КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706108 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124642

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Тень за троном (Альтернативная история)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах (ибо мелкие отличия все же не могут «не иметь место»), однако в отношении части четвертой (и пятой) я намерен поступить именно так))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

Сразу скажу — я

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Азъ есмь Софья. Государыня (Героическая фантастика)

Данная книга была «крайней» (из данного цикла), которую я купил на бумаге... И хотя (как и в прошлые разы) несмотря на наличие «цифрового варианта» я специально заказывал их (и ждал доставки не один день), все же некое «послевкусие» (по итогу чтения) оставило некоторый... осадок))

С одной стороны — о покупке данной части я все же не пожалел (ибо фактически) - это как раз была последняя часть, где «помимо всей пьесы А.И» раскрыта тема именно

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Дикое животное и человек [Бернгард Гржимек] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]


ББК 28-688

Г75

РЕДАКЦИИ

ГЕОГРАФИЧЕСКОЙ

ЛИТЕРАТУРЫ

BERNHARD

GRZIMEK

WILDES TIER.

WEISSER MANN

VERLEGT BEI KINDLER MUNCHEN, 1965

Перевод с немецкого E. А. ГЕЕВСКОЙ



Научный консультант профессор А. Г. БАННИКОВ

Перевод на русским язык.

© Издательство «Мысль». 1982

Зубр в Приокском заповеднике. Это самое крупное европейское животное. Высота в холке достигает у него двух метров, а вес — более восьми центнеров

Это первый соболь, которого я увидел. Было это на Пушкинской звероферме под Москвой. Советский Союз — монополист в разведении соболей. Добиться размножения ценного зверька в неволе было делом совсем не легким

Тигровый хорек (Vormela peregusna) отличается очень пестрой расцветкой. Водится он на юге России и Польши, а также в Болгарии и Индии

Северные олени переплывают залив. Среди них ясно различимы альбиносы

Антилопа-гну «позирует» рядом со скифской каменной бабой; баба была вырыта из земли и теперь поставлена в заповеднике Аскания-Нова

Олени в Аскании-Нова совершенно ручные. Здесь их разводят, с тем чтобы заселять ими заповедные места, где они прежде были истреблены

Пастух пасет стадо антилоп-канн, словно это домашние коровы (Аскания-Нова)

Дикие лошади Пржевальского в Аскании-Нова

Пятнистая оленуха с олененком

Фридрих Фальц-Фейн во время осмотра своих заповедных владений

Из этого рысенка вскоре вырастет сильная и ловкая рысь

Рыси понемногу снова продвигаются обратно на запад. Добро пожаловать!

Так ли уж зорко видят рысьи глаза? Это выяснилось в опыте, проведенном зоологом Линдеманном

Я взобрался на бобровую плотину. Она достаточно прочна, чтобы выдержать человека. Встречаются и такие плотины, по которым можно проехать верхом на лошади

Когда у бобрихи появляются новорожденные, самцу со старшими детьми приходится на несколько недель покидать их общее жилище

Нежный, пушистый подшерсток бобра сверху покрыт грубой остью, словно непромокаемым плащом. Вылезши из воды, бобр тщательно выжимает лапами воду из этого «плаща». За его «рыбий хвост» в старину бобра считали постным блюдом, и мясо его разрешалось есть даже во время постов

Ветеринарный врач Воронежского заповедника вливает бобру лекарство через воронку и резиновый шланг

Белые животные — альбиносы не такое уж редкое явление. Их немало и среди домашних и среди диких животных.

Горилла-альбинос

Так как же? Часто или редко встречаются на воле белые мыши?

Среди бурых медведей тоже встречаются альбиносы

Кто сильнее?

Старый казах верхом на ослике. Я встретил этого человека в окрестностях Алма-Аты и попросил его сняться со мной на память

Сайгаки всегда в пути. Они кочуют по степи в поисках подходящих кормов и убегают от плохой погоды. Самки-сайгачихи выносливее самцов и реже погибают в периоды бескормицы

Белые медвежата в отличие от бурых редко появляются на свет в зоопарках. Белая медведица, содержащаяся во Франкфуртском зоопарке, отказалась от своей дочки, и ее пришлось выращивать сотрудникам. Малышку нарекли кличкой Новая, и она много лет прожила в нашем зоопарке

Белый медведь не очень-то хороший пловец. Свою добычу— тюленей он охотнее подстерегает на льду.

А зимой он вообще старается избегать воды — уж очень она холодная

Лесные ушастые совы (Asio atus) питаются исключительно одними мышевидными грызунами

Антилопа сайга— чудо Казахстана. Истребленная во время царизма, она с помощью советских ученых сейчас вновь достигла промысловой численности

Когда альпийский сурок в хорошем настроении, он бывает не прочь и поиграть. Зверьки эти находятся под охраной закона и за последние годы заметно размножились

Если вы нашли в поле одинокого зайчонка, не подбирайте его, чтобы выкормить из рожка! Такой зайчик, как правило, не сиротка. Зайчиха навещает и кормит свое потомство очень скрытно и только два-три раза в день. Остальное время зайчата лежат, затаившись в траве

Идет драка за зайчиху

Живущий в доме ручной заяц, как выясняется, вовсе не трус.

Он успешно противостоит кошкам и даже собакам

У европейских лис сейчас, как говорится, земля под ногами горит. С ними ведут непримиримую борьбу. Считается, что это именно они разносчики бешенства…

Аист путешествует даже дальше, чем многие люди. Вот этот, к примеру, прилетел из Европы в кратер Нгоронгоро, в Восточной Африке, и разгуливает среди зебр

Все меньше аистов на Западе и все больше на Востоке

Лебеди-кликуны в Северной Америке почти совсем исчезли. Только благодаря усиленной охране кое-как удалось сохранить буквально считанное количество этих прекрасных птиц в США, Канаде и на Аляске

Когда лось сбрасывает свои старые рога, то до появления новых он теряет всю свою внушительность. Даже лосихи в такое время способны напасть на него и отлупить…

Зоотехник Эльвира Лебедева верхом на одомашненной двухлетней лосихе. Печорская лосиная опытная станция

Лось способен нести поклажу, но далеко не всегда на это соглашается. Печорская лосиная опытная станция в Советском Союзе

Не так давно лось в Европе находился под угрозой полного истребления. Благодаря действенной охране лось в Советском Союзе и Швеции, например, снова размножился и вновь стал украшением европейских лесов. Постепенно его ареал расширяется к западу. Однако во многих местах лось «перенаселил» лес.

Эти животные, поедая молодые побеги, губят лес. Такое нарушение биологического равновесия в природе произошло из-за того, что выбиты волки — естественные враги лосей, державшие прежде их поголовье в определенных пределах

К 1800 году в прериях Соединенных Штатов обитало около 40 миллионов вилорогов

Некогда почти исчезнувший с лица земли овцебык ныне уже акклиматизирован в нескольких новых местах

При виде опасности овцебыки собираются в тесную кучу и, выставив наружу рога, образуют как бы маленькую неприступную крепость

Овцебыки очень смелые животные. Они не убегают ни от волков, ни от медведей.

Внешность опоссума действительно мало-привлекательна

Этот рисунок, принадлежащий художнице-анималистке А. Мериан, стал впоследствии источником многих биологических ошибок, допущенных в отношении опоссума

Это примитивное «архаическое» животное снова завоевывает свои прежние позиции. Может быть, не последнюю роль в этом играет умение опоссума притворяться мертвым?

Вот так самка черепахи откладывает свои яйца в вырытую ею для этой цели ямку

Разумеется, ребенку интереснее играть с живой черепахой, чем с неподвижной игрушкой. Но неужели ради этого следует заставлять сотни тысяч черепах ежегодно погибать мученической смертью в наших квартирах?

Во время гона самцы-олени, меряясь силами друг с другом, поднимаются на дыбы

Стадо пятнистых оленей

Вот так охотилась аристократия в XVIII столетии. Диких копытных загоняли в отгороженные водоемы и с удобством отстреливали (рис. Г. Ф. Флемминга, Лейпциг, 1719)

На Дальнем Севере северные олени питаются ягелем и мхами, которые впитывают атмосферную пыль. Поэтому в мясе этих животных после ядерных испытаний накапливается много стронция-90. В организме эскимосов Аляски вчетверо больше стронция-90, чем у жителей США.

У шведских лапландцев цезия-137 в организме в 30–40 раз больше, чем у жителей Южной Швеции

Ежегодно в одной только ФРГ отстреливают 550 тысяч косуль. Но общее поголовье их при этом не снижается — косули очень плодовиты

Олень-вапити, обитающий в лесах Северной Америки, крупнее европейского благородного оленя. Вапити чрезмерно размножились там, где истреблены волки

Мощные, сильно развитые рога благородного оленя — огромная тяжесть

Обычный финал испанской корриды… Большинство культурных людей порицают подобного рода массовые кровавые развлечения, но благодаря богатым туристам, которые платят за входные билеты, эти зрелища существуют до наших дней

Бой быков в Португалии остался честным и благородным состязанием и не опустился до кровавой массовой бойни… Здесь запрещено убивать быков

В Йеллоустонском парке «медвежьи визиты» не редкость. В этом виноваты сами туристы, которые прикармливают медведей

На наших глазах тает целая популяция альпийских, или, как их еще называют, итальянских, бурых медведей. Осталось уже не больше пяти-шести таких вот красавцев, да и те обречены…

В период гона хобот у самца-сайгака увеличивается вчетверо. Этот огромный нос — прекрасное приспособление для выживания в условиях пыльной полупустыни

Я еду в горы в гости к кавказским турам. Меня сопровождают директор Тебердин-ского заповедника и егеря

Горный баран — это внушительная личность

Во время своих турнирных баталий каждый горный козел стремится забраться выше своего соперника, встать на дыбы и изо всей силы грохнуть своими рогами о рога соперника. Однако это лишь проба сил, убийств в таких поединках не бывает

Рога самца и самки у горных козлов совершенно различной формы. Рога самца очень велики и тяжелы, однако служат в основном для устрашения в турнирных ритуальных боях; самки же своими маленькими острыми рожками бьют без промаха и всерьез. На этом снимке пара сибирских горных козлов

Они только с виду козы. На самом деле эти обитатели североамериканских гор — антилопы, да притом недюжинной силы и храбрости…

У снежных коз, обитающих на склонах североамериканских гор, отважные сердца и железные нервы.

Ни от собак, ни от волков они не кидаются в бегство, а спокойно поджидают, стоя на уступе, пока те подойдут поближе, затем следует молниеносный удар острых рогов — и противник летит в пропасть…

Медведи Аляски — искусные и удачливые рыболовы

Такой забавный мишка вовсе не ручное животное. Если угощение ему не по вкусу, он может тут же обозлиться и напасть

Как же все-таки быть с волками?

Волки совершенно необходимы: они сохраняют биологическое равновесие в той местности, где обитают

Точно так же как в Африке львы, гиены леопарды и гиеновые собаки заботятся о том, чтобы копытные не размножались в чрезмерном количестве, так в наших широтах эту же функцию выполняют волки

Куланы на острове Барсакельмес

Жабы (Bufo bufo) очень привязаны к месту, где они вылупились из икры. Молодых жаб, обитавших у озера Тойфельс-зее, пометили и выпустили в километре от озера. Спустя несколько дней все, кроме одной, были «дома». Но и эта появилась на следующий год. Ей пришлось преодолеть стометровую возвышенность

Ежи, оказывается, прекрасно умеют плавать… когда в этом возникает острая необходимость

Земляная белка

Вследствие неуемной охоты глухаре в Западной Европе почти нигде не встретишь.


Брем XX века


Профессора Бернгарда Гржимека в нашей стране знают и любят давно. Этот всемирно известный ученый и писатель — большой друг нашей страны. Гржимек — один из самых активных и неутомимых борцов за охрану живой природы. Он посвятил свою жизнь и талант ученого охране животных и прилагает огромные силы, чтобы сохранить для человечества хотя бы то, что осталось от прекрасного первозданного мира животных. Ведь если сейчас не проявить заботу о фауне нашей планеты, многие ее представители исчезнут с лица земли навсегда. Б. Гржимек деятельно борется и за создание новых национальных парков и других охраняемых участков дикой природы.

«Первозданную природу надо беречь не меньше, чем мы бережем картины Рафаэля, Кёльнский собор, индийские храмы, каменные колоссы Абу Симбела», — пишет Бернгард Гржимек. Более того, он многократно подчеркивает, что, скажем, Акрополь можно при желании восстановить, ту или иную картину реставрировать, а вот уничтоженную стеллерову корову или зебру-кваггу никогда больше не увидит ни один человек. Уничтожая или ставя под угрозу уничтожения многие виды животных на Земле, люди обедняют тем самым не только окружающую нас природу, но и себя самих.

Профессор Гржимек относится к тем ученым-новаторам, которые разрабатывают и, как мы сказали бы, внедряют в практику многие новые методы исследований. Это позволяет ему получать обширные материалы, на основе которых и делаются основополагающие обобщения. Он автор большого числа специальных зоологических работ. Мы укажем лишь на одно из типичных для Б. Гржимека научно-организационных мероприятий.

Во второй половине 50-х годов встал вопрос о сокращении территорий некоторых национальных парков Африки, в том числе Серенгети, который находился в бывшей Британской колонии (ныне Объединенная Республика Танзания) Танганьике. Необходимо было дать научные обоснования границ заповедных территорий и тем самым убедить тогдашние английские колониальные власти сохранить парк неприкосновенным. Однако исследований такого рода еще никто никогда не осуществлял, не ясны были и методы проведения подобных работ. Б, Гржимек считал, что прежде всего необходимо провести учет животных. Однако площадь исследований была огромной — 1 миллион гектаров. Поэтому ученый вместе со своим сыном решил впервые в Африке произвести учеты диких животных с самолета. Но для этого нужно было сначала разработать методы такого учета. Теперь авиаучет обычен и во многих национальных парках мира, и на неохраняемых территориях, в том числе и в нашей стране.

Вторым этапом исследований было изучение миграций животных. Гржимек нуждался в этих наблюдениях, чтобы получить представление о минимально необходимой для миграции территории во все сезоны года. Но как это осуществить? И здесь Б. Гржимек использовал метод массового мечения животных цветными метками и ошейниками, причем ученый впервые для массового мечения животных применил методы их обездвижения наркотическими средствами. До него этот метод использовали лишь для поимки животных, их транспортировки или оперирования в зоопарках.

Эти исследования Б. Гржимека стали образцом для подобных работ, а опубликованные им статьи послужили толчком для постановки аналогичных работ во многих странах, в том числе и в СССР.

Профессор Гржимек написал огромное число научно-популярных статей и книг. Казалось бы, он должен был всю жизнь провести за письменным столом. Однако он все время в пути — то в саваннах Африки, в джунглях Индии или горах Непала, то плавает с проводником-индейцем по бурным канадским рекам, то он в надувной резиновой лодке среди китов у побережий Аляски, то у зубров в Беловежской пуще, то у бобров в Воронежском заповеднике. В поисках мест, где еще сохранились редкие виды животных, он побывал во многих районах нашей страны, в Австралии и в Новой Зеландии, в Северной и Южной Америке, на Кубе, в Югославии, Болтарии, Чехословакии, Румынии и во многих других странах. Сравнивая отношение к делу охраны природы в странах капитала и социалистического лагеря, ученый очень скоро убедился, что в странах социализма, где земля и все ее богатства находятся в руках государства, с вопросом охраны природы дело обстоит значительно лучше: там легче проводить в жизнь законы об охране природы, организовывать новые, обширные по площади природные охраняемые территории.

Б. Гржимек по сей день продолжает работать много и плодотворно. И это не только его книги и статьи, но и научно-популярные фильмы, которые он снимает, это журнал «Das Tier» («Животное»), который он издает совместно с нобелевскими лауреатами К- Фришем и Конрадом Лоренцем, а также известным зоопсихологом X. Хедигером. Но, кроме всего прочего, Б. Гржимек ведет постоянную телевизионную передачу под названием «Место для диких животных», целиком посвященную вопросам охраны природы и пользующуюся огромным интересом у телезрителей (проведенный опрос показал, что эта передача по своей популярности занимает первое место среди телевизионных передач Западной Европы, хотя она отнюдь не развлекательного характера).

Разъезжая по свету и знакомясь с постановкой дела охраны природы в разных странах и на разных континентах, ученый убедился, что в странах капиталистического мира к природе и окружающей среде относятся часто просто преступно. Загрязняются океаны и реки, истребляются редчайшие виды животных, сводятся леса, плодородные земли превращаются в пустыни. Выступая перед многомиллионным телезрителем, профессор Гржимек изобличает виновных и призывает их к ответу, причем невзирая на лица — будь то крупнейший промышленный концерн, допустивший отравление воды в Рейне, или немецкие землячества, блокирующие всеобщий закон об охране природы для ФРГ, или разбогатевшие знатные дамочки, красующиеся перед фоторепортерами в тигровых манто (по поводу чего Гржимек позволил себе сделать замечание, что «тигровые шкуры лучше сидят на тиграх, чем на коровах…»).

Часто в своих передачах Б. Гржимек приводит, в пример другим странам постановку дела охраны природы в Советском Союзе, с которой он лично ознакомился во время путешествий по нашей стране.

Широкую огласку на Западе получила история с бельками, очень типичная для деятельности Гржимека. Все началось с документального фильма, снятого в бухте Святого Лаврентия, в котором было показано, как работающие сдельно промысловики, заинтересованные в том, чтобы как можно быстрее «ошкурить» наибольшее число детенышей тюленей — бельков, не утруждают себя тем, чтобы предварительно оглушить их, а сдирают шкуры прямо с живых, отчаянно кричащих животных. Фильм вызвал ужас и законное возмущение среди зрителей. Заинтересованные пушно-меховые фирмы пытались воспрепятствовать его дальнейшему показу. Но профессор Гржимек не отступил и предупредил телезрителей, чтобы все свои письма по этому поводу они направляли не на телестудию, а непосредственно премьер-министру Канады. По сообщениям газеты, пришло свыше 15 тысяч возмущенных писем. Разразился шумный скандал в парламенте. Ответственный за тюлений промысел министр, рыбной промышленности пытался было опротестовать достоверность фильма, но на следующий промысловый сезон в район промысла направилась женщина-патологоанатом, профессор Симпсон, которая установила, что сдирание шкур с живых детенышей — бельков все еще продолжается. Гржимек в прессе и по телевидению призывал мировую общественность вмешаться в это недостойное дело и перестать покупать меха бельков. Тогда Союз меховщиков подал на него в суд, затребовав огромную сумму за нанесенный ущерб. Однако дело проиграл и сам был вынужден внести 10 тысяч марок в «Фонд помощи истребляемым животным» (основанный Б. Гржимеком много лет назад). А канадское правительство тем временем ввело новые, более строгие правила ведения промысла, контролируемые специальными служащими. Группа ученых, регулярно выезжающая в районы промысла, установила, что мучительство животных прекратилось. Профессор Гржимек блестяще выиграл бой.

Мы специально остановились на этом случае, потому что он очень характерен для энергичной деятельности этого учено-г. о-борца за охрану природы, не ограничивающегося одной лишь констатацией возмутительных фактов, а вступающего в непримиримую борьбу с нарушителями и всегда доводящего ее до конца. А к голосу профессора Гржимека прислушиваются во всем мире.

«Не раз уже моя деятельность в качестве борца за охрану природы, — пишет Гржимек, — доставляла мне большие неприятности, доходившие до общественных скандалов, нападок прессы, прямых угроз, даже судебных процессов. Я нажил себе немало врагов, в особенности среди крупных промышленников. То я настойчиво критиковал нерадивое Баварское правительство за то, что оно никак не соберется выделить землю под национальный парк «Баварский лес», то обижались на меня изготовители знаменитых «супов из черепах», торговцы лягушатиной, заводчики собак, содержавшие наших четвероногих друзей в непотребных условиях, а то и богатые дамочки, опасавшиеся после моих передач появляться на людях в своих леопардовых или тигровых манто; случались даже конфликты с правительствами, например, с итальянским, разрешившим отлов на пролете миллионов европейских певчих птиц и переработку их на деликатесы. Ссорился и с заокеанскими охотниками, прилетавшими «на пару дней» в Африку «пострелять бегемотов и слонов», а также с фабрикантами, выпускающими кожгалантерею, в частности сумки из крокодиловой кожи, устроителям-и корриды и целыми рыболовными концернами, отлавливающими рыбную молодь и опустошающими таким образом океан».

На этом далеко не кончается перечень всех случаев, когда Бернгард Гржимек поднимал свой голос против безобразий, творящихся в области охраны природы и окружающей среды. Каждая его книга — это всегда обличительный документ. Он выступает против контрабандного вывоза звериных шкур из многих тропических стран, против браконьерства, против бешеной гонки автомашин по шоссейным дорогам, подвергающей смертельной опасности все живое, против истребления редких и исчезающих видов животных. И всегда, где это только возможно, он выступает против национального неравенства, против расизма и апартеида.

Мы еще вернемся к общественной и литературной деятельности ученого, а сейчас несколько «штрихов к биографии».

Родился Бернгард Гржимек 24 апреля 1909 года в силезском городе Нейсе в семье юриста. Он был младшим из шести детей. Рано потеряв отца (он умер, когда мальчику было всего три года), ему пришлось познать горечь лишений и нужды. Разорившейся во время инфляции многодетной семье приходилось туго, и не раз дети ложились спать голодными.

Б. Гржимек беседует с академиком К. И. Скрябиным и профессором А. Г. Банниковым во время Конгресса биологов-охотоведов в 1969 г.


Это отложило определенный отпечаток на все дальнейшее мировоззрение будущего ученого. Его симпатии неизменно на стороне обездоленных, беззащитных или угнетенных. Недаром он впоследствии стал ярым противником колониализма и порабощения. «Человек из так называемых «цветных» ничем от нас не отличается и во всем имеет равные с нами права, — напишет он позже в одной из самых популярных своих книг. — Разумеется, нельзя, как это часто делается, сравнивать неграмотного африканского парня с приезжим образованным европейцем. Ведь если мы сравним африканского учителя или профессора университета с английским докером… все будет выглядеть уже совсем иначе. Для меня лично африканец — равноправный человек и брат».

К будущей специальности ветеринарного врача и зоолога Бернгарда потянуло очень рано — уже в детские годы он любил возиться с животными, разводил кур, пас коз, лечил собак и кошек. Позже, в студенческие годы ему приходилось самому зарабатывать себе деньги на учебу, работая на птицеферме. Учился он сначала в Лейпцигском, а затем в Берлинском университете, где изучал ветеринарию. По окончании учебы он работал в Берлине ветеринарным врачом и вскоре был приглашен в качестве специалиста в Министерство продовольствия, где занялся изучением способов борьбы с эпизоотиями среди кур. Серьезно занявшись этим вопросом, ученый вскоре добился больших успехов и защитил докторскую диссертацию. К этому же времени относится выход в свет его первой монографии под названием «Яичная книга», ставшей в скором времени фактически хрестоматией по разведению и уходу за курами. Занимался он и туберкулезом рогатого скота, выявив методы профилактики этого опасного недуга у молочных коров. Интересуясь поведением диких животных, он проводил этологические опыты с человекообразными обезьянами, волками и тиграми. Зная психологию животных, ученый после короткого трехдневного знакомства с группой тигров из цирка Сарассани выступил с ними вместо дрессировщика, и зрители не догадались, что на манеже находится не актер-дрессировщик, а ученый-зоопсихолог. Однако то, что подобные опыты можно проводить только при отличном знании зверя и что они отнюдь не безопасны, показало трагическое происшествие, случившееся вскоре после этого с киноактрисой Джиной Манэ, пытавшейся повторить его эксперимент: тигры напали на нее и изувечили [1].

В годы второй мировой войны Б. Гржимек продолжал работать в том же Министерстве продовольствия, но уже в качестве ветеринарного военврача. Ему было поручено лечить больных и раненых лошадей. За уклонение от отправки на фронт и за свои антивоенные убеждения он подвергался непрерывным преследованиям. Чтобы избежать грозящего ему ареста, ученому пришлось некоторое время скрываться вместе со своей семьей в затерянной в горах альпийской деревушке.

Свое осуждение войны, развязанной фашистскими агрессорами, он потом неоднократно будет высказывать во многих книгах; в частности, об этом говорится" в «Предисловии к русскому изданию», помещенном автором в этой книге: «Я счастлив, что не сделал во время этой несправедливой войны ни единого выстрела, если не считать одного — когда пристрелил безнадежно больную лошадь».

В 1945 г., после разгрома фашизма, Б. Гржимек энергично берется за восстановление разрушенного Франкфуртского зоопарка, директором которого его назначают. Дело было не из легких, учитывая общую разруху, но ученый прилагает все усилия к тому, чтобы превратить этот зоопарк в образцовое современное научно-просветительное учреждение. Это ему в конце концов и удается сделать, правда, ценой огромных усилий, нервного напряжения, препирательств с властями, не желающими отпускать средства на такое нужное и полезное, в первую очередь для подрастающего поколения дело.

Выступление профессора Б. Гржимека в Колонном зале Дома Союзов в Москве


Что только не приходилось устраивать тогда в зоопарке, чтобы раздобыть необходимые для строительства и закупки животных деньги! И гулянья с фейерверками, и беспроигрышные лотереи, и цирковые представления. То и дело дирекция зоопарка попадала в конфликтные ситуации с властями, а в 1948 году Б. Гржимек был даже внезапно арестован франкфуртским начальником полиции и просидел несколько дней в тюрьме. Однако на последующем за этим судебном процессе он был оправдан «ввиду доказанной невиновности», а начальник полиции некоторое время спустя сам получил два года тюремного заключения…

Франкфуртский же зоопарк под руководством профессора Гржимека стал одним из лучших зоопарков мира, работа в котором ведется на научной основе, благодаря чему в нем удается содержать и разводить такие редкие и «трудные» виды животных, как окапи, гориллы, гривистые волки, снежные барсы, носатые обезьяны, черные носороги, бонобо и геренуки (жирафовые газели). Именно здесь впервые удалось получить в неволе потомство от всех четырех видов человекообразных обезьян и был оборудован специальный «детский сад» для выращивания брошенных самками детенышей.

Шли годы, подрастали сыновья Гржимека. Старший стал инженером по компьютерам, а младший — Михаэль — пошел по стопам отца, увлекся зоологией, начал снимать научно-популярные фильмы, сопровождать отца во время его ежегодных научно-исследовательских экспедиций в Африку. Поначалу эти поездки организовывались просто с целью приобретения новых животных для зоопарка.

«В то время мы еще не задавались целью чем-то помочь, что-либо изменить или спасти — тогда мы приезжали чему-то научиться, увидеть своими глазами, понять. И ни один из нас тогда еще не знал, что этот континент войдет в нашу жизнь на долгие-долгие годы, а одному из нас суждено будет остаться в этой земле навсегда…» («Мы жили среди бауле»).

Что касается сына Б. Гржимека — Михаэля, то он с ранних лет принимал живейшее участие во всех делах отца, сопровождая его в путешествиях. Он был его первым другом и помощником. Отца и сына связывали не просто родственные узы. Как и отец, Михаэль решил посвятить свою жизнь делу охраны природы. Все, кто его знали, говорят, что это был исключительно трудолюбивый, дельный, очень доброжелательный и на редкость славный парень. Когда ему было всего 16 лет, он уже один сопровождал транспорт с животными из Африки в Европу. Он самостоятельно снял фильм «Для диких животных места нет» по сценарию своего отца, за который была присуждена национальная премия «Золотой медведь». Весь гонорар, полученный за прокат фильма, также пошел в «Фонд спасения истребляемых животных». Научившись водить самолет, Михаэль Гржимек принял участие в учете копытных с воздуха, которое необходимо было провести в национальном парке Серенгети. Здесь отец и сын сняли второй свой фильм — «Серенгети не должен умереть», за который получили высшую международную премию «Оскар». И здесь же в 1959 году, во время полета над кратером Нгоронгоро, и случилось несчастье: самолет, столкнувшись в воздухе с грифом, упал на землю и Михаэль погиб. Его похоронили на краю кратера. Надпись на надгробном камне гласит:

«Он отдал все, что имел,

даже свою жизнь, за то,

чтобы сохранить животных

Африки»

Потеря сына была страшным ударом для отца. Но он преодолел скорбь и сумел найти в себе, силы, чтобы продолжать их общее дело. Более того, теперь ему приходилось работать за двоих. Позже он напишет в предисловии к своей книге «Серенгети не должен умереть»: «…за несколько дней до его трагической гибели мы условились работать над нею (книгой. — Ред.) вместе. Неважно, что он не успел написать в ней ни строчки, — во всем, о чем здесь говорится, мой сын принимал живейшее участие, и им проделана большая часть нашей работы. Так что его имя с полным правом стоит рядом с моим на титульном листе. Нам очень хотелось бы верить, что эта книга поможет спасти и сохранить то, ради чего мы трудились. Я же могу только пожелать всем отцам иметь такого сына, каким был мой, — верного помощника и друга, который все понимает с полуслова. Я бесконечно благодарен судьбе даже за те недолгие годы, которые нам посчастливилось прожить рядом».

Но Михаэль Гржимек не забыт. Три школы носят его имя, правительство Танзании учредило специальный «Фонд памяти Михаэля Гржимека». На средства фонда был построен «Международный институт биологических проблем Африки имени Михаэля Гржимека», в который приезжают работать ученые-зоологи, почвоведы, ботаники и другие специалисты со всего мира.

Постепенно ученый увидел своими глазами, что уникальный животный мир этого континента в опасности. В те годы многие еще думали, что Африка буквально кишит слонами, носорогами, крокодилами и т. д., что это «Земля обетованная» для животных, не зная о том, что за годы колониализма европейцы перестреляли почти всех бегемотов («причем просто так, из спортивного интереса, — пишет Гржимек,^-в то время как дети многих негритянских племен умирают от голода!») и многих других крупных животных.

Со всей свойственной ему кипучей энергией ученый включается в борьбу за спасение уникальной, фауны Африки. Он начинает деятельно помогать освободившимся от колониального гнета африканским государствам организовывать у себя новые национальные парки, спасать старые от разорения. Из «Фонда помощи истребляемым животным» щедро отпускаются средства на постройку туристских гостиниц, дорог, приобретение «лендроверов», на оснащение охраны парков Восточной Африки, необходимой для борьбы с браконьерами. Ученый консультирует местную администрацию этих молодых африканских государств по устройству и эксплуатации национальных парков. Он снова взывает к общественности всего мира, призывая вносить свою лепту в помощь самостоятельным африканским странам, которые, несмотря на отчаянную нужду, готовы сделать все от них зависящее для спасения своего уникального животного мира, понимая его ценность для всего человечества. Он ставит это в пример многим «культурным» странам, и в частности ФРГ… Сам он вносит значительную часть своих собственных средств — гонорары за книги и фильмы — в «Фонд помощи истребляемым животным».

Вскоре, его назначают официальным куратором национальных парков ряда стран Восточной Африки, и он начинает бороться против устройства так называемых сафари для заезжих миллионеров, пуговичных фабрикантов и прочих, покупающих лицензии, чтобы, «заскочив» в Африку проездом, пострелять в животных (не будучи даже охотниками) и увезти домой трофеи в виде львиных и леопардовых шкур. Вместо этого по предложению ученого стали организовывать экскурсии туристов в национальные парки Африки и таким образом увеличивать приток столь необходимой валюты в молодые африканские государства. Поток туристов с каждым годом все увеличивался, а на полученные таким способом средства африканцы строят все новые туристские гостиницы, дороги, школы, больницы и т. д., что в свою очередь помогает развитию и повышению жизненного уровня населения.

В 1960 году Бернгард Гржимек становится профессором Гисенского университета и почетным доктором Берлинского университета, Он президент «Немецкого союза охраны природы» — головного учреждения различных природоохранительных, охотничьих, туристических и других обществ, насчитывающего свыше двух миллионов членов. В 1964 году бундесминистр по делам науки вручает ему золотую медаль Вильгельма Бельше за выдающиеся заслуги в области распространения научных знаний; в 1963 году Нью-Йоркское зоологическое общество удостаивает его золотой медали «За выдающуюся деятельность по охране природы», в 1970 году он удостаивается высшей международной награды за выдающиеся достижения в области охраны природы— Золотой медали Всемирного Фонда дикой природы, в 1972 году Б. Гржимек был награжден международным орденом Золотого ковчега. И это далеко не полный перечень наград, полученных ученым в знак признания его выдающихся заслуг в области охраны природы и окружающей среды. Приезд в Москву в 1981 году был для ученого особенно знаменателен тем, что ему было присвоено звание почетного профессора Московского государственного университета.

Из научно-художественных книг Бернгарда Гржимека советскому читателю известны переведенные на русский язык и выпущенные в свет издательством «Мысль» следующие: «Они принадлежат всем», «Серенгети не должен умереть», «Австралийские этюды», «Среди животных Африки», «Для диких животных места нет», «Мы жили среди бауле» и «Наши братья меньшие». Что касается книги «Серенгети не должен умереть», то она издана на 30 языках, общим тиражом в десятки миллионов экземпляров. Эта книга стала классическим образцом научно-популярного произведения о природе и, вероятно, за последние десятилетия не имела себе равных.

Однако это далеко не все, что успел написать за свою жизнь этот всесторонне одаренный человек. Он продолжает писать и по сей день, когда ему перевалило уже за семьдесят. Б. Гржимек полон сил и энергии, он столь же деятелен, все так же путешествует, снимает, знакомится с состоянием фауны и флоры различных континентов. Только что появились две его новые книги: «От медведя-гризли до очковой змеи» и «Не щадя сил для фауны Африки» — как всегда с прекрасными иллюстрациями..

Все без исключения книги профессора Б. Гржимека пронизаны идеями охраны природы, рационального использования ее богатств, заботой о спасении диких животных от уничтожения. Много места в них автор уделяет проблеме сохранения биологического равновесия экологических систем в интересах человека, и в первую очередь населения неимущих стран, лишь недавно освободившихся от колониального гнета. В этих книгах — глубокие раздумья человека, ясно представляющего себе значение этой глобальной проблемы для всего населения нашей планеты. И в то же время «гржимековские книги» — это только ему свойственные произведения: они написаны в такой живой, увлекательной манере, что ими зачитываются как самыми интересными романами, в них много присущего этому автору тонкого юмора, блестящего владения литературным стилем.

Среди других научных трудов, многие из которых проложили совершенно новые пути в биологической науке, нельзя не упомянуть о созданной им «Энциклопедии животного мира», носящей название «Grzirneks Tierleben», в 16 томах, с прекрасными цветными иллюстрациями. Огромный этот труд Б. Гржимеку удалосьодолеть только благодаря его обширной эрудиции, великолепному знанию предмета и организаторскому таланту. К его изданию он привлек крупнейших специалистов всего мира, в том числе и советских ученых и ученых из других социалистических стран. «Энциклопедия» пришла на смену «Жизни животных» — классическому. труду Брема, которым пользовались и по которому учились многие поколения. За сто лет этот труд сильно устарел. Но никто из ученых не осмеливался взять на себя задачу написать его заново, на современном научном уровне. Ведь гигантское количество новой информации, накопленной наукой за последнее столетие, чрезвычайно затрудняло обобщение и осмысливание этого огромного фактического материала. И не менее сложно было изложить его в достаточно популярной, общедоступной форме. А профессор Гржимек взялся. И блестяще выполнил эту задачу. Его энциклопедия вышла огромным тиражом и уже переиздавалась. Она переведена на многие языки мира.

Много раз профессор Гржимек был гостем йашей страны. Он посетил несколько наших республик. Знакомился с нашими заповедниками — Приокско-Террасным, Воронежским, Беловежской пущей, Асканией-Нова, Тебердинским, Кавказским и др. Был он и на Байкале, и в горах Тянь-Шаня. И надо было видеть, с каким восторгом он любовался бескрайними просторами наших заповедных земель! А мы, которые сопровождали его во всех практически поездках, в свою очередь получали огромное удовольствие от общения с этим необыкновенно интересным и обаятельным человеком. Часто его сопровождала группа ученых: на-пример, Н. Н. Дроздов из Московского университета ездил вместе с нами и в Казахстан, и в заказник «Переяславль-Залесский», где Б. Гржимек самоотверженно бегал с фотоаппаратом в руках по торфяному болоту, утопая в нем по щиколотку в своих летних туфлях и не обращая на это никакого внимания… Незабываемые беседы у костра в Приокско-Террасном заповеднике, куда его сопровождал профессор Г. П. Дементьев и киногруппа во главе с известным журналистом В. М. Песковым. Снятые им кадры демонстрировались затем по Центральному телевидению. Приезду Б. Гржимека в нашу страну были посвящены специальные передачи.

С В. Песковым Бернгард Гржимек познакомился очень давно, в Африке, и после этого много раз Василий Михайлович интервьюировал замечательного ученого, много писал о нем в газетах («Наш друг из Франкфурта» — в «Комсомольской правде» и др.). Много писали о нем и другие наши журналисты: Сергей Кулик, наблюдавший в Африке за его работой в национальных парках («Известия»), ему посвящались специальные передачи нашего Центрального телевидения, рассказывающие о деятельности этого прогрессивного ученого. Неоднократно помещали материалы о нем и другие наши газеты и журналы («Наука и жизнь» — «Брем XX века», «Природа», «Охота и охотничье хозяйство», «Семья и школа», республиканские газеты: «Огни Алатау»— «Двадцать минут с Гржимеком», «Вечерняя Алма-Ата» и многие другие). Популярность этого ученого в нашей стране очень велика.

Выступал он и с высокой трибуны Колонного зала Дома Союзов во время Международного конгресса биологов-охотоведов, выступал на пресс-конференциях в издательстве «Правда», перед студенческой аудиторией Московского университета, где демонстрировался его фильм «Невидимый глазу мир». Неоднократно выступал по радио, участвовал в диспутах с университетскими профессорами.

Ездили мы с ним и по пыльной степи под палящими лучами солнца, поднимались высоко в горы, плавали в лодке по Волге, «кормили комаров» в душные июльские ночи на кордонах заповедников, грелись- у костра в заснеженной тайге на берегу Байкала и не переставали удивляться его необыкновенной выносливости, неутомимости и неизменно хорошему настроению. Б. Гржимек — человек исключительной собранности и силы воли. Поблажек он себе не дает и скидок на возраст не делает. Он взял себе за правило вставать ежедневно в пять утра. Приходилось и нам во время его пребывания в нашей стране приспосабливаться к его ритму жизни. В особенности его переводчице. Одному из авторов этого предисловия (А. Г. Банникову) довелось ездить с Б. Гржимеком по африканским национальным паркам и воочую убедиться в его необыкновенной популярности. Повсюду в городах и поселках прохожие останавливались на улицах, громко приветствовали его, жали ему руку. Во время другой поездки, уже без Гржимека, но имея с собой его письмо — простой лист с его эмблемой — «ежиком» — в углу, удалось осмотреть закрытые для туристов уголки национальных парков, лаборатории по охране живой природы, совершенно безвозмездно пользоваться «лендроверами» и даже самолетом для осмотра заповедных территорий. Одно упоминание этого имени открывало в национальных парках Восточной Африки все двери. Так много сделал и делает там этот человек для охраны природы.

Вот такой он, Бернгард Гржимек — Брем XX века.

А. Г. Банников, Е. А. Геевская

Предисловие автора

Два последних десятилетия я занимался в основном животным миром Африки. Я старался по мере возможности бывать там несколько раз в год, проводил различные опыты с животными, возглавлял исследовательские экспедиции и прилагал все возможные усилия к созданию охраняемых земель, национальных парков. Для того чтобы убедить в важности такого рода мероприятий соответствующих государственных мужей, не имеющих пока средств, но стремящихся к прогрессу африканских стран, я собирал у нас в Европе необходимые денежные средства для организации таких парков и всячески старался агитировать туристов как можно больше посещать национальные парки Африки, с тем чтобы ввозить в молодые африканские государства столь необходимую для них валюту.

Многие политики и экономисты обычно относятся к вопросам об охране животных с легкой иронией даже тогда, когда они воспринимают их благосклонно. Можно, конечно, вставить пару подходящих фраз об этом в свою предвыборную речь (памятуя, что у любителей природы ведь тоже есть право голоса!); однако когда дело касается добычи древесины, обработки почвы, гидростроительства, новой индустрии, пастбищного животноводства, то дикой фауне, разумеется, приходится отступать, неважно, будь то жирафы, носороги или медведи, рыси или бобры. А то, что они представляют не меньшую культурную ценность для всего человечества, чем старинные церкви, греческие скульптуры или египетские храмы, — это только сейчас начинают понимать и то очень медленно. И наверное, слишком медленно, потому что орангутаны, синие киты или блювалы, орлы-обезьяноеды— те, видите ли, не из камня, они, понимаете ли, живые. И они умирают. Вернее — вымирают. Уйдут бесследно. И никаким археологам уже не удастся спустя несколько столетий выкопать их снова лопатой из-под земли.

А вот когда все увеличивающийся поток иностранных туристов с их твердой валютой хлынет в страну, чтобы полюбоваться на слонов и крокодилов, тогда все эти «никчемные стада антилоп» вдруг превращаются в «экономический фактор», способный стать даже более важным, чем закладка новых кофейных плантаций. Тогда принимаются в спешном порядке строить для посетителей побольше ресторанов, туристических лагерей и хороших дорог. Вот поэтому-то я и пропагандирую всячески туризм в Африке, за что меня уже не раз попрекнули некоторые любители природы. И я их понимаю. Ведь тот, кто хочет любоваться нетронутой природой, кто стремится наблюдать за жизнью семей бегемотов на центрально-африканских озерах, тому обычно хочется остаться с ними наедине. Ему неприятно видеть их на фоне тарахтящих моторных лодок, набитых туристическими

группами, щелкающими своими фотоаппаратами. Поверьте, я это ощущаю точно так же. (К счастью, в каждом национальном парке остается достаточно недоступных мест, посещаемых только «посвященными».)

Но я все же оказался прав: сейчас в молодых африканских государствах, а также в заокеанских странах «входят в моду» национальные парки. Нас, борцов за охрану природы, различные правительства приглашают для консультаций при устройстве подобных заповедных территорий.

Чтобы тронуть сердца людей в Европе и Америке, заставить их проникнуться сочувствием к трагической судьбе последних представителей прекрасной дикой фауны Африки, я снимал цветные фильмы, писал книги, постоянно выступал по телевидению. За это меня тоже уже не раз попрекнули наши европейские натуралисты: почему я забочусь только о каффрских буйволах и гориллах, а не о животном мире собственной родины?

Разумеется, в чем-то они правы. Но силы одной отдельной личности, увы, ограничены. Если стремишься чего-то достичь, нельзя думать, что достигнешь всего сразу. И если кто-то влюблен в диких животных Танзании, то это ведь не мешает другим деятелям в области охраны природы заняться фауной и флорой собственной страны — бороться против дальнейшего осушения болот, спрямления рек, уничтожения природных ландшафтов. А ведь все это продолжают делать, можно сказать, по инерции (потому что ежегодно в государственных бюджетах отводятся средства по этой статье), несмотря на то что давно уже выяснилось, что от этого страдает наше водное хозяйство (которое сейчас важнее, чем хлеб насущный!), истощаются запасы питьевой воды… И все это ради получения нескольких гектаров малоплодородной пахотной земли, которая за короткое время становится непригодной для земледелия.

Несмотря на то что мы, европейцы, за время колониализма успели бездумно и бесцельно изничтожить девять десятых всего поголовья диких животных, тем не менее в Африке еще удастся спасти для будущих поколений хоть небольшие нетронутые территории, где сохранится равновесие в природе. Где будут жить и мирные, и хищные животные, где растительный мир и реки останутся такими, какими их создала матушка-природа.

Но в нашем собственном «доме» нам, по-видимому, этого сделать уже не удастся.

Разумеется, и в ФРГ и в Швейцарии или Франции через сто лет меж скопищ сенокосилок, молотилок и разрастающихся наподобие раковых опухолей больших городов будут еще изредка попадаться отдельные дикие животные. Но только разве что олени, косули, зайцы, фазаны: своего рода домашние животные, только без хлевов; дикие животные, приспособившиеся — жить среди посадок злаковых культур, свекловичных плантаций и н^-учившиеся достаточно быстро пересекать наши шоссейные дороги.

Обо всем этом я рассказал в книге, которая у вас в руках.

Как выглядела прекрасная, свободная и дикая Европа или Северная Америка в далекие времена, когда леса еще росли как хотели, когда волки, рыси, пумы, а не ружье человека регулировали численность поголовья лосей и оленей, — этого сегодня уже ни одному европейцу не увидеть даже в самых удаленных уголках.

Я увидел, что в национальных парках Канады полностью уничтожили волков, что в Йеллоустонском парке Соединенных Штатов теперь вынуждены отстреливать излишек оленей-вапити. Правда, увидел я также, что в Советском Союзе созданы прекрасные огромные заповедники, где с таким большим успехом восстанавливают и расселяют различные ценные виды животных, когда-то истребленные человеком, но, к сожалению, и там природу нельзя считать «нетронутой».

Но поскольку воздействие любой книги зависит от жизненной установки ее читателей, то мне хочется лишь пожелать, чтобы эта книга не только развлекла моих читателей. Я очень надеюсь, что ее прочтут и такие люди, которых она заставит задуматься и постараться хоть чем-то помочь диким животным нашей части земного шара.


Бернгард Гржимек

Предисловие к русскому изданию

Я полюбил Россию и русский народ. Почти двадцать лет прошло с тех пор, как я в первый раз посетил Советский Союз, и теперь через короткие интервалы все вновь и вновь приезжаю в эту интересную страну. Я изъездил ее уже вдоль и поперек: от Ленинграда до Иркутска и от Ростова до Алма-Аты и Ташкента.

Как много друзей приобрел я в Советском Союзе и с каким гостеприимством там меня всегда встречают! Я получил возможность ознакомиться с лучшими произведениями известных русских писателей благодаря тому, что все они переведены на немецкий язык, и знаю теперь значительно больше об их думах, чаяниях и смелых планах. Мне довелось познакомиться с целым рядом советских ученых, многие из которых хорошо говорят по-немецки. Мы обстоятельно и плодотворно беседовали, обменивались опытом, дискутировали.

За отчуждение, имевшее место между нашими странами, ответственность лежит полностью на фашистах во главе с Адольфом Гитлером, вероломно напавших на Советский Союз, ввергнув оба наши народа в бездну ужасной, разрушительной войны. А разрушения и опустошения, оставшиеся после войны в этой стране, были поистине колоссальны. Я счастлив, что могу приезжать в эту страну с чистой совестью и открытой душой, потому что не сделал во время войны ни единого выстрела. И я очень надеюсь, что, несмотря на сложную международную обстановку, никому не удастся столкнуть нас. Ведь при нынешнем вооружении эго означало бы конец жизни на Европейском континенте, а возможно, и на всей Земле.

За прошедшие десятилетия мы совместно с советскими учеными проводили много плодотворных работ в области охраны живой природы и окружающей среды. Я хорошо осведомлен, каких важных успехов в этой области удалось достигнуть в Советской стране, какие серьезные и сложные биологические исследования там проводятся. В своих ежемесячных телевизионных передачах, которые я веду, я не устаю приводить в качестве блестящего примера, достойного подражания во всем мире, многие работы и мероприятия в области охраны природы, проводимые в Советском Союзе. Тут речь идет не только о восстановлении таких ценных и ранее истребленных животных, как сайгак, со-

боль, бобр, но и об облесении южнорусских степей, о защите рек от загрязнения и о многом другом. Передачи эти составляются на документальном киноматериале, снятом в Советском Союзе, и пользуются большим успехом у телезрителей. В своих книгах я неизменно привожу также все положительные результаты, достигнутые в области охраны природы в странах Африки, Америки и др.

Мне хочется надеяться, что книги мои, издаваемые в Советском Союзе, внесут хотя бы небольшую лепту в дело лучшего взаимопонимания между нашими народами и сумеют снискать симпатию и расположение советских читателей.


Бернгард Гржимек

Глава I. Я — гость Москвы


Я брожу один по ночной Москве

Как я парил на кране над Красной площадью

У зубров в Приокском

Долго не раздумывая, я толкнул массивную вращающуюся дверь и вышел из высотной гостиницы «Ленинград» на улицу. Затея была, прямо скажем, несколько рискованной: я решил в первый же вечер своего прибытия в Москву, один, без чьей-либо помощи познакомиться с этим знаменитым городом. Работники Зооцентра и представители Министерства культуры, встретившие меня в аэропорту и проводившие сюда, до гостиничного номера, раскланялись и ушли, предполагая, что я буду отдыхать после дороги. Но я жаждал деятельности и не хотел терять времени зря, поэтому и решился отправиться один, как говорят, на свой страх и риск.

Итак, я здесь, впервые в жизни переступив границу Советского Союза.

Прохожие на улице, которых я расспрашивал, как пройти к Кремлю, хотя и не понимали ни по-немецки, ни по-английски, ни по-французски (а я, к сожалению, не владею ни одним из славянских языков), но слово «Кремль» было ясно всем и мне любезно указывали дорогу. Светофоры, по указке которых можно кое-как пролавировать меж бесконечных потоков машин, здесь, как и повсюду в мире, нервно мигают своими красными и зелеными огнями, только москвичи (точно так же, как и жители нашего Франкфурта) обращают на них внимание лишь тогда, когда поблизости находится милиционер.

Это было настоящее маленькое приключение — вот так блуждать по незнакомому городу, притом в роли глухонемого! Правда, читать я немного научился: пока летел в Иле из Копенгагена до Москвы, я не терял времени зря и выучил наизусть русский алфавит. Меня уже давно огорчал тот факт, что, получая письма от своих советских коллег-зоологов, я не был в состоянии даже разобрать хотя бы фамилию отправителя на конверте.

Для того же, чтобы узнать, что в них пишут, мне приходилось их каждый раз передавать для перевода во франкфуртскую городскую управу. А там только один человек свободно владел русским языком.

Итак, овладев алфавитом, я мог теперь по буквам разобрать любую вывеску над магазином. Магазины в Москве большей частью открыты допоздна, что удобно, потому что успеваешь закупить продукты даже после окончания рабочего дня. Многие из названий показались мне удивительно знакомыми! Так, разобрав по слогам одну из светящихся неоновых реклам, я прочел слово «па-рик-ма-хер-ская» и сразу же догадался, что там такое, потому что по-немецки «парик-махер» означает «изготовитель париков». Над московскими продовольственными магазинами часто можно увидеть вывеску «Гастроном», что тоже абсолютно понятно; «Schlagbaum» по-русски тоже «шлагбаум», «Kappel-meister» произносится как «капельмейстер», и еще много знакомых для себя слов я нашел в русском языке, например почтамт, рюкзак, курорт; на вокзалах объявляют «маршруты» (Marsch-route) поездов, а бюстгальтеры называются так же, как и у нас…

В ГУМе (многоэтажном, самом большом магазине Москвы) я без всякого труда объяснил на пальцах, что мне нужны две иголки (забыл взять из дома!), и мне их не только тут же раздобыли, а просто подарили, ни за что не хотели взять денег. А поскольку выяснилось, что я позабыл дома и бритву, то сразу же приобрел себе и безопасную бритву. Шесть марок. Русские лезвия оказались тончайшими и на редкость хорошими, помазок же, на котором было написано «Made in Germany», оказался чересчур жестким.

Люди на улице одеты очень хорошо, так что никто на иностранцев не оглядывается. Молодая москвичка, с которой я заговорил, на мое счастье, вполне прилично владела немецким языком (хотя ни разу в жизни, по ее словам, никуда не выезжала, кроме Вены, и то ненадолго); она согласилась помочь мне в моем трудном положении: показать, где находятся книжные магазины по продаже иностранной литературы. Там же продавались газеты на различных европейских языках. Книги были в основном на немецком, чешском и польском. Тем не менее я нашел все-таки то, что искал: Атлас Советского Союза со множеством специальных карт. Та же любезная молодая дама объяснила мне, как добраться на метро до моей гостиницы, и я отправился «домой».

В Московском метрополитене билетов не берут. Достаточно опустить монету в прорезь на турникете — и можно проходить. Тому же, кто захочет сэкономить деньги за проезд, какой-то коварный аппарат, выбросив на уровне бедер специальное заграждение, не дает пройти. Иногда заградительный барьер запаздывает на какие-то доли секунды и ударяет прямо по ногам (что весьма болезненно и оставляет на память здоровенный синяк!).

Спустившись в метро, я, как и следовало ожидать, поехал не в ту сторону. Когда я поднялся наверх, было уже совсем темно. На каких-то абсолютно незнакомых мне улицах прохожие только пожимали плечами, когда я обращался к ним по поводу «Hotel Leningrad». Нет, они не знают, что это такое. Ко всему еще начал моросить дождик, и точно так же, как это бывает в таких случаях во всех городах мира, внезапно не оказалось ни одного свободного такси… А кроме того, меня разбирало тщеславное желание найти дорогу назад самостоятельно, притом пешком. И, представьте себе, мне это удалось! Правда, к десяти часам вечера или ночи, если хотите, и промокшим до нитки. Зато мне удалось уяснить, что вопреки разным разговорам на Западе, иностранец. может совершенно свободно передвигаться по Москве.

В понедельник утром пришла переводчица. Молодая женщина, но уже преподавательница немецкого языка в институте. Зовут ее Светлана, она миловидна, энергична, ужасно озабочена тем, чтобы со мной ничего не стряслось: я не должен есть немытых фруктов, не должен таскать тяжестей, обязан тепло одеваться, чтобы не простыть [2]

Я загружаю чемодан с кинокамерой и сумку с фотоаппаратами в такси, мы едем на Красную площадь и останавливаемся где-то возле самой Кремлевской степы. Перед входом в Мавзолей Ленина стоит постоянная, бесконечно длинная, но быстро продвигающаяся очередь из тысяч и тысяч людей. Но сама площадь сейчас совершенно пуста, сегодня предстоит встреча космонавтов.

Я справляюсь у одного из милиционеров, не пропустит ли он нас для съемок на площадь. Нас пропускают. И вот мы уже со своими чемоданчиками пересекаем в гордом одиночестве эту огромную пустую площадь. На другом ее конце стоит машина, которую используют обычно при ремонте проводов уличной электросети. В кузове у таких машин установлено приспособление, с помощью которого выдвигается вверх нечто вроде башни с площадкой для электрика наверху. Рабочие разрешают воспользоваться для съемок их машиной. Более того — меня вывозят на самую середину Красной площади, и башня вместе со мной начинает медленно подниматься ввысь!

Не могу передать, какое это сильное чувство! На фоне огромных красных транспарантов, украшающих фасады домов, и мощных алых знамен с гербами всех союзных республик я на своем башенном кране с кинокамерой в руках тоже кажусь себе необыкновенно значительным… Вот если бы я мог себя самого заснять в этот момент! Это произвело бы на моих телезрителей там, в Западной Европе, большое впечатление. Я с высоты своей «индивидуальной башни» могу снимать Красную площадь и многие тысячи советских людей вокруг нее!

И все-таки я приехал сюда не ради того, чтобы снимать новостройки, советские небоскребы, роскошный метрополитен или кварталы жилых домов, выросшие на окраинах города, — это сделают и без меня. Я приехал снимать животных. Именно они меня интересуют.

Голубей повсюду много, как, впрочем, почти во всех больших городах, где истосковавшиеся по всему живому горожане их балуют и кормят. Это и понятно: голуби — символ мира.

А мира здесь хотят все — от мала до велика. Здесь честно ненавидят войну. Ведь еще никто не забыл, как фашистские войска вероломно напали на Советский Союз, что западная часть России была разрушена и опустошена. Почти у каждого погибли во время войны родные и близкие. Поэтому никто здесь не хочет войны. Никто.

Московский зоопарк был основан в 1864 году одним университетским профессором-зоологом и с тех пор не подвергался никаким разрушениям во время бушевавших над страной событий. Так что выглядит он сейчас довольно старомодно. Тем не менее он весьма популярен, в нем всегда много посетителей — более трех миллионов в год! И животных в нем можно увидеть самых редких, таких, как: южно-сибирские красные волки, корсаки, снежные барсы, или ирбисы, сибирские горные козлы, или тэки, изюбры, моржи, куланы, китайские аллигаторы, и даже такую редкость, как бамбуковый медведь из Китая, напоминающий своей черно-белой окраской арлекина… Во всем мире в неволе содержатся всего лишь четыре экземпляра этих «неправдоподобных» животных: два в Пекинском зоопарке, один в Лондоне и вот этот — в Москве.

В Московском зоопарке ведется научно-просветительная работа, оборудован специальный лекторий, организован показ фильмов для многочисленных школьных экскурсий, есть справочный центр для посетителей. В зоопарке работает много ученых. Мне объяснили, что в скором времени начнется постройка нового, значительно большего по площади зоопарка, вынесенного за пределы центра Москвы.

У меня предстоит встреча с зоологами Московского университета. Здание университета расположено на берегу Москвы-реки, и с его высоты просматривается вся панорама города: это необозримое море домов, из которого там и сям возвышаются небоскребы, словно маяки или скалистые рифы…

Сам университет — тоже небоскреб, построенный в 1953 году и состоящий из 37 зданий высотой от одного до семнадцати этажей. Средняя часть здания имеет даже 31 — этаж и поднимается ввысь на 240 метров, вонзив в небо гигантскую иглу. Сотни гектаров зеленых насаждений окаймляют это величественное здание; здесь высажено 15 тысяч деревьев и один миллион кустов. Главное здание насчитывает 22 тысячи помещений, а жилые корпуса по обеим его сторонам — 5754 комнаты для студентов и 184 квартиры для преподавателей. Мне гордо сообщили, что в 1963 году в Советском Союзе 332 тысячи студентов сдали государственные экзамены, в то время как в 1914 году их было только 12 200. Есть здесь аудитория, рассчитанная на 1500 мест; библиотека содержит один миллион книг, в ней 33 читальных зала. В университете 20 тысяч студентов, 210 кафедр.

Меня встречают мои коллеги, профессора-зоологи: Гептнер, свободно говорящий по-немецки, Банников с роскошной седой бородой и Дементьев — один из крупнейших орнитологов Советского Союза, говорящий по-французски как парижанин. Все мы вместе держим «военный совет», как наилучшим образом использовать эти два месяца, отведенные мне на пребывание в стране. Ведь этого, прямо скажем, мало для ознакомления с таким огромным государством.

Результатом совместно разработанного плана явилось то, что на следующее же утро мы вместе с профессорами Банниковым и Дементьевым поехали на машине в Приокско-Террассный заповедник, находящийся в 80 километрах от Москвы. Это самый маленький по площади заповедник в пределах РСФСР.

Но зато там живут самые лучшие советские зубры.

Когда мы сегодня с важным видом внушаем государственным деятелям молодых африканских стран, что они должны постараться сохранить своих последних крупных животных, то они совершенно вправе на нас злиться. Ведь не кто иной, как мы, белые, уничтожили пять шестых всей африканской фауны! И сделали мы это после того, как у себя дома начисто истребили самое могучее европейское дикое — животное — первобытного быка: он навеки исчез с лица земли. Еще немного — и зубра постигла бы та же участь…

В прошлом столетии на всей Земле оставалось одно-единственное место, где эти могучие лесные богатыри еще жили на свободе: местом этим был Беловежский девственный лес, юго-восточнее Белостока. В нем обитало 500 зубров. Однако во время первой мировой войны этих гигантов перебили. Последний дикий зубр на Земле был убит браконьером в 1921 году. Чудом уцелели лишь два быка и старая, девятнадцатилетняя корова. Притом старшему из быков браконьеры уже успели отстрелить хвост. Однако, несмотря на свой солидный возраст, зубрица в последующие за этим годы произвела на свет еще двух бычков и одну телочку. Таким образом вид удалось сохранить. К счастью, польское правительство признало охрану и восстановление зубра делом государственной важности. Через гамбургскую фирму «Карл Гагенбек» были закуплены еще несколько экземпляров зубра из различных зоопарков Европы. Одновременно мой предшественник, тогдашний директор Франкфуртского зоопарка, доктор Курт Примель основал «Общество охраны и восстановления зубра». Оно приняло на себя заботу о том, чтобы быки и телки зубра, содержавшиеся в различных европейских зоопарках, время от времени могли спариваться, с тем чтобы поголовье этих животных неуклонно росло. Благодаря его стараниям к 1938 году поголовье зубров на Земле снова достигло ста голов.

Но тут разразилась вторая мировая война. К концу войны поголовье зубров насчитывало 70 экземпляров.

За прошедшее с тех пор время в деле разведения зубров достигнуты большие успехи. Немалую лепту внесла в это дело и Польская Народная Республика. Теперь, после двух мировых войн, зубров снова разводят в самых разных уголках земного шара. Небольшими группами они живут сейчас во всех европейских зоопарках, включая Скандинавию, в Америке и даже в Китае. Будем надеяться, что теперь уж они навечно останутся жить рядом с нами на нашей планете.

В Советском Союзе обитает сейчас 160 чистокровных зубров и более 500 гибридов между зубром и американским бизоном (зубробизонов) [3]Работники заповедника радушно угощают нас обедом: крутые яйца, жаркое, ветчина, знаменитый русский борщ. Потом нам всю ночь досаждают комары, а на утро под проливным дождем забираемся далеко в лес, чтобы полюбоваться на советских чистокровных, родовитых зубров. Их здесь 43 штуки. У работников Приокского заповедника свои заботы, как и у всех на свете. Заповедник занимает всего пять тысяч гектаров и с одной стороны граничит непосредственно с крупным индустриальным центром — Серпуховым. Как и повсеместно в Советском Союзе, здесь сильно размножились лоси, они зимой сотнями проникают в заповедные леса и повреждают молодые деревья. Охотиться на них в заповеднике не разрешается, а волки, заботившиеся прежде о биологическом равновесии в природе, давно истреблены.

Вначале мне показалось, что в Москве что-то очень мало собак. Неужели их здесь не любят? Должен сказать, что московские вокзалы и улицы содержатся в идеальной чистоте. А то обстоятельство, что нигде кругом не видать привычных собачьих «кучек», я никак не мог отнести к нелюбви русских к животным. В это я не верил. Ведь вот в деревнях я же видел достаточно много собак. А на Выставке достижений народного хозяйства, которую я посетил по настоянию своей переводчицы, имеется даже специальный павильон собаководства, увенчанный горделивой башней. Там происходят постоянные выставки породистых собак.

Сначала мы сидели на садовой скамейке и поглощали мороженое из вафельных стаканчиков (более вкусного мороженого, чем то, которое продают в Москве на каждом углу, я нигде в мире не ел!). Мадмуазель Светлана была безмерно горда этой постоянной выставкой, с ее 350 постройками, 79 обширными павильонами, огромными статуями, фонтанами, окаймленными по, — золоченными фигурами, мраморными замками, построенными для каждой советской республики отдельно, с открытыми площадками для концертов, маленькими вагончиками, разъезжающими по кругу для обозрения территории, и нескончаемым потоком восхищенных и веселых посетителей. Все это я, по ее мнению, должен был непременно заснять на пленку.

И тут я обнаруживаю в путеводителе по ВДНХ, что и здесь, оказывается, есть возможность увидеть животных: есть огромные крытые помещения, где содержат сотни овец самых различных пород; есть большая арена, на которой можно полюбоваться знаменитыми русскими тройками и верховыми лошадьми; есть образцовая звероферма для пушных зверей. Но самое грандиозное и удивительное — это величавый дворец, построенный наряду с другими и для кроликов. Нигде в мире мне не приходилось видеть, чтобы обыкновенным кроликам оказывались такие почести! Это был настоящий греческий храм, на фресках и барельефах которого были изображены не богини или боги, а кролики, и только кролики. Вершины колонн горделиво венчали не фигуры олимпийцев, а… статуи длинноухих! А позади этого храма находилась содержащаяся в образцовом порядке кроличья ферма, в клетках резвились кролики всевозможных пород. Многие из них, несмотря на их русские названия, хорошо знакомы мне еще со времен моего далекого детства. Здесь и длинношерстные ангорские кролики, и голубые венские, немецкие (Riesenschecken), русские кролики.

В этой части парка, где содержатся только животные, значительно тише и безлюднее. Здесь можно встретить прозрачные пруды с водоплавающей птицей редких пород, есть загоны, где можно полюбоваться на лосей; здесь можно познакомиться с устройством свинофермы, скотного двора или выгона для крупного рогатого скота, а есть и просто тихие полянки, где можно отдохнуть всей семьей и съесть бутерброды.

Я обнаружил, совершенно случайно, что в Москве имеется один рынок, где продаются голуби, которых не едят, рыбы, которых не жарят, птицы, на которых только любуются, и четвероногие, которых покупают только потому, что любят.

Я взял такси и отправился на рынок, расположенный на окраине Москвы, далеко от роскошных проспектов центра. Мы въехали на рынок через простые кирпичные ворота, напоминающие скорее фабричные, и внесли свои чемоданы с киноаппаратурой, поставив их прямо среди торговых рядов, где теснилась густая толпа людей. Их там было не меньше семи-восьми тысяч.

В одном конце рынка продавались только голуби. Здесь были и почтовые голуби, и багдетты, пегие куриные, индийские и павлиньи голуби. Каждый второй человек здесь либо держит в руках голубя; либо взглядом знатока оценивающе рассматривает курлычащих, порхающих меж деревянных переборок больших ящиков голубей.

Потом следуют бесконечные ряды столов с установленными на них ведрами и баками, в которых вьются и мечутся мириады дафний. Продают их ложками или чашками — спрос на них большой: ведь это необходимый корм для вечно голодных аквариумных рыбок. На других столах разложен корм для птиц, стоят различной формы и размера клетки, а также бачки с аквариумными растениями.

С каким серьезным видом десяток взрослых людей может рассматривать крошечного пестрого карпозубого циприна (Zahnkarpfling), плавающего в банке из-под варенья, которую восемнадцатилетний паренек гордо поднял кверху, чтобы рыбка лучше смотрелась при солнечном освещении!

Пробираясь меж клеток с зелеными попугайчиками-нераз-лучниками, я с трудом залезаю на один из прилавков и запускаю свою кинокамеру. Я снимаю заинтересованные лица людей: москвичей, поглаживающих кошек, любующихся вуалехвостка-ми, простых советских граждан, подсвистывающих птицам, — словом, самых обыкновенных людей.

Чувствую я себя на таком рынке, как дома. В городе моего детства — Нейсе, на моей силезской родине, такой вот птичий базар был самым притягательным для меня местом! Потому что в свои мальчишеские годы я вечно увлекался разведением кур, голубей, уток, даже коз! Поэтому я чувствовал себя глубоко несчастным, когда меня отдали в гимназию, где часы занятий совпадали со временем, когда был открыт базар. Но я все-таки нашел выход из такой неприятной ситуации: заключался он в том, что за десять минут до начала большой перемены я просил разрешения отлучиться в туалет, а сам несся пулей на базар и возвращался только к началу следующего урока… В милой моему сердцу обстановке, меж рыночных торговок, разложивших свой товар, плетеных корзин с курами, добродушных лошадок, впряженных в крестьянские повозки, дощатых ящиков с гусями, корзинок с голубями, я чувствовал себя совершенно счастливым.

О, я, как никто другой, могу понять чувства этих москвичей на «Птичьем рынке»!

Глава II. Впервые в жизни вижу живого соболя

Шкурка стоимостью в десять тысяч золотых рублей

В неволе они не желали размножаться «Законсервированные» зародыши

Поголовье соболей в Советском Союзе полностью восстановлено

У моей дорогой матушки была в свое время соболья накидка. Накидка была уже весьма почтенного возраста и несколько обветшала. Тем не менее, когда моя мать приносила ее к скорняку, чтобы подреставрировать или обработать на лето средством против моли, скорняк, преисполненный подлинного благоговения перед этим чудо-мехом, невольно понижал голос…

Эти русские пушные звери к тому времени стали такой редкостью, что слыли уже почти сказочными, легендарными.

Поэтому не мудрено, что я вырос в обстановке почитания этого незнакомого драгоценного русского зверька и ни за. что не поверил бы, что мне когда-либо в жизни придется увидеть его живьем. Ведь Советский Союз обладает государственной монополией на соболя.

И не мудрено, что, увидев живого соболя, более того, стоя перед клетками, где их обитало несколько сот одновременно, я почувствовал, как учащенно забилось мое сердце!

Было это на большой государственной звероферме в Пушкино, примерно в 30 километрах от Москвы. Здесь содержатся еще и 20 тысяч норок, и 800 самок серебристо-черных лис. Немецкие зверофермы, содержащие этих лис и когда-то очень процветавшие, теперь уже давно стали нерентабельными. В начале века хорошая шкурка на Лондонском пушном аукционе оценивалась примерно в 10 тысяч марок. Но с тех пор как этих лис стали разводить в неволе, шкурок появилось значительно больше, и одновременно они намного подешевели. К 1940 году на мировой рынок ежегодно поступал уже миллион с четвертью шкурок серебристо-черных лис стоимостью всего каких-нибудь пару сотен марок. К тому же в наших климатических условиях эти меха вместо серебристой окраски вскоре приобретают рыжеватый налет, что у скорняков считается весьма нежелательным. И вообще манто из меха с длинным ворсом на сегодняшний день не в моде, потому что слишком полнят наших дам. Поэтому разведение серебристо-черных лис и прекратилось как в Скандинавии, так и в Северной Америке. Только здесь, в Советском

Союзе, решили переждать временное затишье, не испугались вынужденных издержек и ждут, когда этот мех снова войдет в моду. Ведь внутри страны он и сейчас охотно раскупается на шапки.

Особенно распространено ныне разведение песцов — белых и голубых. Эти арктические лисы, которые на воле ведут себя одновременно столь доверчиво и нахально, имеют то же преимущество, что и кролики: они быстро размножаются. Я бы сказал, что даже быстрее, чем кролики, потому что в одном помете у них бывает в среднем по 13–15, а то и 20 лисят! У серебристо-черных лисиц же их обычно бывает вдвое меньше.

Здесь, на звероферме, самки соболя в апреле производят на свет от трех до четырех, а бывает и до семи соболят, которых к октябрю уже забивают. На каждую десятку самок приходится один самец-производитель.

Между прочим, мне сказали, что таких больших государственных звероферм в Советском Союзе много.

Все животные обитают в клетках, состоящих целиком из проволочной сетки. Пол тоже состоит из той же сетки, что очень удобно: помет проваливается сквозь нее под клетку, откуда его удобно и быстро, можно вымести. Для спанья им служат маленькие деревянные ящики. Эти лисьи, норочьи и собольи клетки установлены длинными рядами прямо посреди редколесья.

Как я уже упоминал, в клетках содержат помимо соболей еще 800 самок серебристо-черных лисиц, 700 песцов и 20 тысяч норок с детенышами. Норочий мех ведь сейчас стал во всем мире самым что ни на есть модным. (В сезон 1964/65 года «урожай» норок на мировом рынке составлял уже 20 миллионов шкурок, в то время как еще 30 лет назад их был только миллион, притом шкурки эти принадлежали диким, обитающим на воле норкам).

Звероферма «Пушкино» занимает площадь в 27 гектаров, то есть примерно столько же, сколько большой зоопарк.

Но вот что для меня лично плохо — это то, что все эти бесконечные ряды клеток с их плотными крышами установлены в лесу, куда почти не проникает солнечный свет; да к тому же еще пошел дождь — все небо затянуло мрачными, черными Грозовыми тучами. Как на таком фоне прикажете снимать соболя?

Тогда я решился попросить бригадира вынуть из клетки молодого, относительно ручного соболя и перенести его на открытое, более освещенное место. Бригадир этот был, между прочим, женского пола, примерно двадцати пяти лет от роду, в брюках и цветастой косынке. Здесь, на Пушкинской звероферме, 13 бригад, по восемь человек в каждой, причем в бригадах — одни девушки. Для того чтобы стать специалистом-звероводом, надо проучиться пять лет.

Хорошенький бригадир сжалился надо мной. Девушка вытащила из клетки сначала одного молодого соболька, который проявил себя, однако, весьма невоспитанно и укусил ее за ухо. Второй же оказался более покладистым и милостиво согласился мне попозировать. При полностью открытой диафрагме едва хватает освещенности, чтобы получить изображение серовато-коричневого зверька. У него как раз та самая предписанная меховой торговлей желаемая окраска, носящая название «водянистая». Когда шкурка соболя имеет желтоватый оттенок — цена ей невелика.

Теперь я выяснил, что меховая накидка моей матушки в свое время не представляла собой какой-либо особой ценности. Поначалу это была всего лишь подкладка от дорожной дохи ее деда, которую она спорола оттуда и отдала для переделки и реставрации скорняку. Соболи несколько сот лет тому назад не были вовсе такой уж редкостью: они встречались от Скандинавии до самой Камчатки. Так, Борис Годунов в 1600 году послал в Вену сразу 40 360 собольих шкурок. Было время, когда на Камчатке охотились за соболями только ради их мяса, шкурка же считалась бросовой, хуже собачьей. Поэтому, когда камчадалов заставили платить подати царю собольими шкурками, они смеялись. В те времена можно было за нож выменять восемь собольих шкурок, за топор — 18. Одному охотнику за зиму удавалось с легкостью отловить капканами от 70 до 80 зверьков. Таким образом, еще в XVIII столетии на Урале, на Ирбитской ярмарке, на знаменитых «пушных торгах» появлялись ежегодно многие сотни тысяч собольих шкурок.

Однако, чем дороже делался этот мех, тем ожесточеннее становилась соболиная охота, тем больше соболей охотники стремились отловить и тем катастрофичнее сокращалась численность этих зверьков. А это в свою очередь делало их шкурки все более редкими, ценными, а желание добыть их — все более жгучим. Получался тот самый порочный круг, из-за которого уже немало видов животных исчезло с лица земли. К 1900 году еще случалось, что в Ирбите продавалось от 48 до 53 тысяч собольих шкурок, но. уже с 1910 по 1913 год их туда попадало не более 20 или 25 тысяч. И число это год от года все уменьшалось, пока положение не стало совсем угрожающим. Времена, когда какой-нибудь русский чиновник на Камчатке за пару лет становился богачом, давно прошли. Теперь уже никто из камчадалов не соглашался выменивать продукты питания или домашнюю утварь на собольи шкурки, оплачивая таким образом стоимость этих товаров в пятидесятикратном размере. Теперь даже в самых отдаленных восточных районах Сибири каждый знал истинную цену редкостным шкуркам.

Тем временем ценный зверек был уже почти повсеместно истреблен. Самое мизерное число соболей оставалось еще на Алтае, в труднодоступных районах Кузнецкого Алатау и в далекой Якутии.

Да, при такой бешеной погоне подобному крупному представителю семейства куньих нелегко было вообще унести ноги и сохранить шкурку.

Соболи — ближайшая родня наших куниц, но отличаются от них более высокими и крепкими ногами с заметно более широкой лапой; на горле у них ярко-оранжевое пятно, а мех их гораздо шелковистее и блестит лучше куньего. Широкая лапа необходима соболю в первую очередь потому, что большую часть года ему приходится проводить в снегах: эти лапы по сравнению с грациозными маленькими лапками других куньих напоминают скорее медвежьи. Соболь — хищник. Он азартно охотится набелок и других грызунов, на птиц, не брезгует и рыбой. Отваживается нападать этот маленький разбойник даже на такую крупную добычу, как гуси; случается, что те поднимаются в воздух вместе с вцепившимся в них убийцей, однако вскоре выбиваются из сил и, по мере того как жизнь в них угасает, постепенно опускаются на землю. Известны случаи нападения соболей даже на кабаргу — а ведь она лишь вдвое меньше косули!

Но, несмотря на то что они такие кровожадные разбойники, соболи довольно легко приручаются, точно так же как и наши куницы, если их с самого рождения содержать в домашних условиях. Рассказывают, что во дворце тобольского архиепископа в прошлом столетии жил такой ручной соболь, настолько безобидный и приветливый к людям, что его даже выпускали бегать по улицам словно собачонку. После еды он всегда требовал, чтобы ему дали попить, а затем заваливался спать. Но кошек не любил. Стоило ему увидеть какую-нибудь из них, как он поднимался на задние лапы и весь ощетинивался: того и гляди набросится!

В стародавние времена, охотясь на соболя, в него стреляли дробью, натравливали на него собак, и все это портило драгоценную шкурку. Но чем дороже становился мех, тем осторожнее охотники старались с ним обходиться. Теперь соболя уже не продырявливали дробью, а загоняли с помощью собак на дерево, а затем стряхивали оттуда в снег либо же прямо спиливали дерево. Другие охотники, промышляющие в суровых условиях Севера и старающиеся нажить себе там состояние, применяли разные хитрые способы отлова этих зверьков.

На сегодняшний день промысел соболя ведется иначе: устанавливают домики-ловушки, капканы с приманкой из птичьего мяса. При таком способе наилучшим образом обеспечивается сохранность пойманного соболя — другим хищникам бывает трудно добраться до него раньше, чем промысловики успеют снять с него драгоценную шубку…

Но что толку с того, что цены на собольи шкурки в Ирбите и тем более в Лейпциге от года к году достигали все более рекордных цифр? Безвозвратно исчезал сам объект добычи этих баснословно дорогих шкурок. Неминуемо надвигался день, когда соболи окажутся полностью истребленными…

Поэтому в 1913 году царское правительство, спохватившись, основало сразу три заповедника в Восточной Сибири, в которых был объявлен запрет на соболиную охоту. Но к сожалению, мера эта запоздала и оказалась абсолютно безуспешной, тем более что вскоре разразилась первая мировая война. После революции в России численность соболя начала понемногу расти. Время от времени они снова стали появляться в тех местах, где уже десятки лет как исчезли. Скорее всего это объяснялось тем, что во время гражданской войны было не до соболя и никто ему не досаждал. Но зверьков было все равно так мало, что можно было не. сомневаться в том, что вскоре их численность вновь пойдет на убыль, если не обеспечить их действенную охрану и восстановление.

Советское правительство горячо взялось за это дело. Сначала была осуществлена реакклиматизация соболя в тех местах, где он прежде тысячелетиями безбедно обитал. И это касалось не одного только соболя, но и других истребленных хищническим промыслом животных, таких, как лоси, маралы, бобры, сайгаки, зубры.

Когда намереваешься вновь заселить местность каким-то видом животных, некогда там обитавшим, но исчезнувшим, то необходимо выпустить поначалу хотя бы несколько пар-производителей. Но где взять такие пары живых соболей? Отловить последние десятки зверьков, живущих на воле, и отвезти за тысячи километров от места поимки, чтобы там вновь выпустить, казалось мало обнадеживающим занятием: еще довезешь ли живыми? И даже если бы это удалось, то их все равно на первых порах пришлось бы содержать в неволе, как содержат серебристо=черных лис, норок или нутрий. А опыта в этом деле еще никакого не было.

Шли двадцатые годы. Над вопросом разведения соболей в неволе трудился тогда в Советском Союзе профессор Мантейфель, возглавлявший Московский пушно-меховой институт. Ему удалось выяснить причину всех предыдущих неудач с опытами по размножению соболей в неволе. Дело оказалось в том, что сроки беременности у самок были определены ошибочно. Выяснилось совершенно обескураживающее обстоятельство: беременность у самок соболя длится не два месяца, как это прежде предполагали, а целых девять — с июля по апрель, причем оплодотворенный зародыш в матке на самое неблагоприятное время года как бы «консервируется», а затем, к весне, начинает быстро развиваться. То есть в развитии плода наступает так называемый латентный период. Раньше ошибочно предполагали, что брачный период у соболя приходится на раннюю весну, и самцов подсаживали к самкам, как правило, слишком поздно, поэтому с размножением в неволе ничего и не получалось. А профессор

Мантейфель стал подсаживать самцов еще с лета, и — смотрите-ка — у его соболей, которых он содержал в Московском зоопарке, появился молодняк! Это был настоящий триумф: шутка ли сказать — эти царственные животные, эти «меховые бриллианты», «живая валюта» впервые в неволе принесли потомство!

Но, увы, на том дело и закончилось: больше потомства у соболей не появлялось. Думали, гадали, ломали себе голову: чем бы это могло объясняться? Было подмечено, что на воле, в естественных условиях соболи имеют привычку поедать у более крупной добычи, такой, как рябчики, куропатки или зайцы, только одну голову с шеей и печень. Целиком они съедают только таких мелких животных, как, например, полевки. Может быть, здесь надо искать разгадку? Ведь головной мозг богат липоидами, на шее и в грудной полости расположены железы внутренней секреции.

Ну что ж — стали пробовать. Мантейфель начал скармливать соболям куриные головы, печенки, «мозговые» кости. Одновременно он пришел к выводу, что большую пользу могут принести сильные электрические лампы, подвешиваемые над вольерами: на свет слетается множество насекомых, которые, ожегшись, падают на пол и жадно поедаются соболями. Заметив это, Мантейфель стал давать им вместе с кормом еще и мучных червей.

Тогда, в двадцатые годы, Советский Союз прилагал немалые усилия по созданию собственных крупных звероводческих хозяйств. За границу посылались специальные комиссии для изучения этого вопроса, и с 1927 по 1931 год в страну было ввезено много серебристых лис, ондатр, а также енотов и норок из Канады. Перевалочной базой для подобного транспорта тогда служил Гамбург. Немецкий специалист по пушным зверям доктор Пауль Шепс принимал транспорт с животными в Гамбурге, перегружал на советские пароходы и сопровождал до Ленинграда. А в Германии в. начале двадцатых годов как раз была создана звероферма по разведению ценных пушных зверей. Ее руководителя, доктора Ф. Шмидта, и-пригласили в 1927 году в качестве консультанта для организации первых советских пушных звероферм. Он же и стал первым научным руководителем центральной опытной зверофермы в Пушкино. В Союзе он оставался вплоть до 1934 года и до своего возвращения домой успел вывести 136 соболей, рожденных в неволе.

Хорошеньким, молодым соболькам, выраставшим в проволочных вольерах, поначалу не приходилось расставаться с жизнью в угоду богатым модницам. Их старательно выхаживали до тех пор, пока они не достигали промыслового размера. Затем их отбирали попарно и отвозили в те местности, где в прежние времена в России водился соболь. Там их и выпускали на волю.

Такая разумная реакклиматизация соболя вскоре принесла свои благодатные плоды. На пушном аукционе, состоявшемся в 1956 году в Ленинграде, уже снова было представлено 14 110 собольих шкурок. В Сибири на сегодняшний день обитает больше соболей, чем сто лет тому назад! [4]

И тем не менее собольи шкурки остаются по-прежнему большой ценностью. Уже в 1912 году фирма «Пенижек и Райнер» в Вене, в то время ведущий «Дом моделей пушных изделий», запрашивал за соболье манто не менее 24 тысяч долларов, или 100 тысяч марок! Необработанная соболья шкурка в Западной Германии стоит на сегодняшний день от 200 до 1200 марок. На манто необходимо около 80 шкурок средней стоимостью от 400 до 600 марок. Так что нетрудно себе представить, что готовое соболье манто вместе со стоимостью обработки и отчислениями в пользу торгующих организаций будет стоить не меньше 65, а то и 80 тысяч марок.

Как мне сообщили скорняки, сейчас во всем мире снова имеется от 15 до 20 собольих манто, три или четыре из которых были изготовлены в самое последнее время в Западной Германии. Однако столь пушистые меха, как собольи, сейчас большей частью используются для изготовления пелерин, палантинов или опушки элегантных вечерних платьев. Потому что в качестве пальто этот мех слишком полнит ту, которая его носит…

Однако эти ценные пушные звери могут служить прекрасным примером того, как дикое животное, которому грозит полное истребление, можно спасти, если государство возьмет его судьбу в свои руки: Именно так и случилось с соболем в Советском Союзе.

Глава III. Аскания-Нова процветает


Письмо из России, прибывшее в Судан на журавлиной шее

«Овечья колония» в России

Последняя дикая лошадь бежала два дня наперегонки со смертью

Судьба «степного рая»

Дворянский титул… за зоопарк

Нет, положительно нашим отцам и дедам не удавалось так легко и просто носиться по всему земному шару, как мы это делаем сегодня!

Я сел в Москве в самолет и, перелетев через Киев, приземлился в Херсоне, в самом нижнем течении Днепра. На аэровокзале я взял такси и, проехав по степи 160 километров, добрался до такого места, о котором знают и помнят все, кто интересуется животными.

Я еду по степи. Дорога прямая как стрела пересекает плоскую и ровную как стол равнину. Справа и слева следуют одно за другим неоглядные поля, засеянные зерновыми культурами. По обеим сторонам широкого асфальтированного шоссе высажены в пять-шесть рядов молодые деревца. Через каждые 10–12 метров — куст, осыпанный яркими цветами. Однако даже от самой распрекрасной яркости можно устать, если она повторяется все вновь и вновь так, что начинает рябить в глазах…

Дорога не очень гладкая и скорость невелика… Мной овладевает приятная полудремота. Мысли мои улетают далеко-далеко отсюда — в Африку. Я вспомнил, как недавно, во время промежуточной посадки в Хартуме, решил использовать время и переехать на другую сторону Нила, в Омдурман, осмотреть гробницу знаменитого Махди, которому удалось победить самих англичан и на долгие годы прогнать их из своих владений. Генерал Златин-паша родом из Австрии (настоящее имя его было Рудольф Златин) просидел двенадцать лет (с 1883 по 1895) в плену у Махди. Златин-паша позже писал: «Было это в декабре 1892 года. Я получил приказание немедленно явиться пред светлые очи калифа. Я нашел его в кругу своих приближенных. Недавно полученные мною предостережения о том, что я оклеветан Тайжибом Али, были еще свежи в моей памяти, и неприятное ощущение закралось- в мою душу. Калиф, как обычно не ответив на мое приветствие, приказал мне сесть.

— Возьми-ка в руки эту вещь, — изрек он после короткой паузы, — и объясни нам, что она означает.

Вид у него при этом был самый непроницаемый и многозначительный. Я встал, взял предложенный мне предмет и принялся рассматривать его со всех сторон. Это было латунное колечко, примерно четырех сантиметров в диаметре, на котором висела латунная же капсула, по форме и величине походившая на револьверный патрон. Кто-то, видимо, уже пробовал ее открыть, и в расковыренное отверстие ясно виднелась тщательно сложенная записка.

Мне стало, прямо скажем, не по себе: вдруг это адресованное мне письмо от моих родных или от египетского правительства, которое пыталось переслать его таким необычным способом, и гонец был схвачен и разоблачен? Тогда дела мои плохи. Я старался сохранить спокойствие. Пока я расковыривал капсулу протянутым мне ножом, стараясь достать оттуда бумажку, я лихорадочно обдумывал, как себя повести и что сказать. К счастью, мне не пришлось пускать в ход своего искусства притворяться: на двух тщательно сложенных папиросных бумажках, которые я вытянул из капсулы и развернул, был четко написанный на четырех языках текст (немецком, английском, французском и русском):

«Этот журавль выведен и выращен в моем поместье «Аска-ния-Нова», Таврической губернии, на юге России. Просьба сообщить, где птица была поймана или убита. Сентябрь 1892 года Фр. Фальц-Фейн».

Я поднял голову с явным облегчением.

— Ну? — спросил калиф. — Какие же сведения содержатся в послании?

— Господин мой, — ответил я, — кольцо, по всей вероятности, снято с шеи убитой птицы. Прежний ее владелец, человек, живущий в Европе, просит сообщить ему, где птица была поймана или убита.

— Ты сказал правду, — изрек калиф в уже несколько более дружелюбном тоне. — Птицу действительно подстрелил один шейх близ Донголы и обнаружил на ее шее это странное кольцо. Он снял его и передал эмиру Жунис-волед-ед-Дикему, писарь которого, однако, не смог расшифровать текста, написанного презренным христианином. Поэтому он и прислал мне сюда эту штуковину. Повтори-ка еще раз, что там написано?

Я постарался дословно перевести весь текст, изложенный в кратком послании, и по требованию калифа объяснил ему примерное местоположение и расстояние, на котором находится страна, откуда прилетел журавль.

— Опять одно из тех дьявольских измышлений, которыми занимаются эти нечестивцы, — таково было окончательное заключение калифа, — только они могут расточать свою жизнь на подобные пустяковые и бесполезные занятия. Ни один праведный магометанин никогда бы не решился на нечто подобное!

Я передал капсулу с запиской присутствующему при нашем разговоре писарю и удалился. Однако, прежде чем отдать ее, я еще раз внимательно пробежал глазами и постарался запомнить указанный в ней адрес: «Аскания-Нова, Таврическая губерния, Южная Россия, Фальц-Фейн». Я отправился домой, непрестанно повторяя про себя эти слова, чтобы хорошенько их запомнить: «Аскания-Нова, Таврическая губерния…» — и принял твердое решение, что если мне, по божьей милости, удастся вновь очутиться на свободе, то я непременно извещу этого человека о судьбе его журавля, доставившего мне несколько неприятных, я бы даже сказал, страшных мгновений!

Уже спустя много лет после моего освобождения из плена и прибытия в Каир я стоял как-то на балконе дворца, в котором помещалось консульство, и любовался прекрасным парком, надевшим как раз свой самый роскошный весенний наряд. И тут я заметил ручную цаплю, расхаживающую меж цветочных клумб.

— Постойте, — воскликнул я, — о чем-то таком мне напоминает эта птица?

И тут же в моей памяти всплыло: «Фальц-Фейн, Аскания-Нова, Таврическая губерния, Южная Россия». Вернувшись в комнату, я приписал к указанному адресу еще пару строк о том, что в конце 1892 года в Донголе был убит журавль-красавка с кольцом на шее.

Сердечные слова благодарности, которые я вскоре после этого получил из России, убедили меня в том, что мой интерес, привлеченный тем маленьким эпизодом, отнюдь не был односторонним».

Но Рудольф Златин никогда в жизни не добирался до юга России, а Фридриху Фальц-Фейну, несмотря на то что он был одним из самых богатых любителей животных во всем мире, тоже ни разу не удалось осуществить своих заветных планов насчет экспедиции в Африку.

Мы едем, едем, и я начинаю у шоферов встречных машин расспрашивать, на правильном ли мы пути к Аскании-Нова? Мой таксист не слишком-то в этом уверен: ему еще ни разу не доводилось совершать столь дальних поездок за пределы города Херсона. Мы сворачиваем резко с основного шоссе на боковое (здесь все дороги поворачивают под прямым углом) и едем дальше. Какой-то трактор тащит комбайн, поднимая к небу облако черной пыли. Тракторист по нашей просьбе останавливается. Черное облако медленно уплывает назад. Знает ли он, где Аскания-Нова? Ну разумеется же — вон там! И он указывает рукой на темнеющую на горизонте полосу деревьев. Да какая там полоса — это целый лес!

Но деревья эти совершенно особенные, и о них мне хотелось бы сначала немного рассказать…

История удивительного леса посреди голой степи ведет свое начало, как ни странно… от овец. Когда по окончании испанской войны за престолонаследие испанцы наконец разрешили вывоз за пределы страны своих знаменитых тонкорунных овец-мериносов, овцеводство стало развиваться повсеместно, в том числе и в Германии. Так, в герцогстве Анхальт, например, научились так прекрасно отбеливать и сортировать овечью шерсть, что ее скупали даже ткацкие предприятия Англии. В герцогских владениях выпасалось тогда свыше 100 тысяч овец-мериносов, однако увеличить свое стадо герцог не мог — для этого его поместье Ан-хальт-Кетхен было слишком мало. Именно по этой причине да еще потому, что герцог состоял в родстве с русской царской фамилией, ему и пришла в голову блестящая идея основать на безлюдной, только недавно освоенной Россией южнорусской степи своего рода Анхальт-Кетхенскую колонию. И он добился желаемого. Ему и на самом деле отмерили 480 квадратных километров— территорию, превышающую по своим размерам сегодняшнюю Землю Бремен. Более того: первые десять лет ему не приходилось вносить за пользование этой землей никаких налогов! В честь графства Аскании (на северной стороне Гарца) он назвал свои новые гигантские владения Аскания-Нова.

11 августа 1828 года началась одна из самых рискованных «овечьих Одиссей», известных в мировой истории. 2886 тонкорунных овец, два быка, восемь коров, восемь лошадей и 23 персоны обслуживающего персонала отправились пешком из Анхальта к Черному морю. На трех повозках везли сундуки с одеждой, домашней утварью и инструментом, а также мешки с посевным материалом. Кавалькада двигалась довольно быстро: в день она проходила от 15 до 20 километров. Ровно 1000 овец осталась зимовать в одном поместье в Познани, и, когда все стадо прибыло в Таврическую степь, оказалось, что не хватает всего лишь 35 овец. Еще удачнее прошел перегон 5300 овец в следующем году, а к 1830 году в Аскании-Нова благополучно собралось уже около восьми тысяч овец. Там же поселилось 130 немцев, среди которых имелся один учитель, один винодел, несколько мастеровых и сортировщиков шерсти.

Однако ожидаемого предприимчивым семейством Кетхенов бурного притока денег и шерсти не последовало. Наоборот, из кассы маленького герцогства приходилось вкладывать все больше и больше полновесных талеров в «русское предприятие». Когда советник администрации Ауэ поехал в качестве ревизора в далекую степь, от него пришло совершенно уничтожающее донесение в Кетхен. Оказывается, между служащими колонии шла непрерывная свара. Десять тысяч виноградных лоз, высаженных в этой безлюдной степи, засохли, та же участь постигла и фруктовые деревья; никак не хотели давать урожай в условиях засухи и зерновые культуры. Главный управляющий колонии, распродавая часть стада, по-видимому, разрешал покупателям каждый раз самим выбирать себе овец. Таким образом, наилучшие экземпляры оказались повыбранными, а оставшиеся 32 тысячи голов имели весьма неприглядный вид. Одних невыплаченных окладов в бухгалтерских книгах значилось на 40 тысяч рублей. Все хозяйство Аскании-Нова — предмет всеобщих насмешек, потому что степью никогда еще так безголово не распоряжались. «По-видимому, у этого герцога Анхальта какие-то неисчислимые сокровища, если ему ничего не стоит содержать здесь такое бесперспективное и разваливающееся хозяйство!» Вот в таком примерно роде отзывались соседи об этом поместье.

Сохранить его удалось в общем-то только благодаря милости царя, который по-прежнему не облагал злополучное владение ни налогами, ни царскими податями. Но когда в 1847 году со смертью герцога Генриха род Анхальтов-Кетхенов угас, его наследник, герцог Анхальт-Дессау, воспользовался первым удобным случаем, чтобы отделаться от этой досадной обузы. В 1856 году он продал поместье немецко-русскому помещику Фридриху Фейну за 525 тысяч прусских талеров, что равняется 1,5 миллионам золотых марок. Но все равно это была не слишком выгодная сделка, потому что за прошедшие десятки лет герцогство потеряло по милости этого лихого предприятия значительно более миллиона золотых марок. Объяснялось же все это очень просто: тупоголовые люди стремились хозяйствовать в степи обязательно на «анхальтский» манер…

А вообще-то говоря, все началось с пощечины. Она-то и послужила толчком к стремительному обогащению семьи покупателя имения «Аскания-Нова» — Фридриха Фейна, помогла Фейнам стать миллионерами.

Дело было так: предок Фридриха, огромного роста детина, недюжинной силы и страшно вспыльчивый, состоя на военной службе в вюртембергском полку, получил за что-то от своего офицера пощечину. Дико вспылив, молодой человек недолго думая схватил свое ружье и пырнул обидчика штыком. Ему удалось бежать, а некоторое время спустя он объявился на Украине. Там и поселился. Его сын Фридрих вырос таким же необузданным, как отец, и обладал той же медвежьей силищей. Когда во время какой-то семейной перепалки отец схватил охотничье ружье и пульнул в сына, тот тоже был вынужден бежать из родных мест и поселился где-то на Кавказе. Там ему удалось разбогатеть, и после смерти отца он вернулся назад в родное имение уже знаменитым овцеводом. Он разводил все больше и больше овец и скупал соседние угодья одно за другим, пока не приобрел напоследок и злополучную Асканию-Нова. Ему удалось стать самым крупным овцеводом России, и говорят, что стадо его превышало 750 тысяч голов прекрасных овец, каждая из которых приносила ему ежегодно немалый барыш.

Однако разводить овец в засушливой степи и сохранять им жизнь во время снежных зим — дело совсем непростое. Ведь Таврическая степь отнюдь не отличается тем мягким климатом, который господствует на Крымском полуострове, хотя и расположена всего в каких-нибудь 300–400 километрах севернее его. Поэтому овец здесь приходится зимой держать месяц, а то и два в закрытых помещениях. И у того, кто не сумел запасти на это время достаточного количества сена, они гибли от голода. Если отара попадает в один из тех ужасных снежных буранов, которые здесь бывают, то может случиться, что обезумевших от страха животных невозможно загнать в овчарню. Иногда в подобной ситуации может помочь лишь воз сена, который тащат впереди отары и за которым погибающие от голода животные готовы следовать куда угодно. Но самое главное — это не давать им летом пастись непосредственно вокруг овчарен, трава вокруг них должна сохраняться до самой зимы. Потом, зимой, там можно погонять табун лошадей, проламывающий своими копытами снежный наст, под которым овцы могут найти для себя пропитание, не отходя далеко от своих жилищ.

Но и сама шерсть не приносила тех доходов, которые могла бы: она просто-напросто была слишком пыльной и грязной. А колодцев, которые из-за глубокого залегания грунтовых вод с таким трудом удавалось прорыть, с грехом пополам хватало лишь на то, чтобы напоить овец, но никак не на то, чтобы их перед стрижкой искупать. Следовательно, приходилось напирать не на качество, а на количество шерсти, чтобы иметь возможность выручить приличную сумму.

И суммы на самом деле оказывались приличными! Единственная дочь запальчивого Фридриха вышла замуж за деловитого сотрудника своего отца — саксонца Иоганна Готтлиба Фальца. Царь разрешил им носить двойную фамилию — Фальц-Фейн.

Когда Фридрих, имевший пристрастие к путешествиям, спускался однажды на пароходе из Будапешта вниз по Дунаю к берегам Черного моря, он попал в компанию венгерских овцеводов. Фридрих вмешался в их беседу о качестве шерсти, о пастухах, отарах и степях. Властелины Пушты, высокомерно оглядев скромно одетого чужака, заявили, что, дескать, тому, кто ничего в этом деле не смыслит, лучше было бы и помолчать. На это Фридрих Фейн как бы между прочим заметил, что у него одного столько овчарок, сколько у всех присутствующих здесь господ, вместе взятых, — овец…

И это была правда. Семейство становилось все состоятельнее. У Фальц-Фейнов были поместья в Мекленбурге, вилла в Ницце, сказочный белый дворец в готическом стиле с 60 роскошно обставленными комнатами на берегу Черного моря. Там пышно праздновались дни рождения, притом пиршества длились неделями, и вся округа присоединялась к этому ликованию.

Но, ей-богу, мне никогда не пришла бы в голову мысль поехать в этот столь удаленный уголок Украины, не окажись последний из Фальц-Фейнов, тоже Фридрих, «сумасбродным любителем животных». Еще гимназистом он получил разрешение выстроить себе «птичий дом». Он радовался, когда на охоте удавалось изловить подранка: вылечивал птиц и содержал их затем в просторных вольерах. Однажды случилось несчастье. Перед самым концом охоты из-за неосторожного движения само собой разрядилось ружье, и весь заряд дроби попал Фридриху в правую руку. Чтобы не испортить настроения родителям, он наскоро перевязал рану, надел другую куртку и, как ни в чем не бывало, явился на праздничный рождественский ужин. Но когда один из его учителей, приветствуя его, стал слишком уж дружески пожимать ему руку, он не вынес боли и упал в обморок.

Более серьезные испытания выпали на долю Фридриха, когда ему после смерти отца пришлось взять на себя управление всеми поместьями. Однажды, когда он уволил одного строптивого инспектора, внезапно ночью в той части дома, где находилась спальня владельца замка, произошел взрыв. Только под утро Фридриха удалось откопать из-под обломков: на теле его зияли многочисленные раны и несколько ребер оказались сломанными. К счастью, одна из потолочных балок так удачно легла на спинки железной кровати, что образовала над ней нечто вроде защитного перекрытия. Оказалось, что какой-то неизвестный злоумышленник начинил печку взрывчаткой и, подведя к ней бикфордов шнур, заставил взлететь все на воздух.

Фридрих Фальц-Фейн, который не курил и не пил, имел лишь одну, но «пламенную страсть»: он обожал всяческое зверье. Став единовластным хозяином Аскании, он принялся строить новые птичники, которые становились все просторнее и прекраснее. Но настоящее начало столь знаменитого сегодня «рая животных»— Аскании-Нова следует отнести к 1887 году. Именно в тот год Фридрих Фальц-Фейн пригласил к себе в имение специалиста, которому и удалось пробурить первую глубинную скважину в земле. На глубине 70 метров наткнулись наконец на отличную, прозрачную воду. С помощью насоса ежедневно выкачивали по 300 тысяч ведер воды наверх. Вскоре и все соседние поместья обзавелись аналогичными буровыми скважинами, и со временем с их помощью, да и еще путем устройства плотин на реках, было организовано искусственное обводнение земель, и сегодня степь, когда-то заселенная лишь кочевниками, превратилась в одну из неиссякаемых житниц Советского Союза.

Водонапорная башня, построенная в стиле древней руины, стоит еще и сегодня, но вся сверху донизу обросла плющом. Отсюда вода растекается по каналам «зоопарка», где купаются утки и гуси из всех стран света, а затем стекает в большой пруд, где гордо вышагивают фламинго и пеликаны. Шестьсот различных видов деревьев Фридрих Фальц-Фейн свез сюда со всех концов земного шара, пытаясь акклиматизировать их посреди безлесной степи; ему удалось вырастить большой ботанический сад. Двести из этих видов прижились и стали разрастаться дальше. По ухоженным дорожкам этого райского парка я и бродил вечером в день своего приезда в Асканию-Нова и наслаждался пением соловьев.

Фридриху не нужно было больше содержать своих любимых птиц в клетках. Теперь они и так никуда не улетали из зеленого «острова в степи».

Первым птицам еще подрезали крылья, но после линьки — а у потомства их и подавно — подобная предосторожность оказывалась уже излишней. Более того, весть о зеленом оазисе посреди безлесной степи, где всегда достаточно корма, странствующий пернатый народец вскоре разнес по свету, и вот здесь загнездились и иволги, и соловьи, славки и другие мелкие певчие птицы. Даже единичные перелетные птицы оседали на все лето в «степном раю». Помимо оседлых пернатых по прошествии нескольких десятков лет здесь прижились около 40 пролетных видов, таких, как домовый сыч, удод, аист, хохлатый жаворонок, деревенская и другие ласточки, различные голуби, воробьи, скворцы, галки, белая трясогузка, ястреб, чибис, зяблик, кукушка, горлица, сорока, болотный лунь, озерная чайка.

От года к году «овечий король» все больше увлекался своим «птичьим раем». Он решил расширить ассортимент обитателей так называемого «зверинца на воле». Вступив в переписку со знаменитыми в то время немецкими звероловами — Гагенбеком и Рухе-Альфельдом, он вскоре стал приобретать все новые и новые партии экзотических животных. Так, южноамериканские страусы нанду сразу же прижились и приступили к выращиванию многочисленного потомства. Для прибывших же вслед за ними австралийских эму и африканских страусов степной климат оказался, по-видимому, все же недостаточно жарким, чтобы откладывать яйца. Зато четыре вида кенгуру, верблюды, дромадеры и ламы чувствовали себя здесь как дома, как, впрочем, и 13 видов оленей и косуль, 20 видов антилоп, а также горные козлы, гривистые бараны, яки, зебры, индийские водяные буйволы, или арни.

В 1889 году Фридрих посетил Всемирную выставку в Париже, где познакомился с известным зоологом Жоффруа Сент-Илером. После беседы с ученым он с удвоенным пылом взялся за начатое дело — создание в степи «рая для животных».

— В вас, — сказал ему знаменитый француз, — счастливо сочетаются любовь к природе, знания, энергия и наличие необходимых средств для выполнения ваших планов!

Так оно и было на самом деле.

К сожалению, Ф. Фальц-Фейну не удалось сохранить хоть нескольких из последних диких лошадей, обитавших тогда еще на юге России. Он слишком поздно обратил на них внимание. А ведь еще в начале семидесятых годов его покойный отец, возвращаясь из своих поездок, частенько рассказывал, что опять видел табунок диких лошадей. Под конец их оставалось всего каких-нибудь восемь голов, потом пять, потом лишь две лошади, причем все в одном и том же месте. Эти дикие степные лошадки были мельче и грациознее, чем восточноазиатские лошади Пржевальского, и встречались прежде в южнорусских степях довольно часто, наравне с орлом-могильником, грифами, дрофами, пеликанами, тушканчиками, сайгаками и волками. Чем больше людей поселялось в степи, тем больше отстреливалось диких лошадок, причем просто так, из желания позабавиться охотой. Нередко случалось, что драчливые дикие жеребцы отбивали от стада домашнюю кобылу и покрывали ее, но, по мнению Фальц-Фейна, ни одному домашнему жеребцу не удалось бы покрыть дикую степную кобылу: для этого дикие жеребцы были слишком ревнивы и боевиты. Поэтому и самые последние из диких лошадей оставались чистокровными, и полукровок меж ними никогда не водилось.

Однажды папаша Фейн сообщил сыну, что по Рахмановской степи бегает всего только одна дикая лошадь — видимо, последняя. Одинокая кобыла держалась вблизи пасущихся табунов домашних лошадей и, когда пастухи отсутствовали, старалась затесаться в табун. Но стоило появиться пастуху, как она тут же отбегала в сторону и держалась отдельно. Ни разу никто не видел, чтобы она лежала на земле, даже дремала она стоя, в то время как домашние лошади обычно укладываются отдыхать на землю. В течение трех лет дикая лошадка становилась все более ручной. За это время она уже дважды приносила жеребят от домашнего жеребца, которых у нее затем отнимали. Под конец она отважилась однажды зимой зайти вместе со всем табуном в загон, более того, проследовала за всеми остальными в конюшню. Эту возможность использовали для того, чтобы ее изловить: домашних лошадей выпустили наружу, а ее загнали в стойло. Во время этой операции дикарка вела себя самым необузданным образом: прыгала на стены и затем в течение нескольких дней отказывалась от пищи. В сутолоке баталии она потеряла один глаз…

Постепенно, очень постепенно, эта последняя южнорусская дикая лошадь становилась спокойней. Здесь, в конюшне, она родила еще одного, третьего по счету, жеребенка. Вот только скрести скребком и вообще прикасаться к себе она не позволяла. А поскольку она покорно давала водить себя за уздечку на водопой, то владелец поместья, по фамилии Дурилин, так упорно старавшийся сохранить эту последнюю дикую лошадь, решил, что она весной добровольно останется пастись вместе со всем табуном. Но не тут-то было! Как только лошадей выпустили из загона, она с громким торжествующим ржанием убежала далеко в степь. Еще один раз, правда, она вернулась назад, нашла своего жеребенка, но тот не захотел последовать за ней, и она ушла одна, чтобы никогда уже не возвратиться, будто растворилась в необозримой зеленой степи… Ни принуждением и заточением, ни любовью и хорошей кормежкой не удалось сломить бунтарского духа дикой лошади!

Когда крестьяне, жители деревни Агайман, что в 37 километрах от Аскании-Нова, обнаружили на следующую осень пасущуюся в степи одинокую кобылу, они решили, что во время рождественских гуляний славно позабавятся, устроив за ней охоту главным образом затем, чтобы проверить резвость своих собственных лошадей. И им никогда бы не удалось ее загнать, несмотря на то что они заранее расставили посты — всадников на определенном расстоянии один от другого. Несчастную жертву старались гнать именно в сторону следующего поста, передавая как бы по эстафете, так что за ней гнались все время новые свежие лошади. И тем не менее дикарка словно бы насмехалась над своими упорными преследователями. Она с легкостью перемахивала через высоченные сугробы, в которых погоня безнадежно застревала. Никогда бы им не удалось изловить лошадь, не попади она ногой в глубокую трещину во льду и не сломай ее. Крестьяне взвалили ее на сани и привезли в деревню, где собрались зеваки со всей округи, чтобы на нее поглазеть. К сожалению, она скончалась через пару дней, хотя деревенские жители и пытались соорудить ей шину для переломанной ноги…

Вот так последняя представительница когда-то многочисленного рода героически отстаивала свою свободу до самого последнего дня жизни. И с тех самых пор больше нет и не будет на все будущие времена на нашей планете диких степных лошадок. (А то, что экспонируют в некоторых зоопарках под названием «тарпаны», заверяя, что это вновь выведенный вид диких степных лошадей, так это самые обыкновенные домашние лошади серой, мышиной масти.)

Фридрих Фальц-Фейн начал опасаться, что с палевой азиатской дикой лошадью Пржевальского произойдет нечто подобное, что и со степной, таврической. Поэтому он установил контакт с одним купцом из Томской губернии, по фамилии Ассанов. Купец этот вел торговые дела в Монголии и помог Фальц-Фейну снарядить первые экспедиции в места обитания этих животных. В 1897 году удалось отловить какое-то количество молодняка лошади Пржевальского. Однако все жеребята погибли уже в дороге, потому что и отлов и уход за ними проводились непрофессионально. Поэтому Фальц-Фейн распорядился, чтобы жеребят отлавливали, не затравливая до полусмерти, а отстреливая кормящих кобылиц и заменяя их в дороге домашними. Но оказалось, что это не так просто: пришлось закупать кобылиц заранее, еще в Бийске, там же случать с жеребцами, да с таким расчетом, чтобы жеребята появились на свет именно в то время, когда жеребятся дикие кобылицы.

Но снова неудача: обслуживающий персонал не придерживался так строго предписаний, как этого требовалось, и отловленные жеребята снова погибли в дороге. И только на третий раз все пошло как по маслу: в 1899 году удалось отловить семерых жеребят — шестерых самочек и одного жеребца. Из них пятеро благополучно преодолели пятисоткилометровый путь до Бийска, где их погрузили в железнодорожные вагоны и довезли до ближайшей к Аскании-Нова станции. А оттуда новоселам пришлось протопать еще 70 километров пешком.

«Весной 1901 года я был в Антверпене, — пишет Фридрих Фальц-Фейн, — где виделся с Гагенбеком. Ему страстно хотелось разузнать, каким это образом я ухитрился доставить к себе диких лошадей из Монголии. Но поскольку он сам в подобных случаях ни за что не выдавал своих секретов, то и я решил отмолчаться. Однако он меня все же перехитрил. Дело в том, что я закупил у него в зоопарке диких животных и принял его предложение дать мне с собой сопровождающего из его людей — дескать, тот как раз едет по своим делам на Украину и привезет всю закупленную партию в Асканию-Нова. Но, прибыв на место, этот тип принялся допытываться у моих людей относительно подробностей отлова и транспортировки, а те ему все и выболтали. А осенью 1901 года он направился прямиком в Бийск, где и купил у Ассанова тех самых 28 лошадей, которые были заготовлены для меня. Лошади эти попали в Гамбург. А в 1902 году Гагенбек получил от Ассанова еще следующую партию. Я же в 1903 и 1904 годах получил от Ассанова только несколько штук».

В 1897 году шесть братьев и сестер Фридриха решили сделать ему коллективный подарок за то, что он, как старший, так справедливо распределил между ними наследство и помогал им вести хозяйство. Подарили они ему группу американских бизонов. Фридриху не стоило особого труда получить помеси между этими могучими дикарями и домашним скотом. Выведенные таким образом «бастарды» были значительно сильнее и больше своих домашних родичей. Так, к примеру, в жаркие летние дни выносливый подольский домашний скот впрягали в уборочные машины в две смены, в то время как помеси между домашним скотом и бизонами трудились без устали от зари до зари. Стадо бизонов и поныне пасется в Аскании-Нова.

Вместе с Н. В. Лобановым, любезно согласившимся меня сопровождать, мы выезжаем в степь на таратайке, которую без видимых усилий катит послушная белая лошадка. Повозка выглядит совсем как в старину: состоит она из четырех колес, на которых укреплена гладкая платформа, сверху брошена мягкая подстилка — вот и все нехитрое устройство. Но это очень практично— во всяком случае я смог спокойно разложить на ней всю свою аппаратуру и коробки с пленкой. В любую минуту с такой повозки можно легко соскочить, чтобы заснять окружившую вас стайку оленей или верблюдов, разглядывающих людей с нескрываемым любопытством, а то и стадо восточноафриканских гну, которые проносятся мимо или, размахивая хвостами, совершают в непосредственной близости от вас свои виртуозные прыжки. Но ручными гну никак не назовешь. За те десятки лет жизни, которые им пришлось провести здесь, в Аскании-Нова, эти озорные, большие черные антилопы так и не захотели сблизиться с человеком, несмотря на то что их каждую зиму загоняют в конюшни.

Зато бизоны мне кажутся совсем домашними — ну, ничем не отличаются от наших коров, по своему поведению во всяком случае. Пасет их конный пастух, который на ночь загоняет их в огромные загоны.

Это, я вам скажу, зрелище, которое стоит посмотреть! Такое можно было увидеть разве что сто лет тому назад в американских прериях с участием индейцев или ковбоев. Мы же сегодня можем совершенно спокойно подъехать к стаду бизонов, словно это пасущиеся коровы, несмотря даже на то что в стаде присутствуют новорожденные телята. Я замечаю, что здесь же пасется и несколько гибридов между бизоном и домашним скотом, и прошу пастуха отогнать этих полукровок в сторону, чтобы я мог снять стадо чистокровных бизонов. Меня лично подобные помеси всегда огорчают.

Вольдемар Фальц-Фейн в своей книге, посвященной покойному брату Фридриху, переведенной на немецкий язык и вышедшей в Берлине в 1930 году, сетовал на то, что Асканию-Нова переименовали якобы в Чапли. Но это неправда. Теперь название Аскания-Нова официально значится во всех русских атласах и специальных изданиях. С 1956 года угодья эти отданы в распоряжение Украинской сельскохозяйственной академии. Аскании-Нова принадлежат 330 квадратных километров земли, из которых 130 квадратных километров — целинные земли, а 15,6 квадратных километров подлежат сохранению в девственном виде, без какого-либо вмешательства человека. Заметно усилилась научная сторона дела: теперь здесь трудится около 100 ученых, помимо них еще 220 сотрудников лабораторий, а всего работает в хозяйстве две тысячи человек. Аскания-Нова превратилась почти что в маленький город, украшенный бульварами, широкими улицами и насчитывающий примерно около шести тысяч жителей. Ботанический сад и зоопарк прекрасно ухожены. В двух бывших особняках Фальц-Фейнов расположились теперь бюро и институт. И несмотря на то что Аскания-Нова больше не принадлежит его семейству, Фридрих Фальц-Фейн все равно был бы доволен, узнав, что дело его жизни, его идеи и планы не пропали зазря, а развиваются дальше, да притом еще так успешно.

Правда, на сегодняшний день здесь уже держат не 400 тысяч овец, как прежде, а только семь тысяч. Зато если при Фальц-Фейне пахотных земель поначалу было всего два процента от всех угодий, а под конец— 17 процентов, то при Советской власти уже две трети всех земель стали пахотными. Овцы здесь, можно сказать, содержатся теперь только в качестве подопытных животных: ведется селекционная работа, стараются вывести засухоустойчивые формы одновременно с хорошим качеством шерсти.

Прежде, до изобретения электрических стригальных машин, человеку приходилось от 35 до 50 минут елозить ножницами по овце, чтобы снять с нее все положенное количество шерсти, при этом он еще достаточно часто прорезал ей нечаянно и кожу… За один день редко удавалось остричь более 30 овец. Если овца при стрижке получала сильное ранение, стригалю за нее не платили, а если он во время стрижки, не дай бог, удушит нечаянно овцу, то из его жалованья вычиталось четыре рубля. До начала текущего века за стрижку одной овцы платили 2,5 копейки, затем стали платить по пять копеек; жилье и питание — бесплатное, но инструмент надо было приносить свой. Заработок в день не превышал обычно пяти рублей 50 копеек. С одной овцы получали в год несколько больше четырех килограммов шерсти. Из такого количества можно изготовить добрых два мужских костюма.

Уже в девяностых годах прошлого века Фридрих Фальц-Фейн приобрел стригальные машины, действующие при помощи пара (он был вообще за всякое новшество), однако никто не умел с ними как следует обращаться.

Профессор И. И. Иванов, занимавшийся тогда проблемой искусственного осеменения животных, попросил у Фальц-Фейна разрешения провести в его хозяйстве серию опытов по искусственному осеменению лошадей. Они дали блестящие результаты. Это позволяло осеменить спермой одного племенного жеребца вместо 20 несколько сот кобыл, и при этом отпадала необходимость отрывать кобыл от работы и водитьпо четыре, а то и по пять раз на случку к жеребцу. Теперь хватало одного раза.

Поначалу новый способ был встречен полным недоверием. Полученных таким образом жеребят считали неполноценными. Такое искусственное оплодотворение, введенное профессором И. И. Ивановым, стало применяться повсюду в Советском Союзе, а за годы, прошедшие между двумя мировыми войнами, — и во всех других европейских странах. В ФРГ на сегодняшний день большая часть телят появляется на свет именно подобным образом.

Год за годом сибирская язва уносила тысячи жертв из огромных овечьих отар России. Ужасная болезнь лютовала и среди крупного рогатого скота й лошадей. Луи Пастеру, как известно, удалось изобрести вакцину против этой эпидемии, способной убивать и людей. Фридрих Фальц-Фейн заказал Харьковскому ветеринарному институту изготовить для своего хозяйства вакцину для прививки скоту.

Подобные прививки прошли успешно, и в 1887 году почти все овцы Аскании-Нова подверглись инъекциям. Результат оказался самым неожиданным и ошеломляющим: с мест выпаса овечьих отар, пасущихся в степи, ежечасно начали поступать пугающие донесения, что привитые овцы гибнут не только дюжинами, а уже сотнями. Повсюду валялись их трупы. Тем не менее Фридрих не отступился, возобновил опыты и к девяностым годам достиг полного успеха. Обязательная вакцинация овец против сибирской язвы была введена во многих губерниях России, после чего потери среди овец резко пошли на убыль.

Вместе с экзотическими животными в «степном оазисе» стали появляться и всякого рода странные личности. Так некий Вильгельм Конраец, любитель соловьиного пения, а еще пуще — алкоголя, потеряв свое место на сцене Парижской оперы, приземлился в качестве учителя музыки в Таврической степи. Он обучал детей не только музыке, но и немецкому и английскому языкам. Однако учителя музыки не удовлетворяло пение соловьев в асканийских кущах. Он хотел сам стать обладателем этих замечательных певцов. Вскоре он отловил себе изрядное количество соловьев и принялся их дрессировать, чтобы они пели у него в комнате. Как ни странно, ему удалось этого добиться. Причем способ был крайне прост: достаточно провести жесткой щеткой по листу бумаги, чтобы заставить соловья в клетке запеть. Набрав целую коллекцию дрессированных соловьев, он отбыл на свою родину. Однако через пару лет один из Фальц-Фейнов, будучи в Париже, заметил на бульварной скамейке фигуру спящего, совершенно опустившегося человека и узнал в нем бывшего учителя музыки Конраеца.

Частыми гостями Аскании-Нова бывали и такие ученые знаменитости, как профессор Людвиг Гек — директор Берлинского зоопарка; орнитолог, доктор Отто Хайнрот, известный профессор зоологии Матчи и многие русские ученые.

В годы перед первой мировой войной в зоопарке Фридриха Фальц-Фейна работало почти сто человек. Все большую известность приобретал его «Степной оазис». Несмотря на то что он был расположен далеко от железной дороги и в то время еще не существовало автобусов, тем не менее туда не иссякал поток посетителей — до 4600 человек в год, — чтобы полюбоваться на чужеземных животных, нашедших здесь, в степи, свою новую родину.

В Аскании-Нова в то время обитало 402 вида различных животных, из них 344 вида птиц, 50 — копытных, да еще в придачу

кенгуру, мары, сурки. Не держал Фальц-Фейн у себя только хищников, и в теперешней Аскании-Нова этого тоже не делают.

В один прекрасный день сам царь сообщил о своем желании посетить Асканию-Нова. Поднялся большой переполох, всю окрестность празднично украсили, воздвигли триумфальные арки, «старый» дом возле зоопарка буквально утопал в цветочных гирляндах, флагах и зеленой листве. Срочно была сформирована казачья сотня для поддержания порядка, потому что со всех сторон начали стекаться толпы крестьян и проезжих, чтобы поглазеть на государя всея Руси. 23 апреля 1914 года, когда царь со своей свитой на трех автомобилях прибыл из Крыма в Асканию-Нова, можно безусловно считать звездным часом Фальц-Фейнов. Ведь это был небывалый случай, чтобы царь посетил обыкновенное, не титулованное лицо да еще вдобавок прожил в его доме несколько дней в качестве гостя! Ознакомительные поездки и приемы были засняты на недавно изобретенную кинопленку представителем парижской фирмы «Патэ». Десятью днями позже Фридрих получил от царя телеграмму, где тот просил пожаловать к нему в гости в Ливадию. На прощание царь даровал ему дворянство.

Насколько мне известно, это первый и единственный случай, чтобы кто-нибудь получил дворянство за содержание зоопарка.

Потом была революция, освобождение Аскании-Нова Красной Армией, затем ее захватили войска интервентов, а затем снова Красная Армия. Фальц-Фейн уехал за границу.

Когда Фридрих Фальц-Фейн жил уже в качестве эмигранта в берлинском отеле «Континенталь», он написал письмо сыну известного торговца животными Германа Рухе из Альфельд-Ганновера, в котором просил его приехать по важному делу. Фридрих вручил сыну своего коллеги толстый пакет. В нем оказались несколько тысяч рублей — долг. Фридрих совершенно спокойно мог бы не отдавать этого долга, потому что вся немецкая собственность была конфискована еще царским правительством, даже та, что принадлежала помещикам — выходцам из немцев, в течение многих поколений уже полностью обрусевшим и заслужившим боевые награды. Но тем не менее он нашел способ и возможность добровольно передать свой долг человеку, у которого пользовался кредитом. Молодой Рухе был до слез тронут необыкновенной порядочностью клиента своего отца.

А Фридрих Фальц-Фейн мирно скончался в 1920 году в санатории Бад Киссинген и был похоронен на старом кладбище «Двенадцати апостолов» в Берлине. На могильном камне, изображающем двух степных орлов, высечена надпись:

«Здесь покоится знаменитый создатель Аскании-Нова».

Будь Фридрих сейчас на моем месте и разъезжай он здесь, по Асканийской степи, ему было бы чему порадоваться. Дом, в котором он родился, стоит целехонек, в нем почти ничего не изменилось, и он наверняка узнал бы все свои старые комнаты, несмотря на то что теперь они заставлены письменными столами и канцелярской мебелью. Перед фасадом приезжих по-прежнему молчаливо встречают древние, грубо изваянные из камня скифские бабы. Они когда-то давно были вырыты из степных могильников и водружены у парадного въезда. Посаженные им деревья шумят и поныне. Искусственная роща по-прежнему орошается хитроумной сетью арыков; вода в них подается насосом, который приводится в движение паровой машиной. В полях произрастает низкорослая пшеница — сорт, специально выведенный для степных районов. Стебель ее достигает всего 30 сантиметров в высоту. Дело в том, что летом в этом континентальном климате разница между температурой воздуха днем и ночью очень велика. Поэтому в ранние утренние часы на растениях оседает обильная роса — в это время года она служит единственным источником влаги на полях. Если высевать обычную пшеницу с высоким стеблем, то растение будет испарять слишком много влаги, и никакой росы не хватит для того, чтобы сохранить ему жизнь. А вот низкорослая пшеница в этом отношении застрахована.

Еще в 1906 году в Аскании-Нова периодически работал М. Ф. Иванов, однофамилец И. И. Иванова, впервые применившего в этом хозяйстве искусственное осеменение. После революции профессор Михаил Федорович Иванов занялся выведением овец «асканийской тонкорунной породы» и «украинской белой степной свиньи» — породы, которые на сегодняшний день получили широкое распространение по всему Советскому Союзу. Большой Научно-исследовательский институт животноводства носит теперь его имя. Главный корпус этого института, построенный в 1957 году, выдержан в классическом стиле французских дворцов XVIII столетия, фасад украшает бюст его основателя. А перед самым входом в парк установлен большой стенд с именами и фотографиями сотрудников Аскании-Нова, особо отличившихся своей работой за последние годы, — им присвоено звание Героев Социалистического Труда.

— Если бы вы были советским гражданином, — шутит директор Асканийского зоопарка, — вы бы тоже обязательно стали Героем Социалистического Труда!

Это все из-за моей неиссякаемой энергии. Ну разумеется же, я хочу использовать с толком каждый проведенный здесь день, пока гощу в Аскании-Нова. Вскакиваю я чуть свет. Сплю в «Доме для приезжих», в котором вечно полно ученых, съезжающихся сюда из самых разных концов Советского Союза. «Дом» ничем не отличается от комфортабельной маленькой гостиницы. Рано утром, как только открывается столовая, я бросаюсь к столам, за которыми завтракают рабочие совхоза, наскоро выхлебываю свой борщ — так называется суп из свеклы со сметаной и яйцом, — быстренько съедаю перловую кашу, бутерброд с ветчиной, запиваю сладким чаем с лимоном и потом уже до вечера ничем не питаюсь, чтобы использовать все светлое время суток для съемок. К этому я привык еще в Африке. Между прочим, и все пять зоологов зоопарка охотно составляют мне компанию.

Мы выезжаем на «джипе» далеко в степь, где возле одного из хуторов пасется стадо из 45 африканских антилоп-канн. Это потомки тех, что завез сюда еще Фальц-Фейн, причем 15-е поколение их за 65 лет, которые они обитают здесь, на Украине. На время обеда конные пастухи загоняют антилоп в закрытый двор с деревянными строениями типа конюшен. Мы отворяем ворота, а Н. Лобанов кладет поперек входа на землю балку. Его расчет верен: каждая антилопа побаивается незнакомого предмета, преградившего ей дорогу. Но потом, собравшись с духом, перемахивает через него огромным прыжком длиной в несколько метров! А я стою сбоку и снимаю. Именно таким способом мне удается снять самых крупных антилоп Африки в роскошном прыжке.

В другом загоне содержится табун домашних лошадей, которых скрещивают с жеребцами дикой лошади Пржевальского. Здесь есть представители каждого переходного звена, от чистокровного дикого жеребца до домашней лошади. Всех их, так же как и антилоп-канн, выпускают пастись в открытую степь, разумеется, под присмотром конных пастухов.

Однако семь чистокровных лошадей Пржевальского из предосторожности держат в отдельном загоне. Правда, загон этот настолько велик, что трудно обнаружить ограду, и создается полное впечатление, что видишь этих свободолюбивых диких красавцев на воле…[5]

Одну из диких кобылиц отловили в Монголии и привезли сюда, у нее уже дважды были жеребята, а жеребца привезли из ФРГ.

Рядом обитает стадо зебр Бема, тот же самый подвид, что и в Серенгети, в Восточной Африке. Поначалу зебры нас дичатся, испуганно отбегают в сторону, но под конец любопытство берет верх — они окружают нас плотным кольцом, а мы спокойно расхаживаем среди них.

Здесь же разводят куланов, сибирских горных козлов, бантенгов, болотных антилоп ситутунга — общей сложностью 36 видов диких копытных численностью в 500 голов, да еще в придачу 64 вида птиц численностью в 2000 особей. Уходом за животными занято пятьдесят человек, и каждый год приезжает примерно 50- тысяч человек, чтобы полюбоваться на зверей. К старому фальц-фейнскому зоопарку теперь прирезано еще 200 гектаров новой земли, и помимо этого зоопарку принадлежат еще свыше 800 гектаров, то есть восемь квадратных километров, что под загонами.

Вообще-то говоря, животные содержатся здесь не для показа посетителям, а для других целей. Так, например, Аскания-Нова снабжает молодняком многие зоопарки Советского Союза, но главным образом животных здесь разводят для того, чтобы заселять ими заказники и другие территории, восстанавливая там истребленных некогда диких животных. Вот почему здесь так много прекрасных стад благородных оленей, отлично выхоженных пятнистых оленей и маралов, которые сейчас так доверчиво окружили нашу повозку!

Какой необычайной красоты картины предстают здесь вашему взору! Бескрайнее голубое небо, каким его можно увидеть только над безграничными долинами Востока, желтовато-зеленая степь, мирно пасущиеся стада диких животных. И я снимаю, снимаю, снимаю без конца. Кого я только не заснял на пленку! Тут и антилопы нильгау, и степные орлы, олени вапити, маралы; посчастливилось мне снять стайки краснозобых казарок и индийских гусей.

Но когда наша лошадка наконец перед заходом солнца поворачивает к дому и я начинаю упаковывать свою аппаратуру, то обнаруживаю, что один из моих объективов потерян. Теперь он лежит где-нибудь в высокой траве на площади размером в несколько квадратных километров — пойди найди! Я имел неосторожность сказать об этой потере моему провожатому и никак не ожидал, что это вызовет такую реакцию: один из всадников тотчас же скачет в деревню, привозит оттуда телегу, набитую школьниками, которых расставляют цепочкой для прочесывания местности. Боже мой! Вот уж не ожидал, что вызову своим неосторожным сообщением такую сумятицу! Напрасно я пытаюсь убедить своих спутников, что объектив хорошо застрахован и что нет никакой необходимости его так тщательно разыскивать. Какое там!

— Это будет настоящий позор, если вы уедете отсюда, потеряв такую необходимую для вашей работы вещь! — ответил мне на это Н. Лобанов. Он оказался настоящим следопытом. Отмерил кусок степи, где мы примерно могли проезжать, по самым незаметным вмятинам в траве находил места, где мы останавливались и фотографировали, и места, по которым проносились галопом бизоны.

Постепенно становилось все темнее. И наконец, радостный вопль — один из школьников все-таки нашел объектив! Я бы никогда не поверил, что подобное вообще возможно на эдакой огромной степной равнине! Но о том, что у меня где-то свалился с телеги еще и экспонометр, я решил лучше промолчать. Иначе бы все участники этой операции остались без ужина…

Когда я хожу сейчас по Аскании-Нова, то ловлю себя на том, что стараюсь посмотреть на все глазами покойного Фридриха Фальц-Фейна. Это потому, что я перед самым отъездом сюда прочел воспоминания о нем, написанные его братом. Разумеется, он нашел бы здесь новые, современной постройки конюшни, но и его, старые, еще стоят на месте. Значит, они были построены добротно и прочно, раз сохранились здесь с начала века [6].

Как много времени уже прошло с тех пор! Между прочим, я узнал, что один гибридный жеребец, полученный от скрещивания зебры с лошадью Пржевальского, появившийся на свет в 1929 году, умер только несколько недель тому назад, в возрасте 34 лет — настоящий долгожитель среди лошадиных!

Нескольких крупных антилоп-канн здесь ежедневно доят, словно коров. Они дают в среднем по два литра молока в день, иногда даже по шести, а удой у одной канны достигает даже семи литров! Меня угостили стаканом такого молока из холодильника. Впервые в жизни мне пришлось попробовать молоко антилопы. По вкусу оно мало отличается от коровьего, только намного жирнее. Его дают здесь больным в близлежащем госпитале.

В соседнем отсеке конюшни я обнаружил парочку молодых антилоп — больших куду. Они кажутся мне ужасно знакомыми— где-то я их только недавно видел! Особенно знакомыми потому, что в ушах у них алюминиевые метки. Ведь в нашем Франкфуртском зоопарке все новорожденные копытные получают ушные метки, чтобы потом всегда было легко определить, когда они родились и откуда родом. И действительно, во дворе я обнаружил два новых ящика с надписью: «Зоопарк, Франкфурт». Этих животных мы недавно продали голландскому зверо-торговцу, а уж он перепродал их дальше, сюда. Значит, они проделали то же самое долгое путешествие, что и я, и кружным путем добрались по Советскому Союзу почти до самого Черного моря!

Ах вы дорогие мои франкфуртские куду, далеко же вас, однако, занесло! Но будем надеяться, что ехали вы сюда не напрасно и станете родоначальниками асканийского стада куду…

Глава IV. Рыси возвращайтесь назад!


Жертвы оказывались обезглавленными

Ручная рысь Линдеманна в качестве подопытной модели

Безопасны для человека

Так ли уж зорки «рысьи глаза»?

Рыси «владеют» земельными участками величиной с целое поместье

Удивительные находки стали попадаться в марте и апреле 1959 года в районе озера Бодензее, вокруг местечка Мескирх у Уберлингина. Это были мертвые косули, у которых головы почему-то были отрезаны и куда-то запрятаны. Уже заподозрили было, что это дело рук каких-то садистов, но тут лесничий Хайгле рано утром, на рассвете, обнаружил злоумышленника: перед ним стояла самая настоящая рысь. Их разделяли всего каких-нибудь четыре метра, поэтому лесничему удалось хорошо разглядеть и кисточки на ушах, и короткий хвост, и бакенбарды, и даже темные пятна на шкуре. Какое-то мгновение зверь пристально разглядывал человека, а затем бесшумно исчез в кустах.

По свидетельству охотника А. Берглунда, в Швеции появление рыси тоже замечают именно по находкам обезглавленных жертв, в особенности если это косули.

Но каким образом рысь попала в окрестности Бодензее? Может быть, удрала из какого-нибудь зоопарка или странствующего зверинца? Или сбежала при перевозке животных по железной дороге? Вообще-то подобное вполне возможно. Сбежали же в 1936 году три рыси из Мюнхенского зоопарка «Хелла-брунн», и никто не поднимал по этому поводу особого шума. Одна из беглянок прожила на воле по крайней мере до 1950 года, что было доказано очевидцами. И что немаловажно: за это время рысь ни разу не нанесла ущерба домашнему скоту. Тем не менее последние рыси в Баварии были застрелены еще в 1850 году, в Вюртемберге — в 1846, а в соседней Швейцарии последний представитель этих «джентльменов удачи» испустил дух в 1872 году в районе Граубюндена.

С тех пор от рыси осталось лишь одно воспоминание в немецком языке, а именно когда кто-то обладает очень острым зрением, то о нем говорят, что у него «рысьи глаза». На необычайную остроту зрения у рыси указывал еще старый доктор Конрад Геснер в своей «Книге о зверях», вышедшей в Цюрихе в 1557 году. «Своими глазами она зрит сквозь древо и камень», — пишет автор. И дальше утверждает уже совсем фантастические вещи: якобы рысь так тщательно зарывает свои экскременты для того, чтобы из них впоследствии получились драгоценные камни…

Так что же, у рыси и на самом деле такое уж сказочно острое зрение? Вольдемару Линдеманну удалось досконально изучить этот вопрос, работая в тридцатых годах в Беловежском заповеднике, в польском девственном лесу. В свое время и в этом национальном парке — всемирно известной родине зубров— старательно истребили всех крупных хищников — рысей, медведей и волков. В результате чрезмерно размножились косули и олени, которые начали повреждать в больших количествах молодые деревца, и, так как больше никто не «выбраковывал» слабых и больных особей, они стали вырождаться: у оленей сейчас редко можно встретить роскошные ветвистые рога, и поэтому у охотников исчезло желание за ними охотиться; таким образом численность копытных начала угрожающе нарастать…

Польша после первой мировой войны приняла решение вновь заселить девственный лес животными. Рыси и волки сами пришли из соседних с Беловежской пущей областей, а медведей, правда, не без некоторых трудностей, удалось привезти туда из зоопарков. Сотня рысей, живущих теперь в пуще, ежегодно с ноября по март режет от 200 до 300 больных и слабых косуль и оленей. Это составляет примерно 10–15 процентов от всего их поголовья.

Рысь умерщвляет свою добычу молниеносно, перекусывает шейные позвонки и потом зачастую отделяет голову от туловища и прячет ее в какое-нибудь укромное место. Так что смерть в лапах такого хищника, как рысь, во многих случаях наступает даже быстрее, чем от пули охотника.

Рысь способна в течение четырех — шести часов проглотить’ до пяти килограммов мяса. Так что с тех пор, как в Беловеже снова появились волки и рыси, численность косуль и оленей сократилась, но вовсе не катастрофически. Просто в природе наступило биологическое равновесие. Зато те особи, что остаются жить, бывают значительно крупнее и здоровее, чем прежде.

Так вот именно в этом знаменитом лесу Линдеманну в мае 1935 года посчастливилось найти двух еще слепых котят — детенышей рыси. Он принес их домой и дал им домашнюю кошку в качестве кормилицы. Рысята оказались самцом и самочкой, назвали их Мурр и Линка, и, как только у них прорезались глазки, они начали играть и резвиться как самые обычные котята. Игрушками им служили собственный хвост или хвост и уши другого, деревянные шарики или кусок оленьей шкуры. Они ласкались к своему хозяину, в возрасте десяти недель уже каждый знал свою кличку и тотчас же являлся на зов. Рысят, резвящихся в лесу, Линдеманн без труда вызывал свистом или определенной командой. Линку даже удалось отучить от горячо любимой охоты на домашнюю птицу. Мурр же никак не мог отказать себе в этом удовольствии, несмотря на то что, проштрафившись, бывал каждый раз сурово наказан. Но если уж он гнался за добычей, то все крики, свисты и команды были напрасны.

На всех прочих людей рыси попросту не обращали никакого внимания. И если Линка еще позволяла кое-кому гладить себя по спинке, то Мурр не допускал подобных фамильярностей и сразу же поворачивался и уходил. Чем старше он становился, тем нелюбезнее делался. Однажды Мурр, стоя возле крыльца, поедал брошенный ему кусок мяса, когда мимо проходила служанка. Причем даже не очень близко — шагах в десяти от него. Вдруг зверь в бешенстве прыгнул на ничего не подозревающую девушку и, не выпуская мяса из пасти, разорвал ей когтями бедро. Пришлось Мурру примерно в годовалом возрасте перекочевать в Варшавский зоопарк. Линка же продолжала жить у Линдеманна и никогда не проявляла себя враждебно по отношению к людям. Но только к людям. Собак обе рыси злобно ненавидели и старались немедленно умертвить.

Рыси явно избегали воды. Никакими лакомствами невозможно было заманить их в какой-нибудь ручей или пруд. При этом они прекрасно умели плавать, что выяснилось во время половодья. По ночам они часто пристально, не мигая, смотрели на луну. Она словно завораживала их своим колдовским светом. Тогда они часами способны были сидеть на подоконнике и, подняв к небу голову, тихонько подвывать: «У-у-уо-о-о-у-у-у!»

Половозрелой самка рыси становится только на втором году жизни, самец — на третьем. Увидев впервые в своей жизни снег, рысята сначала осторожно его обследовали, а потом разом окунулись в сугроб и принялись с явным удовольствием в нем валяться. Во время своих прогулок с хозяином они всегда старались держаться в тени деревьев или кустарника, а не выходить в открытое поле. Пересеченную местность предпочитали равнинной. Ежели шел дождь, они становились вялыми и приходили в дурное настроение. Грозы боялись страшно: стоило блеснуть молнии и ударить грому, как они молниеносно исчезали под кроватью или еще в каких-нибудь укромных уголках.

Когда владелец выпускал их по утрам из сарая, где они теперь спали, они его неизменно радостно приветствовали: терлись головами о его руки или одежду и проводили мягкой лапой с втянутыми когтями по его ногам. Поскольку к нему они относились совсем иначе, чем к другим людям, Линдеманн решил выяснить, по каким отличительным признакам они его, собственно, узнают? Он переоделся в одежду одного из егерей, который был одного с ним роста и примерно той же комплекции, а на него надел свой костюм. Однако когда тот вошел в помещение к рысям, те все равно не стали его приветствовать, а к Линде-манну, надевшему на лицо маску, они сначала приблизились с некоторой опаской, но, дотронувшись до его рук и ног, сразу же словно преобразились. Стоило же их хозяину заговорить под маской своим голосом, они уже в полном восторге подпрыгивали возле него и урчали от удовольствия.

Однажды Линдеманн решил явиться к ним в женской одежде. Пока он молчал, потребовалось немало времени, чтобы сломить их недоверие, в особенности у Мурра. Когда же он помимо женской одежды напялил себе на лицо еще и маску, они вообще перестали обращать на него внимание и обиженно ушли. Но как только он заговорил с ними обычным голосом, они сначала робко, но затем решительнее приблизились к нему и наконец узнали.

Линке иногда разрешалось залезать к своему хозяину в постель— она это ужасно любила. Но если в кровати спал кто-нибудь посторонний, она ни за что не соглашалась там лежать. После того как Мурра пришлось отправить в Варшаву, Линка особенно сильно привязалась к своему другу-человеку. Все, что ей удавалось добыть во время прогулки, — будь то мышь или молодая косуля — она притаскивала, клала перед ним на землю и пытливо заглядывала в глаза: ну бери же! Передней лапой она перекатывала добычу из стороны в сторону до тех пор, пока он не брал ее в руки.

Осенью следующего года кончался контракт с польским Управлением лесного хозяйства, по которому Линдеманн работал в лесничестве, и надо было уезжать. Пришлось с тяжелым сердцем отдать Линку в тот же Варшавский зоопарк. Но поскольку она была такой миролюбивой, ее там не стали сажать в клетку, а держали на тонкой цепочке, которая на колечке скользила вдоль туго натянутой проволоки, как держат многих цепных собак. И еще год спустя она узнавала своего бывшего хозяина среди сотен людей. Она поднималась на задние лапы, клала ему передние на плечи и, как во времена своего детства, принималась лизать шершавым языком это дорогое ее сердцу лицо…

Дикие животные, ставшие такими ручными, представляют собой большую ценность для этолога, ученого, изучающего поведение животных. И Вольдемар Линдеманн, работая в лесничестве, разумеется, не упустил возможности основательно использовать ручных рысей для постановки научных опытов.

Так, по его заказу была изготовлена деревянная вышка и установлена на самом высоком месте прямого как стрела шоссе, ведущего через Беловеж. Стены вышки были снабжены подвижными щитами. С высоты трех метров просматривалась вся дорога. От этой вышки тянулась вдоль шоссе электропроводка, где через каждые 50 метров были вкручены лампочки, с помощью которых Линдеманн давал команды своим помощникам. На каком-то определенном расстоянии от вышки, поперек дороги, протягивали тонкую проволоку. На ней подвешивались на крючках чучела разных животных, на которых обычно охотится рысь, и помощники Линдеманна, дергая за тоненький шнур, тянули их через дорогу. «Бежала» такая жертва в весьма естественной позе и не прямо, а рывками, зигзагами, прыжками, что достигалось различным подергиванием шнура. Здесь было и чучело пятнистого кролика, заяц-русак, лесная мышь и заяц-беляк. Рысь находилась вместе с исследователем на вышке, и по ее реакции определяли, на каком расстоянии она способна заметить ту или иную добычу. Во время приготовления дорогу от нее заслоняли щитом и открывали только перед самым пуском «добычи». Итак, по тому как рысь начинала рваться и тянуть за ошейник, исследователь без особого труда мог определить, обнаружила ли она мнимую жертву или нет.

Таким способом удалось перепроверить утверждения старого доктора Конрада Гесснера относительно необыкновенной зоркости рысьих глаз. И что же выяснилось?

Когда выпадал снег, Линке удавалось различить зайца-беляка только на расстоянии 25 метров; серого же зайца-русака — на расстоянии 300 метров; кролика — в 325 метрах, косулю — в 500. Даже маленькую мышку рысь обнаруживала на расстоянии 75 метров. Летом же все было наоборот: беляка она прекрасно замечала на расстоянии 350 метров, точно так же как косулю. Это только лишний раз доказывает, какую важную роль для животного, за которым охотятся, играет защитная окраска! Мышь рысь обнаруживала летом только в 50 метрах от себя, зайца-русака — в 225 метрах, кролика — в 300. Светлой летней ночью рыси удавалось еще заметить зайца-беляка, когда он «перебегал» дорогу в 200 метрах, а зайца-русака — в 125 метрах.

Между прочим, человек видел все то же самое ничуть не хуже, а иногда и лучше. Правда, следует учесть, что он знал, где именно «добыча» должна появиться.

Так что ничего уж такого сверхъестественного рысьи глаза собой не представляют и, разумеется, не способны «зрить сквозь древо и камень»…

Тем не менее Линка однажды явственно проследила (что можно было видеть, наблюдая за ее глазами и головой) канюка, описывавшего круги в небе на расстоянии трех километров. Размах крыльев канюка — около 1,2 метра.

Между прочим, еще никогда не случалось, чтобы живущая на воле рысь напала на человека. Вот собак они, правда, не боятся даже в тех случаях, когда какая-нибудь свора загоняет их на дерево. Если на собаках не надеты колючие панцири, защищающие шею и грудь, то рассвирепевшая рысь может их сильно поранить и даже умертвить.

В наши дни рысь в Польше стала снова постоянным обитателем и находится под охраной Управления лесным хозяйством. В центральных районах Швеции теперь, по причине массового

переселения из деревень в города, лесные местности значительно меньше заселены и реже посещаются людьми, чем пятьдесят лет тому назад. Поэтому и рысей там стало больше. Теперь их в Швеции 250 штук, около тысячи в Румынии, из Чехословакии недавно сообщили, что у них 400 голов. А финны вот начисто истребили у себя рысь как «вредного хищника». Теперь разве что изредка какая-нибудь из них забежит из Советского Союза в качестве нарушителя границ… Но другие оседлые хищники, такие, как волки, медведи и росомахи, продолжают обитать и в Финляндии.

В Европе каждая рысь «владеет» собственным охотничьим участком, иногда достигающим 1000 гектаров. Размер участка зависит от того, что в нем можно поймать и съесть. Биолог по имени Жак Саундерс между 1956 и 1961 годами отловил и поместил на Ньюфаундленде 50 канадских рысей. Тридцать одну из них он затем в общей сложности 52 раза отлавливал повторно и, кроме того, тщательно изучал их следы на снегу. Помеченные особи пробегали расстояния до 10,5 километров, но в среднем по 4,2 километра. Территории трех рысей, точно определенные по снежным тропам, составляли последовательно 15,6; 18,2 и 20,8 квадратных километров. Зимой рысь добывает в европейских лесах помимо больных и ослабевших косуль еще и белок, лис, молодых диких кабанов и с особым пристрастием преследует одичавших кошек. В бесснежные зимы ей с дикими копытными везет меньше. Тогда ей приходится переключаться на водяных крыс и рыб, оставшихся после половодья в бочажках, или на старых и ослабевших сурков, иногда на отбившихся от стада овец. В годы обильного выплода майских жуков рысь лакомится ими вовсю. На Ньюфаундленде Ж. Саундерс исследовал содержимое желудков у 206 убитых рысей, да еще в придачу 220 кучек экскрементов, в 116 случаях наверняка, а в 104 — предположительно принадлежащих рысям. За все пять лет, во время которых проводились исследования, во все сезоны 73 процента их содержимого составляли зайцы-беляки; 21 процент составляли птицы, в основном весной и летом; мыши составляли 14 процентов, причем чаще в бесснежное время; остатки от съеденного мяса крупной дичи встречались в 20 процентах, причем в основном осенью и зимой. Остатков от поедания домашних животных не было встречено ни разу.

Во время планомерных троплений, проведенных зимой в Швеции с 1956 по 1965 год под руководством опытного охотоведа Бертила Хаглунда, было выявлено, что там основной добычей рыси служат северные олени, косули и зайцы-беляки. В одной трети случаев, как удалось «прочесть» по следам, нападения рыси на косуль оказывались безрезультатными; на зайцев— даже две трети случаев кончались ничем.

Расстояние от одной дневной лежки рыси до другой составляло в среднем 7,6 километра. За одну ночь рысь редко ловит

больше одной жертвы. Подкрадывается она к ней с величайшей осторожностью, и бросок свой старается совершить с расстояния, не превышающего 20 метров. Наиболее успешной, согласно наблюдениям, бывала у шведских рысей охота на северных оленей. Даже взрослый олень не в состоянии стряхнуть с себя вцепившуюся ему в шею рысь; смертельная схватка обычно заканчивается быстро: жертва не в силах бывает пробежать и 50 метров.

По охотничьему участку каждой отдельной особи ведут раз и навсегда протоптанные тропинки, там всегда есть излюбленные, привычные места лежки и водопои. У старых, сильных самцов имеются специальные площадки для брачных игр. Самки прибегают туда даже издалека, чтобы спариться с самцом. Самцы послабей не решаются приблизиться к таким местам, ревниво и злобно охраняемым их владельцами, они обходят их на почтительном, зачастую километровом расстоянии. Но зато вокруг может скопиться сразу несколько молодых, еще не вошедших в полную силу самцов, которые уж постараются сообща позаботиться о любой самке, не добившейся успеха на главной «брачной площадке». А такое случается нередко, потому что господствующие там фаворитки гарема стараются прогнать прибежавшую невесть откуда «новенькую»… Личная жизнь у рысей, как мы видим, складывается в основном из встреч и расставаний. Так, на одной такой площадке для брачных игр в Восточных Карпатах зимой было поймано в капкан 14 рысей.

У этих кистеухих хищников «свадьбы» празднуются не в мае, а с января по март. А в мае у них уже котята. Свои логова для принесения потомства самки-рыси устраивают в заброшенных барсучьих норах или в естественных нишах, например под навесом скал. Видимо» боясь, как бы их «родильные дома» не были обнаружены, мамаши-рыси никогда вблизи них не охотятся, а промышляют на километровом расстоянии от логова. Даже забредшую в окрестности логова косулю в таком случае стараются не замечать и не трогают.

У рыси, достигающей в длину одного метра 30 сантиметров и весящей до 45 килограммов, практически нет врагов. Разве что филины или орлы способны при случае похитить детеныша рыси; впрочем, и волк может представлять опасность для рысенка (точно так же как рысь — для волчонка). Поэтому рысий род расселился бы довольно широко по свету, если бы его так упорно не истреблял его единственный и главный враг — человек. Северный вид рысей заселяет Европу, Азию и Канаду. Дальше к югу обитает так называемая пардовая рысь, несколько меньшего размера и более пятнистая. Встречается она на юге Испании и в Южной Азии. Еще дальше к югу живут совсем небольшие, стройные, однотонно-песочного цвета пустынные рыси, или каракалы. Родина этих элегантных созданий — Индия, южные районы Средней Азии, Передняя Азия и Африка.

До какого возраста способна дожить рысь/ пока удалось узнать лишь из сведений, полученных в зоопарках. Так, в Аугсбургском зоопарке семнадцатилетнюю рысь пришлось усыпить по причине старческой немощи.

В зоопарке Скансен в Швеции парочка рысей в течение нескольких лет подряд производила на свет потомство — по два-три детеныша в помете.

В одном отношении эти кошачьи нас определенно превосходят: они слышат гораздо лучше человека. Так, рыси Линдеманна улавливали звук полицейского свистка даже на расстоянии 4,5 километра, в то время как его сеттер слышал свисток лишь за 3,5 км, терьер и деревенские беспородные псы — за 3,2 км, а люди улавливали эту трель только на расстоянии 2,5 километра. Что же касается обоняния, то тут рыси заслуживают, пожалуй, не более высокой оценки, чем мы с вами.

Владелец Мурра и Линки проделывал и ряд других опытов. Он построил, например, длинный зигзагообразный проход, в который выпускал своих питомцев, предварительно заклеив им глаза лейкопластырем. Вслепую они наполовину меньше натыкались на стены, чем домашние кошки. Следовательно, осязание у рысей развито особенно хорошо.

С памятью дело у них обстояло следующим образом. Когда Линдеманн на виду у Мурра и Линки прятал под одну из опрокинутых на полу мисок кусок мяса, то Линка помнила, под которой из них лежало мясо еще в течение полутора часов, а Мурр даже в течение трех. Они направлялись прямиком к нужной миске и старались лапой ее перевернуть. Один из моих волков, живущий у меня дома, запоминал в подобной же ситуации только на пять минут, куда я прятал мясо, а моя собака — на 60 минут. Однако когда рыси сами что-нибудь прятали, то запоминали по крайней мере на четыре дня, куда они зарыли свои запасы.

Должен сказать, что сейчас рыси снова понемногу завоевывают свои старые позиции в Средней Европе. Даже в Дании, где последняя рысь была застрелена еще в 1689 году, один плотник, по фамилии Педерсен, зимой 1964 года в лесу возле Зюд-фалстера уложил наповал крупную рысь. Рысь, видимо, перебежала туда по льду из Польши. Увеличилось количество кистеухих кошек и в Норвегии, где они были уже почти полностью истреблены. В Польше в 1963 году было учтено 330 штук. В Саксонских лесах уже неоднократно были замечены следы рысей. А поскольку польские и советские специалисты отмечают, что за последние годы прослеживается явное распространение этого вида на запад, то можно ожидать, что скоро этих красивых крупных хищников снова можно будет увидеть в ГДР и в Западной Германии. Поскольку они не представляют опасности ни для домашнего скота, ни для людей, то они здесь уже заранее объявлены охраняемым видом. Так что добро пожаловать, дорогие рыси!

Глава V. Поездка в советский бобровый заповедник


Двести местностей названы в честь бобров

Три беды бобров

Дровосеки, не вредящие лесу

Бобровая струя и бобровые шапки

Бобры снова заселяют Советский Союз

Ей-богу, есть смысл сесть вечером в Москве в скорый поезд, отъезжающий на юг, провести десять часов в спальном вагоне (да еще в обществе молодой дамы), с тем чтобы наутро иметь возможность в самой непосредственной близи полюбоваться бобрами! За год перед этим я пробовал сделать то же самое в канадских Скалистых горах Роки Маунтин. Каждый день я выезжал на машине из городка Джаспер к берегам реки Гайки, с тем чтобы поснимать бобров. Но, увы, эти «чернецы» появлялись лишь к вечеру, перед самым заходом солнца, когда ни о какой съемке уже не могло быть и речи. Вот тогда-то они и принимались плавать по подпруженному ими же самими маленькому озерцу. Бобры рассекали своими массивными головами зеркальную поверхность вод, с громким всплеском заныривали, снова появлялись со дна с корневищами кувшинок в зубах и принимались их смачно жевать. А покрытые снегом зубцы прекрасных Скалистых гор бесстрастно отражались в прозрачной синей воде… И ничего тут не поделаешь: к сожалению, грызуны эти активны в основном с захода солнца до полуночи, а к утру их уже трудно увидеть, так что со съемкой дело было плохо.

А вот здесь, в Советском Союзе, обстоятельства как будто складывались для меня более обнадеживающе: рядом с сотнями диких бобров в Воронежском заповеднике живут и почти ручные, привыкшие к присутствию человека животные, а также несколько бобров-производителей, которых содержат в специально отгороженных вольерах.

Спальный вагон громыхает по рельсам, бегущим через бесконечные, ровные как стол равнины. А за окном — долгий и светлый июньский вечер. Мы с удовольствием пьем чай с сахаром и лимоном, заедая его печеньем. Мимо нас пролетают деревни, леса, фабрики, бескрайние пшеничные поля, а горизонт тем временем начинает затягивать блеклой дымкой поздних сумерек.

Такие светлые летние ночи, когда совершенно неохота спать, располагают к тихой неторопливой беседе.

Переводчица, будучи горожанкой, поначалу несколько удивлялась тому, что из-за животных можно вот так разъезжать по свету, как это делаю я. Бобра она видела всего один раз и то в зоопарке, а на воле — ни разу. Но это и неудивительно. Кто вообще может похвастаться тем, что встречал где-либо живого бобра в естественных условиях?

Прежде они, правда, обитали в Северной Америке, Европе и Азии, на всех ручьях и прудах, всюду, где только произрастали ива, береза и осина. В Ирландии их не было никогда, но зато Англия стала первой страной в Европе, где бобры уже к XII столетию оказались полностью истребленными. Погибели их способствовали три причины (из которых одна была основана на явном недоразумении). Но о них несколько позже. Последнего бобра в Швейцарии убили в 1705 году недалеко от Базеля; в Рейнланде и Саксонии бобров истребили к 1840 году, в Баварии— к 1850, в Вюртемберге — к 1854, в Нордрейне-Вестфалии последний погиб в 1877 году, в Нижней Саксонии — в 1856 году. Теперь одни лишь названия деревень и городов свидетельствуют, что когда-то там обитали эти старательные маленькие строители плотин: Биберах[7], Биберштайн, Бибрих, а поскольку по-русски, по-польски и чешски это животное именуется бобром, встречаются такие географические пункты и реки, как Бобер, Боберс-бах, Бобиц, Боберов. Только в ГДР и ФРГ можно насчитать более 200 географических названий, явно ведущих свое происхождение от этого самого крупного в северном полушарии грызуна.

Если повнимательнее всмотреться в герб города Висбаден-Бибрих, то легко можно понять причину, за что люди так безжалостно истребили этих маленьких «гидростроителей». На гербе изображен бобр, держащий в зубах рыбу. Потому что столетиями люди были уверены в том, что зверек, который так хорошо плавает и ныряет, непременно должен питаться рыбой, как это делает, например, выдра. А тот, кто питается тем же, чем и человек, тот по детски-наивному убеждению (и сегодня еще неполностью изжитому у некоторых охотников и фермеров) является самым что ни на есть злостным «вредителем», нежелательным конкурентом по добыче пропитания. При этом за прошедшие сотни лет никто ни разу не дал себе труда вскрыть желудок застреленного бобра и посмотреть, что же он все-таки ест? Тогда выяснилось бы, что ничего другого, кроме растительного корма, там’ найти невозможно. К несчастью, мясо самого бобра принято было причислять к «рыбным блюдам». Поэтому во время долгих постов его, как «постное», разрешалось подавать на стол в жареном и вареном виде, чем широко пользовались монастыри и зажиточные горожане. Мясо бобра можно было есть, не боясь «оскоромиться». Причислить бобра к рыбам оказалось возможным не только из-за его водного образа жизни, но еще и потому, что его уплощенный хвост по форме напоминает рыбий да к тому же еще покрыт чем-то вроде чешуи. Иезуитский патер Шар-левуа в 1754 году писал: «Судя по его хвосту, это самая настоящая рыба, и он официальным образом причислен к этим животным медицинским факультетом в Париже. А уже, согласно такому заключению, теологический факультет пришел к выводу, что мясо его можно есть и во время поста».

Вторая беда бобра заключается в том, что у него на брюхе имеются две железы, причем как у самцов, так и у самок; выделения этих желез, так называемая «бобровая струя», считалась лекарством практически от всех болезней. Так, врач Иоганнес Мариус опубликовал в 1685 году в Аугсбурге некий трактат под названием«Касторология» с 200 различными рецептами. Он тоже считал, что бобры поедают рыб, саламандр и лягушек. Считалось, что «бобровая струя» помимо всех своих других целебных качеств излечивает от ревматизма, ломоты в суставах, поднимает жизненный тонус больного и, более того, может оживить умирающего. Однако тщательнейшее химическое исследование этого вещества выявило, что из всех его составных частей разве что салициловой кислоте можно приписать целебные свойства, а больше ничему. Вырабатывается салициловая кислота из ивовой коры — основного продукта питания бобров. На сегодняшний день химическая промышленность свободно изготовляет производные салициловой кислоты, притом совсем дешевым способом, в частности, для широко распространенного аспирина. Таким образом, можно считать, что химия спасла бобрам жизнь. А в 1852 году за «бобровую струю» платили 720 марок, по тогдашним ценам огромные деньги! В сыром виде бобровая струя, изъятая из железы самца, весит от 50 до 170 граммов; В продажу она поступала в виде бурой, вязкой, сильно пахнущей пасты — смеси из различных масел, смол, жиров и салицила. Сегодня никто уже за этим снадобьем не гоняется и никто не согласится платить за него такие деньги. Однако в немецком официальном прейскуранте на фармацевтические изделия, где разного рода пережитки еще годами перетаскиваются из издания в издание, в томе, вышедшем уже в 1962 году, все еще указана цена на «бобровую струю»: один грамм — 55 пфеннигов. «Запах — едкий, напоминающий валериану, вкус — ароматный, горьковатый и острый», — можно прочесть в том же издании.

Сильно пахнущим веществом, которое выделяют бобры из расположенных сзади желез, они маркируют определенные пункты своего охотничьего и жилого участка, чтобы бобры из других семей могли распознать, что это чужая собственность.

Трапперы в Северной Америке очень быстро нашли способ, как приманить бобра к капкану: достаточно только обмазать его «бобровой струей», как начнут сбегаться со всей округи бобры и, возмущенные чужим запахом, постараются перебить его своим собственным. При этом они непременно попадут в капкан.

Уже по одному тому, что в средние века бобровые хвосты считались особым лакомством и есть их разрешалось только дворянскому сословию, можно судить о том, как со временем меняются вкусы. Думаю, что сегодня не много нашлось бы любителей, кто согласился бы их отведать… Но что касается бобровых мехов, то они, как и прежде, остались вожделенной мечтой всякого франта. И в этом заключается третья беда бобров.

Тело бобра сверху покрыто длинными остевыми волосами, намокающими в воде. Поэтому, выходя на берег, он выглядит всегда таким всклокоченным, словно мокрая щетка. Но зато подшерсток у него удивительно густой, теплый и мягкий, притом он красивого коричневого оттенка. Бобр тщательно натирает «руками» этот подшерсток маслянистым секретом из специальной железы, чтобы в воде он не намокал. Под водой длинные верхние волосы плотно прикрывают нежный подшерсток наподобие плаща. В шерсти задерживается воздух и, таким образом, ни она сама, ни кожа под ней не намокают. Выйдя из воды, бобр никогда не отряхивается, как это делают, например, собаки, а, проводя «руками» вдоль тела, как бы выжимает воду из своего «плаща», чтобы поменьше влаги занести в жилище.

Дабы беспрепятственно получить возможность добраться до бобровых шкур и «бобровой струи», в прежние времена бобрам помимо поедания рыб инкриминировали еще и то, что они, строя плотины, «умышленно» затопляют луга и пастбища, да к тому же еще валят лес. Так, например, Фридрих Великий в 1765 году отменил все и всякие запреты на истребление бобра, так что всем, кому не лень разрешалось отстреливать и отлавливать «этих вредителей». В XVIII веке в Пруссии в течение целого столетия на них была разрешена свободная охота. Вскоре они там исчезли полностью; в Литве они тоже стали столь редкими, что уже в 1566 году цена бобра равнялась цене лошади. «

Маленькие трудолюбивые «гидростроители» исчезли также из всей Франции. Сегодня еще какая-то сотня их обитает под тщательной охраной в дельте Роны и ее притоков. Источником вечных забот и опасений для всех, кто радеет о родной природе, служат последние бобры, чудом сохранившиеся на среднем течении Эльбы, между Торгау и Магдебургом. В 1913 году их было всего 188, затем поголовье бобровой колонии несколько выросло во время первой мировой войны, когда большинство браконьеров призвали в армию, и к 1919 году их было уже 272, но затем поголовье бобров снова пошло резко на убыль, и к 1925 г. их опять осталось всего 100 экземпляров; потом оно опять возросло до 210 к 1945 году и снова упало до 100 в 1948 году. Прямо-таки отчетливое отражение политической истории нашего государства! В 1964 году подсчет дал опять 174 экземпляра, 16 из которых обитало в Шорфхайде и происходило от родоначальников, выпущенных в этих местах до второй мировой войны. В Мекленбурге (ГДР), говорят, живут четыре — шесть бобров родом из Воронежа, привезенных туда специально для акклиматизации. Только в ФРГ не было ни одного. За последние два десятилетия нам удалось расселить бобров и в ФРГ [8]. Раздобыть их было чрезвычайно трудно, потому что нам не хотелось использовать для этой цели канадских бобров, которые имеются во всех зоопарках Западной Европы. Шведы никак не могли изловить для нас у себя хоть несколько экземпляров, у ГДР и своих было мало. И наконец, мне удалось получить небольшую партию из Советского Союза. Так что у нас теперь обитают именно русские бобры. И вот теперь немецкий Союз охраны природы планирует завезти и поселить бобров на озере Шалзее, в Шлезвиг-Гольштейне или у Тирольской Ахе в Верхней Баварии.

В начале века был такой случай. Частный Аквариум в Берлине, демонстрировавший посетителям на Унтер ден Линден разных водных животных, тайно приобрел одного из обитавших на Эльбе бобров. Слух об этом дошел до властей, и бобра было предписано вернуть на место. Обиженный владелец ослушаться не посмел, однако предварительно обменял немецкого бобра на канадского. И вполне могло бы статься, что бобровая колония на Эльбе перемешалась бы с канадскими бобрами и перестала быть чистокровной популяцией, если бы не счастливая случайность. Полуручной «канадец» сразу же после отъезда государственной комиссии, водворившей его на новое местожительство, вылез из вод Эльбы и добровольно залез назад в ящик, в котором его привезли, не пожелав воспользоваться прелестями вольной жизни. Пришлось везти его назад в Берлин.

Аналогичные неудачи постигли людей, пытавшихся в 1830 году акклиматизировать бобров в Бранденбурге, близ Потсдама. Все их старания не увенчались успехом. Когда после второй попытки у выпущенной парочки годами не появлялось потомства, у энтузиастов опустились руки. Но потом, после смерти зверьков, их хорошенько осмотрели и выяснилось, что это два самца…

И в России бобрам тоже пришлось отступить перед натиском людей. К моменту падения царской власти в этом огромном государстве бобры сохранились лишь в нескольких местах: возле Воронежа, в Белоруссии, в Туве — на берегах Енисея; число их не превышало 900 голов. После установления Советской власти бобров начали строго охранять. И охраняют по сей день, несмотря на то что поголовье их выросло до 40 тысяч экземпляров. Основным пунктом, откуда их расселяют в новые места обитания, служит Воронежская область. Вот именно туда-то нас: сейчас и мчит скорый поезд.

Но прежде мне хочется рассказать еще о «бобровой трагедии», разыгравшейся в Северной Америке. Там приблизительно к 1600 году обитало еще от 60 до 100 миллионов бобров, за которыми охотились (но одновременно и охраняли и обожествляли их) индейцы. Согласно поверьям индейцев, Великий дух Мани-ту создал сначала бобров, а потом уж людей. Некоторые индейские племена считали себя потомками Большого бобра, называли бобров своими «маленькими» братьями, никогда не истребляли целых семей бобров, не убивали самок с детенышами, а косточки, оставшиеся от съеденного бобра, аккуратно собирали и относили назад, в воду, чтобы они ни в коем случае не достались собакам.

Европейцы же лихорадочно накинулись на бобров, как только попали в Новый Свет. Одна из старейших торговых компаний— «Компания Гудзонова залива», существующая и поныне, была основана в основном ради добычи бобровых шкур и их экспорта. Немало было войн с индейцами, восстававшими против истребления своих маленьких друзей-бобров. «Компания Гудзонова залива» до 1800 года вывозила ежегодно по 50 тысяч бобровых шкур, что по стоимости составляло порой половину всего американского экспорта. Ведь бобровая шкура уже в те времена в самых диких местностях стоила целый доллар, а трапперам и вообще всякому приезжему на диком Западе и Севере приходилось все, что им было необходимо, оплачивать втридорога мехами. На постоялых дворах «Торговой компании» продовольственные товары отпускались по баснословно высоким ценам: 25 фунтов муки — за пять долларов, фунт солонины — за доллар, фунт чаю — за три доллара, четыре свечки — один доллар. Тот, кто хотел купить ружье, должен был сложить кучу из бобровых шкур, равную по высоте вертикально поставленному на пол ружью.

В те времена многие знаменитые американские состояния были сколочены именно на бобровых шкурах, например состояние семейства Астор. Ценные бобровые шкуры привлекали торговцев, трапперов и миссионеров.

В моде тогда были широкополые, легкие как пушинка шляпы из бобрового фетра. Боясь, чтобы их не надули с шерстью, шляпники предпочитали скупать целиком шкурки, а потом уж сами их состригали. Из одной шкурки получалось полтора фунта шерсти, из чего изготовлялось больше дюжины шляп; такая шляпа весила подчас всего каких-нибудь 50 граммов! Шляпники тогда умели сортировать шерсть при помощи воздушной струи. Продавались «цельные», «половинчатые» и «четвертные» шляпы— в зависимости от того, какой слой из заячьей шерсти подкладывался под слой бобровой.

Уже в 1663 году за бобровую шкурку платили от 85 до 125 марок. Но своей кульминационной точки экспорт бобровых шкур, осуществлявшийся «Компанией Гудзонова залива», достиг к 1875 году, когда она продала 207 903 бобровые шкурки!

Но потом дела год от года становились хуже и хуже, пока к 1900 году бобры на территории всех Соединенных Штатов, а также на большей части Канады не оказались почти полностью истребленными…

Рано утром наш поезд останавливается на станции Графская. Это небольшое селение с базаром посреди лесной местности, вблизи Воронежа. Мы пережидаем на перроне, пока из встречного поезда местной линии выгрузятся все мужчины и женщины, спешащие на работу, а затем пересекаем железнодорожное полотно и входим в вокзальное помещение. Там нас уже ждет директор бобровой фермы и Воронежского заповедника В. Жарков. Он ведет нас через лес, прямиком к зданию церкви с луковичным куполом. Но не успеваю я удивиться, как узнаю, что именно здесь, в бывшем монастыре, разместилась администрация заповедника и краеведческий музей. Нельзя сказать, чтобы монастырское подворье оказалось самым удобным местом для размещения подобных учреждений, но здание еще вполне крепкое.

Сюда, в заповедник, стекаются студенты и ученые из всего Советского Союза, чтобы проводить здесь научные исследования. Потому что Воронежский заповедник прекрасно приспособлен для подобной работы. Он представляет собой как бы лесной остров посреди степи- размером в 31 тысячу гектаров и является частью Усманского бора. Охранять эти места начали уже с 1922 года силами местных учреждений, а с 1927 года здесь был основан Государственный Воронежский заповедник. В заповеднике теперь водится много видов животных. Рядом с чисто степными видами, такими, как суслики, сизоворонка, щурка, здесь можно встретить лесных обитателей: лесного хорька рядом со степным, зайца-беляка рядом с зайцем-русаком. Лоси, столь сильно размножившиеся повсюду в Советском Союзе, пришли и сюда. Причем сами, по своей воле. Их здесь не было более 150 лет! А вот косуль и оленей сюда завезли и акклиматизировали уже давно. Подобное же расселение ценных видов животных производится и во многих других районах страны. В заповеднике работает около ста штатных сотрудников.

Но основную славу заповеднику принесли его бобры. Воронежские бобры (Castor fiber) — черного или темно-коричневого цвета; их здесь около 500 голов и обитают они вдоль рек Усма-ни и Ивницы. Каждый год сотню или более отлавливают (обычно в возрасте одного года) и перевозят для расселения в другие области Советского Союза. Воронежские бобры прижились и размножились теперь во многих районах страны [9]. В ГДР тоже было отправлено 40 штук, где они живут на специальной ферме.

Здесь и в Северной Америке за последние десятилетия было разгадано много секретов, касающихся жизни этих удивительных созданий.

Ну, во-первых, конечно, об их способности валить и ошкуривать деревья. Бобр справляется с этим трудоемким процессом, имея для этой цели всего лишь четыре оранжево-желтых резца— два сверху и два снизу. Эти зубы — самое главное орудие бобра. Он способен просуществовать без хвоста, без ног, даже ослепнув, но если он, не дай бог, потеряет свои зубы, то через неделю его не станет. Передняя сторона этих длинных (так, что они даже высовываются изо рта) резцов покрыта слоем эмали (точно так же как и наши зубы). Но задняя сторона зуба эмалью не покрыта и состоит из менее твердого дентина. Когда бобр что-нибудь грызет, то дентин стачивается быстрее, чем эмаль, и, таким образом, передняя стенка зуба все время остается острой, словно лезвие. Следовательно, эти своеобразные «ножи» во рту бобра непрерывно самозатачиваются. Кроме того, бобр умрет выдвигать свою нижнюю челюсть с ее двумя резцами вперед и точить таким образом свои «ножи» друг о друга. Чтобы «спилить» дерево, бобр упирается верхними резцами в его кору, а нижней челюстью начинает быстро поводить из стороны в сторону. Эти своеобразные ножницы производят от пяти до шести движений в секунду. Между прочим, бобр умеет стянуть свои губы позади зубов так, чтобы иметь возможность грызть дерево и под водой во время ныряния: тогда вода не попадает ему в рот.

Про бобров часто сочиняли разные небылицы, вроде того что они якобы валят деревья всегда так, чтобы те падали своей кроной в воду, что они в состоянии «рассчитать» заранее, как и когда упадет дерево, и поэтому ни один бобр никогда не бывает убит падающим стволом; кроме того, они якобы умеют специально направлять падение дерева таким образом, чтобы оно не застряло своими ветвями в кронах соседних с ними деревьев, потому что не упавшая на землю зеленая крона теряет для маленьких дровосеков всякий смысл.

Но это все не соответствует действительности. Правда, деревья, стоящие у воды, действительно большей частью падают кроной в воду, но объясняется это совсем иными причинами: просто ветви дерева, растущие в сторону открытой воды, развиваются лучше и становятся толще и длиннее, а следовательно, и перевешивают дерево при его падении. А деревья, растущие подальше от воды и поваленные бобрами, обычно лежат кроной в самых различных направлениях. Бывало и так, что, рухнув, дерево убивало бобра. Правда, подобное случается, видимо, очень, очень редко. А однажды наблюдали, как бобры с великим трудом «подрубили» толстое дерево, но оно росло на склоне, зацепилось кроной за соседние деревья и сползло вниз всего лишь на какой-нибудь один метр. Тогда бобры еще раз «перерубили» ствол столь неудачно упавшего дерева. Но когда и после этого злополучный ствол, поддерживаемый соседями, сполз вниз всего на небольшой кусок, дровосеки отступились от него и ушли.

Охотнее всего бобры валят деревья, стволы которых имеют в поперечнике от восьми до 20 сантиметров. Выбирают для повала чаще всего осину, иву, тополь, менее охотно березу и ольху и совсем избегают хвойных деревьев, то есть самую расхожую нашу древесину. Не берутся они валить и твердые породы деревьев, например дубы.

«Работает» бобр довольно быстро и энергично. Восьмисантиметровую в поперечнике иву он перегрызает за пять минут, а если дерево толстое, то маленькому дровосеку приходится трудиться над ним несколько ночей подряд. Каждый бобр валит и ошкуривает ежегодно от 200 до 300 стволов: участок земли в 100 гектаров способен прокормить колонию бобров в течение 1–1,5 года. Над толстыми стволами бобры трудятся зачастую вдвоем, причем поочередно: пока один грызет, другой оглядывается по сторонам. Случается, что бобры принимаются перегрызать ствол толщиной больше человеческого торса. В качестве «бобрового рекорда» зафиксирован тополь высотой 27 метров и 1,5 метра в поперечнике, который эти отважные дровосеки спилили однажды в Британской Колумбии.

Наиболее удобно для бобров, разумеется, валить деревья, стоящие у самой воды. Во всех же других случаях им приходится сплавлять куски поваленных стволов или отгрызенные от них ветви кратчайшим путем, по каналам. Если им еще нужно транспортировать древесину довольно далеко по воде до своей плотины — это для них не составляет особого труда. Но дальше, чем в 200 метрах от берега, бобры деревьев не валят. Если все деревья вокруг колонии уже срублены, зверьки, как правило, перекочевывают в другое место. После ухода бобров в лесу возникают все новые «бобровые лужайки» — очищенные от деревьев поляны и прогалины. Ведь созданные ими при помощи запруд искусственные озера постепенно мелеют и вытекают после того, как маленькие «гидротехники» перестают латать отверстия в своей плотине. Таким образом, благодаря деятельности бобров естественный ландшафт выгодно видоизменяется: в нем появляется все больше зеленых лугов — удобных пастбищ для диких копытных.

Препарируется сваленное дерево так: лежащий на земле ствол разрезается на куски, причем чем толще ствол, тем короче куски. Даже в тех случаях, когда бобры уже унесли все чурбачки, можно промерить их длину по кучкам опилок, остающимся возле каждого места «распиловки». Самый толстый конец ствола обычно оставляют лежать; его лишь ошкуривают, а кору съедают.

Свежая молодая кора и мягкая древесина — вообще основной корм бобра. Такой жесткой пище соответствует и крепость его зубов. Жевательный «жим» бобра, равняется 80 килограммам, в то время как у человека он составляет лишь 40 килограммов. При этом следует учесть, что бобр весит всего каких-нибудь 18–20 килограммов, самое большее — 30.

В Воронежском заповеднике каждая семья бобров запасает себе на зиму в качестве провианта в среднем 108 осин от восьми до 35 сантиметров в поперечнике, утапливая их в воде. Помимо этого они зимой обгрызают еще поваленные ветром деревья. В неволе же каждый бобр получает на ферме ежедневно семь килограммов осиновых веток вместе с корой, два килограмма березовых веток, 25 килограммов ивовых. Следовательно, один взрослый бобр поглощает ежегодно 4197 килограммов древесины вместе с корой в придачу к своему обычному зеленому корму, что составляет вместе 7,5 кубических метра древесной продукции. Из 580 различных растений, произрастающих в Воронежской области, бобры используют 148 видов.

На суше бобры довольно неуклюжи, даже человек их легко может догнать, и, если им приходится спасаться бегством, они быстро устают. Поэтому многие бобры, обитающие в равнинной, богатой влагой местности, прокладывают себе специальные каналы, ведущие к их пастбищным участкам, расположенным иногда довольно далеко от реки. Возможно, такие каналы ведут начало от постоянных тропок, прокладываемых этими животными, которые постепенно утаптываются все глубже и глубже, погружаясь в мягкий влажный грунт, а уж потом бобры их планомерно начинают расширять и углублять, пока тё не достигнут глубины примерно 50 сантиметров, так, чтобы бобру удобно было проплывать по ним под водой. По таким каналам удобнее транспортировать и ветки.

Добытые в лесу ветки бобры под водой засовывают срезанным концом глубоко в илистый грунт так, чтобы они не всплывали. Это прежде всего запасы на зиму, потому что летом они питаются и водяными растениями, и травой, и клубнями водяных кувшинок. Целые плоты из неошкуренных веток зачастую прикрывают входы в жилую крепость.

Попав на новое место, бобр чувствует себя привольно только после того, как обеспечит себе убежище, попасть в которое можно только под водой. На крупных реках, где вода обычно не убывает, или на слишком широких, которые невозможно перегородить плотиной, бобры довольствуются простыми береговыми норами, но непременно с двумя, а чаще всего четырьмя-пятью входами.

Вот, например, у немецких бобров, проживающих на Эльбе, как правило, именно такие, примитивные береговые жилища, выкопанные на отмелях или банках, поэтому их можно назвать «банковыми бобрами». «Парадный въезд» в подобные жилища ведет снизу, из-под воды, косо кверху, где заканчивается под поверхностью земли. Выкапывается камера шириной примерно в один метр 20 сантиметров и высотой от 40 до 50 сантиметров; стены ее изнутри заботливо и старательно разравниваются. Если вода в реке поднимается, пол в жилой камере тоже бывает необходимо приподнять. Для этого бобру достаточно соскрести с потолка соответствующую порцию земли и утрамбовать ее на полу. Как правило, потолочное перекрытие такого «блиндажа» настолько прочное, что на нем могут стоять сразу несколько человек, не опасаясь провалиться. Однако в случаях, когда бобрам приходится раскапывать нору все дальше кверху, они укрепляют ее тем, что набрасывают сверху кучи веток и хвороста, воздвигая настоящую крепость. Если же водное зеркало поднимается все выше и выше, например, тогда, когда бобры запрудили речку плотиной, то такую «бобровую хатку» приходится все надстраивать и надстраивать, пока она в конце концов не превратится в остров, окруженный со всех сторон водой…

Наверное, именно подобным образом возникали в прежние времена эти удивительные бобровые сооружения посреди водоемов. Нынешние бобры — правда, не слишком часто — тоже воздвигают подобные постройки прямо посреди своих запруженных плотиной «водохранилищ». С этой целью они громоздят под водой друг на друга пропитанные водой ветки, слепляя их илом, пока такой искусственный остров не будет возвышаться на метр, а то и на два над поверхностью воды. Но если сама крепость — в особенности у бобров, живущих в северных областях, тщательно укрепляется и «цементируется» илом или глиной, то «потолок» в ней бывает, наоборот, довольно рыхлым, воздухопроницаемым, чтобы проветривалось помещение. Но, несмотря на это, спутанные и переплетенные меж собой ветки составляют достаточно прочное перекрытие, на которое человеку можно встать ногами и разломать которое хищному зверю, не так-то просто. В суровые зимы можно наблюдать поднимающийся из вершины хатки «дымок», повисающий над ней в виде легкого облачка. В старых, обжитых «крепостях» встречаются «передние», «смежные комнаты» и разные другие помещения, однако жилая камера неизменно расположена в 20 сантиметрах над уровнем воды. Бобровые хатки, как я уже сказал, практически для большинства хищников недоступны, и даже если медведь вздумает, навалившись всей тяжестью сверху, проникнуть внутрь, то, прежде чем он это успеет проделать, все обитатели хатки уже ускользнут через подводные коридоры и исчезнут под водой.

Бобры не впадают в зимнюю спячку, хотя в холодное время года и делаются довольно вялыми. И тем не менее их можно неделями не увидеть на поверхности. Даже тогда, когда на улице минус 15 градусов, температура воздуха в жилой комнате держится всегда несколько выше нуля. Когда реки замерзают, бобры добираются до своих «складов» с провиантом, проплывая подо льдом. При этом им зачастую не приходится даже пользоваться лунками для дыхания. Потому что реки и озера замерзают поначалу только у берегов. Потом уже, по ходу зимы, в реках уровень воды несколько опускается, и между водой и льдом образуется некоторое пространство. Причем в середине реки лед опускается ниже, а у берегов, поддерживаемый корнями деревьев и землей, он выше. Так что под ним оказываются прекрасные, защищенные со всех сторон воздушные ниши для бобров.

А кроме того, бобры отличные ныряльщики. В старых природоведческих книжках можно еще прочесть, что они способны оставаться под водой до двух минут; однако в феврале 1939 года Рудольфу Берендту, на Эльбе, удалось зафиксировать 10 минут, а здесь, в Графской, в опытном бассейне, бобр заныривал даже на целых 15 минут.

Бобры никогда не засоряют своими экскрементами жилых помещений, а выделяют их только в воду. Для своих детенышей они устраивают мягкие постели из тонко наструганных опилок.

Во время паводка бобрам в их крепостях ничего особенного не угрожает, в худшем случае им приходится временно перебраться в свои запасные, жилища. А вот обмеление реки или озера представляет для бобров большую опасность. Когда вода уходит, открываются входы в их крепости. Кроме того, засыхают и портятся их плавучие продовольственные запасы. Для того чтобы поддерживать постоянный уровень воды, бобры строят свои плотины, которые образуют искусственные водохранилища. В этих водоемах они чувствуют себя в безопасности и по ним транспортируют свой корм к «складам».

Для постройки плотин бобры сначала втыкают в дно ручья вертикально поставленные ветви и стволы, укрепляя и придавливая их камнями, илом и тростником. Часто они используют для этой цели и упавшее поперек реки дерево, обкладывая его постепенно со всех сторон строительным материалом. Чем выше поднимается уровень подпруженной воды и чем она больше наполняет русло ручья или реки, тем выше приходится бобрам наращивать плотину и удлинять ее в сторону более пологого берега.

Самая длинная плотина в Воронежской области находится возле Мариники. Протяженность ее—120 метров, высота — один метр и ширина — от 60 до 100 сантиметров. На горных ручьях у подножия Скалистых гор в Канаде плотины достигают высоты трех метров! А самая мощная плотина построена бобрами на реке Джефферсон в штате Монтана, в США. По ней можно пройти целых 700 метров! Такие огромные плотины поддерживаются в течение десятков, а может быть, даже сотни лет многими поколениями бобров. Разумеется, только в тех случаях, если в окрестностях растет достаточно корма. В Колорадо известна плотина, построенная еще 70 лет тому назад. Со временем на таких плотинах вырастают деревья и кустарники, они становятся все крепче и шире. По ним совершенно спокойно может проехать даже всадник.

На то, чтобы построить плотину длиной в 10 метров, у семьи бобров уходит примерно одна неделя. Если течение очень сильное, бобры выше по реке воздвигают множество мелких дополнительных дамб, типа волнорезов, чтобы не прорвало основную плотину. Они зорко следят за сохранностью плотины, и стоит только где-нибудь начать просачиваться воде, как усердные «гидростроители» в первую же ночь примутся лихорадочно латать поломку. Работают они настолько старательно и поспешно, что в Америке вошло з поговорку всякую лихорадочную деятельность сравнивать с работой бобров: «То work like beavers» («работать, как бобры»). Различные подвиды бобров строят разные по внешнему виду плотины; более того, вид плотины зачастую зависит от окружающей ее местности.

Некто мистер Ж. Халл, проживающий возле Денвера, никак не мог добиться того, чтобы воздвигнутая им искусственная запруда не пропускала воду. И несмотря на все старания инженеров, которых он то и дело привлекал к этой работе, плотина все вновь и вновь давала течь. Но после того как там поселилась пара бобров, зверьки всего за несколько дней полностью починили и укрепили запруду. У них прямо какая-то необъяснимая страсть запруживать воду. Так, в зоопарках бобры, как правило, ведут непримиримую борьбу с администрацией, всячески затыкая и заделывая стоки для воды в своих искусственных бассейнах. Эти стоки прямо не дают покоя зверькам.

Чтобы поймать бобра, трапперам в Америке бывало достаточно проткнуть дыру в плотине и установить возле нее в воде капкан. Но иногда и сами бобры при наводнениях проделывают бреши в своих плотинах, чтобы дать стечь воде.

На одной из речек, впадающей в озеро Мичиган, бобры использовали маленький, уже заброшенный железнодорожный мост в качестве опоры для своей плотины: они плотно законопатили двухметровую арку проема моста и запрудили воду. В Канаде бобровые плотины имеют часто у основания от четырех до шести метров, а у гребня — от одного до двух метров. Случалось, что за ночь бобры затопляли какую-нибудь улицу или отрезок железнодорожного полотна, устроив небольшое искусственное водохранилище. И хотя такую бобровую плотину нетрудно тут же проломить, тем не менее избавиться от воды не так-то просто, потому что начинается упорная борьба между человеком и бобром. И не прекратится она до тех пор, пока животных не отловят и не переселят куда-нибудь в другое место.

В горах же бобры выступают на ролях искусных «землеустроителей». Преграждая бурные горные потоки, бобровые плотины препятствуют занесению песком и галькой пастбищ и пашен, расположенных у подножий гор. Благодаря запрудам вода только очень медленно стекает в долины, а искусственно созданные водохранилища бобров вскоре заселяются форелью и другими видами рыб, а также водоплавающей птицей.

60 миллионов бобров, обитавших некогда в Соединенных Штатах, устройством своих бесчисленных маленьких водохранилищ и дамб значительно снижали паводки. То же самое происходило и в древней Германии 1000 или 2000 лет тому назад. Теперь люди стараются добиться того же самого путем устройства запруд и гидростанций в горах. Если сбросить со счета получаемую при этом энергию, то на сегодняшний день тратят миллиарды и миллиарды для того, чтобы искусственно восстановить необходимое для судоходства и водоснабжения городов равновесие в природе, бездумно разрушенное тем, что из него изъяли одну совсем маленькую, но очень важную деталь. А теперь задумайтесь, так ли уж необходимы были бобровые шляпы и стоили ли они того, во что это сейчас оборачивается?

Когда вам в зоопарке хочется увидеть бобров, это редко удается. Еще реже случается, чтобы они в неволе приносили потомство. Да это и неудивительно, учитывая их более чем необычный образ жизни и способ питания. С другой стороны, их и на воле не так-то легко наблюдать, потому что работают они в основном по ночам, а молодняк свой прячут в норах. Таким образом, в книжках, изданных отнюдь не только в средневековье, то и дело появлялись самые фантастические сообщения о жизни и поведении бобров. Так, утверждалось, что преследуемый охотниками бобр выкусывает у себя железу с «бобровой струей», бросая ее в качестве выкупа под ноги преследователям, чтобы спасти свою жизнь. Даже в последнем многотомном издании Брема «Жизнь животных», которое, правда, с 1914 года не переиздавалось, можно прочесть, что детеныши бобра появляются на свет слепыми и голыми.

В том, что это не так, легко можно убедиться здесь, в Графской, каждой весной. С 1933 года тут функционирует «бобровая ферма», состоящая из расположенных в ряд вольер, построенных на берегу высохшей протоки, сразу же позади монастыря. Русло обводняется искусственно. Зацементированные канальцы, заходящие на пару метров под воду, ведут со стороны берега в отдельный дубовый домик. Каждый такой домик изнутри обит жестью и перекрыт еще второй островерхой крышей так, что внутри его можно хорошо утеплить соломой. Такие искусственные бобровые крепости при желании можно сверху приоткрыть и посмотреть, что делается внутри. Именно так удалось узнать, что спят бобры преимущественно на спине, сложив лапы на животе, да притом еще и нередко храпят во сне. На этой ферме содержатся в среднем сто бобров, причем от двенадцати до пятнадцати пар производителей. Уход за ними возложен на пять сотрудников фермы и женщину — ветеринарного врача [10].

В Графской имеются не только темные воронежские бобры, но и норвежские (Castor fiber fiber), монгольские (С. f. birula), привезенные сюда с рек Булган и с Енисея, уральский бобр (С. f. pohlei) с реки Конда на северном Урале, а также канадский бобр (С. f. canadensis) из штатов Висконсин и Аризона.

Долгое время думали, что канадские бобры не скрещиваются с европейскими и азиатскими и не дают с ними потомства, пока финский зоолог Лаури Сиивонен не сообщил, что привезенные для акклиматизации в Финляндию канадские бобры прекрасно скрещиваются с местными европейскими и хорошо размножаются. Точно так же были получены гибриды между воронежским и уральским бобром, воронежским и норвежским. Однако бобров, которых расселяют в другие области Советского Союза для акклиматизации, берут не из этой фермы:, их отлавливают в годовалом возрасте в естественных условиях заповедника и отсылают на новое место жительства, вдев им предварительно в ухо алюминиевую метку.

Помимо бобров здесь обитает еще и выхухоль (Desmana moscata), которая сродни кротам. Эти веретенообразной формы животные, покрытые похожим на плюш мехом, прекрасные пловцы и ныряльщики. Выхухоли достигают в длину примерно четверти метра и обладают в придачу семнадцатисантиметровым, сжатым с боков хвостом, который служит им рулем во время плавания. Ушные раковины у них отсутствуют, вместо глаз — малюсенькие бисеринки, но зато нос их вытянут в расширяющийся наподобие трубы хобот и чрезвычайно подвижен. Ближайшие родичи выхухоли обитают на Пиренеях. Выхухоли тоже роют свои убежища в отвесных берегах, с входом, скрытым под поверхностью воды. Следовательно, они представляют собой нечто вроде малюсеньких бобров, с той лишь разницей, что питаются они водными насекомыми, рыбой, пиявками и улитками. Поскольку выхухоли тоже являются ценными пушными зверями, уже 600 штук из них перевезены отсюда в различные части Советского Союза [11].

Наблюдая за бобрами на ферме, люди, к немалому своему удивлению, заметили, что спариваются эти животные исключительно только в воде. Для этой цели самец поворачивается на спину и подплывает снизу под самку. По всей видимости, бобры придерживаются единобрачия. Когда после 105–107 дней беременности у самки в норе появляются детеныши, самцу приходится на длительное время освобождать помещение. Вместе с ним выселяется из квартиры и прошлогодний молодняк. Бобрята вопреки утверждению Брема появляются на свет уже зрячими и покрытыми шерстью. Правда, глаза у них в течение первых; двух дней бывают полузакрыты и затянуты вязкой слизью. У них уже явно обозначаются резцы. Материнское молоко бобрята сосут около двух месяцев и растут буквально на глазах. В первые дни они прибавляют ежедневно почти по восемь процентов от своего веса, а с 25-го по 35-й день — по 4 процента, достигнув же двухмесячного возраста, они прибавляют уже только по одному проценту ежедневно. Когда малыши сосут молоко, самка подгибает свой хвост и заботливо подкладывает его под детенышей, так, чтобы они сидели на теплой его подкладке.

Бобровая детвора рано научается плавать и нырять. И точно так же как и другие звериные, да и человеческие детеныши, проявляет при этом большую неосторожность. Если на берегу появляется‘наблюдатель, да к тому же еще издает клич, похожий на бобровый, их разбирает неудержимое любопытство, и они стараются подплыть поближе, чтобы разглядеть, что там происходит. Матери тогда приходится заталкивать их носом назад и вклиниваться между ними и посетителем. Старые бобры в подобных случаях обычно ударяют своим хвостом-лопатой плашмя по воде, заныривают и мгновенно исчезают из поля зрения.

Если бобровые детки слишком долго «болтаются на улице» или становятся дерзкими и непослушными, мамаша хватает их лапами поперек туловища и насильственно затаскивает в дом. Что бобриха несет своего детеныша буквально на руках, легче всего наблюдать на суше. Раньше этому никто не хотел верить. Но директор старого Гамбургского зоопарка Болан описывал случай, как бобриха несла своего детеныша па высоко поднятых передних лапах, вытянувшись во весь рост и передвигаясь при этом на задних ногах. Подтверждение такой необыкновенной транспортировки детенышей было получено полстолетия спустя и в Цюрихском зоопарке, где такое поведение самки бобра удалось снять на фото- и кинопленку. В этом зоопарке пара бобров несколько лет подряд приносила и выращивала потомство. При случае можно увидеть, как бобрята едут, усевшись на хвосте своей мамаши.

Когда в Воронежском заповеднике вскрывали норы бобров (разумеется, перекрыв предварительно все выходы сетью), то, как правило, заставали б них три поколения животных. Потому что молодняку прошлого года рождения разрешается оставаться с родителями до появления на свет нового помета. Тогда они на некоторое время вместе с отцом бывают вынуждены покинуть свой дом. Но имеют право в него вернуться и там перезимовать. Однако, как только следующей весной появляется новый приплод, им приходится покидать своих родителей и родительский кров навсегда. Если они не соглашаются сделать это добровольно, их просто прогоняют, выталкивая и кусая. К осени, следовательно, в возрасте двух с половиной лет молодежь становится половозрелой, а на следующую весну у молодых бобров появляются уже собственные детеныши (детенышей у бобров бывает от одного до шести, в большинстве же случаев— от двух до четырех). Молодые бобры отправляются на поиски новых мест для жилья вверх и вниз по реке, удаляясь нередко на 20, а то и 25 километров от отчего дома, и там справляют новоселье. В поисках подходящих для постройки дома мест бобры способны преодолевать и значительные расстояния по суше. Так, одного бобра, выпущенного в Северной Америке, спустя четыре месяца нашли в горах, на расстоянии 30 километров от места выпуска.

Продолжительность жизни бобра составляет приблизительно от 10 до 15 лет. В Воронеже одному бобру удалось дожить до 23 лет, а в одном зоопарке бобр прожил якобы даже целых 30 лет!

Совесть американцев начала пробуждаться к началу нашего века — как раз вовремя, пока они еще не успели окончательно истребить всех своих бобров. Поспешно были изданы не только законы об их охране, но и начаты работы по расселению в тех местах, откуда бобры безвозвратно исчезли. Так, девять бобров, выпущенных в 1906 году в штате Нью-Йорк, размножились столь успешно, что к 1924 году число их потомков было уже столь велико, что за добытые меха удалось выручить 1 миллион долларов. В Норвегии запрет на добычу бобров был объявлен в 1899 году; на сегодняшний день их там от 12 до 14 тысяч, и норвежских бобров успешно переселяют в Финляндию и Швецию. То, что они совсем самостоятельно способны завоевывать новые территории, было установлено Охотничьим управлением штата Мэн: бобры заселили небольшой остров, расположенный в 19 километрах от суши, для чего им пришлось проплыть это расстояние по морю.

Не успели бобры в Канаде прийти в себя от жестокого преследования, как грянула первая мировая война и охота на них снова была разрешена. Началась настоящая бойня. В 1924 году было добыто и продано 169 172 бобровые шкурки. Причем велся не разумный, рациональный отстрел, проводимый специали-стами-охотниками, нет, это снова были те же «джентльмены удачи», без разбора и учета на будущие времена начисто разорявшие и уничтожавшие бобровые колонии.

Против такого жестокого и безрассудного массового разбоя резко выступил тогда индейский писатель Вэшак Воннесйн (Серая Сова). Во всех своих многочисленных статьях, публичных выступлениях и книгах он взывал к сознательности и совести канадцев. Сам он, как и многие другие, из охотника превратился в защитника животных, главным образом после того, как стал свидетелем такой душераздирающей сцены:

«В капкане оказалась самка бобра. Громко крича от боли, она пыталась стряхнуть капкан, намертво вонзившийся в одну из ее передних лап. Другой лапой она судорожно прижимала к себе детеныша, который безмятежно продолжал сосать молоко… Очень осторожно я высвободил лапу несчастной самки из западни, но она была перерублена пополам, и повисла безжизненной тряпкой. Тогда я точным ударом острого томагавка отрубил безжизненную часть, а самка, не сделавшая ни малейшей попытки укусить меня от боли, приникла к луже хлеставшей из раны крови и, видимо мучимая адской жаждой, принялась жадно ее лакать… Потом она медленно потащилась к озеру. Однако с полдороги вернулась за своим детенышем. А тот, глупыш, заинтересовавшись шнурками моих мокасин, не сразу согласился следовать за матерью. Мой спутник одобрил то, как я поступил, несмотря на потерю ценной шкуры. Вид беспомощного несмышленыша смягчил его сердце. Меня этот случай тоже заставил крепко призадуматься и сыграл немалую роль в последующем моем решении бросить бобровую охоту навсегда. После той, запомнившейся мне сцены я спас жизнь не одному бобровому детенышу тем, что шел по следам «весенних охотников», подбирая осиротевших малюток, которых затем в течение года держал у себя в доме. Дольше держать их было невозможно, потому что, подрастая, они начинали совершенно варварски обращаться с моей домашней утварью».

Из дальнейшего повествования Воннесина можно увидеть, что, живя в человеческом жилище, бобры способны натворить бог знает что:

«Когда мы переступили порог моего домика, нашим глазам предстала картина, надолго врезавшаяся в память. Казалось, что по помещению прошел ураган. Стол был опрокинут, и все, что на нем лежало, исчезло. Одно окошко было разбито, и в нем торчал длинный толстый кол, а под другим, еще целым, лежал аккуратно уложенный штабель дров. Разобранный на составные детали рукомойник нашелся, после долгих поисков, на нарах, в постели, притом аккуратно прикрытый простыней. Одеяла и подушки из постели были изъяты и вместе с другими предметами домашней утвари, такими, как горшки, тазы, мокасины и т. п., оказались нагромождёнными в виде баррикады перед печкой.

Всячески извиняясь перед моими гостями, которых я привел с собой, я старался мысленно оценить причиненный мне ущерб, однако ничего существенного не пострадало — ничего не произошло такого, что могло бы угрожать моей жизни и благополучию. А ведь я уходил совсем ненадолго, просто решил совершить маленькую прогулку, но мягкая, теплая погода заманила меня подальше и заставила отсутствовать несколько дольше, чем я собирался. Приятные запахи весны донеслись, видимо, и до моих бобров и воодушевили их на столь активные действия. За неимением ничего лучшего они, словно ошалев, кинулись строить из моего скромного домашнего имущества плотину. Теперь они были несколько смущены происшедшим и сочли разумным не показываться; по-видимому, приход моих друзей заставил их побыстрей убраться в свое убежище. Но спустя некоторое время они все же осмелели и появились. Я их, как положено, представил гостям, аони, деловито собрав с гостей привычные подарки — яблоки и шоколад, исчезли, словно маленькие лесные гномы».

Индейскому писателю Воннесину и другим друзьям природы удалось завоевать сердца канадцев для бобров. На обширных территориях Канады охота на бобров для белых была полностью запрещена и разрешена лишь индейцам. Тропы трапперов возле реки Святого Лаврентия и теперь были закреплены за отдельными индейскими охотниками, согласившимися продавать шкурки государству. Так, в 1960 году в провинции Квебек было добыто 30 тысяч бобровых шкурок, каждая стоимостью в 30 долларов. В 1961 году охота на бобров впервые была снова разрешена белым трапперам, после чего было добыто 33 400 штук. Каждому отдельному трапперу разрешалось отловить не более двадцати бобров, причем без стрельбы. На шкурах необходимо было ставить государственное клеймо и продавать их можно было только специально уполномоченным государством торговцам пушнины. В американском штате Айдахо по существующим ныне правилам каждый траппер обязан десятую часть добытых им бобров сдать живьем. Ими затем заселяют местности, в которых эти животные прежде были начисто истреблены. На труднодоступные лесные поляны и озера в горах их доставляют на самолетах и спускают туда в клетках, привязанных к парашютам, сбрасывая с высоты от 150 до 300 метров. Туго натянутые постромки парашюта придерживают задвижку от дверцы, но, как только клетка коснется земли и постромки ослабнут, срабатывает спиральная пружина, и дверца сама собой открывается. Иногда для этой цели нанимают и небольшие дирижабли.

Когда основной враг бобров — человек выбывает из игры, то заселению рек и озер этими трудолюбивыми маленькими гидростроителями ничто уже помешать не может, и оно происходит достаточно быстро и интенсивно. Ведь в конце концов большинство их прежних врагов, таких, как волки, рыси, росомахи и медведи, тоже давно истреблены или стали чрезвычайно редкими. На сегодняшний день считают, что бобр в Северной Америке вновь завоевал свой прежний ареал, но уже отнюдь не столь многочислен там, как раньше. Полагают, что в Соединенных Штатах обитает около 250 тысяч бобров, а в Канаде — 1,5 миллиона.

В Европе тоже усердно стараются возвратить бобру права гражданства. Так, в Финляндии в тридцатых годах выпустили канадских и норвежских бобров. В 1958 году там впервые после девяностолетнего перерыва можно было разрешить отстрел 400–500 бобров. В Польше бобры сейчас живут в районе лесничества Олива. Родом они из Советского Союза. В Швейцарию завезли бобров из Франции, отловленных на Роне, и в 1959 году они там уже принесли первое потомство.

Должен признаться, что за всю, свою жизнь я ни разу не видел, не слышал и не читал столько о бобрах, как в те дни в Графской.

Из Воронежского заповедника в Москву я прибыл почти что законченным специалистом по бобрам. Но должен сказать, что они такие интересные создания, эти коричневые шустрые и старательные трудяги, которые уже за много тысячелетий до нас изобрели плотины, дамбы и занимались гидростроительством, что не приходится жалеть ни об одном из часов, потраченных на знакомство с ними.

Глава VI. Альбиносы— кто они такие!


А есть ли на самом деле белые мыши?

Альбиносы у всех видов диких животных

Люди-альбиносы

Белый слон проездом из Таиланда в Данию…

«Вот мы тут поспорили между собой: четверо из нас отрицают существование белых мышей в природе, а мы двое утверждаем— белые мыши есть. И мы просим вас, дорогой доктор Гржимек, решить наш спор. Пожалуйста, ответьте нам, существуют ли в естественных условиях белые мыши?»

Подобного рода вопросы о белых мышах преследуют меня почему-то всю жизнь. Первый раз я подумал, что тут какой-то розыгрыш. Ведь общеизвестно, что белых мышей разводят десятками тысяч. Во всех лабораториях и институтах имеются специальные помещения для белых мышей и крыс. Их заражают страшными и отвратительными болезнями, оперируют, проверяют, сколько времени они способны просуществовать, получая плохо перевариваемую организмом пищу, — и все для того, чтобы помочь больным людям или заболевшему домашнему скоту. Можно их купить и в. зоомагазинах; юные натуралисты, не достигшие, как правило, восьмилетнего возраста, обычно любят пугать ими своих мам…

И тем не менее есть, по-видимому, люди, уверенные, что белые мыши не что иное, как измышление горячечного бреда наравне с зелеными чертиками. А на самом деле их не бывает. Да вот только недавно я вновь получил запрос, на сей раз из Шлезвиг-Гольштейна. Но я теперь уже давно ничему не удивляюсь. Спрашивающие меня люди сомневаются, видимо, в том, существуют ли белые мыши в дикой природе, без вмешательства селекционеров. Просто потому, что они никогда и. нигде их не встречали. Но, в то время как первого голубого волнистого попугайчика мы, европейцы, увидели впервые в 1882 году, белые мышки, бегающие вокруг наших жилищ, вошли в историю человечества гораздо раньше. Ведь китайские жрецы уже много тысячелетий тому назад использовали их для своих предсказаний. Поэтому китайские правители приказывали своим летописцам аккуратно вносить в летопись страны каждый отдельный случай поимки подобной зверюшки, считая его значительным событием. Таким образом, теперь документально подтверждено, что с 307 по 1641 год мышей-альбиносов в Китае удалось изловить всего лишь 30 раз.

Белые животные отнюдь не такое уж редкое явление. Среди домашних животных тем более, но и среди диких тоже. Поскольку белизна бросается в глаза, их редко можно не заметить. Если полистать природоведческие книжки, то можно узнать, что альбиносы зарегистрированы и среди кенгуру, и среди землероек, а также кротов (причем три процента), летучих мышей, зайцев, диких кроликов, леммингов; сурков, леопардов, тигров, пум, ягуаров, куниц, выдр, енотов, тюленей, диких ка. банов, кафрских буйволов, верблюдов, ланей, водяных козлов, обезьян, гепардов, зебр, кобр, форелей и других рыб. В 1938 году в Восточной Африке впервые обнаружили белого жирафа, которого даже удалось снять, а недавно еще одного — в Уганде, затем — в Гарамба-парке в Республике Заир, и один почти белый самец жирафа живет в Северной Кении, южнее Цаво-парка; суеверные браконьеры, к счастью, боязливо обходят его стороной…

Белых бурых медведей, которые, разумеется, сильно отличаются по своей «конструкции» от белых полярных медведей, хотя и очень редко, но все же видели. Встречаются «беляки» и среди ворон, воронов, черных дроздов, воробьев, ласточек и вообще среди большинства видов птиц. А поскольку белая окраска, как правило, передается по наследству, то для селекционера не составляет труда скрестить двух альбиносов и вывести таким способом новую расу белых животных. Так, белых ланей можно увидеть сплошь и рядом. В парке Клампенборг, возле Копенгагена, долгое время обитало столько же белых благородных оленей, сколько бурых. Если только захотеть, то в некоторых местностях путем направленного отстрела бурых ланей можно было бы разводить только одних белых или одних только черных.

Чисто-белых беломордых бубалов (вид африканских антилоп, обычно рыжей масти) можно видеть на многих фермах в Южной Африке. По сравнению с обычными у них пониженная сопротивляемость к погодным явлениям, зачастую они получают солнечные ожоги, особенно на ушах, а зрение со временем настолько слабеет, что животные почти слепнут. Поэтому именно на них чаще всего нападают собаки и гонят прямиком на заграждения из колючей проволоки.

Эдвард Халлстром из Сиднейского зоопарка разводит на своей частной ферме стадо белых кенгуру, которых выменивает в разных зоопарках мира на других редких животных.

Прежде считалось, что среди львов в отличие от других крупных кошачьих альбиносов не встречается, пока в 1961 году туристам, разъезжавшим по Крюгеровскому национальному парку, не удалось сфотографировать белую львицу.

А один индийский магараджа много лет занимался разведением белых тигров. Не так давно он продал таких белых тигров некоторым американским зоопаркам, а также в Бристольский, в Англию. У таких тигров характерные для вида черные полоски начертаны не на золотисто-желтом, а на белом фоне.

Поэтому у зоологов не считается особым событием, если кто-то сообщает о появлении нового альбиноса. Гораздо удивительнее в этом смысле было бы обнаружить вид животных, у которого никогда не встречаются альбиносы.

В Дарвиновском музее в Москве имеется специальная коллекция альбиносов. Там можно полюбоваться на чучела снежно-белых глухарей и тетеревов, беркутов, орланов-белохвостов, воронов, сов, соколов, лис, волков, рысей, леопардов, тигров — короче, буквально на большинство известных нам видов, только в белом «издании».

Ведь и среди нас самих тоже нередко встречаются альбиносы. У всех рас, начиная с белокожих скандинавов и кончая черными, как эбеновое дерево, негритянскими племенами, время от времени появляются отдельные индивидуумы, кожа которых на-ч-исто лишена пигмента. У таких людей и внутренние органы тоже лишены пигмента. Ведь природная окраска человеческой кожи — кремовато-белая. Присутствие же желтого красящего пигмента придает ей. желтоватый оттенок. Наличие черного пигмента делает кожу темной. Состоит он из мельчайших крупиц меланина, которые, сами по себе не черные, а скорее «сепия», или бурые, но в больших массах полностью поглощают свет и производят впечатление черного. К этому прибавляется еще красный цвет крови, курсирующей по мельчайшим кровеносным сосудам кожи и придающей ей розоватый оттенок. И вот, если смешивать белую, желтую, красную и черную краски в разных пропорциях, то можно получить любой желаемый цвет человеческой кожи: белый, желтый, красноватый или черный. У человеческих альбиносов черный пигмент начисто отсутствует, а желтый присутствует лишь в самых незначительных количествах. Красноватый цвет крови, просвечивающей сквозь такую кожу, придает ей слегка розоватый оттенок. А поскольку красящий пигмент у таких людей отсутствует, разумеется, и в радужной оболочке глаза (точно так же как, мы это знаем, у красноглазых белых кроликов и мышей), то глаза у людей-альбиносов тоже красные. Светопроницаемость таких глаз резко повышена, и поэтому альбиносы обычно щурятся или держат веки полузакрытыми. Из-за постоянного прищуривания вокруг глаз у альбиносов вскоре образуется сеть резких морщинок, придающих им совершенно особый, характерный для этих людей вид. Считается, что у нас, европейцев, на 10 тысяч встречается один альбинос, а вот у сан-блазских индейцев из Центральной Америки альбинизм распространен в семьдесят раз больше.

При входе в африканский национальный парк Серенгети долгое время в качестве контролера входных билетов работал негр-альбинос, то есть человек с белым цветом кожи, но по всему остальному — типичный африканец. Его портрет помещен в моей книге «Они принадлежат всем» [12] Разумеется же, альбиносы, в особенности лысые, очень чувствительны к солнцу и легко могут получить солнечные ожоги и тепловые удары.

Встречается альбинизм и у всех культурных растений. Но подобные зародыши очень скоро отмирают, потому что в них отсутствует хлорофилл — зеленый пигмент листа, без которого невозможен обмен веществ, да и сама жизнь растения.

Густав Дитрих, работавший прежде служителем во Франкфуртском зоопарке, но затем переехавший в Бангкок, столицу Таиланда, некоторое время спустя решил нас снова навестить и приехал на пару недель во Франкфурт. На обратном пути он заехал в Рангун, столицу Бирмы, где посетил Рангунский зоопарк, с директором которого, господином Кьявом Тхейном, у нас давние дружественные отношения. Леопардиха Маузи, к примеру, произведшая у нас в зоопарке на свет уже более тридцати детенышей, — подарок Рангунского зоопарка, а многие франкфуртские зоопарковские животные отправились жить в Бирму. Г. Дитрих прислал мне оттуда письмо с приветом от директора зоопарка, в которое вложил несколько снимков молодого белого слона, живущего сейчас в Рангуне, и написал следующее:

«Здешний зоопарк безмерно гордится своим белым слоном (хотя он не столько белый, сколько целиком розовый и с белыми глазами). В отличие от белых слонов у нас там, в Таиланде, это животное здесь вызывает форменную сенсацию. В Таиланде, при дворе, есть специалисты по этим вопросам, способные точно определить все признаки настоящего слона-альбиноса, которых обязательно привлекают при каждой новой поимке «белого слона». У такого слона обязательно должны быть белые ногти, красные глаза и целый ряд других признаков; в общей сложности насчитывается двенадцать различных степеней «альбинизма» у слонов. Я широко демонстрировал в Бангкоке фотографию бирманского белого слона и понял, что ничего подобного здесь ни разу не видели».

Казалось бы, что после всего вышеизложенного, подтверждающего, что альбиносы нам известны у всех буквально видов животных, да и у людей, белый слон не может представить чего-то особенно необычного и волнующего. Но на фотографии, присланной мне Дитрихом, слоненок сияет такой ослепительной белизной на темном фоне большого серого слона, что у меня невольно закрались сомнения: я не мог безоговорочно поверить в его реальное существование. Ведь уже в «Жизни животных» Брема можно прочесть о том, что в Сиаме (теперешнем Таиланде) белые особи разных видов животных ценятся очень высоко, что белые слоны там считаются священными, а король носит титул «господина над белыми слонами». Но, несмотря на все. старания и усилия, лишь крайне редко удается, изловить более или менее светлый экземпляр. А по-настоящему белым слоном там, по-видимому, еще никто ни разу не обладал. '

Когда К. Бок в 1881 году был в Бангкоке, ему показывали двух слонов, окрашенных светлее остальных и имеющих к тому же на ушах светлые пятна. Однако разница в окраске была едва уловимой. Но как раз в это время где-то на севере страны поймали слона якобы и на самом деле белого. Его должны были привезти к королю.

«В назначенный день весь город был охвачен праздничным возбуждением, всем не терпелось посмотреть на это новоявленное чудо, — пишет К. Бок, которому довелось присутствовать при торжественной выгрузке с корабля этого священного животного. — Меня следовало бы заподозрить в дальтонизме, если бы я стал утверждать, что животное это было «белым». Нет, белым его никак не назовешь, но тем не менее это был настоящий, доподлинный альбинос: все тело его было бледновато-розовым, с коричневым налетом, а на спине росло несколько белых жестких щетинок. Радужная оболочка его глаз, окраска которой служит верным признаком альбинизма, была бледно-желтого цвета. Выглядел он очень мирным; правда, корнак вел его на веревке, а не восседал на нем верхом. Полная отрешенность и уравновешенность слона составляли резкий контраст по отношению к царящему вокруг всеобщему возбуждению».

Так что нет сомнения, что белые слоны все же иногда встречаются. Редко, но встречаются. Правда, авторитетные лица прошлого столетия утверждают, что «белеть» подобным слонам немножко помогали при помощи тщательного мытья, отбеливания, а то и просто белой краски… Как легко таким способом обмануть даже критически настроенных людей, я знаю по собственному опыту.

Однажды (по-моему, это было в 1947 или 1948 году) наш Франкфуртский зоопарк решил устроить первоапрельскую шутку для прессы и публики. С этой целью мы накануне ночью обрызгали нашу крупную азиатскую слониху из распылителя побелкой. После этого наша добрая старая Симла стала действительно такой ослепительно белой, что в Таиланде её непременно бы приняли за олицетворение Будды собственной персоной. А за несколько дней до первого апреля мы поместили в газетах маленькую заметочку о том, что белый слон, который из Таиланда отправлен в Копенгагенский зоопарк, проведет день или два, транзитом, во Франкфурте, где и будет выставлен для обозрения. Смеха ради мы взимали еще-пару грошей доплаты к входным билетам с тех, кто желал посетить в эти дни слоновник и полюбоваться на чудо-животное.

Но мы не предусмотрели, как далеко может зайти наша шутка! Уже с самого раннего утра в зоопарк заявились американские фоторепортеры, которые принялись снимать «белого слона» со всех сторон — оказывается, они приняли все это дело за чистую монету. Радио оповестило всех о небывалом проезжем госте, и ночью меня поднял с постели звонок из одного американского пресс-агентства, которое желало знать, что же на самом деле происходит: все скандинавские газеты широковещательно сообщали о скором сенсационном прибытии из Бирмы чудо-слона, и только один директор Копенгагенского зоопарка ничего не знал о свалившемся на. него счастье… Вскоре последовал и встревоженный звонок из Дании: какой слон? откуда? Не без труда мне удалось тогда всем объяснить, что это была всего лишь первоапрельская шутка, которая так взбудоражила пол-Европы. Подробнее об этом и о многих других смешных и грустных зоопарковских историях я рассказал в своей книге «Двадцать животных и один человек».

Поэтому, и только поэтому, я проявил поначалу такое недо-. верие к снимкам, присланным из Рангуна, на которых был изображен такой блистательно белый слоник. Но тот-то слоник и на самом деле оказался настоящим альбиносом.

Глава VII. Чудо Казахстана


Как феникс из пепла

Сайгаки снова на марше

Истребленное животное — сегодня самое многочисленное из всех диких копытных Советского Союза

Зимой половина погибает — к осени их опять столько же

Почему самцы гибнут первыми?

Гаремы и «родильные дома»

Остров, с которого не возвращаются

Как опасно иметь рога

Оказывается, добраться до сайгаков вовсе не так просто! Для этого надо долететь до самого Казахстана. А попасть в Казахстан мне хотелось обязательно. Ведь именно там при Советской власти удалось провести потрясающее мероприятие по охране природы, достойное войти в хрестоматию. Вымирающий вид животного, от которого осталось всего каких-нибудь несколько сот особей, за три десятилетия был превращен в самый многочисленный вид из всех встречающихся в Советском Союзе диких копытных. За счет сайгачатины сейчас обеспечивается потребность в белковом питании сотен тысяч людей, причем на землях, абсолютно непригодных по своим качествам для хозяйственной деятельности человека.

И вот я уже у цели. Внизу, у трапа, стоят с громадными букетами профессор Слудский из Казахской Академии наук и работники Алма-Атинского зоопарка. Перед вылетом я заблаговременно дал телеграмму директору зоопарка С. Константиниди, потому что мне было известно, что в этом городе «на краю света» есть хороший большой зоопарк. В ответ на последнее пасхальное поздравление, разосланное Франкфуртским зоопарком во все зоопарки мира, я получил от коллектива Алма-Атинского зоопарка пространную ответную телеграмму. На нашей пасхальной открытке были изображены два солдата, вонзающих друг в друга штыки своих винтовок, а вокруг них стоят львы, слоны, буйволы, медведи, жирафы — словом, животные, которые никогда не убивают особей своего вида, и с удивлением взирают на то, что творит «венец создания»… Лондонский «Панч» («Punch»), а также французские, американские и московские газеты просили у нас тогда разрешения перепечатать у себя эту карикатуру, принадлежащую перу А. П. Вебера. Я намеревался предложить С. Константиниди купить у нас или выменять на что-нибудь молодых африканских бегемотиков, которых мы весьма успешно научились разводить у себя во Франкфурте. Но оказалось, что у него они уже есть. Я удивился: так далеко в Азии — и есть?

Зоопарк здесь относительно молодой — основан в 1937 году; занимает 38 гектаров. Но это замечательный парк: в нем 1800 животных 200 различных видов, живущих частично в весьма современных вольерах. Обслуживающего персонала — 200 человек, а посетителей, ежегодно стремящихся попасть в парк, — около 1,5 миллиона.

Каждый вечер мы сидим вместе с научными сотрудниками и служащими зоопарка, и я часами рассказываю им о животных Африки и разных других частей света, а они рассказывают мне о Сибири, Монголии, северных морях, ну и, разумеется, о Казахстане. Приглашают меня выступить и по Казахстанскому телевидению.

Алма-Ата — один из красивейших городов мира, об этом я прочел еще дома, в новейшем издании энциклопедии Брокгауза. Там, где еще 50 лет назад находился всего лишь скромный русский форпост, сегодня живет около миллиона жителей, на каждого из которых приходится по 8,5 квадратных метра зеленых насаждений и по 10 огромных деревьев, высаженных вдоль тротуаров. Когда-то по этим местам проходил знаменитый «шелковый путь», по которому верблюжьи караваны везли из Китая тюки шелка, направляясь через теперешний Фрунзе и Ташкент на Ближний Восток. На сегодняшний день этот «шелковый путь» превратился в широкую автостраду, по которой нескончаемым потоком спешат машины. Весной воздух Алма-Аты напоен ароматом цветущих яблонь, вишен и урюка. Недаром Алма-Ата по-казахски означает «Отец яблок». По арыкам вдоль обочин дорог и парков весело журчит кристально чистая вода, сбегающая с тающих горных ледников.

…На многих площадях города бьют фонтаны, много здесь красивых зданий, магазинов, парков, есть и детский парк, по которому курсирует ребячья железная дорога. Есть и русские, и казахские театры. В бурно развивающейся республике много различных национальностей.

В один из дней мои новые знакомые — профессор? — зоологи Е. Гвоздев, А. Слудский и другие — засовывают меня вместе со всей моей аппаратурой в машину и везут по новому прекрасному шоссе вверх, в горы за 100 километров, к озеру Иссык. Здесь ледники окаймляют яркую зеленовато-синюю водную гладь, по которой скользят прогулочные катера и лодки, а на берегу — ресторан, туристический лагерь с-домиками на четырех человек каждый, детские пионерлагеря, водопады.

Рядом с нами на берегу расположилась группа проводниц из поезда «Алма-Ата — Москва». Расстелив на траве белые скатерти, они водрузили ка них целые горы пирожков, бутербродов, сыра, фруктов. Я должен непременно с ними сфотографироваться, меня угощают водкой, просят танцевать и петь. Какой-то молодой человек заговаривает со мной по-немецки: он из семьи немцев Поволжья, но рожден уже в России.

Казахстан состоит не только из одних колхозных плодовых садов, необъятных полей пшеницы, рудников по добыче цветных металлов, тучных пастбищ и гидроэлектростанций. Нельзя забывать, что половину всей страны составляют пустыни. И в этой пустыне когда-то обитало много миллионов причудливых животных.

Почти две тысячи лет назад греко-римский географ Страбон уже описывал этих удивительных копытных под названием «сайга». Он писал, что питьевую воду они набирают «про запас» в свой напоминающий хобот огромный нос и по нескольку дней носят с собой. А. Баплан в 1660 году сообщал, что у сайги отсутствует переносица, что мешает ей управлять своим огромным свисающим носом, и поэтому она вынуждена пастись, пятясь задом. Надо сказать, что это и на самом деле какие-то весьма нескладные на вид существа — с громадным бесформенным носом, на тонких ножках, ростом с овцу. Они не производят столь элегантного впечатления, как антилопы Африки или Индии. Но в близком родстве с ними и не состоят. Среди жвачных сайга составляет отдельное подсемейство Saiginae, в которое входит один-единственный вид Saiga tatarica L.

В ледниковый период, когда еще существовали шерстистые носороги и длинношерстые мамонты, сайгаки паслись огромными стадами во всех степях Европы и Азии, от Англии через Германию и Россию, вплоть до Сибири и Аляски. Их кости и по сей день находят в Западной Европе. Но даже еще в XVI и XVII веках западная граница их ареала доходила до предгорий Карпат и Буга. Знаменитый исследователь и путешественник Паллас в 1773 году писал из киргизских степей, что численность сайги столь велика, что его казаки могут ловить их столько, сколько душе угодно. Другой ученый — Эверсманн — видёл их в 1850 году переплывающими нижнее течение реки Урал в «неимоверном количестве», вся степь между Волгой и Уралом была буквально ими усеяна.

Точно так же как в наше время носороги в Азии и Африке истребляются из-за суеверия китайских лекарей, которые воображают, что могут изготовлять из их рогов средство от импотенции, так же и сайгакам в прошлые века приходилось прощаться с жизнью из-за китайцев. Одни только бухарские и хивинские купцы с 1840 по 1850 год продали китайцам не менее 344 747 пар полупрозрачных, словно восковых, ребристых сайгачьих рогов. При этом мясо этих животных бросали. Охотились на сайгаков из укрытий возле-водопоев либо гнали верхом стадо в сторону цепи стрелков. Охотились на сайгаков с помощью борзых собак и ловчих соколов; зимой этих копытных выгоняли из тростниковых зарослей на гладкий лед озер, по которому они не в состоянии были двигаться, и забивали там дубинками.

Но всего этого было мало. Изобретательные люди возводили в степи длинные заборы, постепенно сходящиеся наподобие воронки. Расстояние между заборами с одного конца составляло примерно пять километров, а с другого оставался лишь узкий проход. Сайгаков загоняли туда тысячами, а то и десятками тысяч, а когда обезумевшие от страха животные начинали, давя друг друга, протискиваться сквозь узкий проход в конце «воронки», их там встречали заостренные колья, о которые они распарывали себе животы и грудные клетки. При таком необыкновенно жестоком «безружейном методе» охоты добывались тысячи сайгаков, но еще больше убегали искалеченными…

Вот таким образом антилопа-сайгак, пережившая, как вид, многие тысячелетия, начала быстро исчезать с лица земли, как только поближе познакомилась с человеком.

В суровую зиму 1828/29 года сайгаки полностью вымерли в степях между Волгой и Уралом. С тех самых пор стада «европейской сайги», обитавшей западнее Волги, в течение целых 100 лет не воссоединялись больше с азиатскими стадами. А к концу первой мировой войны сайгу уже причисляли к видам животных, не имеющих шансов выжить. Это была ближайшая кандидатура в список животных, которых человек за последние 200 лет заставил окончательно исчезнуть с нашей планеты. Под натиском хозяйственной деятельности человека с его плугами и сенокосилками, продвигавшейся все дальше с севера на юг — в степи и полупустыни, жизненное пространство этих диких копытных катастрофически уменьшалось. Лишь на самой крайней границе Европы, в Калмыкии, оставалось буквально несколько дюжин сайгаков, да еще кое-где в Азии, например на Устюрте, в долине Сары-Су, в общей сложности не более 1000 голов. Потерянный, вымирающий вид…,

И к счастью, в самый последний момент, как говорится, за пять минут до того, как окончательно опустится занавес, в 1919 году в РСФСР был издан запрет на отстрел антилопы-сайги, а вслед за ним в 1923 году такой же запрет вышел и в Казахской республике.

Вместе с тем русские зоологи начали пристально изучать жизнь этого вымирающего вида. Кто же были эти люди, спасшие сайгу от полного истребления и помогшие ей «восстать из пепла»? В первую очередь здесь следует назвать московского профессора А. Г. Банникова с целой группой сотрудников, а затем профессора А. А. Слудского из Алма-Аты.

И вот теперь они оба любезно согласились посвятить меня в замечательный гигантский эксперимент, показать мне, каким образом удалось добиться того, чтобы сайга к концу двадцатых годов начала медленно, но верно заселять вновь свои прежние угодья в Европе, а с тридцатых годов и в Казахстане.

Сначала пробовали установить, сколько и где осталось последних групп сайгаков, разъезжая по степи на машинах. Но затем поняли, что учет можно вести только с самолетов. Иногда наблюдение велось одновременно с восьми самолетов. Но поскольку наименьшая скорость у них составляла 125–150 километров в час (в отличие от значительно более «медленных» самолетов, которые мы использовали в Африке при учете стад диких копытных в Серенгети), да еще и потому, что рыжеватый цвет шерсти этих животных сливается с общим фоном степи, заметить сайгаков с воздуха оказалось тоже’ довольно трудным. Лучше получалось по вечерам — в это время бегущие антилопы отбрасывают длинные тени, по которым их можно обнаружить. С целью учета сайгаков самолеты налетали 40 тысяч километров — расстояние, равное экватору.

Помощники профессора Банникова пометили затем более 20 тысяч новорожденных сайгачат. Прежде всего исследователям предстояло выявить, зачем и куда кочуют стада сайгаков, точно так же как нам пришлось проделать это со стадами гну и зебр в Танзании. Ведь сайгаки вечно кочуют, они всегда в пути. Очень точно предчувствуя изменения погоды, могущие привести к засухе или сильным снегопадам, они стараются откочевать в другие районы. Если они пасутся, то продвигаются довольно медленно — три — шесть километров в час. Лишь мимо человеческих поселений они стараются проскочить побыстрее, увеличивая свой темп до 20 километров в час. И только зимой, в’ бескормицу, они в некоторых местностях решаются подходить довольно близко к домам. Но если погода начинает портиться всерьез, то есть при сильном снегопаде, грозящем полностью отрезать животных от кормных мест, то случается, что сайгачье стадо проделывает за двое суток 120, а то и все 200 километров к югу. В обычные же несуровые зимы с частыми оттепелями сайгаки бредут не спеша по талому снегу, отходя в периоды заморозков подальше к югу, где снежный покров редко превышает 10 сантиметров и где он на окаймляющих Каспийское море солончаках быстро тает. С началом же оттепели сайгачьи стада начинают снова потихоньку двигаться на север: там в это время больше корма.

А вот при наступлении сильных холодов и в многоснежные зимы сайгакам приходится, как говорится, бежать наперегонки со смертью. Тогда они движутся строго по направлению, ветра, не разбирая дороги, пересекая железнодорожное полотно, мимо человеческих поселений, не страшась никакой опасности: только бы побыстрее. Волгу сайгаки пересекают лишь зимой. В суровую зиму 1953/54 года при резком западном ветре по волжскому льду переправлялись на другую сторону целые полчища сайгаков. В особенно тяжелые бескормные зимы, которые перепадают примерно раз в 10 или 12 лет, при сильных снегопадах, ураганном ветре и больших морозах несчастные животные нередко забредают на лед Каспийского моря, где пытаются прокормиться за счет засохшего тростника, камыша и хвороста, отчего вскоре погибают. Если снежный покров толщиной более 20 сантиметров продержится дольше двух недель — это верная гибель для сайги. А поскольку во время сильных снегопадов все животные одновременно направляются в одну и ту же сторону, то такое стадо лавинообразно нарастает до огромных размеров.

В общем и целом сайга смещает места своего летнего выпаса зимой к югу на 250–400 километров. Особенно засушливые годы, например с 1945 по 1951, или снежные, вроде с 1948 по 1950 или. 1953/54, вынуждают сайгу совершать более длительные кочевки. И несмотря на то что в суровую зиму 1953/54 года из восстановленной «европейской» сайги, численность которой тогда уже достигла 180 тысяч голов, 80 тысяч погибло от голода и холода, тем не менее оставшаяся часть в поисках кормов вынуждена была разбрестись далеко по соседним районам, и, таким образом, этим неутомимым животным удалось снова занять свои некогда утерянные владения.

Несметные кочующие стада сайгаков представляют собой незабываемое зрелище. Случается, что они идут непрерывным потоком шириной от одного до 1,5 километра. Иной раз в течение пяти-шести дней мимо вас непрерывно может следовать со скоростью 10–20 километров в час полчище в 60, а то и в 100 тысяч голов! Так было, например, весной 1958 года, когда непогода задержала их дольше обычного на юге и, торопясь поскорей попасть в места окота, сайгаки шли безостановочно, даже ночью.

И вот что интересно: из множества видов растений, входящих в меню степной антилопы, 13 процентов не потребляется ни какими другими дикими животными, ни домашним скотом (из-за наличия в них ядовитых веществ или повышенного содержания соли). Но именно такие растения и составляют наиболее привычное пропитание сайги. Пока в степи еще можно найти сочные стебли, сайга не пьет. Но по мере продвижения засухи на север животным приходится каждый день покрывать все большие расстояния, чтобы добраться до еще зеленых растений. И только с наступлением настоящей засухи они начинают искать воду. Причем на водопой сайгаки идут гуськом, выстроившись цепочкой. При этом они раздувают свой «хобот», покачивают им слегка из стороны в сторону, входят ногами в воду и жадно пьют, сдвинув нос в сторону. В воде каждая особь проводит не больше семи-восьми минут.

Их комичные носы выдают тот факт, что эти животные уже испокон веков приспособились к быстрому и продолжительному бегу по пыльной степи: передние полости носовых ходов способны широко раздуваться, а ноздри обращены вниз, и притом маленького размера. Как правило, при вскрытии таких носов в них находят комки спрессованной пыли, сцементированные слюной. Нечто подобное, но уже не столь явно выраженное можно найти и у крупных африканских антилоп-топи, некоторых мелких ан-тилоп-дукеров, а также у верблюдов.

Обычно сайгаки бегут иноходью, развивая без особых усилий скорость от 70 до 80 километров в час. Если же они спасаются бегством, то прежде всего подскакивают высоко в воздух, чтобы получше рассмотреть, откуда им угрожает опасность, а потом уж переходят на галоп. Спасаясь бегством, они стараются придерживаться равнинной местности, такой, как высохшие ложа озер и другие, а препятствия обегают кругом, вместо того чтобы перепрыгивать через них. Слух у них неважный, и обоняние тоже не играет столь уж важной роли, потому что для их родины характерны воздушные течения, резко поднимающиеся кверху. Зато зрение у сайгаков превосходное: опасность они замечают на расстоянии, превышающем одну тысячу метров!

Самцы-сайгаки, как ни странно, предпочитают более зрелых девиц молодым. Большой период брачных игр наступает в конце ноября, когда становится холодно и неуютно. К этому времени самцы уже нагуляли себе жирок — жировой слой, в особенности на крупе, достигает у них трех-четырех сантиметров, а громадный нос раздут пуще прежнего. Теперь он свисает как настоящий хобот и покачивается из стороны в сторону. Элегантным это, на наш взгляд, никак не назовешь… Под глазами у влюбленных кавалеров отрастают густые пучки длинной шерсти, а на шее с обеих сторон свисает грязно-бурая грива, по которой теперь становится легко отличить самцов от самок даже на большом расстоянии. Из подглазничных желез у них вытекает бурая, сильно пахучая жидкость. По этому запаху самец в состоянии обнаружить своих соперников даже ночью. У одного самца в гареме бывает от двух-трех до двадцати и даже тридцати самок, которых он постоянно сгоняет в кучу и за которыми зорко следит. В период гона самец ничего не ест, только время от времени подбирает и заглатывает снег.

У сайгаков принято отбивать друг у друга возлюбленных. Вот какой случай описывает наблюдатель А. Фандеев.

Сайгак — владелец гарема из 16 самок заметил другого самца, с несколько меньшим гаремом, состоящим всего из девяти самок, и тотчас же направился к нему. Соперники с такой силой стукнулись рогами, что более слабый обладатель меньшего гарема потерял равновесие и свалился с ног. Его противник тотчас же похитил у него трех самок и погнал к своему гарему. Через минуту бой повторился. После сильнейшего удара более слабый соперник снова свалился на землю, а победитель пригнал теперь уже и всех остальных его самок к своему гарему. Весь бой длился не больше пяти-шести минут. Но удары были столь мощны, что побежденный самец еще в течение восьми минут был не в состоянии от них опомниться и продолжал неподвижно лежать на земле. Однако по прошествии этого времени он внезапно вскочил и побежал к стаду своего соперника. Вместе с тремя своими самками, которые держались с краю чужого гарема, он поспешно бросился прочь. Погони не последовало, но владелец большого гарема немедленно согнал свое разбредшееся в разные стороны стадо в тесную кучу.

Основной брачный период длится только семь-восемь дней, однако гаремы сохраняются еще и в последующие 45 дней, в течение которых самцы покрывают уже молодых, годовалых самок, оставленных прежде без внимания. Самкам этим, как правило, нет и года, а всего семь с половиной — восемь месяцев, поскольку на свет они появились только весной того же года.

Но вот наконец брачный период завершен, и гаремы объединяются снова в общие большие стада. Теперь бывшие соперники, которые еще два дня назад так бешено дрались между собой, мирно пасутся рядом, пе обращая друг на друга ни малейшего внимания. Теперь у них, надо сказать, есть все основания позаботиться о себе. Ведь у сайгаков происходит нечто схожее с пауками: вскоре после свадьбы большинству самцов предстоит погибнуть, даже если самки их и не убивают и не сжирают, как это делают новобрачные паучихи… Тут все обстоит несколько иначе. Ведь самки в период любовных игр отнюдь не постятся, а продолжают преспокойно нагуливать жир, в то время как их измученные возлюбленные вынуждены встречать суровую зиму в тощем, обессиленном состоянии. Поэтому к марту они обычно массами погибают; в суровые зимы падеж самцов уносит добрую половину всего их поголовья. А скудный зимний корм достается беременным самкам: ведь именно от них теперь зависит сохранение вида. Хорошо хоть, что молодые самцы не становятся еще половозрелыми к ноябрю, как их сестры. Это позволяет им пережить зиму и приготовиться к тому, чтобы взять на себя ответственную функцию по сохранению вида следующей осенью. Молодых самцов-однолеток вожак гарема никогда не прогоняет из стада. Из самок старших возрастов беременеет 96 процентов, из молодых — 86. У трех из четверых сайгачих бывают двойняшки; тройни, правда, не встречаются никогда.

Такая необычайная плодовитость да в придачу умение при помощи быстрых ног спасаться от непогоды и холодов — вот разгадка секрета сайги; так ей удается выживать на столь скудных землях, да еще и нагуливать на них жир.

Помимо постоянного истребления человеком случались и просто зимы массовой гибели сайги: в 1855, 1866, 1879, 1891, 1903, 1917, 1927, 1948, 1950, 1953 годах. После одного такого «джута» в 1949/50 году погибла половина всех антилоп. А снежной зимой 1953/54 года, когда высота снежного покрова достигала от 40 до 60 сантиметров, а мороз — 40 градусов, западнее Волги погибло 40 процентов этих несчастных животных. Первыми погибали старые, потом молодые самцы, а под конец — как старые, так и молодые самки. Однако уже спустя год после этой массовой катастрофы стадо сайгаков западнее Волги вновь восстановило свое прежнее поголовье.

На свет появляется одинаковое число сайгачат обоего пола, следовательно, 1:1, однако у взрослых особей это соотношение уже резко меняется — 1:2,6. После некоторых особенно суровых зим в живых остается не более трех-четырех процентов самцов.

Именно благодаря своей способности убегать от плохой погоды в одну из суровых зим пало лишь от 30 до 40 процентов от всего стада, в то время как поголовье джейранов, обитавших в той же местности, уменьшилось на 80–90 процентов. Джейранам после этого еще в течение 10 лет не удавалось восстановить свою былую численность, в то время как сайгачье поголовье восстановилось за один-два года. Здесь мы наблюдаем такой феномен природы, когда за многие миллионы лет у определенного вида выработалась совершенно необычайная способность выживать на самых бедных пастбищах, несмотря на периодические стихийные бедствия. А человеческая несознательность чуть было не уничтожила такое необыкновенное чудо!

Ежегодно в конце марта — начале апреля сайгачьи стада откочевывают из низин Каспийского побережья в северном направлении иногда на 300–350 километров. Там находятся их «родильные дома» — плоская, лишь слегка всхолмленная равнина, поросшая невысокой редкой травой. Точно так же как зебры и гну в Серенгети, они приносят на свет своих детенышей отнюдь не в высокой густой траве, где они, казалось бы, надежно скрыты от глаз хищников, а, наоборот, на совершенно открытой, почти голой земле. Оказывается, что для сохранности детенышей гораздо важнее тот факт, чтобы хищники не могли незаметно подкрасться, прячась в густых зарослях растительности.

И вот в начале мая вся степь оживает, шевелится, наполняется звуками: блеянием молодняка и ответным блеянием самок. Самки с детенышами повсюду — до самого горизонта. Большая группа рожениц иногда может занимать территорию в 300 квадратных километров!

При подсчете с воздуха число животных достигает порой от 150 до 200 тысяч. 95 процентов из них — самки с детенышами.

Только спустя шесть или восемь часов после своего появления на свет сайгачата принимаются сосать материнское молоко. В первые дни своей жизни они лежат неподвижно, прижавшись к земле, и сосут молоко всего в течение нескольких секунд или минут, а потом снова затаиваются. Сайгачье молоко содержит 6,7 процента жира и 5,4 процента белка, следовательно, оно питательнее коровьего. Но уже с третьего или четвертого дня после рождения сайгачата начинают закусывать молоко травой, а в возрасте двух или двух с половиной месяцев питаются уже исключительно только зелеными кормами; редко какой детеныш еще подойдет к вымени матери, чтобы напиться молока.

Даже новорожденного, однодневного сайгачонка человеку не так-то легко догнать, если тому вздумается от него убегать. Но к счастью, малыши лежат так неподвижно, судорожно прижавшись к земле, что ничего не стоит к ним подойти и взять их в руки. Мать при таких обстоятельствах обычно отбегает метров на 500–600 в сторону, а затем, описав большую дугу, возвращается назад. Но уже в возрасте четырех-пяти дней от роду сайгачата, как правило, сразу же убегают при приближении опасности. При этом они проявляют одну свою удивительную способность — внезапно исчезать. На полном скаку они вдруг резко бросаются на землю и становятся невидимыми, поскольку окраска сливается с фоном степи. Преследователь тут же теряет их из виду, а отыскать их практически невозможно. Когда мать-сайгачиха в поисках своего детеныша с блеянием возвращается назад, к ней, как правило, с жалобным криком бегут навстречу сразу несколько сайгачат. Но она лишь обнюхивает их и оставляет: ей нужен только свой. А собственный детеныш будет кричать непрерывно до тех пор, пока не появится мать. В пяти-шестидневном возрасте сайгачата уже способны в течение 27–30 минут бежать со скоростью 30–35 километров в час. А в возрасте десяти днейони в состоянии бегать столь же быстро и продолжительно, как взрослые особи.

Спустя восемь — десять дней после начала окота самки с детенышами уже покидают свои «родильные дома». Теперь они пускаются в путь, собираясь в огромные стада, и уже через несколько дней их можно найти на расстоянии 200–250 километров от этих мест. Шум, создаваемый кочующим стадом, нарастает и становится явственно различим за несколько километ, — ров; о приближении стада сайгаков говорит и огромное облако пыли, поднимающееся к небесам. Если на пути стада стоит машина, оно просто «обтекает» ее со всех сторон.

Не считая человека, главным врагом сайгаков является волк. Правда, догнать отдельно взятую здоровую особь волкам не под силу, но зато ослабленные зимой, после брачного периода, самцы, беременные на последнем месяце самки, ну и, конечно, много детенышей становятся их жертвами. В высоком снегу сайгаки беспомощны против волков, потому что легче проваливаются в снег, чем их преследователи (давление их острых копыт на каждый квадратный сантиметр снеговой поверхности в четыре с половиной раза больше, чем у волка с его широкими мохнатыми лапами). Кроме того, волки, как известно, охотятся стаями; антилопы же, как и большинство других диких копытных, спасаясь бегством, описывают дугу, возвращаясь постепенно, как правило, к исходному пункту. А там их ждет другая часть волчьей стаи, не принимавшая участия в погоне.

В пятидесятых годах нашего века в Казахстане на каждую сотню сайгаков приходилось по одному волку, и хищники эти уничтожали 20–25 процентов сайгаков. Но затем начала проводиться непримиримая борьба с волком, когда за шесть лет было отстрелено 80 тысяч хищников. Последовало резкое увеличение поголовья сайги. Что же касается европейской части ареала, западнее Волги, то там с самого начала численность волков была столь незначительной, что никак не влияла на поголовье сайгаков. Будем надеяться, что устранение волков не повлечет за собой тех печальных последствий, которые случались уже не раз, когда истребляли естественных врагов какого-либо вида животных. Ведь волки помогают избежать «перенаселенности» копытными отдельных местностей и способствуют естественному отбору, истребляя больных и ослабленных особей.

Итак, взрослым сайгакам, кроме человека, можно сказать, никакой враг не страшен. Зато на новорожденных сайгачат очень даже есть кому позариться: тут и степной орел, и беркут, и ворон, и лисица. В случае нападения с воздуха сайгачиха обычно подскакивает высоко в воздух и старается ударить птицу копытами или головой. Между прочим, те же самые прыжки они совершают, когда самолет на бреющем полете пролетает низко над степью, где расположены «родильные дома».

Каждый десятый детеныш погибает уже в первые дни своей жизни. Порой их погибает даже еще больше. Так, например, в мае 1947 года, во время сильной засухи, погибло 20 процентов сайгачат. В мае 1959 г. — даже целых 60 процентов. Но и при обычных погодных условиях к концу первого года жизни из пяти горбоносых сайгачат в живых остается лишь два. И тем не менее это совсем немало, если учесть, что каждая самка ежегодно производит на свет в среднем по 1,6 детеныша.

В прежние времена на сайгаков зачастую нападал особый вид овода, который откладывал им под кожу свои яйца. Вокруг вылупившихся из яиц личинок образовывались болезненные гнойники, доставлявшие сайгакам немалые страдания. Но с конца XIX века с этой ужасной пыткой было покончено. По-видимому, в какой-то момент численность горбоносых антилоп настолько упала, что оставшихся особей просто не хватало на то, чтобы биологический цикл этого опасного паразита не оказался нарушенным. Таким образом, овод вымер прежде, чем его животное-хозяин. И хотя сайгаки с тех пор уже снова достигли своей прежней численности, паразит их так и не оправился — он исчез бесследно. А вот у антилоп, обитающих в Монголии, овод так и не перевелся.

Случается, что и ящур, это страшное заболевание домашнего скота, переходит на сайгачьи стада. У самцов от этого отламывается верхняя часть рогов, а молодняк погибает почти целиком. Во время одной такой эпизоотии на каждого живого сайгачонка приходилось по два мертвых, а в общей сложности удалось насчитать 40 тысяч трупиков. Однако урон среди взрослых антилоп был не так уж велик: девять процентов от всего стада. Суровая зима приносит значительно больший ущерб.

С началом зимы сайгаки откочевывают из степей к югу, в пустыню. Шерсть их к этому времени светлеет, приобретает серый оттенок и теряет свой блеск. Там, в заснеженной пустыне, они выкапывают из-под снега полынь, богатую белками и жирами. У них, как и у всех раскапывающих снег копытных, — длинные острые копыта. А вот лошади Пржевальского, а также куланы, или дикие азиатские ослы, те не в состоянии своими круглыми короткими копытами как следует разгрести снег. Поэтому, когда к их естественным врагам прибавился еще и человек в качестве охотника, их поголовье катастрофически быстро пошло на убыль, пока не исчезло вовсе. А горбоносые маленькие антилопы оказались в этом отношении устойчивее и продержались значительно дольше.

Сайгаки, как типичные степные животные, испытывают неизъяснимый страх перед кустарниками. Они стараются держаться от них подальше. Следовательно, они никогда не вредят древесным насаждениям. То же самое относится и к полям ржи и пшеницы. На одном квадратном километре ржаного поля, но которому прошло стадо сайгаков, найдено всего каких-нибудь 15–20 оборванных колосьев. Животные аккуратно прошли гуськом в междурядьях ржи. Поскольку они предпочитают в качестве кормов растения высотой примерно 15–20 сантиметров, то даже во время засухи и в разгар лета почти никогда не заходят в посевы кукурузы; правда, обходя их, иногда сильно затаптывают по краям. Так что, как видите, ущерб, наносимый ими сельскому хозяйству, отнюдь не велик.

А остановить колесо фортуны удалось действительно буквально в самый последний момент. Правда, поначалу запретами на охоту удалось добиться немногого, разве того, что последние пары сотен оставшихся в живых сайгаков не были выбиты. Но потом, в середине двадцатых годов, в европейской части популяции западней Волги начали замечать постепенное увеличение их поголовья; в Казахстане оно стало ощутительным к тридцатым годам. Во время второй мировой войны, когда в степи оставалось мало скота, но и меньше людей, процесс этот еще убыстрился. В районах западнее Волги в каждом более или менее крупном населенном пункте был учрежден егерский пост, где работало в общей сложности 25–30 человек. Егеря разъезжали на мотоциклах по степи, вели борьбу с браконьерством и дважды в месяц должны были представлять отчеты о состоянии дел в подведомственном им районе. Но прежде всего им вменялось в обязанность охранять «родильные дома» от бродячих собак, которые прежде ежегодно утаскивали уйму новорожденных ягнят.

После того как лавина пришла в движение, она нарастала уже с каждым годом все больше и больше. В 1947/48 году в Казахстане насчитывалось снова столько же сайгаков, как 100 лет назад. В 1951 году их было там около 900 тысяч, в 1960 году — уже 1,3 миллиона. Еще дальше к востоку, в Монгольской Народной Республике, к 1955 году тоже издали закон о запрещении охоты на сайгу.

К 1954 году сайгаки распространились по степи настолько широко, что подошли к самым границам земель, занятых под сельскохозяйственные культуры. Они заселили всю территорию, которую им сейчас может предоставить человек. Это отнюдь не мало: в азиатской части Советского Союза это два миллиона квадратных километров, в европейской — еще 150 тысяч, что равняется половине территории всей Европы. Однако в таких засушливых степях и полупустынях произрастает в лучшем случае от двух до семи центнеров зеленой массы на каждый гектар. Больше чем одна антилопа на одном квадратном километре здесь не прокормится.

Поэтому начиная с середины пятидесятых годов было разрешено использовать часть поголовья сайгаков на нужды человека. С этой целью был создан Астраханский промхоз — государственное охотхозяйственное учреждение. Каждый год ведется учет животных с самолета, летающего над территорией «родильных домов», а затем повторно осенью, незадолго перед открытием охоты. Государственные охотничьи бригады отстреливают сайгаков, выезжая темными ветреными ночами на машинах в степь и освещая стада прожекторами. Частным лицам подобная охота категорически запрещена.

Такая бригада, состоящая из пяти человек, медленно едет по степи со скоростью 15–20 километров в час. Даже в обычном свете фар антилоп можно обнаружить на расстоянии до двух километров по их отсвечивающим зеленым глазам. Подъехав к стаду на расстояние 100–200 метров, машина останавливается, и включается сильный прожектор. Пораженные ярким сиянием, сайгаки останавливаются или даже начинают подходить ближе, точно так же как мы это наблюдали у газелей Томсона в Восточной Африке, когда отлавливали их для мечения. Стрелки тем временем выскакивают из машины и с близкого расстояния, в 30–40 метров, начинают отстреливать животных.

Как я уже сказал, в противоположность обычной охоте при таком способе почти не остается подранков, которые убегают и затем умирают мученической смертью. Кроме того, с такого расстояния можно легко отличить пол и возраст животных. Отстреливают главным образом молодых самцов. Прежде отстреливали старых. Но когда однажды в порядке эксперимента их число сократили до одного-двух процентов (в то время как обычно оно составляет 10–20 процентов от стада), то на следующий год оказалось в четыре — шесть раз больше яловых самок, чем обычно. Одна бригада в состоянии за пять-шесть часов уложить от 100 до 120 антилоп [13].

Сайгаки отличаются невероятной способностью быстро приходить в себя после «кровопускания». После появления молодняка поголовье стада разом увеличивается на 115 процентов, следовательно, в течение 14 дней оно фактически удваивается. Так что в случае отсутствия волков и бродячих собак или когда тех очень мало можно смело изымать для хозяйственных нужд до 40 процентов от общего поголовья сайгаков (с учетом естественного отхода), не нанося им ни малейшего урона — число их не уменьшится.

В настоящее время в европейской и азиатской частях Советского Союза промышляется от 250 до 300 тысяч сайгаков. Однако считается, что сайгачьи стада должны разрастись до еще больших размеров. Так, в Казахстане рассчитывают на поголовье от двух до трех миллионов.

От добытых животных используется не только мясо, которое по вкусу не уступает баранине, но также и шкура, из которой выделывается хромовая кожа. В дело идут и рога, из которых вырабатывается лекарство типа «пантокрина». Выпотрошенный самец дает в среднем до 25 килограммов мяса, самка — от 16 до 17 килограммов. Таким образом, на сегодняшний день в Советском Союзе ежегодно получают шесть тысяч тонн дополнительного мяса, 20 тысяч квадратных метров кожи, и все это с бросовых, полупустынных земель, которые после окончательного истребления сайги остались бы навеки пустовать.

Странно, что это, казалось бы, столь неприхотливое животное так трудно, оказывается, реакклиматизировать в былом районе обитания, из которого оно когда-то исчезло. Вот, например, Фридрих Фальц-Фейн пробовал осуществить это в степи Аскании-Нова, но выпущенные там сайгаки исчезли без следа. В то время как еще за 100 лет до этого они населяли всю южно=украинскую степь, где бродили несметными стадами. С тем же успехом их пытались в последние годы переселить на острова Азовского и Каспийского морей — все напрасно. Даже в зоопарках они редко выживают и размножаются там лишь в самых редких случаях. Как узнал я от директора Алма-Атинского зоопарка С. Константиниди, они в неволе предпочитают сочные зеленые корма питьевой воде и бывают довольны, когда воду чуть подсаливают.

В зоопарке Алма-Аты, а это значит на родине сайги, я обнаружил всего один-единственный экземпляр сайги, причем самку, сиротливо стоящую в углу большой вольеры.

— Да и та только потому не разнесла себе голову об ограду, что слепа на один глаз, — улыбается директор зоопарка.

Вот такие они, эти сайгаки. Поэтому в Московском зоопарке нет ни одной подобной антилопы, а в тех случаях, когда западноевропейские зоопарки покупают или выменивают их в Советском Союзе, то жизнь этих странных антилоп в неволе обычно бывает недолгой…

На Барсакельмесе — большом острове в Аральском море — тоже спохватились в самый последний момент. Название острова, между прочим, на тюркских наречиях означает: «Пойдешь — не вернешься». Дело в том, что в давние времена случалось, что кто-то, соблазнившись возможностью перейти зимой на остров по льду, потом не мог вернуться, потому что капризная и непостоянная погода, характерная для этих мест, нарушала ледовую связь с островом.

На Барсакельмесе реакклиматизировали куланов. На сегодняшний день их там 50 голов [14]. А сайгаки на острове к 1929 году были уже почти полностью истреблены. Чудом осталось пять штук — все самки. Тогда решили завезти туда еще восемь, среди которых были и самцы. К 1961 году их стало уже 2 тысячи. У этого островного стада то преимущество, что оно несколько менее дикое, чем их сородичи на Большой земле. Потому что в Казахстане и на Волге их можно увидеть разве что из окна автомобиля, и то лишь на очень большом расстоянии, да еще, может быть, с самолета.

Когда нужно отловить сайгаков для проведения научных опытов или зоопарков, то делают это обычно именно здесь, на острове. Поначалу расставляли длинные сети, и загонщики, растянувшись в цепочку, теснили стадо в сторону сетей. В лучшем случае таким способом удавалось отловить от 10 до 20 запутавшихся в сетях животных. Однако сайгаки раз от разу становились все хитрее. Не добежав до сетей, они резко поворачивали назад и стрелой проносились меж машин и мотоциклов в обратном направлении. Поэтому теперь отлавливают только новорожденных антилоп или таких, которым всего несколько дней от роду. Догонять взрослых особей на автомашинах бессмысленно: они только тогда сдаются, когда бывают уже полностью вымотаны, и вскоре после этого умирают от отека легких. В течение пяти-шести дней можно маркировать ушными метками до тысячи штук новорожденных ягнят. Если их хотят вырастить в неволе, то помещают в загоны, но не более десяти в один загон, потому что иначе они при сильном возбуждении могут начать беспорядочно метаться, топча друг друга и распарывая острыми копытами кожу лежащих.

Впрочем, сейчас решено в отдельных местах обитания сайгаков создать искусственные водопои, в частности близ мест их окота. Тогда им незачем будет совершать свои изнурительные кочевки к северу, где они сплошь и рядом попадают на колхозные поля; решено их и зимой, в случае нужды, подкармливать.

Именно эти антилопы нам, людям, уже однажды оказали большую помощь. Было это, правда, давным-давно, в эпоху оледенения, когда наши предки в Европе и Азии вынуждены были наряжаться в шкуры и прятаться в пещерах, пробавляясь одной лишь охотой. По-видимому, сайгаки в те времена оказывались наиболее легкой добычей, а главное, они после стихийных бедствий наиболее быстро умели восстанавливать свое поголовье. Во всяком случае именно их косточки особенно многочисленны в тех местах, где подолгу хозяйничали доисторические люди.

На примере сайги можно убедиться в том, какое безумие уничтожать живые существа и природные объекты вокруг нас, не созданные руками человека, заставлять их исчезнуть с лица земли. Любой вид животных создавался миллионами лет в жестокой борьбе за существование, он зачастую обладает такими свойствами, о которых мы даже и не подозреваем. Антилопа-сайга способна продуцировать на засоленных почвах пустыни, несмотря на самые суровые зимы, высококачественное мясо и кожу, чего наш домашний скот сделать не в состоянии. Просто жуть берет, когда подумаешь, что эдакое носатое чудо могло бы на сегодняшний день бесследно исчезнуть с лица земли, если бы 40 лет назад в это дело не вмешались несколько энергичных, деятельных и разумных людей!


Глава VIII. Альпийские Сурки воспряли духом


Впадать в зимнюю спячку — большое удобство

Что на дворе — осень или зима?

Три четверти года без сознания

Сурок, который не терпел закрытых дверей

Поединок сурка с лисой

Когда мы ведем себя прилично по отношению к ним…

Помогает ли сурочий жир против ревматизма?

Соискатели не ревнивы

Почему они свистят?

К способности впадать в спячку мы, люди, можем относиться совсем по-разному, в зависимости от обстоятельств. В одних случаях мы восприняли бы ее как кошмарный сон, в других — как недосягаемую мечту. Ведь именно оттого, что мы боимся проснуться в темном гробу, глубоко под землей, у нас принято держать покойников три дня в открытом гробу на возвышении, прежде чем опустить их в могилу. После того как несколько десятилетий тому назад всю Европу обошли ужасные истории о впавших в мнимую смерть людях, проснувшихся ночью в гробу и потерявших от страха рассудок, в парижских моргах стали надевать покойникам на палец кольцо, шнур от которого вел в дежурное помещение. Многие лица делали в своем завещании распоряжение, чтобы врач им после смерти перерезал вены… Это одна сторона дела.

А вот другая. Мы, жители крупных городов, в наших бетонных нагромождениях из «жилых пещер», оснащенных искусственным климатом, почти перестали замечать, что на дворе — осень или зима? Но у наших предков дело обстояло совсем иначе. В своих крепостях с незастекленными окнами, при мерцающем свете смолистой лучины, воткнутой в стену, без овощей и фруктов зимой они наверняка не раз завидовали животным, которые, впадая в зимнюю спячку, безбедно просыпают все тяготы сурового времени года. А сегодняшние наши хирурги? Да они ни о чем так не мечтают, как о таком способе, который помогал бы превращать пациентов в сурков. Ведь они и так уже начали перед некоторыми операциями замораживать людей во льду, для того чтобы температура их тела снизилась, а обмен веществ затормозился. Тогда приток крови к мозгу во время операции можно прервать на нужное время.

Сейчас как раз зима, и наши зоопарковские сурки впали в спячку в своих подземных убежищах, точно так же как и их родичи— северо-американские луговые собачки. Осенью они набирали полный рот коротко настриженной травы, так что она смешно торчала с обеих сторон изо рта словно пышные усы! Но таскали они ее к себе в норы отнюдь не в качестве запаса провианта на зиму: они утепляли ею свое жилище и затыкали все входы и выходы. Правда, должен признаться, что мы ни разу не наблюдали, чтобы какой-нибудь сурок ложился при этом на спину, наваливая себе кучу сена на брюхо, и придерживал его лапами, а его товарищи втягивали его, словно маленький возок с сеном, в нору. Подобные рассказы можно услышать в Альпах от местных жителей и прочитать в некоторых книжках. Однако достоверных наблюдений еще ни разу нигде не было зафиксировано.

Выкопай мы сейчас сурков из земли, мы нашли бы их холодными и безжизненными, с температурой тела всего четыре градуса. Их можно было бы колоть иголками, резать ножами, трубить у них над ухом — они ничего не почувствуют. Только один раз в несколько минут сердце их медленно сжимается, и тогда можно уловить едва-едва заметный вдох и выдох. Правда, за время спячки зверьки худеют, они теряют от одной до двух пятых своего веса. Но стоит им поголодать в состоянии бодрствования 12 дней, и они потеряют столько же, сколько в спячке за пять или даже семь месяцев. В то время как наши зоопарковские сурки здесь, на равнинной местности, спят по пять, а то и только четыре месяца в году, их собратья в Альпах проводят в спячке семь месяцев, а в норах, расположенных высоко в горах, даже до девяти. Следовательно, три четверти года они находятся в бессознательном состоянии и только три месяца живут «полной жизнью».

Интересно, забывают ли они, что было до того, как они впали в столь длительный глубокий сон? Нет, не забывают. Это мы знаем точно. Проверяли. Правда, проснувшись, они первые дни пребывают в дурном расположении духа — чуть что, стараются цапнуть. Но членов своей семьи они узнают безошибочно и различают их среди чужих сурков; боязливые и после спячки ведут себя так же недоверчиво по отношению к людям, а ручные остаются такими же приветливыми, как и раньше.

Биолог, профессор Оскар Кениг из Вены, как-то отнял у куницы пойманного ею альпийского сурка в возрасте 35 дней. Поначалу он бегал свободно по всей квартире и, как большинство звериных и человеческих детенышей, был ласков и доверчив со всеми. Однако по достижении семимесячного возраста сурок начал к чужим людям относиться враждебно. За членов «своей» семьи он стал признавать одну лишь чету Кенигов и большого кобеля немецкой овчарки. Он нежно их покусывал и приглашал поиграть в прятки и догонялки.

К следующей весне сурок сделался настолько проворным и активным, что с ним уже не стало никакого сладу. Он вскарабкивался на любую мебель, грыз углы, откусывал с наволочек и одежды пуговицы, ежедневно с большой старательностью опрокидывал ведро с углем, а чулки, платья, покрывала — словом, все, что ему удавалось раздобыть, утаскивал в свою жилую коробку и старательно ее утеплял. За полотенца, висящие на крючке, он дергал до тех пор, пока они не сваливались на пол. В довершение всего он еще принялся объедать все комнатные растения в цветочных горшках. Но, желая иметь свободу, он больше всего не терпел закрытых дверей. Маленький бесенок научился с помощью зубов и когтей открывать и закрывать двери с магнитными защелками. Для большего удобства он их снизу подгрызал. Стоило только кому-нибудь закрыть за собой дверь, как сурок тут же подбегал и снова ее открывал. А поскольку он к тому же еще принялся «маркировать» пахучими метками все утлы комнат и ножки мебели, обозначая «свои» владения, хозяевам пришлось скрепя сердце выдворить его в построенную в саду общую вольеру к другим сородичам-суркам. Каждый раз, когда они его потом оттуда забирали в дом и через несколько часов возвращали обратно, его товарищи поспешно подбегали к нему и обнюхивали его мордочку. Им явно хотелось не только удостовериться, что это именно он, но и полюбопытствовать, где он был и чем вкусным его кормили.

Когда в дом приходил кто-нибудь чужой, сурок, достигший уже размеров зайца, ковылял ему навстречу, нервно бил хвостом, взъерошив длинную темную шерсть, скалил зубы, поднимался на задние лапы, обхватывал передними ногу посетителя и норовил его укусить. Разумеется, подобные действия может позволить себе только ручной сурок, считающий себя существом равноправным с человеком. Дикие альпийские сурки при подобной встрече испускают резкий свист и стремглав бросаются к норе. В особо отдаленных местностях Альп сурки исчезают уже тогда, когда человек появляется на расстоянии 200 метров от них, и проходит несколько часов, прежде чем они отваживаются выглянуть из своих убежищ. Поэтому в прежние времена сфотографировать сурка в природной обстановке было делом нелегким. Приходилось подползать к нему по-пластунски, и уходили целые часы, а то и дни на то, чтобы получить хороший снимок.

В наше время положение во многих местах совсем изменилось. Так, когда едешь по Энгандинскому парку в Швейцарии, к югу, можно увидеть на обочине дороги необычный треугольный дорожный знак: посреди красного ободка черный силуэт поднявшегося «столбиком» альпийского сурка. Оказывается, совсем рядом с шоссейной дорогой находится колония этих занятных зверьков. К ним можно приблизиться на пять, три, а то и два метра, и они, ничуть не волнуясь, будут вас с любопытством разглядывать. Если их вспугнуть, они неохотно, с явно недовольным видом шмыгнут в свои убежища, но тут же повернутся и будут оттуда выглядывать. Как и многие другие виды животных, они отнюдь не избегают и не страшатся цивилизации, наших машин и нас самих; они просто не хотят, чтобы их убивали. Там, где к ним относятся дружелюбно, они становятся очень доверчивыми.

В нашем Франкфуртском зоопарке альпийские сурки в течение нескольких лет жили фактически на свободе. Когда они поселятся в каком-нибудь определенном месте и пророют там свои подземные ходы и норы, они нисколько не заинтересованы куда-нибудь убегать или даже совершать сколько-нибудь длительные рекогносцировочные вылазки. Ведь и в горах одна такая сурочья колония «хозяйничает» на участке, не превышающем обычно 2500 квадратных метров, то есть четверти гектара. Когда же им вот так, как в зоопарке, приносят пропитание прямо к входу в их норы и отпадает необходимость ходить «на сенокос», сурки становятся еще ленивее и теряют всякую охоту к перемене мест. Наши сурки прорыли себе ходы, отверстия которых выходили за ограду их вольеры, прямо на дорожки для посетителей. Нас это, признаться, нисколько не беспокоило, вот только собаки были очень недовольны. Дело в том, что стоило какой-нибудь собаке появиться на дорожке, как из отверстия выскакивал самец-сурок, обхватывал ее за шею и старался вцепиться в нее зубами. А еще я боялся, как бы они в один прекрасный день не прорыли подземный ход в лисью вольеру. Тогда бы лисы их тут же прикончили да еще, чего доброго, сами выбрались бы через их туннели на волю.

Между прочим, исход такого поединка лисы с альпийским сурком отнюдь не предсказуем. Одному охотнику случилось наблюдать, как лиса пыталась убить сурка. Но сурок защищался столь отчаянно, что под конец оба остались лежать мертвыми на земле.

Поскольку медведи и главным образом рыси на родине альпийских сурков давно истреблены, то единственным их врагом остаются орлы, да и те теперь встречаются в Альпах очень, очень редко. Тем не менее все, что летит по воздуху, — будь то даже просто обрывок бумаги — пугает сурков до. крайности. Еще каких-нибудь 100 лет назад их можно было увидеть на всех ярмарках, чаще всего в сопровождении тирольского или савойского мальчишки. Ручной зверек танцевал под звуки свирели своего владельца.

Поскольку и мы, люди, в последнее время стараемся вести себя прилично по отношению к суркам, то жить им стало безусловно вольготнее. Чего не скажешь о большинстве других диких животных! К середине прошлого столетия сурков можно было встретить лишь в отдельных местах Альп или в Татрах. На территории сегодняшней ФРГ альпийские сурки обитали лишь в районе Берхтесгадена и в западном Алгое. То, что истребление их зашло так далеко, объясняется опять же человеческим суеверием и верой во всяческие чудеса. Так, нашлись предприимчивые люди, которые, ловко используя тот факт, что сурки залегают в спячку в сырых земляных норах и тем не менее не заболевают ревматизмом, пришли к смелому выводу, что сурочий жир должен служить прекрасным средством от ревматизма. А подобные вымыслы пользуются обычно успехом у простодушных людей, и поэтому сурочий жир издавна славился как прекрасное растирание при ревматизме; спрос на него был велик, а цена высока. Уже не одному виду животных суждено было исчезнуть из-за человеческой глупости, которая утверждала, что их рог, кости или шерсть способны возбуждать любовь, исцелять недуги или охранять от «дурного глаза». Но совсем худо обернулось дело для сурков, когда некий аптекарь из Шафгаузена поставил продажу сурочьего жира на широкую ногу, разрекламировав его во всех газетах. Цены на снадобье немедленно подскочили, и в 1944 году в Швейцарии было отстреляно 16 тысяч сурков. К чести того аптекаря должен сказать, что он дал уговорить себя возмущенным любителям природы и отказался от своего бизнеса, что ему высоко зачтется. Но ведь дело-то и на самом деле было «липовым»: у ревматиков без всякой пользы для них вытягивали деньги из кармана и внушали им напрасные надежды…

Сурочий жир содержит большой процент ненасыщенных жирных кислот и витамин D.

Люди, у которых в голове не одни только мысли о том, как бы побольше заработать, всегда относились к суркам с большой симпатией. То ли за их умилительную привычку садиться «столбиком» — поза, в которой они напоминают веселых маленьких человечков, то ли за их необыкновенную игривость. Во всяком случае тот, кто имеет возможность тихо за ними понаблюдать, лучше всего вооружившись биноклем, тот безусловно может получить от этого немалое удовольствие. Они гоняются друг за дружкой, кубарем скатываются вниз по склону, а то встанут один против другого да как «чокнутся» передними резцами, аж стук раздастся. При этом они еще и весело пищат. Успехом пользуется у них и «бокс»: стоя один против другого и упираясь ладонями в грудь или плечи противника, они стараются столкнуть друг друга с места и при этом не дать возможности дотянуться до себя лапами.

Вот так и получается: там, где жадные до наживы и жестокие люди уничтожили альпийских сурков, там другие, сознательные, постарались их снова расселить. Почти все сурки, обитающие сейчас в ФРГ, реакклиматизированы в Альпах с 1880 года. Так, колония, обитающая сейчас возле Гогенашау в Чимгауе, ведет свое начало от восьми сурков, привезенных туда в 1887 году из Берхтесгадена. Все поголовье сурков, населяющее на сегодняшний день Штейермарк (10 тысяч квадратных километров), состоит из потомков зверьков, выпущенных там в 1883 году. То же самое относится к Каринтии, Нижней Австрии, Тиролю и другим местам. В Циллертале в 1963 году было добыто много черных сурков. В районе Зальцбурга до 1912 года их не было вовсе — сейчас их там насчитывают тысячами. В Австрии в 1955 году было добыто в общей сложности 3369 сурков. Также и в Карпатах, в югославских горах и на Пиренеях расселили альпийских сурков. Считается, что во всей Европе сейчас насчитывается от 50 до 100 тысяч сурков. Наиболее высоко расположенная в горах колония найдена на высоте 2200 метров, самая низкая — на высоте 900 метров. В 1947 году французы завезли сурков на Пиренеи, и они там прекрасно прижились. В 1954 году их выпустили на Фельдберге, после того как другие альпийские животные, а именно 12 серн, выпущенных там в 1935 году, в течение 20 лет размножились до 250 голов. Заселение различных местностей сурками — дело явно стоящее. Они почти повсюду приживаются, даже на равнине. И никто не может их обвинить в том, что они наносят какой-нибудь ущерб. В Советском Союзе также успешно было проведено расселение алтайских горных сурков [15].

У нас в Европе вовсе не так уж много животных, впадающих в настоящую зимнюю спячку. К ним можно отнести ежа, летучих мышей, хомяка, соню-полчка и садовую соню. Все эти животные впадают в зимнюю спячку, как и сурки. А вот медведям, барсукам, а также белкам и кротам это свойственно в меньшей степени.

После того как сурки весной проснулись, они первым делом принимаются за генеральную уборку: сено, подстилки и всяческие отбросы вышвыриваются из норы. И уже пару дней спустя празднуются свадьбы. Нам не слишком-то много известно о брачных играх и семейной жизни альпийских сурков, потому что все это происходит главным образом под землей. И вот только недавно Ганс Пзеннер построил в своем замечательном новом зоопарке в Инсбруке искусственное подземное сооружение для сурков в разрезе — с одной стеклянной стеной, через которую можно наблюдать за обычно скрытыми от глаз семейной жизнью и выращиванием потомства у этих зверьков. Создается впечатление, что самка бывает в течке всего один день, но за это время она спаривается буквально подряд со всеми самцами своей группы. Соискатели не ревнивы, во всяком случае никаких драк между ними не наблюдается. (Примерно то же самое происходит ведь и у наших домовых крыс.) Сурчата появляются на свет через пять недель беременности, причем слепыми и почти голыми, во всяком случае шерсть на них очень редкая. Но уже спустя три-четыре недели они с любопытством выглядывают из норы наружу. В Лондонском зоопарке один альпийский сурок прожил почти 14 лет; считается, что на воле такой зверек может прожить 15–16 лет.

Сурки умеют громко свистеть, и этим широко известны. Свист они издают, обычно встав «столбиком» и опустив «руки по швам». Однако свист их вовсе не обязательно «сигнал тревоги», как часто можно прочесть в литературе. Сурок свистит во всех случаях, когда он чем-нибудь взволнован. Так, ручной сурок, о котором здесь уже говорилось, свистел безостановочно в течение 30 секунд, застряв ногой в решетке. А когда ему впервые довелось услышать гудение пылесоса, он свистел даже несколько минут подряд.

Если белочки и другие дальние родичи сурка время от времени поедают и яйца и даже птенцов, то он — строгий вегетарианец. Даже насекомых не ест. Наверное, поэтому кишечник такого относительно маленького животного имеет в длину 6,5 метра.

Но именно сурки повинны в том, что во многих районах Альп люди верят в существование некоего «гигантского лапчатого червя». Дело в том, что сурок, пробираясь по снегу, зачастую ставит заднюю ногу аккуратно в след передней, оставляя отпечатки не четырех, а только трех ног, что заставило многих людей ломать себе голову: кто бы это мог быть? Ведь все три отпечатка вместе напоминают след одной большой и мощной лапы. Не иначе как чудище какое-то!

Вот так маленький зверек может стать иногда причиной большого заблуждения, вызывающего суеверный страх!

Глава IX. В гости к кавказским турам


Несколько дней в Тебердинском заповеднике на Кавказе

Как проводится учет серн и: горных козлов в условиях высокогорья?

Сколько заповедных земель в СССР?

Отлов альпийских горных козлов в Гран-Парадизо

Виртуозный прыжок или трюковые съемки?

Идеи Докучаева, воплощенные в жизнь

Лесополосы — надежная защита пахотных земель

В большом концертном зале, расположенном на территории Франкфуртского зоопарка, в течение последних 20 лет не раз уж выступал хор кубанских казаков, исполняющий русские народные песни. В хоре действительно прекрасные мужские голоса. Я бы никогда не подумал, что мне доведется проезжать по их гордым станицам, мимо старинных крепостей и церквей, возвышающихся на скалистых холмах, а затем подниматься вверх по Кубани, стекающей вниз с вершин Приэльбрусья и впадающей затем в Азовское море. Но тем не менее это случилось. Сначала мои любезные коллеги из Аскании-Нова, этого знаменитого «рая для животных» посреди Таврической степи, везли меня на новом «газике» по бесконечным, прямым как стрела асфальтовым шоссе меж не менее бесконечных полей пшеницы, пока мы не достигли узкого залива, отделяющего Крымский полуостров от материка, а уж оттуда наш путь лежал меж бескрайних виноградных плантаций до Симферополя. Если бы я захотел, то имел бы возможность заехать ненадолго в Ялту и- мог бы полюбоваться прекрасными курортами Черноморского побережья. Но для чего я, собственно, сюда приехал? Осматривать модные курорты или ради горных козлов? Ну разумеется же, ради козлов, вернее, туров, как они здесь называются. И для этого мне надлежало тут же, в Симферополе, пересесть на большой реактивный самолет.

Мы летим над сплошными облаками, а под ними должно катить свои волны Черное море. Пересекаем скалистые вершины

Северного Кавказа, направляясь в район южнее Майкопа, пока не приземляемся возле красивого курорта Минводы. Нас встречает директор Тебердинского заповедника и везет на машине вверх по берегу Кубани. По дороге мы останавливаемся перекусить: икра, жареная курица и не водка, а русский коньяк. Но скажу по секрету: водка-то гораздо лучше, просто она считается здесь, по-видимому, менее респектабельной.

Дорогой можно не утруждать себя беседой, потому что шофер включил радио и оно непрерывно рассказывает ему что-то на русском языке. Так что у меня есть время оглядеться по сторонам и поразмышлять.

Когда солнце уже начинает прятаться за снежные вершины, наш путь длиной в 220 километров наконец закончен, и мы прибываем в Теберду — красивое местечко по типу швейцарских, на высоте 1300 метров. На веранде Дома для приезжих установлены умывальные столики с подвешенными над ними умывальниками. Такие я увидел впервые. Когда рукой подталкиваешь кверху штырь, из бачка льется вода. Очень удобное приспособление. Спать мы ложимся в комнатах, сверкающих безукоризненной чистотой.

Тебердинский заповедник находится на Северном Кавказе на высоте от 2100 до 4000 метров и занимает площадь в 695 квадратных километров. Поначалу может показаться, что это страшно много. Однако на Кавказе это не единственный заповедник. В Краснодарской области имеется еще один, в три раза больше этого. Там водятся даже зубры. К сожалению, правда, это уже не те чистокровные кавказские горные зубры, обитавшие здесь когда-то, те давно вымерли. По размерам они были мельче равнинных зубров из Польши. Теперь же здесь расселили гибридов между горным и равнинным зубром.

К 1965 году в Советском Союзе было уже 65 государственных заповедников общей площадью в 39 817 квадратных километров. Это больше половины всей Баварии. Помимо них имеются еще и так называемые заказники общей площадью в 31 560 квадратных километров. От заповедников они отличаются тем, что в них охраняют только животных, а не весь биоценоз в целом, и создаются они большей частью на ограниченный срок, а не «на вечные времена», как заповедные земли. Есть и такие заказники, или резерваты, в которых разрешена ограниченная охота на определенные виды животных. Осуществляют этот промысел представители Охотничьих обществ. Почти полностью заповедными являются и пять государственных охотхозяйств общей площадью в 3110 квадратных километров и 29 государственных опытных охотничьих хозяйств (8186 квадратных километров). Названия «заповедник» и «заказник» не искусственно созданные слова — это старинные, народные. Ведь забота об охране природы, в первую очередь леса, бытует в русском народе издавна. И тем не менее этих заповедников все еще мало для государств ва, занимающего 22 270 600 квадратных километров. Их скоро станет еще больше [16].

К сожалению, заповедных земель во всех странах на земном шаре пока еще очень мало. Словно блохи, орудующие в гладком и красивом мехе благородного животного, мы, люди, заняты как раз тем, что стараемся переделать елико возможно лицо нашей милой старой планеты, сводим и уничтожаем роскошные леса, перекрываем вольные веселые реки, стараясь их «зарегулировать», загазовываем воздух над городами и лугами, заслоняя солнце индустриальной дымовой завесой… Только самые малые, ничтожно малые, клочки земли мы оставляем природе и животным.

Здесь, в Теберде, одним из охраняемых объектов является серна. Поголовье серн начало угрожающе убывать, и был момент, когда их осталось всего-навсего 200 штук. Теперь их снова более 1000. Может быть, даже еще больше, просто серн очень трудно учесть, потому что живут они и в лесах. (Серны ведь в Альпах только из-за постоянного преследования превратились в высокогорных и скальных животных. В Шварцвальде, где их сейчас вновь акклиматизируют, они живут, как и здесь, на облесенных склонах; точно так же и в польских Есениках.)

А вот с оленями в Теберде дело поначалу обстояло плохо. Благородный олень здесь водится только вне границ заповедника. Правда, работающие в заповеднике 106 сотрудников и шесть научных работников стараются вести за ними наблюдение и вне границ самого заповедника. В 1953 году четырех благородных оленей перевезли в центральную часть заповедника. Они там хорошо прижились и размножились до 30 голов. Помимо этого в 1938 году на далекой реке Уссури с колоссальными трудностями удалось отловить 54 пятнистых оленя, которые в Уссурийском крае были уже на грани полного истребления, и перевезти их сюда. Здесь, в Теберде, их поголовье за три года уже увеличилось втрое, олени стали почти ручными и кочевали уже по всей местности. Однако во время фашистской оккупации, как мне рассказали, их всех перестреляли из автоматов. На сегодняшний день пятнистые олени встречаются здесь только совсем маленькими группами, которые опасливо жмутся к горам. Много медведей, но увидеть их практически не удается. Впрочем, никаких неприятностей из-за них еще ни разу не случалось.

Но для того чтобы полюбоваться на горных козлов, надо подняться высоко в горы. Притом верхом.

В горы направляется целая кавалькада: провиант, палатки, киноаппаратура, все это увязывается в брезентовые мешки и крепится на спины терпеливых, благородных вьючных лошадей. Меня самого облачают в нечто вроде просторного комбинезона и горные ботинки, что придает мне такой вид, что я едва узнаю себя в зеркале. Дорога идет так круто вверх по лесистому склону, что бедные кобылки вскоре уже все в мыле, а поскольку мне их жалко, я слезаю и иду рядом с ними пешком — ведь наш караван движется очень медленно.

Не будь вокруг меня симпатичных кавказцев с их обветренными лицами, я мог бы посчитать, что нахожусь где-нибудь в Швейцарских горах или посреди Скалистых гор: бурные горные ручьи, солнечные лучи, пронизывающие толщу девственного леса, проглядывающие меж деревьев скалистые вершины, покрытые вечным снегом, или сочные зеленые лужайки. Но здесь нет ни единого дома, никаких отелей, нигде не наткнешься на мачту линии высокого напряжения или на канатную дорогу для туристов. Здесь все сохраняется в первозданном состоянии, так, как это было тысячу лет тому назад. Где еще сейчас у нас в ФРГ или где-нибудь в Швейцарии можно оглядеться вокруг и не найти хоть какое-нибудь человеческое жилье и вообще следы хозяйственной деятельности человека?

Тем не менее перед самым заходом солнца мы добираемся до маленькой постовой будки, притулившейся где-то среди гигантских стволов деревьев. Никогда бы мне ее самому не разыскать! Нам как гостям постелили внутри, на нарах, устланных соломой, все же остальные залезли в спальные мешки и легли снаружи. Вечером мои спутники разжигают костер, варят, жарят и беседуют. Я понимаю, что мы уже совсем близко от того места, где живут горные козлы.

В прежние времена горные козлы обитали на большей части Альп (недаром они зовутся альпийскими козлами), а еще раньше, возможно, и во многих других европейских горных местностях. Древние римляне привозили их даже в Рим и устраивали между ними бои. По-видимому, альпийский горный козел и послужил моделью для создания охотничьего барельефа в Сплитском соборе. Римские и этрусские пряжки в виде рогов горных козлов во множестве находили возле озер Комер и Лаго-Маджоре. Даже в египетской резиденции фараонов — Фивах — можно увидеть альпийских горных козлов в качестве элемента стенной росписи.

Но так же как и бобр и сурок, носорог иантилопа-сайга, горные козлы пали жертвой средневекового суеверия, невежественной народной медицины. Считалось, что в них найдены средства от всевозможных человеческих недугов. Еще в прошлом столетии такой альпийский козел представлял собой настоящую бродячую аптеку: кровь его служила якобы средством против камней в желчном пузыре («потому что эти животные так подолгу бегают по камням»), а из рогов изготовлялись кольца, «защищающие» от множества болезней, «безоаровые камни» (круглые шарики из шерсти, различных смол, камешков и других элементов, скапливающиеся временами в желудках горных козлов) спасали якобы от рака. Даже помет собирали в качестве надежного средства от чахотки или подагры… А уж высушенное сухожилие сердечного мускула, называемое «сердечным крестиком», — .тому приписывали, совершенно чудодейственные, таинственные свойства! Так что гот, кому удавалось подстрелить альпийского козла, разом делался состоятельным человеком. Епископы Зальцбурга содержали собственные аптеки, в которых сбывали пациентам подобные снадобья.

Чего же удивляться, что даже самые строгие законы об охране не смогли спасти бедных альпийских козлов, тем более что браконьерство в народе чаще рассматривается как смелый, романтичный вид спорта, а не как преступление, подобное ограблению дома, разбою или краже.

Так что зальцбургскому архиепископу не оставалось ничего другого, как уволить с 1712 по 1720 год подряд шестерых егерей, которых он нанимал исключительно с целью охраны альпийских козлов: им просто некого было больше охранять. Швейцарские альпийские козлы исчезли примерно спустя сто лет после австрийских. В XVI и XVII веках по северным Альпам Швейцарии уже не скакало ни одного козла; в Валлисе они продержались еще до начала XIX столетия. Но потом и здесь поубивали последних.

Могло бы случиться, что альпийского горного козла нам пришлось бы увидеть лишь в виде неуклюжих старинных деревянных поделок, если бы не лесничий Жозеф Делапьер и естествоиспытатель Цумстен, которым в 1816 году удалось уговорить правительство Пьемонта взять под охрану последние несколько дюжин альпийских козлов в Гран-Парадизо. Эта горная гряда расположена в Северной Италии, выше Турина, близ французской границы, в Грайских Альпах. К счастью, сардинское королевское семейство рассматривало охоту на альпийских козлов как собственную привилегию и ревниво следило за тем, чтобы никто на них не покушался. Начиная с 1854 года Гран-Парадизо был даже объявлен частным владением короля Виктора Эмануэля II, а обитавшие в нем горные козлы — охраняемой королевской дичью; для сохранности их поголовья было учреждено специальное лесничество. Но дело в том, что вокруг Гран-Парадизо живут крайне бедные горцы, которые могут добыть себе средства существования только путем отхожего промысла: всем мужчинам приходится зимой уезжать работать на фабрики, далеко от своих семей. Они крайне заинтересованы в том, чтобы иметь право стрелять горных козлов. В 1921 году это место было объявлено национальным парком. Однако 64 охранника поначалу столь плохо оплачивались, что лучшие из них были вынуждены уйти на производство.

Границы национального парка Гран-Парадизо проведены столь неудачно, что проходят значительно выше альпийских пастбищ и лугов. В особенности в суровые зимы горные козлы и серны бывают вынуждены спускаться ниже этих границ, проложенных чаще всего на высоте от 1700 до 1800 метров. А там их прямо с автострады расстреливают из винтовок с оптическим прицелом с расстояния в 300–400 метров. Зимой 1962/63 года одних серн было отстреляно 500 штук. В долине Саваранч зимой 1963/64 года погибло 1125 горных козлов и серн.

Один охотник из Аосты построил себе в округе Сан-Пьетро, близ границы национального парка, шикарный «охотничий дом», из которого он получил возможность стрелять по перешедшей границу дичи, что называется, чуть ли не «с постели». Так что только разумное изменение границ национального парка (уже давным-давно предложенное незаинтересованному правительству) могло бы спасти это уникальное европейское сокровище. Между прочим, все альпийские козлы, обитающие на сегодняшний день где-либо в Италии, Швейцарии или Австрии — все они родом из Гран-Парадизо.

Но вернемся к нашим горным козлам, живущим на Западном Кавказе. Здесь, в районе Теберды, они выглядят точно так же, как альпийские. А вот подальше к восточным отрогам Кавказа обитает уже так называемый дагестанский тур, у которого совсем другие рога: на передней стороне у них отсутствуют характерные для горных козлов валики, да и бороды у туров практически нет. Туры хотя и относятся к горным козлам, но окраска у них типично оленья. Рога у них закручены наподобие бараньих, напоминая по форме улиток. Туров на сегодняшний день насчитывается от 3000 до 4000 [17]. Все горные козлы, включая испанских туров, нубийских, сибирских горных козлов, или тэков, а также винторогого козла, или мархура, и североафриканского гривистого барана, относятся к диким козлам. О близком их родстве свидетельствует хотя бы тот факт, что они легко скрещиваются между собой, а также с нашими домашними козами. Однако единственной дикой исходной формой домашних коз считается безоаровая коза, встречающаяся на Крите и нескольких других островах, а также в гористых местностях Малой Азии и Ирана [18].

Чтобы увидеть здешних тебердинских горных козлов, надо вскочить ни свет ни заря — в 4 часа утра, потому что пугливые животные только по ночам держатся вне границ леса и уже спустя четверть часа после восхода солнца забираются дальше вверх, карабкаясь по скалистым уступам горных склонов. А туда нам с нашей киноаппаратурой за ними не залезть. Да и захоти мы это сделать, осторожные животные, вероятно, по целым дням не подпускали бы нас на расстояние, необходимое для моего телеобъектива, потому что лазить по скалам они умеют уж во всяком случае намного лучше нас.

Но идти нам в темноте пришлось совсем недолго: от сторожки всего каких-нибудь два-три километра! Потом мы застыли неподвижно за низенькими елочками. Я лихорадочно устанавливаю свою камеру с длинным телеобъективом на треножнике, Проходит целая вечность, пока мне удается нащупать стадо своим объективом, но зато теперь я смог разглядеть их очень ясно и четко. Вели они себя спокойно и беззаботно, явно не подозревая о нашем присутствии.

Ничего не скажешь — внушительно выглядят такие козлы с их огромными, загнутыми назад рогами. Козочки с их короткими острыми рожками производят по сравнению с ними куда более невзрачное впечатление, почти как домашние козы. Когда такой горный козел взбирается на вершину скалы, поворачивает голову в сторону ближайшей самки и замирает в такой позе, он становится похожим на изваяние. А когда он влюблен, то задирает кверху хвост и, точно так же как и наши домашние козлы, высовывает язык и быстро шлепает им вверх и вниз. Голова и шея при этом судорожно вытянуты вперед, уши тоже. Время от времени такой ухажер с лицом фавна поднимает переднюю ногу, указывает ею на предмет своего вожделения, и затем начинает медленно покачивать ею взад и вперед. Не остается ни малейших сомнений, кому именно предназначается его благосклонное внимание…

Интересно, не убивают ли друг друга подобные силачи с их страшным оружием в приступах ревности? Оказывается, нет. Вот мы, например, во Франкфуртском зоопарке уже в течение полутора десятков лет содержим горных козлов в совсем небольшом загоне и никогда не отделяем самок с детенышами от самцов. Причем в стаде постоянно содержится вместе несколько взрослых козлов. Еще ни разу не было случая, чтобы кто-то из них оказался мертвым или даже серьезно пораненным.

Когда горный козел угрожает своему сопернику, он трясет головой, демонстрируя свои рога, а если хочет произвести еще более сильное впечатление, то поднимается на дыбы. Передние ноги при этом согнуты под острым углом, а подбородок опущен и прижат к груди. Но все это смахивает на турнирные бои — никто не стремится нанести увечья противнику. Тот, кто во время потасовки забрался выше по склону, уже наполовину победил. Поэтому каждый старается обойти другого и залезть как можно выше. Затем верхний поднимается на дыбы и, наклонив голову несколько вбок, изо всех сил ударяет выпуклой стороной своих рогов (ни в коем случае не остриями!) по рогам противника. Тот обычно старается устоять на всех четырех ногах, чтобы выдержать силу подобного удара. Треск при этом раздается весьма внушительный.

А иной раз два соперника стоят рядом, словно упряжка лошадей, сцепившись рогами, и стараются перетянуть один другого. Целыми днями два таких ревнивца способны бегать плечо к плечу, пока не определится, кто же все-таки слабей. И тогда уже они не бегут рядом, а победитель преследует повсюду побежденного словно его «злой дух». Когда двое дерутся, другие козлы зачастую подбегают посмотреть, но отнюдь не с целью уладить спор. Иной раз после очередного виртуозного прыжка драчуны могут оказаться задом друг к другу и будут удивленно озираться по сторонам.

Стадо, за которым мы сейчас наблюдаем, еще не полностью пробудилось. Две козочки, например, еще лежат на боку, вытянув ноги. Один козел лежа уткнул концы рогов в землю так, что нос его повернут вертикально вверх, к предрассветному небу. Другой козел, который лежит, поджав все четыре ноги, уперся подбородком в землю, чтобы разгрузить шею. Подобные огромные рога вообще, наверное, животному в тягость. Для вставания с земли у горных козлов, видимо, не существует твердых правил, как, например, у коров. Здесь один приподнимается сначала на передние ноги и сидит какое-то мгновение в типично собачьей позе, в то время как другой поднимается, упираясь задними ногами, как это делают коровы.

Есть советский фильм о сибирских горных козлах, где показано, как спасающееся бегством стадо тэков, загнанное меж двух отвесных скал, скачет вниз зигзагами с одной стенки на другую и таким способом уходит от своих преследователей. Меня не раз спрашивали, не является ли это трюковой съемкой. Думаю, что нет: горные козлы способны прыгать с необычайной меткостью, особенно вниз по склону.

В Гальском зоопарке был такой случай. Один тур решил удрать. Он взобрался на скалистый выступ и без малейших колебаний сиганул с десятиметровой высоты прямо на улицу. Ни минуты не мешкая, он помчался дальше, на другую улицу, и прибежал наконец к каменистым, обрывистым берегам реки Заале, пронесся оттуда еще около двух километров по набережной и, чувствуя за собой погоню, перемахнул через перила и кинулся в реку, которая, кстати, достаточйо глубока, даже судоходна. По части плавания тур оказался не таким уж молодцом. Поэтому вскоре забрался на узкий бордюр каменной облицовки отвесного берега, где и застыл неподвижно, словно изваяние. Тут и удалось накинуть ему на рога веревочную петлю и под конец пешком привести назад в зоопарк. Причем вели его сразу трое крепких мужчин. Надо сказать, что после всех этих неприятностей тур больше никогда не делал попыток убежать и предпочел пожизненно оставаться в своем безопасном загоне!

Но чтобы горный козел, как я вычитал из одного специального издания, мог с места совершить «многометровый вертикальный прыжок в высоту» — такого я никогда не видел, да и, признаться, не поверю в это.

Когда снимаешь животных, нужно проявлять особое терпение. Ведь далеко не каждые несколько минут происходит что-нибудь интересное. Но вот какой-то козел поднялся на дыбы и, двинувшись на своего противника, прошел целых пять метров на задних ногах. Да, это не шутка, когда он вот так, со всей мощью обрушивает сверху свои 80 килограммов на череп соперника. Толстые валики на передней стороне рогов способствуют тому, чтобы рога при ударе не соскальзывали так легко друг с друга. А вот к возрасту, как иногда думают, эти утолщения не имеют никакого отношения. Это ни в коем случае не «годовые кольца». Ведь и по ветвистости оленьих рогов нельзя с точностью определить, сколько лет такой красавец уже прожил на свете. У стареющих горных козлов рога хотя и становятся постепенно все длиннее, но зато и все глаже, из них не выдвигаются уже сколько-нибудь заметные валики. У молодых козлов сначала появляется здоровенная шишка под кожей лба, даже горячая на ощупь, если приложить к ней ладонь. А вскоре из-под кожи показывается очередной валик — происходит нечто похожее на то, когда у ребенка прорезаются зубы. Рога неодинаковой толщины: правый почти всегда несколько короче и толще. Большинство горных козлов при схватках предпочитают всегда ударять каким-нибудь одним рогом. Доктор Инго Крумбигель исследовал в музеях 317 черепов горных козлов и обнаружил в них 20 заживших переломов, причем 17 из них в левом роге.

Если мы будем содержать в зоопарке вместе со всем стадом оленей двух самцов или двух взрослых самцов-антилоп вместе с самками, то жизнь более слабого превратится в сплошную муку. Так или иначе он все равно погибнет, потому что ему некуда убежать. Ведь и для оленух нам приходится устраивать специальные лазы и укрытия, где они могут спастись от похотливых самцов, которые во время течки способны загнать их до полусмерти. Горные козлы же своего рода «подкаблучники», несмотря на свой грозный вид. Дело в том, что горные козочки своими маленькими острыми рожками способны нанести довольно опасные удары. В то время как их «повелители» создают в основном лишь шумовые эффекты, их маленькие женушки, когда бьют — то уже без промаха…

Здесь, в Теберде, у самок горного козла как раз пару недель назад появились на свет детеныши. Рожают они их на открытых местах, но часто козлята уже спустя несколько часов прячутся куда-нибудь в расселину скал или какую-нибудь нишу. Зачастую укрытие бывает слишком мало для матери, и тогда она просто остается стоять возле него. Первые 14 дней самка и детеныш держатся вместе, как это наблюдается и у всех горных животных. Малышка бежит, тесно прижавшись к бедру матери, так что та все время ощущает его присутствие. Во время пастьбы самка не отходит от своего козленка больше чем на пять — десять метров. И только достигнув возраста 14 дней, молодняк становится самостоятельнее, учится лазить по уступам и игриво скачет вокруг своей матери.

Здесь вот мы видим, как горные козлята объединились в нечто вроде детского сада. Они гоняются друг за другом, пробуют бороться наподобие старших, поднимаются при этом на задние ножки и стараются перелезть друг через друга. Если кто-то из козлят не хочет принимать участия в общих играх, к нему непременно подбежит один из играющих и до тех пор будет скрести по его спине копытцем, пока тот не встанет и не присоединится к общему веселью.

Если же два подростковых горных козленка затевают нешуточную драку, их матери следят за ними весьма пристально, в то время как на поединки взрослых самцов самки не обращают явного внимания. Здесь же они подчас сбегаются со всех сторон и наблюдают за драчунами, однако не вмешиваются.

Если горные козлы и не в состоянии подпрыгнуть вверх на несколько метров, то забраться как угодно высоко для них проще простого: были бы какие угодно, пусть даже почти отвесные, стенки. В этом пришлось убедиться звероторговцу Герману Рухе из Ганновера при покупке сибирских горных козлов-тэков. Один из новоселов, помещенный в тесный загончик с дощатыми стенками высотой в 2,5 м, подпрыгнул, оттолкнулся копытами от стенки, и не успели сторожа взять в толк, что происходит, как он с неимоверной быстротой поднялся кверху, кружа словно по винтовой лестнице, и был таков.

Один из индийских служителей пустился за ним в погоню. Он обнаружил его пасущимся на газоне, посеянном на обочине дороги. Поскольку этот человек был специалистом по метанию лассо, ему удалось накинуть животному на рога веревочную петлю. Однако горный козел оказался сильнее этого индийца и побежал, волоча за собой ловца. Добежав до речушки Варне, козел с ходу перемахнул через нее, совершив виртуозный прыжок, а индус на веревке шлепнулся прямо в холодную воду. От рывка тэк слегка повернул голову, и петля соскользнула с его крутых рогов.

Поскольку история эта угодила в прессу, то уже через пару дней стали поступать жалобы и претензии за нанесенный ущерб; где-то сибирский козел объел в саду ботву, а где-то нанес повреждение лесным посадкам или стащил заготовленное сено. Кончилось это тем, что какой-то крестьянин запер ворота своего сеновала, когда животное туда забралось. Таким образом его удалось водворить на место.

К счастью, европейцы успели спохватиться в самый последний момент и позаботиться о спасении альпийских козлов. Таким образом удалось избежать того, чтобы они оказались начисто вымаранными из книги жизни нашей Земли, как это случилось с южноафриканской кваггой, дронтом, стеллеровой коровой, первобытным быком, бескрылой гагаркой, северо-американским странствующим голубем, сумчатым волком и многими, многим# другими.

Сначала пытались сохранить последних альпийских козлов в зоопарках и загонах. Но в те времена ни у кого еще не было необходимого опыта по разведению диких видов животных в неволе. Поэтому после бесконечных неудач дело каждый раз кончалось тем, что к диким горным козлам подсаживали домашних коз, и дикие козлы постепенно вырождались. Гибриды же, получаемые от подобного скрещивания, вполне плодовиты. Так получилось, что в Венском и Зальцбургском зоопарках под конец остались одни лишь гибриды между горным козлом и домашними козами. Потомки их, выпущенные в Альпах на волю, неминуемо погибали.

В Берне таких вот гибридов поместили в вольеру знаменитого зверинца «Бернер Штадтграбен», где испокон веков держали медведей — гербовое животное Берна. Однако гибридные козлы не пожелали оставаться в своих вольерах и вскоре уже скакали по крышам соседних домов, опрокинули постовую будку и даже нападали на людей, срывая с них клочьями одежду.

Постепенно швейцарцев начало все больше обуревать тщеславное желание вернуть это прекрасное горное животное, которое они так жестоко и бездумно истребили у себя в стране. С этой целью в 1892 году был основан охраняемый парк. Однако, к великому огорчению швейцарцев, чистокровных альпийских козлов в то время можно было раздобыть только у итальянцев в Гран-Парадизо. А те в течение многих лет оставались глухи к такого рода просьбам. Дело в том, что горные козлы стали по полному праву государственной монополией Италии. Поговаривают, что швейцарцы тогда всерьез разрабатывали планы, как браконьерским способом отловить в Гран-Парадизо нескольких горных козлов и тайком переправить через границу.

Но только в 1906 году к швейцарцам попали первые настоящие альпийские козлы, на сей раз вполне законно, с великодушного соизволения итальянских властей. С тех пор в парке разводят лишь исключительно чистокровных альпийских козлов. Все альпийские козлы, которых позже расселили в швейцарских или австрийских Альпах, были родом исключительно только из Гран-Парадизо.

Разведение горных козлов на сегодняшний день для современных работников зоопарка не проблема. От нескольких альпийских козлов, предоставленных в распоряжение нашего Франкфуртского зоопарка Охотничьей инспекцией кантона Граубюнден в июле 1954 года, к 1963 году удалось вырастить уже 13 детей и внуков.

Но тогда, в самом начале, в Гран-Парадизо никто еще не знал толком, каким образом нужно отлавливать живых козлов. Потому что это ведь значительно труднее и опаснее, чем отстреливать «капитальных рогачей», которыми обычно так похваляются знаменитые охотники. Поначалу соблазнились наиболее удобным способом: самок отстреливали, а козлят забирали. Но подобный метод, практикующийся и при отлове горилл, орангутанов и многих других видов диких животных, имеет тот недостаток, что при этом бесцельно погибают именно самки, то есть взрослые особи, способные производить потомство. А кроме того, добытое таким путем потомство чаще всего все равно не удается вырастить без материнского молока и материнской любви. Так что отсев из числа пойманных детенышей бывает пугающе велик. Люди, занимающиеся реакклиматизацией горных козлов, порой готовы рвать на себе волосы с досады. Так, однажды, когда они уже благополучно доставили самку с детенышем на новое место жительства и выпустили на волю, тут же, откуда ни возьмись, прилетел беркут и умертвил козленка на глазах у привезших его людей.

Первые альпийские козлы-новоселы были выпущены 8 мая 1911 года на горной гряде «Серые рога». Было их пять штук. Один из них никак не соглашался уходить на свободное житье, все время возвращался назад к людям, и его пришлось водворить обратно в вольеру зверинца. Остальные же прижились и стали успешно размножаться. И надо сказать, что на сегодняшний день о них в Швейцарии пекутся несколько больше, чем пеклись об их истребленных предках. Когда в 1953 году один человек тайно пристрелил двух альпийских козлов, ему присудили уплатить штраф в размере 6000 франков.

За истекшее с тех пор время альпийских козлов расселили уже по разным другим местностям итальянских, а также французских, швейцарских, австрийских и немецких Альп. Во многих местах они успешно прижились. В 1964 году в Швейцарии уже насчитывалось свыше 30 популяций альпийских козлов общим числом более трех тысяч голов. К этому же времени поголовье альпийских козлов в Испании достигло 10 тысяч, за несколько последних лет оно там почти удвоилось. Только вот у нас, в немецкой части Альп, они, к сожалению, не прижились. На альпийских козлов, выпущенных в Хагенских горах, южнее Кениг-зее, в 1922 году, вскоре напала чесотка, и поголовье их сократилось до 10 экземпляров. Да и те пересекли австрийскую границу, где и присоединились к тамошнему большому стаду. Только очень, очень редко они ненадолго появляются на наших землях.

Из этого видно, как нелегко бывает восстановить то, что когда-то было бездумно уничтожено.

Часто охотники, а порой даже кое-кто из охранителей природы все еще говорят о «полезных» и «вредных» животных. Они считают, например, наиболее удобным способом увеличения поголовья африканских антилоп и зебр отстрел львов и гиен. В то время как наличие хищных животных совершенно необходимо, чтобы «выбраковывать» больных и слабосильных особей. Там, где ни беркуты, ни рыси не несут больше ни зимой, ни летом своей круглосуточной вахты, — там больные особи заражают других, и как чесотка, так и различные эпизоотии распространяются с невиданной быстротой.

У нас, в Серенгети, в Восточной Африке, каждый третий, а то и второй детеныш газели Томсона, а также гну и зебр становится жертвой леопардов, львов, гиеновых собак, грифов, шакалов, крокодилов, гигантских змей и многих других хищных животных.

Не-будь этого, стада мирных копытных в течение немногих лет удвоили и даже удесятерили бы свое поголовье, что-неминуемо привело бы к перевыпасу пастбищ и последующему разрушению почвы. И тогда уж волей-неволей пришлось бы вмешаться охотникам.

Но вмешательство охотника всегда приводит к тому, что животные теряют доверие к человеку, становятся пугливыми и. не разрешают к себе приближаться. А ведь именно эта их доверчивость и служит тем притягательным моментом, который сегодня так привлекает туристов в национальные парки Африки, именно это их там так очаровывает. Где еще можно подъехать на расстояние нескольких метров ко львам, слонам, жирафам или проехать через десятитысячное стадо зебр, чтобы животные не обратили на это никакого внимания и не убежали? В этом-то и кроется необыкновенная популярность африканских национальных парков. Там же, где приходится регулировать численность дичи путем отстрела, животные убегают от всех без исключения людей. И увидеть их удается одним лишь специально гоняющимся за ними охотникам, а не обычным посетителям.

В советских заповедниках меня часто расспрашивали, как мы обездвиживаем животных наркотическими снарядами, чтобы не повредить их при отлове. Дело в том, что во многих заповедниках Советского Союза олени, а главным образом лоси так сильно размножились, что повреждают весь подрост деревьев в лесах. Приходится ограничивать их поголовье путем отстрела, а это в свою очередь приводит к тому, что их никто из посетителей заповедников не видит, во всяком случае летом. Вот именно поэтому сотрудники заповедников озабочены методом использования «наркотического’ ружья», чтобы с его помощью отлавливать и переселять животных в другие районы.

— А что, у вас разве нет больше волков в Банф. — парке или в Джаспер? — спрашивал я два года назад у работников канадских национальных парков в Скалистых горах, где многочисленные олени-вапити показались мне уж слишком пугливыми. Оказалось, что волков начисто истребили, «потому что они резали уж очень много оленей». Зато теперь приходится самим выступать на ролях волков и отстреливать множество «лишних» оленей (в чем здесь не очень охотно сознаются!). Точно так же обстоит дело и в американских национальных парках.

Меня огорчило, что и в Советском Союзе не избежали этой ошибки. Волков уничтожают где только возможно. Если здесь, в Тебердинском заповеднике, и осталось еще несколько штук, то скорее всего потому, что не удалось еще всех перебить. А объясняется все очень просто. В то время как львы и леопарды—; животные довольно оседлые, не совершающие дальних кочевок, волки, в особенности зимой, рыщут в поисках добычи по всей округе. Территории заповедника не хватает на то, чтобы держать волков круглый год в его границах. Стоит же им выйти за его пределы, как тут же начинают поступать серьезные жалобы из окрестных деревень. Вот так и получилось, что и в Советском Союзе, как и в Соединенных Штатах и в Канаде, волков повсеместно истребили, выплачивая денежные премии за каждого убитого волка.

Но нельзя же забывать при этом, что волк в наших широтах— единственный хищник, который, истребляя в больших масштабах молодых и ослабленных старых животных, способен регулировать численность крупной дичи. А если не волк — то кто же? Рысей почти уже нет, равно как и пум в Северной Америке. Так что там, где волка нет, его функции приходится брать на себя человеку и самому убивать, чтобы сохранить равновесие в природе.

Мы, европейцы, обязаны приложить все усилия, чтобы сохранить в Африке последние остатки тропической природы, чтобы наши потомки и потомки самих африканцев еще через сто лет могли с благоговением любоваться тем, каким прекрасным был Черный континент с его слонами, носорогами, жирафами, львами и зебрами, до того как мы, европейцы, «навели в нем порядок». Что касается нашего собственного жизненного пространства, то нам этого вряд ли удастся добиться. Чтобы создать у нас действительно нетронутые «памятники природы», надо сохранить обитающих там хищников. Это, однако, нигде до сих пор последовательно не проводится.

Но я надеюсь, что именно в Советском Союзе это все же осуществят. Потому что национальные парки, в которых не истребляют волков, должны быть очень большими, что осуществимо практически только в восточной части Советского Союза или в северных районах Канады.

Вот какие мысли терзают таких людей, как я, когда вот так разъезжаешь по белому свету. С горными козлами дело обстоит благополучно. Они спасены. В Гран-Парадизо их число, между прочим, во время последней мировой войны снизилось до 413 голов; правда, к 1963 году их снова стало 3198 плюс 5363 серны. На сегодняшний день во всех Альпах обитает в общей сложности 6000 альпийских козлов, то есть в сто раз больше, чем 150 лет тому назад.

Здесь, в Тебердинском районе, их число увеличилось с 800 особей до 2500–3000. Учет ведется ежегодно в августе. Осуществляют его студенты-биологи и охотоведы, которые поднимаются на горные хребты, распределяются там по определенному плану и подсчитывают всех увиденных горных козлов. Проводится учет столь поздно, в августе, потому, что именно в это время тучи комаров вынуждают животных покинуть лесные и кустарниковые зоны и подняться высоко в горы, до самых снежных вершин.-

Как мне сообщил мой друг, профессор Банников, на сегодняшний день в Советском Союзе обитает снова около 250 тысяч сибирских горных козлов и 23 тысячи других видов диких козлов.

Возвращаясь с Кавказских гор назад в Минводы, я обратил внимание на расположенные в низине ровные ряды лесополос. Такие же я видел уже на Украине в степях, недалеко от Аскании-Нова. Состоят они из пяти или шести рядов лиственных деревьев, пересекающих, словно по линейке, с интервалом в один или два километра необозримые поля зерновых культур. Эти зеленые полосы не имеют ни конца, ни края, во всяком случае они тянутся до самого горизонта. Деревья все молодые, двухлетние, но встречаются и постарше — самое большое пятнадцатилетние. Жаль только, что они такие идеально прямые, совсем как современные асфальтированные шоссе, а не как естественный лес.

Мысль о создании лесных полезащитных полос принадлежит замечательному русскому ученому профессору В. В. Докучаеву (1846–1903), занимавшемуся проблемами почвоведения и климата.

При освоении степей в XVIII–XIX вв. лесные рощи и леса, окаймляющие реки, были начисто вырублены поселенцами. Над громадными степными пространствами нависла опасность превращения в пустыню в результате ветровой эрозии. Поэтому В. Докучаев после засухи и неурожая в 1892 году приступил к созданию трех опытных хозяйств в Воронежской губернии на водоразделе между Волгой и Доном возле Хренова, между Доном и Донцом у Старобельска и между Донцом и Днепром у Велико-Анадольска. Там в степях он и провел первые опытные посадки различных пород деревьев.

Этот опыт, осуществленный в Советском Союзе, и был положен в основу огромных работ по степному лесоразведению. Основная масса лесополос заложена была на полях в 1947–1953 годах. Работы по лесопосадкам в ряде районов продолжаются и по сей день. Особенно большие государственные лесополосы, протянувшиеся с севера на юг, достигали порой 60 метров ширины, и на них было высажено 580 миллионов древесных саженцев.

В годы с нормальной погодой урожай с каждого гектара пахоты, защищенной лесополосами, увеличивается на 2–2,5 центнера. В засушливые годы они помогают еще больше. Огромное значение имеют лесополосы в борьбе с черными пылевыми бурями. Они являются важными средствами защиты пахотных земель и посевов от ветровой эрозии [19].

Глава X. Пять зоопарков Парижа


Людовик XIV подарил Версальский зверинец своей двенадцатилетней фаворитке

Один миллион двести тысяч марок за доставку животных

Якобинцы освобождали львов из заточения

Яванские крысы напали на дворец Бюффон мечтал о настоящем зоопарке

Вместо Народного парка детские карусели

Французская революция помогла созданию научного учреждения

Когда-то в Тюильри жили четвероногие…

Версальский зверинец, безусловно, не был первым зоопарком Парижа. Ведь еще около 1570 года Карл IX размещал в саду Лувра и в Тюильри, а значит, в самом сердце Парижа вольеры с различными животными. Там были львы и медведи, быки, буйволы и ослы, а двор забавлялся тем, что на специально сооруженной для этой цели арене натравливал догов на быков. Такое представление состоялось еще в октябре 1572 года — только два месяца спустя после Варфоломеевской ночи, во время которой были убиты десятки тысяч гугенотов. Вольеры же с экзотическими птицами и верблюды появились несколько позже.

Имелись зверинцы также и при замках Фонтенбло и Шантий. И вообще в XVII и XVIII веках у французской аристократии считалось престижным содержать у себя дома экзотических животных. А поскольку в те времена Франция задавала тон, то зверинцы возникли вскоре и при дворцах немецкой знати, а также других европейских стран.

В 1654 году кардинал Джулио Мазарини распорядился построить у входа в Венсеннский лес, в Париже, новый зверинец, куда собрали воедино животных из Лувра и Тюильри. Следовательно, уже тогда на том же месте, где несколько десятков лет назад был сооружен самый современный и большой зоопарк Парижа под названием «Боа де Венсенн», уже имелся зверинец.

Однако от всех тех старинных зверинцев сегодня не осталось и следа. Разве что два павильона еще напоминают о бывшем версальском зверинце, да еще в садоводстве, расположившемся сейчас на его месте, можно найти остатки фундамента старинных построек. И хотя сейчас никаких диких животных там не осталось, тем не менее я порекомендовал бы любителям природы, посещающим Версальский дворец, совершить небольшую пешеходную прогулку через парк, до бывшего заброшенного зверинца. Как только спустишься с широкой лестницы дворца и немного пройдешь вдоль левого берега крестообразного огромного «увеселительного пруда», сразу очутишься перед двумя еще сохранившимися павильонами и увидишь разрушенную стену знаменитого когда-то зоопарка. Однако эти павильоны вовсе не были предназначены для жирафов, как вам расскажут живущие там сегодня садовники: в зверинце никогда никаких жирафов не было. А предназначались эти сравнительно небольшие строения для гостей короля.

Когда знаменитый король Франции Людовик XIV в возрасте 24 лет принял решение о застройке государственных земель Версаля, которые за 28 лет до этого были приобретены его отцом, он поначалу и не думал о том колоссальном, великолепном дворце, который должен был возникнуть на этом месте. В первую очередь его интересовал сам парк и зверинец, к которому король питал особое пристрастие. Архитектор Лево набросал весьма необычный проект такого зверинца. Прежде во всех дворцах вольеры и клетки с дикими животными и экзотическими птицами были разбросаны по всей территории парка далеко друг от друга — там бассейн для водоплавающих, а там — львы в клетках. Лево впервые сосредоточил зверинец в одном месте, на территории, не превышающей трех-четырех гектаров. Но поскольку зверинец не был рассчитан, как современные зоопарки, на толпы народа, а предназначался только для короля и его почетных гостей, архитектор спроектировал его в виде расходящихся из одной точки лучей, подобно полураскрытому вееру. Из этой точки августейший посетитель мог обозревать всех животных разом. Такое расположение клеток было перенято затем почти всеми планировщиками, строящими зверинцы в Европе по примеру Версаля; его влияние заметно и на функционирующем и сегодня зоопарке Шенбрунн в Вене. На «смотровой площадке» строился и маленький замок, украшенный внутри портретами и скульптурами животных.

Людовик был в таком восторге от проекта, что страшно торопил со строительством. Зверинец сооружался с 1.662 по 1664 год и обошелся в 450 тысяч франков. Может быть, такая сумма и не покажется слишком большой, но нельзя забывать, что короли в те времена привыкли пользоваться при строительстве дешевым подневольным трудом своих подданных. Людовику так не терпелось заполучить свой зверинец, что он после некоторых колебаний разрешил подрядчику продолжать работу даже по воскресеньям, после мессы. В 1665 году начали поступать первые чужеземные животные: страусы, египетские цапли, орлы, дикобразы, «фараоновы крысы» (мангусты), лисы, лев, экзотические голуби, казуар, слон (подарок короля Португалии), три крокодила от сиамского короля, верблюды, олени, лани и голландские коровы, молоком которых, замешанным на яичных желтках, кормили фламинго. На отдельном водоеме содержались и пеликаны. Питьевую воду подводили по двум зацементированным акведукам из речек Сен-Кер и Фонтено. Постройка акведуков закончилась лишь к 1688 году.

Судя по сохранившимся до наших дней счетам, доставка животных в Версаль с 1671 по 1694 год обошлась в 1,2 миллиона марок. Подобная дороговизна объясняется тем, что тогда еще приходилось для этой цели высылать собственные корабли и снаряжать специальные экспедиции. За это время в Версаль прибыло 536 султанок, 103 страуса и множество других животных.

Слон оказался непревзойденным мастером по развязыванию узлов: по ночам он упорно и ловко распутывал завязанные на его ногах канаты. Однажды ему даже удалось бесшумно снять с петель дверь помещения, в котором его запирали, и, не потревожив здорового сна своего служителя, отправиться на осмотр зверинца уже в роли посетителя…

Примерно с 1670 года король разрешил своему народу свободный доступ в парк, а следовательно, и осмотр зверинца. Но поскольку это приводило к постоянной порче клумб и статуй, да и вообще ко всяческому загрязнению парка, с 1699 года свободный вход был снова закрыт, и прогулки по парку разрешались уже только придворным и то в сопровождении специальных проводников. Именитые гости, спустившись с дворцовых террас, усаживались в роскошные лодки, среди которых были и настоящие венецианские гондолы. Одетые в экзотические костюмы «гондольеры» отвозили гостей сначала к зверинцу, а затем, после обеда, обычно к дворцу Трианон, сохранившемуся до наших дней на противоположном берегу озера.

Когда блистательный король превратился в ворчливого, страдающего от подагры и множества других болезней старца, он вдруг воспылал особой симпатией к одиннадцатилетней, притом не особенно красивой принцессе Аделаиде Савойской, обвенчавшейся год спустя с герцогом Бургундским. Под влиянием минутного каприза Людовик подарил ей весь зверинец да приказал его еще расширить, подновить и украсить. Поскольку герцог, супруг Аделаиды, предался мистицизму, его юная жена частенько проводила время с кавалерами в своем маленьком дворце при зверинце. Так во всяком случае утверждали злые языки. Но, когда фаворитка короля умерла в возрасте 28 лет, он потерял всякий интерес к своему детищу — зверинцу. Что касается его пятилетнего наследника, то тот поначалу долгое время проживал в Париже, в Лувре, и таким образом когда-то столь пышное и роскошное предприятие в течение последующих ста лет все больше приходило в упадок.

Когда началась революция, якобинцы, ворвавшиеся в Версальский дворец, прошествовали с флагами и под барабанный бой через весь парк и очутились перед зверинцем. Предводитель, революционеров объявил директору зверинца Леману, что они пришли, чтобы именем народа освободить из заточения животных, рожденных свободными по воле господней и томящихся в неволе лишь для развлечения тиранов. Леман, не оказывая сопротивления, высказал, однако, опасение, как бы выпущенные на волю хищники не сожрали своих спасителей. Поэтому освободители удовлетворились тем, что он торжественно вручил им ключи от клеток с хищниками. Что касается остальных, оставшихся к тому времени в живых обитателей зверинца, то их частично забрали с собой, частично передали живодеру, а то и просто выпустили из вольер свободно разгуливать по огромному парку. Был среди них и верблюд, пять видов обезьян, олени, много птиц. Но были и яванские крысы, потомки которых за последующие десятилетия причинили много вреда Версальскому дворцу и другим крупным строениям в парке. Олени и птицы большей частью погибли в следующую зиму. Однако некоторые из них приспособились к новой обстановке и даже размножились. Около 1840 года зоологу Журдену удалось собрать весьма многочисленную и очень интересную коллекцию из экзотических животных, подстреленных или пойманных им в Версальском лесу.

А в зверинце оставались только носорог, лев, живущий вместе с собачкой, которую он нежно любил, один буйвол, одна антилопа, одна зебра-квагга (!), венценосный голубь, шесть или семь павлинов и две дюжины кур. Профессорам из Парижского естественноисторического музея после двухлетних бесконечных ходатайств удалось наконец добиться того, чтобы им передали этих животных и перевезли в Париж. К сожалению, носорог незадолго до того повредил себе ногу и погиб из-за гноящейся раны, так что в Ботанический сад, где решено было создать зверинец, прибыл только его труп. Примерно к 1809 году постройки, относящиеся к Версальскому зверинцу, были уже полностью разрушены. Правда, в сороковых годах прошлого столетия была сделана попытка их вновь отстроить. Там намеревались разместить конный завод для арабских скакунов. Строительство уже началось, но было прервано революцией 1848 года, после чего уже больше не возобновлялось.

Если сегодня со знаменитой площади Согласия (Place de la Concorde) направиться по берегу Сены к востоку, то непременно попадешь в большой парк — «Jardin des Plantes», то есть Ботанический сад, в котором находится Естественноисторический музей. Часть Ботанического сада отведена под зоопарк, который был основан в 1650 году Людовиком XIII в качестве «Jardin Royal des Plantes Medicinales» (Королевского сада для лекарственных растений). Уже знаменитый естествоиспытатель Бюффон, возглавлявший музей с 1739 по 1788 год, поселил в Ботаническом саду лебедей, уток и павлинов. Распорядился он также вырыть «медвежий ров», в котором при его жизни, однако, бродили лишь дикие кабаны. Всю свою жизнь он носился с идеей организовать настоящий, полноценный зоопарк. Когда ему в 1783 году наконец удалось расширить территорию Ботанического сада, он намеревался просить двор о передаче ему животных из совершенно запущенного Версальского зверинца. Однако ни ему, ни его последователю Добентону не удалось осуществить эту идею. Возник зоопарк только в годы после революции. Занимает он всего 6 гектаров, однако и сегодня еще экспонирует на столь небольшой территории множество достойных внимания животных. Старый слоновник, постройки 1802 года, используется до сих пор; столь же стар длинный ряд домиков, частью крытых соломой, в которых живут разные виды диких быков, олени и антилопы. Старый обезьянник, построенный в 1841 году, заменен модной новостройкой 1927 года; исчезли и галереи клеток для хищников, вместо которых воздвигнут большой павильон хищников, окруженный, однако, со всех сторон обычными тяжелыми железными клетками, а не свободными вольерами.

Скопище решеток под столетними деревьями производит впечатление чего-то архаичного. Но тем не менее там живет прекрасная пара взрослых горилл, и можно найти такие редкости, как овцебыков, горалов, киангов, лошадей Пржевальского, голубых баранов, семь видов пеликанов. В зоопарке содержится в целом 130 видов млекопитающих, 150 различных форм, следовательно, больше, чем в новомодном Парижском зоопарке в Венсеннском лесу, в котором представлено лишь 108 видов и 118 форм. Если сложить оба этих зоопарка вместе, то получится наиболее богатая коллекция млекопитающих на Европейском континенте. В ней насчитывается и наибольшее число антилоп. То, что оба учреждения подчиняются одному директору, безусловно, способствует чрезвычайно полезному взаимообмену.

Во второй половине прошлого столетия повсюду в Европе начали создавать зоопарки. Парижская общественность открыла насредства, собранные у граждан, в 1854 году в западной части города, а именно в Булонском лесу, зоопарк, занимающий площадь в 20 гектаров. Основной целью создания этого зоопарка послужило желание проверить, смогут ли чужеземные животные прижиться в нашем, европейском, климате. Поэтому поначалу хищные животные там отсутствовали.

К сожалению, первоначальный замысел такого «народного парка» постепенно видоизменялся. В наше время он превратился в детский увеселительный парк. Детей сажают в старомодные вагончики-«кукушки» и провозят через Булонский лес ко входу в зоопарк. В нем они находят обширные игровые площадки, купальный бассейн, качели, горки, огромное колесо, приводящее в движение искусственную речку: ее быстрое течение проносит лодки с посетителями мимо зеленых лужаек, окаймляющих ее берега.

Знаменитый естествоиспытатель Добентон, чей бронзовый бюст украшает вход в солидный, модный павильон для птиц, наверняка не пришел бы в восторг, обнаружив в его вольерах одних лишь самых обычных и наиболее часто встречающихся птиц: павлинов, домашних голубей, домашних уток, карликовых кур и пару фазанов. Незарешеченная площадка для выгула слонов пуста: их здесь нет. Есть современные открытые помещения для медведей, павианов и львов. Но медведи без конца показывают разные фокусы и попрошайничают, объедаясь сахаром и мороженым, которое посетители покупают в расположенных по соседству ларьках. То же самое происходит и возле вольер с ланями — их кормит всякий кому не лень, На арене, рассчитанной на более чем тысячу зрителей, цирковой дрессировщик демонстрирует обучение львов-подростков. А на высокой голубиной башне со множеством отсеков и ячеек обитают лишь прилетевшие сюда из города птицы и больше никто. Пустует и бассейн для тюленей.

Как это обычно водится в известных ка весь мир городах, где сохранились знаменитые памятники старины и старинные здания, каждый приезжий осматривает обычно в Париже Дом инвалидов, площадь Согласия, Лувр, Нотр-Дам и Эйфелеву башню. Однако не многие знают о том, что в городе на Сене имеется еще и прекрасный, вполне современный зоопарк. Построен он был в 1931 году по случаю «Колониальной выставки», по проекту фирмы Карл Гагенбек и находится в восточной части города, в Венсеннском лесу. Прежде его часто называли «Оргией бетона» за беспорядочное нагромождение искусственных бетонных скал. Однако тот, кто посетит его сегодня, убедится в том, что зоопарк уже не производит подобного впечатления. Его директор, профессор Нувель, в течение многих лет занимается озеленением искусственных утесов, насаждая различные вьющиеся растения — плющ, горец и дикий виноград. А поскольку за прошедшие годы и деревья сильно подросли, то они закрыли своими кронами каменные нагромождения, да и перемежающиеся сними ухоженные зеленые газоны и кусты придают парку гораздо более естественный и выигрышный вид, чем у него был прежде. Лишь длинный ряд огромных площадок для медведей, называемых «медвежьими горками», между которыми невозможно втиснуть ни клочка зелени, — вот те, действительно, выдают, каким поначалу выглядел Венсеннский зоопарк.

Но посетитель, желающий составить себе правильное, представление о парижских зоопарковских животных, непременно должен посетить оба зоопарка — этот и тот, что в Ботаническом саду. А здесь, в Венсеннском, он увидит и американских вилорогов— единственную антилопу Северной Америки, сбрасывающую наподобие оленей свои рога, увидит бушбоков, лошадиных антилоп, водяных козлов, беломордого бубала, горную зебру Гартманна, зебру Греви; на двух разных островах живут, шимпанзе и гиббоны; размножаются в зоопарке и фламинго; львы и тигры живут на открытых площадках, отгороженных от публики широченными и глубочайшими рвами; есть здесь и вольеры с макаками, павианами, паукообразными обезьянами, есть группа из семи жирафов, ориби, болотные козлы, сомалийские газели, желтоспинные дукеры, белохвостые олени, окапи, уже несколько раз приносившие в неволе потомство, фенеки (маленькие пустынные лисички), еноты-ракоеды, японские бурые медведи, большая коллекция редких лемуров с Мадагаскара, разные виды мартышек, есть и белобрюхий тюлень, красные волки, испанские рыси, песцы, гибриды между львом и тигром, кианги и куланы. Жила здесь и лошадь Пржевальского, рожденная в Праге, где она недавно умерла в возрасте 30 лет.

Но ни в том, ни в другом зоопарке нет Аквариума. Зато недалеко от Венсеннского зоопарка, в помещении Колониального музея, есть хорошо оборудованные Аквариум и Террариум для тропических животных, а в западной части города, близ дворца Шайо, в бывшем Трокадеро, есть Аквариум, в котором экспонируются холодноводные рыбы.

В еженедельнике, рекламирующем мероприятия и. достопримечательности Парижа, в рубрике «Зоопарки» я обнаружил еще один — четвертый по счету зоопарк, на сей раз частный, принадлежащий актеру Жану Ришару, живущему в Эрменонвилле, примерно в 60 километрах от центра города. Проехать туда на машине по автостраде номер два не составляет никакого труда. В этой деревеньке знаменитый писатель Жан-Жак Руссо провел весной 1778 года последние недели своей жизни. Гостил он здесь в прелестном дворце, построенном на озере и принадлежащем маркизу Рене де Жирардин. Там его и похоронили, однако позже, во время революции, его прах переправили в Пантеон.

А теперь киноактер Жан Ришар устроил рядом со своей красивой виллой, на самой опушке леса, зоопарк. Посещение — свободное. Правда, животным он предоставил всего лишь четверть своего сада, напоминающего скорее дворцовый парк. Поэтому им приходится довольствоваться лишь маленькими домиками и довольно тесными вольерами, но содержится все в идеальной чистоте и порядке. Несмотря на то что я приехал в будний день, да еще и довольно рано утром, на стоянке парковалось уже свыше 40 машин посетителей, и маленький зоопарк был переполнен. Живут в нем помимо разных других животных подростковый, слон, верблюды, львы, тигры, леопарды, ламы, один гриф, макаки, два гиббона. У одного из гиббонов вокруг талии надет пояс, к которому прикреплена «страховка», скользящая на кольце вдоль туго натянутой проволоки. Сам же гиббон, широко раскинув руки, ходил взад и вперед по горизонтально натянутому канату, словно настоящий канатоходец.

Вдоль основной дорожки, ведущей через зоопарк, расставлены щиты с карикатурами на известных французских актеров, головы которых посажены на туловища различных зверей. Но основным притягательным моментом, по-видимому, служит все же дрессировка трех почти взрослых львов, выращенных здесь, в зоопарке, которых время от времени демонстрирует сам хозяин дома.

Таким образом, можно считать, что этот самый молодой и самый маленький зоопарк Парижа — не что иное, как некий рецидив давно прошедших времен зверинцев.

Мне могут возразить, что тут было рассказано не о пяти парижских зоопарках, как гласит название главы, а всего лишь о четырех. Ведь в самом первом и знаменитом давно уже нет никаких животных! Однако, как сказал мне профессор Нувель, проект нового государственного зоопарка уже разработан во всех деталях и скоро приступят к его строительству.

Глава XI. Лососей спасут. А кто спасет человека!


Рейн в роли сточной канавы

Рыбы отравлены, а нам эту воду пить…

Покупку Аляски оплатили лососи

Рыбы, которые «чуют» сквозь воду и облачаются в панцирь

Одновременно с гидростанциями необходимо строить рыбозаводы

Со времен катастрофического замора рыб, имевшего место в 1949 году, в Рейне нет больше знаменитого рейнского лосося. И с этого же примерно времени Рейн перестал быть «Великой немецкой рекой», а превратился в клоаку для сотен тысяч человеческих уборных и стока грязных и ядовитых индустриальных отходов.

В Федеративной Республике Германии насчитывается 7 тысяч поселков, у которых хотя и имеется канализация, но нет очистительных сооружений, следовательно, все свои нечистоты они спускают прямо в реки. Мимо знаменитого романтического утеса Лорелеи, где, по преданию, моряк загляделся на прелестную деву с золотыми волосами, проплывает теперь ежедневно 20 тысяч тонн индустриальных отходов, растворенных в речной воде… А не будь они растворенными в воде, то могли бы заполнить 957 товарных вагонов, или 24 поезда! Наши реки и ручьи ежедневно принимают порцию сточных вод в 21 миллион кубических метров! И только одна треть этих вод бывает предварительно очищенной. Один литр рейнской воды в районе Майнца содержит 20 граммов осадка. Это напоминает скорее суп, чем речную воду. Даже дождю, падающему над индустриальным районом, приходится пробиваться сквозь слой воздуха, в каждом кубометре которого содержится 85 тысяч частиц пыли, в то время как в лесном воздухе парят всего каких-нибудь 500–600 частиц. Над всей территорией. ФРГ висят в воздухе два миллиона тонн пыли! К этому следует добавить еще и 5 миллионов тонн серной кислоты; 70 процентов этого ядовитого вещества нависает непосредственно над Рурской областью. Там и ели не превышают шести метров в высоту, в то время как в других местах они достигают двадцати. Несчастны те люди, которые вынуждены постоянно дышать этим воздухом. Я полагаю, что человеческие легкие никак не менее чувствительны к нему, чем елки…

А теперь к человеческим нечистотам и фабричным отходам добавились еще и стиральные порошки. А уж их-то не удается удалить из воды даже при помощи очистительных сооружений!

Так что сегодня остается, пожалуй, только радоваться тому, что закуска «рейнский лосось», которую еще изредка можно найти в меню отдельных гостиниц на берегах Рейна, выловлена не в этой сточной канаве, а прибыла в свежезамороженном или законсервированном виде с далекой Аляски, из Северной Америки или Скандинавии. Часто это вовсе и не речные лососи, а крупная кумжа, или озерная форель, относящаяся к тому же семейству лососевых, а то и сайда — «озерный лосось», относящийся к тресковым; мясо их предварительно особым способом окрашивается «под лосося».

Но самое страшное в том, что наша речная вода предназначена не только для обитания рыб — ведь мы ее к тому же и пьем! В Федеративной Республике Германии, да и вообще в большинстве западноевропейских стран, грунтовых вод уже давно не хватает на то, чтобы обеспечить ими все население. Из наших водопроводных кранов течет большей, частью отфильтрованная речная или озерная вода. В Институте гигиены в Майнце исследовались многочисленные пробы водопроводной воды. И что же? Даже в той воде, которая на вкус была безукоризненной, находили много остатков от бензопирена и родственных ему веществ, считающихся канцерогенными. Кроме того, очень часто обнаруживались следы детергентов из новомодных стиральных средств. Оба эти вещества вызывали у подопытных животных в тревожных масштабах рак желудка… И ядовитые эти примеси с каждым днем все увеличиваются. Боннскому правительству пришлось выделить 800 миллионов марок на то, чтобы очистить Рейн хотя бы от самых опасных загрязнений.

Подумать только — какая благодать и пошла прахом! А ведь еще в 1880 году в нижнем течении Рейна ежегодно вылавливалось около 70 тысяч лососей, многие из которых весили до 45 килограммов и достигали в длину полутора-метров! А в начале прошлого века при найме слуг или посыльных заранее оговаривалось условие, что питаться одной лишь лососиной им придется не чаще двух дней в неделю…

В конце прошлого столетия голландцы просто-напросто перегораживали сетями устьевые рукава реки, пытаясь захватить весь улов лососей для себя одних. Но тогда поспешно созвали конференцию с участием всех заинтересованных государств, и нидерландцы вынуждены были пойти на уступки. Ведь им и так было ясно, что для размножения самкам и самцам лососей все равно приходится подниматься на тысячу километров вверх по реке, пока они не достигнут мест своих нерестилищ на Верхнем Рейне и впадающих в него ручьях. Для этой цели они вынуждены добираться до самой Швейцарии, то есть на высоту примерно тысячи метров над уровнем моря. А если молодые лососи перестанут спускаться вниз по реке к морю, то и никакие взрослые никогда больше не поднимутся вверх против течения, к местам нерестилищ. Потому что у лососей все происходит не так, как у угрей, а наоборот: те уходят нереститься в море, а эти приходят для размножения к нам в реки. Так что голландцы в конце концов даже согласились взять на себя расходы по искусственному выращиванию мальков лосося, несколько миллионов которых они стали ежегодно выпускать в верхнем течений Рейна.

Надо сказать, что и в других реках в прежние времена не умели по достоинству оценить и с толком использовать эту благодать. Так, еще в 1827 году в устье Мемеля ежедневно выл а вливали более тысячи штук лососей, каждый из которых весил в среднем по 15 килограммов. Даже всего по одной марке за штуку их невозможно было полностью сбыть и приходилось каждый раз большую часть улова закапывать в землю… В Северной Америке в прежние времена устанавливали на некоторых реках «лососевые колеса», которые просто вычерпывали идущих на нерест лососей лопастями. Одно такое колесо порой могло за день вычерпать до 14 тысяч рыб. Огромные области Аляски до сих пор оставались бы непригодными для обитания человека, если бы не кочующие косяки лососей. В некоторых районах жителям достаточно было работать всего каких-нибудь 14 дней во время хода лосося, чтобы обеспечить себя пищей на целый год.

Когда в 1867 году государственный секретарь США Стевард откупил у русского царя за 7,2 миллиона долларов огромную территорию Аляски, американцы сочли это неудачной сделкой и долгое время называли ее не иначе как «стевардова дурь». Но уже вскоре одним только ловом лосося в водах Аляски удалось выручить за год больше, чем стоила вся покупка этой земли. В 1905 году в Британской Колумбии и в штате Вашингтон было выловлено 59 миллионов килограммов лососей. В штате Вашингтон еще в сороковых годах нашего столетия ежегодно заготавливали 2 350 000 ящиков лосося — цифра, в которую трудно даже поверить. И тем не менее это всего только шестая часть того «урожая», который снимали там с 1910 по 1917 год. Специалисты в те годы считали, что вылов лососевых идет на убыль только из-за все увеличивающегося числа плотин и гидроэлектростанций. Уже обсуждались планы, как их заменить паровыми электростанциями, потому что лососевый промысел все еще казался экономически более важным, чем создание электрического тока силой воды.

Молодь лосося, вылупившаяся из икры в верховьях рек и ручьев, остается там примерно в течение года, а в северных областях Евразии и Америки даже два или три года. В это время мальки бывают весьма схожи с обыкновенной ручьевой форелью и питаются поначалу так же, как те, улитками, насекомыми, а позже и мелкой рыбешкой. Но в один прекрасный день лососей начинает обуревать тяга к морю. Правда, попав в океан, они не совершают в нем столь грандиозных путешествий, как, например, угри, а придерживаются побережья, так называемой шельфовой зоны континентов. Там они довольно интенсивно «наводят порядок» в стаях макрелей, шпрот и сельдей, упорно преследуя их скопления. При этом они начинают необыкновенно быстро расти. Один помеченный лосось, которого удалось выловить через четыре недели, прибавил за это время семь килограммов, в момент мечения он весил 9,5 килограмма, а после вторичного вылова — уже 16,5. Именно в этот период жизни лосося его мясо приобретает тот розоватый «лососевый» оттенок, который столь высоко ценится гурманами; интенсивность окраски зависит от степени накопления жира.

Прежде считали, что в море лосося невозможно встретить дальше чем в ста километрах от берега, что лососи вынуждены держаться близ устья той реки, которая является их родным домом, чтобы потом суметь найти обратную дорогу. Но ихтиолог А. Хартт пометил 36 383 лосося в северной части Тихого океана и затем выпустил их. И что же выяснилось? У отдельных рас, например у чавычи, 17 процентов помеченных особей в течение года снова было выловлено в тех же местах; лососи, помеченные возле Алеутских островов, частично были обнаружены очень далеко оттуда, где-то в Амуре; балтийские лососи резвились в открытом море в 1000 километрах от устья своей родной реки, а тихоокеанские — еще дальше. Но самое длительное путешествие совершила чавыча: помеченная в 1956 году возле Адака, на полпути между Аляской и Камчаткой, она была поймана в 1957 году на расстоянии 3800 километров оттуда — в штате Айдахо, в Америке.

В море лососи нагуливают побольше жира, обретают необходимые рост и силу для предстоящего далекого путешествия вверх против течения реки. Добрая половина всех лососей проводит в море три зимы, но каждый пятнадцатый возвращается в реку уже через год, а 25–30 процентов — через два. Некоторые из них возвращаются и позже, чем через три года: так по крайней мере поступают шведские лососи.

Ихтиологи долго ломали себе голову над загадкой: как удается лососям безошибочно находить дорогу назад к устью реки, по которой они в молодости спустились в море, а оттуда разыскать нужный приток, а возможно, даже тот же ручей, где они когда-то вылезли из икринки? Из 100 тысяч шведских лососей, помеченных еще в своих родных реках, только 1 тысяча (то есть один процент) была впоследствии обнаружена заблудившейся в других реках; сходные результаты дали и учеты, проведенные в Северной Америке.

По всей вероятности, лососям помогает в этом исключительно острое обоняние. Ведь рыбы, как известно, способны чуять в воде: они ощущают самые тонкие запахи. Так, в 1959 году в штате Вашингтон были отловлены 3 тысячи лососей из двух разных притоков одной и той же реки. Затем половине из них ноздри заткнули ватой. Все лососи, имевшие возможность пользоваться обонянием, вскоре вернулись в свои исходные притоки. Из тех же, чьи носы были заткнуты, половина заблудилась.

Другими опытами было доказано, что рыбы «помнят» химический состав воды, в котором находились непосредственно перед тем, как отправиться в свой долгий путь к морю. Если их незадолго до отправки пересадить на некоторое время в другую реку, то спустя несколько лет они появятся именно там, а не на своей настоящей «родине». Но ведь вода каждого ручья и каждого притока перемешивается с другой водой тем сильнее, чем больше притоков впадает в основное русло реки, не говоря уже о море. Следовательно, у рыб должно быть поразительно тонкое восприятие химических свойств воды, чтобы обнаруживать самые незаметные следы того или иного вещества в воде! В это даже трудно поверить. Тем не менее в опытах с рыбами других видов тоже удалось выявить их потрясающую способность обнаруживать самые незаметные, присутствующие в воде вещества.

Какое невероятное напряжение — плыть против течения на такие далекие расстояния! Если при этом еще учесть, что, вплывая из моря в реку, рыбы вскоре совершенно перестают питаться, то все это начинает граничить с какой-то немыслимой фантастикой! Притом им приходится преодолевать пороги, даже водопады и дамбы, совершая четырехметровые прыжки по воздуху. В реке Везере лососи за 24 часа проплывали против течения от 38 до 40 километров!

Сюда следует добавить, что во время такого чудовищного физического напряжения еще и перестраивается организм, рыбы. У самок в начале пути икра занимает 0,3 процента от общего веса тела, а когда они достигают своих нерестилищ, то этот процент в среднем уже составляет от 20 до 25, а случается, что икра весит до 35 процентов от веса рыбы. '

Кроме того, лососи надевают свой брачный наряд. Особенно элегантно выглядят старые самцы. На голове у них образуется зигзагообразный орнамент из сливающихся на синем фоне красных пятен. Живот становится ярко-красным, а основания плавников— розовыми. Когда такая махина длиной в целый метр и весом в 15–20 килограммов во время своих виртуозных прыжков через водопады с силой шлепается на скалы или проплывает по мелководью ручьев, шаркая брюхом по острой гальке, то нетрудно себя и поранить. Поэтому кожа лосося к началу путешествия сильно утолщается, в особенности на спине и вокруг плавников. Таким образом мускулы тела оказываются в основном защищенными; раны же на коже обычно быстро затягиваются. У самцов образуются еще и шипы на челюстях, во всяком случае у некоторых видов. Они служат им для отвоевывания места на нерестилищах.

Поскольку лососи на обратном пути из моря постятся, поймать их на удочку в Рейне, например, оказывалось невозможным, впрочем, и во многих других реках тоже. Однако в Шотландии и в реках Скандинавии и Швеции лов лососей на крючок с наживкой, в особенности на искусственных мух, — самый что ни на есть любимый вид спорта. Англичане обычно такие участки с хорошим клевом лосося сдают в аренду, причем за дорогую плату. Промысловый же, лов лосося производится сетями и успешнее всего уже у самого устья рек. Так, в Абердине, в Шотландии, в 1952 году таким способом было выловлено 10 тысяч лососей общей стоимостью в полмиллиона марок. Можно себе только представить, как опечалены шотландцы тем, что лососи теперь все отравлены из-за обработки прибрежных пастбищ инсектицидами.

Лососи обычно прибывают отдельными возрастными группами. Рыбы каждой такой группы имеют и приблизительно одинаковый размер. В прежние времена знали, в какое время года какие стаи лосося должны прибыть в Рейн.

Добравшись до своей «родины», самка лосося начинает обследовать устилающую дно гальку и в разных местах выкапывает ямы. Делает она это мощными ударами задней части тела, сворачиваясь и разворачиваясь при этом, словно пружина. Камни разбрасываются в стороны не ударами плавников, а создаваемым при этом водоворотом. Самцы дрожат от волнения и дерутся меж собой довольно злобно за обладание самкой. Когда самка выбрала себе наконец такое место для икрометания и разгребает и углубляет свое «гнездо», самец начинает охранять и защищать его от посягательства сородичей. Если выкопанная ложбинка вполне удовлетворяет самку, она плотно укладывается в нее, а самец начинает сновать взад и вперед мимо своей избранницы, каждый раз задевая ее боком. Потом он прижимается к ней потеснее и начинает дрожать. Затем оба одновременно выталкивают: она — икру, он — сперму. Рты у обоих в это время от волнения широко раскрыты. Иногда самец от возбуждения даже набрасывается на самку, пытаясь ее укусить. Случаются драки и между самками.

Особенно желательным считается, когда на дне выкопанной ложбинки имеется щель между крупными камнями, в которую полностью может вместиться весь анальный плавник самки, не касаясь при этом грунта. Тогда большинство икринок исчезает в щели, а сперма покрывает ложбинку белым облаком. Сразу же после этого самка проплывает немного вперед по течению, забрасывает свою кладку гравием и принимается рыть новое гнездо. Не подумайте, что такая ямка так уж мала — длиной она от одного до двух метров, а шириной — полметра.

В наших широтах лососи нерестятся между ноябрем и январем. Диаметр икринки составляет 6 миллиметров, а их у одной самки от 6 до 8 тысяч штук. Время выклева мальков зависит от температуры воды. При 4 градусах это происходит через 80 дней, при 16 градусах всего через 19, а если вода особенно холодна, мальки могут до 200 дней оставаться в икринке.

С тех пор как наши реки стали такими застроенными и перегороженными, повсюду перешли на искусственное выращивание лососевой молоди на так называемых рыбозаводах: в огромных сооружениях и специальных резервуарах с проточной водой, где мальков сотни тысяч, а то и миллионы. Для этой цели сначала вылавливают в ручьях больших, созревших для нереста рыб (притом обращаются с ними весьма осторожно, чаще всего усыпляя их на время). Преимущество такого способа в том, что самцов, которых вообще-то требуется не слишком много для осеменения, можно тут же отпускать на свободу, да и самок, после того как у них «выдаивают» икру. Процесс этот достаточно прост: легким массажем живота самок стимулируют к отдаче икры, которую собирают в большие тазы с водой, заливают сверху спермой и затем перемешивают. С рыбами надо обращаться крайне аккуратно, иначе они могут преждевременно выбросить икру и сперму. Между прочим, однажды в Дорсете при таком искусственном способе выращивания появились на свет 20 тысяч двухголовых мальков! Все они, разумеется, через месяц погибли. В естественных условиях они не дожили бы и до такого возраста.

Французским зоологам совсем недавно удалось выяснить, что же определяет, в какой именно момент подросшим молодым лососям следует отправляться в далекий путь к морю. По всей вероятности, это регулируется щитовидной железой. В какой-то момент она начинает усиленно выделять в кровь йодистый гормон, от которого молодая рыба приходит в особенное возбуждение, разыскивает сильное течение и, отдавшись ему, перестает двигаться: течение несет ее к морю, причем хвостом вперед, а головой назад. А уж там, с усиленным попаданием в организм натрия, лосось приходит снова в состояние равновесия.

Путь на континент лососям на сегодняшний день преграждает все: и стиральные порошки, и человеческие нечистоты, и химические отходы фабрик, а также бесконечные плотины, дамбы и шлюзы. Но поскольку промысел лосося приносит столь колоссальный доход, удалось добиться того, чтобы возле многих плотин были устроены особые рыбопропускники, позволяющие лососям пробраться вверх по течению к своим нерестилищам. Но стоит это больших денег, да и гидроэнергетики жалуются, что от таких устройств теряется много воды, не попадающей на колеса турбин. Сооружали уже и специальные лифты для рыб, в которых лососей заманивали сильным течением и затем поднимали вверх до уровня запруженной воды. Однако большей частью и это не помогало, потому что вода водохранилища оказывалась слишком теплой для лососей. Поэтому стали применять такой способ: ниже плотины рыб вылавливали, грузили в специальные цистерны с водой и перевозили за многие километры вверх по течению, туда, где еще имелись стремнины, а в воде было достаточно кислорода. Но все подобные ухищрения весьма дорогостоящи и, к сожалению, не всегда приносят желаемый успех. Даже добравшись столь мучительным способом до верховьев реки, лососи зачастую не находят здесь привычных и необходимых для своего нереста условий. Образовавшиеся от подпора воды озера подчас очень глубоки, у них отвесные, крутые берега, в то время как лососям для нереста нужна глубина, не превышающая одного — трех метров. Да и ручьи, впадающие в реку или озеро, зачастую образуют теперь высокие водопады. Поэтому в Швеции, к примеру, издан закон, обязующий электростанции сооружать специальные рыбопитомники, способные выращивать ровно такое количество молоди лососей, которое прежде вылавливали в этой реке до постройки плотины. В начале шестидесятых годов 15 таких шведских рыбопитомников продуцировали ежегодно ровно один миллион молодых лососей, из которых каждый десятый получал метку.

В наше время уже совершенно не обязательно добиваться, чтобы лососи могли достигать мест своего нереста, поднимаясь вверх по рекам, тем более что им этого все равно не осилить в создавшихся условиях. Теперь лососевые косяки облавливают прямо в море с помощью модных ловчих сетей и всего современного оборудования рыболовецких судов вроде электро- или эхолокации. Таким образом, по меткам выяснилось, например, что 15 процентов от всех выловленных в Балтийском море судами разных национальностей лососей выращено на шведских рыбозаводах. Нельзя сказать, чтобы шведов это приводило в большой восторг, и они всячески стараются добиться увеличения своей доли в улове Балтийского рыболовного промысла. А реки, впадающие в Балтийское море, продуцируют сейчас от семи до восьми миллионов лососей.

Так что с помощью искусственного выращивания можно будет и дальше добывать миллионы лососей, несмотря на застроенность наших рек и загаженность воды, ставшей непригодной для рыб. А вот как быть с нами? Ведь нам-то самим придется и дальше продолжать пить эту воду…

Глава XII. Оставьте в покое белых медведей


Кто хватает меня за шиворот?

Их губит любопытство Медведь в палатке

Дрессированные медведи для полярного исследователя Амундсена

В зоопарках размножаться не хотят

Радарные станции губительны для белых медведей

Беспомощные в воде и опасные на суше

— Кто там ухватил меня за шиворот? — спросил один из членов второй экспедиции Баренца, высадившейся в сентябре 1595 года на сибирское побережье в поисках «особого вида алмазов».

Стоявший рядом с ним товарищ крикнул:

— Это медведь! — И убежал…

А медведь умертвил свою жертву, перекусив несчастному основание черепа. Когда на помощь подоспели другие члены экспедиции и пытались отогнать и убить медведя, он успел задрать еще одного человека, прежде чем удалось с ним расправиться.

Один мой знакомый биолог, Алвин Педерсен из Копенгагена, уже не раз зимовавший в Арктике, считается специалистом по белым медведям. Проштудировав все имеющиеся в мире публикации об этих животных начиная с 890 года, он нашел, что за 1100 лет было лишь три случая, когда белый медведь без всякого на то повода напал на человека и умертвил его. Произошло это несколько лет назад на северо-восточном побережье Гренландии. Один охотник как-то вечером отошел недалеко от своей палатки и, выйдя на лед, сел и стал набрасывать эскиз окружающего ландшафта Когда его хватились, то нашли лежащим на снегу с проломанным черепом, а следы вокруг не оставляли ни малейшего сомнения в том, что убийцей был не кто иной, как медведь.

По всей вероятности, оба описанных происшествия произошли из-за того, что медведи не сразу сообразили, на кого они, собственно говоря, напали. Ведь и в том и в другом случае они не разорвали и не съели свою жертву, даже куска от нее не оторвали. Да и вообще не известно ни единого случая, чтобы белые медведи съели человеческий труп, несмотря на то что могилы эскимосов и охотников-промысловиков, безусловно, неоднократно предоставляли им такую возможность.

Можно утверждать, что оба этих человека были убиты, так сказать, «по ошибке».

Дело в том, что медведи довольно узко специализированы по части питания. Очень редко кто-нибудь из них позарится на овцебыка в Гренландии, уж не говоря о северных оленях, которых медведю не догнать; в лучшем случае они в годы сильного размножения леммингов примутся переворачивать камни и прихлопывать лапой разбегающихся во все стороны маленьких грызунов. Движения их при этом выглядят со стороны такими неуклюжими и забавными, что даже странно, как они ухитряются добывать себе подобным способом пропитание. Но основной и главной пищей белых медведей служат тюлени.

Охотится на них белый медведь с доисторических времен одним и тем же испытанным способом: либо он подкрадывается к спящему тюленю, ползя на брюхе по-пластунски, причем очень медленно и по возможности под прикрытием ледяных торосов и сугробов. Притом он выбирает тюленей, которые находятся в стадии линьки и поэтому особенно вялые и сонные. Убивает он их сокрушительным ударом своей мощной передней лапы (утверждают, что медведи — левши и бьют всегда с левой) или укусом в голову. Если же тюлень лежит на другой льдине и их разделяет вода, медведь очень тихо, стараясь не шуметь, сползает задом в воду, подплывает к намеченной льдине (причем на последние несколько метров заныривает), а затем выпрыгивает возле самой жертвы на лед, отрезая ей спасительный путь к воде. Может он и терпеливо караулить возле отдушины во льду, которые тюлени используют для того, чтобы время от времени набрать воздуха, плавая подо льдом. Стоит тюленю в таком случае только высунуться, как медведь метким ударом разбивает ему голову о кромку льда. Некоторые виды тюленя устраивают себе родильные камеры в метровом слое снега, покрывающем лед. Вход в такую нору устроен снизу, через расширенную для этой цели отдушину. Сверху, на снежных полях, подобные жилища остаются абсолютно незаметными. Однако белым медведям удается учуять их даже сквозь метровую толщу снега, а иногда и через полутораметровую. Так что по части обоняния они далеко переплюнули и собак и волков: те чуют запахи на глубину не более 50–75 сантиметров. Обнаружив такую тюленью нору, медведь в мгновение ока ее раскапывает и хватает в первую очередь детенышей тюленя. Полярным летом он довольствуется мясом, зимой же поглощает почти одно только сало, которое срывает в спешке вместе с целыми кусками кожи. Но любимым его блюдом всегда остаются потроха.

Животные, приспособленные только к какому-то определенному виду и способу питания, лишь с большим трудом привыкают к другим, новым для них обстоятельствам, к непривычной обстановке; на наш взгляд, они «недостаточно интеллигентны». Так, белые медведи за последние несколько столетий все еще не уразумели того, что именно человек — их единственный настоящий и опасный враг и что нужно немедленно убегать, как только завидишь его даже совсем издали.

— Охота на белого медведя так, как она проводится на сегодняшний день, не только совершенно не опасна, но и не требует никакой особой подготовки охотника, — рассказывает опытный полярник Педерсен.

Именно поэтому некоторые норвежские экскурсионные бюро стали с недавних пор приглашать иностранных туристов в увеселительные путешествия по Заполярью с непременной охотой на белого медведя, входящей в программу. Один такой новоявленный «охотник» — Эрнст Людвиг с тремя другими и командой из пяти человек отправился на яхте на Шпицберген, чтобы развлечься охотой на тюленей и белых медведей. Первого медведя они увидели у Земли Франца-Иосифа и бросили жребий, кому из охотников он достанется. Медведь не обратил на них ни малейшего внимания, хотя их лодка подъехала к нему на расстояние. ста метров. Следующих медведей им удалось подманить поближе жареным тюленьим жиром, а потом с удобного расстояния застрелить. А те добродушно играли, не ожидая никакого подвоха со стороны этих непонятных двуногих существ!

Один профессиональный охотник, перезимовавший севернее Шпицбергена на небольшом островке в 1959 году, рассказывал, что убил 129 белых медведей и снял с них шкуры.

Биолог М. Шайн из Пенсильванского государственного университета на восточном побережье Шпицбергена опробовал способ отлова белых медведей с помощью наркотических зарядов. Вот что он пишет:

«Медведь явно издевался над нами. Он отплыл на расстояние ста метров, где становился практически недосягаемым для нас, вылез на льдину и просто перестал нас замечать. Он принялся преспокойно поглощать остатки валявшегося там тюленьего мяса, а нам: не оставалось ничего другого, как фотографировать его. Что касается медведицы, то она не обращала на нас ни малейшего внимания даже тогда, когда мы начали приближаться к ней по льдине, хотя мы и не делали никаких попыток спрятаться. И только когда наши наркотические заряды задели шерсть на ее спине, она встала и ушла».

Очень скоро все же удалось это трех-четырехлетнее животное весом в 190 килограммов усыпить наркотическим зарядом, связать и. затащить в клетку, установленную на палубе судна "(таких медведей затем метят цветными ошейниками и снова отпускают на волю, чтобы получить возможность прослеживать их сезонные миграции).

Я невольно задаю себе вопрос: о каком «охотничьем азарте» может идти речь у того, кто решается убивать таких доверчивых и добродушных животных?

Но чаще всего медведи все же предпочитают уклониться от встречи с таким незнакомым и странным явлением, как человек. Заметив его издали, они осторожно удаляются. Притом не слишком быстро: шагает медведь не быстрее человека. Если у вас есть собаки, ему никуда не уйти. Они очень быстро его догонят, начнут бешено облаивать со всех сторон, хватать за задние ноги, пока он наконец не остановится и не усядется на снег. Тогда можно подойти к нему на расстояние пяти метров и со всеми удобствами застрелить. Даже раненый медведь на человека не нападает, если ему есть куда убежать. Если ружье отказало, достаточно бросить его на землю и кинуться прочь: медведь не бросится вдогонку, а займется ружьем. И только в редчайших случаях зверю удается уйти — если он сумеет скрыться под водой или забраться высоко в скалы.

Однако нередко медведи, с присущей им любознательностью, не замышляя ничего дурного и не ожидая никакого подвоха, стараются подойти поближе к такому удивительному человеческому существу. Эскимосы в этих случаях умеют очень быстро отличить подобного «любопытного» медведя от агрессивного. Как только он отвернется, они принимаются кричать, размахивать руками или подбрасывать в воздух предметы одежды, чтобы снова привлечь его внимание. Случается, что медведи подходят по льду совсем близко к судам и разглядывают их с большим удивлением. Они даже охотно принимают угощения — куски сала, которые им протягивают на палке с палубы. Однажды их внимание привлекла пустая бочка, оставшаяся лежать на льду. Медведи со всей округи собрались на нее поглазеть, сначала они приближались к ней очень осторожно, но потом, толкнув пару раз лапой, принялись перекатывать с места на место, да так увлеклись этой игрой, что вскоре укатили бочку за километр от того места, где ее нашли.

Мужчина, толкавший впереди себя сани и направлявшийся к пароходу, только благодаря возбужденным крикам своих товарищей обратил внимание на то, что по пятам за ним идет медведь, принюхиваясь к его одежде. Когда зимой 1633/34 года на острове Ян-Майен впервые зимовали европейцы, а именно семь голландцев, им непрерывно приходилось отбиваться от любопытствующих белых медведей. Нескольких из них им пришлось пристрелить, после чего остальные постепенно стали вести себя осторожнее и убегать при виде ружья. Но обо всех этих приключениях можно было узнать лишь из дневников, которые вели зимовщики, потому что последний из семи человек скончался 30 апреля от цинги.

Эскимосские женщины, собирая летом ягоды, неоднократно натыкались на белых медведей, однако те их ни разу даже не тронули и не бросались вдогонку.

Однако взрослых, самоуверенных самцов белых медведей лишь выстрелами удается удерживать от проявления любопытства. Вот что сообщает некто Пайер, участник одной из полярных экспедиций:

«Когда члены экспедиции в 1876 году зимовали возле острова Сабина у Северо-Восточной Гренландии, случилось так, что один матрос покинул корабль и отправился в одиночку осматривать вершину соседней горы. Забравшись наверх и присев отдохнуть, он внезапно обнаружил, что в нескольких шагах от него стоит огромный белый медведь и внимательно его разглядывает. Дико перепугавшись, матрос бросился бежать вниз по склону горы. Однако, обернувшись, увидел, что медведь бежит за ним и расстояние между ними катастрофически сокращается. Человек принялся кричать, но медведь нисколько не испугался, более того — казалось, что крик его только по-настоящему раззадорил. Чтобы отвлечь его внимание, матрос сорвал с себя куртку и бросил под ноги своему преследователю. Медведь действительно обследовал ее самым тщательным образом, но затем возобновил погоню в удвоенном темпе. Матрос продолжал сбрасывать на бегу другие предметы своей одежды, и, хотя медведь каждый раз Останавливался и с интересом их обнюхивал, тем не менее он затем без труда нагонял беглеца и под конец оказался уже так близко, что тот, сбросив медведю на голову свой шарф, в изнеможении остановился. Медведь подошел к нему и обнюхал его руки (так что перепуганный матрос явственно ощутил холод его мокрого носа). За это время остальные зимовщики уже хватились парня и услышали его крики о помощи. К нему поспешили навстречу, и, когда медведь увидел приближающуюся по льду группу возбужденно жестикулирующих людей, он предпочел убраться восвояси».

Один из спутников Фритьофа Нансена, пробираясь в темноте по льду, наткнулся на голодного медведя и был укушен за бок. Но как только моряк ударил медведя фонарем по голове, тот немедленно исчез. Хуже пришлось другому члену экспедиции, ученому, доктору Бергену, который решил поздно вечером невдалеке от корабля понаблюдать за звездами. Когда он возвращался, к нему сзади подкрался медведь и, свалив мощным ударом лапы на землю, укусил в голову. Человек явственно услышал, как хрустнули кости его черепа в зубах хищника. Крик пострадавшего только на миг отпугнул разбойника. Затем он вернулся снова и укусил свою жертву вторично, и снова в голову. Когда спутники Бергена, заслышав крики, начали спускаться с палубы, хищник схватил свою жертву за голову и стал оттаскивать в сторону. Настигнутый выстрелом, он на какое-то мгновение выронил свою ношу, но затем схватил за руку и потащил дальше. Только тогда, когда люди подбежали к нему почти вплотную, медведь наконец отступился от добычи и исчез в темноте.

Когда домики экспедиций или охотничьи избушки в Заполярье остаются более года необитаемыми, их, как правило, находят взломанными и тщательно обследованными. Обычно это проделывают медведи, изголодавшиеся за долгую полярную зиму, потому что съедают в таких случаях не только все мало-мальски съедобное, но и то, что хоть чем-то его напоминает: гуталин для сапог, меховую одежду, резину, замазку для окон, не брезгуют они и солью. Что только уже не исчезало в таких медвежьих желудках! Однажды при подобном ограблении медведи утащили 17 мешков с сеном, разбросав его по всей округе, и старательно затыкали им отдушины во льду.

Что касается палаток, то их медведи хотя и рассматривают с большим вниманием и с близкого расстояния, тем не менее проникнуть в них почему-то боятся. Когда такое однажды все же произошло, разбуженные вторжением люди подожгли коробку спичек и сунули под нос любопытному мишке, отчего он кинулся удирать как бешеный. Во время первой зимовки Педерсена возле Скоресби-Зунда молодая самочка белого медведя проникла в сарай с провиантом. Ей так там понравилось, что она решила не уходить оттуда и разлеглась спать на мешке с мукой. В другой раз молодой белый медведь совершенно спокойно вошел в полуоткрытую дверь домика, в котором находился Педерсен с одним из своих спутников. Завидя людей, мечущихся по комнате в поисках оружия, медведь настолько испугался, что в первый момент застыл, словно каменный. Потом он сделал попытку подняться на дыбы, но низкий проем двери ему этого не позволил. Секунду он стоял и рассматривал людей, причем беспомощное выражение его глаз явственно выдавало его полную растерянность. Затем он попятился назад и с такой скоростью исчез из виду, что Педерсену, выбежавшему вслед за ним из домика, удалось увидетьлишь, как он сполз с края льдины и скрылся под водой.

Впрочем, можно очень легко отличить, с какими намерениями к вам приближается белый медведь. Если его гонит не любопытство, а голод, то он будет красться, используя любое прикрытие, чтобы спрятаться, будет подползать на брюхе по-пластунски. Если же его разбирает любопытство, он будет подходить совершенно открыто, правда делая вид, что пришел абсолютно случайно, не слишком-то демонстрируя своего интереса!.

Карл Гагенбек однажды по просьбе полярного исследователя Руаля Амундсена (1872–1928) заказал дрессировщику Ройбену Кастангу выдрессировать группу из 21 белого медведя, чтобы они тянули за собой сани. Ему удалось этого добиться за 9 недель, причем без особых трудностей. Однако поскольку дрессировщик не согласился принять участие в полярной экспедиции, а Амундсен опасался, что медведи не подчинятся кому-нибудь другому, то из этой затеи так ничего и не вышло. Медведей же использовали для циркового номера.

Белый медведь — вечный странник. Вокруг самого Северного полюса, на огромной прочной ледовой шапке, белых медведей нет. Вместе с дрейфующими льдами они кочуют по полярным морям, северной Сибири, Скандинавии, Гренландии, Канаде и Аляске. Каждый из них — ярко выраженный «индивидуалист» и сохраняет по отношению к своим сородичам «вооруженный нейтралитет». Никто никого не трогает, но при встрече предусмотрительно обходят друг друга стороной. Случаются, правда, драки из-за добычи или из-за самочки, но до смертельного кровопролития дело никогда не доходит.

За медведицей весной, в период размножения, следует, как правило, по три-четыре самца, но всегда на почтительном расстоянии один от другого.

Оплодотворенное яйцо в материнском организме, по-видимому, месяцами остается как бы «законсервированным», во всяком случае оно не развивается дальше до тех пор, пока медведица не заляжет в свою берлогу, впадая в спячку на всю долгую полярную ночь. Летом по крайней мере никому не приходилось застрелить самку медведя с оформленным эмбрионом в матке. И новорожденных медвежат в полярной области никогда не встретишь — их можно увидеть только в зоопарках. Это крошечные существа, размером не больше крысы и весом чуть больше одного фунта, притом поначалу совершенно слепые. В зоопарках же белые медведи в отличие от бурых размножаются чрезвычайно редко. Исключением является Нюрнбергский зоопарк, где, как сообщил мне его директор доктор А. Зайтц, с 1945 по

1960 год появилось на свет 37 белых медвежат, 19 из которых благополучно удалось вырастить.

Снежная берлога, которую самка белого медведя устраивает для себя в начале зимы, — невысока, лишь бы медведица стоя могла в ней поместиться. Поскольку стены такой берлоги ледяные и не продуваются ветром, то и температура внутри держится выше нуля, точно так же как это наблюдается в «иглу» — снежных хижинах эскимосов. Вход в такую берлогу вскоре засыпается снегом. Когда же весной медведица выбирается из своего теплого зимовья, за ней гуськом следует ее потомство. Спать медвежата укладываются, прячась меж теплых лап своей мамаши, и до достижения полуторагодовалого возраста, то есть до тех пор, пока они не перезимуют одну зиму, никогда не лезут в коду.

Любимая игра маленьких медвежат — это катание с горки. Мать тоже принимает участие в их играх. Они забираются на склон, ложатся на живот, вытянув задние ноги и с восторгом съезжают вниз. Медвежата готовы без конца и самозабвенно предаваться подобным развлечениям. Материнское молоко, они сосут почти до двухлетнего возраста и долго остаются при матери. Иногда можно встретить медведицу с сыновьями, которые ростом уже выше нее самой. Таким образом, проходит не менее трех лет, пока дело дойдет до следующего спаривания, да и молодые самочки становятся половозрелыми лишь в четырехлетием возрасте. Самцы растут вплоть до восьмилетнего возраста. Размер такого взрослого зверя от кончика носа до кончика хвоста составляет два с половиной метра. Самки достигают обычно двухметровой длины. Самец весит, как правило, от 400 до 450 килограммов. Одна итальянская экспедиция сообщила, что застрелила медведя размером в 2 метра 88 сантиметров и весом в 800 килограммов. Но подобных цифр больше никогда ни от кого не приходилось слышать.

Когда наступает полярное лето, белые медведи становятся азартными сборщиками ягод. Одинаково охотно они собирают и чернику и шикшу. По их сипим ртам, а также по содержимому желудков застреленных особей можно легко убедиться в том, что они способны неделями питаться одними только ягодами. Едят они охотно и сочную траву, и другие растения; случалось уже видеть белых медведей, ныряющих на мелководье за морскими водорослями. Попавшие же в желудок листья деревьев остаются непереваренными. Белые медведи, точно так же как бурые, — страстные рыболовы. Они заходят в устья больших северных рек, когда лососевые необозримыми стаями направляются из моря вверх по течению для икрометания. Они убивают их ударом передней лапы, однако отнюдь не столь ловко, как это проделывают их родичи — бурые медведи.

В мясе белых медведей, точно так же как и у свиней, могут встречаться трихины. Уже не один полярный исследователь, поев непроваренной медвежатины, погиб мучительной смертью. Печень медвежья — еще опаснее. Она ядовита из-за сильно повышенного содержания витамина «А». У того, кто отведал этой печени, вскоре может начаться головная боль, рвота, а через несколько дней начнет шелушиться кожа на всем теле.

Эти огромные белые создания когда-то населяли все моря и их побережья, там, куда только дрейфовали льды. Более ста лет назад их еще можно было встретить в Лабрадоре вместе с обитавшими там бурыми медведями, причем оба вида вполне ладили между собой. Следовательно, они были способны обитать на 52-м градусе северной широты, что соответствует высоте Штутгартена. Итальянский мореплаватель Кабот в 1497 году высадился на остров возле Ньюфаундленда, который «был полон белыми медведями». Дрейфующие льды заносили их время от времени и в Исландию.

На суше белые медведи пребывают только зимой, когда самки спят в своих берлогах. Но сон их нельзя считать настоящей спячкой, потому что, потревоженные чем-нибудь, они моментально взбадриваются, словно бы и не спали.

Поскольку летом медведи вместе с огромными, медленно дрейфующими ледовыми полями кочуют вслед за своей основной добычей — тюленями по Арктике, они неизбежно сталкиваются с промысловиками, тоже добывающими тюленей. Поэтому белые медведи и становились постоянно легкой добычей промысловых судов. Нигде их по-настоящему не охраняли, да это и невозможно без общего, международного соглашения, потому что они обитают ведь не в одной какой-либо стране, а постоянно кочуют, нигде надолго не задерживаясь. Следовательно, спасти их от постепенного истребления можно только всем сообща [20].

А тем временем из более южных районов своего ареала белые медведи за последнее столетие уже окончательно исчезли.

Но хуже всего сложилась обстановка для этих зверей, когда после открытия Шпицбергена и Новой Земли охотники проникли в основные места пребывания тюленей и белых медведей. Насколько катастрофично снизилось число медведей буквально за последние десятилетия, явствует хотя бы уже из статистики норвежских тюленьих промысловиков. Вплоть до 1925 года они еще убивали ежегодно 700–800 белых медведей, привозя домой их шкуры. Незадолго до последней мировой войны шкур бывало ежегодно уже только 350.

По предположительным подсчетам, с 1924 по 1945 год этих животных на Земле стало ровно наполовину меньше. И с каждым годом число их все убывало. Особенно опасной для обитания медведей сделалась обстановка с тех пор, как американцы начали помимо метеорологических станций создавать в Заполярье еще и опорные военные базы. Туда постоянно летают самолеты, происходит периодическая смена личного состава. А у солдат даже установился некий неписаный закон: «You cannot come back from the Arctic without having shot a polarbear» («кто же возвращается из Арктики без шкуры белого медведя?»). А ответственные за сохранность природных богатств учреждения не отдают себе, по-видимому, отчета, что, попустительствуя подобному положению вещей, они способствуют уничтожению культурных ценностей и общего достояния всего человечества, которое невозможно воссоздать, как воссоздаются разрушенные войной города.

Биолог К. Харрингтон, который зачастую проводит длительное время в Арктике и специализируется на изучении белого медведя, оценивает их поголовье в Канадской Арктике в 6000–7000 голов, а все мировое поголовье — несколько более 10 тысяч. По его подсчетам, на Аляске ежегодно убивают около 200 медведей, в Канаде — 600, в Гренландии и Норвежской Арктике — между 150 и 300. До 1956 года, пока в Советском Союзе не был введен строжайший закон об охране белых медведей, там тоже их отстреливали. Следовательно, ежегодно более 1200 белым медведям приходилось расставаться с жизнью! Никакой охраной эти животные не пользовались до самого последнего времени во всей северной области Норвегии. Разве что только на весьма ограниченном участке, расположенном восточнее Шпицбергена, где некоторые медведицы производят на свет свое потомство.

В Советском же Союзе начиная с 1956 года разрешается лишь отлавливать живых медвежат для зоопарков — примерно от 20 до 40 в год. А на острове Врангеля медведей вообще трогать запрещено.

Советский Союз был первым среди всех стран в которых водятся белые медведи, кто взял это вымирающее животное- под полную охрану государства. Должно было пройти еще с десяток лет, пока наконец и другие страны, в том числе Канада, США, Дания и Норвегия, сделали то же самое.

Известный советский зоолог Савва Успенский провел немало времени у северных побережий Советского Союза, на островах и ледовых полях северных морей. Знакомство с ним доставило мне огромное удовольствие. Это человек энергичный, обаятельный, большого личного мужества. Он отлавливал белых медведей, метил их, а затем выпускал снова на волю и проводил за ними длительные наблюдения. Особо интересные и: поразительные исследования проведены им на острове Врангеля, этом «родильном доме» белых медведей, где он бесстрашно проникал внутрь родильных берлог медведиц, проводя учет медвежат.

Очерки об этих удивительных работах С. Успенского с интересными иллюстрациями опубликованы во многих статьях и нескольких книгах.

Вылезая из воды мокрым как губка, белый медведь даже без всякого отряхивания вскоре делается уже совершенно сухим. Мех его наполнен воздухом и поэтому держит тепло. Эскимосы недаром уже с давних пор всегда испытывали пристрастие к медвежьим шкурам, даже несмотря на их необычную тяжесть. Длина шерсти на брюхе медведя достигает 20 сантиметров.

Черными пятнами на белом медведе остаются только нос и когти. Тем не менее нередко встречаются сообщения «о белых медведях с синими ногами». Это объясняется тем, что, когда медведям долго приходится пробираться по покрытому шершавой ледяной коркой снежному насту, шерсть на их лапах обтрепывается и начинает просвечивать темная кожа.

Поэтому, когда белые медведи в зоопарках вдруг ни с того ни с сего начинают местами линять, это всегда неприятно бросается в глаза и выглядит очень некрасиво. Особенно часто шерсть у них начинает выпадать на нее и плечах. Неясно, отчего бы это? Причины до сих пор остаются невыясненными. В большинстве случаев, после неоднократной обработки средствами от насекомых шерсть на облинявших местах вновь отрастает. Поэтому считается, что возбудителями подобных облысений являются какие-то клещи, но видеть их еще никому не приходилось. Подозрение пало и на кожные грибки. Однако осмотреть взрослого белого медведя, не подвергая его наркозу, сами понимаете, дело почти безнадежное — они ведь никогда не бывают достаточно ручными, а наркоз для многих животных все же чреват смертельной опасностью.

В воде белый медведь абсолютно беспомощен. Сидя в весельной лодке, а еще лучше, разумеется, в моторной, его можно преспокойно гнать перед собой и с помощью шеста или весла направлять в нужную сторону. Эскимосы, например, таким способом транспортируют плывущих медведей к своему стойбищу и убивают уже где-то поблизости от него, вместо того чтобы тащить эдакую тяжелую махину откуда-нибудь издалека. Плывущий медведь быстро устает. Так, один из них, которого заставили проплыть полчаса, настолько утомился, что, взобравшись на льдину, тут же улегся отдыхать. Он подпустил фотографа на расстояние всего нескольких метров, не сделав ни малейшей попытки удрать или обороняться.

Падаль они способны учуять за несколько километров, и когда случается, что кит, попав на мелководье, обсохнет и погибнет, то тут уж непременно со всех сторон сбежится делая компания белых медведей. Стараясь учуять едва уловимый запах, они принимаются в поисках его качать головой из стороны в сторону — движение, которое часто можно наблюдать у белых медведей в цирке или зоопарке, в особенности когда они содержатся в тесных помещениях.

В неволе они способны иногда дожить до тридцатипятилетнего возраста.

Об одном волнующем происшествии сообщает все тот же Алвин Педерсен. Однажды он со сворой собак преследовал белого медведя. Зверь выбежал на молодой, еще не окрепший лед, который при ходьбе по нему прогибался под ногами. Но Педерсена это не испугало, потому что он знал, что даже тонкий морской лед достаточно прочен и способен выдержать основательную тяжесть. Но внезапно медведь принялся вытворять нечто непонятное: остановившись, он начал подпрыгивать высоко кверху и шлепаться изо всей силы на лед, пока льдина под ним не треснула и он не провалился задними ногами в воду. Провалились в воду и собаки, и сам Педерсен, хотя он и бросился тут же плашмя на лед. К счастью, ему удалось вскорости выбраться на прочный припай, а оттуда добежать поскорее до своего домика, где он поспешно сбросил намокшую одежду и залез в спальный мешок. Случись это где-либо подальше от дома, неудачливый охотник в своей мокрой одежде неминуемо замерз бы и погиб.

Глава XIII. Наш заяц-русак — неизученное животное

Самая многочисленная дичь Европы

Двести тысяч задавленных под колесами

ежегодно

Зайцы — ярко выраженные индивидуалисты и влюбленные глупцы

Эмбрионы за эмбрионами

Зайцы в Древнем Риме Откуда у зайцев рога?

Заяц — храброе животное

В ФРГ сейчас живет меньше баварцев, чем зайцев.

Заяц-русак в нашей стране — наиболее многочисленное и в то же время совершенно неизученное животное, хотя и причисляется теперь к «крупной дичи» (из чего видно, сколь оскудели и поскромнели представители прежде столь разнообразной и многочисленной отечественной фауны!). На сегодняшний день в Федеративной Республике Германии бегает свыше миллиона зайцев и лишь 600 тысяч косуль и 60 тысяч оленей. За один только год около 200 тысяч зайцев погибает на шоссейных дорогах под колесами машин, а свыше миллиона съедается. И тем не менее еще каких-нибудь 20 лет назад мы не знали многого об образе жизни этих животных, хотя они были известны уже во. времена древних греков. Недаром до наших дней дожили разные нелепые утверждения относительно зайцев, которые упорно передаются из поколения в поколение, вроде того что они спят с открытыми глазами, что могут скрещиваться с домашними кроликами, продуцируя гибридов, и что время от времени можно увидеть зайцев… с рожками. Кроме того, заяц почему-то служит олицетворением трусости.

Что касается заячьего населения Федеративной Республики, то численность его медленно, но верно снижается, как, впрочем, и численность всех других обитателей открытых полей, в то время как лесных животных постепенно становится больше. Причем виноваты в этом не столько лисы, кошки или собаки и даже не вся прибывающая армия охотников — гроза зайцев, а скорее химические средства борьбы с насекомыми, мышами, крысами и другими вредителями. Но зато наши «косые» завоевали такие области, в которых им, казалось бы, и не положено водиться. Ведь заяц-русак — обитатель безлесных, открытых равнин; наиболее многочисленны они в плодородных равнинах Нижнего Дуная. Однако за последнее время отдельные расы зайца-русака проникли в леса или поднялись в горы, откуда вытеснили зайца-беляка, с которым создали смешанное гибридное потомство. С 1825 года серые зайцы-русаки в России интенсивно распространились на восток и север (частично путем искусственного расселения человеком) и заняли, таким образом, вновь 2,5 миллиона квадратных километров земли. Помимо южной части Западной Сибири они населили и Восточно-Фризские острова, Ирландию, южную часть Швеции, где их прежде никогда не бывало, Северную и Южную Америку и Аргентину, где они тоже частично потеснили местные виды зайцев. В Югославии, Венгрии и Польше их ежегодно отлавливают десятками тысяч и продают за границу для дальнейшего расселения. Таким образом, большая часть нынешних немецких зайцев — потомки венгерских или югославских.

Захват новых мест обитания и отпор многочисленным своим врагам зайцы осуществляют путем деторождения, интенсивного и скоростного. Самцы отчаянно дерутся за зайчих, да так, что клочья шерсти разлетаются во все стороны. Они поднимаются на задние лапы и «обрабатывают» друг друга передними, подпрыгивая вверх и пиная противника задними ногами в живот. Вокруг подобных «ристалищ» собирается всегда много птиц, которые охотно используют такую неожиданную благодать — валяющуюся вокруг шерсть для утепления своих гнезд. А зайцы в своем любовном угаре перескакивают через зайчих, орошая их при этом мочой, или подбрасывают заднюю часть корпуса кверху, целясь в предмет своего вожделения струей мочи. Таково уж обхождение у заячьих кавалеров! А поскольку зачастую можно наблюдать, как 10–12 зайцев одновременно лупцуют друг друга из-за одной зайчихи, то среди охотников упорно бытует неверное представление о том, что самцов у зайцев значительно больше, чем самок. Но это неверно.

Зайчиха четыре раза в год приносит потомство: иногда от двух до трех зайчат, иной раз лишь одного, а бывает, что и пятерых. Те, что родились весной, осенью бывают еще неполовозрелыми. По всей вероятности, зайчиха кормит молодняк лишь два-три раза в день, а все остальное время держится от него отдельно и пасется сама. Уход за своим потомством она совершает настолько скрытно и незаметно для чужих глаз, что, один лесник рассказывал мне, что за все 30 лет службы только дважды застал зайчих за этим занятием. Зайчата, хотя и весят поначалу всего по 130 граммов, то есть 3 процента от веса тела матери, тем не менее в случае необходимости в возрасте трех недель в состоянии обойтись без материнского молока и перейти на подножный корм. Да и вообще с семейными привязанностями у зайцев дело обстоит, прямо скажем, совсем неважно. Молодые самцы после спаривания совершенно перестают интересоваться самками, да и старые зайцы живут каждый поодиночке, бобылями. Даже если какая-то местность густо населена зай-цами-русаками, они никогда не подают друг другу сигналов об опасности при приближении врага, как это делают многие другие виды животных, например сурки, кролики, галки. У зайцев каждый должен позаботиться о себе сам.

Влюбленный заяц иногда может настолько потерять голову, что кинется прямо под ноги человеку, если тот будет спокойно стоять, прислонившись к дереву. Однажды такой шальной зайчишка, обмишурившись, кинулся догонять охотничью собаку, бежавшую рядом с машиной своего хозяина, приняв ее за зайчиху. Велико же было удивление обоих, когда он ее догнал…

Но тем не менее с домашними кроликами они никогда не скрещиваются и никакого смешанного потомства у них не получается, сколько бы некоторые фермеры ни пытались это утверждать. Все «лепориды», которых предъявляли в качестве подобных гибридов, при более тщательном анатомическом обследовании оказывались самыми обычными домашними кроликами. Эти два зверька вовсе не такая уж близкая родня, как может показаться на первый взгляд. Дикие кролики живут в земляных норах, а зайцы — нет. Заячьи детеныши появляются на свет зрячими и с шерстным покровом, в то время как кроличьи — слепыми, голыми и беспомощными. Так называемые «заячьи кролики» не что иное, как одна из пород кроликов, шерсть которых серого, заячьего цвета — только и всего.

Поскольку зайчата большую часть времени проводят одни, затаившись где-нибудь в траве, то наткнувшиеся на них люди готовы поклясться, что нашли «бедного сиротку», и чувствуют себя обязанными забрать его с собой домой. Но содержать в домашних условиях дикого зайца — дело хлопотное и непростое, о чем будет сказано несколько позже. И напрасно многие считают, что зайчиха не примет назад своего детеныша после того, как его потрогал человек, — это ерунда; и все же трогать найденыша не рекомендуется: может статься, что подобная пигалица окажет бешеное сопротивление и нанесет вам весьма ощутимые царапины!

Уже древние греки гонялись за зайцами с дубинками, сетями, стрелами и копьями. Но помимо желанного охотничьего трофея зайцы являлись для них «символом любви» и были столь популярны, что их специально отлавливали, с тем чтобы расселять на островах, где они прежде не водились. Но там зайцы вскоре превращались в злостных вредителей, объедая начисто всю зелень и опустошая все вокруг, над чем злорадные соседи Греции от души смеялись.

Впрочем, тогда в Древней Греции, и вообще в античную эпоху, животных наблюдали и изучали более пристально, чем гораздо позже, в средневековье. Так, у Геродота еще можно найти сообщение о том, что у зайчихи, принесшей потомство, в чреве уже зреет следующее. Долгое время такое утверждение считали чепухой. Но вот не так давно профессор X. Хедигер провел тщательные исследования над содержащимися в неволе зайцами и выяснил, что так оно и есть. Во всяком случае из научно-исследовательского института в Познани, где уже в течение многих лет разводят зайцев путем клеточного содержания, сообщают, что зайчих, как правило, за пять или семь дней до производства ими на свет потомства самцы снова покрывают. Высказывается предположение, что, в то время как старшие эмбрионы находятся в одном роге матки, в другом уже. развиваются новые. Однако наличие в матке вскрытой зайчихи разновозрастных зародышей пока еще ни разу не удалось установить документально. Но тем не менее, несмотря на то что обычный срок беременности у зайцев 42 дня, зайчихи могут, при случае, по своему усмотрению сократить интервал между двумя пометами.

Не правда ли, трудно даже поверить, что нечто столь необычное и удивительное в течение многих столетий оставалось незамеченным нами, неизученным, да притом у животного, которое миллионами отстреливалось и поедалось!

В старину существовало поверье, что даже самый омерзительный урод, поевши зайчатины, в течение последующих девяти дней будет прекрасен и пригож. С этой целью в Риме старались разводить побольше зайцев, содержа их за высокими гладкими каменными оградами, через которые не могли проникнуть хищники, а самим длинноухим не под силу было перескочить. Нерон устраивал в цирке представления, где львы ловили зайцев. Особенно он был заинтересован в белых зайцах, что выглядело более эффектно; их, по слухам, привозили ему из Аркадии — страны счастливых пастушков. По всей вероятности, их специально для такой цели и разводили. Подобные белые зайцы с красными глазами встречаются иногда и у нас.

Заяц-русак обычно придерживается своей родины. Вся жизнь одной особи протекает, как правило, на территории, не превышающей 500 гектаров. Когда однажды 116 молодых зайцев пометили ушными метками и снова отпустили на волю, то 60 процентов из них некоторое время спустя подстрелили в радиусе двух километров от места выпуска, а 90 процентов не далее пяти километров. Только один-единственный экземпляр откочевал на расстояние 40 километров. Однако животные, завезенные из каких-то других стран и выпущенные затем на волю, способны откочевать и значительно дальше. Но чтобы заяц, завезенный к нам из Венгрии, как сообщалось, спустя некоторое время был подстрелен снова в Венгрии, следовательно, пробежал несколько сот километров назад — в это я, простите, что-то поверить не могу…

Поскольку каждому зайцу уготована смерть от дроби охотника, то животные эти обычно не доживают до преклонного возраста. Среди подстреленных две трети бывают обычно моложе года, а три процента — от трех до семи лет отроду. Из подстреленных самок число половозрелых особей составляет обычно примерно пятую часть. Но если зайцу даровать жизнь, он может дожить и до значительно большего возраста. Так, у зболога, доктора Эрне Мора, заяц прожил в неволе девять лет, а на воле как-то подстрелили одного с ушной меткой, вдетой 12 лет назад.

На участке, на котором обитает заяц и который он считает «своим», он устраивается наиболее удобным и безопасным для себя образом. Обычно он не бегает просто так, не разбирая дороги, а прокладывает себе тропы, на которых специально скусывает траву (в народе подобные тропки называют «ведьмиными»). Кроме того, у него всегда имеются «лежки», где он отдыхает и спит. Большей частью это продолговатые ложбинки, около 40 сантиметров в длину, в которых он сидит, затаившись так, что его совершенно невозможно заметить. Поэтому всем его врагам, включая и человека, бывает так трудно обнаружить зайца, если он не бежит. Иной раз можно пройти в трех шагах от такой «лежки» и не заметить затаившегося в ней зайчишку. А он и не шевельнется. Но если его случайно все же обнаруживают, то всегда замечают, что глаза у него широко раскрыты. Отсюда, по-видимому, и произошла сказка о том, что заяц якобы спит с открытыми глазами. Нет, заяц в таких случаях не спит — просто у него необыкновенно крепкие нервы: дрожит от страха, но не убегает — надеется на свою защитную окраску. Известен случай, когда один такой заяц регулярно затаивался в лежке, вырытой им в нескольких шагах от рельсов железной дороги. Каждый день мимо него громыхали составы скорых и товар. ных поездов, но «храбрый зайчишка» не убегал. Когда же зайцу становится уж невыносимо страшно, он буквально «взрывается» — взметнувшись высоко вверх, кидается прочь. Неподготовленный человек или пес, ошарашенный таким внезапным появлением зайца, не могут сразу же прийти в себя и броситься в погоню. Так что проходит пара секунд, за которые длинноухий успевает отбежать на порядочное расстояние. Ведь, догоняя его на машине, уже удалось выяснить, что он может развить скорость в 60 километров в час.

Чувствуя, что собака его вот-вот настигнет, заяц начинает применять свои знаменитые трюки, не говорящие, однако, о какой-либо его особенной хитрости или «изобретательности», как это принято считать; такое поведение для зайца является просто врожденным. Иногда эти обычные заячьи фокусы выражаются во внезапном изменении направления бега: на полном ходу заяц сворачивает в сторону, а преследователь неизбежно проскакивает мимо и только постепенно может преодолеть инерцию. Если зайцу удалось оторваться от своего преследователя, он начинает петлять: поворачивает назад и пробегает некоторое расстояние по собственному следу, затем делает огромный прыжок в сторону (иногда до 2,7 метра) и, запутав таким образом следы, бежит дальше. Такую уловку он может проделать несколько раз подряд. А собака, бегущая опустив нос к земле и принюхиваясь, внезапно обнаруживает, что след утерян, бежит назад, растерянно кружит вокруг одного и того же места, пока не нападет на новый след. Но время уже безвозвратно потеряно, что дает зайцу солидную фору: он может спрятаться в каком-либо укрытии и, усевшись столбиком на задние лапы, наблюдать оттуда за манипуляциями своего врага. Иногда он в таких случаях, если трава высока, даже приподнимается на задних лапах и проходит пару шагов вперед. Уже замечено, что ручные зайчики, выращенные при доме, играя с детыми, часто поднимаются на дыбы и бегут на двух ногах. Зачастую заяц сбивает с толку своих преследователей тем, что на полном ходу вскакивает в развилку ветвей или на какую-нибудь стену и, скрывшись таким образом из виду, устраивается там поудобнее и надолго. Способность совершать самые виртуозные прыжки уже не раз сбивала с толку даже опытных охотников. Так, один заяц с ходу перемахнул через полутораметровую церковную ограду; другой, за которым гналась одичавшая бездомная собака, в своем отчаянии вскочил на бензобак мотоцикла, оттуда на плечо мотоциклиста и, совершенно сбив с толку своего преследователя, соскочил сзади на землю и удрал. Даже через автомобиль перемахнул один такой длинноухий, а другой — через лошадь.

Порой в каком-нибудь охотничьем постоялом дворе случается увидеть чучело зайца с рожками на голове; даже в естественнонаучных коллекциях можно было прежде найти нечто подобное. Но это всего лишь шутки умелых изготовителей чучел, которые, желая позабавиться, прикрепляют рожки косуль к заячьему лбу…

Зайцы не особенно боятся воды. Разумеется, всякий зверек с густым подшерстком старается не слишком-то намокать. Тем не менее уже не раз наблюдали, как зайцы-русаки совершенно добровольно заходили в ручей и там купались. Преследуемый заяц способен запросто переплыть широкую реку, иной раз проплыть даже расстояние до 600 метров! На некоторых морских островах зайцы ежедневно переплывают с одного острова на другой только потому, что там растет особенно сочная трава.

Когда такой вот длинноухий чувствует себя в безопасности и сыт, он способен вытворять самые удивительные вещи. Так, доктор Т. Цвислер, притаившись в засидке, наблюдал такую сценку. Заяц приблизился на расстояние двух метров к ничего не подозревавшему скворцу, и, оттолкнувшись всеми четырьмя лапами, резко подпрыгнул вверх, несколько раз повторил свой маневр, быстро перебирая в воздухе задними лапами. Затем он, повалившись на спину, стал кататься по траве, как это делают собаки, а потом поднялся и, сидя на задних лапах, принялся «бить поклоны», резко кивая головой. И представьте себе, весь этот «странный танец» явно предназначался для. скворца. А тот следил за его представлением, склонив от удивления голову набок. Продолжалась эта сценка минут пять подряд.

Про трусливых людей мы говорим: «труслив, как заяц», и вообще заяц для нас — воплощение глупости и трусости. Однако африканские зайчишки, более мелкие и длинноухие, чем наши, играют в сказках аборигенов совсем иную роль — лукавых и пронырливых персонажей. Они ловко обманывают других животных (как в наших сказках это проделывает обычно кумушка-лиса). Убегать что есть мочи от человека или собаки — что же тут трусливого? Разве сами мы не бросаемся улепетывать во весь дух, если за нами погонится разъяренный слон или лев? Охотники, которые приходят в лес не только «пострелять», но и полюбоваться живой природой, животными в их естественной обстановке, уже не раз убеждались, какими неслыханно храбрыми бывают иной раз зайцы. Как они смело нападают на промышляющих в поле бездомных кошек и даже собак. Однажды видели, как заяц отбивал атаки нападающей на пего кошки: он резко подскакивал кверху и с такой силой пинал обидчицу задними ногами, что та перекувыркивалась через голову. И так несколько раз подряд, пока кошка не сочла благоразумным отступить. А заячья мамаша в течение нескольких дней подряд отражала атаки двух разбойниц-ворон, вознамерившихся похитить ее детенышей.

Когда профессор X. Хедигер еще разводил в Базельском зоопарке зайцев, то у него были большие трудности с зайчихами: как их уберечь от того, чтобы они не разнесли себе череп о железную решетку, когда посетители слишком близко подходили к их клеткам, желая «погладить прелестных зайчат». Пришлось на почтительном расстоянии от клеток протянуть колючую проволоку. А мы, во Франкфурте, вовсе и не намеревались содержать в зоопарке зайцев. Но тем не менее, как это водится обычно во всех зоопарках, нам время от времени приносили ручных зайцев, от которых их владельцы желали избавиться. Выпустить такое ручное животное на волю — означает его верную гибель. Поэтому мы были вынуждены временно сажать их в маленькие клетки, совершенно непригодные для их содержания. Но пока мы лихорадочно подыскивали новых владельцев для несчастных узников, они, к нашему удивлению, быстро приспосабливались к непривычной обстановке, приносили потомство и выращивали его в условиях неволи. Подобные же сведения поступали к нам и из других зоопарков. Так что зайцы, как оказалось, способны быстро отучаться от своих заячьих привычек — ^» безумных прыжков, сумасшедшей беготни и так далее и могут безбедно существовать в небольших жилищах, не проламывая себе череп о железную решетку. Но только в тех случаях, когда они с детства жили рядом с человеком.

У меня дома тоже жил однажды такой заяц по кличке Теодор, которого никак нельзя было бы назвать робким или стеснительным. Он бесстрашно командовал собаками, прогонял их с их законных подстилок, если сам хотел на них поваляться. В таких случаях он над самым ухом собаки выбивал передними лапами барабанную дробь. У Теодора были свои твердо установленные «тропы», которыми он бегал по квартире: между тумбами письменного стола, затем вдоль книжных стеллажей на кухню и обратно — точь-в-точь как это бывает у диких зайцев на воле. Ел он охотно и колбасу, и фарш, как это часто наблюдается у зайцев, живущих в домашних условиях, в то время как в желудках вольных зайцев ни разу не приходилось находить остатков животной пищи. Возможно, что свою потребность в белках они удовлетворяют за счет поедания совсем молодых побегов растений, богатых растительными белками. А живя в неволе, они таковых не получают или получают недостаточно.

Такие прирученные зайцы способны показывать самые различные фокусы. Мне как-то попала в руки афишка, датированная 1689 годом, на которой артист Карлос Легранд объявляет о показе дрессированных зайцев, марширующих на задних лапах и бьющих при этом в барабаны. Покойный барон фон Бе-зелагер тоже имел ручного зайца, который жил у него пять месяцев в доме, затем был выпущен на волю и бегал по имению где только хотел. Когда по вечерам приходили гости, то достаточно было зажечь на веранде свет, открыть дверь в сад и покричать: «Мукель! Мукель!», как он немедленно являлся откуда-то из темноты, вскакивал своему бывшему владельцу на колени, нисколько не смущаясь присутствием посторонних людей, которых порой бывало даже более дюжины, — зайчик не обращал на них никакого внимания. И хотя ему специально отрезали одно ухо, чтобы охотники могли его отличить от других я случайно не подстрелили, тем не менее настал день, когда он сделался добычей какого-то хищника.

Глава XIV. Где наши аисты!


Московский аист… в Серенгети

Увезенный в Израиль вернулся в Польшу

Аистиные браки — не гусиные

Античные и современные сказки об аистах

Печная труба — ловушка для птенцов

Аисты летели вслед за цирком

Что означает их трескотня?

С аистами происходит то же самое, что со мной: как только повеет зимой — их тянет в Африку. Правда, их путешествие требует несколько большего времени, чем мое. И хотя аисты способны за два дня пролететь 610 километров (что было доказано возвратом колец с метками), тем не менее они обычно летят на юг не слишком поспешая, с промежуточными посадками в удобных для себя местах. Вылетев из ФРГ в конце августа, они лишь в ноябре заявляются в Южную Африку. А поскольку они не очень-то охотно машут крыльями и предпочитают планировать, используя восходящие воздушные потоки, то избегают пролетать над большими водными бассейнами, где таких восходящих потоков почти не бывает. Так, наши западноевропейские белые аисты летят в Африку не через Средиземное море, а взяв юго-западное направление, пересекают Испанию, затем Гибралтар, пролетают над Сахарой и прибывают в Южную Африку почти одновременно с восточноевропейскими аистами, которые летят через Балканы, Босфор, Турцию и Восточную Африку. Многие из аистов, правда, так и остаются зимовать в Восточной Африке — никуда дальше не забирается. Я сам их там видел и снимал, как аисты с присущей им важностью расхаживают между носорогами и зебрами, точно так же как у нас дома они шествуют по пашне вслед за пахарем.

А вот над Италией аистов больше не увидишь — там их давно истребили на гнездовьях, точно так же как в Англии и почти во всей Франции.

Граница между аистами, летящими в юго-западном направлении, то есть по «испанскому» пути и по «турецкому маршруту», проходит от Южной Голландии, через Гессен, в Западную Баварию. Разумеется, естествоиспытатели, основной отличительной чертой которых, как известно, является любопытство, уже давно пытались выяснить, почему же одни аисты улетают на юго-восток, а другие — на юго-запад. С этой целью профессор Шюц еще до второй мировой войны провел такое исследование. В богатой аистами Восточной Пруссии он брал нелетных птенцов аиста и пересылал их в бедную аистами Рейнскую область. Там их и выращивали до наступления осени. Рейнские аисты в августе должны отлетать в юго-западном направлении, в сторону Испании. Так им во всяком случае положено. Однако юные «пруссаки», выпущенные на волю уже после того, как все взрослые птицы давно улетели, поднялись в воздух и, покружив, направились на юго-восток. Так, как у них заведено. Перелетев через Альпы, они добрались до долины По. Так что, как видите, стремление лететь в юго-восточном направлении в них заложено, можно сказать, еще в яйце, оно врожденное; родительское обучение тут не понадобилось. Несколько лет спустя целую группу аистят, взятых с крыш восточно=прусских деревень, вырастили на Рейне и выпустили осенью одновременно со взрослыми птицами. Эти молодые аисты улетели вместе со старшими в юго-западном направлении. В этом случае, как видно, пример более опытных особей оказался сильнее, чем врожденная тяга.

Но аист не может лететь в Африку, когда ему вздумается, — это не мы с вами. Он может лететь туда только в конце августа. Так, в 1939 году один польский орнитолог решил попробовать сократить путь аистов до Африки и переправил несколько птенцов из Польши в Израиль самолетом. До начала осеннего перелета аистов оставалось полтора-два месяца. Но эти птицы, которым столь комфортабельным способом сократили добрую четверть предстоящего пути в Африку, не захотели воспользоваться своим преимуществом. Не прошло и 12 дней, как они все уже сидели снова по своим гнездам в Польше. Добрались они туда, разумеется, уже без всяких удобств, своими силами. А через несколько недель, в конце августа, им пришлось проделать тот же путь в обратном направлении, но уже вместе со всей стаей.

Однажды я получил письмо от своего знакомого лесничего из Серенгети, в Восточной Африке, где он сообщал, что они там нашли мертвого аиста с алюминиевым кольцом на лапе. Надпись на нем гласила: «Москва. 6069». Когда находишь такое кольцо, то его следует направить в любое из известных вам Бюро кольцевания птиц — все равно в какое. А они уж там сами разберутся, куда его следует переслать дальше. Обычно его пересылают в Бюро кольцевания соответствующей страны или города, указанного на кольце. Я, например, сообщил об этой находке в Бюро кольцевания «Радольфцелль» в Вюртемберге, а оттуда уже известили московских орнитологов о находке; при таком способе всегда можно узнать, сколько лет назад и где именно данная птица была окольцована. Таким образом, между прочим, выяснилось, что добрая часть тех белых аистов в Се-ренгети, которых я всегда воспринимал как «весточку с моей далекой родины», на самом-то деле родом из России. А вот полстолетия или даже целое столетие тому назад такого случая произойти не могло бы, потому что в те времена аисты в Московской области не водились. Зато теперь они там все шире распространяются по своим новым местам обитания, в то время как у нас, на Западе, они встречаются все реже и реже. В начале века в Швейцарии выводило свое потомство 150 пар аистов — теперь там нет ни одного. Точно так же и в Эльзасе стали призадумываться над этой проблемой. Там ведь прежде всегда гордились своими многочисленными аистами, в каждой второй деревеньке имелся постоялый двор под названием: «У аиста». В 1947 году в Эльзасе еще насчитывалось 177 пар аистов, а в 1958 году — только 135. Поэтому Вальдфогель из Раппольтс-валера в 1956 году решил основать «Общество эльзасских друзей аистов». Члены этого общества построили на свои средства 25 новых гнезд, скупили даже несколько лугов и заложили два больших и три маленьких водоема, куда школьники отовсюду стаскивали лягушачью икру и головастиков. Следующей весной, в апреле, аисты, возвращаясь из Африки (назад они всегда летят более целенаправленно и поспешно, видимо подгоняемые любовью!), заметили радушный прием, приготовленный им в Эльзасе, но большинство все же полетело дальше своей дорогой, на север. Тем не менее три пары остались и вывели там птенцов. Сообщение об этом обошло все газеты и вдохновило многих других людей тоже построить у себя на крыше, искусственные гнезда для аистов и обеспечить им необходимые условия для пропитания. А король Марокко до того расчувствовался, что даже прислал в Эльзас 20 аистов самолетом.

Но случается и так, что какая-нибудь парочка решает обойтись без длительного путешествия в Европу и остается выводить свое потомство прямо на месте, в Южной Африке. Уже дважды удавалось наблюдать там аистов на гнезде — последний раз в

1961 году, в Юго-Западной Африке.

Мой друг Майлс из Серенгети писал мне как-то, что видел, как среди множества аистов расхаживал один, у которого в крыле торчала негритянская стрела. И птица все же не потеряла способности к полету. Я тогда вспомнил, что другой аист еще 140 лет тому назад доказал, что аисты на зиму улетают в Африку: его шею пронзила негритянская стрела, конец которой торчал из груди, а острие выходило наружу возле самой головы. И тем не менее птица одолела далекое расстояние до своего дома в Висмаре, где 21 мая 1822 года была застрелена охотником. Чучело этого аиста с восьмидесятисантиметровой стрелой в теле простояло более ста лет в музее Ростокского зоологического института.

Тяга к родному дому, к своему гнезду, где аист впервые увидел свет, по-видимому, необычайно сильна. И несмотря на то что многие молодые аисты на первое лето остаются в Африке, потому что по-настоящему половозрелыми становятся лишь к четырем годам, они тем не менее некоторое время спустя непременно появятся на своей родине. Причем примерно восемь процентов из них приземляется непосредственнона крышах той же деревушки, 41 процент — в окружности 10 километров, а 21 процент — в 10–25 километрах от того места, где они когда-то впервые высунули свою голову из яйца. Но подобная трогательная привязанность относится все же скорее к гнезду и родине, чем к родителям. Из 60 аистов год спустя только 37 оказывались в тех же гнездах; через пять лет их было уже только И, а спустя семь лет — лишь один. При этом наибольший возраст, которого способен достичь аист, равняется примерно 20 годам; в Натале в 1961 году нашли мертвого аиста, окольцованного в 1942 году в Росситене[21], в бывшей Восточной Пруссии. А сколько их гибнет по дороге! Не так давно в Натале, в Южной Африке, в районе Драконовой горы обнаружили много сотен мертвых аистов, погибших во время страшного града. А когда в Эльзасе однажды обрушилась фабричная труба, стоявшая 15 лет без употребления, то в ней нашли более 50 скелетов аистов, когда-то в нее провалившихся и не сумевших выбраться. Уже неоднократно случалось, что аистят убивали пчелы.

А то, что молодые аисты якобы кормят и пестуют своих престарелых родителей, — это чистый вымысел. Тем не менее древние греки так безоговорочно в это верили, что закон, обязывающий граждан заботиться о своих родителях в старости, носил название «Pelargonia», производное от «pelargos» — аист.

А как много бытует еще разных других легенд об аистах, в которые люди верят по сегодняшний день! В Румынии вам расскажут, что аисты способны на страшную месть тому, кто разорит их гнездо. Они приносят пылающую головешку на соломенную крышу обидчика и, обмахивая ее крыльями, заставляют разгореться вовсю; вскоре пламя охватывает весь дом, и он сгорает дотла. Совсем недавно я прочел в нашей солидной охотничьей газете заметку о происшествии, имевшем якобы место в одной из латвийских деревень. В ней самым серьезным образом сообщалось следующее:

«Один мальчишка залез на крышу, вынул из аистиного гнезда яйцо и подложил вместо него индюшачье. Все птенцы вылупились одновременно, но когда папаша-аист увидел темного уродца, он пришел в ужас, слетел с гнезда и был таков. Вскоре он вернулся в сопровождении 40–50 аистов. Они подняли такую трескотню, что люди побросали свою работу и стали ждать, чем кончится весь этот скандал. «Помитинговав», аисты разлетелись, остался лишь папаша-аист и еще один, видимо, его ближайший приятель. Вдвоем они набросились на гнездо, убили ударами клювов несчастную аистиху и ее птенцов. Всех их выбросили из гнезда. Затем оба они поднялись в воздух и, описав прощальный круг над опустевшим гнездом, тоже улетели прочь, чтобы никогда уже сюда не возвращаться».

Вот какая печальная история. А в другой раз аисты собрались перед отлетом в дальние страны на лужайке.

«Среди них был один с больной ногой. «Всенародный аистиный комитет по охране здоровья» принял решение не брать его с собой — все равно не долетит. Тогда два других аиста схватили калеку за крылья и подтащили к растрескавшемуся дереву. Голову несчастного затолкали в щель, а тело рванули книзу — так с бедным молодым аистом было покончено. Все же остальные стали энергично готовиться в путь».

Рассказ о подложенном яйце и безвинно погибшей «нарушительнице семейной верности» можно прочесть в книге, вышедшей в свет в 1220 году, автором которой является Кальза-рий фон Гейстербах. Называется она «Dialogus magnus visio-num et miraculorum». В 1954 году рассказ перепечатала оттуда «Ридерс дайджест», но на сей раз яйцо было гусиным, и случилось все якобы в Западной Германии.

Что касается повадок аиста, то об этом многое можно прочесть у профессора Конрада Лоренца. Так, аист-самец защищает возле гнезда вовсе не обязательно свою супругу — он будет защищать любую самку, насиживающую кладку. В его поведении «закодировано», что он должен защищать «самку на гнезде». Значит, любую. И вообще супружеские пары у аистов отнюдь не так магически и неразлучно привязаны друг к другу, как, например, у журавлей, лебедей, гусей, галок или воронов. Ведь самцы и самки у аиста и в дальние свои путешествия отправляются врозь, притом в разное время. Самец-аист весной появляется задолго до своей супруги, или, точнее сказать, относящейся к данному гнезду самки.

Любители природы могут порассказать великое множество всяких баек об аистах, которые вот так и перетаскиваются из столетия в столетие и время от времени выдаются за новое, только что случившееся происшествие. Больше всего мне нравится оригинальное умозаключение одного работника лесничества, которое на сей раз уже, вероятно, в шутку было опубликовано все в той же охотничьей газете:

«Аисты просто-напросто ввинчиваются высоко в небо и остаются там в течение двенадцати часов. А земля под ними за это время продолжает вертеться и успевает повернуться настолько, что, когда аисты снова опускаются вниз, они уже в Африке…»

Но порой можно услышать и захватывающие дух «аистиные истории» совсем современного происхождения. И следует считать заслугой орнитолога Рудольфа Кука, проявившего терпение и настойчивость в разоблачении одной такой газетной шумихи. Многие западногерманские газеты осенью 1953 года поместили под крикливыми заголовками подробное сообщение о том, как индийский четырехмоторный самолет «OZ-14» с 44 пассажирами на борту, пилотируемый командиром корабля Дадимом Тхелумом, между северной оконечностью Крита и островом Касос врезался на высоте 1055 метров в стаю аистов, насчитывающую от 12 до 15 тысяч птиц:

«Лопасти пропеллеров перемалывали тела целых дюжин аистов до тех пор, пока их перья и кости напрочь не забили все четыре двигателя. Экипаж, который еще до этого ужасного происшествия из-за сильного урагана запросил у аэропорта «Ираклион» на Крите разрешение на посадку, теперь радировал туда «SOS». Однако приказ аэропорта тотчас же совершить где-либо на Крите вынужденную посадку команда не выполнила. В этой острокритической ситуации внутри самолета начали разыгрываться самые душераздирающие сцены! Четыре индийских промышленника продиктовали по радио свое завещание. Во время вынужденной посадки в двух километрах восточнее «Ираклиона» самолет ударился о землю, загорелся, однако пассажиры, несмотря на ранения, частично тяжелые, остались в живых».

Р. Кук решил проверить это сенсационное сообщение, и ему удалось выяснить, что его передало Информационное бюро в Любеке, которое в свою очередь получило его от одного арабского агентства в Каире. А уж оттуда никогда не отвечали ни на какие запросы. Тогда запросили немецкое консульство в Афинах, Управление аэропорта «Ираклион», греческое Управление гражданской авиации, индийское Управление гражданской авиации, подключив все сколько-нибудь причастные к подобным делам службы. Результат: во всей Греции никто даже не слышал о таком волнующем происшествии, ни самолета с подобными опознавательными знаками, ни пилота с такой фамилией не существует вообще. Все событие от начала до конца и со всеми подробностями оказалось чистым вымыслом.

В старых школьных учебниках еще можно прочесть, что взрослые аисты обучают своих птенцов полету, демонстрируя им, как это надо делать. Но достаточно лишь вырастить в неволе осиротевших аистят или птенцов, забранных из гнезда родителей (что, кстати сказать, не представляет больших трудностей), как тут же убедишься в том, что все обстоит совсем иначе. Способность к полету у аистят заранее «запрограммирована»: придет срок, и они полетят.

Знаменитая пара орнитологов — Оскар и Магдалена Хайнрот — уже несколько десятков лет назад проделали такой опыт и подробно его описали. К фрау Хайнрот, которая в основном и ухаживала за осиротевшими аистятами, они относились очень дружелюбно, ее мужа же старались пырнуть клювом в лицо. Получив пару затрещин, они утихомиривались и запоминали, что так вести себя опасно. Став большими, они еще помнили об этом и не делали попыток напасть на хозяина: по-видимому, молодые аисты подчинились ему как старшему и более сильному члену семьи, «стоящему выше их на некоей иерархической лестнице». Поэтому за затрещины они на него не обижались. Что же касается фрау Хайнрот, то по отношению к ней они с самого начала и до конца держались исключительно приветливо и привязались к ней всей душой.

Аистята прекрасно умеют есть свой корм — мясо, мелко нарезанную рыбу и тому подобное — прямо из мисочки. Они ведь приучены к тому, что родители, принося корм, кладут его в гнездо, что называется им «под нос», в то время как многим другим птенцам корм засовывают в широко раскрытый клюв. Именно поэтому людям, на крыше которых гнездились аисты, часто легко удавалось выкормить осиротевших или брошенных почему-либо родителями аистят. Корм насыпали в ящичек, прикрепленный па длинном шесте, который протягивали снизу на крышу. Будь то не аисты, а другие птичьи детки, привыкшие ожидать прихода родителей, сидя с широко разинутыми клювами, то те при подобных обстоятельствах неминуемо умерли бы с голоду.

Но я должен сказать, что не так уж они безобидны, эти аисты. Однажды моему покойному коллеге, директору Лейпцигского зоопарка профессору К. М. Шнайдеру, аист двумя ударами клюва разбил линзу зеркальной фотокамеры. По-видимому, он принял ее за чей-то огромный глаз.

Вот каким осторожным надо быть, если приближаешься к этим остроклювым птицам, даже тогда, когда они еще в самом, казалось бы, нежном возрасте!

В Эслинге однажды внезапно погас свет — что-то случилось с электропроводкой. Вскоре на земле нашли мертвого аиста: оказывается, он налетел на электрический провод и разорвал его. Овдовевшая аистиха продолжала насиживать одна, причем в течение трех дней почти не покидая гнезда; слетала она с него всего несколько раз на пару минут поискать какого-нибудь корма. Такое поведение самки аиста небезынтересно, потому что обычно у этих птиц самка и самец сменяют друг друга во время насиживания. Случись нечто подобное у голубей — оставшийся в живых партнер будет сидеть на гнезде ровно столько, сколько ему «предписано». В привычное время «смены вахты» птица встанет и улетит. И ее нисколько не будет заботить тот факт, что брошенные без надзора яйца за это время остынут и зародыши погибнут. Она вернется точно к положенному часу, сядет на гнездо и будет насиживать дальше. А вот аистиха — нет: та вывела своих птенцов самостоятельно, без помощи самца; возможно, это объясняется еще и тем, что несчастье с самцом произошло всего за каких-нибудь два-три дня до вылупления птенцов. Однако уже семь дней спустя аистята исчезли — по-видимому, они почему-либо умерли и мать их проглотила, как это иногда наблюдается в подобных случаях. Когда однажды подстрелили самку аиста, то папаша самостоятельно вырастил птенцов, правда, к тому моменту, когда они потеряли мать, им было уже две или три недели. Молодняк аистов, которых выхаживает только один из родителей, как правило, несколько отстает в физическом развитии и становится летным на две-три недели позже, чем другие.

Родителям-аистам приходится немало потрудиться, чтобы раздобыть достаточное количество корма для своего выводка. Так, профессор Шюц однажды подсчитал, что шагающий вслед за плугом аист в течение часа поймал 44 полевки. Меню другой трапезы было составлено из: 76 майских жуков, 674 мелких жужелиц, 730 лучинок пилильщиков, 1315 саранчовых. У зулусов в Южной Африке и многих других негритянских племен аист прямо так и называется «пожиратель саранчи», что наилучшим образом показывает, чем он там в первую очередь питается.

Отмечен и такой случай. Во время косьбы зимнего рапса из кротового холмика выскочил горностай. Аист, следовавший за сенокосилкой, тотчас же схватил маленького разбойника за шиворот. Каждый раз, когда тот пытался нанести аисту ответный удар, птица подлетала примерно на метр кверху. Но, после того как аист нанес горностаю пять или шесть метких ударов клювом, подбросив его при этом в воздух, тот испустил дух. Затем аист, давясь, с трудом проглотил свою добычу.

Между прочим, аист, ставший ручным и разгуливающий по деревенскому двору, бывает иной раз не прочь схватить зазевавшегося цыпленка п снести его наверх, на крышу, своим деткам.

В Мюнстерском зоопарке парочка аистов, жившая там уже в течение восьми лет с подрезанными крыльями, вырастила самостоятельно двух аистят, а третьего пришлось вырастить служителям. Аисты ведь, как известно, снежно-белые птицы, лишь маховые перья их крыльев — иссиня-черные. Эти большущие перья вырастают у них с 31 по 48 день жизни ежедневно на девять миллиметров! Таким образом, к двум с половиной месяцам аистята уже становятся летными. Мюнстерские аистята начали к этому возрасту регулярно совершать облеты над городом, присаживаясь на крыши домов и башни — лучшую рекламу для зоопарка трудно даже придумать! То, что третьего аистенка вырастили служители и он видел в каждом человеке доброго друга, обернулось для него пагубным образом. Даже тогда, когда он вместе со своими братьями пасся на лугу далеко от Мюнстера, он радостно бежал навстречу каждому прохожему, чтобы поприветствовать его. При этом он приседал, бил крыльями и издавал шипяще-мяукающие звуки. Дети и неразумные взрослые тыкали в него палками, бросали камнями и замучивали до такой степени, что работники зоопарка охотнее всего подрезали бы ему крылья — и дело с концом. Но им не хотелось лишать его радостей жизни и возможности улететь на зиму в дальние страны. Когда мюнстерские аисты улетели, их видели сначала возле голландской границы, а уже 14 дней спустя одного из них (конечно, ручного) подстрелили в окрестностях Марселя.

Другой выращенный людьми аист уже много позже, когда он летал со стаей диких родичей, к которой присоединился, каждый раз спускался с небес к своим приемным родителям, стоило им лишь похлопать в ладоши и покричать: «Ханзи! Ханзи!»

Чешский цирк под руководством Клудского закупил, будучи на гастролях в Румынии, 50 молодых аистов. Птицы были еще не летными, поэтому им разрешалось свободно бегать меж жилых фургонов палаточного городка, обнесенного забором. Птиц хорошо кормили, но когда их перед переездом цирка на другое место хотели запереть, они вдруг, все как один, поднялись на крыло и улетели прочь. Никто и не заметил, что они стали уже летными! На следующей стоянке цирка, в нескольких сотнях километров от прежнего места, аисты внезапно появились снова. Они уселись на канатах, крепящих опоры большого купола «шапито», и спустились оттуда только после того, как был установлен забор, огораживающий цирковой «городок». Тогда они, как ни в чем не бывало, стали снова расхаживать меж фургонов и с удовольствием доставать корм из своих прежних кормушек. Но стоило цирку сняться с места, как они снова исчезли и заявились назад только на следующей стоянке, в Брюне. Так они и сопровождали свой цирк по воздуху.

В зверинце Скансен в Стокгольме один зоопарковский аист доказал, что умеет хорошо плавать. На пруду жили три аиста с подрезанными крыльями. Причем два на одном островке, а третий, неуживчивый, — на другом. И вот этот аист дважды переплывал расстояние в 12 метров, отделяющее его от другого острова. В Базельском зоопарке черный аист с подрезанными крыльями сумел тем не менее обвенчаться с обычным белым, свободно летающим аистом и произвел на свет гибридного аистенка, прожившего, однако, на свете всего 53 дня.

На земле существует 17 различных видов аистов.

Как только аист выберется из яйца, он тотчас же закидывает голову на спину и производит хватательные движения клювом. Люди, ухаживающие за аистами, часто принимают это за судороги. Но это не судороги, а просто подготовительный этап к трещанию клювом. Аистенок проделывает точно те же движения клювом, что и взрослый аист во время трещания, но треска не слышно, потому что клюв еще мягкий. Только через шесть дней можно различить легкий шорох. Хайнрот говорил об этом так:

— Создается впечатление, что они охотно бы трещали клювами еще в яйце, если бы там было достаточно места!

Подобное поведение — доказательство того, что они обучаются трещанию не у своих родителей, а это их прирожденное свойство. Молодые аисты непременно потрещат клювами, прежде чем взять принесенную им еду, какими бы голодными они ни были. Сначала надо обязательно потрещать, а потом только есть. Создается впечатление, что они обязаны доказывать родителям, что они «настоящие аисты», что те не ошиблись адресом. Когда за аистятами приходится ухаживать людям, то кормление превращается в настоящую муку, особенно когда торопишься и хочешь их накормить побыстрее.

Трещание клювом у взрослого аиста означает просто: «Я взволнован». В чем причина волнения — ненависть ли это или любовь, можно узнать только из последующих действий птицы. Но случается и так, что аист от удивления «теряет дар речи». Так, одному крестьянину из деревни Ратьен бросилось в глаза, что вернувшийся из Африки к своему гнезду на его крыше аист испуганно снова взлетел, опустился на соседнюю крышу и оттуда в немом оцепенении уставился на свое гнездо, наклонив голову набок. Гнездо было уже очень давним и обжитым, оно достигло с годами двух метров в диаметре и нескольких центнеров веса. Крестьянин подождал-подождал, а потом притащил лестницу и влез на крышу посмотреть, в чем дело. Каково же было его удивление, когда ему чуть ли не в лицо взлетела кряква. В гнезде лежало десять бледно-зеленых яиц, которые хозяин тут же подложил в своем курятнике несушке. Как только гнездо было освобождено от самовольного квартиранта, аист «с явным облегчением» тут же занял свою старую квартиру.

Что, собственно говоря, происходит с нашими европейскими аистами, которые, казалось бы, повсюду пользуются такой любовью? С конца прошлого столетия вплоть до 1928 года их численность непрестанно убывала. Затем она стала резко повышаться, но с 1937 года снова пошла на убыль. Опрос, проведенный Орнитологической станцией Радольфцелль, дал следующие результаты: от Португалии до Советского Союза в 1958 году гнездилось в общей сложности 68 423 пары аистов; в ФРГ и ГДР — 4800 пар (в 1934 году их было 9035). Наиболее богатым аистами районом Западной Германии считается Бергенхузен в округе Шлезвиг. В 1939 году там было 59 занятых гнездами крыш, в 1950 году их стало 26. Бергенхузенские аисты летают в Южную Африку через Балканы. Кольцо, надетое аисту в этой деревеньке, вернулось из окрестности Кейптауна, отдаленного от Европы как-никак на 10 400 километров. Возле Бергенхузена пока еще имеются обширные пространства болот.

Еще хуже обстоит дело с японскими аистами. Те почти уже совсем истреблены. В 1964 году их там оставалось всего 13 штук |(против 25 в 1960 году). Поскольку они на воле (по-видимому, из-за ядовитых веществ, применяемых для борьбы с вредными насекомыми) практически перестали размножаться, то для самых последних пар теперь выстроили огромные вольеры, по которым они могут даже летать.

Может быть, аисты у нас вымирают оттого, что мы повсюду осушаем болота и озерки? Потому что наши крупные города своими водопроводами выкачивают всю грунтовую воду, из-за чего ее уровень повсюду неуклонно понижается, а земляные угодья становятся все суше? Или слишком много аистов отстреливают на пролете через Францию? Постоянному уменьшению их числа способствует, безусловно, и тот факт, что огромные территории Африки постоянно опыляются с самолетов ядохимикатами для борьбы с саранчой. Однако то, что у нас их становится все меньше, вовсе еще не означает, что они вообще вымирают. Ведь множество аистов выводит свое потомство в Северной Африке, и, как мы видели, они завоевывают себе новые места обитания в Восточной Европе.

И тем не менее мы обязаны задать себе вопрос: неужели наши дети не увидят ни одного аиста на крыше?

Глава XV. Почему мы не ездим на лосях!


Самые мощные олени на свете

Вместе с санями через забор

Лосю спешить некуда

Лосиная ферма на Урале

Сохатый убивает медведя

Лосиха, которая давала шесть литров молока в день

Перспективен ли лось как тягловое животное?

Чтобы преступники не могли удирать из мест заточения, пробираясь по лесам и болотам Сибири, русская царица Екатерина II запретила объезжать и приучать к упряжке сохатых, этих мощных лесных великанов. Да и в городе разъезжать на лосях не рекомендовалось — лошади пугаются. Тем не менее возможность такая все же существует — превратить лося в верховое или тягловое животное.

Ведь они на самом деле вовсе не такие «дремучие», дикие и пугливые, как это часто почему-то изображается. Во время строительства Беломорско-Балтийского канала лоси часто выходили из лесу и присоединялись к пасущимся коровам строителей; не раз отдельные из них безбоязненно проходили по деревенским улицам и меж бараков, причем отнюдь не только зимой, гонимые голодом, а просто так. Какие-нибудь десять лет назад годовалый лось вскочил через открытое окно в класс школы на окраине Стокгольма, разумеется, к несказанному удовольствию учеников! Когда заядлый охотник барон Тизенхаузен однажды сидел в засидке, выслеживая тетерева, какой-то лось стал проявлять к нему повышенный интерес. Охотник попытался прогнать его зажженной спичкой, но тщетно: лось отбежал всего на пару шагов и, наоборот, еще больше заинтересовался вспыхивающими б темноте огоньками. Он так назойливо стал приставать к Тизенхаузену, что тому в конце концов пришлось поджечь целую коробку спичек и бросить ее сохатому в морду. Только после этого любопытный верзила кинулся наутек.

За последние годы лоси стали все чаще появляться в тех местах, из которых они уже многие сотни лет как исчезли; например, в некоторых районах Чехословакии и ФРГ.

Были это в основном одиночные экземпляры, чаще всего самцы, и вели они себя нисколько не пугливо. Никто не знает, откуда они, собственно говоря, появились. Возможно, из лосиных заказников, созданных в Польше после войны.

Ведь и наши страны в конце концов были когда-то местами обитания лосей; только мы, люди, их здесь начисто истребили. По находкам лосиных рогов в торфяных болотах удалось выяснить, что еще тысячу лет тому назад сохатые обитали в древней Германии, римские завоеватели знали их и изображали на своих картинах. Три тысячи лет назад, а возможно, значительно раньше, они уже водились в Швейцарии.

Лоси относятся к оленям, притом они самые крупные и тяжеловесные из всех живущих ныне на Земле оленей. Самцы могут весить до 8 центнеров, а размах рогов у них достигает более двух метров! Зачастую встречаются экземпляры, у которых высота в холке составляет 2 метра 20 сантиметров — это уже нечто близкое к слонам. Известно, что с оленями всегда надо быть начеку: дело с ними иметь опасно. Даже ручные, выкормленные из рожка и выращенные в доме, олени непременно становятся злобными и агрессивными, как только повзрослеют и достигнут брачного периода. А объясняется все очень просто: они выросли в окружении людей и считают их особями своего вида. Человеческие приемные родители в таких случаях всегда страшно возмущаются «неблагодарностью» своих воспитанников. Вот совсем недавно я получил письмо от двух пожилых дам, в котором они описывают подобный случай. Гуляя в лесу, они повстречали косулю. Не успели они вскрикнуть от восхищения, как «милый козлик» на них напал. Одной из дам удалось ухватить его за острые рожки, но козлик не отступал. С разорванными платьями, пятясь задом всю дорогу, при этом непрерывно подталкиваемые беснующимся животным, — несчастным удалось наконец добраться до постоялого двора на опушке леса, где они и спаслись, захлопнув за собой дверь.

А вот именно с самыми большими и мощными оленями — лосями дело обстоит совсем иначе: с ними подобных разочарований, как правило, не испытывают. Может быть, это объясняется тем, что самцы-лоси и во время брачного периода ведут себя значительно сдержаннее. Они не утруждают себя тем, чтобы согнать в гарем десятки самок и отгонять от них соперников, как это делают благородные олени или американские вапити. У лосей все происходит гораздо спокойнее. Самец на десять дней или в лучшем случае на две недели сходится с самкой, иногда сразу с двумя. Проведя положенное время вместе, они затем расстаются, и лось ищет себе новую подругу.

С лосями вообще гораздо легче иметь дело, чем с другими оленями. Особенно легко с ними обращаться, если загнать в воду. Так, для мечения лосей биолог Д. В. Симкин, работающий в Онтарио (Канада), загонял их с помощью вертолета в озеро, затем приводнялся сам рядом с животными и продевал им в ухо метку. Подобная метка позволяет распознавать их несколько лет спустя, определять их возраст, пути миграций и узнавать многое другое, касающееся их жизни и поведения. У большинства лосей в июле голова бывала сплошь покрыта слепнями, несмотря на то что сильный ветер, производимый вертолетом, наверняка многих из них сдувал.

В прибалтийских странах, в том числе в Швеции и России, уже с очень давних пор имеются сведения о случаях приручения лосей. Выращенные в доме лосята свободно разгуливали по комнатам и поднимались даже по лестницам на второй этаж. Правда, выяснилось, что они почему-то испытывают явную неприязнь к зеркалам и при случае стараются разбить их ударом передних копыт.

У одного старшего лесничего в Прибалтике, Гарри Вальтера, жил ручной лось по кличке Чук, который с потрясающей виртуозностью вскакивал и выскакивал через окно в комнату и обратно, причем ничего не разбивая. Во время обеда он всегда присутствовал в столовой и вообще бегал за своим хозяином, как собачка, когда тот находился в лесу. Лошади и собаки вполне ладили с Чуком. Он позволял даже ездить на себе верхом. Правда, только без седла — седла он не терпел. К сожалению, во время своих прогулок по лесу лось научился способу, которым можно сразу раздобыть очень много грибов (к грибам он был весьма неравнодушен): он нападал на грибников, в основном на женщин, прогонял их, а сам преспокойно опустошал их корзины. Поэтому его обычно держали взаперти, когда хозяин находился в отлучке. Но если ему удавалось вырваться, то он еще и полдня спустя после его отъезда мог бежать по следу лошади, увезшей хозяйскую повозку — такое прекрасное у лосей чутье. Но прожить на белом свете ручному животному удалось лишь пять лет — его отравили. Как видно, опустошением корзин грибников он нажил себе слишком много врагов…

И вот возникает законный вопрос: почему же такое доверчивое, легко приручаемое и сильное животное уже давным-давно не превратили в домашнее? Но нечто подобное пока что произошло только с одним видом оленей и то, можно сказать, лишь наполовину, а именно с северным оленем. Северные народности издавна перегоняют свои оленьи стада по тундре и заставляют их худо-бедно таскать за собой свои сани. Однако из-за непослушания и агрессивности оленей запрячь их в сани удается только после того, как всех взрослых самцов кастрируют. Для производства потомства оставляют одних лишь молодых, еще не вошедших в полную силу оленей.

А ведь лоси гораздо сильнее и выносливее северных оленей, они могут (во всяком случае на короткие расстояния) бежать со скоростью 60 километров в час. Притом им не требуется обязательно ягель — они зимой могут довольствоваться побегами хвойных деревьев, и, хотя сохатые в основном питаются ветками лиственных пород, тем не менее умеют, в случае необходимости, опуститься на «колени» и пастись на траве.

Эти могучие лесные великаны к тому же еще отличные прыгуны. Так, в Неандертальской долине, близ Вупперталя, где их держали в загоне, они с места перемахнули через изгородь высотой в 2,5 метра, да еще через голову стоящего за ней лесничего, только потому, что им показалось, что недавно помещенные в этот же загон бизоны подошли к ним чересчур близко…

Поскольку лоси, как видно, боятся лишь волков, медведей и рысей и никак не могут взять в толк, что именно человек их злейший и опаснейший враг, то их и удается так легко повсеместно истреблять. В Северной Америке лосей, к примеру, сто лет тому назад было еще около миллиона, а теперь поголовье их снизилось до 195 тысяч (и на таком уровне сейчас уже охраняется законом).

За время первой мировой войны лоси в Восточной Европе были почти начисто истреблены. Поэтому В. И. Ленин подписал в 1922 году декрет, запрещающий лосиную охоту во всей европейской части России. Южнее Москвы была даже основана лосиная ферма, на которой вплоть до 1937 года приучали лосей к верховой езде и упряжке.

Во время последней мировой войны поголовье лосей сильно поредело. После войны поляки создали в восточной части своей страны лосиный резерват «Червони багно» (Красное болото) размером около 80 тысяч гектаров, где поголовье бородатых великанов достигло уже свыше 200 голов. Во второй резерват, находящийся всего в 26 километрах от Варшавы, в 1951 году завезли одного лося и двух лосих. Теперь их уже примерно 80 голов.

Там, где этих гигантов охраняют, они быстро размножаются. Так, к примеру, в Швеции надолго полностью запретили охоту на лосей, а за последние два десятилетия время от времени разрешали охотиться на них в течение нескольких дней. И что же дала подобная практика? Поголовье лосей в Швеции с 1929 года увеличилось в 10 раз. И хотя число это за последние годы составляет только 30 000, тем не менее шведы жалуются, что лосей все равно еще слишком много. Сохатые опустошают леса, а сами год от года становятся все мельче.

Около десяти лет назад биолог, доктор Петер Кротт, живший в то время в Финляндии, пробовал приучить двух ручных, выращенных в доме лосят к верховой езде и упряжке. По достижении почти взрослого возраста они, к его немалому удивлению, позволили без малейшего сопротивления надеть на себя сбрую, хомут и уздечку, специально изготовленные для них по заказу Кротта. Ни одна молодая лошадка, какой бы ласковой и доверчивой она ни была, никогда не позволит сделать этого с первого раза, хотя бы уже потому, что лошади гораздо чувствительнее к щекотке. Резиновую узду (железная была бы для зимы слишком холодной) молодые лоси жевали с не меньшим энтузиазмом, чем американцы — жевательную резинку. На пустые сани, которые они при этом тащили за собой, лоси просто не обращали никакого внимания. Пусси и Магнус, как звали этих симпатичных лосят, со сбруей и санями разгуливали по окрестности как и куда им вздумается, так, как делали это во время пастьбы. Никаким дерганьем за вожжи или окриками управлять ими не удавалось: их рот был слишком жестким и нечувствительным к узде. Зато они охотно следовали за своим хозяином, если он шел впереди, что им, однако, не мешало через каждые 20 минут останавливаться, обрывать зеленые ветки и спокойно их жевать. Кроме того, они, пройдя в упряжке самое большое с полчаса, ложились передохнуть прямо посреди дороги и лежали по три четверти часа, утомившись от неестественного напряжения. И в то же время им ничего не стоило перемахнуть вместе с привязанными к ним санями через двухметровый ручей, да и метровые заборы не представляли для них преграды.

Стоило же Кротту нагрузить на сани какую-нибудь поклажу, даже если это были только ветки или сено, животные вскоре натирали себе кожу до крови, несмотря на то что сбруя во многих местах была смягчена толстой подкладкой. Впрочем, и ручной лось старшего лесничего Вальтера (о котором я здесь уже упоминал) позволял своему хозяину ездить на себе верхом, не делая ни малейших попыток сбросить седока, как это делает любая молодая лошадка. Но в то же время он шел с человеком на спине только туда, куда сам хотел, останавливался где хотел и не позволял управлять собой ни при помощи вожжей, ни нажимом ног. Не признавал он и никакого седла.

Пегтер Кротт возил своих питомцев в разные города Финляндии, чтобы продемонстрировать их там в качестве тягловых животных. Но демонстрации эти проходили не слишком-то удачно. Правда, Пусси и Магнус без всякого сопротивления поднимались вслед за своим хозяином по сходням в кузов грузовика, если он шел впереди с кочаном капусты в руках. Они разрешали себя там привязать за уздечку к борту, ложились и вели себя совершенно спокойно во время езды. Когда они поворачивали голову, то опасные рога проходили на расстоянии всего каких-нибудь миллиметров от глаз доктора Кротта, стоявшего между ними; это показывает, с какой точностью они рассчитывают свои движения. Когда лоси в одном из городов ночевали в кузове грузовика, затянутом брезентом, и услышали снаружи знакомый голос своего хозяина, с кем-то разговаривающего, они, не раздумывая, прыгнули, прорвав брезент, с двухметровой высоты на мостовую. Собравшаяся вокруг толпа зевак сразу заметно поредела… Однако на зов своего хозяина они послушно подошли к нему, сунули свои носы ему под мышки и последовали за ним словно пара побитых собачонок.

Во время демонстрации хождения в упряжке они нисколько не пугались ни скопления людей, ни многочисленных велосипедистов, ни машин, ни автобусов. Лишь возле вокзала их сильно напугал прогромыхавший мимо поезд. Когда же он прошел, они снова успокоились и вернулись на свое место.

К несказанному удовольствию ребятишек, запряженные в повозку лоси ложились прямо посреди улицы на мостовую, не обращая никакого внимания на толпящихся вокруг зрителей, и принимались в спокойствии душевном пережевывать свою жвачку. Даже частный спортивный самолет, низко круживший над местом их отдыха, никоим образом им не мешал.

Поскольку все попытки превратить Пусси и Магнуса в порядочных тягловых животных так и не увенчались успехом, их пришлось в конце концов отдать: одного — в Гамбургский, а другого — в Датский зоопарк.

А вот в Печоро-Илычском заповеднике в Советском Союзе лосей сумели лучше приспособить к верховой езде и хождению в упряжке, чем это удалось доктору Кротту. Именно в тех местах Урала и Сибири в течение последних десятилетий неоднократно находили наскальные рисунки доисторического человека, изображающие пастухов, пасущих лосей, или лосей, запряженных в волокуши. Следовательно, жители Сибири еще во времена неолита приручали лосей, однако позже сохатые, по-видимому, были вытеснены лошадьми и северными оленями.

Еще в 1938 году на Серпуховской опытной станции, недалеко от Москвы, жили 13 ручных лосей, которых ежедневно запрягали в сани. За час они перевозили от одного до полутора кубических метров дров на расстояние в 15 километров; однажды они тащили сани даже целых 80 километров — это был рекорд. Следующую станцию было решено основать на Урале, там, где лоси могут найти в изобилии свой основной корм, а именно листву и ветки. Ведь лось только летом прибавляет к своему обычному рациону различные травы и грибы. А в некоторых гористых местностях он довольствуется зимой в основном ветками елей. Может он приспособиться и к совершенно новой, непривычной для себя обстановке, например, летом, спасаясь от оводов, лось способен откочевать к самому берегу моря, а в степях Казахстана его порой можно встретить на полях подсолнечника.

Лоси, содержавшиеся на Печорской опытной станции, не боялись ни хищников, ни собак. Даже медведю один здоровенный рогач размозжил передним копытом череп, не использовав в схватке своих огромных лопатоподобных рогов. По всей вероятности, рога у лося играют роль своего рода турнирного оружия, пускаемого в ход только против соперников во время гона. Зато молодняк лося легко может стать добычей медведя. Так, однажды летом 1962 года два медведя средь бела дня проникли в загон лосиной фермы и на глазах у растерявшегося персонала задрали двух лосят. Если снежный покров очень глубок, то мишке не трудно бывает справиться и с большим лосем. Его широкие мохнатые лапы меньше утопают в снегу, чем лосиные копыта, поэтому медведь настойчиво преследует беременных, менее поворотливых самок или, подкараулив лося, сидя где-то на дереве, прыгает ему оттуда на спину.

Вначале, с 1946 по 1948 год, для Лосиной фермы отлавливали лосят в возрасте от одного до трех дней, которых без труда можно было выкормить коровьим молоком из рожка. Такие животные становятся предельно ручными и привязываются к кормящему их человеку всей душой, бегая за ним повсюду. Желудок лосенка вмещает полтора литра молока, а в день лосенок выпивает до двух литров. Дикая лосиха дает в среднем примерно 150 литров молока в год; регулярной дойкой время лактации можно продлить с четырех до шести месяцев. Самая лучшая лосиха — Майка по достижении шестилетнего возраста давала ежедневно почти по шесть литров молока, следовательно, около 400 литров в год.

Уже двух-трехмесячных лосят взнуздывают и привязывают за поводок к столбу. Через пару недель они привыкают спокойно ходить на поводке. Важно, чтобы они прибегали не только на зов знакомого голоса, но и на звук рожка, потому что иначе они будут следовать только за одним-единственным человеком. С помощью рожка их может вести за собой любой. По сигналу рожка все стадо следует за пастухом в загон фермы, где каждый получает по нескольку килограммов картофеля или свеклы, чтобы загон фермы навсегда оставался для прирученных лосей притягательным местом.

За своим воспитателем молодой лось бежит точно так же, как он бежал бы за своей матерью в лесу. Правда, такая привычка поначалу всегда затрудняет обучение в упряжи — лосенку надо, чтобы человек шел впереди, а не сидел где-то сзади. Поэтому начинают всегда с того, что впрягают лосей в сани в тот момент, когда рожок сзывает их с пастбища назад, на ферму. Тогда они, как правило, и сами по себе бегут туда, не дожидаясь своего воспитателя.

Когда лоси достигнут веса 130–150 килограммов — а это бывает иногда уже в 6 месяцев, — их начинают приучать носить на спине поклажу и тянуть за собой повозки с грузом. Труднее всего добиться, чтобы животное согласилось уйти от стада, точно так же как это бывает с лошадьми. На вторую зиму сани загружают уже поклажей весом в 1,5 центнера, которые лось должен отвезти на расстояние в 8—10 километров со скоростью 8 километров в час. К трем годам животные бывают уже полностью натренированными и способными возить солидную поклажу. Можно на них ездить и верхом. Взрослый лось способен нести на спине до 150 килограммов, что составляет примерно четверть, а то и треть их собственного веса.

Шестилетний кастрированный лось по кличке Урал весил 480 килограммов, а лось Акви был способен тащить за собой поклажу общим весом в 1860 килограммов. В противоположность лошадям лоси не испытывают страха перед самолетами и подвозят сани непосредственно к самым люкам. Не боятся они, как правило, ни легковых автомобилей, ни грузовиков с включенными моторами.

Так что может статься, что сохатый все же еще станет добрым помощником человека для работ в северной тайге. Ведь ему не требуется запаса кормов на зиму, как лошадям, и не нужно горючее для двигателя, как машинам; ни глубокий снег, ни болота, ни поваленные деревья для него не преграда. Даже в сибирские зимние холода ему не требуется утепленной конюшни— он преспокойно ложится отдыхать прямо на снегу и в случае обильного снегопада просыпается утром в сугробе, из которого выглядывает одна только голова с рогами. Будем надеяться, что хотя бы в Сибири лось станет в скором времени домашним животным, на котором можно будет ездить верхом и перевозить грузы.

Глава XVI. Овцебыкам мороз не страшен


А ведь они жили когда-то в Европе

Автомобили и самолеты спасли овцебыков

Зоопаркам они не нужны

Путешествие длиной в двадцать три тысячи километров

Сколько овцебыков на земном шаре?

— У кого есть шкура овцебыка, тот и на Северном полюсе не замерзнет — так во всяком случае говорит Алвин Педерсен, а ему можно верить, потому что он, как я уже говорил, не одну зиму провел в Арктике. Однажды он только что снятую с туши овцебыка шкуру вывесил на балке для просушки. Температура воздуха была минус 27 градусов Цельсия. Солнце едва виднелось над горизонтом. Педерсен засунул в густую шерсть градусник, и уже через десять минут он показал плюс два градуса Цельсия. Видимо, поэтому овцебыки зимой никогда не мерзнут, скорее летом им тяжко из-за жары. Мошкара и гнус, которые способны превратить арктическую весну и лето в настоящий ад и которые так досаждают северным оленям и лосям, заставляя их бежать без оглядки, овцебыкам нипочем. У них они могут добраться разве что до одних глаз.

И в самом деле, у овцебыков, по-видимому, наиболее длинная шерсть среди всех диких животных. На спине она достигает

16 сантиметров, а на шее, груди и задней части тела — целых 90 сантиметров! Когда весной у овцебыков происходит линька, эта шерсть длинными клочьями висит на острых уступах скал и зарослях кустарника, а то и просто кучами валяется на земле. Вот такими «траченными молью» овцебыки выглядят обычно и в зоопарках. Поэтому я их даже не узнал: кто, думаю, такие? — когда впервые в жизни увидел в Канаде в естественных условиях. Передо мной стояли темно-бурые, почти черные, роскошные лоснящиеся животные, показавшиеся мне гораздо крупнее, чем у нас дома, в зоопарке. Ведь самец-овцебык достигает в холке всего 1,3 метра, а из-за пышного меха выглядит значительно больше, а главное, гораздо толще, хотя весит на самом деле от 220 до 400 килограммов. Так почему бы, задают себе многие вопрос, не одомашнить этот низкорослый арктический дикий скот, напоминающий некое переходное звено к крупным овцам? Почему бы не начать прясть их прекрасную шерсть? Но дело в том, что раздобыть эту прекрасную шерсть не так-то просто! Если ее состричь, то животное вскоре неминуемо погибнет от воспаления легких. А кроме того, мягкие теплые шерстинки перемежаются с длинной жесткой остью, которую совсем не легко бывает удалить.

Между прочим, в ледниковый период овцебыки жили даже в Северной Европе и на севере Соединенных Штатов. Но вместе с ледником они отходили все дальше на Север, пока не ушли настолько далеко, что «открыть» их удалось только в 1869 году. Впервые их увидели члены Второй немецкой полярной экспедиции. Обнаружили они их во время зимовки на острове Сабине-Ойя, близ берегов Гренландии. Благодаря этому «открытию» для бедных овцебыков наступили тяжелые времена, чуть было не приведшие к их полному исчезновению с лица земли. Когда мы читаем захватывающие сообщения полярных экспедиций в эти края, то не представляем себе, какую кровавую бойню учиняли они в стадах овцебыков. К своему несчастью, овцебыки среди всех арктических животных наиболее беззащитные, и убить их легче легкого. Не только сами исследователи и их провожатые питались этим мясом, но и множество ездовых собак, которым приходилось тащить на санях тяжелое снаряжение и провиант европейцев.

А спасло овцебыков, как ни странно, изобретение автомобилей и главным образом самолетов. Современные полярныеэкспедиции теперь не мыкаются больше с ездовыми собаками и санями: все необходимое для жизни им привозят непосредственно в лагерь.

И хотя овцебыка называют еще и мускусным быком, тем не менее не «отвратительный мускусный запах» помешал этим животным быть съеденными. Правда, самцы в период гона действительно дурно пахнут. А что касается знаменитого мускуса, входящего в качестве обязательного компонента в состав самых дорогих духов, то к овцебыку он не имеет никакого отношения: его добывают у кабарги — маленького оленя ростом с собаку, обитающего в горах Восточной Сибири. А вот каким образом «мускусные быки» приобрели свое вводящее в заблуждение название— теперь уже выяснить совершенно невозможно.

Овцебыки — весьма смелые и бесстрашные животные, которые, по всей вероятности, не убегают ни от волков, ни даже от медведей. При приближении противника они быстро собираются в кучу, образуя настоящую маленькую неприступную крепость: взрослые животные стоят тесным кругом головами наружу, а телята теснятся посередке, и грозная крепость готова не только к обороне, но и к наступлению. Если какая-нибудь собака или волк действительно отважутся приблизиться, то молниеносным ударом острых рогов будут подброшены в воздух и растоптаны твердыми копытами. Случается, что кто-нибудь из самцов, рассвирепев, неожиданно вырвется из общей группы и кинется в одиночку на врага. Длинное и пышное руно надежно защищает его от укусов. Но, совершив дерзкую вылазку, такой храбрец сразу же скачет галопом обратно и задом вдвигается в общую линию обороны.

Именно поэтому с помощью собак, облаивающих стадо со всех сторон, легко заставить убегающих овцебыков остановиться и можно преспокойно подойти к ним на расстояние выстрела, не подвергая себя самого ни малейшей опасности. На человека с его дальнобойным оружием способ обороны овцебыков не был рассчитан. Но чтобы добраться до добычи, необходимо перебить все стадо, иначе оставшиеся в живых никого к себе не подпустят. Тем не менее подобному «охотнику» надо целиться спокойно и знать, куда стрелять. Потому что у овцебыка есть неуязвимые места. Так, из сообщений полярника Виталиса Пантенбурга можно узнать, что он стрелял в овцебыка из ружья калибра 9,3 миллиметра с расстояния всего в каких-нибудь 30 метров и, целясь ему прямо в лоб, не сумел причинить животному ни малейшего вреда! Дело в том, что у овцебыка оба рога соединены над глазами общей пластиной. Такая лобная пластина, твердая как сталь и притом эластичная, толщиной в 10 сантиметров оказалась непробиваемой даже для современного оружия подобного типа.

Также и при отлове телят приходится отстреливать все остальное стадо…

Впрочем, в начале нашего века это нисколько не смущало охотников на тюленей и китобоев, если только они за дополнительный палубный груз в виде нескольких телят овцебыка могли выручить на обратном пути добавочно несколько сот марок. Таким образом, получилось, что зоопарки, скупавшие этих телят, сами того не подозревая, способствовали истреблению овцебыков в Гренландии. С 1900 по 1925 год в зоопарки мира попало по меньшей мере 250 телят овцебыков, и нетрудно сосчитать, что из-за каждого такого теленка погибло от пяти до шести взрослых особей. Один только Нью-Йоркский зоопарк с 1902 по 1939 год приобрел 26 таких телят. А в неволе овцебыки в основном жили недолго. Они ведь родом из Арктики, где в воздухе содержится очень мало бактерий, поэтому у них очень слабая сопротивляемость против различных возбудителей болезней, свирепствующих среди нашего рогатого скота и овец, уж не говоря о резкой смене климата. Но если им удавалось благополучно перенести акклиматизацию и приспособиться к новым кормам, то они и в зоопарке жили более долгие сроки. Так, в Бостонском зоопарке парочка таких акклиматизировавшихся овцебыков, приобретенная в 1925 году, прожила довольно долго: самец— И с половиной лет, а самочка больше 15.

Когда директорам зоопарков стало ясно, каким путем овцебыки попадают к ним в руки и каким способом их отлавливают, они сообща приняли решение их больше не покупать. И надо сказать, что последние десятки лет все твердо придерживались этого решения, так что побочный доход тюленьего промысла иссяк.

Необычайная морозоустойчивость овцебыков; прекрасное качество их мяса и шерсти, разумеется, не раз приводили к мысли расселить и акклиматизировать их в других местностях. Но все овцебыки, перевезенные в Исландию, вскоре погибли. Первые шесть телят, выпущенные на волю в Швеции, в скором времени заболели воспалением легких и тоже умерли. В Южной Норвегии, в горах Довре, начиная с 1932 года выпустили в общей сложности 38 телят. Пять из них вскоре погибли из-за лавин, да и из остальных мало кому удалось выжить. Молодые самцы покинули телочек и исчезли в неизвестном направлении. Некоторое время спустя они появились в Сундалене, где затесались в стадо домашних коров, насмерть перепугав доярок. Но это только поначалу. Вскоре выяснилось, что коровы, люди и овцебыки быстро привыкают друг к другу и прекрасно ладят между собой. Постепенно овцебыки настолько освоились, что стали на ночь заходить вместе с коровами в коровники. На выпасе они неизменно проявляли себя вполне миролюбиво; домашние быки бывают часто значительно опаснее. Ни разу не было случая, чтобы живущий на воле овцебык напал на человека.

В горах Довре эти животные облюбовали себе маленькую, романтичную, полностью изолированную горную долину Столс-дален, где держатся и по сегодняшний день. Но речь идет всего лишь о крохотном стаде.

По-видимому, при попытках расселения часто допускали одну и ту же ошибку: молодняк слишком рано предоставляли самому себе, а кроме того, нельзя этих животных завозить слишком далеко к югу.

А вот авторитетный американский зоолог Хорнедей тот действовал значительно осторожнее и обдуманнее. Он задался целью заселить овцебыками Аляску, чтобы обеспечить голодающим эскимосам новый источник пропитания. Американский конгресс выделил на это 40 тысяч долларов.

Итак, в 1930 году в Гренландии было отловлено общей численностью 34 овцебыка (15 самцов и 19 телочек), которых на пароходе переправили через Осло в Нью-Йорк; затем, после четырехнедельного карантина, на поезде до Сиэтла и дальше снова на пароходе — до Севарда на Аляске, а оттуда снова поездом во внутренние районы Аляски, до Фэрбенкса. И, представьте себе, животные перенесли это длительное путешествие (как-никак 23 тысячи километров) на удивление хорошо. Все-таки есть разница, когда их отлавливают и опекают дорогой специалисты, а не китобои. Кроме того, их на Аляске не бросили сразу на произвол судьбы, а продержали некоторое время в загонах. Из выпущенных затем на волю овцебыков шестерых через год задрали медведи, а трех других не досчитались по неизвестным причинам. Но зато все остальные прижились как нельзя лучше.

Однако тем временем на Аляску уже завезли северных оленей, которые значительно лучше подходили на роль полудомашних животных для эскимосов. Поэтому решено было снова отловить всех овцебыков, поголовье которых значительно возросло, и переселить их на остров Нунивак, расположенный недалеко от побережья Аляски, в Беринговом море. В 1943 году их там было уже свыше ста, а недавно учет, произведенный с помощью самолета, показал, что их число за последнее время значительно возросло. Следовательно, можно считать, что эксперимент с акклиматизацией благополучно удался.

Подобным же образом происходило дело на Шпицбергене. Из 17 завезенных туда овцебыков один упал со скалы и разбился насмерть, но зато остальные прекрасно прижились, держась в районе залива Адвент. К 1942 году их стало уже 70 голов. Вообще-то говоря, овцебыки размножаются довольно медленно. В стаде из 20 взрослых животных чаще всего можно найти не больше трех-четырех телят. На свет они появляются в апреле, когда наступают сильные холода, а ночи еще длиннее, чем дни. Часто они замерзают, прежде чем успеют обсохнуть после родов. Во время последней мировой войны большинство овцебыков на Шпицбергене было отстрелено, но к 1960 году их число там снова возросло до 150 голов.

Канадское правительство сравнительно недавно разрешило вывезти в Советский Союз целое стадо овцебыков. Их перевезли на остров Врангеля, Недалеко от сибирского побережья в Северном Ледовитом океане [22].

Алвин Педерсен считает, что овцебыков сейчас на свете не больше 10 тысяч. Канадцы по отношению к ним ведут себя весьма благожелательно. У них эти храбрые черно-бурые звери строго охраняются. Даже тот, кто держит у себя шкуру овцебыка, рискует подвергнуться строгому наказанию. Канадцы считают, что в самой Канаде и на островах в Северном Ледовитом океане обитают в общей сложности 13 тысяч овцебыков, а на северном и восточном побережьях Гренландии — еще 11 тысяч. Но как обернулась их дальнейшая судьба за последние годы, этого пока никто не знает. Как здесь уже упоминалось, служащие метеорологических станций и военных опорных пунктов в Арктике от скуки всегда не прочь пострелять — что никак не идет на пользу овцебыкам. Но тем не менее будем надеяться, что перспектива выжить у этих северных животных с их мужественными и стойкими сердцами все же несколько увеличилась.

Глава XVII. Черепаха — не игрушка


Что станется с тридцатью тысячами «игрушечных черепах»?

В Англию за один год ввезено восемьдесят восемь тонн живых черепах

Они медленно умирают в наших квартирах

Черепахи в роли альпинистов и акробатов

Набеги на бахчи Когда они влюблены…

Долгожитель ста двадцати девяти лет

Осенью 1963 года нижняя палата британского парламента обсуждала как бы вы думали что? Допустимую величину панциря у молодых сухопутных черепах! Намеревались даже издать закон, согласно которому запрещался ввоз в страну греческих и мавританских черепах, если их панцирь не достигает девяти сантиметров в поперечнике. А весь переполох был вызван тем, что в 1959 году, как выяснилось, в Англию было ввезено 88 тонн этих несчастных, обреченных на неминуемую гибель животных; в 1960 году прибыло еще 60 тонн — в основном из Марокко. В пересчете на штуки это 250 тысяч особей ежегодно. И хотя в 1961 году Марокко наполовину уменьшило экспорт своих черепах, зато подоспела партия из Туниса и Балканских стран; кстати, мы, немцы, тоже ввозили именно оттуда подобное же количество черепах. Правда, до издания закона в нижней палате дело не дошло, потому что британские импортеры добровольно обязались не принимать больше черепах размером ниже установленной нормы.

Надо сказать, что депутаты только из чистой любви к животным решили заняться таким, прямо скажем, необычным вопросом. Дело в том, что черепахи от природы очень живучи и выносливы, как мы сейчас увидим из дальнейшего повествования. В наших североевропейских странах они поступают исключительно только в зоомагазины или в магазины детских игрушек, потому что для еды они непригодны: знаменитый «суп из черепахи» изготовляется из совершенно других — больших морских черепах. И если ежегодно каждый раз заново ввозится такое огромное количество (сотни тысяч!) «игрушечных черепах», то это показывает, что столько же их и погибает ежегодно.

Просто это не так бросается в глаза, потому что черепахи умирают очень медленно, постепенно. Подобно заводным игрушкам, которых позабыли завести, они неподвижно лежат где-нибудь на холодном балконе или в углу на каменных плитах кухонного пола, пока их однажды не найдут мертвыми и не выбросят в помойное ведро… Или черепахи надоедают своему владельцу, и он старается сбыть их ближайшему зоопарку, которому тоже не нужно избыточное количество греческих черепах.

Вот нас, например, во Франкфуртском зоопарке не перестают запрашивать о том, как следует обращаться с черепахами, и мы давно уже изготовили и размножили перечень необходимых рекомендаций.

Надо сказать, что именно у самых маленьких черепах в нашем прохладном климате наименьшая перспектива выжить.

При этом они милые, занятные, совсем не такие уж «неинтеллигентные» существа (как многие думают) и могут доставить немало радости своему владельцу. Надо лишь соблюдать совсем немного условий, чтобы они оставались здоровыми и веселыми. В первую очередь им необходимо тепло, лучше всего — около 25 градусов по Цельсию. Поскольку они холоднокровные животные, тело которых принимает температуру окружающей среды, почти не производя собственного тепла, то нет никакого смысла заворачивать их (точно так же как и змей) в теплые одеяла — это ровно ничего не даст. Кроме того, нельзя забывать, что в наших комнатах у пола всегда несколько холоднее, чем там, где находятся наша голова или руки. Но стоит черепахе найти обогреваемое солнцем местечко, электрический камин или еще какой-нибудь источник тепла, как она тут же заметно оживляется и становится весьма активной. Нельзя только запирать черепах на солнцепеке или класть на батарею: у них должна всегда оставаться возможность перебраться по своему желанию в тень.

Когда в доме достаточно тепло, черепахи вскоре начинают совершать длительные прогулки по всем комнатам. При этом они уже вскоре, через пару дней, стараются придерживаться одних и тех же постоянных путей, словно бы проторенных тропинок, так, как привыкли делать это на воле. Правда, кое в чем они иногда проявляют удивительную тупость. Так, если на их «проторенной» дорожке вдруг оказывается ножка стула, они ни за что на свете ее не обойдут, а будут, судорожно напрягаясь, изо всех сил стараться своим панцирем сдвинуть стул в сторону (что им часто и удается). Если же стул слишком тяжел, то, тщетно проковырявшись какое-то время и окончательно выбившись из сил, черепаха тут же на месте и заснет.

Очень скоро она уже освоится в вашем доме. Если на дворе хорошая погода, а дверь, ведущая с террасы в сад, заперта, черепаха будет нетерпеливо бегать возле нее взад и вперед. Если кормушка оказывается пустой, она подползет к наиболее близко сидящему от-нее человеку, остановится возле его стула и, подняв голову, уставится ему в лицо немигающим взглядом.

У исследователя X. Г. Шмитта, проводившего опыты с черепахами, они охотно совершали «восхождения» в горы (сложенные из скатанных ковров). И чем отвеснее был «склон», тем, казалось, им интереснее было его преодолевать! Одна из его черепах сумела даже прогнать от кормушки трех ежей. Она до тех пор кусала их за носы, пока колючие шары, вконец перепуганные, не сгрудились с противоположной стороны кормушки, боясь подойти. Более того, стоило черепахе заслышать где-либо в комнате или в саду характерное чавканье, издаваемое ежами во время еды, она сейчас же бежала туда, чтобы проверить, что они такое нашли, и принять участие в их трапезе.

Другая черепаха даже научилась открывать притворенные двери: она поднималась на задние лапы возле самой щели и до тех пор напирала корпусом на дверь, пока та не поддавалась.

У зоолога, профессора О. Келера, во время его работ в Анатолии стоял в палатке ящик с отловленными черепахами. Ночью он проснулся от непрерывной возни и грохота, раздававшихся из ящика. Каково же было его удивление, когда он, включив фонарик, внезапно осветил ящик: четыре черепахи стояли в углу друг у друга «на плечах», и верхняя как раз намеревалась перевалиться через край ящика!

Греческие сухопутные черепахи — чистые вегетарианцы в отличие от наших, отечественных, болотных черепах и некоторых других видов. Они вполне довольствуются салатом, листьями капусты и одуванчиков, земляникой, вишнями, сливами, да и вообще любыми другими фруктами. Охотно они берут и белый хлеб, смоченный в воде или молоке.

Если ручная, домашняя черепаха отказывается от еды, то это обычно объясняется только одним: ей слишком холодно. Часто достаточно устроить черепахе теплую ванночку в какой-нибудь мелкой посудине, откуда ей удобно высовывать голову наружу, и — о чудо! — она словно бы преобразится на глазах. По крайней мере раз в неделю надо предоставлять черепахе возможность искупаться. Мавританские сухопутные черепахи, привезенные большей частью из Северной Африки, еще больше нуждаются в тепле, чем греческие, с Балкан. Эти мавританцы обычно ярче окрашены, часто они оливково-зеленого цвета. Их легко можно отличить по отсутствию рогового щитка на конце хвоста и по строению спинного панциря, заканчивающегося на заднем конце одинарной пластиной, в то время как у греческих она двойная. Кроме того, у мавританских черепах с двух сторон основания хвоста расположены две большие роговые бородавки.

В разгар летней жары черепахи начинают «влюбляться». Можно только удивляться, с какой прытью эти обычно такие медлительные животные начинают тогда бегать! Самцы стремительно кружатся вокруг самок, преследуют, догоняют их, распрямив ноги и приподняв панцирь над землей, а не волоча его как обычно. Если самка неподатлива, то «кавалер», втянув голову в панцирь, изо всей силы будет ударять им сзади о ее панцирь и повторять это до тех пор, пока предмет его вожделения не одумается. Грохот от ударов панциря о панцирь можно расслышать даже на расстоянии. В конце концов самцу приходится наполовину взобраться на самку, что при такой несгибаемой «амуниции» бывает достаточно трудно сделать. Поэтому у самцов брюшная сторона панциря имеет вогнутую поверхность (что, кстати, позволяет отличить самца от самки). Во время свадьбы самцы издают звуки, напоминающие тихое кошачье мяуканье.

Живя в доме, греческие черепахи вскоре становятся столь ручными, что перестают втягивать голову и лапы под панцирь, когда их берут в руки. Большинство из них принимает и корм из рук. Они, безусловно, способны кое-чему обучиться и накапливать «житейский опыт». Так, одна черепаха, которая уже пару раз свалилась со стола на пол, научилась ползать по нему осторожно, минуя края. Однако желая выйти в сад, они будут упорно сползать по лестнице даже тогда, когда каждая ступенька заставляет их перекувырнуться через голову. А вот цвета черепахи, между прочим, различают не хуже нас с вами.

На Балканах черепах предпочитают отлавливать в сезон созревания дынь. Иначе их приходится по одной штуке собирать в горах. А тут они прямо целыми полчищами сами заявляются на бахчи. Если их в это время не отлавливать, то они при подобных массовых нашествиях способны за несколько часов обглодать все дыни.

Одному ловцу черепах удалось как-то за один-единственный день отловить 7200 греческих черепах, упаковать их в 65 ящиков и отправить.

В прежние времена в Албании часто развлекались тем, что устраивали «черепашьи бега». Как-то раз на таких бегах все участники поставили на одного известного фаворита-спринтера, а тот не пришел первым. Закончилось все большой дракой, после которой на поле боя осталось лежать пятеро раненых и трое убитых — не черепах, конечно, а людей…

Когда зимы у нас бывают не слишком суровыми, то удравшим на волю черепахам порой удается выжить. Так, X. Г. Шмитт, о котором здесь уже упоминалось, получил своих черепах от лесничего, живущего возле реки Ампер, притока Изара. Там они уже в течение многих лет жили на воле. Лесничий утверждал, что еще десять лет назад встречал черепаший молодняк, вне всякого сомнения вылупившийся из яиц, отложенных в природных условиях и перенесших суровую зиму в предгорьях Альп. Однако если наступит какая-то уж очень морозная зима, с такой северной колонией черепах будет покончено.

Да и с комнатными черепахами больше всего хлопот бывает осенью и зимой. Если в доме достаточно тепло, в особенности у пола, то черепахам совсем необязательно впадать в спячку. Но лучше всего они будут себя чувствовать, если их осенью посадить в деревянный ящик с двадцатисантиметровым слоем листвы и мха (но ни в коем случае не с высохшим торфом или древесными опилками — они будут способствовать обезвоживанию организма животного, и оно высохнет). Затем ящик следует поставить в темное, прохладное помещение с температурой не выше 5–7 градусов и не ниже —3 градусов. В случае необходимости ящик время от времени можно слегка смачивать. Накрывать животных мхом не надо — они сами в него зароются. Когда весной температура воздуха достигнет 12–15 градусов, ящик следует вынести в сад. Поначалу черепах окунают в ванну с водой комнатной температуры. Купаясь, они одновременно жадно пьют. Особи, перезимовавшие в спячке, весной бывают обычно значительно бодрее и активнее, чем те, которые провели зиму с нами в комнате.

Какого возраста способны достигнуть греческие черепахи на воле, пока еще не выяснено. Но зато известно, что, живя в доме, такая черепаха может стать свидетелем того, как в семье вырастут дети и как затем у них появятся собственные дети и даже внуки. Так, фрау Ева Трост из Вупперталя сообщает, что, будучи ребенком, получила в 1930 году в подарок черепаху. Весила эта малютка тогда 300 граммов, а к 1946 году она уже достигла веса 1 килограмма 250 граммов. Другой читатель журнала «Das Tier», доктор Е. Герк, пишет, что получил свою черепаху еще в 1911 году, когда она была размером с пятак. Панцирь у нее был еще мягок и податлив. Полстолетия прожило животное в их семье. В 1958 году черепаха в последний раз отложила яйца, но рост ее на этом не прекратился. В ноябре 1960 года она весила 2 килограмма 390 граммов, а год спустя — 2 килограмма 435 граммов. К сожалению, в 1961 году черепаха скончалась от простуды.

Но все это ничто по сравнению с документально установленным возрастом свободно живущей коробчатой черепахи, особым видом сухопутных черепах, обитающих в районе Нью-Йорка. Один фермер нашел ее в 1953 году на своем поле в Род-Айленде и привез в Нью-Йоркский зоопарк. Руководителя отдела рептилий привлекла в этом, в общем-то отнюдь не редком животном одна необычная и весьма интересная деталь: на брюшной стороне панциря были выгравированы две надписи: «ЕВК, 1844» и «GVB, July. 22, 1860». С помощью местных газет и радио он стал наводить справки об «ЕВК», некогда увековечившего себя на панцире черепахи. И спустя некоторое время действительно удалось обнаружить его могилу на кладбище деревни Вайоминг. Звали его Эвард Б. Кеньон, и на его сохранившемся до наших дней надгробном камне были высечены те же начальные буквы «ЕВК», что и на черепахе. Когда он расписывался на панцире, ему было 19 лет. Вряд ли он мог ожидать, что животное настолько его переживет. Ведь в 1953 году черепахе стукнуло уже 129 лет!

С размножением черепах в неволе дело обычно не клеится. Правда, самочка греческих сухопутных черепах по весне нередко откладывает яйца. Но делают они это и тогда, когда содержатся в одиночку: для яйцекладки они, точно так же как и куры, вовсе не нуждаются в оплодотворении. Но разумеется, из таких не-оплодотворенных яиц никакого потомства не выводится. Яйца черепах белые. Перед их откладкой черепаха выкапывает с помощью хвоста и задних лап ямку в земле и, отложив туда яйца, снова засыпает ее землей и до тех пор ползает поверх нее взад и вперед, пока поверхность не сровняется.

Оплодотворенные яйца черепах, содержащихся в неволе, можно зарыть в цветочном горшке с землей и песком, сверху положить слой мха, который время от времени смачивают. Один любитель черепах недавно именно так и поступил, поставив цветочный горшок на батарею центрального отопления, так что температура земли в нем достигла 22–25 градусов Цельсия. После того как горшок простоял там с октября по январь, вылупилась одна живая черепашка.

Служительница Дрезденского зоопарка рассказывала мне недавно, что она положила такие яйца в один из ящиков шкафа, стоящего в подсобном помещении павильона рептилий, и забыла о них. В подсобном помещении, как и во всем павильоне, было всегда натоплено и влажно. И можно представить себе ее удивление, когда в ящике вскоре заползали маленькие черепашки! Однако такие случаи — редкая удача. Обычно ничего подобного ни у кого не получается.

И вот о чем я хочу вас попросить, дорогие мои читатели: не покупайте, пожалуйста, черепах в качестве игрушек для ваших детей. Но коль скоро вы их уже купили и принесли домой, то постарайтесь хотя бы создать для этих маленьких существ (не сделавших вам ровно ничего дурного!) нормальную «черепашью жизнь». Ведь для этого так мало нужно, и это совсем не трудно/

Глава XVIII. Вилороги — «ветераны» Американского континента

«Световая» и «химическая» сигнализация у вилорогов

Почему они не хотят жить в зоопарках?

Самые быстроногие «американцы»

Койоты им не страшны Убил — плати

Их спасение — национальные парки

Спасибо Сетону-Томпсону

Зачем болтать в воздухе ногами?

У вилорогов самые обоснованные права гражданства

Никто не знает, отчего американские вилороги (Antilocapra americana Ord.) так редко размножаются в зоопарках, более того, в большинстве случаев способны прожить в них не больше года. И хотя на западе Американского континента они в естественных условиях обитают очень давно, тем не менее не выдерживают жизни в неволе даже в восточных штатах той же Америки, уж не говоря об Европе. А поскольку никому неохота держать у себя животных, не выдерживающих условий неволи, то и вилорогов в Европе можно увидеть чрезвычайно редко. Правда, время от времени кто-нибудь из зоопарковских директоров делает очередную попытку с помощью новых кормов или других условий содержания продлить вилорогам жизнь. Так, мне посчастливилось впервые увидеть вилорогов в одном из четырех зоопарков Парижа. А уже несколько позже я имел возможность наблюдать и фотографировать их в Канаде.

Притом надо сказать, что вилороги отнюдь не какие-нибудь особенно редкие животные, наоборот. К 1800 году в американских прериях их водилось видимо-невидимо: более 40 миллионов голов! Стада их были столь же многочисленны, как и знаменитые стада бизонов, которых перебили… По только что построенной тогда железной дороге зимой 1868/69 года целыми вагонами доставляли в город убитых вилорогов. В тех местах их тогда насчитывалось не менее трех-четырех миллионов голов. За 25 центов можно было купить три-четыре антилопы.

И только сегодня стало ясно, что полчища бизонов и вилорогов, наиболее полно использующие прерии, могли бы стать замечательным источником столь необходимого белкового питания для людей. Разумеется, истребив диких животных и заселив пастбища домашним скотом, тоже можно обеспечить человека мясом, но отнюдь не в адекватной массе на каждый гектар. И что не менее важно: дикие стада не вытаптывали, не разрушали земли, в то время как на сегодняшний день в Соединенных Штатах после всего лишь столетнего использования под сельское хозяйство огромные территории превращены уже в пылевые пустыни. Между прочим, сейчас мы, европейцы, как раз тем же самым занимаемся и в Восточной и в Центральной Африке— в рамках «помощи» развивающимся странам, повторяем те же самые, если не еще большие ошибки, потому что африканская почва под палящими лучами тропического солнца еще гораздо быстрее превращается в пустыню…

Когда говоришь об антилопах, то невольно вспоминаешь только об Африке или Индии. Но вилорог — чисто американская антилопа. Это единственное в мире копытное, ежегодно сбрасывающее не рога, а только их «чехлы» — роговое покрытие костных рогов. А сами рога остаются на голове пожизненно. У косуль и оленей, как известно, их костяные рога сменяются каждый год, а весной снова отрастают. Рога у них не покрыты «чехлами», как это наблюдается у коз, овец и антилоп. А вот у вилорогов костяные рога ежегодно высвобождаются из «чехлов», которые падают на землю, где их затем подбирают мыши, земляные белочки и зайцы. Но до их сброса под старыми «чехлами» образуется новый костный рог, поначалу еще покрытый защитным слоем бархатистой шерсти, у основания даже волосяным покровом. Пока новые рога как следует окрепнут, пройдет целых четыре месяца.

А знаете ли вы о том, что вилороги задолго до нас изобрели световую сигнализацию, то, что мы теперь именуем «гелиографом»? Стоит лишь кому-то из вилорогов заметить опасность — волка, койота или еще что-нибудь необычное в поле зрения, как он сейчас же «распускает свои хризантемы», то есть распушает длинную белую шерсть на задней части тела так, что она распадается на две стороны, рассеивая свет своей ослепительной белизной; издали это напоминает две огромные белоснежные хризантемы. Другие антилопы замечают такой сигнал за многие километры и тотчас же передают его дальше. С быстротой молнии сигнал тревоги настораживает все стадо. Одновременно две железы, расположенные у основания «хризантем», начинают выделять резко пахнущее вещество, запах которого даже мы с вами, с нашими убогими обонятельными возможностями, способны уловить на расстоянии ста метров.

Вилороги — самые быстроногие млекопитающие Американского континента. Они способны пробежать полтора километра не снижая скорости 80 километров в час. Следовательно, ни один волк, ни койот, ни даже борзая догнать их не в состоянии. И тем не менее вилорогов удавалось уничтожать миллионами без особого труда. Каким же образом, спросите вы. А очень просто. Поначалу их губило собственное неумное любопытство. Старые поселенцы рассказывают, что достаточно бывало лечь на спину и болтать в воздухе ногами или, привязав на палку красную тряпку, размахивать ею в воздухе, чтобы приманить на расстояние выстрела убежавших поначалу животных. Правда, на сегодняшний день они нас, людей, изучили уже достаточно хорошо, и подобных промахов не совершают. Однако раньше нередко случалось, что вилороги сопровождали в каких-нибудь ста метрах повозку, запряженную волами, или фургон с лошадьми, ночью они, ничтоже сумняшеся, пробегали между палатками какого-нибудь лагеря.

Вилороги среди всех диких животных нашли, пожалуй, наилучший способ преодоления изгородей из колючей проволоки. Они не стараются перепрыгнуть через них, а просто проскакивают сквозь них. Они ухитряются на полном скаку, не снижая скорости, проскочить меж двух горизонтально натянутых колю-чих проволок, даже тогда, когда расстояние между ними не превышает 35 сантиметров. А ведь вилороги ростом никак не меньше козы! Иной раз вилорог может развлекаться тем, что будет долго галопировать рядом с идущей по дороге машиной, затем, «поддав газу», перегонит ее, пересечет перед самым носом дорогу и, как бы удовлетворенный тем, что доказал свое превосходство, сбавит скорость и отстанет.

Ровно сто лет прошло с тех пор, как мы, люди, снизили поголовье этих удивительных и красивых американских антилоп с 4.0 миллионов до 19 тысяч. Похоже уже было на то, что они вот-вот окончательно исчезнут из американских прерий, а следовательно, и вообще с лица земли. Однако в начале нашего века американцы одумались, им стало ясно, какое позорное пятно наложила на историю их страны садистская бойня, учиненная ими среди огромных стад бизонов. Пробуждению их сознания особенно поспособствовали статьи и книги знаменитого натуралиста и писателя Эрнста Сетона-Томпсона. Вскоре все сошлись на том, что отечественную фауну, которой грозит гибель, необходимо охранять, для чего и были основаны национальные парки. Таким образом число этих антилоп, с их громадными хризантемами начало постепенно возрастать. К 1924 году их стало уже 40 тысяч, а сейчас по прериям кочует более 400 тысяч вилорогов. Чтобы фермеры не отстреливали каждого забредшего на их землю вилорога в качестве «вредителя», им в некоторых штатах даже выплачивают премии. В Вайоминге, например, каждый охотник должен заплатить владельцу земельного участка, на котором он застрелил вилорога, 5 долларов, а в Техасе — даже от 30 до 100 долларов.

А других врагов, помимо человека, быстроногим антилопам страшиться в общем-то не приходится.

Самцы-вилороги во время гона вполне довольствуются маленьким гаремом из трех-четырех самок; редко какой-нибудь особенный удалец отвоевывает себе восемь самок. Самки большей частью приносят на свет двойняшек. Как и наши косули, они оставляют их днем лежать одних, затаившись, и лишь ненадолго, чаще всего ночью, подходят к ним, чтобы напоить молоком. Но лежат детеныши врозь — в 80—100 метрах один от другого; кроме того, они практически лишены какого-либо заметного запаха. Так что если хищник и наткнется на одного из них, то второй, как правило, остается незамеченным. К тому же мамаша-вилорог храбро бросается на защиту своих детей: она метко бьет острыми передними копытами врага, будь то койот, лиса или даже орел, и заставляет их отступить.

Среди всех нынешних обитателей Америки у вилорогов наиболее весомое право гражданства: они гораздо больше «американцы», чем большинство других животных. Среди них у вилорогов нет даже настоящей родни, да и от антилоп других континентов они отличаются довольно существенно. В противоположность большинству копытных у вилорогов всего два «пальца» на каждой ноге и нет «висячего» копытца, то есть рудиментарного коротенького остатка бывшего «пальца», висящего несколько выше на ноге, как это наблюдается у буйволов, оленей и многих других парнокопытных. Предков и родичей вилорога можно найти только в одной лишь Америке, где они обитали уже один-два миллиона лет назад. Но в то время как их тогдашние современники— крупные жирафовые верблюды и безрогие олени давно вымерли, вилороги утвердились и дожили до наших дней. Так что они уже миллионы лет настоящие «американцы», в то время как другие крупные парнокопытные — бизоны, олени, лоси, вапити и прочие гораздо позже мигрировали на континент, не говоря уже о таких значительно более поздних эмигрантах, как лошади. А уже об индейцах и тем более о белых американцах и говорить нечего…

Глава XIX. Много ли ума надо опоссуму!


Искаженный портрет опоссума

У кошки и то мозгов в пять раз больше

Можно ли убить вонью?

Что значит «играть в опоссума»?

«Национальное кушанье» американцев

Двадцать четыре детеныша на одной чайной ложке

Они жили рядом с динозаврами

В моем школьном учебнике по естествознанию была забавная картинка, которая запомнилась мне на всю жизнь. На ней была изображена мамаша-опоссум, несущая на спине своих детенышей. Длинный хвост ее был загнут кверху и вперед, нависая горизонтально над спиной, а маленькие опоссумята зацепились за него своими тоненькими хвостиками, чтобы ненароком не свалиться.

И вот только совсем недавно я узнал, что эта картинка — чистейший вымысел и что принадлежит она известной франкфуртской художнице Анне Марии Сибилле Мериан (1647–1717), нарисовавшей ее 250 лет тому назад. Художница провела несколько лет (с 1699 по 1701) в Суринаме, в северной части Южной Америки, где рисовала различные виды местных цветов и насекомых; рисунки эти еще по сегодняшний день вызывают восхищение у каждого, кому их приходится видеть. Однако большинство рисунков было опубликовано только после смерти художницы ее дочерью. На последней странице книги можно увидеть картинку, где под веткой с сидящими на ней насекомыми изображен и опоссум, причем та самая злополучная мамаша-опоссум с детишками на спине. Но хвост ее, за который уцепились своими крохотными хвостиками детеныши, направлен не вперед, а горизонтально назад. Однако за прошедшие с тех пор десятилетия и даже столетия картинка не раз перерисовывалась для различных изданий, и можно проследить, как ее постепенно видоизменяли, «подправляли» и «улучшали», пока хвост мамаши-опоссума не превратился в настоящий поручень над ее спиной, за который детишкам замечательно удобно держаться. Есть даже фотографии подобного же рода, однако сняты на них всегда только чучела, изготовленные в музеях, по-видимому, по этим же образцам.

С тех самых пор как мы, европейцы, знаем, что такое опоссум, а именно с 1500 года, он неизменно будоражил наше воображение и давал пищу для самых невероятных фантастических измышлений. Но за последние десятки лет в Америке так тщательно исследовали биологию и образ жизни этого животного, как ни у одного другого сумчатого на Земле. И тут выяснились такие удивительные подробности, которые поначалу действительно можно принять только за вымысел.

Надо сказать, что уже тогда, когда испанский путешественник и натуралист Пинсон привез из недавно открытой в то время Бразилии самку опоссума с детенышами в набрюшной сумке, это вызвало в Испании подлинную сенсацию. Даже правящие в то время монархи — Фердинанд и Изабелла — пожелали убедиться в существовании подобного чуда природы и собственноручно залезали своими царственными перстами в сумку опоссума…

И действительно, нигде во всей Европе, Азии, Африке, ни па Яве, ни на Суматре, ни на Филиппинах нет и в помине сумчатых животных. Найти их можно только в обеих Америках, в Австралии, на Тасмании и некоторых близлежащих к ней островах. Но в то время как в Австралии до сих пор еще проживает 150 видов сумчатых животных, опоссум в Америке, как, впрочем, и многие другие «устаревшие», «несовременные» формы животных, попал в невыгодные для себя условия и стал постепенно вымирать; становился все малочисленнее, а кое-где практически исчез и вовсе.

Может быть, у него не хватило смекалки приспособиться к новым условиям, как это делали другие млекопитающие? Ведь опоссум слывет явно туповатым животным. Мозг опоссума весит всего лишь пятую часть мозга кошки. А ведь по общему весу тела обоих животных примерно одинаковы.

Но вот с 1920 года опоссумы начали вновь завоевывать Северную Америку, продвинувшись далеко на север. Теперь ежегодно на пушной рынок США поступает от двух до трех миллионов их шкурок.

Первое, что инкриминировалось опоссумам в книгах о только недавно открытом континенте — Америке, — это то, что они дурно пахнут. То есть просто жутко воняют. Запах этот проникает якобы сквозь дерево и камень, а индейцы, понюхав его, падают замертво на землю. Если опоссум приблизится к какой-нибудь деревне, жители вынуждены ее поспешно покинуть… Затем опоссуму приписывался такой фокус: поймав маленькую птичку, он кладет ее на землю, а сам повисает над ней, зацепившись хвостом за сук. Как только какая-нибудь хищная птица, желая поживиться добычей, подлетит к ней, опоссум отпускает сук, падает на хищника сверху и — «одним махом двоих побивахом». В довершение всего утверждалось, что животные эти спариваются через нос, а самки «вдувают» затем новорожденных в свою сумку…

Что касается дурного запаха, то тут верно лишь одно — что опоссумы действительно большинству животных не по вкусу или во всяком случае не являются для них лакомым блюдом. Возле или внутри лисьей норы никогда не найдешь косточек опоссума. Если же собака поймает опоссума, она перегрызет ему хребет, встряхнет пару раз хорошенько и бросит мертвого зверька на землю, в то время как лесного сурка она в аналогичных обстоятельствах наполовину слопает, а остаток еще и закопает «про запас». И тем не менее, в особенности в южных штатах США, опоссум считается национальным блюдом, причем едят его с гарниром из батата. Правда, некоторые люди советуют при этом больше нажимать на батат, а не на жаркое… И все же имеются фотографии, на которых можно увидеть президента США Франклина Д. Рузвельта за поеданием жареного опоссума.

То, что опоссуму удается даже с малым количеством мозгов выживать в борьбе за существование, объясняется все же не столько его дурным запахом, сколько его необычайной живучестью. Так, если повнимательнее рассмотреть коллекции скелетов опоссумов в различных музеях, то можно обнаружить на них огромное множество сросшихся переломов, от которых другие млекопитающие, одинаковых с опоссумом размеров, безусловно погибли бы. Ни одно из них не смогло бы перенести столько травм! К тому же опоссумы очень ловко прикидываются мертвыми. У американцев даже есть выражение «to play opossums», что означает «изображать опоссума», то есть «притворяться мертвым». Такое поведение в минуту опасности довольно широко распространено в животном мире: умеют прикидываться мертвыми и птицы, и пресмыкающиеся, земноводные и членистоногие, но среди них нет ни одного, которое бы пользовалось в Америке такой популярностью, как опоссум. Опоссум в подобных случаях остается лежать на боку с закрытыми глазами и полуоткрытым ртом, из которого вываливается язык.

Какой-то мальчишка подобрал однажды на дороге мертвого опоссума; неся его за хвост и размахивая животным из стороны в сторону, он протаскал свою находку в течение двух часов, пока наконец, перелезая через забор, не заметил, что «мертвое» животное старается ухватиться за забор лапами…

Если опоссум и не использует собственный хвост в качестве поручня или якорной стоянки для сидящих на его спине детенышей, то тем не менее способен транспортировать с его помощью листву и траву для утепления своей норы. Он подгибает хвост под себя, пропуская его между ногами вперед, затем набирает полный рот зелени и запихивает шесть, а то и восемь порций меж животом и хвостом. Придерживая таким способом поклажу, он затаскивает ее в свое жилище. Но никоим образом опоссумы не способны крепко-накрепко ухватиться хвостом за сук и повиснуть на нем вниз головой, как это делают некоторые обезьяны. Используют они его во время лазания только затем, чтобы придерживаться за ветки и не потерять равновесия. Повиснуть же, прочно уцепившись одним лишь хвостом, опоссумы не в состоянии.

В прошедшие геологические эпохи Земли сумчатые были распространены почти по всей планете. Еще Кювье в 1820 году находил их ископаемые останки в меловых отложениях под улицами Парижа. Когда доктор Барнум Браун вырыл из земли в канадской провинции Альберта целый скелет рогатого гигантского динозавра, то есть пресмыкающегося, то рядом с ним он нашел останки и современного ему вымершего сумчатого. Его крохотные косточки вызвали у палеонтологов куда больший интерес, чем огромный костяк динозавра! Потому что маленькое сумчатое относилось к самым первым млекопитающим, появившимся рядом с рептилиями на земном шаре. Именно поэтому ему и дали научное название «Eodelphis», то есть «заря опоссума». Потому что маленькое сумчатое животное относилось именно к опоссумам.

Сегодняшние опоссумы еще не распространились столь далеко к северу, чтобы добраться до Канады, — ведь их подлинный дом находится на юге. Зиму они переносят плохо, хотя и не впадают в настоящую зимнюю спячку, как сурки. У опоссумов зимой нередко отмерзают кончики ушей или хвоста, что им, впрочем, не мешает жить дальше.

В то время как у лошади беременность длится около года, у козы — пять месяцев, у собак и кошек — около двух, у кролика— один, а у болотного бобра больше четырех, опоссуму достаточно всего 13 дней, чтобыпроизвести на свет свое потомство. Правда, по новорожденным и видно, что это настоящие недоноски. Их скорее назовешь эмбрионами, чем новорожденными детенышами: шесть штук весят вместе один грамм, а на чайной ложке их помещается целых 24! Вес одного детеныша равняется одной десятитысячной части веса матери, он слепой, голый, с недоразвитыми задними конечностями. Так что роды мамаше-опос-суму не доставляют особого труда. Даже если детенышей бывает за один раз до 25 штук (что случается нередко!), все равно они появляются на свет в течение каких-нибудь пяти минут.

Многие сотни лет оставалось загадкой, каким образом такое недоношенное малюсенькое существо добирается из родовых путей до сумки матери, расположенной на животе. Много вокруг этого было споров и догадок, точно так же как и вокруг кенгуру. Одним казалось, что они видели, как мамаша-опоссум хватала малышей зубами или губами и сажала к себе в сумку, другие утверждали, что самка в момент родов сгибается почти пополам, так что родовое отверстие приходится прямо против широко растянутой брюшной сумки и детенышу остается лишь, ухватившись ртом за один из сосцов, повиснуть на нем.

Что касается кенгуру, то с ним все стало ясно 25 февраля 1906 года, когда некто Герлинг сумел пронаблюдать у своей «домашней» самки кенгуру весь процесс появления на свет детеныша от начала и до конца. Он увидел, как маленький «недоносок» с огромным напряжением в течение получаса пробирался по шерсти живота матери и заполз наконец в набрюшную сумку, где и исчез, мать ему при этом почти ничем не помогала. В 1933 году одному посетителю Галльского зоопарка тоже удалось пронаблюдать аналогичный случаи. Только с той разницей, что па сей раз самка расчищала дорогу маленькому путешественнику, старательно прилизывая шерсть на его пути в сумку.

И вот наконец 6 февраля 1920 года выяснилось и то, как это все происходит у опоссума. Пронаблюдать весь процесс на сей раз удалось преподавателю Техасского университета, доктору К. Г. Гартману. Он увидел, как крохотные эмбрионы опоссума без всякой помощи со стороны матери самостоятельно проползали восемь сантиметров, отделявшие их от сумки, цепляясь изо всех сил за шерсть своими передними, хорошо развитыми лапками. Ползли они медленно, с огромным трудом, похожие скорее на червей, чем на млекопитающих. От того, сумеют ли они достичь спасительной сумки, зависит их жизнь, и, по всей вероятности, добрая половина их, будучи не в силах удержаться, падает на землю.

Между прочим, доктору Гартману принадлежит большинство разгадок тайн биологии и образа жизни опоссума. В 1952 году была издана его книга об опоссумах.

Если детеныш достиг теплой сумки матери — он преодолел первую и наибольшую трудность в своей жизни. В сумке имеется 13 сосцов, и мамаша-опоссум может по своему усмотрению открывать и закрывать сумку, плотно стягивая ведущее в нее отверстие. Но, когда сумка закрыта, в нёй скапливается плохой воздух — он содержит 6 процентов углекислого газа. Остается только удивляться, как маленькие опоссумы способны эдакое выдержать!

Лишь спустя 10 недель они начинают выползать из сумки и довольно ловко ползать по шерсти матери, без всякой помощи с ее стороны, а достигнув возраста трех-четырех месяцев, становятся уже совершенно самостоятельными. Две трети их питания— продукты животного происхождения: насекомые, мыши, личинки майских жуков, дождевые черви и даже жабы, которыми другие мелкие хищники обычно брезгуют.

Поскольку продолжительность жизни у опоссумов весьма мала — не больше двух лет, то им приходится интенсивно размножаться: самка дважды в год приносит детенышей. Не так давно Глену Сандерсону из Иллинойса удалось проделать совершенно потрясающий опыт: он пометил крошечных эмбрионов еще в сумке матери для того, чтобы потом иметь возможность отличить их во взрослом состоянии от других; он под лупой удалил каждому из них по одной фаланге на десяти пальцах задних конечностей, причем в различном порядке. Это помогло ему впоследствии выявить немаловажные детали и особенности в образе жизни опоссума. Так, например, выяснилось, что у них бывает одинаковое число самок и самцов и что на одном квадратном километре может обитать сто особей.

Хотя все сумчатые животные и без того считаются не слишком-то сообразительными, опоссум среди них занимает особенно незавидное место по своим умственным способностям — это животное явно «туповатое». Так, Г. X. Нойманн проделывал следующие опыты. Он приучал гигантского кенгуру и опоссума искать корм в двух коробках с различными геометрическими фигурами на крышках. Например, на одной — кружок, а на другой — треугольник, и корм всегда под треугольником. Кенгуру быстро выучился различать семь таких пар коробок и искать корм только под нужной крышкой. Опоссуму же едва удавалось запомнить две такие пары и то не твердо. В то время как кенгуру еще дольше, чем пять месяцев спустя, помнил, под каким знаком следует искать лакомство, а под каким нет, опоссум уже через четыре недели позабыл и перепутал все начисто.

В зоопарке у профессора Хедигера австралийский опоссум упорно восседал на горячей трубе парового отопления, несмотря на то что в его распоряжении находилось достаточно много деревянных приспособлений для лазания. На всех четырех лапах и на голом хвосте у него образовались тяжелые ожоги, но он упрямо продолжал залезать именно на трубу отопления. Причина, видимо, крылась в том, что там, высоко, под самым потолком, где проходила труба, животное чувствовало себя в большей безопасности, скрытым от посторонних глаз.

Но если так подумать, то ведь ни труба парового отопления, ни черно-белые фигуры на картонных крышках не относятся к предметам, встречающимся опоссумам в их обычной жизни. Они попросту не играют для них никакой роли. А то, что эти сумчатые достаточно хорошо оснащены для своего существования в нашем мире, они за последние четыре десятка лет доказали не только в США, но и в Новой Зеландии. С самого начала освоения Новой Зеландии у попадающих туда европейцев наблюдается какая-то удивительная тяга завозить самых различных животных из всех частей света и там их акклиматизировать. Завезенных туда американских опоссумов вскоре стало уже слишком много. В 1947 году впервые был разрешен их свободный отстрел.

Опоссумов в США сейчас уже около 20 миллионов, и говорят, что ежегодно поголовье их увеличивается еще на шесть-семь миллионов. Плотность заселенности достигла уже 100 голов на каждый квадратный километр. Считается, что они весьма существенно вредят деревьям.

Так что, как видите, можно неплохо обходиться даже совсем скудным количеством мозгового вещества… и не только в политике…

Глава XX. Человек, которого выменяли на оленьи рога

Олени в зоопарке опаснее львов

Радиоактивный стронций накапливается… в оленьих рогах

К 1900 году в Швейцарии не осталось ни одного оленя

Охота только для аристократии, крестьянам за охоту — порка

Удобны ли такие головные украшения? Безрогий олень — трусливое животное

О пантах в Сибири, Казахстане и на Алтае

Богатые заокеанские гости не должны охотиться в Африке!

Хотите послушать, как трубят олени?

Прежде в нашем Франкфуртском зоопарке только тем служителям доплачивали «за работу в особо опасных условиях», которые ухаживали за львами, тиграми, медведями и слонами. Потому что когда думаешь о возможных несчастных случаях в зоопарке, то прежде всего приходят в голову львы, леопарды или белые медведи, которые ведь и на свободе убивают других крупных животных. А между тем именно они-то реже всего нападают на своих служителей. Ведь хищные звери в зоопарках живут обычно в двойных клетках, то есть в клетках, состоящих из двух помещений; во время уборки или кормления достаточно перегнать их в другой отсек и хорошенько запереть дверь, чтобы полностью себя обезопасить. Никому не приходится заходить вместе с ними в одно и то же помещение. И если все же случается, что кто-то получает ранение, то только по причине невнимательности во время работы или из-за попыток служителя «дрессировать» животное.

А вот по вине человекообразных обезьян, жеребцов зебры, верблюдов, быков или диких кабанов люди уже не раз попадали на операционный стол. За искусанные руки чаще всего следует «благодарить» мартышек, куниц, лис и разную прочую «мелочь»; чаще всего подобное происходит, когда их хотят поймать и пересадить в другую клетку. Как-то один бородавочник: пару лет тому назад серьезно ранил, чуть не убил, одного из наших самых опытных служителей, а спустя год в Дуйсбургском зоопарке такой же ручной бородавочник и на самом деле убил служителя.

Но особенно коварны олени. Выращенные дома ручные самцы косули уже многих людей отправили на больничную койку. Один из наших благородных оленей 20 лет назад тяжело ранил своего служителя, тот едва успел перелезть через ограду вольеры. А в Базельском зоопарке олень заколол одного служителя насмерть.

Однако не подумайте, что благородные олени с их роскошными головными украшениями и в природных условиях норовят пырнуть человека! Такого с ними никогда не бывает. Просто, находясь в зоопарке, они теряют всякий страх перед двуногими существами, а кроме того, они содержатся там в условиях, сильно отличающихся от природных.

У нас, например, самец-олень круглый год живет в одной вольере совместно с небольшой группой оленух и молодняка. Мы, правда, встраиваем в их вольеры поперечные загородки с узкими лазами для самок, где они могут спастись от назойливости или грубости самцов. Самцы же с их раскидистыми рогами не могут вообще или не могут слишком быстро последовать за ними сквозь узкий проход. В лесах же такие мощные рогачи проводят вместе с самками лишь одну двенадцатую часть года, а именно время гона, падающее на сентябрь и октябрь. Остальную же часть года самцы держатся отдельно, в своей «мужской компании». В таком стаде самцов практически не бывает вожака, все пасутся совершенно независимо, не обращая друг на друга никакого внимания. И наоборот: ссор между самцами тоже не возникает. Если же в самочьем стаде встречаются рогачи, то это обычно выросшие сыновья — двух- или трехлетки. Они еще продолжают «держаться за мамину юбку», хотя на хороших кормах уже успели отрастить завидные головные украшения. Однако «права голоса» в стаде у них еще нет. Группу возглавляет, как правило, одна из старших оленух, но обычно лишь до тех пор, пока у той есть собственные малыши. Так во. всяком случае утверждает Вильгельм Линке в своей книге о благородном олене. Олени доживают в среднем до двадцатилетнего возраста, но иногда могут прожить и дольше.

Такие ветвистые оленьи рога весом в 14–16 килограммов — вещь совершенно удивительная! Наверное, не слишком-то удобно н приятно таскать подобное сооружение у себя на голове! Причем таскать его приходится большую часть года, пока не сбросишь. Сбрасывание приходится обычно на февраль. Но еще значительно раньше, примерно с июля или августа (после того как олень соскреб о камни и кустарник отмершую, засохшую кожу с рогов), они уже представляют собой лишь мертвую, затвердевшую кость. А затем происходит следующее: особые клетки растворяют костное вещество под розетками у основания роскошных «канделябров», и в один прекрасный день они сваливаются с головы своего владельца. Удивительным образом оба рога, как правило, падают почти одновременно.

Потеря грозного оружия приводит оленя поначалу в шоковое состояние. По-видимому, он кажется себе в таком виде совершенно неполноценным и беззащитным. Во всяком случае в зоопарках уже наблюдалось, как потерявшего рога красавца оленя, которому прежде всегда почтительно уступали дорогу, какая-нибудь старая самка лупцевала передними копытами, да так его охаживала, что он в страхе бросался наутек. По-видимому, в такие минуты он даже забывает, что мог бы оказать сопротивление аналогичным способом, то есть встать на дыбы и отбиваться передними ногами. Ведь именно так и поступают так называемые «гололобые» самцы или те, у которых только что отросли чувствительные и легко ранимые панты, когда между оленями возникают какие-либо разногласия или несовпадения во взглядах…

Сброшенные же рога достаются обычно мышам, белкам и другим грызунам, которые их охотно поедают; впрочем, в Шотландии их якобы съедают сами олени.

По-видимому, олений организм должен заранее накопить большую массу питательных веществ, чтобы затем, в течение всего лишь нескольких месяцев, вырастить подобное мощное сооружение! Сначала из черепа показывается нечто клубнеобразное. Но даже тогда, когда рога наполовину готовы, обтянуты мягкой кожей наподобие замши, а концы их округлые и тупые, — они бывают на ощупь неизменно теплыми, почти горячими.

Растущие кости значительно сильнее накапливают радиоактивные вещества, чем любые другие. Именно поэтому в скелетах детей находят гораздо больше ядовитого радиоактивного стронция, чем в скелетах взрослых людей. В рогах шотландского оленя, которые подробно исследовали в 1957 году, содержалось в 10 раз больше радиоактивного стронция, чем в рогах оленя, убитого в 1952 году.

Таким образом, оленьи рога способны особенно наглядно отражать все усиливающееся загрязнение нашей земной атмосферы из-за испытаний ядерного оружия.

Молодые оленьи рога — панты — испокон веков считались целебными и использовались в народной медицине. В наше время в Советском Союзе в государственных масштабах, на больших современных фермах держат оленей-пантачей, которым периодически спиливают рога.

В Москве были проведены серьезные клинические анализы оленьих рогов, что позволило выяснить следующее: панты действительно содержат много половых гормонов и биологически активных веществ. Они оказывают положительное действие при явлениях старения организма и залечивании ран.

На территории нынешних ФРГ и ГДР олени водились с незапамятных времен. И были они в Европе прежде столь многочисленны, что одну из трех наиболее ранних эпох появления человеческих поселений в Швейцарии даже назвали «эпохой оленьих рогов». Однако к 1900 году во всей Швейцарии уже нельзя было найти ни одного благородного оленя. Граждане Швейцарской конфедерации их начисто истребили. В других странах Европы правящие династии и титулованная знать заботились о том, чтобы сохранить хоть часть этих великолепных животных для своих охотничьих утех… В то время как леса и поля испокон веков были всеобщим достоянием людей и любые поселенцы и крестьяне могли добывать в них для себя дрова и пропитание, эти знатные господа во времена средневековья превратили такие угодья в свою частную собственность. Во всяком случае теперь только им одним разрешалось охотиться на оленей, медведей, кабанов, волков и прочую дичь. Охота служила как бы временной заменой воинского ремесла, развлечением среди скучных и будничных хозяйственных дел. Кроме того, такую охоту можно было обставить весьма роскошно и помпезно. Сначала строили охотничьи дома в лесу, затем уже начали воздвигать целые охотничьи замки и дворцы, достигавшие порой грандиозных размеров, как, например, замок Морицбург в Саксонии.

Что касается четвероногих, то с ними все эти благородные бароны, графья, князья, короли обходились, прямо скажем, не очень-то благородно и недостойно настоящих охотников, во всяком случае в сегодняшнем нашем понимании. Они загоняли оленей верхом и с помощью целых свор собак, преследуя их часами, до тех пор пока у тех уж и дух вон; затем обессилевшим животным наносили поначалу легкие раны, чтобы продлить себе удовольствие, и разыскивали подранков по их кровавым следам… А чтобы не так уж сильно напрягаться самим, гоняясь за зверем по лесу, они вскоре додумались загонять дичь в большие загоны и уже там, где ей некуда было деться, убивали ее копьями, стрелами из лука или из мушкетов. Используя подневольный труд, крестьян принуждали воздвигать километровые заграждения, чтобы феодал всегда имел под рукой подходящую дичь к приезду гостей, если тем захочется поохотиться. Рогачей гнали вдоль длинных изгородей, в проемах которых их подстерегали петли-удавки и ловчие сети. Нечто подобное делают в наши дни в Африке браконьеры, живущие рядом с национальным парком Серенгети. Наиболее «добычливыми» оказывались самые длинные сети, в которых прочно запутывалась загнанная дичь. Чтобы иметь возможность развешивать такие грандиозные сети для проветривания и лучшей их сохранности (иначе могут истлеть!), в лесу воздвигались специальные хранилища для сетей. Такое строение в Гессенском Вальдау, например, имеет в длину 75 метров, то есть только в половину короче развешиваемой в нем сети.

Если кто-либо в Европе или еще где-то становится богат, тот зачастую начинает интересоваться охотой. Это происходит не потому только, что скитание по лесам и полям привносит приятное разнообразие в тягостные и скучные будничные занятия, связанные с деланием денег, а скорее потому, что охота все еще носит оттенок необычного и благородного занятия. Тот, кто в наше время приглашает «погоняться за зайцами» или «пострелять оленей», заставляет окружающих быстрее забыть о том, что разбогател-то он на торговле потрохами или холодильниками…

Но то, что у нас, в Европе, есть охотники, — это все же хорошо. Иначе кто бы стал подкармливать зимой оленей? Не будь у нас энергичных людей, радеющих об охотничьем хозяйстве, наши крестьяне давно бы уже объявили всех рябчиков, зайцев, лис и оленей «вредителями сельского хозяйства» и начисто их истребили.

Вот если бы только некоторые охотники, кстати прекрасно изучившие средневековые приемы охоты и лихо трубящие в охотничий рожок, научились бы еще вдумчивому природоведческому подходу к вопросам охоты! Хорошо бы им усвоить, что хищное животное отнюдь не кровожадный разбойник, которого следует убивать лишь за то, что он, так же как и сам охотник, убивает мирных представителей нашей фауны. А что, наоборот, рыси, дикие кошки, орлы, лисы, филины, ястребы, соколы, коршуны, выдры, куницы и другие хищники изымают из природного биоценоза излишек молодняка травоядных, а также больных и ослабленных особей, сохраняя биологическое равновесие в природе. Причем они в отличие от человеческих охотников выходят на промысел не только по выходным дням, а всегда — и ночью, и в метель, и в стужу, и под моросящим дождем. И уж поверьте, они получше нас с вами различают, кто слаб и кто болен! И никакой выборочный отстрел с целью оздоровления стада никогда не заменит их острого, натренированного и «профессионального» взгляда!

Когда в прошедшие времена знатный охотник был одновременно и владельцем угодий и единовластным судьей, он всегда стремился особенно жестоко расправиться со своими охотничьими конкурентами. Изгнать нарушителей запретов из страны или жестоко высечь — было еще самым легким наказанием. Некоторые князья приказывали за подобные провинности отрубать нарушителю руку, выкалывать глаза или забрасывать его камнями. Егеря и охрана бдительно следили за сохранностью «барской дичи». Многим из них в благодарность за верную службу даровали дворянский титул (о чем можно было впоследствии догадаться по оленьим рогам на их гербе). Притом крестьян в лес толкал отнюдь не охотничий азарт, а голод и безнадежная нужда.

На сегодняшний день считается нормальным, если на один квадратный километр смешанного леса приходится один благородный олень, а в хвойном достаточно и одного на два квадратных километра. Во всей Федеративной Республике Германии обитает сейчас не больше 60 тысяч оленей и в 10 раз больше косуль. Однако князьям, повелевавшим в прошлые времена Европой, всего было мало, поскольку им ведь все равно не приходилось возмещать крестьянину нанесенного ущерба за потравы. Они только радовались, когда стада благородных оленей разрастались до колоссальных размеров.

Некоторые августейшие охотники приказывали собирать диких копытных в загон, а затем прогонять по одному мимо стрелка словно движущуюся мишень. Лучше всего — мимо окна охотничьего замка. Именно таким способом австрийскому наследнику престола (позже убитому) удавалось иной раз за день уложить 100 оленей. Да и последний кайзер — Вильгельм II устраивал подобного же рода «охоты» в Верхней Силезии. Два телохранителя при этом перезаряжали и подавали ему ружья.

Я очень боялся, что то же самое повторится и в Африке. Поэтому я стал деятельно противиться тому, чтобы европейские-и заокеанские псевдоохотники, надежно охраняемые вооруженными платными провожатыми, имели право стрелять во время своих «сафари» во львов и слонов, в то время как местного африканца за то же самое бросают в тюрьму как браконьера. Я опасался, как бы теперь африканцы, ставшие самостоятельными, не убрали вместе с европейским господством и всех кафрских буйволов, носорогов и жирафов. Я постарался сделать все от меня зависящее, чтобы этого не произошло. В пятидесятых годах мы совместно с моим сыном Михаэлем написали книгу и отсняли одноименный фильм «Для диких животных места нет» [23], где резко осуждалась подобная, ничем не оправданная и никому не нужная стрельба «заезжих гастролеров» по диким животным. Это ведь никакая не охота. Она не имеет ничего общего с деятельностью настоящих охотников из европейских Охотничьих обществ, радеющих о процветании подлинного охотничьего хозяйства. Вместе с целой группой других энтузиастов по охране природы нам еще удалось в самый, можно сказать, последний момент убедить некоторых африканских государственных деятелей ставших самостоятельными молодых африканских стран изменить свое отношение к собственной дикой фауне.

Мне бы хотелось, чтобы богатые заезжие охотники приносили Африке не вред, а пользу. И этого можно было бы достичь, если бы они согласились арендовать в Восточной Африке большие охотничьи угодья, держать там платных егерей, отстреливать дичь только согласно плану Управления охоты, а именно изымать излишнюю часть ее, бороться с браконьерством, выплачивать местным племенам столь же высокие арендные платы за пользование охотничьими угодьями, как, например, в Баварии, и покрывать нанесенный дикой фауне ущерб. Вот это было бы справедливо. Я не охотник, но против разумной формы охоты я абсолютно ничего не имею. Разумеется, вне границ заповедников и национальных парков.

Вот в Швейцарии теперь снова появились благородные олени, даже довольно много. В 1914 году там был основан национальный парк Граубюнден. Уже в 1915 году туда перешли девять оленей из Австрии. К 1939 году их стало 350, а на сегодняшний день оленей, я бы сказал, скорее даже слишком много, потому что отсутствуют хищники, призванные держать их численность в разумных границах. Всякий, кому захочется, может теперь осенью поехать в лес, чтобы послушать, как трубят олени во время гона. Их «зов любви» относится к романтике европейского леса. Порой он становится столь притягательным для чужестранных туристов, что предприимчивые хозяева туристических гостиниц, расположенных неподалеку от леса, специально нанимают нескольких лесорубов, чтобы те, спрятавшись в самой чащобе, имитировали, дуя в садовую лейку, призывный зов благородных оленей… Гости бывают очень довольны, а лесничий тоже, потому что таким способом можно отвлечь поток любопытных от настоящих мест брачных игр оленей.

Сильный самец способен порой собрать вокруг себя до 20 молодых и матерых самок. Но тем не менее это не настоящий гарем, потому что самец не является вожаком такого стада, не охраняет его, более того, в случае опасности — при приближении охотника или собак — он поскорее убегает прочь. Единственная его забота, по-видимому, состоит в том, чтобы не допустить приближения соперников — оленей и чтобы ни одна из его самок к ним не перебежала.

Когда дело доходит до драки двух оленей между собой, то, наблюдая за ней, можно убедиться в том, что их роскошные ветвистые рога скорее турнирное оружие, чем кинжалы, предназначенные для убийства. Именно их ветвистость способствует тому, что при ударе рога запутываются в рогах противника и не наносят таким образом серьезных ранений в более уязвимые части тела оленя. Когда два таких драчуна стоят друг против друга, скрестив рога, то это скорее способ померяться силами, столкнуть или стянуть противника с места, как мы делаем это при перетягивании каната или выжимании рук.

Но может случиться, что рога одного оленя во время поединка настолько застряли и заклинились в рогах другого, что разъединить их становится абсолютно невозможно, и тогда несчастным соперникам грозит голодная смерть. Плохо дело и в тех случаях, когда у оленя вместо разветвленных рогов вырастают два острых и прямых, словно копья, рога. Тогда он легко пронизывает ими ветвистые рога противника и закалывает его. У молодых оленей обычно поначалу вырастают именно такие копьеподобные рога, но у них они как раз не представляют серьезной опасности. Как правило, у молодых еще не хватает смелости ввязаться в настоящую схватку с матерым оленем. А вот когда попадается взрослый олень с подобными рогами — тогда только держись! Зачастую за таким укрепляется дурная слава оленя-убийцы.

Иногда олени могут применять свои рога и совсем для других целей. Так, однажды удалось пронаблюдать, как содержавшийся в саду за оградой олень, который никак не мог добраться до спелых яблок на деревьях, применял акробатический трюк. Он поднимался на дыбы и тряс изо всей силы головой. Рога ударяли по веткам, и яблоки сыпались вниз. А там уж они поступали в полное его распоряжение.

Разветвления рогов отнюдь не увеличиваются регулярно с каждым прожитым годом, как это многие почему-то себе представляют: будто бы в первый год жизни у оленя на голове копья, на второй — вилы, на третий на рогах уже шесть отростков, затем восемь и так далее. Вес и размер рогов, а также их ветвистость зависят не в последнюю очередь от того, как питается их владелец. Иной олень уже на второй год носит на голове не вилы, а целые «канделябры» с шестью, а то и с восемью свечками. А когда олень перевалит через самые свои лучшие годы — примерно четырнадцати-пятнадцатилетний возраст, — рога его уже «пойдут на убыль», с каждым годом число отростков станет уменьшаться, пока они под конец не превратятся в первоначальные гладкие копья, правда, теперь уже более крепкие, чем у молодых.

В охотничьем замке Морицбург, в Саксонии, висят рога благородного оленя весом в 18,8 килограмма с 66 отростками. Рога эти прусский король Фридрих. I, будучи тогда еще только курфюрстом бранденбургским, уступил королю Саксонии за «длинного малого», то есть за особенно- рослого солдата для своего Потсдамского гарнизона. Рассказывают, что оленя пригнала к курфюрсту дочка лесника, восседавшая верхом на ручном лосе.

Во время гона, а иногда и в другие периоды олени могут вести себя самым удивительным образом. Так, один олень настойчиво интересовался белой кобылой, впряженной в охотничью повозку. На ее ржание он отвечал отрывистыми, лающими звуками. Когда она везла повозку по лесной дороге, он следовал за ней, прячась за кустарниками, и вообще старался все время держаться где-то поблизости. Именно поэтому его и удалось подманить поближе и пристрелить.

Оленухам обычно бывает необходимо достичь двух- или трех-летнего возраста, чтобы впервые привлечь к себе внимание за-интересованного в партнершах кавалера. Но случается, что отдельные самки оказываются оплодотворенными уже в первую осень своей жизни. Самец во время брачных игр проявляет обычно достаточно терпения и ведет себя по отношению к самкам весьма миролюбиво. Даже прошлогодним телятам разрешается оставаться в стаде. А через восемь с половиной месяцев, в мае или июне, оленуха в один прекрасный день отделится от «само-чьего» стада (насчитывающего обычно от шести до двенадцати голов), чтобы где-то в укромном месте, одной, без посторонней помощи произвести на свет свое потомство. Прошлогоднего теленка она к этому моменту прогоняет. Сами роды редко длятся дольше десяти минут, но оленуха при этом сдавленно стонет и даже вскрикивает. Пока олененок не в состоянии по-настоящему бегать, а значит, в первые два, а то и четыре дня, мать оставляет его лежать запрятанным от посторонних глаз и лишь два раза в день приходит, чтобы напоить молоком. Как только олененок научится следовать за ней, он будет прикладываться к вымени через каждые несколько минут. К этому времени возвращается и присоединяется к матери и прошлогодний теленок, которому тоже иногда великодушно разрешается получить свою порцию молока.

Пока у оленьих «девиц» не появятся собственные дети, они всегда держатся возле матери. А вот молодые рогачи еще раньше отделяются от «дамской компании» и присоединяются к «мужской».

Один охотник наблюдал, как олени оказывают друг другу помощь. Он ранил одного из восьми оленей в стаде. Животное ослабело, начало спотыкаться и пыталось лечь. Но остальные не дали ему этого сделать: подперев его со всех сторон, они завели подранка в ближайшее ржаное поле, а оттуда уже в рощу. Подобная помощь раненым собратьям наблюдалась не раз и у слонов, и у кафрских буйволов.

Спасающийся от преследования олень способен развить скорость 67 километров в час.

Там, где на. оленей не охотятся, в особенности возле кормушек зимой, они становятся совсем ручными. К ним можно подойти на довольно близкое расстояние. Так, один охотник прикармливал оленей в 20 метрах от своего дома. Они настолько к этому привыкли, приходя по ночам зимой и летом, что нисколько не пугались электрической лампы, горящей на дереве в четырех метрах над их головами. Кроме того, особое устройство включало в доме, на письменном столе, ночничок, чтобы домочадцы всегда могли узнать, что пришли олени и за ними можно понаблюдать.

В пасхальное воскресенье 1943 года целое стадо оленей, около двадцати голов, нанесло визит саксонскому городу Цане. Было семь часов вечера, так что переполох произошел немалый! Олени перемахнули через ручей, переплыли пруд и очутились в самом центре города. Испугавшись гуляющей толпы, часть пришельцев бросилась по направлению к вокзалу, а остальные перескочили через садовые ограды. Один угодил в витрину магазина и сильно поранился о разбитое стекло. Несколько оленей забежало во дворы жилых домов. Общая сумма причиненного оленями ущерба составила свыше 2 тысяч марок.

Поскольку олени всегда считались «княжеской» дичью, то их с давних пор было принято дарить в качестве ценного подношения. В 1661 и 1662 годах в Неймарке отловили 159 оленей и отвезли на корабле в Лондон.

Европейские благородные олени сейчас сильно размножились в Аргентине, Австралии и особенно в Новой Зеландии. Наши охотоведы одно время воображали, что отечественная благородная дичь станет более рослой и статной, если ввезти из Северной Америки вапити или из Восточной России маралов. Вапити хотя и крупнее европейских оленей, однако европейские охотники вскоре потеряли к ним всякий интерес, потому что выглядят они менее импозантно: в период гона у них не отрастает на шее пышная грива, да и клич у них какой-то жалкий, писклявый, скорее свист, а не рев… Кровь ввезенных когда-то в Европу чужеземных оленей в нашей современной благородной дичи присутствует в очень малом количестве. По-видимому, те оказались неустойчивыми по отношению к европейским болезням и паразитам.

500 или 1000 лет тому назад у германских охотников было больше возможности раздобыть себе в качестве охотничьего трофея сильно ветвистые рога, чем сегодня. Отчасти это объясняется тем, что наши олени теперь, не по своей воле, стали чисто лесными животными, в то время как по природе своей они предпочитают открытые кустарниковые пространства или редколесье.

Самые крупные олени Европы обитают сейчас в Карпатах, на Балканах, и вообще ареал их отодвинулся дальше к востоку.

Обожающие всяческую роскошь и помпезность властители мира сего не раз пытались запрячь благородных оленей в свои повозки. Первым, кому удалось этого добиться, был император Марк Аврелий, который во время триумфального шествия в честь победы над Пальмирой восседал на колеснице, запряженной четырьмя ручными оленями. После этого животные были принесены на Капитолии в жертву богу Юпитеру. Много позже барон Пюклер как-то проехался в Берлине по Унтер-ден-Линден на упряжке из шести благородных оленей. Во всех таких случаях речь идет о кастрированных животных, обращаться с которыми значительно легче и безопаснее. Если кастрация произведена в момент, когда у оленя на голове крупные ветвистые рога, то он их уже никогда не сбросит; если же тогда, когда он их только что потерял, то они больше не отрастут.

Французский наместник Люстик, правивший во времена Наполеона в городе Касселе, 15 августа, в день рождения Наполеона, организовал катание на оленьей упряжке. Четыре оленя, запряженные в коляску, внезапно понесли. Все сидевшие в коляске пассажиры в ужасе повыскакивали на ходу. Вернувшись пешком и зайдя в конюшню, люди застали там всю упряжку оленей в полном составе — олени явились туда значительно раньше своих пассажиров. Никакой повозки с ними, разумеется, уже не было: на беглецах висела лишь порванная в клочья сбруя, и за ними волочилась сломанная оглобля…

Глава XXI. Снежные козы скачут по небоскребам

Не только бесстрашные, но и странные создания

Увидеть снежных коз в Скалистых горах теперь не сложно

На четвереньках за снежным козленком

Козел сбрасывает четырех собак в пропасть, а коза закалывает медведя-гризли

Капитан Кук спутал их с белыми медведями

Десять дней на краю бездны

Представьте себе, что вы поднимаетесь на лифте на самый верх нью-йоркского небоскреба. Вылезаете на крышу и тут вдруг обнаруживаете, что по кровельным желобам, зубцам и выступам «Вулворт билдинга», «Эмпайр Стейт билдинга» и других гигантских высотных домов Манхеттена скачут какие-то белые существа. При ближайшем рассмотрении они оказываются козами, причем совершенно неправдоподобными козами — расхаживающими по карнизам, стоящими на водосточных трубах, карабкающимися по уступам стен или безмятежно взирающими с какого-нибудь подоконника вниз, в стометровую пропасть нью-йоркских улиц…

Вот именно такое волнующее впечатление испытываешь, наблюдая в бинокль за этими бородатыми «альпинистами» на заоблачных отвесных вершинах Скалистых гор. Знаменитый американский биолог Эрнст Сетон-Томпсон, книги которого я, будучи мальчишкой, буквально заглатывал, писал: «В один прекрасный день праматерь наша природа задумала создать такое существо, которое может счастливо жить на необитаемых скалистых башнях, венчающих величественные «кафедральные соборы» Скалистых гор. В качестве сырья она выбрала какое-то копытное, обитающее на равнине, снабдила его бесстрашным сердцем, железными нервами, стальными жилами и одеждой из самой теплой шерсти, перемежающейся, для прочности, с длинной, грубой щетиной. Затем она отбеливала свою новую игрушку до тех пор, пока та не сделалась снежно-белой, и приказала ей отправляться на обетованную землю, которую никто у нее никогда не сможет оспорить…»

Североамериканские снежные козы не только бесстрашные, они и необыкновенно странные животные. Начнем с того, что они вовсе никакие не козы, несмотря на то что очень на них похожи как внешне, так и своим поведением. Но плечевой пояс и шея у них значительно мощнее, а рога гораздо короче и не завиты спирально, как у многих коз. Они скорее сродни горалам и серау (азиатским горным антилопам) и нашим европейским сернам, несмотря на то что внешне с ними совсем не схожи. Кроме того, снежные козы, пожалуй, единственные копытные на свете, которые самым настоящим образом усаживаются на свой зад, да еще при этом держат корпус в вертикальном положении, так, что передние ноги свободно свисают вдоль живота: ни дать ни взять — собачка, которая «служит». Когда снежная коза, сидя в такой позе, с важностью оглядывает окрестности, она до смешного напоминает профессора, смотрящего поверх сползших на нос очков.

Как же билось у меня сердце, когда мне впервые в жизни довелось увидеть на воле этих знаменитых животных, о которых я прочел так много волнующих историй! Притом должен сказать, что там, в национальном парке Банф, расположенном в канадских Скалистых горах, увидеть их не составило особого труда. Достаточно было подняться на машине по серпантину асфальтированной дороги, идущей элегантными виражами вверх через эту «супер-Швейцарию», выйти в указанном месте и подойти к перилам, огораживающим край отвесного склона, как они уже и предстали моему взору. В бинокль их прекрасно можно было разглядеть: они мирно паслись несколькими уступами ниже. Словно белоснежные барашки на зеленой лужайке, свежевыстиранные перед стрижкой… А я-то ожидал, что потребуется несколько дней бесплодного ожидания, пока наконец не удастся хитроумным образом к ним подкрасться, чтобы мельком увидеть это чудо где-то на головокружительной высоте утесов…

В действительности все выглядит совсем иначе. Не то чтобы снежных коз расплодилось уж очень много на Земле — нет. Всего каких-нибудь 1200 в США (в двух национальных парках северных штатов Монтана и Вашингтон) и, может быть, еще пара тысяч на их настоящей родине, в Скалистых горах в Канаде. Но места обитания отдельных стад известны, и животные не кочуют далеко по горам, а держатся неделями, даже месяцами, а часто и круглый год в одних и тех же местах, обычно где-то чуть выше границы леса. Там у них в общем-то нет врагов, в особенности зимой, когда все остальные животные стараются убежать из этой снежной пустыни. Зимой копыта и рога снежных коз приобретают иссиня-черный цвет, в то время как летом они кажутся серовато-белыми. Иной раз на ослепительно белом фоне снегов от всей козы можно увидеть одни лишь темные точки глаз, черную черточку губ, четыре черных копыта и два рога. Как им удается выживать зимой среди обледенелых утесов в снежной метели — этого никто не знает, потому что ни один человек еще не отважился в такую пору проникнуть туда для наблюдения за ними.

Как известно, эти отважные скалолазы отнюдь не прыгают меж скал с проворством и ловкостью белок на деревьях. Нет, они, наоборот, шествуют неторопливо, я бы сказал, с важностью и достоинством, тщательно выбирая дорогу, как самые настоящие опытные альпинисты. Следуя за ними в гору, даже человеку было бы нетрудно их нагнать. Ни разу еще не наблюдалось, чтобы застигнутое врасплох стадо снежных коз испуганно бросилось врассыпную, удирая, что есть мочи, как это делают любые антилопы на равнине. Но зато их можно внезапно обнаружить в таких местах — например, на отвесной стене или выступе скалы, — что даже трудно поверить, чтобы существо с четырьмя ногами и без крыльев могло туда забраться! Чаще всего их в подобных случаях принимают за кучку снега, а не за животное.

Снежная коза обычно не совершает больших прыжков вверх: редко они превышают один-полтора метра. Зато вниз козы, не раздумывая, прыгнут на семь или восемь метров, каким бы отвесным ни был обрыв, причем благополучно приземлятся на самый малюсенький уступ скалы, даже если он затянут льдом. В. Сеймур, мэр Сиэттла, оказался однажды свидетелем совершенно виртуозного трюка, проделанного снежной козой. Опасаясь, что ему потом не поверят, он заставил четырех своих спутников расписаться под следующим документом:

«Прошлым августом мы заметили снежную козу, с трудом карабкающуюся вверх по совершенно отвесному скалистому обрыву Литтл Биг Чив. На одном абсолютно непреодолимом участке я невольно крикнул: «Куда ты лезешь, идиотка, не осилишь ведь!» Но коза все же решилась. Местами ей приходилось подпрыгивать на всю длину своего корпуса, чтобы достичь следующего уступа. Но вот она попыталась достичь в прыжке уже совсем недоступного выступа: передними ногами она едва коснулась края карниза, однако удержаться на нем, чтобы подтянуть весь корпус, не смогла. Мы уже подумали: ну, конец козе, теперь она разобьется в лепешку. Но не тут-то было. Коза всеми четырьмя ногами оттолкнулась от скалы, проделала в воздухе настоящий кульбит и уверенно приземлилась на том уступе, с которого прыгала».

Если они на первый взгляд и напоминают всего лишь самых безобидных пушистых козочек, то сердца у них — отнюдь не козьи, а львиные. Чарльз Чепман, известный зверолов, пытался как-то вместе с одним провожатым отловить пару снежных козлят для зоопарка Бронкса в Нью-Йорке. Для того чтобы незаметно подкрасться к козам, они решили накрыться шкурами снежных коз, голову прикрыть белыми носовыми платками и на четвереньках подползти к пасущимся животным. Они наметили себе козу с козленочком, пасущуюся на таком месте, где снег сполз с почвы. Между прочим, в подобных случаях вовсе не обязательно подходить тихо, не создавая шума. Многие люди даже утверждают, что снежные козы бывают временами глухи. И правда, нередко у мертвых снежных коз уши до самого внутреннего уха бывают плотно забиты насосавшимися крови иксодовыми клещами. В одном слуховом проходе порой можно обнаружить до 20 клещей — не удивительно, что животные от этого плохо слышат. В описываемом же случае коза, как только поняла, что к ней подкрадываются, нагнула голову и двинулась на непрошеных гостей. Поскольку об острых рогах снежных коз идет дурная слава, то этим двоим ничего не оставалось, как вскочить и ретироваться. Но тогда только коза и заметила, с кем именно она имеет дело, и сама тоже поспешно кинулась бежать в противоположном направлении, прыгая через такие препятствия, которые казались совершенно непреодолимыми. Козленок же был еще не в состоянии последовать за ней, и звероловам благополучно удалось поймать его для зоопарка.

Но бывает и так, что стычка со снежной козой заканчивается для обидчиков значительно хуже. В конце прошлого столетия, когда снежные козы еще не находились под полной охраной на Американском континенте, Е. А. Миллс описывал случай, происшедший в местности, где сейчас образован национальный парк Глейшер. Два охотника со своими собаками загнали старого снежного козла в тупик на самом краю ледового поля. Козел вскочил на крутой выступ скалы, нависающий над гладкой отвесной стеной. Он ждал возможности удрать, сделал пару бесплодных попыток, но собаки с остервенелым лаем окружили его со всех сторон. Тогда он кинулся на одну из них и нанизал ее на свои острые рога, словно на вилку. Затем последовало второе быстрое движение головой, и собака, взлетев на воздух, грохнулась в пропасть. С неимоверной быстротой он убил таким способомподряд трех собак, а четвертую столкнул с уступа живой. Остальные собаки после этого предпочли отступить. А козел повернулся и пошел буквально по стене, степенно ступая по карнизу и мельчайшим выступам с таким спокойным и безразличным видом, словно бы все происшедшее не произвело на него ровно никакого впечатления…

Очень редко можно встретить снежных коз во время пересечения ими долин. Один фермер из Форт-Стила, в Британской Колумбии, по имени Артур Фенвик, как-то заметил снежного козла, решительно пересекавшего долину: «Но старый вождь индейцев Изадоре, лагерь которого располагался неподалеку, заметил его еще раньше. С двумя индейцами и целой сворой собак он вознамерился с помощью лассо поймать козла живьем. В погоне участвовало три лошади и целых пятнадцать псов. Спустя короткое время одна из индейских женщин заметила, что в поле творится что-то неладное, схватила ружье и побежала туда, где происходила дикая свалка. Один из индейцев, схватив ружье, действительно застрелил снежного козла, но, все собаки к этому моменту были уже либо убиты, либо покалечены. Лишь с огромным трудом индейцам удалось избежать того, чтобы еще и лошади их оказались пропороты страшными острыми рогами».

Что же касается высокогорья, то там снежным козам практически никто не страшен, разве что только пумы — эти горные львы. Чтобы орлы на них нападали — плохо верится. Наверное, это такое же ошибочное утверждение, как то, что наши альпийские орлы утаскивают ягнят и молодых косуль. Ведь как те орлы, так и наши охотно подбирают падаль, и поэтому остатки костей и шкур снежных козлят или детенышей косуль вовсе еще не служат доказательством того, что орлы сами же их и убили. Насколько мне известно, отмечен всего один такой случай. Два зверолова отогнали снежную козу от ее козленка, и тот совершенно неожиданно самостоятельно стал взбираться по почти отвесной каменной стене. Как только детеныш ушел из-под защиты своей матери, откуда ни возьмись на него спикировал американский белоголовый орлан (кстати, американское гербовое животное). В обычных же условиях для снежной козы не составляет труда отбить своего детеныша у орла.

Даже в тех случаях, когда снежная коза попадает в тупик, то есть забирается в такое место, где ей на узком карнизе скалы уже не повернуть назад, она все равно находит выход из положения. Неоднократно уже наблюдали, как коза поднималась на задние ноги и, прижавшись спиной к стене, делала поворот на 180 градусов.

По-настоящему снежные козы подвергаются опасности лишь тогда, когда спускаются в долину или пересекают лес. В некоторых местностях их нередко можно встретить пасущимися на лугах горных долин. Они, безусловно, бывают вынуждены время от времени пересекать равнины и леса, чтобы попасть с одного горного хребта на другой или для розыска солонцов. Именно здесь-то на них и нападают черные медведи-гризли, волки, росомахи или крупные горные койоты. Но снежные козы умеют защищаться! Во всяком случае если они и погибнут в такой схватке, то и противнику придется не легче. Рога снежных козлов хотя и небольшие, каких-нибудь 25–30 сантиметров в длину, но необыкновенно острые и молниеносно разят, как кинжалы! Уже упомянутый здесь Артур Фенвик нашел однажды крупную мертвую снежную козу, убитую явно медведем-гризли, о чем говорили не только натоптанные вокруг следы, но и то, что хребет у козы оказался переломленным.

— Я удивился, почему это медведь не утащил с собой козу и не зарыл ее, как он обычно делает, — рассказывал фермер. — И решил на всякий случай оглядеться вокруг. Вскоре я действительно нашел огромного гризли, мертвого и залитого кровью. Осмотрев его, я обнаружил, что снежная коза дважды пырнула его в область сердца. Медведю еще удалось ее прикончить, но и он, отойдя на несколько сот метров, упал замертво.

Уже не раз находили хищников, погибших от удара острых рогов снежных коз в сердце, легкие или в брюхо. Так что снежным козам хищники не страшны. Скорее уж — лавины. Вот из-за них козы погибают гораздо чаще.

Впрочем, небезопасен для них и дождь. В зоопарках у коз обязательно должно быть какое-нибудь убежище от дождя, хотя бы крыша над головой, иначе их пушистый мех словно губка пропитывается водой, и животное может погибнуть от воспаления легких. По всей вероятности, они на воле во время дождя прячутся под навесами скал или в пещерах. Шерсть их еще нежнее, чем знаменитая кашмирская. Во время линьки в отдельных местностях можно собрать с кустов и острых выступов скал большие пучки такой шерсти, весом иногда в несколько фунтов. Индейцы, населявшие северо-западное побережье Америки, в прежние времена постоянно собирали и пряли такую шерсть. Часть пряжи они окрашивали в яркие цвета и вязали затем такие узоры, которые сегодня сошли бы за какие-нибудь кубистские или футуристические, но на самом деле всегда изображающие какое-нибудь тотемное животное.

Именно по таким вот вязаным шалям и шкурам первые путешественники — открыватели новых земель — впервые узнали о существовании подобного высокогорного животного. Капитан Джеймс Кук во время своего кругосветного путешествия в 1778 году, достигнув Британской Колумбии, записал в вахтенном журнале, что туземцы приносили им «куски шкур от белых медведей и целые шкурки белых медвежат». Но поскольку вокруг бухты Принца Вильгельма, в радиусе 1500 километров, нет никаких белых медведей, а снежных коз в горах в те времена было достаточно много, речь шла, по-видимому, именно об их мехе.

Александр Маккензи, знаменитое путешествие которого по реке, названной его именем до самого ее впадения в Ледовитый океан, я недавно повторил (следуя тем же курсом на самолете), писал о каких-то «белых буйволах», которых можно найти в горах, лежащих западнее реки. Я часами прочесывал на маленьком спортивном самолете все ущелья Гор Ричардсона и ничего подобного там не нашел. Возможно, речь шла о снежном баране Даля, которых мне тоже удалось увидеть и даже снять, или опять же о- снежных козах, которых тогда здесь было еще достаточно много. Но лишь в 1811 году первому европейцу удалось увидеть живую снежную козу, добыть ее и описать. Звали его Александр Генри.

В 1860 году вошли в моду муфты и воротники из черно-белого меха африканских обезьян гвереца. Цены на шкуры этих животных— черные с белой спинкой — баснословно подскочили, и меховщики вскоре додумались подменять этот мех шкурками снежных коз, окрашивая их частично в черный цвет. Это тогда привело чуть ли не к полному истреблению североамериканских «скалолазов». На сегодняшний день снежные козы не только повсюду охраняются, но в 1923 году их даже удалось успешно акклиматизировать на острове Баранова, близ берегов Аляски, а в пятидесятых годах — еще и на острове Кадьяк.

Остается только удивляться, что подобные высокогорные животные так хорошо приспосабливаются к условиям зоопарка. Так, в Нью-Йоркском зоопарке один снежный козел прожил с 1900 по 1909 год и умер в десятилетнем возрасте. Но когда в мае 1963 года в зоопарке города Калгари, в Канаде, у снежной козы родился козленок, это была своеобразная маленькая сенсация, потому что такого не случалось за все 35 лет содержания этих животных в неволе.

Один из звероловов Нью-Йоркского зоопарка рассказывает: «Особенных трудностей при перевозке маленьких снежных козлят у меня в общем-то не было. Кормил я их примерно каждые три часа и днем и ночью. Проголодавшись, они начинали подпрыгивать возле меня или даже лазить по мне, если я лежал в постели, а спал я с ними в одном отделении. Только когда я оставлял их одних и ненадолго отлучался, они начинали проявлять беспокойство и всячески пытались выбраться из вагона. Но стоило мне только накормить бедных маленьких сироток, как они все тесно прижимались к моим ногам и засыпали. Снова проголодавшись, они вскакивали и начинали стучать по мне передними копытцами. Думаю, что их матерям с ними тоже приходится не слишком сладко, но у тех ведь не бывает за один раз по стольку козлят, сколько было у меня…»

Весит козленочек при рождении ровно 4 килограмма и спустя полчаса уже умеет бегать и прыгать. Детеныши у самок появляются раз в два года.

Живут ли снежные козы моногамно, парами, как некоторые утверждают, или стадно — пока еще доподлинно неизвестно. Во всяком случае позади рогов у них расположены особые железы, выделяющие маслянистое вещество, особенно обильное во время гона. Им козлы метят ветки кустарника или выступы скал, возможно, для того, чтобы «маркировать» свой участок обитания.

В национальном парке Банф, где я наблюдал в тот раз за снежными козами в бинокль, некто Ж. Бревстер несколько десятков лет назад стал свидетелем того, что необычайные скалолазные способности снежных коз могут им иногда и отказать. Тогда охота на них еще не была запрещена, и группа охотников преследовала стадо коз в испещренных расселинами Скалистых горах. В конце концов козы, спасаясь от преследования, стали спускаться по крутой отвесной стене, верхний край которой выдавался далеко вперед, так что охотники, стоя наверху, совершенно потеряли их из виду. Несолоно хлебавши всей компании пришлось спуститься к своему лагерю, разбитому в долине. Каково же было их удивление, когда, взглянув наверх, они обнаружили. всех пятерых пропавших коз: они стояли, тесно прижавшись друг к другу, на крохотной площадке, выступавшей из отвесной стены, над страшной, бездонной пропастью. С наступлением ночи они все еще продолжали неподвижно стоять на том же месте. На другое утро охотники, к немалому своему изумлению, застали животных все там же — они никуда не ушли. Не ушли они и в течение всего следующего дня. Бревстер и его товарищи поняли, что снежные козы как бы сами себя поймали в ловушку, а теперь были не в состоянии ни спуститься вниз, ни вернуться назад.

Стадо состояло из двух взрослых особей и трех молодых. Ясно было, что старые животные шли впереди во время спуска, а теперь не могли развернуться, потому что неловкие молодые загораживали им дорогу. Таково было во всяком случае мнение наблюдателей.

Судьба «узников» так заинтересовала охотников, что они решили не уходить с места своего лагеря, пока не узнают исхода этой трагической истории. И вот бедные козы одна за другой стали слабеть и сваливаться вниз с карниза, разбиваясь на дне пропасти. Но момент падения охотникам удалось наблюдать только один раз. Потому что падали козы незаметно, ночью. Последняя продержалась на роковом карнизе десять дней, но затем и она свалилась в страшную пропасть…

Глава XXII. Испанская коррида — бесчестное состязание

Напрасно писатели ее облагораживают

Есть честный и достойный бой быков — в Португалии

Обыкновенные пастухи храбрее тореро

Здесь герои уходят с арены живыми

Найдите лучшее применение своим деньгам!

А быков пусть забивают на бойне

Хотите я вам скажу, где на сегодняшний день можно во время своего отпуска увидеть настоящий, благородный бой быков, после которого не уходишь с нечистой совестью и камнем на сердце?

Я уже неоднократно публично обосновывал, почему образованный и интеллигентный человек не должен в Испании посещать корриду. Вовсе не потому, что там убивают быков, — их ведь предостаточно убивают и на бойне. Однако в большинстве стран принято, чтобы, как в спорте, так и в жизни, всякое соревнование проводилось честно, порядочно, чтобы обе стороны имели одинаковые шансы. Врожденный способ, которым принято меряться силами у быков, — это лоб в лоб — и старайся столкнуть противника с места. И тогда это действительно прекрасное спортивное зрелище. Его еще сегодня можно увидеть в-Таиланде, население которого, с его древней высокой культурой, устраивает во время своих празднеств не бой быка против человека, а бой быка против быка. Происходит такое состязание почти на рыцарский манер: когда один из быков побежден, другой не преследует его, никоим образом не старается его убить. А вот в Испании заставляют искусственно разъяренное животное бодать пустой платок, а в него тем временем сзади втыкают острые бандерильи. Тореро до тех пор дразнит сильное и ловкое животное, заставляя его совершать «холостые» выпады, при которых он ни разу не встречает ожидаемого честного сопротивления, пока оно окончательно не вымотается и не потеряет всякого интереса к такой бесплодной игре. И тогда быка, уже почти беззащитного и не оказывающего сопротивления, просто закалывают на радость зрителям, жаждущим крови и убийства. Бык всегда погибает, а тореро уходит целехонек, а если с ним порой что и случается, то это равносильно обычным «производственным травмам».

Поскольку коррида существует только для того, чтобы ублажать жаждущих крови непритязательных зрителей, то и проводить ее можно неспортивно, бесчестно. Известно, что во многих случаях быкам перед боем спиливали концы рогов, а затем снова приклеивали, с тем чтобы они не могли причинить серьезного вреда в случае, если бык против ожидания вдруг и на самом деле пырнет своего мучителя. Испанские газеты уже не раз печатали подобные скандальные разоблачения, когда быкам перед боем делали усыпляющие уколы, ставили их транспортные клетки вверх ногами или били мешками с песком по почкам, чтобы животные стали менее поворотливыми. Но никогда нигде нельзя прочесть, чтобы какого-нибудь тореро за подобные вещи дисквалифицировали, как это, безусловно, произошло бы при любом другом спортивном состязании.

Разумеется же, нельзя считать испанцев по этой причине более жестокими или менее симпатичными, чем другие народы. Ведь и в Италии прежде для увеселения масс бросали христиан на растерзание львам, в фашистской Германии совсем недавно еще устраивались такие зрелища, как публичные казни, а в Англии сто лет назад петушиные бои считались национальным видом спорта. Бойцовым петухам прикрепляли к шпорам маленькие острые ножи, чтобы противники действительно имели возможность искромсать друг друга и зарезать. Но у всех этих народов с подобными делами давно покончено.

Однако не подумайте, боже упаси, что я беру на себя смелость указывать испанцам, каким образом им следует забивать свой скот. Это их дело.

Но неиспанским писателям и другим деятелям культуры не пристало в своих произведениях облагораживать подобную бесчестную игру, украшать ее исполнителей незаслуженными лаврами, как это сделал еще в 1875 году композитор Бизе своим популярным маршем из оперы «Кармен» или лауреат Нобелевской премии Эрнест Хемингуэй в своих книгах об Испании. А уже им вторят и подражают разные эпигоны. Поддержка подобного бизнеса хоть и помогает тореадорам значительно быстрее превратиться из пастухов или погонщиков ослов во владельцев шикарных особняков и «кадиллаков», однако отнюдь еще не делает их героями!

Каждый турист, направляющийся в Испанию, с которым мне приходилось разговаривать, решительно отвергал корриду: нет, он в корне против таких зрелищ, но… один раз все же стоит посмотреть, что это такое. Что же касается наших «Бюро путешествий», то те устраивают все таким образом, что стоимость входного билета на корриду и проезд туда и обратно входят в оплату гостиницы. Кому же охота зазря деньги платить? И вот уже 80, а то и больше огромных автобусов с иностранными туристами теснятся на стоянке возле арен. А молодого современного испанца спортивного склада уже давно не интересует старомодная кровавая романтика боя быков, тот гораздо охотнее сходит на футбольный матч. Коррида же демонстрируется в основном для приезжих, она превратилась в «туристический аттракцион» и содержится на деньги туристов.

Недавно я был в Португалии. Отправляясь в Лиссабонский зоопарк, я, признаться, не испытывал особых надежд увидеть что-нибудь стоящее. Ведь если в Англии—10, в маленькой Голландии— два, в ФРГ — примерно двенадцать, а в США — несколько дюжин больших зоопарков, то во всей Франции существует всего один по-настоящему большой зоопарк, в Италии тоже только один, который можно считать современным, а в Испании Барселонский зоологический сад еще только набирает силу. Единственный зоопарк Бельгии находится не в его столице— Брюсселе, а в Антверпене — центре фламандской части страны. Три швейцарских зоопарка возникли не в говорящей по-французски части страны; в Женеве же, Лозанне и Лугано зоопарки отсутствуют начисто. По-видимому, интерес к животному миру присущ больше североамериканцам, североевропейцам, славянам, а романским народам уже в гораздо меньшей степени, в особенности почему-то жителям Средиземноморья.

Каким же неожиданным сюрпризом оказалось для меня то, что после семиминутной поездки в метро из центра Лиссабона я очутился перед прекрасным, идеально чистым, просторным зоопарком, в котором увидел ухоженных животных. В стране, где каждый третий человек не умеет ни читать, ни писать, Лиссабонский зоопарк сумел организовать специальную школу для детей своих служителей и уже выстроил вторую, в которой школьники, пришедшие на экскурсию, смогут получить квалифицированную консультацию. В прелестно оформленном «Собачьем поселке» живут все имеющиеся в Португалии породы собак. Тут же и ветеринарная лечебница, открытая для посетителей.

«По-видимому, и к другим животным в Португалии относятся иначе, чем в Испании», — подумал я и решил это проверить.

Входные билеты на бой быков, который должен был состояться в пасхальное воскресенье, стоили 60–70 марок и тем не менее оказались распроданными. Я вспомнил, что в Испании первая в году коррида тоже приходится непременно на пасху.

Пришлось мне побегать по разным причастным к этому делу учреждениям, прежде чем в самом влиятельном из них, находящемся на третьем этаже дворца в стиле ренессанс, проявили внимание к моей просьбе. Здесь я получил письменное разрешение спуститься вниз, на арену, в то время как газетным репортерам и даже телевизионным операторам не разрешалось покидать междурядий трибун.

Вот это был настоящий спорт! Я просто восхищался. В то время как в Испании рыцари только в давние времена выходили один иа один против быков — в Португалии все сложилось совсем иначе. Там эти игрища остались привилегией отважных и благородных.

На испанских курортах можно и сейчас еще нанять верховых лошадей, у которых выколот один глаз — «для арены». Бедных старых кляч выпускают на арену, с тем чтобы нарочно разъяренные быки их там разодрали в клочья. Причем это те же быки, которые где-нибудь на выгоне ни одной лошади не причинили бы ни малейшего вреда!

Здесь же, в Лиссабоне, на желтый песок арены выезжают самые искусные наездники на прекрасных чистокровных лошадях. У всадника нет даже уздечки, он управляет лошадью одним лишь нажатием ног и шпорами, да так, чтобы она пританцовывала навстречу быку, кружила вокруг него, гарцевала перед ним, а потом быстро удирала от него, как только бык всерьез вздумает за ней погнаться. Ни одна лошадь при этом не оказывается пораненной: они ведь слишком дорого стоят, а искусство наездников слишком высоко. Помимо того на рога быков предусмотрительно надеты кожаные чехлы, уменьшающие риск для лошади.

Испанского тореро, делающего вид, что ему ежеминутно грозит смертельная опасность, здесь, по-моему, просто-напросто осмеют! Потому что делают все то же самое, что делает и он, но только без всяких помпезных выкрутас и трюкачества, а главное— без убийства. Быку протягивают красный платок, и он три, шесть, а то и двадцать раз бросается на него, стараясь забодать. Тореро остается стоять на месте, лишь перемещая платок, а бык бегает вокруг него, да так, что каждый раз задевает его боком то за спину, то за живот. А тореро может его в такой момент еще и дружески пошлепать по крупу, что он, смеясь, и делает.

К великому сожалению, и здесь, стараясь доказать, что искусство испанцев им полностью подвластно, быкам втыкают в загривок бандерильи, обернутые цветной бумажной лентой, правда, с той разницей, что здесь человек это делает спешившись, один па один с разъяренным животным, притом не отвлекая его красным платком, а если верхом — то на благородной лошади и без поводьев. Разгоряченный схваткой бык, возможно, и не ощущает особой боли от болтающихся у него на спине штырей. Но именно затем, чтобы португальцы не считали, что им следует во всем подражать испанцам в их отвратительном обращении с быками (чтобы тоже приманивать к себе в страну как можно больше туристов), нам следовало бы возить свои деньги именно на португальскую корриду, а не на испанскую.

Последний акт корриды в Португалии выглядит совсем по другому, чем в Испании. Когда бык уже совершенно измотан и не хочет больше бороться, португальский тореро становится в двух метрах от него к нему спиной, более того — опускается на колени, а бык взирает на него совершенно равнодушно. Затем тореро берет платок и шпагу и показывает, как легко и просто в такой момент заколоть обессилевшее животное: никакого особого искусства тут не требуется! Он показывает это дважды, трижды, а то и семь раз, но только имитирует, а не вонзает шпагу в быка. Восторженные молодые дамы бросают ему на арену снятую с ноги изящную туфельку на высоком каблуке, причем непременно левую, а мужчины бросают шляпы.

То, что такой вот бык отнюдь не какое-то жуткое чудище, не людоед какой-нибудь, можно понять хотя бы по тому, как он после боя, под аплодисменты публики, покидает арену. Тут только вспоминаешь, что это ведь самый обыкновенный домашний скот! Чтобы забрать быков домой, на арену выходят так называемые «forcados», или «campinos», обыкновенные пастухи из Рибатейо, знаменитого местечка, где разводят рогатый скот. На них та же самая одежда, в которой они ходят и дома, у себя в деревне, — яркие цветные курточки, короткие штаны, вязаные белые гольфы и зеленые шапочки с помпонами. Восемь или девять парней не спеша заходят на арену без всяких платков, без шпаг, просто с голыми руками, как у себя дома, на пастбище. Они миролюбиво подзывают своих питомцев. А взволнованный недавними переживаниями бык вглядывается в них пристально, узнает эти цветастые фигурки и постепенно начинает успокаиваться. Один из парней, руки в боки, смело идет навстречу быку через всю арену. Ради увеселения публики он даже подзадоривает быка. Тот действительно кидается ему навстречу, но «campinos» не увертывается от него, как это делает тореро. Он просто хватает его за рога и ложится животом на широкий лоб животного. Там он либо удерживается, либо бывает подброшен высоко в воздух, падает на спину быка и сползает сбоку на землю. В тот же момент уже двое других пастухов хватают быка за хвост, а двое или трое теснят его с обеих сторон так, чтобы он не мог обернуться.

Во время того представления, на котором мне довелось присутствовать, двух «campinos», повредивших себе ногу и захромавших, их товарищи уводили с арены под руки. Надо сказать, что эти «campinos» произвели на меня гораздо более сильное впечатление, чем тореро.

Если четвероногий герой еще не перебесился и не дает прогнать себя с арены, «campinos» поступают очень просто: они берут в руки обычный деревянный шест, держат его поперек впереди себя и теснят быка к выходу так, как проделывают это с ним на выгоне, когда его надо куда-нибудь перегнать. И бык к такому обращению явно привык. Правда, бывает, что он возмущается подобной фамильярностью, поворачивает назад и хочет наказать наглеца. Так случилось как раз возле того места, где я стоял, наблюдая за происходящим. Но «campinos» ничуть не растерялся и просто перемахнул через барьер на трибуны, вмиг очутившись рядом со мной.

Но самый надежный способ — это коровы. Да, коровы, представьте себе! Если разбушевавшийся бык так и не желает покинуть арену, туда запускают одновременно шесть или семь коров со звенящими колокольчиками на шее. Они окружают вояку со всех сторон, и поскольку стадное чувство сильнее всякого желания подраться, то вскоре наш герой уже мирно топает вслед за остальными к выходу, точно так же как у себя дома он возвращается с пастбища в свой хлев.

Глава XXVIII. Гризли истреблены, бурые — распроданы

Великий дух Маниту создал гризли раньше, чем людей

А Гуласс, оказывается, не умер Ухо придется пришить!

«Старичина Мозес»

Под Бонном отлавливали медведей для римских гладиаторов

Война из-за гербового медведя

Наполеон увез не только казну, но и медведей

Граждане туристы! Не превращайте медведей в попрошаек!

Разве нельзя заселить ими снова Альпы?

Когда Великий дух Маниту уже вдоволь настранствовался по свету, он решил заселить Землю животными. Он взял свой длинный посох, отломил нижний его конец и раскрошил в мелкие щепки, которые затем бросил в воду. Из них получились рыбы. Потом он сорвал несколько листьев с дерева, положил на ладонь и сдунул. Из них получились птицы. Среднюю часть своего посоха он разломал на крупные и мелкие куски, и они побежали, поскакали и поползли в разные стороны: из них получилось всякое зверье. Под конец у него остался в руках лишь круглый набалдашник. Великий дух поразмыслил, что бы такое из него сотворить? И наконец решил превратить его в существо, которое должно быть мощнее и умнее всех остальных. Им и стал медведь-гризли. Он сразу сделался таким сильным и агрессивным, что самому Маниту пришлось спасаться от него на вершину горы Схаста.

В те времена медведи-гризли ходили еще выпрямившись во весь рост на двух ногах, как позднее люди, а добычу свою не рвали клыками и когтями, а убивали дубинками. Так во всяком случае рассказывают индейцы племени схаста.

Великому духу так понравилось жить на обитаемой теперь Земле, что он привез с неба все свое семейство и поселился на горе Схаста. Гора эта напоминала огромный, остроконечный виг-рам, и Мониту разжигал в ней для своего семейства огонь. И точно так же как над индейскими вигвамами, над ее вершиной днем курился дымок, а по ночам плясали огненные искры.

В один прекрасный весенний день младшая из дочерей Мани-ту, нежная рыжеволосая девушка, побежала одна в лес. Дул теплый ветер, и дочке Великого духа не хотелось возвращаться домой. Она шла и шла, пока к вечеру не заблудилась.

Возвращаясь домой с охоты, папаша-гризли нашел под кустом спящее рыжеволосое и белокожее дитя богов. Он принес свою находку жене, и та решила воспитать найденыша вместе с собственными детьми. Так и произошло. Маленькая дочь Великого духа выросла совместно с медвежатами, а когда все они повзрослели, мамаша-гризли выдала свою приемную дочку за одного из своих сыновей. Медведи, которые тогда еще умели говорить, съехались со всей округи на свадьбу. Дети, родившиеся затем от этой неравной пары, — а их было видимо-невидимо — отчасти походили на Великого духа, а отчасти на медведя-гриз-ли. Кожа у них была красноватой и безволосой, как у их матери, а волосы на голове были черными, как шерсть гризли, и вырастали очень длинными. Они были сильными и смелыми, как их отец, но обладали умом своего деда, Великого духа. Так произошли краснокожие люди — первые индейцы.

Когда старая медведица, приемная мать, много лет спустя уже лежала на смертном одре и почувствовала, что близок конец, ее стала терзать совесть. Она послала гонца к Великому духу, чтобы тот открыл ему секрет, где живет его пропавшая без вести дочка. Услыхав правду, Маниту пришел в такую ярость, что рванулся как безумный вниз с горы: да сих пор еще можно увидеть, каким ободранным, прямо вспаханным, выглядит ее южный склон- Настигнув медведей-гризли, Маниту ударом молнии убил старую медведицу. А за то что- гризли осмелились создать новые живые существа на Земле, хотя это положена одному лишь ему» Великому духу„он наказал их. Им пришлось расстаться со своими, дубинками, которыми они прежде убивали добычу и впредь им разрешалось пользоваться одними лишь клыками и когтями; кроме того, они лишились, дара речи. Маниту сломил их гордыню и заставил припасть к Земле. Такими они и остались: с тех пор им приходится бегать только на четвереньках. Лишь в случае, крайней опасности, когда кому-нибудь из медведей угрожает смерть, он может подняться на дыбы. Так что в свой последний, смертный час гризли поднимается на задние лапы и стоит так, как стояли, его предки и сам Маннту Великий дух.

И тем не менее огромные медведи, еще долго- оставались страшными владыками Северной Америки, обожествляемыми индейцами. И на самом деле, подумайте только, каким надо обладать мужеством, чтобы с одним лишь каменным топором в руках пли со стрелами с каменными наконечниками выходить против такого мощного и свирепого зверя! Пусть даже вшестером или ввосьмером — все равно страшно! Ведь медведи-гризли считали себя равными с людьми и при встрече не желали уступали им дорогу.

Это пришлось испытать на себе и первым белым, появившимся на континенте. Со своими кремневыми ружьями, свинцовыми пулями и вечно сырым порохом они не слишком-то превосходили силами медведей и индейцев. Наоборот, тогда считалось, что индейцы способны «одной стрелой пронзить самку бизона, да еще и спрятавшегося за ней теленка в придачу». Пока первая стрела звенит в воздухе, тетива уже спускает вторую, а отдельные стрелки ухитрялись выпустить подряд восемь стрел, до того как первая коснется земли…

Первым белым, которому удалось увидеть своими глазами медведя-гризли и описать его, был некто Генри Келси. По-видимому, он был парнем что надо. Четырнадцатилетним нищим мальчишкой он перебрался из Англии в Канаду и нанялся учеником в «Компанию Гудзонова залива по продаже пушнины». Он быстро нашел общий язык с индейцами, и отношения у него с ними сложились лучше, чем с белыми. Вскоре он ушел с ними вместе в прерии и пропадал там два года, кочуя со стойбищами краснокожих. За это время он не только досконально ознакомился с канадскими прериями и бизонами, но, как он писал в 1691 году, «видел медведей больше белых, но не белых, не черных, а серебристых, как наши английские кролики». Двадцатый годами позже он стал британским управляющим «Кампаний Гудзонова залива».

Еще сто лет спустя в отдельных районах Америки бывало не совсем ясно, кто кого преследует: кто, собственно говоря, охотник, а кто дичь? Один капитан, по фамилии Леви, курсировавший весной 1805 года по верхнему течению Миссури, сообщал потом; что ему и его спутникам все время приходилось спасаться от огромных медведей. Один подранок преследовал капитана несколько десятков метров, и только потому, что он был ранений ослабел, у охотника оказалось время перезарядить свое ружье и еще дважды пальнуть в разъяренного зверя. А двумя днями позже один из спутников капитана с диким криком выбежал из леса на берег и успел еще в последнюю минуту прыгнуть в лодку: за ним гнался гризли. В другого такого медведя несколько дней спустя палили сразу шесть охотников одновременно. Несмотря на то что четверо из них попали, зверь в бешенстве, широко разинув пасть, бросился на своих обидчиков. Двое дрогнули и кинулись к лодкам, но четверо других перезарядили ружья и снова выстрелили в раненого зверя. Но и им под конец пришлось побросать свои ружья и прыгнуть в воду. К такому способу не раз приходилось прибегать медвежатникам во время той знаменательной поездки.

Когда мне не так давно довелось побывать в верхнем течении Миссури, по берегам которой сейчас выросло множество ферм, поселков, городишек и даже больших городов, у меня никак не укладывалось в голове, что здесь только каких-нибудь сто лет назад бродили медведи и охотились индейцы.

Известен случай, когда в 1923 году некто Хуг Гуласс ранил крупного медведя-гризли, который погнался за ним. Человек едва успел ухватиться за нижний сук дерева, но подтянуться не успел — медведь стащил его вниз и стал терзать. Товарищи Гуласса подбежали к месту происшествия, но никак не могли выстрелить, потому что неминуемо попали бы и в человека. Когда медведь наконец отпустил свою жертву и повернулся, чтобы уйти, двое или трое немедленно в него выстрелили. Тогда он с новой силой набросился на несчастного Гуласса. Это повторилось трижды, пока чудовище не рухнуло замертво.

Гуласс был еще жив, но так искусан и переломан, что его нельзя было тронуть с места. Тогда спутники перевязали его как могли и, посовещавшись, приняли решение оставить его на месте. Майор Генри, возглавлявший отряд, спросил, кто согласен добровольно остаться дежурить возле раненого, пока не пришлют подмогу. Если учесть, что в округе обитали враждебно настроенные индейцы, уж не говоря о медведях, это было небезопасное предложение. После долгого тягостного молчания один парень наконец вызвался остаться. Звали его Джим Бриджер, и был он очень молод и отважен. За особое вознаграждение с ним согласился остаться еще и некий Фитцжеральд. Джим Бриджер позже стал одним из самых известных землепроходцев. Он сам рассказал впоследствии, как они тогда провели пять томительных дней возле умирающего, но никаких признаков ни ухудшения, ни улучшения его состояния не наступило. Поэтому они решили, что дело безнадежное и, забрав его ружье, лошадь и все пожитки, отправились догонять своих. Прибыв в форт, они рассказали, что Гуласс умер и они его захоронили.

Но Гуласс не умер. Он даже сумел дотащиться до реки, чтобы промыть свои гноящиеся раны, и больше ползком, чем пешком, добрался до форта. Немножко окрепнув, он двинулся вверх по Миссури в поисках тех, кто его так бессовестно покинул.

И он нашел их, представьте! Когда он наконец предстал перед глазами Бриджера, тому почудилось, что перед ним привидение. Но, убедившись, что это живой Гуласс, он понял, что сейчас наступит его, Бриджера, смертный час, и уже увидел, как перед ним открываются врата вечности…

Однако за долгое время, ушедшее на поиски обидчиков, жажда мести у Гуласса значительно поостыла, и острота обиды прошла. Он лишь смерил молодого человека с ног до головы пристальным взглядом и затем сказал:

— Куда вы, тысячу чертей, подевали мое ружье и мою лошадь?

Неподалеку от форта Киова, где спасся злополучный Гуласс, в том же году случилось еще одно неприятное происшествие. На капитана Смита, ведшего под уздцы вьючную лошадь, посреди небольшой поляны внезапно напал гризли. Зверь схватил человека за голову, свалил на землю и разгрыз в щепки рукоятку охотничьего ножа, которым тот пробовал защититься. Один из спутников капитана, не владея особым литературным стилем, так описывал впоследствии все, что произошло:

«Ну ясно, что ни у кого из нас не было никаких медицинских познаний. Один сказал: эй, помоги-ка, подержи-ка его, а другой ответил, почему бы тебе самому не подержать? И так мы топтались вокруг и не знали чего делать. Тогда я спросил у самого капитана, как нам лучше поступить. А тот сказал, чтобы один или двое сбегали за водой, а я, мол, если у меня есть с собой иголка с нитками, пускай вытащу их поскорей, да чтобы живей принимался пришивать ему кожу к голове. Обрезал я ему ножницами волосы и, ей же богу, в первый раз в жизни мне пришлось заниматься подобным делом, давай, верите или нет, зашивать ему раны! Тут выяснилось, что проклятый медведь захватил в свою страшенную пасть почти что всю голову капитана— от левого глаза с одной стороны, до правого уха с другой! Он фактически снял с него скальп, и кожа висела белыми лохмотьями там, где он проехался по черепу своими огромными клычищами. Одно ухо было оторвано и висело лишь на лоскуте кожи… Ну, залатал я его как только мог — он мне все время давал указания, что куда пришивать, — но когда дело дошло до уха, я сказал, что не знаю, что с ним делать, придется ему, дескать, теперь без уха обходиться. А он — нет, нет, попробуй-ка все-таки его как-нибудь присобачить, не бойся. Вот я, значит, и постарался получше приложить его к прежнему месту и пришил как смог. Вот какая история. А потом мы нашли примерно в миле оттуда воду и пошли туда все вместе, и капитан тоже. Там мы немножко передохнули, пока капитан снова был в состоянии сесть на лошадь. Так мы наконец и добрались до нашего лагеря, где и устроили его как только можно лучше. И знаете— ничего, оправился! А мы все получили урок, каков характер у этих медведей-гризли, и, уж поверьте, не скоро о том позабудем».

А я вам в свою очередь скажу, что можно только поражаться, из какого крепкого материала были скроены тогда эти малые — трапперы и землепроходцы…

Но постепенно времена менялись и не в пользу самоуверенных медведей-гризли, властелинов Американского континента. Их ведь когда-то в США жило свыше сотни тысяч. Но с тех пор индейцы успели приобрести сначала железные наконечники для стрел, а затем и огнестрельное оружие, да и вооружение белых становилось все изощреннее и стрелять из него можно было более метко. Пули все глубже проникали в тела животных. Свыше 60.миллионов бизонов, пасшихся в бескрайних прериях, исчезли без следа за какие-нибудь десятки лет.

В 1848 году пять охотников после года пребывания в штате Орегон вернулись с 700 шкурами медведей-гризли.

Чем превосходнее делалось оружие, тем нахальнее стали обходиться люди с прежде столь устрашавшим их противником. Так, в Калифорнии господствовавшие тогда там испанцы упражнялись в том, что окружали медведя верхом на лошадях и набрасывали ему на шею лассо. А один североамериканский морской офицер решил однажды проделать нечто подобное в одиночку-Ему и на самом деле удалось накинуть лассо на одну из медвежьих лап, и он стал тянуть за нее, намереваясь потащить медведя волоком за лошадью. Однако не тут-то было! Лошадь не могла сдвинуться с места даже на сантиметр, словно пришитая. Более того, растерявшийся поначалу медведь пришел в себя, ударил свободной лапой пару раз по натянутому лассо, а затем принялся грызть его зубами и тянуть за него изо всех сил. Лошадь пришлось осадить назад, а затем мишка ее форменным образом потащил за собой, как непослушную собачонку! Под конец офицеру не оставалось другого выхода, как ударом ножа перерубить лассо под громкий хохот местных жителей, следовавших за ним верхом в качестве зрителей.

Пойманных таким способом медведей в южных штатах часто выпускали на арену бороться с быками вместо тореадоров. Медведя привязывали на тяжелую цепь посреди арены так, чтобы у него оставались лишь самые незначительные возможности для передвижения. А быка доводили до такого состояния бешенства, что он кидался на медведя, всаживая ему в ребра свои страшные рога; тот обычно тут же вцеплялся ему зубами в нос и таким способом удерживал от дальнейших попыток напасть. Лежа на спине и цепко удерживая быка зубами за нос, медведь старался обхватить передними лапами его шею, в то время как бык пытался по мере возможности затоптать медведя копытами. Медведь от этого приходил все в большую ярость, злобно тряс быка за нос, и порой ему удавалось в бешеной схватке сбить своего противника с ног. В подобных случаях медведь «срывал» бурные аплодисменты, потому что кровожадная публика уже предвкушала, как медведь сейчас разделается с быком. Зачастую быку удавалось вырваться, подняться снова на ноги и ретироваться, в то время как медведь забирался в вырытую им самим яму зализывать раны. Но такой исход боя не устраивал зрителей. Быка все вновь и вновь натравливали на медведя, пока он наконец окончательно не отказывался от поединка. Тогда организатор «турнира» требовал от публики дополнительно двести долларов, которые ему охотно бросали на арену. После этого выводили свежего быка, и все начиналось сначала. Под конец обоих быков пристреливали, чтобы избавить от ненужных мучений.

А тем временем для медведей-гризли наступали тяжелые времена. И чем дальше — тем хуже. К 1830 году в прериях Техаса паслось 100 тысяч голов рогатого скота, десятью годами позже его было уже 330 тысяч, а в 1850 году — 3,5 миллиона. Если где-нибудь находили мертвую корову, от которой медведи уже успели оторвать какую-нибудь часть, то они тотчас же получали клеймо «убийц» и «разбойников», хотя известно, что медведи при случае не прочь поживиться падалью, и любое животное, погибшее от каких-либо инвазий или эпизоотий, может стать для них притягательным объектом. Медведей начали травить со сворами собак; такой вид охоты считался даже «веселым спортом». Собаки облаивали мишку, окружая его со всех сторон так, чтобы он не мог удрать и в то же время не мог наброситься на охотника. Такой способ сильно облегчал отстрел, делал его даже, можно сказать, удобным, необременительным. За голову каждого медведя полагалась премия; кроме того, стали разбрасывать отравленные приманки. Животные, которые прежде не знали себе равных по силе, становились все пугливее, они отступали в самые дальние, недоступные для человека горные долины. Ни разу за последние десятилетия никто не слышал, чтобы гризли на кого-нибудь напал. Уже начинает казаться, что они полностью изменили свой нрав, эти медведи, что они вовсе и не правнуки тех, прежних, наводящих ужас на всю округу бестий! Может быть, они сумели оценить опасность, которую представляет собой человек, вооруженный современным оружием? Или кровавые истории из прошлого несколько преувеличены?

Во всяком случае на сегодняшний день гризли считаются почти безобидными: 99 из ста никогда не убивают ни скота, ни какую-либо крупную дичь. Правда, случались и исключения. В течение целых 35 лет медведь, получивший кличку Старый Мозес, терроризировал в Колорадо всю округу в радиусе ста километров. Закончились его бесчинства лишь в апреле 1904 года. Считалось, что он зарезал 800 голов крупного рогатого скота, не считая нескольких дюжин телят и мелких домашних животных. Убил медведь и не менее пятерых людей, пытавшихся его пристрелить. Но «людоедом» его никак не назовешь, потому что сам он никогда на людей не нападал, если его не трогали. Некоторые очевидцы рассказывали, что он даже обладал своеобразным чувством юмора, этот Старина Мозес. Не раз он устраивал такие номера: подкрадывался незаметно к лагерю каких-нибудь землемеров или ни о чем не подозревающих путешественников и затем внезапно врывался туда с шумным сопением и ревом. Но ни разу при этом никого не поранил, если в него не пытались выстрелить из ружья. Он вполне удовлетворялся тем, что распугивал всех обитателей лагеря, наслаждаясь зрелищем, как они кидаются врассыпную или карабкаются на деревья, словно стая перепуганных обезьян. Возможно, что он таким способом пытался прогнать непрошеных пришельцев из своих владений. Вполне возможно.

Этот Старина Мозес неизменно оставлял трапперов в дураках, когда они вознамеривались заработать довольно значительную премию, обещанную за его голову. Через натянутые шелковые шнуры, ведущие к самострелам, он просто-напросто перепрыгивал. Мясные приманки, уложенные внутрь траншеи, закрытой сверху деревянными балками, он доставал без труда, вскрывая лапамикрепкое деревянное перекрытие и старательно обходя стороной оба входа в траншею, где, конечно же, были установлены массивные капканы.

Мак-Кракен, написавший интересную книгу о медведях-гризли (из которой я почерпнул многие старые истории об этих гигантах американской фауны), утверждает также, что в 1856 году на улицах Сан-Франциско частенько можно было встретить мужчину, за которым, словно собачки, бежали два медведя-гризли. Одного из них, а именно медведицу, владелец ее, живя в лесу, вырастил с самого раннего младенческого возраста. Говорили, что она его якобы впоследствии защищала от других своих диких сородичей. Но однажды она спарилась с проникшим в лагерь самцом гризли и принесла своему владельцу медвежат, совместно с которым их и вырастила. Однако поскольку я в общем-то знаком с медведями и знаю, что такое взрослый медведь-гризли, то считаю всю историю сильно преувеличенной. Тем более что обо всем этом уже писал несколько позже один журналист, а сам «укротитель» выступал со своими медведями в цирке Барнум.

На сегодняшний день в Соединенных Штатах осталось не более 300 медведей-гризли. Больше всего медведей-гигантов, пожалуй, на «краю света», на полуострове Аляска. Спокойнее всего они чувствуют себя на уединенном острове Кадьяк. Там они ведут мирную, без волнений и тревог, жизнь. Отдельные экземпляры, встав на дыбы, достигают роста 3,3 метра. Безусловно, это самые крупные и мощные бурые медведи на всем земном шаре. Уже случалось не раз, что убитый на Кадьяке медведь весил свыше семи центнеров, и тем удивительнее, что новорожденные медвежата весят зачастую всего лишь полфунта. Только раз в году эти громадины, пробавляющиеся в основном вегетарианской пищей — кореньями и травой, становятся настоящими мясоедами. Происходит такое с ними весной, когда лососи начинают подниматься вверх по рекам. Уже тогда, когда невообразимые полчища созревших для икрометания рыб начинают скапливаться в морских бухтах, перед тем как войти в реки, отдельным медведям не терпится, и они заходят в соленую воду, да часто так далеко, что снаружи остается торчать лишь одна голова с ушами. Там они пытаются ловить наиболее крупных рыб лапами или зубами, чаще всего безуспешно. Но как только лососи появляются в реках — = медведи уже все тут как тут. Они бродят вдоль берега или прямо усаживаются на мелководье. Пойманных рыб они выносят в пасти на берег, словно собаки, несущие поноску. Там они кладут их на землю и осторожно снимают сначала с одного бока всю филейную часть, затем с другого. Так что на земле остается лежать один лишь хребет с головой и хвостом.

Наибольшее число гризли Соединенных Штатов проживает сейчас в Йеллоустонском национальном парке. Когда я был там в последний раз, егеря рассказывали мне, что их в парке примерно 180 голов, «во всяком случае больше, чем во всех остальных Соединенных Штатах, вместе взятых». Они и там питаются исключительно растительной пищей, что опять же приходит в противоречие со всеми кровожадными историями, дошедшими до нас из глубин веков. И тем не менее некоторых из этих прежних «владык Америки» пришлось за последнее время пристрелить из-за несознательности посетителей парка. Они не только оставляли кучи объедков возле туристических палаток, но еще и бросали медведям специально корм, так что отдельные медведи сделались частыми гостями в туристических лагерях. А это всегда чревато опасностями.

Несколько лет назад одна супружеская пара с детьми и бабушкой заночевала в Йеллоустонском парке, в палатке. Посреди ночи один из ребят проснулся и начал хныкать, что другой «к нему пристает, щекочет его и дует в лицо». Поскольку ребенок все не унимался, проснулась и бабушка, которая увидела, что посреди палатки стоит огромный медведь и принюхивается к постели ребенка. Страшно перепугавшись, она схватила свое одеяло и набросила его медведю на голову. Результат был таков, что все полетело вверх тормашками, палатка оказалась сорванной с места и разорванной в клочья, а медведь поспешно убежал прочь. К счастью, никто не оказался даже поцарапанным [24].

А можете ли вы себе представить, мои современники, что еще две тысячи лет назад бурые медведи для Германии и Швейцарии (Гельвеции) были важной статьей дохода, поскольку шли на экспорт? Возле Кёльна не так давно был вырыт из земли памятник, надпись на котором подтверждала, что дело обстояло именно так. Воздвигнут он был в честь богини охоты Дианы во исполнение обета, данного неким легионером, квартировавшим с 80 по 111 год нашей эры в Бонне. Капитан приносил богине благодарность за удачную охоту: в течение шести месяцев ему удалось отловить 50 медведей!

Ведь в те времена в Риме наши мишки пользовались большим спросом. И требовалось их там довольно много. Так, император Калигула, убитый в 41 году новой эры, однажды за один только день выпустил на арену сразу 400 медведей, заставив их бороться с огромными собаками и гладиаторами. А Гордиан I, умерший в 235 году, — даже 1000 медведей. Император Проб (276–282) [25] и вовсе всех переплюнул: повелел возвести в цирке искусственный лес, в котором в общей сложности был и. заколоты копьями 200 леопардов, 100 львов и 300 медведей. Другие римские императоры держали медведей при своих дворцах для собственного увеселения; иногда они натравливали их на живых людей. Так что игра стоила свеч: прочесывать обширные тогда леса древней Германии и Швейцарии в поисках такого выгодного товара. Общинные земли, через которые провозили клетки с пойманными медведями, были обязаны их кормить. До сих пор еще 62 местечка в Швейцарии носят на своем гербе изображение медведя. Столица Берн названа так в честь медведя, а разменная монета «бацен» происходит от слова «Petz» — «мишка»[26].

Из-за одного такого герба с изображением медведя аппен-цельцы в 1578 году чуть было не затеяли войну против Сён-Гал-лена. Дело в том, что они страшно гордились своим гербовым животным. А незадолго до того, в начале XV столетия, измученные пастухи Аппенцеля восстали против аббата и всей аристократии Сен-Галлена. Покорный «альпийский медведь» вдруг взбунтовался, нагнав страху на аристократов, и предпринял даже набеги за границу, где разгромил пять городов и 64 крепости. Когда «взбесившегося альпийского зверя» удалось наконец загнать назад в горы, он все же оставил по себе наводящую ужас память и заставил себя уважать. И вот в 1578 году первопечатник Леонгард Штрауб из Сен-Галлена издал календарь, поместив в нем гербы многих провинций. И тут аппенцельцы заметили, что у изображенного на их гербе медведя не хватает признака мужественности; с тем же успехом его можно было принять за медведицу. А поскольку у них и без того с Сён-Галленом шли бесконечные распри, то они усмотрели в этом нарочитое оскорбление своего достоинства. Поэтому власть имущие Аппенцеля отрядили в Сан-Галлен чиновника Цидлера и зодчего Брюллизауера в качестве парламентеров с требованием дать ответ в течение трех дней. Но депутатский совет и бургомистр Сен-Галлена потребовали 14 дней для совещания по претензии аппенцельцев, и посланцам пришлось уехать ни с чем. Уже на другой день в Сен-Галлен прибыл ультиматум, дававший «противнику» всего 24 часа на размышления.

Поскольку ответа из Сен-Галлена так и не последовало, гнев аппенцельцев стал нарастать, и они начали готовиться к военным действиям. Аббату Иоахиму стоило немалых усилий утихомирить разгневанных владельцев поруганного герба и свести инцидент к переговорам за «круглым столом». В январе 1579 года было наконец принято такое решение: издателя Штрауба обязали изъять из календаря и уничтожить страницы с изображением «медведицы» и принести торжественную клятву, что он впредь никогда больше не позволит себе позорить герб властелинов Аппенцеля. Но тут выяснилась пикантная подробность: оказывается, тот самый Леонгард Штрауб купил клише с изображением герба аппенцельцев у одного базельского книгопечатника. А тот уже за год до скандального происшествия печатал оттиски с того же самого клише — и ничего. Никто этого не заметил…

Швейцарцы в Берне уже в течение 500 лет содержат свое гербовое животное в знаменитом «Медвежьем рву». Именно там в 1575 году появились на свет два совершенно белых медвежонка, что было воспринято тогда как необыкновенное чудо и как предвестник больших событий. Когда «медвежий ров» еще находился внутри городской стены, непосредственно к нему примыкала тюрьма. Называлось это учреждение «Синий дом» (по цвету одежды, выдаваемой заключенным). Рассказывают, что однажды ночью один из заключенных, воспользовавшись грохотом разыгравшейся грозы, пробил ломом стену своей камеры. Пока он долбил камень, до него снаружи все время доносились какая-то странная возня и шорохи, словно бы кто-то пытался ему помочь. А когда ему удалось наконец выломать кусок стены, оттуда раздалось сопение и рычание медведя. Беглец угодил, оказывается, прямо в «медвежий ров».

Однако медведь от неожиданности растерялся и отпрянул в сторону, а человек, воспользовавшись его замешательством, пролез в отверстие в стене и был таков. Велико же было изумление тюремного надзирателя, когда он на другое утро вместо заключенного обнаружил на его соломенном матраце медведя! Он бросился бежать, забыв запереть дверь на засов. Таким образом зверь получил возможность выбраться на улицу. Там он не спеша поплелся к овощному базару, откуда все продавцы мгновенно бросились врассыпную. А мишка с удовольствием принялся за неожиданный богатый завтрак… И только несколько часов спустя нашелся смельчак, а именно местный кузнец, который вместе со своими подручными решился изловить косолапого.

История эта произошла, по-видимому, после 1788 года, потому что именно в этом году был выстроен «Синий дом».

А еще несколькими годами позже, 5 марта 1798 года, «Медвежий город» был завоеван французами. Они захватили 300 орудий, около 60 тысяч ружей и 19 бернских флагов с изображенным на них медведем. Но наибольшую ценность для завоевателей представляла, разумеется, государственная казна, хранившаяся в подвалах ратуши. На 11 подвод, в которые были впряжены 44 лошади, погрузили 100 кованых сундуков с семью миллионами фунтов золота и серебра и выехали за ворота^горо-да. Этим самым полновесным бернским золотом Наполеону впоследствии удалось рассчитаться за свой неудавшийся египетский поход.

Французы увезли с собой и последних трех оставшихся в «медвежьем рву» медведей. Их засунули в три больших, обитых изнутри медью ящика, погрузили на три телеги, в каждую из которых была впряжена шестерка лошадей (лошади тоже были трофейные), и повезли через Лозанну в Париж.

Однако беднягам парижский воздух пришелся не по вкусу. В зверинце, размещенном в Ботаническом саду, их посадили в такие тесные клетки, где им и повернуться-то было трудно. Два из них тут же и умерли. Третий выжил, но влачил жалкое существование. Во всяком случае один швейцарец, увидавший его там где-то около 1820 года, писал: «На него приходят поглазеть как на что-то вроде поверженного и плененного врага…» Национальная гордость швейцарца явно оказалась задетой.

И право, просто позор, что в такой исконно «медвежьей» стране, как Швейцария, больше нет ни одного живущего на воле медведя! Я полагаю, что такой нацеленной на иностранный туризм стране, как Швейцария, медведи могли бы. приносить к тому же немалый доход. После недавних исследований, проведенных доктором Петером Кроттом в Итальянских Альпах, в местах обитания последних альпийских бурых медведей, нам более или менее известно, каким именно способом можно было бы осуществить реакклиматизацию этих животных. Ученый прожил два года вместе со своей семьей высоко в горах и воспитал там двух живущих на воле медвежат.

Последние каких-нибудь пять бурых медведей, оставшиеся в живых в этих местах, вытеснены человеком в слишком высокие пояса гор, где им практически нечем питаться. Скоро и их не станет. А расположенные несколько ниже горные долины заняты хуторами. Медведям же, питающимся в основном растительным кормом и к тому же не впадающим здесь в зимнюю спячку в неблагоприятное время года, на такой высоте невозможно прокормиться. Гонимые голодом, они бывают вынуждены время от времени спускаться вниз, проникать через крыши в продовольственные склады или амбары, причиняя вред крестьянским хозяйствам.

А теперь подумайте: ведь ни для кого не секрет, что ведение крестьянского хозяйства так высоко в горах на сегодняшний день перестало быть рентабельным. Все больше пашен и лугов оказываются брошенными, а хозяева их переселяются вниз, ближе к цивилизации, в особенности к индустрии. И не слишком много потребовалось бы денег на то, чтобы выкупить несколько заброшенных хуторов в горах и на освободившихся землях основать достаточно большой национальный парк, в котором медведи, рыси и другие дикие животные смогли бы вольготно жить на свободе. По сравнению с другими капиталовложениями, требующимися для целей туризма, как, например, строительство автострад, рытье туннелей и так далее, затраты на организацию такого парка окажутся просто смехотворными.

Мы ведь теперь уже знаем, что медведи могут вполне мирно соседствовать с человеком, если у них есть необходимые жизненные условия. Достаточно привести такие примеры, как Словакия, Югославия или Швеция; прекрасно себя чувствуют медведи на Перинеях, в Румынии, Польше, Советском Союзе, а также в Северной Америке. В национальных парках Соединенных Штатов и Канады медведи являются основным притягательным объектом. Каждое лето миллионы туристов устремляются туда нескончаемым потоком, чтобы удобно, из окна машины, фотографировать медведей или фотографироваться вместе с ними. Та страна, которая сумеет организовать в Альпах медвежий заповедник, будь то Австрия, Италия или Швейцария, непременно переманит к себе львиную долю автотуристов, направляющихся из Северной Европы через Альпы на юг. Ведь таким туристам в национальных парках можно показать не одних только медведей, но и бобров, зубров, диких лошадей, сурков, а также непуганую европейскую охотничью дичь, например оленей, косуль, кабанов, зайцев-беляков, диких кроликов, орлов, грифов или сов — следовательно, тех животных, которых в других местах Европы никогда не увидишь: там они слишком пугливы и не решаются выбираться днем из своих укрытий.

Дождемся ли мы, что когда-нибудь в Швейцарии или еще где-либо в Альпах снова будут жить на воле гордые красавцы— бурые медведи?

Глава XXIV. Эти «сумасбродные» глухари

С чего это они вдруг теряют всякий страх перед людьми?

Глухарей все меньше и меньше.

Почему удалась реакклиматизация в Шотландии

Им нужен лес, а не «дровяные плантации» О пользе и вреде мелиорации

Охота к перемене мест у глухарок, и тяга к дому у глухарей

Глухаренок, который спал на спинке кровати

Глохнут ли глухари на току?

Как-то в апреле в горах Чешского Леса шедшему по тропинке лесорубу внезапно преградил дорогу — кто бы вы думали? — обычный глухарь. Он грозно выскочил навстречу человеку, явно возражая против того, чтобы кто-то нарушал границы его владений. За забиякой стали наблюдать. И выяснились совершенно удивительные вещи. На самочек-глухарок токующий. боевитый глухарь почти не обращал никакого внимания, зато, настойчиво нападал на гуляющих по лесу. Правда, когда к нему подходили слишком близко, он все же благоразумно ретировался в кусты. Так продолжалось до конца мая. А когда. время токования прошло, исчез и Жозеф, как прозвали отважно, гр глухаря, уже успевшего стать местной знаменитостью. Однако следующей весной он появился снова, причем на том. же самом месте. Его легко можно было отличить по укороченному перу в хвосте. На сей раз он стал еще нахальнее: набрасывался на ноги, пытаясь клюнуть. Особенно глухаря почему-то раздражал коричневый цвет, за что его вскоре прозвали «антифашистом». Когда его изловили и отвезли на грузовике за десяток километров от того места, он на другое же утро был снова «на посту», пунктуально, как всегда. Слава его росла, и на будущий год начали приезжать фотографировать его со всей округи. А он становился все развязнее, и вскоре его уже можно было снять токующим на голове у какого-нибудь посетителя. Дальнейшая судьба глухаря мне, к сожалению, не известна.

Зато мне известен случай, имевший место восемью годами позже. Двое людей, прогуливающихся по лесу в Верхней Баварии, внезапно заметили меж деревьев токующего глухаря, который с расстояния около семи метров явно двинулся им навстречу. Несмотря на то что эти двое (как. они сами потом рассказывали) пытались «подразнить» его палками и камнями, он продолжал свой причудливый танец с короткими перебежками и поклонами во все стороны. Погуляв, еще пять минут, люди снова увидели того же глухаря, который на сей раз быстрым и целеустремленным шагом с расстояния пяти метров устремился на одного из гуляющих.

«Своей палкой, которая все еще была у меня в руках, — пишет сей храбрый мужчина, — я размахнулся и ударил глухаря по шее. Палка переломилась пополам, а глухарь повалился набок. Правда, через пару секунд он поднялся, слегка отряхнулся и медленно, полный достоинства и презрения, двинулся прочь. Мой приятель хотел швырнуть ему вдогонку камень, да я и сам мог бы его прикончить оставшимся у меня в руке обломком палки. Один наш знакомый лесничий сказал нам потом, что, возможно, глухарь охранял гнездо с насиживающей глухаркой».

Вот какое сообщение поместила одна охотничья газета.

Разумеется, глухарь никакую глухарку не охранял и не защищал, такого у них не водится. Но что же тогда толкнуло его на столь странное самоубийственное поведение?

Подобных «сумасшедших» глухарей действительно время от времени можно встретить в лесу. Они спрыгивают с дерева, как только приближается человек, токуют перед ним, могут сесть на капот машины, даже на человеческое плечо. Такие птицы обычно становятся местной достопримечательностью, и всегда, как правило, находится кто-то, кто их в конце концов приканчивает.

Про нашего глухаря, живущего во Франкфуртском зоопарке, тоже не скажешь, чтобы он как-то особенно интересовался скромно окрашенной коричневатой глухаркой, помещенной вместе с ним в вольере. Она большей частью прячется где-нибудь в кустарнике. Зато глухарь не дремлет! Он злобно кидается навстречу каждому посетителю. А поскольку у нас в зоопарке птиц семейства куриных можно рассматривать не только через проволочную сетку, но, по желанию, разрешается заходить и внутрь просторных вольер, то мне пришлось во владениях глухаря установить еще дополнительные невысокие, примерно до уровня колен, заграждения, чтобы помешать ему наскакивать на ноги посетителей. К счастью, до такого нахальства, как вскочить кому-нибудь на голову, наш красавец еще не дошел…

Как выглядит токующий глухарь, у нас в стране знают многие, потому что их охотно изображают на картинках и в виде пропыленных чучел вешают у себя дома над диваном. В то же время я готов биться об заклад, что из 63 миллионов жителей Западной Германии живого глухаря видели в своей жизни не более 10 тысяч, и думаю, что не ошибусь, если скажу, что девять из десяти охотников тоже его не видели. Объясняется это тем, что зоопарки, как правило, их никогда не экспонируют. Поза токующего глухаря схожа с позой кукарекающего петуха, только глухарь, этот «древний петух», еще умеет распускать свой хвост наподобие широкого веера. Эта сильная, представительная птица с таким острым, мощным клювом часто издает на рассвете удивительно тихое пение; песни глухаря состоят из щелканья и звуков, напоминающих трение точильного камня о металл. Дыхательное горло у глухаря на целую треть длиннее его шеи и поэтому в области зоба делает большую петлю: видимо, подобная конструкция помогает звучанию в унисон. Токование само по себе удовольствие, вероятно, довольно небольшое, требующее к тому же немалого напряжения сил. Так, ручной глухарь, живущий у профессора Мархлевского в Кракове, на первом году своей жизни токовал в течение двух часов в день, а на второй год — уже по четыре часа. На советской опытной ферме молодые глухарята делали первые попытки токовать уже в августе или в начале сентября, то есть в возрасте трех с половиной месяцев, но полностью половозрелыми они становятся только на следующую весну.

Считается, что глухарь на току, издавая свои «точильные звуки», временно глохнет. Подкрадывающийся к нему охотник выжидает именно момента «пения» и в несколько прыжков приближается к своей жертве. Во всяком случае так это описывается в книжках. А вот почему глухарь в такие моменты перестает слышать? На этот счет существует много предположений. Считается, что слуховой канал в этот момент бывает зажат из-за повышенного кровяного давления либо сплющен из-за особого поворота головы птицы. Однако тщательное анатомическое исследование ничего подобного не подтверждает. Скорее всего токующая птица потому почти ничего не слышит, что сама в этот момент издает громкие звуки и притом необычно возбуждена. Как удалось установить с помощью фотографий, у глухаря в таком состоянии и глаза затягиваются третьим веком (или мигательной перепонкой), так что он вдобавок еще ничего и не видит.

И тем не менее свыше дюжины глухарей, токовавших в три часа ночи на заросших елью болотистых островах, внезапно замолкали, как по мановению волшебной палочки, стоило только из темноты донестись глухому крику филина. И как рассказывал один мой знакомый охотник, та же история повторялась и во все последующие ночи. Подобный страх перед филином казался ему сильно преувеличенным и ничем не оправданным, пока однажды наутро он не застиг филина расправлявшимся с токующим глухарем. Филина пристрелили, но глухарь был уже мертв.

У глухарей обычно есть специальные места для токования, куда они слетаются померяться силами. Токуя друг перед другом, они разжигают свои страсти до высокого накала. Когда же во всей округе не находится ни одного соперника, то одиночному глухарю явно не хватает противника, на котором можно было бы сорвать накопившийся гнев. Вот в таких случаях они и нападают на людей, после чего слывут «сумасшедшими». Что же касается нашего зоопарковского глухаря, то у того фамильярность по отношению к людям объясняется просто: мы получили его из Швеции, где он вырос на ферме. Такие прирученные глухари, как правило, на протяжении всей своей жизни рассматривают людей как своих старых знакомых, друзей или соперников.

Надо сказать, что глухарь не больно-то утруждает себя в деле продолжения рода. На его долю достается только привлекать своим искусством токования и брачными танцами самочек в свои владения и спариваться с ними. Вот и все дела. Остальное ложится исключительно на самку. Глухарка высиживает кладку из 6—10 яиц в течение 28–30 дней, причем гнездо устраивает где-нибудь в укромном месте на земле, и никто ее не охраняет. Яйца глухаря размером примерно с куриные. Но, несмотря на свою внешнюю скромность и скрытный образ жизни, глухарки и решительнее и отважнее своих сверкающих опереньем кавалеров. Так, орнитолог Иллка Койвисто в Финляндии проделала следующий опыт. Она пометила 1085 птенцов глухаря метками на крыльях (метить таких птиц ножными кольцами невозможно, потому что толщина ног у взрослого глухаря резко разнится с толщиной ног птенцов). К началу 1963 года 3,2 процента помеченных птиц было снова отловлено. Причем выявилась следующая картина: самцы не часто отваживаются на далекие путешествия — их обнаружили в радиусе одного — четырех километров. Самочки же, наоборот, не побоялись пуститься в путь и были обнаружены за 5 и даже 25 километров от исходного места. Даже самый старый глухарь за целых десять лет не ушел дальше чем на один километр от места маркировки.

Вот, правда, в Швеции однажды подстрелили глухаря, удалившегося на расстояние 38 километров от места выпуска. Из 1895 глухарей, окольцованных в Советском Союзе, 40 были обнаружены в среднем за 2,5 километра от места выпуска; и здесь самое большое расстояние составляло 40 километров. В то время как у Альфреда Брема можно еще прочесть, что глухари зимой «ежедневно проделывают 12–15 километров».

Когда у глухарки появляются птенцы, она способна стать удивительно бесстрашной. Двоих охотников, охотившихся в Лихтенштейнском предгорье Альп и присевших перекусить возле поваленного ствола огромной ели, ожидал сюрприз: после того как они посидели там с полчаса, притом громко переговариваясь и куря, они вдруг обнаружили, что из-под ствола торчат хвостовые перья глухарки. Причем перья шевелились от сидящих под ними птенцов!

«Потеряв дар речи от удивления, — пишет охотник, — мы подождали еще пять минут и, видя, что глухарка не собирается покинуть своего убежища, слегка ткнули ее курительной трубкой. Тут терпение птицы лопнуло, она поняла, что обнаружена, и, словно подстреленная, проскочила у меня между ногами, а за ней по меньшей мере с десяток прелестных коричневато-серых пушистых клубочков. Однако полюбоваться ими нам не пришлось: через пару секунд все они, вместе с мамашей, с поразительной быстротой бесследно исчезли в зарослях кустарника».

В одном из лесных хозяйств ФРГ во время лесопосадки работницы, сажающие сосну, медленно приближались к месту, где находилось глухариное гнездо. Глухарка прочно сидела на гнезде и не сделала ни малейших попыток слететь с него даже тогда, когда девушки приблизились к ней почти вплотную. Не удавалось согнать ее ни криками, ни маханием рук. Тогда одна из наиболее бойких девиц подхватила глухарку на руки и отнесла на некоторое расстояние в сторону. И птица снесла это безропотно, нисколько не сопротивляясь и не вырываясь. Более того, когда девушки уселись завтракать, она подбежала к ним и охотно угощалась хлебом и печеньем, а потом, когда они снова принялись за работу, безмятежно разгуливала между ними все утро. Однако при приближении лесничего птица тотчас же улетела. В бинокль ему было видно, как она сразу же вернулась, как только он ушел. Трижды подряд она исчезала при приближении мужчины и возвращалась, как только девушки оставались одни. К полудню появился еще и глухарь, который принялся токовать и приплясывать вокруг глухарки, не обращая внимания на копающих землю работниц. Звук его голоса походил на звук точильного станка и был слышен на расстоянии 200–300 шагов.

Как-то тому же лесничему рабочие принесли из леса пять свежих глухариных яиц. Он подложил их индейке, и через 30 дней вылупились пять глухарят. Молодые глухари — два самца и три самочки — спали чаще всего на дереве, а их приемная мать, индейка, внизу под деревом или на одной из самых нижних веток. Вскоре глухари начали взлетать и на крышу лесничества, а потом и на крыши домов соседнего городка. Следующей весной все они исчезли в окрестных лесах — сначала самцы, а затем и самки.

У наших детей и внуков останется еще меньше возможности увидеть живого глухаря, чем у моего поколения. Потому что тетеревиных у нас становится с каждым годом все меньше и меньше. В 1964 году во всей ФРГ насчитывалось 6000 глухарей, 14 708 тетеревов и 4120 рябчиков. Во всей Чехословакии в 1961 году было 4029 глухарей, из них почти три четверти в Сло-вакин (не правда ли, удивительно, кому это удалось так. точно подсчитать столь осторожных птиц в лесу?).

Возможно ли еще восстановить постепенно исчезающее поголовье глухарей и другой ценной и редкой пернатой дичи? Это зависит от того, сумеем ли мы вместо «дровяных плантаций», где ели посажены стройными рядами, словно посеянная на освобожденных от сорняков полях рожь, воссоздать снова настоящие, естественные леса. Правда, специалисты лесного, хозяйства часто утешают нас тем, что леса в нашей стране за последние 150 лет стало не меньше, а скорее даже больше. Однако пет особых причин радоваться или гордиться. Потому что там, где прежде был смешанный лес, состоявший из различных пород деревьев, перемежающихся лесными полянами, болотами, прогалинами, пустошами, торфяниками, озерками, там сегодня стоят ровные посадки из одновозрастных дубов, буков и елей. И больше всего из елей, потому что эти деревья и приживаются легче, и растут скорее, да и посадка их обходится дешевле. Несмотря на все возражения, не раз возникавшие по этому поводу за последние годы, упорно продолжают сажать хвойные виды в ущерб лиственным… А ведь такие лесопосадки или «древесные плантации» значительно уязвимее в смысле ветровалов и нападения насекомых-вредителей, чем настоящий лес. Для того, например, чтобы бороться с короедами, совкой сосновой или другими вредителями леса, приходится затрачивать массу денег, хотя, бы для того лишь, чтобы убрать все отмершие и, засохшие деревья, кора которых очень удобна для выплода различных вредителей. Лесничие вынуждены вновь и вновь опрыскивать лесопосадки всяческими ядохимикатами, чтобы сдерживать, размножение вредителей, и уничтожают при этом заодно и муравьев и птиц, которые в естественном лесу прекрасно приспособлены сохранять равновесие в природе.

До сих пор в наших краях бездумно продолжают, раскорчевывать тысячи гектаров пустошей, осушать одинокие заболоченные лесные поляны и болота только потому, что когда-то, во времена Фридриха Великого, это считалось большой заслугой и доблестью. Но сейчас ведь уже ясно, что таким образом мы формируем малоплодородные, бедные почвы, которые уже через 10 или 20 лет не будут годиться для распашки. А ведь сельское хозяйство и без того теперь старается перебазироваться на более удобно расположенные, более стоящие участки земли;, упор делается на крупномасштабные хозяйства. Кроме того, следует не забывать о том, что именно пустоши, болота, глухие лесные чащобы способны сохранять столь необходимую влагу в течение всего года, а ведь вода становится год от года все большим дефицитом во многих областях Европы! Только из-за того, что в государственных бюджетах Земель — этих небольших стран, входящих в состав Федерации, — в течение десятков лет все вновь и вновь предусматриваются миллионные ассигнования на «повышение плодородия почв», упрямо и бездумно продолжают делать все то же самое: регулировать речной сток, осушать болота, понижать уровень грунтовых вод. Потому что в случае если выделенные на это средства не будут истрачены, всегда существует опасность, что их на будущий год вычеркнут из бюджета и больше не выделят. Одновременно миллиардные затраты идут на то, чтобы создавать повсюду искусственные водохранилища, необходимые для сбора вод для все разрастающихся больших городов.

Однако за последнее время — я бы сказал, просто к счастью— древесина настолько подешевела, что уход, который требуют лесопосадки, фактически потерял всякий смысл. Сама посадка буковых и еловых насаждений стоит дороже, чем то, что можно выручить, даже срубив ее затем всю под корень. С другой стороны, миллионные массы городского населения на своих машинах все больше стремятся попасть в настоящий лес, на лоно природы. Им хочется любоваться красивыми ландшафтами, дышать чистым лесным воздухом. Они хотят попасть именно в настоящий лес, заметьте — в дремучий лес, воспетый поэтами и романтиками, а вовсе не на дровяную плантацию, поставляющую лесопиломатериалы и сырье для бумажной промышленности. Так что мы еще можем надеяться, что наше лесное хозяйство постепенно переориентируется и обширные лесопосадки (являющиеся, кстати, в основной своей части всеобщим достоянием) снова превратятся в естественные леса. В нормальные леса, где будут расти и береза, и ясень, и клен, и осина, ива и тополь, липа и крушина, акация и вяз, и всякого рода кустарники, трава и цветы, где будут бегать и летать разные виды животных.

Вот тогда-то и для глухарей снова наступят лучшие времена. Потому что для полного благоденствия им нужны дремучие, обширные смешанные леса с болотцами и торфяниками.

Между прочим, Христиан Людвиг Брем, отец знаменитого автора «Жизни животных», подстрелив и вскрыв десяток глухарей на току, к своему удивлению, обнаружил, что зоб у них был набит одной лишь хвоей — иголками ели, пихты и сосны. Говорят, что зимой глухарь способен просидеть несколько суток подряд, иногда даже до восьми дней, на одном и том же дереве, обрывая с него всю хвою [27]

Но в другое время глухари как раз наоборот — весьма прихотливы и разборчивы в отношении еды; правда, это замечаешь, лишь когда содержишь их в неволе. Им нужны и почки, и молодые побеги, и разного рода ягоды.

Глухариный молодняк, и в первую очередь маленькие птенцы, питаются почти исключительно жуками, гусеницами, личинками, мухами, червями и улитками. А их на наших сплошь забрызганных ядами лесных плантациях явно недостаточно. Видимо, именно из-за этого почти все попытки вновь акклиматизировать глухарей в местах их прежнего ареала терпели неудачу. Ведь прежний ареал глухаря тянулся из северной Испании через всю Европу до Байкала и Лены в Азию.

Первые попытки искусственного расселения глухарей предпринял еще в 1630 году полководец Валленштейн в Мекленбурге. Безрезультатно пытались расселить глухарей в Ирландии, Дании, на Аландских островах Финляндии, во Франции, Италии, Швеции и др.

Только в одной Англии, где их тоже уже полностью истребили, опыт удался, а именно в Шотландии. Туда завезли в 1837–1838 годах сначала 48, а затем еще большее количество глухарей из Швеции. Кроме того, там подкладывали глухариные яйца в тетеревиные гнезда, и тетерева их высиживали. Правда, в подобных случаях всегда возникает опасность, что впоследствии могут появиться гибриды между тетеревом и глухаркой, реже — наоборот. Они представляют собой нечто среднее между обоими видами родителей. Тем не менее двадцатью годами позже общее число глухарей в Шотландии оценивалось уже свыше тысячи.

По-видимому, раньше в новых местах всегда выпускали слишком мало и чаще всего уже взрослых глухарей, иногда всего лишь одну пару. В чем и крылась ошибка. Но даже при наличии больших естественных лесных угодий с ручейками и болотами и при условии, что завезен будет один только глухариный молодняк, и то услышать их «пение» на току удастся лишь на будущий год, ранней весной. Именно так, между прочим, поступили в Польше, где выпустили глухарей в возрасте от двух до трех месяцев.

Но вырастить в неволе глухариных деток — дело отнюдь не простое! Это заметила еще супружеская чета зоологов Хайнрот, у которых пять глухарят в возрасте семи недель внезапно погибли. Наседка, под которой они вывелись, не пользовалась у птенцов должным уважением: они явно не понимали значения голосовых сигналов и поз своей приемной матери и посещали ее только в качестве источника тепла. По-видимому, поведение мамаши-глухарки сильно отличается от поведения домашней курицы. Зато по отношению к людям глухарята вели себя весьма доверчиво. Чувствуя себя покинутыми, они неизменно издавали свое протяжное «ди-и-и!».

Орнитолог Д. Мюллер из Института Макса Планка тоже потерял почти всех детенышей глухаря; все они погибли от различных болезней. Зато оставшийся в живых глухаренок привязался к исследователю всей душой и не желал отойти от него ни на шаг. Ночью он устраивался на ночлег на спинке его кровати… Если его хозяин засиживался слишком долго за работой, он укладывался спать, примостившись на его письменном столе. За обедом он тоже составлял ему компанию. Когда птенца оставляли одного, он тоже издавал «клич одиночества»: «ди-и-и!»

Другая группа, из пятнадцати птенцов глухаря, которую Д. Мюллер вывел еще до того глухаренка, принималась «плакать» даже тогда, когда он был в комнате, но сидел тихо, не шевелясь. Как только кто-нибудь из птенцов замечал, что его нет, и начинал издавать свое испуганное «ди-и-и!», остальные сейчас же подключались и ныли хором, хотя за секунду до этого безмятежно клевали корм. Заслышав голос хозяина в саду, они тотчас же слетались и сбегались к нему со всех сторон и принимались старательно склевывать насекомых, бутоны и семена вокруг того места, где он стоял.

Между прочим, именно Хайнроты установили, что хорошо оперившимся четырехмесячным глухарятам, весом примерно в полкило, достаточно только один раз перелинять, чтобы сменить свою «детскую одежду» на сверкающее, шикарное одеяние взрослого глухаря.

Выращенные в неволе глухарята могут прожить довольно долгую жизнь. У некоего Н. Стергера в Крайнбурге глухарь прожил целых 18 лет. А наибольшая продолжительность жизни у свободно живущего глухаря отмечена в округе Ориматилас, в Финляндии. 1 июля 1950 года ему в трехдневном возрасте вдели в крыло метку, а 25 сентября 1960 года он был там же подстрелен, достигнув веса 4,5 килограмма.

Глухари, способные достигать 4–5 килограммов веса у самцов и 2,5–3 килограмма у самок, — наиболее крупные из всех тетеревиных, 18 видов которых распространены или, вернее, были распространены по всей умеренной зоне северного полушария.

Глава XXV. Не созданное руками человека

В западной Германии пренебрегает творениями природы

Естествознание — в загоне

Единственное мыслящее существр на Земле в ответе за все

Техника не должна заглушать живую природу

Животные позволили человеку стать человеком

Так называемые «цветные» посрамили нас, европейцев

Не так давно одна большая западногерманская газета поместила фотографию советской почтовой марки с изображением Рихарда Вагнера, снабдив ее следующей саркастической подписью: «По-видимому, Советы оставили за собой неоспоримое право изображать на почтовых марках немецких композиторов, в то время как наша федеральная почта предпочитает почему-то изображать животных…» Напрасная ирония! Вот именно в Советском-то Союзе как раз выпущены целые серии марок, посвященные редким видам животных, находящимся под угрозой исчезновения с лица земли; более того, они изображены на миллионах спичечных коробков! Но это ведь очень характерно для западногерманских публицистов — считать все, что создано природой, гораздо менее ценным, да что там говорить — просто ничтожным по сравнению с тем, что создано человеческим разумом.

Как известно, у нас документальные, научно-познавательные фильмы неизменно проходят цензуру, иначе подобный дорогостоящий труд не попадет на экраны кинотеатров. Только на этих условиях кинодокументалисты получают право на желанный льготный налог, которым пользуются лишь игровые картины, а иначе ни один кинотеатр не согласится принять в прокат познавательный фильм. Цензура проводится «Фильмовой квалификационной комиссией». Ее анонимная судейская коллегия подвергает критике взгляды создателя фильма и его художественные методы. Комиссия вынуждает автора вносить всякого рода поправки (вот почему я больше не снимаю подобных фильмов). К примеру, в фильме «Серенгети не должен умереть», снятом мной совместно с моим покойным сыном Михаэлем, квалификационная комиссия потребовала убрать фразу: «В мире все обстояло бы гораздо лучше, если бы люди вели себя подобно львам» (речь шла о том, что львы никогда друг друга не убивают); убрать следовало также утверждение, что сохранение на Земле последних диких животных ничуть не менее важно для человечества, чем сохранность Акрополя или Лувра. Мне было указано, что сравнивать стада зебр с подобными историческими ценностями непозволительно и неуместно. И лишь потому что я отклонил подобного рода вмешательство и вся общественность приняла нашу сторону, квалификационной инстанции пришлось отступиться от своих требований.

А вот и третий, еще более серьезный пример того, как у нас недооценивают созданные природой, а не человеком ценности. Решением Конференции наших министров просвещения, состоявшейся 29 сентября 1960 года, программа получения знаний по биологии для старших классов гимназии была значительно сужена. Число преподаваемых естественнонаучных предметов существенно уменьшилось. Кроме того, во многих школах большинства Земель Федерации школьникам дано право почти или совсем не посещать уроков естествознания. Таким образом, большая часть школьников старших классов с тех самых пор не получает достаточных природоведческих знаний. Особенно это чревато опасностью для тех ребят, которые по окончании гимназии выбирают себе специальность, не имеющую отношения к естественным наукам, а следовательно, и во время учебы в институте не соприкасаются с биологией.

Адвокаты, судьи, экономисты, священнослужители, журналисты, политики, историки, а также большинство учителей и преподавателей высших учебных заведений ФРГ будут таким образом в будущем лишены даже основных понятий о законах природы и о биологических процессах, а ведь именно эти познания скоро станут решающими для будущего всех народов. Правда, должен отметить, что ни один из тех одиннадцати министров западногерманской федерации во время учебы в институте не соприкасался с предметами, которые принято объединять под общим названием «естествознание». Поэтому для них, должно быть, было достаточно затруднительно составить себе какое-либо ясное суждение о смысле и значении этой, ставшей теперь столь решающей, области знания.

А ведь горизонт многих наших современников (умение видеть и понимать происходящее) и так уже значительно сузился по сравнению, например, с известными естествоиспытателями, чей взгляд охватывает всю Землю и двухмиллиарднолетнюю историю населяющих ее существ. Историки, изучающие доисторическую эпоху, способны заглянуть на 10 тысяч лет назад, исследователи из области культуры и философии в состоянии охватить от двух до четырех тысячелетий, большая часть искусствоведов и специалистов по истории литературы, да и вообще «образованные интеллектуалы» заглядывают назад обычно не более чем на несколько столетий, большая же часть населения страны помнит лишь о том, что было несколько десятилетий назад, а уж экономисты, политики и создатели мод — те часто довольствуются вообще парой лет. (Так во всяком случае утверждает Гельмут Гаме, у которого я это вычитал.)

Естествоиспытателя же всегда глубоко впечатляет, какой бесконечно малой выглядит во времени и пространстве наша собственная жизнь по сравнению с вечным, многообразным, стремительным потоком эволюции, и от этого он становится всегда скромным и почтительным перед Природой.

Каждое живое существо на Земле подчиняется общим законам природы, против которых оно бессильно: огонек его жизни можно загасить одним лишь легким дуновением, будь это одноклеточная водоросль в тропическом океане или сам президент Соединенных Штатов… Мы не можем не видеть и непонимать, что развитие, продолжавшееся миллионы лет, достигло своей высшей точки, а именно появился феномен человеческого мозга. С его помощью (кстати, еще так слабо изученного!) жизнь на Земле получила способность познать самое себя, задуматься о себе самой и вместе с тем познать окружающую действительность: солнце, луну, волны, птиц, рыб и так далее; научилась сравнивать их между собой, изучать. Только в человеческом мозгу происходит отражение свойств материи. Подобного еще не было дано ни одной из жизненных форм на Земле. От столетия к столетию, от десятилетия к десятилетию люди научатся все изощреннее уничтожать себе подобных да и вообще любые другие жизненные формы на планете. Изменять и истреблять. Они уже способны изменить весь земной шар.

Именно поэтому все творения человека независимо от того, относятся ли они к технике, химии, искусству, все более заглушают, подавляют то, что создано не человеком. Одновременно нас становится все больше и больше. И хотя мы никак не можем наладить мирного сосуществования на Земле и не в состоянии обеспечить справедливого распределения питания между всеми народами, но зато наши технические конструкции становятся все виртуознее, все фантастичнее. Однако они нас все меньше и меньше впечатляют, все меньше способны удивить. Мы уже нисколько не сомневаемся, что овладеем Луной и Венерой; мы привыкли читать в газетах о том, что люди за несколько часов на головокружительной высоте совершают витки вокруг всего земного шара, и нас это, как ни странно, меньше поражает и волнует, чем в прошлом столетии волновало изобретение парохода или прорытие первого туннеля в горах…

И только очень медленно, но зато со все нарастающей силой за последние годы стало проясняться сознание, сколь важны для нас те самые живые создания, которые появились на Земле без нашего содействия и гораздо раньше нас; какой источник наслаждения, радости, понятия красоты, восторга дает нам окружающая нас природа — та природа, которую мы как раз собираемся изничтожить! Причем изничтожить на веки вечные.

Но чем редкостнее, чем недоступнее станут вещи, не созданные руками человека, чем реальнее станет угроза исчезновения, тем они сделаются для нас дороже и ценнее.

Сегодня уже только какими-нибудь тысячами исчисляются представители трех видов высших приматов — человекообразных обезьян — самых разумных, после нас существ на Земле. Если не произойдет что-то совершенно радикальное, то один из них, а именно азиатский орангутан, будет полностью, истреблен еще за время жизни нашего поколения… При этом мы даже еще не дали себе труда узнать, как он живет, о чем думает и как действует. Буквально в самые последние годы двое молодых зоологов взяли на себя труд пожить рядом с двумя другими видами диких человекообразных обезьян: с шимпанзе из Танзании и горными гориллами вулканической области Вирунга в Заире. И они открыли совершенно потрясающие вещи! Шимпанзе, который, согласно новейшим исследованиям крови, проведенным сотрудником Франкфуртского зоопарка Якобом Шмиттом, является наиболее близким родственником человека, охотится, убивает и съедает различных других животных, в том числе и низших обезьян. А столь несправедливо оклеветанная огромная и могучая горилла, стоящая по степени родства с. нами на втором месте, — чистый вегетарианец. Горилла. питается исключительно растениями, по натуре миролюбив и. ему свойственно поведение, исключающее драки и убийства среди; себе подобных и другими видами животных. Какая великолепная возможность получше познать нашу собственную раннюю историю развития бесследно исчезнет, если мы допустим, чтобы последнее жизненное пространство этих разумных существ, а с ним и они сами было бездумно уничтожено!

Ведь не кто иной, как животные, помогли человеку стать человеком. Собака помогала ему удачливо охотиться, облавливая и останавливая для него дичь, мешая ей убежать, чтобы, охотник мог с удобного расстояния убить ее дубиной, пращой или. стрелой. Скот без труда выкармливал своим молоком его детей, нес на себе его скарб по горам и долам, позволяя ему накапливать столько утвари, сколько ему самому никогда бы не сдвинуть с места. А это в свою очередь помогло человеку объединиться, в патриархальные общины, регулировать совместное житье, и улучшать свой быт. Что же касается лошади, то именно она пронесла его с небывалой скоростью по всем континентам.

Но вот уже несколько десятилетий мы перестали нуждаться в диких животных. Во всяком случае многие так думают. Но какое непростительное ослепление — дать вот так, окончательно угаснуть жизни вокруг нас! Причем угаснуть безвозвратно, исчезнуть так, что наши собственные дети и внуки никогда уже не смогут извлечь из нее никакой пользы.

Именно ради этого некоторые из нас — а год от года таких делается все больше — стараются сделать все возможное, чтобы сохранить хотя бы жалкие остатки живой природы. Разумеется, мы полностью отдаем себе отчет в том, что при постоянном увеличении численности людского населения нельзя сохранить природу просто так, целиком, как она есть. Это невозможно. Сохранить можно только отдельные, маленькие ее островки. И лучше всего для этой цели создавать национальные парки, местности, не заселенные людьми, в которых людям не разрешается ничего изменять. Вот за них-то мы боремся.

Не самый плохой путь заключается в том, чтобы воодушевить людей нашей идеей. Заставить их понять и поверить в необходимость наших планов. Ведь никто уже на сегодняшний день не сомневается в том, что уничтожать культурные памятники старины не дозволено и недостойно культурных людей. Организация Объединенных Наций выделила 12 миллионов долларов на то, чтобы спасти храм Абу-Симбела от затопления в водохранилище. А вот сколько выделят на то, чтобы спасти от уничтожения дикую фауну, которой грозит гораздо худшая опасность, чем каменным идолам?

Вместе с тем мы стали свидетелями весьма обнадеживающих событий. После того как европейцы во времена колониальной власти уничтожили 90 процентов африканской дикой фауны, можно было подумать, что освободившиеся из-под колониального гнета племена быстро доведут до конца это нехитрое дело. Но ничего подобного не случилось. Вместо этого новые африканские правительства взяли на себя ответственность за то, чтобы сохранить своих диких животных — последних представителей прекрасной африканской природы для своих потомков. Для потомков других народов Земли. Созданные еще при бельгийцах национальные парки Конго, несмотря на все перипетии гражданской войны, не были разрушены и по мере возможности охранялись. В ставшей самостоятельной Танзании налогоплательщик, несмотря на свою отчаянную бедность и нужду, вынимает из кармана последние гроши, чтобы помочь своему правительству сохранить дикую природу своей родины. Новое африканское правительство посрамило своих европейских предшественников хотя бы уже тем, что оно за первые годы своего правления вместо одного национального парка создало три и сейчас создает следующие, что средства, отведенные в государственном бюджете на охрану природы, за последний год увеличились уже на одну треть. Но разве эти мудрые, сознательные, но отнюдь не состоятельные черные люди не вправе рассчитывать на то, чтобы более богатые страны помогли им сохранить ценности, имеющие столь важное значение для будущего всего человечества в целом?

Эти ценности уже сейчас начали приобретать немалое значение для всех народов. Все большее число людей стремится проводить свой отпуск путешествуя, тянется к живой дикой природе. Еще каких-нибудь сто лет назад 80 процентов населения жило в деревнях в окружении животных: лошадей, коров, овец, кур, а в лесу и полях они встречали косуль, оленей, зайцев. Когда в прежние времена люди, выросшие в деревне, отправлялись в путешествие, они совершенно не обращали внимания на окружающую их природу, по которой ехали неделями. В своих дорожных записках они отмечали лишь города,-кафедральные соборы, крепости, дворцы. Еще полстолетия тому назад никто бы и не подумал, что сегодня миллионы людей будут устремляться каждую весну на природу только затем, чтобы насладиться солнцем, морем и красотой ландшафта.

Вот так и сейчас уже набирает силу новый поток туристов, стремящихся в Африку.

И хотя мы, европейцы, совместно с африканцами, может быть, и сумели сохранить небольшую часть африканской природы, но нашу собственную, европейскую северную природу в ее первозданном виде нам скорее всего сохранить не удастся. Потому что на сегодняшний день ни в Европе, ни в Северной Америке, ни в Северной Азии нет ни одного национального парка, в котором бы полностью сохранялось равновесие в природе. Мы все еще не можем отделаться от ребячливого представления, что животные делятся на «полезных» и «вредных». Именно такая уверенность побудила наших охотников истребить отечественных хищных животных или свести их численность до минимума. В большинстве североамериканских и европейских национальных парков крупных хищников почти повсеместно изничтожили ради сохранности мирных копытных, таких, как олени, антилопы, горные бараны или горные козлы. В то время как в настоящих заповедных территориях регулирование численности берут на себя хищные животные и человеку не приходится выступать на ролях убийц, на ролях охотников. И благодаря этому животные там перестают бояться человека.

К сожалению, еще нигде в жизненном пространстве, занимаемом европейцами, не сделано попытки создать настоящий национальный парк, в котором будет охраняться вся фауна в целом, все дикие животные, даже волки, то есть, национальные парки, свободные от всякого вмешательства человека. Но поскольку волки в отличие от львов, леопардов и гиен совершают дальние и обширные кочевки, такие национальные парки в наших северных областях должны занимать большую территорию и не должны быть окружены человеческими поселениями. Возможность создания подобных заповедных территорий и сохранения для наших потомков хоть частицы неприкосновенной северной природы осталась разве что в самых отдаленных частях Канады и Сибири. Будем надеяться, что человеку еще удастся сохранить хоть часть природы в ее великолепной первозданной красоте…[28]

Комментарии к книге Б. Гржимека «Дикое животное и человек»

Профессор А. Г. Банников


Примечания

1

Подробнее об этом можно прочесть в книге Б. Гржимека «Наши братья меньшие», выпущенной в свет издательством «Мысль» в 1981 г.

(обратно)

2

Эта дама сопровождала меня только во время первого приезда в Советский Союз. Во всех моих последующих путешествиях по стране моим неизменным переводчиком и гидом была писательница Евгения Геевская. Она же переводит на русский язык все мои книги, издаваемые в Москве. А их было уже семь. И то, что на русском языке они звучат не хуже, чем на немецком, объясняется нашим удачным содружеством. Мои книги вверены в надежные руки. Мне хочется выразить здесь свою сердечную благодарность и ей, и профессору А. Г. Банникову, а также издательству «Мысль» за то неизменное внимание, которое уделяют в Москве изданию, моих книг.

(обратно)

3

К 1981 г. во всем мире жило около 2 тыс. чистокровных зубров, но только в СССР и Польше есть вновь созданные популяции зубров. В СССР зубры живут на воле в 19 пунктах, где обитает около 600 чистокровных беловежских зубров. Кроме того, в питомниках содержится еще около 200 животных. Центральный зубровый питомник находится в Приокско-Террасном заповеднике. На Кавказе живет более 1000 гибридных зубров.

(обратно)

4

В настоящее время зверофермы СССР дают ежегодно около 17 тыс. шкурок соболей, и в природе добывают около 150 тыс. диких соболей.

(обратно)

5

В Аскании-Нова в настоящее время живет более 40 чистокровных лошадей Пржевальского. Это самое крупное стадо в мире.

(обратно)

6

В Аскании-Нова построены новые современные антилопники, новые вольеры на площади свыше 2,5 тыс. га, заложен новый парк на площади 100 га, зоопарк регулярно пополняется новыми животными.

(обратно)

7

По-немецки бобр — «бибер» (Biber).. Прим. перев.

(обратно)

8

В 70-х годах ФРГ получила несколько пар бобров из Воронежского заповедника и из ГДР. В некоторых районах ФРГ бобры образовали уже устойчивые популяции и расселяются по водоемам страны.

(обратно)

9

В настоящее время бобры расселены более чем в 75 областях, краях и республиках СССР, и численность их достигла примерно 250–300 тыс. голов. Ежегодно добывают около 10 тыс. бобров.

(обратно)

10

В Воронежском заповеднике построен новый комплекс зданий лабораторий, музея, административных помещений и гостиница.

(обратно)

11

Русская выхухоль распространена только в СССР — в бассейнах Волги, Дона, в среднем течении Урала и верховьях Днепра. Акклиматизирована в Томской и Новосибирской областях. Повсеместно запрещена к добыче и особо охраняется в четырех заповедниках и более десяти заказниках. Общая численность — около 30 тыс. голов.

(обратно)

12

Книга переведена на русский язык и издана издательством «Мысль» в 1965 г. (Прим. перев.)

(обратно)

13

В настоящее время разработан метод отлова сайгаков специальными сетями, который широко применяется в государственных промхозах.

(обратно)

14

Численность куланов на острове Барсакельмес превысила 200 голов. Однако повышение солености Аральского моря при отсутствии на острове пресных водоемов, видимо, приведет к необходимости перевоза куланов в другое место.

(обратно)

15

В СССР обитает шесть видов сурков, распространенных на юго-востоке европейской части (байбак), в горных районах Казахстана, Средней Азии и юга Сибири (серый сурок), в Забайкалье (тарбаган), Западном и Южном Тянь-Шане, Памиро-Алае (красный сурок), в Западном Тянь-Шане (сурок Мензбира), в Восточной Сибири и на Камчатке (черношапочный сурок). Альпийского сурка в СССР нет; он населяет высокогорные районы Альп и западные Карпаты.

(обратно)

16

На 1 января 1981 г. в СССР было 136 заповедников и семь заповедноохотничьих хозяйств на площади около 11,5 млн. га и семь национальных парков, занимающих территорию около 400 тыс. га. Кроме того, имеется более 1200 заказников республиканского значения.

(обратно)

17

Сейчас численность туров на Кавказе превысила 40 тыс. голов.

(обратно)

18

Безоаровый (бородатый) горный козел распространен также в ряде районов Кавказа, Закавказья и хр. Копетдаг в Туркмении. Повсеместно запрещен к добыче.

(обратно)

19

Площадь государственных лесозащитных полос в СССР — 4 млн. га.

(обратно)

20

В 1968 г. Международный союз охраны природы и природных ресурсов (МСОП) создал специальную Рабочую группу по белому медведю, в задачу которой входит разработка программ и методов изучения белого медведя, а также разработка рекомендаций по его охране. По инициативе МСОП всеми странами, владеющими Арктикой, в 70-х годах были приняты меры по охране этого вида. Так, в Канаде и Гренландии охота разрешена только коренным жителям — эскимосам в определенные сроки и по установленным нормам. На Аляске запрещена «спортивная» охота с самолета. В Норвегии охота запрещена полностью. В 1973 году было подписано международное соглашение между Данией, Норвегией, Канадой, СССР и США о прекращении охоты на белого медведя в международных водах.

(обратно)

21

Ныне — Рыбачий.

(обратно)

22

Акклиматизированные на о-ве Врангеля овцебыки дали приплод и образовали вполне сложившуюся популяцию. Кроме о-ва Врангеля овцебыки были завезены на п-ов Таймыр, где первые годы 30 голов содержались в большом загоне, а затем были выпущены и также уже дали приплод.

(обратно)

23

Книга переведена на русский язык и издана издательством «Мысль» в 1977 г.

(обратно)

24

В Йеллоустонском национальном парке встреча с черным медведем-гризли на дорогах, возле кемпингов и у палаток — самое обычное дело. Медведей привлекают отбросы и подачки посетителей. Создалась особая популяция медведей, существующих в национальных парках за счёт человека. Это повлекло за собой конфликтные ситуации. Редкие еще в 60-х годах, о чем пишет Б. Гржимек, они стали обычными в 70-х годах. Известны десятки случаев нападения медведей на человека, нередко оканчивающихся тяжелыми ранениями, а иногда и смертью. Служба национальных парков вынуждена была ликвидировать открытые свалки, а медведей, державшихся у туристических центров, обездвиживать и перевозить в отдаленные районы. Однако перемещенные звери возвращались обратно и, привыкшие существовать за счет отбросов и подачек, будучи голодными, представляли еще большую опасность. Частично зверей пришлось отстреливать, кемпинги огораживать.

(обратно)

25

Проб (Probus) — римский император. Упрочил власть Рима в Галиии на всей рейнской границе, оттеснив в 277 году вторгшихся в галлию франков алеманнов и др..

(обратно)

26

Медведь по-немецки — Ваг.

(обратно)

27

Сосновая хвоя — основной компонент в осенне-зимнем питании глухарей. Как показали опыты в питомниках глухарей, исключение хвои из рациона взрослых птиц вызывает резкое ухудшение их состояния, похудение и плохое усвоение других кормов. В СССР накоплен большой опыт разведения глухарей в вольерах Дарвиновского и Березинского заповедников и ряда охотничьих хозяйств.

(обратно)

28

В Законе «Об охране и использовании животного мира», принятом Верховным Советом СССР в 1980 г., предусматривается сохранение всего видового многообразия животных в состоянии естественной свободы. В Законе нет деления животных на «полезные» и «вредные», за что и ратует Б. Гржимек. Как один из путей охраны всего многообразия животного мира Закон предусматривает охрану животных в заповедниках, национальных парках и других охраняемых природных территориях. В Законе предусмотрена и необходимость регулирования численности (но не уничтожение) некоторых видов животных в целях охраны здоровья человека и предотвращения ущерба народному хозяйству. В положениях о заповедниках нашей страны предусмотрена также охрана всех природных комплексов и невмешательство человека в их жизнь, в случае если они способны к саморазвитию, т. е. сохранению естественного равновесия экосистем. Однако в тех случаях, когда заповедники малы по площади и находятся в окружении измененных человеком ландшафтов, вмешательство в их жизнь оказывается необходимым для их сохранения. Так, в небольших заповедниках не могут концентрироваться волки, которые без вмешательства человека уничтожат всех копытных. Напротив, в заповедниках, где нет крупных хищников, может чрезвычайно возрасти численность копытных, которые уничтожат весь подрост леса, что заставляет регулировать их численность. Подобные ситуации стали обычны в большинстве заповедных территорий всего мира. Следует отметить, что в СССР истребление хищных птиц и подавляющего большинства видов крупны:# хищников повсеместно запрещено, т. е. созданы условия, о которых мечтает Б. Гржимек.

Изложенная в последней главе книги общая концепция Б. Гржимека о том, что человеческое общество, как часть природы, может существовать только в постоянном взаимодействии с ней и что источник всех материальных и духовных потребностей человека заключен в природе, которую мы обязаны охранять, совершенно справедлива. Очевидна и необходимость сохранения всего генофонда нашей планеты как для экологического равновесия, так и для удовлетворения потребностей человека в будущем.

(обратно)

Оглавление

  • Брем XX века
  • Предисловие автора
  • Предисловие к русскому изданию
  • Глава I. Я — гость Москвы
  • Глава II. Впервые в жизни вижу живого соболя
  • Глава III. Аскания-Нова процветает
  • Глава IV. Рыси возвращайтесь назад!
  • Глава V. Поездка в советский бобровый заповедник
  • Глава VI. Альбиносы— кто они такие!
  • Глава VII. Чудо Казахстана
  • Глава VIII. Альпийские Сурки воспряли духом
  • Глава IX. В гости к кавказским турам
  • Глава X. Пять зоопарков Парижа
  • Глава XI. Лососей спасут. А кто спасет человека!
  • Глава XII. Оставьте в покое белых медведей
  • Глава XIII. Наш заяц-русак — неизученное животное
  • Глава XIV. Где наши аисты!
  • Глава XV. Почему мы не ездим на лосях!
  • Глава XVI. Овцебыкам мороз не страшен
  • Глава XVII. Черепаха — не игрушка
  • Глава XVIII. Вилороги — «ветераны» Американского континента
  • Глава XIX. Много ли ума надо опоссуму!
  • Глава XX. Человек, которого выменяли на оленьи рога
  • Глава XXI. Снежные козы скачут по небоскребам
  • Глава XXII. Испанская коррида — бесчестное состязание
  • Глава XXVIII. Гризли истреблены, бурые — распроданы
  • Глава XXIV. Эти «сумасбродные» глухари
  • Глава XXV. Не созданное руками человека
  • *** Примечания ***