Отважный маленький тостер [Томас Майкл Диш] (fb2) читать постранично

Сказка для послушных электробытовых приборов

С самого момента своей установки в загородном доме кондиционер стонал и задыхался. Он начинал слабеть, стареть и выходить из строя. Все прочие электробытовые приборы испытывали тоску и беспокойство, но когда он окончательно прекратил действовать, почувствовали облегчение. За это время никаких истинно дружеских связей между ними не возникло… совсем никаких.

И сейчас в доме оставалось пять приборов. Пылесос, самый старший из всех, солидной и надежной модели (это был Гувер), являлся их шефом, если считать, что таковой у них имелся. А также радио с будильником, но без частотной модуляции, из белого треснувшего пластика; веселый желтый электрический плед и настольная лампа, приобретенная в ломбарде, размышлявшая иногда по ночам, делает это ее выше или ниже по статусу других приборов, купленных в магазине. И, наконец, тостер, блестящий маленький Санбим. Он был самым молодым членом семейства и единственным, кто провел в летнем домике всю свою жизнь. Четверо прочих прибыли из города вместе с хозяином многими годами ранее.

Это был приятный дом… очень холодный зимой, естественно, но для приборов последнее имело мало значения. Он стоял на северной опушке огромного леса в километрах от других поселений и так далеко от ближайшей дороги, что никакой шум сюда не доносился, ни днем, ни ночью, за исключением криков и странного гула леса и успокаивающих звуков самого жилища… потрескивания балок и постукивания капель дождя по оконным стеклам. Они привыкли к своему загородному существованию и любили безмерно этот маленький дом. Даже если бы у них имелся выбор, чего не скажешь, они бы ни за что на свете не захотели, чтобы их отвозили назад в город после каникул, как это происходило с некоторыми другими приборами, такими как миксер и телевизор. Они были преданы своему хозяину (врожденное качество всех электробытовых приборов), но проведя так много времени в лесах, необъяснимым образом изменили свой характер и уже относились с уважением к любому самому невероятному образу жизни.

Тостер являлся особым случаем. Он прибыл прямо из магазина товаров почтой, что объясняло, почему он проявлял больше любопытства к городской жизни, чем четверо остальных. Часто, будучи предоставлен самому себе, он раздумывал, какую модель тостера может иметь его хозяин в своей городской квартире, и втайне лелеял убеждение, что какова бы ни была модель другого тостера, этому последнему все равно не удаются превосходно поджаренные кусочки хлеба лучше, чем ему. Ни слишком темные, ни слишком бледные, а как раз коричневато-золотистые и хрустящие! Однако этим размышлением он ни с кем не делился, поскольку все они при случае испытывали болезненные сомнения по поводу своей действительной полезности. Старый Гувер мог часами напролет перебирать в уме новые модели пылесосов с низкой посадкой, с длинным гибким шлангом и одноразовыми мешками для сбора мусора. Радио сожалело о том, что не может принимать разные станции, а электрический плед считал, что нуждается в хорошей сухой чистке. Настольная лампа, в свою очередь, никогда не могла глянуть на лампочку в сто ватт без чувства острой зависти.

Но тостер, в отличие от остальных, был собой доволен. Хотя он и знал из журналов, что существуют модели тостеров, вмещающих сразу по четыре куска хлеба, но не думал, что его хозяин, который жил один и, похоже, не имел много друзей, мог бы пользоваться таким прибором «на много персон». В поджаренных гренках ценится не количество, но качество: таково было кредо тостера.

Логичным выглядело бы предположение о том, что эти приборы, живущие в комфортабельном доме, окруженном величественным пышным лесом, не имели никаких причин для жалоб и тревоги. Но, увы, это не так. Все они были несчастны и страдали, находясь в затруднении по поводу того, что им нужно делать… поскольку эти пять бедных электробытовых приборов были заброшены.

— И самое тяжелое, — заявляло радио, — что мы не знаем, по какой причине.

— Хуже всего, — нагнетала настольная лампа, — оставаться таким образом в темноте, без объяснений, не зная, что могло произойти с хозяином.

— Два года, — вздыхал электрический плед, — как он, до этого живой и веселый, погрузился в меланхолию.

— Скорее, два года с половиной, — уточнило радио, обладавшее обостренным чувством времени. — Хозяин оставил нас 25 сентября 1973 года, а сейчас 8 марта 1976. Получается два года, пять месяцев и тринадцать дней.

— Как думаете, он знал, что не вернется, когда уезжал? — спросил тостер, раскрывая тайный страх, который никто из них не осмеливался выразить вслух. — Знал, что покидает нас… и не решился сказать? Такое возможно?

— Нет, — заявил старый верный Гувер, — это немыслимо. Я могу утверждать, не боясь ошибиться, наш хозяин никогда бы не бросил дом, полный исправных приборов, чтобы им ржа… ржаветь!