Кость [Габриэль Витткоп] (fb2) читать постранично

Габриэль Витткоп, Кость

Перевод - Валерий Нугатов

КОСТЬ

Белый потолок, вероятно, три на четыре метра, со временем стал светло-каштановым. Стены тоже каштановые, а обои, вздувшиеся из-за влажности, украшает старый геометрический узор в стиле модерн. Линолеум – темно-зеленый, потертый. Напротив одной из двух дверей, ведущих на лестничную площадку и в спальню, – новый холодильник: временный алтарь ослепительной белизны, на котором стоит стеклянная ваза с букетом розовых пластмассовых роз. Один из двух плетеных стульев в стиле Генриха II приставлен к стене, а другой – кстати, занятый – расположен перед столом, накрытым клеенкой с красными квадратиками, которые кое-где вытерты или выжжены кастрюлями, и размером приблизительно восемьдесят сантиметров на метр. Этажерка с облупившейся коричневой краской (отметим преобладание здесь коричневатых, шоколадных, землистых цветов, псевдокофейного с молоком и фекальных оттенков) возвышается на газовой плите марки «Фюльгюр», а угол комнаты занимает фаянсовая раковина. На этажерке – расписные кухонные металлические коробочки, кофемолка, рожок для обуви, стопка старых газет и одноцветная гипсовая статуэтка Лурдской Богоматери высотой около тридцати сантиметров. Буфет «Левитан» 1938 года, подновленный кремовой краской, завален кусками веревки, пробками, пузырьками с лекарствами, картонными коробками, мешочками, пакетиками, ножницами, выцветшими брошюрами, запутанными клубками шерсти – сущий хаос вокруг радиоприемника японского производства.

Над раковиной, на стене, перпендикулярной той, у которой стоит этажерка, висит туалетное зеркало, соединенное металлическими ножками со стеклянной полочкой, где находятся простой стакан и желтая зубная щетка, кисточка для бритья, разные тюбики, скорченные, будто в агонии, механическая бритва и липкие флаконы. В углу стеклянной полки висит серая тряпка в клетку и махровое полотенце с расплывчатым растительным рисунком. Под раковиной оцинкованное металлическое мусорное ведро соседствует с оранжевым пластмассовым, на котором никак не высохнет сложенная половая тряпка. На олеографии под стеклом изображена корзинка с котятами: у каждого на шее ленточка нежного оттенка. Вырезанная из журнала репродукция картины Леонор Фини с дамами нежных оттенков уравновешивает олеографию с другой стороны окна. Само оно небольшое, ведь это окно мансарды, разделенное рамой на четыре части, и сквозь стекло можно было бы увидеть фасады зданий, кирпичные стены и окна Пре-Сен-Жерве , освещенные зимней ночью, если бы не мешал густой и уже стекающий пар. С потолка свисает большая лампа в форме кулича, обклеенная абстрактными переводными картинками, она заливает комнату тусклым, но вместе с тем резким светом. Реальность тягостна и одновременно легка, словно уплотнение в большой пробке из папиросной бумаги. К тому же нельзя сказать, тепло здесь или холодно: комната не отапливается, но большая алюминиевая кастрюля, стоящая на огне, равномерно выпускает из-под крышки клубы пара. Там что-то варится.

Атмосферу создает прежде всего запах, а он дурной. Это подозрительный запах супа из костей, напоминающий нечто среднее между смрадом куриного бульона и похлебки из требухи, похожий на затхлое зловоние тех отбросов, которыми крестьяне кормят охотничьих собак. Тем не менее, к нему явно примешано что-то необычное: разит какой-то солью, хотя это не соль, каким-то загадочным уксусом, терпким ароматом – очень едким и удушливым. Запах того, что варится в кастрюле, вызывает не только тошноту, но и беспокойство. Мы мгновенно убеждаемся, что он не случаен и эта привычная вонь тайно и глубоко въелась повсюду, – вневременная и вековечная, будто смерть. Мы сразу понимаем, что она наполняет соседнюю комнату и насыщает постель, водворилась в комоде с покоробившейся фанерой, просочилась под дверью на деревянную лестницу, посеревшую от щелочной воды и древней пыли, и проникла даже в уборную на лестничной площадке.

Санпера это не беспокоит. Санпер привык к этому запаху, как и к некоторым другим, ведь он прислуживает в анатомическом театре больницы N. Морг, эвфемически называемый «комнатой отдыха», придает действиям Санпера ледяной блеск вневременного театра, отпуская ему тот же скудный свет, что царит и здесь; расточает ему затхлые запахи мясной лавки и дезинфицирующих средств; заставляет его ступни мягко отскакивать от прорезиненных полов; одаривает водянистой, вязкой тишиной, в которой порой раздается грохот металлических дверей. Морг – царство невесомости и замедления. Это материнская утроба. Поэтому даже покойники, у которых трещат суставы и урчат внутренности, даже те, что внезапно раскрывают рот в зевке, как бы лишены всякой земной плотности. Они – большие куклы, и Санпер обязан переодевать их, катать на тележках или приподнимать, взяв в охапку: ведь, по его словам, порой нужно и самому потрудиться. Он ловко