Странный Фаломеев [Гелий Трофимович Рябов] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (30) »
Гелий Трофимович Рябов ОТЕЧЕСТВЕННЫЙ КРИМИНАЛЬНЫЙ РОМАН
СТРАННЫЙ ФАЛОМЕЕВ
Под утро колеса поезда застучали пронзительно-звонко, и Тоня проснулась. Фаломеев ел курицу, вздыхал и тоскливо оглаживал огромный живот, Зиновьев катал хлебный мякиш и что-то раздраженно бубнил. — Рельсы новые, Тонечка, — объяснил Фаломеев, перехватив Тонин взгляд. — Ну? Любила-разлюбила и чего? — повернулся он к Зиновьеву. Тоня удивилась — в который уже раз — странной способности Фаломеева угадывать мысли. — Чего-чего… — бубнил между тем Зиновьев, — романы это все, а какая прочность в бездетной семье? Тонечка, тут где ударение? — Он уверовал в Тонино филологическое образование и все время с ней консультировался, впрочем — безрезультатно. — На втором слоге. — У нас в деревне на первом ставят, грустно сообщил он. — Я ведь — что? Дети — основа основ. — Кто ж против? — Фаломеев положил обглоданную кость на газету. — Когда от любви? — Тьфу! — Зиновьев вскочил и ударился головой о верхнюю полку. — Я ему — стрижено, он мне — брито! — Голос у него сел от боли. — Тоня, вот вы женщина, рассудите нас: комната у меня — пятнадцать метров квадрат, кровать никелированная с панцирной сеткой, стулья венские, как в лучшей столовке, и радиоприемник СВД, год себе во всем отказывал, но — купил, потому — понимаю: без культуры табак. А Тая ушла. Почему? Тоня улыбнулась: — Зачем вещи, если любви нет? — Иехх… — закрутил головой Зиновьев. — Жизни не знаете, девушка! Ведь чего главное-то? Родить! А если ты непомерно на велосипеде ездила? Или на турнике крутиласъ? Надо беречь себя для главного своего дела, поняла? — Он вздохнул. — А вот Тая — не поняла. И докрутилась-доездилась. Да еще меня и виноватым сделала: ты, говорит, — и обзывает иностранным словом, я еще в словарь полез — нашел и ужасно обиделся. — Ну а может, оно и на самом деле? — хмыкнул Фаломеев. — Да брось ты… — Зиновьев был очень увлечен своим несчастьем, — я ей говорю — вон в Ташкенте, говорю, сплошные дети, у кого пять детей — за людей не держат, а мы? Узаконенный загсом разврат, вот что! Пережитки дают отрыжку. — А ты с ними борись. — Фаломеев завернул остатки курицы в газету и вышел в коридор. — Ладно, умник… — Зиновьев задвинул двери купе и поманил Тоню пальцем, зашептал нервно: — Видала, во что он курицу завернул, видала? — В газету… Вы отвернитесь, мне нужно слезть. Зиновьев поспешно отвернулся: — В газету-то в газету, да ведь — во что… — Слышь, Зиновьев, — Фаломеев отодвинул дверь, — а что такое любовь? Ты думал? — Степан Степаныч, ну что вы, право… — укоризненно произнесла Тоня. — Вы дверь закройте, мне причесаться надо. — Ан в самом деле, — подхватил Зиновьев. — Любовь, любовь, а что это такое — никто не знает. Пишут-пишут, только бумагу изводят, а ясности — нет. — А у нас всегда и во всем должна быть ясность, — кивнул Фаломеев. — Иначе мы не сможем противостоять проискам классового врага. — Во! Это ты — в точку. — Зиновьев снова помрачнел. — Жалко. Родился бы у меня сын! А потом — внуки! И не сгас бы род Зиновьевых! — Скажи-ии — «род»… — протянул Фаломеев. — Ты чего — граф? — Будет изгиляться-то, — отмахнулся Зиновьев. — Ты вот женат? — Теперь нет. — Вот оно и открылось… — Зиновьев не скрывал торжества. — Бросила? Фаломеев вздохнул и промолчал. — Степан Степаныч, — Тоне надоела перепалка, и она решила увести разговор в сторону, — я спросить хотела… Вы где работаете? — Тонечка… — Фаломеев широко улыбнулся. — Давайте лучше в окно смотреть. Вон красота какая… — Секрет? — Это у Него-то? — Зиновьев натужно рассмеялся. — А можно, я угадаю? — Тоня не обращала внимания на Зиновьева. — Вы лучше про него, — нахмурился Фаломеев. — Не интересно. Товарищ Зиновьев — в школе завхоз. — Это вы раньше про меня знали! — крикнул Зиновьев. — Нечестно! Я, может, от болезни завхозом стал. Может, меня в типографии свинец сожрал, что вы про жизнь знать можете… — Я могу объяснить, — этот человек делался ей все неприятнее. — А позвольте-ка мне… — Фаломеев с интересом посмотрел на Тоню и взял Зиновьева за руку: — Большой, средний и указательный испачканы фиолетовыми чернилами, даже пемза не берет. Наливаешь чернила в чернильницы, а потом берешь пробку тремя пальцами и затыкаешь бутылку. — Он улыбнулся: — Так? — Да ну вас… — Зиновьев расстроился. — К нам цирк приезжал, так там один как заорет: «Мужчина на третьем ряду, восьмом месте, у вас спина белая!» Тот заоглядывался — куда тебе… Вся в мелу. — Это подсадка, Митя. Они заранее договариваются. — Ну да? — растерялся Зиновьев. — Это ж обман? — Ну, не ходи… — Фаломеев прикрыл зевок ладонью. Поезд шел медленно, за окном бесконечно тянулись аккуратно покрашенные заборы — ровные, одинаковые; зеленели подстриженные лужайки, на которых картинно паслись черно-белые- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (30) »
Последние комментарии
10 часов 31 минут назад
19 часов 23 минут назад
19 часов 25 минут назад
3 дней 1 час назад
3 дней 6 часов назад
3 дней 7 часов назад