Помни [Барбара Тейлор Брэдфорд] (fb2) читать онлайн

Барбара Тейлор Брэдфорд Помни

Посвящаю эту книгу мужу Роберту — бойцу славной битвы — с любовью и восхищением.

Не забывай меня, хоть кончен жизни круг,

И я в далекой и безмолвной стороне,

И руку не пожать уж больше мне,

И в прошлом мой полууход, полуиспуг.

Не забывай меня, когда тебе, мой друг,

Не помечтать, как будто в сладком сне;

Ты только помни, что на страшном Судном дне

Молитва и совет не защитят от мук.

Когда ж забыть меня случится как на грех,

А после вспомнить — это не беда,

Ведь если мрачных мыслей череда

Оставит за собой неизгладимый след,

То лучше уж беспамятство и смех,

Чем память и печаль на много горьких лет.

Кристина Россетти

Часть первая Товарищи по оружию

Настоящего друга можно смело считать шедевром природы.

Ральф Уолдо Эмерсон

1

Заснуть не удавалось.

Она лежала в темноте, тщетно пытаясь избавиться от тревожных мыслей. Сейчас, когда ей наконец-то удалось добраться до постели и сбросить одежду, сон пропал, хотя до этого она буквально валилась с ног от усталости. Все чувства были обострены, она напряженно вслушивалась в звуки, доносящиеся снаружи. Однако внутрь роскошного гостиничного номера проникал лишь неясный уличный гул. Спокойствие улиц было зловещим и странным.

«Вот где я должна быть, — подумала она. — В городе».

Да она и была там душой и мыслями, рядом со своей съемочной группой: оператором Джимми Трейнером, звукорежиссером Люком Майклсом и продюсером Арчем Леверсоном. Находясь на задании, за рубежом, как и полагалось хорошей съемочной группе, они всегда старались держаться вместе.

Ее сегодняшнее отсутствие было исключением. За ужином она выглядела очень усталой, ее глаза слипались после нескольких бессонных ночей, и Арч настоял, чтобы она урвала хоть несколько часов сна. Он обещал разбудить ее заранее, чтобы она успела подготовиться к вечернему репортажу на Штаты. Усталость и здравый смысл взяли верх, и она уступила, но теперь чувствовала, что не может отрешиться от происходящего в городе и хоть немного расслабиться.

Она испытывала напряженное ожидание. И внезапно поняла, в чем дело. Рассудок, ум, природное чутье, опыт военного корреспондента подсказывали ей — это должно произойти сегодня ночью. Сегодня ночью должна разразиться бойня, призрак которой витает в воздухе вот уже несколько дней.

Предчувствие обдало ее ледяной волной. Она слишком хорошо себя знала, чтобы усомниться в нем. При мысли о кровопролитии ее накрыла вторая ледяная волна. Если Народная армия пойдет против народа, крови не миновать.

Рывком оторвавшись от подушки, она включила ночник и посмотрела на часы. Было около десяти. Отбросив одеяло, она вскочила с постели, быстро подошла к окну, настежь распахнула его и ступила на балкон, страшась увидеть то, что могло сейчас происходить на улицах Пекина.

Ее номер на четырнадцатом этаже отеля «Пекин» выходил окнами на проспект Чанань, ведущий на площадь Тяньаньмэнь и известный также под названием проспекта Вечного покоя. Далеко внизу, по широкому бульвару, освещенному гроздьями зеленоватых фонарей, бесконечным потоком шли люди, словно поднимающаяся против течения форель. Когда на них падал свет, было видно, что большинство в белых рубашках и шляпах. Она была поражена этим бесшумным и молчаливым шествием.

Люди шли на площадь Тяньаньмэнь. Этот огромный вымощенный камнем прямоугольник в сто акров, ведущий свою историю с 1651 года, с самого начала династии Цин, мог вместить до миллиона человек. Много важных событий в истории страны произошло на этой площади — в самом сердце политической власти Китая.

Она глубоко вздохнула. Воздух был чист — ни слезоточивого газа, ни желтой пыли, которой в перенаселенном городе постоянно веяло с пустыни Гоби. Наверно, легкий ветерок унес оба запаха прочь, а может, сегодня слезоточивый газ вообще не применялся. Она еще раз окинула взглядом панораму проспекта, затем ее глаза остановились на запруженном народом тротуаре под балконом — на людях, которые так спокойно и организованно шли на площадь. Все казалось очень мирным, военных нигде не было видно.

«Затишье перед бурей», — мрачно подумала она и возвратилась в номер.

Она включила свет в спальне и прошла в ванную. Умывшись холодной водой, насухо вытерлась полотенцем и начала быстро причесываться короткими, резкими взмахами.

Ее лицо, обрамленное мягкими светлыми волосами, могло показаться несколько широковатым, но его крупные черты были правильными и выразительными: высокие скулы, прямой нос, упрямая линия рта с приятно очерченными губами, волевой подбородок, который, однако, не оставлял впечатления заносчивости, широко расставленные большие ясные глаза — ярко-лазурные, почти бирюзовые. Отмеченное умом и чувством юмора, оно было необычайно привлекательным и фотогеничным. Рост ее составлял почти метр шестьдесят восемь. Стройная и длинноногая, она тем не менее производила впечатление сильной и была удивительно грациозна.

Звали ее Николь Уэллс. В широком кругу она была известна как Ники. Родные же, коллеги по съемочной группе и близкие друзья чаще всего называли ее просто и нежно — Ник.

В тридцать шесть лет она — военный корреспондент расположенной в Нью-Йорке телевизионной компании Эй-ти-эн — достигла высот в своей профессии. Широко известна блестящими по глубине исследования репортажами, Ники вдобавок была мастером военной хроники. Почитаемая за умение эффектно преподнести материал, она имела репутацию человека бесстрашного и, кроме того, на редкость обаятельного на экране. Словом, настоящая звезда тележурналистики.

Отложив щетку, Ники стянула волосы на затылке в хвост и вынула из косметички помаду. Затем подвела губы и, то растягивая их, то поджимая, наклонилась к зеркалу. Бледная, без грима, она сегодня выглядела изможденной, но заняться лицом всерьез уже не было времени. К тому же она чувствовала, что сегодня ей не придется работать перед камерой. После того как недели две назад, а точнее 20 мая, было введено военное положение, китайское правительство отключило спутниковую связь; телевизионные съемки на площади были запрещены. Без Джимми с его камерой и без спутника прямые репортажи с площади Тяньаньмэнь, из самой гущи событий, стали невозможными. Сегодня ей опять придется вести репортаж по телефону.

Отвернувшись от зеркала, Ники вернулась в спальню и торопливо облачилась в те самые вещи, которые совсем недавно с себя сбросила: голубую тенниску, бежевые хлопчатобумажные брюки и в тон к ним куртку «сафари» с короткими рукавами. Летом в командировках она всегда одевалась именно так и обычно возила с собой три одинаковых «сафари», набор теннисок и несколько мужских рубашек — добавить яркости костюму, чтобы лучше смотреться на экране.

Она обулась в мягкие коричневые туфли на толстой подошве без каблуков, подошла к стенному шкафу и вынула из него большую сумку. В этом просторном вещмешке из серо-зеленой водонепроницаемой ткани хранилось все, что она в шутку называла «моя жизнь»; находясь в командировке, Ники очень редко выходила куда-нибудь без него. Вот и сейчас она, как обычно, расстегнула мешок, чтобы еще раз убедиться, что ее «жизнь» в целости и сохранности. Паспорт, пресс-аккредитация, пластиковая кредитка, наличные деньги: доллары США, гонконгские доллары, английские фунты, местные юани, ключи от квартиры в Манхэттене, всемирный адресный справочник, маленькая косметичка, в которой хранятся зубная щетка, паста, мыло, косметика, щетка для волос и пачка салфеток. Все аккуратно разложено по соответствующим отделениям. В двух больших наружных карманах трубка-телефон сотовой связи, магнитофон, записная книжка, ручки, темные очки и очки для чтения, а также упаковка марлевых хирургических масок для защиты от слезоточивого газа.

Пока этот чудо-мешок с ней, Ники была уверена, что выживет в любой точке земного шара без дополнительного багажа и, кроме того, сможет делать свою работу качественно и профессионально. Но сегодня ночью ей потребуется лишь немногое из его содержимого. Она вынула все необходимое и закрыла мешок. Паспорт, пресс-аккредитацию, минителефон, очки для чтения, записную книжку, ручки, марлевые маски, немного долларов США и местных юаней она засунула в значительно меньшую сумку из коричневой кожи. Перекинув ее через плечо, она положила в карман ключи от входной двери, поставила мешок обратно в стенной шкаф и, выходя из номера, взглянула на часы. Было ровно десять двадцать.

Как ни хотелось ей поскорее оказаться на площади, Ники сначала заглянула в один из соседних номеров, в котором расположилась их съемочная группа, — на случай, если Арч Леверсон уже вернулся, чтобы позвонить в Нью-Йорк. Разница во времени между Китаем и Соединенными Штатами тринадцать часов, дома уже было девять двадцать утра пятницы. Примерно к этому часу каждый день Арч отмечался у Ларри Андерсона, руководителя редакции новостей.

Номер служил им временным корпунктом. Подойдя, Ники услышала голос оператора, едва доносившийся из-за прикрытой двери. Она тихонько постучала.

Мгновением позже дверь распахнулась.

— Привет, дорогая, — сказал Джимми, широко улыбнувшись, и добавил, возвращаясь к телефону, уже через плечо: — Одну минутку, вот только закончу разговор со Штатами.

Ники закрыла за собой дверь, прошла в комнату и остановилась в ожидании, положив руку на спинку стула.

В свои пятьдесят два года Джимми Трейнер был в прекрасной форме: седеющий брюнет среднего роста, стройный, подвижный, с искрящимися светло-голубыми глазами на веселом румяном лице. Как оператор он обладал бесчисленным количеством призов и обожал свою профессию; работа в съемочной группе с Ники была его истинной жизнью, несмотря на счастливый брак, прекрасную жену и двух ребятишек. Подобно Люку и Арчу, он был безгранично предан Ники Уэллс. Он мечтал работать с ней и готов был ради нее расстаться с жизнью. Негромкой скороговоркой Джимми завершал прерванный разговор:

— Джо, пришла Ники. Мне надо идти, дорогая. Дела.

Нежно попрощавшись с женой, он положил трубку и, повернувшись к Ники, заметил:

— Чертовски хороший телефон. Китайцы всегда ставят самое современное оборудование, если, конечно, заполучат его. Я слышал Джоанну, словно она была в соседней комнате, а не на углу Тридцать восьмой улицы и Парк-авеню, и она…

— Он французский, — перебила Джимми Ники. — Я имею в виду аппарат.

— Да, я догадался. Тебе привет от Джо.

Ники улыбнулась:

— Как она?

— Говорит, хорошо. Смотрит выпуски новостей по телевизору, слушает то же самое по радио и волнуется за нашу четверку. Она, как всегда, все понимает правильно. — Джимми наморщил лоб. — Но послушай, дорогая, ведь ты собиралась поспать час-другой, а не слоняться здесь в ожидании вечернего выпуска.

— Верно. Но я не могу заснуть. Такое предчувствие, словно сегодня ночью что-то… нет, все полетит к чертовой бабушке. Я нутром чую, что нынче произойдет развязка. В полночь или около того.

Заметив волнение Ники и уловив дрожь в ее голосе, Джимми пристально посмотрел на нее. Проработав с Ники Уэллс пять с половиной лет в горячих точках мира, он безоговорочно полагался на ее интуицию. Она почти никогда не ошибалась.

— Ну, если так, Ник… Ты же знаешь, я всегда с тобой. Но должен тебе сказать, посмотри, сегодня на улицах совсем спокойно. По крайней мере, так было минут двадцать назад.

Ники насмешливо прищурилась:

— И на площади, скажешь, тоже ничего не происходит?

— Не совсем. Ребята выбираются из палаток, кучкуются, делятся впечатлениями, что, впрочем, я полагаю, они делают каждую ночь.

Джимми замолчал и после недолгого раздумья продолжил:

— По правде говоря, сегодня мне это напоминает Вудсток^[1], только без наркотиков, конечно. Или, если хочешь, один из наших летних уличных фестивалей в Нью-Йорке. Все так же свободно, дружелюбно, даже, я бы сказал, беспечно.

— Это ненадолго, — стараясь не горячиться, проговорила Ники и тяжело опустилась в кресло. — Я много думала и пришла к заключению, что Дэн Сяопин дошел до точки. Студенты его раздражают, путают карты, так что он наверняка готов сделать ответный ход. Причем очень неуклюжий, как и все действия правительства в отношении Тяньаньмэнь с самого начала событий. И раскаяние его не замучит. Он двинет против студентов войска. — Она вздохнула и закончила грустным, поникшим голосом: — Джимми, я боюсь, здесь будет море крови.

Он уставился на нее.

— Нет, что ты, Ник, не может быть! Даже для Дэна это слишком. Он не посмеет. Побоится осуждения мирового сообщества. Нет, он не пойдет на это.

Она покачала головой.

— Увы, Джеймс, он поступит именно так. И вот что я тебе еще скажу: Дэну наплевать на весь мир, на всех правителей и на то, что о нем думают.

Ужасный смысл ее слов поразил Джимми, и он воскликнул:

— Бог мой, ведь эти ребята совсем молодые. И они такие мечтатели! — Его голос, по мере того как он продолжал, становился все громче. — К тому же совершенно безобидные. Они только хотят, чтобы их выслушали, хотят быть услышанными.

— Этого никогда не произойдет, — ответила Ники. — Ты же знаешь, как студенты называют Дэна и иже с ним — банда стариков. И они совершенно правы. Дэну восемьдесят пять, он слишком, слишком стар, чтобы понять сегодняшний день. Он полностью оторван от нынешнего поколения и знает только одно — цепляться за власть. Каждому ясно, у студентов нет бессмысленных требований, не говоря уже о том, что желать свободы и демократии — это совершенно нормально, ведь так?

Джимми кивнул и глубоко вздохнул.

— Ладно. Так что ты собираешься делать?

— Если этому суждено случиться, я хочу быть в самой гуще событий. Мы ведь здесь ради этого, не так ли? Сообщать новости, доносить правду до людей, рассказать всему миру о том, что происходит в Китае сегодня, в пятницу, второго июля восемьдесят девятого года.

— Так-то оно так, но вот в чем загвоздка, дорогая. Мы не можем снимать на площади, — сказал Джимми. — Стоит нам там появиться с камерами, как полиция разобьет и их, и звуковое оборудование. Да еще задержит для допроса, как это уже случалось с некоторыми корреспондентами. Нас могут схватить, бросить в тюрьму…

Джимми умолк, заметив, что открылась дверь и в комнату вошел Арч.

Увидев Ники, продюсер, казалось, совершенно не удивился.

— Это за что же нас могут бросить в тюрьму? — спросил он у оператора.

— Ники хочет снимать на площади, — ответил Джимми.

— Вряд ли это получится, Ник. Со вчерашнего дня ничего не изменилось. — Арч Леверсон подошел к Ники и, положив руку ей на плечо, тепло улыбнулся. Она улыбнулась в ответ.

Высокий и худощавый, Арч был, как всегда, изысканно одет. Ранняя седина посеребрила его волосы, светло-серые глаза на мрачноватом лице прятались за очками в металлической оправе. Ему был сорок один год. Он собаку съел в работе над выпусками теленовостей. Около трех лет назад, соблазнившись предложением Эй-ти-эн, он ушел из своей компании. Помимо обещанного повышения в зарплате, наиболее привлекательным пунктом договора было сотрудничество с Ники Уэллс. Продюсер, работавший с ней несколько лет, уволился, и место оказалось свободно. В мире телебизнеса не было продюсера, — который отказался бы взять шефство над ее репортажами, не говоря уже о документальных фильмах, составивших ей известность и принесших не одну награду. Агент заключил выгодный контракт, и Арч в дальнейшем никогда не жалел о том, что сменил компанию. Они быстро нашли с Ники общий язык. Отличный журналист и надежный товарищ, она без труда завоевала уважение и привязанность.

Ники внимательно посмотрела на Арча:

— Будет бойня и, может статься, сегодня ночью.

Арч, хоть и не сразу, но ответил ей столь же пристальным взглядом.

— Ты редко ошибаешься, Ники, — с расстановкой проговорил он, — и я готов согласиться с тобой. Войска пойдут в ход, как пить дать.

— Джимми говорит, днем на площади было спокойно. С тех пор ничего не изменилось? — спросила она.

— Не совсем, — ответил Арч. — Сейчас, я бы сказал, там более празднично. И тем не менее ходит много слухов о передвижении войск, солдат снова видели в различных районах Пекина. В вестибюле гостиницы я только что столкнулся с парнем из Си-эн-эн, он говорит, что слышал то же самое.

Весьма встревоженный, Арч сел за письменный стол и взглянул на Ники и Джимми.

— Мы должны подготовиться к бурному завершению недели. По меньшей мере, к напряженному.

— Это уж точно, — согласилась Ники.

Джимми промолчал. Вместо ответа он с крайне озабоченным видом принялся ходить по комнате из угла в угол. Наконец он произнес:

— Раз мы не можем вести прямой репортаж с площади, я сниму Ник в любой другой части города, как мы уже делали в начале недели.

— Не думаю, что снова стоит рисковать, — сказал Арч.

— Город кишит полицией, с камерой мы шагу не успеем ступить, как попадем в переделку.

— Может, стоит попробовать где-нибудь на окраине, подальше от Тяньаньмэнь? — продолжал настаивать Джимми. — Там наверняка спокойнее.

Арч снова покачал головой.

— Нет. Это небезопасно. Нельзя рисковать понапрасну. Нет, нет и еще раз нет…

— Не валяй дурака, Арч! — вскинулась Ники. — Не забывай, я военный корреспондент. И не один год проработала в опасных районах. Я думаю, мы должны послушаться Джимми…

— А я думаю, нет! — отрезал Арч непривычно резко. — Говорю тебе, что не собираюсь подвергать тебя опасности. Здесь, в Китае, я никого из группы не собираюсь подвергать опасности!

— Послушай, мне надоели телефонные репортажи с площади по сотовой связи! — воскликнула Ники. — Да и в Нью-Йорке, я убеждена, тоже устали показывать мое фото, сопровождаемое голосом за кадром. Пожалуйста, давай попробуем сегодня ночью снять репортаж на пленку живьем, неважно где. Я понимаю, что невозможно передать его в Нью-Йорк по спутнику, но мы сделаем это как-нибудь по-другому. Все равно компания получит материал вовремя и сможет показать его в воскресенье или в понедельник.

Повернувшись к оператору, она спросила:

— Можно вывезти пленку с курьером в Токио или Гонконг, как ты считаешь?

— Курьеры пока работают по-прежнему, — заверил ее Джимми. — Полагаю, мы могли бы заснять тебя в твоем номере, даже если ты будешь просто сидеть напротив камеры.

Джимми умолк и поспешил к окну. Он вышел на балкон, затем отступил на шаг и на мгновение замер, рассматривая балкон из комнаты. Потом обернулся к Арчу:

— Вот отсюда, я думаю, мы и заснимем Ники на фоне Чанань и Тяньаньмэнь. Это будет непросто, но попытаться стоит.

Арч, казалось, повеселел.

— Что ж, мы уже обсуждали это раньше, но всегда отказывались. Теперь у нас нет выбора. Снимая на балконе, удастся, по крайней мере, создать эффект присутствия, что нам в конечном счете и нужно.

— Я начну готовиться, — сказал Джимми.

Ники подошла к раскрытому окну, чтобы осмотреть балкон, затем, повернувшись на каблуках, обратилась к Джимми:

— Уверена, что это сгодится. Я целиком «за».

— Послушай, Ник, — сказал Арч, — боюсь, тебе придется заранее записать на пленку свое сообщение для ночного выпуска новостей, по-другому не получится. Мы сначала сделаем это, а потом снимем тебя на балконе, чтобы не позже понедельника Америка могла увидеть тебя во всей красе, живой и невредимой.

— Идет, — согласилась Ники. — А пока, если я вам не нужна, я схожу ненадолго на площадь. — Взглянув на Арча, она добавила: — А где Люк? У Памятника погибшим?

— Он был там вместе с Кли, когда мы расстались.

— Тогда давайте там и встретимся. Мне нужно немного пройтись, чтобы присмотреться к происходящему, узнать, нет ли чего нового. Поговорю с Йойо и еще с кем-нибудь из студентов.

— Мы присоединимся к тебе примерно через час, — ответил Арч. — Я только свяжусь с редакцией.

— Тогда до встречи.

Ники ловко и не без изящества закинула сумку за плечо и быстрым шагом вышла из комнаты.

После ее ухода Арч еще несколько минут сидел в кресле, глядя на закрытую дверь. Он думал о Николь Уэллс.

Всякий раз, когда в очередной горячей точке планеты она вот так уходила на работу, ему хотелось предостеречь ее, напомнить об осторожности, но он приучился владеть собой. Арч усвоил это правило давным-давно, еще на заре их дружбы, после того, как не раз и не два попадался на ее острый язычок. Ему хотелось избавиться от желания заботиться о ней, но ничего из этого не получалось. Чувства оказывались ему неподвластны. Так или иначе, но он был не одинок: Джимми и Люк делили с ним эту ношу, беспокоясь за Ники ничуть не меньше. А она то и дело пугала их до смерти своими рискованными вылазками.

Не было никакого сомнения в ее отваге. Она была бесстрашна, не обращала внимания на опасность, плевать на нее хотела. Казалось, опасность даже доставляла ей удовольствие. Ему не раз приходило в голову, что эта девочка ведет себя так, словно не ставит свою жизнь ни в грош. Но он знал, что это не так. На самом деле Ники любила жизнь, даже если иногда и пренебрегала собственной безопасностью.

Арч вытащил из кармана пачку сигарет, вынул одну и закурил. Конечно, главное — это информация, ради нее работают все они, ради нее работает и она. Поиск информации — основа основ, и Арч понимал почему. Ники Уэллс была такой же, как и другие военные корреспонденты; она хотела находиться в центре событий, там, где можно получить самые сильные впечатления.

«Что поделаешь, та же порода. Кремень», — размышлял он, затягиваясь сигаретой. Он вспомнил ее отца. Эндрю Уэллс, сейчас весьма уважаемый обозреватель «Нью-Йорк таймс», в годы молодости тоже был широко известным военным корреспондентом. А чего стоит ее мать, Элиза Эллиот Уэллс, обладатель Пулитцеровской премии, видный корреспондент-международник, автор серьезных исторических трудов!

Арч частенько размышлял о том, каково приходилось Ники с такими необыкновенными родителями, которые таскали ее по белу свету в поисках броских заголовков для своих респектабельных газет и которые в то же время обожали свое единственное дитя. А в том, что они обожали ее, Арч не сомневался.

Однажды Ники по секрету поведала ему, что отец звал ее Ник потому, что хотел сына. Это многое объяснило Арчу, многое раскрыло в ее характере, в ее привычке в минуту опасности полагаться на Бога и черта. Она хотела быть храбрым «сыном», во всем желающим превзойти отца и всегда стремящимся заслужить его одобрение.

«Какая же тяжкая ноша досталась этому ребенку», — подумал Арч, гася сигарету. Он никогда не желал, чтобы Рахиль, его дочь, была похожей на мальчишку. Он любит ее такой, какая она есть, и не хочет, чтобы она хоть на йоту изменилась. Дочь была не только его гордостью и радостью. Когда он развелся с ее матерью, она стала ему великой опорой.

Ну, а Ники… Она, конечно же, была не такой, как все, несомненно, из-за того, что через многое прошла еще в детстве, а не потому, что произошла на свет от столь выдающихся родителей. К тому же она много путешествовала, была хорошо образована, умна, хладнокровна, решительна и весьма честолюбива. Пугающее сочетание в молодой женщине — давно уже решил про себя Арч.

Как ни печально, личная жизнь ее не удалась, так ему казалось. Сейчас у нее не было друга. По крайней мере, он не слышал, чтобы она кого-либо выделяла с тех пор, как ее последний роман оборвался столь несчастливо. «Настоящая трагедия, — думал он. — На какое-то время она сломила Ники. Неужели она все еще мучается, неужели страдает из-за того, что все кончилось так ужасно?» — удивлялся он. Ему было трудно судить о ее чувствах, она никогда ни с кем не обсуждала свои личные неурядицы и всегда старалась держаться молодцом. Сам же он не хотел вмешиваться. Ники неистово охраняла свою личную жизнь. «И правильно, — решил он. — Не мое дело, чем она занимается вне работы. И так уж я слишком пекусь о ее благополучии».

Арч считал Ники одним из наиболее приятных людей, какие ему когда-либо встречались. Она была красива, умна, добра, исключительно надежна и совершенно искренна. Он желает ей только лучшего, всего самого лучшего. Желает ей счастья. «Но, черт возьми, — подумалось ему, — кто счастлив в этом сумасшедшем мире?»

Вздохнув, он оторвался от размышлений и подошел к телефону.

Не успел он поднять трубку, как услышал голос Джимми:

— Арч, подойди, пожалуйста, на минутку, пока ты еще не связался с Нью-Йорком. Я бы хотел, чтобы ты попозировал вместо Ники.

— С удовольствием, — ответил Арч, кладя трубку и подходя к окну. — Что это ты задумал?

— Я хочу, чтобы ты вышел на балкон, тогда я смогу подобрать самый выгодный ракурс. Снимая отсюда, я сделаю несколько крупных планов, — объяснял Джимми. — И с помощью моего объектива от этих цветов дать общий фон с проспектом Чанань и площадью Тяньаньмэнь. Когда мы начнем работать, будет уже достаточно светло, или же я использую добавочное освещение. Словом, все получится как надо, не волнуйся, Арч.

— А я и не волнуюсь, Джеймс. Я никогда не волнуюсь, когда позади камеры вижу тебя.

2

Ночь была пряной, душной.

Стараясь не сталкиваться с пешеходами, Ники ровным шагом шла вдоль проспекта Чанань. Создавалось впечатление, что все, кто был на улице, двигались в одну сторону.

Когда она впервые оказалась в Пекине, Кли Донован рассказал ей, что вечерами и по выходным китайцы приходят на площадь, чтобы вместе отмечать всевозможные годовщины и памятные даты или просто приятно провести время. Это место, говорил он, куда они ходят, чтобы подумать, поскорбеть, погулять, повеселиться в воскресенье.

Позже на площадь стали ходить, чтобы протестовать.

В апреле студенты из всех провинций Китая собрались здесь на мирную демонстрацию во имя свободы и демократии. Все началось в день памяти Ху Яобана, либерального и просвещенного члена правительства. Он умер в начале месяца, и молодежь, уважавшая этого человека, пришла почтить память и отдать дань его убеждениям. Неожиданно мероприятие переросло в сидячую забастовку, а затем начались голодовки и демонстрации. Это произошло более шести недель назад, и с тех пор площадь была занята сотнями тысяч студентов. Их поддержали жители Пекина. Они носили еду, питье, одеяла, зонтики и палатки, сочувствовали, делились своими невзгодами.

Когда все еще только начиналось, Ники со своей съемочной группой была в Израиле, где готовила документальный фильм об израильской разведке «Моссад». К концу месяца, по мере того как съемки близились к завершению, Ники решила, что им надо ехать в Китай. В середине мая китайскую столицу с государственным визитом должен был посетить Михаил Горбачев, и Ники, зная о происходящем в Пекине, почуяла, что дело принимает серьезный оборот. Надвигались большие события. Она позвонила руководителю отдела новостей Эй-ти-эн и сказала:

— Послушай, Ларри, студенты не свернут свои палатки и не уберутся восвояси, когда Горбачев приедет в Пекин. Я убеждена: там грядет беда.

Ларри Андерсон на мгновение заколебался, и она усилила натиск:

— Подумай сам, Ларри. Какой сюжет! Как они поведут себя во время визита Горбачева? Продолжатся ли демонстрации? Как на них отреагирует Горбачев? Повлияют ли действия студентов на правительство? И главное, как власти поведут себя в этой ситуации? Что они предпримут?

Это были лишь некоторые из вопросов, которые она обрушила на Ларри тем утром во время телефонного разговора из Тель-Авива, и они возымели действие. Поговорив с Арчем, Ларри согласился, что им надо ехать. Он тотчас вызвал их с Ближнего Востока в Нью-Йорк, дал недельку отдохнуть, а затем отправил в Китай, благословив на прощание.

Они прибыли 9 мая. Официальной целью их приезда было освещение визита Михаила Горбачева, который должен был начаться 15 мая, но на самом деле они приехали из-за студентов и предчувствия беды, не отпускавшего Ники.

Ко времени приезда советского лидера, его супруги и сопровождающих их лиц Ники, Арч, Джимми и Люк, подобно тысяче прочих иностранных корреспондентов со всего света, с удобством расположились в отеле «Пекин».

Предположения Ники сбылись: студенты встречали Горбачева почти как героя, демонстрации продолжались с прежней силой, и три дня прошли крайне суматошно. К самой же советско-китайской правительственной встрече демонстранты отнеслись с презрением. Студенты и их проблемы стали главной темой репортажей Ники.

Однажды, еще во время визита Горбачева, около миллиона демонстрантов собрались на площади Тяньаньмэнь, требуя свободы слова, демократических прав, а также чистки правительства от коррупционеров и взяточников. Демонстранты уселись на площади с твердой решимостью не покидать своих мест, несмотря на палящее солнце, грозы и проливные дожди.

Арч позаботился о том, чтобы Джимми снимал происходящее бесперебойно. Ежедневные сообщения Ники были блестящи и тотчас же передавались в Штаты через спутник. То короткое время, пока Горбачев и толпы иностранных журналистов находились в Пекине, правительство закрывало на все глаза или делало вид, что терпимо относится как к студентам, так и к зарубежной прессе.

Но не прошло и двух дней с момента отбытия советского лидера и большей части журналистов, как власти сделали ответный ход. Они ввели военное положение. Ники со своей съемочной группой, как и несколько сотен других репортеров, осталась. В Китае начиналось нечто необычайное, и они — охотники за новостями — хотели быть в гуще происходящего и делать свое дело: освещать развитие событий и ход истории в процессе ее создания.

Той теплой июньской ночью по дороге на площадь Ники пыталась представить, что будет дальше. Ясно, что развязка близка и многих студентов ждет смерть. Может, даже не одну тысячу из них. При этой ужасной мысли она споткнулась, но быстро взяла себя в руки и с тяжелым сердцем продолжила путь.

Как летописцу войн, революций и стихийных бедствий, ей нередко приходилось близко видеть смерть и разрушения, боль и страдания. Но она так и не приучила себя к насилию и ужасу.

На протяжении многих лет, а в последние три года особенно часто, она не раз приходила к мысли, что жизнь в нашем мире хрупка и ужасна. Люди столь же бесчеловечны, как и в средневековье. Они по-прежнему живут среди насилия и жестокости и, как полагает ее мать, будут жить так всегда. Потому что эти качества — часть человеческой природы.

То, чему Ники была свидетелем и о чем рассказывала, камнем лежало у нее на сердце. И все же, особенно после того, как Чарльз Деверо столь жестоко обошелся с ней, она научилась скрывать свои чувства не только от всевидящего ока телевизионной камеры, но и от съемочной группы, от друзей. Даже Кли, к которому она испытывала особое расположение, ничего не знал о том, что ее волнует на самом деле.

При мысли о Кли Ники невольно ускорила шаг. Он на площади Тяньаньмэнь, и ей обязательно надо поговорить с ним. У него такое же природное чутье, как и у нее самой, нередко подсказывающее единственно правильный объяснение происходящего. Она полностью доверяла его мнению с тех самых пор, как они впервые встретились в Ливане, где оба освещали эту долгую войну. Их представили друг другу на следующий день после покушения на Рашида Карами, когда в его вертолете взорвалась бомба. Это было в 1987 году. Она подумала, что знает Кли ровно два года.

Познакомил их Арч Леверсон. Кли был его старым другом. Они столкнулись в вестибюле отеля «Коммодор» в Западном Бейруте, который пользовался популярностью в журналистских кругах. Арч и Кли устроили вечеринку, и Арч настоял, чтобы она пришла.

Клиленд Донован был знаменитостью, почти легендой. Со времен Роберта Капы он считался величайшим фотографом и фотожурналистом, и, как сам Капа, имел репутацию человека отважного и баловня судьбы. Было широко известно, как Кли Донован бросался в самую гущу боя, чтобы запечатлеть наиболее яркие его моменты. Американец, живущий в Париже, он нашел свой стиль, в двадцать пять лет организовал собственное агентство фотоновостей и производил впечатление человека, не привыкшего оглядываться назад. Его работы публиковались на страницах ведущих журналов и газет всего мира, он написал несколько книг, посвященных своей работе, которые пользовались бешеной популярностью, а также был обладателем многих призов за свою журналистскую деятельность. Кроме того, если верить Арчу, он нравился женщинам.

Ники вспомнила, как они встретились, и легкая улыбка пробежала по ее губам. Переодеваясь в тот вечер в своем номере в «Коммодоре», она старалась припомнить все, что раньше слышала о Кли Доноване, и тотчас поняла, чего ей следует ожидать. Скорее всего, он будет невыносим — самолюбец, сноб и эгоист.

Но она ошиблась — Кли не был ни тем, ни другим, ни третьим.

Когда он, разговаривая с кем-то из коллег, вошел в переполненный бар «Коммодора» и направился к ним, она решила, что это еще один знакомый Арча, приглашенный составить им компанию. Кли оказался не столь эффектным, как на тех его фотографиях, которых она видела, хотя выглядел по-американски привлекательно.

Его лицо было приятным — такая характеристика годилась лучше всего: открытое и искреннее лицо. У него были темные волосы, мягкие карие глаза и подвижные, всегда готовые улыбнуться губы. Ростом он был около метра восьмидесяти, но из-за худобы и атлетического сложения казался выше.

«Ну что ж, несмотря на славу и успех, весьма приятный, обычный человек», — решила Ники. Он подсел к ним за столик, заказал выпить и легко включился в дружескую болтовню.

Не прошло и двадцати минут, как она переменила свое мнение: слово «обычный» было совершенно неприменимо к Кли Доновану. Он оказался занятным собеседником, обладающим неотразимым обаянием. Он буквально потряс их своими рассказами, подтверждавшими суть его репутации.

Ей подумалось, что они одного возраста, может, он чуть младше, но потом Арч сказал ей, что Кли старше ее на три года. Она удивилась — в нем было что-то мальчишеское.

И еще в первую их встречу Ники обнаружила, что он, вопреки ожидаемому, совершенно не тщеславен. Он был уверен в себе, но эта уверенность коренилась в его работе, в его таланте фотожурналиста. В конце концов она пришла к мысли, что работа для Кли — источник жизненных сил.

В ту ночь в Бейруте они очень понравились друг другу, и в последующие недели и месяцы их дружба только окрепла. Обычно они встречались в одних и тех же горячих точках, освещали одни и те же события и, когда такое случалось, объединяли силы.

Иногда их пути расходились, но, даже находясь в разных концах света, им удавалось поговорить по телефону или связаться через корпункты, и постепенно между ними возникло сильное чувство братства.

Она и впрямь начала думать о Кли как о брате, которого на самом деле у нее никогда не было. И конечно же, они были настоящими друзьями, они были товарищами по оружию.

3

Клиленд Донован сидел на краю одного из уступов, окружающих Памятник народным героям, известный также под названием Памятника погибшим, и смотрел на скульптуру Богини демократии. Десятиметровая фигура была установлена напротив огромного портрета Мао Цзэдуна, прикрепленного над воротами Небесного спокойствия. Сделанная из пенопласта и гипса, белая статуя выглядела откровенно вызывающе. Изготовленная студентами и преподавателями Центральной академии изящных искусств, она придавала площади какую-то чопорность.

Она напоминала Кли статую Свободы. И даже не лицом, которое было похоже, а, скорее, всем своим обликом — тогоподобным одеянием, скрывающим тело, позой с воздетыми руками, сжимающими факел свободы. Она выглядела уродливо, но это не имело никакого значения. Главное — она была символом.

Он присутствовал на площади три дня назад, когда студенты установили и торжественно открыли статую. Все ликовали, звучал «Интернационал», отовсюду раздавались возгласы «Да здравствует демократия!». Церемония была очень волнующей и глубоко тронула Кли. Несмотря на то, что съемки на площади были запрещены, ему все же удалось тайком отснять несколько пленок, хотя уже три его камеры были разбиты полицией. К счастью, он привез с собой про запас еще несколько, в том числе и «Никон-F4», который сейчас висел у него на плече под просторной хлопчатобумажной курткой.

Ночью, через несколько часов после того, как статую установили, погода испортилась. Пошел дождь, подул сильный ветер, но к утру, как ни странно, богиня совершенно не пострадала, на ней даже не было ни единой царапины. Ну, а как долго она так простоит — это уже другой вопрос.

Кли знал, что богиня раздражала и оскорбляла правительство больше, чем все остальные выходки студентов; официальные лица называли ее не иначе как «надругательством» над таким исторически важным и торжественным местом, как площадь Тяньаньмэнь.

Для студентов же она служила необходимой поддержкой — один только вид статуи в этом стратегически важном месте поднимал их дух. Вокруг постамента студенты соорудили навесы, и несколько человек всегда находились рядом, готовые защитить богиню.

«И все-таки власти ее снесут», — тяжело вздохнув, подумал Кли.

Люк Майклс, сидящий рядом, взглянул на него.

— Что-то не так?

— Да я все думаю, как долго ей суждено здесь стоять, — пробурчал Кли, указывая на статую.

— Не знаю.

Люк пожал плечами, пятерней пригладил темно-рыжую шевелюру и повернул свое веснушчатое, вдруг ставшее серьезным лицо к Кли.

— Может быть, вечно?

Кли глухо рассмеялся.

— Скорее всего, не пройдет и двух дней, как ее разрушат. А уж через неделю, Люк, и следа ее здесь не останется.

— Э-эх, наверное, ты прав. Она сейчас Дэну как бельмо в глазу. Да она всем им как бельмо в глазу. Банда стариков видеть ее не может, само ее создание они считают актом открытого неповиновения. Мне-то хочется, чтобы она стояла здесь вечно как дань признания этим ребятам.

— Никто здесь не собирается воздавать им должное, кроме нас, иностранных журналистов. Это мы должны рассказать всему миру о них, об их борьбе, должны сделать свое дело до конца.

Люк кивнул и слегка переменил позу — откинулся на камень, прикрыл глаза. Что правда, то правда — фотожурналисты, как Кли, и корреспонденты, как Ники, рисковали своими жизнями, чтобы донести правду до мировой общественности, и он считал пример этих двух людей вдохновляющим. Особенно он восхищался Ники Уэллс. В ней силен, как говорила его мать, истинный «командный дух». Люк еще не был женат, даже ни с кем серьезно не встречался, но он надеялся, что, когда придет его пора обзавестись семьей, он встретит такую женщину, как Ники. В ней было что-то сердечное, умиротворяющее, и, кроме того, она никогда не позволяла себе унижать других.

В съемочной группе Люк был чуть больше года и, работая рядом с Ники, многое повидал и многому научился. Ему было двадцать семь, на телевидение он пришел всего около пяти лет назад и в некоторых вопросах ощущал себя зеленым новичком. Но Ники с самого начала была внимательна и тактична и относилась к нему, как к искушенному старожилу. Очень требовательная в работе, сама являясь совершенством, она могла первой затерзать всех. Но она была настоящим знатоком своего дела, и Люк ради нее был готов почти на все.

Он желал ей найти хорошего парня. Иногда она казалась печальной, взгляд ее становился отсутствующим, словно она вспоминала что-то горькое для себя. Ходило много странных слухов о человеке, которого она любила до того, как Люк пришел в их группу. По-видимому, он плохо с ней обошелся. Арч и Джимми держали язык за зубами, сам же Люк задавать лишние вопросы не хотел. И все-таки жаль, что она одинока. Такая женщина — и на тебе…

— Люк! Люк!

Услышав, что его зовут, звукорежиссер рывком приподнялся и осмотрелся. С тех пор, как у памятника расположился штаб студенческого движения, около него всегда было полно людей. Здесь же собирались и представители зарубежной прессы. Площадь постоянно бурлила. Люк увидел своего приятеля Тони Марсдена, который жестами пригласил его спуститься вниз.

Он махнул рукой в ответ и поднялся.

— Пойду посмотрю, что ему надо, — сказал он Кли. — Может, узнал что-то новенькое. Я скоро.

— Не спеши, — ответил тот, пристально оглядывая площадь. Дело шло к развязке, и Кли знал, что скоро покинет Китай. Упершись локтями в колени и угрюмо подперев голову руками, он с ужасом думал об этих ребятах — таких мечтательных и наивных, таких храбрых. Когда месяца полтора назад он приехал в Пекин, они были полны волнений и надежд, говорили горячие слова о свободе и демократии, пели песни и играли на гитарах.

Сегодня уже не слышно гитар, а скоро умолкнут их голоса. Он содрогнулся, по телу пробежали мурашки; ему не хотелось думать об их судьбе — они в опасности, он знал это. И хотя он не делился своими мыслями с Ники или с кем-то еще, этого и не требовалось: все знали, что дни студентов сочтены.

Внезапно он увидел Ники, шедшую сквозь толпу к памятнику. Как и проспект Чанань, площадь была ярко освещена множеством фонарей, каждый из которых наверху разветвлялся девятью светильниками за белым матовым стеклом. На площади — светло как днем, при желании можно даже читать, совершенно не напрягаясь.

При виде Ники легкая улыбка тронула уголки его глаз. Кли слез с уступа и поспешил сквозь толпу ей навстречу. Она заметила его и помахала рукой.

— Я думал, ты будешь здесь раньше, — сказал он, с улыбкой подходя к ней.

Она кивнула.

— Я должна быть здесь, Кли. Чутье подсказывает, что обстановка накалена до предела.

— Добела, — подтвердил он и, взяв ее за руку, отошел от памятника. — Давай пройдемся немного, надо слегка размяться, а то я просидел здесь целый час.

— Идет, я сама собиралась предложить тебе это, тем более, что, может быть, мы встретим Йойо. Он всегда вместе с Цай Лин и другими студенческими лидерами. Вдруг он знает что-то новое.

— К тому же он в прямом контакте с Летучими тиграми. За последний час я видел нескольких из них на ревущих мотоциклах, — ответил Кли, имея в виду отряд юных добровольцев, которые были в шутку прозваны американской прессой преемниками Пола Ривира^[2]. Они гоняли по всему Пекину, развозили послания, следили за передвижением войск и за действиями полиции, в общем, служили студентам в качестве дозорных.

— Йойо, наверное, в палаточном городке. Пойдем туда, — предложила Ники.

— Да, это мысль.

— А где Люк?Арч сказал, что он с тобой.

— Он только что ушел с одним парнем из Би-би-си, Тони Марсденом. Они где-то здесь. Он тебе нужен?

— Нет, я просто поинтересовалась. И раз уж речь зашла о Би-би-си, ты видел сегодня вечером Кейт Эйди?

Кли покачал головой.

— Странно. Обычно она меня чуть-чуть опережает, — добавила Ники.

Кли усмехнулся:

— Твоя британская визави часто идет с тобой в ногу, иногда на шаг позади, но оказаться впереди ей не удавалось никогда.

Ники рассмеялась.

— Ты необъективен, и это очень приятно.

— Возможно. В любом случае Кейт где-то здесь, в толпе. Сегодня чертовски много прессы. Не иначе, чуют беду.

Ники вскинула глаза.

— Я думаю, расправа близка. Как по-твоему?

— Да. И студенты, и правительство зашли в тупик, кому-то придется уступить. И ясно кому — студентам. Боюсь, против них будет брошена огромная сила.

При этих словах Ники вздрогнула, как от холода, хотя на улице было тепло. Потом она спросила:

— А где твой фотоаппарат?

— Под курткой, на плече. Мои приятели из «Магнума» и «Ассошиэйтед пресс», как, впрочем, и другие фотографы, поступают точно так же.

— Кли… Здесь будет опасно, и, по-видимому, очень скоро.

— Я тоже так думаю и знаю, о чем ты хочешь попросить: да, я буду осторожен. — Вялая улыбка коснулась его губ. — Так же, как и ты.

— Я никогда не рискую понапрасну, хотя Арч думает иначе. Я стараюсь поменьше подставляться.

— Это одна из наших общих черт, — сказал Кли.

— Есть и другие?

— Есть. Стальные нервы.

— Надеюсь, — со смехом согласилась Ники. — Без этого в нашем деле нельзя, и еще надо иметь шестое чувство — чувство опасности. Кли кивнул, но не ответил. Несколько минут они шли молча. Когда они подошли к палаточному городку, Ники обернулась к Кли.

— Ты знаешь, это место и вправду живет своей собственной жизнью. Со всеми этими палатками и автобусами. Похоже на маленький город и на…

— Трущобы, — вставил Кли.

— Ты прав. Опять воняет?

— Они, наверное, убрали помойку. К тому же сегодня дует легкий ветерок.

— Когда я искала Йойо в прошлый раз, здесь просто смердило, иначе не скажешь. Зловоние стояло омерзительное — гниющие объедки, немытые тела, бог знает что еще. Меня чуть не стошнило.

Они шли вдоль автобусов, в которых жили студенты. Воздух был на удивление чист, и все вокруг выглядело так, словно здесь недавно подмели и вычистили. Мусора нигде не было видно.

Ники вновь удивилась, оказавшись возле ровных рядов просторных палаток из непромокаемой ткани оливково-зеленого цвета, присланных из Гонконга. Они были расставлены с почти армейской аккуратностью, каждая группа палаток имела свой отличительный знак, по которому можно было определить, откуда прибыли их обитатели. Здесь были делегации из каждой провинции Китая, почти изо всех университетов.

Несколько недель назад Ники узнала, что большинство студентов днем спят, так как главные события разыгрываются ночью. Сейчас практически все палатки были пусты, лишь кое-где запоздавшие только продирали глаза, готовясь бодрствовать остаток ночи и все утро.

Повсюду сновали продавцы воды, мороженого и легких закусок.

Кли взглянул на Ники:

— Мороженого хочешь?

Она поморщилась и покачала головой.

В центре лагеря, возле своей палатки стоял китайский студент Цин Юнъю, прозванный Йойо. Рядом с ним была девушка. Оба в голубых джинсах и белых хлопчатобумажных рубашках. Девушка была привлекательной и казалась ровесницей Йойо, которому исполнилось двадцать два года. Ники подумала, не та ли это знакомая Йойо, о которой он сказал, что она последние несколько месяцев провела у родственников в Шанхае. Йойо был поглощен разговором с девушкой, но когда увидел Ники и Кли, прервал беседу и радостно замахал им рукой. Затем, повернувшись к девушке, что-то сказал и поспешил к ним навстречу.

Ники познакомилась с Йойо, студентом-художником, на площади Тяньаньмэнь вскоре после своего приезда в Пекин. Она тогда пыталась поговорить со студентами и надеялась найти кого-нибудь, кто бы понимал по-английски. Улыбаясь, Йойо подошел к ней и на довольно сносном английском сказал, что был бы рад помочь, если это ему по силам. В дальнейшем он стал полезным во всех отношениях: представил Ники другим студенческим лидерам, таким, как Цай Лин и Вуер Кайси, помогал быть в курсе событий. Он оказался не только дружелюбным, но и смышленым юношей и пришелся по душе их съемочной группе и Кли. Они беспокоились о Йойо, о том, что с ним может произойти, когда все будет кончено.

— Ники! — крикнул Йойо, подходя к ней и широко улыбаясь.

— Привет, Йойо, — ответила она, пожимая протянутую руку. — Мы с Кли искали тебя.

— Добрый вечер, Кли, — сказал Йойо.

— Привет! Что происходит? — спросил Кли, в свою очередь пожимая студенту руку.

Выражение лица Йойо переменилось, и он мрачно проговорил:

— Плохой вещи. Армия думай бросить канистры, слезоточивый газ. На площадь. Сегодня ночью. Вы видеть. Вы иметь маски? Еще войска приходить.

— Сегодня ночью? Войска будут здесь сегодня ночью? — переспросила Ники.

Йойо кивнул.

— Я слышать войска прятать в дома у площади. Они приходить. Совсем уверен. Плохой дела, очень плохой. Вы рассказать миру, да?

— Мы обязательно расскажем миру, Йойо, — уверила его Ники. — Но ты действительно думаешь, что Народно-освободительная армия станет стрелять в людей?

— Да, конечно. Да! — Он энергично кивнул. — Некоторый студенты говорить нет, не можно. Народно-освободительная армия — наш армия, они говорить. Не убивать нас. Они очень глупый. Армия очень дисциплинированный. Армия слушать приказы. Я знай.

Ники внимательно посмотрела на Йойо, ее ясные, умные глаза, казалось, пытались проникнуть ему в душу.

— Вы должны уйти с площади. Сейчас же. Пока это еще возможно, пока безопасно.

— Это разумный, да. Но ни один не уходить, Ники. Не убедить делать это. Сегодня кровавый ночь.

Ники вздрогнула и взглянула на Кли.

— Ну, а Цай Лин и другие лидеры? Они могут убедить студентов уйти? — спросил Кли.

Йойо пожал плечами:

— Моя не знать.

— Где они? — снова спросил Кли.

— Сегодня ночью не видеть. Вы будете вода? Содовый?

— Нет, спасибо, — ответил Кли.

Ники покачала головой.

Молодой китаец задумался, затем произнес:

— Движение падай духом, как объявляй военный положение. Студенты очень подавлен. Да, надо уйти. Плохой, плохой будет конец.

— Пошли с нами, — настойчиво произнесла Ники. — Пошли с нами к Памятнику погибшим. Возьми один из тех мегафонов, которые вы использовали раньше, и выступи с обращением к студентам. Тебя они послушают, ты один из их вождей. Проси их уйти, умоляй, если необходимо. И ты сам должен уйти вместе с ними. Если вы покинете площадь, пока еще есть время, вы спасете свои жизни. Пожалуйста, Йойо, сделай это. Ты поступишь мужественно, если уведешь студентов с площади. Это будет доброе дело.

Она порывисто схватила его за руку.

— Пожалуйста, не оставайтесь здесь. Вас могут убить.

Ее слова, казалось, убедили Йойо.

— Я ходить к памятник. Скоро. Только взять Май, моя подруга. Идите, Ники. Я скоро приходить. Я обещай.

— Только скорей, Йойо, мы будем ждать тебя. Времени совсем мало.

Когда Ники и Кли вернулись к Памятнику погибшим, их там уже поджидал Люк. Ники пересказала ему разговор с Йойо, повторив его слова об ожидаемом ночью или ранним утром наступлений войск.

— Бог мой! — воскликнул Люк. — Да если это случится, у ребят нет никаких шансов.

— Тем более что они абсолютно беззащитны, — добавила Ники. — Они занимают относительно большой участок площади, которая сейчас на три четверти пуста. Если солдаты появятся с противоположной стороны, то смогут пересечь ее совершенно беспрепятственно.

— Вот именно, — проворчал Люк.

— Будем надеяться, Йойо удастся уговорить студентов и они покинут площадь до того, как это случится, — сказал Кли.

Ники озабоченно молчала. Вдруг ее лицо прояснилось.

— Слава богу, вот он. Может, он все-таки поднимется на памятник с мегафоном. Чтобы по крайней мере предостеречь ребят.

Держась за руки, к ним подошли Йойо и Май. Йойо сказал:

— Это есть моя подруга, Май. Ее английский не очень хорош!

— Не надо извиняться, — мягко возразила Ники. Взглянув на Май, она поразилась — раньше она не обратила внимания, насколько очаровательна была девушка. На ее красивом, юном лице, обрамленном длинными черными волосами, сверкали черные глаза-миндалины. Она была невысока ростом, стройна. Все в ней было изящным. Ники подумалось, что она похожа на прелестную маленькую куколку.

— Рада познакомиться с тобой, Май, — широко улыбнувшись, сказала Ники и пожала девушке руку.

Та ответила застенчивой белозубой улыбкой и смущенно проговорила:

— Привет.

Ники подивилась силе ее рукопожатия.

Май поздоровалась с Люком и Кли, для которых красота девушки также не осталась незамеченной.

— Ты нашел мегафон? — обратилась Ники к Йойо.

— Не надо. Я не говорить. Говорить Цай Лин. Позже.

— Ты ее видел? — неожиданно спросила Ники.

— Да, у богини. Цай Лин брать мегафон, сказать студентам идти домой. Она обещать.

— Будем надеяться, она сдержит обещание, — пробормотал Кли. — Что ж, а пока давайте присядем.

И они впятером расположились на ступенях, окружавших основание памятника. Они ожидали Арча и Джимми. И еще, как они надеялись, Цай Лин — аспирантку факультета психологии Пекинского университета, признанного лидера студенческого движения, которая руководила демонстрациями на площади.

Арч и Джимми появились около часа ночи 3 июня. Они сломя голову бежали через площадь, и когда приблизились к толпе у памятника, Ники заметила тревогу на их лицах.

— Что? — крикнула она, переводя взгляд с одного на другого, ее брови при этом взметнулись дугой.

— Солдаты! — выпалил Арч, переводя дыхание. — Они идут по проспекту Чанань. Мы их только что видели, когда шли на площадь, и…

— Люди их не пускают, — перебил Джимми.

— То есть как это? — удивленно воскликнула Ники.

— Жители Пекина создали заслон — из своих тел. Живую баррикаду. Чтобы не допустить армию на площадь, к студентам. Они сдерживают армию! — объяснил Джимми.

— Черт побери… — пробормотал Люк.

Кли и Ники больше не слушали. Одновременно сбежав по ступеням, они бросились к воротам Тяньаньмэнь, которые вели на проспект Чанань. За ними поспешал Йойо, держа за руку Май, а позади них — Люк, сорвавшийся с места с такой прытью, что вскоре догнал Кли и Ники. Арч и Джимми слегка отдышались и тоже побежали к проспекту.

Ники и Кли первыми добрались до толпы, заполнившей Чанань, и тотчас водоворот тел разъединил их.

Ники никогда прежде не видела ничего подобного. Джимми сказал сущую правду — жители преграждали путь армии, не давая солдатам продвигаться вперед, сдерживая их своими телами. Это был поистине живой щит. И вдруг этот щит начал теснить солдат. Да и что это были за солдаты! «Мальчишки», — подумала она изумленно. Именно мальчишки — они казались даже моложе студентов.

Не думая об опасности, Ники подошла ближе — ей надо было быть в самом центре событий. В то же мгновение она оказалась со всех сторон окруженной людьми, и толпа понесла ее вперед. Толчея была такая, что Ники едва держалась на ногах. Был момент, когда после сильного тычка в спину девушка в отчаянии вцепилась в руку шедшего впереди мужчины. Тот зло обернулся, но затем помог ей удержать равновесие. Когда толпа снова ринулась навстречу солдатам, ее ухватила за куртку какая-то женщина, и Ники снова чуть не упала, только чудом ей удалось устоять, а потом они уже вдвоем помогали друг другу. Масса людей неслась все дальше и дальше, и Ники подумала, что в конце концов ее собьют и растопчут.

В тот самый момент, когда она ощутила первые признаки паники и решила, что вот-вот будет раздавлена насмерть, чья-то рука грубо схватила ее за локоть. Она обернулась через плечо и прямо позади себя увидела Арча.

— Спасибо, — с облегчением выдохнула Ники. И затем перекрывая шум, крикнула: — Солдаты как будто не вооружены.

— Да к тому же, кажется, перепуганы до смерти.

Резкие толчки и сердитые крики со всех сторон усилились. Толпа снова устремилась вперед, словно гигантский, чудовищной силы прилив, увлекая за собой Ники и Арча.

Прямо перед ними были молодые солдатики, не старше восемнадцати. Люди с руганью теснили их, и у многих уже были царапины, ссадины и синяки. Ники начала понимать, что возмущенные жители столицы обращаются с ними, как с собственными детьми. Большинство солдат в полном смятении беспорядочно отбивались, многие не выдерживали и даже плакали.

— Эти ребята не представляли, что за ад царит здесь! — прокричала она, крепко держась за Арча.

— Наверняка, — ответил тот и обхватил Ники за талию, стараясь уберечь ее в этой сумятице.

И тут они увидели Джимми, который пробивался к ним.

Ники не могла понять, как ему удалось найти их в этой неразберихе. Он возник внезапно, словно из-под земли, и, сжав ее руку, проговорил:

— Пошли! Пора выбираться из этой свалки!

Джимми и Арч решительно и безжалостно пробились через бурлящее море человеческих тел и вытащили за собой Ники. Пошатываясь от усталости, они остановились возле деревьев, растущих по краям бульвара, чтобы привести в порядок одежду и отдышаться. Арч сказал:

— По глазам этих мальчишек было видно, что стрелять в нас они едва ли смогут. Но вот затоптать насмерть — запросто.

— Лучше постоим здесь, понаблюдаем со стороны, — предложила Ники.

— Это что-то новенькое, Ник. Когда это ты стояла в стороне? — поразился Джимми и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Хотя, конечно, ты права, здесь безопаснее. Находиться в гуще толпы, все равно что плавать в бушующем море. Но армия-то, вы только взгляните! В полевом снаряжении: фляги, ранцы, вещмешки, и совершенно без оружия. — Он удивленно покачал головой.

— Я говорила, Арч, что солдаты не вооружены, — сказала Ники.

Через несколько минут к ним присоединился Кли. Волосы растрепаны, куртка разорвана, но сам совершенно невредим. На груди фотожурналиста болтался «Никон». Его темные глаза торжествующе блестели.

— Я сделал несколько грандиозных снимков, — сообщил он.

— А это не опасно, выставлять напоказ фотоаппарат? — спросил Джимми, указывая на «Никон». — Того и гляди, отберут и разобьют.

— Как-нибудь в другой раз, а сегодня люди за меня. За нас. Они хотят, чтобы их снимали, они все говорят одно и то же: расскажите миру, расскажите миру.

— Но вездесущая беспощадная полиция… — начал Арч и внезапно запнулся. — Впрочем, мне кажется, здесь нет полиции.

— Сомнительно, — ответил Кли. — Во всяком случае, сейчас.

— Может, мне сходить за камерами, попытаться снять прямой репортаж с Ники, — глядя на Арча, предложил Джимми. — Потом мы, пожалуй, могли бы смыться.

— Нет! — отрезал Арч.

— Тогда давай снимем на балконе, Джимми, как и планировали. Я наговорю текст на пленку, — сказала Ники, зная, что спорить с Арчем бесполезно, если он решил быть осторожным. Она не раз бывала на линии огня, и он ни разу даже глазом не моргнул и не заикнулся об опасности. Но со дня их приезда в Пекин, он только и делал, что твердил об осторожности, и она не переставала этому удивляться. Сейчас не время, но позже надо будет поинтересоваться почему. Она оглянулась, ища глазами Люка, но ни его, ни Йойо с Май не было видно. Толпа поглотила их.

Наконец, к ее великому облегчению, показался Люк, а позади него — Йойо и Май. Май прихрамывала, наверное повредила ногу — Йойо поддерживал ее.

— Что случилось? — спросила Ники, бросившись им навстречу.

— Ничего серьезный, — ответил Йойо. — Мужчина наступил Май на ногу. Она о'кей.

Ники обняла молодую китаянку за плечи, и они присоединились к остальным.

— Удивительно, что другие невредимы, — сказал Люк Ники. — Ты ведь в порядке?

— Все прекрасно, спасибо, Люк.

Они расположились на земле, под деревьями, чтобы передохнуть и отдышаться. Несмотря на свежий ветерок, было тепло, почти душно, и Ники с Кли сняли куртки. Арч пустил по кругу пачку сигарет, но все, кроме Йойо, отказались. Ники наклонилась к Йойо и спросила:

— Ты что-нибудь узнал? Откуда войска? Что происходит?

Йойо затянулся сигаретой и ответил:

— Войска из далеко. Не из Пекин. Маршировать много часов. Им говорить на маневры. Им говорить — остановить бунтовщики. Они не понимать. Они испугайся. Мальчишки. Люди объяснить им. Говорить не трогать студентов. Солдаты не знать Пекин. Не знать, где это. Они не готов воевать, Ники. Слишком напуган.

— И слава Богу! — воскликнула Ники. — Но как все обернулось!

— А где вертолеты? — подняв глаза в ночное небо, а затем взглянув на Йойо, спросил Кли.

— Сейчас не прилетать, — ответил Йойо, и слова его прозвучали так, словно он наверняка знал, о чем говорит. — И слезоточивый газ нет.

Ненадолго наступила тишина, которую прервала Ники:

— Народно-освободительная армия вступила в Пекин, чтобы подавить студенческие демонстрации, но была побеждена горожанами. Не прозвучало ни единого выстрела.

Через несколько часов именно этими словами она начала ночной репортаж на Соединенные Штаты.

Суббота выдалась ясной и солнечной.

В разгар утра молодые солдаты, деморализованные, нестройными рядами отступали по проспекту Чанань.

Жители Пекина разошлись, кто — по домам, кто — на работу. Студенты вернулись в свои палатки и автобусы, чтобы лечь спать, спокойствие воцарилось над проспектом Чанань и площадью Тяньаньмэнь; внезапно появилось ощущение обыденности и порядка.

Но Ники была убеждена, что это спокойствие кажущееся, что развитие событий лишь затянулось ненадолго, не более чем на двенадцать часов. Ей казалось, китайское правительство будет проводить жесткую линию, потому что восприняло отступление армии не иначе как унижение. Официальные лица во всем обвинят студентов, хотя на пути войск стали обычные горожане, которые не пропустили их на площадь. Ответом будут насилие и жестокость.

После нескольких часов сна и утреннего репортажа она весь день провела на площади, отлучаясь лишь ненадолго. Интуиция подсказывала ей, что за тишиной скрываются напряженность и страх. Она поделилась этой мыслью с Кли, когда они субботним вечером сидели в Западном зале ресторана в отеле «Пекин». Подавшись вперед через столик, она добавила:

— Развязка близка. Я уверена.

— Я тоже, — откликнулся Кли и отхлебнул кофе. Затем, поставив чашку на стол и понизив голос, он продолжил: — Правительство хочет любой ценой выдворить ребят с площади. Оно теряет лицо перед Западом и не может с этим примириться. Я скажу тебе больше, Ник, — расправа будет молниеносной. К понедельнику все закончится, и последствия будут ужасны. Аресты, репрессии, суды, бог знает что еще.

— Я беспокоюсь о Йойо, — доверительно прошептала Ники. — Он был в самой гуще, и он один из лидеров. Мне бы хотелось вывезти его из Пекина.

— Это мы сможем, — ответил Кли. — Между прочим, ты предложила то, что готово было уже сорваться у меня с языка. Я как раз собирался сказать, что думал предложить ему деньги на билет до Гонконга. Когда мы будем уезжать, то могли бы взять его с собой. Он остановился бы там на несколько дней и решил, что делать дальше.

— Мы скинемся ему на билет.

— Не стоит, — начал было Кли, но, заметив выражение решимости на лице Ники, согласился: — Ладно, решено.

— Но это не все.

— Что еще?

— Май. Йойо не уедет из Пекина без Май.

— Ну, так мы дадим ему достаточно, чтобы хватило на два билета. Я не прощу себе, если мы бросим этих ребят, и ты, я уверен, тоже. Арч с остальными согласятся. Это последнее, что мы можем сделать. — Кли улыбнулся. — Итак, решено. Май тоже едет. Чем больше людей, тем веселей.

— Ты хороший парень, Кли Донован, — воскликнула Ники.

— Взаимно, Ники Уэллс.

Они немного помолчали, затем Кли спросил:

— Куда ты поедешь, когда мы отсюда выберемся?

— Ты имеешь в виду из Гонконга? В Нью-Йорк. А ты?

— Обратно в Париж. Но, может статься, я буду в Нью-Йорке в конце месяца. Когда прошлой ночью, точнее, сегодня утром я говорил со своим агентством, Жан-Клод сказал, что есть предложение от журнала «Лайф». Если я не против. И я думаю согласиться — неплохо на несколько недель вернуться в Штаты.

— Пойдем, — позвала Ники, — посмотрим, что происходит на площади. А то я начинаю волноваться, когда долго туда не заглядываю.

4

Убивать начали в субботу, в одиннадцатом часу вечера.

Ники и Кли стояли с Йойо и Май около Памятника погибшим. Арч, Джимми и Люк тоже были здесь, среди других журналистов, большей частью американских и английских, собравшихся неподалеку. Все сравнивали свои записи, пытаясь предугадать, что произойдет дальше.

Стараясь убедить Йойо, Ники говорила негромко и спокойно:

— Пожалуйста, возьми деньги. Я знаю — ты горд, но сейчас не время для гордости. Надо быть практичней. Послушай, мы настаиваем, чтобы ты взял эти три тысячи долларов, они помогут тебе и Май выбраться из Пекина. Мы с Кли думаем, тебе надо уехать завтра, что бы здесь ни произошло. Эти деньги от всех нас. Ты помогал нам, мы тоже хотим помочь тебе. Ты нам слишком дорог, чтобы мы дали тебе остаться.

— Слишком много, — ответил Йойо. — Спасибо. Нет, — он решительно покачал головой. — Ты, Кли — отличные ребята. Очень замечательные люди. Но не могу взять деньги.

— Не упрямься, Йойо, — не отступалась Ники. — Прошу, возьми. Не для себя, так для Май. Подумай о ней, ведь ее надо беречь.

Молодой китаец снова покачал головой.

Желая облегчить Йойо принятие решения, в разговор вступил Кли:

— Тогда мы вот что сделаем. Я сам куплю авиабилеты для тебя и для Май. И завтра же, — настойчиво сказал он.

— Слишком много денег, Кли, — отстраняясь, ответил Йойо, потом помолчал немного и добавил внезапно изменившимся голосом: — Ладно, я подумать об этом…

Он запнулся, осторожно повернул голову, прислушиваясь, и бросил на Ники обеспокоенный взгляд:

— Выстрелы?

— Да, — ответила она.

Они с Кли понимающе переглянулись. Не говоря ни слова, он рванулся с места, Ники — за ним. Оба неслись стрелой, думая о том, что наступает развязка.

Выстрелы слышали все, кто был у памятника. Среди журналистов началась суматоха. Корреспонденты, фотографы, телевизионщики бросились вслед за Кли и Ники. Они бежали через площадь, к проспекту Чанань.

Едва Ники и Кли оказались на проспекте, как хаос толпы тотчас разлучил их. Она увидела бронемашины и грузовики, двигавшиеся по широкому бульвару, и отметила про себя, что солдаты вооружены автоматами. Было ясно: они направляются на площадь Тяньаньмэнь и при необходимости они войдут туда силой. Прошел слух, что в разговоре с военачальниками Дэн потребовал отбить площадь любой ценой. И Ники не сомневалась: приказ будет выполнен.

Еще в полдень военные выказали беспощадность своих намерений. На западной оконечности площади, которая примыкает к зданию Всекитайского собрания народных представителей, тысячи солдат избили демонстрантов, пытавшихся помешать их проходу на площадь. Выстрелов не было, но во всем чувствовалась неистовость. Уже применили слезоточивый газ. Разъяренные люди забросали солдат кирпичами и булыжниками, те, в свою очередь, пытаясь подавить сопротивление, пустили в ход ремни и дубинки.

Эта схватка оказалась прелюдией к тому, что происходило сейчас. Ник и Кли — достаточно опытные и разбирающиеся в хитросплетениях политической борьбы — отлично понимали, что в ближайшие сутки ситуация только ухудшится.

В это мгновение солдаты, раньше стрелявшие в воздух, внезапно направили автоматы на студентов и горожан, толпящихся на тротуарах. Людей охватила безумная ярость. Не веря своим глазам, Ники смотрела, как они, взвыв, будто раненые звери, бросились вперед, забрасывая военных кирпичами, булыжниками, обломками железных труб и бутылками с зажигательной смесью. В ответ те открыли огонь на поражение. Люди падали под пулями, крича от ужаса.

Это была настоящая бойня.

Напуганная зрелищем, разворачивающимся у нее на глазах, Ники словно окаменела. Она стояла, тупо глядя перед собой, ее била дрожь. Из оцепенения ее вывела находившаяся рядом китаянка, которая трясла ее за рукав и говорила по-английски:

— Народная армия убивает нас — граждан. Они убийцы! Ублюдки!

— Идите отсюда, идите домой! — прокричала Ники женщине. — Здесь опасно. Идите домой!

Та в ответ только покачала головой и не двинулась с места.

Гул вертолетов заставил Ники поднять голову и всмотреться в ночное небо. Ей припомнились слова Йойо о слезоточивом газе, который распыляют с воздуха. Она открыла дрожащей рукой сумочку, достала марлевую хирургическую маску и сунула ее в карман, чтобы, в случае необходимости, та была под рукой.

Проспект Чанань превратился в поле боя. Один за другим по нему катились танки и бронемашины с вооруженными автоматчиками.

«О Боже, помоги студентам!», — безмолвно взмолилась Ники, сбегая с проезжей части.

Выстрелы гремели уже со всех сторон. На перекрестках пылали перевернутые автобусы, используемые как баррикады, несколько армейских грузовиков горели на проспекте. Их подожгли разъяренные жители, и красно-оранжевые языки пламени вздымались в темное небо — это был настоящий рукотворный ад.

К огромному удивлению Ники, из домов, расположенных вдоль проспекта, продолжали выходить люди. Все были в крайнем возбуждении, готовые сражаться всем, что под руку попадется: вениками, палками, кирпичами. Кое у кого были бутылки с зажигательной смесью, которые они швыряли в танки и бронетранспортеры с солдатами. Стрельба усилилась, и в теплом ночном воздухе повис тяжелый запах пороха и крови.

Внезапно к горлу подкатила тошнота.

Пули свистели у Ники над головой, и было ясно, что лучше вернуться в гостиницу.

Мимо, сквозь толпу, проехала повозка, везущая раненых мужчину и женщину. Вид этих несчастных вызвал новую волну проклятий и угроз, в ответ на которые солдаты снова открыли огонь. Чтобы спастись, Ники бросилась на землю, и тут рядом с ней взорвалась канистра со слезоточивым газом. Она вытащила марлевую маску, плотно прижала ее к лицу, прикрыв рот и нос, но приступ кашля все же нахлынул, и у нее перехватило дыхание. Поднявшись, она медленно побрела к дальнему краю тротуара, где можно было укрыться под деревьями. Кашляя и задыхаясь, Ники опустилась на землю за стволом дерева, нащупала в кармане салфетки и вытерла слезящиеся глаза.

Вдоль Чанань двигалось с полсотни солдат с примкнутыми штыками. Хотя она и смотрела на события мрачно, но все же не предполагала, что произойдет нечто подобное. К счастью, вскоре она увидела в нескольких шагах от себя Арча и поняла, что он разыскивает ее.

Бросившись вперед, она крикнула:

— Арч! Арч! Я здесь!

Когда она уже была рядом, он обернулся и схватил ее за плечи.

— Ники! Ты жива!

— Как и ты, Арч, — прошептала она.

— Ты когда-нибудь видела такое? — жестко спросил он. — Как они убивают невинных граждан? Проспект забит танками, не могут пробиться даже машины «скорой помощи»!

— Это бессердечно, — ответила Ники. Пригибаясь к земле, бегом, под прикрытием деревьев они вернулись на площадь Тяньаньмэнь.

Площадь встретила их царящей повсюду странной тишиной. Казавшаяся мирной атмосфера была пропитана обреченностью.

Замедлив шаг, они направились к Памятнику погибшим. Там уже были те журналисты, вернулись раньше. По выражению их лиц, Ники поняла, что события на проспекте Чанань, свидетелями которых они стали, запали им в душу, как и ей с Арчем.

Йойо и Май неподалеку разговаривали со студентами. Ники подошла к ним и отвела в сторону.

— На проспекте резня. Я не могу это тебе объяснить, но я знаю, что надо сделать, — коротко сказала она. Порывшись в сумочке, вынула конверт с деньгами и сунула его в руки Йойо. — Ты должен взять их.

Йойо уставился на нее.

— Но Кли обещай покупать билеты…

— Не спорь, Йойо, бери, — ответила Ники. — Завтра будет страшнее, чем сегодня, и мне спокойнее при мысли, что деньги у тебя. Если что-нибудь случится, если мы расстанемся, если мы вынуждено уедем из Пекина без вас, отправляйтесь в Гонконг. Мы остановимся в отеле «Мандарин». Вы найдете нас там.

Йойо кивнул и положил деньги в карман.

— Спасибо, — произнес он. — Я понимать. У меня есть паспорт. У Май есть паспорт. Все о'кэй, Ники.

— Надеюсь.

Ники огляделась и пристально посмотрела на Йойо.

— Что происходит на площади?

— Мало-мало. Очень тихо. Вуер Кайси говорить. Сказать: это правительство против народа. Сказать, китайцы должны пожертвовать себя. За красивый завтра.

Ники покачала головой.

— Студенты не должны оказывать сопротивление солдатам. Если вы останетесь — не лезьте в драку.

Йойо кивнул.

— Я понимать. Цай Лин сказать то же.

— Она выступала?

— Да. Она сказать: мирная сидячая забастовка. Студенты остаются сидя. Армии не сопротивляться.

Не отводя взгляда от Йойо, Ники продолжила:

— Послушай меня. Эти солдаты — не вчерашние новобранцы. Это беспощадные служаки.

— Наверно, Двадцать седьмой армия. Они непреклонны. Плохо. Но все быть о'кэй. Не волнуйся, Ники.

— Но я волнуюсь, — вздохнула она.

— Здесь люди из Рабочей федерации. Они приходить защищай студенты, — объяснил Йойо.

— Я думаю, вы бы и сами себя защитили, покинув площадь, — сказала Ники. Но она знала, что Йойо и Май будут стоять до конца, и если Май не вполне понимает опасность, то уж Йойо осознает ее. Как и большинство ребят на площади, они были во многом совершенно бесхитростны.

К ним подбежал всклоченный Кли.

— Это ужасно… нет слов, ей-богу… — пробормотал он.

Ники притронулась к фотоаппарату у него на шее.

— Пока цел, я вижу.

— Они слишком заняты расстрелом безоружных людей, чтобы думать о какой-то камере!

Подошел Арч и, обняв Ники за плечи, попросил ее:

— Джимми и Люк собираются ненадолго вернуться в гостиницу. Ступай с ними. Ты уже здесь несколько часов.

— Я так и сделаю, — ответила она. — В любом случае мне надо подготовить кое-какие записи к вечернему репортажу и приготовить вступление. Вернусь примерно через час.

— Не спеши, — бросил Арч. — Уж поверь, эта потеха будет длиться всю ночь.

5

Как и другие журналисты, Ники на протяжении нескольких последующих часов еще не раз возвращалась на площадь Тяньаньмэнь.

В прилегающих кварталах царил хаос. Хотя военных вокруг было полно, народу на улицах не убавилось. Ники даже казалось, что люди продолжали подходить. На проспекте Чанань на каждом шагу валялись перевернутые грузовики и брошенные велосипеды, там и тут ночное небо прорезали языки огромных факелов — озлобленные и потрясенные жители подожгли еще несколько танков и бронемашин.

В непосредственной близости от отеля «Пекин» картина была еще ужасней. Здесь вперемешку валялись раненые, убитые и умирающие. Обезумевшие от горя, плачущие, перепачканные в крови пекинцы отчаянно пытались развезти пострадавших по больницам и моргам. Носилки делали из всего, что попадалось под руку. Ники видела даже сорванную дверь телефонной будки, привязанную к двум металлическим трубам. Перевозили людей также на велоколясках и тележках. Большинство пострадавших было отправлено в больницу Сиехэ, расположенную неподалеку от проспекта Чанань, на одной из улиц позади отеля «Пекин».

Сама же площадь, когда Ники вернулась туда 4 июля в три сорок пять утра, казалась достаточно спокойной. Однако уже через несколько минут напряженность, которой было пропитано все вокруг, стала буквально осязаемой. Страх все сгущался.

Войска уже были на площади и заняли позицию в дальнем ее конце.

Около статуи Богини демократии Ники увидела строй солдат. Глаза их были холодны. Они беспощадно смотрели на площадь, сжимая в руках оружие, готовые по первому слову пустить его в ход против народа.

Ники подошла к Кли, который слонялся у памятника. Он рассказал ей, в каких местах на крыше Музея истории Китая в западной части площади расставлены пулеметы.

— Ну, так ведь они мастера своего дела! — В голосе Ники звучал сарказм. Она увидела, что некоторые студенты у памятника что-то пишут, и дернула Кли за рукав.

— Что они делают?

Кли посмотрел, куда она указывала, и кивнул.

— Йойо говорил, что они пишут свои требования.

На глаза Ники набежали слезы, судорогой свело горло, и она отвернулась, чтобы сдержаться: чем страшнее происходящее, тем рассудительнее ей надлежит быть.

Кли заметил ее состояние и слегка обнял.

— Мы живем в паршивом мире, Ник, и ты это знаешь не хуже других.

— Ох, Кли, с некоторыми вещами все же трудно смириться.

— Согласен.

Она чуть улыбнулась, а затем произнесла бодро:

— Что ж, наша работа — смотреть, чтобы рассказать об увиденном всему миру. Где Йойо?

— Недавно он разговаривал с Арчем. Певец Хоу Цзеян и пара других лидеров обратились к ребятам через громкоговорители с просьбой в организованном порядке покинуть площадь.

Внезапно на Тяньаньмэнь погас свет, и Кли замолк.

— Что теперь будет? — спросила Ники.

— Худшее, полагаю, — мрачно отозвался Кли. — Эти фонари не сами погасли, их кто-то вырубил.

Через мгновение из громкоговорителей раздалось потрескивание, затем несколько слов, произнесенных кем-то, громкость увеличилась и заиграла музыка.

— Да ведь это «Интернационал»! — воскликнул Кли. — Бог мой, хотел бы я знать, что еще сделают эти ребята.

— Уйдут, надеюсь, — ответила Ники.

Но по мере того, как слова знаменитого революционного гимна рабочих разносились над площадью, Ники поняла, что этого не произойдет. Даже при тусклом свете утра можно было видеть, что студенты просто сидят и слушают музыку, неподвижные, непоколебимые, гордые своей решимостью. Когда запись кончилась, ее запустили опять, и она была повторена еще несколько раз в течение последующих двадцати минут.

Ники и Кли время от времени тихонько переговаривались, обмениваясь мнениями с другими журналистами; все соглашались, что атака может начаться в любую секунду, и собирались с духом в преддверии столкновения между студентами и войсками. Прошло еще с полчаса, но ничего не произошло, а затем внезапно, как в театре, напротив здания Всекитайского собрания вспыхнули прожекторы и залили площадь мощнейшим, сверкающим светом.

Почти в тот же миг вновь зазвучали громкоговорители. Один за другим выступили несколько человек, но о чем шла речь, Ники и Кли не поняли. Стоящий рядом английский журналист объяснил:

— Лидеры уговаривают студентов покинуть площадь. Говорят: «Уходите, пока вас не убили».

— Ники, пойду сделаю несколько снимков Цай Лин и этих ребят у громкоговорителей, — сказал Кли.

Минут десять Ники бродила у подножия памятника, с надеждой всматриваясь в толпу. Йойо, Май и других знакомых студентов, не было видно, и она уже начала думать, что они ушли.

Зачитали еще одно обращение, и ненадолго воцарилась тишина, затем, гулко разносясь по площади, зазвучал другой голос.

Ники опять двинулась вокруг памятника. К ее великому удивлению, некоторые из ребят поднимались, слезали с парапета и уходили прочь. У них текли слезы; в мирной борьбе за свободу и независимость они потерпели поражение, военная сила взяла верх, многие, ни в чем не повинные, люди были убиты. «По крайней мере, хоть кто-то спасется», — подумала Ники.

Светало. Лучи солнца рассекали небо, распространяя вокруг себя жуткие отблески. Ники посмотрела на часы. Было уже больше пяти. Она не могла дольше оставаться на площади. Вздохнув, она пошла в сторону проспекта Чанань. Ей надо было вернуться в гостиницу, подготовить материалы для репортажа и съемки, принять душ, переодеться и наложить грим. Они с Арчем решили, что сначала она сделает видеорепортаж, стоя на балконе гостиничного номера, чтобы успеть отослать пленку с утренним курьером. А в восемь пятнадцать выйдет в прямом эфире по телефону для вечернего выпуска новостей.

Ники не успела уйти далеко, как вдруг вспомнила о небольшой дорожной сумке из брезента, которую Йойо хранил в своей палатке. Как-то раз он сказал, что в ней все его имущество. Значит, и паспорт? Забрал ли он сумку?

Она повернулась и быстрым шагом направилась к палаточному городку. Навстречу ей потоком шли студенты. Солдат на площади становилось все больше. Ники вдруг показалось, что они повсюду, и тут, словно бы в подтверждение этого, послышался грохот и лязг танков и бронемашин, надвигавшихся с противоположной стороны каменного мешка.

Военным корреспондентам необязательно быть героями. Они должны добыть сведения и выбраться живыми. Отец не раз повторял ей это. Но сейчас ей нужно было найти Йойо и Май, поэтому она бросилась через разоренный палаточный городок, выкрикивая на бегу: «Йойо! Май!»

Из палаток выглядывали лица — одно, два… и она крикнула:

— Убирайтесь! Танки на площади! — Сообразив, что по-английски ее не понимают, Ники выразительно махнула рукой, в надежде, что призыв все-таки возымеет действие, снова крикнула: — Уходите! Уходите! — И побежала дальше к центру палаточного городка.

Они увидели друг друга одновременно — Ники выскочила из-за одного угла палатки, а Йойо и Май огибали другой. На обоих были куртки, а Йойо нес небольшую дорожную сумку из брезента.

— Забыл сумка, — объяснил он, поднимая ее над головой. — Паспорт.

— Скорее, — коротко бросила Ники. — Войска уже здесь. Все уходят.

Она кинулась назад через палаточный городок.

— Сюда! Быстрей! — выкрикнул Йойо и побежал вперед, указывая дорогу вдоль узкого прохода между рядами палаток, который вывел их на площадь севернее Памятника погибшим.

К ним приближался строй солдат, позади медленно двигались танки и бронемашины, готовые расплющить все, что попадется им на пути.

С криком «За мной!» Ники бросилась в противоположную сторону, к памятнику и выходу на проспект Чанань.

Когда позади она услышала стрельбу, сердце ее оборвалось. Оглянувшись через плечо, она поняла, что Йойо и Май не отстают, и побежала дальше, изо всех сил стараясь оторваться от наступающих солдат и грохочущей техники, зловеще поблескивающей дулами орудий.

Краем глаза Ники заметила еще несколько студентов, которые тоже бежали к памятнику, надеясь найти там укрытие.

— Ники! Ники!

Она оглянулась и с ужасом увидела, что Май лежит на земле. Йойо склонился над ней. Ники бросилась к ним.

— Что случилось?

— Май стреляли! — потрясенно воскликнул Йойо.

Ники опустилась на колени и осмотрела кровоточащее плечо Май. Потом нежно дотронулась до ее лица. Май открыла глаза, моргнула и закрыла их вновь. Ники подсунула руки под ее тело и попыталась приподнять, но девушка застонала, и она поспешно опустила ее обратно на землю. Руки стали влажными. Посмотрев на них, она увидела, что они залиты кровью. Сердце сжалось: Май, наверное, ранили в нескольких местах. Ники вытерла руки о брюки, выпрямилась и осмотрелась.

Танки надвигались стремительно и были уже совсем рядом. Времени не оставалось.

— Быстро, Йойо! Бери Май за ноги, я под руки, и мы отнесем ее за памятник, — распорядилась Ники.

Не успела она это сказать, как ее рывком оттолкнули, почти отбросили в сторону, и раздался голос Кли:

— Скорее, Ник! Шевелись, Йойо! Танки!

Люди в панике с криками разбегались в разные стороны. Тяжело поднявшись, Ники увидела, как Кли с Май на руках выбегал из-под обстрела. Йойо следовал за ними по пятам. Не успели они добраться до безопасного места, как, сверкая пушками и гремя гусеницами, танки и бронемашины пронеслись по тому самому месту, где секундой раньше лежала Май.

Другим повезло меньше.

Их четверка укрылась позади Памятника погибшим, где в этот момент казалось относительно спокойно. Солдат видно не было. Кли положил Май на землю, и Ники опустилась на ступеньки около нее. Когда Кли сел рядом, она проговорила:

— Спасибо, ты спас мне жизнь.

Он взял ее за подбородок, приподнял его и не говоря ни слова, внимательно посмотрел ей в глаза. У него было странное выражение лица, какого она никогда раньше не видела.

— Надо доставить Май в больницу, — наконец сказал он, снял фотоаппарат, повесил его Ники на шею и добавил: — Присмотри за ним, ради меня. Думаю, я сделал несколько удачных снимков.

Кли нагнулся и поднял Май на руки.

Подойдя к воротам Небесного спокойствия, они остановились и оглянулись на площадь.

Богини демократии больше не было, танки повалили ее и разбили вдребезги, а палаточный городок сровняли с землей. Ники молила Бога о том, чтобы остававшиеся там студенты успели выбраться прежде, Чем это произошло.

Она шла за Йойо и Кли. Безмерная тоска терзала ее сердце.

Проспект Чанань был запружен солдатами и военной техникой; в лужах крови валялись убитые и умирающие, потрясенные жители пытались как-то помочь им.

Ники и Йойо расчищали путь Кли.

Они уже почти добрались до отеля «Пекин», когда Йойо крикнул:

— Смотри! Красный крест на тридцать восьмом автобусе. Медицинский машина. Взять Май в больница Сиехэ.

Кли кивнул и понес раненую девушку к автобусу, молясь, чтобы врачи спасли ее.

Ники стояла посреди номера, стараясь сосредоточиться на том, что ей предстоит сказать. В Китае воскресенье, восемь пятнадцать утра. В Нью-Йорке еще суббота, семь пятнадцать вечера.

Она держала в руке телефонную трубку и ровно, без пауз говорила в нее «с телевизионной скоростью», как она выражалась. Сенсационный репортаж о событиях, свидетелем которых она была на площади Тяньаньмэнь, подходил к концу.

— Покойный Мао Цзэдун как-то сказал, что винтовка рождает власть. Сегодня Народно-освободительная армия обратила оружие против студентов и гражданского населения. Против невинных людей. Против безоружных людей. Это была настоящая кровавая бойня. И развязана она была по приказу престарелых вождей, отчаянно цепляющихся за свою власть. По-видимому, Мао Цзэдун был прав. По крайней мере, в отношении Китая.

Короткая пауза и заключительные слова:

— Ники Уэллс с пожеланием спокойной ночи из Пекина.

На другом конце провода она услышала голос Майка Фаулера, ведущего студии Эй-ти-эн:

— Спасибо, Ники, за замечательный репортаж из Пекина. А теперь сообщения из Западной Европы…

Ники щелкнула выключателем и взглянула на Арча, который сидел на столе, прижав к уху трубку.

Он улыбнулся, несколько раз кивнул и поднял кулак с задранным вверх большимпальцем. Значит, она свою работу сделала как надо.

Продюсер разговаривал с Джо Спейтом, редактором из аппаратной Эй-ти-эн в Нью-Йорке.

— Спасибо, Джо, — широко улыбнувшись, сказал Арч, — мы вышлем пленку через час. Вы должны получить ее завтра ночью. Хорошо. Чао. — Он повесил трубку и подошел к Ники. — Им понравилось. Ты была просто великолепна!

— Это лучший из твоих пекинских репортажей, — подтвердил Джимми. — Но фильм, который мы только что сняли, еще лучше.

— Присоединяюсь, — согласился Люк.

— Спасибо, мальчики. — Ники улыбнулась. Их похвала значила для нее очень много, потому что она знала — они всегда говорят правду и не постесняются ее огорчить, если она вдруг не дотянет до своего привычного уровня.

В дверь постучали, Люк открыл, и вошел Кли. Лицо у него было страшное, изможденное, осунувшееся. Прежде, чем он начал говорить, Ники уже поняла, что он хочет сообщить. Ей подсказали это его темные глаза, на этот раз казавшиеся опустошенными.

— Май умерла, — мрачно проговорил он. — Ее не удалось спасти. Врачи сделали все, но она потеряла слишком много крови.

— Бедная девочка, — пробормотал Джимми.

Люк тяжело опустился на стул. Арч с потерянным видом стоял у стола.

Неверным шагом Ники приблизилась к Кли.

— Ты выглядишь ужасно. Присядь, давай я сварю тебе кофе.

Кли подошел к ней вплотную и стер слезы, которые текли по щекам незамечаемые ею.

— Знаешь, Ник, хорошо, если ты поплачешь, — сказал он.

Она глубоко вздохнула.

— А Йойо?

— Он невредим, но убит горем.

Ники кивнула.

— Где он?

— В больнице Сиехэ. Договаривается перевезти тело Май домой, к ее родителям — они живут на окраине Пекина.

Ники не могла говорить, слова словно испарились. Кли обнял ее, подвел к дивану. Они присели, и он очень тихо проговорил:

— Мы, журналисты, ежедневно видим горе, войну, смерть. Такая уж у нас работа. Мы становимся стойкими, думаем, что неуязвимы. На самом деле это не так. Все уязвимы. Даже ты, Ники.

Часть вторая Влюбленные

Приди ко мне и будь моей,

И мы изведаем все наслажденья…

Кристофер Марло

6

Это был край Сезанна, край Ван Гога. Так сказал ей Кли, а он знал, что говорит.

Все краски с палитр этих живописцев были здесь в тот день — краски земли и неба Прованса: богатейшие оттенки красного, коричневого, желтого, обожженной глины, апельсина, абрикоса и спелого персика, розы и трепетно оранжевых ноготков, широчайшая гамма оттенков синего, голубого и зеленого, сочных и ярких, как глазурованная эмаль. Все это великолепие излучало золотистое свечение и казалось насквозь пропитанным щедрым провансальским солнцем.

С первых минут своего пребывания в Провансе Ники была очарована его красотами и старым сельским домом, принадлежавшим Кли. Не было дня, чтобы у нее не перехватило дыхание от удивления и восторга. Природа этого сказочного уголка на юго-востоке Франции предстала перед ней во всем многообразии.

И потому в этот солнечный день, сидя в тени платана подле бассейна, окаймленного белым камнем-плитняком, попивая свежий лимонный сок и мечтая, она готова была смеяться над собой. Подумать только, ведь она поначалу не хотела ехать сюда и только теперь поняла, что ни на что не променяла бы эту краткую передышку в цепи нескончаемых репортажей о катастрофах.

Она была благодарна Кли за то, что он великодушно предложил ей пожить в его доме. Это было его заветное местечко. Она знала, что очень немногие удостаиваются чести быть приглашенными сюда. Но в конце концов, подумалось ей, Кли искренне беспокоится о ее благополучии; этот знак внимания был лишь одним из многих проявлений его заботы.

Мысль отправить ее в Прованс зародилась еще три недели назад в Гонконге, когда они с Кли заканчивали ужин в отеле «Мандарин». Вдруг ни с того ни с сего, будто почувствовав, что она выбилась из сил, Кли сказал:

— Отправляйся-ка ты, Ник, на мою ферму в южной Франции. Мне доставляет истинное удовольствие бывать там, я уверен, что, оказавшись в этом спокойном месте, ты сможешь на время выкинуть все из головы.

Поначалу она отказалась наотрез. В ту минуту Франция не очень-то ее привлекала, хотя в прошлом она обожала эту страну и чувствовала себя там как дома. Вот уже несколько лет, как страна эта отождествлялась для нее с душевными муками.

Три года прошло с тех пор, когда она ездила на мыс Антиб со своим женихом Чарльзом Деверо, человеком страстно любимым ею, за которого она собиралась выйти замуж. И вот безо всякого предупреждения или даже намека на размолвку он порвал с ней самым жестоким образом. Между ними не произошло никаких объяснений; разрыв произошел спустя пару месяцев после их сказочного путешествия на Лазурный берег.

С тех пор о Чарльзе Деверо не было ни слуху ни духу.

Ей не хотелось бередить старые раны и отправляться туда, где они провели вместе последние дни. В иные мгновения она вновь терзалась мыслями о нем, дрожа от праведного гнева. И старалась заглушить ярость работой, гоня прочь непрошеные воспоминания.

Да, конечно, Кли не мог знать ни о чем подобном и продолжал настаивать. Уезжая из Гонконга в Париж, он бросил мимоходом:

— Боюсь, что сам я не смогу поехать туда, Ники, но за тобой отлично присмотрит моя экономка. Прошу тебя, поезжай, — на лице его сверкнула ослепительная мальчишеская улыбка. — Она избалует тебя до безобразия, и я не сомневаюсь, что ты будешь без ума от нее. Амелия просто чудо. Послушай, ферма расположена в чудесном краю, краю художников, его рисовали Сезанн и Ван Гог. Ты там прекрасно отдохнешь, я уверен. Поезжай без разговоров. Тебе надо заняться собой, урвать недельку-другую и расслабиться после ужаса Пекина. Подумай немного о себе.

Тронутая заботой, она немного смягчилась и обещала подумать, а вернувшись в Нью-Йорк, так и сделала. Мысль о сельском доме во Франции и возможности отрешиться ненадолго от забот посещала ее, к удивлению, все чаще и чаще.

В те редкие перерывы, что выдавались между съемками и монтажом фильма о событиях на площади Тяньаньмэнь и их последствиях, Ники размышляла, ехать ей или не ехать. Она никак не могла решиться, купить билет на самолет, сложить чемодан и пуститься в путь.

Ее сомнения развеял Арч. Когда фильм лежал в жестяной коробке, он признался ей, что выглядит она ужасно, хуже, чем когда-либо.

— Ты выработалась, — сказал он. — До конца года крупных дел не предвидится, так что хороший отдых тебе не помешает. Пользуйся случаем, Ник. Надо отдохнуть, ей-богу.

Когда же она забормотала что-то о том, что может случиться нечто важное, Арч расхохотался и пообещал, что он доставит ее самолетом откуда и куда угодно, если только где-нибудь начнется война.

Она рассмеялась в ответ, но все же возразила:

— Но я-то знаю, что мои дела не так плохи, Арч. Признайся, ты преувеличиваешь.

Его ответ был краток и точен:

— Ты выглядишь из рук вон, Ники, ни больше ни меньше.

Она взглянула на себя в зеркало и вынуждена была признать, что Арч прав. А в результате тщательного исследования пришла к выводу, что Арч даже приукрасил истинное положение вещей. Она определенно выглядела нездоровой. Лицо было необычайно бледно, измождено; под глазами — круги; волосы висят безжизненно, как пакля. И что еще хуже, глаза, всегда ясные, голубые, теперь тусклы, словно выцвели, если только такое вообще возможно.

Ники знала, что искусная косметика может скрыть некоторые недостатки от глаза камеры и она сумеет и дальше прятать явные признаки переутомления под изощренным гримом. Но приходилось признать, что глупо отказываться от отдыха, особенно принимая во внимание то, что телекомпания задолжала ей столько выходных. Она и в самом деле чувствовала себя измученной и опустошенной; теперь, по-видимому, это становилось заметно и окружающим. Итак, отложив зеркальце, она позвонила Кли, находившемуся в ту минуту у себя в агентстве в Париже, и сообщила, что не прочь принять приглашение, если, конечно, оно еще в силе. Кли был в восторге.

— Молодчина, Ник! — воскликнул он с такой радостью, что, казалось, шнур телефона слегка задрожал. — Завтра я лечу в Москву снимать Горбачева для «Пари матч», но Жан-Клод устроит, чтобы тебя встретили в Марселе, а потом отвезли на ферму. От тебя лишь потребуется добраться до Марселя через Париж или Ниццу. Только дай Жан-Клоду знать о дне и времени приезда заранее. Я позвоню из Москвы, чтобы узнать, как ты устроилась.

Через двое суток она уже пересекала Атлантику на борту французского «Конкорда», а еще через три часа сорок пять минут самолет приземлился в Париже. Переночевав в своей любимой гостинице «Афинская площадь», Ники на следующее утро вылетела из аэропорта Орли в Марсель.

Жан-Клод, управляющий конторой агентства Кли, предупредил, что шофер транспортной компании, услугами которой пользовалось фотоагентство, встретит ее в аэропорту.

— Вы легко узнаете его. Он будет держать картонку, на ней крупными буквами будет выведено ваше имя, — сказал он ей по телефону.

Как и было обещано, шофер уже ждал ее, когда она спустилась с трапа самолета и пошла получать багаж. Этьен — так звали водителя — оказался приятным, разговорчивым, всезнающим провансальцем. Всю дорогу он без устали развлекал ее удивительными народными преданиями этого края. Он столько всего рассказал о тамошних городках Арле и Эксе, что воспринять и запомнить все сразу не было никакой возможности.

Хотя Ники хорошо говорила по-французски, ибо в юности ей довелось пожить в Париже вместе с родителями, вечно скитавшимися по белу свету, поначалу она с трудом понимала провансальский акцент. Однако вскоре стало ясно, что Этьен добавляет звук «г» ко многим словам, так что бьен — «хорошо» — превращалось в бьенг, и так далее. Стоило привыкнуть к этому, а также приспособиться к богатым перепадам гортанной речи и привычке тараторить, и Ники почувствовала, что понимает все, что ей говорят.

По дороге из Марселя в Экс-ан-Прованс она заметила, что местные пейзажи совсем непохожи на Лазурный берег — ту часть южной Франции, которая была так хорошо ей знакома. Ее родители обожали Францию и все французское, и еще маленькой девочкой ее каждый год возили по всем знаменитым прибрежным курортам во время отпусков или просто так. В особенности отец и мать любили Болье-сюр-Мер, Канн и Монте-Карло. А в памятном октябре 1986-го она провела совершенно чудесные две недели на мысе Антиб в обществе Чарльза Деверо, после чего тот исчез из ее жизни навсегда.

Та же часть Прованса, которую предпочитал Кли, была для Ники нова и не связана ни с какими воспоминаниями. Поняв это, она почувствовала себя просто и естественно.

Внутри оснащенного кондиционером «мерседеса» было прохладно и удобно. Они ехали по гладким, как стол, равнинам, перемежавшимся горами и пригорками. То там, то сям виднелись утопающие в зелени причудливые городишки, а деревушки, оседлавшие вершины холмов, казалось, подпирали собой обширный безоблачный небосвод. Поля и склоны поросли лавандой, на мили окрест темнели виноградники и фруктовые сады. Пейзаж довершали ряды корявых оливковых деревьев и стройных темных кипарисов, замерших на горизонте, как часовые.

Ферма Кли находился в департаменте Прованса под названием Буш-дю-Рон, расположенном между университетским городком Экс-ан-Прованс и Сен-Реми. Она стояла на окраине крохотной деревеньки, вблизи буйно зеленеющих предгорий Люберона, одного из горных хребтов Прованса.

Дом оказался гораздо больше, чем думала Ники, приземистый, но не лишенный изящества и, несомненно, очень старый. Он выглядел просто великолепно под лучами полуденного солнца, обливавшего медовым светом красную черепичную крышу и бледные стены. Его было прекрасно видно с самого начала длинной широкой аллеи, обсаженной кипарисами и ведшей прямо к белой входной двери.

Остановив машину, Этьен воскликнул: «Приехали», — и торжественным взмахом руки указал на дом. Потом он обернулся и улыбнулся так, как будто само их прибытие было бог весть каким достижением.

Экономка Кли Амелия и ее муж Гийом поджидали на пороге, радостно улыбаясь.

Гийом проворно отнес багаж в дом, в чем ему помог Этьен, которого Гийому не пришлось дважды приглашать заглянуть на кухню отведать анисовки.

Амелия, светясь улыбкой, провела Ники в дом и настояла на том, чтобы та сначала осмотрела его, прежде чем подняться к себе в комнаты.

Экскурсия началась с кухни, по-видимому, любимого места Амелии, которым она очень гордилась. Кухня была огромна и выкрашена белой краской. Потолок поддерживали потемневшие деревянные балки, а пол был выложен терракотовой плиткой. Внушительного вида камин занимал целую стену; сбоку располагалась плита, а под тремя окнами стояли покрытые мрамором разделочные столы с плетеными корзинами, ломящимися от даров местной земли. В одной были фрукты: яблоки, апельсины, груши, сливы, персики, абрикосы, вишни и виноград; в другой громоздились овощи: морковь, капуста, картофель, фасоль, артишоки и горох. С потолочной балки свешивались связки луковых и чесночных головок и пучки трав, а воздух был напоен запахами душицы, розмарина и тимьяна.

Круглый стол в центре кухни был покрыт красно-белой хлопчатобумажной скатертью в цвет аккуратно подвязанным в разные стороны занавесочкам на окнах. На дальней стене расположился древний пекарский стеллаж из кованого железа, отделанный бронзой. Он был забит всевозможными медными котлами и котелочками, сковородами и сковородочками, сиявшими и переливающимися на солнце, а встроенные полки на противоположной стене заполонили разноцветные произведения гончарного мастерства: блюда, тарелки, супницы, огромные чаши цвета беж и соусницы.

Сразу за кухней открывалась столовая, и казалось, что обе комнаты словно перетекают одна в другую — такое впечатление порождалось тем, что и там и здесь был тот же самый пол из терракотовой плитки, те же белые стены и те же деревянные балки под потолком. В столовой возвышался огромный старинный камин, выложенный местным кремового цвета камнем и заполненный дровами на зиму. Из окон во всех концах комнаты лился яркий свет. Сельский дух привносили также длинный дубовый стол, стулья с высокими спинками и резной буфет. Над столом висела огромная люстра из черного железа, а по центру стола вереницей тянулись подсвечники с толстыми белыми свечами. Цветы в вазах на столе и буфете оживляли простую обстановку.

Нигде не задерживаясь, Амелия провела Ники в большую залу и открыла дверь в малую гостиную на первом этаже. Полированный каменный пол цвета сливок тускло мерцал, стены были выкрашены в тон сливочного масла; две софы, стоявшие друг напротив друга у камина, покрывали нежно-желтые полотняные чехлы. Повсюду расположились деревянные столики, а две глиняные лампы под кремовыми абажурами разместились на старинных комодах по обе стороны дымохода. На столе у окна лежали свежие номера журналов со всего мира. «Лайф» и «Пари матч» были представлены лучше всего, так же как «Тайм» и «Ньюсуик».

— А теперь наверх, — сказала Амелия и, круто развернувшись, повела Ники обратно в залу. Ники послушно последовала за ней по белой каменной лестнице, широкой, полукруглой, оканчивавшейся квадратной площадкой. С одной стороны располагалась главная гостиная, а с другой библиотека. Обе были выкрашены в белый цвет, в обеих — высокие камины, светлые деревянные полы и марокканские коврики.

Обстановку гостиной составляла мебель в провансальском стиле, диваны и стулья были обиты тканью цвета сливок, кофе с молоком и жженого сахара. Обилие ярких цветов давали изумительное ощущение света, простора и покоя.

Библиотека, вся заполненная книгами, была обставлена тугими диванами, под полотняными чехлами цвета дыни. В одном углу Кли соорудил аудио-музыкальный центр, используя самое современное оборудование: телевизор с огромным экраном, видеоплейер, кассетный магнитофон и проигрыватель для компакт-дисков. Стереоколонки стояли на книжных полках.

— Это комната мсье Кли, он любит ее больше других, как мне кажется, — сообщила ей Амелия, радостно кивнув в подтверждение своих слов. Затем, воздев указательный палец к потолку, она объявила: — Еще один пролет, мадемуазель, вперед! За мной!

Они поднялись на просторную лестничную площадку, а оттуда, по каменной лесенке поменьше, — на следующий этаж, где находились спальни.

Ники были отведены покои под самой крышей: ванная, спальня и гостиная — прекрасно отделанные; как и везде в доме, тут преобладали белый, кремовый и желтый цвета. По стенам гостиной стояла кое-какая мебель, а спальню украшали старинный платяной шкаф и комод. Даже при беглом осмотре было видно, с какой тщательностью хозяин предусмотрел все мыслимые и немыслимые удобства.

— Пойду принесу ваши вещи, — сказала Амелия, распахивая платяной шкаф и выдвигая ящики комода. — Мсье Кли рассердится, если я не позабочусь о вас как следует.

— Огромное спасибо, Амелия, — улыбнулась Ники. — У меня есть все; что нужно. Честно, есть. И благодарю вас за великолепную экскурсию.

— Ну что вы, мадемуазель, мне это в радость, — улыбнулась Амелия и удалилась вниз по лестнице.

Этот разговор произошел всего четыре дня назад, а Ники уже чувствовала себя отдохнувшей. Сельский дом и окружающая природа возымели волшебное действие — давно уже она не ощущала такого покоя. Спала она крепко, как никогда, нервы ее успокоились.

Дни текли медленно, лениво, без суеты, Ники гуляла в окрестных лесах или плавала в бассейне. Свежий воздух, движение и поварское искусство Амелии возвращали ей силы. Вечерами Ники читала, слушала музыку или смотрела французское телевидение в библиотеке. Кроме того, будучи не в состоянии и дня прожить без новостей, она включала международные новости Си-эн-эн.

По словам Гийома, Кли недавно подключился к кабельному телевидению, чтобы принимать этот американский телевизионный канал. «Все для работы, мадемуазель», — счел необходимым добавить Гийом, и ей пришлось отвернуться, чтобы скрыть улыбку.

Ники слегка повернулась в шезлонге, протянула руку за бокалом с соком и сделала большой глоток, наслаждаясь его терпкостью. Шла последняя неделя июня, и становилось довольно жарко. Утром Амелия сообщила, что июль и август — худшие летние месяцы в этой части Прованса. «Жгучие», — сказала она и пустилась в рассуждения о мистрале, сухом северном ветре, который свирепствует здесь летом, переворачивая все вверх дном. Со свистом несется он на юг через долину Роны и нередко служит предвестником того, что погода испортится всерьез. Амелия, как и большинство провансальцев, винила мистраль во всех бедах и болезнях.

— Скотина и та просто сходит с ума, что уж говорить о людях, — скорбно говорила Амелия, наливая Ники вторую чашку кофе с молоком. — От него происходит мигрень. И грипп. И зубы от него болят. А еще уши. А зимой он иногда дует недели три кряду. Уничтожает добро. Вырывает с корнем деревья и срывает черепицу с крыш. Вот оно как! — И, по-галльски передернув плечами, она поспешила в кухню, чтобы заново наполнить кофейник и согреть Ники еще молока.

Как и предсказывал Кли, Ники влюбилась в Амелию. Экономка была женщиной невысокой, плотно сложенной и, по-видимому, очень сильной. Не было никакого сомнения в том, что она уроженка Средиземноморья: ее выдавали иссиня-черные волосы, собранные пучком, глаза-маслины и цвет кожи, напоминавший орех. Всегда смеющаяся или улыбающаяся, Амелия пребывала в неизменно хорошем расположении духа. Выполняя свои бесчисленные обязанности, она проносилась по дому как вихрь, точнее — как мистраль. Она чистила и терла, мыла и гладила, пекла хлеб, пирожные и фруктовые торты, стряпала самые немыслимые блюда и наполняла вазы цветами, а корзины фруктами.

Гийом, как и Амелия, был коренным провансальцем. От постоянного пребывания на свежем воздухе он стал смугл, как спелая вишня, черные волосы его тронула седина, а серые глаза излучали доброту и веселье. Коренастый, мускулистый, он справлялся с любым делом так же споро и ловко, как и его жена.

Он мел двор, открытую обеденную веранду и дворик для пикников и жарки мяса, чистил бассейн, приводил в порядок огород и сад, а также маленький виноградник, простиравшийся позади дома и занимавший четыре или пять акров. Гийом поливал, стриг и подрезал лозы, вместе с Амелией и несколькими наемными рабочими собирал виноград, делал вино в бочках и разливал его по бутылкам.

— Часть вина мы продаем. Часть оставляем себе. И мсье Кли, естественно, — объяснял Гийом, водя Ники по ферме и показывая местные достопримечательности.

У Амелии и Гийома был сын Франсуа, учившийся в Сорбонне в Париже, которым они очень гордились. Ники уже многое успела узнать о нем от его любящей матушки. Две их дочери, Полетта и Мари, были замужем и жили в деревне; им приходилось помогать на ферме в тех редких случаях, когда у Кли бывало много гостей.

Позвонив из Москвы в тот вечер, когда Ники приехала, Кли сказал ей, что Амелия и Гийом — соль земли. Теперь-то она точно знала, что он имел в виду. Они преданы ему, они ухаживают за домом и землей так, будто сами здесь хозяева. Дом, в котором они жили, примыкал к главному дому, и войти туда можно было прямо из кухни. Построен он был из того же самого местного камня — бледно-желтого песчаника, — изъеденного временем, у него была такая же красная черепичная крыша, тяжелые деревянные ставни и ослепительно белые двери.

Оба дома прекрасно видны от самого бассейна, где Ники теперь сидела. Казалось, они росли прямо из земли, будто часть природы. В некотором смысле так оно и было. Возраст фермы и всех ее построек превышал сто пятьдесят лет, как сказал Гийом, однако выглядели они так, будто стояли здесь испокон веков.

Все на ферме удивляло Ники. Она начала понимать, что ей нравится в глуши: быть так близко к земле. Стало понятно, почему Кли любит эту ферму, хотя ему и удается бывать здесь куда реже, чем хотелось бы. За два года их знакомства он упоминал об этом месте редко и мельком. Но теперь она знала, отчего так менялся его голос, стоило ему заговорить о своем доме в Провансе. Для него это был уголок спокойствия и красоты в хаотичном мире.

Она оставалась на воздухе почти до шести, наслаждаясь сменой цветов, по мере того как солнце клонилось за далекие темные холмы. Наконец она подобрала книгу и очки и медленно пошла по мощеной садовой дорожке к дому.

Поднявшись по двум лестницам к себе в комнаты под самой крышей, она подумала о Йойо, о котором вспоминала хотя бы раз в день. Его судьба оставалась неизвестной, и это беспокоило ее. Они с Кли повсюду разыскивали его в Пекине, перед тем как уехать в Гонконг, но Йойо точно сквозь землю провалился. Наверное, как и многие другие студенческие вожаки, «ушел в подполье», сказал ей Кли. Она надеялась, что так оно и было на самом деле, что его не арестовали.

Вместе со съемочной группой и Кли они покрутились в Гонконге еще несколько дней, надеясь на появление Йойо, но тщетно. В конце концов ничего не оставалось, как уехать.

Йойо знает, где их искать, утешала себя Ники. Она дала ему свою визитную карточку в первую же неделю знакомства. То же сделали Арч и Кли. Оставалось лишь уповать на то, что он сохранит их визитки и с помощью денег, которыми они снабдили его, выберется из Китая. Сначала она подумывала написать ему на адрес Академии изобразительных искусств, но потом решила не делать этого, зная, что письмо от западного журналиста легко навлечет на него неисчислимые беды. Наверняка всю почту просматривает цензура, и письмо может стоить Йойо свободы или даже жизни.

Сдержав вздох, Ники толкнула дверь в комнату и вошла, пытаясь отбросить тревожные мысли. Ей ничего не оставалось, кроме как молиться, чтобы Йойо был цел и невредим и нашел способ вырваться на Запад.

7

Ночной кошмар прервал душераздирающий крик. Вопль прокатился эхом по комнате и пронзил ее мозг, будто кричала она сама.

Ники рывком села, вся в холодном поту. Сна как не бывало. Она наклонила голову и прислушалась, вглядываясь в темноту.

Ни звука, только тикают часы на ночном столике да шелестит листва за окном, слегка задевая о стекла.

Кто кричал? Она сама, оттого что ей привиделся дурной сон? Или кто-то другой? Может быть, кричали на улице? Ники не могла решить наверняка, но на всякий случай выбралась из кровати, подошла к окну и посмотрела на улицу.

Небо было темным, безоблачным. Над старыми конюшнями висела полная луна, заливая двор серебристым светом. Хорошо было видно кипарис, старую телегу, превращенную в клумбу, огород и лестницу, спускающуюся в фруктовый сад. Нигде никого, кричать некому, кроме нее самой, конечно.

Ники поежилась, хотя ночь выдалась на удивление теплой. Она вернулась к кровати, мучимая кошмаром, который так напугал ее, что она в ужасе закричала и разбудила сама себя. Скользнув обратно в постель, девушка натянула простыню на голые плечи и попыталась заснуть.

Но сон не шел, и через полчаса она встала, накинула халат и спустилась в библиотеку. Включив свет и телевизор, свернулась клубочком на одном из диванов и решила, что, раз уж ей все равно не спится, лучше немного посмотреть Си-эн-эн.

Сводка международных новостей закончилась, началась передача об американских фермерах в западных штатах, и Ники невольно погрузилась в размышления. Мало-помалу мысли ее обратились к только что виденному во сне. Кошмар был ужасен и так ярок, что никак не шел из головы. Сон был о них с Кли, и Ники смогла вспомнить все в мельчайших подробностях.

Она в огромной безлюдной пустыне. Там тепло и даже приятно, и хоть кругом никого, ей совсем нестрашно. Она чувствует себя уверенно. Вот она поднимается по склону бархана и, оказавшись на вершине, видит внизу маленький оазис. Хочется пить, и она сбегает вниз и все пьет и пьет, зачерпывая воду пригоршнями, как вдруг замечает, что вода окрашена кровью. Отпрянув в ужасе, Ники вдруг видит измятый и запачканный кровью журнал. Это экземпляр журнала «Лайф». Поднимает его, листает и натыкается на фотографию Кли. Подпись под фотографией гласит, что Кли погиб во время боевых действий, выполняя задание редакции. Но в журнале нет ни слова о том, где он погиб, когда, да и на самом журнале нет даты. Она леденеет от ужаса, хотя солнце палит нещадно. Ники бежит искать Кли, чувствует, что он где-то здесь. Живой.

Она идет уже много часов, как вдруг понимает, что уже давно не в пустыне. На ней теплая зимняя одежда, стоит мороз; скоро рассветет. Вокруг лежат трупы, всюду кровь и разруха. В утренней дымке к ней подходит Кли и берет за руку. Он помогает ей перешагивать через мертвецов. Вдруг вдали они видят «джип». Кли говорит ей: «Смотри, Ник! Нас подвезут отступающие!» И вот он бежит. Она тоже бежит, но спотыкается, а когда встает, Кли нигде нет. На долю секунды она пугается, а потом отправляется искать его тело среди убитых. Но найти не может.

На мили кругом равнина покрыта мертвыми телами; стоит такая тишина, что она думает, уж не наступил ли конец света. Но вот она видит два трупа, лежащие рядом. Подбегает к ним, поворачивает к себе их холодные лица, чтобы посмотреть, нет ли среди них Кли, и пятится, ошеломленная. Один из убитых — Йойо, а второй — Чарльз Деверо.

В ужасе бежит от этого кровавого кошмара, то и дело спотыкаясь об убитых и падая. Ники смотрит на свою одежду и руки — они покрыты теплой липкой кровью. Ее захлестывает приступ тошноты и ужаса, она уже отчаялась когда-либо найти Кли или хотя бы выбраться отсюда, но тут оказывается на краю поля битвы.

Теперь она идет по длинному песчаному пляжу и замечает под пальмой тот самый «джип», который видела раньше. Машина брошена. Ники смотрит в сторону синего-синего моря. Недалеко от берега в воде плавает тело мужчины. Уж не Кли ли это? Человек машет ей рукой. Да, это Кли! Он жив! Она бросается в море. Вода кажется ледяной и удивительно плотной, даже маслянистой, так что плыть тяжело. И тут она понимает, что море не синее, а красное. Что это море крови.

Кли протягивает ей руку, она тянется к ней; их пальцы почти касаются друг друга. Она делает отчаянную попытку схватить его за руку, но тело его начинает погружаться и исчезает под водой.

На этом сон оборвался, ее разбудил крик. Кричала она сама, теперь Ники в этом совершенно уверена.

Девушка задрожала, по рукам побежали мурашки, и она плотнее завернулась в халат. Потом, встав с дивана, подошла к небольшому бару рядом с книжным шкафом и, взглянув на бутылки, вытащила одну из них.

Этикетка показалась ей знакомой, будоражащей смутные воспоминания. Да, конечно, это был один из тех сортов бренди, которые Чарльз привозил из Франции. Она поставила бутылку на серебряный поднос. Затем снова взяла ее, налила себе немного в небольшой бокал и, сделав глоток, медленно пошла назад к дивану.

Ники плохо разбиралась в снах, но и ее скудных познаний было достаточно, чтобы понять, что кошмар — следствие впечатлений, накопившихся в подсознании. Однажды, несколько лет назад, мать сказала ей, что людям часто снятся собственные страхи. Что-то, некогда напугавшее человека и отложившееся в подсознании, во время сна выходит на первый план. Она отлично понимала, что все это значит: она боится, что Йойо нет в живых, что Кли, военный фотокорреспондент, постоянно рискующий жизнью, может быть убит.

Все ясно, сказала она себе, отхлебнув еще бренди. Оба они в последнее время не выходят у нее из головы. Но вот почему в кошмар попал Чарльз Деверо? Может быть, из-за того, что она находится во Франции, где они вместе путешествовали и где он частенько закупал вино для своей торговой компании…

Чем больше она размышляла, тем меньше сомневалась в том, что эти трое приснились ей оттого, что каждый по-своему был ей далеко не безразличен.

8

Кли стоял перед монтажным столом с подсветкой и сосредоточенно рассматривал негативы. Через пару минут он повернулся к Жан-Клоду Роше, управляющему его парижским фотоагентством «Имидж», и довольно кивнул.

— Думаю, что он — настоящая находка, Жан-Клод. Снимки хороши, если честно, чертовски хороши. Пусть этот парень зайдет ко мне, и чем раньше, тем лучше. Нам наверняка понадобится здесь хороший фотограф, работы сейчас больше, чем нам по силам.

Жан-Клод был доволен.

— Марк Вийе и в самом деле великолепен, Кли, — сказал он. — Яркий, яростный и вместе с тем тонкий. У него верный глаз, как и у тебя. Вот увидишь, он тебе понравится, он… как бы это сказать, он очень обаятельный.

— Хорошо. Насколько я могу судить по этим фотографиям, его работу мало назвать отличной. Давай дальше. Есть еще что-нибудь для меня?

Жан-Клод покачал головой.

— Нет, остальное улажено. Расписание заказов на столе. Все заняты на несколько недель вперед. За исключением тебя. Я решил не загружать тебя до поры до времени.

— Вот за это спасибо. Значит, я смогу перевести дух денек-другой после Пекина и Москвы! — воскликнул Кли, просияв при мысли об отдыхе. Он собрал с монтажного стола негативы и протянул их Жан-Клоду.

— Спасибо, — сказал тот и вложил их в большой конверт. — Пойду позвоню Марку, попрошу его заглянуть завтра утром. Согласен?

— Согласен. Да, кстати, что там с моей работой для журнала «Лайф»?

— Ты понадобишься им недельки на три в конце июля — начале августа. Они хотят, чтобы ты сначала съездил в Вашингтон и сфотографировал президента и госпожу Буш, это им нужно в первую очередь.

— Скорее всего, так и будет. Сессия Конгресса продлится весь июль, а в августе Буш, видимо, уедет либо в Кемп-Дэвид, либо в Кеннебанкпорт. Кто там на очереди после президента?

— Они не уточнили. Но, по-моему, они хотят дать тебе несколько особых заказов. Я сказал им, что сообщу о дате твоего приезда, как только смогу. Им надо дать подтверждение в Белый дом. Итак, когда ты едешь?

— Числа четырнадцатого, я думаю. — Кли подошел к своему заваленному бумагами столу и сел. — Спроси Марка Вийе, не сможет ли он прийти завтра утром пораньше, в половине восьмого, в восемь.

— Хорошо. — Жан-Клод направился к двери, но перед тем как выйти, обернулся и посмотрел на Кли. — Нет ничего проще, он придет, когда скажешь. Больше всего он хотел бы работать с тобой. Ты его кумир.

Кли улыбнулся и промолчал. Он знал все о кумирах и о том, каково иметь хоть одного.

Непроизвольно Кли перевел взгляд на фотографию Роберта Капы, висевшую сбоку на стене среди других, и его, как всегда, полоснуло острое как бритва чувство грусти, стоило ему посмотреть на эту фотографию. Больше всего в жизни он сожалел о том, что он не встретился с ним; родился слишком поздно, а Капа трагически погиб слишком рано.

Мгновением позже он уже опустил глаза в бумаги, которыми был завален стол, переложил их с места на место, как обычно, без всякого смысла. Возня с бумажками не была его сильной стороной; по правде сказать, она навевала на него неимоверную скучищу. Он сколол письма вместе, нацарапал на верхнем конверте: «Луиза, пожалуйста, распорядитесь этим по своему усмотрению», — и кинул пачку на поднос — секретарша сама разберется, что к чему на следующий день.

Взглянув на часы, увидел, что уже почти шесть. Если и в самом деле нет ни сил, ни желания идти на званый ужин к своим друзьям, Генри и Флоренс Девонам, лучше отказаться не мешкая. Генри, журналист, работал в парижском бюро журнала «Тайм», и Кли позвонил ему по прямому проводу. Трубку долго не брали, а когда наконец взяли, послышался голос Генри с его сильнейшим бостонским акцентом:

— Алло, слушаю.

— Хэнк, это Кли.

— Только попробуй сказать, что не придешь!

— Приходится, Хэнк. Послушай, такая незадача, но что поделать.

— Фло пригласила эту манекенщицу от Лакруа, запамятовал, как ее зовут. Умопомрачительная особа. Уж ее-то тебе точно захочется увидеть. Ну как?

— Чего мне действительно хочется, так это чтобы вы двое бросили попытки меня окрутить! — воскликнул Кли чуть сердито, но тут же рассмеялся и сказал: — В самом деле, сегодня вечером ну просто никак. Я только что договорился о встрече, это очень важно.

— Еще бы. Знаю я тебя. Небось свидание не чета нашему.

Пропустив эти слова мимо ушей, Кли рассудительно заметил:

— Если мне память не изменяет, Фло никогда не ставит только на одного скакуна и имеет обыкновение приглашать еще парочку ничейных мужчинок, у меня нет сомнений в том, что эта барышня от Лакруа не будет страдать от недостатка мужского внимания сегодня вечером.

— Так-то оно так, но Фло хотела, чтобы с ней познакомился именно ты, Кли.

— Непременно. Как-нибудь в другой раз. Сегодня дел по горло. Как насчет того, чтобы отобедать завтра?

— Ничего не выйдет. Улетаю в Ниццу. Я работаю над статьей о гримальдийцах Монако, так что мне надо записать несколько интервью в Монте-Карло.

— Когда вернешься, позвони — свидимся.

— Идет. Да вот еще что, Кли…

— Слушаю тебя, Хэнк.

— Нам будет очень не хватать тебя сегодня вечером.

— А я буду скучать по вам. Извинись за меня перед Фло и поцелуй ее от меня.

Повесив трубку, Кли подумал, что надо не забыть утром послать Флоренс цветы, затем снова снял трубку и набрал номер. Тут же ответил женский голос.

— Это ты, Мел?

— Привет, Кли. Что случилось?

— Да нет, ничего не случилось… Мел, я…

— Не придешь сегодня вечером.

— Дорогая моя, послушай, мне так обидно, но тут подвернулся один американский фоторедактор, и он…

— Должен увидеться с тобой сегодня вечером, потому что завтра утром он улетает, а встреча эта — вопрос жизни и смерти для твоего агентства, — закончила она, словно знала все наперед.

— Ну вот видишь, ты же у меня умница.

— А почему бы тебе не прийти потом?

— Будет слишком поздно.

— Ну и что?

Последовало краткое молчание. Наконец Кли сказал:

— Я бы хотел увидеться с тобой в выходные, Мел. Если ты свободна, конечно. Можно было бы прошвырнуться куда-нибудь за город пообедать. В субботу вечером. Как ты на это смотришь?

Он услышал, как Мел на другом конце провода вздохнула.

Помолчав, она произнесла:

— Ну ладно, хорошо. Только я до сих пор не возьму в толк, почему позволяю вам так обращаться со мной, Клиленд Донован. Другим мужчинам это даром не прошло бы.

— Что не прошло?

— Скрываться от меня подобным образом.

— Так как насчет субботы, договорились?

— Ты и сам знаешь, Кли. Конечно же, да.

Он пожелал ей спокойной ночи и повесил трубку. «Пошлю Мел цветы от Лашома завтра утром», — подумал он, задирая ноги на стол, откидываясь назад и закрывая глаза.

Кли чувствовал огромное облегчение оттого, что отказался от приглашения Фло и Хэнка и от свидания с Мел при помощи легкой безобидной лжи. По правде говоря, не было у него никакой деловой встречи. Просто душа не лежала идти на этот званный ужин у Девонов; не был он в настроении и ужинать наедине с Мелани Лоу, умной и славной девушкой, к которой он испытывал самые добрые чувства. Он хотел побыть один — слишком много накопилось у него на душе, и слишком о многом ему надо было подумать. Была еще одна причина, почему он так обрадовался, когда Жан-Клод сказал, что он свободен и не предвидится никакой работы до самого отъезда в Штаты. Он не только использует следующую неделю, чтобы отдохнуть, но и посвятит ее личным делам, давно ждущим своего часа. В особенности одному, не дающему покоя вот уже несколько недель.

Кли открыл глаза, встал, надел пиджак и направился к двери.

На полпути он остановился и вновь взглянул на портрет Капы. Из всех фотографий, на которых тот был либо в военной форме, либо в гражданской одежде, эта была его любимой. На ней были запечатлены Капа и Дэвид Сеймур в зеленом парижском сквере в начале пятидесятых. Друзья сидели на железных садовых стульях, на Капе был плащ, к губе прилипла сигарета. В глазах его стоял вопрос, и казалось, он слегка улыбается. Одна рука Капы покоилась на колене. Кли всегда поражала эта рука с длинными, чувствительными пальцами, они, казалось, умели делать все на свете. На этом снимке Капа был невероятно хорош: сильные мужские черты лица, густые черные волосы и брови, сверкающие темные глаза, чувственные губы создавали образ красавца-мужчины.

Капа был известен неотразимым обаянием и веселым нравом, равно как хорошими книгами, так что Кли прекрасно понимал, почему Ингрид Бергман и многие другие женщины сходили по нему с ума.

Что бы Кли ни читал о Капе, везде говорилось о его мужестве и смелости, чувстве сострадания и человечности. Когда-то английский журнал «Пикчер пост», ныне не существующий, опубликовал фотографию Капы с подписью «Величайший военный фотокорреспондент мира». Таким он и был. За что в конце концов поплатился жизнью.

Капа погиб 25 мая 1954 года, подорвавшись на противопехотной мине, установленной вьетнамскими повстанцами на небольшом поросшем травой склоне над плотиной, в пяти километрах от местечка Донкитон, во время французской войны в Индокитае. Ему было сорок восемь. «Всего-навсего на два года больше, чем мне теперь», — подумал Кли, вдруг вспомнив о том, что и он смертен, и о том, как на самом деле хрупка жизнь.

В 1955 году журнал «Лайф» и Американский международный пресс-клуб учредили приз имени Роберта Капы «за лучший заграничный фоторепортаж, потребовавший особого мужества и находчивости».

Кли завоевал этот приз за освещение войны в Ливане. Он был его самой большой драгоценностью. Приз в футляре с голубой бархатной подушечкой лежал на полке рядом с фотографией самого Капы, немного в стороне от других международных наград, полученных Кли за творческие успехи.

Подняв крышку, Кли некоторое время смотрел на приз, вновь и вновь задавая себе вопрос, почему он так сроднился с незнакомым человеком, но которого ему не хватало, как самого близкого друга. Эта мысль занимала его много лет, но так или иначе Капа, давно покойный, был единственным, кто так сильно повлиял на его жизнь.

В коридоре послышался голос Жан-Клода. Кли отвлекся от своих мыслей и вышел посмотреть, что случилось.

— Эй, ребята, что это вы тут? — спросил он, подходя к возбужденно говорившему Жан-Клоду и Мишелю Беллону, их партнеру по агентству и фотографу с незаурядным талантом и сильным характером.

— Пустяки. — Мишель подмигнул Кли.

— Он прав, ничего серьезного, в самом деле ничего, — ухмыльнулся Жан-Клод. — Мы обсуждаем достоинства разных ресторанов, пытаясь решить, где заказать ужин для Стива, — объяснил он, упомянув еще одного коллегу из «Имиджа».

— Тогда давайте перейдем к прениям, — сказал Кли. — Быть может, мой голос окажется решающим.

9

Когда Кли наконец покинул «Имидж», находившийся на улице Берри, уже смеркалось, краски на небе сгустились, но до темноты было еще далеко.

Прежде чем направиться к Елисейским полям, он поднял голову и взглянул на небосвод. Сегодня вечером он был темно-синим, цвета павлиньего глаза и мягко светился, будто подсвеченный с обратной стороны.

Волшебные часы, сказал себе Кли, используя выражение киношников, которое как нельзя лучше подходило для этого времени суток, обожаемого кинорежиссерами и операторами за то, что оно чудесно выглядело на пленке.

Дойдя до Елисейских полей, Кли остановился и взглянул вдоль длинного, широкого бульвара на Триумфальную арку. Трехцветный французский флаг в ее проеме был искусно освещен прожекторами. Под аркой гулял ветерок, и флаг выглядел торжественно. Кли подумал, что Триумфальная арка — самое впечатляющее и замечательное зрелище из тех, что ему доводилось видеть, но, по правде говоря, весь Париж был просто великолепен. Накануне 200-летнего юбилея, который отмечался в этом году, множество старинных зданий было приведено в порядок.

Кли повернул направо и пошел по Елисейским полям, получая от прогулки истинное удовольствие после долгого дня, проведенного в конторе. Обычно он чувствовал себя не в своей тарелке в перерывах между заданиями. Однако, невзирая на это, как бы там ни было, ему нравилось гулять по Парижу больше, чем где бы то ни было.

Это был его город. Впервые он оказался здесь восемнадцатилетним и влюбился в него. С первого взгляда. Он мечтал приехать в Париж из-за Капы, много лет прожившего в столице Франции, где в 1947 году он основал «Магнум», вместе с Дэвидом Сеймуром и Анри Картье-Брессоном. Капа был его кумиром с пятнадцати лет, когда Кли еще жил в Нью-Йорке. Тогда, в 1965 году, он прочел статью о покойном фотокорреспонденте в каком-то фотожурнале и после этого стал разыскивать все, что когда-либо было написано о нем.

Кли начал фотографировать, когда ему было девять,пользуясь дешевеньким аппаратом, подаренным родителями ко дню рождения. Хотя он был еще ребенком, снимки у него выходили настолько самобытные, что все поражались его дарованию. И отец, и мать, и сестры — Джоан и Келли — стали его добровольными жертвами, разрешив снимать себя круглые сутки, они выполняли все его мыслимые просьбы, а также позировали на семейных торжествах.

Одаренный от природы, тонкий, умный, обладающий верным глазом, Кли был самоучкой. Фотография стала его страстью, его жизнью с юности — и на все последующие годы.

В 1968-м Кли открыл для себя Париж и был очарован им. Летом того же года, решив, что когда-нибудь поселится там навсегда, он вернулся в Нью-Йорк, чтобы стать великим фотографом. Он хотел стать вторым Робертом Капой, если это вообще в человеческих силах.

Кли, до этого работавший в проявочной фотографа-портретиста на Манхэттене, остался там еще на год, затем через знакомых отца получил место младшего фотографа в «Нью-Йорк пост». Скоро он приобрел известность в газете и дальше действовал уже без оглядки.

Одновременно он поступил в вечернюю школу, чтобы учить там несколько раз в неделю французский, так как язык ему был совершенно необходим, чтобы мечта его жизни — переселиться в Париж — осуществилась. К двадцати одному году он уже бегло говорил по-французски. Кроме того, он оказался гораздо более искусным специалистом, чем некоторые ветераны индустрии новостей.

В 1971 году последовало приглашение на работу в «Нью-Йорк таймс» в качестве штатного сотрудника, но когда ему исполнилось двадцать три года, Кли бросил газету, ушел на вольные хлеба и стал мотаться по Европе, работая внештатником американских и английских журналов.

Обосновался он, естественно, в Париже, а два года спустя, в двадцать пять лет, открыл собственное фотоагентство «Имидж». Француз Мишель Беллон и американец итальянского происхождения Стив Карвелли вошли в долю. Меньше чем через год к ним присоединился лондонец Питер Нейлор на правах четвертого и последнего фотографа-учредителя.

«Имиджу» с самого начала сопутствовал успех, заказы сыпались со всего мира, принося высокие гонорары его ведущим специалистам, завоевавшим вскоре немало призов. Четырнадцать лет спустя агентство по-прежнему состояло из четырех партнеров и немногих штатных фотографов, не считая нескольких лаборантов и секретарш. Оно стало одним из самых престижных в мире.

Кли прекрасно знал: что его родные очень расстроились оттого, что он стал эмигрантом и поселился в Париже. Он тоже беспокоился из-за этого, но жизнь свою менять не собирался. Он имеет право жить, как считает нужным. Первые годы родители и сестры частенько навещали его, а сам Кли, когда бывал в Нью-Йорке, проводил с ними все свободное время. Он и теперь поступал так, оказываясь на родине.

Хотя он и ослушался отца и не стал поступать в колледж, вместо этого окунувшись с головой в мир профессиональной фотографии, они остались настоящими друзьями. Ирландец во втором поколении, обладающий недюжинным умом, острый на язык и прекрасно владеющий словом, его отец, Эдвард Донован, был знаменитым и преуспевающим адвокатом в Манхэттене, весьма уважаемым знатоком уголовного права. Он скоропостижно скончался от сердечного приступа в 1981-м, и Кли, так же как и его мать и сестры, остро ощутили эту потерю. Тед Донован был прекрасным семьянином, преданным мужем и любящим отцом.

К огромному облегчению Кли, мать сумела справиться с горем и держалась молодцом, — во многом, думалось ему, благодаря детишкам его сестер. Джоан и Келли были замужем и вдвоем произвели на свет трех дочек и сына. Внуки стали для Марты Донован всем, и она, похоже, теперь была в ладах сама с собой.

Все еще размышляя о матери, Кли подозвал такси и назвал водителю адрес. Надо будет позвонить ей в выходные и сказать, что они скоро увидятся, ведь он приедет в Нью-Йорк в конце июля. Она будет рада, так же, как и он. Они оставались близкими людьми на протяжении всех этих лет, и он знал, как она волнуется за него, особенно когда он находится в местах боевых действий. Это было одной из причин, почему он всегда давал знать о себе, где бы ни находился.

Такси вскоре свернуло на улицу Жакоб в Шестом округе, очаровательной части Парижа, известной под названием Латинский квартал. Кли жил здесь на четвертом этаже красивого старинного дома.

Кли сидел на диване в гостиной, свет был притушен, из включенного проигрывателя тихо лилась музыка Моцарта. Потягивая пиво, он размышлял о своей личной жизни.

Николь Уэллс. Он произнес ее имя про себя. Эта женщина поистине стала проблемой, мучающей его денно и нощно.

Два года они были товарищами-друзьями в истинном смысле этого слова. В Пекине он спас ей жизнь. Все в нем перевернулось с тех пор.

Он уже не думает о ней как о лучшем друге. Она стала небезразлична ему как женщина. Он понял это, когда обнял ее на ступенях Памятника погибшим, вытолкнув буквально из-под гусениц приближающихся танков. Он испытал тогда огромное облегчение от сознания того, что она в безопасности, и на мгновение силы, казалось, оставили его. Приступ небывалого чувства охватил все существо, так что он не мог вымолвить ни слова, Ники поблагодарила его, он повернул к себе ее лицо и заглянул в прохладные, пытливые глаза. И вот до сих пор он никак не может постичь природу этого вдруг нахлынувшего чувства.

С самого отъезда из Гонконга он пытался избавиться от него, но безуспешно. Оно то и дело смущает и беспокоит его, и, кажется, он начинает догадываться, в чем дело. Они с Ники становятся все ближе и ближе — по сути, они любят друг друга, как брат и сестра. Его чувства к ней изменились, и он не знает, как дальше быть и что делать.

Во-первых, он никогда не хотел серьезных отношений ни с одной женщиной, не хотел обязательств, заставляющих вступить в брак и иметь детей. Всю свою взрослую жизнь он считал, что это было бы нечестно с его стороны из-за тех опасностей, которым он подвергается как военный корреспондент. И уж конечно, он совсем не готов к тому, чтобы отказаться от жизни, полной путешествий и приключений. Кроме того, он наслаждался свободой; у него не было ни малейшего желания быть связанным семьей. Если честно, он считал себя холостяком до мозга костей.

Что же до самой Ники, то она его лучший друг, но вряд ли сможет стать его возлюбленной. Она слишком сложна, слишком загадочна. Не говоря уже о чисто житейских сложностях — она живет по другую сторону океана, у нее блестящее положение на американском телевидении. Едва ли у них может получиться что-то путное.

Кли был убежден, что Николь Уэллс проводит свою жизнь в сражениях — тех, о которых рассказывает в своих репортажах, баталиях внутри телевизионной компании и схватках на сердечном фронте.

А еще он не мог отделаться от мысли, что она все еще любит Чарльза Деверо, пусть и безнадежно, но любит, хотя сама она ни разу не упомянула его имени за все время их знакомства. Это молчание казалось ему куда как странным, тем более что они на самом деле были друзьями.

Арч Леверсон, однако, просветил его, и теперь Кли имел довольно полное представление о том, что произошло. По его мнению, Чарльз Деверо повел себя как подонок. Но, увы, частенько такие блистательные и преуспевающие женщины, как Ники Уэллс, бывают неразборчивы в отношении мужчин и выбирают как раз не тех, кого стоило бы, а распоследних негодяев.

Часы на белой каминной полке пробили девять. Кли сел рывком, поняв вдруг, что думает о Ники с того самого момента, как вернулся домой.

«Черт возьми, так как же мне с ней быть?»

Вопрос повис в воздухе. Но тут же пришел спасительный ответ — предпринимать ничего не надо. Ники не подозревает о зародившемся в нем удивительном чувстве. Только бы хватило выдержки не подать вида, а сама она ни о чем не догадается. Все очень просто, он будет обращаться с ней по-прежнему, как с добрым товарищем. По его разумению, это лучший, едва ли не единственный выход. Так что все будет отлично.

Разрешив столь сложный вопрос, угнетавший его с самого Пекина, Кли встал, прошел на кухню, вытащил из холодильника еще одну бутылку пива и откупорил ее.

Возвращаясь через прихожую, он услышал, как зазвонил телефон, и поспешил в гостиную, чтобы снять трубку.

— Алло?

— Привет, Кли, это я.

— Ники! — При звуке ее голоса его захлестнула волна ликования такой силы, что он сам изумился и буквально рухнул в ближайшее кресло. — Ну и как там дела у вас, в Провансе? — спросил он, слегка запинаясь и радуясь, что она находится в сотнях миль от него и не видит, что сделал с ним звук ее голоса.

— Очень тихо и спокойно. Последние несколько дней я провела просто замечательно, — сказала она. — Здесь такое солнце, такая тишина — ты был совершенно прав, мне надо отдохнуть. Кли, я в восторге от твоего дома. Здесь так красиво, так удобно. Ты великолепно все устроил.

Кли не сразу нашелся, что ответить, и Ники торопливо добавила:

— Может быть, я звоню не вовремя?

— Нет-нет, — разуверил он ее, наконец обретя дар речи, и, откашлявшись, продолжил: — Я рад, что тебе понравилось, Ник. Моя сестрица Джоан останется довольна, ведь ферма — дело ее рук. Это она руководила ремонтом и отделкой. По моей просьбе.

— А я-то было подумала, что у тебя есть скрытые дарования, — сказала Ники и рассмеялась низким грудным смехом, который показался ему чувственным и манящим.

— Сколько еще ты собираешься пробыть в Провансе? — пробормотал он.

— Право, не знаю. Сначала я думала пожить здесь недельку, но, может, останусь и дольше. Кли, а почему бы тебе не приехать сюда на несколько дней? Составишь мне компанию. Если тебе больше нечем заняться.

— Ник, я бы очень хотел вырваться, но, признаюсь, дел по горло. Агентство завалено заказами.

— Жаль.

— Знаешь ли, я сейчас немного занят, так что перезвоню тебе попозже, — сказал он. — Или ты рано ложишься спать?

— Нет-нет, все нормально, звони. Поговорим позже. Пока.

Ники положила трубку, прежде чем Кли успел вымолвить еще хоть слово, и оттого, что он вот так оборвал разговор, ему стало гадко. Мысли о Ники пробудили в нем желание, и разговор по телефону вышел натянутым, потому что он испытывал неловкость.

Удивительная женщина. Когда он впервые встретил ее в Бейруте два года назад, то сразу решил, что она чудо — ни одна из встреченных им прежде женщин не шла с ней ни в какое сравнение: красивая, элегантная, даже в видавшем виды походном костюме, и очень фотогеничная. В то время он про себя окрестил ее Грейс Келли восьмидесятых и девяностых. Внешне она держалась ровно, чуть холодновато, чем временами отпугивала иных мужчин, но он-то был уверен, что это маска, скрывающая огромную душевную теплоту. В конце концов он убедился, что она натура романтичная и страстная, но разрыв с Чарльзом Деверо ранил ее так сильно, что она обращалась в лед при виде мужчин.

Для него тогда это не имело никакого значения, они были друзья, не более. Когда они познакомились, Кли был всерьез увлечен другой женщиной, и ему и в голову не приходило, что он сможет полюбить Ники.

Теперь же все переменилось. И все-таки он должен думать о ней только как о друге, опять предостерег он себя.

Кли опять пошел на кухню, оторвал кусок от свежего французского батона и сделал себе сандвич. Он долго еще беспокойно расхаживал по кухне, жуя и прихлебывая пиво прямо из бутылки.

Он и в самом деле пытался избавиться от мыслей о Ники Уэллс, одолевавших его.

* * *

В десять он перезвонил ей и лез из кожи вон, чтобы голос его звучал тепло и дружелюбно. Они проболтали минут двадцать, он рассказал ей о Марке Вийе и встрече с ним, назначенной на следующее утро; потом они обсудили его предстоящую поездку в Штаты и в конце вспомнили о Йойо, от которого до сих пор не было никаких вестей.

Прежде чем попрощаться, Кли пробормотал:

— Жаль, что мне не удастся выбраться на ферму, Ник. Только и мечтаю о том, чтобы несколько дней поваляться на солнышке, увидеться с тобой и отдохнуть от всего. Но, увы, долг прежде всего.

— Не беспокойся, Кли, — сказала Ники ласково. — Я понимаю.

Решительным движением он положил трубку, хотя как раз решимости в нем не было и в помине. Посидел еще немного, не снимая руку с телефона. Планов на ближайшие дни не было никаких, кроме встречи с Вийе завтра утром и свидания с Мел в субботу вечером. По правде говоря, он мог бы поехать в Прованс на выходные и прихватить еще денек-другой.

Он вспомнил о Мел и вздохнул. Вечно он отменял свидания с ней то под одним предлогом, то под другим, зная, что поступает нехорошо, хуже некуда. И все же именно это подсказывало ему истинный характер их отношений. Да, она очаровательна, но его чувство к ней не особенно сильно. Приходится признать, что он лишь слегка увлечен Мелани Лоу, и на большее рассчитывать нечего.

Мысли его перенеслись в Прованс. В самом деле, препятствий для поездки туда не было. «Врешь, — одернул он себя. — Есть. И еще какое. Ники Уэллс».

Не слишком ли быстро он позабыл о своем недавнем решении сохранить отношения с ней такими, какими они были со времени их первой встречи — платоническими. У него нет ни малейшего намерения что-либо менять. Он вовсе не собирается ехать на ферму. Зачем подставляться, когда он так уязвим? Конечно, лучше переждать, пока чувства улягутся. И тогда он снова сможет увидеть ее.

Да, выходные он проведет с Мел. Он ни за что не расстанется с ней, пока их обоих устраивает установившийся стиль общения, отнюдь не лишенный приятности. Мел ему прекрасно подходит. Она нежная, любящая и нетребовательная. Кроме того, ему нравится быть с ней, нравится ее причудливое чувство юмора, ее непосредственность, ее незаурядный ум, наконец.

А Ники останется его товарищем по оружию, с которым у него много общего, но совсем в другом. Она образцовый друг, и он отлично знает, что ни в коем случае не должен ставить под угрозу их дружбу, которой он так дорожит.

10

— Гийом говорит чистую правду, мадемуазель Ники, — сказала Амелия, несколько раз кивнув в подтверждение своих слов. — Скоро здесь будет пекло. Невыносимое. Сегодня не тот день, чтобы ехать в Арль. — Помолчав, Амелия взглянула на небо, прищурилась и повторила: — Сущий ад.

Ники запрокинула голову, проследив за ее взглядом. Небо сверкало так, что было больно глазам. Ники зажмурилась и надела темные очки.

— Раз вы говорите, что ехать не надо, значит, не надо, — пробормотала она, сочтя за благо положиться на мнение супружеской четы. Амелия и Гийом были знатоками жизни и погоды Прованса. За ту неделю, что она провела здесь, они оказывались правы во всем, что касалось их родного края.

— Слишком жарко, чтобы шататься по городу, — продолжала Амелия, неодобрительно помахивая рукой. — Здесь-то оно лучше. Сидите себе под деревьями в тенечке. Плавайте в бассейне. Прохлада — вот что нужно в такой денек, мадемуазель Ники.

— Я так и сделаю, Амелия, — улыбнулась Ники и добавила: — Спасибо за совет. Что бы я без вас делала?

Была пятница, восемь утра. Ники и Амелия стояли посреди лужайки, простиравшейся от обеденной террасы до самого бассейна в глубине сада. Солнце сияло в ярко-голубом чистейшем небе, а воздух уже дрожал от зноя. Все замерло, не шелохнется ни травинка, ни листик, даже птицы странно притихли, найдя убежище в темно-зеленых кронах деревьев.

Амелия оправила белый хрустящий фартук, пристально взглянула на Ники и спросила:

— Что приготовить к обеду?

Ники расхохоталась.

— Амелия, я же только-только управилась с завтраком! Ну к чему вы меня так потчуете! Я уже чувствую себя как гусыня, которую откармливают на убой.

Сокрушенно покачав головой, Амелия воскликнула:

— Помилуйте, мадемуазель Ники, вы такая щупленькая. — Широко раскинув руки, она обхватила себя, удовлетворенно встряхнула своими пышными формами истинной провансалки и, подмигнув, заявила: — Мужчина любит, чтоб было за что подержаться. Так или нет? Так!

— Может, и так, — рассмеялась Ники. — Но все-таки умоляю, пожалуйста, не готовьте на обед ничего тяжелого. По такой-то жаре и есть не хочется.

— Я приготовлю обед как раз по погоде, — пообещала Амелия. — Гийом вчера купил в деревне замечательных кавайонских дынь. Лучше их не сыскать во всей Франции, мадемуазель. Сладкие как мед. М-м-м-м! — Амелия чмокнула кончики пальцев и подвела итог: — Итак, на первое будет холодная дыня. Потом обычный салат, а на десерт — ванильное мороженое.

— Спасибо, звучит превосходно. Только вот что, Амелия, никакого мороженого. Если можно, чай со льдом. Ну пожалуйста.

— Как прикажете, мадемуазель. — Амелия добродушно усмехнулась. — Простите, но мне пора на кухню. Столько дел, столько дел. Еще надо подумать, что вам приготовить сегодня на ужин. Нет-нет, ничего такого, отчего толстеют. — Сказав так, она заторопилась вверх по лестнице, ведущей на террасу, и стремительно исчезла в доме.

Ники с некоторым удивлением смотрела ей вслед, качая головой. Похоже, Амелия решилась нарастить ей на кости мясца, чего бы это ни стоило. Повернувшись, Ники медленно пошла по узкой мощеной дорожке, прорезавшей длинный, поросший травой склон, вниз к бассейну, расположенному на краю сада. Все кругом было устроено так, чтобы не портить ландшафт, и от этого выглядело очень естественно. Бассейн располагался в центре прямоугольной лужайки, несколько деревьев около него образовывали подобие рощицы, а цветы, намеренно посаженные в беспорядке, казались дикорастущими.

Под деревьями Гийом уже поставил несколько старомодных шезлонгов и низеньких столиков. Он делал это каждое утро. Это место в саду было самым прохладным — легкий ветерок шелестел кронами деревьев. Здесь она любила читать.

Она улыбнулась про себя. Амелия хлопочет вокруг нее и нянчится как родная мать вот уж целую неделю, словно для нее и Гийома ничто не в тягость. И это дало свои плоды — она расслабилась и почувствовала себя избалованной, но после недели одиночества ей уже стало чуточку скучно.

Позвонив в Нью-Йорк, Ники сказала об этом матери. Та воскликнула:

— Господи, дорогая, как ты можешь скучать в Провансе?! Там столько всего можно посмотреть, стольким заняться. И вообще, пора тебе передохнуть, непоседа. Хотя бы дух перевести. Ты же секунды на месте не сидишь — все рыскаешь по свету в поисках новостей.

— Мамуля, дорогая, — изумленно воскликнула Ники, — вот от кого не ждала такое услышать, так это от тебя! Ты-то в мои годы занималась тем же самым. Хуже того, еще и меня повсюду с собой таскала.

Мать только рассмеялась в ответ.

— Ты положила меня на обе лопатки, дочь. «Туше», как говорят борцы. Но, по правде сказать, дорогуша, и твой отец и я в самом деле хотели бы, чтобы ты хоть немного утихомирилась. За последние десять лет у тебя одни лишь репортажи о войнах, восстаниях, революциях, катастрофах во всех концах света. Думать не могу без содрогания о том, что тебе довелось пережить и как пришлось рисковать… — Тут мать запнулась, и наступило молчание.

Ники мягко спросила:

— Мам, а вам с отцом и правда хотелось бы, чтобы я бросила эту работу?

Мать возразила:

— Конечно же, нет. Ни отец, ни я не станем вмешиваться в твою работу. Но я-то знаю, как ты изматываешься. Кроме того, это опасно.

— Мамочка, — рассмеялась Ники, — не забывай, что у меня есть ангел-хранитель.

Элиза Уэллс предпочла пропустить это замечание мимо ушей и предложила дочери вернуться в Нью-Йорк, чтобы провести остаток отпуска дома, раз уж ей надоела Франция.

— Ты можешь приехать к нам в Коннектикут когда захочешь. Мы с отцом собираемся пожить там остаток лета, так что милости просим, — ты же знаешь, мы тебе всегда рады.

Они обсуждали это предложение еще несколько минут, и Ники наконец согласилась побыть несколько дней с родителями за городом, когда вернется в Штаты. Они были очень близки, сколько Ники себя помнила. Будучи единственным ребенком, она иногда чувствовала, какая это ответственность. От единственного чада ждут успехов, первенства, связывают с ним все свои надежды и мечты.

Однако ее родители оказались на редкость разумными и никогда не требовали от нее лишнего. Она любила их так же, как они ее; они были ее защитой и опорой во всех предприятиях. Особенно заботливо они отнеслись к ней, когда произошел разрыв с Чарльзом Деверо.

Ники тут же прогнала мысль о нем прочь. Не хотелось вспоминать человека, причинившего ей столько боли, пусть это и было давно.

Подойдя к бассейну, она положила книгу на один из столиков, сняла свободную блузу, надетую сразу поверх черного бикини, и расположилась в шезлонге.

Рассеянный солнечный свет лился сквозь листву над головой. Ники вытянула длинные ноги, закрыла глаза и предалась размышлениям. Она думала о родителях. Ники знала, что мать с отцом не переставали удивляться, почему после Деверо она не увлеклась всерьез ни одним мужчиной. Одно время они даже полагали, что она все еще любит Чарльза. Сказав им, что это не так, она не покривила душой. Причина того, что она никому не отдавала предпочтения, была проста. За два с половиной года она не встретила никого, кто бы заинтересовал ее по-настоящему, по крайней мере надолго.

«Однажды, — думалось ей, — мой принц явится ко мне. Нежданно-негаданно. И уж конечно, совершенно смутит и покорит меня. Словом, все будет так, как полагается. Будет и дрожь в коленях, и сердцебиение, и все такое прочее». Она невольно усмехнулась своим мыслям.

Между тем нельзя было сказать, что она недовольна жизнью. Она успешно продвигается по службе, любит свою работу; когда хочется, она может поехать к родителям; еще есть близкие подруги, с которыми у нее много общего. Есть и друг, Клиленд Донован. Он внимателен и заботлив, она очень дорожит им.

Ники вдруг поняла, как огорчена, что Кли не смог приехать на выходные. Было бы здорово увидеться с ним. Вот если бы он составил ей компанию в этом райском уголке. Ведь если они и бывают вместе, так обязательно на войне или в какой другой горячей точке планеты. В такие минуты они оба испытывают огромное напряжение, всецело поглощены своим делом, лезут из кожи вон, лишь бы сделать все наилучшим образом, раздобыть информацию в самых невероятных обстоятельствах, не говоря уже о том, что им приходится противостоять ужасу, происходящему на их глазах, и страху, неизбежно дающему о себе знать.

Как бы было прекрасно, если бы они для разнообразия отдохнули вместе и немного развеялись. Но он не смог приехать, или же не захотел, или занят чем-то. Ничего не поделаешь.

Теперь мысль о возможности провести несколько дней с матерью и отцом в Нью-Милфорде выглядела особенно привлекательной. Если она уедет с фермы в понедельник утром и доберется до Марселя, а оттуда до Парижа, может быть, ей удастся взять билет до Нью-Йорка уже на вторник. Там она сядет за руль и в среду пополудни уже будет в Коннектикуте. Надо будет попросить Гийома заказать машину. Этьен приедет и заберет ее.

Порешив на этом, Ники вытащила из кармашка блузки очки для чтения и взяла книгу. Это была биография Роберта Капы, написанная Ричардом Уэланом. Она нашла ее в библиотеке наверху. Книга оказалась захватывающей. Стоило Ники начать ее читать, как она поняла, почему Кли так привлекала эта личность. Рассказ о жизни Капы захватил ее целиком. Пролетел час, потом другой.

Появилась Амелия. Она плыла по садовой дорожке, с подносом.

— Пожалуйста! — воскликнула она, останавливаясь рядом с шезлонгом. — Я приготовила ваш любимый лимонад, мадемуазель. — Женщина взяла кувшин и наполнила бокал.

— Спасибо, Амелия, — сказала Ники, принимая напиток. — Это как раз то, что мне нужно. Здесь становится жарче с каждой минутой.

— Еще бы. Солнце коварно, надо быть осторожнее, — предупредила ее экономка и поспешила обратно в дом.

Ники подняла глаза от книги как раз в ту минуту, когда Кли дошел до середины садовой дорожки, ведшей к бассейну.

Он стоял и с улыбкой смотрел на нее. Секунду спустя Ники просияла и отбросила книгу.

— Кли! Откуда ты?! — воскликнула она и, подбежав к нему, в дружеском порыве заключила его в объятия. Он ответил ей тем же, затем они вернулись к бассейну.

— Как тебе удалось сбежать? — спросила сияющая Ники.

— Жан-Клод перетасовал заказы и скинул мою долю на других, — соврал Кли. — Он решил, что я устал и мне надо отдохнуть. Я вылетел вчера последним самолетом из Парижа в Марсель. А когда прилетел, ехать сюда было уже поздновато, да и не хотелось беспокоить вас на ночь глядя, так что я остановился в гостинице. Этьен только что привез меня.

— Я так рада! Это просто замечательно, что ты здесь! — сказала Ники с восторгом. — А то я что-то заскучала.

Кли взглянул на нее, кивнул, но промолчал.

— Я сегодня чуть было не отправилась в Арль, — продолжала Ники, — но Амелия отговорила меня… — Тут она осеклась и покачала головой от неожиданно пришедшей в голову мысли. — Она знала, что ты приезжаешь. Так вот почему она все толковала о погоде: не стоит, мол, тащиться в город по этакой жаре.

— По правде говоря, она совершенно права насчет погоды, в городе сейчас действительно невыносимо, гораздо хуже, чем здесь, — заметил Кли. — Но Амелия и в самом деле знала, что я еду. Когда я разговаривал с ней вчера, то попросил ее ничего не говорить. Хотел тебя удивить.

— В чем немало преуспел! — Ники рассмеялась и упала в шезлонг. — Ну что ты стоишь, раздевайся!

Кли посмотрел на нее в изумлении и рассмеялся.

— Что-что?

— Тебе, наверное, жарко. В плавках будет получше?

— Да-да, конечно. Пойду переоденусь. После долгой поездки неплохо окунуться и выпить бокал шампанского со льдом. Сейчас вернусь с бутылкой «Периньона».

11

— Подумать только, Ник, мне было всего четыре года, когда Капа погиб во Вьетнаме, — сказал Кли и долго молча смотрел на нее, не отводя глаз. Потом тихо добавил: — Он единственный человек, которого мне всегда по-настоящему недоставало, хотя мы и не были знакомы.

Ники промолчала.

— Мне так хотелось познакомиться с ним, стать его другом, — продолжил Кли все так же вполголоса. — Я действительно страдаю оттого, что никогда не знал его. Ты понимаешь, о чем я? — Он рассмеялся чуть натянуто и пробормотал: — Бьюсь об заклад, ты думаешь, что я спятил.

— Да нет, ты все очень хорошо объяснил. У тебя в душе тоска, сожаление, что ты родился слишком поздно и не встретил человека, который, как ты считаешь, много значит для тебя, хотя ваши жизненные пути не пересеклись.

— Да.

— Капа был замечательным фотографом и по всем меркам выдающейся личностью, — продолжала Ники. — Я начала читать его биографию. Там говорится, что, по воспоминаниям фотографа Евы Арнольд, Капа обладал обаянием, легкостью, изяществом. Когда он входил в комнату, казалось, зажигался яркий свет. Она вспоминает, что все стремились быть поближе к нему, приобщиться к его кипучей энергии. В нем была, как бы это сказать, искра божия, что ли. Именно искра, божий дар, Кли. По другому не скажешь.

— Я тоже читал об этом. Там еще есть изумительная характеристика, данная Капе Ирвингом Шоу.

— Да-да. — Ники улыбнулась. — Капа, наверное, казался тебе таким романтичным, когда ты рос, а его жизнь наверняка представлялась заполненной приключениями и ужасно захватывающей.

— Вот именно, — признался Кли. — Но если честно, мне хотелось попасть на войну и делать фотографии задолго до того, как я впервые услышал о Роберте Капе. И все же он был моим вдохновителем очень во многом. — Кли устроился в кресле поудобнее, положил нога на ногу, помолчал, а потом спросил: — А ты, когда ты решила стать военным корреспондентом?

— Тоже в детстве, еще совсем маленькой. Должно быть, мне хотелось походить на отца.

— Может, ты и теперь по этой же причине занимаешься этим делом? Я имею в виду, после стольких лет работы?

— Нет, вовсе не поэтому. Я делаю то, что делаю, потому что хочу, чтобы люди видели, как творится история. Хочу видеть все собственными глазами и рассказывать об увиденном как можно точнее и правдивее. Хочу сообщать людям новости.

— Думаю, что в выборе дела жизни мы руководствовались схожими причинами. Я лишь надеюсь, что мои снимки не менее правдивы и точны, чем твои репортажи.

— Так оно и есть. — Ники испытующе посмотрела на него. — А тебя не посещает мысль когда-нибудь покончить со всем этим?

— Не думаю, что смогу решиться на это. — Кли пожал плечами и усмехнулся. — В конце концов, все может случиться — когда я, к примеру, стану слишком стар и неповоротлив, чтобы увертываться от пуль. А как ты?

— Я чувствую то же самое. А тебе не кажется, что страх — порой забавная вещь, в том смысле, что мы чувствуем его одинаково. И ты и я вроде не из боязливых, страх накатывает, когда все уже позади. Не кажется ли тебе, что все журналисты сделаны из одного теста?

— Нет, не кажется. Некоторые чувствуют страх во время работы, а другие, вроде нас с тобой, падают замертво после. Джо Гласс из лондонской «Санди таймс» как-то сказал мне, еще когда мы были в Ливане, что он чувствует огромную усталость после того, как попадет в переплет. Мы с тобой счастливчики, Ник, переживания обрушиваются на нас много-много позже.

— Ты слишком рискуешь, Кли, лезешь в самую свалку.

— Я рискую с умом. Ты-то сама ненамного лучше.

— Вот уж нет. Я гораздо осторожнее, чем ты, что бы вы там с Арчем на мой счет ни думали.

— Хотелось бы надеяться.

На лице Ники появилось задумчивое выражение. Немного помолчав, она сказала с расстановкой:

— В Пекине мы нарушили наше золотое правило, тебе не кажется?

— Что ты имеешь в виду? — заинтригованный, Кли нахмурился.

— Мы привязались к Йойо, а нам никак нельзя позволять нашим чувствам по отношению к героям репортажа брать верх. Это чревато многими опасностями. Когда мы ведем рассказ, надо оставаться чуть в стороне, сохранять непричастность, просто делать свое дело. Чтобы не исказить истинное положение вещей.

— Порой нелегко оставаться в стороне, — откликнулся Кли. — Мы с тобой ведь не такие толстокожие, а? Да и Арч, и все остальные относились к Йойо точно так же. Ну как можно было оставаться равнодушным к этому мальчишке, он ведь особенный, не такой как все, разве нет?

— Пожалуй, ты прав.

Ники откинулась на софе. Помолчав, она осторожно спросила:

— Как тебе кажется, что с ним? Ты ведь не думаешь, что он… что он… погиб, правда, Кли?

— Нет, не думаю. Мне кажется, Йойо скрывается, ушел в подполье. Я раньше это говорил и теперь повторяю. Вот увидишь, он объявится, и скорее, чем мы думаем.

— Ты так говоришь, чтобы успокоить меня, да? — спросила Ники, пристально глядя в глаза Кли.

— Нет, не поэтому, — возразил он, в волнении подавшись вперед. — Йойо смышлен, предприимчив, Изобретателен. Он выберется из Китая, я в этом совершенно уверен.

Кли встал и направился к двери библиотеки, где они сидели.

— Я хочу тебе кое-что показать. Подожди минутку.

Когда Кли вышел, Ники, закрыв глаза, задумалась о Йойо. Кли говорил с такой убежденностью, что она вынуждена была принять на веру его слова. Впрочем, не оставалось ничего другого, как надеяться на то, что он в конце концов объявится в Нью-Йорке, Париже или Гонконге. Ведь сказала же она Йойо на прощание, чтобы он немедленно позвонил им, если окажется в Гонконге, находящемся под властью английской короны, и ему потребуется помощь. Пусть звонит за их счет. Она обещала Йойо, что Кли или Арч немедленно откликнутся на звонок и вывезут его из Гонконга, чего бы это ни стоило.

Открыв глаза, Ники выпрямилась, взяла бокал и сделала глоток. Волноваться попусту не стоило.

Ники огляделась, наслаждаясь покоем и прекрасно понимая, почему эта библиотека была любимым местом Кли. По той же причине она полюбилась и ей. Тишина библиотеки действовала как бальзам на ее измученную душу.

В этой комнате, декорированной преимущественно в бледных тонах — всевозможных оттенках белого и кремового, с вкраплениями желтого и терракотового, — было множество ваз с цветами и высоких горшков с густолиственными растениями. Сотни книг заполняли полки, громоздящиеся одна на другую до самого потолка, а на столиках лежали журналы и огромные альбомы по искусству. Некоторые фотографии, сделанные Кли, по-видимому его любимые, висели в рамках по стенам, а над огромным камином разместилась коллекция воздушных акварелей с провансальскими пейзажами — работы местного художника. Комната была устроена с комфортом, но без претензии, в ней хотелось читать, слушать музыку, смотреть телевизор.

Погода по-прежнему стояла жаркая, даже угнетающе знойная. К счастью, два огромных вентилятора под потолком не переставая гнали воздух, и теперь, когда солнце клонилось к западу, воздух был приятен и свеж. Дом окутывали летние сумерки, небо синело, наступала ночь. Была половина девятого. Воскресный вечер. Чуть раньше Кли предложил закусить в библиотеке и посмотреть по видео какой-нибудь старый фильм. Ники согласилась.

Ей показалось, что выходные пролетели в мгновение ока. После неожиданного приезда Кли они много гуляли по ферме, болтали, смеялись, предавались воспоминаниям и обменивались последними новостями. Как сказал Кли в пятницу вечером, за два года знакомства они впервые отдыхали вместе и могли поговорить запросто и обо всем.

В субботу было значительно прохладнее, и он свозил ее в Арль.

— Только не жди, что нас повсюду будут окружать любимые места Ван Гога, — предупредил он ее по дороге. — Не так уж много их сохранилось с тех пор, когда он был в Провансе. Даже дом, где они жили с Гогеном, снесен. Но все еще существует Аллея саркофагов, которую он изобразил так прекрасно и живо. Если захочешь, мы можем пойти взглянуть на нее. Ну и конечно же, остались нескончаемые поля подсолнухов, где он собирал букеты для натюрмортов. Подсолнухи сейчас как раз вовсю цветут.

Арль, как убедилась Ники, был завораживающим и очень древним, совсем из другого времени. Кли провел ее по старому городу, вызвавшему ее восторг. Отец неизменно говорил ей, что она превосходный турист, любопытный и внимательный, всегда стремящийся узнать все обо всем.

В старом городе было множество руин времен древнего Рима, соседствующих с мощными средневековыми стенами, и несметное число памятников и музеев — словом, было на что посмотреть. Ники чувствовала себя в своей стихии, и Кли был рад, что она испытывает такое удовольствие.

Пробродив несколько часов по городу и крепостным сооружениям, где все дышало стариной, они отправились к позднему обеду в очаровательное бистро, которое Кли, по-видимому, хорошо знал. Его тепло приветствовали хозяева, мадам Ивонна и мсье Луи, усадившие их за столик, по словам Кли, лучший во всем заведении. Он заказывал за двоих, выбирая местные блюда, говоря, что они ей должны понравиться, и попутно объяснял, как и из чего они готовятся. Он также настоял на том, чтобы она согласилась вместе с ним попробовать пастис — знаменитый местный аперитив со вкусом аниса, ставший похожим на молоко, после того как в него, по обычаю, плеснули воды.

После обеда они обошли новую часть города, главным образом глазея на витрины. Ники купила лишь пачку открыток, чтобы отправить их Арчу, членам съемочной группы и друзьям в Нью-Йорк. Пока она выбирала их в книжном магазине, Кли купил с дюжину журналов и кипу газет, после чего они, не торопясь, отправились назад к машине.

Добравшись домой, они выпили на террасе холодного, ломящего зубы шампанского, а чуть позже поужинали. Амелия приготовила замечательное угощение и накрыла стол в саду.

На следующее утро они с Гийомом уехали на свадьбу племянницы в Марсель. Как ни благодарна была Ники Амелии, она с удовольствием устроила себе маленький отдых от ее яств. Кли стал возражать, когда Ники отказалась от холодного цыпленка, рыбы, овощей и всего прочего, настряпанного Амелией. Взамен она сделала себе лишь салат из помидоров с куском свежего батона.

Отпив из бокала, Ники еще раз вспомнила минувший день. Они с Кли бездельничали, главным образом из-за жары. Утром они отдыхали под сенью деревьев у бассейна, читая журналы и газеты, а во второй половине дня перебрались в библиотеку и слушали арии из «Тоски» в исполнении Кири Теканава в сопровождении Национального филармонического оркестра под управлением сэра Георга Солти.

Ники свернулась клубочком в углу огромного дивана, прикрыла глаза, и серебристый голос примадонны в сочетании с музыкой Пуччини перенес ее в другой мир. И все же, подумалось ей, это был особенный день.

Дверь открылась, и появился Кли, с двумя огромными папками. Он прошел к длинному столу и сказал:

— Я еще не говорил тебе, что собираюсь выпустить фотоальбом о событиях в Пекине, на площади Тяньаньмэнь. Мне хотелось, чтобы ты взглянула на некоторые снимки.

— Ой, Кли, с огромным удовольствием! — воскликнула Ники и поспешила к столу.

Он сдвинул в сторону журналы, вытащил фотографии из первой папки и разложил их перед ней. Одни фотографии были цветными, другие — черно-белыми.

Снимки были так выразительны, несли заряд такой жизненной правды и непосредственности, что у Ники просто захватило дух; она снова оказалась на площади. Полные напряжения сумасшедшие дни, закончившиеся в начале месяца кровавой баней, ожили в ее памяти со всей силой.

У Кли был на редкость верный глаз. Он запечатлел людей и события с неповторимой точностью и глубиной.

— Просто удивительно, Кли, — сказала Ники с восхищением. — В этих снимках такая сила — они берут за живое.

На лице его мелькнула довольная улыбка, и он развязал другую папку.

— А здесь нечто более личное, — объяснил он, раскладывая снимки и поглядывая, какое впечатление они произведут на Ники.

Взглянув на фотографии, также сделанные Кли на площади Тяньаньмэнь и в других частях Пекина, Ники увидела себя. На некоторых снимках она была вместе с Арчем и членами съемочной группы, на остальных — с Йойо и Май. Еще были фотографии Йойо с руководителями студенческого движения на фоне Памятника погибшим, палаточного лагеря, Богини демократии и проспекта Чанань. У Ники комок застрял в горле от волнения.

— Кли, я поражена! Помнишь расхожую мысль, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать? Как это точно, правда?

— Наверное, так оно и есть, — сказал он, пожав широкими плечами, и извлек из папки последнюю пачку фотографий.

Воспоминания захлестнули Ники. По каменному прямоугольнику площади Тяньаньмэнь неумолимо надвигается армада танков и бронемашин. Вдоль по проспекту Вечного покоя маршируют безжалостные солдаты с каменными лицами, вооруженные автоматами, грозя смертью своему народу. Гневные пекинцы на баррикадах грозят кулаками Народно-освободительной армии, в отчаянии пытаясь спасти жизни студентов — детей Китая. По ветру развеваются огромные белые полотнища со студенческими призывами к свободе и демократии, размашисто начертанные краской цвета крови.

Взгляд Ники упал на снимки убитых студентов — застреленных, раздавленных танками, валяющихся на улицах в лужах крови. Ей вдруг почудился запах порохового дыма, сухой треск выстрелов, зловещий рев и лязг танков, катящихся по холодному камню площади, и крики ужаса. Ники содрогнулась.

Она была так потрясена образами, которые Кли удалось запечатлеть на пленке, что на ее глаза навернулись слезы, а рука невольно прикрыла рот. Ники чувствовала, что не может произнести ни слова.

Увидев ее слезы, Кли привлек ее к себе.

— Не расстраивайся, — сказал он успокаивающе.

Он воспринимал ее присутствие все эти дни как никогда остро и знал, что ему не стоило обнимать ее так. Благоухание ее духов пьянило его, ее тело, такое теплое и трепетное, было так близко.

Он с неохотой отпустил ее. Никогда Ники не казалась ему такой прекрасной. За неделю, проведенную в Провансе, кожа ее стала золотисто-коричневой, светлые волосы местами выгорели, а глаза на бронзовом лице казались голубее, чем когда-либо. От него потребовалось все самообладание, чтобы не обнять ее снова.

Ники сказала:

— Так вот чего ты добиваешься?

— Чего? — спросил он, пораженный, думая, уж не догадалась ли она, что он на самом деле чувствует.

— Добиваешься, чтобы я плакала, чтобы все, кто увидит эти фотографии, плакали, как я сейчас, испытывали сострадание, сочувствие, ужас и гнев.

— Думаю, что да, — признался он.

— Ты добьешься своего. Фотографии поразительны. Меня словно ударили под дых. Альбом станет сенсацией.

— Надеюсь, дорогая. — Он запнулся. — Слово «дорогая» слетело с языка против его воли, но если она и заметила эту оговорку, то не подала вида. Она вообще никак не отреагировала.

Кли стал собирать фотографии. Ники помогала ему. В какой-то момент он сказал:

— Знаешь что, Ник, я, конечно, могу сам придумать подписи к фотографиям, это дело для меня привычное, но что книге действительно необходимо — так это хорошее предисловие. Вот я и подумал… ты ведь владеешь пером, как, пожалуй, никто из тех, кого я знаю. Может быть, ты поможешь мне, если тебе это интересно?

Предложение застало Ники врасплох, и она не смогла скрыть своего удивления.

— Право, не знаю.

— Соглашайся. Кому еще такая работа по плечу, как не тебе? Ты была там, видела все собственными глазами, прочувствовала так же остро, как и я. Ты напишешь как надо. Текст должен подходить к фотографиям. Прошу тебя, скажи «да».

— Ну хорошо. Да.

— Вот это разговор! — Кли снова подавил желание обнять ее. Вместо этого он сказал: — Мы отлично сработаемся.

Ники подошла к сервировочному столику и подняла бокал.

— Думаю, за это надо выпить.

Кли взял свой бокал и чокнулся с ней.

— Итак, тост за сотрудничество!

— За наше сотрудничество! — откликнулась Ники. Они выпили.

— Не мешает повторить, — заявил Кли, подходя к шкафчику, на котором оставил шампанское и ведерко со льдом.

— А не поплавать ли нам перед ужином? — предложил он.

— Почему бы нет? — улыбнулась Ники.

12

Она поплыла к нему на спине.

— Кли, как же здесь хорошо! — воскликнула Ники. — Я думала, вода будет теплой, как в ванне, но она просто отличная, лучше и не надо.

— Это вечерний бриз принес прохладу, — ответил Кли.

Ники молчала, продолжая плыть к краю бассейна, где Кли переводил дух после нескольких энергичных заплывов. Перевернувшись, она подплыла к нему, совсем близко, ухватилась одной рукой за край бассейна, другой откинула назад мокрые волосы и тихонько засмеялась, покачивая головой.

— Что ты?

— Я просто подумала, как странно, что мы иногда забываем о самых простых радостях жизни, таких прекрасных — самых лучших.

— Я знаю, что ты имеешь в виду, — сказал Кли и оглядел сад. Он включилмаленькие прожекторы, спрятанные в густой зелени, и кусты, деревья и цветы теперь мерцали в кругах бледного серебристого света. Сестра Кли разместила подсветку так искусно, что она казалась естественной. Сад выглядел, как днем, но, по мнению Кли, особенно красиво — после заката.

Высоко над головой небо вновь играло цветами: розовато-лиловый и аметистовый сменял ультрамарин, спускались густые сумерки. В саду воцарилась тишина, лишь шелестели листья в рощице да вода нежно плескалась о края бассейна. Воздух был чист, прохладен и сладок от запаха жимолости и жасмина, росших вдоль старой каменной ограды.

Кли глубоко вздохнул и взглянул на Ники.

— Что может быть лучше, чем быть вдвоем в таком прекрасном уголке.

— Ничего. Здесь просто рай, — промурлыкала Ники. — Выходные удались на славу, Кли. Я восхищаюсь каждым мгновением. День был прекрасен и заканчивается замечательно.

— Он еще не кончился, — заметил Кли, украдкой взглянув на нее. — Впереди целый вечер… — Он бросил взгляд на часы. — Половина десятого всего-навсего. Можем колобродить допоздна. Если ты помнишь, ни тебе, ни мне завтра утром не надо никуда бежать.

— И слава богу, — ответила Ники с легким смехом. — По правде говоря, это так здорово — чуть-чуть побездельничать. Впервые за два с половиной года, должна признаться. Спасибо, что пригласил меня, спасибо, что приехал сам. Все было ну просто… просто замечательно, Кли. Ты такой заботливый, такой добрый. Словом, ты настоящий друг.

Она прикоснулась к его руке, покоившейся на краю бассейна. Он взял ее ладонь и крепко сжал. Прежде чем Кли смог сообразить, что делает, он привлек Ники к себе и поцеловал в губы.

Мгновенное сопротивление — и робкий ответ. Тело ее обмякло, губы стали мягкими и податливыми. Вдруг Ники резко отпрянула и пристально посмотрела на Кли.

Ее лицо стало незнакомым, непонятным; его выражение сбивало с толку. Снова взяв ее за руку, Кли пробормотал:

— Постой, Ник. Не уходи. Ты стала очень дорога мне, с самого Пекина. Все перевернулось. Ну как тебе объяснить?

Она молча высвободила руку и поплыла на противоположную сторону бассейна.

Кли последовал за ней и, выбравшись из воды, направился к шезлонгам под деревьями. Ники была уже там.

Она стояла, глядя в сторону, и дрожала на легком ветерке.

Кли взял с шезлонга большое пляжное полотенце и укутал ее.

— Ты замерзла.

Она резко повернулась к нему, но не произнесла ни слова.

Так они и стояли без движения, глядя друг на друга, глаза в глаза, и ни один не решался нарушить молчание.

Кли казалось, что взгляд ее ярко-голубых глаз пронзал его, в глубине души он уже сдался, но отвести глаза не мог. О Господи, как он жаждал ее. Ему хотелось обнять ее и любить, любить, любить. И еще Кли понял, что хочет обладать ею без остатка и так же безраздельно принадлежать ей. Но он и пальцем пошевелить не мог, не то что обнять ее — его словно парализовало, дыхание остановилось.

Ники первой нарушила молчание.

— Кли… Кли… — она тут же запнулась.

Потом ему еще долго будет вспоминаться ее голос, то, как она произнесла его имя в то мгновение. Этот голос сказал ему все. В нем звенело ожидание.

— Ник, дорогая, — глухо выдавил он и то ли ринулся к ней, то ли она упала к нему в руки.

Объятие его было неистовым. Он грудью чувствовал биение ее сердца, созвучное с его собственным. На его поцелуй, жадный, страстный, она ответила со всем пылом, ее мягкие губы раскрылись, и их языки встретились, замерли, коснулись друг друга снова.

Ее руки перебирали волосы у него на затылке, потом скользнули на плечи и дальше вниз по спине. Прикосновения ее пальцев, нежных и гибких, привели его в исступление. Он гладил ее по спине, все сильнее вжимая в себя, заставляя ее тело слиться с его телом.

Ники льнула к Кли, переполняемая желанием не меньше, чем он. Голова кружилась, ноги подкашивались, всю ее сотрясала дрожь. Кли был вне себя. Наклонившись к впадинке у шеи Ники, он нежно поцеловал ее, стянул полотенце с ее плеч и стал покрывать их нежными поцелуями.

Он отпустил ее, сжал ее лицо ладонями и заглянул в глаза. Даже в сумерках от него не скрылся ее взгляд, полный томления. Кли знал, что Ники чувствует то же, что и он, и оттого возбудился еще сильнее.

Взяв Ники за руку, он осторожно усадил в шезлонг и сам присел на краешек. Склонившись над ней, он поглотил ее губы своими, все время теребя полотенце и купальник. Застежка наконец не выдержала, и он чуть-чуть только потянул лифчик на себя. Груди ее вырвались на свободу. Поймав их в ладони, он поцеловал сначала одну, потом другую.

— Кли.

Он замер.

— Ники?

— Я боюсь, — прошептала она чуть слышно.

— Меня?

— Н-нет.

— Себя? — Он старался говорить как можно мягче. Кончики его пальцев нежно коснулись ее щеки.

— Я… я… я… боюсь этого… У меня так давно ни с кем ничего не было, — прошептала она.

— Все будет хорошо. — Кли обнял ее. — Поверь мне, — сказал он, касаясь губами ее волос. — Поверь.

Кли встал и протянул ей руки, помогая подняться. Она вопросительно взглянула на него.

— Туда, — сказал он и кивнул в сторону рощицы.

Кли расстелил полотенца на траве, они выскользнули из купальных костюмов и легли рядом под сенью деревьев.

Ники трепетала, переполненная желанием, но к страсти примешивался страх — боязнь разочаровать его, не оправдать его ожиданий. Ей захотелось сбросить напряжение, и она предприняла отчаянную попытку совладать со своим натянутым как струна телом. Повернув голову, Ники взглянула на Кли и коснулась рукой его лица, глядя ему в глаза.

Кли улыбнулся, успокаивая ее. Его улыбка была такой же неловкой, мальчишеской, как и в тот раз, когда они встретились впервые в баре отеля «Коммодор» в Западном Бейруте. Улыбка эта, давно ставшая привычной, проникла сейчас в самое ее сердце. Жгучее чувство к Кли накатило волной. Странная мысль поразила ее. Неужто и вправду он неравнодушен к ней вот уже два года, а она об этом даже не подозревала? Неужели он — причина тому, что все это время она всерьез не посмотрела ни на одного мужчину?

Опершись на локоть, Кли склонился над ней, лаская ее груди. Приблизившись губами к одной, он поцеловал сосок, мгновенно набухший от его прикосновения. Затем он поцеловал другой. Ники издала тихий грудной стон и нежно обняла его, ее пальцы пробежали по его лопаткам и замерли на пояснице.

Кли поднял голову и страстно поцеловал ее в губы, не переставая ласкать ее грудь. Наконец руки его коснулись ее упругого живота и бедер, стали гладить шелковистую кожу, пока Ники не освободилась от напряжения.

Ее тело стало мягким, податливым и с готовностью отвечало на каждое прикосновение. Он подвинулся, приник, целуя, к ее животу, в то время как пальцы его, легкие и ласковые, продолжали гладить ее, исследовать и изучать, пока она не раскрылась под его руками и губами, как бутон распускается навстречу солнцу. Ее запах дурманил его, он весь был во власти яростного желания. Потребовалось все его самообладание, чтобы остановить себя.

Ники положила руки ему на плечи, потом снова закрыла глаза, наслаждаясь его сильными, чувственными прикосновениями. Голова ее шла кругом. Они оказались в объятиях друг друга так внезапно, что она испытала настоящее потрясение. И все же она знала: всему, что происходит с ними, суждено было случиться, она чувствовала это всем своим существом. Она уже была на пределе желания, доведенная им до грани экстаза. Его язык и губы достигли самого сокровенного. Кипя от любовного восторга, проснувшегося в ней, она отдалась ему без остатка. Она была где-то далеко, словно ее несло течение, а он все ласкал и целовал ее, делая это так уверенно и умело, что казалось, любит ее вечность.

Он слегка согнул ее ноги в коленях и, подложив руки под ягодицы, снова припал к ней ртом, касаясь так легко, что она едва чувствовала. Небывалое ликование пронзило ее, дрожь пробежала по ее телу.

— О-о, Кли, еще, еще, еще, ну же, ну, пожалуйста, — шептала она.

Он поднял на мгновение голову и снова склонился над ней. Его губы и руки продолжали любить ее страстно, нежно, искусно.

Растущее возбуждение Ники сжигало Кли, ему казалось, он сейчас разорвется, он до боли жаждал оказаться внутри нее. Но она сказала, что давно ни с кем не была близка. И он хотел доставить ей радость, быть уверенным, что она полностью расслабилась и готова принять его.

Она снова выкрикнула его имя, задрожала сильнее и впилась пальцами ему в плечи. Ее вожделение подхватило его. Оргазм был близок, он должен был взять ее немедленно и отдаться самому без остатка.

Сильнейший спазм сотряс ее, и он вошел в нее так властно и сильно, что у обоих перехватило дыхание.

Ники вцепилась в него, обхватив его ногами, и крикнула: «Кли, о Господи! Кли!» — но он закрыл ее рот своим, и они сразу же нашли свой неповторимый ритм.

Страсть нарастала. Он обладал ею все нетерпеливей и настойчивей. Мощь его нарастала, с каждым движением он проникал в нее все глубже и глубже. Ники обрела совершенную свободу, тело ее вздымалось и гнулось дугой, подчиняясь ему и раскрываясь под его напором.

Она открыла глаза и увидела, что он смотрит на нее.

— Ты прекрасна, Ники, — ответил он на ее немой вопрос.

— О, Кли…

Он не сводил с нее глаз, погружаясь в самую бездну ее зрачков. Они были зачарованы друг другом. Их взгляды проникали все дальше и дальше, в самые сердца и души.

Кли подумал: «Это не просто зов плоти, одному Богу ведомо, что с ней я испытываю то, что не переживал ни с кем. Я люблю ее. Вот и все. Я люблю Ники. Люблю ее с самого Пекина».

А Ники, глядя неотрывно, пристально, испытующе в темные сверкающие глаза Кли, начала понимать, что вот уже многие месяцы ждет, чтобы он стал ее возлюбленным, хотя до сих пор, до самого последнего мгновения, не осознавала этого. «Наконец-то я свободна от Чарльза, — с легким удивлением подумала она. — Быть может, я снова смогу любить, быть может, я полюблю человека, которого зовут Клиленд Донован».

Кли снова пришел в движение, сначала медленно, пожирая ее взглядом. Она раскрыла ему объятия, и он опять впился в ее губы и язык. Ники тоже ожила, мгновенно поймав его ритм. Он все убыстрял темп, она отвечала тем же.

Нестерпимый жар разливался от ее бедер, заполняя все ее существо. Она вжалась в него, вонзила пальцы в его плечи. На устах ее было его имя. Кли почувствовал, как ее жар охватывает и его. Раз за разом он входил в нее все глубже и чаще. Чаще. Глубже. «Иди ко мне, любовь моя, стань частью меня». Она повиновалась, и в минуту свершения, когда он истек в нее неудержимыми потоками, они и в самом деле слились воедино, стали одним существом.

Он выкрикивал ее имя, слышал, что она тоже зовет его; обоим чудилось, что они парят, поднимаясь все выше и выше. Кли стал невесомым, и все плыл и плыл куда-то в голубом небе цвета ее глаз. Он плыл в бесконечность, держа ее в объятиях, и знал, что ни за что не отпустит ее от себя. Никогда. Это его любимая. Единственная. Никогда у него не было женщины, подобной ей, и никогда не будет. Она создана для него, точно так же, как он создан для нее. Так тому и быть.

Наконец он открыл глаза и взглянул на Ники.

В этом уголке сада было сумрачно. Только светились несколько маленьких ламп, скрытых в густой листве, образовавшей шатер, так что он мог все же видеть ее лицо. Оно сияло от счастья. Удивительной голубизны глаза ее были широко открыты и смотрели на него не мигая, в них было нечто, чего он никогда раньше не видел. Обожание? Чувствует ли она то же, что и он? По-другому и быть не могло — влечение, соединившее их, было обоюдным.

— Ник, — начал было он, но прежде, чем смог вымолвить еще слово, она протянула руку и приложила кончики пальцев к его губам.

— Ничего не надо говорить, Кли.

— Ники, я…

— Тсс… — сказала она и привлекла его лицо к себе. Нежно поцеловав, она обвила его руками и замерла. Душевная боль, которая не давала ей покоя, чуть-чуть отступила — впервые с тех пор, как Чарльз Деверо ушел из ее жизни.

13

— Вуаля, мадемуазель. Ваш пикничок по-американски, — сказал Кли, ставя большой деревянный поднос на кофейный столик в центре библиотеки, и со смущенной улыбкой добавил: — Боюсь, на большее я не способен.

Ники спрыгнула с дивана, подошла к низкому столику и села на большие подушки, которые Кли разложил на полу. Она обследовала приготовленную им снедь и расхохоталась.

— Кли, это просто чудо! Ты раздобыл то, что я ужасно люблю. Арахисовое масло «Скиппи» — вот не ожидала. Обожаю его. Виноградное желе. Сандвичи с тунцом, салат, бекон, салат-латук, помидоры, ржаной хлеб. Маринованные огурцы, хеллманский майонез. Откуда ты все это достал? Особенно ржаной хлеб?

Кли с трудом сдерживал смех.

— Ржаной хлеб я достал из холодильника. Его мне привозят сестрички, когда наезжают погостить. Они же привозят кучу всякой всячины из Штатов, чего во Франции днем с огнем не сыщешь. Амелия кое-что кладет в холодильник, ржаной хлеб например, и пакеты с глазированными сухариками, а остальное отправляет в кладовку. Итак… — Он взял жестянку с диет-кокой, потянул за петельку на крышке. — Как ты смотришь на то, чтобы запивать вот этим? — спросил он.

— С удовольствием, и давай садись рядом, — сказала Ники, кладя подушку рядом с собой.

— Погоди, вот только включу видео. — Он направился к стеллажу. — Так что ты хотела бы посмотреть?

— «Я найду тебя» с Кларком Гейблом и Ланой Тернер. Они там играют корреспондентов, которые… влюбляются друг в друга во время работы за границей.

— Ага! — воскликнул он, широко улыбнувшись. — Как это кстати. Я бы ни за что не додумался.

Включив фильм, Кли сел на подушки, чмокнул Ники в нос, взял сандвич с тунцом и салатом и, расположившись поудобнее, стал смотреть.

Фильм их насмешил. Картина, снятая в 1942 году, оказалась весьма наивной, как, впрочем, и весьма милой и непосредственной — словом, безнадежно устаревшей для двух многоопытных репортеров.

— Вот скучища-то, а? — пробормотал Кли, покосившись на Ники.

— Конечно. Все старые фильмы такие.

— Только не «Касабланка», этот смотрится и сейчас.

— Ты прав, но этот фильм совсем не лишен очарования, особенно когда на экране Гейбл. — Легендарный киноактер был любимцем Ники, и когда несколько секунд спустя его герой на экране произнес: «Я никогда и строчки не напечатаю, пока сам все не увижу дважды и не услышу трижды», Ники сказала: — Отныне это станет моим девизом!

Кли закатил глаза в притворном ужасе.

— Ну послушай же, — настаивала Ники, — ты не можешь отрицать, что Гейбл прекрасно играет газетчика, его герой немного лихач, немного щеголь. Кроме того, он шикарный.

— Да-да, конечно. — Кли повернул ее лицо к себе и коснулся губами ее губ. — Ты не хуже.

Фильм кончился, Кли начал собирать тарелки и бокалы на поднос.

— Хочешь еще что-нибудь посмотреть, или пойдем вниз на террасу пить кофе? — спросил он.

— Кофе на террасе? Звучит заманчиво, — ответила Ники и отправилась за Кли.

Потом они сидели за столом на кухне и ждали, пока кофе настоится. Кли очистил яблоко, разрезал на дольки и, предложив Ники, сказал:

— В середине июля я еду в Нью-Йорк, а оттуда в Вашингтон снимать президентскую чету, а после вернусь в Нью-Йорк до конца августа. Как ты думаешь, не удастся ли нам там поработать над книгой?

— Ясное дело, удастся. Я ведь наверняка тоже туда приеду, если, конечно, где-нибудь не начнется война…

— Ну, на войне-то мы окажемся вместе, — вставил Кли.

— Думаю, что да, — кивнула Ники. — Во всяком случае, мы с Арчем будем работать над фильмом весь июль и август. Скорее всего мне придется писать сценарий и заниматься общей подготовкой. Но это не помешает работе над книгой. Ты уже придумал название?

— Нет. Пока нет, так что любые предложения принимаются с благодарностью. А кофе пахнет чудесно. Пошли на террасу.

Они сидели на террасе молча, наслаждаясь покоем и красотой окружающей природы. Было далеко за полночь. По черному бархату неба, казалось, кто-то рассыпал хрустальные бусы. Светила полная луна. Ветерок, шелестевший кронами деревьев, доносил запах жимолости.

Кли и Ники давно знали, что вовсе не обязательно болтать без умолку; молчание в тот вечер было красноречивее слов. Хотя в их дружеских отношениях за считанные часы произошла серьезная и необратимая перемена, они чувствовали себя по-прежнему непринужденно. По правде говоря, более непринужденно, чем раньше.

Взяв ее за руку, Кли сказал чуть слышно:

— Нам хорошо вдвоем, Ники. Мы созданы друг для друга. Ты понимаешь, о чем я?

— Понимаю, — ответила она и склонила голову ему на плечо, чувствуя себя спокойно под его защитой.

Кли обнял ее, не переставая гадать, что произойдет с ними дальше, куда приведет их сегодняшний вечер. Он не знал этого и не мог предсказать. Наверняка он понимал лишь то, что в Пекине спас ей жизнь и в ту же секунду влюбился. Быть может, он полюбил ее намного раньше, но осознал это, когда чуть не потерял. Хотя теперь это не имело значения. Сегодня вечером он стал ее возлюбленным, и был этим счастлив.

А Ники не переставала изумляться тому, как мгновенно они сблизились. Все произошло само собой. Но более всего удивлялась она себе. После того как Чарльз Деверо порвал с ней, она была одинока: возвела вокруг себя не одну преграду, но Кли разрушил их все. Какое счастье, что это сделал именно он. У него это получилось легко и просто, он разбудил в ней такую страсть, о которой она и не помышляла. Ники улыбнулась в темноте. Кли помог ей снова почувствовать себя женщиной. Много позже, когда они вместе складывали тарелки в посудомойку, Кли спросил:

— Сколько ты еще побудешь со мной, Ник?

Она пожала плечами:

— Сколько захочешь.

— Значит, полную неделю, — обрадовался он.

— Ой, Кли, я ведь совсем забыла, мне надо быть в Манхэттене раньше — в понедельник-то мне на работу.

— Жаль. — Кли помрачнел, но тут же просиял. — Знаешь что, — предложил он. — Мы полетим в Париж в четверг вечером. Ты поживешь у меня, а в воскресенье утром я посажу тебя в «Конкорд». Такое тебе по вкусу?

— Весьма.

— А мне весьма по вкусу ты. — Поставив тарелку, которую он держал в руках, Кли подошел к Ники и заключил ее в объятия. — Не знаю, как тебе, а мне кажется, что мы совершенно бездарно потеряли кучу времени.

— Если точно, то два года.

— Но я собираюсь наверстать упущенное.

— Вот как?

— Еще бы. — Кли одарил ее страстным поцелуем и, взяв за руку, потянул наверх в спальню.

14

Держась за руки, они медленно шли по бульвару Мирабо, главной улице древнего университетского городка Экс-ан-Прованс.

Ники смотрела и не могла наглядеться — вряд ли ей доводилось видеть бульвар красивее. Длинный и широкий, он состоял из четырех рядов высоких, стройных платанов, росших посередине, их ветви цепко переплелись над головой, образовав огромный свод. Ники казалось, что они с Кли движутся по бесконечному зеленому тоннелю. Он тянулся на многие сотни метров, прерываемый через равные промежутки фонтанами девятнадцатого века. Их струи образовывали арки, таявшие в рассеянном утреннем свете. На солнечной стороне бульвара расположились кафе, в тени на противоположной стороне растянулись чередой старинные здания, многие из которых находились в частном владении.

— Кли, чудо как красиво! — воскликнула Ники с восторженным видом, поворачиваясь к нему.

— Еще бы. Я знал, что тебе понравится. Здесь нравится всем. Думаю, это красивейшая центральная улица в мире. В ней есть элегантность и взаимосвязь архитектуры, зелени и фонтанов. Она великолепна и весной и осенью. — Он помолчал, улыбнулся и продолжил: — А теперь давай-ка выберем какое-нибудь приятное местечко и выпьем кофе, прежде чем окунуться в мир старого города. Он начинается сразу же за бульваром, и чтобы обойти все его магазины и магазинчики, потребуется немало сил.

— Может, тебе не стоит таскаться вместе со мной за покупками? — поспешила возразить Ники. — Ты бы с большим удовольствием обследовал какой-нибудь книжный магазин, пока я куплю несколько безделушек в подарок.

— Ну уж нет, я с тобой. — Он крепко взял ее за руку и по-мальчишески улыбнулся. — Оставшиеся три дня я тебя ни на шаг не отпущу. Каждое мгновение мое, сладкая ты моя.

Ники расхохоталась.

— Давненько мне не отвешивали таких комплиментов. Разве что мама иногда называла меня так, когда я была еще совсем маленькой.

— Как ни странно, моя звала меня так же, — сказал Кли и повел Ники к живописному кафе, расположенному рядом с огромным фонтаном Ротонда у западного входа на бульвар.

Хотя на террасе кафе было полным-полно симпатичных девушек и молодых людей, по-видимому студентов университета, несколько столиков оставались незанятыми. Один или два из них были рядом с окнами, под навесом, в стороне от оживленного тротуара.

Оглядевшись, Кли направился к ним. Когда они уселись, он сказал:

— Передохнем здесь в холодке, понаблюдаем за окружающим миром. Обожаю французские кафе, в них так оживленно и в то же время можно оставаться наедине с собой. — Сняв темные очки, он пододвинулся к Ники и нежно поцеловал ее в губы. — Понимаешь, что я имею в виду?

— Да. — Она улыбнулась, глядя ему в глаза.

Вскоре подошел официант, и Кли заказал кофе с молоком. Когда они остались одни, он удобно уселся в кресле и повернулся к Ники.

— Мне понравились почти все названия, которые ты вчера предложила для книги, но больше всего «Дети пекинской весны». Я бы хотел назвать нашу книгу именно так.

— Я польщена! — Ники была явно довольна. — Мне это название тоже нравится больше остальных.

Кли наклонился через стол и снова поцеловал ее в губы.

— Теперь, малыш, когда у нас есть название, дело пойдет.

— Дело уже давно пошло, с тех пор, как ты сделал такие замечательные снимки, Кли. Мои подписи и предисловие не так уж и важны. Ведь это же фотоальбом.

— Так-то оно так. Но ты не права — предисловие чертовски важно не только для того, чтобы подчеркнуть смысл фотографий, но и для того, чтобы объяснить, что за страна Китай, каковы ее политика и события, закончившиеся демонстрацией на площади Тяньаньмэнь и кровопролитием. Мало кто понимает, что там на самом деле произошло.

— Согласна. В воскресенье, в самолете я сделаю несколько набросков. Думаю, придется еще кое-что почитать, прежде чем я начну писать предисловие. Кстати, я подумала, что… — Тут официант принес кофе, и она замолкла.

— Мерси, — сказали Кли и Ники хором. Потом она продолжила: — О чем это я? Да! Я все думала о том, как нам организовать работу. Может быть, тебе придется по вкусу мысль провести пару суббот и воскресений в Нью-Милфорде, у моих родителей, когда ты приедешь в Нью-Йорк в конце месяца. Отец несколько лет назад построил студию на лужайке напротив дома. Мне кажется, лучшего места для работы не сыскать. Мы могли бы расположиться там на просторе, разметить снимки, сверстать их по порядку. Там есть удобные для этого карточные столики.

— Звучит заманчиво, но твои родители, разве они работают не в студии?

Ники покачала головой и рассмеялась.

— Отец построил мастерскую для мамы, в подарок, так сказать. Он думал, что ей понравится в ней, потому что там просторно, много воздуха, тихо и спокойно.

— И ей понравилось?

— Нет. По правде говоря, там оказалось слишком уж спокойно. Уже через месяц она перебралась обратно в дом, в комнатенку рядом со спальней, сказав отцу, что ей удобнее писать в комнате, где она проработала много лет. Думаю, отчасти так оно и было на самом деле, но, зная мою матушку, могу утверждать, что ей просто нравится находиться в центре ежедневной суматохи. Наверное, когда она пишет длинные сложные книги, одиночество становится ей в тягость — без отца, домработницы, телефонов и шумного дома.

— А отец там работает?

— Редко. Мне кажется, он тоже хочет быть поближе к матери и к семейной жизни, как и она сама. Он скрипит пером, точнее, тюкает по клавиатуре компьютера в библиотеке — там он пишет все свои статьи, а библиотека соседствует с кухней. Так что всегда можно заглянуть туда, выпить чаю или кофе и покалякать с домработницей Энни или садовником Бертом. Короче, я хочу сказать, что мы распрекрасно устроимся в студии. Если ты не против.

— Я-то нет. А твои родители?

— Ну что ты! С тех пор как вы познакомились в Париже в прошлом году, они от тебя просто без ума.

— А их дочь?

Ники сняла темные очки и долго, испытующе смотрела на Кли. Потом спросила с напускной застенчивостью:

— А что их дочь?

— Она тоже без ума от меня?

— О, да!

— То-то же.

Без всякого сомнения, она без ума от Клиленда Донована.

Кли наклонился через стол и взял руку Ники.

— Последние несколько дней были замечательные, — прошептал он. — Совершенно необыкновенные, по крайней мере для меня. Я хочу что-то сказать, касающееся нас с тобой, о том, какие чувства я испытываю к тебе, дорогая. Я…

— Не надо ничего говорить, Кли, — перебила Ники тоже тихо. — Пожалуйста, прошу тебя, не сейчас, еще не время. — Она осторожно высвободила руку и откинулась на спинку стула. Вид у нее был серьезный.

— Почему нет? — озадаченно спросил Кли.

Ники ответила не сразу.

— Я хочу, чтобы то, о чем ты говоришь… чтобы мы… не торопились… Я не хочу, чтобы ты… Нет, не то. Я не хочу, чтобы ты или я сказали сейчас нечто такое, о чем, может быть, придется пожалеть. Я хочу, чтобы ты, прежде чем что-то скажешь мне, был бы уверен. И я хочу быть уверенной. Уверенной в том, что на самом деле чувствую по отношению к тебе.

— Но я уверен, — начал было Кли и замолк, вдруг сообразив: она боится клятв, потому что первая ее помолвка закончилась неудачно. — Я понимаю тебя, Ники, ты права. Кругом права. Я знаю, какую боль причинил тебе Чарльз Деверо. — Слова эти слетели с языка против его воли. Он запнулся и молча взглянул на нее в смущении, чувствуя отвращение к самому себе.

Секунду она изумленно смотрела на него, потом лицо ее померкло, стало безжизненным. В одно мгновение оно словно окаменело. Не сказав ни слова, Ники отвела взгляд в сторону.

Кли вновь взял ее руку, крепко сжал пальцы, лихорадочно пытаясь сообразить, чем поправить дело. Чурбан безмозглый, так обидеть человека — это уметь надо!

— Посмотри на меня, Ник.

Она медленно повернула голову; взгляды их встретились.

— Прости меня, — сказал он. — Я очень виноват. Мне не надо было произносить это имя.

— Да нет, ничего, все в порядке, — ответила Ники, помедлив секунду-другую, и печально улыбнулась. — Правда, ничего. Просто я не люблю вспоминать о нем. Что бы я ни делала, память тянет за душу. Ладно, что было, то было и быльем поросло. Он в прошлом. Я же предпочитаю думать о будущем.

— Не могу не согласиться. — Кли глубоко вздохнул, желая лишь, чтобы чувство неловкости улетучилось как можно скорее.

— Ты выглядишь ужасно, — сказала Ники. — Не убивайся так, прошу тебя. Ну что такого в том, что ты вспомнил о Чарльзе? В конце концов, ведь мы с ним были помолвлены.

— Временами я бываю чертовски глуп.

— Мне так не кажется. — Грусть, омрачившая ее милые глаза, рассеялась, и она улыбнулась, потом взяла чашечку. — А кофе остыл, — заметила она ровным тоном. — Закажем еще, да погорячее?

Кли кивнул, жестом подозвал официанта, потом сказал:

— Помнится, ты говорила, что хочешь раздобыть для своей матери провансальских тканей. Я знаю один магазинчик в старом городе, где ты найдешь то, что нужно. Если хочешь, они смогут переслать покупку в Штаты.

— Чудесно.

Ники стала рассказывать, какие подарки она хотела бы купить и для кого, и, к его огромному облегчению, голос ее вновь оживился, стал таким, как всегда.

Покинув через некоторое время кафе, они отправились в старый город. Они бродили по крохотным, узеньким улочкам, разглядывая витрины новых роскошных магазинов и старинных лавок, торгующих ликерами, сырами, товарами местного производства и причудливыми изделиями мастеров-ремесленников.

Кли отвел ее в студию глиняной миниатюры Фоке. Крохотные статуэтки местных крестьян, вылепленные из глины и обыкновенного теста, ярко расписанные, были как живые. Ники приобрела для отца целую коллекцию. После того как Кли представил ее Полю Фоке, одному из лучших мастеров этого жанра, они еще с полчаса наблюдали за его работой, а потом отправились в кондитерскую лавку за миндальным печеньем. По словам Кли, эти сладости были любимым лакомством Амелии, и Ники купила для нее целую коробку, вдобавок к шелковому шарфу, который приобрела еще накануне, когда Кли возил ее в Сен-Реми.

Чуть позже они побывали в магазине Сулейадо. Там Ники выбрала несколько отрезов традиционной провансальской расцветки и договорилась, чтобы их отправили ее матери в Нью-Йорк. Потом она купила записные книжки в обложках из похожих тканей в подарок подругам, кучу передников и других безделушек.

Они долго гуляли по булыжным мостовым, заходя во всевозможные магазинчики, иногда лишь только для того, чтобы проникнуться их атмосферой. В одной из таких лавчонок Ники купила эссенцию лаванды и пакетики сушеной лаванды и прочих провансальских трав.

Пока покупки заворачивали, она повернулась к Кли и с улыбкой сказала:

— Все это можно приобрести и в Нью-Йорке, не правда ли? Скажем, у Блумингдейла? И все-таки это совсем не то, что привезти подарки отсюда.

— Конечно, — согласился он, принимая пакет из рук хозяина. — Пошли, я хочу показать тебе местечко под названием д'Альбертас, там очень забавно, а потом мы отправимся на ферму, чтобы успеть к обеду.

— О Господи, только не за стол, — застонала Ники.

Кли взял ее под руку и повел к старинной площади.

— Кстати о еде, — сказал он, — я попросил Амелию приготовить легкий обед: зеленый салат, холодного цыпленка и фрукты. А ужинать я приглашаю тебя в совершенно особенное место.

— Куда же? — Ники метнула на Кли быстрый взгляд.

— Это довольно известное заведение, там собирается народ со всего света. Очень элегантное. Если ты не привезла с собой вечернее платье, то лучше купить его сейчас. Здесь есть несколько хороших магазинов.

— С этим все в порядке, Кли, я захватила пару шелковых платьев. И жемчуг. Так, на всякий случай. Так что можешь вести меня куда угодно.

В спальне Кли стоял приятный сумрак, яркое полуденное солнце, как ни старалось, не могло пробиться сквозь деревянные жалюзи на окнах; от вентилятора под потолком веяло прохладой.

Они лежали на постели бок о бок, чуть соприкасаясь телами, в изнеможении от любовного безумия. Кли привел ее сюда после обеда — отдохнуть, — сказал он, но мгновением позже произошло неизбежное. Кли стал целовать и ласкать ее, она ответила горячо и страстно, как и всегда, стоило лишь ей почувствовать ни с чем не сравнимое прикосновение его рук. Они раздели друг друга, и едва их нагота стала явью, Кли стремительно привлек ее к себе, и возобновилось нежное неистовство.

Только тут Ники пронзила мысль: как странно, они знают друг друга уже два года, но у них ни разу не шевельнулась мысль, что близость меж ними так возможна. Теперь, вот уж несколько дней, они все не могут насытиться друг другом — стоит оказаться наедине, как руки сами знают, что делать.

Ники слегка повернула голову, покоившуюся на подушке. Кли лежал на спине. Как и она. Глаза закрыты, пушистые ресницы темнеют на фоне бронзовых щек. К нему всегда хорошо приставал загар, вот и теперь, едва появившись на ферме, он успел изрядно потемнеть. Тело его стало золотисто-коричневым, только на месте плавок белел четкий треугольник.

В минуты покоя лицо его стало мягким и нежным; крупный благородный рот был очень даже мил. Ники вдруг захотелось дотронуться до его губ, но она сдержалась, чтобы не разбудить спящего.

Клиленд Донован. Она произнесла про себя его имя. Замечательный человек, прекрасный мужчина, без малейшего изъяна. Он честен, справедлив, добр, красив. Ему можно довериться. Ей вспомнилось то особенное выражение, которое ее мать приберегала для достойных восхищения людей. У них, говорила она, все цвет в цвет. Именно таков Клиленд Донован.

Он ее самый близкий, самый дорогой друг. Прежде она любила его как брата. Теперь же он стал ее возлюбленным. Их соединило влечение плоти и, может быть, соединит и влечение душ. Если уже не соединило. Она не знает, что будет с ними, долго ли им суждено быть вместе, как сейчас. Но она знает точно, что может безраздельно верить Кли, даже доверить ему свою жизнь — в Пекине он доказал это. Он принадлежит именно к такому типу мужчин — храбрых, сильных, надежных. Рядом с Кли она в безопасности. Он дает ей ощущение покоя и заботы.

Кли открыл глаза и встретил ее пытливый взгляд. Взяв Ники за руку, он привлек ее к себе и, уткнувшись в ее шею, прошептал на ухо:

— Ты так смотрела на меня, о чем ты думала?

— По правде сказать, о тебе.

— И что же ты обо мне думала?

— Что ты из тех, у которых все цвет в цвет. Так моя мама говорит о людях, которыми восхищается.

Она почувствовала, как он улыбнулся.

— Не хочешь ли ты таким образом сообщить, что восхищена мной? — спросил ее Кли и, не дожидаясь ответа, добавил: — Хотелось бы, чтобы ты чувствовала ко мне не одно лишь восхищение.

— Не беспокойся, — возразила она. — Я столько всего чувствую… — Она слегка отодвинулась и заглянула в его карие глаза, сверкавшие озорством. — Какой ты, однако! — воскликнула Ники, упираясь рукой ему в грудь и пытаясь оттолкнуть. — Ты хотел заставить меня сказать то, о чем я, быть может, потом бы пожалела.

— Кто, я? И в помыслах не имел. — Кли улыбнулся и нежно погладил ее волосы. Руки его скользнули вниз по ее спине, губы завладели ее губами, и он начал медленно овладевать ею.

Ники пылала, она снова жаждала его, будто не было изматывающего безумия всего пару часов назад. Ей до боли захотелось осязать в себе его твердость и мощь, слиться с ним, раствориться в нем.

Словно прочтя ее тайные мысли, Кли вдруг оказался над ней, упершись напряженными руками по обе стороны ее тела.

Она дотронулась до него, нежно провела пальцами по губам, не отводя пристального взгляда.

Он смотрел в ответ не мигая и вдруг вошел в нее с той же силой, что и в их первую ночь любви в саду. Из уст ее вырвался крик боли и удивления. Не обращая внимания, он двигался все сильнее и сильнее, боль растаяла, и Ники открылась навстречу ему, истекая соками. Она обхватила его руками и ногами, связала, приковала к себе, чувствуя его всем телом ее дыхание слилось с его дыханием.

Кли поцеловал ее жестко, почти грубо, потом вдруг откинулся назад, выгнувшись дугой, и застонал, словно от нестерпимой боли.

— Я люблю тебя, Ник, — выкрикнул он. — Я люблю тебя. — И изошел любовной влагой, так же как долей секунды раньше изошла она сама. И в это самое мгновение у нее сверкнула мысль: «Я начинаю любить тебя». Но она не смогла вымолвить ни единого слова и лишь крепко обняла его, едва он рухнул на нее, погрузив лицо в ее волосы.

15

Кли остановился в дверях библиотеки, опершись о косяк и глядя на Ники.

— Привет, — улыбнулась она, подходя к нему.

На ней было платье с круглым воротом, без рукавов; ткань в свободном покрое спадала складками от сборок на плечах. Голубое, оттенка дельфиниум, оно как нельзя лучше подходило к ее чудным глазам. При малейшем движении легкий шелк клубился, словно облачко. Короткое, плотно обхватывавшее шею жемчужное ожерелье и серьги ярко выделялись на фоне загара. Казалось, этим вечером от ее золотистой кожи, золотистых волос и сияющих глаз струится сказочный свет.

Когда она замерла перед Кли, он, вглядевшись, заметил это свечение, исходящее изнутри и отличающее всякую женщину, которую недавно щедро ласкали и любили и которая любила в ответ. Аромат женственности сквозил во всем — в розоватом отсвете кожи, зрелых очертаниях рта, мудром выражении знающих глаз. Сей облик неоспоримо свидетельствовал лишь об одном, и любой мужчина безошибочно понял бы все с полувзгляда.

— Ты роскошна, Ник, — сказал Кли, властно беря ее обнаженную руку и нежно целуя в щеку.

— Ты и сам выглядишь неплохо, — отвечала она, оценивающе окидывая его взглядом и отмечая отличный покрой спортивного пиджака и рубашки цвета белой фиалки, подчеркивавшей загар и темные волосы, дорогой бордовый шелковый галстук, отлично сшитые легкие черные брюки и надраенные до зеркального блеска туфли. Закончив осмотр, она с нескрываемым восхищением добавила: — Так бы и проглотила.

— Это отложим на потом, — усмехнулся Кли и, направляя ее к лестнице, сказал: — Пора трогаться. Заказать столик оказалось не так-то просто — глупо было бы его потерять.

Несколько минут спустя Кли вывел машину со двора и покатил по дороге, ведущей к шоссе.

— Куда же мы все-таки едем? — спросила Ники. — Что ты все секретничаешь?

— Разве? Вот уж не собирался. — Кли взглянул на нее краем глаза и снова сосредоточился на дороге. Через некоторое время он объяснил: — Мы едем в Ле-Бо, городок неподалеку от Сен-Реми, в ресторан, который называется «Л'Юсто де Боманьер». Изумительное заведение, прекрасная кухня. Знаю, знаю, ты в сотый раз скажешь, что сыта по горло, наелась до самой смерти… Но я и не прошу тебя много есть, просто пробуй. Во всяком случае, мне хотелось бы свозить тебя туда хотя бы потому, что такого места ты нигде не увидишь. Кроме того, сегодня праздник.

— А что мы празднуем? — Она посмотрела на него из угла сиденья, прислонившись плечом к окну.

— Мы празднуем начало работы над нашей книгой — для которой у нас теперь есть название. Ну и так, еще кое-какую мелочь.

— К примеру?

— Позже скажу.

Кли включил магнитофон, и машину заполнила «Голубая рапсодия» Гершвина. Они ехали молча довольно долго, слушая музыку и, как всегда, чувствуя совершенный покой и свободу в обществе друг друга.

Когда они проезжали через Сен-Реми, Ники нарушила молчание:

— Ле-Бо — это что-то знакомое. Думаю, моя мама упоминала его в одной из своих книг. Только не могу вспомнить, в какой именно и по какому поводу.

— Ле-Бо — старинный средневековый городок, — ответил Кли. — Ему сотни лет. Он построен на скальных породах, высоко над долинами. Теперь от него остались одни развалины. Это город-призрак — который до сих пор поражает воображение. Он известен как феодальная крепость с одиннадцатого по пятнадцатый век, когда в этих краях правил род Бо. Кровавое, воинственное и жестокое семейство, прославившееся, однако же, еще и своим покровительством трубадурам…

— Ну конечно же! — воскликнула Ники. — Как я сразу не сообразила. Именно трубадуры. Теперь-то я припоминаю. Мама писала о Ле-Бо в книге об Элеоноре Аквитанской. Элеонора покровительствовала Бернару де Вентадуру, одному из самых известных бродячих певцов. Именно в Ле-Бо зародилось уважение к этой знатной особе и обряд почитания ее красоты. Первые трубадуры стали сочинять песни, петь и играть на лютнях именно там.

— Точно, — ответил Кли. — В свои лучшие времена, в дни расцвета крепость Ле-Бо называли Двор Любви — так прославилась она рыцарским отношением к женщине.

— Тогда я рада, что мы едем туда. Маме будет интересно послушать рассказ о Ле-Бо.

— Но я не собирался сегодня показывать тебе крепость и развалины, — торопливо проговорил Кли, скосив на Ники глаза. — Это не так-то просто, не говоря уж об изнурительной дороге в гору. На каблуках тебе туда не добраться.

Ники рассмеялась.

— Ладно. Я не очень-то настроена осматривать достопримечательности и лазать по горам нынешним вечером.

Вскоре Кли уже подъезжал к «Л'Юсто де Боманьер», примостившемуся у подножия белесых скал на окраине городка.

Поставив машину на стоянку, он провел Ники в знаменитый ресторан, где их приветствовал метрдотель, очевидно, хорошо знавший Кли. Для начала он предложил им аперитив на открытой террасе.

Десять минут спустя Кли поднял высокий бокал с шампанским и, чокаясь с Ники, сказал:

— Ник, дружок, пьем за тебя.

— И за тебя, Кли. — Поднеся бокал к губам, Ники улыбнулась и, отведав холодного искрящегося вина, попросила: — А теперь выкладывай, что еще мы сегодня отмечаем, кроме книги.

Он потянулся к ее руке на столе и накрыл ее ладонью.

— Мы празднуем то, что до сих пор живы, что мы вместе, что прожили свои жизни так, как хотели — во всяком случае, пока. И самое главное, мы празднуем то, что мы не только друзья, но и возлюбленные.

— Кли, ты замечательно сказал. Вот это действительно стоит отпраздновать. А кроме того, мы удачливы, правда? Большинство людей лишены того, что имеем мы, разве нет?

— К сожалению, да.

— Спасибо за то, что привез меня сюда. — Ники оглядела террасу, полыхавшую цветами. Растительность вокруг была роскошной, у подножия белых скал цвели деревья. — Тут так красиво… — Откинувшись на спинку стула, Ники бросила осторожный взгляд на Кли. — Думая о далеком прошлом этого городка, трубадурах, их песнях о любви, я начинаю подозревать, что ты в глубине души романтик, хотя тщательно скрываешь это.

— Я не собираюсь ничего скрывать, по крайней мере от тебя. Ты права, я немного романтик, — признался Кли с улыбкой, но сразу посерьезнел и задумчиво посмотрел на свой бокал.

Перемена в нем была едва уловимой, но Ники почувствовала ее и, наклонившись вперед, спросила:

— Что-нибудь не так?

— Нет-нет, конечно, нет, — ответил Кли, покачав головой, и посмотрел на нее долгим взглядом. — Я сказал тебе сегодня кое-что в порыве страсти, и ты, должно быть, подумала, что это сгоряча, не всерьез. Но дело-то в том, что я сказал это совершенно серьезно и готов повторить теперь, даже если ты этого слышать не желаешь… — Он помолчал. — Я люблю тебя, Ники.

Она, не отрываясь, смотрела на него. Ее огромные глаза сверкали. У нее не было и тени сомнения в том, что Кли говорит правду, что он искренен, — другим она его и не знала.

— Кли, — начала было она, но тут же замолкла.

— Тебе нет нужды уверять, что ты любишь меня, Ник. Может быть, любишь, а может, нет. У нас с тобой уйма времени, чтобы разобраться, что к чему. Однажды ты скажешь, что на самом деле чувствуешь по отношению ко мне, — когда будешь знать наверняка. Пока же я просто хочу сказать тебе — здесь, сейчас, когда мы не в постели, — что я люблю тебя. Люблю давно, сам того не подозревая.

Ее губы приоткрылись.

Кли покачал головой.

— Ни слова, Ники, только не сейчас. Не надо, — остановил он ее с нежной, любящей улыбкой.

— Но я хочу тебе кое-что сказать. — Ники замялась, а потом пробормотала: — Я столько всего чувствую, Кли. — Ей хотелось сказать, что она влюблена в него, но вместо этого проговорила: — Я люблю тебя как самого дорогого друга… —Конец фразы повис в воздухе.

— Знаю. — Он сжал ее руку. — Не стоит так волноваться.

Ники рассмеялась.

— Мне казалось, я совсем не волнуюсь. — Она вздохнула. — Последние дни были великолепны, Кли, у меня просто нет слов. — Тень грусти легла на ее лицо. — Как жаль, что скоро конец.

— Но это не так. Ты будешь со мной в Париже завтра вечером, а потом еще в пятницу и субботу. Ты только в воскресенье улетишь в Штаты. — Он нежно гладил ее руку, проводя пальцами маленькие линии. — Целых три дня и три ночи, не считая сегодняшнего вечера. — Наклонившись к ней, он поцеловал ее в кончик носа. — И все это время я буду любить тебя — где только возможно.

16

Внутри ресторан поражал взор так же, как и снаружи.

Интерьер был выполнен в средневековом стиле: сводчатый потолок, каменные стены и полы, стулья с высокими спинками, обитые сине-золотистой парчой, старинная провансальская мебель темного дерева и светильники под потолком в виде старинных фонарей. На каждом столе, покрытом цветастой скатертью, стояли тройной серебряный подсвечник и ваза с цветами; огромные букеты были также расставлены по всему залу.

Кли заказал ужин, еще когда они пили шампанское на террасе, так что первое блюдо им подали без промедления. Ники — дыню, а Кли — одно из фирменных блюд: равьоли с трюфелями и луком-пореем, которое он ей настоятельно советовал отведать.

— Ну хоть кусочек, — умолял он, — это же изумительно. Во рту тает. — Подцепив квадратик равьоли вилкой, он передал его Ники и стал наблюдать, как она ест.

— И в самом деле замечательно, — согласилась она и погрузила ложку в сладкую, сочную кавайонскую дыню, лучше которой, по утверждению Амелии, во всей Франции не сыскать. А ведь она права, решила Ники.

В ожидании основного блюда Кли говорил о книге и о том, в каком порядке следует расположить фотографии.

— Что скажешь? — откинувшись на спинку стула, сказал он.

— На словах все обстоит чудесно. Да и кому, как не тебе, лучше знать, что годится, а что нет. Ты уже издавал такие книги, а я в этом деле новичок. К тому же не забывай — я только пишу предисловие.

— Что значит «только»? Слово так же важно, как и зрительный образ.

— Не совсем. Хотя это приятно слышать.

— Я думал посвятить книгу Йойо и Май. Ты не против?

— Прекрасная мысль. Кстати, я все собиралась сказать тебе, что вот уже несколько дней я совершенно спокойна за Йойо. Уверена, что ему удастся выбраться.

— Будем надеяться.

У столика появился официант и стал наполнять бокалы белым вином, которое им принесли в начале ужина.

— Превосходное вино, мсье Донован, не так ли? — осведомился он.

— Великолепное. «Пулиньи Монтраше» — мне уже доводилось пробовать этот сорт. Если помните, именно вы его мне посоветовали, когда я был здесь в прошлый раз.

— Смею надеяться, что это так, — ответил официант с почтительной улыбкой.

— Ники, тебе понравилось вино? — спросил Кли. — Я выбрал его потому, что оно обладает замечательным свойством сохранять вкус, несмотря на крепкие приправы в еде. В рыбном блюде до-рада, которое мы с тобой заказали, терпкий апельсиновый соус. Да и сама рыба сдобрена специями на славу. Во всяком случае, это шардоннское вино подходит как нельзя лучше. — Устроившись поудобнее, Кли повернул бутылку и рассмотрел этикетку. — Отличное марочное вино, сделанное в Шардоннэ, деревне на Золотом берегу, единственном месте на земле, где выращивают этот сорт винограда.

Ники в изумлении смотрела на Кли, пораженная его неожиданно обширными познаниями по части виноделия.

— Я и не подозревала, что ты такой знаток вин, — сказала наконец она.

— Упаси Господи, какой я знаток! — Кли усмехнулся. — Просто люблю хорошие вина и раз уж живу во Франции, то решил узнать хоть немного о лучших здешних виноградниках. Не могу же я пить только домашнюю бурду, которую мы гоним на ферме. — Он нахмурился. — Что такое, Ник? У тебя такое странное выражение лица…

Ники вздрогнула и нервно рассмеялась.

— У меня странное ощущение, явление обратной памяти — так кажется? Словно я уже когда-то слышала именно эти слова. Хотя как это могло быть?

— Мы никогда раньше не говорили о вине.

«О вине всегда говорил Чарльз», — подумала она, взяв бокал с «Пулиньи Монтраше».

— Вино и в самом деле хорошее, Кли. Замечательное вино.

Прибыло основное блюдо в сопровождении нескольких официантов. Церемониал подачи был поистине изощренным. Ники перехватила взгляд Кли и подмигнула ему, и он с трудом подавил смех.

Когда их наконец оставили наедине с рыбой, он, усмехнувшись, сказал:

— Когда ты подмигнула, у тебя было такое выражение, что слов не надо.

— Ага, а я что говорила?

— Что-то не припомню, чтобы я не соглашался с тобой. Ну как дорада, нравится?

— Да, спасибо, это одно из моих любимых блюд. Я частенько ела его в детстве, когда родители привозили меня на юг Франции. Кроме того, от рыбы не толстеют.

— Послушай, ты не бросишь меня, если я пообещаю кормить тебя только хлебом и водой? — шутливо спросил Кли, но глаза его оставались серьезными.

Ники заметила это и просто кивнула:

— Не брошу…

Положив вилку, Кли спросил:

— Как у тебя с делами в сентябре?

— А что?

— Помнится, ты говорила, что компания задолжала тебе кучу выходных, вот я и подумал: может быть, тебе захочется вернуться сюда в сентябре. Побыть со мной на ферме. Я собираюсь взять отпуск, здесь замечательно осенью. После июля-августа, когда туристы разъезжаются, повсюду воцарится тишина.

— Я бы очень хотела приехать, надо только постараться закончить сценарий для фильма.

— Ты уж постарайся, — попросил он.

— Хорошо. Буду работать весь июль и август, как одержимая.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Вот видишь, от меня просто так не отвяжешься. Не выйдет. — Кли наклонился к Ники совсем близко и сказал почти шепотом: — Не поворачивайся сразу — там позади одна женщина не сводит с тебя глаз с той самой минуты, как ты села за столик. Похоже, она тебя знает.

— С чего ты взял?

— Она взглянула на тебя несколько раз и сказала что-то своему другу, и тот тоже повернулся и незаметно посмотрел. Да и теперь она все время отрывается от еды и рассматривает тебя.

— Может быть, это поклонница — видела меня по телевизору. Она американка?

— Не думаю. На мой взгляд, англичанка. По крайней мере, очень смахивает на англичанку, как и ее спутник. Ну вот. Сейчас она разговаривает с официантом, так что можешь взглянуть.

Ники осторожно обернулась, сразу же увидела ту женщину и онемела; к горлу подкатил ком. Она совсем уж собралась повернуться назад к Кли, но тут женщина взглянула через зал в ее сторону.

Две пары голубых глаз встретились, да так и застыли.

Женщина улыбнулась, лицо ее засветилось от радости.

Ники улыбнулась в ответ и приподняла руку в знак того, что узнала ее.

Женщина перекинулась несколькими словами со своим спутником, тот бросил взгляд на Ники, а потом повернулся всем телом.

— Это мои старинные друзья, — объяснила Ники, — надо пойти сказать им хоть пару слов. Пожалуйста, извини меня.

Она направилась через зал, оставив Кли в недоумении. Голос Ники прозвучал странно: безжизненно, даже напряженно. «Что это вдруг?» — подумал он и, откинувшись на спинку стула, стал с интересом наблюдать.

— Ах, как я рада видеть вас, — сказала Ники, подходя к столику.

— Взаимно, дорогая, — ответила женщина, вставая и обнимая ее.

Мужчина тоже поднялся, и мгновение спустя оба уже дружески тормошили Ники.

— Ты выглядишь превосходно, даже стала еще красивей, не сочти за вольность.

— Ну что вы Филип, спасибо, вы и сами в отличной форме. И вы, Анна, тоже. Давайте сядем, прошу вас, пожалуйста.

Они уселись. Ники положила руку на спинку стула, на котором сидела Анна, и наклонилась вперед, готовая к разговору.

— Вы, должно быть, считаете меня ужасно невежливой, ведь я не давала о себе знать столько времени, — сказала она. — Нет мне прощения. Отчасти меня извиняет лишь то, что я кочую по миру, — такая уж моя работа.

— Не извиняйся, милая, мы все прекрасно понимаем. Ты страшно занята. Но, должна признаться, мне ужасно не хватало телефонных звонков от тебя. Честное слово. Однако, как я вижу, у тебя теперь другая жизнь. — Анна заглянула ей в лицо. Они обменялись понимающими взглядами. — И кто же этот привлекательный молодой человек?

— Давний друг и коллега. Клиленд Донован.

— Как, тот самый? Военный фотокорреспондент? — спросил Филип.

— Да, — ответила Ники.

— Талант. У меня есть несколько его книг, а совсем недавно я видел его замечательные снимки из Пекина.

— Должно быть, в «Пари матч», — заметила Ники. — Мы вместе были в Китае, когда там пролилась кровь. Вели, так сказать, летопись событий.

— Работенка не из приятных. Какой трагический финал, подумать только, — сказал Филип.

— Кровь оказалась неизбежной, — ответила Ники и повернулась к Анне. — Вы здесь отдыхаете?

— Да. Гостим у друзей Филипа в Тарасконе, неподалеку от Сен-Реми. А вы тоже в отпуске?

Ники кивнула.

— У Кли ферма между Сен-Реми и Эксом — старинный сельский дом. Я там живу вот уже неделю, а Кли приехал на выходные. Мы оба изрядно подустали после Китая.

— Могу себе представить, — откликнулась Анна. — Мне бы хотелось, чтобы ты со своим другом приехала к нам в Тараскон как-нибудь пообедать или поужинать. Приедете?

— Как это мило, Анна, спасибо за приглашение, но боюсь, ничего не выйдет, в понедельник мне надо быть уже в Нью-Йорке. Я уезжаю в Париж завтра утром.

— Какая жалость, было бы чудно повидаться… — Анна положила свою руку на руку Ники. — Я скучала по тебе.

— О, Анна, я знаю, я тоже скучала, и я очень виновата перед вами. Я такая… такая невнимательная.

Анна улыбнулась, но промолчала.

— Так, может быть, нам чуть позже вместе выпить кофе? — предложил Филип.

— Мы уже почти закончили ужин, а вы только приступаете. — Печально улыбнулась Ники. — Завтра мне вставать ни свет ни заря и ехать в Марсель. Я вылетаю в Париж ранним рейсом.

— C'est dommage^[3]. — сказал Филип разочарованно.

Ники любезно попрощалась и вернулась за свой столик.

— Прости, что задержалась дольше, чем думала.

— Кто они?

— Друзья-англичане.

— Эта дама тебе родственница?

— Нет. А почему ты спрашиваешь? — Ники озадаченно нахмурилась.

— Вы похожи. Светлые волосы, голубые глаза, да и черты лица имеют нечто общее.

— Неужели? — быстро переспросила Ники, с ходу отметая подобное предположение.

— Они здесь отдыхают?

Ники кивнула.

— Гостят у друзей в Тарасконе.

— Многие англичане нынче обзавелись здесь домами, точно так же, как и состоятельные парижане. Прованс становится популярен. Надеюсь, что его не заполонят толстосумы и прочая «шикарная» публика.

— Я понимаю тебя, — сказала Ники. — Они и в самом деле могут все испортить.

Кли ждал, что Ники расскажет о своих друзьях, но она не промолвила больше ни слова, лишь время от времени потягивала вино. Наконец Кли нарушил молчание:

— Попросить, чтобы принесли десерт? Я забыл его заказать, когда мы сидели на террасе, блинчики — их коронный номер.

— Нет, спасибо. Ничего не надо, Кли. Только кофе.

— Ну тогда и мне кофе. — Кли сделал заказ и некоторое время сидел, изучая Ники. Не понимая, в чем дело, он чувствовал в ней внезапную перемену. На первый взгляд ничего особенного не произошло. И все же что-то было не так.

Убежденный, что английская чета отчасти тому причиной, он сказал:

— Эта женщина была так внимательна к тебе, Ники. Ты ей явно не безразлична.

— Верно.

— Кто они такие? Я имею в виду, как их зовут?

— Филип и Анна.

— Чем занимается он?

— Большой человек на Уайтхолле, в министерстве иностранных дел. Не знаю точно.

— А как ты с ними познакомилась? — продолжал допытываться Кли.

— Через родителей. Мы встретились у моих родителей. Отец и Филип знакомы несколько лет. Но почему они так тебя занимают?

Кли пожал плечами.

— Сам толком не знаю, за исключением того, что вы с Анной похожи и что ты, по-видимому, питаешь к ней самые глубокие чувства.

— Да, в некотором смысле так оно и есть.

Подали кофе. Подошел официант, подававший вино, и спросил, не пожелают ли они заказать коньяк или что-нибудь из послеобеденных напитков.

— Нет, спасибо, — ответил Кли.

Когда они остались одни, Ники шепнула ему.

— Я тебе еще не говорила, что собираюсь осенью сделать новый фильм? Хочу назвать его «Десятилетие разрушения», хотя, если честно, Арчу такое название не совсем по вкусу. Но я буду сражаться до последнего.

— О чем фильм? — с интересом спросил Кли. — Представь, что я ничего не знаю. Он о последних войнах, восстаниях, революциях?

— Более-менее. Так я собираюсь начать фильм, но доведу его вплоть до девяностых годов и попытаюсь предсказать грядущие события. Время, о котором пойдет речь — с девяностого по двухтысячный год. Это и есть десятилетие разрушения.

— Но почему Арчу не нравится название?

— Ему-то оно нравится, но он думает, что компания станет возражать, сочтет его слишком мрачным.

— Не лишено основания. И все же ты не последняя фигура на телевидении, твое мнение имеет определенный вес.

— То-то и оно, что «определенный». Вот такусенький. — Ники почти соединила большой и указательный пальцы. — Ты не знаешь, что такое телекомпании.

— Я-то думал, что ты собираешься делать фильм о детях-солдатах, тех мальчишках, что мы видели в Камбодже, Иране да и по всему свету, — сказал Кли. — О детишках, которые палят из автоматов ради своих правительств.

— Будет фильм и об этом, только следующей весной.

Они еще некоторое время обсуждали работы Ники, после чего Кли решил, что, возможно, перемена в ее настроении ему просто почудилась. Она снова стала самой собой.

Чуть позже, когда они уходили, Ники вынуждена была остановиться у столика англичан и познакомить их с Кли.

Анна улыбнулась, пожимая Кли руку, и он подумал, что она одна из самых красивых женщин, которых ему доводилось встречать. А еще он понял, что она вовсе не похожа на Ники — просто у нее такие же светлые волосы.

— Филип, это Кли, — сказала Ники, и Кли отпустил руку Анны, чтобы поприветствовать ее супруга.

— Как жаль, что вы не сможете навестить нас в Тарасконе, — с сожалением произнесла Анна. — Надеюсь, мы когда-нибудь еще увидимся.

— Я тоже надеюсь, — ответил Кли.

— Желаю вам работать с тем же успехом, что и до сих пор, — сказал Филип. — Я большой почитатель вашего таланта и ваших выдающихся работ.

— Спасибо, — поблагодарил Кли. Он уже собирался предложить Анне и Филипу встретиться на террасе чуть позже и что-нибудь выпить в завершение ужина, но Ники крепко взяла его за руку и потянула прочь.

— Было так чудесно повидать вас обоих, но нам и в самом деле пора, — попрощалась она. — Мне ведь еще укладываться.

— Да-да, конечно, — ответила Анна. — Счастливого пути, дорогая.

— Она красивая женщина, — заметил Кли, когда они шли к машине, — но ее сходство с тобой и в самом деле совсем незначительно. Кстати, ты так и не сообщила мне, как их зовут, то есть как их фамилия.

Последовало молчание, после которого Ники проговорила:

— Они не женаты. Его зовут Филип Ролингс.

— А Анна?

Ники опять запнулась.

— Она Деверо. Леди Анна Деверо.

Кли остановился и резко повернулся к ней.

— Она что, родственница Чарльзу? — спросил он дрогнувшим голосом.

— Да.

— Сестра?

— Нет. Мать.

— Но она так молодо выглядит!

— Ей пятьдесят восемь. Чарльз родился, когда ей было всего восемнадцать.

— А ее муж, где он?

— У нее нет мужа. Он умер много лет назад.

— Так Филип что, просто ее друг?

— Да.

— Видно, что она очень любит тебя. Впрочем, это я уже говорил.

— Да, — мягко ответила Ники. — Я для нее как дочь, которой у нее никогда не было.

Кли промолчал. Отперев машину, он помог Ники сесть. При подъезде к Сен-Реми он решил, что больше не будет спрашивать Ники об Анне Деверо. Он знал, что она тяжело воспринимает все, что касается Чарльза, а ему не хотелось заставлять ее страдать.

По пути на ферму Ники не обронила и двух слов. Мысли ее были далеко.

Время от времени Кли украдкой поглядывал на нее, и от него не скрылось, каким, напряженным стало ее лицо. Даже в профиль это было заметно. Он ткнул кнопку на панели, включил магнитофон и сосредоточился на дороге, заставив себя расслабиться, и скоро погрузился в собственные мысли.

Через некоторое время Ники прислонилась головой к окну и закрыла глаза.

Кли не был уверен, дремлет она или только притворяется. Сердце его упало. Вечер, начавшийся так чудесно, так безмятежно, пошел прахом. Он был не просто расстроен, он был разозлен и отлично знал почему. Всему виной — перемена в Ники, а скорее, то, что вызвало ее. Сегодня вечером ей вновь напомнили о прошлом, и самым беспардонным образом. Он на чем свет стоит ругал Чарльза. Этот человек, по-видимому, обладал сверхъестественной силой, позволявшей ему то и дело воскресать и преследовать Ники, а теперь и его самого.

17

— Это один из твоих лучших сценариев, Ник, — сказал Арч, протягивая ей через стол папку.

— Я рада, что тебе понравилось, — ответила Ники, принимая ее с нескрываемым удовольствием. — Но не забывай, что мне помогали Элен, Сэм и Уилма. Не говоря уж о тебе. Это плод общих усилий.

Арч покачал головой.

— Вовсе нет. Сценарий целиком твой. От и до. Он отмечен печатью твоего неповторимого стиля. Ты была явно в ударе.

— Спасибо, — улыбнулась Ники.

— Между прочим, у нас есть к нему великолепные кадры, — продолжал Арч. — Мы откопали их в архивах по твоему совету. Будет очень сильный фильм, Ник. Он наверняка получит приз. — Арч наклонился вперед с сосредоточенным выражением лица. — Я там кое-что поправил, совсем немного, какую-нибудь пару слов. Не сочти за труд, взгляни прямо сейчас. Страницы шесть, двадцать и сорок один.

Ники прочла правку и замечания на полях и, взглянув на Арча, согласно кивнула.

— Ты усилил некоторые мысли. Спасибо. Все по делу, так что с этим покончено. Сценарий готов. Добавить больше нечего.

— Хорошо. Раз ты согласна, я немедленно отдам его перепечатать.

Вернув сценарий Арчу, Ники заметила:

— Полагаю, ты успел уже переговорить с нашим глубоко уважаемым шефом службы новостей по поводу названия?

— Конечно же, успел, и Ларри целиком наш. Он тоже считает, что «Десятилетие разрушения» — отличный заголовок. Лучше не бывает. Он уже пробивает его и пробьет — не беспокойся. Ты же знаешь, Ларри не из тех чистоплюев, что воротят нос, едва завидят грязь и кровь. Напротив, он думает, что как раз ужасы и катастрофы берут зрителей за живое. И я готов согласиться с ним.

— Значит, помех не будет? — спросила Ники. — Я тебя правильно поняла?

— Даю голову на отсечение. А еще я получил добро от Ларри на другой твой фильм — о детях-солдатах.

— У меня есть для него рабочее название: «Младенцы под ружьем». Как?

— Неплохо, совсем даже неплохо. — Арч откинулся на спинку стула с задумчивым видом. Потом долго и пристально смотрел на Ники.

— Что-нибудь не так? — спросила она.

— Да нет, все так. Все хорошо. Лучше не бывает. Ларри хочет, чтобы на следующий год ты взяла новое направление. Он сам тебе об этом скажет.

— Что еще за новое направление? — насторожилась Ники.

— Немного другая работа, немного другой материал — может, чуть-чуть полегче, чем…

— Погоди, погоди, — перебила Ники тоном, не терпящим возражений. — Я всегда занималась только новостями, политикой и войнами! Что ты хочешь сказать? Уж не собирается ли он лишить меня статуса главного военного корреспондента компании?

— Я этого не говорил. Скажи своим коням «тпру» и слушай сюда. И не волнуйся, хорошо?

— Ладно, давай выкладывай.

— Ларри имел в виду твои тематические программы. И только. Он думает, что после «Десятилетия», которое он собирается пустить в эфир в ноябре, и другого твоего фильма — о детях-солдатах, запланированного к показу в следующем году, ты и сама захочешь немного сменить тему. Ларри задумал серию интервью с мировыми лидерами — с нашим президентом, с госпожой Тэтчер, с Горбачевым. Ну как?

— Не знаю, право. И Ларри при встрече скажу то же. — Ники пожала плечами. — Наверное, это было бы интересно.

— Что-то не слышно восторга в твоем голосе.

— Пусть тебя не сбивает с толку мой тон, Арч. Мне это в самом деле интересно. И даже очень, если хочешь. Но ты же меня знаешь. Пойми, мне необходимо, чтобы в передаче была выражена моя точка зрения, и весьма определенно, без всяких экивоков. Я не враг нового. Напротив, я за новизну.

— Знаю, и Ларри знает, и все же он ждет от нас новых предложений. — Арч широко улыбнулся. — Ты даже сможешь интервьюировать звезд кино. Если захочешь.

Ники покачала головой и невольно усмехнулась.

— Нет уж, благодарю покорно. С Барбарой Уолтерс я состязаться не собираюсь. Всем известно, что в этом деле ей нет равных.

— Но Барбара интервьюирует еще и политических лидеров, Ник, так что временами у нее получается удачный компот из знаменитостей. Стоит придумать что-нибудь в этом роде. Не забывай, у ее передач очень высокий рейтинг. Очень высокий.

— Я же сказала тебе, что она лучшая из лучших. А я не хочу быть второй. У меня свое. Во всяком случае, я предпочитаю выносить на суд зрителей свои собственные мысли и суждения. — Ники вздохнула. — По правде говоря, Арч, перемена мне бы не повредила. После Пекина я чувствую себя выпотрошенной. И высушенной.

— Отлично знаю, у тебя был бледный вид. Да что говорить, все мы имели бледный вид. Июнь нам крови попортил. — Помолчав, Арч добавил: — Зато сейчас ты выглядишь чудесно. Тебе здорово помог Прованс. И конечно же, общество Кли.

— Там было прекрасно, — ответила Ники, встрепенувшись и повеселев. — А Кли просто чудо.

— Что такое? Я слышу звон свадебных колоколов?

— Арч, ну как тебе не стыдно!

— Ники, не валяй дурака. Ты говоришь не с кем попало. Ты говоришь с Арчем Леверсоном. Я знаю Клиленда Донована бог знает сколько лет, и мне отлично известно, что он от тебя без ума. Поверь мне. Дорогая моя, да у тебя все написано на личике. Еще когда мы ужинали в ресторане «Твенти Уан» на прошлой неделе, я уже знал, что его дело швах. — Арч окинул Ники проницательным взглядом. — И не думай, что я так вот прямо сейчас возьму и поверю, что ты не чувствуешь то же, что чувствует он.

— Да, Кли мне небезразличен, — после некоторого колебания призналась смущенно Ники. — Но это вовсе не значит, что будет свадьба. — Она встала, подошла к окну и с отсутствующим выражением лица стала глядеть на улицу.

Было превосходное утро. Середина августа, среда. Ники смотрела на небо — голубое-голубое, без единого облачка. Небоскребы Манхэттена сверкали на солнце. Она подумала о том, какой удивительный вид на город открывается отсюда, с сорок девятого этажа здания американской телевизионной компании Эй-ти-эн. В целом мире нет другого такого города, и, где бы она ни находилась, в глубине души она всегда остается ньюйоркцем. Это ее город. В нем она родилась, в нем прожила большую часть жизни. Париж тоже был ее городом, но в совершенно особенном смысле — у нее столько радостных воспоминаний о детских годах, проведенных там. Так что снова поселиться в Париже ей было бы совсем нетрудно…

Ники повернулась и, опершись о широкий подоконник, посмотрела на Арча. Глубоко вздохнув, она сказала спокойным, чуть холодноватым тоном:

— Ты боишься, что я выйду замуж за Кли и перееду в Париж?

— Черт возьми, как ты могла подумать такое? — воскликнул Арч. От возмущения его голос взметнулся на несколько октав.

— Если ты и в самом деле этого боишься, не забывай, что я связана с компанией жестким контрактом и в мыслях не имею нарушить его. Никогда. Да и мой агент не позволит. Во всяком случае, что бы ни произошло в моей личной жизни, я собираюсь продолжить карьеру. Я люблю свою работу. Она огромная часть моей жизни и всегда была таковой. Я — тележурналистка с самого колледжа, что тебе прекрасно известно. Это у меня в крови. Иначе я не была бы тем, кто я есть.

Арч поднялся. Лицо его было серьезным. Он медленно подошел к Ники, взял ее за плечи и произнес:

— Мне нет дела до компании. Мне нет дела до твоего контракта. Но мне есть дело до тебя, до того, что происходит с тобой. Я хочу, чтобы ты была счастлива, Ники, и, если Кли — тот, кто тебе нужен, если ты считаешь, что с ним ты проживешь хорошую жизнь, вот тебе мой совет: не упускай своего. Послушай, золотко, жизнь слишком коротка, слишком трудна. В ней слишком много боли. Если у тебя есть шанс прожить ее с хорошим человеком, Бога ради, воспользуйся им. Не думай ни о ком и ни о чем, помни только о себе.

Тронутая такой заботой, Ники нежно обняла Арча. Потом чуть отстранилась и улыбнулась.

— Вот за это спасибо, Арч. Твое внимание так много значит для меня. Я очень ценю твою поддержку. Ты никогда мне в ней не отказывал. Не отказал и сейчас. — Смущенно кашлянув, она добавила: — Так ты в самом деле думаешь, что Кли хороший человек?

— Именно Клиленд Донован — лучший из тех, кого я знаю. Как сказала бы моя мать: «Он настоящий мужчина и даже гораздо больше, чем ты думаешь».

Ники подвела Арча к дивану. Они сели.

— Должна признаться, — помолчав, сказала Ники, — что я немного волнуюсь. Как-то все сложится: и работа, и отношения с Кли, и жизнь в Париже, если мы все-таки когда-нибудь решим пожениться. И ведь он еще даже не сделал мне предложения.

— Дай ему хотя бы полшанса. Сделает.

— Я вовсе в этом не уверена. Кли никогда не стремился к оседлой жизни — и на то у него есть веские причины. Он…

— Да знаю я, что это за причины, — нетерпеливо перебил Арч. — Слышал сто раз. Он, видите ли, не хочет, чтобы его жена и дети страдали, если он погибнет на задании, а еще он будто бы не желает расставаться с профессией фронтового фотокорреспондента, с риском и опасностями. Ты об этом, что ли?

— Да.

Арч расхохотался.

— Легко ж ему было трепать языком до того, как появилась ты, — по крайней мере, до того, как вы стали близки. Да если хочешь знать, он еще никогда в жизни не влюблялся по-настоящему. А тебя он обожает, — заявил Арч. — Даю слово. Любит глубоко и искренне. Я это знаю потому, что знаю его. Я тебе больше скажу — ради тебя Кли свою жизнь перевернет вверх тормашками.

Ники, закусив губу, внимательно слушала.

— Я, право, не знаю… — пробормотала она, а секундой позже воскликнула: — Да нет же, Кли считает, что он холостяк до мозга костей! Ну да, точно так же, как и Роберт Капа.

— Меня всегда удивляло, что Кли взял Боба Капу себе за образец, интересно, как теперь он сможет ему подражать, — ответил Арч. — Кто спорит, Капа — его кумир с самого детства, он всегда стремился стать таким же великим фотографом, в особенности на поле боя. Но я думаю что по большому счету сходство этим и ограничивается.

— Может быть, может быть.

— В самом деле, Ник, Кли родился в другом месте, в другое время. Да и мир, в котором мы живем, другой. Я уж не говорю о том, что и сам Кли — другой человек. Я действительно верю, что Кли женится, но только на той единственной, созданной, по его разумению, для него. И по-моему, это ты.

Ники молчала.

— Скажи-ка мне, дорогая, что бы ты ответила ему, как бы поступила, предложи он тебе выйти за него замуж? — продолжал Арч.

— Не знаю. Честно, не знаю.

— Тебя беспокоит компания? Плюнь на компанию. Что-нибудь придумаем. По контракту ты должна снимать от двух до четырех фильмов в год. Готовиться к съемкам ты легко смогла бы и в Париже, как в любой другой точке света, если уж на то пошло. Вспомни — ты ведь только так и работаешь: твои крупные творческие замыслы вызревают, пока ты занимаешься репортерской работой. Все, что тебе нужно, как только подготовка будет завершена, это прилететь сюда на пару-тройку недель, в крайнем случае на месяц, и все записать или дать живьем в эфир, в зависимости от того, что за программу ты делаешь.

— Знаю, Арч, знаю. Но ведь я еще и военный корреспондент компании. Не могу же я в этом качестве обосноваться в Париже.

— Да, это вопрос посложнее. Тут нам придется помозговать всем вместе, включая твоего агента, Ларри Андерсона, и Джо Спейта. Компания не захочет потерять тебя, Ники, в этом можешь быть уверена. Тебе с готовностью пойдут навстречу. Как пить дать. Не забывай также, что у Эй-ти-эн большое представительство в Париже. Почему бы тебе не действовать через него в случае необходимости?

— Это хорошая идея, — согласилась Ники.

— Вы с Кли могли бы освещать военные действия вместе, разве нет? Тут у тебя неоспоримое преимущество перед другими женщинами — Кли не придется ставить крест на своей карьере ради тебя.

— Может, и так. Но знаешь что, Арч? Иной раз я задумываюсь, захочу ли я всю жизнь оставаться военным корреспондентом.

Если Арча Леверсона и поразило это признание, он виду не подал. Он лишь кивнул и сказал:

— Что ж, все мы задумываемся над своей жизнью. Рано или поздно. Что касается тебя, ты за восемь лет по горло должна была насытиться войнами и революциями. Уверен, что и Кли когда-нибудь устанет от этого, хотя сейчас он думает по-другому. Когда приходится видеть столько смертей, сколько видим мы, не мудрено, что сдают нервы. Более того, это гибельно. Но… — Арч пристально взглянул на Ники. — Не забывай, что выходов несколько — и не торопись решать судьбу своей карьеры.

— Как и всего остального тоже.

— И еще я хотел бы тебя попросить… — Арч нерешительно поднял бровь.

— Давай, чего уж там.

— Я знаю, ты не выносишь разговоров о Чарльзе Деверо, но, если мне память не изменяет, ты не собиралась бросать службу после того, как вышла бы за него замуж. И переезжать в Лондон ты тоже не собиралась. Так как же ты надеялась поделить себя между домом и семьей?

— Чарльз хотел открыть филиал своей компании в Нью-Йорке и жить все время здесь, за исключением поездок в Европу для закупок вина. И еще он собирался держать контору и квартиру в Лондоне. Нам бы пришлось, образно говоря, оседлать Атлантику.

— Ясно. С Кли немного сложнее, раз у него фотоагентство в Париже. Хотя, если подумать, почему бы ему не открыть филиал «Имиджа» в Нью-Йорке, а? Или вообще переселиться сюда?

— Все возможно, — согласилась Ники, пожав плечами. — Вот только захочет ли Кли?

Арч кивнул. Еще несколько вопросов готовы были сорваться у него с языка, но он решил повременить. Ничего, всему свое время.

Устроившись поудобнее в углу дивана, он заметил:

— Кли сказал мне до отъезда в Париж, что в сентябре ты собираешься погостить у него на ферме. Рад был это слышать, дорогая. Ты не слишком часто устраивала себе отпуск за последние несколько лет.

Ники пожала ему руку.

— Спасибо. Ты так добр.

— Я волнуюсь за тебя, — признался Арч с легкой улыбкой. — Чертовски. — Потом взглянул на часы и воскликнул: — Давно пора обедать! Я заказал столик в твоем любимом заведении «Четыре времени года». Давай собирайся, пошли. По дороге отдадим сценарий Хилди, пусть отправит в перепечатку.

Они поднялись.

— Я занесу его сама, Арч, — сказала Ники. — Мне все равно возвращаться к себе за сумкой и прочим. — Взяв папку со стола, она добавила: — Если я тебе сегодня больше не нужна, то остаток дня я посвящу себе.

— Наконец-то ты берешься за ум, а то все работаешь как проклятая.

— Мои дорогие родители твердят то же самое, — усмехнулась Ники. — Не желают помнить, что много лет назад сами подали мне дурной пример, да и теперь ведут себя не лучше.

— Кстати, о родителях. Разведка донесла, что они в восторге от Кли, точно так же, как он от тебя.

— Разведка? Какая еще разведка?! Тебе что, Кли об этом сказал?

Арч рассмеялся.

— Вообще-то это правда, они прекрасно ладили, когда мы гостили у них в Коннектикуте, работая над его альбомом. Они считают, что он — чудо.

Арч снова рассмеялся и добавил:

— Я уже говорил тебе и скажу еще раз — Кли нравится всем без исключения.

— Ну мне-то мог бы этого не говорить. — Ники заторопилась к двери. — Пойду захвачу вещи и предупрежу Аннетт, что после обеда меня не будет. Встречаемся у лифта. Идет?

— Идет. Минут через пять.

18

После обеда в «Четырех временах года» Ники отправилась за покупками в «Бергдорф Гудман». Там она приобрела несколько пар хлопчатобумажных брюк, рубашки и три летних платья — для отпуска в Провансе.

Потом она не торопясь отправилась пешком к себе домой в Саттон-Плейс, откуда открывался вид на Ист-Ривер и центральную часть Манхэттена.

День был душный и жаркий, под сорок градусов, и, хотя на ней был всего лишь легкий костюм, скоро он стал мокрым и липким. Добравшись наконец до своего дома, она с наслаждением ступила в прохладный сумрачный вестибюль.

Забрав почту, она поднялась в свою просторную, полную воздуха и света квартиру на верхнем этаже. Горничная Гертруда, приходившая сюда каждый день, независимо оттого, была ли Ники в отъезде или нет, опустила жалюзи на окнах и на весь день включила кондиционер. В квартире было сумрачно и прохладно, и Ники почувствовала облегчение после долгой прогулки по бурлящим, пышущим жаром улицам Манхэттена.

Она кинула сумки с покупками на пол в спальне, стены которой были цвета морской волны, в тон ковру и французской мебели в стиле «кантри», и прошла через просторную прихожую на кухню. Там она вытащила из холодильника бутылку содовой, налила полный стакан, жадно отпила и вернулась с ним обратно в спальню. Скинув элегантный черно-белый костюм и повесив его в большой встроенный шкаф, Ники облачилась в один из просторных хлопковых халатов, привезенных из Марокко несколько лет тому назад.

Через несколько минут она уже сидела за рабочим столом в заставленном книгами кабинете. Из окна открывался замечательный вид на реку, «Эмпайр стэйт билдинг», здание корпорации «Крайслер» и другие небоскребы, протянувшиеся от центра острова Манхэттен до двух башен-близнецов на самом его краю.

Сделав большой глоток, Ники посмотрела на часы, стоявшие на викторианском бюро, и с удивлением обнаружила, что уже шесть вечера. На лежавшей перед ней папке было написано: «Дети пекинской весны». Ники открыла ее и просмотрела первые страницы предисловия для книги Кли. Аннетт, ее секретарша, отправила текст с курьером в Париж несколько дней назад, а сегодня рано утром Кли позвонил ей и сказал, что все замечательно и предисловие ему очень понравилось. Ники обрадовалась, что он доволен и не стал возражать против объема. Предисловие заняло пятьдесят машинописных страниц. Кли сказал, что оно получилось компактным и выразительным.

— Лучше коротко и ясно, чем длинно и невнятно, — добавил он, прежде чем положить трубку.

Ники убрала папку в один из глубоких ящиков стола и начала разбирать почту, захваченную из спальни. Ничего серьезного: счета, открытки от друзей и знакомых, находящихся в отпуске, письмо от адвоката о делах «Никуэлл» — ее собственной производственной компании. Но даже оно не представляло большой важности, и Ники положила почту на черный лакированный японский поднос на столе — время терпит.

Возвращаясь на кухню с пустым стаканом, она остановилась в дверях гостиной и оглядела ее критическим взглядом. Комната была очень красива, слов нет. Огромная, с большим окном, она была обставлена старинной английской мебелью. В ее отделке были использованы легкие светлые тона, главным образом различные оттенки персика и абрикоса, а также бледно-зеленые и нежно-голубые. По вечерам гостиная была особенно уютной.

Ники любила свою квартиру, словно плывущую в небесах — легкую, воздушную и веселую. Днем ли, ночью ли, в ней всегда было хорошо, в любую погоду. В погожие дни — солнечно и празднично, в дождь и метель — жутковато и одновременно уютно и радостно. С наступлением темноты квартира становилась частью сказочной страны под названием Манхэттен — когда кругом зажигался свет и лился внутрь через множество окон.

Родители убедили Ники купить эту квартиру четыре года назад, и теперь она была счастлива, что послушалась их. Это был ее дом в истинном смысле слова — ее пристанище, в котором она отдыхала в перерывах между поездками и командировками.

Бело-голубая кухня, сверкавшая чистотой, была современна и удобна. Ники налила себе еще стакан содовой и вернулась в кабинет.

Упав на софу, она положила ноги на кофейный столик и обратилась мыслями к Кли и их роману, вспоминая, что сказал ей Арч — сначала на службе, а потом за обедом.

У него все выходило гладко, но, по ее мнению, он упрощал дело. У нее все еще не было уверенности, что ей удастся свести воедино отношения с Кли, замужество, жизнь в Париже и карьеру на американском телевидении, требовавшую ее присутствия в Нью-Йорке хотя бы время от времени.

«Ну конечно же, ты сможешь, ты справишься», — нашептывал ей внутренний голос.

«Как знать, может, и так», — подумала она и рассмеялась вслух. Как и большинству молодых современных женщин, ей хотелось многого. Всего и сразу. А потом еще ну совсем чуть-чуть. Возможно ли такое?

А вдруг, если они с Кли поженятся, он захочет ребенка? Но захочет ли она? Иногда она отвечала себе «да», иногда — «нет», особенно в те дни, когда вспоминала, о каких ужасах ей приходится рассказывать изо дня в день. Да и кто захочет рожать ребенка в таком сумасшедшем мире? Только сумасшедшая.

Ее мать, историк, не уставала повторять, что мир всегда был ужасен, с незапамятных времен.

«Ты не должна, ты не можешь существовать с такими представлениями о жизни, — сказала она совсем недавно. — Если бы на протяжении веков все думали точно так же, как ты, и не заводили бы детей лишь потому, что мир такой злой, ужасный и гадкий, род человеческий давно бы исчез с лица земли».

«Мать — мудрая женщина, кто спорит. И все же…» — думала Ники, тяжело вздыхая. Положив голову на обтянутые вощеным ситцем диванные подушки, она закрыла глаза и отдалась потоку мыслей.

В некотором смысле все сводилось к ее отношению к Кли. Она привязалась к нему, и страсть ее не знает границ. Но вот любит ли она его? А если и любит, то достаточно ли сильно для того, чтобы связать с ним жизнь навсегда? Что, если это лишь мимолетное увлечение? Ответа на этот вопрос она не знала. Да и он хоть и сказал ей пару раз, что любит ее, больше она от него этого не слышала. О женитьбе же он и вовсе не упоминал. Но хочет ли она выйти за него замуж? «Не знаю», — сказала она себе.

Ники открыла глаза и села, внезапно разозлившись на себя. Ну почему она все время колеблется? И на этот вопрос ответа у нее не было, по крайней мере точного ответа. Да, она полностью осознает, как важна для нее карьера. Работа вошла в ее плоть и кровь. Уж не в этом ли все дело? Не это ли главное препятствие? К тому же Кли живет в Париже, и ему нравится жить там, вряд ли он собирается переселиться обратно в Штаты. А она живет в Нью-Йорке и должна оставаться здесь, где находится ее компания. Кроме того, она не последнее лицо на американском телевидении. «Может быть, причина сомнений в том, — призналась она себе, — что я не готова поставить под угрозу свою блестящую карьеру?»

Ники машинально посмотрела на часы. Было без десяти минут семь, пора включать Эй-ти-эн, смотреть вечерний выпуск новостей своей собственной компании с ведущим Майком Фаулером, с которым они дружны.

Она подошла к стеллажу, где стоял телевизор, включила его и вернулась на диван.

Сначала шли местные нью-йоркские новости, и Ники слушала вполуха и смотрела вполглаза. Она взяла с журнального столика свежий номер «Тайм», нашла раздел, касающийся прессы, и стала читать.

Некоторое время спустя, услышав бравурные звуки знакомой музыкальной заставки, предварявшей вечерние выпуски новостей Эй-ти-эн, Ники подняла голову.

На экране показался Майк. Выглядел он прекрасно и держался уверенно. Как всегда. Как и Питер Дженнингс с Эй-би-си, Майк был красавцем, и к тому же великолепным журналистом. По ее мнению, Питеру и Майку не было равных. Первоклассные репортеры, они сразу ухватывали суть дела. Их сообщения были содержательны и взвешенны. Они пользовались огромной популярностью.

Прислушиваясь к тому, как Майк перечисляет главные события дня, Ники продолжала читать статью в «Тайм». Начались подробные сообщения.

Услышав голос римского корреспондента Тони Джонсона, Ники оторвалась от журнала и насторожилась.

Тони рассказывал о стрельбе на политическом митинге близ Рима. Какой-то ненормальный, вооруженный автоматом, открыл беспорядочную стрельбу по толпе и ранил несколько человек. По слухам, нападение было не чем иным, как попыткой политического убийства со стороны соперничающей партии.

Камера отъехала от Тони и медленно панорамировала площадь. На секунду она задержалась на кучке людей слева от трибуны и выхватила одно из лиц.

Ники привстала.

— Чарльз! — выдохнула она. — Это же Чарльз!

Да нет же, это невозможно. Он мертв. Она замерла словно громом пораженная.

Чарльз Деверо покончил жизнь самоубийством два с половиной года назад, всего за несколько недель до назначенной свадьбы. Как мог он оказаться в Риме, да еще целым и невредимым? Нет, это не Чарльз. Не может быть. Чарльз утопился у побережья Англии. В этом не было сомнений. Вот только тела его так и не нашли.

Вдруг Ники осенило: да, это был он. Чарльз жив. Непонятно только, как такое могло случиться? Почему он исчез из ее жизни? Что ей теперь делать? И делать ли что-то вообще?

Часть третья Заговорщики

Фальшивое лицо должно прятать то,

Что известно фальшивому сердцу.

Уильям Шекспир

19

Дом, где жила Анна Деверо, был старый, очень старый, а также известный своим прошлым и несравненной красотой.

Назывался он Пулленбрук и находился на низком лесистом плато в лощине у подножия холмов Саут-Даунс. Расположенный в самом сердце заповедного Суссекса, дом казался укромным, несмотря на внушительные размеры. Складки пастбищ скрывали его, и по мере приближения верхушки труб становились видны лишь в последний момент. Потом сквозь густые кроны высоченных деревьев на краю парка вдруг представал взору и сам огромный дом, так что у новичков невольно захватывало дух.

Построенное в 1565 году дальним предком Анны, поместье было типичнейшим сооружением эпохи Тюдоров, в особенности елизаветинского периода, о чем неоспоримо свидетельствовали серые каменные стены, наполовину деревянные фронтоны, огромныеокна со свинцовыми переплетами, квадратные эркеры и многочисленные трубы.

Вокруг главного здания примостились пристройки, конюшни, церквушка и два обнесенных стеной сада; по обеим сторонам дома и перед фасадом простирался изумительной красоты парк, где, как и много веков назад, бродили лани.

Дом сохранился почти в первозданном виде и теперь выглядел так же, как и в те дни, когда был возведен неким сэром Эдмундом Клиффордом, вельможей и рыцарем-воином Елизаветы Тюдор, королевы английской. Королева пожаловала земли Пуллена сэру Эдмунду в награду за службу короне; позже она удостоила его и других милостей и произвела в пэры, присвоив ему титул графа Клиффорда Аллендейлского и подарив замок Аллендейл и новые земельные угодья в Суссексе.

Сам Эдмунд, а затем и старший сын Томас, унаследовавший титул графа, и все прочие его потомки обитали попеременно то в поместье, то в замке. К концу семнадцатого века Клиффорды стали постоянно жить в замке, который за многие годы разросся и приобрел истинное величие, а поместный особняк с того же времени был обитаем только часть года. Однако за ним всегда хорошо присматривали и вовремя ремонтировали, и на протяжении веков он прекрасно сохранился как внутри, так и снаружи.

К счастью, оттого, что семья Клиффордов в последующие века большую часть времени жила в замке Аллендейл, Пулленбрук оказался неподвержен существенным перестройкам и сохранил в неприкосновенности как свой архитектурный облик, так и Дух эпохи Тюдоров.

Дед Анны, девятый по счету граф, получивший право старшинства, предпочел особняк огромному замку, и таким образом в 1910 году Пулленбрук вновь стал главным местом жительства Клиффордов. Его сын Джулиан, десятый граф и отец Анны, последовал примеру своего отца и прожил в поместье до самой смерти.

Анна Клиффорд Деверо провела в Пулленбруке всю жизнь. Она родилась там 26 апреля 1931 года. Будучи дочерью графа, она носила титул леди, который сохранила и после замужества. В этом древнем доме ее воспитали, из него в 1948 году выдали замуж, и в него же она вернулась молодой вдовой с маленьким сыном три года спустя. В то время ей лучше было находиться в кругу семьи, чем жить одной в огромном особняке в Лондоне, оставленном ей покойным супругом Генри Деверо.

Когда ее брат Джеффри унаследовал титул графа, поместья и земли после смерти отца в 1955 году, он решил поселиться в замке Аллендейл. Понимая, как сильно сестра его привязана к особняку в Суссексе, он предложил ей жить там сколько она пожелает, независимо оттого, выйдет она замуж вторично или нет.

Тридцать восемь лет спустя она все еще жила в Пулленбруке в качестве фактической хозяйки дома своего брата. Сказать, что Анна любила Пулленбрук, значит, не сказать ничего. В некотором смысле она боготворила его. Вся ее жизнь была посвящена поместью, ибо только тут она испытывала чувство покоя и защищенности. Фамильные стены охраняли ее. Кроме того, ей очень нравилась величавая красота старинного особняка и витавший в нем дух вечности. Он был символом продолжения рода и прошлого семьи. Иной раз Анна спрашивала себя, что бы делала, не будь этого дома, в котором она провела столько горьких часов, пытаясь совладать то с печалью, то с одиночеством и сердечной болью, то со скорбью и неизбывной тоской, а то и просто с недугом. Уже одно то, что дом пережил века, казалось, давало ей уверенность в том, что и она сможет пережить и переживет все, несмотря ни на что.

В то воскресное августовское утро Анна вошла в большой зал. Как ни легка была ее поступь, каблучки все же звонко цокали о каменный пол. С букетом роз в руках она ненадолго замерла в дверях, любуясь красотой и покоем, царившими в зале. Так она делала довольно часто — зал неизменно очаровывал ее.

Тысячи пылинок кружились в дрожащих потоках света, лившихся сквозь окна, в остальном же в комнате не было заметно ни малейшего движения. Зал был спокоен, тих и весь залит ярким солнечным светом, который наводил глянец на старинную деревянную мебель, придавая ей мягкий блеск, и выхватывал из тени старинные портреты предков работы таких известных мастеров, как Лели, Гейнсборо и Ромней.

По лицу Анны пробежала легкая улыбка. Все в доме доставляло ей неимоверное удовольствие, но этот зал был ее любимым. Подойдя к длинному обеденному столу, Анна поставила букет на середину и отступила, придирчиво оглядывая его. Главный садовник срезал цветы ранним утром. Они были великолепны. Являя миру все оттенки розового, они чудесно смотрелись в серебряном кувшине с фамильным вензелем, отражавшимся в старинной столешнице. Розы полностью распустились, и несколько лепестков опали. Анна хотела убрать их, но передумала и оставила лежать, решив, что они очень хороши рядом с серебряным кувшином.

Анна вышла через тяжелую резную дверь, ведшую в личные покои, закрытые для посторонних.

Цветочная комната, где она занималась букетами, располагалась справа, по другую сторону вымощенного камнем вестибюля. Войдя в нее, Анна взяла последнюю вазу с цветами со старинного рабочего стола и отнесла ее в гостиную. Это была просторная комната с высокими окнами в свинцовых переплетах и квадратным эркером, огромным камином и высоким потолком с кессонами. Отделана она была преимущественно в зеленоватых и цвета морской волны тонах; те же оттенки присутствовали в обивке мебели и обюссонском ковре на полу; некоторые оттенки зеленого были настолько бледны, что казались серебристо-серыми. Комнату украшали старинные безделушки и картины эпохи короля Георга конца восемнадцатого — начала девятнадцатого веков. Как и большой зал, эта комната навевала спокойствие и мысли о вечном.

Поставив высокую хрустальную вазу на старинный столик для фруктов в центре комнаты, Анна поспешила в малую гостиную, служившую ей кабинетом.

В этой уютной и удобной комнате, казалось, всегда светило солнце — оттого, что стены были желтые; на полу лежал малинового цвета ковер, а большое двойное кресло, покрытое полосатой малиново-белой накидкой, стояло у камина. Самым существенным предметом обстановки был старинный стол орехового дерева. За ним-то теперь и сидела Анна, просматривая утреннюю почту. Закончив читать, она взяла меню, приготовленное для кухарки Пилар, и снова просмотрела его. Потом пробежала глазами заготовленный накануне список дел на день и стала методично отмечать те, что уже успела сделать.

В это мгновение от двери упала чья-то тень. Подняв голову, Анна тепло улыбнулась, увидев Филипа Ролингса.

— Я тебе помешал?

— Нет, что ты. Вовсе нет. Я всего лишь просматривала список дел и рада сообщить тебе, что управилась со всеми. Теперь я свободна как птичка и в полном твоем распоряжении.

— Рад слышать это, — сказал Филип и не спеша вошел в комнату. Стройный мужчина среднего роста, с умными серыми глазами на привлекательном, чуть мальчишеском лице, он выглядел моложе своих пятидесяти шести лет, хотя его темные волосы уже тронула седина. В то утро на нем был пестрый бордовый шейный платок, бледно-голубая рубашка с открытым воротом, темно-серые свободные брюки и спортивный пиджак в серую клетку, из-за чего его можно было принять скорее за сельского помещика, нежели большого человека в британском министерстве иностранных дел.

— Я думал, может быть, мы погуляем перед обедом? — продолжал Филип с улыбкой.

— Почему бы нет? С огромным удовольствием, — ответила Анна. — Я и сама собиралась предложить тебе то же самое. Так что пошли в гардеробную, я меню туфли на другие, без каблуков, а потом можно пройтись до Горы влюбленных. Отличное место для прогулок, и не очень далеко.

— Прекрасно.

Анна взглянула на часы и, поднимаясь, добавила:

— У нас есть около часа. Достаточно, чтобы и погулять, и что-нибудь выпить перед трапезой. Инес подаст сырное суфле ровно в час. Пилар готовит его специально для тебя.

Филип обнял Анну за плечи, и они вышли в коридор.

— Все в этом доме прекрасно, за одним лишь исключением. Меня здесь окончательно избалуют, — добродушно пробурчал он и поцеловал Анну в щеку.

— Тебя, пожалуй, не мешает немножко испортить, — рассмеялась Анна, и в ее прекрасных глазах, как в зеркале, отразились любовь и нежность, сиявшие в его взоре.

Гора влюбленных возвышалась позади дома, с нее открывался изумительный вид на мили вокруг.

Несколько сот лет назад, в 1644 году, во время злополучного царствования Карла I одна из предшественниц Анны, леди Розмари Клиффорд поднималась на эту гору каждый день в течение многих месяцев. Там она молилась о возвращении своего возлюбленного после сражения при Марстон-Муре во время кровавой гражданской войны, раздиравшей Англию. На вершине горы для леди Розмари была поставлена каменная скамья. Как оказалось, ждала она напрасно. Ее возлюбленный, лорд Колин Гревилл, принадлежавший к стану роялистов, был убит круглоголовыми — людьми Кромвеля — и не смог вернуться и взять леди Розмари в жены. В конце концов леди Розмари оправилась от своего горя и вышла замуж за человека молодого и знатного, но место, где она преданно ждала своего первого жениха, с тех пор стали называть Горой влюбленных.

Анна и Филип сидели на той самой скамье, наслаждаясь чудесным воздухом, великолепным видом особняка и окрестностей, залитых солнцем.

— Ты рада, что Ники приедет погостить к нам на выходные, правда? — сказал Филип, нарушив молчание, которое они хранили с того самого времени, как поднялись на холм.

Анна обратила к нему лицо и поспешно кивнула. Глаза ее при этом блеснули.

— Да, конечно, рада, Филип. Я по ней ужасно соскучилась — впрочем, ты и сам об этом знаешь. Ники всегда для меня очень много значила.

— Конечно, знаю. Я и сам очень рад, что она позвонила из Лондона с явным желанием приехать сюда. — Он улыбнулся. — По правде говоря, должен признаться, что я тоже с нетерпением жду встречи с ней. Ники Уэллс необыкновенный человек.

— Какое счастливое стечение обстоятельств, что мы поехали в Тараскон, правда? — сказала Анна и, не дожидаясь ответа, продолжила: — Подумать только, ведь мы могли бы остаться гостить у Нореллей.

— Больше того, если бы мы послушались их, то не поехали бы ужинать в Ле-Бо тем вечером. Помнишь, как они твердили нам, что это настоящая ловушка для туристов?

— Да. Видно, нам было суждено повстречать Ники.

Обняв Анну, Филип нежно привлек ее к себе и немного погодя мягко произнес, касаясь губами ее волос:

— Есть еще кое-что, чему суждено случиться, Анна.

Она повернулась и вопросительно посмотрела на него.

— Выходи за меня замуж. Прошу тебя.

— О, Филип… — Анна хотела сказать «нет», но, увидя его лицо, умолкла. Глаза Филипа выражали такую мольбу, такую любовь, что у нее не хватило духу. Да, по ее мнению. Филипу Ролингсу не было равных. Он добр, благороден, безмерно предан и давным-давно оказывает ей огромную поддержку. Несколько раз за последние шесть-семь лет он просил ее выйти за него замуж, но она неизменно отказывала. Теперь же она вдруг поняла, как жестоко поступала и продолжает поступать с этим замечательным человеком, так заботящимся о ее благополучии.

Она глубоко вздохнула.

— Ты просто хочешь, чтобы я не чувствовала себя бесчестной женщиной, в этом все дело, ведь так? — спросила она, принимая легкий, игривый тон, и рассмеялась.

Он медленно и выразительно покачал головой.

— Нет, Анна, дело вовсе не в этом. Мне безразлично, что станут говорить в свете обо мне, о тебе, о нас обоих, о том, что мы с тобой живем вместе вот уже много лет. Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж, потому что я в самом деле люблю тебя, и мне казалось, ты тоже любишь меня.

— Но я и вправду люблю тебя! О, дорогой, ты же знаешь, что это так! Но вот женитьба… если честно, то мне кажется, в нашем возрасте она неуместна. Что касается меня, то я и так считаю нас мужем и женой. Какое значение в конечном счете может иметь клочок бумаги?

— Для меня он имеет значение. Видишь ли, я хочу, чтобы ты была моей женой, для меня важно, чтобы ты носила мою фамилию, чтобы мы были… женаты. — Филип рассмеялся так же легко и весело, как Анна минуту назад, хотя и с долей самоиронии, и добавил: — Я только что сказал, что мне безразлично мнение света, и, в конце концов, это действительно так. И все-таки я хочу, чтобы весь мир знал, что ты принадлежишь мне, а я принадлежу тебе. Поверь, Анна, мне нужно, чтобы мы поженились. Мы с тобой вместе уже так давно, дорогая, что брак, мне кажется, станет естественным и прекрасным взлетом в наших отношениях.

Анна кивнула. Она отвернулась и задумчиво оглядела окружающий пейзаж. Конечно, Филип говорит сущую правду. Они знают друг друга вот уже пятнадцать лет, и четырнадцать из них их связывает глубокое чувство. Они познакомились в 1974 году, сразу после того, как Филип ушел от жены, и завязавшаяся меж ними дружба превратилась со временем в сердечную привязанность. Она рассталась с человеком, с которым была близка в то время. Филип стал ее возлюбленным, и оба решили, что их союз из тех, что заключаются на небесах. Они прекрасно подошли друг другу и душой и телом. На развод у Филипа ушло четыре года, к тому времени жизнь их вошла в ровную, спокойную колею и являла собою образчик безупречности. Оки виделись каждые выходные, когда Филип приезжал в Пулленбрук, а иногда и на неделе, когда Анна наведывалась в Лондон.

Дети Филипа, Ванесса и Тимоти, в семидесятые годы были еще очень маленькими, и он не хотел жениться до тех пор, пока они не подрастут. Она не возражала. Брак с Филипом казался ей совершенно необязательным в том смысле, что она любила его и без этого, и всегда будет любить несмотря ни на что. Такая истинная и преданная любовь, какую испытывала она к Филипу, не нуждается в свидетельстве о браке, будто бы оно может удостоверить подлинность чувств или же сделать их сильнее, ощутимее. Кроме того, из ее первого замужества вышла не более чем насмешка над браком как таковым, так что при одной мысли о замужестве она испытывала леденящий душу холод.

Но, по-видимому, Филипу брачный союз стал необходим именно в этот момент их жизни. Разве он прямо об этом не сказал? И если она любит его, а она его действительно любит, его счастье должно быть важно для нее. Подумав так, Анна решила, что нет никаких действительно веских причин для отказа. Неожиданно для себя она сделала маленькое открытие: ей нравится мысль о том, что она станет его женой, особенно если это доставит ему такую огромную радость.

Поглядев Филипу прямо в глаза, она тихо произнесла:

— Да.

— Что кроется за твоим «да»?

— Да, я согласна выйти за тебя замуж. Я рада и горда стать твоей женой. Как ты только что сказал, лучшего времени для нашей свадьбы не придумаешь.

— О, дорогая, ты осчастливила меня! — Филип поцеловал ее в губы и крепко обнял. Ни одну женщину он не любил так сильно, как любит Анну Деверо, — а женщин в его жизни до их знакомства было великое множество. Анна прошла через такое страдание и боль, что единственно, чего он желал, так это любить ее и заботиться о ней.

— Давай определим день нашей свадьбы здесь, сейчас, пока ты не передумала, — разжав наконец объятия, сказал Филип. — Тогда я смогу попросить своего секретаря, чтобы он в понедельник утром первым делом дал объявление в «Таймс».

— Не бойся, не передумаю, — ответила Анна с сияющей улыбкой. — И я с удовольствием помогу тебе составить объявление в газету. Только дай подумать, какой день выбрать… Думаю, нам стоит пожениться в декабре, Филип.

— Но это значит, что придется ждать месяцы, — возразил он.

— После стольких лет, прожитых в грехе, какие-то несколько месяцев не имеют значения! — воскликнула Анна, не в силах сдержать смех. — Предлагаю назначить свадьбу на декабрь из-за Джеффри. Я бы хотела, чтобы замуж меня выдал брат, а он пробудет за границей до конца ноября.

— Решено, дорогая. Декабрь так декабрь.

— Свадьба на Рождество в здешней церкви в Пулленбруке, что может быть прекраснее, тебе не кажется?

— Это в самом деле так. Анна, я…

— Что, дорогой?

— Я надеюсь, ты позволишь мне подарить тебе обручальное кольцо?

— Замечательная мысль! Конечно, позволю. Ну какая девушка откажется от колечка?

Филип расплылся в улыбке, опустил руку в карман и извлек оттуда крохотный кожаный футляр.

— В начале недели я зашел в «Асприз». Как видишь, на этот раз я был полон не только решимости сделать тебе предложение, но и уверенности, что ты не откажешь мне. Во всяком случае, мне приглянулась эта вещица. Я думаю, тебе понравится. — Закончив речь, он протянул Анне коробочку.

Анна приподняла крышечку и замерла в изумлении, увидев на бархате темно-синий сапфир в окружении бриллиантов.

— О, Филип, оно просто прекрасно!

— Я выбрал именно его, зная, как ты любишь старинные драгоценности, — пояснил Филип. — Во всяком случае, цвет камня замечательно подходит к твоим прекрасным глазам, дорогая.

— Спасибо за кольцо, Филип. Спасибо за все.

— Позволь мне… — сказал он и взял у нее коробочку. Надевая кольцо с сапфиром Анне на палец, Филип мягко сказал: — Ну вот, теперь мы обручены подобающим образом, и какое еще место подошло бы для клятвы верности лучше чем Гора влюбленных?

20

Ники не была в этом доме почти три года. Два дня назад в Нью-Йорке, решив все же навестить Анну Деверо, она еще страшилась мысли, что ей придется вновь оказаться в этих стенах.

Но теперь, приехав в Пулленбрук, она почувствовала, что все страхи ее улетучились в немалой степени благодаря теплому приему, оказанному ей Анной, а также добродушию Филипа, который держался с ней как родной дядюшка.

Когда она приехала из Лондона четыре часа назад, будущие супруги были совершенно счастливы. Ники знала, что они абсолютно искренни, и по отношению к ним испытывала такие же нежные чувства. Она быстро успокоилась, потому что они оказались столь гостеприимны и помогли ей почувствовать себя непринужденно.

Кроме того, волшебное действие возымел и сам дом. Едва переступив порог большого зала, она испытала умиротворение. Конечно, она никогда не забывала этого ощущения, но последние несколько лет она решительно отгоняла всякие воспоминания, связанные с этим местом, и по хорошо известной причине. Однако отрицать, что в поместье Пулленбрук царило ни с чем не сравнимое, особенное спокойствие, было невозможно. Оно казалось осязаемым и плотно окутывало ее, как мантия. Да, теперь она вспомнила, какое благотворное воздействие старый дом оказал на нее в прошлом, и поняла, почему Анна считает его надежным убежищем и никогда не покидает его, во всяком случае надолго.

Ники подумалось о том, как много этот эпохальный дом видел на своем веку. Если бы его стены могли говорить, они поведали бы множество невероятных тайн.

Она вздрогнула. Какие страшные тайны о Чарльзе Деверо хранит он? Неужели Чарльз жив, как она считает? И если да, то зачем ему было инсценировать смерть?

Она снова вздрогнула и отогнала от себя эти тревожные мысли, по крайней мере на время. Да, она приехала сюда сказать Анне, что видела Чарльза по американскому телевидению четыре дня назад и что у нее есть веские причины полагать, что он живет в Риме. Но теперь она понимает, что пока не время заводить разговор на эту тему. Придется подождать удобного случая до вечера.

Ники и Анна сидели в гостиной. Анна разливала чай. Ники не могла не отметить про себя, как прелестно выглядит эта комната из-за игры нежно зеленых тонов. Они создавали прекрасный фон для старой доброй мебели и отличных картин, преимущественно английских пейзажей, среди которых было несколько бесценных работ кисти Констебла и Тёрнера. Ники всегда приводил в восторг изысканный вкус Анны, ее искусство украшать и содержать дом, что, несомненно, было бы чудовищно сложной задачей для любого другого.

Ники глянула на столик для фруктов в центре комнаты. Посередине стола стояла ваза с белыми розами в окружении семейных фотографий в серебряных рамках. На нескольких из них была изображена она сама: одна, с родителями, с Анной и Филипом здесь, в садах Пулленбрука, и, конечно же, с Чарльзом. Ники повернула голову и посмотрела на приставной столик у софы рядом с камином. На нем в золоченой рамке стояла их с Чарльзом фотография, сделанная Патриком Личфилдом в день помолвки. Несколько секунд она неотрывно смотрела на нее, а потом отвела взгляд. Немного погодя она уже совсем успокоилась и полностью овладела собой.

— Ники, дорогая, ты что-то все молчишь и молчишь, — заметила Анна, вставая и поднося ей чай.

— Спасибо, — ответила Ники, принимая чашку. — Я вовсе не хотела показаться невежливой, вроде глупенькой дурочки, которая раскрыла рот от удивления, будто никогда здесь не бывала. Я просто наслаждаюсь этой комнатой — а т® я стала забывать, как она красива, как красив весь Пулленбрук.

— Ты всегда любила этот дом, — тихо сказала Анна, глядя на нее сверху вниз и едва заметно улыбаясь. — Любила точно так же, как и я. По крайней мере, так мне всегда казалось. Ведь ты и в самом деле испытывала глубокое чувство к Пулленбруку. Я поняла это, когда ты впервые приехала сюда. Я не могла не заметить, что ты привязалась к нему душой. Пожалуй, лучше мне не выразить того, что я подумала тогда о твоих впечатлениях от моего дома. Да и сам дом принял тебя Ники, приветствовал тебя.

Анна вернулась на софу.

— Такое, знаешь ли, бывает не со всеми, — продолжала она. — Некоторых людей он может и отвергнуть. — Неожиданно она рассмеялась, быть может, чуточку неестественно. — Боже правый, тебя не удивляет, что я говорю такие глупости? Ты, верно, подумала, что я превратилась в выжившую из ума старуху и поэтому болтаю о доме всякий вздор?

— Нет, ничего такого я не подумала. Во всем, что вы сказали, я нахожу глубокий смысл. Как вы могли сказать о себе такое — выжившая из ума старуха? Никогда! Анна, вы просто чудо.

— За это спасибо, дорогая. — Анна наклонилась над серебряным чайным сервизом и добавила: — В апреле мне исполнилось пятьдесят восемь, но, должна признаться, я этого нисколечко не чувствую. Да, так о чем это я говорила? Я знаю: ты поняла, что я имела в виду, сказав, что дом принял тебя и дал тебе это почувствовать, едва ты переступила его порог.

— То же самое чувство посетило меня сегодня с новой силой, — тихо ответила Ники. — Знаете, Анна, я иногда думаю о домах, как о живых существах. Они дышат и чувствуют, как живые, одни излучают добро, другие зло. Здесь я чувствую одно лишь добро.

Анна кивнула.

— Мы с тобой совсем не похожи, Ники. Но мы всегда прекрасно понимали друг друга. — Анна отпила чаю и, чуточку помолчав, воскликнула: — Господи, я совсем заболталась и забыла предложить тебе сандвич! Или, может быть, хочешь бисквит?

— Спасибо. Ничего не надо. Я привожу себя в норму после обжорства во Франции.

— Ах да, как же, как же. Теперь все понятно. — Анна рассмеялась.

Вернулся Филип. Несколько минут назад его позвали к телефону.

— Извините, что я так долго, — сказал он, обращаясь к дамам. Потом, взглянув на Анну, добавил: — Звонил Тимоти, дорогая. Он только что приехал в Лондон. Он желает нам всего наилучшего и напоминает, что любит нас.

Анна кивнула с улыбкой.

— Я рада его благополучному возвращению.

Филип взял наполненную Анной чашку чая, подошел к Ники и сел в кресло рядом. Повернувшись к ней, он объяснил:

— Мой сын недавно начал работать в «Санди таймс», сейчас он вернулся из Лейпцига. Там столько всего происходит, политический мир бурлит, я думаю, ты в курсе событий.

— Да, мой друг Клиленд Донован, с которым вы познакомились в Ле-Бо, отправляется в Германию завтра. Он хочет запечатлеть Берлинскую стену, пока она еще стоит, как он говорит.

Филип встрепенулся.

— По его мнению, она скоро падет?

— Он не устает повторять это на протяжении последних двух лет, но не может сказать точно, когда это случится — да и вообще кто может знать наверняка? Когда-то ему казалось, что на это уйдет лет двадцать — тридцать, а может быть, больше. Но совсем недавно он обронил, что стена будет разрушена в ближайшем будущем.

— Что же он говорит теперь? — Филип поставил чашку на столик рядом с собой и откинулся на спинку кресла, не сводя глаз с Ники. — Мне было бы весьма любопытно это знать, особенно принимая во внимание то, что я с ним согласен, как и некоторые мои коллеги. — Филип покачал головой и продолжил чуть-чуть раздраженно: — Однако всего полгода назад глава Восточной Германии Эрих Хонеккер поклялся, что Берлинская стена простоит еще сотню лет. Однако я склонен думать, что он хвастает понапрасну.

— Или выдает желаемое за действительное, — предположила Ники. — Во всяком случае, будем надеяться, что Хонеккер ошибается, а Кли прав.

— Не могу с этим не согласиться, — пробормотал Филип и спросил: — Кли поедет еще в какую-нибудь из стран Восточного блока?

— Да, после Берлина он собирается покрутиться там несколько дней, а еще он хочет поехать в Лейпциг, чтобы снимать продолжающиеся демонстрации.

Филип кивнул.

— Думаю, протесты будут нарастать. У меня сильнейшее подозрение, что еще в этом году мы станем свидетелями падения не одного коммунистического режима.

Ники немного подумала, а потом медленно произнесла:

— На днях я сказала Арчу Леверсону, что в самом недалеком будущем мы почувствуем, как под нашими ногами придут в движение мощнейшие тектонические пласты истории. Произойдет множество перемен, огромное множество, в особенности в странах за «Железным занавесом».

— Какая проницательность, Ники! Ты держишь руку на пульсе времени! — воскликнул Филип.

Ники улыбнулась в ответ — ей было приятно получить подтверждение своим взглядам на международные дела от специалиста.

Когда им случалось встречаться, Филип и Ники неизменно затевали политические дискуссии, и этот день не стал исключением. Поговорив так еще минут десять, Филип прервал разговор. Покачав головой, он сказал:

— Ну вот, мы опять за свое, Ники, надоедаем бедной Анне своими рассуждениями о политике, до которой ей меньше всего дела. Прости, дорогая.

— Но это же неправда! — возмутилась Анна. — Мне вовсе не скучно. Ты, похоже, забываешь, что я выросла на политике и что мой отец был в свое время крупным государственным деятелем.

— Я вовсе этого не забыл. Просто я отлично знаю, каковы твои интересы. — Филип рывком поднялся с кресла и пересел на софу к Анне. Взяв ее за руку, он сказал: — Теперь переходим к более важным вещам — ты уже сообщила Ники нашу новость?

— Пока не представился случай, — ответила Анна. — Кроме того, мне казалось, что будет лучше, если мы скажем ей об этом вместе.

— Что такое? — Ники была заинтригована.

— Филип сегодня сделал мне предложение…

— Кажется, в двадцатый раз, — вставил Филип.

— И я приняла его, — добавила Анна, сияя.

— Наконец-то, — закончил Филип. — Наконец-то Анна согласилась стать мой женой и даже назначила день свадьбы. Мы поженимся под Рождество в церкви Пулленбрука.

— Анна, Филип, но это же чудесно! — воскликнула Ники, вскакивая, чтобы поздравить их.

21

Ники сидела на диване у окна в своей комнате, глядя на ухоженные сады Пулленбрука. Но не видела их. Взгляд ее был обращен внутрь.

Как же она жалела теперь, что приехала сюда сегодня, а не отложила свое прибытие на понедельник, как собиралась с самого начала, отправляясь из Нью-Йорка.

Появившись в Лондоне накануне вечером, она первым делом позвонила в Пулленбрук. Анна была несказанно рада услышать ее голос — так скоро после их случайной встречи во Франции. Они поболтали несколько минут, а потом Ники сама напросилась приехать на выходные, сказав Анне, что она в Англии лишь на несколько дней и ей очень хотелось бы увидеться.

Беспокойство заставляло ее торопиться. Да и с кем еще могла она поделиться своими ужасными подозрениями о судьбе Чарльза?

Теперь же она растерялась, обнаружив, что появилась в чрезвычайно важной для Анны Деверо день. Как ужасно будет, если она все испортит сообщением о том, что единственный ребенок Анны, ее обожаемый сын, возможно, не утонул, как они полагали, а инсценировал самоубийство. Поступив так, она тем самым заклеймит Чарльза как человека без стыда и совести, двуличного, лживого да еще к тому же и жестокосердного, заставившего неимоверно страдать свою мать, ее саму, Филипа, своего дядю Джеффри — всех, кому он был близок и дорог. Да, конечно, он заслуживает всех этих нелестных словечек, если только не умер и продолжает жить под другой личиной. Но сегодня вечером она не сможет взорвать заряд такой силы, хотя поначалу и собиралась это сделать.

Ники прислонилась головой к оконному стеклу. Может статься, что и завтра она ничего не скажет Анне; возможно, ей придется задержаться в Пулленбруке до понедельника. Не то чтобы она боялась разговора, просто ей не хотелось портить Анне уик-энд. Хотя это будет совсем непросто — сохранять внешнее спокойствие несколько дней, делая вид, что все в порядке. Но Анна такая замечательная женщина, такая искренняя и честная, что она заслуживает хоть немного счастья в эти дни своей жизни.

Ники просидела на диванчике подле окна еще с полчаса наедине со своими мыслями. Потом обвела взглядом просторную комнату. Все оттенки лаванды, розового и светло-серого цветов делали ее истинно женской, чему способствовали очаровательные акварели на стенах и элегантная изящная крашеная мебель.

Пытаясь хоть как-то облегчить Ники груз печальных воспоминаний, Анна со свойственными ей тактом и предусмотрительностью выбрала для нее одну из тех спален, в которой та еще не останавливалась. И все же каждый уголок Пулленбрука вызывал в памяти картины прошлого, и далеко не все они были такими уж плохими. Напротив, некоторые из них оказались приятны, даже радостны.

Поддерживаемый четырьмя столбиками балдахин из шелка цвета лаванды и в тон ему пуховое одеяло показались ей вдруг такими манящими, что Ники скинула туфли и легла. Она натянула на себя одеяло в надежде подремать перед тем, как настанет пора одеваться к обеду, но мысли не оставляли ее в покое.

Не было ничего удивительного в том, что ей вспомнилось ее последнее пребывание в поместье — именно тогда она получила глубочайшую сердечную рану. То было самое мрачное время в ее жизни, и вспоминать о нем было тяжело.

Октябрь 1986 года. Середина месяца. Суббота. Они с Анной проговорили несколько часов и даже не заметили, как Инес принесла в гостиную чай точно в четыре, неукоснительно соблюдая давний британский обычай. Но они были слишком опустошены, чтобы пить чай, и он так и остался нетронутым.

Горе настигло ее днем раньше, когда в Нью-Йорке неожиданно объявился Филип, позвонив у ее входной двери ровно в десять утра. Он прилетел ранним рейсом из Британии, в аэропорту его уже ждал лимузин. Он приехал в Манхэттен, чтобы от имени Анны сообщить ей печальное известие лично, а не по телефону из Лондона.

Филип приехал не зря. Как можно мягче он рассказал ей, что Чарльз погиб, видимо, утопился у мыса Бичи-Хед на побережье Суссекса несколько дней назад. Его бледно-голубой «ягуар» нашли неподалеку в среду вечером. В машине были плащ и запертый дипломат с его инициалами и кожаной багажной этикеткой на ручке. На этикетке было имя Чарльз А. К. Деверо, так что полиция сразу же сообщила о происшедшем леди Анне Деверо, живущей в поместье Пулленбрук.

Когда полиция вскрыла дипломат в присутствии Анны, там оказалось письмо Чарльза, адресованное матери. Из него она узнала, что ее сын Чарльз Деверо покончил жизнь самоубийством. Все было сказано точно и ясно, он заявил о своем намерении совершенно недвусмысленно. И все-таки необходимо было произвести расследование — закон есть закон. Полиция, однако, согласилась держать все в тайне до тех пор, пока трагическую весть не сообщат невесте погибшего в Нью-Йорк. Сделано это было по просьбе Анны, которой, как сказал шеф местного полицейского отделения Уиллис, они с готовностью пойдут навстречу из уважения к ее положению в обществе.

Филип рассказал Ники о происшествии в пятницу, которая стала для нее концом света. Она была потрясена. Позвонив Арчу в компанию, пролепетала дрожащим голосом, что ей необходимо немедленно вылететь в Англию, потому что Чарльз покончил жизнь самоубийством. Ее всю трясло, и она, не в силах закончить разговор, сунула трубку в руки Филипу. Тот вкратце изложил Арчу суть дела и пообещал сообщить при малейшей возможности, как будут разворачиваться события.

Она побросала кое-какую одежду в сумку, уложила туалетные принадлежности и косметику с помощью Гертруды, явившейся в этот самый момент убирать квартиру. Уже перед самым отъездом в аэропорт «Кеннеди» Филип попытался связаться с ее родителями, жившими в гостинице «Чиприани» в Венеции, но их на месте не оказалось. Филип представился, назвал телефонный номер Пулленбрука и передал просьбу позвонить Анне как можно скорее.

К половине второго они уже были на борту «Конкорда», вылетающего в Париж. Филип сказал, что так они доберутся вернее и быстрее. В Париже они будут меньше чем через четыре часа, там переночуют, а в субботу первым самолетом вылетят в Лондон.

Весь перелет через Атлантику Ники проплакала. Филип утешал ее как мог, однако безуспешно. Время от времени она ненадолго успокаивалась, но лишь для того, чтобы задать один и тот же вопрос: почему? Почему Чарльз поступил так ужасно? Ни Филипу, ни Ники не приходило на ум никакой мало-мальски правдоподобной причины, которая объяснила бы трагедию.

По прибытии в аэропорт «Шарль де Голль» они заняли номера в одной из гостиниц, а в субботу сели на семичасовой самолет до лондонского аэропорта «Хитроу». Оттуда они поехали на машине в Пулленбрук, где их ждала убитая горем Анна.

В тот же день Ники спросила Анну, не упоминал ли в своем письме Чарльз и ее. Анна печально покачала головой. Ники была уязвлена до глубины души. Чарльз покончил счеты с жизнью и даже не сказал ей последнее «прости». С этим она так и не смогла смириться.

Ее родители прибыли из Венеции в воскресенье. Преисполненные сострадания и сочувствия, они сделали все, что было в их силах, чтобы как-то ободрить ее. Но только сама Ники и Анна смогли в конце концов помочь друг другу справиться с несчастьем.

Ники оставалась с Анной несколько недель. Они были неразлучны и вместе путешествовали из Пулленбрука в квартиру Анны на Итон-сквер и обратно. В это тяжелое, полное страданий время им многое стало ясно. Чарльз планомерно готовился к самоубийству. Он привел в порядок все свои дела. Его квартира в районе Найтсбридж была продана, как и акции его виноторговой компании. Акции в европейском отделении незадолго до этого приобрел испанский партнер. И наконец, за несколько недель до смерти Чарльз составил новое завещание, оставлявшее все его имущество матери.

С тех пор вот уже почти три года Ники спрашивала себя, почему он решил уйти из жизни, но так и не могла найти ответа. По крайней мере, приемлемого.

В какой-то момент на смену горю, которое она испытывала поначалу, пришел гнев, и это не давало ей покоя. Несколько раз, будучи в Нью-Йорке в перерывах между разъездами, она сходила к психиатру, рекомендованному Арчем. Она пыталась понять природу своей озлобленности и отделаться от нее. Доктор Элвин Фоксгроув терпеливо объяснил ей, что большинство людей, состоявших в близких отношениях с самоубийцами или так или иначе неравнодушных к ним, испытывают негодование. Это, мол, обычное дело. Объяснение немного помогло, особенно после того, как доктор Фоксгроув пообещал, что от злости со временем не останется и следа. Но вышло по-другому — чувство негодования осталось.

Впоследствии Ники смогла отвлечься от прошлого и сосредоточиться на настоящем. Ее беспокоила мысль, что тела так и не нашли, но в таком случае Чарльз, должно быть, бросился в пролив Ла-Манш и его унесло в открытое море. Вот только бросился ли он?

Теперь Ники была полна решимости выяснить, что произошло на самом деле. После разговора с Анной она вернется в Лондон, а оттуда полетит на континент. Она пустит в ход все свое журналистское умение, чтобы раскрыть тайну гибели Чарльза Деверо, докопаться до правды о нем.

22

Около семи часов, сменив сафари на темно-синее шелковое платье и жемчуга, Ники сошла вниз выпить аперитив. Ни Анны, ни Филипа там не было. Когда же Ники, отправившись в гостиную, посмотрела в окно, она увидела, что Анна на улице. Ники пересекла маленький вестибюль и прошла через боковую дверь на террасу, тянувшуюся позади дома, откуда открывался вид на Гору влюбленных и Саут-Даунс.

Заслышав ее шаги, Анна оглянулась через плечо и радостно улыбнулась.

— Вот ты где, дорогая. А я только что подумала о тебе и о том, как прекрасно, что ты проведешь выходные у нас.

— Быть у вас в гостях — наслаждение, — ответила Ники совершенно искренне. С самой их встречи во Франции она испытывала чувство вины оттого, что забыла Анну. Она собиралась повидать ее по пути в Прованс в сентябре. Когда же она увидела Чарльза Деверо на телеэкране прошлой ночью, у нее вдруг появилась еще одна причина приехать в Пулленбрук. Пересмотрев свои планы, Ники сдвинула их на две недели.

— Я понимаю, Анна, что было очень невежливо с моей стороны не давать о себе знать вот уже полтора года, — кашлянув, медленно произнесла Ники. — Мне, право же, очень стыдно. И хотя я действительно веду кочевую жизнь, я не собираюсь оправдываться. По правде сказать, мне было легче вас не видеть.

— Знаю, — мягко ответила Анна. — И прекрасно все понимаю. Встречи со мной здесь, в Лондоне или в Нью-Йорке, лишь бы продлили агонию. В том, что касается Чарльза. Так что, я думаю, ты поступила мудро, живя так, как сочла нужным. Это помогло тебе начать все сначала.

— Да, это правда. И все же я повела себя как эгоистка. — Немного помолчав, Ники робко спросила: — А как… как вы прожили два последних года?

— Мне очень помог Филип, брат и его семья. А еще мне помог дом… — Анна запнулась и покачала головой. — Дорогая, ты только посмотри, странно, но я снова заговорила о доме. А ведь я только хотела сказать, что у меня появился один план в связи с ним и я ушла в него с головой. Он захватил меня целиком, и я все еще тружусь над ним.

— Что это за план, если не секрет? — полюбопытствовала Ники.

— Он касается библиотеки. Я решила положить конец беспорядку и позаботиться о том, чтобы тысячи томов переписали и занесли в картотеку. Там попадаются довольно редкие экземпляры, включая первые издания, и, разумеется, мне потребовался помощник, знающий толк в этом деле. Первые месяцы я занималась дневниками Клиффордов, которые вела женская половина семьи на протяжении веков. Я вспомнила, что когда-то мне о них говорил мой дед, но сама я никогда их не читала. Они меня захватили. В худшие минуты я собиралась с силами и напоминала себе о поколениях женщин из семьи Клиффордов, живших до меня, испытавших так много и так много терявших: мужей, сыновей, отцов, братьев, дочерей, матерей и сестер. Ты только подумай: мои предки пережили нашествие испанской «Непобедимой армады», гражданскую войну, великую чуму и столько еще всего — войны, перемены в стране и семейные трагедии. Они все переносили стойко и находили в себе силы жить дальше. И я решила не поддаваться унынию, горю или желанию жалеть себя просто из гордости. Женщины семьи Клиффордов подали мне отличный пример.

Ники кивнула, собираясь расспросить о дневниках поподробнее, но тут Анна тяжело вздохнула и отвернулась. Ее лицо исказила боль, и Ники захотелось протянуть руки и обнять ее, но она сдержалась.

Немного погодя Анна сказала:

— Ужасно потерять ребенка — к этому никто не готов. Родители думают, что умрут первыми, ибо это в порядке вещей… — Голос Анны разносился в вечернем воздухе. Она снова посмотрела вдаль, а потом пробормотала, словно разговаривала сама с собой: — Я всегда считала, что ребенок, дети оправдывают наше бытие, придают смысл самому нашему существованию, нашей жизни.

Ники не могла говорить. Она остро чувствовала печаль, переполнявшую женщину рядом с ней, и глаза ее наполнились слезами. С трудом проглотив комок в горле, она порывисто взяла Анну за руку и крепко сжала.

Когда та наконец обратила свое лицо к Ники, губы ее тронуло некое подобие улыбки, и она произнесла все тем же тихим голосом, что и раньше:

— Я была так рада, когда увидела тебя вместе с тем молодым человеком в Ле-Бо. По правде говоря, у меня от сердца отлегло. Я поняла, что ты оправилась от потери Чарльза. Я думаю, ты не сочтешь за назойливость, если я спрошу, насколько серьезны ваши отношения?

Ники заколебалась, прежде чем ответить, но лишь на краткий миг:

— Не знаю, не уверена, но все может быть. Кли сказал, что любит меня.

— А ты? Что чувствуешь ты?

— Я знакома с ним два года, он мой лучший друг, и он очень дорог мне. Но нашему роману всего несколько недель, и, когда все случилось, я была ужасно удивлена. Так что ответить на ваш вопрос я могу так: наверное, я потихоньку влюбляюсь в него.

— Как я рада слышать это. У меня-то никаких сомнений не возникало по поводу чувств Кли. Уже того, как он смотрел на тебя, было довольно, чтобы понять все. — Анна сжала руку Ники и сказала: — Он тебя обожает.

— Но одной любви не всегда бывает достаточно для удачного брака. Требуется еще много чего, чтобы связать жизнь с другим человеком.

— Совершенно справедливо, — согласилась Анна. — Но вам было так хорошо вдвоем, вы так друг другу подходите, кроме того, у вас общая работа, а это несомненный плюс. — Глядя на Ники, Анна вопросительно подняла светлую бровь.

— Пожалуй. Но с другой стороны, моя карьера может в будущем создать серьезные препятствия, и я…

— Ничто в мире не может заменить хорошего человека, — перебила Анна и тихонько рассмеялась своим мыслям. — Да кто я такая, чтобы говорить об этом? Сама-то я столько лет держала хорошего человека на крючке.

Наклонившись к Ники, она добавила:

— Послушай моего совета, не бери пример с меня. Прыгай, не трусь. Я только сейчас поняла, что мне надо было выйти замуж за Филипа много лет назад. — Она пристально посмотрела на Ники и закончила окрепшим голосом: — Не дай удаче ускользнуть. Хватай ее за хвост. Обеими руками. Живи полной жизнью. Не успеешь оглянуться, как годы пролетят и ты станешь пожилой, а потом старой, и будет поздно. Слишком поздно.

— После тридцати время пускается в галоп. Я это недавно заметила, — сказала Ники.

— И вот еще что, — продолжала Анна. — Не приноси в жертву карьере добрые отношения, из которых может выйти толк. Если же ты поступишь по-другому, то окажешься одинокой. А одиночество, Ники, самая ужасная вещь на свете,поверь мне. Вроде смерти.

Анна облокотилась на балюстраду и обратила свой взор на Саут-Даунс. Никогда еще она не казалась Ники такой прекрасной, как в этот вечер. На ней было темно-розовое шелковое платье, подчеркивавшее ее чисто английскую бледность, двойное жемчужное колье и жемчужные серьги. По мнению Ники, Анна Деверо выглядела едва за сорок. Помимо прекрасных светлых волос и чудной кожи, у нее была прекрасная фигура и точеные ноги с изящно очерченными лодыжками.

Вдруг Анна выпрямилась и, глядя на Ники, сказала с печальной улыбкой:

— Какой же я была дурочкой много лет назад. Вскоре после того, как я овдовела, появился человек, которого я полюбила и за которого могла бы выйти замуж. И он хотел жениться на мне, но помешали обстоятельства. Я отказала ему, о чем позже пожалела. Потом, лет двадцать назад, когда мне было тридцать восемь, в моей жизни появился другой мужчина. Я сильно привязалась к нему, как и он ко мне, но и его я отвергла, потому что… Впрочем, не так уж важно — почему. В обоих случаях я пожелала оставаться сама собой и в результате провела немало ужасных лет в одиночестве, до тех пор пока не встретила Филипа.

— Кто меня здесь вспоминает? — шутливо потребовал ответа Филип, неспешно выходя на террасу.

Обе женщины повернулись к нему, и Анна сказала:

— Здравствуй, дорогой. Я рассказывала Ники, сколько лет я пробыла в одиночестве и печали до того, как в моей жизни появился ты.

Филипа заметно тронули эти слова, хотя он и промолчал. Просто кивнув, он подошел к Анне, обнял ее за талию и привлек к себе.

Анна с любовью взглянула на него.

— Мы с Ники разговаривали о Клиленде Доноване, и я сказала ей, какую радость испытываю оттого, что их чувства взаимны. Точнее сказать, какую радость испытываем мы оба.

— И облегчение, — добавил Филип, тепло улыбаясь Ники. — Мы за тебя очень волнуемся, дорогая. — Повернувшись к Анне, он продолжал: — Шампанское ждет нас в гостиной. Может быть, перейдем туда?

Анна с улыбкой кивнула и взяла его за руку.

— Ну что же, пойдемте.

Много времени спустя, после того как шампанское было выпито, они втроем сидели за круглым столом в маленькой столовой, предназначенной Анной для застолий в узком семейном кругу. Инес подала легкий ужин, приготовленный Пилар. В промежутках между салатами, камбалой-гриль и летним пудингом Филип и Анна засыпали Ники вопросами о работе.

Она рассказала о поездке в Пекин и о том, что произошло там. Филипа и Анну особенно взволновал рассказ о Йойо и Май, смерти девушки и последующем исчезновении Йойо.

— Кли и Арч, как и вся наша съемочная группа, живем надеждой и молимся, чтобы он наконец объявился, чтобы смог воспользоваться деньгами, которые мы ему оставили, — сказала Ники. — Кли уверен, что он доберется до Гонконга. Я тоже на это надеюсь.

— Вероятнее всего, он попробует это сделать, — заметил Филип, задумчиво кивнув. — Как мне говорили, существует подпольная связь между Пекином и Гонконгом. Если у Йойо есть нужные люди и явки, он сможет выскользнуть из страны.

— Как сказал бы мой отец, бог не выдаст, свинья не съест. Йойо — мальчик смышленый! Если кому-то это удается, то уж ему-то в первую очередь.

— Как это все-таки ужасно, что девушка погибла, — сокрушенно проговорила Анна. — Судя по тому, что ты нам рассказала, китайская армия очень страшная.

— Они жестоки, кровожадны и беспощадны. У Кли на пленке множество тому доказательств. Он сделал сотни снимков, пока солдаты были заняты делом — убивали собственный народ. У них даже не было времени отобрать у него фотоаппарат. А накануне кровавой бани ему разбили целых три фотоаппарата. Несмотря на это, он собрал удивительный альбом фотографий о событиях на площади Тяньаньмэнь, а я написала к нему предисловие. Книга называется «Дети пекинской весны». У вас волосы встанут дыбом, когда вы ее посмотрите. Я вышлю вам экземпляр, как только книга выйдет. В следующем году.

— Спасибо, — поблагодарила Анна.

— Мы видели многое из того, что Кейт Эйди сообщала по Би-би-си о студенческих демонстрациях, — сказал Филип. — И были в ужасе от такой жестокости и кровожадности. На Китае останется несмываемое позорное пятно, весь мир уже негодует. НОАК^[4] оказалась весьма недальновидной.

— Да, в Китае имело место чудовищное нарушение прав человека.

Филип кивнул и отпил из бокала, затем пытливо взглянул на Ники и переменил тему:

— А что ты делаешь в Англии? Отдыхаешь или работаешь?

— И то и другое, — торопливо ответила Ники. Ей пришлось проявить немалое самообладание, чтобы не сболтнуть невзначай про Чарльза. — Я надеюсь получить подробное интервью у премьер-министра, — сочинила она на ходу. Отступать было некуда. — В следующем году, не сейчас. Арч хочет, чтобы я начала договариваться кое с кем заранее. Вы же понимаете, надо застолбить местечко.

— Я могу тебе чем-то помочь? — спросил Филип.

— Еще не знаю. Я дам вам знать позже. А сейчас пока хочу обдумать передачу в целом, проработать ее зрительный ряд и содержание. — Ники облегченно перевела дух, радуясь своей находчивости.

— Понятно. Кликни меня в случае чего, — сказал Филип. — Будь уверена, я сделаю все, что в моих силах.

— Спасибо, Филип, я вам очень благодарна за доброту.

— Пойдемте в гостиную пить кофе, — предложила Анна, отодвигая стул и вставая.

Она взяла Ники под руку, и они вышли из столовой.

— У тебя чрезвычайно опасная работа, дорогая. Ты такая смелая — по крайней мере, мне так кажется. Неужели тебе не бывает страшно?

— Когда веду репортаж — нет. Бояться я начинаю после, — призналась Ники. — И Кли такой же. И многие другие журналисты тоже. Я думаю, мы так сосредоточены на работе в это время, что для страха места не остается.

23

— Анна, я бы хотела поговорить с вами кое о чем, — сказала Ники, остановившись в дверях библиотеки воскресным утром. После бессонной ночи она передумала и решила поговорить с Анной немедленно. Ждать до понедельника не было сил.

Анна стояла рядом с длинным столом из красного дерева, подбирая опавшие лепестки роз; она посмотрела на Ники, слегка нахмурившись, и сказала:

— Что-то случилось?

— Думаю, да, — пробормотала Ники, входя в комнату. — Где Филип? Я бы хотела, чтобы он слышал то, что я собираюсь сказать.

— Я здесь, — раздался голос Филипа из глубины кожаного кресла, стоявшего в другом конце комнаты.

Ники услышала шуршание газеты, затем из-за спинки показалась его голова. Филип рывком поднялся, свернул газету и бросил ее на пол, к другим, сложенным возле каминной решетки.

Анна ссыпала горсть розовых лепестков в пепельницу и подошла к Филипу. Они обменялись взглядами, а потом сели на большой мягкий диван. Ники опустилась на такой же диван напротив.

Анна и Филип были само внимание.

— Ты выглядишь странно, дорогая. Что случилось? — спросила Анна.

— Прежде чем я расскажу вам, в чем дело, я хотела бы кое-что объяснить, — начала Ники. — После того как мы столь неожиданно встретились в Провансе, я подумала, что мне надо обязательно приехать повидать вас — извиниться за то, что совсем вас забыла. Так вот, я собиралась сделать это в конце августа, по пути в Париж. Но на днях в Нью-Йорке произошло нечто, что совершенно переменило мои планы. Я решила приехать на пару недель раньше, потому что возникла необходимость срочно поговорить с вами, Анна. И с вами, Филип.

— Что ж, рассказывай все как есть, — отозвалась Анна.

Ники глубоко вздохнула, словно готовясь к прыжку.

— Четыре дня назад, — продолжила она, — в среду вечером я сидела дома и смотрела по телевизору ночной выпуск новостей. Наш римский корреспондент Тони Джонсон передал сообщение о стрельбе на митинге неподалеку от Рима…

— Я читал об этом во вторник в «Дэйли телеграф», — заметил Филип. — Предполагают, что имела место попытка политического убийства, совершенная сторонником соперничающей партии. Не так ли?

— Именно так, — ответила Ники. — Когда Тони Джонсон уже заканчивал репортаж, камера отъехала от него и стала показывать происходящее вокруг. Объектив выхватил из толпы лицо одного человека. — Ники наклонилась вперед, сжав руки, и закончила тихим, но твердым голосом: — Это был Чарльз. Лицо в толпе было лицом Чарльза.

Анна отпрянула, в изумлении глядя на Ники.

— Но как же это мог быть Чарльз? — воскликнул Филип. — Ведь в октябре будет три года со дня его смерти. Мы же знаем, что он утонул у Бичи-Хеда.

— Но в самом ли деле он утонул? — Ники пронзительно посмотрела на Филипа. — Тела так и не нашли, что меня всегда беспокоило, если честно. — К ее огромному удивлению, голос ее был совершенно тверд, и она так же спокойно продолжила: — Я не виню вас за то, что вы мне не верите, я и сама не могла поверить, когда увидела его лицо на телеэкране. И все же я знаю, что…

— Если ты считаешь, что Чарльз жив, то, наверное, думаешь, что он инсценировал свою смерть, — перебила Анна неожиданно громко, что выдало ее волнение. — Зачем моему сыну поступать так?

— Не знаю, — сказала Ники.

— В таком случае как он это сделал? — В голосе Анны зазвучали требовательные нотки.

— Полагаю, что это не было для него так уж трудно.

— Не было? — спросил Филип, взглянув на Ники с любопытством.

— У Чарльза мог быть сообщник, — ответила Ники, выдержав его взгляд. — Тот, кто помог ему устроить все так, чтобы его исчезновение выглядело как самоубийство. Этот человек, мужчина или женщина, мог сделать следующее. Он (или она) последовал за Чарльзом до Бичи-Хеда; Чарльз припарковал свой «ягуар» на видном месте, а затем сообщник отвез его назад в Лондон. Оттуда Чарльз мог легко добраться до Европы, самолетом или поездом, используя фальшивый паспорт. Или же сообщник ждал его в лодке у берега, возле мыса. Чарльз без труда мог доплыть до лодки, на которой его доставили через Ла-Манш в какой-нибудь французский порт.

— Что-то мне в это не очень верится! — воскликнул Филип. — Анна права: ну зачем Чарльзу было вытворять такое?

Ники покачала головой и пожала плечами.

— Я тоже над этим ломаю голову, но так и не могу придумать ничего путного. — Она секунду-другую поколебалась, а потом отважилась высказать то, о чем думала уже: — Хотя, честно говоря, была у меня одна мысль.

— Какая? — Анна насторожилась.

— Он мог захотеть начать новую жизнь, — сказала Ники.

— Но это совершеннейшая ерунда! — воскликнула Анна. — Он любил тебя, собирался на тебе жениться. Чарльз был счастливым человеком, ему было для чего жить.

— То, что вы говорите, справедливо, — согласилась Ники, — но только на первый взгляд. — Теперь уже она окинула Анну долгим многозначительным взглядом, а потом отчеканила: — Покончил Чарльз жизнь самоубийством или просто исчез, но в том и в другом случае он был разочарован жизнью. Если бы это было не так, он никогда бы не сделал ни того, ни другого. Поэтому приходится признать, что он был разочарован в этой жизни, а значит, и во мне.

Анна собралась ответить, но передумала. Она сомкнула губы и глядела молча на Ники, нервно сжимая руки, лежавшие у нее на коленях.

— В том, что говорит Ники, есть смысл, дорогая. — Филип повернулся к Анне и взял ее руки в свои. — По сути дела, еще три года назад мы пришли к тому, что Чарльз должен был быть в высшей степени обеспокоен и несчастлив, может быть, даже немного не в себе, чтобы покончить счеты с жизнью. — Филип посмотрел на Ники и сказал твердым голосом: — Я убежден, что он поступил именно так. Знаешь ли, дорогая, бытует мнение, что у каждого из нас есть двойник, человек, очень на нас похожий, живущий где-то на другом конце света. Разве не могло быть так, что ты увидела по телевизору именно такого двойника Чарльза, только и всего?

— Филип прав, — подтвердила Анна. — В самом деле прав. Ники, дорогая, мой сын совершил самоубийство в состоянии депрессии, вызванной неизвестными причинами.

— Хотелось бы в это верить.

— В это необходимо поверить, дорогая, ради твоего же собственного блага, — умоляюще произнесла Анна, вновь подаваясь вперед. Тщательно выбирая слова, она продолжала: — Хорошо известно, что молодые вдовы часто испытывают чувство вины, когда в кого-то влюбляются. Хотя вы с Чарльзом и не были женаты, но собирались пожениться. Возможно, и ты испытываешь вину за твои отношения с Кли. В таком случае, поверив, что Чарльз жив, ты можешь создать себе предлог для того, чтобы порвать с Кли. Разве это не…

— Нет, Анна! Это совершенно не так! — яростно отпарировала Ники. — Во-первых, я не чувствую себя виноватой из-за Кли. Ни в малейшей степени. Во-вторых, я вовсе не выдаю желаемое за действительное. Я верю только тому, что видела собственными глазами.

— Люди, которые инсценируют исчезновение и принимают другое обличье, обычно очень хитры от природы, — возразила Анна. — Мой сын не был таким. И уж конечно, Чарльз не мог быть жесток ни со мной, ни с тобой — ведь он любил нас.

Ники открыла сумочку и вытащила оттуда конверт.

— В среду вечером я была потрясена до глубины души и не поверила своим глазам, точно так же, как сейчас вы. Но придя в себя, я полетела в компанию и попросила одного из техников в студии прогнать еще раз римский сюжет из вечернего выпуска новостей. Когда на экране появился Чарльз, он сделал стоп-кадр, и я смогла внимательно изучить лицо этого человека. Должна вам сказать, что рассмотрела я его как следует. А еще я сделала моментальную фотографию прямо с экрана. Потом техник, по моей просьбе, тоже сфотографировал изображение уже своим аппаратом, проявил пленку и отдал мне на следующее утро. А я, когда вернулась домой, сличила свое фото с фотографиями Чарльза. — Ники вскрыла конверт и вытащила несколько снимков. Передавая их Анне, она пояснила: — Вот это моментальная фотография. Как видите, у мужчины волосы темнее, чем у Чарльза, и еще у него усы. — Она передала Анне вторую фотографию. — А вот Чарльз на юге Франции в год своей… своей гибели или исчезновения. На ней я слегка затемнила волосы и добавила усы, как у того мужчины. Посмотрите внимательно. Я убеждена, что это один и тот же человек.

— Право, не знаю, — недоверчиво сказал Филип, глядя на фотографии, которые держала Анна. — По-моему, доказательства сомнительные, тебе не кажется?

Анна молчала. Она изучала снимки. Лицо ее было задумчивым.

— А вот другая фотография, — сказала Ники, — сделанная студийным техником. Она побольше, чем моментальный снимок, и четче. Ну конечно же, тот человек в Риме — Чарльз, только со слегка измененной внешностью. Вы вглядитесь повнимательнее.

— Что же, сходство и вправду есть, — тихо согласилась Анна, но я все же не уверена, что это мой сын. Как такое могло случиться?

— А зачем ты нам все это рассказываешь, Ники? Что ты от нас хочешь, что мы должны теперь сделать? — спросил Филип, вдруг раздражаясь.

— Не знаю, — призналась Ники. — Просто мне не с кем было поделиться, кроме вас. В конце концов, вы оба знали Чарльза лучше других.

— Ты заставляешь нас беспокоиться за тебя, моя дорогая, — пробормотал Филип, качая головой. — Я уверен, что Анна чувствует то же самое.

— Да, — согласилась Анна.

— Мне совершенно очевидно, — продолжал Филип, — что эта история очень тебя расстроила. Ну конечно, ты думаешь о Чарльзе как о живом. Мне бы хотелось, чтобы ты выкинула все это из головы. Если ты этого не сделаешь, будет только хуже. Позволь тебе сказать раз и навсегда: я на самом деле считаю, что Чарльза Деверо нет в живых. Анна, дорогая, ведь и ты того же мнения?

— Совершенно верно. Ники, милая, послушай. — Анна старалась говорить как можно мягче. — Чарльза не вернешь. Пожалуйста, поверь мне. Я его мать, я бы сердцем чувствовала, будь он жив. Ты не должна так терзаться из-за него. Пожалуйста, оставь его в покое, ради себя. Ради Кли. У тебя теперь новая жизнь. Чарльз в прошлом. Пусть он там и остается.

Ники переводила взгляд с Анны на Филипа. Она видела, с каким сочувствием они смотрят на нее, какое беспокойство светится в их глазах. Ей вдруг подумалось, что они считают, что она не в своем уме. Так что дальнейший разговор с ними терял всякий смысл.

Она тяжело вздохнула.

— Я привезла вам эти фотографии потому, что думала, что вы увидите то же, что вижу я… Я надеялась найти у вас поддержку, но не получила ее. И мне кажется, я знаю почему… отчасти…

Анна пересела к Ники на диван и взяла ее за руку. Затем сказала тихо и осторожно:

— Позволь мне рассказать тебе о характере моего мальчика. Чарльз был самым добрым, самым вдумчивым, самым любящим человеком. Тебе это должно быть известно и по собственному опыту. Кроме того, он был цельной натурой. Господи, да, он был человеком чести. Всякий, кто знал Чарльза, говорил, что он никогда не бросал слов на ветер. Он был истинным джентльменом в лучшем, самом возвышенном смысле слова и за всю жизнь ни разу не поступил бесчестно. Низкие поступки были противны его натуре.

Анна замолчала, и ее ясные голубые глаза наполнились слезами при мысли о сыне, о его достоинствах и о том, что свои принципы он всегда был готов отстаивать.

— Чарльз был таким хорошим, Ники, таким порядочным, у него не было изъянов. И двуличным он не был никогда, он не стал бы притворяться, даже если бы от этого зависела его жизнь. Я носила своего сына под сердцем, я кормила и растила его, кому же, как не мне, знать его, тем более что воспитывала я его без отца. — Голос ее задрожал. — Ничто и никто не сможет меня убедить в том, что Чарльз подстроил свое исчезновение. Все очень просто. Я знаю, что он этого не делал. Чарльз Деверо, мой сын, не мог этого сделать. — Анна сглотнула ком, стоявший в горле, и сморгнула слезы.

— Вот уж чего я не хотела, так это причинить вам боль, поверьте мне, — сказала Ники в растерянности при виде безграничного горя Анны. — Но я должна была приехать и рассказать вам то, что узнала. Вы, наверное, думаете, что я не в своем уме…

— Нет, я так не думаю, — ответила Анна. Голос ее все еще дрожал. — И Филип так не думает.

— Конечно же, нет! — воскликнул Филип, улыбнувшись. — Просто я сомневаюсь, что Чарльз жив. Больно уж все это выглядит странно и неправдоподобно. Нелепо даже.

— Но ведь случалось же, что люди исчезали, и довольно успешно, — заметила Ники, продолжая настаивать на своем. — Лорд Лукан, например, чье тело так и не нашли. Вы, конечно, помните тот случай. Из того, что нам известно, вполне можно заключить, что Лукан жив и здоров и живет где-нибудь на другом конце света. В Южной Африке, например. Места на земном шаре хватает. Он вполне мог скрыться под чужим именем.

— Сомневаюсь. — Филип резко покачал головой. — Я совершенно уверен, что Лукан мертв, что он утонул, как и было признано после его исчезновения.

— Ну а член британского парламента Джон Стоунхауз? Он-то исчез в семидесятых весьма хитроумным образом, — торопливо добавила Ники.

— Да, но его в конце концов нашли, — возразил Филип.

— Ники, — сказала Анна дрожащим от горя голосом, — на этих фотографиях не Чарльз. В самом деле не он. Мой сын мертв.

24

После полудня Ники отправилась гулять по Пулленбруку.

До этого она, Анна и Филип кое-как позавтракали, старательно избегая разговоров о Чарльзе. Только Филип не утратил аппетита. Ники же с Анной нехотя ковыряли в тарелках, и она была несказанно рада улизнуть из-за стола сразу после пудинга, вежливо отказавшись от кофе и извинившись за преждевременный уход.

Ей хотелось побыть одной. Оказавшись за стенами дома, где сияло солнце, она с облегчением вздохнула и постаралась стряхнуть напряжение, державшее ее мертвой хваткой вот уже несколько часов.

Неожиданно воспоминания повлекли ее к розовому саду, и она послушно направилась туда. Подойдя к входу в стене из рыхлого камня, она повернула кованую железную ручку и распахнула старинную деревянную дверь, от которой вниз вели шесть каменных ступенек. Спустившись, Ники остановилась, восхищенная открывшимся перед ней видом.

В Пулленбруке было несколько садов, но Ники считала этот сад красивее других. Оттененный высокой серой каменной стеной, он был очень живописен.

Со слов Анны, Ники знала, что этот замысловато спланированный сад появился еще в восемнадцатом веке. Тогда же возникли цветники и клумбы, с причудливыми орнаментами, образованными в них растениями. В центре сада расположилась маленькая лужайка, окруженная розовыми кустами. Цветники были устроены со всех четырех сторон лужайки, прямо за живой изгородью.

Вьющиеся розы покрывали древние стены, отчего они полыхали розовым и красным всех оттенков — от нежно-багряного до ярко-малинового. У подножия стен росли гибриды чайных роз и флорибунды, а также розы сорта «Айсберг», прохладные на вид, которые Анна окружила лавандой. Другие клумбы украшали любимые в прежние времена цветы и травы, такие, как иссоп, чабер, чебрец и розмарин вперемешку с гвоздиками, фиалками трехцветными, фиалками обыкновенными и ладанником.

Обычай высевать разные травы среди роз и других цветов был распространен в эпоху Тюдоров и Стюартов. По крайней мере, так ей когда-то сказала Анна.

Но, помимо красоты и благоухания, была еще одна причина, по которой этот сад привлекал Ники. Здесь она впервые встретила Чарльза и здесь же несколько позже поняла, что любит его. А еще именно здесь он сделал ей предложение, когда они как-то вечером гуляли по этим дорожкам.

Ники двинулась вперед, вдыхая пьянящий аромат роз, особенно сильный в этот день. Непроизвольно она направилась к старой деревянной скамейке, стоявшей в заросшем углу сада, у самого подножия стены, в тени платана. Она села, откинулась на спинку и, опустив веки, предалась свободному течению мыслей. Вскоре она открыла глаза и посмотрела вверх.

Безоблачное небо было того самого голубого оттенка, который Чарльз сравнивал с цветком вероники. По его словам, он точно повторял цвет ее глаз. От запаха роз кружилась голова, где-то рядом в ароматном воздухе гудела пчела. Да-да, именно в такой день она впервые увидела Чарльза Деверо.

Поток воспоминаний увлек ее. Четыре года прошло с тех пор, как Чарльз Деверо внезапно появился в ее жизни в памятную пятницу июня 1985 года. Она снова закрыла глаза, оживляя в памяти тот день.

«Безупречная роза, — подумала Ники. — Лучшей я, пожалуй, не встречала». Цветок был большим, перламутрово-желтым, полностью распустившимся, но еще не увядающим и готовым вот-вот осыпаться. Она наклонилась, кончиком пальца дотронулась до лепестка и вдохнула удивительный аромат.

Заслышав хруст шагов на дорожке, она обернулась. К ней приближался молодой человек, на вид ему было едва за тридцать. Когда он подошел ближе, Ники увидела, что он ненамного выше нее, примерно метр семьдесят, стройный, хорошо сложенный. От природы он был светлокожим, и Ники поразили его загар и волосы, обычно светло-коричневые, а теперь местами совершенно выгоревшие. Сухость и поджарость фигуры, высокие, резко очерченные скулы, чуть суровые черты лица и тонкий аристократический нос очень шли ему.

— Вы дочь Эндрю, — сказал он, пристально глядя на нее и даже не пытаясь скрыть свое любопытство.

Протянув руку, она кивнула.

— Ники Уэллс.

— Чарльз Деверо, — ответил он и крепко пожал ей руку.

Ники заглянула в его зеленые глаза, самые ясные зеленые глаза, которые ей когда-либо приходилось видеть. Так они смотрели друг на друга довольно долго, не отнимая рук. Ники почувствовала невольное и сильное влечение к нему.

Он же пристально изучал ее, и Ники поняла, что привлекает его точно так же, как и он ее. Она вспыхнула. Краска залила ей шею и щеки.

— Вы покраснели, мисс Уэллс. Вы не привыкли, чтобы мужчина смотрел на вас с нескрываемым восхищением?

Ники уставилась на него в изумлении, не зная, что ответить. Немота сковала ее. Он был прям и ни в малейшей степени не подвержен общественным предрассудкам. Он сразу брал быка за рога. «Неслыханная дерзость, особенно для англичанина и аристократа», — подумала она и в душе улыбнулась. Ей нравится его прямота; она освежает, хотя и вызывает некоторую настороженность. Ей доставляет наслаждение его манера говорить, присущая высшему свету Англии. Чего стоит один его голос, словно у шекспировского актера, сочный, богатый на оттенки, ритмичный. «Ни дать ни взять Ричард Бартон, — подумала она. — Настоящий Ричард Бартон».

Чарльз сказал:

— Вы так немногословны… Я, право, опасаюсь, что смутил вас, мисс Уэллс.

— Вовсе нет, и пожалуйста, называйте меня просто Ники.

— Непременно. Прошу вас, простите мне дурные манеры. Но вы, знаете ли, и в самом деле прекрасны. Вне всякого сомнения, вы самая прекрасная женщина из всех, что я встречал.

— Бойтесь данайцев, дары приносящих. — Усмехнувшись, Ники слегка отклонилась назад и внимательно посмотрела на него.

— Я знаю, что говорю. Послушайте, вы не откажетесь отужинать со мной в понедельник вечером, в Лондоне? Вдвоем — только вы и я. Хотелось бы познакомиться с вами получше.

— Хорошо, я поужинаю с вами. С удовольствием, — только и смогла ответить Ники.

— Вот и отлично. Интимный ужин в тихом маленьком ресторанчике. Предоставьте выбор мне, я знаю прекрасное местечко. Вы ведь с родителями остановились в «Кларидж»?

— Да.

— Я заеду за вами в семь. Пожалуйста, не опаздывайте. Не выношу, когда женщины заставляют себя ждать. Оденьтесь непринужденно, даже слегка небрежно. То место, куда мы поедем, не слишком изысканное.

— Вы всегда так командуете, мистер Деверо?

— Зовите меня Чарльз. Нет, я командую не всегда. Приношу свои извинения. Я не хотел показаться вам несносным.

— Что вы, что вы, вы вовсе не несносный.

— Я должен сделать одно признание.

— О-о… Так скоро? — Ники саркастически усмехнулась, вскинув брови.

Чарльз усмехнулся в ответ.

— Ага, значит, передо мной обладательница не только прелестного личика, но еще и чувства юмора. Сочетание столь же прекрасное, сколь и невероятное. — Он снова усмехнулся и произнес все тем же ласкающим слух голосом: — Неделю назад я поехал забрать ваших родителей из гостиницы, чтобы привезти сюда на уикэнд. В их номере я увидел вашу фотографию. — Он глубоко вздохнул и закончил с отчаянием обреченного: — Я был покорен вами.

Ники не знала, что сказать, а Чарльз тем временем продолжал:

— Ваша матушка застала меня на месте преступления, когда я рассматривал ваше фото, и рассказала мне о вас все. — Он замолчал и, устремив на нее прямой взгляд зеленых глаз, добавил: — Боюсь, что с тех самых пор вы не выходите у меня из головы.

— Ну что ж, это лучшее из того, что мне пока довелось от вас услышать, — решила подразнить его Ники.

У Чарльза хватило достоинства и благородства рассмеяться.

— Но я и в самом деле говорю что думаю. Когда я приехал в поместье пятнадцать минут назад, первое, что я сделал, так это спросил у вашей матушки о вас. Когда же она поведала мне, где вы, я направился прямо сюда и вот нашел вас.

— Чарльз, — начала было Ники и осеклась. Ее поразила его откровенность и серьезность, так что она смогла лишь пробормотать: — Честно говоря, я не знаю, как вам отвечать. Вы такой прямодушный, агрессивный даже. Когда я говорю с вами, у меня сердце замирает.

— А у меня перехватывает дыхание, когда я вижу вас.

Очень осторожно Ники высвободила свою руку и посмотрела на нее. Он держал ее так крепко, что на коже остались красные пятна и рука побаливала.

Чарльз проследил за ее взглядом.

— Простите великодушно, — сказал он. — Иногда я не соразмеряю силы. Мое рукопожатие может быть чрезмерным. — После этих слов он осторожно взял ее руку в свою, поднес к лицу и тихонько провел по ней губами.

Ники показалось, что сейчас она взорвется. Его прикосновение было сродни удару тока. Она отняла руку и отвернулась, сознавая, что за ней по-прежнему следит пара пристальных зеленых глаз.

Они помолчали. Потом Чарльз спросил:

— Скажите мне, что вы делали здесь совсем одна?

— Смотрела на розы. — Ники повернулась к нему и, стараясь говорить совершенно спокойно, произнесла: — Среди прочих я рассматривала вот эту. Она самая красивая из всех. — Прикоснувшись к желтому цветку, она добавила: — Правда?

Чарльз взглянул на розу, потом на Ники и воскликнул:

— Ваши глаза точь-в-точь цвета вероники!

— Цвета чего?

— Вероники, таких ярко-голубых маленьких цветочков.

Неожиданно взяв Ники под локоть, Чарльз повел ее к деревянной калитке в конце сада.

— Думаю, что нам пора идти пить чай. Это для нас сейчас самое безопасное времяпрепровождение.

Чарльз не отходил от Ники весь следующий час, исчезнув лишь на двадцать минут в конце чая, накрытого в гостиной. Она постоянно чувствовала на себе его взгляд, что не скрылось от внимания ни ее матери, ни Анны, время от времени многозначительно и радостно переглядывавшихся. Ее отец был слишком увлечен разговором с Филипом о Маргарет Тэтчер и о британской политике, чтобы что-нибудь заметить. Оба они сидели особняком в другом конце комнаты и были так заняты собой, что окружающее для них не существовало.

Позже, когда Ники пошла наверх переодеваться к ужину, первое, что она заметила, войдя в комнату, была желтая роза, та, которой она восхищалась в саду. Теперь она стояла в хрустальной вазочке на ночном столике. К вазе был прислонен конверт с ее именем. Внутри лежала записка, написанная четким красивым почерком: «Я не хотел смутить или обидеть вас. Не сердитесь на меня. Ч.Д.»

Ники уронила записку на кровать, взяла вазу и погрузила лицо в самую середину цветка, глубоко вдыхая его аромат. Она чувствовала, что может думать только о Чарльзе Деверо. «Вот она, моя погибель», — вздохнула она, зная, что теперь уж ничего не поделаешь. Поздно. Она влюбилась в него за каких-нибудь несколько часов, покоренная его взглядом, голосом, обаянием и властностью. Он обладал шармом, щегольским блеском и огромной внутренней силой. Никогда она еще не встречала человека, подобного ему.

Немного погодя, столкнувшись с ним в вестибюле рядом с гостиной, она поблагодарила его за розу.

— Совершенство заслуживает совершенства, — ответил он с легкой улыбкой и весь вечер так внимательно ухаживал за ней, что в конце концов даже отец заметил, какие знаки внимания молодой человек оказывает его дочери. Он сказал ей об этом с глазу на глаз, когда они отправились спать. Мать ушла вперед по коридору, отец задержался ненадолго перед ее спальней, а потом вошел за ней следом.

— Не хочу, чтобы ты подумала, будто я вмешиваюсь в твою жизнь, Ники, — тихо сказал он, ласково кладя ей руку на плечо. — Но я знаю Чарльза уже несколько лет и должен тебе сказать, что он притча во языцех. И в отношениях с женщинами привык добиваться своего.

— Могу себе представить, папочка. — Ники заглянула в его глаза, такие же голубые, как и ее собственные, и тут же заметила в них беспокойство. — Ну что ты, папуля, не волнуйся. Я смогу постоять за себя. — Она рассмеялась и чмокнула его в щеку. — Не забывай, что я тертый журналист, а еще я независимая, задиристая и на многое способная женщина — словом, такая, какой ты меня вырастил.

Эндрю Уэллс кивнул.

— Конечно, ангел мой, мы с матерью старались воспитать в тебе лучшие качества, включая смелость. Я знаю, что ты сможешь за себя постоять, если что. Твоя служба приучила тебя к опасности. Но это не работа, а Чарльз Деверо — мужчина особого рода. Он воспитанник Итона и Оксфорда, он символ британских устоев, аристократ до мозга костей, у него знатные предки и безупречное прошлое. Не забывай, его дед был пэром, его дядя — граф, а мать обладает собственным дворянским титулом.

— Я что-то не возьму в толк, папочка, к чему ты клонишь.

— Британская аристократия — совершенно особый мир, самодовольный и замкнутый, сторонящийся чужаков. Для большинства он закрыт.

Ники расхохоталась.

— Боже мой, и это говорит мой отец, Эндрю Уэллс. Уж не боишься ли ты, что кто-то скажет, будто я, видите ли, не пара Чарльзу Деверо оттого, что я американка?

Эндрю Уэллс рассмеялся.

— Не совсем. Что касается меня, то я-то как раз считаю, что ты пара любому, моя девочка. Быть может, ты даже слишком хороша для большинства мужчин.

— Ты рассуждаешь как настоящий, преданный и любящий отец.

— Я просто хотел тебе сказать, что он — человек из другого мира. Я хотел предостеречь тебя, объяснить тебе, что, как сказал мне однажды Филип, Чарльз немного повеса. Только и всего.

— Пап, ну уж с этим я как-нибудь справлюсь. Честно, справлюсь.

— Знаю. И все же будь осторожна.

— Ага. А еще я должна смотреть в оба, точь-в-точь как вы меня учили, когда я была маленькой. Смотри в оба и будь осторожна, Ник. Именно так я всегда и поступала, папа, и никогда не забывала твоих советов, — сказала в заключение Ники с легкой усмешкой.

Эндрю Уэллс привлек ее к себе.

— Ты лучше всех. Я дорожу тобой как зеницей ока. Я всего лишь хочу, чтобы ты не страдала понапрасну. Что ж, спокойной ночи, дорогая.

Ники и Чарльз провели вместе всю субботу. Они многое узнали друг о друге, пока катались вокруг Пулленбрука на его «лендровере». Ники поняла, что Чарльз хорошо образован, много знает, разбирается в мировой политике, а также умен и эрудирован. Она чувствовала, что он ей нравится как человек, а не только как мужчина.

В субботу вечером Анна давала званый ужин, на который были приглашены несколько соседских супружеских пар; вечер удался на славу. И снова Чарльз усердно ухаживал за ней и, казалось, совершенно не обращал внимания на гостей, приглашенных матерью. Ники тоже общалась только с ним, хотя держала себя немного прохладнее, чем он, так как постоянно чувствовала на себе взгляд отца.

Отправляясь спать, она ликовала, плыла по воздуху от счастья. Раздевшись, она села на диванчик у окна и стала мечтательно оглядывать залитые лунным светом окрестности. Она думала о Чарльзе. Неожиданно раздался легкий стук в дверь. Она открыла и совсем не удивилась, увидев на пороге Чарльза. Не говоря ни слова, он быстро вошел в комнату, закрыл за собой дверь и прислонился к ней.

— Прошу простить за вторжение в столь поздний час, — сказал он. — Я не мог заснуть. Мне необходимо было увидеть вас хоть на миг.

Он шагнул вперед, взял ее за руку и притянул к себе.

— У меня возникло совершенно неодолимое, отчаянное желание поцеловать вас и пожелать доброй ночи. — Он посмотрел на нее в упор и молча улыбнулся. Затем жадно поцеловал в губы. Ее руки обвили его шею, и он тут же привлек ее к себе еще ближе. Немного погодя он ослабил объятия и прошептал, не отрывая губ от ее волос:

— Я хочу любить тебя, Ники. Позволь мне остаться с тобой в эту ночь, не прогоняй меня.

Она молчала.

Он поцеловал ее снова, еще более страстно, чем прежде, и ей ничего не оставалось, как ответить на поцелуй и прижаться к нему.

— Дорогая моя, — сказал он и провел губами по ее щеке. — Позволь мне остаться.

— Ведь я тебя совсем не знаю, — начала было Ники, но замолкла в нерешительности. Она была обескуражена и испугана. Чарльз Деверо возымел над ней власть. Он ошеломлял ее, и Ники вдруг поняла, что он легко может опустошить и уничтожить ее.

Чарльз взял ее лицо в свои ладони и заглянул в самую глубину ее глаз.

— О, Ники, Ники, — ласково прошептал он. — Хватит играть в эти глупые игры. Мы взрослые, вполне зрелые, разумные люди. — Его губы вновь тронула легкая улыбка, и он добавил: — Скажи честно, ведь не думаешь же ты, что узнаешь меня лучше день спустя? Какая разница, станем ли мы любовниками этой ночью или же подождем до понедельника? — Губы его приблизились, и он поцеловал Ники долго и крепко, а потом отпустил, оставив стоять на середине комнаты.

Повернувшись, он подошел к двери и запер ее. На обратном пути снял с себя шелковый халат и кинул его на кресло, а затем стал расстегивать пижаму. Стоя перед ней, он произнес низким, чувственным голосом:

— Ты прекрасно знаешь, Ники, что хочешь меня так же, как я хочу тебя. У тебя все на лице написано. — И, не смущаясь ее молчанием, уверенный в себе, полный самообладания, он взял ее за руку и повел к кровати под балдахином.

Сидя на скамейке, Ники выпрямилась и вытащила из кармана очки от солнца. Надевая их, она почувствовала, что ее щеки влажны, и вздрогнула при мысли, что плачет. Не хватит ли ей лить слезы по Чарльзу Деверо? Разве не выплакала она их несколько лет назад?

Она встала и пошла по дорожке между клумбами, стараясь освободиться от тяжкого бремени воспоминаний. Поднявшись по лесенке, она повернула ручку старинной двери и вышла из сада.

Вскоре показался Пулленбрук. В который раз она подумала, как же прекрасно выглядит этот дом в лучах полуденного солнца. Старый серый камень стен казался теплым, окна сияли и сверкали, отчего он и вправду был похож на живое существо. Когда они говорили о доме накануне, Анна сказала сущую правду: она и в самом деле влюбилась в Пулленбрук с первого взгляда.

«В ту злосчастную пятницу, — подумала она, глядя на огромный особняк, весь пропитанный историей Англии и рода Клиффордов, — я была покорена мужчиной, его матерью и величественным родовым поместьем». Да, она влюбилась в них всех. В мгновение ока. И она все еще любит Анну и дом. Что же касается Чарльза, то ее любовь к нему умерла три года назад.

Большой зал, куда она вошла несколько минут спустя, был пугающе тих и полон бледного солнечного света. Взгляд Ники упал на семейные портреты над камином, и она остановилась, задумчиво разглядывая их. Потом, двигаясь вдоль стен огромного зала, осмотрела и остальные.

Вдруг она подумала: Чарльз Адриан Клиффорд Деверо происходил из славного аристократического семейства землевладельцев и рыцарей, служивших английской короне. Он был истинный аристократ в лучшем смысле этого слова. Достоинство и знатность передались ему от многих поколений; понятия справедливости и честной игры внушались ему сызмальства. Он действительно был хорошим, порядочным человеком. И она не смогла бы полюбить его, будь он другим. Конечно же, она не смогла бы полюбить человека, способного на низость, на хладнокровную имитацию своей смерти из эгоистических соображений; способного безжалостно обречь на боль и страдания женщину, которую он любил, и собственную мать. Она бы никогда не захотела выйти замуж за такого человека. Нет. Никогда.

Заслышав шаги, Ники обернулась.

К ней шла встревоженная Анна. Подойдя, она взяла Ники под руку.

— Что с тобой, дорогая?

Ники только помотала головой и попыталась улыбнуться.

— Ты так стремительно исчезла, что я начала беспокоиться. Надеюсь, ты не сердишься на нас с Филипом?

— Вовсе нет. Как раз напротив. — Ники кашлянула и продолжила: — Я думала о Чарльзе, вспоминала его и пришла к одной мысли. Вы правы, Анна, я тоже уверена, что он не инсценировал собственную смерть. Конечно же, он не был способен на двуличие. Сейчас я признаю это. Я согласна с вами и с Филипом, что человек, попавший в кадр в Риме, удивительно похож на Чарльза, и не более того.

Анна изумилась, но быстро взяла себя в руки и сказала:

— Вот так поворот — надеюсь, ты говоришь, что согласна с нами, не потому, что хочешь успокоить меня?

— Конечно же, нет. Вы меня знаете. Я дочь своих родителей и такой же правдоискатель, как они. Не только в работе, но и в личной жизни. Во всем, если честно.

Ничего не ответив, Анна направилась к двери, ведущей в личные покои. Ники догнала ее, взяла под руку и сказала:

— Мне ужасно, ужасно жаль, что я так огорчила вас. Я вовсе не собиралась причинять вам боль своим приездом, своим рассказом и этими фотографиями.

— Знаю, Ники, ты сделала это только под давлением обстоятельств.

— А еще я не хотела выкладывать все именно сегодня. — Ники покачала головой. — Правда, не хотела. Я думала поговорить с вами завтра, чтобы не портить вам помолвку. Но я так ужасно себя чувствовала после беспокойной ночи, что слова как-то сами вылетели, помимо моей воли.

— Нет-нет, ничего дурного ты не совершила, и я рада, что ты набралась смелости приехать… — Анна улыбнулась. Ее лицо светилось любовью. — Так или иначе, но ты вновь вернулась в мою жизнь, Ники.

— Да, это правда.

— Я абсолютно уверена, что Чарльз совершил самоубийство. Почему он это сделал, мы никогда не узнаем, так как видимых причин для этого не было. В последние годы я стала подумывать о том, что он, должно быть, был болен. Я имею в виду физически, болен какой-нибудь смертельной болезнью, раком, опухолью мозга, белокровием или чем-то ужасным вроде этого, о чем он, конечно, никому из нас не рассказывал. Я. думаю, что он решил оставить этот мир, чтобы уберечь нас от переживаний по поводу его страданий и скорой гибели. Для меня это единственно возможное объяснение.

— Смерть Чарльза навсегда останется тайной, — пробормотала Ники себе под нос.

После того как Ники поднялась наверх отдохнуть перед ужином, Анна вернулась в большой зал и заперла парадную дверь. Затем она удалилась в свои покои.

Перед этим они с Филипом пили чай, и, уходя на поиски Ники, она оставила его в гостиной. Заглянув в дверь, она увидела, что Филипа там уже нет.

«Быть может, он отправился к себе в комнату отдохнуть», — подумала она и пошла по коридору в библиотеку, собираясь отложить журнальные приложения к воскресным газетам, прежде чем Инес их выбросит.

Дверь была открыта, и она услышала плохо различимый голос Филипа. Он, видимо, разговаривал по телефону, и она ускорила шаг, торопясь рассказать ему о внезапной перемене в настроении Ники.

Войдя в библиотеку, Анна увидела Филипа, сидевшего на краешке стола к ней спиной. Прежде чем она смогла заявить о своем присутствии, она услышала, как он сказал:

— …и просто ни в какую. Как собака с костью… — Он на секунду замолчал, слушая собеседника, потом воскликнул: — Да нет же, нет! В Риме!

— Филип, я хотела тебе что-то сказать, — окликнула его Анна.

Вздрогнув от неожиданности, он повернулся, и по выражению его лица стало ясно, что его застали врасплох.

Он кратко кивнул, сказав в трубку:

— Послушай, мне надо идти. Поговорим завтра… лучше завтра. Хорошо, тогда до встречи, — и торопливо бросил ее на рычаг.

Анна подошла к столу, слегка хмурясь.

— Ты, наверное, говорил о Ники, Филип. С кем ты разговаривал?

— С сыном. Я разговаривал с сыном, дорогая, — ответил Филип без запинки.

— О Ники? — недоверчивопереспросила Анна.

— Да. Когда я разговаривал с Тимом прошлым вечером, сразу по его возвращении из Лейпцига, я пообещал, что вернусь в город сегодня. Чтобы нам поужинать вместе. Я только что отпросился у него. Он поинтересовался, почему я не могу приехать, и я рассказал ему о Ники и ее диковатой истории про того человека в Риме.

— А почему ты отказался от ужина? В этом не было никакой необходимости. Мог бы поехать. Я бы не возражала.

— Дорогая, ну как ты не понимаешь? Я не хотел оставлять тебя сегодня вечером, — сказал Филип. — Ты немного расстроена всей этой… чепухой. Я посчитал, что мне следует побыть с тобой, мне захотелось побыть с тобой еще немного. А с Тимом мы увидимся завтра.

— Вот как? — пробормотала Анна и озадаченно посмотрела на Филипа.

25

В понедельник вечером Ники успела на последний рейс в Рим. Как только самолет поднялся в воздух, она поудобнее устроилась в кресле, вытащила записную книжку и просмотрела заметки, сделанные в номере гостиницы «Кларидж» в течение дня.

На это ушла пара секунд, и она сунула записную книжку обратно в сумочку, потом взяла бокал красного вина, только что принесенного стюардом. Сделав несколько глотков, она попыталась расслабиться, но мысли неслись галопом, как все предыдущие дни.

Хотя она и поговорила с Анной и Филипом в Пулленбруке и услышала их мнение, шестое чувство подсказывало ей, что человек, попавший на экран в одном из сюжетов новостей компании Эй-ти-эн, был все же не кем иным, как Чарльзом Деверо. Отец всегда советовал доверять шестому чувству, и именно так она поступала теперь.

Поставив стакан на широкий подлокотник, Ники снова полезла в сумочку. На этот раз достала фотографию, сделанную с телемонитора студийным техником Дейвом. Сдвинув брови, пристально разглядывала ее, что делала довольно часто с минувшей среды. Сколько ни пыталась Ники убедить себя, что ошибается, она всякий раз возвращалась к первоначальному заключению: это действительно Чарльз Деверо.

Вчера, в Пулленбруке, она было засомневалась в этом, несомненно, под влиянием дома, его истории и прошлого семьи и, что совершенно естественно, под влиянием Анны Деверо. Если уж сама Анна говорит, что на фотографии не ее сын, то кто станет спорить с ней? Во второй половине воскресенья она даже изменила свое мнение и согласилась с Анной, к огромному удивлению ее и Филипа.

Но вот утром, остановившись в «Кларидж», она снова передумала.

Наверное, ничто на свете не может привести человека в чувство лучше, чем прохладный свет дождливого лондонского утра, особенно в понедельник, подумала Ники, откладывая фотографию. Анна и Филип утверждают, что человек в Риме просто похож на Чарльза. С этим она не могла согласиться: его сходство было разительным. Если человек на фотографии и не Чарльз, то его совершеннейший двойник.

Все утро, проведенное в гостинице, она сидела и вспоминала еще и еще раз все, что произошло, спрашивая себя, как отреагирует компаньон Чарльза, если она покажет ему фотографию. Кристофер Нилд и Чарльз дружили много лет, а кроме того, вели общее дело и были очень близки с той самой поры, когда и тому и другому было по двадцать лет.

Не долго думая, Ники сняла трубку телефона и набрала номер Криса в компании «Винтедж уайнз», торговавшей старинными винами, но, к огромному разочарованию, услышала от Майкла Кронина, секретаря Криса, что тот в отъезде. Она попыталась разузнать что-нибудь поточнее, но ей сообщили, что мистер Нилд «порхает по островам где-то в Полинезии» и связаться с ним совершенно невозможно, а в Англию он вернется не раньше середины сентября. Разочарованная Ники обещала перезвонить в следующем месяце.

Поразмыслив, она решила обратиться к источнику телесюжета — бюро Эй-ти-эн в Риме. Быть может, Тони Джонсон, глава римского корпункта компании, чем-то поможет ей; не исключено, что остались дополнительные куски материала, которые не были переданы по спутнику в Нью-Йорк, и они дадут ей хоть какую-то подсказку.

И вот теперь, по дороге в Рим, Ники гадала, не затеяла ли она игру в пойди-туда-не-знаю-куда. Ну как отыскать человека, который так хитро и умело исчез три года назад? Человека, который, видимо, не хотел, чтобы его обнаружили, и чье присутствие в Риме стало известно ей благодаря чистой случайности, везению, зигзагу удачи, судьбе, назовите это как угодно. Если оператор Эй-ти-эн, снимавший репортаж вместе с Тони, не выхватил бы это лицо из толпы, если бы она не смотрела выпуск новостей именно в тот момент, она бы так и продолжала жить в неведении. «Один шанс против миллиона», — подумала она, вспомнив, как на экране появилось и тут же исчезло это лицо, мгновенно, в несколько секунд. Как легко она могла пропустить его, если бы в ту самую минуту пошла на кухню за стаканом воды или же разговаривала по телефону. И все же случилось иначе: одно счастливое совпадение цеплялось за другое. «Этому суждено было случиться», — прошептала она. Но искать Чарльза Деверо — все равно что иголку в стоге сена.

Ники повернулась в кресле и посмотрела в иллюминатор на темное ночное небо. Она спросила себя, зачем так настойчиво продолжает это дело, почему не отступится. Естественно, ответ не заставил себя ждать. Принимая во внимание ее характер и специальность, странно было бы, если б она не захотела узнать правду. К тому же ей хотелось закончить главу своей жизни, которая некогда была посвящена Чарльзу Деверо. Не то чтобы он ей до сих пор был небезразличен — ее чувства к нему умерли, и давно. Но ей не хотелось, чтобы он продолжал преследовать ее, словно призрак.

В конце концов, у нее теперь есть Клиленд Донован, человек особенный, ставший для нее таким важным за последние два месяца. Она отождествляет Кли со своим обновлением. У нее прекрасная возможность связать с ним жизнь, если только все прочее сладится и устроится. Совсем недавно ее посетила мысль, что они, пожалуй, смогут ужиться, если только каждый найдет силы кое-чем поступиться.

Кли стал будущим. Ее будущим. Именно поэтому она не должна позволять теням прошлого омрачать ее, их существование. Она хочет освободиться — сердцем, умом и душой, — освободиться для Кли, и здесь не место помехам из прошлого.

Как частенько теперь случалось, ее мысли обратились к Кли, и она почувствовала, что ее охватывает удивительное тепло. Сознание того, что у нее есть Кли, что он любит ее, поднимало ей настроение, даже когда она была одна. К счастью, ей удалось дозвониться ему в гостиницу «Кемпински» в Западном Берлине ближе к вечеру, прежде чем отправиться в аэропорт. Она хотела сказать ему, что улетает по делам на несколько дней в Рим.

Прекрасно сознавая природу их работы, он был не очень удивлен и не нашел ничего необычного в том, что она куда-то срочно летит.

— Что-то затевается? — только и спросил он, рассмеявшись, и добавил: — Подозреваю, что на тебя снизошло озарение и у тебя родился замысел новой фантастической программы.

Скороговоркой, в двух словах, Ники объяснила, что ничего особенного она не планирует, просто раздумывает над тем, как бы сделать передачу о европейском Общем рынке и переменах, которые произойдут, когда все границы исчезнут.

— Через некоторое время мне придется интервьюировать политиков разных стран, так что сейчас я хочу провести разведку, посмотреть, как обстоят дела в Риме, раз уж я проделала то же самое в Лондоне, — объяснила она, прибегнув к безобидной лжи.

Он все понял. Они поболтали о его грядущей поездке в Лейпциг и договорились держать связь по телефону или через «Имидж» в Париже, если в том возникнет необходимость.

— Чао, Ник, — сказал Кли. — Не могу дождаться двадцать восьмого числа.

— Я тоже, дорогой, — ответила она, прежде чем положить трубку.

Ники закрыла глаза. Ее стало клонить в сон, от вина должно быть. Заскучав по Кли сильнее, чем когда-либо, она подумала, что ему может быть очень неприятно, если он вдруг узнает об истинной причине ее поездки в Рим. Ники спросила себя, расскажет ли она Кли обо всем при встрече. Уверенности в этом не было. К понедельнику она должна получить ответы на все вопросы о Чарльзе Деверо. Или же ни на один. Только тогда можно будет решить, поведать обо всем Кли или нет, но никак не раньше. И если да, то сделать это надо только при встрече, не по телефону. Если же Ники посвятит его в расследование теперь, он наверняка бросит все дела и прилетит в Рим. А ей совсем не хочется, чтобы он водил ее за ручку, пока она будет разыскивать Чарльза. Ей не хочется, чтобы прошлое столкнулось с настоящим.

Через два с половиной часа после отлета из лондонского аэропорта «Хитроу» самолет приземлился в римском аэропорту «Леонардо да Винчи». Пройдя таможню, Ники вышла в терминал и через несколько минут увидела водителя, державшего плакатик, на котором печатными буквами было выведено ее имя.

Сорок пять минут спустя машина подъехала к гостинице «Хэсслер», расположенной возле церкви Тринита дей Монти, на вершине известнейшей и красивейшей Лестницы Испании. В первый раз сюда ее привезли родители, когда она была еще маленькой, и впоследствии, приезжая в Рим, она неизменно останавливалась в «Хэсслере». Ночной администратор узнал ее по имени и в лицо и после регистрации сам проводил в номер под дружескую болтовню.

Оставшись одна, Ники подошла к окнам, раздвинула шторы и выглянула наружу. Рим был великолепен: море огней, плещущееся под усыпанным звездами чернильно-черным небом. Живет ли Чарльз Деверо где-то здесь, в «вечном городе»? И если да, то есть ли у нее надежда разыскать его? В неожиданном приступе растерянности ей пришлось признать, что надежд на успех маловато.

На следующее утро, покончив с простеньким завтраком: чаем и жареными хлебцами, Ники позвонила в местный корпункт Эй-ти-эн. Попросив подозвать к телефону Тони, она откинулась на спинку стула и стала ждать. Женщина, снявшая трубку, не спросила ее имени, а она не назвалась.

— Тони Джонсон у телефона. Кто говорит? — услышала она голос шефа бюро.

— Привет, Тони, это Ник. Как поживаешь?

Последовало удивленное молчание, а затем восклицание:

— Ники Уэллс? Ник, это правда ты?

— Ну конечно же, я! Кого еще из твоих знакомых женщин зовут Ник?

Тони явно обрадовался ей.

— Слушай, Ники, как ты? И, что еще важнее, где ты?

— За углом.

— То есть? Ты здесь? В Риме?

— Вне всякого сомнения.

— Господи Боже ты мой! Да на мою голову сегодня, похоже, свалилась вся телекомпания.

— Как это?

— Да так. Только что прилетел твой старый приятель. Он просто рвет телефон у меня из рук и, кажется, собирается тебе что-то сказать. Но прежде чем я отдам ему трубку, давай договоримся о встрече. За обедом. Сегодня. Идет?

— Идет. Это просто замечательно, Тони. Но кто это там жаждет со мной поговорить?

Тони расхохотался.

— Чао, Ник!

— Привет, Ники. Какими судьбами в Риме? — спросил Арч Леверсон шутливым тоном, но в то же время не скрывая любопытства.

— Я хотела тебя спросить о том же самом, Арч, — сказала она совершенно озадаченная, но сохраняя хладнокровие.

— Что с тобой, золотко? Ты становишься рассеянной. Еще на прошлой неделе я говорил тебе, что собираюсь в отпуск на Капри. И теперь вот остановился здесь на пару дней, чтобы повидать своего старинного приятеля Тони.

Действительно, Арч говорил ей об этом, но она как-то не связала Капри с Римом.

— Да-да, как же. Забыла, — быстро проговорила Ники.

— Последний раз мы с тобой разговаривали, когда ты уезжала в Лондон, чтобы подготовить кое-что к программе о Маргарет Тэтчер. Так почему же все-таки ты оказалась в Риме?

— Хочу купить туфли, — ляпнула она наобум, чтобы только что-то сказать.

Арч оглушительно захохотал.

— Эй, малышка, ты опять забываешь, что разговариваешь не с кем попало. Ты любишь магазины не больше, чем я рыбалку. Давай-ка, Ники, выкладывай все как есть. Что там у тебя?

— Сейчас не могу, — ответила она, стараясь выиграть время.

Ее ответ, похоже, удовлетворил Арча, потому что он сказал:

— Ну ладно, Бог с тобой. А что, Кли с тобой?

— Нет, он сегодня в Берлине, завтра будет в Лейпциге, а в воскресенье уже в Париже. В понедельник мы встречаемся с ним и на следующей неделе отправляемся в Прованс.

— Вот и отлично. Думаю, увидимся сегодня за обедом с Тони. Я прав?

— Это лучшее предложение из тех, что я получила сегодня. Где встречаемся? В корпункте?

— Хорошая мысль. Кстати, а где ты остановилась?

— В «Хэсслере», как обычно. А ты?

— В «Эдеме». Слушай, Ники, у меня к тебе есть еще одно дело. Поужинаем сегодня вечером? Утром я уже на Капри, присоединюсь к Патриции и Грантам, они уже сняли там виллочку на сезон. Эй-эй, погоди-ка, у меня мысль. Поехали со мной. Ведь тебе все равно нечего делать. Или есть? Они были бы просто счастливы заполучить тебя на пару дней.

— Спасибо, но я честно не могу. А вот на ужин с тобой сегодня вечером приду.

— Договорились. А почему ты не говоришь, что зайдешь за нами, этак, в половине второго?

— Будет сделано.

26

Положив трубку, Ники оставалась у телефона еще несколько минут. Брови ее были нахмурены.

Уж кого она не ждала встретить в римском корпункте, так это Арча Леверсона. Мягко говоря, лгунишка была застигнута врасплох, хотя и сумела довольно быстро сориентироваться. И все же бедняжка никак не могла придумать, что бы такое сказать ему при встрече. А это следовало сделать, раз не хочется рассказывать ему правду. Он и так уж слишком нянчится с ней и обязательно, это чувствовалось инстинктивно, попытается отговорить ее от исполнения задуманного. Уезжая в Лондон, Ники еще могла ввести его в заблуждение разговорами о Маргарет Тэтчер, но сильно сомневалась, что он проглотит россказни про то, что лучшая журналистка приехала в Рим готовить передачу об Общем рынке.

Ники вздохнула. К сожалению, оттого, что Арч с утра в бюро с Тони, она не сможет ничего сегодня выяснить о сюжете, который перегнали по спутнику в прошлую среду. Придется подождать до тех пор, пока Арч не уедет на Капри. Она поговорит с Тони завтра, ничего другого не остается.

До обеда с Арчем и Тони делать ей было нечего, и девушка почувствовала приступ разочарования, будучи не в силах смириться с мыслью, что ей придется убить столько времени.

Рим Ники знала хорошо — бывала здесь неоднократно. Да и настроения осматривать местные красоты у нее не было. Все уже видено-перевидено множество раз, и в сопровождении лучшего в мире экскурсовода — ее отца Эндрю Уэллса.

Отец обожал Рим так же, как она любила Париж. Он чувствовал духовное единение с ним, и с малых лет Ники смотрела на «вечный город» его глазами. «Рим — колыбель цивилизации», — сказал он, когда Ники была двенадцатилетней девочкой, достаточно взрослой, чтобы воспринять его уроки истории. Он водил ее по лестнице, спускающейся к площади Испании, к фонтану Треви, Катакомбам, Вилле-Боргезе, собору Святого Петра, Ватикану и Сикстинской капелле.

Возвращаясь в хорошо знакомые места, она испытывала удовольствие от посещения любимых уголков, которые имели для нее особый смысл. Но только не сегодня, не в этот раз. Тайна, окутывавшая Чарльза Деверо, целиком занимала ее мысли вот уже пять дней, и она понимала, что так будет до тех пор, пока она не докопается до истины.

Тяжело вздохнув, Ники пошла в ванную комнату принять душ. Она подумала, что ей и в самом деле стоит купить туфли. У ее матери был любимый магазинчик на виа Венето — она заглянет туда по пути в корпункт Эй-ти-эн.

Арч, однако, не стал задавать много вопросов, когда Ники явилась в бюро в полвторого с фирменной сумкой обувного магазина. Он только глянул на нее и многозначительно подмигнул.

Тони загорел и был хорош, как всегда, — все такой же жизнерадостный и заботливый. По-приятельски потрепав Ники по щеке и поцеловав, он представил ее своей новой секретарше Дженнифер Аллен и другим сотрудникам, с которыми она не была знакома. Потом они удалились в кабинет Тони, чтобы поболтать и обменяться последними новостями.

Ники и Тони были старыми друзьями еще с тех пор, когда она только начинала карьеру в компании, а он постоянно работал в Нью-Йорке. Арч и Тони знали друг друга еще больше: с самого начала своей работы в компании.

— Все как в старые добрые времена, — сказал Тони, когда их троица вывалилась из корпункта, направляясь в любимую тратторию Тони за углом.

— Лучшая в Риме, — заметил он, переступая порог.

Обед получился великолепным, в особенности оттого, что был обильно приправлен дружеским трепом, легким, как морской бриз, теплотой, чувством товарищества, шутками, взрывами хохота, разговорами о работе и профессиональными сплетнями.

К своему огромному облегчению, Ники обнаружила, что в обществе Тони и Арча совершенно расслабилась. С этими людьми она чувствовала себя как дома. Они были коллегами, настроенными на одну и ту же волну, и она наслаждалась каждой минутой встречи с ними. Она даже на некоторое время забыла о тайне Деверо. В первый раз за несколько дней Ник вновь стала сама собой.

Но мысли о Чарльзе вернулись, едва она осталась одна в номере гостиницы «Хэсслер». Тем же вечером, готовясь идти на ужин, приняла решение: она-таки все расскажет Арчу. Ей нужен человек, которому можно излить душу и который обладал бы аналитическим складом ума и подошел бы к этой загадке непредвзято.

— Ну ты и красотка, — воскликнул Арч, входя в ее номер в «Хэсслере» в начале девятого.

— Спасибо, — ответила она и улыбнулась.

Поцеловав Ники в щечку, Арч отступил и одобрительно кивнул, оглядев ее кремовый шелковый костюм.

— В этой вещице — суть элегантности, — сказал он и снова одобрительно кивнул.

— Я шила его у Полин Трижер.

Арч долго изучал кремовые туфельки-лодочки на высоком каблуке, прежде чем наконец вымолвил:

— Слушай, Ники, а туфельки ты тоже заказываешь у мисс Трижер?

Ники рассмеялась.

— Нет, что ты. Я купила их сегодня утром. На виа Венето.

— Недешевые, надо полагать, туфельки получились, особенно если принять во внимание цену билета от Лондона до Рима.

— Ты же прекрасно знаешь, что я не туфли покупать сюда приехала, — выпалила Ники. — Хотя туфли мне нужны. Сейчас я расскажу тебе, зачем я здесь на самом деле. Ты не откажешься от бокала белого вина? Я заказала бутылку так, на всякий случай. Если оно не годится, можно попросить принести еще что-нибудь.

— Спасибо, вино — это замечательно.

— Садись вот здесь, если хочешь, а я возьму тебе бокал, — предложила Ники, подходя к шкафчику у окна. Она наполнила вином две большие хрустальные рюмки.

Арч, продолжавший стоять, слегка коснулся своим бокалом ее бокала, пригубил и уселся на софу.

Ники заняла кресло напротив, торопливо глотнув вина, поставила кубок на стол и откинулась на спинку кресла, обтянутую кремовой парчой.

Арч сказал:

— Итак, что ты делаешь в Риме?

Ники ответила не сразу.

— Думаю, — глубоко вздохнув, произнесла она, — что Чарльз Деверо жив и находится здесь, в Риме. Мне надо выяснить, права ли я.

Арч рывком привстал с дивана, чуть не расплескав вино. Он был поражен до такой степени, что онемел и открыл рот.

— Я знаю, — наконец сказал он, — что ты не стала бы говорить так, не будь у тебя доказательств. Так что это за доказательства? Выкладывай, не медли.

— В прошлую среду я увидела по телевизору человека, который был копия Чарльза, — начала Ники и по порядку, ничего не пропуская, поведала Арчу обо всем, что произошло с ней с тех пор.

Когда она закончила, Арч пробормотал:

— Я склонен согласиться с Филипом Ролингсом. Мне кажется, что твоих доводов недостаточно, и я бы…

— Я покажу тебе фотографии, — перебила его Ники, встала и торопливо направилась в спальню. Вернувшись с фотографиями, она села рядом с Арчем и разложила их на кофейном столике.

Показав на одну из них, она сказала:

— Вот это моментальный снимок. — И добавила: — А этот, большего размера, сделал Дейв. Третья — фотография самого Чарльза, на которой я затемнила волосы и добавила усы.

Арч внимательно рассмотрел снимки.

— Похож, и даже очень. Думаю, ты права, Ники. На этих трех фотографиях действительно может быть изображен один и тот же человек. — Он повернулся к ней и закончил: — Тот парень из телерепортажа вполне мог быть Чарльзом Деверо, вне всякого сомнения.

Испытав облегчение от его слов, Ники воскликнула:

— Слава Богу, хоть ты не думаешь, что я все сочинила!

— Ни в коем разе, золотко, ты — одно из самых разумных существ, которых я знаю, — ответил он.

— Спасибо. — Ники благодарно дотронулась до руки Арча. — Спасибо за то, что ты так говоришь. А то в Пулленбруке я уже стала думать, что схожу с ума.

Арч задумчиво потер подбородок.

— Скажи мне, а зачем Чарльзу было инсценировать самоубийство?

— Понятия не имею.

— Обычно люди поступают так, когда попадают в переплет. Ну там финансовые неурядицы, к примеру, и все такое прочее.

— У Чарльза не было денежных затруднений. Я знаю об этом из его завещания. Всякое случается, бывает, люди пропадают и по другим причинам.

— Например?

— Если они подавлены, разочарованы — что к Чарльзу не относится. Или же если совершили что-то незаконное, то есть они преступники.

— Вот так так! — воскликнул Арч. — Уж не хочешь ли ты сказать, что Чарльз — проходимец?

Ники пожала плечами.

— Я ничего не хочу сказать — просто перечисляю причины, по которым люди исчезают, чтобы начать новую жизнь… Всякие там убийцы, торговцы наркотиками, контрабандисты, жулики высокого полета… — Ники встала, подошла к окну и остановилась, глядя на улицу. Наконец она обернулась и сказала: — Насколько хорошо мы знаем других людей? Я хочу сказать, действительно знаем? У каждого из нас есть в душе тайные уголки, о которых мы и понятия не имеем.

— Да-да, — пробормотал Арч и поднес бокал к губам, ибо не нашелся, что ответить.

— Быть может, — продолжала Ники, — он был гомосексуалистом и хотел скрыться, чтобы не жениться на мне.

Арч уставился на нее.

— Ответ на это можешь знать только ты! — произнес он. — Ты что, действительно думаешь, что он малость… того?

— Нет, не думаю.

— Никаких признаков?

— Нет.

— Не слышу уверенности в твоем «нет», золотко.

Ники молча подошла к своему креслу и села.

— Мое «нет» и в самом деле не очень убедительно, это правда, но я ничего конкретного не имела в виду. Ты же знаешь, как и я, что есть люди, которые скрывают влечение к людям своего пола годами даже от самих себя, но потом оно вдруг вырывается наружу… Вот и все, что я имела в виду, когда упомянула о гомосексуализме. Если же ты хочешь знать, проявлялись ли у Чарльза гомосексуальные наклонности в постели, ответом будет самое решительное «нет».

— И все же такое могло случиться — тайком от тебя? — Арч вопросительно поднял бровь.

— С каждым может случиться всякое, я полагаю, но я думаю, что Чарльз был откровенен.

— Придется согласиться с тобой. Не могу сказать, что я знал Чарльза хорошо, но он поражал меня тем, что иногда выказывал крутой норов, может быть, даже грубость. Он не из таких, чтобы исчезнуть без следа из-за одного только страха разорвать помолвку. Он поступил бы так несмотря ни на что, Ники, если бы вдруг захотел. И если уж он исчез, то по причине, которая к тебе ни малейшего отношения не имеет.

— Я сама пришла к такому же выводу.

— Да? — пробормотал Арч. — Но почему, почему такой человек, как Чарльз Деверо, пожелал исчезнуть с лица земли?

— А разве я не задавала себе тот же самый вопрос тысячу раз с минувшей среды? — Ники устало пожала плечами. — Ума не приложу.

— Но может быть, в телесюжете все же был не он? Мне кажется, что у Чарльза не было ни малейших причин скрываться под другим именем. Отсюда заключаем, что он совершил самоубийство.

— Я не верю, что он мертв, — сказала Ники тихо, но твердо, пристально глядя на Арча. — В глубине души не верю. — Она помолчала, прижав руку к груди. — Мой внутренний голос говорит мне, что он жив, что он скрылся по очень серьезной причине, настолько невероятной, что ни ты, ни я о ней даже и подозревать не можем. Именно поэтому я и не нашла ответ. И никто не нашел бы.

Арч посмотрел на Ники, но промолчал.

Она стала говорить спокойно, отчеканивая каждое слово:

— У нас нет полноты информации, Арч, мы знаем о Чарльзе далеко не все. Именно поэтому мы в растерянности. Он исчез, испарился по причине скрытой, для нас неясной. И уж поверь мне, причина эта не из числа заурядных, тех, что встречаются на каждом шагу.

— Ты хочешь сказать, что у него была какая-то тайна?

— Да, такое может быть. Но что это за тайна, ни его мать, ни Филип понятия не имеют, а уж тем более я.

— Черт возьми, Ник, даже не знаю, что и сказать… — Арч покачал головой и беспомощно пожал плечами.

Наклонившись вперед и вперив в него взгляд, Ники сказала:

— Послушай, Чарльз уехал в Рим, на европейский континент. Он не поехал в Австралию, Африку или Полинезию. Очевидно, он хотел или должен был остаться жить здесь, в Европе.

— И вот еще что. Если он жив, то на что он живет? Откуда берет средства к существованию?

— Он мог откладывать деньги в Европе годами. Он вел обширные дела во Франции и Испании — торговал вином — и даже здесь, в Италии, время от времени, — пояснила Ники. — У него мог быть счет в каком-нибудь швейцарском банке. Это более чем вероятно. Я уверена, что у него был такой счет.

— Теперь ясно, что ты имеешь в виду.

— Я никогда ни о чем таком не думала, но Чарльз всегда был гением в финансах, еще в юности, — призналась Ники. — Да, конечно, он получил наследство, но, кроме того, он еще составил собственный капитал, причем разными способами. Акции, облигации, сделки с недвижимостью — и это далеко не все. К тому же, он превратил свою виноторговую компанию в настоящую золотую жилу. Деньги и финансовые операции никогда не представляли для него сложности.

— Но он все оставил матери, не так ли?

— Всю известную часть имущества, находившуюся в Англии. Откуда мне знать, сколько он смог накопить за годы? Или получил от сделок в Европе? — Ники кивнула, как бы в подтверждение своим мыслям. — У Чарльза не было бы никаких сложностей с тем, на что жить, и жить чертовски хорошо.

— Думаю, ты права. Так ты полагаешь, что у Чарльза была и до сих пор есть тайная жизнь?

— Наверняка я этого не знаю, но все признаки налицо, разве нет? Никто не поступит так, как поступил он, без действительно серьезных на то причин.

Арч переменил тему разговора.

— Когда ты приехала в Рим, Ники, что ты собиралась сделать? — спросил он. — То есть я хочу спросить, как ты собиралась искать его?

— У меня не было определенного плана, Арч. Я просто решила поехать туда, где был снят телесюжет. Я собиралась поговорить с Тони о его репортаже, показать ему фотографии. — Она кивнула на снимки, лежавшие на кофейном столике. — Я собиралась спросить у него, не видел ли он случайно этого человека в Риме, и если да, то не знает ли, где тот чаще всего бывает, чтобы поискать его самой. Если Чарльз живет здесь, то, по-видимому, живет открыто. Я думаю так по той простой причине, что когда он попал в кадр, то был на улице, на площади вместе с толпой, а не скрывался где-нибудь.

— Верно. Но с другой стороны, у тебя так мало сведений для того, чтобы продолжать поиски. А Кли знает, где ты?

— Конечно, знает.

— И ты сообщила ему, зачем ты здесь?

— Нет. Мы говорили по телефону, и я сказала, что еду по делу.

— Не думаю, что Кли будет рад, если узнает, что ты отправилась в Рим разыскивать Чарльза Деверо. Больше скажу — он станет сам не свой. Вы слишком завязли друг в друге.

— Пожалуй. Хотя это не значит, что он командует мной или что я должна спрашивать у него разрешения, как мне поступить, — твердо сказала Ники. — Я независимая женщина, и никто не может указывать мне, что мне делать, как или когда. Я сама себе голова. То, чем я занимаюсь в Риме, мое личное дело, Арч. Мое и только мое.

— Я всего лишь хотел сказать, дорогая, что я не уверен, что Кли придет в восторг оттого, что ты занимаешься исчезновением Чарльза. Разве тебе не приходило в голову, что это может быть опасно? Чарльз Деверо не хочет, чтобы его нашли. Готов поставить в заклад последнюю монету.

Ники кивнула.

— Может статься, что так.

— Скажи-ка мне лучше вот что, золотко. Что ты собираешься делать, если найдешь его? Задать ему трепку за то, что он тебя бросил? Отлупить хорошенько и удалиться восвояси? Сдать его властям?

Ники поджала губы.

— Ты все еще любишь его? — Арч наконец решился задать ей самый трудный вопрос. — Ты именно поэтому вбила себе в голову, что должна отыскать его?

— Нет, не поэтому. Я не люблю его. И уже давно.

— Так почему же ты собираешься сделать это?

— Потому что я хочу докопаться до правды, хочу узнать, что же на самом деле произошло. И почему. Я репортер, помни это, а привычка — вторая натура, как говорится. Кроме того, мне надо поставить точку в истории с Чарльзом раз и навсегда, чтобы спокойно жить дальше — вместе с Кли.

— Так поставь эту точку сейчас, Ник. Прекрати поиски. По-моему, ты зря тратишь время.

В голосе Арча звучала тревога. Он был, как никогда, серьезен.

— Может быть, мне действительно надо последовать твоему совету, — пробормотала Ники, стараясь успокоить и утешить друга. — Конечно же, разумнее оставить все как есть. Шанс отыскать Чарльза ничтожен. И потом, как ты говоришь, даже если я его найду, что тогда? — Она вздохнула. — Ты прав. Как всегда, прав.

Арч улыбнулся в ответ, и по лицу его разлилось выражение огромного облегчения.

— Отправляйся в Париж, Ник. Обещай, что завтра же ты улетишь в Париж.

— Обещаю, — сказала Ники и потянулась за бокалом.

Что значит еще одна безобидная ложь, раз дело приняло такой оборот?

— Пойдемте посидим в кабинете Тони, там намного удобнее, — сказала Дженнифер Аллен, вводя Ники в святая святых своего начальства. — Вам что-нибудь принести, мисс Уэллс? Может быть, чашечку кофе?

— Нет, спасибо, Дженнифер, ничего не надо. И пожалуйста, зовите меня просто Ники.

Молоденькая секретарша улыбнулась:

— Спасибо, непременно.

— Итак, Тони вернется не раньше вечера? — спросила Ники, опускаясь на низкий итальянский кожаный диван.

— Сказал, что будет в пять или шесть часов, — ответила Дженнифер, садясь в кресло рядом с Ники. — Он поехал в Ватикан на встречу и обед. А потом он идет к зубному врачу.

Ники сжала губы, жалея, что не поговорила с Тони по телефону раньше.

— Могу ли я вам чем-то помочь? — спросила Дженнифер, горя желанием угодить одной из первых звезд компании.

— Не думаю. Я хотела поговорить с Тони об информационном сюжете, который был передан отсюда с неделю назад, если точно, то в прошлую среду.

— Ах да, тот самый репортаж о стрельбе на политическом митинге! — воскликнула Дженнифер. — Вы его имеете в виду?

— Да, я хотела узнать, переслали ли отснятый материал полностью или что-то забраковали?

Дженнифер покачала головой.

— Нет, Ники, мы переслали в Нью-Йорк все.

— Понятно.

— Я и в самом деле ничем не могу вам помочь? Вы такая взволнованная.

Ники заставила себя рассмеяться.

— Да нет, вам показалось. Так, простое любопытство. Впрочем, может быть, вы и сможете мне кое в чем помочь.

Ники открыла сумочку и вытащила три фотографии. Дженнифер она отдала только две.

— Этот человек попал в кадр. Так, ничего особенного, лицо в толпе. Я сделала стоп-кадр с ним в нью-йоркском отделении компании, потому что он…

— Этот человек важная птица или что-то в этом роде? — вставила Дженнифер.

— Отчасти, но только для меня. Около года назад я работала над одной передачей, и он был одним из главных действующих лиц, — сказала Ники бесстрастным голосом, ибо заранее придумала правдоподобное объяснение. — Потом он исчез, а без него фильм так и остался незаконченным. Я все старалась как-то связаться с ним с тех самых пор. Проинтервьюировать его. По-моему, он живет в Риме. Я подумала, что, может быть, Тони его знает, если, конечно, он здесь известная личность и общается с иностранцами. Я надеялась, что Тони подскажет мне, где стоит поискать его. Ну там, бары, рестораны.

Дженнифер внимательно слушала, потом взглянула на фотографии, которые держала в руках. Через несколько секунд, покачав головой, она вернула их Ники.

— Нет, не думаю, что я когда-либо видела его. Вот только… — Она помолчала немного, потом снова покачала головой. — Нет, я его не знаю.

— А что значит «вот только»? — переспросила Ники. — Вы что-то хотели сказать?

— Я на секунду подумала, что он мне знаком, но нет… нет, я решительно его не знаю.

Положив фотографии в сумочку, Ники улыбнулась:

— Какая жалость! Ну да ничего.

Они вышли из кабинета, и Ники направилась к двери, понимая, что здесь ей больше делать нечего.

— Передайте Тони, что я зайду к нему позже. Спасибо, Дженнифер.

Ники прошла по коридору к лифту, нажала на кнопку и остановилась в ожидании. Подошел лифт, и она уже собиралась шагнуть в кабину, как вдруг услышала, что ее зовут. Обернувшись, она увидела, что по коридору бежит Дженнифер.

— Как хорошо, что я догнала вас! — воскликнула секретарша. — Я только что вспомнила, почему лицо этого человека показалось мне знакомым. Пожалуйста, могу я еще раз взглянуть на фотографию?

— Да, конечно, — ответила Ники с колотящимся сердцем и открыла сумочку.

Дженнифер впилась взглядом в ту, что побольше, сделанную Дейвом, и кивнула.

— Я совершенно уверена в том, что летела с этим человеком одним самолетом в прошлый четверг.

— Самолетом? Куда? — спросила Ники.

— В Афины. Я летала туда на выходные. Он стоял рядом со мной у транспортера, ожидая багаж. И даже помог снять чемодан. — Дженнифер вернула Ники фотографии.

— Вы уверены, что это был именно он? — Ники вдруг понизила голос до шепота.

— Да. Он был очень обходителен. Настоящий джентльмен. И у него был такой приятный голос.

Чуть дыша от волнения, Ники спросила:

— А кто он по национальности, как вы думаете, Дженнифер?

— Англичанин. Он — англичанин.

27

В тот же день Ники отправилась в Афины.

Туда было всего полтора часа лету, и в пять пополудни самолет приземлился в аэропорту «Элленикон». Пройдя таможню, она отыскала носильщика, поручила ему багаж и через несколько минут уже стояла на улице, в удушающей жаре, ожидая такси.

До Афин было недалеко, каких-нибудь полчаса езды на машине, но, когда Ники прибыла в гостиницу «Гранд Бретань» на площади Конституции, она была вконец измучена. Кондиционер в такси работал плохо, а август в Греции — самый душный месяц.

Ее просторный номер выходил окнами на Акрополь. К счастью, кондиционер работал на полную мощность, и скоро ей стало прохладнее. Вытащив из дорожной сумки кое-что из одежды, Ники приняла душ, заново наложила косметику, расчесала волосы и облачилась в белые брюки, бледно-голубую блузку и белые босоножки без каблуков. Она старалась одеться как можно легче и удобнее.

Закинув белую сумочку на плечо, она вышла из номера и спустилась на лифте в вестибюль.

Подойдя к столику администратора, она облокотилась на полированную деревянную поверхность стойки и улыбнулась двум молодым мужчинам в темных костюмах, стоявшим по другую сторону. Они улыбнулись ей в ответ, сверкнув зубами, ярко белевшими на фоне их загорелых лиц.

— Я Ники Уэллс, из американской телевизионной компании Эй-ти-эн, что в Нью-Йорке, — сказала она, обращаясь к молодому человеку ростом пониже, который стоял ближе к ней.

— Да, мисс, я знаю. Меня зовут Коста Теопопулос, а это мой коллега Аристотель Гаврос. Чем можем быть полезны? — вежливо осведомился он.

Ники коротко кивнула:

— Мне нужно найти одного человека, моего давнего приятеля, но я не — уверена, здесь ли он. — Открыв сумочку, она вытащила фотографию Чарльза, сделанную Дейвом, так как, по ее мнению, она вышла лучше других. Ники показала карточку молодому человеку.

Посмотрев на нее несколько секунд, Коста поднял глаза и покачал головой.

— Я никогда не видел этого джентльмена раньше. А ты, Аристотель? — Он передал снимок коллеге.

Пока другой служащий рассматривал снимок, Коста спросил:

— А как его зовут, мисс?

— Чарльз Деверо, — ответила Ники. Однако, зная, что Чарльз не станет жить под своим настоящим именем, она добавила: — Но мистер Деверо часто путешествует инкогнито и может назваться иначе. Поэтому-то я и показываю вам его фотографию.

— О-о, — сказал Коста и как-то странно посмотрел на нее. — А зачем ему это делать?

У Ники было готово объяснение.

— Мистер Деверо известный писатель, — мягко сказала она. — Очень, очень известный, и поэтому он, по возможности, старается не афишировать себя. Оттого он и придумывает себе разные имена.

— А какие имена он использует чаще всего? — спросил Коста, пронзая ее взглядом.

— Смит, например. Чарльз Смит, — на ходу сочинила она. — Или же Чарльз Диксон.

Коста записал оба имени в блокнотик и, подняв голову, сказал:

— Я посмотрю в книге приезжающих. — Затем он ушел.

Аристотель вернул фотографию.

— Я видел этого человека, — сказал он тихо. — Или того, кто похож на него.

Ники метнула на него быстрый взгляд и воскликнула:

— Значит, я права! Я была совершенно уверена, что мой знакомый где-то здесь.

Аристотель покачал головой.

— Я столкнулся с похожим человеком в прошлую субботу, когда он входил в «Г. Б. Корнер». Не думаю, что он был одним из постояльцев.

— А что это за «Г. Б. Корнер»? — спросила Ники.

— Ресторанчик, где подают легкие закуски, это в вестибюле гостиницы направо, — пояснил Аристотель.

В эту минуту подошел Коста.

— Ни одно из имен, что вы назвали, мисс, в списке приезжих не значится. Прошу извинить.

— Все равно спасибо. Аристотель говорит, что видел моего знакомого, когда тот входил в «Г. Б. Корнер» в прошлую субботу. Они почти столкнулись. А вам, случаем, не приходилось его видеть?

— Меня здесь не было, — ответил Коста. — У меня был выходной.

Ники пожала плечами.

— Понятно. Во всяком случае, я хотела бы вас расспросить о местных гостиницах. Кроме вашей и «Хилтона», есть еще в Афинах большие гостиницы?

— Нет, — сказал Аристотель, беря разговор на себя, потому что Коста в эту минуту отошел. — Есть много маленьких, но… — Настал его черед пожать плечами. — Сомневаюсь, чтобы этот джентльмен стал жить в одной из них. В Вульягмени есть много хороших гостиниц. Попытайте счастья там.

— Вульягмени? А где это?

— О, не очень далеко. Минут сорок — сорок пять на машине, — сказал Аристотель.

— Может быть, вы закажете мне машину с шофером на завтра? — сказала Ники. — Думаю, мне стоит съездить туда.

— Когда вы желаете ехать?

— До полудня.

— Разумно, мисс. Будет еще не очень жарко. — Аристотель улыбнулся, пододвинул к себе блокнот и стал писать.

Облокотившись на стойку, Ники принялась расспрашивать его о Вульягмени.

Она так увлеклась разговором, что не заметила, что в это самое время делал Коста. А тот удалился в маленькую служебную комнатку в глубине холла и стал украдкой набирать номер. Дождавшись ответа, он пробормотал что-то в трубку. На его лице было написано беспокойство. Во время разговора он не сводил глаз с Ники.

Аристотель тем временем протянул ей листок бумаги.

— Вот телефон моего шурина, мисс. Он хороший шофер. Осторожный. Говорит по-английски. Я договорюсь, чтобы он был здесь завтра в десять утра.

— Спасибо большое, вы мне очень помогли.

Аристотель наклонился поближе и прошептал:

— Берет немного, гораздо меньше, чем другие шоферы.

Ники улыбнулась Аристотелю и поискала взглядом Косту. Увидев его у телефона в конторе, она приподняла руку на прощание.

— Поблагодарите вашего друга от моего имени, — сказала она Аристотелю.

— Обязательно, мисс.

Ники отправилась в «Г. Б. Корнер», располагавшийся сразу за вестибюлем. Там она поговорила с одним из официантов и достала фотографию. Официант покачал головой, взял снимок и ушел. Желая помочь, он показал его другим официантам, но несколько минут спустя вернулся и произнес с сожалением:

— Простите, мисс, но никто из наших не видел этого человека. Даже в субботу. Никто. Очень жаль.

Она села в такси и попросила отвезти ее в гостиницу «Хилтон», где тоже опросила трех служащих за стойкой и кассира, показав всем фотографию Чарльза.

Везде ее ждало одно и то же. Никто его не видел, называемые ею имена нигде не значились. Впрочем, и не могли значиться. Вопросы, задаваемые гостиничным служащим, были всего лишь уловкой, которая, как она надеялась, поможет ей докопаться до правды. Не прибегни она к ней, по меньшей мере показалось бы странным, что она ищет знакомого, не зная его имени. А ее всякий раз просили назвать имя.

Ники вышла из гостиницы «Хилтон» с чувством острого разочарования. Она уже было направилась обратно в гостиницу, как вдруг передумала, взяла такси и поехала в Плаку, самую старую часть Афин с причудливыми извилистыми улочками, магазинчиками, барами, кафе и ресторанами. Она бродила там целый час, оглядываясь по сторонам, чтобы ничего пропустить, как учил ее отец, когда она была еще совсем маленькой девочкой.

Она слишком хорошо знала, что жизнь полна удивительных совпадений, так что не исключена возможность случайно увидеть Чарльза в одном из открытых кафе или ресторанов.

В Плаке было полно туристов, как и всегда в августе. Ники скоро до смерти устала от постоянной толкотни и давки. Да и вечер выдался невыносимо душный. В конце концов она прекратила поиски. В глубине души она сознавала, что все без толку, что она зря теряет время, рыская вот так по улицам в поисках Чарльза. Наконец она села в такси и поехала в гостиницу «Гранд Бретань», решив, что если уж страдать, так страдать с удобствами.

Немного отдохнув в прохладном номере, Ники позвонила и заказала на ужин жареную рыбу, свежих фруктов и бутылку воды. Потом она подошла к окну и, раздвинув занавески, залюбовалась Акрополем.

Она помнила, что храм на вершине холма называется Парфеноном. Отец рассказал ей о нем, когда они отдыхали здесь всей семьей. В этот вечер, как всегда летом, Парфенон был искусно подсвечен, и древние развалины выглядели особенно впечатляюще. Они рельефно выделялись на фоне темнеющего вечернего неба и были так красивы, что дух захватывало.

Ники поняла, что как раз сейчас там разворачивается цвето-звуковое представление. Краски менялись по мере того, как перед зрителями, рассевшимся на склоне холма напротив Акрополя,разворачивалась история Эллады. На время Ники перенеслась в прошлое. Она вспомнила, как отец с матерью водили ее на это представление много лет назад, и оно произвело на нее такое впечатление, что память о нем не покидала ее с тех самых пор.

Ее знание Греции ограничивалось тем, что в свое время рассказал отец. По большей части это были сюжеты из древнегреческой мифологии. А еще она почерпнула кое-какие сведения из замечательно написанных романов Мари Рено. Ники прочитала книгу Мари Рено «Огонь с неба», когда ей было шестнадцать. Этот роман из жизни Древней Греции увлек ее с первых же страниц. Как жаль, что у нее сейчас нет с собой ни одной книги Рено. Кажется, этой ночью ей опять не заснуть.

Шофера звали Панайотис, он оказался веселым малым, почтительным, сносно говорящим по-английски и с ослепительной, не сходящей с лица улыбкой.

Он подал машину точно в десять. Ники обрадовалась, увидев вполне приличный еще «мерседес», и совсем возликовала, обнаружив, что в нем есть кондиционер. По улицам уже растекался зной, и Ники с удовольствием нырнула в прохладу машины.

— Аристотель говорит, вы хотите ехать в Вульягмени смотреть гостиницы «Астир-Палас», — сказал Панайотис, когда они выезжали с площади Конституции.

— Да. Он сказал, что их там целых три.

— Это то, что вы называете комплекс. Да. Там есть отели. Бунгало. Очень замечательное место. Очень красивое. Сорок пять минут — и мы там. О'кэй? Мисс удобно?

— Спасибо, все хорошо. — Ники откинулась на мягкую кожаную спинку сиденья.

— Мисс любит музыку? — спросил Панайотис, оборачиваясь через плечо. — Хотите, включу радио?

— Почему бы нет? — ответила Ники.

Впрочем, ей было все равно. Посмотрев в окно, она спросила себя, не совершила ли она глупость, приехав в Афины. Вчера она попусту потратила время, и, хотя Аристотель и сказал ей, что узнал Чарльза, и даже вспомнил, что видел его при входе в закусочную, какое это имеет значение в конечном счете? Афины — огромный город, как и Рим, и будучи честной сама с собой, она должна признать, что у нее очень мало надежд отыскать Чарльза, если он вообще здесь.

Возможно, ей и в самом деле стоило послушаться Арча и уехать в Париж. Вместо этого она упрямо, настырно делает так, как ей хочется, как ей подсказывает интуиция. Вот и теперь сломя голову ринулась сюда, поверив Дженнифер Аллен на слово. Но зачем? Чего она добьется, даже если найдет Чарльза? «Я уже ни в чем не уверена», — подумала Ники и тяжело вздохнула. По-видимому, она просто была не в силах избавиться от мысли, что Чарльз Деверо жив.

Вульягмени оказалось курортным местечком. На море было полно яхт. Длинная, извилистая дорога вела к вершинам высоких скал, где через равные промежутки, одна над другой расположились три гостиницы. Бунгало находились возле той, что была ниже всех. Там были также рестораны на все вкусы, теннисные корты, бассейны и пляжи. Место действительно поражало своей красотой. Средиземное море было далеко внизу. «Это море цвета темного вина, как сказал Гомер», — подумала Ники, выглядывая из окна машины. В это утро оно было ярко-синим и сверкало, точно осколок стекла на солнце, рассыпая ослепительные блики.

Панайотис остановил «мерседес» перед гостиницей, вскарабкавшейся на скалы выше остальных.

— Я подожду здесь, — пообещал он, широко улыбнувшись, и вытащил из кармана брюк листок бумаги. — Это от моего зятя. Спросите этого человека.

— Спасибо, — сказала Ники, взглянув на листок бумаги. Это была коротенькая записка от Аристотеля: «Демосфен Зулакис — помощник управляющего. Друг моего отца. Поможет, если сможет. А.Г.»

Через несколько минут после того, как Ники справилась у дежурного администратора, где мистер Зулакис, тот уже пожимал ей руку, мило улыбаясь и рассказывая на безупречном английском, что Аристотель позвонил ему заранее и все объяснил.

— Будьте добры, покажите мне фото вашего знакомого, которого вы ищете, мисс Уэллс, — попросил он и пристроил на носу очки в роговой оправе.

— Да, конечно, сейчас. — Ники полезла в сумочку.

Господин Зулакис взял фотографию, всмотрелся в нее, нахмурился, поднес поближе к глазам и помотал головой.

— Этот человек никогда не останавливался ни в одной из здешних гостиниц. У меня привычка знать все о всех и хорошая память на лица.

— Но вы нахмурились, словно все-таки узнали его, — заметила Ники, внимательно наблюдавшая за господином Зулакисом.

— Да, это так, мисс Уэллс. На долю секунды он показался мне знакомым, вот и все. Возможно, я видел его мельком в каком-нибудь ресторане или где-нибудь еще. Я мог его видеть в бассейне, на пляже. Но если и видел, то просто скользнул по нему взглядом. — Господин Зулакис улыбнулся и повел Ники через вестибюль. — Однако давайте зайдем в гостиницы ниже, поговорим с прислугой. Быть может, там нам помогут.

— Спасибо, господин Зулакис, вы так добры. Что бы я без вас делала.

— Пустяки, мисс Уэллс, право пустяки, — успокоил его Демосфен Зулакис, желавший оказаться полезным красивой американке, которая, судя по всему, была еще и важной персоной.

Два часа спустя Ники шла к «мерседесу» в сопровождении все того же добродушного помощника управляющего, который и в самом деле из кожи вон лез ради нее, но, увы, все его старания оказались напрасными.

— Ужасно жаль, что не удалось ничем помочь вам, мисс Уэллс, — сказал он. — Ваш друг, должно быть, был в Афинах проездом.

— Возможно, — согласилась Ники и в очередной раз поблагодарила господина Зулакиса.

Ники шла через вестибюль гостиницы «Гранд Бретань» и вдруг замерла как вкопанная. Секундой раньше она миновала газетный киоск, и ей почудилось, что фотография Кли была на обложке одного из журналов, выставленных на самом видном месте.

Кли — известный человек, и его портрет мог появиться на обложке журнала по одной-единственной причине: с ним что-то случилось. Сейчас он в Лейпциге. Там, конечно, не стреляют, но демонстрации идут по всей Восточной Германии, не говоря о том, что погибнуть можно не только в зоне боевых действий. Нет, не может быть, она же знает, что он жив и здоров. Не далее как прошлой ночью она говорила с ним по телефону. Скорее всего, его портрет поместили на обложке потому, что он выиграл какой-нибудь приз за работу в Пекине. Такое возможно. Но если так, почему он ничего не сказал ей? Из скромности?

Ники повернулась, подошла к киоску, открыла кошелек, вытащила деньги и протянула их продавцу. Потом она взяла журнал с подставки и показала торговцу, чтобы тот видел, что она покупает.

Тот кивнул, отсчитал сдачу и высыпал ей мелочь в протянутую руку.

Сделав несколько шагов от киоска, Ники взглянула на журнал. Он назывался «Тахидромос» и представлял собой издание вроде «Лайф» или «Пари матч». На обложке красовался слегка улыбающийся Кли. В рубашке с открытым воротом и коричневой кожаной куртке. И все-таки это был не Кли, а актер Кевин Костнер! Сходство и в самом деле было удивительным, так что ошибиться было не мудрено.

Оказавшись у себя в номере, Ники бросила журнал на кофейный столик и направилась к крохотному бару. Вытащив бутылку кока-колы, она открыла ее и налила себе полный стакан. Сделав большой глоток, она захватила стакан с собой на диван.

«Боже, Кевин Костнер на этом снимке — вылитый Кли, — подумала Ники, поглядывая на обложку журнала. — Вполне сойдет за брата-близнеца». Из глубин памяти послышался голос Филипа, говорившего: «У всех нас где-то есть двойник».

Ники встрепенулась. Раз она могла спутать Кевина Костнера с Клилендом Донованом, вполне возможно, что она приняла кого-то за Чарльза Деверо.

— Проклятье, — пробормотала она. — Может быть, я и в самом деле ищу вчерашний день?

Теряя терпение, в раздражении на себя, она вскочила и подошла к окну. Она стояла и смотрела на улицу, а мысль ее билась как в западне.

Вполне возможно, что человек, попавший в репортаж, просто прохожий. Именно так считают Анна и Филип. Ну кто станет спорить с ними? Никто не разделяет ее подозрений, что это Чарльз. Как жаль, что Кристофер Нилд в отпуске. Компаньон Чарльза согласился бы с ней, в этом она была уверена. Она тихонько вздохнула и уперлась лбом в стекло. «Ну признайся, нет смысла продолжать поиски», — подумала она и выпрямилась, застыв от внезапно поразившей ее мысли. Есть, есть еще один человек, который сможет поддержать ее, если она покажет ему фотографии: дон Педро Алехандро Перес, партнер Чарльза в Испании.

Итак, остался последний патрон. «Всего один, и я не премину им воспользоваться», — решила Ники, кинувшись через комнату к столу, где лежала телефонная книга. Минут через десять она уже отыскала телефон дона Педро и, позвонив в Мадрид, переговорила с дежурной секретаршей его виноторговой компании. Та посоветовала перезвонить после обеда, часов в пять, и поговорить с личной секретаршей дона Педро сеньоритой Лопес.

Ники сидела за столом, прикидывая так и эдак, что делать дальше. Можно, конечно, остаться в Афинах до воскресенья, но уж слишком в городе жарко. К тому же у нее здесь ни одной родной души. А в Мадриде у Эй-ти-эн есть приличное представительство, и, хоть Питер Коллис, его шеф, не входит в число ее близких друзей, они тем не менее давно знакомы. «Значит, Мадрид, — подумала Ники. — Лечу без промедления. Сегодня же, если возможно».

За годы странствий с родителями она усвоила золотое правило: если хочешь, чтобы дело было сделано наверняка да еще быстро, проси портье помочь. Они знают все, у них есть гостиничная система связи по всей Европе. Она набрала номер портье, чтобы заручиться его помощью. Телефон оказался занят, и Ники спустилась в вестибюль, горя от нетерпения сдвинуть дело с мертвой точки.

Яннис, главный портье, вежливо поприветствовал ее и спросил, не может ли он чем-нибудь помочь.

— Мне необходимо сегодня же вылететь в Мадрид. Любым рейсом. И еще мне нужно забронировать номер в «Ритце». Сделаете, Яннис? Пожалуйста, ради меня.

— Да, конечно, не беспокойтесь, мисс Уэллс, все будет в порядке. Я позвоню вам в номер, как только что-то узнаю. — Он взглянул на часы. — Ваши вещи собраны, мисс?

— Более-менее.

— Сейчас почти три. Думаю, что скоро вам следует отправляться в аэропорт. Помнится, ближе к вечеру есть рейс на Мадрид. Постараюсь достать билет на него.

— Спасибо. — Ники улыбнулась и пошла к стойке регистрации приезжих, сделав заметку на память, что надо позвонить Жан-Клоду в «Имидж» и оставить номер своего мадридского телефона. Аристотеля нигде не было видно, но Коста оказался на месте. Она чувствовала, что он не сводит с нее глаз, пока она разговаривала с портье.

— Привет, Коста, — сказала Ники. — Спасибо, что помогли мне вчера.

С неизменной вежливостью тот наклонил голову:

— Повезло ли вам в Вульягмени?

— К сожалению, нет. Подготовьте, пожалуйста, мой счет.

— Вы уезжаете, мисс?

Ники кивнула.

— Назад в Америку? — спросил он.

— Нет, в Мадрид.

— В Мадрид? — повторил Коста, слегка озадаченный.

Ники с любопытством взглянула на него. У него было такое сосредоточенное выражение лица, что с языка сам собой сорвался вопрос:

— А что такого в том, что я лечу в Мадрид?

Молодой служащий был на секунду ошарашен. Потом он пробормотал:

— Простите, я не понимаю.

— Я хотела сказать, что вы очень удивились, когда узнали, что я лечу в Мадрид.

— Я вовсе не удивился, — твердо ответил Коста. Затем добавил с улыбкой: — Я приготовлю ваш счет, мисс. Немедленно.

Она полезла в сумочку, вытащила пригоршню драхм и настояла, чтобы Коста взял их.

— Спасибо вам, — сказала она.

— Спасибо вам, мисс, — ответил он, пряча деньги в карман.

Пока Ники шла к лифтам, Коста провожал ее взглядом. Когда же она скрылась в одной из кабин, он направился к главному портье.

— Вы и в самом деле думаете, что сможете посадить мисс Уэллс на мадридский самолет?

— Конечно, смогу, — ответил Яннис и нахмурился, озадаченный любопытством Косты.

— А гостиницу? Гостиницу вы ей забронировали?

— Старший портье в «Ритце» — мой старый приятель. Я поговорю с ним, и он все устроит, — похвастался Яннис. — Тебе-то что?

Коста ухмыльнулся и подмигнул.

— Такая красивая. Чаевые хорошие дает. Хочу, чтобы у нее все сошло гладко.

Яннис кивнул, отвернулся и снял трубку одного из надрывавшихся телефонов.

Коста вернулся за свою стойку. Его коллега разговаривал с одним из постояльцев, и он, торопливо пробравшись в служебное помещение, где никого не было, набрал номер.

— Она уезжает, — пробормотал он в трубку. — В Мадрид. Она что-то узнала в Вульягмени. Остановится в «Ритце». Передайте ему.

28

Ники заметила, что за ней следят, когда в пятницу ближе к вечеру вышла из музея Прадо и ненадолго задержалась в тени портика. Она размышляла, вернуться ли в гостиницу «Ритц» сразу или нет, как снова заметила этого типа с черной сигарой.

В первый раз он возник рано утром, когда она разговаривала с портье, — точно из-под земли вырос. Он попыхивал черной сигарой, и от клубов едкого дыма она поперхнулась и закашлялась. Портье что-то быстро сказал по-испански — вежливо, но твердо, — и человек немедленно отодвинулся от нее. Закончив дела, она заторопилась через вестибюль, радуясь, что отделалась от этого курильщика, поглощенного разговором с портье.

В лифте, поднимаясь в номер, она поругивала его про себя, все еще кашляя в ладонь.

Позже, идя на обед с Питером Коллисом, она задержалась, чтобы побродить по галерее Прадо — торговых рядах ниже «Палас-отеля». Выходя из очередной лавки, она увидела, что тип с сигарой уставился на нее через витрину. Он тут же отвел глаза, неловко развернулся и скрылся в магазине напротив.

И вот теперь он опять торчит рядом, всего в нескольких метрах от нее, около скульптуры между лестницей и небольшим парком. На этот раз с ним был второй. И у этого второго меж зубов тоже торчала сигара — ни дать ни взять торговое клеймо.

Человек не видел ее. Пока не видел. Она заметила его первой, потому что рядом заплакали дети — совсем маленькие, едва научившиеся ходить, они окружили молодую женщину, хватая ее за руки и пища что было сил. Затюканная мать остановилась около двух типов, и один из них что-то говорил ей, видимо, в ответ на ее вопрос.

Вдруг из музея, болтая и хохоча, вывалилась стайка немецких студентов и окружила Ники. Она воспользовалась этим и неотступно следовала за ними, пока они шли через маленький парк, а потом по Пасео дел Прадо.

Через несколько минут Ники уже входила на Плаза де ла Леальтад — площадь Верности, где в окружении чудных садов расположилась гостиница «Ритц». Типа с сигарой не было видно. Впрочем, что от этого проку, раз уж он знает, где она остановилась.

Забрав ключи от номера и несколько адресованных ей записок, Ники поднялась к себе, размышляя об этом странном человеке и о том, что кто-то следит за ее передвижениями. Кто-то? Если уж за ней и в самом деле кто-то следит, то, конечно же, Чарльз Деверо.

Едва переступив порог номера, Ники почувствовала запах незнакомого одеколона. Сжав в руке ключи, она остановилась в маленькой прихожей, хмурясь и озираясь. Она несколько раз повела носом. Никакого сомнения — в воздухе стоял острый чужой запах. В ту же минуту она сообразила, что это запах скорее мужского одеколона, чем женских духов, так что горничная отпадает в качестве возможного объяснения. Быть может, сюда заходили из прачечной или химчистки? Но она не отдавала вещей в стирку или чистку. Или же тот незнакомец, который ходит за ней по пятам, проник в ее номер? И если да, то как? Что за дурацкие вопросы, подумала Ники. Он мог легко подкупить кого-нибудь из гостиничной прислуги. Как в таких случаях говаривал ее отец, деньги развязывают язык. А времени договориться с кем-то из служащих у того типа было достаточно. Она видела его в торговых рядах утром часов в одиннадцать, еще до того, как отправиться в бюро Эй-ти-эн к Питеру. Около половины второго они пошли обедать, а после она прогулялась до музея Прадо пешком. Там она провела несколько часов, восторгаясь шедеврами Гойи и Веласкеса, словом, не была в номере целый день.

Ники прошла в гостиную и положила ключи, записки и сумочку на кофейный столик. Подозрения ее усилились, и она направилась в спальню к гардеробу. Ее дорожная сумка на все случаи жизни, без которой она никогда не отправлялась в путешествие, стояла наискосок. Между тем она отлично помнила, что, уходя, аккуратно поставила ее в угол.

Ники вытащила сумку и отнесла ее на кровать. Осмотрев замочек спереди, она заметила, что его ковыряли — одного прикосновения было достаточно, чтобы убедиться, что он едва держится. По-видимому, его взломали и потом не смогли запереть как следует — так здорово он был покорежен. Было очевидно, что в ее отсутствие в номере кто-то был.

Ники осмотрела сумку. Записная книжка, магнитофон и прочие вещи оказались в сохранности. Паспорт, пресс-аккредитацию, кредитные карточки и испанские деньги она держала в белой кожаной сумочке, а бумажник с другой валютой оставался здесь. Вытащив бумажник, Ники убедилась, что деньги целы. Не считая сломанного замка, вещи в сумке были сложены по-другому и не так аккуратно, как обычно.

Закрыв сумку, Ники подошла к комоду в противоположном углу комнаты и один за другим стала выдвигать ящики. Доказательства того, что кто-то копался в них, были также налицо. Вещи были немного смяты и лежали криво. Не было никаких сомнений в том, что к ним прикасалась чужая рука.

Она озабоченно покачала головой, задвинула ящики и вернулась в гостиную. Опустившись в кресло, она закрыла глаза и постаралась сосредоточиться на самом неотложном. Было ли это просто совпадением, что тип с сигарой попался ей на глаза несколько раз в течение дня? Или он следит за ней? Если так, то это доказывает одно: Чарльз Деверо жив.

Ники открыла глаза и выпрямилась. Если Чарльз устроил за ней слежку, чтобы знать обо всем, что она делает, с кем встречается, если он подослал кого-то обыскать ее номер, значит, он узнал о том, что она в Мадриде. Но каким образом? У него что, свои люди в «Ритце»? Или же в афинской гостинице «Гранд Бретань»? И, что еще важней, зачем ему все это?

Ответ только один: ему нужно знать, что у нее на уме, очень нужно.

Не решил ли он, что она занимается расследованием его исчезновения и собирается сделать о нем материал? В конце концов, он прекрасно знал, что она профессиональный журналист. Но если это так, то он, должно быть, замешан в чем-то, что и в самом деле заслуживает расследования. В чем-то незаконном. О масштабах чего она и не подозревает. А что может быть незаконным и приносить большие деньги? Торговля оружием. Наркотиками. Но неужели Чарльзу мало денег? Он ведь богат. Так или иначе Ники все время возвращалась к мысли, что то, чем он занимается, как-то связано с финансами.

Если только с чем-то совсем невероятным, как она предположила в разговоре с Арчем в Риме. Но чем же?

Зазвонивший телефон прервал ее раздумья. Она подошла к столу и сняла трубку.

— Алло?

— Ники, это Питер. Я уже звонил и оставил записку. Ты ее получила?

— Извини, я только что вошла и не успела вскрыть почту.

— Ничего. Мы с Эми хотели бы пригласить тебя на ужин сегодня вечером. Ты свободна?

— Совершенно, и ужасно хочу повидать твою жену. Но послушай, ты не должен так опекать меня, в самом деле…

— Мы хотели бы, чтобы сегодня ты была с нами, — перебил ее Питер. — Мы пригласили еще нескольких друзей. Идем в жокей-клуб, довольно известное местечко.

— Как же, слышала.

— Я заеду за тобой в половине девятого. Сначала отправимся к нам домой чего-нибудь выпить. Ужин начнется не раньше десяти, боюсь даже, половины одиннадцатого. Что поделать, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. До встречи, Ники.

— С нетерпением жду встречи, Питер. Пока.

Едва Ники положила трубку, как телефон зазвонил опять.

— Алло?

— Привет, Ник, это я, — услышала она голос Кли. — Жан-Клод сказал, что ты звонила.

— Кли, дорогой! Как я рада! Да, я пыталась дозвониться, так, на всякий случай. Как ты? Где ты?

— Все хорошо, я в Берлине, в «Интерконтинентале». Тебе разве не передали мое послание?

— Передали, но я только что вошла. У меня даже не было времени взглянуть на него.

— Ники, у меня прекрасные новости! Лучше не придумаешь! — воскликнул Кли.

Она почувствовала, как он взволнован.

— Что такое, что случилось?

— Йойо! Я получил весточку от Йойо!

— Наконец-то, слава Богу. Он жив? Здоров? Где он? В Париже?

Кли рассмеялся:

— Тпру. Я ведь могу ответить сразу только на один вопрос. С ним все хорошо, он в Гонконге и скоро будет в Париже. Может быть, через несколько дней, самое большее, через неделю.

— Замечательно! — Ники почувствовала, что ее глаза наполнились слезами облегчения и радости оттого, что этот мальчик жив и здоров. Несколько мгновений она не могла слова вымолвить.

— Алло, ты слушаешь? — спросил Кли.

Обретя наконец голос, Ники ответила:

— Да, просто очень взволнована, только и всего.

— Понятно. Когда Жан-Клод сообщил мне об этом, со мной было то же самое.

— А разве ты не сам разговаривал с Йойо?

— Нет, он позвонил в офис из Гонконга и сказал, что даст о себе знать, как только окажется в Париже.

— Великолепно. Быть может, мы все соберемся в понедельник.

— Может быть. А теперь о самой лучшей новости на свете. Когда ты приезжаешь в Париж, Ник?

— Думаю, ближе к вечеру.

— Тогда давай поужинаем вместе. Вдвоем. Только ты и я. Можем пригласить Йойо, если хочешь и если он к этому времени приедет.

— Мне не терпится увидеть его, — сказала Ники. — И тебя.

— А я ужасно скучаю по тебе, дорогая.

Они проговорили еще несколько минут и попрощались. Ники стояла некоторое время, не снимая руки с телефонного аппарата. Кли так обрадовался появлению Йойо, что даже не спросил, как она оказалась в Мадриде. На ее счастье, он решил, что она там по делам.

Поздно вечером, когда Ники заканчивала макияж, телефон взорвался звонком. Перейдя в спальню, она подняла трубку.

— Алло?

Никакого ответа.

— Алло? — повторила Ники чуть-чуть резко. Раздался щелчок, и телефон замолчал. Она тут же набрала номер оператора.

— Говорит Ники Уэллс из семьсот пятого. У меня только что звонил телефон. Я сняла трубку, но никто не ответил. Звонок прошел через вас?

— Да, мисс Уэллс. Вызов принял я, — ответил телефонист.

— А кто звонил, вы не знаете?

— Извините, нет. Голос был мужской.

— Спасибо.

Ники положила трубку и вернулась в ванную комнату, чтобы причесаться. Вдруг она замерла, уставясь на свое отражение в зеркале невидящим взглядом. Мысли ее были далеко. Она не могла отделаться от ощущения, что кто-то постоянно следит за тем, где она находится в данную минуту. Она вспомнила, что сказал ей в Риме Арч. Люди исчезают по собственной воле для того, чтобы их не смогли найти. Никогда. А еще он сказал, что она может оказаться в опасности. Неужели так и случилось?

Она подумала о Чарльзе Деверо и о том, как Арч говорил, что Чарльз может быть жестким, даже беспощадным. Все это так. Она и сама заметила в нем эти качества.

В глазах ее промелькнул огонек понимания. Да, она и в самом деле может попасть в беду.

29

Новость о Йойо так обрадовала Ники, что загадка Чарльза и поиски его отошли на второй план. Прошлой ночью, ужиная с Питером и Эми Кол-лис и их друзьями, она испытала огромный душевный подъем. Даже тревожная мысль о том, что Арч может оказаться прав и она подвергает себя опасности, отступила.

Теперь же, теплым и нежным субботним утром, все демоны и вовсе улетучились, унеслись прочь, отогнанные радостью, солнцем, бирюзовым небом и прозрачным кастильским воздухом, придававшим небу необыкновенную чистоту. Оживленная, яркая суета громадного элегантного отеля внушала уверенность точно так же, как и присущая ему атмосфера обыденности.

С того самого времени, как позвонил Кли Йойо не шел у Ники из головы. То, что он выбрался из Китая в Гонконг и был теперь в колонии британской короны, то есть в безопасности, существенно уменьшили тревогу, поселившуюся в ее душе после пекинских событий. У нее будто камень с души свалился. Ей не терпелось увидеть Йойо, узнать, что произошло с ним с тех пор, как они виделись последний раз три месяца назад.

Не меньше ей хотелось увидеть Кли. Они были в разлуке вот уже несколько недель, за которые она смогла оценить его еще больше. Она скучала по его теплоте, уму, любви, преданности и пониманию.

Ники допила кофе. Потом устроилась на стуле поудобнее и огляделась, впитывая происходящее вокруг. Она сидела за поздним завтраком в ресторанчике, расположенном среди деревьев, окружавших гостиницу. Отчасти именно благодаря своим садам гостиница «Ритц» выглядела по-особенному. Она находилась в самом сердце Мадрида, и ее сады были островками спокойствия в деловом и шумном городе.

Ники посмотрела на небо, такое голубое, какого ей еще не приходилось видеть, без единого облачка. Солнце стояло высоко, к полудню опять стало невыносимо жарко, как и вчера. Но здесь, в тени деревьев, было приятно. А еще она радовалась тому, что на ней просторное легкое платье и босоножки без каблуков. Да, главное в этом городе — прохлада.

— Сеньорита Уэллс.

Ники оглянулась и увидела перед собой лицо молоденького посыльного.

— Да?

— Для вас. — Посыльный держал маленький серебряный поднос, на котором лежал конверт, и улыбался.

Ники вытащила из сумочки несколько песет, бросила их на поднос и взяла белый конверт.

— Спасибо, — сказала она.

Посыльный посмотрел на деньги, снова улыбнулся и спрятал их в карман.

— Грасиас, сеньорита.

Ники с любопытством осмотрела конверт, гадая, от кого бы он мог быть. От Питера? От мадридцев, с которыми она виделась вчера? Эта очаровательная молодая пара собиралась пригласить ее к себе на выходные. На конверте было напечатано ее имя вместе с названием гостиницы и адресом, но имени отправителя не значилось.

Разорвав конверт, она вытащила записку и, увидев почерк, словно приросла к стулу. Она не спутала бы этот красивый почерк ни с чьим другим — записка была от Чарльза Деверо.

«Дорогая Ники. Раз ты так усиленно меня разыскиваешь, я полагаю, что нам необходимо встретиться. Человек, доставивший это письмо, будет ждать тебя в вестибюле гостиницы. Я послал его для того, чтобы проводить тебя ко мне. Ч.»

Ники смотрела на сад с каменным выражением лица. Она сжала записку в руке и судорожно сглотнула несколько раз. Горло пересохло. Потом она снова посмотрела на записку и перечла ее. У нее не было никаких сомнений, что она написана Чарльзом. Помимо знакомого почерка она также обратила внимание на слово препроводить. Он частенько употреблял его в прошлом, и оно звучало очень по-английски.

«Итак, я с самого начала была права, — подумала Ники, выпрямляясь. — Я просто знала, что права. С того самого момента, когда увидела репортаж Тони из Рима». И все же Ники чувствовала, что от сознания этой правоты она не испытывает никакого удовлетворения, лишь чувство огромной растерянности и жалости. Не столько по отношению к себе, сколько к Анне Деверо.

Она сидела с запиской в руках, думая о человеке, который ждет ее, чтобы отвезти к Чарльзу, как вдруг ее поразила внезапная мысль. Прошлой ночью, когда ей на память пришли слова Арча, она реально осознала угрозу. А значит, она не может вот так просто пойти неизвестно куда за гонцом Чарльза! Большую часть жизни она подвергала себя опасности и ни разу не дрогнула. Она давным-давно привыкла считать себя бесстрашной. С другой стороны, она не собиралась терять голову из-за своего безмерного любопытства и желания узнать правду. Конечно, она не станет действовать безрассудно и тем самым подставляться.

И все-таки бояться ей нечего. Кем бы ни оказался Чарльз Деверо, он не убийца. Она сердцем чувствует, что Чарльз не обидит ее, волосу не позволит упасть с ее головы — в этом она совершенно уверена. И все же осторожность не помешает.

Хорошо бы ее сопровождал Питер Коллис. Они могли бы поехать на его машине, он бы подождал ее на улице, пока она разговаривает с Чарльзом. К сожалению, Питер и Эми уехали к друзьям, под Мадрид.

Она предоставлена сама себе. Что ж, так тому и быть.

Ники пересекла вестибюль, намереваясь поговорить с Энрике, старшим портье.

— Доброе утро, сеньорита Уэллс. Могу я быть чем-то полезен? — осведомился тот с обычной обходительностью.

Она кивнула.

— Мне нужна машина с шофером. Немедленно. И, кроме того, пожалуйста, хотелось бы, чтобы шофер говорил по-английски.

— Хорошо, сеньорита, сейчас все устрою. На сколько времени вам понадобится машина?

— Еще не знаю. На несколько часов, вероятно, а может быть, на целый день. Когда ее можно ждать?

— Она уже здесь, сеньорита. У нас машины с шоферами находятся рядом с гостиницей и готовы обслужить гостей в любую минуту.

— Как удобно! Только что мне принес письмо один человек. Я думаю, он уже ждет меня.

— Да, пожалуйста, он там, — сказал Энрике.

Ники проследила за его взглядом и в противоположном конце вестибюля увидела хорошо одетого молодого человека.

— Спасибо, — пробормотала она главному портье и торопливо отошла от стойки.

Подойдя к молодому человеку, она произнесла:

— Меня зовут Ники Уэллс. Вы говорите по-английски?

Тот кивнул.

— А как вас зовут?

Немного поколебавшись, он ответил:

— Хавьер.

— Хорошо, Хавьер. — Ники показала ему конверт. — Это вы привезли мне письмо? Так?

— Так.

— И вы должны проводить меня к человеку, который послал его, не так ли?

— Да. Он ждет вас.

— Хорошо, я поеду с вами. Но на своей машине со своим шофером.

— Не понимаю. У меня есть машина. Я вас отвезу, сеньорита Уэллс.

Ники покачала головой.

— Исключено. Либо я поеду на своей машине, либо вообще не поеду, — сказала она твердо, и выражение ее лица стало жестким и непреклонным.

Хавьер не мог не заметить эту перемену, но все же продолжал колебаться. Наконец он сказал:

— Хорошо. Подождите, пожалуйста. Мне надо позвонить.

— Не возражаю, — холодно ответила Ники, понимая, что он собирается звонить Чарльзу. Она следила за ним взглядом, пока он шел через вестибюль в поисках телефона.

Через несколько минут он вернулся.

— Хорошо. Едем прямо сейчас. Ваша машина поедет за моей.

Шофера звали Хосе. Когда Ники устроилась в машине, он отправился переговорить с Хавьером.

Ники наблюдала за ними из окна. Оно было открыто, и она могла слышать их голоса. Однако они говорили по-испански, и она не поняла ни слова.

Секунду-другую спустя Хосе сел за руль, снял машину с ручного тормоза и включил зажигание.

Пока они плавно выезжали от гостиницы на улицу, Ники спросила:

— Хавьер объяснил, куда мы едем?

— Да, сеньорита. Мы едем в район рядом с Кольцом.

— С Кольцом?

— Си, си. Место, где проводятся корриды, известнейшее место, Плаза де Торрос де лас Вентас — площадь Боя быков. Это не далеко, минут двадцать, может быть, полчаса, в зависимости от движения.

— Ах да, правильно.

— Вы знаете Кольцо, сеньорита? Бывали на корриде?

— Да, приходилось, несколько лет тому назад, — сказала Ники, вспомнив то время, когда встретила Чарльза в Мадриде, всего за несколько недель до помолвки. Дон Педро тогда отвез их в воскресенье на бой быков.

— Вам понравилось? — спросил Хосе, обернувшись и улыбаясь.

— Да, понравилось, спасибо.

Откинувшись на спинку сиденья, Ники мысленно перенеслась в то далекое время. Они с Чарльзом прожили в Мадриде четыре дня, и ей вдруг вспомнилось, насколько поглощенным всем происходящим казался Чарльз. Да, город и в самом деле был богатый, модный, кипучий. Жизнь в нем била ключом, и Чарльз, несомненно, наслаждался им, его ночной жизнью и всем остальным. Ники подумала, не живет ли Чарльз здесь постоянно. А в Рим наезжает лишь время от времени. «Наркотики», — подумала она, вспомнив о связях этой страны с Южной Америкой, об общности их языка и культуры. Она знала, что несмотря на блестящий фасад, Мадрид имеет свою теневую жизнь, как и любой другой город. Недавно она прочла, что каждые два дня в Мадриде героин уносит одну жизнь.

Связан ли Чарльз с контрабандой наркотиков? Не это ли причина того, что он инсценировал свою смерть и бежал за границу, чтобы начать новую жизнь? Скоро, совсем скоро, казалось ей, она получит ответы на все вопросы.

Полчаса спустя Хосе притормозил за машиной Хавьера на боковой улочке, остановившись перед многоквартирным жилым домом из коричневого кирпича. Он помог ей выйти, и Ники сказала ему:

— Пожалуйста, подождите меня здесь, Хосе как бы долго я ни отсутствовала.

— Си, си, конечно, я понимаю. Я никуда не уеду. Я буду здесь целый день, если потребуется.

Ники кивнула.

— Но может статься, мое дело займет не более двух часов, — добавила она и подошла к Хавьеру, который уже стоял перед входной дверью.

— Так это здесь? — спросила она, глядя ему в лицо.

— Он ждет вас здесь, — сказал Хавьер и открыл дверь, пропуская ее вперед.

Шагая через небольшой подъезд вслед за Хавьером к лифтам, Ники собиралась с духом. Она не знала, что ее ждет, и во рту пересохло.

30

Хавьер открыл дверь квартиры своим ключом и провел ее внутрь.

Ники оказалась в маленькой темной прихожей, которую затруднилась бы описать. На полу лежал восточный коврик, на пристенном столике стояла ваза с грязноватыми искусственными цветами, а по стенам были развешаны плакаты тореадоров в рамках. С любопытством оглядевшись, Ники увидела несколько закрытых дверей, длинный коридор и прямо перед собой гостиную за сводчатой аркой.

В квартире было тихо. Никаких признаков жизни, и Ники невольно подумала, где же Чарльз. Она снова огляделась и, услышав легкий шорох, вся напряглась.

— Пожалуйста, проходите, — сказал Хавьер, показывая на гостиную, и заторопился вперед по коридору. Ники двинулась за ним.

Войдя, она быстро огляделась. Комната была самой обычной, ничем не примечательной, подобно прихожей: те же восточные коврики на полу, те же плакаты на стенах, изображающие бой быков, и кое-какая мебель темного дерева. Софа и два кресла, застланные грязно-зеленым бархатом, расположились вокруг дешевенького металлического кофейного столика, поверхность которого была покрыта декоративной плиткой.

Будучи уверена, что Чарльз уже ждет ее, Ники испытала разочарование. Подойдя к окну и выглянув на улицу, она увидела, что до арены Кольца рукой подать. Обитатель этого жилища, явно не Чарльз, был, несомненно, страстным болельщиком. «Чарльз, наверное, снял эту квартиру специально для их встречи, — подумала Ники, — сам он не стал бы жить в такой дыре, оскорбительной для его тонкой художественной натуры».

— Здравствуй, Ники.

Она повернулась, как ужаленная, и увидела Чарльза, вошедшего через дверь в дальнем конце комнаты. Это и в самом деле был Чарльз Деверо, которого она знала раньше, только выглядел он по-другому. Он отпустил длинные волосы и усы и выкрасил их в черный цвет, а темный загар делал его внешность чересчур мрачной, непривычной. Чужой даже. От природы он был светлокож и светловолос, как и его мать, истинный англосакс. На Чарльзе были темно-синие хлопчатобумажные брюки и белая рубашка с открытым воротом — никогда прежде он не одевался так небрежно.

Ники утратила дар речи. Она думать не думала, что испытает такое потрясение, оказавшись с ним лицом к лицу. Видеть его живым и здоровым после того, как она столько лет считала его мертвым, было почти невыносимо. Она вся дрожала, сердце колотилось с пугающей частотой.

— Ты хорошо выглядишь, Ники, — сказал Чарльз, нарушив наконец молчание и подходя к ней. — Спасибо, что пришла. — Он остановился в полушаге от нее и слегка улыбнулся.

Она не ответила. Ее лицо было холодно, глаза превратились в крохотные голубые льдинки. Помолчав, она отчеканила:

— Не трать время на пустяки, хорошо? Я сюда не за этим приехала.

— Я просто пытался немного расшевелить тебя, дорогая, — ответил он, снова сверкнув улыбкой.

При этих словах в сопровождении улыбки, светящейся превосходством, в Ники словно что-то оборвалось. Горе, мука и боль, давно слившиеся воедино, образовали гремучую смесь. И теперь гнев переплавился в неудержимую ярость и вырвался наружу.

— Подонок! Сукин сын! Как ты мог? Почему, ну почему ты так поступил с нами? Как ты мог так жестоко, так чудовищно жестоко поступить со мной и собственной матерью? Ты заставил нас страдать! Мы оплакивали тебя, ублюдок. Как я могла любить тебя?! Сейчас я тебя ненавижу!

Чарльз явно стушевался перед потоком брани и язвительным тоном, на скулах у него заходили желваки. Но он ничего не сказал в свою защиту, лишь стоял и смотрел на нее, не отводя взгляда.

Слезы ярости бежали у Ники по лицу. Неожиданно, движимая гневом, она ринулась вперед и стала лупить Чарльза кулаками по груди и по лицу, выказав при этом немалую силу.

Ее неожиданное и яростное наступление застало Чарльза врасплох, он даже пошатнулся под таким натиском, но тут же обрел равновесие. Защищаясь, он сумел схватить ее за запястья.

— Прекрати, Ники! Слышишь, прекрати сейчас же! Скандал нас ни к чему хорошему не приведет. Я устроил так, чтобы тебя препроводили сюда: хочу кое-что сказать тебе, объяснить…

— Ты за мной шпионил! — закричала Ники.

— Вовсе нет!

— Ты послал своих подручных обыскать мой номер, гадина!

После некоторого колебания Чарльз признался:

— Да, это правда, каюсь. Но шпионить за тобой? — Он покачал головой. — Нет, я за тобой не следил. Определенно нет. И не посылал никого следить.

Ники пропустила эти слова мимо ушей.

— Ты изобразил свою смерть и сбежал, чтобы начать новую жизнь, — кричала она. — Ты бежал подло и трусливо. Бессовестно бежал. Я не знаю, почему ты так поступил, но что бы ты теперь ни говорил, ты не сможешь оправдаться передо мной.

— У меня не было выбора, — перебил он ее тоном, не терпящим возражений, спокойным и уверенным. — Я сделал то, что сделал, потому что у меня не было другого выхода.

— У каждого всегда есть выбор.

— У меня его не было. Долг есть долг.

— Долг?! — голос ее сорвался. — Скажи на милость! Долг! Кому и что ты был должен?

— Я хочу объяснить тебе, почему я поступил так, и, может быть, ты все поймешь и оставишь меня в покое.

Она не ответила и Чарльз добавил:

— Ты подвергаешь меня опасности, Ники.

— Подвергаю тебя опасности? Что это значит?

— Ты носишься по всему свету, расспрашиваешь обо мне, показываешь мои фотографии разным людям и тем самым ставишь мою жизнь под угрозу, — произнес он, вдруг заговорщицки понизив голос и пригвоздив ее к месту взглядом. — Никто не должен знать, что я жив. Даже моя мать.

Хотя это заявление и ошарашило Ники, она промолчала и только удивленно смотрела на него. Она думала над тем, что он ей сказал, и в ее взгляде сквозило недоверие.

— Сядь и постарайся не сердиться.

— Это будет нелегко.

— Именно, — пробормотал Чарльз, кивая. — Но все же попытайся хоть немного успокоиться и выслушать меня молча. Злость тебе только помешает.

— Боже правый, Чарльз, ты требуешь слишком многого.

Неожиданно он отпустил ее руки, и они безжизненно повисли.

Тут же подняв их, Ники стала осматривать запястья и потирать сначала одно, потом другое. Они покраснели и уже побаливали.

— Посмотри, что ты наделал.

— Прости меня, — извиняющимся тоном сказал Чарльз. — Я никогда не соразмерял силы, не так ли? Извини, я оставлю тебя на минуту. Сейчас я вернусь, — сказал он и вышел через боковую дверь.

Ники прислонилась к стене, она дрожала, ноги ее подкашивались. Гнев все еще бурлил в ней. Гнев был единственным чувством, которое она испытывала, в ней не осталось ничего, кроме гнева. А еще ненависть — к Чарльзу Деверо В остальном же она испытывала к нему совершеннейшее равнодушие. Совершеннейшее.

Некоторое время спустя Чарльз вернулся с молодым человеком, но не Хавьером. Он нес поднос с бутылкой воды и двумя стаканами. Когда он проходил мимо Ники и ставил поднос на кофейный столик, на нее пахнуло резким запахом одеколона. Она сразу узнала этот запах.

Чарльз заметил это, и, когда они остались одни, спросил:

— Почему ты так насторожилась, когда вошел Пьер?

— Потому что именно он рылся в моем номере, — ответила она с вызовом.

— А откуда ты узнала? Ты что, видела, как он уходил?

— Нет, я узнала его по запаху.

Чарльз нахмурился.

— Что ты имеешь в виду?

— Его одеколон. У меня в номере пахло его одеколоном.

Чарльз снова нахмурился.

— Молод еще. И неопытен, — пробормотал он себе под нос. — Слишком неопытен. Как это было неосмотрительно с его стороны. — Чарльз помолчал секунду, не выходя из задумчивости, а затем тихо добавил: — Пьер ничего не нашел.

— Не нашел, потому что нечего было находить, — ответила Ники. — За исключением фотографий, которые я ношу с собой.

Чарльз не стал развивать эту тему.

— А теперь, садись, Ники, — сказал он. — От твоего пыла проку мало, как видишь. Прошу тебя, будь благоразумной, чтобы мы могли поговорить спокойно, как воспитанные люди.

Ники осталась стоять, не спуская глаз с Чарльза. Она знала, что гнев ее, бурлящий в душе вот уже три года, — праведный. Она ничуть не сожалела о том, что сорвалась и наговорила много лишнего. Но Чарльз все-таки прав. Она ничего не узнает, если не сможет взять себя в руки и не выслушает его.

— Сядь, Ники, — снова сказал Чарльз, показывая рукой на ближайшее к ней кресло. — Сядь же, ну пожалуйста. — Он сел в другое кресло, потянулся за бутылкой и налил себе воды. Взглянув на нее снизу вверх, он спросил:

— Тебе налить?

Она кивнула.

— Да, спасибо. Здесь очень жарко.

Он тут же вскочил, включил вентилятор на столе и вернулся на место. Наполнив ее стакан, он взял свой и отпил. Ники продолжала наблюдать за ним. Этого человека она любила без памяти, собиралась за него замуж, была ему всецело предана. Она делила с ним ложе, была близка с ним во всех смыслах, у них было так много общего, но теперь он казался совершенно чужим.

Она села, отпила воды и сказала:

— Теперь я немного успокоилась, Чарльз. Рассказывай.

— То, что я скажу тебе, в высшей степени секретно. Ты никогда не сможешь даже намекнуть об этом. Никому. Даже моей матери.

Ники молчала.

— Обещай никому не открывать, что я жив, и не повторять то, что я собираюсь тебе сказать, ни одной живой душе, и моей матери в особенности.

— Не знаю, смогу ли я.

— Тогда, боюсь, я ничего тебе не скажу.

— Почему Анна недолжна ничего знать?

— Узнай она, что я жив, она захочет увидеться со мной, а это невозможно. Это может быть опасно — для нее.

— Почему?

Чарльз не ответил. Вместо этого он сказал:

— Если ты обещаешь мне, поклянешься честью, что будешь молчать, я расскажу тебе все. По крайней мере, расскажу, почему я инсценировал свою смерть и исчез.

— Хорошо, обещаю. Я не проболтаюсь Анне или кому бы то ни было, что ты жив. И вообще буду молчать о том, что ты мне сейчас расскажешь.

— Ни одной живой душе, Ники. Повтори.

— Ни одной живой душе. Обещаю.

— Искренне надеюсь, что это так. Не в твоих правилах нарушать данное слово. Хочу только добавить, что то, чем я занимаюсь, сопряжено с интересами национальной безопасности. Национальной безопасности Великобритании.

Ники наклонилась вперед, сузив глаза.

— Я же пообещала — никому ни слова.

— Хорошо. — Чарльз откинулся на спинку кресла и, немного помедлив, тихо произнес: — Я британский агент.

Уж этого-то Ники никак не ожидала услышать. Но, как ни была она поражена, виду не подала. «Ну почему я не вспомнила о разведке», — удивилась она про себя и произнесла холодным, твердым голосом:

— Так, значит, ты служишь в разведке?

— Точнее, в специальном отделе СРС.

— Что такое СРС?

— Секретная разведывательная служба. Я инсценировал смерть и исчезновение, потому что мне потребовалось стать другим человеком.

— Зачем? — спросила Ники, вновь подаваясь вперед.

— Чтобы проникнуть в иностранную разведку.

— Ты хочешь сказать, что ты двойной агент?

— Именно так, он самый.

— И в чью же разведку ты проник?

— Ты же прекрасно знаешь, Ники, что этого я не могу тебе сказать. Подумай своей умненькой головушкой, — сказал Чарльз прежним вкрадчивым голосом.

Ники кивнула.

— Понимаю. И давно ты стал агентом?

— Много лет назад. Пятнадцать, если точно. Мне было тогда двадцать пять.

— Значит, когда ты встретил меня, ты уже работал на британскую разведку, — сказала Ники, сплетя пальцы. Она поняла, что о существовании другого Чарльза никогда не подозревала.

— Да.

— Но мы собирались пожениться. Как же ты надеялся держать это в тайне от меня?

— Легче легкого. Во-первых, ты была поглощена своей карьерой до самозабвения, до отречения от всего остального, исключая наши отношения, конечно. Будучи военным корреспондентом, ты много путешествовала. Честно говоря, я думал, что ты не окажешься слишком любопытной и не станешь вникать в то, чем я занимаюсь. Это не в твоих привычках. Кроме того, у меня было отличное прикрытие, моя виноторговая компания.

— Но она процветала, — воскликнула Ники удивленно. — Разве большинство крыш не создаются лишь для прикрытия? Зачем им еще приносить доход?

Чарльз улыбнулся.

— В этом моя особенность, Ники. Каким бы делом я ни занимался, мне сопутствовал успех Мой непосредственный руководитель в разведке сказал как-то, что я превращаю в золото все к чему прикасаюсь. Потому-то я и оставил все свои другие начинания еще в молодые годы, сосредоточившись на виноторговой компании, которая хоть и чересчур преуспевала, но по крайней мере служила отличной ширмой.

— Теперь мне ясно, какую она сослужила тебе хорошую службу.

— Она и в самом деле оказалась идеальной. Я мог ездить куда угодно и когда угодно, — сказал Чарльз. — Впрочем, тебе это известно. Приобретя партнера в лице Криса Нилда, я больше не был привязан к письменному столу. Крис управлял компанией, а я разъезжал по миру, занимаясь тем, что от меня требовалось по службе, и попутно закупая вина для компании.

— Мне это всегда казалось естественным, — пробормотала Ники, нахмурившись.

— Оно и в самом деле было так. В конце концов, это была компания Криса, так как он выполнял большую часть работы. Меня это вполне устраивало. Я получал все больше свободы.

— Крис знал, что ты агент?

— Упаси Бог, нет!

— Но у тебя ведь был сообщник, разве не так? Я хочу сказать, ведь кто-то должен был помочь тебе изобразить самоубийство и выбраться из Англии?

— Такой человек был.

— Кто он?

— Ты прекрасно знаешь, что этого я тебе сказать не могу.

— Другой агент?

Чарльз кивнул.

— Но зачем тебе понадобилось бесследно исчезнуть? Ты же сказал, что у тебя было отличное прикрытие в виде собственного дела и что я была не слишком любопытна. Почему ты не мог жениться на мне, Чарльз, и продолжать все в том же духе?

— Именно это я и собирался сделать. Но за несколько месяцев до нашей свадьбы мне понадобилось надолго уехать. Видишь ли, возникла необходимость кому-то из агентов СРС проникнуть в некую разведслужбу, предварительно обеспечив себе серьезное прикрытие, — объяснил он. — Все мы понимали, что на разработку легенды могут потребоваться годы, возможно, многие годы — только тогда она будет надежной. Так что мне показалось, что порядочней будет исчезнуть до свадьбы, чем после.

— Понятно. Но почему именно ты, Чарльз? Почему не какой-нибудь другой агент?

— Причина кроется в моих способностях и моих познаниях в определенных областях, включая иностранные языки, которыми я владею в совершенстве. Я был лучший кандидат на эту работу. А интересы британской национальной безопасности требовали, чтобы я осуществил задуманное как можно раньше. Такие дела на скорую руку не делаются. Требуется время, чтобы войти в доверие, стать своим. — Чарльз сделал глоток из стакана и продолжил: — Как я уже сказал, все мы знали, что я буду работать и жить по легенде многие, многие годы. Вот, собственно, и все.

— И ты пожертвовал ради этого нашей совместной жизнью, — мягко проговорила Ники, глядя на него в упор.

— Пришлось пожертвовать — ради своей страны, ради своих убеждений, — ответил Чарльз, и взгляд его смягчился, а на лице появилось сожаление.

Ники молчала.

— Если тебя это утешит, — деликатно сказал, Чарльз, — я очень любил тебя. — Он хотел добавить, что все еще любит ее, но не осмелился; в любом случае, это было бы неуместно.

— Ты причинил мне много боли, Чарльз, — медленно проговорила Ники.

— Знаю. Ты сможешь простить меня?

— Раз уж дело так обернулось, думаю, что смогу. Уже смогла. — Она пристально посмотрела на него. — Твоя мать была опустошена так же, как я.

— Да…

— Теперь ей намного лучше. Она помолвлена с Филипом Ролингсом.

— Знаю, читал объявление в «Таймс». Он давно хотел жениться на ней. Должно быть, он очень счастлив.

— Они оба счастливы.

— Я хотел бы кое-что спросить у тебя, Ники. Как ты узнала, что я жив? И как тебе удалось получить мою фотографию, то есть фотографию меня теперешнего?

— Счастливое совпадение, — ответила Ники и стала рассказывать.

Когда она закончила, Чарльз покачал головой.

— А я и не знал, что на меня смотрит эта треклятая телекамера. Мы ужинали с приятелем в ресторанчике рядом с площадью, где проходил митинг, и вдруг услышали шум, стрельбу. Выскочили на улицу посмотреть, что происходит. Я, конечно, заметил телекамеру. Мне надо было послушаться внутреннего голоса и сразу убираться оттуда подобру-поздорову. Обычно я более осторожен.

Ники кивнула.

— Ты изменил внешность, отпустил усы, перекрасил волосы. Но ты не смог изменить глаза, они такие же зеленые, — заметила она.

— Обычно я ношу коричневые контактные линзы, — признался Чарльз. — Но не думаю, что мне стоило их использовать для встречи с тобой. Однако мы отвлеклись. Скажи мне, что привело тебя в Афины?

— После того как я провела выходные в Пулленбруке две недели назад, я решила поехать в Рим, где был снят репортаж. Я надеялась, что смогу отыскать подсказку, которая привела бы меня к тебе. По странному стечению обстоятельств, секретарша шефа нашего корпункта узнала тебя на фотографии. Она видела тебя в афинском аэропорту.

— Ах да, наверняка это та прелестная американка, которой я помог с багажом.

— Ты угадал.

— Значит, из Рима ты поехала в Афины, — повторил Чарльз. — И стала расспрашивать обо мне во всех больших гостиницах.

— Ты был там, не так ли? То есть я хочу сказать, что ты был там не просто проездом.

— Не просто. Если честно, я провел в Афинах два дня.

— Ты остановился в Вульягмени, так? — спросила Ники, откидываясь на спинку кресла и снова пытливо глядя на Чарльза.

— Нет. Но я был там некоторое время на встрече со связным. Я присутствовал на нескольких официальных завтраках и одном ужине. Но жил на конспиративной квартире в городе.

— И это тоже конспиративная квартира?

— Да.

— Ты не живешь здесь, правда?

Чарльз покачал головой.

— Ты случайно узнал, что я в Мадриде, или заранее знал, что я приеду?

— Заранее. Мне стало известно, что ты в Афинах, как только ты начала расспрашивать обо мне, и, конечно же, я знал, что ты полетела в Мадрид. Я, так сказать, все время опережал тебя на один ход.

— Тебя предупредил кто-то из служащих «Гранд Бретани». Кто? Коста? Аристотель? Или господин Зулакис из Вульягмени?

— Не могу тебе ответить. Кстати, с чего ты вдруг решила приехать сюда? Кто подсказал тебе, где я?

— Никто мне ничего не подсказывал, Чарльз. Я и не ведала, что ты здесь. Я только хотела повидать твоего испанского партнера. Надеялась, что дон Педро согласится со мной: на фотографии действительно ты.

— Но ты же говоришь, что моя родная мать не поверила, что это я! — воскликнул Чарльз. — Разве тебе этого было не достаточно?

— Нет. В глубине души я чувствовала, что ты жив.

— Да, это всегда было твоей сильной стороной. Но меня интересует другое — когда ты решила, что я жив, как ты себе объяснила причину, по которой я мог бы пожелать исчезнуть без следа?

— Если честно, я не была уверена. После твоего так называемого самоубийства в Англии не разразилось никакого скандала, так что я знала, что ты не замешан ни в какой финансовой афере. Поэтому я подумала, что дело, наверное, в незаконной сделке и что ты решил исчезнуть, чтобы начать новую жизнь.

— И в какой же незаконной сделке я мог, по твоему мнению, быть замешан? — спросил Чарльз, удивленно сомкнув брови.

— Торговля оружием или наркотиками, — сказала Ники вполголоса.

— Господи, невысокого же мнения ты была обо мне!

— А что, что мне оставалось думать?

Чарльз поднялся, подошел к окну, походил взад и вперед по комнате, потом вернулся к своему креслу. Немного погодя он сказал:

— Меня очень тревожит, что кто-то, как ты говоришь, следил за тобой в Мадриде. Ты в этом уверена?

Ники пожала плечами.

— Не совсем.

— С чего ты взяла, что за тобой хвост?

— Возле меня все крутился один тип, пока я разговаривала с портье вчера утром. А потом я налетела на него в торговых рядах. Ближе к вечеру, когда я вышла из музея Прадо, он снова попался мне на глаза. И когда он на мгновение отвлекся, я проскользнула мимо незамеченной.

— Ясно. Ты можешь его описать?

— Конечно. Он определенно испанец, в этом я уверена. Среднего роста. Хорошо одет, черные волосы зачесаны назад. Ему лет сорок или около того, не выпускает изо рта черную сигару.

— Почему ты думаешь, что он испанец?

— Просто похож. Еще он разговаривал по-испански с портье — я слышала, когда отходила от стойки.

— Быть может он постоялец?

— Не знаю.

— Может, он не следит за тобой. Может, он просто охочий до хорошеньких блондинок, — заметил Чарльз. — Хотел тебя подцепить. Что тут особенного?

— Ты боишься, что я могла навести его на тебя?

— Нет, я уверен, что ты этого не хотела.

— Это еще не все. Прошлым вечером раздался телефонный звонок, но, когда я сняла трубку, никто не ответил. Я связалась с телефонистом и выяснила, что мне действительно звонили. Кто-то меня спрашивал.

Чарльз кивнул.

— Это был я.

— Но почему ты промолчал?

— Я хотел договориться о встрече еще вчера вечером, но потом передумал. Побоялся, что спугну тебя, и решил подождать до утра.

— Ты живешь в Мадриде?

— Нет.

— Где же тогда?

— Везде и нигде. Я, как бы это сказать, перекати-поле. В одном месте подолгу не задерживаюсь.

— По соображениям конспирации?

— Вроде того.

— Прости, что подвергала тебя опасности, показывая везде твое фото и расспрашивая о тебе. Эта разведка уничтожит тебя, если узнает, что ты двойной агент, так?

Чарльз рассмеялся.

— О да, и без всякого сожаления. Такова уж шпионская жизнь. Никто не сказал, что она безопасна.

Ники открыла сумочку и вытащила фотографии.

— Я хочу, чтобы они были у тебя, — сказала она, отдавая Чарльзу снимки.

— Спасибо, Ники. — Он порвал их в клочки и положил в пепельницу.

— Ты же знаешь, что я не скажу ни одной живой душе, что ты жив, и не стану болтать о том, что ты мне рассказал. Так или нет?

— Да. Я знаю, что теперь ты посвящена в мою тайну и сохранишь ее.

— Я и в самом деле могла испортить тебе все дело, — начала было Ники, но спохватилась и закусила губу.

— Могла бы, это точно, — согласился Чарльз. — Что было бы просто ужасно — ведь на подготовку ушло несколько лет. Но не беспокойся, я уверен, что все обошлось. Если бы было по-другому, я бы уже об этом знал. Быть может, я бы даже не сидел сейчас здесь и не разговаривал с тобой. Все было бы кончено.

От одной мысли об этом Ники похолодела. Через некоторое время она сказала:

— Я все о том человеке, который, как мне показалось, следит за мной… Может быть, стоит спросить, не живет ли он в гостинице? Ты мог бы мне позже позвонить и узнать, что сказал портье.

— О, Ники, я не хочу, чтобы ты хоть как-то участвовала в том, чем занимаюсь я. Это слишком опасно. Прошу тебя, не беспокойся, я сам выясню, кто этот человек. У меня есть свои связи, свои источники. Предоставь все мне. Ты поняла?

— Да.

— В мире разведки и контрразведки все не так, как кажется. Можно даже сказать, что в тайном мире, где живу я, все перевернуто вверх ногами. — Чарльз вздохнул. — Никогда не знаешь, кто есть кто на самом деле. — Он выпрямился в кресле и добавил: — Я хочу, чтобы ты уехала из Мадрида, и чем раньше, тем лучше.

— Хорошо. Я вылечу завтра.

— Вот и умница, Ники. Мне будет спокойнее при мысли, что тебя нет рядом со мной.

Ники поняла, что беседа закончена, и решительно встала.

— Лучше будет, если я пойду. — Она двинулась к арке, ведущей в прихожую.

Чарльз последовал за ней.

Она повернулась, подождала, пока он подойдет поближе, и сказала:

— Я рада, что мы встретились, Чарльз. Мне многое стало ясно.

— И я рад, что мы увиделись, Ники. — Он внимательно смотрел на нее, склонив голову, а потом улыбнулся: — Ты, как всегда, прекрасна.

Она кивнула, слова застряли в горле.

— Ты, должно быть, все так же мотаешься по свету, ведешь репортажи о бедствиях и всем таком прочем, — продолжал Чарльз. — Я вижу, что ты еще не замужем. Или, если быть точным, не носишь обручальное кольцо.

— Нет, я не замужем.

— И у тебя нет никого на примете?

— Есть один человек, но он появился совсем недавно.

— Ты любишь его?

— Кажется, люблю. Впрочем, не уверена.

— Ты собираешься выйти за него замуж?

— Он мне не предлагал.

— Дурак, если он этого не сделает. А если предложит? Ты согласишься?

— Не знаю.

— Я вовсе не собирался применять к тебе насилие, ты знаешь, — переменил тему Чарльз. — Однако я не в обиде за то, что ты пожелала приехать на встречу со мной в своей машине.

— Я просто проявила осторожность.

— И независимость — одну из тех черт, за которые я тебя любил.

Ники повернулась в сторону прихожей, но тут Чарльз взял ее за руку, привлек к себе и крепко обнял.

Застигнутая врасплох, Ники не сопротивлялась. Она позволила ему обнять себя, понимая, что ему необходимо сделать это, необходимо быть рядом с ней. Она почувствовала через тонкую ткань рубашки, как колотится его сердце, и у нее, словно молния, мелькнула мысль: «О Господи, он все еще любит меня». Справившись с подкатившим к горлу комком, она нежно оттолкнула его.

— Мне лучше уйти, — мягко произнесла она и, против воли протянув руку, дотронулась до его щеки. — Пожалуйста, не беспокойся, я никогда не предам тебя, Чарльз.

— Я верю тебе, Ники, — сказал он, взяв ее за руку и провожая к входной двери. — Я доверяю тебе… свою жизнь.

Оказавшись одна в своем номере, Ники разревелась.

Она лежала на постели, отчаянно рыдая, и ей казалось, что сердце ее вот-вот разорвется. Она плакала о Чарльзе и его опасной одинокой жизни, которую он избрал для себя; она плакала от жалости к себе, от воспоминаний о некогда пережитом ими вместе и от сознания того, как много им не суждено было вместе пережить.

В конце концов она успокоилась и взяла себя в руки. Она полулежала на подушках, обдумывая случившееся за прошедшие несколько недель. И не без оснований чувствовала угрызения совести оттого, что приписывала Чарльзу самые ужасные прегрешения. Как она могла подумать, что он преступник — торговец оружием или наркотиками. Уж она-то должна была знать, что это невозможно.

Да, он принес в жертву ее, их любовь, их будущее, будущее их детей, которые могли бы у них родиться. Но сделал он это во имя благородного дела. Он совершил это во имя своей страны. Ну конечно же, ей надо было догадаться, что нечто подобное всему причиной, а не какое-то грязное дельце. Ведь семья его матери, знатные Клиффорды Пулленбрукские, служили английской короне с незапамятных времен. Честь, долг и преданность родине воспитывались в Чарльзе с рождения. И он просто-напросто пошел по стопам своих предков.

Часть четвертая Враги и друзья

Добро, краса и верность жили врозь,

Но это все в тебе одном слилось.

Уильям Шекспир

Я клялся: ты правдива и чиста —

И черной ложью осквернил уста.

Уильям Шекспир

31

В это отпускное время года парижане разъехались по курортам, и город подвергся нашествию туристов. Париж наводнили иностранцы, но Ники не обращала на это внимания — оказавшись здесь она испытала радость и облегчение.

Она плохо знала Мадрид. До этой поездки она была там всего один раз и не имела желания оказаться еще раз. Последние двое суток оставили тяжелый след в ее душе, особенно вчерашняя встреча с Чарльзом, и она знала, что теперь Мадрид будет всегда вызывать у нее дурные воспоминания.

Ей удалось вылететь в Париж в субботу в конце дня, и по приезде она остановилась в гостинице «Афинская площадь». Кли вернется только в воскресенье вечером, и встреча их состоится не раньше понедельника. А до тех пор ей надо немного побыть одной, усмирить вихрь мыслей и разобраться, что же произошло с того времени, как они последний раз виделись в Нью-Йорке в начале августа.

Хотя Ники разыскивала Чарльза Деверо вполне сознательно и желала встречи с ним, она испытала сильнейшее потрясение от одного того, что вдруг оказалась с ним лицом к лицу, не говоря уже о том, что она узнала о его тайной жизни агента британской разведки. Она плохо спала предыдущую ночь, хотя и была измучена. Проворочавшись с боку на бок, она забылась, лишь когда забрезжил рассвет.

Проснувшись около десяти, она почувствовала, что не в ладах с самой собой, а к полудню тоска уже цепко держала ее в своих тисках. Она была такой острой, что граничила с нервной депрессией. В отчаянной попытке избавиться от нее Ники оделась и вышла из гостиницы.

Оптимистка по натуре, живая и веселая, Ники не привыкла долго унывать. Вот и теперь она надеялась, что солнце и прогулка по знакомым улицам и любимым местам помогут ей развеяться.

Сколько Ники себя помнила, она всегда чувствовала духовное родство с Парижем. Это был ее город, город ее счастливого детства. Она стремительно шагала вперед и вперед, надеясь вновь обрести юношескую беспечность. Быть может, радостные воспоминания прошлого смогут отогнать демонов настоящего.

Ники печалилась не о себе — о Чарльзе. Давным-давно, задолго до того, как они познакомились, он ступил на опасный путь, и теперь для него нет возврата. Он сделал выбор, который привел его в ту конспиративную квартиру в Мадриде, где они вчера встретились. Решив служить своей стране, он выбрал жизнь в невидимом и опасном мире шпионажа, мире подполья, тайн, слежки, двуличия, двойной игры и зачастую смерти.

Она поежилась, несмотря на то что день был теплый и сияло солнце. Такая жизнь ограниченна, она мало что дает человеку. Чарльз теперь никогда не сможет жениться, иметь детей, никогда не будет жить нормальной жизнью. Одиночество и страх, с которыми ему приходится постоянно бороться, вероятно, доставляют огромные мучения, а опасность быть преданным или раскрытым просто сводит с ума. Этот ужас должен пронимать до печенок, подумала она и опять невольно поежилась.

Поступь Ники была твердой, но душа ее пребывала в расстройстве. Ее посещали всевозможные мысли, одна из них — чаще других: Чарльз признался ей в том, что стал британским агентом в возрасте двадцати пяти лет, и раз уж он взял на себя такие серьезные обязательства, то почему он решил связать свою жизнь с ней?

Ники пожалела, что не спросила его об этом. А еще она жалела, что не поинтересовалась, почему он не написал ей ничего на прощание, хотя нашел возможность черкнуть несколько строк матери. Может быть, он не знал, что сказать ей, или ему было нечего сказать. Письмо Анне было кратко до предела и составлено в деловом тоне — обыкновенная отписка. Что ж, теперь она ничего уже не сможет узнать. Слишком поздно, случай упущен.

Пройдя от гостиницы по проспекту Монтеня и повернув на Елисейские поля, Ники пересекла обширную площадь Согласия и вскоре вошла в сад Тюильри. Она замедлила шаг и огляделась. Прошли годы с тех пор, как она гуляла здесь в последний раз. С этим садом было связано столько добрых детских впечатлений.

Неожиданно для себя она вспомнила о Марии-Терезе Буре, своей няне. Ники тогда было семь, а Марии-Терезе — юной француженке, поселившейся у них в доме, — семнадцать. Она была для Ники скорее сестрой, чем няней. Жизнерадостная, очаровательная и веселая, Мария-Тереза ходила с Ники на прогулку в сад почти каждый день. Она же водила ее и во множество других мест все те шесть лет, что ее родители жили и работали в Париже. Именно с Марией-Терезой она впервые отправилась в Лувр и увидела Мону Лизу и другие шедевры. Вместе они поднимались на Эйфелеву башню полюбоваться Парижем с высоты и убедиться, что Триумфальная арка, как говорила ее наставница, и вправду напоминает ступицу огромного колеса, от которой расходятся во все стороны спицы проспектов и бульваров.

Когда же мать возила Ники в Фонтенбло, Версаль или Мальмезон, совершая «исторические вылазки», как она выражалась, Мария-Тереза всегда сопровождала их и присутствовала при неповторимых уроках по французской истории, которые давала мать и которые никогда не бывали скучны и занудны, но всегда захватывающи и интересны. Именно к Марии-Терезе она льнула, когда родители были в отъезде по своим журналистским делам, именно ей она сказала, запинаясь, свои первые французские слова. Да, когда Ники была маленькой, Мария-Тереза была незаменимой. Она искренне любила ее, учила языку, рассказывала о Париже и французском образе жизни.

Они поддерживали тесную связь на протяжении многих лет и виделись каждый раз, когда Ники оказывалась в Париже. Мария-Тереза вышла замуж в двадцать три и год спустя родила сына. К сожалению, ее муж, Жан-Пьер, десять лет назад погиб в автокатастрофе в Мозамбике, где работал на стройке. Ее сын Поль, которому теперь двадцать один, тоже инженер, как отец, и совсем недавно женился.

«Надо будет позвонить ей, — подумала Ники. — Вот вернусь в гостиницу и приглашу ее пообедать на завтра. Надеюсь, она сможет». Мысль о том, что она скоро увидит женщину, которой некогда так дорожила, так много значившую для нее в детстве, приободрила Ники. Печаль отступила.

Погуляв по саду еще немного, Ники пошла обратно, мимо Жарден дю Каррузель и моста Искусств. Это был единственный металлический мост во всем Париже, он был ей хорошо известен, так как у отца была отличная картина Жака Буиссу, официального художника французского военно-морского флота.

Когда Ники подошла к набережной Малакэ, она заколебалась, стоит ли ей прогуляться вдоль Сены к собору Парижской богоматери или углубиться в улицы за набережной. Квартира, где они жили с Марией-Терезой, располагалась на одном из верхних этажей здания восемнадцатого века на острове Святого Людовика. Дом стоял в тени древнего собора, и Ники любила ту часть города. Она решила, что сходит туда, но позже.

Оказавшись на улице Бонапарта, она направилась в квартал Сен-Жермен. «Наполеон Бонапарт», — пробормотала она вполголоса. Это имя часто произносилось в их доме. Она услышала его совсем маленькой. Ее мать восторгалась Бонапартом и после многих лет исследований написала превосходную биографию великого генерала и первого императора Франции.

По мнению Ники, книга вышла замечательной, да и теперь она считает, что это лучшая книга ее матери. Портрет Бонапарта был в высшей степени правдивый и уравновешенный. Мать писала о нем современным доходчивым языком. Он представал обыкновенным человеком так же, как и Жозефина, его огромная страсть — единственная женщина, которую он по-настоящему любил. Но их отношения разбились о скалу его непомерного честолюбия; он развелся с ней для того, чтобы соединиться с другой женщиной и произвести на свет наследника трона.

По мнению матери, это роковое решение разрушило их жизни. Без Жозефины Наполеону изменила удача, а сама Жозефина умерла от разрыва сердца вскоре после его отречения от престола и ссылки на остров Эльбу в 1814 году. «Они никогда не переставали любить друг друга, — вновь и вновь повторяла мать, когда писала книгу. — И в этом их трагедия».

Ники вздохнула. Она никогда не уставала удивляться тому, на какие страдания и муки мужчины и женщины обрекают друг друга во имя любви. «Ничто не изменилось, и ничто не изменится, — подумала она, — потому что люди остались такими же, что и сотни лет назад. Мы ничему не научились за прошедшие века». То, что с ней сделал Чарльз, было жестоко, бессовестно, каким бы важным ни было дело его жизни. При сложившихся обстоятельствах он не имел права даже думать о том, чтобы жениться на ней. Он оказался эгоистом. «Но в таком случае кто не эгоист?» — спросила она себя.

Когда Ники добралась до квартала Сен-Жермен, она вся взмокла от жары и устала, ноги ее горели. Направившись к кафе в тени, она села за столик и заказала кофе с молоком, хлеб, салат из помидоров, цыпленка и бутылку воды. За последние несколько дней она почти ничего не ела и теперь была страшно голодна.

Официант тотчас же принес воду, и Ники, залпом выпив стакан, откинулась на спинку стула. Продолжительная прогулка пошла ей на пользу — нынешней ночью она будет спать как убитая, а завтра приедет Кли. Эта мысль наполнила ее радостью.

Сняв темные очки, Ники прищурилась и огляделась. Кругом кипела жизнь. Люди гуляли или сидели в кафе, подобно ей, неторопливо наслаждаясь прекрасной погодой в этот чудный воскресный день. Ее окружил гул голосов разговаривающих и смеющихся людей. Оглядывая квартал Сен-Жермен, Ники не могла отделаться от ощущения покоя и обыденности происходящего. Это добавило ей уверенности, и она отбросила мысли о Чарльзе Деверо и том предательском и циничном мире, в котором он обитает. Она подумала, что, исчезнув вот так, без следа, он оказал ей услугу. Какой ужасной могла бы стать ее жизнь, выйди она за него замуж.

Мария-Тереза жила на другом конце Парижа, рядом с бульваром Бельвилль. От гостиницы «Афинская площадь» путь до бульвара был неблизкий, и в понедельник Ники отвела добрых полчаса на то, чтобы добраться туда на такси. И все же она опоздала, ибо движение на улицах в этот час оказалось весьма оживленным.

Поднимаясь по длинной лестнице к квартире, она в который раз удивилась, почему ее подруга живет в этой части города. Бельвилль — в переводе «красивый городок» — вовсе не соответствовал своему названию.

Это был странный район, лишенный элегантности и даже слегка неопрятный, никак не соответствующий вкусам такой женщины, как Мария-Тереза.

Но обняв и поцеловав француженку в крохотной прихожей, Ники огляделась и увидела, что гостиная большая и хорошо обставлена. Да и сам воздух в этом доме казался напоенным радостью и уютом.

Мария-Тереза была, как всегда, прелестна и жизнерадостна, ее большие темные глаза озорно искрились, а благородно очерченный смешливый рот не переставал улыбаться, как и много лет назад.

— Ну вот, теперь ты видишь, почему мне трудно передвигаться, — сказала она, показывая на свою левую ногу, заключенную в гипс до самого колена. — С этой штукой скакать по лестницам не так-то просто.

Ники сочувственно кивнула.

— Я была так огорчена, услышав о твоем несчастье. Как жаль, что не удалось пригласить тебя пообедать в «Релэ-Плаза».

— Знаю, знаю, моя дорогая, но что поделаешь, такая вот незадача. — Мария-Тереза постучала тросточкой по гипсу и поморщилась.

— Это тебе, — сказала Ники, протягивая ей небольшую коробочку.

— Ники, ну зачем тратиться на подарки?! И все же как это прекрасно — что-то от Шанель.

— Надеюсь, тебе понравится. Я зашла к ним в магазин сегодня утром. Мне сказали, что ты сможешь это обменять, если захочешь.

— Не сомневаюсь, что мне понравится, спасибо. Ну проходи же, не стой на пороге, пойдем сядем, чтобы я смогла рассмотреть твой подарок. Ты такая внимательная, такая добрая, моя крошка.

Они сели в кресла напротив друг друга, и через несколько секунд Мария-Тереза уже открывала коробочку, вытаскивая из нее элегантный красно-белый шелковый шарф. По выражению ее лица было ясно, что он ей понравился. Ники была рада.

— Дорогая, спасибо, как это мило с твоей стороны. — Встав с кресла, Мария-Тереза подошла и поцеловала Ники, а затем сказала: — У меня припасена бутылочка белого вина и немного настоящего деревенского паштета, который ты когда-то так любила.

— Надеюсь, что и корнишончики у тебя к нему тоже есть, — усмехнулась Ники.

— А как же. Я бы не осмелилась предложить тебе паштет без них. Я не забыла твои вкусы. Вы с твоей подружкой Натали поглощали их в огромном количестве, как леденцы!

Ники прыснула.

— Я их еще не разлюбила. Натали тоже.

— Где же теперь наша красавица Натали?

— Живет в Лос-Анджелесе, работает в кино.

— Еще в детстве она была прелестна — настоящая звезда экрана.

— Она все так же красива. Но работает в кинопроизводстве, за кадром, а не перед камерой.

— Зато ты, моя Ники, все время в кадре и всегда великолепна. Одна из французских телекомпаний недавно показала документальный фильм, который ты сделала для Эй-ти-эн о женщинах Бейрута и их отношении к войне. Он был таким проникновенным. Я горжусь тобой.

— Спасибо, — пробормотала Ники. — Если память мне не изменяет, они перевели фильм на французский.

Ковыляя по гостиной, Мария-Тереза сказала:

— Да, ты права. Пойду достану вино из холодильника. Давай-ка выпьем.

— Я тебе помогу. — Ники вскочила.

— Мерси, дорогая.

Ники проследовала за Марией-Терезой через прихожую по короткому коридору на кухню. Там она открыла вино и поставила бутылку на поднос, вместе с паштетом, жареными хлебцами и хрустальной тарелкой с корнишонами. Мария-Тереза положила на поднос несколько бумажных салфеток, и Ники отнесла его в гостиную.

Когда они расположились в креслах и чокнулись, Ники оглядела уютную комнату.

— Твоя мебель здесь очень хорошо смотрится, и квартира достаточно большая, но почему все-таки ты сюда переехала? Тебе же было удобно на левом берегу, не так ли?

— Что правда, то правда. Но в той квартире была только одна спальня. Втроем там стало тесно.

— Втроем? Значит, Поль с женой теперь живут с тобой?

Француженка покачала головой.

— Нет-нет, дорогая, они живут отдельно. А переехала я из-за Марселя, моего друга. Он вдовец, у него есть сын, и у него уже к тому времени была эта квартира. Оказалось проще перебраться к ним. Мы с Марселем тут кое-что подремонтировали, и я перевезла вещи… — Мария-Тереза пожала плечами. — Мы здесь хорошо устроились.

— Я рада, — ответила Ники. Тут только она поняла, что ее бывшая няня выглядит намного моложе своих сорока восьми лет. Короткие вьющиеся волосы по-прежнему темны, без признаков седины, румяное лицо свежо, а теплые карие глаза, которые она так хорошо помнила с детства, сияют счастьем.

— Да ты, я полагаю, без ума влюблена в своего друга! По глазам вижу! — воскликнула Ники.

Мария-Тереза кивнула и зарделась, словно маленькая девочка.

— Наверное, вы с Марселем отличная пара.

— Верно, Ники, я уже много лет не была так счастлива. Марсель хороший человек, очень добрый, и мы в самом деле счастливы с ним.

— Ты собираешься за него замуж?

— Может быть, может быть. Мы не торопимся. — Мария-Тереза пожала плечами. — Поженимся, когда захотим. — Она наклонилась к Ники и спросила: — А как ты? Когда мы разговаривали по телефону вчера вечером, ты сказала, что у тебя есть друг в Париже. Ты здесь из-за него?

— Да. Он фотограф. Мы познакомились в Бейруте два года назад. А потом, после возвращения из Китая, мы… ну словом, мы стали неравнодушны друг другу. Это случилось в конце июня.

— Вот уж никогда не думала, что ты заинтересуешься французом. Еще маленькой ты была американка до мозга костей.

— Думаю, что такой я и осталась, — рассмеялась Ники. — А мой друг — американец, хотя и живет здесь. Его зовут Клиленд Донован. Или просто Кли. Я уверена, что ты видела его фотографии в «Пари матч».

— Да, да, — воскликнула Мария-Тереза. — Видела! И ты собираешься за него замуж?

— Наверное, — ответила Ники.

— Как было бы замечательно, если бы ты поселилась в Париже. Может быть, мы тогда стали бы видеться чаще, чем раз в два года, — размечталась Мария-Тереза.

Зазвонил входной звонок, и она сказала:

— Ники, пожалуйста, не могла бы ты открыть дверь? Это принесли обед, я заказала его в соседнем ресторане.

Ники заторопилась в прихожую, а Мария-Тереза, с трудом поднимаясь на ноги, крикнула ей вслед:

— За все уплачено, надо только поставить тарелки в духовку. Она уже включена.

— Хорошо, — ответила Ники через плечо и открыла дверь. Приняв из рук официанта большой поднос, она поблагодарила его. Подошедшая Мария-Тереза сказала:

— Мерси, Оливер, мерси.

Официант поклонился.

— Не стоит, мадам Буре, — ответил он и удалился вниз по лестнице.

— Я заказала кускус с цыпленком. Очень вкусно, — сообщила Мария-Тереза, прислонившись к дверному косяку в кухне, в то время как Ники ставила тарелки в духовку.

— Пахнет удивительно. — Ники распрямилась и откинула волосы с лица.

— А теперь пойдем обратно в гостиную, выпьем еще по бокалу вина, и ты мне все-все расскажешь о своем друге Кли. — продолжила Мария-Тереза.

— С радостью. — Ники весело улыбнулась. — Если хочешь, я начну прямо сейчас. Он просто замечательный!

— Ага! Не означает ли это, что ты тоже влюблена?

— Не исключено, — ответила Ники.

32

В ту же минуту, как Ники в понедельник вечером распахнула перед Кли дверь, настроение ее переменилось. Следы ужасной тоски мгновенно улетучились, и все, что беспокоило ее в последние дни, отошло на второй план. Кли затмил все.

Он стоял молча, широко улыбаясь и излучая тепло, а в темных глазах его сияла любовь.

Она просияла в ответ и посторонилась, давая ему войти.

— Я скучал по тебе, Ник, — сказал он и, заключив ее в объятия, ногой захлопнул дверь. — Как же долго мы не виделись! — Он ласкал ее щеку губами. — Слишком долго. По крайней мере, мне так показалось.

— Мне тоже, — ответила Ники, крепко обнимая его. — Я ужасно скучала.

— Я рад. — Кли нежно поцеловал ее в губы и, обняв за плечи, повел в маленькую гостиную.

Там он слегка отстранил ее от себя и воскликнул:

— Ники! Как же я рад видеть тебя. Я истосковался по тебе.

— А уж как я по тебе истосковалась! — ответила Ники, застигнутая врасплох своим собственным страстным признанием. Обычно она была сдержанной в словах, предназначавшихся Кли, но теперь ей так хотелось сбежать в Прованс, забыть обо всем, что случилось со времени ее приезда в Европу, но больше всего ей хотелось быть с Кли и вычеркнуть из памяти Чарльза Деверо.

— Ну что ж, я полагаю, мне лучше сразу вывалить тебе все свои несчастья, — объявил он с грустной миной.

— Что еще за несчастья?

Вместо ответа Кли спросил:

— Что это у тебя там в ведре со льдом, не шампанское ли?

— «Периньон». Твое любимое.

— Давай-ка выпьем по бокалу, дорогая, и я все тебе расскажу.

Ники с беспокойством села на софу, надеясь, что проблемы, о которых упомянул Кли, преодолимы. Она просто не вынесет, если он должен ехать в очередную командировку. Она хочет быть с ним. Она нуждается в нем, нуждается в его ласке и внимании.

Кли подошел к кофейному столику, ловко откупорил бутылку и наполнил два хрустальных бокала, стоявших на подносе. Чокнувшись с Ники, сделал большой глоток и, подойдя к камину, объявил:

— М-м-м-м, хорошо. Ну и денек выдался в агентстве.

— Что у тебя стряслось, Кли? Не томи! — умоляюще попросила Ники.

Он поставил бокал на каминную доску.

— Ладно. Слушай. Во-первых, у меня течь в ванной комнате. Прошлой ночью, по возвращении, я обнаружил, что у меня потоп. Ванная и спальня скрылись под водой — почти. Сегодня я обзвонил нескольких слесарей, но, по всегдашней французской моде, ни один не сможет прийти раньше завтрашнего дня. Во всяком случае, моя домработница сделала все, чтобы остановить это стихийное бедствие, но попасть к себе в квартиру сегодня я не смогу никак. Поэтому… — Сунув руку в карман пиджака, он извлек оттуда зубную щетку и хлопнул ей о каминную доску. — Сегодня придется ночевать здесь. Ведь ты позволишь мне стать у тебя лагерем, не так ли?

— Конечно, позволю! — воскликнула Ники, облегченно рассмеявшись. — Будет просто здорово, так что вряд ли я сочту это за несчастье. То есть я хочу сказать, что имею в виду то, что ты ночуешь здесь. Но мне искренне жаль твою квартиру.

Кли усмехнулся.

— Ей все равно требовался ремонт. — Его лицо снова приняло скорбное выражение. — Кроме того, мы не сможем поехать на ферму в среду, как собирались, Ник. У меня дела…

— Какие?

— Двое из моих партнеров должны отлучиться по разным причинам. Мы с Питом Нейлором раскидали их работу между собой. Ты не возражаешь, если мы поживем в Париже еще недельку или около того?

— О, Кли, ты же знаешь, что я обожаю Париж. И потом, мне все равно, где находиться, лишь бы быть с тобой.

— Дорогая, лучших известий я не получал уже многие недели, — сказал Кли, лучезарно улыбаясь. Но глаза его были серьезны. Он очень чутко реагировал на малейшие перемены в ее поведении и теперь понял, что ее чувства к нему стали глубже с того времени, когда они были вместе в Провансе и Нью-Йорке.

Сделав еще глоток шампанского, он продолжал:

— Есть еще одна вещь, которая тебя должна разочаровать. Йойо будет в Париже не раньше конца недели. Так что, боюсь, нам придется сегодня праздновать вдвоем.

— Мне, конечно, жаль, что встреча с Йойо откладывается, — сказала Ники, потягивая шампанское, — но главное все же в том, что мы вместе и что мальчик на пути к нам, а не гниет в пекинской тюрьме. Ты сам-то с ним уже говорил?

— Нет, но он звонил в агентство в воскресенье. Жан-Клод сообщил мне, что ты будешь в Париже сегодня. По-видимому, он разговаривал с твоей секретаршей.

— Да, он звонил в компанию на прошлой неделе.

Кли кивнул, допил шампанское и налил себе второй бокал.

— Хочешь еще, Ники?

Она покачала головой.

— Нет, пока не надо, спасибо.

Облокотившись о каминную доску, Кли спросил:

— Как твоя поездка в Рим, Афины и Мадрид, увенчалась успехом?

— Отлично, спасибо. А как ты съездил в Берлин и Лейпциг?

— Неплохо, совсем неплохо. У меня такое чувство, что придется ехать туда снова в самом недалеком будущем. Там столько всего происходит, а мы толком ничего не увидели. — И он стал рассказывать о политической обстановке в Западном Берлине, Лейпциге и странах Восточного блока, в особенности в России.

Ники внимательно слушала, как всегда, с уважением относясь к его суждениям. Но в то же время она думала о нем. Она не могла отделаться от мысли, как прекрасно он выглядит, какой он загорелый, как выгорели его каштановые волосы от постоянного пребывания на солнце. На нем были темно-синий шелковый костюм, бледно-голубая рубашка и темно-синий галстук — никогда он не казался Ники таким неотразимым. Несмотря на благоприобретенный французский стиль и европейский лоск, его лицо было истинно американским, мальчишеским и открытым. Карие глаза светились добротой и искренностью, а широкий ирландский рот был благороден и мил. Да, Клиленд Донован бесспорно красив.

Чувства к нему захватили Ники, переполнили душу. Впервые она по-настоящему поняла, как много он значит для нее. Никто в мире не был для нее важен так, как он, и понимание этого поразило ее.

На несколько секунд она отвлеклась, погрузившись в размышления о нем, и не заметила, что он замолчал. Лишь когда он тихонько присвистнул, Ники, вздрогнув, пришла в себя. Она резко выпрямилась.

— Эй, Ники, ты где? — расхохотался Кли. — Я тебе надоел?

— Ну что ты! — ответила она.

— Что случилось? — спросил Кли. — У тебя такое странное выражение лица.

— Я люблю тебя, — сказала Ники.

Кли поперхнулся.

— Что?

— Я люблю тебя.

Он пересек комнату в три шага и сел рядом с ней на софу. Крепко взяв ее за руки, он заглянул ей в лицо.

— Ники, не могла бы ты повторить это еще раз?

— Я люблю тебя, Кли. Я люблю тебя.

— О, Ники, — только и смог выдохнуть он, а потом взял ее лицо в ладони и поцеловал. Прижавшись к ней, он осторожно опустил на подушки и, убрав прядь льняных волос с ее лица, сказал:

— Я тоже тебя люблю, ты знаешь. Я так страдал, пока тебя со мной не было.

Ники дотронулась до его губ, провела по ним пальцем.

— Знаю. Go мной было то же самое.

Его поцелуй был страстным. Его язык то метался, едва касаясь ее языка, то замирал в томительной истоме. Вдруг Кли остановился и прошептал ей в волосы:

— Пойдем в постель. Я хочу тебя.

Он помог ей подняться, и они пошли в спальню. Скинув одежду, они обнялись и стояли так некоторое время, безмолвно, близко, радуясь, что снова вместе.

Наконец он произнес:

— Такого со мной еще не было.

— Со мной тоже, — ответила она, и он знал, что так оно и есть на самом деле. Она любила Чарльза совсем не так, каклюбит Кли; они вызывали в ней разные чувства.

Вновь наступило молчание. Он зарылся лицом в ее волосы, руки его скользнули по ее спине; он притянул ее к себе, так что их бедра соприкоснулись.

Ники охватило возбуждение, как до этого Кли, и теперь уже она взяла инициативу в свои руки и, слегка отстранившись, потянула его к кровати.

Они легли лицом друг к другу, глядя глаза в глаза, не произнося ни слова. Слова им были не нужны. Каждый читал на лице другого одержимость.

— О, Ники, моя любимая Ники, — прошептал Кли и привлек ее ближе, положив правую руку ей на шею. — Я хочу обладать тобой безраздельно, взять тебя всю…

— Я знаю… И хочу того же.

Их губы встретились снова, он приподнялся над ней, подсунул руки ей под спину, прижал к себе. Губы его стали настойчивыми, требовательными. Она отвечала ему страстно, ее желание догоняло его желание. Он вошел в нее внезапно, без прелюдии, как это было несколько раз в Провансе, и у нее перехватило дыхание от неожиданности. По мере того как он проникал в нее все глубже и глубже, ноги ее скрестились у него за спиной, и она приковала себя к нему, стала частью его, подчиняясь их общему, все убыстряющемуся движению.

— О Господи, Ники, о Господи, — выкрикнул Кли, прервав долгий поцелуй. Дыхание его стало прерывистым, как и ее.

Она напряглась под ним, дрожь пробежала по ее телу.

— Кли! Я люблю тебя! — Она открыла глаза и посмотрела ему в лицо. — Я люблю тебя, — тихонько простонала она. Дрожь усилилась, и она всецело отдалась ему.

Как и всегда, ее страсть вознесла Кли к вершинам блаженства, он утратил контроль над собой и неудержимо истек в нее, выкрикивая ее имя, слыша, как она зовет его, говоря ей, что никогда так не любил ни одну женщину.

Он обрушился на нее, тяжело дыша, потом приподнял голову, наклонился и поцеловал ее лицо. Щеки ее были влажны; на языке чувствовался солоноватый вкус.

— Ты плачешь, — сказал он удивленно, вытирая ей слезы. — Что с тобой, Ники? Почему ты плачешь?

— Я не знаю, — пробормотала она, взглянув на него, и, чуть улыбнувшись, прошептала: — От счастья, наверное.

Он ответил лишь своей неловкой, так хорошо знакомой ей улыбкой и, ничего не говоря, обнял ее и не отпускал от себя долго-долго.

— Этот пикничок куда лучше того, что мы устроили тем вечером на ферме, — сказал Кли, обгладывая цыплячью ножку.

— Не согласна, — замотала головой Ники. — То был лучший пикник в моей жизни. Ты приготовил столько вкусных вещей, арахисовое масло и сандвичи, и желе.

Кли запрокинул голову и расхохотался.

— Если тебе этого достаточно для счастья, у меня с тобой хлопот не будет.

Ники тоже рассмеялась и потянулась за бокалом сухого вина на ночном столике.

— Ты же знаешь, кое в чем я совсем не подарочек.

Они сидели по-турецки посередине огромной кровати, в белых гостиничных халатах. Между ними стояло блюдо с цыпленком и хлебница. На столике на колесах, доставленном прислугой, который Кли прикатил из гостиной, было блюдо с салатом, корзинка со свежими фруктами и бутылка шампанского в ведерке со льдом.

— Неужели все девушки путают тебя с Кевином Костнером? — вдруг спросила Ники, оценивающе глядя на Кли.

— С чего ты взяла?

— С того, что он твой двойник. Так-то.

Кли не ответил, продолжая пить вино.

— Я спутала его с тобой, если честно.

— Что ты говоришь, Ник?

Тогда она рассказала об ошибке, которая вышла с ней в Афинах, и о том, как она купила журнал, решив, что это он изображен на обложке.

— Ты выдаешь желаемое за действительное, — запротестовал Кли. — Так вот оно что? Значит, тебе подавай кинозвезду?

— Нет. Мне нужен ты.

— Вот он я, малышка, весь твой, если ты еще не осознала этого.

Ники улыбнулась.

— Я рада.

— А вот как обстоит дело с тобой? Ты-то в самом ли деле есть у меня?

— Ты прекрасно знаешь, что да, дорогой.

Кли ухмыльнулся и послал ей воздушный поцелуй.

Ники выпила вина и долго сидела в задумчивости, бережно держа бокал в ладонях. Наконец она проговорила:

— Кли, когда я звонила тебе в Берлин из Лондона, перед отлетом в Рим, то сказала, что гостила в Пулленбруке у Анны Деверо…

— Ты ездила туда извиняться и исправлять ошибки?

— Да, это так, отчасти. Но у меня была еще и другая причина, по которой мне необходимо было увидеться с ней. — Ники откашлялась, набираясь храбрости. — Я решила, что Чарльз может быть жив. Что он подстроил все так, чтобы все думали, будто он погиб.

Кли замер на мгновение, потом положил цыплячью ногу на тарелку и воскликнул:

— Ты меня разыгрываешь! — Он помотал головой и рассмеялся. — Послушай же, Ник, ты думаешь, я тебе поверю? Брось эти шутки.

— Я не шучу. Я говорю серьезно. Серьезней не бывает.

Ее суровый тон возымел свое действие, и Кли задумался, взвешивая то, что она ему сообщила. Наконец он спросил:

— Почему ты так решила? Ведь прошло столько лет.

Ники рассказала ему все самое существенное, но лишь о пребывании в Риме и Афинах. Мадрид она не упомянула вовсе.

Когда она закончила, Кли произнес, почему-то понизив голос:

— Какого дьявола ты таскаешься по Европе в поисках покойника? Хорошо, хорошо, допустим, что он предполагаемый покойник. Но разве он не причинил тебе довольно боли? Или ты все еще что-то чувствуешь к нему, Ник? Это так?

— Нет, ничего я к нему не чувствую. Душой я свободна от Чарльза Деверо уже давно. Задолго до того, как полюбила тебя, если хочешь.

Кли просто посмотрел ей прямо в глаза и тихо произнес:

— Если это действительно так… я верю тебе, Ник. Скажи мне только, почему ты отправилась его разыскивать.

— Хотела докопаться до правды. Послушай, Кли, я была потрясена, не поверила своим глазам, когда вдруг увидела его лицо в телерепортаже из Рима. Он был настолько похож на Чарльза, что я решила, что мне надо съездить к Анне. У меня просто не шло из головы это лицо. Меня ведь всегда беспокоило то, что тело Чарльза так и не нашли. — Ники помолчала, потом покачала головой. — Я полагаю, что в природе человека желать, чтобы всех, включая его самого, похоронили как подобает… Думаю, мне понадобилась правда для того, чтобы поставить точку в этой истории.

— И ты поставила ее? В самом деле поставила последнюю точку? Или же призраки прошлого снова будут преследовать тебя?

— Да нет же, я ведь сказала тебе, что все кончено.

— Тогда скажи мне еще вот что, Ники. Почему ты так уверена в том, что Чарльз действительно покончил с собой, что он точно мертв? Что заставило тебя переменить мнение?

— Я повсюду натыкалась на глухую стену. Ни в Риме, ни в Афинах — никаких следов.

— А почему ты поехала в Мадрид? — Кли слегка нахмурился и потянулся за бокалом. — Что ты надеялась найти там?

— По правде говоря, я вовсе не была уверена, что найду там ответы на все вопросы. Просто я хотела показать фотографии бывшему партнеру Чарльза в Испании. А скорее всего хотела услышать от дона Педро да или нет.

— Ну и что говорит этот испанец?

— Мы с ним не встретились. Как ты уже слышал по телефону сегодня утром, я вылетела из Мадрида в субботу и остановилась здесь.

— Но почему ты вдруг передумала?

— Потому что решила, что если я так легко могла принять Кевина Костнера на обложке журнала за тебя, то, возможно, приняла кого-то за Чарльза Деверо.

— Фотографии и правда могут быть очень обманчивы. Дай мне взглянуть на них, Ники.

— Я выкинула их… Надеюсь, ты не сердишься, Кли.

— Нет, не сержусь, только удивлен немного и обеспокоен. Жаль, что ты не рассказала мне обо всем тотчас же, как увидела репортаж. Я бы понял, Ник, я ведь давно привык к мысли, что Деверо жив и может составить мне конкуренцию.

— У тебя нет соперников, Кли. Я люблю тебя.

— А еще я хотел бы, чтобы ты доверяла мне, — я не так глуп и уважаю тебя, твои чувства, ум, профессионализм. Твою независимость, наконец. Я бы никогда не стал вмешиваться в твои дела, за одним лишь исключением: если посчитал бы, что моя любовь может причинить себе вред. Господи Боже, ты взрослая женщина, опытный тележурналист, военный корреспондент, с которым я проработал бок о бок два года. Неужели ты думаешь, что я не знаю тебя и не доверяю тебе? По-моему, Кли никогда не обращался с тобой как с ребенком.

— Спасибо, дорогой, все это так, ты и в самом деле знаешь меня, наверное, лучше, чем кто бы то ни было. Я рада, что ты доверяешь мне, и знаешь, что твои чувства взаимны.

Они помолчали. Через пару минут Кли сказал:

— Итак, его мать не согласилась, что человек на фотографиях похож на ее сына?

— Нет. Она совершенно отрицает сходство. То же самое считает Филип Ролингс, ее друг. Тот, кто был с ней в Ле-Бо, помнишь?

Кли кивнул.

— Помню. А какова юридическая сторона дела? В том, что касается Чарльза Деверо?

— Его посчитали пропавшим без вести, так как тело так и не нашли. Прощальная записка самоубийцы не в счет. Я все же не уверена, что полиция закрыла его дело и прекратила розыск. Мне не пришло в голову спросить об этом Анну.

— Мы никогда раньше не говорили с тобой о Чарльзе Деверо — все то немногое, что я знаю, мне известно от Арча Леверсона. Но он мастак держать язык за зубами, из него слова не вытянешь, так он тебе верен. Я даже не знал, что Деверо написал предсмертную записку. Он адресовал ее тебе?

— Нет, своей матери.

— Что в ней говорилось? Ты знаешь?

— Да, она показала ее мне, когда я прилетала в Англию на несколько дней после исчезновения Чарльза. Ничего особенного, всего пара строчек, коротких, даже сухих. Он писал, что больше не хочет жить и собирается поступить единственно возможным для него образом — покончить счеты с жизнью, и надеется, что она сможет его простить.

— И она его простила?

— Честно говоря, не знаю — она все еще оплакивает его, в этом я уверена, хотя и старается, не без успеха, не подавать вида.

— А тебе письмо было?

— Нет.

— Тебе это не показалось странным?

— Показалось. Но, может статься, у него не нашлось слов для меня.

— Почему ты так считаешь?

— Потому что в течение нескольких месяцев до самоубийства он действовал по заранее обдуманному плану. Он продал свою долю акций в виноторговой компании британскому и испанскому партнерам, продал квартиру, составил завещание и привел в порядок все свои дела. Кли, он делал все очень методично. Так что, если бы у него было, что написать мне, он, конечно, написал бы. Тебе не кажется?

— Надо полагать, — пробормотал Кли. — Кто унаследовал состояние?

— По завещанию наследницей является Анна, но она не вступила еще в права наследства, так как ее сын не считается умершим. По британским законам Анна может обратиться в суд с просьбой признать его умершим лишь спустя семь лет, не ранее. Ей осталось ждать еще четыре года.

Кли наклонился вперед, нахмурился. Взгляд его был задумчив.

— Если человек ни с того ни с сего исчезает среди бела дня, чтобы начать новую жизнь, этому должны быть веские причины, — не торопясь, рассуждал он. — Когда ты решила, что Деверо может быть жив, ты не задумалась над тем, почему он это сделал?

— Задумалась, конечно, но уверенности у меня не было. Когда мы виделись с Арчем в Риме, я призналась ему, что причина может быть настолько невероятной, что никому и в голову не придет. По правде говоря, я подумала, что Чарльз может быть замешан в чем-то незаконном.

— Например?

— Торговле оружием или наркотиками.

— Полагаю, что и я бы пришел к такому же выводу, — согласился Кли. — Особенно имея в виду мир, в котором мы живем.

— Я заговорила об этом оттого, что хочу, чтобы ты знал все, — сказала Ники, преданно глядя в глаза Кли. — Мне не хотелось бы, чтобы между нами стояли какие-то преграды.

— Я рад, что ты доверилась мне, Ники, и не сержусь. — Кли сверкнул своей мальчишеской улыбкой и продолжал: — Я просто все время боюсь, как бы тебя кто не обидел, только и всего… Я люблю тебя.

— А я люблю тебя.

— Давай не будем больше говорить об этом Деверо. Похороним его раз и навсегда, хорошо?

— Он и так похоронен, — возразила Ники, выскальзывая из постели. Она обошла кровать с другой стороны и ласково потрепала Кли. — Спасибо за то, что ты такой замечательный, такой понимающий, — пробормотала она. — Сейчас я вернусь, не уходи.

— Я больше никогда не уйду, — сказал Кли и улыбнулся.

Ники вошла в ванную комнату, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной. Она хотела рассказать Кли всю правду, но хорошо помнила, что делать ей этого не следует. Какая удача, что все прошло без сучка и задоринки. Никто и никогда не должен знать, что Чарльз Деверо жив. Она дала слово, и она не предаст того, чья жизнь в ее руках. И от ее тайны Кли не будет вреда. К тому же она никогда больше не увидит Чарльза Деверо. Эта глава ее жизни дописана до точки.

33

— Когда Май умирать больница Сиехэ, моя везти тело ее родители, — рассказывал Йойо, переводя взгляд с Кли на Ники. — Друзья очень помогай. Находи два рикша, да. Вези нас. В дом Май. Ее родители очень плакать. Очень-очень печальный. — Йойо покачал головой и скорбно прибавил: — Май такие молодой девушка… — Голос его сорвался, и он замолчал.

Ники дотронулась до его руки с чувством глубокого сочувствия и сострадания. Трудно поверить, что Йойо наконец-то вместе с ними в Париже и так хорошо выглядит — в прекрасном темном костюме, белой рубашке и красном галстуке. Казалось, он полностью владеет собой и обстановкой.

Кашлянув, Ники произнесла:

— Мы с Кли знаем, какое у тебя горе. Да и сейчас тебе нелегко. Вся наша группа была потрясена, когда Май умерла.

Йойо попытался улыбнуться.

— Моя знай, Ники. — Он повернулся к Кли. — Спасибо, Кли, что заботиться о Май. Отвозить Май в Сиехэ. Ты хороший люди, Кли. Ты хороший друзья. И ты хороший друзья, Ники.

— Как бы мне хотелось, чтобы ее спасли, — сказал Кли. Сердце его обливалось кровью от жалости к этому молоденькому китайскому студенту, который сидел теперь перед ним в его квартире на улице Жакоб. На дворе стоял сентябрь. Пятница. День клонился к вечеру. Йойо пришел навестить их и рассказать, как он бежал из Пекина. Позже им предстояло отправиться на праздничный ужин к его благодетелю, некоему господину Луну.

Йойо вдруг сказал:

— Май умирать — плохой дух виноват.

— Да, действительно, в ее смерти повинен злой рок, — согласился Кли. Они с Ники переглянулись, и, пытаясь переменить тему, Кли продолжил: — Все эти недели мы с Ники ужасно волновались за тебя, Йойо. Мы не знали, что с тобой случилось после нашего отъезда из Пекина. Мы ведь ждали тебя в Гонконге, как и обещали, несколько дней.

— Простите, моя не приехал. Очень трудный оказался, Кли.

— Не надо извиняться, Йойо, мы все понимаем, — снова вступила в разговор Ники. — Просто мы очень беспокоились о твоей безопасности. Мы надеялись, что с тобой не случилось ничего дурного, что тебя не посадили в Пекине за решетку. — Она пожала ему руку и тепло улыбнулась. — Слава Богу, что с тобой все хорошо.

— Многие вещи случайся у меня. Но я удачлив. Правда-правда.

— Расскажи по порядку, как ты выбрался из Пекина, как добрался до Парижа, — попросил Кли.

— Моя начинай самый начало, идет?

— Идет, Йойо, давай, рассказывай, — ободряюще улыбнулся Кли.

Йойо кивнул и глубоко вздохнул.

— Когда вы уезжай, полиция ходи весь Пекин. Моя ходи Май домой. Родители Май моя прятай. Полиция все спрашивай о студенты. Арестовывай много-много. Много-много студентов сажай тюрьма. В университет много плохой вещи случайся. Очень опасно. Моя живи в доме Май целый неделя. Родители Май бойся меня арестовать. Отец Май води моя дом друзьям. Они прятай тоже десять день. Трудно. Опасно. Моя надо уезжай Пекин.

— Значит, ты уехал из города именно тогда? В середине июня? — спросила Ники.

— Нет-нет. Я оставайся Пекин. Ходи место на место. Приходи к друзья родители Май. Они моя прятай. Мама Май помогай моя бежать. Она имей гуаньси…

— То есть связи, — пояснила Ники, глядя на Кли. — Филип Ролингс сказал мне, что значит это слово, когда я была в Пулленбруке.

— А ему-то откуда знать такие тонкости? — Кли в удивлении поднял брови.

— Я ведь уже тебе говорила, что он занимает важный пост в министерстве иностранных дел. Гонконг находится под опекой британской короны, и так будет продолжаться до июня девяносто седьмого года. — Ники на секунду задумалась. — Кто знает, может быть, он отвечает за отношения с Китаем или Гонконгом. Он помалкивает о том, чем он там на самом деле занимается.

— Ясно. — Кли снова обратился к Йойо. — Извини, что перебил тебя. Продолжай, пожалуйста.

— Мама Май есть много гуаньси. Посылай меня южный Китай. Отец Май давай деньги. Моя имей ваш деньги. Храни хорошо. Мама Май говори, надо много деньги. Надо давай взятки. Очень важный люди.

— Как ты попал в Гонконг? — спросила Ники.

— Моя помогай многий люди. Простой люди. Они ненавидеть правительство. За то, что правительство делай студенты. Жалей студенты. Они любить демократия. Моя помогай много разный люди. Мама Май помогай ехать Шеньчжень…

— Это рядом с Гонконгом, — пояснил Кли, взглянув на Ники. — Экономическая зона, что-то вроде самого Гонконга, быстро развивающаяся, надо сказать.

Йойо кивнул:

— Вы знай Шеньчжень, Кли?

— Да, я делал о нем материал около трех лет тому назад. — Он снова взглянул на Ники. — Это что-то вроде огромного притона, где полно всякого сброда, уголовников вперемешку с настоящими деловыми людьми и предпринимателями. Но продолжай свой рассказ, Йойо.

— Моя нужно документ, чтобы ехать Шеньчжень. Все китайский люди надо иметь документ. Разрешение. Отец Май имей друг. Этот друг имей гуаньси. Он покупай моя документ.

— Но как ты добрался в Шеньчжень из Пекина, ведь это так далеко? — спросила Ники.

— Отец Май вози меня Шанхай. Автомобиль. Его брат очень помогай. Он передавай меня друзья. По цепочка, Ники. Они помогай студентам. Моя нельзя говорить больше. О'кэй? Ваша понимай?

— Да, конечно, я понимаю, — согласилась она. — Ты не хочешь слишком много рассказывать о том, как работает эта цепочка, потому что другие студенты могут воспользоваться ей.

— Правильно понимай, Ники. Моя приехай Шеньчжень август месяц, самый начало. Моя имей связь. Круг друзей. Живи там две неделя. Друг в Шеньчжень один день води меня на улицу Чжун Йин один день. Шумный торговый улица есть. Один сторона — Китай. Другой сторона — Гонконг. Много турист. Мы подкупай полиция. Их гляди другая сторона. Я пересекай граница.

— Но ведь по другую сторону улицы Чжун Йин посты гонконгской полиции, — заметил Кли. — Я знаю это место. Как тебе удалось перейти границу?

— Моя бегай. Ускользай боковой улицы. Моя прятай. Добирайся до вода. Гонконг — другой сторона залив. Господин Лун имей лодка, она поджидай меня. Каждый день поджидай. Пока моя не приходи. Моя плыви к Гонконг лодка господин Лун. Господин Лун смотри за мной в Гонконг. Он хороший люди.

— А кто такой господин Лун, Йойо? — допытывалась Ники.

— Он — брат мама Май. Большой-большой человек Гонконг. Большой бизнесмен. Его уезжай в Шанхай сорок восьмой год, раньше чем приходи коммунисты в сорок девятый. Его основала торговый дело Гонконг. Он очень богатый люди. Помогай моя. Он доставляй моя Париж.

— В Гонконге ты оказался незаконным иммигрантом без документов. Как тебе удалось выкрутиться? — спросил Кли. — Я знаю, у тебя китайский паспорт, а как насчет виз и всего такого?

— Господин Лун все устраивай. Его доставай настоящий гонконгский паспорт. На мой имя.

— Можно на него взглянуть? — попросила Ники. — Ты ведь не возражаешь, если мы на него посмотрим?

— Моя не против. — Сунув руку в карман, Йойо вытащил паспорт и протянул ей.

Кли пересел к Ники на софу. Они рассмотрели паспорт и переглянулись. Они ожидали увидеть фальшивку, но оказалось, что это настоящий гонконгский паспорт, выданный на полное имя Йойо: Чин Юнъю.

— Очень хорошо, Йойо. Твой друг господин Лун, видимо, действительно имеет большие связи, — сказал Кли, возвращая паспорт.

Йойо рассмеялся и кивнул.

— Какие у тебя планы? — спросил Кли. — Ты собираешься жить здесь, во Франции, или нет?

— Господин Лун имей контора свой торговый компания. Здесь, Париж. Он привози меня как свой секретарь. Может, моя оставайся, может ехай Нью-Йорк. — При этих словах он вопросительно посмотрел на Ники.

— Мы поговорим об этом завтра, хорошо, Йойо? — сказала она, взглянув на часы на каминной доске. — Думаю, что нам пора трогаться. Если не ошибаюсь, господин Лун ждет нас в восемь?

— Да. — Йойо поднялся. — Он и госпожа Лун жди нас тогда. Гостиница «Ритц». Площадь Вандом. Номер, где живи Эрнест Хемингуэй.

Кли и Ники многозначительно переглянулись, и Ники, не сдержавшись, расхохоталась. Кли тоже засмеялся.

— Что случайся? — озадаченно спросил Йойо.

— Я не перестаю радоваться, что твоя судьба так счастливо переменилась, Йойо. Господин Лун и вправду твой добрый дух.

— О да, господин Лун есть очень добрый дух, очень большой удача.

34

Ники думала об Анне Деверо с самого Мадрида, и потому в воскресное утро она решила позвонить ей в Пулленбрук.

— Как прекрасно слышать твой голос, Ники, — сказала Анна.

— Взаимно, Анна. Я в Париже с Кли и вот подумала, что надо бы позвонить вам.

— Очень рада. Я не знала, где найти тебя, — мне бы очень хотелось поговорить с тобой.

Голос Анны был необычным, и Ники, переменив ногу, выпрямилась на стуле.

— О чем? — осторожно спросила она.

— О Чарльзе. Ники, я…

— Анна, я так виновата перед вами, что притащилась в Пулленбрук со своими нелепыми домыслами. Знаю, как сильно вас огорчила, мне не следовало этого делать. Действовала по наитию, совершенно не подумав. Чарльз действительно покончил с собой три года назад, теперь я это знаю наверняка. В том репортаже был не он, мне лишь показалось.

— А вот я в этом как раз не уверена, — возразила Анна.

Ники замерла, сжав телефонную трубку.

— Что вы хотите сказать?

— Я все думала о тех двух фотографиях. Когда ты показала их мне в первый раз, я увидела сходство. Если честно, оно было очень сильным. Но потом тут же убедила себя в том, что это не может быть Чарльз по той простой причине, что мой сын никогда не поступил бы так подло, никогда бы не опустился до того, чтобы имитировать свою смерть. Однако последние две недели эти фотографии буквально стоят у меня перед глазами.

— Забудьте о них, Анна. Это был не Чарльз. Честно, не он.

— Мне хотелось бы снова взглянуть на них, — тихо промолвила Анна. — Не будешь ли ты так добра, не перешлешь ли их мне?

— Но они уничтожены. Я решила, что хранить их незачем.

— У тебя их и в самом деле нет?

— Конечно. Я избавилась от них, порвала и выкинула.

В трубке воцарилось молчание. Ники немного подождала, потом сказала:

— Анна, вы слушаете меня?

— Да, слушаю.

Голос ее показался очень слабым, тихим, и Ники воскликнула:

— Анна, что с вами?

— Если честно, я совсем не сплю. Наверное, оттого, что все время думаю о Чарльзе. Все вспоминаю и вспоминаю…

— Ах, Анна, дорогая, не мучайте себя так, — мягко произнесла Ники, переполненная состраданием. — Это моя вина. Я не знаю, как помочь вам, как успокоить вас, ну что мне сделать, чтобы вам стало лучше? — Ответа не последовало, и Ники спросила: — Могу я что-то сделать для вас?

— Может быть, ты приедешь в Англию, дорогая? Я хотела бы поговорить с тобой. Мне необходимо поговорить с тобой и только с тобой.

У Ники упало сердце. Она собралась уже отказаться, но вспомнив, что именно она виновата в той сердечной боли, которую испытывает сейчас эта женщина, произнесла:

— Я приеду к вам завтра, но только на один день. В Пулленбрук мне добраться не удастся, так что не могли бы мы встретиться в Лондоне? За обедом?

— Конечно, конечно, это будет великолепно! — голос Анны приобрел бодрость и силу, и она торопливо сказала: — А почему бы нам не встретиться у меня дома? Там тихо, никто не помешает, и это намного удобнее, чем в ресторане.

— Хорошо, Анна. Договорились. Увидимся завтра, скажем, между двенадцатью и половиной первого.

— Жду встречи с нетерпением.

— Передайте наилучшие пожелания Филипу.

— Обязательно передам. Он сейчас гуляет, а то бы я пригласила его к телефону. Я знаю, что ты хотела бы с ним перекинуться словечком. Ну что ж, хорошо, до завтра, дорогая, и еще раз большое спасибо.

Повесив трубку, Ники села за письменный стол в маленьком рабочем кабинете Кли и задумалась о разговоре с Анной. Не кто иной, как она разбередила старую рану Анны, которая уже почти затянулась за прошедшие три года, и заставила ее снова страдать.

Прошлое нахлынуло на эту очаровательную женщину с новой силой, причиняя страшную боль, хотя она заслуживала лучшей доли. Подумав о Чарльзе и о том, как он поступил со своей матерью, исчезнув без следа, Ники опять испытала досаду, но мгновенно прогнала ее прочь. С ним все кончено, он больше не сможет отравлять жизнь Анне. Она найдет способ помочь ей залечить душевную рану. Она убедит Анну Деверо в том, что ее сын мертв. Что отчасти и в самом деле так.

Входная дверь хлопнула, испугав ее. Она выскочила в маленькую прихожую. Там стоял Кли с ворохом покупок. Два длинных французских батона торчали из одной сумки, овощи — из другой, а букет цветов примостился сверху третьей.

— Привет, — сказал он улыбаясь. — Пошли поболтаем, пока я все это разгружу.

Ники последовала за ним в кухню.

— Ты собрался накормить целую армию! — воскликнула она. — Что у тебя сегодня на обед?

— Деревенский омлет Донованов, к примеру, — ответил он, опуская пакеты на кухонный стол.

— Это еще что за блюдо, позвольте вас спросить?

— Увидишь. Мое фирменное блюдо — очень вкусно. Тебе понравится. — Выхватив из пакета букет цветов, Кли повернулся и вручил его Ники. — А это моей девочке, — проворковал он, наклоняясь и целуя ее в щеку. — Утром, поднявшись чуть свет, милой я собрал букет, — продекламировал он с сильнейшим ирландским акцентом.

— Ой, Кли, как замечательно, вот спасибо, — сказала Ники, принимая из его рук цветы и погружая лицо в самую середину букета. Потом она порывисто обняла возлюбленного и прижалась к нему крепко-крепко. Приблизив свое лицо к его лицу, она прошептала: — Я люблю тебя.

— И я люблю тебя, Ник. — Он приподнял ее подбородок, заглянул в глаза и добавил: — Ты никогда не узнаешь, как я тебя люблю, — придется тебе это показать. Начнем с приготовления нечто среднего между завтраком и обедом, потому что, боюсь, мы сядем за стол не раньше четырех.

— Тебе помочь?

— Как только я перетащу зелень на разделочный стол, стели скатерть, открывай шампанское, наполни два бокала и добавь в каждый немного апельсинового сока. А потом можешь посидеть здесь и поболтать со мной, пока я готовлю омлет. Как ты на это смотришь?

— Годится, — согласилась Ники со смехом и помогла ему перетащить пакеты со снедью в другой конец кухни, затем поставила цветы в вазу. Расстелив скатерть, расставив и разложив тарелки, ножи и вилки, она стала откупоривать шампанское. Ее отец любил коктейль под названием мимоза — смесь шампанского и апельсинового сока, и она со знанием дела приготовила две порции.

— Пью за девушку, которую люблю, — сказал Кли, касаясь своим бокалом ее бокала. — Твое здоровье.

— И твое, дорогой. — Ники улыбнулась.

Кли подошел к длинному разделочному столу у окна, разгрузил сумки и принялся за стряпню.

Ники наблюдала за ним, отмечая, как ловко и скоро он управился с овощами, которые, по-видимому, предназначались для омлета. «Может, он собирается приготовить омлет по-испански», — подумала она и подавила улыбку.

— Ты не изменил своего намерения ехать завтра в Брюссель? — спросила она через некоторое время.

— Не-а. Ехать надо. А что?

— Я позвонила Анне Деверо, пока тебя не было, и расстроилась, когда услышала, как она подавлена. Впрочем, я не то слово подобрала, точнее сказать, она чем-то обеспокоена.

Кли повернулся и задумчиво посмотрел на Ники.

— Полагаю, ты выпустила джина из бутылки. Или, если вернее, открыла ящик Пандоры. Разве нет?

— Да, в этом моя вина, Кли. Я поступила глупо, рассказав ей все. Мне надо было подождать, все обдумать, посоветоваться с тобой.

— Именно так тебе и следовало сделать, а я бы уж точно посоветовал выкинуть все из головы. Ну да ничего. Что было, то было. — Он повернулся к столу и стал чистить три огромных картофелины, лежащие на доске. — Как ты собираешься поступить, Ники? Анне можно чем-то помочь? — спросил он, не отрываясь от дела.

— Она хотела, чтобы я приехала повидать ее. Просила о встрече. Сказала, что хочет говорить со мной и больше ни с кем.

— А как же Филип? Разве он не может ее утешить?

— Наверное, может, но мы просто были очень близки. Во всяком случае, я была… — Ники не закончила фразу.

— Во всяком случае, ты была помолвлена с Чарльзом, — закончил Кли ее мысль, улыбаясь через плечо. — Право же, не стоит так осторожничать и ходить вокруг меня на цыпочках, когда речь заходит о Чарльзе Деверо. Вы и в самом деле были помолвлены, у тебя с ним были близкие отношения, у каждого из нас есть прошлое, в нашем-то возрасте. И много всего за плечами.

— Спасибо за понимание. В общем, я согласилась слетать завтра в Лондон пообедать с Анной. Раз ты говоришь, что пробудешь в Брюсселе дня два-три, я подумала, что ты не будешь возражать, если я поеду.

— Конечно, я не возражаю, я бы даже не возражал, если бы никуда не ехал. Поступай, как считаешь нужным, я не собираюсь надевать на тебя хомут. Я не из таких. — Кли повернулся к Ники и, прислонившись к столу, добавил: — Я также надеюсь, что и ты не собираешься надевать хомут на меня.

— Никогда! — Ники замотала головой. — Исключено, можешь быть уверен. К тому же ты в глубине души холостяк, если помнишь. Ты выковал себя по образу и подобию Роберта Капы много лет назад, когда был еще мальчиком. Я знаю, что тебе доставляет удовольствие мотаться по миру с фотоаппаратом, точь-в-точь как ему. Я все понимаю.

Кли положил нож и подошел к ней. Взяв бокал из ее руки, он поставил его на стол и заставил ее подняться.

— Послушай, бесценная моя. Да, я хочу мотаться по миру и снимать, я ценю свободу передвижения, но вовсе не до такой степени, чтобы поставить крест на любви. И я хочу, чтобы ты была рядом со мной. — Он крепко поцеловал ее в губы, потом слегка отстранил от себя и застенчиво улыбнулся. Осторожно дотронувшись до ее лица пальцем, он сказал: — Мы поженимся?

Застигнутая врасплох, Ники молча смотрела на него.

— Твое предложение так неожиданно. Я что, должна дать ответ сегодня?

— Нет, ты не должна давать ответа сегодня. — Кли улыбнулся и поцеловал ее в кончик носа. — Ты можешь решить сегодня, или на следующей неделе, или когда захочешь. При условии, что скажешь «да».

35

Подобно Пулленбруку, квартира Анны на Итон-сквер была прекрасна и по-своему впечатляюща. Ее отделал много лет назад английский художник-декоратор Джон Фаулер — это была одна из его последних работ перед смертью.

Гостиная была просторна, с высоким потолком, а стены выкрашены в особенный блекло-розовый цвет, которым так гордился художник. Занавеси из тафты на двух высоченных окнах были тоже розовые, но более темного оттенка. Розовый цвет присутствовал в комнате повсеместно и придавал ей неповторимый колорит. Георгианские безделушки, обюссоновский ковер и несколько больших полотен Стаббса, изображавших лошадей, довершали элегантный интерьер. В гостиной были также покрытые скатертями столики с семейными фотографиями в серебряных рамках, горшки с высокими белыми орхидеями, многочисленные вазы с цветами и медленно сгорающие ароматизированные свечи.

Солнечным воскресным утром Анна и Ники сидели на маленьком диванчике возле одного из окон, выходивших на Итон-сквер. Из него виднелись густые кроны деревьев в парке.

Анна впервые после последнего визита Ники почувствовала себя спокойно — это было видно по ее лицу. Жесткие складки вокруг рта почти исчезли, движения стали свободными. Ощущение угнетенности отступило, и она даже улыбалась.

Испытывая облегчение оттого, что ей удалось утешить Анну, Ники и сама успокоилась, радуясь тому, что приехала в Лондон. Поездка себя оправдала. Было ясно, что раны, которые она неосторожно разбередила, теперь быстро затянутся. И в поведении, и в разговоре Анна все больше становилась сама собой.

Обе женщины всегда находили общий язык, и теперь, после напряженного часового разговора, узы, связывавшие их, стали еще прочнее.

— Ты не представляешь, как для меня важен твой приезд, — сказала Анна, беря Ники за руку. — Ты помогла мне обрести смысл жизни, почву под ногами, помогла собрать себя по кусочкам, и за это я тебе невыразимо признательна, дорогая. Я чересчур поддалась унынию. — Она помолчала, потом недовольно поморщилась и покачала головой. — Кажется, я начала себя жалеть, что не в моих привычках. Терпеть не могу себя жалеть — это признак слабости. Я его и в других не выношу. Спасибо, Ники, ты сотворила чудо.

— Не стоит меня благодарить, Анна, я и сама была рада приехать, — призналась Ники, пожимая ее руку. — Само собой разумеется, я люблю вас и забочусь о вашем благополучии. К тому же, у меня развито чувство ответственности. Уж раз я открыла ящик Пандоры и выпустила оттуда все эти ужасы, мне следовало поправить дело и, по возможности, успокоить вас.

— Что ж, это тебе удалось, я больше не хандрю, а крышка ящика наглухо закрыта. — Анна заглянула Ники в глаза и добавила любящим голосом: — Ты всегда была очень дорога мне, Ники, как родная дочь. Ты принесла мне сегодня огромное облегчение и помогла обрести уверенность в себе и в своих силах. — Губы ее тронула улыбка. — Ты наставила меня на путь истинный, если хочешь.

Ники улыбнулась в ответ.

— Как приятно сознавать это, Анна. В самом деле. Я так переживала за вас вчера, я чувствовала, как вам больно, как вы страдаете. — Немного поколебавшись, Ники медленно произнесла: — Две недели назад в Пулленбруке вы умоляли меня оставить Чарльза в покое. И я это сделала и надеюсь, что вы сможете сделать то же самое.

— Думаю, что смогу. Теперь смогу. Да, я уверена в этом, дорогая.

— Анна, у меня потрясающие новости. Помните Йойо, того молодого китайского студента, которого мы встретили в Пекине? Он смог бежать, объявился в Париже в прошлый четверг, и мы с Кли пригласили его к ужину в пятницу. К счастью, в прекрасном настроении и чудесно выглядит.

— Как я рада, что ему удалось спастись и теперь он в безопасности, — воскликнула Анна. Лицо ее оживилось и озарилось лучезарной улыбкой — впервые за столько дней. — Расскажи мне о нем.

Ники исполнила ее просьбу и уже подходила к концу рассказа о том, как Йойо добрался до Гонконга, и об их праздничном ужине в ресторане гостиницы «Ритц» в обществе господина и госпожи Лун, как вдруг раздался входной звонок.

— Это, должно быть, Филип, — объяснила Анна, поднимаясь и пересекая комнату. Она на секунду задержалась у двери и обернулась. — Я очень удивилась, когда он позвонил мне сегодня в одиннадцать и спросил, нельзя ли ему к нам присоединиться. Обычно он обедает в клубе. Потом я сообразила, что он хочет видеть тебя. Он так любит тебя, Ники.

— Очень рада, что Филип составит нам компанию, я ведь тоже к нему привязана, — призналась Ники. — Он такой замечательный человек.

Мгновение спустя Филип Ролингс, войдя в комнату, обнял сначала Анну, потом Ники.

— А я-то думал, что вы в Провансе, — сказал он.

— Мы и в самом деле уже должны были быть там, — ответила Ники. — Но у Кли сложности с работой. Надеемся, что сможем отправиться туда на следующей неделе.

— Там в это время года просто замечательно, — заметил Филип. Он подошел к подносу с напитками, стоявшему на комоде, и сделал себе коктейль. Обычно он не пил за обедом, но сегодня — случай исключительный. И это уже был не первый его стакан виски с содовой за день. По дороге сюда он сделал то, чего не делал многие годы, — заглянул в паб. Единственное питейное заведение, которое он знал в районе Белгрейвия, называлось «У гренадера», и он зашел туда пропустить рюмочку, прежде чем отправиться пешком на Итон-сквер.

«Ну, еще одну для храбрости», — подумал он и, кинув кубик льда в хрустальный стакан, повернулся к Анне и Ники. Ники усаживалась в кресло рядом с диваном, где уже расположилась Анна.

Поднося стакан к губам, Филип сказал:

— Будем! — И сделал большой глоток. «Смысла откладывать разговор больше нет», — подумал он и, глубоко вздохнув и собравшись с духом, подошел к дивану и сел рядом с Анной.

— Боюсь, Филип, что к обеду не будет ничего особенного, — заметила Анна. — Я оставила Пилар и Инес в поместье и приехала сегодня одна, зашла в «Харродз» и купила холодного мяса, да еще сделала салат.

— Не беспокойся, я не очень голоден, — ответил он.

— Мне намного лучше, дорогой, — продолжала Анна, улыбаясь ему. — В обществе Ники я почувствовала удивительный прилив сил.

— Это заметно.

— Мне и в самом деле лучше, Филип. Честно.

— Верю, — согласился он.

— Я только что рассказывала Анне о Йойо, — вступила в разговор Ники. — Вы ведь помните, тот студент-китаец, который нам помогал в Пекине. Ему удалось добраться до Гонконга, а потом и до Парижа, мы виделись с ним на прошлой неделе.

— Один из счастливчиков. — Филип покачал головой. — К сожалению, многие другие студенты, боровшиеся за демократию, которым удалось бежать за границу, были высланы обратно в Китай гонконгским правительством. Одному Богу ведомо, какая их постигла участь.

— Ужасно! — воскликнула Анна. — Как мы могли допустить такое!

Филип не ответил. Он одним глотком опустошил стакан, затем поставил его на старинный лакированный столик-поднос и сказал:

— Мне надо кое-что сообщить тебе, Анна, и я рад, что Ники сейчас с нами. Она тоже имеет право знать об этом.

Обе женщины посмотрели на него, и от них не скрылась ни серьезность его тона, ни мрачное выражение лица.

— Это касается Чарльза.

— Чарльза? — перебила Анна, невольно вскрикнув.

Ники замерла в своем кресле, внезапная догадка пронзила ее как острие клинка.

— Сегодня утром в министерстве на мой стол легли важные сведения. Секретные, если быть точным, но я почувствовал, что при нынешних обстоятельствах мой долг посвятить вас в эту тайну. Поскольку это совершенно секретное сообщение, я должен вас предупредить, что оно не подлежит огласке ни под каким видом. Оно не должно стать известно за пределами этих стен. Я надеюсь на ваше благоразумие и молчание. Ты должна дать мне слово, Анна. И ты, Ники.

— Ты же знаешь, я не стану болтать о том, что ты мне рассказываешь про свою работу, по секрету или нет, — обиделась Анна, скосив глаза на Филипа.

— Я даю вам слово, — пробормотала Ники. Она была взволнована и теперь гадала, что же Филип собирается рассказать.

Филип кивнул и взял Анну за руку.

— Когда Ники приезжала в Пулленбрук в августе, она была во всем права, Анна. Тот человек в репортаже Эй-ти-эн из Рима и в самом деле был Чарльз. Он действительно не погиб три года назад.

Анна охнула, глаза ее расширились. Некоторое время она была не в силах вымолвить ни слова. Наконец она воскликнула:

— Так ты говоришь, что он жив? Мой сын жив?

Филип ответил не сразу.

Ники сидела тихо-тихо, сжав руки на коленях. Она знала, какой осторожной ей следует быть во всем, что она скажет и сделает в ответ на откровения Филипа.

Анна повторила вопрос:

— Он жив? Филип, ответь же мне, наконец! Чарльз жив?

Филип глубоко вздохнул и очень ласково сказал:

— Нет, Анна, его больше нет. Он погиб.

— Я ничего не понимаю! — воскликнула та вне себя от волнения. — То ты говоришь, что Ники права, что Чарльз не покончил жизнь самоубийством и на самом деле жив. То заявляешь, что он погиб. Как же так? Ты уверен?

— Совершенно.

Ники, потрясенная не меньше Анны, изо всех сил старалась не подавать виду. Стараясь сохранить твердость в голосе, она сказала:

— Но откуда вам известно, что Чарльза больше нет?

— Мой приятель Фрэнк Литтлтон сообщил мне об этом сегодня утром. Мы с Фрэнком учились вместе в Харроу-Скул, а потом в Кембридже, мы с ним близкие друзья с тех самых дней. Фрэнк служит в секретной разведывательной службе, но он не агент, не оперативник. Он работает с бумажками. Сегодня утром он вызвал меня к себе запиской. Я пришел, и он сказал мне, что сын Анны убит.

— О Господи, что ты говоришь? — Анна обратила на него полубезумный взгляд. — Агенты, разведки. Чарльз что, был замешан в чем-то опасном?

— Фрэнк не стал мне сообщать подробности, — тихо ответил Филип, размышляя над тем, как помочь Анне справиться с новыми муками.

— Вы только что сказали, что он был убит. — Ники вопросительно взглянула на Филипа. — Значит, он умер насильственной смертью. И уж конечно, это был не несчастный случай. Вы хотите сказать, что его убили?

Филип кивнул. Он обнял Анну, издавшую сдавленный стон. Ее начала бить дрожь.

— Когда был убит Чарльз? — потребовала ответа Ники.

— В конце прошлой недели, — ответил Филип.

— Где? — Ники сжала руки.

— В Мадриде. Он находился на борту самолета, взорвавшегося в мадридском аэропорту. Это был маленький частный самолет марки «Фалькон».

— О Боже! — Анна скорбно вскинула руки к губам. — Чарльз! Мальчик мой! — Она повернулась к Филипу и умоляюще произнесла: — Пожалуйста, Филип, расскажи мне все. Я ничего не понимаю.

— А тело нашли? — перебила ее Ники.

Филип помолчал, потом сказал вполголоса:

— Взрыв был очень силен.

Анна тихо всхлипывала, уткнувшись в его плечо, тщетно пытаясь успокоиться.

— Вы говорите, что сведения дошли до вас через старинного приятеля из разведслужбы, — продолжала Ники. — Это значит, что Чарльз находился на оперативной работе, работал в разведке. А если так, его вполне могли убрать иностранные агенты. Да?

— Полагают, так.

— Но вы не уверены?

— Фрэнк сообщил мне лишь самые общие сведения, он и не обязан рассказывать мне все. Но он знает Анну, знает, что мы собираемся пожениться, и потому решил, что мы должны знать правду. Он свою шею подставил ради меня. Но уж конечно, он не станет нарушать секретность. Секретность намного дороже, чем его место.

Подавшись вперед, Ники спросила:

— Но он не намекнул вам, кто предполагаемый убийца или убийцы?

Филип заколебался.

— У меня создалось такое впечатление, что это могли быть израильские агенты.

— «Моссад»! — воскликнула Ники в изумлении. — Но зачем «Моссаду» убивать Чарльза Деверо? Из того, что вы намтолько что рассказали, создается впечатление, что он был британским агентом. Англичане и израильтяне не станут убирать друг друга. Они же союзники.

Филип не ответил.

— Он ведь работал на британскую разведку, разве нет? — допытывалась Ники, ибо ее журналистская натура уже вырвалась наружу.

Филип покачал головой.

— Видимо, нет. Фрэнк сообщил мне… — он осекся, подумал и закончил: — Мне не следует больше ничего говорить. Но я не знаю ничего существенного кроме того, что уже рассказал вам.

— Еще один вопрос, — настаивала Ники. — Если Чарльз не работал на англичан, он должен был работать на кого-то еще. На кого?

— Фрэнк ничего не объяснил мне, Ники. Однако он подразумевал, что Чарльз был связан с какой-то организацией на Ближнем Востоке.

Ники была потрясена.

— Террористической организацией? Вы именно это хотите сказать?

Филип кивнул.

— Вы думаете, что он был террористом?

— Возможно, — ответил Филип.

— Он работал на ООП? «Абу Нидал»? Народный фронт освобождения Палестины? На кого же?

— Фрэнк прямо не назвал ни одну из этих группировок, но дал понять, что Чарльз работал на палестинцев.

— Я не верю этому, — воскликнула Ники. — Не верю.

— Палестинцы, — проговорила Анна, вдруг отстранившись от Филипа и выпрямляясь. Она в замешательстве переводила взгляд с Филипа на Ники. — Ты сказал, что Чарльз работал на палестинцев?

— Да, Фрэнк имел в виду именно это.

Анна смертельно побледнела. Глаза ее будто остекленели, из них ушла жизнь. Она сидела, глядя вдаль; казалось, она видит то, что не могут видеть Ники и Филип. Ее отрешенность, молчание и совершенная неподвижность производили такое впечатление, точно она впала в транс.

Филип обеспокоенно посмотрел на Ники.

Ники кивнула. Памятуя о том, что ей сказал Чарльз в Мадриде, она проговорила:

— Возможно, Чарльз не был предателем. Может быть, он был двойным агентом. Британским разведчиком, который ушел в подполье и работал и жил по легенде.

— Не знаю, — ответил Филип. — Впрочем, все возможно. Иногда такие операции проводятся на очень высоком уровне. Так что сотрудники, не имеющие к ним отношения, могут ничего не знать, по соображениям безопасности. Возможно, Фрэнк не в курсе дела в целом.

— Именно, — воскликнула Ники. — Если Чарльз был двойным агентом, то он уж точно не предатель, не так ли?

— Да, — согласился Филип и посмотрел на Анну, надеясь, что она слышит то, что говорит Ники. А в этом был свой резон. Такое возможно. Очень даже возможно. Предположение Ники и в самом деле очень разумно.

Ники откинулась на спинку кресла, быстро прокручивая в голове все факты, имеющиеся в ее распоряжении, и вдруг подумала: «А действительно ли Чарльз погиб? Или же инсценировал свою смерть во второй раз?»

Он мог не поверить ее обещанию держать язык за зубами. Он боялся — боялся, что она навлечет на него опасность. Да, видимо, так оно и есть. Ему удалось «погибнуть» во второй раз для того, чтобы продолжать работу в качестве тайного британского агента.

Сердце ее сжалось. Ну что, что ей теперь думать? Погиб ли он на самом деле? Если да, то «Моссад» убрала не того. Неужели они ликвидировали британского секретного агента?

В квартире Кли все было тихо. Даже тиканье часов не нарушало спокойствия. Было поздно, почти полночь. Ники была одна, Кли все еще находился в Брюсселе по заданию «Пари матч». Она уже поговорила с ним по телефону, не слишком распространяясь о своем пребывании в Лондоне. Теперь она сидела в гостиной, доедая суп и размышляя о событиях минувшего дня.

Ошеломляющие известия, принесенные Филипом, поразили ее не так, как Анну, — и по совершенно очевидной причине. В конце концов, она виделась с Чарльзом десять дней назад, выслушала его рассказ и поверила ему. А еще она верила, что он жив. Чарльз Деверо, которого она знала, с которым была помолвлена, был в высшей степени изощренным, изобретательным человеком. Поэтому разумно было бы предположить, что он еще и прекрасный агент, лучший из лучших. Так что его могло не быть на борту самолета, взорвавшегося в мадридском аэропорту. Не исключено, что ему удалось устроить так, что все подумали, будто он находился там, потому что ему нужно было, чтобы и она, и все остальные считали его погибшим. Она уверена, что на борту «Фалькона» был другой.

Независимо от того, жив он или мертв, она уверена, что он не работал на палестинцев; он просто проник в террористическую организацию. В глубине души ей хотелось рассказать Анне все, что она сама знала, лишь бы той стало легче при мысли о сыне. Но ради Чарльза, на тот случай, если он все-таки жив, она не осмелится и слова вымолвить.

Наконец Анна вышла из полузабытья, и у Ники появилась возможность повторить свои рассуждения о том, что Чарльз не предатель, а двойной агент. А еще она упирала на то, что приятель Филипа Фрэнк Литтлтон не располагает полными сведениями.

Ее доводы несколько успокоили Анну, и через некоторое время, извинившись, она удалилась в спальню, сказав, что ей необходимо побыть одной.

Ники и Филип проговорили еще с час, прежде чем она отбыла в аэропорт «Хитроу», а оттуда в Париж. В какой-то момент Филип высказал опасение, что он совершил ужасную ошибку.

— Мне, наверное, не стоило ничего рассказывать Анне. Как ты думаешь, Ники? Надо было бы сохранить все в тайне.

Ники убедила его, что он поступил совершенно правильно, и Филип повеселел.

— Я очень люблю ее, Ники, вот уже много лет, — признался он. — Даже не мог поверить своему счастью, когда она наконец согласилась стать моей женой. И рассказал ей о Чарльзе, потому что уважаю ее, потому что мы всегда были откровенны и честны друг с другом. Ни она, ни я никогда не прибегали ко лжи. Анна разумная женщина, и я подумал, что она имеет право знать то, что знаю я о ее сыне, знать то, что Фрэнк доверил мне по старой дружбе. А еще я подумал, что ты тоже должна знать правду.

«Если только это и действительно правда», — сказала себе Ники, но вслух произнесла:

— Да, вы правы, Филип, вы и в самом деле поступили наилучшим образом. Ни одна женщина не хочет, чтобы мужчина обращался с ней как с недоумком.

— Ники, крошка моя, ты увиливаешь от ответа, — сказала Мария-Тереза. — Как это ты не знаешь, хочешь ли ты выходить замуж за этого, твоего Кли? Тебе следовало бы прояснить для себя собственные намерения.

— Но я и вправду не знаю, — возразила Ники. — Он сделал мне предложение только в воскресенье утром.

— Но сегодня-то уже вторник! — рассмеялась Мария-Тереза. — Пора, пора тебе разобраться в своих чувствах. Я думаю, что он надеется получить от тебя ответ по возвращении в Париж завтра утром. Не так ли? По моему мнению, ты должна сказать «да», дорогая. А что еще ты можешь сказать?

Ники улыбнулась француженке, ее дорогому другу с детских лет.

— Ах, Мария-Тереза, ты неисправимый романтик. А я ведь могу сказать «нет».

— М-м-м-да, пожалуй. С другой стороны, зачем тебе отказывать, если ты так влюблена в него?

— Почему ты так думаешь?

— Вижу по твоим глазам, моя крошка. Когда ты говоришь о нем, личико твое так и светится любовью.

Ники вздохнула.

— Поглядим. Полагаю, я приму решение в Провансе. В последние дни у меня не было времени подумать об этом. — Взглянув на часы, она воскликнула: — Ой, мне пора! Я обещала Йойо, что поужинаю с ним вечером, а у меня еще столько дел на сегодня. Спасибо за прекрасный обед. Бог даст, когда я вернусь из Прованса, с тебя уже снимут гипс, и я дам ответный роскошный ужин в «Реле-Плаца» в твою честь.

— Вместе с Кли, я надеюсь.

Ники кивнула.

— Вместе с Кли.

— А если мы все-таки не сможем отобедать, позвони мне перед отъездом в Штаты в конце сентября. Обещаешь, Ники?

— Обещаю. Не беспокойся. Но обед у нас будет непременно. Обязательно. — Наклонившись, Ники поцеловала Марию-Терезу в щеку. — Не надо, не вставай. Я сама найду дорогу.

— Оревуар, дорогая.

— Оревуар. Всего наилучшего.

Ники захлопнула за собой дверь и сбежала вниз по крутой лестнице. Выскочив на улицу, она повернула направо, надеясь поймать такси, и наткнулась на группу мужчин, выходивших в этот момент из ресторана расположенного рядом с домом Марии-Терезы.

— О, пардон, — воскликнула она, налетая на одного из них.

— Ничего, мадемуазель, — ответил человек и обернулся.

У Ники потемнело в глазах — перед ней стоял Чарльз Деверо.

— Боже мой!

Шагнув к ней, Чарльз схватил ее за руку и затолкнул в машину, ожидавшую у тротуара.

— Бернар, Хаджи, оревуар, — крикнул он и сел следом.

— Что происходит, куда ты меня везешь, Чар…

— Тихо, — шепнул он, оборвав ее. — Ни слова больше.

36

Они стояли друг против друга в гостиной неряшливой квартиры, куда он привез ее.

— Ради Бога скажи мне, что ты делаешь в таком захолустье, как Бельвилль? — спросил Чарльз. — Я глазам своим не поверил, когда увидел тебя. Что ты здесь делаешь?

— Прежде чем я отвечу на твои вопросы, — закричала Ники, — хотелось бы задать парочку своих!

Он кивнул.

— Хорошо. Я отвечу, если смогу.

— Сначала, ты заталкиваешь меня в машину, которая несется по Парижу, сворачивает на какую-то улицу, названия которой я не успеваю рассмотреть, а потом тащишь меня в этот дом. У меня нет ни малейшего представления, где я нахожусь. Где мы, могу я узнать?!

— Это квартира на улице Жоржа Берже, северо-восточнее Триумфальной арки, за парком Монсо, рядом с бульваром де Курсель.

— Почему ты запихнул меня в машину?

— Я не знал, что ты можешь сказать от неожиданности. Проще было привезти тебя сюда. А теперь говори, почему ты здесь. Бельвилль не самое лучшее место в городе. Ты что, готовишь репортаж? Интервьюируешь местных жителей?

— Нет, а что ты вообще имеешь в виду? Здесь и правда есть о чем рассказать?

Чарльз пожал плечами.

— Откуда мне знать.

— Но ведь ты первый об этом заговорил!

— Потому что я представить себе не могу, что привело тебя сюда, только и всего. Это арабский квартал, тут полно иммигрантов из Северной Африки. Впрочем, ты должна была знать это и без меня.

— Я навещала Марию-Терезу Буре, француженку, которая меня нянчила, когда я была маленькой. Я как-то рассказывала тебе о ней.

— Что-то припоминаю.

— Она переехала в Бельвилль, потому что ее друг живет здесь. Они решили быть вместе.

— Он что, марокканец, тунисец, алжирец?

— Не знаю, я его никогда не видела. — Ники тотчас вспомнила кускус, который на прошлой неделе Мария-Тереза заказывала на обед из ресторана под названием «Танжир». Она воскликнула: — А тот ресторан, из которого ты выходил, он североафриканский, так?

— Марокканский.

— Почему ты привез меня сюда? — опять принялась за свое Ники.

— Не хотелось разговаривать посреди улицы.

— А нам есть о чем разговаривать? — Она пристально посмотрела на Чарльза и добавила: — Ты мог бы мне доверять. Я бы тебя не предала. В Мадриде я дала тебе честное слово. Вот видишь, тебе не было необходимости умирать вторично.

— Ты ошибаешься. Я полностью доверяю тебе, Ники.

— Все думают, что ты был на том маленьком частном самолете, который взорвался в Мадриде на прошлой неделе. Мне сказали, что ты погиб в результате взрыва.

Пораженный заявлением Ники, Чарльз метнул на нее острый взгляд.

— Кто сказал тебе о самолете?

— Филип Ролингс.

Он заглянул ей прямо в глаза.

— Ты виделась с Филипом?

— Да. На этой неделе я летала в Лондон. В понедельник. Я ездила навещать твою мать, она была буквально раздавлена. Она стала сомневаться в том, что ты покончил жизнь самоубийством. Я приехала к ней обедать. Хотела убедить ее, что тебя нет в живых…

— Почему она стала сомневаться?

— Из-за фотографий. Тех, с телеэкрана. Твоих фотографий.

— Ясно. Продолжай.

— Я разговаривала с ней около часа, и мне удалось наконец убедить ее, что ты мертв. И тут явился Филип. Он и сказал нам о том, что ты погиб, и объяснил твоей матери, что я была права. — Ники повторила рассказ Филипа, но не стала упоминать Фрэнка Литтлтона.

Когда она закончила, Чарльз кивнул и задумался.

— Полагаю, что Филип узнал о взрыве самолета от старого приятеля в разведке. Я знаю все о британских устоях и узах дружбы между выпускниками элитарных учебных заведений. — Показав на кресла, Чарльз сказал: — Давай присядем. Так, думаю, нам будет удобнее.

Когда они сели, он продолжил:

— Ты ошибаешься, считая, что я разыграл свою гибель, взорвав самолет. Если честно, я действительно должен был быть там, если бы не перемена в планах в самую последнюю минуту. Мне понадобилось задержаться в Мадриде — дела. И поскольку освободилось место — мое место, — его занял Хавьер. Самолет направлялся в Гибралтар, там живет его сестра. Он хотел погостить у нее в выходные.

— И ты подозреваешь, что самолет взорвали? Что кто-то пытался убить тебя?

— Не подозреваю. Я знаю, что это так.

— Кто?

— Не уверен, хотя предположения имею.

— «Моссад»?

Чарльз нахмурился.

— Почему ты говоришь об израильской разведке?

— Филип сказал, что это они могли взорвать «Фалькон», что они охотятся за тобой.

Чарльз промолчал.

— Я ничего не сказала твоей матери и Филипу. И даже не упомянула, что мы виделись с тобой в Мадриде. Была очень осторожна во всем, что говорила и делала. — Ники глубоко вздохнула. — И знаешь, я думала, что ты жив. Верила в это. Чувствовала, что ты не погиб. Так что навредить тебе, поставить под угрозу твою жизнь, я никак не могла.

Чарльз по-прежнему молчал.

— Филип сообщил одну странную новость, — торопливо продолжала Ники.

— Какую именно? — Чарльз вскинул бровь.

— Он сказал, что человек, который сообщил ему в понедельник о происшествии в Мадриде — о твоей гибели, я имею в виду, — полагает, что ты террорист.

Чарльз не шелохнулся. Лицо его снова стало задумчивым. Наконец он посмотрел на Ники в упор и произнес:

— Тот, кто для одних террорист, для других — борец за свободу.

Ники покачала головой.

— Извини, конечно, но я не понимаю, к чему ты клонишь.

— Все зависит от точки зрения, не так ли?

— Так вот оно что. — Ники долго смотрела на Чарльза, потом произнесла: — То есть ты хочешь сказать, что ты и вправду террорист?

— Ну конечно же, я не террорист!

— Ты британский агент, который ушел на нелегальное положение, — с облегчением воскликнула Ники. — Ты проник в террористическую организацию на Ближнем Востоке. Так?

— Нет, не так.

— И ты не британский агент?

— Нет, и никогда им не был. Ни двойным, ни тройным.

— Ты мне лгал тогда, в Мадриде?

— Да.

— Почему?

— Потому что не хотел говорить правду.

— Какую еще правду?

— Я и в самом деле связан с одной организацией на Ближнем Востоке, Ники.

— Как она называется?

— «Аль-Авад», что значит «возвращение».

— Я знаю, что это значит, — крикнула Ники, в ужасе отпрянув. — Это значит возвращение на родину, в Палестину. — Она подалась вперед и добавила с нажимом: — Это террористическая организация. Палестинская террористическая организация. Я кое-что слышала о ней, хотя она не так известна, как «Абу Нидал» или другие подобные группировки.

— Мы не террористы, — выпалил Чарльз.

— Как же, рассказывай! Что ты для них делаешь? — наступала Ники, возвысив голос. — Убиваешь детей и женщин, невинных людей?

— Говорю тебе, что я не террорист, — прервал ее Чарльз. — Я имею дело с деньгами, финансовыми вопросами.

Ники, сверкнув глазами, крикнула:

— Вот уж не обязательно палить из «Калашникова» или «Беретты», чтобы быть террористом. Деньги, которыми ты занимаешься, идут на варварские убийства. Это что — не терроризм?

— Ники, Ники, ты что же думаешь, что британская секретная служба, ЦРУ, «Моссад» или французская Дэ-эс-тэ лучше? Все они хороши. Везде то же самое. Все лгут, обманывают, убивают и умирают — во имя чего, спрашивается? Говорят, во имя патриотизма. Так вот, палестинские борцы за свободу — тоже патриоты.

— Побереги свое красноречие! — взорвалась Ники, не веря своим ушам. — Подумать только, Чарльз связался с палестинцами. Вот уж никогда не предполагала! — И все же она взяла себя в руки, понимая, что ни ее прошлые отношения с Чарльзом Деверо, ни чувство ярости и гнева не должны помешать ей. Чувства не должны мешать мысли. «Думай головой, — сказала она себе, — задавай вопросы, докопайся до сути. Разреши загадку Чарльза Деверо раз и навсегда».

— Зачем тебе все это? — спросила она. — Ради денег? Ради чего?

Чарльз отпрянул с презрительным выражением лица и с горечью проговорил:

— Как же плохо ты меня знаешь, Ники, если считаешь, что меня можно купить. Я работаю на эту группу потому, что верю в нее, верю в ее цели.

— Ты веришь в их цели?! — Ники зло прищурилась. — Ты хочешь сказать, что разделяешь их идеологию? Да?

— Да, именно это я и хочу сказать.

— Но почему? И почему ты? Англичанин, аристократ. Никак не пойму.

— Ты действительно хочешь понять?

— Что за глупый вопрос, конечно, хочу.

Чарльз откинулся в кресле, положил ногу на ногу и внимательно посмотрел на нее.

Ники вдруг заметила, что на нем коричневые контактные линзы. Они и в самом деле меняли внешность. Он показался ей совершенно непохожим на того Чарльза Деверо, которого она когда-то любила.

Подумав несколько секунд, он сказал:

— Причиной всему — мужчина, которого я любил…

— Мужчина!

— Нет-нет, Ники, ты совсем не то подумала. — Чарльз усмехнулся и продолжил: — Итак, я любил мужчину, а он любил меня, вот почему я оказался в рядах «Аль-Авад», защищающей дело палестинцев. Его любовь, его влияние на меня, его величие — все это вместе взятое повлияло на меня таким образом, что я воспринял его убеждения и пошел по его стопам.

— Он палестинец, так?

— Он был палестинцем.

— Он умер?

— К несчастью, да.

— Кто он такой?

Прежде чем дать ответ, Чарльз поколебался, но совсем недолго.

— Мой отец. Он был моим отцом.

Ники как громом поразило. Наконец она смогла пролепетать:

— Ты хочешь сказать, что Генри Деверо — не твой отец?

— Да.

— Анна тебя усыновила?

— Нет. Анна — моя мать.

— Твоя настоящая мать?

— Да. Точно так же, как Найеф аль-Кабиль — мой настоящий отец.

— У Анны Деверо был роман с палестинцем? — В голосе Ники прозвучало недоверие.

— Да. Но об этот может рассказать только она сама, так что я помолчу. Если хочешь узнать больше, спроси ее.

— Но ты родился и вырос в Англии, получил образование в Итоне и Оксфорде. Как все случилось? Как ты столь близко сошелся со своим отцом?

— Моя мать посчитала, что я должен знать его.

— Когда ты с ним познакомился?

— Еще в детстве, мне было лет шесть.

— И тогда же тебе начали промывать мозги?

— Нет, намного позже, когда я все уже понимал как надо. Только я не считаю это промыванием мозгов. Это было его завещание мне. В моих жилах течет его кровь! Я его сын!

— Кровь твоего отца для тебя важней, чем кровь матери? Я тебя правильно поняла?

— Вероятно, я и в самом деле больше аль-Кабиль, чем Клиффорд. В этом-то, наверное, все и дело. Я сын своего отца.

— Когда он умер?

— Он был убит в восемьдесят первом году. В Южном Ливане, когда там началась заваруха.

— И ты именно тогда проникся его делом?

— Нет, это случилось раньше, в семьдесят девятом. Отец попросил меня помочь его организации в финансовых вопросах. Он основал «Аль-Авад» в пятьдесят восьмом, и, хочешь верь, хочешь нет, но придерживался умеренных взглядов, верил в согласие, насилие было ему чуждо, Ники. Отец верил в успех за столом переговоров.

Ники пропустила это замечание мимо ушей.

— Так, значит, ты был членом его группы, когда мы встретились?

— Да.

— Тогда, позволь тебя спросить, почему ты завязал отношения со мной?

Снова поколебавшись, Чарльз тихо ответил:

— Поначалу это было просто влечение. Жажда плоти. Мне хотелось обладать тобой. Но я совершил ту же самую ошибку, что и мой отец.

— Как так?

— Он влюбился в красавицу англичанку. Я влюбился в красавицу американку. Я не думал, что наш роман зайдет так далеко, Ники. Потом, когда я всерьез привязался к тебе, я решил, что как-нибудь смогу все уладить: и отношения с тобой, и членство в группе моего отца, и наш брак.

— Но потом ты передумал?

— Нет, не совсем так.

— Тогда почему же ты решил исчезнуть бесследно три года тому назад?

— Не из-за тебя, хотя ты начала становиться определенной помехой. Я начал подозревать, что мне «на хвост» сели иностранные разведслужбы и собираются меня убрать.

— Какие?

— ЦРУ. И «Моссад».

— Но почему я стала помехой?

— Как я тебе уже сказал, мой отец погиб в восемьдесят первом году. Второй человек после него, который занял этот пост после его смерти, очень сильно полагался на меня, куда значительнее, чем мой отец, и в самых разных случаях. Меня и в самом деле глубоко затянуло это дело, гораздо больше, чем мне хотелось бы, хотя я искренне верил в правоту отца. И тем не менее…

— Тебе хотелось вести привычную жизнь в Лондоне, так?

Чарльз кивнул.

— Да. К восемьдесят шестому году, вскоре после того, как мы были помолвлены, я понял, что ничего не получится. Ты оказалась слишком серьезной помехой. А еще я понял, что поступаю с тобой нечестно, мне не хотелось подвергать тебя опасности. Итак, все это, вкупе с моими опасениями насчет спецслужб, убедило меня в том, что я должен исчезнуть. Что я и сделал.

— И твоя мать ничего не знала?!

— Ничего. Отец не хотел, чтобы она знала. Не хотел этого и я.

— Зачем же ты мне все это рассказываешь?

— Потому что не вижу причин, по которым тебе не следовало бы это знать.

— Ты прикажешь своим, чтобы меня убрали?

— Не говори глупостей, Ники.

— Я ведь могу выдать тебя.

— Ну и что? Теперь это уже не имеет никакого значения.

— Почему же?

— Сегодня я уезжаю на Ближний Восток. И больше не вернусь в Европу. Останусь жить там до конца своих дней.

— Почему?

— Здесь становится слишком опасно. Есть и другие причины, о которых я умолчу.

— Ты едешь в Ливан?

— Я не могу сказать тебе, куда я еду, ты же прекрасно понимаешь.

Неожиданно раздался стук в дверь. Чарльз посмотрел на нее и произнес:

— Войдите.

На пороге стоял Пьер, тот самый человек, который обыскивал ее номер в Мадриде.

— Машина ждет внизу, — сообщил он.

Чарльз кивнул и поднялся. Повернувшись к Ники, он сказал:

— Мне пора. В Ле-Бурже меня ждет самолет.

Ники тоже поднялась.

— Я ни о чем не стану рассказывать твоей матери, даже о том, что мы сегодня виделись.

Чарльз кивнул.

— Не надо, не говори. Она и так страдает.

Ники почувствовала, как волна гнева поднимается в ней, но сдержалась.

— Она на днях горько плакала о тебе, — воскликнула Ники.

— Я люблю ее, но… — Чарльз не договорил, взял свой дипломат и вышел в прихожую. Ники последовала за ним.

Открыв входную дверь, Пьер подхватил два чемодана и заторопился вниз по короткому лестничному пролету на улицу.

Когда Ники и Чарльз спустились на первый этаж, он повернулся к ней и уточнил:

— На этот раз я говорю «прощай», Ники.

Она кивнула.

— Если ты думал, что я собиралась делать о тебе материал, так вот уж нет. Говорю это на всякий случай.

— Знаю. Ты слишком любишь мою мать. Ты никогда не поступила бы с ней жестоко.

Они стояли на тротуаре.

— Как тесен мир, — вдруг произнес Чарльз. — Я о том, как ты налетела на меня в Бельвилле.

— Да, уж.

— Тебя подвезти?

— Нет, спасибо, я лучше пройдусь, — сказала она.

Он чуть заметно улыбнулся.

— Прощай, Ники.

— Прощай, Чарльз.

Пьер уложил багаж и, после того как Чарльз разместился на заднем сиденье, уселся рядом с шофером. Машина медленно покатила прочь по узенькой улочке.

Ники направилась к бульвару де Курсель, не в силах справиться с роем мыслей, гудевших в голове.

Взрывная волна была так сильна, что швырнула ее ничком на тротуар. На долю секунды она потеряла сознание. Когда же она, встав на колени, обернулась, с губ ее слетел сдавленный стон. Машина, в которой ехал Чарльз, взорвалась метрах в тридцати от нее. Ники задохнулась от ужаса и рывком заставила себя подняться. Воздух был полон дыма и запаха гари, по всей улице валялись куски железа, битого стекла и клочья материи.

Со стороны парка Монсо к ней через улицу бежали патрульный полицейский, находившийся в это время на дежурстве, и несколько прохожих.

Вся дрожа, Ники прислонилась к стене дома и закрыла глаза. В этом аду спасения для него не было и быть не могло. Взорвалась именно его машина. Других на улице Жоржа Берже не было.

37

Две женщины сидели на старинной каменной скамье на вершине Горы влюбленных. Был субботний день, солнечный и теплый, и легкий ветерок резвился в кронах деревьев и гнал белые облачка по синему небосводу. Отличный сентябрьский денек.

Но женщины не замечали чудной погоды. Они сидели, обнявшись, соприкасаясь светлыми головками и наслаждаясь мгновениями покоя после долгого и трудного разговора.

Ники слегка отстранилась, заглянула Анне в глаза и закончила:

— Вот так. Я рассказала всю правду, ничего не утаив. Теперь вы знаете все.

Анна кивнула и сжала ее руку, затем вытащила из кармана платок и вытерла глаза.

— Значит, моего мальчика больше нет. — Она скорбно покачала головой. — Ты знаешь, я, наверное, сегодня выплакала все слезы. Ничего не осталось. Я скорбела по Чарльзу три года и вряд ли смогу скорбеть дальше.

— И не надо. Вам нужно смотреть вперед, Анна. Жизнь продолжается — ваша жизнь с Филипом.

— Да, дорогая, ты совершенно права. — Анна улыбнулась. — Минуту назад ты сказала, что теперь я знаю все, и это действительно так, благодаря тебе. Но ты всего не знаешь, Ники. Ты не знаешь того, что знаю я. Думаю, мне следует рассказать тебе о Найефе аль-Кабиле и о том, что произошло сорок один год назад.

— Если только вы и в самом деле хотите этого.

— Да, хочу. И Филипу я расскажу. Потом. Он тоже имеет право знать.

Посмотрев вдаль, спокойно и задумчиво, Анна начала свою исповедь:

— Я помню все, как если бы это случилось вчера. Мельчайшие подробности так же живы в моей памяти, как и тогда. Мой отец, Джулиан Клиффорд, в свое время был видным государственным деятелем, Ники. Он много общался с великим Уинстоном Черчиллем, особенно во время второй мировой войны. Они были политическими союзниками. Мой отец помогал созданию государства Израиль в сорок восьмом году. Мы с ним были в то время очень близки. Он был вдовец — моя мать умерла во время войны. Так или иначе отец взял меня с собой в Палестину, это было в сорок седьмом. Ему нравилось возить меня с собой за границу, ведь он подолгу не бывал дома. В сорок восьмом году я встретила Найефа. Он был потомком древнего и знатного палестинского рода в секторе Газа. Его семья владела землей и апельсиновыми плантациями. Их очень уважали в тех местах. Найеф был на несколько лет старше меня, и мы полюбили друг друга.

Анна замолчала.

Ники посмотрела на нее, но ничего не сказала, поняв, что она собирается с духом.

— Мы очень любили друг друга, Ники, — продолжила свой рассказ Анна. — Это была первая любовь для нас обоих, ты знаешь, что это такое. Мы не видели никого и ничего, кроме друг друга. Он был такой красивый, такой обаятельный молодой человек, не очень высокий, белокурый, с красивыми зелеными глазами, чистыми и невинными. Он был очень добр, нежен и предан, и мы стали неразлучны. В мае сорок восьмого, когда мне едва исполнилось семнадцать, я поняла, что беременна.

Анна снова замолчала и пристально посмотрела на Ники.

— В те времена все было по-другому. Я ничего не могла поделать, даже если б захотела, чего у меня и в мыслях не было. Естественно, я ужасно испугалась. Мы рассказали все моему отцу, Найеф сказал, что любит меня, и попросил моей руки. Я тоже призналась, что люблю Найефа. Но мы не услышали от него ничего хорошего. Отец был в ужасе и ярости. Он тут же отвез меня домой, в Англию. Сердце мое было разбито. Я смогла увидеть Найефа только спустя семь лет.

— О, Анна, дорогая, как это печально. Вы были так молоды, почти ребенок.

— Мы оба были детьми. И неопытны в житейских делах. У моего отца был старинный и дорогой друг, Генри Деверо, британский промышленник. Генри знал и любил меня с детства. Он был вдовцом, детей у него не было, и по просьбе моего отца он согласился на мне жениться. Наша свадьба состоялась в сентябре. Можешь представить мой ужас, когда меня, ждущую ребенка, разлучили с Найефом и выдали за человека чужого, которого я знала только как друга отца. Горе мое было огромно, но мне ничего не оставалось, как повиноваться родительской воле. Генри к тому времени знал, что у него рак лимфатических узлов и долго ему не прожить. Семьи у него не было, только дальний брат. Он всегда нежно относился ко мне и был счастлив на мне жениться. Ему нравилась мысль о том, что ему будет о ком заботиться и что он сможет прожить последние годы жизни в обществе юной супруги. Должна сказать, что он был добр ко мне и очень любил Чарльза. Но с ним я не была счастлива. Да и о каком счастье можно говорить? Наш брак был насмешкой. Но теперь, оглядываясь назад, я должна сказать, что я и не старалась что-то изменить. Генри казался мне стариком. Как, впрочем, оно и было, он годился мне в отцы.

— И само собой разумеется, вы тосковали по Найефу, — проговорила Ники, вновь касаясь руки Анны.

— О да, как я по нему тосковала! Но ничего не могла поделать. И все же у меня был очаровательный ребенок — Чарльз. Сын Найефа. Я обожала сына до самоотречения, и он помог мне залечить сердечную рану. В конце концов я привыкла — ведь ко всему привыкаешь. Чарльз родился в феврале сорок девятого, но лишь когда ему исполнилось шесть лет, я решила, что он должен узнать своего настоящего отца. К тому времени все стало намного проще, ибо Генри и мой отец умерли. И вот в пятьдесят пятом году я отвезла Чарльза на юг Франции, в Ниццу, где он и встретился с Найефом.

— И с того времени он постоянно виделся с отцом на протяжении многих лет. Чарльз говорил мне об этом в Париже.

Анна кивнула.

— Они виделись очень часто. Я поведала ему, что это большая тайна, что никто не должен знать о Найефе, так как боялась моего брата Джеффри. Надо сказать, что Чарльз оказался очень смышленым мальчиком. Он умел хранить секреты. Он любил Найефа, и Найеф любил его. Я не знала о том, чем он ему забивает голову. — Анна промолчала и, вздохнув, добавила: — Но в любом случае я ничего не могла бы с этим поделать. Когда Чарльзу исполнилось восемнадцать, он стал жить, как ему хочется, он ведь был очень самостоятельный, независимый. Но, по правде говоря, Ники, я и не подозревала, как сильна их взаимная привязанность, во что превратились их отношения, не знала до сегодняшнего разговора с тобой. Чарльз был очень скрытным. Я полагаю, должен был молчать.

— А вы восстановили свои отношения с Найефом?

— Нет. Впрочем, это не совсем так. Мы встречались с ним пару лет, наш роман возобновился там же, где мы расстались. Только это было уже совсем не то — прошлого не воскресишь. Мы расстались по обоюдному согласию. Он жил в Ливане, а я здесь, в Пулленбруке, и к тому времени он увлекся политикой и с головой ушел в свои планы. Я думаю, он уже тогда затеял свое дело.

— Чарльз сказал, что его отец был политиком умеренного толка. Вы верите этому?

— Всецело. Найеф был не из тех, кто прощает насилие или прибегает к нему. Он всегда считал, что мира можно достичь другими средствами.

— Он женился? У него были еще дети?

— Нет, он так и не женился. И детей у него больше не было — по крайней мере, мне об этом ничего не известно. Возможно, это одна из причин, по которой Чарльз так дорог ему. Он был его единственным сыном, и он предъявил на него свои права, разве нет?

— Да, так, — согласилась Ники и осторожно добавила: — А Чарльз позволил ему это сделать. У него ведь был выбор.

Анна тяжело вздохнула.

— Во всем виновата одна я, Ники, — проговорила она. — Не влюбись я в Найефа молоденькой девушкой, ничего бы не случилось…

— Но и Чарльза у вас тогда тоже бы не было.

— Это правда. — Анна заставила себя улыбнуться. — Что ж, дорогая, пора возвращаться домой. Вам с Кли скоро ехать в аэропорт. А нам с Филипом надо вам кое-что сказать. А еще я хотела показать тебе одну вещь.

Они встали. Вдали под ясным небом сверкал всеми окнами великолепный Дом эпохи Тюдоров — древний, неизменный, вечный. Вместе они сошли вниз по склону и направились к нему, держась за руку.

Некоторое время спустя они вошли в библиотеку, где разговаривали Филип и Кли.

— А вот и вы! — воскликнул Филип. — Я уже собирался идти вас искать. Инес скоро принесет чай. Я уверен, вы не откажетесь выпить по чашечке.

— Спасибо, с огромным удовольствием, — ответила Ники.

Анна лишь кивнула, подошла к письменному столу и вытащила из ящика конверт.

Ники улыбнулась Кли. Как хорошо, что он здесь с ней. Он так мило всех развлекал за обедом. Он не только добрый и чуткий, но еще и удивительно рассудительный, все умеет расставить по своим местам. Ники была счастлива, что Анна так хорошо приняла его и чувствовала себя спокойно в его обществе.

Кли подвел Ники к одному из больших мягких диванов возле камина, и они уселись рядом. Анна передала Ники конверт.

— Я думаю, тебе надо прочесть это письмо, Ники. Оно пришло в прошлый четверг утром.

Ники приняла конверт и, увидев почерк Чарльза, вздрогнула. Письмо пришло в Пулленбрук за день до его смерти. Уняв невольную дрожь, Ники посмотрела на конверт внимательнее. На штемпеле стояла дата: вторник, 5 сентября. Отправлено из Парижа. Вытащив письмо, она стала медленно читать.

Париж

Вечер понедельника 4 сентября 1989 года

Дорогая мама!

Три года назад я заставил тебя поверить в то, что покончил жизнь самоубийством. Я не мог поведать тебе мою тайну, ибо если уж мое самоубийство должно было казаться правдоподобным, то прежде всего в него должна была поверить ты. Это было жестоко по отношению к тебе, я знаю, но у меня не было никаких сомнений в том, что моей жизни угрожает опасность. Я должен был исчезнуть бесследно и принять новый облик лишь для того, чтобы выжить. За мной охотились разведслужбы разных стран. Дело в том, что втайне от тебя я давно служил делу своего отца и состоял активным членом его организации с 1979 года.

Мой отец, которого я очень любил, был человеком умеренных взглядов, что тебе доподлинно известно. То же самое относится и ко мне. К сожалению, в группе, основанной им и названной «Возвращение», некоторые изменили его принципам. В ней есть фракция, исповедующая насилие. Я не могу и не буду с этим мириться. Я много раз выступал против насилия в течение прошедшего года и ясно выражал свои взгляды, в результате чего, как мне стало известно, моя жизнь вновь в опасности — на этот раз мне угрожают члены моей же собственной организации. На прошлой неделе они пытались разделаться со мной, взорвав самолет в мадридском аэропорту.

За эти годы на Ближнем Востоке погибло слишком много людей. Этому должен быть положен конец. Палестинцы и израильтяне должны научиться жить вместе. Терроризм — зло. Его надо объявить вне закона раз и навсегда.

В моем распоряжении мало времени, всего несколько недель, быть может, пара месяцев. Прежде погибну, я должен что-то сделать для того, чтобы помочь безвинно страдающим. Как арабам, так и евреям. Десять лет я занимался финансовыми делами нашей организации и делал это совсем неплохо, даже по моему собственному мнению. В настоящее время принадлежащие группе средства оцениваются в триста миллионов долларов США. Деньги эти находятся на номерном счете в одном из цюрихских банков. Я хочу, чтобы эти деньги несли Ближнему Востоку благо, а не разрушение и смерть. Один лишь я знаю номер счета и название банка — Международный банк Цюриха. А номер счета ты узнаешь, если вспомнишь мою любимую детскую игрушку. Номер заключен в ее названии. Я хочу, чтобы вы с Филипом поехали в Цюрих в тот же день, как получите это письмо. Снимите все деньги с этого счета и переведите в другой цюрихский банк на другой счет. Номер его придумайте сами.

Мне хотелось бы, чтобы вы с Филипом использовали эти деньги для помощи детям Ближнего Востока, дабы облегчить их страдания. Деньги эти должны помогать всем детям независимо от их расы, веры или цвета кожи.

Я знаю, мама, что ты меня никогда не простишь, но я надеюсь, что когда-нибудь ты помянешь меня добрым словом. Я всегда любил тебя.

Чарльз

— Можно Кли прочтет его?

— Да-да, конечно, пожалуйста.

Ознакомившись с письмом, Кли отдал его Ники, и она некоторое время сидела молча, держа его в руках. Наконец она сказала:

— Вы вспомнили его любимую детскую игрушку, Анна?

— Конечно, вспомнила. Это деревянная лошадка. Она и сейчас наверху в детской. Чарльз назвал ее Лиска. Если взять буквы ее имени и дать каждой порядковый номер согласно алфавиту, считая, что А — это 1, то получится 131019121.

— Вы ездили в Цюрих? — спросила Ники.

— О да, в тот же день я поехала в Лондон, вечером мы с Филипом вылетели в Швейцарию и в пятницу утром уже были в банке.

— Номер оказался правильным?

— Да.

— Мы сняли деньги, получили чек на триста миллионов долларов и отправились в другой банк, где открыли новый счет, — пояснил Филип. — Мы хотим создать фонд, чтобы с его помощью строить на Ближнем Востоке больницы, столовые и школы для детей, как хотел Чарльз. Вы можете быть уверены, что так и будет.

Ники повернулась к Анне.

— Это был акт искупления со стороны Чарльза, не так ли?

— Думаю, да.

— Вы сможете его простить?

— Возможно… со временем.

После чая Ники и Кли поднялись наверх в серо-голубую спальню, где провели прошлую ночь.

Собирая свои немногочисленные вещи, Ники сказала:

— Спасибо, что приехал со мной. Ты был просто замечательный.

— Теперь ты действительно рада, что поехала, правда, Ник?

Она застегнула молнию на сумке и переставила ее с кровати на пол.

— Правда. И спасибо, что ты заставил меня это сделать. А то я в последнее мгновение спасовала.

Кли поднялся со стула и, приблизившись к Ники, положил руки ей на плечи.

— Чтобы Ники Уэллс спасовала? Никогда!

Она улыбнулась.

— Но это так. Именно ты дал мне силы встретиться с Анной и сказать ей, что Чарльза больше нет.

— Ты смогла это сделать благодаря ей, я имею в виду ваши взаимоотношения, то, что она для тебя значила и до сих пор значит, и то, какая она замечательная женщина, — сказал Кли и добавил с легким сожалением: — Одному Богу ведомо, когда мы доберемся до Прованса. Все время что-то мешает. Работа, приезд Йойо, а теперь вот это.

— О Провансе беспокоиться не стоит, — промурлыкала Ники, глядя ему в глаза. — Для поездок на ферму у нас целая жизнь впереди.

Счастливая улыбка озарила лицо Кли.

— Значит, ты говоришь да?

— Да. Я говорю да.

Он обнял ее, а потом чуть отстранил от себя. Улыбка стала еще шире, и он воскликнул:

— Но если ты выйдешь за меня замуж, то будешь жить в Париже. А как же твоя карьера на американском телевидении?!

Ники рассмеялась и легонько пожала плечами.

— Пусть об этом у Арча голова болит. Он все устроит.

Кли наклонился и поцеловал ее.

— Обещаю, что буду лучшим мужем в мире.

— Звучит ошеломляюще, особенно в устах убежденного холостяка, вроде тебя.

— С этим покончено. Ну все, пошли.

Внизу, в малом холле, их поджидали Филип и Анна.

— Ваша машина уже пришла, — сообщила Анна. — У вас достаточно времени, чтобы добраться до «Хитроу», так что не беспокойтесь, на самолет вы не опоздаете.

— Спасибо за все, — поблагодарила Ники, обнимая ее, и шепотом добавила: — Я выхожу замуж за Кли.

Анна мягко высвободилась из объятий Ники и заглянула в ее ярко-голубые глаза. Ее собственные Глаза, такие же голубые, наполнились слезами. Она улыбнулась сквозь слезы и прошептала:

— Дорогая, я так рада за тебя. И еще я всей душой благодарна тебе за то, что ты такой верный друг…

— Ники, я слышал твои слова. Поздравляю вас обоих, — сказал Филип. Он пожал руку Кли, потом раскрыл объятия Ники. — Спасибо, что нашла возможность приехать и все нам рассказать.

— По-другому я не могла поступить.

Они вышли вместе на улицу и попрощались друг с другом. Кли с Ники сели в машину, шофер включил зажигание, и они медленно покатили по посыпанной гравием дороге к главным воротам. У поворота Ники оглянулась. Анна и Филип все еще стояли на ступенях и махали им вслед, а за ними, поблескивая в лучах заходящего солнца, высился Пулленбрук. «Приехав сюда, я с первого взгляда влюбилась в поразительного мужчину, необыкновенную женщину и величественный дом, который мог бы стать и моим домом, — подумала Ники. — Я верила, что моя жизнь пройдет здесь, с ними. Но этому не суждено было случиться, и вероятно, я никогда больше сюда не вернусь. Но я оставляю здесь частицу своего сердца и всегда буду помнить… все».

Примечания

1

Вудсток — место в штате Нью-Йорк, где в 1969 г., в разгар движения «хиппи», прошел грандиозный рок-фестиваль, собравший на огромном поле толпу в сотни тысяч зрителей. — Здесь и далее прим. пер.

(обратно)

2

Пол Ривир — американский промышленник и патриот, 18 апреля 1775 г. всю ночь скакал на лошади, чтобы предупредить колонистов Массачусетса о приближении английских войск.

(обратно)

3

Жаль (фр.)

(обратно)

4

Народно-освободительная армия Китая.

(обратно)

Оглавление

Часть первая Товарищи по оружию

  1

  2

  3

  4

  5

Часть вторая Влюбленные

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

Часть третья Заговорщики

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  href=#t30> 27

  28

  29

  30

Часть четвертая Враги и друзья

  31

  32

  33

  34

  35

  36

  37

*** Примечания ***