Степан Пентрович Путаница [Михаил Абрамович Гершензон] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
СТЕПАН ПЕТРОВИЧ ПУТАНИЦА
Рисунки — КукрыниксыДВА ОХОТНИКА
1
Степан Петрович — это наш преподаватель. Настоящая фамилия его — Пуговицын. Мы прозвали его Путаницей, потому что он очень рассеянный человек. В прошлом году Еремин встретил его на Моховой. Путаница шел в университет и по дороге читал газету. Правой ногой он шел по тротуару, а левой ногой — по мостовой. Он очень смешно хромал: рубль — двадцать, рубль — двадцать. Еремин шел икнул его: — Степан Петрович, что с вами? Путаница остановился. — Ах, это ты, Еремин! Не знаю, я охромел. У меня одна нога короче другой. Еремин пришел в школу и рассказал, какая неприятность приключилась с Путаницей. Сережка Парфенов махнул рукой. — Это что, — сказал он, — «третьего дня он отмочил штуку почище. Мы с Ванькой ридалп. Степан Петрович ждал трамвая у остановки. А когда трамвай подошел, он вдруг снимает калоши. Так и уехал, а калоши остались на мостовой. Мы Сережке поверили: от Путаницы всего можно ждать. И только Сережка кончил рассказывать, вбегает Крякшин и кричит: — Ребята, бегите в уборную, Путаница моет руки колбасой. Конечно, мы побежали в уборную. Путаница стоял у рукомойника и намыливал руки ломтиком московской колбасы. Мылил, мылил, потом плюнул: — Тьфу, что за мыло такое! Срам один, какое низкое качество продукции!2
Он преподает у нас обществоведение. И какой молодец! Как пойдет говорить, — волосы дыбом, глаза блестят, руками машет. Схватит кусок баранки и пишет ею, будто мелом, формулы на доске про прибавочную стоимость или что-нибудь другое. Потом вытащит из кармана платок, он всегда с доски платком стирает, и давай полировать доску, а доска и без того пустая. И все равно понятно, и никто не смеется, потому что очень ученый человек Путаница и всегда в самую точку бьет, — хочешь, не хочешь, а заслушаешься. Мы и не поправляем его, если он оговорится или ляпнет что-нибудь, не в том дело, это всякий знает. Мы уже к этому привыкли. Ясное дело, когда человек в пяти местах лекции читает, здесь про одно, там про другое, а книги пишет про третье, можно и ошибиться.— Это — мелочи жизни, — говорит Еремин. — А такого другого — поищи. Он тебе все, что захочет, из книг вывернет и перед глазами поставит, как привинченное. Такого другого больше нет и не будет. Путаница — это наша главная гордость. Мы с Крякшей нарочно ходили в 64 школу послушать ихнего обществоведа. Куда! Далеко куцому до зайца. А все-таки один раз было у нас дело. Так нас Путаница насмешил, так насмешил, — целую декаду мы потом хохотали. Как войдет в класс, — мы смеяться, и он смеяться. И главное — нисколько он в этом не был виноват. Тут кто не спутает? Тут Путаница не виноват.
3
Пришел он в тот день в ударе. Это по нему сразу видно. Сперва он долго молчал, ерошил волосы и смотрел насквозь. Он так всегда смотрит, если в ударе: уставится на тебя, а тебя не видит, будто ты стеклянный какой. Мы все уж знаем: если долго молчит, значит, не урок будет, а прямо кино. Даже свербит немножко: про что будет говорить. Говорить-то он должен был про японскую войну и про пятый год, это мы знали. А вот как повернет, и с какого боку начнет крушить? Будто кайлом каким замахивается, любо смотреть на него, когда так вот молчит. — Значит, ребята, — начал он вдруг и протянул руку к портфелю, — значит, ребята, сегодня мы будем говорить о последних феодалах. В старых учебниках много говорилось о феодалах. Там написано было, что в средние века феодальная система распространялась на всю Европу. Нас учили, что феодал — владелец земель и дворцов. Он — сюзерен, у него — свои вассалы. Они содержат его, платят ему подати, ходят с ним на войну. Феодалы устраивают турниры — поединки. Вот он едет, закованный в железные доспехи. Конь идет шагом. Это — тяжеловоз, битюг, как у наших ломовых. На бабках у него густые мохнатые щетки. Всадники сшибаются, это бесстрашные люди. Копье ударяется в латы, — всадник падает с коня. Он лежит на земле, как железная кукла. Слуги поднимают его и сажают в седло… А вот феодал выезжает на охоту. Пять деревень подняты на ноги, — мужики гонят дичь. Какая охота! Десятки ланей, сотни тетеревов! Дым костров застилает небо. В тех учебниках, по которым учились мы, эго было очень красиво. Замки, турниры, веселые своры псов… Теперь вы знаете, что такое феодализм. Вы знаете, что он был и у нас, вам видна оборотная сторона медали. Вы знаете, как недавно мы разрушили в нашей стране остатки феодальной системы. Февраль и Октябрь смели их с лица земли. Красный Париж, как музейную редкость, хранит гербы и доспехи опрокинутых феодалов. Мы победили в турнире. Никто не поправил Степана Петровича: он говорил о Красной Москве, и никого не смутила его обмолвка. Мы ждали, о чем он будет говорить дальше. Но Путаница замолчал. Что-то случилось с его портфелем. Он ни за что не хотел открыться. Тогда я тихо встал и подошел к кафедре. Я протянул руку к портфелю, Путаница улыбнулся и закивал головой. Он понял, что я хочу помочь ему. — Да, да, пожалуйста. Он протянул мне портфель и отвернулся прежде, чем я успел его подхватить; портфель, как кулек с мукой, плюхнулся на пол, раскрылся, и из него вывалился сверток с грязным бельем (наверное, Степан Петрович пришел к нам прямо из бани); целый ворох листков, исписанных вдоль и поперек, рассыпался по полу. Путаница не заметил, как упал портфель, он говорил дальше. Я плохо слушал его, пока собирал листки. Мне хотелось сложить их по страницам, но третьих страниц попалось две и четвертых две. Всех страниц было по две. — Конечно, копии, — подумал я. — Это, верно, для книжки. Пришлось подбирать сразу две пачки. Пропади ты пропадом! Когда я кончил возиться с листками, Путаница рассказывал уже о Николае. Я прохлопал очень важное — причины японской войны.— Ничтожество этого последнего феодала необыкновенно ясно видно из его дневников. Надо вам сказать, что Людовик XVI вел свои дневники с такой аккуратностью, которой мог бы позавидовать каждый бухгалтер. На протяжении многих лет всякое, даже самое мелкое, событие заносилось им в дневник; именины Александры Федоровны, прогулки по Финскому заливу, завтраки и парады — все решительно, до последних пустяков, нашло свое отражение в дневниках Людовика. Их остались от него груды— толстенные томы, тысячи страниц… Я сделал ряд выписок из его дневников… Тут Путаница заерзал на стуле. Он посмотрел на меня, как на няньку, и я рад был, что могу уже дать ему подобранные по страницам листки.
5
— Спасибо, Гаврилов, — сказал Степан Петрович. — Итак, я прочту несколько записей, сделанных Людовиком в 1904 году. Вот первая: «28 марта. Светлое воскресенье. В церкви пришлось похристосоваться с 280. Разгавливались с удовольствием. Лег спать около 4 часов. Встали в 9½. В 11 ½ было большое христосованье — около 730 человек. Завтракал князь Орлов. Японцы оставили в покое наш флот в эту ночь». — «Разгавливались с удовольствием», — как вам нравится эта фраза? Вот о чем думает последний феодал в то время, когда тысячи его подданных погибают в далекой Манчжурии. Эшелон за эшелоном уходит на фронт, чтобы никогда не вернуться. Броненосец «Петропавловск» натыкается на мину, и вся команда идет ко дну. А последний феодал развлекается охотой.«22 апреля. Четверг. В час ночи поехал на ток около Гатчины, посчастливилось на этот раз, и я убил пять глухарей. Ночь стояла чудная. Вернулся домой в 51/4. Спал до 9 3/4. Было три доклада. Гулял долго. После чая подарил Алике немного вещей». «27 апреля. Ночью поехал в другой глухариный ток. Погода была теплая. Убил двух глухарей. Смотрел в саду молодую лошадь, поднесенную с Дону. Гулял. Обедали у себя и немного покатались». Степан Петрович отложил первый листок и стал подходить ближе к делу, — как японцы взяли Порт-Артур. А пока взял второй листок. «2 апреля, — прочел он. — Дождь помешал охоте на козулю. Проповедь, вечерняя молитва. 6.— Прогулка пешком в Майль, чтобы посмотреть лошадей: застрелил две козули. 14.—Ничего; домашняя обедня, прогулка в карете и пешком в Гонар. 22 апреля — охота на оленя в Пор-Рояле, застрелил двух»… — Послушай, — шепнул мне Крякша, — он что-то путает. Он только что читал— 22 апреля царь охотился в Гатчине. А сейчас говорит — в каком-то Рояле. То были глухари, а то вовсе олень. Я пожал плечами. — Ну и что? — говорю. — Может, числа спутал.
6
— Мы переходим к пятому году, — сказал Путаница и достал из кармана часы. Он долго держал их стеклышком вниз и смотрел на заднюю крышку. Потом сунул обратно в карман. — Вы знаете, как начался этот год, год, который можно назвать генеральной репетицией. 9 января рабочие Парижа со священником Гапоном во главе направились к Зимнему дворцу. Они верили, что Николай выслушает и удовлетворит их требования. Николай встретил своих подданных градом свинца. «Тяжелый день, — записал в свой дневник император. — В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Мама приехала к нам из города прямо к обедне. Завтракали со всеми. Гулял с Мишей. Принимал депутацию уральских казаков, приехавших с икрой». — Вассалы еще верны своему феодалу, — они привозят ему икру. О чем же тревожиться? Все в порядке. Взят Мукден, японский флот разгромил эскадру в Цусимском проливе. Николаю не до того, — он справляет день рождения императрицы: «25 мая. Среда. Дорогой Алике минуло 33 года. Погода стояла отличная. Были у обедни в Большом дворце и завтракали с семейством. Гулял и катался в байдарке». Степан Петрович взял новый листок. «24 мая. Воскресенье. Вечерня. Вечерняя молитва. Прием вновь прибывших представителей трех сословий. Большой обед…» Чудное лицо вдруг стало у Путаницы: он поднял листок и уставился на него, будто клопа увидел или какое другое насекомое. Потом пожал плечами и снова начал читать: «25 мая. Визит в Медон». Тут Еремин крикнул с места: — Степан Петрович, вы читали уже 25-е. — Вот, вот. То-то я смотрю, — почему это два раза одно и то же число. «27. — Визит в Медон в 5 часов с четвертью. 28. — Визит в Медон в полдень. 29, — Прием депутации от дворянства… 30. — Визит в Медон пешком; охота на оленя в Маркусси, — неудачная». Степан Петрович отложил в сторону свои выписки и сошел с кафедры. Ходит возле доски взад, вперед, вытирает платком пальцы, будто испачкал их мелом. Наверно, забыл, что урок идет. Потом опять плечом повел и дальше стал рассказывать.7
— Россия кипит. В конце сентября — в начале октября по всей стране — железнодорожная забастовка. В промышленных центрах — всеобщая стачка. Требования созыва Учредительного собрания. Пролетариат ощутил себя классом. Пули, нагайки, шашки. Но пролетариат наступает, 6 октября председатель комитета министров Витте просит царя принять его для беседы о положении страны, — он предлагает конституцию. Но феодал занят. Он — на охоте.«7 октября. В 8 ½ час. утра отправился с Дрентельном за Вастолово на охоту. День стоял холодный. Тем не менее облава вышла веселая и удачная. Всего было убито 326 штук, из них пера— 81. Мною: 1 фазанка, 1 глухарка, 12 тетеревей, 2 вальдшнепа, 3 серые куропатки, 4 русака и 12 беляков — всего 35 штук. Вернулся домой в 5 ¾. Играл с маркером Яхт-клуба на биллиарде. Раз обыграл сто из 4 партий». — А вот еще одна запись: «1 октября. Охота на оленя в Медонском парке, взято два; поездка туда и обратно верхом. 5 октября. Охотился у Шатильонских ворот, убито дичи 81 штука, охота прервана событиями…» — Где это Шатильонские ворота? — спросил Крякша. Степан Петрович откинулся на спинку стула. — В Версале. — А Версаль где? — спросил Крякша. — Под Парижем. Это вроде нашего Петергофа. — А при чем тут Париж? — спросил Крякша. Весь класс замер. Степан Петрович хотел что-то сказать и открыл было рот. Да так и остался с открытым ртом. Потом поставил локти па кафедру и закрыл руками лицо. — Запарился, — шепнул мне на ухо Еремин. И вдруг кто-то хихикнул: — Хи-хи, — раздалось в классе. Было очень тихо, и все слышали «хи-хи». Я обернулся к Крякше. Нет, это нс он. Смеялся сам Путаница. — Хи-хи, — всхлипнул он и отвел руки от лица. На глазах у него блестели слезы, от смеха. — Ребята, я спутал, — сказал он. — Это не тот феодал. Нам непонятно было, почему он смеется. — Как, не тот феодал? — спросил Ванька. Но Путаница не мог говорить, он давился смехом. — Это ты виноват, — выговорил он наконец и показал на меня пальцем. — Ты мне спутал листки.
8
— Я читал вам два дневника, — дневник Николая и дневник Людовика, — сказал Степан Петрович. — В четыре часа в университете у меня лекция но французской революции. Тут Крякша сорвался с места. Он с разгону забылся и назвал Степана Петровича Путаницей. — Не может быть, Путаница, — сказал он. — Не может быть, чтобы два разных человека писали один дневник. Степан Петрович нисколько не рассердился. Может быть, он не заметил. — Эго два разных дневника, — громко сказал он. Один написан был в пятом году, а другой в 1789. — А почему там сказано, что «события помешали охоте»? — Так это ж и есть французская революция, — засмеялся Путаница. — В этот день все население Петербурга — мастеровые, рабочие, торговки — отправились в Версаль просить Людовика, чтобы он переехал в Париж, поближе к Собранию генеральных штатов. — В Петербург, — поправил его Еремин. — Да нет же, в какой Петербург! — воскликнул Степан Петрович и встал со стула. — Людовика усадили в карету и повезли в Париж, в Тюильри. В Тюильри ему негде было охотиться. Пришлось ему ездить далеко в Вильнев-де-Руа. Вот видите, что он пишет в 1791 году: «3 октября. Прогулка верхом в 9 часов в Вильнев-де-Руа. Убито 3 фазана. В 9 часов прием депутации Законодательного собрания; ехал туда и обратно в карете. В 5 3/4 часа итальянская комедия — «Два охотника». У меня появился геморрой, пил сыворотку». Тут мы поняли, что на этот раз Путаница не виноват. Этих феодалов очень легко спутать. — Комедия про двух охотников, — тихонько сказал Степан Петрович, и нам стало очень смешно. Еремин так хохотал, что сполз под парту. А мы с Крякшей и другие пошли к кафедре, чтобы разобрать дневники — отдельно Николая, отдельно Людовика. Мне все не верилось, что это правда, но Путаница показал нам и книжки, из которых сделаны были выписки. В это время прозвонил звонок. — Половина четвертого! — схватился Степан Петрович. — Мне надо бежать, а то я опоздаю на лекцию. — Погодите, мы не успели еще разобрать, — сказал Крякша, но Путаница сгреб листки, как попало, и сунул их в портфель. — Не надо, не надо. Я все равно спутаю, — засмеялся он. — Их уже спутала история. — Вот так история! — фыркнул Еремин, вылезая из-под парты. — А ведь правда, Путаница не виноват.ВТОРАЯ ПУТАНИЦА
1
Самое скучное деле на свете — письменные зачеты. Сидишь, корпишь, в носу ковыряешь; а там посмотришь, — и все написано не так, как нужно. Скачут слова, как блохи, — нипочем не соберешь. Я и говорю Сережке Парфенову: — Давай, подъедем к Путанице, чтобы зачет писать сообща. — Как так, сообща? — удивился Парфенов. — Это тебе не горелки. — Вот именно, что горелки, — говорю я. — В одиночку работать — это одно головотяпство. — Идиотизм сельского труда, — отозвался Еремин. — Гаврилов, безусловно придумал дело. Сколотим бригаду и завтра же Путаницу возьмем за жабры. Пойдешь в бригаду, Крякша? Крякша только поморщил нос. — Скажешь тоже, бригада, — буркнул он. — Откуда только берутся такие умники? Ты что думаешь, за эту рационализацию Путаница тебе и вправду поставит зачет? — А конечно, поставит, — сказал Еремин. — Отчего не поставить? Хорошо напишем — поставит. А Гаврилова за идею предлагаю качать. На другой день Степан Петрович прочел нам темы. — Берем, что ли, Ходынку? — сказал я Крякше. — Почему именно Ходынку? — спросил Крякша. — Что ты живешь там рядом, так это не резон. — А по-моему — резон. Я там всю местность знаю. И свидетели у нас есть. — Какие свидетели? — спросил Ванька. — Потом расскажу. Значит, Ходынку? — Да ладно, бери Ходынку! — махнул рукой Парфенов. — Что там долго рассусоливать. — Степан Петрович, а можно нам бригадой? — вдруг выпалил Еремин. Степан Петрович рассердился. — Сядь, сядь, ты только что выходил. Что ты — Маленький, каждую минуту в уборную бегать? Погоди, сейчас будет звонок. — Да мне вовсе не в уборную, — взмолился Еремин. — Я только хотел… — А? Что? — спросил Путаница и отложил в сторону книгу. Тут я вышел вперед и все ему рассказал. Он с первого слова понял, в чем дело, и улыбнулся. — Кто же у вас входит в бригаду? — спросил он, сходя с кафедры. — Я, Еремин, Крякшин, Сережка Парфенов и Ванька. — Ванька — это ты? — ткнул он пальцем Ваньку. — Да, — сказал Ванька. — Что ж, это очень хорошо, — кивнул головой Степан Петрович. — Ну, смотрите. Бригада— это ответственная штука. Тем более — первый опыт. Если вы подкачаете, трудно будет другим начинать, — тогда уж бригадам крышка. А кто у вас будет старший? — Как старший? — переспросил Ванька. — Ну, бригадир? — Я! — крикнул Крякша. — Я! — крикнул Парфенов. — Я! — крикнул Еремин. Мы с Ванькой тоже не опоздали. Все крикнули сразу. — Значит, единогласно, — засмеялся Путаница.2
Первым долгом мы каждому из нас дали конкретное задание. Ванька с Парфеновым прямо из школы двинули в Музей Революции, посмотреть чашки, которые царь раздавал народу. Еремин и Крякша пошли в библиотеку за литературой, где про Ходынку. А я взялся раздобыть живого свидетеля. Живой свидетель — это Синичкин, сапожник, который живет в Стрельненском переулке. Он сам себя так называет. — К восьми часам чтобы все собрались в переулке, — сказал я. — Как-нибудь его уломаю. Чур, не опаздывать. Только стемнело, я постучался к сапожнику. — А, наше вам с кисточкой, милачок, — сказал он, и я сразу увидел, что нам будет удача: Синичкин немножко был пьян. — Небось, опять за варом? Можно можно, гражданин Гаврилов. Он забыл, что я вырос; прежде всегда я бегал к нему за смолой для стрел. Но я и виду не подал: даже будто обрадовался вару: он дал мне большой кусок — на десяток стрел хватило бы. Мы долго болтали про всякую всячину. Потом я решил, что уже пора. — А мы сегодня вспоминали про вас, товарищ Синичкин, — сказал я ему. — Как раз у нас в школе сегодня про Ходынку учили. Синичкин отложил в сторону рашпиль и затянулся. — Да, — сказал он, щурясь от дыма, — не понять вам этого, милачок. Пожили бы с мое — и школы не надо. Он замолчал и даже закрыл глаза. — Сейчас начнет рассказывать, — подумал я. — Как бы теперь позвать ребят? Может они и не пришли еще? Мне помог сам Синичкин. — Эх, теперь бы пивка, — сказал он. — Слетай, милачок, будь другом. Он пошарил в ящике и отсыпал мне медяками двадцать восемь копеек. Потом дал мне пустую бутылку. Ребята ждали па улице. Все были в сборе.— Ну, что? — В самый раз, — сказал я. — Только сбегать в палатку. Еремин сердито посмотрел на бутылку, которая была у меня в руках. Понятно, у него у самого отец — алкоголик. — Ничего, — сказал я. — Наука требует жертв.
3
Ванька, Крякша и Сережка Парфенов сидели на кровати. Мы с Ереминым — у стола. — Конечно, — говорил Синичкин, — теперь времена другие. А тогда… К примеру, взять хоть меня. От царя, от самого императора получить подарок! Все лезли, и я полез. Главное дело — из деревень понаехало. И еще скажу — распорядительство никуда. А почему никуда — очень просто, почему. Первым долгом — палатки поставили тесно, — двоим не пройти. А еще много беды было от ям. Бараки сгрохали у самого рва — был тогда ров на Ходынке, между прочим, глубокий. Колодцев, и тех не закрыли. Нам бы, конечно, способней итти от Ваганькова, а тут приказ: только с шоссе, от Тверской заставы. Сжали нас между бараками — не дыхнуть. Артельщики бросают подарки прямо в народ, — узелки с гостинцем и, между прочим, отдельно сайки. Мы бы рады шкуру учесть — куда! Задние напирают. Д пыле — больше. Братишку я вытащил наверх — он пошел себе по головам. Кого и задавят — ему упасть некуда. Мертвый идет, только что голова болтается. Прижали нас ко рву, я упал, на меня еще. А пришел в чувство — подо мной десять покойничков, надо мной — пятнадцать. Как в живых остался — сам не знаю. Кость у меня широкая. Синичкин налил себе еще пива. В углу под обоями зашебаршела мышь. — Вот тебе и коронация. Восшествие на престол. От нового, стало быть, царя — подарочек. Запамятовал я, сколько тогда подавили, — не то восемьсот, не то тысячу. — 1282,— шопотом сказал Еремин.4
Был бы я Наркомпрс~ — обязательно отменил бы письменные зачеты. Как Синичкин рассказывал, а потом еще книжки прочитали, — глаза закроешь, а все перед глазами стоит. Ну, чего там еще писать про это? Канителились мы три дня всей бригадой. Скучно стало — хоть брось. Переписывай еще набело. А к чему? — Ребя, — говорит Сережка Парфенов. — А что, если нам Путаницу поддеть? — Как так, поддеть? — А очень просто. Как он тогда с дневниками — Николая и Людовика спутал. Давайте наврем. Я посмотрел на Крякшу. — А ведь он не заметит, это правда. Еремин рассердился. — Ну вас, — говорит, — с вашими выдумками. Всю работу испортим. — Как же, испортим. Путаница — да чтоб заметил! — Пиши — Людовик, — сказал я Ваньке. — Пиши, пиши! — Как же писать-то? — спросил Ванька и положил перо. — Эх, ты, чудило, — сказал Крякша. — Давай сюда. «Во время коронации Николая II, в 1896 году, — прочел он, — случилось страшное несчастье». — Я пишу — Людовика XVI, — так? «Во время коронации Людовика XVI в 1896 году…» — Погоди, ты и год измени, — сказал я. — Это не штука, одно имя. — Ладно. Я пишу — тысяча семьсот… — Семидесятый. — Семидесятый, так семидесятый, — согласился Крякша. — А ведь здорово! «Во время»… Стой, мы и здесь изменим. Чего б это написать вместо коронации? — Пиши — рождения, — сказал Сережка Парфенов. — Ну, чего там рождения? Я лучше напишу — женитьбы. Давай его поженим! — «Во время женитьбы Людовика XVI в 1770 году, случилось страшное несчастье. В Москве…» — Нет, уж ты пиши — в Париже, — не вытерпел Еремин. — Правильно, — согласился Крякшин. — «В Париже устроены были гулянья, улицы и площади были иллюминованы». — Чего будем менять? — Погоди, валяй дальше. — «На Ходынском поле…» — Ходынское поле — к чорту, — сказал Сережка. — Какое в Париже Ходынское поле? Пиши — на Королевской площади. — Есть, капитан, — ответил Крякша. — «На Королевской площади поставлены были палатки; оттуда Людовик — так, что ли? — приказал раздавать народу гостинцы. Около этих палаток опались незасыпанные рвы и канавы. Когда народ бросился за царскими»… Крякша перечеркнул «царскими» и написал «королевскими». Потом стал читать дальше: — «Когда народ бросился за королевскими гостинцами, сайками и всякой дрянью»… — Почему — дрянью? — спросил Ванька. — Да ты не перебивай. Потому что протухло. «И всякой дрянью, — произошла страшная давка. В ней было задушено»… Крякша высунул язык на бок и вместо 1282 стал писать другое число. Он написал почему-то 132 000 000 00 и продолжал еще насаживать нули, но тут Еремин сказал: — Хватит, я тоже хочу — и рванул к себе лист, так что краешек оторвался и получилось только 132. Ванька взялся к завтрашнему дню все чистенько переписать, и мы разошлись по домам.5
Степан Петрович пришел в класс сам на себя непохожий. На нем был новый серый костюм — прямо из Москвошвея. А в отвороте пиджака, через петлю, пропущена была красная гвоздика. Конечно, мы фыркнули, когда он взошел на кафедру. — Факт, он влюбился, — довольно-таки громко крикнул кто-то на задней парте. Путаница покраснел, как рак. — Ну, как наши бригадники? — выдавил он наконец. Мы встали и подошли к кафедре. Ванька сейчас же подал ему работу. Путаница низко-низко опустил лицо над тетрадью, чтобы не было видно, какой он красный. Он так сидел очень долго. Потом… Потом… Очень трудно рассказать, что было потом. Мы, все-таки, здорово дрейфили, что он заметит Людовика. Но Путаница — ничего: читает, читает, уткнулся носом в тетрадь. И вдруг— вдруг он протягивает руку к боковому карману, где у него всегда торчит самопишущее перо, и вытаскивает оттуда губную помаду. Мы хорошо разглядели, что это помада. Потому что Путаница повинтил ее, как перо, и с нее упала крышка. Одну минуту Степан Петрович держал помаду в руках и смотрел на нее, как на какого заморского зверя. Потом быстро сунул ее в другой карман. Сережка Парфенов надулся, как шар, и вдруг нырнул, будто у него развязался башмак.Путаница долго сидел и молчал. Видно было, что он никак не решится поднять глаза. Наконец он собрался с духом. — Будьте добры мне ваши зачетные книжки, — сказал он. — И ручку, пожалуйста. На первой парте лежала Ванькина ручка. Мы схватились за нее впятером. — Это хорошая, обстоятельная работа, — сказал Путаница. Он поставил нам всем зачет.
Последние комментарии
8 часов 31 минут назад
8 часов 33 минут назад
15 часов 15 минут назад
15 часов 23 минут назад
21 часов 36 минут назад
21 часов 39 минут назад