изредка необходимо изобретать новые тенденции, как сейчас говорят – тренды, чтобы человек не давал себе повода задумываться о справедливости устройства общества. Как в моде, так и в религии. И там и там многомиллиардные доходы и совершенная управляемость толпой. Но, в отличие от моды, в религии в последнее время происходит обратная сплоченности тенденция – разобщение и, соответственно, конфликты. Значит, наступает время вбросить тему, которая сплотит часть населения либо вокруг новой идеи, либо против нового врага, которого также надо создать. Все крутиться по одним и те же законам, Вы же понимаете.

Так и в нашем случае: возникло новое Евангелие Иосифа. Вернее, может возникнуть. Проблема ведь не в том, что найдено новое Евангелие Отца. Иосиф не совсем забытая фигура христианской истории, но третьестепенная. Кто-то придумал сыграть на этом, и это удалось: заговорили о незаслуженно забытом человеке, который положил всю свою жизнь на воспитание Иисуса. Кто-то сделал так, что все заговорили о тайне, которая окружает тридцать лет жизни Иисуса, которые отсутствуют в Библии. Кто-то сказал, что Иосиф описывает именно эти годы и это стало поводом к пересмотру почти всех вопросов веры, потому трудно отрицать влияние пусть приемного, но отца, на формирование Иисуса, как личности, на его взгляды, на привычки. Словом, на все то, что стало причиной последних дней, о которых нам рассказали несколько апостолов. Так появилось сначала Евангелие от Марии, потом от Иуды и вот теперь Евангелие Отца. И это, видимо, последнее, что могло появиться, потому что все остальные личности, в общем, не так интересны в смысле веры. Хотя, конечно, есть еще несколько сестер и братьев. Так что тема может и продолжиться.

И все это совершенно не отрицает Иисуса. Наоборот. Только подтверждает, но вот какие приоритеты будут расставлены в этих рассказах! Это важно. Так же важно и, то, что Иисус был не первым и это никто, и церковь в том числе, не отрицает. Народ любопытен, и часто это совершенно раздражает. Потому был придуман проект «Иосиф», который заключался не только в возникновении нового Евангелия Отца, но и в том, что Иосиф был правоверным иудеем, как и Иоанн, который крестил Иисуса. Но! Иоанн был еще и ессеем. Следовательно, тема приверженцев Иоанна вышла на первый план. Оказалось, что орден ессеев по-прежнему существует и Евангелие ессеев также может стать Законом. Смотрите: прослеживается простая связь: ессеи – Иоанн – крещение Иисуса – возникновение приверженцев нового Христа. Корень в ессеях, так? И среди апостолов Христа были достоверно установленные члены тайной организации ессеев. А могло случиться так, что все, что говорил Иисус своим ученикам – это просто пересказ того, чему он научился у ессеев? Видите, как все просто – достаточно сказать и посеять сомнения, но при этом ничего не нарушить и не посягнуть на устои веры. – Дюпри усмехнулся. – Может, еще по бокальчику? Как-то неожиданно хорошо и ко времени, как Вы?

- Я не против. – Шрайбер улыбнулся стюардессе и показал на себя и Дюпри. Стюардесса кивнула, улыбнувшись в ответ.

- Ну, так вот. По поводу Евангелия Отца. Проблема не в том, что о нем не знали, а в том, что его никогда не было. Но, оно должно быть. И если его нет – его надо написать. Была небольшая новелла под названием «Книга плотника Иосифа», но она не обсуждается, потому что не дала результата, и никто на нее не обратил особого внимания. Хотя, в ней есть весьма любопытные места. Вот почему нам был так важен Иосиф. Вот почему его появление было так важно и присутствие его не только не вредило, а совершенно наоборот – он доказывало истинность Иисуса. Что может быть сильнее для психологии обывателя, чем какие-то детали и мелочи из детства и юношества, правда? Это работает только в плюс, потому что объект окрашивается новыми родными и понятными красками. То есть, Иисус становится еще ближе. И тогда с ним можно уже спорить, потому что он тоже человек. Словом, совершенно понятно, почему эти тридцать лет были выброшены из Его истории и «Он» стало писаться с большой буквы, как если бы речь шла о Боге.

- Вы спросили меня об источнике «Кью».

- Ну, да. Источник. Это такой, знаете, гипотетический сборник изречений Христа, который авторы Евангелий от Матфея и Луки независимо друг от друга использовали в качестве источника наряду с Евангелием от Марка. Предположение о существовании подобного источника было выдвинуто ещё в позапрошлом веке на основании того факта, что значительную часть общего материала Евангелий от Матфея и Луки, отсутствующего при этом в Евангелии от Марка, составляют изречения Иисуса.

Есть такая теория, согласно которой апостольская проповедь приняла форму одинаковых устных преданий, которые затем составили основное устное Евангелие. Это устное Евангелие сохранялось на арамейском языке, но необходимость миссии к язычникам потребовали перевода его на греческий язык. Это основное первоначальное арамейское Евангелие и его греческий перевод стали затем основным источником для трех евангелистов, каждый из которых использовал его по-своему. Так, Матфей составил подлинно палестинское Евангелие, Марк модифицировал, а Лука следовал Павлу. Ну, а все различия между Евангелиями связаны только лишь с уровнем образованности каждого конкретно апостола - его литературными возможностями и способностями.

Сами понимаете, что загадочное «изначальное Евангелие» можно назвать истинным, если принять за истину пока неустановленный факт его существования. Следовательно, его надо искать – вот и ищут. Может быть, это и есть тот самый «Священный Грааль»? Кто знает. А что не найдут, то напишут. – Дюпри засмеялся. – Третий бокал был лишним. – Сказал он и допил мартини в несколько глотков.

- Всегда надо во всем знать меру. – Шрайбер тоже засмеялся.

- Ваша правда. Ну, и чтобы закончить, я скажу, что чудеса и тайны порождают еще большие чудеса и тайны – чего удивляться тому, сколько всего намешано вокруг этих мистификаций. Тем более что истинность Книги – это вопрос ее утверждения большинством голосов на собрании и не более того.

Я уже молчу о том, что не так давно одним господином была высказана мысль, что Иуда вообще является родственником Иисуса – его родным братом и сыном Иосифа. На таком простом основании, что казну и собственную судьбу можно вверять лишь в руки, которые не предадут. Это сейчас родственникам трудно доверить даже код от сейфа – упрут ведь все содержимое! А в те времена кровь связывала навсегда и верой и правдой! А еще и потому, что как доказывают документы семьи Иосифа, один из его сыновей, а соответственно, братьев Иисуса носил имя Иуда. Но, это слабый довод – Фома тоже носил это имя. Косвенный довод, но все лучше, чем ничего, правда? Для сомнений достаточно. Так что, Иуда мог быть братом Иисуса, поэтому схватка между Иосифом и Иудой, в конце концов, у нас могла оказаться встречей родственников. Так сказать, встречей отца и сына. Вот такие вот дела. Но, не получилось. А было бы крайне интересно.

Последние слова Шрайбер уже не слышал. Он спал. Дюпри посмотрел на его блаженную физиономию и подумал: «Ну и кому я все это рассказывал?» Он повернулся головой к иллюминатору и тоже очень быстро заснул. Если Бог где-то тут, на высоте двенадцати тысяч метров, то он это и видел и слышал и никак не отреагировал. Просто еще одна сказка, рассказанная перед сном: эти двое просто выполнили свою работу, выпил мартини и заснули.

Гл. 53

На балконе в креслах сидели кардинал и Люсьен. Они, молча, смотрели на стену Ватикана. Город остывал, хотя в августе в Риме уже не так жарко.

- Неужели все это было создано здесь, в святых стенах? – Люсьен посмотрел на ди Корсо.

- Стены, дорогой Люсьен, не могут быть святыми, если только вы не хотите наделить этим свойством камень и бетон. Святым может быть только дух, который заключен в этих стенах. А для него стены – тюрьма. И наступило время освободить дух из тюрьмы.

- Но ведь, это же, просто цепь случайных совпадений?

- Разве вы не знаете замечательное высказывание Эйнштейна: "Цепочка случайностей дает Богу анонимность". В этом весь смысл. И ни в чем нет, ни вашей вины, ни вашей заслуги. Просто так было угодно тому, кто все это создал. Пути Господни неисповедимы. Но, вот что Вам скажу…. У Бога много сотрудников и Он может себе позволить что-нибудь не знать, не правда ли? Не все же надо делать самому, верно? Просто издержки офиса: слишком много сотрудников.

Если бы кардинал в это время смотрел в глаза Люсьену, может быть, он что-нибудь в них и прочитал. Что-нибудь, что дало ему повод думать, что перед ним человек, которого стоит опасаться. Но, кардинал смотрел на Ватикан.

На другой стороне улицы в тени подъезда стоял Бальтазар и внимательно смотрел на трех человек, сидящих на балконе. И не было в его глазах ни доброты, ни жалости, к сидящим. «Все только начинается, Бальтазар, все только начинается» звучали в голове слова кардинала. «Если бы Вы, Ваше Высокопреосвященство, хоть на минутку могли себе представить, как Вы правы. Все только начинается, но начинается то, что Вам совсем не понравиться». «Ничто не истинно, а значит, все разрешено», как когда-то сказал Хасан ибн Саббах. К сожалению, это так. Поэтому мы так и живем…

До Иерусалима было еще очень далеко. Ветер нес горячий песок, и мальчик закрывал глаза. Все было так, как ему приснилось, и ему хотелось пить. Сон не уходил, и хотелось пить. Мать шла, сгорбившись, словно ей было пятьдесят лет, а ведь столько ей станет, когда ему будет тридцать три. И станет ли? И стоит ли этого страшная дорога в чужой ему город Иерусалим. Видимо, отец прав, все время повторяя, что, все в руках Господа, который смотрит сейчас на него. Но, видит ли Он его, этого мальчика, который боится пустыни и того, что ему Он уготовил. И знает ли Он, что этот мальчик назовет Его другим именем и ему поверят? Знает ли мальчик свою судьбу, как знаем мы его историю? Конечно, нет. Да и нам наплевать на его жизнь, потому что мы все время твердим только о его смерти. И в этом вся наша проблема. Пусть мальчик идет – впереди у него дальняя дорога. Остается лишь надеяться, что тот, кто придумал эту историю, создал ее для нас, а не для того, кто сейчас идет по пустыне. Потому что в ином случае все лишено смысла.

Все очень просто. Боги не совершали чудеса, но они действительно совершенны и бессмертны. Совершенны в поступках, и бессмертны в памяти, и не более того. Поймите, наконец, что мир Богов, это мы. Это правильное отражение в зеркале мира нас такими, какими мы должны были быть, такими, какими мы должны стать или какими мы были раньше. Выбирайте сами.

Вода превратится в вино, любой металл станет золотом, и море расступится перед праведными, и горы отступят. И все это не сказки. Но все это произойдет только тогда, когда ты увидишь в иконе простое зеркало, а в лике просто свое отражение. И скажешь: Господи, это я!

Почему в Греции было много Богов? Совсем не много. И совсем немного именно потому, что немного было людей. Если бы нация была больше – было бы больше Богов. Просто потому, что Богов было ровно столько, сколько было людей – каждый имел право на своего Бога. Все было правильно и хорошо: демократия веры. Это было истиной для людей, и на этом держалась жизнь. Все было хорошо до того дня, пока Бога не приватизировали и понятие не разделили на две составные части: демократию и веру. Как будто это разные понятия. И Бог остался взаперти.

Все просто. Просто еще и потому что Боги - наши зеркала, наше отражение. И не стоит заблуждаться: каждый молится только своему Богу, называя его тем же именем, что и сосед. А это так, потому что и у тебя только одно имя – Человек. И это имя носит и твой сосед.

Бог – это твое отражение в зеркале. Посмотри на него и постарайся его увидеть. Вот потому Бог всегда с тобой. «Бог с тобой». И это правда.

От автора.

Я благодарен всем тем, чьи исследования, работы и переводы оказали неоценимую помощь в написании этой книги. Мир совсем неоднозначен и запутан, поэтому, настолько странной могла Вам показаться эта книжка. Я не хотел развлекать Вас или лгать Вам – я так вижу то, что происходит вокруг меня.

Я благодарен тем, кто смог прочитать ее до конца и понять меня.

Спасибо издателю и редактору, за то, что смогли разобраться в паутине мыслей и сюжета.

© Герман Садченков, 2011

Отзывы и предложения просим присылать по адресу: GERMANSAD@EUROPE.COM