Смысл безразличен. Тело бесцельно. Эссе и речи о литературе, искусстве, театре, моде и о себе [Эльфрида Елинек] (fb2) читать постранично

Эльфрида Елинек
Смысл безразличен. Тело бесцельно. Эссе и речи о литературе, искусстве, театре, моде и о себе

ТЕАТР

СМЫСЛ БЕЗРАЗЛИЧЕН. ТЕЛО БЕСЦЕЛЬНО © Перевод А. Белобратова

Актеры выходят на сцену и тем самым ставят под угрозу существование не только отдельного человека, но и всех вместе взятых, вместе со всеми отношениями, которые сложились у них друг с другом. Я опишу эту угрозу более точно, потому что она несколько отличается от опасности, которая поджидает нас, когда мы собираемся перейти улицу, отделяющую нас от себя самих, и вдруг замечаем, что на той стороне уже стоит человек, встречи с которым нам хотелось бы избежать. Когда актеры появляются на сцене, это называется «явление». Актеры «являются» на сцене, и каждый по отдельности предстает как кто — то другой, однако не навсегда, и, сбрасывая с себя оболочку собственного «я», они при своем появлении поначалу не трогают зрителя за душу слишком сильно. Каждый в отдельности, выступающий на подмостках, выставляет себя, потому что намерен поставить под угрозу состоявшуюся суть всех тех людей, которые удовлетворены как раз тем, что они именно таковыми и состоялись, и, помимо прочего, не хотят допускать, чтобы перед ними вдруг появился кто-то, выделяясь из массы. Ведь и велогонщики держатся в пелатоне плотной группой, но вдруг первая тройка вырывается вперед и завоевывает «золото», «серебро», «бронзу». Они выделились из общей массы, как актеры выделяются перед нами, зрителями. Они сбивают нас с толку своей претенциозной ловкостью. Перед нами пространство сцены, и на ней искусные лицедеи представляют искушение судьбы, которому подвержены двуногие твари с наброшенной на них уздой. Актеры этому учились, и они уверены, что постоянно должны этим заниматься. Даже если они ничего не делают, они олицетворяют собой постоянство, потому что никак не могут остановиться и, где бы они ни были, не могут сдать в гардероб свои сотканные из слов одеяния, за которые их постоянно кто-то дергает (безразлично кто, я, как автор, этого не делаю, я себе давно уже подобного не позволяю). В зале натопили сверх всякой меры, но актеры не вешают на крючок свои королевские мантии из слов. Они добыли их с таких высот, что боятся не получить их обратно, даже если, словно баскетболисты, отважатся на королевский бросок в высоко подвешенную корзину. Однако слова их постоянно проваливаются вниз.

Я хочу, чтобы актеры занимались совершенно другими вещами. Хочу, чтобы слова не облекали их, словно платья, а оставались спрятанными под одеждой. Хочу, чтобы слова были, но чтобы они не были навязчивы, не торчали наружу. Ну, разве что придавали бы платью более устойчивую форму, но чтобы одежда их, подобно платью сказочного короля, вновь исчезала, как исчезает туман (хотя он только что был очень плотным), чтобы освободить место чему-то другому, новому. Как под булыжником мостовой скрывается песчаная береговая полоска, так прячется под платьем никогда не заживающая рана слов. Повторю еще раз, только другими словами: я бросаю их, этих мужчин и женщин, словно палочки в игре микадо, бросаю на игровое поле тех, у кого на губах еще осталась словесная кожура от Хайдеггера, Шекспира, Клейста, безразлично от кого, вбрасываю их в пространство, где они безуспешно пытаются спрятаться, укрыться под чужим именем, чаще всего, понятное дело, под моим; и эти актеры, не будучи сами затронуты словами, должны трогать наши сердца, однако при этом никто из них не должен сомневаться, выбиваться из колеи, шокировать. Впрочем, шокировать им, пожалуй, позволено. Я так говорю, потому что изменить все равно ничего нельзя. Я ведь не раз говорила, что не жду от них никакого театра. Ведь когда они играют в театр, они ставят себя под угрозу, как это бывает, когда вдруг встречаешься с самим собой, видишь себя во сне, в зеркале, в глазах любимого человека; они подвергают себя опасности в своих отношениях друг с другом и в отношении к тому, о чем они говорят со сцены, к тому, о чем они думают, к тому, кто они есть. При этом им никак нельзя быть самими собой. Самое худшее — когда они пытаются соединить то, чем они должны стать, с тем, чем они уже являются. Сложность заключается скорее в том, что они, — словно ветчина розового цвета, не только выглядящая как мясо, но и являющаяся таковым, развешанная в коптильне, в камере иного измерения, не являющейся действительностью, но и не являющейся театром, — да, именно они должны нам что-то возвестить: сообщение начинающим, послание понимающим. И тут они замечают, что они сами и есть послание. И вот они сделали что-то неправильно, и им приходится бросить игральные кости еще раз, чтобы не затеряться на горизонте. Кому из них это удастся лучше? Каждый есть он сам. Они есть то, что они есть. Подобно Богу, который есть то, что он есть. Разве это не прекрасное и не великое дело? Актеры не просто произносят слово, они этим словом ЯВЛЯЮТСЯ. Но поскольку они становятся многими, становятся