Авария [Григорий Борисович Адамов] (fb2) читать онлайн

Григорий Адамов Авария

Научно-фантастический рассказ

Рис. П. Алякринского

Наша электростанция, — начал Жан Кларетон, — стоит на острове Диксон, на берегу Карского моря. Станция не маленькая — 150 тысяч лошадиных сил. Здесь все необычно: топливом служит вода, а турбины вертит не водяной пар, а пар «бутана» — жидкого углеводорода.

В Арктике не везде имеется собственное минеральное топливо. Если оно и есть, скрытое в недрах, то, чтобы добыть его, нужно произвести массу затрат: заложить шахты, доставить машины, завезти людей, продукты, товары, построить жилища, больницы, школы, телеграф, склады, провести железную дорогу, — словом, заселить район.

Электростанцию острова Диксон обслуживают всего лишь двадцать два человека. Станция работает, пока стоят морозы, вырабатывает электроэнергию и посылает ее по проводам огромному району. Она дает свет и тепло. На ее энергии работают лесопильные, консервные, графитные предприятия Игарки, медные и цинковые рудники острова, железные рудники на полуострове Таймыр.

Мы живем уединенно. Недалеко от нас находится знаменитая Диксоновская радиостанция, там же порт, который летом очень оживлен. Приходят морские гиганты из Архангельска, Мурманска, Ленинграда, Западной Европы. Они привозят грузы для Игарки и всего бассейна Енисея. Здесь они останавливаются и догружаются перед тем, как начать обратный путь в Европу.

На нашей станции почти все процессы автоматизированы; однако, работы для каждого из нас достаточно.

Среди персонала станции работает лаборантка Женя Ляпунова, тунгуска, молодая девушка лет двадцати, — удивительно жизнерадостная и заразительно веселая. Работает она превосходно. Если займется исследованием какой-нибудь новой, интересной реакции бутана или холодильного гидрата, не выходит из лаборатории по двенадцать — пятнадцать часов подряд. Она, конечно, права: от ее зоркости, внимательности и добросовестности зависит многое. Ведь электростанция наша не тепловая и не гидравлическая, а скорее химическая.

Уже давно известно, что некоторые жидкости кипят и обращаются в пар при гораздо более низкой температуре, чем та, которая необходима для превращения в пар воды. Такая жидкость, как, например, пропан, получаемый из нефти, остается в жидком состоянии лишь при морозе ниже 66° Цельсия. Как только температура достигает 65° ниже нуля, пропан начинает кипеть и переходит в газообразное состояние. Родственный ему бутан начинает кипеть и обращаться в пар при температуре минус 10° Цельсия.

Если погрузить котел с бутаном в воду с температурой минус 10° Ц, бутан начнет обращаться в пар, и чем выше будет температура воды, тем энергичнее будет происходить парообразование. При большой разнице температуры бутана и воды пар бутана получит такую упругость, что сможет производить необходимую работу: вращать турбину, двигать поршень.

Для превращения бутана в пар к котлу подводится вода из-подо льда. Температура этой воды всегда равна 4° выше нуля: лед, как одеяло, хорошо защищает воду от самых сильных морозов.

Бутан обладает еще одним важным свойством: он не растворяется в воде. Это избавляет от необходимости помещать его отдельно от воды. В одном котле-испарителе бутан и вода смешиваются, и происходит почти мгновенная передача тепла воды бутану. Отнимая у воды тепло, бутан немедленно испаряется, а вода замерзает и превращается в крупинки льда. Пары бутана направляются в турбину, ледяная крупа удаляется из котла-испарителя. Отработавший пар бутана охлаждается, возвращается в жидкое состояние и снова проделывает тот же цикл. Таким образом, бутан совсем не расходуется, а постоянно циркулирует в замкнутом цикле. Лучше всего применять для охлаждения паров бутана не просто морозный воздух, температура которого в течение дня иногда сильно колеблется, а замороженный раствор поваренной соли, который в этом состоянии носит название холодильного гидрата. Этот раствор является прекрасным охлаждающим веществом, так как для перехода в жидкое состояние он энергично и быстро поглощает большое количество тепла. Это тепло холодильный гидрат отнимает от паров бутана при соприкосновении с ними. При этом пары бутана, охлаждаясь, переходят в жидкое состояние, и крупинки льда холодильного гидрата, нагреваясь парами бутана, тоже обращаются в жидкость — рассол.

Таким образом, при конденсации паров бутана получаются две не смешивающиеся жидкости — бутан и соляной раствор. Жидкий бутан отводится из конденсатора обратно в котел-испаритель для повторного превращения в пар, а рассол выводится наружу, на мороз, в специальные каналы, вырубленные в прибрежном льду. Там рассол снова замерзает и оттуда опять направляется в конденсатор.

Для электростанций, построенных у моря, совсем нет надобности привозить соль для образования холодильного гидрата. Достаточно несколько раз дать замерзнуть соленой морской воде в каналах, каждый раз удаляя лед, чтобы образовался достаточно насыщенный рассол.

От площади каналов зависит мощность электростанции. Так, например, каналы площадью в 25 квадратных километров, покрытые слоем замороженного соляного раствора толщиной в 15 сантиметров, обеспечивают круглосуточную работу электростанции мощностью в 75 тысяч лошадиных сил. Холодильный гидрат можно запасать на случай резкого потепления, когда замерзание соляного раствора замедляется или совсем приостанавливается. Тогда станция может работать несколько дней на запасах.

Таковы основные принципы работы нашей электростанции.

Устройство станции и процесс ее работы схематически можно изобразить вот так…

Жан Кларетон выбрал около себя более или менее чистое от камней место и на ровном песке начертил примерно следующее (см. чертеж внизу).

— Эти принципы, — продолжал Кларетон, — были впервые предложены еще в 1930 году на II всемирной энергетической конференции инженером и физиком Баржо.

Советский Союз, усиленно развивая свои окраины, использовал идею Баржо и во второй пятилетке разработал, а в третьей пятилетке на побережье Ледовитого океана появилось несколько таких станций: кроме нашей, еще у устья Колымы и Лены, на острове Врангеля, на Новой Земле и Земле Франца-Иосифа.

Этим станциям не нужны мощные здания, тяжелые паровые котлы или огромные плотины и большие турбины, — все оборудование легче и проще. Вот вам простой расчет: энергия, получаемая на

станции Баржо из 1 кубометра морской воды при температуре плюс 2° и при температуре воздуха минус 22°, соответствует энергии, получаемой при падении 1 кубометра воды с высоты в 1 200 метров. Для использования такого колоссального напора воды нужно было бы построить огромные, тяжелые и, конечно, дорогие сооружения, а мы обходимся легкими, дешевыми станциями. По подсчетам выходит, что стоимость электроэнергии на станциях Баржо обходится в 5–8 раз дешевле, чем на гидростанциях. Но так как электроэнергия нужна, конечно, круглый год, то приходится на время лет него перерыва добывать ее иными путями.

В тех местностях, где имеются реки, строятся гидростанции. Зимой реки глубоко промерзают, — значит, гидростанции работают как раз в те месяцы, когда «ледовые» электростанции должны прекратить работу.

С нами сотрудничает гидростанция мощностью в 100 тысяч лошадиных сил, сооруженная в трехстах километрах к востоку от нас, на реке Пясине. На Пясинской станции работает инженер Кечмаев, земляк и сородич Жени Ляпуновой. Ему сейчас уже лет за сорок. Он был одним из первых тунгусов, приехавших в Ленинград и поступивших в школу, а потом и в Университет северных народностей. Это очень талантливый инженер, который нигде не хочет жить и работать, только в своей родной тундре.

Однажды Кечмаев захотел проведать Женю, которая только что приехала на нашу станцию. Дело было в конце зимы. Гидростанция Кечмаева не работала. Там шел

обычный зимний ремонт оборудования. Свободный от дел, Кечмаев решил совершить прогулку к нам. Утром он сговорился с Женей по радио, что к пятнадцати-шестнадцати часам будет у нас.

Женя разговаривала с ним из своей лаборатории, которая находилась в конце галлереи, над турбинным залом. Близкий приезд Кечмаева так обрадовал ее, что она не могла выдержать, чтобы сейчас же не поделиться своей радостью с кем-нибудь из нас.

Они не виделись уже года три, и бурная радость Жени искала выхода. Она быстро закончила свой обычный ежедневный анализ образцов морской воды, бутана, холодильного гидрата, прибрала пробирки, колбы, реактивы и, скинув халат, выбежала на галлерею.

Хотя прошло уже больше месяца со дня ее приезда, она все еще не вполне свыклась со станцией. Я не раз наблюдал, как, выходя из лаборатории, она останавливалась, восхищенная картиной, которая развертывалась перед ней.

Действительно, на свежего человека станция производила большое впечатление. Представьте себе огромный двухсветный зал длиной около двухсот метров. Стены его почти сплошь стеклянные. Если смотреть с галлереи, глубоко внизу видны прильнувшие к полу два ряда черных горбатых турбогенераторов. Их семьдесят пять штук, каждый мощностью две тысячи киловатт. Они похожи на стадо гигантских черепах, издающих непрерывное гудение. И каждая из них как будто держится на привязи кем-то там, под потолком, куда протянулись изогнутые, светло-серые трубы. Наверху каждые четыре трубы сходятся, сливаются в одну и колоннами проходят сквозь потолок.

Эти трубы отводят из турбин в конденсатор отработавший пар бутана. В конденсаторе пар сжижается, чтобы потом вернуться опять в котел-испаритель.

В зале черные горбатые существа живут своей жизнью. Изредка по среднему проходу, как по проспекту, бесшумно проносится электрокар с человеком на площадке.

Первые дни Женя подолгу простаивала, очарованная этой ритмической скрытно-напряженной жизнью зала. И сейчас она на минуту задержалась, любуясь все еще волнующей ее картиной.

И сейчас она на минуту задержалась…

Потом она побежала к непрерывному лифту, и через несколько минут ее маленькая фигурка промчалась на электрокаре через весь зал и появилась под выходной аркой. Тут она встретила меня с Бойцовым. В качестве главного инженера станции я в то время замещал отсутствующего директора, а Корней Бойцов был нашим электриком, подводником и ледовиком. Почти все внешние сооружения были в его ведении: ледовые каналы, транспортеры, подводящая воду труба. Теперь мы шли с Бойцовым на обычную утреннюю проверку работы испарителя и, еще издали увидев, как Женя вышла из лаборатории, поджидали ее. Присоединившись к нам, она немедленно сообщила о госте. Это известие нас очень обрадовало. Нельзя сказать, чтобы на своей уединенной станции мы были очень избалованы посетителями.

Правда, наши телевизоры приносили нам кусочки жизни всей страны и всего мира. Мы регулярно слушали и видели московские, парижские, нью-йоркские концерты, лекции, театральные спектакли, с'езды, доклады, разговаривали с далекими родными и друзьями. Но живые, теплые люди редко заглядывали к нам.

Пока мы спускались в нижний этаж, где помещался испаритель, Женя успела уже вцепиться в Корней Бойцова, подшучивала и дразнила его. Добродушный Корней отшучивался, но это ему плохо удавалось. Он больше сопел, улыбался и ласково поглядывал на миловидное лицо Жени с характерным, почти четырехугольным лбом.

В испарительном отделении было безлюдно и тихо. Оно тянулось под всем турбинным залом, и каждому ряду турбин наверху здесь соответствовал длинный стопятидесяти-метровый бетонный ящик, высотой от пола почти до потолка. Эти бетонные ящики и были испарителями, В них подавалась через трубу морская вода и жидкий бутан из конденсатора. В этих бетонных «котлах» бутан, смешиваясь с «теплой» водой, замораживал ее в ледяную крупу, а сам превращался в пар. Сквозь семьдесят пять коротких вертикальных труб пар бутана врывался в турбины, заставлял их вращаться и вращать свои генераторы.

На темно-зеленых бетонных стенах испарителей, покрытых слоем блестящей, как будто лакированной, пластмассы, были помещены различные измерительные и контрольные приборы. Они следили за равномерностью подачи воды и бутана, за их состоянием и качеством, за упругостью и давлением паров бутана, за своевременным и полным удалением льда из испарителя. Все показания этих приборов автоматически, но проводам, передавались в лабораторию Жени и в комнату дежурного инженера — диспетчера.

Часа через два мы поднялись на непрерывном лифте в мой кабинет. Здесь я нашел обычную в этот час метеорологическую сводку с Диксоновской радиостанции.

Сводка была неприятной: с северо-востока быстро надвигается сильная пурга.

— Знаете, Женя, — сказал я, — пожалуй, было бы лучше, если бы Кечмаев отложил приезд к нам. Пурга в тундре — мало подходящее время для дружеских визитов.

— Да, конечно, — согласилась Женя. — Но он ведь тоже получил эту сводку. Вероятно, он ее принял во внимание. Надо все-таки поговорить с ним.

Мы настроили мой настольный радиоаппарат и послали позывные гидростанции. Через минуту гидростанция ответила на вызов и сообщила, что Кечмаев уже выехал к нам на аэросанях. Метеорологическая сводка его не застала, и на гидростанции очень беспокоятся, как бы пурга не захватила его на гористом участке пути. Они сообщили ему об этом по радиотелефону, но он ответил, что прошел уже больше половины горной дороги, что до пурги успеет пройти оставшуюся часть, а в тундре ему нечего бояться.

Мы связались по радио с аэросанями Кечмаева. Он просил не беспокоиться, сообщил, что все идет благополучно, дорога прекрасная и он будет у нас во-время: часа через три-четыре.

Нам оставалось ждать. Женя ушла работать над рефератом о химическом составе морской воды у острова Диксона. Я занялся своими делами.

Через полчаса новая срочная метеосводка сообщила, что пурга надвигается с необычайной быстротой, скорость ветра достигает 12 баллов, видимость совершенно отсутствует.

Острова Диксон пурга достигнет в ближайшие десять — пятнадцать минут.

Это сообщение не вызывало сомнений: я увидел в окно, как потемнело небо, как низко опустились тучи, как быстро сгущался мрак, и тусклый день раньше времени стал переходить в густые сумерки.

Я отдал необходимые распоряжения по электростанции: поставить у каналов снегоочиститель, проверить грабли, проверить навес на транспортере холодильного гидрата; надо было подготовиться к встрече урагана, очевидно, необычайной силы.

Я видел через окно коренастую фигуру Корнея, одетого в легкий, но теплый электрифицированный комбинезон. Он возился над механическими граблями, которые ходили по рельсам вдоль каналов с рассолом, как вагон трамвая. Грабли собирали льдинки замерзающего рассола со всей ширины канала и подгоняли их к транспортеру. Перед двигателем граблей на тех же рельсах помощник Корнея устанавливал снегоочиститель, который должен был работать в пространстве между граблями и транспортером.

Грабли ходили по рельсам вдоль каналов с рассолом…

В глухом конце изогнутого петлей канала, широкого и очень мелкого, далеко под ледяную кашу входил бесконечный ленточный транспортер. Он захватывал здесь подгоняемые граблями льдинки и тащил их на себе к подножию водяной башни конденсатора. Здесь с главным транспортером сливался другой, резервный транспортер, шедший из запасного склада холодильного гидрата.

Транспортер сбрасывал льдинки в наружную часть башни, неглубокую, как та часть курительной трубки, в которую набивают табак. Скоплявшиеся здесь верхние слои льдинок давили на нижние и заставляли их переходить во внутреннюю, длинную, как чубук трубки, башню со столбом рассола в двадцать метров высоты. Этот столб рассола держался благодаря сильно разреженному в конденсаторе воздуху и, следовательно, получающейся большой разнице между атмосферным давлением снаружи и внутри конденсатора.

В столбе льдинки всплывали до вершины башни и там пересыпались на наклонную плоскость конденсатора, охлаждали поступившие туда пары бутана, превращали их в жидкость, сами таяли и, смешиваясь с жидким бутаном, стекали вниз. В нижнем резервуаре более легкий бутан отделялся от рассола и всплывал кверху, как масло на воде. Через трубу у самого дна резервуара рассол выводился наружу в канал, где вновь замерзал. Бутан через верхнюю трубу опускался вниз в испаритель, а затем его пар опять в турбины.

Фигуры Корнея и его помощника вдруг потонули во мгле. Густые хлопья снега крутились за окном. Зажглись фонари по сто тысяч свечей каждый, но их свет едва пробивался качающимися оранжевыми пятнами сквозь тучи снега. Ветер ревел.

В кабинет вошел Корней. Он доложил, что они успели выполнить все распоряжения, хотя навес над транспортером пришлось проверить в абсолютной тьме.

Во время его доклада в комнату быстро вошла Женя.

— Товарищ Жан, — сказала она взволнованно, — я говорила сейчас с Кечмаевым. Он уже в тундре, его нагнала пурга, он говорил, что все идет благополучно, как вдруг на полуслове передача прервалась… Я билась десять минут, чтобы опять связаться с ним, но ничего не вышло… Что это может быть, товарищ Жан? Что с ним могло случиться?

Товарищ Жан, — сказала она взволнованно…

— Что могло случиться? — ответил я возможно спокойнее. — Очевидно, в атмосфере сейчас сильнейшие электрические разряды, и они, как всегда, мешают работе радио. Вызовите по моему аппарату оленеводческий колхоз и проверьте связь.

Ответа из колхоза Женя не получила; было ясно, что именно атмосферные разряды мешали связи с Кечмаевым.

Я распорядился зажечь на крыше мощный прожектор и направить свет его в ту сторону, откуда мы ожидали Кечмаева.

Прежде чем уйти, Женя сказала мне:

— Кечмаеву будет плохо. Это пурга… она убивает все… Я это хорошо знаю… Когда я была еще маленькая, она убила моего брата.

— Ну, Женя, машину она не убьет, — успокаивал я ее, — а машина у Кечмаева хорошая.

Оставшись один, я поработал еще час-другой под неистовый рев и гул пурги и пошел в обход по рабочим помещениям станции.

Насос, подававший воду из моря в испарители, работал исправно. В испарительном отделении, в турбинном зале все было в порядке. Везде чувствовалось невероятное напряжение, испытываемое зданием от огромного напора урагана. Казалось, стены скрипят и стонут и их стоны сливаются с ревом пурги. Когда я поднялся наверх в конденсатор, рев оглушил меня. Транспортер работал бесперебойно, ледяная крупа холодильного гидрата беспрерывно сыпалась из башни на наклонный пол конденсатора. Правда, приборы показывали, что крупа имела большую против нормы примесь снега, с которым, очевидно, не мог полностью справиться снегоочиститель. Но ничего угрожающего в этом не было.

Осмотрев все, я прошел в столовую. Женя уже была там. Она сообщила мне, что еще раз пробовала вызвать Кечмаева, но это ей не удалось.

По нашим расчетам, он должен был бы при обыкновенных условиях уже приехать к нам. Его аэросани могли развивать скорость до 150 километров в час. Но об этой скорости при такой пурге не приходилось, конечно, и думать. Раньше чем через час его нельзя было ждать.

Через час Кечмаев не приехал. Беспокойство превращалось в тревогу.

Прошло еще несколько часов. Женя сидела у меня в комнате. Ее лицо посерело. Мы старались сообразить, что могло произойти с Кечмаевым, искали способов оказания ему помощи, но ничего не могли придумать; навстречу идти было, конечно, безумием.

Нам ничего не оставалось, как запастись терпением и ждать, пока хотя бы немного стихнет пурга и можно будет, связавшись с гидростанцией и колхозом, организовать поиски Кечмаева.

Мы собирались уже разойтись по своим комнатам, как послышался позывной гудок моего настольного телефона. Дежурный инженер-диспетчер сообщил, что на его доске появился сигнал аварии транспортера, что, пока он вызывал Бойцова и заведующего ремонтной мастерской, тревожные сигналы появились уже из конденсатора, куда перестал поступать холодильный гидрат, и давление пара бутана резко увеличилось. Он сообщал, что распорядился включить транспортер запасного склада холодильного гидрата. Я одобрил его распоряжения и перешел в кабинет. Женя пошла за мной. Там ждали меня Бойцов и заведующий ремонтной мастерской Таримов. Они уже знали об аварии, и я предложил им немедленно приняться за осмотр транспортера. Не успели они удалиться, как раздался новый гудок из диспетчерской. Диспетчер сообщал, что резервный транспортер отказался работать, давление пара бутана все увеличивается, уровень жидкого бутана в испарителе угрожающе понижается и пара бутана хватит не больше, чем на час работы турбины.

Стало очевидным, что, если авария не будет ликвидирована в течение этого часа, все Таймыр-Енисейское побережье океана лишится электроэнергии. Перерыв радиосвязи лишал нас возможности оповестить всех о необходимости подготовиться.

Пурга ревела за стенами со все увеличивающейся яростью. Казалось, что все здание качается под непреодолимым напором ветра. Невольный страх сжимал сердце. Вдруг к бешеной музыке пурги присоединился сначала чуть слышный, затем все более нарастающий глухой гул. Вскоре гул перешел в потрясающий землю грохот. Казалось где-то здесь, в непосредственной близости от нас, сталкиваются громады скал, содрогаются и рушатся горы…

— Ветер ломает прибрежные льды, — едва шевеля губами, проговорила Женя.

Я скорее угадал эти слова, чем услышал.

В это время в кабинет вошел Корней.

— Товарищ Кларетон, — обратился он ко мне, запинаясь, — выходную дверь невозможно открыть, — должно быть, снегом завалило…

— Идите через трансформаторную подстанцию.

— И там невозможно, — ответил Корней. Мы в ловушке…

— Не говорите глупостей, товарищ Бойцов, — резко ответил я, — Надо взломать двери и проделать тоннель в снегу.

В кабинет постепенно собрался встревоженной персонал: сменные инженеры, радист, другие работники станции.

Опять раздался гудок диспетчерского телефона. Я вздрогнул, услышав его гнусавый зловещий звук. Чем еще грозит нам эта черная лакированная трубка?

— Уровень бутана в испарителе, — докладывал диспетчер, — понизился до аварийного минимума. Разрешите включить резервные баллоны, иначе через пятнадцать минут турбины остановятся.

— Включайте, — ответил я. — Одновременно пустите в ход насос и откачайте пар бутана из конденсатора в газгольдер, доведя давление в конденсаторе до обычного. Вот что, товарищи, — обратился я к присутствующим, — холодильный гидрат перестал поступать в конденсатор. Запас бутана в цикле станции иссяк, и я пускаю в работу аварийный запас. Его хватит на пять часов. За этот срок мы должны во что бы то ни стало добиться выхода наружу и ликвидировать аварию транспортеров. Если мы этого не сделаем, всему району, обслуживаемому нашей станцией, грозит огромное бедствие. Мы должны работать с напряжением всех сил. Я мобилизую всех работников станции.

Через пять минут несколько человек, вооруженных топорами и ломами, рубили дверь. Перед нами открылась голубая стена снега. Его плотность внушала мне беспокойство. Очевидно, толщина слоя была огромной.

Пока люди пробивались в снегу, я поднялся к себе в кабинет и застал там Женю. Она взволнованно ходила по комнате, что-то обдумывая.

Увидев меня, она резко остановилась и официально, сухо, почти жестко, сказала мне:

— Товарищ Кларетон, я давно жду вас здесь. Мне нужно поговорить с вами. Я хочу вас спросить. Вы понимаете, что попытка пробиться наружу, добраться до транспортера, отыскать место аварии и ликвидировать ее в течение оставшихся в нашем распоряжении четырех часов — попытка совершенно безнадежная. Попытка, заранее обреченная на неудачу. Вы отдаете себе в этом отчет?

— Почему вы так думаете, Женя? — спросил я, несколько озадаченный.

— Посмотрите! — Она схватила меня за руку, потащила к окну. — Вы в состоянии различить хлопья снега?

Какая-то серо-голубая текучая стена стояла за стеклами окна. Какой-то серо-голубой поток сплошной пеленой колебался снаружи. Дело было ясно: может быть, мы уже засыпаны до второго этажа, а может быть, и выше…

— Что же делать? — пробормотал я, в смятении опускаясь в кресло.

Пурга ревела дикую песнь. Ее торжествующий вой проникал всюду.

— Что делать? — бессознательно повторил я.

— Что делать? — переспросила Женя. — Нам нужно немедленно, именно немедленно добраться до транспортера и пустить его в ход. Добраться до него можно лишь одним путем — через башню конденсатора, через двадцатиметровый столб воды под разделительную стенку и непосредственно в тоннель транспортера…

Спокойствие вернулось ко мне.

— Милая Женя, — сказал я, вставая, — можно придумать очень много остроумных, но, к сожалению, невыполнимых проектов… Надо найти какой-нибудь более реальный и осуществимый выход. А вам не мешает пойти отдохнуть. Ведь вы уже больше суток на ногах. Идите, девочка, к себе и поспите хоть немного.

Женя подошла ко мне вплотную и подняла на меня умоляющие глаза.

— Товарищ Жан! То, что я предлагаю, — это единственное… Этот план совсем не фантастический, и я его тщательно продумала, не теряйте драгоценного времени… не злоупотребляйте вашим правом единоначальника, подумайте хорошенько. Созовите производственное совещание… Я утверждаю, что мой план реален.

— Женя! — воскликнул я. — Двадцать метров воды! Не воды, а соляного рассола. И потом снаружи еще больше метра ледяной крупы. Вы понимаете, что вы предлагаете? Кто в состоянии проделать это? Кто возьмется?

— Я, только я это смогу сделать, — с жаром, почти захлебываясь от волнения, говорила Женя, прижимая руки к груди. — Только я! Я маленькая, я смогу пройти под разделительной стенкой башни, никто больше не смажет. Здесь все большие мужчины, а там проход всего лишь в сорок сантиметров. Я привяжу что-нибудь тяжелое к ногам, я, как камень, полечу на дно. Это ведь один момент… Я хороший пловец. Вы не знаете, я брала призы на Ангаре…

Я был оглушен этим страстным потоком. Надо признаться, она захватила меня своей убедительностью, своей верой, энтузиазмом. Ее план стал казаться мне действительно выполнимым. Но, прежде чем окончательно сдаться, я сказал, что хочу выслушать мнение производственного совещания.

После короткого, но бурного обсуждения все пришли к заключению, что проект Жени хотя и очень опасный, но при данных обстоятельствах единственно возможный.

Через пятнадцать-двадцать минут наша маленькая Женя стояла перед входом в конденсатор, одетая в каучуковый костюм водолаза поверх теплофицированного костюма. У ее пояса висел набор необходимых инструментов и небольшой электрический фонарь. К ногам была привязана легко развязываемым узлом стальная пластина. На груди Жени висел небольшой каучуковый мешочек с миниатюрным радиотелефоном "Миньон".

Радостно улыбаясь, Женя прощалась с нами, и мы все с восторгом и смущением смотрели на нее.

— Берегите себя, Женя, — говорил я, — не рискуйте безрассудно. Если будет очень трудно, отвязывайте, груз и взлетайте пробкой обратно.

Я тоже надел скафандр и проводил ее в конденсатор. Мы прошли через двойную дверь на площадку у отверстия башни и подошли к барьеру колодца. Вода выглядела черной и густой. Термометр показывал минус двадцать два градуса.

Жене не терпелось. Она быстро пожала мне руку, улыбнулась и в одно мгновение перемахнула через барьер.

Тяжелая вода почти без плеска сомкнулась над ее головой, два-три круга медленно разошлись по поверхности.

Она быстро пожала мне руку…

Я быстро вышел из конденсатора и снял скафандр, торопясь к радиоаппарату; мы условились, что Женя как можно чаще будет сообщать о себе, о состоянии транспортера, обо всем, что будет делать.

У конденсатора остался дежурить Бойцов.

Почти бегом я одолел две лестницы и часть галлереи, но, когда вошел в кабинет, застал уже там всех провожавших Женю. Перебивая друг друга, они радостно сообщили мне:

— Женя уже телефонировала. Все идет благополучно. Она влезает в тоннель транспортера.

Еще через минуту из громкоговорителя послышался голос Жени. Она сообщала, что ползет по ленте резервного транспортера, отгребая в стороны ледяную крупу и осматривая ролики под лентой. Пока транспортер в порядке.

Женя медленно доползла до середины транспортера, когда вдруг наткнулась на совершенно разрушенный участок тоннельного перекрытия. Железные листы перекрытия были сорваны и помяты, одна дуга каркаса вырвана из гнезда. В образовавшемся проломе сидел какой-то странный металлический ящик, зацепив двумя торчащими из него железными палками ленту транспортера. Жене пришлось потратить много труда, прежде чем она смогла прокопать в снегу небольшое пространство и обследовать ящик при свете ручного фонаря. После долгого молчания мы услышали из громкоговорителя плачущий, прерывающийся голос Жени:

— Это сани Кечмаева… Товарищ Жан… Товарищ Жан! Он здесь. Он лежит весь в крови…

Мы были поражены. Так вот причина аварии! Очевидно, проблуждав долгое время в тундре, Кечмаев все же нашел нашу электростанцию, но в последний момент напоролся на транспортер и сам потерпел аварию, может быть смертельную для него. Невозможно передать волнения, которое охватило нас.

Мы забросали вопросами Женю о состоянии Кечмаева, но лишь через несколько минут она ответила:

— Я влезла в сани. У него чуть заметно бьется пульс. Я оттираю его снегом…

Опять молчание. В этот момент в кабинет вошел Корней. Он не мог больше оставаться один у конденсатора, не зная, что с Женей. Он перехватил кого-то из персонала, оставил его там, а сам прибежал сюда. Мы сообщили ему все.

Через долгий промежуток времени опять раздался голос Жени:

— Я обследовала весь транспортер. Он почти совершенно не пострадал. Весь упор приняло на себя перекрытие тоннеля, но что-то повреждено в электрооборудовании. Что именно — не могу отыскать. Пусть Корней спустится сюда, но сначала переправьте мне лом, и расширю проход у дна башни. Пусть Корней захватит коньяк и термос с горячим шоколадом для Кечмаева. Он еще не пришел в себя. Я ползу обратно к башне и буду там ждать.

Почти полчаса работала Женя, стоя в ледяной воде и отбивая ломом куски бетона от нижнего конца тонкой разделительной стенки. Когда ей удалось, наконец, расширить проход на пятнадцать-двадцать сантиметров, Корней, сгорая от нетерпения, бросился в рассол. Вдвоем они отодвинули сани. Корней довольно скоро нашел место повреждения электрооборудования и исправил его. Как потом выяснилось, сани сначала налетели на основной транспортер и основательно повредили его. На резервный транспортер сани наскочили уже по инерции и оборвали только электропроводку.

Остальное можно рассказать коротко: Женя и Бойцов залезли в утепленную кабину саней, где находился пришедший уже в чувство Кечмаев. Он пострадал довольно серьезно, у него была сломана рука. Мы пустили транспортер в ход. Авария была ликвидирована.

Пурга через несколько часов стихла. Но Женя, Корней и Кечмаев долго еще отсиживались в кабине саней, пока мы добрались до них сквозь чудовищную толщу снега.

---

Знание — сила, 1935, № 2 — с. 2–6; № 3 — с. 16–17

Оглавление

Григорий Адамов Авария